Глава IX. Молитва. Богослужение

В книгах по догматическому богословию обычно не говорится ни о богослужении, ни о молитве, так как первое относится к области литургики, а второе – к аскетике. Между тем существует самая тесная и прямая связь между догматами и молитвенно-литургической жизнью Церкви. По мысли священника Павла Флоренского, истинно православная догматика должна быть систематизацией догматических идей богослужения.²²¹ Догматика основана на Литургии, и все вероопределения родились из молитвенного опыта Церкви. «Христианство есть литургическая религия, – писал протоиерей Георгий Флоровский. – Церковь есть прежде всего богослужебное общество. Богослужение во-первых, учение и дисциплина – во-вторых».²²² Церковь выросла не из догматических формулировок и даже не из Священного Писания, а из Литургии. В первые годы после Воскресения Христова, когда еще не было написано ни одно Евангелие, не был сформулирован ни один догмат, ни одно дисциплинарное правило, Литургия уже существовала и именно она объединяла последователей Христа в Церковь – Его мистическое тело.

В православном богослужении догматы оживают, обретают литургическую плоть. Возьмем, для примера, следующую стихиру праздника Пятидесятницы: «Приидите, людие, триипостасному Божеству поклонимся, Сыну во Отце со Святым Духом: Отец бо безлетно (вневременно, вечно) роди Сына соприсносущна и сопрестольна, и Дух Святый бе (был) во Отце, с Сыном прославляемь: едина Сила, едино Существо, едино Божество. Ему же покланяющеся вси глаголем: Святый Боже, вся содеявый Сыном, содейством Святаго Духа, Святый Крепкий, Имже Отца познахом и Дух Святый прииде в мир, Святый Безсмертный, Утешительный Душе, от Отца исходяй и в Сыне почиваяй, Троице Святая, слава Тебе».²²³ В этом песнопении кратко изложены все основные христианские догматы: о триипостасности Бога, о предвечном рождении Сына, о равенстве, единосущии и божественности Отца, Сына и Святого Духа, о сотворении мира Отцом через Сына при содействии Духа, об исхождении Святого Духа в мир через Сына, об исхождении Духа от Отца и «почивании» в Сыне.

Другой подобный пример: стихиры под названием «догматиков», исполняемые за каждой торжественной вечерней и посвященные Богородице. Вот одна из них: «Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево, кто ли не воспоет Твоего пречистаго Рождества? Безлетно бо от Отца возсиявый Сын Единородный, Тойже от Тебе, Чистыя, пройде, неизреченно воплощься, естеством Бог Сый и естеством быв Человек нас ради, не во двою лицу разделяемый (т.е. не разделяемый на два лица), но во двою естеству неслитно познаваемый. Того моли, Чистая, Всеблаженная, помиловатися душам нашим».²²⁴ Здесь выражена вся православная христология: вневременное рождение Сына от Отца, воплощение Христа от Девы, полнота Божественной и человеческой природ во Христе, нераздельность Личности Христа, неслитность двух природ. Отточенность и ясность богословских формулировок в лучших традициях Халкидонского Собора сочетается в этих песнопениях с высокой поэтичностью и молитвенной красотой.

В православном богослужении догматы становятся частью нашего молитвенного опыта, они переживаются нами реально и экзистенциально. Один русский иерарх, живший в нашем столетии, митрополит Вениамин (Федченков), рассказывает, что Никео-Цареградский Символ веры долгое время казался ему лишь сухим перечислением догматов и он даже не считал его молитвой. Но служение Божественной Литургии постепенно открывало ему жизненность и насущность Символа веры: «Бытие, которое сформулировано в этих догматах, есть самая настоящая жизнь души. Жизнь души заключается в причастии к той сверхъестественной жизни, о которой догматы говорят отвлеченно... Когда душа поймет это опытно... зарождается сердечное отношение к догматам, а не умственное... знание переходит в общение. При таком состоянии Символ веры окажется уже не холодным «признанием», а живым «исповеданием», горячим свидетельством внутреннего общения или сердечной любви к Богу. И тогда эти... догматические истины зажигают внутренним огнем и согревают сердце сильнее всех иных средств... И тогда Символ веры превращается в молитву, и притом гораздо более высокую и напряженную, чем многие другие молитвы... и переживается сердцем с умилением. И я видел не одного епископа, который, подклонив голову под «воздух», колеблемый над ним сослужителями (во время пения Символа веры на Литургии – И.И.), вставал после от престола в слезах. Ясно, что они не «думали» об «истинах», а причащались Жизни, Бога...»²²⁵

Православная Церковь всегда придавала исключительное значение богослужению как молитвенному воплощению вероучительных истин. Lex orandi lex est credendi («Закон молитвы есть закон веры») – на этом основополагающем принципе построена жизнь Православия. Православная Церковь стремится сохранить в неприкосновенности тот богослужебный чин, который сложился в Византии к XII веку, что связано с неизменяемостью и стабильностью православной догматики. Это не значит, что никаких изменений в богослужении не происходит: создаются, например, службы новопрославленным святым, но они органически вплетаются в ту литургическую ткань, которая остается неизменной с византийской эпохи.

Богослужение является ежедневной духовной школой. По мысли святителя Игнатия (Брянчанинова), христианин, регулярно посещающий церковь и внимательно вслушивающийся в чтение и пение, может научиться всему «необходимому на поприще веры».²²⁶ Богослужение, кроме того, является школой молитвы: оно захватывает ум и сердце человека и погружает их в ту глубину, где происходит встреча с Богом. Каждая церковная служба, каждое молитвенное слово может стать для нас встречей и соприкосновением с Живым Богом, если мы молимся внимательно и сосредоточенно, если молитва церкви становится нашей личной молитвой. Нередко, однако, слова богослужения проходят мимо нас и мы присутствуем в храме только телом, а ум блуждает на стороне – в этом случае никакой встречи не происходит и мы лишаемся того плода, который приносит участие в церковной службе.

В Русской Православной Церкви люди сталкиваются с одной специфической проблемой, которой не существует во многих других Церквах, – проблемой малопонятности церковнославянского языка, употребляемого в богослужении. Давно раздаются голоса, призывающие отказаться от церковнославянского языка и перейти на современный язык: об этом, в частности, говорили многие архиереи в период подготовки к Поместному Собору 1917–1918 годов, а также обновленцы в 1920–1930 годах. Предпринимаются попытки осуществить такую реформу на практике, но все они оказываются неудачными: византийское богослужение «не звучит» на современном русском языке.

Те, кто призывает к реформе, не учитывают того, что любой язык не есть просто сумма слов, которые можно заменить на другие, более понятные: язык выражает некую реальность, которая за ним стоит, и приобщает к этой реальности. Язык поэзии, например, обладает только ему одному свойственным набором слов и словосочетаний, который не употребляется в других языковых стилях. Если человек не воспринимает или не понимает стихи, виноват не язык поэзии, а отсутствие у человека дара поэтического восприятия; и задача состоит не в том, чтобы приспособить язык к возможностям читателя, пересказав стихи прозой, а в том, чтобы научить читателя воспринимать подлинную поэзию.

Язык византийской литургической поэзии сам по себе является особой стихией: даже в том случае, когда византийское песнопение переведено на русский язык, от человека, непричастного к Церкви, требуются большие усилия, чтобы его адекватно воспринять. Вот, к примеру, одно из песнопений службы Пятидесятницы: «Божественным покровен медленноязычный мраком, извитийствова богописанный закон, тину бо оттряс очесе умнаго, видит Сущаго...»²²⁷ А вот русский перевод: «Медленноречивый, будучи покрыт священным мраком, возвестил богописанный закон, ибо, оттрясши нечистоту от умственного глаза, он видит Сущего». Для слушателя, мало знакомого с библейской историей и символикой, оба текста будут одинаково непонятны, так как и в том, и в другом случае он не догадается, что речь идет о Моисее и его восхождении в Божественный мрак на вершину Синайской горы. А кто знает Библию, сможет понять и славянский текст.

