«Новое вселенское христианство – религия конца». Древнеиудейская и христианская культуры

Зарябила поверхность русского моря... Послышался плеск воды, мятежный ропот волн... Порывисто завыл горячий ветер... Поплыли по небу тучи – сплотились... Окутал землю мрак... Блеснула молния, и пронеслись раскаты грома... Сильней сгустилась тьма... Сперся воздух, и стало душно!..

Как знакома нам эта картина! Как часто дарит нас ею жизнь верхней – «интеллигентной» Руси!

Еще когда московское боярство с его лишь особыми привилегиями сходило с исторической сцены, когда на Руси шла первая беспощадная ломка воспитания, – передовая Русь, дворянская и ранговая, вступала на путь расхождения с простым народом в понимании вопросов общественных, бытовых и религиозно-нравственных. Мощной рукой Преобразователя она повернулась лицом к прорубленному на Запад окну и подчинилась влиянию новых веяний. Длинной вереницей прошли по ней чуждые ей течения, и в литературной, философской, политической и религиозной жизни ее воцарился хаос. Калифами на час у ней побывали и ложный классицизм, и сентиментализм, и романтизм... Гостеприимно приняла она энциклопедистов, идеалистов – творцов политических доктрин и туманных идеалов с «кипением в действии пустом» и с порывом «в Наполеоны»..., эстетов – проповедников объективно-мистической красоты и самоценности искусства, вестников абсолютной свободы, равенства и братства всех людей; затем позитивистов, материалистов, дарвинистов, марксистов и народников... Параллельно этим течениям в религиозной жизни ее чередовались то протестантский рационализм, то французское вольнодумство, то масонский мистицизм, то крайний консерватизм (католичество), то снова либерализм и чисто сектантский мистицизм и, наконец, грубый атеизм...

На этой ступени своего религиозного сознания, обязанной сложившемуся направлению точных, позитивных наук, передовой человек развенчал себя: из существа с орлиным полетом мысли он превратился в крота, из царя природы в ее раба, жестоким капризом слепой необходимости брошенного в мир, чтобы разыграть на сцене земли никому не нужную трагедию жизни! Вопросы о самом смысле жизни: зачем жить, бороться?.. Вопросы о моем «я», о нравственном добре и зле, о начале и конце вселенной... – словом, все, на что не может ответить эмпирия, было осмеяно и, по тактике инсинуаций, объявлено «болотом реакции», «преступной мистикой», дорогой «в монастырь»!..¹ Предлагалось человеку всецело погрузиться в исследование земли, созидать на земле царство «здорового человека» с хорошим аппетитом и с темпераментом работать и бороться, насаждать культуру плоти с ее вечной заботой: «что есть? что пить? во что одеться?» и как собрать эти сокровища в наивысшей степени их качества и количества?.. Небесные пространства с их бесконечной глубиной и высокой истиной терялись из виду...² Метафизика объявлялась схоластикой и религия суеверием, пережитым человечеством!..³ Душа погружалась в сон: но... не в сон золотого века, а в сон мучительный, тревожный, от которого человек просыпается, как шальной, и при мысли о котором всем своим существом вздрагивает. Переполненная чаша точных наук была испита жаждущими до дна, и, как после морской рапы, у них еще сильнее загорелось внутри и еще сильнее затомило их жаждой! И они почувствовали, что все, что казалось им прежде и не так давно незыблемым, как-то изветшало, обесцветилось, посерело и не вызывает в душе их былого порыва, богомольного благоговения и желания отдаться без размышления, без «думы роковой»; что былые «властители дум» утратили былое обаяние, и их имена ничего не возбуждают в душе; что «забылись» заветные слова, и их старый вековечный смысл как будто утратился, и остался только звук пустой!..⁴ И обуяла особенно чуткую сердцем молодежь «мировая скорбь», и в изнеможении она опустила руки: «Куда мы летим? Над чем повисли? Что с нами будет? Зачем жить?..», – из глубины истерзанного сердца завопила она и поняла, что отцы в себе и в детях «убили Бога», но что дети без Него «так» зря «жить не могут», иначе они опустятся «на дно» с омерзением к себе, к жизни, ко всем⁵ или спасут себя от муки неведения путем прекращения жизни!..

Наступило время, полное нравственных томлений и исканий веры и Бога. Обрисовалась мощная фигура гр. Л. Толстого. Раздалась громкая проповедь в защиту нравственного смысла жизни людей, и эта проповедь, в связи с литературною деятельностью великого проницателя душ Ф. Достоевского, до корней пошатнула господствовавшее в то время материалистически-позитивное воззрение на человека, по которому нравственное чувство в нем признавалось лишь обязательным и непосредственным результатом его умственного развития и не имело собственной цены. Но нравственная проповедь гр. Толстого оказалась лишенной живительной влаги, так как отрешена была от религии – от ее догматов о Личном Боге, о личном бессмертии человека и загробной жизни – и построена была не на Божественном или небесном идеале чистоты и совершенства («будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5:48)), а на внутреннем сознании человека, на началах психологических и метафизических. Высший смысл жизни каждого человека был найден гр. Толстым только в земном счастии или благе всего человечества: земля признана раем и «Царством Божиим» – братское единение всех людей (идеал материально-евдемонистический и социально-коммунистический). Личность же отдельного человека получала чисто торговую ценность вещи, за которую целым человечеством покупалось себе некоторое благо жизни⁶. А сам человек навеки погружался в холодный мрак могилы с печальной улыбкой на устах: зачем он являлся в свет? Зачем он воспитан был землею? Разве для того только, чтобы кому-то, для него постороннему, доставить некоторое счастие жизни?!. Но и это общее благо жизни всего человечества не есть ли «нас возвышающий обман»?.. Да и конец каждого человека не есть ли удел и всего человечества?.. Тогда небытие не лучше ли бытия?.. Изнывала душа под давлением жгучих вопросов... а смерть жестоко смеялась над ней!.. Так Толстовское «царство Божие» с его землистою моралью, переоценивая всю культурную жизнь человека, бросало его в объятья той глубокой древности, когда библейский мудрец на могильном памятнике начертал: «Блаженнее живых и мертвых тот, кто еще не существовал...», ибо здесь «все – суета и томление духа!».

Жгучие вопросы сильнее сцепились и массой налегли на душу. Блеснула молния... На миг проснулась потребность в свете. Начались поиски вечной, божественной санкции для морали... Но затем опять воцарилась тьма. Любовь, положенная в основу земного блага людей, была обоготворена, и вместо Живого Бога явился безличный бог – любовь, скованный все теми же цепями земли и отделенный от последней лишь пустым звуком: небесный Отец! И хотя стали говорить о чувстве божественного, о сознании тесной связи с Богом, о блаженстве прибегать к Небесному Отцу, но, как справедливо замечает Каро, этот мистический язык скрывал противоречие. «Многие из употребляющих его писателей отказываются (хотя их настоятельно просят об этом) ответить на следующий простой вопрос: этот Отец, Которому вы поклоняетесь, существует ли в действительности? Знает ли Он вас и любит ли вас? И не есть ли самая непосредственная, самая простая, самая очевидная истина – та мысль, что для того, чтобы поклоняться (adorer), нужно верить в реальность того Существа, к Которому обращено наше поклонение (adoration), нужно верить, что есть Бог, Который нас знает, Который влечет к Себе наше сердце и отвечает ему взаимностью? Бог нелюбящий не был бы достоин поклонения. Поклонение есть ничто иное как высшая степень любви, а любовь немыслима без взаимности. Нельзя обожать и поклоняться закону, как бы прост и плодотворен он ни был; нельзя обожать слепую силу, как бы могущественна и универсальна она ни была, а также абстрактный идеал, как бы чист он ни был. Мы обожаем Существо, Которое есть живое совершенство, совершенство реальности в ее высших формах...»⁷. Всякое другое поклонение и обожание есть или бессмыслица, или идолопоклонство.

