Глава II

«Вот, Господь воссядет на облаке легком и грядет в Египет. И потрясутся от лица Его идолы египетские, и сердце Египта растает в Нем» (Ис.19:1).

Матерь Божия, совершившая дело просвещения Евангелием Христовым в Риме, Иерусалиме, Греции, России, теперь как будто переходит снова в Египет. Она там была уже однажды, когда Господь Спаситель был младенцем на Ее руках. Тогда Она бежала от злого Ирода-детоубийцы в далекий Египет, чтобы спасти младенца Христа; теперь же Она идет в Египет как Царица Вселенной, неся народу египетскому спасение и Евангелие правды.

Она, как Мать всех народов, хочет, чтобы и египтяне были в числе спасенных, и потому как бы желает вознаградить их за то временное спасение, которое они оказали Ей в дни младенчества Христа. Если тогда Она бежала и несла на руках маленького Иисуса Христа, то теперь Она идет к ним во всей славе и несет в руках Евангелие благовестил.

* * *

Недавно стало известно, что Матерь Божия явилась в египетской земле, в предместьях Каира, в местечке Зейтун. Она явилась над древним храмом в виде светлой прозрачной женщины, которая ходила (скользила) по куполу и крыше храма и, преклоняя колена пред купольным Крестом, молилась Богу. Она являлась несколько раз, и каждое явление Ее продолжалось по два-три часа. Ее видели все, кто желал только видеть, не только египтяне, проживающие в той местности, но и приезжие иностранцы: русские, англичане, французы, итальянцы, американцы, – словом, туристы, корреспонденты, журналисты со всего мира. Все они видели своими глазами Матерь Божию, как Она передвигалась по храму с одного на другое место, как Она кланялась им и благословляла, а затем вновь коленопреклоненно молилась за весь мир.

Что могли подумать неверующие, взирая своими глазами на это видение? Ведь там были люди разных убеждений и разных исповеданий; конечно, отрадно и умильно было смотреть на очевидное явление христианам и другим верующим представителям. А как же смотрели на Нее атеисты, совсем неверующие люди? Как и чем они могли объяснить себе это явное чудо? Неужели и здесь человеческий ум проявил какое-либо привычное лукавство и лжезнание, приравнивая это сверхъестественное явление к обычным природным вещам. Ведь теперь ум человеческий так многосведущ, так изловчился в своих лжеизъяснениях, так отупел в вещах духовных, что, кажется, ничем его на проймешь, ничем его не удивишь, и самое явное поразительное чудо, на которое человек будет смотреть своими собственными глазами, не сможет убедить его в действительности чуда и искренне поверить ему.

Господь ясно сказал, что если кто из мертвых воскреснет, не поверят (святое Евангелие).

Для того, чтобы такой человек поверил в истинность чуда, нужно очень многое. А что именно? Вот что. Нужно сломать гордыню ума своего, нужно перевернуть все свое укрепившееся мировоззрение и почти силой заставить свой ум подчиниться вере.

И вот, многие ли, видевшие чудо – явление Божией Матери в Зейтуне, поступили именно так? Большинство, наверное, и здесь уклонились от решения вопроса, оставив окончательное разрешение для будущего, говоря себе, что, мол, наука не дошла еще до разъяснения подобных явлений, а когда дойдет, тогда будет все ясно.

Таким образом, для многих видевших этот сверхъестественный факт остался все равно не чудом, а обычным явлением природы, еще не разъясненным наукой.

И что теперь сказать – да здравствует разум? Нет! Но – да здравствует вера!!! О, Мати Божия! Ты, жалеючи род человеческий, в последние наши времена явилась открыто пред главами нынешнего, человека; пришла, явилась, чтобы еще раз внушить ему веру в загробную жизнь; пришла, чтобы еще раз вырвать его из пучины неверия и сомнения и матерински дать ему спасение.

А человек все суемыслит, все противится очевидной правде, все изворачивается в своих домыслах, не желая понять голоса любви Божией и материнской Твоей заботы о нем.

О, бедный человек! При всем богатстве и культуре жизни... Когда ты смиришься пред Богом и познаешь себе настоящую цену? Чтобы тебе не...

Как сообщалось недавно, Пресвятая Дева Мария являлась несколько раз над посвященным Ей храмом Коптской церкви в Зейтуне (Каир).

Многие международные комитеты и религиозные организации обратились к нам с просьбой сообщить больше сведений и подробностей, относящихся к этому чудесному событию, и мы чувствуем себя обязанными издать эту брошюру, содержащую официальные свидетельские показания и подробный отчет.

В гараже напротив храма, 2 апреля 1968 г.

Зейтун был скорее пригородом Каира, чем одним из его районов. Теперь он стал одним из хорошо известных районов Каира. Туманбай стрит, где находится храм Коптской церкви, является главной улицей Зейтуна. Напротив храма находится гараж, принадлежащий управлению общественного транспорта.

2 апреля 1968 г. через полтора часа после захода Солнца работающие в гараже, включая всех механиков, сторожей, водителей и мастеров, были встревожены каким-то шумом на улице. Фарук Мухамед Атва, один из шоферов, официально сообщил: «Расписываясь в учетной книге гаража, я услышал крик людей на улице. Я выбежал к ним и увидел женщину, одетую в белое, на северной части купола. Казалось, она собирается броситься вниз. Я крикнул: «Осторожно, подожди!» Потом кто-то крикнул: «Дева Мария». Я взглянул на Нее и заметил, что Она выглядит как монахиня. Внезапно таинственным образом появилось несколько белых голубей, и они пролетели над Ее головой»...

Явление наблюдалось также многими пешеходами, которые в полнейшем изумлении остановились посмотреть все это.

Поверхность купола круглая и гладкая, и ни один человек не осмелился бы стоять на ней. Но все видели, что белое светящееся видение двигается по куполу.

Некоторые из наблюдавших пожелали, чтобы об этом случае официально было объявлено соответствующим образом. С этой целью они побежали в храм, чтобы сообщить кому-нибудь из представителей Церкви. Они стучали сильно и возбркденно.

Адель Ибрагим Юсуф (18 лет), сын Ибрагима Юсуфа, ответственного за храм «Корбан» (святые хлебы) Евхаристии, вышел к ним. Увидев видение, он позвал своего отца, который сообщил это достопочтенному отцу Константину Мусса, священнику этого храма.

Официальные показания отца Константина

Настоящим свидетельствую, что в среду, 3 апреля 1968 г., несколько человек нашей церкви в Зейтуне сообщили мне о том, что накануне они видели на куполе храма видение Благословенной Девы Марии.

Среди первых наблюдавших были рабочие гаража, расположенного напротив храма. Они заявили, что видели женщину, одетую в белое, ходившую по крыше купола храма, и им показалось, что она намеревается броситься вниз. Поэтому они закричали: «Осторожно, Вы можете упасть! Подождите!»...

Через некоторое время она исчезла и затем появлялась еще неоднократно. Несколько человек столпилось перед храмом. Среди них был господин Михаил Солиман с семьей, который живет напротив храма, и он определенно свидетельствует о появлении видения Святой Девы Марии.

В следующую среду, т.е. 10 апреля, мне вновь сообщили о том, что появились опять свидетели, которые опять накануне, т.е. 9 апреля, наблюдали видение Благословенной Девы Марии. Ибрагим Юсуф, смотритель нашего храма «Корбан» (святые хлебы) Евхаристии, также подтвердил об этом явлении 9 апреля. Вечером, в ту же среду, мне вновь сообщили о новом явлении, вблизи от нас.

Получив подтверждение моего старшего сына, студента технического факультета, что видение над храмом продолжается и сейчас, я поспешил прямо туда, чтобы посмотреть его.

Благодарение Богу, я смог наблюдать видение Благословенной Девы вполне ясно и четко. Видение Благословенией Девы наблюдалось в это время в форме бюста в одном из отверстий купола на северо-восточной стороне, пречистое тело Благословенной было золотисто-светящимся.

Сотворив несколько молитв, я вернулся домой.

(Подпись) – о. Константин Мусса.

Мусульмане подтверждают явление Благословенной

Первыми наблюдателями были рабочие гаража, все они мусульмане. Вместе с Мухамедом Атва – водителем, Абдель Азис Али – сторожем, Хусейном Аввадом – механиком и Маамуном Афифи – старшим водителем, а также Якутом Али – из того же гаража – все они официально заявляют, что наблюдали видение Благословенной Девы на разных куполах и внутри их Коптского храма, расположенного напротив их гаража. Они наблюдали видение в различное время в течение нескольких ночей.

При описании различных явлений благословенного видения, они заявляют, что иногда Она выглядела как светящийся бюст голубоватого цвета, в другое время цвет был желтоватый или золотистый. Во время некоторых явлений видение наблюдалось в полный рост, причем Благословенная Дева двигалась между куполами, кланяясь множеству людей, собравшихся перед храмом. В некоторых ночных явлениях Она держала оливковую ветвь, а иногда становилась на колени пред Крестом, возвышающимся над храмом, потом благословляла присутствующий народ и останавливалась в молитвенном положении. И во всех этих явлениях пречистое тело было ярко светящимся.

Кроме того, появлялись другие светящиеся существа до явления, в самый момент или после явления Девы. Это были яркие звезды и белые голуби, прилетавшие и исчезавшие внезапно.

В числе свидетелей-мусульман, приславших официальные подтверждения, доказывающие несомненность факта явления Благословенной Девы, были:

1. Господин Махмуд Абд Эль-Рахман – журналист газеты «Эльмасса».

2. Господин Хамди Хираз – депутат от Зейтуна в Национальном Собрании, который даже заявляет, что его дочь получила исцеление от Девы.

3. Махмуд Нагиб – корреспондент газеты «Аль-Гумхурия».

4. Мохомед Гассан – служащий в компании по производству очков «Нади», площадь Рамзеса, Каир.

5. Мустафа Мохаммед Эль-Кабани – бухгалтер из Института нефти.

6. Мохаммед Раафат Махмуд – главный бухгалтер.

Другие подали свои подтверждения в местные газеты и периодические издания. Большинство из них – высшие офицеры армии и высокопоставленные мусульмане.

Христиане всех исповеданий славят Пресвятую Деву Марию и ее явление

Христиане всех исповеданий: католики, протестанты и православные, чествуют достоверно засвидетельствованное явление Царицы Небесной.

Достопочтенный доктор Ибрагим Саид, глава Евангелической Церкви и спикер по делам всех Протестантских Церквей Египта официально провозгласил явление Благословенной Девы Марии несомненным фактом.

Большое число влиятельных католических священников, монахинь и мирян прославили истинные явления Царицы Небесной Девы Марии.

Патриарх Кирилл направляет делегацию представителей высшего духовенства

23 апреля, заслушав доклад о частых явлениях видения Пресвятой Девы в Зейтунской церкви, Его Святейшество анба Кирилл VI, папа Александрии и патриарх престола Святого Марка всея Африки и Ближнего Востока, образовал временную делегацию для официального удостоверения подлинности этого события.

Делегацию возглавлял достопочтенный Гуиргиис Матта, генеральный директор Патриаршей канцелярии. Его помощниками были достопочтенный отец Ганна Абдель-Мессих, член комитета по церковным делам, и достопочтенный отец Вениамин Камель, личный секретарь Его Святейшества. Вскоре они начали расследования на месте. После строгого и тщательного исследования они представили на рассмотрение следующий официальный доклад.

Доклад Его Святейшеству

Его Святейшеству анба Кириллу VI, папе Александрии, и патриарху священного престола Святого Марка всея Африки и Ближнего Востока.

Имеем честь представить на рассмотрение Вашего Святейшества результаты расследования по поводу явлений видения Благословенной Девы в нашей Коптской церкви в Зейтуне (Каир).

23 апреля 1968 г., будучи уполномочены Вашим Святейшеством, мы прибыли на место, где находится этот храм, и начали опрос тех, кто наблюдал видение и, прежде всего, тех, кто были первыми наблюдателями из гаража напротив храма.

Обобщив сообщение рабочих гаража, мы пришли к заключению, что, начиная со 2 апреля 1968 г. и по сегодняшний день видение Благословенной Девы Марии являлось неоднократно на куполах и в куполах храма, находящегося напротив.

Явления наблюдались преимущественно рабочими гаража, показания которых были подтверждены жителями Зейтуна, мусульманами и христианами.

Множество людей из различных частей страны наблюдали видение Благословенной Девы Марии, и многие из них подтвердили несомненность факта явлений, прислав восторженные письменные сообщения.

Далее в докладе даются показания господина Маамуна Афифи, старшего водителя и инспектора, сторожа Абдель Азиз Али, Хуссейна Аввада, а также Якут Али, которые первыми наблюдали видение вместе с Фаруком Мохаммедом Атва и после него. Это был тот самый водитель, который закричал, думая, что видит женщину, желающую броситься вниз.

Все они рассказывали, как они заметили видение и особенно подробно описали явление, которое имело место в 3 часа 30 минут 3 апреля, когда светящееся видение двигалось прямо перед ними, оставаясь неизменным.

Далее в докладе говорится: «Таковы, Ваше Святейшество, официальные свидетельства рабочих из Ведомства общественного транспорта».

Затем мы задались целью пронаблюдать Благословенной видение собственными глазами в надежде довести дело до полной ясности и очевидности. Мы расположились напротив куполов храма и вели наблюдение в течение нескольких ночей, пока не увидели Благословенную Деву Марию, явившуюся в сияющем круге. Потом Она появилась в полный рост, передвигаясь по куполам, затем поклонилась перед Крестом и, наконец, благословила народ.

В следующую ночь мы увидели голубей яркого серебристого цвета, излучающих свет. Голуби взлетели с купола прямо в него. Тогда мы прославили всемогущего Бога, Который удостоил земных видеть славу небесных.

Испрашивая святых молитв Вашего Святейшества, мы остаемся, святой отец, Вашими покорными слугами – (подписи).

Правительственный документальный доклад

Директор главного Департамента информации и жалоб представил на рассмотрение Его Превосходительства министра господина Хафес Ганема документальный доклад, убедительно доказывающий явление видения Благословенной Девы в Коптской церкви в Зейтуне.

Результаты проведенных официальных расследований таковы, что следует признать несомненным фактом то, что Благословенная Дева Мария, в виде яркого светящегося тела, являлась взорам всех находящихся перед храмом, как христиан, так и мусульман.

Правительственный доклад констатирует, что заявления рабочих гаража вполне достоверны. Всякая вероятность сфабрикованных неоновых изображений или иного обмана признается невозможной и исключается.

Расследованиями доказаны 27 явлений видения Благословенной Девы в различных светящихся формах, причем иногда несколько таинственных голубей предваряли или сопровождали видение или следовали после него. Эти явления замечались со 2 апреля и до составления настоящего доклада.

Кардинала Стефана, патриарха коптов-католиков, и доктора Айрута, архимандрита Греческой Католической Церкви, попросили сделать официальные заявления, и их ответы запротоколированы в этом правительственном докладе.

Свидетельство кардинала

Когда генеральный директор Департамента информации и жалоб Министерства туризма обратился к Коптскому католическому патриарху Кардиналу Стефану I, Его Блаженство сделал официальное заявление, запротоколированное в правительственном докладе.

Он сказал: «Нет никакого сомнения в действительности явления, подтвержденного многими членами Коптской Католической Церкви, заслуживающими полного доверия. Они наблюдали видение Благословенной Девы и изложили мне со всеми подробностями описание явлений Ее на куполе Зейтунской церкви. Сестра Паула де Мофало, римско-католическая монахиня, хорошо известная своей аккуратностью и пунктуальностью, убедила меня в несомненности явления Святой Девы на куполе Зейтунской церкви. Она была так взволнована, тронута видением Благословенной, что вся трепетала и дрожала. Она говорит, что была не одна, но стояла среди тысяч людей, и все они наблюдали видение».

Его Блаженство далее добавляет: «Это чрезвычайное чудо и заключает в себе благую весть, которая сделает Зейтунскую церковь местом всемирного паломничества».

Епископ Бени – Суайфской епархии – стоит перед храмом всю ночь

По договоренности с Его Святейшеством патриархом Кириллом VI, Его Преосвященство анба Афанасий, епископ Бени – Суайфской епархии – посетил Зейтунскую церковь, надеясь составить более подробный доклад.

С этой целью Его Преосвященство приехал туда в ночь с 29 на 30 апреля. Он стоял на улице среди великого множества людей, внимательно следя за куполами храма. Ничего не появлялось до половины третьего ночи.

Его Преосвященство рассказывает: «В 2 часа 45 минут ночи появилось видение Благословенной Девы, с сиянием, в полный рост, в виде лучезарно светящегося изваяния. Вскоре видение исчезло. Потом снова появилось в 4 часа и оставалось до 5 часов утра. Картина была поразительная и величественная. Пресвятая Дева передвигалась по направлению к западу, иногда поднимала руки для благословения, иногда наклонив голову, которую окружал ореол света.

Я видел также какие-то существа, блистающие вокруг видения. Они были похожи на звезды голубоватого цвета».

Заявление патриарха

Начиная со 2 апреля 1968 г. над Зейтунским храмом Коптской церкви в Каире появлялось неоднократно видение Благословенной Девы Марии. Видение являлось в разное время по ночам и до сих пор является в различных видах: то в полный рост, то в половину, всегда окружено белым сияющим ореолом; появляется или из отверстий купола или из пространства между куполами, по которым обычно передвигается, ходит, склоняется перед Крестом на крыше храма, освещая его великолепным светом.

Пресвятая Дева стоит обычно лицом к толпе людей, собравшихся перед храмом, и благословляет их руками и наклоном святой главы Своей. В других случаях видение являлось в виде имевшего форму тела белого облака, сияющего небесным светом, или в виде сияния, которое предваряли похожие на голубей некие духовные существа, пролетавшие с большой скоростью. Видение появлялось на длительное время, иногда до 2 часов 15 минут, как это произошло 30 апреля 1968 г., когда, сияющее в полный рост, оно оставалось с 2 часов 45 минут до 5 часов утра.

Явления были засвидетельствованы многими тысячами граждан нашей страны и иностранцев, принадлежащих к различным религиям и исповеданиям. В их число входят группы представителей религиозных организаций, научные и технические работники и люди всевозможных категорий, которые объявили и подтвердили своими свидетельствами несомненность явлений Пресвятой Девы. Все они передают одни и те же подробности в описании формы видения, времени и места его явлений. При изложении фактов в их свидетельствах наблюдается полное согласие, что ставит сам факт явлений вне каких бы то ни было сомнений относительно его доказанности и очевидности.

Эти явления производили двоякое действие.

Во-первых, они пробудили живой дух веры в Бога, потусторонний мир и святых, так что многие неверующие люди и слабой веры покаялись и духовно возродились благодаря этому откровению.

Во-вторых, они сопровождались чудесными исцелениями многих больных, и эти исцеления были тщательнейшим образом обследованы с точки зрения медицины и науки.

Патриархия собрала доказательства, полученные авторитетными специалистами и комитетами священнослужителей, которые занимались расследованием фактов и даже сами имели возможность наблюдать благодатное видение.

Протоколируя свои исследования и свидетельства в официальных отчетах, они представили их на рассмотрение Его Святейшеству патриарху анба Кириллу VI.

Опубликовывая это заявление, патриархия Коптской церкви с полной верой, великой радостью и благодарностью, поклоняясь смиренно всемогущему Богу, провозглашает, что Пресвятая Дева Мария являлась несколько раз в ясных и устойчивых формах в течение многих ночей на разные периоды времени, длившиеся иногда более двух часов непрерывно. Она является со 2 апреля 1968 г. и до настоящего времени в Коптской церкви в Зейтуне (Каир), находящейся на Матарийской дороге, по которой Святое Семейство проходило во время переселения в Египет, как это хорошо известно из истории.

Мы надеемся, что это благословение будет символом мира миру и знамением процветания нашему любимому вождю и благословенному народу.

Чудеса в Зейтуне

Явление Пресвятой Девы Марии в Коптской церкви и Зейтуне (Каир) было источником многоразличных благодеяний духовного и физического характера для многих людей различных религий и исповеданий. У множества разных людей усилилась или появилась вера. Получили чудесное исцеление многие больные,

страдавшие неизлечимыми болезнями. Ради полного выяснения фактов эти исцеления были официально обследованы профессорами медицины, помогавшими Патриаршему комитету по изучению явлений и чудес Пресвятой Девы в Зейтуне.

Мы имеем большое стремление следовать путем правильных расследований и научных изысканий таким образом, чтобы объявлению о чуде предшествовало изучение его пунктуальными, тщательными и добросовестными исследованиями.

Были изучены многие случаи чудесных исцелений. Однако, имели место исцеления, о которых нам не сообщали, так как больные, исцеленные чудесным образом, тайно благодарили Пресвятую Деву Марию сердцем и душой. Другие сочли достаточным дать или послать свидетельские показания, доказывающие чудесное исцеление, дарованное им. Независимо от этого мы всегда старались излагать только несомненные факты.

Некоторые из большинства людей, чудесным образом исцеленных в Зейтуне или благодаря Зейтунской Божией Матери, были направлены в Патриарший комитет, который, помимо свидетельских показаний, обследовал сами исцеления. Мы упомянем часть из них как свидетельство благодеяний и чудес, которыми сопровождались явления Пресвятой Девы в Зейтуне.

Мы попытались классифицировать эту часть чудес, надеясь, что при тщательной проверке, подробности, относящиеся к каждому случаю, могут быть полезны.

Повторная раковая опухоль исчезла после посещения больным Зейтунской церкви

Профессор доктор Азиз Фам был весьма изумлен и удивлен, увидев собственными глазами, что раковая опухоль, зарегистрированная рентгеновскими лучами у больного Салиг Абд Эль-Малек (сорока лет), теперь исчезла без операции. Профессор доктор Шафик Абдель- Малек, глава медицинского отдела Патриаршего комитета по изучению и расследованию явлений и чудес Пресвятой Девы Марии в Зейтуне, которому этот случай был послан на проверку, представил на рассмотрение следующий отчет.

Медицинский отчет:

Случай повторной раковой опухоли в мочевом пузыре, который был оперирован профессором урологии Каирского университета доктором Азиз Фам. Была удалена половина мочевого пузыря. Через два года опухоль рецидировала до размеров лимона в левой стороне... треугольника.

Больной полностью исцелился после того, как имел счастье увидеть Пресвятую Деву Марию.

Цистоскопия и все анализы крови оказались отрицательными, симптомы исчезли. Пациент до настоящего времени совершенно здоров.

Доктор Шафик Абделъ-Малек:

Отсутствие каких-либо следов раковой опухоли показывает, сколь чудесно было это исцеление, это произошло после посещения Зейтунской церкви и молитвы к Пресвятой Деве. Как славно Твое всемогущее заступление, наша всесильная Царица Небесная!

Чудо Пресвятой Левы для мусульманской семьи (жена исцеляется по молитвам мужа)

Муж, господин Рамадан Али Хуссейн, работает в учреждении Ореко (ул. Камел Сидки, 56, Каир). Девичье имя госпожи Рамадан Али Хуссейн – Фатма Заки Ре- да. Она страдала опасным заболеванием щитовидной железы в течение четырех лет, после чего потеряла всякую надежду на излечение.

Так как сопровождать мужа до Зейтунской церкви она не могла, он поехал один. Молясь в церкви, господин Рамадан Али Хуссейн просил Бога о чудесном исцелении жены ради предстательства Святой Марии. Затем он вернулся домой с намерением рассказать жене о посещении храма и о том, что в своих молитвах за нее испрашивал заступничества Святой Марии. Его жена видела удивительный сон. Она почувствовала, что ожидаемая ею операция сделана, и несколько монахинь в белом окружили ее. В четыре часа утра она проснулась, чувствуя себя полностью исцеленной.

Доктор Ахмед Фрук был изумлен, когда она пришла на очередной ежемесячный осмотр по поводу своей болезни. Он потребовал рентгеновский снимок. Снимок подтвердил чудесное исцеление.

Благословенно имя Твое, наша Заступница, Благодатная Мария, и благословенна милость Твоя. О, Боже! Безгранично Твое милосердие ко всем. Будем же и мы все милосердны друг к другу.

Исцеление слепой и немой

Мадиха Мохамед Саид, девушка 20 лет, из Хельмийского педагогического института в Каире (Кантерет, Гамра, 8, Дахер, Каир, удостоверение личности 16306, Дахер) потеряла зрение и дар речи после нервного припадка, происшедшего с нею после того, как она внезапно узнала, что ее не переводят на III курс института. Отец и братья возили ее в Гэлальскую больницу в Баб-Эль-Шаария в Каире, затем в другую больницу Омм-Эль-Масрейен, но оказалось, что не было даже надежды на излечение. Некоторые другие окулисты, такие как доктор Фарес Самани, доктор Мохаммед Абд-Эль-Фатс, не могли ничем помочь ей.

В отчете доктора Самани констатируется, что болезнь возникла в результате тяжелого нервного потрясения, после которого она потеряла дар речи и зрения.

4 июня 1968 г. Мадиха была доставлена двумя ее братьями Махмудом и Ахмадом Саид в храм Коптской церкви в Зейтуне. Братья-мусульмане молились за свою любимую сестру, прося заступления Благословенной Девы Марии. Они даже просили священника помолиться за сестру.

Она почувствовала, что стоит в храме перед коптским священником, совершающим службу Святой Марии, Матери Иисуса Христа.

Мадиха говорит, что затем она увидела видение Пресвятой Девы прямо перед собой и громко закричала: «Дева! Дева!»

Это было действительно чудесно. Немая в присутствии всего собора священников и множества народа заговорила. Затем ее поставили перед микрофоном, чтобы она по радио прямо в церкви рассказала, как она благодарна Пресвятой Деве за возвращение ей дара речи и зрения после того, как она была слепая и немая.

Слава Господу и заступничеству Пресвятой Девы, чудеса и благодарения Которой так поразили христиан и мусульман!

Пресвятая Лева Мария исцеляет парализованную

У госпожи Махмуд Шукри Ибрагим (девичье имя которой Иншерах Амин Эль-Найад), жены господина Махмуда Шукри Ибрагима, контролера Департамента дорог и мостов (ул. Абдель-Ахман Эль-Баркоуки, 13, Миниал-Эль-Рода, Каир), была тяжелая форма паралича, и она исцелилась, посетив Зейтунский храм 30 апреля 1968 г. после того, как отчаялась во всех способах лечения, потеряв вообще всякую надежду на исцеление.

Госпожа Махмуд поехала в храм на автомобиле и попросила разрешения подъехать к самой церкви, хотя это было запрещено, но ей разрешили, учитывая серьезность ее болезни. Пешком она передвигалась всегда с помощью какой-нибудь палки.

Она молилась и ждала, пока не наступила вторая ночь, когда она удостоилась радости воочию увидеть явление Пресвятой Девы Марии. Непрестанно молясь, она почувствовала необъяснимую дрожь в ноге. Она попыталась прикоснуться к ноге, продолжая молиться, и в это время увидела облако на куполе с северо-востока, которое затем приняло образ Пресвятой Девы. Затем видение начало передвигаться вокруг купола. Так продолжалось около часа, а наша парализованная молилась об исцелении, восклицая: «О, Матерь Света, исцели меня!» Сидевший на стуле сын ее Ахмад, пораженный видением Пресвятой Девы, не смог удержать равновесия и упал на землю.

На рассвете парализованная женщина чудесным образом встала на обе ноги без всякого костыля. Она даже подняла стул и пошла к автомобилю, радостно восхваляя Господа и заступничество Пресвятой Девы Марии.

Профессор доктор Шафик Абдель-Малик, глава медицинского отдела Патриаршего комитета по изучению и расследованию явлений и чудес Пресвятой Девы Марии в Зейтуне, обследовал случай с парализованной. В его отчете отмечается, что она лечилась у докторов Аббас-Али-Лабиб и Мухаммед Саид Эль-Хадиди, но паралич был неизлечим. Настоящее исцеление не было результатом каких-либо медицинских средств и может рассматриваться только как чудесное исцеление.

Паралич руки излечивается в Зейтунском храме

7 июня 1968 г. госпожа Лотфи Ибрагим Солиман исцелилась от паралича руки. Она страдала этой болезнью 12 лет.

Она не выходила из храма и в 3 часа утра попросила священника помолиться Пресвятой Деве о ее исцелении. И молитва была услышана. Госпожа Лотфи Ибрагим Солиман (девичье имя Ленда Камаль), жена господина Лотфи Ибрагима, начала двигать рукой и действовать ею свободно. Врачи, которые следили за ее болезнью: профессор доктор Бадей Гуирдуис, профессор доктор Юссуф Гуенена и профессор доктор Лотфи Баста.

Чудесное исцеление госпожи Лотфи было доказано официальным медицинским обследованием.

Пресвятая Лева Мария излечивает другие неизлечимые заболевания

Случай 1. Доктор Ульям Заки, бывший директор Массарского объединения медицинской службы (его клиника находится на ул. Шубра, 41 в Каире), страдал тяжелой формой грыжи в течение 13 лет, и поэтому вынужден был носить бандаж. Он говорит в своем сообщении, что не было способа помочь ему в его страданиях. Тогда он решился обратиться к помощи Пресвятой Девы в Зейтуне, где он молился об исцелении.

Он рассказывает: «31 мая, в ночь на 1 июня, перед рассветом я наблюдал видение Пресвятой Девы Марии в Зейтуне, которая появлялась в определенные промежутки времени, когда мы видели, как Она движется к Кресту храма, благословляя нас правой рукой. Я молил Бога о чудесном исцелении ради Ее Предстательства и, к моему величайшему изумлению и удивлению, почувствовал, особенно когда пришел домой, что нет никаких болей, которые меня ранее беспокоили. Потрогав место, где была грыжа, я вовсе ничего не нашел».

Об этом чудесном исцелении, совершившемся верою в заступничество Пресвятой Девы, сообщает высококвалифицированный, опытный врач, а не какой-то простец, и этот врач заявляет, что у него было органическое заболевание, требующее операции, но другие физические недостатки служили препятствием этой операции.

Это очень хорошее доказательство чуда.

Случай 2. Господин Багих Ризк Матта, фотограф 42-х лет (ул. Селим Эль-Аваль, Зейтун, Каир), попал в автомобильную катастрофу год назад. Он получил тяжелое ранение в области локтевого сустава с полным отрывом обеих частей двуглавой мышцы. Его не вылечили, хотя он долгое время находился на лечении в больнице Машит Эль-Бакри.

Он находился под наблюдением многих врачей, таких как доктор Зариф Бишара, доктор Али Ради и доктор Абдель-Хай Эль-Шаркави, однако вылечен не был.

Во время попытки сфотографировать благодатное видение произошло чудо.

Медицинский отчет:

... Подвижность руки в локтевом суставе была ограничена до очень малой сгибаемости. Все движения руки производились только за счет плечевого сустава.

Осматривая сегодня господина Багих Матта, я нашел его в хорошем состоянии здоровья, и он мог фактически двигать рукой в локтевом суставе до полного сгиба и выпрямления. Я не могу найти никакого медицинского объяснения полному восстановлению подвижности руки (доктор Зариф Бишара, медицинский инспектор).

Случай 3. Господин Рагеб Исаак исцелился от грыжи без всякой операции. Доктор Фауд Шокейб осмотрел его после чудесного исцеления и написал доклад, подтверждающий чудо.

Случай 4. Доктор Самуэль Бисса, медицинский инспектор в Мит-Гамре, в своем докладе о болезни пациента господина Абдель-Мессих Михаила, у которого была грыжа, заявляет, что она непостижимым образом исчезла после посещения Зейтунского храма.

Случай 5. У инженера Фикри Рада Абду было очень высокое давление (220/110). Наблюдая видение Благословенной Девы в Зейтуне, он почувствовал облегчение. Ему измерили давление крови. Оно оказалось равным 165/95.

Аруше чудеса. Продолжается регистрация и изучение многих других чудес. О них будет сообщено в следующей брошюре, так как Пресвятая Дева является и в настоящее время, ниспосылая благословения и совершая чудесные исцеления.

Характерные особенности явлений Пресвятой Девы в Зейтуне (Каир)

Первая особенность та, что Пресвятая Дева является здесь многим, в то время как раньше Она обычно являлась отдельным лицам. В Коптской церкви в Зейтуне (Каир) видение Пресвятой Девы созерцают все, каждый из присутствующих, верующий и неверующий видит Ее.

Объяснение этой особенности заключается в том, что это видение есть преображение того же характера, что и явление Моисея и Илии перед Иисусом и Его учениками – Иоанном, Петром и Иаковом. Как об этом повествуется в Библии. Преображение тела Моисея и Илии было светящимися, и все присутствующие видели это.

Обычные явления были иного типа.

Согласно Священному Писанию, Елисей мог видеть некоторые духовные существа, а сопровождавший его слуга не мог. Во второй книге Царств, гл. 6, это событие описывается так.

Поутру служитель человека Божия встал и видит: вот войско вокруг города, и кони, и колесницы. И сказал ему слуга его: «Увы, господин мой, что нам делать?» И он сказал: «Не бойся, потому что тех, которые с нами, больше, нежели тех, которые с ними».

И молился Елисей и говорил: «Господи, оперой ему глаза, чтобы он увидел». И вот, вся гора наполнена конями и колесницами огненными кругом Елисея...

Зейтунское явление видят не отдельные лица, наделенные особым даром видения, с помощью которого они могут созерцать духовные существа. Это Сама Пресвятая Дева оперывает Свою собственную личность в таком светоносном теле. Это Ее чудо.

К другим особенностям (Зейтунского чуда) могут быть отнесены голуби, которые появляются ночью на куполах Зейтунского храма. Как правило, голуби не передвигаются и не летят ночью. Голуби же, которых наблюдали до, в самый момент или после явления Пресвятой Девы Марии, были видны ночью и имели вид светящихся тел. Они никогда не залетали с какого-нибудь места. Как появление их, так и исчезновение – таинственны. Их светоносные тела превращаются, наконец, в облачка и затем постепенно исчезают. Что касается их полета, то он отличается от полета обычных птиц, так как никто не видел, чтобы они взмахивали крыльями.

Свет из отверстии куполов храма или из пространства над куполами в настоящее время часто появляется в Зейтуне.

Более того, все эти различные видения наблюдались несколько ночей, принимали различные положения и оставалась в течение долгого времени. Над крышею храма в течение многих ночей можно было видеть и обонять благоуханное курение фимиама.

Приложение (выдержки из печати)

Журнал «Д’Ежипт?» от 21 апреля 1968 года:

Явление Пречистой Девы в Зейтуне (пригород Каира) вызвало большую сенсацию в стране и за рубежом. Очевидцы сообщают о видении.

Сообщение о явлении Пречистой Девы на куполе церкви в Зейтуне в начале текущего месяца, которое происходило несколько раз, произвело большое впечатление как внутри страны, так и за границей. Тысячи людей со всех концов О АР прибыли, чтобы лично видеть это чудо. Сообщали об этом и иностранные радиостанции.

Прибыла делегация немецкого телевидения, чтобы снять церковь и толпы народа вокруг нее. Несколько католических монахинь из монастыря Святого Сердца, посетив вышеуказанную церковь, неожиданно для них были свидетелями этого явления. Об этом сообщили Ватиканским властям, которые признали важность этого сообщения и просили отправителей прислать им более подробное описание этого события. Церковь стала теперь местом скопления большого числа людей, которые собираются теперь каждый вечер в надежде увидеть Богоматерь.

Во вторник 2 апреля в 8 часов 30 минут вечера рабочие гаража коммунального транспорта, расположенного рядом с церковью, заметили на центральном куполе, имеющем Крест, на фоне уже полной темноты женщину в белом одеянии, преклонившуюся пред Крестом на куполе. Собралось много любопытных. Рабочие подумали сначала о покушении на самоубийство молодой девицы, но женщина поднялась в светлом ореоле, как изображается Пресвятая Дева на иконах. Все присутствующие тогда воскликнули: «Это Она, Святая Дева!»

Сын священника церкви М. Айад Ибрагим, который живет со своим отцом в комнате недалеко от церкви, услышал стук в дверь. Открыв, он увидел людей, которые сказали ему о видении Святой Девы.

Молодой человек рассказывает: «Я вышел и увидел много людей, которые сказали, что женщина еще на куполе. Я поднял голову и своими глазами увидел женщину, окруженную ореолом света среди полной темноты, одетую в белое одеяние, а голова ее была покрыта голубой вуалью. Явление было чрезвычайно красиво. Ее руки держали конец вуали. Я смотрел на нее с большим вниманием. Она совершенно была похожа на все изображения, которые мы привыкли видеть. Женщина продолжала стоять в течение 10 минут среди колонн купола».

М. Айад Ибрагим продолжал свой рассказ: «В среду, 9 апреля, большая толпа людей собралась перед церковью, крича и указывая на купол, где заметили женщину второй раз. Подобное же явление произошло вечером 10 апреля. Некоторые из присутствующих, желая убедиться, что явление не является результатом отражения от уличных фонарей, разбили их. Улица оказалась в полной темноте, а неизвестная оставалась освещенной. В следующий вечер перед церковью опять собралось много людей. С каждым днем их количество все увеличивалось.

Все они отчетливо видели явление, которое продолжалось от нескольких минут до получаса. Эти явления наблюдались во вторник 2-го, в среду 3-го, вторник 9-го, среду 10-го, субботу 13-го и вторник 16 апреля.

Десятки людей, мужчин, женщин и детей, христиан, мусульман, служащих и рабочих – все подтвердили, что они видели явление Святой Девы».

Святейший патриарх Кирилл VI, касаясь этого великого события, сделал следующее заявление: «Когда Святая Дева, держа на Своих руках младенца Иисуса, прибыла в Египет, Она прошла через Зейтун в окрестности Матарии. До настоящего времени сохранились следы этого прибытия. Дерево, бывшее свидетелем этого перехода, очень почитается на протяжении уже двадцати веков, потому Ее появление в этом месте не является необычным. Святое Семейство благословило каждое место, где оно проходило. Вот почему египетская земля всегда была священной на протяжении всех истекших столетий».

Журнал «А’Ежштг» от 5 мая 1968 года:

Официальное сообщение Коптского патриарха в Каире подтвердило явление Божией Матери в Коптской церкви Пресвятой Богородицы в Зейтуне, в Каире.

На пресс-конференции, организованной вчера в 12 часов в Каире в Коптском патриархате, было опубликовало официальное сообщение, подтверждающее действительность явлений Святой Девы в церкви Пресвятой Богородицы в Зейтуне. Сообщение было прочитано епископом Афанасием Бени Суефа и епископом Самуилом, секретарем патриархии.

Епископ Афанасий, будучи членом делегации, назначенный патриархом Кириллом для рассмотрения этого явления, лично видел явление Божией матери. Официальное сообщение подтверждает, что начиная со вторника 2 апреля 1968 г. неоднократно наблюдалось явление Божией Матери на церкви Коптов в Зейтуне, в Каире. Это явление наблюдалось в течение нескольких ночей в разной форме: во весь рост или до бюста, и сопровождалось ореолом яркого света. Видение появлялось между куполами на крыше церкви или сверху на куполах. Видение тихо передвигалось и наклонялось перед Крестом главного купола. Освещенная ярким светом Богоматерь обращалась к наблюдавшим и благословляла их наклоном головы. В другой раз видение наблюдалось как яркое белое облако, окруженное летающими небольшими предметами, напоминавшими быстрый полет голубей. Явления продолжались неодинаковое время. Например, 30 апреля оно длилось 2 часа 15 минут. В другой раз явление в форме облака продолжалось от 2 часов 45 минут ночи до 5 часов утра.

Официальное сообщение подчеркивает, что явление наблюдалось многими тысячами народа разных вероисповеданий, а также людьми различных профессий. Все они подтверждают, что видели Богоматерь. Эти коллективные показания наблюдателей еще больше подтверждают действительность явления.

Явление Богоматери выдвинуло два вопроса. Первый заключается в том, что эти явления явно оживили и укрепили веру в Бога, и многие вернулись к вере, и их жизнь совершенно изменилась. Второе – это вызванное этими явлениями чудесное выздоровление больных. Эти чудеса подтверждены научно и показаниями многих очевидцев.

По распоряжению патриарха сформированы специальные комиссии из духовенства, которые регистрируют все явления Божией Матери и в своих рапортах сообщают об этом Его Святейшеству патриарху Кириллу VI.

Официальное сообщение добавляет: «С большой верой, радостью и благодарностью к Всевышнему патриарх извещает о явлении Богородицы, Матери Света, в различных формах, ясных и очевидных, в течение нескольких ночей и в другое время. Это началось со 2 апреля 1968 г. и продолжается по настоящее время в Коптской церкви Пресвятой Богородицы в Зейтуне по дороге в Матрию в Каире. Это историческая дорога, по которой Святое Семейство пришло в Египет».

В заключение в сообщении говорится: «Молим Господа Бога, чтобы Он дал нам Свое благословение, как символ мира во всем мире, нашей дорогой Родине и нашему благословенному народу. Да будет благословен Египет».

Журнал «Д’Ежипт» от 9 мая 1968 года:

На вопрос корреспондента: «Как понимать это чудесное явление в переживаемый нами трудный год?», епископ Самуил ответил: «Это явление является, очевидно, хорошим знамением и обозначает, что Богоматерь болеет душой о том, что произошло в Иерусалиме, где евреи заняли святые места. Бог, Который все видит, не принимает все то, что произошло в Иерусалиме. Бог будет с нами и поможет нам в будущем».

На вопрос корреспондента о чудесном исцелении больных, владыка Тимургорис сказал: «Произошло несколько чудесных выздоровлений, и обо всех этих случаях ведется сбор подробных сведений. По окончании этих работ будет выпущена официальная брошюра с указанием всех случаев, имен и адресов всех выздоровевших».

На вопрос: «Видел ли сам папа Кирилл VI эти чудеса?», владыка Афанасий ответил: «Папа послал делегацию, членом которой и я состою. И то, что я видел, не подлежит никакому сомнению».

На вопрос: «Оставила ли Богородица какие-либо доказательства?», владыка Афанасий ответил, что, «во- первых, Своим явлением Богоматерь оживила веру нашу, а второе – наличие чудес как результат этого явления. И думаю, что это является хорошим доказательством».

На вопрос: «Как вы объясните явление Пресвятой Богородицы в связи с приближающимся перенесением останков святого апостола Марка?», владыка Афанасий ответил: «Осуществление благословений и чудес в одно и то же время. Это доказывает, что Бог с нами. Я привожу слова Святого Духа, который говорит: «Будь благословен, Мой народ, Египет».

На вопрос о том, было ли когда-либо явление Богоматери в другом месте, владыка Самуил ответил: «Она явилась 11 февраля 1858 г. в церкви города Лурда во Франции, в 1917 г. – в деревне Фатима в Португалии, 21 июня 1954 г. – в Иерусалиме. Здесь – это четвертое явление Богоматери».

Присутствующий на пресс-конференции господин Люис Морсос, директор секции английского языка при университете, сообщил, что он сам видел явление Богоматери два раза: первый раз с 4 часов 15 минут до 5 часов 15 минут утра в воскресенье 28 апреля и второй раз с 3 часов до 4 часов 15 минут во вторник 30 апреля. Первый раз он видел Богоматерь до бюста, а второй раз – в виде столба света, принявшего форму статуи Богоматери.

Присутствовавший на конференции господин Заки Шенуда, директор Афте-Азиатской федерации, подтвердил виденное им лично явление Богоматери. «Свое заявление я делаю публично перед всеми и принимаю всю ответственность за свои слова».

На пресс-конференции присутствовали: анба (владыка) Афанасий – архиепископ Бени Суефа, анба Ираме – архиепископ Фаюма, анба Самуил – секретарь патриархата, анба Тимургорис – уполномоченный по научным открытиям и коптской культуре, протоиерей Гергис Матта – директор Патриаршей канцелярии, а также большое число клириков и представителей местной и иностранной прессы, радио и телевидения.

Благоустройство территории вокруг церкви в Зейтуне, где является Богородица

Видение Богородицы снова наблюдалось в понедельник 6-го и во вторник 7 мая. Большое скопление народа, прибывшего со всех концов страны, видело это чудесное явление в понедельник утром в 3 часа 20 минут, когда Богородица появилась во весь рост. Утром в 3 часа два блестящих голубя появились сверх купола церкви. Большие массы народа продолжали прибывать со всех концов страны к церкви Пресвятой Богородицы в Зейтуне. Одни приезжают, чтобы видеть чудесное явление, другие – получить чудесное исцеление.

В церкви в Зейтуне состоялось большое заседание, на котором, кроме духовенства, присутствовали представители от Министерства туризма и Арабского социального союза. Это заседание имело целью наметить план организованного посещения Зейтуна десятками тысяч народа, которые ежедневно прибывают к церкви, с тем, чтобы приспособить окружающую местность и превратить ее в зону паломничества и туризма.

Господин Абдель Тагер от Министерства туризма заявил, что прежде всего нужно обратить взимание на то, что к явлению Божией Матери следует подходить не с туристической точки зрения, потому что этот вопрос является исключительно религиозным. И наше государство относится к нему с большим уважением и вниманием.

Исходя из этого сообщения, был составлен проект организации порядка в месте паломничества в рамках работы Министерства туризма, а также других органов государственного аппарата.

Вот решение, которое было принято на вышеуказанном заседании:

1. Немедленно снести гаражи, находящиеся перед церковью, а занимаемое ими место приспособить для иностранных гостей и больных, которые не могут стоять. Там будут устроены сидячие места, а вход будет разрешаться по особым билетам, количество которых будет ограничено вместимостью этого места.

2. Запретить в этом месте движение автомобилей, повозок и ручных торговцев.

3. Привести в порядок всю прилегающую территорию. У входа на территорию будет поставлен наряд полиции.

4. Снять ограду вокруг церкви, чтобы увеличить площадь для народа.

5. Построить в зоне отель для туристов.

6. Построить госпитали и санатории для выздоравливающих. А пока необходимо превратить большую часть прилегающих жилых домов и вилл в пансионаты для приезжающих.

Одновременно священник Айрут предложил, чтобы Арабский социальный союз приступил к записи добровольцев – юношей и девушек – быть гидами в этой зоне.

Кроме того, принять ряд мер по наблюдению за порядком, имея в виду скопление большого числа паломников, прибывающих со всех концов страны и из-за границы.

«Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верой и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его?» (Мак. 2: 5).

«Незаходимое Солнце из дева?гвенных ложесн возсияти идет, просветити всю подсолнечную»...

«Гопювися, Вифлееме, отверзися всем Еде- ме, красуйся Ефрафе, яко древо живота в вертепе процвете от Девы» (стихира предпразд- ненству Рождества).

...Сухой и злой ветер-афганец, кто устоит перед ним? Зеленые деревья, цветы, людей, птиц, животных, растения, – все опаляет он своим губительным дыханием. Сам воздух насыщен невидимой жгучей пылью, сквозь которую бессильно пробиться даже Солнце. Тогда в полдень наступает ночь, и несет она не прохладу, а еще более нестерпимый зной. Когда дует страшный ветер-афганец, листья на деревьях сворачиваются, травы моментально желтеют, птицы прячутся, вода в ручьях пропадает. Старики говорят, что этим ветром-злодеем правит сам сатана, и победить его никто не может.

«Эй, бабай, – пересиливая ветер, кричит мужчина своему спутнику, идущему впереди с верблюдом, – седая твоя борода, давай отдыхать, сил нет никаких».

Тот оглянулся и, нагибаясь, чтобы сильнее крикнуть, ответил: «Нельзя отдыхать, засыплет с головой, идти надо»...

Но идти было некуда, тропу замел горячий сыпучий песок так, что на ней были горы песка. Верблюды, навьюченные мешками и ящиками, с трудом вытаскивали ноги и переставляли дальше. Поднимая свои маленькие головы на длинных шеях, они смотрели туманными глазами во тьму и издавали тревожный крик. В пустыне наступила ночь, страшная, жаркая, как в раскаленной печи, и продолжительная.

– Ой, Аллах, Аллах! – с горечью думал мужнина, с величайшим трудом переставляя ноги. – Сон дал Ты мне ночью, – горел я в огне и задыхался, так и не вышел из того огня... И зачем я не поверил этому сну, поехал? Ой, Аллах, Аллах, малый дитя ждет меня в шатре, молодая жена плачет и не спит...

Думы одна за другой ломили голову, страшно хотелось пить, но Кинжа (так звали мужчину) знал, что воды у них нет, давно вышла, а идти еще не менее 30 верст до следующего пункта Вахша. В голове Кинжи стало мутиться, он шатался, как подбитый ишак, а все шел и шел...

Когда же впереди идущий бабай – крепкий старше – обернулся, увидел, что Кинжи и его верблюда позади нет. Старше подумал, что Кинжа на минуту остановился и сейчас его догонит, и продолжал свой путь. Так прошел он несколько минут. Идти было так трудно, что старый бабай совсем задыхался. Жажда, страшная жажда мучила его, но он, опытный проводник, немало видел таких тайфунов. Но этот всех отраднее. Какое-то тяжелое предчувствие томило его сердце, что-то скребло внутри.

– О, Аллах всесильный! – взмолился он. – Не дай верным Твоим погибнуть в пустыне.

Вой и свист горячего ветра смешивался с тревожными криками верблюда, который почувствовал одиночество и стал сильнее кричать и чего-то тревожиться. Бабай остановился. Поставив верблюда под ветер, он укрылся за него и стал поджидать своего спутника. Так он простоял с полчаса. Их стало заметать и заживо хоронить в песке. Бабай пробовал было кричать Кинже, но голос его тонул в шуме и свисте ветра. Захотелось спать, но бабай знал, что уснуть в ночной пустыне, значит обречь себя на неминуемую гибель.

– Ой, Аллах, Аллах, – причитывал старый проводник, – неужели Ты похоронишь наши кости в пустыне.

В ответ раздался будто гром вдалеке, или это был хохот бешеного ветра... Бабай прислушался. Грохот повторился снова ближе.

– Что бы это значило? – подумал старик, – неужели сам Аллах идет взять мою душу? Никогда бабай такого не испытывал. Когда-то деды говорили ему, что приближение Аллаха всегда сопровождается каким-то странным эхом.

Однако нужно было идти вперед, иначе заметет совсем. Бабай поднялся во весь рост, понудил верблюда, и они тихо потащились вперед.

– О, Кинжа, Кинжа! – вздыхал с болью бабай. – Неужели ты погиб в песках? Или дикий зверь навалился на тебя сзади?

Так прошел бабай еще около часа. Душа ныла, голова его кружилась, ноги подкашивались, силы совсем ослабели. Но до следующего населенного пункта было не менее 30 километров.

Ветер будто утих, но потом увеличился с удвоенной силой. Как будто стало еще темнее. В горле жгло и пекло невыносимо. В глазах, ушах, носу – везде был песок.

– Нет, Аллах, больше идти не могу, – прошептал старик и, как пьяный, подался весь вперед. Он будто широко шагнул, потерял равновесие и...

В пустыне по-прежнему бушевал, адский ветер. Ночь подходила к концу. Малый проблеск будто восходящего Солнца осветил пространства знойной пустыни. Всюду горы и перевалы нанесенного ветром песку. Он был так горяч, будто его накалили в большой печи.

Когда взошло красное Солнце и осветило юрты небольшого селения Вахша, люди, вылезшие наружу из юрт, не видели никаких путников, проходящих через их село. Кинжа и бабай со своими верблюдами остались в пустыне... их замело горячим песком. Даже специально потом посланные за ними люди их не могли найти. Очевидно, они сбились с дороги, и кости их теперь обдувает ветерок, а Солнце их сушит и белит все сильнее...

Пустыня! Жгучие пески, безумные ветры! Сколько невинных жертв захватила ты в свои горячие объятия! Как безумная любовница в порыве бешеной страсти душит в объятиях любимого, так ты, пустыня, душишь знойным своим дыханием тысячи жертв, а горячая темная ночь накрывает их своим черным покрывалом- саваном...

«Незаходимое Солнце из девственных ложесн воссияти идет, просветити всю подсолнечную»... (стихира предпразднству Рождества).

Египетские волхвы, идущие с востока к Вифлеему, были ведомы таинственной Звездой. Никакая буря горячих ветров не могла заградить им путь к новорожденному Христу. Никакая темная ночь не могла сбить их с дороги. Свет Звезды, как маяк в бушующем море, указывал им путь прямо к Вифлеему, и они шли, обращая свои взоры не к Аллаху или какому другому богу, но к Христу, рожденному от Девы Марии в бедном убогом вертепе

И жажда Египта, никогда не завершающаяся трагической смертью многих тысяч людей, стала утоляться живой водой нового Евангельского учения, которое принес всем людям земли Спаситель Христос.

Матерь Божия, свет несущая всем народам земли, пришла ныне снова в Египет. Сын Ее Пречистый – Господь наш Иисус Христос – вознесся на небо и восседает одесную Бога Отца, Она же скорбит все время о людях, чтобы они вконец не погибли. Она оставляет Свой Небесный Престол и снова спускается на грешную землю. Она как Мать обходит города и села, дворцы и лачуги, народы просвещенные и народы темные и всем несет свет веры, радость жизни земной и надежду жизни вечной.

Осветив русскую землю светом Евангелия, Матерь Божия обосновала здесь тысячи церквей, сотни монастырей, множество скитов; Она дала русскому народу сонмы великих святых и подвижников благочестия.

В течение столетий Россия наслаждалась новым Христовым учением, она «пила пиво новое» из золотой чаши Евангелия, пока не «пресытилась» этим небесным даром и не стала безумно отвергать его. Вместо «пива Евангельского» люди шли пить в кабак и корчемницу; вместо храма Божия стали публичные дома и театры увеселения; вместо тихой домашней молитвы стали собираться для картежной игры и попоек с развратом...

Матерь Божия со скорбью увидела, что Ее святые иконы в храмах и домах закоптились чадом табачного дыма и нечистью ругательств и сквернословия пьяных мужиков, а иконы Её чудотворные, просиявшие исцелениями, подвергались осмеянию и издевательствам ученой русской интеллигенции.

Не переставая любить простую, доверчивую русскую душу, Она, обиженная и оскорбленная, идет «странствовать» опять в далекий Египет, идет туда, где Она почти две тысячи лет назад странствовала со Своим малюткой Христом. И как тогда Она убежала, гонимая Иродом, стремившимся убить Ее святого Сына Иисуса, так и теперь Она бежит в Египет, гонимая новыми Иродами, вторично стремящимися распять Христа.

Простой египетский народ примет любовь Матери Света. Он в своей непосредственности оценит Ее заботу о Нем. Как тогда египтяне дали приют Деве Марии с Богомладенцем и защитили Ее от страшной смерти, так и теперь они не посмеются над Ее материнской чистотой.

Вот Она, вся в белом и покрытая сияющей вуалью, стоит над куполом древнего храма. Она стоит там целыми часами. Над Ее святейшей головой летают белые «голуби» – Ангелы. Они, как молния, носятся в ночной темноте, прорезая небо огнистыми дорогами, и скрываются в глубине ночного неба. А Она все стоит лицом к тысячной толпе. Она молча будто говорит им: «Дети вы Мои! Вы собрались со всей земли, чтобы видеть Мать свою. И знаю, что вам трудно живется без веры, без молитвы. И знаю, что вы усиленно ищете себе счастья в жизни, в мирских утешениях, в еде, упоении зрелищами, преступных удовольствиях...

Дети вы Мои! Как мир жестоко Вас обманывает, как он зло издевается над вами. Он обещал Вам мир и спокойствие, а дает убийства и насилие; обещает вам радость и счастье, а дает слезы уныния и отчаяния. Вот Я пришла к вам, дети Мои, чтобы еще раз сказать, чтобы вы не ссорились друг с другом, чтобы вы жалели и помогали слабым и беззащитным народам, а не порабощали их с жестокостью и коварством. Вы здесь от всех народов земли и поймите, что вы все братья, один у вас Отец на небе и Я – Мать ваша и на небе и на земле»...

В ночной тьме около древнего храма стоят тысячи людей. Они чувствуют, что виноваты пред своей общей Матерью. Они многие совсем позабыли Ее. А другие даже ненавидели Ее, уничтожали Ее храмы, разрушали святыни, выкаливали глаза Ее на иконах, потом, надругавшись, жгли в огне или бросали в отхожее место.

– Отец, – слышится из толпы детский звонкий голос, – а кто эта белая на крыше храма?

– Это госпожа Мария, – отвечает приглушенный голос мужчины.

– А что Она там делает?

– Молится за весь мир, сын мой.

– Отец, а как Госпожа Мария сойдет оттуда?

– Она поднимется на небо.

– А мать говорила, что это признак не к добру.

– Нет, сын мой. Госпожа Мария добрая.

– А Она добрая, отец?

– Очень добрая, сын мой.

– Она не поможет нашей маленькой больной Салане?

– Поможет, попроси Ее, сын мой.

– Госпожа Мария, закричал мальчик звонким и голосом, помоги пашей маленькой Салане, она сильно больная.

Матерь Божия, услыхав голос мальчика, преклонила Свои колена пред Крестом, что на куполе храма, и замерла в молитвенном положении.

В толпе защелкали фотоаппараты, кинокамеры, послышался одобрительный шум народа, кто-то от радости подпрыгивал, выделывая восточный танец, кто-то глубоко вздыхал, произнося молитвенные прошения. Несколько католических монахинь благоговейно стояли на коленях, опустив очи к земле, многие женщины-арабки плакали от радости, держа младенцев своих высоко над головой.

А старый араб с закутанной белой головой тихо говорил своему соседу: «Аллах послал Госпожу Марию к нашему народу, чтобы утешить и укрепить его в тяжелой войне. Беда большая, испытание тяжкое грозит нашей стране, и Госпожа Мария пришла к нам на помощь»...

Долго еще Госпожа Мария парила над куполом храма. Она то передвигалась, то вставала на колена и молилась, то становилась лицом к народу и долго-долго смотрела на него. В этот жуткий момент вся толпа замирала, слыша свое дыхание, а скептики и неверующие невольно вынимали руки из карманов и напряженно вытягивались, как на суде.

– Она будто плачет, – шепнула молоденькая католичка-монахиня своей старице.

– Да, я вижу Ее слезы, они бегут по бледным Ее щекам и падают на грудь...

– А я вижу, как шевелятся Ее уста. Она что-то говорит людям.

– Нет, – мягко перебила говорившую старица, – Дева Мария просит людей, чтобы они покаялись.

– Смотрите, смотрите, как Она кланяется народу, как низко!

Кучка монахинь припала к земле. Послышался приглушенный плач.

– Она еще кланяется нам, – тихо сказал сам себе седой мужчина в очках, – нас надо разить за кощунственное непокорство Богу, а Она кланяется. О, Владычице Богородице, поистине Ты единственная наша Мать, жалеешь и милуешь нас, несчастных. – С этими словами мужчина вынул платок из кармана пальто и утер обильно текущие слезы.

Но вот толпа будто ахнула, или вздох сожаления вырвался из общей народной груди. Видение стало меркнуть... Сияние над храмом медленно затемнялось. Светлый облик Девы Марии сделался бледно-синеватым, красивейшая радуга воздушных цветов не то что удалялась от народа, а наоборот, она будто раздвигалась вверх и вширь, в народ, не оставляя его, а благодатно пронизывая. Через две-три минуты толпа стояла уже в абсолютной ночной темноте. Видение скрылось, чтобы в другую ночь явиться снова. И долго, долго толпа еще не расходилась, очарованная дивным видением Матери Божией...

«И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать над ними... юноша будет нагло превозноситься над старцем и простолюдин над вельможею» (Ис. 3: 4–5).

Однажды иудеи подошли к Господу нашему Иисусу Христу и сказали Ему о том, как Ирод убил несколько десятков соплеменников, растерзав тела их, все смешал с землей. Слыша это, Спаситель сказал: «Не думайте, что эти убитые грешнее всех остальных, но если не покаетесь, все погибнете» (святое Евангелие).

У Ф.М. Достоевского в романе «Братья Карамазовы» старец Зосима умильно рассказывает о том, как один брат, живя уединенно в пещере, имел правило каждый день просить у птичек прощения. Он выходил, видимо, вечером, в свой маленький сад, и, став потихонечку у дерева, ждал, когда прилетят птички и сядут на ветки. Птички привыкли уже к монаху, потому что он их подкармливал крошечками хлеба, а в праздничек и пшеном, и не особенно боялись его.

Вот прилетели вначале две маленькие птички и сели на веточки рядом стоящего дерева. Они были так малы, что их трудно было отличить от листочков, но монаха не смущала их величина. Что ни меньше они были, у него больше было умиления в душе. Птички вначале прыгали по веткам, а потом сели обе рядом. Они будто кого-то поджидали и сидели с великим благочинием головками к нему.

Через две-три минуты прилетели еще две пары таких же птичек и, развернувшись, уселись рядком. Они сидели попарно, и брат умилялся на них. Однако, по всему было видно, что компания еще не в сборе. Все чего-то ждали и серьезно переглядывались. Вдруг летит еще одна птичка, ее никто не сопровождал.

«Наконец-то монашка прилетела», – тихо прошептал брат. Однако птичка покружилась и села несколько поодаль от остальных.

Как только прилетела эта птичка, так брат начал свою исповедь перед ними так: «Простите меня, грешного, милые птички Божии, я оскорбил общего нашего Владыку и виновен пред всей тварью Его».

Птички что-то прощебетали и продолжали сидеть на ветке. Только одна из них хотела поймать пролетевшую мимо мошку, но другие посмотрели на нее серьезно, и она присмирела.

Монах еще что-то говорил птичкам, склонив голову, а те все спокойно слушали. Умиленный такой торжественной обстановкой, а, главное, разумным понятием таких малых созданий Божиих, брат стал плакать. Слезы обильно лились из глаз, он утирал их своей мозолистой сухой рукой. А сам все смотрел на милых малых птичек и просил у них и у их Создателя – Господа – себе прощения.

Видя слезы старца, птички заволновались, они потеряли прежний свой покой и стали будто выражать свое сочувствие. Вдруг они, будто по команде, вспорхнули и стали с криком летать вокруг брата. Только одна птичка осталась сидеть одиноко на ветке. Брат не сводил с нее глаз, но вот эта птичка вспорхнула с ветки и с пронзительным криком устремилась в небо... Старец смотрел ей в след. Она быстро унеслась ввысь, вскоре не слышен стал и ее крик...

«Монашка полетела к Богу за меня с молитвой», – подумал старец и еще более залился слезами...

Другие птички, покружившись около брата и что- то наговорив ему по-своему (наверное, в утешение), вскоре улетели, чтобы завтра в то же время прилететь сюда снова.

– Что это, брат, ты здесь делаешь? – раздался позади голос.

Монах, не оглядываясь, ответил просто и откровенно:

– Исповедую Богу и птичкам свои грехи.

– А причем же здесь птички? – снова спросил незнакомец.

– Они безгрешны.

– Но они же и не понимают тебя.

– Что вы? Что вы? – запротестовал брат. – Понимают и сочувствуют больше чем люди.

Незнакомец подошел ближе к брату и поклонился ему. Это был пустынник из соседних гор. Он сам глубоко любил природу, и очень обрадовался, когда встретил человека, который подобно ему, в природе, во всех творениях, находил след Божий и слезно радовался ему.

– Все виноваты, – сказал подошедший, кланяясь, – в одном месте человек согрешит, в другом конце мира отдается этот грех.

– Прости меня, старец, – смиренно сказал брат, утирая слезы, – и я думаю, что мои грехи делают и птичью жизнь более трудной, потому и прошу у них каждый день прощения.

Пустынник тихо улыбнулся простоте брата и сказал: «Идея всеобщей виновности исходит из идеи единства человеческого рода. Все люди от Адама. Один согрешил – все виноваты. Один Христос пострадал за всех, и все стали Богу дети по благодати».

– Прости меня, отче, – сказал брат, – я не книжный и твои мудрые слова мне не под силу уразуметь.

Старцы поклонились друг другу в землю и разошлись.

Святая скорбь

Есть скорбь на свете – скорбь земная,

Ее удел – одна тоска;

Печалью сердце надрывая,

Она осушает нам уста.

Но есть другая скорбь – святая,

Она к молитве нас ведет,

Страстей порывы усмиряя,

И радость сердцу подает.

Простую душу награждает,

Возносит сердце к небесам,

Безмерно сладко утешает,

Дает просторы чудесам...

Вина единая на всех. Один грешник – сотни несем наказание. Один где-либо в Конго убивает неповинных детей и беззащитных матерей – другие в другом конце земли несут суровое за это наказание. Их хоронит земля живыми при землетрясениях и оползнях.

И нельзя думать, что Россия потеряла веру в Бога по вине правителей мира или еще кого, вина здесь общая. И, прежде всего, виновна Церковь Российская, которая меньше молилась и больше занималась политикой царской власти. Архиереи ездили не по приходам, чтобы их исправить, а по балам и вечеринкам богатых людей.

Матерь Божия – Царица Небесная – Матерь русской земли и простого русского народа никогда не оставит Русь на произвол судьбы. Однако, обиженная, оскорбленная, Она уходит в Египет и там являет Себя всему миру как Мать всех народов, наций, поколений, рас.

«Всю Вселенную назираеши и вся обидимые избавляеши» (стихира).

Царица Небесная! Мати Господа нашего Иисуса Христа! Являя Свой пречистый лик во всех странах и всем народам, Ты – любимая наша Владычица – не оставляешь и нас, бедных верой и благочестием, русских людей. Мы по-прежнему любим Тебя и верим Сыну Твоему, Господу нашему Иисусу Христу. За Его святое и спасительное имя мы готовы перенести все: насмешки, унижения, гонения, смерть. Не покинь же нас, Царица Небесная, вовеки веков. Аминь!

Радуйся, Мати Божия, всем гонимым, обиженным, за правду страждущим тихую радость дарующая...

«Мы заключили союз со смертью и с преисподнею сделаем договор» (Ис. 28: 15).

На Афоне существует предание, что однажды бес явился подвижнику, который подвизался на самой высокой скале Афона. Бес сказал подвижнику: «Иди, старик, отсюда, это моя гора». Бес говорил правду. Действительно, гора была его, потому что сами люди захотели этого. Они на самый пик Афона доставили золотого идола и кланялись ему снизу.

Однако, подвижник не соглашался с бесом; он не спорил, но и не уходил. Жил себе в пещере и молился Богу, а язычники молились идолу. И вот супербес (т.е. сверхбес, сатана) воскипел великим гневом на одинокого подвижника, который почти под самым идолом вырыл себе пещеру и молился истинному Богу. Сатана хотел напугать старца своей силой, чтобы тот убежал из своей пещеры совсем. Он снова явился старцу в келию и сказал: «Иди со мною, и покажу тебе, кто я такой». Но подвижник перекрестился и вышел в двери келии. Сатана позвал его подняться выше, но старец кротко ответил: «Я здесь побуду, мне и здесь хорошо».

И вот сатана взошел на вершину скалы и хлопнул в ладоши. Раздался ужасный гром и гранитная скала, как орех, раскололась надвое. Образовалась великая пропасть, которую и ныне показывают паломникам.

От страшного треска и грохота Дифон (т.е. малый Афоненок) прижался к своему деду (большому Афону) и так остался стоять до сих пор. Обломки каменных глыб обрушились с такой силой, что там, внизу, повалили весь лес, росший на склонах Афона. Люди попрятались в пещеры и подвалы, думая, что настал конец мира. Между тем, сатана стоял на вершине в «царственном величии» и ехидно насмехался над подвижником.

Правда, старец сильно оробел, а главное, он совсем оглох от грома и грохота падающей скалы. Но раб Христов не потерял силы духа. Глядя на ликующего сатану, он сказал: «Ну ладно, сильно ты хлопаешь в ладоши, а вот смотри, теперь я хлопну». И подвижник торжественно оградил сатану большим крестом. Блеснула молния, рванул гром, гора заходила, как дерево от сильного ветра, но ни один камень не упал вниз. От блистания молнии старец закрыл лицо обеими руками.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, – в страхе зашептал старец, – помилуй меня грешного».

Когда он отнял руки от лица, было тихо и спокойно, только из пропасти, которую сделал сатана, клубился вверх черный и едкий дым; из него образовалась большая черная туча и унеслась к северу...

Говорят, что теперь Афон, если смотреть на него сверху, имеет вид креста, которого бесы так сильно трепещут.

* * *

Поистине, сатана сам себе делает пропасти. Он сам себе и уготовил преисподнюю. Он совершил двойной райский грех. Первый его райский грех был на небе около Престола Божия, когда он совершил там первую революцию. Но Правосудный Бог низверг бесовскую нечисть с неба, и сатана со всеми своими злоумышленниками остался в преисподней, т.е. в той бездне, которую он сам и устроил.

Второй райский грех сатана совершил в земном раю. Он, вселившись в змею, проник в рай, где были безгрешные Адам и Ева, и их соблазнил преслушаться Бога своего, Преблагого Создателя.

– Что же такое райский грех? – спросил однажды ученик своего учителя. Он думал, что райский грех – это блуд или прелюбодеяние, в которое впали Адам и Ева.

– Зависть, – кротко ответил учитель.

– Сатана позавидовал кому?

– Вначале он позавидовал Богу, а потому Адаму и

Еве.

– А теперь он тоже завидует?

– Теперь он завидует всем, кто верно служит Богу.

– А почему он завидует им, когда у верующих почти только одни скорби?

– Завидует потому, что им Бог приготовил рай, из которого он изгнан.

– А как, отче, бороться с завистью? – смиренно опросил ученик.

– Будь доволен тем, что имеешь.

– А если у меня нет ничего, то как же не завидовать тому, кого Бог наградил так щедро?

– Посмотри хорошенько на себя, и ты увидишь, что и тебя Бог не обделил.

– Смотрел, отче, а вот нет ничего у меня.

– А жизнь у тебя есть?

– Какая жизнь?

– Ну, вот ты живешь? Или не живешь?

– Живу, отче.

– Ну, вот жизнь и есть великий дар Божий, плохая она или хорошая твоя жизнь – она есть великий дар Божий. А ты говоришь, что у тебя нет никаких даров Божиих. Еще чего у тебя есть?

– Не знаю, отче, больше нет ничего.

– Как нет? Глаза у тебя есть?

– Есть.

– Уши у тебя есть?

– Есть.

– Руки у тебя есть?

– Есть.

– Ноги у тебя есть?

– Есть.

– Вот видишь, как много тебе Бог дал даров и телесных, и духовных.

– Молитвы ты знаешь?

– Немного знаю, отче.

– Креститься умеешь?

– Умею, отче.

– Читать и петь в церкви умеешь?

– Только читать, отче, а слуха нет.

– Послушания немного имеешь?

– Немного, отче.

– Молчание имеешь?

– Нет, отче.

– Научишься. Терпение имеешь? Воздержание, целомудрие, бескорыстие и прочее?

– Всего понемногу, отче. Чуть-чуть.

– Ну, вот видишь, хотя по чуть-чуть, а все-таки всего понемногу Бог дал тебе и духовных дарований. Вот почему и не греши райским грехом, не завидуй ни в чем другим, а понемногу увеличивай свои добродетели.

* * *

Райский грех творит адские дела. На протяжении многих веков на земле совершаются войны, кровопролития, насилия, предательства, измены, жестокость, противление Богу. И все это совершается по зависти. Слабый завидует сильному, бедный завидует богатому, невежда завидует ученому, злой завидует добродетельному. А раз зависть есть, то она непременно будет мстить, кому завидует.

Есть народы, которые завидуют другим народам, например, христианам. Завидуют им потому, что они приняли Христа, а те Его отвергли. Завидуют еще и потому, что христианские народы далеко превосходят их в культурно-экономическом отношении. Завидуют и даже ненавидят их за то, что они сильны и могущественны. С другой стороны, эти великие христианские народы завидуют слабым народам и стараются обманом или оружием эксплуатировать их.

И вот везде зависть. Везде обман, войны, кровопролития, и райский грех землю превращает в ад.

Матерь Божия, всем желающая спасения, несет свет Евангелия всем народам. В видениях, откровениях, чудотворных иконах, открытых чудесных явлениях Она старается всех уравнять, всех примирить, всех сделать родными Себе, но люди перестают Ей доверять, даже стыдятся во всеуслышание произносить Ее имя, а в некоторых народах запрещается под страхом наказания вообще чтить Бога и прославлять Его Пречистую Матерь.

– Я накажу мир за зло, – говорит Господь, – и нечестивых за беззаконие их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей. (Ис. 13: 11).

Чтобы нам наследовать рай, будем избегать, как смерти, райского греха – зависти. Будем бояться зависти потому, что от нее, как от нечистой и оскверненной матери, рождаются все прочие пороки: гордость, ненависть, злоба, коварство, убийство, памятозлобие, обжорство, пьянство, измена, предательство, блуд, прелюбодейство, насилие, извращенность и прочие грехи. Все они, как нечистые потомки одной бесстыдной матери-зависти.

Когда люди делаются слишком культурны и слишком умны, они перестают верить и чтить Матерь Божию. А вот египтяне, как говорят очевидцы, очень просты и доверчивы.

* * *

Ахмед ехал на своем ишаке по дороге. Ахмед был большой, а ишак маленький. Ноги Ахмеда почти доставали до земли. Вдруг на дороге показался автомобиль. Он быстро несся навстречу Ахмеду, поднимая столб пыли. Недолго думая, Ахмед повернул своего ишака поперек дороги и остановился. Мишина подскочила вплотную и остановилась.

– Эй, ты, – закричал шофер, высовываясь из кабины, – чего загородил дорогу?

– Давай меняться.

– Чего меняться?

– Бери мой ишак, давай машину.

Шофер замешкался, не зная, что делать, тем более что Ахмед был крупным на вид человеком и говорил почти угрожающе, а шофер ехал один.

– Да как же, – запротестовал шофер, – ведь ты же не поедешь?

– Ишак едет, машина поедет, – отрубил Ахмед.

– Нет, брат, машина не ишак.

– Тогда дорог не дам, – пригрозил Ахмед. Шоферу ничего не оставалось, как только скорее дать задний ход, развернуться и умчаться назад от чудака-араба. Ахмед долго смотрел вслед машине и, вздыхая, говорил: «Ой, харошь ишак убежал, не догнать мне его»

Свет во тьме

Суровый край и жаркий край,

Уходят в небо пирамиды;

Не слышен здесь собачий лай,

Не тают льдины Антарктиды.

Веков прошедших миллион,

Страна великих фараонов,

Где сатана воздвигнул трон

И много, много чуждых тронов.

Народ, блуждающий во тьме,

Узрел Денницу Солнца Света,

Страстям кадя, горя в огне,

Услышал истины приветы.

Грядущих тайн сокрытый путь,

Восток манит к себе народы;

Креста служитель, не забудь,

Египет ждет теперь свободы!

Исав поднял могучий меч,

Слова сбылися Исаака,

Грядет тяжела, страшна сечь,

И руку брат поднял на брата.

Страна таинственных долин

Вблизи Персидского залива,

Здесь ныне место страшных мин,

Мешают кровь с водами Нила.

И что-то будет скоро там!..

Воскликнут в страхе все народы;

Всесильный Бог предъявит нам

Свой иск – за счастие свободы.

И «райский грех» как таковой

Месят умы Востока ныне;

Тяжелы дни ведь, братец мой,

Кровава сеча в Палестине.

Судьбы минувших всех веков

Вершат итоги в дни ближайши...

Куют оковы... Нет оков!

История, стой! Пути нет дальше...

Познайте ж люди – все мы братья!

Христос учил нас жить в любви;

Врагам отверзем мы объятья,

А без Христа погибнем мы.

Святая Дево, Мать народов,

Согрей рассеянных детей,

Избави мир от всех невзгодов

И сопричти любви Своей.

Там, где раньше был светлый рай, льется кровь невинных жен и детей. Там, где царил блаженный мир и любовь, кипят страсти мести и тирания. И то самое райское место (рай был на Востоке), где наелись вместе лев и ягненок, тигр и кролик, – теперь кипит ручьем человеческая кровь, на каменистой мостовой валяются в пыли и крови отрубленные детские головки...

Две молодые женщины, одна израильтянка, другая египтянка, судорожно прижимали к тощим своим грудям убитых детей. Они стоят не вместе, поодаль одна от другой, но мука, страшная мука – одна и та же. Невыносимая мука раздирает их материнские сердца. Две женщины – израильтянка и египтянка – стоят поодаль одна от другой, в их судорожно сжатых руках убитые младенцы. Вот они повернулись лицами одна к другой, и в их глазах пылает взаимная непримиримая ненависть.

– Кто убил моего младенца? – гневно бросает слова израильская женщина египтянке. – Ты убила, ты и твои люди!

– А кто убил моего младенца? – кричит египтянка израильтянке. – Ты убила и твои люди!..

И, прижав к груди трупы своих убитых детей, женщины с остервенением бросаются одна на другую; они рвут волосы, кусают зубами лица, бьют друг друга в живот руками и ногами, издавая страшный визг и проклятия...

И чем только кончится эта ужасная бойня?.. И кто может сказать, кто из них прав и кто виноват? «Райский грех» сделал их обеих правыми и... обеих виноватыми.

О, бедные люди! Не дети ли вы одного Отца, Который на небесах? Не одна ли у вас Матерь? Когда же кончится ваша земная мука? И взойдет ли над нашим грешным миром Солнце святой любви?

Туда, на Восток, где был земной рай, теперь прикованы тревожные взоры всех народов мира. Там, у притоков великих рек Тигра и Евфрата, с ожесточением и отчаянием проливается человеческая кровь. И вот, в этой смертельной схватке двух народов решается судьба мира в целом!..

О, Христе Боже наш, Царю веков, всех народов! Ты Сам исходил Своими Пречистыми стопами святую землю Палестины, Ты там и пролил за весь мир Свою драгоценную искупительную Кровь. И вот теперь, от этих маленьких ручейков Твоей Пречистой Крови, что текли алой струей по главе, рукам и ногам Твоим, образовались целые реки крови, крови человеческой... И один Ты, Господи, знаешь, что, может быть, близок тот час, когда этой крови будет так много, что будет она «даже до узд конских» и потечет «на тысячу шестьсот стадий» (Откр. 14: 20).

«Седе Адам прямо рая, и свою наготу рыдая плакате» (неделя Сырная).

«И узнают все обитатели Египта, что Я – Господь, потому что они дому Израилеву были подпорою тростниковою» (Иез. 29: 6).

«Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам, не знаю вас» (Мф. 25: 12).

Господь наш Спаситель сказал притчу о десяти девах, пять из которых были мудрые, а пять – глупые. Но все они – и мудрые, и глупые – ждали Жениха и хотели войти с Ним на брак. Мудрые делали добрые дела, потому светильники в их руках горели светлым огнем, а глупые ничего доброго не делали, и потому их светильники угасали.

В самую полночь пришел Жених, и девы с горящими свечами встретили Его и вошли с Ним в Царский Чертог для пира. А глупые девы тем временем пошли еще на базар купить себе масла, чтобы возжечь свои угасшие светильники. Вернувшись, они узнали, что Жених уже пришел, и двери Чертога закрыты навсегда. Они стали со слезами просить и стучать, чтобы им отворили и впустили их в Чертог, но Жених сказал им, что Он их совсем не знает и поэтому не пустит их и дверей им не откроет.

