1898 г

Светлый нынешний праздник в честь Св. Духа, сошедшего на учеников Христовых и вечно почивающего во св. Церкви, составляет достойное и радостное заключение целого ряда великих торжеств церковных в честь и славу воскресшего из мертвых и вознесшегося от земли на небо Христа Господа.

Это благословенный плод страданий, смерти и воскресения воплотившегося для спасения рода человеческого Сына Божия. Это венец дела искупления человечества и соединения его с Божеством. Итак, человеческая наша природа, созданная Богом, искупленная и в искуплении воссозданная Сыном и, наконец, освященная зиждительным и животворящим Духом, как бы вновь получает бытие – лучшее и совершеннейшее – и вместе с тем возводится на всю доступную для нее высоту чести и славы. И сколько бы мы ни придумывали других оснований, чтобы на них утвердить мысль о человеческом достоинстве, мы никогда не в состоянии будем поставить ее выше того положения, в которое природа наша приведена в христианстве: здесь она воспринята Сыном Божиим в единство лица (ипостаси) Богочеловека, вознесена с Ним в Его пречистой плоти⁵³ на небо и спосажена (Еф. 2:6) одесную Отца и, наконец, приобщена Духу Святому (Евр. 6:4). Величие поистине неизмеримое!

Мысль о высоком достоинстве человека есть основная мысль Откровения, основная мысль нашей святой веры. Уже первая страница Библии делает ее ясною и непререкаемою рассказом о сотворении человека по образу и подобию Бога (Быт. 1:26–27) и о даровании ему власти над природою и над всем живущим. (Быт. 2:19–20, ср. 1:28). В этой мысли – объяснение горести и глубины падения человека; в ней – объяснение первоевангелия, о Спасителе; в ней – объяснение всей дальнейшей истории человечества. Проникнутый убеждением в высоком достоинстве человека, взывал царепророк Давид в псалме: Господи, Господь наш, как чудно имя Твое по всей земли! Когда взираю я на небеса, дело рук Твоих, на луну и звезды, которые Ты поставил, – то что такое человек, что Ты помнишь его, и Сын человеческий, что Ты посещаешь его! Немногим Ты умалил его пред ангелами, славою и честию венчал его, и поставил его владыкою над делами рук Твоих: все положил под ноги его (Пс. 8:2, 4–7). Проникнутый тою же мыслью, и премудрый Соломон говорит: великая вещь человек (Прем. 20:30). Если же в Ветхом Завете подавленный грехом, чувствующий отвержение от Бога, только ожидающий искупления человек так ясно сознавал свое высокое достоинство в ряду творений, то что же сказать о Завете Новом, который ныне запечатлен печатью Духа Святого, – что сказать о Завете Новом, где грех уже снят, где нас ради человек и нашего ради спасения сошел на землю и воплотился Сам Бог, где человечество соделалось сыном Бога (Ин. 1:12, ср. Рим. 8:14; Гал. 3:26; Евр. 12:7 и др.) и в лице Искупителя само как бы обожилось, так что апостол, обращаясь к христианам, прямо говорит им, что они – причастники звания небесного (Евр. 3:1; ср. Кол. 1:12) и даже – причастники Божественного естества (2Пет. 1:4).

Наконец, в полноте даров Св. Духа дается завершение и венец человеческому достоинству; отныне жизнь человечества процвела и украсилась особенною силою, высшею и благодатною, и воистину началась для него благоухающая духовная весна, что зазеленела от могучей внутренней, живительной силы христианства и украсилась цветами веры и любви, подобно этой, всюду видимой ныне, весенней зеленой траве, зеленым деревьям и весенним благоухающим цветам.

Без сомнения, мысль о достоинстве и величии человека очень распространена и развита среди людей. Она льстит человеческому самолюбию, она приятна нашему сознанию... Но беда, когда человек рассматривает ее только с точки зрения прав, а не со стороны налагаемых ею обязанностей; беда, когда это самое величие совершенно неправильно или односторонне понимается. И прежде всего, – бывает величие только кажущееся, мнимое, а не действительное и вовсе не достойное своего имени, – это величие только внешнее. Будет ли оно состоять в большом богатстве и сокровищах, или в знатности рода и происхождении; будет ли оно в славе и почете, в высоком месте, в высоком положении в обществе: оно является ничего не стоящим с высшей и нравственной точки зрения, если не опирается на другое величие, на величие внутреннее, которое драгоценно само по себе, как драгоценен чистый и прекрасный алмаз, независимо от той или другой оправы.

В чем полагаем мы это величие внутреннее? Мы так привыкли слышать на этот вопрос затверженный ответ: конечно, в человеческом разуме... И действительно, бывают умы талантливые и гениальные, одаренные необыкновенною силою и остротою мысли, обладающее самыми богатыми и разнообразными сведениями, – умы, которые пролагают новые пути в науке, делают в ней открытия, распространяют ее пределы. Смотря на редкого счастливца, обладателя таких достоинств, мы говорим в восхищении: великий мыслитель, великий ученый, великий ум, великий человек! Новое время, как принято называть его в научной истории, начавшееся с успехов человеческого разума, выразившихся в целом ряде открытий и изобретений (XVI – XIX вв.), отличается характерною чертою благоговейного, чуть не богоподобного поклонения этому величию ума человеческого. Часто дарования ума ставятся единственным мерилом достоинства человека, и ради этих дарований все прочее ему прощается, и название: «умный человек», по общепринятому смыслу и какому-то тайному общему соглашению, считается лучшею и незаменимою похвалою. И, без сомнения, никогда еще это величие ума не достигало такой высокой степени, какой достигло оно теперь. Чего этот ум не измерил и не исследовал? Чего не исчислил, не узнал, чего не придумал, чего он не покорил? При его помощи и изобретательности человек невредимо опускается на дно морское, поднимается на воздух, сокращает огромные пространства, повелевает стихиями и силою мысли дает направление громадным и мировым силам, заставляя их служить своей пользе. Это уже сделано, а какие успехи ума ожидают нас в будущем – этого мы и представить не можем, как наши предки 200 лет назад не могли представить себе приобретений науки настоящего времени. Итак, можем ли мы отрицать это умственное величие человека? Нет, мы охотно признаем его и готовы преклониться пред ним: в этих обширных, изумительных познаниях, в этой необычайной мощи и власти ума человеческого мы видим отражение высочайшего Ума, всезнающего, бесконечно-премудрого и над всем владычествующего.

Но, отдавая должное человеческому разуму, не станем приписывать ему сверхдальнего. Не в нем одном исключительно, и даже главным образом не в нем истинное величие и достоинство человека. Нужно ли говорить, что при всех успехах ума чувство бессилия является постоянным спутником его деятельности, что с каждым завоеванием в области познанного и познаваемого шире и шире открывается область непознанного и навсегда непостижимого – и «человек с своими знаниями стоит пред неизмеримым величием мира, как жалкий нищий с своею жалкою котомкою». Таков голос современных и лучших мудрецов⁵⁴. Наука собрала подавляющую массу фактов и наблюдений, но что там за всем тем, что видимо, что выше чувств и опыта, что лежит в самой основе явлений мира, – это осталось для нее книгою, за семью печатями запечатленною, и разгадать тайну сущего, объяснить тайну мира, человека и Бога никто не в силах... И замечательно, в наш именно век необычайных успехов ума все громче и громче, чаще и чаще в разных концах образованной Европы, со стороны людей самых различных направлений и притом общепризнанных, в качестве представителей и даже великанов мысли и науки, раздаются скорбные возгласы о крушении науки, которая, говорит, не исполнила своих обещаний, обманула возлагавшиеся на нее надежды, не дала человеку счастья и покоя⁵⁵. В наше именно время можно встретить явление, когда человек, насыщенный всею мудростью века, не знает, куда ему приклониться, и готов в отчаянии повторять знаменитое изречение: «Главо, главо! разуму упившись куда ся приклониши»!

Это потому, что в погоне за одними приобретениями ума, в одностороннем и рабском поклонении ему, как идолу, забывалось и забывается другое величие человека – величие нравственное. Оно не так блестяще, не так ярко, не так бьет в глаза, как величие ума. Но без него ум светит, да не греет, делает человека односторонним, а нередко приносит и прямой вред. Так, когда растение открыто действию лучей солнца, а почва, на которой оно растет, лишена необходимой влаги, то и солнце, обыкновенно необходимое, и благотворное для растения, на этот раз иссушает и убивает его. Подобным же образом и душа наша, развив силы ума, но оставив в пренебрежении нравственное развитие и жизнь сердца, делается сухою, жесткою, себялюбивою, в тягость себе, да не на радость и другим. Когда мы проживем столько, что будет нам что и кого вспомнить, то, поверьте, из прошлого будут вспоминаться не люди великих умственных дарований, не люди огромных знаний; нет, с отрадою и теплым чувством любви и благодарности память удержит и вызовет из прожитого образы тех, что много верили и много любили, тех, что отличались преданностью делу, верностью долгу, любовью, нежностью и заботливостью, терпением, кротостью, великодушием, бескорыстием, самоотвержением, самопожертвованием, – это образы наших милых отцов и добрых матерей, нежно любящих братьев и сестер, заботливых родных, сердечных, преданных и бескорыстных друзей... Это величие нравственное неизмеримо и по широте влияния. Для будущих поколений оно становится образцом для подражания. Нельзя подражать таланту или уму, но подражать добрым свойствам верующего и искреннего христианина для всех возможно⁵⁶. Таким образом, и для нравственного величия человека, как и для умственного, открыто безграничное поле деятельности и постоянного, беспрерывного развития, но оно выше его тем, что не есть удел только некоторых избранных счастливцев, одаренных особыми талантами и способностями, а равно доступно для всех людей, сосредоточиваясь в нравственной способности человека и в его свободной воле. К этому величию, которое по всей справедливости можно назвать общечеловеческим, призваны во Христе Иисусе все мы, без всякого различия и без исключения. Для этого величия вознесшийся Господь Иисус открыл нам вход на небо, куда Сам восшел первый Предтечею человечества; для этого же величия, в помощь нашей естественной немощи, как печальному наследию греха, дарованы нам благодатные силы Святая Духа, – эти Божественные силы, яже к животу и благочестию (2Пет. 1:3), а плоды духа – это, по слову апостола: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22); ими человек, наконец, устрояется в жилище Божье Духом (Еф. 2:22).

Прибавлять ли к сказанному нравственное наставление? Но оно всякому очевидно. Если до такой степени, до такого величия возвысилась наша природа и такую возвышенную имеет задачу жизни, то ясно, – мы должны уважать свою природу и вести себя сообразно с ее достоинством, украшаясь благословенными плодами Духа Святого, указанными св. апостолом. Если так велико наше звание, то само собою понятен урок апостольский: умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны (Еф. 4:1).

Прибавлять ли применение сказанного и к Высокой Виновнице нынешнего церковно-гражданского торжества, к Благочестивейшей Государыне Императрице Александре Федоровне, день рождения Которой мы ныне празднуем? Но довольно бросить беглый взгляд на дела Ее царственного милосердия – на учреждение домов трудолюбия, на постоянную отзывчивость ко всяким добрым начинаниям благотворительности, чтобы видеть, что в Своем лице Она совмещает царственное внешнее и внутреннее христианское величие. Тем усерднее да будет молитва о Ней со стороны сынов святой Церкви и нашего великого отечества. Аминь.

В настоящие минуты, пред началом трудов учебного года, хочется мне напомнить вам, дети, замечательный и глубоко поучительный случай, рассказанный в св. Евангелии. Однажды, когда Иисус Христос был в пути, подошел к Нему некто и изъявил желание последовать за Ним и быть в числе постоянных учеников Его. «Я пойду за Тобою, Господи, – сказал он, – но прежде позволь мне проститься с домашними моими». По-видимому, просьба была и невинна, и естественна. Но звание ученика Христова, его занятие, его будущее призвание и служение требовали полного и всецелого отрешения от всего земного – житейского. И Иисус ответил вопрошающему полными глубокого смысла, вечно памятными словами: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для царствия Божия» (Лк. 9:61–62).

Эти слова Христовы можно назвать законом для всякого дела, основным и руководящим началом жизни и деятельности для всякого работника. Кто хочет истинно служить делу, кто хочет видеть успех своей работы, тот должен отдаться ей всецело и безраздельно, должен быть чужд всякого колебания и раздвоения. Да, никто, возложивший руку на плуг и озирающийся назад и по сторонам, не благонадежен для царствия Божия.

Эти же слова Христовы применимы и к вам, учащиеся дети, в вашем настоящем положении, и к тому делу учения и воспитания, на начало которого мы собрались сюда испросить и призвать Божие благословенье.

Вот и вы пришли сюда не к кому иному, а ко Христу Господу, как Его ученики и последователи. Оттого и молимся мы словами церковной молитвы: «Как посреди учеников Твоих пришел Ты, Спаситель, мир подавая им, приди к нам и спаси нас»⁵⁸. Пришли вы ко Христу, потому что мудрость, которой вы здесь ищете, истинная мудрость, исходить от Него, Источника и Подателя мудрости (Иак. 1:5; Прем. 7:15; Дан. 2:20; Кол. 2:3), потому что истинное просвещение, которого вы жаждете, как и всякое даяние благое и всякий дар совершенный, сходит свыше (Иак. 1:17), от Бога, вечного Света, Света, в коем тьмы несть ни единыя (Ин. 1:5). Иначе, свет, иже в вас, будет тьмою (Лк. 11:35; Мф. 6:23); иначе все усилия ваши будут бесплодны. Из Того, и Тем, и к Тому всяческая! (Рим. 11:36.) Как ученики Христовы, должны вы здесь возрасти в полного и совершенного человека, во всестороннем развитии и гармонии душевных сил, и как ученики Христовы, просветив свой богодарованный разум нужными познаниями, согрев сердце любовью к Богу и ближним и ко всему доброму и прекрасному, обучив волю на самом деле следовать этому доброму и прекрасному, – вы должны потом выйти из этого святилища науки и светом своего образования, светом своей жизни (Мф. 5:16) светить многим и многим... Это те многие, которые, обладая такими же, как ваши, а может быть, и большими дарованиями и достоинствами, не имеют счастливого вашего удела, не могут получить того образования, что дается вам здесь, как дар, без всякой заслуги с вашей стороны, единственно по воле и милости Бога, по любви и заботливости о вас родителей. Поистине, должны вы быть светом мира, солью земли (Мф. 5:14).

Поймите же, дети, в настоящие торжественные минуты, поймите и сознайте, как велико ваше призвание и как важно приготовляющее к этому призванию дело учения, к которому мы сейчас приступаем. Не будьте подобны тому ленивому и лукавому рабу, который закопал врученный ему талант в землю и не сделал из него никакого употребления. Не сгубите и вы данных вам от Бога способностей праздностью и шалостями, не потеряйте великого дара – возможности учиться. Взявшись за плуг, не озирайтесь по сторонам: время дорого; время пахоты и посева, весною упущенное, потом ничем не возвратите, никакою ценою не купите.

А ваш возраст, время, вами переживаемое, действительно, относительно учения можно сравнить с весною для пахаря: пройдет ваше отрочество, промелькнет прекрасная юность, минет быстро и неприметно эта весна вашей жизни, – и тогда при всем желании уж не вспашешь, не посеешь, дурно сделанного легко не исправишь. Теперь в школе будете приобретать познания с удобством и легкостью, а после их нужно добывать с большими трудами и усилиями; теперь у вас вкореняются привычки, борьба с которыми потом редко кому под силу; теперь у вас складываются черты характера, который потом изменить чрезвычайно трудно. Мудро и метко слово одного из святых русских церковных учителей:⁵⁹ «Отрок подобен доске в руках художника: что на ней нарисуют – доброе или худое, святое или грешное, ангела или демона, – то и останется». Итак, кто теперь возлюбит праздность, кто с детства не приобретет умение трудиться, сдерживать себя, повиноваться долгу, пока еще малому и нетрудному, – долгу ученика, кто не приобретет в школе уважения к старшим и к людям, тот чаще всего таким остается и в жизни... Но помните, дети, что жизнь не то, что школа, которая всегда покрывает ваши недостатки любовью и снисходительностью, исправляет их духом кротости и милости: жизнь часто карает жестоко, взыскивает сурово и беспощадно...

Учитесь же, дети, и трудитесь: в этом ваш долг, в этом вместе, по высочайшему нравственному закону, пусть будет для вас и высокое наслаждение! Ваше воспитание привлекает к себе внимание всех: им с болью сердца, с жертвами и лишениями заняты ваши родители, о нем заботятся государство и общество, и на ваших глазах в учебных заведениях начальство учебное и высшее, и ваше непосредственное, ваши учители и воспитатели, – все несут тяжелый труд, предпринимая ряд мер, направленных к тому, чтобы дело вашего учения и воспитания для вас было по возможности легко, чтобы шло оно успешно, поставлено было правильно и целесообразно. Вы ли одни среди всех этих забот и напряженных стараний будете равнодушны к тому святому делу, которое ближе всего и прежде всего касается вас самих? Дайте нам радость уверенности, что этого не будет.

Призовем же Божие всесильное благословение на наши труды и примемся за них и любовно, и охотно, и с усердием; примемся бодро и решительно, не боясь, а радуясь труду, по слову апостола, тщанием не лениви, духом горяще, Господеви работающе (Рим. 12:11); возложив руку на рабочий плуг на ниве образования, не станем озираться назад! И тогда Господь примет нас в число учеников Своих; Он, не отринувший некогда детей, приведенных к Нему, и благословивший их (Мк. 10:16), не отвергнет наших молитв, благословит наши труды и даст всем нам увидеть счастливый конец и добрые плоды того дела, начало которому мы сейчас полагаем в Его святом храме, окрыляясь молитвою, в надежде на Его помощь. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Св. апостол Павел незадолго до своей смерти из римской темницы, как последнее завещание, писал своему возлюбленному ученику и сотруднику Тимофею: Поминай Господа Иисуса (2Тим. 2:8). И св. Церковь, верная наставлению апостольскому, во все минувшие века неизменно заботилась о том, чтобы везде и во всем и как можно чаще напоминать верующим о лице и деле Спасителя нашего. Для того избрала она особые времена, учредила особые богослужения, составила множество молитв и песнопений, установила особые священные обряды, чтобы проповедь о Христе распятом была и в слове, и в деле, действуя и на ум, и на сердце, и на внешние чувства христианина. Прислушайтесь к православному богослужению, – и вас поразит обилие молитв, в которых воспоминаются крест и страдания нашего Спасителя; обратите внимание на наши священные обряды, – и вы везде увидите знамение креста; посмотрите сейчас в храме вокруг себя и пред собою, – и везде и на иконах, и на священных одеждах, и на священной утвари, почти на каждом предмете церковного употребления вы увидите изображение креста, как напоминание о Распятом на нем, как наглядное осуществление апостольской заповеди: поминай Господа Иисуса.

Такой смысл имеет и вынос св. креста из алтаря с престола на средину храма в нынешний праздник для всеобщего пред ним поклонения.

Вот он пред нами и сейчас, этот св. крест, и на нем изображен Иисус, наш Искупитель, истерзанный, окровавленный, замученный до смерти, после невыразимых страданий духа и тела.

И если долг служителя Воплощенного Бога-Слова призывает меня к слову в настоящие минуты, то не станем искать другого предмета для собеседования, не будем отрываться мыслью от нашего дорогого Учителя. По завещанию апостола, будем и мы поминать Господа Ииcуca, будем помышлять об Его страданиях: в этом такой глубокий источник нравственного научения, нравственного подъема и обновления, что человечество уже 19 веков черпает и до конца веков будет черпать из него силы и для веры, и для жизни. И это понятно: потому что «Крест», по словам церковных песней, «Крест – премудрости книга»; потому что в Кресте, так сказать, образно заключено все христианство... Ибо зачем Иисус восшел на крест?

Восшел Он на крест по несказанной любви Своей к нам, чтобы загладить пред Божественным правосудием наши бесчисленные грехи, чтобы вынести на Себе Одном те страдания, который по закону правды надлежало претерпеть каждому из нас и всем людям вместе. И опыт истории, и голос минувших поколений, и Слово Божие, в согласии с нашим собственным внутренним сознанием, свидетельствуют ясно, что грех тяготел над человеком, удалил его от Бога, отравил его жизнь, принес тысячи несчастий и нестроений, лишил мира и спокойствия и сделал неспособным исполнить и осуществить присущий ему нравственный закон собственными силами. Этот грех, печальное наследие падшего прародителя его потомкам, был умножен без конца бесчисленными произвольными грехами людей. За пять тысяч лет до Христа много усилий предпринималось людьми, чтобы избавиться от греха, чтобы улучшить жизнь, подняться нравственно, чтобы достигнуть на земле счастья, т.е. возвратить себе собственными силами потерянный рай, память о котором, как свидетельствуют история и народные сказания, никогда не умирала в человечестве. Но до конца исполнилось непреложное слово Писания: несть радоватися нечестивому – (Ср. Рим. 2:9.) Вопль безотрадного отчаяния раздается по всему миру пред пришествием Христа на землю: человечество изверилось в свои силы, отчаялось в средствах спасения и устами своих выдающихся мудрецов заявило: «Лучшее счастье – никогда не родиться, лучший исход из жизни – это самоубийство» (Плиний, Сенека).

Жизнь людей представляла тот виденный некогда пророком таинственный свиток, на котором вписано было только: рыдание, жалость и горе... (Иез. 2:10). Mир был объят процессом совершенного нравственного разложения, за которым стояла гибель конечная. Религиозный историк древнего Рима, почти современник Христа, озираясь с тоской на окружающую жизнь, не видит и луча надежды на лучшее будущее и с горечью, от которой сжимается всякое сердце, заявляет: «Боги хотят не счастья нашего, а гибели» (слова Тацита).

Так в отчаянии говорит человек, но не то соделал Бог. Милосердие Божие желало спасения людей, но правосудие требовало наказания за грех. Мы ведь и сами, по требованию присущего нам нравственного закона, этого гласа Божия и отображения святости Творца, нашего Первообраза, и от всего сердца жалеем преступника, подлежащего наказанию, и в то же время смущаемся, если видим преступление и порок торжествующими и безнаказанными. Но правда человеческая изменяет себе, а правда Божия непреложна; человек действует в таких случаях то в ущерб милости, то в ущерб справедливости, а премудрость Творца нашла средство примирить и соединить то и другое. По образному выражению Писания, здесь милость и истина Господа встретились, правда и мир облобызались (Пс. 84:11). Сын Божий, соделавшись сыном человеческим, принял на Себя тяжкую вину всего человеческого рода, и претерпев за них ужасные страсти, смерть и гроб, этою чрезвычайною, изумительною жертвою дал полное удовлетворение Божию правосудию, а милость Творца приняла, как искупление, эти муки Сына Божия и вменила их всему человечеству. Совершилось таинство Божественного всемогущества, которое в состоянии было сочетать бесконечно расстоящие между собою естества Божеское и человеческое в единство лица Богочеловека, но все венчало и над всем торжествовало таинство Божественной любви и бесконечной благости: так возлюбил Бог мир, что Сына Своего Единородного отдал, чтобы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Ин. 3:16).

