Семь слов о молитве Господней

Источник

Содержание

Слово первое о Молитве Господней Слово второе о Молитве Господней Слово третье о Молитве Господней Слово четвертое о Молитве Господней Слово пятое о Молитве Господней Слово шестое о Молитве Господней Слово седьмое о Молитве Господней

 

Слово первое о Молитве Господней

«Непрестанно молитеся», – поучает апостол церковь Солунскую (1Сол. 5:17). И заповедь эта относится ко всем нам. Но все мы знаем, как трудно исполнить эту заповедь. Ничто, может быть, так не трудно в духовной жизни, как постоянно, регулярно, правильно молиться Богу. Стяжать дар молитвы – это одно из самых больших духовных достижений. Все мы знаем, сколько препятствий воздвигает на этом пути тот, кто не хочет нашего духовного возрастания. Иногда это бывает лень, ссылающаяся на наше переутомление. Иногда мы просто забываем помолиться. Иногда мы не ощущаем потребности в молитве. Все это, однако, препятствия более простые. Гораздо опаснее то, когда в виде тонкого искушения враг шепчет нам слова о нашем не достоинстве и старается отвратить нас от молитвы в силу якобы неискренности нашего молитвенного побуждения.

В таком случае какой-то голос нам говорит о нашей греховности, как препятствии к молитве. «Как можно хвалить имя Божие тем же языком, которым мы недавно произносили слова совсем неподобающие и которыми, может быть, даже и хулили это имя? Как пойти в церковь теми же ногами, которые были столь скоры на совершение разных беззаконий? Как воздевать руки горе, которыми мы творили разные неподобающие дела?» Все это тонкие искушения, и чем они тоньше, тем ядовитее и тем опаснее.

Как, какими словами обратиться нам к Богу, когда мы так далеки от Него? И если мы недоумеваем, как молиться, то не вспомнить ли нам об апостолах, которые просили Господа: «Научи нас молиться» (Лк. 11:1). И дал им Господь образец такой молитвы, которую никто никогда из самых знаменитых песнописцев и учителей Церкви не мог превзойти и которая по совершенству своему и простоте своей выше всякой другой молитвы.

«Отче наш, Иже еси на небесех...»

Вот эти-то слова и привлекают сегодня мое внимание, и о них-то и хочу я предложить вам мое поучение. «Отче наш...» Как обратиться нам к Богу с такими простыми словами, учитывая всю нашу греховность и удаленность нас от Бога. О Боге мы думаем гораздо чаще как о Совершенном Существе, бесконечно от нас далеком, о праведности и святости, безусловно, подавляющей нашу немощь и недостоинство, о Судии и Мздовоздаятеле, карающем нашу греховность. Так думал и древний Израиль, поклоняясь Богу как Судии, карающему до седьмого колена. И как же нам, чадам гнева по естеству (Еф. 2:3) и сынам противления (Еф. 2:2) сказать Богу: «Отче наш»?

Если ветхозаветный Израиль и думал о Боге как об Отце, то только в смысле Творца и первопричины всякого бытия на земле. «Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас?» – вопрошает Малахия-пророк (Мал. 2:10). И если Бога считали Отцом, то только в отношении к избранному народу еврейскому, но не к иным племенам и народам. «Я – отец Израилю, и Ефрем – первенец Мой», – сказал Бог другому пророку (Иер.31:9).

Господь же в Евангелии принес нам иную весть и иное обетование. Он открыл нам учение о Боге как об Отце, прежде всего как об Отце Сына Божия, как о Первом Лице Святой Троицы, а засим и Отце всех нас. Христос разрушил понятие о Боге, как о Ком-то далеком, Он приблизил к нам Своего Отца небесного и показал нам в Нем Отца нашего. И вместе с этим Господь научил нас тому, что Бог – Отец не только одного еврейского племени, но и всех народов, всех людей. Он разрушил национальные перегородки, так непреодолимо связывающие сознание древнего иудея и так разделяющие отдельные племена. Христос усыновил нас Богу. Себя он назвал нашим Братом и нас сделал сынами Богу, сынами в Его Сыновстве.

Через Своего апостола учит нас Господь, что он не стыдится нас нарицати братиями (Евр. 2:11). Ибо Сам Сын Божий приискренне приобщился нашей плоти, нашего естества (Евр. 2:14). И Он стал «первородным во многих братиях, тогда как нас Бог сделал сообразными образу Сына Своего» (Рим. 8:29). Нас, когда-то бывших естеством чадами гнева, Бог сооживи Христом и, воскресив с Ним, спосадил на небесах во Христе Иисусе (Еф.2:5–6).

Как ученики Христовы и сыны благодати мы должны быть среди рода стропотна и развращена непорочными чадами Божиими (Фил. 2:15). Бог собирает нас, чад Божиих (Ин. 11:52), и в Своей превосвященнической молитве Господь молился: «Да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и ти в нас едино будут» (Ин.17:21).