О, бедные и несчастные девы! Для чего же вы тогда хранили свое девичье целомудрие? Для того ли, чтобы проспать час прихода Жениха и быть не допущенными до брака? Ведь вы же девы, вы же сами обрекли себя на это девство. Вы сами отвергли всех своих женихов ради одного Небесного Жениха, так что же вы спите? Зачем дремота закрыла ваши чистые девичьи очи? Зачем ваши длинные ресницы не бодрствуют и не вздрагивают от стыда? Почему же Господь вас называет глупыми девами, когда вы сберегли для Него свое девство и отвергли счастье замужества? Неужели вы, бедные и достойные сожаления девы, теперь и замужества лишились и девством не увенчались? Да неужели же ваш девственный подвиг всей жизни напрасен и не будет принят Господом-Женихом Нетленным?!

– И за что вы нас так срамите? – говорит одна из глупых дев. – Вы думаете, что мы и в самом-то деле глупые?

– Конечно глупые, – отвечает им истинный христианин, – ведь Сам Иисус Христос называет вас такими.

– Нет, – отвечает вторая дева. – А мир наоборот называет нас очень мудрыми.

– Да какие же вы мудрые, когда все проспали, и в Чертог вас не пустили?

– А на что нам Чертог Небесный, – говорит третья дева, – у нас чертог свой есть, более веселый, потешный и светлый.

– Ну, тогда зачем же вы стучите в двери Чертога, когда вас не пускают?

– Больше не будем стучать, – отвечает четвертая дева, – и пусть себе веселятся они по-своему, а мы пойдем в земные гаремы, бары и будем там не менее счастливы.

– Девы, слушайте меня, – кричит пятая глупая дева. – Пусть нас называют глупыми и юродивыми, но мы не хуже тех богомолок и фанатичек, которые попали в Чертог. Пошли в мир, он нас полюбит и оценит, будем есть, пить, веселиться, а женихов и там хватит нам.

И пошли они всей гурьбой в мир, освещенный искусственным светом. Светильники веры и добрых дел они бросили, одежды свои белые девичьи заменили пестрыми мирскими. Начальник мира – дьявол – похвалил их поступок и одарил каждую деву обманчивыми мирскими благами...

Так истинно мудрые девы, хранящие любовь, чистоту, смирение, верность Христу, в глазах мира сего стали «безумными», а юродивые (ленивые, сонливые, беспечные) миром названы теперь наоборот весьма мудрыми и счастливыми...

Но как долго продлится это счастье? И насколько это счастье счастливое?..

«Ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3: 17).

А ты, «глупая дева», осмеянная миром и дьяволом, что ты понурила свою бедную головку? Или и твой светильничек гаснет? Или и твоя вера и любовь ко Христу – Жениху своему Нетленному – угасает? Или и тебя тянет, как веревками, к себе мир грешный и прелюбодейный? А может быть, дева Христова, тебе прискучили однообразные молитвы и нудные поклоны, церковные службы, где одни старушки, а ты ведь молодая, красивая, умная; надоело тебе прятаться да укрываться, да всех обманывать неверием, лицемерить?..

Что это, Христова невеста, ты призавяла и поблекла? Где твой прежний молитвенный жар и рвение? Где твои ночные стояния и пощения? Помнишь, как ты раньше бежала в храм, презирая стыд и насмешки толпы? Помнишь, как ты отдавала последнюю копейку нищему, не рассуждая, кто он, пьяница или вор. Помнишь, с каким трепетом и страхом приходила ты к священнику под благословение святое! И на исповеди, помнишь, как трепетало твое сердце, когда ты избирала себе духовного отца и со слезами просила его святых молитв о себе? Помнишь ли, мудрая дева во Христе, с какой жаждой ты ловила первые наставления, которые давал тебе духовный твой отец?

Вот плачешь ты теперь, вспоминая все это потерянное и расхищенное духовное сокровище... И как не плакать об этом, ведь это не простой картежный проигрыш! Нет! Это проигрыш сокровища нетленного, ничем незаменимого и... возвратимого ли? И возможно ли его вернуть?

«И дано было ей облечься в виссон, чистый и светлый; виссон же есть праведность святых» (Откр. 19: 8).

Что же ты, милая душа, не облекла себя в это драгоценное чистое одеяние? Говоришь, я – девушка, и мои одежды чистые, или я – монахиня, и мантия моя не осквернена.

Идет вот она – дева мудрая, невеста Христова – по шумному и многолюдному городу, идет, бедненькая, как настоящая сиротка. Среди этой шумной толпы она совершенно одинокая, совершенно чужая всем. Сколько людей окружают ее, сколько женщин, девушек проходит мимо нее. А она – одна, совершенно одинокая; ну, как в пустыне среди жгучих ветров, и некому доброго слова сказать, не от кого его услышать!..

Вот она, бедненькая, вошла в метро. Вагон трогается, ей хочется перекреститься. Она колеблется. Если открыто сделать на себе крестное знамение, вся публика разом увидит это и ужаснется, косо глянут на нее, а иные засмеются, иные брезгливо отвернутся. Что делать? «Нет! – решает бедная сиротка про себя, – лучше сделаю крест и молитовку в уме сотворю». Так она про себя и помолилась. Но душа ее все равно не была спокойна. Она чувствовала, что сделала не совсем хорошо, что народа устыдилась больше, чем Христа. Оправдывая себя за такой поступок, Христова невеста и успокаивалась, и тревожилась. Ей даже стыдно было за свое малодушие, но как же она могла поступить иначе?

И вот так она едет в метро, едет в автобусе, едет в железнодорожном вагоне – одинокая, будто пришибленная, будто в чем-то виновная пред всеми. Если ее спросят, она кротко ответит. Если в автобусе или еще где толкнут, она молча подвинется дальше. Всегда она напряженная, молчаливая, как будто носит в себе какую-то великую тайну...

И получается, что в своей родной стране, в своем родном городе, в своем родном селе она чужая, и люди все, а их много-много везде, тоже будто ей все чужие, не родные, какие-то далекие. А если хотите проверить, что это так, то попробуйте вы открыть свою душу любому попавшему вам человеку, и вы сразу поймете, что для него вы простой чудак или не совсем нормальный, или, но меньшей мере, слабоумный придурок.

Вот и живет дева Христова, как в пустыне, хотя кругом нее толпы людей, родных, даже семейных, близких. И среди них она одинокая, и семейные-то не хотят понять ее правильно.

– Дура наша Нинка, больше никто, – в один голос говорят они. – Наладила в церковь и никуда больше дороги не знает.

– Опять собираешься в монастырь? – кричит замужняя сестра Нинке.

– А куда же больше? – отвечает девушка.

– Чай вон подруги твои знают куда ходить.

– Нет у меня подруг, все замуж повышли.

– А ты что? – уже насмешливо язвит сестра.

– А я вот одна буду.

– До каких же пор все будешь одна-то? Я вот 19-ти лет вышла.

– Ну, а что же толку-то?

– Ах ты, лентяйка такая, – уже со злом кричит сестрица, – только с монахами и возишься, вешаешься на каждого да свечки ставишь, – пошла родная сестра поносить бедную девушку всякими словами, даже про аборты вспомнила, о которых Нинка не имеет никакого понятия.

Обидно стало девушке, она, бедная, заплакала и вышла из родной семьи в широкий мир. И вот снова она идет одна. Кругом шум, разговоры, смех, шутки, а она – одинокая, и некому согреть ее бедное сиротское сердце, и ей самой не хочется говорить никому ни единого слова.

...«И истощатся воды в море... И оскудеют реки и каналы»... (Ис. 19: 5–6).

Что это такое? Наверное, здесь говорится не только про обычную воду, которая высохнет в морях и реках, но и о любви, которая иссякнет в сердцах человеческих, и люди будут жить рядом и не скажут друг другу доброго слова...

* * *

Во Франции есть общество, которое принимает по телефону «исповедь» людей. Например, человек выбился из колеи жизни. Он во всех разуверился, лучшие друзья его подло обманули, родители умерли или иного с ним взгляда. И вот этот человек звонит в эту организацию и с отчаянием спрашивает, что же ему делать, продолжать жить или удавиться? Сотрудник отвечает ему, что, мол, как-нибудь надо жить, зачем же давиться. Словом, всякими добрыми мотивами воодушевляет несчастного.

Что он может еще сказать человеку, измученному неправдой жизни, изменой и проч. Может быть, про Бога скажет или вечную жизнь, что, мол, ради Бога все претерпеть вам надо. Право, не знаю.

Но вот есть во Франции такая ассоциация, походящая на Церковь.

У нас верующие несут в Церковь свои скорби и по благодати Божией получают там себе утешение. А вот во Франции – там гражданская организация выполняет эту важную функцию, потому, видимо, зам и самоубийств так много – двадцать пять тысяч каждый год.

«Спасайте наши души!» – несется вопль из народа; вот они и спасают, как умеют.

А ведь это обязанность не светских организаций, а Матери-Церкви и церковных пастырей. Но к Церкви люди не обращаются за помощью, а туда вот по телефону звонят и приходят сами...

...«Священник и пророк спотыкаются от крепких напитков, побеждены вином, обезумили от сикеры» (Ис. 28: 7).

А Церковь? А с Церковью вот что получается.

Церковь есть корабль. На этом корабле плывут люди. Они хотят спастись от бурного моря.

Но вот в корабле образовалась течь. Люди перепугались, не знают, что делать. Однако поврежденный корабль полегоньку плывет. Но люди уже возмутились и не доверяют корабельщикам. Они хотят перебраться или на другой корабль, которого совсем нет рядом, или хотя бы на небольшой остров, лишь бы не погибнуть совсем.

К счастью, недалеко оказалась земля. Это и был небольшой остров. Люди, прыгая с «тонущего» корабля, поплыли на этот остров. Которые не могли плавать, переправились кто на чем: кто на лодках, кто на обломках, кто на чем мог. Но как только люди оставили корабль и перебрались на остров, они считали, что теперь они спасены. Но оказалось самое ужасное, чего никто не мог ожидать. Остров стало совсем заливать водой, а корабль оставался держаться на воде. Люди ахнули от страха, и отчаяние овладело ими. Некоторые, правда, быстро спохватились и обратно перебрались на поврежденный корабль, но таковых было очень мало. Остальные же упорно продолжали оставаться на острове, пока вместе с ним не погрузились в море; и все, кто на нем был, погибли... Корабль же с немногими спасенными держался на воде и даже потихоньку двигался к своей цели.

Что это? Притча? Да, притча.

Корабль – это Церковь Божия. Земля – остров – это мир. Теперь люди увидели, что Церковь повреждена грехом, изменой, лицемерием, пьянством и проч. Вера в спасаемую Церковь поэтому рухнула, и люди стали бросать Церковь и отдались миру. Но оказывается, что мир-то еще ненадежнее, еще более поврежден неправдой, лицемерием, нечистотой, обманом, предательством. Люди гибнут вместе с ним в волнах бушующего океана. А Церковь Христова, хотя и поврежденная, однако Ее хранит Бог, Которому Она взывает о помощи, Она продолжает свое плавание до скончания века и не потонет никогда. И кто остался в корабле Церкви, тот будет спасен.

* * *

Христовы невесты! Монахини, инокини, послушницы, девы, вдовицы, юные вы или пожилые, опытные вы в духовной жизни или неопытные, в монастыре живете вы или в миру, все вы в глазах мира сего грешного и прелюбодейного – «глупые девы».

Если вы живете в монастыре, то на вас смотрят, как на диковину какую. Вас фотографируют, чтобы потом показать другим и посмеяться над вами вдоволь; если вы живете в миру и ходите в мирских одеждах, все равно вас узнают и поносят вас, оскорбляя вашу честь нескромными словами, очными и заочными издевательствами.

Вы – «глупые девы» в глазах мира. И мир вас не только не любит, но вас страшно ненавидит. Он вас терпеть не может. Да, да. И если бы он мог, то он вас всех как одну разом бы похватал, и, как хищный волк, зарезал бы своими зубами или в телячьих вагонах отправил бы на север, где вы, как маленькие синички, померзли бы.

Но Бог хранит вас, предобрые невесты Христовы. Он любит вас, хотя некоторые из вас мысленно в мечтаниях блудных изменяют Ему. Все равно, в слезном покаянии Христос простит вас, родные сестры, и сохранит, где бы вы ни находились.

Только вот одна у меня к вам просьба – держитесь родной нашей Церкви Православной, любите ее, верьте ей, дорожите ее учением. На пастырей Церкви не соблазняйтесь; хорошие они, так благодарите Бога за это, плохие – молитесь о них, чтобы Бог их исправил, но вы не оставляйте Матери-Церкви своей. Она ныне мученица, ее осмеивают, над ней издеваются, ее хотят стереть с лица земли. Но она живет, и будет жить до скончания века.

А еще, невесты Христовы, не унывайте, не ропщите, не ссорьтесь, не ленитесь, не оскверняйтесь нечистотой. Смотрите, чтобы вместо невесты Христовой не сделаться невестой блудного мира... Тогда всему будет конец, и некого будет винить, как только себя.

Слышите живой голос святого апостола, он говорит: «Если вы страждете за правду, то вы блаженны; страха же их не бойтесь и не смущайтесь» (1Пет. 3: 14).

Еще хочу вам, сестры во Христе, сказать, как мирские невесты любят своих женихов, они каждую минуту помнят о них, ночью не спят, мечтают о них, вспоминают, какие слова хорошие сказали им женихи, как они красивы, добры...

О, невесты Христовы! Как же нам надо любить своего Господа! Как много надо думать о Нем! Как часто повторять Его сладчайшее имя, как надо спешить на встречу с Ним в храм Божий или на келейное правило.

О, Сладчайший Иисусе, дай любовь Твою нам!

Белые платочки

Вон мелькают на полях,

На работах тяжких,

Роют землю в монастырях,

Носят камни важки.

На машине их везут,

Чтоб поля колхозны

Плод обильный принесли,

Жита сверх возможны.

Как цветочки на лугах,

По полю разлились,

Тяжки узы на плечах –

Богу не молились.

Эй, невестушки Христа,

Что вы не в Чертоге?

Здесь вы заняли места

И душой не в Боге?

Они смотрят, обретясь,

Смугло улыбаясь,

И рукою окрестясь,

И лицом смущаясь.

«Така долюшка теперь,

Иноков кручина,

Хочешь, верь или не верь», –

Молит мать Марина.

А сама опять к землице,

Бедная, прильнула;

Божа дева-голубица

Слезочку смахнула...

Видел их и в сенокосе

В жаркие денечки;

Платья долги, ноги босы,

Белые платочки.

И косили, и метали,

Сено собирая.

Потом лица освежали,

Тело обливая.

«Эй, монашенки Христа,

Слава дивну Богу!»

Домна молвит неспроста:

«Робим понемногу».

«Надо б мало отдохнуть,

Ведь устала спинка».

«Хай ленится кто-нибудь», –

молвит Епистимка.

«Ну, попейте хоть кваску,

Есть и помидоры»...

«Нагонять пришел тоску», –

Молвит Исидора.

«Ну, какую же тоску?

Тяжка ведь кручина».

«Поезжай себе в Москву», –

Каже Антонина.

Подошел я сам не свой

К мати-игуменьи

Предложить вопрос такой

В добром направленьи.

А начальницей была

Матерь Афанасья,

Ладно правила она

Сеструшкам на счастье.

«Отдохнуть бы, посидеть.

Бог бы дал ненастья»...

Анна молвила: «Геть, теть,

Матерь Афанасья!»

А во храме бедном, чистом

Как они молились,

Вопли в воздухе лучистом,

Слезочки струились...

И казалось мне не раз –

Белые платочки

Проводили все в слезах

Длинны темны ночки.

О, невесты вы Христа,

Скромные девицы,

Тяжка доля, но чиста,

Добры голубицы...

Не забыть мне никогда

Слезны, трудны ночки;

Ведь невесты вы Христа,

Белые платочки.

Святой апостол вас слезно просил: «Возлюбленные! Прошу вас, как пришельцев и странников, удаляйтесь от плотских похотей, восстающих на душу... Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде (шелковые рясы, кашемировые наметки, апостольники, дорогие четки), но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом... Будьте все смиренномудры, единомысленны, сострадательны, братолюбивы, дружелюбны... Господа Бога святите в сердцах ваших... Имейте добрую совесть, дабы тем, за что злословят вас, как злодеев, были постыжены порицающие ваше доброе житие во Христе... Говорит ли кто (читает в церкви), говори как слова Божии, служит ли кто (или поет в церкви), служи по силе, какую дает Бог, дабы во всем прославлялся Бог чрез Иисуса Христа, Которому слава и держава вовеки веков. Аминь». (1Пет. 2–3).

«И, увлекшись греховными обольщениями, сказали о Всевышнем, чаю Его нет» (3Езд. 7: 23).

Когда нашего Господа Иисуса Христа судили в Синедрионе, то за Него издал (в защиту Христа) один голос ученый Гамалиил. Остальные члены Синедриона выступили – казнить Христа.

Когда Спасителя нашего распяли на Кресте, издевались над Ним, смеялись, глумились, злорадствовали все: начальники и народ, только один голос – голос разбойника – возвысился в защиту Иисуса Христа...

Когда в первом веке тиран и мучитель римский император Нерон поставил вопрос в сенате, чтобы уничтожить юную Христову Церковь и утопить ее в собственной ее крови, то в защиту христиан выступил один голос неизвестного сенатора. Христианская Церковь тогда была вырезана и уничтожена, и первоверховные апостолы ее – Петр и Павел – были публично казнены.

И сколько потом было ужасных случаев (в I, II, IV, V и др. веках), когда Церковь Божия сильными мира сего ставилась на карту уничтожения, и в защиту ее был один голос или два, а то и ни одного...

В итоге Церковь страдала, дети ее мучились, убивались, сжигались, душились, топились, умирали с голоду, от холода, даже малые младенцы не щадились, а резали их кинжалами, выкалывали им глаза, разбивали о камни, давили сапогами, кололи иголками, нанизывали на длинные копья и, подняв над головами, носили по городу...

И все-таки Церковь Божия продолжала жить и умножаться. Исчезли с лица земли мучители христиан: Нероны, Диоклетианы, Траяны, Юлианы – нет их, они съедены червями, и прах их развеялся по лицу земли. А Церковь Божия живет и ныне. Что за диво дивное, что за тайна великая, что за силища такая живет в Церкви Божией, и никак с нею никому не справиться?!

И всем она мешает, хотя и всем служит, всем желает добра и за врагов даже молится. И все же всем мешает.

«Он – язва общества, – говорили про Спасителя, – убьем Его, чтобы в обществе был порядок и спокойствие». Так же говорили и про апостола Павла и других апостолов, святителей, мучеников. Мучили их, убивали, а порядка все в обществе не было.

Когда светские люди хотят, чтобы народ их выбрал депутатом, или судьей, или правителем, то они стараются, прямо «из кожи лезут», чтобы только набрать за себя как можно больше голосов. А возьмите разные партии, сколько их во всем мире, и все они борются одна против другой, и каждая из них хочет иметь больше голосов за себя, чтобы быть победительницей в выборах.

А теперь как много стало партий в мире, что невозможно их перечесть. Говорят, явилась новая партия и выдвинула свою программу, состоящую всего из двух слов: «Телевизоры и холодильники». И вот эта новая партия также будет претендовать непременно на большее количество голосов за себя. Иначе и быть не может. Ведь телевизоры и холодильники дают все, что только надо современному человеку. «Хлеба и зрелищ!» – во все горло кричали древние язычники. «Холодильники и телевизоры!» – кричат новые язычники XX века. Больше нам ничего не надо, дайте нам холодильники и телевизоры...

А еще явилась одна партия со своей программой, состоящей из двух слов: «За власть», другая, ей подобная – «За белых», третья – «За желтых», четвертая – «За черных пантер» и проч. и проч. И все включились в активную борьбу за первенство, и сочувствие, и большинство голосов в народе.

Всего один голос!

Да, рассказывали такой случай, как в одном женском монастыре выбирали игуменью. Старая игуменья померла, а новую надо выбрать самим сестрам.

Такой закон свободной демократии – без назначения свыше от церковного начальства, как вообще теперь бывает, а путь простого голосования и большинства голосов...

Были выдвинуты три передовые монашки, которые, по мнению сестер, достойны были занять место игуменьи. Пока сестры думали в трапезной и подсчитывали голоса (талончики при тайном голосовании), в коридор вошел старенький архимандрит и, позвав к себе одну сестру, отвел ее в уголок и сказал ей:

– Никому не скажешь, чего открою тебе?

– Никому, – отвечает сестра.

– Слухай (отец архимандрит был украинец), игуменья будет та, – сказал он тихо, – яка будет иметь един голос.

– Как так? – удивилась сестра.

– Вот побачишь, – сказал старец и пошел в свою келию.

Действительно, когда подсчитали голоса, то оказалось, что за двух сестер было подано по 50 голосов, т.е. поровну, а за третью – всего один голос. Не зная, что теперь делать, сестры решили вынуть жребий. Они написали три бумажки с именами этих кандидатов, положили их в клобук и велели маленькой девочке вынуть одну бумажку. И что вы думаете? Девочка вынула бумажку с именем сестры, имевшей один голос.

Вот как действует и избирает Бог. Люди избирают человека в большинстве по внешним качествам, они смотрят на лицо, как говорит Апостол, а Бог избирает по внутренним качествам, Бог смотрит на сердце человека.

Так не смущайся, раб Христов, когда ты видишь, что тебя никто не защищает из людей. И ты сам не старайся искать себе сторонников, которые бы за тебя заступились в трудную минуту. Но ищи себе опоры в Боге. Он один стоит за тебя, и если медлит заступиться за тебя, все равно ты верь, что окончательная победа будет за тобой, хотя и никто из людей тебя не поддерживает.

И вот эта игуменья, которую выбрал «един голос», потом делала великие добрые дела. Так, например, в эту последнюю войну она со своими сестрами спасла более трехсот малых детей. Эти дети были силой отняты у матерей гитлеровцами, которые хотели увезти их в Германию. Однако им это не удалось. Советские войска перешли в наступление, и гитлеровцы бросили детей на одном из глухих полустанков Украины. Была зима, суровые морозы. Жители все скрылись по лесам, и дети мерзли и умирали от голода. Игуменье, которую звали Павлина, кто-то сказал, что в тридцати километрах от монастыря погибают дети.

Недолго думая, мать Павлина взяла своих сестер, провизию и отправилась пешком к полустанку. Каждую минуту могли нагрянуть немцы и убить сестер, но они шли и шли, не обращая внимания на опасность. Когда они добрались до эшелона, в котором были дети, они ужаснулись», ребятишки кричали и плакали, зовя на помощь свою маму. Которые побольше, вылезли наружу, рваные и голодные. Они замерзли на снегу, не имея сил забраться в вагоны. А малые детишки, лет четырех-шести, не вылезали из вагона. Они от голода и холода умирали на дощатых нарах, лежа на сырой и грязной соломе. На весь длинный эшелон слышались одни вопли, плач и стоны умирающих детей.

Мать Павлина со своими сестрами поспешила к ним на помощь. «Мама! Мама! Милая мама!» закричали в один голос дети, увидев сестер, подбежавших к вагонам. Какая же радость вместе с плачем вырвалась из груди больных детей, когда увидели они ласковые лица сестер и принесенные им хлеб и продукты. Плакали дети, особенно девочки, они обнимали и целовали монашенок, видя их материнскую заботу. Плакали и сестры, видя несчастных детей, брошенных на произвол судьбы.

Всех накормили, кого могли, одели, всех приласкали сестры и повели детей в свой монастырь. Тех, которые не могли идти, несли на своих руках. С большим трудом добрались они до своего монастыря, поместили детей где только могли в своих убогих помещениях, омыли их, одели и долгое время растили их, как мать своих родных детей.

Кончилась война. Дети были переведены в детские дома, в приюты разных городов. Сколько было слез и плача при расставании. Многие дети совсем не хотели уходить из монастыря. Они полюбили сестер своим детским сердцем, и в лице их нашли себе родных матерей.

Прошло несколько лет. В монастырь стали поступать письма благодарности от взрослых ребят и девушек. Они уже учились в институтах, вузах, многие из них стали инженерами, техниками, врачами. И мать Павлина, получая эти письма, радовалась со своими сестрами и благодарила Бога, что Господь помог им сделать такое доброе дело.

Один голос

«Всем сердцем и устами пойте и благословляйте имя Господа» (Сир. 39: 42).

Князь Феодор ехал на своем коне по лесной опушке. Вот он поднялся на гору и въехал в лес. Подъехав к одному большому дереву, он остановился и слез с коня. Вдруг он услышал шипение в траве и увидел, как, прижимаясь к земле, на него ползет огромная змея. Конь рванулся в сторону, и князь остался один на один со страшной змеей. У князя было единственное оружие – крест и небольшой кинжал. Оградив себя крестным знамением, князь шагнул к своему врагу. Произошла смертельная битва. Чудовище раскрыло свою пасть и пыталось проглотить человека. Но князь ловким ударом вонзил свой нож в глаз чудовищу и намеревался вторым ударом поразить его и во второй глаз. Дракон взвился, как молния, и, издав пронзительный свист, рванулся в сторону и стремительно скрылся в гуще леса.

Получив от Бога такую победу, князь Феодор Кариатович решил на этом месте соорудить монастырь. Он стал ходить по горному лесистому склону, выбирая получше место для монастыря. Затем он спустился на берег реки, называемый Латорица, и стал смотреть подходящее место. Вдруг князь заметил сильное колебание воды, и ему показалось, что посредине реки, сверх воды кто-то стоит. Видение имело ясное очертание, и князь с трепетом увидел, что это был Ангел. Небесный посланник стоял поверх воды и своей десницей показывал на правый берег реки. Князю стало все ясно, и он, благодаря Бога, до земли поклонился Его Вестнику.

Когда князь Феодор Кариатович поднялся с земли, Ангела уже не было. Он вернулся в свой замок и созвал своих вельмож. К удивлению князя все его советники были против задуманного им дела. Ни победа над змеем, ни явление Ангела, ни что другое не убеждало их. Тогда, князь встал и сказал: «Я один подаю голос за это святое дело, и как вы увидите, монастырь будет построен».

Прошло около четырехсот лет. Монастырь, построенный добрым благодетелем князем Феодором Кариатовичем, до сих пор стоит, как белая невеста, на крутом берегу реки и любовно глядится в чистую воду.

«И врачуют рану дочери народа Моего, легкомысленно говоря: мир, мир! А мира нет» (Иер. 8: 11).

Перепутье

Опять в Закарпатье, в горах каменистых,

Дубравах, желтеющих листвой златой,

Смотрю в синеву я эфира душистого,

Исполненный Богу сердечной хвалой.

На склоне горы, в тишине безмятежной,

Одетая в скромный девичий убор,

Обитель святая стоит белоснежная,

Зовя своих путников в вышний простор.

Как дивный маяк средь житейского моря,

Стоишь ты, обитель святая, вдали;

Трудятся сестрицы в священном покое,

Предав Богу волю и души свои.

И ты, странник бедный, вечерней порою

Нашел здесь затишье в чужбине глухой,

Гонимый друзьями, бичуем судьбою;

Когда ж завершится суровый путь твой?

На склоне горы, при закате багровом

Минувшего Солнца, угасшего дня.

Плывет будто звон, в рыдании новом,

Восторге ль, печали обитель моя?..

Скажите мне братья, поведайте сестры,

Какой мой дальнейший намеченный путь?

Тропинка крутая, камения остры;

Болит мое сердце и давит мне грудь.

Но чтоб ни случилось в нагрянувшей ночи,

Разят пусть удары коварной судьбой,

Обитель святая прибавит мне мочи,

Она и поныне стоит над горой.

Так стой же ты вечно, «голубка святая»,

На склоне горы и последних веков,

Веди нас в края, где болезней не зная,

Живут наши сестры и души отцов.

Но, чу! Что-то грянуло с неба багрового,

Удар за ударом неверной судьбы.

Решители властного шествия нового

Наметили путь мне для новой борьбы.

Не зная вины, без вины виноватый,

Я должен обречь себя в новый поход.

Иди ты, мой братец, на путь злом чреватый,

Гонимый волною рокочущих вод...

И снова скитаюсь я в горной пустыне,

Где мало друзей и так много врагов,

Чернеют утесы, зияют стремнины,

Погас и не виден мне свет маяков...

Один

Они сидели в просторном зале правительственного дворца. Их было довольно много, и все – большие начальники. Важный вопрос экстренно собрал их на это важное заседание. Председательствующий встал и резким голосом сказал: «Господа депутаты, следует решить важный вопрос и дать миру интервью. Дело в следующем, – продолжал он. – Всему миру достоверно известно, что в наших краях и почти на наших глазах в недавнем прошлом было, как говорят, некоторое чудо – явление светлой женщины на вершине храма. Это видели сотни, тысячи и даже многие тысячи людей. Туристы из разных стран разнесли это событие по всему миру, и оно приняло чрезвычайно широкую огласку. В наше управление со всего мира шлют запросы о подлинности этого чуда. И до сих пор мы как-либо отговаривались или, вернее, отмахивались от этих назойливых писем. Но вот теперь настал момент дать миру вполне официальный ответ: да или нет! Т.е. было это чудо в нашем городе или оно является всего-навсего выдумкой церковников».

Председатель сел. В зале заседания водворилась абсолютная тишина. Все до единого знали, что факт явления женщины на кровле древнего храма действительно был, и даже многие из сидящих здесь были свидетелями, но, в то же время, все понимали, что огласка, тем более официальная, этого чуда возлагает на правительство особую ответственность и перед дружелюбными народами и перед врагами. Вот почему все и молчали, словно воды в рот набрали.

Председательствующий искусно уловил робость и нерешительность своих соотечественников и, бодро поднявшись, предложил совету готовый текст решения. Он сказал: «Учитывая важность вопроса в целом и положение нашей страны среди других стран, я предлагаю напечатать в газетах следующий текст резолюции: «Никаких особых, из ряда выходящих явлений не происходило в нашей стране, и в дальнейшем просим с вопросами подобного характера к нам не обращаться».

Начались бурные дебаты. Многие были за этот текст, многие против. Некоторые предлагали вообще ничего не отвечать. «Промолчим, и дело само собой заглохнет», – говорили одни. «А как же сам факт, ведь он достоверный, – говорили другие, – мы явимся наглыми обманщиками всего мира». «Пустяки, – возражали третьи, – факт фактом, а дело делом, ведь нам могут сказать, что мы ведем пропаганду в пользу религии и всяких мракобесов».

В зале заседания поднялся страшный шум, так что председательствующий должен был призвать к порядку.

– Господа, – резко сказал он, – вы должны правильно оценить обстановку и не играть в пользу нашему врагу...

Но и эти слова не дали положительно результата. Тогда председатель снова встал и, как только возможно было, железным и чеканным голосом произнес:

– Предупреждаю, что несогласные с оглашенной резолюцией понесут соответствующее наказание.

Вот это было громовым ударом для всех присутствующих, в зале моментально водворилась желаемая тишина. Председатель ликовал. Он предложил теперь проголосовать открыто, кто «за» и кто «против».

– Я предлагаю, – сказал он прежним стальным голосом, – кто за оглашенную резолюцию, прошу поднять руку.

Лес поднятых рук вмиг взвились кверху.

– Кто против?

Кверху поднялась одна единственная рука.

– Хорошо! – удивленно сказал председатель. – Один в поле не воин. Оглашаю результаты голосования, – повысив голос, сказал он. – Резолюция принята единогласно. Можно покинуть зал.

Но никто не тронулся с места. И человек, поднявший руку последним, так и стоял с поднятой рукой. Председатель взбесился.

– Я сказал, – закричал он, – заседание окончено. Предлагаю вам выйти.

После этого все вышли, но человек с поднятой рукой еще стоял.

– Вы голосуете «против»? – обратился к нему председатель.

– Да, я не могу сказать миру ложь.

– Но вы – только один голос против тысячи.

– Да, я только один голос, но я – за истину.

– Ну, это не меняет дело, – сказал председатель, – вы можете тоже идти.

– Я уйду, но вы в протоколе запишите, что один голос был против...

– И только один?.. Такая уж цена истине!..

Да, вполне может быть, что и явное чудо явления Матери Божией в Зейтуне затушуется вот таким образом. И если Она – Владычица наша Богородица – будет обсуждаться на человеческих собраниях, то в Ее защиту будет не больше одного голоса, а может быть, и... ни одного, все будут против Нее...

Провал в памяти

– Гражданин Петров, Петр Петрович, вам телеграмма.

– Телеграмма? Давай... «Мама тяжело больна, приезжайте скорее, Таня». Мама, мама, – повторяет Петр Петрович, – ничего не понимаю. Какая это мама?

– Как это «какая»? – говорит почтальон. – Ваша мама!

– Да, да, может быть. Убей, не помню, кто бы это мог быть – мама?

– То есть как, не помните? Мама, которая вас родила и вырастила.

– Да, да, вы, наверное... что-то такое припоминаю... Было дело. Действительно. Не мог же я сам родиться, а? Кто-то должен был меня родить. Так это мама меня родила

– Ну, конечно, она и выходила вас.

– И выходила? Надо же!.. Вот молодец какая. Выходила она меня. Вот за это спасибо ей. Выходила. Родила и выходила. Мама, мамочка, мамуля. Так, значит, она жива, а я и понятия не имел. Надо же, а? Еще, оказывается, жива моя мама.

– Но ведь это ваша родная мама, мать ваша?

– Что-то не помню, что-то у меня, видимо, с памятью. Странное дело. Мама жива. Вот диво дивное, какая это мама?

– Так, ваша мать родная. И вам надо срочно ехать к ней.

– Моя мама? Значат, жива старушка. Ишь ты? Жива. А я думал, представляете, я думал, что у меня никакой мамы нет и не было.

– Вам надо срочно ехать к ней. Понимаете, срочно!

– Я и так еду. У меня скоро отпуск. Мы с женой решили отдохнуть в Ялте. Представляете, мне эти Батуми надоели хуже горькой редьки.

– Какая вам Ялта? К матери надо ехать, она больная. Понимаете, к матери!

– Это что же? А отпуск? Свой очередной отпуск загубить? Чего это я там у матери не видел?

– Матери вы своей не видели.

– То есть как это не видел? А род ил-то кто меня? А выходил? А воспитал? Что же это, по-вашему, она меня рождала да выхаживала, а я на нее и не глядел, что ли? Чудно это у вас получается, ей Богу, чудно...

– Но вы понимаете, Петр Петрович, что вам надо срочно ехать к родной матери, увидеть ее. Успокоить, чем можете.

– Увидеть, успокоить! А чего это вы ко мне пристали? А? Чего вы так разоряетесь? Чья это мать? Ваша, что ли? Или моя? Я вам свою маму трогать не позволю!

– Но так разве можно относиться к родной матери, как вы к ней относитесь?

– Нет! Не трогайте меня за мою маму! Мама моя! Что хочу, то и делаю!

– Но если вы не поедете к маме, будет поздно, слишком поздно!

– Во-первых, моя мама долго жить будет; во-вторых, лучше поздно, чем никогда. Вот она вам, народная мудрость, ее понимать надо. Да, да, понимать, понимать. Жила мама без меня, и я жил без мамы, жил. Так зачем ехать к старушке, зачем беспокоить ее. Надо быть деликатным человеком. Старушки не любят, когда их часто беспокоят.

– Но ведь мама пишет вам телеграмму и просит приехать.

– Ну, кто ж знает. Пусть себе пишет. Еще напишет.

– Но вы и тогда к маме не поедете, если вы такой идиот.

– Как! Я – идиот? Да... Идиот! Я культурный, внимательный человек. Я – настоящий любящий сын. Вы что это оскорблять меня начинаете? А? Оскорблять честного внимательного человека?

– Не я ваша мать. Я давно бы вас отлучила, прокляла!

– Меня отлучать? Меня проклясть? Да что это вы, с ума сошли? Да за что это отлучать, за что проклинать?

– Как за что? Мать вас родила, воспитала, а вы ее совсем забыли, что она существует на свете. Разве это по-сыновнему?

– Да, да, – наконец-то сдался Петр Петрович, – вы правы, вы совершенно правы. Я забыл свою маму. Я почти бросил ее.

– А для чего вы так зверски поступили?

– Да, зверски! Верно вы сказали. Но, понимаете, я поступил так по практическим целям.

– Что, разве мать мешала вашей карьере или вы стыдитесь с ней появиться в обществе, среди друзей?

– О, вот это вы правду изрекли. Точно пророк какой. Да, вот именно. Мать моя из низшего сословия, и так это непопулярно теперь, так немодно, ведь из крестьян она.

– Поэтому вы и забросили свою мать?

– То есть как же это забросил? Я готов поехать к своей матери хоть сейчас.

– Ну, чего же вы медлите и не едете, ведь поздно будет. Жалеть будете сами.

– Не еду? А знаете, вот самую истину открою вам. А вдруг мама попросится жить ко мне, что я тогда буду делать?

– Вот, вы – настоящий идиот, настоящий мошенник.

– Идиот и мошенник? Возможно, да-да, еще и мошенник. Верно, верно, я еще и мошенник. Ведь и друзьям я говорил, что мать моя давно умерла, что ее разбомбило, когда я был на фронте, хотя я на фронте никогда не был.

– Вот видите, какой вы гнусный человек.

– Еще, говорите, я гнусный? Возможно, что и гнусный. Да, да, ведь я страшно ненавидел мать за то, что она молится Богу.

– Ну и что же? Ведь она, наверное, за вас, подлеца, молится, чтобы Бог вас не покарал.

– Да-да, чтобы подлеца... Ого! Еще и подлец я! Ну, разве не подлец, когда мать живая, а я ее живую похоронил, всем говорил, что была мать и вдруг ее не стало.

– Вы поезжайте скорее к ней, а то будет поздно!

– Ехать к матери? Трудноватое дело, хотя она и живая. Да, да! А что вы думаете, – оживился Петр Петрович, – может быть, и вправду говорить всем, что у меня матери нет? А то ведь дураком назовут, да если еще друзья узнают, что я из верующей семьи, мать молится, а? Ведь, действительно, это некультурно, несовременно. Мать из крестьян и верующая, какой позор! Какой ужас! Я не переживу этого. Я сразу умру! Умру! – и Петр Петрович действительно весь почернел. Он не стал похож на себя, глаза расширились, волосы на голове взъерошились.

– Низкий вы человек, – наконец сказала почтальонша и, повернувшись, пошла дальше.

Дорога в никуда

Он с левыми – левый,

А с правыми – правый.

Он и богохульник,

Он и правовер.

Он честен, как Ангел,

Как демон, лукавый,

Бесстыдный, фальшивый

И злой лицемер.

За истину звонит, трубит и ратует

Словами и прениями, как атаман!

И демон лукавит и правдой торгует,

Кладет барыши в свой постыдный карман.

Уехать куда-то с такою нагрузкой

Едва ли удастся кому бы ни то!

На месте топтаться с промокшею блузкой –

Вот участь продажных, – и знают за что?

А может, и вправду, продвинуться малость,

Но только назад, а вперед – извини!

Вот грянет гроза и накажет усталость, –

Торгующий правдой, вот плата – прими!

А кто материнством торгует беспечно,

Святую любовь променял на гроши

И Деву Марию отверг скоротечно,

Такой поживи... умирать не спеши!..

Да, к нашему большому горю «провал памяти» теперь бывает часто, часто. И самая очевидная истина забывается разом, если предлагается какой-нибудь расчет. Можно забыть родную мать свою, можно забыть и отвергнуть Матерь Божию, но с таким извращенным «правосудием» далеко человек не пойдет! Он будет, бедный, топтаться на одном «проклятом» месте, пока это место не провалится и открывшаяся бездна не поглотит свою жертву...

«Оставивши прямой путь, они заблудились, идя по следам Валаама, сына Васорова, который возлюбил мзду неправедную... Лучше бы им не познать пути правды, нежели, познавши, возвратиться назад»... (2Пет. 2: 15–21).

«Не ускоряйте смерти заблуждениями вашей жизни и не привлекайте к себе погибели делами рук ваших» (Прем. 1: 12).

В безбрежной пустыне, освещенной ярким Солнцем, ехали два всадника. Сидя на небольших конях, они ехали и разговаривали. Вид их не был похож на местных жителей – египтян. Они скорее были европейцы. Разговор их касался каких-то тайных сокровищ, которые сокрыты в этой пустыне. И если прислушаться внимательно, то вы услышите часто повторяемое ими имя Хеопса. Может быть, они какие-нибудь дальние родственники знаменитого египетского фараона Хеопса, золотая гробница которого стоит, замурованная в пирамиде, вот уже более трех тысяч лет? А может быть, это какие-нибудь исследователи древних памятников культуры, получившие задание изучить и обследовать знаменитости и чудеса древней египетской техники и потом сообщить обо всем этом в прессе?

Гадать можно сколько угодно, однако заметно, что путники эти не простые люди, и намерения их покрыты глубокой зловещей тайной. Вот они проехали на своих конях еще несколько километров и вдруг остановились. Сойдя с коней, они прилегли на горячий сыпучий песок и развернули карту...

– Я говорил, – сказал пожилой мужчина другому, – что нам следует взять влево, иначе мы не доберемся до цели еще два-три дня. Видите линии, уходящие влево? – и мужчина провел пальцем по карте. – Это знаменитые тропы, ведущие к пирамиде Хеопса. Идем по ним, и к утру будем там.

Они снова сели на своих степных коней и скрылись вдали пустыни. Прошла длинная и довольно темная ночь. Мы не знаем, как наши герои ехали в темноте, не боясь зверей. Но, видимо, они запаслись оружием. Только уже утром на заре мы снова увидели их. Они подъезжали к огромной и величественной пирамиде Хеопса.

Что было дальше? Трудно сказать. Была ли охрана около пирамиды? Может быть, там была кровавая схватка. Или подкупом им удалось добиться намеченной цели. Только уже спустя месяц-два-три стало всему миру известно, что великая и богатая пирамида фараона Хеопса варварски ограблена. Золотые ценности, бриллианты, украшения исчезли бесследно. Виновников обнаружить не удалось...

И стоит теперь это чудо древнего искусства, тысячелетия хранившее в своих светлых мраморных залах драгоценный саркофаг фараона Хеопса, пустым, обворованным, оскверненным...

Путешественники восхищаются дивным сооружением пирамиды. Ведь она – самая высокая, самая славная из всех пирамид Египта! Ее строил великий архитектор визирь Хемиун.

Геродот пишет, что вначале десять лет строилась дорога для доставки блоков к месту строительства, а затем двадцать лет сто тысяч рабов и крестьян воздвигали это чудо света.

Пирамида Хеопса – это каменная молитва. Она устремилась ввысь, за облака. Это каменная рукотворная гора, вершины которой касаются Солнца.

Теперь это чудо стоит ограбленным и опустошенным, и только внешний вид красуется гордо, а внутри – запустение.

Не так ли вот враг рода человеческого обкрадывает души человеческие? Не так ли он посмеивается над самыми благочестивыми подвижниками? И те духовные богатства, которые человек собирал десятилетиями или даже всю свою жизнь, вдруг злодейски похищаются дьяволом. И остается тогда душа, внешне все такая же будто, но внутри ее пусто и мерзко...

И вот, подумайте только, что краше и величественнее бессмертной души человеческой? И что дороже ее на свете? Если Сам Господь оценил ее дороже золота и всех сокровищ мира, если Он Сам купил ее Своей драгоценной Кровью, то скажите мне, с чем сравним мы ее?

И вот к этому-то дивному созданию Божию – душе человеческой – и крадутся коварные грабители как дикие звери. Они добиваются своей цели тогда, когда сама душа благодушествует и беспечно проводит время, когда она надмевается своей красотой и намеренно унижает других.

Нет! Святые отцы были счастливее нас – людей XX века. Трудно им было спасаться, трудно было бороться с врагами спасения, много они проливали слез, много совершали подвигов, но каково же нам теперь?!

Из бездны ада вырвались все темные полчища. Преисподняя опустела. Жертвы ада охраняются надзирателями из самих же заключенных. А все бесовские силы срочно вылетели на нашу бедную землю... Мало осталось времени! Надо спешить! Спешить! Убивать, губить, мучить насмерть!..

Пламень растления воспылал бурей в сердцах человеческих. Его распалили адским огнем нечистые бесы. Сильнее набата гремят адская ложь и неправда на Бога, на Церковь, на добродетель.

Пламенем огненного зарева гремит ненависть сердец человеческих к своему Создателю Богу... убийства, обжорство, предательство, человеконенавистничество... И вот под тяжестью этих ужасных заблуждений бедная наша планета ускоряет свое быстрое течение в пространстве и качается из стороны в сторону, готовая опрокинуться полюсами и разрушить все закономерности Вселенной.

«Сетует, уныла земля; поникла, уныла Вселенная... шатается земля, как пьяный, и качается, как колыбель, и беззакония ее тяготеют над ней... и покраснеет Луна, и устыдится Солнце»... (Ис. 24).

Так смотри, христианская душа: священник, монах, мирянин, – блюдись, как зеница ока, сатана взял тебя на прицел и готов в любую минуту поразить тебя и начисто ограбить твою душу... Грабеж среди бела дня, грабеж в домах, грабеж на улицах, грабеж в церквях и монастырях... и сколько бедных душ ограблено нечистыми демонами и их верными помощниками – бесолюдьми, которые, отняв злато души, набили ее ложью и беззаконием.

И самое ужасное это то, что «пророки» стали говорить ложь, священники, оставивши прямой путь, идут путем Валаамовым, возлюбивши мзду неправедную (2Пет. 2: 15); пастыри пасут только себя и успокаивают народ, что все идет хорошо и спокойно и правильно.

«Время начаться Суду с Дома Божия» (1Пет. 4: 17), и этот Суд начался и идет!

Как каждая христианская душа нагло и открыто грабится бесами, так грабится и душа Церкви Божией. Все доброе, благочестивое, традиционное, отцами и святыми установленное, изменяется или отменяется по небрежности пастырей, совершенно оставляется как отжившее, устаревшее (акафисты, молебны, каноны, кафизмы, панихиды – все ужасно сокращается или совсем отменяется). А исповедь, а проповедь, а трепетно-слезная пастырская молитва, а ревностная забота о каждой человеческой душе? Где все это?

Священники бедные так загружены службой, так стеснены с внешней и внутренней стороны, что нет возможности им людей как следует исповедать. Два-три вопроса – вот и вся исповедь, или даже просто накроет епитрахилью – и все. А то и еще лучше – положит Евангелие, Крест на аналой, а сам уйдет совершать проскомидию, исповедники подходят, прикладываются к Евангелию и Кресту – вот и вся исповедь.

Так спрашивается, откуда же будет духовная жизнь людей? Какое исправление и совершенствование души? Наоборот, люди стареют в грехах своих, умножаются их беззакония, и уходят они от исповеди с большими грехами, чем приходили к ней.

А спешка в службе! А механичность и холодность в душе, а раздражение, а подслеживание священника над священником или духовного отца над своими духовными чадами или, наоборот, духовных чад над своим духовным отцом и предательство их «власть имущим». А затем корысть пастырей – как можно больше денег собрать себе в карман, взаимная боязнь, страх и пресмыкательство перед гражданскими и церковными властями. О, Боже! Какая бездна грехов тяготеет над нашим церковным зданием!

И вот. Душа человеческая жестоко скрадена. Церковь Христова жестоко осквернена и унижена... И только слышится приглушенный стон человеческого страдания и слабый вопль к Богу о помощи...

Недаром как-то говорили, что один католический священник в своем храме говорил проповедь о... футболе. И потом всех молящихся поздравил, что футбольная команда нашего города победила команду другого города...

А другой униатский священник, чтобы привлечь молодежь в свой храм, перевел молитвы Богослужения на светские модные напевы...

А протестантский пастор – тот устроил в своем храме после вечернего Богослужения... танцы – и все для того, чтобы привлечь к себе больше публики, ибо народ, как в Католичестве, Протестантстве, так и в нашем Православии, храмы Божии оставляет и куда охотнее ходит в общественно увеселительные дома, бары, театры – повеселиться, нежели помолиться.

И наши православные священники не отстают от западных. Проповеди они говорят редко, а если скажут, то о чем-либо таком мирском, а не о спасении души и не о борьбе с нашими грехами.

Душа Церкви Божией ограблена. Стены храма, купола, кресты красятся, золотятся, а внутри просто бывает и духовно страшно обеднено. О, бедная христианская душа! Как тебе теперь спасаться? Как истинно служить Господу Богу своему? Как проплыть бурное житейское море и достигнуть пристани спасения?..

Богатая египетская пирамида Хеопса ограблена. Грабители не обнаружены. Золотого богатства (вещественного) в египетской земле стало меньше...

А духовного богатства? О, оно тоже грабится капиталистической интервенцией. Грабится хитрыми и пронырливыми коммерсантами, ложными учителями и фанатиками.

Где прежняя непосредственная народная простота? Где доброта и религиозность населения? Где та доверчивость и детски дружелюбный нрав обращения? Люди стали хитрыми и недоверчивыми, самолюбивыми и расчетливыми; друг за другом подсматривают, друг друга обманывают, ссорятся, ругаются, не любят мудрых, 'не уважают старших.

Кто виноват в духовном одичании народа?

Война! И окружающая среда других народов! Капитал простирает к Египту свои руки, монополисты конкурируют между собой за большее влияние над его территорией и народом.

Вот Матерь Божия и пришла в Зейтун, чтобы Своей сострадательной материнской любовью согреть народное сердце, утешить мятущиеся бедные души. Как Ей жалко всех людей! И израильтян, и египтян, и всех, всех других. Как Она хочет всех примирить, всех сроднить Собою, всех исцелить от кровавых ран и междоусобиц.

Сколько ночей подряд Она являлась на кровле храма, чтобы Ее видели все народы. Сколько безмолвно кланялась Она и верующим, и неверующим, как бы прося их всех жить в мире и согласии... А как Она долго молилась пред Крестом на воду всего народа! Да за кого Она молилась? За кого со слезами умоляла Господа распятого?.. Не за нас ли, жестоких и развратных, упорных людей? Не за наши ли обкраденные, беспечные души? Нас жестоко ограбили, а мы грабим других, а те другие грабят третьих, а те – четвертых. Вот взаимный мировой грабеж!..

Но, Матерь Божия! Пречистая Дево! Неужели Ты приходила к нам напрасно? Неужели Ты несколько ночей подряд являлась нам воочию впустую? Неужели Твоя материнская страждущая любовь не нашла отклика ни в одном сердце и ни в одном народе?..

Если это так, то зачем заботишься о нас, Владычица? Зачем приходишь еще на нашу преступную землю? Зачем кланяешься нам, безумным невеждам и бессовестным людям?

А если Твоя забота о нас, Владычица, не напрасна, то почему же мир молчит о Тебе? И отзовется ли он о Твоем светлом явлении честно и искренно?..

* * *

Но кто это смотрит в окно? Кто приглядывает за мной воровски? Или и здесь ходят воры и грабители? Смотрите, смотрите – вон, согнувшись, кто-то присел почти на корточки и приложил свое ухо к раме. Значит, подслушивает! Но чего слушать, когда в комнате мертвая тишина? Видимо, подслушивает ваши мысли... Да, да, он мысли подслушивает, не то что слова ваши! Ему надо знать, что вы думаете, обязательно надо знать, иначе он не успокоится, пока не узнает все, что вы думаете, какие у вас в голове мысли. О, эти коварные тати! Эти изловчившиеся похитители чужого добра!..

Но все же, кто это там у вашего окна притаился, в темноте трудно угадать. Мужчина или женщина, добрый или злой человек. И то, что вы всегда в объективе надзора, вас раздражает, нервирует, даже бесит. Вы подходите к окну и бесстрашно смотрите на незнакомца... Молниеносная встреча глазами – и его нет! Нет незнакомца... Куда же он скрылся? Да так быстро и ловко, словно его и вовсе не было. А какие неприятные глаза! Вас трясет от озноба. Был и нет! Вот диво. «А все же напугался», – облегченно думаете вы.

Но что это? Кто-то стоит в затемненном углу вашей комнаты. Стоит и нагло смотрит прямо на вас! Вы невольно делаете шаг назад. «Кто вы такой», – кричите вы более от страха, чем от любопытства. Незнакомец криво улыбается и не сводит с вас жадного взора. «Вы еще смеетесь?» – шепчете вы в изнеможении.

А там, там под окном, новый незнакомец. Он также, тихо подкравшись, слушает, что вы делаете дома. Такой же темный, отвратительный, нахальный.

«Кто вы такие?» – кричите вы, что есть силы, и в отчаянии ли, страхе ли, беспамятстве, закрыв лицо руками, безумно кружитесь по своей комнате...

О, бедный человек земли!.. Что ты теряешь свой рассудок, зачем кричишь безумно на призраков. Или ты не знаешь, что это – ночные тати, это – воры, наглые грабители души твоей? Зачем кричать тебе, зачем бояться? Зачем беситься?

Встань скорее! Ну! Вот и молись, ограждая себя оружием креста Христова. Иначе и тебя бесстыдно ограбят в твоей же келии, у тебя же дома. И что еще хуже – сам все добро души твоей отдашь этим грабителям – бесам, а сам останешься в лохмотьях неверия и нечистоты...

«Блюдите убо како опасно ходите, не яко немудри, но премудри, дорожа временем, ибо дни лукави суть» (Апостол).

Вот я!

Жизнь проходит, как во сне

Сумрачном и темном;

Свет Христов померк в уме,

Грехом отягченном.

В суете проходят дни,

В сне греховном – ночи,

Даже к небу недосуг

Вскинуть свои очи.

Искушения меня словно червя точат,

Радость делаю врагу, что мне смерть пророчит;

Как покорная раба, сердце открываю,

Принимаю яд блуда, душу оскверняю.

О, Господь, Ты жизнь мне дай;

На Тя все упование,

Я ж Иуда, все попрал,

Нет мне оправданья.

Ты дал пастырей лше лик

И святых примеры;

Все забыто было вмиг,

Лгу, как лицемеры.

Отец духовный далеко,

Нету о нем слуха;

Пала сердцем глубоко,

Нет друзей по духу.

Мне спасаться нелегко

С гадкой моей ленью;

И от Бога далеко

Стала черной тенью.

Бесы, тати и враги

Злобно обкрадают,

Тянут доблести мои,

Душу попирают.

Боже, милостив, молю,

Буди ко мне грешной,

Сердцем скорбным вопию:

Тьмы спаси кромешной...

«Встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги во Египет, и буди там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод хочет искать Младенца, чтобы погубить Его» (Мф. 2: 13).

Святое предание говорит, что когда Матерь Божия с Богомладенцем Господом нашим Иисусом Христом как беглецы, спасаясь от Ирода, пришли в Египет, то им негде было переночевать.

Как мы знаем, родной Вифлеем предоставил им убогую пещеру, а Египет?..

Вдалеке от египетского селения на перекрестке дорог стоял каменный Сфинкс. Он был так велик, что на уступах его каменной груди можно было поместиться для ночлега. И вот старец Иосиф помог Пречистой Деве с Богомладенцем устроиться на каменном ложе – груди Сфинкса, а сам со своим осликом остался сторожить внизу.

Сфинкс, почувствовав на своей груди Бога с Пречистой Его Матерью, стал улыбаться. Он смотрел вдаль темными глазами, и каменные черты его лица смягчались мягкой улыбкой.

Даже эта каменная глыба, высеченная из гранита, почувствовала Творца Вселенной, а живые люди?.. Нет.

Они даже искали убить Его и стереть Его имя с лица земли.

Жестокие Ироды и поныне гонят Христа и Его Пречистую Матерь. Но Мать есть Мать. Она идет туда, где Ее гонят. Она ищет спасения тем, которые Ее ненавидят.

Вот Она снова в Египте. Она снова идет по знакомым тропинкам, по которым Она шла тогда. Она снова идет к тем неродным людям, которые тогда обрекли Ее на ночлег в поле на перекрестке пустынных дорог. Тогда Она была со Своим возлюбленным Сыном на пречистых руках, а теперь Она одна, и тем для Нее печальнее.

И Сфинкс, поныне стоящий на перекрестке дорог, более не улыбается... Он грозен. Он мрачен. Он смотрит вдаль темным каменным взглядом, горечь и отчаяние запечатлены на его высоком челе, грусть и страдание искривили его твердые, как гранит, уста.

Почему тысячелетний Сфинкс больше не улыбается? Почему суровая печаль, как токи дождей, искривили его гранитный образ?

Пока вы собираетесь ответить мне на поставленные вопросы, смотрите, кто это движется по дороге? Идут люди. Идет много-много людей. Они идут по дороге прямо к Сфинксу. Смотрите же хорошенько, между ними пленные женщины и дети.

Они плачут. Слышите детский плач, крик и вопли матерей?..

Вот отряд вооруженных людей со своими пленными подошел к Сфинксу. Остановились. Послышалась отрывистая команда. Вооруженные люди схватили малых детей из рук матерей и стали их бросать на Сфинкса, ударяя головками о камень. Раздались душераздирающие крики матерей. Они, как раненые львицы, рвались к своим окровавленным младенцам, а иные падали без сознания тут же, у подножия каменной глыбы.

Сделав свое зверское дело, люди потащили матерей дальше. Но кто же оставит свое милое дитя разбитым и окровавленным среди дороги? Несчастные матери упирались, кусали руки солдат, царапали им лица и проклинали своих мучителей как только могли, выбившись из сил. Солдаты здесь же, у трупов детей, постреляли и бедных матерей...

И вот лежат они, эти невинные жертвы бессмысленной войны, у подножия каменного Сфинкса, обрызгав его грудь мученической кровью. Но смотрите же! Вон одна мать, придя в сознание, поднимает голову. Пуля ранила ее не смертельно. Она поднялась на локти и ползет к трупам детей. Она, видимо, отыскивает свое родное дитя. Может быть, она потеряла рассудок? Нет, смотрите, она молча осматривает одного за другим окровавленные трупы младенцев и, наконец, находит своего...

Страшный женский вопль потрясает пустыню, на этот раз безлюдную... Вооруженные люди ушли, мертвые матери валяются в разных местах около убитых детей, а эта, обняв изуродованное тельце дитяти и прижав к своей груди, действительно, лишилась рассудка, и долго-долго потом слышался в пустыне то плач, то смех и хохот обезумевшей матери, которая так и осталась навсегда, как и другие, около своего убитого маленького сына...

Кто эти убийцы и убитые? Кто эти палачи и жертвы? Неизвестно. Только пустыня была свидетельницей этой ужасной трагедии. Каменный Сфинкс. Он больше не улыбается. Вид его печальный и до ужаса грозный...

...«В тот день жертвенник Господу будет посреди земли египетской, и памятник Господу – у пределов ее. И будет он знамением и свидетельством о Господе Саваофе в земле египетской, потому что они воззовут к Господу по причине притеснителей» (Ис. 19: 19 – 20).

Матерь Божия! Спаси Израиль, потому что из его рода произошла Ты и Сын Твой, Господь наш Иисус Христос! Хотя и поныне Израиль гонит Тебя в Египет, Ты, Владычица, спаси и Египет, потому что он дал тебе приют от Иродова преследования.

Спаси, Владычице, все народы, любящие Тебя и ненавидящие, призывающие Сына Твоего в молитвах своих и проклинающие Его святейшее имя.

Спаси и нас, Царица Небесная, стремящихся прославить святое и благоухающее имя Твое. Кто бы мы ни были: русские, татары, греки, болгары, американцы, англичане, израильтяне или египтяне, немцы или итальянцы, французы или испанцы, белые или черные, красные или желтые, грешные или праведные, – все мы – Твои бедные дети, а Ты – наша Мать!

Твое святое присутствие заставило некогда камень дикий улыбаться. Приди и к нам, Пречистейшая Дева Мария и умягчи наши каменные сердца...

Не спасешь нас – мы погибнем,

Не помилуешь – сгнием,

А помилуешь – воздвигнем

Тебе жертвенник с огнем...

Тебе радуются камни,

Гимн поет Тебе гранит.

Славословить Тебя нам ли? –

Херувимска песнь гремит!

А моя душа рыдает,

Славит, плачет и поет,

Тебя Матерью считает,

Сердце пламенное шлет!..

Опять кто-то стучит в окно. На этот раз тихо и спокойно. «Тук-тук-тук!»... Кто бы это мог быть? Да еще так рано. Алая заря чуть-чуть зарделась на востоке. «Тук-тук-тук!»... Быстро поднимаюсь с постели, накидываю одежду и... к окну. Никого. Смотрю через стекло на белый снег – следов никаких. Вот так дела!.. Что же это такое? Причудилось? Приснилось? Да что вы, давно ведь уж не сплю, а только лежу в постели и греюсь. Хорошо как под теплым одеялом, а в хате почти мороз, а за окном снег. Вот потревожили! Хр-хр, как холодно раздетому. Бух, опять под одеяло. И только улегся поудобнее, как в окно снова: «Тук- тук-тук!» Вот затея нелегкая! Что? Опять вставать? Нет, подожди, не удастся более так подшутить. Минутный перерыв, и снова: «Тук-тук, тук-тук, тук-тук!» Уже настойчивее, серьезнее, как будто даже повелительнее. Но все равно не выйдет дело. Вставать воздержимся. Довольно раз обмануть. Раз! И подушкой закрыл голову, уши. Вот теперь хоть стекла бей – все равно не услышу.

Но что это? Вот затея! Уже двое колотят по стеклу, да так здорово, что никакие подушки не спасают. «Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та!»... Ах, искушенье! Все- таки придется вставать. Как в барабан колотят. Да, видимо, не один, а вдвоем... Ах, как неохота вставать! Ох, и задам же тому, кто вздумал такую суматоху!

Раз-два, и уже на ногах, мигом смотрю в окно – ни души. Ну, ни одной! Нет, кажется, кто-то есть. Да, да, есть, двое смотрят прямо на меня. Быстро оделся, подхожу. Э, вот она какая штука! И надо же вам так сильно колотить? Что это я вам плохого сделал, что вы так барабаните в мое окно? Что вы – с ума сошли? Что же не отвечаете?

Две маленькие синички смотрят на меня в четыре своих маленьких глаза. Смотрят и – ни слова. Только глядят и все, и будто похваливаются. Смотри, мол, как мы хорошо принарядились. Дабы посмотреть на ваше синичье платье стоит рано вставать. Вы, синички, точно монашки. И апостольник, и мантия, и ряска, и даже рубашечка видна. Ну все-все по чину и достоинству. Только вот надо бы, гражданки, вам быть поскромнее немного. Так рано, а вы стучите, и еще целой компанией, и кому? Подумайте только. Мне в окошко. Ну, скажите по совести, дело ли это?

В ответ на эту нотацию синички, как по сигналу, забарабанили по окну! Да так сильно, что пришлось подумать, что ведь это неспроста. Зерно они кушать хотят, вот истина-то где! Открываю форточку и сыплю на дощечку пшена. Как по команде, налетело их столько! Да не только синички, но и воробьи, сороки, да и еще какие-то с хохолками – несколько национальностей. И все вместе клюют, не ссорятся и не дерутся. Вот Божьи птички, и те питают любовь друг к другу. Толкаются, крутятся, поворачиваются; синичка рядом с воробьем головками, тут и сорока-белобока терпеливо ждет, когда меньшие братья докушают, и еще какая-то красивая птичка с хохолком подлетела и качается на ветке, как на карусели.

Правда, утоливши первый голод, некоторые задиристые воробьи стали клевать других, более слабых, но те смиренно, не принимая боя, отлетят на веточку, покачаются минутку и опять в кучу, опять клюют себе по зернышку.

Только вот беда, ходить эти птички совсем не умеют, они просто прыгают сразу обеими ножками, как спутанная лошадка. А когда все они в куче клюют, то им и прыгать-то нет места, они прямо на маленьком своем животе и клюют.

А в мороз хуже им. У них ножки тонюсенькие такие, ну как спичка, даже тоньше, и в мороз зябнут ножки. Тогда они так: одну ножку подожмут к пушистому своему животу, а на одной прыгают, клюют. Когда та отогреется, другую прижимают, а на этой прыгают, на смену.

Вот уже и все поклевали. Тогда синички подлетают к окну, садятся на раму и заглядывают через стекло в келию, а головку то вправо, то влево склоняют, чтобы лучше разглядеть хозяина, а потом начнут носиком стучать в стекло: давай, мол, еще, уже все поели.

Эх, милые птички, разные все вы по национальности, и по образованию, и по красоте, и живете, не ссоритесь друг с другом. А вот люди, разумные люди, умные, образованные что же делают? Сидят и выдумывают, какую бы бомбу соорудить, да такую, которая бы больше людей сразу убила.

А кто такую убийственную бомбу придумает, тому больше денег дают. Словом, люди стали платить больше тем, кто больше убьет людей: женщин, детей, стариков... А уж лгут-то друг другу... О, Боже мой! Как это так можно? Вот льстят друг другу, улыбаются, руки жмут, договор заключают о мире, о ненападении, фотографируются вместе, в газетах печатаются, и вдруг один нападает на другого, и вот тебе бойня. Всемирная война. И до каких это пор так будет?

Говорят, что вот классы упразднятся, и будет на земле всего одни класс, и тогда воевать будет не с кем! Так ли это? Разве в одном классе не может быть войны? Разве в одной семье не бывает драк? Ведь, казалось бы, одна семья и все равные, и вдруг драка! Нет! Дело, видно, не в классах, а в том, что люди потеряли Отца- Бога, Который руководил их миром и наводил порядок везде. А теперь некоторые народы не стали Бога смущаться, прогнали Его из своей жизни. Вот и результат:

бьемся, друг на друга враждуем, друг против друга вооружаемся, говорим: мир, мир, а сами готовим и развязываем бойню.

О, Господи, Создатель Ты наш! Прости нас, вероломных и непослушных. Все хотим обойтись без Тебя. И вот Ты, Боже, еще даешь нам успех в делах наших. А мы, неразумные, видя, что мы успеваем во всем, говорим: вот, видите, без Бога-то, оказывается, лучше получается! Так чего же Ему еще молиться? Зачем Его просить о помощи, когда Его нет нигде, и без Него дела наши идут успешнее. А те, кто молятся Богу, у тех совсем нет успеха в жизни, и живут они плохо, и болеют больше, и умирают так же, как и мы...

И вот здесь самая сильная душа начинает колебаться! Нет! Вы уж подождите колебаться и претыкаться о такие мелкие камушки, право, подождите, потерпите немного, и вы все увидите сами...

«Возвеселись, неплодная, нерождающая; воскликни и возгласи, немучившаяся родами; потому что у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа», – говорит Господь... «Вот, будут вооружаться против тебя, но не от Меня; кто бы ни вооружился против тебя – падет» (Ис. 54: 1–15).

Итак, взоры обратите на Восток, смотрите пристальнее. И не только смотрите, но и горячо молитесь!.. Так на разгорающемся от зарева войны Востоке сокрыта народная судьба всех народов мира... Или не видите, что на Востоке поднимается второй и последний гигант, который своей непрободенной рукой потрясет все народы!..

«Грех не должен над вами господствовать, ибо вы не под законом, а под благодатью» (Рим. 6: 14)

История! Ты всегда была учительницей народов. И если кто обращает свои взоры к тебе, история, то много узнает полезного и частично разгадывает будущее.

А о будущем что сказать? Будущее всегда было камнем преткновения для людей. Они могли из истории знать прошлое, из текущих дел могли знать настоящее. А о будущей судьбе своей и своего народа, откуда они могли узнать? А ведь как это будущее волнует людей? Как оно тревожит умы человеческие?! Для верующих людей будущее прикровенно познается из Священного Писания, творений святых отцов, пророков, апостолов, учителей Церкви. А вот кто не верит во все это, откуда он узнает будущее? Из истории прошлого? Частично, да.– Народная пословица гласит, что «история повторяется». И это верно.

Вот, чтобы разгадать хоть отчасти тайну будущих событий Востока, посмотрим в обратное и приведем ряд парадоксальных явлений, имевших место в разных народах в разное время.

1. Кетевань

Это грузинская царица. Она была весьма благочестива и красива. Но на пути своей жизни имела массу ужасных событий, которые сделали ее настолько мужественной и смелой, что ее боялись другие городские народы и не осмеливались идти на нее войной. Грузия в царствование Кетевани пользовалась миром, хотя и были значительные потрясения.

Об одном таком событии и хочется рассказать на этих страницах.

Царица Кетевань была еще довольно молода, когда по проискам одного князя, искавшего ее руки, убили ее любимого мужа. Она осталась с маленьким сыном и много плакала, много молилась; она просила Бога, чтобы Он избавил ее от руки этого коварного князя, ловкого лицемера. Господь услышал молитву Кетевани и сохранил ее невредимой в тот самый момент, когда князь со своими единомышленниками ворвался уже в ее замок и проник в ее спальню. Со своим маленьким сыном она выпрыгнула в окно и скрылась в темноте ночи. Озлобленный неудачей, князь стал мстить Кетевани как только мог. Так он подговорил царя Константина, который правил в то время Грузией, царским приказом вызвать к себе Кетевань, чтобы она плясала пред ним на пиру и, как служанка, подавала на стол кушанье.

Бедная Кетевань плакала и не хотела ехать на такое посмеяние, тем более что она знала, что это коварные происки князя. Притом, она еще не могла предвидеть всего того, что ей приготовили коварные убийцы ее мужа. И как бы она могла – красавица Кетевань, бывшая царица Грузии – плясать пред своими убийцами и, как простая служанка, подносить им пищу?

Сколько она, бедная, плакала, запершись в своем замке! Сколько она просила Господа, чтобы Он защитил ее с малолетним сыном от сильных, злых и коварных посягателей на ее вдовью честь.

– Мама, маменька, – спрашивал маленький сын свою мать, – зачем ты так плачешь? – Да так, дитя мое, – отвечала Кетевань ребенку, – на сердце печаль какая-то.

– Нет, маменька, я знаю, отчего ты плачешь, – говорил мальчик, глядя большими светлыми глазами в ее воспаленные очи.

– Как ты можешь знать? – спрашивала Кетевань, целуя дитя в шершавую головку.

– Вот знаю, маменька, все знаю, тебя злые люди хотят обидеть.

– Бог заступится за нас, бедный мой мальчик, будем молиться.

– А ты, маменька, больше не плачь, я вырасту, отомщу им за папу и за тебя.

– Не надо, дитя мое, пусть Сам Бог это сделает...

И Правосудный Бог это сделал. В то самое время, когда убийцы ждали приезда Кетевани и заранее предвкушали преступную сладость пред ее унижением, неожиданно совершилось следующее: кахетинские князья и тайные сторонники Кетевани выхватили свои мечи и кинжалы (грузины всегда ходили с кинжалами и саблями) и, смело напав на Константина и его друзей, отрубили им головы. Потом эти головы, наткнув на шесты, носили по городу...

Однако уже под старость враги достигли своего. Они предали Кетевань турецкому султану, который долго мучил ее и, наконец, убил (память святой великомученицы Кетевани 13 сентября по старому стилю).

2. Розамунда

Чудовищно коварная, жестокая королева. Она была женой Альбоина, славного короля Лангобардов. Альбоин правил Испанией и был блестящим мудрым правителем. Но женщина всегда бывает коварной и жестокой там, где ее сердце рвется к власти. Таковой была Иезавель, таковой была Иродиада, такой жестокой и коварной была и Розамунда.

Она захотела самостоятельной власти. Она подговорила своего любовника – оруженосца короля – чтобы он ночью убил Альбоина.

Оруженосец согласился с Розамундой, но просил, чтобы она подкупила для этой цели силача Передея. Передей отказался от заговора на короля. Тогда Розамунда пригрозила ему, что оклевещет его в прелюбодействе с нею – королевой, и тогда силачу – смертная казнь. Передей вынужден был согласиться на заговор.

И вот эта чудовищно коварная женщина выносит все оружие из спальни Альбоина, а меч его крепко привязывает к постели, чтобы нельзя было его выхватить. В глухую ночь она впускает в спальню мужа Передея. Король проснулся и схватился за свой меч, но тот был так крепко привязан, что Альбоин не мог его выхватить. Тогда он схватил скамеечку из-под ног и некоторое время ею защищался.

Убив короля, Розамунда вышла замуж за своего любовника, и хотела захватить престол. Но против нее восстал народ, и она с любовником бежала в Равенны.

Равенский король, увидев красоту Розамунды, предложил ей убить своего любовника и выйти за него замуж. Розамунда согласилась, и когда однажды ее любовник, приняв ванну, шел в спальню, она предложила ему целебный напиток. Он, выпив половину бокала, почувствовал, что это яд, и, занеся над нею обнаженный меч, грозно сказал: «Половину я выпил, остальное пей ты, гадина. Умрем вместе». И Розамунда выпила остальное. Они оба – убийцы короля Альбоина – вместе умерли от ужасных мук яда, катаясь по полу и издавая ужасные стоны...

3. Аман

Аман был ближайшим советником Артаксеркса, царя Персидского. Возненавидев евреев, он замыслил их всех погубить. Подговорив царя Артаксеркса, Аман издал по всей стране приказ: в такой-то день, в такой- то час всех евреев предать смерти. Особую ненависть Аман питал, к Мардохею, который был сторожем у дверей царского дома. Мардохей никогда не кланялся Аману, за что Аман и возненавидел Мардохея и весь его народ. Именем царя Аман приказал построить для Мардохея виселицу, чтоб на следующий день его повесить на ней.

У царя же Артаксеркса была жена именем Есфирь. Она была еврейка, а царь этого не знал. И вот Есфирь узнает, что царедворец Аман назначил еврейский народ уничтожить. Есфирь три дня и три ночи постилась и молилась, прося Бога, чтобы Он спас от гибели Свой народ. На четвертый день, поддерживаемая служанками, облаченная в светлые царские одежды, она пришла к царю и со слезами просила его милости. Артаксеркс узнал, что Есфирь, его жена – еврейка, и что всему еврейскому народу угрожает опасность.

Однако Бог положил милость на сердце царя, и он ласково спросил царицу: «Кто главный враг твоего народа?» – «Аман», – ответила со страхом царица. Аман стоял здесь же рядом с царем. Услышав свое имя и предчувствуя гнев царя, Аман бросился царице в ноги и, обнимая их, стал целовать. Этот поступок еще более озлобил царя, и он приказал повесить Амана на той виселице, которую Аман приготовил для Мардохея. Мардохей же был дядя Есфири.

Затем царь разослал по всей стране второй указ, в котором отменялось уничтожение евреев и приказывалось наказать тех, кто их притеснял (Есф. 7).

Так всесильный Бог устраивает судьбы людей по Своей Божественной воле.

4. Новое ожерелье

Маленький царевич Димитрий гулял со своей кормилицей около своего дома. Он был еще совсем мал, семи-восьми лет. Со своей кормилицей он только что помолился Богу и принял легкий завтрак. Он сам по слогам читал утренние молитвы, а бабушка-кормилица почему-то сильно плакала. Когда кончилась молитва, маленький царевич спросил ее:

– А зачем ты, бабенька, нынче так горько плакала?

– Горько душе моей, – ответила старушка царевичу.

– А полно, бабенька, не плачи, – ласково сказал ей мальчик.

– Сон я видела тяжкий.

– И что было в нем? – спросил царевич.

– Алое полотнище колыхалось по ветру, – со страхом сказала кормилица.

– Полно, бабенька. Господь с нами, – сказал царевич. Он говорил так разумно и осмысленно, как взрослый, и бабушка-кормилица успокоилась.

Вот они вышли на улицу, и теплое ласковое Солнце встретило их утренними лучами. Утро было тихое и благоухающее. Щебетали маленькие птички, прыгая с ветки на вепсу. А вот совсем одинокий голубь, да такой белый-белый, стал летать над царевичем. С высоты неба он спускался все ниже и ниже. Бабушка-кормилица первая увидела его. Она остановилась и с изумлением посмотрела на сияющего голубя. Царевич тем временем прошел два-три шага вперед и тут к нему подскочил человек...

– У тебя, царевич, новое ожерелье? – шипящим голосом спросил он.

Мальчик поднял на него удивленные глаза. Его личико сияло невинной детской простотой и доверчивостью.

– Н-е-т, старое, – тихо ответил он.

В этот миг на Солнце что-то блеснуло, и маленький царевич Димитрий, обливаясь кровью, упал на землю. В воздухе повис душераздирающий женский крик... И когда, опомнившись, кормилица подбежала к царевичу, он был мертвый. Из раны в горле ручьем текла алая кровь. Распростерши крестообразно вправо и влево свои ручки, бедный царевич лежал на земле, устремив к небу свои потухшие очи. И несчастная старушка, убитая страшным горем, не видела, как светлая душа маленького мученика Христова, подобно сизому голубю, воспарила в небо.

Убийце юного царевича недолго пришлось царствовать на русском престоле. Войны, междоусобицы, убийства, народные бедствия были уделом его царствования. И впоследствии измученный, истерзанный неподкупной совестью Борис Годунов сказал: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста»... (память святого царевича Димитрия 15 мая).

Судьбе покорные

«Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь из нее, угаснет: то и другое выходит из уст твоих» (Сир. 28: 14).

«Будь доволен малым, как и многим» (Сир. 29: 26).

Умру я скоро, жалкое наследство

О, друг мой, оставлю я тебе.

Под гнетом роковым провел я детство

И молодость – в мучительной борьбе.

Вначале шел я с дружною семьею,

Но где они, друзья мои, теперь?

Одни давно рассталися со мною,

Других растлил духовно ярый зверь.

Те жребием постигнуты жестоким,

А те прешли уже земной предел;

За то, что я остался одиноким,

Передо мной везде закрыта дверь.

И я друзей теряю с каждым годом,

Врагов все больше вижу на своем пути.

За каплю крови, общую с народом,

Меня, о Боже, Ты прости, прости...

Я призван был терпеть Твои страданья,

Терпеньем изумляющий народ,

И бросить хоть единый луч сознанья

На путь, которым Бог тебя ведет.

Но жизни не любя с ее минутным благом,

Прикованный привычкой и бедой,

И к цели шел я твердым бодрым шагом,

И для нее я жертвовал собой.

(1970 год.)

* * *

1. Мать Александра была пожилой старушкой. Она была доброй, внимательной и сострадательной женщиной. Я не знаю ее раннего детства, не знаю и бурной юности. Не известны мне и ее зрелые годы. Как она прожила свою жизнь? Какие были трудности и радости на ее пути? Где она родилась, и кто были ее родители? На все эти вопросы не знаю, что ответить. Одно только скажу, что вся жизнь матери Александры ведома Богу. Пред Ним все открыто, и нет даже малого дела или помысла, которого бы Он не знал.

Да и зачем нам знать прошлое человека, когда сказано, что конец венчает дело, а не начало. И вот этот конец-то жизни матери Александры и приоткрыт нам волей Божией.

Вот мать Александра пришла на исповедь. Троице-Сергиева Лавра была для нее благодатным утешением. Живя в Москве, она время от времени приезжала в Лавру и здесь, под Успенским собором, проходила исповедь.