И вот, – смотрите на этот крест! – вот пред нами Искупитель наш на кресте, на самой вершине Своего подвига. Правда, путь, приведший Его на Голгофу, начался с Вифлеемских яслей, с момента воплощения, и вся жизнь Его была – крест, была единым, всецелым подвигом искупления. Но что было в последнюю ночь, что выстрадано в последней день, то поистине приводит в изумление и ужас. Не было казни, карающей человеческий грех и порок, которой бы Он, Безгрешный и Святой, не понес на Себе. Грех производит прежде всего страдания внутренние. И Искупитель наш претерпел это страшное мучение совести, когда вдруг на чистую и безгрешную душу Его пали всем своим страшным бременем все грехи всех людей, точно Сам Он в них был виновен. Кто войдет в дух Богочеловека? Кто измерит и постигнет глубину и тяжесть Его душевных мук, необычайных, невыразимых, единственных мук Искупителя, когда, преклонив колена, в страшном одиночестве Гефсимании, в сумраке ночи, оставленный учениками, Он молился Богу и Отцу Своему?!

Не страх грядущей скоро смерти, не мучительность предстоящей казни: иное таинственное бремя подавляло душу Страдальца, – бремя грехов всего человеческого рода от начала до кончины мира, бремя грехов во всем их отталкивающем безобразии, во всем нравственном ужасе для Безгрешного, как страшная тягота, как все муки ада, терзают Его совесть. Вот почему, когда Он испивал эту чашу Гефсиманскую, была прискорбна душа Его до смерти (Мф. 26:38), и небесное спокойствие, что царило прежде во всем существе Иисуса, вдруг покинуло Его. Вот почему среди ужасов томления душевного искал Он, но не находил ободряющего общества близких людей – учеников... Один пред лицом разгневанного неба и грешной земли падает Он, подобно величайшему грешнику, падает на Лицо Свое (Мф. 26:39), как бы не смея взглянуть на небо, и скорбит, и плачет, и тоскует мятущимся духом, – и падают капли пота Его, как капли крови... (Лк. 22:44.)

От этих мук и ужасов Гефсимании, после предательского поцелуя приближенного ученика, переходит Он к заушениям и оплеваниям, к терновому венцу и бичеванию, к оскорблениям, которые градом сыплются на Невинного, к беззаконному и бесстыдному суду и, наконец, к этой медленной и позорной и несказанно мучительной смерти на кресте. И когда висит Он, прибитый гвоздями, истерзанный и окровавленный, среди насмешек и глумлений, весь – язва и страдание, весь – воплощение наказанного греха, Он должен был почувствовать силу закона, что грех удаляет от Бога. И Он, действительно, почувствовал это несказанное по мучительности отдаление Божества, – Он, Который, как Сын Человеческий, жил в Боге, в Его непрестанном и живом общении. Это было уже самое существо мук. Тогда-то на кресте, в час тягчайших мук, среди страшных, уже предсмертных борений со страданиями тела и духа, наш Искупитель и Первосвященник воззвал: Боже Мой, Боже Мой! Почто... почто Ты Меня оставил (Мф. 27:46.)

И Отец тот вопль услыхал. И почувствовал Страдание, что исполнена до конца Божия правда, а Божественною благостью принята Его умилостивительная жертва. И вот, когда мрак смерти застилал уже Ему налившиеся кровью очи, когда холод могилы охватывал Его истерзанное тело, – тогда со креста послышалось величайшее слово, когда-либо сказанное на земле, – слово, давшее новую жизнь миру и человечеству: «Совершилось!» Грехи наши очищены, вина снята... Все истины, необходимый для веры и жизни, преподаны в слове и делом осуществлены и представлены в жизни Богочеловека. Вот, Его Отец стал и нашим Отцом; среди людей устроено царство Бога, среди земли – царство неба, и как носительница царства Божия на веки вечные основана святая Церковь, в которой обещанный Дух Святой невидимо восполняет человеческую немощь верующего высшею помощью. Воистину все совершилось! И тогда Богочеловек с словами: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой» (Лк. 23:46), «преклони главу, предаде дух» (Ин. 19:30).

Братия и дети! У Креста Христова прими каждый не наш, а апостольский урок:

Поминай Господа Иисуса! Аминь.

В порядке воскресных литургийных евангельских чтений сегодня св. Церковь предложила вашему вниманию притчу Спасителя о талантах. По содержанию этой притчи, глубоко поучительной и жизненной, и будем мы беседовать в течение ближайших наших молитвенных собраний⁶². Начало притчи чрезвычайно просто, а между тем оно наводит нас на глубочайшие вопросы жизни. Рече Господь притчу сию: Царствие небесное подобно человеку, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им свое имение. И одному дал он пять талантов, другому – два, иному – один, каждому по силе его, и тотчас отправился (Мф. 25:14–15).

Прежде всего, в приведенных сейчас мною словах притчи, в самом начале ее, мы встречаемся с самым жизненным вопросом, который всегда, можно сказать, приковывал к себе всеобщее внимание, а именно: откуда происходит, что означает и к чему обязывает неравное распределение всего вообще у людей, всех дарований, внутренних и внешних, духовных и телесных, которые в притче образно называются талантами? Известно, что древний, дохристианский мир смотрел на это чрезвычайно грубо: там личность человека не ценилась сама по себе, а зависела от внешнего положения; кто силен, кто знатен, кто богат, кто на жизненном пире захватил так или иначе видное место, – тот только и человек. Остальные – рабы, подчиненные, бедняки – это как бы жалкие полулюди... Величайшие философы древности не признавали за рабами и чужеземцами человеческого достоинства, считали их чем-то вроде низшей породы существ, их тяжелое положение признавали и правильным, и не подлежащим никакому улучшению⁶³. Люди обездоленные часто были игрушкой в руках знатных и господ, и самая жизнь их зависела от каприза владык и ценилась очень низко. Знаменитый Катон велел перебить некоторых своих рабов за то только, что они были дряхлы. Траян, один из лучших римских императоров, отдал десять тысяч рабов для потехи зрителей в амфитеатре, где они, сражаясь, убивали друг друга, и эта резня продолжалась более ста дней⁶⁴. Время от времени, как грозное предзнаменование, со стороны этих обездоленных предпринимались попытки улучшить свое положение путем возмущений и кровопролитий. Тогда господствующие классы справлялись с возникающими общественными осложнениями мерами варварских насилий и жестокостей и посредством угнетений и притеснений добивались того, чтобы по возможности подавить в противившихся всякое сознание человеческой личности.

Известно, что после возмущения рабов в Риме они распинались на крестах целыми тысячами. И если бы разрешение указанного вопроса отдать на произвол одних естественных, чисто-человеческих соображений, то он всегда оставался бы вечным поводом к самым серьезным и опасным столкновениям между людьми и сопровождался бы в жизни все более и более ужасающими последствиями. Прав был бы тот, кто всех сильнее; жизнь человечества обратилась бы в войну всех против всех, в царство животных, а не разумных существ.

Разрешение вопроса дано Спасителем, и дано не путем внешних мер, не путем государственного законодательства или реформ общественной жизни, а указано в точке зрения нравственно-религиозной. И прежде всего – в рассматриваемой притче ясно указано, что Господь, а не иной кто, раздает неодинаковые таланты. Но, заметьте, в притче не сказано, что господин меньше любит тех рабов, которым дает меньше; не сказано, что он руководствуется одним капризом, а, напротив, каждому дает он по силе его; не сказано, что эта неравномерность продолжится за пределы времени, назначенного на испытание, т.е. за пределы настоящей жизни. На эти обстоятельства нужно обратить внимание, и тогда сглаживается все жестокое, все недоуменное в неравномерном распределении талантов. Христианство, в противоположность языческому строю древнего мира, объявило и признало ценность отдельной личности, без отношения к внешнему, занимаемому ею в жизни положению. Поэтому, действительно, христианство объявило всех людей равными, но это равенство есть равенство высшее, духовное, религиозно-нравственное. В царстве Бога нет эллина и иудея, нет раба и свободного, нет мужеского пола и женского (Гал. 3:28; Кол. 3:11); все дети одного Отца небесного, все равно искуплены кровию Христа, все призваны к одному спасению. Таким образом, все человечество образует одну семью, все люди становятся братьями: рабы перестают быть существами низшей породы; женщина, угнетенная в древнем мире, становится членом религиозного общества – Церкви, в полноте человеческих прав; иудеи перестают быть избранным народом и должны покончить с национальным самомнением и национальною исключительностью, и гордый мудростью грек должен признать презренного прежде варвара своим братом. Но все это есть равенство пред Богом, не уничтожающее, по воле того же Бога, неравномерности в данных талантах. То верно, что человечество стало единой семьей Отца Небесного: но ведь именно в семье замечается естественность различия возрастов, положений и обязанностей. Но при этом различии в правильной семейной жизни как трогательно и прекрасно сами собою слагаются все необходимые взаимные отношения! В семье – отец и мать, братья и сестры, дети различных возрастов, старец и ребенок, – во всем, оказывается, здесь неравенство, а между тем отношения складываются правильно и ведут к соединению, к миру, любви и согласию, ко взаимному спокойствию и счастью, а не к разделению, не ко взаимной вражде и ненависти. Так, по плану Творца, при неравенстве данных талантов должно быть и в великой семье человечества. Неравенство талантов есть среда и условие для проявления самопожертвования, великодушия, бескорыстной работы, возвышенной любви, кротости, милосердия – со стороны богато одаренных; здесь же вместе с тем и среда для проявления терпения, смирения, покорности, преданности долгу, трудолюбия – со стороны других, менее одаренных. А так как жизнь людей представляет бесконечное разнообразие положений, и каждый богато одаренный по сравнению с другим, высшим, может быть назван менее одаренным, и обратно, то какая здесь вследствие этого получается живая и многосторонняя школа добродетелей!

В общем же, в такой только среде и при условии разности в талантах возможно выполнение этого золотого правила христианства: друг друга, тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал. 6:2). В такой только среде может расцвести пышным цветом и дать богатейшие плоды то новое семя жизни, которое принес Христос на землю, которому имя – любовь. Так неравенство, по словам одного проповедника (Берсье), служит общественными узами между людьми, заставляет их опираться друг на друга, дает средство и возможность бесконечного развития начала любви, а следовательно, нравственного совершенствования, а следовательно, истинного, разумного и высокого счастья. Посмотрите вокруг себя: не то же ли видите и в природе? Наблюдайте: полнейшего равенства нет нигде, потому что полнейшее равенство было бы безобразием. «Вы можете собрать тысячи листьев с одного дерева, сравнить их между собою: и вы не найдете из них двух, которые были бы совершенно тождественны и которые имели бы хоть одинаковые разветвления главных нервов» (Берсье). Неравенство дает возможность бесконечного числа ступеней развития, а где развитие, там и совершенствование, там и жизнь; если бы остановилось это развитие, если бы было все равным, то это было бы равносильно всеобщему застою и смерти. Так в области внешней природы, так в области и человеческого духа. И чем выше вы поднимаетесь в бесконечном царстве природы, тем более усиливается разнообразие, обусловливая собою красоту и гармонию этого дивного мира. Какая разница между звездами и планетами, и какая в то же время чудная гармония и несказанная красота неба! На земле завершается это разнообразие в венце творения – в человеке, для его же блага и счастья, но продолжается и потом в царстве бесплотных духов, в самом мире ангельском.

Братья и дети! Все мы, здесь предстоящие, также имеем различные таланты, различные возрасты, общественные положения, жизненные блага, различные права, различные обязанности. Это таланты, врученные нам от Бога, каждому по силе его. Будем же работать на свои таланты, будем исполнять каждый свой долг, мал ли он или велик, в терпении, в труде и настойчивости, во взаимной любви и помощи, без ропота и озлобления на судьбу, без зависти к тем, кому, как нам кажется, дано больше, чем нам, талантов. Не велик и не блестящ и ваш долг, учащиеся дети, и в этом невеликом какое разнообразие способностей и дарований, условий благоприятных и неблагоприятных! Но кто не научится исполнять теперь малого долга, кто не поднимет этого бремени малого, тому как потом вручить великое? Кто не сумеет теперь работать на два таланта и пустить их в оборот, как управится с пятью?

Блажен же человек, который принял ярем свой от юности своея! (Плч. 3:27.) Ей, услышит он от Божественного Раздаятеля талантов похвалу, которая, по изображению притчи, по окончании времени испытания, т.е. земной жизни, совершенно уравняла имеющих и пять, и три, и два таланта (Мф. 25:21). Похвала эта гласит: «Добрый раб, благий и верный! В малом ты был варен над многим тебя поставлю. Вниди в радость Господа твоего». Аминь.

По намеченному нами плану, в нынешнее воскресенье будем продолжать беседу и размышление по содержанию притчи Спасителя о талантах. Продолжим словами евангелия приточный рассказ с момента раздаяния талантов и отшествия господина. «Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов. Точно так же и получивший два таланта приобрел другие два» (Мф. 25:16–17).

Итак, после ухода господина мы видим рабов его за работой. Смотрите же, поучаясь, какая высокая похвала труду и человеческой деятельности заключается в этой притче.

Люди молодые! Вам, вступающим в жизнь, вам, носителям надежд ближайшего будущего, вам особенно должно быть близко и памятно это учение евангелия о труде человеческом. Осмотритесь вокруг себя, прислушайтесь, как благозвучно, без перерыва звучит весь гимн творения. «Солнце неустанно изо дня в день ходит по небу; не замедляет пускать ростки маленькое семечко; реки текут безостановочно, бьют ручьи, благословенные дождят облака»... «Посмотри, как плещут волны морские: ударилась одна о берег, вот уже катится, искрясь и пенясь, другая, поднимается за нею третья, напрасно ждать будешь, чтобы у ног твоих спокойно улеглась последняя»⁶⁶, – это образ труда людского. А над всем этим – хочешь найти труду вечный первообраз и высшее освящение? Вслушайся в слова Христа: «Отец Мой доселе делает, и Я делаю» (Ин. 5:17). Хочешь ли посоветоваться по этому вопросу со Священным Писанием, с этим рудником вечных истин? Оно тебе скажет словами мудрецов боговдохновенных: «от юности твоей нагибай, нагибай твою выю» (Сир. 7:25), «склони твои плечи под работу» (Вар. 2:21). Устами великого Моисея оно дает заповедь: «все твои шесть дней работай и делай в них всякия дела твои» (Исх. 20:9), и устами премудрого Соломона выразительно наставляет: «в утро твоей жизни семя твое сей, но и в вечер жизни не давай отдыха руке твоей» (Еккл. 2:6); «человек так же рожден для работы, как птицы для летания», замечает Иов. 27–28. Сравните с этим учение языческой мудрости, которая считала достойным внимания только труд философствования, да управления тысячами рабов и множеством варваров, а всякую другую работу клеймила позором. Так именно смотрели Платон и Аристотель, эти кумиры древности; с ними соглашался Цицерон, учитель многих, который вместе с другим римским поэтом мог бы повторить эти жесткие слова: «ненавижу я этот простонародный сброд и к себе не подпускаю его близко» (Horat., od. 3, 1, 1).

Плотничество Иисуса, рыбачьи занятия апостолов, ремесло делания палаток у Св. Павла (Деян. 18:3), простые труды домашнего хозяйства у Пресвятой Девы – все это говорит нам о совершенно ином духе учения христианства. И когда плотник Иисус вышел потом на дело учительства, – кто мог сравняться в труде с Ним, Который всю жизнь до последнего вздоха посвятил учению и благотворению? Неутомимо деятелен был Он в Своем исключительном и святом призвании, проповедуя истину, расточая благодеяния и чудеса, отыскивая погибшие души, измученные и смятенные сердца. Из евангелия знаем, что ученики не раз просили Его дать себе покой. Но часто бывало, что догорал вечер, потухала заря и спускалась ночь на землю, люди оканчивали свои земные дела и упокоевались от трудов своих, а для Него не было покоя. Приносятся к Нему больные, стучатся в двери Его сердца несчастные, души, жаждущие света и правды, и жизни, просят Его учения, сердца сокрушенные ищут у Него мира, отрады и покоя. А когда оканчивал Он эти дневные дела любви, тогда удалялся Он в уединение пустыни и здесь в безмолвии молитвы праздновал свой покой – «Свою тихую священную субботу». Здесь размышлял Он над разрешением Своей великой задачи, здесь в эти тихие часы готовил Он работу нарождающегося дня, который, загораясь утренней зарею, опять приносил Ему труд, и труд, не смягченный, не вознагражденный признанием, часто вместо любви и благодарности вызывавший злобу, зависть и преследования. При конце Своих дней, как Сын Человеческий, мог Он с полным правом сказать: «Отче! дело, которое Ты поручили Мне исполнить, Я совершил» (Ин. 17:4). От Учителя переходите к учениками. Кто может сравняться в трудах с апостолами? Пешком, в нищете, среди гонений и преследований обойти весь мир, тонуть в морях, страдать в пустынях, подвергаться позору бичеваний, побиению камнями, умирать на крестах и в темницах, и все из-за дела благовестия, не переставать учить и учить: это ли не труд, не подвиги жизни?⁶⁷

Но ведь и мы с вами – ученики Того же Учителя, и нам небесный Домохозяин вручил каждому талант по силе его, а вместе с талантом требует и труда. Он не терпит праздных: каждому дает Он особое поручение, и нет в Его царстве никого, кто был бы свободен от дела. «Дает Всевышний поручение и в раннее утро жизни дитяти и отроку, призывается к деятельности юноша, в жаркий полдень жизни Господь приглашает на работу и мужа, и в вечер жизни зовет к ней старца»⁶⁸. Но что видим? В другой евангельской притче о работниках в винограднике видим: сколько раз в различные часы дня ни выходил Домохозяин, т.е. на какой бы возраст человеческой жизни ни обращал Он внимание, каждый раз находил несколько работников праздными (Мф. 20:3, 6). И сколько этих праздных! (Ср. 1Тим. 5:13; Тит. 1:12). Тысячи людей не приносят жизнью своей и грошовой пользы человечеству, а между тем везде при жатве многой недостает делателей, а между тем человечество от глубоких ран тела и духа истекает кровью, а между тем во тьме сидящие просят света, голодные ищут хлеба, несчастные нуждаются в поддержке... Но что я говорю о таких делах; каждое, самое малое, самое простое, обыкновенное и не мудрое дело нуждается в честных и разумных работниках. Здесь ли не найдется каждому работы? Не найдется только тому, кто не хочет дела и бежит от него. Не великого, не блестящего, не картинного и не громкого искать нужно дела, а брать то, какое лежит около, в какое поставил Бог, давши одному пять талантов, т.е. дело видное и большое, другому два таланта – дело малое. И если многое, друзья, приятно в этой жизни, то всего приятнее именно прелесть дела, прелесть созидания, которое, без сомнения, представляет собою существенную часть в нас образа и подобия Бога, вечно делающего и вечно созидающего (Ин. 5:17)... И если что, братие мои, если что помнится из прошлого, то не дни веселья и безделья, а дни и месяцы, и годы разумного и любимого труда, благословенной работы. И если есть какие преимущества людей в этой вселенной, то величайшее из этих преимуществ есть способность удваивать таланты, полученные от Бога, по примеру евангельских рабов разбираемой притчи, – то, что называется потребностью и способностью разумно-нравственного прогресса, недоступного животному миру. Да, только человек увеличивает и умножает то, что он получил от Бога, только он с одним талантом приобретает два и с пятью – десять. Никто не может указать ему и гадательного предела развития, определить границы его деятельности; он создан для усовершенствования, для высшего и беспредельного призвания, которое ему назначает евангелие этими великими и бессмертными словами: «Будьте совершены, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5:48).

Приложите же в труд и труд все ваши способности и все ваши силы – таланты, Богом данные, вы, которые слушаете сейчас меня, вы, молодые люди, которые находитесь в поре широких надежд, обширных планов, имея пред собою открытым весь жизненный путь! Неужели вы хотели бы очутиться среди бесполезных созданий, среди злых и лукавых рабов, закопавших таланты в землю, среди тех, которые ничего не прибавили к сокровищу веры и любви, к подвигам труда бескорыстного и благотворного в семье, в школе, в общественной жизни, среди меньших братьев? Откройте ваши сердца всецело духу евангелия, и вы полюбите труд и работу – пока в вашем учении. Помните, что, по слову нашей народной мудрости, «без труда нет добра» и еще: «у кого праздная молодость, у того же и беспутная старость»... Помните, что жизнь не есть мертвый счет известного количества дней; не то, что называется, «день и ночь – сутки прочь»; жизнь – не механически спаянная цепь известного количества действий и событий: жизнь есть подвиг дела и труда, жизнь – приумножение данного таланта, жизнь есть правое употребление всех сил. И если жизнь человечества имеет конечной целью обратиться в царство Божие, то, по слову евангелия, и «царство Божие силою берется, и употребляющее усилие получают его» (Мф. 11:12).

Но, братья мои, есть труд и «труд»... Можно в нем быть царем, и можно сделаться рабом; может он быть благословением, и может стать проклятием. Об этом – до следующей беседы. Аминь.

Если вы вслушались в предложенное сегодня нашему вниманию апостольское чтение в начале литургии и в конце ее⁷⁰, если вошли в связь изложенных там мыслей, то вам сам собою станет понятным ответ на тот вопрос, на котором мы остановились в прошлую воскресную нашу беседу. Мы говорили тогда о труде по образу рабов евангельской притчи о талантах и закончили речь указанием на то, что труд – труду рознь, что труд может быть благословением и может стать проклятием, может возвышать человека, осмысливать его жизнь и деятельность, сделать его царем, и может обратить его в раба.

