I. Житие епископа пензенского и саратовского Иннокентия (Смирнова)

Cказание о житии и подвигах блаженного

Иннокентия, епископа Пензенского и Саратовского,

скончавшегося в Бозе 1819 года октября 10-го дня

(писано о сем 1821 июля)

Тайну цареву добро есть хранить, а дела Божия открывать и проповедовать славно. Тайны царевы не хранить страшно и пагубно есть, а умолчевать дела Божия тщета души. Тем же побуждаем, аз не могу под спудом неизвестности скрывать и не объявлять миру житие и подвиги Иннокентия епископа – светильника Церкви Пензенской и Саратовской.

Начиная же поведать, что он светильник на свещнице Церкви бе горя и светя светом веры и благочестия, – что он бых в житии град верху горы правоверия стояй, недоумеваю в том, что не ведаю, како достойно его ублажать имя. Не смею я убогий назвать его именем ни святый, ни праведный, ни преподобный, ибо не прославлен еще от Бога явно на земли, хотя водворяется верно душа его со святыми на небеси: но не противно будет Богу и Церкви, когда верный их раб и исповедник, крепкий обличитель лжи диавольской в мире наречется именем блаженный – блажени бо вси умирающии о Господе. Кто бы ни были на земле христиане правоверные нищие духом, плачущии, кротцыи, алчущии и жаждущие правды, милостивии, чистии сердцем, миротворцы, изгнани правды ради, хулимы, укоряемы, поносимы и умерщвляемы, но все они блаженны по глаголу Господню, яко тех есть Царствие небесное, и паче рече Господь: Блажени есте, егда поносят вам, и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех.

Хотя большей части из них имена не известны нам, и в книгах Святой Церкви не написаны наряду со святыми, но имена их, яко же и всех святых, Церковию прославляемых, написана суть на небеси – в книгах живота вечного, и души их во благих водворяются. Истинно любящие Господа сыны и дщери Церкви! Вы, кои видели, слышали и руками вашими осязали Иннокентия, вы, кои поставлены от Бога им на пути Царствия Божия, верно, не усумнитеся, что он здесь нарицается блаженным. Не уста мои, но сердце мое тако ублажает его; не мир и витийство его величает, но простота и немудрость; не слухи о нем говорят, что блажен, но жизнь его и подвиги то свидетельствуют. Его тело погребено под церковию на том самом месте, где престол Божий утвержден: и все это не есть ли также притча и гадание о нем, что по разлучении с телом душа его предстоит престолу Божию на небесах, а может быть, есть еще и знамением прорекающим, да явятся о нем дела Божия? Кто же он был, кое его житие и какие его подвиги благие, явит о том следующая повесть.

В окрестностях царствующего града Москвы, в селе Павлове, при церкви Воскресения Христова был причетник Димитрий, имеяй в супружестве за собою жену Стефаниду: от сего простого и неславного корня произросла мудрая и славная отрасль, епископ Иннокентий. При рождении во Святом Крещении наречено ему имя было Иларион. Сей отрок, возрастая летами, возрастал силою и духом. Отдан быв в научение книжное, получил в школе прозвание Смирнов, яко воистину был тих и смирен нравами. Добре изучившись книжному научению, изучился также всей мудрости философской, риторическому искусству, стихотворству на отечественном наречии, но и на иных языках прилежно испытывал науки и познания о вещах земных и небесных; и всячески просвещал себя в научении богословия. Иларион отрок от природы был остр разумом, прост сердцем, хранил чистоту телесную; соблюдал девство; к должности своей был зело рачителен, в слове верен; но не довольствуяся сим светом учения здравого, он в тайне сердца будучи возбуждаем стяжать высшее учение духовное, премудрость Божию и обрести Царствие небесное и правду Его, помышлял непрестанно, како бы возможно было угодить Богу правою верою и добрыми делами. И яко же явит о нем после слово, воистину был сосуд благодати Богу в честь.

Царствия Божия ища, мудрствуя горняя, а не земная, и распаляяся в сердце любовию стяжать совершеннейшее житие по Бозе на земли, не восхотел отрок Иларион идти в мир, но, отрекшись мира и вожделений его, покоряя плоть духу, облекся во образ иноческий и наречен при пострижении власов своих вместо Илариона Иннокентием, во имя Иннокентия, первого епископа Иркутского чудотворца, и было воистину житие его невинно. Вступив в новую аки бы жизнь, во иночество, для вящших новых трудов и подвигов, он не хотел шествовать пространным путем мира: ядый, пияй, почивая и веселяся по вся дни светло; но чая всегда, что вскоре всем подобает нам явиться пред судищем Христовым, просил свыше от Бога силы и помощи распинать плоть свою со страстьми и похотьми; сего ради воздержен был, бдителен, постоянен, трудолюбив; ходил на молитву в церковь Господню, день и нощь поучаяся в законе Господни, испытывал писания; сидел в прочитании писаний св. отцов Церкви; хранил св. предания и уставы, не оставлял без прилежного прочитания житий отеческих чудес и подвигов; а ревнуя им подражать во благочестии, молился Господу Богу во дни и в нощи, како бы уподобиться святым Божиим человекам не словами токмо, но и делами. На сем твердом камени веры и дел Христовых Иннокентий, созидая храмину своего спасения, ища не пребывающего на земли града счастия, но взыскуя грядущего Отечества – Царствия небесного, был учитель словом и делом, инок верою и житием, а посему был игумен, посем архимандрит, а наконец и архиерей, не именем токмо, но и делами. При не сущей воде во источнике не может нарещися источник; равно и архиерей, не имея добрых дел, не может нарещися архиерей. Восходя яко по лествице поспешно на верх степени архиерейства, он восходил и на степень духовного жития, правды, преподобия и истины; врач был искусный недугов душевных столь, что ко уврачеванию оных у него столько всегда было слов и речей, сколько было и людей. Он вмещал в себе дар премудрости не земной, но и небесной; явно была в нем сила Христова обличать, научать, запрещать, умолять, утешать со всяким долготерпением и учением; держа в руках своих ключи Царствия Христова быть не может, чтобы он когда грядущим вознерадел отверзать вход в оное. Кораблем Церкви хотя вмале правил, но с великой бдительностью и успехом. Желая быть всем вся во Христе, мало когда давал он покоя плоти, очам своим сна и веждам дремания; будучи сам раб Христов верный, сгорал ревностию, когда случалось видеть, что он не может помочь другим, дабы также были все Христовы. Сего ради редко когда умолкали уста его правоверия взывающия, даже в речах простых: Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам. Воззрим хотя вмале, но порознь на все его подвиги и дарования духовная.

Иннокентий блаженный весь исполнен был духа благочестия и духа страха Божия. Отчего веселящеся его и благоговеюще сердце, лице его цвело тихостию, умилением и благоговением; природная его горячесть в церкви ли, или в час молитвы, чтения и пения Божественного тако согревало вся внутренняя его, что он забывался даже иногда, яко плоть сый; весь умом и сердцем зря горе, мнился быть духом яко на небеси предстояй лицу Божию; тайная непрестанная его молитва, деемая во внутренней клети сердца, не могла всегда скрываться от других по причине частых воздыханий, обращения очей к Богу, когда бывал он в обществе, в келье, на пути или в час учения других, или в беседе простой; он не выпускал от сердечных очей своих присутствия Господня; зря лице Божие и что Дух Святый есть везде сый и вся исполняяй, тако объят бывал от того страхом Божиим, что очи его исполнены были слезных капель и прелюбезно взирающии. Имя же Христа содержал во уме и сердце ходя, стоя, сидя, ядя, пия, возлегая на одр, восставая от сна, начиная и скончевая дела, беседуя и молитвы творя. И от пламенной любви ко Христу Спасителю часто вырывались из уст его сии слова: Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй мя! или Боже милостив буди мне грешнику. А посему в беседах и письмах своих к духовным лицам, жаждущим прийти во святыню духа, советовал весьма то же творить, что и сам творил; и приводит тому сии причины: «Имя Иисуса Христа, – пишет он в письме к некоему мудрому лицу, – как пламенное оружие в руках Серафима, не попустит в сердца никакой скверны, никакого земного падшего существа, кольми паче змия: О! Пусть одно имя великое, неоцененное, имя Иисуса Христа лежит в сердце; пусть оно одно без всякой мудрости, без всех созерцаний, без всех глубоких, блистательных мыслей будет, которые суть огни обманчивые или звезды князя поднебесного; пусть, говорю, одно имя возлюбленного Господа Иисуса Христа и не более будет, и в уме, и в памяти, и в воображении, и в очах, и в ушах, и в праге дома, и на дверях, и на постели, и за столом, и везде. О возлюбленное, святое, страшное, великое, вечную жизнь дающее имя! Оно укрепит ум ваш на врагов!»

С устною и тайною молитвою он сопрягал крепкое и непобедимое оружие духовное – знамение Креста Спасова. Сим оружием, яко пламенным мечом Серафима, хранил он вход ума и сердца, да не внидут нечистые помыслы и духи, идеже есть внутрь Царствие Божие – правда, мир и радость о Дусе Святе; сим оружием побеждал искушения, прогонял нечистые силы демонов в нощи страхования и привидения и во дни смущения и скорби. «И когда, – говорит списатель жития, – вопросил я его, глаголя: “Отче, почто ты, часто ходя, сидя, читая, ядя и пия и иное что-либо творя, изображаешь на себе знамение Креста Господня и заповедуешь иным тожде творить?” – отвечал Иннокентий: “Знамение Креста есть древнее предание апостольское; святые отцы наши предали нам крепко всегда в руках наших держать сие духовное оружие – знамение Креста Спасова; но я и сам верую и делом познаю, яко же пишут святые отцы, что нет крепчайшего оружия против диавола и всех его нечистых сил, кроме знамения Креста Господня: токмо творя знамение Креста, надобно прежде ум и сердце к Богу возводить с верою и молитвою”. И паки сказал Иннокентий: “Чадо! Помяни, что не наступишь на змию и скорпию, и на всю силу вражию без оружия – знамения Креста Спасова. Помяни, чем святые Божии человеки, ветхие деньми старци, мужи, отроки, младенцы, жены и девы соделали чудеса силы и знамения, как то: по водам, яко по суху ходили не мокрыми стопами, аще и что смертно пили, невредимы бывали; змия брали, недужных исцеляли, бесов изгоняли, мертвых воскрешали, пламень огненный угашали, уста львов и зверей заграждали, прелесть, страхи, мечты и все напасти отца зол сатаны сокрушали, добре путь спасения совершили, и Царствие небесное улучили? Видим и слышим, что святии не иное оружие к тому употребляли, не иную силу при содействии свыше имели, разве оружие, и силу, и действо Креста Христова”». Но буде кто сумневается в том, тьмы тем я бы сил, действ и знамений Креста Господня здесь поведал к уверению немощных в вере, но будет ли то делать нужно? Впрочем, кто хощет, послушай: блаженная девица видела соделанное знамение Креста Спасова с верою и молитвою: «О как живо я поняла по милости Божией всю силу знамения Креста! – пишет она к иноку некоему. – Господь сподобил и меня, окаянную, видеть чудодействие Его святой силы в Кресте над моей покойной старицей (она жила более осмидесяти лет и была лютеранка; до самой смерти почивала на чтении Св. Писания), когда она была уже на смертном одре, так как всегда бывают большие нападки от врага в последние минуты жизни: стала ея какая-то сила крепко держать, и начала она всего пугаться и мучиться. Господь по благости своей внушил всем окружающим знаменать ее Крестом; видимо она становилася покойнее, и дерганье страшное в теле утихло. О велика премудрость Божия! Истинно о Свет наш Иисусе Сладчайший! Без слез онаго не могу вспомнить, сколь велика Его милость ко мне окаянной».