Как сейчас помню, иеромонах только что провел общую исповедь. Люди ринулись к разным духовникам. У стены каменного собора показалась старушка. Она высокая, несколько согбенная, в левой ее руке – сумочка, в правой – палочка, посох. Она не стала пролезать вперед, нет. Она остановилась позади всех, прислонилась к стенке, чтобы полегче было стоять и так оставалась добрых два часа, пока все люди не поисповедались. По временам я взглядывал в ее старческое доброе лицо, и было до слез жалко бедную старушку, так много времени ожидавшую исповеди.

Потом она с особым страхом подходила к Кресту и Евангелию и так искреннее и душевно каялась, что казалось: вот она видит Самого Иисуса Христа и изливает Ему свою душу.

– Как зовут тебя? – был к ней вопрос.

– Александра, – смиренно отвечала та.

– Ну, кайся во грехах своих.

– Грешница, батюшка, во всем, и нет числа моим беззакониям.

И так душевно, так искренней звучало признание, будто она стояла у самого Престола Божия на небесах, и какой-то трепет священного страха пробегал по всем

членам. Каясь, она все время утирала глаза своим ручным платочком.

О, милая душа! Как она плакала и беспокоилась о своих родных. Как она глубоко и болезненно вздыхала, когда вспоминала сына своей сестры Варвары Георгия и других! Как она в своей доброй душе хотела, чтобы в семьях родных было все хорошо и благополучно. Не забыть мне ее убедительные просьбы помолиться о них, чего я всегда исполнял и исполняю.

Покаявшись и посоветовавшись, она тихо и умиленно прикладывалась к Кресту и Евангелию, брала святое благословение и спокойно отходила. О, милая душа! Судьбе покорная!

Помню, как сейчас, ее тихие просительные слова: «Помолитесь, батюшка, о мне грешной и моих родных». При этом передавала свои «помыслы» и обязательно записочку о здравии и упокоении сродничков.

Как счастливы люди, которые так искренне и сокрушенно могут проходить исповедь! И невольно чувствовалось веяние Духа Божия, который нисходил на предельно смиренную душу этой монахини.

Как сейчас помню, вот она стоит или идет на исповедь, несколько ссутулившись под тяжестью многих скорбей и невзгод жизни. Вся ее фигура дышит какой-то детской доверчивостью и сразу привлекает к себе симпатию. А тихий проникновенный голос вы сказывает море страданий в ее измученной жизнью душе...

Суровая судьба немилосердно разлучила нас в последние годы и бросила меня в чужие края. Года 3–4 не видел я более мать Александру. Она, как и раньше, все боролась со своей сердечной болезнью и многими скорбями семьи. Изредка я получал ее «помыслы» и узнавал родной почерк, и все то же сокрушенье о грехах, все ту же скорбь о родных, детях... О, мать, настоящая мать! Вечно ты носишь оружие в своем сердце, вечно ты скорбишь о чадах своих...

Проходит еще немного времени, и я узнаю, что матушка Александра скончалась. Как ножом резануло по моему сердцу, и я не мог свободно вздохнуть. Скорбь, как черная туча, навалилась на мое сознание, и только когда я вспомнил, что еще одна звездочка будет мне сиять на небе, покорно возблагодарил Господа.

«Упокой, Господи, душу верной рабы Твоей», – прошептал я и с той минуты записал ее имя на скрижалях своего сердца навсегда. Не стал я больше получать «помыслы» от матери Александры. Другие сеструшки пришлют, а она больше не пишет...

Видимо, кончилась нужда ей писать. В ее головке и сердце нет больше худых помыслов. Одни только светлые мысли и чувства святые. Вот, верит моя душа, что мать Александра там, в вышине, «в месте светле, в месте злачне». И уж не болит так ее сердце о своих родных, как оно болело раньше, физической болью. А несомненно то, что она помнит о всех нас большей памятью, нежели раньше, будучи в светлом теле, помнит и... молится: о родных чадах, о сестрах духовных, о духовных наставниках и о всем мире.

И часто-часто, наверное, смотрит она на землю, где прожила свой век в скорбях и болезнях, смотрит и на нас, как мы еще мучаемая и варимся в этом огне искушений...

Бывает, что мать Александра и сама сходит к нам на землю. Легкой тенью она приходит в наши келии, когда мы едим или молимся, читая свое правило.

Особенно часто бывает там, где творила добрые дела, когда жила еще на земле. Посетив нас и пожалев о нашей жизни земной, она светлой легкой тенью снова уходит ввысь, на небо, где Господь уготовал ей вечный блаженный покой.

Духовная мать Евпраксия и сестры, когда будете читать эти малые строки о матери Александре, вспомните, что мы скоро по очереди пойдем ее дорожкой. Поэтому восплачем о своем неизбежном конце нашей земной жизни; горько восплачем, но и возрадуемся в надежде на великую милость и любовь Божию к нам, грешным. Оставшиеся духовные сестры многие уже в преклонном возрасте, и поэтому час разлуки с землей очень близок...

Но смотрите, не плачьте плачем безнадежным, плачем горького отчаяния. Если даже и были какие-либо особо смертные грехи в вашей жизни, Господь вам их простил. Ведь вы откровенно каялась своим духовным отцам и писали им самые помыслы свои и движения душ ваших. А если теперь чем согрешаете, также через исповедание «помыслов» ваших Бог прощает вас.

Слышите, что говорит нам святой апостол Иоанн Богослов: «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1Ин. 1: 9).

Вот в этом вся наша радость. А когда Господь кого из нас призовет к Себе, тогда знайте, что мы, оставшиеся в живых, не забудем вас никогда в молитвах своих. Будем дострадывать свою жизнь и будем молиться о вас всех и друг за друга.

Общий путь нашей земной жизни прошел в великих испытаниях, тревогах и злостраданиях. За эти 50–70 лет сколько пришлось перетерпеть! Сколько переплакать, сколько перемучиться! Тревоги и страхи за себя, тревоги за сестер, тревоги за духовных отцов. И один Господь знает, сколько каждый перенес за жизнь свою. Хотя и грехов мы понаделали много, но, кажется, делали их больше по немощи, нежели по удовольствию.

Да простит вам Господь Бог все грехи ваши и покроет всех вас Своей великой любовью... Аминь.

* * *

«Мм знаем, что мы перешли из смерти в жизнь» (1Ин. 3: 14).

2. Мать Евлампия по характеру была совершенно противоположна матери Александре. Она отличалась некоторой сухостью и раздражительностью. Но эта раздражительность была не душевная, а болезненная. Большая и многотрудная жизнь отложила на душе матери Евлампии тяжелый отпечаток скорбности и неудовлетворенности. Притом, постоянные болезни терзали немилосердно ее больную душу.

Матерь Евлампию помню пожилой и болезненной монахиней. Правда, года 4–6 назад она была достаточно крепкой и подвижной женщиной, но за последние годы быстро потеряла свои физические силы.

Ранее была и она у преподобного Сергия в Лавре, исповедовалась, причащалась. Всегда чувствовалось в ее душе неустройство и тревожность сознания, но покорность воле Божией выражалась в ее быстром примирении с увещаниями духовника. Имея страх Божий перед исповедью и священником, мать Евлампия всегда открывала «настежь» свою больную душу, и за это Господь давал ей духовное исцеление и достойное причащение Святых Христовых Тайн.

В последнюю исповедь мать Евлампия плача говорила:

– Ропщу, батюшка, много, жить стало тяжело.

– Ладно уж, мать Евлампия, – говорил ей духовник, – это твоя последняя Голгофа. Потерпи еще немного.

– Устала я, батюшка, все болит, и двигаться трудно.

– Господь поможет вам, молитесь Иисусовой молитвой.

– Никак не держится она в уме-то, – жаловалась монахиня.

– Все равно призывайте имя Господа Иисуса.

– Стараюсь, батюшка, помолитесь обо мне, грешной. Мне, наверно, жить осталось немного.

– Ну, Бог милостив, еще поживете!

– Нет, уж, я чувствую, конец скоро.

– Молись, чтобы Господь дал христианскую кончину. Умирать-то страшно тебе?

– Страшно, батюшка.

– А ты на Матерь Божию надейся, ведь Ее одеяние носишь.

– Грехов у меня много, батюшка, юность была дурная.

– Но ведь ты во всем покаялась?

– Да, батюшка, а вот душа все беспокоится.

– Тверже верьте, что Господь простил вас.

– Верю, батюшка, а душа все тревожится. Вот я еще раз написала вам все от юности, простите меня, батюшка, за все ради Христа. На вас-то я тоже обижалась, бросили вы меня.

– Нет, матушка, я вас не бросил и бросить не могу, это жизнь наша духовная делается все труднее, враг старается изо всех сил разлучить духовного отца с духовными детьми, чтобы легче было погубить вас. Но Бог вас хранит вдвое, втрое больше, сильнее, чем с духовным отцом. Ибо Господь сирот жалеет. И потом, страдания духовного отца и его скорбная молитва за вас доходит до Господа быстрее, чем когда он жил с вами и был в безопасности и довольстве.

– Так-то это так, – соглашалась мать Евлампия, – и все-таки так одиноко, трудно нам.

– Ия знаю, что трудно, но так угодно Богу.

– Вот то-то и оно, что так уж Бог устроил, а вы, батюшка, уж не забывайте нас, где бы вы ни были.

– Нет-нет, родная матушка, не забуду.

– И когда я умру, не забудете меня?

– И тогда не забуду...

Умилилась душой мать Евлампия и заплакала тихими и благодатными слезами. Не нарушая ее душевного состояния, я стоял и тихо молился.

– А я еще вас увижу? – вдруг спросила мать Евлампия.

– Бог даст, увидишь.

– Здесь или на небе?

– Не знаю, мать, но – увидишь.

Она подумала немного и, вздохнув, молвила:

– И здесь охота еще хоть разок увидеть, а там – всегда видеть у Господа.

О, родная и милая старушка! Нет, не пришлось нам больше встретиться на этой грешной земле. Бури, грозы, зимние вьюги угнали меня от родных мест в дальние края, а ты в это самое время отошла к Господу. Он сподобил тебя пособороваться и причаститься и Сам принял Твою умученную земными страданиями душу. Мать Зинаида и другие сестры проводили тебя в далекий неземной путь, и теперь все молимся о тебе Богу, чтобы Господь улучшил твою жизнь на небе и сподобил тебя вечной радости в Его большом и светлом раю, где наши духовные отцы (отец Тарасий и др.) молятся о нас Богу, Ему же слава и держава во веки веков. Аминь.

* * *

«Блажени мертвый, умирающие о Господе»...

3. Мать Еликанида (1969 г.), насколько я помню, оставила в моей душе тихий благодатный след. Она жила со своей родной сестрой м. К., которая относилась к

ней с уважением и любовью. Как Евангельские сестры Марфа и Мария, они жили душа в душу, соединенные единой родной и единой духовной целью – спастись и войти в Вечный Чертог Божий. С этой же святой целью две родные сестры и приняли монашество, соединив себя навечно с Нетленным Женихом, Господом нашим Иисусом Христом.

Живя вместе в одной комнате, сестры читали святые книги, выполняли правило свое монашеское и старались сохранять святое согласие и молчание во Христе. Несмотря на свой преклонный возраст, сестры продолжали еще где-то работать...

Редко мне приходилось видеть этих родных сестер и еще реже беседовать с ними о духовной жизни. Но, тем не менее, я как-то душой чувствовал, что они духовно опытны и неослабно идут к духовному совершенству. И, как обычно бывает в жизни, чем реже приходиться видеть дорогого человека, тем усерднее молишься за него Богу. Так и здесь.

Я почти мигом видел их на исповеди. Два-три слова и – разрешение. Такая ужасная система исповеди установилась за последние годы в Лавре. Кто не подчинялся этим правилам, тот подвергался наказаниям, кто бы он ни был – архимандрит или иеромонах. И вот так я видел этих сестер на исповеди. Ну что скажешь людям за такой короткий срок? Помню, как-то собрал нас, духовников Лавры, отец-наместник в своем кабинете и грозно сказал: «Если кто хочет жить в Лавре, то вот: исповедь – 5 минут, а то и меньше!» Ну что скажешь за 5 минут исповеднику? Не успеет человек подойти, как уже надо разрешать его, а он еще и не успел ни в чем покаяться. О, Боже! Это была не исповедь, а страшная пытка!

Ну вот, мать Еликанида была на такой исповеди не один раз и всегда, получив разрешение, она отходила со спокойным лицом. Я всегда, как видел ее – небольшого роста с тихим выражением лица, – всегда думал о родной маме, которая умерла в 1952 году. Матушка Еликанида удивительно была похожа на мою родную маму – и ростом, и сложением, и лицом, и даже, будто, и голосом.

И вот, когда принимаешь дорогого человека на исповедь и не можешь с ним поговорить о самом необходимом – о спасении души, о борьбе с грехами и прочем, то сердце всегда обливалось кровью и душа рвалась во внутренних муках и страданиях. Так и хотелось крикнуть во весь голос: «Дайте же возможность поисповедовать людей, как положено! Нельзя же калечить дорогие души! Ну что это такое?!»

Но вопль души задыхался где-то там внутри, замирал он, как пленник в застенках пытки...

Матушка Еликанида тихо подходила и еще тише и спокойнее отходила, благодаря Бога.

Прошла ее жизнь в трудах, скорбях и подвигах. Видимо, как созревший плод, она была готова войти в Небесную Житницу. И Господь позвал ее душу в Свое место покоя.

Молись теперь за нас на небе, святая и боголюбивая наша матушка Еликанида. Здесь остались твои сестры, и духовные, и телесные. Все они любили тебя и теперь любят, молясь о упокоении души твоей. Ты, дорогая мать, ушла в тихие края небесного покоя и радости, а мы еще обуреваемся волнами бури житейской, стремящимися поглотить наши души. И один Бог знает, что еще нас ждет впереди.

Да упокоит Господь твою родную и дорогую душу во Царствии Своем, вечная тебе память, матушка наша Еликанида!

* * *

«Мученицы Твои, Господи, во страданиях своих венгры прияша нетленные от Тебе, Бога нашего»...

(тропарь мученикам).

4. Отца игумена Георгия просто убили хулиганы (1970 г.). Он служил на приходе в Ивановской епархии и когда однажды он поехал в Москву, за ним следили. Может быть, из-за денег, может, месть какая, Бог знает. Только когда он ночевал в Москве у одного знакомого старика, ночью прокрался неизвестный и убил их обоих утюгом по голове. Сначала, как говорил убийца на суде, он подошел к спящему священнику и ударил его утюгом по голове. Священник даже не шевельнулся. Потом убийца ножом разрезал ему горло, рот, вынул золотые зубы и пошел к старику. Тот спал в другой комнате. Бандит ударил его также по голове, но старик вскочил, не понимая, что происходит. Убийца ударил по голове еще раз, и жертва свалилась на пол. Забрав, что ему было нужно, убийца закрыл двери дома на ключ и скрылся.

И только на 4-й день пришла дочь проведать старика, но дверь была закрыта. Почувствовав неладное, разломали замок, и тогда увидели разлагающиеся трупы несчастных...

Отец игумен Георгий был 46-ти лет. Добрый был батюшка. Любил служить и привлекал молодежь в Церковь. У него был высокий голос (1-й тенор), и он очень хорошо им владел. Любил светлые праздничные ризы и сам их делал, жил с матерью в домике, который стоял в ограде их церкви. Он окончил очно Московскую духовную семинарию и заканчивал заочно Московскую духовную академию.

Его храмик стоит на крутом берегу Волги в живописном месте. Храмик стоит и сейчас, но его настоятель – отец Георгий – давно уже не показывался на тропиночке, ведущей к храму... и теперь покажется ли вообще?..

После мученической смерти прихожане из иночествующих видели отца Георгия во сне. Он был облачен в самые светлые священнические одежды и лицо его сияло духовной радостью. Когда его спросили:

– Как вам, отец игумен, хорошо ли теперь?

– Мне очень хорошо, – весело ответил он.

– Не забывайте нас, своих прихожан, – сказали ему.

– Теперь я больше о вас молюсь, чем раньше.

– И раньше вы хорошо служили и молились.

– Нет! Теперь я больше вижу и больше знаю.

– Но ведь вы учились в академии...

– Нет, не то, – сказал отец Георгий, – здесь иные условия жизни и больше света, чем на земле.

– А разве нас вы видите с неба-то?

– В лучах любви Божией все видим.

– Не жалеете, что вас убили? – спросила монахиня отца Георгия.

– Что вы! – ответил он. – Здесь во много раз лучше. Там я был связан со всех сторон, а здесь – свобода.

– Больно было вам, когда вас убивали?

– Нет, ответил батюшка, – только будто гром ударял в голову, и сразу я проснулся, мне стало легко, легко дышать... Ну, мне пора, – сказал он, и облачко светлое укрыло его...

Помолись о нас, новый священномученик Христов, отец Георгий, и не забудь чад своих, с кем ты учился, с кем трудился на ниве Христовой и с кем молился у престола Царя Христа Бога нашего...

* * *

5. Иеромонах Павел (1970 г.) тоже мученик Божий. Он прошел суровую школу Отечественной войны. Был не один раз в смертной опасности, испытал голод, холод, страхи фронтовой жизни. Был ранен в бою. Выжил, снова дрался с фашистами. Кончилась война и вот Ф. И. неожиданно для всех идет учиться в Одесскую семинарию.

– Как так? – дивились друзья, – офицер Советской Армии и вдруг пошел учиться на священника.

Даже любимая жена и та была против этого. Она забрала с собой сына, а Ф. И. больше не пускала в дом. Сколько бедный отец пережил! Какую сердечную пытку он перенес! Он любил свою жену, любил маленького сынишку, и вот теперь от него отвернулись друзья, родные и даже жена с сыном, и только старушка-мать утешала его. Она была верующей женщиной и всячески поддерживала сына своего в тяжелых испытаниях.

Когда на каникулы Ф. И. приезжал домой, он не мог быть с женой и сыном, которых не переставал любить. Он жил у своей матери.

– Сынок, а ты не горюй, – говорила старушка- мать сыну, – вот будешь батюшкой, возьмешь меня с собой, и будем жить.

– Ладно, мама, – отвечал Ф. И., – только бы мне вот окончить семинарию, а там буду священником, я тебя не брошу.

Но после окончания семинарии Ф. И., как лучшего ученика, направили в Московскую духовную академию, где он проучился еще 4 года. Здесь он духовно и интеллектуально окреп. Учился он на отлично, а когда его спросил отец инспектор, что он думает о дальнейшем своем пути, Ф. И., не задумываясь, ответил: «Приму монашество».

Действительно, на четвертом курсе академии Ф. И. принял монашество с именем Павла, а затем вскоре – иеродиаконство и иеромонашество. Но хотя Ф. И. и стал уже батюшкой отцом Павлом, старушка его мать так и не дождалась того счастливого для нее времечка, чтобы пожить вместе с сыном своим – батюшкой...

Вначале отец Павел жил в Троице-Сергиевой Лавре. Потом его отправили на приход, где он пробыл не более одного года. Потом его перевели на другой приход, потом – на третий, потом – на четвертый; и бедного отца Павла прямо загоняли. Что была за причина? Говорили, что у него не ладилось дело с церковными и гражданскими властями. Может быть потому, что он был когда-то офицером и вдруг стал священником. Но что же в этом преступного? Разве мало таких батюшек, которые раньше были в Красной Армии, воевали с гитлеровцами, видели ужасы смерти, трагедии войны и после, опытом познав тщету жизни, они пошли в священники?!

Словом, бедный отец Павел помучился с приходской жизнью и уехал в Сибирь. Там он побыл год с небольшим и снова вернулся в Россию. Поскитавшись еще некоторое время, он устраивается навечно в Печерскую обитель. Но и там скорби преследовали его неотступно. Писал он оттуда в письме, что «и мне трудно жить в обители не потому, что я не хочу, а потому что правды и здесь нет. Ни за что прижимают, подслеживают за каждым шагом, куда пошел, с кем разговаривал, от кого получил письмо и прочее... так жить невозможно, нельзя, наверное, я умру скоро»...

Потом он вдруг заболел. Ему сделали операцию. Стал поправляться, но... вот тут-то и грянула беда. Отца Павла неожиданно убивает машина!..

Какая машина? Или машина коварной жизни? Или машина, подстроенная лжебратией? Или настоящая автомашина с колесами?..

Отца Павла похоронили. Отпели в монастыре и теперь его там поминают. Но ведь все ли это? Может быть, все это формально? По обычаю? А кто по-настоящему плакал о нем? Какая душа родная понимала ли его или знала трагедию его жизни? Смогли ли этого истинного воина Христова по достоинству оценить? Пролил ли кто у его гроба настоящую братскую слезу умаления, или сокрушения, или праведного возмущения?

Покорный одной только Божественной воле и ничьей больше, отец Павел неуклонно шел к своей намеченной цели. Жизнь ему сулила большую карьеру: материальный и церковный расчет, обеспеченное и безопасное служение и прочие выгоды, но отец Павел больше всего дорожил своей совестью, долгом пастырской чести и безусловной верностью святой Православной Церкви. Вот почему его и постигла доля апостола языков! Святого апостола Павла также гоняли из города в город. Также считали его «язвой общества». Также изматывали его силы, пока не осудили на казнь чрез усечение мечом!..

Но нет, родной брат, отец Павел, ты уж не жалей о пройденном этапе своего пути. Он у тебя непростой. Он не есть ошибка твоего рассуждения, или поведения, или отношения! Он есть честный героический долг твоей прямолинейной души; он есть «стояние» за правое дело до последнего дыхания; он есть, наконец, патриотизм пастырского долга в самом высоком понимании этого слова. Твои друзья, дорогой отец, приглянутся к твоему жребию и сделают самые верные и честные выводы для себя!.. Ты достоин, чтобы к тебе отнести дивные обетования Пастыреначальника Христа, Который сказал: «Будь верен Мне до смерти, и дам тебе венец жизни» (Откр. 2: 10).

* * *

Благодать с тобою навеки. Аминь.

6. Сережа (1969 г.) был больной недвижимый юноша 25–26 лет, он большую часть своей жизни пролежал «пластом» на постели. Раны и пролежни зияли на его спине, боках, ногах. Он почти не спал, ни днем, ни ночью. Испытывал внутренние и внешние страдания. Сережа лежал на больной спине и все посматривал в единственное небольшое окошечко, которое было рядом с его постелью. Окошечко выходило в огород, где мама Сережи и сестра Валентина (тоже болящая) сажали картошку, лук, морковь, помидоры. Взор Сережи уходил вдаль, туда, где за изгородями и крышами хат, между редких деревьев восходило Солнышко. И вот вся жизнь этого курчавого красивого, умного юноши вмещалась в небольшом квадрате местности, которую он мог видеть со своей низенькой убогой постели.

Мать, бывало, спозаранку уйдет на работу, сестра дома почти совсем не жила: уйдет, и день ее нет, два, три, потом откуда-то приходит, молча поест что-либо и опять куда-то пропадает.

– Валя, – спросит ее Сережа, – да ты что все ходишь, – ведь ты девушка больная, сидела бы дома, и мне было бы повеселее.

– Лежишь ты, и лежи себе, – грохнет сестра, – а мне Бог дал здоровые ноги, вот я и хожу.

– Эх, были бы здоровые мои ножки и спина, – скажет бедный Сережа, – я сразу бы в Лавру к Сергию преподобному уехал.

И опять один лежит целыми днями, целыми ночами, неделями, месяцами, годами...

Любил Сережа преподобного Сергия и часто читал его житие. И, может быть, не один раз добрый авва навещал своего нового ученика-мученика. А потом он посылал к Сереже своих послушников из Лавры. То причастить, то просто навестить больного и бедного Сережу. И всегда с какой живой радостью встречал Сережа этих гостей! Он и поговорит от души, и посоветуется, и причастится Святых и Животворящих Тайн Христовых, а потом и угостит чем-нибудь.

– Там вон посмотрите, – скажет Сережа, – что- то у мамы на полке есть вареное. Поешьте, а потом пойдете. – А сам, бедненький, ни с места, лежит, как прибитый к лежачему кресту, только курчавой головкой и выразительными глазами покажет.

Бывало, спросишь:

– Ну, как, Сережа? Ведь трудновато так?

– Конечно, – ответит уклончиво, – но что поделаешь, так Господь благословляет.

– Не ропщешь?

– Как не роптать, ведь человек, да еще молодой. Посмотрю вон в окошечко, там птички маленькие прыгают да чирикают... завидно-то как! Ужасть! Так бы и улетел, но куда?

– Скучно тебе, Сережа?

– Господь добрый, помолюсь вот немного по че- точкам – легче бывает. Почитаю святое Евангелие – тоже душа посвежеет. А то, как во тьме кромешной.

Бедного страдальца терзали разные помыслы. Он так от них мучился, что плакал навзрыд. Враг борол Сережу сомнением. Это был «меч обоюдоострый», который, вращаясь, рвал сердце юноши на части. Сомнение, хула – вот два жестоких мучителя были приставлены к бедному страдальцу, которые, как жестокие палачи, терзали его с раннего утра до вечера и с вечера до раннего утра.

– А ты с ними не борись, – скажешь ему, – ведь они с ума тебя сведут, ведь сильные же они, эти бесы.

– А я их презираю, – ответил Сережа, – так ведь святые отцы учат. Но вот уже, нахальные, лезут в голову и сердце прямо насильно. И сильны, и наглы, и ничего будто не боятся. Я их крестом, Иисусовой молитвой, а они меня своим: «Вот нет никакого Бога и никакой вечной жизни; сгниешь вот на постели, а потом в земле черви съедят тебя, и все»... Говорю им: «Ну и пусть сгнию, пусть меня черви съедят, а вам-то что до меня?» – «Жалеем мы тебя, – отвечают помыслы, – напрасно мучаешься». – «Так куда же мне теперь деваться, – говорю, – раз так Бог управил мою жизнь?» – «Никакого Бога нет, – отвечают, – это судьба твоя такая». – «Ну, как же, Бога нет, – говорю им, – вы-то, бесы, есть?» Молчат. А потом тихо, тихо так шепчут: «Удавись вот на ремне или вот ножом, и всему конец». – «Э, – думаю, – вот они уже явные супостаты».

И вот так, батюшка, без конца, будто их прикомандировали ко мне. А вот на днях начали окнами хлопать. Затворки так захлопали, створки открылись обе, как по команде, и только ветер ворвался, да такой вонючий. И откуда запах такой взялся? В огороде-то чисто. И потом пахло в комнате целую неделю. И святили, и кропили, и ладаном-то курили, ну ничем не заглушить. Вот такое зловоние, будто от пса поганого. Да еще все со своими советами лезут: удавись, зарежься. Нет уж, приятели, спасибо вам, живите сами в таком зловонии, а я еще полежу. Господь поможет мне...

И вот Господь помог бедному Сереже, взял его совсем к Себе в обители светлые и радостные. Отмучился, родимый, отстрадался на этом вольном свете. Злосчастные бесы, имена которых «нытье» и «хула», так и не получили за Сережу никакой адской награды. Наверное, новое «послушание» получили от своего владыки – губителя сатаны – мучить еще кого-нибудь из земных страдальцев...

А ты, дорогой наш собрат и мученик Сережа, помолись за нас Христу Богу, чтобы и нам пройти с победой земной путь «странствования» и не возроптать на погибель, но покорно донести свой крест до конца, за все благодаря Бога.

«Претрени быша, искушени быша, скорбяще, озлоблени, ихже не бе достоин весь мир» (Евр. 11: 36–38).

Судьбе покорные

Все меньше сил. Душа утомлена,

Она уж хочет тихого забвенья.

Давным-давно прошла твоя весна,

Пора покинуть прежние сомненья.

И вижу я, что силился напрасно,

Противился теченью горьких бед;

Власть Бога мне диктует властно:

Ему подобных в мире не было и нет!

Благословляю день, часы и доли,

Минуты горя, месяцы, года...

Что Божий рок обрек меня неволе,

Люблю Его теперь, любил я и тогда.

Благословляю сладость первой боли

И стрел целенаправленный полет,

И предаюсь всецело Божьей воле,

Его хвалю за все, что Он мне шлет.

Благословляю имя Бога Света,

Давшего надежду нова дня;

Горящая сиянием комета

Блеснет зарей и освятит меня.

О, Бог любви, надежды и терпенья!

С Тобою тяжко и легко страдать;

Даешь Ты кровь и слезы во спасенье,

Претишь врагам и им велишь молчать!

Твои рабы идут дорогой тяжкой доли,

И Ты один их можешь к цели довести.

Давай нам силы в нестерпимой боли,

Чтоб души наши могли вянуть и цвести!..

Судьбе покорные, ревнивые, смиренные,

Прошли вы путь, боримые в борьбе,

Презрев пути строптивые, надменные.

Отверзли рай Божественный себе.

«Во всю землю изыде вещание их и видение концы Вселенной глаголы их» (прокимен апостолам).

Индия – древнейшая страна в мире, ее история начинается с Вед, возникших во втором тысячелетии до Рождества Христова.

«Един Огонь, многоразлично возжигаемый,

Едино Солнце всепроникающее,

Едина Заря всеосвежающая,

И едино то, что стало всем!»

Тогда не было ни сущего, ни несущего,

Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним,

Чем были воды непроницаемые, глубокие,

Без дуновения само собой дышало Единое...

А вот как произошел первый человек: «Водами поистине было все вначале, большим морем. Эти воды размышляли, как бы мы могли размножиться. Они прилагали усилия... и вот произошло золотое яйцо. Это золотое яйцо плавало столько времени, сколько длился год. Из него возник через год человек. Он пробил это золотое яйцо»... (древняя индийская книга Ш. Брахмана, XI, 1, 6).

Святой апостол Павел сказал, что только во Христе открывается правда Божия, ко спасению всякому верующему иудею и эллину (Рим. 1).

Как корабли, плавающие по океану в полном мраке, блуждали народы без света истиной веры в Бога. И только самый малый свет – некий лучик – пробивал им тьму векового заблуждения.

Как видно из древней индийской книги, индийцы верили в Единое Существо, из которого произошли другие боги (Индра – бог Грома и Молнии, Митра – бог Солнца, Варуна – бог Неба, Агни – бог Огня, Сома – бог Луны и т.д.).

Говорится также и о первичной материи – воде, из которой произошло все остальное. И что это за туманное учение, которое ничего решительного не могло дать человеку, как только некоторые отрывки истины.

Вот и плавали корабли (народы) по бурным и необъятным волнам океана в абсолютной тьме, не имея истинного маяка – света.

Господь наш Иисус Христос, Сын Божий, пришел на землю и дал истинное учение о Боге, первичной материи, создании мира и человека и будущих их судьбах; словом, уяснил все, что служит к познанию ума и удовлетворению мятущегося сердца (Рим. 1: 16).

* * *

...Вот по забитой колючими кустарниками и песком дороге идет человек. Он совершенно одинокий. И ясно видно, что человек этот предельно беден. Видите, на нем нет даже необходимого дорожного плаща. Он совсем не прикрыт ни от палящего Солнца, ни от дождливой туманной непогоды. Небольшая дорожная сумка за его плечами почти пустая. Крепкая сучковатая палка в его руке, заменяющая посох, видимо, служит ему и оружием против многочисленных зверей, которых так много в индийских джунглях. И, наконец, открытое загорелое лицо и голова, прикрытая густыми волосами.

Кто этот человек? Какая цель его путешествия? Ответы на эти вопросы можно будет узнать только по тому, когда мы не поленимся, хотя незримо, пройти с этим незнакомцем еще несколько стадий. Предупреждаю вас заранее, что бояться этого нечего, человек этот вас не тронет и не сделает вам никакого зла. Даже наоборот, немало от него научитесь доброму.

Итак, следуйте за ним. Вот он прошел несколько верст и неожиданно остановился. Вдали за валунами был слышен шум человеческих голосов и крики детей. По всему можно было думать, что недалеко город или какое другое селение.

Странник остановился. Он снял с плеч сумку и положил ее на землю. Положил и палку. Затем поднял глаза к небу и стал молиться. Вы даже слышите вдохновенные слова: «Господи Иисусе Христе, – говорит он полушепотом, – пришел час, чтобы прославилось имя Твое. Яви силу Твою, Господи, в народе сем, да познают Тебя Единого истинного Бога и Отца в Духе Святом. Ты пришел на землю, страдал, воскрес, дабы спасти все народы, на земле сущие. Яви милость Твою и на сих людях, к которым Ты послал меня»...

Долго молился странник, под конец воздал благодарение Богу, взял свои вещи и бодро вошел в город.

Да, это был индийский город. На улицах его было множество народа в самых ярких национальных костюмах. Люди пели, кричали, смеялись; дети играли, бегали, залезали на деревья и сверху смотрели, что происходит на улицах.

Вдруг заиграла труба. Шум смолк, и странник увидел глашатая, который громко говорил на нескольких языках: «Во дворце нашего царя происходит пир большой. Царь приглашает всех разделить его веселие. Кто не пойдет на пир, тот навлечет на себя царский гнев»...

Странник постоял немного, подумал, и было слышно, как он сказал: «Вот какие здесь порядки, ну что ж, пойдем и мы, надо исполнить волю царя». Вместе со всей толпой он вошел во двор царский и устроился как иностранец на самом последнем месте. Никто его здесь не знал. Сидел и смотрел, что здесь происходит.

А вокруг была суматоха. Пели, ели, плясали, пили вино и, кто во что горазд, творили непонятное. Страннику стало скорбно от такого веселья, и он сидел, склонив голову.

Вдруг подскочил к нему здоровый полуголый индиец и, ударив его по лицу, сказал: «Ты что сидишь и не веселишься? Или не рад царскому пиру?»

«За то, что ты меня без вины бьешь, – кротко сказал странник по-еврейски, – собака будет глотать кости твои».

Эти слова слышала одна еврейская девушка, служанка, но она никому об этом не сказала.

Индиец, бивший странника, пошел на источник за водой, и вот напал на него лев и лапой убил его. Собаки же потом разнесли кости его в разные стороны. А одна из них принесла большую окровавленную кость индийца на пир.

Люди, узнавши, что стало с индийцем, затрепетали от страха. Особенно после того, как еврейская девушка сказала царю, что она слышала от странника, и как все слова его разом исполнились.

«Этот странник, – говорила девушка, – не простой человек, он или Бог или слуга Божий».

Так святой апостол Фома стал известным царю и всем людям этого города.

А потом, когда он исцелил от тяжелой болезни родного брата царя, слава апостола разнеслась по всей округе. Именем Господа нашего Иисуса Христа он творил чудеса пред лицом всего народа и призывал всех уверовать в истинного Бога и Спасителя.

Вот теперь вы видели, как Господь проявляет Свою славу между народами и как индийская страна впервые услышала истину Евангельского учения.

Святой апостол Фома сам с великим трудом поверил в воскресшего Христа Спасителя. И когда все апостолы говорили и убеждали его, что Господь действительно воскрес, то он все равно не поверил им. И только когда сам Спаситель явился и велел Фоме ощупать Свои раны, святой Фома радостно воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» С этим радостным исповеданием святой апостол Фома прошел Индию и другие страны и принял мученическую смерть за Господа нашего Иисуса Христа.

«Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу» (1Пет. 2: 20).

Агни и Айтар были маленькими индийскими детьми. Их отец, охотник Брахман, совсем не любил своих детишек. Он часто их бил за то, что они бегают тайком в Христианскую церковь, которая находилась в километре от их хаты, и однажды он так сильно побил их плетью из тонких бамбуковых прутьев, что бедные детишки лежали целую неделю в сарае на соломе.

Тогда девочка Агни сказала своему брату Айтару, который был двумя годами моложе:

– Больно тебе было, Айтар, когда отец бил тебя?

– Больно, Агни. Я даже не мог плакать от боли.

– А как же ты жив остался, ведь отец мог убить совсем тебя?

– Иисус Христос помог. Ты говорила мне, что Он помогает, вот и помог.

– А ты, Айтар, любишь Христа? – снова спросила Агни своего брата. Ее черные, как уголь, глаза устремились на него.

– Люблю, Агни, – ответил мальчик, и две слезинки потекли по его смуглому личику.

Сестренка только этого и ждала. Она, забыв свои боли, рванулась к брату, нежно обняла его худенькими темными ручками и поцеловала в смуглую щечку, сначала в одну, потом в другую. Не выпуская маленькую черную головку из своих рук, она тихо сказала:

– А знаешь, Айтар, как Иисус Христос любит тебя? Какой он добрый, какой хороший-хороший!

Мальчик с недоверием посмотрел черными глазками на сестру и сказал:

– А я – плохой, чего любить меня.

– Он всех любит, – озарившись, сказала Агни, – всех-всех, и даже плохих.

– А я игрушку у тебя украл, – сконфузившись, сказал ей мальчик, и горячие слезы потекли ручейками по его щекам.

Теперь дети плакали оба. Они сидели, обнявшись, на соломе, и оба плакали. Им было так хорошо, так сладко плакать, что они все свои боли позабыли.

Вдруг мальчик спросил сестру:

– Агни, а Иисус Христос нашего отца любит?

Девочка озадаченно помолчала. Подумав, она уверенно ответила:

– Айтар, я помню, мне мать говорила, что Иисус Христос страдал сильно, даже умер за всех людей. Значит, он умер и за нашего отца и всех, какой бы он ни был.

– Значит, Он и отца нашего любит? – допытывался мальчик. Он был так сильно возбужден, что, бедненький, дрожал от нетерпения.

– Да, Айтар, – сказала девочка, – Иисус Христос и отца нашего любит, хотя он и не очень хороший.

– А я вот отца не люблю, – искренне признался мальчик, – маму больше любил. А когда отец убил маму, помнишь, Агни, с тех пор я отца не умею любить.

Дети замолчали. Они вспомнили, как с год назад мама водила их в церковь. Был какой-то большой праздник. Они все трое целовали икону, на которой была маленькая девочка, поднимающаяся по ступенькам в храм. Тогда, указывая на девочку на иконе, мать сказала: «Это Мария, Мать Иисуса Христа. Она идет в храм жить насовсем. И вы, дети, любите храм Божий, и Дева Мария вас не оставит никогда».

Тогда Агни только узнала, что Мария – Матерь Иисуса Христа, с тех пор стала любить и Марию как Иисуса Христа, Сына Ее. Но что было потом?.. Девочка вздрогнула, будто кто уколол ее ножом в сердце.

Пришли из церкви домой, тихие такие все, радостные. И вот тут отец накинулся на мать: «Ты убила моих детей, ты их водишь к неверным, нас бог Митра поразит огнем... Тебя убить надо»... И так начал бить мать, что она, бедная, вначале все бегала из угла в угол, а потом уж обессилела и упала на земляной пол. Отец бил ее палкой, пинками и все по голове. Мать не кричала, она никого не звала на помощь, а только шептала: «Дети мои милые, дети, молитесь Деве Марии за отца Брахмана, да обратит Она его к Иисусу Христу!»

Так и умерла мать Индира от побоев отца. Когда отец увидел, что Индира не дышит уже, он отошел в сторону и сел на чурбан отдохнуть...

А потом пришли соседи. Отец говорил, что Индира упала в обморок, ударилась головой о землю и умерла. Похоронили ее. Детям было страшно, когда мать завалили землей. Они даже и плакать боялись при отце. А уж потом, когда отец ушел на охоту, Айтар сказал Агни:

– А где наша мама, Агни?

– Она в земле, Айтар, – сказала девочка, а сама боялась смотреть брату в глаза.

– А что мать делает в земле, Агни? Она к нам скоро придет?

Агни не знала, что отвечать маленькому брату. Она обняла его курчавую головку и крепко прижала к себе. Ей было грустно, грустно. Она заплакала, и Айтар заплакал. Потом пришел отец с охоты, и дети попрятались по углам.

...Долго так сидели сиротки на грязной соломе, вспоминали, и вдруг Агни сказала брату:

– Айтар!

– Что, Агни?

– Помнишь, как мама к нам приходила, светлая- светлая, ты как радовался и я тоже. Она поцеловала твою головку и мою, потом сказала: «Дети мои милые, молитесь за отца Брахмана, молитесь». Сказала и пошла, а ты, Айтар, за нею побежал, выбежал на улицу, а ее нет. Помнишь, как ты после плакал?

Мальчик мотнул головой в знак согласия.

– Вот надо молиться за отца, Айтар, – снова повторила девочка, – мама велела.

– А как? – спросил мальчик.

– Вот так, – сказала Агни и сама встала на голые колени. На смуглых голых ногах ее еще не зажили раны от побоев. К ним прилипла солома, но девочка не обращала на это внимания. Она стояла на коленях и что-то шептала, подняв худенькое личико кверху. Айтар тоже встал на колени и больше не знал, что делать.

– Давай вместе, – сказала Агни.

– Давай, – согласился Айтар.

– Иисус Христос, – сказал девочка, – отца нашего спаси Брахмана, нам его жалко и маме его жалко.

Айтар повторял за сестрой слова молитвы. Девочка склонила голову до земли, Айтар сделал то же. Долго так молились дети, но вот за стеной послышался шум.

– Отец пришел, – сказала Агни, – но он к нам не зайдет сюда, будем еще молиться.

За стеной послышался треск, какое-то рычание. Что-то грохнуло на землю... И вдруг – удар по старой стене, где находились дети. Полстены рухнуло, оказалась большая дыра, в которую могла бы влезть и корова. Агни взвизгнула и повалилась без памяти на солому. Айтар смотрел, не понимая в чем дело.

В образовавшуюся в стене брешь на него смотрел лев. Он был так страшен, что самый храбрый охотник мог бы испугаться. Но мальчик и знать не знал, что это лев. Он думал, что это соседская лохматая собака, и поэтому смотрел на гостя совершенно безбоязненно и даже хотел встать с колен и прогнать его.

Но что случилось с Агни? Она лежала на соломе без чувств. Мальчик спокойно поднялся с коленочек и стал ее тормошить.

– Агни, Агни, – звал он сестру, – ты что, уснула?

Зверь примирительно зарычал, вся его свирепость пропала. А когда зазвенел тревожный детский голосок, звавший свою сестру, лев склонил низко голову, будто кланяясь, и неслышно удалился.

– Агни, Агни, – звал сестру Айтар, – ну проснись, мне одному скучно.

Девочка открыла большие черные глаза. Сколько в них было ужаса!..

– Ты что, спать захотела? – тормошил ее Айтар.

Агни что-то соображала и вдруг так сильно расплакалась, так расплакалась... Айтар стоял и смотрел на нее, ничего не понимая. Успокоившись немного, Агни спросила брата:

– Айтар, а где мать?

– Я не знаю, что ты спрашиваешь? – ответил мальчик.

– Я сейчас видела нашу мать во всем белом, – сказала Агни, – она ограждала нас от зверя.

– Какого зверя? – спросил Айтар, недоумевая.

– А что разворотил всю стену.

– Это... это собака, – сказал, мальчик, а сам почему-то заплакал.

– Ну не плачь, Айтар, – сказала Агни, – Бог Иисус Христос спас нас от страшной смерти. Он послал нашу маму, и она прогнала зверя.

Успокоившись, дети стали ждать отца, чтобы рассказать ему о случившемся.

Через час пришел отец и сразу все понял. На этот раз он не ругал детей, он был очень задумчивый и молчаливый. «Куда пошел зверь?» – только и спросил он у ребят. «Туда», – ответил Айтар и показал в правую сторону леса...

В эту ночь дети спали внутри дома. Поев кое-что, они улеглись на лежанке в темном сыром углу. Отец лег на топчане в другом углу. Он долго не спал, все ворочался и кашлял. А утром, чуть свет, поднялся, взял свое ружье, нож длинный, мельком взглянул на детей и вышел на улицу.

Целый день не было отца. Дети лежали на лежанке, тихо разговаривали. Днем поели немного бамбуковых орехов. Играть было нельзя – болели ноги. К вечеру они опять стали молиться за отца, как и вчера. Агни говорила слова молитвы, кланялась в землю прямо на лежанке, Айтар повторял ее слова и тоже кланялся, как и она.

Вдруг им показалось, что кто-то кричит... Потом другой голос, третий... Шум становился все ближе и ближе. Наконец, он стал слышен у самых дверей хаты. Кто-то сильно ударил в дверь, она раскрылась настежь, и вот в комнату несут на носилках отца Агни и Айтара – Брахмана. Он был весь в крови, и люди, его несшие, были тоже в крови.

Поставив носилки посреди хаты, люди огляделись.

– Агни, – сказал девочке один из них (это был соседский охотник), – Брахмана, отца вашего, свалил лев. Мы отбили его у зверя, он раненый убежал, но будет ли жить Брахман?

Дети молчали и смотрели то на отца, то на пришедших.

– Посмотри за отцом, Агни, – сказал опять охотник, и все они вышли.

Бедная девочка, забыв свою боль, ползала около больного отца. Она, чем могла, помогала ему. Когда он пришел в сознание, он говорил, что ему надо, и Агни с братом ухаживали за ним.

Целую неделю Брахман лежал. Потом стал подниматься с постели и ходить. А когда ему стало хорошо, он отозвал Агни в сторону и тихо сказал:

– Индира – мать твоя – велела мне сходить в церковь и окреститься. Индира пришла ко мне, когда меня терзал зверь.

Дети были бесконечно рады обращению отца. Они сводили его в церковь Христианскую, где священник окрестил Брахмана и дал ему новое имя Борис.

С тех пор Агни и Айтар стали жить свободнее и радостнее. Отец их более уже не бил и даже не ругал. Он стал добрее и намного разумнее. Он даже и жениться более не стал. Другие охотники говорили ему: «Брахман, что ты один живешь, без жены?» Он отвечал им: «Индира – самая лучшая. Она жизнь мне спасла, и телесную, и духовную».

Так любовь христианская восторжествовала над мраком язычества. Любовь сначала сама жертвенно умирает, а потом непременно ликующе торжествует, спасая других.

Святые апостолы Христовы своей проповедью о Христе подкладывали только искорку веры под народную толпу сознания. Но эта искорка не сразу, а медленно разгоралась, то озаряя верой народы, то снова затухая и слабея.

Так, например, было и в России, когда святой апостол Андрей еще в первом веке н.э. посетил Киевские горы, где ныне стоит город Киев. Святой апостол, водрузив тогда Крест на Киевских горах, сказал, что здесь будет великий город и много-много церквей (повести временных лет). Но прошло около тысячелетия, прежде чем Россия приняла Христианскую веру (988 г).

Так и в Индии. Святой апостол Фома в первом веке здесь заложил искру истинной веры Христовой. И эта искра только в XVIII веке стала ярко разгораться и образовала большой костер веры, который особенно теперь все ярче и ярче пламенеет в индийских странах.

В 1875 году жарким летним днем в индийском городе Кашмире встревожился весь народ. Люди кричали что-то и бежали по улицам, махая руками и показывая вперед. Они спешили на большую площадь. Там проповедник индус говорил своим землякам о новом Боге – Христе. Проповедник не порицал индусского Будду, которого почитал народ. Он говорил, что наш Будда хорош, но я вам проповедую лучшего Бога, Который есть Иисус Христос, Сын Божий. Сей Иисус Христос, чтобы спасти нас, страдал много, помогал людям, исцелял их болезни, утирая слезы несчастных, прогоняя бесов и воскрешая мертвых. Иисус Христос любил народ и много плакал о нем. Но Его возненавидели начальники и книжники и осудили на смерть. Они распяли Иисуса Христа на Кресте, и Он в муках умер. Но потом через три дня Он воскрес из мертвых и говорил со Своими учениками и народом. Пред ними же Он и вознесся на небо...

Вдруг проповедник озарился каким-то дивным светом, и, обращаясь к своим братьям, заговорил с ними, как отец со своими детьми: «Братья мои и сестры, я тоже индус, как и вы, но Христос меня призвал к Себе, и я Его видел своими глазами. Он сказал мне: иди к братьям своим и скажи им, что Я их люблю и готов снова за них пострадать и умереть. Уверуем же в Господа нашего Иисуса Христа, братья мои возлюбленные, Христос простит наши грехи и даст нам вечную жизнь, вечное счастье и вечное блаженство»...

Говоря эти слова, проповедник сам плакал. Люди, видя его слезы и слыша пламенные слова о Христе, стояли и молчали.

– Скажи, учитель, мне на вопрос мой, – спросил черный индеец проповедника. – Вот ты сказал, что Иисус Христос дает жизнь на небе и жизнь хорошую. Так ли ты сказал, учитель?

– Да, так, брат мой, – ответил проповедник, глядя на него с любовью.

– Ты еще сказал, – снова спросил индиец, – что Иисус Христос за нас пострадал, умер, потом воскрес. Так ли ты сказал, учитель?

– Точно так, брат мой.

– Теперь алы, значит, Иисусу Христу много должны будем, – сказал индус. – Теперь нам с Ним не расплатиться. Нам надо много работать на Него. Он нас сделает рабами Себе. Не так ли это, учитель?

Вопросы были очень существенными и важными, поэтому взоры всех устремились на проповедника.

Смотря на своих братьев с любовью и уважением, проповедник ответил им, что Иисус Христос так их любит, что все дает от Себя, а Себе от нас ничего не требует. Он только хочет, чтобы мы доверились Ему и любили Его и не делали никому зла, но жили, как родные братья.

Проповедь многим понравилась, тем более что говорил-то ее индус – свой собрат по крови. Любовь Христова запала во Алногие простые сердца среди индийцев. И, уходя с проповеди, они проникались благоговением и любовью ко Господу нашему Иисусу Христу.

Простившись с народом, учитель Садок пошел переночевать к одному дальнему другу, который жил на окраине города Кашмира. Его встретили не очень приветливо, но Садок все же остался на ночь там.

Приятель его был из богатых индусов, к Садоку он был явно не расположен. Однако проповедник от души рассказал ему, как он в юности был врагом Христа. Сжег Библию, потом долго искал истину. Он с жаром читал индусские, буддийские книги, но мира своей душе не находил. После этого он решил броситься под поезд. И вот, в последнюю ночь ему явился Иисус Христос и сказал: «Я – Христос. Ты сжег Мою книгу Библию, но Я не хочу тебя наказывать. Я люблю тебя. Крестись во имя Отца и Сына и Святого Духа и спасешься».

Садок очнулся и не мог забыть любящего образа Христа. Он так зажег его сердце любовью и давал чудный мир душе. Садок пошел и сказал отцу, что он – христианин. Отец выгнал его из дома, и вот 16-летний юноша стал скитаться по свету.

Многое другое говорил Садок своему дальнему приятелю, однако было видно, что его слова о Христе не трогают сердце хозяина, а наоборот, более озлобляют.

Когда все легли спать, и настала темная ночь, Садок долго молился в своей комнатушке. Он со слезами умолял Спасителя, чтобы Он просветил его кровный народ светом Своего учения и даровал им вечную жизнь.

Вдруг в его комнату вошел хозяин и сказал, чтобы он шел за ним. Садок почувствовал тревогу, но, положась на волю Божию, вышел вслед за хозяином. Они пошли во двор, прошли на крутой обрыв горы, где стоял дом хозяина. Ночь была очень темная, и только звездочки мигали на высоте неба. Садок сказал хозяину:

– Ты, брат, хочешь убить меня?

– За дело, – грубо ответил тот.

– Я разве тебе сделал какое зло? – снова спросил проповедник.

– Да, ты обманываешь народ мой.

– Да простит тебя Христос, – только и успел сказать Садок и кувырком полетел в пропасть.

Только одни звездочки видели это страшное преступление и... Господь Иисус Христос, Которого проповедовал Садок.

Прошло три дня. Хозяин даже и смотреть не ходил на тот обрыв, с которого он столкнул проповедника. Он хорошо знал, что от него не осталось ничего, кроме поломанных костей и бесформенной кровавой массы, которую растаскали собаки и птицы.

Но каково же было удивление и страх убийцы, когда он узнал, что Садок опять говорил проповедь на площади их города.

– Ты, может быть, ошибся? – сказал он соседу, пришедшему сообщить ему об этом.

– Ты что, брат. Я хорошо знаю Садока. Это он.

– Садок больной, он теперь не может проповедовать, – пытался убедить соседа убийца.

– Совсем здоровый Садок, – говорил сосед, – он такой радостный, добрый и, наверное, придет к тебе ночевать.

Убийца побледнел, но взял себя в руки и ушел внутрь дома. Действительно, вечером Садок опять пришел к своему дальнему другу, а теперь и его убийце. Он, как и в первый раз, был весел и дружелюбен. Хозяин встретил его холодно и предложил остаться переночевать. Садок поблагодарил доброго друга и остался.

Когда они остались одни и все домашние ушли спать, Садок рассказал хозяину, как однажды в городе Тибете его бросили в пропасть.

Три дня и три ночи он там мучился от боли и жажды. В тех местах люди не проходили, и помочь ему было некому. Чудом оставшись в живых, он лежал, заваленный камнями, даже не стонал, только тихо молился. Кости его рук и ног были переломлены, из них сочилась кровь.

«Господи Иисусе Христе, – взмолился, наконец, Садок, – или возьми мою душу, или приди на помощь мне».

Послышался шорох, и к нему подошел неизвестный. «Пить», – простонал Садок, не открывая глаз. Неизвестный пошел и откуда-то принес в пригоршне воды. Садок выпил и попросил еще. Тот пошел и снова в пригоршне принес воды. Садок и это выпил и открыл глаза. Ему стало легче.

«Но что это, Господи? – прошептал он в удивлении, допивая водичку из пригоршни, – он ясно увидел на ладонях раны от гвоздей. – Господи Иисусе Христе, – воскликнул Садок от великой радости, – Ты Сам пришел ко мне»...

У Садока явилась сила, и раны все исцелились. Он встал и с помощью большого дерева выбрался из пропасти и вернулся опять в Тибет, чтобы снова проповедовать Христа.

Хозяин внимательно слушал Садока и прекрасно понимал, что речь идет о нем, о его злодеянии, которое он совершил.

– Что же было дальше с вами? – спросил он сухо Садока.

– Увидев меня живым и здоровым, – сказал проповедник, – они нимало не покаялись, но хотели снова погубить меня. Но я им сказал: «Братья вы мои, я готов с радостью еще десять раз умереть в муках, только бы вы возлюбили Христа моего и спаслись Им».

– У нас есть великий бог Будда, – сказали они мне.

– Будда ваш хороший, – ответил я им, – а Христос в тысячу раз лучше, и так как вы люди умные, то и должны выбрать себе что лучше.

– Христос учит все оставить, – сказали они мне, – дом, жену, детей, имущество и быть бездомным нищим. Если мы примем Христа, то наша страна Индия погибнет.

– Нет, – сказал я им, – Христос учит оставить грех и жить в мире и любви. А страна наша будет более славная и богатая...

Хозяин все слушал Садока и, казалось, был непреклонен в своей ненависти ко Христу. Он несколько раз вставал с места и намеревался что-то сделать, но, видя тихое незлобие проповедника и искреннюю любовь к нему, снова садился и опять слушал.

– Ты не веришь чуду, – прямо сказал Садок хозяину, – но Христос творит их легко. Ты думаешь, что чудеса противоречат здравому человеческому смыслу и законам природы. Человеческий ум ограничен. Но Христос Бог всемогущ. Он сотворил природу и все законы природы. Сам же Он не связан этими законами. Он превыше всяких законов, ибо они – в Его руках и Его власти.

Вот слушай. Одному тибетцу еремиту (отшельнику) явился светлый образ и сказал: «Ты ищешь истину и не находишь ее. Я есть истина и жизнь! Верующий в Меня не погибнет». Когда отшельник остался один, то почувствовал такой глубокий мир и радость, что заплакал, как ребенок, и уверовал во Христа.

Однажды на моего друга-проповедника напали люди с камнями и ножами и хотели убить его. Он начал молиться, и они все разбежались. Придя на другой день, они спрашивали, что за люди охраняют его.

Китайцев мы видели, японцев – тоже знаем, англичан, французов – всех мы знаем, а таких еще не видели ни разу.

– Это Христос послал Ангелов Своих, чтобы защитить меня, – сказал он им.

Люди больше не тронули друга моего, но просили уйти от них. Но он сказал им:

– Я никуда от вас не пойду, потому что люблю вас и желаю вам счастья – Христа.

– Ну, как хочешь, – сказали ему, – только тебя убьют здесь.

– Я рад умереть за Христа, – сказал им проповедник.

Они ушли от него и больше не приходили...

– Вот и ты, – обратился Садок к хозяину, – если опять захочешь убить меня, убивай. Я на тебя гневаться не буду, только для тебя будет хуже, а мне лучше.

Хозяин сурово поглядел на Садока и по-индусски выругался.

– Когда я странствовал по Тибету с одним тибетцем, – продолжал Садок, – я увидел человека, который скатился в снежную пропасть. «Пойдем, вытащим его», – сказал спутнику. Он отказался и пошел дальше. Я спустился в пропасть и, поднявши человека на плечи, стал выбираться наверх. Я сильно разогрелся и согрел собою замерзшего. Он оправился, и мы пошли с ним. Прошли немного. Мой приятель, который отказался спасать замерзшего, сам замерз сидя под деревом. Он сел отдохнуть, задремал и замерз.

– Путешествовал я и по Гималаям. Там попал в ужасно грязное место. Вонь такая была сильная, что меня тошнило. Спустя несколько дней, я опять попал на это место и вот, чудо! На этой грязи вырос такой дивный цветок, что его благоухание заглушало противный запах грязи. Грязь послужила удобрением для цветка. Так вот и истинные христиане живут среди грязного мира...

Долго еще говорил Садок хозяину слова любви и правды. Наконец, упорный хозяин встал и молча вышел из комнаты. Садок помолился Богу и лег отдохнуть.

Когда он задремал, вдруг видит благородного и благочестивого на вид человека, но в глазах его было коварство. Он сказал Садоку: «Вот ты хорошему учишь, но мало кто тебя слушает. А если бы ты проповедовал не Христа, а Магомета или Будду, то за тобой пошли бы тысячи, сотни тысяч людей»...

Садок сразу очнулся и сказал: «Отойди от меня, сатана! Я знаю, что ты – волк в овечьей шкуре – хочешь, чтобы я оставил тесный путь Христов, путь страданий и гонений, и стал на широкий путь довольства и славы?»

Садок встал на молитву и со слезами умолял Господа помочь и укрепить его. Вдруг он видит ясно доброго Пастыря – Господа нашего Иисуса Христа, Который сказал ему: «Крепись, раб Мой верный, и проповедуй смело. Я с тобой».

Садок упал к ногам Господа и заплакал...

Когда немного забрезжил рассвет, Садок, поблагодарив хозяина, вышел из дома и направился в путь, неся братьям своим самое дорогое сокровище из всех сокровищ – Господа нашего Иисуса Христа, Бога нашего. Он прошел бедным странником многие африканские страны, терпел побои, издевательства, глумления, насмешки, гонения за любимого Господа Иисуса Христа. В джунглях и непроходимых дебрях нападали на него звери, но он молитвой укрощал их. В городах и селах люди злее зверей били его, жгли, топили, душили, и он их побеждал любовью Христовой. И мы не знаем, в какой пропасти, в какой муке, страшной смерти закончилась земная жизнь этого звездного вестника и верного служителя Христова...

Бездомные

То не Солнце над полями

Нежно разливается.

Это буря над горами

Грозно надрывается.

В Закарпатии далеком,

В горных перевалах,

Небо низко, невысоко

При снежных обвалах.

Видно двориков с десяток,

Будто притаился.

С гор дремучих скромный взяток,

Все же поселился.

Что за край? Что за порядок?

Место огненных разрядок!

Валит снег, дожди лютуют,

А туманы, словно драмы –

Горы, долы, небеса

Серой тканью маскируют!..

То не Солнце над горами

Нежно разливается,

То туманы над полями

Грозно расстилаются.

И в домике гористом

Низенько склонилися,

У иконочки Пречистой

Богу помолилися.

Тухнет небо при закате,

Солнце за горами;

Край суровый – Закарпатье

С синими долами.

Год настал семьдесят первый

С Рождеством Христовым,

И начался первым делом

Испытаньем новым.

Вот колеблется лампада

У убогих ясель,

За окном мороз, что надо,

Звездочки погасли.

Что склонилися так низко?

Или вы бездомны?

Где друзья ваши – не близко!

Бедные хоромы...

Две фигуры на коленях

Молятся во мраке;

То отец и мать в забвеньи

И в худом бараке.

Что ты плачешь, мать родная?

Скорбь тяжелая какая

Надрывает грудь твою,

Или радость озарилась?

Горе камнем навалилось,

Раздавило грудь мою...

То не Солнце над равниной

Нежно разгорается,

Херувимами носимый,

В яслях полагается...

Так войдем же в эти ясли,

Где Христос рождается,

Ведь лампадки не погасли,

Горем подливаются.

В Закарпатии далеком,

В горных перевалах,

Тучи ходят невысоки

При ночных обвалах.

И гонимые из града

Все с Богомладенцем,

Вы – любимые все чада,

Славьте Христа сердцем.

Год особый, славный, новый,

Всюду расстилается;

К горю новому готово,

Сердце разрывается.

Мысли движутся крылаты

в Индию далекую,

Где Христос заходит в сакли

С радостью высокою.

Там простые души милы –

С верою святою,

Вырастают Божьи нивы

Доброю порою.

Там Иосиф и Мария

Со Христом-младенцем,

Бедным людям озаряют

Радость добрым сердцем.

Новым Иродом гонимы,

Там вы приютились,

Сильным мира нетерпимы,

Преданно смирились...

И как прежде вы бездомны,

Из сторонки в сторону;

Все пожитки ваши скромны,

Деля горе поровну...

«Все народы, Тобою сотворенные, приидут и поклонятся пред Тобою, Господи, и прославят имя Твое, ибо Ты велик и творишь чудеса» (Пс. 85:9–10).

Их было восемь человек: отец Брахмагун, мать Ригведа, дети Пуруша (девочка) – 15 лет, Росана – 12 лет, Тамала – 10 лет, Джив (мальчик) – 9 лет, Рита – 6 лет и Кена – 2 годика. Шесть малышей, а седьмым Ригведа ходила уже 6 месяцев. Малая и старая хижина не могла вместить всей семьи, так что дети на потолке – крыше. Беднота была ужасная. Иной день вовсе нечего было есть, тогда дети питались корнями тростника и корой тропических деревьев. Варили также листья и траву и пили зеленый бульон.

Несмотря на такие условия жизни Брахмагун (в крещении Бреслав) и его жена Ригведа (Раиса) никогда не жаловались на свою судьбу. Они были такие дружные и взаимно верные, что по нраву похожи на малых детей.

Правда, когда они еще не были крещены, поступки их были суровыми и жестокими. Однако, Сама Дева Богородица привела их к святой истине. После того, как бедную сестру Ригведы Гану в самый свадебный день тигр утащил в густые заросли и там ее съел, оставив одни серебряные запястья и ожерелье, Брахмагун и Ригведа решили идти в Христианскую церковь и окреститься.

Ужасная трагедия с Гану и поныне не выходит из их памяти. В самый день свадьбы случилось это несчастье. Брахмагун и Ригведа были у них на свадьбе. Жених Гану был молодым охотником. Он страстно любил свою невесту Гану. Но вот, когда они проводили своих гостей и остались в хате вдвоем, ночью в открытое окно прыгнул тигр и, схватив Гану за правую руку, выскочил с нею на улицу и скрылся в лесу.

Пока жених заряжал ружье, зверь уже грыз бедную Гану. Ночь была темная. По следам крови он, наконец, добрался до логова зверя, но было уже слишком поздно. Тигр был большой и голодный. Он набросился на Гану и всю ее объел. Косточки белели на зеленой траве и серебряные запястья, как венец мученический, сияли при лунном свете. Вот все, что осталось от красавицы Гану. Рискуя собой, муж успел выстрелить в тигра, но рана была не смертельная. Сытый зверь не стал бросаться на ее мужа, но злобно зарычал и скрылся в зарослях.

Бедный и несчастный муж! Что он только пережил, видя пред собой одни косточки любимой молодой жены!.. Как он оглашал темную ночь диким отчаянным криком. Говорили, что он сошел с ума и не возвращался более в село. Говорили также, что он пошел по следу раненого зверя, чтобы отомстить ему за бедную Гану. Разные ходили слухи по селу, а старенький священник этого села говорил, что он видел обоих во сне, и Гану, и ее мужа. Они явились к нему в белых одеждах со светлыми лицами и сказали, чтобы люди крестились, потому что некрещеные там находятся в ужасном мраке.

Вот сестра Гану Ригведа с мужем Брахмагуном первые и крестились. Они были очень рады этому обращению. Потом, когда у них стали рождаться дети, они их всех окрестили.

Самую старшую Пурушу назвали Параскевой, Росану – Раисой, Тамалу – Татьяной, мальчика Джива – Дмитрием, Риту – Анной и самую маленькую Кену – Катериной.

Много было у Ригведы детей, и она их всех любила и была для мужа верной и любимой помощницей.

– Ты что все ходишь невеселый, – спрашивала Ригведа мужа, – или болит что?

– Нет, Ригведа, – отвечал он мяпсо, – у меня ничего не болит.

– А чего же ты вот третий день такой темный?

– Рождество Христа скоро будет, – сказан он.

– Вот и хорошо, – весело согласилась Ригведа, – в церковь пойдем.

– В церковь пойдем обязательно, но вот ребятишки у нас... – и муж не договорил, замялся.

– Что же ребятишки, – подхватила Ригведа, – они тоже пойдут.

Брахмагун подошел ближе к Ригведе, нежно обнял ее темную точеную шею и тихо сказал:

– У богатого Аниона дети будут радоваться елкой, а у нас?..

Ригведа, наконец, поняла мужа, она немного задумалась, и муж видел, как из ее больших коричневых глаз выкатились две крупные слезинки и быстро-быстро покатились по лицу. Ему стало ее очень жаль, ведь она, бедная, со своими малышами совсем замучилась и извелась. И еще скоро будет ребенок...

– Ригведа, – тихо и решительно сказал Брахмагун.

– Ты что? – испуганно отозвалась Ригведа.

– Я тебе обещаю, что у наших детей будет елка! – голос мужа звучал тихо и жестко.

Ригведа знала своего мужа. Он такой решительный и смелый! Если он захочет, то ни перед чем не остановится. Брахмагун был самым смелым и ловким охотником, и чуткое сердце жены догадалось, что в нем проснулась прежняя удаль, и он замыслил что-то недоброе.

– Бреслав! – тихо и ласково сказала она, – я знаю, что ты все можешь, но помни, – и она нежно поцеловала его в щеку, – помни, что ты – христианин.

– Да, – сказал Брахмагун, – если бы я не знал Христа, я разбил бы этому богачу Аниону голову, и у наших детей была бы елка.

– Какая? Кровавая? – спросила Ригведа.

Муж низко склонил свою голову, ему стало стыдно за свою резкость и жестокость. Он раскаивался в своем злом намерении и уже не знал, куда себя деть.

Ригведа поняла, что теперь муж будет ее вдвое больше мучиться – за бедность детей и за свое нехорошее намерение. Теперь ей стало жаль его, и она, потянув его за руку, сказала:

– Бреслав, ты не скорби, елка будет у наших детей.

Он встрепенулся, и глаза его заблестели радостной надеждой.

– Ригведа, – сказал он, – я знаю, что ты зря не скажешь.

– Нет, не скажу, – ответила она.

Но Бреслав не успокоился. Ему пришла тревожная мысль, где и как она сможет достать елку к Рождеству. Неужели она сама пойдет к этому проклятому Аниону и даст себя ему... Он хотел бы предотвратить тяжелое бесчестие своей жены, поэтому решился прямо спросить ее об этом. Но Ригведа ласково и нежно взглянула ему в глаза и сказала:

– Друг мой, – если ты Бреслав, то я – Раиса! Христос нас сделал иными людьми. Ему слава и благодарение вовеки!

После этого разговора Ригведа стала задумчивее и молчаливее. Она часто куда-то уходила и обязательно брала с собой 9-летнего Джива, которого она очень любила: ведь он был у нее единственный сын. Бреслав не мог не заметить того, что Ригведа с Дживом куда-то уходят, но спрашивать ее стеснялся. Когда он хотел узнать у Джива, куда они ходят с матерью, то хитрый малыш просто ответил: «Мама знает, куда мы ходим, а я не знак».

Отец пытался у девочек узнать тайну, но находчивый мальчик ответил сестрам: «Ваше дело камыши таскать и ссориться между собой, а где мы бываем с мамой, я вам не скажу».

Фактически же Ригведа с сыном уходила молиться в ближайшие кусты, где у них была спрятана маленькая икона Божией Матери.

Праздник Рождества Христова подходил все ближе и ближе. Отец не мог утаить своей радости от детей. Он им как-то потихоньку сказал, что на Рождество Христово у них будет елка. Бедненькая Рита даже заплакала от радости, а Пуруша, Тамала и Росана подбежали, обняли отца и поцеловали его.

Ригведа с Дживом в это время молились в своем тайнике.

– Дева Пречистая, – шептала мать пред иконочкой Царицы Небесной, – Ты видишь, какие мы бедные. Нет у нас ничего, одна бедность и недостаток. Но мы не жалуемся на это, нам так хорошо. Но вот деток жалко, они ничего не видят. Полураздетые, полуголодные. Дай им радость праздничка Христова, пожалей бедненьких нас...

Она заплакала и склонилась к земле. Джив тоже стал плакать. Ему было жаль мать свою, так она сильно плакала. Мальчик прижался к ней, и слезы горячие-горячие бежали по его лицу и даже обжигали щеки.

Ригведа почувствовала, что мальчик весь дрожит от нервного расстройства. Она поднялась с земли и взяла Джива на руки. «Не плачь, дитя мое, – сказал она ласково, – Дева Мария придет к нам Сама».

Наступил канун Рождества Христова. Везде у домов бегали и суетились люди. Особенная суета была у богача Аниона. Там носили покупки, новые игрушки, какие-то ящики, мешки, только у хаты Ригведы было тихо и нерадостно... Она сама заболела, хотя ходила на своих ногах. С мужем и детишками была тиха и ласкова. В глазах ее горел огонек веры и нерушимой надежды. Она чего-то ждала и была уверена в своем ожидании. Даже что-то новое, торжественное появилось в ее выражении. Она готовила себя к какой-то необычайной встрече.

После полудня праздничного кануна старшая девочка Пуруша где-то услышала, что у богача Апиона неожиданно заболел маленький сын. Он учился в школе вместе с Дживом, хотя они никогда не дружили. Радость предп разднества в доме Апиона сменилась печалью. Мальчик был при смерти. Горячка жгла его ужасно. В семье не знали, что делать. У бедной хаты Брахмагуна сделалось еще тише. Дети говорили шепотом. Только один Джив все рассказывал, что Альбон (заболевший сын Апиона) его, Джива, знает, и он когда-то Альбону списывал задачку.

Настал вечер кануна Рождества Христова. На тенистые улочки и дома спустились сумерки.

Днем вся семья Брахмагуна была в церкви Божией, а вот вечером собрались все вместе и сели за пустой стол. Только один Джин был, как всегда, весел, а все остальные – печальные и тихие.

Маленькая Кена прижалась к матери с правой стороны, Джив – с левой, четыре девочки, худенькие, смугленькие, сидели рядочком. Отец – с краю стола, повесив голову.

Вдруг Джив насторожился. «Мама!» – испуганно вскрикнул он, и все от неожиданности вздрогнули. «Ты что, дитя мое?» – спросила мать, глядя на мальчика. Но Джив вперил свой взор в передний угол. Он был бледный и напряженный.

– Ма-ма, – тихо прошептал мальчик, не сводя своего взора с переднего угла, – мама, – повторил он еще тише.

Все устремили взор в передний угол. Девочки в один голос вскрикнули от испуга...

В переднем углу, где была на стене повешена маленькая икона, во всей своей красоте стояла белая женщина. На своих руках она держала младенца. Женщина прямо смотрела на бедную семью. То она глядела на бедную мать, отца, то переводила свой взор на детей. Но что это было за взор! Сколько теплой ласки, любви, милосердия, материнского участия было в этих больших лучистых глазах. Они как бы говорили: «Вот Я пришла к вам. Вы просили Меня, вот Я и пришла со Своим Божественным Младенцем. Вы бедны, но Я вас сделаю счастливыми; вы голодны – Я вас напитаю; вы печальны – Я вас обрадую»...

Когда прошел первый испуг, все поняли, что перед ними стоит Дева Мария, Которая пришла навестить бедную семью со Своим Божественным Сыном. Ригведа первая опустилась на колени, и все сделали то же. Вся семья ощущала дивную радость в сердце. И все наслаждались созерцанием Небесной Гостьи. Куда делась гнетущая печаль?! Лица у всех сияли радостным благоговением. Никто не смел двинуться с места. Невозможно было оторвать своего взора от Доброй Гостьи. Она стояла, живая, светлая, добрая, прекрасная и простая.

И когда весь страх пропал, осталась только одна радость, Джив тихонько спросил свою мать: «Мама, это Дева Мария? Она нам елку принесет?» Было заметно, как Матерь Божия перевела Свой тихий взор на Джива, и черты Ее светлого лица стали еще добрее. В это время Богомладенец Христос поднял Свою маленькую ручку и благословил всех присутствующих. Тихая дымка подернулась в углу, она будто густела, и видение стало бледнеть и таять.

– Мама, мама, – закричал Джив, – Она уходит! – и ребенок заплакал. И когда в углу осталась одна полутьма, в дверь кто-то осторожно постучал...

Все стояли на коленях и были под впечатлением блаженного видения. В дверь снова постучали. Ригведа пошла открыть. И вот, новый крик удивления вырвался из ее груди. Все вскочили и увидели, что на пороге стоял богач Апион. Он нес в руках маленькую елку, которая сияла разноцветными игрушками и сладостями, позади его шла девочка лет десяти – его дочка. Она несла корзину с подарками.

– Брахмагун, – входя в хату, сказал Апион, – вот это твоим бедным детям. Завтра Рождество, а мой сын Альбон сильно болен.

Едва Брахмагун нашелся что ответить, как Анион с девочкой уже вышли из хаты.

Дети, смотря на красивую елку, не верили своим глазам. Отец от радости утирал слезы. Ригведа сияла торжеством победной веры. Она взяла убранную елочку и поставила ее на стол. Затем и корзину с подарками поставила на стол.

– Дети, – сказала она радостным голосом, – вот Дева Мария принесла вам все это. Будем благодарить Ее и нежно любить.

– Я люблю Деву Марию, – закричал Джив.

Мать взяла один пакет пряников и дала своему любимцу.

– Джив, – нежно сказала она, целуя его черную головку, – это ты, милый, вымолил все у Девы Марии.

– Нет, мама, – сказал разумный мальчик, – Она самая добрая, вот и принесла нам.

Девочки Кена, Рита, Тамала, Росана, Пуруша – все получили по большому пакету гостинцев и радовались от всего сердца. Отец, видя все это чудо, взволнованно подошел к Ригведе и, взяв ее за руку, сказал: «Ригведа, я знал, что твоя вера сильней моей храбрости. Дева Мария с младенцем Христом и за океаном творит чудеса»...

Глядя в новый год

Снег пушистый засверкал

В бодром, добром воздухе;

В старый год я все «летал»

И не знал об отдыхе.

Столько было важных дел –

Не со всеми справился;

Оглянуться не успел,

Как уже состарился.

Проводил я старый год,

С новым познакомился;

Встретил море я невзгод

И не мог опомниться.

Что несет нам новый год?

Горы злата, счастий?

Грозно небо. Знает Бог,

К нему нет участия.

Вот и горы, города,

Как игрушки, лопают;

Люди стонут, вот беда!

И от злости топают!

Вы покайтесь, господа,

Что вы возбесилися?

Терпит Бог, не навсегда;

Лучше б покорилися.

Перестаньте нам грозить,

Были бы мы дедами,

Ныне не к чему грустить –

Заняты «обедами».

Где нам каяться теперь,

Сами стали звездами,

И не страшен демон-зверь,

Носимся под грезами.

Мы ракетами громим

Землю, преисподнюю,

Выше Бога полетим

В бурю новогоднюю.

Что ж, ракеты – хорошо!

Молниями носятся,

Деды баяли про то!..

Люди мором косятся.

Вот увидим новый год

С новым потрясением;

Мир готовит себе гроб

С градом и смятением.

Вот и стало вдруг темно,

Что бы это значило?

Солнце спряталось давно,

Звезды не маячили.

Ливни, бури, снег, пурга,

Землю запорошило;

Новый год уже с утра

Горем огорошило.

С новой кровью и слезами

В новый год мы ринулись;

Люди стали все богами –

Господа отринулись.

А остаток малый верных –

Злобою придавлены;

Дел гнушаясь подлых, скверных –

Скорбями прибавлены.

Бог миров и Отче света,

Буди же к нам милостив,

Ты воззри на ново-лето

И прости нам гнилости.

Сам даешь Ты ново-время

С жаждой покаяния,

Ты сними с нас горько бремя

И избавь изгнания.

Снег пушистый засверкает

В новом, добром воздухе;

Враг по прежнему терзает

Мир во злобном отдыхе...

«Наблюдайте за собой, чтобы вам не потерять, над чем мы трудились, но чтобы получить полную награду» (2Ин. 1: 8).

Сидит в кругу у костра много людей. Все они полупьяны и взбаламучены. Темный лес кольцом окружает это сборище, костер горит, как метеор, и языки пламени жадно ищут себе новой жертвы.

– Что это за компания? – спрашивает Дед Мороз у мальчика.

– Это люди встречают меня – Новый год, – отвечает мальчик.

– А Старый год? – с недоумением спрашивает Дед Мороз.

– Они его весь прокутили, едят, едят, как ненасытные.

– О, – протянул старик, покручивая свои белые усы. – Это насамомделишные люди. Они открыли нового бога.

– Какого же? – удавился мальчик.

– Вот поживешь – увидишь!

– Что бы им подбросить на костер? – недоумевал Дед Мороз. – Чего-нибудь хорошего. Да-да, – сказал он, – подброшу-ка им мамонта на закуску. Вот будут рады! – и Дед Мороз навалил себе на спину огромного мамонта и понес его к людям.

Увидев такой гостинец, люди взбесились. Они не знали, что делать. Повскакивали с земли, на которой сидели, как дикари, на корточках, и пустились танцевать от радости, издавая пронзительные крики и дикий свист. Схватившись за руки, они бегали около костра и жадно смотрели, как мамонт жарится на огне.

– Вот это взаправдашние люди, – говорил Дед Мороз, весело глядя на беснующуюся толпу.

Но мальчику было не до радости. Он со страхом смотрел то на людей, то на огромного мамонта.

– Как же я с ними буду жить? – сказал Новый год и, закрыв лицо руками, заплакал...

Звездное время

Новый год, Новый год, Новый год!

Двадцатый век, он и есть двадцатый век,

И вершит свой звездный бег.

Сверкают рельсы, огненны полозья,

Какие силы запрягают век?

Луноходы, звездоходы,

Быстроходней нет ракет,

Их в небе страшный след –

И век неудержимо вдаль несется...

А с ним гордый гений – человек!

Любознательный

Коля и Маша шли в школу. На улице быстро несется ручей. Он после дождя бежит, бежит и глубокий. Коля и Маша подошли к ручью.

– Интересно, – говорит Коля, – все тонет в воде или не все?