И вот вам ответ на возможные недоуменные вопросы и руководство в словах апостола: «Сеющий скудно, скудно и пожнет, а сеющий щедро, щедро и пожнет. Каждый уделяй по расположению сердца не с огорчением и не с принуждением, ибо доброхотно дающего любит Бог» (2Кор. 9). С этим поставьте в связь другое, слышанное вами сегодня, наставление апостола: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, – я медь звенящая.... Если имею дар пророчества и знаю все тайны (следовательно, обладаю всеми познаниями), а любви не имею, – я ничто». И далее в апостольских словах вы слышали вдохновенную похвалу любви, все превосходящей, все созидающей, и конец слова: «Любовь никогда не перестанет» (1Кор. 13)...

Итак, свобода и одушевление любви – вот что дает нашему труду высший смысл, вот что обращает его из безразличной с нравственной точки зрения необходимости в высокую добродетель и, таким образом, явлению естественному придает возвышенное значение – нравственное. Вот почему и простой труд ремесленника, тяжелый, для иных кажущийся бессмысленным, механический труд всякого другого работника может доставить удовольствие, может быть нравственным, высоким, почетным, воспитывающим дух, если совершается из послушания Богу, во имя любви к Нему и человечеству. Не знает ропота истинный отец-христианин посреди изнурительных трудов, самых простых, что называется, черных, если он работает из любви к семье, ради ее блага и счастья. Представления о покое домашних, о детской улыбке, что ожидает его дома, о детской радости, которую вместе с заработком принесет он в свою семью, делают его терпеливым и усердным, бодрым и сильным, как бы не знающим устали.

Знает ли эту усталь и многолюбящая мать, ухаживающая за малыми детьми, в мелочных трудах семейной жизни, в стряпне и уборке, – в этих занятиях, так часто низко ценимых и незаслуженно порицаемых? Знает ли усталь мать, просиживающая ночи у постели больного ребенка до полного изнурения сил, совершая труды, предполагаемые уходом за больным, тоже с внешней стороны не блестящее? Любовь дает всякому труду ее высший смысл, любовь делает подвиги ее материнства легкими; ничем вы иногда так ее не оскорбите и не опечалите, как предложением передать свой тяжкий труд, свои обязанности в другие, наемные руки... Здесь уместно слово народной нашей мудрости: «охота пуще неволи». И наоборот: труд, по существу возвышенный и идейный, – труд молитвы и богослужения, труд воспитания детей, труд школьного учительства или учения, – может казаться и, действительно, для иных кажется и тягостным, и страдальческим, насильственным, рабским, чуть не проклятым, если совершается без любви и одушевления. Припомните, что рассказывает Библия о первых людях в раю: «Взял Господь Бог человека, которого создал, и ввел его в рай сладости возделыват его и хранить»... (Быт. 2:15.) Значит, сладость заботливого труда давала высокое удовольствие человеку, печать Божьего благословения, печать чистой и безгрешной радости лежала на труде его. Но когда он согрешил, когда любовь к Богу уступила в нем гордости и себялюбию, – иная печать легла на труд его, – печать Божьего осуждения на труд подневольный и принудительный на земле, переставшей быть послушною человеку.

Итак, хотите ли вы, мои юные слушатели, хотите ли, чтобы и ваш настоящий труд, труд учения и воспитания, возвышал вас, развивал нравственно и был бы разумным и достойным человека? Хотите ли, чтобы ваш труд доставлял вам высокие духовные наслаждения? Пусть он будет охотным, свободным и любовным. Пусть внешние распоряжения и требования школы, внешняя дисциплина и строй ее совпадают с вашими внутренними расположениями, воззрениями и желаниями, – тогда сам собою труд ваш будет охотным; пусть учение будет основано на любви к истине, на уважении к умственному и нравственному достоинству человека, как образа Божия, на сознании возвышенности и благодетельности научных занятий для жизни родины и человечества, а не на личных себялюбивых соображениях, – и тогда труд ваш будет одушевленным и любовным. Не рисуйте себе предстоящей жизни сплошным веселым праздником и нескончаемым рядом удовольствий, доступ к которыми открывают права, приобретаемые ученьем. Вырастайте в сознании обязанностей, а не прав: права сами собою явятся. Если же приучитесь теперь смотреть на ученье, как на тяжелое, но необходимое, едва терпимое ярмо, которое при первой возможности сбросится вон, тотчас же после того, как пред вами откроется поприще свободной жизни, то вы и в будущем не найдете себе осмысленного и радующего труда. Но смотрите: бывает, что долго, долго человек отдается какому-нибудь труду внешне, бездушно, из-за общественного положения, из-за житейских прав и материальных средств, не внося в работу ни духа, ни сердца. Но придет когда-либо время, душа как бы проснется, опостылет ей этот труд бессмысленный, животный и принижающий, захочется дела живого, любимого, захочет душа уйти в такое дело вся безраздельно, без остатка, – и на запрос этого насущного хлеба она получит камень, потому что жизнь прошла, силы растрачены, уменья не нажито, мужества начать жить по-новому не хватает. Так и получаются так называемые «лишние люди», с так называемой «убылью души», или с пустыми местами взамен души и сердца, – явление, отмеченное во всех литературах, а в нашей русской, кажется, особенно... Но начало этому явлению полагается еще в годы молодости, когда не создают себе разумной работы, любимой и свободной, и следовательно, не дают смысла самому своему существованию. Справедливо замечает один ученый педагог-христианин: «Кто при работе нисколько не увлекается самым делом, тот не сделает ничего путного, да и самое дело не удовлетворит его стремления к деятельности, не заполнит душевной пустоты»... И наоборот, «труд свободный, излюбленный, задушевный есть единственно доступное человеку на земле и единственно достойное его счастье. Наслаждения и страдания – цветы и терния жизни, но не самая жизнь, жизнь же есть процесс деятельности свободной и прогрессивной, вытекающей из самой души, – дело, выполнение которого значит для нас более самой жизни; жизнь есть дело, без которого она теряет свою цену, так что в этом отношении опыт личный и научный блистательно подтверждает глубокие евангельские слова: что ища сберечь жизнь, мы губим ее, а тратя жизнь для дела, мы находим самую жизнь» ⁷¹.

К таким выводам приходит добрый и светлый разум. Не то же ли говорит нам и евангелие? И оно требует, чтобы человек, возложив руку на плуг труда, не озирался назад и по сторонам (Лк.9:62); и оно заповедует: «Царство Божие силою берется, и употребляющие усилия получат его» (Мф. 11:12); евангелие указывает и самый чистый, и сильный, и возвышенный источник воодушевления в труде жизни – источник религиозно-нравственный. Мы разумеем здесь заповедь Бога, пример Иисуса Христа и святых Его, весь заповеданный евангелием строй нашей жизни, как непрерывной обязанности развиваться нравственно чрез посредство деятельной любви к ближнему, следовательно, чрез постоянный труд и труд. Только при таких условиях – при религиозно-нравственной основе труда – нам обещаны и Божественное благословенье и успех дела. Таков именно смысл и сегодня читанного за литургией евангелия. Без Христа сети рыбаков оставались пусты. «Наставник, – говорят они, – всю ночь мы трудились, и ничего не поймали». Но пришел Спаситель, в сладость проповедал им Слово Божье, благословил дело их: и мрежи рыбарей исполнились ловитвы (Лк. 5:1–2). Аминь.

От рабов трудящихся и их доброго примера, в порядке содержания притчи о талантах, переходим теперь к рабу, который в евангелии назван ленивым, лукавым и негодным. Вот что говорится о нем в притче: Получивший один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего... Когда же возвратился господин, раб этот оказал ему: «Господин, я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал. И убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле: вот тебе твое!» (Мф. 25:18, 24–25.)

Рассмотрим этот мрачный образ ленивого раба: не найдем ли в нем свойств, вечно живущих в человечестве, не найдем ли их и в наших воззрениях, в жизни и деятельности? Прежде всего остановлю ваше внимание на одной подробности. Не кажется ли вам несколько странным и, по-видимому, несвойственным всему духу евангелия то обстоятельство, что в притче худшим, неблагодарным и ленивым представлен именно тот, кто получил меньше всех? Иисус Христос ведь так любил всех бедных и обездоленных и, наоборот, так часто и грозно обличал богатых и сильных (Лк. 6:21–24): здесь же Он как бы говорит в несвойственном Ему духе похвалы многоимущим. Не следовало ли ожидать, что Спаситель выставит неверным, ленивым и бессовестно расточающим полученное богатство того именно раба, который получил пять талантов, данную же ему безграничную похвалу отнесет к представителю бедных, которому, как награду за труд и верность, передаст таланты многоимущего? Словом, не лучше ли было бы совершенно изменить притчу? Отчего же Спаситель поступил иначе? Оттого, что Он говорит правду всем одинаково; оттого, что дух возмущения и озлобленной зависти, свойственной малоимущим так же противен Богу, как и дух презрения и гордости у многоимущих. Пред нами в притче один из таких именно малоимущих... Но обратите внимание: ведь он все же получил, и получил в сущности не мало, потому что талант – это и по современному счету, тем более по тогдашнему, сумма серебра довольно большая. Но раб смотрит не на то, сколько ему дано, а сколько получили другие: озлобленная зависть слепить ему очи, и он ведет себя с такою вызывающею грубостью и возмутительною дерзостью, как будто бы он не получил совсем ничего, как будто бы у него взяли ему принадлежащее. Иначе нельзя понять, почему господин кажется ему несправедливым и жестоким, жнущим, где не сеял (Мф. 25:25)... А ведь посев был, и посев, как мы видели, не малый.

Не узнаем ли здесь себя мы, имеющие один талант? Когда пред нами лежит жизнь, требующая нашего труда и подвига, когда несовершенства и бедствия ближних, их нужды и лишения взывают к нам о помощи, когда требуется от нас вообще какая-либо забота и труд, какая-либо жертва самоотречения: не сваливаем ли мы ответственность на других, у кого, по нашему мнению, пять талантов, а сами не остаемся ли в стороне – в лености, себялюбии и равнодушии, прикрываясь тем ложно-смиренным мнением о себе, о своих силах и дарованиях, под которым лукаво кроется горькая зависть и тайное озлобление против получивших больше? Не узнаем ли здесь себя мы, которым вечно кажется, что поприще жизни, отведенное нам, слишком мало, что место других имущих, влиятельных, сильных, стоящих у власти, по праву принадлежит нам, и что мы, без сомнения, совершили бы на этом месте гораздо больше полезного и доброго? Но как часто люди, осуждающие тех, которые стоят выше их, наверное, меньше всего были бы способны заменить их! Один из выдающихся проповедников христианских, много лет внимательно наблюдавший жизнь и людей, ссылаясь на свой опыт, уверяет нас, что весьма и весьма часто завистливый бедняк, если разбогатеет, то делается самым мелочным, черствым и гордым богачом; что честолюбцы, тяготящиеся подчинением, достигнув заветного возвышения, становятся самыми взыскательными, бессердечными и несправедливыми носителями власти, – и те, которые падают пред искушенииями своего посредственного положения, окончательно ослепляются положением высшим (Берсье). «Единому Богу известны, – продолжает тот же писатель, – наши тайные и гордые мечты о себе, наша зависть к другим, обладающим большим. Если бы все наши стремления могли заговорить, какие бы печальные и неожиданные признания мы бы услышали, но если бы всем этим стремлениям дано было осуществиться, то какое ужасное зрелище мы бы увидели! Знаете ли вы в истории что-нибудь более печальное, чем управление человека, неспособного распоряжаться властью? Что гибельнее положения какого-либо легкомысленного мота, который вдруг сделался обладателем большого богатства?» «Нет ничего несчастнее, как получение чего-либо свыше сил»... И наоборот, сколько великого в мире создано терпеливыми усилиями людей, неведомых, по-видимому, не блестящих, по-видимому, получивших только один талант! «Ведь простые воины одерживали победы»... Много ли талантов имела та евангельская вдова, которая удостоилась величайшей похвалы Иисуса? Сколькими талантами, с внешней стороны, обладали апостолы, о жизни которых вы сейчас слышали из читанного отдела Слова Божия – про темницы, биения, скитания, опасности, раны, поругания⁷³... Сколько видимых талантов было у св. Павла, когда писал он смелые и вечно знаменательные слова: «Нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, вы же крепки; вы в славе, а мы в бесчестии; даже доныне терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками... Мы, как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (1Кор. 4:9–18). Но «нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор. 6:10). А сколько было талантов у первых христиан, когда, лишенные всего, чем люди гордятся и наслаждаются, – всего, что люди приобретают как великое и ценное, они «смотрели на пышное величие древнего мира с твердым убеждением, что весь этот блеск земного величия померкнет пред крестом их Учителя»? (Берсье). И сколько их, этих христиан неведомых, незнаемых, которые кровью, трудами, твердыми правилами жизни христианской, непоколебимым стоянием в вере и молитве, в правде, любви и честности, исполнением долга в семье, обществе, в войске, в судах способствовали возвеличению христианства, привлекали к нему уважение со стороны неверных, содействовали блестящей эпохе Церкви, ее силе, ее влиянию, ее победе над темным царством греха и неведения языческого – и все это среди тысячи препятствий, из которых гонения и преследования, это крещение кровью новорожденной Церкви Христовой, было препятствием меньшим. Где их имена? Где они, безвестные труженики, неведомые проповедники, которые в первые два века христианства буквально исполнили завет своего Учителя и Господа идти во весь мир и проповедовать евангелие всей твари? (Мк. 16:15). Где эти труженики, которые после каких-либо двух-трех сменившихся поколений после Христа уже могли сказать язычникам эти выразительный слова: «Мы существуем, так сказать, только со вчерашнего дня, а между тем наполняем собою все: ваши города, острова, замки, пригороды, советы, лагери... двор, секст и форум, вам оставляем одни капища!»⁷⁴. От всех этих безвестных деятелей осталось величественное здание Церкви, великие, неисчислимые плоды веры, неизмеримые благодеяния христианства, но рядовые работники эти каждый в своем деле, без сомнения, считали себя людьми немногих талантов, а с нашей обычной, мирской точки зрения внешнего блеска и вовсе их не имели.

Будем же и мы, рядовые и как бы чернорабочие в великом деле службы и труда Богу и человечеству, каждый с одним талантом приумножать его и работать без зависти к тем, что получили больше, в той христианской уверенности, что Бог, Раздаятель талантов, указал нам такое именно место в жизни, хотя и невидное, на котором мы можем оказаться наиболее полезными. Пусть мы, рядовые работники, получившие каждый один талант, носим только камень, глину и песок: из наших совокупных усилий в руках великого Зодчего мира слагается стройное, гармоническое и величественное здание человечества, та «скиния Бога с человеками» (Апок. 21 гл.), где Он является их Отцом, а они – Его детьми, то царство Божие, царство правды, мира, и любви, и радости, что должно основаться в нас и среди нас и заполнить всю землю. Путь к этому один: взять данный талант, каков бы он ни был, и, не зарывая в землю, приумножать его разумным и благословенным трудом долга, трудом от утра и до вечера жизни, когда Господин потребует отчета и скажет утомленному работнику: «Добрый раб, благой и верный! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю: войди в радость Господа твоего!» (Мф. 25:21.) Но ожидая и желая этого приговора всем сердцем, не забудем, что приготовлены и иные устрашающие приговоры: «много званных, а мало избранных» (Лк. 14:24), и еще: «будут первые последними, а последние первыми» (Мф. 19:30), а над всем этим: «кому много дано, с того много и взыщется» (Лк. 12:48). Аминь.

Сегодня опять я обращу внимание ваше на раба, зарывшего талант в землю и осужденного в евангелии. Не напрашивается ли у вас сам собою, невольно, вопрос: что дурного сделал этот раб и за что осужден? Растратил ли он талант свой? – Нет. Обратил ли его в средство и орудия зла? – Тоже нет. Утаил ли, присвоил ли себе? – Напротив, он возвратил его в целости господину. За что же осужден? Правда, он не удвоил таланта, подобно своим сотоварищам, но, по справедливости, в таком случай его нужно было только лишить награды, – за что же еще и наказание?

И многие ли среди нас с вами могут по чистой совести похвалиться тем, что не растратили, не потеряли совсем своего таланта, не употребили душевных и телесных даров во зло, не обратили их в средство личного наслаждения? Многие ли из нас могут сказать с полным правом: «Господи! Какие дары Ты мне дал, такие я возвращаю Тебе все по счету: ни одного утерянного»? И если так, то опять настойчиво требует разрешения не только недоуменный, но уже страшный для нас вопрос: за что же, за что осужден и наказан евангельский раб? Здесь мы подходим к одному из главных и существенных оснований христианской нравственности, к ее коренному различию от всякой другой, так называемой естественной: в христианском учении ясно и настойчиво проводится одна мысль, что для нравственного человека мало не совершить греха, но нужно служить и добродетели; мало не убить, не украсть, не обидеть, но нужно любить, благотворить, помочь, утешить, защитить; мало не делать зла, но нужно делать и добро, для него жить, для него усиленно работать, подвизаться, – одним словом, мало нравственности отрицательной, безличной, бездеятельной, а требуется нравственность положительная, одушевленная, исполненная сил и деятельности. Раб, получивший один талант, не растратил, не присвоил его, но этого было мало для исполнения долга: нужно было трудом и усилиями его умножить, обратить по крайней мере в два. Но он не трудился, – оттого он раб ленивый; он не умножил таланта и ложно ссылался на жестокость господина, – оттого лукавый; он грубо и дерзко возвратил талант, без тени сознания что поступил не право, – оттого он злой; он ничего не сделал, и оттого он – раб неключимый, негодный. Его жизнь, и деятельность в лучшем случае и по самой снисходительной оценке была жизнью безвредного животного, но не разумного существа. «Царство Божие силою берется» (Мф. 11:12); «кому много дано, с того много и взыщется» (Лк. 12:48)... Поэтому от человека с теми или другими талантами и средствами мало требовать, чтобы он только не сделал дурного; от него справедливо требуют и положительного добра, и притом, в нравственной оценке его деятельности, смотрят на то, что он мог сделать, и что действительно сделал.

Сколько, однако, людей живут и довольствуются этою отрицательною нравственностью лукавого раба! Как часто и мы, желая похвалить других, и тем выдавая себя, ничего не можем привести иного для похвалы, кроме указаний на то, что они не убили, не украли, не обидели! Сколько и из нас на вопрос, обращенный к себе самим: «Каковы мы в нравственном отношении?» – могут указать только на те же мнимые отрицательные добродетели... Не ясно ли, что мы еще не вышли из нравственности естественной и не доросли до нового Божественного Завета, до нравоучения евангелия, где мало этих постоянных наших «не», где призываются и ублажаются люди положительных, а не отрицательных добродетелей: смиренные и кроткие, алчущие и жаждущие правды, милостивые, чистые сердцем и миротворцы (Мф. 5 гл.). Частное проявление этих положительных качеств и призыв к ним вы слышали и сейчас в апостольском чтении⁷⁶.

Поистине, жалко то время, тот народ, та среда, где умерли горячие стремления к одушевленному положительному подвигу, где пробавляются этою низкопробною отрицательною нравственностью, и поле жизни занимают люди дряблые духом, безличные, люди без огня и одушевления, без убеждений, без горячих стремлений и порывов, – те, которых так часто по недоразумению и по неразумию называют часто «хорошими» людьми, что в сущности значит: слабые, бесцветные и безличные люди, живущие жизнью безвредного животного и так похожие на евангельского лукавого и ленивого раба.

Вас, юные слушатели, Церковь и школа готовят, конечно, не к отрицательным добродетелям. Прививая к вам любовь и навык к знанию и труду; внушая вам мысль о необходимости жить и действовать не во имя плотских и себялюбивых похотей, но во имя долга и любви к Богу и ближним; воспитывая вас в сознании обязанностей, а не прав, – Церковь и школа хотят видеть в вас в будущем деятелей разумных, честных, любящих, энергичных. Эти свойства можно проявить во всяком положении и на каком угодно месте, как бы оно мало ни было, хотя бы оно равнялось не одному даже таланту, а только незначительной части его... Будьте же теперь, хотя в узком кругу вашей школьной жизни и несложных обязанностей, будьте носителями добродетели положительной, а не отрицательной. Мало не лениться, не нарушать правил доброго поведения, не быть замеченным в предосудительных проступках, не быть безнравственным: нужно гореть любовью к труду, одушевлением к Богу, детскою и горячею преданностью Церкви; нужно искать труда и дела, и находить его, и мало не нарушить долга, а нужно его исполнить: тщанием не лениви, духом горяще, Господеви работающе (Рим. 12:11), елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и аще как похвала, сия помышляйте (Флп. 4:8). Если же нет этой горячности дела, этих одушевленных порываний к подвигу и работе, то печальная, бесцветная будет ваша молодость, недостойная и звания молодости. В откровении св. тайнозрителя Иоанна Богослова говорится о таком состоянии с особою выразительностью от лица Божия: «Знаю я дела твои: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблевати тя от уст моих имам» (Апок. 3:15–16), т.е. ты мне противен, как тепловатая вода, возбуждающая рвоту. И это понятно: кто не работает деятельно для добра, тот уже сторонник зла; кто остановился на пути нравственного восхождения, тот неизбежно пошел назад. И сбываются слова притчи: «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимущего отнимется и то, что имеет» (Мф. 25:29). Аминь.

По долгом времени приходит господин рабов тех и требует у них отчета (Мф. 25:19).

В то время, как господин отсутствовал, рабы всецело были предоставлены себе в своей деятельности. Им была дана полная свобода поступать согласно своим желаниям и наклонностям. Но если под господином в притче разумеется Бог, то что же значит и как понимать нужно Его отсутствие?

