Гармоническое развитие и проявление сил и способностей души в святителе Филарете, митрополите Московском¹

«Усиленные укоры невежеству и похвалы неопределительно понятому просвещению посеяли в некоторых людях односторонние мысли, что воспитание, достойное своего имени есть только ученое, что воспитывать значит преподавать науки, что воспитанным надобно почитать того, кто прошел несколько поприщ уроков. Это значит воспитывать более голову, нежели сердце и всего человека».

Филарет м. М.

Двадцать пять лет протекло со дня блаженной кончины великого святителя Филарета, митрополита Московского, и в продолжение этих двадцати пяти лет, как в литературе так и в обществе, наряду с надлежащею оценкой его личности, деятельности и заслуг Церкви и государству, не переставали появляться и разного рода недоразумения относительно этой, бесспорно весьма выдающейся, личности, клеветы на нее, осуждения ее и действий ее, и проч., как тоже самое встречалось и во всю долгую жизнь святителя Филарета. Одни представляли и представляют его деспотом мысли, слова и дела, задерживавшим, благодаря своему авторитету, всякое движение вперед (так называемый прогресс), другие – эгоистом, человеком бессердечным, с черствою, холодною душою, и под.; и только ума, «великого ума, каких, – по словам одного из строгих, но верных и умных ценителей (М. Н. Каткова), – во всякую эпоху и во всякой стране бывает не много»,² никто не отрицал в Филарете, ни из современников его, ни из позднейших ценителей и вообще людей, бравшихся судить о нем. Вот, например, отзыв человека также не лишенного ума, по самой обязанности своей, бывшего в очень близких отношениях к Филарету, следовательно знавшего сего последнего, недавно появившийся в печати: «Никто, может быть, не имел столько случаев проникать за монашеское покрывало скрытного характера Филаретова и свойств его души, сколько я имел их в течение шести лет, служа с ним вместе сначала в семинарии,³ потом в академии.⁴ Сердце он имел холодное; правилом его было делать свое – πράττειν τἀ ἑαυτά, что почиталось доблестью человека у древних греческих философов, о которых Платон говорит в своем Хармиде. В течение шести лет я не видел ни одного доброго дела, сделанного им своему ближнему по движению и по чистому чувству христианской любви. Ум у Филарета был проницательный, дальновидный, постоянно отвлеченный от всего того, что не вело к предположенной им цели, к достижению коей, предусматривая препятствия, устранял их предварительно. Все движения ума и сердца его исходили из центра собственной личности и из сферы его действий возвращались к центру той же самоличности... Проповеди Филарета холодны: в них нет чувства, нет сердца; в них острый ум играет, так сказать, до усталости словами, соединяя и противопоставляя их разными извитиями; в них нет той духовно-жизненной силы христианского чувства, которою оратор увлекает сердца своих слушателей»⁵ и проч. Или вот еще отзыв о позднейшем времени жизни митрополита Филарета, помещенный даже в издании Академии Наук: «Раскольников он (Филарет) не терпел; к арестантам относился бессердечно; духовенство боялось его и не любило за его сухость я бессердечие. Приходившие к нему священники буквально доползали до него на четвереньках. Ел он чрезвычайно мало; по острому слову его почитателя, И. М. Снегирева, всего одного пескаря съесть в сутки, да попом и закусить»,⁶ и под. – Да простит мне достопочтенное собрание, да простит мне и сама священная тень в Бозе почившего архипастыря Москвы Филарета, что я черпаю воду суждения о нем из таких мутных источников в самом начале моей речи, посвященной его памяти! Сам великий святитель Филарет, следуя высокому и вечно живому, достоподражаемому примеру Пастыреначальника Христа, Который, при лжесвидетельствах против Него, молчаше и ничесоже отвещаваше (Мф. 26:63; 27:12 и парал.), на бывшие при его жизни такие и подобные отзывы и суждения, даже и хорошо зная о них, ничего не отвечал, а только извлекал из них для себя уроки смирения и осторожности.⁷ Но к глубокому сожалению, такие отзывы и суждения, не проходят даром для народного сознания. По преобладающей силе влияния злого начала пред добрым в природе человека дурное обыкновенно легче воспринимается и усвояется им, нежели хорошее. Так одна нынешняя газета, при том не провинциальная какая-нибудь, а столичная, к тому же в общем уважаемая и весьма распространенная, приведши выдержку из поставленного нами на первом месте в настоящий раз отзыва о митрополите Филарете, от себя добавляет, что представленная в этом отзыве характеристика его «не очень далека от истины».⁸ Что же после того требовать от многих читателей газеты с такими ее заключениями и вообще от людей, мало знающих дело, а между темь склонных больше вкривь и вкось судить о нем, нежели судить правильно, разумно и осторожно, или от людей простодушно доверчивых ко всякому слуху, ко всякому мнению? – Все это побуждает людей беспристрастных и хотя сколько-нибудь более основательно знающих дело, разъяснить его обществу, по возможности устранить недоразумения, опровергнуть клеветы и неправильные суждения. Св. Мефодий Патерский в одном месте своих творений говорит: «истинно доброму более противится зло, нежели не доброму» (τῷ ὄντι τῷ αγαθῷ μᾶλλον ἐναντιώτερον το χαχὀν ἠ τῷ μἠ ἀγαθῷ).⁹ Все подобные вышеприведенным отзывы и суждения о святителе Филарете, завистью ли, непониманием ли дела или другими какими-либо причинами объясняемые, не обладают, если всмотреться в них более внимательно, главным, что должно было бы быть присущим всякому слову суждения человеческого, – верностью истине и беспристрастием. Не проникши в самые тайники души святителя Филарета, а руководясь случайными, даже не всегда на чистых побуждениях основанными, впечатлениями, люди думают судить о свойствах этой души, да еще с гордою самоуверенностью, что де «никто» будто бы «не имеет столько случаев проникать» в эту душу, «сколько эти люди». Только беспристрастный, не односторонний взгляд на дело может верно служить истине его и только усмотрение всех условий и обстоятельств развития и проявления сил и способностей души великого святителя может быть основанием к правильной оценке его личности, деятельности и истинных заслуг его Церкви и отечеству. Постараемся, по возможности, осуществить эту высокую и благодарную задачу, в назидание нынешнему и грядущим поколениям нашего любезного отечества. Ибо дело идет не о человеке обыкновенном, а о принадлежащем к числу тех немногих избранных, которые родятся веками и составляют истинную славу и драгоценное украшение родной земли своей.

«Люди, обладающие глубокими понятиям о предметах природы, человечества и общества человеческого, – говорил святитель Московский Филарет в одной из проповедей своих, – суть очи народа. Однако, как не всякому члену тела надобно быть оком: так не всякому члену общества надобно быть ученым. Но усиленные укоры невежеству и похвалы неопределительно понятому просвещению посеяли в некоторых людях односторонние мысли, что воспитание, достойное своего имени, есть только ученое, что воспитывать значить преподавать науки, что воспитанным надобно почитать того, кто прошел несколько поприщ уроков. Это значит воспитывать более голову, нежели сердце и всего человека».¹⁰ Из этих слов видно, что сам святитель Филарет признавал открыто необходимость гармонического воспитания и развития сил и способностей души в человеке. И в частном письме к одной матери семейства он говорил: «справедливо на Бога возлагать надежду о себе и о детях: но сие не исключает осторожного внимания к тому, как лучше детей вести, и обязанности бдительно надзирать за ними. Любовь к ним не должна действовать независимо, а под руководством здравого рассуждения. И доброе сердце детей может быть увлечено на неправый путь. Опытность родительская должно бодрствовать над ними. Господь в сем да поможет вам и да дарует вожделенный успех».¹¹ К счастью для него самого и для России, сам он, – говорим о святителе Филарете, – получил именно такое равномерное, гармоническое воспитание и развитие своих необыкновенных дарований духовных, сил и способностей души своей, – и это легло в прочную основу всей дальнейшей его деятельности, всяческого проявления его сил и способностей, так как вообще что дается душе в первые годы ее развития, то обыкновенно глубоко западает в нее и является первым, самым прочным основанием, на котором зиждется вся последующая жизнь и деятельность человека.