Именно эта сообразность образу Сына Божия и делает нас сынами по благодати. То, что Сын и Слово Божие не возгнушался нашего образа, то, что он поднял то человеческое естество, которое в предвечном Совете ему предсуждено было взять на Себя, показывает, что это наше естество может быть достойным обожения, усыновления и прославления. Поэтому и апостол говорит с полным основанием: »Не приясте бо духа работы паки в боязнь, но приясте Духа сыноположения, о нем же вопием: Авва, Отче« (Рим. 8:15). И толковники священного текста обращают внимание именно на то, что сказано это слово об отечестве дважды, на двух наречиях – еврейском «авва», и эллинском «отче», чтобы показать, что в евангельском царстве нет уже больше разделения на народы, на языки, а что Бог является Отцом всех народов и что нет у Него и не может быть по самому духу евангельского учения предпочтения представителю какого-то определенного народа и племени. Избранность в евангельском смысле не есть уже та избранность, которой хвалился народ еврейский, исключая иные народы из него. Избранничество евангельское есть избранничество к сыновству, к благодатной жизни, в которой имеет и право, и возможность участвовать всякий сын всякого племени. Предпочтений здесь нет и быть не может. У Бога евангельской проповеди нет любимых и нелюбимых народов. И посему никакое национальное предпочтение не может мыслиться и нами. Говорить, что православие того или иного народа лучше или хуже, есть хула на евангельское учение о благодати и вселенскости. Бог является Отцом всех народов: и иудеев, и эллинов, и скифов, и варваров и всех вообще. Во Христе нет национальных преград, а только новая тварь. А так как мы «чада Божия, то и наследницы: наследницы убо Богу, наследницы же Христу: понеже с Ним страждем, с Ним и прославимся» (Рим.8:17).

Потому-то, братие, мы, сыны Нового Завета и чада благодати, несмотря на всю нашу греховность, нашу слабость и удобопреклоненность ко греху и наше удаление от Бога, мы можем, мы смеем, мы и должны обращаться к Богу, как к Отцу нашему.

"Отче наш, Иже еси на небесех... остави нам долги наши. Аминь».

Слово второе о Молитве Господней

«Да святится имя Твое...»

Вот каково первое прошение той молитвы, которую Господь дал Своим ученикам как образец молитвы. О чем просим мы в этих словах?

Прежде всего, надо обратить внимание на то, что это первое прошение к Богу не есть прошение о себе, о своих нуждах, а о величии и славе Божией. Только на четвертом месте Господь поставил прошение о наших нуждах, о нашем насущном хлебе. Но что же выражает это наше прошение об освящении Божиего имени? Здесь следует различать два вопроса: что это означало для апостолов-иудеев, вышедших из ветхозаветной традиции и воспитанных в понимании библейского богословия? И второе: каково значение этих слов для нас?

Иудеи знали, что велие имя Господне (Ис. 12:4). Бог был недосягаем для сознания ветхозаветного Израиля, почему и имя его было неприкосновенно. Иудей жил в исключительном восприятии святости Божией. В видении пророка окрест престола Божией славы таинственные существа поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще немолчными славословениями прославляют святость Божию: «свят, свят, свят Господь Саваоф» (Ис. 6:3). И Бог повелевает Израилю: «будьте святы, якоже Аз свят есмь» (Лев. 11:44), и не только свят Сам Бог, но свято и все, что окрест славы Его. Свято и имя Его, свято и страшно (Пс. 110:9). И говорит Господь: «имя Мое навеки, и памятование о Мне из рода род» (Исх. 3:15). Это имя пребывало в дому Божием, в храме, начертано было на ковчеге, и прославлялась Его святость. Не только бесчестить это имя было запрещено, не только произносить его всуе, но и вообще произносить его было не безопасно. Часто в рукописных свитках Ветхого Завета это имя обозначалось одною только начальной буквой, или иногда даже оставалось и вообще необозначенным, и вместо него оставалось пустое место, закрашенное подчас золотой краской, чтобы этим еще больше оттенить неприкосновенность, недоступность этого священного имени для уст человеческих. Иудеи привыкли почитать это святейшее имя благоговейным молчанием, таким образом, прославляя его святость и величие его мощи. Посему и сознанию иудея было так понятно желание, чтобы это имя святилось, ибо через священие имени святилось и Само Божество. И потому-то Господь и дал в Своей молитве заповедь молиться об освящении этого имени. Сознанию иудеев-апостолов это было близко и понятно.

Но для нас в свете христианского откровения и церковного предания имя Господне имеет еще и иное значение. Не отрицая ветхозаветного понимания святости этого имени, мы воспринимаем его несколько полнее и глубже. Имя для нас – не только название или определение, которое мы даем Богу. Имя дается в откровении Божием нам. Всякое слово, всякое имя, а особливо имя Божие является пришельцем из иного мира. Оно открывает нашему религиозному сознанию нечто таинственное и неведомое, неся в себе отражение вечной истины и преднебесных тайн.

