К брату

Брат архим. Макария, Алексей Глухарев, по окончании Смоленской семинарии был учителем Вяземского духовного училища (1817−1823 г.) и священником Николаевской церкви (с 1820 г.). Овдовев, он оставил приход, распродал свое имущество и поручив двух малолетних дочерей игуменье Вяземского монастыря, отправился на Алтай, куда прибыл осенью 1837 г. неожиданно для о. Макария. Миссионерская деятельность Алексея продолжалась недолго. В начале 1839 г. он выехал с братом в Москву и Петербург. Возвращаясь в 1840 г. на Алтай братья остановились в Казани для изучения в местном университете татарского и монгольского языков и естествознания, в миссионерских целях. Но от продолжения путешествия о. Алексей отказался, решив постричься в Киево-Печерской Лавре в монахи. Но из Казани он мог выбраться только в начале 1842 г. Умер в 70-х годах в сане священника же, не иеромонаха в Китаевской Пустыни. 7 писем к нему архим. Макария хранятся в библиотеке Казанской дух. семинарии. Некоторые выдержки из них напечатаны впервые в «Кратких сведениях о жизни и деятельности архим. Макария» И. И. Ястребова (Бийск, 1893 г.).

Любезнейший братец Алексей Яковлевич!

Что в сообщении Сем (Инарского) Правления в Консисторию о Вас ни написано, Бога ради, не всходите с жалобою. Дела не перемените, а к замечанию худшему и может быть к невыгодному отзыву о тебе, вдаль куда ни есть подадите удобный случай. Богу предайте все¹². Впрочем, в ответ на полученное сейчас письмо от Вас, буду писать с почтою следующею. А между тем ожидаю расписания издержек по случаю замужества Елизаветы представляющихся¹³. Простите, не имею времени.

Брат ваш А. Макарий.

P. S. Поздравляю, брат, слава за все Промыслителю Богу. Хорошо, что ты от хлопот ученых освободился.

Любезнейший братец Алексей Яковлевич!

Промыслу Божию было угодно, чтоб я оставил путь общественного служения и вступил на спокойнейший. Желание мое жить в Киевской Лавре исполняется, я сдаю теперь монастырь и семинарию, и приготовляюсь к отъезду. Расчет с Костромой и издержки дорожные требуют денег, в которых я недостаток у себя примечать начал. Не оставьте меня, любезнейший братец, в сей нужде, и если можете с первой почтой отправьте ко мне 150 рублей. Если Бог продолжит жизнь мою, я надеюсь с избытком воздать Вам за сие одолжение, а если умру в долгу, то сии деньги перейдут в небесный государственный банк, откуда уплату получите золотой монетой с процентами. Не скорбите за меня. Бог меня хранит в спокойствии и в лучшем против прежнего состоянии по здоровью телесному. Объемлю вас в душе моей, и повергаясь к стопам родителя испрашиваю отеческого благословения.

Брат ваш А. Макарий.

1824 г. Ноября 4 дня.

Кострома.

P. S. Теперешний адрес мой: В Костроме. В Богоявленском монастыре Архимандриту Макарию.

Любезнейший о Господе братец Отец Алексей почтеннейший!

Уважая ту нужду, о которой Вы в последнем ко мне письме писали, я отвечал с первой почтой батюшке, и думаю, что вы уже читали легкие мысли мои о предмете важном. Бог премудростью и благостью своей да устроит участь Екатерины и путь родителя нашего, близкий к концу, к лучшему да управит по воле Своей! Вы же, любезнейший братец, если батюшка оставит должность, и как можно гадать, не пожелает остаться на попечении зятя внучки своей, не отрекитесь успокоить старость его, определите для него особый покоец в доме вашем, или его иждивением отдельную светличку устройте. Он помогать вам будет в служении, в домашних и иных затруднениях или недоумениях, но существенная и обильная и далеко простирающихся следствиях польза в невидимом. Советую вам восходить по временам в сию неизмеримую область невидимого, и там напоеваться духом и силой для действования и страдания Богоугодного в видимом. Пятьдесят рублей долгу при сем препровождаю. Потерпите, сделайте милость, получу деньги за другие книги, и может быть, пришлю еще сколько-нибудь. Вам бы, кажется, можно было удержать старуху Екатерину в Вязьме¹⁴. Она имела там уголок спокойный и хлеб-соль довольную. А здесь я сам не имею почти, где приклонить голову. Помните ли, что я писал под конец письма своего к батюшке о моей должности в случае мирских привязок, резать и рубить все без всякой пощады плоти и крови. В сей мысли я и теперь стою. Помяните меня, любезнейший братец, в святых молитвах ваших. Господь со всеми нами!

А. Макарий.

1825 г. Августа 13 дня¹⁵

Киев.

P. S. Всем моим родственникам бедным желаю получить пребогатое наследство царствия небесного.

Дражайший братец почтеннейший Отец Алексей!

И есть и будет Христос посреди нас!

