Книга пятая. Царство иудейское

В то время, как царство Израильское, окончательно отвергнувшее истинную религию и закон Божий, неминуемо стремилось к погибели и доживало свои последние дни, ускорявшееся все более усиливавшимся нечестием и идолопоклонством быстро сменявшихся в нем царей, в царстве Иудейском по временам еще просвечивала надежда на лучшее будущее. Там, с возведением на престол малолетнего Иоаса, единственного оставшегося в живых потомка рода Давидова, под благотворным влиянием первосвященника Иодая началось религиозно-нравственное возрождение народа. Молодой царь вполне следовал мудрым советам первосвященника, восстановил храм в его прежнем благолепии и для упорядочения его доходов сделал денежный ящик у ворот храма для приношений. Богослужение правильно совершалось в нем до самой смерти первосвященника Иодая, последовавшей в 23 год царствования Иоаса. Но со смертью первосвященника рушились и все добрые начинания. Владетельные князья иудейские, которые, видимо, с недовольством сносили влияние первосвященника на царя, теперь постарались уничтожить это благотворное влияние и открыто стали подавать народу пример пренебрежения к храму Иеговы и идолопоклонства, к чему склонили и самого царя. Против такого нечестия мужественно восстал пророк Захария, сын Иодая, но голос его был заглушен страшным преступлением, убийством, которое по приказании царя совершено было над ним на самом дворе храма, между жертвенником и храмом (2Пар. 24:21; Мф, 23:35), на том самом месте, где некогда отец пророка помазал на царство забывшегося теперь Иоаса. Умирая под градом камней, пророк вопил: «да видит Господь и да взыщет!» И Господь скоро взыскал за праведную кровь. Царство было наказано нашествием сириян, которые, истребив множество народа и князей Иудейских, принудили выдать себе сокровища храма, а Иоас, пораженный болезнью, убит был в постели своими приближенными и не удостоен даже погребения в общей царской усыпальнице, где вместо его погребен был первосвященник Иодай.

Следующие Иудейские цари, Амсия, Озия и Иоафам, представляют странную раздвоенность в своем характере. Стараясь быть благочестивыми, они в то же время проявляют крайнее своеволие и непочтение к святыне, так что благочестивый в других отношениях Озия дерзнул даже присвоить себе священническое право каждения пред жертвенником фимиама, за что и был поражен проказой. Тем не менее они сумели возвести государство на довольно высокую степень политического могущества и привели в данничество себе многие соседние филистимлянские города и аммонитян. Но это могущество быстро разрушено было опять с восшествием на престол двенадцатого царя иудейского, Ахаза, сына благочестивого Иоафама. Ахаз взошел на престол, будучи двадцатилетним молодым человеком. Его отец, Иоафам, хитрый, практический человек и деятельный воин, оставил ему царство сильное, богатое и хорошо организованное. Продолжительное благоденствие содействовало накоплению в нем серебра и золота, и государство располагало сильным и хорошо устроенным войском. Особенно славились в нем конница и колесницы, и большой торговый флот фарсисских кораблей, отправлявшихся из Елафа, гордился своим богатством, так как имел даже позолоченные носы и мачты и пурпурные паруса, и привозил домой богатые грузы с отдаленного Востока. Области к востоку от Иордана, возвращенный Озией, находились еще под властью Иудейского царства. Но, хотя сам и преданный Иегове, Иоафам был неспособен воспрепятствовать возраставшей испорченности своего времени. Склонность народа к своим старым «высотам», сделавшимся теперь местами полного суеверия, если даже и не язычества, воспрепятствовала ему разрушить их вполне, и сношения с различными окружающими народами, благодаря торговле и обширности самых пределов государства, постепенно наполняли страну идолами. Вместе с умственной культурой и мануфактурными товарами Сирии и вообще Западной Азии, в страну массами прибывали различные прорицатели, так что в Иерусалиме было много гадателей по облакам, прибывших из Филистии, а также людей, занимавшихся всякими черными искусствами (Ис. 2:6–8). При таких-то обстоятельствах и взошел на Иудейский престол молодой царь Ахаз. По своему характеру он представлял собою полную противоположность своему отцу. О его раннем воспитании мы не знаем ничего, но самые вкусы его показывают, что он вырос и воспитался под влиянием старой языческой придворной партии, – поклонников чужеземных обычаев, для которых древняя простота народа и его наследственная вера были слишком низки и вульгарны в сравнении с блестящим идолопоклонством Финикии и Ассирии. Под влиянием этой партии, Ахаз, будучи кровным израильтянином, оказывался в сущности чужеземцем во всех других отношениях. На высшие должности в государстве он обыкновенно возводил языческих чужеземцев. Уже в последние годы царствования Соломона ассирийская культура начала приобретать влияние в Иудее при посредстве финикийских архитекторов и художников, которыми пользовался этот мудрый царь. «Дом леса ливанского» был в значительной степени скопирован последними с великих зданий Ниневии, потому что его размеры, его кедровые кровли, многочисленный колонны, его окна и двери с квадратными верхами в точности соответствуют тронной палате ассирийского дворца. Разделение различных царских зданий на несколько отдельных групп, большие внутренние дворы, каменные в них мостовые и употребление каменных плит для облицовки дворцовых стен, – все это также составляет особенность царских зданий Ниневии. Обложение храма чистым золотом, кажущееся столь чудесным для нас, было обычным явлением у вавилонян, ассириян и мидян. Украшение храма, пальмовые деревья и открытые цветы, гранатовые яблоки и львы, – все это, хотя и сделанное финикиянами, также напоминает ассирийский способ украшения зданий. Высота колонн Иахина и Воаза, их объем и сложные капители, также имеют нечто подобное в Персеполе. Сторожевые львы на ступенях Соломонова престола напоминают также скульптурных львов при воротах ассирийского дворца, и престол из слоновой кости находить себе соответствие в обломках мебели из слоновой кости, находимой в Ниневии ²⁶¹. Но Ахаз пошел еще гораздо дальше. Будучи человеком развитого вкуса, как это понималось в то время, он старался сделать из Иерусалима соперника языческим столицам своего времени. Золотые и серебряные идолы сверкали по всем сторонам. Особенно поразил его воображение ассирийский жертвенник, который в позднейшее время он видел в Дамаске, и копия его была воздвигнута в Иерусалиме с чертежа, посланного туда царем (4Цар. 16:10). Он был вероятно сделан из тесанного камня, трехсторонний и украшенный скульптурами, и, таким образом, резко отличался от жертвенников израильских. Утренние и вечерние жертвы с этого времени приносились на этом новом жертвеннике, причем медный жертвенник Соломонов был употребляем для личных жертвоприношений самого Ахаза, потому что, подобно ассирийскому царю, которому он хотел подражать, он лично обращался к богам, когда это казалось ему нужным. Старый жертвенник, однако же, был сдвинут с своего почетного положения пред святилищем к северной стороне храма, и, на освобожденном, таким образом, месте, воздвигнут был этот новый жертвенник. Первосвященник Урия, по-видимому, без всякого сопротивления уступил этому нововведению, не противодействуя и при этом другим переменам, к которым вело оно. Медные быки, на которых стоял великий умывальник, в позднейшее время были взяты для того, чтобы заплатить дань Ассирии, и на место них поставлен был каменный пьедестал, причем малые медные умывальники на колесах, металлический покров над царским седалищем на храмовом дворе и медные украшения царского входа в храм, испытали ту же самую участь. В своей страсти ко всему ассирийскому, как бы для того, чтобы показать не только свой вкус, но и свое грубое раболепство, Ахаз пошел еще дальше и ввел всю систему месопотамского идолопоклонства. Он принял в Иерусалиме боготворение солнца и луны и всех сил небесных, как оно совершалось на берегах Тигра (4Цар. 23:5). Белоснежные священные кони и великолепные колесницы, посвященные, как это было в Ассирии, солнечному богу и употреблявшиеся на торжественных праздниках, как напр. при наступлении различных времен года, содержались в некоторых из помещений, первоначально предназначавшихся для священников и для священных сосудов, при самом входе в храм ²⁶². Для боготворения планет и знаков зодиака, по ассирийскому образцу, на плоской кровле дворца были поставлены жертвенники, и этому примеру последовали и частные жители, устраивавшие подобные же жертвенники и на своих частных домах. Близ дворца, несомненно в подражание ассириянам же, воздвигнута была башня для измерения времени, состоявшая, по-видимому, из ряда ступеней для обозначения ежедневного движения солнечной тени, причем вершина ее могла служить и обсерваторией, откуда можно было наблюдать за движениями небесных светил для идолопоклоннических целей ночью. Царедворцы предавались изучению ассирийского языка, который был сходен с арамейским или сирийским, и, таким образом, легко давался израильтянам (4Цар. 18:26). И это пристрастие к подражанию Ниневии не лишено было некоторых выгод. Оно, видимо, вводило лучший способ разделения времени и высший вкус в украшении домов знати и в самых формах мебели и сосудов, потому что в этом отношении ассирияне были учителями даже греков. В моду вошел в Иерусалиме также и новый стиль архитектуры домов. Но зло, которое вторгалось вместе с этим в землю Израильскую, далеко превосходило заключавшиеся в нем элементы добра. По углам улиц были расставлены жертвенники языческим богам, чтобы проходящие могли сожигать на них курения (2Пар. 28:4). В самом храме воздвигнута была Ашера – синоним грубого распутства (4Цар. 23:6). Жалкие существа обоего пола, посвящавшие себя грязному идолослужению, жили в храмовых помещениях, причем женщины приготовляли на священных дворах материи для пестрых палаток, в которых совершались распутные оргии. При вратах Иерусалима и в других городах и селениях (4Цар. 23:8; 17:9) были воздвигнуты «высоты», посвященные злым духам пустыни. Повсюду водворилось боготворение чужеземных богов, не только во всех уже существовавших святилищах в земле, но и в нарочито воздвигнутых для этого новых капищах. Старые храмы или высоты, построенные Соломоном на вершине горы Елеонской для Астарты, Хемоша и Молоха, все еще были целы, и в них опять началось совершаться идолослужение. Последнему из этих идолов воздвигнуто было новое капище в долине Гинномовой, под стенами Иерусалима, на месте, которое отселе стало известным среди верных под названием Тофета, то есть плевальницы. Здесь воздвигнуто было большое медное изображение Молоха, с печью внутри его и с жертвенником под его протянутыми руками, на которые должны были приноситься дети. Все эти нововведения к несчастью не были только внешним подражанием, но очевидно показывали внутреннюю убежденность в самом Ахазе, потому что он дал первый пример своей преданности этому дикому идолослужению, принеся в жертву, по крайней мере, одного из своих сыновей при одном критическом случае в своей жизни (4Цар. 16:3, 2Пар. 28:3). Истинное поклонение Иегове между тем все более и более оставлялось, так что к концу его царствования великие двери храма были, наконец, совершенно заперты, священные светильники оставались незажженными, не приносилось никакого курения, и вся внутренность храма оставлена была без присмотра и в полном пренебрежении ²⁶³. Вместо одетых в белое одеяние священников истинной веры, по улицам и дорогам двигались толпы жрецов языческих богов, одетых в черные плащи.

Все это нечестие, действуя растлевающим образом на правительство и народ, неизбежно должно было повлечь за собою тяжкое наказание, которое вскоре и последовало. Соседние государства видели, что сильная рука, охранявшая царство Иудейское, исчезла. Этою слабостью воспользовались цари израильский Факей и сирийский Рецин, которые, не опасаясь более могущества Иудейского царства, сделали смелое нашествие на страну и опустошили ее до самых ворот Иерусалима. Соединенные силы царей, нанеся страшное поражение войску Иудейскому, потерявшему 120,000 человек, вместе с богатой добычей захватили в плен 200,000 женщин, сыновей и дочерей, хотя, по увещанию пророка Одеда, пленные отпущены были на свободу. Но несчастия скоро еще удручились. Елаф на Чермном море был взят сирийским царем Рецином и, таким образом, Иудейское царство лишилось своего единственного морского порта. Едомитяне, долго бывшие вассалами, возвратили себе независимость и захватили множество иудеев в плен. Восстали и филистимляне и отвоевали обратно города приморской равнины, которые при прежних царях принадлежали царству Иудейскому. Одним словом, по свидетельству библейского историка, «унизил Господь Иудею за Ахаза, царя Иудейского, потому что он развратил Иудею, и тяжко грешил пред Господом» (2Пар. 28:19). Но и этот тяжкий урок не образумил Ахаза. Видя себя в безвыходном положении, он, не думая искать помощи единственного Помощника избранного народа, решился опереться на могущественную Ассирию, сблизившись, таким образом, с монархией, которая пользовалась всяким случаем для завоевания и поглощения всех соседних – и враждебных, и дружественных ей государств. Среди таких-то печальных обстоятельств царства Иудейского выступил на общественную деятельность величайший пророк ветхого завета, Исаия, имени которого суждено было быть достопамятнее и величественнее всех монархов или воителей того времени.

Исаия родился около 760 года, или, быть может, несколько раньше. Он происходил из колена Вениаминова и был сын некоего Амоса, о котором ничего не известно, кроме имени, хотя иудейские предания отождествляют его то с Амосом пророком, то с братом царя Амасии. Его правнук (Иер. 29:21; Неем. 11:7) и праправнук также, по-видимому, были пророки, и имя одного из его великих правнуков, Колаия, «голос Иеговы», показывает, что пророчество было особенным даром в этом семействе в течение нескольких поколений. Замечательно также, что, когда Исаия женился, он избрал себе жену, которая и сама была также пророчицей (Ис. 8:3). Живя в Иерусалиме, этом центре политической жизни и деятельности, семейство пророка, по-видимому, занимало общественное положение, предоставлявшее ему всевозможные преимущества. Вместо того, чтобы затеряться где-нибудь в безвестной деревне, подобно своему современнику Михею, или проводить свои дни на холмах или в сикоморовых рощах, подобно Амосу, он с самого детства был окружен бойкою жизнью столицы, в которой впоследствии ему суждено было сделаться главным советником престола и высокочтимым личным другом царя Езекии. Его детство и отрочество, кроме того, прошли под благотворным религиозно-политическим влиянием мудрого и доброго Озии, от славы царствования которого самый его характер и его настроение получили тон, не изглаживавшийся в течение всей его жизни. По всей вероятности, в его раннее детство в царстве Израильском еще царствовал Иеровоам II, но, по мере его возрастания, северное царство все более подвергалось анархии и язычеству, несмотря на ревностную и безбоязненную проповедь Амоса и Осии. Из некоторых мест его пророчеств во всяком случае ясно, что он был знаком с этими своими предшественниками. У него много мест, намеков и выражений, показывающих, что он был хорошо знаком с священными книгами своего народа, каковое знакомство он приобрел с раннего детства.

Собственно, выступление пророка Исаии на пророческую деятельность относится к году смерти Озии, когда продолжительное благоденствие во многих отношениях содействовало сильному понижению нравственного уровня. Богатство внесло развращающее влияние роскоши среди высших классов, и военная слава поддерживала высокомерную гордость во всем народе. Общественные добродетели падали и зародыши рокового вырождения ясно выступали во всех классах в склонности к идолопоклонству и суеверию. Исаия, хотя еще будучи молодым человеком, уже глубоко сознавал ненормальность подобного состояния вещей и, обладая возвышенным духом, скорбел о нем и молился. Однажды он посетил храм. Там звуки труб, торжественные хвалебные песни левитских хоров и облако курения от святилища еще более усилили те религиозные чувства, которыми наполнена была его душа. И тут-то он сподобился видения, которое было первым и последним в его жизни. В этот момент он стоял пред двором священников, пред ним находилось святилище, а дальше и таинственное святое святых. И вот, когда он углубленно взирал по направлении к святилищу, ему показалось, что размеры храма стали чрезвычайно расширяться пред ним. Через широкие кедровые ворота, открытые настежь для входа священников к золотому жертвеннику курения, многоцветная занавесь, скрывавшая внутренность святилища, была отдернута и пред ним, в таинственной мгле, явилось торжественное видение Иеговы, сидящего на Своем Престоле над ковчегом Завета, который как бы стоял между землей и небом. Здесь, как и в других местах св. Писания, как и приличествует духовному характеру божественной сущности, не делается никакого описания того божественного лица, которое сидело на Престоле. Но края Его царственных одежд наполняли собою величественный храм видения. «Вокруг Престола стояли серафимы, у каждого из них было по шести крыл; двумя закрывал каждый лицо свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя деталь. И взывали они друг к другу, и говорили – свят, свят, свят Господь Саваоф. Вся земля полна славы Его» От этого громоносного славословия поколебались верхи врат, и храм наполнился курением. Юный пророк крайне испугался всего этого, и восклицал: «горе мне погиб я, ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа». Но когда он находился в таком состоянии недоумения и ужаса, к нему прилетел один из серафимов, и, держа в руках горящий уголь, взятый им клещами с жертвенника, коснулся уст его и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя; и грех твой очищен». После этого, когда таинственный голос Иеговы спросил, кто бы теперь мог предпринять труд проповедовать Его в Иудее, то трепещущий дух избранная пророка наполнился священною уверенностью, и Исаия сразу же выступил на предлагавшееся ему служение. «Вот я, пошли меня», сказал он. Предложение его было принято, и Исаия признан был пророком. «Пойди и скажи этому народу, говорил ему Восседавший на Престоле: слухом услышите, и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышит, и очи свои сомкнул. Да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцами, и не обратятся, чтобы Я исцелил их». Исаия еще не знал, какое предстояло ему великое дело и спросил, надолго ли призывается он к служению и надолго ли будет оставаться народ в таком состоянии. Тогда Господь сделал Своему новому служителю страшное откровение. «Доколе, сказал Он, не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет. И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле». После этого видение исчезло, но на Исаие остался дух Божий, который и вдохновил его мужественные силы на борьбу с нравственными нестроениями его времени (Ис. 6:1–13).

И вот, начиная с этого времени, голос пророка Исаии не переставал раздаваться в земле Иудейской, служа руководящим светочем для обоих царств. Как служитель истинного Бога и бескорыстный патриот, он не ограничивал свою проповедь каким-либо одним царством, и одинаково близко принимал к сердцу судьбы того и другого царств. Находясь в Иерусалиме, он в то же время ясно предчувствовал приближающуюся гибель северного царства, и обращался к нему с глубоко трогательными предостережениями. Когда над Самарией уже надвигалась страшная гроза со стороны ассириян, он обращался к ней с такими суровыми предостережениями:

„Горе Самарии, венку гордости пьяных ефремлян,

Увядшему цветку красивого убранства его,

Который на вершине тучной долины сраженных вином!

Вот, крепкий и сильный у Господа,

Как ливень с градом и губительный вихрь,

Как разлившееся наводнение бурных вод,

С силою повергает его на землю.

Ногами попирается венок гордости пьяных ефремлян.

И с увядшим цветком красивого убранства его,

Который на вершине тучной долины,

Делается то же, что бывает с созревшею прежде времени смоквою,

Которую, как скоро кто увидит,

Тотчас берет в руку, и проглатывает ее“ ²⁶⁴.

После падения Самарии, Исаия свое внимание всецело обратил на судьбу царства Иудейского, и зорким глазом прозорливца следил за все более усиливавшимся в нем нравственным развращением. При всяком дальнейшем шаге в этом направлении, его голос не переставал изобличать и поучать, и он постепенно подготовлял своих слушателей к той страшной участи, которая неизбежно должна была постигнуть народ за идолопоклонство и нечестие, вместе с тем не раз повторяя и прежние обетования о будущей славе, если только народ обратится к истинной вере. Когда последовало первое наказание Ахаза за его слепую преданность ассирийскому идолопоклонству и ассирийским нравам, и обычаям жизни, именно нашествие Факея и царя сирийского Рецина, Исаия выступил с строгим предостережением, объясняя смысл этого бедствия и вместе с тем утешая царя. Встретив Ахаза у водопроводов верхнего пруда, на дороге к полю Белильничьему, он обратился к нему с такою возвышенною речью:

«Наблюдай, и будь спокоен;

Не страшись, и да не унывает сердце твое.

От двух концов этих дымящихся головней

От разгоревшегося гнева Рецина и сириян, и сына Ремалиина.

Сирия, Ефрем и сын Ремалиин

Умышляют против тебя зло, говоря:

Пойдем на Иудею, и возмутим ее,

И овладеем ею, и поставим в ней царем сына Тавеилова,

Но Господь Бог так говорит: это не состоится и не сбудется;

Ибо глава Сирии – Дамаск, и глава Дамаска – Рецин;

А через шестьдесят пять лет Ефрем перестанет быть народом.

И глава Ефрема – Самария,

И глава Самарии – сын Ремалиин.

Если вы не верите,

То потому, что вы не удостоверены» ²⁶⁵.

Исаия заметил царю Ахазу, что он, видимо, не верит его словам и обетованию в божественную помощь, а поэтому продолжал:

«Проси себе знамения у Господа, Бога твоего;

Проси или в глубине, или на высоте».

Ахаз в недоверии возразил:

«Не буду просить, и не буду искушать Господа».

Такое недоверие показало пророку, как ослабела в представителе избранного народа вера в историческое предназначение его, и потому он, обращаясь к царю, произнес, рядом с укором ему, возвышенное пророчество о чудесном рождении Мессии – того якоря спасения, на который должен бы был полагаться избранный народ:

«Слушайте же дом Давидов

Разве мало для вас затруднять людей,

Что вы хотите затруднять и Бога моего?

Итак, сам Господь даст вам знамение:

Се дева во чреве приимет,

И родит Сына, и нарекут имя ему: Еммануил.

Он будет питаться молоком и медом,

Доколе не будет разуметь отвергать худое и избирать доброе.

Ибо прежде нежели этот младенец будет разуметь

Отвергать худое, избирать доброе,

Земля та, которой ты страшишься,

Будет оставлена обоими царями ее,

Но наведет Господь на тебя и на народы твои,

И на дом отца твоего дни,

Какие не приходили со времени отпадения Ефрема от Иуды,

Наведет царя ассирийского.

И будет в тот день, даст знак Господь мухе,

Которая при устье реки Египетской.

И пчеле, которая в земле Ассирийской.

И прилетят, и усядутся все они

По долинам опустелым, и по расселинам скал,

И по всем колючим кустарникам,

И по всем деревам» ²⁶⁶.

От ближайшего будущего взор пророка Исаии устремился в отдаленнейшее. Он видел, как земля опустошалась полчищами ассириян, как она покрывалась терниями и волчцами, и в особенности холмы, которые дотоле были покрыты превосходнейшими виноградниками, служившими местом увеселения и благоденствия.

«Ибо грядет день Господа Саваофа

На все гордое и высокомерное, и на все превознесенное,

И оно будет унижено.

И на все кедры ливанские,

Высокие и превозносящиеся,

И на все дубы васанские,

И на все корабли фарсисские,

И на все вожделенные украшения их.

И падет величие человеческое,

И высокое людское унизится;

И один Господь будет высок в тот день» ²⁶⁷.

Но и эта возвышенная речь пророка не могла образумить Ахаза. Он не обратил внимания на истинный якорь спасения своего народа и заключил союз с ассириянами. Этот союз содействовал ускорению падения царства Израильского, но конечно не принес никакой пользы для самого Ахаза, хотя он униженно пресмыкался пред могущественным Феглаффелассаром II и отдал ему все свои сокровища, ограбив даже храм Иерусалимский, который он после этого запер и, таким образом, прекратил богослужение, водворяя вместо него идолопоклонство, с омерзительными жертвенниками идолам, по всем углам Иерусалима.

Еще не совсем, однако же, погас свет благочестия на престоле Давидовом и он опять воспламенился в лице сына и преемника Ахазова, Езекии.

Положение иудейского царства, когда на престол его восшел Езекия в двадцатилетнем возрасте, по смерти своего отца в 728 году, было в высшей степени печальным. В политическом отношении оно было унизительное. Разорительная подать, платимая Ассирии Ахазом, конечно должна была продолжаться. Придворной партии, находившейся в милости, было выгодно такое состояние вещей, отчасти как условие покровительства государству, отчасти как условие союза с великим царем, рабами или наемниками которого они были в сердце. Гордость и угнетение дошли до постоянного пренебрежения справедливостью, и повсюду царствовало беззаконное насилие по отношению к массам народа. Многочисленные члены царского семейства и знать захватили в свои руки все судебные учреждения, и даже делали посягательство на власть царя. Обыкновенные граждане, поселяне и пастухи трепетали пред ними. Священники заразились общим развращением, и даже среди пророков многие злоупотребляли своею должностью, пользуясь ею для самолюбивых и бесчестных целей (Ис. 9:13–15; Мих. 3:11, 4:5). Нисколько не заботясь о результате, они делали лживые откровения народу, как этого желали их высшие покровители, и часто вводили народ в заблуждение. Истинные пророки, верные своему долгу, считались общественными врагами, между тем как их соперники провозглашались в качестве патриотов. Общественное мнение было, таким образом, возбуждено против безбоязненных и доблестных пророков, так что им угрожало даже гонение вроде того, которое было во времена Иезавели, и служители Божии должны были скрываться для спасения своей жизни. Мало того, в то время, как масса народа все более подвергалась обеднению, богатые делались все более себялюбивыми и угнетательными, судьи испорченными, и языческие суеверия все более проникали во все классы общества, государство разрывалось соперничествующими между собою партиями (Ис. 29:21; Ос. 9:8; Ис. 30:20). Одна партия стояла за союз с Египтом, а другая – за продолжение ассирийской подати, и третья настаивала на национальной независимости. Езекии предстояла нелегкая задача руководить общественными делами при таком именно расстроенном состоянии.

К счастью, он не лишен был нравственной поддержки со стороны лучшего класса населения, и во главе этого класса выступал доблестный Исаия, который всевозможными способами содействовал поддержанию доброго направления. Теперь уже не было надобности образовывать отдельные общины пророков и держать тех, которые подготовлялись к пророческой должности в стороне от массы населения. Он расширил область пророческой деятельности, и выступил в качестве общего просветителя народа. Он завел массу учеников, которые, не составляя из себя отдельных общин, могли жить в своих собственных домах под покровительством храма и собираться вокруг учителя на дворах его. И такою просветительною деятельностью Исаия образовал действительно много учеников, из которых и составился тот оздоровляющей элемент в населении, который, действуя в качестве закваски, мог оздоровлять и все национальное тело. Сам царь Езекия был человек благородного характера. Происходя с материнской стороны от Захарии, любимого пророка Озии, он как бы наследовал от этого своего великого предка возвышенную преданность истинной вере. В противоположность своему отцу, который страстно предан был всему ассирийскому, Езекия всецело держался национальных нравов и обычаев, и посвятил свою жизнь на восстановление богослужения Иеговы и очищение земли от введенного Ахазом язычества. «Закон» был для него руководящей звездой в общественной и частной жизни. Пророки были его наиболее почитаемыми и любимыми советниками. Умный и образованный человек, он в то же время был смиренным и благочестивым, и первый принял меры для собрания и приведения в порядок священных книг. Иудейское предание приписывает ему затем собрание пророчеств Исаии и сохранение книг Екклесиаста и Песни Песней. Но его время не лишено и блестящего расцвета собственной литературы, потому что, кроме писаний современных пророков, к этому времени относится происхождение многих псалмов, свидетельствующих, во всяком случае, о высоком возбуждении религиозного чувства. Для обеспечения содержания священников и левитов, он восстановил уплату десятин, определенную законом Моисеевым, включая «начатки хлеба, вина и масла, и меду, и всяких произведений полевых и десятин из всего» (2Пар. 31:5; Исх. 22:29; 23:16–19). Без всякого угнетения народа, он своим мудрым и честным управлением достиг того, что его сокровищница опять сделалась полною, и в его дворце были большие запасы пряностей, драгоценного масла и всякого оружия. Иудейское предание, возвеличивая его славу и заслуги последующих лет, даже видело в нем обетованного Мессию, и вдохновенный летописец 4 книги Царств, служа отражением общественного мнения о царе, говорит о нем, что «на Господа, Бога Израилева, уповал он; и такого, как он, не было между всеми царями иудейскими, и после него, и прежде него» (2Пар. 18:5).

Как внук пророка, Езекия показывал благорасположение к древней религии с самой своей юности. Сильное духовное влияние на него по-видимому, по крайней мере, однажды, оказал пророк Михей. Этот пророк во многих отношениях сохранял внешние особенности, отличавшие древнюю школу пророков. Занимая смиренное положение в сравнении с Исаией, он ходил по улицам Иерусалима и, сняв свой верхний плащ, к своим пророческим речам и предостережениям примешивал громкие вопли, «рыдая, как ограбленный и обнаженный, воя, как шакал, и плача, как страус» (Мих. 1:8). Такой пророк, изо дня в день изобличавший грехи Иерусалима и угрожавший даже в присутствии царя и перед дворцом надвигающеюся гибелью, произвел на царя в высшей степени глубокое впечатление (2Пар. 28:27), и это впечатление, по-видимому, было поворотным пунктом в его религиозной жизни. Его приближенные, устрашившись вторжения пророка и его смелых слов, хотели было схватить и наказать виновника, но царь нашел за лучшее принять к сведению его предостережение.

Первою заботою Езекии было похоронить своего недостойного отца, но даже и в этом отношении он обнаружил уважение к народному мнению, отказав останкам Ахаза в месте в царской гробнице, хотя и повелел похоронить их внутри стен Иерусалима. Затем он в первом месяце своего царствования открыл врата храма, и начал восстановление здания. Собрав священников и левитов на открытой площади к востоку от него, он повелевал им сразу же приступить к очищению его и приготовить его для восстановления в нем общественного богослужения. Священные светильники давно уже погасли в нем, не возносилось никаких курений и не сожигалось никаких жертв, и теперь все это нужно было исправить. Бедствия народа, как он был убежден, были прямым наказанием За такое оставление религии. Священники, прежде всего очистив себя, ревностно взялись за исполнение царских поведений, и через две недели сделали храм годным для употребления. Найденные в нем мерзости были вынесены к Кедрону и рассеяны в потоке; жертвенник всесожжений был восстановлен на своем месте, и все храмовые сосуды, и принадлежности, удаленные Ахазом, были вновь приготовлены для должного употребления. Когда все было готово, принесено было умилостивительное приношение за царство, храм и народ. Жертвоприношение совершалось в присутствии самого Езекии, прячем хоры левитов занимали назначенные им места, и принимали участие в богослужении; трубы торжественно звучали, и певцы и музыканты опять наполняли воздух словами древнего псалмопения, причем царь и все придворные, вместе с собравшимся народом, возносили пламенные молитвы. Это было достойное открытие благородного царствования.

Между тем северное царство, переполнив меру своих беззаконий, заслужило свою погибель и Самария должна была пасть перед напором ассирийского царя. Когда северное царство, таким образом, погибало и исчезало, Езекия оставался по необходимости бездеятельным, так как оказать в этом случае какую-либо помощь, значило немедленно навлечь подобную же участь и на царство иудейское. Поэтому, воздерживаясь от всякого вмешательства в политику и отвлекши этим от себя внимание ассириян, он всецело предался внутреннему благоустройству. Несмотря на восстановление богослужения в храме Иерусалимском, в стране оставалось много мест частных богослужений, которые в особенности содействовали поддержанию идолопоклонства, именно так называемые «высоты». Уже многие цари делали попытки к отмене этих высот, но попытки их были безуспешны. Теперь Езекия приступил к подобной же попытке, но с большим успехом. Все высоты, находившиеся в царстве иудейском и даже Израильском, были им ниспровергнуты; солнечные столбы, вероятно, представлявшие собою грязные символы, были разрушены, и нечистые образы Ашеры уничтожены. В своей ревности Езекия не остановился и на этом, и приступил к уничтожению всего, что только могло служить источником суеверия. Медный змий, сделанный в пустыне почти восемьсот лет перед тем по повелению Моисея, в течение многих столетий стоял по средине Иерусалима, как одно из наиболее священных национальных сокровищ. Но он, с течением времени, вследствие упадка религиозного духа народа, сделался источником особого зла. Перед ним воздвигнут был жертвенник, на котором возносилось курение, так что среди народа многие боготворили его. Поэтому Езекия разрушил и этот исторический памятник. Затем он приступил и к другим преобразованиям. До Езекии Пасха, по-видимому, совершалась частно в каждом семействе отдельно. Но отселе храм должен был сделаться одним центром общественного богослужения. Доселе национальная религия была по преимуществу местною. Для обеспечения чистоты религии необходима была централизация. Езекия решил справлять великий национальный праздник Пасхи в Иерусалиме. Ошибка в счислении, происходившая вследствие краткости лунных месяцев, нарушила точность в первоначальном времени для этого праздника, совершавшегося в первом месяце; жатва ячменя, после которой он должен был бы совершаться, в качестве весеннего праздника, теперь производилась почти месяцем позже. Поэтому праздник этот был перенесен на второй месяц, и, для предупреждения подобной же ошибки в календаре, отселе введен был новый месяц, который был необходим для уравнения лунного года с солнечным. Такие добавочные месяцы уже давно были в употреблении в Ниневии, с которой Иудея, начиная с царствования Ахаза, находилась в тесном соотношении.

Падение северного царства глубоко тронуло сердце народа иудейского, и их старое взаимное ожесточение перешло в искреннее сожаление. Остатки населения, не уведенные в Ассирию, теперь сделались предметом братского сочувствия, которое и содействовало переселению многих израильтян в пределы царства иудейского. По всей стране, от Дана до Вирсавии, были посланы особые вестники, которые приглашали всех явиться на праздник Пасхи в Иерусалим; но, к несчастью, это приглашение и теперь было отвергнуто с презрением и пренебрежением (2Пар. 30:10). Остаток населения царства Израильского окончательно предался язычеству, и оставался израильским лишь по плоти, а чрез несколько времени не мог даже гордиться и этим, так как браки с другими племенами сделались обычным явлением, хотя в коленах Манассиином, Асировом и Завулоновом еще и оставались люди, которые поклонялись Богу своих отцов и радостно отозвались на приглашение. Для подобного собрания сделаны были надлежащие приготовления. Согласно с повелением закона Моисеева, Езекия приказал очистить святой город. Языческие жертвенники, воздвигнутые Ахазом, были разрушены, и материалы побросаны в Кедрон, за стены. Самый храм был очищен еще в начале царствования. Религиозное одушевление охватило весь народ. Священники и левиты вновь вступили в правильное служение по тому порядку, как он был установлен со времен Давида. Как и в прежние времена, отцы семейств приносили в жертву ягнят для своих семейств, и вообще все обряды были совершены с полною точностью. И вот, когда сделаны были все приготовления, совершилось общественное празднование Пасхи с таким торжественным псалмопением и музыкою, с таким богатством жертвоприношений и с таким множеством присутствующего народа, что торжество это напоминало знаменитое торжество освящения храма Соломонова. Семи дней оказалось недостаточным для подобного торжества, и праздник продлился еще на семь дней.

Такое великое торжество не могло не иметь высокого вдохновляющего значения для народа. Пророки, и во главе их Исаия, воспользовались им для провозглашения великих духовных истин. Уже и раньше пророки, время от времени описывая настоящие судьбы народа и предсказывая будущее, предвозвещали о пришествии великого духовного Царя, при котором дом Давидов воцарится на веки. Надежда на великого Мессию, бывшая путеводной звездой жизни избранного народа в течение всей его исторической жизни, все более вытеснялась и расширялась, особенно со времени Давида. Но с течением времени она постепенно приобретала все более духовный и возвышенный характер. Иоиль проповедовал о страшном дне Иеговы, когда вслед за судом, имеющим постигнуть язычников в долине Иосафатовой наступит золотой век, и Дух Божий изольется на всякую плоть. Амос утешал верующих своего времени предсказанием, что падшая скиния Давидова будет восстановлена опять (Ам. 9:11). Осия предсказывал следующему поколению, что сыны Израиля некогда возвратятся из плена, взыщут Иегову, своего Бога, и Давида, своего царя, и, подобно своим предшественникам, изображал блаженство этого времени. Но возрождение высшего духовного тона в царствование Езекии еще более содействовало очищению и возвышению подобных радостных ожиданий. Благочестивые люди в прошлом лелеяли великую надежду, что в Израиле осуществится великое царство Божие, и начальником его будет божественный, победоносный Вождь. Слава Давида и непрерывное преемство его дома в царстве иудейском, вместе с священными внушениями пророков, естественно поддерживали убеждение, что ожидаемый Мессия произойдете из его рода. Но только Исаия впервые высказал во всей полноте существенные свойства ожидаемого Мессии, как совершенного главы истинного богоправления. Он проповедовал, что предстоит исполнение обетования Божия, по которому престол Давида будете утвержден на веки, и ничто не поколеблет его. При всех обстоятельствах жизни народа он не переставал поддерживать веру в грядущего Мессию. Он не колебался в этом даже и тогда, когда полчища Сеннахирима, по-видимому, угрожали, немедленною гибелью государству, потому что его уверенность никогда не колебалась, даже когда ассирияне находились у самых ворот Иерусалима. Ему мы обязаны вдохновенным изложением тех мессианских ожиданий прошлого в ясном и величественном очертании, которые отселе послужили источником для поддержания этой надежды в последующее века. Но светлые видения Исаии и других пророков были еще далеки от исполнения. Нравственная язва язычества слишком глубоко укоренилась в теле народа, чтобы можно было исцелить ее благочестивою ревностью одного царя, и пророческие видения о будущей славе Мессии должны были еще не раз омрачаться обличениями и предостережениями.

Между тем, в политическом мире совершилась важная перемена. Утомленный походами Саргон под старость занялся строительством. В Дур-Саргине (теперешнем Хорсабаде), близ Ниневии, был построен под его руководством великолепный дворец, как спокойное и великолепное убежище для его преклонных лет. Насколько он гордился величием этого дворца, можно видеть из тех пространных описаний, которые даются в его летописях касательно дорогих дерев, употребленных на его построение, касательно мебели из золота, серебра, меди и драгоценных камней, скульптурных львов и быков при воротах и рядов алебастровых плит, которыми украшались стены его бесчисленных палат и на которых выгравировано было повествование о его подвигах. Но скоро должна была постигнуть общая судьба и этого великого завоевателя. Тот, который столько разрушил и опустошил царств в своей жизни, должен был теперь отдать отчет за все это. Величественный дворец был закончен постройкой в 706 году, а в 705 году Саргон лежал уже убитым на его самом полу.

Освободившийся престол занят был Сеннахиримом, младшим сыном завоевателя. Уступая своему отцу в политических способностях, он был не менее его честолюбив, и проводил свою жизнь в военных походах, предпринимавшихся на широкую ногу. Приобретя славу по всей земле в качестве великого разрушителя, он не знал никакой высшей политики, кроме силы. Навлекая только бедствия на завоеванные им народы, он тем самым заставлял их прибегать к постоянным возмущениям при первой представлявшейся возможности. Жажда власти, жестокость, гордость и заносчивость – обычные свойства восточных деспотов – в лице его достигли своего наивысшего развития. Великолепие дворца в Куюнджике, которым он хотел затмить дворец своего отца в Хорсабаде, его величественные палаты и входы, его обширное пространство, занимавшее целую четверть Ниневии, подтверждаются как его собственными горделивыми надписями, так и его далеко простирающимися развалинами. При нем Ассирия достигла почти своей высшей славы.

