свящ. Феодор Людоговский, Ольга Седакова.
Молитва Ефрема Сирина: смена координат

Сегодня на вечерней службе в храмах начинают читать молитву Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего». Значит ли это, что Великий Пост уже наступил? Нет. О литургическом месте, смысле и поэтике великопостной молитвы рассказывают священник Феодор Людоговский и поэт Ольга Седакова.

Молитва прп. Ефрема Сирина:

Господи и Владыко живота моего,
дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю,
даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
яко благословен еси во веки веков.
Аминь.

Греческий текст:

Κύριε και Δέσποτα τῆς ζωῆς μου,
πνεῦμα ἀργίας, περιεργίας, φιλαρχίας και ἀργολογίας μή μοι δῷς·
Πνεῦμα δὲ σωφροσύνης, ταπεινοφροσύνης, ὑπομονῆς και ἀγάπης χάρισαί μοι τῷ σῷ δούλῳ·
Ναί, Κύριε βασιλεῦ,
δώρησαί μοι τὸ ὁρᾶν τὰ ἐμὰ πταίσματα και μὴ κατακρίνειν τὸν ἀδελφόν μου·
ὅτι εὐλογητὸς εἶ εἰς τοὺς αἰῶνας τῶν αἰώνων.
᾿Αμήν.

Молитва с великим метанием. Почему великопостную молитву Ефрема Сирина начинают читать в разгар масленицы?

cвященник Феодор Людоговский

– Молитва преподобного Ефрема Сирина († ок. 379 г.; память 28 января / 10 февраля) читается, как обычно говорят, Великим постом. Это верно, но здесь нужно сделать две поправки.

Во-первых, эта молитва должна возглашаться не только во время Великого поста, но и, согласно Уставу, в некоторые дни прочих многодневных постов – а именно в те дни, когда в начале утрени (после шестопсалмия и великой ектении) поется Аллилуия (а не Бог Господь, как это бывает, к примеру, на всенощном бдении под воскресенье).

Во-вторых, первый раз молитва прп. Ефрема читается еще до наступления Великого поста, в среду и пятницу сырной седмицы. К этой седмице, на которой мы уже не едим мяса, зато каждый день можем угощаться молочными продуктами и яйцами, приурочен русский языческий праздник – масленица.

Языческий дух масленицы за века изрядно повыветрился, однако и «воцерковить» его тоже не удалось. Судите сами: в то время как мы дружно поедаем блины и устраиваем разнообразные забавы, в храме в среду и пятницу совершаются постовые, по форме и по содержанию, службы.

В эти два дня не положено литургии (верный признак поста!) и, как и далее в течение всего великопостного периода, читаются ветхозаветные пророчества – и впервые звучит молитва сирийского подвижника.

С другой стороны, следует отметить, что во все субботы и воскресенья Великого поста молитва преподобного Ефрема Сирина в храме не читается, поскольку эти дни в богослужебном отношении постовыми не являются: в течение всего года по субботам и воскресеньям служится полная (а не преждеосвященная) литургия, причем, за исключением Великой Субботы, совершается она не вечером (как должна по уставу совершаться литургия свт. Григория Двоеслова), а в обычное время, утром – а это как раз указывает на непостовой характер дня.

Молитва преподобного Ефрема Сирина имеет два вида варианта «исполнения».

Первый вариант, более полный, выглядит таким образом. Священник выходит на амвон (царские врата закрыты) и, повернувшись к алтарю лицом, произносит: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми», – и делает земной поклон (или, как это нередко называется в богослужебных книгах, «великое метание»).

Далее он читает вторую часть молитвы: «Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему», – и делает еще один земной поклон. Наконец, читает третью часть, вновь делая поклон: «Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь». Одновременно со священником делают поклоны и все прихожане.

После этого следуют 12 поясных («малых») поклонов, обычно сопровождаемых молитвой «Боже, очисти мя грешнаго!». Далее священик вновь читает молитву прп. Ефрема – на сей раз сразу полностью, делает еще один земной поклон, а хор поет «Аминь».