Горе имеем сердца, любезнейший братец мой, и друг единокровный, единодушный! Благодарим Господа, посетившего нас великой скорбью и великой радостью! Сии чувствования, столь противные одно другому, согласились, совокупились, слились в душе моей дивным неким образом по прочтении печального письма твоего. И я ничем другим не могу объяснить тебе сего состояния, болезненного и блаженного вместе, как тем явлением природы, в котором солнце то закрывается облаком, то проявляет из облака радостотворный лик свой, между тем, как и гром гремит из того же облака, и крупный дождь льется на землю и утучняет ее небесными благословениями! Плачу, и не могу довольно насладиться слезами, рыдаю, и рыдание сие имеет в себе нечто торжественное. «Где твое, смерть, жало; где твоя, ад, победа». О, Искупитель наш Премилосердый! Благодарение тебе, слава и поклонение от Херувимов и Серафимов, и от убогой и грешной души моей! Слава Ему, слава, слава! Он есть начаток, Он есть конец, Он совершил дело свое, дело спасения, дело победы и прославления святого своего имени в душе, и во всем житии и служении родителя нашего до последнего дыхания. Не будем же, любезнейший, скорбеть и унывать, яко язы́цы неимущии упования, и слезы наши да освятятся пречистыми слезами Божественного Спасителя над гробом Лазаря. Созрел сладкий наш гроздь в винограде Божием, и в точиле испытаний последних произвел вино, веселящее Бога и человеков! Созрела чистая и полная зерном пшеница наша на ниве Господней, и отнесена жителями небесными в житницу вечности! И мы там будем, помолимся и понудимся, да совокупит всех нас Господь в небесном царствии. Всеумиленно благодарю тебя, дражайший и единственный братец мой, за сии чувствования, которые ты из души твоей, драгоценной для Бога, перелил письмом своим в душу мою с благословением Божьим. В воздаяние и утешение сердцу твоему сетующему скажу тебе, что не помню которого числа, а только в последней половине августа видел я достопамятный сон. Казалось, будто я пришел в дом родителя нашего, и будто сошедшись с ним на крыльце, я и он, преклонив колена, с особенной радостью священной, во взорах и движениях его изображавшейся, молитву творили вкупе. И потом, будто, он епитрахиль, которую имел на себе, простер на меня, преклонившегося для принятия благословения, и был исполнен того же, врезавшегося мне в душу, чувства умиленного сердца родительского, с каким он благословлял меня крестом 12-го года, при нашем в Костроме свидании¹⁶ в сию минуту блаженную: «Молитвами святых отцов наших, слышу, твердит у двери келейник мой, Господи Иисусе Христе, помилуй нас. «Аминь», – говорю, и таким образом пробуждаюсь с восторгом в душе сладчайшим. Так и вы, любезнейшие мои, не скорбите и не думайте, будто маленькая Ефросиния наша¹⁷, одна осталась в лишении, когда вы с почтеннейшею по тебе, сестрою моею о Господе, обогащались на всю жизнь родительским благословением. Но и мы не забыты с ней, и вы не виноваты, а правы. Ибо не право ли тогда сердце ваше стесненное скорбью было пред Господом, когда весь ум ваш был в сердце, не в памяти, и когда сердце ваше было приковано к священному одру умирающего (против чувства и per catachresin),¹⁸ употребляю здесь слово это, которого собственный смысл совсем не идет к доброму Христову воину, родителя нашего? И я не мог быть с вами по плоти, и Ефросиния ваша не смыслит, но Господь, который и там и здесь, был и со мной и с ней, и родительской молитвой, сильной Богом, силу свою совершающим в немощи, да будет сие в славу Его произнесено, благословлял нас. Мы же с нею и в одинаковом положении были. О, если бы мне и во младенчестве благоразумном уподобиться ей! † Я не могу иногда плакать, а иногда не могу не рыдать; но и в том и другом случае отнюдь не печалюсь, таково теперь соотношение мое с батюшкой. Надгробное рыдание наше песнь – аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Возрыдаю ли? Чувствую себя в объятиях Отчих, и осклабляюсь до смеха, (Бог с милостью, говаривал батюшка, а враг с примесом), и услышав сей стих: в память вечную будет праведник, паки рыдаю, и паки осклабляюсь, Благословен Бог! Буди имя Господне благословенно! Мне хорошо, когда он со мною и я с ним; а разлучившись от любви его, хуже бесов могу быть. † Именем Господа прошу вас, братец, не читайте и не сказывайте никому того, что между двумя † написано. Я вам поведал это в утешение ваше, в услаждение горести вашей, любезнейший мой. Я и еще нечто мог бы сказать вам, что вас обрадовало бы чувствительнейшим образом, по братской любви, но не смею – дóндеже сотворит Господь. Пролейте к нему Всещедрому, теплое обо мне грешном, моление, да будет во мне и со мною все по воле Его. Вообще, только откроюсь, что совершение родителя нашего отверзло для меня, недостойного, источник многих благ. Прости, единственный братец и друг мой! Мне совестно было пред Ефросинией Алексеевной, что я в прошедшем письме не сказал к ней ни слова. Зато теперь мы познакомились с нею короче, да почиет на ней благословение Божие! Да возрастет она к утешению и облегчению вас в крестоношении жизни семейственной, во украшение церкви Божией на земли и на небеси, к распространению царствия Божия, к размножению и воспитанию чад Иисусу Христу! Току, току, о, как любезны и сладостны сердцу моему сии слова нашего старца, засыпающего сном праведника, для пробуждения в невечернем дне царствия Иисус Христова! Благо ей, что вы о ней забыли тогда, тем сильнее помнил о ней, и обнимал ее в сердце своем, уже от всего земного отрешенном, крестный отец ее, тем сильнее дух его вспомнит о ней, представ престолу Господню! Когда вам грустно станет, идите к ее колыбели, приветствуйте ее сим: току, току, и обливайте ее молитвенными слезами! Когда Бог изведет ее из трудного периода младенческих болезней, и укрепит, и возвращать начнет, тогда надрывайте связующие язык ее узлы немотствования детского произношением: току, току! NB: Господь с вами, любезнейший братец! Я не думаю, чтобы вы сами по себе вздумали, будто я захочу раздел с вами иметь. Я отрезанная ломоть, как и лично помнится, объявлял батюшке. Не хочу о наследстве тленном я слышать, дабы нетленного сподобиться. Теперь же объявления посылаю в консисторию вашу и в Вяземское духовное правление, и пишу точно сими словами: «В наследстве имения, после родителя моего оставшегося, никакого участия не желаю иметь, и со своей стороны предоставляю брату моему в собственное его распоряжение и в потомственное владение все, что родителю нашему принадлежало». Впрочем, если бы вы со временем поуспокоившись, от себя пожаловали мне, недостойному сыну общего родителя нашего, что-нибудь малоценное по себе, но драгоценное для меня, по любимому его употреблению той вещи, например, какой-нибудь молитвенной книжицы, или Нового Завета, или колпак спальной, или что-нибудь из одежды его, в которой он скончался, фуфайку например, или другое что, тому подобное, только бы недорого стоящее, и то самое, что на нем было при смерти, или что он употреблять любил, то доставили бы мне приятнейшее удовольствие. Вот, наконец, прошение, в молитвенное воспоминание родителя нашего, отпустите тому-другому из бедных людей долги. За сие Бог всемогущий вознаградит и видимо, и невидимо, богатой и великой своею малостью. Не щадите ничего для раздаяния милостыни бедным, в особенности до окончания года сего. Смиренно просите добрых людей молиться об упокоении души новопреставлешегося, ибо не только грешные, и не совсем от праха земных страстей очистившиеся в сей жизни души, но и праведные, и уже вечные, пользу получают от молитв наземной церкви. Потому что небесные почести имеют разные степени, так как и ордены мирские, и путь открыт от низших к высшим, и добро, которое вы, при помощи Божией, сделаете из имения родительского душе батюшкиной вменится, по духовному нашему с ней союзу и по прошению нашему. Прости, любезнейший, Господь со всеми нами! Дерзайте.

Преданный вам брат ваш А. Макарий.

1826 г. Сентября 23 дня, а письмо твое получено мною 21-го, в день Святителя Дмитрия Ростовского, перед самой литургией, на которой здесь и началось поминовение батюшки.

P. S Как старший, хотя и недостойный брат твой, приношу тебе, возлюбленный мой, глубочайшую благодарность за усерднейшее служение батюшке во время болезни и кончины его, и за бесценное твое попечение о душе его. Да воздаст тебе Господь и в сей век, и в будущий, бесконечными своими милостями, и дом твой да будет исполнен мира, любви, радости и обилия не роскошного! Прошу тебя, ради Христа, припомни все обстоятельства болезни и кончины родителя, и обо всем подробно, до самых мелочей, по-видимому, извещай меня по временам, не было ли когда и обо мне речи, обо всем пиши, хотя бы что и колко и горько было для моего самолюбия. Путь родителя нашего до самого последнего его: току, току, был царский путь Креста Господня. Паки душа моя наполнилась чувством благодарности к тебе, братец любезнейший. Побеждай зло добром, почтеннейший, то никогда зло под себя не подгнетет тебя.

Любезнейший братец почтеннейший Отец Алексей Яковлевич.

Простите меня великодушно за долговременное молчание мое, которое привело вас в недоумение о моем состоянии. Я, славу Богу, благополучен, под милосердным покровительством Господа, внимающего святым обо мне молитвам вашим, и меня сохраняющего среди всех искушений, которым подвергают меня еще не умерщвленные страсти, и особенно своеволие, малодушие, маловерие, неразумие, забвение и нерадение. Пословица говорит: чем далее в лес, тем более дров, чем далее подвигаюсь на сем пути, на который Промысл Божий дивным своим руководительством поставил меня, тем более нахожу дела с самим собою, тем труднейшие опыты представляются, тем сильнейшие восстают неприятели, тем более copа и всякой нечистоты нахожу в себе, тем яснее усматриваю и живее ощущать начинаю истину слова сего: вем, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, что либо доброе. Но что ж нам делать в сей неспособности ко всему доброму, если не прибегать к источнику благодати и силы, приснотекущему из спасительных язв Иисуса Христа? Он есть воскресение наше от оной смерти, которою грех умертвил душу нашу, Он есть живот наш, и крепость наша. Без Него мы не можем творить ничего же благое, а им укрепляемые возможем все совершить, чего от нас требует воля Его святая. О Господи, da quod jubes, et jube, quod vis¹⁹. Ho вот беда. Он и дает нам, в чем мы имеем справедливую нужду, и всегда предлагает нам благодать Свою, да мы не приемлем ее, а если когда и принимаем, то полученного не сохраняем. Если же что и удержится в нас, того мы в дело и приращение не обращаем.