Когда весть о смерти грозного завоевателя, Саргона, пронеслась по Западной Азии до берегов Нила, то повсюду возбудила надежду на возможность свергнуть тяжелое ассирийское иго. Во главе этого движения стал египетский фараон Сети, который, в союзе с Тиргаком, царем эфиопским, задумал поднять всю Западную Азии против Ассирии. Предания о былом величии Египта все еще продолжали действовать магическим образом на соседние народы, и всякая попытка, хотя бы и самая отчаянная, казалась благовременною, если только она могла хотя сколько-нибудь обещать освобождение от ненавистного ига Ассирии. Вследствие этого на предложение Египта немедленно отозвались цари Финикии и Филистимской области, владетели Оронта, аммонитяне, моавитяне и едомитяне, которые отказались от уплаты дани Ассирии и приготовились на самозащиту. Пламя восстания охватило всю Западную Азию, и оно могло распространиться и на всю монархию. Для подавления этого движения и выступил Сеннахирим в свой знаменитый поход на Палестину. Он вступил в страну, по обычаю, с севера. Громадные массы его колесниц, всадников и стрелков двинулись чрез проход Ливанский, и заняли его высоты. Величественные кедры и кипарисы, по выражению пророка, рыдали под топором и огнем, пожиравшими их сотоварищей, так как завоеватели приготовляли себе из этих дерев военные машины, или рубили их на балки для дворцов Ниневии. Там, где чувствовался недостаток в воде, вырыты были многочисленные колодцы, или вновь разрывались уже заваленные. Сеннахирим гордо заявлял, что подошвой своей ноги он мог иссушить все каналы Египта, бывшего последнею целью его похода. Мимоходом он также раскинет свою шелковую палатку не только на высоких проходах севера, но и в самом Иерусалиме, и осквернит его дворцовые сады, эти роскошный убежища столицы Езекии. Чрез горные потоки, для облегчения движения войск, перекинуты были мосты, и чрез вади проложены были удобные дороги для его колесниц. Спустившись с горы чрез горловину Собачьей реки ²⁶⁸, он приказал изобразить свою фигуру на скалах, рядом с фигурой Рамзеса II, который проходил тем же самым путем за тысячу лет пред тем, и оставил подобное же воспоминание о своем присутствии здесь. Наконец, огромное полчище вышло на равнины Финикийские. Первым должен был почувствовать мстительную руку завоевателя гордый Сидон. Он был совершенно беспомощен, так как из Египта не предвиделось пока никакой помощи. Елулей, мятежный царь, должен был бежать на остров Кипр или какой-нибудь другой остров Леванта, и на его место был поставлен более податливый вассал Етобаал, обязавшийся платить обычную дань. Князья других восставших стран, устрашенные присутствием такого грозного неприятеля, или, как говорят надписи, пораженные «блеском оружия Ассура», бога Сеннахиримова, немедленно же подчинились и вновь повторили знаки своего почтения завоевателю, целуя ноги великого царя, принося ему богатые подарки и обязуясь платить дань. Этому общему низкопоклонству не последовал только Седек, царек Аскалона, но он был наказан за это низвержением с престола в пользу вассального царя, а все его семейство, со всеми его членами, его богом и со всею собственностью было уведено в плен ассириянами. Города Беф-Дагон и Иоппия, с двумя другими, имена которых неизвестны, находившиеся в подчинении Седеку, жестоко поплатились за оказанную ему помощь. После этого, из возмутившихся остался только Езекия. Таким образом, поход Сеннахирима по направлению к Египту был для него как бы триумфальным шествием, пред которым раболепно преклонялись все.

Ввиду всего совершившегося, возбуждение в Иерусалиме было необычайное. Город был поставлен на военное положение. Езекия, однако же, не отчаивался. Он надеялся на помощь со стороны эфиопского царя Тиргака. Войска Сети и местных египетских царей, под главенством Тиргака, двигались на помощь к нему, но Сеннахирим расположился лагерем между ними и Иерусалимом, и, таким образом, имел в виду не допустить их до соединения. «Цари Египта, – говорится в ассирийской летописи, – и воины, стрелки, колесницы и кони Эфипии, неисчислимые в своем множестве, собрались вместе и шли на помощь народу, Екронскому и Езекиину. Они развернули свой боевой порядок предо мною в равнинах Елтеки, и метали своими стрелами; но я выступил против них и разбил их оружием Ассура, моего Господа. Мои руки пленили среди битвы начальника колесниц и сыновей царя египетского, и начальника колесниц, царя эфиопского. Я сделал нападение, взял и ограбил города Елтеку и Фимну» ²⁶⁹. Обеспечив себя, таким образом, со стороны египетского войска, Сеннахирим направил свое оружие против Екрона, который быстро пал, и все главы его подверглись жестокому наказанию. «Главных жрецов и великих людей, совершивших преступление», – говорят летописи, – «я предал смерти, и повесил тела их на столбы вокруг города. Я отдал в рабство тех людей города, которые совершали грехи и преступления, но пощадил остальных».

Покончив с этим делом, Сеннахирим затем отдал приказ одному отряду своего войска двинуться против Иерусалима, и вот горные проходы загремели от шума движущейся ассирийской пехоты и ее колесниц. Движение этого войска отмечалось огнем и кровью. Сорок шесть укрепленных городов Езекии были взяты приступом, и вместе с тем неприятелем захвачено было множество всякого скота с большим количеством военного материала. Все население, какое только могло быть захвачено, уведено было в качестве рабов, так что всего взято было 200,150 человек, «малых и великих, мужчин и женщин, вместе с конями, кобылами, ослами, верблюдами, быками и овцами без числа». Сам Езекия трепетно ожидал приступа на Иерусалим. Город скоро был обложен неприятелем, который начал приготовления для правильной осады. Указывая на это, Сеннахирим гордо говорит в своих надписях: «я запер его (Езекию), подобно птице, в Иерусалиме, его царственном городе, и построил осадные башни против него, потому что он дал приказание возобновить укрепление великих ворот города». При виде грозного ассирийского войска ужас объял все население города. Оставался спокойным один только великий пророк Исаия, который безбоязненно возвышал свои голоса для успокоения сограждан и предупреждения всеобщей паники. Даже в виду ассириян, уже стоявших под стенами, он не терял упования на Бога, и верил, что Он избавить Свой народ от грозящей опасности. Обращаясь к народу, он говорил, что определения Господа Саваофа неизменны, и ассириян ждет грозное наказание (Ис. 14:24–27). Тем не менее, самое зрелище осады должно было возбуждать ужас в самых храбрых из осажденных. Красные плащи и блестящие щиты ассириян, странные одежды многих чужеземцев и варварских племен, состоявших на службе в ассирийском войске, их бесчисленные колесницы, их знамена и палатки, – все это покрывало пространство пред северными воротами города, окружающие склоны холмов и прилегающие долины ²⁷⁰. Для некоторых спасение казалось безнадежным, другие все еще продолжали питать надежду на помощь Тиргака, несмотря на его поражение. Как обыкновенно бывает во времена необычайного возбуждения, в городе преобладали всевозможные настроения. Немало было таких людей, которые от отчаяния предавались всякому распутству. Водворилось пьянство и необузданное буйство. Исаия потерял всякое влияние на массу граждан, хотя некоторые с бледными лицами еще и прислушивались к его утешительным словам.

Осада между тем затянулась, потому что Езекия не хотел сдаваться. Множество народа работало над возведением укреплений, но к осажденным быстро приближался новый, страшный враг, именно голод. Среди этих ужасов и распространяющейся деморализации, вновь раздался голос пророка, который, обращаясь к Иерусалиму, говорил:

„Что с тобою, о, Иерусалим!

Что ты весь взошел на кровли?

Город шумный, волнующийся, город ликующий!

Пораженные твои не мечом убиты,

И не в битве умерли;

Господь, Господь Саваоф

Призывает вас в этот день плакать и сетовать,

И остричь волоса и препоясаться вретищем.

Но, вот, веселие и радость!

Убивают волов, и режут овец;

едят мясо, и пьют вино:

Будем есть и пить;

Ибо завтра умрем!

И открыл мне в уши Господь Саваоф:

Не будет прощено вам это нечестие,

Доколе не умрете,

Сказал Господь, Господь Саваоф“ ²⁷¹.

Несмотря на все усилия противиться неприятелю, скоро все и сам Езекия почувствовали, что всякое противодействие ассириянам безнадежно. И вот для того, чтобы умилостивить грозного завоевателя, Езекия решил добровольно сдать столицу. Вследствие этого, он отправил послов к Сеннахириму, в Лахис, чтобы заявить о своем раскаянии в отпадении от него и о своем желании вновь подчиниться ему. Сеннахирим вполне видел беспомощность Езекии, и поэтому воспользовался этим случаем для того, чтобы взять с него штраф, который сильнее всего мог послужить для него наказанием за возмущение. Об этом в своих надписях он говорит: «я отрезал от его царства его города, которые я ограбил, и отдал их царям Азота, Екрона и Газы. Я уменьшил его царство. Я назначил ежегодные дары и подать, которую он должен был платить моему величеству, в большем против прежнего размере. Страшный блеск моего величия подавил его. Рабочие, воины и каменщики, которых он собрал для укрепления Иерусалима, теперь принесли дань, которую он послал ко мне, в мой царский город Ниневию. Она состояла из 30 талантов золота, 800 талантов серебра ²⁷², тканых материй, отороченных багряниц, драгоценных камней большого объема, лежанок из слоновой кости, подвижных тронов из слоновой кости, шкур буйволов, буйволовых зубов, дерев Дан, дерев Ку, множества сокровищ всякого рода, его дочерей, мужских и женских обитателей его дворца, вместе с мужскими и женскими рабами. Он отправил также посланника с данью и для заявления почестей» ²⁷³. По заявлении покорности на столь тяжелых и унизительных условиях со стороны Езекии, ассирияне отступили от Иерусалима на приморскую равнину, где Сеннахирим занят был осадой Лахиса. Туда сначала и была отправлена поставленная в условии дань. Ассирийские чиновники собирали дань посредством налога на граждан, и при получении ее, должным образом взвешивали ее. Но для уплаты такой громадной дани оказывалось недостаточным общественных и частных источников. Для этого необходимо было решительно опустошить и государственную, и храмовую сокровищницу, и, кроме того, пришлось даже взять то золото, которое оставалось на воротах и дверных косяках святилища.

Получив покорность от Иерусалима, Сеннахерим все свои силы направил на Лахис, город царства иудейского, лежавший к югу в холмах Негеба, недалеко от границы Египта. Его положение и крепость давали ему возможность всегда держаться долго против осаждающих, так что и во времена Иисуса Навина он держался в течение двух дней, хотя все другие соседние города сразу же пали под напором этого завоевателя (Нав. 10:3, 5, 26, 31–33, 35). Первоначальное население его состояло из аморрейских горцев, и их любовь к независимости, по-видимому, перешла и к их преемникам. Город этот был укреплен Ровоамом после отпадения десяти колен, и, по-видимому, избег общей участи, постигшей большую часть его укреплений во время нашествия Сусакима. Туда-то и направился Сеннахерим «со всей своей силой для того, чтобы вести осаду лично». Но вот он узнал, что Сети, танисский царь Египта, оправившись после своего поражения при Елтеке, собрал новое войско против него и вновь обеспечил себе помощь со стороны Тиргака, столица которого, Напата, находилась в Верхнем Египте. Этот воинственный царь кроме того, как ему было известно, обрадовавшись случаю вмешаться в египетския дела в качестве покровителя и верховного государя, двинулся с берегов Верхнего Нила со всеми эфиопскими войсками против ассириян. При таких обстоятельствах, самое подчинение Езекии могло казаться простым отводом глаз для того, чтобы выгадать время для прибытия эфиопского монарха. Разъяренный всем этим, Сеннахирим, несмотря на только что заключенный договор, вновь отправил летучий отряд к Иерусалиму с тремя придворными военачальниками: Тартаном, главнокомандующим, Рапсарисом, начальником евнухов, и Рапсаком, начальником военного штаба. Появление ассириян пред Иерусалимом вновь распространило уныние в городе, которое еще более увеличилось, когда сделались известны их требования. Слух о приближении Тиргака, яростное нападение на Лахис и все другие военные известия уже успели достигнуть Иерусалима. Можно было ожидать возвращения всего ассирийского войска, и поэтому ворота вновь были заперты и стены приведены в оборонительное положение. Между тем посланные от Сеннахирима приступили к исполнению поручения своего государя. Подойдя к стенам, они требовали, чтобы Езекия выслал к ним переговорщика, что и было сделано. Со стороны Езекии выступили Елиаким, начальник дворца, писец Севна и Иоах, дееписатель, которые вышли на стену, так чтобы можно было слышать то, что скажут ассирияне. Сам Езекия отказался явиться для подобных переговоров, считая это ниже своего царского достоинства. И вот начались переговоры, представляющие любопытный пример дипломатических переговоров древнего времени.

От имени Сеннахирима переговорщиком выступил Рапсак, начальник штаба. Так как Езекия сам не нашел удобным выступить лично, то его министры должны были передавать своему государю, которого Рапсак не удостаивал даже царского титула, что именно хотели сказать ассирияне. Рапсак говорил, что Езекия, очевидно, поддерживает тайные сношения с какой-нибудь внешней державой, иначе он никогда не осмелился бы так вести себя по отношению к великому царю. Что могла означать такая дерзость? На кого он мог полагаться, противясь Сеннахириму и запирая ворота от его представителей? Нелепо говорить, что он надеялся на свои собственные способности и на свои источники. Ассириянам ясно, на кого именно уповает Езекия, но упование это напрасно. «Вот ты думаешь опереться на Египет, – высокомерно говорил Рапсак: – на эту трость надломленную, которая, если кто опрется на нее, войдет ему в руку и проколет ее. Таков фараон, царь египетский, для всех, уповающих на него. А если вы скажете мне, – продолжал Рапсак: – на Господа, Бога нашего, мы уповаем, то на того ли, которого высоты и жертвенники отменил Езекия и сказал Иуде и Иерусалиму: пред сим только жертвенником покланяйтесь в Иерусалиме? Итак, вступи в союз с господином моим, царем ассирийским: я дам тебе две тысячи коней, – можешь ли достать себе всадников на них? Как тебе одолеть и одного вождя из малейших слуг господина моего? И уповаешь на Египет ради колесниц и коней? Притом же разве я без воли Господней пошел на место сие, чтобы разорить его? Господь сказал мне: пойди на землю сию, и разори ее» (4Цар. 18:19–25). Речь эта была хитра и дипломатична. Сказанная из-за стен, она могла доноситься до слуха толпы, стоявшей довольно близко к министрам на стене, чтобы слышать все переговоры. Сознавая возможность того, что слова эти произведут панику или возмущение в городе, представитель Езекии просил Рапсака говорить по-арамейски, а не на иудейском языке, на котором военачальники Сеннахирима могли свободно говорить, так как образованные классы того времени изучали разные языки. Но ассирийский посланник не был таким человеком, который бы готов был уступить подобное преимущество своим противникам. «Разве только к господину твоему и к тебе послал меня господин мой сказать сии слова? – гордо сказал он. Нет, также и к людям, которые сидят на стене, чтобы есть помет свой и пить мочу свою с вами». Затем, возвышая свой голос и громко говоря по-иудейски, так чтобы слышал и народ, он продолжал: «слушайте слова царя, великого царя ассирийского! Так говорит царь: пусть не обольщает вас Езекия, ибо он не может вас спасти от руки моей; и пусть не обнадеживает вас Езекия Господом, говоря: спасет нас Господь, и не будет город сей отдан в руки царя ассирийского. Не слушайте Езекии, ибо так говорит царь ассирийский: примиритесь со мною, и выйдите ко мне, и пусть каждый ест плоды виноградной лозы своей, и смоковницы своей, и пусть каждый пьет воду из своего колодезя, пока я не приду и не возьму вас в землю такую же, как и ваша земля, в землю хлеба и вина, в землю плодов и виноградников, в землю масличных дерев и меда, и будете жить, и не умрете. Не слушайте же Езекии, который обольщает вас, говоря: Господь спасет вас. Спасли ли боги народов, каждый свою землю, от руки царя ассирийского? Где боги Емафа и Арпада? Где боги Сепарваима ²⁷⁴, Ены и Иввы? Спасли ли они Самарию от руки моей? Кто из всех богов земель сих спас землю свою от руки моей? Так неужели Господь (Иегова, этот слабый Бог слабого народа) спасет Иерусалим от руки моей» (4Цар. 18:27–35)?

Эта дерзкая и богохульная речь была принята народом в глубоком молчании, так как Езекия разумно запретил давать на нее ответ, чтобы не вызвать ассириян к еще более усиленной враждебности и, быть может, даже к попытке взять штурмом город. Переговоры очевидно должны были кончиться безуспешно, и ассирияне готовились отправиться обратно в свой лагерь. Три министра Езекии, крайне удрученные тоном и требованиями врага, отправились во дворец, разодрав свои одежды и, вместе с народом, наполняя воздух плачем. Известие о всем случившемся поразило царя. В крайнем огорчении разрывая свои одежды, он надел на себя саван в знак скорби, и, будучи благочестивым человеком, прямо отправился в храм, и обратился с мольбою к Богу. Весь двор также последовал его примеру, надел черные мантии, и Елиаким и Севна, с старейшими священниками в своих вретищах, были посланы сказать Исаии о всем случившемся. «День скорби, и наказания, и посрамления день сей, сказали они ему от имени Езекии: – ибо дошли младенцы до отверстия утробы матерней, а силы нет родить. Может быть услышит Господь, Бог твой, все слова Рапсака, которого послал царь ассирийский, господин его, хулит Бога живого и поносит словами, какие слышал Господь, Бог твой. Принеси же молитву об оставшихся, которые находятся еще в живых». В этой речи звучало уже некоторое недоверие и к помощи великого пророка, но Исаия во всяком случае был тверд в своей вере, и отвечал им: «так скажите господину вашему: так говорит Господь: не бойся слов, который ты слышал, которыми поносили Меня слуги царя ассирийского. Вот, Я пошлю в него дух, и он услышит весть ²⁷⁵, и возвратится в землю свою, я Я поражу его мечом в земле его» ²⁷⁶. Ободренный таким уверением, Езекия немедленно же отправил свой ответ ассириянам, отказываясь при каких бы то ни было обстоятельствах сдать город, и Рапсак должен был возвратиться с своею раздражающею вестью в Ливну, к которой теперь отступил Сеннахирим, опасаясь приближения Тиргака. В течение этих дней или недель необычайного возбуждения и тревоги, Исаия оставался, как и всегда, безбоязненным и непреклонным. Езекия и народ то и дело слышали его мужественный, ободрительный голос, возбуждавший их уповать на Иегову даже и в этот мрачный час. К этому, вероятно, времени относится знаменитая речь, в которой пророк, поистине громовыми раскатами праведного гнева, поражал завоевателя:

„Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем,

И грабитель, которого не грабили!

Когда кончишь опустошение,

Будешь опустошен и ты;

Когда прекратишь грабительство,

Разграбят и тебя.

Господи, помилуй нас;

На Тебя уповаем мы.

Будь нашею мышцею с раннего утра,

И спасением нашим во время тесное.

От грозного гласа Твоего побегут народы;

Когда восстанешь, рассеются племена.

И будут собирать добычу вашу,

Как собирает гусеница;

Бросятся на нее, как бросается саранча.

Высок Господь, живущий в вышних;

Он наполнить Сион судом и правдою.

И настанут безопасные времена твои,

Изобилие спасения, мудрости и ведения;

Страх Господень будет сокровищем твоим

Ибо Господь – Судия наш,

Господь – Законодатель наш,

Господь – Царь наш,

Он спасет нас“ ²⁷⁷.

Тем не менее трепещущий за свою судьбу и за судьбу своей столицы царь Езекия старался хоть как-нибудь утишить гнев Сеннахирима, страшные вести о котором доходили до него из под Лахиса, опять подвергшегося осаде. С этою Целью он отправил посланников, в надежде, что им, быть может, удастся убедить грозного царя, что у Езекии нет никакого изменнического намерения, и спасти страну от второго нашествия. Посольство нашло царя уже в этом городе, который был взят приступом и отдан на волю разъяренного войска ²⁷⁸. Одна плита из ниневийского дворца, находящаяся теперь в Британском музее, изображает его «принимающим добычу города Лахиса». Он сидит на троне перед своей палаткой; в одной руке у него две стрелы, и в другой – лук. К нему приводятся пленники, и один военачальник, сопровождаемый охраной, делает доклад о них. Позади царя стоят два евнуха, с опахалами из перьев, с целью доставлять ему прохладу и отгонять мух. Позади стоят два приготовленных для него коня; при них стоят солдаты с большими копьями. Первый ряд пленников преклоняется перед ним для испрошения милосердия, а позади них тянется длинная партия их злополучных сотоварищей. Те из них, судьба которых уже решена царем, отводятся на некоторое расстояние и убиваются, а другим дается пощада, и они обращаются в рабство. Поблизости стоит колесница, запряженная двумя конями, быть может, колесница самого Сеннахирима, а бесчисленные плодовые деревья по всей плите, по-видимому, указывают на плодородие завоеванной страны. Сильный конный и пеший отряд справа картины служит прикрытием для царя. При таких-то обстоятельствах и нашли Сеннахирима посланные Езекии. Посольство их не увенчалось успехом. Для Сеннахирима было в высшей степени важно овладеть Иерусалимом для того, чтобы обеспечить свой тыл, и поэтому он отпустил посланников, не выслушав даже их просьбы. На это именно пророк Исаия указывает в следующих словах своей речи:

„Вот сильные кричат на улицах;

Послы для мира горько плачут.

Опустели дороги, не стало путешествующих;

Он нарушил договор, разрушил города, –

Ни во что ставит людей.

Земля сетует, сохнет;

Ливан постыжен, увял,

Сарон похож стал на пустыню,

И обнажены от листьев своих Васан и Кармил.

Ныне Я восстану, говорит Господь,

Ныне поднимусь, ныне вознесусь

Вы, беременные сеном,

Разродитесь соломою,

Дыхание ваше – огонь,

Который пожрет вас

И будут народы как горящая известь,

Как срубленный терновник,

Будут сожжены в огне.

Слушайте дальше, что сделаю Я,

И вы, ближние, познайте могущество Мое“ ²⁷⁹

Покончив с Лахисом и с окружающими городами, Сеннахирим затем решился без дальнейшего отлагательства двинуться на Иерусалим и захватить его, пока не пришла еще к нему помощь из Египта. Скрывая свои действительные намерения, он даже написал письмо к Езекии, и с ним отправил опять Рапсака сделать вторую попытку страхом принудить царя к сдаче. Для того, чтобы взять этот город формальной осадой, потребовалось бы слишком много времени. Перечисляя, подобно Рапсаку при первом переговоре, длинный ряд городов и стран, боги которых оказались бессильными защитить их против его оружия, и похваляясь своими делами во всех странах, которые он опустошил, Сеннахирим в своем письме предостерегал Езекии не поддаваться обманчивому будто обещанию со стороны Иеговы об избавлении от него города. Это новое движение неприятеля опять распространило ужас и тревогу по всему Иерусалиму, и царь еще раз, с трогательным благочестием, отправился в храм, чтобы в молитве к Иегове просить умилостивления Его гнева и дарования защиты несчастному городу ²⁸⁰. Молитва его была трогательна и возвышенна. «Господь Саваоф, Боже Израилев, сидящий на херувимах!» – молился он: – «Ты один Бог всех царств земли; Ты сотворил небо и землю. Преклони, Господи, ухо Твое и услышь; открой, Господи, очи Твои, и воззри, и услышь слова Сеннахирима, который послал поносить Тебя, Бога живого. Правда, о Господи! цари ассирийские опустошали все страны и земли их, и побросали богов их в огонь. Но это были не боги, а изделия рук человеческих, дерево и камень – потому и истребили их. И ныне, Господи, Боже наш, спаси нас от руки его; и узнают все царства земли, что Ты, Господи, Бог один» (Ис. 33:16–20). Езекия обращался к Богу, который слышит молитву и никогда не оставляет праведных, когда они взывают к Нему в день скорби. И действительно, молитва его была услышана. Пророк Исаия немедленно же получил новое внушение, которое ему и поручено было тотчас же передать Езекии. Поспешая во дворец, этот непреклонный патриот ободрял и укреплял царя словами, которые еще и теперь способны наполнять мужеством сердца тех, которые читают их. «Так говорит Господь, Бог Израилев: о чем ты молился Мне против Сеннахирима, царя ассирийского, вот слово, которое Господь изрек о нем:

«Презрит тебя, посмеется над тобою

Девствующая дочь Сиона,

Покачает вслед тебя головою дочь Иерусалима.

Кого ты порицал и поносил?

И на кого возвысил голос,

И поднял так высоко глаза твои?

На святого Израилева.

Чрез рабов твоих ты порицал Господа, и сказал:

Со множеством колесниц моих я взошел на высоту гор, на ребра Ливана;

И срубил рослые кедры его, отличные кипарисы его.

И пришел на самую вершину его, в рощу сада его.

И откапывал я, и пил воду;

И осушу ступнями ног моих все реки египетские ²⁸¹.

За твою дерзость против Меня,

И за то, что надмение твое дошло до ушей Моих,

Я вложу кольцо Мое в ноздри твои,

И удила Мои в рот твой,

И возвращу тебя назад тою же дорогою,

Которою ты пришел.

И вот тебе, Езекия, знамение:

Ешьте в этот год выросшее от упавшего зерна,

И на другой год самородное;

А на третий год сейте и жните,

И садите виноградные сады, и ешьте плоды их.

И уцелевший в доме Иудином остаток

Пустит опять корень внизу,

И принесет плод вверху.

Ибо из Иерусалима произойдет остаток,

И спасенное – от горы Сиона.

Ревность Господа Саваофа соделает это.

Посему так говорит Господь о царе ассирийском:

Не войдет он в этот город,

И не бросит туда стрелы,

И не приступит к нему со щитом,

И не осыплет против него вала.

По той же дороге, по которой пришел, возвратится,

А в город сей не войдет, говорит Господь:

Я буду охранять город сей,

Чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего» ²⁸².

Пророчество было ободрительное, но ввиду обстоятельств дела Иерусалим должен был все-таки чувствовать крайнюю тревогу. Ему грозило полное разрушение. Но велик Иегова, и истинно слово Его пророка. В своей крайности, Езекия бросал безнадежные взгляды на юг и на запад, ожидая приближения откуда-нибудь помощи. Уже доносился слух, что Тиргак, царь египетский, двинулся в поход для избавления Иерусалима. Слух этот доносился также и до Сеннахирима, и это-то именно и заставляло его стараться о возможно скорейшем взятии Иерусалима. Но помощь была ближе, чем мог ожидать даже и благочестивый Езекия. Когда наступил вечер, то над Иерусалимом лежало еще невыносимое бремя страха и тревоги, а с рассветом утра все изменилось. В эту самую ночь случилось одно из самых поразительных и замечательных событий в истории человечества. В ту самую ночь, как говорит библейский повествователь, «пошел ангел Господень, и поразил в стане ассирийском сто восемьдесят пять тысяч. И встали по утру, и вот все тела мертвые» (3Цар. 19:35). «И послал Господь ангела», – говорится в другом месте, – «и он истребил всех храбрых, и главноначальствующих, и начальствующих в войске царя ассирийского. И возвратился он со стыдом в землю свою» (2Пар. 32:21).

Событие это находит косвенное подтверждение и в других свидетельствах, хотя в них оно и получает совершенно иной исторический и местный колорит. Так, Геродот рассказывает, что жрецы Египта передавали ему, как «Сеннахирим, царь аравийский и ассирийский, двинулся с большим войском в Египет. При этом случае египетское войско отказалось оказать помощь своему царю Сетону, жрецу Вулкана. Поэтому он, будучи поставлен в крайне затруднительное положение, вошел в храм и плакался пред Богом по случаю угрожающего бедствия. От крайнего напряжения он уснул, и Бог явился ему в видении, передавая ему, что Он поможет ему, и ободряя его уверением, что царь не пострадает, так как Бог пошлет ему помощь. Полагаясь на это видение, жрец-царь взял с собою всех тех, которые хотели следовать за ним, и заперся в Пелузие, при входе в Египет. Но когда они прибыли туда, мириады полевых мышей, бросаясь на их врагов, перегрызли у них колчаны, луки и ручки их щитов, так что когда на следующий день враги бежали беззащитными, многие из них были избиты. И до сего дня – прибавляет Геродот – каменная статуя этого царя стоит в храме Вулкана, с мышью в руке и с надписью: «всякий, взирающий на меня, пусть воздаст поклонение богам» ²⁸³. В какой именно момент осуществления Сеннахиримом своих планов против Иерусалима постигло его это бедствие, определить трудно. Но во всяком случае, как из хода библейского повествования, так и из пророчеств Исаии видно, что бедствие постигло ассириян в тот самый момент, как они закончили свои приготовления для окончательного нападения на Иерусалим, которое, быть может, отложено было лишь в виду желания достигнуть сдачи города посредством капитуляции. Греческий перевод этого места в книге Царств просто свидетельствует, что посещение Божие поразило неприятеля ночью. Иосиф Флавий, согласно с преданием своего времени, предполагает, что первый день осады был вместе с тем и последним для ассириян, и в следующую за ним ночь неприятель подвергся избиению и обратился в бегство. Огромное множество погибших указывает на гораздо большее бедствие, чем какое могло постигнуть отдельный отряд, отправленный для взятия Иерусалима. Можно думать, что дела Сеннахирима, несмотря на его пышные и высокомерные надписи, были не совсем удачны с самого начала. Об этом можно догадываться, даже читая между строками этих надписей, потому что хотя он и гордится своей победой при Елтеке, однако же, в надписи не сообщается ни списка пленников, ни вообще каких-либо подробностей о добыче, и гордый царь должен был ограничиться заявлением, что он взял города Елтеку и Фимну, из которых последняя, быть может, была лишь незащищенной стенами деревней. В надписях он говорит о том, что он запер Езекию подобно птице в клетке, но ничего не говорит о взятии Иерусалима, ни о завоевании Египта или даже о своем вступлении в него, хотя это и было главною целью его похода. Он хвалится, правда, тем, что принудил Езекию передать ему, вместе с наложенною данью, «своих дочерей, и мужских и женских обитателей дворца»; но это, по всей вероятности, лишь пустое самохвальство, потому что сдача членов царского семейства и членов двора, вместе с дамами гарема, считалась таким унижением, которого можно было бы достигнуть только после безусловного взятия города, а на это нет никаких указаний в библейском повествовании. Вероятнее всего, что после сомнительной победы при Елтеке, Сеннахирим ограничился осадой и взятием Лахиса частью своего войска, причем значительная часть была отправлена вероятно в Египет, а третий корпус двинут против Иерусалима. Но в его войске появилась язва, которая, по-видимому, начала особенно сильно свирепствовать в его различных отрядах перед Иерусалимом и в Ливне, куда переведена была главная квартира после падения Лахиса. Иудейское предание, переходившее от поколения к поколению, понимало под излагаемым в Библии поражением чрезвычайно сильную язву, подобную той, которая была при подобном же посещении Иерусалима при Давиде, когда ангелу Божию поручено было подвергнуть город божественному гневу ²⁸⁴. Вместе с тем до Сеннахирима могли дойти и тревожные слухи о том, что против него с большою силою выступил Тиргак. Даже если бы его войско находилось в добром состоянии, то во всяком случае эта новая борьба с столь опасным и сильным противником должна была крайне беспокоить его. Но при данных обстоятельствах положение было вполне опасным. Вести из других отрядов, показывавшие, что его войско во всем своем составе подвергалось такому же истреблению от язвы, как это было и в Ливне, должны были еще более смирить дух гордого царя. Вместо тысяч закованных в латы воинов, еще столь недавно рвавшихся к битве, он мог собрать вокруг себя только незначительный остаток пораженного ужасом и деморализованного войска. Его храбрейшие воины, цвет его гордых батальонов, его офицеры и генералы частью пали духом, частью были истреблены. Областные пышно одетые, начальники и градоправители, всадники, ездящие на конях, и все отборные юноши, эскадроны и отряды, столь же многочисленные, как листья в лесу, – все они мертвыми грудами лежали вокруг него. Главный его покровитель, бог Ассур, оставил его, и злые духи бездны, – маскимы, гигимы, утуки и духи воздушные, – все эти страшные гении с огненными телами обрушились на него и его войско для истребления их. Оставленный небом и предоставленный ярости страшных демонов, язве и смерти, пораженный ужасом царь не мог думать ни о чем другом, как о немедленном, хотя и позорном бегстве по направлению к Ниневии, где он мог надеяться умилостивить богов. Отступление в каком-либо порядке было невозможно. Жалкие останки отрядов были крайне деморализованы. Смертельный ужас охватил тех, которые остались в живых. Зрелище, представлявшееся лагерем каждого из отрядов, было слишком ужасно, чтобы можно было колебаться касательно того, что нужно теперь делать ²⁸⁵.

Весть о поражении Сеннахирима и бегстве ассириян была сигналом для непреодолимого преследования неприятеля, которому предалось почти все население. Гарнизоны городов и крепостей, оставленные в них Сеннахиримом, несомненно оставили их, и все ассирийское войско, беспорядочными и смятенными толпами, заботилось только о том, чтобы как можно скорее бежать из столь ужасной для него страны. По свидетельству Исаии, захваченная добыча была неизмерима. Жители Иерусалима, подобно саранче, набрасывающейся на зеленое поле, бросились громить ассирийский стан (Ис. 33:4). Даже хромые и калеки, говорит он, спешили на добычу. Холмы, по которым бежали ассирияне, получили название «гор добычи». Как французская армия при своем отступлении от Москвы была преследуема даже крестьянами обоего пола и беспощадно избиваема в своей беспомощности тысячами, так то же самое несомненно было и с ассирийским войском. Павшие духом и ослабленные ужасом и болезнями, воины Сеннахирима падали по пути и, умирая, делались добычей хищных птиц на горах и зверей полевых, «и птицы проводили на них лето, а все звери полевые зимовали около них» (Ис. 18:6). Быть может, наиболее поразительным примером этих подробностей, какие только известны в новейшее время, может служить именно бегство французов из России в 1812 году, когда 30,000 лошадей погибло в несколько дней, и из полумиллионной армии осталось в живых только 20,000 человек, почти лишенных всякого оружия.

Столь чудесное избавление наполнило сердца всех чувством глубочайшей благодарности. Грозная туча, висевшая над государством и грозившая разрушить его до основания, вдруг разорялась и исчезла. То, чего не могла бы совершить никакая человеческая сила, было совершено, без всякого усилия людей, всемогущим словом из уст Иеговы. Могущественнейшая из монархий оказалась бессильною против Царя царей и Владыки владык, как призраки привидение. Война эта в конце концов оказалась великой борьбой между ассирийским идолопоклонством и истинной религией, как на это постоянно указывал величайший патриот этого времени, Исаия. Торжество это было торжеством истинного Бога. Ему принадлежали величие, сила, слава и вся победа (1Пар. 29:11). То спасение, которое даровано было Им Своему народу, было как бы повторением того, которое уже некогда было совершено при Моисее, столетия тому назад, когда именно погиб фараон и его гонительское войско. Неудивительно, что такое событие, как произведшее необычайное впечатление на народный ум, содействовало и нравственно-религиозному возбуждению его. И богослужения в храме никогда не посещались, со времен Давида, Соломона и Иосафата, с такою ревностью и охотой, как это было теперь. Псалмы Давидовы и музыкальное славословие левитских хоров опять наполняли дворы храма восторженными песнями, и дым бесчисленных жертвоприношений возносился во время торжественных служений последовательных чред священников. Вместе с тем, событие это послужило предметом и для новых восторженных песен. К этому именно времени относится, по предположению, знаменитый 45-ый псалом, в котором вполне выражается национальное торжество по случаю падения грозного врага страны.

«Бог нам прибежище и сила,

Скорый помощник в бедах.

Посему, не убоимся, хотя бы и поколебалась земля,

И горы двинулись в сердце морей.

Пусть шумят, вздымаются воды их,

Трясутся горы от волнения их.

Речные потоки веселят град Божий,

Святое жилище Всевышнего.

Бог посреди него; он не поколеблется:

Бог поможет ему с раннего утра.

Восшумели народы, двигнулись царства:

Всевышний дал голос Свой, и растаяли земли.

Господь сил с нами, Бог Иакова заступник наш,

Придите и видите дела Господа, –

Какие произвел Он опустошения на земле:

Прекращая брани до края земли,

Сокрушил лук и переломил копье,

Колесницы сожег огнем.

Остановитесь, и познайте, что Я Бог:

Буду превознесен в народах, превознесен на земле.

Господь сил с нами, заступник наш Бог Иакова». (Пс.45)

Затем, следующий псалом выражает самый восторг народа по случаю избавления:

«Восплещите руками все народы,

Воскликните Богу гласом радости,

Ибо Господь Всевышний страшен,

Великий Царь над всею землею.

Пойте Богу нашему, пойте;

Пойте Царю нашему, пойте» ²⁸⁶.

К этому же событию относится и 75 псалом, который, в греческом переводе 70, носит надписание «ассириянину». Содержание его вполне соответствует событию, и в нем псалмопевец, на струнных орудиях, так прославлял Бога:

«Ведом в Иудее Бог;

У Израиля велико имя Его.

И было в Силоме жилище Его,

И пребывание Его на Сионе,

И сокрушил Он стрелы лука,

Щит, и меч, и брань.

Ты славен, могущественнее гор хищнических.

Крепкие сердцем стали добычею,

Уснули сном своим, и не нашли более

Мужи силы рук своих.

От крещения Твоего, Боже Иакова,

Вздремали и колесница, и конь.

Ты страшен.

И кто устоит пред лицом Твоим во время гнева Твоего?» ²⁸⁷.

Впечатление от этого столь чудесного избавления было так глубоко, что оно не изглаживалось никогда и в последующее века исторической жизни народа. Иуда Маккавей, накануне своей великой битвы с Никанором, воспоминанием о нем воодушевлял своих воинов. Рассказ о бегстве великого царя из Иерусалима пред простертою рукою Божией еще и теперь читается в церквах русской православной церкви в годовщину отступления французов из России. Начальные слова псалма: «Бог нам прибежище и сила» значились некогда на величественнейшем из христианских храмов, именно на св. Софии в Константинополе. И он послужил основой для величественного гимна Лютера «Eine feste-Burg ist unser God», который пели немецкие войска во время франко-прусской войны 1870 года пред каждой битвой, как это было и при всех других исторических кризисах народа почти в течение целых 300 лет.

Освободившись от страшного врага, Езекия занялся благоустроением своего государства. В течение этих лет, быть может, он отвоевал ту часть Иудеи, которая отнята была у Ахаза филистимлянами (4Цар. 18:8). Дороги, заброшенные во время ассирийского нашествия, опять переполнились путешественниками и промышленниками, и разрушенные города восстановлены вновь. Некоторые высказывали мнение, будто бы Сеннахирим сделал новое нашествие на Палестину 11 лет спустя. Но для этого нет достаточных оснований. У этого некогда грозного завоевателя было мало наклонности вновь посетить места, ознаменовавшиеся столь страшным для него бедствием, и отсюда Иудея оставалась в покое. Те области, которые были заброшены во время минувших смут, опять покрылись цветущими общинами, потому что население постепенно возмещало потерю своих братьев, уведенных в Ниневию. Колонии Симеонова колена распространились до далеких пределов южного Негеба (1Пар. 4:34–43), промышленность оживилась по всей стране, и царство пользовалось уважением со стороны окружающих народов.

Что касается Сеннахирима, то хотя он и пережил несколькими годами ужасное бедствие, постигшее его в Палестине, тем не менее история его последующей жизни была смутна и неутешительна. Он предпринимал еще несколько походов в окрестные страны, как бы стараясь хотя отчасти загладить позор своего поражения, но походы эти не сопровождались особенным успехом. Последние годы своей жизни Сеннахирим проводил в Ниневии, в величественном дворце, который он построил для себя и который представлял необычайное по своим размерам здание. Этот дворец Сеннахирима имел 1,500 футов в длину и 700 футов в ширину. На него употреблено было все искусство, каким только располагала Ассирия, и вся добыча, какая только была захвачена ее воителями у соседних стран, так что дворец этот представлял самое величественное здание, какое когда-либо возвышалось в Ниневии. Верный воинственным инстинктам своей расы, а также, быть может, предчувствуя в будущем опасности для своей монархии, он последние годы употребил на укрепление своей столицы, так чтобы сделать ее неприступной. Стены и ворота были восстановлены и отчасти построены вновь, причем возведены были и другие исполинские укрепления, тянувшиеся на много верст в окружности. Но никания стены не могли защитить гордого царя от преследовавшей его судьбы. Он был убит в своем великолепном дворце. Об обстоятельствах этого убийства мы ничего не знаем подробнее. Насильственная смерть была, впрочем, обычной судьбой ассирийских царей. У Сеннахирима было много сыновей, старший из которых был сделан наместником Вавилона, но, по-видимому, умер раньше своего отца. Впоследствии, как можно думать, возникли споры касательно прав на престол, и дело кончилось заговором со стороны двух его сыновей, Адрамелеха и Шарецера, которые решились убить своего отца и захватить престол. Они совершили это свое гнусное преступление, когда отец их молился в храме Нисроха (благодатного), того бога, которому, по странной иронии, особенно возносились молитвы о благословенном состоянии семейств. Но отцеубийцы этим своим преступлением не добились ничего, так как претендентом на престол выступил третий их брат Асардан (Есаргаддон). так что убийцы должны были бежать в Армению, где царствующий государь и позволил им остаться. «И воцарился Асардан, сын его, вместо него» (4Цар. 19:37).