Так историческое шатание религиозной мысли необходимо должно было перебросить мост к старой и вековечной истине – к Богу живому, разумному и любящему. Сбывалось: «Человек, деятельною любовью полюбивший, познает и Личного Бога, и личное бессмертие» (Ф. Достоевский).

Заговорил В.С. Соловьев... и личная и социальная правда жизни обосновалась на религиозном идеале, и источником истинной морали явился Личный Бог – Христос. Раздался полный мужества голос С.Н. Булгакова в защиту идеалов В. Соловьева, в защиту метафизики и веры, на которые втихомолку опиралось точное знание, но которые громко объявляло своим врагом⁸. По всем приметам: Демокрит и Парменид сдают место Анаксагору!..

Под знамя, выброшенное В.С. Соловьевым и двумя другими – великими сынами православной Церкви – Гоголем и Достоевским, сплотилась целая дружина, и в основание своих надежд, в залог своего будущего она положила постепенное раскрытие и уяснение новой для мятущихся религиозной мысли в последовательности имен своей «родословной»: Гоголя, Достоевского и Соловьева⁹, – явился «Новый Путь»!

Всем хорошо известно, где мыслью и сердцем всегда пребывал «кладезь религиозного и национально-русского миропонимания» – Ф.М. Достоевский – и куда после мучительных скитаний пришли Гоголь и Соловьев... Теперь посмотрим, туда ли ведет «Новый Путь» и там ли его конец, где в Боге почила его «родословная».

«Проклятые вопросы!»... Каким тяжелым камнем они налегли на человека, как сильно сдавили его грудь в своих тисках, как полонили все его думы и погрузили его в ужасный кошмар!.. Сколько раз он рвался от них на свободу, сколько раз предавал их поруганию; но... как только собирался править над ними тризну, они снова воскресали и жестоко мстили ему за свой позор! И снова:

Ночью над берегом бурного моря

Юноша грустный стоит.

Полон сомнений, с тоскою на сердце,

Так он волнам говорит:

О, разрешите мне жизни загадку –

Вечно тревожный и страшный вопрос –

.....................................................................

.....................................................................

В чем состоит существо человека,

Как он приходит, куда он идет,

Кто там вверху, над звездами, живет?..

Еще, кажется, никогда эти вопросы не ставились на Руси с такою силой, как в наше время. Длинный период господства у нас попиравших веру кумиров не одного скептика привел к тому, что:

Почуял дух его смущенный,

Как много с верой потерял.

Он без надежды остается,

Ему прибежища уж нет,

И сердцем он к той бездне рвется,

Где мир когда-то видел свет...

И вот только вчерашние скептики с сильным порывом сердца в «Новом Пути» заговорили, что «осмеянный отцами «мистицизм» есть единственный путь к твердому и светлому пониманию мира, жизни, себя»; что в правде о Боге, в религиозном миропонимании кроется разгадка всех терзающих душу «проклятых вопросов»...¹⁰

Либеральный позитивно-атеистический храм дал огромную трещину... Еще недавно на его фронтоне гордо красовалась надпись: «Моя религия – религия интеллектуальной культуры» (Гамбета); еще недавно массы с восторгом поклонялись его кумирам и с трепетным сердцем внимали его речам; еще недавно здесь раздавалась громкая и самоуверенная проповедь, что образованный человек должен быть чужд всякого суеверия или религии и в своей жизни должен руководиться лишь началами цивилизации, прогресса и прочих «стихий мира сего»; еще недавно здесь требовали, чтобы само христианство, наряду с другими «политическими учреждениями», прилаживалось и жило в мире с «мудростью мира», и поносили православие, как «убеждение убогих старушек Белокаменной», как «осужденный историей византизм»! И вдруг из среды доселе покорных слушателей раздался громкий протест, и храм треснул, и часть его отвалилась... С яростью индийского факира и с грубой слепотою фетишиста заядлые либералы – творцы кумиров и золотых тельцов для обольщенной их пустословием толпы – набросились на «повернувших» в сторону от них и, вместо честного спора с ними, прибегли к жалкой тактике инсинуаций, клеймя «новопутейцев» страшными для людей века сего словцами!.. Так проявили себя либеральные «души, висящие подобно обвислым грязным тряпкам..., хилые и больные общественным мнением!..».

Иначе, казалось бы, должны были отнестись к «Новому Пути» проповедники религиозного миросозерцания, борцы за право человека верить в Бога и в этой вере находить единственный путь к решению мировых проблем... Но и здесь «Новый Путь» был встречен далеко не дружелюбно! Более того, раздались голоса, признавшие «Новый Путь» за «путь сатанинский» и «новопутейцев» – за «последователей Л. Толстого», отвергающих Христа, Церковь, таинства, иерархию...

Всматриваешься в «Новый Путь» и невольно приходишь к заключению, что последнего рода суждения о нем были вызваны царящей на его страницах «принципиальной хаотичностью»...¹¹ В самом деле, редакционное предисловие в № 1-м журнала до того темно, неопределенно, до того в нем все высказано обще, что с достоверностью можно было заключить лишь об одном: что «Новый Путь» будет стоять «на почве религиозного миропонимания»... Но как этого мало для людей веры! Невольно приходили на мысль тьмы религиозных лжеистин... Возникал вопрос, куда поведет «Новый Путь». Обещание редакции обратить свою мысль в сторону Гоголя, Достоевского и Вл. Соловьева не разрешало вопроса, так как особенно в наши дни принято бесцеремонно эксплуатировать именами великих писателей для прикрытия нередко совершенно чуждых им идей!.. Выходящие же книжки журнала давали мало материала для суждений об его направлении. Приходилось искать ответа в трудах столпов «Нового Пути»... Но здесь-то и царил «хаос»... И не только для читателей был темен «Новый Путь», но и в среде главных сотрудников самого «Нового Пути» вскоре явилось разномыслие, вызвавшее редакционную «необходимую поправку к фельетону г. Розанова»¹². Тогда «новопутейцы» in corpore несколько приподняли завесу и заявили: «Вся деятельность главнейших сотрудников «Нового Пути» (например, исследование Д.С. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский») свидетельствует в достаточной мере о том, что они никогда не были «последователями Толстого». Точно так же и все остальные обвинения (в атеизме, в неверии во Христа, в непризнании христианства за абсолютную истину) могли возникнуть только вследствие совершенного незнакомства с деятельностью главных сотрудников журнала, с его программой, направлением и содержанием»¹³.

Мы охотно верим этой вынужденной исповеди «Нового Пути». В ней много сказано и для намеченной нами цели. Зная, что «новопутейцы» не «последователи Толстого», не «атеисты», а люди, верующие во Христа и признающие христианство за абсолютную истину, мы сосредоточим свое внимание на их учении о Христе и христианстве и на согласии этого учения с воззрениями православной Церкви.

В одном из своих сочинений Д.С. Мережковский пишет: «Современному европейскому человечеству предстоит неминуемый выбор одного из трех путей: первый – окончательное выздоровление от болезни, которую людям пришлось бы назвать в таком случае «Богом», выздоровление от пошлости большей, чем современная, потому что теперь все-таки они еще страдают: ведь даже и такой лакей, как Смердяков, в конце концов не выдержал, повесился; окончательное же позитивное выздоровление от «Бога» возможно лишь в совершенной, ныне только смутно предчувствуемой пошлости социальной вавилонской башни, всечеловеческого «муравейника»; второй путь – гибель от этой же болезни в окончательном упадке, вырождении, «декадентстве», в безумии Нитче и Кириллова, проповедников Человекобога, который будто бы уничтожит Богочеловека; и, наконец, третий путь – религия последнего великого соединения, великого символа, религия Второго, уже не тайного, скрытого, как Первое, а явного пришествия в силе и славе – религия Конца»¹⁴.

