История Могилевского Богоявленского братства

I. Устройство братства. Борьба с унией; столкновение с Германом Загорским и Гедеоном Брольницким; сношение с Львовским братством и православными иерархами Западной Руси; значение его.

II. Борьба с Иосафатом Кунцевичем и Антонием Селявою. Сношение с Киевом. Участие братства в церковно-приходских делах города.

I

Грамота патриарха Иеремии определяла положение братства только в церкви. Нужно было еще заручиться привилегией и от светской власти. Достигнуть этого братству удалось только в 1597 году. На бывшем тогда сейме в Варшаве братству была выдана грамота, утверждавшая братский устав. В этом же году братчики не преминули получить и еще одну благословенную грамоту – от обвиняемого в замыслах против правительства председателя Брестского собора (1596 г.) епископа Никифора, протосинкелла и экзарха патриаршего Цареградского престола.

На основании этих документов цель и организация братства представляются в следующем виде.

Братство ставит своего задачею охранение православия от иноверия, ближайшим образом от унии, и для этого оно должно быть религиозно-просветительным центром:

«Да процветает оно, пишет Никифор, как для улучшения и нужды самого честного и божественного храма (т.е. Спасской церкви), так и для того, чтобы быть ему всеобщим училищем Божественному и св. Писанию, и всякому другому учению, с тем, чтобы оно никого не принимало ни из лиц освященных (μηδενὸς τῶν ἁπάντων ἱερωμένων πρωσώπων), ни из светского начальства, ни самого наместника епископского, (т.е. наместника Полоцкого архиепископа, принявшего унию), кто бы дерзнул вносить или превозносить соединение (σύνολον) (т.е. унию), таких заклинаю непростительным и неразрешимым и вечным отлучением от Бога Вседержителя»²⁵.

Братство устрояется по образцу Львовского, и для руководства берет у последнего (в 1597 г. в апреле) устав, данный ему патр. Иоакимом в 1586 г. и подтвержденный патр. Иеремиею в 1588 г., и еще одну грамоту Иеремии, «змочняючую братства Львовского светобливый звязок»²⁶. Порядки братства по уставу, утвержденному королем, таковы: братство существует при церкви «головной светого великого Спаса», в ней оно имеет свой алтарь. У этого алтаря братское духовенство совершает в присутствии всех членов богослужение четыре раза в неделю: в воскресение, среду, пяток и субботу; кроме того в пятницу после ранней обедни всем соборным духовенством отправляется молебен за короля, сенат, войско и всех христиан.

Братство берет на себя заботу о духовенстве и бедных. Кроме содержания на своем счету братского духовенства, чернцам и черницам даются деньги каждонедельно по мере сил. Белому духовенству всего города, кроме платы за братские требы, в каждый большой и храмовой праздник дается 6 грошей «на богомолье». Два раза в год (на Рождество Христово и св. Пасху) происходит раздача милостыни по шпиталям, тюрьмам, а также «убожеству по улицах».

Братство содержит на свой счет школу с коллегией ученых и проповедников, и с бесплатным обучением бедных и детей братчиков. Для обсуждения дел у братства есть свой дом, в нем еженедельно происходят братские сходки. Дом король освободил от податей и постоя, и позволил в нем сытить медь три раза в год по 15 пуд за раз.

Братство пользуется правом суда над своими членами, недовольный судом может апеллировать только к магистру. Этот пункт, как сейчас будет видно, был несколько видоизменен королем против устава.

Имущество братское ограждается правом неприкосновенности. Обязанности членов по отношению к братству и друг к другу заключаются в следующем. При вступлении в братство каждый обязан дать «уписного до скрынка братское тое, щто сам похочет подлуг (по) воли и проможенья своего». Каждый воскресный день полагается обязательный взносы «на ялмужну», один раз в год (в четвертую неделю после праздника Рожд. Христова) устраивается «складанка для вспоможонья братского». Количество взноса в последних двух случаях было добровольное.

Все свои обязанности братчики должны исполнять неопустительно. Особенно строго наблюдалось за аккуратным посещением сходок: «если бы кто схажок неделных для порады благочестия и красолепия церковного пилен быти и повиностям братским досыть чинити не хотел, таковый за выступок и непослушенство. свое вину в постановленью нашом братском в книгах описаную, поносити без всякого отреченья мает»²⁷.

Все эти братские порядки король подтвердил, но и от себя сделал два весьма важные дополнения. Они касались отношений братства к Полоцкому епископу и местному магистрату. Что касается первого, то оно шло как раз вразрез с теми целями, которые преследовало братство. Оно читается в грамоте так: «мают мещане наши Могилевские того братства уживати на вси потомные часы, згожаючися во всем подлуг веры и закону Руцкого, будучи в речах духовных под послушенством владыки теперешнего Полоцкого и напотом будучих»²⁸.

Таким образом архиепископу Полоцкому предоставлялась королем юрисдикция над братством; ему также отдано право решать окончательно братские дела церковного характера по апелляциям лиц, недовольных братским судом. Так как со времени Брестского собора на Полоцкой кафедре сидели униаты, то указанным дополнением короля православное братство ставилось под власть униатского архиерея. Само собою понятно, что это связывало братство по рукам и по ногам, и как увидим, слишком тормозило его деятельность. Отказаться братству пред королем от этой зависимости было нельзя.

Вот какого взгляда держался в то время король. В ответ на просьбу согласившихся на унию епископов уничтожить все привилегии братствам, данный патриархами, он писал: «брацтва духовные церковные так як от патриархов постановлены суть и от нас потвержены, абы под послушенством митрополита и иных преложоных своих духовных вцале зоставали (однак, коды се первей под звирхность костела Римского прилучать), позволяемо, и оных при праве, которое от нас на то мают, заховати хочемо»²⁹.

Очевидно, с точки зрения короля, братства могли существовать только под властью униатской иерархии, и Могилевским мещанам предстояла альтернатива: или получить отказ на свою просьбу, или принять в уставе пункт подчинения униатскому епископу. Братство взяло то, что ему давали, в душе, конечно, намереваясь действовать по завету Никифора, т.е. не принимать никого, ни светского, ни духовного, кто бы дерзнул вносить соединение.

Второе дополнение, сделанное королем, определяло отношение братства к местному магистрату; именно: братство ставилось под власть магистрата по делам светским. Эта подсудность братства магистрату несомненно имела бы весьма дурные последствия для первого в том случае, если бы в последнем преобладала униатская или католическая партия, и если бы оба эти учреждения не были связаны единством своих членов и интересов. Но ни то, ни другое в Могилеве не имело места.

Нужно признать характерною особенностью Могилевского братства именно то, что оно стояло к магистрату в самой тесной и непосредственной связи. Еще в борьбе из-за Спасского монастыря главную роль играли бурмистры, лавники и радцы, т.е. члены магистрата. И теперь, хотя в образовавшееся братство могли поступать и «посполитые», и духовные и шляхетные, и далее «белые головы», т.е. женщины, большинство членов ему давало мещанство и именно магистрат. Те лица, которые поименованы в уставе как первые братчики, почти все состояли в магистрате, а шляхты на первых порах и совсем не видно в братстве. Эта связь братства с магистратом не прерывалась никогда. По списку братчиков с 1664‒1734 г. подавляющее большинство на стороне бурмистров, «пойтов лавников и радцев». В одном же документе 1752 года братство названо «Могилевского магистрату брацтвом»³⁰.

Такое положение Могилевского братства нужно признать чрезвычайно счастливым! Магистраты западно-русских городов нередко служили проводником унии и католичества. По закону в состав магистрата должна была входить половина католиков или униатов, и половина православных. Но во время гонений на последнюю, обыкновенно получала преобладание первая. При выборах она старалась проводить в члены ратуши лиц своего вероисповедания, и таким путем оттесняла или совсем вытесняла православных, a затем давала католический тон и всему городу. Но в Могилеве католикам и униатам добиться этого было трудно. Сначала магистрат весь состоял из православных, а с 20-х гг. XVII в., если и вошли в него униаты, то никогда не получали большой силы, в счастливые же времена для православных и совсем устранялись от городского самоуправления.

Таким образом наше братство, будучи самым тесным образом связано с органом городского самоуправления – магистратом, и через него со всем городом, являлось представителем не только в церковной, но даже и в гражданской жизни Могилева. Это устройство братства в общем и существенном осталось неизменным во все время его бытия.

Перейдем теперь к очерку деятельности братства.

Какое участие принимало братство в церковных делах на первых порах его существования, сведений почти не сохранилось. Во всяком случае, особенной широты действий с его стороны и быть не могло. Оно еще только устраивалось и реформировалось сообразно с теми порядками, которые уже были выработаны передовыми братствами. Кроме того, оно было занято и другими делами домашнего свойства. Так, оно начало возводить новую церковь в Спасском монастыре³¹, наконец, в самый разгар тогдашних бурных дел, в 1596 г. Могилев был взят штурмом Наливайкою и сожжен. «Домов, говорит один летописец, сгорело до 500, а крамов (лавок) з великими скарбами 400. Мещан и бояр, людей учтивых, так мужей, яко и жен, детей малых побили, порубали и попоганили. Скарбов теж незличных побрали с крамов и з домов»³².

Но и при таких обстоятельствах, когда началась подготовка унии, братство пришло в движение: «року 1594, на весне, пишет баркулабовский летописец, заложена церковь у Могилеве Святого Спаса у монастыри была, вельми иконами украшена. Потом настало якоесь братство отъ святого Спаса; по месту ходили, новые церемоние чинили не ведлуг уставу святых отец; на осляти по колькѵ рок (крот) ездили. Згорела церковь св. Спаса, жереби волк заев; дитя, которое седело вместо Христа, ослепло»³³.

Можно догадываться, что эти манифестации производились в виду слухов о намерении епископов принять унию. В 1596 г. слухи эти оправдались, то, что скрывалось доселе, теперь вышло наружу и объявлено на соборе. Полоцкий архиепископ тоже принял унию. Братству приходилось ведаться с его властью, и борьба началась. Известно, что все владыки, принявшие на соборе унию, возвратившись в свои епархии, старались показать вид, что ими не совершено никакой особенной перемены в церковных делах.

Подобным образом поступил и Полоцкий архиепископ Герман Загорский. Так, он нашедши имения своей кафедры расхищенными, обратился к королю с жалобой и получил от него универсал на имя протопопов, в том числе и Могилевского, состоявшего при Спасском монастыре в качестве архиерейского наместника, универсал, в котором определялся порядок заведывания кафедральными имениями. Вероятно Герман в числе своих имений, по старому обыкновению Полоцких владык, засчитал и Спасский монастырь. Но братство и все прихожане Спаса решились не признавать его власти, и не уступать и монастыря. Они объявили его «отщепенцем, слугою антихристовым, папежцом, уже осужденным вместе с папою на соборе Берестейском», т.е. православною частью сего собора.

В 1599 г. Герман вздумал было лично посетить Могилев, вероятно желая добиться права патроната над спорным монастырем, но мещане заперли его в монастыре, били и «окровавили»³⁴ Этот факт показывает до чего могилевцам была ненавистна уния. Они не хотели признавать даже того епископа, который только тенью своею находился в унии³⁵.

Не лучше приняло братство и следующего владыку ― «отщепенца» Гедеона Брольницкого. Ко времени вступления его на Полоцкую кафедру в Могилеве при братской школе находилось уже несколько проповедников. Они-то и стали обличать унию. Скромная школьная кафедра превратилась в бурную трибуну общественного оратора. С нее разъяснялся гражданам смысл нововводимой унии, и раздавались резкие обличения по адресу Гедеона Брольницкого. Он сделал было попытку подчинить своему ведению братство, но она также оказалась безуспешной, как и его предшественника. Тогда Гедеон подал жалобу королю. На основании ее король обвинял братство в том, что оно составилось без благословения епископского, выстроило под предлогом школы, которую граждане должны были завести по грамоте Стефана Батория, дом на пляцу Спасского монастыря, всегда якобы подлежавшего ведению владыки Полоцкого, и собираясь в этот дом чинить бунты, проклинает Гедеона, не позволяет признавать его за «старшого», наконец, держит у се людей праздношатающихся, бунтовщиков, каких-то «Котковского Хому Тавборовича и Радка», которые без благословения архиерея произносят проповеди и производят всякого рода беспорядки, противные королю и епископу. Король в заключение требовал под опасением штрафа в 1000 коп грошей, выдачи этих проповедников и представления грамоты Батория, данной на ocновании якобы «католицкой» школы».

Чего достиг своею жалобой Брольницкий, из сохранившихся данных ясно не видно. Через год и четыре месяца после выдачи королем такого грозного универсала, те самые лица, которые составляли Спасское братство, получают (1602 г.) от короля грамоту на основание нового братства уже при церкви Входа Господня во Иерусалим. Устав этого братства дословно сходен с утвержденным в 1597 г. Затем в 1605 г. опять видно по документам братство при Спасском монастыре: оно получает в этом году грамоты от Львовского братства и епископа Гедеона Балабана³⁶.

Что же за учрѳждение при церкви Входа, какое его отношение к Спасскому, было ли, наконец, оно православным? Все это вопросы, на которые трудно дать положительный ответ за неимением прямых ясных данных. Ф.Г. Елеонский, редактировавший ІI-й том Археографического сборника, содержащий Могилевские бумаги, думает, что Гедеону Брольницкому удалось совратить некоторых могилевцев, и основать из них униатское братство при церкви Входа. Свое мнение, высказанное первоначально в предисловии к названному сборнику, и развитое подробно в ответе на рецензию сборника, сделанную Н.К. (Костомаровым), Елеонский основывает на следующих соображениях:

а) в грамоте короля братству Входа сказано: «мают мещане наше Могилевские того братства уживати на вси потомные часы..., будучи под послушенством митрополита и преложных духовных, теперь и потом будучих», а эти слова не могут относиться к православным, так как в то время митрополит в западной Руси был униат.

б) Если бы братство Входа было православным, то быстрая перемена в короле осталась бы непонятной: в 1601 году он считает братство вредным, а в 1602 г. гарантирует его существование своею грамотою.

Что касается братства, которое по памятникам появляется в 1605 г. опять при Спасской церкви, то это, по мнению г. Елеонского, новая ассоциация, образованная не согласившимися на унию мещанами. Как новое братство, оно постаралось получить благословение от Львовского епископа Гедеона через посредство Львовских же мещан, и как новому же учреждению, Львовское братство предлагало ему отправить к патриарху Константинопольскому посла для получения, между прочим, «листа привилияного»³⁷.

Г.Н.К. не соглашается с мнением Елеонского. По его взгляду дело нужно представлять так. Братство Спасское, вследствие жалобы Гедеона, вынуждено было перейти к новой церкви, от которой оно, оставаясь православным, и не возвращалось к Спасу, а если в 1605 г. оно названо Львовскими мещанами и епископом Спасским, то это по старой памяти³⁸.

Митрополите Макарий наоборот высказывает сомнение в том, чтобы Спасское братство переходило к церкви Входа.

Нам думается, что никакого униатского братства в это время в Могилеве не было, и что братство с именем «Спаса» и «Входа» не два различных учреждения, а одно. Сравнивая известную нам грамоту 1597 г. с грамотой 1602 г. (для братства Входа) мы видим, что они существенно ничем не отличаются одна от другой. В обеих названы одни и те же мещане, утверждается один и тот же устав. Разница лишь в том, что по первой грамоте братство ставилось под «послушенство» одного владыки Полоцкого а по второй ― и митрополита.

Мы уже знаем, почему король ставил православное братство под власть униатской власти, знаем и то, что мещане не могли официально от этой зависимости отказаться, хотя от этого не переставали быть в православии. Следовательно подсудность de jure униатскому митрополиту не есть признак униатства, и главное основание г. Елеонского в пользу того, что братство Входа было униатским, именно подчиненность его по грамоте короля митрополиту униату, с тем вместе теряет свою силу. Затем и получение привилегии от Львовского епископа не свидетельствует о новом устройстве православного братства при церкви Спаса. В то беспокойное время братства старались оградить себя как можно большим количеством «листов», теперь же для Могилевского братства грамота имела и свой особенный смысл, как увидим далее. Наконец, что касается вопроса о том, переходило ли братство к церкви Входа или нет, то он сам собой решится, когда определим, кому принадлежала эта церковь. Она известна только по указанию грамоты 1602 г. В других памятниках, где перечисляются все Могилевские церкви, существовавшие до начала XVII века, она не упоминается; последнее перечисление имеем от 1596 г.³⁹, следовательно, она построена между 1596 и 1602 гг. В это время особенно заимелось среди мещан стремление строить церкви, и в этих делах, как увидим, братство занимало первую роль. Отсюда становится естественным предположение, что храм Входа построен был братством и ему принадлежал. Это предположение подкрепляется еще приведенным выше свидетельством Баркулабовской хроники о том, что братство после 1594 г. особенно торжественно праздновало день Входа Господня во Иерусалим, быть может, храмовой день. На основании этих предположений о церкви Входа последствия жалобы Брольницкого нам представляются в таком виде.

Спасский монастырь отобран был у братства, и владыка удовлетворился. Братство же осталось при другой своей церкви – Входа, и король не имел резонов не дать им грамоты, когда владыка молчал. Но такой порядок продолжался недолго. Мещане, не мирившиеся с патронатством над их главным монастырем даже православных епископов, тем более не могли терпеть власти униатов. С 1605 г. монастырь опять является в руках православных, сюда же возвращается и братство, и для подкрепления своих прав старается получить привилегии от Гедеона Балабана.

Не признавая власти униатского архиепископа, убеждая и других православных следовать тому же, братство взяло на себя посредничество в сношениях с православной иерархией для удовлетворения различных религиозных потребностей народа. В этом была большая его заслуга пред православными Могилевского края. После введения унии на всю Западную Россию оставалось сначала два православных иерарха – во Львове и Перемышле, а после смерти Михаила Копыстенского Перемышльского († 1610 г.) один – во Львове Иеремия Тисавровский, преемник Гедеона Балабана, умершего в1607 г.

Такое оскудение православной иерархии чрезвычайно затруднило правильное отправление церковной жизни в Западной Руси, особенно в Белоруссии, слишком отдаленной от тех пунктов, где удерживались православные епископы. Понятно, отсюда, вся важность взятого на себя братством посредничества. Оно сносилось с Львовскими и другими, приезжавшими иногда из Греции епископами, а также с сильным тогда Львовским братством, и получало от них все необходимое: антиминсы, миро, православных священников и т.п. В Могилеве нужда в этом была велика. Тогда, вследствие подъема религиозности, в обитателях города замечается усиленное стремление к построению храмов.

Уже говорилось о построении в конце XVI в. Спасской церкви и церкви Входа в Иерусалим целым братством. В 1605 г. братчик и «райца» Тимофей Гапонович выхлопотал у короля право на основание храма, и выстроив его, снабдивши всем необходимым, нашел к нему даже священника, признающего власть Константинопольского патриархата, отдал этот храм в «моц и владзу и шафунок» (распоряжение) магистрата в надежде, что магистрат не уступит церкви униатам. В 1616 г. была вновь выстроена Крестовоздвиженская церковь, вероятно, вместо сожженной при осаде города Наливайкою.

Что братство принимало самое горячее участие в построении церквей и снабжении их необходимым, видно из следующего ответа Львовского братства на просьбу Могилевского: «Водлуг писанья вашего к нам, писали есьмо и мы до его милости господина отца екзарха епископа Львовского до Галичи, понеже там на он час были священницы и братия ездили и одержали, чего потребовали от его милости, и благословения, которого, дай Боже, абысте с покоем зажили... О сем убо вашего братолюбия бути послати вам единого от братий ваших с писанием вашим ко вселенскому патриарху в Константинополь и прияти благословение и лист привилияный и антиминсы церквам вашим и инная потребная презентации и иѵро и прочая, понеже и мы отсылаем, а час послания и выезд, аще Бог восхощет и живи будем року 1606, апреля месяца»⁴⁰.

Особенно трудно было православным удовлетворять свои религиозные нужды, требующие благодати епископства, после смерти Гедеона Львовского. Затруднительность положения в этом отношении доходила до того, что некоторые из жителей Могилева решались обращаться к униатскому архиепископу. Так, в 1610 г. и 1614 г. Гедеон Полоцкий дал бракоразводные листы Могилевским мещанам. Мало того, в 1613 г. даже магистрату вынужденный необходимостью, испрашивал у Гедеона благословения и разрешения освятить церковь, что и поручено им протопопу и местным священникам, которые, следовательно, тоже не отказывались от юрисдикции униатского владыки. Правда, Гедеон Брольницкий не был ревнителем унии. Она даже ему «омерзела», как он сам заявлял, вероятно под влиянием тяжелых впечатлений от разлада с теми, кого он считал своего паствою. Под конец своей жизни († 1618 г.) он, как видно, стал сочувствовать даже православным и давать им разные льготы. Так, в послании своем к Могилевскому магистрату (1613 г.) Гедеон пишет: «здравствуйте о Господе, яко старожитные сынове церкви восточное матки нашее з малжонками и з милым от Бога данным потомством ваших милостей. Иж день фалебный памятка Христа Збавителя нашего не задовго заспевает, а вашо благоверие в старожитной вере нашей православной християнской, которая нехай а чим далей, тым большой от благоверия Вашего размножает, расширает». Лист благословенный дается им «на посвенцене церквей водле звычаю давного». Это сочувствие к православным выражается даже и в том, что он употребляет старый календарь и тогда, когда утверждает акт, датированный по новому стилю⁴¹. Наконец, Гедеон давал даже разрешения городам своей епархии, в том числе и Могилеву, быть свободными от его юрисдикции и подлежать власти Цареградского патриарха.

Миролюбивое настроение Гедеона и привлекало к нему православных мещан. Но в этом повиновении униату была опасная сторона. Мещане этим путем постепенно свыкались с унией, и раз признав униатскую власть, нелегко было у нее высвободиться из-под нее. Братство понимало эту опасность, и старалось устранить дурные последствия ее. Так, чтобы удовлетворить духовным нуждам города, оно принимало в десятых годах XVII века у себя с любовью митрополита Пелагонского Иеремию, который, быть может, был приглашен братством в Могилев. И это посещение митрополита было благотворно. Скоро ему пришлось с радостью узнать, что в Могилеве «многие иже уловлены быша от злокозное мглы, паки соединились к стаду словеснову Христову и ко церкви восточной, во веки непоколебимой»⁴². Вероятно, благодаря заботам братства же, город получил от Гедеона грамоту, которая освобождала его (город) от униатской власти и дозволяла пребывать ему в послушании патриарху⁴³.