Святитель Филарет из всех свв. отцов и учителей Церкви, особенно, если можно так выразиться, любил св. Григория Богослова. «Творения св. Григория Богослова своим глубокомыслием особенно были сродны его духу и с такою любовью были им изучаемы, что некоторые стихотворения Григория, на греческом языке, сохранились у него в свежей памяти до поздних лет жизни.¹² И самое воспитание святителя Филарета было сходно с воспитанием св. Григория Богослова. Родился святитель Филарет, в миру Василий Михайлович Дроздов (в 1782 г.)¹³ и получил первоначальное воспитание и образование в городе, который был славен своим церковным и политическим прошлым, который и во время рождения и воспитания Филарета был еще епархиальным городом, обладал множеством храмов, священных и гражданских древностей и отличался благочестием его обитателей. Разумеем Коломну, ныне захудалый уездный городок Московской епархии. Еще более благоприятные для гармонического воспитания и развития Филарета Дроздова условия заключались в родной семье его. Отец его Михаил Федорович Дроздов, сперва диакон, потом священник, а с 1800 года соборный протоиерей г. Коломны, был человек очень умный, начитанный, обладавший даже собственною довольно значительною библиотекою, а главное, – человек искренно благочестивый и глубоко религиозный, высоконравственный. Весьма умною от природы и вполне христиански благочестивою, обладавшею нежным, любящим сердцем была также и мать его Евдокия Никитична. И между тем как отец, равным образом весьма нежно любивший своего сына и вообще человек сердечный, скончался в 1816 году, мать его дожила до той поры, когда слава святителя Филарета гремела не только по всей России, но и за границею, и скончалась в глубокой старости в 1853 году, имев всегда сильное влияние на своего сына, в свою очередь глубоко чтившего и нежно любившего ее. Не малое значение для первоначального воспитания В. М. Дроздова имел и дед его по матери, также Коломенский священник Никита Афанасьевич, скончавшийся в 1824 году. У него В. М. Дроздов в годы детства своего часто подолгу гостил. Таким образом в семейном воспитании В. М. Дроздова, будущего святителя Филарета, заметны те же черты, что и в воспитании св. Григория Богослова, св. Василия Великого, Иоанна Златоустного и других, на которых сильное и благотворное влияние имели их христиански-благочестивые отцы и особенно матери и другие сродники и сродницы. Такое сходство мы можем усмотреть и в дальнейшем ходе воспитания В. М. Дроздова. Ум образует ум, а любовь рождает любовь в сердце любимого. В таком именно соотношении между развитием ума и развитием сердца и шло дело первоначального семейного воспитания В. М. Дроздова. Влияние доброй семьи простерлось и на первоначальный период школьного его образования, именно с 1791 года, когда он, на 9-м году возраста своего, поступил в Коломенскую духовную семинарию и учился в ней до 1800 года, когда, с переводом епархии Коломенской в Тулу, упразднена была и самая Коломенская семинария (обращенная потом в училище); ибо в сей последней В. М. Дроздов во все время был приходящим, а не живущим в бурсе учеником, следов. продолжал находиться под преобладающим влиянием семейного воспитания. Правда, «тогдашние училища духовные, даже лучшие, были не богаты средствами к развитию необыкновенных дарований юноши» однако они обладали многими и хорошими сторонами, которых не имели совсем светские училища того же времени. Учебное дело в духовных училищах того времени поставлено было на твердых началах классического образования и развития дела письменных упражнений, сильно влияющих на развитие ума, упорядочение мыслей и укрепление умственной деятельности, равно как вместе и в связи с тем развивающих усидчивость в умственной, также как и во всякой другой, работе, трудолюбие. Non multa, sed multum: вот основное правило и вместе плод так направленной и развитой умственной деятельности. Благодаря такому направлению умственной деятельности В. М. Дроздов и из Коломенской семинарии вышел с отличным успехом, и когда в Троицкую Лаврскую семинарию хотели принять его, по обычаю, не в соответствующий (философский) класс, а на класс ниже, так как Троицкая Лаврская семинария считалась выше провинциальных поставленною в учебном отношении, то не убоялся подвергнуться строгому экзамену, которого потребовал для него его родитель, чтобы его приняли в философский класс. «Сделали мне экзамен, – говорил сам он после, по воспоминанию,– спрашивали из логики дефиниции. Я дал ответ. Вечером пришел вместе с отцом к ректору Августину,¹⁴ который тут же в своих покоях заставил написать диссертацию на вопрос: an dantur ideae innatae? На это ничего не мог бы я отвечать по урокам своего прежнего наставника, но по своей любознательности роясь в книгах своего отца, читал я учебник по философии Винклера. Там я получил об этом вопросе некоторое понятие. И моими ответами были довольны. Меня приняли в философский класс.¹⁵ Это было в марте 1800 года. С переходом в Троицкую Лаврскую семинарию условия и обстоятельства воспитания и образования 17-летнего юноши несколько изменились, но опять, – по изволению Божию и для счастья самого воспитываемого, – к лучшему, а не к худшему. С одной стороны, как мы и замечали, – учебное дело в Троицкой Лаврской Семинарии, благодаря отеческой попечительности митрополита Платона, поставлено было гораздо выше, нежели в других, провинциальных семинариях: – Троицкая Лаврская семинария в этом отношении по справедливости равнялась и официально уравнена была с академиями; – а с другой, и не в умственном только отношении, которого преимущественно касалось учебное дело, но и в отношении к развитию сердца и направлению воли Троицкий Лаврский период воспитания и образования В. М. Дроздова (1800–1803) представлял наилучшие условия. Здесь в семинарии вполне господствовал семейный характер, патриархальность, причем отцом семейства, патриархом являлся, известный сколько своим высоко просвещенным умом, столько же отличным характером и любвеобильным сердцем, упомянутый митрополит Платон. Он вместе с учителями и учениками семинарии участвовал не только во всех интересах и серьезных занятиях, всеми силами возбуждая и поощряя последние, но и в минутах отдыха, в прогулках (во время рекреаций). При этом он зорко высматривал, отмечал и поощрял таланты, направляя их к лучшему пути служения Церкви и отечеству. О таком участии митрополита Платона в жизни и деятельности Троицкой Лаврской Семинарии сам В. М. Дроздов часто упоминает в своих письмах к родным.¹⁶ Таким образом, жизнь юноши Дроздова вне Коломны и родительского дома мало терпит ущерба в своем семейном характере. Для его сердца в любви и здесь не было недостатка, тем более, что, с одной стороны, и начальствующие, учащие и учащиеся в Троицкой Лаврской Семинарии в общем были люди очень хорошие (дурные были скоро увольняемы из семинарии) и отношения их взаимные носили тот же семейный характер, а с другой, – и отсюда он поддерживал живые, письменные и, по временам (в каникулы), личные сношения со своими родными Коломенскими. Но величайшим из всех благ в рассматриваемом отношении для В. М. Дроздова было то, что он со 1800 года вступил под сень обители Преподобного Сергия, этого великого подвижника иноческой жизни, угодника Божия и дивного во святых чудотворца, пятисотлетие со времени преставления которого недавно так торжественно праздновала вся Россия, имевшая его всегдашним своим заступником. – В 1864 году, на 50-летнем юбилее приютившейся под сенью той же обители Московской Духовной Академии, сам митрополит Филарет, в своей речи, развивал мысль о том, как Преподобный Сергий благодатно воздействует на развитие духа монашества вокруг себя и между прочим среди привитающих в стенах его Лавры «любителей божественной, духовной, церковной мудрости» и как здесь еще в прошедшем столетии, «под его покровом, возжглись светильники, стоявшие потом на высоких свечниках Церкви, например: Платон, Амвросий, Августин».¹⁷ Тот же великий угодник Божий, невидимою силою своею, привлек и чистое, нежное сердце глубокорелигиозного и благонравного юноши Дроздова сперва к сочувствию духу монашества, а затем и к принятию самого монашества, действуя через такие надежные орудия, как сам митрополит Платон. Находясь вдали от сродников по плоти и от развлечений духом мира сего, витая под кровом обители иноческой и близ святых, нетленных мощей великого угодника Божия Преподобного Сергия, где все говорило уму и сердцу о благочестии, святости, подвижничества, о духовном и возвышенном над всем мирским, В. М. Дроздов уже с самого первого года поступления своего в Лаврскую семинарию стал чувствовать в себе признаки влечения к отшельничеству, к равноангельной жизни. Так еще 15 Ноября 1800 года, не будучи и 18-ти лет от роду, он писал к родителю своему: «иногда, один с моею скукою, ходя по обнаженному саду,¹⁸ погружаюсь я в мрачную задумчивость и на всяком предмете, на который устремляется мысль моя, кажется, читаю слово мудрого: «Vanitas Vanitatum»!¹⁹ А затем и незадолго до окончания курса в семинарии, от 10 декабря 1802 года, когда ему доходил лишь двадцатый год от роду, он писал тому же лицу: «Я получил Ваше трогательное письмо. Чувствую цену доверенности, с которою Вы ближе показываете мне свое положение и позволяете участвовать в своих мыслях. Они подают мне случай внимательнее размыслить о свете. Я представляю, что и я некогда должен вступить на сию сомнительную сцену, на которую теперь смотрю со стороны, где нередко невежество и предрассудок рукоплещет, освистывает злоба и зависть... И мне идти по сему пути, где мечут под ноги то камни, то золото, о которые равно удобно претыкается неопытность или неосмотрительность... Я молю Бога, чтобы далее и долее хранил Вас для меня, дабы, при руководстве Ваших советов и Вашей опытности, легче мог я снискать свою».²⁰ Размышляя глубже о том же, В. М. Дроздов вскоре бесповоротно решил избрать путь монашества. Уже в конце учебного 1802– 1803 года, когда Коломенские граждане, приехав нарочито в Лавру, просили его поступить к Коломенской Вознесенской приходской церкви во священника, он решительно уклонился от исполнения их просьбы под следующим благовидным предлогом: «я еще думаю учиться».²¹ В глубине же души своей он тогда уже решил сохранить на веки свое девство, не вступая в супружескую жизнь. Блестяще окончив курс наук в семинарии в том же 1803 году, он оставлен был при самой семинарии в качестве учителя греческого и еврейского языков, быв определен на эту должность 21 ноября того же года, и пробыв учителем в означенной семинарии целых пять лет (по 1808 год). Будучи учителем, он воспитывал в себе тот же дух строгого подвижничества. Как во время образования в семинарии, так и в период преподавания в ней, он, подобно св. Григорию Богослову и св. Василию Великому, когда они вместе обучались в Афинской школе, знал только две дороги: в храм Божий и в школу, а на другие дороги и на распутья не только не вступал, но и почти не обращал никакого внимания. «Вы подлинно имеете драгоценный залог и свидетельство Божьего к Вам благоволения в талантах, а паче в честном поведении сына Вашего», – писал к его родителю от 15 октября 1804 года ближайший начальник его, близко его знавший, ректор семинарии архимандрит Евграф (Музалевский-Платонов).²² При преподавании своего предмета в Св. Писании и в святоотеческих творениях черпая для себя уроки Божественной, духовной, церковной мудрости и напояя свой, от природы светлый ум живыми струями этих спасительных первоисточников христианства, В. М. Дроздов сердце свое напоял из сродного сему источника – православного Богослужения. Воспитываемое таким образом религиозное чувство его нередко проторгается в его письмах к родным. «Есть случай писать к Вам: и можно ли не писать? – читаем, например, в его письме к родителю от 26 декабря 1807 года (следовательно писанном на другой день праздника Рождества Христова и в день рождения самого В. М. Дроздова). – Встав вчера очень рано,²³ и довольно утомясь, как по большей части случается в такие дни, каков сей, – я бы не встал ныне к утрени, – простите моему признанию: – но встаю в cиe время, дабы утренневать к Вам».²⁴ А в исполнении своих обязанностей вообще он был настолько рачителен, что даже не щадил своего слабого здоровья для сего. «Во мне примечают перемену здоровья: но Бог поможет», – писал он своему родителю от 29 января 1808 года; «или – дай Бог ослабить здоровье лучше исполнением должности, нежели каким-нибудь пороком»!²⁵ Так он еще в мирском звании непрестанно бодрствовал над собою, над чистотой души своей и храма тела своего. Но это не значит, чтобы он совершенно чуждался общения с людьми, отдыха и некоторых развлечений. Мы представим в свое время ясное доказательство его нежной дружбы и глубоко-сердечной привязанности к некоторым лицам из состава Лаврской семинарии. Он чуждался только общества дурных людей, так как хорошо знал, что тлят обычаи благи беседы злы (1Кор. 15:33).²⁶ Не чуждался он в часы отдыха и невинных развлечений, каковы: игра на дедовских гуслях, рыбная ловля в Лаврских и Вифанских прудах, прогулки по лаврским садам, рощам и лугам, и под. Но все это отнюдь не мешало духу его гореть любовью к Богу, к ближним и к жизни иноческой. Когда в начале 1806 года, по случаю первой, самой блестящей из всех прежних, проповеди его на 12-е января, напечатанной в том же году по особому распоряжению митрополита Платона, старец-митрополит, и прежде его знавший и отличавший, прямо предложил ему вступить в монашество, то он легко склонился на это предложение, как уже подготовленный к тому и настроенный к вступлению на этот путь, испросив лишь предварительно совет и согласие своего родителя.²⁷ Доколе еще, по молодости лет, В. М. Дроздов не мог формально просить о пострижении в монашество, он еще более искренно и ревностно стал готовиться к тому, чтобы быть истинным монахом. К прежним обязанностям его уже тогда присоединилась новая обязанность иподиакона при священнослужениях митрополита Платона.²⁸ Вообще же о своем образе жизни за это время, на вопрос о том родителя, он от 27 октября 1807 года отвечал: «Работаю, – отдыхаю, – благодарю Бога».²⁹ Поэтому же, когда настало, наконец, время и ему облечься в монашеское одеяние, то на подобный же вопрос родителя о новом его состоянии, он, письмом от 14 декабря 1808 года отвечает: «Вы желаете ведать обстоятельства моего нового состояния. Но я почти не вижу около себя нового. Тот же образ жизни; те же упражнения; та же должность; то же спокойствие, кроме того, что прежде с некоторого времени, я иногда думал: что-то будет? что-то выйдет? А теперь и этого не думаю.³⁰ Дело в том, что он уже был истинным монахом до принятия монашеского звания и до перемены имени Василя на имя Филарета. В июле 1808 года, подавая прошение на имя митрополита Платона о пострижении в монашество, он писал в этом прошении: «Обучаясь и потом обучая под архипастырским Вашего Высокопреосвященства покровительством, я научился, по крайней мере, находить в учении удовольствие и пользу в уединении. Сие расположило меня к званию монашескому. Я тщательно испытал себя в сем расположении в течение почти пяти лет, проведенных мною в должности учительской. И ныне Ваше Высокопреосвященство, милостивейшего архипастыря и Отца, всепокорнейше прошу Вашим архипастырским благоволением совершить мое желание, удостоя меня монашеского звания».³¹ Вследствие этого прошения митрополит Платон сделал такое представление в Св. Синод: «Троицкой семинарии риторики учитель и, по особенному его дару, проповедник Василий Дроздов³² подал прошение, коим, по истечении пяти лет в учительстве и тщательном себя испытании, просит удостоить его монашеского чина. И я, по испытании его честных и сановитых нравов и отличного учения, нахожу его способным понести сие состояние, и как он лет совершенных, (то) Святейший Правительствующий Синод покорно прошу оного учителя по его желанию и по требуемой пользе Церкви и училища в монашество постричь дозволить.³³ Разрешение Св. Синода последовало в конце октября того же 1808 года, а 16 ноября того же года В. М. Дроздов и был пострижен в монашество с именем Филарета. Так Преподобный Сергий окончательно привлек в свою священную ограду избранный сосуд свой, и со своей стороны сердце юного питомца Лавры Сергиевой так сильно пламенело любовью к великому подвижнику, основателю Лавры, что в бытность его под сенью последней, «любимой его мечтой было удостоиться по времени стать гробовым у раки Преподобного Сергия».³⁴ Этим довершилось воспитание святителя Филарета, хотя в последние пять лет этого периода воспитания он уже и сам, в качестве учителя был воспитателем юношества.

