Глава VIII. Духовная жизнь³⁶³

Вопрос о духовной жизни является основным для каждого человека, поскольку именно она, в конечном счете, определяет характер, направление и саму разумность всей его деятельности. Духовное состояние является своего рода маточным раствором, порождающим «кристаллы» всех тех идей, чувств, желаний, переживаний, настроений человека, которыми он живет, всего его отношения к людям, природе, делам, вещам и т.д. Ибо дух творит себе формы. Правильная духовная жизнь несет в себе здоровую во всех отношениях жизнь, является источником того благоденствия, к которому естественно стремится каждый человек и каждое общество. Напротив, нарушение духовных законов неотвратимо приводит к разрушению всего строя жизни на всех ее уровнях – личном, семейном, общественном.

Понимание духовности, как правило, неразрывно связано с другим не менее емким понятием – святостью. В разных религиях и культурах они имеют свой характер. Наибольший и вполне закономерный интерес вызывает их православный смысл.

Существо любой религии заключено в духовной жизни, которая является наиболее сокровенной ее стороной. Вхождение в эту жизнь требует не только ревности от человека, но и знания законов духовной жизни. Ревность не по разуму, как известно, плохой помощник. Туманные, расплывчатые представления об этой главной стороне религиозной жизни приводят христианина, особенно подвизающегося, как правило, к печальным последствиям, в лучшем случае – к бесплодным трудам, но чаще – к самомнению и духовным, нравственным и психическим расстройствам. Самая распространенная ошибка в религиозной жизни – это подмена ее духовной стороны (исполнение заповедей Евангелия, покаяние, борьба со страстями, любовь к ближним) внешней – исполнением церковных установлений и обрядов. Такое отношение к религии, как правило, делает человека внешне праведным, а внутри гордым фарисеем, лицемером, отвергнутым Богом – «святым сатаной». Потому столь необходимо знание основополагающих принципов духовной жизни в Православии.

Неоценимую помощь в этом может оказать опытный руководитель, видящий душу человека. Но такие руководители даже в древние времена были, по свидетельству Отцов, большой редкостью. Тем труднее их найти в настоящее время. Святые Отцы предвидели этот голод слова Божия (при избытке книг Священного Писания!) в последние времена и предуказали искренне ищущим спасительное средство в их духовной жизни – «жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших современных братий».

Приведенные слова принадлежат одному из авторитетнейших русских духовных наставников и писателей XIX в. святителю Игнатию Брянчанинову (1807–1867), творения которого являются своего рода энциклопедией духовной жизни и представляют собой одно из таких отеческих писаний, имеющих однако особую для современного христианина ценность. Эта ценность обусловлена тем, что они:

написаны на основе тщательного изучения святоотеческих творений и испытаны в горниле личного подвижнического опыта;

дают ясное изложение всех важнейших вопросов духовной жизни, в том числе и опасностей, встречающихся на ее пути;

излагают святоотеческий опыт богопознания применительно к психологии и силам человека ближайшей к нам по времени и по степени обмирщенности эпохи (XIX в.).

Здесь представим лишь некоторые из наиболее важных положений его учения по данному вопросу.

«Обыкновенно люди считают мысль чем-то маловажным, потому они очень мало разборчивы при принятии мысли. Но от принятых правильных мыслей рождается все доброе, от принятых ложных мыслей рождается все злое. Мысль подобна рулю корабельному: от небольшого руля, от этой ничтожной доски, влачащейся за кораблем, зависит направление и, по большей части, участь всей огромной машины» (IV, 509)³⁶⁴, – так писал святитель Игнатий, подчеркивая то исключительное значение, какое имеют наши мысли, взгляды и теоретические знания в целом для духовной жизни. Не только правильная догматическая вера и евангельская нравственность, но также знание и неукоснительное соблюдение духовных законов определяют успех сложного процесса реального перерождения страстного, «плотского» (Рим. 8, 5), ветхого человека (Еф. 4, 22) в нового человека (Еф. 4, 24).

Однако и теоретическое понимание этого вопроса оказывается не столь простым, как может показаться на первый взгляд. Многообразие так называемых духовных путей жизни, которые предлагаются сейчас со всех сторон человеку, являются одной из иллюстраций сложности данной проблемы.

Потому возникает задача исключительной важности: найти наиболее существенные признаки и свойства истинной духовности, которые позволили бы отличить ее от всевозможных видов лжедуховности, мистицизма, прелести. Об этом, как кажется, хотя и достаточно говорит двухтысячелетний опыт Церкви в лице своих святых, но его восприятие современным человеком, выросшим в условиях материалистической, бездуховной цивилизации, встречает немалые трудности. Вот некоторые из них.

Наставления о духовной жизни святыми отцами всегда давались в соответствии с уровнем тех, кому они предназначались. «Просто так», «для науки» отцы не писали. Многие их советы, обращенные к подвижникам высокой созерцательной жизни и даже к т.н. новоначальным, оказываются совершенно несоответствующими духовным силам современного христианина.

Также различие духовного уровня спрашивающих порождало неоднозначность, иногда даже противоречивость этих советов в разных случаях, что, естественно, способно дезориентировать неопытного человека.

Избежать этих опасностей при изучении святых отцов, не зная хотя бы наиболее важных принципов духовной жизни, очень трудно. В то же время и без святоотеческого руководства правильная духовная жизнь немыслима. Перед лицом этого, казалось бы, неразрешимого тупика и выявляется вся значимость духовного наследия тех Отцов, преимущественно ближайших к нам по времени, которые «переложили» предшествующий святоотеческий опыт духовной жизни на язык, доступный современному человеку, мало знакомому с этой жизнью, не имеющему, как правило, ни должного руководителя, ни должных сил.

Творения святителя Игнатия и являются как раз одним из лучших таких «переложений», дающих безукоризненно верный «ключ» к пониманию учения великих подвижников науки из наук – аскетики.

Вот как святитель Игнатий пишет об этом: «Начало обращения ко Христу заключается в познании своей греховности, своего падения; от такого взгляда на себя человек признает нужду в Искупителе и приступает ко Христу посредством смирения, веры и покаяния» (IV, 277). «Не сознающий своей греховности, своего падения, своей погибели не может принять Христа, не может уверовать во Христа, не может быть христианином. К чему Христос для того, кто сам и разумен, и добродетелен, кто удовлетворен собою, кто признает себя достойным всех наград земных и небесных?» (IV, 378).

В приведенных словах невольно обращает на себя внимание мысль о том, что сознание своей греховности и проистекающее из него покаяние являются первым условием принятия Христа. Святитель как бы подчеркивает: не вера в то, что Христос пришел, пострадал и воскрес, является «началом обращения ко Христу», ибо и бесы веруют и трепещут (Иак. 2, 19), а познание «своей греховности, своего падения» рождает истинную веру в Него.

Эта мысль Святителя указывает на первое и основное положение духовной жизни, столь часто ускользающее от внимания верующих и показывающее действительную глубину православного ее понимания. Христианином, оказывается, является совсем не тот, кто верит по традиции или убедился в бытии Бога какими-то доказательствами, или поверил, что Христос пришел, пострадал и воскрес ради нашего спасения, или тот православный, который чувствует себя выше «всех этих грешников, безбожников и нехристиан». Нет, христианин тот, кто видит свою духовную и нравственную нечистоту, свою греховность, видит себя погибающим, страдает об этом, и потому внутренне способен к принятию Спасителя. Только такая вера есть действительная, спасающая. Потому, например, св. Иустин Мученик писал: «Он есть Слово, Коему причастен весь род человеческий. Те, которые жили согласно с Словом, суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами Сократ и Гераклит и им подобные... Таким образом, те, прежде бывшие, которые жили противно Слову, были бесчестными, враждебными Христу… а те, которые жили и ныне живут согласно с Ним, суть христиане»³⁶⁵. Потому так легко принимали христианство многие язычники, но отвергли его видящие себя богоизбранными иудеи.

Видящий себя праведным, разумным, видящий свои добрые дела не может быть христианином и не является им, кем бы он ни был в административно-иерархической структуре Церкви. В качестве аргумента свт. Игнатий приводит красноречивый факт из истории земной жизни Спасителя, Который со слезами раскаяния был принят простыми, сознающими свои грехи евреями, но с ненавистью был отвергнут и осужден на жуткую казнь «умной», «добродетельной», респектабельной иудейской элитой: архиереями, фарисеями (ревностными исполнителями церковных обычаев, Устава и т.д.), книжниками (богословами).

Не здоровые имеют нужду во враче, но больные (Мф. 9, 12), – говорит Господь. На путь исцеления и спасения становятся лишь те, которые увидят болезнь своей души, ее неисцельность собственными силами, и потому оказываются способными обратиться к пострадавшему за них истинному Врачу – Христу. Вне этого состояния, именуемого у отцов также познанием себя, невозможна нормальная духовная жизнь. «На познании и сознании немощи зиждется все здание спасения», – пишет святитель Игнатий (I, 532). Он неоднократно приводит замечательные слова прп. Петра Дамаскина: «Начало просвещения души и признак ее здравия заключается в том, когда ум начнет зреть свои согрешения, подобные множеством своим морскому песку» (II, 410).

Потому вновь и вновь, восклицая, повторяет Святитель: «Смирение и рождающееся из него покаяние – единственное условие, при котором приемлется Христос! Смирение и покаяние – единственная цена, которою покупается познание Христа! Смирение и покаяние – единственное нравственное состояние, из которого можно приступить ко Христу, усвоиться Ему! Смирение и покаяние – единственная жертва, которой взыскует и которую приемлет Бог от падшего человечества (Пс. 50, 18–19). Зараженных гордостным, ошибочным мнением о себе, признающих покаяние излишним для себя, исключающих себя из числа грешников, отвергает Господь. Они не могут быть христианами» (IV, 182–183).

Каким же образом приобретается человеком это спасительное познание себя, своей ветхости, открывающее ему всю бесконечную значимость Жертвы Христовой? Вот что отвечает свт. Игнатий: «Я не вижу греха моего, потому что еще работаю греху. Не может увидеть греха своего наслаждающийся грехом, дозволяющий себе вкушение его – хотя бы одними помышлениями и сочувствием сердца. Тот только может увидеть грех свой, кто решительным произволением отрекся от всякой дружбы с грехом, кто встал на доброй страже во вратах дома своего с обнаженным мечом – глаголом Божиим, кто отражает, посекает этим мечом грех, в каком бы виде он ни приближался к нему. Кто совершит великое дело – установит вражду с грехом, насильно отторгнув от него ум, сердце и тело, тому дарует Бог великий дар: зрение греха своего» (II, 122).

В другом месте он дает такой практический совет: «Кто отказался от осуждения ближних, помысл того, естественно, начинает видеть грехи и немощи свои, которых не видел в то время, как занимался осуждением ближних» (V, 351). Основную свою мысль об условии самопознания святитель Игнатий выражает следующими замечательными словами прп. Симеона Нового Богослова: «Тщательное исполнение заповедей Христовых научает человека его немощи» (IV, 9), то есть открывает ему подлинную и печальную картину того, что действительно происходит в его душе.

Вопрос о том, как приобретается видение греха своего, или познание себя, своего ветхого человека, является центральным в духовной жизни. Свт. Игнатий прекрасно показал его логику: только видящий себя погибающим нуждается в Спасителе; напротив, «здоровым» (Мф. 9, 12) Христос не нужен. Поэтому для хотящего верить во Христа православно (правильно) это видение является основной задачей подвига и, одновременно, главным критерием его истинности.

Напротив, подвиг и любые добродетели, не приводящие к такому результату, оказываются лжеподвигом, и жизнь обессмысливается. Апостол Павел об этом говорит, обращаясь к Тимофею: Если же кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться (2Тим. 2, 5). Прп. Исаак Сирин говорит еще более определенно: «Воздаяние бывает не добродетели и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны»³⁶⁶.

Последнее высказывание открывает собой еще одну важную страницу в понимании духовной жизни и ее законов: не добродетели и подвиги сами по себе приносят человеку благо Царствия Божия, которое внутрь нас есть (Лк. 17, 21), но происходящее от них смирение. Если же смирение не приобретается – бесплодны и бессмысленны все подвиги, все добродетели. Но научает человека смирению только труд исполнения заповедей Христовых. Так выясняется одна из сложных богословских проблем о соотношении веры и добрых дел в вопросе спасения.

Свт. Игнатий уделяет большое внимание этому вопросу. Он рассматривает его в двух аспектах: во-первых, в плане понимания необходимости Жертвы Христовой и, во-вторых, в отношении к христианскому совершенству. Выводы его, исходящие из святоотеческого опыта, необычны для школьного богословия.

Он пишет: «Когда бы добрые дела по чувствам сердечным доставляли спасение, то пришествие Христово было бы излишним» (I, 513). «Несчастен тот, кто удовлетворен собственною человеческою правдою: ему не нужен Христос» (IV, 24). «Таково свойство всех телесных подвигов и добрых видимых дел. Если мы, совершая их, думаем приносить Богу жертву, а не уплачивать наш необъятный долг, то добрые дела и подвиги соделываются в нас родителями душепагубной гордости» (IV, 20).

Свт. Игнатий даже так пишет: «Делатель правды человеческой исполнен самомнения, высокоумия, самообольщения... ненавистью и мщением платит тем, которые осмелились бы отворить уста для самого основательного и благонамеренного противоречия его правде; признает себя достойным и предостойным наград земных и небесных» (V, 47). Отсюда становится понятным призыв Святителя: «Не ищи совершенства христианского в добродетелях человеческих: тут нет его; оно таинственно хранится в Кресте Христовом» (IV, 477–478).

Эта мысль прямо противостоит широко распространенному убеждению, что т.н. добрые дела всегда являются добрыми и содействуют спасению, независимо от побуждений, с которыми совершает их человек. В действительности же, правда и добродетели ветхого и нового человека не дополняют друг друга, а взаимоисключают. И причина этого достаточно очевидна. Добрые дела являются не целью, а средством исполнения величайшей заповеди о любви. Но они могут совершаться и по расчету, лицемерно, и по тщеславию и гордыне. (Когда человек видит нуждающихся, а золотит купола храмов, или строит церковь там, где в ней нет никакой необходимости, то ясно, что он не Богу служит, а своему самолюбию). Дела, совершаемые не по причине исполнения заповеди, ослепляют человека своей значимостью, превозносят его, делают великим в своих глазах, растят его «Я» и тем удаляют его от Христа. Искреннее же понуждение себя к исполнению заповеди о любви к ближнему, напротив, открывает человеку его страсти: человекоугодие, самомнение, лицемерие и прочее, открывает ему, что ни одного доброго дела он не может совершить без греха. Это смиряет человека и приводит к Христу. Прп. Иоанн Пророк говорил: «Истинный труд не может быть без смирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что»³⁶⁷.

Иными словами, добродетели и подвиги могут быть и крайне вредными, если они не основываются на познании скрытого в душе греха и не приводят к еще более глубокому его видению. «Надо, – наставляет поэтому святитель Игнатий, – сперва усмотреть свой грех, потом омыть его покаянием и стяжать чистоту сердца, без которой невозможно совершить ни одной добродетели чисто, вполне» (IV, 490). В качестве примера Святитель приводит оценку подвижниками своих подвигов и добродетелей. «Подвижник, – пишет он, – только что начнет исполнять их, как и увидит, что исполняет их весьма недостаточно, нечисто... Усиленная деятельность по Евангелию яснее и яснее открывает ему недостаточность его добрых дел, множество его уклонений и побуждений, несчастное состояние его падшего естества... Исполнение им заповедей он признает искажением и осквернением их» (I, 308–309). Поэтому святые, – продолжает он, – «омывали свои добродетели, как бы грехи, потоками слез» (II, 403).