Возвестил бы я вам, избранные Божии, что сам видел во дни наши человека, беса знамением Креста Христова изгнавшего, и многия величия Божия о Кресте сотворшияся, но нужно ли все это делать? Кто, видя едино дело Божие, мало или вовсе не верует, тот едва ли удовлетворится многими: неверию все недостаточно, все неимоверно. Притом же Господь весьма ублажает тех, кои, не видев знамений и чудес, веруют Ему, глаголя тако: Блажени не видевшии и веровавше (Ин. 20:29).

Но обратимся к повести об Иннокентии. «Трепещет бес, – продолжал говорить Иннокентий, – и долго бежит, зря знаменающего чело свое, чрево, и рамена, и прочие уды тела знамением Креста Спасова; радуется же вселукавый демон, когда видит не знамение истовое Креста деющих христиан, но некое нерадивое махание. Подобное начертание без веры, без чувства, по обычаю деемое и соблазнительное: не знаменающихся же вовсе Крестом Спасовым все, конечно, силится сатана погубить, вовлекая в нечестие, ересь, толки и во глубины прелестей и заблуждений. Что есть знамя царево в полках для воинов на брани, то знамя Креста Спасова для христиан в пути спасения. Возникнет ли в тебе, чадо, помысл зол и нечист? Явится ли тебе страхование и призрак? Дух ли вражий нападет на тебя? Огнь ли плоти возгорится в тайных твоих удах? Беснование ли воскипит в удах? Объидут ли тебя яко мгла и зловоние, – многа скорбь, печаль, уныние, похоть и всякая нечистая сила сатаны? Притеки ко Спасителю Богу, изсуни меч твой, оружие и щит восприими – знамение Честнаго и Животворящаго Креста Господня – моляся и глаголя: “Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его” и проч.: и тотчас узришь, что воскреснет Бог в тебе и окрест тебя. Возсияет свет Божий в тебе, правда, мир и радость о Дусе Святе, и живот воскреснут в тебе; исчезнет, потаився, нечистая сила плоти, мира и диавола, возрадуется сердце твое и радости твоея ничтоже восхитит от тебя; и что я, говорю, воскреснет Бог в тебе? Яко Адам в раи, ты внутрь и вне тебя услышишь глас Бога Воскресшего – ходяща в тебе, и тогда, о чудо, не токмо уста твои, но и вся кости твоя рекут с Фомою апостолом: “Господь мой и Бог мой”».

«Доселе аще я, – говорит списатель жития, – не видел нигде никого из ученых сверстников Иннокентия, кто бы яко же и священные отпечатки своего благочестия внутреннего наружно собою являл».

Есть в живых сый авва, витаяй на острове: в том авве видел велию веру, дивное благочестие, непрестанное моление внутрь клети сердца своего деемое, и знамение Креста Спасова выну обнажаемое во уме или десницею. Потаенный раб Божий есть велик во дни сии. Он смирен – кто узнает его? – он мнит себя грешна паче всех – како явится сам в себе мня, яко Божий есть? Но обратимся опять к Иннокентию.

«Что же есть знамение Креста Спасова, – говорит списатель жития, – и что сопутницы онаго – суть мир, терпеливость, успокоение в Бозе – печать оного – вера, надежда и любовь о Христе? И некоего проповедника благословляя слово о Кресте в церкви проповедать, так в епистолии своей к нему о Кресте пишет: “Возлюбленный о Христе брат! Силою Креста Христова, печатию веры, печатию надежды и любви запечатлевай твоих слушателей: мир, тишина, спокойствие и терпеливость должны украшать все слово о Кресте; ибо он есть вина мира и тишины земной и небесной, наставник терпеливости и кротости. Знай и помни, что распятый на Кресте Страдалец будет первым твоим слушателем: Он теперь уже видит твои движения – успокойся в Нем и пред Ним: не возвышай ни рук, ни голоса, но в глубочайшем смирении и благоговении поучай слушателей человеков. Сей Господь Иисус Христос да будет с тобою, и да благословит тебя Своим благословением духовным и небесным на слово во славу Его, аминь”. Зрите о сыны века сего, наученные от плоти и крови! Сия его христианская епистолия противна ли Церкви Св., вере и Христу Богу? Опасны ли такие наставники – мужи духовные – престолу и сердцу отечества? А вы его, блаженного отца, пастыря и учителя Церкви, яко камень нечестен – небрегоша. О зиждущие храм Нового Сиона, Царствие Христово проповедающие, почто вы не положили его, яко от камене Христа произшедша, в назидание ваше? Ненавидящие Сиона, возвещаемого Богом от уст сего архиерея сионска, ой блюдитеся, како опасно ходите, да не посрамитеся от Господа: аще Господь двигнет токмо перст силы Своея на вас, мстя вам и чадам вашим, чего вы чаете? Яко трава бо огнем будете изсохше.

Не яко же те, им же яви плоть и кровь учения, ин искал в словах, поучениях, речах и беседах, мудрованиях и витийствах, но он чел с благоговением – чел и лобзал беседы и писания простые и немудрые, но назидательные и духовные: а посему он сладостно чел беседы блаженного Михаила митрополита, в Бозе ныне почивающего. Лишь бы токмо была соль евангельская учения в слове, он не подвергал строгой критике правил и отвержению оное. Ему то было сладостно, любезно, нужно, дорого, восхитительно, когда слово состояло не в препретельных словесах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы. Имея в себе духа премудрости, токмо судил слово, смотря кий дух в слове или речи и беседе: чисто было око блаженного отца, остро ухо ко услышанию действа самых тонких духов. Почему он благоговел, приклоняя слух свой послушать, когда и в буйстве слова, и в юродах, но слово крестное слышалось, дух Христов глаголал, и Царствие небесное проповедалось. Богобоязненных проповедников даже утешал в случае скорби и уныния о недостатках витийства в слове; токмо всегда строго внушал едино смирение и осторожность противу действ и хитростей вражиих, вот в доказательство совершенств с сей страны его письмо, писанное одному проповеднику: «Утешься от мнимой скорби, брат возлюбленный! – пишет он. – Мне не нужна над тобою строгость, какой ты не желаешь. Да будет тот судиею твоего слова, который глаголет неизреченно воздыханиями неизглаголанными, токмо смирись пожалуй! Есть у тебя такие руки, чтобы дары принимать безошибочно; уши, чтобы разслушивать, и такое око, чтобы различать безошибочно, когда шепчет дьявол, враг прехитрый и преискусный, и когда внушает нечто оскорбляемый нашими нечистотами Ангел. Поверь, что без глубокого смирения все еще низко, грубо и, может быть, ниже, нежели мы вообразить можем – а смирение не на словах бысть должно, но и на самом деле. Для гордости будет тяжело молчание, а для смирения необходимо. Ей! Острегись». Доброта сего наставника влекла всегда до последнего издыхания при самом маловажном деле подавать каждому назидание духовное и совет благ во спасение. Он не упускал случая словом, или писанием, или делом сотворить добро, когда открывалась к тому возможность. Святость его чувств внутренних живо отпечатывалась в наружных признаках. Боялся, дабы когда-либо не исходило из уст его слово гнило; непрестанно пред умными очами содержал слова сии Христовы: «Яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный». «О Иннокентий! – говорил он сам к себе иногда. – От словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися, – рече и тебе Господь».

Слово же и проповедь Иннокентия были исполнены солию евангельского духа. А почему было слово его со властию: глас слова его был остр, жив, действен; сила некая крепкая и пламенная излетала из уст сего учителя на церковной кафедре и проницала внутрь изгибов сердечных и доходила до глубины души же и духа. Действенность его и святость слова подкреплялась дальновидностью в разуме, суждении и изложении чувств. Когда он сказывал слово и речь наедине, в беседе, наставнически, казалось послушающим, что Иннокентий, зря внутренние язвы, помыслы тайные и желания говорит. Иной прежде, нежели успевал ему исповедать свои язвы, был им обличаем в тайных своих язвах. Некоторые краснели от внутреннего обличения совести, беседуя с Иннокентием, мня, что аки бы он провидит иногда чувства и страсти в них. Кто тайною духовною Его беседою наслаждался, тот разумеет, кто был Иннокентий с сей стороны. Сладко было гортани и сердцу его слово, наставление особенно изустное, простое. Во едино лето в пустыни святого преподобного Сергия изустно проповедовал слово Иннокентий к народу. Болярин Павел, благочестив сый зело и мудр в знании Божественных книг, так усладился током живого его учения в церкви, что отверз уста свои к нему воззвать было: блаженно чрево носившее Тя, но толпа именитых христиан воспретила ему довершить свое дело.

Трезвение и бдительность Его, нощные и дневные труды и занятия, духовные беседы, наставления, поучения, предсказания и слова, истину вещающие в лице всем, – кто знает, кто вспомнит и здесь все поведает? Светильник пред святыми иконами у него во дни и в нощи не мог угасать, разве от умаления елея, а светильник благодати в душе его како мог угасать? При всей немощи тела, изнуренного от потов и трудов, он не забывал, повергаяся долу, взывать: Боже милостив буди мне грешнику; долу легание для души его было терпимо, хитон власяный хотя и не жесток, но часто носил на хребте своем, напоминая тем себе жестокость и трудность жития монашеского. Когда, утомився от занятий, имея вскоре паки идти на занятия, не мог на утреннее моление в церковь Божию идти, то звон утренний возвещал ему нередко почить и упокоить убогое и немощное тело. Невозможно мне все дела его ни воспомянуть, ни написать, ни знать. Довлеет же мне то об нем ведати совершенно, что воистину он был христианин и не преставал помышлять, како бы иноком, отцем, наставником, проповедником и пастырем быть не именем токмо, но и на делах. От уст отца Иннокентия правду и обличение истинно токмо и услышать можно бывало. О всем он учил не яко же плоть и кровь учит, но яко же Св. Дух Божий глаголет и Писание свидетельствует. «Часто, – говорит списатель жития, – он говаривал о какой-то духовной полунощи, напоминал о сне и дремании многих и внушал духовное бдение, приводя слова Христовы: Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Во едину нощь беседуя с ним, я положил на сердце своем, вопросив его, уведать от него о духовной полунощи, сне и дремании в оную. И так я его вопросил, глаголя: “Отче святый! Какая, ты глаголешь, духовная полунощь грядет, а может быть и есть уже для многих? О коем ты часто прорекаеши дремании и сне в ту полунощь, хочу ясное слышать слово твое о том?” Помолчав мало, то на небо взирая очами, то долу поникнув, то воздыхая, аки бы прослезясь в глубине души своея, отвещал, говоря: “Грядет, яко же Дух Святый в писаниях священных предъявил и яко же настоящий дух мира являет. Ей! Грядет скоро, а может быть, уже и есть для многих глубокая полунощь, в кою многие спят среди дня и всегда. Не о полунощи я глаголю, той, в кою тьма и мрак обыкновенно покрывают небо и землю, и спят человеки, покояся от трудов, но говорю о полунощи, в кою тьма князя поднебесного – тьма и мрак словес, заблуждений, духов лестчих и дел лукавых, – иссякающей любви истинной Христовой покрыют не токмо умы и сердца многих христиан, но и самый воздух исполнят. И как это не полунощь духовная, сон и дремание, о чадо, что все ныне учат, все пишут, мыслят, глаголют и прорекают о любви истинной Христовой, и даже многие сынами и дщерями оныя мнятся быть: но увы! – и за умножение беззакония иссякнет любы многих. Пророчество оное Спасово, чаю, что уже частию не деется ли в настоящем роде людей? Тьмы тем и тысячи тысяч мнимых сынов и дщерей любви истинной Христовой отнюдь ее райских плодов и тени не осязают. Ей, многие присно заблуждают: но или ты и сам не ведаешь, о чадо, что райского древа ж – любви Божией Христовой истинной, внутренней и внешней, – корень есть закон Божий и Христов, ветви – заповеди закона Божия, плоды же – дела по заповедям, кои плоды животные, дела света, знаменующие сынов и дщерей света и дне и отличающие суть оные: покаяние, пост, искушения, девство, нищета, милость, молитва, мир Божий, проповедь, дела благия, знамения и чудеса, смирение, распятие ветхого человека, крест, терпение и частная смерть о Господе. Но ах! – как оные плоды на нивах даже христианских лучших ныне скудно плодятся!»