Предвечный Разум Божий, или Его Слово, разумная основа всякого бытия и всего мироздания отражают Себя в наших словах, как некие несовершенные лучи этого мирового Разума и Смысла. Слова не суть только сочетания звуков, но частичное, раздробленное отражение Мирового Смысла. Слова суть некие символические звуковые откровения, при вдумывании в которые нам сообщается истинное, хотя бы и неполное и несовершенное ведение о Вечной Разумности мира.

Если всякое слово есть пришелец из иной действительности, то имя вообще, и особливо имя Божие есть отблеск Божией Славы и Его Самого. Нельзя говорить, что имя Божие есть Бог, или что оно является частью Божества; но в имени Божием обитает Бог, не самым существом своим, но одним из действий Своих, одной из энергий, несозданных, вечных и божественных. В имени Божием происходит встреча и пересечение двух планов бытия, двух миров – запредельного, потустороннего и мира здешнего, мира реального. Именованием Божьего имени мы не только произносим известные словосочетания, но прикасаемся к божественной жизни, к Богу. В произнесении Божьего имени происходит и наше прикосновение к богопознанию и даже больше, к богопричастию. Это не есть и не может быть познанием Бога по существу, что вообще невозможно и немыслимо, но познание Его свойств, Его проявлений, Его действий, словом, того, что окрест Его. В произнесении имени Божиего мы причащаемся Богу не так и не в том смысле, как в Евхаристии, но вроде того, как в иконопочитании. Наше поклонение там «переходит в Первообразное», а здесь произнесение Его имени причащает нас, наш ум, нашу душу к Богу и к Его божественному бытию.

Для иудея имя Бога было только велико, страшно и свято, а потом и неприкосновенно, а для нас оно, не переставая быть святым, есть путь нашего богопознания, нашего богопричастия. И в этом богообщении, в произнесении имени происходит и наше освящение, ибо тот, кто помазывает благовонным составом или прикасается его, сам воспринимает и передает это благоухание; так и произнося имя Божие, воспринимая его нашим сознанием, мы и сами причащаемся Богу и освящаемся святостью Его имени.

Вот это христианское, церковно-богословское содержание мы и вкладываем в это первое прошение молитвы Господней: «да святится имя Твое». Потому мы и просим на литургии: «Даждь нам едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков, аминь».

Слово третье о Молитве Господней

«Отче наш... да при идет Царствие Твое...»

Вот и второе прошение молитвы, братие, обращено опять – таки не к каждым нуждам. Господь и тут заповедует нам молиться не с просьбой о наших человеческих потребностях, а о пришествии Его Царствия. «Ищите прежде Царствия Божия и правды его, а сия вся приложатся вам» (Мф. 6:33). Уместно посему спросить себя: где же это Царство Божие? Что есть оно? И что значит «пришествие» его?

Где находится Царствие Божие? Ошибочно было бы искать его в границах земных государств и на пространстве каких-либо материков этой планеты. Сам Господь сказал в ответе вопрошавшему Пилату «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18:36). Но Он же сказал Своим ученикам, что Царствие это близко (Лк. 21:31), что Царство это может быть нашим (Лк. 6:20), и послал их проповедовать приближение этого Царствия и необходимое для нас покаяние. Но Спаситель предостерегает нас не искать это Царство «зде» или «онде»; и учит нас о том, что оно не придет «с соблюдением», то есть приметным образом (Лк. 17:20). Это значит, что не следует думать и верить, что существует какое-то место на земле, где это Царство осуществлено или может быть осуществимо. Царство небесное, не похоже ни на какое иное земное государство. Оно совсем иного порядка и происхождения. У него нет внешних приметных признаков. Оно внутри нас (Лк. 17:21). Это самое важное для нас. Внутри нас, в сердце нашем, в этом центре религиозной жизни каждого уже здесь, на земле, начинает строиться небесное Царство. Человек сам уготовляет в своем сердце рай или ад. Искать, следовательно, надо Христово Царство не «зде» и не «онде», а внутри нас самих.

Что же есть это Царство?

Апостол Павел учит нас, что оно «не в слове, а в силе» (2Кор. 4:20), то есть в силе Духа Святого. Это область духовного бытия и состояние, не ограниченное пределами этого тела и земных стихий. Тот же апостол в Послании к Римлянам сказал: «несть бо Царство Божие брашно (то есть еда) и питие, но правда и мир и радость о Дусе Святе» (Рим. 14:17). В этом Царстве действуют не ложь, не насилие и не страх каких-то наказаний государственного закона, а правда, мир и радость. Это невместимое в границы земных государств, свободное дыхание Святого Духа. Дается оно нелегко. Стяжать это духовное состояние, или, лучше, эту духовную жизнь путем подвига, работы над собой, воспитания себя, или, говоря словами Самого Господа, это Царство "нудится (то есть берется силою), и нуждницы (то есть употребляющие усилие) восхищают е» (Мф. 11:12). И когда апостолы Павел и Варнава проповедовали, то, «утверждающе души учеников», учили их, что «многими скорбьми подобает нам внити в Царствие Божие» (Деян. 14:22). «Плоть и кровь», то есть низкие, чувственные, телесные страсти и привычки, – по слову все того же апостола Павла, – «Царствия Божия наследити не могут» (1Кор.15:50).