Второй вариант чтения молитвы прп. Ефрема – с тремя земными поклонами, но без поясных и без повторения молитвы в конец.

До никоновских реформ текст молитвы выглядел несколько иначе: «Господи и Владыко животу моему, дух уныния, небрежения, сребролюбия и празднословия отжени от мене. Дух же целомудрия, смирения, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даждь ми зрети моя согрешения, и еже не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки, аминь».

При чтении молитвы с 16 поклонами все поклоны были, согласно действовавшему тогда Уставу, земными. Именно таким образом эта молитва читается и в наши дни у старообрядцев.

Скромная молитва. Молитва Ефрема Сирина не просит о мирных и премирных благах, о спасении, о блаженстве, о каких-то особых духовных дарах. Она не просит даже о прощении. Она просит о духовном труде.

Ольга Седакова

Перевод греческого текста молитвы

– Молитва преп. Ефрема Сирина должна была быть написана на сирийском языке. Сирийского текста не сохранилось. История греческого текста молитвы, его разных списков и церковнославянских переводов – особая область. Изложить ее квалифицированно мог бы тот, кто этим занимался профессионально. Мы ограничиваемся дословным переводом греческого текста и комментариям к отдельным его словам. Читатель заметит, что между церковнославянским переводом и греческим текстом есть некоторые различия.

Господи и Владыка жизни моей!
Духа праздности (безделья)1, многоделанья (суетливости)2, властолюбия3 и пустословия не дай4 мне.
Дух же целомудрия,5 скромности6, терпения7 и любви даруй (по милости) мне, рабу Твоему.
Воистину, Господи, Царь!
Даруй мне видеть мои ошибки8 и не выносить суд9 брату моему, ибо Ты благословен вовеки.

SUB SPECIE POETICAE

Молитве преп. Ефрема Сирина принадлежит особое место в традиции русского благочестия10. А.С. Пушкин из «множества божественных молитв» выбирает ее:

Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой.

Каждый, кому знаком православный обиход, знает волнение, которым сопровождается первое возглашение этой молитвы перед Великим Постом. И в продолжение постных седмиц, каждый раз, когда священник выходит и начинает: «Господи и Владыко…», что-то происходит: что-то совсем настоящее. Мы чувствуем себя в самом сердце Великого Поста и как будто в сердце молитвы: всех молитв. Момент самой большой серьезности и интимности. Особенности исполнения молитвы, несомненно, содействуют этому. Она как бы разрывает привычное пространство богослужения – как это делает, по-своему, «Житие Марии Египетской», когда его читают по-русски на Мариином стоянии. «Простое», не распевное чтение, земные поклоны, их удивительное распределение (три и в конце один), поясные поклоны и повторение «Господи, очисти!» перед повторным чтением молитвы… Во второй раз те же слова звучат уже иначе! И та особая общность молящихся, которую создает эта молитва: в ней каждый говорит «от себя одного» («Владыко живота моего» – не «нашего»!) и обращен в собственную глубину (общие молитвы естественно связываются с местоимением «мы»). Эта монашеская молитва со всей решительностью ставит меня перед моим Владыкой, Владыкой моей жизни. Она похожа на келейную, а не храмовую молитву (очень близка, например, молитве свт. Иоанна Златоуста «По числу часов…»), но стены кельи как будто исчезли – или дверь, которую рекомендуется затворить перед тем, как начать молиться, открылась. «Покаяния двери», как говорит другое прекрасное песнопение Постной Триоди, раскрываются. Важно и то, что это редкое «я» общей молитвы — в равной мере и «я» иерея, который в литургическом действе обычно выделен из общего собрания мирян. Может быть, ни в одном другом моменте богослужений мы не видим его молящимся не о нас и за нас, а как мы и среди нас.

Молитве преп. Ефрема Сирина посвящено много прекрасных толкований и комментариев. Моя задача, как обычно, – посмотреть на нее с точки зрения поэтики. Сила этой молитвы, несомненно, связана и с красотой ее построения – совершенно особой красотой.