Нет сомнения, что «третий путь» и есть собственно «Новый Путь». Но что же это за «Религия Конца»?

На это нам отвечает Мережковский приблизительно так: древнейшие многовековые культуры – арийская (древнегреческая) и семитская (иудейская) – задумались над тайной «Божьей твари», над «единством внешнего, стихийного, и внутреннего, духовного, до – и сверх – животного мира». И в то время, как арийцы с беспечною легкостью символизировали и соединили божеское, духовное с животным и даже растительным, и притом так, что в Великом Пане с Козлом, в Леде с Лебедем, в Дафнэ с Лавром трудно было отделить божеское от животного и растительного, – крошечное племя семитов во всей многообразной языческой плоти увидело лишь бездушное тело, лишь «мясо», годное для кровавых жертв и всесожжений Единому Богу Израиля. Этим ядом отречения или умерщвления плоти, ядом уединения в страшной духовной пустыне и почитания лишь «чистого духа», всего бескровного и бесплотного, иудейство заразило и поздний эллинизм, когда столкнулось с ним в школе Александрийских неоплатоников, неопифагорейцев, гностиков, – иначе в том горниле, где образовался сплав, именуемый «христианской мудростью». Только что хлынувшие из Азии в Европу новые арийские племена с детскою простотой приняли утонченнейший и опаснейший плод двух соединенных и уже истощенных культур. Посему в христианстве их поражала, пленяла, как пленяет ужас, притягивала, как притягивает бездна, именно та сторона его, которая была наиболее чуждою и противоположною их собственной природе, – сторона исключительно семитская: добродетель как умерщвление, как отречение от мира, как уединение в страшной духовной пустыне, на вершине тех столбов, на которых коченели столпники, – взгляд на собственное тело как на нечто неискупимо грешное, зверское, скотское, взгляд на всю животную стихийную природу, из которой они сами только что вышли и которую все еще слишком любили, как на порождение дьявола.

Между тем в глубине Семитства, в Лице Мессии – Христа, совершился перевал к Арийству – от выжженной мертвой пустыни Израиля, где дымятся лишь остатки жертв, к цветущему Божьему саду, новому раю, где виноградные лозы и птицы, и колосья и белые лилии, и белые голуби рядом с мудрыми змеями, – вся многообразная многоязычная «Божья тварь», – все живое, животное и растительное, – словом, поворот от умерщвления плоти к воскресению плоти... Как будто два противоположных гения мировой культуры – дух семитский и арийский, дух смерти и жизни, – сквозь века и народы тяготели, стремились друг к другу и, наконец, вдруг встретились, как два полюса, две половины, два пола мира, для какого-то последнего слияния, соединения – символа...

Но древний чистый дух семитства, воплотившись в Иуде, не принял такого Мессии, не принял, потому что не понял Сына Человеческого. Другие приняли, но тоже не поняли, что Плоть и Кровь может быть Духом и Словом. Господь претворил

19 страница утрачена!

«вне самого тела»,что святость значит бестелесность, бесплотность, что дух противоположен плоти, как вечное добро вечному злу... Отсюда-де и вывод: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; ибо все, что в мире – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. Весь мир лежит во зле». Мир есть отрицание Бога; Бог есть отрицание мира – не какой-либо части мира, а мира как целого, как опять-таки абсолютной сущности¹⁵. Так Дух Семитства пронесся, как огненный вихрь, над всею европейскою культурою, иссушая последние цветы и плоды греко-римской древности, – до самого Возрождения, где, по-видимому, он изнемог. В эпоху Итальянского Возрождения «волшебный демон» Микель Анджело впервые с небывалою смелостью обнажил человеческую плоть от тысячелетнего христианского покрова, впервые снова, после дневних, заглянул в бездну плоти и пробудил вечно юную арийскую думу о соединении божеского и зверского, «о Божьей твари», о Боге – Звере... Немного ранее Анджело, другой «идол» Возрождения – Леонардо да Винчи – заглянул в противоположную и равную бездну духа. Но как у Анджело плоть не стала духом, так у Леонардо дух не воплотился и остался бесплотным и бескровным. Попытка Рафаэля соединить две бездны – Анджело и Леонардо – не удалась: вместо единства получилось «и нашим, и вашим», так как Рафаэль захотел быть только художником и религиозную идею принес в жертву «чистому искусству». Возрождение «не удалось»!

В наше время дух Возрождения с необычайной силой пробудился в Л. Толстом и Достоевском. Первый снова дерзнул обнажить человеческое тело от всех культурно-исторических покровов, снова заглянул в бездну плоти, – второй обнажил внутреннюю бездну, бездну духа. Первый, как тайновидец плоти, стремится к одухотворению плоти, – второй, как тайновидец духа, стремится к воплощению духа. И тот, и другой в своем сознании лишь раздвоили и углубили то, что стихийно и бессознательно соединялось в Пушкине, этом русском Рафаэле. Но если религиозное сознание Плоти у Толстого – тезис, религиозное созерцание Духа у Достоевского – антитезис русской культуры, то не следует ли заключить, по закону «диалектического развития», о неизбежности и русского синтеза, который, по своему значению, будет в то же время всемирным, о неизбежности последнего и окончательного Соединения, Символа, высшей, чем у Пушкина, потому что более глубокой, религиозной, более сознательной гармонии?..¹⁶

«Тайна Воскресения Плоти не открывается в нынешнем христианстве», – говорит Д. Мережковский¹⁷. Еще сохраняется в нем старая семитическая религиозная закваска: это почитание «чистого духа», всего отвлеченно-духовного, бескровного и бесплотного, этот взгляд на животную природу если уже не как на нечто грешное, дьявольское, то все же унизительное, скотское, и, наконец, этот столь чуждый древнему арийству, столь чисто семитский страх перед непокрытым телом, перед наготою как перед чем-то постыдным, прелюбодейным, оскверняющим¹⁸. Открытие этой тайны – тайны Воскресения Плоти – предстоит лишь будущему, воистину «новому, вселенскому христианству», в нем высший синтез, соединение, равновесие двух начал – плотского и духовного, человеческого и божеского, земного и небесного...¹⁹ Здесь, в этой соединяющей, символической глубине религиозного содержания, животное в человеке столь же свято и небесно, как духовное, так что плоть и дух только в своих видимостях, только в явлениях противоположны, но в последней, потусторонней сущности – едины. Здесь открывается «святость всякого тела, духовность всякой плоти», не только бесплотная святость, но и святая плоть, переход человеческого в божеское не только чрез духовное, но и чрез животное. Здесь небо и земля имеют свои идеалы, подобно тому, как «плоть» имеет значение самостоятельное, а не подчиненное по отношению к духу: бездна нижняя, или «небо внизу», и бездна верхняя, «небо вверху», равноправны, равны и окончательно соединяются в «Религии Конца»...²⁰

Начало этой «Религии», начало «Святой плоти» Мережковский видит в искусстве. Если, говорит он, сущность «исторического христианства в умерщвлении плоти, в бесплотной духовности, то и искусство в нем не может быть святым в христианском смысле, потому что всякий художественный образ есть все-таки не бесплотная духовность, а одухотворенная плоть или воплощенный дух²¹. Но в «Религии Конца» искусство есть начало «Святой Плоти» и потому свято, и притом свято не собственной святостью, а святостью религии, которой оно служит. Враг Рафаэля и особенно Пьетро Аретино, который признал «искусство не для религии, а как религию», безбожную религию наслаждения – «искусство для искусства»²², Мережковский, а за ним и все «новопутейцы», с особенной настойчивостью твердят, что вся роскошь мира – все блага культуры, научно-философской мысли, искусства, литературы и т. п. – должны быть внесены за ограду религии и там освящены религиозной истиной²³. «Нельзя пользоваться благами культуры, – пишет Минский, – крадучись, урывом, прячась от собственной совести. Мы хотим пользоваться откровенно роскошью мира, роскошью искусства, роскошью науки. Культурное общество хочет жить освященной жизнью и приходит к церкви как к источнику святости, не с тем, чтобы отречься от плодов культуры, а с тем, чтобы освятить их»²⁴. Мы не хотим отрекаться, как того требует «историческое» христианство, от любви к жизни, к искусству, к знанию, к нашим верным учителям – Пушкину, Достоевскому, Гоголю, – говорит Философов, а хотим освятить их в Церкви, хотим сознательного восприятия Церковью земли как неба²⁵.