Если возбуждение, причиненное ассирийским нашествием, было чрезвычайно сильным, то безгранична была и радость вследствие избавления царства от разрушения его со стороны грозного завоевателя, но она скоро сменилась новой тревогой, вследствие постигшей Езекии серьезной болезни, тем более, что он еще находился во цвете лет и не имел сына, которому бы мог оставить по наследству престол. Болезнь была смертельная, зависевшая, быть может, отчасти от вынесенного недавно умственного возбуждения. В Иерусалиме скоро стало известным, что к царственному одру был призван Исаия, которому поручено было передать страдальцу пророческое слово, какой будет исход болезни, и пророк возвестил ему от имени Иеговы, что он должен сделать завещание для дома своего, так как умрет и не выздоровеет. Повсюду распространилась необычайная печаль, но более всех скорбел сам Езекия. Желая еще жить и почти отчаиваясь за свою страну, не имея, кроме того, еще той надежды, которая впоследствии дана была человечеству Евангелием, пролившим яркий свет на загробную жизнь и укрепившим веру в бессмертие, он в отчаянии отворотил свое лицо от дневного света, который ему суждено было оставить, к стене и горько плакал. Скорбь его усиливалась еще вследствие того, что у него не было наследника для престола и некому было царствовать после него ²⁸⁸. Он только что пережил великую тревогу и надеялся воспользоваться продолжительным покоем, но вместо этого перед ним разверзалась могила. Его нежное сердце страшилось мрачной могилы, и он горячо молился Богу о выздоровлении. «О Господи!» – молился он: – «вспомни, что я ходил пред лицом Твоим верно и с преданным Тебе сердцем, и делал угодное в очах Твоих». Молитва его прерывалась сильным плачем, и она не осталась неуслышанной. Едва верный Исаия оставил одр болезни, как печальное сообщение было отменено. Прежде чем он достиг ворот среднего города, чтобы спуститься в нижний город, как пророку было божественное внушение возвратиться и сказать царю, что его молитва услышана, что он в три дня будет в состоянии лично возблагодарить Бога в храме за свое выздоровление, что жизнь его продлится еще на пятнадцать лет. Для исцеления болезни достаточно было самых простых средств. Самое обычное восточное лекарство, состоящее из пласта смокв, которое еще и теперь употребляется для той же цели в Персии и Турции, было приложено к показавшемуся на теле царя нарыву, и тотчас же последовало облегчение ²⁸⁹. Для ободрения больного царя вместе с тем дано было и знамение, или высший залог его совершенного выздоровления. Ахаз, как сказано было выше, построил солнечные часы по вавилонскому образцу, быть может, для того, чтобы в одно и то же время служить Ваалу и измерять время. Это, по всей вероятности, было высокое здание, на восходящие ступени которого падала солнечная тень в ее постепенном движении, или, быть может, это был горизонтальный круг, на котором отмечены были ступени или последовательный черты. На вопрос Езекии, какое знамение будет дано ему в удостоверение того что он выздоровеет, Исаия предложил ему на выбор, что тень двинется на десять ступеней или вперед, или назад. Езекия заметил, что тени легко подвинутся вперед на десять ступеней, и поэтому более доказательным знамением для него будет, если тень воротится назад на десять ступеней. И действительно тень, по молитве Исаии, возвратилась назад на десять ступеней. Как совершилось это явление, – неизвестно. Но во всяком случае интересно заметить, что в то время, именно 26 сентября 713 года, было частное солнечное затмение, видимое в Иерусалиме, и оно то могло произвести как раз то явление, о котором сообщает библейское повествование ²⁹⁰.

Известие о болезни Езекии и чудесном выздоровлении его быстро достигло даже до отдаленных стран, и, между прочим, Вавилонии. Там Меродах Баладан, «сын, данный богом Меродахом», все еще поддерживал независимость государства, хотя еще Саргон не раз делал грозные попытки сокрушить его. Хватаясь в своем отчаянном положении за всякую надежду, он думал, что Езекия, который мог быть расположен войти в союз с Вавилоном и, таким образом, в некоторой степени ослабить силу великого общего врага. Вследствие этого в Иерусалим отправлено было посольство с собственноручным письмом от Меродаха Баладана и обычными дорогими подарками, с которыми восточные монархи всегда обращаются друг к другу. Среди этого посольства вероятно находились и халдейские мудрецы, желавшие исследовать чудесное и загадочное для них явление передвижения тени. Показною целью этого посольства было желание поздравить Езекии по случаю его выздоровления, но действительною целью его было заключить наступательный и оборонительный договор с ним. Такая честь для царя небольшой страны, вроде Иудеи, конечно была весьма лестною, и посольство принято было Езекией со всевозможными знаками восточной любезности. Чужеземным посланным были доказаны все виды царства, включая между другими и царские магазины, арсенал и сокровищницу. Им предложены для осмотра все военные и гражданские учреждения Иудеи как бы с целью показать послам, что поддержка Иудеи вполне достойна того, чтобы ее добивался царь вавилонский. Для простого и неосторожного Езекии такое раскрытие своих тайных ресурсов пред посланниками государя, царствование которого было постоянной и безуспешной борьбой против Ассирии, его собственного великого врага, казалось невинным и безвредным. Но его верный советник Исаия понимал дело гораздо лучше, чем сам государь. Возвышение и падение восточных монархий было делом обычным. Их провинции всегда готовы были низвергать иго, наложенное на них только непреодолимым насилием. Упорство Меродаха Баладана в противодействии Ассирии обнаруживало ту жизненность в его притязаниях, которые впоследствии могли совершенно изменить отношение между ним и Ниневией, и пророческая прозорливость ясно видела возможность того, что можно было предвидеть отчасти и при естественном соображении. Пророку было открыто, что Вавилон впоследствии получит главенство, и Иудея поплатится за тщеславие Езекии полным разрушением. Всегда бесстрашный в исполнении своей обязанности в качестве служителя Бога, он не мог воздержаться от сообщения укора царю, хотя Езекия и был его царем и его другом. Узнав о всем случившемся, пророк явился в частном помещении дворца, и монарх должен был выслушать от него, что он послан Иеговой для того, чтобы предсказать ему будущее разрушение царства со стороны той именно державы, представители которой посвящены были, таким образом, во все тайны иудейского государства. Этот самый дворец будет разграблен, народное богатство захвачено и потомки самого Езекии будут уведены в плен для того, чтобы сделать из них служителей при дворце царя вавилонского. Укор этот был тяжел, но он пал на сердце царя, умевшего смиряться и каяться. «Благо слово Господне, которое ты изрек», смиренно отвечали Езекия, и молился, чтобы мир и благосостояние продолжались во дни его. Такое смирение нашло вознаграждение в ответе Исаии, который заключил уверением, что подобное бедствие во всяком случае не произойдет в дни его царствования.

Езекия был последними царем иудейским, который закончил свое царствование среди ненарушимого благоденствия. Взойдя на престол в то время, когда Осия был еще царем Самарии, он видел, как северное царство сокрушено было Ассирией и его население было уведено завоевателем на берега Тигра и в другие страны востока. Над великой Ниневийской монархией последовательно царствовали при нем Салманассар IV, Саргон и Сеннахирим, и Иерусалиму дважды они угрожали своими армиями: однажды в царствование Саргона, причем Сенвахирим, быть может, действовал в качестве главнокомандующего, и во второй раз со стороны этого государя, когда он восшел на престол. Внезапное истребление его огромных войск, без всякого человеческого посредства, наполнило мир благоговейными ужасом и окружило Езекию своего рода священной неприкосновенностью, как человека, пользующегося особыми покровительством неба. Посольство от Мерадаха Баладана вавилонского, геройского противника великому царю ассирийскому, обратило на Иерусалим глаза всего мира и воспламеняло уже бессильную в то время ярость Ассирии; но Иудейское царство пережило все эти опасности, и в течение трех или четырех лет до смерти Езекии оно пользовалось ненарушимыми миром. Филистимляне в приморской равнине отвоевали было себе независимость еще при Ахазе, но вновь подчинились его преемнику. Под влиянием боговдохновенных пророков, как Исаия и Михей, Езекия совершенно изменил то религиозное направление, которое введено было отцом, изгонял идолопоклонство, разрушал языческие высоты, восстановил храм, преобразил его богослужение и соблюдал древние национально-религиозные праздники с таким одушевлением, какое неизвестно было со времени Иосафата, двести лет пред тем. Возрождение древней веры израильской, начавшееся, под влиянием проповеди Иоиля, более 150 г. до царствования Езекии, достигло своей высшей степени под влиянием сына Амосова. С возрастанием влияния священников, правда, распространялся формализм и придавалось особенное значение обрядовому богослужению, но это направление вызывало тем более настойчивую деятельность пророков, которые, вполне признавая авторитета Моисеевой системы, однако же, настаивали, что главные достоинства ее заключаются в духе, и требовали жизни согласно не только с внешними, но и с нравственными постановлениями закона. В течение некоторого времени их проповедь, впрочем, оставалась отчасти без действия. Глубоко зараженный пороками соседнего языческого мира, народ оставил ту нравственную чистоту, которая была предметом проповеди благороднейших членов пророческого чина и, не отрекаясь еще от поклонения Иегове, по повелению царя поклонялся Ему лишь формально, не проводя начал истинной религии в свою обыденную жизнь. Пророки в действительности стояли далеко впереди своего времени. Их религиозные представления оказывались слишком высокими для их современников. Мир еще не видел религии, в которой бы обряды и церемонии не занимали первенствующего положения, и не мог смотреть на внешние формы богослужения лишь как на символы возвышенной религиозной жизни. Для заурядного иудея, как и для язычника, священные действия и внешние установления составляли самую сущность религии. Поэтому, произведенное Езекией преобразование в значительной степени было поверхностным. Масса священников и народа, и даже многие из пророков, легко возвращались к идолопоклонству, когда оно опять введено было Манассией.

Трудно представить себе состояние царства Езекии в его последние годы мирного царствования. Будучи родиной единой истинной религии, которая должна была воспитать мир для Бога, оно, однако же, в сущности представляло собою весьма маленькую страну. Вновь завоеванная филистимская область предоставила ей еще раз некоторое господство над богатыми полями Шефела на западе. Но с юга его тесные пределы скоро соприкасались с выжженными возвышенностями Негеба, и само иудино колено, со времени истребления в нем первобытных лесов, представляло собою лишь область обнаженных седых холмов, пересеченных лабиринтом узких и по большей части каменистых долин. Тем не менее климат был благоприятный, и почва давала обильный плод. При заботливой обработке горных склонов, долин и вади, можно бы было собирать довольно значительное количество винограда, маслин, хлебного зерна и вообще огородных произведений, – вообще простых, но обильных средств для содержания жителей городов и деревень, если бы только повсюду исполнялись древние поземельные законы. К несчастью, эти поземельные законы оставались лишь идеалом, который редко применялся в действительности. С развитием монархии и постепенным возвышением царедворцев, знати и богатых людей, в среду их проникли роковые злоупотребления. Ростовщики пользовались временами бедствий, или временных неурожаев, для угнетения своих братьев. Эти важные хищники строили себе дом за домом в городах, захватывали поле за полем, так что, наконец, их большие имения стали совершенно вытеснять крестьянскую поземельную собственность (Ис. 5:8). Многие мелкие собственники были даже силой изгнаны с своих прежних владений, другие – при посредстве юридических обманов, так что бедные как бы пожирались с земли (Притч. 30:14). Вследствие этого сельское население должно было переселяться в города или превращаться в рабочих на земле, которая некогда была его собственностью. Богатство все более скоплялось в руках немногих, а население вообще беднело. Тирания денежного класса, опиравшегося на худые законы или обычаи, быстро создавала пролетариат. Среди многих из тех, которые все еще удерживали за собою свои наследственный владения, преобладало недовольство, и оно находило свое выражение в лице пророков. Народ сильно жаловался, что в плохие годы он должен был закладывать свои земли, виноградники и дома для того, чтобы покупать себе хлеба или платить подати. В домах немногих преобладали блеск и роскошь, а в хижинах и избах большинства господствовала удручающая бедность. При таких обстоятельствах, национальное разрушение еще могло быть остановлено на время мудрым и добрым правителем, но никакая сила уже не могла совершенно исцелить этого зла. С увеличением населения в течение целых столетий и с постепенным истреблением лесов, по необходимости наступило постепенное уменьшение дождей во времена позднейших царей, что само собою увеличивало затруднение землевладельцев и делало их жатвы более скудными. Тем не менее, при настойчивом и прилежном труде можно было добывать достаточное количество произведений даже и с обнаженных известняковых холмов Иудеи. Большие подземные цистерны наполнялись в течение зимних и весенних дождей достаточным количеством воды, которой, вместе с обильными летними росами, достаточно было для поддержания злаков в течение даже жарких и сухих месяцев. В Египте предки народа должны были поднимать воду из низкого уровня Нила для орошения своих полей и своих огородов, но в Палестине не было надобности прибегать к подобным тяжелым работам. Наличный запас воды, благодаря волнообразности страны, можно было распространять прямо по поверхности почвы в том направлении, в каком только это требовалось. Поля или сады соседей не отделялись между собой никакими загородями, так что границы их обозначались простыми пограничными камнями.

Более богатые землевладельцы пользовались рабами и наемными рабочими, которые и работали на их полях под руководством особого надзирателя, но сами не принимали никакого участия в трудах своих соподчиненных. Долгий промежуток седьмого или субботнего года давал почве периодический покой, благодаря которому, вместе с осенним перегаром соломы и мякины и, быть может, введенным систематическим удобрением, восстановляли производительную силу земли. На горных склонах и на открытых равнинах главными злаками были пшеница и ячмень; страна представляла собою целый ряд маленьких участков, засеянных чечевицей, бобами, просом, тмином, огурцами, дынями и коноплей. По-видимому, производился даже и хлопок. Террасообразные холмы покрыты были лимонными и масличными деревьями, перемежавшимися с абрикосами, сливами, тутовыми деревьями и смоковницами, причем в некоторых местах великолепно росли финиковые пальмы, гранатовые, миндальные и грушевые деревья. Посев зимних злаков начинался в половине октября, когда большею частью по ночам и в промежутки выпадали ранние дожди. Обработка земли производилась посредством волов. В начале ноября обыкновенно засевались бобы, горох и чечевица; две недели затем сеялся ячмень, а в следующем месяце пшеница. Летние злаки сеялись в половине января и в феврале, в ожидании поздних дождей, обыкновенно выпадавших в марте. После посева наступал некоторый отдых от полевых работ, но только непродолжительный, потому что жатва ячменя в этих теплых странах начиналась вокруг Иерихона в последней неделе марта, хотя, жатва на прибрежных равнинах и затем вообще в целой стране происходила в начале апреля. По мере созревания хлеба, участки охранялись особыми сторожами, но путники всегда считали своим правом срывать, в случае голода, столько колосьев, сколько это им требовалось. Жнецы не могли начать своего труда, пока первый созревший сноп, собранный из долины вблизи Иерусалима, но был принесен Богу в благодарность при начале пасхальных праздников. Жатва пшеницы начиналась вокруг Иерихона в первой половине мая, хотя на более высоких участках в других местах жатва происходила месяцем позже. В половине июня поля по всей стране уже представляли собою пеструю колючую жниву, и зерно обмолачивалось на открытых гумнах, на вершине холмов или в длинных закрытых долинах. Перед праздником Пятидесятницы, чрез 50 дней после Пасхи, все зерно уже собиралось в закромы и народ имел свободное время для торжественного совершения своего второго великого годичного праздника, во время которого священники перед жертвенником приносили хлебы из нового зерна и часть новой муки для выражения благодарности народа Иегове за собранный хлеб. В сентябре и октябре обыкновенно собирался виноград и срывались гранатовые яблоки, после чего наступало время для сбора смокв и приготовления из них масла. Затем, наконец, следовал третий великий праздник Кущей, состоявший из семи дней необычайных торжеств и радости. Старый год заканчивался сентябрем, и с октября начинались уже месяцы следующего года. В добрые годы почва не только давала совершенно достаточно для удовлетворения потребности народа, но и оставляла значительный избыток хлеба для вывоза. В царствование Соломона более 80,000 четвериков пшеницы ежегодно платилось этим мудрым царем Хираму тирскому (3Цар. 5:11), а во времена Исаии и позже финикияне ввозили требовавшийся им хлеб не только из Египта, но и из разных областей Палестины, в особенности из центральных и северных, а также и из за-иорданских колен.

Что касается общего вида иудейского царства, то в это время страна была усеяна многочисленными селениями и укрепленными стенами городами, причем некоторые из последних были укреплены по всем правилам неразвитого инженерного искусства того времени. Эти крепости, однако же, большею частью были разрушены ассириянами, но он постепенно восстановлялись, хотя страна конечно все еще носила много следов нашествия Сеннахирима. Огромные ворота этих крепостей, украшенные обыкновенно текстом закона, вырезанным в стене над ними (как это можно еще и теперь видеть на востоке), в течение дня обыкновенно оставались открытыми, но с наступлением вечера массивные створки закрывались и укреплялись тяжелыми железными или медными запорами. Для укрепления этих входов в город, над ними вообще обыкновенно строились особые башни, с которых можно было сторожить всю окрестность, так что, по крайней мере, во времена опасности, стражники голосом или звуком труб могли давать жителям знак о приближении опасности. В многих городах подворотная арка прикрывалась особыми брустверами и с внутренней стороны также. Перед воротами находилось открытое пространство, которое служило местом рыночного собрания ранним утром, местопребыванием граждан во время прохлады дня, равно как и служило местом для царственных выходов, общественных сделок и площадью для собрания во время общественных движений. Большая часть улиц внутри стен были слишком узки даже для того, чтобы разойтись двум нагруженным верблюдам, хотя по некоторым могли свободно двигаться телеги и колесницы ²⁹¹. Только те места, где пересекались улицы, представляли достаточно свободного места для проповеди какого-нибудь пророка или другого общественного учителя. Санитарные предосторожности были неизвестны в то время. Улицы часто были завалены всяким сором или даже еще худшими нечистотами. Все домовые нечистоты в действительности выбрасывались прямо на них, где и пожирались голодными сворами городских собак, который ночью рыскали по улицам, как это бывает еще и теперь в восточных городах. Учреждения для удобства пешеходов, по-видимому, были еще неизвестны, потому что, несмотря на свидетельство Иосифа Флавия, что Соломон выложил большие торговые пути черным базальтом, сомнительно, чтобы до Рождества Христова были какие-нибудь мощеные дороги или улицы ²⁹². У различных промышленников были свои лавки или шалаши, которые находились в разных кварталах или базарах, называвшихся особыми именами. Так, пекари, золотых дел мастера, торговцы-купцы, торговцы шерстью, медняки, продавцы материй и др. занимались торговлей в различных улицах, из которых каждая имела свои особые ворота, запиравшиеся когда это было нужно. Промышленная часть городов по большей части представляла собою особый участок, отдельный от домов (Cоф. 1:11). Дома большею частью были более чем в один этаж, с плоскими сплошными кровлями, защищенными особым парапетом, причем окна на улицу закрывались особыми створками, которые, в случае их открытия, почти соприкасались с створками противоположных домов, как это можно видеть и теперь в Каиро. В случае значительного помещения, каждый дом имел особый внутренний двор, бывшей центром семейной жизни. Над внешними дверями, как и над городскими воротами, обыкновенно красовались слова из закона, а в позднейшие времена планки с текстами прибивались даже и на внутренних дверях или против них ²⁹³. В городах, конечно, ничего не было похожего на освещение улиц, и граждане должны были рано, если им приходилось бывать в городе после наступления сумерек, носить с собою особые светильники. Без такой предосторожности, всякий мог подвергнуться нападению со стороны полудиких уличных собак, или быть арестованным со стороны городских стражей. Отсюда город, по-видимому, совершенно замирал на ночь, исключая какой-нибудь брачной процессии со светильниками и факелами, нарушавшей «тьму кромешную», которая, по сравнению с ярким внутренним освещением домов, вошла в притчу для обозначения несчастья, в противоположность счастью. Во времена Неемии, если не раньше, городские ворота стали запираться с солнечным закатом в пятницу вечером, и не открывались до окончания субботы, в субботние сумерки. Когда мир был непрочен, то объем и благоденствие городов зависели от крепости их положения, но многие из них были совершенно без стен. Деревни, подобно деревням Европы в средние века, в большинстве находились близ какого-нибудь укрепленного места или города, вследствие чего они и назывались его дочерями (Чис. 21:25–32; Нав. 15:45 и сл.). Большинство городов стояли на вершинах гор, или в уступах узких долин, подобно Сихему и Хеврону, и напр. Иерусалим обязан был своим сравнительным величием своему сильному положению. Но даже и он был, по сравнению с новейшими городами, городом незначительным. Население его в это время вероятно не превосходило 50,000 душ, как можно судить из того обстоятельства, что его способные носить оружие люди, уведенные Навуходоносором, вместе с Иоакимом составляли отряд в 10,000 человек. Другие города были еще гораздо меньше. Так, во времена завоевания Ханаана, город Гай имел в себе 12,000 жителей (Нав. 8:25), и если Гаваон был больше этого, то население Гивы даже во времена Судей было, по-видимому, не более 3,000 человек.

Самым бойким временем дня в этих древних городах было раннее утро, когда сельское население собиралось на открытой площади пред воротами для продажи своих продуктов, и власти, и судии или даже царь сидели в тени ворот, решая общественные или частные дела. В течение дня каждый искал убежища от зноя, но в промежутке от 8 до 10 часов начинал подувать свежий морской ветер, приносивший благодатную прохладу, которой и пользовались граждане, оставляя свои дома и узкие улицы для приятного времяпрепровождения за городскими воротами. Под тенью домов дети могли играть в течение целого дня, но престарелые мужчины и женщины, наблюдавшие за ними, предпочитали сидеть в прохладном месте своих ворот, пока солнце не склонялось к заходу. Города, как и деревни, управлялись особыми старейшинами, которые заведовали делами своих общин подобно тому, как делами колен и поколений заведовали их князья или начальники. В Иерусалиме учрежден был высший суд, в котором принимали участие гражданские и церковные судьи. Хотя в ранние времена старейшины различных подразделений были единственными судьями, но это древнее простое устройство теперь уже пережило свое время. Базар в каждом городе находился под наблюдением особого надзирателя. Благодаря особой мудрой предосторожности, в пределах всякого города или деревни строго запрещено было погребение мертвых. Кладбища, отеняемые многочисленными деревами, лежали обыкновенно вне стен. Большинство обыкновенных умерших покоилось в заурядных гробницах, а богатые покоились под дорогими памятниками или в особых помещениях, высеченных из скалы, где умершие и «прилагались к отцам своими», причем эти мрачные жилища обыкновенно закрывались большими камнем. Вокруг городов и деревень, где только позволяла почва, разводились сады и огороды. Садоводство и огородничество было так значительно, что большие количества произведений вывозились в Египет и Финикию. Сам царь имел свои масличные сады на плодородных склонах Шефелы и на горе Елеонской, в Гефсимании и Везефе, в окрестностях Иерусалима. Большие виноградники теперь находятся только вокруг Хеврона, но в то время они покрывали всю Палестину, служа одним из источников народного благосостояния. Во времена Езекии особенно славились грозди Енгеди, Хеврона, Сихема, Кармила и Изрееля. Вино ливанское пользовалось огромною славою и не менее славились также роскошные виноградники северного Моава. На берегах Геннисаретского озера грозди можно было собирать в течение десяти месяцев в году. На рынок иерусалимский привозились зрелые грозди из Иерихона и с морского берега почти уже в половине июля, хотя собирание винограда вообще в стране производилось до начала или конца сентября.

Литературная слава царствований Давида, Соломона и Иосафата, бывшая признаком общего благосостояния их времени, естественно еще раз воспрянула и при Езекии. В это время с одной стороны были вновь изъяты из забвения и собраны в особые сборники знаменитые произведения прошлых времени, именно притчи и псалмы, но и современные пророчества Исаии и Михея составили новый великий придаток к ним, причем священная поэзия народа увеличилась еще многими возвышенными произведениями и других неизвестных писателей. Торжество над Сеннахиримом вновь пробудило дух народа, и оно воспевалось многими поэтами. Некоторые из этих торжествующих песен были уже указаны раньше; но событие это было неиссякаемо плодотворной темой для поэзии. Так, оно восторженно воспевается и в 47 псалме, в котором между прочими говорится:

«Велик Господь и всехвален в ограде Бога нашего,

На святой горе Его,

Ибо вот сошлись цари,

И прошли все мимо;

Увидели и изумились,

Смутились и обратились в бегство.

Страх объял их там,

И мука, как у женщин в родах.

Как имя Твое, Боже,

Так и хвала Твоя до концов земли;

Десница Твоя полна правды;

Ибо сей Бог есть Бог наш на веки и веки;

Он будет Вождем нашим до самой смерти» (Пс.47).

Что вся сохранившаяся доселе литература народа отличается столь возвышенным религиозным духом, как эти псалмы, это составляет особенность одного только народа Израильского. Бытие единого, живого Бога, наша всецелая зависимость от Него, Его святость и необходимость духовной религии для благоугождения Ему, жертвы и приношения, – все эти истины предполагаются в этих гимнах, как не требующие никаких доказательств. Единственная мысль боговдохновенных писателей заключается в том, чтобы заслужить Его милость, указать Его длань во всех человеческих делах как национальных, так и личных, прославлять Его благость и умолять Его о прощении. Неизменный предмет единственного собрания еврейских книг, какое только мы имеем, есть Бог. Это само по себе составляет поразительное отличие священной литературы от литератур всех других народов. Для того, чтобы правильно судить о религиозном восторге во времена Езекии, или смертельной борьбе против язычества при его сыне Манассии, необходимо иметь в виду эту поразительную особенность народа. Национальная партия, постоянно заявлявшая ревность о поклонении Иегове, Богу своих отцов, постоянно обращала взоры к золотому веку Давидову, но с того времени она видела возникновение и временное торжество чужеземного язычества, поддерживавшегося многими царями, а также двором и высшими классами. При Гофолии ревнителям истинной религии и старины приходилось вести ожесточенную борьбу против вторжения финикийского идолослужения, при Ахазе – против язычества, надвигавшегося с берегов Евфрата. Предводимые пророками, они сокрушили первое в царствование Иоаса, и последнее – в царствование Езекии, отказываясь замостить свою национальную веру верой какого бы то ни было другого народа или государства, как бы он ни был велик или могуществен. Слава Тира или Ниневии могла служить доказательством для иноземческой партии в среде их в пользу величия богов, при помощи которых будто бы достигнута была эта слава; но они с своей стороны всегда держались того истинного Бога, Который открыл пред их отцами путь чрез море, Который сделал Давида победителем на всем пространстве от Средиземного моря до Евфрата, и Который теперь, в эти последние годы, чудесно поразил войска великого ассирийского царя и заставил их бежать из под стен Своего возлюбленного Сиона. Но, как и у всех народов во все времена, таких возвышенных убеждений держалось только меньшинство, вследствие чего и самые принципы этой веры торжествовали только на время. Масса народа, как и всегда, пассивно подчинялась духу времени. Она охотно следовала преобразованиям Езекии, но с не меньшей охотою переходила и к языческой партии, лишь только последняя получала верх. В это время среди иудейского народа боролись за главенство две силы: национальная партия или поклонники Иеговы, во главе которых стояли пророки, и партия аристократическая, которая стремилась к внешнему блеску чужеземных обычаев и воображаемой безопасности от чужеземных союзов и с этою целью охотно принимала язычество соседних монархий. К несчастью, эта последняя партия была настолько сильна, что вскоре после смерти Езекии она получила полное преобладание, что и повело к новому и ужаснейшему возрождению язычества в земле иудейской.

Иудейскому народу не суждено было наслаждаться даже в течение нескольких человеческих поколений счастливыми днями, так что устойчивость его должна была постоянно испытываться быстрой сменой благоприятных и неблагоприятных обстоятельств. За благоденствием и единством, какими отличалась вторая половина царствования Езекии, следовало быстрое ослабление, за сносным покоем – бурная тревога, за пышным расцветом духовной производительности – изможденное бесплодие. Собственно, политических бедствий еще не наступало в царствование ближайших преемников Езекии, они угрожали стране лишь издалека, и опасность скоро миновала; но внутри возникали крайне неблагоприятные условия, которые приводили к разложению и, вследствие этого, водворяли продолжительную слабость. Что может быть хуже для жизни государства того, что члены его находятся в постоянном соперничестве и ненависти между собою, и сельское население чувствует глубокое отвращение к главному городу? А такое именно состояние и наступило при сыне Езекии, который к несчастью управлял страною более полувека.

Причиной наступивших бедствий отчасти была юность Манассии, который вступил на престол двенадцатилетним мальчиком. При нем управление государством естественно находилось в руках его окружающих, вследствие чего для честолюбия, алчности и еще более низких страстей открывался полный простор, тем более, что правители не отличались высотою нравственности и отнюдь не ставили любовь к отечеству выше стремлений своего эгоизма. В таком именно нравственном состоянии находились иудейские князья, которые в это время окружали престол Давидов. Можно думать, что Езекия перед своею смертью поставил особого опекуна своему сыну, сообразного с своим собственным настроением, – опекуна, который в течение малолетия юного царя мог управлять государством. Но вельможи своими интригами скоро низвергнули этого руководителя, и к государственному кормилу приступили царедворцы и сановники, которые ни к чему другому не стремились с такою ревностью, как к тому, чтобы ниспровергнуть все сделанные Езекией преобразования. Восстановленный этим царем старый порядок коренился в древнем израильском учении о единстве и невидимости Бога, о беззаконности всякого идолопоклонства и о единстве богослужения. Ниспровергнуть это установление было главной задачей тех, которые непосредственно или посредственно теперь опять стали во главе управления. Около юного царя образовалась идолопоклонническая партия, которая, не только из привычки подражательности или извращенного религиозного представления, но и из страстной ненависти ко всему древне-израильскому, предпочитала следовать всему иноземному. Это были те самые люди, которые уже при Езекии тайно преданы были идолопоклонству и проявляли его теперь, когда представилась полная возможность для того. Во главе этой партии стояли князья или младшие сыновья и родственники царя Ахаза, которые с ненавистью относились к деятельности Езекии и поэтому старались восстановить против нее его малолетнего сына. Юный царь к несчастью поддался их коварному влиянию, и из их среды был избран новый правительственный начальник дворца. Особенную преданность идолопоклонству князья иудейские показывали частью из чувства мщения за испытанное раньше удаление от престола, и частью из преданности к распутной жизни, которой так много потворствовало язычество.

Вскоре после восшествия Манассии на престол, вельможи, действуя от имени царя, приступили к приведению в исполнение начертанного ими плана систематического преобразования. Прежде всего объявлено было, что те «высоты», которые столь настойчиво разрушал и отменял Езекия, опять восстановлялись. Таким заявлением народная масса в большинстве была склонена в пользу новой политики, потому что поведение Езекии считалось ограничением свободы, тем более, что при отсутствии подобных высот народу приходилось, для совершения своих жертв, постоянно ходить в Иерусалим, что естественно не всегда было удобно. В Иерусалиме и в самом храме эти государственные деятели вновь восстановили и усилили мерзости идолопоклонства. Тут вводился не только старо-ханаанитский культ, который старались ввести Ахав и Иезавель в царстве Израильском и Гофолия в Иерусалиме, но, как бы в посмеяние Бога Израильского, вводилось и ассиро-вавилонское идолопоклонство. В обоих дворах храма опять поставлены были жертвенники для Ваала и Астарты, а на кровлях поставлены были малые жертвенники в честь пяти блуждающих звезд. Вообще вновь вводилась система Ахаза. Дневному светилу была посвящена особая солнечная колесница, для которой содержались кони, чтобы в известные праздники совершать торжественную процессию. На дворе храма было воздвигнуто большое изображение, по всей вероятности, ассирийской богини Мелитты, чтобы причинить возможно большее оскорбление Богу Израильскому. Понятно, что за введением подобного культа не замедлили последовать и все мерзости нравственного развращения. Для Астарты или Мелитты содержались особые храмовые блудники и блудницы, и для обитания этих служителей и служительниц распутного идолопоклонства были воздвигнуты особые помещения. В прекрасной долине Гинномовой вновь открыт был Тофет, где при несчастных случаях невинные дети сожигались в честь Молоха. Все те ужасы и мерзости, которыми ознаменовалось царствование Ахаза, опять всецело водворились при Манассии, превосходя даже все то, что делалось в царстве Израильском в худшие времена династии Амврия. Этот нечестивый царь по-видимому, как бы услаждался подобным служением идолопоклонству, так как он не отменял его даже в своем зрелом возрасте. Все усилия прилагались к тому, чтобы Бога Израильского совершенно устранить и подвергнуть забвению. Партия идолопоклонников старалась убедить всех, что этот Бог бессилен и не может давать ни счастья, ни несчастья (Соф. 1:12). К религиозно-нравственной извращенности присоединялась и страсть к подражательности. Вожди иудейского народа хотели совершенно уподобиться остальным народам и разрушить то средостение, которое отделяло их от этих народов, и изгладить свое прошлое. По привычке или принуждении, все это нечестие, исходя из двора и окружающих князей, распространялось и по всей земле. Священники из колена Ааронова сначала естественно восставали против подобного направления и отказывались содействовать отпадению от Бога Израилева. Вследствие этого страну наводнили идолопоклоннические жрецы, подобно тому, как это было и во времена Иезавели и Гофолии, и они были допущены к идолослужению в самом храме. Но с течением времени, когда члены священства, с потерей своего положения, лишались и средств содержания, между ними оказалось немало и таких, в особенности из потомков Авиафара, которые, подавив в себе укоры совести, примирились с данным состоянием вещей. Не было недостатка и в ложных пророках, которые высказывались одобрительно в пользу всех этих мерзостей. Что могло быть хуже того, что водворившаяся мерзость запустения не только пользовалась благосклонностью сильных мира сего, но и находила красноречивых защитников, которые не только старались скрасить ее, но и оправдать и даже выставить как единственно истинное и спасительное направление? Это состояние, продолжавшееся столь долгое время, естественно могло бы повести к полному забвению самой сущности и назначения народа, и неминуемо должно было привести к полной гибели народа, если бы не встречалось другой противодействующей силы. К счастью, в Иерусалиме постоянно продолжала существовать другая партия, которая высоко держала знамя древнего истинного учения о духовном Боге и о необходимости нравственной жизни, поддерживала память о чудесном руководительстве народа, и выступала против вторгающегося идолопоклонства. Сила этой партии заключалась в ее глубоком убеждении, которое она готова была запечатлеть даже своею кровью. Эти «Божии ученики», которых пророк Исаия обучал и воспитывал, как своих детей, эти псалмопевцы» которые при Езекии слагали торжественные песни о спасении народа, и в особенности пророки, которых пламенное красноречие Исаии возбуждало к безграничной ревности в пользу вечного наследия Иеговы, – все они, хотя и представлявшие собою меньшинство, были доблестными борцами за попираемую истину. Среди них живо поддерживалось убеждение, что язычество всех народов, хотя бы и мудрейших, суетно и ничтожно, есть глупость и ослепление, что Бог находится не с сильными и могущественными, а с слабыми, что Он Сам принимает вдов и сирот и любит странников. Понятно, что между этими двумя партиями должна была начаться ожесточенная борьба, и следствием ее были многие тяжкие испытания для приверженцев истинной веры. Дело началось с того, что те из них, которых Езекия поставил на судейские и государственные должности, были вытеснены придворной партией из своего положения; члены Ааронова священства из первосвященнического семейства Садока, не хотевшие принимать участия в идолопоклонстве, были изгнаны из храма и лишились своих доходов от жертв и приношений. Левиты, которые при жертвоприношении должны были подчиняться священникам, подобно храмовым служителям, были силою склонены к идолопоклонству. Когда против этой несправедливости пророки возвысили свой голос, то придворная партия, опасаясь их влияния, не стеснялась приступить и к более крутым мерам. Не страшась никакого преступления, князья иудейские и сам царь Манассия не задумались подавить голос пророков даже кровью. Подобно нечестивой Иезавели, они не стеснялись предавать пророков острию меча. В это время погибло много таких доблестных борцов за истинную веру, хотя имена этих мучеников и неизвестны нам. В это же время должен был смолкнуть и голос великого пророка Исаии. Маститый пророк, по древнему преданию, подвергся гонению и потерпел жестокое мученичество, будучи распилен на двое, запечатлев, таким образом, своею кровью истину своего пророчества, не умолкавшего в течение царствования пяти царей иудейских (на протяжении по меньшей мере 60 лет). С ним смолкло слово пророков на целое поколение, и остались только «псы немые» как язвительно называл Исаия мнимых пророков, потворствовавших порокам нечестивого царя.

Подобные внутренние беспорядки естественно ослабляли не только религиозно-нравственное, но и политическое состояние, а между тем политический горизонт вновь омрачился, и со стороны Ассирии стала надвигаться гроза нового завоевателя. После непродолжительного царствования сына Сеннахиримова, на престоле ассирийском воцарился новый царь Есаргаддон. Будучи человеком воинственным, он воспользовался смутами и гражданской войной, продолжавшимися в течение нескольких лет в Вавилонии, чтобы вновь подвергнуть своему скипетру эту богатую область. Достигнув цели в этом направлении, Есаргаддон затем предпринял военный поход в Египет, завоевание которого его отец должен был в свое время оставить. Но его войско по-видимому, направилось в эту страну не сухим путем через полуопустошенную северную Палестину и чрез Иудею, движение чрез которую отняло бы у него много времени, но на кораблях, которые в это время должны были поставить ему финикияне. Некоторые из его полководцев однако же, по-видимому, высадились на иудейском морском берегу, чтобы угрозой заставить Манассию подчиниться себе. Этот последний, чувствуя свою полную беспомощность, выразил всецелую покорность, но, несмотря на это, был сделан пленником и в цепях отведен в Вавилон. Это было плохое предзнаменование для дома Давидова, который нарушил верность своему предназначению и предавался слепой любви ко всему чужеземному. Есаргаддон затем подчинил себе весь Египет, поставил на берегах Нила своего собственного правителя, и разные победные знаки, среди которых было несколько огромных каменных сфинксов, взял с собою в Ассирию.

На обратном пути ассирийского царя, когда он, по-видимому, имел весьма худые для царства иудейского планы, флот его был разбит сильной бурей вблизи иудейского берега, и народ иудейский, таким образом, избавлен был от опасности, так как иначе его постигла бы участь народа израильского и он несомненно был бы переселен в ассирийские страны. Псалмопевцы видели в этом избавлении новый признак божественного попечения о своем святом городе и своей святой горе, и воспевали его в восторженном псалме. Сам Манассия впоследствии был освобожден из плена и отправлен Есаргаддоном, или его преемником, на свою родину. Постигшее его суровое испытание, по-видимому, пробудило в нем покаяние; по восстановлении на престоле, он старался хотя отчасти загладить свое прежнее нечестие и восстановил богослужение в храме. Его прежние дела, однако же, лишили его чести погребения в царской усыпальнице и имя его сделалось ненавистным в потомстве.

Долгое царствование Манассии, продолжавшееся более полустолетия, сильно деморализовало народ. Грубое и чувственное идолопоклонство разрушило основы нравственности и внесло разложение в весь строй общества. После него престол перешел к его сыну Аммону, но с переменой царствования отнюдь не последовало никакой перемены к лучшему. Языческая партия, державшая в своих руках власть в стране, легко могла влиять и на нового царя. Аммон, при восшествии на престол, был двадцатидвухлетним молодым человеком и, по-видимому, пользовался популярностью; но по какой-то причине он возбудил вражду к себе в придворной партии. Трудно думать, чтобы причиной этой вражды было его нежелание поддерживать установленное в стране язычество, так как, напротив, библейский повествователь прямо говорит, что «Аммон делал неугодное в очах Господних, так как делал Манассия, отец его. И ходил тою же точно дорогою, которою ходил отец его, и служил идолам, которым служил отец его, и покланялся им» (4Цар. 21:20, 21). Тем не менее, в его действиях, наверное, были некоторые признаки того, что он мог с течением времени поддаться влиянию противоположной партии. Устрашенная опасением подобной перемены, господствующая партия порешила закончить его царствование, и действительно Аммон вскоре пал жертвою преступного заговора, подобно тому, как погиб и его предок, царь Иоас (4Цар. 12:20). Но успех его убийц был кратковременный. Народ, разъяренный подобным преступлением, взялся за оружие и, ниспровергнув всякое противодействие, схватил и убил виновников заговора. Аммон был погребен с должными почестями в гробнице, построенной в саду Уззы, где уже покоились останки Манассии. После этого состоялось великое народное собрание, на котором, согласно с древним обычаем, на престол был избран Иосия, малолетний сын умерщвленного царя.