Обратимся еще к одному важному закону духовной жизни. Он заключается в «сродстве между собой как добродетелей, так и пороков», или иначе – в строгой последовательности и взаимообусловленности, как приобретения добродетелей, так и действия страстей. Свт. Игнатий говорит: «По причине этого сродства, – пишет он, – произвольное подчинение одному благому помыслу влечет за собой естественное подчинение другому благому помыслу; стяжание одной добродетели вводит в душу другую добродетель, сродную и неразлучную с первой. Напротив того, произвольное подчинение одному греховному помыслу влечет невольное подчинение другому; стяжание одной греховной страсти влечет в душу другую страсть, ей сродную; произвольное совершение одного греха влечет к невольному впадению в другой грех, рождаемый первым. Злоба, сказали отцы, не терпит пребывать бессупружною в сердце» (V, 351).

Серьезное предупреждение! Как часто христиане, не зная этого закона, небрежно относятся к так называемым «мелким» грехам, произвольно, то есть без насилия страсти, согрешая в них. А потом в недоумении со страданием и отчаянием, уже как рабы, невольно впадают в тяжкие согрешения, ведущие к тяжелым скорбям и трагедиям в жизни.

О том, насколько необходимо в духовной жизни строгое соблюдение закона последовательности, свидетельствуют приводимые святителем Игнатием следующие слова опытнейшего наставника в духовной жизни, прп. Исаака Сирина: «Премудрый Господь благоволил, чтобы мы снедали в поте лица хлеб духовный. Установил Он это не от злобы, но чтобы не произошло несварения, и мы не умерли. Каждая добродетель есть мать следующей за ней. Если оставишь мать, рождающую добродетели, и устремишься к взысканию дщерей, прежде стяжания матери, то добродетели эти становятся ехиднами для души. Если не отвергнешь их от себя, скоро умрешь» (Слово 72), (II, 57–58). Святитель Игнатий в связи с этим строго предупреждает: «Опасно преждевременное бесстрастие! Опасно преждевременное получение наслаждения Божественною благодатию! Дары сверхъестественные могут погубить подвижника, не наученного немощи своей» (I, 532).

Удивительные слова! Для духовно неопытного сама мысль о том, что какая-то добродетель может оказаться преждевременной, тем более, смертельной для души, «ехидной», покажется странной, едва ли не кощунственной. Но именно такова реальность духовной жизни, таков один из ее строгих законов, открытый великим опытом святых. В пятом томе своих сочинений, который Святитель назвал «Приношение современному монашеству», в главе десятой – «Об осторожности при чтении отеческих книг о монашеской жизни», он прямо пишет: «Падший ангел старается обмануть и вовлечь в погибель иноков, предлагая им не только грех в разных видах его, но и предлагая несвойственные им возвышеннейшие добродетели» (V, 54).

Указанные мысли имеют прямое отношение к пониманию важнейшего христианского делания – молитвы. Свт. Игнатий, говоря согласно со всеми святыми, что «молитва есть мать добродетелей и дверь ко всем духовным дарам» (2, 228), настоятельно указывает на условия, при соблюдении которых только она является таковой. Нарушение их, оказывается, делает молитву в лучшем случае бесплодной, но большей частью – средством глубокого падения подвижника. Некоторые из этих условий хорошо известны. Кто не прощает других, тот не будет прощен. «Кто молится устами, а о душе небрежет и сердца не хранит, такой человек молится воздуху, а не Богу, и всуе трудится, потому что Бог внимает уму и усердию, а не многоречию», – говорит очень почитаемый святителем Игнатием русский подвижник священноинок Дорофей (2, 266).

“В настоящее время – существенная нужда в правильной молитве, а ее-то и не знают! Не знают, что она должна быть орудием и выражением покаяния, ищут наслаждения и восторгов, льстят себе, и орудием, данным во спасение, убивают свои души. Существенно нужно правильное понимание молитвы в наше время! Она – существенный, единственный руководитель в наше время ко спасению. Наставников нет!” (29/1–1865).

Потому особое внимание Святитель уделяет условиям совершения молитвы Иисусовой. В силу большого значения ее для каждого христианина сделаем краткую выписку из замечательной статьи святителя Игнатия «О молитве Иисусовой. Беседа старца с учеником».

«В упражнении молитвой Иисусовой есть свое начало, своя постепенность, свой конец бесконечный. Необходимо начинать упражнение с начала, а не с середины и не с конца...

Начинают с середины те новоначальные, которые, прочитав наставление... данное отцами-безмолвниками... необдуманно принимают это наставление в руководство своей деятельности. Начинают с середины те, которые без всякого предварительного приготовления усиливаются взойти умом в сердечный храм и оттуда воссылать молитву. С конца начинают те, которые ищут немедленно раскрыть в себе благодатную сладость молитвы и прочие благодатные действия ее.

Должно начинать с начала, то есть совершать молитву со вниманием и благоговением, с целью покаяния, заботясь единственно о том, чтобы эти три качества постоянно соприсутствовали молитве... Особенное попечение, попечение самое тщательное должно быть принято о благоустроении нравственности сообразно учению Евангелия... Единственно на нравственности, приведенной в благоустройство евангельскими заповедями... может быть воздвигнут... невещественный храм богоугодной молитвы. Тщетен труд зиждущего на песке: на нравственности легкой, колеблющейся» (I, 225–226).

Из этой цитаты видно, насколько внимательным и благоговейно осторожным должно быть отношение к молитве Иисусовой. Она должна совершаться не как-нибудь, а правильно. В противном случае, упражнение в ней не только перестает быть молитвой, но и может погубить христианина. В одном из писем свт. Игнатий говорит, каким должен быть настрой души при молитве: «Сегодня я прочитал то изречение Великого Сисоя, которое мне всегда особенно нравилось, всегда было мне особенно по сердцу. Некоторый инок сказал ему: “Я нахожусь в непрестанном памятовании Бога”. Преподобный Сисой отвечал ему: “Это не велико; велико будет то, когда ты сочтешь себя хуже всей твари”. Высокое занятие, – продолжает Святитель, – непрестанное памятование Бога! Но эта высота очень опасная, когда лествица к ней не основана на прочном камне смирения» (IV, 497).

(В связи с этим следует отметить, что «признак непрестанности и самодейственности в совершении Иисусовой молитвы отнюдь не является признаком ее благодатности, потому что не гарантирует... тех плодов, которые всегда указывали на ее благодатность». «Духовная борьба, результатом и целью которой является приобретение СМИРЕНИЯ... подменяется у некоторых иной (промежуточной) целью: приобретением непрестанной и самодвижной Иисусовой молитвы, которая... не является конечной целью, а лишь одним из средств ее достижения»³⁶⁸).

Последние слова Святителя указывают на еще один чрезвычайно ответственный момент в духовной жизни, на смертельную опасность, грозящую подвижнику неопытному, не имеющему ни истинного наставника, ни правильных теоретических духовных знаний, – на возможность впадения в прелесть. Термин этот, часто употребляемый отцами, замечателен тем, что точно вскрывает само существо названной духовной болезни: лесть себе, самообман, мечтательность, мнение о своем достоинстве и совершенстве, гордость.

Святитель Игнатий, называя главный источник этой тяжелой болезни – гордость, приводит следующие слова прп. Григория Синаита (XIV в.): «Прелесть, говорят, в двух видах является, или, лучше, находит... – в виде мечтаний и воздействий, хотя в одной гордости имеет начало свое и причину... Первый образ прелести – от мечтаний. Второй образ прелести... начало свое имеет... в сладострастии, рождающемся от естественного похотения. В сем состоянии прельщенный берется пророчествовать, дает ложные предсказания... Бес непотребства, омрачив ум их сладострастным огнем, сводит их с ума, мечтательно представляя им некоторых святых, давая слышать слова их и видеть лица»³⁷⁰.

Каково же главное лекарство от этой болезни? «Как гордость есть вообще причина прелести, так смирение... служит верным предостережением и предохранением от прелести... Да будет наша молитва проникнута чувством покаяния, да соединится она с плачем, и прелесть никогда не воздействует на нас» (I, 228).

Еще об одной из наиболее распространенных причин впадения в прелесть свт. Игнатий пишет так: «Не без основания относят к состоянию самообольщения и прелести душевное настроение тех иноков, которые, отвергнув упражнение молитвою Иисусовою и вообще умное делание, удовлетворяются одним внешним молением, то есть неопустительным участием в церковных службах и неопустительным исполнением келейного правила, состоящего исключительно из псалмопения и молитвословия устных и гласных... Они не могут избежать “мнения”... Устное и гласное моление тогда плодоносно, когда оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко, потому что вниманию научаемся преимущественно при упражнении молитвою Иисусовою» (I, 257–258).

Естественно, что это замечание относится не только к инокам, но и ко всем христианам. Поэтому свт. Игнатий, говоря о прелести, напоминает: «Мнящий о себе, что он бесстрастен, никогда не очистится от страстей; мнящий о себе, что он исполнен благодати, никогда не получит благодати; мнящий о себе, что он свят, никогда не достигнет святости. Просто сказать: приписывающий себе духовные делания, добродетели, достоинства, благодатные дары, льстящий себе и потешающий себя мнением, заграждает этим мнением вход в себя и духовным деланиям, и христианским добродетелям, и Божественной благодати, – открывает широко вход греховной заразе и демонам. Уже нет никакой способности к духовному преуспеянию у зараженных мнением» (I, 243).

«Все святые признавали себя недостойными Бога: этим они явили свое достоинство, состоящее в смирении. Все самообольщенные считали себя достойными Бога: этим явили объявшую их души гордость и бесовскую прелесть. Иные из них приняли бесов, представших им в виде ангелов, и последовали им... Иные возбуждали свое воображение, разгорячали кровь, производили в себе движения нервные, принимали это за благодатное наслаждение и впали в самообольщение, совершенное омрачение, причислились по духу своему к духам отверженным» (II, 126).

Глубоко ошибочно было бы думать, что прелесть – явление, возникающее на почве специфически православной. В своей статье «О прелести» святитель Игнатий прямо пишет: «Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцев наших. Все мы в прелести. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть – признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос» (I, 230).

Очень насущны для нашего времени суждения святителя Игнатия о западных, католических подвижниках. В полном согласии с прочими святыми Православной Церкви он свидетельствовал: «Большая часть подвижников Западной церкви, провозглашаемых ею за величайших святых – по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святого Духа от нее – молились и достигали видений, разумеется, ложных, упомянутым мною способом… В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель иезуитского ордена. У него воображение было так разгорячено и изощрено, что как сам он утверждал, ему стоило только захотеть и употребить некое напряжение, как являлись перед его взорами, по его желанию, ад или рай... Известно, что истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию, – даруются неожиданно, весьма редко... Усиленный подвиг находящихся в прелести обыкновенно стоит рядом с глубоким развратом. Разврат служит оценкою того пламени, которым разожжены прельщенные» (I, 244).

Святитель указывает и на другие скрытые от внешнего взора причины прелестных состояний западных подвижников. Так, он пишет: «Кровь и нервы приводятся в движение многими страстями: и гневом, и сребролюбием, и сластолюбием, и тщеславием. Последние две чрезвычайно разгорячают кровь в подвижниках, незаконно подвизающихся, соделывают их исступленными фанатиками. Тщеславие стремится преждевременно к духовным состояниям, к которым человек еще не способен по нечистоте своей; за недостижением истины – сочиняет себе мечты. А сладострастие, присоединяя свое действие к действию тщеславия, производит в сердце обольстительные ложные утешения, наслаждения и упоения. Такое состояние есть состояние самообольщения. Все незаконно подвизающиеся находятся в этом состоянии. Оно развивается в них больше или меньше, смотря по тому, сколько они усиливают свои подвиги. Из этого состояния написано западными писателями множество книг» (IV, 499).

Интересно отметить, что святитель Игнатий (изучавший католическую аскетическую литературу не по переводам, а в латинских подлинниках) указывает и конкретные временные координаты отступления католических аскетов от единого опыта святых единой Вселенской Церкви. Он пишет: «Преподобный Венедикт [† 544], святой папа Григорий Двоеслов [† 604] еще согласны с аскетическими наставниками Востока; но уже Бернард Клервосский (XII в.) отличается от них резкою чертою; позднейшие уклонились еще более. Они тотчас влекутся и влекут читателей своих к высотам, недоступным для новоначального, заносятся и заносят. Разгоряченная... мечтательность заменяет у них все духовное, о котором они не имеют ни малейшего понятия. Эта мечтательность признана ими благодатию» (IV, 498)³⁷¹.

Оказаться в таком бедственном состоянии может, к сожалению, любой верующий, каждый подвизающийся, если будет жить по своему разумению, без истинного духовного наставника, без руководства святоотеческими писаниями.

Но если понимание Отцов – задача не всегда простая, то еще более трудным для нашего времени является обретение истинного наставника. Ошибка же в его выборе может стать роковой для верующего.

Важнейшее, о чем говорят Отцы, это:

1) об оскудении в последние времена духоносных наставников, видящих души людей (свт. Игнатий: «Богодухновенных наставников нет у нас!» (1, 274).

2) о необходимости большой осторожности в выборе руководителя и огромной опасности принять бездуховного «старца» за духовника;

3) о правильном отношении к духовнику (послушание, совет);

Приведем мысли святых Отцов по этим вопросам.

1) Об отсутствии духоносных наставников.

Уже прп. Симеон Новый Богослов в Х веке говорит, что трудно найти руководителя бесстрастного и святого, «что во дни сии много явилось прелестников и лжеучителей»³⁷². Прп. Нил Сорский (1423–1508) в предисловии к книге: «Предание учеником своим» пишет: «И се убо реша святые отцы: яко и тогда едва обреташеся учитель непрелестен таковым вещем; ныне же, до зела оскудевшим, подобает искати люботрудне»³⁷³.

Святой Григорий Синаит [XIV в.] «решился сказать, что в его время вовсе нет благодатных мужей, так сделались они редки...». Святитель Игнатий продолжает: «Тем более в наше время делателю молитвы необходимо наблюдать величайшую осторожность. Богодухновенных наставников нет у нас!» (I, 274).

«Отцы, отдаленные от времен Христовых тысячелетием, повторяя совет предшественников, уже жалуются на редкость богодухновенных наставников, на появившееся множество лжеучителей и предлагают в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют богодухновенных руководителей достоянием древности и уже решительно завещают в руководство Священное и святое Писание, проверяемый по этим Писаниям, принимаемый с величайшей осмотрительностью и осторожностью совет современных... братий» (I, 563).

«Ныне, по причине совершенного оскудения духоносных наставников, подвижник молитвы вынужден исключительно руководствоваться Священным Писанием и писаниями Отцов» (прп. Нил Сорский) (I, 229).

2) О выборе духовника. Прп. Иоанн Кассиан Римлянин (V в.): «Полезно открывать свои помыслы отцам, но не каким попало, а старцам духовным, имеющим рассуждение, старцам не по телесному возрасту и сединам. Многие, увлекшись наружным видом старости и высказав свои помышления, вместо врачевства получили вред» (I, 491).

Прп. Иоанн Лествичник (VI в.): «Когда мы... желаем... вверить спасение наше иному, то еще прежде вступления нашего на сей путь, если мы имеем сколько-нибудь проницательности и рассуждения, должны рассматривать, испытывать и, так сказать, искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача на больного, вместо бесстрастного на человека обладаемого страстями, вместо пристани в пучину, и таким образом не найти готовой погибели» (Лествица. Сл. 4, гл. 6).

Прп. Симеон Новый Богослов (Х в.): «Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе бесстрастного и святого руководителя. Также и сам исследуй Божественные Писания, особенно же практические сочинения святых Отцов, чтобы, сравнивая с ними то, чему учит тебя учитель и предстоятель, ты смог видеть это, как в зеркале, и сопоставлять, и согласное с Божественными Писаниями принимать внутрь и удерживать в мысли, а ложное и чуждое выявлять и отбрасывать, чтобы не прельститься. Ибо знай, что много в эти дни стало прельстителей и лжеучителей» (Добротолюбие. Т. 5, гл. 33).

