4. Как это делается?

В прошлой главе речь шла о том, какими разными бывают переводы и как можно определить основные параметры проекта. В этой главе речь пойдет непосредственно о методологии перевода. Как же можно говорить о единой методологии или даже технологии, если в предшествующих главах то и дело говорилось: единого решения для всех случаев не бывает, все зависит от конкретного проекта, и прежде всего от предполагаемой аудитории: Да, таких решений нет – но можно предложить описание некоторых распространенных переводческих проблем и предложить типичные решения. При этом можно говорить о недостатках и достоинствах каждого такого решения, а какое из них подойдет в данном случае, зависит от общих параметров данного переводческого проекта.

Эта глава конечно же не может служить ни инструкцией для переводчиков, ни даже набором рекомендаций – она, как и вся эта книга, скорее вводит читателя в проблематику и показывает, на что стоит обратить внимание. Она не учит «как надо», потому что это «как надо» определяется общими параметрами проекта и конкретной ситуацией. Скорее, она показывает «как бывает», «как может быть», а насколько такие решения пригодятся в данном конкретном проекте, решать уже непосредственным участникам этого проекта.

Нельзя, конечно, рассчитывать, что даже самое внимательное прочтение сделает из читателя квалифицированного библейского переводчика. Еще одно важное ограничение заключается в том, что речь здесь пойдет непосредственно о переводческом процессе. Конечно, будут затронуты и смежные вопросы, например понимание и истолкование библейского текста, но лишь в той мере, в какой они касаются собственно перевода. Однако в большинстве случаев будем исходить из того, что смысл библейского текста нам ясен и вопросы возникают лишь с тем, как его перевести.

На русском языке, к сожалению, существует пока не так много практических пособий по библейскому переводу³⁷⁰, но можно надеяться, что всякий, кто будет заниматься им профессионально, так или иначе получит доступ к современным англоязычным изданиям, которые задумывались и писались именно как учебники, а данная книга поможет разобраться в том, как применять их с учетом наших реалий.

В качестве примеров здесь приводятся некоторые существующие современные переводы на русский и другие европейские языки, а также переводы Института перевода Библии (ИПБ) в разной степени готовности. С подавляющим большинством из этих примеров мне довелось иметь дело лично при консультировании данных проектов, но некоторые приведены по рассказам коллег.

Как уже было не раз отмечено, перед началом любой осмысленной и целенаправленной деятельности стоит определить ее основные параметры. Речь идет о том, чтобы рассматривать перевод именно как проект, а не просто как некоторое количество разрозненных действий. В любом переводческом проекте, с точки зрения Д. Гуадека³⁷¹, следует с самого начала определить доступные ресурсы, заявленную цель или функцию и конкретные задачи. Это согласуется с общими принципами проектного подхода и в других областях человеческой деятельности, и мы будем исходить далее из такого трехчастного деления.

До сих пор речь шла о переводческих проектах так, как будто они осуществляются сами по себе, – пожалуй, единственным исключением было упоминание многочисленной команды, участвовавшей в переводе NBV в разделе 3.2.1. Однако и другие проекты также осуществляются конкретными переводческими командами. Единых решений для разных переводов здесь также не будет, но возможно обозначить некие общие принципы и сходные процедуры.

Т. Уилт отмечает³⁷², что переводческий проект предполагает несколько достаточно разных действий. Вот что приходится делать:

• анализировать коммуникативную ситуацию, существующую в языке перевода, с учетом возможного использования Писания;

• установить взаимодействие между общинами и организациями, которые были бы заинтересованы в распространении Писания;

• обсудить и определить цели переводческого проекта;

• определить ресурсы, необходимые для достижения этих целей;

• обеспечить эти ресурсы;

• обучить участников проекта;

• создать текст, который представлял бы оригинал для намеченной аудитории;

• оценить качество этого текста и его восприятие читателями;

• определить, что может быть сделано с этим текстом дальше.

Иными словами, проект возникает не на пустом месте, а судьба его продолжается даже после того, как издана последняя книга. Что может происходить с переводом, после того как он был издан, Уилт пишет отдельно³⁷³. Библейские переводы наводят мосты не только между древним текстом и современным читателем, но и между разными группами читателей. Меняется ситуация в культуре, появляются новые потребности, выясняются недостатки прежнего перевода, поэтому возможна и его ревизия, и появление нового перевода, и уж во всяком случае желательна публикация разных сопроводительных материалов.

В книгах, изданных UBS в начале ХХI в.³⁷⁴, доминирует не проектная, а несколько иная терминология, заимствованная из когнитивной лингвистики. Переводческая деятельность понимается как процесс, включенный в определенные фреймы (рамки): организационные, социокультурные и т. д. (см. раздел 2.5). Это взгляд под несколько иным углом, но в целом он не противоречит проектному подходу, а скорее дополняет его. В конечном счете само понятие проекта предполагает, что некая целенаправленная деятельность протекает в определенных рамках и условиях, которые и определяют ее конкретные формы.

Ни один переводческий проект не существует сам по себе, он неизбежно является «частью пейзажа» – культурного, исторического, языкового и религиозного наследия того народа, на язык которого осуществляется перевод. Огромную роль играют отношения переводчиков с национальными церквами и прочими организациями, заинтересованными в распространении текста Писания. В идеальном случае они участвуют в переводе с самого начала, предлагая свои решения и приоритеты, – именно так появился на свет, например, последний перевод Библии на словацкий язык. Решение о его создании было принято в конце 1980-х гг., еще в социалистической Чехословакии, всеми основными христианскими конфессиями этой страны. С тех пор в Словакии сменился общественный строй, сама страна стала независимой – но работа продолжалась, и в 2007 г. была опубликована экуменическая словацкая Библия, принятая с самого момента своего появления теми конфессиями, которые и участвовали в ее подготовке.

Противоположный пример – перевод БМБО (см. раздел 3.4.5). Его выход остался практически не замеченным. С самого начала работы над переводом переводческая команда не вступала, насколько мне известно, ни в какие контакты ни с церковными, ни с академическими организациями. В самом издании о принципах перевода и о личностях переводчиков не сказано практически ничего, а выход его в свет не сопровождался никакими презентациями и публикациями. Наконец, купить эту книгу можно разве что случайно, она не распространяется обычным способом по книжным магазинам – и в результате приходится сделать вывод, что перевод фактически не используется и мало кому известен. Труд переводческой команды, может быть, и не пропал совершенно даром, но явно не привел к тем результатам, на которые можно было рассчитывать.

Отношения между переводчиками и их будущими читателями в идеале начинают складываться задолго до публикации окончательной версии текста. В некоторых проектах ИПБ (например, тувинском) местных христиан даже приглашали участвовать в отдельных рабочих встречах переводческой группы на заключительном этапе, и цель состояла не только в том, чтобы получить от них ценные советы и рекомендации, но и в том, чтобы приоткрыть для них переводческий процесс, показать им, как готовится их первая национальная Библия и почему она готовится именно так. В результате люди, которые приходили на встречи с твердым убеждением, что уж они-то точно знают, как надо переводить то или иное слово или выражение, убеждались в сложности и многозначности библейского текста – а значит, и в том, что следование простым рекомендациям и шаблонным решениям тут просто невозможно. Если раньше они могли подозревать переводчиков в том, что они навязывают тувинскому читателю какие-то неправильные решения, то после подобных встреч таких подозрений уже не оставалось.

Наконец, и публикация текста со всеми возможными презентациями вовсе не означает окончания работы над ним. Вполне обычное явление в практике работы ИПБ и других партнерских организаций – ревизия уже сделанных переводов. Так, в 2003 г. был издан алтайский Новый Завет – но за последующие 10 лет возникли замечания самого разного рода. Кроме того, оказалось, что далеко не все алтайцы имеют навык чтения на своем родном языке, им было бы проще читать издание с параллельным русским текстом или слушать аудиозапись.

Но если публиковать параллельно русский СП, сделанный с византийских текстов, и алтайский перевод, выполненный по критическим изданиям, расхождения станут слишком заметны, – и значит, для такой публикации следовало привести алтайский в соответствие с синодальной текстовой традицией. А что касается аудиозаписи, она предъявляет к тексту свои требования, ведь устная речь существенно отличается от письменной. Например, не слышны большие буквы, а знаки препинания могут быть по-разному переданы интонацией – и это уж не говоря о том, что многие сложные обороты речи, которые в книге можно перечитать, на слух просто не будут восприниматься.

В результате в 2011–2013 гг. была проведена ревизия текста с активным участием местных христиан, которые и выступили ее инициаторами. Наиболее сложные обороты речи были упрощены, а в текст были добавлены те стихи и части стихов, которые отсутствуют в критическом тексте греческого НЗ, но есть в СП. Однако такая ревизия не привела и не могла привести к пересмотру основных параметров проекта. Было даже высказано пожелание создать другой алтайский перевод, ориентированный на людей некнижных – на тех, кто будет знакомиться с текстом скорее со слуха. Но это был бы действительно новый перевод со всеми вытекающими отсюда затратами, так что он остается делом будущего.

Одного перевода на один язык бывает мало – хотя бы уже потому, что любой перевод всегда что-то теряет и отражает чей-то субъективный и неполный взгляд на текст. Другой перевод (или другие переводы) ничуть не более объективны, но вместе они создают более объемную картину – разумеется, при условии, что все переводы выполнены на достаточно качественном уровне.

Как же можно теоретически описать все эти контексты, в которые оказывается погружен перевод? Следуя изданиям UBS, можно выделить несколько общих фреймов или рамок, в которые так или иначе оказывается вписан любой переводческий проект.

• Когнитивные фреймы – это одно из основных понятий в современной лингвистике и вообще в гуманитарных науках. Собственно, так называется некоторая целостная картина, в рамках которой происходит восприятие любого текста и его составных частей, а равно и создание новых текстов. Однако это понятие относится к человеческому общению в целом и к каждому конкретномуакту такого общения, поэтому о них говорить в целом довольно трудно.

• Организационные рамки самого проекта. Всякий перевод осуществляется кем-то и для кого-то, хотя встречаются иногда и переводчики, которые совершают этот труд сами по себе и сами для себя, но таким вряд ли пригодятся советы этой книги. В остальных случаях переводчики и заказчики перевода вступают в деловые отношения, подобные тем, что бывают при других разновидностях перевода: литературном, коммерческом, научном и т. д. Нередко в одном проекте участвуют две или несколько организаций, причем они могут работать как партнеры, или поделить работу (ВЗ делает одна, а НЗ другая), или сменять друг друга во времени. Возможна и ситуация открытой конкуренции: например, прежде перевода, подготовленного библейскими агентствами (Библейскими обществами, ИПБ и SIL.), публикуется на данном языке перевод, выполненный совершенно отдельно от них свидетелями Иеговы. Кроме организаций, которые осуществляют перевод, стоит принимать во внимание и тех, кто его спонсирует, печатает, распространяет или поддерживает своим авторитетом, – это могут быть разные люди и организации с достаточно разными взглядами и интересами. Существенное влияние могут оказывать и те организации, которые не заняты собственно в этом проекте, но влияют на жизнь данного народа – его правительство и местные власти, а также духовные лидеры, в том числе и не христианские.

• Социальные и конфессиональные рамки, в которые оказывается вписан проект. Перевод предпринимается для определенного народа или части этого народа (например, для верующих христиан), при этом огромную роль играет состояние этого народа и различных его частей: культура, традиции, вероисповедание, представления об окружающем мире³⁷⁵, степени владения языком и т. д. В наше бурное время, если проект длится полтора-два десятилетия, картина при завершении проекта может оказаться существенно иной, нежели была в начале (например, появилась национальная христианская община). Так что учитывать приходится не только статичную картину, но и динамику и даже возможные тенденции.

• Историко-культурный контекст различных библейских книг не был одинаковым, и тем более он отличается от соответствующего контекста, в котором живут наши читатели и на фоне которого они воспринимают любой текст. Если под социальными рамками имеется в виду текущая ситуация, то культурная традиция связывает настоящее с прошлым (реальным и мифологическим), причем прошлое может быть куда более значимым и притягательным, когда речь идет о священных текстах: люди будут ожидать использования особых слов, которыми не пользуются в быту (блудница, а не проститутка), или даже древнего языка (классического фарси или церковнославянского, а не современных таджикского или русского), особых моделей поведения и проч. Историко-культурный контекст скорее осложняет, чем упрощает работу, но он же делает ее интереснее и значимее.

• Коммуникативная ситуация, в которой читатель знакомится с переводом. Достаточно большое значение имеет среда и обстановка, в которой читатель получает в руки книгу, – к тому же это может оказаться не книга, а запись на диске, или аудиофайл, или какое-то издание с цитатами из Библии (например, настенный календарь). Этот текст будет также передан ему кем-то и в контексте какой-то определенной ситуации. Разумеется, таких контекстов может быть достаточно много (купил книгу в магазине, получил в подарок в церкви), но все же обычно подразумеваются некие стандартные пути распространения и способы использования этого издания. Важную роль здесь может играть и взаимодействие с потенциальной аудиторией, в том числе с церковными лидерами или специалистами по изучению Писания.

• Интертекстуальные связи: всякий новый библейский перевод воспринимается на фоне уже существующих переводов (другие книги в этом проекте и другие переводы), и не только библейских текстов: если на ЯИТ переведен, например, Коран, то Библия будет неизбежно восприниматься на его фоне. Крайне важно, насколько переводчик учитывает церковную (или иную) традицию прочтения и толкования этих текстов, в какой мере и в какой форме он это делает. Такие связи можно считать частью историко-культурного контекста, но они достаточно значимы, чтобы отметить их особо.

• Личные отношения и стиль работы играют огромную роль в любом групповом проекте – собственно, можно считать, что установление рабочих отношений в группе есть часть ее подготовки к работе. Лучше бывает потратить больше времени и сил на этом этапе, чем сталкиваться с непреодолимыми трудностями в дальнейшем.

Главный ресурс в переводческом проекте – это, безусловно, люди, его участники. В разных переводах может быть разное распределение ролей, и дальше будет описан типовой проект Института перевода Библии (ИПБ) – для России и стран СНГ это обычная структура, хотя возможны вариации. В группу входят:

• Переводчик (или переводчики) – тот, кто осуществляет перевод, правит его и отвечает за язык и стиль. Это обязательно должен быть носитель языка перевода, который уже состоялся как писатель, переводчик или журналист.

• Богословский редактор (или редакторы) работает с переводчиком на всех этапах перевода. Он должен знать и язык перевода (но не как родной), и языки оригинала, он обеспечивает переводчика справочной литературой, помогает ему советами, проверяет черновики и отвечает за то, чтобы перевод соответствовал оригиналу.

• Филологический редактор тоже является носителем языка и мастером художественного слова, он проверяет перевод на наличие языковых и стилистических ошибок и предлагает варианты, как их можно исправить.

• Апробатор (или апробаторы) проводит апробацию, то есть предлагает целевой аудитории ознакомиться с текстами до того, как они будут опубликованы, задает вопросы, собирает отклики, обрабатывает эти результаты и представляет их переводчику и богословскому редактору.

• Проектный координатор осуществляет непосредственную координацию всех действий в проекте.

Один человек может совмещать две роли: довольно часто богословский редактор одновременно является проектным координатором, иногда он проводит и апробацию. В то же время переводчик, филологический редактор и апробатор должны быть разными людьми, поскольку никакой человек не в состоянии оценивать свой собственный труд. Если переводчик в достаточной мере владеет языками оригинала и знаниями в области библеистики, такой переводчик может работать без богословского редактора, в ИПБ его называют самостоятельным переводчиком.

С несколькими группами одновременно работают еще два человека:

• административный координатор осуществляет взаимодействие с организацией, в которой делается перевод, и руководит ходом работы;

• переводческий консультант снабжает группу справочной информацией, занимается ее подготовкой, проверяет качество получившихся переводов и одобряет их к печати. Именно в этой должности в ИПБ работал автор данной книги с ноября 1999 г.

На заключительных этапах привлекаются для выполнения разовой работы специалисты, не являющиеся членами переводческой группы:

• внешние рецензенты пишут свои отзывы и высказывают предложения, как можно улучшить текст;

• стилистический редактор проверяет книгу или группу книг, предназначенных к публикации, на предмет стилистической адекватности и последовательности и предлагает свои замечания.

К ресурсам переводческого проекта можно отнести следующее, несколько расширив и дополнив классификацию Д. Гуадека³⁷⁶.

• Текст источника. У Библии нет единого и признанного всеми текста ни по составу книг (у протестантов книг меньше, чем у православных и католиков, а у иудеев отсутствует Новый Завет), ни по конкретному текстуальному варианту для каждой книги. Соответственно что-то выбирается в качестве базового текста, но и к остальным переводческая группа может прибегать по мере необходимости – но сразу, видимо, стоит определить, какие именно тексты ей доступны и как определяется та самая необходимость.

• Тексты-посредники. Нередко переводчики не владеют языками оригинала и используют переводы на хорошо известные им языки (русский, английский) в качестве посредников, которые позволяют им приблизиться к оригиналу. Такой перевод, разумеется, должен быть сверен с оригиналом, обычно это работа богословского редактора, но есть тут и еще одна опасность, о которой уже шла речь в разделе 2.7: переводчик может начать копировать обороты и конструкции языка-посредника, приняв их за оригинальные.

• Параллельные тексты включают не только предыдущие переводы этого библейского текста, но и все, с которыми он так или иначе образует интертекстуальные связи (см. выше). Это и другие библейские книги в том же проекте, и другие переводы, и иные значимые для данной культуры тексты, с которыми будет сравниваться данный перевод Библии (например, Коран на национальном языке или же Библия на другом хорошо известном языке, как русский в регионах России).

• Справочная литература бывает доступна в ограниченном количестве: не все существующие издания есть в наличии, не все члены переводческой группы читают на соответствующих языках и т. д. В конце концов, даже в самых благоприятных условиях нет возможности изучить все, что было написано по данной библейской книге. Необходимо с самого начала определить, чем именно располагает группа и как она может этими ресурсами пользоваться оптимальным образом.

• Компьютерные программы для библейских переводчиков, по сути, есть вариант той же самой справочной литературы, только в электронном (а потому более доступном) и интерактивном виде. Правда, пользование ими требует определенных навыков и способностей, так что даже доступная программа может на практике оказаться слишком сложной для части переводческой команды.

• Помощь коллег и специалистов в данной области. Библейский перевод – достаточно специальная область перевода, и с подавляющим большинством проблем, с которыми сталкивается переводческая группа, она сталкивается не одна. Важно знать, к кому можно обратиться за советом по какому поводу и как применить этот совет в условиях своего собственного проекта. При этом далеко не всегда оптимальным решением бывает обращение к самому крупному специалисту в данной области; коллеги того же уровня, что и переводчики, могут лучше представлять себе конкретные пути решения проблемы в рамках данного переводческого проекта, поскольку сами они находятся или находились в схожей ситуации.

• Поддержка со стороны целевой аудитории играет далеко не только моральную роль. Аудитория дает обратную связь (особенно во время апробаций, см. раздел 4.1.6, но не только тогда), что позволяет понять, как воспринимается перевод и что следует в нем изменить. Целевая аудитория, как правило, бывает неоднородной, с разными запросами и ожиданиями, а кроме того, она может менять свое отношение, особенно если с ней работать, объясняя свою стратегию и тактику как письменно, так и во время встреч с наиболее значимыми ее представителями (деятелями культуры, церковными пастырями и т. д.).

• Язык и культура народа, для которого осуществляется перевод. Этот пункт может показаться странным: язык и культура есть скорее условие задачи, чем ресурс для ее решения... но, с другой стороны, переводческий процесс будет сильно зависеть от того, насколько устоялась литературная норма языка, насколько богата его религиозная терминология, насколько восприимчива культура к новым идеям и т. д. Языки могут существенно различаться и в этих отношениях, поэтому прежде начала работы предстоит оценить подобные факторы и понять, как можно использовать сильные стороны и чем компенсировать слабые. Более того, языки младописьменных народов могут развиваться очень динамично³⁷⁷, так что ситуация будет заметно меняться по ходу работы – а возможно, ее даже удастся целенаправленно изменить, публикуя словари религиозной терминологии, справочные пособия и т. д.

• Материальные и технические средства включают помещение, библиотеку, компьютеры и, главное, деньги, на которые все это может быть приобретено. Без них, разумеется, никакая работа невозможна, но и их наличие еще ничего не гарантирует.

Недостаточно бывает сказать, что тот или иной ресурс есть в наличии – важно понять, как именно пользоваться им и в каких случаях, когда он помогает, а когда не очень, каковы ограничения и специфика каждого из них.

Чтобы определить цель (скопос) переводческого проекта, надо рассмотреть в первую очередь следующие аспекты.

• Основная функция, которую стремится исполнить перевод. О функции перевода говорилось уже достаточно много в предшествующих главах, и нет нужды даже тезисно повторять все это здесь, но в самых общих чертах, мы имеем под функцией в виду: кем, для чего и как будет использоваться перевод. Именно это и определяет в первую очередь его характеристики.

• Характеристика читательской аудитории в свою очередь служит основной, без которой невозможно определить функцию перевода, и об этом также много говорилось в первой главе.

• Желаемые качества – это в свою очередь конкретизация основной функции перевода: как именно должен он выглядеть.

• Критерии оценки превращают все упомянутое выше из абстрактных благопожеланий в конкретные параметры, которых можно придерживаться в ходе работы.

Из всего вышесказанного вытекает постановка конкретных задач. Гуадек относит к задачам (tasks) вещи достаточно формальные, как то: сроки, оговоренные размеры и формы оплаты. Собственно, все эти общие параметры легко могут быть описаны в договоре, который будет подписан переводчиками и представителями организации заказчика. Но есть и другие параметры, содержательные, они были достаточно подробно описаны в предыдущей главе (прежде всего в разделе 3.1). Можно сказать, что концепция перевода или переводческое задание и есть определение таких параметров, см. подробнее в разделах 2.4 и 3.1.3. Естественно, по ходу работы эти задачи уточняются и дополняются, а кроме того, условия и сроки работы могут формулироваться отдельно для каждой новой порции текста.

Задачи, естественно, ставятся конкретным людям по конкретным текстам и привязываются к конкретным срокам, поэтому обсуждать их здесь в общем виде не имеет никакого смысла. Однако помимо собственно текста при работе над переводом приходится создавать и некоторые другие вещи, в типичном проекте сюда относятся:

• Список имен собственных, который должен пополняться по мере работы над новыми книгами, чтобы не возникало разнобоя.

• Список ключевых терминов пополняется точно так же, но здесь уже необязательно одному слову оригинала должно соответствовать одно слово перевода.

• Примечания обычно делаются по ходу работы над текстом и унифицируются в самом конце, но важно с самого начала оговорить базовые принципы их составления – всегда можно что-то убрать и сократить, но если важная информация (например, не переданная в переводе игра слов или использование иного базового текста) не была своевременно внесена в примечание, то потом восстановить ее будет практически невозможно.

• Стандарты оформления текста, что включает расстановку пунктуации (например, выделяется ли прямая речь кавычками или тире), особенности написания тех или иных слов (пишутся числительные словами или цифрами), способы обозначения глав и стихов, оформление примечаний, названия книг, наличие подзаголовков и т. д.

• Система хранения файлов позволяет находить нужный вариант текста и обеспечивает доступ тем, и только тем, кто должен его иметь.

Понять, чего мы именно хотим и что у нас для этого есть, еще недостаточно – важно определить, как именно мы будем этого добиваться. А именно – определить основные процедуры для нашего переводческого проекта. Конечно, с самого начала далеко не все может быть ясно, и многое придется уточнять по ходу событий, но основные приоритеты должны быть с самого начала не просто оговорены в виде общих заявлений, но прописаны в деталях: кто, как, когда будет это делать и за этим следить. Иначе через некоторое время неизбежно окажется, что разные участники проекта под одними и теми же принципами имели в виду нечто совершенно разное, и к тому же никто не взял на себя ответственность за применение этих принципов на практике (а еще хуже, если одну и ту же ответственность присвоили себе сразу двое или трое человек, не разграничив своих полномочий).

Процедуры, как и задачи, всегда конкретны, и здесь нет возможности детально проговорить каждую из них, потому что в разных проектах они могут сильно различаться. Но можно упомянуть некоторые основные вопросы и принципы, которые неизбежно приходится обсуждать каждой переводческой группе.

• Обучение и подготовка – самое первое, с чего начинает любая переводческая группа. В последнее время в мире библейского перевода принято все больше усилий вкладывать именно в этот этап, чтобы с самого начала задать определенный уровень и в дальнейшем его придерживаться – это намного проще и в конечном счете дешевле, нежели создавать огромное количество черновиков, которые потом приходится не просто редактировать, а фактически переделывать. Но важно, чтобы обучение носило тут не абстрактно академический характер, а было бы с самого начала нацелено на выполнение конкретных переводческих задач.

• В идеале мы переводим с языков оригинала, но на практике далеко не все переводчики им владеют – а те, кто владеет, неизбежно смотрят на оригинал глазами комментаторов, составителей словарей и других переводчиков. Поэтому приходится вырабатывать методологию перевода с языка-посредника (русский, английский и т. д.) и принципы работы со справочной литературой: что именно учитывается, в какой мере и в какой последовательности. Для особенно трудных мест богословский редактор даже может подготовить для переводчика искусственный текст на хорошо знакомом ему языке (русском, английском), но максимально приближенный к нормам языка перевода, а также составить для него краткий комментарий. Такой вспомогательный текст называют ‘front translation’ (по аналогии с обратным переводом, back translation).

• Экзегетическая проверка и редактирование черновиков, – пожалуй, самый ответственный этап, на котором должны исправляться ошибки и выявляться проблемы в тексте. Что именно считается ошибкой, как она исправляется, что делать в сомнительном случае и т. д. – все это стоит проговорить сразу, не оставляя этих вопросов на личное усмотрение каждого участника проекта. Например, самым первым (но не единственным) признаком наличия проблем в тексте может служить его существенное отступление от одного или нескольких «образцовых» текстов других переводов – это не значит, что отступать от строгого следования им нельзя, но каждое отступление должно быть мотивировано.

• Далее текст передается на филологическое редактирование. Переводчик и богословский редактор обсуждают замечания редактора и снова исправляют текст.

• Затем текст поступает на апробацию с носителями языка, которым предлагается прочесть черновик, высказать свое мнение и ответить на вопросы. По результатам апробации в текст также вносятся некоторые изменения по той же модели. В ходе апробации важно проверить, насколько текст правилен и понятен для целевой аудитории, и если понятен, то насколько это понимание близко к значению оригинала, а также стоит выяснить, насколько красиво он звучит вслух, запоминается ли он читателями и т. д.³⁷⁸

• Обычно параллельно с одним из этих этапов осуществляется внутренняя рецензия, когда разные переводчики и редакторы знакомятся с текстами друг друга.

• Ближе к публикации текст также отдается на внешнюю рецензию – местным верующим, писателям, лингвистам и т. д. Так возникает третий черновик.

• Наконец, черновик перевода проверяется консультантом, который дает свое одобрение на его печать.

• Перед тем как отдать перевод в печать, его ждет окончательная стилистическая редактура, чтобы устранить оставшиеся шероховатости или даже ошибки.

• Подготовка перевода к печати включает множество процедур, в основном технического свойства. Сюда относится выбор, составление и перевод дополнительных материалов (предисловия, сносок, словаря, карт и т. д.). Также требуется корректура, что нередко ведет к необходимости стандартизовать написание имен собственных и т. д. Техническая проверка, в том числе корректорская, стала значительно проще в наше время компьютерных технологий. Прежде нередко самые нелепые ошибки переходили из издания в издание, например; в СП Неем. 7:19 – в Синодальном переводе мы читаем и в нынешних изданиях: Сыновей Бигвая две тысячи шестьсот семь, но это просто опечатка, во всех известных источниках их число – две тысячи шестьдесят семь. В Лопухинской Библии в Ис. 22:19 вместо слова свергнут набрано свернут, что есть просто типографская опечатка.

Описывать каждую из этих процедур в деталях сейчас не имеет смысла, потому что все они существенно зависят от параметров данного конкретного проекта и от способов его организации. В Институте перевода Библии, опыт которого был взят здесь за основу, существуют внутренние служебные документы, содержащие методические рекомендации по каждой из этих процедур, и при необходимости можно их там запросить и с ними ознакомиться.

Попутно отметим, что ничего идеального в этом мире нет, но стоит сразу договориться, что считать достаточно хорошим, то есть установить определенные стандарты, которые группа и будет выдерживать, причем эти стандарты хорошо бывает формализовать. Например, текст считается достаточно понятным, если на апробации он был верно понят не менее чем двумя третями представителей целевой аудитории (поскольку ни один сложный текст не бывает понятен сразу ста процентам читателей).

Далее мы рассмотрим наиболее типичные переводческие проблемы и пути их решения на разных уровнях, начиная с самого основного – лексического.

Перевод начинается с подбора слов в языке перевода, которые будут соответствовать словам оригинала. На первый взгляд все очень просто: определяется значение, которое имеет слово в данном контексте, а дальше по словарю или просто по личному опыту переводчика этому значению подбирается ближайший эквивалент в ЯП.

Однако у переводчика могут быть сомнения, насколько точно и полно он понимает те или иные слова оригинала. Самый легкий путь в таких случаях – найти в словаре то значение, которое проще всего перевести, и работать дальше с ним (и это уж не говоря о таком распространенном приеме, как истолкование слова по его этимологии или по значению в родственных языках, что часто приводит к серьезным ошибкам). На самом деле словари оказываются не такими надежными помощниками (это в равной мере касается словарей ЯО и ЯП): они дают лишь общие сведения об употреблении слов, причем если это слово встречается в Библии всего один раз, то это будет скорее догадка о его значении в данном месте, но они не учитывают всех возможных ассоциаций и оттенков.

И даже там, где понимание достигнуто, может оказаться, что слова оригинала многозначны или обозначают нечто такое, что отсутствует в культуре перевода или понимается в ней совершенно иначе, – а если не сами слова, то их сочетания, присущие им коннотации и т. д. Наконец, слова сочетаются в каждом языке по своим правилам (победу по-русски можно одержать, а поражение – потерпеть, но не наоборот), так что нарушение этих правил приводит к неожиданным эффектам.

Именно на лексическом уровне чаще всего сказывается стремление переводчиков говорить с читателем на особом «библейском языке», который якобы гарантирует точную передачу содержания, а на практике может оказаться просто неуклюжим переводческим диалектом (англ. translationese), создающим скорее видимость понимания. Этим чаще грешат дословные переводы, тогда как переводы свободные нередко стремятся «передать основной смысл», начисто игнорируя возможные коннотации и оттенки значения.

Выбирая слова для передачи тех или иных понятий, переводчик выбирает между двумя приоритетами: единообразие и контекстуальная ясность. С одной стороны, хорошо, когда одному слову переводимого текста соответствует одно слово перевода. С другой стороны, это не всегда возможно, да и не всегда желательно: ведь лексическое многообразие может служить эстетическим целям, не говоря уж об оттенках значений и контексте. Кроме того, нередко стопроцентное единообразие приводит к существенному искажению значения, так как случаи полного совпадения значений двух слов в двух языках исключительно редки. Например, во всех языках есть слово царство, но в большинстве из них оно означает некую территорию, находящуюся под властью царя (kingdom), тогда как в Евангелиях Царством Божиим обычно называется общий принцип и практическое проявление царской власти (kingship). Поэтому при переводе на кумыкский язык был выбран эквивалент Аллагьны гьакимлиги ‘правление Бога’, чтобы не получилось какое-то далекое царство как территория, на которой правит Бог.

Иногда случается так, что в переводе пропадает разнообразие оттенков, цветная картина мира сводится к черно-белой. Например, при переводе Книги Притчей слишком велик соблазн назвать одним-двумя словами всех хороших людей (праведника, мудреца, непорочного и др.) и еще одной парой слов – всех плохих (глупца, злодея, нечестивца, лентяя и др.) или употреблять применительно к каждой из этих двух групп понятий одни и те же слова без особых различий между ними.

Тем не менее для библейского автора исключительно важно было смысловое многообразие (к сожалению, сегодня не вполне нам понятное), а не только примитивное деление людей на хороших и плохих. Ведь אֱוִיל ‘глупец’, закосневший в своей глупости, совсем не то же, что פֶּתִי ‘простак’, которого еще можно исправить и наставить, а еще меньше похож он на לֵץ ‘наглеца, циника’, который прекрасно все понимает, но нарочно выбирает зло, а тот в свою очередь не вполне тождествен רָשָׁע ‘нечестивцу’ и, в особенности, רַע ‘злодею’ и т. д.

Казалось бы, самый простой случай перевода – имена и географические названия³⁷⁹, Если человека зовут Моисей, а город называется Иерусалим, нам остается лишь заимствовать эти имена в том виде, в каком они встречаются в ЯО. На самом деле все не так просто. Во-первых, не всегда ясно, где перед нами собственное имя: так, в Деян. 8:27 названа эфиопская царица Κανδάκη. СП понимает это как ее собственное имя: Кандакия, – тогда как современные исследователи скорее полагают, что речь идет об эфиопском слове, обозначающем царицу вообще. Впрочем, если и так, знал ли об этой тонкости автор, или он сам считал это слово именем собственным? И если так, должны ли мы перевести его так, как его употребил аdтор. (имя царицы), или мы должны передать его фактическое значение (ее титул)? С другой стороны, выражение царица Эфиопии уже есть в тексте, так что следом за СП большинство переводов сохраняют это имя в тексте.

Но и там, где имя собственное присутствует в тексте безо всяких сомнений, в ЯП может оказаться больше одного эквивалента. Те имена, которые уже вошли в язык и широко известны, употребляются в существующей форме, а все остальные транслитерируются – о нормах транслитерации см. ниже раздел 4.2.9. Однако бывает и так, что в языке нет единой нормы; скажем, в ЯИТ может существовать одно название для страны, взятое из современного языка (Египет) и другое – традиционное (Миср от арабского مصر).

Обычно одному имени оригинала соответствует одно имя перевода вне зависимости от того, сколько людей носят это имя, если возникает разнобой (как с некоторыми именами в СП), это скорее недостаток перевода. Однако если библейский персонаж хорошо известен читателям Корана, но в Библии этим именем называются и другие люди, можно ли относить это имя также и к ним? Например, под именем Яхья мусульманам хорошо знаком Иоанн Креститель, но можно ли в таком случае называть этим именем других Иоаннов? Иногда они в переводах носят другое имя, транслитерированное с греческого или русского (в таджикском Юҳанно, в аварском Иоанн и т. д.).

В той же исламской традиции называть пророков и праведников просто по имени не принято, к именам добавляются постоянные эпитеты: Муса-пророк. Иногда можно услышать предложение добавить к именам подобные эпитеты, но на практике это никогда не делается даже при переводе на ЯИТ.

Заимствованные имена собственные могут оказываться значимыми, и тогда их приходится изменять. Так, при переводе на башкирский язык выяснилось, что избранное для перевода библейского Назарянин слово Насаралы слишком похоже на башкирское насар ‘плохой’. В результате было решено заменить в нем с на з. Имя Хам (сын Ноя) на тувинском языке означает ‘шаман’, потому при переводе гласная была удлинена: Хаам. Мужские имена могут звучать как женские, и наоборот, и тогда их также можно слегка модифицировать: например, первосвященник Анна в крымско-татарском переводе носит имя Аннас, иначе возникало ощущение, что речь идет о женщине, а из-за отсутствия в языке грамматического рода контекст не мог развеять это впечатление.

Многие географические названия являются на ЯО значимыми словами, соответственно их можно или транслитерировать, или переводить (при этом другой вариант может быть дан в сноске). В тувинской группе, например, было решено переводить географические названия, смысл которых однозначно определяется и релевантен в данном контексте (например, Плач Египтян в Быт. 50:11). В остальных случаях географические названия транслитерируются.

Иногда географические названия или этнонимы полезно заменить на более известные. Например, в туркменском переводе халдеи были переведены как babyllylar ‘вавилоняне’, поскольку такое название (в отличие от kesetler ‘халдеи’) давало ясное представление, что это за народ и откуда он взялся, и в то же время в исторических книгах ВЗ в виду ясно имелись вавилоняне как единый народ, а не некая группа внутри него (как в Дан. 2:2, где это вообще не этноним, а скорее название некой особой группы гадателей).

Имена людей тоже нередко имеют значение, а еще чаще (особенно в книге Бытия) они вызывают определенные ассоциации. Быт. 3:20 гласит: И нарек Адам имя жене своей: Ева (חַוָּה), ибо она стала матерью всех живущих (אֵם כָּל־חָי). Имя Ева, строго говоря, не является значимым словом и уж тем более не совпадает с выражением «мать всех живущих», но оно интуитивно понимается как однокоренное со словом «жизнь». Обычно в таких случаях имя транслитерируется, а в сноске дается его объяснение. При этом важно, чтобы сноска содержала фактически точную информацию. Неверно было бы сказать «Ева значит ‘жизнь’ (как делает сноска к СП), но можно сформулировать это иначе: «Имя Ева созвучно слову ‘жизнь’». Можно было бы добавить «...и, вероятно, происходит от того же корня», но это уже слишком сложная формулировка, которая скорее запутает читателя, поэтому лучше обойтись без нее.

Особенно интересный пример – Ис. 8:1–3. В нем два раза приведено одно и то же имя, Магер-шелал-хаш-баз, именно так транслитерирует его СП и добавляет значение имени (вполне прозрачное) в примечании: «спешит грабеж, ускоряет добыча». Отчего бы, казалось, не перевести эти слова в первом стихе: возьми себе большой свиток и начертай на нем человеческим письмом: «спешит грабеж, ускоряет добыча»? Да потому, что уже в третьем это не выражение, а личное имя, данное новорожденному ребенку. Сходным образом обстоят дела с именами Лорухама (непомилованная) и Лоамми (не мой народ) в еще одной пророческой книге (Ос. 1:6, 9).