Покайтеся, приближися бо Царствие небесное – глас слова гремит в ушах даже сосущих млеко матернее, ибо ныне почти везде закону Божию учат отцы и матери детей. Но исполнение слова покаяния на деле видно ли ныне в мудрых и престарелых даже, в могилу зрящих? Покаяние таково быть довлеет и ныне, каково и древле бывало по писаниям, яко же было в Ниневии граде – во вретище, пепле, неядении и непитии чрез некия дни; в мытаре, блудницах, Павле апостоле, в Марии Египетской, Евдокии, Феодоре, Пелагии блудницах, и яко же предано есть святыми в царства во власяницах, бдениях и прочих наружных и внутренних образах покаяния. Ныне же видим, что грехи деются такие же, как и прежде, даже и горшие, но увы – где ныне древние образы покаяния? В почивающих на законе мнятся быть не нужны для настоящего рода людей, а сущим в мире и обязуемым печальми житейскими неведомы вовсе.

Пощение истинное есть чрез день, чрез два, чрез седмицу и две, до четыредесяти дней и более, а ныне – о Боже! – не сон ли и дремание ума и сердца на пути спасения в сынах Царствия, даже в нас самих, что многим есть Бог чрево. Куда ни воззрю, вси суть в дни сии, яко же во дни прежде потопа, токмо ядуще, пиюще, женящеся и посягающе. В гортанях большей части только и вращается язык змиев прелестный, кстати и не кстати лепещущ почти везде: предлагаемая да ядим, аще ядим или пием вся во славу Божию: на что же Бог и сотворил все? – мало ли что святые отцы говорят? Ныне не те времена: ныне все просвещенные стали и без того могут спастися. В таком-то смертном сне и дремании многие спят и дремлют духовне, и едва ли возбудятся восстать; что во дни святые, для покаяния и очищения грехов от Бога установленные, в кои Господь Иисус Христос был четыредесять дней и нощей ни ядый, ни пияй, в кои святии Божии человеки трепетали от страха хлеб ясти весом и пить воду мерою, а ныне в те дни покаяния токмо и дается в немалой части мудрых и сильных израилевых сынов, что едят мясо до сытости, очи имуще исполнь блуда, и вина пиют до безобразия и смертного пиянства; трактиры и гостиницы не затворяются для того ни во дни, ни в нощи; а в корчемницах все бдение и праздник. И вот притом еще какое горе есть, что нет ни гласа, могущаго многих возбудить от сна сего греховного, ни ищущих послушати того гласа, истины, вопиющего во Евангелии непрестанно: Внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими, и найдет на вы внезапу день той. Дивно, что отцы наши, не бывши тако учены и просвещены, как многие ныне из нас; но если за едино столетие или за два назад посмотрим, не видим ни князей, ни боляр, жрущих мяса и разрешающих иным тожде творить во запрещенные дни; а ныне уже и простой земледелец дерзает жрать мясо в посты и попирать тако святые уставы Церкви и творить дела тьмы и злобы.

Об искушениях вражиих едва ли из таковых и мыслить достойно могут когда-либо: во тьме ходят, и невесть камо идут; многие ли из нынешних даже подвижников устоят в брани и напасти противу сатаны, когда он, облекшись во образ Ангела светла, как Сына Божия в пустыни, нас в мире приступит искушать, глаголя нам словами Священного Писания? Кто есть ныне, яко же Иов, раб Божий многострадальный? Не ропот ли, не отчаяние ли, хула … зрится, когда кого славишка в мире обежит или чье имя оскорбится? Но к чему многих сатане искушать, когда многие искушаются, от своея похоти влекомы и прельщаемы, и, как говорит некто из отцов, кийждо своим путем прельщается? Девства ли поищу? О как пресладкий плод девства святого с трудом многим и весьма редко ныне прозябает, цветет и созревает в честь и жертву живу Господу! кто еси ты, о девственник, ныне таков, который бы, яко же Иосиф целомудренный, влеком быв в гнусные узы греха, восхотел бы лучше изгнить в смрадной темнице, девство соблюдая и целомудрие, нежели сбросить драгоценный перстень девства твоего и окалять в гной смрадный плотский на ложе твоея госпожи? О коль редкие девы и девственники драгий камень на бесценном перстне девства святаго возмогут сохранить от всякого порока мысленного и телесного! Не видим ли в мире, что многие драгими камнями, златом и сребром покушаются при всех препонах искупить потерю девства? О девственники святии! О Ангелы целомудренные! О цветы и красота небесная! О ложе Небесного Жениха Христа! О невозвратимое по потерянии сокровище Царствия Божия! О чистота сердца, без коея, яко же без очей света, не узрят смертные человеки Бога! В тебе Бог, в тебе мир, в тебе храм Духа Святаго, в тебе око видит Бога и предвкушение на земли блаженства небесного. Но где ты пребываешь и в ком из смертных, поведай ты нам? Отвещает сия светоносная дщерь чистоты, невеста Христова: «О мир лукавый, о плоть окаянная, о злый диавол – вы меня не познаете. Вы мои хищники, тати, прелестники и губители. Ваши театры, балы, маскарады, игры, пляски, танцы, гусли, свирели, тимпаны, песни, скляницы, книги, портреты, картины, карты и бостоны – первые мои убийцы. На месте, где вы витаете, есть общее зрелище орудий и стрел мне смертоносных. По-сему в сии дни редко где Бог прикроет от уязвления; а в ком – Ему Сердцеведцу же ведомо, ибо смею ли я похвалиться пребыванием во многих не растливших уды своя, когда Господь рече: Всяк, иже воззрит на жену кое же вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем? Сих грешников несть числа. Но есть род нарушителей девства, врагов целомудрия, несовместный с христианским законом: горе миру, когда кои Христовы суть, терпеть будут блудилища – и назидать престол мерзости и беззакония! Господь творит девство от чрева матерня и хранит младенцы: но едва ли жало змиево не досязает когда-либо и младенцев. Честна женитва и ложе не скверно – убо супружество ублажаю, но в ком довлеет, девства ищу; и де оно, и есть ли в тебе, о человече, – совесть твою, а не меня, вопроси. Нищету же, сестру Господу Христу, стократно обязавшиеся взять себе в супружество иноки, отрекшиеся мира и всех похотей его, – иноки, клявшиеся до последнего издыхания жить с нею неразлучно в союзе и любви, – иноки, говорю, образ ангельский носящие при самом обручении своем, невесту оную уже из ложницы и сердца своего изгоняют и поемлют себе и жить, и совозлежать блудницу и наложницу мира – богатство и изобилие. Кто убо есть ныне нищ и убог? – не дивно быть нищим по плоти: но чудо, есть ли ныне кто нищ духом? Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие небесное. Сии слова Христовы немногие слышат, большая часть людей не понимают, а кто по оным вещию есть нищ? Власяница, рубище, пустыня, скит, пещера, уединение, удаление и воздержание от брашен – это есть странность ныне! Вси тако вопиют и даже клявшиеся понести до конца бремя Христовой нищеты иноки. Правда, есть и в сем роде семя Божие, но велико ли? Плоды милости ли еще сочесть осмелюсь? Правда, щедро многие сыплют лепты и златицы в милостыни, но сыплется ли так же от них всех милость на суде, деется ли она в деле Божием? Щадится ли честь, живот и спасение иногда даже раба Божия? У милостивых из рук падает ли хотя крупица милости духовной? Ах! Как немилостиво, видел я, бодут овцы своего Пастыря. Ах! Как я немилостиво от раздаятелей милостей гоним есмь! Было время, что среди тьмы милостивых сый, я не знал, к кому о милости возопить: Боже милостив буди мне грешнику! Возопил с мытарем я, возведох очи мои в горы отнюду же, – и прииде помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю; и возопил с крепостию: щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив! И со слезною радостию благословлял истинно любящих Господа: Блажени милостивии яко тии помиловани будут.

О непрестанной молитве то же можно сказать, что и о глубоком сне и дремании речено: когда полунощь есть – и грядет для многих, и многие спят и дремлют духовне, то какая же может быть молитва среди сна и дремания непрестанного? Апостол вопиет: Непрестанно молитеся; Господь рече: Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Святии же выну предстояли пред Богом моляся, как то Симон столпник, стояй на столпе около осмидесяти лет, молился. Марко Пустынник на горе Фрагестей около девяноста и пяти лет был, бдяй и моляйся. Во обители неусыпающих ни во дни, ни в нощи не усыпал брат, стояй на молитве; а ныне сего рода любы в сравнении с прежним мало-помалу зело иссякла, даже и в обителях святых; а в селениях грешничих как место ей можно и время уделить? Всем без исключения Господь рече: Бдите и молитеся, да не внидете в напасть, но большая часть спит и почивает сном греховным. Правда, дух бодр, а плоть немощна: но ужели хотя насильно не довлеют к молитве немощную плоть возбуждать? Плоти определено прославленной быти от Бога с душею во Царствии, то творить нужно есть молитвы и моления по плоти.

А ты, о небесный житель, странник сего мира, мир Христов, мир Божий, брашно и питие Царствия небесного, ангельское состояние, сладость и живот души, дарование повседневное от Бога в лице служащих Господу, подаемый мир всем- есть то благо, кое превосходит всяк ум; невидим он нами, но бывает в нас. О коль сладостно, добро, радостно бывает в нас, когда является хотя на мгновение ока мир Божий внутрь нас. Господи Боже наш, мир твой даждь нам! О как все что-то не живо, не сладко и горько без тебя, о мир Божий! Без тебя и Царства Божия не может быть – Царство бо Божие несть брашно и питие, но правда, мир и радость о Дусе Святе. Тобою целование даемое дражае есть всех сокровищ земли среди вражды и несогласия. О мир Божий! Святаго Духа бальзам утешения, елей радования! Ты горесть иноческого жития услаждаешь; ты девству отрада; ты плод райского древа жизни: убо единожды вкусив животной сладости твоей, кто восхощет умереть вольно прияв в объятия свои врагов твоих, нарушителей твоего сладкого союза, возмутителей твоей тишины внутренней, земной и небесной. Но ах! Коль малая часть человеков тебя ищет, меньшая тебя стяжавает, а малейшая в твоем пресладком лоне почивает и наслаждается. Что я, нищий, силюсь изъяснить мир Божий, – излить капли его сладости здесь? Мир Божий, – по слову апостола, – есть превосходяй всяк ум: аще и уста мои сосут млеко сладкое пресладкого Божия мира, не могут ли уста других, не сосущи оное, такожде услаждаться, яко же и сосущие мои. Чувствую сладость мира и что есть мир Божий, но сказую о сладости мира не яко же чувствую – мало глаголю. Кто бы и на сей земле горести не возопил ко Господу: Господи! Добро есть зде нам быти; когда бы всюду мир всем был? Сего ради Господь, восходя на небо, сказал: «Мир мой даю вам, мир мой оставляю вам». О мир Божий! Кому ты не мил и не нужен? И скифы, и варвары, и все злодеи, не любящие тебя, жаждут на конец преклониться под сень твоей сладости. Сыны Царствия! Есть ли кто, то вы, о мудрые, аще возможно со всеми мир имейте – молит вас апостол Христов. Вмале где сей плод древа животного райского созревает, когда свисты и рвение редко где не влезают в души и сердца христианские: Идеже бо зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь.