«Святой Макарий Великий (IV–V в.) говорил, что ...встречаются души, соделавшиеся причастниками Божественной благодати... вместе с тем, по недостатку деятельной опытности, пребывающие как бы в детстве, в состоянии очень неудовлетворительном ... которое требуется истинным подвижничеством» (I, 284). «В монастырях употребляется о таких старцах изречение: “свят, но не искусен”, и наблюдается осторожность в советовании с ними... чтобы не вверяться поспешно и легкомысленно наставлениям таких старцев» (I, 285). Св. Исаак Сирин говорит даже, что такой старец «недостоин называться святым» (I, 286).

Свт. Феофан (Говоров): «При определении их [духовников] должно употреблять великую осмотрительность и строгое рассуждение, чтобы вместо пользы не нанести вред, вместо созидания разорение»³⁷⁴.

3) О взаимоотношениях духовника и пасомых и правильном отношении к духовнику.

«Всякий духовный наставник должен приводить души к Нему [Христу], а не к себе... Наставник пусть, подобно великому и смиренному Крестителю, стоит в стороне, признает себя за ничто, радуется своему умалению пред учениками, которое служит признаком их духовного преуспеяния... Охранитесь от пристрастия к наставникам. Многие не остереглись и впали вместе с наставниками в сеть диаволу... Пристрастие делает любимого человека кумиром: от приносимых этому кумиру жертв с гневом отвращается Бог... И теряется напрасно жизнь, погибают добрые дела. И ты, наставник, охранись от начинания греховного! Не замени для души, к тебе прибегшей, собою Бога. Последуй примеру святого Предтечи» (IV, 519).

О послушании.

«Те старцы, которые принимают на себя роль [старца]... (употребим это неприятное слово)… в сущности, не что иное, как душепагубное актерство и печальнейшая комедия. Старцы, которые принимают на себя роль древних святых Старцев, не имея их духовных дарований, да ведают, что самое их намерение, самые мысли и понятия их о великом иноческом делании – послушании, суть ложные, что самый их образ мыслей, их разум, их знание суть самообольщение и бесовская прелесть…» (5, 72).

«Возразят: вера послушника может заменить недостаточность старца. Неправда: вера в истину спасает, вера в ложь и в бесовскую прелесть губит, по учению Апостола» (2Сол. 2, 10–12) (5, 73).

«Если же руководитель начнет искать послушания себе, а не Богу, – не достоин он быть руководителем ближнего! – Он не слуга Божий! – Слуга диавола, его орудие, есть сеть! Не делайтесь рабами человеков (1Кор. 7, 23), – завещает Апостол»³⁷⁵.

«Тщеславие и самомнение любят учить и наставлять. Они не заботятся о достоинстве своего совета! Они не помышляют, что могут нанести ближнему неисцельную язву нелепым советом, который принимается неопытным новоначальным с безотчетливой доверчивостью, с плотским и кровяным разгорячением! Им нужен успех, какого бы ни был качества этот успех, какое бы ни было его начало! Им нужно произвести впечатление на новоначального и нравственно подчинить его себе! Им нужна похвала человеческая! Им нужно прослыть святыми, разумными, прозорливыми старцами, учителями! Им нужно напитать свое ненасытное тщеславие, свою гордыню!» (О жительстве по совету. – V, 77).

Поэтому необходимо разлучение со «слепым» духовником, по заповеди Спасителя: …оставьте их: они – слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму (Мф. 15, 14). «Преподобный Пимен Великий (V в.) повелел немедленно разлучаться со старцем, совместное жительство с которым оказывается душевредным» (Т. V, 74).

О жизни по совету.

«Преподобный Нил Сорский (XV в.) никогда не давал наставления или совета прямо от себя, но предлагал вопрошающим или учение Писания, или учение отцов. Когда же... он не находил в памяти освященного мнения о каком-либо предмете, то оставлял ответ или исполнение до того времени, как находил наставление в Писании. Этот метод очевиден из сочинений священномученика Петра Дамаскина, прп. Григория Синаита, святых Ксанфопулов и других отцов, особенно позднейших. Его держались … иеросхимонахи Оптиной пустыни Леонид и Макарий... Никогда не давали они советов от себя... Это давало советам их силу» (I, 489).

«По учению отцов, жительство ... единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством отеческих писаний с советом преуспевших современных братий; этот совет опять должно проверять по писанию отцов» (I, 563).

«Скромное отношение советника к наставляемому – совсем иное, нежели старца к безусловному послушнику... Совет не заключает в себе условия непременно исполнять его: он может быть исполнен и не исполнен» (V, 80).

«Никак не будь послушен на зло, если бы и случилось тебе потерпеть за нечеловекоугодие и твердость твои некоторую скорбь. Советуйся с добродетельными и разумными отцами и братиями; но усваивай себе советы их с крайней осторожностью и осмотрительностью. Не увлекайся советом по первоначальному действию его на тебя!» (О жительстве по совету. – V, 77).

Свт. Феофан (Говоров): «Так вот какой ныне лучший, благонадежнейший способ руководствования, или воспитания в жизни христианской! Жизнь в преданности в волю Божию по Божественным и отеческим Писаниям с совета и вопрошения единомышленных»³⁷⁶.

Таков голос Священного Предания Церкви об одном из самых болезненных вопросов современной духовной жизни.

Прелесть, как видим, возникает у тех, которые живут не по святоотеческим началам, а по своим мыслям, желаниям и пониманию и ищут у Бога не спасения от греха, а благодатных наслаждений, откровений, даров. Их обычно и «получает» в изобилии горе-подвижник в своем разгоряченном воображении и действием темных сил. Прелесть поэтому – не один из возможных и тем более равноценных вариантов духовности, не особый, свой путь к Богу (как называют католическую мистику ее апологеты), но тяжелая болезнь, не поняв которой и не оценив должным образом, подвижник разлагается изнутри.

И эта страшная болезнь угрожает гибелью не только отдельным лицам, но и самому, как видим, христианству. Отход какой-то христианской общины или Поместной Церкви от принципов духовной жизни, открытых и освященных великим опытом Церкви, неминуемо ведет ее к потере понимания истинной святости и прославлению откровенных ее искажений. К таким же гибельным последствиям приводит и каждого отдельного верующего отступление от «царского пути» духовной жизни, проложенного подвижническими стопами святых.

Особенно часто прорывы к «высотам» наблюдаются у новообращенных и юных подвижников, не познавших еще своего ветхого человека, не освободившихся от страстей и уже ищущих состояний человека нового, совершенного. Недаром у отцов есть выражение: «Если увидишь юношу, по своей воле восходящего на небо, удержи его за ногу и сбрось оттуда, ибо ему это не полезно»³⁷⁷. Причина подобных ошибок очевидна: незнание законов духовной жизни, незнание себя. Святитель Игнатий по этому поводу приводит следующие замечательные слова святого Исаака Сирина: «Если некоторые из отцов написали о том, что есть чистота души, что есть здравие ее, что бесстрастие, что видение, то написали не с тем, чтобы мы искали их преждевременно и с ожиданием. Сказано в Писании: Не приидет Царствие Божие с соблюдением (Лк. 17, 20). Те, в которых живет ожидание, стяжали гордыню и падение. Искание с ожиданием высоких Божиих даров отвергнуто Церковью Божией. Это – не признак любви к Богу; это – недуг души». Святитель Игнатий заключает эту мысль такими словами: «Святые отцы Восточной Церкви, особенно пустынножители, когда достигали высоты духовных упражнений, тогда все эти упражнения сливались в них в одно покаяние. Покаяние обнимало всю жизнь их, всю деятельность их: оно было последствием зрения греха своего» (II, 125–126).

В этом видении греха своего, рождающего истинное смирение и покаяние нераскаянно, то есть твердое, неизменное, (2Кор. 7, 10) и заключается единственно надежная, непоколебимая основа правильной духовной жизни.

§ 2. О молитве истинной и ложной

Учение о молитве Иисусовой

святителя Игнатия (Брянчанинова) и

в «Откровенных рассказах странника».

Аскетические творения святителя Игнатия (Брянчанинова) являются своего рода святоотеческой энциклопедией духовной жизни христианина. Святитель Игнатий не только в доступной форме переложил учение предшествовавших святых Отцов по всем основным вопросам духовной жизни, но и соотнес это учение с бессильными силами современного ему монаха и мирянина, погруженных в водоворот стихий этого мира. Ценность творений Святителя особенно возросла в настоящее время в связи с оскудением духовных руководителей. Хотя и в его эпоху проблема духовного руководства стояла очень остро. «Богодухновенных наставников нет у нас!” (1, 274)³⁷⁸, – писал он в середине XIX-го века и уже настойчиво рекомендовал своим современникам руководствоваться Священным Писанием и творениями святых Отцов с советом старших, т.е. более опытных в духовной жизни, братьев.

Это, прежде всего, относится к важнейшему деланию в духовной жизни – молитве. Святитель Игнатий, утверждая согласно со всеми святыми, что «молитва есть мать добродетелей и дверь ко всем духовным дарам» (2; 228), и перечисляя общие требования к правильной молитве, настоятельно указывает при этом на особые условия для того христианина, который становится на путь молитвенного подвига. Несоблюдение этих условий, предупреждает он, делает молитву подвижника в лучшем случае бесплодной, но большей частью – средством его глубокого повреждения. Сравнение учения свт. Игнатия и «Рассказов» о молитве Иисусовой дает хорошую возможность уяснения, как этих условий, так и многих других положений данного вопроса.

Истоки молитвы и ее цель

Естественно обратить внимание, прежде всего, на причины, по которым христианин приступает к деланию молитвы Иисусовой. Святитель Игнатий рассматривает этот вопрос в контексте безусловного соблюдения одного из основных законов молитвенного делания – постепенности в прохождении его пути и важности правильного его начала.

Сопоставим эту мысль свт. Игнатия с повествованием «Рассказов».

Первое, что обращает на себя внимание, это чисто внешняя причина, по которой Странник приступил к исканию молитвы. «Непрестанно молитеся. Сие изречение особенно вперилось в мой ум, и начал я думать, как же можно беспрестанно молиться, когда необходимо нужно каждому человеку и в других делах упражняться для поддержания своей жизни?» (с. 15)³⁷⁹. «Сильное желание и любопытство возбудилось во мне» (19), – говорит он. Странника мучает мысль о том, как возможно непрестанно молиться, она заставляет его обращаться с этим вопросом к разным лицам, является движущей силой, можно сказать, всех его странствований и трудов. Конечно, он молодой человек, ему всего какие-то двадцать лет. И он еще ничего не понимает в духовной жизни. Однако и его дальнейшая молитвенная практика не только не изменяет первоначальной установки, но и прямо следует по тому же пути.

Если следовать классификации свт. Игнатия, то Странник начинает упражнения в молитве с середины, «прочитав наставление... данное отцами-безмолвниками» и «необдуманно приняв это наставление в руководство своей деятельности», он сразу «без всякого предварительного приготовления усиливается взойти умом в сердечный храм и оттуда воссылать молитву» (I,225). Очень при этом показательно, что единственными источниками, с которыми Странник никогда не расстается и постоянно читает, являются Библия и затем Добротолюбие. «Я шел уже более по ночам, а дни преимущественно провождал в чтении Добротолюбия, сидя в лесу под деревами» (33). Из последнего он выбирает, как правило, наставления, даваемые монахам, значительно преуспевшим в духовной жизни. Впрочем, очень скоро он пытается взойти уже на высшую ступень молитвенного делания: усиленно ищет «немедленно раскрыть в себе благодатную сладость молитвы и прочие благодатные действия ее» (I,225).

Ступени молитвы.

Святитель Игнатий пишет: «Упражнение молитвой Иисусовой имеет два главнейших подразделения или перио­да, оканчивающиеся чистой молитвою... В первом периоде предостав­ляется молящемуся молиться при одном собственном усилии; благодать Божия... не обнаруживает своего присутствия. В это время страсти, сокровенные в сердце, приходят в движение и возводят делателя молитвы к мученическому подвигу...» (1, 270). «Первоначальные плоды молитвы заключаются во внимании и умилении.… Далее плодом молитвы бывает постепенно расширяющееся зрение своих согрешений и своей греховности, отчего усиливается умиление и обращается в плач» (1, 292).

У Странникана протяжении всех его рассказов не видно обнаружения им действия в себе каких-либо страстей, ни, тем более, «расширяющегося зрения своих прегрешений». Нет и намеков на «мученический подвиг» в борьбе со страстями. Странник, можно сказать, с первого же момента занятия им молитвой Иисусовой погружается в мир блаженства и постоянно говорит лишь о легкости, отрадности (27), несказанной радости и сладости сердечной (65).

По свт. Игнатию, только «во втором периоде благодать Божия являет ощутительно своё присутствие и действие, соединяя ум с сердцем, доставляя возмож­ность молиться непарительно, или, что то же, без развлечения, с сердечным плачем и теплотою; при этом греховные помыслы утрачи­вают насильственную власть над умом» (I, 270 – 271). Но «чтобы дос­тичь второго состояния, необходимо пройти сквозь первое, необхо­димо выказать и доказать основательность своего произволения, и принести плод в терпении (Лук. 8,15)». Однако, подчеркивает Святитель, «душою и целью молитвы в том и другом состоянии должно быть покаяние» (1, 271).

У Странника же вообще отсутствует первое. И потому едва ли можно говорить о втором.

«Хотящие взойти, – цитирует свт. Игнатий преп. Симеона Нового Богослова, – на высоты молит­венного преуспеяния да не начинают идти сверху вниз, но да восходят снизу вверх, сперва на первую ступень лествицы, потом на вторую, далее на третью, наконец, на четвертую. Таким образом всякий может восстать от земли и взойти на небо. Во-первых, он должен подвизаться, чтобы укротить и умалить страсти. Во-вторых, он должен упражняться в псалмопении, то есть в молитве устной; когда умалятся страсти, тогда молитва, естественно доставляя веселие и сладость языку, вменяется благоугодной Богу. В-третьих, он должен заниматься умной молитвой». Здесь разумеется молитва, совершаемая умом в сердце: молитву вниматель­ную новоначальных, при сочувствии сердца, Отцы редко удостаивают наименованием умной молитвы, приближая ее более к устной. «В-четвертых, он должен восходить к видению. Первое составляет принадлежность новоначальных; второе – возрастающих в преуспея­нии; третье – достигших крайнего преуспеяния; четвертое – совершенных» (1, 226–227). Странник нигде не упоминает этой мысли прп. Симеона, он ее не замечает. И понятно почему. Вопреки непреложному закону последовательности и постепенности в духовной жизни он неудержимо стремится «немедленно раскрыть в себе благодатную сладость молитвы и прочие благодатные действия ее». Это вызывает серьезный вопрос об истинности духовного состояния Странника. Определенный свет на этот вопрос проливает понимание Странником умной молитвы.

Ум и сердце в молитве

По учению Отцов, умная молитва, или соединение ума с сердцем, является высокой ступенью молитвенного подвига, имеющей принципиально важное значение в духовной жизни христианина. Таинственный акт этого соединения совершается, по преп. Симеону, только на третьем уровне молитвенного подвига и особым действием Божиим. Свт. Игнатий уделяет этому вопросу большое внимание и, в частности, указывает на ряд серьезных моментов, имеющих прямое отношение к молитвенной практике Странника. Прежде всего, Святитель говорит о временных границах этого духовного события: «Мало-помалу молитва устная перейдет в умственную, а потом и в сердечную. Но на переход этот нужны многие годы» (2, 200). При этом он решительно запрещает искать (мысленно) место в груди, где ум мог бы соединиться с сердцем и, таким образом, человек стал бы способным к переживанию благодатных действий Божиих: «…для новоначального искание места сердечного, то есть искание открыть в себе безвременно и преждевременно явственное действие благодати, есть начинание самое ошибочное, извращающее порядок, систему науки. Такое начинание – начинание гордостное, безумное!» (1, 271–272). «Вот тебе завет мой: не ищи места сердечного» (1, 274).