Какие же выводы должны быть сделаны из рассмотрения всего периода воспитания святителя Филарета с младенчества до момента введения в сонм служителей Церкви Божьей в священно-иноческом чине? – По всей справедливости – те, что при этом развитие сил и способностей души его шло равномерно, гармонически; – что воспитывался и развивался не только ум его, не только воля укреплялась в достойном его положения действовании, причем надлежащее развитие ума выражалось в «отличном учении», – а укрепление воли – в «честном поведении», в «честных и сановитых нравах», как о нем свидетельствовали, но и воспитывалось должным образом, развивалось равномерно и сердце его, особенно с помощью постепенного приближения к идеалу монашества, понимаемого в истинном его смысле и в этом истинном смысле представляющего собою самый цвет, венец христианской жизни, опирающейся на исполнение всеобъемлющего закона любви к Богу и к ближним. Благодаря такому гармоническому воспитанию и развитию от природы светлый ум святителя Филарета сделался необыкновенно гибким, строго вышколенным в рассуждениях о каких бы то ни было предметах, стройным в распорядке и изложении мыслей, способным сразу схватить и обнять самую сущность дела и усмотреть все возможные стороны предмета, не говоря уже о чрезвычайной остроте его (ума), проницательности, дальновидности, даже прозорливости, что все было особенным даром Божиим. О развитии воли и характера в святителе Филарете нечего и говорить. Его можно сравнить в этом отношении с непоколебимою скалою. Но важнее всего для нас в настоящем случае воспитание и развитие сердца, чувствительности, которые многими отрицаются в нем, но на воспитание которых в нем и на развитие, также надлежащее, мы привели, надеемся, убедительные доказательства. А теперь укрепим наше слабое о сем слово сильным словом самого святителя Филарета о таком равномерном, гармоническом развитии души. Это слово святителя сказано им в наставление его родному брату,³⁵ в 1818 году, когда брать его еще проходил курс учения, а сам он был уже епископом-викарием С.-Петербургской митрополии и вместе ректором благоустроенной им во всех отношениях С.-Петербургской духовной академии. «Берегись, сколько можно, – пишет он брату, знакомства и сообщения с людьми, коих нравы сомнительны. Когда видишь худой примерь: не соблазняйся мыслью, что люди ненаказанно делают зло; зло, ненаказанное вскоре готовит большую беду тому, кто сделал оное. Старайся исполнять свое дело тщательно и верно, сколько можешь: а затем меру успеха и благосостояние свое поручай Богу, прибегая к Нему часто тайною сердечною молитвою; и он сохранит тебя. В трудных случаях проси наставления о. Филарета,³⁶ изъясняя ему свои нужды и беспокойства искренно... – Писано мне о книгах тебе потребных. Но учение... не многими книгами, а размышлением о читанном и слышанном.³⁷ Теперь можешь читать философские сочинения Цицерона, что и для знания и для языка полезно...³⁸ «Храни незлобие и виждь правоту, яко есть останок человеку мирну».³⁹ (Псал. 36, 37). Это замечательное по глубине педагогической мудрости и назидательности для всякого времени наставление, без всякого сомнения, опиралось на опыт собственного воспитания святителя Филарета.