В одном русском переводе Книги Руфь (РШВ) имена были и транслитерированы и переведены: Елимелех – Бог-Царь, Ноеминь – Услада (это несомненно), Махлон и Хилеон – Больной и Нежилец (это уже может быть предметом спора), Орфа и Руфь – Донышко и Полная Чаша (а вот это уже скорее догадки). Опыт интересный, но едва ли он получит широкое распространение, достаточно представить себе, как Донышко выходит замуж за Больного, чтобы не продолжать этого эксперимента в больших масштабах.

Самая ответственная часть работы переводчика с лексикой – выбор ключевых слов. В целом их можно разбить на две группы: реалии и концепты (о которых будет сказано в разделе 4.2.4). К реалиям (иногда их еще называют техническими терминами) относятся люди, предметы и явления, которым можно дать четкие определения и которые отличаются от других людей, предметов и явлений. Грубо говоря, на такой предмет можно показать пальцем и сказать: вот это ложка, потому что ею можно зачерпывать, а вот это уже вилка, потому что на нее можно накалывать, и одна всегда четко отличается от другой.

При переводе мы интуитивно подбираем каждому слову ближайший эквивалент в ЯП, но проблема заключается в том, что сходство может быть поверхностным, а многие реалии и вовсе отсутствуют. Палочки, которыми едят в Китае и Японии, не похожи ни на ложку, ни на вилку по виду и по функции (ими не черпают и на них не накалывают) – и как же перевести эти понятия на китайский, чтобы они еще и различались между собой? Но что может быть еще сложнее – это ситуация, когда сами объекты достаточно похожи и слова для них есть в обоих языках, но совпадают они лишь частично.

Возьмем для примера географические объекты. Под словом пустыня мы обычно понимаем что-то вроде Сахары: сплошной песок, практически полное отсутствие растительности и живности и т. д. Но библейская пустыня может быть и степью, и каменистыми холмами – в ней есть растительность и кое-где можно пасти скот. С одной стороны, точнее, во многих случаях был бы перевод степь, но с другой – слово пустыня в русском языке уже давно имеет определенные коннотации. Пророку подобает бежать именно в пустыню, а вот в степи естественнее видеть какого-нибудь казака. По той же причине в туркменском языке (носители которого прекрасно знакомы с пустынями!) было выбрано слово çol ‘песчаная пустыня’, пустое место, а не sähra ‘засушливая степь’ и не baýyrlyk ‘предгорья’ (именно эта географическая реалия в Туркменистане больше всего похожа на Иудейскую пустыню или Негев).

Сходная ситуация и со словом город: в Библии так называется любое огороженное поселение, даже если там живет сотня человек. С точки зрения численности можно было бы назвать большинство библейских городов поселками, но поселки не могут быть огорожены стеной и уж совершенно точно не могут играть самостоятельную роль, поэтому мы привычно называем их городами. Разумеется, в других языках с этими понятиями могут быть связаны свои условности, – например, в туркменском различаются şäher ‘большой город’ и gala ‘маленький город’ (ср. в английском city и town). Провести какие-то объективные границы между одним и другим невозможно (скажем, city или şäher насчитывают больше какого-то определенного числа жителей), и приходится ориентироваться скорее на литературные условности, принятые в данном языке. К тому же gala – это еще и обнесенное стенами поселение, крепость, так что в контексте, где упомянуты стены, логичнее может смотреться именно это слово. В результате, как правило, в тексте преобладают şäherler ‘большие города’, потому что с ними повествование смотрится естественней.

Примерно так же обстоит дело и с горами – в Библии мы видим именно их, даже когда имеются в виду скорее холмы. Впрочем, горой по-русски называется любая возвышенность (ср. топонимы Воробьевы горы, Пушкинские горы и проч. – речь идет о невысоких холмах). Так литературная традиция может подстраивать под себя географическую реальность.

Можно найти в Библии и такие понятия, у которых просто нет соответствия в современных языках, хотя похожие реалии встречаются и в нашем мире. Например, евр. слово שְׁפֵלָה обозначает полосу предгорий, которая отделяла приморскую равнину от Иудейского и Самарийского нагорий. Собственно говоря, это те самые холмы, которые в русской топонимике называются горами. Но как перевести это слово, чтобы сохранилось его отличие от нагорий и равнины?

• Транскрипция (Шефела) дает точный перевод, но читателю остается неясно, что за объект имеется в виду: город, река, страна:

• Транскрипция с уточнением (область Шефела) снимает это недоумение, но может выглядеть несколько усложненным.

• Описание (предгорья, холмы) выглядит намного понятнее, но теряется представление о конкретной области, в которой разворачивается действие.

Схожая проблема возникает со словом עְרָבָה, которым называется и долина реки Иордан, и та низменность к югу от Мертвого моря, которая продолжает заданную ей линию вплоть до Красного моря. Ее также нередко переводят при помощи транскрипции: Арава (но возникает опасность, что Арава будет смешана с Аравией). Перевод Иорданская долина, очевидно, подходит лишь для той ее части, по которой действительно течет Иордан (севернее Мертвого моря). Можно использовать и два эквивалента, исходя из конкретного значения: Иорданская долина и местность Арава.

С географией связано земледелие. Втор. 16:13 предписывает отмечать праздник Кущей, «когда уберешь с гумна твоего и из точила твоего». Это непонятно и в СП, а уж тем более не будет ясно для читателей, не знакомых с виноградарством. Тувинцы, например, – скотоводы, пахотных земель у них крайне мало, виноград привозной, как и большая часть зерна и муки. Поэтому при переводе на тувинский язык отказались от незнакомого читателям точила, а заодно и от редкого гумна: «когда обмолочено зерно и выжат виноградный сок». Впрочем, что такое гумно, знают далеко не все русские читатели и в Черноземье, где хлеб растет в изобилии.

Намного более серьезная проблема – перевод социальных реалий. ВЗ общество было родоплеменным. Основных единиц, накоторые делился израильский народ, было три: колена или племена (מַטֶּה שֵׁבָט), каждое из которых делилось на рода или семейства (מִשְׁפֶּחָה), а они в свою очередь на малые семьи (בֵּית אָב букв. ‘дом отца’). Иногда появляются и другие слова, например אַלּוּף – в Быт. 36, где речь идет о социальной структуре эдомского народа, по значению оно там ближе всего к אַלּוּף. Следовательно, перевести их нужно так, чтобы сохранилась трехчастная структура. В русском языке нет проблем с первым и третьим понятиями: это будут племя и семья (или отеческий дом в более буквальном переводе).

Какое слово взять для среднего понятия? Возможно, род, но это понятие, скорее всего, будет использоваться и в других значениях, поэтому терминологическая стройность разрушится. «Некоторые переводчики предлагают слово клан, но оно несет слишком сильные небиблейские ассоциации (прежде всего с Шотландией) и потому может смотреться неуместно. В языках народов, сохранивших память о родовой структуре общества, как правило, с этим серьезных проблем не возникает, если с самого начала переводить эти термины системно, а не по отдельности, обычно три разных слова в этой системе находятся, хотя и не всегда они точно совпадают с библейскими терминами.

В Библии мы встречаем множество реалий, относящихся к области религиозной жизни, которые в современных культурах или отсутствуют, или обычно выглядят и функционируют иначе: скиния, храм, синагога, священник, левит, жертвоприношение, фарисей, саддукей, книжник, пророк, апостол. Но относительно этих слов мы хорошо понимаем, что они означают и как могут быть переведены. Без труда мы определим, чем священник отличается от левита, а синагога от храма. Такие слова и выражения переводятся единообразно, насколько позволяет грамматическая структура ЯП. Исключения составляют случаи метафорического употребления, чтобы «люди с необрезанными ушами» (Деян. 7:51) не превратились в людей, которые почему-то должны были отрезать себе уши, но отказались это сделать.

Важно, чтобы и они переводились системно. Возьмем три слова: скиния, храм и синагога. Скиния и храм – это уникальные сооружения, которые предназначены в первую очередь для жертвоприношений, а синагога – одно из многих мест молитвенных собраний и чтения Писания. При этом храм и синагога были постоянными сооружениями, а скиния – переносным. При переводе на многие языки народов России скиния называется «шатром Бога», храм – «домом Бога», а синагога – «домом молитвы». Система может быть иной (в русском, как мы видим, все три слова были заимствованы из греческого или церковнославянского), но она должна быть именно системой.

Иногда может помочь обращение к современной языковой практике. Так, если в Дагестане синагогу называют «еврейской мечетью», православную церковь – «русской мечетью», а православный Великий пост – «русской уразой», то это дает некоторые основания принять местные эквиваленты слов мечеть и ураза в качестве рабочих терминов для перевода понятий синагога и пост, хотя в строгом терминологическом смысле они им не соответствуют. Однако и в данном случае может получиться, что исламские термины будут поняты как указание на исламский текст, а для многих читателей это неприемлемо.

Существуют, впрочем, и ситуации, когда одним и тем же словом называются разные понятия. Так, крещение, которое совершал Иоанн Креститель (символический акт очищения), не вполне совпадает с тем обрядом крещения, которое совершают христиане. Есть аргументы в пользу того, чтобы использовать для обоих действий одно и то же слово крестить: именно так и поступили авторы Евангелий (греч. βαρτίζω), подчеркивая непосредственную преемственность между обрядами. Однако есть своя логика в том, чтобы развести два этих понятия, правда в русском языке нет подходящего слова: если Иоанн еще может омывать приходящих к нему (как в РВ, см. раздел 3.4.6), то называться Омывателем он точно не может – это название уже зарезервировано за деталью автомобиля.

С развитием языка или, точнее, культуры его носителей в самом широком понимании (включая, к примеру, и политическое устройство общества) может меняться и отношение к хорошо известным словам. Например, слово царь переводилось на румынский язык по-разному в разные времена. В первых переводах, еще до румынской монархии, хорошие цари назывались словом crai (так называли себя молдавские и валашские князья), а плохие – împărat (от лат. imperator). При монархии использовалось стандартное слово rege, которым называли и румынского короля, а при коммунизме вернулось слово împărat как нечто архаичное и потому нейтральное³⁸⁰.

Может оказаться и так, что выбранный для того или иного понятия перевод приходится несколько видоизменять ради сохранения естественности языка. Например, башкирский аналог слова крестить (hыyɍa сумдырыу) означает просто «погружаться в воду». Но если так перевести слова евнуха в Деян. 8:36: вот вода; что препятствует мне окунуться? – может сложиться впечатление, что он просто хочет искупаться и так освежиться в жаркий день. В результате было добавлено слово обряд: сумдырылыу йолаhын утергə миӊə нимə камасаулай? ‘обряд погружения пройти мне что мешает?’.

Вполне точный, казалось бы, аналог той или иной реалии может быть связан в культуре ЯП с нежелательными ассоциациями или воспринимается в новом культурном контексте не вполне адекватно. Так, в алтайском языке христиане называют язычников кара jандулар ‘люди черной веры’. Это выражение содержит исключительно сильные негативные коннотации, и потому его во многих контекстах пришлось заменить другими выражениями, например, öckö калыктар ‘другие народы’, прежде всего там, где речь идет о христианах из неевреев.

Концепты или понятия, в отличие от реалий, не имеют однозначных соответствий в материальном мире. Нельзя указать пальцем на святость, праведность (и притом так, чтобы одна всегда отличалась от другой), грех, покаяние, веру, надежду, любовь, оправдание, страх Божий. Для некоторых из них легко найти достаточно точные эквиваленты, некоторые придется передавать по-разному в зависимости от контекста, а в отдельных случаях могут потребоваться неологизмы (например, для понятия страх Божий). В башкирском переводе, к примеру, глагол πιστεύω ‘верить’ переводился четырьмя разными словами: ышаныу, инаныу, иман итеу, иманɍа килеу, для того чтобы выразить все оттенки этого понятия: доверять, быть уверенным, принадлежать к общине верующих или приходить к вере.

Но в любом случае здесь особенно остро проявляется конфликт все тех же двух приоритетов: последовательности и контекстуальной ясности. С одной стороны, ключевые понятия должны распознаваться в тексте, а для этого переводиться последовательно. С другой стороны, исключительно важно, чтобы не искажался каждый конкретный контекст, чтобы, например, обращение Павла к святым не выглядело как обращение к избранным отшельникам или уже умершим праведникам (вариант перевода этого понятия – народ Божий).

На практике решение обычно достигается путем компромисса. Если найдено хорошее слово или выражение для того или иного понятия, но оно не во всех контекстах звучит естественно и понятно, можно в отдельных случаях уточнять его, добавив какие-то определения или соответствующим образом изменив контекст. В ЯП может быть и несколько слов или выражений для передачи одного слова оригинала, но при этом важно, чтобы их использование не было хаотичным. Связано это прежде всего с тем, что концепты ЯО не всегда однозначны, а точнее сказать, они образуют свою целостную систему, отличающуюся от системы понятия ЯП.

Понятие плоть (евр. בָּשָׂר, греч. σάρξ) весьма многозначно. Понятно, что все, названное этим словом, так или иначе будет присутствовать практически в любой картине мира, но называться эти явления и понятия могут очень по-разному. В Библии плоть – это вообще всякое живое тело (Быт. 6:17), и тело конкретно человеческое (Мк. 14:38), и часть этого тела (крайняя плоть, Быт. 17:11), и мясо (Втор. 32:42), и родство (Быт. 2:23), и человеческая природа в целом (Рим 3:20), и темные, греховные стороны этой природы (Гал. 5:17). Это лишь самые основные значения этого слова, и вполне понятно, что передавая, его одним и тем же словом, переводчик в значительной мере обрекает читателя на непонимание. С другой стороны, если переводить это слово целым десятком других слов и выражений, может быть утрачена внутренняя связь этих понятий, ведь перед нами не просто омонимы (лук как растение и как оружие), но комплекс тесно связанных меж собой представлений, и не всегда понятно, где проходит граница между ними.

Зато, казалось бы, благословение (евр. בְּרָכָה, греч. εὐλογία) – единый концепт в библейской картине мира. Но если присмотреться, то окажется, что оно вмещает очень разные понятия: Бог благословляет человека, даруя ему благо (Быт. 26:29), а человек в ответ Бога благодарит (Быт. 14:20). При этом он может желать этого блага и другому человеку (Быт. 27:30) или даже посредничать в получении такого блага (Быт. 12:2) – и все это называется одним и тем же словом в ЯО... но не во всех ЯП.

Глагол благословить (евр. ברך, греч. εὐλογέω) на крымско-татарский язык в основном переводится как багъышламакъ, что одновременно означает ‘простить’ и ‘подарить’. Если бы он так переводился всегда, это бы привело к полной путанице. Другой вариант перевода – элял этмек, то есть ‘сделать чистым, дозволенным’, но это выражение смотрится гармонично в очень узком круге контекстов. Другие возможные варианты: хайыр тилемек ‘пожелать блага’, мырадына етишмек тилемек ‘пожелать достичь желаемого’ или же более специально как хайыр дувасыны окъумак ‘читать благую молитву’. Существительное благословение можно иногда переводить как Алланынъ бахшышы ‘дар Божий’. Слово берекет, которое в словарях и переводится как ‘благословение’, сегодня понимается в основном как ‘достаток (от Бога)’и даже ‘урожай’. Но в этих узких значениях можно воспользоваться и им.

Еще несколько интересных примеров. На чувашский благодать (χάρις) обычно переводится словом ырăлăх ‘благость’, реже как пархатар ‘дар’, когда речь идет о конкретном даре, или пултарулăх ‘дарование, способность’, или тивĕç ‘долг, должность’ (например, в выражении «благодать апостольства»). При переводе понятия церковь (ἐκκλησία) на дунганский язык там, где речь идет о множестве верующих, решено было переводить его как щинфу Эрсади жынму ‘верующие в Иисуса люди’, а там, где они представали как единое целое – как жёхуэй ‘религиозное собрание’. При переводе на кумыкский было решено различать старейшин (евр. זָקֵן греч. πρεσβύτερος) как уважаемых пожилых людей, традиционно играющих важную роль в обществе (тамаза), и как пресвитеров, то есть руководителей христианских общин (юлбашчы ‘руководитель’).

Слово צָדָק и однокоренные (צַדִּיק ,צְדָקָה) могут означать честность в торговле (Лев.19:36) или правильность религиозных обрядов (Втор.33:19), они употребляются, когда речь идет об относительной правоте кого-то в споре (Быт.38:28) и о правосудии как общем принципе (Втор.1:16), или как о правом суде в конкретном деле (2Цар.15:4). Именно так поступает праведный человек (3Цар.3:6), но он прославляет и праведность Бога (Пс.5:9), явленную во множестве Его благотворных поступков по отношению к Израилю (1Цар.12:7). В отношениях между людьми это качество означает справедливость, прежде всего по отношению к слабым и нуждающимся в помощи (Пс. 36:21), но вместе с тем это некий вселенский принцип, на котором стоит мироздание (Ис. 45:8).

Неудивительно, что передать все эти значения одним словом просто невозможно. Более того, в некоторых контекстах оттенки значения существительного צָדָק могут передаваться глаголами, наречиями и фразеологическими оборотами, так что говорить о неком едином эквиваленте для этого слова невозможно даже в самом буквальном переводе. Однако важно сохранять системность подхода, чтобы это слово все же переводилось не наугад выбранным словом из длинного списка примерных синонимов, но в соответствии с контекстуальным значением в данном конкретном месте оригинала и со стилистическими нормами ЯП.

Картина усложнится еще больше, если к ВЗ пониманию праведности мы добавим НЗ представление об оправдании. По-гречески оба эти понятия могут выражаться одним и тем же словом δικαιοσύνη и однокоренными от него (δικαιόω, δικαίωσις), и споры о значении этих слов, особенно в Павловых посланиях, идут достаточно давно и далеки от завершения³⁸¹. Если говорить в самых общих чертах, речь идет о том, что грешный человек может получить состояние праведности или оправданности, в котором он уже не считается грешником. Он получает его от Бога, Который Сам праведен, получает даром (по благодати), получает благодаря жертве Христа, причем главное условие получения – вера этого человека. Прочие детали служат предметом спора, но они нам сейчас и не особенно важны. Как перевести это слово?

Казалось бы, перевод уже приведен в предшествующем абзаце, и даже целых два: праведность и оправдание. Однако в современном русском языке они имеют значения, едва ли не противоположные тем, о которых говорит оригинал. Праведностью мы называем исключительно высокую степень нравственных качеств, проявленных в конкретных поступках, и ею обладают очень немногие люди (ср. изначальное название рассказа А.И. Солженицына «Не стоит село без праведника’, опубликованного как «Матренин двор»). При этом праведность необязательно связана с верой в Бога. Оправдание несколько ближе, так мы называем процесс и результат признания человека невиновным в суде, хотя в быту так обычно называют те слова, которые виновный человек говорит в свою защиту, как правило неубедительные.

Вместе с тем это слово и в НЗ может обозначать не только состояние человека перед Богом, но и его правдивое, честное поведение (Евр.11:33), а также сам принцип честности и справедливости (1Тим.6:11). В СП обычно в этих случаях δικαιοσύνη переводится словом «правда», но и это совсем не идеальная ситуация. В современном русском языке правдой обычно называется некоторое честное заявление, причем такая частная и относительная правда нередко противопоставляется абсолютной и недостижимой для человека истине. Выражения «резать правду-матку» и т.п. понимаются совсем иначе, чем «говорить истинно».

Конечно, можно использовать все эти слова: правда, праведность, справедливость, оправдание, – просто потому что они стали традиционными и мы можем считать их терминами, точное значение которых проясняется уже во время церковной проповеди. К тому же нам поможет их явное родство и созвучие: пусть это и не один эквивалент, но несколько тесно связанных друг с другом однокоренных слов, их единство понимается на интуитивном уровне. Но такой подход срабатывает только в традиционном переводе для церковной аудитории, а перевод, обращенный к неверующим, может оказаться для него совсем не подходящим.

Рассмотрим два практических примера. Первый – Пс.84:11, евр. текст гласит: חְֶסֶד־וֶאֱמֱ֥ת נִפְגָּ֑שׁוּ צֶ֖דֶק ןשֶׁל֣ום נָשְָׁקוּ. В СП это передано дословно: Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются. Здесь перед нами целый список ключевых понятий, которые действительно тесно связаны меж собой в оригинале. Слова חֶסֶד־וֶאֱמֶת образуют устойчивую пару, остальные существительные встречаются вместе не так часто, но встают в тот же смысловой ряд. Все известные мне переводы сохраняют эти четыре существительных, хотя конкретный перевод каждого из них может быть различным, ср. БСР: Милость и верность встретятся, справедливость и мир расцелуются.

Интересно, что даже достаточно свободные переводы могут сохранять традиционные эквиваленты для слова צָדָק: righteousness (СМ в точности как KJV), goodness (CEV). Этот перевод, с одной стороны, вполне привычен читателю, но с другой – он все же оставляет большой риск неверного понимания, поскольку под этими словами скорее имеются в виду чьи-то индивидуальные качества (особенно righteousness, что почти стало означать ‘набожность’).

Однако совершенно необязательно сохранять точный порядок слов, ср. вариант ТОВ, где возник интересный хиазм, а ‘мир’ и ‘праведность’ поменялись местами: Fidélité et Vérité se sont rencontrées, ells ont embrassé Paix et Justice. Более того, здесь присутствует некоторый перифраз: сначала Верность и Истинность (именно так, с большой буквы и притом без артиклей, чтобы подчеркнуть, что перед нами не просто качества, но их персонификация) встретились друг с другом, а уж затем они обняли (а не буквально «поцеловали») Мир и Справедливость. Правда, носители языка оценили конкретно этот перевод как не слишком изящный, что лишний раз свидетельствует: интересная идея не всегда имеет удачное исполнение.

Другой пример – 1Кор. 1:30: ἐξ αὐτοῦ δὲ ὐμεῖς ἐστε ἐν Χριστῷ Ὶησοῦ, ὃς ἐγενήθη σοφία ἡμῖν ἀπὸ θεοῦ, δικαιοσύνη τε καὶ ἁγιασμὸς καὶ ἀπολύτρωσις, в версии СП: «От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением». Вполне очевидно, что здесь под ‘праведностью’ понимается не просто свойство Иисуса, но, говоря в самых общих выражениях, Его роль в деле искупления. Потому неудивительно, что более свободные переводы стремятся уйти от одного существительного ‘праведность’ и выразить эту мысль полноценной фразой: Благодаря Ему мы оправданы Богом (РВ); By him we are put right with God (GN); Durch ihn können wir vor Gott als gerecht bestehen (DGN). Однако при таком подходе каждый переводчик выбирает все же свою и потому несколько спорную интерпретацию: верующие были оправданы Богом, или их отношения с Богом были исправлены (GN), или же они могут теперь оказаться правыми перед Богом (DGN). Это очень близкие, но не тождественные понятия, каждый подобный перевод несколько сужает значение.

Видимо, поэтому более консервативные переводы сохраняют традиционную терминологию, несмотря на то что она выглядит здесь не вполне ясной: Который стал для нас мудростью от Бога, и праведностью, и освящением и искуплением (НЗК), при этом примечание к данному переводу предлагает читателю обратиться к словарю за разъяснением значения этих слов. Обратившись к словарю, можно прочесть, что праведность или оправданность есть определенное состояние правоты перед Богом, но при этом остается совершенно неясным, как можно стать таким состоянием для кого-то. Такой перевод сохраняет традиционные понятия, но оставляет их не слишком понятными, он, по сути, требует дополнительного истолкования и может применяться только в тех условиях, когда такое толкование доступно.

В качестве интересного, хотя и спорного примера можно привести польскую версию 2-го стиха 1-го псалма, созданную Чеславом Милошем (СП: но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь) Милош переводит: Ale w prawie Pańskim ma upodobanie i naukę Pańską bada w dzień i w nocy. Таким образом, закон (евр. תּוֹרָה) передается сразу двумя польскими словами – prawo и nauka (русские аналоги – закон и учение) в полном соответствии с двумя основными значениями этого еврейского слова.

Вопросы о переводе имен Бога (или, говоря точнее, слов, которыми в Библии обозначается Бог) связаны и с именами собственными, и сконцептами.

Слово Бог есть во всех языках, с которыми мне доводилось иметь дело. Впрочем, существует точка зрения, которую лично я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, согласно которой в языках некоторых племен, исповедующих анимизм и не соприкасавшихся с монотеистическими религиями, нет представления о Боге как о личности – в них якобы есть лишь слова для обозначения различных духов, с которыми человек вступает во взаимодействие по конкретным поводам. Так утверждает, к примеру, А.П. Володин³⁸², не называя, впрочем, этих языков, а в ительменском, с которым он работал, подходящее слово все же имелось (Нустахчаҳ).

Понятно, что у подобных племен нет представлений о Едином Боге. Но исторически сложилось, что при переводе Библии на все подобные языки использовалось одно из слов, относившихся к языческим божествам (греч. Θεός, лат. deus, слав. богь и т. д.), и оно наполнялось новым содержанием. Мне не известен ни один перевод, в котором слово Бог изобреталось бы заново. В любом случае следует помнить, что никакая терминология не подменяет собой того, что стоит за терминами, и уж тем более никакое слово никогда не выразит всей полноты Божества.

Но больше всего споров вызывает даже не языческая, а скорее исламская или буддийская лексика: можно ли называть Единого Бога Аллахом – как, кстати, делали это арабские христиане еще задолго до Мухаммада. За этой дискуссией, по сути, стоит богословская проблема: можно ли считать, что мусульмане поклоняются тому же Богу, только имеют о Нем несколько иные представления? Если да, то вполне естественно использовать то же самое слово, что и у них, а если нет, то слово надо искать другое.

В связи с этим нередко можно услышать довольно странные теории о происхождении самого слова Аллах (арабск. اللهُ). Общепринятая точка зрения – что это просто слово إله ‘божество’ с определенным артиклем. Однако есть и альтернативные гипотезы, не слишком убедительные, зато «выгодные» с точки зрения оправдания или, напротив, запрета на употребление этого слова в христианских текстах. Согласно одной из них, так некогда называли некое языческое божество (и тогда использовать это имя нельзя)³⁸³, а согласно другой – это прямое заимствование из сирийского языка, где слово

Есть у этой проблемы еще один аспект. С точки зрения некоторых читателей, имя Аллах указывает на исламский текст. Впрочем, это более общий вопрос: допустимо ли использовать при переводе ч 5 слова, вызывающие явные ассоциации с другими религиями (см. пример с «еврейской мечетью» в предыдущем разделе)? В некоторых случаях без этого просто не обойтись, но там, где есть синоним, не вызывающий таких ассоциаций, переводчики нередко выбирают его: например, в турецком переводе 2002 г. было выбрано общетюркское слово Tanri, а в первом чеченском переводе – исконно вайнахское слово Дела, оба со значением ‘Бог’, но без однозначных ассоциаций с исламом, какие были бы у арабского заимствования (Allah, АллахI).

Подобные споры вызывает употребление слова Бурхан, которое в монгольских, и тюркских языках народов буддийской традиции обозначает разнообразных божеств, – и вот тут уже никак не получится сказать, что имеется в виду один и тот же Бог. Но другого слова в некоторых языках (тувинском, бурятском) может и не быть.

Со словом Господь все гораздо сложнее: оно используется в ВЗ (как имя собственное יהוה) и в НЗ (как имя нарицательное κύριος), при этом в греческой Библии это одно и то же слово. В НЗ мы далеко не всегда можем быть уверены, что именно имел в виду каждый человек, называвший Иисуса Господом (или, скорее, господином, как и по сей день используют греки слово κύριος). Например, римский сотник в Мф.8:8 использовал это слово скорее как вежливое обращение к уважаемому человеку, а вот в Флп. 2:9–11 это уже уникальный титул, перед носителем которого преклоняется «всякое колено небесных, земных и преисподних»³⁸⁵.

Поэтому первый вопрос, на который предстоит ответить, – хочет ли переводчик употреблять одно и то же слово для всех этих случаев. В большинстве современных переводов будет по крайней мере проводиться различие между почтительным обращением к Иисусу до Его воскресения (господин) и всеми остальными случаями употребления этого слова (Господь).

В некоторых переводах также может различаться ВЗ и НЗ словоупотребление. Обычно это связано со стремлением переводчика подчеркнуть, что в ВЗ перед нами имя собственное, которое отставляется без перевода и транслитерируется: YHWH, Yahveh, Яхве, Иегова и т. д. Для свидетелей Иеговы, как нетрудно догадаться, это решение имеет вероучительное значение, но так поступают не только они. Именно этим путем пошли создатели католической серии «Иерусалимских Библий», то есть BJ и переводы под этим же названием на другие языки.

Но и вэтом случае следует найти эквивалент для слова в НЗ (собственно, если сохранять единство между ВЗ и НЗ, то это слово будет употребляться в обеих частях Библии). В языках с развитой христианской традицией такое слово всегда есть: Господь, Lord, Seigneur и т. д. Ситуация с ЯИТ отличается не сильно: в них присутствуют имена Бога, которые хорошо известны людям, и одно из них часто подходит для перевода понятия Господь: турецкое Rab, татарское Раббы и т. д. Русский перевод для мусульман (ЦАР) дает к слову ‘Бог’ перевод Всевышний, а к слову ‘Господь’ – Вечный, тоже традиционные коранические имена.

Там, где слово ‘Господь’ соответствует четырехбуквенному Имени, оно в некоторых переводах пишется одними заглавными или малыми прописными буквами, чтобы подчеркнуть его инаковость по отношению к именам нарицательным: ГОСПОДЬ.

Здесь сразу встает вопрос: годится ли это слово только для ВЗ и тех мест НЗ, где речь идет об Отце, или оно может относиться и к Иисусу? Причем если речь идет об Иисусе, то можно различать обращение к нему до воскресения, когда в Нем видели уважаемого человека, и после Воскресения, когда о нем говорят как о Сыне Божьем. В идеале выбранное слово должно подходить и для Отца, и для Иисуса как Сына, и для Него как Учителя, но даже в русском языке такого слова нет (Господь и господин). В крымско-татарском различаются обращения эфендим ‘мой господин’ (Мф. 8:8) и Раббим ‘мой Господь’ (Лк. 6:46), а турецкий перевод использует и там и там слово Rab ‘Господь, господин’ – видимо, потому что соответствующее турецкое слово efendim ‘мой господин’ используется просто как обращение к незнакомому человеку на улице и называть так своего Учителя – значит принижать Его достоинство.

А в башкирском переводе посторонние люди обращаются к Иисусу до воскресения Əфəндем/Əфəндебеҙ ‘мой/наш Господин’, ученики, которые следуют за Ним и слушаются Его во всем, – Хужам/Хужабыҙ ‘мой/наш Хозяин’. Оба слова не подразумевают признания божественности Иисуса и могут применяться по отношению к простым людям. После воскресения они о Нем говорят как о Рабби (кораническое имя, относящееся к Богу как к Господу).

В самом лучшем положении находятся языки, в которых существует общее слово ‘Господь/господин’, употребляемое и как обращение к Богу, и как обращение к особо уважаемому человеку (например, в дагестанском андийском языке это слово МиярекIа), но это бывает довольно редко.

Если подходящее слово находится не в каждом языке с христианской или исламской традицией, то тем более трудно ожидать, что оно обнаружится само по себе в языках, связанных с языческой религией. Нередко миссионерские переводы ХХ – начала ХХ в. вовсе отказывались от отдельной передачи слова Господь и заменяли его каким-либо другим: в чувашском использовалось Турӑ ‘Бог’, а в алтайском слово Каан ‘Царь. Но если чувашский старый перевод просто соединил вместе понятия ‘Господь’и ‘Бог’ (что, конечно, порождает проблемы, особенно в тех случаях, когда в оригинале то и другое слово стоят рядом), то алтайский оказался просто неверным: получается, что в некоторых контекстах, особенно в ВЗ, невозможно будет отличить Бога от земного царя.

Поэтому при создании новых переводов на такие языки обычно ищут и новые эквиваленты для слова ‘Господь’. В чувашском было выбрано слово Хуҫа ‘Хозяин’, как правило, с местоименным суффиксом: Хуҫамӑр ‘наш Хозяин’. Интересно, что этот перевод вызвал заметное противодействие части православных чувашей, которые считали, что нельзя изменять терминологические решения, предложенные в старых переводах. История о том, что произошло в алтайском переводе, уже была рассказана в разделе 2.7. Правда, в близкородственном шорском языке было выбрано все же слово Каан ‘Царь’, видимо, по той причине, что переводилось одно Евангелие, где царей немного и их легко отличить от Бога. Если на шорский будет переводиться Псалтирь или другие книги ВЗ, это решение, скорее всего, будет изменено.

Отдельный вопрос – употребление личных местоимений и местоименных суффиксов при словах, обозначающих Бога. На многих языках естественнее будет сказать «Мой Бог» или «Наш Господь» (см. выше примеры из башкирского и чувашского), особенно при обращении, – собственно, так выглядят и многие места оригинала. Но употребление личных местоимений не должно жестко калькироваться при переводе с одного языка на другой, поэтому нет ничего удивительного в том, что стандартные эквиваленты могут уже содержать местоимения или местоименные суффиксы, как, собственно, и обстоят дела с приведенными выше крымско-татарским и чувашским примерами.

Конечно, в Библии есть и другие слова, которые обозначают Бога. Например, в Книге Иова крайне редко встречается слово Господь, а точнее, имя, открытое некогда Моисею, которое мы переводим этим словом. Это неслучайно, поскольку действие этой книги происходит вне контекста истории Израиля. Зато Иов. часто называет Бога именем שַׁדַּי Шаддай – этимология этого слова до конца неясна, но обычно его связывают с представлением о силе и могуществе. В греческом переводе это имя чаще всего передается как παντοκράτωρ, откуда идет славянское и русское Вседержитель (точная калька с греческого). Нам прекрасно знакомо это именование, оно вполне традиционно – но оно рисует несколько иной образ, нежели еврейский текст. Это слово связывается у нас в сознании с иконой, на которой Господь держит в любящих ладонях весь мир. Но ведь Иов говорит совсем о другом! Он кричит от боли, он жалуется, что Бог обрушил на него всю Свою мощь, и вместе с тем не спешит вмешаться в жизнь этого мира и восстановить попранную справедливость. Словом, שַׁדַּי для Иова совсем не то, что Вседержитель для нас.

Именно поэтому С.С. Аверинцев перевел его как Крепкий. Это очень точно, но вместе с тем и несколько непривычно для русского читателя. Православный читатель может вспомнить о Трисвятом песнопении, но нецерковному такое слово будет непонятно. В результате в БСР было принято решение передать это слово как Всесильный, соединив еврейскую традицию с византийской – но и это решение небезупречно, оно вызывало немало споров, и хотя я был его инициатором, я и по сю пору не до конца уверен в его правоте. Это, пожалуй, самое распространенное среди современных переводов решение, но далеко не единственное. Другие варианты – Устрашающий (de Ontzagwekkende, NBV); Могучий (le Puissant, TOB). Еще одно решение заключается в том, чтобы просто транслитерировать это имя (Шаддай) – именно по этому пути идут «Иерусалимские Библии» во главес BJ.

Особый случай – имя Саваоф, которое стало именем только в греческом переводе (и в зависимых от него славянском и русском). В др.-евр. языке слово צְבָאֹות означало просто ‘воинства, упорядоченные ряды’, и здесь оно указывает на Бога как на Предводителя небесных, ангельских воинств. Но уже в греческом языке LXX оно было не переведено, а транслитерировано (Σαβαώθ), и так же поступали переводчики вплоть до недавних пор. Это вполне логично делать в Рим. 9:29 и в Иак. 5:4, где это написание есть в оригинальном греческом тексте (в Рим. как цитата из LXX), но обязательно ли его сохранять в ВЗ, где оно может быть переведено? Во многих современных переводах мы это и видим: Господь Воинств (БСР), Lord Almighty ‘Господь Всемогущий’ (NIV), HEER van de hemelse machten ‘ГОСПОДЬ небесных сил’ (NBV), Ордуларнынъ РАББИси ‘Воинств ГОСПОДЬ’ (крымско-татарский).

Отдельно можно говорить о метафорах и других оборотах речи, используемых для обозначения Бога, но к этому мы вернемся в разделе 4.4.3.

Еще в последние десятилетия ХХ в. в качестве основного инструмента для определения значения библейских слов и выражений предлагался компонентный анализ. Классический пример – определения для слов мужчина, женщина, мальчик и девочка. Первые два обозначают взрослых людей, а другие два – детей, при этом первое и третье – человека мужского пола, а второе и четвертое – женского. Две оппозиции «взрослый – ребенок» и «мужской – женский пол» позволяют нам надежно определить, чем отличаются эти слова друг от друга. Собственно, примерно этот метод применялся в разделе 4.2.3, в разговоре о том, чем отличается скиния от храма (переносное или постоянное святилище) и оба эти сооружения от синагоги (совершаются ли жертвоприношения).

Однако нетрудно заметить, что реальное словоупотребление такая схема описывает очень неаккуратно. По-русски слово девочка обозначает взрослых молодых (а иногда и не очень) женщин ничуть не реже, чем детей, и т. д. Когнитивная лингвистика, которой мы в основном придерживаемся в этой книге, описывает значение лексемы не столько с точки зрения компонентов значения, сколько при помощи прототипов. У каждого слова есть одно или несколько прототипических значений, с которыми сравнивается каждый конкретный предмет или явление окружающего мира, чтобы определить, достаточно ли оно похоже на этот прототип, чтобы называться данным словом. Понятно, что решение в любом случае будет относительным и субъективным, и кто для одного покажется девочкой, для другого будет уже девушкой, а для третьего вполне себе тетенькой.

Таким образом, мы должны передать в переводе не просто объективную реальность (пол и возраст человека), но скорее восприятие этой реальности говорящим. При этом приходится учитывать, что разные языки определяют явления окружающего мира по-разному и мы далеко не всегда даже знаем, какое слово ЯП точнее соответствует слову оригинала. Так, на многих языках не существует общих слов брат и сестра, необходимо каждый раз уточнять, старше или младше этот брат или эта сестра. Нам это может показаться странным, но вспомним, что и в нашем языке нет слова, которое обозначало бы «братосестру» безотносительно к полу, а в английском такое слово есть: sibling. Настолько же необычно для носителей этих языков и наше слово брат безотносительно к возрасту.

При переводе на такие языки переводчик постоянно испытывает затруднения: о каком брате или сестре идет речь в тексте? Если это не сказано явно, можно предположить, что сыновья и дочери перечислены в порядке старшинства, и так определить их относительный возраст. Но дело осложняется тем, что далеко не всегда под братьями и сестрами в тексте имеются в виду сыновья и дочери одного отца и одной матери. Так и мы по-русски можем назвать братом или сестрой человека, с которым у нас только один общий родитель, а иногда и двоюродного родственника. Наконец, обращение «братья и сестры!» относится вообще не к родственникам, оно передает скорее отношение, чем степень родства.

Например, обращение апостола к верующим братья переводится на крымско-татарский как дин къардашларым ‘братья по вере’ или как агъа-къардашларым ‘старшие-младшие братья’, чтобы не было утомительных повторов. Из этого, кстати, становится видно, что маркировано в этом языке слово агъа ‘старший брат’, а къардаш ‘младший брат’может употребляться в особых контекстах как «общее» слово.

Здесь перед нами встает вопрос о необходимой и достаточной точности выражений: насколько мы уверены, что вполне понимаем, к кому относится выражение оригинала, насколько можем и хотим передать это понимание в тексте? Особая проблема, уже богословского характера, появляется там, где в НЗ говорится о братьях и сестрах Иисуса. Если перевести их как младших братьев и сестер, это однозначно будут дети Иосифа и Марии, родившиеся после Иисуса, – такое понимание характерно для протестантов, но оно категорически неприемлемо для католиков и православных. Если же перевести их как старших, то речь, по-видимому, пойдет о сыновьях Иосифа от первого брака, а может быть, и о других, более дальних родственниках.

Но обязаны ли мы вообще делать однозначный выбор там, где текст не дает для него оснований? По-видимому, нет. Поэтому, например, в башкирском переводе (этот язык также требует различения между младшими и старшими) было выбрано слово туɍандар ‘близкие родственники, родня’, хорошо всем знакомое; вполне употребительное. Правда, такой выбор делается довольно редко, обычно все же переводчик предпочитает старших или младших братьев и сестер в зависимости от своей конфессиональной принадлежности.

Еще одно слово из семейного фрейма (выражаясь в терминах когнитивной лингвистики) – греческое παῖς ‘ребенок, мальчик, слуга, отрок’. Оно означает неполноправного члена семьи или рода, который не принимает самостоятельных решений в силу либо детского и юного возраста, либо подчиненного положения. В то же время это слово указывает на тесную связь такого человека с главой семьи, это никак не случайный раб, а член семьи (сходные значения имеет др.– евр. נַעַר). В Мф. 2:16 так называются грудные младенцы в Вифлееме, в Мф. 8:6 – слуга сотника, а в Мф. 12:18 именно этим словом называется Иисус, служащий Отцу. В Лк. 8:54 так Иисус обращается к девочке, которую воскресил. Таким образом, слово называет и ребенка (от грудного до подросткового возраста) безотносительно к полу, и сына, и слугу безотносительно к возрасту.

Ближайшие естественные эквиваленты (которых требует принцип динамической`или функциональной эквивалентности) для этого слова будут достаточно разными: младенец, ребенок, слуга, сын. Это достаточно разные слова в русском, да и в других современных языках, и вполне естественным будет желание переводчика использовать их для точной передачи всего спектра значений оригинала. Однако можно будет понять и стремление сохранить хотя бы отчасти последовательность перевода, например, используя слово отрок, которое может указывать и на сына, и на слугу.

Так, в нескольких местах НЗ (Мф. 12:18, Деян. 3:13 и др.) это слово употребляется, когда даются ссылки и аллюзии на ВЗ пророчества (прежде всего Ис. 52:13 и далее) о Рабе/Отроке/Слуге Господнем. При этом в Деяниях (3:13, 3:25, 4:27, 4:30) СП употребляет слово сын, а в Ис. 52:13 – раб. Связать одно с другим практически невозможно, если не употребить во всех этих местах одно и то же слово, и в русском это может быть именно отрок.

Интересный пример представляет ВЗ слово צָרַעַת, традиционно переводимое как ‘проказа’ Строго говоря, речь идет явно не о лепре или болезни Хансена (которую мы сегодня именуем проказой), по крайней мере в большинстве случаев – так в ВЗ называется любое заметное кожное заболевание. Но все, что связано с проказой (особенно представление о ее заразности и, следовательно, необходимости полностью изолировать ирокаженного от остальных людей), настолько удачно вписывается в контекст библейских предписаний о проказе и об участи прокаженных (в том числе и в НЗ), что есть веские причины переводить библейское слово именно так. Такое решение, в частности, было принято в БСР для Лев. 13:9 и других подобных мест (ср. в ЦАР. – заразная кожная болезнь).

Иногда проблемы перевода связаны с тем, что в разных языках приняты разные уровни обобщения для одних и тех же понятий или явлений. Израильтяне разводили коров, овец и коз, знакомы эти животные и нам. Однако когда речь шла о домашнем скоте, в ВЗ употреблялись в основном две категории: בָּקָר и צֹאן, крупный и мелкий рогатый скот. К первой категории относились коровы, ко второй – овцы и козы.

Например, Втор. 15:19 предписывает: «Все первородное мужеского пола, что родится от крупного скота твоего (בִּבְקָרְךָ) и от мелкого скота твоего (וּבְצֹאנְךָ), посвящай Господу, Богу твоему». Как можно передать эти две категории?

• Сохранить терминологически точное обозначение двух групп: от крупного скота, от мелкого скота (так в СП и БСР). Выглядит понятно, но стилистически тяжело.

• Вместо двух категорий ввести три, в соответствии с принятым в русском языке уровнем обобщения: от коров, овец и коз. Это вполне допустимо, если перевод указывает на то же самое множество явлений окружающего мира, но просто выражает его через большее (или меньшее) количество слов, хотя многим такой подход кажется непривычным.

• Найти две категории, но такие, которые смотрелись бы органично: от стад и отар. Этот перевод вполне точен и стилистически удачен, но он может быть не всякому понятен, поэтому применять его стоит лишь для достаточно подготовленной аудитории (впрочем, в туркменском слово dowalar ‘отары’ понимается всеми).

Приходится также обращать внимание на пол и порой даже возраст животных: мы привычно говорим «стадо коров», подразумевая, что там могут быть и бык и телята, но если мы скажем «одна корова», то имеем в виду исключительно взрослое животное женского пола. Иногда при переводе могут смешиваться такие общие и индивидуальные обозначения. Так, при переводе на туркменский Быт. 30:38, где речь идет о случке у коз, было выбрано слово, означавшее коз и козлов вообще, но по умолчанию оно все же относилось к самцам. В результате текст читался так, будто самцы совокуплялись исключительно друг с другом, без участия самок. При переводе на тувинский, напротив, было взято слово, означавшее коз. В том и другом случае пришлось уточнять: козлы спаривались с козами.

В силу того что сфера пола вообще достаточно табуирована во многих языках, даже точный перевод может звучать провокационно. Во многих местах Библии упоминаются евнухи – кастрированные мужчины, занимавшие достаточно высокие посты при царских дворах, в основном на женской половине. Далеко не во всех языках есть слово евнух (да и по-русски его понимают не все), поэтому, казалось бы, точно будет перевести его как кастрат-слуга. Однако такое выражение звучит слишком провокационно, а главное, что в большинстве контекстов релевантно только одно из этих двух значений. Так, в Ис. 56:3 («да не говорит евнух: «вот я сухое дерево"») важно, что это кастрат, неспособный иметь потомство, а в Деян. 8:27 («евнух, вельможа Кандакии, царицы Ефиопской, хранитель всех сокровищ ее») важно, что это высокопоставленный сановник при царском дворе. Если язык позволяет использовать одно общее слово, это вполне можно сделать, но если нет – не будет ничего дурного в том, чтобы развести кастрата и сановника, даже если на самом деле это единый концепт в ЯО.

Мы уже видели не раз, что вполне точный перевод может выглядеть стилистически неуклюжим или иметь нежелательные коннотации. Так, слово кастрат из приведенного выше примера в русском языке обладает именно этими свойствами. Еще одно слово из того же ряда – проститутка (о том, как было принято или скорее не принято это слово в РВ, речь уже шла в разделе 3.4.6). Такие слова звучат для многих неподобающе, когда употребляются в Писании, но дело не только в этом. Действительно, проститутка – явление современного мира. Она занимается проституцией ради заработка, общество относится к этому резко негативно, нередко ее занятие является незаконным.

В то время как в Древнем мире блудницы были в большей степени интегрированы в общество, они могли даже находиться при языческих святилищах и играть определенную роль в культе. К тому же, когда мы видим слово проститутка, у нас возникает определенный образ (как она одевается, как ведет себя и т. д.), и он действительно мало совместим с библейским миром. Точно так же было бы странно видеть в нем, к примеру, полицейских или менеджеров, хотя люди, охранявшие общественный порядок или распоряжавшиеся чужим имуществом, в нем безусловно были. Просто мы привыкли называть их стражниками и управителями.

Однако неверно было бы думать, что проблемы возникают только с «ругательными» словами. Наоборот, сложности могут возникнуть и с самыми возвышенными выражениями. Например, верующий человек в Библии называет себя слугой/рабом Божьим. Для той культуры это было вполне обычное название, которое не содержало никаких негативных коннотаций, рабом называл себя низший при обращении к высшему, пусть даже это были царь и его приближенный. Свобода для нас – абсолютная ценность, так что в нашей современной культуре слово раб связано с бесправием и унижением, да и слово слуга ненамного лучше (только, в отличие от слова раб, оно не образует устойчивого словосочетания со словом Божий). Может быть, лучше сказать служитель Божий: Но это выражение в свою очередь связано с клерикальным подтекстом: так можно назвать некоего очень важного епископа, но не простого верующего. Идеального решения нет. В алтайском языке есть два слова: кул ‘раб’ и jалчы ‘работник’ (от jал ‘плата’). Оба не понравились части читательской аудитории: первое звучит слишком приниженно, второе намекает на наличие платы. Было решено переводить глагольно: jалчы болуп ‘будучи слугой’, что, по словам читателей, смягчало негативный эффект от второго слова.

На полях стоит заметить, что для людей библейской эпохи свобода просто не была базовой ценностью, как для нас. В Библии практически нигде не говорится о ней как о неотъемлемой принадлежности всякого человека (такое понимание характерно скорее для греко-римского мира), мы читаем на ее страницах не столько о свободе, сколько об освобождении или избавлении (от рабства, болезни, несчастий или даже смерти). Для сравнения: сегодня принято говорить о здоровье как основной ценности (здоровый образ жизни и проч.), тогда как в более традиционных обществах речь идет скорее о выздоровлении в случае болезни, а обычное состояние человека вовсе не воспринимается как болезненное (в отличие от современной манеры врачей называть всех своих пациентов «больными»). Это не значит, что в древности болели реже и менее тяжело (скорее как раз наоборот!), но значит, что восприятие здоровья и болезненности отличалось от современных. Точно так же и свое подчинение Богу, царю или обычному начальнику люди не воспринимали как нечто унизительное, требующее немедленного вмешательства.

Все это можно попытаться разъяснить в словаре, а еще лучше – в отдельной статье, но что делать в переводе? Вот основные варианты.

• Использовать самое основное и традиционное обозначение: раб Божий. Велик риск неверного понимания, но сохраняется традиционный концепт.

• Смягчить это выражение подбором иных слов: слуга/служитель Божий. Решение компромиссное, со всеми плюсами и минусами.

• Постараться переформулировать само выражение: кто верно служил Богу. С одной стороны, такой оборот звучит гладко, но его трудно применять последовательно, к тому же так разрушается «титульность» оригинала: например, в 1 Тит. 1:1 Павел с самого начала говорит о себе, что он «раб Божий» (δοῦλος θεοῦ), и это заставляет читателя сразу вспомнить о подобном именовании Моисея עֶבֶד הָאֱלהִים – 1Пар. 6:34).

Особого упоминания заслуживает случай, когда грамматические категории играют роль в тексте. Например, в древнееврейском слово город (עִיר) – женского рода, поэтому его упоминание в Плаче Иеремии в первом же стихе сразу отсылает нас к образу женщины, сидящей у развалин родного дома. Но в русском языке город – мужского рода, и то же самое касается имени собственного Иерусалим. Что же делать?

СП не смущается этим обстоятельством: Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал как вдова. В принципе слово вдова уже вводит женскую образность, но жаль, что она задана не сразу.

БСП решает перелицевать здесь русскую грамматику: Иерусалим покинутая лежит. Город, когда-то такой многолюдный! Женский род разъяснен в примечании, но все равно трудно отделаться от ощущения, что перед нами банальная небрежность переводчика или даже корректора. БСР именно по этой причине подбирает слово женского рода – столица: О горе! Как опустела столица, что была многолюдной!

Сколько ни подыскивай эквивалентов в ЯП, а в какой-то момент придется прибегать к заимствованиям. Впрочем, вопрос, в каких именно условиях следует заимствовать слово из другого языка, в высшей степени спорный. Рассмотрим его на конкретном примере. Как назвать слугу, который подавал царю напитки за обеденным столом и при этом играл важную роль при дворе? В русском языке издавна существует слово виночерпий, которое употребляется только в исторических произведениях, но представим себе, что было бы, если бы его не было (а во многих языках такого слова или вовсе нет, или оно устарело и вышло из обихода). Что остается тогда сделать?

• Заимствовать слово из ЯО, прибегнув к транслитерации: машке от евр. מַשְׁקָה.

• Заимствовать слово из другого языка, из которого такие слова обычно заимствуются в язык перевода: ойнохой от греч. οἰνοχόος или пинцерна от лат. pincerna; для многих языков России таким «языком заимствований» будет русский, для ЯИТ – арабский или персидский и т. д.

• Использовать исконное, но вышедшее из употребления слово: в русском языке есть примерный аналог кравчий.

• Использовать известное слово с более общим значением: слуга или евнух, впрочем, второе слово тоже многим читателям непонятно, и такой перевод мало что говорит о конкретной роли этого слуги.

• Описать работу этого человека в отдельном выражении: слуга, подающий царю напитки. Этот вариант все проясняет, но выглядит слишком длинным и тяжелым.

• Использовать современное понятие с близкой функцией: официант. Это решение трудно рекомендовать, потому что это явный анахронизм.

• Создать неологизм с прозрачной этимологией: чашедаятель или виноподноситель.

• При любом выборе, который неоднозначно понимается читателем, у переводчика будет возможность дополнительно прояснить значение этого слова или выражения в словаре, а в некоторых случаях (например, при первом употреблении слова) и в подстрочной сноске.

Как видно по этому списку, заимствование, как правило, – это лишь один из вариантов решения проблемы, и далеко не всегда лучший. Какой вариант избрать в данном конкретном случае, зависит от целого ряда факторов.

Более того, не все заимствования воспринимаются в одинаковой степени как заимствования. В любом языке есть целый ряд слов, которые были когда-то взяты из других языков, но сегодня уже никто не воспринимает их как чужеродные (в старославянский и древнерусский, например, из древнегерманского пришло слово хлеб, из латинского через греческий – баня, из тюркских – деньги, и, вероятно, из индоиранских – Бог). Но даже те слова, которые заведомо воспринимаются как заимствования, могут в большей или меньшей степени подходить данному тексту. Так, в русском тексте Библии неудивительно будет встречать слова из библейских языков (скиния, шекель, ангел), но не из современных европейских (павильон, доллар, министр). Одни заимствования относятся к библейскому миру, другие – резко противопоставляются ему.

Подобная картина возникла и при переводе НЗ на кумыкский язык: переводчики почти не ограничивали себя в использовании арабских и персидских заимствований, воспринимавшихся как часть своей традиционной культуры, но решительно отказались от заимствований русских, поскольку они прочно связывались с современной городской жизнью и с утратой этой самой традиционной культуры. С другой стороны, при переводе на некоторые финно-угорские языки с давней православной традицией переводчикам приходилось оправдываться перед частью читателей за использование своих собственных терминов, поскольку для них «правильными» и «христианскими» звучали только русские и церковнославянские слова, а свои, исконные, казались им «языческими» – такой разговор с православным марийцем уже упоминался в разделе 2.7.3.

Заимствование имен собственных или других слов предполагает необходимость транслитерации. Все языки различаются меж собой по звучанию, орфография во всех языках до некоторой степени условна и не передает всех тонкостей устной речи, да к тому же нередко разные носители языка прочитывают одно и то же сочетание букв неодинаково. Поэтому одно и то же слово оригинала обычно бывает возможно транслитерировать в ЯП по-разному³⁸⁶.

В любом случае необходимо добиться четких и ясных принципов транслитерации. Общих рецептов нет и здесь, но можно перечислить некоторые типичные точки выбора.

• Какой язык брать в качестве основы для транслитерации? В теории это, казалось бы, всегда ЯО, но на практике за основу часто берется язык, на котором большинство потенциальных читателей впервые познакомилось с библейскими сюжетами и персонажами, например, для языков России это русский в варианте СП. Однако русские имена обычно воспринимаются как имена русских людей, что может вызывать культурное отторжение. Особенно сложна ситуация с НЗ, потому что многие употребленные в нем имена имеют две формы на языках оригинала, греческую и еврейскую или арамейскую. К тому же наше произношение древних языков всегда до некоторой степени условно, и о том, как именно выговаривали арамейские слова в Палестине НЗ времен, мы можем только догадываться. Тем не менее переводчики могут попытаться даже в НЗ текстах подражать семитской, а не греческой фонетике³⁸⁷.

• В какой степени имена собственные адаптируются к фонетике ЯП? Интересный пример был приведен в разделе 3.1.1. Обычно в языках бывшего СССР заимствования из русского сохраняли русское написание и произношение даже в тех случаях, когда оно грубо нарушало орфографические и фонологические правила, действующие в ЯП, – примерно так происходит и в большинстве языков, пользующихся латинским алфавитом (исключение – языки Прибалтики). Это позволяет избежать путаницы и помогает однозначно идентифицировать людей и географические объекты, но приводит к трудностям при чтении сложных имен. Очевидно, при решении этого вопроса стоит рассмотреть, как оформляются заимствования в самом ЯП. Иногда, правда, существует своеобразное раздвоение: старые заимствования полностью подчиняются фонологии ЯП и при этом иногда изменяются до неузнаваемости (так, в алтайском в полном соответствии с местной фонологией из имени Василий получилось имя Пазылай), в то время как новые заимствования сохраняют русское начертание. Иногда адаптированные имена собственные воспринимаются как признаки просторечья или диалектизмы, «как в деревне говорят». Иногда, наоборот, русская орфография воспринимается как «чужая», как признак имперского прошлого. В любом случае адаптация (или сознательный отказ от нее) должна строиться на последовательно выраженных принципах: в какой мере учитывается сингармонизм (в тюркских и финно-угорских языках), заменяются ли фонемы, которые не встречаются в этих позициях (в начальной позиции звонкий взрывной в хакасском или глухой в туркменском) и т. д.

• Будут ли при транслитерации сохраняться греческие окончания? Андрей или Андреас; Том, Фома или Томас; Амфиполь или Амфиполис; Род или Родос? Хорошо бы добиться в этом какого-то единообразия. Как правило, отсутствующие в ЯП флексии отбрасываются, но есть и исключения, в том числе и в русском языке (Иисус Христос, а также двусложные названия островов, как Родос и Хиос).

• Будут ли, наоборот, добавлены морфемы ЯП в тех случаях, когда ЯП позволяет делать или не делать этого? Например, сказать «галилеяне» по-башкирски можно двумя способами: галилеялар или галилеялылар – следует выбрать один и придерживаться его последовательно.

Даже подбор самых правильных слов может привести к переводческой ошибке, если слова плохо сочетаются между собой. Это вопрос не только стилистической или грамматической корректности (одеть Надежду – надеть одежду и проч.), но и верной передачи смысла. Неслучайно многие нарочито неправильные выражения используются для передачи оттенков смысла: его ушли с работы (он ушел как бы сам, но под принуждением), мы потерпели победу (которая на самом деле больше похожа на поражение).

Ошибки такого рода возникают при переводе непроизвольно и порой трудно замечаются. Так, Иак. 1:2: С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения – сначала было переведено на башкирский язык примерно так: Когда отдаетесь искушению, считайте это великой радостью. Смысл изменился на противоположный: искушению надо не противостоять, а поддаваться.

Слово любить на алтайский переводится по-разному в зависимости от того, кто кого в данном случае любит. Если человек любит Бога, старших или себя самого, то сӱӱр, и то же слово обозначает любовь между супругами, поэтому его все и приводят как стандартный эквивалент; но вот если родители любят детей или люди любят своих братьев, уже употребляется слово карузыыр; если Бог любит людей – буурсаар и карузыыр. В некоторых местах, например Ин. 15:13, Рим. 13:8, Гал. 5:14; Еф. 2:4, был при переводе все же употреблен самый известный глагол сӱӱр и производное существительное сӱӱш, иногда в сочетании с ылгабай ‘нелицемерно’.

В том же алтайском языке есть слово мӧҥкӱ ‘вечный’, но оно имеет отношение в основном к горам, которые покрыты вечными снегами. Вечная жизнь – она уже должна быть только ӱргӱлjи ‘вечной’, мучения – тӱгенбес ‘нескончаемыми’, а спасение – мӧҥкӱлик ‘вечности’.

У фразы Мк. 9:37 «кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня» при переводе на шорский получился достаточно узкий смысл «кто примет сироту на воспитание». Пришлось поменять глагол алар ‘брать’ на улуғлар ‘оказывать почет’, который употребляется по отношению к дорогим гостям. Впрочем, это вопрос экзегетический, некоторые комментаторы считают, что речь идет именно об усыновлении (но употребленный здесь глагол δέχομαι сам по себе этого еще не означает).

Даже вполне подходящие слова могут оказаться в неудачном соседстве и так порождать нежелательные оттенки значения. Например, в Числ. 3:1 сказано: ,וְאַ֛לֶּה תּוֹלְדֹ֥ת אַהֲרֹ֭ן וּמשָׁ֑ה ‘Вот родословие Аарона и Моисея’ – и можно подумать, что речь идет об общих потомках Моисея и Аарона, которых у них, разумеется, быть не могло. Современный турецкий перевод именно такую опасность и оставляет: Harunʼla Musaʼnin ҫocuklari ‘дети Аарона и Моисея’. Близкородственный крымско-татарский язык уходит от этой опасности таким способом: Харун, Муса ве оларнынъ эвлятлары ‘Аарон, Моисей и их потомки’.

Далее мы рассмотрим и другие примеры, кроме тех, которые относятся к образной речи и художественным приемам (об этом речь пойдет в разделе 4.4).

Самая известная область несовпадений при переводе с языка на язык – фразеологические обороты, которые при буквальной передаче могут быть поняты неверно или не поняты вовсе.

Строго говоря, идиомы или фразеологические обороты – это мертвые метафоры. Образное выражение некогда звучало необычно и ярко, люди задумывались над его смыслом – это была живая, полноценная метафора. Но со временем это выражение стало настолько обычным, что уже никто не считал его образным, не задумывался, что во фразах солнце село или ночь пришла глаголы употреблены не в буквальном смысле. Метафора стала идиомой.

О метафорах живых речь пойдет в разделе 4.4.3, а здесь мы поговорим об устойчивых оборотах речи, идиомах или фразеологизмах. Граница между одним и другим не всегда понятна и может смещаться при переводе: что для изначальных читателей звучало как привычный фразеологизм, для читателя буквального перевода может оказаться понятной, но необычной метафорой. А может выйти и так, что пониматься этот оборот речи будет несколько в ином смысле.

Возьмем, к примеру, слово сердце и обороты речи, которые оно образует в древнееврейском языке:

• чистое сердце (Притч.22:11) – искренность;

• твердое сердце (Втор.15:7) – упрямство;

• горячее сердце (Втор.19:6) – ярость;

• возвышенное сердце (Втор.8:14) – гордость;

• мягкое сердце (4Цар.31:25) – раскаяние;

• крепкое сердце (Пс.30:25) – храбрость;

• растаявшее сердце (Иез.21:12) – страх;

• необрезанное сердце (Лев.26:41) – непокорство;

• скользкое сердце (Ос.10:2) – притворство;

• повернуть чье-то сердце (Пс.118:36) – привлечь внимание;

• положить на свое сердце (Втор.11:18) – хорошо запомнить;

• выйти из чьего-то сердца (Втор.4:9) – быть забытым;

• украсть чье-то сердце (Быт.31:26) – обмануть; быть сердцем за кем-то (2Цар.15:13) – перейти на чью-то сторону;

• сказать в сердце (Втор.8:17) – решить.

Эти примеры можно было бы обсуждать подробнее, а список их можно было бы расширить, но и этого достаточно, чтобы сказать: часть идиом звучит в буквальном переводе адекватно и на русском языке, часть выглядит непривычно, но может быть угадана, а часть подводит читателя совсем к другому значению. Даже достаточно дословный перевод СЦ не пытается передать все эти выражения буквально: для чего ты обманул меня (Быт.31:26), хотя в оригинале מֶה עָשִׂיתָ וַתִּגְנֹב אֶת־לְבָבִי, ‘что ты сделал и украл сердце мое’.

Разумеется, если идиома ЯО понятна и для носителя ЯП, ее стоит сохранить, только при этом надо убедиться, что понимание достаточно точное. Также можно подобрать существующее выражение в ЯП, например: לָב־אִישׁ יִשְׂרָאֵל אַתֲרֵי אַבְשָׁלֹום, ‘сердце мужа Израиля за Авессаломом’ – Израильтяне встали на сторону Авессалома (2Цар.15:13 БСР).

Самый простой и надежный способ – передавать смысл идиом прямым языком, где все слова употреблены в своем прямом значении, но эта стратегия может привести к тому, что текст будет слишком обеднен. Некоторой компенсацией за неизбежное обеднение текста может быть введение идиоматического языка в перевод там, где оригинал его не содержит, – разумеется, при условии, что мы не исказим значение и не внесем в текст чуждые реалии и выражения. Например, в тувинском слово праведник решено было переводить как ак сагыштыг кижи ‘человек с белыми мыслями’. Правда, впоследствии оказалось, что это выражение понимается как указание на честного человека, и не более того. Для праведника был выбран неологизм чөптүг-шынныг кижи ‘справедливый, правильный человек’, впрочем, значения тувинских прилагательных здесь несколько отличаются от русских. Также использовалось выражение актыг кижи ‘невинный человек’ (от того же корня ак– ‘белый, правда, здесь он носителями языка уже не воспринимается как образное выражение).

Одно и то же событие или явление окружающего мира может быть названо с помощью разных частей речи, при этом основной выбор, который делает говорящий, – между глагольными и именными конструкциями. У разных языков здесь разные предпочтения, например, – общеизвестный признак некачественного перевода с английского на русский – обилие отглагольных существительных («подчеркивание важности данного события является необходимостью» и проч.).

Библейские языки (и греческий и еврейский) обычно предпочитают имена, притом в древнееврейском они могут образовывать достаточно длинные списки. Вот, к примеру, текст 150-го псалма (СП), где в личных формах употреблен только один глагол: Хвалите Бога во святыне Его, хвалите Его на тверди силы Его. Хвалите Его по могуществу Его, хвалите Его по множеству величия Его. Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях. Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его на звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных. Все дышащее да хвалит Господа! Аллилуия.

На русском, да и на других языках, обороты вроде хвалить на тверди силы... по множеству величия звучат совершенно неестественно. БСР находит более естественные обороты, но сохраняет именные конструкции: хвалите на тверди Его небес... за безмерное величие Его. Здесь это, пожалуй, вполне оправдано художественной тканью текста – этот торжественный гимн построен из однотипных фраз, и можно было бы некоторые из них перестроить (хвалите Его, ибо Он безмерно велик), но это повредило бы цельности поэтической структуры псалма.

Но буквальные переводы, сохраняя такие цепочки существительных, порой создают комический эффект: размышления на ложе моем и видения головы моей смутили меня (Дан.4:2, СП). БСР несколько сокращает здесь текст: на ложе сна ужаснули меня видения, можно было бы предложить нечто иное: в смятении размышлял я на ложе о том, что видел во сне. Любой вразумительный и стилистически правильный перевод не обойдется здесь без замены имен на глаголы, и это так выглядит не только в русском языке.

Характерны подобные цепочки и для многих частей НЗ, в особенности посланий. Евр. 1:3 в оригинале гласит: ὃς ὢν ἀπαύγασμα τῆς δόξης καὶ χαρακτὴρ τῆς ὑποστάσεως αὐτοῦ. Эти слова об Иисусе переведены в СП совершенно невразумительно: Сей, будучи сияние славы и образ ипостаси Его (= Бога). Понять смысл этих слов сложно и в оригинале, никакой адекватный перевод этого места, по-видимому, не будет кристально ясен с первого прочтения. Но можно по крайней мере отказаться от калькирования неестественных конструкций.

РВ заменяет некоторые существительные и раскрывает, к кому относится местоимение сей, но оставляет конструкцию нетронутой: Сын есть сияние Божьей Славы и отпечаток самой Его сущности. Как личность может быть сиянием славы и одновременно – отпечатком сущности, остается неясно. Можно по крайней мере заменить имя глаголом: на Нем сияет Божья слава (NBV: In hem schittert Gods luister), в Нем запечатлена сущность Божья. Некоторые переводы идут еще дальше, превращаясь, по сути, в комментарии: в Нем Бог сделал видимым Свое внутреннее бытие (DGN: in ihm hat Gott sein innerstes Wesen sichtbar gemacht).

Этот вопрос оказывается тесно связан с другими переводческими проблемами, поэтому решений даже в самых простых случаях может быть довольно много. Например, в Лк. 4:18 цитируется Ис. 61:1: проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение. Если перевести это дословно (как сделал СП), содержание проповеди может оказаться вообще неясным. Проповедовать что-то – значит призывать к этому. Но как можно призывать пленных к освобождению, а слепых к прозрению: Вполне очевидно, что они этого и сами желают, только не могут достичь. К тому же соседние фразы ясно показывают, что в данном случае несчастные люди действительно получают то, чего искали: «исцелять сокрушенных сердцем... отпустить измученных на свободу». Как же можно перевести эту фразу?

• Дословно: проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение – при этом текст звучит тяжело, смысл будет с высокой долей вероятности понят неверно.

• С заменой отглагольных существительных на более употребительные: пленным объявить о свободе, слепым о прозрении (РВ). Стилистически текст звучит лучше, но проблема понимания остается: о чьей свободе надо объявлять пленным, когда и как она наступит?

• Уточнить с помощью местоимений, о чьем освобождении и прозрении идет речь: пленным объявить об их освобождении, слепым о возврате зрения (NBV: aan gevangenen hun vrijlating bekend te maken en aan blinden het herstel van hun zicht).

• Подобрать такой перформативный глагол речи, который означал бы перемену состояния: объявить свободу пленникам и слепым – прозрение (NIV: to proclaim freedom for the prisoners and recovery of sight for th blind). Текст стал понятен, но возникают проблемы сочетаемости: объявить свободу вполне можно, но вот «объявить прозрение» уже намного сложнее.

• Заменить глагол речи на другой глагол: дать пленникам свободу и слепым – зрение (NGN: blinden het licht te geven, – а первая половина фразы переведена ближе к букве оригинала). Текст понятен, но разрушена риторическая структура фразы, где речь идет именно о возвещении, проповеди.

• Заменить существительные глаголами и прилагательными: «возвестить пленным, что они свободны, и слепым, что они прозреют». Текст стал вполне ясен, идея проповеди сохранилась.

• Также при этом можно перевести высказывание в прямую или косвенную речь: возвестить пленным, что они свободны, и слепым, что они прозреют (примерно так в PDV: announcer aux prisonniers: Vous êtes libres! et aux aveugles: Vous verrez clair de nouveau!). Смысл предельно ясен, но структура текста усложнилась, отчасти утрачен динамизм оригинала.

Нередко в тексте встречается последовательность из двух или более слов, которые образуют единое понятие. Например, что пьют люди на празднике? В ВЗ это יַיִןשֵׁכָר ‘вино и сикера’, причем до сих пор идут споры, что такое сикера: аналог нашего пива, или браги, или бузы, а может быть, еще какой-то алкогольный напиток. В любом случае, когда эти слова стоят вместе, они обозначают алкогольные напитки вообще. Поэтому при переводе на туркменский язык эта пара слов была переведена как mey-şerap (два названия вина), это такое же естественное обозначение всяких напитков по-туркменски, хотя само по себе слово şerap едва ли можно считать эквивалентом слова שֵׁכָר.

Кстати, отметим, что в шорском вино приходится обозначать как қызыл араға ‘красное вино’, а не просто араға, что повсеместно используется в значении ‘водка’. Если дело дойдет в шорском проекте до перевода ВЗ, каков будет перевод для слова сикера, непонятно.

В Пс. 19:4 упомянуты жертвоприношения и всесожжения (одна из разновидностей жертвоприношений). Но в контексте речь явно идет о разных видах жертв вообще, поэтому на осетинский это перевели как «жертвы и дары», как самое общее выражение идеи.

В Мк. 14:36 употреблены два слова со значением ‘отец’: арамейское ’Αββᾶ и собственно греческое πατήρ. В большинстве переводов транслитерация с арамейского сочетается с собственно переводом, но на шорском слово аба ‘отец’ звучит почти идентично арамейскому авва (в заимствованной из русского транскрипции), и вместе два слова смотрятся странно: Авва, Аба! К тому же нужен местоименный суффикс при обращении. В результате выбран вариант без повтора: Абам! ‘мой Отец!’ Так одно шорское слово удачно перевело греческое и одновременно транслитерировало арамейское.

В разных религиозных традициях есть разные способы говорить о духовном – и определенные слова, выражения и конструкции в соответствующих языках сразу сообщают читателю и слушателю, что речь идет о религии, и настраивают его на соответствующее восприятие. Даже тексты, написанные на одном языке, но представителями разных духовных традиций, будут сильно различаться. Например, если на одну и ту же тему выступят православный священник, баптистский пастор, мулла и раввин, читатель с первых фраз сможет догадаться, к какой религии принадлежит автор текста, если даже не будет знать этого заранее.

Но это означает, что для людей, воспитанных в иной культурной и религиозной среде, в тексте могут появляться совершенно нежелательные прочтения. Например, Втор. 33:16 говорит о Боге, «явившемся в терновом кусте». При переводе на язык народа с традициями анимизма это может быть понято вполне в духе таких традиций (божества обитают в окружающей природе и иногда являются людям), поэтому при переводе на тувинский важно было подобрать выражение хараган иштинден көстүп келген Бурган, которое показывает: Он только однажды, в совершенно особом случае, явился в кустарнике, но не живет там, не является там людям постоянно и т. д. Кстати, заметим, что вместо общего слова было выбрано название конкретного куста, караганника (хараган), растущего в степях и хорошо всем известного.

Одна особенность библейского языка, общая для ВЗ и НЗ, – обилие абстрактных существительных, особенно заметное в Ин и Павловых посланиях. Например, Ин 1:14 гласит: «И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца». Мы видим целый ряд важнейших богословских понятий, но ни одно из них не разъясняется в тексте, и отношения между ними тоже остаются не вполне ясными: благодать и истина есть два разных понятия или одно, выраженное в двух словах? И как относится к ним слава?

Часть этих вещей может быть разъяснена в примечаниях и словарях, но более свободные переводы стараются объяснять хоть что-то непосредственно в тексте, например: И Тот, кто является Словом, стал человеком и жил среди нас. Мы видели Его Божественное величие и силу – Он получил их как единственный Сын у Отца, – воплощение милости и истины (РВ). Здесь не только добавлены пояснения, но и переделан сам строй фразы, что, впрочем, не избавляет от вопросов. К тому же в тексте возникает смысл, который трудно найти в оригинале: величие и сила есть воплощение милости и истины. Понять это тоже непросто.

Некоторые современные переводы ограничиваются тем, что раскрывают смысл только отдельных слов, как TILC: Colui che è la Parola è diventato un uomo ed è vissuto in mezzo a noi uomini ‘Тот, кто есть Слово, стал человеком и жил среди нас, людей’.

Можно не столько разъяснять смысл, сколько упрощать текст, разбивая его на простые предложения. Этим путем идет в таких случаях перевод PDV, в котором текст делится на краткие строки: La Parole est devenue un homme, et il a habité parmi nous. Nous avons vu sa gloire. Cette gloire, il la reçoit du Père. Впрочем, это звучит как текст для маленьких детей: ‘Слово стало человеком, и он жил среди нас. Мы видели его славу. Эту славу он получил от Отца’.

Другая характерная черта благочестия НЗ времен относится к области грамматики: верующие стремятся избегать слишком частого упоминания Бога. Этой цели служат так называемые «божественные пассивы», характерные для Нагорной проповеди: утешатся, насытятся, будут названы и т. д. (Мф. 5:4–9). Действующее лицо здесь не названо, однако вполне однозначно подразумевается Бог.

РВ переводит все эти выражения в актив: Бог их утешит... Бог им отдаст во владение землю... Жажду их Бог утолит... Бог назовет их Своими сынами. Но это решение довольно спорно: человек не может давать обещания от имени Бога или с исчерпывающей полнотой описывать Его действия: «Бог их утешит, насытит» и т. д. Он скорее может описывать то, что происходит в этом мире по Божьей воле.

Стремясь сохранить дистанцию между Богом и тем, что мы о Нем говорим, большинство переводов все же сохраняет здесь пассивный залог или описательные выражения.

Для библейских текстов весьма характерны формулы – устойчивые обороты речи с фиксированным значением, которые воспринимаются носителем языка вполне однозначно. Иногда такие формулы могут совпадать в двух языках по своим функциям, хотя необязательно они при этом совпадут по форме. Так, для перевода слова аллилуйя в крымско-татарском используется заимствованное из арабского готовое выражение Эльхамдюлилля ‘слава Богу’ – оно прекрасно известно носителям языка.

Но так бывает далеко не всегда. В ВЗ часто встречается формула клятвы: כּה־יַעֲשֶׂה אֱלֹהִים ןכֹה יֹוסִף ‘пусть то-то сделает Бог, и то-то добавит’ – это еще и эвфемизм, поскольку конкретные наказания не названы. Но нет никаких сомнений, что речь идет именно о наказании. В том же крымско-татарском языке эту формулу клятвы решили переводить Алла бойнумны урсун ‘пусть Бог по моей шее ударит’, это вполне стандартное выражение. Однако в нем теряется интенсивность оригинала (не просто накажет, но еще и добавит), которая сохранена, например, в БСР: «Пусть так-то и так-то покарает меня Бог».

К формулам можно отнести и стандартные последовательности слов. По-алтайски, к примеру, естественнее сказать Павел апостол, чем «апостол Павел» – в том порядке, в котором идут эти слова в оригинале.

Впрочем, нам даже не всегда однозначно понятно, насколько формульно то или иное выражение. Так, «сыны Израилевы» в Быт. 32:23 – сыновья человека по имени Израиль, а в Быт. 42:5 – это уже его более дальние потомки, люди, принадлежащие к израильскому народу (см. рассуждения о гендерной инклюзивности в разделе 2.9.2). Если же задуматься о способе перевода этого выражения, мы вынуждены будем выбирать между несколькими вариантами.

• Дословно: сыны Израиля – передаем форму оригинала, но рискуем исказить смысл в читательском восприятии.

• Дети Израиля – так мы подчеркнем, что в их число входили и женщины.

• По смыслу: израильский народ или израильтяне – понимание будет обеспечено, но утрачиваем некоторую долю поэтичности оригинала.

Некоторые формулы могут иметь достаточно широкое, если не сказать расплывчатое, значение. Например, «во имя Бога/Христа/ Его» на другие языки переводится как «во имя Его, от имени Его, с именем Его, ради Него, веря в Него» и проч. в зависимости от значения этого оборота речи в данном конкретном месте.

Еще больше проблем возникает с характерным для Павловых посланий оборотом ἐν Χριστῷ ‘во Христе’: многие языки просто не позволяют передать его буквально, получается бессмыслица. Вот примеры из алтайского перевода одной только книги, Послания к римлянам:

• Иисус Христос jайымга садып алган ‘Иисус Христос выкупил к свободе’ (3:24);

• Христос Иисус ажыра ‘через Христа Иисуса’ (6:11);

• Христос Иисусла ‘с Христом’ (8:1);

• Христос алдында ‘перед Христом’ (9:1);

• Христостыҥ` Бойында ‘в Самом Христе’ (12:5);

• Иисус Христоско ‘для Иисуса Христа’ (16:3).

Разумеется, можно найти или придумать и другие варианты. Но стоит отметить, что буквальный перевод Христосто ‘во Христе’ здесь не встречается, так как он выглядел бы бессмысленным.

Меры веса, длины и объема, а также денежные единицы в Древнем мире были совсем иными, чем теперь, да и там они были не везде и не всегда одинаковыми. Есть и такие меры, точное значение которых нам сегодня неизвестно. Переводить их можно по-разному, лишь бы перевод был в целом понятен аудитории, не выбивался бы из общей стилистики и не выглядел бы анахронизмом.

Например, в Мф. 20:9 говорится, что наемные работники получили по динарию. Перевести это можно по-разному.

• Сохранить слово оригинала: динарий.

• Передать его более общим словом: серебряная монета.

• Передать функцию: обычная дневная плата.

• Подобрать эквивалент в современной культуре: тысяча рублей (это решение не рекомендуется хотя бы потому, что инфляция может свести на нет все наши переводческие усилия за короткий срок).

При этом в сноске может стоять другой вариант: например, в тексте серебряная монета, а в сноске – указание, что в оригинале дано название этой монеты динарий. Но не всегда обязательно сохранять буквальную структуру оригинала, важно передать общий уровень цен. Например, фраза Откр 6:6: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий – в крымско-татарском переведена так: «килограмм пшеницы за один золотой, три килограмма ячменя за один золотой». Строго говоря, перевод неверен: динарий был серебряной, а не золотой монетой, а хиникс был мерой объема (около литра), а не веса, – но хорошо передано общее представление о крайней дороговизне и о том, что пшеница будет в три раза дороже ячменя.

Иногда можно вообще обойтись без конкретных мер. Так, в Иез. 45:13 сказано: Вот дань, какую вы должны давать князю: шестую часть ефы от хомера пшеницы и шестую часть ефы от хомера ячменя. Ефа была десятой частью хомера, и здесь важно только это соотношение. Можно перевести этот оборот речи как шестидесятую часть пшеницы и шестидесятую часть ячменя (и тувинский перевод поступает именно так).

Если же мы стремимся сохранить указание на точный объем, вес и т. д., мы можем постараться сделать это четырьмя основными способами, примерно теми же, что и в случае с динарием.

• Привести меры оригинала (ефы и шекели), обычно при этом их современные эквиваленты даются при этом в сносках.

• Привести современные метрические меры (литры и килограммы), часто их библейские эквиваленты даются при этом в сносках.

• Привести в тексте перевода традиционные меры ЯО (сажень, пядь), а в сноске указать на точное значение оригинала – правда, при попытке сделать это обычно выясняется, что традиционные меры уже забыты, если только они не основаны на размерах человеческого тела (шаг, локоть), которые всем хорошо знакомы.

• Дать приблизительные описания (горсть, мешок). Опять-таки в сноске тогда можно привести буквальное значение оригинала.

Если мы отказываемся от точного следования мерам ЯО и переводим ефы в литры, а шекели в килограммы (или во что-нибудь еще), у нас почти во всех случаях изменятся числовые значения этих измерений. Например, в 3Цар.10:14 говорится: В золоте, которое приходило Соломону в каждый год, весу было шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых. Число 666 сразу заставляет вспомнить число зверя в Откр.13:18 (справедливости ради отметим, что оно встречается в Библии еще раз, в Езд.2:13, как число «сыновей Адоникама», но там ему никто не придает никакого значения). Как бы то ни было, это весьма значимое число, и переводить его как «двадцать три тонны» (принимая один талант примерно за 35 кг), разумеется, можно, но тогда мы потеряем часть поэтичности этого текста, а возможно, и его символичности. К тому же можно долго спорить, чему равнялся при дворе Соломона золотой талант – на Ближнем Востоке существовали очень разные меры веса, которые объединялись этим названием, а вот палаты мер и весов, равно как общепризнанных стандартов, там не было.

В результате получается, что переводчик, стремясь быть точным, теряет единственное точное указание оригинала (число 666) и предлагает читателю свою довольно спорную оценку. Правда, он может утешиться тем, что в любом случае верно передает общую характеристику этого дохода: тонны золота, огромное богатство – тогда как выражение «666 талантов» не создает у читателя никаких ясных представлений. Может быть, для данного места оптимальным был бы перевод 666 мешков/корзин золота, чтобы сохранить число и показать вместе с тем огромную величину этого дохода.

Все, о чем говорилось выше, предполагает, что слова и выражения оригинала употреблены в прямом и непосредственном смысле, а точнее – в одном из тех смыслов, которые мы обнаружим в словарях и грамматиках. Но вотв Иер 9:1 (МТ 8:23) в оригинале буквально сказано: מִי־יִתֵּן רֹאשִׁי מַיִם ‘если бы моя голова была водой’. На крымско-татарский так буквально и перевели: Ах, башым сув олса. Очевидно, пророк не хотел, чтобы его голова превратилась в воду, он имел в виду что-то другое, и конечно же на крымско-татарском так не говорят.

Что же, перевод ошибочен, поскольку и бессмыслен и неестествен? Совершенно необязательно. Контекст подскажет читателю перевода, как он подсказывал читателю и слушателю оригинала, что речь идет о горьком плаче – пророку не хватает слез, и если бы вся его голова превратилась в жидкость, то и тогда ему не оплакать бедствий его народа.

При переводе таких мест мы стоим перед выбором: передавать ли «голый смысл», лишая текст всякой поэтичности (некоторые переводы, построенные на принципах динамического эквивалента, идут именно этим путем), или сохранить поэтичность по мере возможности? И если мы пытаемся ее сохранять, то в каких условиях и до какой степени это возможно? И как достигнуть результата: путем прямого калькирования форм оригинала или при помощи оборотов речи в ЯП, которые могут нести сходные функции (как предлагает теория литературного эквивалента)?

Пожалуй, самый простой случай образной речи – это игра слов, при которой созвучность двух или более слов в тексте начинает играть смысловую роль. В библейском повествовании нередко на таком созвучии основывается объяснение имен библейских персонажей, и в разделе 1.2.2 уже был приведен пример такой народной этимологии имени Иаков. Разумеется, созвучными могут оказываться далеко не только имена собственные, но и любые другие слова, и тогда принято говорить об игре слов в оригинале.

Простота ситуации для переводчика заключается в том, что такое, как правило, просто невозможно перевести, а только объяснить в примечании, – впрочем, попытки бывают. Например, знаменитая песнь Исаии о винограднике завершается таким обличением: И ждал Он правосудия, но вот – кровопролитие; ждал правды, и вот – вопль (Ис. 5:7 СП). При таком переводе может оказаться не вполне понятным, что за вопль (на самом деле речь идет о крике обездоленных и угнетенных), но самое главное, что перевод решительно утратил богатые созвучия оригинала: וַיְקַו לְמִשְׁפָּט וְהִנֵּה מִשְׂפָּח לִצְדָקָה וְהִנֵּה צְעָקָה. Пары слов מִשְׁפָּט – מִשְׂפָּח и צְרָקָה – צְעָקָה различаются меж собой одной буквой, и это подчеркивает несовместимость ожиданий Бога с тем, что Он увидел. БСР разъясняет природу вопля, но не пытается передать созвучия или хотя бы отметить его в примечании: Он надеялся увидеть правосудие, а нашел беззаконие, надеялся праведность увидеть, а слышит жалобы и вопли!

В то же время можно попробовать передать эту игру слов хотя бы частично, если найти такую же пару (хотя бы одну) в ЯП, например, по-русски это будет так: Ждал правосудия – нашел кровопролитие, вместо правды явилась кривда. К подобному приему прибегают многие переводы: Er hoffte auf Rechtsspruch – und erntete Rechtsbruch, statt Liebe und Treue nur Hilfeschreie! (DGN), Hij vewachtte recht, maar oogstte onrecht, hij zocht rechtsbetrachting, maar vond rechtsverkrachting (NBV).

Здесь стоит отметить, что созвучия бывают и «паразитическими»: они возникают в ЯП случайным образом и вызывают совершенно ненужные ассоциации. В особенности это касается имен собственных (эта проблема уже упоминалась в разделе 4.2.2). Вот еще один пример: в Мф. 15:39 СП говорит про пределы магдалинские, что соответствует греческому имени собственному Μαγδαλά. Но в критическом тексте вместо этого названия стоит другое, Μαγαδάν. Так это и переводит РВ: Иисус сел в лодку и отправился в окрестности Магадана – неискушенный читатель может решить, что Он поехал на Охотское море. Такое совпадение может быть достаточным поводом приводить здесь название не по критическому, а по традиционному тексту, даже если базовый текст в данном проекте – критический.

Частным случаем такой созвучности можно считать омонимию или многозначность – с лингвистической точки зрения это не одно и то же, разумеется, но для нас сейчас принципиальной разницы между двумя этими понятиями нет. В том и в другом случае одно фонетическое или графическое слово оригинала переводится двумя или более словами, и нет принципиальной разницы, расщепилось ли таким образом значение одного слова (многозначность) или совпал облик двух слов с разной этимологией (омонимия).

Так, в Ин. 21:18 один и тот же глагол ζωννύω употреблен в значениях ‘опоясывать’ (добровольное действие из повседневной жизни) и ‘связывать’ (применять насилие). Трудно, хотя и возможно найти один такой глагол в ЯП: например, в РВ был выбран одевать, но он не связан напрямую с серьезным насилием; NBJ употребляет однокоренные выражения mettre sa ceinture ‘надевать пояс’ и ceindre ‘опоясывать, связывать’.

Притч. 30:33 построено на трех значениях одного и того же еврейского слова מִיץ ‘битье, биение’ и двух значениях слова אַף ‘нос, гнев’: как сбивание מִיץ) молока производит масло, толчок (מִיץ) в нос (אַף) производит кровь, так и возбуждение (מִיץ) гнева (אַפַּיִם, дв. ч.) производит ссору (СП). БСП постарался сохранить это единство хотя бы частично, подобрав однокоренные слова: ибо от сбивания молока бывает масло, от битья по носу – кровь, а от биения гнева – вражда.

А в тувинском переводе это место передано так: Чүге дээрге сутту хайындырарга – өреме үнер... а килең хайнырга – адааннажыышкын үнер ‘при кипячении молока получаются пенки ... а при кипении гнева – вражда. Это пример замены метафоры близкой метафорой ради хотя бы частичного сохранения многозначности слов оригинала.

О той центральной роли, которую играют метафоры в теории и практике перевода, мы уже говорили в разделах 2.3 и 3.4.2. В самом широком понимании метафора – это употребление слова или выражения в переносном значении (откуда и само понятие μεταφορά ‘перенос’, в современном греческом языке это слово означает ‘транспорт’³⁸⁸.

Строго говоря, от метафоры (перенос по сходству: лев = храбрец) отличается метонимия (перенос по смежности: нога не ступала = человек не ходил). Называя народ Израиля или его государство домом Иакова или скинией Давидовой, автор прибегает к метонимии, а называя его лозой или смоковницей – к метафоре, так как Иаков и Давид имеют прямое и непосредственное отношение к израильтянам, а лоза и смоковница – нет. Это в общем-то единственное различие между ними, поэтому все сказанное в этом разделе будет относиться к метафорам и метонимиям в целом, но для удобства изложения мы будем говорить в основном о метафорах, подразумевая, что и к метонимиям это тоже относится с незначительными поправками. В любом случае слова и выражения, употребленные в переносном значении, следует переводить так, чтобы стал понятен смысл.

Например, в Лев. 26:41 говорится: покорится необрезанное сердце их; в Иер. 9:26: все эти народы необрезаны, а весь дом Израилев с необрезанным сердцем. Этот образ встречается затем и в других местах ВЗ и НЗ. Обрезание крайней плоти было знаком договора между Господом и избранным народом, потому необрезанное сердце – это образ, передающий нежелание народа Израиля соблюдать то, что велел ему Господь. Хотя слово сердце в большинстве языков так и понимается как средоточие чувств и/или мыслей человека, но сама идея о его обрезании наводит в обществе, где не практикуется обрезание крайней плоти, на мысль скорее о кардиохирургии. Варианты перевода:

• Буквальный перевод будет приемлем для аудитории, хорошо знакомой с обрезанием и его смыслом (прежде всего на ЯИТ).

• Частичное раскрытие смысла метафоры: языческое/непокорное сердце или сердце, которое непокорно, будто вы не обрезаны. Звучит понятно, но отчасти теряется образ.

• Полное раскрытие: не желающие покоряться Богу. Понятно, но поэтическая сторона утрачена полностью.

Итак, переводя этот пример в область теоретических обобщений, мы получим примерно следующий набор правил, который встречается во множестве пособий по переводу.

• Если метафора воспринимается в том же значении и носителями ЯП, ее следует сохранить. При этом следует убедиться, что не возникает паразитических смыслов: например, выражение иго Мое благо в Мф.11:30, переведенное как мой хомут хорош, может быть понято как реклама сделанных Иисусом хомутов, а обращение Иоанна к Церкви: Госпожа, прошу, чтобы мы любили друг друга (2Ин.1:5) – как эротический призыв влюбленного – все это реальные примеры из практики.

• Если при буквальном переводе она воспринимается неверно или не понимается совсем, ее следует передать через сравнение или напрямую, без образной речи. При этом следует быть внимательным к контексту, одна и та же метафора может переводиться метафорой или напрямую, – в зависимости от того, насколько ее легко понять. Венец как НЗ метафору решили переводить на алтайский язык как кайрал ‘награда’. Но в 1Кор.9:25 («Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы – нетленного») метафору легко сохранить: бегуны соревнуются, чтобы получить плетение из увядающих цветов, а мы – неувядаемое плетение. В остальных случаях просто непонятно, что это за плетение, а говорить слишком подробно (плетение цветов/золота, получаемое в награду) слишком сложно. При этом в 4-й главе Откровения, где дано видение старцев с венцами, их перевели как «золотые плетения».

• Можно полностью или частично заменить непонятную метафору ЯО другой метафорой ЯП, если она передает тот же смысл.

Для последнего правила можно привести немало интересных примеров. Так, выражение Притч. 10:26 уксус для зубов в туркменском переводе заменили на «перец для языка».

Притч. 25:24 жить в углу на кровле в тувинском переводе передано как «жить в землянке» – тувинцы традиционно жили в шатрах, у которых вообще нет никакой кровли, и образ нищего, неустроенного жилья – именно землянка.

Иногда такая замена может лежать совсем рядом, достаточно подобрать другое слово, относящееся к тому же семантическому полю. Так, Рим.13:14 облекитесь в Господа нащего Иисуса Христа в алтайском переводе изначально звучало: Пусть вашей одеждой будет Господь... – но эту метафору читатели не понимали. Тогда была произведена замена: Пусть будет вашей броней Господь...

Притч. 11:22 кольцо в носу свиньи в туркменском переведено как «кольцо в носу у собаки», это звучит намного лучше как пример явной неуместности.

Кол. 3:14 поверх этих одежд облекитесь в любовь в чувашском переводе было передано как «поверх опояшьтесь поясом любви». Что касается одежды, приведем тут и сравнение, отличающееся от метафоры только наличием слова как: Евр.1:12 как одежду свернешь их переведено в крымско-татарском «свернешь их как старый ковер».

Иногда метафору можно просто несколько иначе оформить и сделать ее понятнее. Так, дочь Сиона (МФ. 21:5 и др.) при буквальном переводе понимается как «дочь человека по имени Сион», поэтому иногда это выражение передается как «Сион-девушка» (тув. Сион-кыс).

Метафора также может содержать определенные коннотации, положительные или отрицательные, которые тоже нужно учитывать. Так, Пс.22:4 при буквальном переводе на тувинский «Твоя палка, Твой посох меня успокаивает» понимается неверно: «Ты меня бъешь, и я умолкаю». Выбран вариант даянгыыжың биле шыкпыыжың мени камгалан, оожургадыр ‘под защитой Твоего посоха и хлыста я успокаиваюсь’.

МК. 9:46 где червь их не умирает и огонь не угасает на шорский было переведено как «...там огонь/свет не гаснет». Но у этого перевода есть своя опасность, если читать его в отрыве от контекста, а еще точнее, в контексте реалий нашего времени. В шорских поселках нередко отключают электричество, и холодной сибирской зимой сидеть с погасшим светом совсем неприятно. Как, наверно, хорошо быть в том месте, где он никогда не гаснет! Можно возразить, что в библейские времена электричества не было, но все ли шорские читатели задумаются об этом? Проблема в том, что шорское слово от ‘огонь, свет’ в любом случае значит что-то хорошее. Поэтому для перевода негасимого огня было выбрано слово ӧрт ‘пожар’.

Иные метафоры теряются в переводе, но зато он может обогащаться и новыми образными выражениями. Так, Притч. 21:5 всякий торопливый терпит лишение в кумыкском переводе звучит как алгъасагъан сув да денгизге етмес ‘торопливая вода до моря не дойдет’.

Все сказанное выше относится к метафорам, которые понимаются своего рода украшением текста, но не более того. С другой стороны, есть и такие выражения (например, Сын Божий), которые могут иметь не только метафорическое, но и догматическое значение, и отказ от их буквального перевода будет воспринят как отказ от традиционного вероучения, и, надо признать, не без оснований.

Впрочем, дело далеко не только в вероучении. Современная лингвистика (прежде всего когнитивная) и литературоведение видят в метафорах отражение мировосприятия. Многие метафоры и метонимии выглядят универсальными, они во многих случаях будут правильно поняты даже при буквальном переводе, хотя степень естественности таких выражений в разных языках будет разной. Это прежде всего метафоры, связанные с рукой как силой, властью или действием, но и в таких относительно понятных случаях переводы разнятся в том, насколько буквально передаются метафоры и насколько они разъясняются. Например, в Гал. 2:9 СП говорит несколько неясно о «руке общения», а РВ раскрывает это понятие: протянули мне и Варнаве руку в знак того, что мы делаем общее дело.

Более того, метафора может отсылать читателя к определенной сфере знаний, которая может быть нам до конца не открыта. Например, в Рим. 12:20 сказано: Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья (СП). Это прямая цитата из Притч. 25:21–22. Нетрудно, конечно, перевести ее смысл: если твой враг голоден, накорми его, жаждет – напои его. Этим ты заставишь его гореть со стыда (РВ)... но в результате может быть утрачена всякая связь с ВЗ. Характерно, что в том самом переводе БСР, куда вошла и РВ, в ВЗ части метафора сохранена: Если голоден твой враг – дай ему хлеба, если жаждет – напои водой: так сгребаешь ты угли ему на голову – хотя в новозаветной она утрачена. Насколько буквально это понималось в ВЗ ив НЗ? Мы точно не знаем, возможно, речь шла о каких-то обрядах, связанных с посыпанием головы пеплом и (потухшими?) углями или с представлениями о загробных мучениях грешников.

Одно из самых перспективных направлений современной метафорологии (да, можно говорить о такой дисциплине) – изучение универсального и культурно-обусловленного в метафорах³⁸⁹. Метафоры опираются на человеческий опыт, и часть его будет универсальна (например, движение вверх всегда будет ассоциироваться с увеличением количества и улучшением качества, а движение вниз – наоборот), другая часть будет определяться условиями жизни и окружающей средой, третья – установками данной культуры, четвертая – укладом жизни, пятая – мировоззрением и верованиями и т. д. Правильно понять, а тем более перевести метафору невозможно, если не соотносить ее с соответствующей областью человеческого опыта.

Как правило, в художественных текстах метафоры представлены комплексно: они связаны друг с другом по смыслу и по форме, вступают меж собой в разнообразные отношения, которые могут поразному пониматься читателями. Так, книга Песнь песней часто воспринимается как огромная комплексная метафора, причем одни толкователи видят в ней историю отношений Бога и человеческой души, другие – Бога и избранного народа (Церкви), и т. д.³⁹⁰' В любом случае текст книги изобилует выражениями, которые могут быть поняты как буквально, так и в переносном смысле, точнее – в разных смыслах, и понимание одного места существенно зависит от толкования других мест и всей этой книги в целом.

Кроме того, повторяющиеся метафоры, как уже было отмечено в разделе 4.3.2, имеют свойство превращаться в устойчивые фразеологические обороты, которые воспринимаются носителями языка как нечто само собой разумеющееся: солнце всегда встает, а не поднимается над линией горизонта. Можно ожидать, что нечто подобное мы встретим во всех культурах, поскольку движение солнца по небу выглядит примерно одинаково (с поправкой на географическую широту) для всех жителей нашей планеты. Но вот культурно обусловленные метафоры и фразеологизмы могут смешиваться в восприятии носителей иного языка: для нас вешать лапшу на уши есть стандартное выражение с четко определенным значением, а вовсе не свежий образ, связанный с необычным способом потребления макаронных изделий. Носители других языков увидят в нем при буквальном переводе яркую и малопонятную метафору.

Насколько мы уверены, что отличаем метафоры библейского текста от застывших фразеологизмов? Ответ не всегда очевиден, а ведь от него зависит понимание смысла. Так, в Иов. 2:4 сатана говорит Господу: кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него (СП). Некоторые комментаторы видят здесь ходовое выражение из области меновой торговли: обмен должен быть равноценным, – но нигде больше мы этого выражения не встречаем. Может быть, автор, напротив, хотел поразить читателя неким ярким оборотом речи: уж за свою-то кожу чью-то чужую не отдашь! В результате одни переводы (например, БСП и NIV) передают это загадочное выражение дословно, а другие раскрывают его смысл, как они его понимают: There’s no pain like your own ‘никакая боль не сравнится с твоей собственной’ (CEV), Er hat ja keinen schlechten Tausch gemacht ‘неплохой у него вышел обмен’ (DGN). Крымско-татарский перевод использовал существующую в языке метафору с близким значением джангъа джан ‘за жизнь/душу – жизнь/душу’, а буквальное значение оригинала привел в скобках (тери ичюн тери).

При переводе на языки других народов может оказаться, что они в каком-то смысле ближе к ЯО, чем русский или западные языки. По-шорски, например, любят не «всей душой» или «всем сердцем», а «всей печенью» – но и в библейском языке печень может быть главным органом чувств: изливается на землю печень моя от гибели дщери народа моего (Плач. 2:11).

Однако возможны и совсем другие ситуации, когда метафора оригинала отсылает к той области человеческого опыта, которая отсутствует у носителей ЯП. Особенно яркие примеры приводят те, кто работал с языками Папуа – Новой Гвинеи и островов Тихого океана: эти люди не знакомы с пшеницей и виноградом, а следовательно, с хлебом и вином и всем, что с ними связано, они не разводят овец, не строят каменных жилищ и т. д. Огромная часть библейских метафор будет им в буквальном переводе совершенно непонятна!

Мф. 9:17 будет ясен только тем, кто знаком с процессом брожения вина и со свойством молодых бурдюков (мехов) растягиваться под давлением: Не вливают также вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают, но вино молодое вливают в новые мехи, и сберегается то и другое. Для новогвинейского племени селепет все это полнейшая абстракция, и переводчики в результате нашли некий аналог из их собственной культуры³⁹¹. У них принято запекать овощи, помещая их внутрь трубки из стебля бамбука. Трубка обгорает на огне, она используется только однажды, и если поместить сырые овощи в обгорелую трубку и положить на костер, она развалится и еда упадет в огонь. Именно этот образ и был использован: «не кладут сырых овощей в обгоревшую трубку...» Заодно отметим, что этот сценарий прекрасно подходит и для Лк. 5:39: И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше. Точно так же в племени селепет, полагаю, никто, попробовав печеных овощей, не станет есть сырые.

Еще один пример из той же статьи и того же перевода – сон Иосифа из Быт. 37:7, который он пересказал своим братьям: мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу. Естественно, для племени селепет все это не имеет никакого смысла, потому что они не выращивают злаки и никогда не видели снопов. В этом переводе Иосиф вместе с братьями выкапывал клубни распространенного на острове растения таро (Colocasia esculenta), и вот его растение встало прямо, а растения братьев собрались вокруг и коснулись подбородками плеч (знак подчинения в этой культуре).

Отметим, что и в России или странах СНГ мало кто имеет личный опыт вязки снопов или приготовления вина, но сами эти понятия давно и прочно вошли в русскую культуру, равно как и связанные с ними слова. Неслучайно на советском гербе был изображен вместе с молотом именно серп – даже те, кто никогда им не пользовался, прекрасно знали, для чего он нужен. О жителях Новой Гвинеи такого не скажешь.

Однако проблема не только в том, что одни народы выдерживают вино в бурдюках, а другие запекают клубни таро в бамбуке. Речь идет не просто о реалиях окружающего мира, но прежде всего о концептах или понятиях, а они в двух разных культурах могут даже при полном или частичном совпадении реалий не просто не совпадать, но иногда восприниматься прямо-таки противоположно. Например, для нас угостить человека спиртным значит отнестись к нему с гостеприимством, устроить совместный праздник, а в ВЗ напоить допьяна означает во многих случаях «сурово наказать, опозорить», причем в качестве напитка выступает гнев Господень (а Сам Господь – в качестве виночерпия). Как передать это в переводе?

В Иер. 51:57 подсказывает контекст, но вот Плач 4:21 читается совсем иначе: Радуйся и веселись, дочь Едома, обитательница земли Уц! И до тебя дойдет чаша; напьешься допьяна и обнажишься (СП). Эти слова можно понять так, что дочь Эдома (кстати, тоже метонимия) с радостью ожидает разгульного праздника – но на самом деле перед нами противопоставление: сейчас она веселится, но скоро ее постигнет чаша гнева. Что можно сделать?

• БСИ выражает эту идею с помощью явного противопоставления: Ликуй, торжествуй, дочь Эдома, живущая в стране Уи! Но и тебя не минует чаша! Опьянеешь ты, срам свой откроешь! Смысл понятен, особенно за счет выражения не минует чаша, которое стало в русском литературном языке вполне устойчивым.

• Многие современные переводы дополняют текст: чаша гнева (Господня) (DGN, PDV). Татарский перевод дополнительно к этому дает сноску еще на одно место (Ис.51:17), где контекст явно подсказывает, как надо понимать эту чашу, – но не все читатели смотрят в сноски.

• Есть и переводы, которые вовсе отказываются от метафоры: But your time will come to suffer and stagger around naked ‘придет и твое время страдать и разгуливать нагишом’ (CEV).

Часть таких метафор уже вошла в нашу культуру и узнаётся читателем – и даже в тех культурах, где ее еще нет, разумная стратегия может заключаться в сохранении метафоры, ради того чтобы перевод был совместим с другими распространенными в регионе переводами. Так, слова Иисуса в Мк. 10:38 Можете ли пить чашу, которую Я пью на кумыкский было сначала решено переводить без метафоры: Башыма тюшежек азаплардан Мен оьтежек йимик, сиз де оьтюп болурмусуз? ‘через испытания, через которые Я пройду, можете ли вы пройти’, потому что пить из чаши высокого лица для кумыков – большой почет. Однако метафору все же удалось сохранить, добавив только одно слово: Мен ичежек аччы пиаладан. сиз де ичип болурмусуз? ‘из горькой чаши, из которой Я буду пить, можете ли вы пить’.

А вот в шорском переводе в этом же месте был выбран буквальный перевод: «Можете ли пить из моей чаши?» В шорской культуре уважаемый человек (отец семейства) пьет из своей собственной чащи, которую не трогают остальные. Поэтому образ чаши, из которой будут пить ученики, – образ скорее почета, чем страдания. В данном контексте это, может быть, и очень даже удачно: они ищут почестей, а Иисус им предлагает соучастие в страданиях, чего они пока не понимают. Кумыки и, в особенности, шорцы наверняка будут сравнивать свои переводы с русскими переводами Библии, и потому весьма желательно сохранить для них этот важнейший образ.

Особенно это важно, когда подобные культурные замены касаются богословски значимых метафор. В разделе 3.4.2 уже говорилось о выражении Сын Божий, но что можно сказать об Агнце Божьем? Речь идет о молодом барашке как о жертвенном животном, но ведь далеко не все народы знакомы с баранами – даже если они знают о существовании этих животных, как мы знаем о существовании кенгуру или жирафов, но с ними не связываем никаких ассоциаций. Поэтому при переводе на некоторые языки Крайнего Севера слово агнец заменяется на слово олененок – отношение к этим животным у тундровых пастухов точно такое же, как у ближневосточных пастухов к ягнятам.

Особенно интересна ситуация в ненецком. Ненцы оленеводы, и потому у них есть много слов для обозначения оленей. Новорожденный называется таско сую, молодой, до года, без различия пола – сую; дальше существует много других названий, в зависимости от возраста, пола и даже способа использования животного (напр., ездовой олень обозначается отдельным словом ӈавка). В данном случае нам неважно, как звучат эти слова, к тому же носители разных диалектов давали разные сведения.

Овцы и бараны у ненцев не живут, но слово для обозначения барана есть – ху, в основном известное по сочетанию ху’ хова ‘овечья кожа’ (она попадает к ненцам от более южных народов). Как нетрудно понять, оно не несет никаких ассоциаций, да и вообще может путаться с омонимом ху ‘ложка. В южных диалектах встречается заимствованное из русского слово ӈоця или ӈовця, но оно понятно не всем ненцам и к тому же явно не подразумевает мужской пол. В результате, агнец для перевода понятия было бы решительно невозможно, так что выбран был искусственный неологизм ху’ сую, букв. ‘овечий молодой олень’.

Казалось бы, таких проблем не должно быть у народов, которые издавна разводят овец, например у туркмен. Но если у них примерно столько же слов для обозначения барашков и ягнят, как и у ненцев – для обозначения оленей, встает вопрос, какое именно слово выбрать. Ягненок от рождения до года – guzy, годовалый – tokly. Там, где речь шла о буквальных жертвоприношениях (ВЗ), оба эти слова прекрасно подходили, например, в выражении pesah guzysy ‘пасхальный агнец’. Но в НЗ необходимо было выбрать слово, которое хорошо сочеталось бы со словом Бог и выглядело бы метафорически. В издании 2005 г. мы читаем Hudaýyň guzusy ‘новорожденный ягненок Бога’, но переводческая группа не была вполне довольна этим оборотом речи и на данный момент остановилась на варианте Hudaýyň gurbanlyk janlysy ‘жертвенное существо Бога’.

Метафоры часто употребляются не по отдельности, а в группах, поэтому их и приходится переводить комплексно, следя, чтобы два медведя в одной берлоге не наступили читателю на ухо, оказывая медвежью услугу, то есть чтобы одна метафора не мешала пониманию другой. Так, Ин. 12:40 содержит целый ряд метафор: народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем (СП). В переводе на кумыкский постарались все это сохранить, поскольку сказать все это в принципе можно. Но сердцем понять означает в этом языке скорее «пожалеть, сжалиться», так что пришлось заменить здесь последнее выражение на «головой не поняли», притом что сердце осталось в первом случае, где говорилось об окаменелости сердца.

Авв. 3:13: Ты сокрушаешь главу нечестивого дома, обнажая его от основания до верха – в переводе на крымско-татарский изначально было передано двумя разными метафорами: «открыть основания, по плечи отсечь». Но они выглядели несовместимо: голова находится наверху, а основания (что бы ни понималось под этим словом) внизу. В результате было решено несколько гармонизировать их: темелине къадар кестинъ, масхаралыгъынъны ачтынъ ‘по самые основания отсечешь и позор обнажишь’.

Во 2Кор. 5:3 приведена метафора: только бы нам и одетым не оказаться нагими. В предыдущем стихе метафора была иной: облечься в небесное наше жилище, – и вдруг речь зашла об одежде. В крымско-татарском переводе решили, что лучше употребить метафоры, относящиеся к одной области человеческого опыта (дом), и в результате в 5:3 говорится: эвге кирип, биз эвсиз олмамыз ‘войдя в это жилище, мы не будем бездомными’.

В заключение разговора о метафорах можно предложить тем, кто хочет попрактиковаться в их переводе, обратить внимание на 17-й псалом – в нем встречаются едва ли не все виды метафор, какие есть в Библии, а кроме них и многие другие тропы, о которых пойдет речь в следующем разделе.

Особого упоминания заслуживают эвфемизмы – выражения, иносказательно описывающие явление или событие, которое в ЯП не принято называть напрямую. Значительная часть этих выражений связана с областью пола или со смертью, и они практически всегда остаются эвфемизмами при переводе. Так, в библейском языке мужчина познаёт женщину, и мало какой переводчик решится выразить ту же мысль с помощью медицинских терминов, не говоря уж о просторечных выражениях.

Впрочем, примеры есть: выражение не знал ее (Иосиф Марию, Мф. 2:3) GN передает как he had no sexual relations with her ‘у него не было с ней сексуальных отношений’. Здесь, как и в некоторых других случаях, заметно пренебрежение этого перевода к формальной стороне текста, он передает только значение, и делает это самым прямым путем (что далеко не всегда означает – самым адекватным).

При этом один эвфемизм легко может быть заменен здесь на другой: то же самое выражение передано в РВ как не прикасался к ней, а в NBV как hij had geen gemeenschap met haar ‘У него не было общения с ней’.

Выражение Быт. 27:41 приближаются дни плача по отце моем совершенно непонятно тувинскому читателю, поэтому нашли соответствующий оборот речи в тувинском: «когда отец уйдет за красной солью» (широко известный эвфемизм, говорящий о смерти).

Иными словами, в подавляющем большинстве переводов эвфемизмов не становится меньше, чем в оригинале, – но становится ли их больше? Иногда. В 1Цар. 25:34 Давид, будущий царь Израиля, так описывает свои намерения прекрасной Авигее: я не оставил бы Навалу мочащегося к стене. БСР, как и многие другие переводы, сглаживает эту физиологическую подробность, несколько шокирующую для нас, особенно в таком разговоре: из всего семейства Навала не осталось бы ни одного мужчины. Собственно, это даже не эвфемизм, это прямая передача смысла ценой отказа от шокирующего образного выражения.

Чтобы понять, какие именно слова и выражения неприемлемы для аудитории, в некоторых регионах приходится отдельно проводить тестирование с женщинами, потому что в присутствии мужчин они предпочитают молчать³⁹². Как и можно было ожидать, для женщин оказались неприемлемыми некоторые откровенные выражения, связанные с половой сферой, которые притом не вызывали возражений у мужчин.

Это заставляет переводчиков задуматься, как вообще обходиться с эвфемизмами. Пример краткого, но насыщенного анализа можно найти в статье К. Гросса³⁹³, К эвфемизмам прибегает любой язык – это относится и к ЯО и к ЯП, но далеко не всегда совпадают как сами эвфемизмы, так и степень их необходимости в том или ином случае. Гросс указывает, что в случае с библейскими текстами эвфемизмы касаются прежде всего следующих областей человеческого опыта: (1) проклятия и ругательства; (2) телесные отправления; (3) все связанное с половыми органами (например, обрезание) и половой жизнью; (4) богословские воззрения и верования, вызывающие возражения у читателей (к примеру, языческие); (5) смерть и погребение.

С его точки зрения, переводчик должен стремиться воссоздать в переводе ту же степень «шокирующего», которую он находит в оригинале. Если оригинал намеренно резок и провокативен, так должен звучать и перевод, если же он сглаживает острые углы, перевод должен сделать то же самое. При этом он может употреблять другие эвфемизмы (классический пример – когда библейское выражение вошел к ней заменяется в современных языках выражениями вроде лег с ней) либо вообще употреблять или не употреблять их в других местах, нежели оригинал, в зависимости от того, насколько резко прямое выражение прозвучит в ЯП.

Но Гросс не задается вот каким вопросом: как быть, если аудитория вообще не желает слышать в священном тексте ничего, связанного с «телесным низом», тогда как оригинал текста явным образом о нем говорит. Это, собственно, вопрос о той же гуманизации перевода: до какой степени переводчик должен соответствовать ожиданиям и представлениям своей аудитории, особенно если это соответствие приходит в противоречие с принципом лояльности оригиналу? Этот вопрос, по сути, еще не получил адекватного освещения в современной литературе по библейскому переводу, он остается открытым.

Перечислять все прочие тропы, то есть слова и выражения, употребленные в образном смысле для большей выразительности, можно долго и подробно, но список их найдется в любом стандартном пособии по литературоведению: гипербола, литота, аллегория, антропоморфизм и т. д. Перечислять их по отдельности едва ли стоит: к значительной части из них можно отнести то, что было выше сказано о метафорах (и, с некоторыми уточнениями, метонимиях). Вообще, между ними достаточно трудно провести границу.

Что такое, скажем, антропоморфизм, когда Бог, абстрактные понятия или явления природы описываются в терминах человеческого тела или человеческого поведения? Разновидность метафоры (чаще всего) или метонимии, когда вместо всего человека или его действия называется часть тела этого человека. Фраза как прекрасны на горах ноги благовестника, возвещающего мир (Ис. 52:7) звучит при буквальном переводе несколько смешно: прекрасны не конкретно ноги этого человека, а его приход, еще точнее – весть, которую он несет людям. Варианты перевода: Прекрасны шаги того, кто несет по горам весть (БСР), Как прекрасен гонец, по горам бегущий или прекрасен приход вестника.

А те образные обороты речи, которые не связаны с метафорой или метонимией, переводчик, как правило, передает буквально и не всегда даже задумывается, что слова употреблены здесь не в своем прямом значении. Например, в Исх. 9:6 (описание одной из египетских казней) ясно сказано: вымер весь скот Египетский. Так это обычно и переводят. Но это, безусловно, гипербола, преувеличение – ведь всего через три стиха, в 9:9, Моисей обещает, что на этом самом скоте появятся нарывы, да и вообще со скотом происходит довольно много неприятностей вплоть до гибели всего перворожденного от скота (11:5 и далее), – безусловно, ничего этого не могло бы произойти, если бы весь скот к тому моменту полностью вымер, как сказано в 9:6.

Вообще, и ВЗ и НЗ довольно часто употребляют слово весь, все в значении ‘многие’, вот еще один пример: «...приносили к Нему всех больных и бесноватых. И весь город собрался к дверям» (Мк. 1:32–33). Это явные преувеличения, но догадаться об этом читатель должен сам, без подсказки переводчика. Более того, вторжение переводчика в текст с целью его гармонизации здесь выглядело бы явным насилием над ним – такие вещи скорее должны отмечаться в комментариях.

Далее следуют три раздела, посвященные соответственно синтаксису, дискурсу и риторике. Но на практике почти невозможно одно отделить от другого и третьего. Переводчик может отдельно разбираться с ключевыми словами и фразеологизмами, но как только он начинает создавать связный текст, ему приходится обращать внимание не только на синтаксические структуры, но и на дискурсные особенности и риторические приемы, иначе он может создать текст, который вполне удовлетворяет правилам грамматики, но звучит неестественно и почти бессмысленно, и тому доводилось видеть немало примеров.

Языки устроены по-разному, так что переводчик не может просто копировать синтаксические структуры ЯО в ЯП. Даже если в двух языках существуют аналогичные грамматические формы и синтаксические структуры, это еще совершенно не значит, что они обладают одинаковым значением и одинаково употребляются, а следовательно – что они будут служить при переводе точными эквивалентами друг друга. °

Если говорить предельно упрощенно, то синтаксические правила есть часть грамматики: они указывают, какие конструкции допустимы в данном языке и каким может быть их основное значение. Дискурсный анализ отвечает на несколько другой вопрос: как именно и в каких случаях употребляются эти конструкции, каково их значение в разных контекстах. Анализ же риторический показывает, в чем автор хотел убедить читателя и какими средствами он это делал. Приводя аналогию, можно сказать, что учебник синтаксиса подобен техническому описанию автомобиля: как он устроен, как его обслуживать и чинить; дискурсный анализ можно сравнить с обучением вождению, а риторический – с дорожной картой, которая показывает, куда, собственно, нужно ехать.

Всех переводческих проблем, связанных с синтаксисом, дискурсом и риторикой, не перечислить, далее мы разберем лишь некоторые, наиболее доступные для описания без специальных терминов и в то же время важные для переводчиков. В этом разделе мы будем говорить в основном о простых предложениях, а строение больших фраз отнесем скорее к области дискурсного анализа.

Когда «наивный переводчик» (человек, не имеющий опыта профессионального перевода) начинает переводить текст, он обычно задает вопрос: а как переводится это слово или выражение? Переводчик опытный отвечает на такой вопрос: слово перевести невозможно, приведи всю фразу. Это связано с тем, что точное значение слова обретают только в контексте, но еще и с тем, что при переводе происходит переструктурирование текста: невозможно взять и просто заменить все слова одного языка на слова другого и получить при этом правильный и понятный текст, если только языки не являются близкородственными. Умение совершать такое переструктурирование, прежде всего на синтаксическом уровне, и служит первым признаком профессионального переводчика.

Языки, помимо прочего, допускают и немалую вариативность, так что одно и то же высказывание может быть построено по-разному. Выбор между этими вариантами определяется множеством факторов, например стремлением сохранить особый «библейский» стиль: «...И встал, и пошел, и сказал», По сути дела, в таких ситуациях переводчик старается имитировать средствами ЯП строение ЯО – он использует в принципе вполне допустимые, хотя и нестандартные, маркированные структуры. Очевидно, что этот прием может помогать ему, если он стремится сознательно архаизировать и стилистически приподнять текст, но может и мешать, если таким образом он затрудняет читательское понимание, поскольку так стирается граница между обычным и маркированным порядком слов, и маркированным, выделенным становится буквально все, а это уже мешает адекватному восприятию текста на уровне дискурса.

Есть несколько черт, присущих библейским языкам оригинала (как греческому, так и еврейскому, хотя каждому со своей спецификой), которые существенно осложняют понимание их синтаксической структуры. Это в первую очередь:

• отсутствие привычных нам знаков препинания и (в греческом) пробелов между словами, что во многих случаях позволяет по-разному членить текст;

• возможность оформлять вопросительные предложения без особых показателей, только интонационно, что не всегда дает возможность с уверенностью отличать вопрос (в том числе риторический) от утверждения;

• обилие существительных: «крещение покаяния во оставление грехов» (Мк. 1:4), такие именные цепочки нехарактерны для большинства ЯП.

На последнем остановимся чуть подробнее. Как уже отмечалось в разделе 4.3.3, тюркским языкам также несвойственно обилие существительных и при переводе часть из них обычно становится глаголами. Выражение Ибо возмездие за грех – смерть (Рим. 6:23) переводится на крымско-татарский язык как гуна япып, тек олюм къазанмакъ мумкюн ‘делая грех, можно заработать только смерть’. Подобный пример находим и в Ис. 11:2: почиет на нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ве́дения и благочестия – на крымско-татарский это переведено так: Онынъ ичинде РАББИнинъ Руху олып, Онъа акъыл ве анълав, насиат, кучь ве бильги береджек в Алладан. къоркъмагъа огретеджек ‘в нем будет Дух Господа, Он даст ему понимание, ум, наставление, силу и знание, научит бояться Бога’.

Еще несколько примеров из того же крымско-татарского языка. Именное словосочетание 2Кор.6:2 день спасения превратилось в самостоятельное глагольное предложение «в этот день Я тебя спас». Так же и в 2Кор.6:6 в чистоте, в благоразумии, в великодушии существительные были переделаны в глагольные фразы: «проводим чистую жизнь, много терпим, делаем благо». В 2Кор.13:13 общение Святаго Духа со всеми вами передано также при помощи глагола: «ваши отношения со Святым Духом пусть будут близкими». В Откр 14:12: Здесь терпение святых, соблюдающих заповеди Божии и веру в Иисуса – переведено так: «Да будет святой Божий народ терпелив, и да не престанет исполнять Божьи заповеди и верить в Иисуса».

Однако проблемы может порождать и ЯП. Так, Ин.10:34 вы боги при буквальном переводе на кумыкский язык звучит как сиз аллагьларсыз. Однако это выражение может быть прочитано как «вы безбожники» в силу двузначности аффикса сыз/сиз (показатель 2 л. мн. ч. и суффикс со значением без), тем более что людям чаще приходится быть безбожниками, чем богами. Пришлось перефразировать это выражение: Мен сизге аллагьлар деп айтдым ‘Я называю вас богами’.

Насколько вообще совпадает значение одинаковых на первый взгляд синтаксических конструкций в двух языках? Разные языки обладают разным синтаксическим инвентарем, и, даже если в двух языках существует одна и та же грамматическая конструкция (например, родительный падеж или генитив), можно быть уверенным, что ее значение в двух языках далеко не всегда одинаково и синтаксический буквализм (перевод одной конструкции оригинала одной конструкцией перевода) может порождать лишние значения. Так, по-русски любовь отца означает исключительно любовь, которую отец испытывает к ребенку, а по-гречески она в равной мере может означать и любовь, которую ребенок испытывает к отцу³⁹⁴.

Но даже в тех случаях, где смысл конструкции ясен, в какой степени надо его раскрывать, если сегодня читатель рискует не понять его так однозначно? В Деян. 14:22 в оригинале буквально говорится о Δαυὶδ ὁ τοῦ Ἰεσσαί ‘Давиде Иессея’, и практически все переводы здесь разъясняют: Давид, сын Иессея. Но вот в Ин. 6:71 точно такая же конструкция в СП дается уже без уточнения: об Иуде Симонове Искариоте. Может быть, потому что переводчики не были уверены, что имеется в виду именно сын, а не, скажем, брат? Впрочем, и здесь современные переводы практически единогласно добавляют это слово.

Но вот уже πίστις Ἰησοῦ Χριστοῦ ‘вера Иисуса Христа’ (например, в Рим. 3:22) или ἡ ἀγάπη τοῦ Χριστοῦ ‘любовь Христа’ (например, в Рим. 8:35) совершенно неоднозначны. В самом общем виде экзегетический вопрос можно сформулировать так: это Христос любит и верит или верующие испытывают веру и любовь к Нему? Впрочем, тут допустимы и некоторые иные варианты (например, можно сказать, что верующие могут обладать такой же верой и любовью, какие были явлены во Христе). Насколько однозначным может быть перевод? По-русски есть такие же неопределенные выражения: вера Христова, любовь Христова, и это неплохое решение (кстати, примерно так мы видим в церковнославянском переводе), но в большинстве языков приходится выражаться конкретнее. Даже СП в Рим. 3:22 говорит о вере в Иисуса Христа, исключая в данном месте иные прочтения.

Вот еще один небольшой, но довольно характерный пример: Езд 9:8 говорит о тех благодеяниях, которые Господь сотворил израильтянам в вавилонском плену:

ןלָתָת־לָנוּ יָתֵד בִּמְקֹום קָדְשׁוֹ לְהָאִיר עַינַינוּ אֱלֹהַינוּ וּלְתִתֵּנוּ מִֽחְיָה מְעַט בְּעַבְדֻתַנוּ.

Буквально этот текст означает: ‘и дать нам остаток на месте Его святыни, чтобы просветить наши глаза, Бог наш, и дать нам оживление малое в нашем рабстве’. Такой перевод звучит крайне неуклюже и невнятно. Вот что можно предложить взамен: Он, наш Бог, сберег наш остаток и дал нам поселиться на месте Своем святом – Он просветил взор порабощенных и немного их оживил. Что изменилось в таком переводе с точки зрения синтаксиса?

• Прямое указание на действующее лицо (наш Бог) вынесено в начало.

• Генитивная конструкция (место Его святыни) заменена определением (место Свое святое).

• Целевое придаточное (чтобы просветить... и дать) заменено бессоюзным предложением.

• Именные конструкции (дать малое оживление, в нашем рабстве) заменены глагольными (немного оживил, порабощенным).

• Порядок слов заменен на более естественный для русского языка, хотя остается и инверсия для большей торжественности (на месте Своем святом).

Каждый язык обладает своим набором грамматических форм, при этом часть форм употребляется в соответствии со строгими правилами грамматики, а часть допускает свободный выбор и оставляется на усмотрение говорящего и пишущего. Например, в русском обязательно употреблять падежные окончания, а в тюркских языках окончание винительного падежа может отсутствовать у прямого объекта, если этот объект неопределен. Или пример из библейского иврита: в нем, в отличие от русского, согласование по роду не является строго обязательным, при подлежащем женского рода можно употреблять сказуемое в мужском.

В ЯП нередко находятся и такие грамматические формы, которых в ЯО просто нет. Самые распространенные случаи в нашем регионе – эвиденциальность глагольных форм (обязательно уточняется, был ли говорящий свидетелем описываемых событий, или только знает о них из другого источника) и инклюзивность местоимений 1 л. мн. ч. («мы» как я и ты отличается от «мы» как я и он/она/они). В библейских языках такого нет, и при переводе постоянно приходится принимать экзегетические решения: а что имелось в виду в оригинале? Не всегда это однозначно ясно.

Некоторые догадки можно, разумеется, извлечь из контекста. Например, в Деян. 16:10 Лука в повествовании вдруг переходит от местоимения они к местоимению мы. Мы знаем, что он стал спутником Павла, но не сразу, – по-видимому, здесь описан как раз тот самый момент, когда он присоединился к апостолу. Не отмечая этого особо, самим выбором грамматических форм он дал на это указания. Здесь, разумеется, будет употребляться эксклюзивная форма местоимения, которая не включает читателя.

Но вот в Еф.1:3–14 все совсем не так просто. Автор несколько раз употребляет местоимение мы, говоря, как можно полагать, о христианах вообще: благословивший нас во Христе... так как Он избрал нас... чтобы мы были святы и непорочны... предопределив усыновить нас и т. д. Вполне естественно понимать это местоимение инклюзивно: апостол включает в число нас и своих читателей, поскольку они христиане. Но вдруг в 1:13 появляется противопоставление: вы, услышав слово истины, благовествование вашего спасения и уверовав в Него, запечатлены обетованным Святым Духом. Значит ли это, что все предшествующее к адресатам письма не относится и автор говорит лишь о каких-то особенных христианах? Едва ли, ведь в греческом языке инклюзивность никак не маркируется. Можно полагать, что это вы появилось именно как ответ на возможное недоумение аудитории: могут ли они отнести эти высокие слова и к себе, если их христианский путь только начинается? Да, и к вам это тоже относится, уверяет он их. Впрочем, есть и другие толкования данного места, и сам этот вопрос относится не к грамматике, а к экзегетике.

Еще один интересный пример – слова Петра во время Преображения: хорошо нам здесь быть (одинаково в Мф. 17:24, Мк. 9:5, Лк. 9:33). Там и тогда присутствовали шестеро: Иисус, апостолы Петр, Иаков и Иоанн, а также явившиеся Моисей и Илия. Имел ли Петр кого-то в виду помимо себя и двух других апостолов? Если нет, так он подчеркнул дистанцию между ними и Учителем, с Которым беседовали великие пророки, а если да, он почеркнул их единство. Пожалуй, однозначного решения здесь нет, и Петр, вероятно, сам не задумывался над таким вопросом, поскольку ни еврейский, ни арамейский язык не различают инклюзивных и эксклюзивных местоимений. Но переводчику, который обязан сделать такой выбор, приходится туго, – по счастью, многие комментарии, в особенности из серии «UBS Handbook», последовательно дают рекомендации переводчикам на этот счет.

В тех случаях, когда выбор между двумя или тремя равно употребимыми формами остается за говорящим или пишущим, неизбежно встает вопрос: выбирая ту форму, а не эту, имеет ли автор в виду нечто особое, или это случайный выбор?

В последних главах Мф. встречаются два похожих выражения: Σὺ εῗπας ‘Ты сказал’ (26:25, 64) и Σὺ λέγεις ‘Ты говоришь’ (27:11), здесь дан один и тот же глагол, но в двух временах: аористе и презенте.

О значении этих двух выражений довольно много спорят, но весьма вероятно, что тут имеются в виду несколько разные смыслы. В первых двух случаях Иисус явно соглашается с говорящими (Иудой и Каиафой): «Заметь, это не Я тебе говорю, ты сам так сказал». Во втором разговоре Он даже дополняет этот ответ словами, которые должны развеять всякие сомнения в правоте подозрений Каиафы: ты сказал; даже сказываю вам: отныне у́зрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных.

Но в случае с Пилатом, задавшим вопрос: Ты Царь Иудейский? – как описан их разговор в Мф., никакого продолжения не следует. Видимо, нужно понимать эти слова примерно так: «это ты так ставишь вопрос, выступаю ли Я мятежником против римского императора». Поэтому при ревизии гагаузского литургического перевода Мф. Было решено передать их по-разному. В первых двух случаях – sölediin gibi и ‘в соответствии со сказанным тобой’, а в третьем – sän ölä deersen ‘это ты так говоришь’.

Впрочем, неверно было бы считать, что переводчик всегда обязан дословно копировать, насколько это возможно, грамматические формы оригинала. Так, в Пс. 72:23 мы видим форму перфекта אָחַןתָּ, которая почти везде переводилась бы ‘ты держал’, но здесь и в СП, и практически во всех переводах переводится настоящим временем: Ты держишь меня за правую руку.

Во многих случаях в ВЗ, когда Господь говорит ты, Он обращается ко множеству людей, – например, не лично к Моисею, но ко всем израильтянам. Собственно, в подобной ситуации адресат – некая «коллективная личность», народ или община как единое целое. Вполне допустимо будет заменить такое ед. ч. на мн. ч., но не стоит это делать везде, – например, десять заповедей лучше смотрятся в ед. ч.: не убивай, не кради уже потому, что эти заповеди относятся к отдельным людям, а не к народу в целом.

Непродуманный выбор грамматических форм нередко приводит к переводческим ошибкам. Самый простой случай – неверная трактовка оригинала, когда переводчик вынужден указывать напрямую то, что не указано в оригинале. Это не только инклюзивность местоимений, но и, например, показатели класса в языках Кавказа: они могут указывать не только на одушевленность и пол, но и на форму или материал предмета. Например, в аварском переводе НЗ после долгих дискуссий выражение Сын Человеческий было передано буквально как ГIадимил лъимер. Однако против такого решения высказывался³⁹⁵ такой аргумент: слово лъимер ‘дитя’ в аварском относится к третьему классу вместе с существительными, обозначающими вещи, поскольку дитя социально еще неактивно. В то же время Иисус взрослый мужчина, и ему больше подошло бы слово, относящееся к первому грамматическому классу. Однако другие варианты были переводческой группой отвергнуты по другим причинам.

Пространственные и временные отношения тоже могут быть выражены при помощи падежных форм, местоимений и наречий, которые по-разному выглядят в разных языках. Так, в русском различаются две степени близости: тот и этот, – тогда как во многих языках их три, тот может быть ближним, находящимся в поле зрения, и дальним, о котором мы только знаем понаслышке. Кстати, примерно так устроена система указательных местоимений и в классическом древнегреческом языке: ὅδε, οὗτος, ἐκεῖνος, – хотя в библейских текстах она, по сути, перешла в двучленную, с выпадением ближнего местоимения ὅδε, к тому же в них очень широко используется нейтральное местоимение αὐτός. А в языках народов, живущих в горах, падежная форма или выбор местоимения нередко указывают, выше или ниже говорящего находится предмет или человек, о котором идет речь.

Но нередко переводчик просто не задумывается о том, что в его языке есть способ грамматически выразить мысль, которую автор просто не мог передать средствами своего языка. В Деян. 4:10 Петр проповедует, обращаясь к иудеям, Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли. Понятно, что на самом деле он был распят римлянами по приговору Синедриона, а не этими людьми, они лишь требовали Его распятия, но не совершали его лично. Впрочем, во многих языках для таких ситуаций существуют особые каузативные формы глагола со значением «заставить что-то сделать».

Кроме того, формы с очень близким значением могут пониматься по-разному в разных языках. Например, в 1Петр. 4:18 сказано: праведник едва спасается. Греческая форма σῴζεται может быть и пассивной и медиальной, то есть ‘бывает спасаем’ и ‘спасает сам себя’. В принципе русская возвратная форма спасается тоже может подразумевать и то и другое, а ведь эта разница имеет догматическое значение. Потому НЗК переводит эти слова как праведник с трудом может быть спасен, исключая идею «самоспасения».

Еще одна разновидность ошибок – стилистическая. Например, переводчик слепо копирует грамматические показатели оригинала просто потому, что они есть в тексте, даже если на ЯП это звучит неуклюже и тяжеловесно. Например, в Быт. 46:7 мы читаем в СП: «Сынов своих и внуков своих с собою, дочерей своих и внучек своих и весь род свой привел он с собою в Египет» – и все это только потому, что в древнееврейском притяжательные суффиксы употребляются в таких случаях обязательно, равно как и форма אִתֹּו ‘с собой’. БСР обходится без них: «сыновей, внуков, дочерей, внучек – весь свой род он привел в Египет».

Подобное излишнее употребление притяжательных местоимений возникло и в тувинском, где притяжательность может быть выражена и местоименным суффиксом, и отдельным словом. В первых черновиках слишком часто употреблялись сразу оба способа: мээҥ алым, букв. ‘мой дом – мой’, а в дальнейшем они заменялись просто на аалым там, где не было эмфазы (ср. франц. Ma maison à moi – ma maison).

С другой стороны, может потребоваться добавление притяжательного суффикса даже там, где его нет в оригинале. Так, в Мф. 28:18 приводится формула во имя Отца и Сына и Святаго Духа, которая на тувинский была переведена как Аданың, Оглунуң болгаш Ыдыктыг Сүлдениң ады-биле ‘Отца, Его Сына и Святаго Духа именем’ просто потому, что по-тувински нельзя говорить об «Отце и Сыне» вообще, местоименный суффикс должен указывать на отношения между ними.

Разговор о притяжательных местоимениях подводит нас к следующему вопросу: а как вообще идентифицируются действующие лица в тексте? В любом языке существует несколько способов указать на них с разной степенью эксплицитности:

• назвать по имени или по уникальной характеристике: Господь или Давид;

• назвать описательно: Святой Израилев. или помазанник Божий;

• использовать местоимение: Он или сей;

• использовать грамматические формы, отсылающие к определенному лицу и числу: восседает на херувимах или говорит;

• нулевой показатель, смысл восстанавливается по контексту.

При этом, естественно, разным языкам свойственно использовать эти возможности неодинаково: например, библейский иврит в повествовании сплошь и рядом обходится одними грамматическими формами, даже без местоимений, если действующие лица известны. При переводе на другие языки обычно приходится их указывать более явным способом.

К тому же набор грамматических показателей в разных языках разный: тюркские, к примеру, не различают родов, поэтому в диалоге между мужчиной и женщиной (например, Воозом и Руфью в Руф. 3:9) оригинал однозначно показывает, кто что сказал, поскольку род различается даже в глагольных формах וַיֹּאמֶר и וַתֹּאמֶר – а вот в переводе на тюркский язык придется давать полные имена, даже местоимений будет недостаточно.

Впрочем, возможна и такая ситуация, когда действующие лица специально называются полными именами даже там, где в этом нет необходимости. В особенности это касается молитвы: к кому она обращена, понятно и так, но молящийся вновь и вновь обращается к Богу, и это обращение, собственно, и есть главная часть молитвы: Услышь меня, Господи, услышь меня! Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог (3Цар. 18:37). С точки зрения передачи информации нет никаких причин повторять обращение Господи, ведь оно уже прозвучало, и нет никаких сомнений, что пророк Илия обращается здесь с молитвой к Тому же Господу. Поэтому некоторые современные переводы (например, CEV) дают в этом стихе только одно обращение к Господу, сокращая ненужный, как им кажется, повтор, – но все же они в явном меньшинстве, ведь здесь перед нами не просто передача информации, но живое общение, в котором принцип экономии слов не главный даже на бытовом уровне, а уж тем более во время молитвы.

Похожим образом могут обстоять дела и с формулами вежливости: И ныне пусть выслушает господин мой, царь, слова раба своего: если Господь возбудил тебя против меня, то да будет это от тебя благовонною жертвою... (1Цар.26:19), в данном случае ты и господин мой царь, я и раб твой указывают на одного и того же человека (и при буквальном переводе это не всегда ясно) совсем не потому, что так текст выглядит яснее, а потому, что так торжественнее и смиреннее. Но о вежливости речь пойдет дальше, в разделе 4.8.3.

В любом случае важно проверять, как понимается референция, то есть на кого указывают местоимения или их отсутствие, поскольку нулевой знак есть тоже знак. Так, Пс. 47:15 в СП звучит так: ибо сей Бог есть Бог наш на веки и веки: Он будет вождем нашим до самой смерти. Строго говоря, по-русски подобное выражение при отсутствии притяжательного местоимения означает «будет вождем до собственной смерти, пока не умрет», что, конечно, неверно. Поэтому в тувинском переводе такое местоимение было добавлено: «до нашей смерти». А БСР вообще ушел от этой проблемы, приняв за основу другой текстуальный вариант: во веки веков наш вождь (עֹלָמוֹת вместо עַל־מוּת).

Важнейший вопрос, ответ на который нужно находить в каждом сложном случае, – сколько в этом отрывке действующих лиц и кто они. Нередко у читателей современных переводов возникает путаница. Вот яркий пример: И вышли царь Содомский, царь Гоморрский, царь Адмы, царь Севоимский и царь Белы, которая есть Сигор; и вступили в сражение с ними вдолине Сиддим, с Кедорлаомером, царем Еламским, Фидалом, царем Гоимским, Амрафелом, царем Сеннаарским, Ариохом, царем Елласарским, – четыре царя против пяти (Быт. 14:8–9). Похоже, что даже изначальный читатель не сразу мог разобраться с этими царями, имена которых ему ничего не говорили, потому и появилось добавление «четыре царя против пяти».

Иначе, к примеру, Кедорлаомер, царь Еламский или Фидал, царь Гоимский могут быть поняты как два разных человека: некто Кедорлаомер и вместе сним безымянный Еламский царь. В крымско-татарском переводе была выбрана форма представления, которая безусловно исключает такое понимание: Элам падишасы олгъан Кедорлаомер, Гоим падишасы олгъан Тидал, букв. ‘Элама царем бывший Кедорлаомер, Гоим царем бывший Тидал’. Попутно отметим, что выражение царь Белы, которая есть Сигор будет адекватно понято только в языке, где есть грамматический род и город Бела – женского рода, а в языках без него (например, тюркских) слово Сигор/Цоар будет, скорее всего, понято как имя царя: «царь Белы, то есть Сигор/Цоар». Поэтому в том же крымско-татарском переводе это передано так: Беланынъ, я да Цоарнынъ, падишасы ‘Белы или Цоара царь’.

Но подобная путаница возможна и в местах, которые выглядят совершенно ясными для искушенного читателя. Так говорит Господь, Искупитель Израиля, Святый Его, презираемому всеми, поносимому народом, рабу властелинов (Ис. 49:7) – при буквальном переводе читателю, менее знакомому с библейскими оборотами речи, может быть неясно, что здесь два действующих лица: Господь и Израиль. Исправить это можно с помощью добавления местоимений, – например, как в БСР: Так говорит Господь, Искупитель Израиля, Святой Бог его, тому, кто позором покрыт, кто в презрении у народов, рабу владык.

В Деян. 7:46 сказано о Давиде, что он обрел благодать пред Богом и молил, чтобы найти жилище Богу Иакова. Однако читатель, не знакомый с ВЗ историей, может понять это выражение совершенно неверно (особенно если при первом упоминании слово Бог переведено как свой Бог): якобы существовало двое людей, Давид и Иаков, у каждого из которых был свой бог, и вот Давид по каким-то причинам решил позаботиться об уже существовавшем доме другого бога. На самом деле, конечно, ситуация выглядела иначе, и может потребоваться некоторая экспликация подразумеваемой информации: он был угоден Богу и просил у Него позволения построить дом Ему, Богу потомков Иакова.

Еще одна особенность библейского иврита, которая иногда проявляется и в библейском греческом – свободный переход от одного грамматического лица к другому, притом что референт остается тем же самым: Нет столь святого, как Господь; ибо нет другого, кроме Тебя; и нет твердыни, как Бог наш (1Цар. 2:2) – здесь о Господе говорится то во втором, то в третьем лице. Поскольку современным языкам такое несвойственно, зачастую переводы «выравнивают» подобные отрывки по одному лицу, особенно если такой грамматический разнобой может стать причиной непонимания.

Например, 2Кор. 6:16–17 гласит: Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас. При переводе необходимо заменить местоимение: поселюсь среди вас, иначе получится, что Он станет богом именно тех, от кого надо отделиться.

Во всех языках мира существуют отрицания: если можно сказать «А есть Б», то можно сказать и «А не есть Б». Но при этом отрицание по-разному выражается, и у него в каждом языке свой «радиус действия» и «степень действия».

Это можно заметить даже на русских примерах. Так, фраза Он ее не любит означает, что он испытывает к ней чувство, противоположное любви. Но стоит нам добавить уточнение: Он ее не любит, а уважает как ценного работника, – и речь сразу зашла о другом, а именно об отсутствии чувства любви. В первом случае отношение отрицательное, во втором – положительное, просто неверно было бы назвать его любовью.

Особенно много проблем возникает при переводе сложных конструкций НЗ посланий на языки с иным порядком слов – в известных мне примерах это были прежде всего тюркские. При буквальном переводе Рим 2:29 обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве на алтайский получилось «необрезание по закону, написанному в сердце», из-за того что отрицательная частица эмес, поставленная на грамматически правильное место, относилась исключительно к самому обрезанию. Для передачи смысла фразу пришлось разбить на две: «Истинное обрезание сделано в сердце. Оно сделано не по писаному закону, а Духом».

В Деян. 18:13 Павла обвиняли в том, что он учит людей чтить Бога не по закону. На многих языках легко сказать «он учит людей не чтить Бога по закону», но это совсем другое (ср. «призывает не ходить на разрешенный митинг» и «призывает выйти на митинг неразрешенный»). При переводе на тот же алтайский язык фраза давалась с трудом, потому что отрицание естественнее относить к глаголу («он не учит»). Фраза была в результате перестроена: «он учит людей почитать Бога по-другому, чем почитают по закону».

2Фес. 3:2 утверждает: не во всех вера. На тюркских языках это сказать довольно сложно, потому что в них отрицание наличия чего-то выражается не так, как в греческом. При буквальной передаче неизбежно получалось бы что-то вроде «во всех веры нет». Башкирский перевод перефразировал это выражение: бɵтɵн кешелǝр ҙǝ иманлы түгел бит, букв. ‘все люди верующие нет ведь’. Крымско-татарский переводит это высказывание вообще в утвердительную форму: иманы олмагъан адамлар бар, букв. ‘веру не имеющие люди есть’. Еще один пример перевода отрицательного предложения в утвердительное в этом же переводе – 1Кор. 9:6, где риторический вопрос: Или один я и Варнава не имеем власти не работать? переведен тоже без отрицания: Я да тек мен ве Барнаба ашымызны чалышып къазанмакъ керекмизми? ‘или только я и Варнава зарабатывать должны?’ – поскольку двойное отрицание не свойственно тюркским языкам.

Синтаксическая структура в ЯО и ЯП совершенно необязательно должна совпадать; самый простой и частный случай несовпадения – разбиение длинного текста на более короткие фразы. Например, фраза из 1Кор. 8:6 у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им на крымско-татарский переведено четырьмя самостоятельными предложениями: «(1) У нас есть один Бог Отец. (2) Все у Него, и мы для Него живем. (3) И один есть Господь Иисус Христос. (4) Все через Его посредство было сотворено, и мы через Его посредство живем». Правда, если разбить сложный текст на такие краткие фразы, он может пониматься как «детский», искусственно упрощенный, поэтому в целом ряде случаев необходимо не просто упрощение, а переструктурирование.

При таком переструктурировании следует использовать все возможности ЯП: в нем могут быть простые и сложные предложения, а сложные могут выглядеть как сочинительные и подчинительные, союзные и бессоюзные и т. д. Повторять форму оригинала тут совершенно необязательно.

Например, в черновиках перевода книги Бытия на коми-зырянский язык часто использовалось слово сэк ‘тогда, затем’. Но при редактировании было решено использовать целый ряд других союзов (прежде всего да ‘и’) и особых выражений: та вылӧ ‘на что ответил’, та вӧсна ‘поэтому’, та бӧрын ‘после того’, сэсся ‘потом’, таысь ‘от этого’, да тадзи ‘и таким образом’, сэки ‘в то время’, сэки, кор или кор, сэки ‘когда, тогда’. А в целом ряде случаев вообще не потребовалось никаких особых слов, когда порядок слов был заменен на более естественный для коми-зырянского языка.

Особенно много проблем возникает с придаточными, которые вводятся греческим союзом ἵνα ‘чтобы’ В греческом он может вводить придаточные с очень широким спектром значений, и примерно то же самое в русском. Но в тюркских языках аналогичные конструкции практически всегда означают прямую цель действия, названного в главном предложении.

Мф. 13:15 при буквальном переводе понимается неверно: «и да не обратятся, чтобы Я исцелил их», как будто цель Бога в том и заключается, чтобы эти люди не обратились и чтобы их не пришлось исцелять. В алтайском выбран вариант бессоюзной связи: Меге де баштанбайт, Мен олорды јазар эдими ‘ко Мне не обращаются – Я бы их исцелил’.

1Кор. 1:15: Благодарю Бога, что я никого из вас не крестил... дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя – на крымско-татарский переведено как следствие, и к тому же оформлено как отдельное предложение: Шунынънен ич кимсенъиз меним адыма сувгъа батырылып чыкъкъаныны айтып оламазсыз ‘Поэтому никто не может сказать, что крестился в мое имя’.

Придаточное 1Кор. 11:19: дабы открылись между вами искусные – на крымско-татарский переведено самостоятельным предложением: вакъыт оларны сынап косьтереджек ‘время, испытав, покажет ваши мысли’.

Разумеется, этот список синтаксических проблем можно существенно продолжить, но общее представление о характере этих проблем читатель уже получил. А о том, как при переводе сложных синтаксических конструкций сохранить логику оригинала, подробнее будет сказано в разделе 4.7.2.

Далее мы переходим к вопросам, имеющим отношение скорее к дискурсу, нежели к чисто синтаксическому переструктурированию, поэтому необходимо сказать несколько слов о дискурсном анализе, который уже кратко упоминался в разделе 2.5. Как там говорилось, дискуссию о роли дискурсного анализа в переводе открыла в 1990 г. книга Базиля Хатима и Айана Мэйсона «Дискурс и переводчик»³⁹⁶, через семь лет ее положения были развиты в следующей книге тех же авторов, ее название буквально звучит так: «Переводчик как участник коммуникации»³⁹⁷ Это название очень точно передает саму суть вопроса: перевод есть частный случай коммуникации, притом коммуникации межъязыковой, и главное в нем не текст оригинала и не текст перевода, а сама личность переводчика, участника этой коммуникации. Заметим, что вторая книга вышла в тот же год, что и английское издание книги К. Норд о переводе как целенаправленной активности³⁹⁸, и при всем различии подходов (лингвистическая конкретика в одном случае и теоретические обобщения в другом) и многих частных положений у этих авторов много общего: они говорят про перевод как разновидность коммуникации.

Всякий переводчик знает, что вопрос «как перевести это слово» не имеет смысла, пока не будет уточнен ближайший контекст. Но точно так же не стоит спрашивать, как перевести это словосочетание, фразу, абзац, текст, пока не установлен коммуникативный контекст, пока неясно, что, собственно, кто и кому хочет в данном случае сообщить, к чему его побудить, какими чувствами поделиться и т. д.

Но как только переводчик переходит к этой области, его ждет сразу несколько серьезных проблем, с которыми он не сталкивался при работе с одними лишь словарями и грамматиками двух языков, на додискурсном уровне.

• Грамматике более двух тысяч лет, дискурсным исследованиям – менее ста, и это значит, что терминология еще не устоялась, многие понятия остаются спорными. Но дело не только в относительной молодости этого направления: в дискурсе все куда более расплывчато и условно. Если граница между двумя падежами или временами, как правило, определяется четко и однозначно по одним формальным признакам, то употребление этих форм в потоке речи не описывается такими строгими правилами, а уж о том, сколько существует видов дискурса или речевых функций, и вовсе невозможно вынести однозначное суждение (в отличие от вопроса о количестве падежей или времен в данном языке).

• В грамматике каждый следующий уровень состоит из элементов предыдущего: слова складываются в словосочетания, словосочетания – в простые предложения, далее идут фразы. Но дискурс не состоит из фраз, абзацев или текстов – дискурсным маркером может выступать союз, или особая глагольная форма, или повторение существительного, которое можно было бы заменить местоимением. Поэтому анализ дискурсной структуры, как правило, частичен и приблизителен: можно сделать полный морфологический разбор слова или синтаксический разбор фразы, но нельзя сделать полного дискурсного анализа текста: всегда что-то остается за рамками внимания.

• Дискурсная структура в огромной степени связана с культурой и даже субкультурой отдельных носителей языка, поэтому при достаточно большой дистанции между двумя аудиториями точное соответствие просто невозможно (иными словами, идеал динамического эквивалента принципиально недостижим).

• Дискурсная структура большинства языков, на которые осуществляется перевод, практически не изучена, и если переводчик захочет ее учитывать, ему придется сначала проводить серьезное научное исследование, на что далеко не у всех хватает способностей и желания.

Однако дискурсные исследования становятся все более популярными среди библейских переводчиков, в особенности это касается сотрудников Летнего института лингвистики (SIL), причем многие публикации существуют только в электронном виде: это позволяет их постоянно дорабатывать и уточнять (что важно для динамично развивающейся молодой дисциплины) и открывает доступ через интернет для переводчиков во всем мире.

Основные теоретические работы в этом направлении принадлежат Стефену Левинсону и публикуются на его странице³⁹⁹. В качестве примера практической работы (с очень серьезным теоретическим основанием) можно привести труд Ричарда Хойле, описывающий опыт работы с языком паркари (Пакистан)⁴⁰⁰.

Но даже эти работы далеки от полного перечня основных переводческих проблем, связанных с дискурсом, а здесь можно будет привести лишь некоторые из них. Это направление в теории и методологии библейского (да и не только библейского) перевода по-прежнему остается наименее разработанным и наиболее перспективным для исследователей.

Одно из основных положений дискурсной лингвистики гласит, что разные тексты неодинаково устроены (чего никак не встретишь на грамматическом уровне). Поэтому для выяснения структуры текста нужно прежде всего определить его принадлежность к определенному виду, роду, типу или жанру текстов. Да, но как это сделать? Какие вообще существуют разновидности текстов в данной традиции?

Можно принять за основу те названия, которые встречаются непосредственно в текстах. Но если посмотреть, какими словами называются разные псалмы в самой Псалтири, мы встретим там следующие названия, которые удобно счесть разными жанрами или поджанрами; шиггайон (שִׁגָּיוֹן, 7:1), михтам (מִכְתָּם, 15:1), мизмор (מִןמוֹר, 22:1), шир (שִׁיר, 29:1), маскиль (מַשְׂכִּיל, 31:1). Но жанры ли это? И чем один отличается от другого? А может быть, это синонимические названия одного и того же текста: псалом, гимн, песнь, сочинение? Как видно на примере 29:1, шир может одновременно называться мизмор.

В других книгах мы также встретим поэтические отрывки, которые в самом тексте носят названия кина (קִינָה, 2Цар.1:17), масса (מַשָּׂא, Авв/ 1:1), неум (נְאֻם, 2Цар. 23:1) – считать ли их также отдельными жанрами? Единого ответа на эти вопросы нет.

А можно ли считать особым жанром машаль, то есть поговорку или притчу (מָשָׁל, см.: 1Цар.10:12, Пс. 48:5, Притч. 1:6, Ис. 14:4, Иоил. 2:17, Авв. 2:6)? По этому списку мы видим, что так могли называть краткое изречение, часто насмешливое, – значит ли это, что вся Книга притчей состоит именно из таких «машалей», раз именно это слово поставлено в заглавие книги? В таком случае где проходит граница между ними – считать ли два-три стиха на общую тему одним или несколькими «машалями»? Кстати, в русской словесности поговорка и притча – два совершенно разных жанра.

Даже деление на прозу и поэзию – вещь достаточно условная, если говорить о библейской традиции. В Библии безусловно есть прозаические и поэтические части, но граница между ними достаточно размыта⁴⁰¹.

Впрочем, среди библейских текстов нетрудно обнаружить разные жанры: например, в ВЗ мы встречаем тексты законодательные и пророческие, лирические и «сапиентальные» (книги Премудрости), в НЗ есть евангельские повествования и есть послания, различия между ними очевидны – но не вполне очевидно, как они могут быть переданы на ЯП и в какой мере следует эти различия передавать. Более того, внутри прозаической книги может быть процитирован поэтический отрывок, а в послании может быть повествовательный фрагмент. Следовательно, жанровые определения, необходимые для литературного анализа, здесь не совсем подходят.

Современные дискурсные лингвисты выделяют четыре основных разновидности текстов:

• описание (exposition) – не развертывается во времени, не указывает, что делать: например, рассказ о том, как выглядел храм;

• повествование (narrative) – развертывается во времени, не указывает, что делать: рассказ о том, как храм был построен;

• увещевание (hortatory) – не развертывается во времени, указывает, что делать: призыв к слушателям немедленно построить храм;

• указания (procedural) – развертывается во времени, указывает, что делать: последовательное описание, как следует строить храм.

Переводчик, ориентированный на дискурсный подход, сначала постарается определить, к какой разновидности относится переводимый текст, а затем он попробует понять, как именно устроены тексты такого рода, написанные на ЯП. Правда, затем ему предстоит ответить еще на один сложный вопрос: а в какой мере он готов сохранять инаковость переводимого текста? Будет ли он стремиться к полной естественности перевода, а значит – к уничтожению культурной дистанции? И достижимо ли такое?

Общих ответов и в этом случае нет, а как выглядят частные ответы, мы будем рассматривать далее на более конкретных примерах.

Например, о текстах увещевательных и указательных речь пойдет прежде всего в разделе 4.7.2.

Прежде чем анализировать текст, его надо разделить на составные элементы. В современных изданиях Библии на ЯО мы видим и абзацы, и знаки препинания, и номера стихов, и порой даже подзаголовки для отдельных отрывков, – разумеется, в изначальных рукописях ничего этого не было, как уже отмечалось в разделе 4.5.2. Можно последовать выбору издателей, можно самостоятельно проанализировать текст.

Например, в Ин.1:3–4 возможна разная постановка точки: ...без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь... (как в СП) или ...без Него ничто не начало быть. Что начало быть в Нем, было жизнью..., см. греч. текст без знаков препинания: και χωρις αὐτοῦ ἐγένετο οὐδὲ ἕν * ὃ γέγονεν * ἐν αὐτῷ ζωὴ ἧν, причем знаки * отмечают варианты постановки точки. Разумеется, современное деление на стихи поддерживает первый вариант, но если от такого деления отвлечься, то и второй окажется не менее вероятным.

Деление текста на большие единицы (абзацы, отрывки) куда менее очевидно, и нумерация глав здесь может быть помехой не реже, чем помощью, тем более что не всегда она и совпадает в разных традициях. Легко делить на части повествовательный текст, следуя логике сюжета: смена места или времени действия, начало другого эпизода или появление неизвестного персонажа указывают на начало нового отрывка. Намного сложнее поддаются делению поэтические тексты или риторические рассуждения. Здесь тоже могут быть формальные признаки, например акростих, но даже присутствие единого акростиха не помешало разделить в еврейской Библии 9-й и 10-й псалмы (в LXX, а следовательно, в славянской и русской традиции это единый 9-й псалом). Впрочем, там акростих нестандартный: не все буквы присутствуют, не все отрывки одинаковой длины (целых шесть стихов на букву ל).

В делении текста помогают так называемые дискурсные маркеры, то есть слова, выражения и конструкции, которые употребляются не в своем основном значении, а для того чтобы разметить дискурс, выделить в нем составные части или подчеркнуть те или иные элементы. В роли такого маркера выступает евр. וַיְהִי, букв. ‘и было’ в начале предложения, а также его буквальный перевод на греч. ἐγένετο (см.: Лк.1:5, 8). В той же роли может выступать и необычный порядок слов, – например, в еврейском – подлежащее, которое идет прежде сказуемого.

Однако определить структуру текста оригинала – только половина задачи. Как передавать ее в переводе? Самое естественное средство в современных языках – разбивка на абзацы, но до сих пор можно видеть переводы, где она просто отсутствует: или каждая глава набрана как один сплошной абзац, или, напротив, с нового абзаца начинается каждый стих. В русском и других языках тоже существуют свои дискурсные маркеры, и самым очевидным решением для дискурсного лингвиста будет употребить те из них, которые исполняют функции, аналогичные маркерам оригинала.

Но тут возникает другой вопрос: насколько следует подражать формальным чертам оригинала в этом отношении? Использование нестандартных оборотов речи – хорошее средство остранения текста, и, как видно, на приведенном выше примере из Лк, им пользовались сами библейские авторы. Блистательный стилист Лука начал рассказ о рождестве Иоанна Крестителя нарочито «негреческим» стилем, как будто он цитировал LXX, и это, безусловно, неслучайное решение. Будет ли в данном случае правомерно отказаться от всяких семитизмов?

Без них обходится даже СП: Во дни Ирода, царя Иудейского... Однажды, когда он..., ср.РВ: Во времена Ирода, царя Иудеи... И вот однажды, когда Захария... Оба перевода используют привычные для русского читателя дискурсные маркеры: во дни, и вот, однажды, а буквальный перевод выглядел бы так: «Было во дни Ирода, царя Иудейского... Было же, когда он...» Парадоксальным образом СП отказывается от этого семитского оборота там, где он действительно значим, и в то же время сохраняет его во многих местах, где он просто используется по умолчанию: И было, когда пришел Аврам в Египет... (Быт. 12:14).

СП непоследователен во многих отношениях, но можно сказать, что с дискурсными маркерами последовательность вообще мало кому удается из переводчиков просто потому, что они, как правило, не обращают на нее особого внимания.

Синтаксическая структура предложения – формальное понятие, оно соотносится с мыслью, которую хочет выразить говорящий, не напрямую, и более того, мысль может быть выражена разными синтаксическими структурами. Во фразах Соломон построил Храм и Храм был построен Соломоном разные подлежащие, но одно и то же действующее лицо и один и тот же объект. Поэтому дискурсная лингвистика вводит новые понятия: так, в обеих фразах Соломон будет агенсом (действующим лицом), а Храм – пациенсом (объектом действия), такова их семантическая роль в каждом из этих предложений.

Зачем об этом знать переводчику? Все дело в том, что при слишком буквальном подходе он может составлять предложения, где те же самые действующие лица будут представлены теми же самыми членами предложения, что и в оригинале, но это будет выглядеть неестественно или непонятно (в особенности если язык иначе устроен – это относится прежде всего к языкам с эргативными конструкциями, в которых агенс при переходных глаголах всегда обозначается особым падежом).

Это заметно даже в русских переводах. Например, в Евр. 7:7 сказано: меньший благословляется большим (СП), только меньший может получать благословение от большего (РВ). Это буквальное отражение оригинала: τό ἔλαττον ὑπὸ τοῦ κρείττονος εὐλογεῖται. Фраза ясна... но в чем ее логика? Автор говорит о благословении, которое Аврааму преподал Мелхиседек, и делает вывод: значит, Малхиседек был больше (старше, важнее, значительнее) Авраама, иначе он сам бы попросил у него благословения.

Но ведь эту мысль можно свободно выразить, если отказаться от синтаксического копирования оригинала, например: тот, кто дает благословение, больше того, кто его получает (примерно так и в крымско-татарском: хайыр дувасыны окъугъан адам яхшылыкъ тилевини къабул эткен адамдан. буюктир).

Что сделано в таком переводе? Читатель уже знает, ему напомнили, что Мельхиседек благословил Авраама. Вывод, который делается из этого факта, – Авраам меньше Мельхиседека. Видимо, чтобы подчеркнуть этот вывод, автор и ставит на первое место в высказывании слово то ἔλαττον ‘меньшее’. Однако в русском (да и многих других текстах) оно выглядит скорее старой, известной информацией. Перевод РВ отчасти от этого уходит, добавляя слово только, но смысл все равно ускользает. Для адекватного перевода фразу придется перестроить целиком.

Все это может быть описано в терминах темы и ремы, топика и фокуса, но, как было сказано выше, терминология в дискурсной лингвистике неустойчива, да и сами эти понятия достаточно сложны: обсуждать их здесь полноценно не получится, поэтому мы ограничимся пока лишь избранными примерами.

Вот еще один, касающийся введения нового понятия в текст. Иуд 24–25 гласит в СП: Могущему же соблюсти вас от падения и поставить пред славою Своею непорочными в радости, Единому Премудрому Богу, Спасителю нашему чрез Иисуса Христа Господа нашего, слава и величие, сила и власть прежде всех веков, ныне и во все веки.

Греческий оригинал начинается так: Τῷ δὲ δυναμένῳ φυλάξαι.. По-видимому, сочетание артикля с частицей достаточно ясно указывает на новое действующие лицо или понятие, противопоставленное тому, что было прежде. Но русский перевод не создает такого впечатления, причастие могущий отстоит от слова Бог, к которому относится, слишком далеко – и фраза получается тяжелой и невнятной.

Несколько лучше выглядит перевод РВ: Тому, кто способен уберечь вас от падения и поставить незапятнанными и ликующими перед лицом Своей Славы, единому Богу, спасщему нас через Иисуса Христа, Господа нашего, да будет слава, величие, могущество и власть и до начала веков, и теперь, и вовеки! Местоимение тот подсказывает, что речь пойдет о другом понятии, более того, о другой личности – но все же противопоставление и новизна не так ярко выражены, как в оригинале. Можно было бы сказать: Но есть Тот, кто может... Премудрый Бог... и Ему слава и величие... Нидерландский перевод NBV идет еще дальше и упоминает Бога на самом первом месте в этой фразе: De enige God, die de macht heeft… hem behoort de luister, de majesteit... ‘Единый Бог, который обладает силой... Ему принадлежит слава, величие...’

НЗ послания, пожалуй, дают больше всего подобных примеров. Так, 1Петр. 1:23 в СП гласит: возрожденные не от тленного семени, но от нетленного, от слова Божия, живаго и пребывающего вовек. При переводе на алтайский, чтобы верно расставить акценты, фраза была переструктурирована, чтобы логическое ударение падало на самое главное слово: «Семя, которое вам дало жизнь, оно вечное, это семя является Божьим живым и неисчезающим словом».

Но можно увидеть подобное и в повествовательном тексте, особенно если там приведено много разных деталей. Деян. 4:36–37 в СП: Так Иосия, прозванный от Апостолов Варнавою, что значит – сын утешения, левит, родом Кипрянин, у которого была своя земля; продав ее, принес деньги и положил к ногам Апостолов. Все здесь путается, потому что сведения даны не в том порядке, какой принят в русском языке, РВ удачно переструктурирует текст: Был, к примеру, один левит родом с Кипра, по имени Иосиф; апостолы прозвали его Варнавой, что переводится как «утешающий». У него было поле, он продал его, а деньги принес и вручил апостолам.

Еще одно важнейшее понятие дискурсной лингвистики – референция, то есть соотнесение речи с явлениями окружающего (или воображаемого) мира. Значительная часть переводческих трудностей с референцией относится к лексическим проблемам (см. раздел 4.2). Но немалая часть касается и дискурсных черт. Например, именно дискурсный анализ помогает понять, какова хронологическая и логическая последовательность действий.

Так, в Деян. 12:23 сказано: Но вдруг Ангел Господень поразил его... и он, быв изъеден червями, умер (СП). Из этого перевода читатель может понять, что смерть Ирода наступила мгновенно, хотя на самом деле имеется в виду начало мучительной болезни («изъеден червями»), от которой он и умер через некоторое время. РВ, как и многие другие переводы, смягчает этот эффект, разделяя два предложения точкой и повторяя имя собственное: И тут же поразил его ангел Господень... Ирод умер, изъеденный червями.

Нередко ключевую роль здесь играет употребление тех или иных глагольных форм: например, характерная для тюркских языков цепочка деепричастий при одной личной форме может указывать, что все эти действия произошли одновременно или непосредственно одно за другим. Ту же роль может играть поВтор. последней части предыдущего предложения, так называемый tail–head linkage, характерный для некоторых языков: «...ангел его поразил. Пораженный, он умер...».

Говоря о референции, стоит отметить и употребление кванторов – слов или выражений, указывающих, какое именно количество тех или иных явлений окружающего мира говорящий имеет в виду.

В Мк. 12:18 мы читаем: пришли к Нему саддукеи, которые говорят, что нет воскресения (СП, почти то же самое в РВ). Можно понять этот текст двояко: все саддукеи считают, что нет воскресения, и некоторые из них пришли к Иисусу (так оно и было), или же некоторые из саддукеев считают, что нет воскресения, и к Иисусу пришли именно такие необычные саддукеи (неверное понимание). Есть в этом стихе еще одна переводческая проблема: а что значит «нет воскресения»? Если понять это выражение как «мертвые никогда не воскресают самопроизвольно», то такой точки зрения придерживались далеко не только саддукеи, но в общем-то все разумные люди. Для читателей НЗ времен все было понятно: саддукеи, в отличие от фарисеев, считали, что мертвые умирают навсегда и более уже не воскреснут, а фарисеи ждали загробной жизни. Но эта информация относится скорее к культурному контексту, о котором пойдет речь в разделе 4.8, сейчас же мы сосредоточимся на проблеме «все саддукеи / особая разновидность саддукеев».

Что за замечание употребляет здесь Марк? По сути, это фоновая информация, напоминание читателю, каких именно взглядов придерживаются фарисеи. Так можно и оформить ее в переводе, в соответствии с нормами ЯП. В НЗК это выражено яснее: «Также и саддукеи, которые утверждают, что нет никакого воскресения мертвых...» – слово также вводит противопоставление с фарисеями, о которых только что шла речь. Но все же можно выразиться еще яснее, оформив это замечание как принято оформлять по-русски фоновую информацию, а заодно и уточнив насчет воскресения: Пришли к Нему и саддукеи (ведь они считают, что мертвые никогда не воскреснут)... Это не единственный вариант: например, башкирский перевод оформляет это замечание как отдельное предложение: Ғайса янына саддукейҙар килде. Улар уленән терелеуҙе инҡар итә ине, ‘К Иисусу саддукеи пришли. Они воскресения мертвых не признают’. Сходно поступает и нидерландский NBV: Er kwamen enkele Sadduceeën naar hem toe; volgens de Sadduceeën is er geen opstanding uit de dood, ‘Пришли к нему некоторые саддукеи; согласно саддукеям, не существует воскресения из мертвых’.

Иногда возникает и такая нежелательная ситуация, когда у читателя, не добравшегося до конца фразы, возникает ложное представление о ее общем смысле. Разумеется, если он дочитает, то все поймет...но как часто в современном мире люди «схватывают с полуслова» и не стремятся проверить, насколько верно схватили! От таких паразитических смыслов нужно избавляться. Например, в Рим 13:1 сказано в версии СП: нет власти не от Бога, – и как только не понимают этих слов! Многократно доводилось слышать, как цитируется и церковнославянский текст: несть бо власть аще не отъ Бога, и трактуется это выражение в том смысле, что власть, не поставленная непосредственно Богом, и властью-то не является, а потому не заслуживает никакого уважения и подчинения со стороны верующих.

Чтобы избавиться от этой двусмысленности, РВ, как и многие другие переводы, излагает ту же мысль утвердительно: всякая власть от Бога. В скобках можно заметить, что от Бога приходит не только благое: например, разрушение Иерусалима и Храма было совершено вавилонянами, но по воле Божией в наказание за грехи израильтян, и точно так же верующий может относиться к властям, о которых он знает, что творят они самое настоящее зло.

Не менее яркий пример – туркменский черновик Руф. 4:11, где сказано: да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и как Лию (СП). В этом черновике буквально так и было сказано, только с другим порядком слов: Goý, seniň őýüňe geliek aýaly Reb, Rahel we Leýa ýaly etsin! ‘Пусть в твой дом входящую жену Господь Рахили и Лии подобной сделает!’ Но, к сожалению, слова Reb, Rahel we Leýa стоят рядом, как перечисление, и к тому же слово Reb ‘Господь’ может быть понято как личное имя. В результате при беглом чтении возникает паразитический смысл: ‘Пусть (кто-то) сделает жену подобной Реб, Рахиль и Лие’. Чтобы избавиться от этого лишнего смысла, было достаточно переставить подлежащее на второе место в предложении: Goý, Reb seniň őýüňe geliek aýaly, Rahel we Leýa ýaly etsin!

Итак, дискурсная лингвистика, как уже было сказано не раз и как можно увидеть даже на этом небольшом количестве примеров, имеет дело не с отдельными элементами языка, а с организацией текстов на всех уровнях, и это объединяет ее с риторикой и литературным анализом, о которых пойдет речь далее.

Библейские авторы не просто сообщают ряд сведений, но стремятся в чем-то убедить своих слушателей и читателей и побудить их к соответствующим действиям; науку убеждать с античных времен принято называть риторикой. Сразу стоит отметить, что в Библии есть и образцы классической античной риторики (НЗ послания), но ее риторичность не сводится к ним, ведь стремление убедить читателя в чем-то и побудить его к перемене поведения свойственно не в меньшей степени и ВЗ пророкам.

При буквальном переводе нередко получается так: читатель вполне понимает, что написал автор, но не может понять, что он хотел этим сказать и к чему он это говорит. Отчасти это связано с недостатком контекстной информации, и тогда, казалось бы, может помочь эксплицирование информации (см. раздел 4.8.2), но если разъяснять абсолютно все, то перевод вырастет в объеме, да и не всегда такая экспликация помогает. Важнее передать не информацию, а общую мысль,

В Мих. 1:15 в списке городов, которые подвергнутся бедствиям, назван Адуллам, На крымско-татарский язык сначала это было переведено достаточно близко к оригиналу – как «слава Израиля дойдет до Адуллама», и это можно было понять как некое великое прославление Израиля: даже в Адулламе будут о нем знать! Можно, конечно, уточнить, что речь идет совсем о небольшом городке, к тому же израильском. Но тогда о чем вообще идет речь? Приходится раскрывать смысл события: «славные лидеры Израиля спасутся бегством в Адуллам».

В Кол. 1:24 сказано: восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь, – и это в версии СП звучит совершенно непонятно. НЗК разъясняет подробности: страдая ради Тела Христова, Церкви Его, я восполняю лично то, что Христу еще предстоит перенести в притеснениях и гонениях – здесь все неплохо разъяснено, хотя звучит этот текст слишком длинно и вяло. Этой же модели следует кумыкский перевод, сокращая не самые важные подробности: «Христу еще предстоят страдания в Его теле, общине верующих. Страдая, я восполняю меру этих страданий».

1Петр.4:15 при буквальной передаче на алтайский язык звучал так: «пусть никто из вас не страдает... как убийца, злоумышленник и т. д.» – и это понималось как призыв к бесчувствию. Дескать, хоть вы убийцы и злоумышленники, но нечего страдать по этому поводу – однако такое понимание, конечно, противоположно мыслям апостола. Был выбран вариант: «Если вам придется страдать, это страдание пусть не будет за убийство, воровство...».

Как нетрудно понять, переводчик и в этом случае неизбежно переструктурирует текст, причем его риторические черты оказываются тесно связанными с синтаксисом и дискурсом. Дело прежде всего в том, что в разных языках разные структуры выглядят допустимыми, естественными, маркированными и т. д. На все риторические черты и приемы обратить внимание невозможно, их слишком много, поэтому мы сосредоточимся на самых интересных и существенных для перевода.

В Авв 1:2 оригинал выглядит так:

עַד־אָנָה יְהוָה שִׁוַּעְתִּי ןלֹא תִשְׁמָע אֶןעַק אֵלָיךָ חָמָס ןלֹא תֹושִׁיעַ.

СП переводит это выражение достаточно дословно: Доколе, Господи, я буду взывать, и Ты не слышишь, буду вопиять к Тебе о насилии, и Ты не спасаешь? Сходным образом выглядит и БСР: Доколе, Господи, я буду взывать о помощи, а Ты не слышишь, буду кричать Тебе о насилии, а Ты не спасаещь?

Вполне понятно, что вопросительное слово доколе относится ко всей этой ситуации, а не только к первой ее половине, как предполагает русский текст. При этом, конечно, стоит сохранить полный грамматический параллелизм между буду взывать – буду вопиять и не слышишь – не спасаешь. Свободный перевод NLT разбивает предложение на три: How long, O Lord, must I call for help? But you do not listen! «Violence!» I cry, but you do not come to save ‘Сколько же, Господи, мне взывать о помощи? Ты ведь не слушаешь! Я кричу, но Ты не приходишь на помощь’. Фразы звучат естественно, но параллелизм во многом потерян, а вопрос пророка оказывается отнесенным только к первому предложению.

Можно предложить, к примеру, такое решение: Доколе, Господи? Я взываю – а Ты не слышишь, кричу о насилии – но Ты не спасаешь! Заметим, что глаголы здесь приведены в настоящем времени, поскольку пророк явно говорит о настоящей ситуации, а не о будущем, и, кроме того, будущее просто не вписывается в эту риторическую структуру.

Сохранять в неприкосновенности грамматические показатели при переводе вообще не всегда желательно или даже возможно. В особенности это касается ВЗ поэзии, в которой формы могут употребляться крайне непоследовательно. О «выравнивании» грамматических лиц шла речь в разделе 4.5.4, но еще в большей степени это относится и к глагольным временам. О том, как употребляются глагольные формы в библейском иврите и можно ли их вообще считать временами, лингвисты спорят до сих пор⁴⁰², так что переводчикам приходится опираться в основном на интуицию.

Но, что интересно, даже в текстах НЗ можно встретить нечто подобное, притом что греческая система времен выглядит вполне логичной и хорошо понятной. Так, в 11-й главе Откровения описываются события, которые только должны произойти, и они, как и следовало ожидать, передаются формами будущего времени. Но с 11-го стиха посредине повествования они внезапно сменяются аористами – это, по-видимому, аналог «пророческого перфекта» в ВЗ, означающего действие, которое точно должно произойти и которое пророк видит уже свершившимся.

СП сохраняет этот перебив в грамматическом времени: И живущие на земле будут радоваться сему и веселиться... Но после трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на ноги. БСР смягчает этот эффект, ведя повествование в настоящем времени: Жители земли радуются, устраивают праздники и дарят друг другу подарки... Но через три с половиной дня дух жизни от Бога вошел в них, они встали на ноги. Но, по-видимому, некоторый грамматический и стилистический шов желательно оставить в этом месте, оставаясь в рамках дозволенного в ЯП.

Возвращаясь к прошлому примеру Авв.1:2, можно заметить, что «радиус действия» у слов и выражений может быть достаточно разным в разных языках, 1Фес.5:16–18 гласит: Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о`вас воля Божия во Христе Иисусе. Последняя фраза во Христе Иисусе при буквальном переводе может быть отнесена только к благодарности, поэтому при переводе на кумыкский вся фраза была переструктурирована, а указание на Христа было переведено отдельным придаточным предложением и вынесено в самое начало фразы: «Если вы на пути Иисуса, постоянно радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите. Этого хочет Бог». Как нетрудно понять, граница между тремя краткими стихами исчезла, поэтому стихи при печати текста отмечены общим номером 16–18.

И это уже не говоря о том, что точное значение слов может быть разным в зависимости от контекста, как в шутке «лечиться даром – это даром лечиться». Точно так же и в алтайском проекте при переводе Рим.3:24 (получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе) сначала было использовано слово тегинге ‘зря, даром’, и оно прочитывалось именно в значении ‘зря, впустую’, пока не был перестроен ближайший контекст: «по благости Божией оправдываясь даром, потому что их выкупил на свободу Иисус Христос». Потребовалось несколько уточнить, как связано искупление с оправданием, что вообще характерно для переводов на языки с иной структурой, чем в греческом (о том, как именные конструкции становятся глагольными, речь шла в разделах 4.3.3 и 4.5.2).

Нетрудно убедиться, что в особенности много таких проблем возникает с переводом НЗ посланий, насыщенных риторическими приемами эллинистической литературы. В 1Кор.15, как указывает Вэндленд⁴⁰³, дан целый ряд стандартных риторических приемов эллинистической традиции: (1) сведение кабсурду (reduction ad absurdum, ст. 12–19), (2) изложение тезиса (thesis statement ст. 20), (3) образец (paradigm, ст. 21–23, 45–49), (4) отступление (explanatory digression, ст. 24–28), (5) примеры из быта (everyday examples, ст. 29–32), (6) цитата (quotation, ст. 33), (7) аналогии (analogies, ст. 36–44).

Сейчас едва ли стоит разбирать все эти приемы по отдельности, можно лишь предложить эту главу в качестве упражнения по риторике перевода всем, кто пожелает убедиться на практике, как это работает.

Трудно бывает передать риторические приемы древнего текста, но больше всего проблем возникает с порядком простых предложений и логикой текста. В особенности это касается языков с жестким порядком частей сложного предложения. Если придаточные предложения стоят в языке перед главным (как в большинстве тюркских), то тексты при дословном переводе могут совершенно утратить всякую логику; чтобы ее сохранить, нередко приходится делать придаточное главным или по-иному проводить границы предложений, а то и стихов, что мы отчасти уже и увидели на кумыкском примере.

Тексты, направленные на изменение поведения человека (увещевания и указания, см. раздел 4.6.2), обычно содержат вспомогательный материал – доводы, которые приводятся в поддержку этих указаний. Если этот материал предшествует основному призыву, такой вид изложения в современной дискурсной лингвистике называют индуктивным (то-то и то-то, а потому делай так), аесли он следует за ним – дедуктивным (делай так, потому что то-то и то-то).

Есть все это и в Библии. Например, в Исх. 20:2–3 мы видим дедукцию: Я Господь, Бог твой... да не будет у тебя других богов, – ав очень похожем контексте всего несколькими строкам ниже, в Исх. 20:5, – индукцию: не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель. Как правило, языки позволяют и тот, и другой метод, хотя синтаксИс. может накладывать определенные ограничения: так, в тюркских языках придаточное всегда идет перед главным, а значит, индуктивный порядок в одной фразе невозможен. Но тогда можно разбить предложение на две фразы и выстроить их в логическом порядке: Не поклоняйся им... Ведь Я Господь.

Здесь можно задуматься, насколько естествен и привычен такой порядок аргументации в разных языках и насколько переводчик должен подстраиваться под нормы ЯП (речь, разумеется, идет не о жестких грамматических правилах, которые просто нельзя нарушать).

Например, во Втор. 8:14 начинается длинное предложение: смотри, чтобы не надмилось сердце твое и не забыл ты Господа, Бога твоего, Который вывел тебя из земли Египетской (СП), – и далее перечисляется множество других благодеяний Бога Своему народу, вплоть до 18-го стиха. Если переструктурировать текст согласно синтаксическим правилам тюркских языков, все эти предложения станут одним огромным придаточным, которое придется ставить перед упоминанием Господа. Впрочем, даже русский перевод БСР, где это необязательно, подсказывает легкое решение: не возгордись и не забудь Господа, твоего Бога. Он вывел тебя из Египта, из неволи...

Придаточные также можно переделывать в деепричастные обороты и другие подобные структуры. Например, в алтайском переводе Рим. 6:17 в буквальном переводе «...вы от всего сердца покорились тому учению, которое приняли» звучало непонятно. Когда фразу перестроили на тюркский лад, вышло намного лучше: «вы, приняв учение, от всего сердца покорились ему».

В том же переводе в том же послании сложноподчиненная конструкция «чтобы жить в страхе, вы не приняли духа рабства» (8:15) переделана в сложносочиненную: «Вы не приняли духа рабства и не должны жить в страхе». Разумеется, подобное переструктурирование должно проводиться с опорой на способы выражения и конструкции, привычные для соответствующих речевых жанров ЯП.

Самый известный риторический прием, который может быть неверно понят при переводе, – риторический вопрос, речевая функция которого заключается не в запросе новой информации, а в убеждении и побуждении собеседника или в выражении собственных эмоций. Строго говоря, деление вопросов на риторические и все остальные тоже не отражает языковой реальности, потому что определенный риторический эффект может быть и у вопросов, ответ на которые совершенно неизвестен говорящему. Но для простоты будем сейчас говорить о вопросах, которые целиком и полностью относятся к риторическим.

Часть из них подразумевает вполне однозначный ответ: «Что же в этом плохого?» (ответ: ничего). Другая часть вообще не подразумевает ответа: «Когда ты наконец угомонишься?» (собеседнику предлагается сделать это как можно скорее). Наконец, еще одна разновидность вопросов предполагает, что ответа просто не существует, здесь в вопросительной форме выражаются чувства: «Ну куда это годится!». Некоторые вопросы могут быть на грани риторических и реальных: «И что же нам теперь делать» – в зависимости от ситуации могут подразумевать поиск оптимального решения или выражать отчаяние в случае, когда сделать ничего нельзя.

Риторические вопросы обычно оформляются так же, как и реальные, на их риторичность указывает только контекст, и поэтому они могут быть при переводе поняты неправильно: либо как реальные, либо как риторические, но с противоположным подразумеваемым ответом. Так, вопрос в положительной форме «Разве это был ты?» подразумевает отрицательный ответ, а в отрицательной «Разве это был не ты?» – положительный. На риторичность указывает слово разве, ср.: «Это был ты?», «Не ты ли это был?».

В Мф. 12:23 народ спрашивает: не это ли Христос, сын Давидов? (в наиболее древних текстах отсутствует слово Христос). Здесь уже встает вопрос понимания оригинала: что именно хотят сказать люди? Они уверились, что перед ними действительно Мессия, или, напротив, выражают свое сомнение, что Иисус может им оказаться? СП, как мы видим, избирает первую интерпретацию, а вот РВ – вторую: Разве Он потомок Давида? Греческий текст Μήτι οὗτός ἐστιν ό υἱὸς Δαυίδ указывает скорее на отрицательный ответ, поскольку употреблено отрицание μή (при ожидаемом положительном ответе это было быοὐ, ср. Лк. 6:39, где употреблены обе частицы в двух разных смыслах). С другой стороны, можно предположить по контексту, что народ скорее выражал свои сомнения: уж не мессия ли это?

Как мы видим, здесь нет вполне однозначного истолкования оригинала, а если и есть, то переводчик может сознательно отказаться от него в пользу более «благочестивой» версии: люди без сомнений признают в Иисусе долгожданного мессию.

Но даже если оставить за скобками вопросы понимания, переводчику приходится учитывать, что разным культурам в разной степени присущи риторические вопросы. Есть анекдот про раввина, которого ученики спросили: «Ребе, почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?» И он им ответил: «И что в этом такого?» Иными словами, для еврейской культуры это нормальный способ общения и характерный прием ведения дискуссии. Но многим культурам эти вопросы свойственны в меньшей мере, кроме того, они могут использоваться преимущественно в ситуации выговора младшему (обычно именно так и ругают детей), и на таком языке будет странно обращаться сриторическим вопросом к Богу.

По всем этим причинам нередко риторические вопросы при переводе заменяются на прямые утверждения и отрицания. Так, риторический вопрос есть в Плач. 5:21–22: Обрати нас к Тебе, Господи, и мы обратимся; обнови дни наши, как древле. Неужели Ты совсем отверг нас, прогневался на нас безмерно? Но на крымско-татарский он переведен просьбой: «Верни наши прежние дни, несмотря на то что Ты отверг нас и чрезмерно на нас разгневался».

Риторический вопрос, как правило, подразумевает абсолютно очевидный ответ, причем он сформулирован так, чтобы оспорить его было бы немыслимо, например: «А римский папа – католик?» Казалось бы, можно с тем же успехом спрашивать про сельского кюре или ксендза, которые тоже католики по должности, но тут важно назвать самого главного католика из всех.

В Иер. 13:23 задан вопрос: Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою? – и это звучит не вполне понятно: а что, разве люди других национальностей легко могут это сделать? Но речь идет о черном цвете кожи эфиопа, это маркированный признак, поэтому лучше сказать: может ли эфиоп поменять ивет кожи? В CEV убран даже эфиоп, – видимо, из требований политкорректности: Can people change the colour of their skin? ‘Могут ли люди менять цвет кожи?’.

Кроме того, риторические вопросы подвержены всем прочим видам синтаксического, дискурсного и стилистико-риторического переструктурирования. В 1Кор.7:16 мы видим два риторичеёских вопроса: Почему ты знаешь, жена, не спасещь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены? В крымско-татарском переводе они сведены в один, что звучит естественнее: «Мужчины и женщины, можете ли знать, не спасете ли ваших жен и мужей?».

2Петр. 3:11–12 содержит длинный риторический вопрос: Если так все это разрушится, то какими должно быть в святой жизни и благочестии вам, ожидающим и желающим пришествия дня Божия, в который воспламененные небеса разрущшатся и разгоревшиеся стихии растают? Но в алтайском переводе, чтобы сохранить риторическую структуру, вопрос был оставлен в самом последнем кратком предложении: «Все это так разрушится. А вы, живя святой жизнью, отдаваясь Богу, дня, в который небеса загорятся и разрушатся, в огне все растает, ожидаете. Какими же вы должны быть?».

Нередко риторические вопросы присутствуют в реальных диалогах. Пример риторического диалога в ВЗ – рассуждения прокаженных в 4Цар. 7:3–4: Что мы сидим тут, ждем своей смерти? Если решимся пойти в город – там голод, мы умрем. Здесь останемся – умрем. Давайте перебежим к арамеям. Пощадят они нас – будем жить, убьют – значит, убьют (БСР).

Так мы подходим к вопросу о передаче вообще любой речи персонажей в переводе.

При передаче речи персонажей встает целый ряд частных трудностей, связанных как с пониманием оригинала, так и с передачей его значения на ЯП.

В библейских текстах нет тех знаков препинания, которые есть у нас, так что начало и завершение прямой речи не всегда определяется однозначно. Кроме того, возможно скрытое цитирование, пересказ речи оппонента (обычно с критическим разбором). В устной речи все это маркируется, как правило, интонацией, в современной письменной – кавычками, иногда другими знаками препинания или особым шрифтом. Но в библейских текстах этого нет.

В 1Кор. 6:12–13, как и в некоторых других местах, Павел, по-видимому, цитирует слова самих коринфян (возможно, то, что они сами писали ему). Здесь такие скрытые цитаты выделены подчеркиванием: Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (СП). Итак, это, скорее всего, диалог. Но как поступить переводчику?

• Оставить пунктуацию как при внутреннем диалоге (как и поступает СП). В целом логика не нарушится, но пропадет ощущение напряженной дискуссии.

• Выделить цитаты пунктуацией: «Все мне позволительно?» Но не все полезно! Диалог будет заметен, но лишь внимательному читателю, а невнимательный может просто не понять это обилие знаков препинания,

• Прямо указать на цитирование: Вы говорите: «все мне позволительно!» Да, но... Перевод вполне понятен, но вышел достаточно длинным, живость и непосредственность речи несколько теряются.

Сходная проблема присутствует и в 1Кор. 7:1, где Павел пишет: А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины (СП). Существуют разные объяснения для слов хорошо человеку: традиционно в них видят точку зрения самого Павла, но это может быть и содержание того, о чем писали ему коринфяне: А насчет того, что, как вы писали, хорошо человеку...

Но даже там, где нет особых сомнений по поводу толкования оригинала, встает целый ряд практических вопросов относительно оформления прямой речи. В русском языке (и во многих других языках) любая прямая речь может быть заключена в кавычки, но законченные высказывания длиной не менее одного предложения могут быть оформлены с помощью и тире, и нового абзаца:

• Он сказал: «Это я».

• Он сказал:

– Это я.

Первый вариант занимает меньше места, но второй смотрится аккуратней и позволяет не называть каждый раз говорящего, что особенно важно, если приведен диалог:

• Она спросила: «Кто там?»

«Это я», – ответил он.

• – Кто там?

– Это я.

Второй вариант, безусловно, смотрится по-русски аккуратнее и естественней. К тому же он позволяет маленькую хитрость: в пророческих и поэтических текстах ВЗ не всегда бывает понятно, где заканчивается прямая речь. Кавычки придется закрывать и указывать на ее завершение, но прямая речь, оформленная тире, может закончиться в том же абзаце, или следующем, или еще через три-четыре абзаца. Поэтому ее завершение можно оставить неопределенным, равно как и личность говорящего там, где она неясна.

Вообще, это большой вопрос: указывать ли на говорящего там, где текст на него не указывает прямо. Например, вся Песнь песней – диалог, но говорящий нигде не назван напрямую. Многие современные переводы, к примеру БСР, указывают на них в квадратных скобках, но обходятся минимальными ремарками:; [Он:], [Она:]. Некоторые переводы, к примеру NLT, идут дальше: в них действуют Young Man ‘Юноша’и Young Woman ‘Девушка’, а также хор иерусалимских девушек (Young Woman of Jerusalem). Впрочем, всякая конкретизация тут будет спорной, да и как отделишь партию возлюбленной от хора ее подруг? Поэтому, видимо, решение БСР оптимально: указать на диалогический характер текста, но ничего не указывать конкретней.

Впрочем, и указать на говорящего можно по-разному даже в тех случаях, где оригинал сам делает это, не оставляя малейших сомнений. Поскольку оригинальный библейский текст, как уже было отмечено, лишен пунктуации, то автор обычно указывает на говорящего прямо. Вот текст Мф. 15:32–34 в версии СП (кстати, традиционный набор текста обходится вообще без кавычек и тире, так и здесь), обороты, указывающие на участников коммуникации, выделены подчеркиванием:

Иисус же, призвав учеников Своих, сказал им: жаль Мне народа, что уже три дня находятся при Мне, и нечего им есть; отпустить же их неевшими не хочу, чтобы не ослабели в дороге.

И говорят Ему ученики Его: откуда нам взять в пустыне столько хлебов, чтобы накормить столько народа?

Говорит им Иисус: сколько у вас хлебов? Они же сказали: семь, и немного рыбок.

Этот текст был изначально переведен следующим образом на башкирский язык (указание на участников диалога снова подчеркнуты, дан их буквальный перевод на русский):

Ғайса шәкерттәрен саҡырып алды (Иисус, учеников позвав, сказал):

– Кешеләрҙе йәлләйем. Улар өс көн буйы инде Минеӊ янымда, ә ашарҙарына бер нәмәләре лә юҡ. Уларҙы ас килеш ҡайтарып ебәргем килмәй: юлда хәлдәре бөтөр.

– Был тиклем халыҡты туйындырырлыҡ икмәкте бынау кеше йәшәмәгән ерҙә беҙ ҡайҙан алайыҡ? – тине Уға шәкерттәре (сказали Ему ученики).

– Һеҙҙеӊ нисә икмәгегеҙ бар? – тип hораны Ғайса (сказав, ответил Иисус).

– Ете икмәк hәм бер нисә ваҡ балыҡ, – тине улар (сказали они).

Как нетрудно понять, сохранены все указания на говорящих, хотя, в соответствии с нормами башкирского языка, во всех репликах, кроме первой, они стоят после прямой речи. Это вполне понятно и грамматически верно, но... крайне неестественно. В результате возникло предложение убрать те указания на говорящих, которые уже ясны из контекста. С самого начала дается указание на Иисуса, затем маркируется речь Его учеников, но следующий за тем обмен репликами уже не содержит новых участников беседы и принадлежность реплик понятна по умолчанию. В результате текст стал выглядеть так:

Ғайса шәкерттәрен саҡырып алды (Иисус, учеников позвав, сказал):

– Кешеләрҙе йәлләйем. Улар өс көн буйы инде Минеӊ янымда, ә ашарҙарына бер нәмәләре лә юҡ. Уларҙы ас килеш ҡайтарып ебәргем килмәй: юлда хәлдәре бөтөр.

– Был тиклем халыҡты туйындырырлыҡ икмәкте бынау кеше йәшәмәгән ерҙә беҙ ҡайҙан алайыҡ? – тине Уға шәкерттәре (сказали Ему ученики).

– Һеҙҙен нисә икмәгегеҙ бар?

– Ете икмәк hәм бер нисә ваҡ балыҡ.

Пожалуй, это вариант достаточно смелый и он не получил широкого распространения (перевод выглядит так, как будто переводчик по ошибке пропустил некоторые слова), но ничего принципиально недопустимого в нем явно нет.

Впрочем, можно задаться и следующим вопросом: а надо ли обязательно сохранять прямую речь, не лучше ли иногда перевести ее в косвенную? Например, в Агг. 1:1–2 мы видим сразу несколько высказываний, вложенных одно в другое наподобие матрешек (текст СП, разбитый на строки так, чтобы была видна подчиненность высказываний):

было слово Господне через Аггея пророка...

так сказал Господь Саваоф:

народ сей говорит:

не пришло еще время...

Если переводить это буквально, используя принятую в русском языке пунктуацию, придется употребить кавычки нескольких уровней и выглядеть текст будет неестественно.

Но можно поступить проще: прямую речь сделать косвенной, и помимо глагола сказать использовать другие глаголы и речевые обороты, например:

передал Господь Саваоф Свое слово через Аггея пророка... :

хоть народ и говорит, будто не пришло еще время...

Из четырех уровней осталось всего два, и это уже делает текст более внятным и простым. Во всяком случае, когда в переводе выстраивается бесконечная череда форм «сказал... и сказал... сказал, говоря...», как в СП, это не выглядит стилистически удачным. Вполне можно использовать синонимы: ответил, возразил, обратился и проч. Этого требует не грамматика, но стилистика – а стилистика тесно связана с культурными условностями, о которых мы и поговорим далее.

Перевод всегда осуществляется не только с языка на язык, но и из культуры в культуру, и тем это очевиднее, чем больше дистанция между двумя культурами. Об этом говорилось во множестве мест этой книги, прежде всего в разделе 2.7. В нашей речи культурные условности играют, вне всякого сомнения, огромную роль, начиная с выбора слов и грамматических форм, и в то же время их намного труднее формализовать и описать, чем правила грамматики или словоупотребления. Здесь мы поговорим только о самом основном, оставляя за скобками множество частных вопросов.

Итак, любой текст отражает определенную картину мира, и переводчик способен ее воспроизвести лишь отчасти. Он тем не менее может стремиться к полной инкультурации перевода или к сохранению дистанции между текстом и читателем. В любом случае дистанция отчасти сохранится, а отчасти исчезнет – вопрос только в том, что именно сохранять. В разделе 4.3.7 уже обсуждалось: нужно ли оставлять в переводе все названия мер веса, длины и объема, или их стоит перевести в метры, литры и килограммы? Примерно то же самое касается многих иных реалий текста, но дело не только в реалиях: по-разному выглядят в разных культурах одни и те же символы, по-разному воспринимаются одни и те же выражения или идеи.

В Пс. 59:9 Господь говорит: עַל־אֱדֹום אַשְׁלִיךְ נַעֲלִי, букв. ‘на Эдом брошу Мою сандалию’. Это конечно же символический жест, который означает «вступить во владение территорией». Но для современного читателя смысл жеста может остаться непонятным, если перевести буквально, как в БСР: Эдому брошу сандалию Мою. Что это значит? Может быть, это подачка, милостыня нищему? В этом случае (уникальный пример!) СП оказывается менее дословным и более понятным, чем БСР: на Едома простру сапог Мой. Правда, такое выражение уводит нас в иную смысловую область: речь идет скорее о насильственном завоевании, чем о вступлении в законное владение.

Еще одно подобное выражение мы находим в Мк. 2:19: сыны чертога брачного, как буквально переводит СП греческое выражение οἱ υἱοὶ τοῦ νυμφῶνος. РВ дает вольный смысловой эквивалент гости на свадьбе, и это вполне понятный выбор – при буквальном переводе можно было бы предположить, что речь идет о детях, родившихся от этого брака (который только еще заключается!). Вообще, древне-еврейский язык, а следом за ним и НЗ греческий, любят выражения сын/дочь кого-либо/чего-либо, и они часто бывают интуитивно понятны и на других языках – но могут использоваться совершенно в ином смысле. Например, во многих языках Сын Человеческий может быть понят как «сын какого-то (неизвестного) человека», а раз его отец неизвестен, скорее всего, он был рожден вне брака.

Разными бывают и представления о том, как правильно и изящно выражать свои мысли. К примеру, Притч. 7:6–9 описывает достаточно простую ситуацию: Вот, однажды смотрел я в окно дома моего, сквозь решетку мою, и увидел среди неопытных, заметил между молодыми людьми неразумного юношу, переходившего площадь близ угла ее и шедщего по дороге к дому ее, в сумерки, в вечер дня, в ночной темноте и во мраке (СП). Речь идет об одном-единственном походе одного юноши к одной женщине, но все повторяется несколько раз. При этом это необязательно простой повтор, к концу этого описания возникает ощущение сгущающейся тьмы от сумерек к полному мраку, и это, конечно, символично.

Но далеко не каждый язык позволяет сделать такие повторы естественными, поэтому, например, кумыкский перевод соединяет последние два стиха в один: «вечером гулял около ее дома, в темноте к ней завернул». Но дело даже не только и не столько в объединении двух стихов, важно сохранить эти параллельные выражения и в то же время показать, что ситуация развивается: юноша постепенно приближается к дому блудницьы, а над ним сгущается тьма. Вот как решает эту задачу БСР: Он бродил по улице, где она живет, направлялся к ее дому – в сумерках на закате дня, под покровом ночи, во тьме.

Параллелизм как основной художественный прием или, точнее, принцип организации библейских текстов описан мной в другой книге, с привлечением параллелей из иных культур и языков⁴⁰⁴, а сейчас достаточно будет сказать: его строение и функции не всегда очевидны, и прямой, буквальный перевод может исказить смысл текста. В то же время параллелизм выглядит достаточно универсальным приемом, так что он в принципе поддается переводу практически на любые языки.

Но проблемы возникают не только с оригиналом. Библейский текст представляется нам сегодня достаточно стилистически ровным и однородным. На самом деле, конечно, Марк писал совсем не тем же языком, что Лука, а Книга Исаии существенно отличается от книги Бытия. Часть таких стилистических различий сохраняется в любом переводе, но, как правило, это довольно небольшая часть, а в целом Библия переводится неким равномерно-торжественным стилем, даже с сохранением обычного древнееврейского порядка слов, который тогда был совершенно немаркированным, а сегодня служит признаком особого библейского стиля: «и встал... и пошел... и сказал».

В какой мере и где именно нужна эта возвышенность, а где можно без нее обойтись – предмет обсуждения в самом начале переводческого проекта. И точно так же приходится определять, допустимы ли просторечные слова и выражения, которые читатель может не принять в библейском тексте (см. претензии к переводу РВ, упомянутые в разделе 3.4.6).

Тут культурология смыкается с социолингвистикой, дисциплиной, которая изучает функционирование языка в обществе, но об этом мы не будем сейчас говорить, а займемся более частными вопросами, связанными с межкультурным взаимодействием: сколько надо сказать, чтобы быть понятым, как сказать это красиво и как остаться при этом в должной мере вежливым.

Очевидно, что быт и культура в библейские времена сильно отличались от нынешней городской цивилизации. Дело не только в отсутствии у библейского человека каких-то технологий или институтов, а скорее в другом восприятии жизни, которое во многом похоже на отношение к жизни в кавказских аулах, да и во многих других традиционных обществах. Об этом можно было бы говорить долго и подробно, рассуждая о той роли, которую в древности играли мифы и ритуалы, образное мышление, представление о чести, групповая идентичность и т. д., в противовес современному стремлению к рациональности, научности, индивидуализму, понятию вины и проч. Достаточно будет сказать, что люди в те времена испытывали примерно те же чувства, но по-другому их описывали, да и воспринимали иначе, чем сегодня, даже то, что было у них общего с нами, нынешними⁴⁰⁵.

Есть еще одно различие между культурами: степень принятой в тексте эксплицитности: как много проговаривается вслух и что лишь подразумевается. Нередко можно услышать, что существуют культуры «высокого контекста» и «низкого контекста»: имеется в виду объем информации, который читатель привык извлекать из контекста, а не из самого высказывания⁴⁰⁶. В одних случаях все необходимо проговаривать в явном виде (эксплицитно), в других достаточно лишь намекнуть на имплицитную информацию. Но картина еще более осложняется, если учесть, что разные языки и культуры могут требовать разной степени эксплицитности в разных ситуациях и текстах разного рода: дипломатическая нота исполнена тонкого намека, а вот техническая инструкция все должна выразить предельно конкретно. Естественно, при переводе с древних языков (да и просто с языков, на которых говорят в иных общественных условиях) теряется автоматизм в определении «высоты контекста», то есть той степени прямоты или, наоборот, завуалированности, которая свойственна данному тексту.

Все это касается конечно же глобальных параметров перевода. Но и на базовом уровне (детали быта, способы выражения мысли и проч.) оказывается довольно много несовпадений, и как раз здесь переводчик может убрать с пути читателя лишние барьеры для понимания. Вот всего несколько примеров.

Пс. 25:1 при буквальном переводе (суди меня) понимается неверно, как просьба об осуждении со стороны Бога. В тувинском переводе решено передать эти слова как «вынеси обо мне справедливое решение».

1Кор. 5:3 при буквальном переводе (А я, отсутствуя телом, но присутствуя у вас духом) на алтайский подразумевает, что Павел умер и его дух (алт. тын) теперь присутствует в коринфской общине, а тело лежит где-то еще. В результате было решено перевести это выражение «всеми мыслями я с вами».

В Ис. 46:1–2 мы читаем в СП: Пал Вил, низвергся Нево́ истуканы их – на скоте и выючных животных; ваша ноша сделалась бременем для усталых животных. Низверглись, пали вместе; не могли защитить носивших, и сами пошли в плен. Не очень понятна сама ситуация: что происходит с вавилонскими идолами и что происходило раньше. Смысл таков: когда-то их носили с почетом на торжественных процессиях, а теперь их, бессильных, увозят в качестве трофеев. Видимо, часть этой информации следует сделать эксплицитной. Вот вариант перевода, где такие экспликации выделены подчеркиванием: кого вы прежде на праздниках носили – тех теперь усталые животные тащат.

В Лев. 15:2, где речь идет об истечениях из человеческого тела, в тувинском переводе добавили слово нездоровое (истечение), иначе получалось, что нечистым человека делало мочеиспускание.

В Деян. 1:12 говорится, что Елеонская гора находилась в расстоянии субботнего пути (σαββάτου ἕχον ὁδόν) от Иерусалима. Речь идет о том, что гора была совсем рядом, так что в субботу можно было сходить на нее и вернуться, не нарушая запретов (в более поздней иудейской традиции это расстояние было определено как две тысячи локтей, то есть около километра). Буквальный перевод не даст представления об этом расстоянии, скорее всего, читатель поймет текст так, что дорога занимала целый день. Варианты перевода:

• Объяснить подробности: путь, который позволялось проходить в субботу от городской стены. Точно, но слишком длинно, в результате эта мелкая деталь становится в повествовании основной, привлекает к себе излишнее внимание.

• Найти современный аналог: примерно километр. Такой перевод вполне точен, но выглядит анахронистично.

• Найти приблизительный аналог, не связанный с каким-то временем или культурой: в получасе ходьбы. Это вполне понятно и точно, но для буквальных переводов неприемлемо.

• Подобрать общее выражение: совсем рядом. Такой перевод, к сожалению, теряет всякую конкретность.

Проблему может представлять даже мелкая бытовая деталь. В Иер. 25:10 Бог говорит о грядущих бедствиях для Израиля: прекращу у них... звук жерновов и свет светильника. Здесь имеется в виду всем хорошо знакомая в ту пору картина: еще до рассвета, при свете масляных светильников, во всех домах женщины начинают перетирать зерно в муку, чтобы приготовить завтрак. Это идиллическая картина ежеутренней мирной жизни (ср. у Бориса Пастернака: «Везде встают, огни, уют, / Пьют чай, торопятся к трамваям»). Но из буквального перевода это никак не следует. Что можно сделать?

• Перевести буквально: прекрашу у них... звук жерновов и свет светильника. Фраза звучит несколько неестественно и не дает ясных представлений о том, что хотел сказать автор.

• Заменить именные выражения на более естественные глагольные (см. раздел 4.3.2): утихнет шум жерновов и погаснет свет светильников (NBV: het geluid van de handmolens zal versterven en het licht van de lampen zal doven). Это звучит хорошо, но смысл происходящего по-прежнему не вполне ясен.

• Дополнить фразу контекстной информацией, чтобы прояснить ситуацию: утихнет шум зернотерок по утрам, погаснет свет светильников по вечерам (DGN: Das Geräusch der Handmühle am Morgen wird verstummen and abends in den Häusern keine Lampe mehr brennen ).

• Описать ситуацию в других выражениях: муки по утрам никто не намелет, светильник никто не зажжет. Смысл понятен, но мы ушли достаточно далеко от буквы оригинала.

• Подобрать в культуре ЯП функциональные эквиваленты: никто не сготовит завтрак, никто света не зажжет. Все теперь ясно, но это уже ближе к пересказу, чем к переводу.

Подобные ситуации могут оказаться достаточно тонкими и на первый взгляд неочевидными. В Мк. 12:2 описана вполне обычная для Палестины НЗ времен ситуация: И послал в свое время к виноградарям слугу – принять от виноградарей плодов из виноградника (СП). Хозяин земельного участка сдал его внаем за долю урожая, так что виноградари безусловно должны были ему эти плоды отдать. Но в современной практике арендатор расплачивается деньгами, а весь урожай принадлежит ему самому. Тогда получается, что хозяин виноградника – деспот, который требует от своих работников того, что ему не принадлежит. Чтобы избежать подобного понимания, в шорском переводе было решено уточнить: «послал за своей долей винограда». По рассказам коллег, работавших в Африке, могу судить, что такая же проблема с этим отрывком возникает и на этом континенте.

В особенности трудными могут быть решения, связанные с религиозными традициями. Добавлятьли, например, в крымско-татарском к слову «верующий» (иман иткен) уточнение «в Иисуса» (Исагъа) – это переводческая группа обсуждала довольно долго. Если не добавить, получится, что имеется в виду вообще верующий во что бы то ни было (не атеист). В некоторых случаях, например в Рим 10:4 (конец закона – Христос, к праведности всякого верующего, СП), контекст может подсказать, что речь идет именно о христианской вере, и там не стоит ничего добавлять, но ведь далеко не всегда ясно, до какой степени контекст нам помогает.

Может быть, область, в которой ярче всего проявляется культурная обусловленность любого текста и проблема эксплицитности стоит наиболее очевидно – это вежливость, стремление людей не просто обмениваться информацией, но создавать и поддерживать добрые отношения при общении друг с другом.

Вежливость подразумевает нечто гораздо большее, чем просто использование определенных слов или форм речи. При этом языки устроены очень по-разному в том, что касается вежливости. Обычно в качестве примера языка с высокоразвитой градацией степени вежливости приводят японский, где особые морфемы в обязательном порядке отражают отношения между говорящими: их возраст, пол, социальное положение и подчиненность. Самая простая фраза в классическом японском языке просто не может быть произнесена без указания этих отношений.

Западные языки устроены в этом отношении гораздо проще, не во всех из них есть даже противопоставление между формами Вы и ты, как нет его в английском (а в некоторых других языках, например нидерландском, вежливая форма U ‘вы’ исчезает из обиходной речи). Однако и в этих языках есть свои способы передать определенную степень вежливости, которая в любом языке зависит, как и в японском, от пола, возраста, социального положения и степени близости говорящего и слушающего.

Но употребление отдельных морфем – относительно простой случай, так же как и, например, обращения (Ваше высокопревосходительство или эй, пацан). Вежливость может выражаться в самых разных формах, – например, в языках Западной Африки прямое обращение к собеседнику в начале речи уместно только при прощании или благодарности⁴⁰⁷.

Степень вежливости, которую употребляют говорящие, может быть весьма значима и в Библии. Например, фарисей Симон в Лк. 7:39–40 называет Иисуса про себя этот человек (тут явно слышится неодобрение), но затем обращается к нему весьма почтительно: скажи, учитель. Это ясно указывает на перемену в отношении Симона к Иисусу.

Вежливость может быть даже ироничной: во 2Цар. 6:20 Мелхола называет своего мужа Давида формальным титулом царь Израилев, чтобы подчеркнуть недостойное, по ее мнению, поведение супруга.

К сожалению, вежливость плохо поддается формализации. Даже среди носителей одного языка могут существовать разные представления о вежливости: так, в США вполне вежливым будет обратиться к коллеге или даже начальнику просто по имени, тогда как в Великобритании потребуется более формальное обращение. И, разумеется, в молодежной компании нормы будут совершенно другими, чем в парламенте. Но кроме того, вежливость не выражается одними словами, огромную роль играют интонации, позы, жесты и прочие формы невербального поведения. Поэтому, например, в андийском переводе Лк. 22:47–48 Иуда не целует Иисуса, как в оригинале, а приобнимает, ведь именно так принято приветствовать друг друга в Дагестане, где живут андийцы.

К тому же формы этикета подвержены куда более быстрым переменам, чем язык в целом. В современной Японии этикет упрощается благодаря переходу к постиндустриальному обществу с его мобильностью, когда на сложные церемонии просто не остается времени. В коммунистическом Китае сложные формы обращения (отчасти подобные японским) полностью не исчезли, но упростились и в значительной мере уступили место слову «товарищ», принятому у членов коммунистической партии. В обществе обычно существует несколько разных моделей вежливости, каждая из которых ассоциируется с определенным социальным контекстом.

Кроме того, в литературе существуют свои условности. Например, в русском языке вполне устоялось различение форм вы и ты, но оно не применяется в переводных текстах или в оригинальных художественных произведениях, повествующих о древности или Средневековье. Видимо, это связано с тем, что обращение на вы пришло в русский язык из Европы только в XVIII в. и выглядит уместно только в контексте нового времени. В XVII в. и ранее при обращении к вышестоящим использовались другие формы вежливости, например, почетные титулы применительно к царю и уменьшительные суффиксы по отношению к себе: «Царю и государю и великому князю Михаилу Федоровичу бьют челом государевы ленские служилые люди Мишка Стадухин, Артюшка Шестаков, Мишка Коновал... чтобы бедность и разорение тебе были ведомы и про наше службишко было явно» (из отчета об экспедиции Семена Дежнева 1641 г.).

Библейские персонажи, говорящие друг другу вы, будут смотреться так же неуместно, как если бы они использовали обращения Ваше превосходительство или Уважаемые дамы и господа. Точно так же русские не обращаются к Богу на вы (у французов такое встречалось нередко).

Но дело здесь, видимо, не только в том, что обращение на вы выглядело бы анахронистично в контексте древних молитв. Повышение градуса формальности указывает на уважение, а понижение – на доверительность и близость между говорящими. Говоря с Богом один на один, молящийся стремится приблизиться к Нему, обращаться к Нему как к Отцу, а к родителям все же обычно принято обращаться на ты.

Особенно трудный вопрос – как называть Иисуса в Евангелиях. Естественно, что христиане относятся к Нему с крайним почтением и употребляют по отношению к Нему самые уважительные выражения (например, пишут относящиеся к Нему местоимения с большой буквы, как в этом самом абзаце) – но можно ли ожидать такого же почтения от всех библейских персонажей?

Интересный пример из практики перевода на корейский приводит Джи-Юн Чо⁴⁰⁸. В 4-й главе Ин передана беседа Иисуса с самарянкой. Хотя в 4:7 Он обращается к ней, никак не называя ее, но любой язык так или иначе определит степень вежливости этого обращения. Корейский язык обладает сложно развитой системой вежливых форм, и выбрать правильный вариант не очень просто, особенно если учесть, что эта система развивается: в классическом литературном тексте степень формализации будет намного больше, чем в современном разговорном.

Но картина осложняется еще и тем, что нам трудно понять, какова степень вежливости в исходном тексте. Согласно расхожим представлениям того времени, Иисус вообще не должен был разговаривать с этой женщиной, принадлежащей к враждебному иудеям народу (в Ин. 4:27 сам факт такого разговора вызывает удивление учеников). Как поступить в этом случае? Повысить градус вежливости, чтобы подчеркнуть взаимное уважение, или понизить его, чтобы подчеркнуть степень доверия и неформальности этого общения «поверх барьеров»? Выбор переводчика будет в любом случае экзегетическим решением.

Это касается не только местоимений. Так, при проверке таджикского текста мне однажды довелось обнаружить, что фраза Равви! ешь, обращенная учениками к Иисусу (Ин. 4:31), при буквальном переводе звучит крайне невежливо. Следовало употребить особый оборот речи, приглашающий уважаемого человека к трапезе.

Особую проблему создает при переводе и нарочитая невежливость – грубые выражения передают негодование говорящего или его желание разорвать отношения. В 1Цар. 25:22 Давид обещает не оставить в доме Навала мочащегося к стене. Речь идет, конечно, о том, что он перебьет всех мужчин. Но он выбирает именно такое выражение, чтобы показать свое пренебрежение и гнев. На тувинский перевести это дословно просто невозможно, получается предельно грубое выражение, и поэтому фраза была передана так: «перебью всех мужчин, как собак». Слово мужчины указывало на референта, а выражение как собак передавало эмоциональность и грубость высказывания.

Вежливость (и невежливость), с другой стороны, можно отнести и к художественной ткани текста, и о ней мы поговорим далее.

Куда отнести художественные, литературные, поэтические свойства библейского текста – и нужно ли вообще о них говорить? Не есть ли художественный, а в особенности поэтический перевод некое особое дарование или ремесло, которое невозможно описать языком методического пособия? И какое отношение это умение имеет к Библии?

Библия, помимо всего прочего, собрание сложно организованных художественных текстов, написанных разными людьми на разных языках в разное время, относящихся к разным жанрам, насыщенных разнообразными художественными приемами. Но можно ли назвать Библию литературой, а библейский перевод – частным случаем литературного перевода?

И да и нет. Да – потому что библейские книги действительно написаны как литературные произведения и переводчик должен постараться сохранить их своеобразие, и нет – потому что эта литературность отличается от привычной нам и потому что переводчик в подавляющем большинстве случаев просто не может отвлечься от всех остальных граней этого текста.

С.С. Аверинцев даже сомневался в том, применимо ли к Библии само понятие литературы, считая ее скорее словесностью наряду с другими ближневосточными текстами⁴⁰⁹. Действительно, на Древнем Ближнем Востоке тексты строились несколько по иным принципам, нежели те, к которым привыкли читатели современных европейских (в том числе и русских) художественных произведений. В них, к примеру, аналогии и ассоциации играют существенно большую роль, а рациональный логический анализ – меньшую, чем в современных текстах, они в большей степени склонны к представлению единой и целостной картины мира, а не ее отдельных частей и т. д.⁴¹⁰ Разумеется, не вполне совпадают функции и способы применения многих художественных приемов, но об этом уже шла речь в разделе 4.4.

Впрочем, говорить о художественной стороне перевода языком инструкций крайне трудно, практически невозможно, и мы ограничимся здесь лишь парой замечаний о том свойстве текста, которое можно назвать поэтичностью, – проще говоря, когда перевод звучит как стихотворный. Но нужно ли это вообще? Возможно ли?

В традиционных изданиях СП мы не найдем никаких стихов, кроме тех, на которые делится текст вместе с главами. Все набрано как проза, обычно даже единым абзацем. Некоторые издания, например знаменитая Брюссельская Библия, представляют в стихотворном наборе текст большинства пророческих книг, Псалтири и других условно выделяемых поэтических книг ВЗ и некоторых отрывков из НЗ, прежде всего из 1–2-й глав Лк. Но сам текст остается неизменным.

Что такое проза и поэзия в Библии – вопрос спорный, и рассматривался он мной в другой книге⁴¹¹. Сейчас будет достаточно сказать, что основными формальными чертами библейской поэзии можно считать некоторую ритмическую упорядоченность (но не четкий размер) и богатые созвучия (но не рифмы), а также многоуровневый параллелизм. Все это в принципе может быть сохранено и в переводе, хотя с созвучиями это удается крайне редко.

Ам 5:5 в оригинале полон богатых созвучий:

וְאַל־תִּדְךשוּ בַּית־אֵל וְהַגִּלְגָּל ל֣א תָבאוּ וּבְאֵר שֶבַע לא תַעֲברוּ כִּי הַגִּלְגָּל גָּלה יִגְלָה וּבַית־אֵל יִהְיָה לְאָוָן.

СП следует в значительной мере букве оригинала и теряет все эти особенности: Не ищите Вефиля и не ходите в Галгал, и в Вирсавию не странствуйте, ибо Галгал. весь пойдет в плен и Вефиль обратится в ничто.

БСР, признавая этот текст поэтическим, вводит в него одно созвучие (Бет-Эль – бедой): Не обращайтесь в Бет-Эль, ГилГал. Посещать не надо, не надо ходить в Беэ́р-Шёву! Гилгал. будет угнан в плен, Бет-Эль бедой обернется.

Можно предложить такой вариант, в котором хоть отчасти сохранились бы созвучия оригинала: Бет-Эль не ищите, в ГилГал. не ходите, в Беэр-Шеву не шествуйте; будет ГилГал. догола оголен, Бет-Элю беда будет.

Частный случай созвучий – звукоподражания, при котором само звучание речи намекает на событие, описанное в этой речи. Например, в Пс. 139:4 говорится о нечестивцах: שָׁנֲנוּ לְשׁוֹנָם כְּמֹו־נָחָשׁ – и обилие שׁ (ш) создает эффект змеиного шипения. Но можно ли это передать на другом языке? СП, как обычно, даже не пытается (изощряют язык свой, как змея), и точно так же поступает БСР (отточили свой язык, как змеиное жало). Видимо, в русском языке просто нет достаточно близких слов, которые могли бы составить такое созвучие.

Но иногда переводчик может компенсировать эти потери, вводя звукопись там, где ее нет в оригинале. Например, Иов. 39:24 в версии БСР так говорит о скачущем коне: Бойкий топот его копыт пожирает землю. Для сравнения оригинал: בְּרַעַשׁ וְרֹגֶז יְגַמֶּא־אָרֶץ – и версия СП: в порыве и ярости он глотает землю (здесь, конечно, еще и вопрос интерпретации оригинала: то ли конь гложет землю, то ли его бег пожирает расстояние).

Поэтических черт в переводе может даже оказаться больше, чем в оригинале. Вот как перевел ключевой стих Ин. 3:16 на язык суахили покойный танзанийский президент Джулиус Ньерере⁴¹²:

Wa maana Bwana Mungu

Alipenda ulimwengu

Akamtoa Mwanawe

Wa pekee auawe,

Ili atayemwamini

Asiangamie sini,

Bali awe na uzima

Unaodumu daima

‘Потому что Господь Бог

Он возлюбил мир,

Он дал Своего сына

Так, что Его убили,

Чтобы поверивший

Никогда не погиб,

Но остался с жизнью,

Которая вечна.

Но надо признать, что такие эксперименты пока что не очень популярны. Возможно, этот опыт связан с особой музыкальностью христиан, говорящих на суахили: их поэтическая версия молитвы Господней (Baba yetu ‘Отче наш’) обошла мир и даже стала заставкой одной из компьютерных игр.

Отдельно можно упомянуть о таком поэтическом приеме, как акростих, при котором каждая строфа начинается со следующей буквы алфавита. Обычно эти буквы еврейского алфавита просто помещают на полях в их оригинальном начертании (ב ,א) или в транслитерации (алеф, бет). Существуют и такие переводы, которые стремятся воспроизвести акростих, но выглядит это достаточно искусственно. Так, например, начинаются первые три стиха Плача Иеремии в переводе ДКМ:

Ах, осталась пустынной...

Безутешно плачет в ночи...

В изгенанье ушла Иудея от позора...

Как бы то ни было, если переводчик стремится сохранить в переводе максимум поэтических черт оригинала и не внести в него при этом ничего лишнего, неестественного и вычурного, он на верном пути,

Мы едва затронули лишь несколько аспектов этой темы – библейский перевод как мост между двумя культурами, – но в каждом конкретном проекте она будет занимать огромное место. Просто о ней трудно говорить в общих чертах, без привязки к какому-то конкретному языку и культуре, а уж предложить однозначные решения на все случаи и вовсе невозможно. К тому же любая культура не есть нечто статическое, данное раз и навсегда. Она живет, развивается, а значит, изменяется. Об этом следующий раздел.

Библия не книга, а собрание книг, написанных разными людьми в разных странах в разное время и на разных языках. Но ее переводят, как правило, одни и те же люди в одном и том же месте и в достаточно сжатое время. Более того, перевод обычно начинается в обратной последовательности: от НЗ к ВЗ. В результате старательные переводчики могут прийти к полной гармонии: все книги Библии написаны примерно одним и тем же стилем, все слова и выражения в них употребляются всегда в одном и том же значении...

Именно такой и хотят видеть Библию многие читатели – но ведь ее оригинальный текст совсем не таков! На это нам недвусмысленно указывают внутренние цитаты (которые редко бывают точными) и аллюзии, а также глоссы и примечания, вроде того что мы встречаем в Быт. 47:26: И поставил Иосиф в закон земле Египетской, даже до сего дня: пятую часть давать фараону, исключая только землю жреиов, которая не принадлежала фараону. Понятно, что слова до сего дня относятся ко времени жизни автора текста, а не к нашей эпохе. Но, казалось бы, что тут может сделать переводчик? Написать что-то вроде «до того момента, как был написан этот текст» означало бы внести в перевод комментарий, к тому же не слишком-то необходимый.

Читатели, конечно, бывают разные, но мы все же ориентируемся на таких, кто понимает: библейские тексты писались в течение длительного времени и несут на себе отпечатки разных хронологических пластов, и можно отдельно этого не объяснять. Но как сохранить смысловые связи между этими пластами, не стирая разницы между ними?

К примеру, концепты, а иногда и реалии (см. разделы 4.2.3 и 4.2.4) могут изменять свое значение с течением времени. Стоит посмотреть, как употребляются понятия грех, чистота и святость в Пятикнижии, чтобы убедиться: речь идет в подавляющем большинстве случаев о ритуальной чистоте и нечистоте, но не более того. У ВЗ пророков эти понятия приобретают уже совсем иное значение, они характеризуют не внешнее состояние человека, а его отношения с Богом и ближним. Наконец, в НЗ появляются и такие контексты, где представления становятся радикально иными (например, Деян. 10:9–16).

Значит ли это, что переводчик должен использовать разные слова для перевода этих понятий в разных контекстах? Скорее наоборот, он должен стараться показать преемственность в развитии идеи. Но это не всегда возможно; например, в крымско-татарском языке чистые животные (например, в Быт. 7:2) называются элял айванлар, но чистые слова (в Пс. 11:37) уже темиз сёзлер, поскольку слово элял подразумевает, главным образом, что это животное можно употреблять в пищу (в магазинах существуют секции халяльных продуктов – именно об этом и идет речь). Можно сказать, что эти два слова переводят две стороны единого ВЗ концепта, но понятно, что по мере продвижения от Пятикнижия к НЗ все чаще в тексте будет встречаться слово темиз и все реже – слово элял.

Намного более сложный случай – выражение сын человеческий, евр. בֶּן־אָדָם, арам. בַּר אֱנָשׁ, греч. υἱὸς ἀνθρώπου (иногда с добавлением артиклей). В ВЗ оно обозначает, как правило, просто человека, в отличие от Бога или ангела (например, Числ 23:19). Тем не менее в Дан. 7:13–14 у этого выражения можно увидеть иной смысл: там описывается некое видение, в котором перед пророком оказывается, после ряда образов, Сын Человеческий, предстающий перед Всевышним.

С одной стороны, и там мы видим противопоставление человеческого начала звериному, а с другой – это явно больше, чем просто человек. В нем можно видеть собирательный образ израильского народа, который будет жить с Богом и даже царствовать вместе с Ним (таково одно традиционное иудейское толкование), но уже к новозаветным временам, судя по евангельским текстам, это выражение понималось как указание на грядущего Мессию. Когда в Евангелиях Христос называл Себя этим выражением, Он, с одной стороны, говорил о Себе как о человеке, как об одном из многих (и даже можно понять это как безличное местоимение, ср.: нем. Man), а с другой – ясно намекал на Свое мессианское достоинство.

В результате каждый мог понять высказывания Иисуса как считал нужным, но... что делать переводчику? Желательно использовать во всех случаях одно и то же выражение, но это не всегда возможно.

В крымско-татарском во всех этих случаях употребляется выражение инсан огълу, букв. ‘сын личности’ – как и в русском, употребление больших или маленьких букв подсказывает, кто именно имеется в виду. Рассматривался и вариант адам огълу, букв. ‘сын человека’, но от него отказались, поскольку он звучал слишком обыденно, просто как еще один способ выразить понятие человек (строго говоря, как в подавляющем большинстве контекстов ВЗ). А вот казанские татары выбрали именно этот вариант, адәм угылы.

В тувинском в свою очередь произошло разделение: там, где эти слова понимаются как мессианский титул, они переводятся Кижи амытан Оглу, букв. ‘человека существа сын’ (это достаточно возвышенное выражение), а в большинстве контекстов ВЗ – кижи амытан ‘человек существо’ или просто кижи ‘человек. Здесь меньше последовательности, но больше контекстуальной ясности, а что предпочтительнее – однозначно не скажешь.

Библия полна внутренних цитат (как правило, неточных) и более или менее явных ссылок и аллюзий. Как отмечать эти интертекстуальные связи в виде параллельных мест, мы обсудим в разделе 4.10.7, а здесь важно понять, как их переводить. Но прежде чем говорить о переводе, стоит понять, что может означать такое скрытое цитирование и как оно может употребляться.

Как правило, переводчики стремятся к полной гармонизации текста: если два отрывка звучат очень похоже в оригинале, они должны быть идентичны и в переводе. Но всегда ли совпадение двух текстов означает совпадение смыслов?

Нередко это, как ни странно, спорно. Ис. 57:1 гласит: Праведник умирает, и никто не принимает этого к сердиу; и мужи благочестивые восхищаются от земли, и никто не помыслит, что праведник восхищается от зла (СП) – смысл фразы просто непонятен. А ведь это спор собычными представлениями, которые встречаются во многих местах ВЗ: праведник обязательно умрет в старости, окруженный детьми и внуками. Пророк объясняет: если это не всегда так, то лишь потому, что праведников ранняя смерть избавляет от бедствий.

Может быть, для передачи этой мысли следует дополнить текст, эксплицировать мысли автора: Праведник безвременно умирает – но никому и на ум не придет; верный рано уходит – но никто не поймет, что так праведник избавляется от грядущих 6ед.

Впрочем, отчасти это разъяснено в переводе БСР при помощи риторических фигур: Умер праведник – и никто не обратил внимания. Уходят из жизни благочестивые люди, и никто не понимает почему. Уходит праведник прочь от зла – и покой обретает!

Еще более яркий пример из Книги Иова. В 7:17 сказано: Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое? (СП). Это почти точная цитата из Пс. 8:5 и Пс. 143:3 (если, конечно, мы согласимся, что Книга Иова написана позднее Псалтири, но даже если нет, можно говорить про общий источник). Но для псалмопевца это источник радости и ликования, тогда как у Иова звучит горькая ирония. БСР старается аккуратно передать эту разницу в интонации: Что такое человек? А Ты заботишься о нем! Что любой из людей? А Ты думаешь о нем! (Пс. 143:3). За что же человеку честь такая: Ты обратил на него внимание? (Иов. 7:17).

Может быть, эти строки слишком далеки друг от друга (просто при сведении всех книг воедино их могли и не сравнить меж собой), но у такой разноголосицы в БСР есть и свои основания.

В целом можно сказать, что не стоит гармонизировать текст перевода в большей мере, чем гармонизован текст оригинала.

Особая тема – Ветхий Завет в Новом. Евангелисты и авторы посланий постоянно приводят цитаты из ВЗ, но при этом, как правило, вкладывают в них несколько иной смысл, чем можно прочитать в оригинале.

При подготовке перевода Псалтири на осетинский язык те стихи, которые цитировались в уже переведенном НЗ, просто брались из этого перевода. В Пс. 67:19 сказано: Ты восшел на высоту, пленил плен, принял дары для человеков (СП). Эти слова были взяты из Еф 4:8, но... смысл двух выражений, по сути, противоположен. В НЗ послании эти слова относятся ко Христу, освободившему прежде плененных людей – но в ВЗ говорится явно о триумфе царя, который пленных захватил. В результате было найдено двусмысленное выражение ракодтай уацайрӕгты ‘вывел пленников’ (то ли на свободу, то ли, напротив, увел их с собой).

Но такая двусмысленность далеко не всегда возможна, и тут, по-видимому, надо переводить по-разному, руководствуясь ближайшим контекстом.

Самый интересный случай такой текстуальной гармонизации, которая случилась еще на стадии написания Евангелия, мы находим, пожалуй, в Мф. 21:5, где описан триумфальный въезд Иисуса в Иерусалим: Скажите дщери Сионовой: се, Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной (СП). Возникает ощущение, что Иисус сидит одновременно на двух животных, что, разумеется, невозможно, впрочем, уже во 2-м стихе был упомянут молодой осленок рядом с этой ослицей. Вероятно, он бежал рядом с матерью, но зачем он вообще удостоился особого упоминания? Тем более что у других евангелистов о нем не сказано ни слова.

Мф. приводит здесь несколько сокращенную цитату из Зах. 9:9, где названы именно два животных, возможно, там это поэтическая фигура речи – ведь не мог же Захария и в самом деле ожидать, что царь въедет в свой город сразу на двух животных. Но евангелисту было важно указать на буквальное совпадение пророчества с тем, что на самом деле произошло. Как на самом деле происходило это событие, а еще точнее, насколько мы в состоянии реконструировать это «на самом деле», исходя исключительно из текста, – один из труднейших вопросов современной библеистики. Переводчик едва ли обязан давать на него собственный ответ, но перевести он должен – и приходится выбирать свой вариант.

В результате РВ «упрощает» текст, оставляя только одно животное: Он кроток, восседает на осле, на молодом осле, сыне ослицы вьючной. А вот НЗК добавляет в текст пояснение: духом Он кроткий, восседает на осле, на молодом осле, идущем рядом с матерью-ослицей (подчеркиванием здесь выделены вставки). В результате в СП Иисус едет сразу на двух животных, в РВ – на одном-единственном, а в НЗК – на одном, которое идет рядом с матерью. Как же правильно? – спросит недоуменный читатель.

На этом мне придется признаться, что я и сам точно этого не знаю. С одной стороны, животное, скорее всего, было только одно. С другой – текст Мф. говорит скорее о двух. Что для нас важнее: точно перевести значение оригинала, как мы его понимаем? Или передать сообщение, вложенное автором в текст? Или добиться того, чтобы перевод соответствовал своей цели – и какой, кстати?

Подходов существует много, и неслучайно мы потратили столько времени на их обсуждение во второй и третьей главах. И выбор конечного решения во всех случаях зависит от конкретной переводческой команды и от того, как она понимает свою задачу.

На этом закончен разговор о том, как, собственно, можно и нужно переводить Библию. Но с последней точкой в последнем черновике последней библейской книги работа переводчика еще не заканчивается. Издание любого перевода требует немалой подготовительной работы: для начала требуется проверить последовательность всего корпуса переведенных текстов на предмет ключевых терминов, орфографии, пунктуации и проч. Рядовой читатель редко задумывается о таких вещах, к примеру, как употребление строчных и прописных букв в словах, относящихся к Богу, Иерусалимскому храму и т. д. а для переводчиков все это имеет самое серьезное значение⁴¹³. Иногда выбор таких букв имеет серьезное экзегетическое значение: например, в Зах 13 пророк иногда говорит от своего имени, а иногда от имени Господа – какие из местоимений Я и Мой писать с прописной, а какие со строчной буквы? Решение далеко не очевидно.

Уже подготовленный текст обязательно сопровождается дополнительными материалами разного рода. Более того, при подготовке перевода необходимо учитывать, какие именно материалы будут его сопровождать: что не удалось выразить в тексте, может быть разъяснено в сноске, словаре, предисловии и т. д.⁴¹⁴

В подготовке этих материалов группа гораздо более свободна, чем в переводе: она говорит от себя, так что предисловие или словарная статья не имеет статуса Священного Писания. Поэтому на подготовку таких материалов обращают обычно куда меньше внимания, чем собственно на перевод, но ведь они не просто помогают понять текст – они подсказывают читателю, в каком ключе следует его понимать.

Далее мы рассмотрим в самых общих чертах подготовку издания с дополнительными материалами, опираясь на опыт ИПБ. В других организациях и издательствах он может существенно отличаться, но всегда будет что-то общее.

Предисловие следует отличать от введения к отдельной библейской книге или группе книг (о них пойдет речь в разделе 4.10.3) – те представляют отдельные книги, а вот предисловие – все издание в целом (разумеется, если издается всего лишь одна книга отдельным изданием, то предисловие будет одновременно и введением, но это случай очень редкий).

Предисловие, грубо говоря, – единственный шанс переводческой группы что-то объяснить Неизвестному Читателю, прежде чем он возьмется за ее труд. Чтобы написать хорошее предисловие, стоит для начала постараться поставить себя на место такого читателя. Какие вопросы может он задать – особенно если учесть, что он с самого начала может быть настроен критически?

• Что это за книга?

• Она уже переводилась раньше на наш язык? Если мы мусульмане/буддисты/шаманисты, зачем она нам? Вы хотите обратить нас в христианство?

• Что это за новый перевод, зачем он мне нужен? У меня уже есть старый.

• Кто его сделал, могу ли я этим людям доверять? Вдруг это сектанты? Кто его проверил и одобрил, принят ли он научным сообществом или Церковью?

• А с какого языка сделан этот перевод? И с каких рукописей или изданий?

• Почему в этом, том, и еще вон том месте новый перевод отличается по смыслу от уже известного мне?

• Не слишком ли буквален/свободен этот перевод?

• Что за странные слова вы здесь употребляете? Они непонятны, или слишком вульгарны, или архаичны, или заимствованы из другого языка, или звучат как диалектные слова, или несут на себе явный конфессиональный отпечаток.

• Не слишком ли прост/сложен выбранный стиль? Если он прост, то утрачены черты особого библейского стиля, как будто переводчик обращается к маленьким детям. А если он сложен, его тяжело понять.

Разумеется, некоторые вопросы можно обойти молчанием (порой это и есть самый лучший ответ), но тогда надо быть готовым к несовпадению ожиданий и непониманию. А можно и не отвечать напрямую: например, мусульманского или буддийского читателя не нужно убеждать, что переводчики (не) собираются обращать его в христианство: достаточно просто выдержать предисловие в нейтральном духе, не призывать в нем к покаянию и спасению, а отметить роль Библии как великого памятника человеческой культуры, который уже переведен на множество языков. И тогда вопрос о смене веры будет просто вынесен за скобки, и пусть читатели решают его самостоятельно.

Текст должен быть кратким, емким и сущностным: пусть читатель не утомится, пока доберется до его конца, но пусть получит все самые необходимые ему сведения. Идеально было бы поместить в предисловие краткое изложение скопоса данного перевода, но если говорить о переводах на русский, это практически никогда не делается (возможно, потому, что скопос просто не обсуждается, а лишь подразумевается переводчиками).

Предисловие пишется, как правило, от лица организации, где готовился перевод, или от лица издательства. Но очень уместно выразить в конце благодарность переводчикам, редакторам и всем, кто содействовал выходу книги в свет, а по возможности и назвать их имена.

Каждая книга или группа книг в составе Библии имеет свое название... или несколько названий, в разных традициях. Там, где христианин говорит «Бытие», иудей скажет «Б(е)рейшит» или «В начале», и точно так же различаются «Ветхий Завет» и «Танах», «Пятикнижие» и «Тора», «книги Царств» и «книги Самуила» с «книгами Царей» и т. д. Даже там, где совпадает название, не совпадает состав: христиане говорят о четырех больших и двенадцати малых пророках, а у иудеев есть пророки ранние и поздние, притом к ранним относятся книги, называемые у христиан историческими. Что до Даниила, он в иудейском каноне вообще к пророкам не относится.

Обычно, впрочем, вопрос о выборе традиции не стоит – зато можно подумать о том, как именно следовать традиции. Можно, например, оставить в названии греческое слово «книги Паралипоменон», а можно постараться его перевести: «Летописания» или «Хроники».

Отдельный вопрос – указание авторства. Руфь, вероятно, не была автором книги, носящей ее имя, и при переводе следует посмотреть, чтобы «книга Руфи» не подразумевала авторства. Традиционно в НЗ насчитывается четырнадцать посланий, носящих имя апостола Павла, хотя трудно сегодня найти ученого, который согласился бы, что именно он написал Послание к Евреям (споры вызывает и авторство некоторых других посланий). Можно обойтись без указания на апостола: «Послание к Римлянам’, «Послание к Евреям» и т. д. Но не во всех языках это возможно, и тогда, видимо, стоит оставить в заглавии имя, присутствующее в традиции. Перевод БМБО в этом отношении поступает оригинально: 13 посланий называются «Письмо Павла христианам в Галатии/Титу» и т. д., и одно – просто «Письмо евреям».

Но необязательно, разумеется, оставлять в заглавии всю традиционную титулатуру: «От апостола и евангелиста Матфея святое благовествование», – это только утяжелит текст.

При переводе на новые языки без своей традиции названий библейских книг можно уточнить смысл этих названий: греческое γένεσις, к примеру, не столько ‘бытие, сколько ‘становление, возникновение’ – и заодно это ближе к иудейскому названию книги «В начале».

Пересечение традиций – еще одна проблема. Мусульманской аудитории НЗ часто представляется под кораническим именем «Инджиль», поскольку это слово (إنجيل) встречается в Коране как название священной книги (наряду с Тауратом и Забуром). Но там совершенно точно не имеется в виду современный христианский канон из 27 книг; скорее это арабский вариант слова Евангелие. Точно так же и «Таурат» (توراة) относится скорее к Пятикнижию, чем к Ветхому Завету целиком. Единственное, что не вызывает сомнения, – отождествление «Забура» (زبور) с Псалтирью. Расширять изначальные значения этих слов, по-видимому, не стоит, но можно использовать их в собирательных названиях, например: «Таурат, Забур и писания пророков» для ВЗ. Примерно так определяют свой перевод создатели ЦАР: «смысловой перевод Таурата, Книги Пророков, Забура и Инджили».

Обычно за названием книги следует краткое (от одного абзаца до одной страницы) введение, где читателю предлагаются самые основные сведения о ней. Такие введения могут иногда предварять и большие собрания книг (например, Н3, который печатается в одном томе с ВЗ).

Во введениях необходимо быть фактически точным и не предлагать спорных суждений (например, точную датировку написания книги, которая практически всегда служит предметом спора), поскольку все сказанное во введении доверчивый читатель принимает как установленный факт.

В изданиях тексты, разумеется, разбиты на предложения и абзацы, но, как правило, есть и более крупная единица – отрывок со своим заголовком, причем деление на такие отрывки необязательно совпадает с традиционным делением на главы и порой даже стихи. Некоторые переводы отказываются от подобной практики, но в целом она полезна, так как помогает читателю ориентироваться в тексте. В некоторых публикациях заголовки помещают на поле, чтобы подчеркнуть, что они не являются частью Священного Писания и носят сугубо вспомогательный характер.

Обычный принцип деления повествовательного текста на разделы – единство времени, места и действия. Новый раздел в этом случае начинается там, где речь заходит о новом эпизоде с новыми действующими лицами, другим местом или временем действия. Гораздо сложнее делить на главки текст новозаветных посланий или ветхозаветных притчей. Здесь, как правило, приходится следовать за структурой оригинала, атмечая новые темы или новую форму изложения. Для многих текстов можно предложить несколько схем, ни одна из которых не выглядит бесспорной и единственно возможной, поэтому в притчах, к примеру, многие переводчики размечают лишь те разделы, которые выделены и в самом тексте оригинала особым заголовком, акростихом и т. д.

Слишком дробное членение текста мешает целостному восприятию, так что не стоит делить один эпизод на несколько разделов. Впрочем, это не единственный способ разбиения текста на фрагменты. В некоторых переводах также используются строчные пробелы (пустые строки), которые могут отделять друг от друга большие части одного раздела с общим заголовком.

Обычно в качестве основы для заголовков выбирается какое-нибудь существующее издание, например английский перевод GN, а потом заголовки адаптируются к переводу. Впрочем, иногда переводческая группа отходит от этих образцов довольно далеко.

Заголовки обычно бывают одноуровневыми. Многоуровневая система (как в этой книге: раздел 4.10.4 и проч.) лучше отражает структуру текста, но слишком сложна, поэтому к ней прибегают довольно редко.

Заголовки не призваны разъяснять читателям смысл текста, читать им проповедь и т. д. Также они не имеют никакой самостоятельной эстетической ценности, они не должны заслонять библейский текст и не могут служить последним прибежищем переводчика (что не удалось передать в тексте, разъясним в заголовке).

Заголовок должен отражать основную мысль (событие, фразу, тему) данного раздела и не быть при этом слишком общим (Иисус проповедует). Желательно, чтобы он охватывал весь раздел целиком, но если это невозможно, надо выбрать действительно центральное событие или идею.

В одной книге не должно быть двух одинаковых заголовков. Если события стоят в одном ряду, можно развести их по времени: «Иисус предсказывает Свою смерть и воскресение» + «Иисус снова предсказывает..."

Стоит стараться использовать в заголовках ключевые для данного отрывка слова и не использовать таких, которые в нем вовсе не встречаются (хотя это и не всегда возможно). При этом лучше избегать оценочности, любования и вообще всяческой субъективности, даже если это звучит красиво (Робкие надежды, Смелый поступок и т. д.).

Вполне допустимо использовать для заголовка цитату из текста, ее нужно обязательно взять в кавычки. Стоит проверить, чтобы она была действительно центральной для данного отрывка; не была слишком пространной или туманной; не шокировала бы читателя, раскрывающего книгу на этом месте (например, в одном черновике в 8-й главе Ин. стоял заголовок «Ваш отец – диавол»).

Обычно переводы сопровождаются сносками, где переводчик поясняет то, что не смог передать в тексте перевода и без чего понимание текста будет, скорее всего, неверным или неполным. В целом это очень полезный инструмент, хотя сноски могут оказаться бесполезными и даже лишними, мешающими читателю, если в них содержится неточная информация или чья-то спорная точка зрения, или если информация представлена неполно, невнятно, неуместно и т. д. Наконец, если сносок слишком много, читатель рискует быть погребенным под горой интересных, но несущественных для понимания текста деталей.

В сносках следует быть последовательным: нельзя давать информацию того или иного рода от случая к случаю и опускать ее в другихместах.

Иногда краткая информация, данная в сноске, подробно раскрывается в словаре (глоссарии), и поэтому при составлении сносок стоит учитывать, какой будет в книге словарь (о нем см. раздел 4.10.6). Общий принцип можно сформулировать так: в сноске говорится то, и только то, что совершенно необходимо для верного понимания данного места, а в словаре приводится любая другая полезная информация.

И все же четко провести грань между сносками и словарем непросто. А что делать, если для понимания двадцати мест Библии важна эта информация (например, обычай левиратного брака)? Оптимальный вариант, пожалуй, состоит в том, чтобы дать статью в словаре и сноску по крайней мере к самому первому месту, где эта информация необходима. Можно задуматься и о том, чтобы дать сноску ко всем подобным местам, но тогда сносок может оказаться слишком много, ведь подобных непривычных реалий в Библии немало.

Как правило, в сносках разъясняются следующие детали:

• Разночтения между рукописями. Их слишком много, поэтому нужно отобрать самые важные; нередко отмечаются расхождения между Синодальным переводом и критическим текстом, избранным в качестве основы для нового перевода. Впрочем, нередко переводчики на ЯИТ считают неприемлемым для мусульман указание на рукописные расхождения, которые якобы подтверждают тезис об «испорченности» христианской Библии в сравнении с Кораном, и это серьезная причина отказаться от таких сносок.

• Варианты перевода того же самого текста оригинала, который может быть понят по-разному. Не следует смешивать текстологические разночтения («в некоторых древних рукописях сказано иначе...») с альтернативными интерпретациями («при другом понимании...»). Они могут быть приведены в одной и той же сноске, но рукописные варианты следует четко отделять от разных интерпретаций одного и того же текста.

• Пояснение неясных слов и выражений (в основном реалий), которые встречаются в тексте данной книги один или два-три раза (те, что встречаются чаще, скорее стоит выносить в словарь).

• Эквиваленты мер веса, длины, объема и денег, если они не внесены в текст перевода и не приведены в отдельной таблице или словаре.

• Краткие сведения о той информации, которая (1) была безусловно доступна первым читателям; (2) совершенно необходима для верного понимания буквального смысла; (3) неизвестна большинству читателей наших переводов (часть такой информации указана в параллельных местах, см. раздел 4.10.7). Впрочем, слишком увлекаться здесь не стоит, так как в любом случае восполнить общий контекст Библии никакая сноска сама по себе не сможет; к тому же подобную информацию часто бывает удобнее дать в словаре.

• В исключительных случаях в сносках приводится разъяснение непонятного выражения или слова в переводе (в особенности это касается языков, на которых мало читают и потому не узнают многих слов и выражений). Так, в издании эрзя-мордовского Нового Завета 2006 г. были даны в сносках к первому употреблению переводы мордовских слов на русский язык: Иневанькс Оймеялт – Святой Дух; Азорось – Господь, пазмариця – пророк и т. д. Мордовскому читателю эти слова, скорее всего, покажутся непонятными, но он почти наверняка хорошо знает их по-русски. Тем не менее в подавляющем большинстве случаев такие сноски не делаются, поскольку они могут создать впечатление, что текст переводился с русского, и вообще могут вызвать отторжение у читателя: зачем нам русские слова?

Вот два практических примера, как сноска помогает прояснить значение текста.

В Дан. 9:24 говорится о помазании Святого Святых, а в следующем стихе появляется Помазанник/Мессия/Христос (разные переводы называют его по-разному). Слово Помазанник ясно указывает на связь между одним и другим, но оно есть не во всех переводах. Например, в крымско-татарском там стоит слово Месих ‘Мессия, Христос’. Связь между стихами пропадает, и потому здесь была дана сноска примерно следующего значения: «Мессия на древнееврейском буквально значит ‘помазанный’». Таким образом, удалось передать и буквальное, и контекстуальное значение этого слова.

В Быт. 30:14 упоминаются мандрагоры как средство для пробуждения мужской страсти. Тувинскому читателю это совершенно непонятно, зато в тувинской культуре похожие свойства приписываются жень-шеню. Конечно, в переводе можно было бы заменить одно растение другим, но это означало бы привнести в текст нечто чуждое ему и миру его создателей. Поэтому в тексте оставили мандрагоры, но в сноске сообщили, что их применяли примерно так же, как теперь применяют жень-шень.

Как только что было сказано, информация, которая относится не к одному или двум, а ко многим местам Библии, обычно выносится в особый словарь в конце издания. Как правило, словари не пишутся заново, а адаптируются из уже существующих изданий, есть и типовые словари, подготовленные сотрудниками партнерских организаций ИПБ и SIL.

В число словарных статей обычно входят ключевые термины и понятия, а также имена собственные, обозначающие ключевых персонажей и географические названия, которые упомянуты вне своего исторического контекста (например, Давид и Моисей в Новом Завете). Конечно, эти маленькие словарики не могут и не должны напоминать энциклопедии, куда включается вся доступная информация по той или иной теме, и тем более сборник проповедей на соответствующие темы.

Словарные статьи должны удовлетворять следующим требованиям.

• Быть однородными. Нельзя в одном случае давать подробный обзор достижений современной библеистики, а в другом – краткое определение из курса для младшей группы воскресной школы.

• Быть нейтральными. Нельзя излагать научные теории, которые могут показаться неприемлемыми заметной части нашей аудитории, или проповедовать вероучение, которое вызывает споры. В словаре, равно как и в сносках, мы можем представлять лишь те богословские идеи, которые непосредственно содержатся в Библии, причем в таком виде, который не вызовет возражений у подавляющего большинства читателей. Здесь следует быть особенно осторожными, так как никто из нас несвободен от своей среды, каждый так или иначе говорит на свойственном ей языке и излагает принятые в ней идеи. Также стоит остерегаться фраз, которые сегодня могут быть поняты в неправильном ключе, например: «пророки призывали евреев покаяться» (хорошие пророки-неевреи обличали плохих евреев?).

• Быть сущностными. Словарная статья должна передавать сведения, которые помогут читателю понять сам текст, идеи автора, культурно-исторический фон. Топить его в море незначительных деталей не следует, но нельзя и упускать то, что существенно для понимания текста.

• Быть корректными. Древним было простительно незнание некоторых сведений из области истории и географии, но такое незнание непростительно переводчикам, имеющим в своем распоряжении огромную справочную литературу. Все данные должны быть проверены. При этом следует учитывать, что многие меры веса и объема оцениваются сегодня по-разному. Ученые немало спорят о датировках (особенно в домонархический период истории Израиля), географических названиях (Куш – это Нубия или область в Месопотамии?) и этнических группах (хеттеи – анатолийские хетты или ханаанское племя?). В таких случаях можно постараться выбрать наиболее корректное описание, объединяющее все возможные толкования, или указать на существующие разногласия. Но не стоит представлять одну из равно возможных точек зрения как единственную.

Отдельно к словарям могут быть добавлены таблицы мер веса, объема, длины и денег, а в некоторых случаях – русские аналоги имен собственных, употребленных в переводе Библии (это позволит читателям легко найти информацию об этих людях и местах в русских справочных изданиях).

В большинстве изданий указываются параллельные места из других книг Библии, где говорится примерно о том же самом, что и в данном отрывке. Иногда такие параллельные места ставятся сразу после подзаголовка, и это приемлемо только в тех случаях, когда речь идет действительно о параллельных текстах, где совпадают все основные детали, например о синоптических Евангелиях.

Но большинство таких параллелей касаются лишь одного-двух стихов, и отмечаются они тогда или на полях, или в «подвале» под сносками – иногда их еще называют «перекрестными ссылками». Если параллельные отрывки из Евангелий вполне очевидны, то такие ссылки могут включать в себя многое.

• Пересказ событий, указание на действующих лиц, обычаи или законы, о которых шла речь в другом месте.

• Явное и скрытое цитирование из других мест или общего с ними источника.

• Аллюзии, ассоциации, использование аналогичных образов или выражений. Это уже достаточно спорная «параллельность», тут слишком многое зависит от взгляда читателя.

• Изложение тех же или близких идей, взглядов, требований и т. д. Это самая спорная категория, от нее, по-видимому, нужно отказаться, иначе ссылок будет слишком много, притом они будут совершенно субъективными. Какое количество мест в Библии, к примеру, утверждает, что Бог благ или призывает грешников к покаянию?

Если существует десяток-другой мест, которые в принципе могут содержать ссылки друг на друга, оформить систему ссылок можно тремя основными способами.

• Цепочка: к каждому из таких мест дается ссылка на предшествующее и последующее параллельные места.

• Якорь: к каждому из таких мест дается ссылка на самое основное (по смыслу) или самое первое (по расположению) параллельное место. Правда, не совсем ясно, какие ссылки давать к основному или первому месту, видимо самые яркие и близкие.

• Облако: к каждому месту дается ссылка на два-три наиболее близких по смыслу места. Это самый субъективный способ.

Впрочем, переводческая команда крайне редко создает систему параллельных мест и перекрестных ссылок самостоятельно, обычно она использует уже существующее издание и лишь слегка адаптирует принятую там систему. При этом важно, разумеется, выбрать действительно удачное и удобное в этом отношении издание.

Еще один вид справочного материала, который помогает понять текст, – карты, которые обычно помещаются в конце издания, но иногда добавляются и в текст. Их редко готовят заново, обычно используется стандартный набор карт, подготовленный UBS, который обладает и правами на эти карты (а следовательно, переводческая команда не вправе их модифицировать).

Но названия, разумеется, переводятся на ЯП. При этом важно убедиться, что географические названия на карте соответствуют названиям в тексте перевода, а также в том, что они оформлены последовательно: либо Моав и Финикия (названия стран), либо моавитяне и финикийцы (названия народов), но не Моав и финикийцы.

Если публикуются отдельные книги Библии, стоит, разумеется, отобрать лишь те карты, которые относятся к этим книгам.

Иногда публикация перевода сопровождается иллюстрациями, и это делается далеко не только для красоты. Иллюстрации позволяют лучше понять реалии, плохо знакомые читателям (жертвенник, храм, священник и т. д.). В таких случаях следует убедиться, что книга с подобными картинками не воспринимается как исключительно детская и что стиль изображений выглядит приемлемым для Священного Писания.

Самый распространенный комплект иллюстраций принадлежит художнику Горацию Ноулзу (Horace Knowles). Но эти реалистические картинки в западном стиле для многих читателей выглядят как типично «протестантские», что может создать неверное впечатление. Стоит также тщательно проверить, чтобы все подписи были фактически точными (например, в одном из изданий книги Деяний картинка с афинским Акрополем была подписана «Ареопаг»), а иллюстрации помещались именно на тех страницах книги, к которым относятся.

В случае сомнений оптимальным решением может оказаться размещение иллюстраций в словаре, а не непосредственно в тексте, тогда такие иллюстрации играют чисто информативную роль. Иногда в приложении публикуются и фотографии библейских мест, подписи к этим фотографиям обычно представляют собой библейские цитаты.

Принимая решение, нужны ли иллюстрации и какие именно, стоит учесть традиции книгоиздательства в данной местности и приемлемость иллюстраций в данной культуре. Кроме того, доступные нам иллюстрации могут показаться читателям слишком чужеродными, выполненными в «западной» манере, что может оттолкнуть читателя от книги.

Впрочем, гораздо чаще при издании ограничиваются орнаментами или небольшими заставками к книгам. Если избраны национальные орнаменты, стоит тщательно проверить их семантику: например, одни виды орнаментов могут быть в данной культуре «женскими», а другие «мужскими». Соответственно для Книги Руфь и для Посланий Павла орнаменты потребуются разные. Заставки к книгам обычно выглядят как символические изображения, как-то связанные с основными идеями той или иной книги (голубь, кисть винограда, ягненок и т. д.). Также и здесь стоит проверить, какие коннотации могут иметь эти образы в данной культуре. При подготовке иллюстрированного алфавита одного из кавказских языков, носители которого исповедуют ислам, в качестве одной из картинок была предложена упитанная свинка, что для мусульманина просто оскорбительно.

Отдельный вопрос – оформление будущего издания. Стоит постараться сделать его максимально приемлемым для потенциальных читателей. В регионах с исламской традицией на обложке практически никогда не изображается крест, а в регионах с традицией христианской – напротив, обязательно ставится (причем в ИПБ существует специальный комбинированный вариант из восьмиконечного «православного» и прямого «протестантского» крестов). Слишком пестрая обложка с «веселыми картинками» может показаться несерьезной. Существенным оказывается и ее цвет, несущий в той или иной культуре серьезную смысловую нагрузку.

Вообще, нет единого мнения о том, насколько издания Библии могут «мимикрировать» под книги, обладающие высоким престижем в данной аудитории. Например, зеленый – цвет ислама, и потому одни переводчики стремятся дать своей Библии на ЯИТ зеленую обложку (это священная книга), другие, наоборот, его избегают (это не Коран).

Эти споры могут показаться вторичными и несущественными, но «встречают по одежке», и первое впечатление от книги читатель получит по обложке, второе – по оформлению. Слишком велика опасность, что при неудачном дизайнерском решении он просто не станет читать самый замечательный перевод.

Подготовка издания к печати, казалось бы, – чисто технический процесс. Однако издатель должен постоянно консультироваться с переводческой группой, потому что многие из решений имеют отношение к судьбе издания в целом, и про обложку, и про иллюстрации речь уже шла в предыдущем разделе. Все тонкости верстки здесь не обсудить, но некоторые назвать стоит.

Нередко доводится слышать (в основном от протестантов старшего возраста), что настоящая Библия может быть напечатана только в две колонки без абзацев, потому что именно так выглядела Библия их детства (Синодальная). Это совсем не идеальный способ верстки, но все другие тоже могут приводить к определенным проблемам. Например, если выделять все стихотворные отрывки как стихи, с разбивкой на строки, такие отрывки занимают намного больше места, а некоторые длинные строки могут не поместиться в колонке или на узкой странице.

Состав канона и расположение в нем книг вовсе не универсальны даже если говорить только о христианских Библиях. ВЗ протестантов короче ВЗ католиков и православных; в НЗ в западных изданиях Соборные послания обычно идут прежде Павловых, а в русских – наоборот. Выбор одного из вариантов служит своего рода заявкой о традиции, которой следует издание.

Нумерация глав и стихов тоже не во всех традициях одинакова, а кроме того, разным может быть расположение этих цифр при печати. Есть издания, в которых нумерация глав и стихов вынесена на поля (например, РВ), чтобы не отвлекать читателя от собственно текста. .

Переводчикам также приходится решать, как употреблять в тексте большие буквы, как выделять цитаты или особо значимые слова (бывают издания, где особый значок вроде звездочки отмечает слова, разъясненные в словаре). Важную роль играет количество сносок и перекрестных ссылок и их расположение на странице, расположение и оформление вспомогательного материала и т. д.

Все эти детали кажутся мелкими, но проверка текста на последовательность и систематичность в этом отношении занимает обычно немалое время, и без нее никак не обойтись.

Перевод издан, стоит на полках библиотек, продается в магазинах, распространяется и на электронных носителях (это все более популярная форма). Что делать переводчикам дальше, кроме как принимать поздравления?

Вариантов, разумеется, очень много, и здесь можно назвать только несколько, самые актуальные (конечно, помимо варианта «найти другую работу»).

Во-первых, можно задуматься о подготовке аудиоверсии перевода. Речь идет не просто о том, чтобы некий диктор с хорошо поставленным голосом прочитал уже готовый текст. Точнее, с этого, как правило, все начинается... но тут же выясняется, что устный текст действительно должен отличаться от письменного. Некоторые фразы выйдут на слух слишком тяжелыми и непонятными, так что неизбежно потребуется ревизия, иногда довольно серьезная. Как минимум в одном случае (алтайский проект) подготовка текста к аудиозаписи привела к идее о необходимости создать более «разговорный» перевод наряду с литературным. Правда, создание такого перевода было сочтено задачей более далекого будущего.

Впрочем, она, скорее всего, потребуется через несколько лет в любом случае, по мере того как будут получены отзывы об уже готовом переводе, а значит, будут обнаружены ошибки, не слишком удачные решения и т. д.

Может потребоваться и адаптация перевода на близкородственный язык или диалект – процесс, при котором библейские книги не переводятся заново, а берется уже существующий перевод и в нем делаются необходимые языковые замены. Но и при такой адаптации необходимо следить, чтобы в текст не проникли «ложные друзья переводчика», которых особенно трудно обнаружить в двух близких языках или диалектах.

Наконец, очень серьезным следующим шагом может быть подготовка учебных изданий (study Bibles), в которых приводится намного больше справочного материала. Так, Э. Вэндленд⁴¹⁵ называет десять видов сносок для учебных изданий, которые почти полностью отсутствуют в обычных:

• экзегетические – разъяснение значения оригинала;

• ситуативные – объяснение ситуации;

• тематические – выделение основных тем Писания;

• структурные – выделение основных элементов текста;

• стилистические – описание основных художественных приемов;

• функциональные – разъяснение, почему в текст включено то или иное выражение или эпизод;

• контекстуальные – восполнение контекстуальной информации, которая вряд ли известна читателям;

• переводческие – разъяснение переводческих решений и вариантов перевода;

• интертекстуальные – проведение связей с другими текстами, необходимыми для понимания данного места;

• текстологические – описание разночтений в рукописях и конъектур.

Но на момент написания этой книги ни одной самостоятельной учебной Библии в России не издано ни на одном языке, включая русский. Это пока что наша перспектива.

На самом деле у нас все еще только начинается.