– Как тебе сказать, – отвечает Маша, – смотря что...

– Ну, например, ручка?

– Железная утонет, а деревянная – нет.

Коля достает из сумки ручку и бросает ее в ручей. Ручка исчезает.

– Так, – заключает Коля, – значит, ручка тонет... Ну, а если чернильница?

– Смотря, как упадет, если боком – утонет, а если дном, то нет.

Коля осторожно ставит чернильницу на воду. Чернильница мигом переворачивается и идет ко дну.

– И чернильница тонет, – вздыхает Коля. – Вот интересно.

– А что, если пенал?.. Тоже, знать, потонет?

– Нет, – говорит Маша, – пенал деревянный. Он не потонет.

– Ну, а если железный? – говорит Коля.

– Железный, может, и потонет.

Коля берет пенал и осторожно кладет его на воду. Отняв руку, он видит, как пенал быстро скрылся под водой.

– Вот это очень интересно. Даже пенал тонет. Надо же? Пенал и тот тонет. Ну, а если самую сумку? Неужто потонет и сумка?

– Сумка не потонет. Она кожаная.

Коля берет сумку и смотрит внутрь.

– Мама пирожное положила. Жалко вроде бы. Хотя я его есть-то не хочу, даже нисколечко не хочу.

– Мама ругать тебя будет, – говорит Маша.

– Мама, моя мамуля, она меня в бане каждый день моет. Неужто и взаправду сумка не тонет? – удивляется он.

– Сумка кожаная, она будет плавать.

– Неужто будет плавать? – еще более удивляется Коля.

Он берет сумку, аккуратно застегивает ее и деловито кладет на воду. Сумку, как перышко, подхватил поток и быстро понес вниз.

– Плавает, плавает, – завопил Коля. От радости он не знал, что делать.

Потом ребята хватились и разом кинулись за сумкой. Они бежали по берегу ручья, догоняя сумку. А она, точно ковчег Ноя, возвышалась над поверхностью воды и звала любознательных школьников все дальше и дальше.

Вдруг случилось что-то страшное. Коля неожиданно поскользнулся и упал в быстрый ручей. Ручей в этом месте был особенно широкий и глубокий, Коля в первый миг будто даже не испугался. Он пытался встать на дно, но течение его сбивало. Одежда вся намокла, и ему стало трудно бороться с водой...

Видя все это, Маша поначалу смеялась, но потом от страха стала громко плакать. Из хаты выбежал парень. Он быстро подскочил к Коле и, поймав его за полу расстегнутого пальто, вытащил из ручья.

Мальчик сильно перепутался. Отдышавшись, он спросил Машу:

– Маша, а моя сумка уплыла?

– Да, со слезами ответила девочка, – она вон как быстро плавает.

– Да, – согласился Коля, – сумка плавает. Все тонет, а она плавает. Интересно все же!

– А вода холодная? – осведомилась Маша.

– Не очень. Ну, там мамуля мне баню натопила...

Действительно, баня Коле была хорошая. Мать любезно встретила любознательного сына и надавала ему хорошо отцовским ремнем. Коля почти не плакал. Они понимал, что мама зря стараться не будет. Значит, за дело.

Когда Коля вырос, он имел на жизнь свое собственное воззрение, проверенное им опытно еще в детстве.

– Хорошо быть любознательным, – говорил он, – но всему есть мера. В потоке жизни все тонет, а что-то и плавает. Погонись за потоком, обязательно он тебя подхватит и... поминай, как звали.

Метель

Метель заметает поля и леса,

Метель завывает на все голоса,

Поет очень жутко за вьюшкой в трубе...

Сидите, ребята, побольше в избе...

Сидите, читайте и Богу молитесь,

Во всем помогайте, ничуть не ленитесь.

Любите папаню и маму сильней,

Ничем не балуйтесь и будьте скромней.

Взрастете, увидите в жизни метели,

Каких вы не знали и знать не хотели;

Без Бога сметает и сильных людей,

А с Богом вы будете в хате своей.

«Для меня нет больше радости, как слышать, что дети мои ходят в истине» (3Ин. 1: 4).

Цена сна

Тюлень любит очень много спать. Вот и спал бы он всю свою тюленью жизнь. Ему спать – это в раю лежать. Спить тюлень по имени Лень и день, и ночь. Другие поднимутся на лед, походят, поползают и опять под воду, а тюлень Лень – нет. Он предпочитает спать и отсыпаться на чистом воздухе. Как хорошо-то, Солнышко сияет, а снег такой белый-белый, как шелковое белое полотно. И видать далеко-далеко.

– Ты что все нежишься на снегу-то, точно на перине мягкой, – говорит тюленю Лени его брат-тюлень Трудень.

– А что, тебе завидно, – отвечает небрежно тюлень Лень тюленю Труденю.

– И ничуть не завидно, а жалко тебя. Вот подкрадется белый медведь и конец тебе.

– Э, – задирая лапки к верху, – говорит тюлень Лень, – так я и напужался бела Медведя. Только свисну, как он шарахнется от меня.

Покачал головой тюлень Трудень и нырнул под воду трудиться, рыбу ловить для больной матери. А тюлень Лень полежал, полежал, да и снова заснул на снегу. Что ему не спать, брат наловит рыбы для больной матери, а он нырнет, поест всю рыбу и опять вынырнет, чтобы спать.

Вдруг тюлень Лень что-то услышал. Медведь! – мелькнула мысль в голове. Да ну, откуда ему взяться, успокоил он себя. Эх, – протянулся он на снегу, – какая житуха, спи да спи, и помирать не надо.

Раз! – кто-то сильно ударил его по голове. О-о-о, – завопил тюлень Лень. Он хотел нырнуть в воду, но новый удар оглушил его, так что он потерял сознание.

«Спи, почивай, да дело не забывай», – прогудел Медведь над бедным тюленем и начал его есть...

Когда брат вынырнул из воды, то ужаснулся – на снегу была алая кровь, много крови, и валялись одни объеденные косточки. Больше никто никогда не видел тюленя Лени.

Тихо-тихо

Люби тишину – вырастешь в вышину

(народная пословица)

Весь день играли мы в войну.

Я восемь раз сидел в плену,

Был под расстрелом я не раз,

О мне писали громко в ТАСС.

Потом я был как будто танк!

Шел грохоча вперед,

Потом строчил я «так-так-так!»,

Ну, точно пулемет.

Затем ходили мы в атаку,

Рубались как! Устроив драку,

Ходили в лес, что партизаны,

Громя врага с ружей поганых.

Потом окончилась война,

И наступила тишина.

И я услышал – жук летел,

И клен листвою шелестел,

Кружилась пчелка близ цветка,

И бегал песик рыжий,

Сидела мама у окна,

Я голос ее слышал.

И было даже странно, как

Я сразу все услышал,

Когда закончилась война,

И в сердце радость дышит.

Любите, дети, тишину.

Любите ее тихо,

Когда пойдете в вышину,

На сердце будет тихо.

И Бога – сладости святой –

Вы в сердце своем вкусите;

Живет в тиши Он неземной –

Счастливые с Ним будете.

Сверхдобродетель

«Я одна обошла круг небесный и ходила во глубине бездны» (Сир. 24: 5).

– Я всем завидую, – сказала Таня, – вот была бы я, как Наташа, скромная, тихая, правдивая, тогда бы я была счастливая. А то, где надо бы промолчать, я говорю, а где обязательно надо говорить, я молчу, где надо быть спокойной, я раздражаюсь, а где надо пошуметь – я очень спокойна. А Наташа – нет. Она вот настоящая девочка. Потому я ей и завидую.

Завидую я и Ане. Она всем довольна, хотя и нет у нее ничего-ничего. Придет она из школы, получит там тройку или даже двойку, и ей хоть бы хны. Довольная и спокойная, я бы на ее месте с ума сошла. Ну не знаю даже, что бы я с собой сделала. Может, ревела и ревела бы без конца, и есть бы ничего не ела, и пить бы ничего не пила, а уж разговаривать бы с кем-нибудь, – наверное, с год бы не говорила ни с кем. А вот Аня, ей хоть трава не расти, веселая, разговорчивая, и все твердит: ладно, Бог поможет, и пятерки будут. Вот это девочка. Мне бы быть такой, поэтому я Ане и завидую. Пусть грех, а я завидую.

Завидую я и Дуне. Вот девочка способная, прочитает раз, ну от силы два, и все знает. Отвечает, как по книжке, не тушуется, не спешит, ну как у себя на печке. А знает-то все на свете. Вот бы мне ее память, да спокойствие, я была бы совсем довольная. А то, что у меня делается: прочту раз, два, несколько раз – и будто не читала. Как через худое решето все уходит. А то и выучу назубок, стану отвечать – ничего не помню, в голове будто метлой все повымело. Домой приду – все знаю. А как вспомню про экзамены, так в дрожь бросает, смеряю температуру – нормальная.

Эх, вот бы мне, как Дунька, ее бы мне память и сноровку, я бы и в ус не дула. Жила бы спокойно без расстройства и все бы дочиста знала.

Ой, как я завидую Дуне! Очень даже. Ведь если бы я была, как Дуня, я бы и добра людям больше сделала. И времени-то у меня было свободного больше. И Евангелие бы я почитала и жития святых тоже бы каждый день читала.

Таня все думала и думала. Она сидела в чистой обширной комнате, и все думала, и всем завидовала, она завидовала даже Кате, которая так хорошо молится, даже плачет на молитве, а у Тани ни слезинки не купишь, хоть бы сердце немного смягчилось, думает с раздражением Таня, может было бы полегче.

– О, если бы я могла молиться, как Катя, я бы все выпросила у Бога, что только мне надо. Даже смогла бы вымолить у Бога, чтобы тепло было на дворе. А то морозы, морозы, все кутаешься без конца, и все холодно. Ведь в Евангелии я читала, как Господь говорит: «Просите, и дастся вам»...

Таня с надеждой посмотрела на иконочку Божией Матери, что стояла в переднем углу. Вот бы акафист прочитать «Казанской», да что-то неохота, времени нет. Да и толк-то какой читать, все равно мысли бегут, как стрелы, и туда и сюда, и вправо и влево, и вперед и назад, ну кругом, как мошкара в Астраханских болотах.

Таня глубоко вздохнула, и ей стало жаль, как она раньше тепло молилась, когда болела мама. О, милая мамочка, вот бы ты встала хоть на минутку, пришла бы ко мне, как бы выплакалась я на твоей теплой груди! Все бы бремя, всю тяжесть свалила с себя, в слезах вылила бы все, – и бедная Таня почувствовала, как комок какой-то встал в ее стесненной груди... Так ей сделалось грустно, так она соскучилась по маминым нежным глазам, так бы она прильнула к ней, как бывало, в раннем детстве. Но милой мамочки нет уже давно. Только ветер за окном завыл как подстреленный зверь, и Дружок во дворе залаял – холодно и ему, наверно...

– Эх, жизнь, жизнь, – вздрагивая всем телом и ежась от холода душевного, нежели телесного, говорит Таня. – Неужели все такие несчастные, как я?.. Нет!

Быть этого не может. Что же дальше из меня будет, если я сейчас такая несчастная, расстроенная, одинокая?

Вон как Нинке не позавидовать? Живет с мамой и ей все нипочем. А тут и маму Бог отнял, и здоровье отнял, и семья вся рассеяна в разных концах, как овес на поле. Как хочешь, так и живи... Вот только Коля братик со мной, как жаль мне Колю. Бедный сиротка, учится, а как ведь трудно ему. Ведь вот я скучаю по Коле, и по бабушке Паше, а как придут, я опять начинаю нервничать, а то и грубить...

На дворе щелкнули калиткой. Дружок залился высоким тенорком. Таня поднялась и вышла за дверь. Увидев пришедшего из школы Колю, она обрадовалась, но... не надолго. Туча холодная, мрачная туча помыслов уже нависла над бедной головой Тани. И жизнь ей кажется совсем беспросветной, безрадостной, как будто она идет ощупью в темной, холодной ночи...

Ночью Тане приснилась родная мама. Мама была светлая-светлая такая. Она будто и не умирала никогда. Таня бросилась к ней на грудь и заплакала... Мама нежно обняла головку Тани, поцеловала и сказала совсем маминым голосом: «Доченька моя милая, что ты так горько плачешь? Трудно тебе без мамы живется. Горя много. Забот много. Приласкать тебя некому, доброе словечко не услышишь. Сиротинушка ты моя миленькая, успокойся, доченька ты моя родная, ну хватит тебе убиваться, всю грудь мою залила горькими слезами»...

Нежно обнимая Танину головку и гладя ее по плечам, мама все приговаривала. Ее мягкий ласковый голос как бальзам врачевал больную и измученную душу Тани. Она прижалась, как ребенок, к груди мамочки, и никакая сила не могла оторвать ее от нее.

Вдруг Таня вздрогнула. Она почувствовала, что маме пора уходить. Такие сладкие минуты долго продолжаться не могут. Собрав последние силы, девочка так сильно прижалась к маме, что, казалось, срослась с нею.

– О, доченька моя, – сказала мама, – как ты сильно намучилась.

– Мама, мамочка, – жалобно завопила Таня, – возьми меня с собой, возьми, не оставляй меня одну здесь...

– Нет, доченька, – решительно сказала мама, – тебе еще пожить надо. Колю надо в люди вывести и папе помочь на старости лет. Ему ведь, дорогому моему батюшке, очень трудно.

Говоря последние слова, явившаяся понизила голос до шепота. Она напрягала все усилия, чтобы не заплакать – так жалко ей было и родных деток, и батюшку своего дорогого.

Таня чутким своим сердцем поняла, что не одно ее горе тяготит сердце матери. Она скорбит о всей родной семье, которую так рано оставила. Она хотела спросить маму, как ей там живется, но мама, будто читая мысли своей дочки, весело сказала: «Мне, доченька, так хорошо, и светло, и тепло, и легко у Господа. За меня они молятся». Таня не стала спрашивать, кто это «они». Она знала, о ком говорит мама.

«Ну, мне, доченька, пора идти, – сказала мама, – только вот послушай, что я скажу тебе: никому, доченька моя, ты не завидуй, ни Наташе, ни Ане, ни Дуне, никому, никому»...

Таня затаила дыхание. Ей стало страшно, как это мама все знает, что она думает.

«Не надо, доченька, не надо завидовать, – продолжала мать, – ты ведь тоже имеешь от Бога дарования, у тебя есть самая большая добродетель (сверхдобродетель) – это твой крест, твои скорби, болезни, переживания. Это самое высокое пред Богом. Только, доченька, потерпи еще все это с молитвой, и ты будешь самая счастливая. Колю учи терпеть все скорбное, да папу жалей, и сама никогда не унывай, а благодари Бога за все. Он вас всех любит»...

Когда Таня утром проснулась, на душе было так легко, как на Пасху. Она не спешила вставать, а все подробно вспоминала, что говорила ей мама. Было такое ощущение, будто вот-вот она повстречала родную свою маму и слышала живой ее голос.

– Вот как бы почаще мама приходила ко мне, – подумала Таня, но потом рассудила, – видно Богу так надо, чтобы научить терпеть скорби самостоятельно, ведь я не маленькая девочка, а уже девушка.

Таня поднялась с постели и увидела, что вся подушка, на которой она лежала, была мокрая от слез, но какие это были слезы! Совсем не горькие, а тихие, сладостные...

– Не буду больше никому завидовать, – сказала Таня, – и ей стало еще тише на душе.

Когда она читала утренние молитвы, то очень просила Матерь Божию, чтобы Она помогла ей никому не завидовать, даже вот ни на одну капелечку, а быть довольной тому, что есть. Об этом она чаще стала напоминать и Коле, ведь мамины наставления относятся к ним обоим... И потом Таня стала замечать, что Коля не стал так задумываться, он становился веселее, общительнее и успешнее учился. Даже Дружок и тот стал совсем другим. Он с какой-то особенной радостью встречал их утром, прыгал, игрался, звенел своими цепочками и издавал при этом высокие, не совсем стройные аккорды приветствий.

«Старайтесь более и более делать твердым ваше звание и избрание» (2Пет. 1: 10).

«Надеющиеся на Господа не постыдятся вовеки» (псалом).

Внимательная

Однажды у мамы заболел зуб сильно. Ох, и болел же! Можно было сразу умереть от такой боли. Бедная мама и есть не могла, и пить не могла, сидеть не могла и лежать не могла, даже говорить не могла. А молиться? И подавно нельзя было, вот ломит и все. И даже, казалось, что болит у мамы не один зуб, а сразу все, сколько их там есть.

И вот ходит мамочка по комнате, закрыв рукой щеку, и охает: «Ох-ох-ох, как мне больно-то. У-у-у-ми-раю». Подбегает маленькая Ленка и, глядя сочувственно на маму, говорит: «Мамочка, тебе сильно больно?» В ответ мама еще сильнее застонала: «У-у-у-мираю, больно, больно»...

Леночке еще более жалко стало мамочку. Она сказала: «Мамочка, пусть лучше мой зуб болит, а твой перестанет. Я терпеливая, а то тебе больно, да?»

От этих слов маме стало полегче. Она даже улыбнулась, хотя и трудно было улыбаться.

Усердные читатели

Отец принес домой хорошую книжку. Она была вся в картинках. А какие картинки нарядные! Синие, розовые, голубые, зеленые, красные, желтые... Все в восторге. Миша кричит: «Я буду читать», Нинка кричит: «Я», Макарка: «Я», Егорка: «Я буду первый читать, я всех лучше читаю». Но по старшинству должен был читать первый Миша. Он деловито взял красивую книжку и зачитал, но

Сразу после Мишки похудела книжка!

Книжка после Нинки стала половинкой,

А читал Егорка – там остались корки,

А то – после Томки скрылись и обломки...

Учись... и молись

Девочка Оля пришла из школы очень веселая.

– Мама, мамочка, – закричала она в окно, – иди скорее, чего я только принесла!

Мать, услышав голос девочки, быстро вернулась в дом.

– Мамочка, смотри, чего мне написала Анна Ивановна.

Мать посмотрела в дневник Оли и улыбнулась. Там были одни пятерки. Даже по физическому труду, по которому девочка отставала из-за слабого здоровья, и то стояла чистая пятерка.

– Молодец, – сказала весело мать. – Умная девочка ты у меня, Олечка. Хорошо учишься. И мать ласково поцеловала девочку в румяную щечку. Оля ликовала.

Но не успела еще мать с дочкой поговорить как следует, как в комнату буквально влетела Мариночка. Она вся разрумянилась от быстрого бега, ее голубые глазенки играли всеми цветами.

– Мамочка, милая мамочка, – закричала она и радостно бросилась к матери.

– Что ты, Мариночка? – осведомилась мать.

– А принесла я чего тебе, мамочка! – и девочка сунула матери тетрадь успеваемости.

Предчувствуя снова приятное, мать ласково погладила Мариночку.

– Тут у тебя двойка? – сказала мать, перелистывая странички.

– Не-не, мамочка, – горячо запротестовала девочка, – одни пятерки.

– Да, пятерки, – подхватила Оля, завистливо глядя на сестру, – а по чистописанию опять наляпала?

– Нет-нет, мамочка, – защищалась Мариночка, – и по чистописанию тоже чистая пятерка. Самая-самая чистая пятерка.

Мать улыбнулась. Ей было очень приятно видеть, как девочки стараются учиться. После того, как не стало у них отца, ей с детьми было очень трудно. Но она горячо любила их, и это помогало ей перенести горечь раннего вдовства.

– Милые вы мои сиротки, – ласково обняв детей, сказала мать, – вы умницы у меня, и Олечка, и Мариночка. Учитесь вы хорошо и ведете себя скромно. Это очень хорошо. Но помните, милые, что вам говорил дедушка. А он говорил, что надо хорошо учиться и хорошо Богу молиться. Кто плохо учится – и плохо Богу молится, а кому Бог дал хорошую память и ум – тот должен и любить больше Господа. Тогда Он даст вам больше успехов, и здоровье даст, и спасенье всем нам.

Девочки внимательно слушали свою мать, они вовсе не забыли, что им говорил дедушка.

– Я, мамочка, уже «Верую» знаю, – сказал Оля серьезно.

– Ия знаю половину «Верую», – подхватила Мариночка.

– Да, знаешь, – передразнила Оля, – а вчера запуталась на «Отче наш».

– Это я так, – смутилась Мариночка, – а сейчас я уже знаю «Верую» наполовину.

Мать утерла платочком слезу, которая быстро-быстро побежала по ее бледному лицу. Затем она обняла обоих девочек, поцеловала их и сказала: «Сейчас будем обедать, мойте чище руки»...

Арктика

Холод – дух захватывает. Снежные поля – необозримы. Ледяные торосы – как горы, чернеет ледяная вода. А полярные ночи – непроглядная холодная темь на целых полгода. Солнце – и забыли какое оно есть! Шесть месяцев ужасная ледяная тьма!.. Как жить! Как дышать таким воздухом?..

* * *

...Мне очень страшно и больно, – пишет семиклассница Люда, – вот уже полгода как я разговариваю со своими родителями на разных языках. Я не знаю, что за причина в этом. Я люблю маму и папу. Но они меня любят ли? Я не знаю. Вечно они ссорятся между собой, и я у них, наверное, лишняя...

* * *

Пишет шестиклассница Катя:

...Мой папа редко улыбается. А как бы я хотела, чтобы он, придя с работы, сказал мне ласково: «Ну, как твои дела, дочка?» Я бы ответила ему с радостью: «Хорошо, папочка», и смогла бы все, все рассказать ему. Вот такой у меня папа.

А мама и дома мало ночует. Ночная смена у нее. Иногда мама приходит домой пьяная. Тогда папа куда- то уходит и долго его совсем не бывает.

Нам с Колей страшно бывает и очень скучно, мы с ним часто плачем. А когда мама увидит нас такими, еще больше наколотит обоих. «Чего еще вам надо, – говорит, – хлеб есть, вода есть, ну и живите»...

* * *

...А мой папа пьет вино, – пишет Надя. – Я не могу смотреть, когда он пьяный ругается, дерется, колет посуду, бьет маму. Недавно всех нас четверых выгнал. на мороз. Соседи говорят папе: «Зачем ты, Иван, издеваешься над семьей?» А он им: «Моя семья, а не ваша, что хочу, то и делаю с ней».

Мама не раз притаскивала папу домой. Он был совсем неживой. Карманы его были все выворочены. Так папа приходит с получки. О, если бы папа наш не пил водку! Я бы Богу свечку поставила. И зачем эту водку делают? Она такая горькая и злая...

* * *

...А у нас папа хороший, а мама немного плохая, – пишет Маша. – Я сколько раз сама видела, как мама приводила домой чужого дядю. А когда папа уезжал в командировку, так дядя чужой ночевал у нас каждую ночь. Он мне давал конфеты, а я не брала у него. Мама нам с Петей наказывала, чтобы мы не говорили папе, а я все ему рассказала. Тогда мама не давала нам есть целую неделю. И зачем только мама водит чужого дядю. Я вырасту, обязательно скажу, чтобы он больше не ходил к нам. Нам и без него хорошо.

* * *

А вот пишет девятиклассник Миша:

...Мы с маленькой Галей пришли с улицы. Там играли в войну. Как пришли домой, а здесь своя война: мама дерется с папой, а папа дерется с мамой, а маленький Гера от страха залез в ванну, а там полно воды. Гера сильно плакал. Мы с Галей тоже стали сильно плакать.

Когда мама с папой услышали, что мы сильно плачем, перешли в другую комнату и там еще пуще стали ругаться и даже драться. Я сам не знал, зачем папа с мамой часто дерутся. Я ж маму спрашивал: «Мама, зачем вы с папой деретесь?» А мама мне говорила, что они вовсе не дерутся, а балуются. «А разве так балуются, говорю, вон папа ходит с завязанной щекой». «Это у него зуб болит, – говорит мама, – надо больше ему». Эх, вырасту большой, никогда не буду драться, ни за что на свете...

* * *

...Как я люблю своего папу, – говорит маленький второклассник Вася. – Вот придет с работы папа, я его готов расцеловать всего. А он со мной не хочет разговаривать. Смотрит куда-то в сторону и только курит без конца. Я к нему, а он посылает меня к какой-то чужой матери. Я ему говорю: «Папа, мама наша еще с работы не пришла». А он свое: «Иди к такой-то матери». Эх, папа, папа, как нам хорошо было бы жить, если бы ты со мной поиграл или хотя бы поговорил про школу, про бабушку нашу. «Иди ты со своей бабушкой к такой-то матери», – скажет опять мой папа. А куда я пойду к чужой матери, у меня есть своя мама, только она еще с работы не пришла...

* * *

Эх, дети, милые дети! Как холодно вам и неуютно со своими родителями. Нет у них нежной ласки, нет теплоты, нет любви родительской к своим детям. Вот оставили они одного или двоих ребят, а остальных, как котят, всех погубили абортами, не позволив взглянуть на свет Божий. Да и этими двумя детишками тяготятся как ненужными, как лишними, без них было бы свободнее и разгульнее жить да поживать...

И почему же это дети не видят и не слышат от своих родителей ласкового нежного слова? Почему они в тягость своему папе или своей маме? Или дети не имеют права на то, чтобы им жить? Ведь и все папы, и все мамы тоже были детьми. Их-то растили! Их-то воспитывали, трудились над ними, а теперь вот им тяжело с детьми возиться, надо их уничтожать абортами, да предохранением всяким. Э, люди, люди! До чего мы дожили!

* * *

Вот смотрите, в малоразвитых странах делается совсем не так. У индийского крестьянина Брахита (Бореслава) восемь малых детей. Мать Кенина (Ксения) всех их любит и всех очень жалеет. Брахит и Кенина не тяготятся своими детьми, из которых четыре мальчика и четыре девочки.

Вот к Рождеству и Новому году отец и мать купили всем ребятам по игрушечному ружью (в Индии кругом звери, поэтому детей приучают с детства обращаться с ружьем), девочкам купили по кукле. Хотя и бедная семья Брахита, но она богата любовью и добрым сердцем.

Самая маленькая девочка очень любит папу. Она без него жить не может... Когда папа приходит с поля, Рика бросается к отцу на руки и обязательно спрашивает его:

– Папа, а Раху ты видел в поле?

Отец устал. Он целый день работал под знойным Солнцем. Но болтать с любимой дочкой ему отдых.

– Нет, деточка, – говорит он, целуя ее в смуглую щечку, – не видел я Раху.

– А вчера ты, папа, Раху видел?

– И вчера, детка, не видел.

– А вот, позапозавчера видел?

Отцу надо что-то в хате поделать, и он думает скорее отговориться от любопытной Рики.

– Поза-позавчера видел, – говорит он.

Девочка думает сосредоточенно. «Ну, слава Христу

Богу, теперь, может быть, отстанет», – думает отец. Где там. У Рики еще больше стало вопросов.

– А какой он, папа, страшный? – снова, как прокурор, спрашивает она отца.

– Очень страшный.

– А какой страшный-то, настоящий страшный?

– Да, Рика, он настоящий страшный.

– А я его и не боюсь, – заявляет девочка.

– Ну, ты у нас – герой, – улыбается отец.

– Нет, папа, и взаправду я Раху не боюсь, – и девочка берет со своей груди маленький крестик и целует его. – Мама мне говорила, что Христос сильнее Раху.

– Эге, – думает с радостью отец, – она уже знает, кто сильнее и кто слабее.

Вот так я развлекается Брахит с маленькой Рикой. И хотя он сильно устал от работы, но вот эта святая любовь к детям как рукой снимает с него всю тяжесть.

* * *

Ну, скажите, где светозарнее жизнь семьи – в такой ли вот доброй и любовной среде или в той, где чванство, мрачное отупление, где ребенок от своих родителей не услышит доброго слова.

Вот она где, Арктика! Вот где духовный холод и моральный голод. Вот тут ночи длятся по полгода, когда отец и мать не разговаривают друг с дрром по 5–6 месяцев, а бедный единственный ребенок оставлен без доброго ласкового слова на все детство, на всю жизнь.

«По причине умножения беззакония во многих охладеет любовь» (Евангелие).

О, Господи, души наши озари любовию, молимся!.. (5-й ирмос 6-го гласа).

Вавилон

Покинув нечестивый Вавилон,

Рассадник зла, приют великой славы,

Где я до срока был бы обречен,

Где процветают мерзостные нравы,

Я здесь живу, природой окружен,

И на Амуре, не найдя управы,

Ищу поддержки у былых времен,

Рыдаю в песне, вижу зори алы.

Благословляю день, часы и доли,

Минуты жизни, месяцы, года,

Где Божий рок обрек меня неволе;

Люблю Его теперь, любил я и тогда.

Благословляю имя из имен,

И голос мой, дрожащий от волненья;

Давно оставил я родимый дом,

Благословляю все Его творенья.

Разгневал Бога алчный Вавилон

Безбожным небреженьем к чувству меры,

Культ Зевса и Паллады применен,

Притонов культа Вакха и Венеры.

Земля и небо – в тяжком, светлом сне.

И зверь утих, и колыхает птица,

Объезд ночных владений в вышине

Звездная совершает колесница.

А я в слезах, в раздумье и в огне,

От уз моих бессильный отрешиться.

Но образ Божий – утешенье мне,

Единственный, кому теперь не спится.

Так повелось, что утоляю жажду

Из одного заветного ручья,

И оттого, что бесконечно стражду,

Сто раз погибнув, вновь рождаюсь я.

Ты – мой Господь, и вновь мое спасенье,

Единая отрада мне в пути;

С Тобою я умру, с Тобой и воскресенье,

С Тобою я приду к заветному пути...

(Из Петрарки.)

«Боже, воздвигни силу Твою и приди во еже спасти нас»

(прокимен 6-го гласа).

Аленушка

Дети – всегда дети, русское дитя, украинское, белорусское, китайское, индийское, японское, французское, и разной-разной национальности – все дети одной простой, милой, детской души. О, если бы собрались дети всего мира и сказали в один голос: «Боженька, который на небесах, пошли нам мир и любовь. Посылай нам Солнышко всегда, а то нам холодно жить»... То наверно было бы так. Но дети разных народов не собираются вместе. Они живут врозь, и запросы их разные.

Вот. Много-много детей идут по широкому асфальтовому полю. Они идут играть в футбол, так как парень, что повыше всех, несет в руках большой резиновый мяч, надутый, как камень. Детки все раздеты, только трусики разноцветные надеты и на головах... Что это на головах у них? У мальчиков – острые бумажные колпаки, а у девочек – пестрые шляпочки цветами, точь-в-точь как грибы поганки, что растут в лесу.

– Мамочка, – спрашивает маленькая девочка свою мать. Они идут навстречу толпе ребят. – Мамочка, а что это девочки нарядились в погашен?

– Это не поганки, Аленушка, это вид мухомора, что в лесу растет.

Но Аленушка нисколько не успокоилась ответом матери.

– Мамочка, а от мухоморника мухи умирают насовсем? – спросила вновь девочка.

– Умирают, доченька.

– А что, мама, лучше, поганка или мухомор- ник?

– Да ты что, Аленушка, привязалась ко мне, – вспылила было мать. – Тебе не все равно, что поганка, что мухомор?

– Вот и не все равно, мама, – и девочка заплакала. Слезы ее лились так обильно, что мать забеспокоилась не на шутку.

– Полно тебе, Аленушка, плакать-то. Что это ты?

– Да, мамочка, – простонала сквозь слезы Аленушка, – мне девочек жалко. Они все такие хорошие и вдруг – поганки на голове.

– Ну, это шляпки такие у них, – пыталась успокоить девочку мать, – а они сами-то хорошие.

– Нет, мама, – не соглашалась Аленушка. – На них одели погашен, а девочки этого не знают.

Мать замолчала. Она поняла важность доводов маленькой дочери, которая понимала вещи более чистым детским сердцем, нежели умом... Она бы вообще не обратила внимания на это, а вот Аленушка разом все поняла...

«Девочки-то они хорошие, но зачем надели на них эти погашен?» – эти слова звучали в мозгах женщины, и ей так стало жалко детей, что она пока шла до дому, не раз утирала слезы платком.

Воробей

Воробей решителен и весел,

Искупался в луже и намок,

А когда схватился – столько весил,

Что подняться ввысь уже не мог...

Вкруг его товарищи корпели,

Вызволяли друга из беды,

А на землю кинулись метели;

Воробей замерз и... никуды.

Так смотрите, дети, не мочитесь,

И по лужам бегать вам некстать,

Добрыми всем сердцем быть учитесь –

Не похитит грозная вас тать!..

Изида

Ей было всего-навсего семь годиков, когда она осталась без отца и без матери. Как плакала бедная девочка Изида (Зинаида), когда в последний раз прощалась со своей мамочкой. Папа умер раньше, и девочка Изида не помнит его, какой он – ласковый или строгий. Но мама, родная мамочка, как она жалела сиротку, как плакала о ней, когда умирала на соломе в бедной хижине.

– Иза, – плача, говорила мать девочке, – сердце мое предчувствует страшное о тебе, кто после меня тебя приголубит, кто приласкает бедную мою сиротку?

Девочка тоже плакала и от слез даже опухла вся.

– Ия пойду с тобой, мама, – говорила Изида. – Больше нет у меня никого здесь.

– Потерпи, милая, и Дева Мария будет с тобой. Она тебя, детонька, не оставит одну. А когда тебе очень будет скучно, приходи ко мне, где я буду лежать.

– А ты, мама, далеко будешь жить?

– Нет, милая, за нашим хутором на бугоуже, там, где три пальмы.

– Где три пальмы, мама?

– Где три пальмы, деточка.

Изида подумала, проглотила слезы, потом сильно-сильно обняла мать и тихо, совсем шепотом, спросила:

– Мама, ты будешь, где папа?

– Да, дитя мое.

– Я приду к вам, – серьезно сказала девочка, – мама, будешь меня ждать с папой?

– Да, дитя мое.

Когда ранним утром занялась тихая заря, душа бедной Расаны (Раисы) тихо улетела в голубую небесную высь.

Изида всю ночь не спала, она лежала на одной лежанке с умирающей матерью и не плакала. Она знала, что Дева Мария будет с ней жить, а к маме она будет ходит на место, где растут три большие пальмы.

– Дева Мария да сохранит тебя, дитя мое, – были последние слова умирающей матери.

Утром, когда мать давно уже перестала говорить и дышать, девочке стало холодно. Она пыталась заговорить с мамой, но она уже умерла, и тело ее стало холодным. Она ничего не отвечала Изиде.

Когда совсем рассвело, сиротка поднялась и посмотрела на маму. Она лежала, как живая, и будто улыбалась. «Мама, мамочка, – закричала Изида, – ты спишь и сильно озябла!» Но Росана молчала и даже не открыла своих больших глаз. Девочке сделалось страшно, и она заплакала слабым измученным голосом. Шатаясь от изнеможения, Изида села около умершей матери и все смотрела и смотрела ей в лицо. Так ей не было страшно. Но от усталости она задремала и увидела свою маму в венчальном платье. Улыбаясь девочке, она сказала: «А ты, Иза, не плачь, молись Деве Марии, Она возьмет тебя к Себе, и будешь с Ней жить».

Изида очнулась. Ей было хорошо. Она посмотрела на покойницу и пошла в угол молиться Деве Марии. В углу стояла икона Божией Матери, пред которой она часто молилась с матерью.

Встав на голые коленочки, девочка стала молиться. «Дева Мария, – говорила она, – вот я осталась одна, мне теперь не с кем жить. Папа и мама ушли от меня, а больше у нас никого нет. Мама мне сказала, что я буду с Тобой жить, Дева Мария».

Добрые очи Пречистой Богородицы сочувственно смотрели на девочку. Казалось, что вот-вот Пречистая

Дева Мария сойдет с иконы, подойдет к сиротке и возьмет ее на Свои пречистые руки. Изида того и ждала, девочка ничуть и не сомневалась в том, что Дева Мария сейчас выйдет из угла иконы и, подойдя к ней, скажет ей хорошее слово. Но сколько ни говорила Изида с Девой Марией, Она не отвечала девочке ни слова, а только смотрела на нее добрыми глазами и будто немного стала улыбаться.

– Дева Мария, – обращалась к иконе Изида, – или Тебе некогда, что Ты со мною не хочешь говорить? А мне больше идти некуда, кроме Тебя. Я все равно от Тебя не отстану, Дева Мария. Ну, Ты скажи мне, как мне теперь-то?

Икона молчала... Девочка заплакала. Ее тоненький жалобный голосок то взлетал до высоких ноток, как спутанная птичка, то опускался в изнеможении и затихал, замирал. Слышались отрывки слов:

– Дева Мария... скажи мне что-нибудь... что-нибудь скажи... я совсем одна... скажи...

Склонив головку к земляному полу, она заснула. Измучалась, бедненькая, совсем, целую ночь не спавши и давно не евши. В хате наступила жуткая тишина. Солнышко уже поднялось, и его теплые лучи зайчиками играли в окне...

Если бы тебе, друг мой, тихо войти в эту хижину и взглянуть, что там, ты бы содрогнулся от страха и... умиления. Среди бедной хаты на досках лежала умершая мать, а в углу на голой земле лежал почти голый ребенок – девочка. Она тоже чуть жива, одинокая, бедная, никому не нужная сиротка.

Но... что это такое! Какой ужас! Вы прячетесь за косяк двери и не в силах оторвать глаз от зрелища: около маленькой девочки стоит белая женщина. Она походит на царицу. Одежда ее сияет и переливает цветами. Вся бедная хижина озарилась дивным светом, сильнее солнечного.

Светлая жена склонила свой лик к девочке и заметно что-то говорила ей хорошее. Потом она подошла к умершей матери и благословила ее.

В окно кто-то постучал, сначала тихо, потом сильнее. Девочка вскочила с пола. Ее усталости и скорби как не было. Сияющая, побежала и открыла дверь. Вошла соседка и, увидев покойницу, остолбенела, потом громко заплакала.

– А мне Дева Мария, – сказал Изида соседке, – велела завтра приходить туда, где наш папа. Она меня возьмет к себе жить.

Соседка не обратила внимания на ее слова. Она побежала по хутору и рассказала всем, что бедная Росана умерла.

Призвали священника, покойницу отпели и отнесли туда, где лежал ее муж. Там было несколько могилок с крестиками, и стояли три пальмы. Изиду соседка взяла к себе ночевать. У нее была полна хата детей. Они знали девочку, но никто к ней не подходил, потому что у нее умерла мать.

Проснувшись рано, Изида убежала на кладбище, где стояли три пальмы. На свежей могилке матери земля была мокрая. Плакать девочке совсем не хотелось, но так как Дева Мария долго не приходила к ней, Изиде стало грустно. Она сидела на сырой земле и смотрела на папину и мамину могилки.

«Дева Мария возьмет тебя, и будешь с ней жить», – вспомнились Изиде слова матери. Но Дева Мария не приходила очень долго. Девочке стало скучно, и она заплакала. «Мама, – говорила она сквозь слезы, – милая моя мамочка, как мне плохо без тебя, и Дева Мария не идет ко мне. Ей, наверное, опять некогда»...

Вдруг точно вихрь рванул по кладбищу. Пальмы сильно зашумели. Изиде стало так страшно, что она, бедная, закричала и упала на могилку матери.

В это самое время к кладбищу подошла высокая женщина. Она остановилась у крайнего памятника и прочитала на нем слова:

Не ходи, прохожий, не топчи наш прах;

Мы теперь уж дома, ты еще в гостях...

Женщина глубоко вздохнула и задумалась. Потом она услыхала, будто кто-то жалобно стонет. Пройдя несколько шагов, она остановилась у свежей могилки, на которой, скорчившись, лежала маленькая девочка.

Девочка услыхала шорох, вскочила. Она была вся в слезах, но радостная улыбка светилась на ее личике. «Дева Мария, Дева Мария?» – закричала Изида и бросилась к женщине. Незнакомка погладила девочку по голове и спросила, откуда она ее знает.

«Мне мама говорила, что Дева Мария возьмет меня к Себе жить», – ответила сияющая девочка.

«Дева Мария... – думала женщина. – Да, меня зовут Мария и я дева, незамужняя, у меня детей нет, я одинокая». И ей вдруг все стало ясно. Она схватила бедную Изиду на руки, прижала ее к себе и заплакала.

Потом Изида с Марией Павловной уехали в далекую Россию, где был у них свой дом. Здесь Изида получила хорошее образование и стала врачом. Она до самой смерти ухаживала за своей благодетельницей Марией Д., и вместе они всегда горячо молились Деве Марии – Матери Божией, благодарили Ее за дивный промысел – устроение их жизни во спасение.

Пресвятая Богородице, спасай нас. Аминь.

Так Матерь Божия собирает Своих детей со всех стран мира. Она промышляет, заботится, особенно о бедных, бездомных сиротах, гонимых за правду Божию.

Она посещает их Своим радостным посещением, где бы они ни находились, куда бы их ни загнала лютая злоба человеческая...

Странница

«Блаженна вы, егда поносят вас и изженут и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради» (Мф. 5: 11).

Эти знаменитые слова Спасителя, прежде всего, относятся к Его Пречистой Матери – Деве Марии. Ее больше всех гнали после Спасителя. Она больше всех претерпела поношений и злостраданий за правду Божию. Если Ее возлюбленный Сын – Господь наш Иисус Христос – вот уже две тысячи лет находится «в цепях и розах», то Она, Матерь Божия, столько же времени находится «в слезах и цветах», т.е. Ее чтут и проклинают, Ее почитают и хулят, Ее и принимают в дома свои, и гонят от своих домов, осыпая бранью, злою клеветою и скверными словами.

А теперь-то, в наш буйный двадцатый век, как люди ополчились на Нее и Ее Сына, Господа нашего Иисуса Христа! Как только люди злые Ее не поносят...

Это Она – Мария – произвела Христа Иисуса, – говорят они, задыхаясь от злобы, – это от Нее произошел Христос, Который Своим учением «связал» весь мир, все народы. Не было бы Ее – Марии, – не было бы и Христа – Сына Ее.

О, заблуждение сатанинское! О, бесовская злоба на Божий Промысел и тайну спасения рода человеческого!.. Да, теперь, в наши дни, Матерь Божия возведена на Голгофу! На Нее, издеваясь и потешаясь, надели новый венец из терния...

– Смотрите, Царица, Царица Иудейская, – кричат они, надрываясь. А Она стоит в царской порфире, и на голове Ее венец из «юных колючих роз»...

Но как ни кипит злобой разум человеческий против Девы Марии, он не может Ей сделать никакого зла. Предание говорит нам, что когда святые апостолы хоронили Ее пречистое тело, то злые люди хотели опрокинуть гроб с телом Богоматери, но невидимый меч Архангела отсек нечестивые руки беззаконных. Так и теперь Она недоступна для злой бесовской и человеческой силы...

Озлобленные своим бессилием люди, наученные дьяволом, ополчились на святые храмы, монастыри, посвященные Деве Марии, и на Ее святые иконы, стремясь тем самым опорочить Ее славу и поругать Ее святыню.

Однако, Матерь Божия все еще жалеет людей. Она невидимо ходит и скитается по городам, селам, хуторам, странам, обращая, укрепляя и спасая людей.

А иногда Она ютится в самых бедных хижинах, в самой грязной житейской обстановке. Лишь бы люди Ее приняли, обогрели, приютили в своем углу. И как Ее Божественный Сын не погнушался родиться в холодном и сыром вертепе, так и Она не гнушается самой бедной хижиной или хлевом, где Ей люди отведут место.

Так, в сороковых годах нашего столетия немцы около Одессы разрушили совсем почти новенький храм в честь Божией Матери. Храмик был беленький, чистенький. Он стоял на крутом берегу реки. Как он был красив издалека, вся местность кругом словно оживлялась им. Он был как бы вписан в живописную панораму природы и украшал собой всю окружающую местность.

И вот в одну ночь храмик загорелся, как яркая свеча. Казалось, что к небу, в самую глубь небес, улетел крылатый огненный голубь... Он был такой огромный, что вся местность и река на много-много километров освещались багровым светом... Храм так быстро сгорел, что люди почти ничего не смогли вытащить из него.

А какая была дивная святыня в этом храме! Икона Божией Матери, украшенная золотой ризой и жемчугом, стояла в храме на самом видном месте. Пред этой святой иконой люди молились, ставили свечи, украшали Ее живыми цветами, и в каком только почете и славе была там Божия Матерь! Теперь – все! От храма – места обитания Владычицы – осталось пустое место, черная зола и жирная крапива обросла кругом. Лопухи и пустырь дополняли печальную панораму сельского пейзажа. Люди проходили мимо этого места и скорбно смотрели на «мерзость запустения», содеянную невежеством человеческим.

– Где наша святыня? – спрашивали встречные друг друга. – Где же Матерь Божия? Неужели Она погибла в огне? Или Ангелы Божии взяли Ее на небо?..

Ходили слухи, что Матерь Божия покинула это место и ушла в другие земли... Другие говорили, что – нет! Ее видели ночью на пепелище сожженного храма, где Она молилась Богу.

Но, спрашивается, где же Матерь Божия нашла Себе приют? Ведь другого храма Ей и не думали строить на этой месте. Наверное, Она пошла скитаться по всему свету? Или где-нибудь в худой, полуразрушенной хате нашла Себе приют?..

В одно воскресное утро, когда вся природа дышала свежестью и ароматами цветов, по сельской дороге шел человек. Он прошел уже много километров, и ему захотелось пить. Недалеко виднелась знакомая деревня.

– Эх, – вздохнул путник, – чего-то здесь не хватает. Что-то изменилось. И родная деревня будто не та стала. Ах, да, – вспоминает путник, – ведь на той горке стоял белый, как голубь, храм. Как он был красив! Как он украшал собою всю эту милую, родную местность! Храма нет – вот причина недостатка, – думает путник. – А какая, помню, там была чудная икона Богородицы! Весь округ ездил сюда молиться Ей. Чудотворная, говорили, была. Эх, – вздохнул глубоко путник, – еще маленьким ходил сюда с мамой, свечки Ей ставил. И как я любил Ее...

С этими грустными думами путник подошел к самой крайней хате. Хата была совсем худая и повалилась на один бок. – Может быть, кто и жив здесь, – подумал путник, – зайду, напьюсь водички.

– Эй, хозяева! – крикнул он громко, – есть кто живой?

Ответа не было. Открыв полуразбитую дверь, путник оказался в полутемной, сырой хижине. Всюду был страшный беспорядок, сырость и грязь.

– Хозяева, есть кто? – повторил он вопрос.

– А што надо? – отозвался старческий голос с печи.

– Попить водички мне.

Кряхтя и вздыхая, с печи стала слезать старушка. Она, громыхая железным ковшом, полезла в кадушку за водой. Зачерпнув воды, подала его путнику.

Напившись, он огляделся и вдруг замер. Устремив свой изумленный взор на полку, где были кадушки, чугуны, горшки, ухваты и метлы, – он стоял, как заколдованный.

– Боже мой, – простонал путник, – что я вижу?!

В темном углу, между чугунов, немытых горшков, кадушек, стояла икона Божией Матери... Она была, точно привидение, выступающее из темноты. Золотая риза поблескивала из-под дымной сажи. Лик царственной красоты взирал скорбно и покорно...

Путник узнал ее. Это она самая, пред которой он еще мальчиком ставил свечки. Это она самая, которой он кланялся и так нежно со страхом целовал ее... Она, Она, Матерь Божия... И где только Она нашла приют себе?!

– Мать! – задыхаясь, сказал путник, – ты, ты продай мне эту икону.

– Икону тебе? – почти насмешливо перебросила старуха. – Да я и за триллион тебе ее не отдам.

– Ну, ведь она у тебя здесь в саже и темноте стоит, а я поставлю ее на светлое сухое место.

– Знаем мы вас, – заговорила старуха недоверчиво. – Не первый вы такой. Были здесь из какого-то музея, большие деньги давали. «А зачем она вам?» – говорю им. «В музей поставим, и будут люди смотреть на Нее». – «Дьяволу на посмеяние не отдам, – говорю, – Матерь Божию. Вот выжжете хоть мне глаза эти, а я не отдам Царицу Небесную в посмешище бесам».

– Ну чего еще глядишь? – спросила старуха. – Напился и вон отсюда. Насмеялись над Владычицей, а теперь: «Продай. Мы Ее в музей поставим». В церкви Ей место, а не в музее вашем...

Путник вышел из хаты. Он шел и ничего не видел около себя. Слезы душили его. Сердце ныло от страшной тоски и стеснения.

– И где только Она – Царица Небесная – приютилась! Какое бедное место нашла себе... Эх, люди, люди. До какой жестокости и невежества дошли мы...

Мать

О, Небесная Царица!

Не покинь нас, как сирот.

Мы с грехом устали биться,

Мором гибнет Твой народ.

Кровь и слезы всюду льются;

Страшной жатвы час настал,

Вражьи силы не уймутся;

Ад на Господа восстал.

Не заступишься – погибнем

Все, как мухи, в адской тьме,

Люд Молоху культ воздвигнул...

И сгорим, как прах, в огне...

О, Владычице, услыши

Наши слезы и мольбы;

Мир во пламени весь дышит,

Всюду войны и татьбы.

Ныне ходишь Ты по странам;

Всех несчастных и калек

Собираешь, лечишь раны,

Страшный, огненный наш век.

Без Тебя осиротели

Все народы и цари.

Ада слушать восхотели,

Пьют, едят все до зари.

Пред иконами Твоими

Кто-то плачет, слезы льет,

И молитвами святыми

Песню горькую поет.

То, гонимы и бездомны,

Миром проданы навек,

Дни проводят они томны,

Бедный странный человек!

Ради нищих, безответных,

Деток малых и сирот,

Защити от враг сокрытых –

Не сгорит во гневе род...

Всюду атомны ракеты,

Космос, землю бороздят,

И сгорают в миг планеты,

Люди в злобе Богу мстят...

Мы в сиротстве огрубели,

Без материнства стали злы,

И в ночи друг друга ели,

Как зверюги, как козлы!..

Вот единая надежда –

Ты стоишь пред нами – Мать!

Погибаем мы, невежды,

Нас съедает вражья рать.

Кто-то плачет, кто-то ноет,

Пред иконою святой...

Неутешно кто-то молит:

Мать! Спаси народ Ты Свой...

«Горе им, потому что идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, и в упорстве погибают, как Корей» (Иуд. 1: 11).

Этот отдел касается, прежде всего, священников – отцов духовных. Затем – начальников и воспитателей и под конец – всех отцов и матерей (родителей).

На всех них лежит тяжелая ответственность за последующее поколение насельников земли, ответственность за жизнь на земле и за ее неуничтожение...

...Милые вы мои чада! Что это вы так худо молитесь? Почто так плохо стараетесь о душе своей? Почто мало-мало любите Господа, Который возлюбил нас даже до смерти?!...

О, чада мои драгоценные! Сердце мое обливается кровью о вашем нерадении, душа моя проливает реки горьких слез о вашей беспечности, суете, холодности...

Можно ли так жить? Можно ли так тратить драгоценное время? Сколько я, милые мои чада, говорил вам о спасении, сколько с любовью и слезами увещевал вас жить по заповедям Божиим, служить Богу и ближним каждый миг жизни нашей. Умолял вас об этом, увещевал, упрашивал, с терпением великим уговаривал жить «достойно звания вашего».

А вы на все соглашались, обещали мне, чада мои милые, что исправитесь, покаетесь, измените свою жизнь к лучшему, и я верил вам, милые вы мои дети, радовался в душе своей за ваше исправление. Но когда увидел, что вы только обещаете мне, а сами и малой заботы не прилагаете о душе своей, еще горше заплакал, еще сильнее полились мои слезы.

– О, горе мне, – сказал я, – какой я отец духовный, если дети мои пренебрегают моими наставлениями, какой я наставник, если слова мои не доходят до сердца моих любимых детей.

И сказал я Господу: «Господи, Боже Ты мой! Ведь Ты избрал меня на служение сие пастырское. Ты дал мне этих чад духовных. До этого они были все чужие и далекие. Я совсем не знал их, хотя они и жили на земле. А вот Ты привел их ко мне, и я не мог отказаться от них, потому что верил, Господи, что они не сами пришли ко мне, а Ты их привел ко мне. Вот я их взял всех в свое сердце. Вот я и стал о них пещись, как родная мать печется о своих детях. Я радовался в душе за тех, которые меня слушались и исправлялись, я страдал великим страданием за тех, которые продолжали коснеть в нерадении и беспечности...

Но что Ты, Господи, сделал с нами потом, в последнее время. Ты разлучил меня с моими духовными детьми. Хотя Ты, Господи, говорил в святом Евангелии, что «блажени будете, когда разлучат вас и поносят, и пронесут имя ваше, яко зло, Сына Человеческого ради, возрадуйтесь и возвеселитесь»... (Лк. 6: 22) Но какая радость, какое веселие, если в этой разлуке мы плачем друг о друге горькими слезами? Какое блаженство, если духовный отец оторван от любимых детей, как сердобольная мать от родной семьи?

Господи! Ведь Ты знаешь, я ничего не жалел для духовных детей: не жалел ни своего здоровья, ни своей жизни, терпел за них поношения, насмешки, побои, унижения, поругания – все я переносил за них, лишь бы только нас не разлучили. Но вот это Ты, Господи, и допустил... Самое страшное, чего я боялся...

И зачем Ты, Господи, так сделал?! Или так лучше для нас? Или так больше пользы для спасения? Но ведь я вижу, Господи мой, как стадо гибнет, рассеивается. Ты Сам сказал: «Поражу пастыря, и рассеются овцы»... (Евангелие). Вот Ты и поразил меня, а овцы мои разбрелись по горам, холмам, трущобам. Они сделались пищей злых зверей и волков. Их терзают свои волки (в овечьих шкурах), их терзают и поедают чужие – настоящие звери и людоеды. И сами ж то они блуждают где попало без своего пастыря. Многие из них погибли, многие отбились, многие поранились, ослабели, в трудности зароптались, одичали, огрубели, многие попали в дикое стадо и обречены на верную гибель...

Ну, где же польза от нашей разлуки? Господи Боже мой, или Тебе угодно нас ввергнуть в ужасный огонь испытаний? Но другие-то, Господи, живут спокойно и пасутся на свободных пажитях! Другие-то пастыри не разлучены от своих овец! Они пользуются миром и благоденствием. А вот мы разлучены и горим в пламени огненных испытаний...

Господи! Ну, как все это понять? Или мы много согрешили, и Ты нас очищаешь скорбями? Или Ты нас сильно любишь, и потому, любя, наказываешь? Но доколе же, Господи, можно наказывать? Сколько времени нужно переносить подобное наказание?»...

И вот, дети мои любимые, видите, как непостижимы пути Божии о людях. И видя сие, мы опять не приносим плодов покаяния. Живем, как и прежде, нерадиво. Роптать и ссориться стали еще больше, чем раньше. Свои правила не выполняем, молитву оставляем, болящих и престарелых не посещаем. Оправдываем себя то немощью, то занятостью, то старостью, то Бог знает что только придумываем в свое оправдание... А главное, живем по своей лукавой воле: что хотим, то и делаем; что захотим, то и едим; куда захотим, туда и пошли...

Да еще говорим, как же нам не жить по своей воле – Бог отнял от нас духовного отца. Кого же нам теперь спрашивать, кого слушаться? Каждый духовник говорит по-своему, да по-разному... Но разве можно так говорить? Разве можно вину слагать на Бога? Дети мои милые! Это ведь богохульство. Страшный грех, смертный.

А я вот о чем спрошу вас, дети, и вы ответьте мне. Скажите, разве законы спасения души изменяются? Разве и они не одни и те же, что были 100–1000 лет назад? И то, что духовный отец говорил вам 5–10 лет назад, разве не действительно и теперь? Конечно, действительно. И хотя условия жизни несколько меняются, законы спасения души остаются неизменными навсегда.

Вот, вспоминая, что говорил вам духовный отец, когда был с вами, спасайтесь этими воспоминаниями и просите Господа, чтобы Он Сам вразумлял вас в спасении вашем. А я вот что думаю, дети вы мои. Когда отец духовный был с вами, то вы его мало слушались или совсем не слушались и потому духовно не исправлялись. Тогда Господь и решил отнять духовного отца и ввергнуть его в море скорбей и злостраданий, чтобы вы, видя сие его мучение, сокрушались, умилялись душой, плакали о грехах своих и терпели все скорби, как терпит и он – ваш духовный отец – за вас.

«Имели – не ценили, потеряли – плачем»!

О, Господи Боже наш! Не Ты ли страдал за овец Своих? Не Ты ли Кровью Своею искупил их от вечной смерти? Не Ты ли в терпении, унижении, поношении, голоде, холоде, слезах, одиночестве, всеми отверженный, даже своими, провел и на земле жизнь Свою? Твори же, Господи, Свою святую волю с нами. Веди нас путем крестным и тяжелым за Собою. Только одного просим у Тебя со слезами: не разлучай нас навсегда друг с другом. Соедини духовных отцов с духовными чадами еще здесь, на земле, чтобы вместе умереть и предстать единой семьей пред лицом Твоим на небесах!..

«Спасайтесь же, чада мои милые, ибо дни краткие, и Господь стоит при дверях... Аминь» (из книги размышлений).

Так ли теперь наставляют духовные отцы своих духовных детей? Не ведут ли они их «иным путем» – широким и гладким? И не приходится ли теперь, наоборот, духовным детям воспитывать и наставлять своих духовных отцов? И хотя дитя не может учить своего отца (это противоестественно), однако же теперь вопрос стоит именно так: отцов духовных, наставников (если не всех, то, по крайней мере, большинство) надо духовно воспитывать, вразумлять, укреплять, утверждать.

* * *

В каких особенно немощах страдает наше духовенство?

1) Слабые в вере, слабые надеждой, нелюбовны.

2) Бога не боятся, а пред мирскими начальниками дрожат, как осиновый лист на ветру.

3) Ленивые к Богослужению, службу в храме ставят на последний план, а практические мирские связи и пресмыкание пред людьми, особенно сильными мира сего – на первый план.

4) Симония – корысть, деньги, расчет с благовидным оправданием, мол, семью надо кормить, налог платить, ближним помочь и проч.

5) Карьеризм – занять лучший приход, где лучше прожить, больше заработать, удобнее воспитать детей, обставиться богатой обстановкой – квартирной и бытовой, выслужиться и получить митру.

6) «Забронировать» себя у гражданского и церковного начальства, чтобы известными им уступками или подарками обеспечить себе «мирное и благоденственное» житие на многие лета.

7) Недружелюбие духовенства друг с другом, конкуренция, зависть, клевета, предательство даже близких своих.

8) Пьянство под благовидными мотивами: гости, иностранцы, престольные праздники, именины, дни рождения. А то и мнимые немощи: усталость, сырая погода, морозный день, продуло, грипп и проч.

9) Обжорство, где систематическое нарушение постов, постных дней, среды и пятка, сознательное пренебрежение к церковному уставу – монахи едят мясо, колбасу, курочку, мирское духовенство тяготится вообще воздержанием – зачем такие длинные посты, говорят они, и почему так много в году этих постов, строгий пост в уставе и проч.

10) Нецеломудрие – духовенство заглядывается на красивых девушек, женщин, и что ужаснее всего, во время Богослужения, треб, при проповедях. Монашествующие нарушают этим свои иноческие обеты; белое духовенство изменяет, хотя и мысленно, своим законным женам. Пред Богослужением и особенно пред Литургией, Таинствами не воздерживаются от полового сожительства.

11) Нарушение священнической клятвы, небрежное отношение к своим святым обязанностям, спешка в службе, опущение кафизм, канонов, стихир, нелюбовь к храму и всему церковному, притупление живого интереса к церковным традициям.

12) Модернизация церковно-приходской жизни. Самопроизвольное упразднение добрых церковных обычаев, например: чтения в церкви акафистов, народного пения, упразднение проповеди, частной исповеди, введение разных сольных концертов, которых простые верующие совершенно не понимают, перестановка служб и проч.

13) Пренебрежение традиционным славянским языком. Иные священники, особенно образованные академики или даже семинаристы, чтобы было всем понятно Богослужение, заменяют славянские слова русскими, например: живот – жизнь, рех – сказал, руце – руки, сый – сущий, понос – поношение, кромешний – внешний, назирать – наблюдать, напрасно – внезапно и др. Заменой славянских слов русскими вводится замешательство в сознание верующих, и они уходят из храма смущенные.

14) Увлечение механизацией. В целях будто бы лучшего обслуживания приходов, священники заводят свои автомашины, мотоциклы, мопеды и прочую технику. В результате забота о технике занимает первое место в жизни пастыря, а служение Богу – второе, а то и последнее.

15) Человеческий страх и постоянно немирное настроение. Какая-то боязнь за завтрашний день, за себя, свою семью, родных, особенно за детей. Как их воспитывать? Где учить? Как бы их замаскировать под общее стадо детей, чтобы учителя не узнали, что они – дети священника. Страх и неуверенность за свое будущее. Если закроют храм, угонят в Сибирь, лишат регистрации... И вот вечная тревога в душе пастыря. Как же тогда Он успокоит мятущуюся душу пасомого, если в своей душе у него такой страшный развал?! Писано «надеющийся на Господа, яко гора Сион, не подвижется», а здесь что? Море, «воздвизаемое зря напастей бурею»...

16) Немирная семья – постоянные семейные скандалы, подозрения, подслеживания за матушкой и наоборот. Недоверие взаимное, обман, упорное неподчинение главе семьи, матушка не уважает авторитет батюшки, зовет его Ваня, Миша, Гриша, Юра. А батюшка нетребовательный и сам не подает доброго примера для матушки, например, дома не молится, не читает слова Божия, не учит детей читать молитвы, не читает житий святых, не является образцом в половом воздержании. А если дома батюшку не уважают, то кто будет его уважать и слушать в храме?

17) Пренебрежение к пастве, боязнь заговорить с людьми, наставить по одиночке доброму делу, посетить больного, поспешить причастить умирающего, пока он не умер. День что-либо поделать в церкви своей – покрасить, заделать забор, починить крышу, наколоть дров, вычистить самому святой алтарь, проверить Святые Дары, чтобы не проплеснили, посмотреть перед службой устав, приготовить лучше проповедь, наладить клиросное пение и проч.

18) Отсутствие любви к живой душе человеческой. Как живут люди, пусть так и живут, привыкли они ходить в церковь два раза в год – на Рождество и на Пасху, – ну и пусть так ходят, а если они совсем перестали ходить, и то ладно – мне меньше хлопот, платит мне староста 150 руб. в месяц, и больше все равно не выбьешь, хоть старайся, хоть не старайся, все одна лавочка. А то, что вверенные души гибнут, пьют люди, дерутся, воруют сосед у соседа, ходят, не здороваясь, а отворачиваясь друг от друга, годами не причащаются – это их дело, а я отслужил обедню за 40 минут – и по грибы в лес или на рыбалку...

19) Местничество – монашествующие рвутся правдой и неправдой, ценой возмутительных процедурных унижений у властей, к высшим инстанциям –

игуменству в монастырях и архиерейству, белое духовенство добивается настоятельства и митрофорного протоиерейства, никто не хочет занимать низшие должности смиренного Христова иерейства. Тяготятся бедными и глухими приходами. Быть выше другого любой ценой – вот боевой клич современного духовенства. И если священник служит в соборном служении, то его терзает одна мучительная мысль – как бы в соборе стать выше другого, как бы не оказаться последним, тогда ведь придется читать в конце Литургии за- амвонную молитву: «Благословляй благословящии Тя, Господи»...

20) Разные грехи: гордость, уныние, суета, отчаяние, многословие, грубость, жестокосердие, сквернословие, самоуверенность, зависть, неподчинение, завышение своих священнических полномочий, раболепство на исповеди перед начальством и немилостивое давление слабых и беззащитных, продажность, маловерие, малодушие и прочие грехи.

Следует заметить, что сатана нападает на пастыря больше и сильнее, чем на простых верующих. Он знает, мерзкий, что если ему удастся свалить большое дерево (священника), то, падая, оно повалит за собой многие другие деревья. Потому враг направляет на пастыря самые отборные опытные бесовские силы, добиваясь его совращения и падения.

Изложение этих отнюдь не всех еще пастырских грехов имеет целью не осуждение нашего православного духовенства, а повышение его духовного уровня на более высокую ступень путем общей народной молитвы, в коей духовенство наше так остро нуждается, ибо редко встречаешь пастыря, который бы смиренно просил у народа молитвы за себя, очень редко, и в этой гордости кроется неустройство всех пастырских дел...

«Пастырей ваших умоляю, – говорит святой апостол Павел, – пасите стадо Божие, какое у вас, надзирая за ним не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду» (1 Пег. 5: 1–3).

Господи! Молим Тя со многими слезами, управи и исправи наше родное православное священство! Да никто из них не погибнет, и не введет в дебри гибельные стадо свое, но в огне испытаний очистятся они, омоются в унижении вольном и невольном и поведут стадо Божие прямо к вратам небесного рая...

О пастырях

Ах, кто даст влагу для ручьев очей моих,

Чтоб мне оплакать иереев нынешних,

Жизни духовной верный путь оставивших,

Гнусные нравы?

Благий найдется ль ныне меж священников

И верный пастырь, что и жизнь отдать готов

Для блага стада? Но полны наемников

Пастбища Божии.

Выгоду только бренную преследуют,

Мирской заботы все соблазны ведают,

Укусам волчьим бросив безответную

Паству Христову.

Господней догмы тайны сокровенные

Кто Божьим людям откроет, беседуя,

И кто насытит души их голодные

Пищей словесной?

Да, совершилось мудрое прозрение,

Слово пророка, что пребудут людие,

Аки священник. Все мы в дни последние

Сердцем убоги.

Ей, узреваем, глагол исполняется,

Соль жизни нашей ныне ослабляется,

Став непригодной.

Жаждут достигнуть мест и высших почестей

Не с тем, чтоб молвить людям слово мудрости,

А чтоб кичиться в окруженьи челяди

С большим почетом.

Здесь милость неба, задаром приятую,

Дают не даром, гонятся за платою,

И не боятся жизнь вести проклятую,

Как оный Симон.

И вовсе нету тех, у коих светочи

В руках пылают, ближних зажигаючи,

Но блудно ходят, и не препоясавши

Чресл распутных.

Когда бы надо дать подмогу страждущим,

Дать облегченье в скорби изнывающим,

Их злее давят и разят карающим

Громом словесным.

Любовь – сей высший из даров Божественных –

Чужда их вовсе, презирают поданных

И отвергают бездомных и немощных,

Гордые духом.

Меж них не видно, кто б дал руку помощи

Больным, разбитым, кто б недужных вылечил.

Коль не исправишь нас, Царь Всеправдивейший,

Все мы погибнем.

Нивы Господни усеяны злаками,

Жнецов же нету, чтоб жатву вывезти.

Христос, пусть выйдут на поля

Твоя труженики, Слезно мы молим.

О личном благе пастыри заботятся,

Без стражи бросив паству, без рачения;

Так злая порча, мрачная и бледная,

Всех обуяла.

Придет скоро с неба Пастырь пастырей,

Что сотворите, пастухи, ответствуйте,

Вы, что врученной паствы не лелеете,

Алчные к тлену.

Раб, схоронивший талант препорученный

В землю, томится, пламенем снедаемый.

Что ж не боится той же кары движимый

Тем же примером?

Стригущим бедных никто не противится;

Псы онемели, лаять разучилися.

То – иереи, о коих провиденья

Древних глаголют.

Так даже если нечто от Писания

Пастыри вешают, то не для спасения,

А лишь для славы суетной стяжания

Так поступают.

Узри, Единый Сын Отца Всевышнего,

О, Пастырь добрый, наши беды ласково,

Утешь скорбящего и восставь лежащего.

Да не погибнем.

Фрукты и злаки прежние же выросли

На нашей почве – злые ветры дунули,

Мир, отягченный невзгодами многими,

К гибели близок!..

Хулу сними Ты с имени священников,

Ныне живущих средь суетных происков;

Из них соделай Ты земных служителей,

Царь Вселенной.

Чтоб святым пылом они исполнялись,

Чтоб об овцах они вновь заботились

И чтоб с Тобою принять удостоились

Радости Царства Божия.

(Из книги.)

Да, наших пастырей может исправить только один Бог, слезные молитвы верующих и огненные испытания, великие скорби, которые посылаются им от Бога.

Воспитанию или вразумлению подлежат и гражданские начальники, которым Бог поручил править народами. Вы видите, как сильные народы порабощают и убивают слабые народы, видите, как капитальная монополия заглатывает неразвитые страны и континенты, видите, как сотни, тысячи бедных людей (особенно в Африке, Индии) гибнут от голода, заразных болезней, тяжелого труда и всякого насилия и эксплуатации.

А войны! А кровавый террор, а ужасные бесчеловечные жестокости над пленным или беззащитным мирным населением (Вьетнам, Камбоджа)! Расстреливают матерей, душат и убивают младенцев, сжигают стариков, вешают и замуровывают живыми раненых воинов... Кто виновен во всех этих ужасных злодеяниях? Новые Гитлеры! Новые тираны, люди, которые за золотого тельца, за власть господствовать учиняют такие злодеяния, морят и убивают неповинных. Вековой капитал, ничего не имеющий с истинным Христианством, не хочет сдавать свои права никому, он безумно цепляется за жизнь и сеет огонь и смерть там, где хотят отнять у него власть.

Народы мира жаждут спокойствия и мирной жизни. Все и каждый твердят: «Мир, мир, мир!» Но вопреки этому желанию кровь человеческая льется все больше и больше. И вот, в развязывании этих кровопролитий виновны, конечно, не рядовые рабочие и крестьяне, а тот, кому вверена власть. И как было бы хорошо и человечно, если бы руководители народов действовали по чистым, бескорыстным побуждениям. Как было бы хорошо, если бы они не были корыстолюбивы, честолюбивы, надменны, горды, безнравственны, бесчеловечны, непримирительны и проч.

Но, видимо, настало всему время. Священное Писание за тысячу лет говорило о наших временах, и все в точности исполняется. Иначе и быть не может.

Спрашивается, возможно ли вразумление (или воспитание) начальников и правителей? Наверное, невозможно, так как многие из них считают себя полноправными повелителями и, не боясь ни Бога, ни людей, ничего на свете, действуют по своему произволу. А те, которые внешне чтут Бога, фактически отрицают Его своими делами и, омраченные азартом борьбы и корыстью, не считают себя виновными.

Святой пророк сказал: «Суди им, Боже, да отпадут от мыслей своих; по множеству нечестия их изрини я» (Пс. 5: 11), «ибо открывается гаев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою» (Рим. 1: 18).

* * *

А родители (отцы и матери), какую большую ответственность за детей несут они перед Богом и всем миром! Ведь родители, прежде всего, должны быть добрым примером для детей своих, ведь они обязаны воспитывать детей в добре, милосердии, кротости, воздержании, богопочтении и проч. А ныне дело обстоит так, что самих родителей надо основательно воспитывать. Самих родителей надо учить уму-разуму. Часто, имея большое образование, они невоспитанны в благочестии. Они и ссорятся между собой, и дерутся, и обманывают друг друга, и изменяют один другому, и разводятся, и не молятся, и живут не венчанными – и все это делается на глазах у детей. Дети видят, как живут их родители, и сами делаются еще хуже их.

Мало того, родители часто делают детей своих больными ввиду различных взглядов на жизнь. Например, отец учит сына быть послушным, внимательным, трудолюбивым, честным, мать – наоборот, хочет, чтобы ребенок рос вольным, баловливым, разгульным и проч. Или мать учит дочку молитвы читать, Богу молиться, а отец – наоборот, отвращает девочку от этого. Происходит «раздирание» ребенка. Он растет не цельным душой, не уравновешенным, а психически больным и разбитым.

О, Боже, Боже! Как же мы оскудели благочестием и любовью друг к другу! Как мало у нас согласия и единомыслия в жизни! Как травка, что ни дальше она от Солнца, то делается грубее и, наконец, совсем гибнет. Так и человек – разумное существо – что ни дальше от Бога, то становится более нервозным и немирным и, наконец, дичает до самонепонимания и потери смысла жизни.

Есть ли способы воспитания родителей? Есть. Но они очень страшны! Это скорби и жизненные потрясения, тяжелые болезни, потери близких. Нравоучения, наставления Матери-Церкви они отвергают категорически. Церковь потеряла свое влияние на родителей. Она бессильна им помочь потому, что ее советы не принимаются, а даже осмеиваются.

И совершается теперь по слову апостола, который говорит: «Нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного» (Рим. 3: 11–12).

И... несется наш голубой шарик – Земля – к своему обновлению. С космической высоты видно, как наша планета летит стремительно вперед, ее окружает голубая атмосфера. Так мал этот шарик в беспредельном пространстве, так он одинок в своем быстром кручении, что кажется иногда, что вот он влетит в какую-нибудь радиоактивную полосу Вселенной, и все живое погибнет, или налетит на него огромный раскаленный метеорит, ударится, воспламенится наша Земля и... все сгорит...

Эх, люди, люди! Народы всех наций, племен, поколений. Как слабы, беспомощны мы в космической перспективе! На маленькой Земле жить бы нам дружно между собой и не уничтожать друг друга. Смотрит с небес на всех нас Творец и Господь, сожалеет о нашем нераскаянии и ожесточении. И как Ему хочется, чтобы мы обратились, чтобы мы не погибли. Смотрит, вновь и вновь говорит нам: люди мои, «аще хощете, послушаете Мене, благая земли снесте; аще ли не хощете, ниже послушаете Мене, меч вы пояст» (паремия крещению).

Здравствуй, Солнце!

Здравствуй!

Солнце, Солнце!

Вечно бы не заходить тебе...

Открываю Солнце как оконце...

Солнечной, Божественной судьбе.

Если ж гром ударит омертвело,

В теплую распахнутость окна,

Я хочу, чтоб ты не потускнело

И в душе согрело семена...

В последнюю войну немецкие захватчики награбили много золота и драгоценностей, нагрузили этим добром целый эшелон и отправили его в Германию. Но железнодорожный состав с драгоценностями не дошел до цели... он пропал... его похитили в пути...

Так, говорят, можно похитить и нашу планету. Вот она мчится по небесной дороге, несет на себе миллионы человеческих жизней, тонны бесценных сокровищ, все, все, что только есть на земле, несет по своей орбите, и ни вправо не уклоняется, ни влево, ничуть, ни одного сантиметра в сторону, ни миллиметра... По невидимой воздушной дороге мчится наша планета со скоростью ракеты и всех нас несет на себе... О, Боже, как это представить, уразуметь?.. И только Ты один – Создатель наш и Господь – мог устроить такое чудо!

Светил возженных миллионы

В неизмеримости текут,

Твои они творят законы,

Лучи животворящи льют...

Как в мразный, ясный день зимой,

Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют

Так звезды в безднах под тобой...

И наша милая планета,

Которой имя есть – Земля,

Что значит в звездах точка эта?

И что собой являюсь я?..

О, Боже вечный! Боже дивный!

Тебе ли нам не петь хвалу!

Ты вечно добрый, вечно сильный!

Тебе вручаю жизнь мою...

(Державин в переложении.)

Но что это за разговор слышится, будто нашу планету похитили со всеми ее людьми и драгоценностями? Возможно ли это?! И кто может и кому под силу такая чудовищная кража?

Как известно, планет в космосе много и все они движутся по своей «дороге» с поразительной быстротой, но такой планеты, как наша Земля, вряд ли найдешь во всей Вселенной. Ведь надо со всей трезвостью сказать, что такой уютной, такой благоустроенной, такой красивой планеты, как наша земля, действительно нет. И какие предположения ни делают фантасты – о якобы существовании жизни на других планетах, – все это абсурдно. Только на одной Земле органическая жизнь, только ее Господь Бог благоустроил для жизни, а другие планеты, например, Луна, Юпитер, Венера, Сатурн, Меркурий и др. выполняют подсобные функции. И вот, эту-то самую ценную планету, нашу Землю, со всеми нами – живыми и мертвыми людьми, как поезд с драгоценностями, варварски похитили...

Кто? Жители с других планет, с более усовершенствованной техникой? Но ведь на других планетах нет жизни, а на звездах – вечный огонь, океан бушующего пламени. Так кто же похитил нашу планету? Если действительно ее похитили?

По библейским данным, во Вселенной есть такие существа, которые вечно убивают, вечно похищают, вечно делают зло. Это темное бесовское царство. Да, это, так сказать, особое «государство» с центром или столицей «тартарары», жители которого дышат непримиримой злобой ко всему живому. Главным правителем этого необыкновенного «государства» является князь тьмы, или сатана, т.е. противник Бога, Ангелов и людей.

Сам Господь наш Иисус Христос сказал, что сатана и все его темное царство являются человекоубийцами от начала... Вот отсюда можно предположить, что похитить целую планету со всеми ее сокровищами могут только вот эти злые, мощные силы, число которых в несколько сот тысяч раз больше людей, и живых, и умерших.

Но Творец Вселенной – Господь Бог наш – разве допустит такое неимоверно колоссальное похищение! Разве Он не всевидящий и всемогущий? Да, Господь Бог все видит и от Его всевидящего взора ничто не может быть сокрыто. Он дал хозяину Земли – человеку – полную свободу жить так, как только он хочет.

В прежние времена Бог с человеком заключил союз, по которому Бог обещал всемерно заботиться о человеке, а человек, со своей стороны, обязался служить Богу, чтить Его, любить как своего Отца (Библия).

В последние дни человек порвал «союз» с Богом и заключил договор с сатаной. Сатана обещал человеку неограниченную свободу и все блага земные.

Но вот здесь-то и произошла роковая ошибка у человека. Он слишком доверчив и неопытен. Он поверил сатане, как своему другу, но был ли когда сатана другом человека? Он вечный и непримиримый его враг, он лжец, он обманщик коварный.

Гитлер заключил с нашей Россией договор о дружбе, а на второй день сам вероломно напал на нашу землю и целых четыре долгих года терзал ее своими кровавыми когтями.

Сатана еще злее, еще коварнее, еще бессовестнее, чем был Гитлер. Заключив с людьми договор, он внешне дает человеку достаток, технику, культуру, но внутренне злодейски обворовывает, похищает все его сокровища духовные – истинную свободу, сыновство с наследием, доброту, счастье, мир душевный, святую простоту и искренность, правдивость, целомудренность, любовь и прочие добродетели, которые дороже всего на свете. По существу, им нет цены. И вот, все эти сокровища сатана со своими адскими силами тащит из людей, вероломно похищает, а взамен – одни обещания с бессовестным обманом и ложью.

– Друзья мои! – кричит сатана в свою Иерихонскую трубу.

– Я сердцем внемлю

Навеки в час и день святой,

Я полюбил ведь вашу

Землю С ее суровой простотой.

Я полюбил порой начальной

Безумный ветер распашной,

Могучий шум дороги дальней,

И класс греховности лесной.

Я полюбил и человека,

С его душой и всем нутром,

Я полюбил его от века

С его Божественным добром...

Но где б я ни был, где бы ни был –

Пусть за гранитною грядой,

Я вижу волн сердитых глыбы

И небо с огненной водой...

Мне всюду мнится в блеске молний

И сверхкосмических огней

Кусок земли, идущей в волны

Кровавой жадности моей...