Таков компендий «Нового Вселенского Христианства», или «Религии Конца», предлагаемой русскими людьми «нового религиозного сознания» – «Нового Пути» – Православной Церкви, от которой они ждут себе «деятельной, положительной помощи и благословения»...

Глубоко неправ г. Мережковский в своей оценке духа семитско-иудейской культуры. Нет никаких оснований утверждать, что иудей, в противовес арийцу-древнегреку, смотрел на собственное тело как на нечто неискупимо грешное, зверское, скотское, на всю многообразную языческую плоть (на все племена и языки) как на бездушное тело или мясо, годное лишь для кровавых жертв Богу Израиля, – на всю животную стихийную природу как на порождение диавола, на всю вообще плоть как на проклятое, бесовское, противоположное духовному или божескому и, наконец, на весь мир как на отрицание Бога и на Бога как на отрицание всего мира...

Не знаю, сознательно или случайно, только этот фундамент, на котором Мережковский построил свое обвинение «исторического» христианства, был взорван одним из главных сотрудников того же «Нового Пути»!.. В статье г. Розанова «Чувство солнца и растений у древних евреев» читаем: «Между иудеем и эллином, иудаизмом и эллинизмом была разница в некоторых характерностях, в «акценте» религиозном; но разницы, так сказать, в самом языке религии, в ее душе – не было». И в иудействе г. Розанов находит «много природы», видит «таинственное с природой кохованье», и притом с природой, текущей «вслед Господу», как Его «воскрилия», открывает священные изображения херувимов и «лики святых дерев» и даже приобщенный к вере «язык цветов и плодов», усматривает «до излишества святое отношение к тварям» и светилам небесным и вообще слияние с «избранным народом» всей природы, растительной и животной, и, наконец, общие у иудеев и эллинов моления и жертвы в Иерусалимском храме... Так что весь мир в иудействе является «Лицом Божиим»...²⁶

И мы полагаем, что если г. Розанов не во всем здесь прав²⁷, то во всяком случае он совершенно прав в своем полном отрицании взгляда г. Мережковского на дух семитской – иудейской культуры.

В самом деле, уже на первых страницах религиозно-бытового кодекса еврейского народа – Библии – читаем, что весь мир – «небо и земля и все воинство их»: и свет и тьма, и все светила небесные, и все царство водное – рыбы большие и всякая душа животных пресмыкающихся, и вся зелень земная, и все скоты, и гады, и звери земные, и птицы небесные и, наконец, человек были «совершенны» или «созданы Богом» и что все «это хорошо» и "хорошо весьма». В частности, там же говорится, что именно Бог взял «одно из ребер» человека и «закрыл то место плотью», а из ребра создал жену и привел ее к человеку, и человек сказал: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей.. потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут (два) одна плоть». И были, заключает бытописатель, оба наги, Адам и жена его, и не стыдились... Далее, там же говорится, что человек был сотворен по образу и подобию Божию и что между ним, – а следовательно, чрез него и между Богом, – и всею землею со всем ее «воинством» установлена Творцом тесная связь – связь «обладания, возделания, хранения и владычества над всею землею»...²⁸

Где же тут «умерщвление плоти», ее «проклятие», ее «бесовское происхождение»?!. Где «страх перед наготою тела как перед чем-то постыдным, прелюбодейным и оскверняющим»?!²⁹ Где отрицание «божеского» в животном и растительном царстве?!. Где отсутствие связи между человеком и остальным миром?!. Где, наконец, отрицание Богом мира, где мир как отрицание Бога?!. Разве не беспредельное уважение человека к своей плоти, и притом к плоти обнаженной, – не таинственно-божественную связь между всем миром и человеком, а чрез последнего и с Богом, – не мир как утверждение Бога и не Бога как творца мира во всем разнообразии его плоти возвещают уже первые главы книги Бытия, когда рисуют изначальный, или идеальный, миропорядок?!.

Ну а далее? Под влиянием злобно-разумной силы человек познает зло, в нем появляется «похоть плоти, очес и гордость житейская»...³⁰ Тогда-то он впервые узнает, что «наг», и, убоявшись своей наготы, спешит скрыть ее под смоковным опоясанием (Быт. 3:7–11). За этим первым нарушением мировой гармонии идут другие. Жена из помощницы мужу превращается как бы в рабу его; ее половые отношения к нему извращаются: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей: в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт. 3:16). Муж обрекается на скорбный труд... Появляется смерть... Проклинается земля за грех человека и человек проклинается от земли за невольное участие ее в его преступлении...³¹

И если теперь мы пройдем через всю историю библейского Израиля, то увидим, что его отношение к своей плоти как к святой, что его религиозное общение с «Божиею тварью» и со «всей многообразной языческой плотью» все более и более проявлялось по мере роста его земного могущества и благоденствия. Вспомним сказания Библии о том, как Сам Господь и Ангелы Его являлись во плоти человека (Быт. 18; Дан. 7), как херувимы изображались с лицами человеческими (Иез. 41:19), как знамения Своего завета Господь клал на плоти человека (Быт. 17; Второз. 6:7–9), как жестоко был наказан Хам за осмеяние наготы отца своего, которая для других сыновей Ноя была святыней, своего рода «ковчегом откровения, на который Израильтянам нельзя было смотреть» (Быт. 3:21; 9:22–23; Числ. 4:15–19–20), как сильно желал Иосиф окончательно почить костьми своими в земле обетованной, в месте постоянного пребывания его сынов (Быт. 50:25–26; Нав. 24:32), как «чтились» у Израильтян кости и тела праведных мужей (Сир. 48:49; Ис. 66; Пс. 33; 4Цар. 23), как заботились израильтяне о чистоте тела, узаконив «различные омовения, до плоти относящиеся» (Числ. 19; Евр. 9:10–13), как жестоко они карали осквернивших тело свое чрез оскопление (Втор. 23:1), как всего себя и плоть и кровь свою Израиль считал «святым» (Исх. 19), как, наконец, и что особенно важно, он учил о воскресении для жизни вечной «мертвых тел» (Ис. 26:19; Ин. 11:24; Лк. 20:27–39; Деян. 24:14–15)!..

Какая опять тесная связь между человеком и «Землею со всем ее воинством»! Какое божественное понимание стыда наготы как наказания за грех, а не как закона природы! Какой божественный взгляд на многообразную плоть: «И зачала Ева, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа»..., и «принес Каин от плодов земли дар Господу», а Авель «от первородных стада своего и от тука их» (Быт. 4:1–4)!..