Странник же, фактически, с самого начала своих упражнений употребляет все усилия к этому переходу, и другим советует также сразу приступать к поиску места сердечного, низводить ум в сердце. «Итак, прежде всего, я приступил к отыскиванию места сердечного, по наставлению Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, т.е. воображением в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по получасу, несколько раз в день… в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном; далее я начал вводить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святого Григория Синаита… Сперва я сим занимался по часу и по два … наконец, почти целый день… (50–51). Это же советует он и слепцу: «Я тебе все прочту, что относится до сердечной молитвы и укажу способ, как отыскать место сердечное и входить в него» (103).

Но такой метод для свт. Игнатия абсолютно неприемлем, ибо не только уводит внимание от главного в молитве – внимания, благоговения и сокрушения сердца, но и приводит к развитию воображения, мечтательности в человеке, в результате чего он начинает естественно возникающие в нем образы и переживания принимать за благодатные, и впадает в прелесть. “Святые Отцы, – пишет он, – строго воспрещают употребление способности воображения, повелевают содержать ум вполне безвидным, незапечатленным никакою печатью вещественного». Напротив, «падшие духи, – предупреждает он, – стараются возбудить в нас действие воображения... ” (3, 287–288). «Ум во время молитвы должно иметь и со всею тщательностью сохра­нять безвидным, отвергая все образы, рисующиеся в способности воображения... Образы, если их допустит ум в молитве, соделаются непроницаемой завесою, стеною между умом и Богом” (1, 147).

«К преуспеянию в молитве покаяния, – продолжает свт. Игнатий, – должны стремиться все христиане; к упражнению в молитве покаяния и к преуспеянию в ней святые Отцы приглашают всех христиан. Напротив того, они строго воспрещают преждевремен­ное усилие взойти умом в святилище сердца для благодатной мо­литвы, когда эта молитва еще не дана Богом. Воспрещение сопрягается со страшною угрозою. «Умная молитва, – говорит пре­подобный Нил Сорский, повторяя слова преподобного Григория Синаита, – выше всех деланий, и добродетелей глава, как любовь Божия. Бесстыдно и дерзостно хотящий войти к Богу, и чисто беседовать с Ним, нудящийся стяжать Его в себе, удобно умерщвляется бесами» (1,273).

И еще один момент, связанный с аскетической практикой молитвы Иисусовой, имеющий серьезные последствия для занимающегося ею. В «Своде Отеческих уроков» (без ссылки на какого-либо св. Отца) Странник помещает пункт: «Отыщи воображением место сердца под левым сосцем (подчеркнуто нами – А.О.) и там установись вниманием» (180). Однако по свт. Игнатию, концентрация внимания на нижней части сердца в высшей степени опасна. Он предупреждает: «Старающийся привести в движение и разгорячить нижнюю часть сердца приводит в движение силу вожделения...» (2, 299). Некоторые подвижники, не зная этого, начинали хулить молитву Иисусову, другие, принимая производимые такой молитвой страстные ощущения за действие благодати, впадали в душевное сладострастие.

Благодатные действия молитвы Иисусовой.

Молодые (возрастом, умом) часто стремятся немедленно достичь совершенства. Кончается это, как правило, срывами, тяжелыми потрясениями, глубоким разочарованием, а не редко и гибелью мечтателя. Опытный учитель, поэтому, ведет своего воспитанника, постепенно увеличивая нагрузки, чтобы таким образом последний мог действительно достичь многого. Этот путь является единственно верным в аскетике. Ибо без повседневного труда исполнения заповедей и познания своей немощи и своего недостоинства перед Богом, подвизающийся непременно возгорится исканием в молитве благодатных состояний, и незаметно для себя станет на путь т.н. естественной мистики, самовнушения, получая и соответствующие плоды. Экстатические состояния нехристианских мистиков, для многих из которых сама идея личного Бога, а тем более признание Христа воскресшего вполне чуждо, ярко свидетельствуют о возможности достижения неблагодатных, однако очень сильных нервно-психических переживаний. Но то, что для языческих мистиков, не знающих о благодати Божией, является искомым и, так сказать, естественным результатом, то для христианского подвижника оказывается ловушкой, обманом, заблуждением – прелестью. Потому свт. Игнатий пишет: «Но если в тебе кроется ожидание благодати, – остере­гись: ты в опасном положении! Такое ожидание свидетельст­вует о скрытном удостоении себя, а удостоение свидетельст­вует о таящемся самомнении, в котором гордость. За гордостью удобно последует, к ней удобно прилепляется прелесть… Прелесть сущест­вует уже в самомнении, существует в удостоении себя, в са­мом ожидании благодати... От ложных понятий являются ложные ощущения. Из ложных понятий и ощущений составляется самообольщение. К действию самообольщения присоединяется обольстительное действие демонов» (2, 321).

Он предупреждает: “Не ищи в молитве наслаждений, они отнюдь не свойственны грешнику. Желание грешника ощутить нас­лаждение есть уже самообольщение. Ищи, чтобы ожило твое мертвое, окаменевшее сердце, чтобы оно раскрылось для ощущения греховности своей, своего падения, своего ничтожества, чтобы оно увидело их, созналось в них с самоотвержением. Тогда явится в тебе истинный плод молитвы: истинное покаяние” (1,149). «Не устремимся к исканию наслаждений при молитве нашей!» (1,164). «Искание само собою уже есть обольщение…» (2, 200). «Воспрещается безрассудное, разгоряченное стремление к открытию в себе благодатной сердечной молитвы; воспрещается это стремление потому, что причина его – неведение или недостаточное знание и гордостное признание себя способным к благодатной молитве и достойным ее» (2, 272).

Напротив, у Странника на пространстве всех его рассказов слышится активное искание сердечных переживаний благодатных плодов молитвы. Он с воодушевлением говорит, что Отцы «ободрительно уверяют, как доступно и легко можно достигнуть сих сладостных внутренних ощущений в молитве; и сколь они вожделенны, как-то: сладость…теплота… восторг, радость…» и т.д. (269–270). Странник не сомневается, что все его ощущения сладости, света и проч. (105) от Бога. И он живет ими, с упоением говорит о них своим собеседникам: «Иногда сердечная сладост­ная теплота разливалась по всему составу моему и я умиленно чувствовал при себе везде присут­ствие Божие. Иногда ощущал внутри себя вели­чайшую радость от призывания имени Иисуса Христа, и познавал, что значит сказанное им: цар­ствие Божие внутрь вас есть» (52).

Но древо узнается по плодам. И те выводы, которые делает Странник, испытав «сладостную теплоту», лучше всего говорят об источнике и природе этих переживаний. Вот что он рассказывает: «Испытывая таковые и подобные сим насладительные утешения, я заметил, что последствия сер­дечной молитвы открываются в трех видах: в духе, в чувствах и откровениях; в духе, например, сла­дость любви Божией, внутренний покой, восхи­щение ума, чистота мыслей, сладостное памятова­ние Бога, в чувствах приятное растепливание серд­ца, наполнение сладостию всех членов, радостное кипение в сердце, легкость и бодрость, прият­ность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. В откровениях просветление разума, по­нятие священного писания, познавание словес твари, отрешение от сует и познание сладости вну­тренней жизни, уверение в близости Божией и любви его к нам» (52) (подчеркнуто нами – А.О.).

В качестве своего рода самоубеждения Странник приводит слова св. Григория Синаита: «сердечное действие не может быть прелестным» (281), но умалчивает об учении этого святого о прелести. А свт. Игнатий цитирует следующие его слова: «Обычно уму, особенно в людях легкомысленных, преждевременно стремиться к усвоению себе высоких молитвенных состояний... И потому должно тщательно рассматривать себя, чтоб не искать преждевременно того, что приходит в свое время, и чтоб не отвергнуть того, что подается в руки, направившись к исканию другого. Свойственно уму пред­ставлять себе мечтанием высокие состояния молитвы, которых он еще не достиг, и извращать их в своей мечте или в своем мнении». Свт. Игнатий делает вывод: «Прелесть в большей или меньшей степени есть необходимое логичное последствие неправильного молитвенного подвига» (1,268).

Обращает на себя внимание, что все три вида последствий сердечной молитвы пронизаны у Странника одним – сладостью. И ни в одном из них нет даже упоминания о том, что является первым, главным и неизменным свойством молитвы на всех этапах духовной жизни: “Святые отцы Восточной Церкви, – пишет свт. Игнатий, – особенно пустынножители, когда достигали высоты духовных упражнений, тогда все эти упражнения сливались в них в одно покаяние. Покаяние обнимало всю жизнь их, всю деятельность их: оно было последствием зрения греха своего” (II,125–126). И продолжает: “Зрение греха своего и рожденное им покаяние суть делания, не имеющие окончания на земле” (2,127).

Святитель приводит оценку истинными подвижниками своих подвигов: “Подвижник только что начнет исполнять их, как и увидит, что исполняет их весьма недостаточно, нечисто... Усиленная деятельность по Евангелию яснее и яснее открывает ему недостаточность его добрых дел, множество его уклонений и побуждений, несчастное состояние его падшего естества... Исполнение им заповедей он признает искажением и осквернением их” (I,308–309). Поэтому святые, – говорит он, – “омывали свои добродетели, как бы грехи, потоками слез” (II,403).

Напротив, находящиеся в прелести «тотчас влекутся и влекут читателей своих к высотам, недоступным для новоначального, заносятся и заносят. Разгоряченная... мечтательность заменяет у них все духовное, о котором они не имеют ни малейшего понятия. Эта мечтательность признана ими благодатию” (IV,498).

Странник, благодаря употребляемой им практике молитвы, с поразительной скоростью достигает желаемой цели. «Недели через три… я начал чувствовать… что как-то насладительно кипело в сердце… и я прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу….» (50–51). С подобной же молниеносностью – менее чем через неделю – того же достиг и слепой, начавший действовать по указанному Странником способу. «Дней через пять он начал чувствовать сильную теплоту и… по временам он начал видеть свет… иногда представлялось ему, когда он входил в сердце, что как бы сильный пламень зажженной свечи вспыхивал сладостно внутри сердца и выбрасываясь через горло наружу, освещал его; и он при сем пламени мог видеть даже и отдаленные вещи» (105).

Потому свт. Игнатий писал: «Всем известно, какое душевное бедствие возникло для иудейс­ких книжников и фарисеев из их неправильного душевного настроения: они соделались не только чуждыми Бога, но и исступленными врагами Его, богоубийцами. Подобному бедствию подвергаются под­вижники молитвы, извергшие из своего подвига покаяние, усиливаю­щиеся возбуждать в сердце любовь к Богу, усиливающиеся ощущать наслаждение, восторг... Этот род прелести – ужасен: он одинаково душепагубен как и первый, но менее явен; он редко оканчивается сумасшествием и самоубийством, но растлевает реши­тельно и ум и сердце. По производимому им состоянию ума Отцы назвали его мнением» (1, 247).

Однажды доверие благодатности своих переживаний и силе своей молитвы едва не окончилось для Странника трагически. Он в марте, когда еще снег и холод, провалился в ручей по пояс, но пошел к литургии, и, причастившись, выпросил разрешение у сторожа переночевать в нетопленной сторожке. «Весь оный день я был в несказанной радости и сладости сердечной; лежал на палатях в сей нетопленной сторожке, как будто покоясь на лоне Авраамовом: молитва действовала сильно. Любовь к Иисусу Христу и Матери Божией как сладостные волны клубились в сердце и как бы погружали душу в утешительный восторг … Поутру хотел встать, но вижу, что не могу и пошевелить ногами; совсем отнялись и расслабли как плети» (65).

Сновидения

Немаловажным в понимании духовного состояния Странника является его отношение к сновидениям. Он сообщает о том, что «изредка видывал во сне и покойного старца моего, который многое толковал мне» (34) в Добротолюбии, наставлял его и даже делал пометки углем на полях книги (48–50,63,70). Все эти сонные видения Странник принимает без какого-либо сомнения и прямо следует полученным в них откровениям: «Сей случай уверил меня в истине сновидения и в богоугодности блаженной памяти старца моего. Вот я и принялся читать Добротолюбие по тому самому порядку, который указал мне старец» (50) во сне.

Святоотеческое отношение к сновидениям хорошо известно. Свт. Игнатий, приводя высказывания Отцов, цитирует, в частности, очень яркие слова преп. Иоанна Лествичника: «Верующий снам подобен гонящемуся за своею тенью и покушавшемуся поймать ее» (5, 348). Сам Святитель заключает свои рассуждения: «Нам надо знать и знать, что в нашем состоянии, еще не обновленном благодатью, мы не способны видеть иных сновидений, кроме составляемых бредом души и наветом демонов» (5, 347).

Наставления старца

Странник, по собственному признанию, в начале своего духовного пути ничего кроме Библии не читал и о молитве, естественно, имел самое поверхностное представление. Поиски ответа на вопрос о непрестанной молитве привели его к встрече со старцем-схимником, рекомендации которого и определили всю дальнейшую духовную жизнь Странника. Поэтому очень важно сопоставить их с учением по тем же вопросам свт. Игнатия.

Источники

У преп. Исаак Сирина есть такие слова: «Не следует тому, кто передает знание ученикам, с самого начала подводить их к совершенному знанию предмета, не научив их прежде как следует буквам алфавита и чтению по складам. Также очень плохо, когда высокое предлагается прежде, чем проработано низкое» (Слово 44. § 5).

С чего же начинает старец наставление 20-летнему еще ничего непонимающему в духовной жизни молодому человеку, горящему жаждой приобрести непрестанную молитвву? Прежде всего, это поучения из Добротолюбия преподобных Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, Никифора, то есть тех Отцов, наставления которых давались совсем не новоначальным в современном смысле этого слова. Свт. Игнатий предупреждал: «Делателю Иисусовой молитвы весьма полезно прочитать Примечания (Предисловия) схимонаха поляномерульского Василия, на книги святых: Григория Синаита, Исихия Иерусалимского, Филофея Синайского и Нила Сорского. По прочтении сих примечаний чтение всего Добротолюбия делается более ясным и полезным. При чтении Отцов не должно упускать из виду и того, что меры новоначального их времен суть уже меры весьма преуспевшего в наше время. Применение Отеческих наставлений к себе, к своей деятельности, должно быть совершаемо с боль­шою осмотрительностью» (5,117). Свт. Игнатий приводит слова св. Григория Синаита: «...всякий, проходящий излишне усиленный подвиг молитвы от слыша­ния или учения, погибает, как не стяжавший руководителя» (2, 277), т.е. не нашедший истинного руководителя. Не в этом ли и была главная причина того духовного пути, по которому пошел Странник?

Молитва и добродетели (заповеди)

Основная мысль наставлений старца такова: «Стяжи матерь и произведет тебе чад, говорит св. Сирин, научись приобрести первую (во-первых – А.О.) молитву и удобно исполнишь все добродетели» (21–22). Но у Исаака Сирина в данном случае мысль совсем не о молитве, а о законе последовательности в приобретении добродетелей (см. Исаак Сирин, Слово 72), об опасности нарушения которого предупреждал свт. Игнатий: «Опасно преждевременное получение наслаждения Божественною благодатью! Дары сверхъестественные могут погубить подвижника, не наученного немощи своей” (I,532). Как видим, схимник по-своему трактует святого Исаака. Причина этого очевидна – он, как и Странник, весь поглощен идеей непрестанной молитвы, в ней одной он видит сущность христианского подвига и цель жизни. В то же время о самом важном – о нравственных и духовных условиях ее совершения он, практически, ничего не говорит.