После всего изложенного доселе нам предлежит и остается к разрешению вопрос: в чем же проявлялись так равномерно, гармонически воспитанные и развитые силы и способности души святителя Филарета? Ясно, что насколько в предшествующей половине речи нашей мы преимущественно имели в виду ранний период жизни сего святителя, настолько же в настоящее время мы будем принимать во внимание случаи всей жизни его. Но согласно сказанному раньше, мы опустим, как не подлежащие спору, проявления ума и воли в святителе Филарете, а рассмотрим по преимуществу проявления сердца его, чувствительности.

Первым и ближайшим чувством в сердце Филарета, естественно, было чувство любви его к родителям и сродникам, окружавшим его с младенчества и раннего детства. И в этом отношении мы имеем такие живые, сильные и убедительные доказательства, что только упорное предубеждение может не признавать их таковыми. Проявление этого чувства в нем особенно сильно стало после разлуки его с родными, во время пребывания у Троицы и в Петербурге. Нежность чувства его к семейному очагу, его родившему и воспитавшему, простиралась даже на домашнюю его прислугу. «Бабушке Флорове, Алексеевне, Васильевне кланяюсь – пишет он в первом же письма к родителю из Семинарии Лаврской от 30 марта 1800 года.⁴⁰ В отношении же к главе семейства, – родителю, напр. по случаю производства последнего в протоиерея г. Коломны, – от 10 июня того же 1800 года: «я слышал, что у Вас в Коломне много случилось перемен для Вас не неприятных; что к имени Вашей должности присоединено титло первенства. Я не хочу теперь изображать заслуги, которые сему предшествовали и сделали Вас сего достойным. Я не имею намерения хвалить, не довольно умея ценить истинные достоинства. Я скажу только с чувством сердечной радости: поздравляю! Сплетением множества слов не лучше выразил бы я мои мысли, нежели сим одним. Итак я, сердечно пожелав Вам счастливого успеха в должностях, Вами на себя приемлемых, – в чем уже и предуверен, – умолкну».⁴¹ Или вот письмо от 8 ноября того же 1800 года по случаю дня ангела родителя: «Чувствия, которые теперь излиются из души моей, может быть остались бы в ней, когда бы я сообразовался только с обычаями света. Они велят нам пред теми, к которым привержены мы, открывать усердие в день их ангела. Но я хочу исполнить сие, пропустив уже пристойное время; потому что следую в сем случае одному собственному сердцу. Итак, хотя я смею надеяться, что Вы уверены о моей к Вам сыновней любви, однако не могу не сказать, что я, поздравляя Вас с прошедшим днем Вашего ангела, желаю Вам увидеть его многократно, и при том озаряемый солнцем веселья, как на Вас, так и на ближайших к Вам, лучи простирающего».⁴² В иные годы, по такому же случаю, чувство сыновней любви В. М. Дроздова к его родителям подвигало его даже к лирическим излияниям. Так, например, в 1804 году вот что, между прочим, писал он к своему родителю, поздравляя его с днем его ангела:

«Я и не во время кричу,

Что многолетства Вам хочу:

Что в сердце вечно обитает,

Законов времени не знает».⁴³

Или еще, – того же года:

«Не звуки лирные, но кроткий глас сердечный

Лиет мне в сердце огнь неугасимый, вечный.