Нужен подвиг самоотречения. И вот чудесным образом действует благодать Божия, помогающая нам в этом подвиге. Это Царство, то есть эта духовная жизнь, или, точнее, малые начатки этой жизни, сеются в нашем сердце, как малое зерно горчичного дерева, которое, разрастившись до больших размеров, становится необъятным. Это царство подобно также и малому количеству дрожжей, которые собою подымают большое количество замешенного теста. Это царство подобно и драгоценной жемчужине, скрытой на поле, ради коей стоит продать все свое имущество, чтобы только купить это поле и самую жемчужину. Царство Божие, начинающееся незаметным образом в сердце нашем, растет и увеличивается, крепнет и ширится, и достигает необъятных пределов, ибо устремление это удержать невозможно никакими государственными или иными границами, так как границы его теряются в вечности, во веки веков.

Что же значит: да приидет Царствие Твое?

Надо, думая об этом и молясь об этом, прежде всего раз и навсегда отказаться от всякой мысли о возможности осуществления этого Царства здесь, приметным образом и привычными мерами земного государственного строительства. Царство это не от мира сего – это надо помнить твердо и не обольщать себя возможностью устроения какого-то Христова Града на земле. Его не будет и быть, не может в том смысле, что будет какое-то Христово государство, в том смысле, что какое-то правительственное учреждение на земле может стать христианским. Теократия – это мечта и утопия. Она неосуществима, хотя к приближению к ней нам не возбраняется стремиться. Как ветхозаветные теократии Судей, так и средневековые государства, стремившиеся строить свою жизнь на религии и правде, – и в этом отношении в особенности это было в Византии и других православных царствах – старались приближаться к христианскому идеалу, но все же никогда и нигде этот идеал не был и не может быть осуществлен, так как все здесь, на земле, строится на принуждении, а Царство Христово строится на свободе, и оно не от мира сего.

Но в то же время мы молимся о приближении этого Царства, проповедуем его пришествие и знаем, что оно близко от нас, что оно в нас самих. Оно уже есть, это Царство Отца и Сына и Святого Духа, есть в сердце каждого, кто стремится жить по Евангелию и Христу. Утопичное и неосуществимое внешнее царство, как христианское государство, какими бы оно христианскими девизами и лозунгами себя не украшало, вполне осуществимо внутри каждого из нас, у кого «правда, мир и радость о Духе Святе».

Но полное и совершенное осуществление этого Царства отложено на будущий век, где Христос будет «всяческая во всех» (1Кор. 15:28). И к этому именно Царствию, как к своей настоящей родине, мы и стремимся, ибо, провожая своих близких в вечность, мы просим Бога: «и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя». И будет это Царство «непоколебимо» (Евр. 12:28). И блажен тот, кто внидет в это Царство и возляжет в нем (Лк. 13:29) и вкусит хлеб в нем (Лк. 14:15) – Хлеба Небесного, Хлеба Вечного, Хлеба Евхаристического.

Царство это, братие, Христово, оно ваше, оно наше. Ему нет границ. «Благословенно царство Отца и Сына и Святого Духа» ибо оно «всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Слово четвертое о Молитве Господней

«Отче наш... да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли...»

И это, третье, прошение молитвы Господней не содержит просьбы о наших нуждах. В нем, как и в предыдущих, Господь научает нас думать и ходатайствовать не об исполнении наших желаний и потребностей, а обратиться прежде того к небесному и божественному. Он назидает нас «горе иметь сердца».

Но естественно является вопрос: что же означает это прошение об исполнении воли Божией? Неужели же эта воля всемогущего Бога не совершится без нашей молитвы? Как можем мы содействовать тому, чтобы эта воля и на земле исполнилась так же, как и на небе?

Конечно, не мы будем содействовать исполнению воли Божией, совершающейся и без нас и не зависящей от нас. Мы молимся здесь о приятии нами этой воли, о том, чтобы и на земле, то есть среди нас и нами, принималась воля Божия. Это прошение устремлено к согласованию воли нашей с волей Божией, воли земной с волей небесной, воли человеческой с волей бесплотных ангелов, оставшихся покорными воле Всеблагого Бога. Это прошение устремлено к воспитанию нашей больной и расслабленной воли.

Воля наша, как она дана нам в акте творения, как она замышлена в Превечном Совете Божием, как изволена Богом при создании нашей природы, есть воля простая, ясная, направленная безо всяких колебаний в сторону одного только добра. Природа наша добра зело и, как все, что из руки Божией вышло, она не имеет и не может в себе иметь ничего по существу плохого. Поэтому природа наша и стремится только к добру. Естественная, или природная, воля направлена всегда только к добру и не знает и не может знать иного направления. Поэтому никто не должен говорить, что им сделано что-то плохое, низменное, злое, потому что он следовал закону природы, следовал своему естеству. Зла нет в природе вещей, зла не может быть в естестве как таковом.