Да, слушатели, к своей деятельности на земле и мы, рабы, получившие таланты, также предоставлены себе на полную свободу; мы, по словам апостола, ходим верою, а не видением (2Кор. 5:7), не видим Бога так, как видим все прочее, и потому и нам может казаться, что Он как бы отсутствует. Он не обращается среди нас непосредственно; между Ним и нами как бы находятся законы природы, проявляющиеся в пространстве и времени. С неумолимою силою и с неизменным постоянством из года в год, из века в век пред открытыми и наблюдающими очами сменяющихся людских поколений действуют эти законы; душу верующую и вдумчивую они поражают своею дивною гармонией; для нее бытие этих законов и действия осмысленны и полны значения; за ними ей представляется и чувствуется невидимый и премудрый, вечный и вездесущий, всем управляющий Законодатель. Наоборот, для души мелкой, для взора близорукого «эти законы сами становятся Богом»⁷⁸, дальше их она ничего не видит, выше их ничего не признает. Здесь тяжелое испытание для верующих. Бог как бы остается безмолвным и отсутствующим: нарушен ли Его нравственный закон, оскорбляют ли Его величие безумным богохульством, торжествует ли грешник, благоденствует нечестивец: гром не убивает грешника, земля под ним не разверзается, по-прежнему приветливо сияет над ним солнце и даже счастье ему в жизни часто улыбается... Молчит оскорбленная высшая правда, безмолвствует и как бы отсутствует Бог... Зло, по-видимому, тогда торжествует над добром, смеется над правдою, смеется над теми, что живут во имя высших нравственных идеалов, и представляет их жалкими глупцами, гоняющимися за ветром в поле. И вот безумная дерзость в кажущейся безнаказанности почерпает силу, овладевает нечестивцем, и снова, как некогда во дни Илии, раздается древний вызов верующим: «Что же делает ваш Бог?» Да, тяжелое это испытание для верующих. И даже великая душа Давида, того Давида, который в глубочайшей религиозности говорил: «Предзрех Господа предо мною выну» (я видел Господа пред собою всегда), и его душа смущалась, терялась и тосковала при виде безнаказанного глумления нечестивых: «Были мне слезы хлебом день и ночь, когда говорили мне на всяк день: где есть Бог твой?» (Пс. 15:8 и Пс. 41:4). Да, тяжело это испытание; но без труда нет добра, без подвига нет заслуги, без борьбы малоценна и самая добродетель и нет победного венца. Здесь-то и нужно поставить у сердца и разума с непоколебимою верою слова притчи: по долгом времени приходит господин рабов тех и требует у них отчета (Мф. 25:19)... Да, будет, будет отчет, как бы ни отдалялось его время, – будет отчет и будет торжество правды, ибо «нового неба и новой земли по обетованию Божию ожидаем, где живет вечная правда» (2Пет. 3:13). С замечательною силою и убежденностью говорит об этом евангелие Господа Иисуса. В век самый мрачный и смутный, когда величайшие злодеи восседали на престолах, когда Тиверии, Калигулы, Клавдии и Нероны, эти нравственные чудовища, судили миру, как бы в насмешку над всякою правдою, когда ужасающие преступления совершались открыто и оставались безнаказанными; когда безбожие и нечестие в лице Нерона в порфире сидело на троне и судило добродетель в лице стоящего в оковах и лохмотьях апостола Павла: в этот век насилий, издевательств и жестокости раздается спокойное и твердое слово евангелия и его проповедников – апостолов о том, что каждый человек отдает отчет в своих поступках, мыслях и словах, что нет ничего тайного, что не открылось бы (Мф. 10:26), что правда восторжествует везде и всюду: в мировом порядке, в судьбе всякого отдельного человека и над каждой человеческой совестью. Сколько помнит себя человек в истории сознательной своей жизни, он всегда неизменно, неудержимо, помимовольно стремился к нравственному совершенству в общении с Богом, не раз на этом пути падал, горько оплакивал падение, опять вставал и опять стремился к тому же, верил в добро, верил в высшую правду, которая никогда не погибнет: по словам псалма, она «с неба сойдет», «из земли возникнет» (Пс. 84:12), она, и по слову русской народной мудрости, «светлее солнца».

Что же, неужели в эти 70 веков своей жизни человечество гонялось за ветром к поле? Неужели оно представляется сборищем людей, которые в общепризнанных лучших представителях своих являются какими-то непонятными сумасшедшими, жалкими безумцами, потому, что напряженно ищут того, чего нет на самом деле, и гонятся за созданными в воображении призраками – за правдой и идеалами? Неужели в то время, как зверь, и птица, и самое малое насекомое, повинуясь врожденным инстинктам и стремлениям, не ошибаются, не обманываются в достижении цели и сохранности жизни, переплывая реки, улетая в теплые края, зарываясь в землю, ища сродной стихии, – неужели один только человек среди всех живых существ мира является самым жалким сыном творения, обманываясь в своих духовных прирожденных инстинктах, т.е. в стремлениях своих к Бесконечному, к нравственности и совершенству. Но это противоречило бы и единству плана всего мироздания; это противоречило бы наблюдаемой непреложности всякого закона природы. При взгляде на эту природу невежда или полуученый может видеть в ней беспорядок и случайности. Но взор изощренный, наблюдательный и просвещенный верой и наукой, везде открывает стройность и порядок, правильность, гармонию и целесообразность, везде замечает причины, следствия и цели и под кажущимся бессвязным и пестрым беспорядком, под этою множественностью вещей и явлений находит удивительное единство. Неужели же только в нравственном мире все идет иначе? Неужели только здесь нет связи, единства и порядка? Неужели только физические законы непреложны и получают ежеминутное подтверждение, а законы нравственные, законы правды и святости брошены на произвол судьбы и могут быть нарушены безнаказанно? Для чего же они и существуют тогда? Для чего даны они Законодателем? Никто не станет легкомысленно пренебрегать физическими законами – не есть и других не кормить, забавляться и шутить взрывчатыми веществами, стрелять для потехи в себя и прохожих, отвечая смехом и полным недоверием на все предостережения, что он может повредить жизни своей или чужой. Это потому, что физические законы большей частью дают непосредственно и немедленно чувствовать себя. Но неужели тот же Законодатель позволит безнаказанно преступать еще более важные и высшие законы порядка нравственного? Бывает, что мы в своей жизни по собственной ли воле, или по нужде, ради порока и легкомыслия, или во имя высокого самопожертвования нарушаем законы правильного питания, физического роста и развития; часто на первых порах мы не замечаем особого вреда, живем беспечно, обманываясь первыми ощущениями: но придет время, с неумолимой строгостью заговорят нарушенные законы, и чем дольше и систематичнее мы их нарушали, тем труднее бороться с неизбежными и роковыми последствиями, и после бессилия и немощей преждевременная смерть тела торжествует победу физических законов, как бы отомстивших за свое нарушение. То же или нечто подобное случится, по единству плана творения, и с законами нравственными. По долгом времени, которое дается существу разумно-свободному в полное распоряжение добровольно избрать себе тот или другой путь жизни; по долгом времени, которое дается на труд, на исправление и покаяние; по долгом времени придет Господин рабов и потребует у них отчета... Отчет... Страшен всякий, даже малый отчет на земле, где можно многое скрыть, многому придать привлекательную маску, благовидные цели и побуждения; но и на земле в несовершенном земном суде часто маску срывают, и правда торжествует. Но есть правосудие высшее: оно неукоснительно в мире, оно во власти Того, Кто читает в мыслях и сердцах, видит все, самое сокровенное, как говорит евангелие: «нет ничего тайного, что не открылось бы» (Мф. 10:26). Отчет пред этим правосудием поистине страшен!

Так и природа, и здравый разум наш согласно говорит нам о неизбежности этого отчета. Нужно ли приводить учение Священного Писания? Оно не оставляет в этом никакого сомнения и говорит о будущем отчете с величайшей ясностью и определенностью. Основные мысли учения Священного Писания об этом вы слышали сегодня в прочитанных словах послания апостола Павла к Коринфянам⁷⁹: всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое (2Кор. 5:10). Ибо не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением, но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию (2Пет. 3:9). Мы же знаем, что когда земной наш дом, эта хижина (тело) разрушится, мы имеем от Бога уготованное жилище на небесах, дом нерукотворный и вечный (2Кор. 5:1 и д.). Но теперь, в земном доме и в этой хижине тела, мы еще ходим верою, а не видением (2Кор. 5:7). Аминь.

В прошлый раз, беседуя здесь, мы остановились пред некоторыми вопросами, на которые навело нас размышление о будущем неизбежном отчете нашем Богу. Рассмотрим их сегодня, чтобы слово наше имело надлежащее освещение и полноту и чтобы оно заняло и надлежащее место в нравственном поведении нашем. Припомним один из указанных вопросов. Почему, в самом деле, законы физические дают себя чувствовать непосредственно, нарушение их почти всегда более или менее скоро и заметно наказывается и невольно заставляет признать их силу и необходимость, а более важные и ценные законы духовно-нравственного мира обходятся и нарушаются иногда дерзко, вызывающе, и при этом часто без всякого видимого возмездия на земле? Если уж есть и должно быть, по закону правды, воздаяние, то оно, кажется, более всего должно бы проявляться в случаях нарушения не мертвых законов природы, а живых, святых и возвышенных законов правды, милости, любви и справедливости. Что же ответить на этот древний вызов: «Что делает ваш Бог?» Что ответить на это испытание веры верующих.

Для разрешения вопроса нужно обратить внимание на то, что нравственное тогда только бывает ценно, тогда только достойно названия нравственного, когда оно совершается сознательно и свободно, без внешнего принуждения. Никому в голову не придет восхвалять и награждать человека за то, что он ест, пьет или дышит; странно было бы возвеличить кого-либо за то, что он имеет две руки или одну голову. Здесь нет свободы – нет и заслуги. Точно так же мало заслуги было бы и в исполнении нравственного закона, если бы каждый случай нарушения его немедленно приносил бы казнь и наказание. Правда, нравственный закон тогда невозможно было бы нарушить, как невозможно прекратить дыхание, но исполнение его было бы принудительное, как принудительно человек рождается с двумя руками, и в таком случае не было бы и заслуги со стороны человека. Мало этого. При отсутствии выбора и свободы не могло бы быть нравственного развития, следовательно, не могло бы быть и счастья, к которому Бог назначил человека при творении и которое также не может быть без свободы и сознания. Наконец, при таких условиях сам человек из личности сделался бы вещью, неодушевленным предметом природы. С замечательною ясностью и выразительностью говорит об этом слово Божие, – и можно сказать, что этот вопрос есть краеугольный камень нравственности, разгадка всей истории и грешного, и спасенного человека. Моисей, изложив нравственный закон пред лицом Израиля, говорит ему от имени Бога: се дах пред лицем твоим жизнь и смерть, благо и зло, благословение и клятву; избери жизнь, чтобы жить тебе и потомству твоему (Втор. 30:15–19). То же от лица Божия чрез много веков повторял и пророк Иеремия: «сия глаголет Господь: се аз даю пред вами путь жизни, и путь смерти» (Иер. 21:8). И ветхозаветный мудрец среди множества наставлений своих поучает: Бог изначала сотворил человека и в руках его оставил свободу и желания его. Если хочешь, соблюдай заповеди... Я предложил тебе огонь и воду, на что хочешь, туда и протяни руку твою (Сир. 15:14–16).

Таким образом, истина эта ясна и бесспорна с точки зрения Откровения. Но из нее в свою очередь исходят некоторые возражения и недоумения. Если в деле нравственности так безусловно важны сознание и свобода, то зачем же, говорят, и учение о возмездии, хотя бы в будущем? Ожидание награды и наказания лишает нравственность бескорыстия, следовательно, унижает ее, делает ее принудительной и малоценной. Жить и трудиться для добра, исполнять нравственный закон, избегать зла и быть честным, добрым и хорошим человеком, и все это только потому, что за это наградят, а в противном случае накажут, – какая это, говорят, низменная нравственность в христианстве!

Братие и дети! Это – неправильное обвинение христиан и христианства. От лица Христовой Церкви и мы вам говорим, и еще с большим ударением, со всею силою убеждения и настойчивости: нравственность из-за наград или из-за страха наказания недостойна истинно развитого в нравственном отношении человека; и мы вам говорили и будем говорить: любите добро из-за добра, ищите святости из-за нее самой! И мы вас уверяем, что наша святая вера совершенно чужда той мысли, чтобы будущий отчет и возмездие ставить движущим побуждением или, как выражаются, исключительным мотивом нравственной деятельности христианина. В христианстве «любовь есть совокупность всех совершенств» (Кол. 3:14). Я приведу вам слова апостола, изображающие такое величие любви его, которое во всяком случае никак нельзя считать вызванным мыслью и желанием будущего возмездия. Вот что с клятвой пишет апостол Павел о своих единоплеменниках-евреях: «Истину говорю во Христе, не лгу; свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа (и, значит, на век погибнуть) за братьев моих, родных моих по плоти, т.е. израильтян... (Рим. 9:1–4). А вот вам слова великого Иоанна Златоустого, свидетельствующие, как понимала этот вопрос древняя Церковь: «Видишь ли душу твердую, ум высокий, дух непоколебимый, который восхищается не венцами, но утешается подвигами; радуется не наградам, но восторгается и самыми трудами; веселится не от воздаяния, но хвалится борьбой; прежде награды самые подвиги приносят ему величайшую радость"⁸¹. Те же мысли встречаем у других св. отцов Церкви. Св. Maкарий Великий говорит: «Истинно любящие Бога не царствия ради небесного избрали работать Ему, но яко Бога Того Единого и Творца своего возлюбивше и верующе, положенный от самого естества непременный закон сей исполняют». Слова св. Григория Богослова: «Истинно любомудрые и боголюбивые любят общение с добром ради самого добра, а не ради почестей, уготованных здесь и за гробом, потому что это будет уже вторая степень правильной жизни, а третья – избегать зла по страху наказания».

Трудно после этих слов толковать христианское учение о будущем возмездии в смысле унизительном для нравственности. Странная судьба христианства в возражениях его врагов! Древле противники христианства при первом появлении его в мировой истории серьезно упрекали его учение в мрачности, безрадостности, даже в человеконенавистничестве. Язычники говорили христинам: «Мы почитаем богов с весельем, пирами, песнями и играми, а вы избегаете радостей, проклинаете удовольствия⁸². А нынешние враги христианства предъявляют против него совершенно противоположное обвинение в том, что оно будто бы только и живет ожиданием радостей и удовольствий в будущем возмездии. Уж из одной полной противоположности обвинений становится ясным, что оба обвинения взаимно друг друга уничтожают, что здесь кроется недоразумение, что мысль о будущем возмездии и отчете нисколько не вредит безусловной чистоте христианского нравоучения; так как не составляет движущего, основного побуждения к нравственной деятельности. Тех, кто смущается учением о возмездии с этой стороны, нужно только спросить: Спаситель привлекал ли к Себе последователей обещанием наград, или, напротив, больше указывал им на трудности пути евангельского самоотвержения и евангельского подвига любви? Ответов не может быть двух для того, кто хоть сколько-нибудь знаком с проповедью Господа Иисуса. Далее, евангельское описание будущей жизни так прикровенно и неясно, что решительно не дает пищи человеческому эгоизму. Это не магометов рай... Между тем, полное умолчание о возмездии вредило бы евангельскому нравоучению, так как, что ни говори, общечеловеческое сознание требует единства праведности и счастья, греха и бедствия; свидетели тому – и каждый из нас в своем собственном сознании, и многие выдающиеся мыслители древнего и нового мира, отметившие эту черту человеческого духа с особой выразительностью⁸³.

Но возмездие, повторяем, не побуждение к нравственной деятельности, это сама действительность. Неужели мы с вами не совершаем убийства потому только, что за убийство осудят, накажут, сошлют? Тем не менее закон, осуждающий убийство, существует во всяком государстве и нисколько не унижает праведной деятельности нравственно-развитых людей. Для некоторых, однако, – для людей нравственно неразвитых, этот закон служит сдерживающим началом жизни, и в этом смысле полезен. Так и будущее возмездие в системе христианского нравоучения до некоторой степени нужно и как побуждение для несовершенных христиан, для которых непонятны и недоступны побуждения высшие, а в более совершенных оно заменяется любовью ко Христу и ближним, любовью ко всему доброму и прекрасному. Смеем думать, что и рабы умножили таланты господина по любви к нему, а не из боязни наказания; в объяснение своей деятельности они бы не сказали ему: знали мы, что ты жестокий человек... и проч. Эта любовь и есть основное правило христианской нравственности, и она совершенно не мирится с эгоизмом. Возьмите еще сравнение, близкое к вашему положению. Истинные служители науки неужели преданы ей только из-за тех выгод, которые она им доставляет? Но тогда невозможны были бы наблюдаемые нами многочисленные случаи бескорыстной любви к науке, самопожертвования ради ее интересов и даже мученичества за научные убеждения. Только в возрасте, когда еще не раскрыты всесторонне душевные силы, и в людях, умственно мало развитых, научные занятия вызываются внешне, как бы принудительно – соображениями будущей пользы, или страхом наказания, унижения, потери той или другой выгоды и т. под. Но для людей умственно развитых, получивших и изощривших вкус в духовных наслаждениях познания, блаженство и побуждение к занятиям лежат в самой науке. И в области нравственной будущее блаженство, в точном смысле слова, никоим образом не может быть названо платой за добродетель: оно дается ведь не по юридическому договору с Богом, а по Его милости; оно, далее, соединено с нравственностью не внешне, а внутренне; блаженство, – я подчеркиваю эту мысль, – блаженство неразрывно с нравственностью, однородно с нею, оно составляет только ее увенчание и завершение. Истинная нравственность и есть блаженство, и истинное блаженство немыслимо без нравственности.

Этою мыслью мы и заканчиваем ряд наших бесед по содержанию притчи Господа о талантах. Пред нами прошли живые образы Господина, раздаятеля талантов, рабов трудящихся, раба ленивого и, наконец, Господина, требующего отчета и дающего возмездие. Глубоко жизненная и поучительная притча эта навела нас на многие размышления относительно начала, направления, общего характера и основного побуждения нашей нравственной деятельности. Дай Бог, чтобы приточное слово Спасителя не осталось без влияния на вас, мои юные возлюбленные слушатели! Дай Бог, чтобы исполнилось сказанное апостолом: «Все, что написано, нам в наставление написано» (Рим. 11:4). Аминь.

Долг всякого верноподданного в государстве, долг всякого члена великой семьи, называемой отечеством, возлагает на нас обязанность способствовать всеми силами благу и процветанию родины. Но среди собрания учащихся, которые находятся в возрасте несовершенном, и большинство которых и в будущем предназначаются не к служебной государственной деятельности, а к тихой жизни семьи, естественно возникает вопрос: могут ли и они быть полезны отечеству чем-либо другим, кроме любви к нему и молитвы за него, могут ли они способствовать его силе, его славе, крепости и благополучию? Близорукому и неглубокому взору, действительно, нередко кажется, что непризванный к должности, связанной со службой внешним интересам государства, не стоящий так или иначе вблизи государственного управления не может иметь никакого влияния на судьбы родины. Так часто говорит естественный человеческий разум, но не тому учит слово Божие. Обращаясь к судьбам царств и народов, слово Божие ставит их в зависимость не от внешних только условий, не от умелых правителей, не от искусных их помощников, не от внешней силы воинства или материального богатства. Оно говорит: праведность возвышает народ, а упадают племена чрез грехи (Притч. 16:34).

Изумительно могуч этот закон правды, чем более углубляемся в тайны прошедших судеб народных, чем более сами живем на свете и вдумываемся в окружающую жизнь, тем более убеждаемся в этой истине Божественного Откровения, тем более убеждаемся, что праведность делает слабые народы сильными, a грех и нечестие могущественных обращают в ничтожество. В Священном Писании открыт нам день падения одного из величайших царств древности. С детства знакома нам эта поразительная картина. Пир идет в царском дворце: в упоении могущества, славы и богатства, окруженный вельможами, среди всех видов ликующего порока и бесстыдства беспечно веселится царь Вавилона, того Вавилона, который за могущество и силу прозван был молотом всея земли. Вино льется рекой из драгоценных сосудов; пьяные уста глаголят непотребное, – и вот дошло и до кощунства над Господом-Иеговою. И вдруг вышли персты незримой десницы человеческой и писали на извести стены таинственные слова: «мене, текел, перес», которые, по объяснению пророка, означали: исчислил, взвесил, разделил... И в ту же ночь царь Вавилонский был убит, и царство его бесповоротно рухнуло (Дан. 5 гл.).

Милостью Божией, в тысячелетнем тяжком строении и подвиге, многими трудами, слезами и молитвами возросла и расширилась до необъятных пределов наша родная земля. Но не горделивое, не надменное и задорное сознание силы должно внушать нам это величие родины, а смиренную благодарность Богу-Мироправителю, и трепетное, опасливое чувство пред грозным определением слова Божия: праведность возвышает народ, а унижают племена грехи. Невольно проникает в душу страх пред возможностью на себе испытать непреложный суд Господа, возвещенный некогда любимому и избранному народу: отнимется у вас царство и дастся народу, творящему плоды его!.. (Мф. 21:43).

Итак, и вы, дети, и всякий член семьи отечественной, – все мы призваны и можем способствовать благу родины, ее силе и крепости на самом верном пути – на пути праведности и благочестия. Пусть будет крепка вера, пусть будет сильно стремление исполнить закон евангелия, провести его во все отношения жизни: и будут дружные семьи, честные граждане, самоотверженные слуги государству на всех поприщах жизни, и будет Божие благословение над родиной нашей, успех во всех ее делах.

В день восшествия на престол Государя Императора, когда особенно должны мы помнить о наших обязанностях к Царю и отечеству, поставьте близко у сердца и сознания эту мысль о неизмеримо великом значении благочестия народа в его государственной жизни. Призывая Божию милость на Царя, вознося молитвы за его правительство, молитвы о благе и счастье отечества, будем помнить, что плод и успех молитвы во многом зависит от нас самих, от нашей веры и жизни, от нашей праведности, от исполнения нами закона Христова. Так везде и во всем верно слово св. евангелия: ищите прежде всего царства Божия и правды Его, и в царстве земном все прочее само приложится вам (Мф. 6:33). Аминь.

Сегодня святая Церковь наша празднует в честь Казанской иконы Богоматери. Но почему праздник, по-видимому и по названию местный, праздник известного города, становится торжеством общецерковным, всероссийским, почему в нем участвуют и жители здешней местности, отдаленные от Казани огромным расстоянием? Нетрудно найти ответ в словах св. апостола: вы тело Христово, а порознь – члены. Посему страдает ли один член, – страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены (Кор. 12:27, 26). Поэтому, и как граждане общего великого нашего отечества, и как члены одного и того же церковного тела, мы, естественно, должны радоваться всему, что Господь посылает благодетельного для нашей святой Церкви и для нашей родины.

Но в истории явления Казанского образа Богоматери и в дальнейших чудесных действиях проявляемой чрез него силы Божией на благо нашего отечества есть нечто другое, близкое сердцу всякого сына России, особенно близкое к нашему положению здесь, как граждан и верных слуг нашего отечества, на этой далекой его окраине.