Достойна сожаления нашего участь племянницы нашей, Екатерины. Но как помочь ей? Воля Господня да будет с нею. Покойный родитель наш сделал для нее все, что мог, и вы, без сомнения, не оставили мужа ее без увещаний и советов доброжелательных. После сего нам остается предавать их милосердию Божию, в уповании благодушном.

Не печальтесь, любезнейший братец, что Господь взял у вас то, что даровал вам. Благословите, облобызайте волю его, и новое обильнейшее благословение излиется на дом ваш. Почтеннейшей сестрице Екатерине Петровне,²⁰ свидетельствую искреннее почтение и благодарность за утешения, которыми она услаждает для вас чашу житейских горестей. Мир вам, мои родные. Молитесь Богу вместе, и ни разу не отходите ко сну в размолвке и огорчении друг на друга, но поспешайте на примирение, и Бог мира да осенит вас благодатью своей щедрой.

Слава Богу, что Алексей при месте. Должностные труды могут сберечь его от беспорядков неразлучных с праздностью. Что бы он делал в семинарии? Безуспешность рождает уныние, от уныния праздность рождается, и производит распутство. Чувство души моей предполагает в нем свойства покойного отца Иллариона, который был очень добр, нет ли в сем чувстве чего-нибудь справедливого? Когда-нибудь напишите ко мне о сем, дабы я или порадовался об Алексее, или более утвердился в недоверчивости к своим гаданиям по душевному чувству.

Из книг ваших, которых список я получил от вас, прошу покорнейше прислать мне Новый Завет на оригинальном языке с переводом латинским, какой найдете лучшим по изданию. Известите меня, кто живет теперь в прародительском дом нашем, и о других обстоятельствах домашних уведомьте, какие найдете относящимися к моему сведению. Намерение ваше – снять для меня копию с портрета покойного родителя нашего, исполнилось ли? Мне кажется, что в теперешних обстоятельствах нелегко будет для вас заплатить за работу, и потому я советовал бы вам отложить это дело до другого времени, когда я в состоянии буду помочь вам. Если же портрет для меня уже готов, то вы сделаете мне благодетельнейшее утешение, если мне его пришлете. Впрочем, все сие предоставляю вашему благоусмотрению, вы для меня избрали самый лучший подарок и драгоценнейший.

Будьте уверены, любезнейший братец, что я по всему благополучен, и пребываю доселе в благоволении Божием, которому и вас, мои родные, предаю от всего сердца, испрашивая себе ваших молитв святых.

Простите, любезнейший братец, Господь наш Иисус Христос да будет между вами и мною, утешая и укрепляя наши сердца упованием на Его милосердие.

Искренно почитающий и любящий вас, брат ваш недостойный Архимандрит Макарий.

1827 г. Июня 6 дня.

Глуxoв. Глинская Пустыня.

Любезнейший Братец почтеннейший Отец Алексей.

И есть и будет Христос посреди нас.

Приятнейшее письмо ваше, полученное мной от Гавриила Герасимовича, принесло душе моей утешение сладчайшее. Тому уже более месяца, как и я писал к вам, но ответа не получая долго, начал было подумывать, не случилось ли с вами что либо горестное. Слава Богу, письмо ваше, дышащее миром, дает мне извещение о том, что вы благополучны, и я взаимно уверяю вас, что милость Божия покрывает и сохраняет меня во всех волнениях, какие случаются на море пустынной жизни. Вы меня на всю жизнь обрадуете и одолжите, когда доставите мне оригинальный портрет родителя нашего. Употребите же при пересылке всякую предосторожность, чтобы он не потерпел повреждения. Господь с нами, любезнейший братец. Будем искать в нем путей сообщения, неразлучаемого расстоянием мест, непрерываемого самой смертью. Впрочем, я чувствую и виновность мою перед вами, прошу прощения и снисхождения великодушного. Обещаюсь исправиться при помощи Божией, и почаще навещать вас письмами. Будет, может быть, время, когда я подробно опишу вам различные перевороты в жизни моей. Дайте мне, любезнейшие, в чистое поле выйти, помогите мне в том святыми молитвами вашими. Молитесь ли вы за меня, дражайший братец? Я уверен, что молитесь, и ободряюсь тем. Но если б вы подтвердили сие приятнейшее чувство души моей, она более ободрилась бы. Простите.

Покорнейший брат ваш А. Макарий

1827 г. Июля 26 дня.

Глухов. Глинская Пустыня.

Адрес: В Вязьме Николаевской церкви Священнику Алексею Яковлевичу Глухареву.

Любезнейший братец Отец Алексей.

Глубочайшую Вам благодарность приношу за прекрасный портрет, почивающего в Бозе, родителя нашего, на сих днях мной полученный в совершенной целости. Какое вы подарком сим утешение и пользу мне сотворили, душа моя знает и чувствует, а слово довольно не может выразить. Благодарю сердечно я почтенного живописца, искусством своим сохранившего для сладчайших воспоминаний сии черты неизменного праводушия, общего всем доброжелательства, веры и упования в Промысл Божий, и христианского мужества, толикими скорбями искушенного и победившего плоть, мир и диавола силой Божией. Сие священное для нас изображение, обличает во мне все низкое и нечистое, и внушает мне священные чувствования и помышления, поощряет меня к труду, успокаивает меня в смущении, разгоняет туман уныния благодатью Божьей, которая рукою вашею мне ниспослана. Целую в душе моей, благословенную руку вашу, почтеннейший, и руку Макария Агафоновича, как помнится, с обязательным для вас усердием потрудившегося исхитить из рук смерти, драгоценнейшие останки родителя нашего и сберечь, так сказать, дух его для нашей памяти, любви и благодарности к величайшему, по Бозе, благодетелю нашему. Буди благословен Господь, внушивший рабу своему спасительное для вас намерение и исполнением благословивший оное, и вложивший в сердце ваше желание преподать и мне, недостойному, оное благословение родительское и вкупе Божие.