Здесь не коварное искусство говорит,

Что безобразию дает прелестный вид.

Без маски, без прикрас, природа здесь простая

Не меньше, как в раю, открытая, нагая,

Приходит пожелать, да радости одни

Всегда приносят Вам грядущи Ваши дни;

Да кротки небеса моленьям Вашим внемлят,

И бури жизненны спокойства не колеблят.

Вот сердце Вам мое! Желаний вот предмет!

В Коломне ясный день – и в Лавре тучи нет».⁴⁴

И когда однажды В. М. Дроздов прочитал в письме родителя к нему упрек в напрасной будто бы трате денег, то до слез огорчен был этим и потому писал ему: «Я прочитал Ваш упрек, и не знаю, потерял, или нашел четверть часа, которая прошла в горестной задумчивости. Я бы не нашел конца, и обеспокоил бы Вас, ежели бы хотел более говорить о сем упреке. Не знаю, заслужил ли я его. Замолчу. Вы не видите слез, сквозь которые я едва вижу эту бумагу. Простите меня».⁴⁵ Или вот еще начало письма от 7 июня 1805 года: «Я получил Ваш подарок. Жалею, что не могу ничем более доказать Вам благодарность мою, как только признательными словами. Но примите с отеческою благосклонностью, по крайней мере, сии слова, и уважьте то, что я говорю Вам не языком одним, ни умом более, а сердцем. Я и не распространяюсь много: ибо хочу не украсить и увеличить блистательною внешностью, но открыть только мои чувствования, дабы сердце и чувствовало, что сердцем писано».⁴⁶ Наконец, вот слова письма от 1 ноября 1802 года, когда уже пришло решение Св. Синода о дозволении совершить пострижение В. М. Дроздова в монашество: «Не знаю точно, понравится ли Вам новость, которую скажу теперь: впрочем, если в Ваших письмах говорит Ваше сердце, надеюсь, что я не оскорбил Вас, и не поступил против Вашего соизволения, сделав один важный шаг по своей воле, по довольном, смею сказать, размышлении. Батюшка! Василья скоро не будет; но Вы не лишитесь сына: сына, который понимает, что Вам обязан более, нежели жизнью, чувствует важность воспитания, и знает цену Вашего сердца. Простите мне; я не думал осмелиться хвалить Вас, и не знаю, как это вырвалось».⁴⁷ – Может ли так писать человек бессердечный?

Не менее горячим, искренним чувством любви и благодарности исполнен был святитель Филарет и к матери своей – всегда начиная с детства своего и до старости своей и ее. По переселении из Коломны в Москву в 1844 году, которое устроено было при самом нежном, заботливом попечении святителя Филарета,⁴⁸ его матушка стала жить близ Троицкого (Сухаревского) подворья, следовательно, близ сына своего – святителя Филарета, и вела жизнь уединенную. Она, по всегда присущему ей чувству религиозному, часто говела и всегда приобщалась св. Таин в домовой церкви митрополичьих покоев подворья. «Трогательная картина: дряхлая старушка мать пред старцем сыном! – говорит жизнеописатель святителя Филарета и свидетель-очевидец Н. В. Сушков. – С какою любовью приобщает сын! С какою верою приобщается мать! Какою благодарностью к Богу горят в них сердца! Как легко несется молитва их к Искупителю Христу!..

Не редко видали его, по частым недугам своей матери, торопливо идущим к ее домику, через пространный двор (подворья), в глухую ночь и в зимнюю стужу, с пособием пастырской молитвы и сыновней любви. Крепкий духом, он забывал немощи своей дряхлеющей плоти. Мирно покорный судьбам Божиим, он, не смущаясь кончиной ее (в 1853 г.), без рыданий принял последний вздох усопшей, без рыданий отдал последний долг отошедшей из времени в вечность. Твердо бодрствуя на молитве поминовений и погребения, обрел в душе своей силы встретить гроб на кладбище, проводить до могилы, посыпать перстью персть, и кротко-сиротливо возвратиться в свою келью к обычным трудам и подвигам. В урочные дни поминовений он каждогодно посещал Пятницкое кладбище, где сложена земная одежда взятой из житейского мира души».⁴⁹ – Будучи первосвятителем Московским, митрополит Филарет, которого благословением весьма дорожили все в его пастве и даже издалека приезжали за этим благословением, обыкновенно ни одного более или менее важного предприятия, особенно же путешествий, не начинал без благословения своей матери, которого по сим случаям, а то и независимо от таких случаев у нее смиренно испрашивал,⁵⁰ твердо веруя, что благословение родителей утверждает домы чад и верно исполняя заповедь Закона Божия о любви и почтении к родителям.

Нежно любил святитель Филарет и других родных своих. Так еще в 1804 году, посылая приветствие родителю в приведенных выше стихах, он просит его и родным, имеющим собраться к нему в день его ангела, передать его привет:

«Любезнейшим родным,

И малым и большим,

Всех благ прямых желаю;

И также посылаю

Кому агу! Кому виват!

Пусть сами меж собой делят».⁵¹

И собираясь в конце 1808 года в дальний путь из Лавры, в Петербург, он в письме к своему родителю между прочим говорит: «Дедушке Никите Афанасьевичу, бабушке Домнике Прокопьевне,⁵² Иродиону Стефановичу⁵³ и сестрице⁵⁴ свидетельствую мое непременное почтение. Простите! Простите все моему сердцу любезные! Повторяю: будьте спокойны. Можно лишиться земных благодетелей: промысл небесный никого не оставляет. Можно расстаться с любезными: Тот, который один любит каждого из нас более, нежели все люди вместе, всегда с вами. Он благотворить нам и тогда, когда мы не хотим».⁵⁵ Так мог говорить только любивший и взаимно любимый, знавший при том цену и значение любви в полном объеме смысла ее.

Сам святитель Филарет в своем катехизисе учит нас, что после родителей на нашу любовь и уважение имеют право воспитатели, как заменяющие собою родителей. Для самого святителя Филарета это правило особенно имело силу в Лаврской семинарии, где родители его не могли быть постоянно и где он вверен был попечениям начальствующих учащих и в этой семинарии. И он питал к ним не только уважение, но и любовь, а кто из них не заслуживал уважения по своей порочной жизни (напр. имевший слабость к спиртным напиткам проповедник иеромонах Дионисий), о том искренно сожалел.⁵⁶ Преимущественною любовью Филарета пользовались, также взаимно весьма любившие его, префект семинарии иеромонах Сергий (Крылов-Платонов), и ректор архимандрит Евграф (Музалевский-Платонов), из коих последний в 1808–1809, а первый в 1809–1812 годах были преемственно на должности ректора С.-Петербургской Духовной Академии и также были сослуживцами Филарета, как в Лавре.⁵⁷ Они так были дружны с Филаретом, что последний бывал у них как дома и очень скорбел о внезапной смерти Евграфа, в 1809 году,⁵⁸ а по назначении Сергия во епископа Костромского в 1812 году, писал родителю своему из Петербурга: «Много в нем потеряю и я, и многие».⁵⁹ Более нежели любовь, какое-то благоговение чувствовал Филарет к главному начальнику, отцу и патриарху Троицкой Лаврской Семинарии митрополиту Платону, который также горячо полюбил его и когда Филарета вызвали в Петербург то все меры употреблял к тому, чтобы снова возвратить его в Лавру, писав о нем к Новгородскому и С.-Петербургскому митрополиту Амвросию и в Св. Синод между прочим следующее: «особливо о иеродиаконе Филарете усердно прошу Святейший Правительствующий Синод обратить его паки в Троицкую Семинарию, где он, яко сходственно с его желанием, может лучший успех оказать для общей пользы, и как я о нем особливое прилагал, в рассуждении его воспитания, отеческое старание: то сие много послужит к утешению моей старости».⁶⁰ Филарет называл митрополита Платона своим «благодетелем»,⁶¹ чувствуя к нему живейшую, искреннейшую и глубочайшую благодарность за его отеческое внимание и благорасположение к нему,⁶² всеми силами стараясь оправдать его доверие и любовь к нему,⁶³ желал всегда иметь и имел портрет его прядь своими глазами⁶⁴, а когда в 1812 году митрополит Платон скончался, то горько плакал о нем и едва имел силы прочитать духовное завещание его («столь оно наполнено умиления», по собственным словам Филарета)⁶⁵, хотя и уклонился от произнесения надгробного слова в память его, сказав, по случаю просьбы о сем архимандрита Евгения (Казанцева), передававшего желание на то самого митрополита Платона, в письме к Евгению, по словам последнего, «о себе скромно, о Платоне великолепно: Подлинно он был Великий Василий, но я не Григорий».⁶⁶