Когда наши предки, на заре своей государственной жизни, просвещены были верой Христовой, Запад Европы давно был христианским. В это же время страны православного Востока, и в том числе искони православная Грузия, находились уже в тяжелой борьбе с надвигающимся мраком изуверного мусульманства, и таким образом более и более теряли возможность просвещать другие, окружающие их племена и народы, сидящие во тьме неведения истины. В этот поздний час истории Господь возжигает новый светильник веры Христовой в далеком и юном русском княжестве, среди народа молодого и даровитого, полного сил и энергии. Промысел Божий, призывая нас, русских славян средней Европы, в лоно Церкви Христовой, тем самым указывал нам великую задачу – нести полученное сокровище чистой и истинной веры к малоизвестному востоку и северу Европы и в неведомые, таинственные в то время страны сопредельной Азии, бороться с мраком язычества и распространяющегося мусульманства, просвещать дикие племена и приобщить их к участию в царстве Божием и в жизни образованного человечества. Поистине, это была великая, мировая задача, данная святой Руси, и наши предки уразумели ее и стали осуществлять непосредственно со времен святого князя Владимира. Уже при нем христианство начинает быстро распространяться среди племен теперешней средней и северной России.

Но вот, когда от берегов Днепра и Ильменя христианство проникло уже до крайних пределов севера и востока Европы; когда русской Церкви оставалось шагнуть с проповедью евангелия в глубины Азии, – в это время, в ХIII веке, Россию постигает великое бедствие, которое сковало русскую жизнь и замедлило на время великое и просветительное дело России. Этим бедствием было монгольское иго, – великий мировой мученический подвиг русского народа; предстояло св. Руси этим подвигом многолетнего страдания задержать вторжение варваров в Европу и сохранить чрез это для мира сокровища христианской европейской цивилизации. Многих трудов стоило пережить и свергнуть это тяжкое иго, чтобы снова приступить беспрепятственно к исполнению исторического мирового дела, указанного Руси Провидением.

Но вот, наконец, более чем чрез 200 лет после нашествия монголов исполняется заветное желание наших князей, святителей и всего народа русского: татарская орда, не раз разбиваемая русским воинством, отодвинулась от пределов наших, ослабела, распалась... и Русь сделалась свободной. И тотчас же началось движение наше к Востоку с крестом и евангелием. На пути, как преграда этому движению, лежало некогда страшное и могущественное татарское Казанское царство. С 1-го на 2-е октября 1552 года, после праздника Покрова Пресвятой Богородицы, во время службы Божественной, при возглашении слов евангелия: «и будет едино стадо и един Пастырь», пала некогда грозная Казань, русскому народу открылся путь в Азию. Было ли угодно Господу это поступательное движение наше на Восток и это ниспровержение царства неверного? Был ли народ русский в этом деле орудием миродержавного Промысла? Исполнял ли он при этом свыше указанную ему задачу? Как бы в ответ на эти возможные недоуменные мысли, кроме вышеуказанных обстоятельств самого завоевания Казани, свыше дается новое знамение: Господь являет в Казани чудесно образ Богоматери, этот образ, данный свободной теперь России, который, таким образом, служит знаком небесного благословения русскому народу в его историческом просветительном шествии к Востоку, в глубь Азии. Не раз потом эта чудесная икона Богоматери приносила и проявляла нам милость Божию в годины бед народных, и недаром сделалась чтимою святыней всероссийской. В нынешний день, 22 октября, воспоминается собственно не явление образа Богоматери, а чудесная помощь чрез Казанскую икону Ее царству русскому, новое освобождение его от врагов, новое сохранение его целости и самостоятельности и, следовательно, новое подтверждение его исторического призвания.

Была тяжелая пора, поистине «смутное время» на Руси, когда пресекся в ней царственный род Рюрика, когда поляки, овладев большею половиною нашего отечества, вторглись в самое сердце России, – заняли Москву и засели в ней. Уже корона России предлагалась польскому королевичу Владиславу, но отец его, Сигизмунд, фанатический слуга римского папы, захотел соединить Россию с Польшей, не скрывая намерений ввести в ней католичество. Чистоте веры русского народа, следовательно, основным устоям его национального и религиозного быта и его историческому призванию грозила страшная опасность. «Мати Божия! спаси землю русскую!» – такой клич вырвался из сердец лучших сынов нашего народа. И Матерь Божия услышала их молитвы. В Казанской иконе Своей пришла Она к полоненной Москве во главе русского воинства; пред Нею изливали тогда мольбы свои доблестные Минин и Пожарский, на Ее благодатную помощь надеялись в виду необыкновенной трудности взять силою ратною тот город, который из твердыни России теперь обратился в крепкий оплот его врагов. А войско русское, нужно сказать, было и нестройно, и необучено, и немногочисленно, и к тому же не совсем согласно между собой. Но вот находящемуся в плену у поляков епископу Арсению ночью во сне является преподобный Сергий, молитвенник за землю родную святорусскую, и объявляет, что Господь, по ходатайству Богоматери, на следующей же день низложит врагов. Предсказание сбылось: на другой день, 22 октября 1613 года, кремль Московский был взят, враг изгнан, Россия стала свободной и скоро общенародным голосом избрала себе новый царственный род Романовых. С тех пор Казанская икона Богоматери сделалась семейной святыней этого благословенного царского рода и вместе с тем и всего народа русского. Еще раз в тяжелое время русской истории, во время французского погрома, эта чудотворная икона явилась в рядах русского воинства. Так сделалась она святыней не местной, Казанской, а всероссийской, общечтимой: и поныне она чаще всего видится в старинных православных домах, как священное наследие и благословение предков, передаваясь из рода в род.

Нам, здесь живущим и несущим знамя христианского просвещения на окраине России, в виду сопредельных, недавно еще страшных для России стран неверных, в виду многих и среди нас живущих, коснеющих во тьме мусульманского зловерия или иноверия, нам, православным христианам, всем, без различия национальностей, Казанская икона Богоматери вдвойне близка и знаменательна: она напоминает нам о том, что мы здесь являемся наследниками завещанного историей просветительного шествия православной Церкви на Восток, что мы здесь исполняем давнее дело нашей родины, – и это дело может быть прочным только на основе чистой веры христианской, которую святая Русь с радостью нашла и здесь, в Закавказье, сохраненной и неповрежденной в многострадальной Грузии, уделе Божией Матери. Как две родные сестры, соединились теперь общностью дела и общностью единого отечества и слились воедино эти Церкви Божии – российская и грузинская, имея на челе лучшее украшение: печать пережитых страданий и подвигов за чистоту веры, печать многовековых понесенных трудов для просвещения чад своих и чужих... Пусть же под знаменем православия, при небесном заступничестве и благословении Богородицы, яко Ревнительницы славы Сына Своего, пусть будет совершаться здесь служение наше во всех видах и на всех поприщах – и в деле Церкви, и в распространении науки, и в службе государству, обществу, внутреннему благоустроению края.

И кто знает? – может быть и скоро придет время, как пришло оно для других областей нашей родины, когда исполнится сладостное предречение Господа Иисуса, звучавшее некогда утешением и ободрением героям Казани: «И ины овцы имам, яже не суть от двора сего, и тыя Ми подобает привести, и глас Мой услышать: и будет едино стадо и един Пастырь» (Ин. 10:16). Что из того, если нам не дождаться этого дня: но он будет, будет, он засияет непременно!..

Мати Божия Спасай землю русскую, облегчи ей труд свыше данного призвания! Будь нам залогом этой веры в чудотворном образе Твоем, который некогда явился в благословение тем, кто так же и в то же, как и мы, верили и уповали, и вера их не обманула. Буди сие, буди!.. Аминь.

Явился еси днесь вселенной и свет Твой, Господи, знаменася на нас, в разум поющих: пришел еси, явился еси, Свет неприступный! (Кондак праздн.).

И светит доныне миру этот свет Христов, как солнце, иногда невидное за облаками, тем не менее лучезарное, теплое, живительное! И будет светить миру этот свет Христов, пока не наступят времена нового неба и новой земли, где будет жить и сиять одна вечная правда (2Пет. 3:13)! И потому-то и велик и радостен нынешний день Богоявления, что он напоминает нам просвещение⁸⁷ мира и человечества этим светом Христовым, – напоминает нам Иисуса Христа, в Своем крещении полагающего начало открытому Своему служению в качестве Учителя и Искупителя заблуждающегося человечества. И если когда, то именно сегодня само собой приходит на память наставление св. апостола: припоминайте себе то время, когда вы были без Христа (Еф. 2:11–12). Вспомнивши, увидим, что такое был мир до Христа, чем он стал с Его пришествием, и каким был бы без Христа. Правда, говорить об этом подробно и всесторонне – недостало бы времени и слушать; правда, здесь уместно заключительное слово наших евангелий: «ни самому миру вместити пишемых книг» (Ин. 21:25): но если мы возьмем только одну какую-либо сторону жизни, то и этого достаточно будет нам в поучение в настоящий праздник.

Неизмеримо влияние христианства в области собственно просвещения разума человеческого в тех вековечных вопросах о Боге, мире и человеке, – в вопросах, для которых всегда открыт наш дух и о которых самые лучше мудрецы вне христианства только гадали, составляя себе самые смутные понятия. Но если от этой возвышенной и неизмеримой области мы спустимся в область более доступную и видную, к отношениям и складу жизни общественной, то и здесь увидим величайшую победу, победившую мир, святую веру нашу (1Ин. 5:4), – увидим величайшие благодеяния христианства.

Можно сказать, христианство внесло обновление в мир и спасло его от окончательной гибели и разложения одним кратким словом: «Бог – любы есть» (1Ин. 4:16). И до Христа знали о нравственности, говорили о великодушии, о правде, о любви, но воистину только у Христа эта заповедь о любви является заповедью новою, утвержденною на сущности внутренней жизни Самого Божества и на примере воплощённого Бога-Искупителя. Никогда еще нравственные начала не были утверждены так прочно и никогда не получат они основания более твердого и устойчивого. Из этой новой заповеди о любви, новой не по имени, а по существу, по внутренней своей санкции, по исходному началу, основанию и завершению, – из этой заповеди любви, исходящей от Бога-Любви, выросла и новая жизнь для человечества. Уже оно было на краю гибели, уже оно задыхалось в атмосфере неверия, сомнения, эгоизма и ужасающей безнравственности, уже утопало оно в крови и слезах бесчисленных миллионов рабов, угнетённых и забитых народов, гибло в безграничной и непроходимой пропасти, лежащей во взаимных отношениях отдельных лиц, сословий, племен, народов и государств – и вот все было соединено и спаяно небесным началом любви, небесным учреждением для земли – учреждением вселенской Церкви, этого града и царства Божия, этой носительницы и хранительницы нового завета Бога с человечеством. Христианство открыло этим путь к мирным отношениям народов; христианство постепенным смягчением сердец смягчило, потом уничтожило рабство, эту позорную язву, разъедающую весь организм древнего мира; христианство собственно впервые создало семью в истинном смысле этого слова, создало своим высоким учением о святости семейного союза, который должен быть ближайшим образом царства Божия на земле, первым питомником чад Божиих (Еф. 6:4), и который поэтому должен утверждаться не на основе грубости, чувственности, принуждения и страха, а на началах взаимной любви и преданности; этим возвышено было значение женщины, которая из прихоти мужа, из рабыни, равной другим рабыням – женам, зависящей в своем положении от каприза своего господина, сделалась членом семьи, матерью, в высшем и лучшем значении слова, и даже более – вдохновителем духовной, нравственно-религиозной жизни семейства. Вместе с этим возвысилось значение детей, как благословения в брачном союзе, этих будущих носителей царства Божия, членов великого тела – Церкви Христовой, следовательно, продолжателей того великого нравственного процесса, нравственного оздоровления и возвышения человечества, которому начало положил Глава Церкви – Христос. И какая бодрящая вера в добро, вера в людей, вера в светлые судьбы мира принесена Христом на место мрачного отчаяния и сомнения языческого, какое возвышенное представление о цене человеческой природы, какая светлая любовь к жизни дана на место презрения к ней, доходящего до сознательного холодного самоубийства, возводимого в язычестве на степень добродетели!

В дальнейшем влиянии своем на жизнь человечества христианство, как религия Бога любви, спустилось туда, где всего более проявлялась жестокость древнего государства и общества, – к разным несчастливцам, сделавшимся такими от природы, по собственной воле, или от стечения неблагоприятных внешних обстоятельств, к людям голодным, нагим, бесприютным, убогим, калекам, страдающим в заключении и ссылке. На них древний мир смотрел с равнодушием и нескрываемым презрением, как на людей, прогневавших Бога, заклейменных печатью проклятия и отвержения, страдавших от слепого неумолимого рока, борьба с которыми никому не под силу. Самое сострадание к ним для гордого римлянина и благородного философа казалось непростительной слабостью души. Если в христианстве блажени нищии духом, кроткие, плачущие, милостивые, ибо их есть царство небесное (Мф. 5:1–11), – то в язычестве было: блажени сильные, богатые, храбрые и знатные, ибо они, победив и подавив слабых, получат царство земное... Христианство явилось пред человечеством с особым усиленным и настойчивым ходатайством за всех несчастных; оно научило видеть в них детей Божиих, равно со всеми призываемых ко Христу и часто нравственно высших, чем сильные мира; среди них христианство видело Самого Христа, выросшего в бедности и неизвестности, невинно осужденного на самую позорную казнь; им, следуя завету Спасителя, христианство по преимуществу усвоило название меньших братьев и милость к ним отнесло к Самому Христу (Мф. 25:40). И вот, во имя любви христианской, стали воздвигаться в мире благотворительные и просветительные учреждения, богадельни, больницы, странноприимницы, братства и союзы, притоны и школы; свет и теплота любви христианской стали проникать в самые дома заключения преступников, на места их наказания и ссылок, смягчая законы, изменяя взгляды на преступность, давая всем право защиты, отменяя жестокие казни и пытки; под влиянием христианства стали, наконец, возможны примеры сотен и тысяч таких подвижников, которые во имя ближних отказались от личных радостей жизни и начали с того, что роздали все имущество бедным (Мк. 10:21), с того, что древний мир назвал бы или глупостью, или сумасшествием.

И доныне продолжается этот незримый процесс постепенного изменения и смягчения в человечестве понятий, нравов, взаимных отношений, самых законов и учреждений государственных. Не нужно поэтому смущаться видом человеческого невежества, безнравственности и себялюбия. Правда, нет и теперь ни одного народа, ни одного общества, в котором бы во всей полноте и жизненности осуществилось великое начало любви христианской; правда, и доселе среди христианских народов повторяются такие явления и поддерживаются такие отношения, которые напоминают собою жестокость и зверство древнего мира. Но евангелие Свое Христос Спаситель сравнивает с закваской в тесте (Мф. 13:33): путем медленным, но неуклонным и постоянным оно пройдет в тело человечества, пока не поднимет его все. И это случится, осуществится: ручательством служит то, что уже сделано христианством. Христианство еще не завершило своей миссии в мире, не прошло до конца своего исторического пути, и его назначение состоит в том, чтобы внутренне очищать и возвышать жизнь человечества до тех пор, пока будет оставаться на земле человечество. Но, смотря на то, что было до Христа и что сталось после Него, смотря на этот величайший мирный переворот в человечестве, как не исполниться глубокой веры и любви к Спасителю, как не окрылиться светлою надеждою на Его окончательное торжество над злом, как не воспеть с ангелами их приветствие в час Его явления в мир: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!» (Лк. 2:14.)

Братие, носящие имя Христово, крещеные в образ Крестившегося ради нас Спасителя! Слышите ли вы голос Небесного Отца в прославление Сына: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф. 3:17; Мк. 1:11) Слышите ли вы завещание Отца последователям Его воплощенного Сына: «Того послушайте»? (Мф. 17:5) Что благовестит и что внушает нам этот глас Божий, в слух народов возгремевший над водами многими? Он возвещает, что нет и не может быть на земле лучшего учителя, кроме возлюбленного Сына Божия Иисуса Христа, что нет иного имени под небом, данного человекам, нет иного имени, которым бы надлежало нам спастись (Деян. 4:12); что Он, только Он есть наш путь и истина, и жизнь (Ин. 14:6). Пусть же всеосвещающий и животворящий свет Христов будет нашим руководителем на пути просвещения, взаимных отношений, общественного строя и собственной жизни каждого.

Станем твердо на сторону Христа и Его дела, станем в числе Его сторонников, соработников и споспешников в великом царстве Его на земле – в Церкви Христовой, в великом деле возрождения нас самих и всего человечества. Здесь наше просвещение, здесь спасение мира, здесь вся сила наша для правильного выполнения жизненных задач, для уразумения и достижения высших целей жизни. Я свет миру (Ин. 8:12), сказал Христос; Я путь, истина и жизнь. Кто следует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни (Ин. 14:6, 8:12). Аминь.

Человек некий имел два сына. И рече юнейший отцу своему: отче, даждь ми достойную часть имения (Лк. 15:11–12).

Это начальные слова притчи евангельской о блудном сыне, которую вы сегодня слышали за литургией. Велико и, можно сказать, необъятно по широте применения значение этой притчи. В ней живая, писаная история каждого отдельного грешника, весь ход его падения и восстания: в ней такая же история целых отдельных народов и всего дохристианского человечества, грехом удалившегося от Бога – Отца своего в страну далекую, на жизнь веселую, но греховную, потом дошедшего до последних пределов унижения и страдания и, наконец, пришедшего в себя и возвратившегося к любвеобильному отцу своему. И каждый отдельный момент притчи наводит на глубокие размышления, дает жизненные уроки. Возьмите себе отсюда поучение и вы, учащиеся, применительно к своему положению. Не подумайте, что эта притча не может относиться к вам, что между вами и евангельским блудным сыном нет и не может быть ничего общего. В крайнем случае его печальная история может служить для вас если не обличением зла, уже существующего, то во всяком случае предупреждением зла возможного.

Несчастный грешник, блудный Сын притчи, подобно вам, был юнейший. И сей-то юнейший, вместо того, чтобы как можно теснее войти в союз семьи и в отце своем, в его любви и опытности, находить опору и руководство жизни, сей юнейший рече отцу своему: даждь ми достойную – следующую мне – часть имения, как будто и на самом деле часть его была в том, что нажито трудами отца и отцу всецело принадлежало. Не говорим о кровном оскорблении отца, который, судя по дальнейшим обстоятельствам притчи, был человеком добрым и ласковым; не говорим о наглости, требующей, как права, того, что дается только по милости. Остановимся на вопросе: почему это с требованием раздела имущества выступает именно сын юнейший? По-видимому, и по всей справедливости, старшему сыну естественно было просить у отца раздела имения, для приобретения и сохранения которого он, конечно, немало успел поработать; по-видимому, старшему сыну, при зрелом возрасте, при житейской опытности, естественнее было желать и искать самостоятельности и отделения от отца. Не так случилось, и не так случается. Чаще всего видим, что о полной воле мечтают, всякой и самой благодетельной зависимостью тяготятся большей частью не люди зрелые и опытные, а именно юнейшие. Во имя чего раздаются их жалобы, во имя чего они готовы отойти и, действительно, часто отходят в страну далече? Во имя свободы. И воистину, свобода – это великий дар Божий, благороднейшее свойство благороднейших людей; но нередко та же свобода, ложно понятая и ложно направленная, обращается в губительного идола, требующего человеческих жертв... И смотрите, поучаясь: вот вам в образе приточного сына юнейшего наглядный и разительный пример того, к чему приводит светлая сила свободы, обратившаяся в тьму, как бы в исполнение слова Христова: если свет, что в тебе, становится тьмою, то какая же тьма!.. (Мф. 6:23; Лк. 11:35). Блудный сын, начавший с того, что тяготился зависимостью от любящего отца, восставал против власти его во имя свободы и своего достоинства, кончил тем, что прежде всего сделался рабом своих страстей, предавшись жизни разгульной и порочной, а потом обратился и буквально в настоящего раба – свинопаса, спустился, наконец, до состояния скотоподобия, со свиньями живя и со свиньями питаясь (Лк. 15:15–16). Итак, где же свобода и где человеческое достоинство?

Не так ли и мы во взаимных отношениях и на всех поприщах жизни, порываясь к свободе, ищем произвола, тяготимся требованиями закона, предписаниями долга, повиновением воле и руководству власти, готовые восстать против всего по образу блудного сына? Это правда, что человек при самом сотворении своем получил из рук Творца свободу, как венец, украшение и особое достоинство среди прочих тварей земных; и то правда, что свобода во всей обширной области применяется – свобода совести, свобода мыслей и чувства, свобода народная, государственная – составляла предмет горячих желаний и возвышенных стремлений лучших и благороднейших деятелей человечества. Но и то верно, что нередко эту свободу понимают так, как понимал ее блудный сын, делая из нее, по словам апостола, прикровение злобы (1Пет. 2:16); и то верно, что свободу, это высокое отличие человека от животного, обращают как раз наоборот – в средство приравнять его к животному. Забывают, что этот дар слишком высок, и поэтому требует особой осторожности в пользовании: чем с большей высоты упадешь, тем сильнее расшибешься... По словам одного глубокого духовного мыслителя, «от свободы один неверный шаг – и уже пропасть»⁸⁹ греха и рабства. Свобода не в отсутствии закона, не в отрешении от всяких обязанностей: свобода в свойствах тех побуждений, по которым закон и обязанности выполняются. Можно исполнять их по страху наказания, по силе принуждения в той или другой форме – и тогда человек остается рабом; но можно исполнять их по любви, по убеждению, из глубокого и искреннего желания достигнуть нравственного совершенства, – и тогда свобода только возвышается исполнением закона. Слово Божие нередко говорит нам об этом. «Если я добровольно делаю, имею награду» (1Кор. 9:17), заявляет апостол. Он же поучает: «если можешь быть свободным, больше поработи себя» (1Кор. 7:21); «повинуйтеся, не как человекоугодники, но как рабы Христовы, от души, и как свободные» (1Пет. 2:16). «Все мне позволено», – говорит апостол, – все мне позволено: это – свидетельство о полной и безусловной свободе человека; «но не все на пользу, но не все назидает, но пусть мною ничто не обладает» (1Кор. 6:12, 10:23): это предупреждение от излишества и крайностей свободы. «Будучи свободен от всего, я сам себя всему поработил» (1Кор. 9:19) – вот замечательные слова, разрешающие вопрос о том, как сохранить свободу при исполнении закона.