Если же зло явилось плодом каких-то наших решений, рассуждений, колебаний, то это уже не дело нашего естества как такового. Тут уж руководила нами не естественная, природная воля, сама по себе не имеющая ничего плохого, а вступила в действие воля не простая, воля, замутненная какими-то сомнениями и колебаниями, воля рассудочная и с возможностью отклонения ко греху. В этой рассудочной и колеблющейся между естественным добром и привнесенным в нее грехом воле уже нет первобытной, Божественной простоты и ясности.

Посему прошение молитвы Господней об исполнении и на земле воли Божией, так же, как и на небе, есть прошение об усвоении нами естественно-простой, ясной и первобытно-чистой воли Господней. Это прошение о том, чтобы и наша рассудочная воля сочеталась с простотой воли естественной, приучилась бы к легкому и ясному восприятию воли благого Бога.

И на этом пути подстерегают нас два искушения и возможность двух грехов, или неправильных отклонений, от этого столь ясного указания прошения молитвы Господней. Это или своеволие, или безучастное и Богу неугодное безличное отношение к воле Его.

В самом деле, бунтарское противопоставление наших желаний и решений благому совету и мудрой промыслительной воле Творца есть один из грехов против этого прошения. Тут человек, противляясь воле Создавшего, отходит от премудрого совета и от Промысла Божия, вступает на путь тех, кто себя ставит супротив Бога, кто отпадает от Него. И милостивый Бог, не желающий принудительного насилия над нашей волей, попускает нам проявить эту колеблемую греховными искушениями волю и дает нам на опыте познать всю горечь и ядовитость греха. Мы часто настаиваем в своей молитве на нашем желании, требуем у Бога того, что нам кажется нужным и полезным и, получив это, через некоторое время неоднократно убеждаемся в неполезности этого для нас и раскаиваемся. Мы не сумели в таком случае исполнить то, что нам наша естественная воля просто и ясно указывала исполнить. На земле не совершилась в таком случае воля Божия, как она совершилась бы на небе.

Но и с другой стороны нас может в такой же мере подстеречь другой грех против этого прошения молитвы. Это грех безучастного, безличного, скажем, пассивного и механического отношения к случающемуся. Это тот очень широко распространенный грех фатализма, к которому так легко склоняется большинство. Как часто приходится слышать это: «так уж суждено» или «такова судьба». Это, братия, ответ не христианский, не евангельский и не согласный с этим прошением молитвы Господней. От нас ожидается не безучастное, не равнодушное, не пассивное приятие того, что случается, а радостное, покорное и с любовью приятие посылаемого нам от Бога. Бог ожидает от нас одновременно и свободного прошения нашего, то есть проявление нашей личности, и свободного же, но смиренного и ответственного приятия того, что нам посылается.

Все это очень трудно исполнимо, трудно согласуемо в борьбе этих наших двух проявлений все той же, одной и от Бога данной воли. Трудно найти это равновесие, трудно научить себя быть и ответственным, и покорным; и свободным и не дерзостным; и смиренным, но и не пассивным. Иными словами, научить себя свободно принимать посылаемое нам от Бога.

«Аще кто хощет по Мне идти, да отвержется себе, возьмет крест свой и по Мне грядет». Вот это-то приятие Креста Господня в отвержении себя и есть согласование воли с волей Отца. Отвратиться от своей греховной воли и свободно приять крест воли Его. Крест христианского имени, христианской смерти, за которой обещано нам и воскресение. Иными словами: «научи мя, Спасе, творити волю Твою». Аминь.

Слово пятое о Молитве Господней

«Отче наш... хлеб наш насущный даждь нам днесь...»

Наконец-то в этом, четвертом, прошении молитвы Господь в первый раз научает нас просить о себе и о своих нуждах. Мы обычно понимаем это прошение как именно моление об удовлетворении наших повседневных потребностей, то есть о хлебе вещественном, об одежде и вообще о нашем земном благополучии. Насущный хлеб представляется нам обычно как хлеб в буквальном смысле этого слова, то есть как телесная пища.

Такое понимание, конечно, вполне допустимо. Естественно, что Учивший нас: «просите и дастся вам, ищите и обрящете, толчите и отверзется» (Мф. 7:7), – допускает нам просить у Него все то, что нам необходимо в повседневной жизни. И апостол Павел пишет коринфской общине: «Даяй же семя сеющему, и хлеб в снедь да подаст, и умножит семя ваше» (2Кор. 9:10). Но заботы о хлебе повседневной жизни ни в коем случае не должны стоять на первом месте в нашем уме и душе. Они не должны затенять и оттеснить главной заботы, единого на потребу, то есть мыслей и желаний духовных, стремления нашего к Богу. Пища и питие, одежда и благополучие не смеют стать для нас самоцелью и смыслом жизни. О них следует думать только в меру необходимого, только на сегодняшний день, но не больше. Иначе мы уподобимся тому евангельскому богачу, который богател не в Бога, и который, когда у него уродила нива, решил разорить старые житницы и построить новые, сложить в них свое богатство, сказать себе: «душа, ешь, пей, веселись», но который забыл о вечном и, главное, о том, что в эту же ночь он может умереть (Лк. 12:16–21). Последние слова притчи: «Кому же достанется то, что ты заготовил?» – научают нас тому, что все эти заботы малозначительны перед вечностью и смертью. Посему-то Господь и добавил непосредственно после этой притчи свое наставление не заботиться о хлебе и одежде, ибо это, по словам Луки, дело маловеров и людей мира сего, а по Матфею, язычников (Лк. 12:30; Мф. 6:32). Нам же сказано Господом: «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф. 6:33.) Следовательно, буквальное понимание насущного хлеба в Молитве Господней как только пищи телесной и временной может быть принято разве со многими ограничениями.