Прежде всего, того, о чем у нас шла речь в предыдущих комментариях как о самых общих свойствах литургического песнопения: богатства аллюзий и цитат, «извития словес», изощренной символики, игры контрастами и парадоксальными столконовения слов – всего этого в ней просто нет. Нам еще не пришлось говорить о звуковом строе гимнографии, но здесь и это не так существенно. В греческом оригинале созвучия и почти рифменные сближения слов заметнее – особенно в стихе:
πνεῦμα ἀργίας, περιεργίας, φιλαρχίας και ἀργολογίας,

да и в следующем:
σωφροσύνης, ταπεινοφροσύνης, ὑπομονῆς και ἀγάπης.

В славянском тексте первая же пара слов: праздности, уныния – нисколько не созвучных, говорит нам, что всякая звуковая и морфологическая игра осталась в стороне. Аскетизм, даже минимализм внешних художественных средств только усиливает обращенность этих прошений. Они не отвлекаются на уточнения и украшения.

И вместе с тем, эту молитву никак нельзя назвать безыскусной. Просто ее художественное решение лежит глубже всего, о чем мы говорили: это общая композиционная идея. Ее можно определить так: сплошная симметрия или мотив парности.

Этот ритм вводит уже первое обращение: Господи и Владыко… Второе обращение также содержит в себе пару: Господи, Царю! Ритм мысли задан.

Первая часть молитвы (до второго воззвания) состоит из двух симметричных прошений: о помощи в освобождении от некоторых дурных свойств, пороков – и о даровании некоторых необходимых благих свойств, добродетелей. Тех и других называется по четыре. Каждое из них достойно глубокого размышления (размышления об отдельных пороках и добродетелях, перечисленных в этом ряду, и составляют обычно посвященные молитве проповеди и беседы). Но нас сейчас интересует само это число – четыре. Если посмотреть на близкую, по существу, молитву свт. Иоанна Златоуста «По числу часов…», можно понять, что и тех, и других свойств могло быть разное число; варианты и разночтения греческих и славянских текстов говорят о возможности другого состава пороков и добродетелей. Выбор четырех и четырех – это решение, которое стоит обдумать.

Наконец, последнее прошение также представляет собой двойную симметричную фигуру: зреть собственные прегрешения – и не осуждать ближнего11.

И эта четность, симметричность производит свое действие. Мы чувствуем в этом что-то необычное. Мы привыкли, что в литургических текстах господствует число три (яко Твое есть сила и слава и царство; примеры можно умножать). Три – формообразующее для храмового искусства число.

Мы неосознанно ждем троичности в построении молитвенного текста. Но здесь ее не слышно! Я не хочу обращаться к числовой символике, которая, несомненно, важна в храмовом искусстве (и вообще в искусстве Средневековья) – но поиски и толкования которой всегда склоняют к лишним фантазиям.

Вероятно, достаточно того, что четверка прямее всего отсылает к четырем сторонам света, то есть создает впечатление вселенского пространства. Человек, произносящий одно за другим эти четыре весомейшие слова, чувствует себя как бы в центре, от которого простираются четыре конца света.

Он просит дать ему измениться так, как если бы он хотел переменить один мир на другой: мир с координатами праздность – уныние – любоначалие – празднословие на мир, «концы» которого целомудрие – смиренномудрие – терпение – любовь. Не углубляясь далее в символику, можно сказать, что построение, в основе которого лежит число три, создает впечатление цельности и собранности, а то, что построено на двух и четырех, – открытости. И эта открытость и заключает в себе, как мне кажется, глубокий образ постного времени.

Параллельное парное построение, как известно, – свойство библейских текстов. Гимнография отличается более сложными фигурами симметрии: хиазмом, прежде всего. И в нашей молитве есть один простой хиазм – и действие его очень сильно. Это перекрестная синтаксическая фигура.

Мы условно разделили молитву на две части. Каждая начинается с обращения. Два первых прошения первой части, о которых мы говорили, начинаются перечислениями и кончаются глаголом (не даждь, даруй). Вторая часть, которая содержит в себе третье прошение, начинается с глагола: даруй.