Что же касается проповеди слова Божия, кто дерзнет сказать особенно во дни сии о неслышании слова Божия? В книгах ли скудость ныне? Не мы ли дождались тех дней, что в нас исполняется пророчество Спасово: И проповестся Евангелие Царствия по всей вселенней, во свидетельство всем языком? Ей, не в сем скудость: нет недостатка ни в чтении, ни в проповедании, ни в распространении слова Божия в письменах: без сребра и злата даруется слово Божие, но ужели сего ради и воцарилася ныне токмо проповедь Евангелия, паче нежели когда древне бывала? Нет, она при всем множестве письмен своих так ныне умалилася, что с одним отцом Церкви можно уже сказать, вопрошая: где есть слово Божие? Где ныне могущий глаголать в сердце Иерусалиму? Смеет ли ныне кто кому-либо проповедать, яко же Иоанн Предтеча о блуде Ироду царю? Возвещается ли, яко трубою, пост сынам и дщерям нового Иерусалима? Возвещаются ли прещения Божия ходящим во след похотей своих? Хотят ли наступать на змию и на скорпию и на всю силу вражию, одолевающую злобою немалое число избранных? Мнит ли или ведает ли, говорю, крепкий в сынах Царствия, что надобно жало змиево притуплять и что плевелы духовные, колико можно, довлеет сожигать огнем прещения и жаром клятвы? Слово вси говорят, а о деле вси молчат: о небесах мечтают, а земная деять и очищать оставляют: когда бы глас Божий, а не паче глас лестчий проповедывался, как можно, чтобы для многих была еще полунощь на земли в сии дни? Как можно, чтобы спящие и дремлющие не восстали от сна грехов? А как все это ныне есть, то, увы, зело-зело скудна ныне проповедь есть. Не тем довлеет обличительное слово вещать о блуде, кои девы, и не в тех домах, где мудрые витают. Проповедь святых древле разрушала домы блудниц, капища вражии раскопывали руки проповедников Христовых: а ныне в нас есть ли такая проповедь слова Божия, яко же во святых была, когда со дня на день домы блудилищ назидаются и скопища и толки из мудрых составляются? О проповеди Господь глаголет устами святаго Исайи пророка тако: Господь даде язык научения, чтобы выдать время, когда подобает слово рещи; сей-то мудрости, сей-то соли евангельской, сего-то духа разума, – когда, кому, что, где и как проповедывать нужно, – и не достает ныне. А посему кая польза, хотя и гремит во многих устах ко многим сердцам проповедь Иоаннова: «Покайтеся, приближися бо Царствие небесное». Ей, избранные, приближися Царствие небесное, и внутрь оно нас быть довлеет; но проповедь истинная письменами и житием имеющаяся проповедаться, далее от нас удалилась и редко где слышится. Если кто речет верно слово проповеди, многие не хотят того и послушать; и кто глаголет, – неприятен есть им; а иные ищут и души того, кто глаголет слово Божие, а не от себя. Убо, о иереи Божии! Глаголите в сердце Иерусалиму! Блажени, – глаголет Господь, – слышащие слово Божие и хранящие, кольми паче вы, глаголющие не в препретительных словесех человеческия мудрости, но в явлении духа и силы! Сего ради, человече Божий, кто бы ты ни был, если можешь, проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением. Будет бо время, егда здравого учения не послушают, но по своих похотех изберут себе учители, чешеми слухом, и от истины слух отвратят и к баснем уклонятся.

Царствующего града св. Петра диакон церкви св. апостола Матфея, неизвестно киими судьбами ходя в приходе с требами, носил крест церковный из злата и сребра сотворенный в персях своих, и погубил. За что по доносу был судим и истязуем, яко пияница, и приговариваем к наказанию. Отрок некто Павел благочестив весьма сый, слыша, что скорбит диакон и, отчаяваясь, недобре о себе помышляет сотворить, что обыкновенно в напасти и скорби диавол убийца рода человеческого обычай умеет внушать на погибель, пришед поспешно во св. обитель невскую и, помолився довольно ко Господу oб успехе своего намерения, приступил к Иннокентию, прося и моля Его, дабы помилован был диакон той во имя Иисуса Христа Сына Божия, и говорил к нему: «Отче! За грешника я ходатайствую; Господь пришел грешныя спасти, а не праведныя; молю тебя, спаси от беды и скорби и ты диакона грешника; зело бо скорбит и отчаявается». И отвещал Иннокентий: «Гряди и молись Богу; нам ли не довлеет помиловать клеврета во имя Господа Иисуса, лишь бы токмо было во славу Божию, а не в соблазн?» Во утрие той диакон пришед на суд для приятия конечного суда и наказания, отшел, во всем прощен, радуяся, славя и благодаря Бога и раба его Иннокентия, яко праведна и человеколюбива судию.

Человек некий, служитель Церкви, по внушению недобрых приставников и лукавых духов из добродушного преложился сердцем на противного. И колико сперва был благ ко Иннокентию, толико по сем сотворился не благ. Дело в том состояло, что Иннокентий исторгал возникшие плевелы ересей разврата и горького нечестия и обличал злочестивые уста зловерия, а той человек, неведомо с какою целию, ратовал явно и тайно за плевелы – неприязненных человеков. И много потерпел скорби от него блаженный отец, даже до смерти имея тугу сердца. Почему инок некий, сострадая ему в скорби, наедине беседуя о том человеке, сказал: недобр есть соперник твой, отче; враг и наветник тебе есть: яко ненавидит правду Божию и присно заблуждает, внимая духу лестчу; когда б не развратилося его сердце, не гнал бы он тебя, раба Божия. Прослезився, отвещал иноку Иннокентий, говоря со вздохом: «Почто ты, брате, клянешь искреннего твоего? Или ты, почивая на законе, не научился еще, что есть воля Божия святая? Или ты не чел сего в писании: И в совести твоей не кляни царя, и в клети ложницы твоея не кляни богатого; яко птица небесная дух кий-либо донесет глас той, и имея крыле возвестит словое твое? Или ты не помнишь Христа Спасителя заповеди: Любите враги ваша?» Посем, поникши долу, он говорил: «Проклят буди сатана: твое есть дело сие, что искренний наветует на меня; аще бы не ты, он не сотворил бы мне зла и пакости; молися, брате, да внушит Господь ему преложиться сердцем на благая, его сердце кроткое и доброе». И паки сказал инок: «Како могу молиться о нем? Когда пред Богом на молитве предстою, имя его во ум не приходит». И паки отвещал Иннокентий: «Молю тя, благослови клянущего тебя и познай, что без попущения Божиего ничего не бывает с нами. Ибо говорит Господь во Евангелии: Не две ли птицы ценитеся единому ассарию? И ни едина от них падет на земли без Отца вашего. Вам же и власи главнии вси изочтены суть. Пусть яко буря исходит на меня скорбь велия, но Господь силен есть все то во благо мне обратить или меня избавить: мое же дело есть со Иовом взывать: Яко же изволися Господеви, тако и бысть, и утешаться тем, что, по глаголу Господню, претерпевый до конца той спасен будет. И како я могу гнев и злобу иметь на врага моего, о брате?» Указуя на главу свою, сказал: «Сей куколь не всегда ли мне напоминает о младенческом незлобии?»

Отрок некий тяжко согрешил и трикраты преслушал повеление от Иннокентия, яко начальника, понести наказание. Несмотря на то, что Иннокентий порывистое и горячее сердце имел, так кротко, отечески, смиренно и благочестиво поступил с ним, что, прощай его по увещании своем, сам заплакал, приведши его своими словами в слезы и в чувство, и я тотчас ему сказал: «Отче! Кротость не у места вредна; почему ты не наказал достойно за порок отрока, между тем как Писание и раны повелевает детям за пороки налагать многи?» И отвечал он: «И то, и другое во свое время быть благо и полезно может детям; а во всякое время полезнее есть, поступая, внимать в наказаниях и прещениях сему слову святаго апостола Павла: Братие! Аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости; блюдый себе, да не и ты искушен будеши; друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов».

Суды, осуждения, хулы и клеветы он так терпеть не мог, что, невзирая на лица, никаких шептаний и слухов злых о немощах других не хотел слушать; и как некто во един день начал поведать немощи и соблазны клеврета своего ему, он сказал ему: «Престани, не поведай мне сего, я сам во всем том грешен весьма. И я, и ты – кто еси судяй чуждему рабу? Господеви есть суд: “Аз воздам” – глаголет Господь». Когда же предвидел Иннокентий, что неполезно иному в лице обличение и прещение говорить, но чтобы не поведал о грехах братних, тогда он, скрытно намекая тому, аки бы о себе молился, глаголя: Ей Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

И как некогда вопросил я его, како спастися легче и без труда, он же отвещал так: «Не осуждай и не суди никого прежде суда Господня, и вся терпи до конца, и тако спасен будешь без труда».

Епископ некий был тих, молчалив и осторожен во всех своих речах и словах, и я вопросил Иннокентия: «Владыко святый, рцы – мне ходити ли к сему епископу по твоем разлучении?» И отвечал он: «Молю тебя, ходи и учись у него молчанию, ибо ты благочестив, но многоглаголив, а он всегда молчалив».

Помяни, в какую меру совершенства достиг авва Памво чрез молчание свое? Не многия ли годы учился он молчанию, дабы спастися? Много мы погибаем от языка: сего-то ради и св. Давид поет: Положи, Господи, хранение устам моим и дверь ограждения о устнех моих. Вот мое завещание тебе».

Некогда вопросил я его, глаголя: «Како ты мнишь о Михаиле митрополите, много об нем говорят слухи нелепого и хульного?» И сказал он: «Его сердце так доброе, что весь исполнен кротости и любви. И если бы не была с ним благодать Божия, не мог бы так много беседовать изустно, проповедуя в Церкви слово Божие к людям. Правда, что некогда он был в сетях вражиих, числясь в секте некоей нечестивой, но познав потом лесть и нечестие, все отверг, попрал, и как ты видишь ныне, он учит много вопреки толкам и соблазнам тем, на путь коих некогда по неведению ступил».