Аммону наследовал его малолетний сын Иосия. Эта перемена царствования сначала не повлекла за собою никакой перемены в направлении государства. От имени несовершеннолетнего царя, которому при вступлении на престол было всего восемь лет, продолжали опять властвовать князья иудейские и они продолжали поддерживать введенное при Манассии идолопоклонство со всеми отличавшими его пороками и беспорядками. Пользуясь временем регентства, нечестивые царедворцы, не удовлетворяясь даже распутным культом Ваала и Астарты, вавилонским поклонением звездам и ужасным служением Молоху, требовавшему себе жертвоприношения детей, стали вводить идолопоклоннические обычаи и других народов, чтобы удовлетворить ненасытную жажду своей подражательности. При вступлении в храм, они, подобно поклонникам филистимского Дагона, перепрыгивали через порог, одевались в чужеземные костюмы, имевшие свое происхождение в идолопоклоннических обычаях, и, так как в это время стало опять возрастать могущество египтян, то они стали также подражать египетским обычаям, не различая в них доброго от худого. После удаления Есаргаддона из Египта, там произошло восстание против ассирийских оставленных им наместников. Египет низверг ассирийское иго, и главные деятели в этом освобождении захватили власть в свои руки и каждый добивался провозглашения себя царем, так что в одно и то же время над отдельными частями Египта воцарилось двенадцать царей. Между ними естественно последовало соперничество и междоусобие, и один из них, именно Псамметих, победив всех остальных, вновь восстановил свою власть над всем Нижним и Верхним Египтом, и опять возвратил могущество ослабленной долгими беспорядками стране. Свою резиденцию он основал в Саисе, и основанная им саитская династия царствовала до предпоследнего царя египетского. Так как Псамметих имел в виду распространить египетскую власть на береговые земли филистимлян и финикиян, завоевал несколько филистимских городов и долго защищавшийся город Азот, то иудейские князья, опасаясь за свою участь, добивались милости Псамметиха и думали достигнуть ее принятием египетских обычаев, вследствие чего в Иерусалиме введен был даже египетский культ животных. При входе в город были воздвигнуты жертвенники для козлов. Вместе с неверием во время малолетства Иосии продолжали совершаться всевозможный насилия и несправедливости. Иудейские князья и бесстыдные судьи были подобны рыкающим львам и волкам пустыни, угнетали бедных, попирали право, издевались над невинностью, и того, чего не могли достигнуть силою, добивались коварством. Но кровавое гонение на пророков, как оно особенно совершалось при Манассии, по-видимому, ослабело. Вследствие этого число доблестных патриотов и поборников истинной религии опять увеличилось, и они продолжали бороться против ложного направления.

Из круга благомыслящих людей и патриотов, в первые годы царствования Иосии выступил целый ряд пророков, которые своею пламенною ревностью и восторженною речью старались пробудить в народе совесть, притупленную предшествующими беззакониями. Это было новое поколение пророков. В это же время восстала и одна пророчица, изречениям которой народ внимал так же, как некогда он внимал изречениям Деворы. Старейшим из этих пророков был Софония. Родом из Иерусалима, он происходил из знатной фамилии, предки которой известны были до четвертого поколения (Соф. 1:1). Он смело бичевал пороки и недостатки своих современников, обличал их нравственную испорченность и их идолопоклонническое заблуждение, направляя свои обличения на пороки вельмож и царских сыновей, которые полагали свою славу в жалком подражании всему иноземному. Подобно прежним пророкам, Амосу и Иоилю, он провозглашал наступление «страшного дня Господня»:

«Близок великий день Господа,

Близок и очень поспешает;

Уже слышен голос дня Господня;

Горько возопиет тогда и самый храбрый!

День гнева – день сей,

День скорбей и тесноты,

День опустошения и разорения,

День тьмы и мрака,

День облака и мглы,

День трубы и бранного крика

Против укрепленных городов и высоких башен

И Я стесню людей,

И они будут ходить, как слепые,

Потому что они согрешили против Господа,

И разметана будет кровь их, как прах,

И плоть их, как помет.

Ни серебро их, ни золото их,

Не может спасти их в день гнева Господня.

И огнем ревности Его пожрана будет вся эта земля;

Ибо истребление, и притом внезапное,

Совершит Он над всеми жителями земли» ²⁹⁴.

Пророк предсказывал о приближении бедствия и для других народов, угрожая Филистимской земле, которая заселена была финикиянами, Аммону и Моаву, которые гордо издавались над народом Божиим. Но в особенности он провозглашал о неминуемой гибели гордой Ниневии:

«И прострет Он руку Свою на север,

И уничтожит Ассура,

И обратит Ниневию в развалины,

В место сухое, как пустыня;

И покоиться будут среди нее стада,

И всякого рода животные,

Пеликан и еж будут ночевать в резных украшениях ее,

Голос их будет раздаваться в окнах,

Разрушение обнаружится на дверных столбах;

Ибо не станет на них кедровой обшивки.

Вот чем будет город торжествующий,

Живущий беспечно,

Говорящий в сердце своем:

Я, и нет иного кроме меня.

Как он стал развалиною,

Логовищем для зверей!

Всякий, проходя мимо него,

Посвищет и махнет рукою» ²⁹⁵.

Около этого времени действительно началось постепенное ниспадание Ассирии с высоты своего величия и могущества. Народы, которые не успели отпасть уже раньше, отпали в царствование предпоследнего ассирийского царя, или были вынуждены к отпадению мидянами, которые стали выступать на поприще исторической жизни и завоевательности. Второй мидийский царь, Фраорт, подчинял себе народы один за другим, пока, наконец, не подчинил себе и персов, соединившись с которыми он предпринял военный поход против Ниневии. Между тем ассирияне, хотя и оставленные своими союзниками, еще были достаточно сильны и воинственны, чтобы нанести мидийскому войску поражение, при котором погиб и сам Фраорт (635 г.) Но его сын, Киаксар, который был еще предприимчивее и смелее своего отца, поспешил отмстить за смерть своего отца, собрал многочисленное войско, которое он разделил по различным видам оружия, вторгся в Ассирию, разбил неприятельское войско и подступил к Ниневии (634 г.). Но в то время, как он сам осаждал главный ассирийский город, до него дошло известие, что из степей Дона, Волги, Кавказа и из окрестностей Каспия надвигаются варварские бесчисленные дикие орды скифов, все истребляющие пред собою. Это были скифы или саки славянского племени, которые, вместе с соподчиненными себе народностями, вторглись в Мидию и, гарцуя на своих быстроногих конях, занимались грабительством, истребляя и сжигая все, что попадалось им на пути, нисколько не щадя при этом человеческой жизни. Известие об этом принудило Киаксара снять осаду с Ниневии и увести свое войско назад для защиты своей собственной страны. Но он не в состоянии был победить этих орд и должен был подчиниться им и платить им дань. Этот странствующей скифский народ, предававшийся хищничеству и накоплению богатств, однако же, не удовлетворился подчинением себе Мидии, а двинулся дальше, направляясь к Ассирии. Ассирийскому царю пришлось откупиться от варваров бесчисленными сокровищами своих дворцов. От Ассирии скифы поворотили к западу, к богатым городам Финикии, проникли по морскому берегу в область Филистимскую и, по-видимому, имели намерение проникнуть в Египет, богатства которого привлекали их. Царь Псамметих, не надеясь удержать их силою, предложил им богатые сокровища и упросил их удалиться от своей земли. Тогда большая часть скифов оставила эту страну и опять удалилась на север, хотя часть их опять двинулась в Малую Азию. Одна орда из них оставалась еще в Филистимской земле, производила там опустошения и сожгла храм ассирийской богини распутства Мелитты. Из Филистии скифы вторглись также и в соседнюю Иудею, предавались грабительству, угоняли стада и сжигали города и селения. Иерусалим, однако же, не подвергся их нападению, так как, по всей вероятности, юный царь Иосия предупредил это нападение тем, что вышел к ним с своим главным царедворцем и умолил их, предложением сокровищ, пощадить его столицу.

Это страшное время, в которое постоянно носились ужасные слухи о сожженных городах, варварски убитых людях, произвело сильное впечатление в Иудее. Если недостаточно было грозных проповедей пророков, то самые эти факты сами по себе изобличали все безумие идолопоклонства. Спасли ли ассириян, вавилонян, финикиян и филистимлян их поклоняющееся им боги от разрушительного нападения скифов? Вследствие этого невольно наступала перемена в настроении народа, по крайней мере, среди населения Иерусалима, и глубже всего эта перемена заметна была в душе самого царя Иосии. Он был от природы человек мягкий, благочестивый и восприимчивый; только из привычки он допускал идолопоклонническое нечестие, сам не отдаваясь ему всей своей душой. Грозные события заставили его обратить внимание на то, что он и его народ находятся на пути заблуждения. Правда, он не осмеливался еще открыто заявить свои лучшие убеждения и устранить язычество из столицы страны, идолопоклонство, которое преобладало там уже более полувека. Он опасался возбуждать против себя князей иудейских, которые пока все еще держали власть в своих руках и всецело были преданы идолопоклонству. Для этого требовалась геройская решимость, а у юного Иосии ее недоставало. Для совершения этого шага, он нуждался в каком-нибудь внешнем поводе, который бы заставил его обратить внимание на окружающие обстоятельства и дал ему возможность сбросить с себя тяготеющее на нем иго придворной партии. В этом направлении именно и действовали пророки, которые старались о том, чтобы побудить Иосию обратиться к поклонению истинному Богу и к отмене чужеземных культов. Под влиянием пророков, Иосия действительно понемногу стал обращаться в сторону правого дела, и прежде всего сделал один шаг, свидетельствовавший о перемене его настроения. Он именно решил вывести посвященный истинному Богу храм из его позорной заброшенности. Вследствие введения чужеземных культов, Соломонов храм был почти совершенно заброшен, так что на него не обращалось никакого внимания, и не производилось никакой ремонтировки. Для религиозного служения народ обыкновенно собирался в различных местах, которых было столько же, сколько городов. Стены помещения и прилегающие здания храма дали трещины и угрожали разрушением, украшения обветшали и рассыпались. Да и кому было заботиться об этом? Члены Ааронова священства, которым вверено было попечение о храме, в большинстве давно уже склонились к чужеземным культам, а те, которые оставались верными, находились в немилости и не имели доступа к храму. Это внешнее упущение прежде всего и старался загладить Иосия. Он опять призвал изгнанных священников и левитов к храмовому служению и поручил им позаботиться о сборе приношений на исправление храма. Во главе их он поставил первосвященника Хелкию, сына Мешулламова, дом которого остался чист от идолослужения. Но как можно было собирать деньги для такого большого дела? Любовь богатых к храму так охладела, и вообще население так обеднело вследствие хищнического нашествия скифов, что на добровольные приношения, как это было во время царя Иоаса, почти двести лет пред тем, нельзя было рассчитывать. Вследствие этого приходилось заняться формальным сбором даров и приношений для святилища. Особые левиты, стоявшие в качестве стражников у ворот храма, ходили по городу и по стране из дома в дом, и повсюду выпрашивали на это священное дело (4Цар. 22:3–5). Но хотя царь Иосия и заботился так ревностно о храме, у него, однако же, не хватало решимости открыто выступить против идолопоклонства, хотя уже и в среде некоторой части вельмож стал замечаться поворот к лучшему, так как они уже клялись Иеговою, хотя еще и держались идолопоклонства. Для того, чтобы Иосии можно было приступить с большею решительностью к преобразовательной деятельности, для этого должны были повлиять на него какие-либо другие события. Побуждение к этому шагу явилось для него с двух сторон. С одной стороны, оно вышло от пророка, который в нежном юношеском возрасте выступил с сильными потрясающими речами, и с другой стороны от книги, которая сразу же переменила все настроение царя.

Юный пророк, который имел столь громадное влияние на юного царя, был не кто иной, как один из четырех величайших пророков Ветхого Завета, именно Иеремия. Сын священника, он родился в Анафофе, маленьком городке на большой дороге, верстах в восьми к северу от Иерусалима, в колене Вениаминовом ²⁹⁶. Анафоф лежал на небольшом холме, возвышающемся над окружающими равнинами, среди ландшафта, который должен был возбуждать сердце будущего пророка. С окружающими холмами Вениаминовыми связывалось множество самых славных исторических воспоминаний, возбуждавших дух пророка. К востоку он мог видеть, с плоской кровли своего родного дома, горловину и равнину Иорданскую, с возвышающимися над нею горами Галаадскими. К юго-востоку, при подошве пурпурных гор моавских, лежали синие воды озера Лобова, как бедуины настоящего времени еще и теперь называют Мертвое море, а к северу, близ самого селения, распростиралась зеленая долина, доходившая до северной части теперешней вади Сулем. Родители Иеремии не были богаты, но и не совсем бедны. Его дядя, Саллум, и сын последнего, Анамеил, с материнской стороны, имели наследственную землю в Анафофе (Иер. 32:7). Но богатство самого Иеремии заключалось в полноте его духа, который был ясен подобно зеркалу и глубок подобно неистощимому источнику. От природы нежный и склонный к меланхолии, Иеремия уже с самой ранней юности с прискорбием смотрел на печальное религиозно-нравственное состояние окружающего его общества. Все ложное, извращенное, недостойное было противно его душе, и наполняло его, как только он замечал это, глубокою скорбью. Насколько на это его душевное настроение имело влияние воспитание определить невозможно. Его отец, Хелкия, и его родственники ничем не выделялись из ряда других, и были священниками самого обыкновенного свойства. Его односельчане, священники из Анафофа, уже с самого начала, как только он начал действовать, относились к нему с большим недоверием и нелюбовью, так что и не могли иметь на него благотворного влияния. Но у него были другие учителя и другие источники воспитания, и на него очевидно производили громадное впечатление книги прежних пророков. Его душа настолько углублялась в эти боговдохновенные произведения, что он вполне усвоил себе их мысли, их обороты и даже слова ²⁹⁷. Это занятие пророческими книгами дало его духу определенное направление, наполнило его возвышенными представлениями о Боге и нравственном миропорядке, о великом прошлом Израиля, и его предназначении для великого будущего и научило его ненавидеть все низкое и безнравственное, равно как презирать безумие и ничтожество идолопоклонства.

При таком своем возвышенном настроении, он чувствовал себя среди близко окружающих его людей, в своем маленьком Анафофе, совершенно чужим. Безумие идолопоклонства он видел уже на своей родине, где местные священники предавались преобладающему идолопоклонническому нечестию; но нечестие это он видел еще в большем размере, когда отправлялся в находившийся неподалеку Иерусалим. Бороться с господствующими пороками и заблуждениями, для него, в его юных летах и при его врожденной застенчивости, казалось совершенно невозможным. Но вот его посетил пророческий дух. Однажды он ясно услышал голос, подобно тому, как услышал его некогда Самуил в скинии, в Силоме, и голос этот говорил ему: «прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя, пророком для народов поставил тебя» (Иер. 1:5). Смущенный Иеремия отвечал на это: «о, Господи, Боже! Я не умею говорить, ибо я еще молод». Но голос продолжал: «не говори – я молод; ибо ко всем, к кому пошлю тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь. Не бойся их, ибо Я с тобою, чтобы избавлять тебя, сказал Господь». В то же время Иеремия почувствовал, что какая-то рука коснулась его уст, и услышал слова: «вот Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, грабить и разрушать, созидать и насаждать» (Иер. 1:9, 10). Тогда Иеремия увидел ветвь миндального дерева в цвету и поддуваемый ветром кипящий котел со стороны севера. Первая для него означала: «Я бодрствую над словом Моим, чтобы оно скоро исполнилось», другой означал: «от севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли». В заключение этого страшного видения, Иеремия получил наставление быть сильным, не страшиться, смело говорить царям, князьям, священникам и народу. Они будут враждовать против него, но он должен не беспокоиться об этом и быть подобно укрепленному городу, железному столбу и медной стене на всей земле. «Они будут ратовать против тебя, – говорил божественный голос, – но не превозмогут тебя; ибо Я с тобою, говорит Господь, чтобы избавлять тебя» (Иер. 1:19).

С этого времени, в течение сорока лет, бывших по большей части годами национального бедствия, все более придвигавшего народ к политической гибели, воспоминание об этом торжественном призвании служило для пророка постоянным подкреплением его быть верным в своей высокой должности, и ободрением его среди всех испытаний своего служения. В течение всего этого продолжительного служения, проходившего, главным образом, в Иерусалиме, никакие личные опасности, никакие личные интересы, никакие насмешки, ненависть и гонения не могли отвратить его от задачи, возложенной на него устами самого Бога. Его нужная и чувствительная натура могла на момент устрашаться опасностей и трудов сделанного ему поручения, но божественное повеление, как он заявляет сам, пылало в его сердце подобно горящему огню, и он не мог безмолвствовать (Иер. 20:9). Где бы он ни встречал своих соотечественников, его голос постоянно возвышался за дело истинного Бога, – во дворе ли храма, при воротах ли города, во дворце ли царя, в темнице, в частных домах, в открытой стране вокруг Иерусалима, – везде, где только требовали того обстоятельства или представлялся случай, Иеремия не переставал проповедовать порученное ему слово истины. По своему внешнему характеру, пророческие речи Иеремии уступают вообще искусственному красноречию величайшего пророка Исаии, но этот внешний недостаток в них восполняется особым достоинством, именно общепонятностью и определенностью. Самое время требовало теперь других речей чем прежде. Нравственное тление глубоко проникло в народную жизнь, и теперь приходилось иметь дело не с высшими и образованными только классами, но и с народной массой. Для подобных слушателей искусственная утонченность речи была неуместна; нужно было говорить ясно и понятно, чтобы речь действовала непосредственно на ум и сердце, и поэтому Иеремия большею частью говорил простой прозой, только по временам украшая ее цветами ораторского красноречия. Пророческие речи его отличались еще и другою особенностью. Большинство пророков прежнего времени делали свои предвозвещения об отдаленном будущем не ясно, пророчествовали о страшном дне Господнем, который принесет с собою полный переворот и за которым наступит идеальное время для Израиля. Угрозы наказанием и предвозвещение о спасении у древних пророков, за единственным исключением Исаии, большею частью имели неопределенный характер, который давал склонному к насмешкам населению Иерусалима повод к тому, что оно издевалось над пророческими речами. Эти речи, как казалось народу, относились к столь отдаленному времени, что наличному поколению нечего было и беспокоиться из-за них. С этим насмешливым равнодушием к пророческим речам и должен был считаться Иеремия. Он возвещал о грозящем наказании Иудее и Иерусалиму в ближайшем будущем, – наказании, которое должно было исполниться еще в его собственное время. Иеремия, более чем все его предшественники, даже сам пророке Исаия, был одарен чудесною пророческою прозорливостью. Из года в год он провозглашал, как заслуженная судьба все ближе подвигалась к народу иудейскому, из месяца в месяц он следил за совершающимися событиями, и его предсказания исполнялись с поражающею точностью. Будущее он видел не в двусмысленных видениях, а при ясном дневном свете, с бодрыми чувствами и в постоянном общении с внешним миром. Поэтому он и не говорил загадочными речами, не делал своих предсказаний искусственными намеками, а называл вещи их собственными именами.

Самая ранняя из его речей, какая только дошла до нас, относится, по-видимому, к первому году его призвания в 627 году до Р. Хр., в тринадцатый год царствования Иосии. Она содержит в себе горячее обличение народа за его нежелание держаться в стороне от Египта и Ассирии и следовать пророкам, которые были органами Иеговы, их истинного Царя. Политические партии в Иерусалиме в это время требовали союза с одной или другой из великих держав того времени; одна партия добивалась союза с Египтом против Ассирии, а другая напротив хотела завязать тесные сношения с Ассирией против Египта. Иеремия напротив утверждал, что обе эти партии стоят на ложном пути, что Иудея не должна иметь никаких чужеземных сношений, что, как народ Божий, она должна держать себя в стороне от языческого мира. В его глазах союз с языческим народом был равносилен признанию идолопоклонства, как это в действительности и оказывалось постоянно. Речь Иеремии была смела и восторженна. Со времени призвания его к пророчеству, в нем исчезли всякая застенчивость и слабость. Он сам изображал те ощущения, которые вызывал в нем пророческий дух. «Слово Божие в нем было подобно огню и подобно молоту, разбивающему скалы» (Иер. 23:29). Когда пророк колебался с выступлением на проповедь, то внутренний пророческий пыл сжигал все его существо. «Было в сердце моем, – говорит он, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог» (Иер. 20:9). Его первая речь против уклонения народа от своего первоначального предназначения, против идолопоклоннического нечестия и безнравственных мерзостей, отличается увлекающею силою. «Выслушайте слово Господне, дом Иаковлев и все домы рода Израилева!» – обратился он к слушателям. – «Так говорит Господь: какую неправду нашли во Мне отцы ваши, что удалились от Меня, и пошли за суетою и осуетились; и не сказали: где Господь, который вывел нас из земли Египетской, вел нас по пустыне, по земле пустой и необитаемой, по земле сухой, по земле тени смертной, по которой никто не ходил, и где не обитал человек? И Я ввел вас в землю плодоносную, чтобы вы питались плодами ее и добром ее. А вы вошли и осквернили землю Мою, и достояние Мое сделали мерзостью. Священники не говорили: где Господь? и учители закона не знали Меня, и пастыри отпали от Меня, и пророки пророчествовали во имя Ваала, и ходили во след тех, которые не помогают. Поэтому, Я еще буду судиться с вами, говорит Господь, и с сыновьями сыновей ваших буду судиться. Ибо пойдите на острова Хиттимские, и посмотрите и пошлите в Кедар, и разведайте прилежно, и рассмотрите: было ли там что-либо подобное сему? Переменял ли какой народ богов своих, хотя они и не боги? А Мой народ променял славу свою на то, что не помогает. Подивитесь сему, небеса, и содрогнитесь, и ужаснитесь, говорит Господь. Ибо два зла соделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды. Разве Израиль раб? Или он домочадец? Почему он сделался добычей? Зарыкали на него молодые львы, подали голос свой, и сделали землю его пустынею; города его сожжены, без жителей. И сыновья Мемфиса и Тафны объели темя твое. И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила? И для чего тебе путь в Ассирию, чтобы пить воду из реки ее? Накажет тебя нечестие твое, и отступничество твое обличит тебя; и так, познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа, Бога твоего, и страха Моего нет в тебе, говорит Господь, Бог Саваоф». Изобразив затем, как народ, вопреки своего обещания служить истинному Богу, предался грязному идолопоклонству, и как вор, когда поймают его, бывает осрамлен, так осрамил себя и дом Израилев чужеземным идолопоклонством, пророк затем, указывая на бедственность положения народа, спрашивает его: «где же боги твои, которых ты сделал себе? Пусть они встают, если могут спасти тебя во время бедствия твоего! Ибо сколько у тебя городов, столько и богов у тебя, Иуда. О, род! Внемлите вы слову Господню. Был ли Я пустынею для Израиля? Был ли Я страною мрака? Зачем же Мой народ говорит: мы сами себе господа, мы уже не придем к Тебе? Забывает ли девица украшение свое и невеста наряд свой? А народ Мой забыл Меня» (Иер. 2:4–19, 28–32). Грозные слова юного пророка раздавались не только против идолопоклонства, но и против частого кровопролития. «Вотще поражал Я детей ваших; они не приняли вразумления; пророков ваших поядал меч ваш, как истребляющий лев, и вы не убоялись. Даже на полах одежды твоей находится кровь людей бедных, невинных, которых ты не застал при взломе, и несмотря на все это говоришь: так как я невинен, то верно гнев Его отвратится от меня. Зачем ты так много бродишь, меняя путь твой? Ты также будешь посрамлен и Египтом, как был посрамлен Ассириею; и от него ты выйдешь, положив руки на голову, потому что отверг Господа, надежды твои, и не будешь иметь с ними успеха» (Иер. 2:30, 34–37).

Такие пламенные слова из уст юного пророка не могли не произвести должного впечатления. Несколько благородных семейств отвратились от нечестия и обратились к тому истинному Богу, о котором проповедовал Иеремия и другие пророки. На сторону пророков стало семейство Сафана, занимавшего высокое положение, и это влиятельное семейство настойчиво защищало их от преследования. Сам царь Иосия, когда до него дошло известие о славе юного пророка, получил также новое подкрепление в своем намерении покончить с нечестием и обратиться к истинной религии. Восстановление заброшенного храма производил он твердо и настойчиво. Трем из своих высоких сановников, именно Сафану писцу, Маасею градоначальнику и Иоаху дееписателю, он дал поручение сообщить первосвященнику Хелкии определение, чтобы собранные суммы, наконец, обращены были на предназначенную цель, чтобы серебро было передано этим высоким сановникам, которые и должны были на них отчасти купить строительные материалы, и отчасти платить архитекторам и рабочим. И вот, было приступлено к работам. Но когда еще происходили приготовления к этим работам, первосвященник Хелкия разбирая различный мусор в храме, вдруг, к своему величайшему изумлению, нашел ветхий манускрипт, который оказался величайшею драгоценностью. Это была книга закона, писанная рукою Моисеевою. В какой части храма она была найдена, – неизвестно, но открытие совершилось в то время, когда сановники вынимали деньги, собранные для возобновления храма, из ящиков, в которых они находились. По раввинскому преданию, книга была найдена под грудой камней, под которой она была скрыта, когда Ахаз сожигал другие списки закона. Но возможно, что она лежала скрытою в самом ковчеге, который Манассия бросил в сторону в какое-нибудь из многих помещений вокруг храма, где она и могла легко оставаться незамеченною, пока не попала на глаза первосвященнику. Как только найдена была эта драгоценность, о ней немедленно доложили царю. Сафан, опытный в чтении подобных рукописей, как и требовала от него должность писца, сам исследовав книгу, немедленно же постарался познакомить с ее содержанием и своего государя. Впечатление, какое произвела книга на царя, было необычайное. Когда благочестивый царь выслушал постановление этого давно забытого закона, он ужаснулся при виде того, как далеко жизнь избранного народа уклонилась от заповедей Божиих и какой страшный гнев Божий ожидает за это. В отчаянии, он разодрал одежды свои и обратился к пророчице Олдане (второй пророчице после Деворы) с просьбою, объяснить ему смысл многих непонятных, но поражавших его мест закона. Уверившись из ее объяснения в неизбежности праведного гнева Божия за нечестие и милости к себе за благочестивую ревность, Иосия созвал всенародное собрание, чтобы познакомить с открытой книгой и весь народ свой. В назначенный день обширное пространство храмовой ограды было переполнено толпами народа, явившегося во главе пророков, священников, левитов и глав колена. Для молодого царя воздвигнута была особая платформа во дворе храма, причем вокруг него рядами стояли старейшины народа. Открывая драгоценный свиток, сам царь, для усиления впечатления, начал громко читать его народу, знакомя его со всеми подробностями древнего завета, заключенного с народом Иеговой, о тех обетованиях, которые давались народу в случае соблюдения завета, и о тех проклятиях, которые неминуемо должны были обрушиться на народ, в случае нарушения завета. После чтения последовала поразительная сцена. Возвышая свой голос, Иосия торжественно заявил свою решимость жить сообразно со всеми требованиями божественного слова. Став на возвышенное место, говорит библейский повествователь, царь «заключил перед лицом Господним завет – последовать Господу и соблюдать заповеди Его, и откровения Его, и уставы Его, от всего сердца и от всей души, чтобы выполнить слова завета сего, написанные в книге сей» (4Цар. 23:2, 3). До восторга воспламененные его примером, старейшины от имени народа немедленно выразили свое сочувствие действию царя, и все собрание народа, по-видимому, приняло это решение, заявляя о нем громким «аминь». Народ иудейский еще раз, по крайней мере, совне, вступил в завет с Богом.

Какая именно часть Библии была, таким образом, вновь открыта после долгого забвения, вопрос этот был предметом горячих и ожесточенных споров. Многие ученые полагают, что это была книга, известная под названием Второзакония ²⁹⁸; другие – что свиток, заключая в себе эту книгу, в то же время содержал в себе и некоторый другие части Пятикнижия. С большим основанием можно полагать, что Хелкия открыл всю книгу закона, но чтение производилось только из Второзакония. В этой именно части закона полнее излагаются те благословения, которые ожидают исполнителя завета, и проклятия, которые угрожают нарушителю. Притом, книга Второзакония представляет собою закон в той краткой форме, в которой его удобнее всего было читать народу.

После возобновления завета с Богом, началось усиленное очищение земли обетованной от накопившихся в прежнее царствование беззаконий. Царь поручил первосвященнику Хелкии, которому вверено было приведение храма в порядок, очистить его от различных принадлежностей идолопоклонства. Так, там в царствование Манассии поставлен был постыдный образ Астарты, воздвигнуты жертвенники и помещения для распутства храмовых блудниц, различные принадлежности культа Ваалы и Астарты, солнечные кони при входе в храм, наконец, жертвенники для поклонения звездам. Все это теперь было удалено, разрушено, сожжено в долине Кедронской, и самый пепел рассеян на могилах низшего класса народа. Те места в долине Гинномовой, где приносились в жертву дети, Иосия приказал подвергнуть всякому осквернению. Существовавшие со времени Соломона идолопоклоннические места на Елеонской горе, которые Езекия еще предоставлял чужеземцам, были подвергнуты осквернении чрез человеческие кости и всякую нечистоту, равно как и жертвенники при входе в город для почитания козлов. Затем по всей стране отменены были все те высоты, которые служили для идолопоклоннических или суеверных целей. Это очищение простиралось до Вефиля, где переселившиеся туда иудеи и оставшиеся там израильтяне имели свое святилище, а также и до городов, которые некогда принадлежали Самарии (4Цар. 23:4–19). Жрецы, служившие идолам и на высотах, были низложены; те, которые имели левитское происхождение, оставлены были в Иерусалиме, чтобы можно было наблюдать за ними, но не смели приносить жертв, хотя и получали часть из доходов, шедших в пользу истинных священников. Чужеземные жрецы, которые служили при чужеземных культах, были совершенно отрешены и, по-видимому, даже изгнаны из страны. Но еще строже Иосия поступил с теми израильскими священниками в Вефиле, которые еще продолжали совершать введенный Иеровоамом культ тельца и давали повод к смущению израильтян. Этих жрецов он приказал умертвить на находившихся там жертвенниках и самые жертвенники приказал осквернить человеческими костями ²⁹⁹. Так как из Вефиля именно вышло отвержение и извращение первоначального богопочитания, то царь здесь дал именно и устрашающий пример строгости. Внуки должны были, как это и часто бывало в древности, понести наказание за своих виновных предков. Таков был конец культа тельцов в Вефиле. Сам царь руководил делом осквернения и низвержения беззаконных святилищ в Вефиле. Так он покончил со всеми различными принадлежностями идолопоклонства, которые в различные времена проникли в израильскую почву, и все сделал по предписанию найденной им книги закона. «И вызывателей мертвых, и волшебников, и терафимов, и идолов, и все мерзости, которые появились в земле иудейской и в Иерусалиме, истребил Иосия, чтобы исполнить слова закона, написанные в книге, которую нашел Хелкия, священник в доме Господнем» (4Цар. 23:24).

Но все это было только приготовлением для формального восстановления истинной религии. Многие из ее обрядов вышли из употребления или совершались не по предписанной форме. Езекия совершал Пасху с большою торжественностью почти столетие пред тем, но она вероятно оставалась без совершения в течение всего долгого царствования Манассии. Теперь, после очищения земли от осквернявших ее мерзостей, возможно было вновь совершить этот праздник с неизвестной дотоле точностью, Полные подробности касательно ее совершения можно было находить в книгах Исхода, Левита, Чисел и Второзакония, и эти постановления и приказано было Иосией изучить всем священникам и левитам (2Пар. 35:2). По закону, совершение праздника Пасхи положено было на четырнадцатый день Нисана, месяца, известного также под названием Авива, месяца жатвы. Езекия отступал от этого закона, насколько это казалось ему возможным, совершая праздник во втором месяце Иаире и позволяя пришельцам из оставшихся северных колен присутствовать при нем, хотя бы и без полного требуемого законом очищения. Теперь решено было восстановить этот праздник во всей его точности и чистоте. Религиозный дух народа в это время возбужден был, благодаря открытию закона, до высшей степени, и все иудеи готовы были исполнять его со всею точностью. Иосия был душою всего этого религиозного возрождения, как и в других отношениях. Он сам вновь распределил обыкновенных священников на их отделы или чреды, и он именно возбуждал их ревность одушевляющими словами, заботясь о том, чтобы они в подробности изучили свои обязанности согласно с буквой закона. Священники и левиты, равно как и другие учителя закона, были затем отправлены по всей стране для наставления всего народа в тех приготовлениях, которые требовались для Пасхи, и для преподавания вообще постановлений закона. Левитам, в собственном смысле этого слова, было поведено восстановить ковчег завета с того места, где он скрыт был в течение царствований Манассии и Аммона, на его старое место в храме, так как им именно принадлежало преимущество передвигать на своих плечах эту святыню. Левиты принесли его в святилище, передали священникам, которые затем внесли его и в святое святых. Это в последний раз они удостоились той великой чести, которою пользовались предки их тысячу лет пред тем. Отселе священный ковчег должен был постоянно оставаться в святом святых, и левиты должны были исключительно заботиться об обрядности храма и его меньших обязанностях, заботясь более всего о том, чтобы в точности исполнялись постановления закона народом, стекавшимся в храм или на праздники. Обрядовое очищение богомольцев, доставка дров, соли и других предметов для жертвенника, наблюдение за жертвами во время жертвоприношения и надлежащее их убиение, наблюдение за самым совершением Пасхи и других праздников, – все это с этого времени составляло отличительную обязанность левитов.

Задача, возложенная на священников и левитов для подготовления народа к приближающейся Пасхе, была бы не легка, если бы им приходилось руководиться только подробностями обрядов, изложенных в книгах закона. Но кроме закона они имели у себя под руками дополнительные, весьма важные пособия, заключающаяся в древних манускриптах, содержавших в себе описание обрядов, употреблявшихся Давидом и Соломоном (2Пар. 35:4). Что такие письменные документы существовали в VII столетии до Р. Хр., и что они пережили бурный период гонения, это служит поразительным доказательством того, что и другие документы, как книги закона, могли также существовать с самого раннего времени, хотя до царствования Иосии мы не имеем свидетельств касательно их, потому что об этих служебниках от древних дней монархии упоминается только в этом случайном намеке, столетия спустя после их составления. Подробные наставления затем даны были и самим левитам. Они должны были служить в храме, как это было во времена Давида и его великого сына, причем часть каждого левитского дома была назначена для служения народу. Даны были также правила о том, как убивать пасхального агнца, когда настанет праздник, и освящать себя омовением, прежде чем кровь будет передана священникам, как приготовлять агнцев для народа в строгом согласии с божественными постановлениями, сделанными рукою Моисея в только что открытом законе.

По мере приближения великого дня, массы народа стали стекаться в Иерусалим, включая и многих из тех израильтян, которые остались после падения царства Израильского. Множество народа, однако же, из бедности или неведения, от затруднения достать пасхального агнца или козленка, явились в Иерусалим, не запасшись ими, так как доселе в Иерусалим еще не пригонялись стада для продажи на этот праздник, как это было в позднейшее время. Вследствие этого тридцать тысяч ягнят и козлят были розданы самим царем среди бедняков и тех, которые, по каким бы то ни было причинам, не запаслись ими. К этой царской щедроте было прибавлено еще три тысячи тельцов с царских пастбищ, чтобы доставить материал для семидневного праздника, имевшего последовать за Пасхой. Высшие богатые классы были не менее щедры, давая также много рогатого скота, ягнят и козлов священникам и левитам, а также и народу для даровых жертвоприношений. Не отставали от других и высшие представители и сановники храма. Первосвященник Хелкия из дома Елеазарова, Захария, по-видимому, его уполномоченный, и Иехиил, вероятно, представитель дома Ифамарова, дали священникам для жертвы пасхальной две тысячи шестьсот овец, агнцев и козлов, и триста волов; с ними в этой щедрости соперничали и начальствующее левиты, которые подарили левитам для жертвы пасхальной пять тысяч овец и пятисот волов.

В виду такого общего одушевления, накануне Пасхи все было готово для совершения великого праздника. Священники, в своих белых одеяниях, с босыми ногами и покрытой головой, стояли на своих местах у жертвенника; левиты, в своих последовательных чредах, заняли места рядом с ними, согласно с повелением царя. Когда стало закатываться солнце и прежде чем засверкали звезды, агнцы и козлята были убиты и приготовлены для пасхального торжества сотнями левитов, причем кровь их передавалась, в особых чашах, священниками для окропления жертвенника. Часть жертв, требовавшаяся для всесожжения, была затем отдана домохозяевами, из которых каждый и отнес ее священнику для возложения на жертвенный огонь. То же самое было сделано с волами в течение следующей недели; части их принесены были в жертву, а остальное предоставлено в собственность приносителя, которому оно и возвращалось. Приготовление мяса для народа, однако же, при этом случае было оставлено за левитами, быть может, для предупреждения возможных обрядовых упущений, так как все празднество в сущности было новым для этого поколения. Агнцы и молодые козлы должными образом были зажарены по закону, а освященное мясо, как называлось мясо принесенных в жертву волов, было сварено в горшках, котлах и других сосудах. Священниками и левитам при этом приходилось выносить почти сверхчеловеческие труды, так как они не могли ни отдохнуть, ни подкрепиться до окончания своего трудного служения. Каждая чреда, как левитов, так и священников, могла пользоваться лишь весьма краткими досугом. Не только в эту ночь, но и каждый день всей следующей недели, все время от утра до вечера в течение семи дней пресного хлеба, они заняты были приготовлением и сожжением огромных приношений столь многих жертв. В течение всех этих дней совершалось правильное богослужение, причем певцы из знаменитого хора Асафа пели подходящие к этому торжеству псалмы, назначенные столетие тому назади Давидом, Асафом и Идуфуном. Богослужение совершалось столь непрерывно, что ни они, ни сторожа при воротах не могли оставить храма, так что пища ими приносилась на место служения левитами. Такой торжественной Пасхи никогда еще не совершалось со времени Самуила, потому что постановления закона никогда раньше не соблюдались с такою строгостью и точностью. Не менее замечательными было и празднество, последовавшее за совершением Пасхи и сопровождавшееся всевозможными увеселениями и проявлениями радости народа.

Влияние такого великого праздника сказывалось на настроении народа во всех направлениях. Оно было выражением полного восстановления поклонения Иегове и возжигало ревность к служению Ему в сердцах народа. Тут присутствовали израильтяне со всех концов страны и понесли с собою во всех направлениях, в Сихем, Силом, Самарию и в другие места, чувство преданности храму Иерусалимскому, которое и продолжало сохраняться до разрушения города Навуходоносором, и даже по возвращения из плена.

Но среди этой всеобщей религиозной восторженности, нашедшей свое выражение в празднике, который совершен был по всем постановлениям закона и при котором присутствовало столь много народа, было, однако же, немало и таких, которые оставались равнодушными и даже втайне враждебными всему этому движению. Все это преобразование отчасти исходило от воли самого благочестивого царя и поэтому не имело глубины тех движений, которые возникают сами собою, из внутренней потребности народной жизни. Чтобы углубить это движение и сломить тайное противодействие, необходимо было вдохновенное слово пророка, и с этим словом выступил Иеремия. В своих пламенных речах он указывает на сильное противодействие ему. Обращаясь сначала к своим братьям-пророкам, он увещевает их прилежно проповедовать слово Божие, внушать и разъяснять народу смысл того завета, который только что был заключен с Иеговою со стороны представителей и старейшин народа. Книга закона, в которой заключался этот завет, была неизвестна целым поколениям, и поэтому необходимо было, чтобы население в целом ознакомлено с нею, так как это было единственное средство достигнуть разумного исполнения закона и обеспечения обещаемых в нем благ. Поэтому пророк и обращался к собранию с такою речью: «слушайте слова завета сего, и скажите мужам Иуды и жителям Иерусалима; и скажи им: так говорит Господь, Бог Израилев: проклят человек, который не послушает слов завета сего, который Я заповедал отцам вашим, когда вывел их из земли Египетской и железной печи, сказав: слушайтесь гласа Моего, и делайте все, что Я заповедаю вам, и будете Моим народом и Я буду вашим Богом, чтобы исполнить клятву, которою Я клялся отцам вашим, дать им землю, текущую молоком и медом, как это ныне. И отвечал я сказав, аминь, Господи!» (Иер. 11:1–5). Затем, божественный голос повелел пророку провозгласить все слова вновь найденного закона по всему царству. «И сказал мне Господь: провозгласи все сии слова в городах Иуды и на улицах Иерусалима, и скажи: слушайте слова завета сего, и исполняйте их, ибо отцов ваших Я увещевал постоянно с того дня, как вывел их из земли Египетской, до сего дня; увещевал их с раннего утра, говоря; слушайтесь голоса Моего; но они не слушались, и не преклонили уха своего, а ходили каждый по упорству злого сердца своего: поэтому Я навел на них все сказанное в завете сем, который Я заповедал им исполнять, а они не исполняли» (Иер. 11:6–8). Как долго пророк исполнял это данное ему поручение по всей земле, повсюду знакомя с вновь найденным законом, – неизвестно. Но если эта проповедь и имела успех у отдельных лиц, то пророку тем не менее приходилось жаловаться на настойчивое упорство весьма многих. Можно даже думать, что языческая партия составила тайный заговор против Иосии, стараясь отмстить ему за реформу. Мало того, вскоре оказалось, что эта же языческая партия составила заговор и против жизни самого пророка. Он должен был вскоре испытать всю горечь великой истины, что пророк не имеет чести в своем отечестве. Его правдивые речи возбуждали против него даже преданных миру священников его собственного родного Анафофа, и некоторые из них даже намеревались убить его. Все это ясно показывало, как глубоко нечестие и беззаконие пустили корни в народе иудейском и сколько нужно было трудов для того, чтобы произвести полное преобразование религиозно-нравственной жизни народа. В сущности, испорченность была так велика, что уже никакие преобразования не могли совершенно поставить народ на истинный путь жизни, и нужен был великий исторический урок, который бы сильным ударом мог произвести великий переворот в самом сознании народа. И этот исторический урок теперь быстро приближался, и первые признаки его испытаны были самим благочестивым Иосией.