Кроме удовлетворения прямых нужд, сношение братства с православной иерархией важно было и потому, что обменом посланий давалась нравственная поддержка в вере, и своевременно получались сведения о положении церковных дел в разных местах Западной Руси. Так, Гедеон Львовский, похваляя твердость могилевцев в догматах св. Восточной церкви, в то же время подкрепляет могущих ослабеть в борьбе: «и теперь, пишет он, през (чрез) посланца своего отца Иакова пресвитера до вас пишу, прошу и молю Христа ради, предавшего себе грех ради наших, абысте в предсявзятьи своим не ослабеючи, противно врагов правде мужественно стояли. Злоба бо добродетели не преодолеет никогда же, ниже темность светлости, ниже диавол Христови и верным Его; врата бо адовы не одолеют церкви Христове по божественному Его гласу»⁴⁴.

Кроме борьбы с униатами ― прямой и косвенной, братство принимало горячее участие и в церковно-приходских делах города. Здесь на первом месте стоял вопрос об отношении прихожанам к своему духовенству.

Мы уже знаем, что между мещанами и духовенством шла сильная борьба из-за права патронатства над городскими церквами. Победу в этой борьбе одерживали мещане. Церковным имуществом, назначением самых священников на места заведывали прихожане. В унии, которая по сродству с латинством, ведение церковных дел передавала в руки иерархии, и совершенно исключала всякое участие в них мирян, духовенству не могла не рисоваться лучшая будущность и потому оно не особенно торопилось приставать к движению мещан против унии, и не отказывалось решительно от повиновения Полоцкому архиепископу. Конечно, этого не могло считать братство нормальным, и оно старалось привлечь духовенство к крепкому союзу с собою. Союз действительно состоялся, хотя как увидим, и не носил в себе сильных задатков прочности. В 1605 г. по поводу жалобы королю соборного священника «Омельяна»⁴⁵, все соборяне публично заявили, что они остаются верными той присяге, которую отдали своим «рукоположенцом» при своем посвящении согласно преданию и догматам восточной церкви, а также, что они сами заведуют и владеют всем церковным имуществом, и не только не встречают в этом никаких препятствий от своих прихожан, но встречают от них такое послушание, которое желательно и на будущее время; тут же жалобу «Омельяна» признали несправедливой⁴⁶.

Что это заявление добыто при посредстве братства, видно из той радости, с какою оно сообщало об этом во Львов, да и самое заявление внесено на хранение в магистрат Тимофеем Гапоновичем, Богданом Игнатовичем Соболем и Ониисеем Ярмолиничем, которые были наиболее деятельными братчинами. Важность этого союза мещан с своим духовенством так выясняло Львовское братство в ответном послании в Могилев: «Возлюбленные, радитеся и паки речем радитеся, яко радость ваша и о вас исполни сердца наша. По великому Богослову, Бог убо любы есть и пребывали в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем. Любовь и совокупление ваше во единство веры и послушание лицем к светозарнаго востока солнцу Иисус у Христу стаете добре вей, яко едино тело и уды Христа главы единыя сии и сам быти оповедуется во вас, яко бо сим не удивится., пачеже; и, не возрадуется о сих. Якож бо душа со телом совершен человек, такожде ж и свещенницы, со людьми суполный союз любве имуще, Церковь есть Христова , в нейже живет Бог, якоже рече Господь: вселюся в них и похожду и буду им Бог и тыи будут ми людие; теж и мы со пророки похвал чающе, се что добро и что красно. но еже жити братие вкупе; тако вся от небес мира сходящие на главах их Боголюбия бывают, яко сходит роса Аермонская нагори Сионския, и яко мира сходящие на боаду, браду Аарону и на одежды его святительския, и яко в сицевых человецех заповеда Господь благословение и живот до века. Толиких сподобистеся даров. о прелюбезная братие»⁴⁷.

Привлекши на свою сторону приходское духовенство, мещане во главе с братством не выпустили из своих рук патронатских прав. Напротив, автономия их в заведывании приходскими храмами в это время разрослось до огромнейших размеров. Сохранившиеся памятники рисуют отношение прихода к церкви в таком виде.

Прихожане избирают священника, вводят его во владение церковью. Обязанности священника определяются договом с прихожанами, который вносится в магитсратские книгию По этим договорам священники обязываются:

а) служить в субботние, воскресные и праздничные дни

б) совершать требы без отказу, не торговаться за них, но брать только то, что кому Бог на сердце положит

в) не выносить из церкви, не отдавать в займы, не закладывать и не продавать церковных вещей

г) жить пристойно, по корчмам не ходить, не забавляться картами, косками и никакими легкими забавами, потому что от такой жизни пастырей многие православные. особенно шляхтичи, соблазнившись ушли «до неверных сект и чужих паствиск»

д) не выхлопатывать привилегий на владение церковью себе и своим потомкам ни от короля, ни от владыки « к одедиченью своему тое церкви», потому что храмы основаны на земле, принадлежащей не священникам, а прихожанам, купленной на их деньги, и построены на их счет и за их стараньем

е) не обращаться никогда и ни в каком случае ни к какому суду с жалобами на своих прихожан

ж) если священник нарушит хотя одно из этих условий, то прихожане вольны отослать его от церкви и выбрать себе другого, кто им понравится⁴⁸.

Для заведывания церковным имуществом они ежегодно избирают двух «шафаров», которые дают отчет собранию всех прихожан. Остаточная сумма поверяется и вручается новоизбранным шафарам, старые шафары получают от прихожан квитанцию, которая заносится в магистратские книги⁴⁹. Эта картина мещанского самоуправления в церковно-приходских делах дополняется такими штрихами: «попам, обвинял в 1619 г. могилевцев королевский инстигатор по делу их с Кунцевичем, дают маленькое жалованье, все же остальное забирают себе на мирские нужды (ad profanos usus); далее, ключи от церквей, домов Божьих не у попов, но у мещан в руках, и поп не тогда идет в церковь и на службу Божию, когда хочет, а в то время только, когда мещане велят отпереть церкви, что доказано и отрицать того никоим образом не могут, ибо это всем известно⁵⁰.

Taким образом, причина недовольства духовенства на мещан и после указанного примирения их оставалась во всей силе, а это делало и самое примирение ненадежным. Некоторые из попов, даже из подписавшихся в заявлении 1605 г. довольно легко оставляли мещан, переходили под власть униатскую, и их приходилось удерживать силою и даже насилием. Это особенно обнаружилось с водворением на Полоцкой кафедре фанатика Иосафата Кунцевича.

II

Первые двадцать лет унии проходили для православных бывшей Полоцкой епархии сравнительно благополучно. Уния в это время делала напор на наиболее сильные центры православия, главным образом, на Виленское братство. Восточные же части Западной Руси не испытывали особенно сильных гонений из-за веры. С конца десятых годов XVII в. картина изменяется.

На Полоцкую кафедру в помощь престарелому (90 л.) Гедеону Брольницкому назначается, сначала коадъютором, Иосафат Кунцевич, человек заявивший уже себя фанатическою ревностью в распространении унии. Для православных Белоруссии настает тяжелая пора страданий из-за веры. Но чем более их давили, тем ненавистнее становилась уния, тем сильнее являлось желание отстоять свою веру, свое богослужение, свои храмы, и тем, в то же время, яснее представлялась необходимость сплотиться всем православным и действовать сообща. Братство Могилевское и явилось центром, в котором удобно группировались православные обитатели края из всех сословий.

В кругу тогдашних сословий, мещанство занимало срединное положение и заполняло собой пропасть, все более и более увеличившаяся между привилегированными и бесправными. С одной стороны, от него не было еще отрезано непроходимою стеною крестьянство. В белорусских городах жило много крестьян под «присудами» различных юрисдикций: церковной, магистратской, замковой. Живя совокупно с мещанами, они усвоили их воззрения, интересы, симпатии. Не отрезан был окончательно и переход этих крестьян в мещанство. С другой стороны, сами мещане пользовались значительными привилегиями, представленными им Магдебургским правом, и вследствие этого не так резко отделялись от шляхты. Особенно низшая шляхта, земяне, хотя и тянулись обычаями своей жизни за высшей, полонизировавшейся шляхтой, однако не порвали всех нитей, привязывавших их прежде к городу. Такое срединное положение мещанства и имело своим результатом то, что к нему, к образованному им братству, стали приставать православные из разных сословий, сознававшие необходимость бороться общими силами. Таковы были приверженцы еще к православию роды Стеткевичей, Соломерецких, Огинских и др., а также низшая шляхта, известная по актам под именем «обывателей повету Оршанского». Вступление шляхты в братство было благоприятно в том отношении, что через нее оно получало доступ в высшие судилища Речи Посполитой.

9 января 1618 г. Кунцевич прибыл на свою кафедру. В том же году, возведенный после смерти своего предшественника в сан архиепископа, он испросил у короля грамоту на подчинение своей власти всех церквей и монастырей, находившихся в пределах Полоцкой епархии, и разослал у духовенству циркуляры, требуя от него согласия на унию, и угрожал непокорным лишением приходов⁵¹.

Когда эти циркуляры дошли до Могилева, там поднялось сильное волнение. Священники, по крайней мере некоторые из них, получив от нового архиепископа такое решительное требование принять унию, стали колебаться, и не решались отвечать отрицательно Кунцевичу. Мещане же, заметив колебание духовенства, потребовали от него присяги в том, что оно не будет слушаться униатского архиерея, и заставляли на службах церковных возносить непременно имя Цареградского патриарха, а не Полоцкого епископа. Непокорных попов мещане принуждали к этому даже силою.

Так, священник Овдей Тишкевич (имя его находим в упоминавшемся заявлении духовенства, данном мещанам в 1605 г.) писал, как видно не без согласия с остальными городскими попами, к Иоасафату Кунцевичу, что «мещане присвоивают себе власть над ними и поступают с ними по своему произволу, и что слыша их угрозы, опасно даже оставаться в городе, и что они охотно бы собрались на съезд (в Полоцк), но будет трудно и опасно им возвратиться назад в город, потому что мещане стращают и грозят им, а остановить и укротить их никто не может». В доказательство справедливости своих слов, Овдей представил жалобу Кузмодемьянского попа Ждана Тимофеевича, занесенную в актовые книги Могилевского замка. В ней писалось, что мещане – Гришка Лашкевич с слугами магистратскими, барабанщиками и другими лицами, напали на Ждана в церкви почти в то самое время, когда он приготовился совершать литургию, сорвали с него облачение, избили и изгнали из церкви⁵².

Получив из Могилева такие вести, Кунцевич вознамерился посетить город лично. Но когда он подъезжал к нему, мещане, заметив его приближение, заперли городские ворота, выставили на башнях и на валу пушки и пищали, а сами вышли с мушкетами, пиками и разными воинскими доспехами, а также с цеховыми значками, преграждали ему дорогу, угрожали стрелять в него и убить, называли отщепенцем от веры и ругали разными непристойными словами, говорили, что не признают его своим владыкою, и знать его не хотят. Кунцевичу пришлось поворотить назад. Это было 9-го октября 1618 г. Опасаясь, как бы он не вздумал навестить город еще раз, мещане письменно просили Могилевского подстаросту Николая Водерацкого уговорить архиепископа не въезжать к ним даже гостем во избежание хлопот и смятения, напоминая о случаях, бывших в Луцке с покойным о. митрополитом Рагозою, в Вильне и Львове с Поцеем, в Киеве с Антонием Грековичем, в Перемышле и других городах с разными духовными особами. В другом письме – к воеводе Троцкому, мещане тогда же писали, чтобы архиепископ на основании недавней сеймовой конституции оставил их, а когда воевода Троцкий (Огинский?) ответил им, что владыка никого из них не поведет в церковь насильно, мещане, на кончике ответного письма, сообщили воеводе, что «они не для того столько церквей настроили, чтобы их на веревках водили к службе Божией».

Жалоба к королю от Кунцевича не замедлила отправиться. К ответу были позваны славетные бурмистры, радцы, лавники и все посольство, и между ними, как зачинщики бунта, бурмистры: Василий Озарович, Федор Козел, и мещане: Марк Козел, Ярош Козан, Ермола Месцов, Есип Якимович, Богдан Соболь, Федор Свиродович, Василий Якимович, Тихон Козел, Пигаревич, Агей Шинкович, Тимошка Гладкий, Ониська и Иван Беляи, Гришка Кудаха, а также шафари Спасского монастыря: Левошка Исаев, Евлан Шульха, Млеко Пуцята, Кузьма Шевнин. Все почти названные имена находятся в списке братчиков, и следовательно, хотя братство на суде и не фигурировало как учреждение, но оно de facto, в лице значительной части своих членов из мещан, стояло даже во главе бунта, и обвинялись мещане на суде, не только за недопущение Кунцевича в город, но и за то самоуправление в церковных делах, которое развилось до больших размеров при непосредственном влиянии на него братства.

Обвинение началось именно с того, что мещане дерзнули церкви и монастыри в городе Могилеве, а также попов и иноков, и церковнослужителей самовольно брать в свое распоряжение и присвоивать себе власть над ними, и не допускать духовенство до повиновения архиепископу, в то время как единственный податель и ктитор церквей и домов Божьих есть король, так как только он, а не кто-либо иной, имеет право быть подавателем и ктитором в имениях и городах королевских. Воспользовавшись такою постановкою обвинения, поверенный от города шляхетный Голенбевский заявил, что оно неосновательно (est асtio incompetens), так как мещане имениями церковными не владеют, а есть особы духовные, которые и распоряжаются всеми наданьями, в подтверждение чего представил заявление о невмешательстве мирян в церковные дела от самого городского дѵховенства, быть может то самое, которое дано было еще в 1605 г. Тогда обвинитель (instigator), поняв свою ошибку, свел дело к преступлению против королевского величества к тому, что мещане своим неповиновением, нарушением общественного покоя делают ущерб королевской власти и оскорбляют величество.

Обвинение, таким образом, получило криминальный характер, и в таком смысле было доложено асессорским судом королю. Как доказательства преступления, были представлены:

а) заявление возного в городском Оршанском суде о недопущении Иосафата в город

б) указанное выше письмо мещан к Водерацкому

в) письмо их же к воеводе Троцкому

г) письмо попа Овдея Тишковича к Кунцевичу c жалобою попа Ждана Тимофеевича

д) письмо Николая Водерацкого к старосте Могилевскому, канцлеру Льву Сапеге c известием о бунте.

Мещане не сознавались в своей вине, вооружение города мотивировали тем, что разнеслись слухи о приближении шаек казака Сумы, но оправдание оказалось неудачным. Инстигатор заявил, что Сума в то время был уже казнен. Письма, представленные на суде, мещане признавали подложными, кроме отправленного к воеводе Троцкому. Для опровержения обвинения в присвоении патронатских прав, они, кроме заявления духовенства, предъявили грамоту покойного Брольницкого, где он отказывался от своих прав над городом. Наконец, свою невинность готовы были подтвердить присягой. Однако защита была сочтена недостаточной. Инстигатор заявлял, что всем известно самоуправление мещан в церковных делах, доходящее до того, что даже ключи от храмов хранятся у прихожан и т. п.

Процесс кончился таким приговором: руководители мятежа присуждены к смертной казни (а кто именно, решено определить исследованием на месте), на весь город наложен штраф. Церкви и монастыри со своими имениями должны быть переданы Кунцевичу по истечении 6 недель от издания декрета (издан 22 марта 1619 г.) под опасением штрафа в 20 тысяч злотых. Мещане лишаются права вмешиваться в церковные дела. Все это было исполнено, кроме казни зачинщиков⁵³.

Кунцевич, получив декрет, потребовал выпись из трибунальных виленских книг клировой ведомости о Могилевских церквах, которая и выдана была ему 31 мая 1619 г.⁵⁴ Через полгода по получении декрета, он позволил было православным совершать в этих церквах богослужение, рассчитывая снисходительностью привести их к унии, но видя стойкость мещан в православие, Кунцевич отобрал церкви и назначил к ним своих священников ― catholicow dobrych⁵⁵. Прежних же священников Могилевских, оставшихся непокорными ему, запрещал, не дозволял им касаться церквей, но те на подобные прещения Иосафата отвечали, что они живут трудами рук своих, и его за пастыря не признают⁵⁶. Так как униатов в Могилеве не было, то богослужение этих «добрых католиков» никем не посещалось и церкви стояли пустыми. Православные же, не желая признавать иного исповедания, кроме того, в котором они родились, поставлены были в весьма трудное положение. По воскресным праздничным дням они вынуждены были выходить для божественной службы за заставы, в поля, прятать своих священников, новорожденных детей возить для крещения на расстояние 10-ти и более миль, причем нередко дети в таком трудном и продолжитѳльном путешествии умирали, не приняв таинства. Взрослые же оставались без исповеди и причастия св. таин.

Весьма много пострадали от Кунцевича и братские учреждения. Кунцевич отлично понимал, что братство ― центр православной силы, и потому с самого начала своих подвигов в Белоруссии на него направлял свой удары. Еще в 1618 г. (до решения дела граждан в королевском суде) Кунцевичу удалось отобрать у православных Братский монастырь, и назначить в него своим наместником и игуменом Гервасия Гостиловского, рьяного униата. Братство лишилось, таким образом, своего центра. Только школу свою, стоявшую на монастырской земле, оно старалось всячески отстоять, и не допустить в нее униатов, но и ту пришлось уступить им в 1624 г.

Лишившись своего монастыря, братство, именно «их милости духовные иноцы и свецкие так з народу шляхетного, яко и многие обыватели тутейшего места его королевские милости Могилевского братства церковного, релии (религии) старожитное Греческое церкви восточное» решились «монастырь уфундовать, и церковь на честь и фалу Вседержителя Бога постановить». С этою целью братство перекупило у своих же членов-мещан, купленный последними у княгини Соломерецкой (урожденной Еввы Борколабовны Корсаковны), «дом с пляцом, з будованьем и зо всим правом на той дом и пляц належачый, под вольностью шляхецкою будучый, лежачый ту в месте Могилевском, у улицы великой Шкловской, идучи з брамы до рынку по левой стороне, об между з одное стороны пана Яна Наркевича Подвинского, а з другое стороны пана Яна Юревича».

Братство хотело, чтобы княгиня Соломерецкая, как бывшая владетельница этой земли с домом, дала ему фундушевую запись на основание монастыря от себя, дабы тем обеспечить для себя спокойное владение землей⁵⁷. Но, вероятно, княгиня не согласилась на такую сделку, и братство стало хлопотать, чтобы какая-нибудь другая «зацие урожная» особа признала купленный «пляц» своим, и как бы собственный подарила его братству. При содействии Виленского братства coглaсился на это князь Ян Огинский. 4-го июня 1619. г. он внес в Виленские трибунальные книги свой дарственный фундущ на имя Виленского братства⁵⁸. Запись на имя последнего сделана для того, чтобы избавить предполагавшийся монастырь от власти Кунцевича. Но несмотря на все старания братства Могилевского, и уловки к которым оно вынуждено было прибегать, строить нового монастыря пока ему не приходилось, так как одновременно с изданием королевского решения по делу мещан с Кунцевичем, запрещено было православным вновь строить и поновлять церкви во всех местах Полоцкой епархии.

В то время, когда в Белоруссии православие подвергалось страшному теснению со стороны униатов, на юге – в Киеве, вырастала новая, или лучше сказать, возрождалась к жизни старая православная сила. В 1620 г. она сказалась в событии, по справедливости считающемся эпохой не только религиозной, но и гражданской жизни Западной Руси. Разумеем восстановление православной иерархии.

«Трудно изобразить всю важность этого дела, имевшего громадные последствия для всей Западной России. Это было восстановление церкви, разрушенной почти до основания, восстановление в силу народного требования, в противность постановлениям, действиям, всем интересам польского государства. Оно раздвоило, разделило государство, сплотившееся было в одно целое, в одну однородную массу посредством самой сильной связи, какая только может соединять членов государства – религии. Это было, с одной стороны, сигналом и началом вековой борьбы Руси с Польшею, с другой – началом падения Польши. Это – первый акт ее разрушения. Сила, которую русский народ противопоставил Польше, вышла из религии, и заключалась в религии. Но при этом она ввела в союз с религией, как свои две внешние опоры – образование, и чисто внешнюю силу – казачество. Первыми епископами восстановленной иерархии поставлены лучшие по образованию люди, каких могла выставить южная Русь. Охрану их и восстановленной церкви приняли на себя казаки. Душою действий был новопоставленный митрополит Иов, человек с высокою душю, с большою энергиею и обширными государственными взглядами»⁵⁹.

К этой-то возродившейся силе и обратились православные Полоцкой епархии за помощью в борьбе с напором уний. Религиозные связи Белоруссии с Киевом с этого времени все более и более укреплялись и увеличивались. Сюда прежде всего обращались их взоры в многоразличных бедах и скорбях. Могилевское братство служило одним из крепких цементов этой связи, и если Могилевский летописец мог в конце XVII в. с радостью засвидетельствовать, что его город с помощью Божьей не отстал от Киева, то это именно благодаря братству⁶⁰.

Лишь только разнеслась весть о прибытии в Киев Иерусалимского патриарха Феофана, братство снарядило туда посольство. С какою торопливостью оно спешило войти в общение с патриархом видно из того, что оно уже в мае месяце (19 ч.) 1620 г., когда православные из других мест, даже Виленское братство, воздерживались страха ради польского от сношений с патриархом, получило от последнего грамоту, благословляющую и утверждающую братство⁶¹. Вскоре затем были посвящены Феофаном митрополит и епископы. В Полоцкую епархию назначился прославившийся уже на поприще литературной защиты православной церкви Мелетий Смотрицкий. Успех дела возбудил большие надежды. Особенно, когда на сейме 1620 г. король, в силу политических тяжелых обстоятельств государства, требовавших для благоприятного исхода их помощи литовско-русских сил, утвердил конституцию 1607 г., которою запрещалось преследовать православных, и допускалась свобода в отправлении их богослужения.