Уверяю вас, любезнейший братец, что я по милости Божией, благополучен, и бываю по временам так весел, что даже скорби некоторой желаю. Когда же приходит скорбь, то не знаю, как сбыть ее, и стараюсь призывать радость. Такое мое непостоянство, и когда я прейду сию воду непостоянную, не знаю. Упование возлагаю на единое милосердие Божие. Сам же, чем далее в лес, тем более дров, и все усилия мои, как бы поправиться, очевиднее открывают и показывают одно, глубочайшее повреждение во всем существе моем, землю безобразную и неустроенную. Не потревожьтесь в ваших, о моем состоянии, мыслях, от того, что как я упомянул, уныние по временам посещает меня. Оно в монашеском житии неизбежно, и нельзя вкусить сладкого, не вкусивши прежде горького. Как в порядке вещей видимых тьма сменяет свет, и свет за мраком ночи следует, так и в изменениях десницею Божиею производимых, при очищении нашей души, бывает. Сильнее бывает уныние в строгом пустынножитии, но зато оно там приносит и утешения обильнейшие. Я же, нельзя сказать, что нахожусь в глубоком уединении. Видаюсь и беседую с братьями и старцами здешними, увеселяюсь их пением согласным, и часто с начальником монастыря²¹ посещаю одного из помещиков окрестных, человека весьма добродетельного и простодушного, пью чай, и мог бы пить ежедневно, читаю добрые книги, исправляю перевод Лествицы, перевожу «Исповедь» Бл. Августина, переписываю драгоценнейшие книги св. Отцов, которых в печати нет. Такие и другие подобные занятия, при помощи Божией, не дают унынию угнетать меня сверх меры. Благодарю Вас покорнейше за присылку Евангелия на греческом языке. Подлинно прекрасное издание, и я вместе с вами жалею, что второй части нет у вас. Между книгами вашими много есть неприличных святому вашему сану, и я советовал бы вам уничтожить оные. Желая вам всещедрых милостей Божиих, остаюсь, сколько можно, здоров. Брат ваш А. Макарий

1827 г. Ноября 22 дня.

Глухов. Глинская Пустыня.

Г. Т. Мизко, потомственный дворянин, сын священника г. Борзны Черниговской губ., учился, кажется, в Киевской академии и в бытность архим. Макария в Екатеринославе, служил там чиновником. Отличался благочестием и большим умом. По отзывам современников, был масон и мистик, был лично известен кн. А. Голицыну и пользовался его вниманием. Служил одно время в Петербурге. Выйдя в отставку, скончался в Екатеринославе в 1867 г. 85-ти лет. Архим. Макарий очень сошелся с Г. Т. Мизко и его родными, и переписывался с ним до конца своей жизни. В библиотеке Казанской дух. семинарии сохранилось однако только 11 писем его к Г. Т. Мизко. Некоторые из них были уже изданы с пропусками в 1860 г. в I томе «Писем архим. Макария», а одно – в Русском архивe, 1904 г., январь.

10²²

Возлюбленные во Христе Иисусе Отцы и Братия!

Благодать вам и мир от Бога Отца и Господа Иисуса Христа и Духа Святого!

Ожиданное вами столь долго круговое письмо мое, было бы еще длиннее черты, проведенной мной от Екатеринославля до Костромы, если бы мог я описать все случившееся со мною с тех пор, как я расстался с вами, если бы прозрел внутренними очами души моей, и увидел бы все, что милосердие Божие соделало для меня втайне, и чего я, при настоящей слепоте моей, еще не вижу. Но и того, что могу видеть, уже довольно для возбуждения радости в любви вашей ко мне, а во мне скорби и опасения, ибо жаждущая пустыня сердца моего, не источает живой, самородной воды благодарения в соответствие столь обильным и столь благоприятным дождям милостей свыше. Что же мне в сем состоянии делать? Остается подражать тем людям, кои в безводных степях разводят озера, как о том вы, незабвенный Григорий Тимофеевич, рассказывали мне. Они запруживают бывающие по временам дожди в каком-нибудь месте, по-еврейски называемом хэк, и дотоле скопляют их там, пока земля не разгноится, пока жесткая и засохшая поверхность ее не уступит силе воли, пока она не примет ее во внутренность свою, пока не сделается страдательным дном, по которому бы воды гуляли как в царстве своем. От сего сочетания воды с землею, земля делается во время свое, счастливой матерью воды прохладной и чистой. Уже из сокровенных жил ее бьют ключи, озеро исполняется вод, и производит от избытка ручьи, кои изшедши из матерних недр, соединяются с братьями, и одною большою рекою вливаются в море. Помолитесь обо мне, возлюбленные, дабы сия представляемая вам опись моего путешествия, послужила благополучным к оному делу расположением.

Помните, как я отправлялся из Екатеринославля²³? И я помню, как вы меня снаряжали. Кто наделял деньгами, кто давал шапку на голову, кто укладывал вещи, сходил за подорожной и лошадей привел, кто приводил в порядок дела бумажные, кто заплетал волосы, кто плакал, и кто рыдал. Но вы не знаете о том, как я, вошедши в последний раз в ту церковь, где меня постригали и посвящали, был встречен сими словами А. Павла: «Терпением да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на Начальника веры и Совершителя Иисуса, иже вместо предлежащие вам²⁴ радости, претерпев крест, о срамоте нерадив, одесную же престола Божия седе... Не у до крове стасте против греха подвизающеся».²⁵ Вы, которым известны и вразумительны лукавые неверности мои пред Богом и тяжкие падения даже пред человеками, можете видеть, что слова сии направлены были не в бровь, а в самый глаз мне. Но вы не знаете, как я прощался с духовным Отцом моим, Старцем Ливерием,²⁶ как он, благословив меня крестом своим, который был с ним и во время моровой язвы,²⁷ пал мне на шею, заключил меня в младенческие объятия, возмутился духом, восплакал, и в душу мою впечатлевал, не знаю, что с сими словами: «Прости, чадо Макарие! Господь с тобою на веки! Прости, чадо мое, прости!». Не знаю, буду ли еще в жизни моей иметь такие благословенные мгновения. Но должно было расстаться. (Полно, так ли? шепчет на это совесть моя.) Тут он воздел трепещущие руки, и очи пламенные, и сердце горящее на небо. Он провожал меня в сем торжественном патриархальном виде, и изрекал на меня в душе своей благословения Божии. И той глаголаше в сердце своем; токмо устне его двизастеся, а глас его не слышашеся.

Помните, как я двинулся из Екатеринославля? Сидя на чемодане, с палицею Отца духовника в руке, закутавшись в шинель и ушастую шапку отца Каллиника²⁸, а ноги заковавши в сапоги семимильные? (В сем виде ехал я до самой Костромы). И я помню, как вы, Михаил Арсеньевич,²⁹ с Андреем Степановичем³⁰ на дрожках, до самого Днепра провожали меня, как из-за лавок на рынке подъехал ко мне Богданов, также на дрожках, и удивил меня до глубины души своим явлением, и как нагие липы, сливая шум свой с ревом стремившейся в реку воды, вливали в душу мою чувство величественного страхования, дабы она возвышалась над предстоявшими опасностями. В сем шуме пришел мне в первый раз на намять совет Г. Морица³¹ о Псалме: «Живый в помощи Вышнего». Вы следовали за мной взорами, когда я, под руководством Богданова, вил через Днепр простое вервие, поворачивая то на правую, то на левую руку, по причине опасностей от встречавшихся на каждом шагу, продушин. И я в свою очередь, когда вы, усмотрев меня на другом берегу, тронулись с места, гнался за вами взорами. Но вы скоро сокрылись, и не видели, как я вошел в лоцманскую избу, которая и была первой моей станцией. Здесь, в ожидании лошадей, разглагольствовал я с отставным старым солдатом, которого многие речи о Божественном, столь светлы и ярки были, что надлежало о том порадоваться. Главный лоцман сильно было раздражился от замечания на сквернословие, однако Господь помог мне оставить его, и место сие с миром, а добрый старик напутствовал меня любимым словцом своим: «Небесный поможет!» (которое, может быть, часто имеет туже силу в душе его, как и в душе одного известного вам покойника, лозунг его во время брани: Jehova jirjecha!³² Есть свет истинный, просвещающий всякого человека грядущего в мир!!!