Уже при первом своем выступлении на проповедь пророк Иеремия возвещал о наступлении всеобщего разрушения и опустошения, и исполнение этого пророчества началось в последние годы царствования Иосии. Всемирная монархия Ассирийская, как уже сказано было выше, теперь быстро стремилась к полному упадку и на ее место выступала новая великая монархия. Мидия и Вавилония, ближайшие вассальные государства Ниневии, пользуясь ослаблением Ассирии, теперь мстили ей за те угнетения, которые они испытывали от нее раньше. Мидийский царь Киаксар, силой и хитростью избавившись от наводнивших его страну скифов, вступил в войну с соседней страной на западе, именно с Лидией, которая, вследствие своего богатства и выгодного прибрежного положения, равным образом предавалась мечте сделаться великой монархией. В течение пяти лет Киаксар вел войну с Алиаттом, царем лидийским (614–610 г.). Ассирия была уже настолько ослаблена, что она принуждена была спокойно смотреть на это самостоятельное выступление на поприще политической деятельности ее прежних вассалов. Вместе с тем и Набополассар вавилонский (царствовал с 625–604 г.), предприимчивый царь, разорвал ту последнюю нить, которою еще его страна привязана была к Ассирии, и равным образом провозгласил себя независимым. Киликия, раньше тоже находившаяся под владычеством Ниневии, также сделалась самостоятельной страной и имела своего собственного царя Сиеннезиса. Возрастающею слабостью Ассирийского государства хотел воспользоваться и Египет, чтобы затем отмстить ему за столь часто наносившиеся ему поражения и угнетения. Здесь управление захватил в свои руки смелый царь Нехо, сын Псаметтиха, и он стремился вновь восстановить прежнее могущество Египта. В то же время выступило также и много других честолюбивых князей, которые ревностно стремились к тому, чтобы захватить в свои руки хотя часть мирового владычества Ассирии. Нехо, еще более воинственный и предприимчивый, чем его отец, – тот самый государь, который приказал сделать опять судоходным запущенный соединительный канал между Средиземным морем, Нилом и Красным морем (при каковой работе погибло в песках пустыни 120,000 рабочих), тот государь, который снарядил для открытия окружного пути вокруг Африки финикийский флот, вышедший из Красного моря и возвратившийся на третий год чрез Геркулесовы столбы в Средиземное море, – этот Нехо собрал многочисленное войско с целью завоевать себе Ливанскую страну до Евфрата и вместе с тем смирить Ассирию.

Так как его соперники, Киаксар и Алиатт, истощали себя в нескончаемой войне, то Нехо без особого затруднения думал подчинить себе Сирийские области и, быть может, присоединить к Египту и Ассирию. Между тем оба эти царя заключили между собою мир. Солнечное затмение, совершившееся в день 30 сентября 610 года, во время битвы между индийскими и лидийскими войсками, в высшей степени устрашило обоих, вследствие чего оба царя выразили готовность заключить мир, посредничество в чем приняли на себя Набополассар и Сиеннезис. По окончании этой войны, Киаксар заключил с Алиаттом и Набополассаром тесный тройственный союз, который был скреплен браком дочери лидийского царя с сыном Киаксара и дочери мидийского царя с сыном Набополассара, Навуходоносором. Этот союз был направлен против Ассирии, во главе которой тогда стоял преданный роскоши и беспечной неге царь Сарданапал. И вот эти три могущественнейших царя тогдашнего времени одновременно двинулись на поприще обширных завоеваний, причем Киаксар вместе с Набополассаром направились против Ниневии, а Нехо против стран, лежавших у берегов Евфрата.

Нехо, взяв приступом укрепленный филистимский город Газу, двинулся затем дальше по низменности прибрежья Средиземного моря и намеревался чрез долину Изреельскую достигнуть Иордана, переправиться чрез него, и затем, кратчайшим путем чрез Дамаск, достигнуть берегов Евфрата. Этому походу чрез прежнюю израильскую область захотел воспрепятствовать Иосия. Считал ли он усиление Египта опасным для благосостояния своего государства, иди его склонил Набополассар занять враждебное положение по отношению к Нехо, во всяком случае он собрал значительное войско и двинулся навстречу египетскому фараону. Он вполне надеялся на помощь Бога, закон которого он водворял в Иудее с такою ревностью. И вот, едва только Нехо с своим войском достиг средины равнины Изреельской, как при Мегиддоне он натолкнулся на иудейское войско, которое хотело ему преградить дальнейший путь. Египетский царь, по-видимому, уверял Иосии, что его военный поход отнюдь не направляется против иудейской земли, а имеет своею целью более отдаленные страны. Несмотря на это, Иосия решительно не хотел позволить ему дальнейшего движения и готов был противодействовать ему силой оружия. Тогда Нехо принужден был прибегнуть к военной силе, двинул свои войска на Иосию, и последний, подавленный численным превосходством неприятеля, был совершенно разбит и сам смертельно ранен. Телохранители поспешно взяли тело своего возлюбленного умирающего царя в Иерусалим, и по прибытии туда он отдал дух свой Богу. При виде столь печального зрелища, в столице поднялись громкие вопли. Когда его хоронили в саду Уззы, в новой усыпальнице последних иудейских царей, то мужчины и женщины соперничали между собой в воплях и плаче, взывая: «о господин, о слава»! Ежегодно в тот день, в который последний достойный царь из дома Давидова смертельно ранен был стрелой, повторялась плачевная песня, которую при этом случае составил пророк Иеремия. Иосия был почти последним и после Давида лучшим и благочестивейшим из иудейских царей. Плачевные песни, которыми сопровождалось погребение Иосии, сделались историческим достоянием народа и, собранные в особую книгу, долго употреблялись в народе.

По смерти Иосии царство Иудейское в действительности подпало под владычество Египта, фараон которого Нехо сумел настолько поднять могущество своего государства, что пред ним трепетали даже воители месопотамские. Он овладел всею северной Сирией, составлявшей провинции Ассирии, и чтобы удержать ее за собою, устроил военный стан на берегу Оронта, близь Имафа. Имея в виду главного противника, Ассиро-Вавилонию, фараон на время оставил царство иудейское без всякого внимания. Иудеи воспользовались этим обстоятельством и, воображая себя еще самостоятельным государством, приступили к избранию нового царя, которым и избран был второй сын покойного Иосии – Селлум, предпочтенный другим вероятно потому, что он был от наиболее любимой жены покойного царя. Чтобы обеспечить его царское достоинство против споров за престол, он был особым образом помазан. Сообразно с обычаем, при своем восшествии на престол, он принял другое имя, именно Иоахаз. Между тем в действительности уже ни народная воля не могла ставить себе царя, ни священное помазание не в состоянии было делать его неприкосновенным. Решение этого важного государственного дела теперь принадлежало уже другой силе. Царь египетский, к которому после победы Мегиддонской перешло главенство над землей Иудейской, решил иначе. Когда новоизбранный царь, отправился к нему в его военный лагерь в Ривле для получения утверждения в своем выборе, то он, видимо, не нашел никакой милости у египетского воителя. Зависело ли это от простого каприза Нехо, или, быть может, из уважения с его стороны к законному порядку престолонаследия, но во всяком случае Нехо низложил Иоахаза, приказал заключить его в оковы и отправить в Египет, а на место него провозгласил царем Иудеи старшего брата его –Елгакима. Иоахаз, таким образом, был царем только в течение трех месяцев. В Египте он оставался в качестве пленника до самой смерти. Лучше бы умереть ему на поле битвы, подобно своему отцу. Это был юноша энергичный и многообещающий, «молодой лев, ставший ходить между львами и научившийся ловить добычу». Но иноземный властелин «посадил его в клетку на цепи, и отвел его в крепость, чтобы не слышно уже было голоса его на горах Израилевых» (Иер. 19:6,9). Говоря о его судьбе, пророк Иеремия восклицал: «не плачьте об умершем, и не жалейте о нем; но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится и не увидит родной страны своей». Новый царь, ставленник фараона (переименованный в Иоакима), получил царство на тяжелых условиях ежегодной уплаты огромной дани. Он обязался уплачивать своему властелину сто талантов серебра и один талант золота, – сумму, которая была невыносима для маленького царства Иудейского, и тем более тяжелую, что она взималась с беспощадною строгостью.

Но и этою данью не ограничились тягости народа. Сам царь, купивший себе престол дорогою ценою, не был истинным народолюбцем. Стараясь жить с царскою пышностью, он делал и с своей стороны новые налоги на народ, которые взимал при помощи военной силы. Он построил себе новый дворец в Иерусалиме и на построение употреблял даровой труд народа, вынуждавшегося к тому силой. Понятно, что такой царь мог только ускорить гибель своего государства. Все эти бедствия должны бы действовать на народ вразумительно и обращать его взоры к единственному истинному Царю Израиля; но увы – зло прежнего идолопоклонства уже настолько отравило совесть народа, что он в самых этих бедствиях стал видеть себе мщение со стороны отвергнутых при Иосии богов. Ему казалось, что он был счастливее, когда поклонялся Ваалам и Астартам. Нашлись люди, которые стали проповедовать восстановление язычества. «Будем, говорили они, кадить богине неба и возливать ей возлияния, как мы делали, мы и отцы наши, цари наши и князья наши, в городах Иудеи и на улицах Иерусалима; потому что, прибавляли они, тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видели» (Иер. 44:17). Иоаким охотно присоединился к этому движении, и идолопоклонство начало опять быстро водворяться в земле. Кроме ханаанских идолов, введены были и идолы египетские. В самых подвалах храма Иерусалимского поставлены были священный животные, боги покровителя Иоакимова фараона, и им возносились курения, У северных врат храма женщины вопили об исчезновении финикийского бога Адониса, чтобы при отыскании его предаваться самому бесстыдному распутству. Еще хуже того – во внутреннем дворе, между портиком и святилищем, собирались языческие жрецы, которые, обратившись лицами к востоку, боготворили восходящее солнце как своего бога Ваала. Боги в Иудее сделались столь же многочисленными, как и города. Идолы из золота и серебра, дерева и камня боготворились и в частных домах. Высоты холмов курились от идолопоклоннических жертвоприношений. Все рощи осквернялись позорными капищами Астарты. В долине Гинномовой, под самыми стенами Иерусалима, опять раздавалось дикое торжество безумцев, приносивших своих детей в жертву Молоху. Сообразно с таким религиозным состоянием, было столь же ужасно и состояние нравственное. Страницы книг современных пророков поражают изображением бездны нравственного падения общества. Вокруг пророка Иеремии и его учеников Баруха и Аввакума еще группировался маленький кружок людей, преданных Иегове, но они бессильны были остановить все более распространявшийся потоп зла. За свою верность религии они подверглись притеснениям и гонениям. Самая жизнь становилась для них бременем, и они тоскливо искали себе убежища даже где-нибудь в дебрях пустынь, чтобы только избавиться зла. Но долг служения удерживал их на месте. Некоторые из пророков и их последователей должны были вынести тяжкие гонения и страдания. Иеремия заключен был в колоду и брошен в подземную водосточную яму, обращенную в тюрьму, и принужден был для спасения своей жизни бежать из Иудеи. Пророк Урия за свои обличения царя и народа подвергся также преследованию Иоакима, который хотел предать его смерти. Спасаясь от мщения царя, Урия бежал в Египет, но по просьбе Иоакима он выдан был египетским правительством и гнусно умерщвлен в Иерусалиме. Самая природа как бы возмущалась совершавшимся на земле беззаконием и небо не давало дождя, так что страну постигла страшная засуха, которая, по словам пророков, была именно наказанием за беззакония. Суббота совершенно не соблюдалась, и этот священный день проносился на рынке, в торговле и разгуле. За все это, по предсказанию пророков, царство Иудейское должно было подвергнуться величайшим бедствиям от внешних завоевателей, и к этому именно приведет союз с Египтом. Но подобная проповедь делала только самих проповедников-пророков еще более ненавистными народу, который презирал их и гнал как нарушителей общественного порядка.

Между тем над Ассирийским царством совершилось заслуженное им наказание. Эта некогда великая держава, которая в течение шести столетий предписывала законы народам и властвовала от подошвы Кавказа и берегов Каспийского моря до Персидского залива и от восточной Мидии до Малой Азии и Египта, с неслыханною жестокостью обращавшаяся со всеми этими соподчиненными ему народами, грозные цари которой воображали себя богами, – это могущественное государство быстро пало под соединенным напором Киаксара мидийского и Набополассара вавилонского. Гордая исполинская Ниневия пала после продолжительной осады (около 605 г.). Последней царь ассирийский, Сарданапал, сжег себя в своем дворце. Этот страшный суд над ассирийской столицей и народом, уже заранее предвозвещен был двумя иудейскими пророками, Наумом и Софонией. Наум, по крайней мере, за два поколения, изображал падение Ниневии мрачными красками: «горе городу кровей, – восклицал он: – весь он полон обмана и убийства; не прекращается в нем грабительство. Слышны хлопания бича и стук катящихся колес, ржание коня и грохот скачущей колесницы. Несется конница, сверкает меч и блестят копья; убитых множество и груды трупов, нет конца трупам, спотыкаются о трупы их. Это за многие блудодеяния развратницы приятной наружности, искусной в чародеянии, которая блудодеяниями своими продает народы, и чарованиями своими – племена. Вот я на тебя, говорит Господь Саваоф! И подниму на лицо твое края одежды твоей, и покажу народам наготу твою, и царствам срамоту твою, и забросаю тебя мерзостями, сделаю тебя презренною и выставлю тебя на позор. И будет то, что всякий, увидев тебя, побежит от тебя и скажет: разорена Ниневия! Кто пожалеет о ней? Где найду я утешителей для тебя! Все укрепления твои подобны смоковнице со спелыми плодами: если тряхнуть их, то они упадут прямо в рот желающего есть. Купцов у тебя стало более, нежели звезд на небе, но эта саранча рассеется и улетит. Князья твои как саранча, и военачальники твои как рои мошек, которые во время холода гнездятся в щелях стен, и когда взойдет солнце, то разлетаются, и не узнаешь места, где они были. Спят пастыри твои, царь ассирийский, покоятся вельможи твои; народ твой рассеялся по горам, и некому собрать его. Нет врачевства для раны твоей; болезненна язва твоя. Все, услышавши весть о тебе, будут рукоплескать о тебе, ибо на кого не простиралась беспрестанно злоба твоя?» (Наум. 3). Другой пророк, Софония, также за целое человеческое поколение предсказывал: «и прострет Господь руку Свою на север, и уничтожит Ассура, обратит Ниневию в развалины, в место сухое, как пустыня. И покоиться будут среди нее стада и всякого рода животные; пеликан и еж будут ночевать в резных украшениях ее. Голос их будет раздаваться в окнах; разрушение обнаружится на дверных столбах, ибо не станет на них кедровой обшивки. Вот чем будет город торжествующий, живущий беспечно, говорящий в сердце своем: я – и нет иного кроме меня. Как он стал развалиною, логовищем для зверей! Всякий, проходя мимо него, посвищет и махнет рукою» (Соф. 2:13–15). Все эти предсказания исполнились теперь буквально; в позднейшее время нельзя было даже найти определенного места, где некогда стояла Ниневия. Пророки, внимательно следившие за событиями истории народов, видели в падении Ассирии подтверждение их убеждения о нравственном мироправлении, проявлявшемся в жизни народов. Ассирия пала потому, что она была порочна и высокомерна; падут также и могущественные западные государства, если они предадутся такому же беззаконию ³⁰⁰. Вследствие падения Ассирии на тогдашней главной сцене истории произошли важные перемены. Мидия сделалась главной наследницей прежних ассирийских владений, Киаксар взял львиную часть и предоставил своим союзникам, Набополассару, только Вавилонию, Елимаиду и земли к востоку от Евфрата ³⁰¹. Земли и народы по западную сторону Евфрата, куда принадлежали именно арамеи до Ливана, сирийцы, куфеи между Евфратом и Средиземным морем, ассирийские колонии в прежней области Израильского царства, затем Иудея, филистимская область. Идумея и народы по ту сторону Иордана, – все эти народы и земли от Евфрата до пограничной реки египетской захватил в свое владение египетский царь Нехо в то время, когда другие цари заняты были осадой Ниневии. Продолжая план своих завоеваний, Нехо намеревался даже распространить их и на восточную сторону Евфрата.

Между тем царь Набополассар, один из участников в разрушении Ниневии, умер. Услышав об этом, Нехо подумал, что ему легко будет одержать победу над юным преемником скончавшегося царя. Но этим юным царем был Навуходоносор. Это был человек чрезвычайно воинственный и обладавший проницательным умом. Он сразу же увидел действительное положение и могущество своего государства и мог отстоять его независимость. Как только Нехо с своим приведенным из Египта и подкрепленным в завоеванных землях войском переправился чрез Евфрат, навстречу ему выступило вавилонское войско. При городе Кархемише, находившемся при впадении Ховара в Евфрат, произошла битва. В Иуде и Иерусалиме все с необычайным возбуждением ожидали исхода этого столкновения между Египтом и Вавилонией. Народ желал поражения Нехо, так как он низведен был им в полурабское состояние. Это напряженное состояние еще более усиливал Иеремия своею речью, в которой он предсказывал поражение египетскому войску. В этой речи пророк в возвышенных, высокохудожественных словах пророчествовал о Египте:

„Готовьте щиты и копья, и вступайте в сражение;

Седлайте коней, и садитесь всадники,

И становитесь в шлемах;

Точите копья, облекайтесь в брони.

Почему же, вижу я, они оробели

И обратились назад?

И сильные их поражены,

И бегут, не оглядываясь;

Отсюда ужас, говорит Господь.

Не убежит быстроногий

И не спасется сильный;

На север, у реки Евфрата,

Они споткнутся и падут.

Кто это поднимается, как река,

И, как потоки, волнуются воды его?

И говорит: поднимусь и покрою землю,

Погублю город и жителей его.

Египет поднимается, как река,

И, как потоки, волновались воды его.

Садитесь на коней, и мчитесь колесницы,

И выступайте сильные ефиопляне и ливияне, вооруженные щитами,

И лидяне, держание луки и натягивающие их.

Ибо день сей у Господа, Бога Саваофа, есть день отмщения,

Чтобы отмстить врагам Его;

И меч будет пожирать,

И насытится, и упьется кровью их;

Ибо это Господу, Богу Саваофу, будет жертвоприношение,

В земле северной, при реке Евфрат.

Пойди в Галаад, и возьми бальзам,

Дева, дочь Египта;

Напрасно ты будешь умножать врачевства,

Нет для тебя исцеления.

Услышали народы о посрамлении твоем,

И вопль твой наполнил землю;

Ибо сильный столкнулся с сильным,

И оба вместе пали“ ³⁰².

Войска Нехо в деле при Кархемише, у Евфрата, потерпели полное поражение. Египетский фараон должен был оставить свой план о завоевании Вавилонии. При теперешнем положении он едва мог удерживать и свои прежние завоевания. Теперь он должен был опять лишиться всех завоеванных им земель от Евфрата до границ Египта. Поражение это служило полным подтверждением предсказания пророка Иеремии. Вследствие его и царство Иудейское на время вздохнуло свободно от египетского владычества.

Таким образом, еще раз народ Иудейский был избавлен от властелина, угрожавшего полным уничтожением его политической независимости. Иеремия часто предсказывал о мрачном будущем живущему поколение, если оно не оставит своих заблуждений и пороков. Если царь и царедворцы и не вразумлялись этими пророчествами, они все-таки были удручены тайным опасением. Но вот Египет, их ближайший враг, был разбит и ослаблен; Ассирия, которая в течение целого столетия была постоянным бичом и игом для Иудеи, исчезла из ряда народов; соседние народы не были достаточно могущественны, чтобы угрожать гибелью царству Иудейскому. Новой завоевательной могущественной монархии еще не успело образоваться. Мидия, главная наследница Ассирийского царства и сделавшаяся вследствие этого могущественной монархией, была слишком далека от Иудеи, чтобы вмешиваться в ее судьбу; Вавилонии еще нечего было бояться, потому что она должна была еще позаботиться о том, чтобы укрепить саму себя и устроить свои потрясенные в прежнее время государственные дела. Она и сама только что освободилась от угнетенного положения, в котором находилась столь долго во время владычества над ней Ассирии. Во всяком случае, для поверхностного взгляда она казалась отнюдь не опасной. Царь Иоаким и его советники могли поэтому, отложив свои заботы о будущем, беспрепятственно предаваться своему распутству и свойственным им безумствам. Освободившись от наличной опасности, Иоаким предался всевозможным кутежам, попойкам и распутству. Но если царь и его ближайшие советники не видели никакой опасности в будущем, то видел ее прозорливец, пророк Иеремия. Его боговдохновенному взгляду было ясно, что с падением Ассирии не прекратились смятения народов на Евфрате и Тигре, и напротив – войны и опустошения будут продолжаться еще в большей степени. В халдейском народе, который дотоле был известен только по имени, и в его выступавшем из безвестности царе Навуходоносоре, он видел выступление новой игровой монархии, которая по своему могуществу превзойдет еще Ассирию и изумит весь мир. Уже после первого выступления вавилонского царя, не долго спустя после его победы над Нехо Иеремия предсказывал, что он распространит свою победоносную руку на народы, и тяжесть ее в особенности почувствует Иудея. При одном случае, когда вместе с жителями столицы собрались и поселяне, пророк изложил пред ними бывшее ему страшное видение, и в прямых, неприкрашенных словах предсказывал ту участь, которая предстояла иудеям и соседним им народам. После вступительных слов, что он уже сам в течение двадцати трех лет увещевал народ к обращению и что почти ежедневно в том же смысле напрасно проповедовали и другие пророки, он объявил, что давно угрожаемая судьба постигнет иудеев чрез посредство народов севера и Навуходоносора, который призван к тому Богом. Говоря от лица Господа Саваофа, пророк проповедовал: «за то, что вы не слушали слов Моих, вот я пошлю и возьму все племена северные, говорит Господь, и пошлю к Навуходоносору, царю вавилонскому, рабу Моему. И приведу их на землю сию, и на жителей ее, и на все окрестные народы; и совершенно истреблю их, и сделаю их ужасом и посмешищем, и вечным запустением, и прекращу и них голос радости и голос веселая, голос жениха и голос невесты, звук жерновов и свет светильника. И вся земля эта будет пустынею и ужасом, и народы сии будут служить царю вавилонскому семьдесят лет» (Иер. 25:8–11). В подтверждение своего предсказания, Иеремия рассказал, как в пророческом видении ему подана была чаша с вином ярости, которую он должен был дать испить всем народам: Иерусалиму, городам иудейским, затем царю египетскому, его вельможам и его народам, царям и городам филистимским, едомским, моавским и аммонитским, одним словом, всем народам, которые сделались свободными вследствие падения Ниневии и отступления египетского царя Нехо. По повелению Божию, пророк, подавая им эту чашу, говорил им: «пейте и опьянейте, и изрыгните, и падите, и не вставайте при виде меча, который я пошлю на вас». Изображая имеющие настать ужасы, пророк возвещал: «и будут пораженные Господом в тот день от конца земли до конца земли; не будут оплаканы, и не будут прибраны и похоронены; навозом будут на лице земли. Рыдайте, пастыри, и стенайте, и посыпайте себя прахом, вожди стада; ибо исполнились дни ваши для заклания и рассеяния вашего, и падение как дорогой сосуд. И не будет убежища пастырям и спасения вождям стада» (Иер. 25:33–35). Но и эта грозная пророческая речь оставалась без влияния для глухих сердцем и умом царя и его вельмож. Тем не менее, пророк неустанно во всевозможных формах продолжал предостерегать об угрожающей со стороны халдеев и Навуходоносора опасности для народа.

Рядом с Иеремией проповедовал и пророк Аввакум, который также возвещал угрожающий Иудее и Иерусалиму суд и предсказывал, что совершителем его будут халдеи.

Аввакум имел много общего с Иеремией. Он был человек столь же нежного чувствительного сердца, как и последний. В виду чрезмерной развращенности правителя и народа в царствование Иоакима, он был глубоко потрясен в своей душе, и обличал это падение не только в пророческих речах, но и в плачевных песнях. Он был, подобно сыну Хелкии, не только пророк, но и псалмопевец, и его псалмопение отличалось глубоко трогательным тоном. Пророческие речи Аввакума вообще носят на себе печать скорбных псалмов. Он, правда, не обладал такою увлекательностью и разнообразием, которыми отличается пророческое красноречие Иеремии, но в его речах, вместе с общепонятностью и проницательностью, соединялись поэтическая возвышенность и горькая ирония. Вместе с тем, он больше придавал значения форме и искусству, двойственному расчленению хода мыслей и строфическому строение ее. Когда Навуходоносор с своим воинственным народом, халдеями, уже вступил на берега Евфрата, чтобы подчинить себе; земли между этой рекой и Средиземным морем, находившиеся раньше во владении у Нехо, Аввакум, в форме плачевной песни, пророчествовал, что завоеватель дойдет и до Иудеи, совершить над нею страшный суд и послужить орудием наказания за грехи царя и народа. Но, предсказывая это бедствие, пророк Аввакум вместе с тем молился Богу и об отвращении надвигающейся грозы. Изобразив грабительство и насилия халдеев во главе своего нового царя, которые, подобно орлу, бросались на добычу и подвергали все истребление пред собою, пророк, делая намек на самого Навуходоносора и обращаясь к Богу, говорил:

„Ты, Господи, только для суда попустил его.

Скала моя! Для наказания Ты назначил его.

Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяние,

И смотреть на притеснения Ты не можешь;

Для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь,

Когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его,

И оставляешь людей, как рыбу в море,

Как пресмыкающихся, у которых нет властителя?

Всех их таскает удою,

Захватит в сеть свою,

И забирает их в неводы свои,

И от того радуется и торжествует

За то приносит жертвы сети своей,

И кадит неводу своему,

Потому что от них тучна часть его,

И роскошна нища его.

Неужели для этого он должен опорожнять свою сеть

И беспрестанно избивать народы без пощады? ³⁰³

С такою глубоко трогательной мольбой он обращался к Богу. И после этого пророк имел новое видение, и ему поведено было начертать ясно на скрижалях, чтобы читающий легко мог прочитать то, что имелось совершиться еще в недалеком будущем.

„Вот, душа надменная не успокоится,

А праведным своею верою жив будет

Надменный человек, как бродящее вино, не успокаивается,

Так что расширяет душу свою как ад,

И как смерть, он ненасытен,

И собирает к себе все народы,

И захватывает себе все племена.

Но не все ли они будут произносить о нем притчу

И насмешливую песнь:

Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим, – надолго ли? –

И обременяет себя залогами!

Так как ты ограбил многие народы,

То и тебя ограбят все остальные народы,

За пролитие крови человеческой,

За разорение страны, города и всех живущих в нем“ ³⁰⁴.

Здесь Аввакум ясно выразил идею нравственной справедливости в истории народов, именно, что грозные завоеватели подпадут подобной же участи со стороны других завоевателей, так что «народы трудятся для огня, и племена мучат себя напрасно», но с течением времени «земля наполнится познанием славы Господа, как воды наполняют море». От этого видения Аввакум опять перешел к невыносимому состоянию в царстве Иудейском, и опять приступил к обличению тех угнетений, несправедливости, кровожадности и идолопоклонства, главным виновником которых был царь Иоаким.

„Горе тебе, который подаешь ближнему твоему питье

С примесью злобы твоей,

И делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его!

Ты пресытился стыдом вместо славы.

Пей же и ты, и показывай срамоту,

Обратится и к тебе чаша десницы Господней,

И посрамление на славу твою.

Ибо злодейство твое на Ливане обрушится на тебя,

За истребление устрашенных животных,

За пролитие крови человеческой,

За опустошение страны, города и всех живущих в нем.

Что за польза от истукана, сделанного художником,

Этого литого лжеучителя,

Хотя ваятель, делая немые кумиры,

Полагается на свое произведение?

Горе тому, кто говорит дереву: встань!

А бессловесному камню: пробудись!

Научит ли он чему-нибудь?

Вот, он обложен золотом и серебром,

Но дыханья в нем нет.

А Господь – в святом храме Своем:

Да молчит вся земля пред лицем Его“ ³⁰⁵.

Увещания, предсказания и угрозы Иеремии, Аввакума и других пророков, несмотря на все их красноречие и настойчивость, однако же, не производили никакого впечатления на начальников и народную массу. Все они как бы бессильно отскакивали от их жестких сердец. Именно потому, что пророки так часто повторяли свои угрозы, потому, что они говорили каждый день, ухо народное привыкло к ним и оказывалось тупым и нечувствительным. Все продолжали жить беспечно, уповая на счастливую случайность, умаляли значение Навуходоносора и смеялись над пророками, так как предсказанные ими угрозы не осуществлялись немедленно. «Где слово Господне? – насмешливо спрашивал народ, – пусть оно придет!» (Иер. 17:15). Или прямо отвергали истину пророчества: «беда не приидет на нас, и мы не увидим ни меча, ни голода. И пророки станут ветром, и слова Господня нет в них; над ними самими пусть это будет» (Иер. 5:12, 13). Даже те, которые еще верили пророкам, утешали себя тем, что угрожаемое зло не постигнет их, и что пророчества относятся к позднейшему, более отдаленному времени: «много дней пройдет и всякое пророческое видение исчезнет» (Иез. 12:22). Наконец и обманные речи ложных пророков совершенно подрывали действия И увещания Иеремии и его сотоварищей. Лжепророки успокаивали народ и, постоянно говоря: «мир, мир!», уверяли, что земля не будет встревожена войною. От таких ложных пророков и от ложных священников более всего приходилось страдать Иеремии, потому что он говорил прямо и резко, обнажая самую глубь нравственных ран народа. Даже его собственные друзья принимали участие в преступных планах против него и противодействовали ему ³⁰⁶. Ввиду направленной против него злобы невольно колебалось и его собственное упование на помощь Божию, и он часто предавался горьким жалобам: «Ты увлек меня, Господи, и я увлечен; Ты сильнее меня и превозмог; и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною. Ибо лишь только начну говорить я, кричу о насилии, вопию о разорении, потому что Слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние» (Иер. 20:7). В бедственности гонения, когда Иеремии приходилось одиноко стоять против целой своры врагов, князей, священников, ложных пророков и заблуждающегося народа, пророк иногда проклинал даже самое свое существование: «проклят день, в который я родился; день, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Проклят человек, который принес весть отцу моему и сказал: у тебя родился сын, и тем очень обрадовал его. Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби, и чтобы дни мои исчезали в бесславии?» (Иер. 20:14–18). Вместе с своим учителем подвергался гонению также его верный ученик Варух, сын Нирии, который неотлучно следовал за ним, как Елисей за великим фесвитянином. И он также жаловался на скорби и бедствия, который приходилось переносить ему.

Но истина слова Божия не посрамляется навсегда, и провозвестники его не бывают лжецами; их пророчество должно было осуществиться, предвозвещенное ими бедствие все ближе надвигалось со стороны халдеев. Навуходоносор, закончив укрепление своего увеличенного государства внутри и позаботившись вместе с тем об улучшении водных путей внутри чрез вырытие и урегулирование каналов, предпринял дальнейший завоевательный поход. Арамейская Сирия, разделенная на мелкие области, подчинилась ему без всякого сопротивления; затем очередь настала за Финикией, царь которой, Этобаал II, равным образом сделался данником Навуходоносора. Но это важное халдейское предприятие было собственно направлено против Египта. Для более успешного завоевания этой страны Навуходоносору необходимо было подчинить земли, лежавшие между Сирией и Египтом, именно – Иудею, Филистию и Едом. Как ни незначительны они были в сравнении с этой игровой монархией, однако же, их враждебное отношение могло поставлять Навуходоносору некоторые препятствия на пути, что и давало ему повод для их подчинения. И вот, халдейское войско, направляясь к пределам Египта, двигалось все дальше. От Дана, прекрасного города у подошвы Ермона, уже раздавалось ржание боевых коней, и от воинского клика вавилонян трепетала земля (Иер. 8:16). Иоакиму предъявлено было требование со стороны могущественного завоевателя, чтобы он выразил покорность или был готов к истребительному нашествию вавилонян. С другой стороны, Египет побуждал его к твердому противодействию, обещал помощь и обманывал сомнительными обещаниями. Иудея вследствие этого оказалась в таком же колеблющемся положении, как и некогда во времена Езекии, сделавшись боевым полем для борьбы двух великих монархий. Нужно было решиться на что-нибудь; но, в ожидании египетской помощи или какого-нибудь чуда, Иоаким и его советники день за днем отлагали решение.

В крайней тревоге назначен был день пощения на девятый месяц; весь народ созывался в Иерусалим для молитвы Богу об отвращении угрожающего бедствия. При всем идолопоклонническом извращении, народ все-таки в крайности полагал свое упование на Иегову, надеясь, что Он окажет ему защиту против могущественнейшего врага. Народ находился в крайнем возбуждении, и в опасении за свое будущее, стекался на храмовую площадь, как будто бы там можно было найти верное убежище. При этом приносились многочисленные жертвы, многие надевали грубые волосяные одежды, посыпали голову пеплом, как бы надеясь этими знаками скорби отвратить надвигающееся бедствие. Иеремия повелел своему верному ученику Баруху записать ту пророческую речь, в которой он несколько лет пред тем предсказал о непреодолимой силе тогда только что возникавшего халдейского царства, пророчествуя, что все народы кругом Иудеи и она сама подвергнутся игу его. Когда Варух занес это пророчество в свиток, Иеремия велел ему открыто прочитать содержите свитка пред храмом в присутствии собравшегося народа столицы и страны. Отсюда народ должен был узнать, что надвигающуюся опасность пророк уже предвидел и предвозвещал раньше. Иеремия надеялся этим пробудить в народе сознание своей виновности и заставить его всем сердцем обратиться к Богу. Сам пророк почему-то не мог выступить с проповедью, вследствие чего и заменял его Варух. Но этот последний сначала не решался приступить к этому делу, опасаясь худых для себя последствий. Содержанием речи ему, очевидно, приходилось увещевать собравшийся народ к покорности Навуходоносору, между тем как народ собрался у храма для того, чтобы молить об избавления от этого бедствия. В таком затруднительном положении Варух воскликнул: «горе мне! ибо Господь приложил скорбь к болезни моей; я изнемог от вздохов моих, и не нахожу покоя» (Иер. 45:3). На это Иеремия отвечал ему полуукоризненно, полунежно: «так говорит Господь: вот, что я построил, разрушу, и что насадил, искореню, – всю эту землю. А ты просишь себе великого: не проси». Всякий отдельный человек во время столь тяжких переворотов и бедствий должен жертвовать собою. Варух, наконец, согласился и принял на себя данное ему поручение. И вот, в одном из открытых помещении, на восточном дворе храма он читал народу содержание свитка. Многие из присутствующих уже и раньше могли слышать эту предостерегающую речь, но они тогда не обратили на нее должного внимания или забыли. Теперь же, в виду угрожающего бедствия, когда войско Навуходоносора было уже недалеко от Иерусалима, содержание свитка произвело да всех страшное впечатление. Событие, которое теперь угрожающим мечом висело над страною, было предвозвещено пророком уже несколько лет пред тем, – именно, что царь вавилонский придет в страну и разрушит ее, если не последует исправления; вместе с тем порабощение предсказано было и против тех народов, на помощь которых надеялась Иудея. Все народное собрание было поражено и потрясено. Один молодой человек, Михей, сын Иемарии, немедленно побежал с площади к князьям, собравшимся в одной из палат дворца, и заявил им о том потрясающем впечатлении, которое производит пророчество Иеремии на слушателей. Когда он передал содержание проповеди, то она поразила и вельмож. На собрании присутствовало много князей и между ними Елисам, дееписатель войска, в помещении которого собрались вельможи, Иемария, отец Михея, и Елнафан, сын Ахбора, который, по приказание Иоакима, привлек к суду пророка Урию из Египта в Иерусалим. Все они пригласили Варуха еще раз прочитать в их присутствии подтверждающее истину предсказания Иеремии содержание свитка. Каждое слово этого свитка было как бы тяжелым ударом на их сердце, и они объяты были страхом. Вследствие этого они решили донести об этом царю, в надежде, что и он будет также тронут и потрясен, откажется от всякого противодействия Навуходоносору, и быть может, подобно своему отцу Иосии, при чтении найденной книги закона, покается и приступит к нравственно-религиозному преобразованию. Князья действительно отправились к царю и сделали ему доклад о всем совершившемся. Сначала надежда их как бы оправдывалась, потому что Иоаким приказал принести к себе свиток, чтобы он прочитан был в его присутствии. Так как время было довольно холодное, то царь сидел пред поставленным посредине комнаты, наполненным горящими угольями согревательным сосудом, а князья и вельможи стояли вокруг него. С напряженным вниманием слушали они слова Иеремиина свитка, который читал опытный чтец Иегудий, сын Нафания. Но на очерствелое сердце царя чтение пророчества не производило никакого впечатления. Иоаким спокойно велел подавать себе каждый отдельный листок, по мере того как он прочитывался, и бросал их на горящие угли. С ужасом смотрели на это князья, ожидавшие благоприятного действия чтения, и просили царя не навлекать грозной судьбы на народ. Но он не обращал на это внимания и продолжал бросать листки на огонь, пока не сгорел весь свиток. Равнодушными к прочитанному остались и все приближенные к царю лица, царские сыновья и его наперсники, которые также не обратили никакого внимания на предостережение. Иоаким дал им даже повеление найти возвещающего подобные бедствия пророка и его ученика, чтобы лишить их жизни, как это уже было сделано с пророком Урией. К счастью, устрашенные вельможи позаботились раньше скрыть Иеремию и Варуха в таком месте, где их никто не мог найти, чем только и спаслись от угрожавшей их смерти. Тогда изречено было нечестивому царю новое пророчество Иеремией, который предсказал, что за такую самонадеянность и неверие царь не передаст лично престола Давидова своему сыну, что его тело будет выброшено не погребенным на улицах, и только после разложения будет погребено «ослиным погребением», и никто не произнесет о нем обычных причитаний: «увы, государь!» – «увы, его величие!» Предсказание это скоро оправдалось во всей своей ужасной точности.

Но тем не менее то был день великого возбуждения в Иерусалиме. Чтение свитка хотя отчасти произвело свое действие, и не только среди народа, но даже и среди князей. Те, которые убеждены были пророчеством Иеремии и позаботились о его спасении, решили подчиниться Навуходоносору, и между ними находился также и дееписатель Елисам, заведовавший военным делом. Так как вместе с ним еще и многие другие знатные члены совета были против войны, то Иоаким конечно не мог предпринять ее, так как иначе мог подвергнуть опасности и самый престол свой. Поэтому он заключил мир с Навуходоносором, предложил ему наложенную на него дань, обещал ему поставить войско и принял на себя все обязанности, которые тогда должен был исполнять данник. Это было началом халдейского данничества Иудеи (600 г.). Иеремия не мог еще оставить своего убежища, так как царь все еще был крайне враждебно настроен против него и мог излить на него весь свой гнев. Бывшие на его стороне князья поддерживали его, и даже вавилонский завоеватель, которому стало известным, что пророк предвозвещал ему блистательное будущее и склонял к признанию его могущества уже и тогда, как и позднее, мог оказать ему защиту. Идолопоклонство, правда, но было отменено, как могли многие ожидать вследствие этого события; отменено было только одно безумие, да и то лишь для того, чтобы сменить его на другое. Отменен был культ так называемой «небесной царицы», египетской Неиты. Пред глазами халдейского властелина нельзя было терпеть внешних знаков преданности Иудеи Египту. Но вместо этого культа введен был вавилонский культ звезд, который и совершался с не меньшею, по крайней мере, показною ревностью.

Иоаким, однако, с неудовольствием сносил вавилонское иго и не хотел долее обуздывать своей страсти к самовластию. Халдейское вассальство было, видимо, тяжелым. Египетский царь конечно не оставлял различных происков, чтобы побудить Иоакима к отпадению от Навуходоносора. И вот, когда финикийский царь Эфваал II отказался от повиновения Навуходоносору (598 г.) и настолько укрепил город Тир, что он мог оказывать продолжительное противодействие, то примеру его последовал в непонятном ослеплении и Иоаким; он также отказался от дани и вступил в союз с Египтом, а также с Финикией. Лишь только донеслась об этом весть до Навуходоносора, как он быстро явился пред воротами Иерусалима, который устрашенный царь без сопротивления отворил пред грозным воителем, надеясь этим хоть отчасти смягчить гнев его. Но все-таки должен был заплатить тяжелый штраф и печальнее всего видел, как вавилонский воитель захватил с собою все дорогие сосуды храма и отправил их в Вавилон. Вместе с тем завоеватель захватил в плен и нескольких знатных юношей в качестве заложников, предполагая в то же время дать им халдейское образование и сделать из них впоследствии верных слуг престола. Между этими юношами был Даниил с его тремя товарищами – Ананией, Азарией и Мисаилом, последующая судьба которых сделала их знаменитыми в истории. Это было так называемое первое пленение, которое и считается началом семидесятилетнего плена Вавилонского. Сам Иоаким чрез несколько лет погиб бесславною смертью. Своими новыми интригами в пользу фараона он опять вызвал гнев вавилонян, которые взяли Иерусалим, заковали в цепи непокорного царя для отправления его в Вавилон, но он скоро был убит в самом Иерусалиме и тело его, по Иудейскому преданию, было выброшено на улицу и только после уже предано «ослиному» погребению.