И только затем следует предмет просьбы (вновь двойной, как мы говорили: видеть свои прегрешения – и не осуждать брата). Эта перемена мест глагола создает впечатление того, что последнее прошение – как бы финал, нечто еще более значительное, чем первые два. Последнее – и не осуждати брата моего – звучит как предел всех этих молений, как цель тех изменений, о которых просит молящийся.

Я говорила о том, какой неожиданной силой обладает первое воззвание молитвы, Владыко живота моего. Слово Владыка открывает свой страшный и простой смысл: не мироздание, не ангелы, не небесные воинства – вся моя, вот эта жизнь в Его власти.

С той же неожиданной силой звучит слово брат в конце молитвы. Привычное по множеству христианских употреблений, слово брат оживает здесь как прямая, несимволическая реальность – брат мой. «Я», о котором мы говорили как о необычном моменте общей молитвы, в конце концов, как свою последнюю цель видит неосуждение другого. И это не просто другой, а брат мой (способность видеть в другом брата – тоже дар и плод духовного труда).

Если вдуматься, поразительна скромность этой молитвы. Она не просит о мирных и премирных благах, о спасении, о блаженстве, о каких-то особых духовных дарах. Она не просит даже о прощении. Она просит о духовном труде. Высшим даром себе молящийся видит способность различать собственное несовершенство и не выносить приговора другому. Сила и интенсивность прошения дает понять, что собственными силами человек этого достичь не может.

Как замечает в своем труде о Ефреме Сирине Аверинцев, «магнит, у которого был бы только один полюс, – вещь невозможная». В силе молитвы Ефрема Сирина действует напряжение двух полюсов: космического величия личного, один на один, предстояния перед Владыкой, которое передает весь ритм молитвы, – и почти нечеловеческой скромности желания.

С.С. Аверинцев противопоставлял риторичности греческой поэзии Византии другой принцип композиции, который он наблюдал в поэзии Ефрема Сирина. Он описал его как логику медитации, то есть вовлеченности в текст, который создается как бы сам, развивая собственные символы. Риторическое построение предполагает дистанцию автора от текста, его власть над изложением.

Автор решил, чем дело кончится и каким путем он поведет его к этому концу. В неожиданности перехода от первой части молитвы ко второй, в «прикровенности» того смысла, который этим руководит, мы видим действие такой медитативной логики. Аверинцев называет ее еще логикой пророческого текста.

В этом смысле центральный мотив молитвы, который как бы сам себя развивает, – это владычество Бога, которое признает над собой человек. Этот мотив появляется трижды: в первом и втором обращении (Господь, Владыка, Господь, Царь) и в именовании себя рабом (даруй ми рабу Твоему). Слово раб оживает здесь так же, как Владыка и брат12.

Наконец, завершение молитвы – яко благословен еси – можно увидеть как своего рода обратную перспективу: обыкновенно псалмы, молитвы, песнопения начинаются с благословения Бога. За ним уже, за прославлением следуют прошения. Здесь благословением все кончается.


Примечания:

1 Или: лени, небрежения (недобросовестного исполнения), откладывания дел на потом. Слова праздный, ἀργός, праздность в церковнославянском языке несут более сильное, чем в русском, значение «пустоты», «опустошенности», «бессмысленности».

2 Беспорядочная, чрезмерная деятельность; забота о незначительных делах, вмешательство в чужие дела – передается здесь славянским уныние. Обыкновенно уныние передает греч. aἀκηδία.

3 В дониконовском славянском тексте на этом месте стоит сребролюбие. Можно предположить существование разных греческих списков молитвы, где на месте φιλαρχία (властолюбие, желание первенствовать) могло стоять близкое ему по буквенному составу φιλαργῠρία (сребролюбие, алчность). Какой из этих вариантов является исходным, трудно определить. Стоит заметить, что литургические тексты подчеркивают особую тяжесть греха сребролюбия, однозначно объясняя предательство Иуды его сребролюбием («имений рачитель»).