Поднялось сильное движение против унии особенно в Литве и Белоруссии, благодаря горячим посланиям Мелетия. В Могилеве делались усилия возвратить отнятые Кунцевичем церкви, мещане хотели было подкупить Кунцевича. Ему предлагали, как пишет его биограф, униат Суша, 30 т. флоринов за позволение иметь своих священников и свободно отправлять богослужение, но предложение было отвергнуто⁶². Тогда они обратились с просьбой о защите к Киевским обывателям, a последние – к казакам⁶³, но и тут пока ничего не успели. Казаки были страшны для польских дипломатов, а не для Кунцевича. Сапега, устрашенный движением пpaвославных, писал (1621 г. февраля 9-го) митрополиту униатскому Иосифу Рутскому: «ради Бога, прошу вашу милость, вразуми его (Кунцевича), чтобы он прекратил и оставил такую суровость в этих (религиозных) делах, и Могилевцам скорее добровольно те церкви уступил, не ожидая того, чтобы и без просьбы и без поклонов сами они их отобрали у него»⁶⁴. Кунцевич не унимался. Сапега писал ему лично. Между прочим в своем знаменитом письме от 12-го марта 1622 года он приказывал Иосафату именем короля отпереть в Могилеве церкви. Но и это внушение не подействовало на фанатика. Скоро однако ему пришлось расплатиться собственною жизнью за свое изуверство. Ожесточенная толпа убила его в Витебске 12 ноября 1623 г.

Принимали ли мещане Могилевские участие в самом убийстве, трудно решить определенно. Один Полочанин сам приехавший в Витебск для помощи заговорщикам, показал на следствии, что его сограждане сносились с Виленскими и другими братствами, составляли заговоры и делали денежный складчины на возмущения, следственная же комиссия и прямо нашла, что преступление совершено мещанами Витебскими по соглашению с жителями Могилева, Вильны⁶⁵. Если эти данные признать недостаточными в виду того, что обвинение обще, и не названы лица, то все-таки нельзя оправдывать и Могилевцев, по крайней мере от нравственного участия в преступлении. Несомненно, что убийство Кунцевича было лишь крайним проявлением всеобщей, среди православных Полоцкой епархии, ненависти к фанатику. Этот взрыв мог произойти и в Полоцке, и в Могилеве, и в других городах, как и в Витебске, все определилось поводом к нему. Смягчение нравственной ответственности за этот прискорбный факт можно находить разве только в жестокости тогдашних нравов и в изуверстве Иосафата.

Кровавая расплата с Кунцевичем имела печальные последствия для всей Западно-Русской Церкви, но тяжелее всего пришлось Белоруссии. Уния была объявлена существующей в ней повсеместно. Мелетий Смотрицкий, обвиненный униатами в подстрекательстве к убийству архиепископа и проклятый митр. Рутским, уехал на восток и скоро затем изменил православию. Вместо Кунцевича на Полоцкую кафедру был посажен Антоний Селява, мало чем уступавший своему предшественнику в ревности к унии. На православных напал страх и уныние. Могилевское братство не в силах было удерживать за собой школы, стоявшей на земле Спасского монастыря и вынуждено было передать ее формально, в присутствии должностных лиц, униатами.

Это затишье в православном лагере продолжалось однако недолго. Прошло года два, ослабело впечатление страха, поднялась энергия. Что же делает братство?

Мы видели, что оно пыталось основать в Могилеве общежительный монастырь. Попытка оказалась неудачной, но опыт борьбы с унией, свидетельствовал, что монастыри ― наиболее крепкие и неприступные для униатов, опоры православия. И вот братство, испытав неудачу в одном пункте, старается добиться желаемого в другом. В числе братчиков Могилевских был знатный шляхтич Богдан Вильгельмович Стеткевич. Местности его лежали около Орши. Вот здесь-то задумало братство основать монастырь и перенести сюда центр своей деятельности.

Около 1626 г. Могилевские и Оршанские мещане, вошедшие в соглашение с Стеткевичем и его женою Еленой (урожд. Соломерецкою), за свои деньги купили у Каспера Швенковского имение Кутейно и село Поддубцы, лежавшие над Днепром около Орши вблизи земель Стеткевича, и здесь заложили монастырь и церковь Св. Духа. Фундуш на монастырь был дан от имени Стеткевича, как будто бы из его собственного имения. Затем, пользуясь расположением к православным Оршанского старосты, мещане сняли с своих запертых церквей Св. Спаса и св. Николая (в Орше) колокола, забрали из них «операты, начыня церковные, серебреные крыжи, келихи и ризы, лихтары, свечи», словом, всю утварь церковную и перенесли в новозаложенный монастырь.

Между тем возвратился с востока Мелетий Смотрицкий. Православные оживились. Лишь только весть о приезде Мелетия в Киев дошла до Могилева, братство, не зная еще, какие козни против православной церкви, и в частности против братств, замышлял их архиепископ, снарядило к нему посла – Андрея Кузьминича Ребровича, и вероятно просило его прибыть в свою епархию. Мелетий одобрил братство письмом, в котором похвалял твердость его веры. Вскоре он прибыл в Могилевский край и сам. В это время умерла в Барколабове княжна Соломерецкая, урожденная «Евва Борколабовна Корсаковна», мать того Соломерецкого, которого учил, и с которым путешествовал по заграничным академиям Мелетий. Это и послужило поводом для приезда Мелетия в свою епархию⁶⁶.

Нечего и говорить, что посещение архипастырем своей паствы произвело в ней сильный подъем духа. Везде – в городах и селах признавшие было власть Антония Селявы бросали его, «пренебрегали» им и шли к Мелетию. Пошли доносы униатов на жителей Могилева и Орши, принимавших живейшее участие в движении против унии.

В 1627 г. 18 января король издал универсал против мещан: «вы дей, писал он, упорне спротивляючись зверхности нашое, от нас порадне преложоному упривилеваному пастыру своему духовному отцу Антонему Селяве, неслушне с послушенства его выламуючысь, аже згодне поразумевшысе з мещаны нашыми оршанскими, также з урожоным Богданом Стецкевичем и з малжонкою его, княжною Геленою Соломерецкою, власне за свои могилевские и оршанские грошы, на имя того Стецкевича и маложонки его, купившы вечностю именя, названое Кутейна и селцо Поддубцев.... вы дей, могилевцы, поспол з оршаны и з уроженым Стецкевичем и з малжонкою его, без ведомства и позволения нашого и без благословенства пастыра своего архиепископа, там, в Кутейне монастырь и церковь своволную, менечы заложеня Святого Духа, не владзы его, о. Аньтонего Селявы, до архиепископии полоцкой належачое, заложывши... над то дей своволно менечы неякогось Мелентия Смотрицкого архиепископом полоцким, которого дей вы ж, могилевцы, порозумевшесе з мещаны нашыми оршанскими, тыми недавными часы в краи белоруские, до именя и двора, названова Боркулабово князя Богдана Соломерецкого,... запровадивши, увесь народ простый веры старожытное греческое с послушенства его (Селявы) отводите, отрываете,... приказуем вам... иж бы есть от положеня конец з сего листу нашого, попов своволных, которые бы не были послушенства его, о. Антонего Селявы... в места нашых Могилевском и Оршанском, также и в домех своих, не переховывали и жадного спокованя (общения) за ними не имели, под плаченем зарук от каждого непослушного на нас господаря и на его, архиепископа Полоцкого, по 10 тысячей коп крошей литовских и под долшыми винами, в праве посполитом описанными, конечне»⁶⁷.

Какими последствиями сопровождался этот грозный декрет, не знаем точно. Вероятно, он не имел силы, благодаря заступничеству Стеткевича. По крайней мере Кутеинский монастырь не только не был уничтожен, но под руководством деятельного игумена и Могилевского братчика Иоиля Труцевича все белее и более расширялся. Еще около 1630 г., следовательно, до наступления более благоприятных времен для православных, частью предположено, частью и осуществлено построение целой группы Кутеинских монастырей⁶⁸.

Что построение Кутеинских монастырей должно быть приписано заботам Могилевского братства, это видно из следующего. Не говоря уже о том, что и Стеткевич, и Иоиль Труцевич, и многие мещане Оршанские и шляхта повету Оршанского числилась в Могилевском братстве, самый универсал королевский, как на инициаторов дела, указывает именно на мещан Могилевских. Затем религиозно-просветительное и благотворительное направление, данное деятельности монастыря (при нем с самого начала предположено было завести школу, типографию и богадельню), обличает в руководителях дух братства, наконец, и в Кутейне и после в Могилеве монастыри устроены были во имя Богоявления Господня. Конечно для братства, громадное большинство членов которого жило в Могилеве, невыгодно было иметь свой монастырь около Орши, и потому оно, когда настали лучшие времена, устроило новый монастырь в Могилеве, а Кутеинский монастырь, хотя и состоял в весьма близких отношениях к братству, получил отдельное от последнего существование.

Около 15 лет усиленных гонений, воздвигнутых на православных белоруссов, не только не сломили стойкости и твердости их в православной вере, но еще более закалили и укрепили в ней, сплотив их под общим именем и формою братства. В состав последнего, под влиянием гонений, стали входить члены из шляхетского сословия. Общая участь сблизила с братством и белое духовенство, довольно подозрительно вообще смотревшее на усиление мещанской автономии в церкви⁶⁹. И вот, лишь только со смертью Сигизмунда III († 30 сентября 1682), настали более благоприятные времена для православной Западно-Русской Церкви, братство оказывается готовым расширить круг своих действий до громадных размеров. Оно становится ставропигиальным, и как таковое, получает право голоса во всех выдающихся делах Западно-Русской Церкви. Делегаты его являются на соборы и съезды православных, участвуют при выборе епископов Могилевских и т.п. Затем оно заводит новые учреждения (монастырь, типографию) и расширяет старые (школу, шпиталь). Наконец, еще крепче стоит против униатов. Все это черты, характеризующие следующий период в истории братства.

Расширении гражданских и церковных прав братства со вступлением на престол короля Владислава IV, построение братством Богоявленского и женского монастырей. Борьба братства с унией за этот период. Отношение братства к Могилевским епископам. Роль братства при воссоединении белорусских городов с Москвой.

Смерть Сигизмунда III вызвала сильное движение в защиту подданных, прав западно-русской церкви среди всех сынов ее Совокупными усилиями духовенства с Печерским архимандритом Петром Могилою во главе, братств и православной шляхты, права церкви были восстановлены. Таким поворотом церковных дел, конечно, не могло не воспользоваться и наше братство. Для него, как и для всех православных жителей Могилева, предстояла на первом плане задача ― получить разрешение на открытие запечатанных своих церквей и свободное отправление богослужения, и затем прочно обеспечить бытие братских учреждений. К этому и направлены были старания Могилевцев.

Слишком грубое преследование их со стороны униатов, как напр., закрытие церквей, конечно до глубины души возмущало всех западно-русских, и бросалось в глаза более умеренным и благоразумным католикам и униатам. В редком сочинении, в редкой речи, жалобе, направленных против униатов, не упоминалось о том, что в Могилеве, Орше, Мстиславле церкви запечатованы, богослужение и таинства не совершаются, и народ живет без крещения, брака, исповеди, умирает без напутствия, погребается без похоронного провода. Это слово, которое забрасывалось за жителями Могилева всяким, кто так или иначе стоял за интересы православных, оказывало свое действие, и уже на конвокационном сейме (1632 г. с 22 июня) в проекте, выработанном комиссией для умиротворения православных с униатами, и представлявшим minimum уступок, первым, со стороны последних, были внесены следующие пункты относительно Полоцкой епархии:

«3) В Могилеве должны быть возвращены православным четыре церкви с правом свободного отправления в них богослужения для людей всякого общественного состояния.

4) В Орше должны быть им возвращены две церкви с таким же правом».

Кроме того в пунктах общего характера обеспечивалось, между прочим, спокойствие православных братств, как существовавших в Короне и Литве, так и имеющих возникнуть⁷⁰.

На избирательном сейме (1632 г. с 27 сент.) дела православных пошли еще лучше. В «статьях для успокоения народа русского», выработанных новою комиссиею, всем не униатам и униатам там предоставлялось иметь свободное отправление своего богослужения и совершение св. таинств, чинить свои церкви, и строить с дозволения короля новые, также заводить богадельни, семинарии, школы, типографии. Подтверждались, наконец, все братства, с дозволением заводить новые. В частности, для православных бывшей Полоцкой епархии учреждалась епископия в Могилеве с кафедрой в Спасском монастыре⁷¹.

Такой успех слишком ободрил жителей Могилева, и они пошли с своими стараниями еще дальше. Они к коронационному сейму (1633 г., март) стали хлопотать о возвращении всех городских церквей, а не четырех только, по получении для братства таких прав, какими пользовались братства Виленское и Львовское. С этою целью мещане и братчики обратились к посредничеству Адама Киселя, ратовавшего за интересы церкви на елекции. Обнадеженные Киселем, братчики поторопились получить к коронационному сейму грамоту на ставропигию от патриарха, и представили ее королю. На сейме, подкрепленный «не малою працою» и не малым «коштом», старания братства увенчались успехом. Король гарантировал положение братства двумя универсалами (от 3 и 19 марта 1633 г.⁷²

Права от государства и церкви, добытые теперь Могилевским братством, были слишком широки, и вносили некоторые новые черты в его организацию. Король, подтверждая право существования братства, позволил построить монастырь на земле, подаренной Огинским Виленскому братству в 1619 г. и теперь даваемой Могилевцам. В монастыре дозволялось иметь:

а) дом для братских сходок и совещаний

б) школы и семинарии для «наук вызволенных» и языков всяких, и наконец,

в) типографию для печатания учебных и других духовных книг на языках русском, греческом, латинском и польском.

Все эти учреждения представлены были в полное ведение братчиков, освобождены от всякого вмешательства в них «урадов трибунальского, маршалковского, земского, кродского и местского», а также от юрисдикции старост Могилевских и самых владык Могилевских, если бы который из них принял унию⁷³. Все учреждены эти пользовались свободой от всякого рода податей и постоев. Братство имело право на своей земле селить крестьян и судить их через своих «рочных старост».

От церковной власти ― патриарха и митрополита, братству даны права ставропигии. Вот в чем они состояли. Братство подлежало ведению только патриарха и его экзарха, и находилось вне пределов епархиальной власти.

«Наше смирение, пишет патриарх, ...по совещании о сем деле на священном, соборе архиереев... пишу и даю им (Могилевцам) в Дусе Святом настоящую грамоту, за собственноручным подписанием, указуя через нее, что учреждающееся с Божьею помощью в городе Могилеве, братство в церкви Богоявления утверждено нами, и имеет быть самостоятельным и неизменным отселе на все времена, а сопричисленные и определенные в нем братия, начальствующие и подчиненные, младшие и старшие, должны хранить неотложно обычаи восточной и кафолической великой Христовой церкви, пребывать в единомыслии, и подлежать вселенскому патриарху Константинопольскому согласно с патриаршими постановлениями, данными братствам Львовскому и Виленскому, ни в чем не отступая от определений и указов, патриарших и чиноположений церковных».

Митрополит, бывший экзархом патриаршим, в своей грамоте (1685 г.) определил права братства точнее, указав на отношение его не только к патриарху, но и к его экзарху, а также мотивировав независимость братства от местного епископа.

«Тое святое братство, говорит он, благословением нашим архиепископским митрополитанским и екзаршеским благословляем, абы, прикладом Львовского и Виленского православных церковных братств, тое святое братство милосердия, при церкви Богоявлений Господних заложоное, во всех своих порядках, и духовных исправлениях подлежало и за власного старшого и наивысшего судию своего мело никого иншого, едно самого святейшого православного, а жадного герезии подозреня и закалу не маючого, Константинопольского Патриарху зверхнейшого пастыра нашого, на месцу зас его, от все церкви нашое Российское единомыслие обраного и от тогож святейшого патриарха Константинопольского благословеного и в его послушенстве трваючого, православного ведле часу будучого экзарху, яко и на сей час покорность нашу экзаршеский уряд и особу на соби носячого, за старшого своего мают и мети суть повинны, подлегаючи во всем разсудкови, воли и юриздикции нашой, ведле прав и звычаев инных ставропигий и братств патриаршеских».

Неподсудность братства епископу так мотивирована митрополитом: «што от епископа их, в которого то деоцызыи то братство есть заложено и фундовано, жадного уйму и ущербку власти его епископское почитамо 6ыти не мает, поневаж то ку леншому церкви Божие, якосмо скутском того дознали, деет и постановлено»⁷⁴.

Таким образом братство, обеспеченное грамотами короля, являлось самостоятельным органом церковной жизни по своей ставропигиальности.

Получив указанные права, братство приступило к устройству своего монастыря. Для этой цели они нашли человека с практическим и организаторским талантом – Варлаама Половка, избранного из игуменов Кронского монастыря в «старшие» Виленского братства на место Иосифа Бобриковича, сделавшегося епископом Могилевским. После усиленных просьб, Варлаам согласился прибыть в Могилев для устройства общежительного монастыря с двумя, однако, условиями. Во-первых, братство обязывалось дать фундушевую запись на монастырь и выделить под него определенный участок земли, во-вторых, послать за благословением на предпринимаемое дело к Киевскому митрополиту. Последнее условие поставлено было в виду того, что братство приступало к осуществлению своих намерений относительно монастыря без ведома митрополита-экзарха патриаршего. Видно, в Могилевском братстве в предшествующей период его существования, когда иерархия была бесправна и принижена, слишком развилась братская автономия в ущерб иерархическому элементу, так что оно не сочло нужным просить у экзарха разрешения на такое важное в церковно-административном отношении дело, как основание новой архимандрии.

Но Петр (Могила), видевший большой вред в отсутствии централизации церковной власти, и шедший c настойчивостью против общего тогдашнего стремления и частных лиц, и целых корпораций к независимому положению, старался о возвышении иерархического начала и в братствах. Так и теперь, узнав о намерении нашего братства основать новый монастырь, Петр Могила послал ему запретительную грамоту (1634 г. 4 ноября), в которой писал: «Дошло нас ведати, иж милость ваша, не поглядаючи на порядок в Церкви Божое звычайный, а переносячи оком повагу зверхности нашой митрополитанской, знать то екзаршей, братством церковным ставропигиею святейшого Патриархи фундованым приналежной, издавна призвоитой, нажилистеся нововзниклую неякую с архимандрию в мести Могилевском, затягнувши на тое старшинство господина и отца Варлаама Половко, ерикговати и фундовати. Претож владзою нашою митрополитанской и ерзакшею приказуем конечно и забороняем, абысте, под небытность звлаща належного в диецензии вашой пастыра Епископа Мстиславского, Оршанского и Могилевского, не важилисе того чинити и жадного в братстве своем (а меновите з тых), который мере амбициею преложенства доступуют старшого, кроме ведомости нашой митрополитанской и екзаршой, не смели обирати и становити, под неблагословением нашим архиерейским»⁷⁵.

Но братство в данном случае действовало не преднамеренно, а лишь по привычке. Оно не имело тенденции не повиноваться экзарху, и кажется еще до получения этой грозной грамоты, когда прибыл в Могилев Варлаам, отправило своих делегатов к Петру Могиле, и тот, получив от братства вспомоществование на нужды церкви согласно просьбе своей, благословил и разрешил устройство архимандрии.

Было выполнено и первое условие, предложенное Варлаамом: братство дало ему фундушевую запись на монастырь. Из нее видно, на каких основаниях должен был существовать последний.

Во главе монастыря стоит архимандрит, у которого есть наместник. Архимандрит избирается, по предварительном на то разрешении митрополита, всеми братчиками и иноками монастыря. Замечательно, что при избрании требовалось согласие всех, даже самых младших по должности членов братства: «мы зас братия... маемо возвати всю братию иноков и з ними веспол (вместе) о персоне годной и на тот уряд способной намовлятися, вольной мовенье и наменьшому подавши, абы всех згодная воля и зданье на обирале и усмотреванье персоны духовной была».

Избранный отсылается «до митрополита, если будет екзархою, або теж Епископа, который бы был екзархою, для посвяченья».

Архимандрит должен смотреть, «абы братия обще жили, церкви Божой пильновали, школ дозирали, которые на тых же кгруигах (т.е. монастырских) быть мают, спеванье порядное в церкви мели». На содержание архимандрита и братии «из братской скрынки» назначается «сумма пенезей».

Жизнь и вера архимандрита и иноков контролируется братчиками. Если бы архимандрит отступил от православия, а иноки не жили согласно своим обетам, то «мы братия таковому архимандритови отступному и братии своевольной не допустим в монастыре нашом быти, а яко нарыхлеей (наискорее) злому забегаючы о иншом промышлять». На монастырь братство выделяет «пляцы и кгрунты, при улицы Шкловской, и к рынкови, в вале лежачие, которые оно ужо имеет и будет иметь. Записанным на монастырь имуществом заведывает архимандрит с братией; братчики же смотрят только за тем, чтобы заведывание это происходило добросовестно, чтобы «ни в чем фундация их не была нарушена и искажена». Если бы кто из «уписной братии», умирая, завещал что-нибудь отдельно на братство и отдельно на монастырь, то братство в завещанное монастырю, а архимандрит в завещанное братству вмешиваться не имеют права⁷⁶.

Устройство монастыря под руководством Варлаама Половко пошло быстро. Братчики со всем усердием жертвовал и на него «пляцы» с домами, землю даже с крестьянами, лес, так что с экономической стороны монастырь был обеспечен хорошо. Пожертвования особенно стали увеличиваться с 1635 г., когда Могилев посетил Петр (Могила), и сам записавшись в «патроны» братства, возбудил весьма сильно религиозное настроение в жителях. В 1636 г. уже оказалось возможным приступить к постройке каменной церкви Богоявления с двумя приделами Сошествия Св. Духа и Рождества Богородицы. 1 августа этого года епископ Могилевский Сильвестр Косов совершил торжественно закладку храма⁷⁷.

