Начало греко-болгарской распри и возрождения болгарской народности

Греко-болгарская распря, ярко обозначившаяся после восточной войны 1853–1855 г.г., первоначально выразилась в стремлении болгар освободиться от иерархической подчиненности грекам и в усилиях последних удержать за собою иерархическую власть над болгарами. Следовательно, на первых порах греко-болгарская распря имела, по-видимому, чисто церковный характер. Этот же характер она удерживала и в последующее время и остановилась в объявлении цареградскою патриархиею болгар схизматиками и отлучении их от церкви в 1872 году. Но, со времени политического освобождения болгарского народа и образования болгарского княжества и восточной Румелии, церковный характер греко-болгарской распри начинает мало по малу стушевываться и из-за чего выдвигается политическая сторона этой распри. Если бы, в самом деле, греко-болгарская распря имела чисто церковный, канонический характер, то она сама собою превратилась бы с образованием самостоятельного болгарского княжества, которое, по каноническим постановлениям, имеет право и на иерархическую самостоятельность. А между тем, и после провозглашения политической самостоятельности Болгарии, греко-болгарская распря продолжает существовать, находя пищу себе в политических тенденциях обеих враждующих сторон. Константинопольская патриархия изъявляла готовность согласиться на признание особых экзархов и в княжестве Болгария, и в Румынии, но с тем условием, чтобы болгары уступили патриархии греческую варнскую митрополию. С своей стороны, болгары не только не хотели уступить грекам в этой митрополии, нo и требовали, чтобы патриарх уступил им также епархии в Македонии и Фракии, хотя эти области не вошли в состав Болгарии и Румелии и хотя болгары составляют здесь меньшинство ¹. Следовательно, вся греко-болгарская распря сводится теперь к установлению этнографических границ между болгарами и греками. Но еще яснее выступает политическая тенденция греко-болгарской распри в последних смутах, происходящих на балканском полуострове из-за объединения Болгарии и Румелии. Объединение это, представляющее один из последовательных шагов болгарского народа к полному восстановлению национальной самобытности своей, не только разбудило прежнее соперничество между греками и болгарами из-за этнографических границ и преобладания, но и вызвало на сцену нового претендента на участие в наследстве «больного человека», т. е. Сербию. И все эти претенденты и соперники не прикрываются более идеею церковности и религии, к которой сами они относятся теперь довольно индифферентно, а уже прямо выступают с политическими притязаниями на расширение своих границ и политическое преобладание, какими преемственно пользовался в прежнее время на балканском полуострове каждый из этих претендентов и соперников.

Таким образом, в последовательном развитии греко-болгарской распри преемственно выступали на первый план существенные элементы ее, сначала элемент церковно-канонический, а потом элемент политико-этнографический. Но каждый из этих элементов не господствовал исключительно в том или другом периоде развития греко-болгарской распри и не исключал собою другого элемента, а только подчинял его себе или заслонял его собою на время. Если в настоящее время ясно определились политические стремления и конечные цели соперничающих сторон, т. е. греков и болгар, то мы имеем основание заключать, что те же стремления и цели таились в греко-болгарской распре и на первых порах ее возникновения и развития, хотя бы даже в неясном, инстинктивном состоянии. С другой стороны, нынешние смуты на балканском полуострове и особенно политическое соперничество греков и болгар между собою имеют исходным пунктом своим прежние церковно-иерархические притязания обеих сторон на новые области и еще более усложняются и запутываются этими притязаниями...

Имея в виду совместное, хотя и неравносильное участие в греко-болгарской распре обоих указанных элементов ее, т. е. церковно-иерархического и политического, – мы изложим с этой точки зрения историю возникновения и первоначального развития греко-болгарской распри. А так как, с церковно-политической точки зрения, средоточным пунктом этой распри было стремление болгар к церковной и политической самостоятельности; то история греко-болгарской распри будет вместе с тем и очерком истории возрождения болгарской народности. Мы избрали только начальный период греко-болгарской распри или возрождения болгарской национальности как потому, что во всяком деле имеют особенную важность первые шаги, определяющие дальнейшее его направление, так и потому преимущественно, что имеем в своем распоряжении несколько новых документальных данных, относящихся к этому периоду и могущих пролить на него новый свет .²

По словам современного болгарского деятеля и ученого Ф. Стоянова-Бурмова, угасавшее в прошлом столетии народное чувство болгар стало мало по малу снова возгораться в том же столетии, благодаря искрам, брошенным в прошлом же веке трудами болгар иеромонаха Паисия из Самокова и Софрония, епископа врачанского ³. Но патриотическая литературная деятельность этих двух болгар, по нашему мнению, является скорее последним замирающим эхом засыпавшей жизни болгарского народа, после уничтожения во второй половине прошлого века болгарского патриаршества и болгарской иерархии, чем предвозвестником возрождения болгарской народности в нынешнем веке. С одной стороны, идеалы этих писателей были в прошлом болгарского народа, a не в будущем, с другой же стороны – мы не видим, чтобы они хоть сколько-нибудь пробудили народное самосознание в ближайших поколениях своих соплеменников. Напротив, факты свидетельствуют о совершенном подавлении народного самосознания болгар в начале нынешнего столетия и нежелания их воспользоваться даже теми правами, какие им предлагали. В двадцатых годах нынешнего века, – говорит г-жа Муромцова, – во время восстания греков, турецкое правительство, в видах разъединения православного населения, предложило даровать болгарам самостоятельное от греков церковное управление. Но болгары отказались как потому, что симпатизировали грекам и считали их дело своим делом, так и потому, что из-за идеи о вере им не видно еще было идеи о народности. Причиной своего отказа болгары выставили отсутствие в их среде достойных и достаточно образованных людей для посвящения в высшие духовные должности⁴. Во время восточной войны 1828–1829 г.г., все участвовавши в этой войне «были свидетелями сношений греческого духовенства с болгарами, – говорит одна записка 1858 года, – находили везде в церквах и домах болгар наши богослужебные книги, слышали на родном себе языке богослужение, а горькие жалобы, до них доходившие, касались только общих и всегдашних врагов христианства – магометан» ⁵.

Пробуждение и возрождение болгарской народности начинается тотчас после восточной войны 1828–1829 г.г., отчасти вследствие некоторого расширения прав греческой иерархии, коснувшегося и болгар, частию же вследствие пробудившегося в Европе интереса к изучению болгарской народности. «Греческое духовенство, – говорит Н. Геров, – вследствие войны 1828–1829 г.г., вместе с некоторою свободою богослужения, получило возможность пользоваться лучше предоставленными ему с давних пор правами» 6. А эти права отчасти распространялись и на болгар, составлявших нераздельную с греками паству греческой иерархии. Поэтому вселенский патриарх Герман позаботился и об удовлетворении религиозных потребностей болгарского народа и принял в них живое участие. В 1843 году он вызвал из Болгарии в богословское Халкинское училище о. Неофита для преподавания славянской литературы будущим архипастырям болгарских епархий и напечатал октоих и рядовое евангелие для славянских церквей, с московского издания. С тех пор преподавание славянского языка в Халках продолжается и доныне⁷. В то же время стали раздаваться голоса славянских писателей, призывавших к жизни разрозненные славянские народности, и эти голоса с каждым годом становились смелее, многочисленнее. «Труды некоторых чешских и русских писателей, а в особенности Юрия Венелина, угро-русина, воспитанника Московского Университета, где он и сошелся с болгарами, по истории болгарского народа, способствовали первые пробуждению чувства народности и сознания своих народных прав сначала в самом ограниченном кружке болгар, но мало помалу воздействие этого кружка стало ощущаться в народных массах. Благодаря усилиям этих историков, которые, развернув пред болгарами картины блестящего прошлого, вдохнули в них веру в самих себя и надежду на повторение времен Симеона и Калояна, благодаря всему этому народ стряхнул с себя пятивековой сон, вспомнил, что и он способен к самостоятельной жизни и что и он имеет право на свое место под солнцем. В свою очередь болгарская эмиграция, с тридцатых годов утвердившаяся преимущественно в Румынии, частию путем печати, частью чрез посредство своих агентов, во-первых, –вызвала некоторое сочувствие общественного мнения Европы к болгарам, заставила заговорить о них в печати и тем самым развила в них известную степень самоуверенности и надежды на успех в борьбе с турецким владычеством и, во-вторых, освободила самую идею этой борьбы, поддерживая и распространяя эту идею указанием на внешнюю помощь''⁸.

Один из первых и могущественнейших средств к возрождению болгарской народности было учреждение народных болгарских училищ. В 1835 году, стараниями В. С. Априлова и Н. Е. Палаузова открыта была в Габрове первая народная болгарская школа, и первым учителем в ней был архимандрит Неофит Рыльский из братии Рыльского в Болгарии монастыря⁹. С этого времени народные училища в Болгарии стали размножаться довольно быстро. «С 1835 года доселе, – писал болгарин 3. П. Княжеский 27 ноября 1858 года архимандриту Петру, – открыто в Болгарии до 80 и более народных училищ ланкастерской методы, в том числе и несколько уездных'10 Сам Княжеский был одним из первых деятелей и насадителей народного образования в Болгарии. По словам свидетельства, выданного ему Ески-загрской народной общиной 20 ноября, 1859 года, Княжеский еще с юношества посвятил себя народному образованию и был учителем в Тернове, но потом оставил эту должность и, для усовершенствования себя в науках, отправился в Россию, откуда возвратился в 1848 году в Ески-Загру и здесь до 1854 года преподавал в главной школе славянскую грамматику, географию, священную историю, пространный катихизис, русский язык, и другие предметы. Кроме того, он посещал и другие смешанные и женские школы и присутствовал на экзаменах в школах других городов, отправил в Россию для образования и приготовления к учительскому званию двух мальчиков и двух девочек, Александру и Анастасию Михайловых, из коих первая в последствии времени преподавала в Акоржанском женском училище, а вторая – в училище св. Димитрия¹¹. В последствии времени г. Княжеский проектировал устройство, насчет средств нашего Св. Синода, одной семинарии для юношества духовного звания и одного пансиона или сиротского учебного заведения для бедных и сирот девочек¹². В Хаскиойском училище с 1848 года был учителем иеромонах Афанасий Чолаков, окончивший в этом году курс наук в Одесской семинарии; он убит был в 1852 году по дороге в Ески-Загру 13. В Филиппополе, благодаря пожертвованиям и патриотизму болгарина Стояна Феодорова Чалыкова, лица в то время влиятельного между турками, 1 сентября 1850 года была открыта болгарская школа, имевшая своей задачей приготовлять юношей к званию учителей и священников. Главным начальником этой школы был Найдем Геров, впоследствии занявший пост русского вице-консула в том же городе¹⁴.

К сожалению, народное образование в Болгарии на первых порах невезде шло правильным путем, частию по недостатку организации школьного дела и хорошо подготовленных учителей, частию вследствие ложного образования и направления этих учителей. Известный уже наш 3. Княжеский, сказав о размножении болгарских народных училищ и между ними нескольких уездных, называвшихся полугимназиями и гимназиями, замечает, что эти полугимназии и гимназии на самом деле хуже уездных училищ. «Их справедливо можно назвать приходскими, – говорит Княжеский; преподавание производится одним учителем и помощником. А ученики, будучи бедными, не могут посещать классов и большею частью занимаются домашнею работою. Кроме того, бедность заставляет болгар жить вместе в одной комнате и работать вечером или утром рано всем при одной свечке, а ученик, при разговоре, шуме и песнях, не может приготовить уроков и должен выучивать их в классе. В этом случае, когда найти время объяснять им новые уроки? Это – главное препятствие. Кроме того, матери, будучи необразованы, не понимают цены образования и обязанностей учеников и употребляют их почти до половины дел на домашнюю и свою работу, и в таком беспорядке (ученики) посещают училище год или два, потом отдают их в обучение ремеслу, где в течении года забывают все, выученное поверхностно и отрывочно. Из таких учеников имеем ныне градоначальников, надзирателей училищ, старост церковных, защитников общественной пользы, священников, благочинных, иеромонахов и архипастырей, которые суть не что иное, как свирепые янычары или лютые звери. Под видом благочестия, они стараются только набивать свои карманы и за интерес готовы высосать кровь у своего родного брата. После сего, кто будет иметь понятие и попечение о систематическом порядке в учебных заведениях, украшении церквей и образовании необходимого капитала для училищных расходов (на жалованье учителям, которые года пo три не получают eго, a поэтому и живут бедно, и Бог весть, как и что преподают)? Оттого и все суета сует, и за суетою гонятся. В церквах никогда не бывает поучения слова Божия, равно и вне оных; нравоучительных и поучительных книг не имеем на природном языке. Правда, патриотизм, человеколюбие и любочестие не существуют. Народ был дикий, а в этом случае еще более одичал и сделался грубее: ничего про христианство не слыхал и не знает, а оттого потерял и уважение к религии, церкви, апостольским и святоотеческим постановлениям, святым постам и праздникам. От подобного народа чего можно ожидать? При незнании своего существенного, его нетрудно совратить с правого пути и повести куда угодно. Поэтому и запад лезет сюда и успевает чрез своих миссионеров, из коих каждый имеет в руках неограниченную сумму... До 1846 года в Ески-Загре было только четыре семейства, которые иногда тайно нарушали посты; но в это время наняли одного учителя из австрийских сербов г. Любомира, воспитанного в католических учебных заведениях, по нравам богохульника и еретика. Он в короткое время соблазнил почти половину жителей города, которые не соблюдают постов, не ходят на исповедь и сами не помнят, когда приобщались, разве когда были еще мальчиками... Упомянутый учитель жил в Котельне, Сливне и Колофере и везде совратил, довольное количество людей. После разбития венгерцев в 1849 году, многие из них, а также из поляков и других наций, поселились в Болгарии, и болгары, не зная различия между православием и католицизмом и не проникая в иезуитские их замыслы, приглашали их на учительские должности, где они и сеяли свободно свои плевелы, которые в скором времени выросли и подавили доброе семя православия, сбереженное в чистоте в самые тяжкие времена турецкой свирепости, с бесчисленными невинными жертвами. Вследствие отсутствия поучений в церквах, праздничное богослужение стало делиться на 4 разряда: 1) когда прочтут евангелие, одна часть народа уходит из церкви и не возвращается более, 2) другая уходит после херувимской песни и перенесения даров; 3)третья уходит по прочтении молитвы Господней; 4) окончания обедни и возгласа «Благословение Господне на вас» не дожидается и десятая часть. На заутрени очень редко кто ходит, разве с десяток старых баб. Священники, будучи неучеными, нисколько не пекутся о своих прихожанах. Епархиальные архиереи более всего озабочены тем, как собирать свою милостыню от болгар и производить за деньги и без надобности для церкви малограмотных людей в священники, а о поучении народа и подкреплении угасающего православия и благочестия им и на память не приходит».¹⁵

Были в это время в Болгарии педагоги и с более солидным образованием, полученным ими в России, или на западе; но, во-первых, их было весьма немного, а во-вторых, некоторые из них не отличались благонадежным направлением и не пользовались доверием народа. «Есть ли подготовленные начальники и наставники»?– писал в 1658 году преосвященный Кирилл мелитопольский. «Увы! четыре человека, поучившиеся кое-чему кто в России, кто в Германии, составляют слишком скудный и недостаточный запас просветителей духовенства».¹⁶ По словам архимандрита Петра, «болгарин в образовании ищет сведений, нужных для светского человека, и знанием французского языка дорожит несравненно более, чем всякою духовною мудростью. Болгарин образованный не примет на себя духовного звания, потому что не видит в том особенных выгод, притворно боится воображаемых неприятностей жизни и в звании учителя, при поразительной необразованности народа, любуется собою, как особою с почетом, влиянием и голосом» ¹⁷. Особенную язву в болгарской интеллигенции составляли люди, получившие образование на западе Европы и утратившие здесь свой народный облик и национальные болгарские предания. По окончании войны 1828–9 гг. и «после замирения, Российское правительство, – говорит одна записка 1858 года, – заявившее пред всею Европою н свое могущество, и сочувствие к себе всех православных обитателей Турции, будучи в течении тридцатилетнего мира отвлекаемо другими событиями, выпустило из рук свое влияние, законно приобретенное пролитою православною кровию на полях адрианопольских. Ошибка эта тем важнее, что, пробудивши враждебное внимание запада, мы как бы предали его козням святую церковь и наших восточных собратий. Одним из плодов отсутствия нашего влияния было то, что из придунайских княжеств, из Сербии и даже из Болгарии образовалось в Париже и в немецких университетах новое поколение, отличающееся от отцов равнодушием к вере, самонадеянностью и философическою мечтательностью. Сии-то выходцы, еще новые и немногочисленные в Болгарии, составляют лучшее орудие западным интригам. С 1848 года примешалась к неясным их мечтам всеобщая тогдашняя мысль о восстаниях во имя народностей, которою воспользовалась латинская пропаганда для усиления своих постоянных нападений на греческую церковь»¹⁸. Болгарские воспитанники западно-европейских школ, пристраиваясь на родине к делу народного образования, однако относились к этому делу нерадиво и небрежно, занимаясь вопросами высшего порядка. «Жаль, – пишет архимандрит Петр, – что училища болгарские не имеют правильной, определенной и лучшей организации; но в этом уже ни в каком смысле нельзя обвинять греческих пастырей; виноваты обществом приготовляемые, особенно на западе, в учителя юноши-болгары, о коих часто искренно сожалеет общество, видя, что они за границей получили не образование, т. е. истинное, необходимое для края, но, по поговорке болгар, опразнование, т. е. опорожнение всех отеческих добрых убеждений. Таких учителей не любит и боится народ, но все же они приносят много зла на родине, или бегут в чужие края...¹⁹ . Вероятно, такие просветители забрались около 1859 года и в Тырнов. В это время «болгары в Тырнове открыли училище и, говорят, в значительных размерах. Но до сведения князя (Вогоридиса) дошли самые разноречащие известия: по одним, преподавание в этом училище идет хорошо и в духе православия; по другим, в нем преобладает дух запада». Князь встревожился и изыскивал средства узнать дело в eгo истинном виде ²⁰.

Не смотря однако на эти недостатки, народные школы Болгарии в общем характере своем были весьма благодетельны для болгар, пробуждая и поддерживая в них народное чувство и питая надежды на лучшее будущее. Уже одно преподавание в школах на болгарском языке само по себе было наглядным доказательством особности болгарского народа, отличного от греков. Последние поняли опасность, угрожавшую неприкосновенности их власти над болгарами, и забили тревогу. Когда в 1851 году в болгарской филиппопольской школе произведен был учащимся экзамен на болгарском языке, тο греки поражены были обнаружившеюся на этом экзамене неожиданностью, что науки могут быть преподаваемы также на болгарском языке, и путем печати старались доказать, что болгарский язык не может быть органом просвещения и образования, и что преподавать науки на необработанном языке – потеря времени для учителей. Нe довольствуясь этим, филиппопольский митрополит Хрисанф в 1852 году выгнал из Хаскиоя учительницу и закрыл болгарское в сем городе училище для девочек. Он выслал также оттуда иеромонаха Рыльского монастыря, пребывавшего в городе в качестве таксидиота, подозревая его в агитации между болгарами к восстановлению собственной их письменности, и воспретил практиковавшийся местами обычай петь и читать по-славянски на одном из клиросов, предписав отправлять богослужение лишь на греческом языке. Патриархия, уведомленная о стремлении болгар заменить греческий язык в церквах и училищах собственным славянским, отправила послание к митрополиту и христианам Филиппополя, в коем предписывала не нарушать существующего порядка вещей, т. е. не вводить снова славянского языка в церкви и училища. Митрополит Хрисанф показывал всем это послание для оправдания своих действий. С своей стороны Филиппопольские болгары обвиняли митрополита Хрисанфа в жадности и жестокости при поборах и в клевете на болгар²¹. Таким образом школьный вопрос о преподавании на болгарском языке связан был в Филиппополе с церковным и иерархическим вопросом и слился с ним воедино. Отсюда мы имеем повод заключать, что и возникновение и развитие греко-болгарской распри в полном ее объеме было прямым и необходимым последствием развития болгарских школ и народного болгарского образования.