Насколько митрополит Платон заменял Филарету отца,⁶⁷ настолько же других родных заменяли ему товарищи по ученической скамье и по службе, а равно и ученики его. Из множества случаев самого искреннего, нежного и дружеского отношения святителя Филарета к лицам такого рода, каковы, – из Лаврского периода, – отношения к симпатичному, но, к сожалению, рано угасшему для жизни ученику семинарии Андрею Петровичу Саксину († 2 марта 1803),⁶⁸ также ученикам семинарии и товарищам Филарета Ив. Ив. Пылаеву,⁶⁹ Вас. Феод, (в монашестве Гавриилу) Розанову⁷⁰ и др., а из учеников, – к Иллариону (в монашестве Иннокентию) Смирнову,⁷¹ Никифору Путилину,⁷² Егору (в монашестве Григорию) Постникову,⁷³ Михаилу (в монашестве Макарию) Глухареву⁷⁴ и другим многим, мы возьмем, ради краткости, для примера, только один случай, доселе еще не опубликованный. В 1816 году, когда слава Филарета, в то время еще архимандрита и ректора С.-Петербургской Дух. Академии, гремела уже по всей России, а в Тульской епархии, в захолустье, прозябал на должности приходского священника один из его товарищей по Лаврской семинарии, упомянутый Иван Иванович Пылаев, этот последний вздумал написать Филарету письмо, в котором впрочем, извинялся за свою смелость писания к нему, указывая на разность их положения одного в отношении к другому. Филарет, несмотря на множество разнородных занятий, и дел своих отвечал ему следующим письмом: «Почтенней мой отец! Любезный друг! Письмо Ваше ни в каком случае не было бы мне в тягость, а после столь долгого молчания принесло мне особенное утешение. Теперь уже не время считаться в прошедшем. Вы, может быть, правее меня, потому что менее знали о месте моего, нежели я о месте Вашего, жительства. Что принадлежим к разности состояний, Вы напрасно ищете между нами такого же расстояния, как между Веневом⁷⁵ и Петербургом. Вам ясно, что я не считаю нужным сказать. Близости душ, если они одинаково настроены к истинному и чистому общению, ничто не должно препятствовать. Наша давняя дружба (Вы не употребили сего имени, но, надеюсь, не отречетесь от него) связана была не пороком или страстью, но тихою искренностью при единстве упражнений. Не забыл я и того, что когда слабость глаз⁷⁶ не позволяла мне писать уроков, Вы доставляли мне самую великодушную помощь.⁷⁷ Но сим обстоятельством, будьте уверены, что я и теперь с истинным удовольствием нахожу себя в том же с Вами отношении, как некогда в Лавре. Не поставляйте в противоречие с сими чувствованиями продолжавшегося доселе моего молчания. Григорий Егорович⁷⁸ скажет Вам, что я и к нему не пишу подолгу. Дело, полуделье, а иногда может быть и безделье, опутывают совершенно. Делая то, что неизбежно, с трудом иногда оторвешься исполнить то, что хочется».⁷⁹ Может ли так писать человек бессердечный, себялюбивый эгоист, каким изображают Филарета люди известного разбора? А мы нарочито привели это любопытное письмо из того периода жизни и отношений Филарета, к которому приурочивается раньше приведенное нами на него нарекание, обнародованное недавно (в Русской Старине). Из того же периода мы могли бы указать и еще на множество случаев проявления его любви, сострадания, милосердия по истине христианского, при том так выразившихся, что виновник дел любви, сострадания и милосердия всячески старался оказать их ближнему тайно, следуя учению Самого Господа в Евангелии. Так известный архимандрит Юрьевский Фотий, в мире Петр Спасский, учившийся около года в С.-Петербургской дух. академии в то время, когда ректором ее был Филарет, и выбывший из нее по болезни, несмотря на то, что вообще неблагосклонно относился к святителю Филарету, особенно в виду деятельности последнего по Библейскому Обществу, в своих автобиографических записках отмечает следующее: Петр Спасский (т. е. сам Фотий) «неизвестно от кого слышал, что Филарет сострадателен, милостив весьма, и его знает; помысл ему и пришел тогда: пойду я и буду его просить, дабы в дом отца отпустил меня лечиться. По сему случаю пришед, видел наедине Филарета к себе сострадательность и милость. Идя же к Филарету, призвал Господа в помощь, стал у дверей в прихожей комнате его. По докладу вскоре, как вышел к нему Филарет, вот вид его был яко ангела Божия; он сожалел о его болезни, взял на себя попечение искать средств к его облегчению», и т. д., так что, – добавляет Фотий, – «студент Петр его любил и думал, что во всю жизнь свою не обрящет себе другого по сердцу более».⁸⁰ Другой случай тайного дела любви и милосердия Филарета из того же периода можно видеть у Н. В. Сушкова в его Записках о жизни и времени м. Филарета, стр. 146 и дал.⁸¹