Однако вся святоотеческая мысль, на которой настаивает и свт. Игнатий, утверждает, что задачей христианской жизни является приобретение смирения через исполнение заповедей Христовых и покаяние в случае их нарушения. Все другое является не более, как средством к достижению этой цели. И молитва, в том числе, есть только одна из основных заповедей, одно из важных средств спасения, но сама по себе недостаточное без исполнения других заповедей. Потому любая подмена этой святой цели какими бы то ни было средствами есть духовное самоубийство. «Сущность подвига, – подчеркивает свт. Игнатий, – заключается в исполнении заповедей» (1,526), то есть всего заповеданного Господом, а не одной только молитвы. Эта мысль красной нитью проходит через все творения всех святых Отцов. Потому свт. Игнатий, напоминая слова Христовы, «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» (Ин. 14,21), говорит: “Исполнение заповедей Спасителя – единственный признак любви к Богу, принимаемой Спасителем” (2, 67–68).

Схимники же в «Рассказах» все дело христианской жизни сводят, по-существу, к одной лишь молитве. Другие заповеди в поле зрения старцев, фактически, не присутствуют. Все их внимание обращено на «частость» молитвы. И приводимые ими высказывания Отцов даются исключительно в этом ключе без учета контекста³⁸⁰, что часто радикально искажает их смысл. «Многие о деле молитвы, – научает один из них, – рассуждают совсем превратно, думая, что приуготовительные средства и подвиги производят молитву, а не молитва рождает подвиги и все добродетели» (20–21). Но эта мысль старца расходится с учением Отцов. Свт. Игнатий пишет: «Особенное попечение, попечение самое тщательное, должно быть принято о благоустроении нравственности сообразно уче­нию Евангелия. Опыт не замедлит открыть у молящегося теснейшую связь между заповедями Евангелия и молитвой Иисусовой. Эти заповеди служат для этой молитвы тем, чем служит елей для горящего светильника; без елея светильник... гаснет, разливая вокруг себя дым зловонный» (1, 225–226).

«Как цвет и плод произрастает на стебле или дереве, которые сами прежде должны быть посеяны и вырасти, так и молитва произрастает на других добродетелях, иначе не может явиться, как на них» (1, 261–262). «А как мо­литва заимствует свою силу из всех прочих добродетелей и из всего учения Христова: то монахи прилагают особенное тщание к исполнению евангельских заповедей» (1,458).

«…говорит преподобный Макарий Великий: «Кто принуждает себя исключительно и всеусильно к молитве, но не трудится о приобретении смирения, любви, кротости и всего сонма прочих добродетелей, не внедряет их в себя насильно, тот может достигнуть только до того, что иногда, по прошению его, касается его Божественная благодать... Если же получивший не приобучит себя к прочим добродетелям, упомянутым нами, и не стяжет навыка в них, то или лишается полученной благодати или, вознесшись, ниспадает в гордость, или... не преуспевает более и не растет» (1, 289).

Непрестанная молитва

Поэтому, естественно, вызывает недоумение, что схимник преподносит молитву Иисусову как единственное и самодостаточное условие познания Бога и получения от Него всех даров. Старец прямо поддерживает юношу в его восторженном стремлении овладеть непрестанной молитвой, ощутить сладостные переживания в ней. Он наставляет: «Токмо частость или непрестанность молитвы (как бы она ни произносилась вначале) есть единственное мощное средство как совершенства внутренней молитвы, так и спасения души» (246). «Если бы человек неупустительно выполнил одну сию заповедь Божию о непрестанной молитве, то в одной он исполнил бы все заповеди» (252). Святые Отцы учат иначе.

Свт. Игнатий приводит следующий случай из Алфавитного патерика: «Брат сказал преп. Сисою Великому: «Вижу, что во мне пребывает непрестанная память Божия». Преподобный отвечал: «Это не велико, что мысль твоя при Боге: велико увидеть себя ниже всей твари». И Святитель делает следующий вывод: «Основание молитвы – глубочайшее смирение. Молитва есть вопль и плач смирения. При недостатке смирения молитвенный подвиг делается удобопреклонным к самообольщению и к бесовской прелести» (1, 310). Благодатное же смирение приобретается только одним путем: “Тщательное исполнение заповедей Христовых научает человека его немощи” (IV,9), – цитирует свт. Игнатий преп. Симеона Нового Богослова.

А вот что свт. Игнатий пишет о частости молитвы: «Только совершенным христианам свойственно мо­литься без гнева и размышления (1 Тим,2,8), то есть в глубоком мире, в чистейшей любви к ближнему, без малейшего памятозлобия к ближнему и осуждения его, без развлечения посторонними по­мыслами и мечтаниями (без размышления)... Очевидно, что непрестанная молитва не может быть достоянием новоначального инока; но, чтоб сделаться способным в свое время к непрестанной молитве, он должен приучиться к частой молитве» (5,112).

Поэтому Святитель считает, что “для занятия ею (умной, сердечной молитвой – А.О.) приличествует возраст зрелый, при котором уже естественно укрощаются в человеке порывы. Не отвергается юность, когда имеет качество зрелости, в особенности, когда имеет руководителя” (2, 216).

Но приобрести зрелость Странник не имел еще времени, а должного руководителя, как видим, он не встретил. Поэтому слышим от Странника: «Наконец, через непродолжительное время почувствовал, что молитва сама собою начала как-то переходить в сердце, т.е. сердце при обычном своем биении, начало как бы выговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом, например: 1)Господи, 2)Иисусе, 3) Христе, и проч. Я перестал устами говорить молитву и начал с прилежанием слушать как говорит сердце.… Потом начал ... в мыслях такую любовь к Иисусу Христу, что казалось, если бы Его увидел, то так и кинулся бы к ногам Его…» (33). По словам Странника, он «иногда входил весь сам в себя и ясно видел все мои внутренности, удивляясь премудрому составу человеческого тела» (107).

Техника молитвы

Можно лишь удивляться тому, что схимник совсем еще молодому человеку, ничего не понимающему в духовной жизни, сразу же предлагает те внешние приемы при совершении молитвы Иисусовой, которые иногда использовали отдельные подвижники. Схимник зачитывает ему строки из преп. Симеона Н.Б.: «сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза, потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, т. е. мысль из головы в сердце…» (23). И Странник начинает «изводить Иисусову молитвву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святого Григория Синаита…» (51), но совсем не замечает, что говорит преп. Григорий о молитве с дыханием: «Удерживай и дыхание, то есть движение ума, смежив несколько уста при совершении молитвы, а не дыхание ноздрей, то есть чувст­венное, как это делают невежи» (1, 272). Свт. Игнатий по этому поводу пишет: «Возложение упования на эти пособия (ноздревое дыхание, ти­хость вдыхания и выдыхания и проч. – А.О.) очень опасно: оно низводит к вещественному, неправильному пониманию молитвы, отвлекая от понимания духовного, единого истинного» (2, 288). И продолжает: «Из употреблявших с особенным тщанием вещественные вспомогательные средства достигли преуспеяния весьма редкие, а расстроились и повредились весьма многие» (2, 297). «Подвиг умной и сердечной молитвы исправляется умом … не от одного простого, вышеизложенного естест­венного художества через ноздревое дыхание или от сидения при упражнении молитвой в безмолвном и темном месте – да не будет! Это изобретено Божественными Отцами не для чего иного, как в некоторое пособие к собранию мысли от обычного парения, к возвращению ее к самой себе и ко вниманию (Ксанфопулы)» (2, 288–289). Поэтому заключает он: «Советуем возлюбленным братиям не доискиваться открытия в себе этого механизма, если он не откроется сам собою» (5,114).

Количество и качество молитв

С чего начался молитвенный путь Странника? 20-летнему юноше, не имеющему никакого навыка в молитве старец дает послушание: «Вот тебе четки, по ним совершай на первый раз хоть по три тысячи молитв в день… непременно верно выполняй по три тысячи в день» (26). «Дня два, – рассказывает Странник, – мне было трудновато, а потом так сделалось легко и желательно… Я объявил о сем старцу, и он приказал мне уже по шести тысяч молитв совершать в день… Целую неделю я в уединенном моем шалаше проходил каждодневно по шести тысяч Иисусовых молитв» (26), и «привык к ней в неделю» (27). Через десять дней старец повелел «неупустительно совершать по двенадцати тысяч молитв в день» (27). «…на первый день едва-едва успел в поздний вечер окончить мое двенадцатитысячное правило. На другой день совершил его легко и с удовольствием». «И так дён пять исполнял верно … и получил приятность и охоту» (27). Дальше желание творить молитву стало настолько непреодолимым, что оно заменило утреннее правило и «весь день провел я в радости… и с легкостью окончил двенадцать тысяч молитв в ранний вечер» (28). После этого старец разрешил: «твори молитву сколько хочешь, как можно более» (28–29).

Свт. Игнатий писал: «Новоначальные иноки нуждаются в продолжительном времени для обучения молитве. Невозможно, вскоре по всту­плении в монастырь или по вступлении в подвиг, достичь этой верховной добродетели. Нужны и время, и постепенность в подвиге, чтобы подвижник созрел для молитвы во всех отношениях» (1,458)

Месяцев пять проведши уединенно в сем мо­литвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и, наконец, по­чувствовал, что молитва уже сама собою, без вся­кого со стороны моего побуждения производится и изрекается в уме моем и сердце, не токмо в бодрственном состоянии, но даже и во сне дей­ствует точно так же, и ни от чего не прерывается, – не перестает ни на малейшую секунду. По святителю Игнатию, без утомления ума непрерывно совершать молитву Иисусову «…на переход этот нужны многие годы» – Странник достиг этого, как видим, месяцев в пять!

Простой арифметический подсчет показывает, что если следовать совету свт. Игнатия, то для совершения 12 тысяч кратких Иисусовых молитв («Господи Иисусе Христе, помилуй мя (меня)»), потребуется 37,5 часов (для полной молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного», – нужно 60 часов)! При максимальном допущении, что Странник повторял молитву без отдыха, пищи, питья и проч. непрерывно в течение 18 часов в сутки, то он должен бы произносить 666 молитв в час. Если же учесть, что Странник «с легкостью окончил двенадцать тысяч молитв в ранний вечер», то можно представить, какова была скорость произнесения им молитвы и реальность сохранения главнейших и безусловных ее требований: неспешности, внимания и сокрушения духа. Совершенно очевидно, что молодой человек думал лишь об одном – о количестве молитв. А старец не только не сдерживал его неразумных порывов, но и прямо способствовал им.

Свт. Игнатий предупреждал ревностных искателей непрестанной молитвы Иисусовой: «Достоинство молитвы состоит единственно в качестве, а не в количестве… Качество истинной молитвы состоит в том, когда ум во время молитвы находится во внимании, а сердце сочувствует уму» (2,163). «Новоначальным должно заниматься молитвой понемногу, но часто»³⁸¹. «Особенно способствует сохранению внимания во время молитвы, – пишет свт. Игнатий, – весьма неспешное произнесение слов молитвы» (5, 98).

Некоторые следствия и выводы

Истинность духовного опыта Странника в сравнении с учением свт. Игнатия (Брянчанинова) вызывает, по меньшей мере, серьезные сомнения. Странник, как можно было видеть, в своей молитвенной практике нарушает многие основные законы духовной жизни. На пространстве всех рассказов у него, практически, ничего не говорится о видении своей духовной поврежденности, недостоинстве предстояния перед Богом и, тем более, недостоинстве получения каких-либо благодатных даров, нет сокрушения о грехах и плача сердечного, не просматривается никакой борьбы со страстями. Самое большее – редкие слова типа: «один я грешник» (65), которые, как кажется, произносятся, скорее, потому, что так положено чувствовать себя христианину, нежели по причине действительного видения им себя таковым. У него все идет удивительно легко. Трудности длятся день-два, самое большее – неделю, но не трудности борьбы с своим ветхим человеком, о котором он, судя по его «откровениям», не имеет никакого представления, а трудности исполнения огромного числа молитв, возлагаемых на него духовником. По свт. Игнатию, это очень опасное состояние, ибо «все виды бесовской прелести, которым подвергается подвижник молит­вы, возникают из того, что в основание молитвы не положено покая­ние, что покаяние не сделалось источником, душою, целью молитвы» (1, 233).

Вот еще один показательный рассказ Странника: «Я многих видал, которые просто, без всякого просветительского наставления, и не зная, что есть внимание (подчеркнуто нами – А.О.), сами собою устно творя беспрестанную Иисусову молитву, достигали того, что уста и язык их не могли удерживаться от изречения молитвы, которая впоследствии так их усладила и просветила, и из слабых и нерадивых сделала подвижниками и поборниками добродетели» (264). Так, внимание, которое свт. Игнатий вслед за всеми Отцами называет душой молитвы, без которой молитва – не молитва, у Странника оказывается чем-то совершенно несущественным.

Странник, к сожалению, не знает, например, что бесконечное повторение мантры индуистскими аскетами также делало их и подвижниками, и поборниками добродетели, и приносило им наслаждения, доходящие до экстаза. Однако все это не давало им благодати и оставляло без Христа. Подобные состояния наблюдаются и у тех христианских подвижников, которые произносят молитву без внимания и покаяния – тоже как своего рода мантру. Это прямо приводит их к прелести. Прелесть в данном случае состоит в том, что подвизающийся свои естественные, нервно-психические состояния, порождаемые непрерывным, механическим повторением одних и тех же слов молитвы, воспринимает как действия благодати, в результате чего впадает в т.н. мнение, то есть в гордость, хотя бы и прикрытую личиной внешнего смирения. К этому присоединяется и искание благодатных переживаний, что совершенно искажает дух подвижника, приводя его к духовному сластолюбию. В результате, подвижник, производя с внешней стороны впечатление святого, который всех любит, никому не делает зла, непрестанно находится в радости и в молитве – с внутренней, как не познавший своих страстей и своего бессилия очиститься от них, и потому не приобретший главнейшего в духовной жизни – смирения, оказывается в гибельном состоянии.

Свт. Игнатий приводит слова преп. Макария Великого, который говорил, что «встречаются души, соделавшиеся причастниками Божественной благодати ... вместе с тем, по недостатку деятельной опытности, пребывающие как бы в детстве, в состоянии очень неудовлетворительном ... которое требуется истинным подвижничеством” (I,284). «В монастырях употребляется о таких старцах изречение: “свят, но не искусен”, и наблюдается осторожность в советовании с ними... чтобы не вверяться поспешно и легкомысленно наставлениям таких старцев» (I,285). Таковой, по словам св. Исаака Сирина, даже “недостоин называться святым” (I,286).

Странник приводит весьма понравившееся ему наставление одного священника: «чтобы просветиться духовно и быть внимательным и внутренним человеком, следует взять один какой-нибудь текст из Св. Писания, и как можно дольше держать на нем одном все внимание и размышление, и откроется свет разумения… Очень мне понравилось сие наставление священника» (112). Но такую мысль едва ли можно найти у какого-либо святого Отца. Зато она очень напоминает трансцендентальные медитации, практикуемые нехристианскими мистиками с целью познания сущности вещей и достижения наслаждений.

А вот назидание схимника, также без сомнения принимаемое Странником за истинное учение: «для спасения ничего более не нужно, как всегдашняя молитва: «молись и делай что хочешь, и ты достигнешь цели молитвы… Молись и мысли, что хочешь, и мысль твоя очистится молитвою» (265). Что всё это значит, и какой Отец Добротолюбия так учит, Странник по понятным причинам оставляет без объяснений.

Странник рассказывает: «Иду иногда верст по семидесяти и более в день, и не чувствую, что иду.… Когда сильный холод прохвати меня, я начну напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен… стану внимать молитве и боли не слышу» (30).

Эти состояния Странника очень схожи с теми, о которых рассказывает свт. Игнатий. В одном из случаев речь идет о чиновнике, который «занимался усиленным молитвенным подвигом». «Оказалось, что чинов­ник (впавший в прелесть и пытавшийся покончить с собой – А.О.) употреблял образ молитвы, описанный святым Симеоном, разгорячил воображение и кровь, при чем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению... Чиновник видел свет телесными очами; благоухание и сладость, которые он ощущал, были так же чувственные;

... принимают участие в благодатном видении и телесные чувства Святых, но тогда, когда тело перейдет из состояния страстного в состояние бесстрастное. Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и не­правильность способа, и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати!» – возражал он» (1,238).