Церковнославянский язык никогда не был вполне понятен и всегда отличался от разговорного – даже в эпоху святых Кирилла и Мефодия, которые, воспользовавшись разговорным языком, создали на его основе новый – богослужебный, или литургический язык. Отказаться от этого языка равносильно тому, чтобы отказаться от древних икон, заменив их более «понятной» живописью, отказаться от псалмодического чтения, заменив его декламацией, отказаться от хорового пения, заменив его игрой на музыкальных инструментах. «Славяне промыслительно одарены благословенным языком, служившим веками для богослужения, Священного Писания и молитвы и никогда не низшим житейским нуждам... – пишет архимандрит Софроний (Сахаров). – Нет вовсе нужды заменять его языком повседневности, что неизбежно снизит духовный уровень и тем причинит неисчислимый ущерб... Все, кто искренне желают приобщиться к вековой культуре Духа, легко найдут возможность освоиться с бесценным сокровищем священного славянского языка, который изумительно соответствует великим таинствам богослужения».²²⁸

Не отрицая, что проблема церковного языка существует и требует серьезного и всестороннего соборного обсуждения, мы тем не менее склонны думать, что «непонятность» церковнославянского языка объясняется не столько свойствами самого этого языка, сколько неподготовленностью людей, лишенных на протяжении многих лет возможности серьезно и глубоко изучать богослужение. Церковнославянский язык отличается от русского только некоторыми грамматическими формами, семантикой отдельных слов и словосочетаний, особенностями синтаксиса, который в славянском языке чаще всего копирует греческий синтаксис, и небольшим количеством слов (несколько десятков), отсутствующих в современном русском языке. На освоение этого материала требуется не так уж много времени и сил. Если люди готовы потратить годы на освоение сложнейшей научной терминологии, понимая, что, не овладев ею, они не смогут ничего достичь в своей области, то почему бы не потратить несколько дней на изучение богослужебного языка, на котором молились в течение десяти веков наши предки-славяне?

Со своей стороны, Церковь должна бы позаботиться о создании возможностей для такого изучения, об издании богослужебных текстов с параллельным русским переводом, чтобы каждый приходящий в храм мог следить за богослужением по книге. В некоторых приходах практикуется чтение Апостола и Евангелия на славянском и русском языках: опыт показывает, что девяносто процентов наших прихожан не понимают смысла литургических апостольских чтений. Наконец, возможна новая редакция славянского перевода службы, частичное упрощение отдельных слов и выражений, например замена «любы» на «любовь», «живот» на «жизнь» (эти слова и в славянском языке употреблялись как равные по значению и взаимозаменяемые).

О необходимости улучшения славянского перевода богослужебных текстов писал в прошлом веке святитель Феофан Затворник: «Иные службы у нас такие, что ничего не разберешь... Наши иерархи не скучают от нелепости, потому что не слышат, сидя в алтаре... потому что не знают, какой мрак в книгах – и это не по чему другому, как по причине отжившего век перевода... Новый перевод книг богослужебных неотложно необходим... У греков ведь идет постоянное поновление богослужебных книг... Я сличаю Октоих... Очень, очень много у греков новенького». 900-летие Крещения Руси, которое праздновалось в 1887 году, казалось святителю Феофану подходящим поводом для того, чтобы предпринять новый «упрощенный и уясненный» перевод всех богослужебных книг.²²⁹ Такой перевод действительно был сделан в 1910-х годах, и несколько богослужебных книг накануне революции 1917 года удалось небольшим тиражом издать. Последующие события, однако, помешали распространению этих изданий и ознакомлению русской православной паствы с новым вариантом славянского перевода.

Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него», – говорит Христос (Мф. 6:6–8).

Иногда спрашивают: «Зачем же нужно молиться, если Бог заранее знает, о чем мы будем Его просить?» Но молитва не есть только просьба чего-либо, молитва – это в первую очередь общение, встреча. «Молитва есть беседа ума с Богом», по слову Евагрия-монаха.²³⁰ В молитве мы встречаемся с Богом Живым, Богом Личностью, Богом, Который слышит нас и отвечает нам, Который всегда готов прийти к нам на помощь по первому зову, Который никогда не изменит нам, сколько бы раз мы ни изменяли Ему. В молитве мы соприкасаемся с высшей реальностью, являющейся единственным истинным Бытием, по сравнению с которым всякое другое бытие, в том числе наша жизнь, является условным и относительным. Жизнь без молитвы, без богообщения – это только растянутый на годы путь к неизбежному концу, медленное умирание, «умерщвленная жизнь», как выражается преподобный Симеон Новый Богослов.²³¹ Мы живем постольку, поскольку приобщаемся к Богу, а приобщение к Богу происходит через молитву.

Почему Христос заповедует не многословить в молитве? Потому что молитва рождается не из слов и она не есть только сумма произнесенных нами прошений. Прежде чем произнести молитву, ее нужно услышать. Все великие произведения поэзии и музыки не были составлены поэтами и композиторами из отдельных букв или нот, но прежде родились где-то в глубинах души, прозвучали там, а потом уже воплотились в слова и звуки. Молитва тоже является творчеством – она рождается не в многословии, а в глубокой тишине, в сосредоточенном и благоговейном молчании. Прежде чем начинать молитву, нужно внутренне умолкнуть, отрешиться от обычного многословия и многомыслия, услышать тишину:

Слушай, сын, тишину...

Где идут отголоски ко дну.

Тишину, где немеют сердца,

Где не смеют поднять лица.²³²

Сердце, разум, уста, чувства должны «онеметь», слова и звуки – уйти на дно. «Достичь тишины – это самое трудное и решающее в искусстве молитвы. Тишина – не только негативное (состояние), пауза между словами, временное прекращение речи, но... в высшей степени позитивное – состояние внимательной бдительности, ожидания и прежде всего вслушивания. Исихаст (безмолвник), человек, достигающий исихии, – внутреннего покоя или тишины, есть... тот, кто слушает. Он слушает голос молитвы в своем сердце, и он понимает, что этот голос – не его собственный, но Другого, говорящего внутри него» (Епископ Диоклийский Каллист).²³³ Как и всякая беседа, молитва есть диалог, и цель ее – не столько высказаться самому, сколько услышать Другого.

«Молчание есть таинство будущего века, а слова суть орудия этого мира», – пишет преподобный Исаак Сирин.²³⁴ Ради достижения тишины и молчания монахи отказывались от общения с людьми, уходили в глубь пустыни, скрывались в горах. Было три брата-монаха, говорится в одном древнем сказании. Один из них избрал дело примирять ссорящихся между собою людей, второй – посещать больных, а третий ушел безмолвствовать в пустыню. Первый брат, находясь всегда среди враждующих, не мог примирить всех и сильно скорбел. Придя ко второму, он застал и того в унынии. Вместе они направились к отшельнику узнать, чего достиг он в пустыне. Помолчав, отшельник влил воду в чашу и сказал: «Смотрите на воду». Они посмотрели, а вода была мутная, и ничего не было видно в ней. Помолчав еще немного, отшельник говорит: «Смотрите опять». Они взглянули: вода устоялась и стала прозрачной, так что они увидели свои лица как в зеркале. И он сказал им: «Человек, живущий в страстях, всегда бывает возмущаем помыслами, а безмолвник в тишине созерцает Бога».²³⁵

Опыт безмолвия необходим каждому человеку, который хочет научиться молитве. Для того чтобы его приобрести, не обязательно уходить в пустыню. Но необходимо иметь какие-то минуты в течение каждого дня, когда можно отвлечься от всех дел, войти в комнату и, «затворив дверь, помолиться Отцу, Который втайне». Обычное искушение и обман нашей жизни заключается в том, что мы всегда заняты и всегда спешим что-то очень важное успеть, и нам кажется, что если мы будем тратить время на молитву, то как раз эти самые важные дела мы не успеем сделать. Но опытом проверено, что полчаса или час, «потраченные» на молитву, никогда не сказываются на ходе обычных дел таким катастрофическим образом, как это представляется в тот момент, когда мы намереваемся помолиться. Наоборот, привычка к молитве учит человека быстро сосредотачиваться, избавляет от рассеянности, дисциплинирует ум, в результате чего в конечном итоге время выигрывается.