Стремление болгар отделиться от греческой иерархии и образовать свою особую, национальную иерархию обнаружилось вскоре после учреждения первых болгарских народных школ и, если не опиралось на эти школы, то во всяком случае развивалось в параллель с ними. Впервые с ясностью болгары высказали турецкому правительству свое негодование против греческого духовенства в 1840 году. В этом году ездили в Константинополь жаловаться назло·употребления и притеснения своего владыки Панарета представители от тырновской епархии. Находившиеся в то время в Константинополе архимандрит Неофит Хилиндарский Бозвели из Котла и монах Иларион Стоянович, бывший впоследствии сначала епископом при болгарской в Константинополе церкви под названием макариупольского, а потом тырновским митрополитом, посоветовали представителям от тырновской епархии просить у правительства, чтобы в Тырнов назначен был архиереем болгарин, что последние и исполнили. Порта не только не отвергла просьбы тырновских представителей, но даже показала вид, что сделает распоряжение об удовлетворении ее. Действительно, Панарет был отрешен. Но патриархия все-таки назначила на место его грека Неофита, усыпив болгар подкупами и обещанием приступить в скором времени к посвящению болгар во епископы в Рущук, Ловчу, Врацу, Преславу (Шумлу) и Ески-Загру. Но она не исполнила данных ею тырновским представителям обещаний, а новый тырновский митрополит Неофит в 1842 году сослал на Афон вышеупомянутого Неофита Хилиндарского, считавшегося кандидатом во епископа. Тогда в 1845 году тырновские болгары снова жалуются на своего архиерея и ходатайствуют об освобождении архимандрита Неофита Бозвели из заключения. Вследствие сих ходатайств, Неофит Хилиндарский Бозвели был возвращен из ссылки в том же 1845 году и снова приехал в Константинополь, где сообща с о. Иларионом Стояновичем опять стал хлопотать о восстановлении болгарской церковной иерархии и в июле 1845 года подал, по уполномочию пребывавших в Константинополе болгар, прошение Порте, в котором высказаны были следующие желания: 1) патриархия должна объяснить происхождение своих долгов, указав, кто заключал займы и для чего были израсходованы полученные от этих займов деньги; 2) если окажется, что эти займы были правильно и законно заключены, то необходимо определить для каждой епархии порознь сумму, которую она должна вносить на их погашение, и запретить на будущее время заключение займов для общеполезных дел без спроса епархий; 3) в болгарские епархии должны быть посылаемы архиереи из болгар, дабы они объясняли населению обязанности его к Богу, царю и ближним на собственном его языке; 4) необходимо назначить содержание архиереям и определить размеры следующего им вознаграждения за совершение священнодействий; 5) должно установить, чтобы на будущее время в синоде присутствовали вместе с греческими архиереями и трое из болгарских; 6) архиереи должны быть избираемы населением, а рукополагаемы патриархом, и не должны быть сменяемы иначе, как по распоряжению Высокой Порты и по желанию самого населения; 7) представителями болгарского народа перед правительством должны быть природные болгары в числе четырех, которые бы сносились с правительством посредством греков. Правительство будет у них осведомляться о нуждах и желаниях болгарского народа и чрез них будет сообщать свои решения касательно этих нужд и желаний. – В то же время о. Иларион Стоянович подал тогдашнему верховному визирю Решид-паше докладную записку об отношениях греков к болгарам и о греческих политических проектах, в которой, инсинуируя на греков, предлагал Порте, чтобы она выделила болгарский народ от греков и с этой целью дала болгарам возможность выстроить собственную церковь в Константинополе с предоставлением им права издавать в столице газету, которая могла бы содействовать укреплению их привязанности к правительству. Порта должна позаботиться, чтобы в болгарские епархии посылались архиереями болгары же, дабы они могли поучать народ на собственном его языке, объясняя ему милостивое расположение к нему султанского правительства и гибельные проекты греков. Каждая епархия должна иметь своего представителя в Константинополе, который бы доводил до сведения правительства ее нужды и желания и был бы ее поручителем пред ним. Высокой Порте следует также постараться об открытии в Болгарии школ, дабы болгарское юношество не имело надобности отправляться за границу для своего образования. Начальствующим необходимо запретить занятие торговлей в компании с другими лицами, ибо это даст повод ко многим злоупотреблениям²².

Не знаем, имели ли это прошение и эта записка какую-либо связь с попытками светских лиц в 1844 году урегулировать внутренние церковно-иерархические отношения константинопольской патриархии и добиться участия в избрании иерархов и церковно-судных делах, – попытками, окончившимися неудачею²³. Во всяком случае, безуспешность стремлений и усилий народного собрания не обещала успеха и представлениям Неофита Бозвели и Илариона Стояновича. Греческое церковное начальство очернило этих двух болгарских деятелей пред представителем России и после того уже без труда выхлопотало у Порты фирман о ссылке их на Афон. Неофит умер в 1848 году в тюрьме, а Иларион получил свободу лишь в 1840 году, благодаря ходатайству A. Н. Муравьева, приезжавшего тогда на Афон в свите великого князя Константина Николаевича.

Вскоре болгарам представился удобный случай возобновить свое ходатайство о принадлежащим им правах. Этим случаем было путешествие султана Абдул-Мед- жида в 1846 году чрез Болгарию. Болгары тырновской епархии подали султану просьбу о сменении своего митрополита и о назначении на его место архипастыря из болгар. Вследствие этого митрополит был удален с тырновской кафедры, но преемником его был назначен снова грек.

В следующем 1847 году снова обнаружилось между Константинопольскими болгарами движение против преобладания греков и выразилось в мысли о сооружении болгарской церкви в столице. Благодаря содействию князя Стефана Вогоридиса, они успели походатайствовать в 1849 году у патриарха разрешение на постройку особого для болгар храма в столице, которое, по стараниям того же Вогоридиса, было вскоре утверждено султанским фирманом. Вогоридис подарил под церковь собственный обширный дом в Фанаре, в котором и устроена была в том же году временная церковь. При ней состояли постоянные священники из болгар, которые совершали богослужение по всем праздникам на славянском языке, и кроме того, с 15 августа 1851 года, – титулярный епископ, в каковой сан первоначально возведен был из австрийских сербов Стефан Ковачевич, с титулом епископа лаодикийского и болгарского 24.

Неизвестно, как далеко и в каком направлении пошло бы стремление болгар к отделению себя от греческой иерархии и образованию своей собственной, если бы оно не было приостановлено на время в своем развитии восточною войной 1853–5 годов. Но есть некоторые приметы, что вслед за церковно-иерархическим вопросом об образовании особой болгарской иерархии стали подниматься болгарами и вопросы часто политические, касавшиеся внутреннего устройства турецкого государства, насколько они имели отношение к внешнему благосостоянию болгар. По крайней мере, об этом свидетельствует записка болгарина Александра Екзарха или Екзархова, поданная им великому визирю Решид-паше в конце 1850 или в начале 1851 года, в которой он, по желанию самого Решида-паши, описал несколько известных ему случаев произвольного и деспотического обращения турок с жителями северной Болгарии, с 6 ноября 1847 года по 28 июля 1850 года. Записка эта основана на сообщениях и слухах, полученных Екзарховым из Ески-Загры, Тырнова, Ямболи, Чирпан, Сиамли, Отукёля, Оршовицы, Габрова, Систова, Карлова, Виддина и других мест и оканчивается проектом Екзархова, в котором он предлагает турецкому правительству некоторые меры к успокоению и обеспечению болгарского населения Турции. При этом нельзя не отметить того обстоятельства, что, если не сам Екзархов, то некоторые корреспонденты его, давшие материал для его записки, иногда прямо говорят о знакомстве своем с тогдашними политическими движениями западноевропейских народов против своих правительств и тем как бы угрожают косвенно турецкому правительству, в случае неудовлетворения им желаний Болгар. «Нам приходится иногда читать журналы, – писали из Ески-Загры 6 апреля 1849 года, –и с некоторого времени мы начали часто замечать, что почти во всей Европе народы восстают против своих правительств. Мы удивляемся этому: что может принуждать их прибегать к таким крайностям? Их государи не столь же ли добры и мудры, как и ваш, – да хранит его Бог»?

Для обращика, приводим несколько рассказов из записки Екзархова, довольно ярко обрисовывающих бесправное положение болгарского простолюдина. «Правительство предписало, – писал из Ески-Загры 19 декабря 1847 года, – чтобы суд местного совета был произносим только с сознанием вины и при достоверных свидетельствах. Что же? Выходит из этого совершенно противное; ибо христианин напрасно будет доказывать неоспоримость своих прав пред мусульманином, если не представить двух свидетелей мусульман, это невозможно. Он не только лишается своих прав, но еще присуждается к уплате штрафа, хотя бы в его пользу свидетельствовали 1000 христиан». «На этих днях, – писали из Сиамли 23 июня 1848 года, в нашей деревне один рекрут имел дерзость посетить молодую девушку, которая работала в поле с отцем своим, с намерением обесчестить ее даже в присутствии отца. Когда бедный отец думал просьбою и слезами отклонить его от этого намерения, этот злодей, чтобы отделаться от отца, поверг его на землю выстрелом из ружья и убил. Брат этой несчастной жертвы тотчас пошел просить совет об отмщении, но так как не мог представить двух свидетелей мусульман, то и это преступление, как и другие, останется тоже ненаказанным». «Наш промысел, – писали из Отукёля 7 июля 1849 года, – состоит в разведении стад, в выгоне их в самое благоприятное время года на горы, где они находят изобильное количество корма, что нам дает возможность, откормивши однажды, отправлять в столицу для тамошнего продовольствия. В прежние годы нам сильно препятствовали пользоваться нашими правами на пастбища по горам и пустопорожним землям страны; но до конца успели мы все это вынести, единственно по своему терпению и своей безропотности. Нынешний год это дошло до крайних пределов. Злодеи, поощряемые, без сомнения, безнаказанностью, попирают ногами все законы божеские и человеческие и, не довольствуясь тем, что мешают нам ходить навещать наши стада, они дошли до дерзости убивать везде, где только встретят. А что всего безнадежнее для нас бедных болгар, так это то, что, когда мы ходили уведомить о том губернаторов, они пожимали плечами в знак невероятности и грубо отсылали нас назад. Эти бесчестные люди со дня св. Георгия наложили на нас подать, чему мы не смели противиться, простирающуюся до 36900 пиастров (пиастр= 10 копеек). Те из нас, которые не могли тотчас заплатить суммы, требуемой этими разбойниками, были принуждены согнать свои стада с гор во время самых сильных жаров, от чего более половины околело. А сколько умерщвлено наших пастухов, вздумавших было противиться»! Аги, входящие в состав городских и уездных советов, «по деревням насильно заставляют ходить на барщину, – писали из Ямболи 16 августа 1849 г., жать их хлеб, возить их снопы, убирать в амбары их солому и проч. По городам они принуждают цеховых мастеров, которые так их боятся, что не смеют на них жаловаться, брать у них все съестные припасы: бакалейщикам рассылают соль, кожи, хлебопекам – зерновой хлеб, скорнякам – овечьи шкуры, а также и другие вещи». «В день св. Иоанна Предтечи, – писали из Систова 8 апреля 1850 года, – большое число христиан, пришедши, по заведенному обычаю, на богомолье в монастырь, отстоящий от города в половину лье, вдруг увидело себя запертым в этом монастыре и окруженным значительною толпой мусульман, вооруженных с головы до ног. К счастью, нескольким христианам удалось ускользнуть. Они прибегают к мудиру и доносят об опасности, которая им угрожает. Тот стремглав летит на место, разгоняет злодеев и захватывает их предводителей, которые наивно объявляют, что кадий и улемы Систова послали их избить без милосердия христиан, находящихся в монастыре». «Одна бедная женщина, по имени Феодора, – писали из Ески-Загры 13 мая 1850 года, – живущая в Травне, тырновского уезда, лишась всего, поселилась несколько месяцев тому назад в городе с двумя дочерьми, которых она поместила к мусульманам в качестве служанок. Младшая, 11 лет, поступила к Тагир-Байрактар для служения в гареме. Вероятно, обещаниями и подарком каких-нибудь платьев ее склонили к отступлению от своей веры. Быв приведена одною из женщин гарема в местный меджлис, бедная девочка объявила, что она хотела бы принять исламизм; а когда старейшина, находившийся при этом, возразил, что она еще не в таком возрасте, чтобы различать, что такое религия, кади велел позвать депутата архиерейского и двух или трех знатнейших жителей и в присутствии этих лиц обратился к девочке со следующими вопросами: «зачем ты, милая девочка, пришла сюда»? – «За тем, что я хочу сделаться мусульманкою». И нарочно повторивши этот вопрос три раза, он велел выйти девочке из меджлиса; ее отдали в руки женщине, приведшей ее сюда. Тогда кади, обращаясь к свидетелям, прибавил: «По нашим законам, коль скоро дитя, даже семилетнего возраста изъявляет желание принять исламизм, то наш долг принять его, не спрашиваясь никого. А как я заметил, что ваш старейшина противился этому, то я пригласил вас, а вы видели и слышали, как девочка сделала такрир. Теперь, если вы хотите писать о том вашему патриарху, то это – ваша воля». При этом известии бедная мать прибежала в сопровождении старшей дочери, и коль скоро дочь заметила ее, со слезами бросилась к ней на шею, умоляя ее взять с собою; но варвары вырвали ее из объятий при помощи полиции, не смотря на раздирающие вопли матери, которую они дерзнули обругать и исколотить палками. Принуждена была бедная женщина оставить эти места и навсегда отказаться видеть свою дочь». Но еще возмутительнее были нижеследующие случаи. По сообщению из Отукёля от 24 июня 1850 года, «два албанца, отправляясь в свою сторону и желая выбрать себе двух хорошеньких болгарок, добились того, что начальство снабдило их тескере, подтверждающим, будто бы они путешествовали со своим гаремом. Тогда они ночью вломились в дома, где действительно находились хорошенькие девушки, и похитили их. На другой день родственники хотели подать жалобу начальству; но их прогнали с бранью. Какой-то христианин, проходя по улице, услышав плачь и рыдания этих девушек, дал знать другим, и они ворвались в дом, чтобы их освободить оттуда. Тогда собрались турки в большом количестве, обнажили сабли, ранили четверых или пятерых болгар и без милосердия схватили девушек и увлекли их в соседнюю гору. Наконец болгары, жертвы своего великодушия, постоянно изрезываемые ятаганами албанцев, восстали на защиту, и в заключение один из албанцев был убит. Увы· тогда 20 старейшин наших были схвачены и посажены в тюрьмы, где находятся и поныне». Если кто из жандармов белюк-баши вздумает жениться на болгарской девушке, то обращается к белюк-баши. «Ефендим, – говорит он, – я хочу во что бы то ни стало сделать из этой девушки мусульманку и потом жениться на ней; но она не хочет того, а равно и ее родители: аман, что нужно делать»? – «Сафооглу, – отвечает билюк-баши, – утащи ее». Он собирает тогда своих товарищей; они окружают дом, действительно похищают молодую девушку, увозят ее в Албанию, там силою заставляют ее принять исламизм, и наконец похититель ее женится нa ней. Родители в отчаянии обращаются сначала к билюк-баши. «Ну, – говорит он, – вы мерзавцы и скоты, ваша дочь развратной жизни». Перед советом кади отвечает им: «ваша дочь действительно ушла».., и их выгоняют. Наконец они идут к архиерею, где несчастные сильнее предаются своему горю, н он удостоивает выслушать их долгую и бесполезную речь с следующим последним решением: «я не могу ссориться с мудиром и кадием из-за девки позорной жизни». В случае притеснения и поборов со стороны мудира и десятиньщика, болгары в отчаянии приходят к архиерею искать защиты и совета·, но тот, будучи угощен, без сомнения, обедом, или имея нужду щадить власти, чтобы и они ему не мешали в свою очередь делать подобные вещи, отвечает им: «дети мои! нельзя делать иначе; ибо это – воля султана. Вы должны повиноваться. Остерегайтесь противиться высочайшему указу! Мы пропадем, согласитесь, мои дети! Вам дадут время для выплачивания. Идите, да благословит вас Бог»!

Всего тяжелее для болгар было то, что естественные их покровители и защитники, именно духовные лица и народные старейшины, вместо защиты, становились на сторону притеснителей. «Духовное сословие с давнего времени, –писали из Ески-Загры 17 ноября 1847 года, по своему невежеству и своей огрубелости не будучи в состоянии поддерживать своего достоинства, впало в состояние совершенного унижения и, что для него всего ужаснее, оно смотрит на свое положение, как на самое низкое ремесло, и грубеет от того. Архиепископы и старейшины одни могли бы их восстановить, внушая им любовь к своему званию и чувство собственного достоинства; но и эти господа имеют предметом своим другие занятия. Архиепископы, гордясь громкими своими титулами, титулами святых, думают только об умножении своих богатств, при помощи которых они держатся на своих местах, торгуют своею совестью и покрывают себя мантиею, чтобы задать страху низшим и этим средством вытянут у них до последнего пара. Что для них значат ложь и лицемерие? Они смотрят на наших бедных священников, которые служат их орудиями, как на подчиненных, как на рабов». «Известно, – говорится в другом месте записки, – как в Константинополе они безнравственны, низки и жадны к деньгам, как достигают этого важного поста и как, задолжавши от 100 до 1000000 пиастров, они едут к нам бедным болгарам нагребать руки именем религии, без стыда, без жалости. Они немилосердно налагают на каждую чету от 12 до 16 пиастров, берут все, что им попадет под руку: платье, домашнюю утварь, съестные припасы и проч. –все им хорошо». «Старейшины, с своей стороны, считают себя представителями нации, потому что они заседают на советах, и что, по их понятиям, это достоинство возвышает их пред другими, присвояют себе вид и титла дворянства и воображают себе, что страна очень счастлива, обладая ими. Посмотрите же на них в деле! Все средства их направлены к достижению предположенной ими цели, это – делать то же, что епископы, копить богатства. Кто вздумал бы возражать против их управления, того тотчас назовут интриганом и возмутителем». «Наши жители разделены на две партии, – писали из Ески-Загры 13 октября 1848 года: одна состоит из людей честных, но простых, которые хотят обуздать злоупотребления и требуют отрешения старейшин. Последние интригуют, чтобы удержаться. Несколько знатных турок берут сторону то одних, то других, но с намерением поддерживать такое разделение и окончательно назначать старшин по своему выбору, и притом так, чтобы ничто не противилось исполнению произвольных планов их и их хищничеству. При всех таковых столкновениях, старейшины запускают дела, небрегут о школах, не платят учителям и делают так, что бедный народ, утомленный сопротивлением, обязан подчиняться и умолять их о том, чтобы они оставались в должности». «Haшe правительство не обращало еще своего внимания на этот род чиновников и смотрит на них, как на гарантию, даваемую населениям, между тем как эти негодяи, условливаясь с мусульманами, поступают в янычары, и это отродье, не исключая епископов и архиепископов, это скопище кровопийц вырывает у нас до последнего пара и высасывает по капле нашу кровь».