И бесстыдно похищает, и как убийца – дрожит... Такой он уж – сатана. Но так ли легко и так ли безнаказанно обворовывает сатана нашу планету и живущих на ней?..

* * *

Вот юная индийская девушка Милинда (в крещении Мария), оставшись сиротой, нанялась прачкой у богатого туземца. Она была красива телом, но еще более прекрасна душой. С раннего утра до поздней ночи она работала в своей прачечной, а ночью много молилась. Покойная мать научила Милинду любить Иисуса Христа, к Которому девушка-сиротка и привязалась всей своей чистой душой. По ночам она проливала потоки слез пред небольшим распятием, которое висело в углу ее прачечной.

«Господи, Иисусе Христе, – шептала девушка, стоя ночью на коленях в темном углу, – Ты, Господи, тоже был бедный. Ты никем не гнушался: ни разбойником, ни блудницей, любишь Ты и черных, и желтых, и белых – всех людей. Я вот – чернокожая телом, но душа моя бедная хочет быть белой-белой как Ты, Господи. Не отвернись от меня, Иисусе Христе, я люблю Тебя больше, чем любила свою милую маму. Я очень люблю Тебя, Господи, и, любя, терплю горечь жизни своей ради Тебя, любимого. Господи, защити меня от злых людей»...

Милинда вздрогнула. Ей показалось, что кто-то вошел в ее прачечную и притаился в темном углу... Ей хотелось оглянуться или даже встать и осмотреть помещение, но она поборола это желание и продолжала стоять на коленях и молиться...

«Господи, – повторила она почти вслух, – защити меня беззащитную от злых людей»...

Послышались острожные шаги по полу. Явно, что кто-то сзади подходил к девушке. Милинде страшно хотелось вскочить на ноги, но она продолжала стоять на коленях и молиться.

«Господи, Иисусе Христе, – вслух молилась девушка, – защити меня от злых людей»...

И как ни было ей страшно, она все же склоняла свою голову до земли... В этот момент произошло что- то ужасное, отчего Милинда вся похолодела и едва не лишилась чувств. Когда девушка склонилась до земли, на нее что-то навалилось страшно тяжелое и упругое. Это тяжелое сковало ее по рукам и ногам так, что бедняжка не могла двинуть свободно ни руками, ни ногами... Одновременно раздался будто свинячий храп или прерывистое жаркое дыхание. Милинде казалось, что ее хотят во что бы то ни стало перевернуть на спину, но она упорно этому сопротивлялась. Первый страх ее прошел, и она ясно поняла, что это кто-то из работников хозяина пробрался в прачечную с целью ее обидеть. Она кусала чьи-то голые руки и все, что ей попадалось, скребла ногтями, кричала: «Мама!», затем изнемогла и... наконец, потеряла сознание...

Но, что это? Будто кто-то страшно кричит! И голос мужской... Девушка открыла глаза... Около нее стояла вся в белом мать. «Мама, мамочка!» – заплакала Милинда.

«Успокойся, дочь моя, – сказала кротко явившаяся. – Меня послал Христос, чтобы избавить тебя от горькой беды. А этого, – и она указала на молодого человека, лежащего в горячке на полу, – его Христос накажет, если он не покается. Мужайся, дочь моя, – сказала мать. – Господь тебя защитит всегда»...

Девушка встала на ноги, засветила лампу. На полу она увидела сына хозяина, который смотрел на нее умоляюще и о чем-то просил. Милинда поняла, что он просит у нее простить его и никому не говорить о случившемся.

К утру молодой человек немного оправился от паралича, который его поразил, и, уходя из прачечной, глухо сказал: «Ладно, гадкая девчонка, я отомщу тебе за это»...

Бедная Милинда никому не говорила обо всем этом, она только усилила ночные молитвы и всю себя предала в руки Божии.

С этой поры жизнь для беззащитной девушки черной расы стала сплошным кошмаром. Ее травили, над ней издевались, ее даже били плетями до крови. На нее возвели клевету, что она изменила вере отцов и перешла на Христианство. Отсюда защиты Милинде не было ни откуда. Свои соплеменники ее ненавидели, а иностранные буржуа над ней издевались как только им хотелось. Так бедная девушка промучалась у этого хозяина еще пять лет.

Когда хозяйский сын уже женился на богатой невесте, он все равно не переставал изводить Милинду. Так, однажды он велел бросить ее больную и обессиленную в сырой подвал, где она пролежала на мокрой земле двое суток, не вкушая ничего и без питья.

В двадцать три года Милинда сделалась седая, но красота ее больших глаз и темно-бледного лица были очаровательны. А душа ее была чище и белее снега.

К великому несчастью Милинды, жена молодого хозяина узнала, что ее муж неравнодушен к черной девушке-прачке. Свирепая невеста стала изощренно изводить бедную Милинду, пока она тяжело и смертельно не заболела. Работать бедная девушка уже на могла, а только лежала в сыром углу и тихо молилась.

«Господи, Иисусе мой, – шептала страдалица, – вот я уже и умираю. Так я измучилась, Господи, что я рада скорее умереть. А безмерная любовь моя к Тебе, мой Господи, зовет меня скорее видеть Тебя. Я, как и Ты, Господи, всех прощаю, кто меня истязал и бил, и хочу им спасения. Одного только прошу у Тебя, мой премилый Спаситель, скорее возьми меня к Себе»... Девушка заплакала, и слезы текли по ее худому лицу...

К счастью Милинды, священник местного городка как-то зашел к богатому туземцу и увидел страдалицу в ужасных условиях. Священник упросил хозяина взять Милинду в больницу, где девушка пролежала еще два месяца. Добрый служитель Христов причастил больную Святых Христовых Тайн, и она тихо отошла к Господу, Которого так горячо любила. (Индия.)

* * *

Джина (Евдокия) шла и шла по мокрому берегу реки. В голове ее было мутно и пусто. Она почти ничего не соображала.

Вдруг она увидела своих детей. Они лежали рядком на самом берегу, ноги их почти касались воды. Джина остановилась как вкопанная. Глаза ее расширились, лицо стало как белое полотно.

– Господи! – прошептали холодные ее уста, – что только с ними сделали?

Тихо, словно крадучись, мать подошла к своим убитым детям. Их было семь, старшему – девятнадцать, младшему – три. Из них две девочки. Их убили неведомые люди ночью, когда матери не было дома. Убили и рядком положили у реки. Джина не знала, что ей делать. Плакать она не могла, кричать – поздно. Бедные жертвы лежали лицом к небу, и глаза у них все были выколоты...

Кто это мог сделать? Неужели люди?.. Если да, то за какую вину? Смотрите, у маленькой шестилетней Даде кровавые капли будто слезочки повисли на щеках: плакала, бедненькая, кровавыми слезами... и мучителям не было ее жалко!

Нет! Нет! Люди так делать не могут! Так кто же? Наверно, демонолюди. У них злобы хватит на все. Но за что ее детей-то неповинных? Наверно за то, что они дети, а не кто-нибудь. Издеваться над взрослыми и виновными – мало удовольствия,' а вот детей неповинных калечить и душить, чистые глазки их ножом выколоть – настоящее адское наслаждение...

Джина этого не понимала, как и многие из нас этого не могут понять, потому что это «глубины сатанизма и садизма». Джина долго стояла над трупами своих детей, пока не подошли другие люди. Они вырыли на бугорке глубокую яму и всех убитых, опустив в братскую могилу, закопали землей.

Мать и здесь не плакала. Она села у родной могилки и сидела. Ее хотели увести домой, но что ей там делать? Вся ее жизнь здесь, в могиле. Ей приносили пищу и воду, но зачем ей есть, когда смерть для нее была вожделеннее жизни...

Через двое суток Джину нашли умершей. Она сидела, опершись на камень спиной. Думая, что она уснула, ее звали: «Джина, Джина». Она не шевелилась... Положили мать вместе с детьми в одну могилку... и они сейчас там лежат все вместе, семь детишек и их родная мать – Джина...

* * *

Сержант Насер был ранен в голову. Он лежал в яме, которую вырыла бомба. Около раненого никого не было. Ночь была страшно темной и холодной.

Вдруг совсем рядом что-то засопело, будто рычание...

– Зверь, – мелькнуло в голове у Насера. – Он теперь меня съест.

Действительно, сержант был настолько беспомощен, что не мог двинуть ни одним членом, чтобы хоть сколько-нибудь защитить себя.

– Аллах, Аллах, – шептал, обессиленный воин, в раненой голове стало мутно. Боли Насер никакой уже не чувствовал. Ему было будто хорошо...

...Вот маленький сын его Наса бежит навстречу отцу. Отец берет его на руки и целует его в розовые губы – что-то слизисто-мокрое, не то кровь, не то кровавая сыворотка отзывается на губах Насера...

– Да будет благословен Аллах! – слышится голос молодой жены Насера.

...Вот и она бежит к нему навстречу с разведенными руками, розовая, раскрасневшаяся вся от возбуждения... Она обнимает мужа, но как жестко это объятие...

– Ой! Ой! – стонет бедный сержант, ему захватило дух. Кто-то расстегивает ему грудь и будто каленым железом полыхает горло...

– Ой! Ой! Алла... – последний раз стонет раненый, и его тело перегибается в болезненных отчаянных конвульсиях...

Когда утром товарищи нашли Насера, то ужаснулись и долго не могли прийти в себя... Бедный сержант был изъеден зверем так, что от него мало чего осталось... (Египет.)

* * *

Девушка Есфирь вместе со своим отцом Ионадавом добровольно служили в израильской армии. Они были смелыми разведчиками... Ловкая и бесстрашная Есфирь заражала своего отца удальством и отвагой. Не один раз они выполняли сложные и ответственные поручения командования. Священный Иерусалим был для них символом великой любви и славы. За город отцов и за свой народ они готовы пожертвовать своей жизнью.

Но вот однажды Есфирь с отцом попали в засаду. Их окружили в деревянном сарае и предлагали сдаться. Когда же они категорически отказались, по сараю открыли пулеметный огонь. Горячие пули, шипя и свистя, впивались в деревянные стены и прошивали их насквозь.

– О, Бог отца нашего Авраама, Исаа... – Есфирь обернулась – отец ее лежал на земле весь в крови. Пулеметная очередь прострочила его пополам. Он еле дышал и тихо молился. Есфирь бросилась к отцу на грудь.

– Отец, – спросила она, – ты умираешь?

– Да, дорогая дочь моя, Есфирь, – простонал раненый, – не видать мне больше Иерусалима.

Бедная девушка зарыдала.

– Зачем так, Есфирь, – слабо проговорил Иона- дав, – молись, и Бог защитит нас.

Есфирь встала на колени около умирающего отца и подняла глаза к небу...

В это время что-то ужасное грохнуло, будто небо проломилось, и сарай затрясся, и земля заколебалась, клубы огня и дыма рванулись во все стороны... И с израильской стороны было видно, как маленький сарай вспыхнул, как свеча. Не слышно было ни криков, ни стона, ни зова о помощи...

Через пять-десять минут на месте сарая лежала груда горящих углей, а под ними два обгорелых трупа – отца и дочери, души которых вместе с дымом в струях молитвы воспарили к небу... (Ближний Восток.)

* * *

Наташа тихо шла по вечернему тротуару. Было уже темновато, и шум дня утихал, хотя вокруг было спокойно и тепло. Но на душе Наташи была буря и тарарам...

Наташа – сирота круглая, ее воспитала тетя Оля и научила молиться. Благодаря этому девушка научилась переносить скорби жизни, а если бы она не знала Бога, то трудно представить, что было бы с бедной сиротой. Свою милую маму она даже не помнит. Тетя ей говорила, что мать ее умерла в тот самый момент, как Наташа родилась на свет Божий. А отца убили гитлеровцы. Его девушка немного помнит. Он ей все носил гостинцы, и она играла у него на коленях. Ласковый, добрый был отец. И вот теперь уже взрослая девушка, только бы жить и веселиться, а оно не так...

Наташа шла с экзаменов. Ей страшно хотелось поступить в медицинский институт, и духовный отец ей советовал это. Он даже обещал помолиться, чтобы Наташа хорошо сдала экзамены, но получилось все по-другому... Совсем наоборот... Экзамены она провалила совсем и теперь сама не знает, что ей делать и как быть. Отец духовный уехал, где он скитается, она тоже не знает. Спросить некого. Тетя сейчас начнет ругаться и бегать, как только узнает, что провалила экзамен...

– Эх, жизнь моя несчастная, – простонала девушка, – умереть бы мне вместе с мамой, оставила мена на одно горе...

Наташе стало так горько, что она зашла за угол соседского дома и, бедная, беззвучно зарыдала... Наплакавшись вволю, она утерла лицо платочком и пошла домой.

– Матерь Божия, – шептала Наташа. – Хоть бы тети не было дома. Я умоюсь, успокоюсь немного, отдохну.

Тети дома не оказалось, и Наташа немного окрылилась.

– Слава Богу, – сказал она про себя, – что хоть в этом Матерь Божия меня услышала. А то чего не попрошу – все получается наоборот. Ну, как вроде нарочно делается. Просила здоровья – заболела еще больше; просила подружку хорошую мне дать, а она – плохая подружка – от меня ушла; просила экзамены сдать хорошо – все провалила.

Освежившись холодной водой и немного покушав кое-чего, Наташа села на стул и в ее голове, как мурашки, снова закружились мысли одна безотраднее другой.

– Ну, как же я буду дальше жить? – думала девушка. – Идти работать? Но какая я работница, когда чуть ноги таскаю. Опять учиться в техникуме? Ну, какая же это пытка! Если бы учиться спокойно, мирно, а то ведь дрожишь как какая преступница – вот узнают, что я верующая, нажмут вот, вызовут на собрание и начнут стыдить, обличать, ругать... Ну, какая же это учеба. Забудешь и то, что выучила, не то что новый материал узнать. Анна Петровна сколько раз говорила уже мне: «Ты, Наташа, все чего-то спрашиваешь, всех сторонишься, на вечера, танцы, в кино не ходишь. Не баптистка ли ты? А?»...

И Наташа опять краснеет. Ей больно и горько обманывать добрую учительницу Анну Петровну. А сказать правду, что я верю в Бога, и молюсь святым, и ношу в лифчике зашитым крестик, – это только будет ужас, суматоха по всей школе... Девушка даже вздрогнула и закрыла рукой глаза... Вот и учись. Пойдешь работать – такое же самое будет – обманывать мастера, заведующего, рабочих, всех. Хотя бы и верующая-то была настоящая. А то ведь и сомневаюсь в Боге, и не молюсь как надо, и в храм хожу все украдкой, да и редко-редко. Совсем стала хуже язычницы. Ну, какой толк, что я верующая? Была бы как все – танцевала, гуляла, пила водку, ела, что хотела – может быть, жизнь и веселее была бы! Но ведь так я не могу. Душа моя коробится от всего этого. Сама вот не знаю почему, но все мое нутро переворачивается, когда подумаю о такой разгульной жизни.

Нет уж, наверное, мамочка моя молится о мне. Вчера вот вижу ее во сне. Говорит мне: «Наташенька, а ты смотри, в церковь-то не забывай ходить»...

Может быть, и батюшка мой – отец духовный – молится обо мне...

– Ох, – вслух вздохнула девушка, – тоже вот, страдает. Ну, за что? Ведь за Господа. А ведь мог бы устроить свою жизнь по-современному. Значит, и мне есть за что потерпеть, если люди более опытные в жизни терпят за Бога и Церковь Божию...

От этих мыслей Наташе стало легче на душе. Черная туча сомнений, что она не так живет, как все, отхлынула от нее, и она свободно вздохнула своей грудью.

– Слава Богу, что я верующая, – прошептала девушка и, обернувшись, перекрестилась на иконы.

В это время вошла тетя. Она, узнав о провале на экзаменах, не стала ругать Наташу, а как-то благодушно и набожно сказала: «Значит, Наташа, так Богу угодно. Не горюй, милая. Бог даст – все поправится».

Бедная девушка бросилась к тете и стала ее обнимать и целовать, а сама плакала слезами радости и облегчения.

– А я, тетя, думала, что все у меня пропало, и жизнь моя вся исковеркана, – говорила Наташа.

– Нет, девочка моя, – ответила тетя ободряюще, – с Богом жизнь никогда не коверкается, а вот без Него – да.

Но эта вспышка облегчения была недолгой. На другой день для сиротки Наташи опять пошли дни, полные горечи и неудач. Она снова вступила на «путь узкий и тернистый», которым шел Сам ее Господь Иисус Христос...

И где сейчас эта бедная и юная душа? Куда несет ее буйный ветер жизни? Какие соблазны, какие огненные искушения терзают до ужасной боли ее юную грудь? И какие новые неудачи и тревоги колеблют под ней основание духовной жизни?

Одно только скажу тебе, родная Наташа. Скажу то, что говорю каждый час и себе: терпи, милая страдалица, ни одна твоя слезочка, ни один вздох твоей груди не пропадет даром. Кто терпел за правду и страдал за Христа, тот жил на земле не напрасно... (Саратовская область.)

* * *

Нет! Если еще есть на земле такие бескровные и кровные мученики, которые за Господа нашего Иисуса Христа и за ближних своих отдают свою жизнь и все, что в жизни, то темным сатанинским силам не похитить нашу планету. Господь Бог видит еще сотни, тысячи, десятки тысяч невинных страдальцев во всех частях света и ради них хранит пути земной орбиты неизменными...

И снова несется голубая наша планета в воздушном океане. Несется быстро-быстро к своему заветному обновлению... Но в этом мировом «эшелоне» действуют похитители. Поезд идет на всех парах, а внутри вагонов – «воры». Они похищают самое дорогое, самое ценное – души человеческие. А душа человеческая дороже целого мира, так как за нее пострадал Христос, Бог наш (святое Евангелие).

О, люди! Христиане, отцы, братья, сестры, чада! Храните ваши души. Берегите их как драгоценное сокровище, ваша душа дороже всего на свете. Берегите, чтобы ее не обокрал дьявол – враг рода человеческого. А, обокрав и похитив ее сокровища, он убивает ее...

«И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1Ин. 2: 17).

Таким уж создан я – задумчивым, печальным,

И все ж нельзя меня считать необычайным.

Из праха создан я – чего там только нет?

И, значит, я таким родился в Божий свет.

Всевышний Судия! Так жить ведь мне не дело,

Ни ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.

И вечно слезы лью и все из-за греха,

Живу здесь как заметенная веха...

О, горе мне, как быть, какой надеть наряд?

Едва придет на ум осмыслить все подряд.

Семидесяти двух народов одеянье,

За веру правую несем мы посмеянье!

Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,

Хоть плачу оттого, что не могу молчать.

Мне говорят: «Молчишь, не знаешь, значит, горя».

Нет! Горя я хлебнул, живу ведь в бурном море.

В могиле сладок сон под грудою камней,

Но как пошевелить конечностями в ней?

Как, лежа в темноте, сражаться с муравьями?

А змеи! Боже мой, как биться со змеями?

Поговорим с тобой, о, сердце, друг печальный,

На горестном пути не оступись случайно.

Я верю, день придет, и пред тобою вдруг

Взойдет светило и озарит вокруг.

И все пройдет, минуют бурны ночи,

Восстанешь ты опять, открывши ясны очи,

Хвалу воздашь Творцу ты всех миров,

Вздохнешь легко, оттрясши прах веков.

Хвала Тебе – Господь наш Искупитель,

Хвала Тебе – пресладостный Спаситель.

С Тобой в земле, аду и в небесах,

В любви Ты силен, грозен в чудесах...

Тебе поет Земля – наша планета,

Она ж Тебя хулит – вся точка эта!..

Но души верные – страдальны все они

Светят кровавый путь окружности Земли...

«Не бе им места обиталищу» (стихира Рождеству).

Между двух огромных гор, на вершине которых, как венец, белел вечный снег, проходила глубокая пропасть. Она была так глубока, что страшно было спуститься вниз. А там, в этой пропасти, обросшей непроходимым лесом, звенел горный источник. Он один в тихую погоду, когда не было ветра, пел-звенел на все струны лесной музыки. А когда по склонам лесной музыки гор носился ветер, тогда этот мелодичный звон горного источника сливался с воем ветра и массивным шумом леса, который рос непроходимыми дебрями на склонах гор. А если уж когда была буря с проливным дождем, тогда все смешивалось в ужасную, ни с чем не сравнимую горную какофонию. В такую уж погоду пусть никто не осмеливается выйти из дома. А кого она застала на пути, тот вряд ли еще увидит родную семью, – его найдут дней через 5–6 где-нибудь за 50 км выброшенным или занесенным илом горной реки...

Но что это такое?

На лесистом склоне одной из гор выглядывает маленькая макушечка церкви. Самую церковку совсем не видно, а только ее купол, на котором вместо Креста торчит прямая палка.

– Неужели здесь может быть церковь? – Не веря своим глазам, в недоумении спрашивает путник своего приятеля.

– Должно быть, да, – ответил уже немолодой мужчина вопрошающему.

Это были два друга, ранее ярые враги. Первый – пожилой, с седеющей уже бородой, другой – несколько моложе, без бороды, но со старым морщинистым лицом. Они одеты были как горнолазы и пустынники. Только вместо оружия в их руках были крепкие сучковатые палки.

– Насколько я помню, – сказал тот, который моложе, – здесь именно и должен быть тот самый Никольский монастырь, где я воспитывался, и откуда бежал в мир. Здесь-то вот и подвизалась моя тетя – мать Мария.

– Как было бы интересно, – сказал человек с бородой, – если бы вы, Иван Петрович, все это рассказали.

Тот, кого звали Иваном Петровичем, заметно оживился, однако его лицо стало еще мрачнее. Было видно, что оживить прошлое ему не очень легко, потому что это прошлое у Ивана Петровича было ужасно страшное и жуткое.

– Страшно очень вспоминать мне, отец Трифон, все это прошлое, – сказал с сожалением Иван Петрович, – но если уж это вас сильно интересует, я готов исполнить ваше желание.

– Расскажите, любезный Иван Петрович, – умоляюще сказал отец Трифон, – ведь это назидание для многих, а не одно праздное любопытство.

Приятели сели на склоне горы, где было много больших камней. Вверху белели снежные вершины скал, внизу – глубокая лесная глушь, из которой, как маленький грибок, выступал купол полуразрушенной святой обители.

– Все началось, как говорится, с непослушания, – начал речь, медленно вычеканивая слова, Иван Петрович. – Я был еще ребенком, когда меня взяла тетя к себе в обитель. Да какая была тогда обитель. Стояла хижина на этом месте, где вы видите эти полуразвалины.

– У вас были отец и мать? – спросил отец Трифон.

– Ни отца, ни матери у меня не было уже, когда взяла меня к себе тетя. Как говорила тетя, отца моего убили бандиты, а мать погибла от голода. Я, отец Трифон, совсем не помню той ранней поры. А вот что было потом, это уже нельзя забыть и в могиле.

Отец Трифон вздрогнул при последнем слове Ивана Петровича, однако приготовился слушать с интересом.

– Пока мне было лет 10–13, я играл беспечно в этих лесах. Ходил за водой вглубь источника, молился вместе с тетей и сестрами...

– Много было сестер? – спросил отец Трифон.

– Шесть или семь только. Тетя была у них игуменьей. Хорошая, добрая была тетя. В то время ей самой было 17–18 лет от роду, а сестры – и тем моложе. Одна сестра, помню, звали ее Лена, одних годов была со мной. Вот с нее-то все и началось. Хорошая, милая такая была девочка, ласковая. Тоже была сирота, как и я. Подружили мы с ней как дети, вместе ходили в храмик молиться, вместе за водой, вместе по лесные ягоды. Другие сестры нас так и звали – брат с сестрой. А мы по глупости ничего не понимали, как Ангелы Божии. А оказывается-то, и вправду мы были родные брат и сестра, но Леночка этого не знала, и я тоже не знал. Молились, копали огороды, спали все под один ряд, потому что вначале была всего одна хата для всех. Но это потом уже такую каменную церковь создали. А жили-то как, помню. Это просто Ангелы бесплотные: не ругались, не завидовали, не съест сестра кусочек без благословения игуменьи. А она-то, тетя, их набрала всех почти сирот, или от большой семьи родители сами отдали, иначе кормить нечем. Бывало, молимся, молимся в храме, конца не видно. Все читаем, поем. Но хорошо, что все молодые были. Только, бывало, придем из церкви в хату, чуть-чуть передохнем и обратно в церковь. А уж в полунощный час обязательно идем в храм.

«Се, Жених, грядет в полунощи, – тихо и печально запел отец Трифон, – и блажен раб, его же обрящет бдяща, не достоин же паки, его же обрящет уны вающа, блюди у бо, душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши, и Царствия вне затворишься, но воспряни, зовуще»... Допев до конца, отец Трифон замолк... Молчал и Иван Петрович. Он был сильно растроган этим пением и не сразу продолжил свой рассказ.

– В полночь, – сказал он, смахивая слезы, – мы обязательно были в молитве. Тут хоть буря, хоть ужасный ливень, хоть звери воют, хоть разбойники – мы обязательно шли в полночь в храм молиться.

– И разбойники нападали? – с тревогой спросил отец Трифон.

– Ой, сколько раз. Они, хуже зверей, мучили нас, ведь кого же им бояться-то? Они прекрасно знали, что здесь живут одни девчонки беззащитные и один мальчишка. Вот они и рвались, как звери, в наш монастырь.

– Ну, что, били вас, мучили?

– Господь и Николай Чудотворец их не пускал. Вот, слышим ночью шум, крики, и все на том склоне горы. А сюда, к нам, боятся подходить.

– Так чего же им бояться вас-то? – спросил отец Трифон.

– Вот то-то и оно. Бояться некого, а их напугали невидимые силы. Вот, соберутся нападать ночью, все подготовятся, а их человек пятнадцать. Как только станут подлезать к обители, так видят во дворе монастыря много воинов на конях и с оружием. Мы-то ничего не видим, а они-то видят и убегают в страхе кто куда.

Другой раз соберутся опять, вдруг увидят на дворе пушки и обратно убегают. А потом придут разведчики, двое-трое из них, в монастырь и спрашивают игуменью, что тут у вас за воины с пушками, откуда они и куда делись.

Ну, тетя мудрая такая, смекнет в чем дело и скажет им, что они постоянно заезжают, дня не бывает, чтобы не заехали. А сама расскажет всем нам, а мы и плачем от радости и еще больше молимся. Так вот и жили с десяток лет, как в раю, как вдруг пришли страшные беды, одна за другой.

Отец Трифон насторожился.

Мне уже было около 17-ти лет, как я почувствовал, что не могу жить без Лены. А она была уже инокиней. Ну, не мог спать, молиться, работать. Вот бы только видел и все. А она тоже, вижу, переживает обо мне, худеет, смущается. Тетя додумалась и однажды спрашивает меня: «Ты что, Ваня, влюбился в инокиню Елену?»

Смущаюсь, говорю: «Да, тетя, простите, трудно мне». А она просто: «Тогда что ж, иди в мир и женись». Говорю: «Без Лены умру, а не женюсь». «Да она же твоя родная сестра», – говорит тетя. «Нет! – говорю, – тетя, вы меня не обманывайте, у меня родных ни сестер, ни братьев не было». «Были, Ваня, были, – ласково говорит тетя, – я Лену взяла еще когда была жива мать твоя, а тебя – после ее смерти». Я не верил. Думал, тетя все это придумала, чтобы нас разбить. Да и Лена не верила всему этому. Она была маленькая тогда. Тетя говорит: «Тогда, Ваня, конец всему. Раз ты мне не веришь, я тебе больше не тетя и ты мне не внук. Иди, куда знаешь»...

Я много плакал, молился, а потом меня враг так сковал, что говорю себе, уйду, но Лену возьму с собой. Она поначалу не соглашалась, но потом и ее враг опутал. И вот, когда тетя с сестрами собиралась на полночный час в храм, пошли и мы, но только не с ними, а прямо в лес. К утру алы добрались до села, а потом и до города, и там я устроился каменщиком. Лена все плакала и плакала, и я говорю ей: «Ну, что ты плачешь, думаешь, мне легче, чем тебе?»

Слава Богу, что она сразу заболела и слегла в постель. Так что Господь нас сохранил неоскверненными на все время. А потом как-то она встает утром и говорит:

– Ваня!

– Что? – говорю.

– Ведь, правда, что алы с тобой родные брат с сестрой!

– Откуда ты это знаешь?

– Мне мама сказала. Она ночью приходила ко мне.

– Ну, – говорю, – воля Божия, будем тогда и жить как брат с сестрой. Бог нам поможет.

– А как же тетя? – удрученно спросил отец Трифон.

– О, милая моя тетя! – воскликнул с горечью Иван Петрович. – Она тут же заболела и слегла в постель. Говорят, столько она, бедная, плакала о нас. Глаза ее не осушались от слез. Ведь шутка ли? Ушли в мир родные брат и сестра и живут, наверное, они как муж с женой? – так думала наша бедная тетя.

Потом слышно было, что тетя посылала сестер по белу свету искать нас. Но мы же так далеко уехали, что не найти. Ведь в самый Ереван уехали.

– Что же было дальше? – нетерпеливо спрашивал отец Трифон.

– Лена от меня скрылась, и сейчас не знаю, где она, бедная, скитается. А может быть, и погибла где от злых людей. А с тетей – еще страшнее. На ее монастырек напали целым селом армяне, кричали: «Ты здесь, ведьма, чары на нас наговариваешь со своими черницами! Вон отсюда, убьем! Задумали!»

Хорошо, что это было днем. А если бы ночью – всех бы покалечили и бросили бы в пропасть. Но тетя все равно не уходила. Говорила – умру здесь или звери меня съедят – не уйду. И не ушла ведь. Вот, вера какая! Сестры одна за другой уходили. Ведь как им страшно-то было, представляете, отец Трифон! А они еще и не старые. Какой ужас – оставаться ночами в глухом лесу беззащитными!.. Какую надо веру! Какое мужество!

– Так все и ушли? – с огорчением в голосе спросил отец Трифон.

– Нет! Две остались, остальные пошли. А эти две остались, и игуменья третья. Вот они-то трое и жили здесь до самой зимы. Не один раз бандиты намеревались их убить, но сила Божия хранила их. А потом говорили, что тетя сильно заболела, да еще пришел приказ от властей – закрыть этот монастырь. И тогда уж все выехали отсюда. Игуменью Марию вынесли на носилках. Она сильно плакала, говорили, что немного ума не лишилась.

– А где она сейчас живет? – спросил отец Трифон.

– Где-то в горах, недалеко отсюда. Старая уже, сестры опять собрались к ней. Но без храма и без священника им плохо.

– Были ли вы у них когда?

– Нет! Мне стыдно идти к матери Марии.

– Напрасно, Иван Петрович, надо бы обязательно вам сходить, – сказал настоятельно отец Трифон.

– Вот не могу и только, да еще у меня обида на нее какая-то в сердце.

– Неужели?! – ужаснулся отец Трифон. – Кажется, Иван Петрович, вы сами во всем виноваты. Ведь вы сбежали из монастыря, да еще соблазнили на это инокиню Елену.

– Оно-то так, батюшка, но мне кажется, зачем мать Мария довела меня до такого возраста и ничего мне не говорила о родной сестре, а когда уже заварилась «каша» эта, то я уже не мог ей поверить, и потому убежал вместе с Еленой.

– Ох, беда, – глубоко вздохнул отец Трифон, – и всегда-то мы ищем виновных вне себя.

– Конечно, так, отец духовный, но идти к матери Марии не могу, вот убейте меня, а идти к ней я не пойду. Жестокость какая-то давит меня, когда вспоминаю о матери Марии...

Чтобы не довести дело до плохого, отец Трифон перевел разговор на другую тему.

– Пройдемтесь, Иван Петрович, – сказал он, – посмотрим руины монастыря, что там осталось?..

Они встали и стали спускаться вниз, туда, где виднелся купол разрушенной святой обители.

...«Жестокость какая-то давит меня, когда вспоминаю о матери Марии», – эти слова Ивана Петровича как огнем палили душу отца Трифона. Он шел, глубоко задумавшись, и какая-то ужасающая боль терзала его сердце...

Обсушусь, обогреюсь немного,

И уйду, чуть займется рассвет.

Много лет меня гонит тревога,

Много лет, а спокою все нет...

Если б к матери вновь возвратиться,

И припасть к ее милым стопам,

Если б сердцем, душою с ней слиться,

К тихим, мирным пристать берегам...

Но гордыня меня обуяла,

Она мучит, терзает как змий!

Не могу возвратиться к родимой,

Не могу помириться я с ней...

* * *

Калистрат

Надо мной певала Матушка,

Колыбель мою качаючи:

«Будешь счастлив, Калистратушка!

Будешь жить ты припеваючи!»

И сбылось, по воле Божией,

Предсказанье моей матушки;

Нет богаче, нет пригожее,

Нет счастливей Калистратушки!

Во грехах своих купаюся,

У меня их, как волосыныси,

Мира, счастья дожидаюся

С непосеянной полосыньки.

А хозяйка занимается

Наших душ одежды стиркою

И без мужа наряжается,

Разговаривает с подковыркою.

Так живем мы и дивуемся,

И глядим на счастье дальнее,

Но без Бога не красуемся,

Принижаем свое звание!

В час двенадцатый какая-то жестокость давит сердца человеческие. Мужчины и женщины (как брат и сестра) покинули тихий спасительный дом Своей Матери – Царицы Небесной и, скорбя-изнывая, блуждают они но широким дорогам мира.

Матерь Божия плачет, скорбит о Своих детях, ищет их по распутиям мира. Она посылает Своих пастырей и Сама обходит бурные торжитца мирской жизни, чтобы найти непослушных чад Своих и спасти их от гибели, но тщетно! Темнота нарастает все гуще, и света становится все меньше и меньше...

Не довольствуясь днем для творения злых дел и неправды, люди под покровом ночи делают еще страшнее нечестивые дела свои. Вырвавшись из материнских объятий, они безумно спешат насытиться свободой своего беззакония и тем наполнить страшную внутреннюю пустоту своих душ.

Но «писало» Божие не то, что писало человеческое. Оно считает уже не временами и столетиями, а годами и часами...

«Ибо век во тьме лежит, и живущий в нем – без света» (3Езд. 14: 20).

Ну, какой уж тут свет в час двенадцатый? Ведь это близко, близко к полночи!.. Хотя бывают и ночи светлые, когда особенно ярко светит Луна. Но что Луна, когда с неба «падают звезды»...

Совсем недавно в известном краю нашей планеты упала светлая звезда. Она так ярко, так продолжительно долго светила на церковно-звездном небосводе! И ее падение (угасание) встревожило умы многих серьезно мыслящих людей.

Вначале была тишина, потом страшный взрыв народного горя, потом... опять медленное утихание.

Говорят, что на похоронах Святейшего патриарха Алексия было столько формализма, столько театрально-показного, внешнего, что для искреннего горя, неподдельных слез, глубоких душевных переживаний, горячей молитвы совсем не оставалось места. Официально-церковные деятели (за исключением некоторых) произносили обычные слова, исходящие не от сердца и не доходящие до сердца. Только народ, простой верующий народ рыдал слезами крови и неподдельного горя. У всех на челах было написано одно: «А что теперь будет дальше?»... и еще: «А кто теперь будет патриархом?»...

Однако, «всемогущее Око» заботливо хранит тайну Своей воли. Оно творит все к горю и благу своего народа. И в его державной деснице начертан план будущей судьбы Своей Церкви... Да будет!..

Ангел Русской Православной Церкви, Святейший патриарх Алексий, прошел тяжелый путь своей жизни. ...Его святительство совпало с полосой особых народных потрясений и страшных убийственных войн, каких ранее никто не переживал. Происходя от добрых и благочестивых родителей, он унаследовал от них нужные качества для своего будущего высокого служения, несомненно, что Господь постепенно вел своего избранника к намеченной цели и сохранял его жизнь, когда она была в серьезной опасности.

Ближайшие сотрудники и служители патриарха говорят, что он проводил жизнь духовную чрезвычайно строго и внимательно, особенно в последние годы своей жизни. Принимал пищу с воздержанием, говорил немного, спал немного, словом, вел строгую подвижническую жизнь, скорбя и молясь о врученной ему святой Церкви.

Особое внимание он уделял примирению во всех областях церковной жизни, как внутри русского Православия, так же и вне него. Не один раз Святейший патриарх ездил за границу, на Восток, с целью улаживания церковных дел, а также и с целью паломничества по святым местам Палестины. И хотя эти поездки и отрицательно отражались на здоровье патриарха, однако он не щадил себя для блага Церкви и отдавал душу свою за други своя (Ин. 10).

Затем, Святейший патриарх Алексий живо и с интересом всегда отзывался о молодом поколении пастырей. Он прилагал большие усилия к тому, чтобы из духовных школ (Московской и Ленинградской) выходили высокообразованные пастыри, горячо любящие Бога, свою Православную Церковь и свой народ. В год не один раз Святейший сам лично посещал Духовную школу в г. Загорске, в которой он сам в юношеские годы получил образование. И всегда его присутствие в школе вызывало радостные чувства у студентов. А если Святейший присутствовал на экзаменах, то студенты были уверены, что за ответы они получат все пять.

Вот Святейший идет в академию. У всех учащихся лица веселеют. Начинается беготня работников, поваров, сторожей. Вот ведут Святейшего в аудиторию. Студенты встречают его многолетием. Все улыбаются, все радостные, счастливые.

Начинается экзамен. Преподаватели нервничают, суетятся, дрожат. Святейший сидит добрый, тихий, ласковый. Его отеческая улыбка подбодряет студентов, и они не так дрожат при ответах. Вдруг среди экзаменов Святейший спрашивает отца ректора:

– Отец ректор!

– Слушаю, Ваше Святейшество! – напрягается отец ректор.

– А почему у вас студенты бледные, или вы их плохо кормите?

Чего только угодно, а уж такого вопроса отец ректор и не ожидал. Он застигнут врасплох, волнуется, ищет подходящие слова для ответа:

– Да, Ваше Святейшество, – смущенно отвечает отец ректор, – ведь сейчас пост Рождественский, вот они и...

– Это так, отец ректор, но надо же и постом кормить студентов как полагается, ведь у них учеба, экзамены.

– Будем стараться, Ваше Святейшество, – рапортует отец ректор.

А студенты перешептываются, улыбаются. Им приятно, что Святейший затронул самый больной и серьезный вопрос – об их питании. Экзамены идут дальше. Патриарх студенту задает первый вопрос. Тот волнуется, заикается, краснеет, а потом совсем молчит.

– Ну, ладно, – говорит успокаивающе Святейший, – он знает хорошо. Пять ему. Давайте следующего.

Подходит следующий, на вопрос Святейшего он сказал два-три слова и запнулся. Потом заговорил что попало. Студент знает, что молчать хуже, надо что-нибудь обязательно говорить, хотя и невпопад. Громче, смелее.

Святейший улыбается. Он прекрасно знает, что студент говорит вовсе не то, что надо, но по своей доброте внимательно слушает, а потом ласково говорит:

– Ну, ладно, хватит, за храбрость ему пять с плюсом.

Все смеются. Улыбаются и отец ректор с инспектором. Им хорошо, что Святейший в добром расположении духа. Подходит следующий студент для ответа. Вдруг Святейший спрашивает не студента, а отца инспектора.

– Отец инспектор!

– Я Вас слушаю, Ваше Святейшество, – дрожа в душе и голосе, отвечает отец инспектор.

– Почему это у вас студенты плохо одеты? У многих нет пуговиц, воротнички грязные? – и пронизывающие насквозь глаза Святейшего устремляются на отца инспектора.

– Да-да, Ваше Святейшество, – волнуется отец инспектор, – у нас прачка заболела, а сами они того...

– Что сами? – раздраженно уже спрашивает Святейший. – По-вашему выходит, что студенты сами должны стирать, что ли? А?..

Отец инспектор растерянно смотрит на отца ректора – давай, мол, выручай, плохо дело.

– Знаете, Ваше Святейшество, – осторожно вмешивается отец ректор, – у нас всего три пачки, одна заболела, одна в отпуске, а одна не может справиться.

– Так надо же нанять временно, отец ректор, а ходить студентам грязными я не благословляю.

– Хорошо, Ваше Святейшество, мы это учтем, – говорит отец ректор.

– Учтем, учтем, – как бы передразнивая отца ректора, говорит Святейший, – от вашего «учтем» скоро студенты совсем будут ходить без пуговиц.

Взрыв смеха наполняет всю аудиторию. Сконфуженно улыбаются и отец ректор с отцом инспектором. Святейший все также строго смотрит на них, то на одного, то на другого. Наступает снова тишина. Экзамены идут дальше...

Святейший патриарх требовал, чтобы духовенство обязательно говорило проповеди в церкви. В противном случае, он их считал недостойными своего высокого сана...

В связи с этим вспоминается случай из жизни Карла Великого. Он издал приказ – всему духовенству говорить обязательно проповеди за Богослужением. А кто этого не выполнял, тех лишал сана.

Так один епископ пришел в ужас от этого приказа. Он никогда не говорил проповедей, потому что не умел и не хотел учиться. Этот епископ был способен только на чванство и роскошную жизнь. Опасаясь, однако, как бы ему не потерять епископства, а с ним и сытую роскошную жизнь, он пригласил однажды в праздник двух вельмож королевского двора к себе на службу.

И вот вельможи с удивлением увидели, в каких роскошных ризах служит этот епископ. Все на нем сияло и переливалось цветами разноцветной радуги. А служки так и вились пред ним, как пред самим патриархом.

Вот этот епископ прочитал Евангелие и пошел, как обычно положено, на кафедру, чтобы произнести проповедь. Но он, несчастный, не знал, как и двух слов сказать народу. Однако, епископ делал вид, что собирается говорить. Собралось много народу и все с удивлением ждали, что же скажет этот грамотей. Ведь он никогда в жизни не говорил проповеди.

Окинув орлиным взглядом толпу, епископ заметил стоящего у дверей мужчину, у которого голова была покрыта. Обрадовавшись случаю, епископ закричал на всю церковь:

– А ну-ка, приведите ко мне этого чудака, что стоит у дверей с покрытой головой.

Служители рванулись выполнять волю господина. Они схватили бедного мужичка и стали его силой тянуть к епископу. Тот упирался, отбивался, как только мог. А епископ стоял на кафедре и гордо отдавал распоряжения: «Держите, держите его, чтобы он не убег. То бранил мужичка: «Ах ты, сякой-такой, иди ближе, ну, еще ближе!»

Когда служки подтащили бедняка к епископу, тот схватил его за головной убор (в виде скуфьи) и заорал на всю церковь:

– Смотрите, граждане, да он рыжий, рыжий, совсем рыжий, ах бездельник такой, рыжий...

Закончив такую «проповедь», епископ деловито вернулся в алтарь. После службы епископ пригласил вельмож к столу. Боже мой, что они там увидели!..

Все было в золоте, драгоценных каменьях: сосуды, покрывала, одежды. Сам епископ сидел на мягких пуховых подушках, одетый в драгоценные шелковые одежды и облеченный в царский пурпур. Его окружали разодетые служители, готовые исполнить самые прихотливые его капризы.

А на столах – заморские вина разных сортов, всякие приправы, смешанные с удивительными приятными травами. Кубки, увитые цветами, сияли золотом и драгоценными камнями. И все это мясники, колбасники, повара и кондитеры с изысканным искусством готовили для стола этого епископа, чтобы отяжелить и без того сытые желудки гостей.

После обеда епископ щелкнул пальцами, и вдруг явились в зал музыканты и танцоры, хор певцов исполнял удивительные песни и пляски. Все ликовало, все пело в безумной роскоши. Затем епископ оделил вельмож ценными подарками и, отпуская во дворец, сказал: «Передайте Его Величеству, что вы видели и слышали».

Очарованные вельможи рассказали Карлу Великому все, что видели, и еще добавили, что тот епископ очень искусно говорил проповедь, по всем правилам великого проповедника и декламатора.

Однако Карл знал невежество этого епископа и попросил вельмож рассказать содержание той проповеди, что говорил епископ. Вельможи растерялись и потом рассказали все по порядку, как было.

Император сильно разгневался и хотел лишить сана этого епископа, однако на этот раз воздержался до особого выяснения... Так поступали великие ревнители благочестия. Они лишали сана даже самих епископов, недостойно носивших высокое служение.

Святейший патриарх Алексий также требовал от всех служителей алтаря Господня, чтобы они обязательно говорили проповедь к народу. И не какую-нибудь проповедь политическую или патриотическую, а проповедь на спасение души, исходящую из слова Божия, святого Евангелия.

И сам патриарх говорил свои проповеди именно такие – как спасти душу, как бороться с грехом, как переносить болезни и скорби жизни. Особенно Святейший любил говорить о Матери Божией: Он называл Ее в проповедях не иначе, как Царица Небесная, Заступница, Нечаянная Радость, Неувядаемый Цвет и проч. Его тихий, ровный голос шел к самому сердцу простого верующего человека. Он касался самой души, которая таяла от любви к Царице Небесной и Ее возлюбленному Сыну, Господу нашему Иисусу Христу.

Святейший патриарх требовал от духовенства, чтобы они были добрыми пастырями своих овец, чтобы они пасли не себя только, но свою паству, чтобы они умели душу свою отдать за паству свою, т.е. если нужно, то и пострадать и умереть за верующих и неверующих людей.

Патриарх хорошо знал, что много пастырей, которые только ради корысти и славы стали пастырями, а в душе они «волки хищные» в овечьей шкуре, или наемники, работающие только за плату, поэтому патриарх настолько требовал, чтобы пастыри учили народ своей личной благочестивой жизнью, чтобы они подавали пасомым добрый пример молитвенности, любви, скромности, нелицеприятия, бесстрашия, правдивости, воздержания и проч. А так, что получается: с амвона священник или епископ призывает сохранять Великий пост, а сам он ест в пост мясо, колбасу, свинину; призывает молиться, трудиться, а сам ведет праздную, разгульную жизнь.

Например, старушка больная пришла причаститься и до этого от кашля выпила таблетку, так ей пастырь причащаться запрещает, а сам он еще до Литургии попил чай или кофе с молоком и булкой. Значит, ему можно служить и причащаться позавтракавши, а больной старушке категорически нельзя, потому что она от кашля выпила таблетку.

Патриарх учил жалеть народ и быть к нему справедливым, молиться за народ со слезами, защищать его пред Богом в денных и нощных молитвах. Учил, чтобы духовенство избегало роскоши в службе и в домашней жизни. Наряжаться не в дорогие ризы и митры, а украшать себя пламенной молитвой, смирением, нестяжанием и слезами.

Святейший говорил пастырям, что теперь наступило тяжелое время для верующих. Неверие и раздоры, как ржавчина, пожирают сердца людей. Любовь исчезает в людях, а вместо нее – ложь, обман, жестокость, предательство. Пастырям надо особенно много молиться за паству, им надо любить Бога, верить в Него, служить Ему до последней капли крови.

Святейший также требовал от настоятелей монастырей и церквей, чтобы пение в их храмах было более простое, молитвенное, которое бы умиляло душу и возвышало ее к Богу. Он запрещал пение театральное, виртуозное, артистическое, которое можно слышать в театре, а не в церкви.

Затем и освещение в храмах, чтобы оно было церковное, с настоящим церковным маслом, а не яркими электрическими лампочками, которых так много на витринах театров и клубов. И менее всего, – говорил патриарх, – мы желаем видеть их в наших храмах. Освещение в храмах должно быть скромным, мягким, даже чуть затемненным, потому что для молитвы яркий свет не нужен, а вреден. Он рассеивает молитву и развлекает ум...

О, если бы сейчас Святейший патриарх Алексий встал из могилы и пришел бы к нам, о чем бы он прежде всего сказал нам? Наверно, он сказал бы так: «Дети мои возлюбленные, епископы, священники, миряне! Об одном вас только молю и убеждаю – заботьтесь как можно больше о спасении души своей. Время короткое, дни лукавые суть. Дьявол ходит как зверь, ловя кого поглотить; любите Бога, живите в любви друг ко другу, не любите мира суетного, ни того, что в мире, ибо в мире все ложно и обманчиво. Молитесь больше и горячее о грехах своих, исправляйтесь лучше, и Бог мира и любви спасет вас. А я, как ваш пастырь и отец верующих, молюсь о вас у престола Всевышнего, за всю Русскую Церковь, да помилует Он Церковь Свою святую, Отечество наше и всех людей, живущих на земле»...

Надо ли говорить, как бы потрясли эти живые слова патриарха наше сердце. Слова-то эти нам всем знакомы, мы их читали и слыхали несколько раз, но вновь сказанные из любящего живого сердца отца Русской Церкви, они каленым железом врезались бы в наше сердце...

Смерть патриарха в такой тяжелый период жизни – это ужасная непоправимая утрата... И только наша вера в Бога живого может укрепить и поддержать нас в этом горе...

Из монастырей, храмов, одиноких холмиков, монашеских келий, бедных лачуг, с гор, ущелий, пропастей земных – отовсюду слышатся вопли и слезы, сливающиеся в общий гул молитвенного стона к Богу, живущему на небесах, о ниспослании Церкви Русской нового патриарха, да такого, который бы смело взял руль церковного управления и, наперекор бурным ветрам и волнам житейского моря, довел корабль церковный до тихой пристани спасения.

«Услыши нас, Боже, Спасителю наш, упование всех концев и земли, и сущих в море далече... И милостив, милостив буди, Владыко, о гресех наших, и помилуй ны»...

Пресвятая Богородица, спаси нас!

Преподобие отче ваш Сергие, моли Бога о нас!..

Стоит она – святая обитель Сергия преподобного, которую так горячо любил Святейший патриарх Алексий, – стоит она и укрывает у себя под спудом останки патриарха Алексия...

А он там, под Успенским собором, лежит, тихо и спокойно почивая... Но разве не видит он своей душой слезы осиротевшей паствы своей? Разве не слышит он глубокие вздохи верных ему сердец, которые все ноют и ноют, поведав ему, как отцу, свое сиротское горе...

Но что это такое?

Один за другим падают столпы Церкви Христовой! Вслед за Святейшим патриархом Алексием умирает глава Антиохийской Церкви патриарх Феодосий VI (19.10.1970), менее как через месяц умирает еще один – патриарх Эфиопии Василий (12.11.1970).

Три патриарха за вторую половину 1970 года? Три столпа Церкви Христовой «пали» в земном поприще крестоношения. Взял их Господь в Свои светлые селения.

Но вот еще падает один «столп» – 03.11.1970 умирает глава Старообрядческой Церкви, Высокопреосвященный Иосиф, архиепископ Московский и Всея Руси.

Какое знамение дает нам Господь этими великими утратами в течение самого краткого времени?.. Четыре Церкви «обезглавлены» в 1970 году. Хотя мы верим, что Бог поставит новых исповедников и светильников на опустевшие патриаршие кафедры, но как это знаменательно и о чем это говорит, что предвещает нам в будущем?!..

Новые скорби сиротства Христовой Церкви? Новые жертвы за правду Божию? Или новые... радости? Но вряд ли это последнее?.. Наоборот – путь Церкви Божией становится все круче и опаснее... Ее мировая Голгофа уже видна.

О, Великий и Вечный Архиерей – Господь наш Иисус Христос – твори Твою святую волю о нас земных! Только не оставь нас бедных и беззащитных.

Выбор

Предлагаю экскурсию в счастье.

Нет, бесплатную. Спрячьте рубли.

Вы одеты? Не дует? Не застит?

Приготовились, значит. Пошли.

Час двенадцатый? Что же, не важно!

Счастье ищется днем и в нощи,

Хотя ложно оно и бумажно,

И находишь его – трепещи...

Перед нами осенние скверы,

Для счастливцев – дневное кино,

Благодушные пенсионеры

Переламывают домино.

Я прошу приглядеться подробно,

Опуститься на время с высот.

Вот хозяйка добытую воблу,

Задыхаясь от счастья, несет.

Пусть не очень сложна эта гамма,

И о ней не могу умолчать,

На лице у молоденькой дамы

Будто горе, иль счастья печать?

Вот рабочий идет, знать, с работы,

Огрубелые руки спустя.

Счастья – капля! В уме все заботы,

И уставшие очи грустят.

А вот – девушка в мини-юбчонке,

Приютилась у кассы кино

И смеется она будто звонко,

А в глазах – одна грусть, все одно.

Парень медленно шествует шагом,

Жизнь, что Солнце, сияет ему.

Как-никак, он зовется «завмагом»,

Каплю счастья ему б ко всему.

День уходит. В вечернее платье

Город рядится. Стало темней.

Точно звездочек в выси пернатей

Засветилось домашних огней.

Так заманчиво это свеченье,

Переходы от жизни впотьмах,

Может, счастье хрустит как печенье?

И ломается в этих домах?

Тише, слабый огонь во окошке,

Там сиротка склонилась во тьме,

Подобрав под себя свои ножки,

Она с Богом грустит в тишине.

Ее братик из школы вернулся,

Ване нет и семнадцати лет.

Отвечал он экзамен, запнулся –

Горько детство оставило след.

И принес он сестриченьке двойку,

Она, бедная, в горьких слезах.

Сердце ноет, она не из бойких,

Утешение ждет в небесах.

Там родимая мать поселилась,

Улетев туда в ранних годах,

Умирая, за деток молилась,

Утопаючи в горьких слезах.

Папа с дедонькой, братик – далеко,

Подвизаются Божьим трудом,

Ветер жизни гуляет широко

Под морозным, холодным окном.

И вот молится, бедна сиротка,

Изливая всю горечь души,

А на завтра – готова работка,

Угоди всем – хоть ты не дыши...

Нет ответов, все больше вопросов...

До молитвы ли? Мысли бегут.

В жизни множится разных откосов,

Дни предательски быстро идут.

Все забыть бы и что не забыто,

Что суровая доля дала.

Быть живым, и порою быть скрытым,

Согреваясь каплей добра...

Боже милостив, дай состраданье

Этой бедной сиротке твоей,

И согрей ее душу в стенаньи

Благодатию нежной своей.

В жизни счастье хрустит, как печенье,

От коварно жестокой руки,

Но с небес тихо реет спасенье,

Пути Божьи светлы, глубоки.

Над заветами звездочки гаснут,

Тихо шествует светла Луна,

Твои слезы горьки и нестрастны,

Жизнь нелегкая людям дана.

Счастье, счастье ищи в вдохновеньи,

И в молитовке тихой, святой.

Отойдут всей ватагой сомненья,

Станет легким тяжелый путь твой.

Итак, выбор творим – быть нам с Богом,

С ним и в темную ночь – нипочем.

Он всю тяжесть свалит за порогом,

И ты будешь большим богачом.

«В усердии не ослабевайте» (Рим. 12: 11).

Ты что, мой милый друг? Или страшно тебе идти ночью? Сердце твое изнемогает в тревоге? Страшится тьмы кромешной? Ведь и правда, под покровом темной ночи злодеи всегда злодействуют злодейски! Или ты, мой милый друг, сильно устал, и ноги твои отяжелели. Нет, не от тяжкого пути, а от душевного бессилия, от неправды людской, от злобы и лицемерия, от полного одиночества твоего.

Никто тебя, мой милый труженик Божий, никто тебя от души не пожалеет, никто не скажет доброго, теплого слова. Ты избрал особую тропинку за Христом, никто тебя на этой тропинке опасной не поддержит, не подкрепит... Рядом, совсем рядом с тобой пролегает новая широкая дорога, и люди толпой едут, идут по этому гладкому пути, они глядят на тебя, друг мой, странными глазами и, улыбаясь, друг другу говорят: «Вон человек, упорный и гордый, не идет, где люди все идут, а своим путем идет, пусть идет, такая ему и до рога»... Вот от этого морального одиночества, от этой постоянной униженности ты и устал, и ноги твои чуть двигаются по тропинке...

О, мой дорогой друг, братец и сестра! Не падай духом, не горюй, не опускайся в уныние. Ведь и Господь наш Спасатель также был одинок на земле. Он пришел к своим, и свои Его не приняли. Ученые, богатые счастливцы века сего, даже священники, архиереи и первосвященники отвергли Его от себя, и только бедный, простой народ, «невежды в законе», как называли их архиереи, те любили Его и принимали в свои бедные хижины...

Зайди же и ты, мой милый друг, в мою бедную хижину, передохни, немного успокойся, забудься от тяжкой доли; на дворе ведь ночь все темнее и темнее... Чем смогу, послужу тебе, облегчу тяжесть души твоей, напою водичкой свежей, напитаю хлебом ржаным, уложу тебя на одр свой пустынный, засвечу лампадку у образов. Ты будешь отдыхать, а я посижу у твоего изголовья, как мать родная у постельки больного дитя... Не одна горячая слезочка выбежит из очей моих...

Ох, как долго, долго длится ночь лихая! И будет ли ей когда конец?.. Только ты не плачь, мой малый мученик земли, не отчаивайся. Лишь бы полночь великую не проспать нам, а за ней идет тихая заря рассвета...

«Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти»... (Рим. 13: 13).

О, ночка темная! Как многообразны и контрастны дела и преступления, творимые людьми в это время! Неужели ты, ночка, и создана Богом только для того, чтобы людям неистово развратным ропать в нечестии, мерзостях, насилии и всякого неописуемого рода злодеяниях? О, безумные и безумные люди! Неужели они думают, совершая насилие над слабым или убивая неповинного ночью, что Бог этого не видит? Как они обманываются в нечестии своем и как страшно гневят этим Бога... Или люди совсем стали больны? Или невменяемы от своей гордости и нераскаянности?..

* * *

Но, что это за видение? Боже мой, какой ужас! Какой страх! Или начинается светопреставление, конец мира?.. По крыше пятиэтажного дома взбирается человек. Нет, это не человек, а какое-то привидение. Он весь белый, как будто только что поднялся из могилы. Смело ступая по крутой крыше, он идет все выше и выше. Даже руками не держится, голову устремил вперед...

Боже, что это такое? Смотрите, смотрите! В лунной ночи он вырисовывается как светлый истукан на крыше огромного дома. Ходит там, передвигается как птица или словно дух бесплотный реет он на крыше дома...

– Люди, люди! – раздается истовый крик на улице. – Что же это делается, смотрите, смотрите!..

Перепуганные прохожие, останавливались, боязливо смотрели на реющий в высоте белый призрак и скорее спешили уйти к себе домой... Только один единственный пожилой человек остановился на тротуаре и внушительно сказал: «Во, лунатик! Тише, не кричите, иначе он проснется и, упав сверху, расшибется о камни».

На улице водворилась тишина.

Призрак долго лазил по крыше пятиэтажного дома. Свои закрытые очи он все поднимал к темной Луне. Потом, ловко и быстро прошелся по карнизам, водосточным трубам и таинственно скрылся в окне третьего этажа...

* * *

А что же это такое? Снова оказия, снова непонятное и не менее страшное?.. Во всех окнах третьего этажа второго дома горел яркий свет, были слышны дикие песни, крики, возгласы, даже какие-то стоны. Музыка буйно вопила и свирепствовала. Казалось, что вот-вот развалится весь дом от ужасной бесовской тряски и криков...

Но вот к общему шуму присоединился еще какой-то душераздирающий женский крик или вопль, не то плачь, не то смех неистовый, потом страшный дикий хохот. Точно из самой преисподней вырывался вой безумно пьяных голосов, торжествуя будто какую- то победу.

– Что же это такое там делается? – спрашивает упавшим голосом женщина своего спутника, мужчину.

– Наверно, свадьба, – отвечает мужчина.

– Да, разве так можно веселиться?

– Теперь все стало можно!

– Ну, ведь это дикость!

– Для нас с тобой дикость, а для других – нет!

Пройдя две-три улицы, мужчина и женщина вдруг остановились, как вкопанные. Перед ними, откуда неизвестно, выросли несколько высоких, темных фигур. Они чуть было не столкнулись.

– Извиняюсь! – резко сказал грубым голосом высокий неизвестный. – У вас который час? – И он вплотную подошел к мужчине. Темные круглые очки маски смотрели в упор.

– Наверно, четверть двенадцатого, – ответил мужчина, чувствуя неладное.

– Как раз хорошее время, – сказал насмешливо неизвестный. – Снимайте ваши часы и давайте их сюда, и что есть в кармане вашем – тоже.

Прохожий хотел было воспротивиться, но подошли еще трое и еще двое к женщине... Спустя две-три минуты на холодных плитах тротуара лежало двое связанных с кляпами во рту. Они были почти в одном белье. Грабители скрылись в неизвестном направлении...

* * *

А кто это лежит в канаве за городом, наполовину засыпанный мокрой глиной?.. Чьи это ноги виднеются, одна голая, другая – в рваном носке, из-под набросанных в кучу ветвей?

Кажется, какой-то труп, вроде, женский, плывет по реке, освещенный тусклым лунным светом?..

Это в мирных поселениях. А там, где свирепствует война? О, там бедная Луна видит еще более ужасные вещи: убитых из засады; зарезанных братской рукой; разнесенных на мелкие части гранатой; живьем засыпанных взрывом бомбы... И можно ли перечислить все злодеяния, совершаемые человеческой рукой под покровом ночи?..

И бедная красавица Луна, устрашенная, устыженная кровавыми делами людей, прячет свой бледный лик за темные тучи. Она в ужасе от страшных злодеяний, творимых ночью на земле. Она прячется за бегущие плотные тучи и долго не выглядывает из-за них на землю...

И неужели только и осталось на земле? – в страхе думает бледная Луна... И не оттого ли она все время такая бледная, что видит одни ужасы и убийства, в ночи совершаемые ?..

Вот, она на минуту заглянула своим бледным оком в тихий роскошный дом какого-то богача и счастливца – временщика; всюду видит роскошь, могильный блеск золотых одежд и домашней утвари. На мягких пуховых перинах почивают пресытившиеся люди. Они наелись, напились, нагулялись и теперь спят смутным тяжелым сном.

Заглянула Луна и в другие дома – все тоже сонное царство, подобие смерти... В коридорах и переулках она заметила людей – по два, по четыре, и по одному, то дерущихся, то обнимающихся, то смеющихся, то плачущих...

О, если бы у меня был собственный свет, – подумала бледная Луна, – тогда я светила бы больше, и не было бы в ночи подобных ужасов...

Но вот забрел лучик Луны в бедную хатку. Здесь все было убого и нищенски бедно, казалось, что и живых людей здесь нет. Но кто это плачет?.. Кто-то стонет! Неужели и здесь насилие ада? – думает Луна.

В темном уголке хаты она разглядела склоненную фигуру человека, молящегося Богу. Человек был не один. Рядом, на полу, распростерлась еще маленькая фигурка. Это были старик и маленькая бедная внучка – девочка. Они всегда в час двенадцатый молились Богу.

Слабо освещенный лик Богоматери не то сурово, не то грустно-ласково смотрел на них из темного угла.

И вдруг, удивленная и вместе с тем обрадованная Луна услышала, как старческий голос запел что-то начальное, что-то заунывное, потом подключился тоненький и слабенький голосок девочки. Печальная мелодия поплыла по темной пустой хате... Затем все разом смолкло, и в наступившей ночной тишине снова раздался плач...

Луне хотя и было отрадно видеть эту редкую картину, но ей было и очень грустно. Она была тронута этой убогой средой отдельных людей, которые может быть и голодные еще, и безызвестные, и обиженные, утружденные дневным трудом, они и ночи проводят в молитве и слезах...

Эх, как мало стало таких молитвенников. Как мало таких рабов Божиих... Луне стало очень обидно, что люди под лунным светом делают более зло, чем добро. Она зашла за темную тучу и заплакала... Капли дождя полились по окнам, по деревьям и слились воедино со слезами тех, кто плакал на земле.

О, горе нам, ленивым людям, что мы спим, а не молимся в ночи. Как хорошо, как радостно для души беседовать с Господом под покровом ночи. Все умолкнет, все затихнет, и только тихая бледная Луна завистливо, с украдочкой смотрит на ваш подвиг...

* * *

...«Пока есть свет, ходите во свете!» – сказал Господь.

– Но какой свет?

– Лунный.

– Да что Вы! Шутите?

Но отец Варфоломей совсем и не собирался шутить. Он сидел на деревянной скамье в своей келии и говорил тихим проникновенным голосом, полным задушевности и тайной грусти.

Его собеседница – пожилая уже монахиня мать Зоя – слушала батюшку, часто задавала свои недоуменные вопросы.

– Вот вы возражаете, – снова сказал речь отец Варфоломей, – что я сказал: «Мы – люди лунного света».

– Да, батюшка, это совсем непонятно, – ответила мать Зоя.

– Ну, как же это непонятно; это очень ясно и вы сами это чувствуете, что живете не в настоящем солнечном свете, а в ночном, лунном.

Мать Зоя глубоко вздохнула. Ей было обидно за себя, что она такая короткоумная.

– Ну, Вы хорошенько, батюшка, мне это разъясните, – умоляюще сказал она священнику.

– Хорошо, я разъясню. Вот вы были молоденькой девочкой, потом стали девушкой, помните это время?

– Помню, батюшка.

– Ну, что особенного вам помнится из этого юного периода вашей жизни?

– Я, батюшка, сильно любила молиться.

– Как вы молились?

– Я так молилась со слезами, что, наверное, больше никогда так молиться не сумею.

– А еще как вы молились?

– Я молилась ночью, когда все спали.

– Ну, что вы чувствовали на молитве?

– И не знаю, батюшка, мне неудобно говорить о себе.

– Нет, говорите.

– Я чувствовала такую сладость, такой покой, такое большое блаженство, что забывала, на земле я или на небе.

– А еще что вы чувствовали на молитве?

– Я чувствовала, что вот мне ничего-ничего не надо: ни красивой одежды, ни вкусной пищи, ни хорошей квартиры, ну, совсем-совсем ничего мне не надо. Только бы вот молиться Господу, плакать от радости, что Он – мой Господь, и больше мне ничего не надо. Любила я еще книги святые читать. А в храме как я стояла, батюшка, будто на самом высоком небе, в самом раю пресладостном. Служба была часов пять и больше. А я стояла, как овечка, никуда не посмотрю, ноги даже не переступлю. На алтарь совсем боялась смотреть, страшно было. Ведь там Херувимы окрест престола стоят, долу очи свои склоняют.

Ох, батюшка, батюшка. Ну, как только хорошо было молиться, как светло, легко, мирно было с Господом. Вот стою в храме, бывало, 4–5 часов на одном месте, ведь не евши, и почти ночь не спавши, стоишь, слушаешь чтение, пение, возгласы священника и ясно чувствуешь, что будто тела на тебе совсем нет. Ну, вот как перышко, а душа мыслит, плывет в чудной музыке Богослужения. Ни ног, ни рук, ничего телесного не чувствуешь. Одна вот только душа живет и наслаждается радостью с Господом...

Нет, батюшка, – заключила печально мать Зоя, – я не могу передать вам всего блаженства, что переживала душа моя и тело мое во время молитвы дома и в храме.

– А к пище как вы относились? – спросил отец Варфоломей.

– К пище, батюшка, вот она есть для меня или нет – все равно. Даже, помню так, зовет мама обедать, а я раздражаюсь, говоря: опять кушать? А мама: да ведь ты, Зойка, со вчерашнего обеда ничего не ела, умрешь с голоду. А я думаю себе: вот, зачем этот Господь так сделал, есть надо, пить надо, спать надо. Как все это нудно, бесполезно, ведь снова все прахом выходит и все. Так я и жила, как бесплотная.

– Вот видите, – сказал отец Варфоломей, все время внимательно слушавший мать Зою, – а вот теперь скажите мне, как вы молитесь, как живете, что осталось от вас? – он старался не смотреть на мать Зою, чтобы не смутить ее душу еще больше.

Она молчала. В душе монахини творилось ужасное. Она поняла, какая колоссальная разница произошла в ее душе. Какая она была, и какая теперь стала?.. Вдруг она зарыдала во весь голос и опустилась на колени.

– О, горе, горе, нам, – тихо сказал отец Варфоломей.

От этих слов бедная мать Зоя еще больше расплакалась и не могла никак утешиться.

– Простите, батюшка, и помолитесь обо мне, – всхлипывала монахиня, – я совсем погибшая.

– Бог милостив к плачущим, – сказал священник, – но вот, смотри, вспоминай чаще свое прошлое, если оно было хорошее, плачь, потому что теперь стало плохое; если оно было плохое, греховное – тоже плачь. Вот я тоже, когда еще не учился в духовной школе, – начал рассказывать отец Варфоломей про себя, – как я сильно любил Бога. Даже еще в семинарии, помню, так и тянуло сразиться с каким-нибудь баловным семинаристом. А молился-то как! Одна, помню, монахиня увидела, как я стоял в церкви, так потом говорила другим: «Этот иеромонах стоит как свечка, поставленная и горящая». Э, мать, а вот теперь мы и живем под лунным светом.

Мать Зоя перестала плакать и внимательно слушала отца Варфоломея.

– А как это – под лунным-то? – осторожно повторила она тот же вопрос, что и раньше задавала батюшке.

– А вот так, матушка, и под лунным светом, а не под солнечным. Вот раньше мы жили под солнечным светом, а теперь живем под настоящим лунным.

– А Солнце-то и сейчас, чай, светит? – спросила мать Зоя, поднимая заплаканные глаза на отца Варфоломея.

– Эка, ты какая, – скорбно улыбаясь, ответил священник, – этот-то светит, и то не всегда, больше под черные тучи уходит. А вот наше-то Солнце – Христос Бог наш – как Он-то светит на наши души, и согреваемся ли мы Его светом-то, как было раньше?

Мать Зоя поняла, наконец, какую великую завесу открыл пред ее глазами отец Варфоломей. Недаром он во все время разговора был такой печальный и углубленный, весь ушел в себя, как бы всего себя пересматривал, перебирал по косточкам...

– Вот Христовым-то светом мы не умеем теперь согреваться, – продолжал отец Варфоломей печально, – а только лунным, т.е. ночным, а не дневным, ярким светом. А Луна, как тебе ведомо, только отражает свет Солнца, а сама-то не светит. Так как же она согреет наши души?..

Отец Варфоломей замолчал. Теперь пришла его очередь плакать. Рассказывая эту правду отдаления от Солнца правды – Господа – его душа тронулась сокрушением о себе и своих чадах духовных, о которых все время болело его сердце.

Плача слезами, как ребенок, потерявший свою родную мать, он тихо и печально приговаривал словами церковной песни: «Векую мя отринул еси от лица Твоего, Свете Незаходимый. И покрыла мя есть чуждая тьма, окаянного, но обрати мя и к свету заповедей Твоих, пути моя направи, молюся» (ирмос, 8-я глава).

Долго так скорбел и плакал батюшка. Мать Зоя не смела нарушить его молитву и лежала ниц на полу. Потом ей стало так жаль отца Варфоломея, что она дальше не могла переносить его печаль. Подняв свое лицо от пола, она сказала:

– А вы, батюшка, не плачьте так, ведь ваше сердце всегда согревается Господом.

– Поверь мне, мать Зоя, – сказал отец Варфоломей, – я за эти последние годы в академии так охладел, так оскудел верой, что учил других только словами и умом, а сердце было холодное, как лед, и уже к церковным делам стал относиться незаметно, как говорится, «спустя рукава», да и всякие «новинки», нововведения в церковной жизни, например, отмена постов, новый стиль, различие пищи и проч. меня не стали уже так остро волновать, как прежде. На все это я стал смотреть свободнее и проще, что будто так и надо. А вот, когда Господь Своим премудрым Промыслом отвел меня от этой преподавательской работы и поставил в бедные, но более здоровые условия дровной жизни, я понял, как я много потерял за эти последние 5–6 лет и как теперь мне много надо трудиться.

– Но ведь, отец Варфоломей, – возразила мать Зоя, – вы сейчас изгнанник Божий. Вас гонят свои, а Господь таких называет блаженными!

– Эх, мать, мать, – глубоко вздохнул батюшка. – Ну, какой я такой изгнанник, – бездельник я настоящий. Нигде я не служу, нигде не работаю, пользы людям и Богу не приношу никакой.

– Но ведь вы же больной, и служить вам не дают, отовсюду гонят, вы хоть бы свои проповеди не говорили, а так бы служили и служили тихонечко. И вас бы не заметил никто, а то как начнете говорить – люди плачут, а потом разносят – вот, какой хороший батюшка.

Отец Варфоломей слушал старицу внимательно. Он знал, что мать Зоя говорит правду, «но его сердце могло ли согласиться с тем, чтобы изменить свое пастырское отношение к людям и стать требоисправителем и наемником. Это никак не умещалось в его душе, которая однажды отдалась Господу и людям и в этом всецелом служении Богу и Церкви находит весь смысл своей жизни.

Между тем, мать Зоя продолжала свое нравоучение так:

– Все равно, батюшка, вас не слушали и не исправлялись душой ваши духовные дети. Они только бегали за вами, а по-настоящему-то и не понимали вас. Они только развлекались вами, а серьезно о спасении души своей и не думали. А вот теперь Господь разлучил вас, и все плачут, и пользы стало больше, и вам, и им тоже.

Отец Варфоломей будто сразу постарел на двадцать лет от этих рассуждений. Он осунулся, сжался в комочек, будто от страшного холода. Будто вкатили в его келию глыбу льда северного, от которого все члены его коченеют и стынут, как в тартаре.

– Это бесовская правда, – тихо заметил он, но мать Зоя ясно слышала эти слова.

– А как это, батюшка, бесовская правда? – спросила она. – Разве есть правда у бесов?

– Вот, есть же, – сказал отец Варфоломей. – Помнишь, когда апостол Петр уговаривал Спасителя, чтобы Он пожалел Себя и не ходил в Иерусалим на страдание, что ему ответил Господь? – «Отойди от меня, сатано, ты Мне в соблазн, ибо говоришь не то, что Божие, а что человеческое» (святое Евангелие). Вот это и есть бесовская правда: облегчить свои страдания, найдя к этому достаточные основания и будто бы здравый смысл – пожалеть себя ради других и прочее. А фактически это есть уловка дьявола, чтобы умерить или совсем угасить святую ревность в человеческом сердце, зовущую к выполнению долга.

А самое главное, враг хочет, чтобы отдалить от нас истинный свет Солнца – Христа Бога нашего – и подвести всю нашу жизнь под холодные лучи лунного света...

– Простите, отец Варфоломей, – взмолилась старица, – я все это из сожаления к вам так говорю. Ведь вот совсем загонят вас в какую-нибудь трущобу, и вы там и кости свои сложите. Это еще хуже будет, и вам, и вашим духовным детям.

– На все воля Божия, – сказал кротко отец Варфоломей, – за эти годы я научился предавать себя и чад своих во всесильные руци Божии. Теперь мне нечего уже терять. Для академии я негоден, потому что говорить «полуправду» студентам не могу и уже не умею. Для Александро-Невской Лавры – тоже не гожусь, стар стал для аскетических трудов, а жить так – иждивенцем – не могу. Совестно. И вот, теперь, куда Сам Бог определит, пусть так и будет. Жить бы где-нибудь в хижине и молиться за весь мир – вот и все мое желание.

Мать Зоя озабоченно слушала отца Варфоломея и потом спросила тихо:

– А что же, батюшка, теперь так и жить нам под лунным светом, как вы сказали, или...

– Да, мать, весь мир и все люди сейчас живут под лунным светом с холодными сердцами. И если кто еще верит в Бога, то больше так, по традиции, а не живой душой. Вспомни, как верили Богу наши святые мученики, или святые отцы. Они отдавали за Господа свою жизнь, шли на муки ужасные, а мы теперь что?..

Недаром мне однажды сказал один коммунист: «Такое вы, – говорит, – духовенство – все неверующие».

Я говорю ему: «Почему вы так думаете?»

«Да, – говорит, – все вы боитесь страдать за Бога и Церковь, боитесь умереть за свое дело, из этого мы и заключаем, что если бы был действительно Бог и была бы вечная жизнь, как вы говорите народу, то чего бы вам бояться умереть за свою веру? Ведь вас ожидает там, на небе, великая награда».

Вот истину сказал человек. А они ведь – коммунисты – страдают и часто отдают свою жизнь за благо будущих поколений. Вот, ведь оно что, а мы киснем в своей фарисейской закваске, пока совсем не прокиснем и выбросят нас вон, на попрание людям, как сказал Христос Бог наш.

– О, горе, горе нам, – завопила мать Зоя, – что же нам теперь делать?

– Каяться! – отрезал отец Варфоломей. – Только одно покаяние, и покаяние слезное, горькое покаяние, может вернуть нам и всей нашей земле истинно солнечный свет, свет тепла, мира, радости и всякого равенства.

Но вот этого-то покаяния и не видно нигде!.. Раскалываются гранитные скалы, рушатся каменно-мраморные дома, разрушаются основания земли, могучие горы дышат смертоносным огнем лавы и дождя, наша планета вся содрогается от внутренних болей, только человеческое сердце не дрогнет. Оно продолжает ожесточенную борьбу с Богом, с пережитками, с мракобесием и невежеством отсталых людей. Логически-холодным рассудком мнимой науки человек «выживает» с земли последние теплые лучи Солнца правды – Христа Бога нашего – и остается жить под холодеющими бледно-смертельными ночными лучами лунного света... (Из книги.)

Зарево ночи

Наше Солнце утомлено,

За горы прячется оно;

Луч пошагает за лучами

И алым тонким облачком,

Задернув лик усталый свой,

Уйти готово на покой.

Пора ему и отдохнуть:

Ведь знаем, летний долог путь,

Везде ж работа: на горах,

В долинах, селах, городах;

Того согрей, тем свету дай,

И всех притом благословляй.

И так, совсем не мудрено,

Что затуманилось оно,

Что отдыхает на горах

В полупотухнувших лучах

И там, сходя за небосклон,

В ночи, он слышит страдный стон...

За заревом ночи глухой

Он слышит вопль и стон такой.

В ночи глухой все застенали,

Без слез завыли, зарыдали,

Проклятья слышатся вокруг,

А Месяц бледный тут, как тут!

– Чего вы стонете, кружитесь,

Вы за молитву все беритесь, –

Им Месяц бледный говорит,

А сам от хлада весь дрожит.

Но все озлобились, стенают,

Речами Солнцу угрожают.

Он нам не светит, и что в том,

Мы электричество зажжем!

Мы и без Солнца не скучаем,

Дела мы славно совершаем.

Пусть оно сгинет навсегда,

Мы не заплачем и тогда.

Но травы, злаки все повяли

И... люди есть все перестали...

Под холодными лунными лучами все поблекло, потемнело. Однако, шум бурной жизни гордых людей не прекращался. Всюду горели яркие пятна электрических огней, от которых мрак в окружности делался еще темнее. Какое-то уханье, удары, скрежет о железо, грохот проносящейся машины с огромными горящими глазами... По улицам темные худые тени, они блуждают и по мрачным, неосвещенным переулкам. Вот раздался какой-то душераздирающий крик, зовущий на помощь и... замер на самой высокой ноте... А небо красно-багровое, точно свинец раскаленный веет с востока...

Между пригородных низеньких домов, на тенистой улочке, освещенной лунным светом, слышится одинокий тоненький девичий голосок, точно прощальная трель соловушки:

Родного неба милый свет,

Любимые потоки,

Златые игры первых лет

И мамины упреки.