«Все несчастья людей происходят от того, что они не умеют пребывать в покое в собственной комнате», – говорил Паскаль. Отсутствие вкуса к уединению и молчанию есть болезнь современного человека. Многие даже боятся тишины, боятся одиночества и свободного времени, потому что нечем заполнить пустоту: нужны слова, впечатления, нужно быть занятым и всегда спешить, чтобы создавалась иллюзия бурной и наполненной жизни. А жизнь с Богом начинается тогда, когда слова и мысли умолкнут, когда земные дела отойдут на второй план и в душе человека освободится место, которое может заполнить Бог.

Святые Отцы часто пишут о том, что молитва, рождающаяся из молчания, должна быть простой и немногословной. Состояние молящегося сравнивается с состоянием ребенка, говорящего со своим отцом: «Не употребляй в молитве твоей премудрых выражений, ибо порой и безыскусный лепет детей был угоден Небесному Отцу их. Не старайся многословить, беседуя с Богом, чтобы ум твой не расточился на изыскание слов. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно изречение, исполненное веры, спасло разбойника. Многословие при молитве часто развлекает ум и наполняет его мечтаниями, а единословие обычно собирает его» (Иоанн Лествичник).²³⁶ Детская вера должна сочетаться с чувством глубокого смирения: «Ходи перед Богом в простоте, а не в знании. За простотою следует вера, а за утонченностью и извращением помыслов – самомнение, за самомнением же – удаление от Бога. Когда предстанешь в молитве перед Богом, сделайся в помысле своем как бы муравьем, как бы пресмыкающимся по земле, как бы букашкой, как бы немотствующим ребенком. Не говори перед Богом чего-либо от знания, но мыслями младенческими приближайся к Нему, и ходи перед Ним, чтобы сподобиться тебе того отеческого промышления, какое имеют отцы о детях своих младенцах» (Исаак Сирин).²³⁷ Молитва, безмолвие, смирение и покаяние, по преподобному Исааку, связаны неразрывно: «Кто любит собеседование со Христом, тот любит быть уединенным, а кто любит оставаться со многими, тот друг мира сего. Если любишь покаяние, возлюби и безмолвие».²³⁸

Оказаться наедине с собой в запертой комнате еще не значит обрести тишину, и прекратить разговаривать еще не значит достичь безмолвия. Тишина – это внутреннее состояние, это покой ума и мир помыслов. Встав на молитву, человек иногда обнаруживает в своем уме такую бурю посторонних мыслей, мешающих молитве, что он бывает не в силах с ней справиться. И, пока он читает молитвы по книге одними устами, его ум блуждает вдалеке. Опытные духовные учители советуют в таких случаях вернуться к тем словам молитвы, на которых внимание отключилось, и повторить все заново. Если и это не помогает – отложить в сторону книгу и молиться своими словами до тех пор, пока не согреется сердце и не соберутся мысли.

Молитва только тогда имеет цену, когда она бывает внимательной, когда ум и сердце вкладываются в каждое слово. Молится ли человек по книге или своими словами – каждое слово должно быть пережито и прочувствовано, должно стать своим. Святитель Феофан Затворник говорит: «Не то значит молитва, чтобы прочитать только молитвы, но то, чтобы воспроизвести в себе содержание их и так произносить, как бы они шли от нашего ума и из нашего сердца». Он сравнивает ум с птицей, которая всегда стремится летать: на время молитвы ее нужно посадить в клетку. Для достижения внимания святитель Феофан рекомендует заучивать молитвы наизусть, чтобы не отвлекаться на чтение, сочетать молитву с поклонами, молиться не только по книге, но и своими словами. Он также советует вставать на молитву не сразу после житейских дел и хлопот, а немного подготовившись, собравшись с мыслями.²³⁹ Молитва невнимательная, рассеянная, холодная не приносит пользы душе и оставляет человека без плода.

Древне-церковные писатели называют рассеянность ума во время молитвы «парением» (meteorismos – движение, подобное полету метеорита). Они говорят о том, что причиной рассеянности бывает неумение человека справляться с помыслами – посторонними греховными образами, фантазиями и мечтаниями, появляющимися в уме. Каждый помысел овладевает человеком постепенно. Различают несколько стадий развития помысла в уме человека. Сначала появляется некий прилог – мимолетный образ, входящий как бы извне, за каждым греховным помыслом стоит реальная демонская сила. Сочетанием называют собеседование ума с появившимся прилогом, изучение и исследование его. Сосложение – внутреннее согласие ума с помыслом и услаждение им. Борьба – равенство сил ума и помысла, один из которых должен одержать победу, т.е. или ум одолеет помысел и отвергнет его, или помысел овладеет умом. Пленение – «насильственное и невольное увлечение сердца или продолжительное сочетание сердца с предметом, разоряющим доброе устроение». Страсть – окончательная победа помысла над человеком, или «порок, от долгого времени поселившийся в душе и через навык сделавшийся как бы ее природным свойством, так что душа сама произвольно к нему стремится» (Иоанн Лествичник).²⁴⁰ Сами по себе помыслы безгрешны, они приобретают греховную окраску по мере своего развития и становятся грехом тогда, когда ум принимает их.

Всякая страсть начинается с помысла: «Не рождается облако без ветра, не рождается страсть без помысла» (Марк Подвижник).²⁴¹ Грехопадение первых людей тоже было следствием внутреннего сочетания с помыслом. Святитель Филарет Московский приводит в пример Еву, которая «увидела... что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно» (Быт. 3:6), и потом вкусила от него. «Увидела» – это прилог, образ помысла; «приятно для глаз» – собеседование с прилогом, исследование его; «вожделенно» – внутреннее согласие с помыслом, пленение им. «Греховное расположение в душе начинается беспорядочным направлением познавательных сил... С уклонением от единства истины Божией в многочисленность собственных помыслов неразрывно связана множественность собственных желаний, не сосредоточенных в воле Божией».²⁴² Рассеянность ума – одно из следствий грехопадения человека. Собеседование ума с приходящими помыслами является болезнью ума, грехом ума, или, по выражению Евагрия-монаха, «прелюбодеянием ума».²⁴³

Искусство борьбы с помыслами заключается в том, чтобы не впускать их внутрь, не давать им развиться и пленить ум. Для того чтобы ум во время молитвы был чистым, необходимо отсекать прилоги помыслов: «Начало молитвы состоит в том, чтобы отгонять приходящие помыслы при самом их появлении» (Иоанн Лествичник).²⁴⁴ Нужно тщательно следить за умом: «Наука из наук и искусство из искусств есть умение справляться со злотворными помыслами. Самый же лучший против них способ и искусство – следить... за появлением прилога их и мысль свою всегда хранить чистою, как мы храним телесное око, зорко следя за всем, что могло бы случайно повредить ему, и всячески стараясь не подпустить к нему даже былинку» (Исихий Синайский)²⁴⁵ Помыслам нужно «противостоять», с ними приходится «воевать», поэтому молитва является не только беседой с Богом, но и тяжелым трудом, борьбой за чистоту ума. Молящийся должен всегда «стоять на страже ума»: «Старайся ум твой во время молитвы делать глухим и немым – тогда сможешь молиться... Нерассеянная молитва есть наивысшее внимание ума... Когда молишься, всеми силами храни память твою... Во время молитвы ум обычно сильно окрадывается памятью. Память приводит тебе на ум во время молитвы или воспоминания давних дел, или новые заботы, или лицо оскорбившего тебя. Очень завидует демон человеку молящемуся и употребляет всякую хитрость, чтобы расстроить такое его намерение, поэтому не перестает посредством памяти возбуждать помыслы о разных вещах и посредством плоти приводит в движение все страсти... Стой на страже своей, сохраняя ум от помыслов во время молитвы» (авва Евагрий).²⁴⁶