У кого в Новомосковске приклонил я отягченную дремотою голову, о том я писал оттуда же к вам, Андрей Степанович, но не знаю, получили ли вы то письмо мое.³³ Оно могло показаться для кого-нибудь странным, и я на сей случай должен признаться перед вами, в каком состоянии духа писал его. Помните ли мое последнее Votum при последнем целовании? Лукавый разум скоро подвернулся ко мне, и представлял, якобы, слишком много сказано было, якобы сего излишества нельзя было и вам не ощутить, якобы, я приложил к Божию слову свое, и поступил беззаконно. Но с другой стороны, представлялись мысли противные сим, и таким образом происходила в духе моем, беспокоившая немощную совесть мою, борьба, и он не мог иначе выпутаться из сих сетей, в коих увяз, как поднявшись сколько-нибудь над областью разума, и притом кое-как, подобно голубю, который, освобождаясь от бедственного силка, забывает описывать в воздухе круги свои, как он то делает, когда рука охотника, питающая его пшеницею, выпускает его погулять по поднебесью, а летит без памяти, куда глаза глядят, опасаясь того, чтоб избавившись от одной беды не попасть в другую горшую, а именно, в когти ястребу. Знаю и исповедаю, что сия попытка быть буем для того, чтоб образумиться, была ребяческая. Но подобные явления возбуждают в наших друзьях, Ангелах добрых, не смех над нами, но сожаление Ангельское, и рвение к усердному вспомоществованию нам в сей нужде, посему и на мое бессильное усилие призрел Господь, и простер маловерию моему руку помощи. По приезде в Кострому, читая третью книжку Христианского чтения, первую в Костроме, нашел я на текст, бывший предметом сомнения, (см. Лк.12:37) следующее примечание: «Что Господь славы во время своего уничижения сделал ученикам своим, когда он, вставши с вечери, снял верхнюю одежду свою, взял полотенце, и препоясался... то же самое он сделает в другой раз тогда, когда возвратятся с брака к рабам своим... Что мы скажем при сем обетовании? Слова мрут на губах, при сем, у всех любящих Господа, мысли и разум их теряются, дух в изумлении возвышается к небу, тело повергается на землю, сердце исчезает в молитве, только тихие слезы его взывают: Господь мой и Бог мой!». Хотя со мной, по прочтении, не случилось ничего подобного сему, однако сомнения рассеялись, как туман, и ныне, со дерзновением, возобновляю и на всех вас, возлюбленные, распространяю в душе моей желание: «Да послужит вам некогда сам Господь наш, после того, как послужили вы мне, извергу человечества».

Не знаю, что побудило О. протоиерея Матвеевского в Новомосковске, пригласить меня в дом свой. Чистота в пустоте, возвещавшая о благородной бедности, и подобно Египетской над прагом храма фигуре, с таинственным перстом на устах, повелевавшая благоговеть в молчании пред страданием от Бога посланным, и движущийся гроб с живым христианином, вот что представилось мне при входе. Уже более десяти лет О. Григорий страдает в глазной болезни, и единственное, может быть, утешение, какое получает со стороны тварей, состоит в том, что малолетний сын его читает ему иногда Библию. Многие лекари лечили его, и научили его, познав тщету человеческой помощи, предавать себя Божией воле, погружаться в сию тихую полночь, несветлую неверным, а верным просвещение в сладости словес Христовых. Если послушаете речей О. Григория, то вспомните о той известной вам слепой старушке, которая, лежа за печкой, благословляла своего внука, и говорила, ощупывая голову его: «Сын мой! В глазах у меня темно, но в сердце моем светло». Что касается до меня, мне надлежало увидеть его, дабы сознаться, что я был как неразумный скот пред Богом, когда легкое свое почитал за несносное, и светлое за мрачное.³⁴ Мне надлежало увидеть сего скоротечца на той стези, к которой тогда и я был уже близок, увидеть его столь далеко впереди, дабы вступить на нее, и на первый раз, хотя постоять там несколько времени, не так было страшно. А дабы не забыть мне сего урока, который я получил в начале, то он был повторен для меня и в конце моего путешествия. На последней, помнится, станции, перед Костромской губернией, видел я семью земледельцев, похожую на семейства патриархальные по многочисленности и многолетию членов. Тут были старые сыновья, внуки и правнуки, и в кругу их Исаак, в прошедшем году лишившийся зрения, и Ревекка, у которой также болят глаза, но может быть только по симпатии. Она еще видит, работает, и подавала мне за обедом кушанье. На сию семью дубов, между которыми прародитель стал иссыхать в ветвях своих, я смотрел уже загноившимися глазами. Они заболели у меня в Обоянской пустыне³⁵. С тех пор в окнах дорожной повозки моей стало смеркаться. Может быть, думал я, не достигну и гроба, как ночь на пути застигнет меня. Но... nenne die Fuhrung Gottes nicht Nacht, ich beschwore dich³⁶ ... На отъезде моем подвели ко мне старика за благословением. Машинальные движения бровей и ресниц, обыкновенные в усилии к прозрению, показывали, что он не привык еще к слепоте своей, и смотря глазами своих сынов, внуков и правнуков, забывается в сем благополучии, и хочет проглянуть, как бы после дремоты. А я до самого сентября мочил глаза бесполезной примочкой, пока не посоветовался с родителем, который приказал мне принять шпанскую мушку на шею. И вот я, по молитве веры его, здрав есмь! Будьте и вы все здоровы и веселы, читая сей отчет мой, и после, на многие, многие лета!

В Перещепино приехал я под вечер, и вошедши к Вашему, Михаил Арсеньевичу родственнику, нашел его сидящим за Библией. Скоро сделались мы знакомыми, чай пили, и без умолку разговаривали то о Дмитрии Тимофеевиче,³⁷ то о Клеопатре Васильевне³⁸, то о других предметах, пока на ложе гостеприимном не уснули и рука, и нога. Особенно хорош был разговор поутру другого дня. Повесть приветливой хозяйки о малолетнем сыне, который у нее умер, весьма похожа на сказания Марфы Демьяновны о Захареньке. И тот являлся во сне безутешной матери, и утешив ее блаженством своим, между прочим, велел сказать одной служанке, дабы она помолилась, да попостилась, что сия и выполнила. Когда отъезжая, спросил я в шутку у дочерей ее, не хочет ли которая-нибудь быть священницей, мать засмеялась, и сказала, указывая на меньшую: «Вот попадья, Батюшка! Когда она еще в колыбели лежала, то одна юродивая, бывало, придет к нам, и все крестит ее, приговаривая: быть попадьею тебе, быть попадьею». Съезди же в Перещепино, Алексей Павлович, или кто бы ты ни был добрый человек нашего звания, который ищет невесты с хорошим приданным и с лучшими достоинствами! А вас, Михаил Арсеньевич с Клеопатрой Васильевной, покорнейше благодарю за добрый ночлег, который вы доставили мне, перешлите и в Перещепино приветствие и благодарность мою.

Между Перещепиным и Водоличами в ожидании лошадей, просидел я в жидовской хате часа четыре битых, в диспуте с одним евреем, прекрасным, пылким, умным и чувствительным юношей. Он принес в дорогом фолианте еврейскую Библию с Буксторфиевыми замечаниями³⁹, а я вынул из чемодана свою с переводом Шмидовым⁴⁰. Вы сами знаете, что в таком случае говорить нам приходится, и что можно сказать со стороны противной, посему я не буду распространяться, а укажу только на такую черту, по которой бы вы сами судили о характере моего противника. Один из находившихся там евреев, с видом жида, обрезывающего червонцы в одной картине Дмитрия Тимофеевича, промолвил, что не должно и заходить далеко в разборе пророчеств, а надобно только верить тому, что совершенно знают и говорят раввины. Молодой мой Еврей вспыхнул, обнаружил глубокое, против сей мысли, негодование, и весьма резко отвечал в том смысле, что истинная вера не страшится беспристрастного исследования, что всякому верующему надлежит знать, в кого он верует, ибо на вере основана его надежда спасения. Говоря о действии Св. Духа в христианине, я видел в нем нечто похожее на умиление и слезы, навернувшиеся в глазах его. Но отъезжая, заметил в нем нечто похожее на холодное жестокосердие и злобу, а отъехав немного оттуда, ощутил и в себе чад неверных и дурных мыслей. О, сколь еще я маловерен! И как долго еще мне самому должно учиться!