Подобный случай был и с афонским схимонахом. «Оказалось, что иеросхи­монах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми Отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался, по выражению святого Иоанна Лествичника, в словах молитвы... «Когда ты испытаешь над собою, – сказал я афонцу, – то сообщи и мне о плоде опыта; для меня самого такой опыт неудобен по развлеченной жизни, проводимой мною». Афонец охотно согласился на мое предложение. Через несколько дней приходит он ко мне, и говорит: «Что сделал ты со мною?» – «А что?» – «Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним» (1,242).

Свт. Игнатий пишет: «Если же кто бы то ни был, движимый, по выражению святого Иоанна Лествичника, гордостным усердием, ищет получить преждевременно сладость духовую или сердечное молитвенное действие или какое другое духовное дарование, приличествующее естеству обновленному, тот неминуемо впадает в прелесть, каким бы образом молитвы он ни занимался, псалмопением ли или Иисусовой молитвой» (Письма. №153). «Сознание своей греховности, сознание своей немощи, своего ничтожества – необходимое условие для того, чтоб молитва была ми­лостиво принята и услышана Богом» (1,155). Это, самое важное и ценное в христианской жизни, «Рассказы» оставляют совершенно без внимания. В них одна идея и одна цель: непрестанность и сладость молитвы. Об этом очень ярко свидетельствуют и заключающие первую часть Рассказов «Три ключа к внутренней молитвенной сокровищнице», где в перечислении основных условий и свойств молитвы о сознании своей греховности, своей немощи как необходимых условий принятия молитвы Богом не сказано ни слова (119–120).

* * *

Опыт «Откровенных рассказов странника» всегда привлекал к себе мечтателей о духовном совершенстве, не изучивших основ святоотеческой духовной жизни. Причина такого увлечения вполне понятна – «Рассказы» предлагают быстрое средство без познания своей духовной поврежденности, своих страстей и своего бессилия искоренить их собственными силами достичь непрестанной молитвы и благодатных состояний³⁸². А это, естественно, в высшей степени льстит ветхому человеку.

Известно, что «Рассказами» одно время увлекся даже свт. Феофан (Говоров). Однако позднее он писал: «Книжка – рассказы странника – внешний чин дела изображает, а писания отеческие – внутренний»³⁸³. «В книгу – рассказы – не смотрите. Там есть советы, не пригожие для вас, которые могут повесть к прелести»³⁸⁴.

* * *

Знание законов духовной жизни и тех опасностей, которые стоят на пути христианина – одно из необходимых условий верного достижения им горнего Иерусалима. Исключительную важность приобретает такое знание в настоящее время, когда, с одной стороны, в Россию бурным потоком нахлынули всевозможные «духи» и появились бесчисленные варианты духовности; с другой – святоотеческое понимание духовной жизни и мудрость применения ее законов к психологии и силам современного человека в силу многих причин становится все большей редкостью. Незнание этих законов приводит к тому, что многие, даже искренне ищущие, не редко увлекаются внешне притягательными, но, по-существу, далекими от Священного Предания Церкви формами духовности, в результате чего в лучшем случае они остаются без плода, в худшем – попадают в секты, губя свои души и расстраивая свое физическое и психическое здоровье. Всё это имеет самые серьезные последствия не только для их жизни, но и жизни всей Церкви и общества в целом.

Достаточно обратиться к морю той лжедуховной литературы, которая продается сейчас не на каких-то светских прилавках, а во многих церковных магазинах, чтобы убедиться в этом³⁸⁵. Вся она настойчиво пропагандирует жизнь, принципиально противоположную тем святоотеческим указаниям, которые так ясно, точно изложил в своих творениях святитель Игнатий.

Этот процесс отступления от Священного Предания Церкви, от твердых указаний святых Отцов о сущности монашества, о молитве, послушании и прочих основных устоях духовной жизни развивается всё сильнее. Все больше предаются забвению и рассматриваются как что-то второстепенное предупреждения святых Отцов о прелести, которая легко поражает подвижника, пошедшего, вопреки заветам Отцов, своим путем молитвы.

В качестве иллюстрации таких уклонений можно привести книгу монаха Иосифа Дионисиатиса «Наставник молитвы Иисусовой. Жизнеописание старца Харалампия Дионисиатского» (М. 2005). В ней обычные христианские советы по различным вопросам жизни совмещаются с такими наставлениями о молитве Иисусовой, которые вызывают, по меньшей мере, глубокое недоумение. Эти наставления очень напоминают «Откровенные рассказы странника». Так, молодому человеку старец Харалампий благословляет: «Первое упражнение заключается в том, чтобы произносить молитву устами вслух, причем как можно более отчетливо и быстро. Но будь внимателен. Когда мы проговариваем молитву, приходит сатана и обрушивает на наш ум целый ворох помыслов и мечтаний. Когда новоначальный произносит молитву про себя в уме, нападки лукавого удушают ее. Но если ты быстро-быстро произносишь ее устами, сатане не так-то просто успеть посредством различных помыслов ввергнуть тебя в рассеяние...

Итак, начинаем первый урок. Я дам тебе эти четки-трехсотницу, и с вечера ты вместе с нами будешь совершишь бдение. Будешь читать девять четок Спасителю: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» и три – Божьей Матери: «Пресвятая Богородица, спаси мя». Протянув двенадцать четок, начинай новый круг…

После того как были протянуты первые несколько четок, некоторая сладость мало-помалу стала проистекать из гортани и ощущаться на языке и губах. Она напоминала сладчайший леденец, с той разницей, что последний через пять-десять минут рассасывается. Эта же сладость не умолялась, скорее, наоборот, увеличивалась, так что молодой человек с чувством великой благодарности непрерывно повторял Божественные слова молитвы.

Не прошло и часа, как он [юноша] закончил первые двенадцать трехсотиц [3.600 молитв – менее секунды на каждую молитву!]. В конце четвертого круга [14.400 молитв!] его душа внезапно затрепетала от слез славословия и благодарения…» (с. 187–190). И т. д.

Поражает полная противоположность этой практики совершения новоначальными молитвы Иисусовой святоотеческим указаниям. Святитель Игнатий писал: «Первоначально положи себе произносить сто молитв Иисусовых со вниманием и неспешностью. Впоследствии, если увидишь, что можешь проинести больше, присовокупи другие сто. С течением времени, смотря по надобности, можешь и еще умножить число произносимых молитв. На неспешное и внимательное произнесение ста молитв потребно времени 30 минут... Не произноси молитву спешно... делай после каждой молитвы краткий отдых и тем способствуй уму сосре­доточиваться. Безостановочное произнесение молитвы рассеивает ум» (5, 110).

«Новоначальным должно заниматься молитвой понемногу, но часто, чтобы сохранить вкус к молитве и не произвести в уме утомления, от которого происходит оставление молитвы» (6, 276)).

«Существенными принадлежностями этой молитвы должны быть: внимание, заключение ума в слова молитвы, крайняя неспешность при произнесении ее и сокрушение духа» (5, 107).

У старца Харалампия видим совсем другое. Во-первых, молодому человеку сразу же дается огромное правило. Святитель Игнатий, напротив, пишет: «Новоначальным должно заниматься молитвой понемногу, но часто, чтобы сохранить вкус к молитве и не произвести в уме утомления, от которого происходит оставление молитвы» (6, 276). Во-вторых, о. Харалампий требует произносить молитву «быстро-быстро» и в качестве назидания говорит о собственном «достижении»: «На один вдох-выдох я могу произнести 100–200 молитв» (с. 211)! Это, бесспорно, уникальный случай во всей исихасткой практике. И понятно, почему предлагая такой метод совершения молитвы Иисусовой о. Харалампий не ссылается ни на одного святого Отца. Этот метод противоречит не только учению Отцов, но и простому здравому смыслу: при такой немыслимой скорости, когда в течение нескольких часов молитва Иисусова произносится ежесекундно (!)³⁸⁶, совершенно невозможно сохранить главнейшее в молитве – внимание, без которого любая молитва «не молитва. Она мертва! Она – бесполезное, душевредное, оскорбительное для Бога пустословие».

Наконец, возникшие у юноши, совершившего с такой фантастической скоростью столь большое количество молитв, крайне опасные ощущения сладости, слез славословия и благодарения, у старца не только не вызывают никаких сомнений, но, напротив: «Радость отца Харалампия от успеха первого урока была безгранична» (с. 191).

Святитель же Игнатий по поводу подобных сладостей предупреждает: «Тщеславие стремится преждевременно к духовным состояниям, к которым человек еще не способен по нечистоте своей; за недостижением истины – сочиняет себе мечты. А сладострастие, присоединяя свое действие к действию тщеславия, производит в сердце обольстительные ложные утешения, наслаждения и упоения. Такое состояние есть состояние самообольщения” (IV,499). Сам о. Харалампий признает: «Такие прельщенные есть даже у нас на Святой Горе» (с.185).

Метод быстро-быстрого произнесения молитв, мантр, заклинаний известен в нехристианской языческой практике. Он применяется для скорого достижения состояний так называемого сверхсознания и сладостных переживаний. Так мыслят многие мистики‑иноверцы. Вот одна из иллюстраций: «практика мантра‑джапы приводит в состояние самадхи… когда имя Бога постоянно повторяется, оно очищает тело, нервы и ум… имя Бога обладает огромной силой и спасает от любого страдания и несчастья… мантра‑джапа автоматически поддерживает душевное и физическое здоровье»³⁸⁷. Иезуит Иаков Керрут совершал по этому, видимо, методу, двадцать четыре тысячи молитв в день! Подобную практику очень точно охарактеризовал Глинский старец схиархимандрит Серафим (Романцов): «никакой молитвы у тебя нет, ты просто привык к ее словам, как некоторые привыкают к ругани».

И можно себе представить, что будет с верующим, если он, увлеченный авторитетом афонского старца, начнёт совершать молитву по методу языческой мантра‑джапы. Подобный метод не имеет ничего общего с благоговейным, покаянным обращением к личному, живому Богу. Святитель Игнатий объясняет, с чего нужно начинать учиться молитве Иисусовой: “В упражнении молитвой Иисусовой… должно начинать с начала, то есть совершать молитву со вниманием и благоговением, с целью покаяния, заботясь единственно о том, чтобы эти три качества постоянно соприсутствовали молитве...» (I,225–226).

Православие характеризуется, в частности, тем, что признает истинным, верным только то, что находит себе подтверждение в Священном Предании Церкви, то есть в учении святых Отцов, в их совокупном опыте богопознания. Отступление от пути Отцов является достаточным доказательством ложности любого нового учения, иного опыта. Именно такой подход дал возможность Православной Церкви на протяжении двух тысяч лет сохранить как истину веры, так и истину духовной жизни.

В настоящее время этот критерий приобретает исключительную важность, поскольку святоотеческий опыт всё больше утрачивается в сознании современного христианина под влиянием западной неправославной аскетики, старых и новых мистических и оккультных учений, различных харизматических движений – одним словом, нецерковного опыта. Поэтому только сравнение этих новых «духовных» путей со святоотеческим может показать, какова их природа и действительная ценность.

В качестве примера одного из таких новых путей в современном православии можно привести книгу «Старец Порфирий Кавсокаливит. Житие и слова» (Малоярославец. 2006).

Вот несколько иллюстраций из нее.

1. Старец Порфирий (1906–1991) сообщает о следующем сверхъестественном событии, происшедшем в его юности: «С уверенностью можно сказать одну вещь: старец Димас передал мне дар молитвы и прозорливости в тот час, когда молился в притворе соборного храма Кавсокаливии во имя Святой Троицы». (Отметим, что в тот момент старец Димас даже не знал о присутствии Порфирия.) Эта уверенность о. Порфирия затрагивает один из серьезных вопросов духовной жизни в Православии: когда и как христианин может получить подобные дары Божьи? Святоотеческое учение говорит об этом вполне однозначно. Господь и только Он Сам, а не человек и не через человека, сколь бы свят таковой ни был, может дать верующему благодатные дары молитвы, прозрения, чудотворения и проч. И Бог дарует их лишь после долгого подвига правильной духовной жизни, а не по причине подсматривания за молитвой старца. За всю двухтысячелетнюю историю Церкви не было того, чтобы человек передал человеку подобные дары Божии.

Напротив, в языческих религиях передача (и обязательно осознанная) особых оккультных способностей от учителя к ученику действительно существует. Но какое отношение имеют эти передачи к духовным дарам Божьим?! И что означает в таком случае это сообщение с уверенностью о. Порфирия?

2. Каково учение о. Порфирия о самой духовной жизни? Оказывается, «два пути ведут нас к Богу: путь суровый и утомительный, с суровыми сражениями против зла, и легкий путь посредством любви. Многие люди избрали суровый путь, и «пролили кровь, чтобы принять Дух», доколе не достигли великой добродетели. Я нахожу, что самый краткий и верный путь – это путь любви. Им следуйте и вы...».

Что это за верный путь любви и в чем заключается его легкость? Отец Порфирий отвечает: «Не боритесь за то, чтобы изгнать тьму из клети своей души. Проделайте маленькое отверстие, чтобы проник свет, и тьма исчезнет. То же в отношении страстей и немощей. Не воюйте с ними, но преображайте в силу, презирая зло... Не нужно ни диавола бояться, ни ада, ничего. Должна царствовать любовь ко Христу...

Оставьте все немощи, чтобы не узнал о них супротивный дух и не стал мучить вас и погружать в уныние. Не делайте никаких усилий к тому, чтобы освободиться от них… И не говорите: «Боже мой, освободи меня от того-то», – например, от гнева, тоски. Не хорошо молиться или думать о какой-либо определенной страсти… Не сражайтесь с искушением напрямую, не просите, чтобы оно ушло, не говорите: «Убери его, Боже мой!» (выделено нами – А.О.). И так далее. Все эти настойчивые «не» поражают своим откровенным вызовом Евангелию, учению святых Отцов.

Христос заповедует бороться с грехом до крови: если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее… И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее… И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную… (Мф. 9, 43–47).

Церковь Великим постом призывает не просто молиться, но с земными поклонами об очищении от праздности, уныния, любоначалия, празднословия, осуждения….

Святитель Игнатий такой «легкий путь посредством любви» прямо называет душепагубной прелестью. Он писал: «Всем известно, какое душевное бедствие возникло для иудейских книжников и фарисеев из их неправильного душевного настроения: они сделались не только чуждыми Бога, но и исступленными врагами Его, богоубийцами. Подобному бедствию подвергаются подвижники молитвы, извергшие из своего подвига покаяние, усиливающиеся возбуждать в сердце любовь к Богу, усиливающиеся ощущать наслаждение, восторг; они развивают свое падение, соделывают себя чуждыми Бога, вступают в общение с сатаною, зара­жаются ненавистью к Святому Духу. Этот род прелести – ужасен; он одинаково душепагубен как и первый, но менее явен, он редко оканчивается сумасшествием и самоубийством, но растлевает решительно и ум и сердце. По производимому им состоянию ума Отцы назвали его мнением. На этот род прелести указывает святой апостол Павел (Кол. 2,18)» (т.1, 247).