А вот пред нами на страницах той же Библии и «вся Божья тварь», вся «многообразная языческая плоть». Когда Господь заключал Свой завет с Израилем, то не с ним только, но чрез него и со всяким «иноплеменником – не от семени Авраама» и «со всякою плотью, которая на земле... и с птицами, и со скотами, и со всеми зверями земными» – словом, со «всею землею»... Посему и «знамение завета», как, например, радуга, было «знамением» для всей плоти, для всей земли; посему и к обрезанию приобщались не только «иноплеменники», но даже «плодовые деревья и виноградники», и Богу посвящались все первенцы «от человека до скота» и «жатвенного снопа» (Быт. 9:17; Исх. 13; Лев. 19:23–25). Замечательно, что вместе с Израилем и чрез него Господь благословлял и проклинал всякий плод земли и на земле, все стихии природы: «Благословен ты... и плод земли твоей, и плод скота твоего, и плод твоих волов...». И наоборот: «Проклят ты... и житницы твои... и плод земли твоей, и плод твоих волов, и плод овец твоих... и небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом»... (Второз. 28:3–24). Вместе с человеком у израильтян празднует, ликует (Исх. 20:10; Лев. 25:2; Ис. 56:9), постится, скорбит и покрывается вретищем «вся земля»: «Сетует земля... рыдают виноградники... стонет скот... уныло ходят стада волов... томятся овцы... и взывают... и крепко вопят к Тебе, Господи!..» (Иоил. 1, ср. Ион. 3). «Скот также чувствует происходящее, – говорит праведный Иов. – Спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы морские», хотя Господь и «научает нас более, нежели скотов земных, и вразумляет нас более, нежели птиц небесных» (Иов. 12:7–8; 35:11; 36:33)!.. Израиль «веселится пред Господом», взяв в руки «ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев широколиственных и верб речных» (Лев. 23:40). И Моисей с божественным умилением говорит: о вожделенных дарах неба, о росе, о дарах бездны, лежащей внизу, о вожделенных плодах от солнца и произведениях луны... о крепости первородного тельца и рогах буйвола, о силе и быстроте льва!.. (Втор. 33). Вот почему Псалмопевец призывает к прославлению Бога: и ангелов, и солнце и луну, и все звезды света, и небеса небес, и воды превыше небес, и рыб и все бездны, и огонь, и град, и снег, и туман, и бурный ветер... и дерева плодоносные и все кедры, и зверей и всех животных, и пресмыкающихся и птиц крылатых, и царей земных, и князей, и судей, и всех людей!.. (Пс. 148). И действительно, во «святом» Иерусалимском храме, где «восседал на херувимах Бог Израиля» (Исх. 25:22; Пс. 17:11; Дан. 3:54), собрались «небо и земля со всем воинством своим» и там совокупно прославляли Творца (Псал. 28:9). Там были в разных изображениях и херувимы, и львы, и волы, и распускающиеся цветы, и пальмовые дерева, и гранатовые яблоки, и огурцы, и литое из меди море, и цветкообразные светильники, и для курений фимиам, и для вожжения елей, и миро для священного помазания и т. д... (Исх. 25–30). И что особенно замечательно, так это соединение в изображениях херувимов человека, зверя и птицы: «И у каждого херувима – два лица; с одной стороны к пальме обращено лицо человеческое, а с другой стороны – к пальме лицо львиное» (Иез. 41:18–19), и по два распростертых вверх крыла (Исх. 25:20; 3Цар. 6:24)!.. И в этот храм для поклонения Богу Израиля, и притом с надеждой быть услышанными и получить просимое, имели право входить и все иноплеменники из земли далекой (3Цар. 8:41–43).

Где же, спросим г. Мережковского и других «новопутейцев», и когда Израиль почитал только «чистого духа», только «все отвлеченно духовное, бескровное и бесплотное»?!. Где и когда он смотрел на свое тело и на всю плоть мира – от человека до скота, и зверей, и птиц, и рыб, и растений, и светил небесных – как на «порождение дьявола», как «на неискупимо грешное, проклятое, бесовское»?!. Где и когда он признавал «весь мир как отрицание Бога» и «Бога как отрицание всего мира»?!.

Разве не Израиль признал себя «святым» и плоть человека достойнейшим образом Бога и Ангелов Его?!.. Разве не Израиль приобщил к своей святости, к своему религиозному общению с Богом «всю Божью тварь» и «всю многообразную языческую плоть»?!.. Разве не он одухотворил плоть, плотское, земное и воплотил дух, духовное, небесное?!. Разве не он объединил в религиозно-символическом образе трехсоставного херувима: человека, зверя и птицу?!.. Разве не он воскресил плоть, поверив в «воскресение мертвых тел...»?!

Откуда же у г. Мережковского и К° такое порицание иудейства и унижение его пред эллинизмом?! Откуда уверение, что якобы «отрицание Богом мира – природы» (да так ли?!) отравило и истощило божественные родники семитской – иудейской культуры?!. Откуда, наконец, такой панегирик «совершенному эллинству», которое якобы «так же доверчиво к жизин, бесстрашно к смерти (?!), так же умеет преходящее делать непреходящим», как и «самое чистое, совершенное христианство...»?!³²

Мы глубоко убеждены, что все подобного рода суждения идут не из основательного и беспристрастного изучения «новопутейцами» духа семитской и арийской культур, а все из того же злосчастного у нас на Руси стремления к рабскому подражанию и усвоению чужих взглядов, мнений, суждений, все из той же боязни: «А что скажет княгиня Марья Алексевна?..» – разумей: пресловутая Европа!

Лозунгом курса «История религий» Д.П. Шантепи де ля Соссей служит мысль, что у семитов «на первом плане стоит религия, там (у арийцев) – культура; здесь Бог является в истории, там – в природе (Макс Мюллер)...» Главные религии индогерманцев, по Шантепи, – представительницы развитого и одухотворенного политеизма. Между тем как семиты обращали свои взоры к небесному, а их религии проникались духом подчинения, абсолютной зависимости, индогерманцы, напротив, остановились на процессе внутренней мировой жизни: в их религии никогда не существовало резкого разграничения между божеским и человеческим...»³³. Но как в «Новом Пути» вторая страница отрицает перву, так и в курсе Шантепи!.. Там же, в статье проф. Валетона «Израильтяне» читаем: «Макс Мюллер заходит слишком далеко, когда он считает за резкую противоположность между семитами и индогерманцами то, что первые познают Бога в истории, а вторые в природе. У семитических богов часто тоже стоит на первом плане деятельность их, проявляемая в явлениях природы!..»³⁴.

А между тем г. Мережковский и Кº на этом шатком основании строят свое «Новое Вселенское Христианство»!..

Впрочем, неудивительно! Там, где немец заходит только «слишком далеко», русский обязательно, упершись в одну точку, доходит до крайностей! Пересаживая к нам плоды немецких оранжерей и перекраивая на итальянский манер русских писателей, г. Мережковский главное-то и позабыл... Ведь именно эллинство-то и умерщвляло плоть, когда погружало ее в холодный мрак могилы и когда, как и все языческие религии, определяло человека лишь как счастливого или несчастного сына земли, неведомо зачем в ту же самую землю отходящего!..³⁵ Нет, в эллинстве не «бесстрашие к смерти», а поразительное бессилие и замаскированный страх перед нею, о которую сокрушались все мечты язычника-арийца о божественном величии человека! Не «бог» и не царь, а раб и презренный червь – человек, и вся жизнерадостность арийца – какой-то тяжелый кошмар!.. Между тем, иудей умирал с ясной и твердой надеждой на воскресение плоти своей, и печаль как бы скользила по лицу его, лишь на миг отравляя его покой!.. И не призрак ли жизнь, не теневое ли «воскресение плоти» так увлекло г. Мережковского и повело многих по «Новому Пути»?!. Да, видно, что

«Тьмы мелких истин нам дороже

Нас возвышающий обман!..»

Мы уже видели, что г. Мережковский глубоко неправ в своем подражательном и донельзя избитом взгляде на дух семитско-иудейской культуры³⁶. Между тем, на этом взгляде «новопутейцы» строят свой обвинительный акт против «исторического христианства»!.. Нельзя говорить о прочности здания, воздвигаемого, по меньшей мере, на проблематическом основании. Нельзя говорить о заражении «исторического христианства» ядом старой семитской культуры, когда наличность яда в этой культуре больше чем сомнительна. Все это азбучные истины, и жаль, что приходится напоминать о них!..