В древнем «Сказании об авве Филимоне» говорится: «Некий брат Иоанн... пришел к этому святому и великому отцу Филимону и... сказал ему: «Что мне делать, отче, чтобы спастись? Ибо вижу, что ум мой носится туда и сюда и парит где не должно». Он же, немного помолчав, сказал: «Это болезнь тех, кто внешни, и она пребывает в тебе, потому что ты не имеешь еще совершенного влечения к Богу, и еще не пришла к тебе теплота любви и познания Его». Говорит брат: «Что же мне делать, отче?» Говорит ему: «Пойди, имей в сердце твоем тайное упражнение, и оно сможет очистить твой ум от этого». Брат, не будучи посвящен в то, что сказано, говорит старцу: «Что это за тайное упражнение, отче?» И он сказал ему: «Пойди, трезвись в сердце своем, и в мысли своей трезвенно и со страхом и трепетом говори: Господи Иисусе Христе, помилуй меня!»... Брат пошел и, содействием Божиим, убезмолвившись по молитвам отца, насладился этим упражнением немного. Когда же (наслаждение) отошло от него, и он не мог уже трезвенно бодрствовать и молиться, то снова пришел к старцу и поведал о случившемся. Он же сказал ему: «Вот, теперь ты узнал путь безмолвия и делания, и вкусил проистекающую от него сладость. Имей же это всегда в сердце твоем. Ешь ли, пьешь ли, беседуешь ли с кем, сидишь ли в келлии или находишься в пути, не переставай с трезвенной мыслью и неблуждающим умом молиться этой молитвой... Не позволяй уму быть праздным, но (заставляй его) тайно упражняться и молиться. Так сможешь ты постичь глубину Божественного Писания и скрытую в нем силу и дать уму непрестанное делание, исполняя апостольское слово, заповедующее: Непрестанно молитесь (1Фес. 5:17). Внимай же себе тщательно и храни сердце свое от принятия злых или каких-либо суетных и бесполезных помыслов, но всегда – когда спишь и когда встаешь, когда ешь или пьешь или говоришь – пусть сердце твое то мысленно упражняется в псалмах, то молится: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня! И... внимай, чтобы не говорить одного устами, носясь мыслью в другом"».²⁴⁷

В этом сказании вкратце изложено все древне-церковное учение о непрестанном молитвенном призывании имени Иисуса, называемом «тайным упражнением» (в славянской традиции «тайным поучением»), «умным деланием», «умно-сердечной молитвой» или просто «Иисусовой молитвой», а также «искусством ума» (слав. «умное художество»). Достоинством этой молитвы является простота и краткость. Ее полный текст состоит из восьми слов: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», но есть и более краткие формы – из семи или пяти слов (как у аввы Филимона), или также из пяти слов (как в Акафисте Иисусу): «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя», или даже только из двух: «Господи, помилуй», «Христе, помилуй». Никакое дело не препятствует непрестанному повторению про себя этой молитвы: «Руки работают, а ум и сердце с Богом», по выражению святителя Феофана Затворника.²⁴⁸

Особая благодатная сила Иисусовой молитвы проистекает из того, что она содержит имя Иисуса. Сам Христос заповедал молиться во имя Его: «Истинно, истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите и получите» (Ин. 16:23–24). О чудотворной силе Своего имени Он говорит: «Именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками... возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк. 16:17–18). Когда апостолы Петр и Иоанн исцелили хромого, первосвященники спрашивали их: «Какою силою или каким именем вы это сделали?» На что Петр ответил: «Именем Иисуса Христа... поставлен он перед вами здрав... ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (Деян. 4:7–12).

В раннехристианской литературе немало упоминаний об имени Иисуса и его чудотворной силе, а также о непрестанной молитве этим именем. В книге «Пастырь» (II в.) ангел говорит: «Имя Сына Божия велико и неизмеримо, и оно держит весь мир... Он (Христос) поддерживает тех, которые от всего сердца носят имя Его. Он сам служит для них основанием и с любовью держит их, потому что они не стыдятся носить имя Его».²⁴⁹ В жизнеописании священномученика Игнатия Богоносца говорится, что, когда его вели на казнь, он непрестанно призывал имя Иисуса. Воины спросили, зачем он призывает это имя? Святой Игнатий ответил, что оно написано у него в сердце. Когда мученик был растерзан зверями, его сердце сохранилось невредимым. Один из воинов рассек его пополам и увидел надпись: «Иисус». «Неважно, – пишет по этому поводу архиепископ Финляндский Павел, – считаем ли мы этот рассказ чудом Божьим или благочестивой легендой. Во всякой случае это, как и другое имя Игнатия – «Богоносец» – говорит о том, что практика молиться именем Христовым очень древняя».²⁵⁰

Эта практика жила в Православной Церкви как в ранние века, так и в самое последнее время; она продолжает жить и сейчас – не только в монастырях, но и среди мирян. Преподобный Иоанн Лествичник в VIII веке, святитель Григорий Палама и исихасты в XIV, преподобный Никодим Святогорец в XVIII, преподобный Серафим Саровский и оптинские старцы в XIX, преподобный Силуан Афонский в XX – все они писали об Иисусовой молитве.

По учению Церкви, в имени Иисуса присутствует сила и энергия Христа. Святой Иоанн Кронштадтский говорил: «Имя Господа... да будет тебе вместо самого Господа... Имя Господа есть сам Господь... Имя Бога всемогущего – сам Бог, Дух вездесущий и препростой».²⁵¹ В связи с этими словами, а в особенности в связи с книгой кавказского схимонаха Илариона «На горах Кавказа» в начале XX века на Афоне развернулись споры о природе имени Божьего. Схимонах Иларион, в частности, писал: «Сын Божий... неизменно есть во всей полноте Своей Божественной сущности в святой Евхаристии, в христианских храмах, и Он же во святом Своем Имени весь и всецело пребывает всеми Своими совершенствами и всей полнотой Своего Божества».²⁵² В этом некоторыми была усмотрена догматическая неточность, так как имя Божье здесь совершенно отождествляется с Самим Богом. В основе же своей книга «На горах Кавказа», так же как и другое замечательное произведение XIX века «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», продолжает древне-церковную традицию почитания имени Иисуса, восходящую к первым векам христианства. Преподобный Силуан, живший на Афоне в годы, когда там происходили споры об имени Божьем, не участвовал в этих спорах, хотя Иисусова молитва была его непрестанным ежедневным деланием: «Он знал, что чрез молитву Иисусову приходит в сердце благодать Святого Духа, что призывание Божественного Имени Иисуса освящает всего человека, попаляя в нем страсти, но от догматической интерпретации переживаемого им опыта он уклонялся, боясь «ошибиться в мысленном рассуждении». Таких ошибок было сделано немало и с той и с другой стороны...», – говорит иеромонах Софроний по поводу афонских споров.²⁵³

Хотя молитва Иисусова обращена ко Христу, она является тринитарной, так как Христос назван в ней Сыном Божьим, то есть Сыном Бога Отца, а «никто не назовет Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор. 12:3). Сущность, природа, воля, действие всех Лиц Святой Троицы едины, а потому, когда мы призываем Христа – призываем Отца и Духа, и где присутствует Христос, там присутствуют Отец и Дух.