Учащиеся дети, юные и юнейшие! Не помнятся ли и вам из вашей жизни и неразумные сетования на строгость требования долга, и недовольство правилами учебной жизни, определяющими ваше поведение, и, наконец, не припоминаются ли воздыхания о мнимой свободе, которая представляется там, за стенами школы, в открывающейся после нее жизни с заманчивым отсутствием всяких стеснений, обязанностей, повиновения? Да, и мы повторяем вам слова Писания: «к свободе призваны вы, братие» (Гал. 5:13), но повторяем с прибавлением слов того же Писания: «берегитесь, однако, чтобы эта свобода не обратилась в прикрытие злобы» (1Пет. 2:16) и не обратила бы вас в рабство «греху» (Рим. 6:17) и «тлению» (2Пет. 2:19 и еще: Рим. 6:16, 19). «Призванный о Господе раб свободник Господень есть»... (1Кор. 7:22.) Ибо тот истинно свободен, кто во всякое время может господствовать над своими желаниями и склонностями, кто может повелевать самим собою, кто может и умеет своей, грехом испорченной плотской и страстной природе чрез самоотречение и последование закону Христову указать путь к небу и совершенству. А если нет этого, то внешне свободный становится в духовном отношении рабом, и сбывается во всей силе над нами слово Священного Писания: «Кто творит грех, тот раб греху» (Ин. 8:34) и еще: «Кто кем побежден, тот тому и раб» (2Пет. 2:19). Таким образом, при отсутствии нравственной свободы всякая другая свобода есть только путь к погибели. Учитесь же быть свободными в истинном смысле, в смысле свободы от грехов и страстей; учитесь владеть собой, свободно подчиняя себя легкому пока и немногосложному долгу. Слышанная нами сегодня история блудного сына – в первой половине своей печальная, во второй – светла и радостна. Но помните, не все подобные истории кончаются так же благополучно. Будем же осторожны! Не станем бросаться на призрак свободы и в деле свободы истинной станем руководствоваться не прихотями и произволом, не обольстительными внушениями разнузданности и своеволия, не соблазнительными учениями мира, а непогрешимым словом нашей святой веры. А она говорит нам словами апостола: «где Дух Господень, там и свобода» (2Кор. 3:17); она говорит нам словами Самого Иисуса Христа: «если пребудете в словах Моих, воистину учениками Моими будете и познаете истину, – и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:31–32). Аминь.

Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; яко видеста очи мои спасение Твое!.. (Лк. 2:29–32).

Торжествующею песней возвышенной духовной радости сретает сегодня старец Симеон Богомладенца Иисуса. Он радуется, а, между тем, явление Спасителя для него означало только одну весть, – весть о скорой могиле. Но не даром старец Симеон в евангелии назван праведным и благочестивым и чающим – ожидающим Утехи не своей, а Израилевой (Лк. 2:25) и мировой; не даром о нем замечено: «Дух бе Свят на нем». Чуждый личной жизни, забывает он о близкой смерти, о своей собственной судьбе, и на пороге могилы радуется общечеловеческой, мировой радостью. Он держит на руках, в своих старческих объятиях Спасителя мира; духовным взором прозревая чрез мглу грядущих веков, видит он в Богомладенце славу родного Израиля, видит впереди, что на людях, сидящих в тьме и сени смертной язычества, воссияет свет великий, сияние которого будет простираться во все концы земли (Мф. 4:16; ср. Ис. 9:1–2). И это наполняет сердце престарелого праведника тихой отрадой и радостью, дает ему силу спокойно смотреть в открытую пред ним могилу.

Слово Божие говорит, что все, написанное в нем, в наше научение преднаписано (Рим. 15:4). И образ старца Симеона, как он выступает пред нами в евангелии, должен быть близок духу христианина; образ этот, действительно, гораздо жизненнее по своей поучительности, чем сколько может показаться с первого взгляда. Не может и не должен человек жить одной только личною жизнью, – вот чему учит нас праведный Симеон своей песней в честь и славу Спасителя. Не может человек жить только личной жизнью как потому, что в природе его глубоко напечатлены стремления любви к себе подобным, так и потому, что неизбежный конец жизни не может не представляться даже самому беспечному из нас и невольно ставить вопрос о цели и смысле всякой личной радости. И вот, когда человек начинает ближе и глубже всматриваться в окружающую жизнь, когда он, в виду грядущей неизбежно смерти, желает определить и уяснить себе смысл своей жизни, тогда ему становится близкой и понятной радость Симеона. Да, знать, что родился и пришел Спаситель для людей, знать, что благо родному народу и человечеству уже даровано явлением Богочеловека – это может дать силы и для труда жизни, и для подвига смерти. Нельзя основывать жизнь на одном себялюбии. Конечно, любовь к себе естественна и забота о собственном благе неизбежна. Но если эта забота питается за счет любви к ближним, то она нарушает единство, связь и порядок мира нравственного, в котором, как и в видимой природе, все тесно связано между собой, все влияет и действует одно на другое, и потому все может быть или взаимно полезно, или взаимно вредно. Поэтому себялюбие только вначале и издали, и притом людям неглубоким и поверхностным, может казаться источником блага; на самом деле, оно противоречит назначению нашему и неизбежно поселяет в душе тоску, недовольство, тревогу и смуту. Тысячи миролюбцев и тысячи себялюбцев пытались устроить рай на земле, и не было между ними ни одного, кого бы такое счастье не обмануло. Кто знаком с жизнью из собственных наблюдений, или из опыта других, или из правдивых изображений лучших писателей, описывавших быт людей, тот может без труда найти и указать много подтверждений этой истине. А пред нами и живые евангельские образы – наглядные тому примеры: корыстный мытарь, вроде Закхея, собрав огромное имущество, не нашел в нем покоя для духа и выступил с заявлением: «се, пол имения моего, Господи, дам нищим и, если кого чем обидел, возвращу четверицею» (Лк. 19:8); женщины, служившие веселью и пороку, падали к ногам Спасителя и кончали жизнь в беспримерных подвигах любви к ближним (Лк. 6:37–50); разбойники каялись и спасались (Лк. 23:40–43); блудные дети возвращались в отчий дом на разумный и честный труд (Лк. 15:11–32). И все они в этом отрешении от личной жизни и себялюбия находили отраду, покой и счастье. А богатый юноша (Мф. 19:16–24), корыстный Иуда (Деян. 1:16–20; Мф. 24:5), жестокий богач (Лк. 17:23), ленивый раб (Мф. 25:24–29), неправедный должник (Мф. 18:34) – те до конца шли путем себялюбия и гибли в тоске и отчаянии. Так, верно слово: не найдет прочного счастья тот, кто стремится к нему, не обращая внимания на брата своего, кто смотрит на ближнего, как на орудие для достижения личного, узко понимаемого блага, как на ступеньку для собственного своего возвышения. Незаметно вред, принесенный другому, вернется к нам и отразится на нас самих. Апостол Павел образно представляет это путем меткого сравнения общества человеческого с единым телом (1Кор. 12). "Тело, – говорит он, – не из одного члена, а из многих. А если все тело – глаз, то где слух? а если все – слух, то где обоняние? Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны. Напротив, члены, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее» – и потому требуют особой заботы. «Но Бог соразмерил тело, чтобы не было в нем разделения, но чтобы все члены согласно заботились друг о друге. Посему страдает ли один член, – с ним страдают все члены; славится ли один член, – с ним радуются все члены». «И вы, – заключает апостол, – и вы – тело Христово, а порознь – члены».

Благо же тому, кто не праздным зрителем пройдет по шумно несущейся жизни, но будет носить в душе своей и осуществлять твердую мысль содействовать общему благу. Благо тому, кто не остался глух к Божественному призыву на борьбу за святое дело счастья людского, общечеловеческого, и жил, и трудился с любовью в поте лица из всех сил в надежде, что не он, так другие, братья и потомки, насладятся плодами трудов его, и восхвалят вечного Бога любви и истины. Ему, по слову апостола, жить – Христос, а умереть – приобретение (Флп. 1:21). Такой будет подобен Симеону; он пройдет со смыслом жизнь, бестрепетно взглянет в лицо смерти, утешенный подобно Симеону: ведь и он видел Спасителя и носил Его, если не на руках своих, то в объятиях сердца. Во вратах смерти, на пороге вечности спросит он свое сердце, и оно ему скажет, что Спаситель дал ему мир, отраду и радость жизни; посмотрит он на окружающее, на весь мир, и здесь увидит, что тот же Спаситель был светом и счастьем человечества в прошлом и остается залогом того же света и счастья в будущем. И сама собою у него, утешенного, выльется Симеонова примирительная песнь счастья – прощальная песнь жизни земной и приветствие жизни вечной: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром». Аминь.

Светлый нынешний праздник в честь Св. Духа, сошедшего на учеников Христовых и вечно почивающего во св. Церкви, составляет достойное и радостное заключение целого ряда великих торжеств церковных в честь и славу воскресшего из мертвых и вознесшегося от земли на небо Христа Господа.

Это благословенный плод страданий, смерти и воскресения воплотившегося для спасения рода человеческого Сына Божия. Это венец дела искупления человечества и соединения его с Божеством. Итак, человеческая наша природа, созданная Богом, искупленная и в искуплении воссозданная Сыном и, наконец, освященная зиждительным и животворящим Духом, как бы вновь получает бытие – лучшее и совершеннейшее, и, вместе с тем, возводится на всю доступную для нее высоту чести и славы. И сколько бы мы ни придумывали других оснований, чтобы на них утвердить мысль о человеческом достоинстве, мы никогда не в состоянии будем поставить ее выше того положения, в которое природа наша приведена в христианстве: здесь она воспринята Сыном Божиим в единство Лица (ипостаси) Богочеловека, вознесена с Ним в Его пречистой плоти⁹² на небо и спосажена (Еф. 2:6) одесную Отца и, наконец, приобщена Духу Святому (Евр. 6:4). Величие поистине неизмеримое!

Мысль о высоком достоинстве человека есть основная мысль Откровения, основная мысль нашей святой веры. Уже первая страница Библии делает ее ясною и непререкаемою рассказом о сотворении человека по образу и подобно Бога (Быт. 1:26–27) и о даровании ему власти над природою и над всем живущим (Быт. 2:19–20, 1:28). В этой мысли – объяснение горести и глубины падения человека; в ней объяснение первоевангелия о Спасителе; в ней – объяснение всей дальнейшей истории человечества. Проникнутый убеждением в высоком достоинстве человека, взывал царе-пророк Давид в псалме: Господи, Господь наш, как чудно имя Твое по всей земле! Когда взираю я на небеса, дело рук Твоих, на луну и звезды, которые Ты поставил, – то что такое человек, что Ты помнишь его, и Сын человеческий, что Ты посещаешь его! Немногим Ты умалил его пред ангелами, славою и честью венчал его и поставил его владыкою над делами рук Твоих, все положил под ноги его (Пс. 8:2, 4–7). Проникнутый тою же мыслью, и премудрый Соломон говорит: великая вещь человек! (Прем. 20:30.)

Если же в Ветхом Завете, подавленный грехом, чувствующий отвержение от Бога, только ожидающий искупления, человек так ясно сознавал свое высокое достоинство в ряду творений, то что же сказать о Завете Новом, где грех уже снят, где нас ради человек и нашего ради спасения сошел на землю и воплотился Сам Бог, где человечество сделалось сыном Бога (Ин. 1:12; Рим. 8:14; Гал. 2:26; Евр. 12:7), и в лице Искупителя само как бы обожилось, так что апостол, обращаясь к христианам, прямо говорит им, что они – причастники завета небесного (Евр. 3:1; Кол. 1:12) и даже – причастники Божественного естества (2Пет. 1:4).

Наконец, в полноте даров Св. Духа дается завершение и венец человеческому достоинству; отныне жизнь человечества процвела и украсилась особенною силою, высшею и благодатною, и воистину началась для него благоухающая духовная весна, что зазеленела от могучей, внутренней живительной силы христианства и украсилась цветами веры и любви, подобно этой, всюду видимой ныне, весенней зеленой траве, зеленым деревьям и весенним благоухающим цветам.

Без сомнения, мысль о достоинстве и величии человека очень распространена и развита среди людей. Она льстит человеческому самолюбию, она приятна нашему сознанию... Но беда, когда человек рассматривает ее только с точки зрения прав, а не со стороны налагаемых ею обязанностей; беда, когда это самое величие совершенно неправильно или односторонне понимается. И, прежде всего, бывает величие только кажущееся, мнимое, а не действительное, и вовсе недостойное своего имени, – это величие только внешнее. Будет ли оно состоять в большом богатстве и сокровищах, или в знатности рода и происхождения; будет ли оно в славе и почете, в высоком месте, в высоком положении в обществе: оно является ничего не стоящим с высшей и нравственной точки зрения, если не опирается на другое величие, на величие внутреннее, которое драгоценно само по себе, как драгоценен чистый и прекрасный алмаз, независимо от той или другой оправы.

В чем полагаем мы это величие внутреннее? Мы так привыкли слышать на этот вопрос затверженный ответ: конечно, в человеческом разуме... И действительно, бывают умы талантливые и гениальные, одаренные необыкновенной силой и остротой мысли, обладающие самыми разнообразными и богатыми сведениями, – умы, которые пролагают новые пути в науке, делают в ней открытия, распространяют ее пределы. Смотря на редкого счастливца, обладателя таких достоинств, мы говорим в восхищении: великий мыслитель, великий ученый, великий ум, великий человек! Новое время, как принято называть его в научной истории, начавшееся с успехов человеческого разума, выразившихся в целом ряде открытий и изобретений (XVI-XIX вв.), отличается характерной чертой благоговейного, чуть не богоподобного поклонения этому величию ума человеческого. Часто дарования ума ставятся единственным мерилом достоинства человека, и ради этих дарований все прочее ему прощается, и название: «умный человек”, по общепринятому смыслу и какому-то тайному общему соглашению, считается лучшей и незаменимой похвалой. И, без сомнения, никогда еще это величие ума не достигало такой высокой степени, какой достигло оно теперь. Чего этот ум не измерил и не исследовал? Чего не исчислил, не узнал, чего не придумал, чего не покорил? При его помощи и изобретательности человек невредимо опускается на дно морское, поднимается на воздух, сокращает огромные пространства, повелевает стихиями и силою мысли дает направление громадным и мировым силам, заставляя их служить своей пользе. Это уже сделано, а какие успехи ума ожидают нас в будущем, этого мы и представить не можем, как наши предки 200 лет назад не могли представить себе приобретений науки нашего времени. Итак, можем ли мы отрицать это умственное величие человека? Нет, мы охотно признаем его и готовы преклониться пред ним: в этих обширных, изумительных познаниях, в этой необычайной мощи и власти ума человеческого мы видим отражение высочайшего Ума, всезнающего, бесконечно премудрого и над всем владычествующего.

Но отдавая должное человеческому разуму, не станем приписывать ему сверхдолжного. Не в нем одном исключительно, и даже главным образом не в нем истинное величие и достоинство человека. Нужно ли говорить, что при всех успехах ума, чувство бессилия является постоянными спутником его деятельности, что, с каждыми завоеванием в области познанного и познаваемого, шире и шире открывается область непознанного и навсегда непостижимого – и «человек со своими знаниями стоит пред неизмеримым величием мира, как жалкий нищий со своей жалкой котомкой». Таков голос современных и лучших мудрецов⁹³. Наука собрала подавляющую массу фактов и наблюдений, но что там за всем тем, что видимо, что выше чувств и опыта, что лежит в самой основе явлений мира, это осталось для нее книгой, семью печатями запечатленной, и разгадать тайны сущего, объяснить тайну мира, человека и Бога никто не в силах... И замечательно, в наш именно век необычайных успехов ума все громче и громче, чаще и чаще в разных концах образованной Европы, со стороны людей самых различных направлений и притом общепризнанных в качестве представителей и даже великанов мысли и науки, раздаются скорбные возгласы о «крушении науки», которая, говорят, не исполнила своих обещаний, обманула возлагавшиеся на нее надежды, не дала человеку счастья и покоя⁹⁴. В наше именно время можно встретить явление, когда человек, насыщенный всей мудростью века, не знает, куда ему приклониться и готов в отчаянии повторять знаменитое изречение: «главо, главо, разуму упившись, куда ся приклониши»?!

Это потому, что в погоне за одними приобретениями ума, в одностороннем и рабском поклонении ему, как идолу, забывалось и забывается другое величие человека – величие нравственное. Оно не так блестяще, не так ярко, не так бьет в глаза, как величие ума. Но без него ум светит, да не греет, делает человека односторонним, а нередко приносит и прямой вред. Так, когда растение открыто действию лучей солнца, и почва, на которой оно растет, лишена необходимой влаги, то и солнце, обыкновенно необходимое и благотворное для растения, на этот раз иссушает и убивает его. Подобным же образом и душа наша, развив силы ума, но оставив в пренебрежении нравственное развитие и жизнь сердца, делается сухой, жестокой, себялюбивой, в тягость себе, да не на радость и другим. Когда мы проживем столько, что будет нам что и кого вспомнить, то, поверьте, из прошлого будут вспоминаться не люди великих умственных дарований, не люди огромных знаний; нет, с отрадой и теплым чувством любви и благодарности память удержит и вызовет из прожитого образы тех, что много верили и много любили, тех, что отличались преданностью делу, верностью долгу, любовью, нежностью и заботливостью, терпением, кротостью, великодушием, бескорыстием, самоотвержением, самопожертвованием, – это образы наших милых отцов и добрых матерей, нежно любящих братьев и сестер, заботливых родных, сердечных, преданных, бескорыстных друзей... Это величие нравственное неизмеримо и по широте влияния. Для будущих поколений оно становится образцом для подражания. Нельзя подражать таланту или уму, но подражать добрым свойствам верующего и искреннего христианина для всех возможно⁹⁵. Таким образом, и для нравственного величия человека, как и для умственного, открыто безграничное поле деятельности и постоянного, беспрерывного развития, но оно выше его тем, что не есть удел только некоторых избранных счастливцев, одаренных особыми талантами и способностями, а равно доступно для всех людей, сосредоточиваясь в нравственной способности человека и в его свободной воле. К этому величию, которое по всей справедливости можно назвать общечеловеческим, призваны во Христе Иисусе все мы, без всякого различия и без исключения. Для этого величия вознесшийся Господь Иисус открыл нам вход на небо, куда Сам восшел первый Предтечею человечества; для этого же величия, в помощь нашей естественной немощи, как печальному наследию греха, дарованы нам благодатные силы Святого Духа, – эти Божественные силы, яже к животу и благочестию (2Пет. 1:3), а плоды духа это, по слову апостола: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22); ими человек, наконец, устрояется в жилище Божие Духом (Еф. 2:22).

Прибавлять ли к сказанному нравственное наставление? Но оно всякому очевидно. Если до такой степени, до такого величия возвысилась наша природа, и такую возвышенную имеет задачу жизнь, то, ясно, мы должны уважать свою природу и вести себя сообразно с ее достоинством, украшаясь благословенными плодами Духа Святого, указанными св. апостолом. Если так велико наше звание, то само собою понятен урок апостольский: умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны (Еф. 6:1).

При ваших знаниях, учащиеся дети, при ваших ежедневных школьных интересах легко вам придать развитию одного ума исключительное значение и им одним измерять величие человека. Не станем же принимать части за целое и будем помнить, что истинно велик тот, кто знает не только пути земли, но и дорогу к небу, кто не только многознающ и умен, но вместе с тем и благочестив и истинный христианин по вере и жизни. Об этом величии пишет апостол Петр современным ему женщинам, слова его можно отнести ко всякой женщине-христианке, а еще шире – ко всякому христианину: не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одеждах, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом (1Пет. 3:3–4). Аминь.

Святой апостол Павел в одном из своих посланий христианам своего времени пишет: «Исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами, славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу» (Еф. 5:18–19). Такой же совет не раз встречается и в других апостольских посланиях. (См. Иак. 5:13; Кол. 3:16; Рим. 15:9. Ср. Апок. 5:9, 15:3, 19:5). Не удивляйтесь тому, что и мы начинаем сегодня поучение вам этими словами апостола о духовном пении. Когда сейчас за литургией слушал я ваше общее пение, мне представлялось живо, как прекрасно исполнялась полная глубокого смысла молитва Церкви к Господу: «И даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати имя Твое”. А вместе с тем пред духовным взором проносятся трогательные картины из священного прошлого. Вот пред нами священный поэт и сладкий певец Израиля царепророк Давид. С каким воодушевлением взывает он: Славьте Господа, пойте Ему во псалтири; пойте Ему стройно с восклицанием! (Пс. 32:2–3.) Радостно пойте Богу, твердыне нашей; восклицайте Богу Иакова (Пс. 80:2). Благо есть славить Господа, и петь имени Твоему, Всевышний, возвещать утром милость Твою и истину в ночи (Пс. 91:2–1). Пойте Богу.., пойте имени Его, ибо это сладостно (Пс. 134:3). Хвалите Господа, ибо благо петь Богу нашему (Пс. 146:1). О себе же самом Давид говорит: «Воспою Господу в жизни моей, буду петь Богу моему, пока существую» (Пс. 145:1–2 и Пс. 103:33–34). И действительно, всю свою жизнь, всю богато одаренную душу свою принес он в жертву живую, чистую, благоугодную Богу (Рим. 12:1), – и только Богу Единому и чистым небесам всю жизнь звучала дивная арфа и возвышенная песнь царственного пророка Израилева. Давид не считал низким для своего царского достоинства с увлечением заниматься устройством и обучением хора певцов, многочисленного по составу⁹⁷, и дал совершенную организацию ветхозаветному церковно-богослужебному пению (ср. 1Цар. 26 гл.).