Но если древее иудейство нисколько не повинно в обвинительном акте Мережковскго, то не так же ли и не более ли неповинно в том же преступлении «историческое», и в частности, православное христианство?

Г. Мережковский утверждает, что «тайна Воскресения Плоти» не открывается в «нынешнем» христианстве, что в нем еще сохраняется «застарелая дурная привычка лжехристианства, или, лучше сказать, павлианства» (?!), состоящая в том, то «старое», «византийское», «скопческое», «аскетическое» и «прелюбодейное» (?!) христианство якобы обесплотило Христа, отвергло в человеке плоть, признало, что не какая-либо часть или свойство плоти, земли, любви к себе, а вся плоть в существе своем, как мистическое начало, противоположно другому началу, как зло добру, вечное да – вечному нет, как проклятое, бесовское – святому, божескому, что тело в человеке есть неискупимо грешное, зверское, скотское, а вся животная, стихийная природа – порождение дьявола, что «жить в Боге – значит жить вне тела», что святость значит бестелесность, бесплотность, что дух противоположен плоти, как вечное добро вечному злу, что мир есть отрицание Бога и Бог есть отрицание мира, не какой-либо части мира, а мира как целого, как опять-таки абсолютной сущности, что именно отсюда вытекает: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего... Весь мир лежит во зле» (1Ин. 2:15–16; 5:19)!..³⁷

Разумея под «историческим христианством» христианство со времен апостолов и до наших дней включительно, г. Мережковский и свое обвинение предъявляет ко всему «историческому» христианству, не исключая и апостольского.

Не новы, конечно, обвинения на апостолов в непонимании ими учения Христа: в чужих подвалах они уже давно заплеснели и только у нас почему-то еще претендуют на свежесть и даже новизну!.. Между тем и поверхностного знакомства с творениями апостолов достаточно, чтобы признать обвинительный акт Мережковского по меньшей мере голословным.

«Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей... Дружба с миром есть вражда против Бога... Весь мир лежит во зле» (1Ин. 2:15; 5:19; Иак. 4:4), – говорят нам апостолы и в то же время заявляют, что «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного... чтобы мир спасен был чрез Него», потому что «мир и начал быть чрез Него» (Ин. 1:10; 3:16–17)... Какое, по-видимому, глубокое противоречие! С одной стороны, мир действительно есть отрицание Бога и дружба с миром – не только отрицание любви Отчей, но и вражда против Бога, – с другой, мир есть объект высочайшей любви Божией и наилучшее свидетельство о бытии Творца!.. Но в том-то и дело, что противоречие здесь только кажущееся. Всякий ли мир, по учению апостолов, есть отрицание Бога и со всяким ли миром дружба Богопротивна?

Апостолы ясно говорят нам о двух мирах, или, точнее, о двух течениях мировой жизни. Первое – когда мир жил по законам своего Творца, второе – когда он преступил волю Бога и в своем падении дошел до того, что «никто в нем не ищет Бога», так что «весь мир оказался» «виновен пред Богом» и попал во власть «духов злобы поднебесных», которые, как новые «мироправители», пересоздавали его по своим законам «тьмы» (Рим. 3:9. 19; Еф. 6:12). Последний мир Христос и апостолы называют «мир сей»; он дышит «духом» дьявола, и его «обычаем» служит «воля князя власти воздушной» (Ин. 14:30; 16:11; 18:36; 1Ин. 2:16; 1Кор. 2:12; Еф. 2:2). Об этом и только об этом «мире» говорят апостолы: «Не любите мира, ни того, что в мире... Ибо все, что в мире... не есть от Отца, но от мира сего»... Только об этом «мире» и Христос говорил Пилату: «Царство Мое не от мира сего», или в молитве к Отцу: «Они (ученики) не от мира»... потому что «приняли не духа мира сего, а духа от Бога»... При этом необходимо помнить, что апостолы, предостерегая христиан от любви к «миру сему», разумели любовь, пробуждающую идти по стопам любимого существа, но отнюдь не любовь, которая спасает грешника, так как спасение грешного мира было выше человеческих сил. Когда же апостолы говорили о любви к грешному миру со стороны Бога, то разумели уже любовь, спасающую мир от греха: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного... чтобы мир спасен был чрез Него»... Как только Бог «во Христе примирил мир с Собою», – в «мире сем образовался новый мир или «новая тварь», воспринявшая Христа и отвергшая «обычай мира сего» и действующую в нем «волю князя власти воздушной». И любовь к этому новому миру, как подражание делам «новой твари», апостолы возвещали в каждом слове своем (2Кор. 5:17; Еф. 4: 22–24). Этот же мир являлся самым лучшим утверждением Бога, и дружба с этим миром была единственным угодным Богу делом (Мф. 5:16).

Значит, вопреки утверждению г. Мережковского, в «историческом» христианстве не всякий мир есть отрицание Бога и Бог есть отрицание не всякого мира, тем более не всего мира как целого, как абсолютной сущности!.. Значит, и заповедь апостола «Не любите мира...» вытекает не из отрицания Богом всего мира!.. «Не любите мира, но только «мира сего», в котором царит воля диавола; а любите мир искупленный, новую тварь, которая «во Христе». И таковой «тварью» может быть всякая тварь, ибо Христос умер за грехи «всего мира» (1Ин. 2:2; ср. Рим. 8:19–23)!. Следовательно, и весь мир может стать достойным подражательной любви христианина, если только облечется во Христа.

Из взгляда апостолов на мир ясна несправедливость и другого обвинения, по которому апостолы якобы учинили, что вообще в мире плоть противоположна духу, как зло – добру, как проклятое, бесовское – святому, божескому; что, в частности, тело в человеке есть нечто неискупимо грешное, зверское, скотское и вся животная стихийная природа – порождение дьявола; что «жить в Боге – значит жить вне тела» и святость значит бестелесность, бесплотность!..