Нечаянное явление мое в Харькове, удивило Преосвященного Павла⁴¹. Он принял меня, как отец сына. Четыре дня гостил я у благодетеля моего во всякой радости, разъезжал в его карете, с Матвеем Алексеевичем⁴² по Харькову, видел библиотеку Коллегиума и Летописец Св. Дмитрия Ростовского, писанный, как утверждают, собственной его рукой.⁴³ Радовался о наших братьях ученых, о стройной деятельности в их службе, об их приверженности к Преосвященному, и об его отеческой благосклонности к ним. Обласкан и одарен от О. ректора их⁴⁴ сочинениями, его и портретом Сковороды,⁴⁵ мудреца малороссийского, а от Матвея Алексеевича драгоценными рассуждениями Витзия.⁴⁶ Владыка же снабдил меня латинской Симфонией на целую Библию, которая теперь доставляет мне вернейшее пособие по должности, деньгами и хлебом-солью на путь. Пожелайте ему, вместе со мной, милости Божией, и всякие блага свыше! Да помянет Господь и всех друзей моих в Харькове, премного меня облагодетельствовавших. Василий Васильевич, верный домоправитель Преосвященного, добрый старец и старый знакомец мой, без ведома моего, поставил в повозку мою коробку с рыбой, и провожал меня задумчивыми взорами, когда зазвенел колокольчик.

В Белгород мы приехали ночью, и в потемках выпросили ночлег у Преосвященного Евгения⁴⁷, сами не зная о том. Строгая точность, свободный порядок, изящность, вот что мне бросалось в глаза во всех словах, поступках и в самых обыкновенных приемах его. Все у него становится и ложится на своем месте, благочинно и тихо, он сам и все вокруг него ходили по струнке. Кондрат Филиппович, сохраняющий и доселе овечий нрав свой, водил меня по многолюднейшей семинарии – здание новое и прекрасное. Утешаясь в нижних училищах множеством в восклицаниях пения детского, вспомнил я об утехах Екатеринославских. Ректором там Протоиерей прежнего образования, но пресмиренный и просвещенный старец, достойный всякого уважения. Преосвященнейший пригласил меня в воскресенье вместе с ним литургию служить, и в благословенную о себе память подарил мне книжицу Зерцало жизни истинного ученика Христова⁴⁸, в которой стоят под NВ два весьма нужных и приличных мне правила: «Молись, чтобы Бог даровал тебе духа молитвы». «Бегай, как яда, нечистых мыслей, ибо они – суть произведение неприязненных духов, тебя окружающих». Надлежало также вслушаться в стишок Горациев, который несколько раз, и весьма знаменательно, Преосвященный произносил за обедом: «Desinit in piscem mulier formosa superne!»⁴⁹ В виде сей чудовищной рыбы или женщины, представляется мне жизнь моя в Екатеринославле.

Что мне написать вам о моем пребывании у Строителя Обоянской пустыни?⁵⁰ Он привел меня по письму Преосвященнейшего Евгения, а проводил по сердечному знакомству со мною. Мы с ним сидели с полудня за полночь, и с утра до другого полудня, и не могли наговориться довольно. Но из многого, разве малую толику могу теперь сообщить вам. В Софрониевой, например, пустыне⁵¹ жил один простенький старец, который в октаве жизни своей, возвращался уже к младенчеству, но все еще бодрился, и по временам выпрашивался для прогулки на мельницу. Однажды, когда братья к вечерни шли, стоит он у общей дорожки, и всем им кланяется до земли с великой ласковостью. Они думали, что старец вздумал посетить свою любезную мельницу, и не тревожились. Но немного спустя услышали надгробный звон колокола, и нашли сие дитя Божие на скамье, в келье его. Он сам благопристойно оделся в мантию, возлег, сомкнул руки и очи, и уснул мирным сном смерти. Светло было чело его, весел был провод, а некоторым, еще по первому звону, радостно стало. И мне О. Строитель сказывал, что добрые братья часто по ощущениям при сем звоне гадают о состоянии душ новопреставленных. Смех мне с ними, кричит ругательная плоть и кровь, а Премудрость гласить, что ее веселие с сими сынами человеческими.

Праздник Благовещения встретил я в Курске, где также Преосвященный Евгений назначил для меня квартиру у О. Архимандрита Палладия⁵², который меня с дороги в бане помыл, накормил, напоил, и спать положил. Тут познакомился я с О. Даниилом, простым, но хорошо, и по внешнему человеку, а еще лучше по внутреннему, образованным иноком, в котором О. Палладий имеет лучшего друга и собеседника всегдашнего, и который, впрочем, никогда не забывается перед ним в отношениях по должности, и не поднимает ноги без воли его. Должно было учености нашей опустить крылья, когда я в первый раз увидел его: «Примите меня, – говорю ему – в братскую любовь свою». – «Я, – отвечал он – буду молиться о том». О. Владимира видел я в Курске. Он содержался тогда в прекрасной городовой больнице, не узнал меня с первого взгляда, а узнав, изъявил удивление радостное, но не сказал ни слова, и на все вопросы мои отвечал минами, головой качал, или клал руку на сердце, или обращал взор на образ. Он показался для меня мирным, и в состоянии своем довольным. Я видел у него Латинскую Библию, Греческий Новый Завет, Духовную брань,⁵³ и по всему видно, что он еще читает и понимает, но ни с кем не говорит ни слова. На прощанье уже, и то именем Господним, я принудил его отвечать на заветное слово »и есть и будет«, дохнул он мне из глубины сердечной. Я не должен никогда забывать о Курске. Там Господь явил мне милосердое покровительство. Иван мой⁵⁴ брал на станции лошадей, вместе с офицером каким-то, который тогда же и выехал из города, а мне так хорошо было в беседе с о. А. Палладием и Даниилом, что я продержал ямщика в монастыре почти до полуночи. На другой день мы, с опередившим нас офицером, съехались, и что ж узнаем? На него нападали разбойники, но увидев при нем солдата с ружьем, и его самого с обнаженной шпагой, и не надеясь около них поживиться многим, ускакали. Скажите, не Бог ли помиловал нас? И минута, в которую мы поднялись из Курска, не была ли минутой избавления нашего? В Курской губернии, как сказывали нам, водятся шалости. Злодеи, одного солдата ограбив, жилы в ногах его подрезали, и бросили на дороге плавающего в крови своей. Другой солдат, идя в отставку, зашел на постоялый двор, и по случаю крестин, будучи приглашен в кумовья, одарил родильницу щедро, не по своему состоянию, и тем обратил на себя внимание бывшего там коновала. Когда прохожий стал собираться в дорогу, хозяину неведомо от чего скучно сделалось, и не хотелось ему расстаться с гостем, но сей не согласился на усильную просьбу его. Несколько минут спустя после разлуки, содержатель корчмы такую получил грусть, что не мог усидеть на месте, бегом побежал в след за солдатом, и в полуверсте от селения видит, что коновал умерщвляет его своим снарядом, кричит. Злодей бросает несчастного, и бежит в лес. Но адское дело кончено было. Неубиенный на брани воин, принесен кумом в корчму на плечах, и дух испустил.