Афонский старец Ефрем (Мораитис) в своей книге «Отеческие советы» (Саратов, 2006) понуждает: «Подвизайся, чадо мое, ибо путь Божий узок и тернист – не сам по себе, а по причине наших страстей… приложим большой труд, и наши руки будут истекать кровью, а лицо покроется потом». «Уступками не давай пищи своим страстям… Потрудись теперь сколько можешь, ибо со временем, если страсти останутся без надзора, они становятся как бы второй природой, и тогда попробуй-ка совладать с ними! Но если теперь будешь сражаться со страстями законно, как тебе советуют, то освободишься…». «Ради любви Христовой подвизайтесь со всею силою души… Будем подвизаться, чтобы стать сосудами Распятого… Будем сильно подвизаться…» (с. 224, 227, 243) (выделено нами – А.О.). А о. Порфирий к чему призывает: Оставьте все немощи. Не делайте никаких усилий к тому, чтобы освободиться от них. И не говорите: «Боже мой, освободи меня от того-то», – например, от гнева, тоски. Не хорошо молиться или думать о какой-либо определенной страсти!

Поэтому совсем не удивительно, что призывая к легкому пути, о. Порфирий «забывает» о главнейшем в духовной жизни – покаянии, о котором все святые Отцы учат как о необходимейшем условии спасения, и без которого невозможна духовная жизнь ни одного человека. Прп. Марк Подвижник говорит, что «нет конца покаянию до самой смерти и для малых и для великих!»; св. Исаак Сирин: «…нет ни одной добродетели, высшей покаяния. Делание его никогда не может достигнуть совершенства». «Ежечасно надлежит нам знать, что в сии 24 часа дня и ночи имеем мы нужду в покаянии”; свт. Игнатий: «покаяние – единственная дверь, посредством которой можно о Господе обрести пажить спасительную. Вознерадевший о покаянии чужд всякого блага» (6, 155).

3. Отец Порфирий призывает вместо сурового и утомительного пути сражений против зла стать на легкий путь любви. Но что это за любовь, как она достигается – об этом ни слова. И это понятно, поскольку истинная любовь к Богу и ближнему приобретается только через борьбу со страстями, немощами, искушениями, через исполнение заповедей Божиих и покаяние. Господь прямо сказал: Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня (Ин. 14,15). Как же в таком случае можно оценить ту любовь к Богу, которая противопоставляется о. Порфирием борьбе со страстями?

Прямо и нелицеприятно отвечает на этот вопрос святой Исаак Сирин: «Нет способа, – говорит он – возбудиться в душе Божественной любви... если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, о том не знаю, что он говорит. Но скажешь: не говорил я “люблю”, но “возлюбил любовь”. И это не имеет места, если душа не достигла чистоты. Если же хочешь сказать это только для слова, то не ты один говоришь, но и всякий говорит, что желает любить Бога... И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же, при произнесении таких слов движется только язык, душа же не ощущает, что говорит»³⁸⁸.

Таков закон духовной жизни, таков неложный голос Священного Предания Церкви: «нет способа возбудиться в душе Божественной любви... если она не препобедила страстей»!

Отсюда можно понять, из какого источника получил о. Порфирий свои потрясающие «откровения» не бороться, не воевать, не делать никаких усилий против искушений, страстей, немощей, тьмы, зла, но идти легким путем любви. Этот источник – мечтательность, и этот «путь» на Западе известен давно. От него со всей силой предостерегали как древние, так и позднейшие Отцы, в том числе и русские. Этот ложный путь глубоко усвоен католическими аскетами всех рангов святости, а затем и протестантами. Все они, «забыв» об очищении сердца от страстей, сразу призывают христианина возноситься «любовью» к Христу. И этой своей беструдностью и сладостью мечтательной любви уловляет многих малых сих. От этого пути предупреждали Отцы: «Увидишь молодого, летящего на небо, стащи его за ноги на землю»!

Одной из главных причин столь ярко выраженного антиаскетического учения о духовной жизни, к которому о. Порфирий так настойчиво призывает своих чад, является незнание им святоотеческого духовного опыта жизни. Его «путь» прямо идет в русле таких великих католических «святых», как Франциск Ассизкий, Катарина Сиенская, Тереза Авильская, Тереза Малая, и множества других, которые не знали Отцов Добротолюбия и пошли своим мечтательным путем. В незнании святых Отцов признается и сам о. Порфирий: «Мне нравились и нравятся книги, написанные Святыми Отцами: Златоустом, Василием, Григорием Богословом, Григорием Нисским, Григорием Паламой и другими. Но, искренне говорю вам, я не читал их…». Интересно, как может нравиться то, чего не читал? – В мечтах всё возможно.

Учение о. Порфирия прельщает омирщенные души своей полной беструдностью спасения: мечтая о своей любви к Богу, можно не бороться с грехами и страстями. Греция уже от него в восторге. (В качестве иллюстрации. На очередном международном симпозиуме в католическом м-ре Бозе (Италия) в сентябре 2010 г. проф. А. Папатанасиу (Афинский богословский факультет) представил доклад на тему: «Афонский пустынник в сердце мира: старец Порфирий Кавсокаливит (1906–1991)».)

Глубокую оценку легкого пути дает святитель Игнатий, характеризуя книгу «Подражание Иисусу Христу» Фомы Кемпийского: «Книга ведет читателей своих прямо к общению с Богом, без предочищения покаянием, почему и возбуждает особенное сочувствие к себе в людях страстных, незнакомых с путем покаяния, не предохраненных от самообольщения и прелести, не наставленных правильному жительству учением святых Отцов Православной Церкви. Книга производит сильное действие на кровь и нервы, возбуждает их, – и потому особенно нравится она людям, порабощенным чувственности: книгою можно наслаждаться, не отказываясь от грубых наслаждений чувственностью» (т. 1, с. 255).

Сущность религии обычно, и справедливо, усматривается в особом единении человека с Богом, духа человеческого с Духом Божиим. При этом каждая религия указывает свой путь и свои средства к достижению этой цели. Однако всегда остается незыблемым постулат общерелигиозного сознания о необходимости духовного единства человека с Богом для достижения вечной жизни. Эта идея красной нитью проходит через все религии мира, воплощаясь в различных мифах, сказаниях, догматах и подчеркивая в разных планах и с различных сторон безусловную значимость и первичность духовного начала в жизни человека, в обретении им ее смысла.

Бог, лишь отчасти открыв Себя в Ветхом Завете, явился в предельно доступной человеку полноте в Боге Слове воплощенном, и возможность единения с Ним стала особенно явственной и ощутимой благодаря созданной Им Церкви. Членство в ней обусловлено не простым фактом принятия верующим Крещения, Евхаристии и других Таинств, но еще и особой причастностью Духу Святому. Об этом писали, можно сказать, все святые отцы. Прп. Серафим Саровский в одной из бесед говорил: «Цель жизни христианской состоит в стяжании Духа Божия, и это цель жизни всякого христианина, живущего духовно»³⁸⁹.

Так что бесспорный по всем внешним показателям член Церкви может и не быть в ней, если он не удовлетворяет данному критерию. Эта мысль может показаться странной: разве в Таинствах христианин не получил Духа Святого? А если да, то о каком еще приобщении может идти речь? Этот вопрос имеет принципиальное значение для понимания святости в Православии.

Если ветхая (Еф.4, 22) природа наследовалась потомками Адама в естественном порядке, то рождение от Второго Адама (1Кор. 15, 45,47) и приобщение Духу Святому происходит через сознательно-волевой процесс личной активности, имеющий две принципиально различные ступени.

Первая, когда уверовавший духовно рождается в Таинстве Крещения, получая семя (Мф. 13, 3–23) Нового Адама и тем самым становясь членом Его Тела – Церкви. Прп. Симеон Новый Богослов говорит: «…уверовавший в Сына Божия... кается... в прежних грехах своих и очищается от них в Таинстве Крещения. Тогда Бог Слово входит в крещенного, как в утробу Приснодевы, и пребывает в нем как семя»³⁹⁰. Но Крещением человек не превращается «автоматически» из «ветхого человека» (Еф.4, 22) в «нового» (Еф. 4, 24). Очищаясь от всех личных грехов своих и уподобляясь тем первозданному Адаму, верующий в Крещении, тем не менее, сохраняет страстность, тленность и смертность³⁹¹ согрешивших прародителей, в нем остается унаследованное от родителей и предков духовное расстройство души (родовой грех), удобопреклонность ко греху.

Поэтому та святость, к которой человек призван, механически³⁹² Таинством Крещения не дается. Этим Таинством полагается лишь ее начало, а не свершение, человеку дается лишь семя, но не само древо, приносящее плоды Духа Святого.

Второй ступенью является та правильная (праведная) духовная жизнь, благодаря которой верующий возрастает в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4, 13) и становится способным к принятию особого освящения Духом Святым. Ибо семя Крещения у христиан лукавых и ленивых (Мф. 25, 26) так и остается не проросшим и потому бесплодным (Ин. 12, 24), но попадая на добрую землю, дает всходы и приносит соответствующий плод. Этот плод (а не семя) и означает искомое приобщение Духу Святому – святость. Притча о закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло все (Мф. 13, 33), наглядно выражает характер этого таинственного изменения человека и его приобщения Духу Святому в Церкви и действительное значение в этом процессе Таинств. Как закваска, положенная в тесто, оказывает свое действие постепенно и при вполне определенных условиях, так и «закваска» Крещения «переквашивает» плотского человека в духовного (1Кор. 3, 1–3), в новое тесто (1Кор. 5, 7) не моментально, не магически, но во времени, при соответствующем духовно-нравственном его изменении, указанном в Евангелии. Таким образом, от христианина, получившего талант оправдания даром (Рим. 3, 24), зависит погубить его в земле своего сердца (Мф. 25, 18) или умножить.

Последнее и означает особое приобщение Духу Святому крещеного. И это один из важнейших принципов православного понимания духовной жизни, христианского совершенства, святости. Просто и кратко он был выражен прп. Симеоном Новым Богословом: «Все старания и весь подвиг его (христианина. – А.О.) должен быть обращен на то, чтобы стяжать Духа Святого, ибо в этом и состоит духовный закон и благобытие»³⁹³. Итак, оказывается, верующему, получившему в таинствах полноту даров Духа Святого, требуется еще особое Его «стяжание», которое и есть святость.

Существует, на первый взгляд, как бы некое разногласие между понятием святости в Священном Писании, особенно Нового Завета, и традицией Церкви. Апостол Павел, например, называет святыми всех христиан, хотя по своему нравственному уровню среди них были и люди далекие от святости (ср.: 1Кор. 6, 1–2). Напротив, с самого начала существования Церкви и во все последующие времена святыми ею преимущественно именуются христиане, отличающиеся особой духовной чистотой и ревностью христианской жизни, подвигом молитвы и любви, мученичеством за Христа и т.д.

Однако оба эти подхода означают не различие в понимании святости, но лишь оценку одного и того же явления на разных уровнях. Новозаветное употребление термина исходит из того, какими призваны быть верующие, давшие «обещание Богу доброй совести» (1Пет. 3, 21) и получившие дар благодати Крещения, хотя в настоящий момент и являющиеся еще плотскими, то есть грешными и несовершенными. Церковная же традиция логически завершает новозаветное понимание, увенчивая ореолом славы тех христиан, которые своей праведной жизнью осуществили это призвание. То есть обе эти традиции говорят об одном и том же – об особой причастности христианина Духу Божию, и обуславливают саму возможность такой причастности степенью ревности верующего в духовной жизни. Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!” войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного… отойдите от Меня, делающие беззаконие (Мф. 7, 21–23). Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11, 12).

По призванности к иной, новой жизни во Христе Апостол именует всех христиан святыми, и этим наименованием подчеркивает открывшуюся для всех верующих возможность стать новым творением (Гал. 6, 15). Ставших иными по отношению к миру, стяжавших Духа Святого и явивших Его силу в нашем мире Церковь с самого начала своего существования называет святыми.

Широкий анализ понятия святости дает в своем «Столпе…» священник Павел Флоренский. Приведем здесь некоторые его мысли.

«Когда мы говорим о святой Купели, о святом Мире, о Святых Дарах, о святом Покаянии, о святом Браке, о святом Елее... и так далее, и так далее и, наконец, о Священстве, каковое слово уже включает в себя корень “свят”, то мы прежде всего разумеем именно неотмирность всех этих Таинств. Они – в мире, но не от мира… И такова именно первая, отрицательная грань понятия о святости. И потому, когда вслед за Таинствами мы именуем святым многое другое, то имеем в виду именно особливость, отрезанность от мира, от повседневного, от житейского, от обычного – того, что называем святым... Посему, когда Бог в Ветхом Завете называется Святым, то это значит, что речь идет о Его надмирности, о Его трансцендентности миру…

И в Новом Завете, когда множество раз апостол Павел называет в своих посланиях современных ему христиан святыми, то это означает в его устах, прежде всего, выделенность христиан из всего человечества…

Несомненно, в понятии святости мыслится, вслед за отрицательною стороною ее, сторона положительная, открывающая в святом реальность иного мира…

Понятие святости имеет полюс нижний и полюс верхний и в нашем сознании непрестанно движется между этими полюсами, восходя вверх и нисходя обратно… И лествица эта, проходимая снизу вверх, мыслится как путь отрицания мира… Но она может рассматриваться и как проходимая в направлении обратном. И тогда она будет мыслиться как путь утверждения мировой реальности через освящение этой последней»³⁹⁴.

Таким образом, по мысли отца Павла, святость это, во-первых, чуждость по отношению к миру греха, отрицание его. Во-вторых – она конкретное положительное содержание, ибо природа святости Божественна, она онтологически утверждена в Боге. В то же время, святость, подчеркивает он, – не моральное совершенство, хотя она и соединена с ним неразрывно, но – «соприсносущность неотмирным энергиям». Наконец, святость есть не только отрицание, отсутствие всякого зла и не только явление иного мира, Божественного, но и незыблемое утверждение «мировой реальности через освящение этой последней».

Эта, третья, сторона святости говорит о том, что она является силой, преображающей не только человека, но и мир в целом так, что будет Бог все во всем (1Кор. 15, 28). В конечном счете, все творение должно стать иным (И увидел я новое небо и новую землю (Откр. 21, 1)) и являть собой Бога. Но в этом процессе со стороны творения активную роль может играть только человек, потому на него возлагается вся полнота ответственности за тварь (Рим. 8, 19–21). И здесь с особой силой открывается значение святых, ставших в условиях земного бытия начатком (Рим. 11, 16) будущего всеобщего и полного освящения.

Святые – это, прежде всего, иные³⁹⁵ люди, отличные от живущих по стихиям мира, а не по Христу (Кол. 2, 8). Иные потому, что они борются и с помощью Божией побеждают похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую (1Ин. 2, 16), – все то, что порабощает людей мира сего. В этой выделенности святых из мира троякой похоти, из атмосферы греха, можно видеть одну из принципиальных характеристик святости и единство первоначального апостольского и церковно-традиционного ее понимания.

Своей жизнью святые показали, к какой высоте богоподобия призван и способен человек, и что есть это богоподобие. Оно – та духовная красота (добра зело (Быт. 1, 31)), которая является отражением невыразимого Бога³⁹⁶. Эта красота, данная и заданная человеку в творении, раскрывается однако лишь при правильной жизни, именуемой аскетикой. О ней, например, о. Павел Флоренский так писал: «Аскетику… святые отцы называли... “искусством из искусств”, “художеством из художеств”... Созерцательное ведение, даваемое аскетикою, есть φιλοκαλία – “любовь к красоте”, “любо-красие”. Сборники аскетических творений, издавна называющиеся “Филокалиями”, вовсе не суть Добротолюбие в нашем, современном, смысле слова. “Доброта” тут берется в древнем, общем значении, означающем, скорее, красоту, нежели моральное совершенство, и φιλοκαλία значит “красотолюбие”. Да и в самом деле, аскетика создает не “доброго” человека, а “прекрасного”, и отличительная особенность святых подвижников – вовсе не их “доброта”, которая бывает и у плотских людей, даже у весьма грешных, а красота духовная, ослепительная красота лучезарной, светоносной личности, дебелому и плотскому человеку никак недоступная»³⁹⁷.