А сколько таких и подобных случаев было в жизни и деятельности святителя Филарета, когда он был уже (с 1819 года) самостоятельным епархиальным архиереем! Они положительно неисчислимы, особенно во время бытности его на кафедре Московской епархии. Так он ближе всего духовенству своей епархии оказывал бесчисленные благодеяния и по большей части опять тайно. Вот пример: за дурное поведение одного диакона он вынужден был лишить его диаконского места. «Скудость (средств) семьи удаленная смущала его пастырское сердоболие. Разведав о положении и жизни диаконовой жены, он назначил ей от себя пенсию соразмерно тому содержанию, какое получал на службе ее муж. Каждый месяц неведомое ей лицо доставляло в опалый дом положенное вспоможение. Вот блуждавший по распутьям жизни образумился, отрезвился от страстей и заблуждений – и восстановлен в прежний сан диакона. Пенсия прекратилась. Тут только муж и жена стали догадываться, кто их питал во время испытания. Не скоро, но утвердились они наконец в своей догадке. Кто-то из употреблявшихся на передачу им каждомесячного пособия проговорился».⁸² Вот другой случай. Один благочестивый и благонамеренный мирянин из военных пожелал служить Богу в священном сане. Сначала святитель Филарет, несмотря на рекомендательные письма высокопоставленных особ, не соглашался на исполнение его желания, не будучи уверен в его способности быть хорошим священником и в искренности и обдуманности его желания. Когда же навел о нем надлежащие справки и узнал его ближе, то решил благословить его на принятие священного сана. Но тут случилось обстоятельство, о котором достоверный свидетель рассказывает следующее: этот бывший мирянин (о. Николай Гайдовский), уже в сане диакона, «ехав в скит на посвящение, впал в раздумье: достоин ли он быть священником? Будучи уже 60-ти лет слишком, страдая головною болью, он думал отпроситься на родину, чтобы там в уединении, отрешась от мира, готовиться к будущей жизни. Митрополит, при входе диакона, положил руки свои на плечи его, пристально посмотрел ему в глаза и сказал: не смущайся: тебе предстоит двойное благословение; ты будешь служителем алтаря Божия, не диаконом оставаться тебе. И голова перестанет болеть и силы окрепнут... Словно он слышал все, что думал Гайдовский на пути из Москвы. – С каким умилением новопосвященный о. Николай рассказывал мне, – продолжает упомянутый свидетель, как владыка, когда он хотел поклониться ему в ноги, взял его за руки, сказав: не утомляйте меня борьбой; – как митрополит тревожился и заботился о нем, когда он занемог в скиту; как посылали в Лавру за врачом; как приказано им готовить для больного, постом, скоромный суп, какие были хлопоты, чтобы найти курицу в скиту, как отправляли за нею в Посад…».⁸³ И таких примеров множество. Без сомнения, многие из них и теперь еще на живой памяти у москвичей. А устройство Горихвостовского дома призрения бедных духовного звания, Филаретовское училище для сирот – девиц этого же звания, Братство святителя Николая. Попечительство о бедных духовного звания, разные благотворительные и иные подобные учреждения, возникшие или прямо по мысли святителя Филарета или же при живом и деятельном его участии в них, в их учреждении и деятельности? Кто не знает также сколько денежной помощи оказывал он разного рода нуждающимся? В дни своего ангела (1 декабря) и великие праздничные он обыкновенно в одной Лавре преподобного Сергия, как видно из писем его к наместнику Лавры Антонию, приказывал раздавать бедным целыми сотнями рублей. И не без основания Московское духовенство в знаменательный день 50-летие служения его в архиерейском сане 5 августа 1867 года, в ознаменование своего благодарения Господу Богу за cиe событие и самому святителю за его благодеяния духовенству и епархии просило его благословить желание духовенства – поставить в Московском кафедральном соборе и в соборах других городов Московской епархии иконы св. Филарета Милостивого, и учредить семь стипендий в Филаретовском женском училище, им устроенном.⁸⁴ Святитель Филарет, всегда усердно стремившийся подражать своему небесному покровителю, святому праведному Филарету Милостивому, имя которого носил, в любодобродельном житии, скромно согласился на первое, но с особенною радостью благословил последнее из упомянутых предположений духовенства. Первому желанию, – говорил он в ответном послании духовенству, – «не прекословлю, взирая на сие не как на памятник мне, но как на благодеяние мне в том отношении, что пред иконами сими христолюбивые могут воспоминать о мне и благодетельствовать своими молитвами. Утешительно мне, – продолжал святитель, – и достойно вас, братия, что одним из выражений Ваших добрых в отношении ко мне чувствований избрали вы дело человеколюбия, – постоянное обеспечение седми бедных девиц духовного звания в устроенном для таковых епархиальном училище. Пусть будет сие памятником ваших добрых отношений с высшим общим предстоятелем и вместе памятником вашего человеколюбия. С благодарностью призываю вам благословение Божие; паче Ангелы малых сих, выну видящие лице Отца небесного, да испросят вам от Него благословенье и благопоспешество в житии, в служении, в прохождении и указании ближним пути спасения».⁸⁵ В связи с тем с какою любовью усматривал святитель Филарет дела милосердия в других людях, принадлежавших или не принадлежавших к его пастве! С каким умилением слушал рассказы о таких делах! При этом не редко слезы умиленья и участия к людям, даже и совершенно ему неизвестным, орошали лице его.⁸⁶ – Мог ли так относиться ко всему этому человек бессердечный?

Можно было бы и еще указать на одну сторону в жизни и деятельности святителя Филарета, которая свидетельствует о развитии и проявлении в нем не только ума, но и сердца, и которая сближает его опять с св. Григорием Богословом. Это – поэтический дар или, как в старину выражались, «поэтическая жила», которую еще начальство Лаврской семинарии и в нем замечало, – лиризм, выражавшийся нередко в прекрасных стихотворениях. Таковы стихотворения его: Вечерняя песнь путешественника, относящееся к 1820 году; – несколько позже написанный ответ на стансы Пушкина. «Дар напрасный, дар случайный»: не напрасно, не случайно...; – Увещательная песнь св. Григория Богослова, переложенная стихами в 1866 году, и др. Это был своего рода оазис, в котором душа святителя Филарета отдыхала от напряженной умственной деятельности и жила преимущественно жизнью сердца, чувства. Но, дабы не утомлять внимание слушателей нашей речи, мы оставим эту сторону дела⁸⁷ и обратимся к важнейшему, по нашему убежденно, в рассматриваемом отношении, – к равноангельной жизни святителя, к его подвижничеству, к жизни в Боге и для Бога, составляющей венец всех его подвигов и трудов, цвет всей его духовной жизни, как и венец гармонического развития и проявления всех сил и способностей души его. В своей жизни, которая даже с высоты Царского престола наименована «святою»,⁸⁸ и, конечно, не без основания, святитель Филарет явил высоко-поучительный для всех пример постепенного очищения своего сердца путем непрестанной молитвы, строгого поста, духовного бодрствования над собою и над всеми движениями своей души и тела, с помощью глубокого смиренномудрия, всегда истинно покаянного настроения духа и т. п., так что такая жизнь не вполне и постижима для людей не духовных, душевных, по выражению Апостола; ибо душевен человек не приемлет, яже Духа Божия, юродство бо ему есть, и не можете разумети, зане духовне востязуется (1 Кор,» 2, 14). Не разумея этой, – истинно духовной, плод благодати Духа Божия представляющей собою жизни святителя, такие душевные люди нередко и произносят, руководясь минутными впечатлениями, те суждения и отзывы о святителе Филарете, образчики которых мы приводили в начале нашей настоящей речи. И эти люди, не проникнув и не будучи в состоянии, по несоответствию настроения своей души настроению духа сего святителя, проникнуть в тайники такой высокий духовной жизни, не только износят неблагоприятные отзывы и суждения об архиерее Божьем, который, по свидетельству лиц уважаемых, близко знавших его, был «весь – дух»⁸⁹ и всякую минуту обнаруживал заботливость о том, чтобы быть достойным сосудом духа благодати, в нем жившего,⁹⁰ но и с гордою самоуверенностью, столь чуждою его духу смиренномудрия, утверждают, будто никто не «имел столько случаев проникнуть за монашеское покрывало скрытного характера Филаретова и свойств его души», сколько они.⁹¹ – Конечно, и святитель Филарет, как человек, был не свободен от некоторых недостатков, немощей, как например, вспыльчивости, нетерпеливости и других; но все это были такие мелкие случайности в общем строе его духовной жизни, что они нисколько не нарушали общей гармонии его духовного настроения и отнюдь не должны нарушать общего впечатления от святолепных черт его великого духовного образа. И сам Бог есть не только любы (1Иоан. 4:8), но и огнь подаяй (Евр. 12:29). Для людей недостойных, на которых святитель Филарет действовал, когда нужно было, но закону правосудия, а не любви и милосердия, – он, конечно, мог казаться и человеком жестоким и деспотом; но кто хотя сколько-нибудь приникнет благоговейным вниманием к тайнику духовной жизни его, тот поймет, что не легким и не кратким подвигом внутренней борьбы, самоуглубления и самообладания достиг святитель того, чем был велик в своей жизни. А он был подлинно велик, как умом, своим, так и святою своею жизнью. Не напрасно в Высочайшем рескрипте 5 Августа 1867 года сказано было, что «вся Россия благодарно чтит святую жизнь» митрополита Филарета и его «великие деяния». Характер народа выражается в великих людях, выходящих из среды его и, наоборот, великие люди в известном народе служат ясным доказательством исторической жизненности народа и его способности быть великим. Митрополит Филарет был именно таким великим человеком в среде народа Русского, и Русский народ, инстинктивным чутьем узнающий о святой жизни, при всей ее сокровенности, и высоко ценящий ее, ума же великого часто не постигающий, высоко ценил ее и в святителе Филарете. Он часто прибегал к его святым молитвам, и молитва святого мужа производила истинные чудеса исцеления от болезней, обращения заблудших на путь истинный и проч.⁹² Разве эта сила молитвы дается обыкновенным людям, да к тому же бессердечным, эгоистам и под., о которых сказано: Господь гордым противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6)? Дар прозорливости н необыкновенной силы убеждения, которым обладал в высокой степени святитель Филарет, также дается избранным людям, как знамение свыше сходящей премудрости, притом сходящей только на достойных, за особые их духовные подвиги. А каков был этот дар прозорливости и силы убеждения в святителе Филарете, это можно видеть также из многих случаев, уже обнародованных в печати.⁹³ Великою силою убеждения обладало, вопреки мнению иномыслящих, и слово проповеди святителя Филарета. Даже в последнее время его жизни, когда голос его уже значительно ослабел, «его полушепот, которым он произносил слова и речи свои, – по признанию людей близко знавших и слышавших его, – производил на тех, кто имел возможность слышать его, глубокое впечатление... Нам, – говорят эти люди, – приходилось не раз быть свидетелями покоряющего действия уже ослабевшего силою произношения его, по прежнему, мощного силою содержания, слова; звук его едва внятно доносился до лиц помещавшихся вблизи Архипастыря, смысл, видимо, ловился напряжением всех чувств, блестящие, необычайно подвижные глаза Архипастыря как бы дополняли то, в чем отказывал ему голос, и эта тихая речь, под высокими сводами храма, как бы откровение свыше, всегда производила необычайно глубокое впечатление».⁹⁴ А между тем его слово проповеди не только раскрывало высокие и глубокие тайны Богопознания, следовательно действовало на ум, но и было вестником мира и любви, утешения и врачевания, взывало к молитве, единению сердцем и устами в духе веры и упования, и т. д. Вообще это всеобъемлющее по содержанию слово проповеди вполне соответствовало гармоническому развитию духовных сил и способностей души проповедника, и не без основания некоторые еще в 1811 году, чрез внимательное чтение его проповедей, искали случая заочно «беседовать с прекрасною его душою, открытою» в этих проповедях.⁹⁵ В этом же слове проповеди, также как и во многих письмах святителя Филарета, особенно изливавшихся из его души в тяжкие для него времена сильных огорчений, незаслуженных оскорблений и несправедливых гонений, напр. в 1824, 1842 и других годах, мы встречаем истинные перлы духовного красноречия, с его пленяющею сердце силою убеждения, находим высшее выражение идеальных стремлений проповедника к полному отшельничеству, к удалению от всего мирского в пустыню. Такова, например, проповедь святителя Филарета на освящение храма, устроенного над мощами преподобного Михея в Сергиевой Лавре, при произнесении коей и сам проповедник, по свидетельству современников, был в сильном волнении и высоком настроении и слушатели плакали. Разумеем проповедь на текст: Кто даст ми криле яко голубине? И полещу и почию. Се удалихся бегая и водворихся в пустыни. Чаять Бога спасающаго мя от малодушия и от бури (Псал. 54:7–9) и рассуждающего прямо об истинном пустынножительстве.⁹⁶ Поэтому-то святитель Филарет с такою радостью и принял мысль об устроении Гефсиманского скита близ Сергиевой Лавры⁹⁷ и так любил проводить дни в уединении этого скита. Здесь он отдыхал душою от работы ума, живя преимущественно жизнью сердца, посвященного Богу и к Нему любовью горевшего.