Между Орлом и Курском Божия помощь спасла меня от вещи во тьме преходящей, а между Мценском и Тулой, от стрелы летящей во дни. Но я опасаюсь всем вам открывать то, о чем мог бы сказать некоторым, и то на ухо. Не прогневайтесь, любезнейшие! Нам должно беречь друг друга, горе тому, им же соблазн в мир входит. Не допрашивайте и Ивана. Он знает только, что на дороге сани развалились у нас так, что совсем нельзя было ехать на них, что cел я верхом на лошадь, отправился в господский дом в полуверсте от дороги стоящий, пробыл там часа два, и возвратился назад в санях здоровых. Будьте довольны сим, слава Богу, скажите, что он выехал на дорогу свою, поехал вперед, и доехал до места в санях здоровых! Даруй ему, Господи, и впредь, когда свои сани у него развалятся свои, даруй ему, взяв у Египта, и гони его Твоею силою из Египта скорее на правый путь твой! Да течет спешно, и достигнешь своего места в твоих обителях, в здравии веры, сердца, совести! Слава, слава милосердому Богу! Если бы он не избавил меня в сем месте, то лучше бы мне было убиту быть между Орлом и Курском⁵⁵

Дабы не сделаться смешным подражателем Барского⁵⁶, я не стану описывать вам случаев, встретивших меня в Туле, и проводивших оттуда случаев мелких, но немало обеспокоивших душу мою, еще более мелкую. Хотел бы я только занять вас поучением, преподанным мне от одного мужика острозрительного, переезжавшего вместе со мной реку в Туле, который без всякого, по-видимому, повода, стал говорить о подобающем не только Божеству, но и человечеству Иисуса Христа, Богопочтении, и ни к кому, по-видимому, не относя речи своей, хотел кому-то стремена поукоротить, сказав: «Вот видишь, ты и не умеешь Богу молиться». Потом, по случаю рассказа об утонувших в реке коровах, заговорил о доблести сих животных, как они дружно стоят против волка, и не даются ему, когда бывают вкупе, а прогоняют и преследуют сего татя и разбойника, между тем, как бродяги их, отлучившиеся от общества, делаются его добычей. Но можно ли описать все подобные встречи, которые благотворный Промысел Божий посылал мне в продолжение дороги моей? В другом месте один мужичок, также переезжавший со мною реку, сказал мне, что сердце человеческое бывает мягче воды, когда Господь производит в нем дело спасения, и тверже камня, когда Господь оставляет человека на произвол похотений его. Но кто пересчитает сии крупицы, падающие с трапезы Господа, от которой питаются Ангелы и все святые его? Поспешим в Москву. Под Серпуховом переезжал я Оку, имевшую в полном разливе своем верст семь в ширину, как нам сказывали. Часа четыре продолжалось плаванье. Весла были целые бревна, и каждое двигали человек шесть и более. Спаси, Господи, того офицера добродетельного, который поставил на барку с казенными возами, повозку нашу, иначе пришлось бы мне или ночевать на берегу, или заплатить чрезмерные деньги мужикам беспокойным. Но вы и в самом деле не прозовите меня Барским.

Густой туман лишил меня наслаждения видеть Москву, как на блюде с горы, которую называют поклонной. Сие лишение отчасти вознаградилось в душе моей приятным мечтанием о происхождении сего названия. Тут, думал я, в старину Богомольцы, взглянув на сорок сороков сияющих крестов и куполов, покланялись Богу отцов своих. Тут целые армии преклонялись пред Господом воинств, и молили благословить оружие, и приносили благодарение за победу над супостатами. Тут, может быть, какая-нибудь благочестивая княгиня и чада ее, плакали и кланялись в след за супругом-отцом, который и сам непрестанно оглядывался и кланялся им, предавая их воле Божией. Сей князь в орду поехал, и не было известно ему и любезным его, что с ним случится, и тут они раскланялись до радостного свидания в вечности! Может быть, я никогда не чувствовал, что я русский, так как при въезде в Москву, когда въезжал в Петербург, совсем другое было со мною. Как вам описать чувствования, неожиданно посетившие душу мою, при виде Кремля и Москвы-реки? Как описать на высоте Кремля красующийся царский дворец? Величественнейше – любезнейшая царственность, разве так назовешь его? Невольное благоговение заставило меня снять пред ним ушастую шапку. Кроткий дождик сходил на голову мне, сладкие капли оросили лицо мое. Да здравствует Россия! восклицала душа моя. Каким же блаженным восторгом взыграет дух наш, когда в горнее отечество вступить, и узрит град Бога своего, сияющий славой Бога его? Да сподобит и нас Господь сего блаженства, по великому милосердию к нам! Помолитесь обо мне. Чтоб рассмотреть Москву вдоль и поперек, на то, по крайней мере, год надобен, а я пробыл там одни сутки. Напрасно не одобряли мне архитектуры соборов. Это престольные Божии здания как извне, так и внутри. И то, что называют в них темнотой скучной, для меня показалось священным мраком, красноречивей им выражением того тихого мрака, в котором Бог живет вступлением в сей мрак, и образом пресветлого мрака веры, памятником величественным, который воздвигли шедшие оным путем святые предки наши, в свидетельство потомкам. Здесь – сердце Отечества нашего, здесь покоятся наши цари, как в своем царстве. Надписи над гробницами их питательны для христианского патриотизма. Свиньин⁵⁷ напечатал их в одной книжке Отечественных записок прошлого года, и вы можете найти их там, когда вздумаете. В Чудове монастыре и я был свидетелем мироварения. Священник читает Евангелие, а четыре диакона, так как и он, в облачении полном, действуют в священном сорастворении. Но я не имел времени рассмотреть все, и расспросить обо всем подробно. Поклонился святым мощам, и поспешил увидеть Иродиона и Агафопода⁵⁸. Благодарение Господу! Они обрадовались мне, и обрадовали меня духом своим! Показывали знатные книги, полученные ими на испытаниях в награду за отличные успехи и благонравие. И я радовался не только их благополучию, но тут же и своему, в любезно-тихой радости, с какою они показывали мне добро свое! О, Господи! Благослови их! Храни и сохрани их до века, Господи! Там видел я и земляков Смоленских, но с вашими расстался так, как с родными моими. Господь да будет с ними! Я о них радовался, и ныне радуюсь, и да никто и ничто не отъемлет у нас той радости. Хочу по бумажной дороге моей пуститься далее, и мысль моя не отступает от них. Господь с вами, друзья, простите!

В среду Страстной недели я приехал в Сергиеву Лавру, как гость уже ожиданный. Здесь Отец ректор Кирилл,⁵⁹ отогревал меня с дороги в пазухе, а бакалавры носили на руках до самой субботы пасхальной. Вы, без сомнения, читали Карамзина, и уволите меня от подробного описания памятников древности. Не помню, впрочем, заметил ли Карамзин в Лаврской ризнице ризы из крашенины, и деревянные сосуды Преподобного Сергия. Какую поразительную противоположность составляют вещи сии при виде несметных редкостей, накопленных здесь во времена позднейшие! Покойный Платон⁶⁰ в день Преподобного, в служении надевал ризы его поверх великолепного своего саккоса! Был я в осиротевшей Вифании, там все о Платоне напоминает. И церковь, в которой он пономарем служил, и дом его, в котором кое-что стоит на том же месте, где и при нем стояло, и лес, в котором он грибы собирал, и пруд, в котором он рыбу ловил, и семинария с органами, которые после него замолкли, и водопад, который увеселял и поучал его, и эпитафия над гробом его, которую он сам писал:

Читатель! Вспомни всех судьбу!