Труднее было Варлааму завести в монастыре общежитие. В иноки шли большею частью Могилевские жители-мещане. Поступая в монашество, они приносили с собою и свое имущество, и продолжали лично владеть им. От этого происходили в монастырском общежитии беспорядки, особенно усилившиеся, когда Варлаам по болезни удалился на покой в Буйнический монастырь. Этим были весьма недовольны братчики. Между тем предоставленная ими независимость монастырю связывала свободу их действий по отношению к нему. Отсюда у братчиков явилось желание ограничить данные монастырю права. В 1639 г. от них отправлен был к митрополиту посол с такою инструкциею: сообщив об отказе Варлаама Половко от управления монастырем по болезни, и испросив благословения «на вольную елекцию старшого отца», посол будет ходатайствовать о том, чтобы, во-первых, был уничтожен «з певных причин» титул архимандрита, во-вторых, чтобы «старшой» избирался по примеру братства Виленского только на три года, по истечении которых вольно было бы произвести новые выборы («жебы в том монополион не признавало»). В-третьих, чтобы митрополит приказал инокам жить сообразно с порядками общежительных монастырей⁷⁸.

Согласно желанию братства, титул архимандрита был уничтожен, и во главе монастыря поставлялся игѵмен. Власть его была сужена братством. Он являлся только блюстителем церковно-богослужебных порядков и непосредственным начальником над иноками. Вся же экономическая сторона монастыря, до церковной утвари и церковных доходов включительно, ведалась пятью представителями братства, именно: братскими старостами (2 человека), подстаростиями (тоже 2 лица) и «шафаром» или казначеем.

Кроме мужского, братство вскоре основало еще и девичий монастырь («паненский»). Он находился против мужского, через улицу, отдельной церкви не имел. Первые известия о нем восходят к 1643 г. В 1648 г. Сильвестр Косов (уже митрополит) писал братству, чтобы часть монахинь была перемещена к Никольскому Могилевскому монастырю. Достоин внимания способ обеспечения этого монастыря. Грамотой Петра Могилы (от 8 июня 1643 г.), подтверждаемой епископами Белорусскими, инокиням предоставлено было право продажи изготовляемых ими просфор и свеч в братском монастыре и по иным местам. Доход от этой операции, нужно полагать, был немалый. Просфоры и свечи изготовлялись хорошо, вошли в славу и покупались не только для городских, но и для уездных церквей⁷⁹.

Внешняя деятельность братства, как и в первый период его существования, направлялась на защиту православных против униатов. На коронационном сейме 1635 г. для православных Полоцкой епархии была открыта новая кафедра в Могилеве. Но в глазах Полоцких униатских архиепископов учреждение новой кафедры было незаконным нововведением, направленным к ущербу их власти, и они употребляли все усилия, чтобы уничтожить Могилевскую епархию, или, по крайней мере, ограничить и сузить сферу ее действий. Вследствие этого положение Могилевских епископов было весьма шатко. Случалось так, что данные им привилегии объявлялись королевскою властью недействительными, не один раз прерывался даже ряд их. Вот здесь-то и нужна была помощь братства, и оно действительно оказывало ее. Важно уже было и то, что братство своим нравственным влиянием и авторитетом сообщало, так сказать, православный тон всему городу. Епископы, благодаря этому, находили в городе и нравственную и материальную опору. Достаточно указать на те торжественные встречи, которые делались епископам горожанами, при вступлении их на кафедру, чтобы видна была справедливость сказанного. Кроме этого косвенного содействия епископам, братство, оказывало им и прямую поддержку. Отметим некоторые факты ее.

При учреждении епархии Могилевскому епископу подчинены были все православные в пределах бывшей Полоцкой епархии, с правом обозревать церкви и монастыри во всех городах и селах. Кафедрой назначался Спасский монастырь, бывший в руках униатов. Но войти в обладание всеми этими правами первому епископу Могилевскому не удалось. Обстоятельства заставляли Иосифа Бобриковича часто отлучаться за пределы своей епархии. Так, в 1634 г. он был послан королем увещать казаков. Это влекло за собой то, что права епископа оставались только на бумаге. Братство понимало всю важность присутствия епископа в своей епархии, и когда он был к 1635 г. опять вызван от своей паствы Виленским братством, наше братство не хотело его отпускать, просило его подольше пожить в городе и обещало материальную поддержку. Но Иосиф, рассчитывая на предстоявшем сейме добиться своих прав, кроме того нуждаясь во врачебных пособиях, уехал и на этот раз из епархии в Вильну, где вскоре и умер († 9 апреля 1635 г.⁸⁰). Отлучки Бобриковича, болезнь и смерть его, были на руку униатам. Они не хотели даже возвратить православным Спасского монастыря, назначенного кафедрой архиерейской. Братство же со всеми мещанами все усилия употребляло, чтобы очистить монастырь от униатов и передать его в руки владык. Эти усилия сказывались иногда в весьма резких формах.

Так в 1633 г. игумен Спасского монастыря, униат Гостиловский жаловался магистрату на мещанина и братчика Федора Кононовича, что вследствие его агитации взбунтовались жители целой сотни Луполовской, и побили чернцов Спасских, и всю прислугу монастырскую, посланных в церковь св. Василия (за Днепром) за колоколами, перенесенными сюда из Спаса на время войны с Москвой. Сам же Кононович еще до бунта приходил в монастырь с саблей и луком, угрожал его, Гостиловского, жизни, говоря: «в скором времени всех вас чернцов выгоним (wypedzimy) из монастыря».

По этому делу привлекалось к суду до 100 человек, но ему сочувствовали и многое другие мещане. В том же 1633 г. лавник Тимофей Гладкий (участвовавший в недопущении в город Кунцевича) смел, как жаловался Гостиловский, публично, в ратуше, его, игумена, такими словами оскорбить, которые обычно, служат поводом к бунтам, именно говорил: «хорошо-то сделали, луполовцы, что вам звонов не отдали и хотя бы вас поубивали, то и в этом были бы невинны; а до коих же пор будем терпети их; уселся себе игумен на месте лентвойтовском; не ему здесь сидеть; прочь из-за стола и из кола, что их бояться, великий Могилев очистить чернцов».

А вот и еще одна жалоба того же игумена, ярко характеризующая недовольство мещан пребыванием униатов в «головнейшем» монастыре. Федор Пигор, райца, избил рабочих на перевозе монастырском за то, что они во время бури решились перевозить людей, из которых некоторые и утонули, затем отогнал заведовавших перевозом от «скрынки», где было 100 и более золотых, «на остаток и нас отцов, яко ничего не ведаючых ни о чом, спокойных, нынечы першой злости своей досыть и выполняючи оную лаял, сромотил, ганбил, мовячи в тые слова: о тые то, скурвые сынова, чернцы все броят, бо што и прошлого года, 1633, на светлую троицу потонуло, теды, то з их власное направы⁸¹, приточывшы и тую речь там же; хотели есмо их, за справу нашу, которая се стала под час експедыцыи Mосковское, о побране звонов, годить алеж их все то минет; еще не зарекаемсе, яко псов, бить, з места выгнать, але и штуки их чвертуючы, по месту прыбивать, бо юж жи того давно годни и коликолвек то ся им сполнити мает»⁸².

Несмотря на энергический образ действий, Спасский монастырь не только фактически оставался в руках униатов, но и юридически грамотою короля от 14 марта 1635 г. предоставлялся последним. Для епископской же кафедры назначены приходская Кресто-Воздвиженская церковь, да Киево-Печерской лаврой уступлен Печерск с тремя селами (близ Могилева⁸³).

Успешнее пошла совместная деятельность братства и епископа после Бобриковича. Успеху ее содействовали посещение Белорусским Петром Могилою, и избрание в епископы Могилевские Сильвестра Косова, человека образованного, деятельного и при полных физических силах. Главный виновник восстановления прав церкви на бывших сеймах, встречаем был по всей Белоруссии с великою любовью и усердием. Особенно радушно он был принят в Орше и Могилеве братчиками. Это выразилось и в щедрых дарах их на возобновление Киевской Софии, возвращенной от униатов⁸⁴.

Посещение это подняло дух православных, а совращенные в унию бросали ее. Движение к православию еще более усилилось с приездом Сильвестра к пастве. С большим усердием принялся он за пастырские труды. Посещал различные места своей епархии, совершал повсюду богослужение при стечении народа, созывал местные соборы из своего духовенства (на одном из них, 1637 г. 18 октября, преподал пастырям наставление о догматах веры, которое под именем «дидаскалии» не один раз печаталось в Кутеинской и других типографиях). Результаты деятельности Косова не замедлили обнаружиться.

«Приехали ко мне, писал он в Могилев (1636 г. 8 марта), Радомские священники, и признавши меня пастырем, воздали мне поклонение и повиновение, как пастырю законному, и учинили, согласно с канонами св. отцев, отречение от унии».

Успех Косова приводил в негодование униатов.

«И теперь, писал митр. Антонию Селяве (1641 г.), известный нам Гостиловский, и теперь, любо то прошлого року суд его королевской милости асессорский знову все церкви волостные Могилевские владзи и подавашо власне ваш мости, моего милостивого пана, з их парафеями и всеми приналежностями, водлуг давных прав и свежих, особливе на кождую церковь, прошлого светое намети и теперошного короля его милости фундушов, же под владзою и послушенством вашмости, моего милостивого пана, в едности св. быть вечне мают, декретами присудил и през дворянина знову до поссессии подал, а еднакже Косов так много будок своих з ионами схизматицкими и теперь по волости Могилевской так много набудовал и дасветил, же маши бедные свещенници только при щекгульных церквях зостали, a все нарафеяне, за его власне бунтами, листами и попами, по всей волости, на перешкоду нашим, разеслаными, до их безбоженства схизматицкого пошли и удалися»⁸⁵.

В этой деятельности Косова принимало горячее участие и братство. Так, когда Антоний Селява желая воспрепятствовать росту православной силы в епархии, завел долголетнюю тяжбу с Косовым из-за выезда того в Полоцк, братство старалось предоставить в ней торжество епископу православному. Продолжительная тяжба эта требовала прежде всего чрезвычайно много денег. Штрафы на Косова сыпались беспрерывно и возрастали до громадных размеров. Бывали моменты, когда на епископе насчитывали 40 000 злотых, между тем епископ, кроме доходов с 3-х Печерских сел, получал всего лишь 2000 зл. жалованья, да и те, как чистосердечно признавался сам король, приходилось получать из казны с большими затруднениями. Понятно, как важна была при таких обстоятельствах помощь братства, а она давалась, и притом в немалых размерах. По крайней мере известному игумену Берестейскому Афанасию Филипповичу, посетившему тогда Могилев и другие белорусские города, отказано было братствами и протопопами в милостыне: «выбирано ее, замечает он, пилно епископов своему на справ з Селявою, владыкою Полоцким, униятом»⁸⁶.

Кроме материальной помощи, братство принимало активное участие и в самом процессе тяжбы. Мы видим, напр., участвующим в нем братского игумена, вся же масса мещан готова была защищать силою имения епископские от продажи их для уплаты штрафов. Ревность мещан доходила даже до крайности, так что их сдерживали сами православные. Красноречивым памятником этого горячего участия братства и всех мещан в делах своего епископа является упомянутое выше письмо (1641 г.) Гервасия Гостиловского к Селяве, где он жалуется Селяве на Могилевских мещан и епископа Сильвестра Косова (см. Витеб. Стар., т. 5, ч. 1, № 104, I).

Действуя солидарно против общего врага, братство и епископ во взаимных своих отношениях не избежали однако некоторых недоразумений. Эти недоразумения представляют отголосок тех отношений между западно-русскими братствами и иерархией, которые существовали до возвышения значения последней при митр. Петре Могиле, и которые характеризовались преобладанием братств в ущерб иерархии, приводившим нередко к ожесточенной борьбе этих двух сил. Петр Могила пытался поставить братства в зависимость от иерархии и во многом успел. Но по временам подавленные стремления братской автономии всплывали наверх, и то в одном, то в другом месте давали себя чувствовать.

Нелегко расставалось с такими стремлениями и наше братство. Помогая Косову в борьбе с унией, братство старалось простереть свой контроль на образ его действий в ней, причем поступало ригористично, напр., не позволяло ему бывать у униатов и католиков, вести с ними переговоры единолично. Это тяготило Косова, так что он вынужден был скрывать свой сношения с униатами.

«Скорблю о наших распрях, писал он (1639 г.) Антонию Селяве, но выразить ничего не смею. Ибо многое могу сказать, но не писать. Итак, Ваше Преосвященство, верьте мне в том, что я искренно желаю действовать к преуспеянию общего блага. Свидетели мне Бог и Пречистая Матерь Его. Нет места более удобного и далекого от нашего неосновательного подозрения, как у кого-либо из Витебских благородных особ, напр., у земского писаря Гурко. Время же для этого назначу после»⁸⁷.

Затем братство и мещане старались удержать за собой прежнее независимое заведывание церковно-приходскими делами. Они держались того взгляда, что ведению епископа подлежит только духовенство приходское. Так, староста Воскресенской церкви не хотел отдавать отчета в церковной сумме и говорил, «iz wladyka iezeli nalezy do popow, a do cerkwi, dobr y rzeczy cerkiewnych nie nalezy»⁸⁸. Братство же не дозволяло Косову жить в Богоявленском монастыре, вероятно, из опасения, как бы временное пребывание епископа в том монастырь не превратило последний в постоянное местожительство владык Могилевских, и не повлекло за собой подчинения монастыря епархиальной юрисдикции. Недоразумения сии не настолько были значительны, чтобы произвести окончательный разрыв братства с Косовым. Они скоро улаживались, и добрые отношения между тем и другим восстановлялись⁸⁹.

Тем не менее вред от этих столкновений был. Униаты следили за своими врагами зорко, и не пропускали случая выставлять недостатки их напоказ. Так, Смоленский архиепископ-униат и наместник в Полоцкой епархии митр. Антония Селявы, Андрей Кваснинский Злотый, занося (в 1645 г. 8 июня) в гродские Оршанские книги протест против православных Оршанских священников и местного магистрата, между прочим замечает: «язвительные попы раздают в церквах своих волшебные коледы, должно быть по распоряжению пастыря своего, Сильвестра Косова, который впрочем и сам у них в неволе, так как они не пускают его в Могилевскую каменную церковь братскую и запрещают ему бывать у панов-католиков». «Откуда взять хлеба? продолжает Злотый, судьею один Бог, когда общество в вере, и как ночные совы отправляют всенощные»⁹⁰.

Выставляемые напоказ недоразумения между братством и епископом, ослабляя силы их, не могли не действовать охлаждающим образом и на всех православных Могилевской епархии. Заметное усиление унии в Могилеве к концу правления Косова епархией должно быть в значительной степени объяснимо именно разногласиями его с братством и мещанами. Усиление же унии сказалось в следующих действиях ее.

Антоний Селява дал, с королевского разрешения, Гервасию Гостиловскому грамоту (1643 г. 3 августа) на игуменство Спасского монастыря с усвоением ему и владеть, кроме принадлежностей оного и двух погостов ― Никольского и Кузмодамиановского, еще и земельными участками в городе и в уезде, с поселенными на них мещанами и другими людьми, принадлежащими собственно Селяве⁹¹. Поселенные же на униатской земле волей-неволей сами делались униатами, совратив в унию некоторых мещан. Гостиловский стал действовать решительно и бесцеремонно.

Так, в 1646 г. он приказал разобрать пришедшую в ветхость церковь Богородицкую, православную, стоявшею за большим валом по улице Ветряно-Богородицкой, и перевести в Спасский монастырь. На месте же ее хотел устроить новую, и конечно униатскую. Положим, такое наглое распоряжение Гостиловского вызвало взрыв негодования в прихожанах этой церкви. 18 апреля 1646 года мещане (несколько сот) во главе с Щигельским, «заклятого врагом униатов», явились с «оружием, употребляемым в сражении», по словам Гостиловского, а по заявлению чиновников Оршанского повета, только с палками и заступами, стали занимать и окапывать плац, где была означенная церковь, и отдали оный своему священнику Власию, как бы его собственный, а самого игумена, двух базилиан, Гуторовича и Киселя, и монастырского войта изругали последними словами, называя их разбойниками и грабителями, а войта рвали за бороду и угрожали утопить в луже, говоря при том: «убьем вас и утопим в этой луже, хотя бы и нам, как было в Витебске, отрубили головы, или же уплатим штраф из последнего шелега, имел твердую надежду, что подобная Витебской штука, здесь, в Могилеве, не так-то скоро вам удастся»⁹².

Но это скорее отчаянные действия слабых, а не властные – сильных. Скоро униаты достигают силы и в магистрате, как ни старались вытеснить их оттуда православные⁹³. Наконец, благодаря их старанием, могилевцы не могли добиться привилегии выбранному ими в епископы после перехода Косова (1647 г.) на Киевскую митрополию.

Такое усиление унии в Могилевской епархии было прервано на время теми событиями, которые стали совершаться тогда в Maлой России. Восстание Хмельницкого, и его требования у польского правительства прав для православной церкви и народа, благотворно отразились и на делах Могилевской епархии. По диплому 1650 г., изданному королем в силу Зборовского договора с казаками (10 августа 1649 г.), епархия получала половину имения Полоцкой униатской архиепископии, и между прочим «Спасский монастырь со всеми принадлежностями»⁹⁴. Кто ходатайствовал в этом случае за интересы епархии, неизвестно, можно думать что братство с новоизбранным епископом.

Неизмеримо важнее в деле Хмельницкого было то, что по указанию народной воли начала осуществляться великая идея давно уже бродившая в умах западно-руссов, та идея, что Западной Руси естественно и необходимо быть не под властью польского короля, а в подданстве у царя Московского, как единокровная и единоверная ей. Уже с самого почти начала ХVІІ в. польский король, главным образом вследствие неистовства унии, терял в глазах западно-руссов обаяние монархизма, и надежды их переносились мало-помалу на царя Московского. Надежды эти получали тем большую живость, что связывались с чаянием южного славянства, уповавшего на Московского царя как на искупителя от ига мусульманства. Проявившись с особенною ясностью при митрополитах Ионе Борецком и Исайе Копинском, идея эта затормозилась в своем развитии в 30-х и 40-х гг. XVII в. благодаря попытке Владислава IV умиротворить Русь православную с униатской, а также просветительной реформе Петра Могилы, приблизившей Русь к Польше. Тогда, в самом ученом высшем западно-русском духовенстве, выработалась партия сторонников Польши, которая немало препятствовала делу воссоединения (укажем на митр. Дионисия Балобана, Иосифа Тукальского, Феодосия Василевича, отчасти Сильвестра Косова и др.). Однако как ни затемнялась идея воссоединения направлением, данным западной Руси Петром Могилою, она (идея), как мысль великая и справедливая, оказалась жизненной. Проповедниками ее было духовенство, не стоявшее у кормила правления.

«Из убогих, забвенных сильными южно-русскими людьми келий шла многоустная проповедь в народе о независимом великом царстве православном и о царе, восседающем на престоле во всемогуществе верховной власти как над последним, так равно и над первым человеком в государстве: образ очаровательный для южно-руссов (точнее, всех западно-руссов), которых судьбою и верою играли польские королята»⁹⁵.

Пионером этой идеи в Могилевской епархии был известный уже отчасти нам игумен Кутеинский и братчик Иоиль Труцевич, и организованное им в Белоруссии монашество. Замечательно, что он служил идее воссоединения даже через свою типографию, печатавшую книги церковно-богослужебного характера. Так, в сборнике «Брашно духовное» (Кутейна, 1639 г.), изданном Иоилем с иноками Кутеинскими, встречаются такие моления:

«Спаси Господи и помилуй, Благоверного царя нашего и великая князя, имярек, и его благоверную царицу и великую княгиню, имярек, и их благородная чада, имярек, и вся православныя князи и христолюбивая воинства; огради миром державу их, и покори под нозе их всякая врага и супостата, и глаголи мирная и благая в сердца их о церкви твоей святой и о всех людех твоих; да и мы в тишине их тихое и безмолвное житие поживем, в правоверии и во всяком благочестии и честности... Спаси Господи и помилуй великая Господина нашего святейшая, имярек, Патриарха Московская и всея Руссии... Мерзкое и богохульное Агарянское царство вскоре испроверзи, и правоверным царем предаждь, правоверие же утверди» (л. 253 и др.).

Этой проповедью народ белорусский был подготовлен к воссоединению, и когда началась война Алексея Михайловича с Польшею после того, как Малая Русь ударила ему челом и приняла подданство ему, белорусские города один за другим стали добровольно сдаваться Москве. Остановимся на присоединении к ней Могилева, чтобы выяснить отношение к этому делу братства.

Выразителем народных желаний в Белоруссии явился православный Могилевский шляхтич Константин Поклонский. Он сносился с Хмельницким и его писарем Выговским, сообщал им о склонности белоруссов поискать власти царя. Когда боярин Бутурлин явился в Малую Русь приводить ее к присяге Москве, ему сообщили и о настроении Белоруссии.

«Да тогож числа, говорил боярину Василию Бутурлину с товарыщи писарь Иван Выговский, слух де до него доходит, что в литовских городах, в Могилеве и в иных городах, всякие люди благочестивой веры, желают быти под высокою рукою великого государя нашего, его царского величества, а как узнают, что они присягнули Его величеству и станут писать о своем желании, как ему быть».

Так доносили царю. Ответ был: Бутурлин должен писать в Могилев и другие города, обнадеживая их милостью и помощью царя. Когда начался поход Алексея Михайловича, Поклонский с несколькими православными Могилевскими шляхтичами и мещанами «выехал на имя Государево». Поклонский был пожалован чином полковника, и вместе с Михаилом Петровичем Воейковым отправлен к Могилеву стараться о присоединении его к Москве. Городу была послана от царя грамота с обещанием милостей. Воейков с Поклонским явились к Могилеву и начали переговоры с жителями. Из донесений об этих переговорах выясняется какие классы городского населения относились к Москве сочувственно и какие нет. Прежде всего, мещанство низшее было безусловно на стороне Москвы.

«А чернь де, говорит, доносил Воейков (в августе 1654 г.) царю, как твои государевы люди придут, и они с твоими государевыми людьми против непослушников, которые тебе государю будут противны, учнут стоять заодно».

В другой раз Воейков, со слов могилевцев, выехавших на государево имя, писал: «августа де в 9 день могилевский державец велел на Днепре делать три мосты; а сказал им: идете те к нам в Могилев ксенжа. Родивил; и могилевцы де черные люди державцу Могилевскому пану Петровскому сказали: мы де все будем битца с Родивилом, пока нас станет, а в Могилев Родивила не пустим».