Жизнь митрополита Филарета один из биографов его назвал стройною эпопеей.⁹⁸ В этом, не вполне точном, выражении есть доля правды. В этой жизни подлинно все было гармонически стройно, и она могла бы быть названа священною эпопеей. Нужно только, в изображении этой жизни, как и жизни всякого исторического лица, согласно справедливому замечанию самого же святителя Филарета, «выставлять те обстоятельства и события, кои показывают ход его духа и характера, а случайности отпуск».⁹⁹ И тогда в святителе Филарете действительно представится богатая дарами духа натура, стройно и гармонически развитая, неустанная деятельность одушевленная высокими и благими намерениями и целями, жизнь в христианском смысла святая. Даже самое преобладание работы великого ума в этой недюжинной натуре в сравнении с деятельностью сердца должно возбуждать в нас только чувство глубокой благодарности, благоговения к ней, а не осуждения ее. Святитель Филарет более полстолетия последних лет своей долгой жизни, частью в исполнение монашеского обета послушания, частью же по любви к православию, царю и отечеству, неутомимо работал не только за себя, но и за многих других на истинную пользу Церкви, государства и всего православия в области епархиального, высшего церковного и отчасти гражданского управления, и недаром стяжал наименование «Филарета мудрого» в отличие от друга и современника своего митрополита Киевского «Филарета благочестивого». И только небольшой плод этой работы, этой напряженной деятельности является в известном многотомном Собрании мнений и отзывов его по разным делам и вопросам (Москва и С.-Петербург 1885–1888).

Но вот, 19 Ноября 1867 года безболезненная, непостыдная, мирная, истинно-христианская кончина великого святителя внезапно пресекла эту неустанную, многостороннюю, многолетнюю деятельность, к которой все так пригляделись и обильными плодами которой так привыкли пользоваться. Смежились очи, так ярко горевшие огнем, то проливавшим тихий, лепый свет истинного, доброго и прекрасного, а то попалявшим недостойных, и всегда так сильно, неотразимо действовавшим на тех, которые имели случаи близко видеть спасителя. Сомкнулись уста, износившие всем свыше полустолетнее глубокое и обильное назидание. Престала проявляться телесно сила великая, нравственная, общественная, в которой весь русский народ чувствовал собственную свою силу, мощь. Обрушилась громада земной славы, составлявшей украшение Церкви и государства и великое утешение народа русского. Пресеклась жизнь, исполненная великих трудов и подвигов. Невольно при этом на мысль приходит слово Писания: Блажени мертвии, умирающии о Господе. Ей, глаголет Дух: да почиют от трудов своих: дела бо их ходят в след за ними (Апок. 14:13). Мы веруем, что, по крайней мере, там, на небе, куда непрестанно устремлен был взор святителя Филарета в земной его жизни, он находит ту свободу жизни сердца, жизни в Боге и для Бога, жизни во всеобъемлющей любви Божественной, которой он так часто, но по большей части тщетно жаждал и искал среди подвигов напряженной жизни умственной и среди бесчисленных дел своего высокого служения, к которому был призван Богом и которое всегда честно совершал. Будем творить молитвы о нем, об упокоении много пришельствовавшей души его, да и он предстанет о нас своею молитвою пред престолом Божиим. Дела же его, особенно по оставшимся от него до нас многочисленным писаниям, в которых каждая строка и каждое слово имеют вес и значение, будем усердно изучать и, согласно заповеди Апостола (Евр. 13:7), взирая на скончание жительства его, отнюдь не осуждать или злословить его, а напротив, всеми силами стараться подражать этому великому образцу мудрости, веры и любви. Чрез это, без сомнения, будут внесены «новые силы в наше сознание, в наше просвещение»;¹⁰⁰ и во всяком случае от сего гораздо будет более истинной пользы, нежели от порицаний, осуждений и злословий, от страсти ли какой или от другой какой-либо причины происходящих и производящих только «уменьшение ко всему и ко всем уважения, доверия, надежды».¹⁰¹ Только при таких условиях отношения к делу мы можем надеяться достигнуть истины в представлении о нем. Ибо «только в тихой, а не волнуемой воде отражается образ солнца: только в тихой, не волнуемой страстями душе, может отразиться высший свет духовной истины».¹⁰²