Во един вечер пришел я к Иннокентию и, внимая беседе его с другими пришедшими посетить его, слышал, что беседовал он о проповедниках настоящих времен, глаголя тако: «О! коль мы недостойные учители и проповедники слова истины! Любодей любодействует не ради деторождения, но для насыщения нечистой своей похоти; так и проповедник слова Божия, когда проповедует не ради рождения чад духовных по закону, но чтобы, сказав слово, токмо движением рук, эхом голоса и произношения слыть за проповедника или почесать сердце свое слухом чести, мзды и отличия, – тожде он деет, что и любодей; сей любодействует телесно, а той духовно. А когда в проповеди есть еще примесь неправого учения и духа, тогда яко же матерь во чреве своем убивает ядом младенца, тако и проповедник ядом заблуждения паче убивает, нежели воспитывает во утробе Матери Церкви чад духовных. Видит Бог, коль во многих настоящих витиях и проповедниках бывает нечисто, нерадиво и суетно проповедническое слово и лепетание! Многие ли ныне своими словами, речами и поучениями мудрыми, витиеватыми, высокими и таинственными оборотами делают то назидание, кое святые отцы наши древле соделали своими простыми, немногими, краткими, несколькими словами и беседами, даже единым словом, поступком и делом? А что святые содевали на спасение душ человеческих, знамениями, чудесами, подвигами и житием своим, в то умы наши и проникнуть не могут, а не точию того сотворить. Чудно, что древле отцы святые и проповедники менее говорили о духе и силе, нежели мы ныне, но их проповедь, где не посмотришь, всегда была в явлении духа и силы, и проповедь настоящих учителей и проповедников почти всегда токмо в письмени, мудрости словес, в витийстве и бессилии; во ушах всех звенит эхо проповеднического слова и гласа часто, а до сердца мало проницает; верно, не достает ныне чего-нибудь противу отцев древних в проповедях большей части учителей слова, когда отцы наши проповедию слова Божия волков во агнцев претворяли, а у нас из агнцев делаются волки; без болезни и воздыхания не могу вспомнить, коль многие из учителей и проповедников во дни сии заблудили до конца. Чают многие навыкнуть проповеди слова Божия не от дел, но из школьного научения, и покушаются проповедать Царствие Божие не от вышняго разума, а от земного мудрования и явления плоти и крови; между тем как глас Божий гремит во уши их, глаголя: Плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут. Но что всего суетнее, горше и пагубнее во дни сии деется еще? Некоторые из верных сынов Царствия почивают на западных и новейших словесниках и витиях, а лучше сказать, суемудрах, покушаясь научиться суетному лепетанию слова и учения в Церкви; а живых вод источники Израилевы, – воды благодатного учения в святых: Златоусте Иоанне, Василии Великом, Григории Богослове и прочих святых отцах и учителях Церкви, – не хотят и видеть, аки бы ненужные для настоящего рода людей: о времена! О обычаи! Ужели Массильон, Бассюст, Бурдали, Флешье и прочие подобные им живых вод учения Христова в своих хартиях заключают более и лучше и святее, нежели студенец книжный от златых уст истекший Святаго Иоанна Златоустаго, и иных отцев Церкви и учителей богомудрых, святых небесных человеков, во плоти сущих Ангелов? Ужели мраки учености в нечестивом Якове Беме, сатанины глубины в книге «Таинство креста», в бреднях Штиллинговой «Победной повести», в брожении и кружении умном жены француженки дела Моттион, и прочая тьма вражия мира и плоти сладостнее мнится быти ныне паче слезных источников богомыслия и боголюбия Ефрема св., Иоанна Дамаскина, св. Кирилла, Иоанна Лествичника, аввы Дорофея и Максима Исповедника? Боюсь, что частию уже не исполняется ли во дни наши слово апостольское – в последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским – когда вижу, что избранные дщери Нового Иерусалима, Церкви нашей Восточной Святой Православной, читают басни и сказки Штиллинга лукавого, Еккартгаузена безумного, прелестного Фомы К., безБожного Иерусалема, Иоанна Масона, адское «Зеркало» адского внутреннего человека и прочих вольнодумцев, лепетунов, лжеучителей и лжепророков, суемудрых-гордых, совершенно плотских и развращенных человеков, никуда и ни к чему не годных, и еще более чтут все оное бесово учение, нежели чтут повести святых, чудеса, жития и сказания девственников, постников, совершенно бесстрастных человеков, святых, избранных Божиих, их же праха святаго недостоин весь мир, и их же плоти и кости хранит Господь нетленными и Церковь почитает? Беда! Если еще к тому же дхнет дух в дому Божием новый, лестчий, дух Антихристов под видом очищенной религии и вновь рождающейся Церкви, за святость ныне слывущий в сынах тьмы и противления. Всяк дух, кой не Христов, несть от Бога, а лестчий есть дух Антихристов; и всяк дух, кой не дух есть Церкви Христовой, коим она дышала во св. отцах и всех сынах своих, – вражий дух, дух нечестия и неверия, хотя бы он в устах своих почитателей слыл Божий и истинный. Если ангел тьмы преобразуется в образ Ангела светла, то дивно ли, что иногда силится слыть и дух Антихристов во образ духа Христова, и дух диавола во образы духа Божия, и дух глубокого нечестия во образе благочестия, и дух адской ревности во образ духа ревности по Бозе; может быть, мы, о избранные Божии, стоим на краю сей погибели. Прежде потопа было плотское смешение сынов Божиих с сынами человеческими, а за сим последовало и развращение всеобщее: тако и пред потопом огненным в последние дни нередко будет смешение Божиего Христова учения с учением плоти, мира и диавола, и лесть приимется, яко истина. А отсюда чего можно будет чаять на земли державе Христовой, кроме всеобщего развращения? Посему хотя и глаголется, что и проповестся Евангелие Царствия всей твари, а между тем по Писанию сбудется и сие слово тогда же: И за умножение беззакония иссякнет любы многих.

Господи! Не доброе ли семя сеял еси руками нашими, откуда убо плевелы, толки, секты, ереси, расколы и глубины нечестия и беззакония, что все слывет ныне за святость под видом очищенной религии, и вновь рождающейся Церкви? Тайна беззакония уже деется. Горе будет, когда дух Антихристов приуподобится всячески духу Христову, льстя и прельщая сынов Царствия, аще возможна и избранных: будет бо тогда последняя беда горше первой, бывшей во дни Симона волхва, Манеса, Ария, Лютера и Калвина. О сынове плоти и крови! Вскую вы льстите и прельщаете землю? Вы мните в себе духа Божия иметь, но ей, глаголет Дух Святой, что вы душевны, темни, духа не имуще, и паки не имать Дух Мой пребывать в человецех сих зане плоть суть – глаголет Господь. Но притом такая прелесть и тьма покрыет человеков лукавых в последние дни, что они не будут знать в себе, яко лукавы суть, и человецы последних дней, говорит апостол к Тимофею: Сие же виждь, яко в последние дни настанут времена люта. Будут бо человецы самолюбцы, сребролюбцы, величавы, горды, хульницы, родителям противящиеся, неблагодарни, неправедни, нелюбовни, непримирительны, продерзливы, возносливы, прелагатае, клеветницы, невоздержницы, некротки, неблаголюбцы, предатели, нагли, напыщены, сластолюбцы паче нежели боголюбцы, имущии образ благочестия, силы же отвергшиеся – всегда учащиеся и николи же в разум истины приити могущия – и сии противляются истине, человецы растленни умом и неискусни о вере. Но все сии человеки последних дней не будут и не возмогут о себе знать, что они таковы. Знамение есть их явное сие: поидут они, ходя путем нового учения, нового действа, новой религии, новой Церкви, нового духа и всего нового, токмо Откровением умолчанного. Сынове человечестии! Блюдитеся, како опасно ходите; себе внимайте: кто есте вы? Что и к чему вы сия деете? Во всякое время своего рода тайна беззакония может деятися, и своего рода может быть действо сатанино, сила ложная, и знамения, и чудеса ложныя во всякой лести и неправды погибающих. И сего ради послет им Бог действо льсти, во еже веровати им лжи зане любви истины не прияша во еже спастися им. Да и суд приимут вси не веровавшие истине, но благоволившии в неправде. Пусть надмеваются нечестивые по попущению всесвятаго Бога! Но не преуспеют более: безумие бо их явлено будет всем, яко же и мудрецов, волхвов и чародеев Ианния и Ямврия при Моисее – имеяй уши слышати, да слышит. Вот о чем неоднократно была беседа блаженного Иннокентия! Вот что скорбь немалую ему творило.

Брат поведал мне: «Во едино утро пришел я к Иннокентию, он же, узрев меня, не имущего на теле приличной одежды, тотчас дал мне зело добрую ризу; я же, той ризы не приемля от него, сказал: “Не нужна мне, отче, сия добрая риза, лишь бы точию был я облечен в ризу спасения, а без оной ризы пробыть могу; велия тщета иноку красить себя ризою. Господь нас ради обнищал, и нам, наипаче инокам, дал собою образ любить нищету паче имения многа”. И сказал мне на сие Иннокентий: “Слыши, брате, если ты не приимешь сей ризы Господа ради от меня, яко от отца твоего, я оную отдам нищему или повергну на распутии и прогневаюсь на тебя – что смущаешися? Приими ризу и во славу Божию носи”. Сими словами убежден быв, я взял ризу, говоря: “Ныне ты, отче, одеял еси смиренное мое тело, будет же время, в кое ты оскудеешь, и Господь тебя оденет; верую, что слово сие Христово сбудется во время свое на тебе: В ню же меру мерите, возмерится вам. И яко же писано есть: даяй нищему взаим дает Богу и сторицею приимет». Яко же предрек инок, все сбылось на нем во время болезни в Москве. Помянув же вся сия, он тако пишет в епистолии к иноку: «Трехмесячная моя болезнь в Москве многому меня научила: именно есть в Москве истинно любящие Господа. О чем я радовался до слез – надо мною больным Господь показал опыты любви евангельской. Чтобы сокращенно сказать вам, скажу только то, что два месяца на свой кошт меня лечили, платили лекарям за каждый визит по 10 рублей. Каждый день присылали мне хлеб и всю пищу, каждый день посещали меня и вопрошали о моих желаниях, потом дали мне и одеяла, и покрывала, и перину, и подушки, и чулки, и рубашки, и полотенца, и косынки, и платки, и полукафтаны, и рясу, и экипаж, и карету на дорогу, и лекаря до Пензы, и даже денег на всю дорогу, да и более, нежели на дорогу. Господи! Где бы мне взять все это, если бы Ты не подал вседержавною Твоею рукою чрез избранных Твоих! Молись со мною, о брат! Возвеличит Господь вкупе! Он все подает невидимо. Благословляй Господа».

Инок Фотий поведал мне тако о прозорливстве Иннокентия: «Пришел я, – говорил он, – посетить его, и когда сел, началась беседа с ним; между прочим вопросил меня он, глаголя: “Рцы мне, брате, что сотворю, да слезы и умиление стяжу, зане не всегда дух мой сокрушен есть и страх Божий во мне пребывает?” И отвещал я: “Ты ли не веси, отче мой, что сотворити?” И паки сказал Иннокентий ко мне: “От уст твоих хощу воспользоваться, того ради и вопрошаю тебя”. И отвещал я ему, говоря тако: “Помни смерть, ибо Писание говорит: “Помни последняя твоя (смерть, суд, ад и Царствие небесное) и вовеки не согрешишь”; от сего непременно родятся в тебе слезы умиления и страх Божий”.

Когда же отшел Иннокентий из кельи, яко на един час оставив меня во своей ложнице и молитвенной келье, я возбужден был духом и написать в келье его на каменной стене подле св. икон большими литерами “Momento mori”, т.е. “Помни умереть”. После сей надписи около 10 месяцев протекло до его отъезда в Пензу на святительский престол: в день же своего отъезда Иннокентий, яко предвидя будущее о мне, к тем словам “Momento mori” в черту написал сии слова: “Помни выехать из Петербурга” – и сказал мне: “Не забудь сии слова мои, а к чему оныя, когда придет время, познаешь”.

После написания “Momento mori” епископ Иоанн, в житии пребыв токмо год и пять месяцев, скончался с миром о Господе, а я, также после написания Иннокентием “Помни выехать из Петербурга” спустя год и пять месяцев, выехал в скудную обитель, гонимый от врагов».