Иначе относились к Москве члены магистрата. Они сомневались, сохранит ли Москва права их общины, и потому колебались относительно сдачи города. К тому же их сбивали с толку поляки: «А ныне, писал Поклонский Бутурлину, ляхи овладели, до тогож и старшину овладели, чтоб не сдавалися и не сдадутся, не видев людей» (т.е. войска).

В противовес влиянию ляхов действовало монашествующее духовенство с Иоилем Труцевичем во главе. Зная, какое важное значение в деле воссоединения имеет сдача Москве Могилева («все дело Могилев», говорил Поклонский), Иоиль явится сюда лично, и вместе с Спасским игуменом Иеремиею уговаривал мещан признать власть царя. Советы эти, за которые игумены терпели от мещан «немалое озлобление», взяли верх над внушениями ляхов, и город 24 августа 1654 г. сдался⁹⁶.

Из сказанного видно, что члены братства из духовенства слишком сочувствовали делу воссоединения и оказали ему немалую услугу. Также действовало и черное мещанство. Члены же магистрата, большинство которых состояло в братстве, относились к воссоединению нерешительно, хотя и склонились к убеждению духовенства.

За гражданским соединением города с Москвой следовало и церковное. Это последнее затрагивало интересы братства самым ближайшим образом, но из сохранившихся данных ясно не видно, как относилось братство к нему. Можно думать, что как магистрат опасался за неприкосновенность городской общинной автономии, так братство – за церковную самостоятельность свою. Оно боялось, как бы его не подчинили ведению епархиальной власти, и советовалось по каким-то церковным делам с своим митрополитом, вероятнее всего, по вопросу о подчинении Москве. Но опять недоверчиво к Москве относились только члены братства из мещан, главным образом члены магистрата. Члены же из духовенства, будучи сторонниками гражданского воссоединения, с сочувствием относились и к церковному соединению. Насколько сильно было это сочувствие, видно на примере того же Иоиля. По желанию патриарха Никона он с иноками Кутеинскими с типографией переводился в Иверский монастырь (около Новгорода); на дороге Иоиль умер, оставив завещание перенести его тело к месту следования: «аз, говорил он, послушание мое ко пастырю и по смерти сохраню».

Как определено было положение братства великорусскою церковью, прямых данных нет. Можно думать, что братство было подчинено непосредственному ведению патриарха Московского, и оставлено вне пределов власти назначенного из Москвы епископа⁹⁷.

Новый порядок вещей в нашей епархии продолжался недолго. Воссоединение Западной Руси, так блистательно начатое, скоро приняло дурной обороте. Народ стал разочаровываться в своих ожиданиях, города переходили под власть Польши. Жители Могилева, недовольные вмешательством великорусов в дела магистрата, и выведенные из терпения грабежами расквартированного в городе русского отряда, возвратились под власть Польши, вырезавши солдат и захвативши в плен русских военачальников.

Вместе с тем восстановлялся старый порядок и в церковном отношении. Избран был епископ – Иосиф Тукальский, сторонник Польши, хотя тогда же был назначен (1661 г.) епископ и от Московской стороны ― Мефодий Филимонович. Иноки Братского монастыря, как кажется, хотели доставать торжество Мефодию. По крайней мере, они с игуменом Севастианом Комаром захватили Спасский монастырь, распоряжались кафедральными доходами и не хотели допустить в Спас наместника Иакова, присланного Тукальским. Но действия иноков должны были уступить общему течению вещей. Мещане признали власть Иосифа Тукальского просили его разрешить город от проклятия, наложенного Москвою, и приняли архиерейского наместника⁹⁸.

Ослабление внутренних сил братства, при кажущемся внешнем благосостоянии его в начале периода. Попытка подорвать законодательным путем силу братств и усиление латинской пропаганды. Вызванный этим временным подъемом деятельности братства в последней четверти XVII ст. и внутренними и внешними причинами. Постепенная смерть братства во второй половине XVIII и первой четверти XIX ст.

В первое время по возвращении города под власть Польши церковное положение по-видимому, было хорошо. Правительство за «подвиг» граждан даровало Могилеву большие права: освободило от разного рода податей, наградило многих членов магистрата шляхетством. сравняло Могилева с Вильною. Пользуясь таким положением, город, очищенный во время власти над ним русских от жидов, ляхов и всякой «сбежи», стал быстро богатеть и развивать промышленную и торговую деятельность. Это отразилось благоприятным образом и на церковный жизни города. Так, в это время устроен был женский монастырь на урочище Холмы, имевший прежде место нахождения при церкви Св. Николая, a здесь появился мужской монастырь. Усилилось и наше братство. В 1669 г. было утверждено королем младшее братство. Оно составилось из молодых людей обоего пола и считало своим патроном св. Иоанна Богослова, вероятно как покровителя учащегося юношества. Относительно старшего братства оно пользовалось некоторою самостоятельностью; имело свою казну и избирало отдельных старост, подстарост и шафарей. «Старанием и коштом» его выстроена церковь Иоанна Богослова, что в братском монастыре. В рассматриваемое же время образовалось еще одно братство при монастыре Св. Николая. Но о деятельности его и об отношении к Богоявленскому братству сведений мы не имеем.

Материальное благосостояние жителей благотворно отразилось и на старшем братстве. Оно завело типографию (1676 г.), устроило новый дом для школы (1682 г.), наконец, постоянно украшало свой монастырь, часто страдавший от пожаров, и заботилось о благолепии и благочинии братского богослужения. Сохранившиеся данные этого времени показывают, что внутреннее убранство храма отличалось богатством и изяществом, богослужение совершалось чинно и благоговейно, в большие же праздники обставлялось особенною торжественностью в противовес пышным католическим церемониям. При монастыре существовал отличный хор из учеников братской школы, для поддержания которого выдавались из братской и магистратской суммы деньги, а иногда и подарки⁹⁹.

Интересны заметки о братском монастыре и богослужении в нем стольника П.А. Толстого. Толстой, посланный в 1697 г. Петром Великим в Италию для изучения морского дела, на пути посетил Могилев. Здесь он пробыл 8 дней – со вторника страстной недели (1697 г.), посещал храмы и наблюдал местные обычаи.

«В Могилеве, пишет он, монастырь благочестивый, называется братским, живут в нем иноки. Около монастыря ограда каменная, и церковь в нем соборная каменная же немалая, изрядного строения... Марта в 31 день, т.е. в среду страстной недели, был я в вышепомяненном братском монастыре у преждеосвященной обедни; в том монастыре церковь соборная великая, в ней 8 столпов, около столпов сделаны хоры. Строение в той церкви изрядной разной работ золоченое. Та церковь вся подписана стенным письмом изрядным, иконостас резной, золоченый великий, изрядной работы. На страстной неделе в той церкви иконостас весь и святые иконы завешаны были крашениною вишневою, и по той крашенине писаны страсти Христовы живо добрым письмом. Служба в той церкви отправляется Греческого обыкновенья, зело чинно, святыя иконы у столпов изрядных писем и зело богатым украшением убраны. Та церковь построена во имя Св. Богоявления. У той церкви по обеим сторонам по приделу один во имя сошествия Св. Духа, другой во имя Рождества Пресвятыя Богородицы... Апреля во 2-й день, т.е. в великий пяток, был я у вечерни в Братском монастыре вечерня была в то время в теплой церкви; та теплая церковь каменная, без сводов и с накатным потолком; иконостас в той церкви и всякое строение изрядное; построена та церковь во имя св. евангелиста Иоанна Богослова. В то время, как на вечери пропели стиховну, из алтаря священники вынесли на главах плащаницу, и понесли в большую соборную церковь Св. Богоявления, а священников было в облачении пять человек, а дьяконов было в облачении три человека. Как несли святую плащаницу, в то время звон был в том монастыре великий; та плащаница писана, по белому атласу, и положили ту плащаницу в большой соборной церкви, пред царскими дверями. Под тою плащаницею в большой соборной церкви вместо гроба был стол обит полотном, a сени над плащаницею, и иных надписей и лампад, и никакого убора и украшения не было. И как принесли в большую церковь, в то время пели стихиру: «приидите ублажим», и целовали плащаницу все. Потом казначеи сказывали казание на кафедрах о распятии и погребении Господнем, а в великую субботу кругом церкви там плащаницы не носят. Апреля в 3-й день, т.е. в великую субботу, был я у обедни. В братском монастыре и в соборной церкви того монастыря. Темные завесы от иконостаса отобраны были, и убрана была та церковь уборами изрядными... Апреля в 4-й день. В ночь святой пасхи в пятом часу начался быть в Могилеве у благочестивых Греческих церквей благовест к заутрени, и я в то время был у заутрени в братском монастыре. Около того монастыря, и по воротам градским, и по стенам во время утреннего пения было немало стрельбы из пушек, также и у иных приходских церквей благочестивых во время великоденской утрени была пушечная стрельба немалая. Могилевские жители к утрени на Св. Пасху яиц не приносят. Тогож числа в день Св. Пасхи слушал литургию в братском монастыре в соборной церкви. Святую литургию служил наместник и с ним шесть человек священников, да три человека дьяконов, все были в золотом облачении, зело богатом. В то время во всем иконостасе пред всеми святыми иконами свет был предивный, золоченых превеликих свечей запалено было множество, и в самых верхних поясах запалено свеч премногож. А как начали читать Апостол, в то время из многих пушек стреляли трикраты. Св. Евангелие читали священники и дьяконы, которые были в службе, всех читало Св. Евангелие десять человек. В алтаре из тех читало два человека священников пред царскими дверьми, в церкви один священник, у четырех столпов четыре человека, от западных дверей до амвона три человека дьяконов. И на чтении С в. Евангелия на всяком возгласе звонили шестью по шести крат и из пушек стреляли поединожды, а как дошли Св. Евангелие, в тот час стрельба из пушек была великая. Как начали петь Херувимскую песнь, в то время выстрелили из пушек единожды, и от северных дверей знатных мещан 24 человека вышло с великими свечами восковыми зелеными и стали против алтаря и стояли доколе выход со Св. Дарами кончился. В то время выстрелили из пушек трижды. Вдруг на словах Христовых паки была стрельба из пушек; также стреляли во время пения причастника, а на явлении св. тела Христова и св. крови была великая пушечная стрельба у той братской церкви и по всему городу, и потом выстрелили шестью из пушек, и по отпуске св. литургии выстрелили из пушек трижды; и как несли артус, и паки мещане 24 человека с великими помяненными свечами шли кругом артуса, в то время великий был звон; по том звоне из одной великой пушки стреляли. В день Св. Пасхи Могилевские жители благочестивой греческой веры имеют обыкновение из домов своих никуда не выходить, все в своих домах пребывают тот весь день. В то время ы церквах пред царскими дверьми ставят столы во знамение гроба Господня, где лежала плащаница. Тогож числа вечерни был я в братском монастыре, священников в облачении было 6 человек, дьяконов 3 человека, и по вечерни казнадей на кафедре сказывал казание зело изрядно»¹⁰⁰.

Приведенные данные, по-видимому, свидетельствуют о благосостоянии братства с начала рассматриваемого периода. Но это только внешность, внутренние же силы братства все более и более слабели. Православное белорусское дворянство, прежде отдававшее свои права в распоряжение братства, теперь род за родом устремлялось в католичество, и прежние покровители православия становились ожесточенными врагами его. Таковы, напр., Огинские, немало причинявшие вреда Могилевцам. Неблагоприятно сказывалось на делах братства и православия также то, что интеллигентные белорусские силы оставляли родину и переселялись во внутрь России, чрез что естественно уменьшилось число полезных деятелей в Белорусском крае. Особенно тяжело было для Могилевской епархии вообще, и братства в частности, лишение той образовательной силы, которую представляли иноки Кутеинского монастыря. Мы уже знаем, что они были переведены с их типографией в Иверский на св. озере монастырь, и с этого времени Кутеинский монастырь падает.

Между тем как постепенно ослаблялись действующие силы братства, в лагере противном ― униатском и католическом, предпринимались меры к окончательному подавлению всякого проявления жизненности в западно-русской церкви. Польское правительство, а за ним и общество, решилось как будто вознаградить себя за утрату Малой России подавлением православия в той части западно-русской территории, которая оставалась за Польшею. С Андрусовского мира (1667 г.) в законодательстве проводится ряд мер, направленных к достижению намеченной цели. Законодательным же постановлением вторила вполне и действительная жизнь. Из таких постановлений одно имело в виду именно ту крепкую общественную православную силу, которую представляли собой ставропигиальные братства. В 1676 г. на сейме постановлен был закон, по которому ставропигиальным братствам воспрещалось сноситься с патриархом и предоставлять на его решение дела, касавшиеся веры. Братства должны были подчиниться местным епископам, а в случае нежелания исполнить это требование обязывались спорные религиозные вопросы представлять на обсуждение гражданских (!) судов. Одновременно с этим сейм запрещал православным всех сословий, под опасением смертной казни и конфискации имущества, отлучаться за границу Речи Посполитой и приезжать иноземным православным. Мотивировалось запрещение тем, что православные «под предлогом дел, касающихся религиозных интересов греко-русской церкви, выезжают за границу к Константинопольскому патриарху, и там они извещают врагов (турок) о состоянии дел в Речи Посполитой, ибо патриарх живет под властью врага креста Господня».

На самом же деле это запрещение было направлено к разрушению иерархии и пресечению для братств возможности сношений с патриархом. Имелось в виду перетянуть в унию православных епископов, и если бы это удалось, то изолированием православных в границах Речи Посполитой не дать способов восстановить иерархию, и тем обеспечить расстройство всего клира. Что эти постановления преследовали указанную цель, видно из последовавших за ними событий. Правительство вступило в переговоры с некоторыми православными архиереями об унии, а через 3 года созван уже был известный униональный Люблинский сейм (1680 года)¹⁰¹.

Центром деятельности латинской партии при этих переговорах были Волынь и Галиция, но и Белоруссия не была свободна от натиска врагов. Здесь после смерти епископа Феодосия Василевича король 20 лет не утверждал представляемых православными кандидатов на кафедру, и употреблял немало усилий к подчинению Могилевской епархии ведению Полоцкого униатского архиепископа.

Печальнее всего было то, что теперь в Могилеве поселились иезуиты. Водворению их здесь содействовал ксендз Жданович, позволивши им селиться на своей и фарной землях «для обращения схизматиков»¹⁰². Скоро они завладели лучшими частями города, и как раз против братского монастыря выстроили свой кляштор, коллегию и шпиталь. В период двадцатилетнего сиротства епархии, они принимали все усилия к том, чтобы склонить жителей к подчинению Полоцкому владыке-униату.

«В сие время, пишет Орест, в Могилеве от иезуитов непрестанные происходили налоги и принуждения православных всякими мерами к унии, а притом и домогательство у литовского гетмана Сапеги и у иных польских сенаторов, дабы начальнейшую Могилевскую церковь Всемилостивого Спаса отдали им иезуитам, и в Могилеве епископии и начальству быть иезуитскому, кафедре же православной белорусской впредь и Могилеве не быть. В то время иезуиты Спасскую церковь наименовали было костелом св. Казимира. В монастыре Спасском весьма великий миссионерский поставили крест деревянный. Крест этот поставлен был на том самом месте, где ныне угол каменных купеческих лавок на повороте из Большой улицы в проулок, идущий к колокольне Спасской, к которому приход был с улицы, и иезуиты во время своих крестных ходов приходили к оному кресту, и под оным, стоя на высоком столе, говорили свои к народу проповеди, коими убеждали народ к принятию унии»¹⁰³.

Заодно с иезуитами действовал и Полоцкий архиепископ Жоховский.

Усиление в Могилеве латинской и униатской партии, и попытки ее уничтожить белорусскую епархию, вызвали в братстве прилив деятельности, но он к сожалению явился временным и мало результативным. Меры братской защиты показали, что даже все братства в совокупности не могут составить сильной оппозиции противникам. Когда король объявил Люблинский съезд православных и униатов для склонения первых к унии, наше братство послало от себя и города делегатом игумена своего Сильвестра Волчанского. Какие инструкции дал Могилев своим послам, ясно из того, что Жоховский в своем сочинении: «Colloquium Lubielski», содержащем описание сейма и представленном королю, оплакивает упорство Могилевцев в «схизме»¹⁰⁴, и настаивает на необходимости отнять у братств права ставропигии. После Люблинского сейма послы Могилевские отправились к королю, и просили его предоставить белорусскую кафедру игумену Виленского Св. Духовского монастыря Клименту Тризне, выбранному всеми православными в номинаты епископии¹⁰⁵. Ходатайство их, по-видимому, имело успех. По крайней мере Тризна писал сестре своей воеводше Троцкой Пацовой: «его королевское величество велите мне спешить к нему и днем и ночью, и я знаю зачем; знаю и то, что случая этого я искал и ищу ради самой чести бедного маленького домика нашого...»¹⁰⁶. Здесь речь, вероятно, идет о назначении Тризны епископом, так что он и подписался в этом письме уже епископом белорусским. Жоховский старался помешать этому назначению, но неудачно: жалоба его на игумена братская, всех монахов, Тризну и все братство и общество Могилевское за накоплением сеймовых дел государственных, не могла поступить на очередь¹⁰⁷. Впрочем, Клиент Тризна скоро умер, и епархия осталась без главы.

Люблинский съезд вызвал и во всех православных братствах попытку сосредоточить в себе все силы и двинуть их против врагов своих. По предложению Климента Тризны, ставропигиальные братства и духовенство собрались в 1681 г. в Новый Двор, и здесь обсуждали меры противодействия унии.

Вот к чему пришли представители братств и духовенства:

1) что как слышно, что король имеет устроить еще собор, подобный Люблинскому, на котором весьма хорошо узнали противников, то мы обязуемся православной веры не отступать, хотя бы пришлось и жизнь за нее положить

2) если бы был объявлен универсал о подобном Люблинскому коллоквиуме, то духовенство и братства обязаны приезжать на него, если потребует король, непременно с правами и привилегиями своими

3) братства Могилевского и Слуцкое (также и на согласие других братств они надеялись) постановили помогать в случае нужды материальными и всяческими силами

4) так как доселе братство Виленское не извещало остальных о нуждах церкви, то на будущее время оно обязано извещать о последних без проволочки

5) постановило братство Могилевское (то же чувствовало и Слуцкое), что если бы король назначил и еще какой-нибудь съезд, то непременно высылать людей ученых, а также шляхетных, снабдивши их достаточными средствами

6) не имея точных сведений о могущем быть съезде, братства заблаговременно упрашивают, чтобы все, если будет объявлена повестка о съезде, всячески старались не щадя издержек, чтобы послам веры православной или иной, но не римской, вносили в инструкции обязательства радеть на сейме о целости церкви Божьей ― это пункт наиважнейший

7) постановили, чтобы поминать белорусский и братство виленское имели постоянные сношения и советы о делах церкви с епископом луцким, на сейчас пастырем в Короне и Литве, и о результатах сношений уведомляли православных

8) если бы какое-нибудь братство узнало что-нибудь новое, касающееся церкви, то обязано сообщить Виленскому братству

9) проект какой-то под заглавием «modi concordiarum», придуманный для совращения православных, имеет быть отослан владыке Луцкому для уразумения его и затем ко всему духовенству и братствам для подписи¹⁰⁸.

Таким образом, на Ново-Дворском съезде предложено было несколько мер, но большинство их оказалось неисполнимыми, и здесь-то именно выяснилась слабость братств. Они не чувствовали уже под собою той опоры, которую давало им прежде православное дворянство, и потому на съезде проведена была мысль о привлечении на свою сторону православной, и даже протестантской шляхты при помощи денег (6-й пункт), но само собой понятно, что братства вступали через это на слишком скользкий путь. Оставалось православным при таких обстоятельствах пассивно сопротивляться унии и уповать на стороннюю помощь. И эта помощь действительно пришла от Москвы.

Что касается Белоруссии, то здесь по договору Польши с Россией 1686 г. оставлена православная кафедра, хотя епископа долго еще не было. Когда в 90-х годах король был в Могилеве, и жители приступили с просьбой о назначении им епископа, то он ответил, что «если они желают униатского иметь епископа, то он прикажет поставить оного в Могилеве, а православному епископу никогда в Могилеве быть не позволить; и что желательно королю, дабы они, Могилевцы, были униатами, и к тому приступили бы добровольно, в противном же случае будут в унии и поневоле»¹⁰⁹.

Только к концу столетия благодаря заступничеству России, прерванный ряд белорусских епископов был восстановлен. Теперь во всей Речи Посполитой был только один православный епископ – именно Белорусский. Эта особенность Могилевской епархии естественно привлекала предпочтительное внимание к ней униатской и латинской партии. Им хотелось уничтожить этот остаток православных, и на него начались невыносимые гонения. Такое положение, конечно, требовало самой прочной организации и сосредоточения всех православных сил, оставшихся во всей Речи Посполитой. Братства после неудачной своей попытки руководить общими делами, уже не проявляли прежней инициативы. Роль организатора, очевидно, должна была принадлежать белорусскому архиерею, как единственному иерарху западно-русской церкви.

После смерти Серапиона Полхорского († 1704) на нашу кафедру был избран человек, действительно могший организовать защиту. Княжеский титул Сильвестра Четвертинского весьма много гарантировал его от невзгод, тяготевших над православным духовенством Польши, а сам он был предприимчив, энергичен, стоек. Но к сожалению в своих стремленья сосредоточить силы православных, Четвертинский зашел слишком далеко. Он не захотел довольствоваться ролью руководителя, он пожелал в видах централизации простереть свою юрисдикцию на братства и монастыри, неподсудных епархиальной власти, и даже находящимися за пределами его епархии. Как ни естественно было это желание при тех обстоятельствах, и как ни необходимо особенно по отношению к монастырям, которые, находясь в зависимости от Киевского митрополита, пребывавшего уже за рубежом Польши, творили безнаказанно, что хотели, все же Сильвестр слишком резко и неосторожно посягал на чужие права, и потому вызвал против этих посягательств единодушную оппозицию в монастырях и братствах. А это имело печальные последствия для православной церкви, так как силы ее в борьбе подрывались, и врагам обеспечивалась легкая победа. Наше братство также втянулось в борьбу с Сильвестром и растеряло в ней последние силы.