Герой книги «Откровенные рассказы странника», от лица которого она и написана, – простой русский человек, услышавший в храме во время службы слова апостола Павла «Непрестанно молитесь» (1Фес. 5:16) и возгоревшийся желанием научиться такой молитве, долгое время не мог найти духовного руководителя. Наконец один старец рассказал ему об Иисусовой молитве, подарил четки и заповедал совершать по три тысячи молитв в день. Вскоре странник стал совершать по шесть, потом по двенадцать тысяч в день, а затем «без счисления», так что молитва сама присутствовала в его сердце и он даже во сне молился. Будучи от рождения увечным (он имел сухую руку), странник ходил из города в город: «Так и хожу да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день, и не чувствую, что иду, а чувствую только, что творю молитву».²⁵⁴

Основным правилом при Иисусовой молитве является требование «заключить ум в слова молитвы» (Иоанн Лествичник).²⁵⁵ Однако подвижниками древности было замечено, что ум, когда находится в голове, подвержен рассеянности и «парению», не способен сосредоточиться. Поэтому был выработан метод концентрации ума в сердце, названный умно-сердечной молитвой. Сущность его в том, чтобы при молитве ум находился в области сердца: «Надобно из головы сойти в сердце... – говорит святитель Феофан Затворник в одном из своих писем. – Помнится мне, вы писали, что от внимания голова даже болит. Да, если головою только работать. А когда сойдет в сердце, никакого труда не будет, голова опустеет и помыслам конец. Они все в голове, один за другим гонятся и управиться с ними нет возможности. Если же найдете сердце и сумеете стоять в нем, то всякий раз, как начнут смущать помыслы, стоит только низойти в сердце – и помыслы разбегутся... В сердце – жизнь, там и жить надобно. Не думайте, что это дело совершенных. Нет. Это дело всех, начинающих искать Господа».²⁵⁶ Имя Иисуса должно соединиться с сердцем молящегося. Как говорил святитель Иоанн Златоуст, «да поглотит Господь сердце, и сердце – Господа, и да будут два едино».²⁵⁷

Об умно-сердечной молитве писал автор трактата «Метод священного безмолвия», приписываемого преподобному Симеону Новому Богослову.²⁵⁸ Там, в частности, говорится, что есть три образа внимания и молитвы. Первый – когда человек, стоя на молитве, воображает в своем уме небесные блага, ангелов, святых и все, что он читал в Писании: этот путь основан на работе фантазии. Второй – когда человек, молясь, сосредотачивается в голове и воюет с помыслами, но не может их одолеть: «мысли с мыслями борются», и в уме нет ясности. Третий образ молитвы – сведение ума в глубь сердца, соединяемое со всяким вниманием, отсутствием земных попечений, чистотой совести и бесстрастием: это единственный истинный способ молитвы. Автор трактата советует для того, чтобы облегчить схождение ума в сердце, использовать некоторые физические приемы: сесть в темной комнате на низкий стул, закрыть глаза, опустить голову, стеснить немного дыхание, постараться найти умом «сердечное место» (верхнюю часть сердца) и, сосредоточившись там, творить Иисусову молитву.

Все эти приемы являются лишь вспомогательным средством для того, чтобы привыкнуть к молитве, а отнюдь не самоцелью. Любопытно, что святитель Феофан Затворник, один из опытнейших духовных наставников XIX века, относился к этим приемам весьма сдержанно. Переводя «Метод» преподобного Симеона на русский язык, он намеренно пропустил все, что касается физических приемов молитвы. В примечании он пишет по этому поводу: «Святой Симеон указывает некие внешние приемы, кои иных соблазняют и отбивают от дела, а у других покривляют само делание. Так как сии приемы, по недостатку руководителей, могут сопровождаться недобрыми последствиями, а между тем суть не что иное как внешние приспособления к внутреннему деланию, ничего существенного не дающие, мы их пропускаем. Существо дела есть – приобрести навык стоять умом в сердце... Надо ум из головы свести в сердце и там его усадить, или, как некто из старцев сказал, сочетать ум с сердцем. Как этого достигнуть? Ищи и обрящешь. Удобнее сего достигнуть хождением пред Богом и молитвенным трудом, особенно хождением в церковь».²⁵⁹

Святитель Феофан, таким образом, делает акцент на «хождении перед Богом». Это библейское выражение, часто употребляемое в Ветхом Завете, когда речь идет о праведниках (Быт. 5:24; 6:9; 17и др.). В новозаветном контексте, особенно в контексте христианской аскетической практики, оно означает согласование всей жизни с заповедями Божьими. Ходить перед Богом значит сверять каждый поступок и каждую мысль с Евангелием, непрестанно помнить о Боге, чувствовать Его присутствие, стараться ни в чем не погрешить против Его правды. Молитва только тогда приносит плод, когда она сочетается с истинно христианской жизнью, иначе она является лишь имитацией духовности. «Не трудно узнать людей, которые относятся к духовной жизни не серьезно, а пытаются ее имитировать... – пишет иеромонах Серафим (Роуз). – В Сан-Франциско жил некий человек, который возгорелся идеей Иисусовой молитвы. Он постепенно увеличивал количество молитв, пока не дошел до 5000. Живя в миру, посреди шумного города, он по утрам, прежде нежели приступить к какому-нибудь делу, до еды произносил стоя на балконе, до 5000 Иисусовых молитв и чувствовал себя удивительно освеженным и приподнятым. Случилось однажды, что утром, когда он приступил к последней тысяче, под балконом появился человек, который стал заниматься какими-то своими делами. И вот, наш молитвенник был настолько выведен из себя этим появлением, что стал швырять в этого человека посудой. С какой точки зрения нам следует оценивать человека, занятого духовной жизнью, творящего Иисусову молитву, если вдруг в процессе этой молитвы он может начать кидаться посудой? Это означает, что внутри него страсти были на свободе... Духовная жизнь не означает пребывание в облаках и творение молитвы Иисусовой или совершение каких-то телодвижений».²⁶⁰

Идеал христианства – достичь такого состояния, чтобы вся жизнь превратилась в молитву, чтобы каждое дело и каждая мысль были проникнуты молитвой. Всякий христианин имеет молитвенное «правило», т.е. некоторое количество молитв, которые он прочитывает ежедневно, или определенное время, каждый день посвящаемое молитве. «Правилом», или «каноном» (греч. kanon), строители называют прибор, по которому судят о ровности стены («отвес» – веревка с подвешенной гирей). Молитва является таким «каноном», по которому мы можем определить наше духовное состояние: если мы любим молиться, значит – мы на пути к Богу, если нет – в нашей духовной жизни не все в порядке. По молитве можно проверить любое дело – угодно оно Богу или нет. Один купец долго убеждал преподобного Силуана Афонского, что курение – не грех. Старец Силуан посоветовал ему всякий раз, прежде чем взять сигарету, помолиться. Купец возразил: «Молиться перед тем, как курить, как-то не идет». Силуан сказал в ответ: «Итак, всякое дело, перед которым не идет несмущенная молитва, лучше не делать».²⁶¹

Святые Отцы называют молитву «истинным богословием»: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов» (авва Евагрий).²⁶² Для Отцов Церкви богословие не было отвлеченным теоретизированием о «неведомом Боге»: оно было поиском личной встречи с Ним. Истинное богословие – не «о» Боге, а «в» Боге: оно не рассматривает Бога как посторонний объект, но беседует с Богом как Личностью. Христианское богословие молитвенно и опытно. Оно противопоставляет себя голой безблагодатной «учености»: «Философствовать о Боге можно не всякому, да! не всякому... Способны к этому люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают душу и тело... (Богословствовать можно), когда внутри нас тишина, и мы не кружимся (умом) по внешним предметам», – говорит святитель Григорий Богослов.²⁶³

Но и молитва не является спонтанным и произвольным деланием ума – она тоже зиждется на богословии. Церковь верует, что вне правильного догматического сознания не может быть полноценной молитвы: искажение догматов ведет к искажениям в молитвенной практике, как это можно видеть на примере многочисленных сект, отколовшихся от Церкви. Христианин, даже если он молится наедине, является членом Церкви: «Личная молитва возможна только в контексте общины. Никто не является христианином сам по себе, но только как член тела. Даже будучи в уединении, «в келлии», христианин молится как член искупленного общества, Церкви» (протоиерей Георгий Флоровский).²⁶⁴ Личная молитва неотделима от богослужения и является его продолжением. Вся жизнь христианина есть Литургия, которую он совершает в своем сердце и посвящает Святой Троице – Отцу, Сыну и Святому Духу.