Мне кажется, что более глубокого непонимания учения апостолов о плоти и духе и представить себе нельзя! «Плоть желает противного духу, а дух – протиного плоти; они друг другу противятся», – говорит апостол Павел (Гал. 5:17). Но о какой «плоти» и о каком «духе» он говорит и что под ними разумеет? Едва ли мы ошибемся, если скажем, что учение о «плоти» и ее отношении к «духу» красной нитью проходит чрез все апостольские послания, и особенно Павловы. Почти повсюду раздается протест против жизни «во плоти» и призыв к жизни «по духу». Но при этом всюду, где слышится такой протест, под «плотью» разумеется не мировая материя с ее законами и, в частности, не тело человека, а «дух», противный «духу Божьему», царящий в «мире сем» и действующий в сынах противления (Еф. 2:2). Вот почему и человеком, живущим «по плоти», или, что то же, «душевным», «плотским», называется тот, кто всем своим существом (и телом, и душею) живет вне благодатных даров «Духа Христова», кто во всей своей жизни руководится не «духом Божиим» а «духом мира сего» (Рим. 8; 1Кор. 2:12–13, 3:3; Иуд. 19). Тот же, кто имеет в себе «духа Божия» и всю свою жизнь направляет «по духу Христову», избегая «духа противления», называется человеком «духовным» или «живущим по духу» (Рим. 8; 1Кор. 2:5; Гал. 5:25; Еф. 2:2). Отсюда понятно, что такая «плоть» и такой «дух» действительно, по самому существу своему, противоположны и «друг другу противятся»; ибо, что общаго у света со тьмою? какое согласие между Христом и Велиаром? В тех же случаях, когда апостолы говорят о теле и душе человека, они никогда не противополагают их, как зло – добру, как бесовское – божескому, но признают их по самому существу их, «Божиими» (1Кор. 6: 15–20). И если, по учению апостолов, человек может погубить тело свое, то так же он может запятнать и душу свою, ибо и телом, и душею может оказаться во власти «князя мира сего» (1Тим. 4: 1–2; 1Сол. 5: 23; Еф. 4:3). Печать Божия, а не диавольская лежит, по ап. Павлу, и на всей животной стихийной природе (Рим. 1: 20), и на всей твари, которая также должна принять участие в «славе детей Божиих» (Рим. 8: 19–21). И никогда апостолы не вели брани против крови и плоти (Еф. 6:12). Напротив, всегда они поучали, чтобы христиане любили свои тела, питали и грели свою плоть (Еф. 5: 28–29) и лишь не оскверняли ее жизнью «плоти иной» – языческой (Иуд. 7–8; Рим. 1:24). «Тело для Господа, – говорит ап. Павел, – и Господь для тела... Ваши тела суть члены Христовы.. и храм живущего в вас Св. Духа... посему «прославляйте Бога и в телах ваших, и в душах ваших, которые суть Божии... представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу» (1Кор. 6: 13–15; 19–20; Рим. 12:1)... Всегда, как только заходила речь о человеке, апостолы высказывали пожелание, чтобы он свят был и телом, и духом, чтобы Бог освятил его во всей полноте: «И ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока»... (1Кор. 7:34; 1Сол. 5:23), чтобы «жизнь Иисусова открылась и в теле нашем» (2Кор. 4:10). Этому же телу человека они предназначили преображение сообразно славному Телу воскресшего Христа и затем воскресение для жизни вечной на небесах (1Кор. 15; Фил. 3: 20–21)!.. Здесь плоть достигла той степени славы, до которой она уже дошла в древнеиудейском мире, – славы своего «воскресения из мертвых», или бессмертия. Но «историческое» христианство на этом не остановилось и пошло дальше по пути прославления «плоти». «Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти», – говорит ап. Павел, так что «во Христе обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2:9; 1 Тит. 3:16)!.. Обожествление человеческой природы в истинном воплощении Бога-Слова: вот кульминационный пункт прославления плоти!.. Обожествленная и в то же время бессмертная плоть, Плоть, искупившая мир, Плоть, предлагаемая в пищу, и Кровь – в питие желающим наследовать жизнь вечную: как все это не вяжется с обвинением в «умерщвлении Плоти»!.. Когда же и где же «тайна Воскресения Плоти» открылась полнее и святее?!.³⁸ Как и где дух воплотился и плоть одухотворилась более, чем в «историческом» христианстве?!. И не здесь ли хранится ключ к разгадке тайны святого соединения Духа и Слова с Плотью и Кровью?!. Не здесь ли с поразительной ясностью возвещены «плоть святая» и «дух святой» и отграничены от «плоти иной» – с «телом греховным» и со «скверными похотьми» и от «духа заблуждения» или «противления» (Иуд. 7–8, 23; 2Пет. 2:10; Рим. 7:18; 1Ин. 4:1–6)?! Не о том старайтесь, говорит «историческое христианство», чтобы отвергнуть всякую плоть и всякий дух, а лишь о том, чтобы «очистить себя от всякой скверны плоти и духа» и хранить «святыню» (плоть и дух) в страхе Божием (2Кор. 7:1).

Последние слова апостола – это та великая печать, которой запечатлено все «историческое», «византийское», православное христианство, со времен апостолов и доныне, в своем отношении к «духу» и «плоти». И никогда православное христианство не отрекалось от «мира святого», от плоти и духа святых, но всегда осуждало «мир грешный», «плоть иную» (Иуд. 7) и «духа заблуждения». С этой точки зрения оно всегда готово было признать всякую форму воплощения духа, всякую форму соединения духа с плотью, как только находило в ней святой дух и святую плоть. Произведение специально ли богословской или научно-философской мысли, творчества, и особенно художественного: литературы, живописи, скульптуры, архитектуры и музыки, искусство театральное – все признавалось и освящалось Православной Церковью, коль скоро она находила в этом лишь многообразное выражение одной и той же идеи насаждаемого ею Царства Божия на земле. Посему глубоко несправедлив упрек в том, что в «историческом христианстве» искусство якобы не может быть святым!³⁹.. Если Православная Церковь и отрицала искусство, то не всякое, а лишь развращающее; но она же и освящала искусство, и опять не всякое, а лишь передающее чувства, вытекающие из религиозного сознания людей и согласные с ее жизнепониманием⁴⁰. Интересна в этом случае небольшая историческая справка: «Святый вселенский собор сей совершенно возбраняет быти смехотворцам и их зрелищам, такожде и зрелища звериные творити и плясания на позорищи ⁴¹ . Аще же кто настоящее правило презрит и предастся которому-либо из сих возбраненных увеселений, то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет отлучен от общения Церковного... Никому из числящихся в священном чине, ни монаху не позволяется ходити на конские ристалища или присутствовати на позорищных играх. И аще кто из клира зван будет на брак, то при появлении игр, служащих к обольщению, да восстанет и тотчас да удалится: ибо так повелевает нам учение отец наших... Детям священников не представляти мирских позорищ и не зрети оных. Сие же и всем христианам всегда проповедуемо было, да не входят туда, где бывают хуления» (6 Всел. Соб. пр. 24 и 51; Карфаг. Соб. пр. 18). Ясно, что там, где идут позорные зрелища, игры, раздирающие душу ристалища, где раздаются хульные и обольстительные речи, – там не место христианину. И если когда-либо Церковь освятит искусство в духе «Елены Прекрасно», то это будет с ее стороны падением до глубины ада и потерею Лика Христова!.. Тогда и у нас воцарится культ «Николаитов», его так желают Андреевы, Горькие и им подобные!..

Правда, если бы обвинения в «умерщвлении плоти» и в «отрицании искусства» раздавались по адресу древних докетов или современных хлыстов, скопцов, духоборцев, молокан-уклеинцев и духовных штундистов, то, в большинстве случаев, пришлось бы согласиться с справедливостью этих обвинений. Но когда слышишь те же упреки по адресу Православной Церкви, которая осудила всех этих сектантов, изуверно бичующих и оскопляющих свою плоть или проповедующих чисто духовное служение Богу, то не знаешь, чему больше удивляться: отсуствию ли в «прокурорах» чувства справедливости или их способности высказывать смелые суждения в почти что неведомой для них области?!..

Но если православное христианство и неповинно в предъявленных к нему «новопутейцами» обвинениях, то отсюда еще далеко до солидарности его с «новым вселенским христианством» Мережковского. Не солидарность, а глубокая пропасть, по нашему мнению, лежит между православием и «Религиею Конца». Никогда православная Церковь, во-первых, не признает «святости всякого тела» и «духовности всякой плоти», как того требует «религия конца». Никогда она, далее, не приймет и не освятит всех благ культуры и никогда не поставит равенства между двумя безднами: «бездной нижней» – землею и «бездной верхней» – небом⁴². Оставаясь верной заветам Христа, она всегда будет считать «святой» лишь плоть, обрезанную во Христе (Кол. 2:11), и «святым» лишь дух, живущий во Христе. Посему и культура в православной Церкви только та – «святая», которая запечатлена духом Христовым, и земля только тогда – «святая», когда на ней жизнь течет по небесному идеалу, а не по отдельному от этого идеала – идеалу земли.

Достаточно, хотя на миг, допустить отдельно бытие и равноправие двух идеалов, земного и небесного, как связь между «бездною нижнею» и «бездною верхнею» порывается, человек начинает сознавать себя исключительно гражданином земли и всецело погружается в насаждение и развитие на земле культуры и цивилизации с целью порабощения себе всего мира... И только на вершине своего земного могущества он как бы срывается и летит в бездонную пропасть... Только тогда в нем с поразительной ясностью говорит сознание, что «скудны все земные силы: рассвирепеет жизни зло»... – и что вся безмерная масса его труда и пролитое им море крови и слез не дали ему и капли счастия, внутреннего покоя, душевного рая... Только тогда он с ужасом видит, как:

«Прогресс подвигается,

И не видно движенью конца:

Что сегодня постыдным считается, –

Удостоится завтра венца...».