Недоразумения между братством и иерархией, как мы знаем, были и раньше. Они, можно сказать, проходят красною нитью через все время существования братства, и в своем месте были отмечены столкновения его с митрополитами Петром (Могилой) , Косовым, Тукальским. Но прежде этот «домашний спор» скоро улаживался. Сознание всего вреда, происходящего от него для церкви, заставляло и братство и иерархию идти на взаимные уступки, и подчинять свои счеты интересу общего дела.

Не таким характером отличается столкновение братства с Сильвестром. Это была борьба в полном смысле слова, борьба, осложнившаяся вмешательством посторонних лиц (архидиакона Каллиста Оловяшки, резидента русского двора Игнатия Рудаковского и др.) и разрешившаяся после смерти Сильвестра открытым бунтом.

Сильвестр захотел подчинить своей юрисдикции ставропигальные монастыри и братства еще в начале епископствования своего. Уже в 1707 г. Слуцкое братство (лежало в области бывшей Туровской епархии) писало Могилевскому: «Удивительные дела творятся на свете, когда в самом даже православном нашем духовенстве нет надлежащего согласия. Это язва для мирян, а стыд и срам пред иноверцами. Кто должен бы служить примером благочестия, тот ввел в соблазн не одну тысячу людей. Не входя в подробное описание и изложение этого предмета, извещаем теперь только о важном деле, именно о гибели ставропигиальных братств. Епископ белорусский, прибывши несколько недель тому назад в Слуцк, не любовью, но нуждою старается насильственным образом подчинить себе наше, не подведомственное ему, ставропигиальное братство (первое в Литве: на него излил он первый свой гнев). По прибытии своем в Слуцк он наложил прежде всего, на третий день по приезде на нас запрет. Потом присылал трижды, без всякого законного основания, в монастырь нами основанный, духовных лиц; забрал драгоценности наших отцов и другое движимое имущество, разогнал наших иноков и привел в совершенное запустение братскую церковь, первую в городе Слуцке, так что в ней уже более трех недель не совершается богослуженья. А все это сделано им особенно потому, что наше братство, пользующееся правами, данными св. патриархами, преосвященными митрополитами и светскою властью, августейшими королями и князьями, изъято из-под власти епископов, архимандритов, игуменов, и наместников митрополичьих, что мы не ходили к нему на поклонение в частные дома, где он остановился, и что мы не подчинились незаконной власти его преосвященства. Наконец, предал он наше братство ничем не заслуженному проклятию, опубликованному в церкви женского монастыря в заговенье пред Филипповым постом, и таким образом вмешался в чужую епархию вопреки канонам св. Отцев. О чем, расположенные к вам, уведомляя вас, наших весьма милостивых господ, мы сами решились во всем дальнейшем стоять твердо за свои права и поддерживать их»¹¹⁰.

Это письмо характеризует образ действий епископа, и взгляд на него братств. Видно, что две силы сталкивались вместе и ни одна не хотела сделать уступки.

Несмотря на то, что Сильвестр этим письмом был так дурно зарекомендован пред Могилевским братством, отношения между тем и другим сначала были хорошие. Епископ бывал на братских торжествах, братчики в свою очередь уважали пастыря и дорожили его благоволением. Но под конец жизни Сильвестра дела пошли неладно¹¹¹. Около 1725 г. братству нужно было избрать в свой монастырь нового игумена, и оно единогласно выбрало Климента Пигаревича. Но Сильвестр хотел от себя лично назначить игумена, и вообще подчинить своей власти братство. Он не признавал игуменом Климента, через подвластных людей притеснял не только братчиков, но и их жен, детей, челядь, и вообще делал разные угрозы братству. Епископу помогал и назначенный от русского двора для защиты православных резидент Игнатий Рудаковский, так как и он считал положение относительно епархиальной власти, ставропигиальных монастырей и братств, ненормальным¹¹².

Братство обратилось с жалобой на действия епископа прямо к королю. который и предписал ему не вмешиваться в дела братские и не делать братчикам притеснений под опасением штрафа в 4 т. литовских коп грошей (Арх. Сб., т. II, № 68).

Но столкновение этим не кончилось. На епископа в это время приобрел особенно сильное влияние архидиакон Каллист Заленский Оловяшко. Он-то и был главным ненавистником братства. Пользуясь большим доверием находившегося в преклонных летах епископа, он отменял братские торжественные праздники, запрещал городскому духовенству присутствовать на таких торжествах, предавал братчиков проклятию, и не позволял священникам допускать отлученных к исповеди и причастию Св. Таин, притеснял иноков братского монастыря. Игумена же, избранного братством, перечислил в Черниговскую епархию и лишил его права священнослужения, якобы запрещенного Черниговским епископом. У Оловяшки были и единомысленники. Некоторые из городских священников вполне одобряли его образ действий. Братство подало жалобу митрополиту.

Между тем умер Сильвестр († 4 февраля 1728). Нужно было избрать нового епископа. Оловяшко хотел сам быть избранным. С этою целью он захватил все документы на епископию и держал их у себя, в то время как обычно они хранились после смерти владык в братском монастыре. Затем единолично избрал наместником игумена Минского Гедеона Шитику, a сѳбе присвоил власть администратора епархии. Наконец, заставляя духовенство соглашаться на его предложения, приступил к выборам владыки в г. Мстиславле, а не в Могилеве, притом без благословения митрополита и ведома ставропигиальных братств.

26 июня 1728 г. братство подало новую жалобу митрополиту. Вероятно вследствие этой жалобы, митрополит распорядился об избрании епископа. 12 декабря 1728 г. был выбран Арсений Берло, архимандрит Межигорского монастыря. Оловяшко, видя, что его замыслам грозить опасность, заручившись полномочием от своих сторонников, явился в Св. Синод, и представив братчиков «мятежесловцами», вместе с членами Синода, не знавшими истинного положения дела, наметил кого-то в епископы. Был составлен и акт избрания, и отправлен от имени Синода в Могилев для подписи. Но намерениям Оловяшки не суждено было осуществиться. Могилевцы чрез митрополита донесли Синоду о самовольных действиях Оловяшки. Синод постановил расследовать дело доверенному лицу. Донесение граждан подтвердилось, и Оловяшко удален был из Белоруссии, его назначили в Межигорский монастырь на место Берло. Но и отсюда он продолжал волновать Могилевскую епархию и измышлял даже передать ее на унию.

Когда прибыл в Могилев 10 марта 1730 г. Арсений Берло, приверженцы Каллиста подняли волнение. Появились пасквили на воротах архиерейского дома, на церквах, колокольнях. Самого Арсения грозили убить. Зачинщиком этих действий был Гедеон Шишка, но заправлял ими Каллист из Межигорья. К счастью он вскоре лишен был сана и отправлен простым монахом в Сибирь. Арсений же при помощи магистрата вступил (хотя и не надолго, так как король не давал ему привилегии) в отправление своих обязанностей¹¹³.

Ко внутренним несогласиям, подорвавшим силу братств в это время присоединились и внешние страшные бедствия: военные разорения, различные контрибуции, пожары. Шведская война превратила богатый город в жалкие развалины и нищету. Фактические данные об этих бедствиях можно читать у игумена Ореста и Трубницкого в их хрониках под первыми годами восемнадцатого века.

Результаты такого положения Могилевских православных были самые плачевные. Действующие силы их были подорваны вконец, и враги, пользуясь этим, решились осуществить постановления униатского Замойского собора 1720 года на котором уния торжественно провозглашена была единственно законною церковью греческого обряда в Речи Посполитой, а захваченная униатами епархия объявлены были добровольно принявшими унию. Оставалось уничтожить Могилевскую епархию, и папы, нунции их, канцлеры польские, полоцкие владыки направили все свои усилия к этому. Шляхта же, католическое и униатское духовенство, и частные лица выступили как бы в крестовый поход против «схизматиков», и в течение одиннадцати лет, следовавших за прекращением борьбы братства с Четвертинским и Оловяшкой (1732‒1743) в епархии Белорусской паны и униаты «заехали» на унию 128 монастырей и церквей. В чем состоял этот заезд, предоставим свидетельствовать современнику: «забывши страх Божий, они (униаты) врываются верхом в церкви, стреляют в алтари и в иконы, рвут их, ломают кресты, на духовных и мирян они нападают в церквах, и до смерти убивают их; они выбрасывают монахов из монастырей, а в девичьих монастырях для посмешища раздевают монахинь донага и в таком виде изгоняют их; имущество и доходы монастырские отымают; церкви разрушают, бьют в них окна и ломают крыши; остальное же грозят предать пламени; изображения Спасителя они попирают ногами, режут и прокалывают ножами, бросают и таскают по улицам, приговаривая богохульные речи: «Схизматицкий Боже! Неужели ты не постоишь за свою обиду?»¹¹⁴.

Среди таких гонений братство не только ничего не могло сделать в пользу страждущих, но и само едва-едва выдерживало натиск врагов. Особенно много страдало оно теперь от могилевских плебанов и иезуитов. Так, переведенный в 1745 г. из Орши к фарному костелу плебан Симон Гриневич стал непрестанно вымышлять на мещан и братство разные нападки: «хочу, говорил он, быть вторым Иосафатом, я на то и определен здесь и не перестану, пока Могилев Витебском не сделаю и на унию не превращу».

«Плебан Могилевский, жаловался епископ Иероним Волчанский, непрестанно вымышляет и произносит на меня и весь народ Могилевский православный разные в свете неслыханные поречения, напасти и пасквили, и оные повсюду прописует: манифесты, протестации в книги градские и трибунальские понаписал, и экстракты из оных повымовал, и публикует, хотя всеконечно последние вотчины архиерейские разграбит».

Не довольствуясь составлением пасквилей, Гриневич прибегал и к прямому насилию над братством. В 1748 г. в Могилеве был страшный пожар. Обгорела и Братская церковь с колокольней. Колокола однако были спасены, и братчики хотели повесить их ночью. Но плебан, по навету маршалка, прибегал с великою громадою и порубил столбы для колоколов. Вместе с тем он послал указ своему интенданту, чтобы тот всякими черезмерными денежными налогами и телесным наказанием принуждал российских жителей к унии, с угрозою, что ослушники из города будут плетьми выгнаны¹¹⁵.

Чем бы кончилось такое положение Могилевской епархии и братства неизвестно, но на кафедру был назначен Георгий Конисский, который и взял на свои плечи дело погибшего православия в Белоруссии. Братство составило теперь ту общественную силу, на которую опирался Георгий в своих действиях. В частности оно доставляло ему свои грамоты и привилегии, на основании которых ему удалось добиться от сейма некоторых прав для православных¹¹⁶.

Но братство не могло уже получить прежнего значения. С присоединением Белоруссии к Великой России, и с утверждением в ней склада и духа великорусской церковной жизни, братские порядки должны были постепенно уничтожаться, так как идея братств была незнакома Русской церкви. Так, в 1797 г., по представлению епископа Афанасия, был уничтожен женский братский монастырь, хотя общество и ходатайствовало пред Св. Синодом об оставлении монастыря. В 1828 г., по представлению епископа Павла, был низведен в ряд обыкновенных монастырей и мужской монастырь. Протестов уже не было.

Внешние судьбы школы. Внутренний строй ее. Учителя в ней. Значение ее для края.

В своем уставе, утвержденном королем в 1517 г. братство постановило: «В школе теж братской детей братьи уписной и убогих сирот языка и письма Словенского, Русского, Греческого, Латинского и Польского накладом братским дармо учите повинны водлуг застоновленья нашего братского; такоже и людей в письме ученых особ духовных и светских для науки школьной, до проповеди слова Божьего, до науки детей и до спеванья в справе и звыклости своей, ховати маем»¹¹⁷.

Согласно этому определению братство выстроило школу на земле Спасского монастыря. Первые достоверные известия о существовании этой школы и деятельности ее ученых имеем от 1600‒1601 гг.¹¹⁸ Была ли до этого времени в Могилеве братская или какая-нибудь другая правильно устроенная школа, точно неизвестно. Правда, Стефан Баторий, даровав в 1577 г. городу Магдебургское право, приказывает мещанам выстроить «школу христианскую», но должно быть приказание королевское не было выполнено. По крайней мере в 1578 г. король особым указом напоминал о построй этой школы, а когда братство к 1600 г. выстроило свою школу на Спасской земле, то новый король обвинял его, что оно не исполнило приказания Батория о построении «католицкой» школы (в грамоте Стефана требовалась школа не «католицкая», а просто «христианская») и вместо того открыло дом, где держит подозрительных людей. Из этого последнего дела видно, что до построения школы братской, требование Батория оставалось не исполненным¹¹⁹.

Открытая около 1600 г. школа, несмотря на попытки униатов отобрать ее, оставалась в ведении братства до 1624 г. Лишь в том году по жалобе водворенного в Спасском монастыре униатского игумена Гервасия Гостиловского, Лев Сапега, бывши в Могилеве, приказал мещанам передать школу униатам. Передача эта состоялась официально. Магистрат назначил лавника Ждана Купнича, который «от имени своих старших» в присутствии слуги Льва Сапеги Захария Круковского, а также возного и шляхты, и передал школу «в мирное владение монастырю св. Спаса и в распоряжение игумена этого монастыря Гервасия Гостиловского»¹²⁰.

Как ни бедственно было положение православных в то время, братство поторопилось завести новую школу. Первоначально, до пожара 1626 года, она, как свидетельствует Игнатий Иевлевич в своей автобиографии, находилась «в Максимовском дворе», т.е. вероятно, в доме Максимовичей, зажиточных мещан и деятельных братчиков, после же пожара 1626 г. перенесена «в братский дом», но где он находился, неизвестно¹²¹. Когда братство устроило Богоявленский монастырь, то сюда перевело и школу, но в какой год это случилось, сказать трудно. Во всяком случае до 1637 г. она была еще на старом месте. В фундушной записи от братства монастырю 1634 г. говорится о школе как еще об имеющей быть при монастыре («мает архимандрит постерегать, абы братия... школ дозирали, которые на тех же кгрунтах, т.е. монастырских) быть мают»). То же можно предполагать и на основании дарственной Стеткевича от 1637 г.. где пишется: «упатруючы тот пляц наш меневый на цмыитарь, на котором бы потом школа, або монастырь и який колвек будынок побудовати мел»¹²².

При монастыре школа существовала до половины XVIII столетия, но сведения о ней отрывочны. Так, от 1683 г. имеем свидетельство о том, что училищный дом был выстроен вновь на средства магистрата¹²³. Последнее упоминание о школе относится к 1711 г. В этом году (8 июля) мещанка Марфа Шашкевичовна уступила монастырю дом во временное пользование (до уплаты ей долга) в благодарность за то, что «przewielebny iego ociec namiestnik y caly conwentus Monastera Brackiego mianowanego syna iey Theodora Bazilewicza do nauk szkolnych pisma swietego y cerkiewnych porzadkow za prawowac wszelkim wiktem opatrowac, odziewac y w habit obliec maia»¹²⁴. Когда вступил на белорусскую кафедру Георгий Конисский, школы в городе не оказалось, и он постарался завести ее на основании привилегий братству, но уже на новом месте ― сначала при кафедре, а затем при церкви Никольской. Эта школа существовала до открытия в 1785 г. штатной семинарии. Она пользовалась поддержкой русского правительства и должна была выносить вооруженные нападения иезуитов¹²⁵.

Направление и дух преподавания в школе Могилевского братства стоят в связи с таким или иным направлением западно-русского просвещения вообще. В истории западно-русского просвещения замечается два периода – греко-славянский (до митрополита Петра Могилы) и латино-польский (с Петра Могилы). Просвещение в первый период развивалось на началах православной веры и русской народности. Наука братских школ заключалась главным образом в основательном ознакомлении с учением православной церкви, и в изучении языков славянского, русского и греческого предпочтительно пред латинским и польским. Таким направлением до 30-х гг . XVIII в. проникнуто было и в Могилевской школе преподавание. Она, по словам экзарха Никифора, должна была быть «всеобщим училищем Св. Писания и всякого другого учения». В ней, по уставу братскому, на первом месте поставлялось изучение языков и письма «Словенского, Русского, Греческого» и затем уже «Латинского и Польского».

Как широк был круг преподававшихся в школе этого времени предметов, положительных с ведений нет. В более обеспеченных материально и богатых интеллигентными силами братских школах кроме языков изучались: грамматика, часослов, псалтирь, октоих, дельное богословие, св. писание, пение и так называемые седмь свободных наук: «диалектика, риторика, мусика, арифметика, геометрия и астрономия».

Сомнительно, чтобы преподавались в Могилеве «свободные науки», но на остальные предметы есть некоторые указания в автобиографической записке Игнатия Ивлевича. Игнатий рассказывает, что он обучался (в концѣ 20-х гг. XVII в.) в братской школе русскому и латинскому языкам и «дельному богословию». Указание на это последнее заключается в словах Игнатия «а drugi (т.е. учитель) wprawowal w character dobry, do ktoregom mial z natury ciazka reke». Отсюда видно, что преподавание «дельного» или нравственного богословия носило практический характер, т.е. состояло в наставлениях и советах на разные случаи жизни. Данное Петром (Могилой) другое – латино-польское направление, западно-русскому просвещению не могло не отразиться и на нашей школе.

Могилев был в то время в самых тесных сношениях с Киевом, отсюда выходили в Могилев учителя и проводили дух Киевской науки. Так, в начале 30-х гг. XVII в. в братскую школу прибыл из Киева Савва Андрейович; здесь же учил какой-то Косович, студент из Киева. Кроме учителей проводниками Киевского влияния должны были явиться и Могилевские епископы, которые выбирались из ректоров или наставников Киевского коллегиума, например, Сильвестр Косов, Иосиф Горбицкий и другие. Епископы при хиротонии, давали под присягой обещание между прочим покровительствовать просвещению, и конечно направляли его в духе Киевской науки¹²⁶. К сожалению, пока неизвестно никаких памятников преподавания в школе за этот период. Косвенные данные дают право думать, что школа с 30-х годов и до конца столетия была на довольно значительной высоте.

Во второй половине того столетия у западно-руссов была мысль основать другую коллегию, подобную Киевской, и местом для нее предполагалось избрать именно Могилев ― факт свидетельствующий о подготовленности города к открытию в нем высшего учебного заведения. Так, еще в 1654 г. царь Алексей Михайлович в грамоте бывшей ответом на просьбы, сдавшихся ему граждан, писал: «А школе, сиречь училищам, указали мы Великий Государь наше царское Величество быти в Могилеве православной христианской веры греческого закону, против Киевских училищ». Позже мысль об устроении академии в Могилеве заявлена была решительнее. В 1670 г. в статьях, предложенных гетманом Петром Дорошенко на съезде с польскими комиссарами в Остроге, сказано: «Также другую академию в Могилеве Белорусском, или зде в Украине; где к строению сущее обрящется место, дабы волно строяти и чтобы та академия, как и Киевская, ровным подобием управами и волностьми охранена была». Это же было повторено в 1670 г. и в инструкции послам войска запорожского на сейме.

Но этим благим намерениям осуществиться не пришлось. А усилившаяся в это время попытки ввести повсюду унию, и отлив образовательных православных сил за предел Белоруссии в Москву, не могли гибельно не отразиться на состоянии и существующей школы.

В XVIII в. Белоруссия была так уже бедна учеными силами, что не находилось лиц, способных историческим путем доказывать права православной церкви. Так, епископ Иероним Волчанский около 1747 года категорически заявляет, что нельзя ожидать никакой пользы от предположенной комиссии для разбора споров православных с униатами между прочим потому, «что от нашей стороны, как для сильного представления обид, так и для возражения наветов, людей ученых и способных, отнюдь не имеем ни из духовных, ни из мирских»¹²⁷.

Внешние бедствия, бывшие в Могилеве в начале XVIII ст., также не могли не отразиться вредно на братской школе. Со вступлением на кафѳдру Георгия школа возродилась, но памятников ее деятельности не имеем.

Об учителях братской школы сведения кратки. Учителями могли быть и светские и духовные, они были и проповедниками слова Божия в церкви. Известны некоторые из учителей, перечислим их: Котковский, Фома Тавборович и Радко, обвинявшиеся в 1601 г. Брольницким в произнесении без его разрешения проповедей, направленных против власти епископа. «Радко» – это, быть может, тот самый «дьяк Радион», о котором митрополит Пелагонский Иеремия упоминает в своем послании 1620 года: «дойде ми во уши от некоих добрых человек, наипаче же от бывшаго во вас дьяка Радиона иже с призыванием Св. Духа совершися в презвитери от нашего смирения, яко в граде вашем иже уловлени быша от злокозное мглы, паки вдохновением Св. Духа соединились к стаду словесному Христов и ко церкви Восточной, во веки непоколебимой»¹²⁸.

Игнатий Иевлевич упоминает о Тимофее Грибаче, Павле ― «статечном человеке», Константине, Афанасии Стрелецком, Тарасовиче и помощнике двух последних, Игнатии ― человеке «статечном», затем о Савве Андреевиче ― «могилевианине» и Косовиче ― «студенте из Киева».

Все эти лица учили в конце 20-х и начале 30-х гг. XVII в. У Тимофея Грибача И Павла Иевлевич обучался русскому чтению, у Афанасия Стрелецкого ― «начаткам латыни», у Федора Тарасовича ― нравственности, У Саввы Андреевича и Косовича ― тоже латыни. О Федоре Тарасовиче Иевлевич сообщает, что он в 1635 г. принял монашество в братском монастыре с именем Анатолий, и был здесь наместником при архимандрите Варлааме Половко. Умер у брата своего Василия, епископа Мокачевского в гостях. Савва Андреевич в 1630‒31 гг. был в числе магистров Киево-братской школы в «грамматике». Название «могилевианин», прилагаемое к сему магистру, говорит Голубев, дает твердое основание предполагать, что он был одним из питомцев Могилы, посланных им для завершения образования за границу.

«Разумеется, продолжает Голубев, до некоторой степени странным представляется, почему он поступил в Киево-братскую школу. Но обстоятельство это не необъяснимо: мог и сам Могила по просьбе братства уступить для его школы одного из своих питомцев, мог просить Могилу об этом его близкий друг ― Иов Борецкий, покровительствовавший братству. Могли, наконец, возникнуть крупные недоразумения у Могилы с некоторыми из его питомцев, побудившие последних оставить своего мецената. Последнее предположение считается самым вероятным, имея в виду тот факт, что Савва Андреевич в 1632 г. (после последовавшего соединения Лаврской Могилянской школы с братскою, когда старшим братчиком и главным начальником соединенных школ делается Петр Могила) уезжает из Киева в Могилев».