Что вашу прелесть заменит?

О, Родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя?

Ты наше Солнце – милый свет,

Зачем детей покинул?

Мы холодеем столько лет,

Скорее бы мрак сгинул.

Прощайте, милые друзья,

Прощай, моя подружка!

Нам больше видеться нельзя,

Во тьме тонет избушка...

Родного неба милый свет,

Когда ж тебя увидим?

Приди! Тоскуем столько лет,

Придешь, мы не обидим...

Господи, доколе?

«И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы» (Ис. 2: 4).

Однажды Господь наш Иисус Христос сказал своему ярому противнику Савлу: «Савл, трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9: 5). Это сказано всякому человеку, упорствующему против дела Божия. Нет! Надо смириться нам. Надо перековать свои мечи и свои копья на мирные орудия производства, и покориться под крепкую руку Божию. Вот так, как сделал этот человек.

...«Во внутренней моей обители, – говорит он, – велась страшная борьба, на которую я вызвал свою душу... С тревогой на лице, с мятущимися мыслями подошел я к Алипию и воскликнул:

– Что творится, слышите?! Невежды встают и берут себе небо, а мы с нашей ученостью погрязли тут в плоти и крови! Неужели нам стыдно идти по их стопам, если они опередили нас? Неужели нам стыдно вовсе не подражать им?

Наговорив не помню еще что в таком роде, я стоял как в огне, смотря в упор на моего друга. Алипий тоже еще толком не сообразил, что со мной происходит.

– Скажи ты мне, – подступая к нему, снова заговорил я, – к чему мы стремимся? Чего мы ищем? Ради чего мы боремся? Мы станем друзьями имперапетора – вот и все, чего алы достигнем во дворце. А там не все ли зыбко, не все ли полно опасностей? Божиим же другом не хотим стать! О, горе нам, суемудренным!

Около нашего жилища был сад, здесь никто не мог помешать мне в той ожесточенной схватке, в которую я вступил с самим собою, которая длилась, пока не был найден выход. Я страдал целительной болезнью и умирал живительной смертью, ощущая зло, но не постигая, какое благо придет ко мне вскоре.

Итак, я убег в сад. Дух трепетал во мне, страшно негодовал я на себя за нерешительность вступить в союз с Тобой, Боже мой. Все мои кости звали меня к Тебе. Я рвал на себе волосы, бил себя по голове, сцепив пальцы, обнимал колена и все это делал потому, что хотел быть с Тобой, но кто-то меня не пускал и держал, как Боба, на цепи...

Что за странное явление? Откуда оно и в чем его причина?

Озари меня Твоим милосердием, Боже Мой! Может быть, ответ дадут мне тайники страданий человеческих и самые непроницаемые глубины мук сынов Адама?..

Томился я и мучился, обвиняя себя в мягкотелости, крутя и вертя себя в своих оковах, чтобы, наконец, расторглось то, что меня удерживало... А удерживало меня пустое легкомыслие и суетное тщеславие – мои друзья и мои бывшие подруги. Теребя меня за одежду плоти, они шептали мне: «Неужели ты уйдешь от нас? И с этого момента запрещено тебе будет и то, и то»... Они хотели, чтобы отвратилась от меня благодать Твоя, Боже мой. Им внимала меньшая часть моя, и не как явным противникам, стоящим лицом к лицу, а как ворчунам за спиной, которые щипали меня, уходящего от них, чтобы я оглянулся...

Но ко мне протягивали руки святые Божии люди, они звали меня к себе, – там у них святое воздержание, чистота душевная и телесная, бескорыстие и по- детски невинная любовь. Сколько там отроков и отроковиц, какое число смелых юношей и чистых целомудренных девиц? Строгие вдовы и девственники. Они, подбодряя меня, говорили: «И ты ли не сумеешь поступить так, как мы? И не своей силой, а данной тебе от Господа». Я густо краснел, и мне было до боли стыдно за себя.

И какая буря тут разразилась в душе моей! Какой ливень слез пошел! Я искал места, где бы укрыться от всех и всего и выплакаться вволю. Я бросился на землю под каким-то смоковным деревом и дал волю своим слезам...

Из глаз моих хлынули потоки – жертва, угодная Тебе, Господи! Господи, доколе? Господи, доколе Ты все гневаешься на меня? Не помяни мои прежние неправды, Господи! – вопил я жалобно. До каких это пор «завтра», «завтра», почему не теперь? Почему не кончить сейчас же с моим непотребством?

Так говорил я, плача в сокрушении сердца. И вдруг из соседнего дома зазвучал напевный голосок, повторявший одно и тоже: «Возьми и читай», «возьми и читай». Я изменился в лице и начал раздумывать – не поют ли так дети в каких-либо играх? Но не припомнил ничего. Подавив слезы, я встал, приняв эти слова за повеление свыше читать рукопись Евангелия. Я поспешил ту да, где сидел мой друг Алипий. Схватив рукопись, я прочел первые попавшие слова: «Не в пиршествах, не в пьянстве, не в сладострастии и распутстве, не в спорах и зависти проводите жизнь свою, но облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим. 13: 13–14).

Заложив палец или сделав иную какую, не помню, отметку, я со спокойным лицом все объявил Алипию. С ним вместе мы пошли к моей матери и все рассказали ей. Она же от радости плакала и благодарила Тебя, Господи, что Ты, наконец-то, привел меня к святой жизни, избавив от гнусного порочного образа жизни»... («Исповедь» блаженного Августина.)

* * *

«Меч доходит до души» (Мер. 4: 10).

Подобает нам, любезные братья и сестры, трепетать пред такими ударами бича Божия, которые мы ныне претерпеваем. Пусть же скорбь наша открывает нам двери к покаянию, и пусть жестокость сердец наших смягчена будет той карой, которая по воле Божией постигла нас. Как предсказано пророком, «меч доходит до души», ибо пронзен острием гнева небесного весь народ, и одного за другим уносит внезапная гибель. И не предваряется смерть недугом, но, как видите, медлительность недуга опережает самую смерть. Пустынными остаются долга, на погребение чад своих взирают родители, их наследники на дороге к гибели опережают их.

Пусть же каждый из нас ищет прибежища в покаянных стенаниях, пока ему до смертельного удара еще дано время рыдать. Воскресим пред очами нашими все, что мы, заблуждаясь, согрешили, и все что соделали недостойного, покараем своими слезами. «Вознесем сердца наши в руки Божии»... (Плач. 3: 41). Но, видя безмерность грехов своих, пусть никто не отчаивается. Бог милостив и помилует нас, как миловал всех кающихся грешников... (Слова святого Григория Богослова.)

* * *

...Печально описывать то, чему я был свидетелем: почтенные старцы, престарелые христиане, несмотря на гибель, грозящую их положению, становятся рабами чувственных наслаждений. Кто мог подумать, что со старыми людьми даже в мирное время возможны такие вещи, какие молодые могли позволить себе лишь на войне, а христиане не должны позволять никогда! Они предавались наслаждению, забыв свой сан, свой возраст, веру и самое свое имя. И это были правители города, обожравшиеся, раскисшие от пьянства, с безумными возгласами, с головокружением от разгула. Полностью потерявшие рассудок, или скорее, так как это было их обычное состояние, как раз в своем рассудке, но то, что я сейчас скажу, еще хуже, даже разрушение города не наложило конец их позорному поведению.

Невероятная история! Пороки возросли вместе с несчастиями, подобно тому сказочному чудовищу, головы которого отрастали по мере того, как их отрубали. Я сам видел плачевное зрелище, где не было никакой разницы между поведением пожилых и молодых людей, вследствие чего они превратились в таких подонков, о которых сказано: «Вино и женщины развратят разумных» (Сир. 19: 2). Ибо где так пьют, играют, безумствуют, там отрекаются от Христа. Смирились ли, подумали ли о том, чтобы изменить нравы и исправиться? Нет. Они погибнут, но не исправятся.

Трудно представить, до чего могут дойти люди: несколько знатных, уцелевших от гибели, как бы спеша помочь разоренным, стали хлопотать пред императором о разрешении на открытие игр в цирке. Для изобличения такого бесстыдства я хотел бы обладать силой красноречия и в своем обвинении обнаружить столько же доблести, сколько заключено горестного в самом иске.

С чего же мне начать обвинение? Говорить ли мне о безбожии, о глупости, о распутстве, о безумии? У этих людей имеется вместе все это в полной мере.

Итак, вы просите зрелище, вы требуете у государей представление в цирке? Но для кого, для какого народа, для каких людей? Для погубленного и погибшего города, для порабощенных и плененных людей? Все плачут, а ты один смеешься. Город разрушен, а ты с веселым лицом!..

«Дело оканчивает (Бог) и скоро решит его по правде, дело решительное совершит Господь на земле» (Рим. 9: 28).

О, дорогой мой друг и ночной собеседник!

Отдохни, – еще утро не скоро,

Ночь из буйных лесов не ушла,

Под навесами темного бора

Все сгущается мокрая мгла...

...Облаком волнистым пыль летает вдали;

Конный или пеший –

Не видать в пыли!

Вижу, кто-то скачет

На лихом коне,

Друг, мой друг далекий,

Вспомни обо мне...

Видно показалось

Все моим глазам,

Кто ж ко мне прискачет

И к моим слезам?..

Плачу я о прошлом

Во глухой ночи.

Боже мой, прости мне,

Жалость облегчи.

Горы, что солдаты,

Стерегут вокруг

Тайные долины,

В небе бледный крут.

Снова, вижу, скачет

Кто-то на коне,

Милый друг далекий,

Вспомни обо мне...

В келье полутемной

Очаг догорел,

Друг ко мне стремился,

Все же не поспел...

«Кукше было бы нам вовсе не быть, нежели жить в несчастиях и страдать, не зная, почему» (3Езд. 4: 12).

С таким вопросом мучился не один священник Ветхозаветной Церкви Ездра, но и многие другие великие люди.

– Почему я страдаю, будучи невиновен? – спрашивал Бога и Иов многострадальный.

Таким же вопросом мучился и новозаветный мученик и философ С., когда он сидел в тюрьме в ужасных условиях. Радостна смерть для людей, когда она не в светлые годы... Неумолима она к воплям несчастных... Не закрывает она, злобная, плачущих глаз...

Тягостно тянутся дни жизни постылой моей. Тот, кто упал, никогда поступью твердой не шел. Заключенный в темницу мученик С. думал свои грустные думы и горячо молился. Вдруг пред ним предстала жена высокого достоинства с глазами горящими и несравненно более зоркими, чем у обыкновенных людей. Жена была полна неистощимой мощи и внутренней благодатной силы. В правой руке жена держала книжные листы, в левой – жезл. Приблизясь ко мне, она села на край моей постели, – рассказывает этот страдалец, – и, глядя на мое тяжкое огорчение и опущенное долу лицо, посетовала о моем душевном смятении в таких словах:

Тайны природы умел распознавать ты,

Ныне повержен, лежишь в отупеньи.

Стянута шея твоя тесною цепью,

Долу поникнул, скорбя в тяжких оковах,

И цепеня в земных домыслах вздорных...

– Но теперь, – сказала она, – тебя надо лечить, а не попрекать.

Когда она увидела, что я не только молчу, но и вовсе лишился языка и онемел, тихонько приложила к моей груди руку свою и сказала:

– Ничего опасного, ты страдаешь простой сонной болезнью, обычной при расстроенном воображении.

– Кто ты и откуда? – спросил я дрожащим голосом жену.

– Я – твоя надежда, о которой ты забыл и впал в отчаянье.

Только тут развеялись тучи моей печали, – говорит заключенный, – вдохнул я небесный воздух всей грудью и воспрянул душой.

– Зачем же ты, наставница унывающим, явилась в мое уединенное убежище, или и тебя мир гонит и на тебя клевещет?

– Нет! – ответила жена. – Я пришла с неба, чтобы тебя вдохновить и оживить умершего душой. Что ты все плачешь, зачем ты понапрасну льешь слезы? Скажи мне, – сказала жена, – что за болезнь души мучает тебя?

Собравшись духом, заключенный ответил:

– Неужели надо еще напоминать о болезни моей, или ты не видишь, как безжалостна ко мне судьба? Неужели тебя не поражает самый вид этого ужасного места?

Спокойно выслушав меня, она сказала:

– Да, тебе трудно, но почему ты забыл меня? Неужели кроме меня есть еще кому тебя утешить? Ты надеялся на друзей, на сильных защитников, но где же они все? Я – надежда твоя, вот где сила твоя и могущество. Кроме того, – сказала жена, – ты не только далеко от твоей Родины, но ты ведь еще и сбился с пути. И если ты предпочитаешь считать себя изгнанником, то ты, скорее, сам себя изгнал. Вот слушай, я задам тебе несколько вопросов.

– Пожалуйста, задавайте, – ответил пленник.

– Не думаешь ли ты, – сказала жена, – что существующий мир есть создание случайное, или же в нем есть какое-нибудь разумное начало?

– Да нет! – ответил пленник. – Я никоим образом не полагал, что такое стройное творение движется каким-то случайным произволом. Я ведь знаю, что им руководит Создатель – Бог.

– Так почему же ты, имея такие здравые мысли, вдруг страшно болеешь? Унываешь?

– Да как же мне не унывать, – возопил пленник, – или ты не видишь, как я живу здесь? И как неправедно меня гонят?

– Вижу, я все вижу. Но ты, верно, забыл, что ты человек?

– Как же я забыл, совсем не забыл, что я – человек.

– Нет, ты забыл. В этом твоя болезнь и твое уныние. Ты забыл о своей сущности. Ты загоревал о себе как об изгнаннике. Ты считаешь нечестивцев и негодяев преуспевающими счастливцами, и это потому, что ты забыл, какими правилами руководим мир. Ты полагаешь, что все эти превратности судеб текут без управления и без Управителя – Бога.

– Да, – сознался пленник, – были у меня в последнее время такие отчаянные мысли.

– Ну, вот видишь, – сказал жена, – а разве это допустимо христианину?

– О, горе мне, – вновь завопил пленник, – душа моя стеснена во мне, дух мой горит, сердце мятется, скорбь душевная овладела мной. Я нигде не обретаю убежища, не нахожу доводов для оправдания этой муки. Я окружен бедами, задавлен напастями, зажатый, как в тиски, муками. Я не знаю, куда мне идти. Повсюду преследуют меня, повсюду гонятся за мной, как за преступником. Человек я неименитый, низкого роду, знаемый только сам по себе, знакомый только самому себе: никому не причинял зла, никого не обидел за всю свою жизнь, ни с кем не враждовал, ни на кого не клеветал, никого не беспокоил. И вот все спешат опорочить меня, неистово злобствуют, ополчаются против меня и строят мне козни, тянут к гибели, на самую жизнь мою покушаются.

– Ну, ладно тебе, – сказал жена, улыбаясь, – все это от уныния.

– От уныния это или от чего другого, – ответил пленник, – я не знаю. Но смотрите же, никто не покровительствует мне, никто не встает в защиту, не помогает в беде, я всеми оставлен, все меня забыли. Бегут прочь от меня или преследуют, подглядывают, подслушивают, что я сказал, что даже подумал. Льстят мне словами, а делом предают меня. Кому верить, на кого положиться? Кого считать своим другом? Где вера? Где правда? Обвиняют несправедливо. Судят беззаконно. Лучше умереть, погибнуть, чем так жить и видеть все это...

– О, человек, – сказал жена. – Зачем ты так пал духом? Зачем отчаиваешься? Почему ты теряешь надежду? Почему так малодушествуешь? Оставь печаль. Оставь уныние. Сдержи натиск скорби. Не упорствуй в боли. Подчинись Богу, поверь Ему, что все это от Него, а не от случайных причин и не по человеческой воле делается, а по воле Бога Отца.

Самого себя познай, мой друг, кто ты и откуда явился. Вспомни и грехи твои, их много у тебя, и они большие. Вот Господь Бог и очищает тебя. Ты учил других терпеть все скорби, учил словами, но вот теперь учи примером. Это сильнее и полезнее, и тебе, и тем, кто тебя знает. Главное, помни, что тебя Сам Бог ведет по жизни. Он знает, где тебе полезнее и спасительнее. Не сомневайся в этом важном убеждении, и не колеблись умом своим то так, то эдак. Не пытайся оправдывать себя любыми всякими доводами. А лучше обвиняй себя и исправляйся, в чем совесть твоя тебя обличает. Ты, друг мой, находишься в море, хотя и помещен в этой малой клети. Волны тебя обуревают, дальше, тебе кажется, и плыть нельзя – встань на якорь. Якорь есть надежда на Бога. Надежда на Его любовь к тебе. Надежда на лучшее будущее твое и здесь, в этой жизни, и в жизни будущей...

По мере того, как жена тихо и любовно говорила все это, сердце узника растворялось и таяло, как воск. С каждым словом боль души, обида на Бога и людей, исчезали в сердце, и сладость целительного страдания наполняла душу. Тихий мир и всецелая покорность Господу Богу, и благодарность Ему за все переполнили все существо узника. Ему стало так хорошо, так умилительно и сладко, что слезы покаяния за прошлый ропот и слезы благодарности за вразумление обильно полились из очей. Узник, приподнявшись, сидел на постели и сладко плакал. Ему казалось, что душа и сердце его, и самый ум непокорный переполнились сладостной надеждой как благовонным бальзамом. Как он раньше волновался, как колебался во всем! Точно былинка клонился при самом малом ветре. А теперь что? Боже мой премилостивый! Как хорошо, как радостно, как мирно быть с надеждой!

– Госпожа моя, – встрепенулся узник, – ты не оставляй меня теперь.

Но ответа не было. Узник поднял голову, чтобы видеть свою благодетельницу, но ее уже не было. Комната была пуста.

– О, Боже мой, Боже! – взмолился узник. – Опять я остался один в своем одиночестве.

– Не печалься, – раздался рядом знакомый голос. – Я всегда буду с тобою, только молись и не ослабевай...

«Надеявшийся на Господа, яко гора Сион, не подвижется».

Я пришел из той зимы,

Что под сердцем наметалась,

Через горы мрачной тьмы,

Через годы и усталость.

Не смотри, что я седой.

Ты потрогай эти руки,

Просоленные бедой,

Без надежды и в разлуке.

Я кипел в таком огне,

Я с такой бедой братался!

Боже! Страшно вспомнить мне,

Как же целым я остался.

Я дробил унынья скал,

Рать бесов висела роем.

Я не золото искал –

Самого себя я строил.

Бог отчаянных хранит,

Если капля есть надежды,

Погибающих – живит,

Рай наследуют невежды.

Я пришел из той зимы,

Что под сердцем наметалась.

Боже правый! Сколько тьмы!

Света капли не осталось...

Но надеждою храним

И Божественной любовью,

Еду снова не один,

Но с сердечной, сладкой болью...

* * *

«Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну» (1Кор. 1: 19).

Боже! Как страшно! Куда же нам теперь деваться с нашим умом, с нашей мудростью и ученостью? И зачем Ты Сам дал нам, глупым, этот ум и эту премудрость? Или только для того, чтобы нас потом бесследно и позорно погубить?..

Да, живя под лунным светом, люди, однако, активно изощряются умом и премудро освежают искусственным светом (электричеством) землю, согревают даже себя, и тем красна жизнь.

Но, скажите прямо, много ли людей теперь читают слово Божие? Многие ли читают святых отцов? Многие ли посещают храмы Божии? Многие ли причащаются Святых Христовых Тайн? Один процент! Одиночки, единицы, – старушки. Стариков-то совсем мало, юных, детей – еще меньше.

Чем же нам согреваться? Ведь без духовного Солнца – Христа – и без Его теплых лучей замерзнем, одеревенеем.

Скажешь, я читаю святое Евангелие, и причащаюсь, и молюсь. Но, а рядом тебя-то? Ты – одна, а около тебя – тысячи... Ох, если бы ты читала слово Божие да горела духом и огнем благодати Христовой... А то ведь холодная как и прочие, и вместо сердца у тебя – льдинка...

...Вот, и глухом лесу жили деревянные человечки, нет, не люди, а человечки. Их было так много-много, что они занимали весь тот огромный лес. И так они все переплелись между собой, что между ними трудно было пробраться настоящему человеку, и особенно в ночное время. Жили эти деревянные человечки с глухим совсем деревянным голосом, а самое страшное, что у них было деревянное сердце. Они, бедные, совсем не знали, что такое любовь, жалость, сострадание, плач, слезы и проч. Что попадалось им под руки живое – птицы, зверьки и проч., они рвали все на куски и бросали по ветру. Словом, это были не настоящие люди, а человечки, да еще деревянные...

Раз зашла девочка в лес и заблудилась. Она села под деревом и заплакала. Подошел к ней один из деревянных человечков и спросил сухим голосом, как стук палки об палку:

– Чего ты здесь делаешь?

– Я заблудилась, – ответила, утирая слезы, девочка.

– А чего у тебя на руках?

– Слезы.

– А что такое слезы?

– Слезы от плача.

– А что такое плач?

– Когда горько на душе.

Деревянный человечек не знал, что такое плач, что такое слезы. Он сам никогда не плакал, потому что сердце-то у него тоже было деревянное. А разве деревянное сердце может плакать? Когда деревянный человечек повел девочку из леса, то она сказала ему:

– Тише иди, а то у меня сердце болит.

– А что такое сердце? – спросил деревянный человечек.

Девочка задумалась, но потом сказала:

– Это то, без чего человек не может жить.

– А ты покажи мне твое сердце.

– Оно в груди, далеко.

– А мне можно иметь такое сердце, как у тебя?

– Нет! – ответила девочка, но потом, подумав, сказала: – Здесь есть врач хороший. Он собирает сердца у только что умерших людей, я тебя сведу к нему.

Когда девочка привела деревянного человечка к врачу, тот спросил его:

– Что вам угодно?

– Хочу иметь доброе человеческое сердце.

– А злое – не хотите?

– Нет! Только доброе, ибо страшно жить во зле.

Доктор пошел к полке, достал стеклянную банку и подал ее деревянному человечку.

– Вот самое доброе сердце. При малейшем стуке или крике оно отзывается и дрожит, потому что за всех болеет и всех ему жалко.

– Вот, вот такое сердце мне и надо, – обрадовался человечек.

– А жалеть не будете?

– Нет, нет, жалеть не буду, лучше быть добрым, чем злым.

– Но ведь вам придется много страдать с этим добрым сердцем.

– Хорошо, хорошо, – отозвался человечек.

– Даже, может быть, и умереть за других...

– Хорошо, хорошо, – соглашался человечек.

И вот, доктор разрезал деревянную грудь человечка, вложил в нее доброе человеческое сердце и отпустил клиента.

Деревянный человечек пришел к своим в лес и стал с ними жить. Но как страшно он стал мучиться сердцем своим, видя жестокие дела своих братьев. Они жили точно дикари: ни жалости, ни сострадания, ни совести не было в них. Они рвали друг друга, ломали, жгли на костре, били слабых, творили насилие над беззащитными, с дикой жестокостью относились к птицам, зверькам, ко всему живому. Человечек с добрым человеческим сердцем все страдал, страдал, мучился в душе и много плакал о своих собратьях. Он часто говорил им:

– Что вы делаете? Зачем вы такие жестокие? Почему в вашем сердце нет и капли жалости?

И вот один старше говорит ему:

– Что ты все нас попрекаешь да обличаешь и говоришь: жалеть надо да болеть за других. За всех не переболеешь, всем не поможешь, сильно будешь жалеть – сам недолго проживешь...

Человечек с добрым сердцем отошел в сторону, стал за большое дерево и горько заплакал. Вдруг он видит мальчика, замерзавшего в лесу. Склонившись к кустику, мальчик был уже без чувств. Человечек с добрым сердцем бросился к несчастному. Он стал его трепать за рукав и кричать ему:

– Мальчик, мальчик, скорее встань, ибо ты замерзнешь.

Но мальчик не шевелился. Человечек оглянулся на своих собратьев. Те смотрели и насмехались над ним. И так стало человечку больно за жестокость их! А посмотрев на мальчика, ему стало жалко-жалко его, и так доброе сердце человечка распалилось, что стало пылать, загорелись деревянные руки его и этими горящими руками человечек отогревал замерзающего мальчика... Он все больше и больше горел, а ребенок все больше отогревался. Совсем отогревшись, мальчик встал и пошел из леса, а деревянный человечек все горел и горел, пока осталась одна голова...

Подошли другие человечки, оттащили в сторону своего собрата и говорят ему:

– Вот ты почти весь сгорел, какая же в этом польза?

– Мне хорошо умереть, оживляя теплом других, – ответил догоравший человечек.

– А почему ты плачешь? – спросили его.

– Потому плачу, – ответил умирающий – что мне вас очень жалко.

Так и сгорел весь этот человечек, отогрев своим теплом замерзающего, а на лицах собратьев оставив печать скорбного раздумья... (Древнее иносказание.)

Скажи же теперь ты мне, мой читатель! Кого ты согрел, отогрел своим теплом? Кого ты спас от холодной смерти огнем своего горящего сердца? Кого ты спас от гибели духовной пламенем своей жертвенной души?

Если никого, то напрасно ты живешь! Если никто не согрелся душой около тебя, то зачем ты существуешь? Если тебя самого прошибает мороз, то значит, не только не смог согреть другого, ты сам скоро замерзнешь и окоченеешь как кусок льда...

О, мы – деревянные люди с деревянным сердцем!..

Как святой Стефан сказал своим соплеменникам, «жестокие вы люди, с необрезанным сердцем и ушами» (Деян. 7: 51).

Гаснут звезды... тухнут огни... – умирают на земле последние святые страдальцы, перестают гореть пламенные их сердца... Кто нас, несчастных, теперь согреет в смертельном холоде темной ночи?.. А мы все тлеем, тлеем – не горим, не тухнем... только греховный, горький дым подымается от нас, заслоняя собой последнее тепло Божественной любви...

...«И, выведши за город, стали побивать его камнями» (Деян. 7: 58), – так расправились со святым первомучеником Стефаном тогда, так расправляется мир с подобными ему и ныне...

Но ты, мой милый, уставший друг, послушай вот еще одно поучительное повествование, которому, если хочешь, можешь с любовью подражать.

...По горячей и пыльной палестинской дороге шел одинокий путник. Он, видимо, был очень беден, так что ни запасов провизии, ни оружия от зверей и злых людей с ним не было. Единственное, что было у него – это деревянный посох в руке и старый подержанный плащ на его утружденных плечах.

Вот путник стал подходить к какому-то селению. Вдруг он остановился и, опершись на свой посох, задумался.

– Господи, Иисусе Христе, – прошептал он, – буди Твоя святая воля на мне.

Прошептав эти молитвенные слова, путник стал входить в селение. Пройдя несколько улиц и переулков, он остановился у большого здания и постучался в дверь. Дверь открылась, и изумленный служитель сказал, что «собрание начнется не ранее как через час, а пока идите, куда хотите». Путник зашел за здание и присел в тени. Он был очень уставший и замученный. Казалось, что он перенес какое-то ужасное потрясение...

Сидя в тени здания, путник забылся. Но можно было заметить, что его уставшее лицо выражало полную покорность и в то же время непреодолимую решимость. Если ж очи его и были закрыты, то душа не переставала бодрствовать и молиться. Но вот уставшие глаза путника приоткрылись, и из них потекли струей горячие слезы...

«Дети вы мои, – зашептали дрожащие уста, – за вас я снова в муках рождения, за вас я снова готов страдать... вы меня гоните от себя, вы меня бьете, вы издеваетесь надо мной, как только хотите, но я опять вот пришел к вам, опять вам принес Христа моего Спасителя. Опять вам, дети мои, буду говорить о Нем, ибо в Нем едином все ваше счастье, в Нем едином все ваше богатство, Он один – наша жизнь и блаженство. Опять не примете меня, опять будете волочить мое бедное тело по дороге, опять будете бросать в меня каменья – все потерплю, дети мои, все возмогу о укрепляющем меня Господе моем. Но я не отстану от вас, пока не дам в ваши сердца сокровище – Христа моего»...

Утерши слезы мокрой ладонью, путник снова будто забылся немного, но в это время к нему подошли несколько человек и, выражая свое удивление, говорили один другому:

– Смотрите, этот снова здесь. Как он не умер под нашим камнями, как мы его не добили вчера? Смотрите, он еще снова осмелится говорить нам проповедь. Гоните его отсюда скорее, – говорил, зло прищурившись, бородатый мужчина, – он везде смущает народ. Он – изменник, он изменил Моисею и старцам нашим. Или убьем его здесь, или выгоним прочь, чтобы не смущал народ наш.

– Нет! – отозвался седовласый старик, – как бы нам, братья, не прогневать Бога. Ведь этот мужик почти воскрес из мертвых, как можно было выжить после таких побоев человеческими силами... Пока оставим его в покое, и узнаем, что он еще хочет предпринять.

Услышав разговор, путник встал. Он обвел всех добрыми и светлыми глазами и, сделав легкий поклон головой, прошел мимо них к дверям здания. Проходя через столпившийся народ внутри, он слышал позади себя сдержанное шипение и гул недовольствия.

Попросив у начальника позволения выступить, путник через несколько минут показался на возвышении. Собрание, увидев виновника вчерашней народной смуты, в суеверном страхе затаило дыхание.

«Братья, – начал свою речь оратор, – не хочу оставить вас в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питье, ибо пили из духовного последующего камня; камень же есть Христос. Но не о многих из них благоволил Бог, ибо они поражены были в пустыне. А это были образы для нас, чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы. Не будьте также идолопоклонниками, как некоторые из них, о которых написано: народ сел есть и пить, и встал играть. Не будем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три тысячи. Не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали, и погибли от змей»... (1Кор. 10: 1–9).

До этих слов люди слушали проповедника со сдержанным озлоблением. Но когда он снова упомянул имя Христа – поднялся угрожающий шум, послышались крики:

– Он хулит отцов, хулит Моисея. Он снова грозит нам змеями...

Шум все нарастал сильнее. Голос проповедника стал совсем неслышен, только видно было, что он все говорит и говорит, потрясая своей головой.

Чтобы успокоить толпу, вышел хозяин молитвенного дома. Он что-то кричал, жестикулируя руками, но все было напрасно. Грозный шум толпы все нарастал. Положение проповедника было безнадежным, впереди стоящие уже яростно тянулись к нему, чтобы схватить его за полы плаща и низвергнуть под ноги разъяренной, как зверь, толпы. Но что это за человек?! Он стоит, как скала, и волны бурного моря ему не страшны. Его светлое, вдохновенное верой лицо все еще высится над народом. Он все еще говорит, и это еще более озлобляет толпу.

– Смерть ему! Ему не следует жить! Язва общества! – гремят неистово злобные голоса из толпы.

Какая бы мужественная душа не поколебалась при такой буре народного гнева? А он все стоит, все говорит...

– Возлюбленные мои! – прорывается его голос сквозь вой и крики обезумившей от ярости толпы, – я обращаюсь к вам как к рассудительным (1Кор. 10: 14–15) и... – здесь его голос осекся...

...Его топтали, рвали волосы, одежду... Как муравейник, клубился народ колесом ярости страшной, потрясались самые стены здания, люди лезли на стены и веранды от ширившейся, распыхавшейся злобой толпы...

Уже давно не было видно проповедника, не слышно было его голоса, но толпа все ширилась и распыхалась в своей неистовой ненависти. Кто кричал, кто махал руками, кто поднял к небу сжатые до боли кулаки...

Спустя полчаса из здания выволокли за ноги бездыханный труп проповедника и, протащив с криком? по улицам, бросили в яму... Но наутро, чуть свет, из оврага поднялась тень человеческая и... медленно ступая, снова пошла туда, где вчера длился такой страшный бой. (Из жизни святого апостола Павла.)

Вот так святые апостолы Христовы, святые мученики проповедовали Христа, так они огнем своих пламенных сердец стремились согреть людей, холодеющих в объятиях невежества.

Вот, читай, христианская душа, акафист Спасителю и заливайся слезами покаяния и умиления. И если, за имя Господа нашего Иисуса Христа тысячи, миллионы лучших людей проливали кровь свою, отдавали самую жизнь свою, то ты пролей хотя бы горячие слезы, как благоприятную жертву Спасителю своему...

Да, плачь как можно чаще и искреннее, иначе холод жизни остудит твое сердце и соделаешься деревянным человечком для вечного горения в пламени геенском.

* * *

«Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся»...

(1Кор. 4: 11).

«Не нужно, не нужно мне проблесков счастья,

Не нужно мне слова и взора участья.

За Господа буду страдать!

К горячему снова прильнув изголовью,

Позволь мне стенать с нераздельной любовью,

Забыв все на свете, рыдать!

О, Боже всещедрый! Не всеми любимый...

Никем и ничем Ты незаменимый,

Позволь мне Твоим быть всегда!

Пройти все страданья и колебанья,

Пройти все награды и наказанья,

Сгореть за других мне тогда»...

* * *

Уже мерцает свет, готовый

Все озарить, всему помочь,

И, согреваясь жизнью новой,

Росою счастья плачет ночь...

Назло жестоким испытаньям

И злобе гаснущего дня,

Своей любовью и дыханьем,

Ты, Боже, веешь на меня.

И мне мерещется заране

Тот день, когда без корабля

Помчусь в воздушном океане,

И будет исчезать в тумане

За мной родимая земля...

Он мореходов в тяжком горе

Душою сильной ободрял,

И говорил: «Не страшно море»,

И веру в Бога укреплял.

(Святой апостол Павел.)

Однажды авва Пимво спросил авву Антония: «Что мне нужно делать, чтобы спастись?» Старец ответил ему: «Не надейся на свою праведность. Не жалей о том, что прошло, обуздывай свой язык и чрево» (Патерик).

Древний Израиль заключил с Богом Завет о верности и послушании Богу. Тогда Господь Бог говорил народу: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать Завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов» (Исх. 19: 5).

* * *

...Маленький Авиуд стоял, держась за руку своей матери Мариамны. Они стояли около огромной горы Синай. Около этой священной горы стояло тысячи тысяч народу. Все стояли в глубоком молчании и страхе. Только тихий шепот, как ветерок, веял со стороны. Все смотрели на вершину горы и ждали.

– Мам, а мам, – теребя за руку мать, говорил маленький Авиуд, – чего мы здесь стоим, а? И ребенок заглядывал черными большими глазами в лицо матери.

– Тише, Авиуд, – одергивала мальчика мать, – сейчас Бог будет говорить с народом Своим.

– А зачем Он нам будет говорить? – любопытствовал Авиуд.

– Завет будет заключать с Израилем.

– Мам, а мам, а чего это завет? Ну скажи, мам, иль жалко тебе сказать.

Мариамна низко наклонилась к любопытному своему сыну и терпеливо объяснила ему, что «завет» – это есть взаимное обещание. Народ обещает служить Богу и слушаться Его, а Бог обещает за это хранить Свой народ и давать ему все блага жизни.

Авиуд слушал мать с усиленным вниманием. Он напрягал весь свой маленький ум, чтобы понять такое важное дело. Из раздумья его вывел усиленный народный шепот, который все нарастал в толпе.

– Мам, а чего они это? – не преминул мальчик спросить свою мать.

– Над священной горой клубятся черные тучи, сын мой, – со страхом объяснила Мариамна Авиуду.

– Мам, ну покажи, – взмолился мальчик.

Мариамна подняла Авиуда на руки и загородила им себе лицо. Она была бледна от ужаса надвигающегося чуда. Ребенок, увидев страшное зарево над горой, окутанной черным дымом, заплакал.

Вдруг раздался сильный гром, заблистала молния, вся гора Синай затряслась и задымилась, как куст терновника. В народе прокатился волной приглушенный гул страха и молитвы. Женщины закрывали лица своими младенцами, мужи и воины пали на колена...

Когда грохот утих и молния угасла, наступала гробовая тишина... В этой мертвой тишине раздался с вершины Горы живой голос Божий:

«1. Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии разве Мене.

2. Не сотвори себе кумира ни всякого подобия, елика на набеси горе, елика на земли низу, елика в водах под землею, да поклонишися им и не послужиши им.

3. Не приемли имени Господа Бога твоего всуе.

4. Помни день субботний, еже святии его. Шесть дней делай и сотвориши в них все дела твоя, день же седьмый – Господу Богу твоему.

5. Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и долголетен будеши на земли.

6. Не убий.

7. Не прилюбы сотвори.

8. Не укради.

9. Не лжесвидетельствуй.

10. Не пожелай дому ближняго твоего, не пожелай жены искреннего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, елика вся суть ближняго твоего».

Весь народ видел громы и пламя, и звук трубный, и гору дымящуюся, и увидев то, весь народ отступил и стал вдали (Исх. 20: 2–18). Так были даны Богом заповеди Израилю и заключен Завет с народом иудейским...

Это первый Завет Бога с людьми – Завет Ветхий. Он был заключен около шести тысяч лет назад.

А вот второй Завет – Новый.

«Увидев народ, Он (Господь наш Иисус Христос) взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря:

1. Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

2. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

3. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

4. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

5. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

6. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

7. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

8. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

9. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. ,

10. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф. 5: 1–12).

– Он говорит, точно Бог на Синае, когда Он говорил с отцами нашими, – сказал молодой юноша своему отцу – седому еврею.

– Да, Иосафат, Сын мой, – отозвался старик. – Однако смотри, какая большая разница. Тогда Он говорил в громе и молнии, теперь – в любви и свете; тогда – в страхе и трепете, теперь – в мире и тихих лучах ласкающего Солнца; тогда – в приказании, теперь – в пожелании и почти в умилении...

О, дитя мое Иосафат, – продолжал старик, утирая слезы с темных своих глаз. – Видишь ли ты Его, и если да, то скажи ты мне, ради Самого Бога, какой Он с виду?

Бедный старик был слепой отроду, и как ему хотелось видеть Того, Чьи слова как мягким сладостным огнем плавили его сердце.

– Отец, – начал с жаром говорить юноша. – Иисус сидит на камне, и вид Его, как вид тихого ласкового Солнца. Он смотрит на учеников Своих и на всех нас так милостиво и кротко, как только может добрый отец смотреть на своих милых и дорогих детей.

Отец, отец, – тянул за рукав старика Иосафат, – если бы ты только мог видеть Его, какой бы радостью исполнилось твое сердце!

– Какой же Он все-таки видом? – утирая слезы, обильно бегущие, снова спрашивал слепец у сына.

– Отец, Он благовидный, как никто из людей. Лета Его молодые, но ум – Божественный, как ты сам слышал Его проповедь. Движения простые, скромные. Лик светлый и немного грустный. Одежда, отец, у Него самая бедная, самая простая. Ученики Его, которые сидят около Него, также бедные и простые люди.

Вот я вижу, отец, как Иисус взял на свои руки малого ребенка. С какой нежной любовью Он смотрит на него! Он целует малыша в головку и Сам весь сияет нежностью и теплотой.

– Благословен Бог Израилев, посетивший народ Свой, – произнес трогательным голосом старше, вставая с зеленой травы. В это время Спаситель уже благословлял народ, после чего медленно и спокойно стал сходить с горы...

Солнце согревало землю теплыми своими лучами, тихий ветерок ласкал волосы, одежды людей, идущих по зеленой траве, и разносил благовонный аромат цветов по мягкому горному склону...

Вот при такой благостной обстановке дан был Новый Завет Господом нашим Иисусом Христом. Это второй Завет, восполненный любовью к людям. Завет, в котором дано все сполна для спасения человечества.

И какой любовью Божией, какой верностью запечатлены эти два спасительных Завета – Ветхий и Новый. И сколько верных и благородных людей страдали великими муками за эти два Завета Божии, а сколько верных чад Божиих и отдали свою жизнь за них?..

«Нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренным к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира» (1Кор. 4: 9). Так говорит святой апостол Павел о всех проповедниках и служителях Нового Завета.

Времена исполнились. Прошло около двух тысяч лет существования Нового Завета, который заключил с народами всего мира Сын Божий – Господь наш Иисус Христос. И верность Божией любви к людям Он запечатлел «печатью» великой, которая есть спасительное страдание и Божественная Кровь Его.

«Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Обходил, благословляя»...

(Тютчев.)

Но что это за подземный шум?.. Все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Этот зловещий шум вышел на поверхность земли, заполняя собой улицы городов и площадей, проник в театры и кино, газеты и журналы, радио и телевидение...

Какое содержание этого шума? Что оно собой выражает?

– Недовольство!

– Чем и кем?

– Недовольство Богом и Его двумя Заветами – Ветхим и Новым.

– Так что же хотят люди?

– Третий завет!

– Как третий завет?! Бог установил два Завета и в них выразил все, что нужно для спасения. И больше не бывать никакому завету, кроме этих двух, Богом установленных.

Говоривший эти слова, человек пожилых лет, сильно волновался и бросал на своего собеседника подозрительные взгляды. Его оппонент, молодой человек в больших темных очках, казалось, был намеренно спокоен. Он говорил заносчиво и весьма самоуверенно.

– Настало время, – говорил холодным ледяным голосом молодой человек, – когда подлинная свобода требует новых и равноправных заветов – договоров. Первые два Завета устарели. Да к тому же, они навязаны людям силой и страхом. Теперь мы заключаем «третий завет» не с Богом, а с Его противником – сатаной. Этот завет – договор – вызволяет человека из цепей векового рабства и дает полную безграничную свободу.

Пожилой собеседник озадачен, он силится понять смысл сказанного.

– Как же это так, – говорит он. – Бог – Творец и Хозяин всего, а сатана – тварь и убийца. Что доброго он может дать человеку?

– Новые времена, – посвистывая, говорит молодой человек. – Хозяев теперь всех «по шапке», а рабы становятся подлинными хозяевами положения.

Повсюду волны, волны, волны,

Великой влаги вечный путь,

Таков язык! И трепет полный

Земли охватывает грудь!..

И робко Месяц смотрит в очи,

Изумлен, что день минул,

Божий путь забытой ночи

Красным пламенем рванул...

Брат, оставь свою кручину,

Брось ее скорее с плеч,

Ведь кручина – не лучина,

Ею печки не разжечь!

Как же, братец мой, не плакать,

Ведь настали дни беды.

Опереть на что мне локоть?

До питья ль мне, до еды?

Боже правый, Боже правый!

Защити Своих сирот,

Притупи их меч удалый

И избавь нас от невзгод.

Миг один, и Солнцем вешним

Разогреются поля,

И счастьем светлым и нездешним

Дохнет воскресшая земля...

«Мы заключим союз со смертью и с преисподней сделаем договор, ложь сделаем убежищем для себя и обманом прикроем себя» (Ис. 28: 15).

Да, полноте вам ерошиться. Люди! Вы пошли по дороге не туда. Вы начали жить «задом наперед». Да разве преисподняя была кому помощницей? Или ложь может быть кому убежищем? Слышите, что вещает Бог устами великого пророка: «Союз ваш со смертью рушится, и договор ваш с преисподней не устоит» (Ис. 28: 18).

Первый Завет, как известно, заключался на горе в условиях страха и приказания; второй – на горной равнине в условиях любви и сострадания; третий – третий в преисподней в условиях ненависти и мщения...

О, добрый и молчаливый мой друг, ограждай себя крестным знамением, когда читаешь эти страшные строки. Твори устами сладчайшее и всесильное имя Господа нашего Иисуса Христа, да развеется страх в сердце твоем и взойдет Солнце великой надежды на Живого Бога нашего, Ему же слава, держава, честь и поклонение вовеки веков... Аминь.

Райское озеро?

Оно стоит, не стоит, течет, не течет, а вечно кипит... Это огненное озеро, в котором температура более чем 1200° С. В этом огнедышащем океане варятся, булькая, камни...

Райское озеро представляет собой Дамоклов меч. Его бирюзовая вода – насыщенный раствор соляной и серной кислоты, 40 миллионов тонн адского раствора при температуре... Озеро дышит, выбрасывая протуберанцы желтоватого цвета и резкого запаха, запаха Эреба – подземной реки загробного царства...

Местные жители уверены, что вулкан Нирагонто – обитель умерших предков...

На стыке Эфиопии и Сомали – самое горячее место земного шара. Здесь все враждебно человеку. Никаких признаков жизни. Это место прозвано «дьявольской сковородой», потому что жара даже под тенью – невыносима (рассказ вулканолога).

* * *

Когда царь Соломон предпринял построить «стеклянные» озера, он из заморских земель вызвал к себе великого мастера, который и взялся соорудить царю Соломону эти чудо-озера.

Великий мастер, которого звали Адонирам, все делал необыкновенно чудесно и таинственно. Он собирал товарищей-рабочих одним манием руки. Начертает в воздухе знак Т, и мигом являются миллионы рабочих, готовых выполнить любое задание.

Сам царь Соломон боялся Адонирама. Его страшила та таинственность, та непроницаемость, которой был окружен великий мастер, тем более что Адонирам никогда много не говорил. Он все время молчал. И при случае разговора с царем Соломоном или другими высокопоставленными людьми Адонирам никогда не смотрел прямо в глаза. Он отводил свои жгучие очи в сторону, выражая чувство неприязненности и даже ненависти к человеку.

Что за человек, этот великий мастер? – думал про себя царь Соломон. – Он или бес или сам сатана в образе человеческом. Царя Соломона поражала та могучая тайная сила, которая жила в Адонираме.

Чудо света – стекловидные озера или море –- было уже близко к завершению. И царь Соломон приходил в восторг при мысли, что вот скоро приедет из другой страны царица Савская, и он – Соломон – покажет ей великого мастера и то чудо, которое он сделал..

Однако великого мастера подслеживала страшная неудача. Когда все было готово к пуску огненного сплава в формы, Адонирам стоял на обрывистом берегу. Он не знал, что двое рабочих, сговорившись, умышленно не закрепили одну из стен формата. И вот, когда явился царь Соломон с царицей Савской и огромной свитой, великий мастер дал знак рукой, чтобы пустили огненно- бушующий сплав в просторы формата озер.

Раздалось жуткое шипение расплавленного металла. Клубясь и как бы играя, огненная река ринулась с высоты в котлованы, окаймленные прочной мраморной стеной форм. Царь Соломон, его великая гостья царица Савская и все присутствующие были в восторге от такого дивного зрелища. Но что это делается с великим мастером? Он весь изменился в лице, побагровел и побледнел... Он едва удерживал в себе ту гигантскую силу, которая бушевала внутри него. Своими нечеловеческими глазами великий мастер увидел, как огненно бушующий металл уходит в предательски незакрепленные формы котлована, отчего вся работа его терпит ужасный крах...

Вдруг Адонирам слышит голос, исходящий из глубины этого огненного бушующего моря: «Сын мой возлюбленный, Адонирам, – говорил голос, – войди ко мне в этот пламень, войди к отцу твоему, сын мой возлюбленный». Адонирам шагнул в огненное море и скрылся в его бушующем пламени... Там, в глубине огня, он увидел как бы образ, светящийся и искрящийся... Невидимые руки обняли великого мастера и прижали к адской груди. «Сын мой возлюбленный, – снова прошептал шелестящим металлом голос, – нам здесь будет хорошо и божественно, и союз наш будет нерушим»... (Из древнего предания.)

Кто знает, может быть, вот в такой обстановке и заключен «третий завет» с сатаной? Или, может быть, в более ужасной и более страшной?

Но довольно пугать наше христианское воображение. Мы знаем твердо, что Господь наш Иисус Христос никем непобедим. Его держава вечна, и никакая темная сила, никакие заветы, заговоры против Его святого закона не осуществятся...

И снова из глубины веков слышится вещий голос великого пророка: «Люди, не кощунствуйте, не кощунствуйте, чтобы узы ваши не стали еще крепче» (Ис. 28: 22).

У горного потока?

Мы шли и шли все дальше. Лес становился все темнее и темнее, ветер гулял по вершинам столетних буков и выл то заунывно и трогательно, то злобно и непримиримо. Вдруг пред нами открылся горный поток. Он звенел на разные голоса. Мой приятель прошел мимо потока, не задержавшись ни на минуту. Я остановился, как зачарованный. Мне кто-то говорил: «Остановись! Здесь тебе есть дело».

Остановившись у самого потока, я смотрел, как светло-зеленые его струи бились о мшистые обточенные камни, поток бился за свою кипучую жизнь. Он стонал, плакал, роптал, рыдал неутешно, а то, взвившись из последних сил, вдруг издавал отчаянный крик бешенства и неукротимой злости и мести, но снова начинал тихо и покорно плакать и стенать, точно пришибленная и подстреленная птичка.

Вдруг, о, Боже! Совсем явно слышу человеческие вопли. Они раздирают на части мою бедную душу; слышу издевательский смех собравшихся на шабаш бесов... А вот и раздался погребальный звон перебора колоколов, какой-то таинственный шепот загробных голосов, причитания, мольбы, проклятия... Боже! Нервы напрягаются до предела. Сердце бьет как молоток...

Вдруг, совсем невероятное. Среди вопля и стона слышу: знакомый мне голос зовет о помощи... Я вздрогнул как от прикосновения к раскаленному железу... Батюшка, батюшка, помогите... Боже, Боже! – шепчут дрожащие уста. – Или я с ума сошел? Или...

– Я погибаю, батюшка, – стонет другой уже голос...

– Помолитесь, я уже погибла, – чуть слышно стонет третий...

Сжав в руке палку до ужасной боли, я прислушался... Стало тихо, только поток неумолимо журчал. Я отошел от потока немного в сторону, чтобы лучше слышать. Снова настороженно прислушался, – все молчало. Не слышно было даже шелеста веток... Тревога росла в моей душе. Я крикнул, мне глухо ответило эхо. Тогда я бросился догонять своего приятеля.

– Ты звал меня о помощи или нет?

– Я? – с изумлением ответил приятель. – Нет, нет, я не звал, а что?

Я не мог больше говорить. Слезы душили меня. Отойдя за большое дерево, я зарыдал как в истерике...

– Это они, они, с кем разлучила тебя судьба, зовут тебя о помощи, – сверлит, как железом, мысль голову, – им трудно, их ловит враг, как птичек, в свою адскую клеть...

Наплакавшись досыта и отерши ладонью слезы, я с каким-то отчаянным сердцем сказал: «Нет! Нет! Ни одна душа не должна погибнуть! Господи мой! Правда это?! Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его»...

«И как вы думаете, – заключил вопросом мой рассказ священник, – можно ли после таких случаев иметь покой на душе?!»...

Да, когда детям угрожает смертельная опасность, они бегут к своей родной матери... А если она от них далеко, то они голосом зовут ее на помощь!.. И не тщетно они зовут ее. Она чувствует своим сердцем их беду и... спешит им на помощь...

А народная пословица говорит: «Молитва матери в воде не тонет и в огне не сгорит»...

Пресвятая Богородица, спаси нас!

«За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас как овец, обреченных на заклание. Но все сие побеждаем силой Возлюбившего нас» (Рим. 8: 36–37).

Святая Церковь

Ее увидел вновь вчера во сне,

Мечта моя оделась Царь-Девицей.

Святая, нежная и движется во мгле

Христова Церковь, точно белой птицей.

Шла дикими безбрежными степями,

Из ран ее сочилась густо кровь.

И чернь бросала грязь в безумьи пьяном

На белоснежный девственный покров.

О, как в тот миг желал я разделить

Ее страданье, муки, горе,

И жизнь свою навеки с нею слить,

Как воды рек с лазурным морем.

Она меня рукой остановила,

Пошла одна, шепнула мне: «Терпи!»

И я с тех пор с невыразимой силой

О ней скорблю, лью слезы на пути.

И свеж еще в полях росистый след

Весны цветущей накануне;

Но светлой радости уж больше нет,

Затих аккорд, порвались тонки струны...

И сердце гложет боль воспоминаний,

Зовет меня к труду ее любовь.

И верю, дети, что увижусь с вами,

Скорее в Церковь – там живит Христова Кровь...

И никакая злоба, ни насилье

Вас не погубят с Матерью Святой,

Угаснет буря, что шипит в бессильи, –

Такой девиз, такой совет вам мой!

Однажды братья пришли к авве Арсению и просили его сказать что-нибудь в назидание. Старец сказал им: «Пока девица живет в доме отца своего, многие желают ее иметь своей невестой, но когда она станет выходить из дома, не всем уже нравится. Одни унижают ее, а другие хвалят, и ей нет уже такой чести, как прежде, когда жила она в сокровенности. Так бывает и с душой, – сказал старец, – когда она станет проявлять себя – не может всех удовлетворить... (из Патерика).

* * *

Моя бедная маленькая пташечка! Что ты боишься, что так печально смотришь на свет Божий? Зачем так днем и ночью горюешь, так много льешь горькие

слезы? Всех ты, бедная, боишься, всех сторонишься, все тебе кажутся чужими и далекими. Кому бы ты доверила свое сердце, кому бы ты поведала свои печали? Сколько раз, доверившись, ты была обманута! Сколько раз твоя свобода, чистота и невинность были в опасности великой? И теперь ты еще более одичала, еще более почувствовала свое одиночество! Тебя, бедная моя пташка, приманивали ласками, пшеничкой, пшенцом, чтобы поймать, чтобы лишить тебя свободы и посадить в свою собственную клетку. Но как мало во всем этом святой правды и искренней материнской любви... Как много тебя окружает опасностей, как много ложных и льстивых доброжелателей. Но для тебя, милая моя пташечка, нет дороже того родного гнездышка, из которого ты, оперившись, первый раз выпорхнула на свет Божий. Как мал твой век, пташечка (пташенька), и как много у тебя скорбей и опасностей!

Тебе даже и поклевать зернышко не дают спокойно. Ты озираешься то вправо, то влево, то обернешься, нет ли врагов позади. А они так и подслеживают над тобой – кошачьи когти и острые зубы зверей, не прочь поймать тебя и потешиться вволю злые парнишки и хищные плотоядные птицы. И летишь ты с опаской, и спишь ты тревожно, и жить тебе невозможно... Вон, кто-то уже пощипал твою бедную головку, и крылышки твои злым клювом по- выдернуты...

Вот видишь ты, моя милая пташечка, под моим окном сидишь ты на веточке тонкой и смотришь прямо в мои глаза, и просишь зернышко покушать... Как тебя обдул холодный ветер, как тебя утомил дальний перелет!.. С родных краев прилетела ты, моя пташечка, горькую или радостную весть принесла ты мне?

Что же молчишь, милая гостья моя, скажи хоть словечко брату своему и отцу – накормлю я тебя и напою я тебя, и в дальний путь благословлю тебя. А еще прилетай ты ко мне в гости... на мою могилку и покличи меня, седши на дубовом кресте моем... А теперь –

Лети моя пташенька,

Лети ты скорее,

Лети моя крашенька,

Будешь милее.

Там козлик рогатый

По садику бродит,

И котик усатый

За птичкою ходит.

И лапочкой котик

Ту птичку ласкает,

А козлик рогатый

Ее добивает...

Лети прямо в гнездышко,

Свитое мамочкой,

Господь сохранит тя

И спозараночка.

Для нас нет ничего дороже на всем свете, чем наш Новый Завет, который дал нам Сын Божий – Господь наш Иисус Христос. Святое Евангелие – наша радость, наша великая сила, наше богатство, сокровище и наша надежда. Мы его читаем каждый Божий день и питаем душу свою живым источником, текущим в жизнь вечную. Никаких «новейших» заветов нам не надо, ибо они уже не от Бога, а от сатаны.

«Я вам сказываю, братья: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие» (1Кор. 7: 29–30).

Преподобный Пимен сказал: «Начало всех зол – рассеянность».

Мать Синклитикия говорила, что многие, живущие в монастыре, но совершающие дела мирские, погибли. Ибо находясь в обществе, в миру, можно быть иноком в мысли, и будучи отрешенным от людей в монастыре, жить по-мирски.

Преподобный Макарий Великий говорил братьям: «Бегите, братья, бегите». «Куда нам бежать далее сей пустыни», – сказал ему один из старцев. Преподобный Макарий Великий положил свой перст на уста и сказал: «Сего бегите!» А потом вошел в свою келью, запер дверь и сидел.

А другой старец сказал: «Мы крестимся, носим на себе крест и смотрим на страдания Христовы, а сами не переносим ни одной обиды».

Наставления детям

«Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнаптое мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее»... (1Кор. 1: 27–28).

Она сидела на своей убогой постельке и тихо говорила. В ее глазах была радость и печаль. Своей шершавой рукой она гладила курчавую головку мальчика. Ему было не более десяти лет, но он был рослый и умный. В его больших голубых глазах было что-то серьезное и глубокое. Видно было, что ребенок пережил много горя и скорбей и что его детство было не из радостных.

Комнатка, в которой были мать и сын, была довольно бедная и холодная. Одно единственное окошечко закрыто рваной соломенной подушкой. Кроме дощатого стола и дубовой лавки, да еще печи с шестом и всеми печными принадлежностями: ухватом, кочергой, сковородником, чугунами, горшочками, бадьей, шайкой, веником-помелом и некоторыми другими инструментами, – в комнате больше ничего не было. Может быть, можно было что обнаружить, но слабый свет керосиновой лампы так был скуден, что, кроме матери и сына, ясно различить было ничего не возможно. Тяжел был труд этой бедной вдовы, сколько она перенесла горя, оставшись в юности вдовой. Сколько обид, огорчений, бессонных ночей, а то и в голоде, и в холоде. Воспитала она много сыновей, дочерей, даже внуков, – все они повыросли и разлетелись, как птицы из гнездышка. Не пишут, не знаются, а слушать свою мать? Хоть ничего им не говори...

– Бог с ними, – говорила она часто себе, но душа болела о них и поныне болит. И ночи длинные проходили в слезах перед иконой святой... И кто только видел эти материнские слезы? Кто их мог бы перечесть?.. А сердце все сгорало и сгорало, как свеча, поставленная на подсвечник. И когда эта свечечка догорела, мать приготовилась умирать.

Один единственный сынок остался с нею. Вместе с матерью он переносил тяготы сиротской жизни, видел голод и холод. Не один раз, бедненький, смертельно болел от простуды и был близок к смерти. Он один за всех своих братьев и сестер выполнял высокий долг сыновней заботы о матери, и его она больше всех любила.

И вот теперь, когда наступает конец ее земной жизни, ей ничего и никого так не жалко, как этого милого малютку... Кому он будет нужен после нее? Кто его возьмет к себе и кто его приласкает, как родная мать? И кому он откроет душу свою и облегчит сердце свое, как он открывал своей матери?

Найдутся, конечно, родные, возьмут милого Ваню к себе, но какова будет его жизнь? На что наставят и по какой дорожке поведут его? Как сами живут они безбожно и бесчинно, так и его, бедненького, поведут. Какой он сейчас добрый, какой послушный. Горе жизни и недостатки смирили его, сделали его кротким, некапризным, довольным и малым – черствым кусочком хлеба. А потом что из него будет, как могут искалечить и испортить душеньку ребенка?

Все эти горькие мысли неотступно мучили больную голову матери, пока она совсем не свалилась и приготовилась умирать. Была глубокая ночь, может быть, уже и двенадцатый час шел. Зимой рано темнеет. Мать с вечера чуть-чуть задремала, как вдруг ее кто-то позвал. Голос знакомый, будто мужний. Когда они еще молодые ходили в лес за дровами, то муж Петя все так ей кричал: «Лена, Лена, сюда подь»... Так вот и ночью этой она услыхала знакомый голос мужа: «Лена, Лена, подь ко мне»... Сначала вскочила, потом огляделась – темно, тихо. Ваня ровно дышит на сундуке, – сразу все поняла, опустилась, обмякла, руки и ноги отнялись. «Зовет к себе туда, знать, конец мой настал», – подумала, и позвала сына: «Ваня, милый ты мой мальчик, подь ко мне, я умираю»...

Ваня, ко всему привыкший, все переживший, поначалу испугался, а потом, подойдя к матери, тихо, но твердо и мужественно сказал:

– И меня возьми с собою, мама, без тебя мне будет еще тяжче.

Мать приподнялась на своей постели, прижала Ванину головку к своей впалой груди и сказала:

– Вот и все, мой бедный мальчик, последняя ночь, и я больше тебя не увижу. Закроются мои глазоньки, захолодеет сердечко, отнимутся рученьки и ноженьки, и душа полетит к Богу.

Ребенок слушал и не плакал. Он все понимал и ко всему притерпелся. Умрет мама – Бог не оставит, – так говорила ему раньше мать. Припав курчавой головкой к материнской груди, он в последний раз слушал, что скажет ему мать. А она, поцеловав холодными губами его в лобик, тихо начала говорить:

– Сын мой любезный! Помни всегда Господа и молись Ему, где бы ты ни был. Молись в радости, молись в скорби и особенно горячее молись Ему в искушениях. Бойся Господа не как вор боится наказания, но как сын любимый, боясь оскорбить Его. Согрешишь – не задирайся и не оправдывайся, а иди опять к Богу. Он простит тебя, ибо милостив и любит тебя. Не будь боязливым, но правдивым и смелым. Наблюдай время и храни себя от зла. Храни молчание, но не удерживай слово, когда оно может помочь (Сир. 4: 27).

Не будь, как лев, в доме своем и подозрителен к домашним своим. Не возноси себя в помыслах своих и не люби тех, кто тебя хвалит. Со всеми будь мирен, а советник пусть будет один из тысячи. Ищи верного друга себе. Верный друг – сокровище и крепкая защита. От юности предайся учению доброму и получишь плоды для души твоей. Всей душой, сын мой, благоговей пред Господом и уважай священников Его. Не ссорься с сильным и не заводи тяжбы с богатым. Не шути с невеждой и не укоряй человека, обращающегося от греха. Не советуйся с глупым, ибо он выдаст тебя. Не открывайся всякому, чтобы над тобой не посмеялись глупые. Не смотри на женскую красоту и не пей вино с девицами. Не ленись вставать рано утром и не нежься в постели твоей. Сотвори молитву сразу после сна и не откладывай ее на другое время.

К Богу не будь дерзок в молитве и не отчаивайся, когда не будешь услышан.

Пищу принимай в свое время и не пресыщайся сладким блюдом.

В скорбях не падай духом, а в радостях не увеселяйся.

Благодари Бога за малое и беги от ропота, как от огня.

Не старайся быть богатым и ученым, а старайся быть добрым и правдивым.

Будь внимателен к жизни: ошибка одной минуты может стать горем всей твоей жизни.

Люби горькую правду, чем красящую и изысканную ложь.

Храни дружбу, ибо первый друг лучше новых двух.

И тебе, сын мой, да будет все красиво: лицо, душа и мысли. Женщина живет чувствами, ты живи чувствами и умом.

Борись за добро, ибо жизнь без борьбы – не жизнь, а бывание.

Лучше ярко и быстро гореть, чем долго дымиться и коптиться.

Лучше жить в нужде и сраме, нежели в богатстве и лживости.

В разлуке не грусти, а Богу молись и терпеть учись.

Не будь храбрецом тогда, когда у врага связаны руки.

Укрепляйся в горестях, словно каменный утес среди волн морских.

Прощай всех, но помни – прощенный враг никогда не станет хорошим другом.

Ищи всегда лучшего, ибо лучше искать и не найти, чем найти и потерять.

Ревнуй о Боге и Церкви Божией, ибо кто ревнует, тот любит.

Обуздай язык твой, и ты будешь жить мирно и иметь будешь много друзей.

Не бойся так вора, нежели человека, постоянно говорящего ложь.

Беги, сын мой, от сборища беззаконных, ибо это куча пакли с керосином.

Бойся глупого смеха и украшай себя еле заметной улыбкой.

Бойся лености, ибо она – камень грязный, лежащий на пути.

С безрассудным много не говори, а около мудрого молчи долее.

Плачь над умершим, глупым и безбожным, ибо свет разума исчез в очах их.

Беги сладострастия, сын мой, и этой бесстыдной страсти не отдавай душу свою.

Не будь двоязычным и наушником, ибо таковые прокляты будут.

Детям своим не давай воли в юности их, чтобы после не скрежетать тебе зубами своими.

Поспешай домой и не оставайся ночевать в другом доме.

Слушай совесть свою и будь стыдлив и скромен.

Не верь сновидениям и гаданиям, ибо таковые гонятся за тенью.

С веселым оком пой Господу и веселым лицом давай милостыню.

Не завидуй нечестивому, ибо в иное время он имеет успех.

Дай место и врачу, ибо и он – создание Божие и врачует Божиим.

Размышляй о законе Божием – это наука из наук.

Над непослушной дочерью усиливай надзор твой, чтобы она не сделала тебя посмешищем пред другими.

Лучше тебе быть со злым мужчиной, нежели быть в обществе с коварно-ласковой женщиной.

Не ходи часто к другу твоему, ибо наскучишь ему и возненавидит тебя (Притч. 25: 17).

Когда вкушаешь с высшими – составь преграду гортани твоей. Не будь среди упивающихся вином и пресыщающихся мясом.

Покрывай грех других и не напоминай о проступках их.

Чти Господа, сын мой, и кроме Него не бойся никого.

Больше всех сокровищ храни сердце твое, ибо оно принадлежит Господу.

Когда горечь жизни одолеет тебя – поплачь наедине пред Господом и почувствуешь великую усладу.

Посвятишь себя Господу, (священников, монахов, девиц) не укоряй за их невоздержание, но сожалей и молись о них, чтобы помочь им в добром.

Добродетельным не завидуй, чтобы не лишиться тебе того, чего имеешь.

Духовными сладостями не упивайся, чтобы не быть сластолюбцем. Услаждения в молитве не ищи, но пусть молитва твоя будет как подвиг крестный.

Не ходи, сын мой, ворожиться, но ходи лучше Богу молиться.

Умей лучше свое отдать, нежели чужое взять.

Помни, что воскресный день не наш, а Господний.

Кротость люби, ибо кроткое слово гнев побеждает.

Одень нагих, обуй босых, накорми алчущих, напои жаждущих, проводи умерших, и Бог будет за тебя всегда.

Никого не суди, сложа руки, чтобы не было на душе скуки.

Не будь самолюбив, ибо самолюб никому не люб.

Не помолившись Богу, не езди в дорогу.

Не будь в людях приметлив, а будь дома приветлив.

Старших почитай, равных уважай, младших наставляй.

Помни, сын мой, наставления матери твоей и не забывай их до самой смерти твоей.

Делай добро людям, но в награду не жди от них благодарности, а жди неблагодарности.

Когда постигнут тебя скорби – будь благодушен, а когда постигнут тебя радости – будь осторожен.

Когда сделаешь ошибку в чем – не отпирайся, а мужественно признайся в этом и попроси прощения.

Если жизнь проживешь в добре – не гордись, как фарисей, и не успокаивай себя этим, потому что спасение не от добрых дел твоих, а от помилования Божия.

Любовь к Спасителю нашему да будет в твоем сердце как огонь. Любовь к Царице Небесной – как дыхание души твоей. А любовь к ближним – как пища и питие для жизни твоей.

Любезный мой сын, как приустали очи твои от слов матери твоей, и как изнемог ум матери твоей от сего наставления к сыну моему, но сердце мое горит огнем любви к тебе, и я умру теперь спокойно на одре моем»...

Сказав это, мать в изнеможении склонилась на подушку и замолкла... Ее рука оставалась на головке Вани до тех пор, пока не похолодела. А он, бедненький, не смел более потревожить мать свою ни единым словом. Он не хотел и плакать, чтобы своими слезами не причинить боли матери своей, а потом не хотел еще плакать и потому, что он, Ваня, был уже большой, совсем взрослый! Потому и наставления ему давала мать, как взрослому... хотя милому и бедненькому сиротке было не более десяти лет. В трудной и тяжелой жизни дети взрослеют очень рано. Они делаются взрослыми ранее своих лет... так бывает в физическом и духовном сиротстве!..

«Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (1Кор. 4: 13).

Сиротка Ваня выжил. Похоронив мать, он скрылся из родного села и больше его никто не видел. Могилку Петровны (так звали его мать на селе) никто не посещал. Она обвалилась, поросла, крест подгнил и свалился и, казалось, что никто уж больше бедную Петровну не проведает. Но вдруг случилось необыкновенное событие. На село, доселе тихое и мирное, неожиданно заехал молодой, священник. Высокий, несколько сутулый, с волосами и бородой, которые уже начинали седеть преждевременно. Священник прошел прямо на кладбище. Он все ходил, ходил по почти заброшенному сельскому кладбищу, как вдруг остановился около одной поросшей могилки, поглядел, подумал и опустился на колени. Так он стоял молча несколько минут, склонив голову. Потом неизвестный священник стал поправлять как мог и чем мог обвалившуюся могилку. Убрав ее и воткнув глубоко в землю лежащий около крест, он еще раз поклонился родному праху и пошел вон с кладбища.

Зайдя в хату, которая была около кладбища, он встретил там старушку и дал ей 50 рублей денег. При этом он сказал:

– Я вас очень прошу, мать, позаботьтесь, пожалуйста, о вон той могилке, что находится с самого края, вон отсюда ее видно.

– Это могилка Петровны? – спросила старушка.

– Да, да, – ответил священник, – могилка Анны Петровны.

– А вы кто ей будете? – полюбопытствовала старушка.

– Я, я – дальний родственник, – ответил, смущаясь, батюшка.

– А как ваше святое имя?

– Меня зовут отец Иоанн.

– А... – протянула старушка и задумалась... – Сдается мне, – сказала она с расстановкой, – что ее меньшего сына звали Ваней. Это не вы будете? – сжавшись, спросила она.

– Да, я сын матери, – уклончиво ответил отец Иоанн, не желая быть узнанным.

– Вот оно что, – неопределенно сказала старушка, – тогда говорили люди, что Ванюша где-то погиб, или волки его растерзали в лесу. О, милый сиротка, – всплакнула она, – такова знать его судьба.

Отец Иоанн простился со старушкой, взглянул еще раз на родную могилку, родное село, маленькую речку, где он так любил купаться, и пошагал по направлению к городу...

Вечная тебе память, милая старушка – мать Петровна. Твои материнские наставления не пропали даром. Они запали в чистое и юное сердце твоего сиротки Вани и принесли обильные плоды. Теперь ты, Анна Петровна, можешь спокойно лежать в своей могилке, твой меньший сын – отец Иоанн – замолит за тебя Господу, – и за тебя – свою родную мать, и за свою родню, о которой ты так много скорбела и плакала...

Только мы тебя просим, Петровна, помолись, чтобы эти твои вечно живые материнские наставления запали в души тех, кто их будет читать в этой книге, и как в сердце сиротки Вани они принесли бы сторичные плоды. Аминь.

Дома

Холод, темные могилки,

Арки и туман.

Сердце друга вечно пылко,

Говор поселян.

На краю стоит березка,

Рядом с нею – клен.

Ты живешь так, брат, немножко,

Будь же ты смирен.

Вспоминай же ты могилку

Малу и сыру,

Молись Богу сердцем пылким,

Засвети свечу.

Встань ты в полночь, одинокий,

О грехах поплачь.

Боже вечный, светлоокий,

Душеньку упрячь...

На земле я был скитальцем,

Не было угла.

Сам Ты мучился страдальцем,

Ты укрой меня...

На краю стоит могилка

Много-много лет.

Как же мало ты пожил-то,

Брат, ушел от бед.

И лежит он тихо-тихо,

В зоне ветерка,

Засветило Солнце лихо

С выси-высока...

Наставления отцам

«Никто да не пренебрегает юностью твоею; но будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1Тим. 4: 12).

Наставлять пастырей Христовых может только опытный пастырь или архипастырь. Вот мы и предоставляем эту высокую и ответственную миссию святителю Тихону Задонскому. Тем более, что он не сам от себя взялся наставлять пастырей, а его убедительно просили о сем сами пастыри.

Следует сказать, что наставлять современных пастырей не так уж легко. Они теперь весьма образованы, или академики, или семинаристы. Потому всякие назидания им очень трудно прививаются. Тем более, если эти назидания минувших веков.

«Ныне другие времена», – говорят пастыри, и поэтому назидания и нравоучения должны быть с учетом современности. Теперь, действительно, назрела масса таких пастырских проблем, которых, например, 100 или даже 50 лет назад совсем не было. Однако, следует сказать, что в основе пастырские проблемы одни и те же; каковы они были 100, 1000 лет назад, таковы они и теперь. Например, святой апостол Павел писал пастырские наставления своему ученику Тимофею около 2000 лет назад, а они и теперь действенны и важны для нас. Святитель Тихон Задонский писал свои наставления пастырям всего 200 лет назад, так что их свежесть и ценность для современного пастыря нисколько не потеряна. Главное, нужно открыть свое сердце доброму слову святого отца и святителя и усвоить те необходимые истины, о которых пишет святитель Тихон Задонский.

1) Страх Божий всегда тщись иметь и молись Богу о том, чтобы Сам вселил в тебя страх Свой. Рождается страх с помощью Божией от внимания: кто ты и что поручено тебе хранить? Ты – иерей Божий и пастырь, храни и овец Христовых, которых Он стяжал Кровью Своею, а за них дашь Христу ответ, как ты их хранил. Поминай смерть, Суд Христов, Небесное Царство и муку вечную.

2) Юн еси, храни чистоту души и тела, на лица девические и женские не смотри прилежно, да не сатана сердце твое возмутит.

Слова праздного, шуток, смеха и всяких игр берегись, думай всегда: пред лицем Божиим ходишь, и Бог всегда на тебя смотрит – дело, слово и помышление твое все ясно видит.

От обедов и собраний удаляйся, да убежишь греха; где смех, шутки и речи о людях бывают, – от того места убегай; на помины и прочие обеды не ходи, а только отправив погребение в церкви, – домой беги; понеже в тех поминах обеденных много бывает соблазнов и делом, и словом; горе бо тому, им же соблазн происходит, глаголет Спаситель.

Что священники – братья твои – делают и прочие лица, не смотри, но внимай, что Христос учит и повелевает.

Часто поминай Христовы страсти, что Он и коль страшное подъял за нас мучение?

Нищих не забывай, но чем можешь, снабдевай.

В служении, а паче в Литургии, всегда тщись со умилением и страхом стоять, помни, что пред Богом страшным стоишь и молишься о себе и о людях. Также Тайны Святые совершай весьма благоговейно. Без дела никогда не бывай, часто молись Богу, читай часто первое послание Иоанна Богослова – тамо должность христианина вся изображена; такожде к Тимофею послания оба и к Титу послание – тамо служителей Христовых должность описана; читай и прочие книги, и что ни читаешь – достойно вписывай в тетради (и в сердце), дабы мог в случае людей наставлять.

3) С женою живи по-христиански, а не так, как скоты. Во время служения и перед служением от нее отдаляйся. Знаешь, что здесь пишу. Увещай и ее, чтобы чистоту любила. Читай первое послание к коринфянам, глава 7, а паче стих 19.

4) В исповеди весьма опасно поступай, чтоб грешника в отчаяние не привести; такожде берегись, чтобы и во обычай греховный не вошел грешник: во обычай грешник удобно приходит, когда грех без наказания бывает. Обыкновенно священники говорят: «Бог простит, Бог простит», – но смотри, каково его покаяние, истинно ли кается, и впредь от греха обещается ли отстать. Такожде во отчаяние грешник может придти, когда с ним жестоко поступает иерей; греха тяжесть показует, а о великом Божием милосердии не объясняет. Надобно в сем случае иерею праведный Суд Божий представить некающимся, а истинно кающимся – неисповедимое Божие милосердие.

Молодых жен и девиц берегись исповедовать – молод ты сам, – чтобы сатана плевелы не посеял в сердце, пусть их другой священник исповедует.

5) По обедни всегда что-нибудь прочитай, хотя краткое (или так, живым словом скажи) ради поучения людей, а праздника никогда не оставляй без поучения, и где бываешь в приходе, в чьем-либо доме, всегда что-нибудь душеполезное скажи, чтобы люди духовно созидались.

Еже кого знаешь в чем грешаща, увещевай его и моли, чтобы престал от греха и Судом Божиим устрашай, и мукой вечною и неизвестною жития его кончиною. Горе христианам неисправным и попам, не тщащимся исправлять их!

Лица сильного не стыдись и не бойся, но всех, кто грешит, обличай, сие бо есть звание священническое, и всем помощи у Бога проси, хотя и будут тебя за то ненавидеть злые и злословить, не бойся их, ты делай свое, Бог тебя защитит.

6) Обычаи злы, как-то: божбу и «ей-Богу», «на то Бог свидетель» и прочие призывания имени Божия в подлых вещах обличай и искореняй, понеже в сем люди тяжко грешат. Бог, Который повелевает: да не будут тебе бози инии разве Мене, Той же повелевает: не приемли имени Господа Бога всуе. Такожде, когда един с другим говорит: судят де ему Бог и прочее, все же сие зло искореняй и обличай.

7) Напоминай всем, что Суд Христов есть при дверях, уже настал день Христов, уготовил Господь на Суд Престол Свой, оттуда страх родиться может.

8) Заповеди святые десять и сам часто прочитывай, изрядно протолкованы оные в книжке Платона, учителя великого князя, думаю, что она есть у тебя, и у других.

9) Богатым, другам, почтенным лицам не угождай – грех велик есть человеком угождать, но что видишь в них худо – обличай, и страхом Суда Божия грози неисправным.

10) Тако ежели по должности своей поступая, презрен будеши, и злословие, клевету и прочие гонения от беззаконных будешь терпеть, небреги о том, но паче радуйся. По Христову словеси, «радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небеси». Аминь.

Поминай и мене грешного. Потщися, брате, поступать такожде. Бог милостивый, видя твое усердие и тщание, просветит ум твой своей благодатью и поможет тебе.

Что тебе усердно желаю (святой Тихон, епископ Задонский).

«Не бойтесь» ( Мф. 10: 26)

Не тлеть нам нужно, а гореть.

Не унывать – молиться,

О днях грядущих звонко петь,

И над душой трудиться.

Наш корень крепок и здоров,

Сердца отцов – из стали.

С огнем смешалась наша кровь,

Нас бури выращали.

А ты боишься, брат, грустишь,

Живешь, как обреченный,

Грехами небо ты коптишь...

Ведь сын ты нареченный!

Смелее шаг и – за Христом

Иди, не оглядайся.

Смелей сражайся со грехом,

В несчастьях закаляйся.

Ведь пастырь ты, – ведешь овец,

Они – твоя святыня,

Хранит тебя Господь Отец,

Сияя в Своем Сыне.

Свинцовы тучи. В небе звон

Далекий и протяжный.

Идет гроза – вещает он, –

Вперед иди, отважный!

Иль камень веры отсечен,

В твоей груди усталой,

На смех позорный обречен,

Тяжелый труд, удалый!..

Хоть ты один, иль двое вас,

Идите вместе в ногу,

Всесильный Бог изменит враз,

Откроет путь-дорогу.

Пускай глумятся и шипят,

Счастливцы сего мира.

Дороги огненны бурлят,

Дымится кровь средь мира...

Не тлеть нам, пастырь, а гореть,

Не унывать – трезвиться,

О днях грядущих звонко петь,

За мир больной молиться.

Смотри, смотри, как злобный волк

Овцу твою терзает,

И каждый вопль овечки смолк...

И небо вновь рыдает.

Ham корень крепок и здоров,

Сердца у нас – из стали.

С огнем смешалась наша кровь.

Нас бури выращали.