И вот он жаждет идеала вечного, неизменного, как Бог, идеала небесного: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный»; этому идеалу он подчиняет всю землю и себя сознает лишь «странником и пришельцем на земле», для которого «Отечеством» служит «небо». С этого момента он уже стремится к жизни по идеалу своего вечного жилища и только этим идеалом мерит святость всего земного. Такова история скитаний человека в этом мире. И православная Церковь прекрасно помнит уроки жизни и ими свидетельствует действительность и святость только одного идеала для всей земли – это идеала небесного, или «бездны верхней» (Мф. 5:48), которой подчинена, а не соподчинена «бездна нижняя». Движение в меру возраста этого идеала и признается Церковью за истинный прогресс на земле.

Посему, если православная Церковь желает оставаться верной Лику Христову, если она не дорожит мертвыми, но обольстительными призраками, то она должна быть тем, чем была и есть. Всякая попытка вступить на «Новый Путь» будет не «Религиею Конца», а «Концом Религии» и не «Новым Вселенским христианством», а «Новым Вселенским хождением по стихиям мира»! В этом как нельзя лучше убеждает нас откровенная статья г. Минского «О свободе религиозной совести»⁴³, по которой мы знакомимся с основным взглядом «новопутейцев» на религию вообще и, в частности, на религию христианскую.

По мнению г. Минского, «религиозная истина и святость, подобно хлебу, дается нам не вся сразу, а на каждый день, по мере наших потребностей и сил, сообразно нашим личным и национальным особенностям. И тут завтрашний день заботится сам о себе... Понимание истинного духа христианства не имманентно Церкви, а развивается в ней постепенно... и сущность христианства заключается главным образом в »неиссякаемости религиозного творчества»... Посему-де «православная Церковь, как и всякая другая, не может считать свое понимание Бога столь же абсолютным, как самое бытие Бога. Всякая ересь для нее должна казаться лишь человеческой ложью, сравнительно с содержимою ею также человеческою истиной; но признать ее абсолютным злом – дело Божие. Рядом с этой ложью и моею истиной есть истина вечная, Божеская, а кто пред ней окажется прав – от меня скрыто»⁴⁴... Выходя из того взгляда, что «сущность христианства – в неиссякаемости религиозного творчества» и что «неиссякаемое творчество» отнюдь не может мириться с вечностью и неизменяемостью творений, г. Мережковский восстает против всего вечного и неизменямого в христианстве – против христианской догматики: «Разрушение догматики, – говорит он, – не только не вредит, а более, чем что-либо, содействует возможности истинной (?!..) религии»⁴⁵...

Итак, по взгляду «новопутейцев», в области религии вообще, и в частности религии христианской, царит вечный прогресс, все движется вперед и нет ничего вечного, безусловного!.. Православная, как и всякая другая, Церковь владеет истинами лишь человеческими, которые пред судом Божиим могут оказаться ложью, и наоборот, то, что считалось церквами за ложь, – правдой. Словом, ни одной из христианских церквей не присуще сознание Божественной правды, ни одному человеку неизвестно мерило Божественного правосудия! Все человечество, все христиане блуждают впотьмах и, ища Бога, не находят Его. Если же кто скажет: познал Бога, – ложь говорит, ибо знать Бога – значит творить волю Его, а воля Божия скрыта от человека!..⁴⁶ Какое поистине трагическое положение: искать, томиться, страдать – и так до конца!.. Неужели в этом сказалась любовь Божия к миру, для спасения которого Он послал Сына Своего Единородного?!. Неужели Христос для того и приходил в мир, для того и пострадал, чтобы подвергнуть человека еще большей пытке нравственно-религиозных томлений?!. И какая жестокая пытка: знать, что Бог есть и требует исполнения воли Его, и не знать, да что же нужно делать, чтобы творить волю Его!.. Нет, не для того приходил Христос, чтобы погрузить человечество в еще больший мрак, чтобы бросить его в объятия призраков истины, но для того, чтобы поведать ему волю Божию о нем, и притом волю, доступную для понимания и исполнения: «Вам дано знать тайны Царствия Небесного», и всем, у кого сердце не огрубело (Мф. 13:11–16) и «кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат...» (Мф. 12:50). Эта воля Божия, во всей ее необходимой для человека полноте и чистоте, возвещается в Церкви Христовой, которая есть «столп и утверждение истины». Посему-то отступление от истины, содержимой Церковью, всегда признавалось Христом и апостолами за отступление от правды Божественной. И если человек постепенно растет в меру полного возраста Христа (Еф. 4), то не потому, что ему постепенно открывается возраст Христов, а только потому, что он не в силах сразу стать взрослым во Христе. Но как «молоко», так и «твердая пища» раз навсегда даны нам Христом чрез св. апостолов, и иной пищи православная Церковь не приймет. Вот почему разные члены Церкви Христовой в одно и то же время стояли на разных ступенях совершенства во Христе: пред ними в Церкви был сосуд с благодатью полного возраста Христова, но каждый черпал из этого сосуда, лишь сколько мог вместить, стремясь к большему воплощению в себя хранимого Церковью идеала Христа.

Эволюция в области хранимого Церковью религиозного идеала, а тем более «разрушение христианской догматики» равносильно полному уничтожению христианства или, по меньшей мере, низведению христианской Церкви в разряд «политических учреждений», вместе с которыми она поневоле должна будет прилаживаться и жить в мире с «мудростью мира сего»... В этом случае христианство переустраивается по символу современной культуры, цивилизации и прогресса, но не наоборот: не современная жизнь направляется в русло вечного религиозного идеала. От христианства вскоре останется только пустой звук, и если оно еще терпится, то только ради приличия или как необходимая до времени маска... Я не понимаю, как можно серьезно признавать возможность религии без абсолюта, без догматов, когда даже естествознание, чего теперь не скрывают, опирается на догмат?!.

Если «Религия Конца» не в силах нам поведать правду Божественную, истину вечную и неизменную, то в этом и заключается ее самая великая ложь, ее самоосуждение. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», – говорит Христос. Нет, отвечает «Новый Путь»: несчастны алчущие и жаждущие правды, ибо правда скрыта от них!.. Дальше идти некуда. Здесь предел. Здесь та вершина земной мудрости, чисто земного идеала, достигнув которого человек срывается и летит в пропасть. В этом еще раз сказалась великая истина, что между земным и небесным идеалом не равенство, а глубочайшая рознь и что нельзя требовать принятия земли как неба, но нужно землю подчинить небу и небесный идеал воплощать на земле⁴⁷. К сожалению, «новопутейцы», упиваясь собственною мудростью, не только не хотят видеть этого, но даже требуют от православной Церкви «освящения и благословения» их «Нового Пути»! И в этом последнем их требовании снова сказалась присущая им «принципиальная хаотичность». Ведь если православная Церковь, как и всякая другая, обладает истиной лишь человеческой, которая пред Богом может оказаться ложью, то зачем освящать свой путь такою проблематическою «святостью»?!. И как непростительна ложь утверждения, то «Новый Путь» – это путь Гоголя, Достоевского и Вл. Соловьева!.. Нет – это путь «Конца Религии» и ясно нам говорит, что:

«Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует;

Он к свету рвется из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,

Невыносимое он днесь выносит!..

И сознает свою погибель он.

И жаждет веры... но о ней не просит».

Не освящать такой путь, не тризну править над Христом и идеалом вечным, небесным должна православная Церковь, а лишь молиться: да направит Господь стопы «Нового Пути» к алтарю православного храма!..