4 В дониконовском тексте «отжени от мене» («отгони, отдели от меня»). Это различие также, вероятно, восходит к разным греческим спискам молитвы. Обыкновенно о собственных грехах и пороках в молитвах просят именно так: отжени от мене или избави мя от.

Споры в связи с двумя этими вариантами («не дай мне» или «отгони от меня») велись по поводу того, что Бог не может «давать» человеку страсти и пороки. Однако в нашем тексте даждь, «дай», δῷς·, употребленный по отношению к дурным свойствам, противопоставлен двум другим глаголам со значением «даровать»: χάρισαί (если переводить буквально, «уделить по милости») и δώρησαί (одарить, наградить). В таком сопоставлении «дать» можно понимать как «позволить», «допустить» – ср. «не дай Бог!».

5 Целомудрие – σωφροσύνη — в позднейшем восприятии связывается преимущественно с девственностью или моральной чистотой, однако его настоящее значение – обладание здравым (целым, неповрежденным) умом, здравомыслие, способность различать добро и зло.

6 Смирение в дониконовском списке, смиренномудрие – в новом. Сложносоставное слово ταπεινοφροσύνη означает «скромность», «признание собственной малости, незначительности». В античном понимании такая «скромность» – характеристика отрицательная, нечто вроде «малодушия». В христианском смирение – одна из высших добродетелей, противоположность гордыни. Прот. Александр Шмеман в своем толковании «Великопостной молитвы» замечает, что одно из главных проявлений смиренномудрия – готовность принять правду.

7 «Терпение», ὑπομονῆ, стойкость, постоянство. Терпети в славянском, как и в греческом, включает в себя значение «ожидать», «ожидать с надеждой». Ср. «сии вси бяху терпящее единодушно в молитве и молении» (Деян.1:14).

8 Буквально «спотыкания», неудачи, ошибки, πταίσμα. В русском и в других славянских языках сохранились образования с корнем грех – , которые не несут религиозной коннотации и означают «ошибку», «промах». Ср. русск. огрех.

9 κατακρίνειν – осуждать в смысле «выносить приговор». Высказывать критические замечания, даже злословить – это еще не осуждать. Наоборот, можно относиться к кому-то «терпимо», именно исходя из осуждения в этом смысле: дескать, что с такого взять! Вот здесь человеку выносится приговор.

10 О поэзии и духовном облике Ефрема Сирина есть прекрасная работа С.С. Аверинцева: Между «изъяснением» и «прикровением»: ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина. – С.С. Аверинцев. Поэты. Школа «языки русской культуры» М., 1996. СС. 97–121. И в этой работе, и в своем общем очерке сирийской литературы («От берегов Ефрата до берегов Босфора» – Многоценная жемчужина. Переводы С.С. Аверинцева. Дух и лiтера, Киев, 2003) Аверинцев – впервые в отечественной и мировой науке — говорит об особом месте, которое принадлежит сирийской духовности в русской культуре. Гипотезы о том, что Великопостная молитва, сирийский текст которой неизвестен, представляет собой псевдэпиграф, Аверинцев не обсуждает.

11 Пушкин чутко подхватил эту «парность» во вступлении к переложению молитвы: «Отцы пустынники и жены непорочны Чтоб сердцем возлетать во области заочны, Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв…». Отцы и жены, два назначения молитвы – для небес и для земли.

12 В переложении Пушкина, которое занимает семь строк, написанных шестистопным александрийским ямбом с парной рифмовкой, фактически сохранены все слова, входящие в молитву. «От себя» Пушкин добавил только уточнение к «любоначалию»: «змеи сердечной сей». Однако «прикровенный» символ его переложения другой. Последнее прошение молитвы перенесено вперед, а финальной становится просьба об оживлении:

И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Последнее слово стихотворения – «оживи». Все, что касается центральной для молитвы Ефрема Сирина темы Владыки – Царя – раба у Пушкина уходит в тень или совсем исчезает.

Нескучный сад

Каналы АВ
TG: t.me/azbyka
Viber: vb.me/azbyka
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки