Обзор литературы об Арсение Мацеевиче

С 1862 года о личности Арсения Мацеевича и его знаменитом деле в нашей литературе написано довольно много.^* Почин разработки этого интересного эпизода в нашей церковной истории принадлежит И. А. Чистовичу, который, на основании документов государственного архива, первый изложил в общих чертах, как биографию Арсения, так и все делопроизводство, возникшее в Святейшем Синоде, по поводу его доношений. Почтенный ученый ограничился, впрочем, лишь документальным изложением дела, с точки зрения офицальных актов, бывших у него под руками. Экстракт его из последнего дела Арсения Мацеевича, производившагося в 1767 году, не совсем полон и, нам кажется, изложен на основании указа о винах Арсения и записки, составленной для Государыни; но всего дела не видел И. А. Чистович, иначе он не игнорировал бы многих документов, составляющих, так сказать, первую половину этого дела. Поэтому труд его тогда же вызвал дополнительное изложение фактов и критическия замечания со стороны известных наших историков гг. С. М. Соловьева, Погодина, графа М. Толстого и др.¹ В том же году (1862), в «Чтениях при Московском Обществе Истории и Древностей» напечатан и самый текст знаменитого первого доношения преосвященного Арсения Св. Синоду, но с большими погрешностями.² Переходим к взгляду на Арсения Мацеевича И. А. Чистовича, который он проводит на него в своей статье, в газете «День», под заглавием: «Арсений Мацеевич». Арсения Мацеевича он считает запоздалым остатком староверов Петровского времени, возмущавшихся решительными мерами, которые приняты были в церковной практике, против распущенной старины, с изданием Духовного Регламента. В монастыре Николаевском Корельском его считали мучеником, страдальцем за правду; Арсений старался поддержать это мнение в легковерных людях, на счет правительства: «вот прежде, – говаривал он, – нашу братью, архиереев почитали цари и во всем благословения требовали, и тогда наша братья смело их в духовных делах обличали. А я как послал правильное доношение, так за мою правду и в ссылку сослали».

С этим фанатизмом, – потому что иначе нельзя объяснить, как фанатизмом, напр. вынимаемые по просьбе его части на проскомидии за гонящих и обидящих церковь, с этим фанатизмом соединялось страшное суеверие. Он отыскал в житии преподобного Кирилла Новоезерского или Белозерского пророчество о двух юношах, которые выгонят турок и возьмут Царь-Град, и толковал, что это пророчество легко сбудется, что два юноши, никто иные, как братья покойного Ивана Антоновича. Когда же его спрашивали об этом на допросе, он сознался во всем и сказал, что слыхал это от своего деда. Дед его поляк, сказывал ему, по выходе из турецкого плена: «турки считают Константинополю быть за ними триста лет, кои годы, по их исчислению, прошли, да и по его, Арсения, исчислению в 1768 году миновали и он уповает, что точно Константинополь будет взят, а когда – не знает». Мы видим из этих выдержек, что Чистович в своей статье³ выставляет Арсения Мацеевича остатком староверов Петровского времени, фанатиком и страшным суевером.

П. П. Пекарский⁴ говорит, что Арсений принадлежал к той многочисленной партии русского духовенства, преимущественно монашествующего, которая после Петра Великого употребляла все усилия к уничтожению изданного при этом государе Духовного Регламента, значительно ограничившего власть высшего духовенства. Все возражения Мацеевича против присяги клонились к тому, чтобы доказать несостоятельность Духовного Регламента и его несовместность с православием, как его понимали приверженцы прежних порядков русской иерархии. Императрица Елизавета покровительствовала, насколько было возможно дочери Петра Великого, этой партии; при ней она была в особенном почете и потому Арсению нужно было много самоотвержения, чтобы открыто восстать на присягу в такие времена, когда прежние заклятые враги Духовного Регламента, как напр., Маркелл Родышевский, возвращены были из заточения и осыпаны почестями. Неповиновение Синоду относительно присяги не мешало Арсению сочинять, произносить и печатать проповеди на похвалу предержащим властям, как-то: на восшествие на престол Елизаветы (1744 г.), обручение Великого Князя Петра Федоровича с Екатериною (1744 г.) и тезоименитство Елизаветы. В 1745 г. Мацеевич написал дополненное обличение ответов раскольнических, пустосвятами Высоцкими в 1728 г. предложенных, и возражение на пасквиль лютеранский, называемый «Молоток». Последнее сочинение написано в защиту книги «Камень веры» Стефана Яворского, которого должно считать родоначальником помянутой выше партии, боровшейся против Духовного Регламента и автора его Феофана Прокоповича. По направлению и убеждениям своим, по словам Пекарского, Арсений является поборником начал, с которыми, со времен оставления Никоном патриаршего престола до Екатерины II, боролась светская власть в России. Что бы ни говорили убежденные, что у нас не было и не могло быть клерикалов, в русской истории XVII и ХVIII столетия нельзя не заметить стремления привилегированного сословия удержать прежнее свое влияние, сохранить все средства, которые быти в руках его, по милости невежества и неразвитости масс. Если бы не было Петра Великого, у нас несомненно явились бы клерикалы и это доказывается Духовным Регламентом, где, в начале, после напоминаний из византийской истории времен Юстиниана, а из западной – папства, сказано: «да не воспомянутся подобные и у нас бывшие замахи»! Мацеевич был последним представителем защитников старых порядков, которым Духовный Регламент Петра Великого нанес решительный удар и вместе с тем благодетельный по своим последствиям для русского просвещения.

Замечательно, что подобные защитники, легко мирившиеся с нововведениями, когда они касались теории и умозрений, яростно восставали, когда речь заходила о внешних прерогативах и имущественных правах. Если в начале настоящей биографии, говорит Пекарский, не скрыт был ложный путь, на котором Мацеевич приобрел себе известность и навлек потом гонения, это не мешает, однако, сказать, что особенная жестокость, с которою обошлись с ним после вторичного следствия, не в состоянии ни в ком возбудить сочувствия или вызвать оправдание. Здесь-то и надобно искать разгадку тому, что о Мацеевиче сложилась в народе легенда, в которой он является мучеником за правду. Беспристрастно рассмотрев его сочинения и протесты, прочитав вполне все производившияся о нем дела, не трудно убедиться, что Арсений в сущности защищал довольство и выгоды привилегированного сословия в ущерб всему народу, но тайна, которою окружали дело о Мацеевиче, бесчеловечное обхождение со стариком (семидесятилетним), вымещавшим свое недовольство речами, не имевшими никаких последствий, не могли не произвести впечатления, тем более, что действительно Арсения не сломила власть, не знавшая пределов; он шел против неё бесстрашно. В глазах современников и потомства, непосвященных в сущность дела, все это было заслугою, подвигом, как это всегда бывает. Подобно Мацеевичу и Волынского потомство желало признать каким-то гениальным деятелем в русской истории XVIII столетия за то лишь что он осмелился восстать против тирании Бирона.

В 1862 году⁵ явились замечания на статью Чистовича об Арсение Мацеевиче. Но эти возражения на некоторые мнения Чистовича, по словам Пекарского⁶, не основаны ни на каких исторических фактах и имеют только в виду доказать, что Мацеевич защищал старые порядки и, следовательно, был великий деятель. Сам же Чистович⁷, отвечая г. Р. С. Т., говорит, что отобрание церковных имуществ – факт совершившийся и притом не в духе совершенной юридической и нравственной правды. Но прав ли Арсений, выступая против него с угрозами и проклятиями от лица церкви?

С. М. Соловьев⁸, также по поводу статьи Чистовича, сказал несколько дополнительных слов об Арсение Мацеевиче. Чистович, говорит Соловьев, упоминает о фанатизме Арсения, указывая на то, что он велел вынимать части на проскомидии за гонящих и обидящих церковь, но пропускает любопытное обстоятельство, за что особенно судили Арсения? В деле читаем: когда состоялся указ о записке желающим в раскол, то Арсений говорил: «надлежит молитву читать, ибо де, раскольники в церковь не ходят и на нее плюют» и велел архимандриту читать особую молитву, выписав из служебника о «гонящих церковь».

И. М. Снегирев⁹ так обрисовывает нам Арсения: старец в тесной тюрьме, с одним узеньким окошком, за железною решеткой, на подоконнике лежит кусок хлеба – насущная пища узника; а на другом старинном его портрете, вместо хлеба, положена на окне книга, вероятно Библия, на обратной стороне надпись: «Андрей страдалец». На третьем живописном портрете, на месте хлеба и книги, виден кляп, которым заграждали уста опасным арестантам и вынимали его только тогда, когда давалась пища. На старце полушубок, на голове у него треух; от холода руки у него засунуты за пазуху. Над ним на стене портрет архиерея в полном облачении и митре, похожий на этого тюремного сидельца и, по-видимому, одних с ним лет. Кто бы мог подумать, что это одно и тоже лице, мужик и архиерей? Кто же этот человек, испытавший такой поразительный «преход жития своего» (ср. Прем.2:5). В этих двух видах нам представляется злополучный Арсений Мацеевич или Максеевич, митрополит Ростовский, член Святейшего Синода; ему суждено было испытать печальный жребий патриарха Никона, архиепископов Варлаама Вонатовича и Тверского Феофилакта Лопатинского, Воронежского епископа Льва Юрлова. Это случилось в самом начале царствования Екатерины II, которая приняла бразды правления за малолетством наследника престола Павла I, бывшего тогда восьми лет; конечно, должно быть велико преступление Арсения, чтобы присудить ему столь жестокое наказание: из митрополита обратить в мужика, из Арсения переименовать его Андреем, его фамилию Мацеевич переменить на прозвище Враля, после двадцати лет архиерейского его служения на пастве, десять лет, как государственного преступника влачить по России, из одного тюремного заклепа в другой, ставить к истязательным допросам, следить за каждым его шагом, ловить каждое его слово и мановение, наконец дать ему могилу не в соборной усыпальнице, а на арестантском кладбище. Такой ужасный жребий испытал Арсений – жаркий защитник прав собственности духовенства. По характеру своему твердый до упорства в своих убеждениях и восприимчивый до раздражительности в столкновениях, он ополчался своим языком и пером против раскольников и вольнодумцев, против отнятия вотчин от монастырей и против злоупотребления светской власти. В его протесте против Высочайшей воли Государыни, выразился неразрешенный еще вопрос о правах собственности церковной и государственной. Но и в такой неравной борьбе Арсений, как вольная жертва своих убеждений, не пал и не угасил своего духа, не изменил своему направлению, так что и Самодержавная Государыня опасалась его влияния даже в мрачных его заклепах. В тот век, когда не терпима была гласность, когда смелое, свободное слово, хотя бы и правдивое, о деле государственном и государевом, ставилось наравне с государственным преступлением, в тот век отзывы Мацеевича о мерах и лицах правительственных приняты были за оскорбление Величества и за крамолу, заслуживающие не только лишения архиерейского сана, но и смертной казни. На порывы его ревности о благе духовенства имело влияние необыкновенное стечение странных обстоятельств его полемической жизни и службы: то столкновение с Синодом, то с коллегией экономии, то с Сенатом; в тех и других он нашел себе врагов, действовавших против него и прямо и косвенно. Казалось не всегда ревность его была по разуму и не всегда он оправдывал делом свое высокое титло смиренного, но его историческая личность, его энергический характер, его упорная борьба с обстоятельствами, влияние на его современников, а более печальный его жребий – достойны участия и соболезнования. Сколь ни старалась осторожная политика Екатерины II изгладить следы Арсения, затмить его память, но память его еще жива в преданиях народа, который, соединяя с нею много чудесных о страдальце сказаний и странных случаев, чтит этого ревнителя православной веры и благочестия, полного любви к отечеству и народности, покровителя духовного просвещения, пастыря бескорыстного и добродетельного. Опальную его могилу отыскивают путешественники. Сенатор Лопухин в садах своего сельца Савинского¹⁰ поставил памятник Арсению и выдал его портрет.¹¹ Арсений, по словам Снегирева, твердый и настойчивый по своему сангвинико-холерическому темпераменту, верный своим убеждениям, отличался строгостью в исполнении своей должности и, как видно из дел, иногда ставил суд выше милости.

В превратностях и тяжких испытаниях, провел остальное десятилетие своей жизни последний митрополит Ростовский, живший, по словам Снегирева, при четырех Императорах и при четырех Императрицах, (р. 1697 г., умер 1772 г.). Почти вся жизнь его представляет нам непрерывную борьбу, то с духовною и светскою властию, то с раскольниками и вольнодумцами, то с личными его врагами и гонителями. В его поступках обличается его твердый до упорства, прямой до упрямства, характер, который не поддается власти и не уступает силе, когда действия их не согласны с его убеждениями и правилами. Его личных убеждений не поколебали ни царский гнев, ни восстание на него собратий, ни лишение святительского сана, ни истома в мрачной и душной тюрьме, ни розыски Шишковского или Шешковского, ни угрожавшая ему смертная казнь; обрекши себя на жертву за право собственности духовенства, Арсений действовал не тайно, не ухищренно, но прямо, открыто, писал и говорил смело с самоотвержением. Кормчую он ставил выше Духовного Регламента, царского указа и присяги, потому что смотрел на дело свое, как на дело Божие, за которое стоять и жертвовать собою вменял себе в священную обязанность и заслугу. Собратия его втайне разделяли его убеждения; но явно никто из них не отважился присоединиться к нему. Мало того некоторые даже восставали против него. При столкновении прав и обязанностей, он опирался только на свои права, как пастырь церкви, уклоняясь от обязанностей верноподданного. Вот от чего смелость и свобода его протестов, направленных не против личности Самодержицы, но против собратий и членов комиссии, принята тогда за оскорбление Величества, а самое действие за мятеж и крамолу! Вот почему мнения об нем различны! Народ, сострадая об нем, как о несчастном пастыре, почитал его правдивым, благочестивым, ревностным поборником православия и как сама Императрица выразилась в своем письме «святым». Она же находила в Арсение лицемера, пронырливого, лукавого, злобного, опасного для себя враля. Такое мнение Государыни, по-видимому, возбуждено в ней не одними резкими протестами Ростовского Владыки, в её царствовании, но какими-нибудь предшествовавшими обстоятельствами в царствовании её тетки Елизаветы Петровны, когда были партии и против неё; потому-то она, как видно из её писем, и почитала Арсения не только противником её воли, но и личным своим врагом. Так расходился суд народа об Арсении с судом разгневанной Государыни. Скажут, недоставало только смирения подписывавшемуся смиренным, но кто знает, что в самом смирении, этой личной добродетели, Арсений предпочел ревность ополчаться пером и языком за права церкви, освященные давностию, и как человек с энергическим характером, не мог не увлечься своим личным убеждением и в увлечении своем не мог удержаться от оскорбительных и дерзких выражений. Уже путем тяжкой истомы и страданий, Арсений наконец достиг глубокого смирения в ревельском каземате на краю своей могилы. Там всеми оставленный, кроме своих суровых, безмолвных стражей и разных гадин, лишенный надежды на свободу и помилование, он, подобно опальному патриарху Никону, обращаясь к посетителю душ, так взывал: «благо, яко смирил мя еси, Господи!» (Пс.118:71).

Г. Мстиславский¹² так очерчивает Арсения: в катастрофе, постигшей Арсения, отразился последний акт той глубокой драмы, которая шла на Руси, со времен Петра и внесенного им начала с древним самосудом, теперь доживавшим свой век в обычаях церкви. Последним энергическим защитником этого самосуда в делах церкви был Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский. Вопрос о церковных имуществах, с которым неразрывно связана память об Арсение, не им был начат, не им мог быть и решен, но он задевал собою в глазах Арсения всю совокупность прав церкви и был для него жизненным вопросом, вопросом быть или не быть. Как отнесся к этому вопросу, чего он хотел или чего опасался, какое сочувствие нашел к себе и своему делу в своих современниках, соразмерил ли наконец свои силы с теми препятствиями, на борьбу с которыми он, по-видимому, так беззаветно обрек себя, и как он встретил тот страшный исход, который обрушился над ним всею своею тяжестию, вот вопросы, которые должны быть разрешены в биографии Арсения, ожидаемой от тех, кто знаком с делом по точным свидетельствам. Задача конечно, не легкая и едва ли не превышающая наличные средства современной исторической литературы, но с другой стороны и то сказать, малодушно было бы нарушать покой мертвых, вызывая их пред трибунал истории без всякой солидарной связи с их убеждениями и верованиями, без живого участия к мысли, которая их одушевляла. Не в том ли, в самом деле, состоит живая сторона истории, что она имеет дело не с мертвыми, но с живыми идеями, с людьми, которые служили этим идеям и чрез посредство которых, каков бы ни был конец их, и может быть, именно в силу той, а не иной развязки их деятельности, эти идеи становятся общим достоянием всех и каждого, даже в отдаленном потомстве.

Автор безымянной биографии Арсения Мацеевича¹³ архиепископа Ростовского и Ярославского, говорит только, что по именному указу, в 1763 г., Арсений был потребован к синодскому суду за противоречия о монастырских вотчинных делах по коллегии экономии, в рассуждении требованных отчетов в оных и привезен из Ростова гвардии офицером Николаем Димитриевичем Дурновым; сведения в ней очень скудные, но интересна в ней попытка собрать народные предания об Арсение, в мире Андрее, Врале или Вракине, как он должен был называться по снятии сана, эта попытка, при усердных розысках, могла бы доставить много любопытного. Преосвященный Арсений скончался в Ревеле, но в народе шла молва, будто он скончался в Сибири. Были и ходили по рукам рукописные листочки об обстоятельствах его смерти, якобы видели его в церкви на молитве, стоящего на коленах в архиерейском облачении, как зрителям казалось.¹⁴ Но все эти предания не имеют фактического значения. Тут же рассказывается анекдот, что по доставлении Арсения в Николаевский Корельский монастырь, приказано было от Императрицы, при свидетельстве гвардии офицера Маврина, который сопровождал его в этот монастырь, по три дня, неотменно употреблять его в самое тяжкое монастырское послушание и он три дня рубил и носил дрова и воду при Маврине, который все сие рассказывал с удивлением и как о святом.¹⁵ Есть в этой брошюре и крупные ошибки; говорится например, что Арсений сначала был сослан в Ферапонтов монастырь, а потом в Анзерский скит; другая ошибка в этой брошюре и крупная, где говорится, что дело о последнем и важнейшем периоде страдания Арсения, в 1767 году, началось по доносу одного офицера, бывшего у Арсения на водке в Николин день¹⁶; третья ошибка в том месте, где сказано, что рукою прокурора Нарышкина написан и весь эксперт производившагося там дела¹⁷, т.е. в Архангельской Губернской Канцелярии. Пункты, выставленные в этой брошюре, за которые будто бы судили Арсения, в 1767 году, не точны и не совсем верны.

Первый пункт, якобы он Арсений говорил, что Иван Антонович был законный Государь, ибо ему присягали.¹⁸ Второй пункт, что Императрица принимала престол, как правительница, только до возраста сына, совсем не верен. Третий, что она не любит ни России, ни закона греческого; в этом пункте обвинения Арсений не признавался при допросе.

Просмотревши статью в «Зрителе»¹⁹, по всем вероятиям, принадлежащую покойному Евгению, митрополиту Киевскому, мы нашли последнюю сходною с лейпцигскою биографиею Голицына, изданною в 1863 году, почти буквально, только в «Зрителе» нет таких ошибок, как эксперт вместо экстракт²⁰, Пашковский вместо Шешковский. Нет в «Зрителе» одной фразы, которую трудно передать в печати и которую автор приписывает Арсению Мацеевичу; эта фраза очень оскорбительна для Императрицы Екатерины II и заключает в себе пророчество о её кончине, но это без сомнения есть позднейшее изобретение фантазии почитателей Арсения.²¹ Вероятно, за эту фразу и запрещена означенная биография в России. Так как записка об Арсение Мацеевиче появилась в «Зрителе» в 1862 году, а биография лейпцигская вышла в 1863 году, то наверное из «Зрителя» она и перепечатана заграницей, с прибавкою фразы, оскорбительной для Императрицы и с вышеозначенными погрешностями. В лейпцигской биографии, равно как и помещенной в «Зрителе» записке об Арсение, приводятся и другие анекдоты и предания о нем, которые не имеют фактического значения; подобными анекдотами и преданиями о нем, автор брошюры старался вывести заключение в конце её, что народ долго почитал и ныне весьма благоразумно почитает Арсения невинным страдальцем. Таинственность, соблюдавшаяся во время вторичной ссылки Арсения, была причиною многих толков и неправильных заключений о нем. Самое дело об Арсение хранилось так секретно, что о существовании его, кроме самых близких к Императрице лиц, никто не знал. Таким образом, вероятно, и возник, помещенный в этой же биографии и в «Зрителе» 1862 г., рассказ И. В. Лопухина, о существовавшем будто бы третьем деле об Арсение, но которое было сожжено, и о свидании в Москве Арсения с Екатериною, в присутствии графа Панина и графа Григория Орлова, при чем Арсений заговорил в таком тоне, что они должны были уйти зажавши уши.²²

Автор статьи: «О преставлении преосвященного Арсения»²³ упоминает о прошении, поданном будто бы Арсением Петру III, как протесте против его распоряжений о церковных имениях, которое состояло из книг пророческих и Священного Писания, весьма жалостном и плачевном, острого и высокого рассуждения, отправленном в СПб. к Его Величеству с схимо-иеромонахом Лукою и врученном Его Величеству будто бы в собрании генералитета и прочтенном с остановкою обер-секретарем, причем Государь был по этому случаю в великом азарте²⁴; а сам схимник от страху лишился ума и был послан в Невский монастырь, где шесть недель и находился под караулом и возвращен указом; но это известие не подтверждается фактами историческими. Трудно поверить также рассказу автора о том, что когда был снят с Арсения архиерейский сан, он был весьма не устрашим и отдавал архиереям архиерейския принадлежности, с выговором весьма досадительным и всякому пророчески, как Сеченову, так и другому, Амвросию, напоминая им смерть: что увидите, как умрете. Доносителей на Арсения, автор брошюры называет пьяницами, что и справедливо; доносителей, по его мнению, было трое: иеродиакон, да два чернца (один чернец, а не два); ошибается также автор, когда говорит, что Арсения думали переименовать в Александра, по лишении его монашества в Николаевском Корельском монастыре и отвести в Камчадалы; в заключении внесено автором в свою жизнь выдуманное письмо о кончине Арсения Мацеевича; письмо это поддельное, любопытно же оно потому, что разошлось во многих списках, что свидетельствует о том живом интересе, который принимал русский народ в судьбе Мацеевича.²⁵ Взгляд автора статьи о преставлении Мацеевича имеет сходство со взглядом автора предыдущей брошюры об Арсение, именно: у того и другого видно желание выставить в глазах народа Арсения невинным страдальцем и мучеником.

Пр. П. В. Знаменский²⁶ высказывает такой взгляд на Арсения Мацеевича: он был энергичный архиерей, проведший всю свою жизнь в тревожной борьбе, то с раскольниками, то с светскими властями, то с новым направлением века, то наконец с самим правительством, которое пошло по этому направлению в своих церковных реформах. Не смотря на то, что, как человек отсталый, он пал жертвою истории, которая на своем неудержимом ходу, сминает и давит всех подобных людей, он оставил по себе громкую память, возбуждающую в нему уважение не только со стороны друзей старины, которые не прочь пожалеть о старом крепостном праве русской церкви, но и в людях совершенно чуждых подобных симпатий. В своей деятельности, он везде является человеком прямым, честным, неуклонно следовавшим внушению своих убеждений, без всяких трусливых оглядок на разные человеческие страхи, человеком такой редкой энергии, которая бы могла сделать его истинно великим, если бы приложена была к делу более её достойному. Историческая аналогия невольно спешит сопоставить его, по словам Знаменского, с другим таким же борцом за старые права церкви и таким же мучеником за них, – патриархом Никоном.²⁷

Знаменитый наш историк, С. М. Соловьев²⁸ в своей истории так выражает свой взгляд на Арсения Мацеевича: Екатерина поступила чрезмерно строго, обнаружила личное раздражение, можно сказать, личную злобу в преследовании лица, которое по своему сану, казалось, требовало более внимательного к нему отношения. Это лицо был Ростовский архиерей Арсений Мацеевич. Он принадлежал к числу тех ученых малороссийских монахов, которые начали вызываться в Великую Россию при Петре I для замещения архиерейских кафедр, нуждавшихся в пастырях образованных, способных наблюдать за школьным делом. Но Арсений не был похож ни на одного из двух главных представителей этой ученой дружины; не имел ни высоких духовных стремлений Дмитрия Ростовского, ни ловкости, уклончивости, уменья жить в свете Феофана Прокоповича; Арсений отличался отсутствием сдержанности, болезненною раздражительностию, которая вела его к очень неприятным столкновениям; кроме того сохранились предания о его необыкновенной жестокости.

В 1763 году Арсений прислал в Синод, находившийся тогда в Москве, одно за другим два доношения, в которых весьма резко высказывался против новых распоряжений относительно церковных имуществ. Синод представил первое доношение Императрице и дело кончилось ссылкою Арсения в Архангельскую епархию в Николаевский Корельский монастырь, а через четыре года, в 1767 году опять поднялось следственное дело о монахе Арсение, по которому состоялось решение: лишить Арсения монашеского чина и послать в Ревельскую крепость к неисходному содержанию.

Так кончилась борьба за вопрос, поднятый в русской жизни еще в XV веке. Борьба, как и следовало ожидать по важности вопроса, была сильная, ожесточенная; но в начале восторжествовало мнение, что за монастырями должны быть удержаны населенные земли. В эпоху преобразования, в ту эпоху, когда русский человек, во имя разума, считал себя в праве допросить всякое освященное древностию явление о праве и пользе его существования, в эпоху преобразования, вопрос о церковных имуществах должен был подняться с новою силою. Но меры преобразователя, принятые относительно этих имуществ, были временные, отмененные им, как только он покончил с главным вопросом о форме церковного управления; с одной стороны, преобразователь, при своих последних распоряжениях относительно церковных имуществ, имел в виду новые обязанности черного духовенства, новый строй его жизни, с другой, он так верил в силу нового коллегиального управления, что не считал возможным повторения старых злоупотреблений. В начале второй половины XVII века, снова поднимает вопрос дочь преобразователя, которую нельзя было заподозрить в недостатке благочестия, или в «философском уме»²⁹, и это обстоятельство уже показывало, что вопрос не может быть решен так, как был решен в XV веке, и Арсений Ростовский пал, защищая в ХVIII веке мнение Иосифа Волоцкого. Но как бы историк ни отнесся к этому делу, нельзя не признать за Арсением мужества в отстаивании своего мнения до конца. Он просил снисхождения, просил, чтоб мнение его было прочтено внимательно, в целости, надеясь, что убедятся его доводами, но не жертвовал своим убеждением для получения прощения, освобождения от наказания. Он закончил свою просьбу словами: «я и теперь утверждаю, что деревень от церквей отбирать не надлежало».³⁰

Н. И. Барсов³¹ в своей статье старается провести взгляд на Арсения Мацеевича противоположный взгляду С. М. Соловьева на него же. Барсов говорит, что Соловьев о личности Арсения не нашел сказать что-либо хорошее, отзываясь скудостию биографических сведений о знаменитом Ростовском митрополите; он приводит в своем рассказе о нем лишь такия штрихи и детали, которые рисуют Арсения в некрасивом свете. В лице Арсения, во всяком случае, пред нами является великий образ представителя мировоззрения, органически развившагося из общенародных убеждений и верований – мировоззрения, которое, что бы о нем ни говорили в настоящее время, неизмеримо выше, чем то, которым временно увлеклась умная Екатерина в тот период своего царствования, к которому относятся последние годы деятельности Арсения. Пред нами вождь и глава почтенной и во многих отношениях симпатичной старо-русской патриотической партии, – человек, самоотверженно и бескорыстно предавшийся обязанностям своего священного служения, замечательно умный и ученый, свершающий подвиг, пред тяжестию которого малодушно отступила целая его корпорация, человек, ни разу не изменивший своему ясно сознанному идеалу, ни разу не поступившийся своими убеждениями ни пред какими соблазнами и страхами. Но не право было то дело, которому послужить счел себя призванным Арсений; так, по-видимому, думает и г. Соловьев: он прямо говорит, что при Екатерине II вопрос о монастырских имуществах не мог быть решен так, как он был решен в XV столетии и Арсений пал потому, что в ХVIII столетии защищал мнение Иосифа Волоцкого. Едва ли можно, по словам Барсова, согласиться с почтенным историком, если судить о деле, не говорим уже с точки зрения искони действовавшего права, которое было одно и тоже, как во времена Иосифа Волоцкого, так и в царствование Екатерины II, но и с точки зрения права государственного, по которому государство не могло отчуждать в свою пользу церковную собственность, не отменив некоторых, действовавших тогда, как и в настоящее время, органических законов, а также законов гражданских, по которым имущества, жертвуемые частными лицами в пользу известных общественных учреждений, с определенным назначением, считаются неприкосновенными и воля жертвователей ненарушимою. Монастырские и церковные имущества образовались из добровольных даяний, главным образом, частных лиц, благочестивого православного люда, который, жертвуя свои копейки Богу и алтарю, конечно не имел в виду, чтобы ими воспользовался кто-нибудь другой, для каких-либо других целей. «Верное государственное право, – справедливо замечает покойный Филарет Черниговский, – не отнимает ни у кого прав собственности».³² С этой точки зрения, не прав ли был Арсений, когда говорил: «узник и последний богаделенный – лучший и счастливейший (чем духовенство), понеже что кто ему дает, свободен в том имеется»? Мысль об отчуждении монастырских имуществ явилась под влиянием увлечения модною в то время теориею запада, имевшего надобность сокрушать сильный там клерикализм, которого России никогда не знала. Наконец, отнятие от монастырей крестьян имело бы еще некоторый смысл, если бы Екатерина задумала уничтожить крепостное право повсеместно в России; но, быв уничтожено по отношению к духовенству, оно, как известно, в отношении дворянства, не только осталось неприкосновенным, но и еще большую возымело силу со времени отобрания имуществ от монастырей. Г. Барсов не видит ничего законопреступного и в том, что один из более видных представителей иерархии, правильно, или, как думало большинство, не правильно отстраненный от непосредственного участия в высшем церковном управлении, пишет Святейшему Синоду доношение, в котором напоминает своим сослужителям, во имя священнейших интересов церкви и их непременнейших обязанностей, о долге их звания. Г. Соловьев, желая представить личность Арсения антипатичною и дело его решительно неправым, указывает на раздражительный тон его доношений; но доношения Арсения предназначались не для публичного произнесения, не для Высочайших особ, они адресованы им к его собратам – архиереям, заседавшим в Синоде, в котором и сам он состоял равноправным членом. Язык, которым написаны оба донесения Арсения, это язык всех прочих сочинений Арсения, не имеющих ничего общего с вопросом о церковных и монастырских имуществах, – его полемических трактатов против раскола и против протестанства, это язык проповедей Стефана Яворского, Феофана Прокоповича и самого Димитрия Ростовского; по этому г. Соловьев, по словам Барсова, ошибается, когда указывает на противоположность, какая существует в этом от ношении между Арсением и Св. Димитрием. Приснопамятный Ростовский святитель, предшественник Арсения по кафедре, был не только одного духа с своим преемником, но и одного образа мыслей по тем вопросам, о которых трактуется в доношениях Арсения. Выражения Свят. Димитрия, когда он говорит об отношениях лиц светских, особенно военных, к духовенству и церкви, были не менее энергичны, чем и выражения Арсения.³³ Таким образом г. Барсов старается обелить Арсения и разбить взгляд Соловьева на Арсения; насколько удалось ему достигнуть своей цели, предоставляем об этом судить самим читателям. Барсов полагает также, что почтенный историк не подвел итога всему, что писано, до выхода его XXV тома в 1875 г., об Арсение Мацеевиче и не произнес своего, если не окончательного, то, во всяком случае, компетентного приговора историка, отрешившись от всякой тенденции и предвзятой мысли. Поэтому Барсов не доволен тем освещением, какое дает Соловьев излагаемым им фактам, по делу Арсения, и тем окончательным заключением по этому делу, к какому пришел Соловьев по изложении всех его подробностей.

В. С. Иконников³⁴ собрал в своем очерке все, что писано было об Арсение Мацеевиче до 1879 года в разных периодических изданиях и его очерк об Арсение полнее и лучше всех статей о нем, вышедших до 1879 года. Иконников представляет Арсения защитником имущественных прав церкви. Арсений, по словам его, был прямым преемником идеи той партии, которая в борьбе с реформою Петра Великого, группировалась возле «Камня веры» Стефана Яворского, как своего знамени и обличений Феофилакта Лопатинского, сторонники которых встречали такой ожесточенный отпор в лице Феофана Прокоповича. С большими усилиями и значительным пожертвованием своих нравственных сил, вел эту борьбу Феофан, пока не одолел своих противников. Но, явились новые защитники их учения, такие же, как и они, горячие поборники патриаршества и церковной реакции. Представители этого направления одинаково сурово относились и к расколу, и к иноверным учениям.

Пред людьми, мнения которых он разделял, Арсений благоговел и преклонялся, но на людей, отступавших от установленной догмы, он призывал небесные и земные кары. Так сурово отнесся Арсений, когда ему пришлось произнести приговор над человеком, уклонившимся от общепринятых приемов проповедничества и заявивших открыто о необходимости более духовного понимания религиозных вопросов; так сурово поступил Арсений с Владимиром Каллиграфом, которому за одну проповедь запретил служить с собою и ездить к нему в дом, потом отрешил от управления монастырем и пр.

По словам Иконникова, Арсений был нрава строптивого, в суждениях и словах был самонадеян и дерзок, с подчиненными бранился неприличными словами; бывали случаи жестокой своеручной расправы и жизнь он вел не совсем монашескую. Но за то Арсений являлся не менее грозным защитником своих подчиненных, если на них посягала посторонняя власть. Эти факты обрисовывают Арсения, как архиерея администратора, преобладающею чертою которого является крайнее самообольщение властью, непризнававшею рядом с собою никаких других прав и мнений, а зная эти факты, едва ли можно находить в его личности какия либо семена чего-то высшего, которые побуждали его на высший подвиг и могли бы заставить историка отыскивать в жизни и деятельности этого лица преимущественно поучительные страницы, достойные подражания.³⁵ Когда Екатерина подняла вопрос о церковной реформе и о монастырских имениях, то Арсений Мацеевич решился поднять свой голос в защиту прав церкви и открыто поставить вопрос о их неприкосновенности, опираясь притом в своей защите на прерогативы и значение духовной власти. Иконников замечает, что Арсений, когда высказывает свои заботы в своем первом доношении о духовных школах, то этим не доказывает особенной своей заботливости о белом духовенстве. Он и ему подобные защитники церковных прав думали только о себе и монастырях, а это забывают те, которые в протестах Арсения желают видеть строгую выдержанность канонического принципа.³⁶

Взгляд Арсения и его единомышленников на имущественные нрава церкви нисколько не разнится от мнения самых крайних защитников крепостного права того времени. Здесь все размерено и рассчитано на один прибыток и личное обеспечение; о праве же личности с религиозной точки зрения, какая проявлялась иногда у представителей этого направления в прежнее время, нет и помину. Поэтому толковать о существовании в протесте Арсения какого-то высшего духовного воззрения, как это делают его защитники, значит вовсе не понимать исторических явлений. Чем, в самом деле, разнится взгляд Арсения на личность человека от воззрений на нее защитников крепостного права? Не так думали другие представители аскетизма, Нил Сорский, Артемий, Максим Грек и т. п. блюстители нестяжания, поднявшие свой голос, против идей Арсения еще в XVI веке, но Арсений их обходит и помнит одного Иосифа Волоцкого.³⁷

Арсений Мацеевич учился в Малороссии, вступил на высший иерархический пост в России, благодаря покровительству малороссийской партии, господствовавшей тогда в духовной иерархии. Эта партия мечтала о восстановлении патриаршества и не могла свыкнуться с порядками Духовного Регламента. Понятно, что Екатерине II, строгой блюстительнице авторитета светской власти и политического единства России, не могли нравиться подобные тенденции.³⁸ Она даже старалась в самом Синоде усилить великорусский элемент и число малоруссов начало быстро уменшаться в великорусских епархиях, с указа 17 февраля, 1765 г.³⁹

Приговор над Арсением, по словам г. Иконникова, представляется крайне жестоким, особенно в начале царствования Екатерины II, когда она писала наказ, созывала Комиссию Уложения, мечтала с философами о всеобщем человеческом благе. Мнения, высказанные Арсением на счет её собственных прав на престол – не могли остаться без влияния на участь Арсения. Нельзя при этом не указать в историко-биографическом очерке г. Иконникова на две ошибки, которые произошли от того, что неверно напечатаны документы, касающиеся этого дела. Под гонящими церковь Арсений разумел предателя Димитрия Новгородского и Гавриила С.-Петербургского и всех светских чинов, которые об отнятии старались и в Комиссии присутствовали, а не немецких⁴⁰, также на стр. 192 у Иконникова нужно исправить так: а иметь его, т. е., кляп, в каземате, а не в кармане.⁴¹

При Екатерине II заговорили против суеверий, стали горячо доказывать идею веротерпимости и свободы мысли, опровергать теорию двух самостоятельных властей в Государстве, духовной и мирской, настаивать на всевозможном ограничении, даже уничтожении первой в пользу последней, на ослаблении власти и силы духовенства, на отобрании монастырских имуществ.⁴² Императрица вполне разделяла модную в её время мысль, что церковь имеет исключительно политическое значение, и должна быть учреждением государственным. В заметках, которые она делала для себя в 1761 году, еще будучи Великою Княгинею, читаем между прочим такия строки: «не делать ничего без правил и разума; не руководить себя предрассудками, уважать веру, но никак не давать ей влияния на государственные дела»; в письмах к Вольтеру Екатерина прямо называет себя главою греческой церкви в смысле власти, которой церковная власть должна подчиняться безусловно; как последовательница новой философии, конечно, знает Екатерина, до коих мест власть духовная должна простираться, и, конечно, из пределов ее не выпустит, говорит князь Щербатов.⁴³ С этой именно стороны Екатерина II старалась представить пред общественным мнением Европы, которым она так дорожила, свое отношение к делу Арсения Мацеевича. Вопросы о веротерпимости и отношениях светской и духовной властей служили любимою темою в переписке её с Вольтером, а имя Арсения упоминается в ней уже в половине 1765 года 11 августа⁴⁴, в связи с вопросом, об отобрании церковных имуществ. Екатерина по этому поводу писала: «крестьяне, принадлежащие духовному ведомству, часто терпели тираническия притеснения, чему еще более содействовала частая перемена властей, почему они и взбунтовались в конце царствования Императрицы Елисаветы, так что, при моем восшествии их было более ста тысяч, взявшихся за оружие. Это побудило меня в 1762 г. осуществить проект о совершенном изменении в управлении духовными имуществами и определить доходы лиц этого сословия. Арсений, епископ Ростовский, подущенный некоторыми из собратий своих, которые заблагорассудили скрыть свои имена, восстал против этого. Он послал две записки, в которых старался установить нелепое начало двоевластия. Подобное покушение он уже делал при Елисавете, по тогда удовольствовались тем, что принудили его к молчанию; но так как его наглость и безумие усилились, то он был судим Новгородским митрополитом и целым Синодом и уличен в изуверстве и в действиях противных как православной вере, так и самодержавной власти, почему и лишен своего сана и священства и предан в руки светской власти. Я его помиловала и удовольствовалась низложением в монахи».⁴⁵ Спустя год⁴⁶, Екатерина снова возвращается к Арсению, но уже в связи с вопросом о терпимости. «Все, подобно Каласам и Сирвенам, вам должны всем, – пишет она Вольтеру. – Ничего не стоить дать немного своему ближнему из того, что имеется в великом изобилии, но делаешься бессмертным, когда становишься адвокатом за человечество, защитником угнетенной невинности. Эти два дела привлекают к вам уважение, которого заслуживают такия чудеса. Здесь вы поражали соединенных врагов людей – суеверие, фанатизм, невежество, кляузы, худых судей и часть власти, находящейся в руках тех и других. Надобно много доблести и достоинства, чтобы побороть эти препятствия. Вы показали, что обладаете ими – вы победили». Изъявив готовность оказать вспомоществование пострадавшим семействам, Екатерина продолжает: «неприятное приключение с Ростовским епископом было обсуждаемо гласно, и вы, государь мой, по своему усмотрению, можете сообщить записку, как подлинную выписку, полученную вами верным путем». За тем, сообщая о предстоящих действиях Комиссии Уложения, она прилагает к письму извлечение из составленной ею инструкции, в которой говорится, что «в великом государстве, владычество которого распространяется на столько различных народов, на сколько есть различных верований у людей, будет самою вредною для покоя и тишины граждан ошибкою – нетерпимость к их различным верам. Только мудрая терпимость, одинаково признаваемая православною верою и политикою, может привести этих заблудших овец к истинному верованию. Преследование раздражает умы, терпимость их смягчает и делает менее упорными, так как потушает распри, которые противны покою государства и союзу граждан». Но это письмо было только ответом на благоговейное обращение Вольтера к Северной Звезде, с просьбою о покровительстве Сирвенам; после тех благодеяний, какими была осыпана семья Каласов, Вольтер просит Императрицу даже «умерить её доброту, но представить ему воспользоваться её именем». «Мы просим, – пишет он, – только чести поместить ваше августейшее имя во главе тех, которые помогают нам раздавить фанатизм и сделать людей более снисходительными и человечными. У меня есть просьба к Вашему Величеству о другой милости, – продолжает он, – это дозволить, чтоб я сообщил записку, которую вы удостоили мне передать на счет Ростовского епископа, наказанного за то, что он вообразил, что есть две власти. Есть только одна, всемилостивейшая Государыня и это та, которая благодетельна», – спешит прибавить фернейский мудрец⁴⁷ , так умевший соединять философию с политикой.

Понятно, почему обе стороны так хлопотали об оправдании в глазах общества осуждения фанатика. Для Екатерины, постоянно проповедывавшей о терпимости, важно было дать объяснение своему поступку; для Вольтера, боровшагося против притеснений власти и в то же время опиравшагося на авторитет Екатерины, не менее важно было найти оправдание её приговору в настоящем случае.

В «Историческом Вестнике» 1884 г. (май), в статье Александра Ильича Незеленова⁴⁸ сказано, что освобождая монастырских крестьян от власти духовенства монашествующего и не посягнув при этом на права частных владельцев, Екатерина II буквально исполнила программу Вольтера, которого она считала и называла своим учителем и уважение её к сочинениям Вольтера было безгранично и переходило в благоговение.⁴⁹ По мнению Вольтера, справедливость требует, чтобы Государь освободил церковных рабов и своих собственных. Но что касается помещиков, то им надо предоставить право – освобождать крестьян, или нет, по их собственному усмотрению. Сам Вольтер полагал, что дворянам выгоднее отдавать земли в оброк, чем возделывать их рабским трудом; но он думал что во всяком случае земля должна принадлежать помещикам; он был убежден, что крестьянам не надо иметь поземельной собственности. В 1767 году Вольное Экономическое Общесто в С-Петербурге предложило на конкурс тему: «о поземельной собственности крестьян». На конкурс вместе с другими сочинениями было представлено и сочинение Вольтера, под девизом: si populus dives, rex dives. В этом-то сочинении Вольтера и проведен вышеозначенный взгляд его на духовных крестьян. Здесь Вольтер обнаружил всю свою ненависть к духовенству преимущественно к католическому, а пришлось поплатиться и русскому духовенству, у которого, по его совету отняты были крестьяне. Русскому духовенству легче было бы перенести эти реформы, если бы последния не были односторонними реформами, а касались бы одновременно и духовенства и помещиков; тогда и Екатерина II поступила бы логично, разумно, последовательно и вполне справедливо.

В письме к Адаму Василевичу Олсуфьеву, Екатерина II Ростовского владыку называет властолюбивым и бешеным.⁵⁰ Екатерина опасалась, чтобы народ не смотрел на Арсения Мацеевича, как на святого и мученика, и потому в своих отзывах о нем старалась внушить, что он доказанный клеветник, лжец и лицемер⁵¹, но ей не удалось побороть народной молвы; а в Сибири самое место предполагаемой вымышленной могилы Арсения считалось священным.⁵² В письме к Вяземскому в июне 1769 года Императрица писала об Арсение, «не изволишь ли писать к Бенкендорфу⁵³, чтоб он за Вралем имел смотрение такое, как Тизенгаузен имел; а то боюсь, чтоб, не бывши ему поручен, Враль не заводил в междуцарствии свои какия ни на есть штуки и чтобы не стали слабее за сим зверком смотреть, а нам от того не выливались новые хлопоты».⁵⁴ Без сомнения это письмо тоже, которое передается в рассказе И. В. Лопухина другими словами, причем слово зверек заменено словом: птичкою; «у вас в крепкой клетке есть важная птичка берегите, чтобы не улетела: надеюсь, не подведете себя под большой ответ» и пр., и в конце: «народ его (Арсения) очень почитает, исстари привык считать его святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».

Таким образом, в глазах Екатерины II, Арсений старался установить нелепое начало двоевластия, был фанатиком, изувером, суевером, властолюбивым, бешеным, превеликим плутом и лицемером.

Граф Михаил Владимирович Толстой⁵⁵ об Арсение Мацеевиче замечает, что он основал Ярославскую семинарию, лишился сана за неуместную ревность его к пользам церковным, а в «Чтениях в Московском Обществе Истории и Древностей»⁵⁶, в заметке, в предисловии к документам, того же графа М. Толстого, им проводится такой взгляд на Арсения: он был твердо убежден в правоте своего дела, в неприкосновенности церковного достояния, и, если увлекся слишком далеко, то наверное вполне искупил свою дерзость многолетними тяжкими страданиями. В числе иерархов ростовских, Арсений Мацеевич занимает 58-е место, по словам графа М. Толстого.⁵⁷ О жестокости Арсения Мацеевича приводимые факты М. Толстой считает преувеличенными; при этом спешит заметить, что в то время ни одно сословие не было изъято от телесного наказания и каждый допрос сопровождался пыткою, не смотря ни на какое лицо.⁵⁸ Известный московский протоиерей Петр Алексеев, принадлежащий к числу противников независимости духовной власти и преобладающего значения монашества в русской иерархии, сообщивший в письме к Императору Павлу рассказ Петра Великого о патриархе Никоне, с тенденциозною целию, вполне одобряет действия светской власти против бывших у нас замашек и, сказав о подобных попытках, заключает так: «не упоминаю здесь о Феодосие, нескромном архиерее Новгородском (Яновском) и Арсение Ростовском, мнимом святоше, кои без титла патриаршего, восхотели было власть его восхитить, – явно противились самодержцам всероссийским, Екатерине I и II, за что осуждены правильно и во изгнание сосланы, вместо смертной казни, ими заслуженной, по причине важных их вин, кои обнародованы в свое время».⁵⁹ По поводу такого взгляда на Арсения Мацеевича протоиерея Алексеева, мы должны заметить, что он был решительным противником исключительного права монашества на высшия духовные должности, не только считал возможным для священника получить сан епископа, не поступая в монахи, но утверждал, что епископство вообще должно принадлежать белому духовенству, потому что звание монаха, по самому его существу, несовместно с мирскими почестями и властью. Вследствие такого взгляда на монашество, Алексеева не терпели архиереи, а он не терпел последних, и поэтому нечего удивляться его суровому взгляду на Арсения и на других архиереев.⁶⁰

Известный масон и филантроп, Иван Владимирович Лопухин, чтивший память Арсения и тщательно собиравший о нем рассказы и едва ли не первый близко познакомившийся с его делом, поступок Екатерины с Арсением ставил наравне с делом Новикова, хотя многое извиняет ей⁶¹, а в своем орловском имении, селе Воскресенском⁶², он поставил Арсению памятник, подобно тому, как в подмосковном имении, он устроит Юнгов остров, хижину Руссо и мраморную урну в честь Фенелона, с изображениями госпожи Гюйон и Руссо. Лопухин почитал в Арсение борца за независимость церкви и религиозных убеждений, которых он сам был поборником, будучи также противником вмешательства церкви в дела государственные и врагом всякого рода гонений и притеснений, каким подвергся Арсений Мацеевич. В деле, по тайной экспедиции, о последнем заточении известного Ростовского митрополита Арсения, в 1767 г. и в начале 1768 г. видно, до чего и Великая Екатерина могла быть на гнев подвигнута. Сие дело, по словам Лопухина, возникло за слова, тогда уже, как Арсений несколько лет находился в ссылке, в монастыре Архангельской епархии, лишен епископства и священнического сана, за представления против отобрания монастырских вотчин.⁶³

Филарет, архиепископ Черниговский⁶⁴ говорит следующее: Императрица, Екатерина II, не долго спустя по восшествии на престол, учредила комиссию из двух духовных и пяти светских лиц, для рассуждений о содержании духовенства. В начале 1764 года комиссия представила доклад Императрице об изъятии церковных имуществ из духовного ведомства, с поручением их комиссии экономии и о штатах денежного жалованья духовенству. В том не было сомнения, что недвижимые имущества монастырей и кафедр, к половине сего периода возросшия до огромного числа, при кротости духовного правления, далеко менее приносили выгод духовенству и государству чем могли приносить. Вообще за всеми монастырями и кафедрами (не считая Малороссию и Белоруссию) по ревизии числилось 910 866 душ. Ни покупкою, ни принятием пожертвований, не увеличивали числа деревень; но они росли от того, что слишком берегли церковную собственность; если крестьянин бедняк, его наделяли всем нужным, лошадью, двором и пр. Крестьяне мало работали для кафедр и монастырей и много имели свободы работать для себя. Императрица повелела привесть доклад комиссии в исполнение.⁶⁵ Штаты не простирались тогда на малорусское духовенство; при нем остались преимущества, по привилегиям Малороссии. Ростовский митрополит, Арсений Мацеевич представлял⁶⁶ нескромный и неблаговременный протест против этих распоряжений и за то подвергся осуждению. В выноске преосвященный Филарет ошибается, когда говорит, что Арсений, будучи послан в Корельский монастырь, в 1766 году, (вместо того, чтобы сказать в 1767 году), по доносу солдата, (вместо того, чтобы сказать по доносу иеродиакона Иоасафа Лебедева и монаха Филарета Батогова), после допроса, в Архангельске, был привезен в Москву, где допрашиваем был Шешковским, и под именем Андрея, перевезен в Ревельскую крепость. Филарет причисляет Арсения Мацеевича к проповедникам менее других знаменитым в ХVIII-м столетии.⁶⁷ Ошибочно говорит также преосвященный Филарет⁶⁸, что в 1764 году Арсений Мацеевич заточен был в Ферапонтов монастырь, в котором Арсений никогда не был. Была мысль у Святейшего Синода послать туда Арсения, но она оставлена и Арсений прямо был послан в Николаевский Корельский монастырь, и притом в 1763 году, а не в 1764 году. К числу писателей, неверно определивших год смерти Арсения Мацеевича, кроме вышеупомянутых нами, относятся Василий Степанович Сопиков⁶⁹ и Юрий Толстой.⁷⁰ По мнению Сопикова, Арсений Мацеевич скончался в заточении в 1776 году, а по мнению Юрия Толстого, он погребен в 1779 году; последний также ошибается, когда говорит, что Арсений в 1768 году был отвезен в Белозерский Ферапонтов, потом в Николо-Корельский монастырь, а оттуда в Анзерский Скит Соловецкого монастыря, неверно также сообщение последнего, что Арсений был переименован Александром.

В «Православном Собеседнике», 1861 года⁷¹ помещена была статья неизвестного автора, под заглавием: «Об Арсение Мацеевиче, как обличителе раскола»; эта статья в означенной рамке разбирает труды Арсения, направленные против раскольников, верно и вполне беспристрастно; взгляд же, проведенный в этой статье на Арсения, как на обличителя раскола, нами будет раскрыт в последствии, которого теперь и не высказываем, желая избегать повторений.

В «Ярославских Епархиальных Ведомостях»⁷² Г. Н. К–в поместил также дельную и беспристрастную статью «Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский, как проповедник». Здесь в первый раз основательно разбираются рукописные проповеди Арсения и подвергаются критическому анализу. По словам автора означенной статьи, митрополит Ростовский, Арсений III, Мацеевич, принадлежит к замечательнейшим иерархам русской церкви в ХVIII-м столетии как по своему уму, так и по своей ревности к благу церкви, и еще более, по своей печальной судьбе. Свою ревность к благу церкви, признанную впрочем неумеренною, он заявил известным протестом против отобрания церковных имуществ, бывшим причиною снятия с него священнического сана и заточения.

В Ярославских же Епархиальных Ведомостях⁷³ помещена биография Арсения Мацеевича, под заглавием: «Митрополит Арсений III (Мацеевич), 59-й иерарх Ростовско-Ярославской паствы». В этой биографии описан, бывший при Арсение Мацеевиче, пожар в Ярославском соборе, во время которого сгорели мощи св. князей Василия и Константина.⁷⁴ Подробно несчастный этот случай описан только в этой биографии; Снегирев упоминает об этом несчастном событии в своей биографии Арсения, но в описании события впадает в погрешности.⁷⁵

Считаю долгом указать также на статью, помещенную тоже в Ярославских Епархиальных Ведомостях⁷⁶ «Распоряжения Арсения Мацеевича, по управлению Ростовско-Ярославскою паствою». Эта статья ознакомляет нас с характером административной деятельности митрополита Арсения по Ростовско-Ярославской епархии, из неё мы узнаем, чего Арсений требовал от своих подчиненных и какие административные реформы производил во вверенной его управлению пастве.

Автобиографическое показание Арсения Мацеевича⁷⁷ сообщает нам верные сведения о жизни Арсения Мацеевича и его службе до 1738 года. Статья в Архангельских Губернских Ведомостях⁷⁸ «Выдержки из прошедшего и давно прошедшего Архангельской губернии: ссыльные ХVIII-го века в Архангельском крае», (между прочими, и Арсений Мацеевич), дает нам знать, что Николаевский Корельский монастырь, куда первоначально сослан был Арсений Мацеевич, находится в устье Северной Двины, в 35-ти верстах от города Архангельска.⁷⁹ Только в этой статье мы встретили сведения о снаряжении в путь Арсения из Корельского монастыря в Ревельскую крепость в 1767 году около 27-го декабря. Не сложно было построенное на счет расходной суммы губернской канцелярии путевое снаряжение Арсения: шапка теплая – 60 коп., двои теплые чулки – 48 коп.; кафтан смурой – 2 р. 20 к; сани – 1 р. 20 к ; шуба баранья – 2 р. 45 коп ; прибору к саням: оглобли 2 коп.; завертки 2 коп.; рогож 4 – 8 копеек, для обшивки у тех саней кибитки – тючек веревок – 6 коп.; две пристяжки – 24 коп.; за оковку кузнецам – 80 копеек. Автор означенной статьи неверно определяет год смерти Арсения в 1780 году (вм. 1772 года).

Арсений Мацеевич, по своим убеждениям и по своим взглядам, по нашему мнению, принадлежит к той партий в высшем духовенстве, которая отстаивала порядки дореформенной России, которой не нравился Духовный Регламент Петра Великого и которая требовала восстановления патриаршества в России. Уничтожением патриаршества в России, по взгляду этой партии, Петр I ограничил власть высшего духовенства и уменьшил его влияние на ход даже духовных дел. Как человек, Арсений Мацеевич был нрава жестокого, строптивого, характер имел раздражительный, в обращении с подчиненными был груб, в разговорах с последними не стеснялся в употреблении ругательных слов. Жестокость его нрава объясняется духом того времени, грубое обращение в то время было всеобщим, как в духовенстве, так и у помещиков с своими крестьянами. Как проповедник и как обличитель раскола, Арсений представляется человеком суровым, бессердечным, неумеющим действовать на сердца своих слушателей; его проповеди и обличения имеют характер проповедей и обличений схоластических, сухих, безжизненных.

Как администратор, Арсений нам представляется сухим ригористом, формалистом и подчас мелочным начальником.

Подвергшись девятилетней ссылке (с 1763–1772 гг.) за свои убеждения, за отстаивание прав духовенства на церковные вотчины, Арсений обнаруживает необыкновенную твердость и непреклонность своей воли и своего характера; с необыкновенным и изумительным терпением переносит выпавшия на его долю злоключения, и можно сказать, страдания за свою идею и за свой протест против правительственного распоряжения об отобрании церковных имуществ и испивает горькую чашу страданий до своей смерти в Ревельском каземате. Не смотря на бесчеловечное с ним обращение (с ним, уже семидесятилетним старцем), особливо в последнем его заключении, он так ведет себя в каземате, что только и рапортуют все время о нем однообразною и короткою фразою, что известный арестант ведет себя тихо.

Соглашаясь с мнением И. А. Чистовича, мы признаем также, что Арсений был суевер и фанатик. Свои доношения в Святейший Синод Арсений подкреплял доводами отцов собора в 1503 при Иоанне III и доводами Иосифа Волоцкого. Иосиф Волоцкий, в защиту неприкосновенности монастырских вотчин, между прочим, приводил одно оригинальное, но по его времени в высшей степени практическое и убедительное соображение: «если у монастырей не будет сел, то как постричься почетному и благородному человеку? А если не будет почетных и благородных старцев, то откуда взять людей в митрополиты, архиепископы, епископы и на другия церковные власти? И так, если не будет почетных и благородных старцев, то и самая вера поколеблется».⁸⁰ Ту же мысль проводил и Арсений Мацеевич в своем первом доношении и таким образом, во второй половине ХVIII века, Арсений отстаивал взгляды Иосифа Волоцкого, проводимые последним в первой четверти XVI столетия, при первой попытке Иоанна III, отобрать от монастырей в казну церковные имущества. Стоит только сличить прошение отцов собора в 1503 году и приводимые им доводы в пользу неприкосновенности церковных имений с доводами, приводимыми Арсением Мацеевичем, в его первом доношении в Синод, и тогда будет очевидным сходство этих доводов в XVI и в ХVIII веках Но, доводами XVI столетия нельзя было рассчитывать отстоять неприкосновенность церковных имений в ХVIII веке. При этом нужно заметить и то, что в XVI столетии те же доводы высказывались в более мягких формах, нежели в каких они выливались в ХVIII веке из-под пера Арсения Мацеевича; Арсением они облечены были в грубые и дерзкия формы, потому-то его доношение так и раздражило Екатерину II, что она пожелала, как можно поскорее убрать или услать куда-нибудь подальше такого отчаянного грубияна.