На место Иоакима воцарился его восемнадцатилетний сын Иехония, или, вернее, его мать Нехушта, дочь одного иерусалимлянина, которая держала бразды правления в своих руках. Иехония продолжал предаваться несбыточной мечте о возможности противодействия Навуходоносору и не подчинялся ему. Он продолжал также все безнравственные и идолопоклоннические мерзости своего отца. Но ослепление его и его матери могло продолжаться лишь короткое время. Навуходоносор, наконец, был в состоянии отвлечь большое войско от осады Тира, чтобы направить его против Египта, который начал против него враждебные действия. Это халдейское войско без труда покорило всю землю до самой реки Египетской (Риноколуры). При этом занята была почти вся Иудея вплоть до городов на юге, которые противились завоевателю. Многие, захваченные при этом иудеи, были уведены в плен. Тем не менее, Иеховия продолжал противодействие, думал найти безопасность за крепкими стенами Иерусалима и рассчитывал во время осады на избавление со стороны Египта. Навуходоносор поэтому отправил нескольких своих полководцев для осады Иерусалима.

Иеремия, который, по-видимому, в течение последних лет царствования Иоакима перестал пророчествовать, вновь начал мужественно проповедовать во время этой осады и притом с такою свободой и смелостью, которые заставляют предполагать, что он при этом мог рассчитывать на поддержку нескольких князей и части народа. Чтобы придать особенную выразительность своей речи, он при этом пользовался одним наглядным символом. Он скрыл в одной скалистой расселине у Евфрата льняной пояс, который давно уже носил на своем теле, и после некоторого времени, когда он уже истлел, вновь достал его оттуда. С этим разложившимся поясом в руке он выступил пред народом, и говорил: «так сокрушу я гордость Иуды и великую гордость Иерусалима, говорит Господь. Этот негодный народ, который не хочет слушать слов Моих, живет по упорству сердца своего и ходит во след иных богов, чтобы служить им и покланяться им, будет как этот пояс, который ни к чему негоден. Ибо как пояс близко лежит к чреслам человека, так я приблизил к себе весь дом Израилев и весь дом Иудин, говорит Господь, чтобы они были Моим народом и Моею славою, хвалою и украшением; но они не послушались. Посему, так говорит Господь, Бог Израилев: всякий винный мех наполняется вином. Они скажут тебе: разве мы не знаем, что всякий винный мех наполняется вином? А ты скажи им: так говорит Господь: вот я наполню вином до опьянения всех жителей сей земли и царей, сидящих на престоле Давида, и священников, и пророков, и всех жителей Иерусалима, и сокрушу их друг о друга, и отцов, и сыновей вместе, говорит Господь, не пощажу, и не помилую, и не пожалею истребить их. Слушайте и внимайте, не будьте горды, ибо Господь говорит. Если же вы не послушаетесь сего, то душа Моя в сокровенных местах будет оплакивать гордость вашу, будет плакать горько, и глаза Мои будут изливаться в слезах; потому что стадо Господне отведено будет в плен. Скажи царю и царице: смиритесь, сядьте пониже, ибо упал с головы вашей венец славы вашей. И если скажешь, дочь Сиона, в сердце твоем: за что постигло меня это? – за множество беззаконий твоих открыт подол у тебя, обнажены пяты твои. Может ли ефиоплянин переменить кожу свою и барс пятна свои? Так и вы можете ли делать доброе, привыкши делать зло? Поэтому, развею их как прах, разносимый ветром пустынным» (Иер. 13:1–24). Поднимаясь до высоко трогательного пафоса в своем пророчестве, Иеремия восклицал:

„Взойди на Ливан, и кричи,

И на Васане возвысь голос твой, и кричи с Аварима,

Ибо сокрушены все друзья твои.

Я говорил тебе во время благоденствия твоего;

Но ты сказал: не послушаю.

Таково было поведение твое с самой юности твоей,

Что ты не слушал голоса Моего.

Всех пастырей твоих унесет ветер,

И друзья твои пойдут в плен;

И тогда ты будешь постыжен,

И посрамлен за все злодеяния твои.

Живущий на Ливане, гнездящийся на кедрах!

Как жалок будешь ты, когда постигнут тебя муки,

Как боли женщины в родах“ ³⁰⁷.

И затем, пророк закончил свое пророчество прямым предсказанием о судьбе Иехонии: «живу я, сказал Господь: если бы Иехония, сын Иоакима, царь иудейский, был перстнем на правой руке Моей, то и отсюда я сорву тебя, и отдам тебя в руки ищущих души твоей, и в руки тех, которых ты боишься, в руки Навуходоносора, царя вавилонского, в руки халдеев, и выброшу тебя и твою мать, которая родила тебя, в чужую страну, где вы не родились, и там умрете; а в землю, куда душа их будет желать возвратиться, туда не возвратится. О, земля, земля, земля! Слушай слово Господне!» (Иер. 22:24–27).

Иехонии уже немного оставалось времени для того, чтобы помышлять об исправлении, потому что бедствия осады скоро взяли свое. Эти бедствия, по-видимому, еще усилены были недостатком дождя. Иехония вынужден был вступить в переговоры с осаждающими военачальниками по вопросу о сдаче, как в неприятельское войско прибыл сам Навуходоносор, решивший покончить с непокорным царьком. К нему-то обратился тогда злополучный царь Иудейский, вместе с своей царицей-матерью и большой свитой, с целью просить его о помиловании. Но победитель не склонен был к милости, и предъявил самые суровые требования. Иехония должен был оставить престол, и с сопровождавшей его матерью, своими женами, сестрами и евнухами он отправлен в плен в Вавилон. Он занимал престол Давидов сто дней. Со стороны Навуходоносора было еще милостью, что он оставил его в живых, и вообще не пролил крови. Он мог стереть народ Иудейский с лица земли или весь его увести в плен, но в действительности он отправил в плен только десять тысяч иерусалимлян и перевел их в Вавилонию, и между ними было семь тысяч воинов, две тысячи лиц из разных классов, между которыми были и члены Ааронова священства, левиты и вениамитяне, которые большею частью жили в столице, а также тысяча ремесленников, которые умели ковать военное оружие и делать укрепления, одним словом, лучшее и отборное население. Собственно, из сельских иудеев он отвел в то же самое время в вавилонский плен 3023 человека. При этом Навуходоносор сжег сокровища дворца и храма, и это не было каким-либо актом особенного насилия, а было совершенно сообразно с тогдашним военным правом. Тем не менее он оставил в прежнем состоянии общественное устройство, пощадил город и стены, и не тронул самого храма. Первый внешний завоеватель Иерусалима, после почти пятисотлетней его исторической жизни, отнесся к нему гораздо снисходительнее, чем многие завоеватели в последующие времена.

После занятия Иерусалима Навуходоносором и отправления лучшего его населения в вавилонский плен, в Иудее осталось лишь бедное и низшее население. Это событие собственно и называется «великим пленом», но с ним еще не вполне закончилось существование царства Иудейского Для управления останками его, поставлен был Навуходоносором третий сын благочестивого Иосии, Матфаний, переименованный в Седекию. Это был человек кроткого, не воинственного, уступчивого характера. Вавилонский завоеватель думал найти в нем залог того, что он не будет поставлять его более ни в какие затруднении. Но чтобы вернее обеспечить его покорность, Навуходоносор заключил с ним торжественный союз и взял с него клятву в верности. Земля иудейская имела для него особенное значение в качестве опорного пункта против Египта, завоевание которого продолжало занимать его. Вследствие этого-то он и отправил наиболее благородные семейства и князей иудейских в плен, чтобы они своим свободомыслием не побудили царя к воинственным предприятиям и к отпадению от него. иудея должна была составлять маленькое, слабое государство, которое должно было опираться только на него и в нем черпать свою силу. Из благородных семейств Навуходоносор оставил только тех, в преданности которых он был убежден. Они составили основу халдейской партии, которая равным образом представляла залог верности, и во главе их стоял дом Сафана, внук которого, Годолия, был постоянным сторонником Навуходоносора. Пророк Иеремия хотя и не был прямо сторонником халдейским, однако же, представлял еще более залога для доброго отношения к Вавилонии, так как он не раз предсказывал о ее господстве над народами, как о божественном предопределении. Можно было предвидеть, что он будет говорить народу в этом смысле и дальше. Навуходоносору поэтому в политических видах было желательно не только продолжение существования, но и развитие, и внутреннее укрепление Иудейского государства. Он оставил укрепления Иерусалима нетронутыми, равно как оставил без разрушения и другие укрепленные города, как Лахис, Асех и др. Нужно было только обеспечить себя против того, чтобы Иудея не предавалась несбыточной мечте возвратить себе вновь самостоятельность, а всецело опиралась на Вавилонию. Она должна была, как образно говорил пророк, уподобиться виноградной лозе с свешивающимися ветвями; хотя она и должна была возрастать, но только до известной высоты, и питать свои корни из общей с Вавилонией почвы.

Иудея в своем скромном положении могла бы просуществовать еще долгое время. От жестоких ударов она скоро могла бы поправиться. Как ни прискорбно было для оставшихся удаление в плен столь многих благородных семейств, цвета военной силы народа, как столица и вообще страна ни удручены были печалью вследствие этого подчинения, все-таки они чудесно оправились от потрясения и опять скоро достигли благосостояния. Иерусалим до самого последнего времени считался многолюдным и прекрасным городом, который славился как «венец красоты», «радость всей земли», как «княгиня между землями» ³⁰⁸. Рядом с дворцом, построенным Соломоном и расширенным Иоакимом, было еще несколько превосходных зданий вельмож, построенных из кедровых или кипарисовых деревьев. Храм, который в различные времена был украшен и расширен дополнительными дворами, представлял, с своего возвышенного положения на холме Мориа, восхитительное зрелище. В общем, состояние царства иудейского, несмотря на его данническое положение, было настолько удовлетворительным, что при большей скромности народ мог бы быть доволен своей судьбой и вести тихое и спокойное существование. Но, к несчастью, нравственная порочность уже настолько растлила организм иудейского народа, что он не мог выдержать испытаний времени и неминуемо подвигался к своему разложению. Этому содействовали как окружающие двор вельможи, которые постоянно предавались низкому соперничеству при дворе, так и сам царь, который, поддаваясь влиянию то тех, то других партий, естественно не мог твердой рукой вести маленький корабль своего государства. Это с особенной силой проявилось при Седекии, так как этот молодой царь был человек совершенно нецарственной немощи и мягкости, вследствие чего он и не в состоянии был противодействовать козням своих вельмож. Он был человек благонамеренный, по-видимому, не особенно преданный идолопоклонству, даже скорбел о нравственном разложении, когда ему докладывали об этом, и готов был слушать проповедь пророков. Но он не обладал достаточною силою, чтобы противодействовать знати и ее козням. Седекия, по-видимому, имел намерение соблюдать данную Навуходоносору клятву и сохранять свою верность ему, но он не обладал достаточной силой воли, чтобы настоять на своем решении. За его спиной постоянно составлялись мятежные планы, о которых он в отчужденной жизни в своем дворце, не узнавал во время, а когда узнавал, не мог противодействовать им. Эта слабость со стороны царя и безумная дерзость со стороны знати быстро приближали иудейское государство к полной гибели. В первое время по изгнании царя Иехонии и целых тысяч старейших семейств, опасное могущество халдеев, испытанное Иудеей, не допускало никакой серьезной мысли об отвержении вавилонского вассальства. По необходимости приходилось мириться с неизбежным, тем более, что со времени смерти Иосии народ уже привык сносить чужеземное иго. Вследствие этого, в первые три или четыре года правления Седекии, ничего не изменилось в состоянии народа. Идолопоклонство, несправедливость, угнетение бедных богатыми, – все это продолжало оставаться как было и при Иоакиме. Только прекратилось преследование против пророков, так как Седекия был более мягким правителем, чем его сводный брат, Иоаким, и в глубине своего сердца верил пророчествам Иеремии, который не переставал увещевать примириться с халдейским данничеством и не делать никаких попыток к восстанию.

Но влиятельные люди при дворе не довольствовались таким скромным состоянием и продолжали вести подпольную борьбу, мало-помалу увлекая и народ в страшную бездну. Они были охвачены положительно безумным ослеплением. С разных сторон царю делались представления и намеки о возможности отложиться от Навуходоносора. Прежде всего, представлялась возможность опереться на Египет, который с своей стороны предлагал блистательные обещания за союзничество, хотя и редко сдерживал свое слово. Для Иудеи, как выразительно говорил пророк, Египет представлял сломанную трость, которая, если взять ее в руку, трескается и осколками ранит руку, а если опереться на нее, то ломается и приводит к падению (Иез. 29:7). В Египте в то время царствовал Псамметих II, сын фараона Нехо (695–590 г.). Одержав победу над ефиопами и расширив пределы Египта на юг, он увлекался смелым планом – распространить свое владычество на области Евфрата. К этой же цели он склонял и соседние государства, между прочим Иудею. Он предлагал Седекии коней для конницы и военную помощь, если только он согласится отложиться от Навуходоносора. Вследствие этого, в Иерусалиме среди знати образовалась египетская партия, которая стремилась к отпадению от Вавилонии. Конечно, открыто она не могла заявить о своей склонности к Египту. Но об этом она давала знать принятием египетского культа животных. Сын Сафана, Иезания, с семидесятью другими лицами начертали на одном из храмовых дворов, в нескольких украшенных мозаикой великолепных помещениях, изображения почитаемых в Египте животных и приносили им курения. Даже некоторые члены Ааронова священства настолько унизились и поддались подобным безумным затеям, что присоединились к этой партии. С другой стороны, к Иудее приставал и царь Ефваал тирский, который побуждал ее и другие соседние страны также к войне против Навуходоносора. Вавилонский царь все продолжал осаждать островной Тир, куда бежал царь и цвет народа с своими сокровищами, собранными со всех концов мира. Он стеснил его настолько, что, совершенно отрезанный от материка, он должен был снабжать себя провизией и оружием из Кипра. Общее восстание поэтому было для Ефваала крайне желательным; оно могло бы заставить Навуходоносора отвлечь свои силы от осады Тира, или, по крайней мере, ослабить его блокаду. Поэтому он принимал все меры к тому, чтобы побудить Иудею к отпадении от Вавилонии. Князья Едома, Моава и Аммона уже были склонены к этому делу. Оставалось только склонить к противовавилонскому союзу и царя Седекию. К отпадению от Вавилонии Иудея побуждалась еще и с третьей стороны, именно со стороны уведенных в плен иудеев, которые посредством писем и особых вестников находились в постоянном сношении с своим отечеством. Они побуждали к войне, так как питали несбыточную надежду, что войско Навуходоносора понесет поражение и они, тем или другим способом, возвратят себе свободу и получат возможность возвратиться на родину. Иудейские пленники на чужбине вместе с тем интриговали и против Седекии, так как в их несбыточном плане им предносилась даже мысль восстановить вместо Седекии низложенного царя Иехонию (Иер. 28:4). Неизвестно, по чьему внушению, но во всяком случае несомненно, что ложные пророки и разные сновидцы, волшебники и звездочеты хором, как бы по заказу, стали проповедовать на площадях Иерусалима и храма: «не будете служить царю Вавилонскому», «вот скоро возвращены будут из Вавилона сосуды дома Господня» (Иер. 27:9, 16). Такое же возбуждение было и среди вавилонских пленников, и между ними также выступали ложные пророки, которые проповедовали о возвращении и свободе, о мире и счастье для Иерусалима ³⁰⁹. Они провозглашали все это на глазах самого Навуходоносора, и известны три таких пророка: Ахав, сын Колеи, Седекия, сын Маасеи, и Шемаия, нехеламитянин. О характере этих «пророков» можно судить уже по тому, что о первых двух из них рассказывалось, что они занимались распутством с замужними женщинами. Шемаия был предшественником тех бессовестных людей, которые, требуя себе полной свободы речи, в то же время были так нетерпимы к разномыслящим с ними, что стремились заставить их умолкнуть посредством тюрьмы и смерти (Иер. 29:24 и след.). В четвертый год царствования Седекии одновременно прибыли в Иерусалим послы из разных стран с целью побудить Седекию к отложению от Навуходоносора, именно послы от Едома, Моава, Аммона, Тира и Сидона; они истощали свое искусство красноречия и представляли всевозможные обещания и планы, чтобы только склонить на свою сторону колеблющегося царя. Иудея, льстиво говорили они, должна гордиться тем, что содействия ее добивалось столько народов; она могла бы сделаться сосредоточным пунктом, от которого зависел весь ход политических событий. Какой ответ дал Седекия посланным, – неизвестно. При своем слабом характере, он едва ли мог прийти к какому-нибудь определенному решению. С одной стороны, ему улыбалась надежда на независимость, а с другой – угнетало опасение последствий, которым он подвергал себя, если гнев могущественного царя вавилонского будет возбужден против него. Но князья иудейские, которые продолжали предаваться несбыточным мечтам, представили посланным удовлетворительное уверение, что они склонят или побудят слабого царя к общему союзу против Навуходоносора.

Но что же давало ничтожным царькам Едома, Моава и Аммона, которых Навуходоносор мог раздавить одним ударом ноги, смелость столь часто строить против него ковы, и царю Седекии и его советникам смелость принимать посланных этих царей, и с ними обсуждать возможность враждебных действий против могущественного монарха? Что давало также вавилонским пленникам смелость, некоторым образом на глазах самого Навуходоносора, проповедовать о противодействии ему и предсказывать о падении его могущества? На чем основывалась вся их тщетная надежда? Можно думать, что Навуходоносор в то время, как часть его войска занята была осадой островного Тира, принужден был вести серьезную войну против еламитян. Этот народ, бывший чрезвычайно воинственным и опытным в употреблении оружия, после раздела Ассирийского царства между Мидией и Вавилонией, отошел к последней. Но владычество над ним было лишь кажущимся, так как в действительности он не мог быть вполне покорен. Он постоянно боролся за свою дикую свободу и каждому завоевателю оказывал упорное противодействие. Чтобы сломить эту непокорность, Навуходоносор, по-видимому, в это самое время и начал военный действия против Елама и, быть может, потерпел некоторое поражение. К тому же умер и могущественный царь Киаксар мидийский, дочь которого была замужем за Навуходоносором. С его преемником, Астиагом, вавилонский царь не находился более в дружественных отношениях. Мало того, он даже опасался вторжения мидян в свою страну и велел возвести громадную стену в 100 футов высоты и 20 футов толщины, между Евфратом и Тигром, так называемую мидийскую стену, в семь верст длиною, чтобы именно предупредить враждебное нападение мидян ³¹⁰. Это запутанное положение, в котором Навуходоносор оказался в двенадцатом году своего царствования, и дало маленьким царям смелость заняться интригами, внушать иудейским пленникам в Вавилонии безумную мечту о их скором освобождении, а влиятельным лицам в Иерусалиме, которые получали известие о всех событиях чрез этих пленников, надежду свергнуть иго вавилонское, и, наконец, вместе с лжепророками и разными гадателями лелеять мечту, что «вскоре прекратится рабство Иудеи».

Против этого безумства выступил истинный патриот своего народа, пророк Иеремия, хотя для этого требовалось немало мужества. Его пророческому духу было ясно, что Навуходоносор призван непреодолимо совершить свое победное движение и подчинить своему скипетру многие народы. Поэтому, он предостерегал царя Седекию, народ и священников не предаваться льстивым мечтам, но мириться с вавилонским данничеством, так как иначе они будут раздавлены и сокрушены могущественным завоевателем. Чтобы придать особенную выразительность своим словам, он возложил себе на шею деревянное ярмо, явился к посланным чужих земель и от имени Божия заявлял им, что Тот, Кто сотворил землю со всею полнотой ее, предоставляет ее тому, который призван Им, и что Он дает Навуходоносору силу подчинить себе все эти земли. Вследствие этого они должны добровольно преклонить свою шею под его иго, иначе их постигнут бедствия войны, голода и язвы. Иудейскому народу он с полною уверенностью возвещал, что не только не исполнится его надежда на восстановление увезенных в Вавилон сосудов храма, но туда же будут увезены великолепные колонны, медное море и водные колесницы (Иер. 27). Когда он с ярмом на шее так проповедовал народу, подошел один из лжепророков, Анания, сын Азура из Гаваона, разбил его ярмо, и льстя народным страстям, лживо говорил от имени Божия: «сокрушу ярмо царя Вавилонского. Через два года я возвращу место сие, все сосуды дома Господня, которые Навуходоносор, царь вавилонский, взял из сего места и перенес их в Вавилон». Сам Иеремия был поражен неожиданностью появления этого лжепророка и сказал: «да будет так! Да сотворит сие Господь! Да исполнит Господь слова твои, какие ты произнес, о возвращении сосудов дома Господня и всех пленников на место сие». Но немедленно затем его духу было открыто, чтобы он сказал, что вместо деревянного ига Навуходоносор возложит железное иго на шеи всех народов, которые станут противодействовать ему. Анании он предвозвестил скорую погибель, так как он хотел соблазнить народ ложными пророчествами от имени Божия. И действительно, не прошло еще двух месяцев, как Анания умер (Иер. 28:15–17). Иеремия считал своею пророческою обязанностью сделать предостережение и безумным пленникам в Вавилоне. Он отправил к ним письмо следующего содержания: «так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев, всем пленникам, которых я переселил из Иерусалима в Вавилон: стройте дома, и живите в них, и разводите сады, и ешьте плоды их. Берите жен, и рождайте сыновей и дочерей, и сыновьям своим берите жен, и дочерей своих отдавайте в замужество, чтобы они рождали сыновей и дочерей, и размножайтесь там, а не умаляйтесь. И заботьтесь о благосостоянии города, в который я переселил вас, и молитесь за него Господу; ибо при благосостоянии его, и вам будет мир. Ибо так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: да не обольщают вас пророки ваши, которые среди вас, и гадатели ваши; и не слушайтесь снов ваших, которые вам снятся. Ложно пророчествуют они вам именем Моим. Я не посылал их, говорит Господь. Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас, и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место сие» (Иер. 29:1–10). Ложным пророкам Ахаву и Седекии он предсказал, что царь вавилонский предаст их смерти чрез огонь, и что их имена сделаются проклятием в среде пленников. Письмо свое Иеремия поручил двум посланным, которых царь Седекия отправил к Навуходоносору, вероятно, с подарками в доказательство своей верности. Он, по-видимому, считал необходимым довести до сведения царя вавилонского, что он хранит ему вассальную верность и не принимает участия в союзе различных князей против его владычества. Не пламенные ли слова Иеремии удержали Седекию от того шага, который поверг бы его великой опасности? Или, быть может, сами советники нашли положение сомнительным, так как наступило какое-нибудь неожиданное событие. Во всяком случае, Седекия остался верным своей клятве, и Иудея еще в течение двух лет (593–591 г.) пользовалась сносным покоем. Но те, которые рассчитывали на перемену положения, были недовольны и хотели отмстить Иеремии за свое разочарование. В насмешку они часто спрашивали его: «какое бремя от Господа?» Играя словами, он отвечал им: «Какое бремя? Я покину вас, говорит Господь» (Иер. 23:33 и след). Среди пленников в Вавилонии, равным образом велась враждебная агитация против Иеремии. Один из тамошних народных предводителей, Шемаия, нехеламитянин, обвинял его в одном письме, что он поступал предательски, увещевая пленников надолго устраиваться в Вавилонии. Шемаия затем делал священнику Софонии, надзирателю над храмом, горькие упреки за то, что он относился так предупредительно к пророку; на его обязанности было принять надлежащие меры против Иеремии, равно как и против всех единомысленных с ним пророков, чтобы привлечь их к суду и даже подвергнуть пытке. Недовольные среди пленников добивались не менее, как отложения Иудеи от Навуходоносора, и хотели бы подавить всякий голос, который громко обличал безумие подобного плана. С этими мятежниками в Вавилоне в полном согласии находились и мятежники в Иерусалиме. Ложные пророки постоянно восклицали: «мне было видение», и рассказывали свои сны о великом благоденствии, предстоящем Иудее, если только она решится сбросить с себя иго Вавилона. При этом головокружащем смятении, на голос Иеремии обращали все менее внимания. Он мог только предаваться жалобам, и восклицал по поводу этих ложных пророков: «сердце мое вполне раздирается, все кости мои сотрясаются. Я как пьяный, как человек, которого одолело вино ради Господа и ради святых слов Его» (Иер. 23:9 и след.). Перед этими безумными голосами внутри, пред этим напором совне со стороны Египта и соседних стран, равно как и перед буйством честолюбивых вельмож Иудеи, не в состоянии был устоять слабый Седекия. Он позволил себе увлечься этим опасным течением, отказал Навуходоносору в дани и, не обращая внимания на свою клятву, порвал данническое отношение Иудеи к Вавилону (в 591 г.).

Так брошен был жребий, который должен был решить всю будущность иудейского народа. Вину в этом безумном шаге нельзя сваливать всецело на двор или египетскую военную партию. Дух безумного увлечения, наконец, охватил и большую часть народа, по крайней мере, в столице. Иеремия, с своими мрачными предчувствиями и пророчествами касательно исхода этого шага, стоял совершенно в стороне. Даже его собственные единомышленники, верные приверженцы Иеговы, твердо держались уверенности, что Иерусалим – город Божий, и храм не может погибнуть, что враг, как бы ни многочисленно было его войско, не в состоянии будет покорить их. Даже соседние страны, по-видимому, считали Иерусалим обеспеченным против военного бедствия и разрушения. «Не верили цари земли и все живущие во вселенной, чтобы враг и неприятель вошел во врата Иерусалима» (Плч. 4:12). Иудейская столица, в течение пятисотлетнего своего существования хотя и подвергалась взятию со стороны неприятелей (как напр. Сусакима), однако же, постоянно оставалась невредимою; этот факт мог служить для ее жителей признаком ее несокрушимости. Кроме того, многие пророки восхваляли ее как святой город убежища, который мог давать своим жителям опору и защиту под своими материнскими крыльями во всякой беде. Пророк Иоиль, возвещавший страшный день Господень для грешников и преступников, обещал, что «всякий, кто призовет имя Господне, спасется; ибо на горе Сионе и в Иерусалиме будет спасение, как сказал Господь, и у остальных, которых призовет Господь» (Иоил. 2:32). И пророк Исаия высказывал то же самое обетование, говоря, что когда Господь омоет скверну дочерей Сиона, то над всеми чтимыми святынями св. города будет покров: «и будет шатер для осенения днем от зноя, и для убежища и защиты от непогоды и огня» (Ис. 4:4–6). Неудивительно в виду всего этого, что военная партия находилась в весьма бодром настроении, и была уверена, что отпадение от Навуходоносора не повлечет за собою никаких бедствий. Иазания, Фалтия и другие князья народа, стремившиеся к отпадению, уверенно и резко говорили: «еще не близко, будем строить домы; он (город) – котел, а мы мясо», которые не отделить друг от друга (Иез. 11:1, 2). Конечно, вожди народа при этом не теряли времени и для военных приготовлений, старались придать стенам Иерусалима большую способность к сопротивлению, собрать военные средства и снабдить его необходимыми запасами. И в действительности все это было сделано в таком размере, что город мог выдерживать самое жестокое нападение врага в течение полутора лет. Но главную надежду жители возлагали на необъяснимую духовную непоколебимость города, на чудесное спасение. Роли теперь переменились. Во времена Исаии, при осаде со стороны Сеннахирима, пророк именно указывал народу на духовную защиту, и народ мало доверял ей. Теперь, напротив, другой великий пророк разрушал мечту, будто бы народ может найти спасение, благодаря храму. Но голос Иеремии во время приготовления к войне был слушаем еще менее. Последующие события, по-видимому, подтверждали льстивые обещания разных предсказателей и мечтательных прорицателей.

Навуходоносор не тотчас же отправил свое войско, чтобы наказать Седекию за изменничество и отпадение, и разрушить Иерусалим. Прошло более года прежде чем он выступил в военный поход, и затем опять прошел еще целый год прежде чем он решился, наконец, сделать нападение на Иерусалим.

Что могло быть причиной такой медлительности? Определенного в этом отношении ничего не известно; но с вероятностью можно думать, что Иудея стояла не одиноко, так как соседние народы, отправлявшие посланных в Иерусалим, вступили в союз с Иудеей против Навуходоносора. Ваалис, царь аммонский, решительно стал во враждебное положение к Вавилону. Тир, который без сомнения принадлежал к этому же союзу, без особого побуждения хотя и не мог сделать многого, так как его главный остров все еще находился в осаде, однако же, мог давать союзникам деньги для военных надобностей. На сторону Иудеи затем стали также идумеи и филистимляне. Но во главе всех к враждебному отношению к Вавилону возбуждал Египет, который обещал Иудее и соседним народам военную помощь против него. Псамметиху II наследовал сын его Априес ³¹¹, который был царь предприимчивый и долго управлял страной (590–571 г.). Он обещал царю Седекии не только вспомогательные войска и коней, но и сам выступал с большим войском, чтобы изгнать халдеев из Иудеи ³¹². Седекия тесно примкнул к Априесу, и полагал на него все свое упование. При таких обстоятельствах, в виду сильного оборонительного союза народов от Ливана до пределов Египта по сю и ту сторону Иордана, Навуходоносору без сомнения представлялось не таким легким делом наказать изменничество Седекии быстрым военным походом. Он должен был сначала снарядить опытное многочисленное войско осадными орудиями, а для этого требовалось время. Вследствие этого жители Иудеи, а в особенности жители столицы, могли все более предаваться мечте, что гнев Навуходоносора не постигнет их. Пророки, предвозвещавшие безнаказанность измены, по-видимому, были правы, изобличая пророчества Иеремии. Даже те, которые еще сильны были верить ему, утешали себя тем, что провозглашенная им угроза наказанием не совершится в их время. В Иудее образовались даже особые ходячие поговорки. Одни говорили: «много дней пройдет, и всякое пророческое видение исчезнет»; другие вторили им, говоря: «пророческое видение, которое видел он, сбудется после многих дней, и он пророчествует об отдаленных временах»(Иез. 12:22, 27).

Но все эти мечты должны были скоро разлететься в прах пред суровою действительностью. Наконец пробил поистине грозный час для иудейского народа и его столицы. Навуходоносор, замедливший на некоторое время, по указанным причинам, теперь выступил в поход с большим войском, чтобы наказать мятежные народы, как возмутившихся рабов. Он прибыл в области Ливана и Иордана и там порешил жребием определить, против какой страны прежде всего открыть ему военные действия: против Аммона ли, или против Иудеи; он выпустил из лука две стрелы с надписями названий этих стран, вопросил своих домашних богов и приказал произвести гадание по внутренностям жертвенных животных. Но ему не было надобности делать особенно больших приготовлений. Соседние народности, склонившиеся к отпадению под внешним влиянием, Аммон, Моав и Едем, уже при одном слухе о приближении Навуходоносора, потеряли всякое мужество и смирились пред ним. Едомитяне, ближе всего лежавшие к Иудее, для заглажения своей вины, даже стали прямо во враждебные отношения к своей прежней союзнице. Тир, сам находившийся в стесненных обстоятельствах, не мог оказать никакой помощи. Таким образом, Иудее оставалось опираться только на помощь Египта. Но и этот последний медлил оказать какое-либо противодействие наступающему завоевателю. Поэтому Навуходоносору было нетрудно разделаться с Иудеей, и он быстро взял множество укрепленных городов; только на юго-западе оказали ему значительное противодействие Лахис и Азека (Иер. 34:7). Но вавилонское войско, на время оставив их в покое, прямо двинулось на Иерусалим, к которому и подступило в десятый день десятого месяца. Иудейская столица была сильно укреплена и снабжена всякими запасами и водой настолько, что могла выдерживать продолжительную осаду. Но окрестные поселяне, при приближении врага, бежали в город с своими детьми и стадами и явились непредвиденными потребителями. Равным образом рехавиты, с своим главой, по имени Иазанией, потомки того Ионадава, который ввел назорейский образ жизни в своем роде, также искали убежища в Иерусалиме (Иер. 35:2 и след.). Так как Седекия или его царедворцы и вельможи ответили на требование Навуходоносора сдаться решительным «нет», то вавилонский царь приступил к правильной осаде. По древним правилам осады, вокруг стен Иерусалима возведены были особые валы, чтобы при помощи их достигнуть высоты стен, построены были осадные башни, чтобы воины под их прикрытием могли бросать в город стрелы, привезены были стенобитные, чтобы посредством тяжелых камней расшатывать стены и производить в них проломы. Жители Иерусалима защищались, однако же, мужественно и осада, с небольшими перерывами, продолжалась почти в течение полутора года. Предводителем иудейских оборонительных сил был один евнух, находившийся на службе царя Седекии. Сам царь играл только страдательную роль, так как он не был ни полководцем, ни вообще руководителем всего движения. Его беспомощность и слабость вполне обнаружились в это опасное время. Если все происшествия в Иудее и Иерусалиме, со времени управления Иоакима, походили на пеструю, шутливую комедию, то теперь вся жизнь народа превратилась в страшную трагедию, и при всеобщем упадке духа, наиболее мужественным и выдающимся лицом являлся пророк Иеремия.

Его внутреннее настроение, как и его внешнее положение, благодаря наступившей осаде Иерусалима, сделалось крайне тяжелым и мучительным. Сострадание к народу, как и вообще пламенная любовь к отечеству, заставляли его ободрять борющихся, хотя он сам, вследствие своего преклонного возраста, и не мог принять участия в деле защиты города. Его пророческое призвание и дар прозорливости заставляли его напротив часто провозглашать, что борьба эта напрасна, что напрасно будет пролито много крови, что гибель города и народа есть дело решенное, ради его кровавой вины и греховного бремени. В это время его уже не лишали свободы речи, да, быть может, и не могли лишить, потому что уважение к нему, как к истинному пророку, вполне было подтверждено наступившими обстоятельствами. Народы севера расположили свои силы пред воротами Иерусалима и готовы были произвести над ним страшный суд. Иеремия был бы в состоянии возбудить народ и воинов против царя и вельмож, вырвать у них власть из рук, чтобы вступить в соглашение с врагом и принять Навуходоносора в город под благоприятными или снисходительными условиями. Но такой переворот был чужд его душе; он в начале осады не советовал даже и отдельным лицам переходить к врагу и, таким образом, обеспечивать себе личное спасение. Он ограничивался тем, что повторял вообще свои предостережения и призывал к устранению возмутительной несправедливости. Самому Седекии он смело и безбоязненно говорил: «выслушай слово Господне, царь иудейский, сидящий на престоле Давидовом, ты, и слуги, и народ твой, входящий сими воротами. Так говорит Господь: производите суд и правду, и спасайте обижаемого от рук притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем» (Иер. 22:1–3). В особенности его сочувствие было возбуждаемо тем классом, который низведен был в рабское положение. Это были те, которые из бедности или продавали своих детей в рабство, или такие, которые вследствие неоплатных долгов были низведены в рабство своими кредиторами. Закон об освобождении, который должен был применяться в каждый семь лет для таких несчастных, столь же мало исполнялся в это смутное время, как и другие возвышенные законы Моисеевы. Иеремия с необычайною ревностью трудился в пользу этих несчастных. Он настойчиво проповедовал и царю, и народу необходимость должного соблюдения субботы, чтобы в течение ее не совершалась никакая работа, и чтобы в особенности никакое бремя не носилось из ворот в город и из домов (Иер. 17:19 и след.). Вместе с святостью седьмого дня связывалась святость седьмого или субботнего года, который должен был приносить свободу порабощенным. Иеремия, по-видимому, сильно настаивал на исполнении этого закона, и мы действительно видим, что князья и богатые люди нашли себя вынужденными провозгласить отпущение рабов, хотя, быть может, к этому и побуждала их угроза восстанием со стороны самих рабов. Во всяком случае, каков бы ни был мотив к этому великому делу, Иерусалим был свидетелем величественного зрелища. По повелению царя, князья иудейские и иерусалимские, евнухи, наместники царя, священники и народ пришли к торжественному соглашению, чтобы осужденным к рабству дарована была свобода. Для подтверждения этого обязательства, перед храмом был совершен один древний обряд. Молодой телец был разделен на две части, которые положены были по двум сторонам, одна против другой, и между этими частями проходили вельможи, рабовладельцы и священники. Соглашение и обязательство были, таким образом, подтверждены законно (Иер. 34:8, 10, 15, 19). Освобожденные, таким образом, рабы могли увеличить собою ряды защитников города.

Между тем осада Иерусалима тянулась уже почти целый год, в течение которого счастье борющихся значительно менялось. Но вот наступило и давно желанное событие. Царь египетский, Априес, решился, наконец, исполнить свое часто повторявшееся им обещание, и выслал войско против Навуходоносора. Это египетское войско вероятно было столь значительным, что халдеи, получив известие о приближении его, сняли осаду с Иерусалима и двинулись ему навстречу. Ликование в Иерусалиме было необычайным вследствие этого. Когда ворота, столь долго остававшиеся запертыми, были раскрыты, жители поспешно бросились за город, чтобы опять насладиться чувством свободы и посмотреть, как обстояли дела в стране и что сталось с их полями и виноградниками, или также сделать новые запасы провизии, на случай повторения осады. Но при этом вполне обнаружилась и преступная легкомысленность неисправимого и обреченного на гибель народа. Едва прошел ужас осады, как многие вельможи и богачи опять предались своей прежней бессердечности и хищничеству. Недавно отпущенные пред тем рабы и рабыни были принуждаемы или к возвращению к своей прежней службе и в свое прежнее унизительное положение, и это несмотря на торжественное соглашение и клятву. Этим жестокосердием и своекорыстием до глубины души возмущен был пророк Иеремия; он обратился к вельможам и царю с громоносною речью, в которой напоминал им о их клятвонарушении и возвещал, что отступившие халдеи возвратятся опять, возьмут Иерусалим, и что огонь, война, голод и язва разразятся над народом (Иер. 34:16). Царю, который чрез посредство двух царедворцев и храмового надзирателя Софонию велел просить его посодействовать своей молитвой тому, чтобы халдеи не возвращались более, он отвечал, что фараон скоро возвратится в свою землю, и халдеи опять приступят к осаде, так что царь и народ пусть не предаются никакому самообману. Даже если бы они были в состоянии разбить всех халдеев и из них осталось бы всего только несколько раненых, то и эти последние встанут из своих палаток и «сожгут город сей огнем» (Иер. 37:7 и след.).

Если многие князья иудейские уже и раньше были враждебно настроены против Иеремии, то теперь они выступили против него с решительно смертельною ненавистью. Когда он однажды хотел оставить город, чтобы отправиться в область Вениаминова колена, быть может, в свой родной Анафоф, на него напал один надзиратель, обвиняя его в том, что будто бы он хотел передаться к халдеям. Несмотря на его уверение, что у него и мысли не было о побеге, он все-таки отведен был к князьям. Эти, обрадовавшись случаю осуществить свое мщение, отнеслись к нему как к изменнику и шпиону, подвергли его побоям и ввергли его в одну подземную темницу, в доме дееписателя Ионафана, человека жестокого и бессердечного, который и был сделан его надзирателем. Там Иеремия оставался в тесном, грязном, нездоровом помещении в течение многих дней. Его суровый надзиратель, не допуская к нему ни души, ни даже его родственников, как будто бы хотел истомить его одиночеством или даже совершенно погубить его. Возложить на него руки князья, однако же, не осмеливались. В этой темнице пророк составил несколько трогательных, плачевных песен о своем злополучии, жалуясь не только на свои страдания, но и еще более на извращение его намерений.