Сражайся, пастырь, и молись,

Идя по двум Заветам!

Веди овец своих, гордись

Своей судьбой при этом!..

«Да рыдает убо Иродиа, беззаконное убийство испросивше, не закон бо Божий, ни живый век возлюби, но притворный и привременный»

(кондак Предтече)

«Тебя постигли два бедствия, кию пожалеет о тебе? Опустошение и истребление, голод и меч» (Ис. 51: 19).

Кто это не спит глухой ночью? В светлице горит слабый свет, шторы тщательно занавешены, двери закрыты на замки. У подъезда стоит часовой...

А внутри? Там знатная женщина, в ночном одеянии, шаловливо открываются ее пышные и белые формы изнеженного тела. Она почти полураздета и совсем открыта ее голова. Пушистые волосы волной падают на ее белые плечи. Слабый свет притушенного светильника делает причудливые тени на стенах. Какая-то жуткая и страшная тишина...

Но что делает эта женщина, почему она не спит, как другие, в такой поздний час? Она кощунственно наслаждается своей победой. Видите, пред женщиной на блюде лежит окровавленная голова человека. Она почти плавает в крови. Глаза закрыты, бледный лик выражает страдание и угрозу. Черные волосы головы и бороды – в капельках свежей крови, как будто горящие бриллианты сияют они при тусклом свете огня.

О, Боже! Так это честная глава святого Иоанна Крестителя – великого учителя покаяния и грозного обличителя нечестия. Это она лежит окровавленная на блюде. А около нее вьется, как ядовитая кобра, Иродиада.

Но что делает эта коварная женщина с честной главой Крестителя? Иродиада сегодня хитростью добилась у царя Ирода, чтобы обезглавили святого Иоанна в темнице, а голову передали ей. Святой Иоанн все время грозно обличал Ирода, зачем он живет незаконно с Иродиадой, которая является женой брата Филиппа. Иродиада же присосалась к Ироду-царю как пиявка, и очень желает быть царицей. Но святой Иоанн, как блюститель нравственности и закона Божия, обличал Ирода за эту беззаконную жизнь с чужой женой и грозил небесным возмездием.

Коварная и льстивая Иродиада злилась и шипела, как ехидна, на святого Иоанна; она не раз уже пыталась погубить пророка, но боялась Ирода. И вот представился хороший случай – Ирод праздновал день своего рождения. Вельможи и сановники, и сам царь упились вина довольно. Началось увеселение, пляски, песни. Хитрая Иродиада давно ждала этого случая, – она послала свою дочь, бесстыдную Соломию, плясать пред пьяными гостями. Девушка выделывала самые безнравственные соблазнительные виртуозы, что крайне понравилось Ироду. Безумный царь клялся при гостях, что он готов дать полцарства своего за такую пляску. Соломия побежала к матери, и та научила ее просить у царя голову Иоанна Крестителя. Ирод был опечален этим, но ради гостей и клятвы, послал в темницу палача, который отсек голову святого Иоанна, принес ее на блюде и отдал девице, а девица отнесла матери своей (Мф. 14: 3–11).

Так коварство и нечестие «восторжествовало» над правдой и чистотой, преступное сладострастие женщины добилось еще одной невинной жертвы... Теперь некому больше обличать беззаконную жизнь, теперь никто Иродиаду уже не разлучит с царством. Она убрала с дороги своего сильного противника, и вот теперь ей не спится. Она еще хочет поиздеваться над святым Иоанном, глава которого полностью находится в ее власти...

Слабый свет чуть освещает спальню Иродиады. В тонком ночном платье она уселась пред мученической главой Крестителя и устремила на него свои черные злорадственные глаза...

– Он здесь, – ликовала Иродиада, – вот у меня он в комнате, мой враг и завистник моего счастья. Как я боялась и дрожала одного голоса его, как я боялась, что царь послушает его и выгонит меня из царского дворца. Но теперь уже нет, теперь все кончено. Теперь мой верх и ты в моей власти – враг мой и мучитель...

Иродиада сухо захохотала, как ночная ведьма. Ей пришла страшная и дерзкая мысль – колоть, колоть, сильнее колоть тот язык, который колол ее обличением за нечестие ее жизни. Иродиада вскочила, как ужаленная, и подбежала к столу. Она нашла длинную иголку и вернулась к блюду с главой. Дерзкой рукой открыв уста Крестителя, Иродиада, как бешеная львица, начала иглой колоть язык святого Иоанна. Она старалась большую иглу всю запустить в язык так, чтобы конец иглы достал гортани. Иродиада колола язык Крестителя и вдоль, и поперек. Впустив иглу до отказа, она нарочно медлила ее вынимать обратно, но крутила иглой, как шилом, туда и сюда для того, чтобы доставить своему врагу наибольшую боль и страдание.

Проделывая свою издевательскую и кощунственную работу, Иродиада инстинктивно всматривалась в лицо своей жертвы. Ей хотелось увидеть на лице Крестителя мучительные судороги боли от уколов иглы, но бледный лик святого Иоанна был спокоен и выражал даже чувство победителя. Видя это, Иродиада бесилась, как сумасшедшая. Она еще сильнее и глубже толкала иглу в язык мученика и приговаривала:

– Вот так тебе, вот так, вот так, вот так!..

Лицо ее покрылось потом, глаза налились кровью, ночное покрывало сползло на пол, но безумная женщина ничего этого не замечала. Она так была увлечена своей местью, что и не заметила, как подкралось утро и багровая заря стала вкрадываться в спальню. Придя в изнеможение и обессилив от злобы, Иродиада поставила блюдо с головой Крестителя под койку, погасила свет и сама легла на койку, укрывшись с головой пуховым одеялом.

Но как только она закрылась одеялом и хотела заснуть, ей стало неизъяснимо страшно. Она старалась побороть свой страх и уснуть, но этого ей не удавалось. Вдруг она ясно услышала знакомый голос пророка: «Не должно тебе жить беззаконно с царем!»... Иродиада похолодела, руки и ноги ее отнялись, подбородок затрясся от страха. Она лежала как мертвая колода. Неимоверный страх сковал ее члены, и она не могла даже позвать кого на помощь. Когда уже совсем стало светло, и с улицы стали доноситься говор и шаги, Иродиада тихо встала. Она была страшная, как мертвец. Под глазами были синие полосы, волосы всклочены, лицо обрюзглое и желтое, все тело сковано, как в лихорадке. Заглянув под койку, она со страхом вытащила оттуда блюдо с главой Крестителя и, не разглядывая ее более, понесла и бросила в... отхожее место...

Когда через полчаса пришла к Иродиаде ее дочь Соломия, чтобы поздравить мать с победным праздником, Иродиада лежала в горячке и стонала... «Вот так тебе, вот так, вот так, вот так»... Однако, злосчастная царица скоро поправилась и стала царствовать на престоле вместе с Иродом, – до своего трагического конца...

* * *

«Писание говорит фараону: для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над любою силу Мою» (Рим. 9: 17).

«Как грустно мне:

Очаг мой тихо гаснет!..

Коварство и порок

Сильнее чистоты?..

Заходит Солнце.

Труды мои напрасны?..

Стенает правда,

Сраженная ударом клеветы».

...«И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный»... (Откр. 20: 8).

Но что это такое? Будто какое столпотворение! Масса людей толпится на площади. Или кого коронуют? Или кого казнят? Крики победы и восторженные песни черни. Толпа все густеет и ширится. Слышатся отдельные крики людей и бой барабанов.

– Ба, да это же коронация новой Иродиады, новой царицы земли! Видите, как она гордо возвышается на троне. Какой орлиный взгляд. Какие пурпурные одежды.

– В наш-то двадцатый век и вдруг Иродиада, новая царица! Да где это было видано? – удивляется молодой человек в очках.

– История повторяется, милый мой, – отвечает почтенная пожилая дама, видимо, мать молодого человека.

– А как же настоящее имя этой новой царицы? – спрашивает опять парень.

– Современное ее имя – культура, а историческое – Иродиада.

– Как это может быть?

– Смотри, Ваня, – объясняет женщина молодому человеку, – царица или, вернее, лжецарица Иродиада совсем беззаконным путем добилась царевой власти. Она, будучи от природы властолюбива, сребролюбива, горда, коварна, красива, своими изящными сладострастными манерами отуманила сердце властителя Ирода. Женскими ласками и внешней привлекательностью она привязала к себе деспота и тем обеспечила себе дальнейший ход.

Но на пути к неограниченной власти безмерно честолюбивой женщины стоял святой пророк Иоанн с Божественной правдой обличения. Хитрая Иродиада, чтобы завладеть властью и сердцем царя, коварным путем добивается смерти пророка и обеспечивает себе широкие права счастливого господства...

– М-да, – сказал молодой человек, раздумывая, – но все же, как это увязать с действительностью, не понимаю?

– Для тебя это трудно, Ваня, – сказала женщина, – потому что ты об этом мало думал. Я тебе постараюсь разъяснить примерами, пойдем вот этой тихой улочкой, – мать и сын повернули в одну из немноголюдных улиц и, тихо разговаривая, пошли.

– Вот помнишь, Ваня, – начала снова женщина, – как ты был еще маленьким, и у нас на селе стояла небольшая красивая церковочка. Она была бедная, незнатная, стояла в маленьком лесочке и скромно проповедовала учение Божие. Она учила, чтобы люди жили по правде, по чести, чтобы они не блудили, избегали всякого нечестия, безбожия, нечистоты. И эта маленькая беленькая церковочка обличала всякий порок, например, кто жил без венца церковного, без благословения, тех Церковь отлучала от причастия, от общения даже с родными, знакомыми. Если эти люди каялись и начинали жить правильно, то Божья Церковь их прощала и принимала в свое общение.

Но вот настало время, когда в нашем селе все сильнее стали разноситься голоса, что-де, мол, Церковь не дает людям свободно жить, как они хотят, что, мол, она сковывает людей цепями рабства и насилия, что она не дает место свободной любви и счастливой жизни. «Довольно! – кричали голоса. – Конец всему этому, мы теперь люди культурные, образованные, будем жить так, как сами хотим. Сломаем церковь, не нужна она более нам, вон ее кирпич на дорогу и будем ездить по ней, как она ездила на нас»...

Так культура подняла свой голос. Новая царица все больше и больше завладевала сердцами толпы. Люди волновались, галдели, спорили, пока голос новой царицы – культуры – не взял верх над меньшинством.

Церковочку в нашем селе взорвали, в соседнем – сожгли, а в Иванове – под клуб определили. И замолк правдивый голос Предтечи... Его жизнь куплена ценой

бесстыдной красавицы. Церковь, с ее правдивым обличением, казнили, как виновную в невежестве, в обмане простой народной массы.

С того дня, как в нашем селе взорвали и казнили церковь, сняв с нее голову, в селе не слышен был более голос правдивого обличения, не слышен голос и наставления на правильную жизнь. Помнишь, как в этот же год была зарезана Дарьюшка – красавица нашего села. Ее нашли в канаве, всю исколотую ножами. Говорили, что Петька Алыев наладил к ней ходить каждую ночь, а муж ее – Иван – заревновал и зарезал ее вместе с Петькой. А еще помнишь, как Елена Гришина мужа своего отравила; Васена Иванова девочку, незаконно нажитую, сварила в чугуне и стравила собакам. Вот и пошла на селе свободная любовь. Кто же людей будет теперь наставлять? Голос Церкви замолк, священники перепутанные разбежались. Вот так культура – новая Иродиада – расправилась с голосом правды Божией. Так она вместо целомудрия и чистоты дала людям свободу делать распутство и насилие.

Но этим дело еще не кончается.

Иродиада, убрав со своего пути невинного Предтечу, старается еще мстить ему уже мертвому. Она колет язык его иглой и всячески издевается над своей жертвой – главой святого мученика. А новая Иродиада разве не повторяет месть своей предшественницы? Разве не кричит она во все горло, что Церковь была не что иное, как носительница грубого невежества и темноты, что она закабаляла жизнь бедных людей и приказывала беспрекословно подчиняться богатым. Что она сеяла одни суеверия, мракобесие и кабалу. Этими и подобными словами новая Иродиада, как отравленной иглой, колет правду Божию и стремится ей отомстить как можно чувствительнее и ожесточеннее.

И если прабабушка (старая Иродиада) бросает честную главу великого проповедника правды святого Иоанна Крестителя в отхожее место, то какое кощунство, какое неслыханное осквернение святыни произвела новая Иродиада? Не она ли из Божиих храмов делала мерзость запустения; не она ли чудотворные иконы и священные предметы велела бросать в отхожие места? Не она ли подсказывала одевать лошадей и животных в церковные ризы и другое святое облачение?..

...При всем этом, новая Иродиада показала себя великой просвещенной особой. Она оделась в порфиру и царский виссон. Она захватила власть над умами целого мира, даже люди умные, высокопоставленные, прислушиваются к ее голосу. Ее почитают властители, дипломаты, писатели, художники и люди всех сословий. Хвалят ее и преклоняются пред ней.

– Ну, мама, – перебил юноша рассказчицу, – ведь культура так много дала человечеству, так она возвысила человека, так украсила наши города, наш быт, наши отношения, разве за это не стоит ее прославлять и хвалить?

– Она много дала, – ответила старая женщина, – но еще больше отняла у человека. Она дала внешнее, зато отобрала внутреннее; дала телу красоту и превосходство, душу убила, или, в лучшем случае, подчинила ее телу; дала наслаждения грубые, чувственные, скотские, отняла внутреннее счастье душевного мира и блаженного покоя; украсила нашу землю светлыми городами, гладкими дорогами, каналами, рощами, словом, на земле устроила новый чувственный рай, зато решительно уничтожила для человека рай небесный.

При этом сказала, что верить в Бога и рай на небе очень глупо и невежественно. Тем более, что космонавты летали очень высоко и никакого Бога и рая в небе не видели. Здесь сама культура в этих словах выдала свое бескультурие и крайнее невежество и темноту. А простой народ всему верит, а другие молчат, потому что сказать правду небезопасно. Да уже ее никто и слушать не хочет. Однажды новая Иродиада сказала, что прежняя правда – сущая неправда, а новая неправда есть настоящая правда. Эти слова подхватила толпа, и они стали аксиомой жизни...

Долго еще говорила пожилая женщина молодому человеку, пока они не подошли к большому дому и не вошли внутрь его.

Итак, оказывается, Иродиада и поныне живет на свете. Она царствует над всем миром, пишет свои законы, подписывает повеления и по своему произволу решает судьбу новых проповедников правды Божией...

«Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте»

(Рим. 12: 14)

«Идол в мире ничто, и нет иного Бога, кроме Единого»

(1Кор. 8: 4)

Сумерки

Никто из тех не слышит переклички,

Что расколоть хотели плавь небес.

Придет весна, и зачирикают все птички,

И светлым, тихим станет темный лес.

Они ушли. Их унесло теченье,

Весьма легко вниз по теченью плыть,

Но осенью придет расчет за увлеченье,

И дел своих от Бога нам не скрыть.

Как пусто все, душа у всех бесстрашна,

И не найдешь пылающих сердец.

Кругом ведь хлад, в умах идеи гаснут,

И некому святой костер разжечь!

Превыше всех богатств есть добродетель,

Она ведь красит жизнь и свет очей.

Кто правдой режет зло, тот благодетель,

В страдальческой крови есть жизнь святей...

Не родилась такая в мире сила,

Чтоб правде уста вещи затворить,

Чтоб вырвала из сердца то, что мило,

И бросила пустое сердце жить!..

Креститель с нами в счастье и недоле,

Мы с ним, как были наши предки встарь.

Хотим любить иль распинать – все в нашей воле,

Храни, храни овец твоих, овчарь!..

Царица новая расположилась в троне,

Иродиада мудрая у мира на уме.

И златом призрачным пылает вся корона,

Все человечество забылось в грустном сне...

* * *

«Когда желают птичку в клеть поймать,

То груды сахару не пожалеют, –

Так говорит народ. Неплохо это знать

И тем, кто думать не умеют»...

* * *

Ночка!

Наша ночка жаркая,

Наши звезды яркие,

А мы – дети мамины,

Бога любим пламенно!

Ветер воет, ветер свищет.

Ветер-ветер на кладбище;

От родных ответа просит,

От родных, от мертвых.

Нет ответа на вопросы,

Все гробы отверсты...

А мы – дети мамины,

Бога любим пламенно.

Перед ветром клонимся,

За культурой гонимся...

То не гробик провожают

Звоном колокольным,

То царицу мир венчает

Гимном запрестольным.

«Называя себя мудрыми,

Обезумели» (Рим. 1: 22).

Дщери Иродиады

«14 ныне люди не могут глядеть на светило, которое ярко сияет в небесах»

(Иов. 37: 21).

Молодая женщина, лет 30-ти, быстро шла по тротуару. Город гудел, как растревоженный улей. Всюду двигались пешие, неслись машины или автобусы. Женщина была одета довольно ярко и цветисто. На ее голове, не чуждой модной завивки, красовалась голубая шапочка, пальто – зеленого цвета, мини-юбка – фиолетового цвета, сапожки – черного блестящего лака, словом, особа мало чем выделялась от всех остальных и одеждой, и походкой, и манерами, и даже вычурной речью своей. По походке и всему внешнему осанистому поведению можно было точно определить, что молодая женщина прямо гордится собой и явно тщеславится своей внешностью. Вот она неожиданно повернула за угол и почти столкнулась со скромно одетой девушкой.

– А, Настенька, здравствуй, милая, – первая заговорила особа, – а я тебя совсем не узнала.

– Здравствуй, Юля, – ответила девушка, – а уж тебя-то, наверное, и никто не узнает, вон как принарядилась.

– Теперь все так ходят, – будто оправдываясь, сказала Юля. – В Сокольники? – спросила она кротко девушку.

– Да.

– И я туда. Идем вместе! Только с тобой... – замялась было Юля.

– Чего? – спросила Настя, ничего не подозревая.

– С тобой идти-то стыдно вместе, – откровенно и тихо сказала Юля, – ты, Настенька, как старуха одеваешься.

Девушка вспыхнула всем лицом. Но она подавила неловкое чувство и тихо, как бы извиняясь, сказала:

– Да, ведь я же в церковь собралась, а не в театр, – скромный и правдивый ответ задел Юлю. Она промолчала. Некоторое время шли молча, натянуто. Но когда подруги вышли на ярко освещенную улицу, Юля не стерпела:

– Я тоже в церковь иду, а не в театр, – с некоторым раздражением сказала она, – так если в церковь, то надо одеться старухой, как ты?

Настенька опять смутилась, но все же сказала Юле:

– Так лучше молиться в храме, а для Бога нужно не нарядное платье, а чистая душа.

– А что, моя душа грязнее твоей? – выпалила залпом Юля.

– Нет, Юля! Зачем ты так говоришь, – обиделась Настя, – я не сказала этого.

Но Юля разошлась вовсю, ей ясно показалось, что подруга унижает ее и смеется над ее нарядом.

– Вы все такие, – зашумела она на Настю. – Фарисейки да ханжи, оденетесь, как на похороны, бьете поклоны, чтобы старухи вас расхваливали, да молодые монахи на вас глядели. Знаю я вас – подхалимки такие, только подачки собирать, да людей обманывать. Сколько тебе дал отец Петр прошлое воскресенье на исповеди? – и раздраженная Юлия заглянула злыми глазами в лицо смущенной подруге.

Но здесь случилось неожиданное – Юля споткнулась о что-то твердое и, вскрикнув, повалилась в грязную лужу. Настя бросилась к подружке. Она схватила ее за руку и, подняв на тротуар, стала очищать липкую грязь с какими-то отходами, прилипшую к модному пальто и платью Юли. Та злилась и ворчала, сама не зная на кого.

Очистившись несколько от грязи, Юлия остальное время шла молча. Настя тоже молчала. Ей-то очень нравилось идти именно так, молча, потому что шли ни куда-нибудь, в церковь. И если бы не эта грязная лужа, то и теперь Юля, не переставая, клеймила бы ее, Настю, за что, сама не зная.

Когда подруги пришли в Сокольники, в церковь, то Юля сразу спряталась за колонну, чтобы ее не видели знакомые люди. Она даже не пошла к «помазанию», а все стояла за колонной. Настя приложилась к святому Евангелию, «помазалась» и принесла капельку мира Юле, помазав ее лоб. Однако, такой благодушный поступок не «растопил» сердце подруги. Юля продолжала молчать и не смотрела на Настю. Она считала, что виновницей всей истории с лужей является никто иной, как Настя. Она возбудила гнев и расстройство Юли, она своим ханжеством виновата во всем этом.

Из храма подруги шли разными дорогами. Юля ушла вперед, не сказавши слова Насте. И с этого вечера между подружками образовалась пропасть... Настя всячески пыталась исправить дело, но Юля наотрез отказалась дружить с ней. Она называла Настю монашкой, ханжой, тунеядкой, нытиком и вообще человеком, не понимающим условий жизни и современности.

Как протест поведению Насти, Юля стала ходить в театры, кино, завела дома телевизор и даже ночью гуляла с ребятами. Мать Юли плакала, умоляла дочь одуматься, но Юля обманывала всех подряд и продолжала вести разгульную жизнь. Когда однажды, по слезным просьбам матери, Юля пошла в церковь, чтобы причаститься, там священник, зная прежнюю добрую жизнь Юли, обличил ее за дурное поведение, – так она обозлилась и наклеветала на батюшку, будто он подкупал ее на блуд с собой и давал ей за это большие деньги.

Священника забрали, а Юля продолжала наряжаться и жить распутной жизнью, пока в одной очередной гулянке не напоили ее вином с сонным порошком, обесчестили и выбросили глухой ночью с шестого этажа...

О, как плакала бедная Настя о своей подружке, как она жалела ее и со слезами молилась за нее Богу. И хотя она не считала себя виновницей гибели Юли, но ей с этого времени особенно стало ясно, как враг ловит души неопытные, под всякими благовидными предлогами обманывает их, и, наконец, убивает их навеки...

Соломия, дочь Иродиады, в бесстыдной пляске выплясала честную главу невинного пророка, лишила его жизни и сама потом погибла в ледяной воде, будучи затерта льдами.

...Сестры ее по занятию, по беспутству, по бесстыдству, предательству, клевете и ныне живут, но разве это жизнь, когда возмездие не дремлет?..

* * *

«Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному»

(1Пет. 2: 23)

Отец Максим был человеком честным, добрым. Он боялся кого-либо обидеть, даже одним словом. Особенно его доброе сердце страдало за грешных, больных, сирот, одиноких, бездомных. Он даже плакал за них, видя, как мучаются люди под грехом, хотят исправиться, стать лучше и никак не могут. И вот эта особая жалость к людям грешным возбудила ненависть к отцу Максиму дьявола. Враг старался любыми путями погубить служителя Божия, но все как-то чудом отец Максим оставался на своем деле – тихонечко служил, тихонечко проповедовал, тихонечко исповедовал и всячески словом и делом помогал бедным страждущим людям.

Но вот дьявол придумал новую ловушку для отца Максима. Две его прихожанки (Анна и Ганна) возненавидели батюшку за то, что он ко всем относится хорошо, а к ним будто очень плохо. Нашлись люди (из церковников, завистники отца Максима и другие с ними), которые воспользовались ситуацией и подговорили Анну и Ганну любой ценой изжить служителя Божия. Они на него клеветали разные небылицы, например, кричали при народе, что отец Максим их тайный любовник, что он с ними спал и грешил, что у него есть незаконные дети и он их воспитывает на стороне. И так как отец Максим был целибат, то все эти наговоры и клевета казались правдоподобными и люди верили им.

Бедный батюшка не знал, что и делать. Наконец, он предал всю эту затею воле Божией и никому не жаловался, только поплачет один пред Господом и скажет: «Господи! Что это за напасть такая на меня? Или я сильно, Господи, согрешил пред Тобой? Или Тебе угодно испытать меня этим огненным испытанием?» Самое неприятное для отца Максима было ночное время. Бесстыдные дщери Иродиады лезли в окно его дома, бросали гнусные подарки, лепили на двери похабные записки и творили такое, что отец Максим ночами, бедный, не мог заснуть.

– Изживем этого изверга, – кричали бесстыдные, бессовестные дети сатаны.

Ну, и изжили. Отец Максим заболел нервным расстройством и долго лечился на месте. Видя, что он все переносит терпеливо и никуда не сбегает, Иродиадки стали покушаться на его жизнь. Они носили с собой кислоту, чтобы выжечь отцу Максиму глаза; в рукавах прятали длинные ножи, чтобы в народе пырнуть батюшку в живот; подкарауливали его с топором за углом или дверными косяками; подкупали злостных убийц, которые, под видом какого-либо дела, приходили в дом священника, чтобы его наедине задушить.

Но Господь хранил отца Максима. Но вот однажды, поздней ночью, люди видели, как по улице, на которой стоял дом отца Максима, почти бесшумно прошла автомашина... Когда утром богомольцы пришли в храм молиться, священник долго не приходил. Пошли в его дом. Старая хозяйка рассказала, что этой ночью батюшку увезли неизвестные люди, куда, она сама не знает. «Прощай, Петровна», – были последние его слова...

Посудили, порядили, сообщили архиерею, и с тем делу конец. Только вместе с отцом Максимом пропали и эти две – Анна и Ганна. Не было их около месяца. Потом приехали и всем говорили, хвастались, что они прикончили этого дармоеда и изверга и больше нет его на белом свете.

Так бесстыдные и бесчестные дщери Иродиады погубили служителя Божия. Насилие и любострастие взяли верх над невинностью и чистотой. Новые безбожные Иродиады путем коварной клеветы, любострастного насилия, беспутной женской мести добились еще одной жертвы...

Однако и здесь совершилось чудо.

Спустя полгода, отец Максим прислал знакомым письмо, в котором писал, что он жив и находится где- то в дальней республике. Просил прислать ему лекарства и кое-что из вещей...

Безбожный мир требует за себя невинных жертв. И в этом «жертвоприношении» участвуют предательски любострастные Иродиады. Бесстыдной пляской, коварной преступной красотой, сладострастной злой местью они увеличивают число мучеников за правду Божию и... тем самым ускоряют свою гибель...

Святой Иоанн Златоустый еще в VI веке воскликнул во всеуслышание, что «Иродиада снова пляшет, снова беснуется и ищет Иоанна Крестителя».

Надо отметить, что современные Иродиады более бесстыдны и более коварны, чем были раньше. Ибо сам сатана вселяется в их души и безжалостно разит рабов Христовых. И если бы не всесильная охраняющая благодать Христова, то не спаслась бы никакая плоть (святое Евангелие).

«Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас!»

«Нас почитают обманщиками, но мы верны; нас наказывают, но мы не умираем; нас почитают умершими, но вот, мы живы»

(2Кор. 6: 8–9).

Танец Соломии

Вот мы любим, как любят звери,

Из застенка, не зная стен,

Раскаленным свинцом артерий

Зореносным кипеньем вен.

Прозвучим до заветной точки,

Никакой карандаш веков

Не сотрет ни буквы, ни строчки

Из Божественной книги тех слов.

Наливное яблоко рая,

Мысли грешной запретный плод,

Дочь нелюбимая и неродная,

Кто тебя из ада возьмет?

Сладострастных, коварных стремлений

Кипит в сердце безумный огонь,

Черных адских бездушных учений

Разлилась лавиною вонь...

Вновь ты пляшешь, безумная фея,

Распаляя сердца злополучных князей,

Ищется на блюде глава все алея...

Утоляючи месть благовидных зверей...

...«И детей ее поражу смертью, и уразумеют все Церкви, что я есмь испытующий сердца и внутренности; и воздам каждому из вас по делам вашим» (Откр. 2: 23).

У беспутной Иродиады много детей. И все они следуют в жизни своей матери. Они обязательно похожи чем-то на свою нечестивую мать. Так самыми близкими и любимыми ее доченьками, через которых она убивает и казнит верных рабов Божиих, являются:

1. Зависть. Она самая старшая дочь Иродиады. Зависть завидует чистоте, невинности, ищет их казни. Завидует власти, богатству, нарядам, учености; завидует душевной и телесной красоте человека, подруге и прочим. Эта дочка самая-самая преступная и жестокая. На ее счету тысячи, миллионы невинных жертв святых мучеников Христовых, священников, пророков. О, как надо бояться этой нечестивой дочери Иродиадовой, гнать ее из нашего сердца огненным мечом молитвы Иисусовой, выжигать и выскребать слезами покаяния. Святое Писание говорит: «Завистью смерть прииде в мир».

Следующая дочь Иродиады, несколько моложе первой, это –

2. Развращенность. По своей гнусности и мерзости она нисколько не уступает старшей своей сестре, однако, и имеет свой собственный лик, свою физиономию.

Эта дочь Иродиады способна на всякую низость и всякую гадость. Она сладостью разврата губит царей и правителей, монахов и архиереев, и даже подкрадывается к святым людям. Получив полную власть над миром, развращенность нагло пробирается в храмы Божии, монастыри, одинокие монашеские келии и пленяет своей прелестью даже чистые и внимательные души.

Эта дщерь Иродиады особенно обнаглела за последние годы. Особенно она поработила сердца молодых людей – юношей, девушек и даже подростков. Родиной этой проклятой дщери является Франция. Оттуда она переселялась в другие страны мира и в нашу Россию. Развращая сердца нового поколения людей, развращенность, как рак, поражает здоровые юные организмы и делает из них живые трупы (ходячие мертвецы). Никакие гражданские законы не в силах бороться с этим ужасным врагом человечества. Люди, потеряв веру в Бога и в вечные адские муки, ничего более не боятся на свете, они отдают свои тела и души безумному разврату, становятся животными и преждевременно погибают, заживо сгнивая.

3. Гордость. Это третье исчадие Иродиады. И как часто бывает, что беспутная мать рождает страшного урода: с двумя головами, или мужской и женский пол вместе, или с тремя руками и одной ногой, или наоборот, – то и Иродиада родила третью свою дочь с тремя головами. Гордость – страшный и безобразный урод. Гордость, властолюбие, жестокость – вот три головы этого чудовища. Однако, при всей своей безобразности, гордость почитает себя лучше всех на свете. Отвергая Бога Небесного, гордость сама себя венчает богом земным и требует себе поголовного поклонения от всех людей. Эта многоголовая гидра завладела всем миром и в награду за покорность себе она готовит всему человечеству скорую гибель.

И что самое ужасное – это то, что гордость вторглась в Церковь Божию и царствует в сердцах служителей церковных, отсюда церковные раздоры, скандалы, закрытие храмов, развал монастырей и разрушение живого престола – сердца человеческого.

Святые отцы, как огня, боялись гордости и боролись с ней силой смирения Христова. «Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать», – говорит слово Божие.

В наш век гордость – мировая царица. Она рвется к большей власти через трупы владык и князей и, достигнув власти, правит с невиданной жестокостью и тиранией.

О, христианин! Борись до самой смерти с этим трехголовым чудовищем. И если силой Христовой ты не победишь его в своем сердце, то сам будешь поражен им и погибнешь.

4. Обжорство – также безобразное исчадие Иродиадиного чрева. Сластолюбивое обжорство не знает границ. «Бог их чрево», – сказал святой апостол Павел. В наш материальный век обжорство затмило все земные ценности. А духовные ценности, как воздержание, целомудрие, святость, скромность, веру и любовь к Богу, обжорство поглотило как жертву.

«Будем есть и пить, ибо завтра умрем», – кричит обжорство устами миллионов. И вот современный человек живет, работает до пота и крови только, чтобы поесть, попить послаще, приодеться получше, посмотреть в театре поинтереснее и других забот у него нет. Душа убита, тело растолстело, как бочка.

5. Клевета, ябеда, предательство, корысть, лесть, подхалимство, взяточничество, двоедушничество, животный страх, упорное противление Богу, Церкви, маловерие, неверие и прочее – все это исчадия новой Иродиады – культуры современной.

Слышите, как эта царица всех грехов говорит: «Теперь все вы, мои дети, стали культурными, грамотными, учеными. Вам неприлично веровать в Бога, веруют одни невежды и темные люди. Вам неприлично смиряться, коснеть в неведении, подчиняться, быть рабами кого бы то ни было, даже Бога. Вы, – говорит культура людям, – сами все стали богами. Зачем вам посты, поклоны, молитвы, ношение креста – все это некультурно, несовременно. Все это пережитки прошлого, безвозвратного».

Люди слушают новую Иродиаду, нравится им это нравоучение, и безо всякого раздумья делаются абсолютно культурными.

И сказал змий Еве: «В день, в который вы вкусите их (плоды культуры), откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»... И послушала Ева змия, «взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги»... (Быт. 3: 5–7).

Ученый П-ль сказал, что культура и цивилизация весьма хорошее дело, но если они неподотчетны высшему Разуму, они становятся против человека.

3. Как хорошо и приятно летать дальше и выше всех планет и даже звезд небесных, но с мыслью бесконечного удивления пред мудростью Создателя Вселенной... И не видя Его телесными глазами, чувствовать душой его близость и бесконечную любовь к человеку...

* * *

Но если бесчестная Иродиада и ее беспутные дщери не покаялись и все погибли, то культура последующих веков (если они будут) должна привести людей к Богу, хотя и не всех... Есть и в настоящее время люди, которые, правильно и разумно поняв человеческую культуру как способ украшения жизни на земле, приближаются к духовной культуре и становятся людьми подлинно культурными во всех отношениях. Эти люди добились одного фактора – они раз и навсегда покорили свой разум вере и этим достигли «цельной» культуры, т.е. материально-духовной, а не только одной материальной (односторонней), сужающей границы деятельности маленькой земной планетой.

* * *

«Кто Создателем Вселенной был всесильным, всемогущим

И с небес дыханье жизни даровал всем тварям сущим.

Образ тел во всей Вселенной создал Ты, Единый Бог.

Будь защитой мне, чтоб мощью сатану попрать я мог!

Боже, Боже, выси, долу – Ты Владыка и покров,

Создал ты законы сердца, породив для нас любовь.

Коль ты мудр, то знать ты должен, в чем же мудрость-то Сама!

Муж, способный плакать тихо, добродетелен весьма.

Тверже скал держаться надо, хоть страданий будет тьма,

Все несчастье человека – это горе от ума.

Ты мудрен, но не научен мудрецов понять сужденья,

Как среди зверей, рыдая, ты насытишь вожделенья?

В жизни я рабом не буду, не страшусь своих врагов;

Жалок тот, кто в дни невзгоды не сумел воспрянуть вновь.

Презираю человека, если он изменник шалый,

Ни к чему храбрец кичливый и вояка запоздалый.

Тот не прав, кто забывает хоть на миг, что станет прахом,

Уж грядет, Кто днем и ночью все одним сметает взмахом.

Ведь никто не умирает, коль того не хочет рок.

Рок – борьба, и с ней победа, коль того желает Бог.

Ложь – источник всех несчастий и спокойствия утрата,

Если действовать не будешь, ни к чему ума палата.

Образ тел во всей Вселенной создал Ты – Единый Бог.

Будь защитой мне, чтоб мощью сатану попрать я мог!

(Великий грузинский поэт XII в. Шота Руставели.)

* * *

Сущность единого Бога непознаваема и природа Его непостижима. Исследовать Его невозможно, ибо Он недоступен знанию. Признание же Его бытия постигается не исследованием, а верой. Сущность Всевышнего вечна и безначальна, и бытие Его не зависит ни от кого...

Он – источник добра. Все созданные Им существа – разумные и неразумные, мыслящие и немыслящие, говорящие и бессловесные – созданы им прекрасными.

Мир подобен колеснице, запряженной четверкой лошадей – теплотой, холодом, сухостью и влажностью, и имеется еще тарная сила, подобно вознице, который покоряет и держит эти противоположности в мире и согласии...

Никто не находится выше Бога, как Его причина. Он Сам причина всего того, что возникло из ничего, – верхнего неба и что находится под ним...

(Видный армянский философ IV в. Ездник Кохбаци.)

* * *

«Древние, которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание, что все, о чем говорится как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность.

Когда в «полном движении и жизни Вселенной родивший ее Отец признал образ бессмертных богов, Он возрадовался»...

(Великий древнегреческий философ

IV в. до н.э. Платон.)

* * *

«Либо, схвативши, швырну я ослушника в сумрачный тартар. Очень далеко, где есть под землей глубочайшая бездна, где из железа ворота, порог же высокий из меди, – вниз от айда, насколько земля от небесного свода. Звездное небо, урана, чтоб точно покрыл ее

всюду и чтоб прочным жилищем служил для богов все- блаженных»...

(Античная философия древней Греции

VIII в. до н.э., Гомер.)

* * *

Тогда не было ни сущего, ни несущего;

Не было ни воздушного пространства, ни неба над ним.

Что в движении было? Под чьим покровом?

Чем были воды, непроницаемые, глубокие?

Тогда не было ни смерти, ни бессмертия.

Не было различия между ночью и днем.

Без дуновения Само Собой дышало Единое...

И ничего, кроме Его, не было.

Вначале тьма была сокрыта тьмой...

(Индийская философия, Веды,

около 2 тысяч лет до н.э.)

* * *

«Вначале Бог сотворил небо и землю,

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над

Бездною; и Дух Божий носился над водою.

И сказал Бог: да будет свет! И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош!

И отделил Бог свет от тьмы,

И назвал Бог свет днем, а тьму ночью.

И был вечер и было утро день один»...

(Еврейская философия,

около 6 тысяч лет до н.э.,

святая Библия.)

* * *

Икона счастья!

Тьма. Мы слышим гром, раскаты

И идем зарю встречать.

Счастье – на Кресте распято,

Пред Крестом – стоять, молчать!..

Мы несем икону счастья,

Показать ее хотим

Униженным и несчастным,

Им о счастье возвестим.

Будем петь, если замолкнем –

Камни будут говорить.

Наш удел – тернистый, колкий,

Все же будем, брат, любить...

Восемь тысяч лет обратно

Бог судил воздвигнуть мир.

Говорил нам многократно,

Звал на Свой любезный пир!

Затемнился ум ученый,

Свой земле он дал предел.

Прекультурный, просвещенный –

Возлетел до вышних тел.

Наша Библия Святая –

Вечный план, «икона счастья».

Все смещая, все сметая,

Всех выводит из несчастья.

В ночи слышим гром, раскаты

И идем зарю встречать...

Счастье – на Кресте распято,

Будем лгать или молчать?..

* * *

Посвящается А. Блоку

Только ты, влюбленный

В Бога и Христа,

Вправе носишь имя

Друга – мудреца.

Если б не любил ты

Правду и любовь,

Должен был родиться

Тысячу раз вновь.

Без любви не стоит

В мире этом жить,

Без любви ужасно

Бога не любить!..

Зваться человеком

Может только тот,

Чья душа с приветом

Скажет: «Ты мой Бог!»

Вновь в цепях и розах

Шествует Христос,

Вновь в крови, угрозах

Мимо нас идет...

Любим мы, не любим,

Как должно любить

Бога с человеком,

И сердце возносить.

В годы испытаний

Был скалой твой Бог,

Выспренней желаний

Смог достигнуть Блок.

С чистою культурой

Ты сроднился, брат!

И постиг пурпурный

Дивный Божий Град!

Ты сказал: Христос наш –

Мученик Российский,

Распят поколеньем

Новым – мусикийским...

Кровь его алеет

В наших русских градах,

А любовь светлеет,

Не зная преградов.

Только ты, влюбленный

В Бога и Христа,

Вправе жить на свете

Рядом простеца...

Без любви бесцельно

В мире этом жить.

Страшно и ужасно

Бога не любить...

«Дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Еф. 4: 14).

Провожая своего малого сына на войну, мать со слезами на глазах говорила ему: «Сын мой любезный, помни слова своей матери. Помни, как я учила тебя еще крошкой, чтобы ты любил Господа нашего Иисуса Христа, чтобы ты никого никогда не боялся, как только одного греха и чтобы не обидеть Господа. Я тебя родила, я тебя воспитала, хранила до сего часа, теперь же вручаю тебя Господу Иисусу Христу и Его Пречистой Матери»...

Юный сын Димитрий стоял на коленях пред матерью и утирал свои слезы ладонью. Он знал, что материнское благословение сильнее пламени и крепко, как гранит. «Благослови меня, родная, на подвиг ратный», – тихо сказал он своей родимой.

Она же взяла небольшое Евангелие (Новый Завет) и, подавая ему, сказала: «Возьми эту святую книгу, дорогое мое чадо, читай ее каждый день и особенно в минуты трудные и опасные»... Димитрий поцеловал материнскую руку. Мать же, склонившись, поцеловала сына в правую щеку и сказала: «Прощай, родное мое сокровище. Бог сохранит тебя от всякого зла»...

Уже вечерело, когда Димитрий последний раз смотрел на родную хату, около которой стояла одинокая мать... Она не плакала. Скорбь ее была больше слез. Она, широко открыв глаза, смотрела, смотрела на удаляющегося одинокого всадника. Вот он еще раз остановился, махнул рукой и... Незаметно настала ночь, и тьма обложила всю местность и вместе сердце одинокой старушки... Благословив материнским крестом багровый закат, где скрылся ее любимый сын, она побрела в свою хату...

Димитрий сразу отличился своей смелостью и отвагой. Римский полководец Тит вскоре назначил его центурионом (начальником отряда). Солдаты-легионеры любили своего центуриона за его доброту и справедливость. Они, в часы опасных схваток с врагом, грудью защищали своего начальника, а он сам своей смелостью и силой не раз спасал весь отряд от верной гибели.

Юный, сильный, в сияющих доспехах, со светлым открытым лицом, вьющимися волосами, Димитрий был похож на Архангела Михаила. На своем верном коне он во время битвы неожиданно появлялся в самых опасных местах сражения и вызывал у своих воинов восторг и радость, а у врагов – страх и ужас бегства.

Но никто не знал, что Димитрий был тайным христианином. По ночам в своей палатке он молился Богу, а когда выдавалась минута быть одному где-либо, читал святое Евангелие. А как он любил Господа! Как много он плакал, когда читал о страданиях Спасителя, о Его безмерной любви к людям. «Господи! – тихо шептал он в молитве. – Спаси язычников, не знающих радости Твоей любви. Просвети их всех светом Твоей вечной правды»...

Когда Димитрия с отрядом посылали вылавливать и мучить христиан, то он тайно всячески им помогал и освобождал из темниц под разными предлогами. Случилось, что он спас от смерти одного юношу-христианина, которого вели на казнь три солдата из его отряда. Димитрий ночью один напал на конвой и, отбив у них юношу, никем не узнанный, скрыл его в своем отряде, потом одел его в воинские одежды и всегда держал около себя. Юноша был добрым и храбрым воином и сильно полюбил Димитрия. В знак своей признательности, он много раз спасал своего начальника от опасностей. Но вот однажды произошло ужасное и непоправимое событие.

Отряд Димитрия, посланный на усмирение варваров, заночевал в лесу на большой поляне. Воины разместились в палатках, кругом были выставлены часовые. Ночь выдалась очень темная и сырая. Ветер шумел и стонал верхушками деревьев. Обойдя вместе с верным другом Никифором лагерь и проверив надежность охраны, Димитрий вернулся в свою палатку.

«Иди, отдохни, братец, немного, – сказал он тихо и нежно Никифору, – Христос сохранит тебя». И, побуждаемые святым чувством Христовой любви, они братски обнялись и поцеловали друг друга, чего раньше никогда не было, прощаясь со своим верным другом и братом. Димитрию казалось, что он видит Никифора в последний раз... Какое-то томящее чувство давило его сердце. Душевная боль пронизывала все его существо. И это мучительное предчувствие не обмануло Димитрия.

Войдя в палатку и закрыв за собой дверь, Димитрий стал молиться: «Господи Иисусе Христе, – шептал он со слезами, – или суждено быть несчастью в эту ночь? Да будет Твоя святая воля. Только молю Тебя, Господи, заступись Ты за беззащитных рабов Твоих – христиан, которых демон вместе с цезарем решили уничтожить... Защити их, Владыка Христос! Защити и помилуй нас. Аминь!»

Он упал лицом на землю и долго лежал так... Потом встал, разделся и лег на походную постель. Сколько проспал Димитрий, неизвестно, только он неожиданно вскочил на ноги. Его звал знакомый голос матери: «Димитрий! Ефес... 6... 14...» – сказала она ясно и кратко.

С минуту он соображал, что бы это значило? Почудилось ему или нет? Прислушавшись, он определил, что за палаткой и в лагере все тихо и спокойно. Только ветер шумел вершинами деревьев...

«Ефес... 6... 14...» – промелькнуло в его голове.

Димитрий берет и открывает маленькое Евангелие. Свет свечи надает прямо на слова Апостола: «Станете, препоясавши чресла ваши истиной и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир. А паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого»...

Он дальше читать не стал. Все было ясно... Вещий голос зовет его немедленно одеваться... опасность не ждет... Димитрий быстро накинул на себя одежду и препоясался. Затем надел стальную броню и плотно застегнул ее. Быстро одел воинские сапоги, взял щит в левую руку, глубокий шлем надел на голову и правой рукой схватил меч, – ив эту самую минуту несколько стрел, одновременно пущенных с разных сторон, со свистом прошили полотно палатки, две из них своими отравленными остриями впились в броню Димитрия, но тут же упали наземь, не причинив телу ни малейшего вреда. Димитрий выскочил, как пуля из палатки и закричал: «Варвары, братцы, варвары!»

На него наскочило сразу несколько человек. Было темно, и Димитрий разил их своим мечом направо и налево. Его легионеры выскакивали из палаток, большинство раздетые и невооруженные. Их быстро поражали стрелы и мечи варваров, и они падали, как подкошенная трава. Однако Димитрию удалось собрать около себя больше десятка воинов. Встав кругом, они геройски отражали яростное нападение врагов и не устоять бы им, если бы не спасло их следующее обстоятельство.

Поражая врагов своим мечом и ловко отражая щитом их многочисленные удары, Димитрий заметил, что верного его друга Никифора нет с ним... варвары все ожесточеннее наседали на горстку храбрецов, которых становилось все меньше и меньше. Сам Димитрий был ранен в ногу, которая сильно ныла и горела, как в огне, и силы его стали ослабевать...

Вдруг справа раздался сильный воинский крик, и пламя огней одновременно загорелась в нескольких местах. Варвары, вообразив, что новый римский отряд идет на помощь Димитрию, мигом разбежались и скрылись в темном лесу.

Димитрий рванулся на одинокий осекшийся голос своего друга Никифора, но было уже поздно... Подняв панику среди варваров громким своим криком и зажженными кострами, Никифор был сражен ударом меча убегающих варваров и пал бездыханным... Когда Димитрий склонился к его бледному юному лицу, ему показалось, что друг его дышит.

– Огня, – закричал он.

Ему подали пылающий факел. Поднеся его к лицу Никифора, Димитрий тихо произнес:

– Друг мой, ты жив?

Никифор медленно открыл влажные глаза и тихо сказал:

– Кто со Христом, тот не умирает!..

О, какой нежной святой любовью смотрели светлые глаза Никифора в лицо Димитрия!.. Сколько было в них святой дружбы, жертвы, нежной привязанности и братской любви!..

– Прощай, верный друг мой и любимый брат, – сказал взволнованно Димитрий. Никифор тихо улыбнулся и закрыл глаза. Затем он глубоко вздохнул, потянулся и... замер навечно... Из закрытых глаз скатились две горячие слезы.

– До свидания, мой милый друг и брат, – вставая, снова сказал Димитрий, – я знал, что разлука наша неизбежна... – но увидимся там... Вечная тебе память!!! (из жизни святого великомученика Димитрия).

* * *

«Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной» (Еф. 6: 12).

Что же ты спишь, друг мой? А ты, сестра, сидишь и дремлешь, не зная, что тебе делать? Или эта история не для вас написана? А если для вас, то почему же вы такие неподатливые и непонятливые? Или вам вставать не надо, или, встав, одеваться и облекаться не следует? Разве вам Христос не вручил «всеоружия» на борьбу с врагами спасения?

– Да чего нам спешить? – говорите вы самонадеянно. – Крутом тихо и спокойно. Никаких «варваров» нет около нас! Какая же нужда облекаться во всеоружие Божие?.. Пусть лежит все в углу, а мы еще поспим, понежимся...

Христианин и христианка, монах и монахиня, священник и архиерей! Христос Спаситель зовет вас бодрствовать и трезвиться, встать и молиться, а мы говорим: у нас все тихо и спокойно. Ночь такая лунная и... прелестная, только спать или любоваться Луной, или духовно любодействовать?!

Ох, если бы мы всегда помнили, что наши враги- то – «невидимки». Им хоть ночь, хоть день, – они все невидимы и неприметны. А стрелы-то их раскаленные, ядонасыщенные, ядоносные, и как ведь ловко поражать цель, будучи сам невидим... Вот ведь какое преимущество наших супостатов.

Сильно они натягивают тетиву, чтобы пустить в тебя очередную стрелу... и как тут не встать от духовного сна, как не препоясать чресла свои истиною, как не облечься в броню праведности, как не быстро обуть ноги в готовность благовествовать миру Христа, взять щит веры, одеть шлем спасения и вооружиться мечом духовным, который есть слово Божие!

«Примите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолевши, устоять» (Еф. 6: 13).

Нет! Нас, наверное, ничем не пробьешь. Никакими пулями, никакими стрелами. У нас такая броня на дета, что ничем ее не сокрушишь... Где там стрелы, когда само огненное слово Божие, которое, по словам пророка, есть «молот, разбивающий скалы», и то не расщепляет нашего каменного сердца... Что же за броня надета на нас, которую ничто не может пробить и растворить наше сердце?

Броня неправедности!

Она сплавлена по последнему слову техники из следующих химических элементов: маловерия, лжи, бесстрашия, вольности, дерзости, сонливости, обжорства, сластолюбия, гордости, самолюбия, осуждения, тщеславия, болтливости, боязливости, подхалимства, человекоугодия, невнимания, смеха, гнева, памятозлобия, уныния, самолюбования, богонелюбия, человеконенавистничества, продажности, ожесточенности и прочих химических элементов. Затем эта «броня неправедности», конечно, закалена на усиленном огне любострастия и сладострастия, потому она так и крепка, и долговечна...

Святая Синклитикия говорила: «Дело врага одеваться в чужое платье и свое оружие держать под покровом... надо смотреть за его хитростями, должно бодрствовать на всякое время, – так как он сражается и внешними вещами и внутренними, и более последними. И ночью, и днем, и подходит он без вещества»...

«Облекитесь в броню праведности» (Еф. 6: 14). Из какого сплава слита эта броня? Смирение, кротость, воздержание, целомудрие, любовь к Богу и людям, вера, надежда, молчание, милосердие, жертвенность, страх Божий, молитва, пост, прощение, терпение, правдивость, трудолюбие, дружелюбие, искренность, благодарение, нищета, честность и другие добродетели. Закалена эта броня праведности на вечном пламени любви Божией и постоянной молитвы...

О, какое счастье носить на себе эту броню. И она ведь не так уж тяжела собой! Но какая безопасность! Какая надежность! Сколько стрел бесовских поломает она, сколько ударов коварных отвратит?!..

Каждый может согласиться с тем, что теперь, в наше новое время, адская кузница изобрела и наделала новых, ранее невиданных стрел. Эти новые бесовские стрелы, чуть ли не как самоуправляемые снаряды, безошибочно поражают свою жертву, причем, ранив душу, они причиняют ей не боль, а какое-то чувство услаждения, упоения, хотя оно и не на продолжительное время. На такие стрелы-приманки люди прямо-таки сами идут и ничуть не опасаются их, а даже гордятся ранами этих стрел и почитаются героями среди людей.

Что же это за вновь изобретенные стрелы?

1. Утонченное честолюбие до попытки сравняться с Богом.

2. Изощренное, культурное сладострастие с непостижимой волчьей ненасытностью.

3. Новейшие изобретения ума и способы уничтожения человека в целом – его души и его тела.

4. Непреодолимая алчность земного счастья, при создании чувственного рая на нашей планете и на других возможных.

5. Изумительная и изощренная ложь во всех ее видах, особенно в церковной и светской дипломатии.

6. Непостижимая духовная беспечность и бездумность и дерзкое, смелое отвержение отеческих традиций.

7. Необычайная самоуверенность в свои силы без Бога и Церкви.

8. Убежденность в миллионное существование на будущее нашей солнечной системы и всего космоса в целом.

9. Первокласснейшая маскировка дьявола в целях большего уничтожения жертв.

10. Научно обоснованное осмеяние идеи Бога, Церкви, души человеческой и всего Божественного.

11. Преступное неверие в Бога духовенства и заручительство силой и опекой князей мира и сынов человеческих.

12. Материализация всех и вся.

Стоит ли дальше перечислять вновь изготовленные духовные оружия врагом спасения для поражения верующих сердец? Читатель сам на себе испытал их эффективность и огромную силу! И горе нам, если мы не поспешим облечь себя во всеоружие Божие...

«Не тлеть нам нужно, а гореть,

Не унывать – молиться,

О днях грядущих громко петь

И над душой трудиться»...

Страшные и сильно раскаленные стрелы лукавого! Они, как тучи, летают над нами и около нас. И можно ли остаться неуязвимыми от них?..

О, если бы не благодать Божия, нас сохраняющая, по молитвам Матери-Церкви и всех святых, быть бы нам давно сраженными и поглощенными темной пастью ада...

...«Нас почитают умершими, но вот, мы живы» (2Кор. 6: 9). И так будет до скончания века. Аминь! Аллилуиа.

К Ней!..

О, Богородице, Дево Мария!

Розой на зыбкой кровавой тропе

Жизнь нам стелится в тщетном порыве,

К свету идем мы, идем мы к Тебе.

Гонит бессонница в пьяном угаре

Блудного сына к Твоим образам,

Рдеет заря, горизонты в пожаре,

Нету границ нашим горьким! слезам...

Скажет мой голос пред светлые очи

Птицей подстреленной в «райском саду»

Бывших свершающих ныне пророчеств:

Вот я к Тебе и явился... иду...

Виждь и возрадуйся – праведный ярый,

Сдавшийся ныне на милость врагу,

Изнемогая в бессонном угаре,

Мстительных слез удержать не могу.

Или и впрямь предначертано Богом

Злобно гасить вдохновенья порыв –

Пастыри добры в смятении многом

В кровь разбивались, едва воспарив...

О, Богородица, Дева Мария!

Стрелы, разженные алчной рукой,

Пущены в сердце... мы стали немые,

Падаем в горе мы все пред Тобой...

Или заступишь нас, или отринешь?!

Воля Твоя на нас будет. Всегда

Ты на устах наших будешь в помине,

Любим Тебя м!ы душой навсегда!..

(Табидзе в переложении.)

Измена

Петр Николаевич, б5-летний солдат гвардии, был назначен комендантом Петровской крепости на Турецкой границе. У него было более сотни пеших и конных солдат.

Старый и добрый комендант любил своих воинов и заботился о них, как о своих родных детях. Встречая каждого, он, улыбаясь, говорил: «Ну, как, милый братец, живется тебе, не болеешь ли чем?»

– Слава Богу, дедушка, – отвечал весело солдат и, ободренный доброй лаской, шел дальше.

Так прошло немало времени. Петр Николаевич со старушкой Натальей Петровной жили в самой крепости и управляли всеми делами обороны. Но вот неожиданно, как снег на голову, свалилась на них страшная беда. Соседка Параша где-то узнала, что на крепость идет неприятель, который намерен все разграбить и всех убить. Она сказала эту новость коменданту.

– Воля Божия! – сказал спокойно Петр Николаевич и сам пошел к своим солдатикам готовиться к встрече неприятеля.

– Детушки-солдатики, – сказал он им отечески, – беда идет на нас, разбойники хотят нашу крепость сжечь, а нас всех погубить. Постоим же грудью за Отечество наше и веру Православную.

– Постоим, – ответило несколько десятков голосов. – Постоим...

Посланный лазутчик доложил, что разбойники скоро будут здесь. Действительно, вдали показались первые всадники. Потом их стало больше и больше – все неслись галопом на крепость. Пешие бежали за ними, на ходу пуская пули и стрелы. Старый комендант подпустил неприятеля как можно ближе и потом, перекрестившись, громко крикнул:

– А теперь, детушки мои, открывай ворота и все за мной на рукопашную!

Обнажив меч, он кинулся вперед... Но солдатики – ни с места... Они стояли и мрачно глядели на Петра Николаевича. И только несколько человек вышли за стариком-комендантом.

– Что же это вы, детушки? – с горечью сказал им Петр Николаевич, – али перепужались, али я вам не отец стал?

Солдатики жались, как мокрые воробьи, и не двигались. В это время разбойники на конях подскочили к открытым воротам крепости. Ударом по голове они свалили старого коменданта и других верных ему людей и при общем ликовании вошли в крепость.

Солдатики Петра Николаевича, которых он, любя, называл «детушками», все почти перешли на сторону неприятеля. Они же, схватив раненого своего коменданта, потащили его на площадь – учинять над ним самосуд. Сделав виселицу, они повесили его пред всем народом.

– Бог вам судия! – только и сказал им старый комендант.

Веревку натянули, и Петр Николаевич повис над землей... И долго еще труп его мотало ветром... на радость врагам... и на страх горе-трусливым...

Старушку коменданта, Наталью Петровну, вытащили полураздетую за волосы из дома. Она все кричала: «Бесстыдники вы такие, канальи проклятые, за что убили старика моего, что вы с ним сделали? Свет ты мой, Петр Николаевич, батюшка, солдатская головушка, в честном бою положил ты живот свой. Содом и Гоморра да пожрет вас, окаянные»... Молодой солдат ударил саблей по голове бедную старушку, и она замертво свалилась на землю... Так постыдная измена и трусость погубили воинскую честь и невинного доброго отца-начальника.

Но что же было дальше? Дальше было вот что. Новый начальник не доверял сдавшимся солдатикам. Он считал, что если они так легко предали своего коменданта, то его-то тем скорее предадут. И вот, когда он пошел приступом на следующую крепость, то этих солдатиков (Петра Николаевича) выставил наперед, а сами шли за их спинами, как за стеной. С крепостного вала раздался залп, второй, третий, и все изменники, которые шли впереди, полегли поганой смертью... (Из давней истерии.)

О, Господи, не помяни грехов и немощей человеческих! Как много гибнет невинных душ из-за подлой измены близких. И какая бесчестность тяготит камнем на шее у этих несчастных, которые ради спасения своей жизни губят неповинно других...

* * *

Из жизни первых христиан известен случай, как несколько притворных христиан выдали язычникам своего пресвитера, которого любил весь народ. Когда пресвитер служил Литургию в катакомбах со своими духовными детьми, то эти тайно показали воинам подземные ходы, и все были схвачены.

Престарелого пресвитера осудили на казнь, а с ним и всех верных ему чад. Их поставили среди цирка связанных и выпустили на них голодных зверей.

– Дети мои, – со слезами говорил старец осужденным, – вместе мы служили Христу Богу нашему, вместе и умрем за Него. Не бойтесь смерти, она кратковременна и радостна, ибо эта смерть в вечную блаженную жизнь. Христос с нами стоит и венчает нас светлыми венцами мучеников Своих...

Слушая своего старца-пресвитера люди плакали от радости. Здесь были девушки, юноши и малые дети... Все встали на колена и запели гимн Господу Иисусу Христу.

Звери кольцом окружили мучеников Христовых, потом разом кинулись к ним и... стали ласкаться у их ног.

Негодуя в страшном бешенстве, цезарь приказал немедленно убить всех зверей, но умные звери, ощетинившись кольцом около христиан, не допускали к себе вооруженных гладиаторов.

Так люди-братья бесчеловечно предают друг друга, и бессловесные звери защищают неповинных...

Уведя людей и зверей обратно в подземные темницы, язычники уморили их голодом...

* * *

А вот, смотрите, лодка переплывает большую реку. В ней сидят мужчина и женщина с ребенком. Мужчина-туземец гребет, женщина на руках держит малое дитя. Вот лодка уже на самой средине реки. Вдруг вода вздулась горой и из пены и волн показалась страшная пасть огромного крокодила. Мужчина рвет лодку вперед, но животное-разбойник настигает.

Женщина, чтобы спасти себя от неминуемой смерти, бросает своего ребенка чуть ли не в пасть страшному чудовищу. Но крокодил не берет ребенка. Он делает рывок, хватает мать и уходит с ней под воду... Малютку спасли, а бесчестная мать, которая ценой своего родного дитя хотела спасти свою жизнь, погибла в пасти чудовища...

Такая цена постыдному и безбожному самосохранению...

Господь наш Иисус Христос сказал в святом Евангелии: «Спасая душу свою, погубит ее, а кто погубит душу свою ради Мене и Евангелия, тот сбережет ее»...

О, добрые братья моя и други. Блюдите, како опасно ходите!.. Как трудно спасаться и особенно вот теперь. Стрелы, всюду стрелы, раскаленные и ядовитые. Брат стреляет в брата, отец – в сына, сын – в отца, сестра – в сестру, дитя – в родителей... А враг-дьявол поджал живот свой бесовский и катается от хохота над нами... Что же нам делать теперь? Как будем спасаться в этот поздний роковой двенадцатый час?!..

Но, смотри, милый друг, что это такое ползет по твоей белой простыне? Вроде черного паука или другой какой животины? Ой, как он спешит уйти от света лампы. Спешит, спешит и прямо под одеяло. Нет, ты ничего не видел. Какой ужас! Ядовитый паук с тобой под одеялом. Но нет! Он не кусает тебя... Вот ты почувствовала, как он уже в мыслях твоих услаждает тебя блудной сладостью. Нравится тебе эта тема, и ты лежишь в мягкой постели и... услаждаешься, мечтая о красивом лице, веселых глазах и другое что воображая...

Встань же! Препояшь скорее чресла твои истиною... Где там встать! Поздний час, да и тепло, пригрелась. А мысли, чувства? Так все и горит, и кипит сладострастием, как на сковородочке... Убей же скорее этого «паука» Иисусовой молитвой, или он ядом блуда убьет тебя, если ж ты будешь медлить и... пригревать его на своей груди...

Поступи так, как та мудрая девушка, которой злой человек пустил под одеяло змею, чтобы она укусила бедную сироту. Эта девушка на ночь всегда усердно молилась Богу и не прельщалась негой и мягкостью пуховых перин. Зато жизнь свою она сохранила, а ее сестра бедная погибла от смертельного укуса змеи...

О, яд блудной похоти! Сколько жертв погибло от твоей подлой страсти и неги ночного сладонеистовства? Все человечество в целом изменило Богу своему и Создателю. Все оно потонуло в болоте скверн и наслаждений похоти. Ненасытно рвутся люди, и молодые, и старые, к чаше «сладостей порочных»... И эта ужасная Клеопатра – царица красоты и мерзкого упоения похотью – влечет в свои обольстительные объятия тысячи, сотни тысяч людей, услаждая их минутой счастья и... навеки отнимая у них жизнь...

Но, прислушаемся. Кто-то плачет?.. Кто бы это мог плакать в такую темную и холодную ночь?.. О, эта ночь! Ночь безумных наслаждений одних и ночь горького, неутешного плача других...

Судьба нас завела в маленький темный храмик. Чуть-чуть мерцают огоньки лампад. Народ темной стеной стоит посредине храма и по углам, за колоннами. Большинство стоит на коленях. Многие плачут, склонив лица к холодному полу. Среди общей ночной тишины раздается старческий голос священника. Он не читает, а будто плачет. И вся его душа выливается в звуках и переливах скорбных, покаянных слов...

Так вот откуда слышится вопль в ночи! Вот кто оплакивает горечь и ужас страстей человеческих!.. Это «малое стадо», во главе со своим стареньким пастырем, плачет, слезно умоляет Бога о прощении своих грехов и преступлений всего мира.

Но послушаем, что же читает священник.

А вот и запели на клиросе: «Вонми небо, и возглаголю, и воспою Христа, от Девы плотию пришедшего»... (ирмос, песнь 2-я). «Помилуй мя, Боже, помилуй мя»...

«Погребох первого образа красоту, Спасе, страсть- ми, скверных деяний совершением», – грустно и тихо читает священник.

«Согреших, яко блудница, вопию ти, един согреших Тебе, яко миро приими, Спасе, моя слезы»...

«Очисти, якоже мытарь вопию Ти, Спасе, очисти мя, никто же бо сущих от Адама, якоже аз, согреших Тебе»...

«Сшивше кожаные ризы грех мне, обнаживый мя первые боготканные одежды»...

«Одеяхся в срамную ризу, и окровавленную студно течением любострастного живота»...

«Яко Каин согрешихом пред Тобою, Господи, очисти мя слезами моими»...

«Запаления, якоже Лот, бегай, душе моя, бегай Содома и Гоморры; бегай пламени всякого бессловесного желания... Помилуй мя, Боже, помилуй мя»... (великий канон святого Андрея Критского).

Итак, измена Господу Богу оплакивается смиренным покаянным плачем. Но много ли таких кающихся? И замолят ли они весь мир преступный?..

Я заклинаю вас Кровью Святою

Спасителя, распятого за нас,

Прервите пир, с вечернею зарею,

Орлы крылаты реют в небесах.

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь во мрачной тишине.

Священный гаев, ужаснее набата,

Плывет огнем в надземной вышине.

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,

Восторги ж ваши горем отдают.

Умерших тени ходят в городище,

Пороку дань надгробную поют...

* * *

О, люди, все похожи вы

на прародительницу Еву:

Что вам дано, то не влечет.

Вас непрестанно змий зовет к себе,

к таинственному древу:

Запретный плод вам подавай,

а без того вам рай не рай...

* * *

Блажен, кто понял голос строгий

Необходимости земной,

Кто узкой в жизни шел дорогой,

Тернистой, и не столбовой.

Кто цель имел и к ней стремился,

Кто знал, зачем он в свет родился...

Кто Богу душу передал,

«Мой Бог!» – навеки он сказал!..

Вот время: добрые ленивцы,

Эпикурейцы-мудрецы,

Вы – равнодушные счастливцы,

И мира-тени хитрецы.

Теперь умы у всех в тумане,

Мораль на нас наводит сон.

Порок любезен, и в романе

Безумно торжествует он.

О, друг, с отменным ты вниманьем

Проводишь жизненный роман,

С каким живым очарованьем

Пьем обольстительный обман?!..

Ты изменил Творцу и Богу,

Презрел духовного отца,

Открыл во ад себе дорогу,

Ведь ждут тебя там, молодца...

А стрелы остры, не простые,

Шипя, летят, разя в упор,

Молитвы слезные святые

Хранят сердца, дают отпор!..

«Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает, не даст в век молвы праведнику» (Пс.54:22).

* * *

«Мама, мамочка, милая мама, мамуленька ты моя, родимая и незаменимая... горюшко-то какое меня давит... в огне вся горю, ой, какие они страшные, ой, какие жестокие»...

Больная Надя бредила. Она, бедная, горела, как в огне, и все призывала на помощь свою родную маму. Хотя ее мама давно уже умерла во время родов, когда рожала маленькую Надю. Все же теперь, когда Наде очень трудно, она призывает себе на помощь не кого- либо другого, опять-таки свою милую маму. Ведь она самая родная, самая близкая, самая любимая и никто так не пожалеет бедняжку Надю, никто так не утешит, как родная мама, и хотя бедная девушка в лицо и ни разу не видела свою маму, она с младенчества воспитывалась у тети, однако Надя знает, что мама ее любит, мама ее слышит, и ни за что не оставит ее одну в этих ужасных страданиях...

Когда кризис миновал и больная очнулась, ее спросили:

– Что ты, Надюша, все поминала маму, или она приходила к тебе?

Надя молчала.

– Ну, скажи мне, Надюшенька, – уговаривала ее старшая сестра Зина, – скажешь, да?

Надя мотнула своей головкой в знак согласия, ясные и чистые глаза ее горели радостью воспоминания, чего-то очень хорошего, очень приятного и радостного.

– Мама приходила ко мне, – тихо сказала она, устремляя задумчивый взор куда-то вдаль. – Когда мне было очень больно и какие-то страшные лица прыгали около меня и даже заглядывали мне в глаза, я отворачивалась от них, но они были везде, и я в этой ужасной муке стала звать маму. Она пришла ко мне сразу. Я ее никогда не видела, как только на карточке, но я сразу узнала, что это пришла моя мама. Она подошла ко мне так близенько, что я чувствовала ее дыхание. Мамочка положила свою руку мне на голову, и я сразу успокоилась. «Надюша, милая доченька, – сказала мама, – потерпи немного. Тебе очень трудно, но еще немного, и мы будем вместе»...

Слушая этот рассказ, сестра Зина плакала, а больная Надя, утешенная своей родной мамой, лежала как Ангел – тихая, ясная и спокойная. Ей теперь ничего не было страшно: ни скорая смерть, ни страшные бесы, ни жгучая болезнь, ни холодная могила – решительно ничего!

О, дорогой мой друг, брат, дети духовные! Как же мы в тяжелые минуты жизни не зовем на помощь Матерь Божию? А если зовем, то слабо, без усердия, без должной веры. Ведь куда страшнее наша болезнь – и тела, и души нашей! Куда опаснее наше настоящее положение! Или мы привыкли к этому, или мы уж такие стали бесчувственные, что и не видим своей опасности и своей ужасной гибели... Не видим, как бесы стараются нас поразить раскаленными своими стрелами, и днем и ночью, и в пути и в отдыхе, и дома и на улице, и даже во время молитвы, и даже где? В Церкви Божией...

«О, несмысленные и косные сердцем» (Лк. 24: 25), – сказал Господь неверующим ученикам. Так говорит он и нам – ныне нерадивым и отягченным (отяжеленным) суетой житейской. Крутом нас горит все, и все трясется, и все колеблется, стонет, ропает в беззаконии и разврате. Близкие наши, родные, кровные живут без веры и крещения, дети не знают Бога, Церкви Божией. Сами-то мы киснем в болоте греховном и никак не можем вылезти на чистый бережок спасения и будто все так и надо...

Ой! С каким горьким плачем, с каким воплем надо ныне нам призывать Матерь Божию, просить Ее помощи, вымаливать себе и другим прощения и... спасения! Смотрите же, каждый человек, не только слабые дети, и не только девушки, женщины, но и мужчины в минуты серьезной опасности невольно говорят: «Мама, мама». Они произносят имя своей родной матери, и это им помогает, а то и спасает их от смертельной опасности, а мы, вот, кругом горим в огне, и кругом нас окружает гибель вечная – не радим о молитве к Матери Божией.

Да, в эти страшные дни никто нас, бедных, не спасет, никто нас не оправдает, никто нас не защитит, как только Она – наша Заступница и Пресвятая Богородица! Грешные христиане, бездомные иноки и инокини, беззащитное и униженное духовенство – все бегите за помощью к Ней – Царице Небесной и Матери всех обиженных, грешных, презираемых и гонимых. Теперь Ее право – спасать нас, гибнущих детей Своих, Ее власть – защищать их и от ужасного насилия, клеветы врагов спасения. И прежде чем прийти Спасителю вторично и осудить нас всех на Страшном Суде Своем, Она – Его Матерь и наша Матушка Владычица – вышла на широту земли собрать слезы и стоны погибающих детей Своих и спасти их от греха и вечной смерти.

Видите, как она склонила Свой умиленный лик над бедным и больным ребенком; видите, как Она решает таинственно и незримо юную девушку, которая так болезненно страдает от неправды жестокого мира и ищет себе отрады пред Ее святой иконой. Матерински идет Она и в одинокую келию – комнату инокини-монахини, живущей среди развращенного мира, решает и ее, бедную, одинокую; проникает Она и в тайные монастырские келии, где так много труда и молитвенных воздыханий; идет Она, Владычица наша, и к страждущему пастырю Христову; идет и в его убогий дом, в его семью, к малым его деткам и мученице матушке; идет и в церковь одинокую, чтобы там утешить старушек-ма- терей, оплакивающих непослушных чад своих и внуков. Матерь Божия, Царица наша Небесная, идешь Ты и в далекие трудовые лагеря, мрачные тюрьмы, больницы, дома престарелых, на поля брани, братские могилы – везде и всюду, где льется горе, бегут слезы и призывается Твое святое имя!.. Идешь Ты, Всеблагая, и туда, где, в страшных пытках суровой судьбы, измученная и истерзанная душа в приступах отчаяния изменила Христу Богу нашему и... опомнившись, рыдает... И ее утешаешь Ты, Всемилостивая Госпожа, и поручаешься за нее пред Сыном Твоим...

...«О, единая надеждо, боримых помоще, готовое заступление к Тебе притекающих и всех христиан прибежище, не гнушайся меня, грешного и скверного, скверными помыслы и словесы, и деяньми всего себе непотребна сотворша» (Великое повечерие).

* * *

Молодой человек, зарезанный убийцами, истекал кровью. Его подобрали утром и доставили в больницу.

Отец, узнавший о несчастий сына, быстро прибыл к нему.

– Каково состояние моего сына? – спросил он доктора.

– Абсолютно безнадежное, – ответил доктор.

– Но нельзя ли что-либо сделать? – просил отец.

– Если бы ему поломали кости, я бы ему выправил их, – сказал доктор, – если бы еще что с ним сделали, я бы все-таки ему помог, а вот теперь я ничем помочь ему не могу.

– Что же такое, – спросил в недоумении отец, – что теперь нужно моему сыну?

– Он потерял кровь, без нее он умрет, – сказал доктор, – если бы кто смог дать несчастному свою кровь, он стал бы жить.

– Я дам ему свою кровь, – решительно заявил отец.

И вот, когда перелили кровь отца сыну, он ожил и... поправился, но отец был слаб и скоро умер...

«Тело Христово примите, Источника бессмертного вкусите» (причастен).

Мы умрем и умрем на веки вечные, если в нас не будет поступать Кровь Христова... Враг нас ранит смертельно, кровь наша теряется и портится грехом, мы не можем жить, мы все умрем, мы все погибнем, если в наших жилах не будет течь спасительная и живоносная Кровь нашего Господа!

О, братья и сестры! Чаще и с возможным приготовлением принимайте в себя Христа, и тогда, по милости Господа и по молитвам Пречистой Богоматери, враг не сможет убить наши души...

Когда бывает человеку тяжело или грустно, он вспоминает дни своего раннего детства и... глубоко, глубоко вздохнет!.. Обратимся и мы к этим минувшим дням нашего светозарного милого детства и отдохнем душой хоть немного, хоть капельку, а то, может быть, и научимся кое-чему от этого воспоминания.

Мама золотая

Всюду мамочка услала,

Мама деточку одела,

Платье синее в горошках,

Туфли новые на ножках...

Вот как мама угодила –

К жизни дочку снарядила.

Вот какая мама –

Золотая прямо!

* * *

Маму оскорбила

Свою маму оскорбила

Я, которую любила.

Ты прости меня, мамуля,

Ну, к кому теперь пойду я?

Кто платочком мне помашет?

Кто про Боженьку расскажет?

Мама плачет у окна,

А за дверью плачу я.

Не шумят мои игрушки,

Тихо в комнате пустой,

Мама плачет на подушке

И закрылась с головой.

Целый день я плакала,

Жалко было маму.

От мамы я пряталась

И попала в яму...

Как бежит она, родная,

А сама ведь вся больная,

Подхватив меня под мышки,

К груди прижимает,

И домой бежит вприпрыжку,

А сама рыдает.

«Мама милая моя!

Как люблю, люблю тебя!

Ты прости мои проказы,

Так не буду больше я.

Твои слезы, как алмазы,

Сердце режут у меня»...

* * *

Загадка

Вот загадку загадаю,

Ее отгадайте.

Сам я очень мало знаю,

Вы много узнайте.

Кто дает вам светлый день?

Кто устраивает тень?

Посылает сладкий хлеб,

Каждый день дает обед?

Дышит свежим ветерком,

И журчанье ручейком...

Кто глядит на вас с любовью

С неба голубого

И томится страшной болью

Будто за родного?

Мы вкушаем сладость сна;

Отгадайте ж, кто Она?..

* * *

Машеньке 5 лет. Возится с куклой. Папа читает книгу.

– Папа, а дедушка скоро приедет?

– Да.

– Завтра?

– Нет.

– Послезавтра?

– Нет.

– А говоришь, что скоро...

* * *

Коле 4 годика.

На улице мороз.

Коля закутанный, виден один нос. Спрашивает:

– Мама, а снег можно есть?

– Нельзя.

– А почему нельзя?

– Он холодный, простудишься.

– А если его подогреть?!

* * *

Гере 4,5 годика.

– Мама, почему у тебя голова болит?

– Потому что вы меня не слушаетесь.

– А раньше тоже болела?

– Нет.

– А мы и раньше не слушались...

* * *

Андрюше 5 лет.

В семье читают утренние молитвы.

– Андрюша, встань вперед.

– Я и так впереди, папа.

– На коленочки встань.

Встал на коленочки и промеж ног глядит назад.

– Андрюша, так нельзя, надо смотреть на Боженьку.

– А ты, папа, говорил, что Боженька везде.

Полет!

Птицы летят в теплый край,

душа стремится в светлый рай.

Кличут лебеди: «Гляди,

Что чернеет впереди?»

«Туча грозная вдали», –

Отвечают журавли...

Закричал тревожно гусь:

«Урагана я боюсь!

Ах, накроет нас волной,

Не увидим край родной»...

«Не вернуться ль нам назад?» –

Утки бедные кричат.

Но журавль вскричал: «Вперед,

Курс на Солнце – полный ход!»

Море воет и грохочет,

Разрывая пену в клочья.

Ввысь пошла большая птица,

Словно в крыльях колесница.

А за ней во мглу густую

Стая ринулась вплотную...

Снова Солнце! Прочь, усталость,

Позади гроза осталась...

Так скорби земные остаются позади, если душа устремляется ввысь – к Солнцу правды, Господу нашему Иисусу Христу.

Из жизни современного священника

Батюшка ручкой заводит машину, матушка сидит в кабине.

– Мама, – кричит Сережа, – вы на базар?

– Нет, на требу.

Сереже не верится.

– Папа, – кричит он снова, – вы на требу?

– Нет, на базар.

– Я тоже поеду на базар, а мама пусть идет на требу.

* * *

Ване 4 годика.

Он входит в комнату отца.

– Папа, ты молишься?

– Нет, я читаю газету.

– А мама сказала, что ты молишься.

– Я уже помолился, правило прочитал.

– А теперь дочитываешь, да, папа?..

* * *

Ниночке 5 годиков.

Ее мать – матушка.

Нина подходит к ней.

– Мама, ты чего ешь?

– Видишь, картошку.

– Ас чем она, мама, картошка?

– С луком.

– А я думала с мясом.

– С мясом нельзя, сегодня пятница.

– А утром тоже была пятница, да, мама?

– И утром, весь день пятница.

– А утром ты, мама, картошку ела с мясом, я видела...

* * *

Рассеянная няня

По бульвару няня шла,

Няня саночки везла.

Коля в саночках сидел,

Коля с саночек слетел.

Видит няня – легче стало,

И быстрее зашагала.

Побывала на базаре,

Посмотрела на товар.

Потолкалась на пожаре,

Ведь не каждый день пожар.

Соли в лавочке купила

И хозяйственного мыла.

Там же встретила куму,

Разузнала, что к чему.