Записка А. Екзархова, искренно или притворно, верит еще в правосудие и милость турецкого правительства и султана, но считает их недосягаемыми для простых смертных, систематически отдаляемых от cвoегo государя низшими провинциальными чиновниками. «Если крестьяне вздумают идти в Константинополь жаловаться и yвериться, действительно ли (подложный) фирман, по которому действовали, есть воля их милосердого государя, то наши бесчестные плуты прибегают к новому средству. Они отправляют гир-билюк-башей, переодетых болгарами, в соседние горы, с приказом чинить всякого рода разбой. Эта переодетая шайка, и говорящая совершенно по-болгарски, нападает сначала на тех пастухов, которые намереваются идти в Константинополь жаловаться, страшными угрозами заставляет их поскорее отыскать своих хозяев, чтобы они принесли или прислали в назначенное место и час сумму, более или менее значительную, с присовокуплением, что если он не сделает так, как приказано, то шайка прежде всего перережет и уничтожит их стада. Мало того, эти бешеные врываются ночью в деревни, отрывают от сна и хватают тех, которых только что послали за требуемою суммою, мучат их и часто даже убивают. Если кому удастся ускользнуть из их кровожадных рук, пробраться в Константинополь в надежде найти и получить правосудие, то каймекам и архиерей поспешно пишут один к своемy капи-кигаиа, a другой к патриарху, и таким образом они успевают не только сделать недействительным их иск, но и убедить правительство, что челобитчики – интриганы, и если их не заковывают в кандалы и не сажают в тюрьму, то эти несчастные с отчаянием в душе остаются в Константинополе, не смея возвратиться к своим, и часто умирают там вдали от своих неутешных семейств и в совершенной нищете.

Бесправное, безвыходное положение болгар вызвало в Виддине в 1850 году возмущение, об обстоятельствах которого, однако, мы не имеем сведений ²⁵. Это возмущение произвело сильное впечатление на турок, которые, вслед за ним, ожидали восстания всей Болгарии и готовились залить его болгарской кровью. «Виддинские возмущения. – писали из Ески-Загры от 28 июля 1850 года, – произвели на здешних мусульман глубокое впечатление. Коль скоро кади замечает христианина, хорошо одетого, обращается к нему с следующим вопросом: «знаете ли о том, что происходит там – выше»? И его – таким тоном, чтобы дать понять, что бунт готов вспыхнуть во всей Болгарии. Достаточно возбудить подозрение в простых и легковерных мусульманах, чтобы их вооружить против нас. Судите, какова должна быть ваша тревога, когда мы не знаем ни того, что происходит, ни того, что готовится... Вчера кадий велел отточить оружие и запастись патронами и другими вещами. Не знаю, против каких призраков он готовится так сражаться, – и это – надзор главного начальника»?

Вероятно, тревожное состояние Болгарии, вызванное виддинскими событиями, и побудило г. Екзархова подать Решиду-паше свою записку, в которой он, стоя на верно-подданнической точке зрения, старался доказать, что виддинское возмущение направлено было не против верховной власти султана, а против злоупотреблений провинциальных властей и чиновников. Соответственно этому, г. Екзархов предлагал турецкому правительству следующие меры для успокоения и обеспечения болгарского населения Турции: «1) учредить повсеместно, где нужно будет, смешанные судилища из мусульман и христиан, на которых бы решались дела между мусульманами и христианами, и кроме того дозволить христианам образовать семейные судилища, где все дела между ними решались бы сообразно с законами империи. 2) Дозволить болгарам, без предварительного разрешения, строить себе церкви всюду, где будет нужно, избирать своих священников, епископов и архиепископов, прилично вознаграждать посредством денежного жалованья и предоставить им влияние только нравственное. 3) Образовать в каждом уезде род совета старейшин, избираемых городскими и сельскими жителями, дабы чрез него правительство осведомлялось о нуждах народа. Совет этот, будучи возобновляем ежегодно, должен собираться также ежегодно в определенное время, и каждый из членов обязан сообщать сведения правительству, которое могло бы судить о материальном и нравственном благосостоянии известного места, иметь обстоятельные или статистические сведения о хлебо-пашестве и торговле, о финансах, состояния дорог, о приращении и убыли населения, о состоянии общественного здравия, о числе школ, количестве воспитанников, о числе и свойстве процессов, нуждах, бедствиях и проч. Действие этого совета произвело бы благоприятное впечатление как на народ, так и на депутатов. 4) Предоставить болгарам, кроме всех других прав, право избирать себе адъюдикаторов десятин (?) всякого рода. Избираемые из лиц на хорошем счету, без залогов, так как они – главные поземельные собственники, адъюдикаторы условливаются между собою относительно гарантий каждого и назначении сборщиков податей, облеченных достаточным полномочием. Нет ничего проще, чтобы сделаться адъюдикаторами. Болгары назначили бы депутатом перед правительством одного из наиболее почетных своих сограждан, которому бы даны были всевозможные полномочия в этом деле, и этот депутат, уполномоченный таким образом, имел бы главною обазанностию наблюдать за аккуратною уплатою адъюдикаций, денежных налогов и всего, сюда относящегося, рассматривать сообщения, доставляемые советом старейшин, исправлять и сообщать правительству. Таким образом был бы упрощен состав администрации. Между тем, пока этот способ практиковался бы в течении десяти лет сряду, правительство предписало бы (и оно имело бы на то время) измерить, оценить и правильно обложить данью земли империи как возделываемые, так и невозделываемые». ²⁶

Но когда эти желания и проекты остались неисполненными и бедствия болгар не прекратились, то записка Екзархова получила, по видимому, иное движение и циркулировала в русских политических сферах. По крайней мере, в делах русской константинопольской миссии мы нашли полный перевод ее и, кроме того, краткий экстракт из нее.

Другие же болгары, потеряв надежду на турецкое правительство, обращались со своими жалобами к русскому правительству и его представителям. Так, перед войной 1853–1855 г.г. константинопольские болгары подавали какое-то прошение князю Меньшикову в бытность его в Константинополе. Наконец, болгары, проживавшие в Валахии и Молдавии, обратились с просьбою к Государю Императору Николаю Павловичу, при вступлении русских войск в княжества в 1853 году ²⁷.

Как известно, война 1853–1855 г.г., благодаря заступничеству некоторых держав за Турцию, была для нас неудачею. Но тем не менее, вместе с неблагоприятными последствиями, она имела и благотворные для болгар результаты и в общем итоге содействовала дальнейшему ходу возрождения болгарской народности.

Ближайшим образом восточная война 1853–1855 г. неблагоприятно отозвалась на болгарах, проживавших в Валахии и Молдавии. При очищении русскими войсками придунайских княжеств в 1854 году, до 1000 болгарских семейств должны были оставить свои жилища и с 40000 рогатого скота переселялись в Россию и водворились в Новороссийском крае²⁸. Русское правительство старалось облегчить участь этих переселенцев, выдавало денежные пособия переселяющимся волонтерам в Новороссийский край и предоставляло звание почетного гражданина тем из них, кои были офицерами в болгарской дружине ²⁹. Но по трактату 1850 года, часть русской Бессарабии отошла к Турции, а в той части была значительная доля и болгарского населения. По этому поводу жители г. Болграда представили Государю Императору Александру Николаевичу скорбный адрес, на котором Его Величество изволил начертать следующие многознаменательные, пророчественные слова: «Читая эти строки, у меня, признаюсь, сердце обливалось кровью. Бог милостив! Наступят, может быть, лучшие времена»³⁰.

Гораздо опаснее и прискорбнее было другое неблагоприятное последствие восточной войны 1853–1855 г.г., это именно усиление иноверной пропаганды и политического влияния западных держав в пределах Турции.

Со времени восточной войны 1853–1855 г.г. «в латинской церкви оживляется давняя мысль о соединении церквей», – говорит записка 1858 года. _"По известным эпохам и с новыми силами стремится она к своей цели. Как всегда повторялось в годины испытаний, неисповедимыми судьбами Божиими насылаемых на древнейшую часть вселенской церкви и на первозванный из языков греческий народ: так и ныне видим латинскую церковь исполненную властолюбивых надежд и злонамеренной деятельности. По замирении, агенты римской пропаганды начали между славянами распространять преувеличенные понятия о народных правах, дабы не толькo отторгнуть их от греческой церкви, но, льстя их народной гордости и самобытности, в то же время поселить в них вражду и к России. За унию и подчинение папе они щедры в обещаниях»³¹. И мы увидим впоследствии, что на эту соблазнительную приманку польстились некоторые из самых горячих, молодых борцов за восстановление самобытности болгарского народа и тем только нарушили национальное единство болгарского самосознания и единодушие и затормозили то дело, которому думали служить.

О состоянии и деятельности римской пропаганды на Востоке во время и после войны 1853–1855 г.г. мы имеем следующие цифровые данные. В распоряжении пропаганды находился капитал в 3,600,000 франков, полученных путем сбора от католических наций. Главными пунктами или центрами ее в Турции были: 1) Молдавия с одним епископом; 2) Валахия и Болгария с одним епископом; 3) Босния с одним епископом и двумя миссиями, из коих одна –иезуитская; 4) Албания с шестью епископами; 5) Константинополь с двумя архиепископами, миссией лазаристов и сестрами милосердия; 6) Сира с одним епископом; 7) Острова Тин и Санторин с двумя епископами и сестрами милосердия; 8) Греция с иезуитами и капуцинами, и 9) Корфу с одним епископом и миссией капуцинов. На все это тратилось в европейской Турции ежегодно 202,300 фр., а во всей Оттоманской империи 528,600 франков. Средствами католической пропаганды были печатание книг, общественное воспитание, человеколюбивые заведения и наглые клеветы на Россию. Так напр., между другими клеветами, пропаганда распространяла слух, будто Россия _"всюду ласкает схизматизм, чтобы поработить его, и что она кровью их миссионеров обагряет копья курдов».³²·

Рядом с католической пропагандой развивала свою деятельность и пропаганда протестантская, хотя и не с такой навязчивостью и нахальством. «Болгарию беспокоит пропаганда», – писал архимандрит Петр в июне 1859 года. «Католики, протестанты и– отрасль их – члены свободной церкви (Independence Church), каждое из сих обществ, угнездясь в известных городах, в Солуни, Манастыре, Софии, Рущуке, Филиппополе, Варне, Шумле, Никополе и преимущественно в Стамбуле, рассылает своих эмиссаров по Болгарии, которые злокозненно благотворя воспитанием, лечением, книгами и – обычнее – советами, приводят темный народ в смущение³³. В одной записке болгарина 3. Княжеского перечисляются следующие протестантские миссионеры, действовавшие в 1850 годах в Константинополе и Болгарии: 1) Степан Минлет-Баши, проживавший около Ени-кале, который в 1852 или 1854 годах исходатайствовал у султана американско-протестантским миссионерам большой фирман на свободу проповедовать в Турции слово Божие и на открытие продажи книг в Константинополе; 2) Атуруору Амине, из Парижа; 3) Чан Бронн Терджеман, проживавший в Пере, в собственном доме; 4) Еммануель Бошмиптс, доктор медицины и хирургии, странствовавший с женою по болгарским городам с проповедью слова Божия, и 5) Морс, главный протестантский миссионер в Адриапополе. Оттуда он отправил одного миссионера и одного проповедника в Ески-Загру, Казанлык и далее для проповедания слова Божия и продажи книг³⁴. Но, по свидетельству нашего посланника при турецком дворе г. Бутенева, протестанты не обратили к себе ни одного православного и ни одного армянина³⁵.

Конечно, эти миссии находили для себя поддержку в единоверных им посланниках и консулах западно-европейских держав в Турции. Но, не ограничиваясь покровительством своим единоверцам и миссионерам, представители западно-европейских держав в Турции стали теперь вмешиваться даже во взаимные отношения православных турецких подданных различных национальностей, поддерживая одну сторону против другой. Так напр., во взаимных распрях между греками и болгарами английский посланник держал сторону греков, а французский – сторону болгар³⁶.

Самым же важным последствием восточной войны 1853–1855 г. г. для решения болгарского вопроса было издание султаном гатти-гумаюна 6 февраля 1856 года о правах разных национальностей, входивших в состав Оттоманской империи. Этот гатги-гумаюн внушен был султану западными его друзьями, гораздо более из ненависти к России и из опасения ее политического и церковного влияния на Востоке, чем по действительной заботливости о христианском населении Турции; но тем не менее он совпадал в некоторых пунктах с желаниями России относительно улучшения участи православных подданных султана и послужил для нее одним из прочных оснований для дальнейшего заступничества своего как, вообще за православных обитателей Турции, так и в частности за болгар. «Сей лживый и не очень искусно составленный акт, писал ⁸/₂₀ ноября 1858 года русский посланник при Оттоманской Порте Бутенев, – очевидно придуман и навязан туркам западными державами во время оно, гораздо более из ненависти к России и из опасения ее политического и церковного влияния на Востоке, чем по действительной заботливости о христианском населении в Оттоманском государстве. Обманывавшие и обманутые однако не замедлили почувствовать, что, ослепленные страстями и политическою завистью, они сами поставили себя в самое затруднительное и безвыходное положение, как только нужно было привести в исполнение сей акт, который западные державы торжественно представляли Европе благодетельным плодом борьбы предпринятой против нас и началом освобождения христиан, страждущих под мусульманским игом. Порта хорошо видела, что сие предполагаемое возрождение было для ее политического существования вопросом жизни и смерти, и, по своему обыкновению, она хотела медлить и откладывать; но, побуждаемая настоятельными требованиями своих советников, поневоле принужденных поддерживать свои преобразования, торжественно провозглашенные, Порта разочла, что ей будет легче совершить первый опыт над преобразованием греческого духовенства, порабощенного и испорченного, к несчастью, по ее же вине, чем над другими частями своего управления³⁷"

В этом гатти-гумаюне султан торжественно заявлял, что посредством него он хочет увеличить благосостояние и благоденствие внутреннее, доставить счастье всем своим подданным, которые для него все-де равны и одинаково дороги и которые соединены между собою сердечными узами патриотизма, и указать средства, способствующие со дня надень большему и большему развитию благоденствия его империи. Частные пункты гатти-гумаюна, которые могли иметь отношение к православному населению и духовенству в Турции, были следующие: «§ 1. Всякое общество, христианское, – или другое какое немусульманское, будет допущено в определенный срок и, при содействии коммиссии, составившейся для сей цели из него самого, приступит, с моего высочайшего соизволения и под наблюдением моей Блистательной Порты, к исследованию ее настоящих нужд и обязанностей, обсуждению там и представлению Блистательной Порте реформ, требуемых успехами образования и сообразных с духом времени. Права, дарованные патриархам и епископам христианских обществ султаном Магометом II и его преемниками, будут согласованы с новым положением, которое имеет дать моя щедрая и благосклонная воля. Правило о пожизненном назначении патриархов, после строгого обсуждения ныне действующих избирательных постановлений, будет строго сообразовано с содержанием их фирманов на пожалование саном. Патриархи, митрополиты, архиепископы, епископы и раввины будут присягать при своем вступлении в должности по форме, принятой вообще Блистательною Портой и духовными главами разных обществ. Церковные доходы, какой бы формы и свойства ни были, будут уничтожены и заменены определенными окладами патриарху и главам обществ и назначением содержания и жалования, строго соразмеренных с важностью, саном и достоинством разных членов духовенства³⁸. Не будет делаемо никакого посягательства на движимую и недвижимую собственность разных клиров христианских, во мирское управление христианских обществ или других немусульманских будет подчинено охране старейшин, избираемых из среды вышесказанных обществ, из членов клира и мирян. § 4. В городах, селах и деревнях, где народонаселение будет принадлежать всецело к одной религии, не будет чинимо никакого препятствия к поправке зданий, по первоначальному их плану, назначенных для совершения богослужений, для школ, госпиталей и кладбищ. Планы каждого из этих зданий, в случае нового сооружения, будучи одобрены патриархами и главами обществ, должны быть представлены Блистательной Порте, которая утвердит их своим императорским указом или сделает свои соображения в определенный срок. Всякое вероисповедание, в тех местах, где не будет находиться вероисповеданий других религий, не будет подвергаемо никакому роду ограничено в публичном обнаружении своей религии. В городах, селах и деревнях, где вероисповедания перемешаны, всякое общество, населяющее отдельный квартал, равно может, сообразуясь с вышеизложенными правилами, поправлять и поддерживать свои церкви, госпитали, школы и кладбища. Когда же коснется дело до устройства новых зданий, то потребуется, чрез посредство патриарха или глав общества, необходимое разрешение моей Блистательной Порты, которая, при пожаловании этого разрешения, получит царское соизволение без административных проволочек... Блистательная Порта примет энергические меры к тому, чтобы предоставить всякому вероисповеданию, каково бы ни было число его последователей, полную свободу при его отправлении. § 8. Все подданные моей империи, без различия, будут принимаемы в гражданские и военные казенные школы, если они во всем будут удовлетворять условиям возраста и испытания, указанным в утвержденных регламентах означенных школ. Сверх того, всякое общество уполномочивается учреждать публичные школы художеств, наук и ремесл. Только способ преподавания и выбор профессоров в школах сего рода будет под контролем смешанного совета народного просвещения, члены которого будут назначаемы непосредственно моим императорским указом. §12. Поскольку равенство податей влечет за собою равенство повинностей, как равенство должностей влечет равенство прав·, то подданные христиане и другие немусульмане должны будут, как и прежде было, наравне с мусульманами удовлетворять требованиям закона о рекрутстве. Будет допущена статья о замене или выкупе. Будет обнародован, в возможно краткий срок, полный закон о способе допущения и службе в армии подданных христианских и других немусульманских. § 13. Будет приступлено к реформе относительно составления провинциальных и общественных советов, чтобы обеспечить правильность выборов депутатов из обществ мусульманских, христианских и других и свободу подачи голосов в советах. Моя Блистательная Порта войдет в соображение относительно употребления самых действительных мер к точному обследованию и поверке результатов подачи голосов и решений».³⁹·

По обнародовании гатти-гумаюна, Порта тотчас же отказалась выдавать греческому духовенству бераты, которые подтверждали за ним льготы и преимущества, дарованные ему по завоевании Константинополя турками. «Сей отказ, писал наш посланник Бутенев ⁸/₂₀ ноября 1858 года, основывали на правиле об отделении власти светской от духовной, – правиле величайшей важности, поставленном на будущее время в гатти-гумаюне, и которое без сомнения наносит тяжкий удар не только древним преимуществам вселенского патриархата и высшего духовенства, но также тем правам, которые были предоставлены христианам, как единственная защита и обеспечение под мусульманским владычеством»⁴⁰. Но за то другие пункты гатти-гумаюна или вовсе никогда не исполнялись на деле, или же толковались различно и произвели целый ряд смут между православным населением Турции, среди которых все более и более пробивалась наружу и разрабатывалась идея болгарской независимости, сначала церковной, а затем и политической.