Каждая религия включает в себя те или иные формы молитвы, и при желании можно найти много общего между молитвенной практикой всех религий. Так например, существуют известные параллели между Иисусовой молитвой и призыванием имени Божьего в исламе, между практикой умного сосредоточения в христианстве и йогической медитацией. Однако в Иисусовой молитве главное не то, что она представляет собой непрестанно повторяющуюся формулу, что совершается в тишине ума, что помогает сосредоточиться и т.д., главное – к Кому она обращена, Чье имя мы призываем. «Иисусова молитва – это не только средство, помогающее нам сконцентрироваться или расслабиться. Это не просто сорт «христианской йоги», разновидность «трансцендентальной медитации» или «христианская мантра»... В отличие (от йоги), она есть призывание, обращенное к другому Лицу – к Богу, ставшему человеком, Иисусу Христу, нашему личному Спасителю и Искупителю... Контекст Иисусовой молитвы есть прежде всего вера. Призывание Имени предполагает, что тот, кто произносит молитву, верует в Иисуса как Сына Божьего и Спасителя».²⁶⁵ В этом кардинальное отличие христианской молитвы от внехристианской: верующий во Христа молится Христу и во Христе. Он также молится Деве Марии как Матери Бога, святым как Его свидетелям.

Апостол Павел говорит, что в сердцах христиан Дух Святой молится Отцу, взывая: «Авва! Отче!» (Гал. 4:6). Христианская молитва есть вслушивание в этот голос Божий внутри сердца. Не сам человек молится – Бог молится в нем: «Что много говорить? – пишет преподобный Григорий Синаит. – Молитва есть Бог, делающий все во всех, ибо одно действие Отца и Сына и Святого Духа, делающего все во Христе Иисусе».²⁶⁶

Если молитва есть действие (энергия) Троицы «во Христе», что может быть общего у такой молитвы с внехристианской молитвой? Современные кришнаиты говорят, что «Христос и Кришна – одно и то же», это только различные имена одного Бога, и потому нет никакой разницы – повторять ли про себя Иисусову молитву или мантру «Харе Кришна». Христианство же исповедует, что «нет другого имени под небом... которым надлежало бы нам спастись», кроме имени Иисуса Христа (Деян.4:12). Истинный богослов – тот, кто верует в Бога Троицу и воплощенную Истину – Иисуса Христа, Сына Божия. Истинный богослов молится истинно, а неистинный богослов молится неистинно, потому что находится вне Истины.

Если молитва – совместное творчество человека и Бога, то от человека зависит приложить усилие, потрудиться, а от Бога – даровать плоды. Молитва есть духовная работа, и к ней приходится принуждать себя: она, как и Царство Божие, «усилием берется» (Мф. 11:12). Все, что объединяют в понятии «плоды молитвы», является даром свободной воли Божьей, а не следствием прилагаемых усилий. Когда и что даровать молящемуся – зависит только от Бога. Святые Отцы предупреждают об опасности стремления к особым благодатным состояниям и духовным дарам во время молитвы. Единственное состояние, которое нужно возгревать в себе, – покаянное чувство своего недостоинства и ничтожества перед величием Бога, соединенное с жаждой богообщения. Искание благодатных дарований преподобный Исаак Сирин называет душевной болезнью: «Откажемся от того, чтобы искать у Бога высокого, пока не посылает и не дарует Он этого... Кто не считает себя грешником, того молитва не принимается Господом. Если же скажешь, что некоторые отцы писали о том, что такое душевная чистота, что такое здравие, что такое бесстрастие, что такое созерцание, то писали не с тем, чтобы нам с ожиданием домогаться прежде времени... Господне (дарование) придет само собою, если место в сердце будет чисто и неоскверненно. Чего же ищем «с соблюдением», разумею высокие Божии дарования, то не одобряется Церковью... И это не признак того, что человек любит Бога, но душевная болезнь».,²⁶⁷ Все дары благодати и милости Божьей придут, когда этого захочет Бог: «Помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Рим. 9:16).

Первыми плодами молитвы, по святителю Игнатию (Брянчанинову), являются внимание и умиление: «Эти плоды появляются прежде всех других от всякой правильно совершаемой молитвы, преимущественно же от молитвы Иисусовой, упражнение которою превыше псалмопения и прочего молитвословия. От внимания рождается умиление, а от умиления усугубляется внимание. Они усиливаются, рождая друг друга... Как истинная молитва, так и внимание и умиление суть дары Божии».²⁶⁸ Бывает, что мы прочитываем тысячи молитвенных слов, прежде чем одно какое-либо из них коснется нашего сердца и произведет в нем теплоту, чувство горячей любви к Богу, невыразимую сладость, тишину и покой, это состояние называется умилением. Советуют не переходить поспешно к следующим словам молитвы, но остановиться на этом слове и духовно углубиться в него: «Если ты на каком-нибудь слове молитвы почувствуешь особенную сладость или умиление, то остановись на нем, ибо тогда и Ангел-хранитель наш молится с нами» (Иоанн Лествичник).²⁶⁹ Рекомендуют также молиться своими словами, если пришло такое желание в минуту умиления: «Никогда не пропускай без внимания этих проявляющихся в душе твоей восхождений к Богу, но всякий раз, когда они возбудятся, остановись и молись своими словами... В церкви ли, дома ли душа твоя захочет помолиться своим, а не чужим словом – дай ей свободу, пусть молится, хоть всю службу сама промолится, а дома от правила молитвенного отстанет и не успеет совершить его» (Феофан Затворник).²⁷⁰

Чувство умиления часто приходит неожиданно, хотя и является плодом продолжительного молитвенного труда. Оно посещает не только умудренных опытом подвижников, но иногда и вступающих на путь духовной жизни – для укрепления их веры, иногда и детей, любящих храм Божий. Один афонский инок прошлого столетия вспоминал, как благодать Божья посещала его в раннем детстве: «За прилежание ли к церкви, или ради расположения к монашеству, благодать Божия часто утешала меня различными просвещениями... Однажды, когда мне было около семи лет от рождения, и я уже научился пономарить – как теперь помню, в субботу на вечерне, на входе – я шел со свечою и, по обычаю, стал пред иконой Спасителя, прилежно смотря на лицо Его. В это время пели догматик: «Царь небесный за человеколюбие на земли явися и с человеки поживе». Эти слова поразили мое сердце страшным удивлением и сладчайшим умилением. Слезы потекли из глаз... Я плакал, ужасался и радовался. Слова повторялись (в уме) часто, и с новыми чувствами удивления и радости. Так продолжалось более двух недель. Потом мало-помалу стало это уменьшаться, но память о сем дивном просвещении осталась на всю жизнь мою».²⁷¹

Подобный же случай описан Достоевским в «Братьях Карамазовых». Повествование ведется от лица старца Зосимы, однако известно, что это автобиографический рассказ из детства самого Достоевского: «Помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет от роду. Повела матушка меня одного... в храм Господень в Страстную неделю в понедельник к обедне... Вспоминая теперь, точно вижу, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх... Смотрел я умиленно, и в первый раз от роду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмысленно». Описывается, как чтец читал в храме начало книги Иова, а затем хор пел «Да исправится молитва моя». «С тех пор, – продолжает автор, – даже вчера еще взял ее (т.е. книгу Иова) – и не могу читать эту пресвятую повесть без слез».²⁷² О том, что это «духовное проникновение» посещало самого Достоевского, а не вымышленного им героя, свидетельствует он в одном из своих писем к жене: «Читаю книгу Иова, и она приводит меня в болезненный восторг: бросаю читать, и хожу по часу в комнате, чуть не плача... Эта книга... одна из первых, которая поразила меня в жизни, я был еще тогда почти младенцем».²⁷³ Для Достоевского особое отношение к книге Иова могло быть связано с тем, что его собственная жизнь была подобна жизни многострадального библейского героя.