Человек некий, искусный в софистическом и риторическом мудровании, отступив от Бога, вознесся сердцем своим на Господа: исполнився гордости, по воле сердца своего учил и творил все в сей прелести вражией. Он говорил во уме своем: «Кто, яко же аз премудр? Мне даны уста и премудрость свыше, не аз ли духи зряй? Не во мне ли храм Духа Святаго? Гадания моя и смысления вся что ино, яко же не вести от Сиона? Ужели и аз не церковь Бога жива, когда сказал апостол по многим: Вы есте церкви Бога жива? Как может быть, чтобы не был Дух Святый и во мне, когда он есть везде сый и исполняяй вся? Камо пойду от Духа Твоего Святаго, и от лица Твоего камо бежу? И проч. Всюду под влиянием есмь Св. Духа! Всяк глас мой есть от гласа Божиего, во мне ко мне глаголющего. Боже и Господи везде сый и вся исполняяй! Глаголал еси ты мне в видении, и во мнении, и помазал ты меня елеем радости – паче причастник своих; безвестная и тайная явил ми еси; готово сердце мое к тебе, Боже! Воспою и пою тебя, яко же ведаю, могу и хощу: благослови душе моя Господа, и вся внутренняя имя святое Его. А ты, о сердце мое, расширися и умудрися – на премудрая; и к тебе, язык мой, глаголю, изострися на языки! Боже веков везде сый! Отверзу уста моя и наполнятся духа, и отрыгну слово тебе и воспою твоя чудеса». И потом к скопищу обращаясь своего единомыслия, рече: «Не сей ли есть храм Соломонов, его же созиждет и воссозиждет рука моя? Церковь Христианская небо ли земное! Аз на сие небо взыду: выше звезд сего неба поставлен престол моего учения и деяния; сяду на горах высоких – пророках и апостолах – и на всем учении св. возлягу, и буду подобен Вышнему». В сем духе лестчем, а не от Бога, сей отступник, предтеча Антихристов, сын беззакония, яд своего учения от сердца своего, яко от источника бездны, изливал во все умы и сердца, – и отступиша многие от Бога, льстецу веру емше и идоша во след нечестия Кореова, Дафанова и Авиронова, и в лести Валаамовы. Сгорая же ревностию по Бозе Вседержителю, Иннокентий послал иерея возвестить ему покаяние, говоря тако: «Иди и рцы тако: “Престани от злых твоих начинаний, покаяйся, аще ли преслушаешь слово тое, вскоре приидет на тебя гнев Божий и поразит тя, Господь дóндеже погубит тя”». Но как Писание говорит: «Нечестивый в глубину зол пришед, не радит», то и он не покаялся, и не обратися, и не смирися, но к тому же говорил, возносяся: «Кто есть Иннокентий и вси с ним? Они и во ученики мне не годятся». И порази его Господь Бог исступлением ума, и бежаше погрязнуть в море, но был спасен руками своих. Когда услышано было по сем горшее ожесточение его в нечестии и действии, паки ему посылается ино прещение возвестить чрез единого из его родных: «Иди и рцы тому, от него же ты ко мне послан еси: Аще не обратишися от грехов своих, поразит тя Господь неистовством, и слепотою, и исступлением ума, и будеши осязаяй в полудни, яко же осязает слепый во тьме, и не исправит путей твоих; и будеши в гадание, и притчу, и повесть во всех языцех, и приидут на тя вся клятвы сия и поженут тя, и постигнут тя, дóндеже потребят тя, яко не послушал еси гласа Господа Бога твоего, еже хранити заповеди Его и оправдания Его, елика заповеда тебе». Посем виде Бог, яко отступил от него сердцем человек той, предал его скорби: нападе на него дух лют, муча его, повергая долу, бия и сотрясая во свое время, даже до дне сего; зане не покаялся и не обратился к Богу увещаваем, но по воле сердца своего восхотел ходити.

Учитель некий, грядый посетить Иннокентия, встретился с ним лишь токмо приходящим из града в келью свою, и вопросил Иннокентий сего учителя: «Знаешь ли где я был?» – «Ни, отче». И паки сказал Иннокентий: «Я был у неких князей иностранного исповедания, беседовал с ними о вере много, и они мне предлагали о соединении всех вер во едину, и особенно сказывали возможность прежде всего соединить лютеранское исповедание с восточным греко-российским; сказывали же и образ веры новой, коим можно соединить всех тех и других во едино исповедание. Видя и слыша лукавство сих князей, действо сатанино в сердцах их, я отказался от собеседования с ними навсегда; дивно, что уже во дни сии есть слуги и духи, в них же тайна беззакония деется, слывущая за святость ныне под видом очищенной религии и вновь рождающейся Церкви. В беседах, в книгах, в обществах новых времен говорится и чается о какой-то новой вере, новом учении, новых тайнах, новой Церкви, новом царствии духовном, о новой святости, о новом чаянии и о какой-то новой истинной любви, – о чем во Откровении совершенно умолчано. Ах брате! Едва ли то все новое, Откровением умолчанное, не есть явным призраком тайны беззакония и духа Антихристова. Но не преуспеют лукавии: безумие бо их явлено будет, яко же Ианния и Ямврия волхвов; Господь рече к Петру о его учении так: Ты еси Петр, и на сем камне созижду Церковь мою, и врата адова не одолеют ю. Дух же глаголет устами св. Кирилла так: “Иже церкви и причастия себе удаливше, врази Божии бывают и демонов друзи”. Да посрамятся ереси безБожных еретиков, да покрыется род неверных, да погибнет сонм иудеев, да заградятся нечестивая уста богоответников евреев, а с ними можем и мы чаять, что Господь во Свое время упразднит все беззаконие Своим Пришествием; погибнут нечестивии и не узрят славы Господней: един Господь, едина вера, едино Крещение; един Бог и Отец всех, Иже над всеми и через всех и во всех нас, а кроме нас верных несть ин Господь, несть ина вера истинная единая, и несть ино истинное Крещение едино». «Не дивися, – сказал отец, некогда о сем говоря, – не дивися, брате, что неверие под образом очищенной религии является: о сем предречено от св. апостола: Дух явственне глаголет: яко в последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским, в лицемерии лжесловесник сожженных своею совестию».

Не токмо вся сия сбудутся, но и будет скорбь горшая, якова же не бысть от начала мира, ниже имать быти: все сбудется во свое время, о чем рекоша уста Божия. Когда же инок Фотий противу обществ немирных сего рода, противу сынов очищенной религии, иначе сказать, развращенной, искаженной, ревнуя ревновал по Христе словом и делом, исторгая – или обличая плевелы вражии, то отец, жалея, дабы он зубами их не ят был и не впал в нечаянную скорбь, советовал в мире быть и молиться Господу паче, нежели ратовать иногда всуе против неверия, яко стены вавилонской, и тако пишет из Пензы к нему во епистолии: «О Возлюбленный Фотий! Ты еще первый посетил меня любовию твоею в Пензе; продолжи любовь ко Господу! Он соединит сердца наши, несмотря на далекое расстояние места. Продолжи очищение сердца, столь милого сердцу моему! Не вдавайся в прения, моли Господа Миротворца умирить прежде нас самих, наши чувства, нашу жизнь, наших ближних – окружающих нас, тогда умиряться начнут и дальния, умирятся и общества немирные, умирятся и Церкви, раздорами раздираемые. И что наши с тобою усилия – если не усилия напряженной руки младенца сдвигнуть стену, состроенную многими веками, строимую многими миллионами, поддерживаемую сильными подпорами, хотя, впрочем, стену вавилонскую. Принесем благодарение Господу, что доселе терпит грехам нашим: и нас вразумляет искать пути истинного, учиться оправданиям Его».

«Незадолго пред отъездом епископа Иннокентия из престольного града во град Пензу на святительский престол, – говорит списатель жития сего, – пришел я к нему поутру. Целовав его, сел послушати его, что скажет, и вопросил он меня: “Читал ли ты оную книжицу – систему философскую новейшего времени, кою я держу в руках моих?” И отвечал я ему: “Ни, отче, да опасаюсь зело и читать новейшего времени философий, каковы суть многие ныне, дабы сокровенным и явным ядом учения их не погубить душу мою”. Посем сказал отец: “Слез не достанет у здравомыслящего не токмо христианина, но и у всякого любомудра и доброго человека оплакивать раны, кои сия нечестивая и совершенно бесова философия может соделать в умах и сердцах, если токмо будет чтима и преподаваема в школах: мне она прислана на рассмотрение, дабы я одобрил оную в ученых местах преподавать”. И читал во услышание мне из нея многие софизмы и мудрования совершенно сатанинские, нездравые, нечестивые, дерзкие, хульные, вольные противу Бога, веры Христовой и Духа Святаго, против Церкви и всех Святых Таинств и преданий, противу властей и всякой истины. Вот нечестивое явление плоти и крови, говорил отец. Сей суемудр так зле мудрствует от брожения и кружения своея головы,что содрогается душа от единого чтения сей книжицы: и ныне не одна сия философия в свет вышла, но тьмы тем подобных писаний вражиих со дня на день являются. Злато и сребро и человекоугодие всему двери отверзает. Такового рода нечестивые писания суть “Победная повесть” Штиллинга, “Приключения по смерти”, “Тоска по отчизне”, “Угроз световостоков”, “Путь ко Христу” Якова Бема, “Таинство креста”, история об ордене Иоанна Иерусалимского, “Брань духовная”, “О внутреннем мире”, “Путешествие Анахарсиса”; а горький яд “Христианской и Божественной философии”, яко мед лижут прельщенные сыны века сего. Надивиться же не можно, колико заблуждают, когда видим, что купуют кривое, мрачное и злое зеркало адского внутреннего человека и зряся в оное, мнят узреть пятна грехов своих в душе и в сердце? Бес зрит в себе смрад и тьму, но очищается ли, кается ли и делается ли лучше? Убо от демонского духа изображенное зеркало внутреннего человека и с мольбами ко Христу что ино есть, разве чарование и нечистота? Вот тьма учения и действа! Для вящшей прелести тьма сия усеяна блестками света Божия, яко же тьма нощная блистаниями звезд. Она исполнена текстами Св. Писания. О лукавство! Сатана, Господа дерзая искушать, для своей тайной злой цели мешал в свои слова, – слова писания, глаголя: писано бо есть: Ангелом своим заповесть сохранити тя и проч. – то дивно ли, что нас покушается прельщать, губить и в своих бесовских книгах демон под видом приводимых словес Св. Писания? В писаниях такового рода мудрость – безумство, спасение – пагуба, дух Христов где сказуется, вражий есть; учение – ложное; вера – неверие, благочестие есть нечестие, свет – тьма; сладость – горесть; Царствие – геенна: и все есть воля злая, а не воля свыше от Бога, ибо втайне или въяве, везде или инде, но наблюдается цель вражия, как, например, в св. Евангелии глаголется о вечной муке, а в победной книге и иных новейшего духа конец полагается мучению и чается спасение диавола и аггелов его вопреки сему догмату: Идите от Мене проклятии в огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его. В Символе Веры исповедуем: И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца, а в победной повести и иных вещается, что аки бы еще грядет Господь царствовать на тысящу лет на земли. Вот ересь, но не новая, а древняя – Оригена злоумного, как проклята на Пятом Вселенском Соборе. В Писании речеся, что о дни и часе, о временах и летах никто же весть, ни Ангели небеснии, т.е. когда, в кий год и век наступит Пришествие Господне, а в победной повести и в “Сионском вестнике” лепещет дух демона, что аки бы грядет в 1836 году; или – вообразите вси здравомыслящии! – многоженство, любодеяние, прелюбодеяния и рождение чад от наложниц не есть ли беззаконие и гнусность пред Богом, а в книге под названием “Божественная философия” все то и иное, тьмами тем горшее, мнится быть Божественное таинство и благословение особенное Божие. В предисловии тояж книги написано, что аки бы юрод бесов – сочинитель ея – так светом бывал осияваем свыше, что дабы отгнать оную на время от себя, должен был карты перебирать и в оные играть: может ли наскучить свет Божественный когда-либо, кроме света бесова, коего так же духа есть подъять на себя орудие смертное к убийству для перерезывания гортани, как не сатаны – но о сем же с похвалою в предисловии же тоя же книжицы скверный лепещет издатель. И гибнущие сыны века сего, плоть и кровь, не могут познать, что бесова духа книга “Божественная философия” по своей сущности, но по единому прелестному наименованию, яко новое драгое учение чтут и испытуют. В ней пишется многое новое, Откровением умолчанное, что все есть явное знамение духа Антихристова, а не Божия: также на что походят бредни и сказки о чудодейственной силе магнетизма, в “Сионском вестнике” вещаемые? Вот книги нового духа, кои, яко гадины ядовитые, пестротою и пригожеством украшены будучи, почтены названиями прелестными, честными, и святыми, и духовными. Се жало змиево! Се яд его! Се пестрота лукавства. Или мнит ли кто от прикосновения к сей плоти змия адского неповрежден быть, или Бога не прогневлять; мнит ли кто, что сия тьма, беззаконие и велиар, и идолы имеют общение ко свету, правде, Христу и Церкви? Кое общение свету ко тьме? – глаголет св. апостол Павел. – Правде к беззаконию? Христови с велиаром, Церкви со идолами? А о роде другого греховного учения, как то: комедий, трагедий, романов, басней и тому подобных нелепо есть и глаголати, студа ради великого и явного бесстрашия. Когда Церковь Божия оглашается пениями и песньми духовными, тогда плоть и кровь заседает в театрах и ложах и все то за драгую цену купуют; в казнохранилище Христово и богатые двух лепт не хотят, подобно вдовице евангельской, положить. Вот мрак из ущелий запада и юга возникший и рассеявшийся по небосклону Восточной Церкви! Сие то внушая, блаженный отец некогда открыто поучал на кафедре церковной, тако глаголя: “Вникая в различные произведения высоких умов века сего, нам бояться должно. Слушайте! Не о нашем ли времени сказано: В последняя времена отступят нецыи от веры, внемлюще духовом лестчим и учением бесовским, в лицемерии лжесловесник сожженных своею совестию; дух лестчий, как ангел тьмы, преобразующийся во Ангела светлого, неприметно уловляет неопытность нашу правилами превосходными, тонкими, высокими. Его учение кажется Божественным, только не основано на воле Божией. Довольный признак сего духа есть то, что он открывает новое, Откровением умолчанное, силится изъяснить непостижимое. Всякий дух есть Антихристов, который не есть Божий”. Вот о чем были проливаемы слезы учителя Церкви, пастыря доброго, епископа Иннокентия».