Всеобщая воинская повинность никогда не была введена в Турции и не была применена к христианам, которые, по издании гатти-гумаюна, обязательно должны были откупаться от нее и таким образом вести на себе особый налог, дотоле не существовавший. Что касается присяги мусульманскому правительству, то православное духовенство отказалось от нее, как неприличной христианству, равно как отказалось и от определенного казенного жалованья, опасаясь неисправности выдачи его и секуляризации церковных имуществ. ^41· Далее, в гатти-гумаюне не было точно определено, кого нужно разуметь под духовными главами обществ разных национальностей, и вследствие этого возник целый ряд пререканий и столкновений между греками и болгарами, имевших под coбoю национальную почву. _,,Турецкое правительство, – писал болгарин Н. Геров к директору азиатского департамента Ковалевскому 7 марта 1857 года, – принимает всех православных христиан империи за один народ, называя его Рум-милети (греческим народом), и главою сего многочисленного народа признает патриарха константинопольского. Греки, пользуясь этим названием, выставляют себя везде, где только им выгодно, а на долю болгар оставляют одни повинности. Чтобы это не продолжалось и в будущем и чтобы болгары могли пользоваться правами, обещанными гатти-гумаюном, нeпременно должны быть признаны особенным народом, отдельным от греков. Но так как турецкое правительство сносится с немусульманскими народами только посредством духовных их глав, то и болгары, если будут признаны особенным народом, должны иметь своего духовного главу, отдельного от патриарха, который служит главою и представителем греческого народа, для того, чтобы он служил представителем болгар и чтобы чрез него правительство сносилось с болгарами»⁴². К этому и направлены были все усилия болгар после издания гатти-гумаюна. Греки, в свою очередь, не хотели добровольно отказаться от вековой власти своей над болгарами в церковном отношении, тем более, что в стремлении болгар в церковной самостоятельности усматривали и политическую тенденцию, опасную для эллинизма, а потому нередко отказывали даже самым скромным и законным стремлениям болгар иметь богослужение и священные книги на своем родном славянском языке. А между тем католическая пропаганда не дремала и делала обильный улов в мутной воде взаимных недоразумений и споров.

В виду этих обстоятельств, на долю православной единоверной России выпадал жребий быть примирительницею болгар и греков. «Если мы, – говорится в записке 1858 года, – желая облегчить горестную участь болгар, не отделим строго их законных желаний от незаконных и допустим хотя малейшее нарушение священных прав великой церкви, то она почтет нас союзниками или слепыми помощниками врагов церкви, ожесточится и против болгар и против вас; тогда, может быть, и законные желания болгар останутся неисполненными, и между нами и греческою церковью произойдет раздор, давно желаемый нашими врагами. Если же, заботясь единственно о мире с греческою церковью, не окажем в то же время деятельной помощи болгарам в том, что есть законного в их стремлении к народному просвещению, то в их глазах станем наравне с австрийцами, и тогда они, не видя от вас помощи, в ожесточении бросятся в унию, на которую услужливые враги их давно указывают, как нa единственное средство к спасению. Чтобы не уклоняться нам ни на шуюю, ни на десную, мы всегда должны памятовать 1) что Россия – держава православная, в которой следственно церковь соединена с государством как душа с телом, и что пребывание вселенской церкви непогрешительною и непорочною без греческой невозможно; 2) что, в качестве православных, мы являемся на Востоке не представителями какой-либо партии, а законными покровителями всех единоверных нам племен, и 3) что мы не можем допускать подавления их языка и их народности. Мысли сии должны руководствовать вас в делах Востока и указывать нам, в чем должны состоять наши желания и наши обязанности: 1) Если враги церкви и во французских, и в немецких книжках и журналах, голосами иезуитов и новых отступников, с злою радостью разглашают повсюду бывалые и небывалые злоупотребления греков, если они успевают раздувать неприязненные чувства славян к греческой иерархии и бедствий страдальцев, умеют сваливать с турок и латин на греческое духовенство, которое, обираемое и попираемое, не в силах помочь и себе, то мы и на Востоке, и в России, и в других странах должны сему противодействовать, стараться восстановлять в общественном мнении греческую иерархию, указывая на несомненные ее заслуги и достоинства. 2) По церковным делам Востока не предпринимать ничего мимо греческой иерархии, чтобы своим самостоятельным и независимым действием не подавать повода к мысли, будто мы не признаем власти святейших· патриархов и хотим создать свое самостоятельное владычество на Востоке. Напротив, своими действиями мы должны доказывать, что вполне признаем и уважаем права греческой иерархии, и свое с нею чистосердечное братство исповедовать пред всем светом и еще теснее утверждать сей союз возобновлением частых и дружеских с нею сношений. 3) Всеми силами противодействовать тем мерам, которые ведут к ослаблению греческой церкви (каково назначение жалованья греческому духовенству), ни в каком случае не призывать вмешательства турецких властей во взаимные отношения между православными племенами и пастырями их, посредством которого турки все более и более порабощают духовенство, уничтожая независимость, дарованную церкви Амуратом при завоевании Константинополя. Ни в каком случае не желать и не допускать независимых и отдельных от патриаршего престола церквей в европейской Турции. Это повело бы сначала к разъединению, а отсюда легко и к догматическому разрыву между православными церквями. 4) Когда таким образом мы будем и пред друзьями и пред врагами церкви необинуясь являть, что во всех действиях наших господствует мысль о всецелой преданности отечества нашего пользам вселенской, а следовательно и греческой церкви, – тогда нам возможно будет деятельно помочь славянам и арабам, не оскорбляя тем и греческую иерархию. Помогать же им мы должны: содействием образованию их духовенства и назначению у них не только священников (что́, впрочем, у болгар всегда было и есть), но и епископов из их же племени, и заботою об умножении церквей, о материальном их устройстве, о распространении числа народных школ и о приеме юношей их в ваши духовные и гражданские заведения, что по милости Государя Императора исполнено, и нужно только поддерживать сию высокую и многоплодную мысль Его Величества»⁴³.

Эти мысли подучили монаршую санкцию, как это можно видеть из аудиенции, данной почившим в Боге Государем Императором Александром Николаевичем архимандриту Петру (Троицкому) 8 июня, 1858 года, при назначении его настоятелем русской посольской церкви в Константинополе. Главные мысли Его Величества, как передает их архимандрит Петр, были следующие:

A)  «Ваше положение, – начал Государь, – весьма трудное и щекотливое. Надобно 1) почтительно обходиться с греками и покровительствовать славян; 2) обстоятельства восточной церкви тяжелы и сомнительны: обижают турки, раздражены до крайности болгары, подкапывается пропаганда, возмущая одних против других. Турки двум последним событиям очень радуются. Намек был 3) и на другие трудности, коих смолчанная мысль – Россия не имеет уже того влияния, какое имела до неприятной для нас катастрофы – войны восточной».

Б) «Греки слишком своеобразно понимают дела церкви своей, и этим раздражаются христиане (раз. православные) негреческого происхождения: 1) греки себя только считают достойными должностей, почестей, а забывают других; 2) стисняют образование лиц негреческого происхождения; 3) много ищут своих польз и часто несправедливо и корыстолюбиво; 4) заняты своей национальностью и оттого не понимают своих общих истинных польз и блага и спокойствия церкви. Мне нужно единство церкви (эти слова три раза повторены в продолжение речи). Все это надобно, батюшка, вам внушать им и действоватъ с осмомрительностью и благоразумием. Эта мысль раскрыта очень серьезно и с большими для меня полвомочиями», – писал архимандрит Петр.

B)  _,,Если греки не захотят понимать вас во всем этом, то скажите им, что как нам известно, пропаганда приготовила уже все средства к ослаблению и помрачению церкви греческой. Нам неприятно будет видеть торжество пропаганды. Надеюсь, Бог не допустит до этого»⁴⁴

Главные мысли записки и Государя сходны между собою. В частнейшем своем развитии и применении к болгарскому вопросу, они выразились в инструкции архимандриту Петру, который должен был представить константинопольскому патриарху и синоду его, что 1) «должно предоставить свободу народу болгарскому читать св. писание и слушать божественную службу на его родном языке, 2) что священники должны быть из среды самого народа; 3) достойнейшие из болгар должны быть возводимы и в сан святительский, и что 4) денежные сборы с частных лиц и целых обществ должны быть по возможности облегчены и отнюдь не вымогаемы⁴⁵.·

Представителямя и агентами русского правительства в Оттоманской империи были русское посольство или миссия в Константинополе и консульства и вицеконсульства в Адрианополе, Солуни, Виддине, Филиппополе и других местах. Они сообщали русскому правительству о современном положении дел в Турции, особенно же о состоянии местной православной церкви, и, согласно данным им инструкциям и особым распоряжениям и предписаниям, старались дать этим делам такое или иное направление.

Прежде всего, русские консулы с радостью замечали повсеместное сочувствие к России несмотря на неудачный исход севастопольской войны, не только православного, единоверного нам населения Турции, но и самих турок. Так напр., адрианопольский консул Ступин доносил директору азиатского департамента нашего министерства иностранных дел. E. И. Ковалевскому, что турки очень выгодно для нас смотрят на севастопольскую войну, полагая, что русские предприняли eе для того, чтобы освободить султана от притеснительной дружбы англичан. Греки и болгары убедились, что наш Государь заботится об их только благе и вовсе не думает о прибавке своих земель. Турция находится в состоянии расслабления; султан бессилен, а его министры и начальства неблагонадежны⁴⁶. Виддинский консул Соколов, донося о поднятии русского флага в Виддине, вместе с тем сообщил и о тех надеждах, какие возлагали местные болгары на единоверную им Россию. Дружественные советы русских консулов принимались болгарами от всей души ⁴⁷. Даже из Трапезунда, где не было славянского населения, шли от тамошнего консула хорошие вести с тем, что народ не боится уже прябегать к нам на суд и расправу .⁴⁸

Но, присматриваясь к внутренним, взаимным отношениям православного населения Турции, представители и агенты русского правительства везде видели глубокую вражду и упорную, ожесточенную борьбу между греками и болгарами, возбуждаемую еще более неосуществившимися обещаниями гатти-гумаюна 6 февраля 1856 года. Спорными пунктами были совершение богослужения на славянском языке, учреждение болгарских школ и образование болгарской иерархии.

Что касаетса предоставления болгарам свободы читать св. писание и слушать божественную службу на их родном языке, то относительно этого пункта архимандрит Петр писал 8 ноября 1858 года Обер-Прокурору Св. Синода графу A. П. Толстому, что будто бы ,,вся Болгария, за исключением некоторых епархий в Македонии, читает и слушает слово Божие, и не украдкой, на церковно-славянском, родственном ей языке, так что выписываемых болгарами из России и других мест, равно как и жертвуемых им русскими церковных книг крайне недостаточно для потребностей целой страны... Почему в епархиях македонских не отправляется богослужение на славянском языке, на это ни от кого не мог узнать положительных доказательств. Некоторые болгары говорят, что это запрещается высшим греческим духовенством; но члены Св. Синода уверяли меня, что никогда подобного запрещения ни от кого не было. По моему соображению, это зависит от того, что в таком удаленном углу Болгарии трудно достать славянских книг, и едва ли они когда-нибудь туда русскими были посылаемы». Но в том же самом представлении архимандрит Петр писал, что «в некоторых городах греки, по тщеславным побуждениям клира и народа, не дозволяют болгарам отправлять богослужение на славянском языке. Болгарам горожанам, хотя они все знают греческий язык более или менее, это больно: они вопиют, и их только слушают»⁴⁹. В другом донесении своем тому же Обер-Прокурору Св. Синода архимапдрит Петр передавал секретное сообщение ему архимандрита Анфима, впоследсвии экзарха Болгарии, «что если иногда греческие владыки и не позволяют болгарам отправлять богослужение пo-сдавянски, то это – в городах, где больше или, по крайней мере, не меньше в приходе и греков. Притом, такого рода неприятности бывают большею частью не со стороны владык, но со стороны народа, где, следовательно, владыки являются страдательными орудиями воли народной. Если же они идут против воли народа, то получают злые и строгие облипчения за пристрастие к меньшей и слабейшей части пасомых и за отчуждение от собственной национальности. Подобные обличения пастырей я читал в газетах греческих, они обыкновенно желчны.»⁵⁰ Во всяком случае, и сам архимандрит Петр, почти во всех случаях своей служебной деятельности склонявшийся на сторону греческой иерархии, не отрицает того, что славянское богослужение действительно стесняемо было греками в главных центрах народной жизни, т. е. в городах.

Ярче всего обнаружилась борьба между греками и болгарами из-за употребления славянского языка при богослужении в Адрианополе, где имел резиденцию один из самых деятельных и горячих защитников болгарской народности, русский адрианопольский консул г. Ступин. Раньше его, приблизительно до начала 1857 года, был здесь русским консулом грек Пизани ⁵¹, который вызвал своими действиями несколько жалоб со стороны болгар⁵². Новому консулу дана была посланником Бутеневым инструкция, в которой предписывалось ему, кроме наблюдения за употреблением всего, присылаемого из России для Болгарии, стараться смягчать стремления греков и болгар к борьбе и склонить к взаимному сближению, воздерживаясь от всяких пристрастных мер и внyшeний, которые могли бы возбудить в той или другой стороне излишние притязания или неосновательные опасения ⁵³. Но обстоятельства заставили Ступина выйти из границ этой инструкции. В 1857 году иерусалимский патриарх разрешил подведомственной ему церкви иерусалимского подворья в Адрианополе смешанное богослужение на греческом и славянском языках⁵⁴, но, кажется, на один только раз, в праздник овцеводов⁵⁵. С своей стороны адрианопольский митрополит Кирилл, хотя и грек родом, по стараниям русского консула, словесно разрешил в местным болгарам богослужение на славянском языке в их собственной церкви⁵⁶. Действия митрополита Кирилла, по отзыву консула, заслуживали поощрения и награды⁵⁷. В мартѣ 1857 года г. Ступин доносил E. И. Ковалевскому, что народ болгарский очень полюбил служение на славянском языке и что все обстоит благополучно⁵⁸. На другом подобном донесении Ступина о большем и большем распространении богослужения на славянском языке Государь Император собственноручно начертал следующие слова: «Очень рад этому»⁵⁹. Но вскоре местные греки решились искоренить это вредное, по их мнению, нововведение. С этой целью они стали собираться в церковь с криками, угрозами и неприличными телодвижениями старались помешать произнесению молитв на ненавистном им славянском языке. Дело дошло даже до драки. Обе стороны обратились с жалобами к патриарху, при чем греки просили, чтобы славянское богослужение было вовсе запрещено, а болгары – чтоб оно было разрешено по возможности в большем числе церквей⁶⁰. Вследствие этого патриарх сделал выговор адрианопольскому митрополиту за нововведение славянского языка в богослужении⁶¹, а прошение болгар возвратил им с грозным внушением, что греческая церковь, а следовательно и греческий язык суть «господствующие», что славословить Бога по-болгарски есть грех, что никто не смеет переходить предела, положенного св. отцами, и что все вышесказанное есть решение синода, рассматривавшего просьбу ⁶². По этому случаю адрианопольский митрополит очень жаловался на упорство патриарха по отношению к болгарам, но причину этого упорства усматривал в интригах запада ⁶³. Вероятно, после этого отказа патриарха, некоторые из адрианопольских болгар изготовили просьбу об устройстве особой славянской иерархии; но Ступин успел воспрепятствовать подписанию и подаче этой просьбы ⁶⁴ и вместе с тем старался объяснить ее интригами некоторых только болгар. Греки и болгары, – писал он в одном донесении своем, – живут хорошо и сродневы веками, а жалуются те и другие на высшее духовенство, которое Ступин обрисовывал так: «нет преступления, пред исполнением коего задумались бы они для своих черных целей; они распространяют вокруг себя холод и тьму; от них веетразвратомъ и предательством».⁶⁵ В другом донесении своем он доказывал, что болгары домогаются не разделения дерквн, а того, чтобы давали им епископов, хорошо знающих болгарский язык, и чтобы литургии и требы совершались на болгарском языке. По поводу атого донесения, Государь император приказывал посланнику Бутеневу заняться тамошними делами.⁶⁶ Может быть, вследствие этого передано было Бутеневу другое донесение Ступина Ковалевскому, в котором он ходатайствовал за болгар в справедливом их требовании у султана о назначении из родной среды пастырей, о свободе слышать слово Божие и службу на природном языке и об утверждения за ними права на народное образование, при чем бросал некоторую тень подозрения и на самого Бутенева в препятствии ему Ступину.⁶⁷ Бутенев на это письмо отвечал Ив. Матв. Толстому, с приложением копии инструкции Ступину, что просьба болгар есть дело некоторых людей неавторитетных, заподозривает Александра Екзархова и особенно Ковачевича, который будто бы думал быть представителем всех болгарских епископов, и уверил, что болгары просят только епископов и священников в те приходы, в коих нет таковых; а чтобы слушать в церкви слово Божие на родном языке, для этого нужно озаботиться об исходатайствовании им права на народное образование ⁶⁸. Вместе с тем Бутенев делал несколько представлений патриарху константинопольскому о постепенном введении славянского языка в богослужение⁶⁹. Но результат этих представлений для вас неизвестен. Знаем только, что в 1858 году снова возгорелась в Адрианополе борьба между греками и болгарами из-за церковного употребления славянского языка, к чему подали повод сами греки. По поводу донесений о сем Ступина Государь Император в двух местах сделал собственноручные заметки, в которых крайне жалеет о такой неурядице и весьма желает, чтобы Бутенев урезонил патриарха сделать болгарам законные уступки, предсказывая, в противном случае, самые жалкие последствия ⁷⁰. И вероятно, усилиям русской дипломатии нужно приписать то обстоятельство, что патриарх разрешил адрианопольским болгарам употреблять при богослужении славянский язык, от чего болгары пришли в неописанный восторг⁷¹. В том же 1858 году исходатайствовано было и следующее общее распоряжение Порты относительно данного предмета: «если в приходе церкви 40 домов, и из них 25 болгарских, а 15 греческих, то отправлять богослужение по-славянски; если же наоборот, то по-гречески. Такую же пропорцию приказано наблюдать и в больших количествах семейств, принадлежащих к приходу церкви. Правда, – писал архимандрит Петр, –что этот приказ отдан словесно, но он объявлен со всею силою всем, кому ведать о том надлежит⁷². Но словесвый приказ, ненамеренно или намеренно, легко мог забыться и действительно забывался греческими иерархами. В 1859 году болгары полианской епархии жаловались на своего владыку Мелетия, что он преследует родной язык их и притесняет их самих⁷³.

Вместе с ходатайством о введении славянского языка в богослужение, представители и агенты русского правительста в Турции заботились также о приготовлении и ряспространении между православпыми турецкими славянами церковно-богослужебных книг русской печати, но с выпуском из них российской царской фамилии и намеков на агарянское царство⁷⁴.

Другим спорным пунктом между греками и болгарами было заведение болгарских народных школ и училищ. Мы видели выше, что с 1835 до 1858 года по всей Болгарии возникло до 80 народных школ, но что эти школы большею частью были плохо организованы и соответствовали только низшим школам грамотности. Особенно чувствителен был недостаток среднего учебного заведения для праготовления кандидатов во священство и недостаток лиц с высшим образованием. Все это хорошо понимали и лучшие представители болгарского народа, и русские деятели, имевшие такое или иное отношение к Болгарии. Так напр., известный болгарский ученый Палаузов предлагал нашему министерству иностранных дел, чтобы оно открыло все пути и предоставило способы к образованию болгарского духовенства, обещая, что болгары, принимая на себя половину расходов, могут доставить учеников из монастырей рыльского, из четырех монастырей тырновской епархии, 14 монастырей софийской епархии и из одного филиппопольской епархии. В этом деле должны принимать участие и консулы и особенно Одесское Попечительное Общество ⁷⁵. Это предложение совпало с видами русского правительства, которое с своей стороны заботилось как о приеме болгарских юношей в ваши духовные и гражданские заведения, так и о распространении числа болгарских народных школ. В предыдущей главе мы видели, что такова была воля Государя Императора. Кроме того, из инструкции адрианопольскому консулу Ступину видно, что он обязан был справляться о местах в русских учебных заведениях для болгар, выбирать и посылать туда лучших воспитанников и выдавать беднейшим из них пособия на проезд. Независимо от того, Ступину выдавалось из русской Константинопольской миссии по 500 пиастров в месяц, для расдачи бедным болгаринам, чтобы они учились⁷⁶.