Аскетика, являясь наукой о правильной человеческой жизни, имеет, как и любая другая наука, свои исходные принципы, свои критерии и свою цель. Эта последняя может быть выражена различными словами: святость, обожение, спасение, богоподобие, Царство Божие, духовная красота и др. Но важно другое – достижение этой цели предполагает вполне определенный путь духовного развития христианина, определенную последовательность, постепенность, предполагает наличие особых законов, скрытых от взоров прочих (Лк. 8, 10). На эту последовательность и постепенность указывают уже евангельские «Блаженства» (Мф. 5, 3–12). Святые отцы, основываясь на долговременном опыте подвижничества, предлагают в своих творениях своего рода лествицу³⁹⁸ духовной жизни, предупреждая при этом о пагубных последствиях уклонения от нее³⁹⁹. Исследование ее законов является главнейшей религиозной задачей, и, в конечном счете, все прочие знания богословского характера сводятся к пониманию духовной жизни, без чего они полностью утрачивают свое значение. Эта тема очень обширна, поэтому здесь остановимся лишь на двух главнейших ее вопросах.

Смирение является первым из них. По единогласному учению отцов, на смирении зиждется все здание христианского совершенства, без нее невозможны ни правильная духовная жизнь, ни приобретение каких-либо даров Духа Святого. Что же такое христианское смирение? По Евангелию, это, прежде всего, нищета духа (Мф. 5, 3) – состояние души, проистекающее из видения своей греховности и неспособности освободиться от давления страстей своими силами, без помощи Божией. «По непреложному закону подвижничества, – пишет свт. Игнатий (Брянчанинов), – обильное сознание и ощущение своей греховности, даруемое Божественной благодатью, предшествует всем прочим благодатным дарам»⁴⁰⁰. Св. Петр Дамаскин называет это видение «началом просвещения души». Он пишет, что при правильном подвиге «ум начинает видеть свои согрешения – как песок морской, и это есть начало просвещения души и знак ее здоровья. И просто: душа делается сокрушенною и сердце смиренным и считает себя по истине ниже всех и начинает познавать благодеяния Божии… и собственные недостатки»⁴⁰¹. Это состояние всегда сопряжено с особенно глубоким и искренним покаянием, значение которого невозможно переоценить в духовной жизни. Свт. Игнатий восклицает: «Зрение греха своего и рожденное им покаяние суть делания, не имеющие окончания на земле»⁴⁰². Высказывания святых отцов и учителей Церкви о первостепенной важности видения своей греховности, о нескончаемости покаяния на земле и рожденного ими нового свойства – смирения, бесчисленны.

Что основное в них?

Смирение является единственной добродетелью, которая дает возможность человеку пребывать в так называемом непадательном состоянии. В этом особенно убеждает история первозданного человека, обладавшего всеми дарами Божиими (Быт. 1, 31), но не имевшего опытного познания своей несамобытности, своей ничтойности без Бога, то есть не имевшего опытного смирения и потому столь легко возомнившего о себе. Опытное же смирение проистекает у человека при условии понуждения себя к исполнению заповедей Евангелия и покаянию. Как говорит прп. Симеон Новый Богослов: «Тщательное исполнение заповедей Христовых научает человека его немощи»⁴⁰³. Познание своего бессилия стать духовно и нравственно здравым, святым без помощи Божией создает твердую психологическую базу для непоколебимого принятия Бога как источника жизни и всякого блага. Опытное смирение исключает возможность нового горделивого мечтания стать как боги (Быт. 3, 5) и нового падения.

По существу, подлинное возрождение христианина и начинается лишь тогда, когда он в борьбе с грехом увидит всю глубину поврежденности своей природы, принципиальную неспособность без Бога исцелиться от страстей и достичь искомой святости. Такое самопознание открывает человеку Того, Кто хочет и может спасти его из состояния погибели, открывает ему Христа. Именно этим объясняется столь исключительное значение, придаваемое смирению всеми святыми.

Прп. Макарий Египетский говорит: «Великая высота есть смирение. И почесть и достоинство есть смиренномудрие»⁴⁰⁴. Свт. Иоанн Златоуст называет смирение главной из добродетелей⁴⁰⁵, а прп. Варсануфий Великий учит, что «смирение имеет первенство среди добродетелей»⁴⁰⁶. Прп. Симеон Новый Богослов утверждает: «Хотя много есть видов воздействий Его, много знамений силы Его, первейшее всего другого и необходимейшее есть смирение, так как оно есть начало и основание»⁴⁰⁷. Смирение, приобретаемое правильной христианской жизнью, является, фактически, новым свойством, неизвестным первозданному Адаму, и оно – единственное твердое основание непадательного состояния человека, его истинной святости⁴⁰⁸.

Но если лествица духовной жизни строится на смирении, то увенчивается она той из них, которая больше всех (1Кор. 13, 13) и которой именуется Сам Бог (1Ин. 4, 8), – Любовью. Все прочие свойства нового человека являются лишь ее свойствами, ее проявлениями. К ней призывает Бог человека, верующему она обетована во Христе. Ею святые более всего прославились, ею побеждали мир, ею в преимущественной степени явили они величие, красоту и благо Божественных обетований человеку. Но как она приобретается и по каким признакам можно отличить ее от не должных подобий – вопрос не совсем простой.

Есть два внешне сходных, но принципиально различных по существу состояния любви, о которых говорят аскетические традиции Запада и Востока. Первое – это душевная любовь (Иуд. 1, 19; 1Кор. 2, 14). Она возникает, когда целью подвига ставится развитие в себе чувства любви. Достигается такая «любовь» главным образом, путем постоянной концентрации внимания на страданиях Христа и Богоматери, представлением себе различных эпизодов из Их жизни, мысленным участием в них, мечтанием и воображением Их любви к себе и своей любви к Ним и т.п. Эта практика отчетливо просматривается в жизнеописаниях, фактически, всех наиболее известных и авторитетных католических святых: Анжелы, Франциска Ассизского, Катарины Сиенской, Терезы Авильской, Терезы Младенца Иисуса и др.

На этой почве у них часто возникают нервные экзальтации, доходящие иногда до истерии, длительные галлюцинации, любовные переживания нередко с откровенно сексуальными ощущениями, кровоточащие раны (стигмы). Эти их состояния Католическая церковь оценивает как явления благодатные, как свидетельства достижения ими истинной любви.

В православной аскетике, однако, они оцениваются «как одна обманчивая, принужденная игра чувств, безотчетное создание мечтательности и самомнения»⁴⁰⁹, как прелесть, то есть глубочайший самообман. Основная причина такой отрицательной оценки католической мистики заключается в том, что главное внимание в ней обращено на возбуждение душевных чувств, нервов и психики, на развитие воображения, на аскезу тела, а не на духовный подвиг, который, как известно, состоит, прежде всего, в борьбе с своим ветхим человеком, с его чувствами, желаниями, мечтами, в понуждении к исполнению заповедей Евангелия и покаянию. Без этого, по учению отцов, невозможно приобрести никаких духовных дарований, никакой истинной любви. Не вливают... вина молодого в мехи ветхие... но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое (Мф. 9, 17). Вино молодое – Духа Святого, дающего верующему вкусить, как благ Господь (Пс. 33, 9) – вливают в того, кто исполнением заповедей и покаянием приобретает смирение и очищается от страстей.

Св. Исаак Сирин, обращаясь к одному из своих младших сподвижников, пишет: «Нет способа возбудиться в душе Божественной любви... если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, о том не знаю, что он говорит. Но скажешь: не говорил я “люблю”, но “возлюбил любовь”. И это не имеет места, если душа не достигла чистоты. Если же хочешь сказать это только для слова, то не ты один говоришь, но и всякий говорит, что желает любить Бога... И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же, при произнесении таких слов движется только язык, душа же не ощущает, что говорит»⁴¹⁰.

Свт. Игнатий, писал: «Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу уже есть самообольщение... Должно достигнуть совершенства во всех добродетелях, чтобы вступить в совершенство всех совершенств, в слияние их, в любовь»⁴¹¹.

Природа истинной христианской любви, как видим, совершенно другая, по сравнению со всеми иными ее видами. Согласно Священному Писанию, она есть дар Духа Святого, а не результат собственного нервно-психического напряжения. Апостол Павел писал: …любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5, 5). То есть это любовь – духовная, она – совокупность совершенства (Кол. 3, 14), и по выражению прп. Исаака Сирина, есть «обитель духовного и водворяется в чистоте души»⁴¹².

Но дарование этой любви возможно лишь при условии приобретения всех других добродетелей и в первую очередь смирения, являющегося основанием всей лествицы добродетелей. Св. Исаак Сирин особенно предупреждает об этом. Он говорит: «Одним из святых написано: кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Господом». Потому «мы область сердца приведем в устройство делами покаяния и житием, благоугодным Богу. Господне же придет само собою, если место в сердце будет чисто и неоскверненно»⁴¹³.

«Священная двоица, – пишет прп. Иоанн Лествичник, – любовь и смирение; первая возносит, а последняя вознесенных поддерживает и не дает им падать»⁴¹⁴. Свт. Тихон Воронежский как бы объясняет эти слова: «Если высшая из добродетелей, любовь, по слову апостола, долготерпит, не завидует, не превозносится, не раздражается, николиже отпадает, то это потому, что ее поддерживает и ей споспешествует смирение»⁴¹⁵. Напротив, у христианина «ветхого», не имеющего должного познания себя и опытного смирения, любовь изменчива, непостоянна, смешана с тщеславием, эгоизмом, сластолюбием и т.д., в ней дышит «душевность» и мечтательность⁴¹⁶.

Таким образом, любовь святых это не обычное земное чувство, не результат нервно-психических усилий по возбуждению в себе любви к Богу, но есть дар Духа Святого, и как таковой переживается и проявляется совершенно иначе, чем даже самые возвышенные земные чувства. Об этом свидетельствуют плоды Духа Божия, ниспосылаемые всем искренним христианам соответственно степени их ревности, духовной чистоты и смирения.

Священное Писание и творения святоотеческие постоянно говорят о тех совершенно особых по своей силе и по своему характеру состояниях радости, блаженства или, выражаясь обыденным человеческим языком, счастья, не сравнимых ни с какими обычными переживаниями, которые постепенно открываются у христианина, ведущего правильную духовную жизнь.

Чаще всего эти состояния передаются словами: любовь и радость, как те высшие понятия, которые передают полноту блаженства человека. Можно было бы без конца приводить слова Писания и отцов, литургические тексты, подтверждающие это и свидетельствующие о важнейшем для человека факте – о том, что человек по богозданной природе своей, по глубине доступных ему переживаний является существом подобным Тому, Кто есть совершенная Любовь, совершенная Радость и Всеблаженство. Господь говорит апостолам: Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15, 11); Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна (Ин. 16, 24). И ученики действительно исполнялись радости и Духа Святаго (Деян. 13, 52).

Иоанн Богослов обращается к своим духовным детям: Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими… Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему (1Ин. 3, 1, 2).

Апостол Павел любовь, радость, мир (Гал. 5, 22) называет в качестве первых плодов Духа. Он же восклицает: Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? …я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 35, 38–39). Он даже говорит, что если христианин не приобретет этого величайшего дара, то он – медь звенящая или кимвал звучащий, он – ничто, всё его доброделание и подвижничество не принесет никакой пользы (1Кор. 13, 1–3). Потому молит: …преклоняю колени мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа… да даст вам… уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божией (Еф. 3, 14, 16, 19).

Замечательным подтверждением истинности Писания является опыт неисчислимого множества христиан и всех святых, отраженный в их аскетических, литургических, гимнографических и других творениях.

При этом важно отметить, что слезы о грехах, сокрушение сердца, покаяние, постоянно звучащие у них и производящие, на первый взгляд, впечатление какого-то уныния, печали, угнетенного состояния, в действительности имеют совершенно иную природу, иной дух. Они для христианина, искренне кающегося и понуждающего себя к жизни по Евангелию, всегда растворяются особым миром души, духовной радостью и потому оказываются дороже всех ценностей земных.

В том и состоит одна из уникальных особенностей правильной христианской жизни, что она, чем более открывает человеку падшесть его природы, его греховность и духовную беспомощность, тем сильнее являет ему близость Бога исцеляющего, очищающего, дающего мир душе, радость и многоразличные духовные утешения. Эта близость Божия, по закону духовному, обуславливается степенью приобретаемого христианином смирения, которое делает христианскую душу способной принять Духа Святого, преисполняющего ее величайшего блага – любви.

Опытнейший наставник древнего иночества святой Исаак Сирин дал одну из самых ярких характеристик того состояния, которого достигает истинный подвижник Христов. Будучи спрошен: «Что такое сердце милующее?», он ответил: это «возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари… А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были помилованы… Достигших же совершенства признак таков: если десятикратно в день преданы будут на сожжение за любовь к людям, не удовлетворятся сим, как Моисей… и как… Павел… И прочие апостолы за любовь к жизни людей прияли смерть во всяких ее видах… И домогаются святые сего признака – уподобиться Богу совершенством любви к ближнему»⁴¹⁷.

Иллюстрацией того, что переживает человек, стяжавший Духа Святого, может служить встреча и беседа Прп. Серафима Саровского с Н.А. Мотовиловым, во время которой, по молитве Преподобного, его собеседник смог ощутить и пережить начатки благих даров Духа Святого и поведать о них миру. «Когда Дух Божий приходит к человеку и осеняет его полнотою Своего наития, – говорил прп. Серафим, – тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостью, ибо Дух Божий радостотворит все, к чему бы ни прикоснулся Он... Господь сказал: “Царство Божие внутрь вас есть”, – а под Царствием Божиим разумел Он благодать Духа Святого. Вот оно-то теперь внутрь нас и находится, а благодать Духа Святого отвне осиявает и согревает нас, благоуханием многоразличным преисполняя воздух... услаждает чувства наши пренебесным наслаждением и сердца наши напояет радостью неизглаголанною...»⁴¹⁸

Один из недавних наших подвижников благочестия игумен Никон (Воробьев, † 1963) писал о духовном человеке. Являясь обителью Духа Святого (вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас (1Кор. 3, 16)), он совершенно отличен от душевного, или плотского; он новый человек, а душевный – ветхий. Что в нем нового? Все: ум, сердце, воля, даже тело – все его состояние.

Ум нового (духовного) человека способен постигать отдаленные события, прошлое и многое будущее, постигать суть вещей, а не только явления, видеть души людей, ангелов и бесов, постигать многое из духовного мира. Мы имеем ум Христов,– говорит апостол Павел (1Кор 2, 16).

Сердце нового человека способно переживать такие состояния, о которых кратко сказано: …не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1Кор. 2, 9). Апостол Павел пишет даже: …нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8, 18). А Прп. Серафим в согласии с древними Отцами говорит, что если бы человек знал о состояниях блаженства, которые бывают уже здесь, на земле, а тем более в будущей жизни, то согласился бы прожить тысячи лет в яме, наполненной гадами, грызущими его тело, чтобы только приобрести это благо.

Таким же образом и воля нового человека всецело устремляется к любви и благодарности Богу, к желанию во всем творить Его волю, а не свою.

Тело духовного человека тоже изменяется, становится частично подобным телу Адама до падения, способным к «духовным ощущениям» и действиям (хождение по водам, способность долгое время оставаться без пищи, моментальное преодоление больших расстояний и т.п.).

Словом, духовный человек весь обновляется, делается иным (отсюда прекрасное русское слово «инок») и по уму, и по сердцу, и воле, и телу⁴¹⁹.

Это иное состояние человека названо Отцами «обожением». Данный термин наиболее точно выражает существо святости. Она есть именно теснейшее единение с Богом, стяжание Духа Святого, о котором говорил Прп. Серафим. Она – Царство Божие, пришедшее в силе (Мк. 9, 1) в тех верующих, о которых Спаситель сказал: Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы (Мк. 16, 17–18). Эти знамения являются одним из очевидных указаний на то, что святость есть единство с Духом Господним (1Кор. 6, 17), Который есть Бог, творящий чудеса (Пс. 76, 15).