Спаситель немало говорил и о другом хлебе, а именно о Хлебе небесном, или Хлебе жизни. Его знаменитая беседа в Капернаумской синагоге (Ин. 6) легла в основание христианского учения о Евхаристии. В отличие от хлеба вещественного и телесного этот Хлеб небесный насыщает не только сегодняшний голод, но остается пищей вечной. Он не только способен насытить, но и дает нам бессмертие. Он не только нас питает, но еще и соединяет с Господом: «Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Аз в нем» (Ин. 6:56.) Мы становимся причастниками Его Тела и Крови, сродниками Его по телу, братьями Его по этому духовному родству, сынами Божиими в Нем, Сыне Божием. Мы усыновляемся Отцу Небесному. Причащаясь Небесного Хлеба и сродняясь с Господом, мы понимаем, почему и в каком смысле мы можем и должны называть Бога нашим Отцом: «Отче наш», – вопиять Ему: «Авва, Отче».

Под насущным хлебом Молитвы Господней мы должны понимать главным образом Хлеб евхаристический. Такому пониманию учат нас и святые отцы, толкователи этой молитвы, учит и самое положение этой молитвы в литургии перед самым причащением.

Кроме того, конечно, под этим хлебом можно понимать и всякое насыщение духовное, утоление того голода, о котором говорит древний пророк: «Я пошлю на землю голод, но не́ голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних» (Ам. 8:11).

Но оставаясь при понимании преимущественно евхаристическом, мы, причащаясь Телу и Крови Господним, молим Его словами евхаристической же молитвы: причастить нам «во трезвление души, во оставление грехов, в приобщение Святого Духа, во исполнение Царствия Небесного, в дерзновение к Богу, не в суд и не во осуждение». Эти слова «не в суд и не во осуждение», равно как и «во оставление грехов», служат переходом к следующему прошению Молитвы Господней: «остави нам долги наши», ожидающего нашего объяснения.

Слово шестое о Молитве Господней

«Отче наш... остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим»

В этом прошении особенно чувствуется немощь наша и неспособность своими силами добиться искомого. Во многом человеку дано Богом при известных усилиях получать желаемое. Не без помощи Божией, конечно, но все же при напряжении своих сил человек достигает многого в своей жизни. Он может увеличивать свое благосостояние, устраивать свою личную, семейную и общественную жизнь, умножать свое знание и прочее. Но освободиться от своих грехов, восстановить свою нравственную чистоту и не подпадать действию искушений и соблазнов – это вне власти человека, это принадлежит только Богу, и один только Бог может освободить человека от грехов прошлых и оградить его от опасности впадать в новые грехи в будущем.

Правы были современники Спасителя, которые спрашивали себя и других: «кто может оставлять грехи, токмо един Бог?» (Мк. 2:7). Только Тому, Кто един свят, Кто источник святыни и благости принадлежит сила оставить грешному человеку его грехи. Оставление грехов, прощение их – это дело такой безграничной благости и чистоты, это такое непостижимое чудо, которое никогда не может быть в человеческой власти. Чудесность прощения наших грехов в том и состоит, что давившее на совесть злодеяние перестает давить, даже больше того: оно само куда-то и как-то исчезает. Происходит чудо внутреннего обновления человека, его перерождения, его способности снова жить в чистоте и праведности. «Из глаз вещественных текут слезы вещественные, – говорит преподобный Симеон Новый Богослов, – и омывают невещественное естество души». Нам никогда не понять того, что же именно есть это прощение и как совершилось это внутреннее очищение души. А оно совершилось. Чудо имело место. Грех перестал стоять между человеком и Богом. «Придите, истяжемся, – говорит Господь у пророка, – и аще будут грехи ваши багряны якоже кровь, яко волну убелю, и аще будут червлены яко пурпур, якоже снег убелю» (Ис. 1:18).

Но смотреть так на прощение грехов не есть еще совершенное отношение к тому, не есть евангельский подход. Ветхий Завет знал и видел в чуде прощения только эту чудотворную силу Божию, это проявление Божия всемогущества. Спаситель нам открыл и иное. Он указал нам не только на власть и мощь Божию, Он дал нам упование и дерзание сынов ко Отцу.