Перенеситесь ко временам Нового Завета. Пред нами наш Спаситель в последний день Своей жизни, после тайной вечери, идет в Гефсиманский сад на мировой подвиг страдания и молитвы. Что же Он делает с учениками Своими? «И воспевше изыдоша в гору Елеонскую» (Мк. 14:26), говорит св. евангелист. В этом пении искала исхода молитва Господа Иисуса, искало покоя и уравновешенности духа Его человечество пред лицом грядущей смерти. Вот пред нами еще картина. Апостолы-проповедники заключены в темницу, забиты в колоды... Глухая полночь... Но что это мы слышим? Мрачные своды темницы оглашаются звуками христианских молитв и песнопений: апостолы поют, – и тюрьма обращается в храм, место скорби делается местом утешения, и, внемля певцам, задумывается страж темничный, внимательно слушают узники-преступники; слово проповеди льется в сердца и приносит евангелию богатую жатву: в ту же ночь страж темничный принимает крещение со всеми домашними своими (Деян. 16:25–34). И, конечно, опытом дознал великий апостол всю благотворность молитвенного пения, когда дает ученикам своим такое наставление: «Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякою премудростию», а затем: «Научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, в благодати воспевая в сердцах ваших Господу» (Кол. 3:16). Мы знаем, что первенствующие христиане слушались апостола, и их молитвенные собрания сопровождались всегда общим пением, несмотря на то, что оно легко выдавало их врагам-язычникам. Неисчислимы были последствия этого доброго обычая для религиозного воспитания и воодушевления верующих, для подъема молитвенного духа и для той священной красоты, в которую Церковь любит облекать свое богослужение. Неблагоприятные исторические обстоятельства последующих времен сделали то, что обычай общецерковного пения постепенно исчез почти повсеместно в церквах Востока; главная причина заключалась в том, что под влиянием несчастий и бедствий государственных, вследствие нашествия врагов, разрушавших города и селения, а в них – храмы и школы, стало падать среди христиан просвещение. Но в богослужебных книгах наших с удивительным постоянством, наперекор самой действительности, как воспоминание о прошлом и как живая укоризна настоящему, неизменно пишется: иерей глаголет, людие, – а не одни певцы избранные, – людие отвечают; иерей глаголет, например, горé имеем сердца, народ же (лик – народ)⁹⁸ отвечает: имамы ко Господу. Сохраняется доныне в литургии и известная вам молитва, которая ясно свидетельствует о древнем общенародном пении в церкви: «и даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное имя Твое»... И слышится в этих словах как бы мольба Церкви к верующим облечь ее вновь, как в былые дни древности, в красоту несказанную, в красоту всенародной молитвы едиными усты и единым сердцем...

После всего сказанного нужно ли еще доказывать вам всю высоту и великую важность общецерковного пения? Но об этом говорит сама душа человеческая, которой сродна и люба эта всенародная молитва, возносимая всенародным голосом, которая, по выражению апостола, исполняет нас духом (Еф. 5:18), делает нас непосредственными участниками «литургии», этого, по буквальному переводу, общего дела, делает сладким, увлекательным, неутомительным время богослужения. Да и самая причина, по которой прекратилось общее пение в церквах Востока, – отсутствие просвещения не имеет значения для вас, получающих образование и просвещение в стенах школы.

Итак, с полным правом, от имени Церкви, как ваш пастырь духовный, от имени всех добрых и благомыслящих людей приветствуем ваше доброе начинание, пока еще робкое, неуверенное, и желаем ему процветания, успеха и долговечности. Пожелаем вам, чтобы усердие ваше не ослабевало; пожелаем, чтобы молитва Церкви о труждающихся и поющих⁹⁹ низвела вам радость духа, благословение и утешение труда! Св. Давид всех приглашает: «Пойте Богу нашему, пойте; пойте цареви нашему, пойте; пойте все разумно»¹⁰⁰, назидая себя и других! В христианском богослужении все обязаны участвовать в меру сил и дарований: и чтением, и пением, и трудом, и молитвой, и жертвой, чтобы были мы в храме, как одна семья, дружная, сплоченная, любовная. Но назидать себя и других пением можно только тогда, когда мы будем выполнять до конца совет псалмопевца: пойте Богу разумно (Пс. 46:7). Вникайте же в смысл церковных песней, доводите их до сознания и сердца, молитесь ими, обращайте их в свое душевное достояние. Тогда, действительно, будет исполнено наставление апостола: «Научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословиями и песнями духовными, в благодати воспевая в сердцах ваших Господу» (Кол. 3:16).

Благословение Господне на вас Того благодатию и человеколюбием всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь

Братие и дети! В нынешний день, посвященный Церковью в честь Св. Архистратига Божия Михаила, празднует свое тезоименитство Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич. Вместе с тем, по воле Государя Императора, к нынешнему же дню приурочено торжественное празднование пятидесятилетия службы Августейшего Именинника Царю и отечеству. Пятьдесят лет жизни – не малое время; пятьдесят лет службы – это уже явление редкое, а пятьдесят лет служения Великого Князя на высших должностях государственных, при непосредственном и самом близком участии в самых выдающихся событиях жизни отечества, – это целая эпоха, целый отдел истории, это жизнь, далеко не бесследная для родины. И действительно, при самом беглом обзоре служения Великого Князя мы видим, что Он пережил, как непосредственный участник и деятель, минуты, самые важные в истории России: мы видим Его и в числе подвижников вечно-памятной Крымской войны, под самыми стенами многострадального Севастополя, и в эпоху великих реформ Императора Александра II, и в усмирении Кавказа, и в управлении им, и во главе войск в минувшую русско-турецкую войну, и, наконец, в последние 16 лет – во главе высшего правительственного учреждения России – Государственного Совета, в качестве направителя всей законодательной работы и внутренней жизни нашего отечества, в качестве ближайшего советника Государя и ближайшего исполнителя царских предначертаний. Уже этот путь службы и жизни невольно привлекает всеобщее внимание к маститому царственному Юбиляру, старейшему по возрасту среди членов Царствующего Дома.

Но Великий Князь Михаил Николаевич к нам близок особенно; Он близок нам и как жителям Кавказа, и как учащим и учащимся в нашей гимназии.

В высоком звании Наместника Кавказского края Он явился здесь в пору расцвета своего мужества и в момент чрезвычайной исторической важности. Еще не замолкли тогда военные громы в горах Кавказа, – и Великому Князю Наместнику первым делом пришлось закончить торжеством русского оружия вековую борьбу с непокорными горцами Кавказа. Вслед за этим началась упорная, долгая, хотя и не столь приметная, работа проведения в жизнь новоприсоединенного края начал просвещения и истинной гражданственности. В крае, только что завоеванном, разноверном и разноплеменном, среди населения, не воспитанного в правилах порядка и законности, нередко привыкшего уже издавна жить грабежами и насилием, среди населения воинственного, еще недавно враждебного России, – работа управления, выпавшая на долю Великого Князя, была чрезвычайно трудная, требовавшая необыкновенной вдумчивости, осторожности, редкого спокойствия и редкой государственной мудрости. Нужно было полагать общее начала жизни края, нужно было во всяком новом начинании ответствовать пред будущим, – а дела было подавляюще много, и дело было сложное, как сложна и разнообразна сама жизнь. Нужно было твердо и верной дорогой вести край к мирному слиянию с Россией, под скипетром которой богато одаренному природой Кавказу, истерзанному вековыми смутами и раздорами, суждено найти себе мир, спокойствие, обеспечение труда и всестороннего развития. Великому Князю подсказало эту дорогу доброе и любящее сердце.

Он сумел и при таких чрезвычайных обстоятельствах в жизни Кавказа избегнуть всего жесткого, резкого, озлобляющего, сумел приобрести всеобщую любовь и уважение в населении края и тем связать его самыми лучшими узами с великим общим русским отечеством. Прошло 16 лет с того времени, как Великий Князь оставил Кавказ, – но когда, ласковый и приветливый, появился Он здесь полтора месяца назад среди жителей Тифлиса, мы все были свидетелями, что этих шестнадцати лет как бы не бывало: так живы созданные им сердечные связи, так глубока оставленная им по себе добрая память, так незабвенны в благодарных и любящих сердцах годы Его управления Кавказом.

Нужно ли говорить, с какими чувствами ждали Его здесь, в нашей гимназии, и под какими светлыми впечатлениями остались мы все после Его пребывания среди нас? Гимназия наша обязана своим существованием заботам Великого Князя и Его незабвенной Супруги, ныне усопшей Великой Княгини Ольги Федоровны. И в свое последнее посещение Тифлиса Великий Князь опять ясно выказал свою близость и расположение к основанной Им некогда женской гимназии. Он с радостью увидел и засвидетельствовал количественный и качественный рост нашего учебного заведения, вспоминал, как открывали его когда-то в малом и тесном здании; с грустью Он заметил, что нынешнее цветущее состояние гимназии доставило бы искреннюю радость Его усопшей Супруге. Все Он здесь внимательно посмотрел, все узнал, вое припомнил, обо всеми с любовью расспросил и дорогими для нас словами уверил, что и доныне ему близка наша гимназия. С трогательным вниманием отнесся Он к тем начальствующим и учащим, которые служили при гимназии в годы Его наместничества, обласкал вновь поступивших работников нашей школы, – и для всех нашел Он и доброе пожелание, и ласковую улыбку, и приветливое слово.

Незабвенно останется время Его пребывания среди учениц, когда несколько тревожное, естественно заботливое настроение, в ожидании Высокого Гостя, вдруг сменилось светлой радостью, непринужденным детским весельем, лишь только взглянули в детские глаза ласковые очи Великого Князя, лишь только явилось пред ними дышащее приветом и добротой лицо Его. Сердце сердцу весть подало, и в Высоком Госте, в маститом представителе Царствующего Дома, в убеленном сединами Председателе Государственного Совета детские сердца сразу и безошибочно почувствовали отечески-нежную, добрую душу, – и не было конца изъявлениям детской радости, любви и восторга! Какой то был светлый день! Какие светлые воспоминания! Как радостны были тогда здесь все от мала до велика, и как долго после отъезда Великого Князя не хотелось уходить из этих стен, где веяло духом ласки и привета дорогого Гостя, где, как светлое виденье, оставался неизгладимым Его образ и как бы чувствовалось обаяние Его посещения...

Ныне, в день Его радости, когда со всех концов России по почину Верховного Вождя ее, Государя Императора, понесутся Августейшему Имениннику и Юбиляру горячие приветствия и благожелания, – соединим и мы свои сердца в молитве с общими изъявлениями Ему чувств любви, благодарности и сердечной преданности.

Господь, от Которого устрояются стопы мужу, да приложит Ему дни на дни, и лета на лета, и да сохранит Его до последних пределов жизни человеческой в здравии, мире и радости, и в подвиге бодрого, умудренного долгим опытом труда на пользу нашему дорогому отечеству! Аминь.

«Повинуйтесь всякому человеческому начальству Господа ради... Как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1Пет. 2:13, 16).

Во дни церковно-гражданских праздников, когда молитвенно освящается союз подданных с Царем и правительством, когда Церковь напоминает и начальникам, и подвластным об их обязанностях, без сомнения, уместно приведенное наставление апостола, уместно слово о повиновении. Но уместны ли мысль о повиновении и вместе мысль о свободе, стоящие у апостола рядом, одна подле другой? Не станем скрывать, что так называемые анархические стремления, в прежнее время прямо и явно становившиеся во враждебное отношение к христианству, в наши дни, в системах некоторых мыслителей, нередко популярных, стараются прикрыться именем евангелия. Не нужно доказывать, что, по размерам опасности для государств и народов, взрывы и злодеяния заграничных анархистов – это только игрушки сравнительно с указанными стремлениями перевести теорию безначалия на почву религии и тем открыть ему доступ в народные массы. Только тот, кто не умеет мыслить последовательно и доводить до конца положения мысли, – только тот может не понимать, к чему ведут эти отрицания во имя евангелия, – отрицания государства, власти, суда, присяги, службы, всякой политической и общественной организации, Церкви, труда, науки, искусства и проч. Давно с изумительным проникновением в глубь назревающих событий и с необыкновенной силой слова отметил это древний пророк: «И будут людие аки жрец, и раб аки господин, и раба аки госпожа, будет купуяй яко продаяй, и взаим емляй аки заимодавец, и должный аки ему же есть должен»... И сейчас же пророк указывает конец такого порядка, точнее – беспорядка жизни: «тлением истлеет земля, и расхищением расхищена будет земля», рассыплется и опустошится вселенная, и расточатся живущие на ней: «уста бо Господня глаголаша сия» (Ис. 24:1–3). Таков конец человеческих учений, желающих устроить жизнь на началах ложно понятой и односторонней свободы, которая исключает всякий долг, покорность и повиновение. Замечательно учение христианства об этом предмете; замечательно именно тем, что оно не только допускает, как уступку, но непременно требует, как бы коренного условия, требует совмещения и свободы, и повиновения. Таким образом, повиновение христианское есть повиновение особенное, запечатленное, как все в христианстве, характером свободы, неразлучной с сознанием, следовательно характером нравственным. Всякое ли повиновение имеет эту нравственную цену? Вникнем в глубокий смысл этого учения христианского и поставим его ближе у сердца и сознания.

Окиньте взором всю совокупность бытия, и вы увидите, как повсюду в этой широкой и безграничной области, от величайших светил, подчиненных с изумительной точностью закону движения и закону мирового тяготения, и до мельчайших, незримых, предполагаемых атомов, до последней пылинки и капли воды, – все устроено числом, мерою и весом, все повинуется установленным законам бытия, которые в своем действии обращают мир в стройный и прекрасный космос, в отличии от беспорядочного хаоса. Какое везде удивительное повиновение! Вот здесь необыкновенно точно, ясно, последовательно и непреложно, но вместе с тем – и этого не нужно забывать – все здесь и не свободно, принудительно, бессознательно; все совершается механически и однообразно. Нет, не здесь образ христианского, нравственного повиновения! Здесь только непреложное по силе убедительности средство увериться в том, как необходимо вообще повиновение и как без него чрез один момент весь мир обратился бы в беспорядочное смешение и ничтожество.

Перейдем в область человеческих отношений – и здесь мы увидим, как то же повиновение, постепенно поднимаясь от механического и животного до человеческого и христианского, заключается великими и святыми словами: «да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли»... Начиная от первоосновы человеческого общежития – семьи и оканчивая последним словом его, сколько бы ни разнообразились формы общественной жизни, всегда и везде и неизменно повиновение было и будет основным условием порядка, спокойствия и счастья людей. Повторяем только, что оно и в человеческих обществах, и в отдельных лицах постепенно и понемногу очищается и возвышается под воздействием христианства.

Есть повиновение из-за выгоды: за него хорошо платить деньгами ли, положением ли в обществе и государстве, платою ли тщеславия или самолюбия, – это все равно; во всяком случае, это повиновение корыстолюбца. Если апостол говорит, что нужно повиноваться Господа ради, то здесь (т.е. в повиновении из-за выгоды) повиновение только себя ради. Есть в нем, конечно, сознание, но нет свободы и любви. Нет, и не здесь нам учиться христианскому повиновению! Царство Божие не для корыстолюбцев, и даже то повиновение, которое, оставив земное, водится ожиданием наград небесных и рассматривает их, как исключительный мотив для своей деятельности, и это повиновение не чуждо упрека в корыстности и, следовательно, в нравственной малоценности. Без всякого сомнения, с христианской покорностью связана награда, но она служит только следствием Божественной милости и правды, а не побуждением к деятельности, по крайней мере, не высшим, не совершеннейшим: для повиновения высший и достойнейший мотив есть любовь, и небо есть удел любящих. Так св. апостол Павел повиновался долгу своему; он же указывал и вечные радости того нерукотворенного и вечного дома, который унаследуем мы по разрушении хижины тела (2Кор. 5:1). Но любви его не удерживает даже лишение этих вечных радостей: «великая для него печаль и непрестанное мучение сердцу его; он желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев своих, родных ему по плоти, т.е. за израильтян», лишь бы видеть их уверовавшими и спасенными (Рим. 9:2–4). Пусть после этих слов кто-нибудь скажет, что покорность христианина долгу есть покорность себялюбца!

Есть другое повиновение – повиновение раба. Раб долга – как многих восхищало это слово! Слепое и безусловное повиновение – как многие ставят это в особую заслугу подчиненным и в образец для своей или чужой деятельности! Римская государственность и философия стоиков завещали миру этот идеал повиновения, как единственно верный. Кажется, будто оно выше животного повиновения корыстолюбца. Но нет ли и в нем унижающего человеческий дух элемента животности? Ведь раб есть служитель страха, управляемый бичом приставника. Но если, братие мои, небо назначено для сердец любящих, то нужно помнить великое слово апостола: «Страха нет в любви, но совершенная любовь вон изгоняет всякий страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершен в любви» (1Ин. 4:18). Не Христос ли был Господом и учителем Своих учеников? Но вот в последнюю беседу с ними, когда они получают полномочия служить Его делу и продолжать это дело на земле, Он Сам называет их друзьями Своими и при этом добавляет: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его» (Ин. 15:15). Слова нет: слепое повиновение легче, чем сознательное и любовное, как не требующее ни усилий, ни размышлений; слова нет: часто, и очень часто, это повиновение производило чудеса и служило значительным средством успеха в добре.

Но кому видно, что это же неповиновение может быть обращено с таким же успехом и в орудие зла? Кому не видно, что если бы Господь нуждался в рабах долга, слепых и работающих не любовью, а страхом, то разве Он не мог бы явить Сына Своего в подавляющем величии силы и власти, разве не мог бы Он дать Ему более двенадцати легионов ангелов (Мф. 26:53), которые бы огненными мечами внушили страх людям, принудительно обратив их в рабов долга? Не мог ли Он оградить исполнение воли Своей страшными наказаниями, немедленно следующими за грехом, и таким образом создать в людях неизменное Себе повиновение? Но тогда бы человек был скорее вещью, а не свободною личностью; тогда бы и в повиновении его было столько же нравственного элемента и столько же нравственной заслуги, сколько есть их в движении планет и в росте дерева...

Но Бог, создав нас разумными, и свободными, и любящими, желает от нас и повиновения, которое было бы прокинуто не теми свойствами выгоды и страха, которые общи у нас с животными, а теми истинно-человеческими свойствами свободы, любви и разума, которые являются в нас постоянными и существенными, отличающими нас от мира бессловесного и неразумного... В творении человека с душою разумной и свободной Бог увенчал Свое творение. Мир вещественный повиновался Ему по неизбежному закону; по закону, родственному этой неизбежности, повиновался Ему и мир животный. Тогда, как венец творения, из руки Создателя исходит человек, исходит существо, которое, по плану Творца, свободно и сознательно должно отвечать на Его любовь и свободно и сознательно исполнять Его волю. Величие христианина в том и состоит, что он отвечает этому намерению Творца своего. И здесь, о, братие мои, первообраз высшего и нравственного повиновения; «как свободные, – говорит апостол, – не как употреблявшие свободу в прикрытие зла»!.. (1Пет. 5:16). Здесь повинуются «не токмо за гнев, но и за совесть» (Рим. 13:5), здесь «не в глазах только служат, как человекоугодники, но в простоте сердца делают все от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол. 3:22–23). И что главнее всего, и что выше всего, в этом повиновении неизменно и непременно сохраняется в полной силе великое изречение апостола: «к свободе призваны вы, 6paтиe» (Гал. 5:13). Так и Богочеловек, будучи не только свободным, но и Владыкой неба и земли, «волей смирил себя, послушлив был даже до смерти» (Флп. 2:8); в час тягчайшей муки, когда Он душу свою полагал, имея, по Его собственным словам, «полную власть и свободу положити ю и паки прияти ю» (Ин. 10:17–18), в час душевного борения до кровавого пота Он говорит Отцу Своему: не Моя воля, но Твоя да будет (Лк. 22:42, 44).

Только такое повиновение, сохраняя личность и нравственную цену человека, не унижая его, дает обществу и государству таких слуг, которые исполняют долг и безвестный, и не картинный, и не кричащий, которые перенесут и страдание, и мучение, и притом «не пред очима точно работающе, но от души» (Еф. 6:5–6), «пред владыками не токмо благими и кроткими, но и строптивыми» (1Пет. 2:18); они исполняют долг не ради выгоды, не ради чести и не из страха: не только тогда, когда нарушение долга несет за собою кару, но и тогда, когда оно может пройти незаметно и безнаказанно. А сколько нужно таких тружеников! Сколько их и теперь, разбросанных в неприметных уголках земли, в невидной обстановке неведомых, неприметных, которые, однако, своим повиновением долгу хранят благо и счастье отечества! Мир вам, братья! Хвала и покой совести и Божие благословение – труду и подвигу награда!.. Так мы нередко пьем воду из реки, забывая об ее источниках...

Жизнь часто сравнивают с войной, не в смысле животной борьбы за существование, резкости которой должны более сглаживаться и таять в христианской культуре, а в смысле борьбы добра и зла, света и тьмы, правды и неправды. Христианская воинствующая на земле Церковь ведет эту борьбу; не свободно от нее и христианское государство. На войне требуются дисциплина неумолимая и повиновение самое строгое, – кто против этого спорит? Но вот в жарком и решительном сражении, в то время, как одни воины занимают передние ряды, славные мужеством и отвагой, видимо отвоевывая победу чудесами храбрости, ценою жертв и усилий, – другие воины стоят на одном месте: стоят в течение долгих, томительных и страшных часов; стоят недвижные, с оружием в руках в то время, как убийственный огонь неприятеля, поедающие ядра его пушек уносят из их рядов одного за другим; стоят, сгорая желанием двинуться в бой, но, верные приказу, остаются на месте, понимая значение своего поста, и иногда даже не смеют отвечать на неприятельские выстрелы. Кончилась битва, и объявлена блестящая победа. Первые идут, увенчанные славой, богатыми трофеями, и далеко разносятся их имена, как имена героев, и воистину, по заслугам. А вторые... которые не менее, если не более, влияли на исход битвы? Не прославятся их имена, не огласятся их подвиги, и неведомы останутся погибшие герои, а между тем для такого-то именно молчаливого подвига на войне избираются самые опытные, самые дисциплинированные воины. Только разумное, добровольное и любовное повиновение может дать таких воинов: в числе их и в великой жизненной войне, и в службе отечеству так или иначе, с той или другой стороны приходится быть каждому из нас. Пусть же будет и наше повиновение нравственно-христианским, а не животно-себялюбивым и рабским! Пусть печатью разума, любви и свободы будет закреплено наше служение Царю и отечеству! И пусть на нашей родной земле и семья, и школа, и жизнь общественная воспитают побольше таких слуг Царю и отечеству, которые бы повиновались долгу звания, как христиане, а не как человекоугодники, как свободные и любящие сыны, а не как трусливые рабы! Царство земное в этом случае подобно царству небесному: и оно открыто только для свободно-разумных и любовию работающих сердец. Аминь.

Священные книги Нового Завета, рассказывающие об основании и первоначальном устройстве христианской Церкви во времена апостолов, передают нам не мало случаев самой возвышенной благотворительности, самого трогательного милосердия. По словам книги Деяний Апостольских, у множества верующих была душа едина и сердце едино, и не было среди них никого нуждающегося (Деян. 4:32, 34). И вполне понятно, что в эту весну христианской жизни семена Христова учения о любви и милосердии росли особенно быстро и заметно, и сказывалось с особенной силой слово Спасителя, указывающее характеристические свойства Его последователей: «По тому узнают вас, что вы Мои ученики, если будете шметь любовь между собою» (Ин. 13:35).