Вина нечаянного посвящения его на престол святительский в Пензу, или, иначе сказать, причина его удаления из царствующего града была такова. Болярин Евстафий Станевич, крепок муж и мудр сый, ополчился на нечестивых вольнодумцев и составил книгу под названием «Беседы над гробом младенца о бессмертии души», в коей, обличая заблуждения века сего, особенно противу Божественной и христианской философии – написал хульная. Иннокентий, яко цензор, не видя в ней противного Писанию и Церкви, и наипаче зря многие стрелы в зловерие, одобрил, подписав, напечатать. Воины князя тьмы, ратники злобы поднебесной, видя стрелы на свое злочестие и бояся постыдиться, обратили роги силы своея избости как на Иннокентия, так и на всех тех, кои искренние были ему: лукавии человецы преуспели, и праведный муж, учитель истины оглаголан был. Рука сильных, могущих защитить его, ничего не действовала страха или человекоугодия ради. Яко под пеплом искра мщения злодейского крылась до времени удобного. Наконец вдруг последовало определение быть ему в Уфе епископом, но судьбами Божиими посвящен быть удостоился в Пензу и Саратов.

«Пришед к нему в сей день посвящения его на епископский престол, был я с ним, беседуя, до полунощи, – так поведал мне инок некий, – и дерзнул вопросить его, глаголя: “Владыко святый! Не скорбит ли душа твоя, что ты грядешь в Пензу на святительский престол (ибо в день посвящения его во архиереи веселящуся его сердцу от исполнения радости духовной, лице его цвело тихостию, умилением и благоговением; и какой-то приятный цвет и вид в нем зрелся и чувствовался быть)?” Отвещавая мне, он, воззрев к Богу на небо, прижав одну руку к сердцу своему, сказал: “О! Боже! Как я могу быть недоволен даром твоея Божественныя благодати? Аз есмь раб худый, и ты почтил меня быть архиереем – сим святейшим саном. Буди Господи милость твоя на мне вовеки! Да будут токмо очи твои на меня отверсты во вся дни, а прочая вся, яко же изволися тебе, Господи, Отче небесе и земли, тако и буди!” Посем от исполнения в себе радости духовныя воспел со мною песнь сию Пресвятой Деве Богородице: Совет Превечный открывая Тебе, Отроковице, Гавриил предста, тебе лобзая и вещая: радуйся… и проч.

Кончив сей стих, сказал со вздохом: “Брате, может быть, уже вскоре грядет час, в который жених души моея Господь Иисус Христос благоволит пояти душу мою из убогого моего тела к себе, но, увы, скрыто сие от очей моих! Скажи ми, Господи, кончину мою и число дней моих, кое есть, да разумею, что лишаюся аз. Господи! Прежде даже до конца не погибну, спаси мя. Если бы я ведал час мой, бдел бы убо в молении непрестанном”. И тотчас воспел со мною вкупе: Се Жених грядет в полунощи и блажен раб его же обрящет бдяща и проч. до конца. Наконец, возведя очи свои горе, исполненные радостных слез, со страхом и трепетом в восторге начал петь умиленным и сладостным гласом: Чертог твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя. По сем пении вшед в клеть свою молитвенную по сотворении молитвы, возлег на одр почить мало, ибо было близ уже утро».

После сего немного времени спустя настал час его удаления из царствующего града: время же было к вечеру. Князья, боляре, архимандриты, иереи, мирские и духовные, отроки и мужи толпами окружали его. Выходя в путь из кельи своей, во услышание всем сотворив молитву к Богу и отпуст, лобзал много всех, а особенно некоего князя и со многими слезами всем подавши прощение, целование и благословение, выходил в путь. И даруя двум из предстоящих духовным человекам вещи, как все отдал и не оставил ничего тогда в память любви своей дать иноку, бдевшему с ним в нощи, обращаяся к Богу, сказал: «А тебе, о брат возлюбленный, благословение Божие». Поклонився до земли, инок той радовался, что его не земным коим-либо благословением благословили, но небесным, и возмутився дух его от жалости, так его тронул и поразил, что, рыдая, взывал он к Иннокентию тако: «Прости, владыко святый! Прости отец и наставник мой пресладкий! Едва ли я тебя еще узрю на сей земли; верую же, что если не здесь, то на Страшном Суде Христовом увидим друг друга. Прости, отец мой! Господь с тобою, благослови меня, и когда в милости будешь у Господа на небеси, поминай меня!» – и тотчас скрылся от очей всех сопровождающих его, быстро теча на конях. В сем пути он близ Твери впал в немощь; достигнув Москвы, одержим уже был болезнию; поспешив по указу посвятить Феофила архимандрита во епископа и посвящая в холодном большом соборе, усугубил болезнь свою и возлег на одр болезни, в коей около трех месяцев был, страдая, в Москве. Хотя несовершенно, но уврачевався от болезни, поспешно прибыл во град Пензу на свой престол святительской, где непрестанно занимался делами епаршескими, не оставляя всячески и творить дела Христовы, милости суда и правды. Восхотел немедленно обозреть город Саратов, в который приехавши, тотчас заболел, а посему поспешно возвратился паки в Пензу, где возлег на одр болезни, с коего и не вставал до самой смерти. Занимался непрестанно делами своими по долгу пастырскому и по жизни. Угодить Господу не выходило из очей его никогда. От болезней так он был сух телом, что кроме костей, единой кожей покрытых, как будто ничего не было на нем. За несколько дней до смерти он, нашед человека по сердцу своему, повелел читать псалмы Давыдовы вслух, где в келье сам всегда занимался, сидя, стоя или лежа на одре.

При наступании дня его кончины, в последнюю полунощь со страхом и трепетом воспрянув от дремания, воззвал к себе человека приближенного (на его же руках после имел главу и скончался) и со удивлением сказал к нему: «Послушай, брате, что я видел в дремании, и как ты думаешь, что это значит? Видел я, что аки бы отверзлись небеса и два юноши в белых ризах, слетев с высоты небесныя, осияваемы светом, предстали предо мною, прелюбезно имея очи, на меня взирающии, взяли меня, такого слабого и немощного, и вознесли на небеса с собою. Вострепетало мое сердце от видения радости неизреченныя тамо: и лишь токмо начал вкушать сладость утешения, я воспрянул от дремания моего». Человек же той, послушая сего и удивляяся видению его, молчал, в сердце своем слагая, что юноши два, конечно, суть Ангели Божии, посланные с небес к нему на одр возвестить как скорое разлучение души с плотию, тако и принесение имущее быть оныя к Богу на небеса, в жилище покоя и радости. Что все предвидя и предчувствуя духом, совершенно приуготовился он к скорому отшествию из мира в покой вечный, и даже елеем освятился и помазался, всего себя посвящая в жертву Богу. По прошествии же дня, в вечер десятого числа октября тысяща восемьсот девятнадцатого года, около шести часов, во время чтения псалма Давидова³ Внуши, Боже, молитву мою и не презри моления моего. Вонми ми и услыши мя: возскорбех во искушении моем и смятохся от гласа вражия и от стужания грешнича, яко уклониша на мя беззаконие и во гневе враждоваху ми, когда же медленно чтомые слова были сказаны от чтеца в стихе 17-м – «Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя» – капли слез выкатились из очей его, а как на конец сказано было окончание псалма Аз же, Господи, уповаю на тя – он заснул с миром, предав дух свой в руце Божии. И тако небесный странник на земли Иннокентий епископ, всегда проповедуя о небесах и о Царствии всем всюду, отшел наконец сам на небеса с твердым упованием о наследовании Царствия Божия. Всякого рода, и пола, и звания люди, почитая честное тело, лежащее в церкви, толпами приходили и целовали. В час же погребения и надгробного слова ничего нельзя было видеть, кроме слез, и слышать кроме вздохов и плача: все о нем возносили молитвы ко Господу, все сопровождали в недра земли тело его слезными очами; его тело погребено в приделе собора, устроенном во имя Казанския Божия Матери, в том самом месте, над которым утвержден престол⁴. Память его столько уважается по смерти его в Пензе, что доселе со дня кончины его не проходит дня, дабы не совершались надгробные моления над его телом.

Когда весть о кончине блаженного Иннокентия пришла в царствующий град Санкт-Петербург, то инок некий, быв много знаем и возлюблен Иннокентию, скорбел, плача и рыдая о скорой кончине его, творил же молитвы и моления о нем во дни и в нощи, приносил бескровные жертвы Богу о упокоении души его по смерти, молился же Богу непрестанно, дабы открыл Бог, где душа епископа Иннокентия по кончине находится: в покое ли и радости или в скорби? Для того о сем инок Богу молился, что имел с ним единую веру, едино чаяние, и любовь о Христе, то и положил на сердце своем так, что «если откроет Господь Бог, что душа Иннокентия находится по кончине в покое и радости, то буду ревностнее держаться и крепче до смерти всего священного, что содержал он и чему меня всегда поучал; и если в скорби душа Иннокентия находится, то буду, ревнуя по вере Христовой, крепче и паче других заблуждений и соблазнов настоящего времени, а особенно противу полчищ зловерия и вольномыслия, против чего, крепко блаженный отец ратуя, много потерпел скорби». И уже отчаявался получить желаемое от Бога, не получая почти чрез двадесять дний моляся. Наконец в сороковой день по кончине Иннокентия инок той совершил пред Богом бескровную жертву о нем, в вечер же глубок сотворил молитвы ко Господу о упокоении души преставльшегося, лишь возлег на одр жесток древяный почить мало, и бысть яко чрез пять часов видение таково.