Вся Нагорная проповедь пронизана именно этим напоминанием нашего сыновнего упования и Его, Отеческого к нам благоволения. Всемогущество Божие, конечно, безгранично. Но надо помнить и о любви Его беспредельной. Всякий ли грешник дерзнет поднять глаза к небу и восклицать: «Господи, Боже, Царю и Судие»? Может быть, бремя грехов его настолько велико, что он и не дерзнет под его тяжестью поднять взор свой вверх. Но если он помнит о любящем и милующем Отце, готовом всегда понять и снизойти, то надо обратить его совесть не столько к власти и мощи Всесильного Царя и Господа, не столько к праведности Судии Неумытного, сколько к безграничной любви Отца милующего и любящего Свое создание. Тогда вспомнит он Отца, видящего втайне и воздающего явно. Отца, ведующего то, что нам нужно; Отца, дающего блага просящим у Него; Отца, повелевающего солнцу Своему светить и злым и благим, и посылающего дождь на праведных и неправедных; Отца милующего Своего заблудшего сына, расточившего свое имение, но вспомнившего в минуту покаяния о доме Отца и о потерянной чистоте своей жизни. Отец выходит навстречу потерянному было сыну при одной только мысли его о раскаянии, при одном движении вернуться домой и сказать: «Отче, согреших на небо и пред Тобой и уже несмь достоин нарещися сын Твой» (Лк.15:8–19.)

Пусть каждый из вас, братие, вспомнит, не приходилось ли ему когда-то возвращаться в дом отчий и просить о сожалении, милости и сострадании? Пусть каждый вспомнит, не приходил ли и к нему его сын и просил о той же милости и сострадательной любви? И неужели же отец настолько бывал строг, неумолим в своей справедливости и жесток, что не находил в своем сердце достаточно сострадания, чтобы все забыть, чтобы броситься на шею сыну, облечь его в одежду первую и вернуть ему и перстень, и духовное богатство, и свою любовь, и приобщить его к своей родственной трапезе?

И если наше сердце не может оставаться таким безучастным и строгим в своей праведности, то неужели же сердце милующего Отца Небесного будет холоднее нашего и Он не простит нам наших грехов? В этом твердом уповании на любовь и милосердие Отца Небесного мы и повторяем эти слова Его молитвы: «Отче наш... остави нам долги наша...»

Но, братие, единственное условие, которое нам напоминает Господь в Своей молитве, это взаимное прощение и нами наших должников. В той же Нагорной проповеди говорит Господь: «...аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный; аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших» (Мф. 6:14–15). Мы не должны рассчитывать на снисхождение и милость Божию при нашем немилосердном отношении к нашим должникам. Это тем более, что, вспоминая другую притчу Господа (Мф. 18:23–35), мы научаемся из нее, что милосердие Божие к нам всегда бывает безгранично больше нашего отношения к нашим должникам. Бог отпускает нам долги поистине бесчисленные (тьмою талант, то есть превышающие наши возможности), тогда как мы ничтожных обязательств – сто динариев – не соглашаемся простить нашим ближним.

С готовностью прощать другим, с незлобием к ближнему, с упованием и верою в любовь Отца Небесного будем у Него просить полного отпущения, то есть того, чтобы не только и старое нам простилось и забылось, но чтобы нам и в будущем быть стойкими и не впадать в новые греховные искушения. Аминь.

Слово седьмое о Молитве Господней

«Отче наш... не введи нас во искушение...»

Когда мы мысленно задерживаемся на этих словах молитвы, то встают перед нами два вопроса: что есть искушение и как может Господь нас ввести или не ввести во искушение.

Искушение есть первый шаг на пути духовной борьбы человека. Оно происходит от внутреннего расположения человека, или, как говорит апостол Иаков: «кийждо же искушается, от своей похоти влеком и прельщаем» (Иак. 1:14). То, что для одного человека не представляет никакого искушения, для другого, имеющего известное расположение, или похоть, к данному виду греха, является искушением. Каждый знает по своему маленькому опыту духовной жизни, а святые Отцы – подвижники Церкви учат нас от всего богатства многовекового церковного опыта, что грех никогда в готовом и законченном виде не является перед нами. Он не рождается сразу во всем своем завершенном облике, а проходит через путь немалой борьбы.

В церковных песнопениях и молитвах мы часто просим Бога и Богоматерь избавить нас от прилога диавольского. Вот этот «прилог» и есть простейшая и начальная форма греховного намерения. Это мысль, отвне пришедшая и возбужденная каким-либо внешним предметом или впечатлением. Это как бы стрела, пущенная в наше сознание и стремящаяся найти в нем какой-либо отзвук. Этой стрелой искушается человек, и он может либо отогнать от себя это вражеское прираждение и не пустить его в свое сознание, или же согласиться с ним в мыслях. Если человек нашел в себе достаточно силы отклонить эту стрелу, то грех побежден и искушение не имело успеха. В человеке не осталось мыслей или настроений, готовых войти в соглашение с этим прилогом.

Если же мы открыли ему дверь нашего сознания и начали раздумывать над этим греховным впечатлением и как бы с ним заговаривать и им интересоваться, то мысль внешняя, в которой мы не были повинны, становится уже осознанной нами и вольно нами принятой в наш ум.