Далее известны учителя: Даниила Макарович, «бакалавр братский и в конце XVII в Василевский, о котором в приходо-расходных книгах ратуши под 11 июля 1695 г. говорится: «за росказанием пана войта и за ведомостью панарайцы скарбового, пану Васильевскому, который приехал в Полоцка до Могилева учыт хлопцов в школе брацкой по лацине и спевать на хору в церкви, дали ему зол. 10»¹²⁹.

Из учителей школы, открытой Конисским, знаем Виктора Садковского и Дмитрия Романовича Чугаевича. Первый был учителем уже в 1764 году. 15 ноября сего года в день коронации Станислава Понятовского «при начатии в церкви (братской) богослужения проповедник Василий Садковский, профессор при кафедре латинских школ, произнес с приветствием нового короля проповедь, доставившую удовольствие всему бывшему в церкви собранию шляхты и мещан»¹³⁰. Около 1772 г. Виктор был уже наместником кафедры и членом духовной консистории, и вероятно с получением сих должностей деятельность его в качестве учителя в школе прекратилась. За ним могла быть оставлена только высшая должность префекта¹³¹. С 177 4 г., со времени назначения его игуменом Тупичевским, деятельность Виктора совершалась вне Могилева.

Для характеристики Виктора, как педагога, представляют интерес два распоряжения, сделанные им в бытность Архиепископом Черниговским. В 1797 г. ученики Черниговской семинарии, философского класса – Василий Высоцкий и риторического – Яков Сучковский и Андрей Закревский, были исключены из семинарии и определены консисториею – Высоцкий церковником к собору, Сучковский – в архиерейский дом пономарем, a Закревский лишен и этой милости. Высоцкий, просидевши два года в риторике, писал правильно, четко, толково и красиво. Все они обратились с просьбой о милости к Виктору, от которого и последовало такое распоряжение: «как показанные в прошениях семинаристы Высоцкий, Сучковский и Закревский избирают себе состояние – два в женитьбе, а один – быть дьячком, будучи из семинарии исключены нерезонно; ибо ежели они не способны к учению, то для чего промованы (переведены) к потере лет, один в философский, а два в риторический классы, когда можно было способность или неспособность их приметить з самого начала вступления в оную, а наилучше, в силе регламента, чрез один год! Напротиву того поимянованные семинаристы лично нам объявили свое желание продолжать учение, а хотящему нет ничего трудного: для того предпишет дикастерия указом, определить их по-прежнему в семинарию, дав им всем место пребывания в бурсе, философа же к тому определив за изрядный его почерк, на должность семинарского писаря, на основании, на каком содержатся при академии Киевской писари, с тем, чтобы впредь ни один семинарист ни под каким видом не только навсегда, но ни на краткий в дом, или куда инде, отпуск без нашего дозволения не был увольняем: также генеральный экзамен ученикам был бы чиним нами, или в случае недосугов отцем префектом, употребив к тому, если будет надобность, и некоторых из господ учителей. А понеже слышим, что некоторые из семинаристов хотя заслужили чрез успех в учении перемещение в высший класс, оставлены однак в нагретых своих гнездах, для того единственне, что суть малолетны. Странная причина! Потому, буде подлинно так есть, тот час отец префект учинить промоцию».

Другое распоряжение Виктора (от 12 января 1803 г.) таково: «по дошедшему до нас сведению, что здешней семинарии отец ректор, архимандрит Павел наказывает телесно учеников богословского класса, и за маловажные еще причины, предписываем немедленно послать к нему отцу-ректору указ со строгим запрещением наказывать впредь телесно богословского и философского класса учеников, а исправлять их в малых преступлениях выговорами, в больших ― недачею или лишением кондиций, а о важных ― обстоятельно представлять к рассмотрению нам»¹³².

Эти два распоряжения показывают в Викторе педагога с воззрениями гуманными, самостоятельными и несколько оригинальными.

О другом учителе школы Конисского сведения имеем у Добрынина: «Дмитрий Романович Чугаевич был учителем Могилевской семинарии, а по присоединении Белорусского края к России, вступил в статскую службу. При открытии наместничества, помещен стряпчим в верхнюю расправу, потом в верхний земский суд. Чугаевич был мне (Добрынину) равнолетен, знал хорошо латинский язык и латинских авторов, имел смысл чистой и речь порядочную. Начальство и чиновники почитали в нем его достоинства, и его уважали. Он принял меня в свою дружбу. Во многих случаях был мне весьма полезен до самой его смерти. Но и самая смерть его в 1788 г. была для меня полезна тем, что я помещен на его место в верхний земский суд, как будто в награду моей об нем печали¹³³».

Устроенная братством школа имела чрезвычайно важное значение в деле воскрешения и укрепления религиозного и национального самосознания в крае. Под влиянием религиозно-национального движения, поднявшегося в Западной России с конца XVI в., повсеместно почувствовалась потребность в просвещении; между тем для удовлетворения ее в пределах Белоруссии верных средств почти не было. Правильно организованных православных школ не имелось, a какие существовали, те отличались узким кругом преподавания, и возникали лишь на время в частных домах с появлявшейся нуждой. Потребности в обучении удовлетворяли странствующие учителя, которые ходили с предложениями своих услуг, где чувствовалась в них нужда. Так, под 1607 г. автор Баркулабовской хроники пишет: «Дмитр Нагой самозванец у попа шкловского именем дети грамоте учил, школу держал, а потом до Могилева пришел, так же у священника Федора Сасиновича Никольского у селе дети учил, а оный Дмитр Нагой мел господу у Терешка, который проскуры заяедал при церкви Святого Миколы, и прихожувал до того Терешка час не малый, кождому забегаючи, послугуючи»¹³⁴.

Конечно, делали дело и эти странствующие педагоги, но все же импровизированные школы их не могли правильно и постоянно удовлетворять зародившимся широким запросам в просвещении. И вот, православные силою обстоятельств вынуждались идти в школы иноверные, которых в Белоруссии было уже достаточно. Как страна окраинная в Польском государстве, Белоруссия обращала на себя внимание правительства, которое в видах наибольшего прикрепления ее к Польше старалось сгладить религиозную рознь подданных. Уже пред сознанием Стефана Батория твердость и стойкость белоруссов в своей вере выступали как невежество, заблуждение с пути истины, раскол, крайнее варварство и незнание божеских вещей, а посему и водворены были в Полоцке иезуиты развивать «непросвещенные умы» белоруссов «науками и изящными искусствами во славу Божию и спасение душ».

В правление Сигизмунда III Могилев и соседние города на беду имели своего особенного культуртрегера в лице знаменитого канцлера литовского Льва Сапеги. Он был убежден в превосходстве латино-польской культуры не только пред православной, но и пред модной тогда протестантской, и потому с отменным усердием заботился о насаждении ее в своих униях. Так он основал иезуитский коллегиум в Орше. Есть предположение, что в своем имении Белыничах (40 верст от Могилева) в монастыре Сапега завел типографию для печатания польских и латинских книг. Оршанский коллегиум считался передовым католическим постом в крайних пределах Польши (firmum in illis ultimis finibus fidei propugnaculum¹³⁵).

Государственным задачам в отношении к Белоруссии соответствовала и политика римской курии – обращать особенное внимание на места наиболее отдаленные от центров католичества. Вот что говорится в тайной инструкции, врученной в 1621 г. польскому нунцию Торресу: «Во все времена на города и провинции, лежащие на границах государства, обращаемо было больше внимания, нежели на серединные его части, потому что укрепив пункты, выставленные на неприятельские покушения, тем самым уменьшали опасения относительно безопасности всего государства. Так и обширное польское королевство, с присоединенными к нему провинциями, надобно разуметь не иначе, как членами христианской республики, расположенными на самых ее оконечностях, или на окраинах государства, подчиненного власти папы и апостольской столицы. Поэтому они должны быть дороже им всех других, и чем они отдаленнее и больше подвержены утрате или повреждению, тем с большею заботливостью и большими силами надлежит охранять их»¹³⁶.

Православные белорусы при таком положении легко уловлялись в сети католичества.

«Иезуиты, пишет (в 20-х гг. XVII в.) иезуит же Шембек, употребляют все старания действовать даже на соседственных жителей греческой веры, в видах довести их до соединения с римскою церковью, не делая никакой отмены в церковных обрядах и только заботясь об унии..., что свидетельствует множество чернецов из монахов греческой религии, которых иезуиты не только в своих школах, но и в семинариях воспитывали; подтвердят то коллегиумы львовский, луцкий, каменецкий, хвастовский и острожский, подтвердит Вар и сама Винница – последняя колония находится уже в стране у татарских пределов, а с другой стороны полоцкий, оршанский, смоленский коллегиумы»¹³⁷.

Как поступали Могилевские иезуиты с православными, желавшими учиться в их школах, показывает наглядно автобиография одного южно-русского священника, который в начале XVIII в. будучи еще светским, хотел слушать курс наук в разных школах. Илья Турчиновский стремился в Могилев для обучения языка латынского и провидения по свету людского обхождения.

«За Божьею же помощью и Божьей Магере, тогож времени прилучившемуся купцу (в Поповой Горе) з Могилева града Иоану Роне, який из Стародуба вез железо, и за упрошением моим оного купца, взят и при возах его дошед града Могилева.., и от него Иоана Роне залечен в школу при церкви святопокровской на Подоле, где и преозимел. По весне, упрошением того же Иоана Роне, принят до школ латинских язовитских; и там случалось ходить до церкви благочестивой Преображения Господня, где дом архиерейский при той церкви. И ходя на клирос, услышано от покойного архиерея Силивейстера Четвертинскаго мое пение, и к ему призван. Оний же епископ испросился: коея веры, и от якой страны и жительства, и где мое пребывание. Оному епископу явил я свою веру и жительство, якое выше сего написано и где ныне пребываю. Оний же епископ требовал мене с прошением, чтобы я в должность певческую к нему пристал, з обещанием награждения, к чему я охотне издался. И когда к чину певческому стал обучатись; то уже мене ксензи до школ и не пустили, сказуя, что ты де схизматик, що у схизматиков живешь. Но когда обучился чрез год и рассмотрив искуство партесное, то единого времени на Светлое Воскресение на всенощной спеваючи канон на хорах регент, по единому его на мене гонительству, что за его пьянство уже был отдален от капелеи, a мне поручено, якобы за невыход концерта за дишкантами, пхнул мя из хор чрез железные балясины. Где я из хор на дол летел вышене у пяти человек, и ежели бы не потрапил на женские главы, то бы о камень мармур разбился. И многим женам повреждены были главы, а единой старусе и вся глава сломилась, якая у три дни и умерла. Он же регент, убоясь, бежал из хор и поддался на римскую релею, но не малим коварством з римскими певчими старался, яко бы мене увечить».

Турчиновский бежал от этого зла в Шклов, но и там много вытерпел от доминикан и других римлян¹³⁸.

Эти данные показывают, что в католических школах давалось место православным в надежде приобрести новых последователей римского исповедания. Понятна после этого вся важность учрежденного братством постоянной строго-православной школы.

Типография Спиридона Соболя. Дело Максима Вощанки. Типография Георгия Конисского. Характер изданных братством книг. Типографы и резчики, о которых сохранились сведения. Перечень книг, изданных в Могилеве, с краткими замечаниями о некоторых из них.

Трудно сказать определенно, когда братство начало свою книгопечатную деятельность. В библиографии указывают три книги, напечатанные в Могилеве в 1616‒169 гг., именно: два служебника и евангелие учительное. Книги эти впервые указаны Бакмейстером и Сопиковым, притом без подробных оглавлений, и последующим библиографам известны лишь по Сопикову и Бакмейстеру¹³⁹. Вследствие этого вопрос о том, из чьей типографии вышли они, делается почти не решимым. Сахаров (в «Обозрение славяно-русских книг») называет в Могилеве типографию Кирилла Транквиллиона Ставровецкого. Кирилл, действительно, имел свою собственную печатню, но нет никаких следов хотя бы временного пребывания его, и его печатни в Могилеве. Наоборот, есть сведения, что Кирилл в данное время находился в пределах Галиции¹⁴⁰. Для мнения Сахарова могло быть поводом лишь то, что одною из напечатанных в Могилеве книг было евангелие учительное, составленное Транквиллионом. Повод, конечно, ничтожный.

После 1619 г. и до 30-х гг. не видно Могилевских изданий. Этот перерыв, очевидно, стоит в связи с гонениями, воздвигнутыми на православных белоруссов. В 30-х гг. появляются в Могилевском крае издания типографии Спиридона Соболя.

Этот «друкарь» был родом из Могилева. Отец его, Богдан Игнатович Соболь, поименовывается в ряду первых братчиков в уставе 1597 г. В 1619 г. он обвинялся как один из зачинщиков бунта против Кунцевича. Спиридон Богданович, вместе с братом своим Семеном, подарил братству уволоку земли в «обрубе» Приспенском. В 1628‒9 г. Соболь печатал книги в Киеве. Одна из них издана на средства известного благотворителя Могилевского братства Богдана Стеткевича, что свидетельствует о том, что Соболь не порывал связей с Белоруссией и в бытность свою в Киеве. Происхождение из Могилева, связь с Белоруссией во время работы в Киеве, наконец, возвращение на родину с наступлением более благоприятного времени – все это не дает ли основания предполагать, что я в 1616‒19 гг. в Могилеве печатал не кто иной, как Спиридон Соболь?¹⁴¹

Возвратившись в Белоруссию около 1630 г., Соболь не мог однако сразу поселиться с своей типографией в родном городе, на последнем лежала еще тяжелая рука униатской власти. Более безопасным для книгопечатной деятельности оказался Кутеинский монастырь. В нем Соболь и начал свои работы. Здесь им изданы: Брашно духовное (Ундольский. Очерк славяно-русск. библиографии, № 335), Молитвослов (там же, № 353), Букварь (Каратаев. Обозрение славяно-русской библиографии, № 380) и Часослов (Унд., № 357). Скоро Кутеинский монастырь открыл свою собственную типографию, и пребывание Соболя здесь оказалось излишним. Тогда он переселяется в Буйничи – «новозаложенное место» Стеткевича. Здесь издана им только одна книга: Псалтирь 1635 г. (Унд. № 401). После 1635 г. Соболь переносит свою типографию в Могилев. Известны библиографам следующие книги, изданные здесь: Букварь 1636 г. (Унд. 417), Псалтирь 1637 (там же, № 434) и Тестамент 1638 г. (без обозначения места), Сахаров. Обозрение № 360.

Имело ли какое-нибудь отношение к делу Спиридона Соболя братство, неизвестно. Близкое участие в братстве отца его, и разрешение короля (от 1633 г.) завести типографию, данное братству, дают основание думать, что и Спиридон Соболь печатал книги, пользуясь поддержкой братства, или по крайней мере, членов его, напр., Стеткевича. Известен еще, по Сопикову, Требник Могилевской печати 1646 г., но из чьей типографии он вышел, нельзя сказать¹⁴².

Свою собственную типографию братство нашло возможным открыть только с последней четверти XVII в. В 1676 г. оно получило от короля Иоанна Собесского привилегию на устройство печатни. Первая книга этой типографии, известная библиографам, относится к 1688 г. Может быть были и до этого года издания ее, так как на изображении Св. Троицы в акафисте 1693 г. значится 1680 г. (Унд. 1144). Причиной такого позднего устройства братством печати могло быть то, что оно не желало делать подрыва Кутеинским изданиям.

На первых порах дело братской типографии шло неудачно. Братство сдало ее «райце» Максиму Ярмолиничу Вощанке с тем, чтобы он печатал книги на свой счет, отдавая часть выручки в братскую казну, и выставлял на изданиях имя братства. Но такого доверия Вощанка однако не оправдал. В 1698 г. он отправлен был в Варшаву на коронацию короля Августа II в качестве посла от города и братства для получения подтверждая прежних королевских привилегий, данных им, Вощанка сумел строить дело так, что грамота на право содержания типографии выдана была на его имя. О братстве же в этой грамоте ничего не упоминалось. Возвратившись домой, Вощанка перенес печатню в свою квартиру, начал издавать книги под своим именем, и даже не хотел уплачивать денег за прежнее время с 1690 г. Желая положить конец самоуправству своего типографа, братство выпросило у короля привилегию на свое имя с уничтожением права, данного другим. Вощанка стал обозначать имя братства на книгах, но долга ему не отдавал, и не возвращал полученной им привилегии. Тогда братство обратилось с жалобой к митрополиту Киевскому. Митрополит прислал увещание Вощанке, которое в конце подписано было с угрозою, что если он не примирится с братством, то последует запрещение покупать его книги.

Почти одновременно с жалобой этой, братство начало с Вощанкой суд и в местном магистрате. Дело здесь тянулось около 4 лет. Много раз оно откладывалось под разными предлогами, пока наконец Вощанка не умер в 1708 г. В деле принимали участие и сыновья его. Можно думать, что они примирились с братством, так как один из них – Василий, продолжал работать в типографии, когда она находилась и в ведении братства. Наученное опытом братство после смерти Максима Вощанки, заведывало печатней само, нанимая от себя работников. Так, в 1725 г. оно дало младшему старосте полномочие найти словолитчика. «По прибытии этого словолитчика, сказано в полномочии, мы обещаемся, с согласия той и другой стороны, заключить условие относительно его работы и вознаграждения». Из приходо-расходной записи по типографии от 1771‒3 гг. видно, что экономической частью в ней ведал подстаростье, которому выдавались из кассы деньги на издержки¹⁴³.

Большинство изданных братством книг относится к разряду богослужебных. Есть несколько книг учительного характера. Замечательно, что почти все книги нравоучительные изданы в то время, когда типографией распоряжался Вощанка. Братство не выпустило из своей печатни ни одной оригинальной книги, и не брало оно на себя и задачи исправления богослужебных книг, не издавало оно книг и с толкованиями на полях, как делалось в Кутейне. Оно старалось только об увеличении и распространении книг, не испорченных униатами. И это имело большое значение, так как многие богослужебные книги православных типографий были редки и дороги, между тем как униатских изданий со множеством, особенно после Замойского собора 1720 г. Латинских мнений, обычаев, обрядов, было достаточно, и православные, частью по неведенью, частью по нужде пользовались ими в церковной практике.

«О, коль плача и рыдания нынешние последняя времена достойна! восклицает игумен Иоиль Труцевич в предисловии к изданному им Трефологию в 1647 г.

«Снедают и утробы верным, зрящим, не точию олтаря раскопанная, но и домы молитвенныя разорены, и от всякого благолепия и украшения обнажены; вже все имения и вся благая, от древних благочестивых ктиторов веданная расхитивше, храмы Божия во градах, паче же во весях пусты и разорены оставиша; в них же нищии священницы православные оставиша, не точию утвари благолепия церковнаго, но и книги нуждные имети. не могут (паче же нужднейшия всех Трифолога, Лвовския печати, величества и драгости ради; по Осмогласниках в господскиа и богородичны праздники, правила церковная безчынно правят)».

Содействуя распространенно богослужебных книг, братство не ставило своею задачей издание учебных и кратких вероучительных книг, в которых чувствовалось немалая нужда. Так, Иероним Волчанский донося, что в его епархии чувствуется в книгах «крайняя скудость», просил как можно больше букварей (с кратким катехизисом). Для удовлетворения потребности в учебных книгах и открыта была в Могилеве новая типография Георгием Конисским. Она находилась при Никольском монастыре. Скоровона, почему-то пришла в «оскудение», так что Георгий отказался напечатать книгу духовника Екатерины Великой¹⁴⁴. Думают, что братская типография была соединена с типографией Георгия Конисского. Но это едва ли справедливо, так как мы имеем приходо-расходную запись от 1771‒3 гг. по братской типографии, которая следовательно существовала самостоятельно.¹⁴⁵

Из типографов и резчиков братской типографии известны Максим Вощанка, сын его Василий, Федор Ангилейко, Афанасий П. (Пигаревич?), «мастер» Семен, служивший в 1771 г. за 42 руб. и в 1772 г. ― за 60 р., Никита Антушкевич, забравший за 1772 г. деньги и бросивший работу.

1) Служебник 4° , 1616 г. (Унд. 204; ср. каталог библ. Хлудова № 68)

2) Служебник 4°, 1617 г. (Каталог Акад. Наук, 1742 г., стр. 11, № 6 и Бакмейстер: Опыт о библиотеке и кабинете редкостей, 1779 г., стр. 73)

3) Евангелие учительное Кирилла Транквиллиона, в лист, 1619 г. (Унд. 228)

4 ) «Букварь языка Славеньска. Писаны Чтения учитися хотящим, в полезное руковожение. З Могилева, з Друкарни Спиридона Соболя. Лета от Рождества Христова 1636». (8°, 31 л. Унд. 417)

5) «Псалтирь Блаженного пророка и Царя Давида: Св. песнми и псалмы избранными на Праздники Господския и Святых Божьих и с Пасхалиею. Помощью Божьею, Благословением же Повелением и иждивением Ясне в Христе Превелебного и Преосвященного его Милости Господина Отца Кур Петра Могилы, милостью Божьею Архиепископа, Митрополита Киевского Галицкого, и всея России: Екзархи святейшего Апостольского Фрону Константинопольского, Архимандрита Печерского, в Могилеве: з Друкарни Спиридона Соболя, Слуги его М. рукоданного. Року 1637». 4°. 2. 167 и 38 л. (Унд., 434)

6) Тестамент, изд. Спиридоном Соболем; место издания не обозначено; 1638 г. (Сахаров, 360)

7) Требник, в лист, 1646 г. (Унд., 601).

1) Акафисты 1688 г.