В Арсение замечается еще одна очень не привлекательная черта: он всю жизнь любит противоречить распоряжениям высшей власти и не сходиться с предержащими властями во взглядах; так, он часто не сходится во взглядах на один и тот же предмет с коллегиею экономии, неоднократно спорит с Святейшим Синодом и Сенатом и наконец протестует против распоряжений самой Императрицы; в этом случае, его можно назвать человеком беспокойным, своеобразным оригиналом, всегда недовольным распоряжениями высшей власти и только в постоянной борьбе или протесте находящим пищу для своей вечно беспокойной и раздражительной натуры. Всеми он недоволен, всех желает учить и всем навязать свои взгляды и убеждения. Обыкновенно и часто так бывает, что люди подобного закала оканчивают свою жизнь самым плачевным образом. Нельзя не упомянуть и о том, что в Арсение Мацеевиче нервный и раздражительный характер развился под влиянием нажитой им морской скорбуточной болезни, которая, по временам, причиняла ему невыносимые головные боли. Если бы на эту болезнь было обращено в свое время должное внимание, то это обстоятельство много бы способствовало к облегчению его участи и тогда на все его дерзкие протесты посмотрели бы с другой точки зрения и ограничились бы одним увольнением его на покой, в какой-либо монастырь, с достаточным содержанием, по болезненному его состоянию. Некоторые биографы считают Арсения мучеником, страдальцем за правое дело, за идею, и святым, и, в подтверждение своей мысли, приводят разные анекдоты и сомнительного происхождения предания о его святости. Но мы не придаем особенной веры преданиям и анекдотам, не основанным на фактах. Фактических данных, которыми бы можно было подкрепить подобный взгляд на Арсения, мы не находим в исторических документах, касающихся его жизни и страданий. Жестокое и бесчеловечное обращение с семидесятилетним старцем в Ревельском каземате мы находим не гармонирующим с гуманными и просвещенными идеями одной из великих монархинь Русского Государства. Подобное обращение со стариком и породило множество анекдотов и народных преданий о его невинных и тяжких страданиях и о его святости. Содержание же в большом секрете второго следственного дела о нем подало повод к новым вымыслам о ссылке его в Сибирь, о смерти его в Верхнеудинске, и о чудесах на пути во время препровождения Арсения в новое место заключения.

О второй ссылке Арсения в Ревельскую крепость нужно заметить, что все обвинение его основано было на словах: то говорил Арсений в своей келье, то слышали от Арсения, фактическим же обвинением может быть признана одна молитва о гонящих церковь, которую стали читать в Николаевском Корельском монастыре, по приказанию Арсения, и которую Архангельская губернская канцелярия переслала из Корельского монастыря в С.-Петербург вместе с другими обвинительными бумагами, к генералу-прокурору князю Вяземскому; но Арсений Мацеевич на всех допросах не признавался в том, что он разумел здесь под обидящими церковь Императрицу Екатерину II; под обидящими церковь, архимандрит Антоний показывал, что Арсений разумел раскольников, а сам Арсений показывал на допросах, что под обидящими церковь он разумел двух митрополитов и тех светских лиц, которые способствовали к отобранию от церквей и монастырей земель и крестьян. Фраза И. Вл. Лопухина, что обвинение Арсения, по второму делу, основано не на фактах, а на словах, вытекает, нам кажется, из хода всего второго дела об Арсение. Весь материал и все данные ко вторичному обвинению Арсения основаны на его келейных разговорах и разглагольствиях семидесятилетнего старика о том или другом лице из царской фамилии; из келейных бесед составили целое дело с политическою подкладкою. Нужно при этом обратить внимание и на то, что начали дело записные пьяницы, которым могла придти подобная мысль в голову под влиянием винных паров и из желания досадить чем-нибудь архимандриту и Арсению.⁸¹ Второе следственное дело об Арсение, как дело келейное, основанное на сплетнях и подслушиваниях имеет совершенную противоположность с первым следственным делом о нем. В первом деле, для обвинения Арсения, было много фактических данных, два доношения его в Святейший Синод, синодальный ему выговор жалобы на него коллегии экономии, недовольство Синода, самовольное отправление анафематствования в неделю православия по не установленному чиноположению; все эти данные в совокупности давали Синоду и Императрице полное право на его осуждение. Но во втором деле данные к обвинению Арсения имеют совсем другой характер, и, не смотря на все это, он осуждается по второму делу на еще более жестокую ссылку и последние годы жестоко и тяжко страждет в Ревельском каземате за свои келейные слова, высказываемые им в разное время в беседе с знакомыми ему лицами, по свойственной ему старческой словоохотливости и болтливости. Боялись, что Арсений увлечет за собою других и повлияет на них своими беседами, но последователей и сообщников у него не оказалось вне монастыря и, значит, напрасны были со стороны властей опасения и тревоги.

При своей суровости и строгости, Арсений был человек правдивый и честных правил и всюду старался уничтожать злоупотребления. Двоедушным и льстецом он не был.⁸²

Кроме многих и разнообразных статей, биографий и записок, напечатанных в разных периодических изданиях, кроме печатного так называемого материала, нам открыт был доступ к снятию копий с бумаг, относящихся к Арсению Мацеевичу и хранящихся в Государственном Архиве Министерства Иностранных Дел, благодаря благосклонному разрешению Министра Иностранных Дел Н. К. Гирса и моего непосредственного начальника д. с. с. Д. Ф. Стуарта, директора Спб. Главного и Государственного Архивов Министерства Иностранных Дел.

Таким образом, кроме печатного материала, мое исследование основано на следующих делах Государственного Архива:

1) Мною сняты копии со второго следственного дела об Арсение, под заглавием Дело о митрополите Ростовском и Ярославском Арсение Мацеевиче, сужденном и сосланном под именем Андрея Враля в заточение в Ревельскую крепость за выражения, оскорбительные для Императрицы Екатерины II.⁸³ На основании бумаг в этом деле находящихся, мною в своем месте исправляются фактические погрешности, допущенные другими историками в своих статьях об Арсение Мацеевиче (напр. Чистовичем, Знаменским, Барсовым и Иконниковым).

2) Дело о посадском человеке Петре Волчкове, доносившем на Ростовского митрополита Арсения (Мацеевича), за уничтожение часовен, которые служили молельнями для раскольников.⁸⁴ На это дело никто из историков не указывал и не ссылался в своих сочинениях, а между тем оно характеризует Арсения, как администратора.

3) Доклады и другие бумаги коллегии экономии⁸⁵, в которых мы нашли замечательные промемории Арсения Мацеевича в коллегию экономии и его доношения Императрице Елисавете Петровне; на это дело ссылок также не встречаем у историков.

4) Дело об обретении святых мощей Димитрия митрополита Ростовского.⁸⁶ С этим делом тесно связана деятельность Арсения за это время. Арсений Мацеевич рапортует об обретении мощей в 1752 году⁸⁷, свидетельствует их в 1757 году⁸⁸, доносит о нетлении их Синоду и Императрице и пр.

5) Письма Ростовского митрополита Арсения Мацеевича к Императрицам Елисавете и Екатерине II.⁸⁹ Некоторые из его писем не были напечатаны, каковы: письмо его из Тобольска и письмо Екатерине II в 1763 году. Письмо же к Елисавете Петровне в 1753 году, благодарственное, в «Русском Архиве» и у Иконникова напечатанное, мы нашли напечатанным не точно и с некоторыми погрешностями.

6) Дело об архимандрите Новоторского Борисоглебского монастыря Феофилакте, лишенном сана и сосланном в Иркутский дальний монастырь за дерзкия речи касательно Арсения Мацеевича.⁹⁰

Из журнала «Библиограф» 1886 г., №№ 2, 3 и 4.