Но «образуемое в России число воспитанников болгарских, – писал архимандрит Петр, – слишком ограничено, и притом они, по безрассудным и подозрительным понятиям старейшин народных, не могут пользоваться плодами своего образования». С другой стороны, папский префект в Константинополе лазарист Боре открыл в Бебеке, предместье Константинополя, католическое училище для болгар, которое, по словам архимандрита Петра, «манит к себе болгар и по своим льщениям, и по полноте светского образования, и по безмездному, для многих, содержанию в нем»⁷⁷. Поэтому, настояла необходимость образовать в самой Болгарии центры народного просвещения, которые бы могли качественно возвышать это просвещение и вместе с тем служить противоядием католической пропаганде. Один из этих центров самою природою вещей указывался в Константинополе, как столице империи и средоточии болгарской интеллигенции и плутократии. «Что творят и глаголют константинопольские болгары»? – писал высокопреосвященный херсонский Димитрий к архимандриту Петру 7 марта, 1859 года. «Здесь, по возможности, я удерживаю рьяность злейших анти-еллинов. Хорошо было бы, если б болгаре составили в Константинополе общество, которое, оставив споры с греками в стороне, предположило бы себе главною и единственною целью религиозно-умственное и нравственное воспитание болгарского народа. Это лучше и прямее привело бы их к желаемой ими независимости, которая и незаконна, и неполезва, и по крайней мере слишком преждевременна, а к нравствевной самостоятельности народа, которая возможна и под управлением патриарха» ⁷⁸. В самом начале 1858 г. представители болгарского народа в Константинополе, действительно, высказывали преосвященному Кириллу мелитопольскому желание иметь семинарии для духовенства, но почти не имели подготовленных начальников и наставников для подобных заведений .⁷⁹· На Константинополь указывал и посланник Бутенев, как на предполагаемый центр народного болгарского образования, и проектировал, в противодействие пропаганде, завести в Фанаре болгарское училище, сначала на 5–10 мальчиков и с элементарным курсомъ образования·, но впоследствии оно будет разрастаться и развиваться. Цель училища – приохотить молодых болгар к России и привлечь доверие старейшин болгар. Г. Бутенев указывал и средства на содержание этого училища, которые частью имелись у посланника, частью обещамы были князем Вогоридесом, и имел для него в виду учителя Изворского. Но министр иностранных дел князь Горчаков отклонил этот проект Бутенева, под тем предлогом, что Изворский– человек ограниченный, и что училище это может оказаться под чужим влиянием – константинопольским⁸⁰. Тогда князь С. Вогоридес сам устроил училище при болгарской константинопольской церкви, и первым ректором его был воспитанник Московской духовной Академии архимандрит Парфений; но он расстроил это училище и озлобил болгар, так что они сами убедительнейше просили архимандрита Петра избавить их училище от такого педагога ⁸¹. Тем не менее мысль об учреждении центров болгарского народного просвещения не была еще оставлена и разрабатывалась как посланником Бутеневым, так и архимандритом Петром. В конце 1857 года Бутенев вручил константинопольскому патриарху записку, в которой, указывая средства к восстановлению мира между греческим духовенством и болгарскою паствою, рекомендовал ему учреждение в самой Болгарии одного или двух высших болгарских училищ, с субсидией русского правительства⁸². Но патриарх ответил, что у него не достает средств к приведению народных училищ в цветущее состояние⁸³. Наконец архимандрит Петр в июне 1859 года проектировал преобразовать болгарское константинопольское училище или учредить новое таким образом, чтобы в нем, под надзором нашего посольства, преподавался полный курс наук. «По неурядице представителей народных, – писал он, – по непониманию ими важности следствий, отсюда проистекающих, и по недостаточному доверию народа к своим представителям светским (которые за все берутся, но очень мало делают и не чужды видов корыстных), такое заведение своевременно и прочно организоваться не может. О если бы Господь положил на сердце и открыл средства вашему правительству устроить и хотя несколько лет поддержать столь благое и общеполезное заведение»!⁸⁴ Проэкт этот тоже остался без исполнения.

Трудно сказать, кто виноват в том, что не осуществились все эти проекты отвосительно учреждения средних учебных заведений в Болгарии; но во всяком случае не без вины тут и греческое население и в частности высшее греческое духовенство, не сочувствовавшее учреждению и развитию болгарских народных школ. По крайней мере, нам известно, что в некоторых местах греки действительно не дозволяли болгарам строить училища: в Филиппополе – архиерей и чорбаджи или старейшины; в Кукуше, уездном городе солунской митрополии, – архиерей; в Адрианополе – греческий консул⁸⁵. Впоследствии мы увидим даже указание на то, что сам патриарх константинопольский в самом конце 1857 или в начале 1858 года издал будто бы какой-то циркуляр о закрытии в Болгарии народных училищ ⁸⁶.

Стеснения болгар в богослужебном употреблении славянского языка и народном образовании, делаемые греками и высшим греческим духовенством, естественно раздражали болгар против греческой иерархии, которая при том же далеко не отличалась подобающим ей духовным просвещением и нравственными качествами и давала болгарам новые поводы к неудовольствию на себя. Поэтому, рядом с вопросами об употреблении славянского взыка в богослужении и народных болгарских училищах само собою возникал вопрос иерархический, т. е. вопрос об освобождении болгар от греческих иерархов и образования своей болгарской иерархии.

Недовольство болгар своими греческими епископами обнаружилось почти во всех важнейших городах, населенных болгарами, как-то: в Адрианополе, Филиппополе, Солуни, Тырнове, Виддине, Силистрии, Шумле, Самокове, Кюстендиле и др.⁸⁷. Укажем некоторые известные нам случаи столкновения и вражды болгар со своими греческими иерархами. Виддинский консул Соколов, донося посланнику Бутеневу о жалком положении церквей и грамотности народа, все это приписывал местному митрополиту – человеку совершенно необразованному, на стороне которого, однако же, стояли народные старейшины, и сообщал, что здешние жители жалуются на высшее греческое духовенство, ни в чем не сочувствующее народу ⁸⁸. Филиппопольские болгары проектировали – было преобразование заседавшего в архиерейском доме совета, который, заведывая церковными и училищными делами г. Филиппополя, решал иногда дела междусемейные и заботился о правильной раскладке податей, на что сначала соглашался и филиппопольский митрополит Хрисанф. Но затем он взял назад свое согласие и даже обвинял филиппопольских болгар, и особенно Герова, в духе непокорства и сопротивления турецким властям и узаконенному порядку⁸⁹, поводом к чему, вероятно, послужило какое-то восстание и появление шайки в 100 человек⁹⁰. Под впечатлением этих неприятностей, Геров, прежде льстивший России и заискивавший у неё, теперь несколько раз обращается в разные инстанции и в русское министерство иностранных дел с резкими, желчными жалобами, в которых объясняет восстание страшными притеснениями болгар со стороны турок, клеймит Филиппопольского митрополита, жалуется на слабость действий русской константинопольской миссии и грозит ей дурными последствиями для нее со стороны болгар⁹¹. В заключение, филиппопольские болгары опровергли обвинение митрополита Хрисанфа и добились того, что в начале 1858 года он перемещен был на смирнскую кафедру ⁹². – В Тырнове митрополит Неофит почему-то счел нужным вмешаться в споры местных жителей из-за откупа налога на баранов, приняв одну сторону против другой, и, если верить Герову, употребил следующий маневр против своих противников. «В августе 1856 году Костаки Мегавули, поверенный тырновского архиерея, как говорят, побудил деда Николу из одного силистрийского селения Сребрика сделать восстание, чтобы после выставить болгар возмутителями. Он собрал несколько человек, которые удалились в горы и объявили, что не намерены проливать крови, но требуют исполнения обещаний гатти-гумаюна. Местное начальство габровское пригласило их переговорить с ними. Они подошли к городскому мосту, но в город не вошли из опасения измены. По ним начали стрелять сердари, убили их предводителя и нескольких человек, – и шайка рассеялась». Тот же митрополит Неофит, по словам Герова, при содействии губернатора, «делает все, чтобы одержать верх над христианами: сажает в тюрьму знатнейших из граждан, чтобы тем напугать толпу и заставить ее действовать в его пользу; заставляет в мехкеме, после присяги над крестом и евангелием, подписываться на бумаге, не зная ее содержания; раздает в городе деньги, чтобы купить подписи в свою пользу⁹³. Наконец, тырновские болгары добились того, что в начале марта 1857 года митрополит Неофит переведен был константинопольским Синодом с тырновской митрополии на солунскую.⁹⁴· Здесь, в новой митрополии, Неофит произвел новые смуты, назначив кукушанам в епископы на подчиненную ему полианскую епархию своего диакона Мелетия и отклонив кандидатуру на это епископство болгарина Парфения ⁹⁵. Об этом-то Мелетии мы имеем отзыв в одной записке без указания времени, относящейся, по всей вероятности, к первой половине 1859 года, из которой видно, что Мелетий по умственному и нравственному состоянию своему не мог ни назидать, ни утешать. «Я, говорил он сам, – курю наргалье, иногда читаю, занимаюсь хозяйством, т. е. смотрю за кухней, конюшней и т. п., раз в неделю, иногда и реже, выслушиваю просителей» и т. д. Но тем не менее он ревниво охранял и поддерживал притязания эллинизма. Результатами такого епархиального управления были: а) «страдания и жалобы народа. Болгары со слезами в глазах говорят: чем мы заслужили архиереев, которые преследуют родной язык наш и притесняют нас самих? б) вражда между греками и болгарами и злоба последних против первых, которая на высшей степени обнаруживается изгнанием болгарами архиереев из городов, как это сделали кукушские болгары 8 лет тому назад⁹⁶, и тем, что имя грека сделалось между болгарами ругательным... Многие из македонских болгар хотят просить покровительства у Англии и перейти в протестантскую веру, и это, говорят другие, сбудется, если голос скорби не откликнется в России. От русского консула (в Солуни) мы ничего доброго не видели и не видим, а английский несколько раз выручал нас из беды. В Солуни и Кассандре и доселе действует католическая пропаганда. Некоторые деревни болгарские и греческие потурчены» ⁹⁷.

Прогоняя греческих епископов из болгарских епархий, или добиваясь их перемещения в другие епархии, болгары обыкновенно хлопотали о назначении им епископов из своих соплеменников; но их хлопоты никогда почти не увенчивались успехами. По объяснению архимандрита Петра, греческая церковь не давала болгарам своих епископов по следующим причинам: ,,а) болгары, в неприятность греческому высшему клиру, слишком заметно обособляют себя и расходятся в стремлении к целям, которыми бы благопоспешествовался общий интерес единой церкви; б) не знакомятся с неизбежными административными приемами страны и по своему горячему характеру и неискусному обращению, возбуждают сильные подозрения как со стороны турок, так и греков; в) церковь греческая боится (хотя это чувство ныне, сколько мне известно, слабеет), по историческим воспоминаниям, давать Болгарии единоплеменных пастырей, потому что в народе замечает тяготение к Западу; г) церковь греческая боится слишком явно раздражать национальное чувство своих, кои привыкли почитать занятие иерархических степеней как бы вековым своим правом, и д) не видит столько и так образованных и достойных лиц, чтоб могла придти, по неизбежной встрече с ними при определении на высшие места иерархии, в чувство упрека самой себе за неправильное их устранение» ⁹⁸.

Видя безуспешность единичных усилий отдельных городов и общин болгарских получить себе единоплеменных архиереев, болгары наконец решились общими силами требовать себе своей болгарской иерархии и со своими требованиями обращались уже не к патриарху, а к султану, обещавшему в гатти-гумаюне 6 февраля, 1856 года, доставить счастье всем без различия подданным своим, – и центромъ деятельности болгарских патриотов, домогавшихся самостоятельной болгарской иерархии, становится Константинополь. Здесь обрязовалась богатая болгарская община, состоящая из 60 000 человек, которая с 1849 года имела свою болгарскую церковь и в 1857 году основала первое болгарское литературное общество, под названием Белгарска Книжнина, издававшее с 1858 года Белгарски Книжици и ставшее во главе всех болгарских общин.⁹⁹ К ней присоединились и представители провинциальных болгарских общин, прибывшие в Константинополь для того, чтобы воспользоваться обещаниями гатти-гумаюна одинаковых прав для всех подданных султана и, при обещанном преобразовании государства, не остаться в прежнем невыгодном подчиненном отношении к греческому духовенству. По сообщению Н. Герова от 7 марта 1857 г., к этому времени приехали в Константинополь или назначены из проживающих в Константинополе купцов представители Тырнова, Систова, Казанлыка, Ески-Загры, Рущука, Шумли, Сливна, Филиппополя. Во главе их стояли Топчилещевы и Гешев, представители филиппопольских болгар¹⁰⁰. По другим сведениям, всех депутатов собралось в Константинополь до 40 человек¹⁰¹. От них подано султану от 30 до 60 бумаг ¹⁰². «Общее содержание их следующее: болгары вследствие особенных обстоятельств не пользовались милостями, которые оказывал им султан, боятся, чтобы в будущем не было того же с правами, обещанными гатти-гумаюном, и просят султана, чтобы он выразил, как ему будет угодно, что и болгарам предоставляется пользоваться этими правами, как особой народности. На вопрос Порты, чем же они недовольны, болгары исчислили жалобы свои на греческое духовенство»¹⁰³. В начале 1858 года представители болгарского народа в Константинополе являлись и к преосвященному Кириллу мелитопольскому, назваченному настоятелем русской иерусалимской миссии, и представляли ему о необходимости иметь болгарам своих архиереев, но произвели на преосвященного Кирилла довольно неблагоприятное впечатление. ,,Началась беседа, – писал он, –обычными жалобами и просьбами о помощи. Дело дошло до вопроса: в чем же собственно нуждаются и чего хотят болгаре? – Говорят, что нужно непременно своих архиереев. Много ли кандидатов? Два: Иоанникий и Иларион. Что могут сделать два архиерея в отношении к пяти миллионам народу, без помощи приходского духовенства, более или менее подготовленного к своему делу? Очевидно, ничего! Выходит, что нужно еще прежде иметь училища? Отвечают, что нисшие училища есть и довольно успешно распространяют грамотность, так что почти весь народ болгарский – народ грамотный; остается желать семинарий для духовенства. Совершенно справедливо; но есть ли подготовленные начальники и наставники? Увы! четыре человека, поучившиеся кое-чему, кто в России, кто в Германии, составляют слишком скудный и недостаточный запас просветителей духовенства. Сами сознаются, что не склеили бы у себя чего-нибудь дельного, а кричат на патриархию; сами видят, что еще недовольно ясно понимают, чего хотят, а уже спешат просить денег у России и, при случае, готовы роптать на Россию точно так же, как ропщут на греков. В довершение всех бед, нет у этих несчастных средоточия забот о благе отечества. Что болгарин, то попечитель общественного блага; что лицо, получившее некоторую тень образования, то особая система общественного благоустройства, особые меры к обеспечению блага общества, а в начале всего – своего собственного существования. Не мудрено, что при таком порядке вещей являются архиереи-болгаре, которые не только скрывают, что они – болгаре, но и положительно забывают свой природный язык, – бывают вельможи, которые вспоминают, что они– болгаре, только тогда, когда перессорятся с греками и хотят отомстить им бурями в стакане воды. Насколько виноваты в подобных случаях греки и насколько правы жалующиеся на греков, определить очень трудно «¹⁰⁴ . Еще хуже аттестовал впоследствии болгарских представителей архимандрит Петр. «Сказать по правде, –кто хочет своей иерархии? Архимандриты и монахи болгарские? Нет, не они главными того искателями. Этого домогаются болгарские настоятельства Константинополя, Одессы и других мест. Для чего? Отнюдь не для интересов церкви и не для развития в народе благочестия, а для объединения народности и приобретения для ней прав гражданственных: это мне известно за достоверное. Как же они хотят достигнуть этого? Они хотят всей тяжестью своей напасть на архиереев, чтобы сии последние, какими знают судьбами, форсированно подняли в народе и образование, и личность, и даже воинственность. Где деньги и средства к тому материальные? Прямее всего – от народа? Да, но настоятели этого не позволят; они давно уже привыкли владеть духом народа (и этого не выпустят из своих рук) п сосать его для своего насыщения, но, как говорят, для его здравия и благоденствия... Они-то и будут архиереям отпускать малую толику и для жалованья, и для потребностей народных. Никогда не забуду сказанного ими в собрании: _"мы их (т. е. архиереев своих) посадим на хлеб да на воду, чтобы они отнюдь не думали о себе, как жить-поживать, а чтобы делали только тο, что нужно, т. е. что они прикажут», и проч.¹⁰⁵.

Как бы тο ни было, но, задумав свою собственную иерархию, болгарские представители на первых же порах разошлись между собою во мнениях относительно частностей. Одни из них, более благоразумные и умеренные, просили только славянского богослужения и епископов из болгар, подчиненных все равно, кому бы то ни было. Другие сверх этого желали, чтобы высшее духовенство болгарское не зависело от патриарха константинопольского и имело бы во главе своей духовную особу из болгар под каким бы то ни было названием, которая управляла бы болгарскою церковью независимо от патриарха и служила бы в глазах правительства представителем собственно болгар, которых оно ие различало до сих пор от греков. Сочинение таких бумаг приписывали Александру Екзархову и Филиппопольскому болгарину Николаю Чалыкову. Первоначально все болгары принадлежали к первой категории; но нежелание константинопольского патриарха и синода отменить существовавшую до тех пор исключительность в пользу греков повело к тому, что родилась мысль выйти из подчиненности их и восстановить порядок, существовавший до половины прошедшего столетия. При этом стали уже упоминать и о болгарском патриархате, _"но об нем говорят не с тем, – писал Н. Геров, – чтобы восстановить eгo, а как об учреждении, прежде существовавшем, на котором можно основать доказательства прав болгарской церкви на независимость»¹⁰⁶.

Мы, впрочем, знаем, что мысль о восстановлении болгарского патриаршества серьезно занимала некоторых представителей болгарского народа. Летом, 1858 года архимандрит Петр, по дороге в Константинополь, узнал в Одессе, что болгары утешались самыми лестными надеждами видеть у себя свой патриархат и свою собственную иерархию. Усердно изготовлялась история Болгарии, и, по соображениям, год окончания ее совпадал с годом (окончания?) патриаршества болгарского, именно 1863 год¹⁰⁷. Но, в виду предстоявшего церковно-народного собрания, созываемого в силу гатти-гумаюна 6 Февраля 1856 года, болгары поспешили пустить эту мысль в обращение раньше юбилейного срока и хлопотали перед Портою о восстановлении болгарского патриархата. Порта, по видимому, готова была удовлетворить требованию болгар, но для этого предварительно требовала доказать, на каких основаниях возможно восстановление болгарского патриаршества. Известный ученый болгарский Палаузов (из Одессы) доказывал, что основания тому есть и в писаниях греческих историков, которые впрочем не сильны и частью истреблены греками, и в рукописях древних монастырей, и в его сборнике. Всех патриархов болгарских было 14. В его памятнике болгарской старины XIV столетия описывается довольво подробно восстановление болгарского патриаршества, с приложением грамоты никейского императора Иоанна Дуки Ватаци и грамоты греческого патриарха Германа, подтвержденной и прочими вселенскими патриархами– Афанасием иерусалимским, Симоном антиохийским и Николаем александрийским. Патриархия была в Тырнове, и указаны митрополии, состоявшие в ведении тырновского патриарха. Это было в 1234 году. Другое доказательство тому–бумага константинопольского патриарха Каллиста к тырновским духовным властям, в которой он оспаривает патриаршество тырновское и говорит, что если оно и было, то было только вследствие снисхождения к постоянным просьбам болгар. Здесь важно сознание самого патриарха в том, что существовала тырновская патриархия. Патриарх этот жил в XIV веке и властвовал два раза: с 1350 по 1361 и с 1365 по 1369 год¹⁰⁸.