Непродолжительны были и радостные ликования в Иерусалиме. Халдейское войско, двинувшись против египетского, находившегося под начальством Априеса, разбило его на голову и обратило в полное бегство. Сам фараон получил жестокую рану, именно у него была сломана рука. Тогда Иудея осталась совершенно беспомощной. Соседние народы, даже прежние ее союзники, теперь лишь издевались над нею и ждали только дня падения Иерусалима. Халдеи вновь приступили к осаде Иерусалима и стеснили его еще больше, чтобы решительно положить ему конец. Осада была столь ожесточенная и упорная, что у защитников столицы начал падать дух. Многие, думая лишь о своем спасении, толпами оставляли осажденный город в тех местах, которые оставались без стражи, переходили к халдеям, или даже убегали в Египет. Сам царь Седекия с тревогой думал об исходе осады и слишком поздно понял, какую глупость он совершил, возмечтав помериться силами с Вавилонской державой, не имея при этом в свою пользу всего народа, одушевленного чувством свободы. Слабую надежду еще он возлагал на пророка Иеремию. Тайно он приказал призвать его во внутренние покои своего дворца и спрашивал, имеет ли он какое-либо пророчество об исходе осады. «Да – отвечал пророк, – я имею пророчество, что ты неизбежно попадешь в руки царя вавилонского, если не подчинишься ему». Седекия выслушал эти слова в крайне угнетенном духе и отчаянии; он был достаточно справедлив для того, чтобы не отмстить за них пророку. Он, по просьбе Иеремии, не отослал его опять в отвратительную тюрьму дееписателя Ионафана, а отвел ему место в своем дворце, во дворе Маттары, и приказал ежедневно отпускать ему хлеб из царской пекарни. Здесь Иеремия оставался в течение нескольких месяцев. Хотя он продолжал оставаться в положении заключенного, это заключение было весьма легким – он мог принимать посетителей и говорить с ними; его верный спутник и последователь Варух, сын Нириин, был опять подле него. Однажды к нему пришел из Анафофа его отец и предложил ему купить семейное поле, так как он был единственный человек, который имел право на него. Об этом посещении и предложении ему дано было в пророческом духе известие уже заранее, с указанием на то, чтобы покупку эту совершить с некоторою торжественностью. Вследствие этого он, пред глазами присутствующих во дворе Маттары, взвесил покупные деньги, написал, согласно с правилами, две купчих, одну запечатанную и другую открытую, велел подписаться свидетелям, и передал обе своему ученику Варуху, чтобы он, для лучшего сохранения их, положил их в глиняный сосуд. При этом, однако же, Варух не мог воздержаться от удивления: валы халдеев поднимались все выше, Иерусалим очевидно скоро сделается добычей врага и народ будет отведен в плен а пророк между тем покупает себе поле! Но его недоумения были разрешены Иеремией. Его пророческий взгляд перешел от тесного и мрачного настоящего в область далекого, более прекрасного будущего. Конечно, Иерусалим, ради своих вековых злодеяний и прегрешений, неизбежно приближается к гибели. Но настанет время, когда опять сыны его будут покупать поля за серебро в земле Вениаминовой, в окрестности и на юге, потому что народ опять возвратится из плена (Иер. 32:7 и след.).

Между тем осада делалась все отяготительное, и вот в столице настал голод. Неизвестно, что было причиной этого: то ли, что жители Иерусалима в течение того промежутка, когда халдейская армия отступила от Иерусалима, не позаботились о достаточном заготовлении припасов в надежде на несомненную погибель халдеев, или враг открыл тайные доступы к городу, которыми подвозился провиант, и, тщательно охраняя их, лишил Иерусалим источников пропитания. Во всяком случай, известно, что сразу же наступила крайняя нужда в провианте, и хлеб пришлось выдавать по точному весу. Запас хлеба становился все скуднее и скуднее, и скоро начала свирепствовать в осажденном городе страшная голодная смерть. Меч за стенами, голод внутри ежедневно все более накопляли трупов в домах и на улицах, так что уже нельзя было более погребать их; в жаркое время года они предавались гниению, и затем произвели ужаснейшую язву. Как бы в исполнение мрачных предсказаний пророков, которые в течение двух столетий предвозвещали грозное наказание народу, с целью отвратить народ от его идолопоклоннического заблуждения и нравственного растления, улицы Иерусалима теперь представляли ужасное зрелище, которое никогда не могло быть забыто остававшимися в живых. По площадям бегали жалкие, изможденные дети и плачевно кричали: «о, мать, дай нам хлеба и вина», и с отчаянным криком от истощения умирали на коленях своих матерей (Плач. 2:11–12). Как мертвые тени бродили старцы и вельможи, которые сначала жили в полном довольстве и носили пурпур; с высохшею и опустившеюся кожей на костях, их теперь не узнать было в этом жалком положении, и они также умирали от голода. Как и предсказывали пророки, напрасно богачи разбрасывали свои сокровища за кусок хлеба: никто не давал им его. Но ужаснее всего было то, что нежные, любящие матери в этой крайней нужде налагали руки на своих собственных детей и приготовляли их себе в пищу, чтобы их мясом удовлетворить свой иступленный, смертельный голод (Плач. 2:20; 4:10).

И в это ужасное время раздавалась надрывавшая душу речь пророка Иеремии, который говорил: «кто останется в городе, погибнет от меча, голода и язвы, а кто перейдет к халдеям, тот спасет свою жизнь; ибо город должен пасть, и будет сожжен!» Когда заведовавшие стражей вельможи, Сафания, сын Матфанов, Годолия, сын Пасхоров, и другие услышали эту речь, то бросились к царю и настаивали на том, чтобы он предал пророка смерти, так как он отнимает у воинов мужество к дальнейшей борьбе. Седекия, в неразумном отчаянии, отвечал им: «он в ваших руках, ибо царь ничего не может против вас». Воспользовавшись этим, князья ввергли Иеремию в одну цистерну во дворе Маттары, наполненную грязью. Но и теперь еще они не осмеливались возложить на него руки, а замышляли просто погубить его самым этими положением в грязной цистерне. Он и наверно погиб бы там, если бы над ним не сжалился один ефиоп из служителей царя, по имени Авдемелех. Этот раб был возмущен подобным обращением с уважаемым пророком и слабостью царя, который снисходительно относился ко всему этому. Он обратил внимание Седекии на то что Иеремия неизбежно погибнет в этой цистерне от голода. Вследствие этого царь поручил Авдемелеху вытащить его из ямы посредством веревки. Цистерна была так глубока, а люди так ослаблены голодом, что потребовалось целых тридцать человек для того, чтобы вытащить одного пророка из этой ямы. Жизнь Иеремии была спасена, но ему не предоставлено было свободы; царь продолжал держать его под арестом во дворе Маттары, хотя и заботился о том, чтобы вельможи не могли более посягать на его жизнь (Иер. 21:9 и след.; 38:1). Этот раб ефиоплянин влил некоторое мужество в сердце самого царя. Седекия вообще, в глубине своего сердца, склонен был сдаться врагу, но разные соображения удерживали его от того. Чтобы посоветоваться касательно столь рокового шага, он устроил с Иеремией свидание в одном тайном помещении и спросил его: неужели безусловно решено, что город падет, и если он осмелится сдаться, не будет ли он в халдейском лагере подвергнут позорным издевательствам и смерти со стороны самих иудеев? Пророк дал ему полное уверение, что если он сдастся теперь же, то в неприятельском лагере ему не повреждено будет ни одного волоса на голове, и еще прибавил к этому, что в случае продолжения борьбы самые женщины дворца будут смеяться над его безумием, говоря: «тебя обольстили и превозмогли друзья твои; ноги твои погрузились в грязь, и они удалились от тебя» (Иер. 28:14–22). Седекия, по-видимому, решился сдаться победителю, и просил пророка умолчать о предмете их совещания перед князьями, в случае если бы до них дошел слух об этой аудиенции. Тем не менее, у злополучного царя не хватило духа решиться на этот шаг: он не делал ничего, и предоставлял судьбе самой приближаться к нему. До самого последнего момента он не в состоянии был победить в себе своей прирожденной трусливости. Это был последний и самый жалкий царь из дома Давидова. Между тем бич смерти трояким способом опустошал население; число защитников города все более сокращалось, пока, наконец, осталось так немного, что они не могли более защищать стену. Тогда пробил последний час падения города, который даже язычники считали неприступными. В 9-й день Таммуза (в июне 586 года) в городе не оказалось более ни малейшего куска хлеба, и вследствие этого полного истощения защитников его, халдеям удалось произвести в стене широкий пролом, чрез который они и вторглись в город. Навуходоносор при этом не присутствовал, в это время он находился в Ривле, в Сирии, вероятно, с тою целью, чтобы оттуда одновременно следить и за действиями против осажденного Тира. Его полководцы, руководившие осадой, Нергал-Шарецер, старейший из магов, Навузардан, начальник телохранителей, и другие беспрепятственно вступили в Иерусалим и расположили свои палатки в средних воротах, которые связывали нижний город с Сионом, чтобы здесь произвести свой суд и расправу над населением. Халдейские воины, по-видимому, не встречали более никакого сопротивления, так как жители, истомленные голодом и ужасами, едва могли волочить ноги. Поэтому они беспрепятственно рассыпались по всем частям города, убивали юношей и взрослых мужчин, которые казались им хотя сколько-нибудь опасными, обращали других в плен и заковывали в цепи (Плач. 1:15, 18; 2:21). Эти суровые воины, ожесточенные продолжительной осадой, насиловали жен и девиц и не давали пощады никакому возрасту (Плач. 5:11). Они вторглись и в храм, произвели там кровавое побоище среди священников и пророков, которые думали найти себе убежище в святилище, и разражались яростными криками, как будто бы желая побороть самого Бога Израилева. Вместе с халдеями, вторглись и соседние народы, примкнувшие к Навуходоносору, именно филистимляне, идумеи и моавитяне. Они беспощадно расхищали сокровища и оскверняли святилище (Плач. 2:7, 20).

Седекии между тем удалось с остатком своих воинов ночью пробраться чрез царский сад подземным ходом, в северо-восточной части города, и бежать из столицы. Он хотел достигнуть Иордана, чтобы скрыться в пустынях Галаада. Но как только халдеи узнали об этом, так снарядили погоню за ним и халдейские всадники преградили беглецам путь в ущельях. Так как беглецы были ослаблены голодом и всеми предшествующими бедствиями, скорее ползли чем бежали, то они легко могли быть настигнуты и захвачены в плен. В городе халдеи нашли из высокопоставленных лиц только первосвященника Сераию, храмового начальника Софонию, евнуха, который руководил войной, дееписателя, пять или семь приближенных царя, привратников и еще семьдесят других человек (Плач. 1:3, 6; Иер. 52:24 и след.). Все они были взяты в плен и вместе с остальными были закованы в цепи и отведены в Ривлу, к царю вавилонскому, который и должен был решить их судьбу. Они не могли быть оставлены в Иерусалиме или по близости его, так как там воздух заражен был от мертвых, непогребенных трупов. Среди скованных находился и пророк Иеремия. Он был захвачен во дворе Маттары, в царском дворце, и показался халдейским воинам, захватившим его в плен, одним из дворцовых служителей. Вместе с ним вероятно разделил судьбу и его ученик Варух. Надзирателем над пленными и беглецами завоеватели поставили одного иудея благородного происхождения. Годолию. Сын Акихама, из семейства Сафана, он вероятно с самого начала осады был сторонником Навуходоносора. У несчастного народа исчезла и последняя надежда, когда пришло известие, что и сам царь также попал в плен. Седекия действительно вместе с своей свитой был настигнут халдейскими всадниками у Иерихона, когда он уже находился недалеко от Иордана, переход которого мог бы доставить ему спасение. В то время как воины, которые еще находились около него, при приближении халдейских преследователей рассеялись и переправились чрез Иордан, или вообще искали себе убежища в лесах и ущельях, сам Седекия, его сыновья и несколько приближенных сановников попали в руки врагов и были отведены в Ривлу, где находился Навуходоносор. Грозный завоеватель излил весь свой гнев на царя, который своею неверностью и клятвопреступничеством причинил ему столько тревог и беспокойства. Наказание, на которое он обрек Седекию, было жестоко. Если какой-либо царь, то именно Седекия заслуживал бы некоторого снисхождения, так как он сам был орудием в руках своей коварной знати. Навуходоносор без всякого снисхождения приказал пред глазами Седекии казнить сыновей и всех его родственников, и затем его самого приказал ослепить. Слепой и скованный, он затем был отведен в Вавилон, и там недолго пережил свое невыразимое горе.

Но что было делать с самим городом Иерусалимом? Он и без того уже сделался жилищем трупов; «все ворота его опустели; священники его вздыхают, девицы его печальны, горько ему самому» (Плач. 1:4). Но он все еще стоял; покорившие его военачальники не имели еще никакого поручения касательно его судьбы. Сам Навуходоносор сначала, по-видимому, был нерешителен в этом отношении. Землю иудейскую он отнюдь не хотел превращать в пустыню, так как без нее он не мог бы обходиться в случае войны против Египта, которую он предполагал начать вновь. Земля без большого опорного пункта не могла оказывать ему особенной пользы. Таким образом, многое говорило за сохранение Иерусалима. Но с другой стороны казалось опасным оставлять нетронутым столь мятежнический город. Кто поручится за его верность и в будущем? Это последнее соображение пересилило, и вследствие этого Навуходоносор отправил начальника своих телохранителей, Навузардана, с поручением разрушить Иерусалим. Старые ненавистники избранного народа, идумейские вожди, нарочито воспламеняли его, чтобы произвести это разрушение без всякой пощады. «Разрушайте, разрушайте его до основания земли», говорили они (Пс. 136:7). Вследствие этого Навузардан издал приказ – стены разрушить, храм, дворцы и все лучшие здания сжечь, и приказ этот был приведен в исполнение с беспощадною точностью. Еще остававшиеся сокровища храма, художественно сделанные бронзовые колонны, медное море, медные умывальницы, жертвенные чаши из золота и серебра, музыкальные инструменты – все было разбито в куски и отправлено в Вавилон. Иерусалим сделался грудой развалин, и храмовая гора превратилась в пустынную высоту, как это и предсказывали не только Иеремия и Иезекииль, но и пророк Михей за 140 лет до самого события. Это было в 10-й день пятого месяца в девятнадцатый год царствования Навуходоносора, и этот страшный день падения города Давидова доселе у иудеев воспоминается строгим постом.

Ни один из царственных городов, ниспавших с высоты своего блеска в прах ничтожества, не прославлен был так в своем падении, как Иерусалим. Боговдохновенные поэты изобразили его горестную судьбу в плачевных песнях, псалмах и молитвах с такою трогательностью, что она и доселе способна приводить в волнение всякое нежное и чувствительное сердце. Поэзия свила ему на голову мученический венец, который превратился в венец лучезарной славы. Особенно трогательными песнями оплакал судьбу Иерусалима его величайший сын, пророк Иеремия. И эти плачевные песни составляют особую книгу, известную под названием «Плача Иеремии». Первая плачевная песня составлена немедленно по взятии Иерусалима. Город еще стоял, стены, дворцы и храм были еще не разрушены, но столица была уже лишена своих жителей и своих радостей:

«Как одиноко сидит город, некогда многолюдный

Он стал, как вдова;

Великий между народами,

Князь над областями,

Сделался данником.

Горько плачет он ночью,

И слезы его на ланитах его.

Нет у него утешителя из всех любивших его;

Все друзья его изменили ему,

Сделались врагами ему» ³¹³.

Затем оплакивается оставленность Иерусалима; пророк изливает свою величайшую скорбь на неверность союзников, которые теперь злорадно высказывались по случаю его падения:

2Огонь простирает руки свои,

Но утешителя нет ему.

Послушайте, все народы, и взгляните на болезнь мою;

Девы мои и юноши мои пошли в плен.

Зову друзей моих, но они обманули меня;

Священники мои и старцы мои издыхают в городе,

Ищут пищи себе, чтобы подкрепить душу свою» ³¹⁴.

Трогательными стихами пророк описывает и ту бедственность, которой подвергались даже знатные люди во время ужасов осады от голода и всякой нужды:

«Как потускло золото, изменилось золото наилучшее,

Камни святилища раскиданы по всем перекресткам.

Сыны Сиона драгоценные, равноценные чистейшему золоту,

Как они сравнены с глиняною посудою,

Изделием рук горшечника!

Язык грудного младенца прилипает в гортани его от жажды;

Дети просят хлеба, и никто не подает им.

Евшие сладкое истаевают на улицах;

Воспитанные на багрянице жмутся к навозу,

Князья были в нем чище снега, белее молока;

Они были телом краше коралла,

Вид их был как сапфир;

А теперь темнее всего черного лицо их;

Не узнают их на улицах;

Кожа их прилипла к костям их,

Стала суха, как дерево» ³¹⁵.

Обращаясь к тем изменникам, которые столь злорадствовали гибели Иерусалима, пророк с глубоким сарказмом восклицает:

«Радуйся и веселись, дочь Едома, обитательница земли Уц!

И до тебя дойдет чаша;

Напьешься до пьяна и обнажишься.

Дщерь Сиона! наказание за беззаконие твое кончилось;

Он не будет более изгонять тебя;

Но твое беззаконие, дочь Едома,

Он посетит и обнаружит грехи твои» ³¹⁶.

Такими печальными песнями оплакана была судьба Иерусалима и царства иудейского. Политическое существование его кончилось. Для обработки земли и виноградников Навуходоносором оставлены были жалкие останки населения под начальством Годолии. Некоторые мятежники убили Годолию и произвели отчаянную попытку восстания против Навуходоносора. Но затем, убоявшись ожидавшего их мщения, они, со множеством своих соучастников, а также силою захватив с собою и остальное население, бежали в Египет, и, таким образом, окончательно опустела земля иудейская. В Египет насильственно уведен был и пророк Иеремия, где он и скончался.

Когда избранный народ, разделившись на два царства, вместо того чтобы осуществлять свое высшее предназначение, в обеих своих половинах как бы соперничал между собою в нарушении завета Божия и обнаруживал позорную слабость увлечения сладострастными приманками хананейского гнусного идолослужения, то Бог для поддержания своего дела на земле выдвигал особых деятелей, составляющих отличительную особенность именно народа израильского. Это – ветхозаветные пророки, деятельность которых, начавшись еще во времена Самуила, достигла высшего развития именно в период разделенного состояния народа. Как миссия, так и стремления пророков представляют настолько важное в истории избранного народа явление, что оно заслуживает особого рассмотрения ³¹⁷.

Пророчество, рассматриваемое в его общем смысле, есть чудо в области мысли и знания. Оно есть знание, дошедшее в силу сверхъестественного откровения до той широты объема и высоты ясности, на которой дух человеческий, освобождаясь от ограничений пространства и времени, получает возможность смелым взглядом окидывать весь сложный разумно-целесообразный процесс всемирно-исторического развития, на всем пути его – от начала и до конца – отметить решающие моменты, указать их значение и конечный цели, имеющие завершить весь процесс развития. Такое знание конечно предполагает свободу от ограничивающих условий пространства и времени, – такому знанию должно быть одинаково доступно и ясно как настоящее, так прошедшее и будущее, как близкое, так и далекое. История фактически подтверждает это предположение. Но явление такого необыкновенного знания во всемирной истории само собою предполагает важное, чрезвычайное значение этого самого явления. В истории человечества есть периоды, в которые гений человечества, обыкновенно таящийся по частям во всей массе индивидуумов, вдруг сосредоточивается с такою необыкновенною силою и проявляется в таком длинном ряде великих личностей, что эти периоды с первого взгляда представляются необыкновенными периодами, назначенными для необыкновенных целей. Это в условиях естественного сознания. Но если то же явление встречается в условиях высших естественного сознания, если в этом явлении выступает сверхъестественное влияние, то конечно период происхождения этого явления имеет величайшее всемирно-историческое значение. А таково именно и есть явление – пророчество или точнее профетизм (как выражение целого явления в его деятелях и деятельности). На протяжении почти всей ветхозаветной истории один за другим выступают великие боговдохновенные мужи – пророки – и могучим словом и энергическою деятельностью возвещают людям великие истины судеб всемирно-исторического развития, разъясняют их человеческому сознанию и увещевают достойно готовиться к принятию имеющих наступить великих моментов истории. Рассматриваемое с исторической точки зрения пророчество или профетизм есть явление, мотивированное известными историческими условиями, и потому самому тесно, органически связанное с этими условиями Характерные особенности его, как исторического явления, уяснятся путем определения его органической связи с ветхозаветной историей.

Ветхозаветная история представляет полную противоположность нашей христианской и развивалась в условиях, теперь почти непонятных. В наше время идея истинного Бога просвещает уже сознание почти всей земли, и только редкие темные пятна ждут того луча, который и их сгонит с светлого горизонта. Напротив, в древней истории над всей землей лежала густая тьма, и только один незначительный уголок земли, как огонек среди мрачной ночи, светил темной земле. В этом уголке жил израильский народ, тот избранный народ, который был назначен светить языческому миру (Ис. 42:6). По этому особенному положению в истории, израильский народ представляет собой такой же контраст языческому миру, как свет тьме. В то время как языческий мир был предоставлен закону естественно-греховного развития, народу израильскому открыт был закон святости. Здесь природа человеческая уже не ищет с инстинктивною тоскливостью и темною ощупью неведомого Бога, как это было в язычестве; здесь сам Господь в своем откровении идет навстречу человеку и заключает с ним тесный союз. В силу этого союза народ израильский сразу выдвинулся из среды языческого мира, и по завету, договору сосредоточил в себе все святое, справедливое, человечное, не находившее приюта в языческом мире. Синайским законодательством этому народу вверены были на хранение простые, но вечные и глубокие истины о личном духовном Боге, Избавителе, принимающем всех угнетенных и презираемых, о долге почтения к родителям, об обязанности целомудрия, уважения человеческой жизни и собственности, справедливости друг к другу и чистой нравственности. Здесь, вопреки всем законам древности, законам притеснителей, налагавших иго на утесняемых, законам сильных для их собственной пользы, чтоб держать в рабстве массы слабых, – здесь открыт был закон равенства, отвергнута пагубная система разделения на касты. Уже в этом отношении Израиль становится учителем человечества. Но не в осуществлении какой-либо политической или социальной мировой идеи было назначение этого народа. Этот народ и не философ, и не политик. его призвание в истории ограничивалось исключительно религиозною задачею. Конечная цель всемирной истории заключается в осуществлении на земле царства Божия ³¹⁸. Ветхозаветная история, при всеобщем религиозно-нравственном растлении человечества, представляла единственный оазис, на котором могли держаться зародыши царства Божия, идея монотеизма и идея спасения, имевшие распространиться во всем человечестве. Этот оазис – народ израильский – и был избран местом для временного царства Божия. «Вы должны быть для Меня священным царством, и святым народом» (Исх. 19:5) – вот юридическое определение положения народа израильского в истории. Этим актом он выделялся из всего греховного человечества как святой народ, освобождался от господства темных мировых сил и становился под непосредственное господство Иеговы, делался царством Иеговы, теократией. Отсюда легко объясняется значение его в истории. Он по завету должен быть миссионером идеи царства Божия на земле, и в греховном мире народов должен быть тем же, чем – совесть в греховной природе отдельных людей. При таком значении его для всего человечества, он получил все, что нужно было для осуществления его всемирно-исторической миссии. Ему оставалось только свято исполнять закон, данный ему Богом, и свято хранить вверенный ему залог. Но народ израильский, избранный для такой высокой цели предпочтительно пред всеми другими народами, был тем не менее народ живой, способный воспринимать впечатления от внешнего языческого мира, увлекаться ими и, таким образом, потемнять чистое сознание своей миссии. Окруженный со всех сторон народами, руководившимися принципами естественно греховного состояния, избранный народ естественно мог увлечься этими принципами, поклоняться идолам, усвоять себе чувственно-расслабляющую нравственность, впутываться в политические интриги соседних государств. Из столкновения двух диаметрально-противоположных принципов должна была возникнуть борьба. И эта борьба развивалась на протяжении всей ветхозаветной истории и была причиной того, что народ израильский в своей исторической жизни постоянно колеблется в две противоположные стороны: то он поклоняется Иегове и мирно живет под тенью своих виноградников, то ходит во след чужих богов и терпит всякие политические и социальные бедствия, которые своей горечью заставляют его опять обратиться к Иегове, и так далее. Темным влияниям языческого мира народ израильский иногда поддавался так сильно, так всецело погружался в омут греховного состояния, что, по-видимому, готов был погибнуть нравственно и политически, и, таким образом, погубить вместе с собой сокровище целого человечества – идею монотеизма и идею спасения. Но святые принципы не погибают в истории, они – движущие мотивы истории, без них история осталась бы бесцельною и остановилась бы в своем движении. Жив Бог и жива душа истории. В периоды наибольшего нравственно-религиозного упадка народа из его среды Бог воздвигал сильных Богом и своим духом мужей, которые, нося в себе высшее понимание назначения народа, высшее сознание его исторической миссии, своим могучим словом и неослабною нравственной энергией спасали народ от погибели. Это – великие люди израильского народа. Соответственно особенному положению народа израильского во всемирной истории, его особенному характеру, религиозно-нравственным принципам и гражданственно-социальным отношениям, отличавшим его от всех народов, соответственно его особенному духу, и самые великие люди его отличаются от великих людей других народов. В великих людях израильского народа выразился дух народа в его религиозно-идеальном совершенстве. Поэтому в периоды религиозно-нравственного упадка народа тем возвышеннее, темь чище отражался его идеал в тех немногих личностях, которые были чужды упадку. В них одних сосредоточивался тогда религиозно-нравственный гений народа. Когда в массе народа погасало сознание высокой всемирно-исторической миссии, забывались Бог и закон, извращались политическая и социальные отношения, в это время в мирной тиши зеленых пастбищ, или на трудовом поле земледельца, или на высоте горных скал, в неизвестности, вдали от тревог суетного мира созревали могучие мужи, которые как гром небесный пробуждали нравственно-усыпленный народ, вливали в него освежающие элементы жизни, пробуждали сознание идеала и тем спасали его от погибели. Таковы были судии и пророки израильского народа. Но судии, главным образом, – политические деятели, хотя и в них отразился дух теократии, составлявшей сущность ветхозаветной истории; притом они временное явление, очевидно вызванное временными историческими обстоятельствами и прекратившееся с переменою их. Поэтому в судиях и не выразился вполне дух ветхозаветной истории, они не воплотили в себе вполне идеала израильского народа. Иного рода явлением представляются пророки. Все важнейшие ветхозаветные события – в религиозно-нравственной жизни, в политико-общественных отношениях – имеют своих пророков, которые, стоя на идеальной высоте понимания закона, разъясняют народу его требования применительно к данным обстоятельствам, дают надлежащую оценку событиям и тем крепко поддерживают все здание теократии.

Такая деятельность пророков была необходима и незаменима в истории израильского народа. Народ израильский, призванный быть хранителем великой идеи монотеизма, идеи спасения и высшего идеала нравственности, не мог этого призвания всецело осуществить в каждом из своих отдельных членов. Правда, Моисей желал, чтобы весь избранный народ был пророками (Чис. 11:29), т.е. чтобы каждый отдельный член народа носил в себе ясное сознание религиозно-нравственного идеала, но для этого нужно было каждому иметь совершенно светлое неземное сознание. Поэтому религиозно-нравственный идеал оставался для большинства неясным. Притом закон, однажды навсегда заключенный в кодекс, не мог отвечать на каждый отдельный случай, непредвиденно выдвигавшийся комбинацией исторических обстоятельств. Поэтому пророки являлись необходимыми носителями религиозно-нравственного идеала, высшего сознания его и живыми истолкователями его народу. Такое незаменимое значение пророков в истории израильского народа предусмотрено самим Моисеевым 3аконом. Слова Моисея во Второзаконии (Втор. 18:15): «пророка из среды тебя, из братьев твоих, как меня, воздвигнет тебе Господь Бог твой, – его слушайте», основанный на словах Иеговы: «Я воздвигну им пророка из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им все, что Я повелю ему» (Втор. 18:18), – эти слова составляют юридическое определение назначения пророка, его прав и круга деятельности. Впрочем, относительно этого места существуют различные мнения, из которых, по одним, оно составляет пророчество о Спасителе, его пришествии и деятельности, а по другим, – оно простое определение прав и круга деятельности вообще имевших явиться пророков, и имя «пророка» есть коллективное обозначение всех пророков. Отдавая справедливость тому и другому взгляду, мы с своей стороны думаем устранить различие между ними, приняв во внимание одно очень важное соображение. Это место относится к имевшему явиться Спасителю, и именно к его пророческой деятельности. Но так как Искупитель в своей пророческой деятельности имел явиться и явился идеальным осуществителем пророческого призвания, то понятно, что определение этого идеального пророческого служения есть вместе с тем идеал для каждого другого пророка, идеал, с которым должен сообразоваться в своей деятельности каждый пророк. Таким образом, указанное изречение, определяющее пророческую деятельность Искупителя, есть вместе с тем юридическое определение деятельности каждого пророка. Такое понимание внушается и сопоставлением слов Моисея с предыдущим стихом: «народы сии (язычники) слушают гадателей и прорицателей, а тебе не то дал Господь Бог твой». А что дал, объясняют слова Валаама: «нет волшебства в Иакове и нет ворожбы в Израиле: в свое время будет сказано им, что творит Бог» (Чис. 23:23). если так, то становится понятным положение пророков в истории народа израильского; закон признает себя незаконченным, он предполагает дальнейшие откровения или развитие его, когда говорит: «вложу слова Мои в уста пророка и он будет говорить им», и т. д. и дальнейшим своим представителем, развивателем и выразителем признает пророка. А так как закон был дан народу, как средство для осуществления им своего назначения, то и пророки, как выразители и представители идеального понимания закона, призывались оживлять в сознании народа идею его всемирно-исторического назначения, охранять ее во времена опасностей, развивать ее по всем направлениям, разъяснять ее значение применительно к фактам живой исторической действительности, и, таким образом, вести народ к осуществлению его назначения. И мы видим в истории, что призвание свое пророки осуществляли в совершенстве. Получая новые откровения, они разъясняли различные постановления закона Моисеева, смотря по требованию обстоятельств, так что на некоторых принципах закона иногда настаивали предпочтительно пред другими принципами. Так, во времена упадка живой веры, господства мертвого религиозного формализма пророки настаивали преимущественно на духовной нравственной стороне закона и религии, и при этом употребляли иногда такие выражения, которые даже дали повод думать, будто пророки не знали или не признавали других требовании закона. Вот несколько таких изречений: «Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов» (1Цар. 15:22). «Я милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6). «Ненавижу, отвергаю праздники ваши, и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Пусть суд как вода течет, и правда как сильный поток!» (Ам. 5:21, 24). «Можно ли угодить Господу тысячами овнов, или несчетными потоками елея? – О человек! сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6:7, 8). «Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя; они бремя для Меня». Но «омойтесь, очиститесь; перестаньте делать зло; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову», и пр. (Ис. 1:14–17). На основании этих и подобных пророческих изречений некоторые ученые критики решили, будто пророки не суть простые хранители и истолкователи закона, а самостоятельные выразители новой высшей ступени религиозного развития. Но такой взгляд неоснователен. Если рассматривать сущность религиозно-нравственных принципов пророков, а не отдельные их выражения по поводу тех или других временных обстоятельств, то тождественность пророческих принципов с принципами Моисеева закона не может подлежать сомнению. Принципы Моисеева закона о поклонении и исповедании единого Бога, Господа всех народов, об избрании народа израильского из всех народов земли в заветный народ, о его назначении быть светом для язычников, о суде по высшей идее справедливости, – все эти принципы проводятся как в Моисеевом законе, так и у пророков ³¹⁹. В то же время у пророков есть прямые выражения, направленные к охранению внешнего обрядового Моисеева закона. Так, порицается ядение свиного мяса и нечистых животных, осуждается нарушение субботы, порицается принесение в жертву нечистого хлеба и порочных животных и пр. ³²⁰. Отсюда ясно, что пророки только истолкователи закона, применявшие его к различным обстоятельствам исторической жизни, но отнюдь не нововводители, не представители новой ступени религиозного развития. Но из того, что пророки призваны были быть живыми истолкователями закона, применительно к изменяющимся условиям исторической жизни, ясно также, что пророки согласны с Моисеевым законом только принципиально, но не во всех подробностях применения принципов. Эта последняя разность между законом и пророками и была причиною разобранного неправильного мнения о сущности пророческого служения.

И так теперь ясна миссия пророков, как членов в организме теократии: они живые носители религиозно-нравственного идеала, указанного в Моисеевом законе, идеальные выразители сущности всемирно-исторического значения избранного народа. Но для такого высокого положения они должны были обладать и великими средствами. Если выразителями обыкновенного естественно-народного идеала бывают только люди, обладающие высшими возможно-достижимыми для народного духа силами, то чтобы быть выразителем и носителем божественно-откровенного идеала, божественной идеи, выраженной в законе Моисеевом, ясно сознавать ее и проводить ее в сознание целого народа, необходимо иметь необыкновенные, сверхъестественные средства. Такие средства заключались в пророческом вдохновении.

Но что такое пророческое вдохновение? – Психическая жизнь человека имеет такие сокровенные стороны, которые остаются недоступными для самого проницательного взора. Несомненно, однако же, что человеческий дух и без помощи внешних чувств имеет возможность проникать в загадочные сцепления вещей и в комбинации разнородных сил. Люди открывают такие истины, которые лежат за пределами чувств. Внешние чувства могут только подтверждать, оправдывать найденные истины, но не открывать. Тот факт, что истина всегда открывается единичным, одаренным особенными силами умом, и только впоследствии становится общим достоянием народа, показывает, что душа имеет такие свойства, которые далеко выступают за пределы чувственных восприятий и рассудка, и поэтому имеет возможность открывать высокие истины. Основываясь на этом, некоторые исследователи-критики пытались и чудесный факт пророческого вдохновения объяснить естественно-психологическим путем. Западная литература представляет несколько таких попыток, но все они выходили из одного общего воззрения, и потому, не разбирая частных мнений и теорий, мы рассмотрим в общих чертах это воззрение на пророчество ³²¹.

По этому воззрению, пророчество есть высшая степень проявления естественного духа человеческого. Оно, пророчество, не есть будто бы оригинальное, чисто-еврейское ветхозаветное явление, но в большей или меньшей степени находится у всех народов, составляет необходимый постулат религиозности человека, вытекает из чувства безусловной зависимости от Бога, как высшей силы, определяющей судьбу человека и руководящей его во всех событиях жизни. Сначала религиозное сознание человека, еще не имеющее ясного представления о божестве, не умеющее отличать конечное от бесконечного, божества от природы, смутно ищет его в природе, и разгадку своего бытия, своей судьбы думает найти в явлениях внешней природы. Сюда относится гадание по шуму древесных листьев, по полету птиц, по внутренностям животных и т. д. Это низшая ступень пророчества. На высшей ступени религиозного развития является мантика, как непосредственное сообщение с божеством. Здесь человек, желая узнать свою судьбу и для этого сообщиться с божеством и считая свои обыкновенный силы недостаточными для этого, искусственно вызывает в себе новые силы, возносящие его над всеми ограничениями обыденного мира, и в религиозном упоении соединяется с божеством, от которого он и узнает о судьбах своих, своего народа и всего человечества. Мантика была господствующим родом предсказания у греков, где известною представительницею ее была Пифия. На дальнейшей ступени развития религиозного сознания является пророчество еврейское, отличительными чертами которого, по этому воззрению, представляются высшее понятие о Божестве, как личном начале, и соответственно этому понятию лучшая оценка личности человеческой в ее отношении к Божеству. Здесь личность, при сообщении с Божеством, не теряет своих индивидуальных особенностей, а только естественно-психическим процессом расширяет свои психические силы до той широты и доводит их до той степени напряжения, на которых сбрасывается с души обыденное сознание, как бремя, и место его заступает высшее, экстатически напряженное состояние, делающее пророка способным воспринять самые возвышенные, недоступные для обыденного сознания истины. Несколько иной взгляд высказал Эвальд. По его воззрении, в глубине души человека лежат вечные, незыблемые религиозные и нравственный истины, которые долго лежат не осознанные в глубине души человеческой, пока не найдут для себя достойного органа, способного стать их выразителем для людей. Лучшим органом для этих истин служит чистая впечатлительная душа. В такой душе, под напором соответствующих впечатлений, пробуждаются скрытые религиозные и нравственный силы, и пробуждаются с такою неодолимою силою, что человек чувствует себя принужденным выразить их вовне – в слове или деле. Сознание этих истин овладевает им с такою силою, что он представляет их в форме ясных образов, носящихся пред его духом в форме видений; его личность, как человека, стушевывается, и ему чудится, что он слышит голос, не свой голос, а чистый, ясный голос другого существа, стоящего выше его. «Пророческие явления были первыми сильными импульсами и чудесными возбуждениями высших мыслей в их применении к человеческим задачам и заблуждениям, это – первые искры, павшие как молния во тьму человеческих стремлений. Возбуждения могли не удаться, искры потухнуть, но необыкновенное и чудесное здесь заключается в самом факте, и без него не пробудились бы в человечестве никакие истины» ³²². Все различие между языческими пророчествами и еврейскими, по Эвальду, состоит в том, что в язычестве, в силу известных неблагоприятных причин, выражение истин менее удавалось, и они являлись в искаженном виде, а у евреев оно более удавалось. – Критически смотря на все изложенные суждения, должно сказать, что они подводят под одну категорию самые разнородные вещи. Ветхозаветное пророчество не имеет в себе признаков, которые приравнивали бы его к какой бы то ни было форме гадания. Гадание есть темное, производящееся за неимением твердых основ – ощупью, искание ответов на вопросы о судьбе человеческой, а пророчество предполагает непосредственное ясное откровение, в принципе, уже возвещенное человечеству в законе. Тем менее оно имеет сходства с мантикой, предполагающей напряженно-экстатическое состояние, вызываемое искусственными средствами и затемняющее человеческое сознание. Пророческое состояние есть вполне сознательное состояние; в нем человек воспринимает не продукты расстроенного воображения, а высшие откровения, сознательно воспринимаемые пророком и сознательно передаваемые народу. Что же касается в частности воззрения Эвальда, то оно страдает недостатком внимания к сущности пророчества и к свойствам природы человеческой. Считая пророчества лишь выражениями a priori лежавших в душе человека великих религиозных и нравственных истин, оно предполагает неиспорченность человеческой природы, т. е. грешит тем же, чем грешили осужденные в свое время пелагианизм и философы школы Руссо. Это воззрение давно опровергнуто и получило надлежащую оценку в науке. Здесь мы заметим только, что религиозные и нравственные истины, открытые первобытному человеку, в греховном естественном процессе до того затемнились, что самые лучшие представители языческого мира отчаивались пробудить их какими бы то ни было человеческими средствами, и спасения от нравственной погибели ждали единственно свыше. Сверх того, это воззрение не хочет знать, что в Ветхом Завете пророчество представляется не выражением естественно-человеческих истин, достижимых естественным процессом мышления, а истин божественных, недоступных для человека с одними его естественными силами. Но если рассматривать пророчество и с общей историко-философской точки зрения, оно представляется все-таки необъяснимым, как естественное явление.

Уже тот факт, что оно проповедует всеобщие, высшие религиозно-нравственные истины, указывает на его высшее происхождение, потому что результат богословских и философских исследований вполне склоняется к признанию за этими истинами высшего происхождения. Это вполне подтверждается историей умственного и нравственного развития человечества. Если бы эти истины были произведением человеческого ума, то конечно они были бы произведением ума на его высшей ступени развития. А между тем это не так. В древности (куда собственно и относится пророчество) человеческий гений достиг своего высшего развития и выражения в греческой философии: здесь он в лице Платона и Аристотеля достиг такой высоты, такой силы, которою он и до сих пор, спустя тысячелетия, влияет на науку и философию. А между тем, стоя на возможно достижимой высоте, философствующий ум едва мог освободиться от грубого антропоморфизма толпы и не достиг понятия о едином личном Божестве, мудром и справедливом мироправлении; а в нравственном отношении философствующий ум был так бессилен, что даже не мог определить истинных отношений людей между собою. Известно, что Аристотель и Платон в своих «Политиках» рабство считают вполне нормальным явлением и даже необходимым. В сравнении с этими умами поистине божественны пророки, в своей простоте возвещающие истины, бывшие тайной для философского умозрения. А они не были философами и принадлежали к нефилософскому народу. Следовательно, естественно-историческим процессом умственного развития нельзя объяснить пророчества. Нет, дух, оживляющий пророков, приходит не из глубины, как думает Эвальд, а с высоты, потому что с детства порочно сердце человека. В эту глубину порчи и Эвальд не осмеливается снизойти, а хочет в самой природе человеческой найти здоровый зародыш, который при благоприятных обстоятельствах может развиться и победить все темное, слабое, греховное, а это-то и есть для него Бог в человеке, дух пророков. Такое мнение церковь давно осудила как пелагианизм. Да и по взгляду самих пророков, человеческая природа скорее бездна порчи, чем почва дремлющих зародышей добра и истины; поэтому они крепко держатся Иеговы, и Он для них та скала, опираясь на которую они сознают себя сильными бороться против всех темных сил ³²³. Это о пророчестве, как одном из видов откровения вообще.

Но пророчество имеет свои характерные особенности, отличающие его от других видов откровения и дающая ему особое значение в истории человечества, как беспримерному сверхъестественному рычагу в деле развития человечества. Уже тот факт, что пророчество является выразителем религиозно-нравственных истин, бывших тайною для философского ума, ставить его выше всякого рода выразителей обыкновенных истин в их историческом развитии. Но оно имеет еще и другую сторону, которая делает невозможным никакое сравнение его с человеческими умозаключениями. Разумеем, предсказания будущего.