Но и тогда, при естественном и вполне понятном воодушевлении, свойственном новообращенным, при строго и исключительно религиозном характере первоначального христианского общества, чуждого всяких забот государственного бытия, при несложности и патриархальности экономических отношений, особенно в Палестине, – и тогда, оказывается, на первых же порах дело христианской благотворительности, с необходимостью вытекающее из общего духа христианства, потребовало упорядочения, правильной организации. Из той же книги Деяний Апостольских узнаем, что когда умножилось число верующих в Иерусалиме, тотчас же появились некоторые недоразумения при раздаче пособий бедным. Тогда апостолы предложили верующим избрать из среды своей семь благочестивых мужей; на избранных, после молитвы возложили руки, призывая всесильную помощь Духа Святого, и поручили им заботиться о содержании христианских вдов и сирот (Деян. 6:1–6). Этим избранным лицам первенствующие христиане передавали свои посильные жертвы на дело благотворения. Когда, затем, христианство вышло из пределов Палестины и, как восходящее солнце, быстро озарило и согрело живительными лучами своими мир языческий, то и здесь оно прежде всего вызвало к жизни и к проявлению в деятельности чувства любви и милосердия к бедным и несчастным. И опять мы видим то же стремление дать делу благотворительности порядок и правильность, в соответствии с тогдашними условиями быта. Великий апостол язычников св. Павел и сам нередко бывал сборщиком и раздаятелем пособий на нужды голодных и других несчастных (в Антиохии, Галатии, Македонии, Коринфе) и ученикам, ближайшим сотрудникам своим, поручал производить эти сборы, и даже оставил нам описание самого способа благотворения, существовавшего в его время (Деян. 11; 1Кор. 16; 2Кор. 8 и др.).

Таким образом, достопочтенное собрание, то дело, ради которого мы сюда собрались и на которое испрашиваем теперь молитвою всесильное благословение Божие, есть дело, по существу и направлению всецело соответствующее лучшим заветам христианства и в той или другой форме непрерывно от дней Христа и апостолов существовавшее в жизни христианских народов. Нельзя не прибавить, что дело благотворения, в виде создания домов трудолюбия, в настоящее время непосредственно и видимо требуется жизнью. Со времени первых веков христианства экономические условия жизни и отношения людские слишком изменились и в них появилось много таких темных сторон, которых не знало древнее общество и борьба с которыми для всех, кому дорого благо и счастье человечества и родины, должна представляться тем обязательнее, чем она труднее... Если язвою древнего общественного строя служило рабство, то и новое общество стоит пред другою язвою, которая едва ли менее опасна, чем рабство, и которая нередко только не имеет имени рабства, совпадая с ним по внутренней сущности. Новый строй жизни слишком резко отделил богатство от бедности и чрез господство капитала создал такие условия жизни, при которых бедность разрастается все шире и шире и ей приходится слишком трудно отстаивать себе ежедневный кусок насущного хлеба. Пред современным обществом и государством вырос грозный призрак так называемого пауперизма...

Вам, достопочтенные слушатели, как людям хорошо образованным и научно ознакомленным с современным строем жизни в ее основах и, так сказать, в движущих нервах, без сомнения, все это известно лучше, чем мне. Небезызвестно и то, как недобрые элементы общества пользуются происходящими из указанных явлений жизни затруднениями; как люди, которым терять нечего, усвоив себе злорадное правило: «чем хуже, тем лучше”, уже мечтают о потрясении обществ и государств; как, действительно, в истории Запада не раз уже появлялись подобные попытки, и как в наши дни они особенно обостряются и на наших глазах вырастают в грозные страшилища будущего, в виде усиливающегося социализма... Правда, на помощь увеличивающейся бедности нескудно шла частная и общественная благотворительность. Но справедливость требует сказать, что бедность сама по себе – не порок, однако, она нередко выходит из порока, а иногда и ведет к пороку... При таких условиях самая благотворительность без правильной и разумной организации нередко обращается в поощрение тунеядства, профессионального нищенства, способствуя развращению тех, кому помогают. Разрешение вопроса о средствах борьбы со злом, таким образом, еще более затрудняется. Между тем, все это вопросы настолько серьезные, настолько важные для жизни общественной, что способствовать разрешению их в положительном и нравственно-добром смысле является уже обязанностью всякого гражданина, всякого сына родины, всякого, кто желает блага человечеству. Все добрые, положительные элементы общества и государства должны сплотиться в этом деле в дружном участии. Нет сомнения, поэтому, что открывающее свои действия в нашем городе новое благотворительное общество, имеющее целью устройство дома трудолюбия, этого лучшего способа соединить дело христианской благотворительности с делом воспитания бедного люда в смысле приучения его к труду, вызовет симпатии и получит деятельную помощь от всех благомыслящих и добрых людей. «Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном» (Мф. 5:19). И хорошо, что этот первый шаг своей деятельности общество начинает молитвою и ставит себя под покров христианства. Одного внешнего законодательства, одной внешней деятельности государственной для достижения полного успеха в этом деле слишком недостаточно. Опыт прошлого говорит, что древний мир со всеми своими нравственными и житейскими недугами нашел обновление и исцеление в христианстве; под влиянием его изменились нравы, смягчились сердца, изменились взгляды, исправились и упорядочились людские отношения, – и самое рабство, эта язва, главным образом, разъедавшая человечество и создававшая невозможные общественно-экономические условия, – рабство, которого не могли исправить в его последствиях никакие законы, пало постепенно и незаметно, без резких переломов, без крови и потрясений, под влиянием духа христианства, как тают постепенно снег и иней от дыхания теплого весеннего ветерка, под лучами весеннего солнца.

И теперь дело нравственного воссоздания и воспитания отдельных лиц и целых обществ путем проведения в них христианских начал жизни, без сомнения, спасет человечество от многих современных язв его государственной и общественной жизни, и снова, и снова исполнятся, как без конца исполнялись в прошлом, великие слова Христовы, слова, которые так хотелось бы видеть написанными над будущим тифлисским домом трудолюбия: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас» (Мф. 11:28).

Да благословит же Господь свыше всех вас, почтенные учредители и первые работники нового доброго и святого дела, да благословит вас дружным согласием, единодушием, усердием и радостью полного успеха! Да будет и у вас, как во времена апостолов, – при множестве душа едина и сердце едино, а плодом деятельности – возможное сокращение нуждающихся. Жатва многа: пусть же еще и еще выйдут и примкнут к вам новые и новые деятели на жатву, «тщанием не лениви, духом горяще, Господеви работающе» (Рим. 12:11). И да будет со всеми вами милость Божия, любовь и сочувствие и помощь Всех добрых людей. Аминь.

В прочитанном сейчас евангельском сказании (Ин. 5:1–4) изображается Господь наш Иисус Христос во дни Своей земной жизни в трудах устроения чудесами милосердия царства Божия на земле. Мы видим Его в благотворительном учреждении древнего Иерусалима, – при так называемой «овчей купальне», – по-еврейски – «Вифезда», что значит «дом милосердия». Здесь, по сказанию евангелиста, лежало множество несчастных – «больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды. Ангел бо Господень на всяко лето схождаше в купель и возмущаше воду», – и милосердие Божие в «доме милосердия» человеческого подавало исцеление болящему, погрузившемуся в это время в священные воды…

Почти две тысячи лет минуло с тех пор, но царство Божие, устроенное Христом, не умалилось на земле, а растет и ширится с каждыми днем. Церковь Господа Иисуса, – это царство Божие, это Вифезда, воистину «дом милосердия» небесного и земного, Божеского и человеческого, – явилась пред людьми с особенной, с усиленной проповедью, с усиленным и настойчивым ходатайством о любви ко всем несчастными. И уже не единожды только «на всяко лето», не «по временам» только, как во дни древности, а всегда и беспрерывно ангел милосердия, дух любви и сострадания действует на земле среди истинных сынов царства Божия.

И сегодня с радостью видим, как совершается чудо благости Божией и человеческой; видим, как царство Божие празднует сегодня свой праздник, обогащаясь новым учреждением, в котором действует дух христианской любви и милосердия. Дело, к которому приступает сегодня почтенное общество по устроению дома трудолюбия в г. Тифлисе, есть дело новое, и притом – дело чрезвычайной важности. Этого могут не сознавать только те, для кого явления жизни проходят незамеченными, не осмысленными, вне связи с причинами и нарождающимися последствиями. Правда, духи любви и милосердия никогда не умирали среди христиан; никогда не оскудевала ими и наша Русь, древняя и современная. По словам одного ученого историка, «древнерусское общество, под руководством Церкви, в продолжение веков прилежно училось понимать и исполнять вторую из двух основных заповедей, в которых заключаются весь закон и пророки, – заповедь о любви к ближнему»¹⁰⁵. Но в страдную пору строения государственного, при неустройстве общественном, при подавляющей массе правительственных забот, само собою случилось, что первым требованием любви к ближнему признавали не общественную, а личную, непосредственную благотворительность, милостыню, подаваемую из рук в руки. С течением времени, с устройством государственным, общество и правительство, проникнутые духом христианства, не могли не считать в числе своих обязанностей помощь несчастным, которые сделались такими по своей ли вине, или под влиянием неблагоприятных сложившихся случайных обстоятельств. Вместе с тем больше и больше выяснялось, что частная благотворительность, разрозненная, неупорядоченная, страдает многими недостатками. «Обыкновенно она оказывает случайную и мимолетную помощь, и часто не настоящей нужде. Она легко доступна злоупотреблению: вызываемая одним из самых глубоких и самых нерасчетливых чувств, какие только есть в нравственном запасе человеческого сердца, она не может следить за своими собственными следствиями. Она чиста в своем источнике, но легко поддается порче в своем течении. Здесь она против воли благотворителей и может разойтись с требованиями общественного блага и порядка» (там же). Здесь она вместо пользы может приносить вред, потворствуя лености и праздности, питая тунеядство и своего рода ремесло нищенства (так называемого профессионального). Здесь личная милостыня становится часто прямо нерасчетливой и неблагоразумной, потому что, попадая в руки недостойному лентяю, минует действительного бедняка, и, таким образом, развращая первого, оставляет без помощи второго. Если же и действительно она достается кому следует, то, во всяком случай, доставляет помощь случайную, временную, мало надежную, а предоставляемая без труда и заслуги со стороны нуждающегося, она для людей со слабой волей является большим соблазном к тому, чтобы вступить на путь попрошайничества и легкого, неразборчивого на средства существования. И действительно, с каждым годом, особенно в людных центрах, в больших городах, нарождаются легионы праздных тунеядцев, обманщиков, попрошаек, то льстивых, то дерзких, увеличивая собой элементы общества бесполезные, опасные, служащие школой порока, пьянства, преступления. Явился, как это ни странно, особый, новый вид благотворительности: борьба с дурными последствиями самой благотворительности, неправильно поставленной и направленной. Усилия общества и правительства шли рука об руку с заботами Церкви, и уже с конца ХVI века рядом с частной выступает на Руси и общественная благотворительность, видоизменяясь в формах, смотря по обстоятельствам. Со времени Императора Петра Великого мысль о «домах работных» более и более занимает русское общество¹⁰⁶; мысль эта возродилась вновь при Императрице Екатерине II, но только в нашем столетии, при Императоре Николае I, явилась более или менее прочная и успешная попытка осуществить ее в действительности¹⁰⁷. В нынешнее благополучное царствование Государя Императора Николая Александровича дело устройства домов трудолюбия получило, наконец, твердое и надежное основание¹⁰⁸, единство управления, порядка и действий по всей России под высоким покровительством Государыни Императрицы Александры Федоровны¹⁰⁹. Августейшее имя Ее – с одной стороны, и с другой – имя чтимого во всей России пастыря о. Иоанна Кронштадтского, устроившего один из первых и лучший, прочно поставленный дом трудолюбия, служат нам ручательством того, что в новом направлении общественной благотворительности не будет подавлено чисто-религиозное, нравственно-христианское начало, искони присущее милосердию нашего народа. Благотворительность ни в каком случае не может быть поставлена вне всякого влияния Церкви, не может быть лишена религиозного характера, – иначе она будет лишена и нравственного значения¹¹⁰. Только при таком направлении учреждение домов трудолюбия восстановит истинное христианское значение милостыни, источник которой – теплое сострадательное чувство, а цель – уничтожение нужды, нищеты и страдания; только при таком направлении новое дело обратится в орудие нравственного воспитания и благотворителей, и нуждающихся. Замечательно в этом отношении воззрение древнего богооткровенного законодательства, которое также стремилось соединить вместе и труд и благотворение: «Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, и оставшегося от жатвы твоей не подбирай; и виноградника твоего не обирай до чиста, и попадавших ягод в винограднике не подбирай; оставь это бедному и пришельцу» (Лев. 19:9–10). Так неимущий получал милостыню, но взять ее должен был собственным трудом и усилиями. Взгляд этот глубоко был усвоен Ветхим Заветом. «Каждому человеку, – говорит премудрый Соломон, – назначен труд по мере его» (Еккл. 6:7); «человек рождается на труд, как птица на летание», сказано в книге Иова 5:7. Христианство, восполнившее и завершившее древний богооткровенный закон, начинает новую эпоху в истории труда, в корне изменив отношение к нему. До христианства знали только подневольный труд раба и считали его презренным, несовместимым с достоинством человека. Известный римский поэт только повторяет убеждение своих современников, когда говорит: «Ненавижу я этот простонародный (чернорабочий) сброд и держусь от него как можно дальше»... (Hor. Od. 3, 1, 1.) Это было одной из главных причин, погубивших древний мир. Христианство высоко поставило всякий честный труд, освятило его, объявило условием нравственного совершенствования, признало добродетелью, благословило и труд, и труженика и этим обновило и преобразило жизнь человечества. Сам Иисус Христос жил трудами плотника; апостолы трудились, по их собственным словам, «делая своими руками» (1Кор. 4:12), «занимались трудом и работой день и ночь» (2Сол. 3:8, 10–11; ср. 1Сол. 4:10–12), и один из них оставил нам вечно-памятную заповедь: «Когда мы были у вас, то завещали вам cиë: если кто не хочет трудиться, тот не ешь» (2Сол. 3:10. См. Еп. Феофан. – Толк. Пос., к Кор. I-IV, 12). Вот учение христианское, которое должно быть положено в основу дела устройства домов трудолюбия. Ныне, вы знаете, как и в дни апостолов, являются превратные воззрения на труд; разумеем воззрения новых крайних экономических теорий, недалекие от древнего издохшего язычества, чуждые религиозно-нравственного начала и даже прямо враждебные ему, рассматривающие труд не как условие нравственного совершенствования, – что видим в приведенных словах апостола, – не как нравственную обязанность разумного существа, но как особого рода право, принудительно требуемое у общества с дальнейшими и крайними выводами, приводящими в конце к тому же древнему подавлению личной свободы, хотя и во имя свободы, и к полному разложению общества, хотя и во имя общества¹¹¹...

Начиная дело молитвой и благословением Церкви, устроители дома трудолюбия тем самым исповедуют свою веру в слово Божественного писания: «аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» (Пс. 126:1). Да будет же над этим созидаемым домом, над домом трудолюбия, благословение Господа! Любовь христианская вызвала его к существованию и устроила его; любовь же не может не видеть, что устроено далеко не все, положено только начало. Пусть растет и ширится, и крепнет, и благоустрояется святое дело любви! Пусть в общем труде при доме трудолюбия истинно по-христиански соединятся и труждающиеся во имя любви к ближнему благотворители – устроители его, и труждающиеся работники-бедняки, которые здесь найдут честный заработок и спасение от тунеядства и нищенства, – и всем им, по словам молитвы церковной, да благословит Господь их входы и исходы, деяния, дела, словеса и помышления. Аминь.

(Чит. еванг. Мф. 18:1–7, 10–14, 19–20).

Во святом евангелии рассказывается: однажды ученики Иисуса Христа приступили к Нему и спросили: «Кто больше в царстве небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди их, и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в царство небесное. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает» (Мф. 18:1–5).

Что прибавить к этими священными словам? И как, вдумываясь в эти слова Христовы, от всей души не приветствовать «Общество попечения о детях» с расширением его благотворительной деятельности в пользу детей, с успехом и осуществлением давно задуманного дела! (См. Отчет Правления Общества 1898 г., стр. 21–23). Без всякого сомнения, достойны полного сочувствия заботы о физическом воспитании детей, которые Общество поставило себе главной задачей. Но устройство этого дома призрения детей бедных и бесприютных и предполагаемая организация защиты детей, находящихся в исключительно тяжелых условиях, заслуживают преимущественного сочувствия и особого внимания, как высокое проявление истинно-христианской благотворительности. Здесь мы видим, как в заботах Общества о детях вполне сказался закон: любовь изобретательна на добрые дела! Действие этого закона впервые было объявлено и во всей широте применено в христианстве. Священное евангелие Господа Иисуса, эта драгоценнейшая книга, это сокровище всего святейшего, этот неисчерпаемый родник вечных истин, на каждом листе своем имеет начертанные огненными буквами божественные слова: любовь, благость, милосердие. Но среди бесчисленных проявлений любви Спасителя нашего ко всем несчастным одни беззащитные создания удостоились Его особого попечения, – и это были дети. С любовью возлагал Он на них руки и, обнимая, благословлял их (Мк. 10:16); строго запретил учениками Своими, когда они не допускали детей к Нему (Лк. 18:16); милостивый и благостный всегда и ко всеми, Он грозно предостерегал от соблазна детской души (Мф. 18:6); наконец, поставил дитя пред Собою, дал Он эту вечную и выразительную заповедь: «кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».

Не ясно ли для нашего Общества, кто является в нем первыми и святейшими представителем «попечения о детях»? Но слово Господа Иисуса указывает нам еще на других – высоких, непременных и неизменных членов и покровителей нашего Общества в светлом сонме ангелов Божиих: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вами, что ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного» (Мф. 18:10).

В этих трогательных проявлениях любви Иисуса Христа к детям не предносилось ли Ему и Его собственное светлое детство на лоне Пречистой Матери, в патриархальной обстановке прекрасной Галилеи и тихого Назарета, а вместе с тем не предносилось ли Ему и тяжелое воспоминание о днях первого Своего гонимого младенчества, которое началось в убогих яслях Вифлеема и омрачилось зверским убиением детей рукою свирепого Ирода? Не предносились ли и Его слушателям-евреям воспоминания о том, как некогда в Египте в тяжкую годину жизни их отцов было приказано убивать всякого новорожденного, потом бросать в реку, и как сам вождь и законодатель их Моисей спасен был для народа и для великого будущего «вынутый из воды» милосердой волей царской дочери? Не представляются ли и вам, братья, исторические воспоминания о том, как эта беспощадная жестокость к детям была в духе и нравах древнего мира: как в беспрерывных войнах истребляли младенцев, разбивая их о камни (Пс. 136:9), как в жертву гнусным идолам приносимые дети сжигались живыми, как в мировоззрении образованнейших народов допускалось и в мысли и в жизни убивать хилых детей, которые не обещали в будущем сделаться сильными воинами? (См. Всеобщ. история Виноградова. Древний мир. Стр. 11, 33, 91.)

И каким благоговением, какой благодарностью должны мы проникнуться к светлому и чистому учению Христа, принявшего под Свое покровительство беззащитное детство!

Дети, детство… Чье сердце не трепетало при этих словах, священных для всякого, напоминающих нам что-то далекое, безвозвратно минувшее, но прекрасное, светлое, дорогое и радостное?! Кто из нас, взрослых, в этих ободряющих и властных воспоминаниях детства не черпал сил для обновления и подъема жизни, для освежения душевного, для веры в добро и в людей? Кто в час ли тихой скорби, или в минуту особого задушевного настроения умиленной радости среди своих детей или в кругу близких и милых не испытывал неодолимой потребности перенестись мысленно ко временам незабвенных детских лет: льется тогда без конца тихое слово, и просветляется душа, смягчается сердце, спадает с него кора жесткости и все, навеянное суетой, сутолокой и условностями жизни; тогда в воспоминаниях, в самозабвении горим мы вновь детскими чувствами, – и думается, и чувствуется, и верится непосредственно, как во дни былые... Какой поэт не остановился пред своим детством в душевном умилении? Какая литература не посвятила детству самых чистых, возвышенных и вдохновенных страниц?! Кто и сам, смотря в детские чистые и невинные глазки, или лаская головку дитяти, не чувствовал, как и в него переходит и переливается что-то чистое и светлое? О, как часто, как часто хочется быть ребенком в царстве Божием пред Отцом Небесным и прильнуть к Нему без расхолаживающей рассудочности и в детских чистых восторгах слышать в душе своей Его таинственное, незримое шествие, и шелест риз Христовых, и трепетанье крыл ангельских: священная, незабвенная поэзия детства, исполнение слов Евангелия: «Истинно говорю вам, если не обратитесь, и не будете, как дети, не войдете в царство небесное»! (Мф. 18:3.)

Братие мои! В этих светлых образах веры, любви, окружающего родственного участия, домашней ласки, теплоты и привета – лучшая и ничем незаменимая воспитательная среда для ребенка, лучшие залоги будущего развития в человеке всего доброго, мягкого, любовного. Но если так властны над нами детские воспоминания, то как же тяжело и безотрадно положение тех, у кого собственно нет и не было детства! Кто-то сказал: «О, мое детство! посмотришь в тебя, – засмеешься радостно; еще посмотришь, – и от стыда и горя закроешь лицо руками»... И действительно, как тяжело должно быть тому, у кого вместе с представлением о минувших днях отрочества возникают картины нищеты и бесприютности, голода и одиночества, побоев и жестокости, порока чужого и собственного... Не здесь ли начало озлобления, и жестокости сердца, и угрюмого недоверия? Не здесь ли, в печальной обстановке детства, в прошлой истории человечества находят объяснение многие дурные характеры, вроде нашего Грозного? не здесь ли и ныне лежат корнями истории многих преступлений, омрачающих нашу общественную жизнь? Что скрывать: бедность, голод; недостатки, конечно, – не порок, но часто они ведут к пороку, служат школой порока и чисто-животного отношения ко всему окружающему...

Поклон же вам до земли, устроители этого дома, в котором вы даете детям – детство, это лучшее их достояние, незаменимое, неоценимое! И полной мерой да будет вам благословение от Того, Кто сказал всем ученикам Своим и последователям: «кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает». Он здесь, благословляющий, благостный Покровитель детей; Он здесь, Он с нами, по Его слову: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди их» (Мф. 18:20). Аминь.