Но самая неумеренность болгарских требований больше всего и была причиною их неудачи. На образование особой, независимой иерархии болгарской не могли согласиться ни русское правительство, дорожившее единством православной церкви на Востоке, ни тем более константинопольский патриарх. Покойный Государь Император неоднократно подтверждал своему посланнику в Константинополе Бутеневу всеми силами склонять греков и болгар к миру и взаимным уступкам и таким образом соблюсти единство православной церкви. Министр нностранных дел князь Борчаков, препровождая к Бутеневу три записки о самостоятельном в прежнее время иерархическом порядке у болгар, поручал опытности Бутенева стать посредником между греческим патриархом и болгарами и, по силе обстоятельств и по правам гатти-гумаюна, убедить патриарха, чтобы он давал болгарам и своих священников, и своих архиереев, но с тем, чтобы отнюдь не было отделения болгарской церкви от греческой¹⁰⁹. Вследствие этого, Бутенев неоднократно предлагал патриарху соответствующие меры к восстановлению мира между греческим духовенством и болгарскою паствою, как-то: постепенное введение в богослужение славянского языка, поставление священников и епископов из болгар, учреждение в самой Болгарии одного или двух высших болгарских училищ, с субсидией от русского правительства, и проч.¹¹⁰ Патриарх отвечал уклончиво и, повидимому, обещал исполнить желания посланника ¹¹¹; но, в заключение всего, патриарх решительно, хотя и деликатно, отказал на все пункты требований г. Бутенева. На новые настояния последнего, патриарх отвечал ему, в конце 1857 года, голословными уверениями в любви к России и писал, что 1) в Болгарии все нисшее духовенство состоит из болгар·, 2) славянский язык в повсюдном употреблении в деревнях, а в городах – на половину; 3) что епископы, назначаемые к болгарам, хорошо знакомы с языком славянским; 4) что у патриарха не достает средств к приведению в цветущее состояние училищ народных; 5) что при настоящем низком образовании народа нельзя ожидать вполне просвещенного духовенства; 6) приведенные примеры беспорядков от епископов оспаривает и даже некоторых из них, напротив, хвалит; 7) вину беспорядков сваливает то на Порту, то на неспокойные головы некоторых, ищущих отделения от церкви, то на козни мусульман, желающих ослабить союз любви между пастырями и паствою и держать высшее греческое духовенство в унизительной от себя зависимости. На донесении о сем Бутенева от 7 декабря 1857 года Государь Император Александр Николаевич изволил собственноручно начертать: «Все это немного предвещает хорошего»¹¹². Мало того, около того же времени патриарх будто бы издал даже какой-то циркуляр, по которому должны быть закрыты в Болгарии народвые училища.¹¹³

Ближайшую причину этой резкой перемены в поведении константинопольского патриарха, дотоле все обещавшего, но не исполнявшего обещаний, нужно искать в последовавшей перемене обстоятельств в пользу его в патриархии. Доселе патриарх константинопольский находился в самом критическом положении. «Силы патриархии,– говорит А. Муромцова, принужденной бороться и с унией, и протестантской пропагандой, и болгарами, разделялись и ослабевали, тем более, что за унией стояло влияние западной Европы, а за болгарами была Россия»¹¹⁴. Сам патриарх находился в опасности. Против него были его же члены синода, который разделился на две партии: одна из них, с Герасимом халкидонским и Панаретом гераклийским, стояла за патриарха, а во враждебном лагере находился Иоаким кизический, ставший впоследствии преемником патриарха Кирилла. Положение этого последнего было шатко, так что Бутенев опасался, чтобы не заставили его отказаться от престола и не возвели на него опять Анфима, преданного Порте и Англии¹¹⁵. В таком положении патриарх Кирилл сам лично, может быть, и не прочь был сделать болгарам уступки, требуемые Россией, чтобы удержать хотя тень иерархической власти над болгарами, если бы не опасался происков враждебной ему партии. Но болгары своими неумеренными требованиями самостоятельной болгарской иерархии и восстановления болгарского патриархата сами подали против себя оружие патриархии и поборникам эллинизма. Не трудно было доказать, что все доводы, приводимые Палаузовым в пользу существования болгарского патриархата в прежние времена, не имели законной, обязательной силы после привиллегий Магомета II, на которых покоилось современное положение православной церкви в пределах Турции. Но едва ли патриарх прибегал даже и к этому доказательству: он просто-напросто заподозрил внушение и подстрекательство России в стремлении болгар к иерархической независимости и свои подозрения внушил и Порте¹¹⁶ Результат был, можно сказать, неожиданный для самого патриарха. В первых числах ноября 1857 года Порта издала фирман, содержавший подробные правила об учреждении и занятиях, обещанных гатти-гумаюном особенных коммиссий или церковно- народных собраний, для рассмотрения дарованных христианам в разные времена прав и преимущств и приведении их в гармонию с прогрессом и просвещением века¹¹⁷. Но этот фирман не признавал особой болгарской национальности с особым духовным главой и относился только к греческой патриархии, которой, таким образом, всецело вручены были судьбы болгарской церкви и национальности. Члены будущего народного собрания или коммиссии предлагались на утверждение Порты патриархией, которая, поэтому, имела полную возможность образовать более или менее благоприятный для эллинизма состав их. Патриарх Кирилл скоро понял выгоды своего вновь подтвержденного господственного положения по отношению к болгарам и не только не считал более нужным делать какие-либо уступки болгарам, но и старался ограничить и некоторые уже данные им болгарам права, как мы это видели выше. И болгары также поняли и почувствовалн, что, с изданием фирмана об учреждении церковно-народных собраний, они потеряли под собою твердую почву и отданы под власть патриархии. Известный уже нам Палаузов жаловался E. П. Ковалевскому на устранение болгар из предстоящего церковно-народного собрания или комиссии об устройстве блага подданных, и на константинопольского патриарха за циркуляр, по которому будто бы должны быть закрыты в Болгарии народные училища, уверял русских и угрожал, что болгары непременно и скоро будут или униатами, или еретиками особого рода на основании корана.¹¹⁸

Единственная, хотя и слабая надежда оставалась болгарам на церковно-народное собрание и милость самого патриарха. В конфиденциальном разговоре с г. Бутеневым патриарх уверял его, что все члены церковно-народного собрания одушевлены самыми благими намерениями ¹¹⁹. С другой стороны, сам патриарх и члены его синода обещали архимандриту Петру возводить на степень архиерейства достойнейших из болгар. «Прежнее мнение патриархов и синода, – писал архимандрит Петр, – что Болгария тяготеет к Западу и потому опасно давать eй владык единоплеменных, ныне, сколько я могу замечать, довольно ослабевает»¹²⁰ Под влиянием ли этих успокоительных обещаний, или и по другим причинам, на некоторое время затихла открытая вражда между греками и болгарами, что архимандрит Петр приписывал своим собственным, личным усилиям. «Благонамеренным вразумлением и подробным с моей стороны раскрытием всего, о чем кратко доношу Вашему Сиятельству, – писал архимандрит Петр 8 ноября, 1858 г., г. Обер-Прокурору св. Синода, – пред самыми болгарами (о несправедливых их притязаниях), милостью Божиею, остановлено желчное, угрожающее волнение представителей народных против греков, но осталось еще глухое, темное неудовольствие против них. Для изглаждения эгого неприятного чувства избраны мной, совместно с болгарами, средства к окончательному примирению их с греками».¹²¹ Но это было только временное затишье перед новой бурей, продолжавшееся менее года.

Церковно-народное собрание, разрешенное султанским Фирманом еще в ноябре 1857 года, открылось не скоро, так как между министрами Порты и высшим греческим духовенством возникло сильное несогласие в мнениях касательно присяги духовных лиц Порте, присутствования представителя Порты на заседаниях церковно-народного собрания и количества и способа избрания членов собрания. По настоянию патриархии, присяга Порте была отменена, но удержан Портою представитель ее на заседаниях собрания. Членами собрания назначены были 31 светских членов и 7 духовных из светских членов было 10 депутатов от столицы и 21 из областей и между ними только 3 представителя славян, именно представители Боснии (Вуткович), Тырнова (Минчоглу) и Филиппополя (Стоянович) и, кроме того, уполномоченный престарелого князя Вогоридеса (Фотиади), вскоре затем умершего. Депутатами от духовенства сначала назначены были 6 митрополитов-геронтов или постоянных членов константинопольского синода и митрополит дидимотихский. Но в июле 1858 года, по приказанию Порты, митрополиты-горонты исключены были из состава собрания, и вместо них назначены и названы митрополиты не из геронтов.

Назначенные таким образом депутаты стали съезжаться в Константинополь летом 1858 года, так что к сентябрю месяцу их съехалось до 12 лиц. Наконец, 3 октября, 1858 года, церковно-народное собрание открыло свои заседания, происходившие раз в неделю¹²² и продолжавшиеся, с перерывами, до ⁵/₁₆ февраля 1860 года включительно¹²³. «В самом начале совещаний о делах церкви возникло сильнейшее и раздражительное разногласие между его святейшеством и членами св. синода. После, спустя непродолжительное время, частью успокоительным ходом дел в народном совете, частию при помощи посторонней, время от времени пламень разногласия был потухаем. Но отнюдь нельзя сказать, чтобы причины, произведшие сей печальный раздор, были устранены», – писал архимандрит Петр¹²⁴. Предметами обсуждений и постановлений собрания были – избрание патриарха и архиереев, состав св. синода, сношения св. синода с патриархом и взаимные их обязанности, погашение патриаршего долга и содержание православного духовенства и общественных учреждений¹²⁵. Не смотря на преобладание греческого элемента в церковно-народном собрании, некоторые постановления его могли привести в будущем пользу и славянам, так как вообще клонились к расширению прав народного представительства в церковно-общественных делах, которыми могли воспользоваться и славяне. Притом же, и немногочисленные члены собрания из славян нередко поднимали на его заседаниях голос за своих единоплеменников и имели в этом отношении некоторый успех.

Не касаясь всех занятий и постановлений церковно-народного собрания, остановимся только на тех из них, которые или прямо касались славян, или же косвенно могли быть впоследствии благоприятны им.

В постановлении об избрании патриарха сказано, что, в случае вакансии патриаршего престола, кроме назначения местоблюстителя, уведомления Порте и митрополитам, «равным образом будут отправлены письма к 28 общинам, т. е. к кесарийской, ефесской, ираклийской, кизической, никомидийской и никейской (от сих двух последних будет один представитель), халкидонской и деркосской (от которых также будет один представитель), салоникской, тырновской, адрианопольский, амасийской, янинской, брусской, пелагонийской, боснийской, критской, требизондской, ларисской, филиппопольской, сересской, смирнской, митиленской, виддинской, варнской, софийской, хиосской, скопийской, писидийской и кастамунской, чтобы их пригласить к назначенному дню по одному представителю, или таковым назначить кого-либо из своих соотечественников, человека безукоризненного и пребывающего в Константинополе»¹²⁶ , для участия в избрании нового патриарха. Этим постановлением дано право на участие в выборе патриарха и нескольким славянским городам, имевшим второстепенное значение в империи, тогда как лишены были этого права некоторые из первенствующих греческих городов. Так, по крайней мере, писал один из духовных членов собрания в своих примечаниях на правила об избрании патриарха. «По милости некоторых, заседающих теперь в народном совете, – писал он, – дан голос и тем городам, которые не имеют прав, принадлежащих первенствующим городам, как например Тырнову, Филиппополю, Ceppе, Смирне, Митилене, Софии, Хиосу..., но забыли другие области, как-то Трапезунд, Еллеспонт, Ниссу, Призрен, Синоп, Рухизани»¹²⁷

Заседание 19 декабря 1858 года посвящено было рассмотрению вопроса об избрании епархиальных архиереев. Светские стали требовать себе участия и в избрании архиереев. Начались горячие прении. «В особенности депутаты от болгар,– писал новый наш посланник при Порте А. Лобанов от 27 декабря 1858 года, –позволили себе в увлечении неумеренные обвинения против высшего духовенства». От вопроса об избрании архиереев они перешли к вопросу о том, на каком языке совершается богослужение в Болгарии. Заседание становилось очень шумно, и тогда некоторые из преосвященных прочли список епархий и церквей, в которых богослужение совершается исключительно по-славянски. По прочтении сего списка, спокойствие восстановилось¹²⁸. В заседании 3 января 1859 года рассмотрен и утвержден проэкт комиссии о составе св. синода и выборе и низложении архиереев. «Чтобы решение дела было определеннее и точнее, дали каждому члену собрания карточку, чтобы каждый свободно выразил свое мнение. Все прочие дали утвердительные голоса, кроме представителей Боснии и Филиппополя, представивших белые, и духовного лица, подавшего отрицательный голос. Представитель Боснии отговаривался своею отдаленностью, разумно сказав, что не понимал рассуждения о предмете, который предложен на утверждение, потому что о нем говорили на непонятном ему языке. Вслед затем, когда ему вкратце было объяснено, он понял вполне и согласился с другими, что сделал и представитель Филиппополя, отнеся жалобу на составление прежде бывших протоколов»¹²⁹.

В правилах об избрании архиереев и удалении их с кафедр, между прочим, постановлено было следующее: _"Ст. 5. Он (архиерей) должен знать греческий, турецкий и славянский языки, смотря по области, в какую назначается. – Ст. 9. В случае смерти одного из архиереев, занимающих епархиальную кафедру, св. синод не приступит к назначению преемника прежде получения официального донесения о кончине архиерейской, подписанного местными духовными и светскими лицами, с целью, чтобы, если вместе с сим уведомлением, посланным при первом удобном случае, они представили бы церкви кого-нибудь, известного им и церкви, обладающего требуемыми качествами, находящегося в тο время или в самой епархии или в другом месте Оттоманской империи, опытного в обязанностях духовного пастыря и испытанного в служебных делах или при умершем, или при каком-нибудь другом архиерее, – это лицо принято было, по одобрению св. синода, в число трех кандидатов. – Ст. 12. Каждый епархиальный архиерей пожизненно остается на месте, на которое призван. Но ежели христиане которой-нибудь епархии представят церкви жалобы на архиерея, тогда св. синод, истощив все средства примирения враждующих сторон и постаравшись чрез посредство соседнего архиерея исследовать дело и восстановить мир, должен, если жалующиеся настаивают и требуют суда, вызвать в Константинополь обвиняемого архиерея... Ежели же обвиненный призван невинным, он возвращается безпрепятственно к своей должности, снабженный доказательством своей невинности, а те, кои eгo обвиняли, будут объявлены клеветниками, подвергнутся заслуженным наказаниям и будут присуждены к вознаграждению архиерею, которого они несправедливо преследовали»¹³⁰. Обязывая епархиальных архиереев знать местный язык своих пасомых, эти правила вместе с тем представляют последним значительную долю участия в выборе и удалении архиереев, что в епархиях с сплошным или преобладающим славянским населением давало возможность выбирать кандидатов на епископства из славян же.

Более прямые и решительные постановления в пользу славян сделаны в правилах о сношениях св. синода с патриархом и о взяимных их обязанностях. «Ст. 27... В епархиях более замечательных, – говорится здесь, – должны кроме того быть духовные школы, в коих будут воспитываться желающие посвятить себя церкви и в особенности сыновья священников, равно как и дьяконы, и священники, нуждающиеся еще в образовании. Воспитанники со способностями и желающие усовершенствоваться будут посылаемы архиереем в богословское училище в Константинополь. – Ст. 34. Должно быть главнейшею заботою св. синода принять в рассуждение и посвятить свое внимание жалобам, поданным церкви в разные времена нашими братьями единоверцами болгарами, в отношении служения св. литургии. Церковь должна с духовною попечительностью и с материнскою любовью исследовать, до какой степени жалобы и прошения, ей поданные, требуют исправления, и должна оказать справедливость для возвращения мира и спокойствия нашим возлюбленным братьям. – Ст. 35. Особенные заботы должны быть приложены и к другим народным учреждениям, как гошпитали, главное народное училище в Константинополе, равно как и школы общинные и окружные»¹³¹.

По поводу поименованных постановлений посланник А. Лобанов писал министру иностранных дел, от ⁷/₁₃ февраля 1859 г., следующее: «Не входя в подробное рассмотрение проекта этого учреждения (константинопольского св. синода), я долгом считаю обратить внимание Вашего Сиятельства распоряжения, от которых могут ожидать ocoбeнной пользы племена негреческие в Турции. Это 1) обязательство для архиереев знать наречие округа, где находятся их епархии (гл. II, ст. 5); 2) право паствы, в случае смерти архиерея, представлять кандидата (там. же, ст. 9); 3) право паствы приносить жалобы синоду на архиерея (там же, ст. 12); и, 4) непременная обязанность синода, как только он соберется, принять к должному соображению просьбы и жалобы, изъясненные болгарами относительно служения литургии (гл. IV, ст. 34). Сколько я мог судить по многим разговорам с духовными и светскими членами совета, они искренно желают уничтожить прискорбное недоразумение, существующее между племенами славянскими и греческими в Турции, и, сколько мне известно, распоряжения, выше мною поименованные, уже много способствовали к утверждению некоторого спокойствия в умах болгар, пребывающих в Константинополе. Между вопросами, о которых совет должен еще рассуждать, два главных суть: погашение патриаршего долга и содержание православного духовенства и общественных учреждений»¹³² Нужно, впрочем, заметить, что г. Лобанов оптимистически смотрел на дело и, повидимому, вовсе незнал, что почти одновременно с его представлением члены константинопольского синода составили свои замечания на постановления церковно-народного собрания, с протестом против некоторых из них, и чрез архимандрита Петра препроводили их к новгородскому и с.-петербургскому митрополиту Григорию¹³³ и таким образом старались подорвать значение деятельности церковно-народного собрания.

Между тем занятия этого собрания продолжались пока своим чередом и оканчивались большею частью благополучно и мирно. Здесь можно отметить только небезынтересный для нас эпизод возвышения голоса славянских членов собрания на заседании 12 марта 1859 г. по поводу прений о жалованьи духовенству. «Прение сделалось общим; светские члены потребовали баллотировки. Оказалось в пользу жалованья только 6 голосов, а именно: логофета, греческого константинопольского депутата Адоссиди, Фотиади (уполномоченного от престарелого князя Вогоридеса, который впоследствии умер) и всех трех славянских депутатов (2 от Боснии и 1 от Болгарии). Особенно последний (Гавро Вуткович) возражал духовенству так горячо и с таким увлечением говорил в пользу своих соотечественников, и особенно славянских священников, утесняемых епископами, что собрание, не вполне поняв его речь, произнесенную пo-славянски и переведенную по-гречески адрианопольским митрополитом в смягченном виде, уполномочило Г. Вутковича представить протест свой в следующее заседание. Протест был представлен и прочитан в заседании 20 марта. В нем излагались причины неудовольствия босняков против нисшего духовенства. Оказалось, что эта записка, написанная, по словам князя Лобанова, более с увлечением, чем систематически, имела только внешнюю связь с вопросом о жалованьи. Собрание приняло протест сей к сведению и повторило обещание свое позаботиться о прекращении злоупотреблений»¹³⁴. В следующих заседаниях своих собрание постановило передать управление церковными имуществами в светское распоряжение, с тем, чтобы постоянный народный совет, который будет состоять из 8 мирян и 4 духовных лиц, имел высшее наблюдение над управлением церковными имуществами и над управлением церковных доходов¹³⁵.