Стремление приподнять таинственную завесу будущего всегда составляло заветную и живучую страсть в человеке. Оно коренится в самой природе человека. Поставленный в ограничивающая условия пространства и времени и в то же время одаренный духовной силой, стремящейся стать выше этих условий, человек естественно начинает пытаться всеми способами расширить ограниченную область своего знания. История наполнена такого рода попытками. Гадания, мантика, ведовство, шаманство – все это выражения одного и того же порыва духа человеческого стать выше условий пространства и времени. Но все эти попытки – раздвинуть пределы духовного человеческого бытия носили только субъективный характер и, как туман, исчезали, лишь только луч науки падал на эту заповедную область. Теперь наука считает эти стремления невинной иллюзией, которою забавлял себя младенческий ум. Одни ветхозаветные пророчества стоят непоколебимо. Их историческую действительность не отрицают и самые крайние мыслители рационалистической школы. Эти мыслители стараются только объяснить пророчества какими-либо более подходящими к своему воззрению научными данными, смелыми и произвольными аналогиями. Мы разберем некоторые попытки естественно-научного объяснения факта пророчества. И прежде всего представляется достойным внимания объяснение пророчества, как факта предсказания будущего, с психологической точки зрения. Ученые, основываясь на некоторых таинственных фактах душевной жизни и находя в них некоторую аналогию с фактами предсказаний или предчувствия будущего, хотели объяснить пророчество, выводя его из присущей человеческому духу способности предчувствия, предузнания прежде всего в области индивидуальной жизни, а потом и в области общей человеческой жизни. Эту теорию развил немецкий философ-историк Ласоль в своем сочинении: «Пророческая сила человеческой души в поэтах и мыслителях». Опираясь на пантеистически-рационалистическое воззрение с его мировой душой, кроющейся как в индивидуумах, так и в целых народах, и нигде не теряющей сознания своего единства, он приходит к таким выводам: «если в душе каждого человека есть часть коллективных сил души его народа, всего человечества или даже мировой души, и если в моменты пророчествования, как и в каждый великий момент человеческой жизни, индивидуальная душа сливается или даже погружается во всеобщую душу, в великий всеобщий разум естественной жизни и человеческого мира и оттуда возрождается с обновленною силою, то понятно, что так как настоящее так же существенно и неразрывно связано с будущим, как и с прошедшим, каждая отдельная душа может предчувствовать не только свое будущее, но и будущее своего народа, даже всего человечества. Из глубины души человека, из ее божественной творческой силы, выходят все великие мысли, все новое, чудесное, все, что ведет человечество к его назначению» ³²⁴. Сквозь туманно-пантеистическую оболочку этих выражений проглядывает та справедливая мысль, что душе человеческой присуща телеологическая идея, в силу которой она имеет возможность вывести то или другое заключение из данных посылок, присуще, так сказать, нравственное чутье, по которому человек, сознавая реальность нравственного мироправления и наблюдая над судьбами отдельных людей и народов, получает возможность предузнать дальнейший ход событий. Так, видя народ развращенный, потерявший все здравые политические, нравственные и религиозные принципы, можно наверно сказать, что дни этого народа сочтены. Но составляет ли такое предсказание то, что собственно называется пророчеством? Нет: такое предсказание очень ограниченно и возможно только в самых общих сферах, как напр. относительно того, что за каждым преступлением следует наказание, что всякая на лжи и неправде основанная сила в самой себе заключает элементы разложения, и что вообще всякая мирская слава и величие преходящи и подлежат разрушению. Но такие предсказания не могут заключать в себе конкретных предуказаний, подобных тем, которыми отличается ветхозаветное пророчество и которые собственно и составляют чудесный факт в области духа. Ласоль называет «истинно пророческим словом» то изречение Сципиона, которое он на развалинах Карфагена словами Гомера ³²⁵ произнес о будущей гибели Рима. Но не говоря уже о том, что гомерическое выражение невольно могло вырваться из уст Сципиона при виде ужасающей картины гибели знаменитого города, еще недавно пред тем бывшего грозою для самого Рима, при виде картины, живо напомнившей римлянину о подавляющем господстве над всем неумолимого рока, – предсказание Сципиона не имеет в себе характеристической особенности пророчества – положительно конкретного определения предмета предсказания, причин и цели его совершения: оно было последствием безотчетно грустного сознания неизбежной гибели всякого земного величия под жестоким господством неумолимого рока. Наконец это фаталистическое предсказание кроме разрушения ничего не знает. Совершенно иного рода предсказание пророческое. Предсказывая разрушение города, напр. Вавилона, пророчество указывает обстоятельства, народ, царя, который разрушит – и это за десятки, сотни лет. И по разрушении мирской славы, по пророчеству, не останутся только печальные, мертвые развалины, свидетели бесцельно фаталистического разрушения, но земля наполнится славою Господа, как воды наполняют море (Авв. 2:14); после царств мира, одно за другим имеющих преобладать в человечестве, восторжествует вечное царство грядущего с неба Сына человеческого. Правда, и Виргилий в своей знаменитой 4-й эклоге возвещает возвращение золотого века и явление в мир царственного младенца, имеющего принести новое время. Но различие между тем и другим предсказанием будет ясно, если принять во внимание узкость последнего из них: возвращение золотого века Виргилий поставляет в связь с консульством Поллиона и рождением у него сына, в императоре Августе видит обновителя мира и на Рим гордо смотрит как на imperium sine fine ³²⁶.

Нет, пророчества нельзя объяснить из присущей человеческому духу способности предузнания. Даже если бы эта способность действительно, по своей природе, могла давать человеку возможность проникать далеко за пределы обыкновенно достижимого, то и тогда чистое предузнание возможно было бы только при полном здоровом развитии этой способности. Но с того времени, как грех проник всю природу человеческую, помрачил все способности, которые в таком помраченном состоянии и унаследованы всеми, – человечество сделалось неблагоприятной средой для развития духа человеческого, а потому вполне нормальное и правильное развитие его сделалось невозможным. Только высшая сила может поддержать дух в этой среде, и только при помощи высшей силы он может вполне достигнуть того, к чему искони стремится, но что никогда для него самого недостижимо в силу указанных неблагоприятных условий. Зато тем возвышеннее и полнее развивается он при помощи этой высшей силы. Находя в ней поддержку своему исконному стремлению к совершенству знания, дух человеческий освобождается от ограничивающих его условий пространства и времени, – его знание становится беспредельным, настоящее, прошедшее и будущее равно доступны его светлому взгляду. Таков дух ветхозаветных пророков. Но отсюда же ясно следует, что он достиг этой высоты не своей собственной силой, но высшей силой сверхъестественного вдохновения. Ясное сознание пророками плана ветхозаветно-исторического развития, точное объяснение его цели, конкретное указание частных фактов, в которых имело выразиться это завершение ветхозаветно-исторического развития, и наглядное изложение самого процесса, имевшего привести к цели, одним словом – те ясные, подробные предсказания самых неуловимых событий, которые дают нам пророки, конечно никак не объяснимы естественным путем. Отсюда же ясно, что и то предсказание, к которому стремится положительная наука с своим известным девизом – «знать для того, чтобы предузнавать», совершенно иного характера и с пророческими предсказанием не имеет ничего общего. Оно основывается на законе строгой причинности, и потому ему подлежат только явления, прямо вытекающая из данных явных причин, или находящийся в цепи причин: всякое явление, стоящее вне непрерывной причинной связи, для него неуловимо. Между тем, сущность пророческого предсказания и состоит именно в предсказании явлений, не имеющих причинной связи с очевидными в данную пору явлениями. В противоположность естественно-возможному по закону причинности предсказанию, пророческое предсказание является вполне духовным чудом, таким фактом, который возможен только при содействии высшей сверхъестественной силы. Сознание этого содействия сверхъестественной силы вполне проникает пророков. Сверхъестественное вдохновение является у них основными принципом их деятельности, – дух святой призывает их, просвещает и возвышает их естественные силы, руководит ими и говорит чрез них избранному народу и всему человечеству. С. Писание представляет множество выражений и фактов, в которых высказывается и свидетельствуется действие на пророков сверхъестественной силы. «Я исполнен силы Духа Господня», говорит о себе пророк Михей. «Нисшел на меня Дух Господень, и сказал мне», говорит пророк Иезекииль. «Найдет на тебя Дух Господень и ты будешь пророчествовать». «Дух Божий сошел на слуг Саула и они стали пророчествовать». И вообще повсюду пророчество поставляется в причинную связь с нисшествием Духа Святого и слова Иеговы. Поэтому-то почти пред каждой речью пророков мы читаем их заявление: «и было ко мне слово Иеговы», «так говорит Господь Бог», и пр., и пр. ³²⁷. О боговдохновенности пророков ясно свидетельствуют и апостолы: «никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым»; «Бог говорил издревле в пророках» (2Пет. 1:21; Евр. 1:1). Таким образом, пророк изрекает свое слово (это чудо в богословском, философском и историческом смысле) по внушению сверхъестественной силы и только при этом условии, по библейскому воззрению, пророчество получает смысл реальной истины, какою оно и показало себя в истории. Но с признанием в пророчестве сверхъестественного фактора возникает один из труднейших вопросов богословской науки, вопрос о способе вдохновения и способе восприятия этого вдохновения, вопрос, естественно возникающий в виду двусторонности факта вдохновения: одной стороны – божественной, непостижимой, и другой – человеческой, во всех ее частях бывшей на глазах у людей.

Чудесный факт вдохновения пророков начал интересовать собой с первых веков христианства, значит еще в то время, когда пророческий дух не был только историческим фактом, а живым действующим явлением. Из христианских мыслителей первый обратил внимание на факт пророчества апологет Афиногор. Пророческое вдохновение он объясняет как действие «по исступлению в них разума» (χατ έχστασιν), причем действие святого Духа на пророков приравнивает к игре на флейте. Такого же воззрения держится Иустин Философ: «пророческий дух сходит на пророков как плектр на лиру и извлекает из них нужные звуки» ³²⁸. Это объяснение пророческого вдохновения придает ему пассивный характер. Оно лишает пророков всякой самодеятельности, представляет их пассивным орудием Св. Духа и даже, судя по выражению έχςασις, действующими бессознательно. На этом воззрении, по-видимому, отражается влияние Платона, который выражается так: «Бог, отнимая разум у своих служителей, сам говорит чрез них к нам» ³²⁹. Такого воззрения держатся и некоторые учители церкви. С особенной силой настаивал на нем Тертуллиан, с монтанистическими воззрениями которого оно как нельзя более согласовалось. Но такое воззрение естественно должно было встретить протест со стороны отцов церкви, чуждых монтанистических заблуждений. Действительно, с этого времени, с появления монтанизма, вопрос о факте вдохновения вступил в новый фазис своего развития. В виду сильного развития мнимого пророчества, выражавшегося в монтанизме в искусственно-возбуждаемом экстатическом состоянии, взгляд на пророчество должен был естественно принять другое направление. Выступил целый ряд мыслителей, считающих в себе лучших представителей богословской мысли первых веков, которые стали иначе объяснять пророческое вдохновение. Здесь выдвинут был принцип активности, самодеятельности, сознательности. Экстатическое состояние, бывшее характеристическим выражением пророчества у монтанистов, было признано верными признаком ложного пророчества: для истинного пророчества это состояние было признано недостойными, унижавшими самое пророчество. С особенной силой доказывал принцип активности, сознательности в пророчестве Ориген. Они говорил, что при влиянии на человека Св. Духа нормальная психическая деятельность в человеке не прекращается, свободная воля и сила суждения остаются в своем нормальном состоянии, и Ориген вернейшим признаком высшего вдохновения считает наияснейшее сознание, а всякое помрачение разума признает препятствием к вдохновению ³³⁰. Ту же мысль энергически поддерживают св. Епифаний, Иероним и Златоуст. Все они признают, что пророчество есть внутреннее озарение, управляемое разумными сознанием, а потому и может быть переложено на ясные понятия разума. Так, по словами Епифания, «пророки говорили с выдержанностью в мыслях и последовательностью, и возвещали от Духа Святого, выражаясь стройно» ³³¹. В таком же смысле говорить бл. Иероним: «пророки говорили не в экстазе, не так, как бредит Монтан с своими безумными женщинами, не зная того, что они говорят, и научая других быть невеждами в том, о чем говорят» ³³². Ту же мысль, но еще более сильно высказывает св. Иоанн Златоуст. Сравнивая пророчество с мантикой, он находит между ними громадное различие, которое выразилось даже и в их названиях. В понятии мантика заключается понятие человека, находящегося в ненормальном состоянии, лишенного сознания, человека, находящегося в бешено- экстатическом состоянии, отсюда и самое название его – мантик (μάντις от μαινομαι – беснуюсь, нахожусь в ненормальном состоянии духа). Напротив, пророк – προφήτης, – по общему и первому значению – есть оратор, изрекающий истины, и, как таковой, сохраняет здравое сознание и умственное спокойствие. «Поэтому мантику свойственно выходить из себя, подчиняться необходимости, приходить в неестественное движение, судорожно передергиваться, подобно бешеному человеку. Не таков пророк: он говорит с ясными сознанием и спокойствием, зная что говорит» ³³³.

Таким образом, мнения отцов церкви решительно склоняются на сторону активности, сознательности пророков. Такой взгляд повторялся постоянно и последующими христианскими мыслителями-богословами до последнего времени. И только в настоящем столетии некоторые немецкие богословы старались возобновить теории экстаза, обосновывая ее на вновь добытых психологических данных. Так, Генгстенберг говорит: «И истинные пророки находились в чрезвычайном, от обыкновенного характеристически отличном состоянии, находились в известного рода экстазе, в котором разумное сознание затемнялось, и вся психическая жизнь была стесняема насильственным действием божественного Духа и становилась в страдательное положение» ³³⁴. Хотя во втором издании своего сочинения Генгстенберг смягчает свой взгляд, но основное его воззрение остается без изменения: «пророческое состояние вдохновения есть έχοταοις, личная жизнь и сознание пророка подавляются божественным влиянием». Эту теорию хотят обосновать на некоторых фактах и выражениях, из которых будто бы открывается, что пророки не сознавали или не вполне ясно представляли то, что говорили. Это те выражения, где действие Духа Святого представляется в образе «руки Господней», – выражение: «Дух Иеговы ниспал на меня» и пр., каковые выражения будто бы указывают на насильственное, подавляющее действие, на «всецелое подчинение», как утверждает Генгстенберг. Правда, выражение «рука Господня» означает силу действия, но сила действия может направиться не на подавление сознания, а на другие цели, как этой понимают некоторые исследователи, напр. Костер. Выражение Ис. 8:11 – «говорил ко мне Господь, держа на мне крепкую руку», по его мнению, нужно перевести и понимать таким образом: «и говорил ко мне Господь, поддерживая меня Своею рукою, чтобы ободрить меня, так как Он хотел сказать мне страшные вещи». Известно, что некоторый видения сильно действовали на пророков: «не осталось во мне крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился, не стало во мне бодрости» рассказывает о себе пророк Даниил, когда он увидел страшное видение (Дан. 10:8). Равным образом и слова Иеремии: «Ты влек меня, Господи, и я увлечен; Ты сильнее меня, и превозмог. И подумал я: не буду напоминать о Нем, и не буду более говорить во имя его; но было в сердце моем, как огонь горящий, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог» (Иер. 20:7 и 9). Но и здесь о подавляющем действии на сознание не говорится, а выражается только неодолимая сила, заставляющая осуществлять пророческое назначение, несмотря на те гонения, которым подвергался пророк за свои речи. Известно, с какою силою сознание нравственного долга влечет человека к исполнению этого долга, несмотря на влечения в противную сторону, и, однако же, человек не приходит в экстаз под влиянием этого сознания, хотя бы и напряженного в борьбе с противонравственными влечениями. Вообще вся теория Генгстенберга представляется мало обоснованной. Она усиливает божественный элемент на счет человеческого, и тем ставит себя в противоречие с библейским воззрением, по которому человек вступал в непосредственные «дружеские» отношения к Иегове и заключал с ним союз.

После Генгстенберга теории экстаза защищал Толюк, но в его воззрении самостоятельное значение личности пророческой признается до некоторой степени. «Состояние экстаза мы считаем только относительно пассивным состоянием, потому что если при восприятии откровения, при действии Духа Святого, самодеятельность воспринимающего прекращается, то не прекращается восприимчивость; следовательно, здесь речь, может быть, не столько о подавлении субъективной деятельности духа, сколько о возвышении ее, как уже доказывал и Ориген против монтанистического воззрения. Если монтанисты настаивают на amentia, а новейшие ученые на прекращении «сознания», то это – ведущая к заблуждению неточность выражения, потому что и во сне прекращается только сознание внешнего мира, а не самосознание и рассуждение. Ясно, что в этом состоянии отсутствие самодеятельности не влечет за собой отсутствия самосознательности» ³³⁵. Этот взгляд очевидно хочет сохранить личность и самосознание пророков в экстатическом состоянии. Но он не выдерживает критики уже и с психологической точки зрения, потому что состояние экстаза тем и отличается от обыкновенного психического состояния, что оно исключает самосознательность; не согласен этот взгляд и с фактами, потому что пророки постоянно говорят с полным сознанием и себя и внешнего мира. Примеров множество.

Итак, как же определить психическое состояние пророков во время вдохновения? Чтобы научно ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть те данные, который могут служить посылками для правильного научно обоснованного заключения относительно рассматриваемого предмета. Такими посылками в нашем вопросе прежде всего могут служить филологические данные.

Между многими названиями пророка в еврейском языке самое характерное, самое употребительное, хотя и не самое древнее название есть наби. Это слово по преимуществу входит в употребление только во времена Самуила, хотя пророки были и прежде. Прежде они назывались другими именами (1Цар. 9:9). Для нас в данном случае имеет особенный интерес значение слова наби, потому что, как мы сказали, оно самое употребительное, и появление его в эпоху, когда пророчество в качестве целого общества людей, действующих в одном направлении, приобрело на народ влияние, которое не прекращалось до времен второго храма, появление имени наби в эту эпоху указывает на его характерное, этимологическое соответствие самому явлению. Поэтому особенное внимание мы обратим на разбор этого слова, приводя другие названия только как второстепенные, пояснительные слова для второстепенных качеств пророка.

Этимологическое значение и происхождение слова наби до сих пор составляет предмет спора для ученых различных направлений. Ученые исследователи в данном случае держатся того производства, которое более всего согласуется с их основным воззрением на пророческое вдохновение. А так как эти направления, как мы видели, разделяются на две категории (с незначительными видоизменениями в частностях), теорию экстаза и теории активной сознательности, то и самое производство слова наби двоякого рода. Ученые первого направления производят его от глагола наба и из грамматической формы его хотят вывести определено характерных свойств пророка. Так как этот глагол употребляется только в страдательных формах и никогда в действительных, как латинские – loqui, fari, vociferari, valicinari, то, по мнению этих ученых, слово наби должно означать пассивное состояние. Глагол наба значит – выливаться, вырываться, исторгаться. Наби, отглагольное существительное, должно означать, в применении к человеку, того, «в котором божество возбуждает потоки речи», т.е. это производство основывается на метафоре, взятой с фонтана, вырывающегося из земли. Такого производства держатся Винер, Гезешус, Редслоб, Станлей, Толюк и др. По этому воззрению, следовательно, пророк есть вдохновенный оратор, находящейся под столь сильным, неудержимым влиянием внешней силы, что он говорит непроизвольно, так же, как фонтан непроизвольно выбрасывает свои воды, не имеет контроля над своею речью, одним словом – он в экстатическом состоянии. Другое мнение высказал Костер ³³⁶. Он держится того же производства от наба и признает, что глагол этот имеет исключительно-страдательное значение; но он признает также, что такое производство не объясняет дела. Естественнее, думает он, сблизить это слово с арабским наба, которое первоначально значит: производить, а потом метафорически – произносить слова, возвещать, научать. Отсюда наби значило бы наученный или ученый. Это производство может опереться на то, что пророки называются учениками и учащимися, что соответствуете новозаветному διδαχτοι Θεού ³³⁷. Поэтому наби первоначально значило «наученный (от Бога), ученый». А отсюда уже естественно оно могло получить тот активный смысл, с которым оно постоянно является, именно так же естественно, как из русского страдательного причастия «наученный», незаметно, естественно выработалось отглагольное существительное с активным характером – ученый. Следовательно, по этому производству наби означает того, кто, будучи сам научен, преподанное ему активно передает другим; а так как пророк получает учение, слово от Бога, то, пророчествуя, он возвещает другим слово Божие. Этим производством вполне сохраняется активный характер в значении наби, а самый процесс образования наби из наба отглагольного существительного с активным характером от глагола с страдательным значением, выясняет и те два различные момента, из которых в первом пророк является восприемлющим, страдательным, а во втором – передающим, активным. Отсюда во втором моменте своего состояния наби, по самому существу дела, является как говорящий, проповедующий, как оратор, проповедник; а так как он говорит чьи-либо слова кому-либо, то он является посредником, говорящим за кого-либо. Такое понимание слова наби имеет за себя ясные свидетельства св. Писания. Так, Иегова говорит Моисею: «Я поставил тебя богом фараону, а Аарон, брат твой, будет твоим наби» (Исх. 6:1). Здесь очевидно Аарон называется наби по отношению к Моисею потому, что он должен был слова Моисея, косноязычного, передавать фараону. Такой же смысл заключается в следующем стихе: «И будет говорить он (Аарон) вместо тебя к народу. И так он будет твоими устами, а ты будешь ему вместо Бога» (Исх. 4:16). Здесь, следовательно, пророк является посредником между Богом и людьми, чтобы слова Иеговы понятно возвещать людям. Та же мысль, наконец, заключается в словах Втор.18:18: «Я воздвигну им пророка, говорит Иегова Моисею, из среды братьев их, такого как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им все, что Я повелю ему». К Иеремии Сам Иегова говорит: «будешь как уста Мои» (Иер. 15:19), определяя этим деятельность пророка, как посредника, долженствующего передавать слова Иеговы людям.

Итак, указанные места ясно подтверждают значение наби как человека, назначенного передавать людям сообщенное ему Богом. Отсюда понятен и перевод слова наби у 70 толковников словом προφήτης: этим словом они хотели именно выразить главное понятие о пророке, как о передающем чьи-либо слова, говорящем за кого-либо. Προφήτης от προφημι означает того, кто говорит за кого-либо, говорит вперед, предсказывает. Все эти значения заключаются в этом глаголе. Таким образом, по греческому переводу наби есть сознательный оратор, предназначенный передавать людям слово Иеговы; но в имени προφήτης выступает ясно и другая черта, незаметная в наби, именно черта предсказателя, и этим выдвигает пророка из среды обыкновенных людей, приписывает ему знание, недоступное другим людям. Довольно сходно с греческим славянское «пророк», хотя последнее по своему филологическому значению отступает от греческого. Предлог «про» не соответствует греческому предлогу προ, как это могло бы показаться с первого взгляда. Греческому предлогу προ соответствует славянский и русский предлог «пред» в его пространственном и временном значении; а «про» означает углубление, проникновение во что-либо скрытое, недоступное. Таким образом, «пророк» тот, кто проникает своею мыслью в глубь, недоступную для обыкновенных людей, и тайны этой глубины передает другим, – а так как понятие глубины одинаково приложимо и к пространству и времени, то пророк – тот, кому доступны сокровеннейшие истины, кто одинаково ясно видит в настоящем, прошедшем и будущем, в близком и далеком. Такое понятие неограниченного знания очевидно предполагает сознание, не только не подавленное, не затемненное экстазом, напротив предполагает сознание настолько возвышенное, настолько проницательное и ясное против обыкновенного, насколько оно дальше и глубже проникает в сокровенную глубь вещей. Те видения пророческие, в которых пророки иногда, по-видимому, обнаруживают отсутствие самообладания, представляются таковыми только при поверхностном предвзятом взгляде на них. Выше мы уже заметили, что слабость, которую выказал Даниил во время видений (Дан. 8:27; 10:8–10), происходила отнюдь не от экстатических свойств состояния, как это стараются объяснить некоторые, но единственно от необычайности самого явления. Это ясно доказывается тем, что изнеможение, повергшее Даниила на землю, не предшествовало самому видению, но следовало за ним, т. е. изнеможение не было состоянием, в котором воспринято видение, но только следствием его. Нет, пророки не теряли своего чистого самосознания во время видений, не говорили, не зная о чем они говорят, – напротив их сознание в моменты видений просветлялось до того, что давало им возможность ясным взглядом проникать в глубину своего сердца и душ своих собратий, и там открывать тлеющие искры добра, воспламенять их на борьбу и истребление всего злого и порочного. Если мы рассмотрим другие видения, то и в них заметим ясное сознание пророков. Исаия во время видения, которым он призван к пророческому служению (6 гл.), находился в полном самосознании. Он сознавал всю свою греховность и недостоинство и сознавал также до мелких подробностей, как он получил очищение от руки Серафима, прикоснувшегося к его нечистым устам горящим углем, и как он очищенный уже смело вызвался принять на себя проповедание слова Божия. Иеремия во время такого же видения (Иер.1:6, 20:9–11, 18:18) сознает свое недостоинство, свою юношескую неопытность и слабости; но по очищении и укреплении принимает на себя великий подвиг проповеди и принимает с такою силою нравственной саморешимости, что уже ни преследования, ни позор, никакие бедствия не в силах были принудить его оставить принятый подвиг. Когда Иезекииль увидел видение, чудесное и непостижимое, он пал на лицо свое. Ясно, что с ним произошло то же, что было с Даниилом: необычайность видения поразила его. Но чтобы воспринять откровение, он должен был встать. В него вошел Дух, поднял его на ноги, и пророк стал слышать говорящего к нему, и, следовательно, в полном ясном сознании стал воспринимать божественное откровение. Таким образом, пророки до мелких подробностей знают о видениях, о своих состояниях во время их и все виденное и слышанное ясно воспроизводят и передают другим: ясный признак не прерывавшегося самосознания.

На основании физиологических и фактических данных, рассмотренных нами, общий вывод о психическом состоянии пророков таков. Пророки – это вдохновенные свыше мужи, но в своем вдохновении не теряющие своего самосознания и самодеятельности; напротив, в силу этого самого вдохновения получающие озарение в своем самосознании, – озарение, открывающее скрытое в пространстве и времени и сообщающее им мудрость, дававшую авторитет их провозглашениям судеб царств и народов. Если нужно сравнить их с кем-либо на земле, чтобы этим сравнением нагляднее представить характерную особенность пророков, то их можно сравнить с гениями. Гений тем отличается от обыкновенных людей, что его дух обладает такою могучею силою, что своим смелым полетом во всех областях умственной или нравственной деятельности опережает коллективное движение всех современных ему обыкновенных умов. Отсюда громадная разность в ясности и широте их зрения: там, где для обыкновенных умов только еще едва брезжущий рассвет, для гения ясный солнечный день, где для первых мрачное тесное ущелье, для гения там широкие светлые равнины. Но это еще в обыкновенном состоянии человека. Когда же луч вдохновения падет на великий человеческий дух, то, встрепенувшись, он поднимается в те области, которые недоступны обыденным умам, и видит такие вещи, которые обыкновенным умам кажутся безумием или мечтой, и которым, однако ж спустя тысячи лет становятся достоянием благодарного потомства и всего человечества. Таков же, но только в несравнимо высшей степени, дух пророков. Призванные охранять зародыш царства Божия на земле, проповедовать все доброе, бороться с злом на греховной земле, призванные возвещать на земле мысли Божии, мысли, которые по слову Божию настолько же выше мыслей человеческих, насколько небо выше земли (Ис. 55:8), пророки естественно обладали сознанием, превосходящим по ясности и проницательности всякое человеческое сознание, и если гении способны были видеть то, чего неспособна видеть толпа, то пророки способны были видеть то, о чем не смели даже мечтать ни самые глубокие философы, ни самые сильные, смелые гении. Проникать в тайны природы, судеб истории, в тайны человеческого духа и мысли могут в известной степени сильные умы; но проникать в тайны судеб Божиих, постигать определения и предопределения Божии, видеть движение самой мышцы, управляющей судьбами истории и вечности, и знать направление этого движения, – одним словом, следить пути Божии на всем необъятном их протяжении в истории и в вечности, знать «тайну Божию» (Ам. 3:7): – это могут только пророки и никто еще из людей. По такому призванию их и вдохновение их возвышеннее, чище всякого вдохновения человеческого: оно исходит на них как возрождающая и просвещающая их сила. Невидимая сила сходила на них, и они ощущали в себе горящий огонь, и слышали как бы удары молота, от которых рассыпались бы скалы (Иер. 20:9; 23:9, 29): уста их начинали говорить. И вполне сознавали они, что произносимое ими слово выходило не из их собственного запаса мысли, но сообщалось им другим божественным духом (Чис. 16:28; Иез. 13:2 и сл.), приходившим совне, и этот дух возрождал их, слабого делал мужественным, юношу взрослым, грешного чистым. Отсюда нравственная чистота, самоотверженность, полнейшая преданность и пламенная ревность к делу, на которое они были призваны, суть выдающиеся черты жизни и деятельности пророков.

Но далее, по возвышенности содержания пророческого слова, и самая форма их своею возвышенностью должна соответствовать содержанию. Самая возвышенная форма человеческого слова это – поэтическая форма, она одна способна выражать в себе самые нежные, тончайшие, благороднейшие и возвышеннейшие движения духа человеческого. Отсюда понятно, почему и пророки для своего божественного слова избрали поэтическую форму речи: она одна только, и то едва, могла выражать собой дивное пророческое слово, потому что тайны этого слова так высоки, что язык человеческий слишком беден и недостаточен, чтоб выражать их достойным образом. Но несмотря на недостаточность и бедность языка для полного выражения пророческого слова, речь пророческая, однако же, составляет чудо поэзии. Мерно переливаясь в свободных логически-ритмических двустишиях или трехстишиях, пророческая речь, смотря по содержанию, то величественна и благоговейна, когда напр. пророк изображает свое призвание (Ис. 6 гл. Иез. 1 гл. и др.) – благоговейный трепет проникает читателя до глубины души; то грозна и страшна, подобно огню палящему, молоту, разбивающему скалы, подобно трубному гласу в судный час, когда напр. пророк обращается к развращенному и нравственно усыпленному народу и возвещает наступление заслуженной кары Божией ³³⁸; то кротка и нежна, подобно голосу нежно любящей матери, когда пророк обращается с утешением к страдающему народу: в это время она способна исцелить смертельный зияющие раны, – растворенная из глубины души вырывающимися слезами пророка, она целительный бальзам, услаждающий страдания (Иер. 30–31 гл. Ис. 40, 54 гл.); то опять возвышенна и торжественна, как звук победной трубы, когда пророк от плачевных событий настоящего обращает свой светлый взгляд на будущее, к заветному обетованию, к грядущему Мессии, – его страдающий тон оживляется, дух ободряется, только что пролитые слезы осушаются и полный радости пророк забывает всю горечь настоящего и поет торжественные гимны ³³⁹. В пророческих книгах есть страницы, которые по возвышенности и силе выражения не имеют ничего себе подобного в поэтической литературе всех времен и народов, и понятно: пророки – священные поэты, и их произведения запечатлены религией и истиной, между тем как поэзия других народов часто омрачается суеверием, страстью и заблуждением. Из внешних риторических форм у пророков встречаются: аллегории, как напр. песнь о винограднике, под которым изображается избранный народ (Ис. 5 гл.); и перболы, когда напр. перевороты и движения народные представляются как движения неба и земли, как потемнение и падение звезд ³⁴⁰; смелые метафоры, когда напр. духовные дары представляются под чувственными образами, – божественное вдохновение как водный поток в жаждущей пустыне, слава и счастье как незаходимые солнце и луна (Ис. 60:20); поэтические олицетворения, когда напр. пророк обращается к бездушным предметам как к живым лицам (таковы: «слушайте небеса, и внимай земля!» «Горы и холмы будут петь пред вами песнь, и все дерева в поле рукоплескать вам!» и пр. ³⁴¹; энергические повторения, каковы: «утешайте, утешайте народ Мой», «О, земля, земля, земля! слушай слово Господне», и пр. (Ис. 40:1; Иер. 22:29); ирония, когда напр. человеческая слабость изображается в контрасте с величием Божиим («величается ли секира пред тем, кто двигает ее? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его!» или «горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных!» (Ис. 10:15, 45:9) Пророческие речи, в общем отличные от лирических песней, часто переходят в них, когда пророки или вставляют в свои речи народные гимны прежних времен, или составляют свои собственные ³⁴², и тогда еще полнее и глубже льется чувство, еще живее рисуются картины, еще смелее становится полет мысли. Эти вставочные гимны – новые лучи, придающие новый блеск картине, новые звуки, вносящее прелесть разнообразия в целую гармонию.

Что касается общего состояния избранного народа в период разделения его на два враждебных между собою царства, то последнее повлекло за собою не только ослабление политического могущества народа, но и падение его в религиозно-нравственном отношении. Та склонность к нечестию и идолопоклонству, которая проявлялась в народе и во время монархии, не находила противовес в благочестии царей, наблюдавших (в лучшие годы своего правления) за исполнением религиозно-нравственных законов Моисея, с разделением царства получила государственное одобрение и поощрялась всем направлением политики в царстве Израильском. Цари последнего, начиная с Иеровоама, выставили идолопоклонство знамением своей политической независимости и, в видах упрочения своего престола, всеми средствами отчуждали народ от храма иерусалимского. При таком направлении царство Израильское было навсегда потеряно для домостроительства Божия, и хотя Бог, по своей великой милости, воздвигал в нем великих пророков, будивших своею проповедью и чудесами преступно-дремлющую совесть царей и народа, но их проповедь не могла уже отвратить этого царства от того религиозно-нравственного заблуждения, на который оно вступило и который проповедовали преимущества внутреннего благочестия над внешним, преимущество дел милости и любви над обрядовыми делами жертвоприношений. С разрушением Иерусалима Навуходоносором погиб и храм, и самый ковчег завета исчез бесследно.

По мере того, как избранный народ все более становился неспособным быть живым носителем и хранителем завета Божия и обетовании о Спасителе, получала все большее в этом отношении значение письменность, которая достигла ко времени падения царств высокого развития. Главными представителями просвещения были пророки, которые по прежнему составляли религиозные братства или пророческие школы, достигающие наиболее цветущего состояния при пророках Илие и Елисее. После этих двух величайших представителей устного пророчества, начинает все более развиваться писанное пророчество, как дававшее более возможности для сохранения изрекаемых истин в наступившие смутные и тяжелые времена жизни народа. Так составились относящиеся к этому времени одиннадцать книг пророков, написанных пророками Ионой, Осией, Амосом, Иоилем, Исаией, Михеем, Наумом, Аввакумом, Авдием, Софонией и Иеремией. Пророком Иеремией составлена еще особая книга под названием «Плач Иеремии», в котором оплакивается падение Иерусалима.

В гражданском управлении с разделением монархии сделались неизбежными политические смуты, ослаблявшие оба государства и часто переходившие в междоусобные опустошительные войны. Но в царстве Иудейском замечалось больше устойчивости и порядка, чем в царстве Израильском. В нем престол, согласно обетованию Божию, неизменно сохранялся в роде Давидовом и вообще переходил от отца к сыну; между тем в царстве Израильском ново- учрежденная династия Иеровоама закончилась его сыном, и затем следовал целый ряд цареубийств и узурпаций, вследствие чего цари быстро сменялись на израильском престоле. На пространстве от разделения царства до одновременного умерщвления Охозии, царя иудейского, и Иорама, царя израильского Ииуем (что составит период в 90 лет), на престоле иудейском сменилось только шесть царей, между тем как на израильском десять царей, и в течение всего 257-летнего периода от разделения монархии до падения царства Израильского на израильском престоле сменилось 20 царей, между тем как на иудейском только 12, – явное доказательство большей устойчивости правления в последнем, Как этою неустойчивостью, так и тем, что в царстве Израильском нагло попирались все законы справедливости (история Навуфея) и тем подтачивались самые основы государственной и общественной жизни, объясняется и то, что царство Израильское на 134 года пало раньше Иудейского. Притом оно погибло окончательно, между тем как последнее воскресло к новой политической жизни и просуществовало до основания истинного духовного царства Давида, его Божественным Сыном, Царем вселенной.

Позорная слабость избранного народа в этот период проявилась в том, что он нее более терял из вида предназначенное ему положение быть светом для всех остальных народов. Вместо того, чтобы нравственно господствовать над окружающими народами и подготовлять их к приобщению к царству Божию, народ израильский сам всецело поддался растлевающему влиянию этих народов и не только в царстве Израильском, но и в царстве иудейском идолопоклонство вполне водворилось на почве земли обетованной и часто торжествовало над истинной религией, особенно при Манассии, который поставил истукан омерзительной Астарты в самом храме Божием. Такое состояние было тем более печально, что культ языческих народов становился все более омерзительным и безобразным по тому безнравственному влиянию, которое он производил. Отсюда суеверие и развращение были неизбежными следствиями такого культа, и в этом отношении избранный народ часто падал даже ниже своих совратителей – язычников. Последние конечно только радовались такому падению израильского народа и во время его гибели открыто высказывали свое злорадство. При виде разрушения обоих царств, и особенно Иерусалима, аммонитяне злорадно восклицали: «а! а! о святилище, потому что оно поругано; о земле Израилевой, потому что она опустошена, и о доме Иудином, потому что они пошли в плен» (Иез. 25:3). Моав и Сеир с презрением говорили: «вот и дом Иудин, как все народы!» (Иез. 25:8). Филистимляне, видя гибель израильского народа, «поступили мстительно, и мстили с презрением в душе, на погибель, по вечной неприязни» (Иез. 25:15). Некогда дружественный Тир теперь говорил об Иерусалиме: «а! а! он сокрушен, врата городов; он обращается во мне; наполнюсь; он опустошен» (Иез. 26:2). А Эдом жестоко мстил царству иудейскому за вынесенное некогда от него рабство и злорадно восклицал: «Разрушайте, разрушайте до основания его» (Пс. 136:7).

Что касается состояния окружающих народов, то, как видно было из самого хода истории, за этот период произошло много великих переворотов в их судьбе. После временного ослабления могущественнейших монархий древнего востока Египта и Ассирии, – ослабления, давшего возможность израильским единодержавным царям расширить свое государство до крайних пределов его владения, опять началось усиление этих государств, и уже при Ровоаме египетский фараон Сусаким начал делать обычные походы вглубь Азии, причем взял и ограбил Иерусалим. Вместе с тем, на северо-востоке от обетованной земли успело весьма усилиться новое государство – Сирийское, которое, имея своей столицей Дамаск, славный своею древностью и богатством, обладало достаточным могуществом, чтобы постоянно угрожать обоим царствам Еврейским. Но вот за Евфратом опять начало быстро возрастать могущество Ассирии, на престоле которой является ряд неукротимых воителей, жаждавших завоевания. Могучей рукой они двинули свои полчища на запад, разрушили Сирийское царство, оттеснили египтян, покорили все мелкие государства – вплоть до финикийских городов, и под ударами этих воителей пало царство Израильское, как ближе лежавшее к военной дороге ассирийских завоевателей. Непрестанные походы, однако же, ослабили Ассирию. Ниневия была взята и разрушена соединенными силами мидян и вавилонян, и могущество Месопотамии сосредоточилось в Вавилоне. Египетские фараоны хотели воспользоваться этим ослаблением своей давнишней соперницы, и Нехо заявил притязания на все азиатские страны, бывшие дотоле под владычеством Ассирии. Но он встретил грозного противника в Навуходоносоре вавилонском, который, сокрушив силу египтян, сделался властелином всей западной Азии и довершил гибель израильского народа взятием и разрушением Иерусалима, что произошло в 19-й год его царствования в Вавилоне, именно в 588 году до Р. X.

Основанием летосчисления изложенного периода служат показания св. книг Царств и Паралипоменон касательно лет царствования каждого царя как в царстве иудейском, так и Израильском. Оно облегчается еще тем, что при сообщении о воцарении всякого нового царя указывается и год царствования соответствующего царя в другом царстве. Но эта двойная система счисления имеет и свои невыгоды, так как при малейшем видоизменении цифры (что несомненно и случалось при переписке книг) запутывалось все летосчисление. В книге пророка Иезекииля все время «беззакония дома Израилева» определяется в 390 лет; эта цифра и показывает приблизительно время существования народа израильского от Иеровоама до разрушения Иерусалима. Цифра эта согласуется и с частным показанием лет царствования царей в обоих царствах, как это и можно видеть из следующей таблицы:

Цари иудейские: Цари израильские:

В этой таблице исходным пунктом берется 980 год, как общепринятая дата смерти Соломона и разделения монархии. Но так как точнее дата эта определяется 978 годом, то и вся последующая таблица должна получить соответствующее видоизменение.