Мы можем и тут не пустить эту мысль развиваться дальше, и тогда мы отстраним эту заинтересовавшую было нас мысль и отбросим ее. Наш ум более или менее быстро успокоится. Но если мы и дальше не перестанем задумываться и заговаривать с этим предложением греха, то из сознания нашего мысль эта сойдет и в наше сердце, и мы будем тогда не только задумываться над нею, но и услаждаться ею. У нас появится не только к ней внимательное отношение, но уже и пожелание этой греховной затеи. Похоть наша, греховное влечение к ней допускает тогда этому искушению воплотиться в какие-то ясные и определенные формы. А пожелав этот грех, мы очень легко перейдем и к его исполнению.

От нас, следовательно, зависит отозваться на искушение и пойти по пути греха или же мужественно от него отвернуться и отогнать от себя.

Таково наблюдение нашего личного опыта. Таково же и учение святых подвижников Церкви, опыт коих во много-много раз превосходит наш, так как он основывается на упорной и многолетней борьбе со своими недостатками и пороками.

Что же ответим мы на второй из поставленных нами вопросов, а именно: как же Бог может нас ввести или не ввести во искушение?

У того же апостола Иакова находим такие слова: «никтоже искушаем да глаголет, яко от Бога искушаем есмь: Бог бо несть искуситель злым, не искушает же той никогоже» (Иак. 1:13). И в самом деле, как может Бог, источник всякого блага, в устах Которого нет лжи (Ис. 53:9), искушать кого-либо? Как может Тот, Кто един свят, быть источником зла и греховных побуждений? Человек искушается сам от своей похоти и должен искать в самом себе причину этих искусительных помышлений и пожеланий.

Но все тот же апостол Иаков зовет нас радоваться, когда мы впадаем в различные искушения (Иак. 1:2). Какова же может быть причина этой радости? Ответ находим там же: «искушение вашея веры соделывает терпение: терпение же дело совершенно да имать» (Иак. 1:3–4). О том же учит и апостол Павел, говоря нам о скорбях: «...скорбь терпение соделывает: терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит» (Рим. 5:3–5). Искушение, таким образом, может оказаться для нас и полезным в нашей духовной жизни.

От своего многовекового опыта святые подвижники поучают нас тому же. Так, например, святой Иоанн Кассиан Римлянин говорит: «причина, по которой искушаются люди, трояка: 1. по большой части это бывает для испытания, 2. иногда для исправления, а 3. нередко и для наказания за грехи». Впрочем, этот подвижник знает еще и четвертую причину, – чтобы через то явились слава и дела Божии. (Обзор духовной Брани, 182). Таким образом, своим подвижническим опытом преподобный Кассиан удостоверяет правильность слов апостола: по большей части искушение бывает нам посылаемо для испытания. Как золото вводится для своего очищения в огонь, чтобы в нем перегорели все примеси и посторонние вещи и осталось только одно благородное золото, так и в нашем духовном упражнении над своими силами мы подвергаемся также и искусительному огню разных испытаний. Победивший эти искушения становится более опытным и для себя самого и может этот же опыт сообщить и другим по слову апостола Павла: «сам искушен быв, может и искушаемым помощи» (Евр. 2:18).

Это испытание нашей внутренней крепости и духовной зрелости может идти и дальше. Другой подвижник, св. Марк, поучает нас: «исполнивший заповедь, пусть ожидает за нее искушения, ибо любовь ко Христу испытывается противностями» (О духовном законе, 88). И каждый из нас, если он внимательно относится к своей внутренней жизни, мог, вероятно, не раз заметить, что после какого-нибудь совершенного подвига, после победы над врагом нас часто подстерегает новое искушение, чтобы мы не впадали слишком легко в безопасность или духовное самомнение.

Но часто, братие, может подняться в душе и ропот, и недоумение: «Почему же на меня находит такое множество искушений?» или: «За что же мне положено терпеть такие испытания и искушения?» и пр. И на это святой апостол Павел имеет для нас утешительное назидание. В своем Первом послании к Коринфянам (1Кор. 10:13) он говорит: «искушение вас не достиже, точию человеческое, верен же Бог, иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести». Поскольку Бог не есть источник искушения и не искушает никого, а только попускает искушениям находить на нас ради нашей пользы и духовного совершенствования, то нам и следует переносить эти искушения с радостью по совету апостола, приведенному выше. Если обжигающий огонь закаляет сталь и очищает золото, но все же и золото и сталь когда-нибудь изменятся в огне всеобщего последнего пожара и погибнут, то искушающий огонь порождает в нас новые духовные силы, закаляет душу нашу, и эта духовная жизнь наша, испытанная и укрепленная, не погибнет уже никогда. О том свидетельствует апостол Петр, говоря: «Да искушение вашея веры многочестна злата гибнуща, огнем же искушена, обрящется в похвалу и честь и славу» (1Петр. 1:7). Аминь.


Источник: Киприан (Керн), архимандрит. Семь слов о молитве Господней // Церковь и время. 2000. № 1 (10). С. 157-162.

Комментарии для сайта Cackle