Ηо мирные занятия церковно-народного собрания скоро нарушены были интригами и происками геронтов, подорвавшими авторитет собрания и разбудившими греко-болгарскую распрю. Недовольные проектированным· уничтожением своих прав и преимуществ, геронты или бессменные члены прежнего константинопольского св. синода успели склонить на свою сторону и патриарха Кирилла. Тогда светские члены собрания решились подать Порте прошение об удалении патриарха Кирилла от председательства в собрании, а один из них, Адоссиди, добивался, чрез великого визиря, дружески расположенного к нему, даже свержения патриарха с престола и назначения местоблюстителем друга своего митрополита солунского Неофита, одного из духовных членов церковно-народного собрания. Порта, по ходатайству русской миссии, не приняла сего прошения, и вместо того были, по приказанию Порты, удалены из столицы все геронты, без официального согласия на то патриарха¹³⁶; но, отправляясь в свои епархии, они написали протест против своего удаления из столицы и постарались дать ему широкое распространение¹³⁷. Это было в июне 1859 года¹³⁸. Таким образом, прежний синод из бессменных членов был фактически упразднен на время, а новый, проектированный церковно-народным собранием, еще не составлен,– и духовная административная власть сосредотачивалась в лице одного только патриарха. Этими обстоятельствами и задумал воспользоваться митрополит солунский Неофит, чтобы свергнуть патриарха Кирилла с престола и самому занять его место. Это тот самый митрополит Неофит, который в марте 1857 года, по жалобам тырновских болгар, переведен был с тырновской епархии на солунскую и успел произвести здесь смуты назначением своего диакона Мелетия на полианскую или кукушскую епархию. Будучи назначен в члены церковно-народного собрания митрополит Неофит позволял себе, в полном собрании, самые неприличные выражения против патриарха Кирилла, так что последний высказал нашему посланнику Лобанову желание, чтобы Неофит был удален в свою епархию так же, как и геронты. Но верховный визирь Фуад-паша ответил Лобанову, что «Порта не намерена поддерживать некоторые личные неприязни, которые могли принести хотя к частному разложению сего совещательного собрания, и что все члены оного до конца своих трудов будут удержаны на месте, на которое они призваны доверием народным» ¹³⁹. Пользуясь безнаказанностью, Неофит повел интригу против патриарха далее и старался вооружить против него болгар и привлечь их на свою сторону. В этом заподозривал его архимандрит Петр уже в представлении своем 7 августа 1859 года, обер-прокурору св. синода¹⁴⁰, а в другом представлении своем тому же обер-прокурору, писанном после 12 сентября того же года, он прямо писал о митрополите Неофите следующее: «Солунский митрополит Неофит очень желает быть патриархом на место настоящего. Он ласкает болгар, много обещает сделать в пользу их, если будет патриархом, и утешает их самою счастливою будущностью. Болгары, сколько заметно, расположены к нему и верят» ¹⁴¹. Вероятно, этот Неофит солунский и был тайною пружиною тех болгарских волнений, о коих сейчас будет речь.

Еще 5 октября, 1858 года, на место Стефана Ковачевича, хиротонисован был во епископа к болгарской константинопольской церкви архимандрит Иларион Стоянович, с титулом Макариупольского ¹⁴²; но для богослужения в этой церкви каждый раз, по-видимому, требовалось разрешение патриарха. 11 июля 1859 года, «болгары, по обыкновению, идут вечером к патриарху за позволением служить на утро в своей церкви литургию. Патриарший протосингел, после многих ругательств сначала мирянам, а после и преосвященному болгарскому Илариону, налагает на церковь ἄροστος (запрещение); патриарх подтверждает пред мирянами запрещение, но, как теперь говорят, не на церковь, а совершать брак, о коем ниже будет сказано. Некоторые из болгар узнали это в тот же день, другие – на утро, когда пришли к литургии; передано народу, и он волновался и волнуется по сей день, – писал архимандрит Петр 1 августа 1860 года. В негодовании народа слышатся ныне не одни только прежние угрозы. 31 июля болгары, как я слышал, приготовили жалобу к султану, в коей просят совершенного своего отделения от греческой иерархии; более 1000 печатей, вместо подписи, уже приложено к бумаге. «Отчего так разгневались болгары? » – спрашивает архимандрит Петр, сообщивший эти сведения, и отвечает так: «Совершенно успокоенные надеждою на благонамеренность народного совета, они вдруг увидели, что синелевсис не окончил еще своего назначения, между тем предпринимаются меры решительные (как изгнание геронтов), а в пользу их ничего доселе не объявлено. Даже его святейшество объявил (я слышал это от верных людей из болгар), что теперь – другие времена, и он может не принимать распоряжений своих предшественников. Потому народ, и без того подозрительный, вдруг вообразил, что ἄροστος есть страшное оскорбление народности, и что подобные оскорбления могут и впредь зависеть от одной прихоти архиерея... Не думаю (но кто знает?), чтобы настоящее смущение константинопольских болгар имело слишком печальные последствия; но позволено себе думать, что патриарх одними мелкими уступками едва ли может успокоить столь возмущенное чувство 60 тысяч местных болгар... Вот первое распоряжение его святейшества по расчленении св. синода. – На каком основании последовали такие распоряжения по отношению к болгарской церкви со стороны патриархата? Были причины, не кстати собранные и вовсе не ко времени удостоенные строгого внимания, именно: 1) в недавнем времени священники болгарской церкви совершали брак в чужом приходе, за что последовала жалоба патриарху от местного причта; 2) на днях умерла девица у одного из богатых болгар и погребена одним причтом болгарской церкви, хотя местожительство этого болгарина– в приходе греческой патриархии, и 3) причт болгарской церкви надеялся, без участия греческого священника, совершать брак одного болгарина из Солуни, когда как митрополит солунский находится в Константинополе. Это последнее происшествие и послужило поводом к столь печальным явлениям... Если б священники болгарские своевременно были вразумлены, что поступают несправедливо, тο ничего подобного случиться бы не могло; но вдруг ἄροστος, и в чувстве народа – взрыв. – Болгары, по наложении запрещения на церковь, вот что позволили себе сделать: 1) уклониться от исполнения двукратно присланного им дозволения служить в своей церкви на следующий день; 2) поутру, в обычное время литургии, всем приходящим в церковь раздавать билетики, с дерзким объявлением на них о наложенном запрещении служить в церкви, и 3) типографщику Цавкову, органу пропаганды, дозволили печатать о греческой иерархии все, что он может. Само собою, это низкая лесть и наглая придирка»¹⁴³.

Узнав о волнениях болгар и об изготовлении ими жалобы султану, с просьбой об отделении их от греческой иерархии, архимандрит Петр ездил к болгарскому преосвященному Илариону и убеждал его и других влиятельных лиц соблюсти мир церкви, и сильнее и решительнее действовать против народного движения. Преосвященный Иларион, хотя едва скрывал как свое раздражение против патриарха, так и несогласие делиться с греческим духовенством доходами при исправлении треб, однако обещал полное свое содействие умиротворению церкви, но при этом жаловался, что «народ своеволен, и что он не имеет над ним такой силы, какую следовало бы иметь по его сану и по обстоятельствам церкви». Может быть, благодаря усилиям преосвященного Илариона, «только трое из богатых болгар упорствовали в требовании представить прошение султану; все же другие надеялись, что будут удовлетворены распоряжениями Великой Церкви»¹⁴⁴. Действительно, патриарх объявил преосвященному Илариону, что болгарские священники могут по-прежнему совершать разные требы по приглашению своих соплеменников. Но тем не менее прошение все-таки было подано султану, хотя и в смягченном виде: в нем они просили Порту о даровании болгарскому народу таких же прав, какими пользуются прочие христианские народы империи. Порта передала это прошение церковно-народному собранию ¹⁴⁵. Наконец 25 октября 1859 года, состоялось наружное и временное примирение между константинопольскими болгарами и высшей греческой иерархией, по поводу закладки нового болгарского храма в Константинополе. «Болгары константинопольские, – писал архимандрит Петр м. Григорию в конце 1859 года, – прежде так взволнованные столь несчастным запрещением отправлять богослужение в своей народной церкви, имели недавно самое большое торжество отеческого к ним внимания иерархов греческих. Все патриархи с многочисленным клиром присутствовали на их народном торжестве, по случаю положения первого камня в основание имеющей созидаться церкви болгарской. Были ли от чистого сердца рады тому (а должны быть) болгары, определить не легко; только то известно, что они теперь мирствуют, и духовенство их, поощренное обещанием большой свободы в отправлении треб у своих соотчичей, забыло, а вслед за ним и другие забывают те неистовые ощущения, которые развиты в них неосторожным запрещением. Дай Бог чтобы подобные грустные события никогда не повторялись, если это возможно при бессмысленно дерзком направлении духа болгар! Весь дальнейший ход их мятежа и жалоб по вышесказанному случаю прекращен окончательно стараниями многих, многих».¹⁴⁶

В некоторой связи со смутами между константинопольскими болгарами из-за ἄροστος – а стоят успехи католической пропаганды среди болгар, во второй половине 1859 года, развивавшиеся параллельно с этими смутами и в значительной степени обусловливавшиеся ими.

Нам известно уже о силах и средствах католической пропаганды в Турции в 50 годах нынешнего столетия. Одним из видных ее представителей был папский префект в Константинополе лазарист Боре. Видя, как разгоралась греко-болгарская распря, он счел эту минуту удобною для пропаганды; с другой стороны, французский и австрийский посланники считали эту пропаганду очень удобным средством для постоянного вмешательства во внутренние дела турецкой империи и противовесом влиянию России на своих соплеменников и единоверцев. Было составлено целое общество, найдены агенты, в средствах недостатка не было; в Бебеке, предместье Константинополя, открыто было католическое училище для болгар, потом в Солониках и т. д. ¹⁴⁷. Наибольшую энергию развила эта пропаганда во время происходивших в Константинополе смут между болгарами, и именно сначала в самом Константинополе, а потом в кукушской или полианской епархии, подведомой солунскому митрополиту Неофиту.

В Константинополе одним из ярых сторонников католической пропаганды и наперстником Боре является болгарин Драган Цанков, думавший привлечь к болгарам помощь и симпатию Европы религиозной унией болгар с Римом и редактировавший в Константинополе, с марта 1859 года, газету «Болгария», в которой он делал ожесточенные, злобные нападки на православную церковь не только греческую, но и русскую ¹⁴⁸. Мы уже слышали, что во время столкновения константинопольских болгар с патриархом из-за ἄροστος-а они дозволили Цанкову печатать о греческой иерархии все, что он может. Вероятно, около этого времени, несколько молодых болгар, из числа преданных Цанкову, подали Порте прошение о том, чтобы она предписала великой церкви дать им независимое церковно-народное управление и к этому прошению подписались сами и заставили также подписаться разных рабочих и торговцев. Но главные эпитропы не подписали этого прошения, а только уверили вышепомянутых молодых людей, что если Порта запросит их, по каким причинам они не подписали ceгo прошения, то они готовы отвечать в таком смысле, что доселе они неоднократно обращались к Порте с подобными просьбами, но, вместо ответа, и по настоящее время остаются забытыми¹⁴⁹. Мы не знаем дальнейшей судьбы этого прошения, если только оно не есть то самое прошение, которое, по свидетельству архимандрита Петра, изготовлено было 31 июля 1859 года и о котором мы говорили выше. Но во всяком случае прошение приверженцев Цанкова, будучи тождественно или, по крайней мере, сходно по содержанию с прошением 31 июля 1859 года, свидетельствовало о тогдашней солидарности стремлений обеих партий константинопольских болгар, т. е. православной и приверженной к унии. Но эта солидарность вскоре была расстроена усилиями русской миссии в Константинополе и преосвященного Илариона макариупольского, – и обе партии пошли, после этого, совершенно противоположными путями. По сообщению архимандрита Петра от 7 августа, 1859 года, «на этой неделе болгары собирали подписку с рукоприкладством, чтоб никто не смел поддерживать типографщика Цанкова, поистине злодействующего для церкви православной и мятущего дух народный. А кто этот Цанков? Сам по себе человек ограниченный, пустой и злобный, но наперстник Боре и уста иезуитов монастыря Сан-Бенедетто» ¹⁵⁰. В другом донесении своем после 12 сентября 1859 года, архимандрит Петр писал следующее: «Не без борьбы, но почти нищими силами болгары восстали против Цанкова (здесь исключительно надобно отдать честь преосвященному Илариону, окончательно склонившемуся на то вследствие усиленных моих убеждений и, частью, обличений) и сначала на общем собрании решили отказаться от получения журнала, а после (теперь) начали изобретать средства отнять самую типографию у Цанкова. Последнее не легко, потому что типография состоит под сильным, хотя косвенным и небесцельным покровительством французского посольства. Но так как Цанков должен много денег некоторым эпитропам болгарским, то они и думают отобрать у него типографию, если удастся, в погашение долга. Вследствие этого Цанков вне себя от злости, и в этом чувстве, увлекши за собой несколько молодых болгар, воспитанных не в правилах родной веры и отечества, решается, как я на это имею секретный документ, торжественно представить папе исповедание веры, просить от него епископов для Болгарии и ходатайствовать пред его папским велич., чрез императора Наполеона, о таких сношениях с Турциею, чтобы никакое посольство не смело противодействовать инструкциям его святейшества»¹⁵¹. _"Но буйный порыв его (Цанкова) обратиться к папе с приготовленным исповеданием веры, – писал архимандрит в декабре 1859 года, – доселе задерживается как расстройством его партии, озлобленной против греков клеветами папистов и безнравственным европейским воспитанием, так и стараниями людей благонамеренных. Несмотря на это, газета его Болгария опасна для православия. И убитая в Константинополе (а к этому приняты все возможные меры, именно: против нее пишет и редактор Цареградского Вестника Александр Екзарх, и редактор Книжиц Болгарских Кристич, и особенно с усердием и меткостью магистр Феодор Стоянов, при возможном содействии с моей стороны и советами и нужными источниками для опровержения дерзких глумлений против церкви православной), она все еще может вредоносно действовать в болгарских селениях, при необразованности духовенства и народа и при неимоверно развившейся в Болгарии пропаганде католической и протестантской. Между тем, сколько я могу замечать, все попытки болгар стамбульских к превращению этого журнала оказываются довольно бессильными противу покровительства ему посольства французского, всемощного у нас в Стамбуле, может быть только по немощи или беззаботности других. Следовательно, газете Болгария суждено, так сказать, падать в самой себе по бессилию неправды. Но так упадая, она в бешеной злости своей начинает лить яд свой на других, тонко чувствуя, откуда начинаются ее поражения. А потому к прямым своим нападениям на православную церковь восточную начинает всюду примешивать гнусную ложь и дерзости противу московитов. Так, позорно он отзывается о св. Синоде и, между прочими клеветами, о наших духовно-учебных заведениях, в которых будто бы о науках богословских и понятия не имеют. «

«Но не такая было туча, – продолжает архимандрит Петр, – в сентябре собралась над горизонтом церкви греческой. Епархия кукушская (греч. Πολιάνεις), состоящая из 30-ти тысяч душ православного исповедания, вся, по газетам французским и греческим, обратилась в католичество»¹⁵².·По донесениям архимандрита Петра, дело это представляется в таком виде. В этой епархии был доселе недостойный архиерей, который если и держался на месте, то влиянием логофета, брата его, и после пасхи с бесчестьем лишен кафедры. По низложении патриархом этого недостойного епископа, кукушане вознамерились просить в пастыри сиротствующей своей епархии архимандрита Парфения, им давно известного и любимого. Несколько раз убедительно просил об этом патриарха и архимандрит Петр. «Eгo святейшество, писал архимандрит Петр, – всегда изъявлял полное согласие на то, отсылал меня к кириарху. Так называются те митрополиты, в ведении коих есть подчиненные им епископы. Кириарх, митрополит солунский, повторял мне только одно, что место еще не праздно и архиерей не низложен. Я на это возражал ему, что его святейшество считает это дело конченным и совершенно согласен на определение туда пастырем архимандрита Парфения. На это его высокопреосвященство обыкновенно отвечал, что если бы патриарх желал Парфения поставить епископом, то он и прежде мог бы это сделать, но не делал... И это длилось более месяца». Митрополит солунский послал к кукушанам епископа плотамосского. «Кукушане его не приняли, – и старейшины их, оскорбленные, по их понятиям, такою невнимательностью духовного начальства к их просьбам, в существе дела довольно нахальным, и давно подущаемые к наглостям против великой церкви другими..., решились обратиться к французскому консулу Солуня с изъявлением готовности подчиниться папе и вступить в единение с западною церковью». План этот созрел у них еще в июне 1859 года, но приведен в исполнение лишь в сентябре того же года. Французский консул послал в Кукуш настоятеля солунской католической общины Тюрока и известил Боре. Тюрок прежде всего склонил к подписи на унию трех священников, давши наперед каждому из них по 1500 пиастров; из жителей же подписались на присоединение к папе только 54 почетнейшие семейства, и притом будто бы согласились только на признание главенства папы и подчинения ему в смысле политическом, а не иерархическом, и отнюдь не думали переменять своих догматов и обрядов. С своей стороны Боре, начальник лазаристов и ректор Бебекского училища в Константинополе, получив уведомление солунского французского консула, «нанял нарочно корабль и, напутствуемый фирманом, равно как и сопровождаемый свитой fra Jesu и, неизбежно, сестрами милосердия (так он всегда ездит), отправился в Солунь».

«Патриархия испугалась и уныла». Как только разнеслась весть об отпадении кукушан в унию, «в тот же день с торопливостью и беспокойством, – писал архимандрит Петр, – нарочито приезжает из Фанара один знакомый, которого мнений слушается его святейшество, за советами как поступить патриарху в вышеупомянутых обстоятельствах. Под удручающем впечатлением я мог только посоветовать послать на место преосвяшенного Илариона с кем-либо из старцев афонского Зографского (болгарского) монастыря и обещать кукушанам совершенное удовлетворение всех законных и даже, по времени, простительных требований». Патриарх вселенский, по совещании с синодом, решился принять «сказанную меру, т. е. послать преосвященного Илариона, обещая чрез него, если совращающиеся раскаются, исполнение требований епархиотов». Преосвященный Иларион макариупольский отправляя туда 12 сентября, а вслед за тем отправился на Афон, по тому же делу, и архимандрит Петр. Кукушанам дан был в епископы Парфений, – и «все в епархии успокоилось и пришло в прежний чин и порядок»¹⁵³.