Минуты молитвенного умиления испытывали и Лермонтов, и Пушкин, о чем свидетельствуют некоторые их стихотворения. Лермонтов так говорит о молитве и ее плодах:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко –

И верится, и плачется,

И так легко-легко...²⁷⁴

А Пушкин в стихотворении «Отцы-пустынники и жены непорочны» пишет, что ни одна молитва так не умиляет его, как великопостная молитва святого Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего»:

Все чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой.²⁷⁵

Отвечая на стихотворение святителя Филарета (Дроздова) «Не напрасно, не случайно жизнь от Бога мне дана», явившееся в свою очередь ответом на пушкинское «Дар напрасный, дар случайный», поэт писал о том глубоком впечатлении, которое произвели на него слова митрополита:

Я лил потоки слез нежданных.

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.²⁷⁶

В приведенных текстах говорится о разных формах и степенях умиления, сопровождающегося слезами. Слезы при молитве – тоже благодатный дар и признак Божественного посещения. Преподобный Исаак Сирин говорит: «Слезы во время молитвы – признак Божией милости, которой сподобилась душа в покаянии своем, признак того, что молитва принята и слезами начала входить на поле чистоты».²⁷⁷ Авва Евагрий советует молиться о даровании слез: «Прежде всего молись о получении слез, чтобы плачем умягчить присущую душе твоей грубость и... получить оставление грехов. Употребляй слезы как орудие к получению всякого прошения, ибо весьма радуется о тебе Владыка, когда ты молишься со слезами».²⁷⁸ Слезы умягчают и освежают душу, делают ее более восприимчивой к принятию благодати Божьей.

По мысли архимандрита Софрония (Сахарова), плач рождается в человеке вследствие соприкосновения с Божественным огнем: «Наивен тот, кто думает, что путь вслед Христу возможно пройти без слез. Возьми сухой орех, положи его под тяжелый пресс, и увидишь, как потечет из него масло. Нечто подобное происходит с нашим сердцем, когда невидимый огонь слова Божия опаляет его со всех сторон. Окаменело сердце наше в своем животном эгоизме... но воистину есть такой Огонь, который способен расплавить даже крепчайшие металлы и камни... И не что иное как только святая любовь источает слезы из сердца христианина... Там, где нет любви, нет слез, хотя бы аскетический подвиг принимал крайние формы: интенсивные медитации, длительные посты, суровые условия жизни... Отсутствие плача, по учению Отцов наших, есть показатель, что молитва наша еще не достигла своей первой ступени восхождения к Богу».²⁷⁹ Но действия плача, говорит отец Софроний, многообразны и непредсказуемы: «Бывает, слезы любви даются в изобилии и текут ручьем. Но в периоды богооставленности внутри нас все иссыхает и едва набирается в глазу некая капля, похожая на капли горячей крови из раненого сердца».²⁸⁰ Плач заповедан Господом: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5:5). Сам Христос плакал в молитве: «Он во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти, и был услышан за Свое благоволение» (Евр. 5:7).

Плодом молитвы и следствием умиления бывает также духовная радость, посещающая человека. Преподобный Иоанн Лествичник говорит о «блаженной радостной печали умиления».²⁸¹ Он пишет: «Размышляя о свойстве умиления, изумляюсь тому, каким образом плач и так называемая печаль заключают в себе радость и веселие, как мед заключается в сотах... Такое умиление поистине есть дар Господа... Бог утешает сокрушенных сердцем сокровенным образом... В бездне плача находится утешение, и чистота сердца получает просвещение... Утешение есть прохлада болезнующей души, которая, как младенец, и плачет внутренно, и вместе с тем радостно улыбается».²⁸² Преподобный Исихий пишет о радости, происходящей от Иисусовой молитвы: «Непрестанное, с неким теплым желанием, полным сладости и радости, призывание Иисуса производит то, что воздух сердца от крайнего внимания наполняется радостной тишиной... Душа, будучи благодетельствуема и услаждаема Иисусом, с... радостью, любовью... и веселием призывает Умиротворившего ее... Ум веселием возвеселится во свете Господнем, когда... предстанет Ему свободным от всяких помыслов».²⁸³ Авва Филимон говорит: «Непрестанной молитвой и поучением в Божественных Писаниях открываются умные очи сердца и видят Царя сил, и бывает радость великая, и воспламеняется в душе Божественное желание неудержимое... и чувство некое неизреченное и горячее».²⁸⁴ Блаженный Диадох отмечает, что духовная радость иногда посещает человека, вступившего на путь молитвы, в самом начале его делания, однако потом надолго оставляет его, чтобы он не приписал плод молитвы своим усилиям.²⁸⁵

Ощущение присутствия Божьего является также одним из плодов молитвы. «Если во время молитвы или чтения Священного Писания в нас пробуждается ощущение присутствия Божия – это великий благодатный дар, – пишет архиепископ Павел. – Это ощущение, называемое также памятью о Боге, следует сохранить в себе».²⁸⁶ Говорят о теплоте сердечной и душевном мире как плодах молитвы. Святитель Григорий Нисский в числе плодов молитвы называет простоту, любовь, смиренномудрие, терпение и незлобие.²⁸⁷ То есть молитва постепенно преображает человека, делает его подобным Богу.

Насколько молитва несовместима с ненавистью или неприязнью к ближним, настолько же она тесно связана с любовью и состраданием, которые тоже являются ее плодами. По словам преподобного Исаака Сирина, сердце истинно молящегося возгорается любовью ко всем людям, даже врагам и еретикам, ко всему Божьему творению: «И что такое сердце милующее?.. Возгорение сердца человека о всем творении – о человеках, о птицах, о животных, о демонах, о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы. От великой и сильной жалости... умаляется сердце его, и не может оно слышать или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и были помилованы; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, которая без меры возбуждается в сердце его до уподобления Богу».²⁸⁸

Таким образом, молитва ведет к полному преображению всего человека, его кардинальному изменению к лучшему. Это по сути и является главным плодом молитвы. Если человек молится, но не становится лучше, если он вычитывает каноны и акафисты, но остается холодным и каменносердечным, значит, молитва его еще не принесла надлежащего плода. Христианину следует поэтому всегда заботиться о том, чтобы вся его жизнь соответствовала молитве, то есть чтобы она стала непрестанным «хождением перед Богом».

Молитва, по качеству своему, есть сопребывание и соединение человека с Богом, по действию же она есть утверждение мира, примирение с Богом, мать и вместе с тем дочь слез, умилоствление о грехах... дело ангелов, пища всех бесплотных, будущее веселие, бесконечное делание, источник добродетелей, причина дарований, невидимое преуспеяние, пища души, просвещение ума... Молитва для истинно молящегося есть суд, и критерий, и судный престол Господа, прежде будущего Суда... Долго пребывая в молитве и не видя плода, не говори: я ничего не приобрел. Ибо самое пребывание в молитве есть уже приобретение, и какое благо выше того, чтобы прилепляться к Господу и непрестанно пребывать в соединении с Ним?.. Кто приобрел Господа, тот уже не скажет своего слова в молитве, ибо Дух Святой тогда молится о нем и в нем «воздыханиями неизглаголанными» (Рим. 8:26).