Пролей об нем твою мольбу!

Да в Боге дух его опочивает,

Восстав, и тело с ним да воссияет!

Все в мире временно и тленно,

Непостоянно и переменно;

Един покой на небесах:

Лети в них веры на крылах!

В Сергиевой Лавре, при всей ее сытости, еще не выдыхается добрый дух. Некоторые братья такого роду, что и смотреть на них полезно. К числу их принадлежит О. Леонтий, с которым я познакомился. Он жил и в горе Афонской и в монастыре Немецком при старце Софроние, вскоре после кончины Паисия⁶¹, которого знает, впрочем, не только по слуху, но и по духу. Недобрые монахи, рассказывал он, озлобившись на сего старца, приходили к нему по вечерам будто бы за советом, а в самом деле дабы побить, и таким образом несколько раз били его, и после каждого посещения старец болен бывал, и не показывался братьям, но о причине своих недугов не сказывал. Однажды некоторые из них пришли к нему в то самое время, когда злодеи мучили его в спальне. Что же он сделал, дабы покрыть как их вину, так и невинность своего мученичества? Сей агнец безгласный, перед стригущими его, отверзает уста, и делает им громкий выговор, а за что, того не договаривает. Не искусный ли он купец был? Видите, какой оборот употребил, дабы не остаться в убытке? По смерти Паисия, некоторые братия, честолюбием подстрекаемые, желали быть избранными в старца. Но тут явился перст Божий, обличил недостойных, и указал на достойного. Нечистый дух напал на искателей, и в сем припадке они кричали без памяти: Софрония старцем, Софрония! Так и сделано было. А Софроний был задушевным другом Паисию. один брат, как рассказывал О. Леонтий, вошедши к нему в сумерки, и нашедши его сидящим и погруженным в молитву умную, видел свет вокруг преклоненной главы его. Черты лица его и старца Паисия, столь живо и ясно напечатлелись в душе о. Леонтия, что наместник Лавры⁶², искусный в живописи, написал для него по неотступной просьбе, портреты их в малом виде, которыми и я полюбовался, и портрет Паисия нашел весьма сходным с тем, который есть у Отца духовника⁶³, с тою только разностью, что здесь он чему-то обрадовавшимся представлен. Хорошо, весьма хорошо было нам в Лавре Сергиевой. Спаси, Господи, Благодетеля моего Отца Кирилла! Хотя я и ожидал от него ласкового приема, но любовь его превзошла все мои чаяния. Одарив меня всякой всячиной, он проводил меня с бакалаврами версты две по дороге моей.

Спешу теперь кончить письмо, как поспешал в Кострому, оставив Сергиеву Лавру. По вашему, Григорий Тимофеевич, совету, и по приказанию Отца Кирилла, получил я в Ростове благословение от О. Амфилохия⁶⁴. Тогда была у него Анна Алексеевна Орлова, которой, сверх моего чаяния, О. Кирилл писал обо мне из Лавры. Вы порадуетесь тому, что она удостоила меня своего благоволения. А о том возрадуетесь, что по отпечатании первой части сочинений Преосвященнейшего Иннокентия⁶⁵, первый я получил сии драгоценные останки Богоугодной души от самой издательницы, которой тогда только что прислали два экземпляра. И она один мне дала, а другой у себя оставила. Если вы, Григорий Тимофеевич, подумаете, сколь знаменателен был для меня сей случай, то я надеюсь, что ваши мысли сойдутся с моими. Благодарим Господа!

21 апреля я в Кострому приехал, а 23-го в должность вступил. Благодарение Господу!

Простите меня, Отцы и Братия, за долговременное молчание, которым я, может быть, привел вас в разные сомнения. Верьте тому, что я помню любовь вашу ко мне, и поминайте меня. Верьте тому, что я люблю вас, и любите меня. Верьте тому, что я, как умею, молюсь о вас, и молитесь обо мне. Возлюбим друг друга! Помолимся друг за друга! И да веруем во имя Господа и Бога нашего Иисуса Христа, который вчера, и днесь, и во веки, и там, и здесь, и всюду, един и той же, вся исполняй неописанный, дабы нам и в сей жизни иметь общение в нем по духу друг с другом, и в будущей узреть друг друга лицом к лицу в невечернем дни царствия его. И се! Он с нами есть во все дни до скончания века! Иван! Господь с тобою!⁶⁶

Вас, Отец Каллиник и Григорий Тимофеевич, и Отец Иоанн⁶⁷, и Михаил Арсеньевич, и Степан Михайлович⁶⁸, и Андрей Степанович, и Алексей Павлович, объемлю в душе моей, и всем вам написал я письмо сие. К Отцу ректору⁶⁹ и к Роману Николаевичу⁷⁰ давно уже сбираюсь писать особо. Свидетельствую сердечную благодарность и глубочайшее почтение Дмитрию Тимофеевичу и Александре Федоровне.⁷¹ Приветствую вас, почтеннейший Отец Максим!⁷² Клеопатре Васильевне, Евдокии Яковлевне, супруге Андрея Степановича и Николаю Дмитриевичу⁷³ желаю благословения Божия.

Арх. Макарий.

1822 г. Июня 17 дня.

11⁷⁴

Радуйтесь о Господе почтеннейший Григорий Тимофеевич!

За недугом не могу теперь подробно объясниться перед вами, а просто, ради Бога, прошу вас съездить немедленно в Самарский монастырь, поклониться от лица моего Старцу Ливерию в ноги, и испросить для меня отеческое благословение на желание и намерение мое, по слабости телесных и душевных сил взять увольнение от всех должностей, и приехать к нему на житие покойное. Прошу вас покорнейше, призвавши имя Господне, не сомневаться, и просьбу мою исполнить втайне, и обо всем известить меня. Поручаю себя и всех вас милосердию Божию.

Преданный вам А. Макарий

1824 г. Января 15 дня.

(Кострома).

P. S. Или как своевольно отлучился я, так по одному произволению и возвратиться к Отцу своему должен? Не оставьте меня, ради Христа, скорым ответом и советом дружелюбным. Я, слава Богу, спокоен.

Письмо № 11 написано на поле тетради, содержащей в черновом и неоконченном виде ниже помещаемое «Поминовение Преосвященного Иова», как называет его сам архим. Макарий. Преосв. Иов Потемкин, архиепископ екатеринославский (1812−1823 г.), представляется обычно гонителем Макария. Таким считал его прежде и сам он. В этом же документе он признает все благотворное влияние на образование своего духовного образа архиеп. Иова, совместно с скромным иеросхимонахом Ливерием. Написанное между 28 марта 1823 г. (днем смерти архиеп. Иова) и 15 янв. 1824 г. (днем отправления в Екатеринослав), «Поминовение», является памятником не только отношений Макария к этим двум лицам, но и исповедью автора с самых ранних лет его жизни, и есть, быть может, те «воспоминания о жизни его, начиная с 10-ти летнего возраста, написанные им самим, как исповедь», об утрате которых скорбит Д. Д. Филимонов, автор «Материалов для биографии основателя Алтайской миссии архимандрита Макария (изд. 2, М., 1892 г., стр. 2). По форме, тону и духу, это произведение архим. Макария очень напоминает «Исповедь» блаж. Августина.