Нельзя однако же не признать, что этот прискорбный инцидент, окончившийся торжеством кукушских болгар, не мог не подействовать возбуждающим образом на их соотечественников и не заставил их добиваться назначения своих архиереев и на другие болгарские епархии и восстановления особой болгарской иерархии. По крайней мере, после кукушской истории, является целый ряд попыток со стороны болгар избавить каким-либо способом болгарские епархии от греческих иерархов и заменить их болгарскими. В декабре того же 1859 года умер охридский митрополит Иоанникий, и охридяне просили патриархию назначить на вакантную кафедру одного из трех духовных лиц, признанных епархией достойными занимать это место. Но патриарх нашел более удобным, не обращая внимания на ходатайство охридян, назначить митрополитом охридским Мелетия велесского, ненавидимого за свою жадность и жестокость. Охридяне выгнали Мелетия из города и отказались поминать имя патриарха на литургии ¹⁵⁴. В это же самое время жители самоковской и преславской епархий неоднократно просили патриархию о сменении их архиереев, будто бы опозоривших своими действиями всю церковь; но патриархия оставляла эти просьбы без внимания. В конце концов патриархия решилась вызвать в Константинополь самоковского митрополита Матфея, но, оставив за ним епархию, послала в Самоков для управления ею в качестве викариа некоего Паисия, занимавшего пред тем должность диакона при болгарской церкви в Константинополе и будто бы прогнанного оттуда за безнравственное поведение¹⁵⁵.

Не ограничиваясь просьбами к патриарху, болгары разных епархий обращались со своими требованиями относительно назначения им архиереев из болгар и восстановления болгарской иерархии и к Порте, и к церковно-народному собранию, хотя и не имели успеха.

В своем обзоре деятельности церковно-народного собрании мы остановились на том пункте, когда в июне 1859 года, в среде этого собрания возник внутренний раздор, обнаружившийся в стремлении светских членов собрания устранить патриарха от председательствования в этом собрании, в высылке геронтов из Константинополя в неприязненном столкновении патриарха с солунским митрополитом Неофитом. А эти обстоятельства, конечно, не могли содействовать поддержанию и увеличению авторитета собрания. «Между пастырями (церкви), – писал архимандрит Петр, –более и более возрастает вопрос, – согласны ли решения синелевсиса с канонами церкви. Одни говорят положительно, другие строго отрицают. В это положение великой церкви с заботливым участием входит и церковь Еллады. В газетах афинских начинают появляться статьи не в духе синелевсисa». Разрабатывалась в политических сферах Еллады мысль о том, «что для окончательного утверждения определений синелевсиса непременно должен быть созван поместный собор». К этому присоединился еще заговор некоторых турок против султана за введение им гатти-гумаюна, во исполнение которого созвано было церковно-народное собрание, –заговор, задуманный на 3 или 4 сентября 1859 года¹⁵⁶. С своей стороны и болгары уже не так доверчиво и почтительно начинают относиться к церковно-народному собранию, как прежде, протестуют против его постановлений и жалуются на него султану.

В сентябре 1859 года народный совет продолжал свои заседания и, решив дело о жалованьи архиереям, занялся изысканием средств, откуда и каким образом получить сумму на оное. «После того не мало придется ему, – предполагал архимандрит Петр, – заниматься церковными делами Болгарии»¹⁵⁷. Но на самом деле народный совет едва ли имел такое намерение. Мы видели выше, что константинопольские болгары в сентябре 1859 года подали Порте прошение о даровании болгарскому народу таких же прав, какими пользуются прочие христианские народы империи, и что Порта передала это прошение церковно-народному собранию; но последнее, кажется, вовсе не рассматривало этой просьбы, а между тем занятия его приходили к концу. Поэтому с декабря 1859 начинается целый ряд протестов болгар уже против самого народного собрания и его постановлений. «Прежде всех принесли жалобу на собрание филиппопольские болгары. Прошения, адресованные ими Высокой Порте и патриарху, были сообщены собранию в заседании 4 декабря 1859 года. Вслед за филиппопольскими болгарами протестовали против направления собрания соплеменники их из Тырнова, Шумлы, Ески-Загры, Казанлыка и проч. Протест из Тырнова был сообщен собранию лично тырновским представителем Николаем Минчоглу. В своих протестах болгары ставили на вид Порте и патриарху, что болгарский народ был представляем в собрании весьма неравномерно с его численностью, а именно лишь тремя голосами; что собрание, отвергнув их просьбу об избрании архиереев епархиями и не постановив, чтобы в болгарские епархии были посылаемы архиереями лица болгарского происхождения, обнаружило свою несправедливость и пристрастие, и что греки устраивают дела так, чтобы болгарский народ находился и на будущее время в подчинении греческому. Тырновский представитель, сообщая протест представляемых им жителей, присовокупил, что болгары чувствуют себя весьма обиженными великою церковью, упразднившею тырновскую патриархию и охридскую автокефальную архиепископию, и горько жалуются, что греческие архиереи преследуют славяно-болгарский язык и навязывают им греческий. Он заявил еще, что болгарский народ не примет на себя обязательства участвовать в уплате долгов патриархии, прежде чем будет точно определена цифра их и прежде чем будет доказано, что они были сделаны для пользы православных христиан, подведомых вселенскому престолу¹⁵⁸. Вероятно, об этом же протесте тырновских болгар сообщал архимандрит Петр в донесении своем с.-петербургскому митрополиту Григорию от 9 февраля 1860 года, относя этот протест, или повторение его, к последнему заседанию собрания. «В последнее заседание народного совета, – говорит он, – подав также новый протест тырновских болгар, которым они требуют народу исключительного права на избрание архиереев для епархий, в коих больше болгар, чем греков. Протест этот отвергнут единогласно всем синелевсисом; за то представитель терновский в синелевсисе не согласился подписывать статью об уплате общественного долга на счет мирян»¹⁵⁹. Сильное влияние на отрицательное решение болгарского вопроса синелевсисом имела речь члена его, доктора Каратеодори, презрительно отвергавшего все требования болгар, причем автор прибавил, что болгары ошибаются если думают, что в собрании представителей греческих когда-нибудь могут быть выслушиваемы речи о правах нации болгарской ¹⁶⁰.

Заседания народного совета окончились ⁵/₁₆ марта 1860 года; но при завершении рукоприкладством решений совета случилось довольно важное обстоятельство, ослаблявшее их значение и силу. «Три духовных члена этого совета,– писал архимандрит Петр, – и именно митрополиты адрианопольский, силиврийский и димитриадский не соблаговолили подписаться, как несогласные с определениями совета. На время вышедши из собрания, они, по возвращении своем, подали его святейшеству бумагу, за подписом шести митрополитов (т. е. их трех и еще троих других, не участвовавших в совете), в которой ясно изъявляют свое несогласие с определениями совета, как противными канонам церкви, и просят, чтобы все доселе решенное было пересмотрено и точнее исследовано всеми патриархами (их в Константинополе в настоящее время 7; от одного из них я прежде слышал подобное желание) и другими образованнейшими и благочестивейшими пастырями церкви. Его святейшество, патриарх вселенский, находясь, как кажется, доселе под обаянием сладкогласия светских, очень этим встревожился и потом сделал распоряжение, отзывающееся насилием, приказав вышеозначенным митрополитам удялиться в свои епархии. Оставивши собрание, митрополиты сии прямо отправились в Порту и там, объяснив обстоятельства, открыли и свое желание. Не известно еще, какой оборот примет это дело. Члены подписавшиеся желают немедленно представить труды свои Порте; но недовольные решениями синелевсиса владыки, кажется, подадут отчетливый протест на основании тех замечаний, которые были у меня·в руках, но которые очень скоро потребованы от меня автором для целей, мне не объясненных»¹⁶¹. Конечно, протестовавшие митрополиты, как греки, нисколько не думали защищать болгарского дела; но их протест, подрывая значение решений собрания в самом их корне, мог оказать косвенную услугу и болгарам и прокладывал путь и болгарским протестам против этих решений. Протесты эти, действительно, не замедлили появиться вскоре по окончании занятий народного собрания и имели в виду предупредить утверждение решений собрания султаном.

Нельзя сказать, чтобы усилия болгар иметь своих архиереев оставались безуспешными. Во время зяседаний церковно-народного собрания они успели приобрести себе, разными способами, четырѳх архиереев из своих соотечественников, именно: Авксентия велесского, Илариона макариупольского, Парфения полианского и Паисия, викария самоковского. Но этот успех ободрил их еще более и побудил их теперь, по окончании заседаний народного собрания, домогаться образования особой болгарской иерархии. «Нельзя не замечать, – говорит архимандрит Петр, – что болгары слишком ободрены обстоятельствами: четыре (Паисий, новый епископ болгарский, рукоположен на днях) архиерея в один год, – и не умеют устоять на пути умеренности и справедливости»¹⁶². В конце марта 1860 года они подали Высокой Порте следующее прошение: «Греческое духовенство не только не признает болгарского народа равным с греческим, но и стремится совершенно изгладить имя его. Зная, что образ действий сего духовенства в отношении к нашему народу, вполне осуждаемый христианскою верой, несогласен также с волей его величества, мы просили, назад тому три года, правительство Высокой Порты оказать нам свое покровительство против чинимой нам несправедливости. Вследствие сего Высокая Порта распорядилась, чтобы созвано было в патриархии особое собрание для обсуждения мер к уврачеванию зла. Хотя большинство членов этого собрания было составлено из греков, ибо епархии, населенные болгарами, были представляемы лишь тремя лицами, а болгары, живущие в столице, несмотря на то, что они превосходят своим числом находящихся в оной греков, подданных империи, не имели в нем своего представителя, мы надеялись однако, что собрание будет руководиться справедливостью в своих постановлениях и сделает, что нужно, для поправления дел, но вышло иначе. Греки рассчитали все так, чтобы болгарский народ находился на будущее время в их подчинении. Кроме сего, они распорядились, чтобы прежние добровольные подаяния в пользу архиереев обратились в обязательные и давались им как жалованье, равно чтобы долг патриархии, который восходит до семи миллионов грошей, был уплачен всем православным населением, зависящим от вселенского патриарха, хотя уплата сего долга доджна быть возложена на одних греков, ибо займы были заключены для исполнения их проэктов. Так как все эти несправедливости делаются нам греческим духовенством под прикрытием религии и вопреки духу оной, то мы не можем иметь в будущем ничего общего с ним, а тем более находиться под его властью. Мы просим поэтому правительство его величества даровать нам право, которым пользуются прочие народы в империи, установить независимое от греков управление нашими церковными делами; ибо, имея своих епископов, своих священников и свои церкви, мы не нуждаемся в греческих архиереях. Сим способом мы будем иметь возможность возложить заботу о наших цервовных делах и нуждах на людей способных, добросовестных и знающих наш язык, равно как и избавиться от угнетений и интриг греческого духовенства», и проч.¹⁶³

Вместе с тем, по окончани заседаний церковно-народного собрания, и известный уже нам Цанков возобновил свою попытку образовать особую болгарскую иерархию путем принятия унии с Римом и подчинения папе на этот раз имел успех, хотя самый кратковременный. По прошению сторонников Цанкова и при содействи Боре, папа действительно образовал болгаро-униатскую церковь с несколькими священниками и епископом Иосифом из болгар, но она распалась немедленно по своем образовании. «Здешняя болгаро-униатская церковь, – писал иеромонах Гавриил 24 июня, 1861 года, архимандриту Петру в Афины, – в созидании которой он (Цанков) – был столь усердным рабочим, уже распалась прежде, чем успела организоваться правильным образом. Два униатские священника возвратились в патриархию с чувством раскаяния. Епископ Иосиф, недавно рукоположенный в Риме, куда возил его Боре, в начале июня явился в наше посольство на другой день по получении из Порты берата, который давал ему титул архиепископа всей Болгарии и все права, с ним соединенные. Он просил у посланника позволения и средств поехать в Россию, и просьба немедленно была исполнена среди общего изумления и радости русских¹⁶⁴. Архимандрит Макарий, единственный человек, на которого могли рассчитывать иезуиты, тоже, говорят, перешел в болгарскую православную церковь. Так Боре опять обжегся, потерпев новое поражение в суетном и даже преступном нападении своем на Восточную Церковь»... После этого «даже Цанков замолк – было на некоторое время. Впрочем, его крики, эти крики капризного и злого ребенка, сколько суетны, столько же бесполезны »¹⁶⁵.

В виду усиливавшегося возбуждения болгар и с целью удовдетворнть сколько-нибудь одушевлявшему их чувству ненависти к греческому духовенству и в то же время чтоб удержать болгар от перехода в унию, тогда только еще затевавшуюся, болгарские епископы Иларион и Авксентий сочли себя вынужденными прибегнуть к мере крайней. В день Светлого Bocкpeceния, 3 апреля, 1860 года, когда Иларион совершал торжественное богослужение в константинопольской болгарской церкви, он уступил шумным крикам по множестве собравшегося в церковь народа и отметил поминовение на литургии патриаршего имени, вместо которого стал поминать «всякое епископство православных». Лишь только весть об этом распространилась по Болгарии, 33 города и местечка прислали Илариону благодарственные адресы и присоединились к принятой им мере; константинопольские униаты толпами стали возвращаться в православие. Считая виновниками всего случившегося Авксентия и Илариона, патриарх осудил их обоих и лишил архиерейства и священства ¹⁶⁶. Это было на местном соборе 24 февраля 1861 года. «Великая церковь, – писал по этому поводу 26 апреля 1861 года иеромонах Гавриил архимандриту Петру, – сознанием собора (24 февраля) начала открывать и наступательные действия свои против движения болгар с свойственною ей энергией; но встретила со стороны их сильное сопротивление, – и какая мрачная была картина! Вообразите гнев и досаду низложенных епископов, громко вопиющих против несправедливости соборного суда, горячее ожесточение многочисленной партии их, раздражение греков, негодование великой церкви, глумление неправославного мира, тонкую хитрость здешнего правительства, которое старается в одно и то же время угодить и грекам и болгарам. Так больно и грустно было в сердце при виде этой печальной картины разложения церкви. – Иларион в первое воскресениье после низложения своего священнодействовал литургию к соблазну католиков, которые громко кричали против незаконности его священнодействия, но потом струсил и, боясь преследования власти, готовившей ему изгнание, он долго скрывался в частных домах. Наконец на страстной седмице он опять пришел домой и, с разрешения султана, служил вместе с Авксентием литургию на первый день Пасхи под прикрытием солдат, которые окружили церковь для предотвращения возможных драк и резни. Смешно и грустно при воспоминании об этом событии»¹⁶⁷. По настоянию патриархии, Иларион и Авксентий были арестованы, по распоряжению Порты, и отправлены в ссылку в Малую Азию ¹⁶⁸.

Но «ссылкой Илариона и Авксентия ¹⁶⁹ болгарский вопpoc далеко не кончен. –писал 24 июня 1861 года иеромонах Гавриил архимандриту Петру. Теперь происходят здесь совещания о болгарском деле, в которых принимают участие прибывшие сюда уполномоченные от всех болгарских епархий. Суждения болгар принимают характер более спокойный и решительный. Литературная брань их с греками менее слышна ¹⁷⁰. В это время болгары выработали и представили патриарху и Порте следующие 8 пунктов своих требований: 1) в избрании патриарха болгары имеют право участвовать наравне с греками; 2) члены патриаршего синода состоят на половину из греков, на половину из болгар; 3) болгарские архиереи (6) составляют с шестью мирянами болгарский народный совет, ведающий все дела болгарского народа, не касающиеся религии; 4) достойнейший из архиереев с выборным мирянином пребывают в Константинополе и представляют пред правительством болгарский народ; 5) смена этих двух лиц не зависит от патриарха, а в случае обвинении их народным собранием делается Портой; 6) для замещения кафедр выбираются епархией два кандидата: один из них избирается болгарским народным советом и рукополагается патриархом; 7) в смешанных епархиях архиерей выбирается из того народа, который многочисленнее, но он должен основательно знать оба языка, греческий и болгарский, и строго блюсти, чтобы никакого препятствия не было селянам употреблять в церквах и училищах свой народный язык, и 8) архиереям назначается жалованье.¹⁷¹·

Изложение дальнейшего хода греко-болгарской распри не входит в нашу задачу. Мы укажем только важнейшие моменты и результаты этой распри. После долгих обсуждений и споров, – говорит г. Теплов, – обе стороны убедились в необходимости покончить спор, но не были в силах ограничить и видоизменить свои требования настолько, чтобы придти к возможности соглашения. С одной стороны сильное, хотя и не всегда высказываемое прямо стремление болгар к достижению самостоятельности, а с другой – упорная решимость греков удержать свое первенство создают тысячи затруднений, которые, при неуступчивости обеих сторон, обращаются в неодолимые препятствия». Собравшись в Константинополь на общее совещание, болгарские архиереи заявляют, что они считают невозможным установить какие-либо соглашения с патриархом, а потому они – епископы удаляются от служения константинопольскому престолу, возвращаясь в болгарскую древнюю автокефальную церковь, которая была, есть и будет вечно в духовном единении с Великою Церковью. По просьбе их, Порта дала свое согласие на дарование болгарской церкви независимого автокефального устройства, – и 28 февраля 1870 года болгарские выборные получили фирман, допускающий самостоятельность их церкви. Во главе управления этого нового независимого от Константинополя округа поставлен экзарх со своим синодом, избираемый этим последним и немедленно утверждаемый константипопольским патриархом, который обязан выдать утвердительную грамоту. По делам, требующим совместного совещания, болгарский синод относится к вселенскому патриарху, который должен давать ему просимую помощь и отвечать без замедления на его запросы. Выбран был и первый экзарх болгарский, Анфим виддинский. Но когда он, не будучи принят патриархом с официальным представлением, сам своею властью объявил в константинопольской болгарской церкви акт, провозглашающий независимость болгарской церкви; то поместный константинопольский синод, нарочно созванный в 1872 году для решения греко-болгарской распри, большинством голосов объявил болгар схизматиками и отлучил от церкви. Главным обвинением против болгар было выставлено стремление ввести в церковь начало племенных различий. ,,Из среды болгарского народа, – говорилось в соборном акте, – восстали люди, дерзнувшие внести из мирской жизни в церковь некое новоучение о филетизме (племенном различии) и образовать, в презрение божественных священных канонов, неслыханное доселе племенное сборище»; поэтому «мы отвергаем и осуждаем филетизм, как нечто противное евангельскому учению и канонам божественных отцов наших... Приемлющих филетизм и дерзающих основывать на нем племенные сборища мы провозглашаем... чуждыми единой святой, кафолической церкви или, что тоже, схизматиками» ¹⁷².Это объявление схизмы и отлучение от церкви и до сих пор тяготеет над болгарами, не смотря на последовавшую затем политическую обособленность болгарского народа, дарованную ему Россией, и, вероятно, еще долго будет тяготеть над ним, потому что болгарская народность и церковная иерархия не только обнимает собою нынешнюю Болгарию и Румелию, но имеет притязания и на другие области со смешанным населением в европейской Турции, тогда как на те же самые области (Фракию и Македонию) и даже на Румелию имеет виды и греческая иерархия и национальность. Следовательно, обвинение в филетизме одинаково должно падать на обе враждующие стороны. Стороннее вмешательство в эту международную распрю балканских народов едва ли может успокоить их умы и страсти, так как каждый из этих народов, опираясь на исторические права свои, мечтает о преобладающем влиянии и господстве на полуострове, не может удовлетвориться тою долею наследства «больного человека», какая ему назначена, и будет роптать на посредников и защитников своих за мнимую обиду в дележе этого наследства. Так не один раз и было с Россией, испытывавшей черную наблагодарность от освобожденных ею единоверных племен балканского полуострова. Напрасно политические умы нашего времени ломают свои головы над составлением планов и проэктов относительно умиротворения балканского полуострова. Эта задача перейдет в наследие грядущим поколениям, – и если не нам, то по крайней мере нашим потомкам еще не раз придется быть свидетелями продолжения смут и кровавых столкновений между племенами балканского полуострова.