«Видел я себя, – поведал мне инок той, – стояща на пути, лежащем от запада на восток. Бысть же путь той зело добр, и бысть день, яко же день сей; сияло солнце во всей силе своей, яко в полдни, в верх главы моея с десной страны, пресладкое, восхитительное, неизреченное утешение, услаждение и радование тем творя на сердце мое, на все тело и на вся внутренняя и внешняя моя части. Я же лицем стоял на пути к востоку солнца и чаял чего-то видеть весьма желаемого. Под солнцем же сияющим, когда я воззрел на оное от несказанного услаждения, вижду лучи от небеси до земли ко мне сияющие, и по всей тверди от сияния зрелося, аки дыхание некое воздуха или тиха ветра, в подобие вони ароматной и фимиама благовонного. Все это так услаждало, всего меня объявши, что сердце мое бысть яко воск, тая от благоговения к Богу. Стоя же на пути и зря лицем к востоку солнца, дивился пречудной доброте видения и веселился духом, зря то горе, то долу, то окрест себя по странам, и говорил в себе: “Что сие есть? Где я ныне? К чему путь и вся благая сия устроена? Кому уготовано идти по сему пути?” И никто же не зрелся грядый по нем. Безмолвие и тишина была велия, и к тому явися по обе страны пути, аки поле пространно, кругообразно, гладко и исполнено всяких добротных зелий; окрест же поля зрелися несколько возвышенная аки бы горе, дубравы древесныя доброты неизреченныя; и говорил я в себе паки: “Кому уготовано идти по сему пути?” И абие явилися благообразные лики, яко людей многих, выше дубрав древесных стоящие на воздухе, который зрелся, яко дуга небесная, и слышался глас многих людей, яко глас единаго, глаголющий токмо об Иннокентии, епископе Пензенском. Возрадовался я, услышав о нем глаголы, и воззвал велегласно к ликам, на воздухе стоящим: “Кто есте вы? Если вы Христовы воистину и знаете что-либо об Иннокентии, епископе Пензенском, молю вас, поведайте мне о нем истину. Весть пришла, что он аки бы умер: того ради я много скорблю о нем и плачу. Молю вас, о избранные Божии, рцыте мне, умер ли он или ни?” И тотчас слышан был глас многих, яко глас един глаголющий: “Не умер Иннокентий, но жив есть, да и како он может умереть?” Я же, помышляя, говорил в себе: “Вси люди умирают, то возможно ли, чтобы и он не умер?” – и паки глас слышался, вещающий мне: “Что сумнишися? Вера и дела его добрыя соделали его таким, что не умер, а жив есть”. По сем изумился я, говоря в себе: “Как же смели люди слух пронести, что он умер?” И паки глас бысть ко мне: “Во уверение, что он жив есть, по сему пути грядет он во град св. Петра, и ты тамо его узришь жива” – и абие восхитил меня дух и поставил, аки бы в некоем превеликолепном граде святом, и во святой обители некоей. Я поспешно притек аки бы в место пребывания Иннокентия и узрел его тамо стояща. От радости весь я заливался слезами, громко рыдая: падал ему в ноги, целуя оные, он же, объемля меня, восставил от земли и сказал мне: “Почто ты много рыдаешь о мне? Твои слезы не дают мне покоя. Чадо, я утомился от труда и занятий, хощу почить на малое время: молю же тебя, не плачи, но молися о мне. Добро мне здесь быть, и в покое я есмь”. Почему я ему сказал, моляся: “Отче! Пойми и меня с собою, не остави меня сираго, мне нерадостно здесь без тебя, с тобою же мне благо везде”. Он же претя мне сказал: “Престани, молю тя. О как ты мне покоя не даешь! Я не могу теперь тебя к себе взять, и притом не время тебе быть со мною: ты еще нужен на земли. После же, когда угодно будет Господу, не замедлишь и ты ко мне приитти. На время вот тебе утешение и благословение мое”, – указуя аки бы в угол кельи своея, сказал, где видел я стоящии три св. иконы: Распятие Господне, Образ Нерукотворенный и икону Пресвятыя Богородицы, кои были осенены фимиамом благовонным, яко кадильным. По сем явися колесница дивная и кони быстрые, яко стрелы: пришед дух, восхитил Иннокентия от меня, всадив на колесницу, потек яко молния на восток солнца. Я же обрелся седяй, аки бы пред иконою Тайныя Вечери Христовы моляйся, и скорбь о том, что видел блаженного отца моего, но не видел и не вопросил у него, где место его и покой его. И абие узрел я по правую страну себя на воздухе стоящих двух юношей в прозрачных видах, кои говорили между собою так: “Сей инок хощет видеть, где место и покой его отца Иннокентия: явим убо ему”. И явися абие с cловом сим, яко стена некая крепка, велика и высока окрест некоего места, яко селения и сада: в стене же прямо лица моего явися узкий и тесный вход внутрь сквозь стену – в селение и в сад пречудной доброты. Вход же бысть як огнен, светел, и исходила от него сладость несказанная, як благоухание аромат, и, проходя внутрь меня, неизреченно радовала меня: от того согреяся сердце мое, и во всей плоти моей аки огнь возгореся. Весь был я, предстоя и моляся к Богу, в благоговении и радовании, вкушая яко сладость рая Божия, и говорил, в себе я видя тесноту, но доброту входа вратного в сад дивный: “Непросто должно быть место сие, но верно Божие есть, и яко рай сладости есть, но ах! – как трудно внити в оные узкие врата! Чудно, что иного входа туда нет нигде”. И воззвал я к юношам явльшимся, глаголя: “Кто живет внутрь за стеною сею? Чьи тамо селения?” И бысть глас глаголющий: “Тамо обители святых⁵ . Тамо живет Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Николай Чудотворец, Антоний Великий, св. Андрей Юродивый и Симеон Столпник (может быть, потому имена святых сих, а не иных сказаны, что Иннокентий особенно всегда часто поведал житие сих святых угодников), тамо же есть уготовано и место Иннокентию, токмо он еще ныне не тамо, а вскоре приидет туда. Малое время он пребудет на земле. Изумился я, сие слыша об Иннокентии, и говорил я в себе, рассуждая: “Како может быть Иннокентий вместе с сими святыми в покое и радости и в животе вечном? Весьма сумневаюсь в том: знаю, что он был добрый и правоверен пастырь, но чтобы он был вместе с великими святыми в селениях Божиих, я не могу никак сему веровати. Его житие мне весьма известно и было не яко же святых тех”. И препирался я о том всячески с отроками, явльшимися мне, и паки бысть мне глас глаголяй свыше: “Что ты сумневаешься и препираеши благодать Божию? Ин есть суд Божий и ин человеческий: можешь ли ты ведать благая вся верных и избранных Божиих, или (всякого) какое-либо сердце из человек, и вся тайная, благая или злая? Господь благ и милостив: будет же время, что есть ли кто в малом потрудится, понесет и претерпит что-либо имени ради Христова, то с великими святыми в покое и радости вчинен будет”. И нападе свыше дух на меня, и я уверился о всем и что душа Иннокентия в животе вечном, в покое и радости находится по разлучении с телом. Воспрянув же я от дремания, возрадовался радостию велию, что Господь услышал мольбу мою об Иннокентии и явил мне волю свою о нем по кончине его. Восстав от одра, принес утреннее моление Господу, Ему же Отцу и Сыну и Святому Духу буди честь, слава и поклонение ныне и присно и во веки веков, аминь».

Сей игумен Никон, боголюбив человек, но по диавольскому внушению видя попечение Бога ради от некоей знаменитой великородной праведной девицы, оказанное в болезни Иннокентию, соблазнялся и любовь истинно Христову в девице вменял быти нечистую; и некогда пришед к архимандриту Фотию, всячески утверждал, что не токмо нечистая любовь была у девицы праведной к страдальцу Иннокентию по вере, но и утверждал, что аки б и от падения греховного едва ли чисты оба были.

И в таком мнении вражием помянутый игумен пребыл три лета: и когда архимандрит Фотий вразумлял его, он не хотел и слушать совета его о Господе, и яко духовный старец отец архимандрит Фотий сокровенно и намеками давал Никону знать, что сия девица подражает святой девице Евпраксии, есть чиста и непорочна от чрева матерняго, и что житие строгое ведет в бдении, в пощении и молении, и, удручая плоть свою, облекается она иногда и во власяницу, и воистину есть девица преподобна по всему и чиста. Иннокентий же епископ есть исповедник Христов, гонимый за ревность по вере и того ради в болезни сый. И как не можно было вразумить Никона о том, Господь, прославляяй раба своего Иннокентия и любовь Христову в девице, тако открыл игумену Никону. Тысяща восемьсот двадесять второго года месяца ноября седмаго дня пришед Никон ко архимандриту Фотию и со слезами поведав, говорил тако: «Прости меня, Господа ради, о авва, прости, согрешил аз окаянный: диавол меня подвиг возмечтать о преподобных чистых своих сосудах непреподобно и неправедно; прости, молю тя, и помолись о мне ко Господу, да не вменит мне в грех мой». И нача Никон Фотию кланяться. Фотий же вопросил его глаголя: «Отчего ты, брате, тако скоро переменился в мыслях своих об Иннокентии?» И отвечал Никон, глаголя: «Господь меня Сам в разум привел об сем: назад тому дней шесть в нощи спя, я видел видение таковое. Видел я аки б лето, и солнце зело сияет и греет, и бых я в прекрасном и пречудном неком храме Божием, и бых по нему, никого не видел, помнил в сердце, кто живет или, по крайней мере, есть в сем храме, и как пришел к святому алтарю, в оном пред престолом Господним предстояй епископ Иннокентий, простерши руце к Богу горе, зря и глаголя: “Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом твоим ниспославый, того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас молящихся Тебе”. И падал на землю Иннокентий, и кланяяся, говорил Иннокентий, моляся: “Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей; не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от Мене”. Одет же был в ризы архиерейские светлые, и лице его было зело светло, и алтарь весь был наполнен благоухания Божественнаго. И когда восстал от сна, обрел сердце мое трепещущее в радости, и умом преложився, уверовал, что не точию епископ Иннокентий чист, преподобен архиерей, но и девица благодеевшая ему о Христе, непорочна, чиста и праведна; мне же подобает молиться, дабы иметь сердце чисто и дух прав во утробе моей, и дабы не отверг меня Господь от лица Своего, и Духа Святого не отнял от Мене, коего всего оскудение во мне было виною моего нечистого мечтания, и о чем видел молящего Иннокентия о мне, и служение, и жертву Христу Богу. И всего не могу объявить, о авво, что чувствовал внутрь блаженнаго Иннокентия, раба своего святаго». Сие, пришед, сам игумен Никон поведал архимандриту Фотию, который в память и в научение другим предал писанию на сей хартии. Слава Богу, вразумляющему нас всех грешных и прославляющему рабов Своих верных и избранных И многа ина чудеса о Христе сотворив и люди удивив, торжествовати устроил еси вопиющия: «Слава Богу прославляющему святыя Своя!»