Преподобный Иоанн Лествичник

Божественный Григорий Синаит, встретив святого Максима и беседуя с ним, между прочим, спросил его: «Прошу тебя, отче мой честнейший, скажи мне, держишь ли ты умную молитву?» Тот, поникши немного головой, ответил ему: «Не хочу скрывать от тебя, честный отче, чуда Пресвятой Богородицы, которое было со мною. От юности моей имел я великую веру к госпоже моей Богородице и умолял Ее со слезами, чтобы Она подала мне эту благодать умной молитвы. Однажды, придя в храм, как обычно, я просил Ее об этом с безмерной теплотой сердца и, когда потом с любовью целовал святую икону Ее, вдруг ощутил в груди моей и в сердце моем некую особенную теплоту и пламя, нисшедшее от святой иконы, которое не жгло меня, а скорее орошало и услаждало, и вносило в душу мою великое умиление. С этого момента, отче мой, сердце мое начало изнутри себя говорить молитву, а ум мой наслаждается памятью Господа моего Иисуса Христа и Пресвятой Владычицы моей Богородицы и всегда пребывает в этой памяти о Них. И с того времени молитва не прекращалась в сердце моем»... Говорит ему святой Григорий: «Скажи мне, отче, бывало ли с тобой в то время, когда ты произносил молитву (Иисусову)... какое-нибудь божественное изменение, или экстаз, или другой какой-либо плод Святого Духа?» Божественный Максим ответил ему: «Да. Поэтому, отче, я и уходил в пустынные места и всегда любил полное безмолвие, чтобы в большей мере насладиться плодом молитвы, то есть преизобильной любовью к Богу и восхищением ума к Господу». Святой Григорий спросил его: «...В тот час, когда твой ум восхищается к Богу, что видит он своими умными очами?..» Святой Максим ответил ему: «...Когда благодать Святого Духа придет на человека посредством молитвы.., тогда весь ум овладевается благодатью Святого Духа и не может более действовать своими силами... Куда хочет Дух Святой, туда и ведет его: или в нематериальный воздух Божественного света, или в какое-нибудь другое несказанное созерцание, и, короче говоря, как хочет Утешитель, Дух Святой, так и утешает рабов Своих... Так пророк Исаия видел Господа на престоле высоком превознесенного и окруженного серафимами. Первомученик Стефан видел открытые небеса и Господа Иисуса одесную Отца и т. д. Таким же образом и ныне рабы Христовы сподобляются видеть разные видения... Когда приходит в человека благодать Святого Духа, то собирает ум его и делает его внимательным и смиренным, приводит ему на память смерть и грехи его, будущий Суд и вечное мучение, наполняет душу его сокрушенным умилением и подвигает к плачу и слезам... Тогда ум человека восторгается этим Божественным Светом и просвещается светом Божественного знания, сердце делается тихим и кротким, и обильно источает плоды Духа Святого – радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, любовь, смирение и пр. (Гал. 5:22), и душа его воспринимает неизреченную радость».

Житие преподобного Максима Капсокаливита

Пусть никто не думает, братья мои христиане, что только священнослужители и монахи должны непрестанно и всегда молиться, а миряне не (должны). Нет, нет! Все мы, христиане, должны всегда пребывать в молитве... Святитель (Григорий Палама) имел одного любимого друга по имени Иов, человека очень простого, но и весьма добродетельного. Беседуя с ним однажды, святитель сказал о молитве, что всякому христианину надлежит... молиться непрестанно, как заповедует апостол Павел всем христианам: «непрестанно молитесь» (1Фес. 5:17)... Иову показалось это дело новым, и он стал спорить, говоря святителю, что молиться всегда есть дело только монахов и аскетов, которые живут вне мира и его суеты, а не мирян, имеющих столько забот и дел... Что говорят миряне? «Мы обременены делами и заботами житейскими, как возможно нам непрестанно молиться?» Отвечаю им: «Бог не заповедал нам ничего невозможного... Телом будем работать, а душой молиться. Внешний наш человек пусть исполняет свои телесные дела, а внутренний пусть будет весь посвящаем на служение Богу... Блаженны те, которые привыкают к этому небесному деланию... Сия умная молитва есть свет, просвещающий душу человека и воспламеняющий сердце его огнем любви к Богу. Она есть цепь, держащая Бога в единении с человеком, а человека – с Богом».

Житие святителя Григория Паламы

Молитва должна быть не занятием известного времени, а состоянием всегдашним... Дело молитвы сей просто: стань умом в сердце пред лицом Господа и взывай «Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня», или только «Господи, помилуй»... Все приемы, про какие пишется (сесть, нагнуться и т.д.), или «художественное» творение сей молитвы не всем пригоже и без наличного наставника опасно. Лучше за все то не браться. Один прием общеобязателен: вниманием стоять в сердце. Другое – все стороннее и к делу не ведущее прибавление.

Святитель Феофан Затворник

Мы обратили внимание вниз и с удивлением заметили вдали человека, идущего с большой котомкой за плечами: медленными и утружденными шагами, поникши головой, спускался он по склону горы в глубокую сожженную котловину... Поразительно, а вместе с тем и весьма умилительно было видеть человека в сих пространствах безлюдной страны... Всматриваясь ближе, заметили, что это был человек, принадлежащий к нашему монашескому званию, и весьма обрадовались, надеясь узнать от него много полезного касательно своей пустынной жизни. Когда же он был от нас недалеко, мы приветствовали его обычным между монахами приветствием: «Благословите, батюшка». «Бог благословит!»... Это был старец уже глубоких лет... муж высокого роста, сухой телом... борода его досягала до пояса, волосы на голове совершенно белые, как снег на горах, и опускались на плечи... На нем видимо лежала печать духовного освящения: глаза старца проливали неизъяснимую приятность и светились добротою, искренностью и сердечным благорасположением... Стали пить чай с сухарями. В это время началась между нами замечательная беседа... «Ради Господа, скажите, что самое лучшее вы приобрели в пустыне?» Лицо старца просветилось, и духовный свет заблистал в очах его... Старец отвечал: «Господа Иисуса Христа стяжал сердцу своему, а в Нем, без сомнения, и вечную жизнь, осязательно и неотложно слышимую в сердце моем»... Услышавши такие неожиданные и поразительные слова, мы весьма удивились, ибо нашли именно то, что искали... «Каким способом?» – поспешно спросил я. Старец отвечал: «Через непрестанную молитву ко Господу нашему Иисусу Христу... Почти пятнадцать лет я исключительно занимался произношением устной молитвы... Потом, по истечении означенных лет, она сама собой перешла в умную – когда, то есть, ум стал держаться в словах молитвы... А затем открылась, милостью Божиею, и сердечная молитва... существо (которой) есть теснейшее соединение нашего сердца... с Господом Иисусом Христом явственно осязаемым в пресвятом Его Имени. Это возвышенное и сверхъестественное состояние... составляет последнюю степень и предел стремлений всякого разумного существа, созданного по образу Божию и естественно, по природе, стремящегося к своему высочайшему Первообразу. Здесь составляется сердечное с Господом сочетание, в котором Господь проницает дух наш Своим присутствием, как луч солнца проникает стекло, и этим дается нам вкусить несказанное блаженство святого богообщения... Человек вступает в область бесконечного света... и мы, получая свободу, пребываем в Боге, и Бог в нас».

«На горах Кавказа»

Кто любит Господа, тот всегда Его помнит, а память Божия рождает молитву... Любящая Господа душа не может не молиться, ибо она влечется к Нему благодатью, которую познала в молитве. Для молитвы даны нам храмы; в храмах службы совершаются по книгам; но и храма с собой не возьмешь, и книги не всегда имеешь, а внутренняя молитва всегда и везде с тобою. В храмах совершаются божественные службы, и Дух Божий живет, но душа – лучший храм Божий, и кто молится в душе, для того весь мир стал храмом... Кто любит Бога, тот может помышлять о Нем день и ночь, потому что любить Бога никакие дела не мешают... Душа, теряя смирение, теряет вместе с ним благодать и любовь к Богу, и тогда угасает пламенная молитва; но когда душа успокоится от страстей и стяжет смирение, тогда Господь дает ей Свою благодать, и молится тогда она за врагов... и за весь мир молится с горячими слезами.

Преподобный Силуан Афонский