2) Акафисты. 12». 2. 226. 22. 1693 г. (Унд., 1144). На этой книге есть имя Максима Вощанки. В тексте более 30 изображений, на которых штемпель Вощанки: M. W, или Sel. M. W, или: Sculp. M. W, или: Sculp. Maxim Woscnanka 1680 и др. В «молитвах на литургии» приложены наставления на западно-русском наречии о том, что должно вспоминать верующим в тот или другой момент Божественной службы. Следует заметить, что в этих наставлениях содержатся иногда неправославные мнения, которые тогда были усвоены западно-русской церковью от католиков и перешли в Богослужебные книги. Так, на 169 л. рассматриваемой книги говорится: «Гды мовит священник слова Христовы, приимете и ядете сие есть тело мое и проч. Ведай же по вымовеню тых слов от священника, непонятым человекови способом, хлеб над которымся то мовит, на дискосе положенный, юж не естъ хлебом далей, але пренайдорожшим зостает телом Христовым» ― здесь католическое мнение о времени пресуществления св. даров, усвоенное тогда в Западной Руси.

3) Псалтирь, 1693 г. 4°. 239 и 10 л. (Унд., N 1145).

4) «Молитвословец, в нем же Акафисты и Каноны и проч. моления. Типом издан в Граде Могилеве тщанием Максима Вощанки. Року 1695"‒24». 3. 228 и 45 (Унд., № 1179).

5) Молитвословец 1695 г.» ― 24». 3. 517 и 42 л. (Унд. 1181).

6) Молитвословец, в нем же Акафисты и Каноны и проч. моления. Типом издан в Граде Могилеве тщанием Максима Вощанки. Року 1695.» – 24». 3. 408 и 45 л. (Унд., 1182).

7) Часослов 1697 г. 8». (Унд., 1225).

8 ) «Акафисты всеседмичные с Стихиры и Каноны, имже прилежных и прочия благопотребная Моления, Первее в Святой Чудотворной Киево-Печерской Лавре, ныне же в Богоспасаемым Граде Могилеве в друкарии Братства Богоявления Господня. Стараньем и коштом Максима Вощанки. Типом изобразищася в Лето от Рождества Христова 1698.» – 4». 2. 293. 14 (Унд., 1239).

В книге есть предисловие и послесловие. В послесловии говорится: «Благодарение, хваление, и поклонение Вседержителю Богу, всякия Благости Вине, Началу, Поспешителю, и Совершителю Благоизволившему: в Славу Святаго имени своего, в Похвалу Преблагословенныя, Пресвятыя, о Пречистыя Владычицы нашея Богородицы, и присно Девы Mapии, и в Честь Всех святых, Сию благопотребную на ползу душевную Роду християнскому. Книгу, глаголемую Акафисты Повседневные, от древних зводов исследованныи, с прочими Молебными последованми: начати и соверщити; Коштом и накладом Максима Вощанки, В друкарни ставропегия Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Ис. Христа. В Богоспасаемым Граде Могилеве. В лето от Воплощения Бога Слова 1698. Месяца Иануария» (14 не нум. л. на обороте).

В тексте до 20-ти изображений; на обороте заглавного листа – изображение Богоявления, встречающееся и в других книгах братской типографии, и являющееся как бы печатью последней. Под некоторыми изображениями двустишия и четверостишия, напр. на л. 102:

Видение огненно доброта чудесна.

Сотвори мя все чудне предстателя десна

Михаиле Ангеле, первый Воевода

Заступниче великий христианска рода.

9) «Дионтра или зерцало живота во мире сем человеческаго. Прежде в монастыре Кутеинском, ныне же во Богоспасаемым Граде Могилеве. В друкарни Максима Вощанки типом издадеся. В лето от Рождества Христова 1698.» 4°. 6. 195 и 29 л. (Унд. 1240 и Пекарский: Наука и литература при Петре В., т. II, № 1).

10) «Небо новое з новыми звездами сотворенное, то есть преблагословенная Дева Мариа Богородица з чудами своими, составленное трудолюбием Иеромонаха Иоаннкиа Галятовскаго ректора и игумена братского киевского: ныне же типом издася в лето 1669 в Могилеве в типографии Максима Вощанки». 4». 2. 216 и 9 л. (Унд. 1259).

11) «Сия книга, названная перло многоценное. Составлении Кириллом Транквиллионом Проп. Слова Божия. Типом изобразися: В богоспасаемым Граде Могилеве. В друкарни Максима Вощанки. В лето от Рождества Христова 1699. «4°. 4. 234 и 4 л. (Унд. 1260).

В «предмове» автор говорит: «А притом и то потребно ведати тебе ласкавый чителиику; иж тая книга презацная, хотяйся видит мала в очах людских, но великий содержит в себе тайна збавеню твоему служащия, так суть высокого разума богословского: же из единого вершика двох або трох слов: може добрый казнодея (проповедник) повести, и кротко связаную речь распространити, и душе людскии утешить словом Божиим. Так же в школах будучии студенты могут себе с той книги святой выбирати верши на свою потребу, и творити з них орации розмаитыи часу потребы своей; хочь и на комедиях духовных».

12) Ирмолог в тип. Максима Вощанки. 1700 г. 12°. 1.223 и 2 (Унд. 1287).

13) Часовник 1701 г. 8». 2.23 1 и 6 л. (Унд.1296).

14) Книга житий святых в славу святой животворящей Троицы Бога «Хвалимого в святых своих на Три месяцы Первыя, сентемврий, октоврий и ноемврий. Благословением в Богу превелебного его милости господина Отца Серапиона Полховского милостью Божьею Православного Епископа Мстиславского, Оршанского, Могилевского в Богоспасаемым Граде Могилеве в друкарни Братства Богоявления Господня. Старанем и коштом Максима Вощанки издана типом. В лето от Рождества Христова 1702, месяца «Ноемврия 12 дня».

В лист 2 и 657 л. (Унд. 1320).

Заглавие украшено мелкими изображениями. На обороте заглавного листа изображение Богоявления, под которым помещены след. стихи:

При храме Богоявлений Господних явленна.

Есть Благодать, во Троицы Бога прославленна.

Гды Книга Житий Святых является миру,

Сохранших к Богу Любовь, Надежду и Виру;

Иже святым Житием в мире просияша

А от благих дел cию Книгу содеяша.

Юже чтяще прилежно, тщити подражати,

Аще хотеши верне Богу угождати,

Да и ты темжде путем ходяй улучиши

Тамо, идеже радость вичну получиши».

Дальнейшего издания этой книги в Могилеве не было (см. Сопикова: Опыт опис. старопеч. кн. I, 398); кажется, митрополитом Киевским запрещено было Вощанке продолжать это издание.

15) Часослов. 1703 г. 8». 128 л. (Унд. 1335).

16) «Псалтирь Блаженного Пророка и царя Давида. С песньми Моисеевыми и молитвами по коейждо Кафисме. В Богоспасаемым Граде Могилеве в Друкарни Братства Богоявления Господа Бога нашего Иисуса Христа старанием и коштом Максима Вощанки Року 1704 типом издася».

4°.2. 193 и 1 л. (Ундол. 1364).

17) Псалтирь с восследованием. 1705 г. 8». 10. 238; 8. 146 я 18 л. Книга, как значится в «выходе», перепечатана с древнейших Московских изводов, по мнению библиографов, для старообрядцев. Печать слишком дурна. (Унд. 1380).

18) Псалтирь 1710 г. 4». Известно только по указанию Сопикова (Опыт опис. старопеч. кн. I. 969). Он замечает, что книга напечатана старообрядцами с древнего Московского издания.

19) Часовник 1713 г. 4°. 307 и 3. (Унд., 1511). В выходе: «Сия святая н богодохновенная книга, часовник, с переводу напечатанного в царствующем граде Москве в лето 7154 месяца июля в 25 день, в нем же обретается на всяк день моление в честь и славу и похвалу Отцу и Сыну и Святому Духу, в Троице единому Богу, и пречистой Богородице, и Ангелу Хранителю и молебное поминовение за душу умершего, и святцы с тропари и с кондаки, и четыредесятница, пятидесятница, Пасхалия зрячая и Лунное течение, и вся прочая обретающаяся. Типом издан, в тѵпографии богоспасаемого града Могилева, при церкви братской Богоявления Господня, в лето от мироздания 7221».

20) Аналогия в утоление печали, соч. Св. Димитрия Ростовского. 1716 г. 4° (Унд. 1555).

21) Акафисты 1728 г. 8°. 2.226 и 23 л. (Унд. 1770).

22) «Октоих сиречь Осмигласник. Творение преподобного отца Иоанна Дамаскина и прочих святых отец. В Богоспасаемым Граде Могилеве в Друкарни Братства Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа издадеся року 1730 месяца февруария дня 20». 4°, 2. 326 и. 2 л. (Унд., 1784) .

23) Правило ко св. Причащению 1736 г. 4° (Унд., 1837). В первый раз издано в Чернигове в 1714 г. (см. Пекарский: Наука и литер, т. II, № 242 ср. № 431).

24) Псалтирь 1738 г. 4°. 2 и 192 л. (Унд. 1857).

25) Молитвослов 1743 г. 24°. 2 и 270 л. (Унд. 1977).

26) Псалтирь 1743 г. Единственный известный экземпляр хранится в музее при Киевской духовной Академии; поступил туда из библ. Шодуаров.

27) Ирмолой 1747 г. 12°. В несшитых листах хранится в братском монастыре.

28) «Трифологион или Цветослов. Избранные службы. Со Всенощными: на Господские Праздники, Богородичны, Святых нарочитых. В Богоспасаемым Граде Могилеве в Друкарни Братства Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа издадеся Року 1748 месяца Февруария 27». 4°. 4 и 390 л. На об. последнего листа: «Аще кая обрящутся погрешения, всяко молим покрыти скудоумие и невежество наше исправити, и прощению нас труждающихся сподобитя, да и сами тожде прощение от Христа Бога получите в День последнего воздаяния. Аминь». Книга эта не указана в «очерке» Ундольского. Экземпляры ее есть в братском монастыре и в библиотеке Могилевской духовной семинарии.

29) Трифологион 1754 г. 4°. В несшитых листах хранится в братском монастыре.

30) «Октоих сиречь Осмогласник. Творение Преподобного отца Иоанна Дамаскина и прочих Святых отец. В Богоспасаемом граде Могилеве в Друкарне Братства Богоявления Господа Бога нашего Иисуса Христа издадеся. Року 1754 г. месяца Иануария дня 15». 4°. 2.326 и 2л. Унд. 2210. Экземпляр есть в библиотеке Могилевской духовной семинарии.

31) Часослов 1762 г. В несшитых листах хранится в братском монастыре.

32) Часослов, без года. Два экземпляра в братском монастыре. В приходо-расходной ведомости в братской типографии под 1771 г. говорится: «Заложили робить часослов с червоными литерами».

33) Акафисты 1798 г. 4°.316 л. (Унд. 3124).

1) «Катехизм или краткое начальное христианское учение в пользу и Спасение юношам купно же и старым ненаученным в трех беседах Написанный и в Богоспасаемом Граде Могилеве белоруском Напечатан от Рождества Христова 1757 г.» 8°. 128 (Унд. 2261).

Это ― катихизис Феофана Прокоповича, изложенный Георгием Конисским на языке, более понятном для простого народа белорусского. Язык этот такой же, как и в проповедях Георгия, т.е. представляет смесь церковно-славянского и белорусского. Нужда подобной переделке катихизиса чувствовалась в Могилевской епархии давно, и с решительностью была заявлена епископом Иеронимом Волчанским в переписке с Св. Синодом: «видится, говорит он, весьма полезнее было бы церкви святой, когда бы оный же катихизис (т.е. присылаемый из Св. Синода) с высоких славянских слов, инде неудобо вразумительных, Св. Синод повелел перевести простым наречием и напечать образцом букваря, понеже в нем речи высокие богословские не всякому внятны, паче же ненаученым и простым, потому и читать многие не охотятся, не разумея высокого и темного диалекту, наипаче зде, для помешательства языка русского с польским»¹⁴⁷. Осуществление этих желаний епископа Иеронима и представляет данная книга. Она была разослана по приходским церквам при особой грамоте Конисского. Скоро понадобилось и другое издание этого катихизиса.

2) «Катехизм или Краткое начальное учение христианское в ползу и Спасение юношам, равно же и старым ненаученным в трех беседах Написанный и в Богоспасаемом Граде Могилеве Белоруском, второе Напечатано в Лето от Рождества Христова 1761». 8°. 1, 128 и 7 (Унд. 2334). От изданного в 1757 г. отличается тем, что в конце имеет 7 лишних листов, на которых помещены оглавление и молитва Господня «со изъяснением»; последняя «положена» потому, что «имели остатись празднии листы». Экземпляр этого издания есть в библиотеке Могилевской духовной семинарии.

3) Слова Георгия Конисского 1761. 4°. (Унд. 2333).

4) De Arte Poëtica libri III ad usum et institutionein Studiosae juventutis Roxolanae. Dictati Kioviae in Ortlmdoxa Academia Mohyleaua. Anno Domini 1705. Mohiloviae. In Privilegiata a sua Imperatoria Majestate Тypographia Mustrissimi, Excellentissimi ac Reverendissimi Domini, Domini Archi-Episcopi Mohiloviens. Anno Domini 1786.

Внешняя судьба братского и других Могилевских шпиталей. Внутреннее устройство их. Замечание о некоторых филантропических обычаях братства.

В Западной России для призрения бедных и больных существовали особого рода богадельни, усвоившие себе название шпиталей (от лат. hospitale, польск. szpital). Шпитали возникали большею частью по частному почину благотворителей и получали нескорые права от государства, дававшие им прочное юридическое положение в нем. Правительство польское, напр., снабжало шпитали привилегиями на записываемые на них фундуши, ограждало целость их движимых недвижимых имений и т.п. На этих-то учреждениях и сосредоточили свои благотворительные заботы западно-русские братства.

В Могилеве шпитали существовали с давних пор. Первые исторические указания на них восходят к концу XVI в. Эти данные и показывают, что Могилевские шпитали пользовались особенным покровительством тамошних братств. Так, известное нам братство скорняков на своих сходках между прочим имело рассуждения и о «потребах шпитальных», и назначило для содержания богаделен часть из доходов от складчинных пиров¹⁴⁸.

Спасо-Богоявленское братство также с самого начала своего существования помощь шпиталям считало одной из важных форм своей деятельности. В уставе 1597 г.¹⁴⁹ оно обещалось давать милостыню по шпиталям два раза в год ― в Рождество Христово и Св. Пасху. Их слов этого устава не видно, чтобы у братства был свой шпиталь, и был ли у него таковой, пока оно находилось пр Спасском монастыре, сказать определенно нельзя. Но когда братство перешло в Богоявленский монастырь и широко развернуло свою деятельность, оно озаботилось устройством своего собственного шпиталя. Построение его должно относить к концу 30-х годов XVII в. не прекращало своего существования, и упоминается в документах наряду с другими шпиталями, число которых было довольно значительно.

Полное перечисление всех Могилевских шпиталей имеем в завещании братчика Гуторовича от 1702 г. Здесь упоминаются шпитали: братский (против иезуитов, каменный), Спасский, Покровских два под Олейной брамой, Никольский, два Вашковские, Троицкий, Ильинский, Пречистенский, Глебо-Борисовский, Ближне-Воскресенский и Дальне-Воскресенский (каменный)¹⁵⁰. Когда Екатерина II посетила Могилев, она нашла здесь более сорока благотворительных учреждений, вероятно, в числе их были и шпитали. Существующие в Могилеве в настоящее время около церквей Успенской, Никольской (с последнего времени здесь церковно-приходская школа) и Воскресенской (при спуске на Виленскую улицу) богадельни должно считать остатками старых шпиталей.

Относительно внутреннего устройства Могилевских шпиталей знаем немного. В 1621г. Могилевский магистрат обратил внимание на некоторые ненормальные явления в шпитальной жизни и издал постановлѳние о надзоре за нищими, живущими в шпиталях и о правилах поступления в эти богадельни.

Ненормальные явления шпиталей заключались в следующем. В шпитали поступали лица, у которых нищенство служило средством легко добывать кусок хлеба. Призреваемые в богадельнях, напр., высылали своих детей на улицу, якобы сироте, за сбором подаяний, и собранный хлеб перепекали и продавали на рынках. Иногда принимаемые в шпитали без всякого разбора и контроля приносили с собой в город заразные болезни. Ввиду этих ненормальностей магистрате установил должность особых надзирателей над нищими, поступающими в шпитали. Из среды их самих избирались особые «калецкие старосты», числом четыре (вероятно, на один шпиталь), а над ними назначался еще «дозорца» из присяжных магистратских слуг. Староста обязан был смотреть за поступающими в шпиталь. О всяком убогом, явившемся в первый раз в город, он дает знать магистрату. Магистрат осматриваете убогого, и от него зависит принять его в шпиталь или отказать. Так, если на магистрат найдет, что нищий заражен поветрием, или имеет «яки тронд и трутизну», то такой не допускается в шпиталь. Если же препятствий к приему не встретится, то нищий, по приказанию магистрата, записывается «калецким старостой» в «реестр их калецкий», и пользуется всеми правами шпитальных жильцов. «Дозорца», назначаемый из присяжных слуг магистратских, обязан был знать о всех источниках и средствах содержания нищих, и добываемом ими разными способами пропитания, и обо всем как старосте, так и магистрату сообщать.

Как привилось это устройство к Могилевским шпиталям, данных нет.

В шпиталях, по крайней мере, лучше обеспеченных материально, к каковым без сомнения принадлежал братский. Призреваемым давалось все необходимое (пища, одежда и т.п.) натурою. Так в 1702 г. бурмистр и братчик Гуторович завещал на братский шпиталь 1500 злотых, и на все остальные Могилевские шпитали около 1500 злотых с тем, чтобы «квота», т.е. проценты с этого капитала шли на покупку кожухов и полотна для рубашек бедным. Кроме содержания натурою шпитальные жильцы получали и деньги. Так, мы уже видели, что Спасское братство в самом начале своего существования определило давать «ялмужну» (милостыню) по шпиталям два раза в год.

Разные благотворители, преимущественно из братчиков, также отчисляли немалую сумму для поручной раздачи лицам, живущим в шпиталях и просящим подаяния по улицам. Тот же Гуторович оставил 400 злотых для раздачи нищим после поздней обедни по воскресным и праздничным дням, и во время больших процессий. Игумен братский Сильвестр Волчанский завещал, чтобы его душеприказчик «по шпиталям Могилевским на убозство и на людей убогих мизерных, по улицам скитающихся, роздал 100 зл.»¹⁵¹.

Судя по этим щедрым жертвам на шпитали, положение их было хорошо.

Кроме призрения в шпиталях нищих и больных, благотворительность братства проявлялась и в других формах. Так, оно не забывало тех несчастных, которые не могли попасть в богадельни и принуждены были скитаться по улицам, а также и лиц, заключенных в тюрьмах. В уставе 1597 г. этим страдальцам постановлено было давать милостыню два раза в год¹⁵². Можно полагать, что с усилением братства выдавалось милостыня и чаще. Было обращено внимание братчиков и на взаимную самопомощь. Этого рода благотворительность, имея в своей основе принцип братской любви, долженствовавший направлять всю жизнь братства, вызывалась еще и теми стеснениями мещан в экономическом отношении, к которым весьма и весьма часто прибегала католическая партия с целью достижения своих намерений относительно православных.

Западно-русское мещанство подвергалось особенно резким ограничениям в торговой и промышленной деятельности. Стеснения эти сосредоточивались главным образом около цехов. Так как по польскому законодательству цехи считались учреждениями религиозного характера, то в их дела постоянно вмешивались духовные католические и униатские власти. Они старались вытеснять православных из цехов, добывая большие права ремесленникам-католикам. Стеснения эти доходили иногда до того, что православным мещанам запрещались всякие ремесленные занятия «до наименьшой иглы и шилця, чим бы только человек жив быти мог» (слова Львовского братства; Сводная Галицкая летопись, т. I, сбор. 403). В частности Могилевские цеховые мещане стеснены были тем, что хотя громадное большинство из них состояло в православии, однако короли, утверждая цехи своими грамотами, обязывали их (цехи) совершать разные религиозные цеховые церемонии в католических костелах, и туда же отдавать воск и всякий доход от медов. Конечно, для православных было это тяжело, и они просто, насколько позволяли обстоятельства, не исполняли постановлений королевских. Многие из цехов приписывались к братству, отправляли свои обряды в братской церкви и ей же отдавали воск от медовых складчин на свечи. Так, в 1634 г. «мечники», «слесари», «ковали» и «котляры» постановили: иметь ceбе алтарь «для хвалы Божьей и молитвы товарыства цеху нашого в церкви упривелеваной и процессыю там же отправовати», и воск от двух складов в эту же церковь отдавать¹⁵³. Но на страже королевских узаконений относительно цехов находило выгодным стоять католическое духовенство, и Могилевские цехи постоянно обвинялись ксендзами. Так, в 40-х годах XVII ст. ксендз Жваленко вел продолжительную тяжбу с цехами по поводу неотдачи ими воску на костел.

Не меньшим стеснениям подвергались и торговые люди. В 1623 г. Могилевские купцы «представили (в магистрат) обиду свою и жалобу на то, что когда бывают они по торговыми делам в разных городах и местечках, то им несносные обиды от разных людей чинятся, и в противность узаконений его королевского величества, невинно грабят их и задерживают, от каковых де обид и грабежей они, купцы, жители Могилевские, приходят в бедность».

Естественно, что против таких стеснений мещанство могло выставить только силу своих ассоциаций. Так оно и действовало. Купцы Могилевские, например, просили королевского позволения взимать платеж в особую братскую купеческую кружку (do skrzynki osobliwey brackiey kupieckiey¹⁵⁴), чтобы иметь возможность поддерживать свою корпорацию. И наше церковное братство, в большинстве своих членов состоявшее «з мещан цеховых и купцов, также вызывалось на необходимость особенно позаботиться о самопомощи. Потому-то оно и внесло в свой устав такой пункт: «если бы теж, которые кольвес брат уписный, с допущенья Божого, пригоды на маетности упал, тогда таковому, с повинности христианской, з скрынки брацкое водле преможенья братского подпоможенье чинити будем; также и в хоробе брату уписному убогому, яко на ратунок здоровья, так и на выживенье часу тяжкости его, водле преможенья братского дадим и всякими потребами опатровать будем. А когды теж на которого брата уписного убогого Пан Бог смерть допустит рачит, а не было бы маетности его, чим тела поховати, тогдь, вся братья братства церковного накладом своим з скрынки братской погреб ему чините будем, подлуг звычаю християнского, яко добрая воля и помощность наша будет».

Ф. Жудро