Мимо шли солдаты строем,

Каждый выглядел героем.

И за строем наша няня

Шла почти до самой бани.

Развернувшись не спеша,

Смотрит – нету малыша!..

Так рассеянной душой возвращаешься до дому ты, бездельный и пустой...

«Век XIX, железный, а XX век.... еще бездомней»... (А. Б.).

«Едом Исав наречеся, крайняго ради женоистовного смешения, невоздержанием бо присно разжигаем и сластьми оскверняем» (Триодь Постная).

Его вели в цепях. Он был закован по рукам и ногам. Кандалы так были тяжелы, что он едва волочил ноги. Смуглое лицо его выражало что-то неопределенное: или оно было печальное, или безразличное, или бросало тень презрения ко всему и всем... Его рост был рост великана, и благородная осанка пронизывала все его движения. И хотя узник и был страшно измотан и обессилен дальностью такого пути, однако не подавал виду, по крайней мере, старался не подавать виду своего изнеможения.

Более десятка до зубов вооруженных конвойных вели его на казнь. Конвойные так были злы и неприступны, что походили на голодных зверей. Они не разговаривали между собой, а только подгоняли узника ударами и поносили оскорбительными словами.

Что это был за узник? И какая вина его преступления? Ответить на эти вопросы трудно, только можно догадаться, что узник не из простого рода, и вина его тоже не простая, а... весьма серьезная.

Дорога шла в горах. Она вся была разбитая и разрушенная. Местами ее чинили какие-то люди, среди них были женщины. Они раскалывали скалы и тяжелые камни таскали на дорогу. Видя идущих солдат и узника, они остановились и устало смотрели на них.

Вдруг раздался душераздирающий женский крик. Он пронесся звонким эхом в горах и замолк на самой высокой ноте. Этот вопль так был трагичен, что даже бесчувственные солдаты остановились, как вкопанные.

...На дороге лежала женщина, вся в крови. Ее придавил тяжелый камень, который она несла на себе. Когда к ней подбежали, она не шевелилась, а только издавала слабые стоны. Свалив камень, ее подняли под руки...

– Сын мой! – прошептала женщина, глядя глубокими и впалыми очами на узника.

– Мама!.. – встрепенулся узник. – Зачем ты здесь и на такой ужасной работе?

– Я истеку кровью, сын мой, – ответила женщина, – но этим трудом выкуплю тебя от страшной казни...

Солдаты ударили узника так, что он чуть не упал. Шествие медленно двинулось дальше, позади слышался стон матери. Она лежала на дороге и билась о камни...

...«Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием, и что общего у света со тьмою?» (2Кор. 6: 14).

Узник – это род человеческий, окованный цепями греха и беззакония. Он как «сын противления» (Еф. 2: 2) идет на свою казнь, и нет в лице его ни раскаяния, ни просветления. Безразличие и презрение к своей участи написано на его высоком челе.

Кто может спасти род человеческий от верной гибели: раздоров, междоусобиц, самоуничтожения? Кто его исхитит и избавит от ядерно-водородных смертельных орудий и средств массового уничтожения, которые он изготовил для себя?

Международные договора с великим трудом заключаются и тут же, через непродолжительное время, с безумной легкостью нарушаются; дипломатия изощряется в небывалом словопрении и изворотливости, чтобы достигнуть мира и спокойствия на земле, и в результате – новые кровавые конфликты и уничтожение сильными слабых; всевозможные гражданские и церковные конференции производят усиленные связи, контакты, выносят резолюции, ведут переговоры, а в итоге – одни пустые разговоры.

Церковные деятели напряженно изыскивают новые пути боговедения и нравственных норм жизни, в результате – теряют древние духовные сокровища при

невозможности найти новых; человек сам себя загнал в духовный тупик, не находя в себе силы сознать свою вину и стать откровенным; институт монашества – авангард Христианства – обесчещен и высмеян как пустое и даже вредное мероприятие. Святое Евангелие – мифическая книга; Христос как историческая личность не существует?!.. Дальше идти некуда, впереди глухой тупик... История обрывается... Человек – голая обезьяна – поворачивается фронтом к каменному веку...

...А немилосердные конвойные все ведут бедного узника. Они обогнули дорогу крутом. Настала ночь... Бледная Луна одела их прозрачным белоснежным светом как саваном... И идут они, как призраки, едва виднеются, по каменной дороге к каменному веку...

А где же мать, выкупающая кровью и спасают рая сына своего? Она здесь! Она среди грешного мира. Она среди нас, непокорных и сугубо развратных. Она по дорогам жизни ходит. Трудится в слезно-кровавой молитве, умоляя материнским воплем Своего Праведного Сына за спасение сына грешного и непослушного...

...«Болезни и скорби, и воздыхание обретоша мя, увы мне, Чистая, горце рыдающе глаголаше, видяще Тя, чадо Мое возлюбленное, нага и обесчещена»... (Великий Пяток, плач Богородицы).

Пресвятая Богородица, спаси нас! Мы, дети Твои – весь мир – гибнем как мухи в густых тенетах, нас окутавших. Мы пропадаем в невежестве и упорстве, или в новом фанатизме и суеверии, пропадем и погибнем, как разбойник в муках и хулении; как фарисей в ложных молитвах и самохвалении; погибнем как пять дев, закосневших во сне и нерадении; как Иуда, разочарованный в Иисусе, его святом учении... и продавший все дорогое за постыдные сребреники... Спаси же нас, Матушка наша, спаси нас, пока не поздно!..

Духовной жаждой томим,

В пустыне дикой я скитался...

И где тот дивный Херувим,

С которым путник повстречался?..

Он все шел и шел, напрягая последние силы. Жажда и гений знания томил его. Крутом – раскаленные пески и редкий голый колючий кустарник. Он поднялся на гору навеянного песка и взглянул в синюю даль... «Боже, неужели мне суждено здесь умереть? Неужели во всей пустыне нет капли воды?» – прошептал несчастный путник.

– Вода!.. – вырвался крик из его сдавленной груди.

Вдали действительно показался оазис, кучка зеленого кустарника и зеркальный блеск воды. Собрав последние силы, путник спешит к живительной воде, но, сколько он ни идет, оазиса все нет и нет. Взобравшись вновь на песчаную гору, он опять всматривается в беспредельную даль пустыни, усталые глаза жадно впиваются в горячее пространство.

– Вода!.. – вновь рвется из его горячей груди слабый крик.

Оазис, призрачно красующийся вдали, предательски манил к себе. Но сколько ни тащился бедный путник вперед – воды все нет и нет. Наконец, он увидел человека, который шел ему навстречу.

– Если можете, – взмолился путник, – скажите, пожалуйста, далеко ли вода, иначе я сейчас умру.

Незнакомец достал флягу и дал глотнуть несчастному несколько глотков влаги.

– К сожалению, – сказал он, – в этой пустыне, на расстоянии многих десятков километров, воды совсем нет.

– Но, я сам же видел оазис вдали, – сказал путник упавшим голосом.

Человек посмотрел на него с состраданьем и сказал:

– О, бедный странник, или ты не знаешь, что это не оазис, а мираж, глазам он обманчиво рисуется вдали, а в действительности его нет!..

То же самое происходит в мире. Люди ищут удовольствий, знания, славы, но они никогда не найдут во всем этом истинного счастья. Все радости мира подобны миражу, обманчиво влекущему к себе. Но как найти истинное счастье – «воду живую» (Ин. 4: 14), которая течет в жизнь вечную?

«Господь мой и Бог мой!» – воскликнул радостно апостол Фома. Скажем и мы так вместе с ним и... почувствуем счастье Божьего милосердия в жаждущих душах своих.

* * *

Приятель был в Палестине. Он побывал на берегу Иордана. Живые воды Иордана текут в Мертвое море, но море от этого не прибавляется, а главное, не делается живым, но остается мертвым и безжизненным. И это потому, что вода из моря не вытекает никуда...

Не то же ли самое происходит с учением Христовым? Церковь Христианская наполняется этим живым Иорданом – учением святого Евангелия, но выходить в мир эта живая вода не выходит, – живой пастырской проповеди нет; бесед, наставлений юных, детей не производится. Живительная влага в распаленный страстями мир не проникает, и Церковь делается мертвой. Христово слово не потрясает и не услаждает сердца, а затем и весь мир становится «мертвым морем», в котором все живое обречено на духовную и физическую гибель.

По этой же причине нет явных чудес. Люди, родившиеся в Христианстве, захирели, поблекли без живой веры в Христа, они отдалились от Бога. Он для них стал далекий, чужой. Камень лежит в воде, но внутри он сухой, так и мы, живем в Христианстве, но Христа в сердце нет. Особенно в просвещенных странах (Европе, Америке, в новой России) все заняты лучшим устройством жизни личной и общественной: машинами, удобными квартирами, блестящим комфортом, одеждой, питанием. Научились летать по воздуху, плавать под водой, и даже проложили трассы к звездам. У этих просвещенных людей все есть, и в Боге они не нуждаются. Он им не нужен, потому что у них и так все спорится. Вспомнить о Христе они смогут только тогда, когда будут умирать, но это будет слишком поздно, потому что вера уже будет потеряна...

А что же тебе сказать, «отсталый» от общества, но верный Богу ученик Христов? Униженный, пришибленный, обесцененный, крутом культурной толпой осмеянный?.. Посмотри, дорогой брат, на рыбу. Вот она живет в море в соленой воде, но сама не делается соленой. Жизнь, которая совершается внутри рыбы, не допускает ей солиться.

Так живи, брат, по-христиански, и Христос Спаситель будет с тобой. Пусть ты будешь не славный, не сильно ученый, не очень богатый, не знатный, жить будешь в однокомнатной необставленной квартире или даже в деревенской хате, не будет у тебя друзей в высшем обществе, а, может быть, и вообще все друзья тебя покинут, зато в твоей душе будет Христос и лучистая простота святой веры.

Научимся молиться, но не для того, чтобы выпрашивать у Бога чего нам надо, а чтобы «дышать» Господом. Маленький ребенок бежит к матери и кричит: «Мама, мама!» не для того, чтобы выпросить у нее чего-либо, но чтобы быть рядом с мамой, он счастлив около своей родной матери. Так будем счастливы и мы, когда встаем на молитву и когда призываем имя Христово.

«Помилуй нас, Господи, помилуй нас, яко помногу исполнихомся уничижения, наипаче наполнися душа наша поношения гобзующих и уничижения гордых» (стихи вечерни).

* * *

Выкуп кровью в основе совершил Господь наш Иисус Христос. Он истощил себя до смерти, «смерти крестныя», чтобы спасти нас от гибели вечной.

Послушайте, что говорит история. В одной стране жил царь. Он очень жалел свой народ, который страдал от своих хитрых и богатых притеснителей. Царь послал

к народу своих приближенных, чтобы они разузнали, какие скорби и недостатки несут люди, но приближенные не смогли хорошо подойти к народу и узнать их нужды. Тогда царь решил сам идти в народ, но, чтобы народ его не боялся и не стеснялся, он снял царские одежды и оделся бедняком. Придя к людям, царь сказал, что он слуга, посланный от царя, чтобы узнать, как живет народ. Люди рассказывали свои скорби, обиды, болезни, тяготы жизни, но нашлись завистники, которые возмутили народ и кричали:

– Этот человек не от царя, а самозванец и злодей, его надо убить.

Это были люди богатые и знатные, они боялись, что царь узнает об их насилии над народом и накажет их. Смутив народ, они схватили царя и били его так, что он лишился сознания. Почитая, что он умер, они бросили его, всего избитого и окровавленного, в овраг и разошлись по домам.

Придя в себя, царь собрал последние силы свои и ночью добрался до своего дворца. Излечив раны, он надел царские одежды, сел на трон и велел собраться всему народу. Когда люди собрались, они в страхе узнали, что избили не кого-либо, а самого царя. Но царь не собирался мстить и казнить виновных. Он велел подвести к себе богатых и начальников народных и сказал им:

– Не бойтесь, я вас сейчас наказывать не буду, но если вы и впредь будете обходиться с бедными так, как обошлись со мной, я вас покараю, как злодеев.

После этого многое изменилось, вольные страдания и кровь царя смирили богатых и сильных. Они стали добрее относиться к бедным людям. Все стали братьями.

«Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою» (2Кор. 8: 9).

О, Господи Иисусе Христе! Ты искупил нас Своей честной Кровью, Ты в вольных страданиях дал за нас, грешных, «выкуп» Отцу Небесному. Как велика, Спаситель наш, Твоя жертва за мир, как непостижима Твоя любовь к человеку!..

И льется эта Святая Кровь Твоя и поныне во Вселенной. Ею живы все души, любящие Тебя, Господи! И этой Святой Кровью стоит мир! С какой любовью мы, грешные, припадаем к Твоим стопам, Господи! С какой жаждой и детской нежностью мы их целуем!

Зачем?

Зачем рожден не в то я время,

Когда меж нами во плоти,

Неся мучительное бремя,

Он шел на жизненном пути?

О, если б мог я лобызать

Лишь край святой Его одежды,

Терпеть безмолвно и страдать,

Подняв на небо скорбны вежды.

И неужели б я тогда

Мог отказаться, как Иуда,

И стать предателем Христа –

Тогда навек я будь паскуда!

Не отверзайтесь для другого

Отныне, грешные уста,

Мое восторженное слово

Гори лишь именем Христа!

И если новые Иуды

За злато мыслят все предать,

Пусть утучняют свои уды,

А мне с Ним дайте пострадать!

И не говори, что был он неосторожен!

Его звал голос чести и любви,

На сем пути ложь сделки невозможна –

Иль трусом вспять, иль ввысь с Крестом идти!..

* * *

В горах

В горных дебрях ветер стонет,

В небе – тусклая Луна.

Путь в сугробах, ноги тонут,

Душа грустна и больна.

На чужбине путник бедный,

Роком брошенный вдали,

С ним витает образ бледный,

Вьюги тропки замели.

Что беснуешься и стонешь,

Гений темный, в злобе сил,

Или власть свою хоронишь?

Или свет тебе не мил?..

Видит путник взором томным –

Птичка малая сидит,

Ножки голы, платье скромно,

Мирно с кротостью глядит.

Кто ты, крошка? Не погибла

В этой буре, средь снегов?

Где твой дом и где Отчизна,

Кто хранит тя от оков?

Повернулась, поглядела,

Чуть подумала тайком.

«Мой Творец, – сказала смело, –

Он заботится о всем»...

Покрутилась, посвистела,

Будто молвила: «Эх, брат!

Думать следует о деле,

И не строить лишних трат».

Быстро, весело вспорхнула

И сокрылась в снежной мгле,

В мою душу заглянула,

Прочитала «книгу» мне.

В горных дебрях ветер стонет,

В небе – тусклая Луна.

Снег сыпучий, ноги тонут,

Ох, ты дальня сторона!

Что беснуешься и стонешь,

Гений злой, по белу свету?

Путник бодр, его не сломишь,

Хоть вдали и нет просвету...

Со Христом ему не страшно,

Он и любит, и скорбит.

Держит путь он не напрасно,

Хоть в тумане он сокрыт!..

«Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его» (Лк. 15: 20).

Так поступил языческий (дохристианский) мир. Отбившись от Бога, он впал в болото блуда и нечестия, но, одумавшись, вернулся через Христа к Отцу Небесному и был принят с великой любовью. Но как поступит настоящий мир – христианский, охладевший к Христу Спасителю своему? Мир, просвещенный светом святого Евангелия и развенчавший Христа в позорном бесславии, публично отрекшийся от Спасителя в пользу нового свободного человека и новой сверхъхристианской морали.

Послушаем, что говорят об этом умные люди. Их было трое. Они сидели около ручья. Бледный лунный свет освещал их задумчивые лица. Это были старые друзья, но жизнь их повела каждого своей дорогой. Первым начал священник. Обращаясь к профессору, он спросил:

– А как вы думаете, профессор, мир нашей эры вернется к своему изначальному пути, т.е. ко Христу?

– Я думаю, – ответил профессор, – что это невозможно. Передовой авангард современного человечества избрал путь помимо Христа. Отклоняя исторического Христа как личность, он, однако, базируется на христианских моральных основах, поновляя их некоторыми иными духовными ценностями. Хотя я должен откровенно признаться, что исключительно нового и ценного, помимо христианских основ, еще найти и выразить никому не удалось и вряд ли даже удастся в будущем.

Здесь включился в разговор третий собеседник. Это был студент средних лет. Обращаясь к профессору, он спросил:

– А как вы думаете, в итоге мир идет к своему лучшему будущему или наоборот?

Профессор:

– Я думаю, что да, именно к лучшему, но чрез серьезное худшее, т.е. как, например, бывает в бою: сначала армия терпит поражение, а затем – блестящую победу.

Священник:

– Существует наука, так называемая эсхатология, которая допускает абсолютное моральное разложение мира, а затем его преобразование в лучшем виде, но силой Бога, а не человека.

Студент:

– Вы хотите сказать, что это будет в условиях настоящего материального мира, его существующих законов и форм жизни?

Священник:

– Нет. Я имею в виду духовное преобразование мира, его обновление по общем воскресении и после Страшного Суда Христова. Так, например, пишется в святом Евангелии, посланиях святых апостолов и писаниях святых отцов Церкви.

Профессор:

– Современный культурный мир тоже идет к лучшим формам жизни, по крайней мере, такая его цель. Однако это лучшее будущее мыслится в чисто материальном плане и без всякого участия Бога, но исключительно усилием и разумом человека. Я должен сказать, что с точки зрения законов логики при современном прогрессе это положение представляется вероятным и в какой-то мере возможным.

Студент:

– А не скажите ли вы, профессор, история знает какой-нибудь опыт устроения совершенно счастливой жизни людей без Высшего Начала, но исключительно силами человека?

Профессор:

– Я думаю, что история еще не знала совершенных форм жизни какого-либо общества или государства. Вавилонская, Персидская, Греческая, Римская империи стремились к этим лучшим жизненным формам существования, но они их далеко не достигали. И это немудрено при той их культуре и технике тех времен. Настоящий курс, взятый нашим поколением, наилучшим образом показывает возможность перспектив построения счастливого общества в скором будущем.

Священник:

– А религия какая-либо будет иметь место в этом новом обществе? Или она совершенно будет отсутствовать, как ненужная, как пережиток, без которого жизнь будет свободнее и веселее?

Профессор:

– Если исходить из чисто логических, а также и психологических основ, то следует допустить дальнейшее развитие религии при любом совершенном обществе. Видимо, религия также изменит свою современную структуру. Она и теперь приобретает уже довольно гибкую эластичность, но тогда, вероятно, она еще более будет совершеннее и гуманнее, чем когда-либо.

Студент:

– Как вы считаете, профессор, какая религия примет более совершенные моральные формы: Христианская, или Мусульманская, или Буддийская, или явится новый какой-либо основатель религии, доселе нам еще неизвестный?

Профессор:

– Мне кажется, что на этот важный вопрос лучше меня сможет ответить наш коллега, отец Мелхиседек.

Священник:

– Я могу говорить об этом вопросе, конечно, не с научных позиций, а с позиций чисто христианских, на основании Священного Писания и учения святых отцов. А эти источники свидетельствуют, что Христианская религия как таковая должна потерпеть серьезный кризис, она терпит его уже и теперь. Но дальше – больше. Вера во Христа будет угасать. Сам Спаситель в святом Евангелии верующим говорит, что «будут предавать вас на мучения и будут убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое» (Мф. 24: 9). Таким образом, Христианская вера умалится до минимума, умалится она по двум причинам: от сильного гонения на нее и от соблазнов новых противных учений.

С другой стороны, прочие веры, как, например: Буддийская, Мусульманская, Иудейская, будут усиливаться и процветать, и даже есть предположение, что все эти веры соединятся воедино и образуют какую-то новую религиозную систему, во главе которой будет стоять единовластное духовное лицо.

Студент:

– Не по этим ли мотивам настоящий ученый мир не признает основателя Христианства Христа как историческую личность, между тем Магомета и Будду признает и говорит, что они жили, а Христа будто никогда не было, Его выдумали церковники?

Священник:

– Отрицание Христа как исторической личности и в то же время признание Будды и Магомета вводят в сознание ужасную непоследовательность и антилогизм. Если Буддизм и Исламизм имели своих основателей, то почему же Христианство его не имело? Как оно без Христа выродилось в самую сильную мировую религию? Здесь что-то не то. Видимо, ваши подозрения здесь и находят себе ответ – что Буддизм и Ислам сродные будущей религии, поэтому они в какой-то мере благоденствуют ныне, а Христианство терпит кризис. А еще знаменательнее то, что совсем отрицается и его основатель Христос.

Профессор:

– Мне кажется, что здесь есть что-то предвзятое, завуалированное, и истинное положение вещей знают совсем немногие.

Священник:

– Вот в этом-то и дело. Ясный ответ на всю будущую мировую ситуацию вещей даст только Божественный разум. Темный гений запутывает все пути-дороги человечества, а Бог освежает эти пути. Дьявол целится погубить заблудившегося человека, а Бог хочет спасти его. И в итоге смотрите, что получится: мир, в лице хотя немногих, но самых лучших своих представителей, возвратится ко Христу, признает Его единственным своим Спасителем и Благодетелем, признает Его своим Богом и... поклонится Ему Единому, в Троице славимому.

Студент:

– Таким образом, вы считаете, что настоящий кризис, который переживает Христианская вера, и нажим на нее со стороны мира, есть признак, или лучше предикат, ее несомненной истинности и, в итоге, абсолютного ее торжества над всеми религиями мира?

Священник:

– Так говорит слово Божие, так пишут святые отцы, так свидетельствует самый ход современных мировых событий, так смеем надеяться и мы...

Профессор:

– К моему стыду, я так мало в жизни уделял внимания вопросам религии. Хотя, однако, был уверен, что мировые события и в прошлом, и в настоящем, и в будущем без религии не совершались и совершаться не будут. Но вот, знаете, как говорят теперь, что религия не в моде, без нее свободнее жить. Так вот меня и отнесло в сторону от главного русла жизни, теперь надо выбираться к «свежей воде».

Студент:

– Кажется, час уже довольно поздний, нам пора идти по дворам. У вас который час? – спросил он священника.

Священник:

– У меня без четверти двенадцать.

Профессор:

– Мои, кажется, несколько отстают, надо подвести, надо форсировать.

Собеседники простились и мирно разошлись по домам. В высоком небе светила Луна. Она казалась теперь еще более задумчивой и таинственной, нежели раньше...

* * *

«Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философией или пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2. 8).

Но не время ли нам говорить о более простых вещах и более понятных. Вот все стараемся понять да разъяснить мировые события, космические проблемы и прочее, а вот о душе поговорить, о ее спасении, о ее возвращении ко Христу Богу, от Которого она уходит каждую минуту, это наверно, более важное дело. Господь Спаситель говорил, что душа дороже целого мира, «кто станет сберегать душу свою, тот погубит ее; а кто погубит ее, тот сбережет ее» (Лк. 17: 33).

Обратимся же теперь от общего к частному и поговорим лучше, как спасти душу свою от великих искушений, постигших Вселенную, и как нам возвратиться к Господу нашему Иисусу Христу. Святой апостол Павел сказал: «Я охотно буду издерживать свое и истощать за души ваши, несмотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами» (2Кор. 12: 15).

Ведь как хочется, чтобы ни одна душенька человеческая не погибла, чтобы она не попала в жадные когти сатаны... Ох, как он мечтает в сладость поглотить бедную душу, которая попадет в его безжалостные когти... А как легко теперь, в наши лукавые дни, стать жертвой дьявола, человекоубийцы!..

Вернись!

Где ты, Агница, сокрылась,

Я которую люблю.

От отца ты отлучилась,

О душе твоей скорблю.

Вы – луга, леса и речки –

Рцыте вышнему Творцу,

Не видали ль вы овечки,

Где овечку я сыщу?..

Моя Агница, найдися,

Тебя ищет Пастырь твой,

К Его стаду возвратися,

Ведь пришел Он за тобой.

Он стези твои направит,

За Собою поведет,

И вовеки не оставит,

Утешение пошлет.

Моя Агница не внемлет,

В мир греховный все бежит,

Пастырь молвит и не дремлет,

К Богу слезно он вопит!..

* * *

Единое на потребу

«Мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор. 6: 10).

После вечерней службы в келию матушки схиигуменьи Любови тихо постучали.

– Аминь, – ответила она, и сама открыла дверь.

Вошли две сестры, монахиня Елизавета и ее родная сестра, приехавшая из мира, девица Наташа.

– Благословите, матушка, к вам побеседовать, – кротко сказала мать Елизавета. – Вот моя сестра из мира, жаждет спастися, а не знает, как спасаться. Научите нас, матушка, как спасать нам свои души.

И обе гости упали на пол, кланяясь схиигуменьи.

– Что вы, что вы, – засуетилась старушка. – Господь с вами. Я сама нерадивая дева, что могу сказать вам толкового?

Но эти добрые слова матушки были только жестом искреннего смирения, однако, она никого еще не выгнала из своей келии и каждому просящему с любовью говорила слова наставления и утешения. Она твердо помнила слова Спасителя, который сказал: «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся»

(Мф. 5: 42). И вот матушка отдавала все, что имела, а чего не имела, того выпрашивала у Господа, чтобы Он Сам вразумил и наставил человека.

– Ну, помолимся, – сказала матушка пришедшим, – чтобы Сам Господь наш Батюшка наставил вас, сестры мои милые!

Когда сестры сели на деревянную лавочку, она ласково спросила:

– Ну, расскажи, мать Елизавета, как ты любишь Господа своего?

Монахиня:

– Плохо, матушка схиигуменья, мир мне больше любится. Вот уже больше 20 лет как в мантии, а толку-то от меня мало. Болеть стало сердце, работать не могу, а в обители больных не любят. Правило читать некогда. Все послушания, Иисусова молитва не прививается, потому что болтать люблю, язык у меня острее бритвы. Раньше я больше подвизалась и Господа любила, вот как, бывало, вспомню, как Господь за меня страдал, так и слезы ручьем потекут, а теперь вот палкой их не выбьешь, от обиды плачу целых три дня, а о грехах – нисколько не могу. Ем досыта, грешу на каждом шагу, ропщу на нашего духовника, что он совсем не руководит нами, живет для себя и все, а ты как хочешь, так и спасайся. Хоть бы умереть скорее, чтоб меньше греха было, ведь море нагрешила...

И бедная мать Елизавета зарыдала. Она плакала, как ребенок, который оскорбил своих родителей.

Видя слезы своей старшей сестры, заплакала и девица Наташа. Они сидели рядом на деревянной лавочке и обе утирались платочками. Матушке схиигуменьи еще более жаль стало сестер, она отвернулась к окну и незаметно смахнула навернувшиеся на глазах слезы. Потом глубоко вздохнув, схиигуменья тихо сказала:

– Теперь спасаться труднее, чем раньше, сестры мои милые, но Господь наш Батюшка, теперь больше печется о нас. Время последнее, и бесам дана полная воля, но и Господь не воздремлет. Он разослал Ангелов Своих по всему миру. Они, сестры мои милые, спасают всех, кто призывает имя Господа Иисуса Христа, кто смиряется, кто терпит и не ропщет на всякую малость. А около монашенок Господь по два Ангела теперь доставил, чтобы их не похитил сатана и не запутал в свои сети. А бесы-то толпами ходят, как разбойники, все вооруженные и наглые. Лишь всех мужиков половили в свои сети, и что не умнее человек, то больше и сильнее его закручивают. Теперь вот на пастырей охотятся, и на монахов, и семейных. Монахов-то архиерейством обманывают, а мирских – митрами да протоиерейством, а монашек-то в мир гонят, а девушек замуж толкают. О, матушка Царица Небесная, – взмолилась схимница, – не покинь Ты нас, грешных и бездомных рабов Своих...

Сестры притихли. Им было страшно. Они почти не дышали. Ведь схиигуменья все о них говорила. Мать Елизавета собиралась уходить в мир, а девушке Наташе находился жених, хотя он два раза был уже женатый. Наступило неловкое молчание.

Девушка:

– А как же, матушка, спасаться в миру? В монастыри не берут, а одной среди мужиков трудно. Они, как звери, да еще пьяные, хватают, смеются, а мама стыдит и только одно: «Иди, иди замуж, чего засиделась», ведь житья нет никакого прямо, хоть живой в землю зарывайся. И Наташа снова заплакала.

Схиигуменья:

– Успокойся, моя милая, и не отчаивайся. Только святую веру храни в сердце своем, а прочее Сам Бог все устроит. Ведь Он все видит, как мы мучаемся ради спасения. Он и помогает нам невидимо. Ведь Он хозяин везде, а не кто другой. Мы только не видим своими глазами Его воинства, нас оберегающего. В миру жить надо и спасаться, как Бог велит. Замуж тебе, дитя мое милое, нет дороги. Сам Бог любит тебя. Он – твой Жених вовеки веков. А мужиков не бойся, они – как мухи, надо все переносить с молитвой, все, все за Господа своего, ведь святых мучениц водили нагими по городу за Христа и они все это переносили, потому что им невидимо Господь помогал, вот и тебе Он поможет, обязательно поможет.

Монахиня:

– Я, матушка, на Господа ропщу, зачем Он пришел на землю в смирении. Пришел бы Он в величии, сильным Царем и всех бы злых погубил, и нам бы тогда легче было спасаться. А потом, вот Он еще не наказывает никого. Его ругают, над Ним смеются, хулят Его и Матерь Его осмеивают – Царицу нашу Небесную, и Церковь Божию разоряют, и верующих обижают, и мощи святых бросают в уборные, иконы жгут, все-все часто делают люди, а Бог все не наказывает. Будто Его и взаправду совсем нету. Ну разве вера может устоять так? Вот вся молодежь и стала неверующая, да и пожилые, особенно мужики, все стали неверующие.

Схиигуменья:

– Если бы Господь пришел сильным Царем, то люди опять сказали бы, что Бога придумали попы и церковники. Это очень обычно, таких и раньше богов придумывали много. Но Господь наш пришел в нищете и бессилии. Он был нищим и бездомным. Он уставал и голодал. Его гнали и били, мучили на Кресте. Он страдал и умер, как последний раб, вместе с разбойниками. Вот такого Бога (страдательного, и бездомного, и беззащитного) никто уже придумать не мог из людей, потому что с таким Богом только намучаешься; как Он может защитить своих, когда Он Сам был беззащитный и битый, Сам был гонимый и голодный. А еще скажу тебе, сестра, то, что Господь явился на землю несчастным потому, чтобы этим сокрушить наше каменное сердце и сломить бесовскую гордыню.

А не наказывает Он наш Батюшка злых людей потому, что дает свободно расти на земле и пшенице, и плевелам, потому-то Он и величается нами, как «долготерпеливый и многомилостивый». А вот на Страшном Суде все разберется... А он скоро, скоро будет.

Последние слова схиигуменья сказала как-то особенно торжественно и затем смолкла...

Девушка:

– Матушка, вот сейчас Великий пост, надо поститься, молиться, делать земные поклоны. Ну, разве мы в миру все это делаем? Ничего совсем не делаем. Вот я за четыре недели поста ни разу в церкви не была, все на работе. Домой приедешь, мама: «Ешь, да ешь мясное, итак вся высохла». И правда, уже два сердечных припадка у меня было. Ну, как вот тут быть, как будешь поститься?

Схиигуменья:

– Не можешь поститься телесно, постись духовно: не гневайся, не завидуй, не смотри на соблазнительные лица, не унывай, терпи благодушно оскорбления, любя еще больше Господа, Который снисходит нашим немощам. А главное, не осуждай и смотри на свои грехи с сокрушением сердечным. Смиряйся пред людьми и Богом и во всем покорись Его святой воле. Ох, милое дитя мое, – вздохнула схиигуменья и перекрестилась истовым монашеским крестом, – спасайся, как можешь, и не надейся на добрые дела свои, как фарисей. Он был очень добродетельный, хвалился своим воздержанием, своим милосердием, молитвой и этим думал купить себе Царство Божие, а оно выходит по-другому. Господь дает Царство Небесное даром. Это дар Божий, только покайся, как мытарь, и искренне считай себя недостойной милости Божией. Какие вот мы теперь подвижники, какие молитвенники, а все же надеемся, что Господь по милости Своей не даст нам погибнуть, а спасет нас, ведь Он так обещал: «Веруяй в Мя, не погибнет», – сказал Он в святом Евангелии.

Монахиня:

– Матушка, меня мучает помысел, который говорит мне, что ада бояться не надо. Он не так страшен, как его описывают. Человек на земле привыкает к самим ужасным условиям, так может привыкнуть и к аду. А потом бес шепчет мне, что, мол, ад мы переделаем на рай, и там грешным будет лучше, чем праведникам в раю. Вот я вижу, как теперь всю землю переделывают к лучшей жизни, так бесы, мол, и ад сделают раем, и поэтому нечего его бояться.

Схиигуменья:

– О, сестра, сестра, – вздохнула матушка, – это красивая демонская ложь. Как разбойников надо гнать от себя эти бесовские рассуждения, и верить им не следует ни на одну йоту. Сатана теперь лжет по-научному, и в несколько раз больше, чем раньше.

«Горе живущим на земле и на море, – говорит святой Иоанн Богослов, – потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости, зная, что немного ему осталось времени» (Огкр. 12: 12).

Ад страшен потому, что там разные ужасные муки, из которых самая страшная – вечная разлука с Богом, и сделать ад раем невозможно так же, как невозможно заключенным в тюрьме улучшить свои тюремные условия. Святой пророк говорит: «Предел положил еси, его- же не прейдут» (Пс. 103: 9). Твори, сестра, молитву и внимай себе.

Девушка:

– Мне, матушка, хочется стать настоящей монашкой, а вот сестра моя Елизавета отговаривает меня от этого. Она говорит, что какой толк, что, вот, я – монахиня, а живу хуже мирской.

Схиигуменья:

– Толк есть, дитя мое, и очень большой толк. Один старец сказал, что лучше быть плохой монахиней, чем исправной мирской, потому что монахиня стремится служить Христу, а мирские поневоле служат миру. Молись Матушке нашей, Царице Небесной, Она отбирает Себе монашек из мира. Она же научает монашек жить в миру, потому что монастырей теперь мало, а то и совсем скоро не будет.

Монахиня:

– Как же тогда мы будем спасаться, матушка, или тогда уже конец мира будет? Ой, как я боюсь мучений. Как ведь он, антихрист-то, будет мучить христиан, хлеба не даст, и воды не даст, и из домов выгонит, и из городов прогонит, и все храмы закроет. Неужели мы, матушка, доживем до этого страшного времени?

Схиигуменья:

– Господь мне не благоволит дожить до этих дней, а вам... – и матушка нежно-нежно глядела в глаза сестрам, – вы доживете...

Монахиня Елизавета закрыла свое лицо руками и застонала. Наташа большими глазами, полными ужаса, смотрела на схиигуменью и сидела, как изваяние, боясь пошевелить хоть одним своим членом.

Наступило тяжелое и томительное молчание. Желая переменить тему разговора и облегчить смущенные души сестер, матушка сказала:

– Вот я почитаю вам о том, что пишут о спасении святые наши матери, угодившие Господу. Святых отцов вы, наверно, много читали, помните их изречения, а это пишут преподобные матери, которые, как вот и мы – слабые жены, – служили Господу и родили Ему своей жизнью.

Она встала, взяла с окна небольшую книжечку, раскрыв ее, перекрестилась и тихим ровным голосом стала читать:

«1. Блаженная Феодора говорила: если хотим не- преткновенно пройти предлежащий нам путь жизни, представить Христу душу и тело чистыми от постыдных ран и получить венец победный, то нам должно бдительно за всем смотреть и, ни во что вменяя суетные удовольствия, быстро миновать их, не должно попускать уму прельщаться чем-либо, чтобы не лишиться Христа.

2. Блаженная Сарра говорила: трех вещей боюсь я – когда душа имеет выйти из тела, когда имею предстать Богу и когда изыдет о мне последнее определение в день Суда.

3. Однажды блаженная Сарра, увидев юную монахиню смеющейся, сказала ей: не смейся, сестра, ты этим отгоняешь от себя Страх Божий и подпадаешь посмеянию дьявола.

4. Преподобная Пелагея говорила о бесстыдной вольности (или смелости) – родительнице всякого зла: вольность, как огонь пламенеющий, поедает все плоды души. Начало падения монаха – смех и вольность.

Одна монахиня спросила ее: «Что мне делать, госпожа моя, с грехами моими?» Преподобная Пелагея ответила: «Желающий избавиться от грехов своих безмолвием, молчанием и плачем избавляется от них».

5. Блаженная Феодора сказала: «Люби молчание больше, чем хорошую беседу; молчание есть сокровище монахов, беседа же иждивает богатство их».

6. Святая Синклитикия говорила о преподобной Феодоре, что всю четыредесятницу она довольствовалась семью литрами чечевицы и одним кувшином воды.

«Если ты победила любодеяние грубое, – говорила святая Синклитикия, – то враг влагает любодеяние (более тонкое) в чувства твои. Когда воздержишься и от сего любодеяния, то он воздвигнет невежественную брань, припоминая пригожие лица, непристойные одежды, соблазнительные разговоры».

Еще говорила: «Дело врага одеваться в чужие одежды, а свое оружие держать под покровом».

7. Блаженная Сарра говорила: «Человек не должен принимать двух помыслов – блуда и осуждения ближнего».

О блаженной Сарре говорили, что она с 15 лет сильно была борима демоном блуда, и за это время никогда не просила Бога, чтобы Он избавил ее от брани, но только говорила: «Боже, укрепи меня».

8. К блаженной Матроне пришла сестра и спросила: – «Что мне делать? Меня смущает блудный помысел». Она ответила: «Прости меня, я никогда не была борима демоном блуда». Сестра соблазнилась и сказала: «Мне кажется, что это выше естества. Поясните мне это, мать моя». Блаженная Матрона улыбнулась и сказала: «Прости меня, с тех пор, как я стала монахиней, я не пресыщалась ни хлебом, ни водой, ни сном».

9. Блаженная Феодора однажды спросила Антония Великого: «Скажи мне, отче, как можно спастись жене?» Старец сказал: «Бог один знает, как кому спастись. Впрочем, говорю тебе, что не только жены, но и мужи, если не обезмолвятся от всех похотей мирских и не подвергнутся на молчание, не могут угодить Богу».

10. Блаженную Матрону спросила одна сестра: «Если случится мне проспать свое правило, то, встав от сна, душа моя уже стыдится исполнять правило». Блаженная Матрона ответила: «Если тебе случится проспать до утра, вставши, затвори келию свою и исполни свое правило без смущения и не спеша, ибо написано: Твой есть день и Твоя есть нощь».

11. Блаженная Синклитикия говорила: «И враг внушает подвижничество, и у него есть ученики-подвижники. Как же отличить подвижничество Божественное от бесовского? Ничем иным, как умеренностью».

Еще говорила: «Мы живем на сей земле, как в утробе материнской, чтобы родиться для неба».

12. Блаженная Феодора сказывала, как однажды воры пришли к авве Исаии в келию. Двое держали его, а один выносил вещи. Когда понес он книги, старец сказал: «Все берите, но книги оставьте». Но они не хотели и слушать. Махнув руками, он отбросил их, как солому, и сказал: «Идите с миром». Они в страхе убежали.

Блаженная Феодора говорила еще об авве Исаии, что он видел в исступлении страшного эфиопа, голова которого достигала облаков. Ангел сказал Исаии: «Тебе предстоит бороться с этим великаном». Старец ужаснулся и затрепетал, но Ангел сказал ему: «Не бойся, а только возьмись со всем усердием, и я помогу тебе побороть его». И как скоро авва схватился с эфиопом, Ангел помог ему, и он победил великана».

Матушка подняла свои глаза и кротко сказала:

– Вот видите, сестры мои милые, кто борется за нас? Сам Господь посылает Ангелов своих, которые помогают нам бороться с дьяволом. Нам только надо решиться на борьбу и не бояться силы вражией.

Сестры тихо плакали. Слова матушки и наставления святых жен, как бальзам лекарственный, ложились на их больные измученные души. Им казалось, что Сама Царица Небесная так любовно и милостиво их приняла и целила их души. Глядя на них, схиигуменья радовалась в душе и благодарила Господа, что Он помог ей послужить ближнему.

– Вот я еще прочту вам, сестры, общие наставления блаженной Феодоры:

«13. Наставления сестрам блаженной Феодоры:

а) Старайтесь, сестры, соделать в себе внутреннего монаха, а не внешнего только.

б) Возлюбите Господа нашего Иисуса Христа больше всего на свете и будьте готовы пострадать за Него.

в) Пребывайте в трудах и молитве с терпением, ибо это отгоняет уныние.

г) Если хотите избавиться от всех страстей – убегайте матери всех зол – самолюбия.

д) Любите безмолвие и чтение святых книг.

е) Удерживайте чрево свое, язык и гнев, – и не преткнутся о камень ноги ваши.

ж) Похоти плотские иссушайте терпением, молчанием, воздержанием и мужеством.

з) Если обуздаете чрево, скоро заморятся страсти. Ум постящегося бывает храмом Духа Святого, а ум чревоугодника – жилищем демонов.

и) Матери и сестры, берегитесь вина, сколько есть у вас сил. Пить вино совсем не свойственно монахиням.

к) Если подчините свое тело воздержанию, будете возлюблены Господом Иисусом Христом – Женихом Нетленным.

л) Бегайте мира, как змия; если змий ужалит, можно исцелиться, а если ужалит мир – исцеление?..

м) За Господа терпите насмешки и даже побои с любовью и радостью и стыдитесь скрывать свою веру.

н) Не суетитесь, как мухи, то туда, то сюда, все делайте с молитвой и степенно, не спеша. Бог поможет – все успеете сделать.

о) Вычитывайте свое правило не спеша, со вниманием и поклонами. В пути и дома упражняйтесь в Иисусовой молитве. Сам Христос, вас возлюбивший, поможет вам и спасет вас. Аминь».

Матушка закрыла книгу и встала. Встали и сестры.

– А теперь, милые мои сеструшки, – сказала кротко и нежно схиигуменья, – вам пора идти. Час уже поздний. Храни вас Христос и его Пречистая Матерь. Прошу, молитесь о мне, многогрешной схиигуменьи Любови.

Сестры поклонились матушке в ножки, поцеловали ее ручку и тихо вышли во двор. На небе мигали ярко звездочки. Всюду было тихо и спокойно, а в душе был рай.

...«Вкусите и видите, яко благ Господь. Аминь. Аллилуиа».

...«Жива будет душа моя, и восхвалит Тя, и судьбы Твои помогут мне. Заблудих, яко овча погибшее, взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых» (кафизма 17, пс. 118).

Сын приблудный

Блудный сын, в дни грозной битвы

Возвратися ко Христу,

Нет в душе Твоей молитвы,

Нет прилежности к посту.

Нету силы возвратиться

И сказать – я согрешил!

Словом Божьим просветиться,

Мир так дорог, он так мил!..

Сын приблудный, сын премилый,

Слышишь вещий зов Отца?

Кубок сладости постылой

Стоит тени мертвеца.

Так ли мыслишь ты, мудрейший,

Гений знанья и мечты,

Путь Христов отверг простейший,

Пренебрег честь красоты.

Твой хозяин новый, смелый,

К древу знания ведет,

В тайне лжи он престарелый,

Дар свободы отберет!

Что предался ты безумцу?

Враг ведет тебя на бой.

Рай несильный вольнодумцу

Он готовит огневой...

«В поздний час, в век постижений,

Возвратиться мне к Отцу?

Сам я бог, и в наслаждении

Проложил я путь к венцу...

Век двадцатый, век ракетный,

Завоюю небо сам,

Сговор сделанный секретно,

Полетим мы к небесам»...

«Сын, вернись, пока не поздно!» –

Глас Отеческий зовет.

«Мне вернуться! Невозможно!

Сын в неволю не пойдет!»

И ушел в страну далеку,

Добровольно, не шутя,

Сын, под новую опеку

Запряженный «в нехотя».

«Приидите ж вы, бездольны, –

Молвил Бог своим слугам, –

Ваше счастье запрестольно,

Мой Чертог – иным сынам»...

«Без Бога в дальнюю дорогу Найдешь ли путь, мой милый друг?!»...

Их дом стоял на берегу океана. Вечные, необъятные просторы синей водной глади неотступно глядели в окна спальни, где вырастал Титан – самый юный сын Аскольда. Титану было уже двадцать лет, без трех месяцев.

Видом он был герой – статен, красив и разумом философ. Все мечты его были об океане, водном путешествии и острых приключениях. Не один раз он уже порывался пуститься вглубь океана на своей любимой лодке, но всегда был благоразумно удерживаем отцом Аскольдом, доброй своей мамой Ольгой и старшими братьями.

Наконец, Титану все это надоело. Он чувствовал себя уже не ребенком, чтобы бояться приключений, однако был уверен, что близкие и теперь его не пустят на поединок с грозным океаном. Так самоуверенный Титан решил тайно собраться и, покинув дом родителей, пуститься, как новый Колумб, вглубь океана на поиски нового счастья.

Около недели он скрытно заготовлял необходимое для героического плавания, и вот настал канун долгожданной ночи. В душе он медленно прощался с родной семьей, и особенно ему было, кажется, жаль родную свою маму, которую в душе он любил больше всех. Уже поздно вечером Титан увидел ее, свою родимую, около дома на скамеечке. Она сидела и плакала.

– Сын мой! – сказал она проходящему мимо нее Титану, – подойди ко мне.

Когда юноша подошел, мать взяла его за правую руку и тихо сказала:

– Я все знаю, дорогой мой сын, – и она еще сильнее заплакала. Но как умная женщина, умеющая хранить тайны, она плакала так тихо, что никто ее не мог услышать. – Я знаю, мой дорогой юноша, что этой ночью ты покинешь нас навсегда...

Титан вздрогнул, но не выдал своих чувств. Он был уже взрослый.

– Мама, – сказал он сухо, – мне надоело быть с вами. Я хочу сам испытать свою судьбу, один. Океан будет мне другом, бурный ветер – отцом и... глубина – родной матерью...

Ответ Титана был жестоким, и любимая мать не смогла бы вынести этих ужасных слов, но она – родная мать Титана – была матерью необыкновенной. Она не упала в обморок, она не стала умолять его, чтобы он одумался, и не стала проклинать его за жестокую грубость к ней. Нет. Она, скрепив сердце, тихо и четко сказала:

– Я все тебе прощаю, сын мой, и только одно прошу у тебя, пообещай мне!

– Не знаю чего, – сухо ответил Титан и высвободил свою руку из руки матери.

– Когда будет тебе трудно, вспомни мое имя – имя своей родной матери!..

Наступило томительное молчание...

Мать с напряжением ждала ответа. Сын упорно молчал. Так прошло долгих 3–4 минуты. Голова матери опускалась все ниже и ниже. «Сын мой, сын мой», – шептали ее холодевшие уста. Когда она подняла голову, то около нее никого уже не было. Сын ушел, не простившись со своей родной матерью... И какая была ее вина? За что так жестоко отнесся к ней ее родной сын? Она не знала.

Как она его лелеяла, воспитывала целых 20 лет, как любила, как хранила? Ведь он был самый юный и... самый последний!.. Ни одним словом она его никогда не оскорбила, никогда не предпочитала его другим. Что сделалось с ее любимым сыном? Какой злой гений влечет его в коварные объятия водной стихии?..

Но самое ужасное для матери было то, что она была абсолютно уверена, что сына своего Титана она больше не увидит никогда... Эта мысль, как обоюдоострый меч, рвала ее сердце. 19 сыновей – крепких, сильных воспитала она за свой долгий век, и ни один из них не ранит ее сердце так больно, как этот меньший!

Ольга совсем не спала в эту роковую ночь. Она все время смотрела на темный океан из окна своей спальни. Она ждала – вот-вот покажется темная фигура ее сына и спустится на берег, а через полчаса-час ее родной сын Титан будет далеко-далеко от нее в объятиях другой матери – водной стихии – на страшной, давно желанной свободе.

В эти решающие часы у матери неоднократно являлась мысль – сказать все отцу, братьям Титана. Они сумели бы воспрепятствовать юноше совершить свой побег, но к чему бы это привело! Титан имел бы причины еще более ненавидеть своих родителей и всю семью за то, что они лишают его желанной свободы. Нет! – решила мать, – ему все уже сказано и он совершеннолетний, пусть испытывает свое счастье, как ему хочется, и она снова напряженно смотрела в темноту...

И вот, уже за полночь, когда бледная Луна зашла за тучи, мать с затаенным дыханием увидела тень, которая, не оборачиваясь, спустилась к берегу. Ее сердце затрепетало, дыхание замерло, в голове пошли круги, и она едва не грохнулась на пол... Ей хотелось бежать за сыном, хотелось крикнуть ему, позвать его, но ноги ее не слушались, и горло пересохло от сильного волнения. Она ухватилась руками за стол, чтобы не упасть и нервно заплакала, всхлипывая, как маленький ребеночек.

«Боже мой, Боже мой! – шептала мать. – Лучше было бы мне умереть и не видеть этого горя!»...

Слезы лились потоком из ее глаз. Она их не останавливала. Она дала волю им, чтобы облегчить сердце от щемящей боли... Мать пыталась смотреть на океан, но слезы ей не давали видеть, к тому же над берегом нависла такая тень, что ничего не видно было за два шага. Но мать от окна не отходила. Она только молилась в полном изнеможении и повторяла: «Боже мой, Боже мой, помоги, чтобы мне не сойти с ума».

...Но вот Луна показалась из-за туч. Все светлее и светлее освещала она окрестность. Вот бледно-серебристый луч ее лег на океан длинной светловатой полосой и... тут-то мать увидела далеко-далеко в океане одинокий белый парус... Он трепетал, как раненый лебедь, то взлетая над черной волной, то вновь погружаясь в пучину.

...Он! он! он! – вырвалось из груди матери, и она впилась воспаленными глазами в ночную даль. Она смотрела до боли в глазах, до боли в сердце, пока белое пятнышко вдали совсем не пропало и разлилась повсюду ночная серость...

Матери показалось, что какое-то огромное водянисто-чешуйное чудовище, раскрыв свою пасть, поглотило ее сына и не осталось от него никакого следа... Что было дальше с бедной матерью, трудно описать...

Только утром, когда все проснулись, поднялась суматоха. Аскольд первый прибежал в спальню своей жены со страшным известием, но Ольга лежала без сознания и повторяла одни и те же слова:

– Парус одинокий, парус одинокий, парус одинокий!..

Отец сразу все понял. Он подошел к больной и положил свою руку на пылающую голову... Мать открыла глаза.

– Успокойся, родная, – дрогнувшим голосом сказал Аскольд, – так должно быть!

После этого, каждый вечер, когда садилось Солнце и океан был особенно далеко виден, отец и лгать поднимались на самый верхний этаж долга и напряженно смотрели вдаль... Им казалось, что они далеко-далеко видят одинокий парус, он то появится на поверхности бурой воды, то вновь пропадет, как раненый лебедь, борясь за свою жизнь.

Матери даже показалось, что она видит одинокого человека в лодке, который будто махал ей рукой... Но проходило мгновение, и в бурных просторах океана ничего не было видно, кроме белых гребней волн и бесконечной тултанной дали...

«Без Бога в дальнюю дорогу

Найдешь ли ты путь, мой милый друг?!»...

Что же было с Титаном, как решился он покинуть свой родной дом? Оказавшись на зыбкой ласкавшей воде, смелый юноша ликовал от нахлынувших радостных чувств. Оттолкнувшись от каменистого берега, он поднял парус и быстро помчался вглубь океана. Его сердце не испытывало боли разлуки с родными. Нет! Оно было заполнено восторгом свободы, давно желанной, и гордым сознанием своей зрелости.

«Счастливый» сын даже не оглянулся на родной берег, а все стремился вперед и вперед на своем быстром водном коне. Коварно ласкавший ветер с особой предательской силой гнал одинокий парус все дальше вглубь беспредельного океана и обещающе выл в унисон грохота раскалывающихся волн.

Сидя за рулем, Титан, кажется, пел про свой любимый океан.

Океан!

Прощай земля, я не забуду

Твоей торжественной красы,

Навеки слышать я не буду

Твой гул в ненастные часы.

Мир надоел, теперь куда же

Меня несешь ты, океан?

И над моей душой на страже

Стоишь ты, грозный друг – тиран!

Моей души предел желанный,

Как часто по брегам твоим

Бродил я, тихий и туманный,

Заветным умыслом томим.

Не удавалось мне оставить

Родной и неподвижный брег,

Тебя восторгами поздравить,

Давно задуманный побег.

Прощай, подвластная стихия,

В последний раз передо мной

Ты носишь тучи голубые

И светишь гордою красой.

О чем мечтать? Куда бы ныне

Я путь желанный устремил,

В волнистой голубой пучине

Свободы дар похоронил.

О, мать-землица, на прощанье

Забуди дерзость беглеца,

Теперь навеки расставанье,

Я стал без матери и отца!..

* * *

Планеты сына и свободы,

Лаская, влек к себе тиран,

Вздымались к небу горы-воды,

Шутить не любит океан!

Свою он жертву, завлекая,

Блаженством счастия манит,

Предел свободы расширяя,

Погибель дружески дарит!..

Да, юноша-беглец больше не вернулся в родной дом. Нет! Он или погиб в неравной борьбе с грозной стихией, или, может быть, и поныне носится по просторам океана, седлая одну за другой бурные волны...

Много он изведал удач, много пережил и смертельных опасностей, но, кажется, ни один раз не помыслил вернуться под родной кров своих родителей...

Ему было не только стыдно за себя, но и казалось совершенно нелепым, ненужным вновь гнуть свою гордую шею под опеку отца и матери...

А они – родные старички – потеряв последнего сына, и теперь каждый день при заходе Солнца поднимаются на верхний этаж своего дома и... напряженно смотрят в туманную даль океана...

– Вижу одинокий парус, – шепчет отец, и глаза его загораются молодецким огнем.

– Видела и я раньше, – шепчет мать, – а теперь уже не вижу!.. – И ее темные неподвижные очи вновь заливаются слезами...

* * *

«И покрыла его чуждая тьма, окаянного» (5-я песнь канона 8-го гласа).

О, терпеливый мой читатель! Не видишь ли ты в этой краткой повести судьбу настоящего человечества?

Человеческий род двадцатого века, тяготясь опекой Бога и Матери Божией, вышел из их спасительного повиновения. Он рванулся на свободную жизнь. Он считает себя достаточно созревшим для великих свершений. Однако, будучи довольно юным и неопытным, Он повергает себя опасности и даже гибели. Но возвратиться к Отцу он никак не хочет, предпочитая во всем обойтись сам, со своей техникой, наукой и все увеличивающимся прогрессом.

Между тем, Отец Небесный и Матерь Божия скорбят о блудном своем сыне и ожидают его возвращения (Лк. 15: 20).

Но будет ли радость этой встречи?.. И когда?!..

«И послал рабов Своих звать званых на брачный, пир; но не хотели придти. Опять послал других рабов, сказав: вот Я приготовил обед Мой... Но они, пренебрегши то, пошли кто на поле свое, кто на торговлю свою. Прочие же, схватив рабов Его, оскорбили и убили их» (Мф. 22: 3–6).

1. Отец Михаил выходил из себя. Он так усердно взялся за пастырское дело, что себя не жалел: ночью он готовил проповедь, читал правило к святому причащению, качал маленькую Настю, которая ему все улыбалась, и, чуть свет, шел служить или ехал на «попутке» совершать требу. Словом, батюшка все отдавал для Божьего дела, но ему казалось, что дело Божие у него идет очень плохо.

Когда еще отец Михаил учился в семинарии, то он просил Бога сподобить его послужить верующему народу, и чтобы послужить жертвенно, до последней капли крови. А вот теперь он уже священник и служит третий год, но видит, что дело у него плохо клеится: прихожане не слушаются, в храм не ходят, между собой ссорятся и даже дерутся, пьяные, воруют друг у друга, посты не сохраняют, детей не крестят, не причащаются, словом, дикари да и только, или полухристиане.

И что прихожане! Когда своя матушка достала и покою не дает. Едем в город, да и только там свежий хлеб, овощи, все фрукты, там детей учить легче, а здесь в глуши, что? Одна грязь, да глухие старухи...

Долго думал батюшка, как тронуть сердца людей, чтобы они о душе своей подумали, чтобы хоть в пост Великий причастились, и ничего не мог придумать...

Тогда отец Михаил стал горячо молиться Богу, чтобы Господь Сам вразумил его на лучшее Божье дело. Батюшке очень жаль было народ, и он не знал, что готов был бы сделать для него. Пытался он обличать прихожан за их нерадение к церкви, душе своей, но что толку. Они зашушукали, «батюшка злой у нас», – говорят, и еще меньше стали ходить. Любовью стал покрывать все их грехи – начали говорить: «Батюшка у нас слабодушный, что ни скажи – все прощает и не наказывает». Ну, никак не угодишь.

– Нет! – решил отец Михаил. – Семинарии и академии мало, надо молиться, чтобы Господь – Сам вразумил Своей благодатью.

И отец Михаил стал молиться и у престола Божия, когда служил особенно Литургию, и ночью, при чтении правила.

«Господи, – говорил он со слезами, – Ты Кровью Своей искупил людей Твоих, а они вот все осуетились, пастыря своего не слушаются, живут как им вздумается, едят, пьют, гуляют, дерутся, наряжаются, на зрелища бегут, сломя голову, а в храм и в год раз не придут, так сатана их и водит, куда хочет, а меня и слушать не хотят.

Господи! Ну, что же это такое? Как же теперь их спасать? Как вразумлять? Ведь гибнут, как мухи, ни радости настоящей не имеют, ни покоя душевного нет у них, а все-таки в храм идти не хотят... Ну, что же нам, пастырям, делать?.. Ты, Господи, душу Свою положил за нас, а мы...»

Здесь отца Михаила осенила какая-то мысль. Он насторожился, задумался на мгновенье... и тут же, опустив голову к полу, зарыдал... Долго батюшка лежал неподвижно, как мертвый. Потом тихо поднялся, лицо его было необыкновенно серьезно, но вместе с тем и какая- то умеренная решимость легла на его чело...

За стеной застонала спросонья маленькая Настя. Отец Михаил пошел к ней. Он тихо вошел в спальню, подошел к кроватке и взглянул на ребенка. Настенька спала. Личико ее было спокойно и светло. На кроватке с матушкой спал другой ребеночек – Миша. Ему уже три годика. Он ласково прижался к матери и тоже сладко спал. Матушка днем устала со стиркой, и теперь спала глубоким сном.

Отец Михаил на все посмотрел с особой нежной любовью, и волна жалости подступила к его сердцу. Он заплакал, но так тихо, что никто не проснулся. Ему казалось, что он будто прощается со своими малыми детьми и матушкой. Взглянув на святые иконы, он глубоко вздохнул, перекрестился и прошептал: «Господи, твори с нами Свою святую волю!»

Затем, перекрестив всех священническим благословением, отец Михаил тихо вышел в свою комнату и лег спать. Рано утром в дом постучали. Батюшка вышел.

– На требу в соседнее село, – возвратившись, сказал он матушке.

Собрав все нужное, он быстро оделся, кивнул матушке, мельком взглянул на спящих ребятишек, перекрестился и вышел.

До села добрались часа через три. Здоровая женщина вела батюшку к своей умиравшей матери. Причастив больную, отец Михаил немного посидел, отдохнул и пустился обратно. Ему захотелось пройти вдоль речки, «здесь ближе и прохладнее», – думал он. Сняв верхнюю одежду, он шел налегке, было уже жарко.

Вдруг впереди отец Михаил увидел купающихся детей. Их было четверо, все девочки лет по 8–10. Зашедши в речку, они брызгались, смеялись, гонялись друг за дружкой. У берега было безопасно, но дальше, на средине, была глубина и течение довольно быстрое. Не успел батюшка поравняться с купающимися, как из воды раздался отчаянный крик. Девочка, что побольше, зашла поглубже, ее подхватило течением и понесло вниз. Она, бедная, барахталась в воде, пыталась плыть, но вода все дальше и дальше несла ее в глубину.

Размышлять было некогда. Отец Михаил немного умел плавать. Он быстро замотал в верхнюю свою рубашку Святые Дары, бережно положил их на камушек и мигом бросился в воду. Доплыв до девочки, нырнув под нее, он схватил ее за ногу и сильным рывком бросил к берегу. Девочка скользнула по воде несколько метров. Оказавшись на мели, она встала на дно ногами. Но батюшка пропал. Он долго не показывался из воды. Девочки со страхом смотрели на реку. Спустя минуты четыре далеко от берега показалась из воды рука. Затем и она пропала... Речка быстро неслась вниз...

Сделав рукой бросок с утопающей, отец Михаил, видимо, по инерции ушел глубоко в воду. Ему не хватало воздуха. Он стал выбираться наверх, но течение влекло его дальше. Обессилев и набравшись воды, батюшка не мог больше бороться со стихией... Спасши девочку, он сам погиб достойной смертью пастыря, положившего душу свою за ближних (Ин. 10: 11).

Когда отец Михаил лежал в гробу, школьники принесли ему живые цветы. Девочка Наташа, которую батюшка спас от смерти ценой своей жизни, стояла у него и плакала. Ее отец – заслуженный бригадир – и мать стояли рядом. Прощаться с отцом Михаилом пришел весь его приход. Мужчины стояли, понурив обнаженные головы, женщины утирали слезы.

Благочинный, отпевавший покойника, обращаясь к народу, сказал: «Братья и сестры! Замолк навеки голос любви отца Михаила. Он вас звал ко спасению. Он вам желал только хорошего. Он вас любил, как любит отец своих родных детей... Он ночи не спал, все думал и со слезами молился, как бы вам помочь найти и полюбить истину. Но вам, братья и сестры, все некогда. У вас бесконечные дела и вы не слушались зова своего пастыря.

Отец Михаил страдал душой за всех вас и готов был жизнь свою отдать, чтобы только вы – его паства – не погибли в грехах. Но слова его мало имели пользы. Тогда он решил показать самим делом, что любит вас... Так его учил Христос Бог наш. Так он и поступил, отдав жизнь свою за ближних своих.

Подойдите же, братия и сестры, последний раз к своему доброму пастырю, попросите у него прощения и молитесь. Отец Михаил простил всех вас, он счастлив. Он достиг своей цели. И если вы не приходили к нему живому, то вот теперь собрались все к мертвому... Да упокоит Господь душу его в селении праведных. Аминь... Не забудьте сирот отца Михаила».

У гроба стояла матушка умершего с двоими детками: Мишей и Настенькой. Они плакали. Люди тихонько потянулись к умершему. Они кланялись своему пастырю. Целовали Крест, руку, последний раз вглядывались в его лицо и, взволнованные, отходили.

Отец Михаил лежал с кротким выражением на лице. Только какая-то тень грусти о ком-то, о чем-то таилась в чертах спокойного его лица. Смиренная скромность и удовлетворенность выполненного долга легла печатью на его чистом пастырском челе. Чего он не мог достигнуть словами, жизнью, то достигнул своей жертвенной смертью, – его любимая паства вся пришла к нему и потом долго-долго помнила о нем...

* * *

«Закалаем же, Христе, яко Агнец, прободен в ребра Твоя, да мя овча заблудшее спасеши» (Триодь Постная).

2. Иеромонах Мирон не имел ни родителей, ни друзей. Он даже, говорят, нигде не учился. Воспитанный в интернате, мальчик-сирота попал пономарем к одному доброму священнику, усвоил церковный устав, славянскую грамоту, пение, затем поступил в монастырь. Постригся, стал дьяконом, потом иеромонахом, и вот уже пятый год как служит на приходе. Проповедей отец Мирон говорить не мог. Но служил он хорошо. Голос его – высокий мягкий тенор – покорял всех, и душа отца Мирона была очень добрая. Он не мог переносить, когда люди жили немирно. Все свои пастырские силы он полагал на умиротворение своих прихожан.

– Ну, зачем ты, Петровна, поссорилась с соседкой? – советовал отец Мирон на исповеди, когда Петровна рассказала ему о скандале с соседкой. – Ну, зачем? Промолчала бы, и было бы хорошо. А вот теперь и мне печаль какая.

– А вам-то, что, разве не все равно? – успокаивала Петровна батюшку.

– Эх, Петровна, Петровна, – вздыхал отец Мирон, – как же это все равно-то. Ведь душа-то болит о всех вас!..

Так батюшка мирил своих прихожан и слезно звал их ко спасению, но прихожане злоупотребляли добротой отца Мирона, и мало обращали внимания на его добрые советы.

– Хорошо ему миром заниматься, – говорили они, – вот было бы у него своих ребятишек человек пять-шесть, да матушка такая кусачая, тогда своих не было бы времени мирить, не то, что нас. А то живет, как барин, один и не знает, что такое ссора.

А отец Мирон только вздыхал: «О, Боже мой! Опять подрались пьяные мужики... Опять у Ивана Иваныча гусей украли... Опять Манька Задирова Ефремовну коромыслом стукнула»...

И батюшка снова мирит. Снова плачет, умоляет жить дружно и с любовью.

Но вот однажды случилось событие, о котором заговорила вся округа. Отца Мирона избили до полусмерти. Он шел поздно вечером от Всенощной. В переулке дрались два пьяных мужика. Отец Мирон стал их мирить.

– А, это наш миротворец, – закричал один из пьяных, – давай, Петро, дадим ему. – И бедного батюшку избили так, что он лежал без памяти два дня.

Когда церковный староста дознал о всех, кто бил батюшку, он передал дело на суд, но отец Мирон велел закрыть всю эту процедуру.

– Я прощаю их, – сказал он кротко, и дело было закрыто.

Однако батюшка пролежал в больнице около года. Пьяные поломали ему все ребра, выбили зубы, вытек один глаз, сломали правую руку. Они приходили к нему в больницу навестить.

– Прости нас, отец, – говорили виновато, склонив головы, стыдно было смотреть на искалеченного священника.

– Бог вас простит, ребята, – сказал им кротко отец Мирон, – только дайте мне одно обещание.

– Чего хочешь, сделаем для тебя, отец Мирон, хоть гору перевернем, – в один голос сказали мужики.

– Гору переворачивать не надо, – ласково сказал батюшка, – а вот пить перестаньте.

Мужики задумались, почесали затылки.

– Эх, – воскликнул один из них, сверкая глазами, – меня лагеря и тюрьма не исправили, а вот ты, отец Мирон, наверно, исправишь, даю тебе честное слово, что пить зелье это больше не буду.

И другой также обещался не пить.

Так началось исправление целого прихода. И хотя отцу Мирону больше и не пришлось нигде служить, однако долго его помнили в селе Запойном, где его побили. И из пьяниц и драчунов приход стал трезвенным и примерным.

Но отец Мирон остался навек инвалидом. Он часто болел. С ним повторялись припадки, страдания его были невыносимы. Но когда он слышал о хорошем поведении бывшего своего прихода Запойного, радовался и благодарил Бога, что и он не напрасно получил благодать священства...

Вот какой ценой наших простых, безвестных пастырей совершается исправление черствых и заблудших душ человеческих!

* * *

Но так бывает не везде. В других местах трагизма куда больше. Народ священников совсем не слушает. Не слушает не потому, что им некогда слушать и ходить в церковь, а потому, что народу внушили: священник обманывает народ и является самым нечестным и недобросовестным человеком. Он обирает людей и, по существу, является тунеядцем и даже вредным элементом общества. Вот в такой-то среде и приходится пастырю работать, выполнять свое высокое служение. И если священник что-либо сделает похвальное, люди молчат, а если что он сделает плохое, например, напьется пьяный или поссорится с матушкой, народ разносит по всей области, да еще прибавит что-нибудь свое, дабы смешнее было рассказать про попа и посмеяться вдоволь над ним, унизив в прах его авторитет, и без того униженный и осмеянный.

3. Вот в такой исключительно ожесточенной среде и служил отец Аввакум. Он окончил семинарию. Женился и имел уже шесть ребятишек. Семью свою он любил и с матушкой ладил. Она – скромная, тихая, умная женщина – мечтала быть монахиней, но Бог судил ей иметь свой монастырь. Она смирилась, все терпела и воспитывала ребятишек с любовью.

Отец Аввакум, бывало, скажет ей:

– Ну, что, мать, устала со своими ослушниками?

Она тихо улыбнется и скажет:

– Что поделаешь, мой Кум батя, раз Бог дал, значит, надо их воспитывать.

– Помочь что тебе? – скажет опять батюшка.

– Ты только молись хорошенько о нас, а я сама управлюсь.

И отец Аввакум молился. Он служил, как мог проповедовал, увещевал народ со слезами, чтобы они Бога не забывали, в храм Божий ходили, но толку было мало, храм всегда был пустой, и только на Рождество и Пасху собиралось десятка два-три женщин и старушек.

– Эх, – бывало, скажет отец Аввакум со вздохом, – наверно, я так и умру от тоски об народе. Вот гложет под ложечкой какая-то рана и не заживает, а все будто больше и больше делается.

– А чего тебе надо, отец Кум? – скажет старый псаломщик (так звали батюшку в простонародье). – Служишь потихонечку, зарабатываешь на хлеб – и ладно.

– Нет, Порфирыч, – серьезно отвечает отец Аввакум, – тоска какая-то об людях. Вот увижу их, например, где в очереди или в магазине, автобусе – плачу неутешно. Жалко мне их что-то, вот будто они все мне родные. Они надо мной смеются, волосатик, говорят, едем с нами, а я плачу о них. Ведь не слушают меня, в храм не ходят почти, издеваются надо мной, а мне их жалко.

– Ты молодой еще, отец Кум, – скажет опять псаломщик, – жалости у тебя много, а вот постареешь, самому до себя будет.

Но отец Аввакум с годами не только не остывал к службе, к народу, но с каждым годом все более разгорался.

Особенная жалость и любовь батюшки была к детям. Ох, как он любил детей! Идут ребятишки в школу, или бегут в кино, или играют, отец Аввакум смотрит на них, любуется и плачет.

– Господи, – шепчет он, – зачем Ты дал мне такую любовь к детям? Или чтобы я мучился о них? Всю жизнь страдал в душе своей?!

А дети, как назло, страшно не любили отца Аввакума. Он им и конфеточек дает, и яблочко сунет в карман, а то и ручку-самописку купит, – все напрасно, как дикари смотрят, бегут от священника, ругают его, как попало, бросают камнями.

– Кум, Кум, Кум, Аввакум! – кричат на всю улицу.

А однажды отец Аввакум забрел в школу. Шел из церкви, а дети идут в школу, ну и он за ними. Вошел в класс и смотрит, как они усаживаются за парты. Учительница шум подняла, написала в райком. Вызывали.

– Ты что это, отец Кум, ходишь по школам, – спрашивал его секретарь райкома. – Разве не знаешь, что школа отделена от Церкви. Будем судить за агитацию.

– Я и сам не знаю, товарищ начальник, – отвечал батюшка, – зачем я зашел в школу! Просто на детей посмотреть. Я их люблю очень. И слезы полились из глаз священника. Простой ответ и чувства взбесили начальника. Он накинулся на батюшку с угрозами, грозил судом и тюрьмой и прочими страстями. Но отец Аввакум сидел спокойно и утирал слезы ладонью. Начальник смяк. Он понял, что отцу Куму его угрозы, как в стену горох.

– У тебя своих хватает, – уже спокойно сказал он священнику. – Воспитывай их, как хочешь, а к нашим детям не смей лезть.

– Я и не лезу, – просто ответил отец Аввакум.

– А в школу зачем ходишь?

– Так, просто посмотреть на них. Скучаю по детям.

– Не смейте же больше ходить в школу и конфеты не раздавайте им, у нас своих хватит конфет, нам ваших не надо.

И хотя подобные разговоры были не один раз, отец Аввакум никак не мог себя переделать. Какая-то щемящая жалость к детям не переставала мучить его. Он, бедный, весь извелся, исхудал, тоскуя о них. А если ему приходилось в месяц раз причастить одного младенца в церкви, то он после этого плакал целую неделю, вспоминая милое личико невинного крошки, его умные и светлые глазки.

Однажды батюшка вечером шел мимо клуба. Народу толпилось много, преимущественно молодежь. Увидев священника, молодежь подняла смех. «Кум, Кум», – полетели камни. Но отец Аввакум улыбался и шел дальше. Вдруг из-за угла выбежал мальчуган лет 8–9-ти с камнем в руках. Отец Аввакум протянул ему горсть конфет. Но малыш метнул камень и попал отцу Аввакуму в голову. Удар был такой эффективный, что священник упал, как пласт, с пробитой головой. Подбежал народ. Какая-то девушка пыталась перевязать голову платком, но на нее загудели.

– Не трожь его, такая ему дорога, одним будет меньше.

Лежа дома на постели, отец Аввакум бредил. Врач не знала, чем помочь ему, предлагала лечь в больницу, но матушка запротестовала.

– Бог даст, поправится дома, – спокойно говорила она. И сама делала все, чтобы облегчить страдания батюшки.

– Настя, Настя, – звал больной свою матушку.

– Я здесь, здесь я, – отвечала она, наклоняя свое уставшее лицо к нему, – тебе пить дать, или еще что?

– Настя, Настя, а где Коля, Шура, Митя, Нина, Оля, Вера? – бредил больной. – Где, где они?.. О, вот, большие стали, красивые... во какие... Настя, Настя, а где детки наши?..

– В школе они, – отвечает матушка, поправляя повязку на его воспаленной голове, – а Оля с Верой играют во дворе.

– Олечка, милая Верочка, – шепчет священник, – и вдруг он весь вздрагивает, будто старается встать, дыхание учащается, – дети, дети, сколько детей, – быстро и страстно говорит он, – дети, много, много их... Куда вы идете, детки мои милые? Как много, много вас... Вот вам конфетки, нате и бросьте свои камни, бросьте их, они тяжелые... О, вы, детки Христа... идете встречать, да, да, вы Его увидите на облаках, на Престоле... Ох, какие вы счастливые и несчастные, как мне жалко вас, малые дети... – и больной плачет, слезы текут из закрытых его глаз...

Матушка слушает всю эту бессвязную речь и тоже плачет.

«Сергий преподобный, – молится она со слезами, – помоги моему бедному батюшке». Она встает и, взяв маленькую иконочку преподобного Сергия, прикладывает ее к больной голове священника. Он успокаивается и потом засыпает...

Никто из прихожан не пришел посетить больного священника. Только один раз был старый псаломщик и все.

– Народ смеется над батюшкой, – говорит он матушке.

– Над больным-то? – удивляется она.

– Да, говорят, добить надо отца Кума, а то вдруг выживет.

– Бог с ними! – говорит матушка. – Дикие стали какие-то.

– А сколько у тебя ребят-то? – вдруг спрашивает псаломщик.

– Всех-то шестеро. Бог дал бы, отец поправится, воспитаем.

– Многовато, – заключает псаломщик, – старшему-то сколько?

– Четырнадцатый пошел. Да ладно, Бог бы дал здоровья всем.

– Настя, Настя, – зовет из спальни больной.

– Иду, иду, что тебе?

– Порфирыч ушел что-ли?

– Нет, он здесь еще.

– Порфирыч, – говорит отец Аввакум, – хлопочите другого священника – я или умру, или слепой буду. Служить мне нельзя будет.

– Ну, что ты, отец Кум, мы тебя будем ждать. Бог даст, поправишься.

– Нет! Нет! – уверенно говорит батюшка. – Я это знаю все, отслужил я. Только вот, Порфирыч, что можно – похлопочите о моей семье. Ребятишки малые, Насте с ними трудно.

Старый псаломщик обещал сделать все, что можно, и ушел, утирая слезы с седого морщинистого лица.

Пролежав месяц с лишним, отец Аввакум немного оправился, но зрение у него совсем притупилось. Или от сотрясения, или от постоянных слез, он, бедный, совсем ослеп.

На приход приехал другой священник, потребовалась жилая площадь для его семьи, и отец Аввакум с матушкой собрали своих детишек, бедные пожитки, уехали куда-то к родным.

И где он сейчас скитается, добрый пастырь-страдалец и мученик Христов?!..

«Не дивитесь, братия мои, если мир вас ненавидит» (1Ин. 3: 13).

«Проидоша в милотях и в кожьих кожах, лишены, скорбяще, озлоблени, их же не бе достоин весь мир» (Евр. 11:36–37).

* * *

4. Отец Александр служил в городе. Имея хорошее образование и незаурядные способности, он мог устроиться в жизни довольно обеспеченно и перспективно. Ему предлагали хорошие приходы и доходные вакансии, но отец Александр не гнался ни за славой, ни за деньгами. Он дорожил более всего своей совестью, свободой служения и пастырской честью.

Когда ему настоятельно предлагали занять место секретаря при одном популярном архиерее, он отказался. Видел отец Александр, что около архиереев Божиих кишат постоянно какие-то неизвестные в штатском, они лезли во все церковные и хозяйственные дела епархии и потому, находясь в таком окружении, возможно ли сохранить чистой пастырскую совесть?

Возможно ли остаться нейтральным и не вовлеченным, волей или неволей, в какую-либо совсем нецерковную работу?

Нет! Отец Александр прежде всего дорожил свободой служения, духовной независимостью и абсолютной верностью к Богу и своей пастве.

Известно, что в городской обстановке больше искушений для священника. Здесь и театры, и клубы, и интересное кино, постановки и прочее. Народ более охладевает к вере и Церкви. Массовое студенчество совершенно критически и даже отрицательно относится к вопросам веры. Маловерие и полное неверие к Церкви – основной психологический принцип городского населения.

Увлеченный общим течением времени, отец Александр стал быстро терять веру. В службе или на домашнем правиле он вдруг заметил, что в его сердце что-то изменилось. Святые слова молитвы, слово Божие раньше согревали его душу, давали благодатное удовлетворение, сладость духовную, теперь этого не стало. Сомнения к чудесам, к святости церковной службы, к Таинствам, обрядам как невидимый червь точили его мозг. И как тяжело стало служить ему в церкви!

Раньше он бежал в храм, как в Небесный Чертог, на беседу с Богом любимым, а теперь идет силком, будто его тянут на канате. А утренние и вечерние молитвы? Домашнее правило, воспитание своих детей в духе благочестия – все это стало тяжелым и, казалось, совсем бесполезным трудом. Между тем, новинки жизни, журналы, газеты, радио, телевизор влекли к себе сердце батюшки с неудержимой силой.

Чуткая матушка Нина замечала моральную перемену в душе батюшки Александра, и нет, нет, да и скажет ему иносказательно:

– Ты, отец, что-то худеть начал, или болит что?

– Нисколько, мать, – ответит отец Александр весело, – кажется, еще поправляюсь.

– То-то, родной, смотри, не заболей, а то, говорят, смертельный грипп ходит какой-то.

А однажды она прямо сказал отцу Александру:

– Выбирай одно из двух: или Бог, или мир, а так жить нельзя. Я шла за тебя, как за искреннего священника, а если ты виляешь туда и сюда, то я тебе больше не матушка. Возьму детей и уйду.

Отец Александр покраснел. Ему стало стыдно за себя. Он понял, что незаметно сполз к самой пропасти, из которой надо выбираться, как можно скорее.

Не сказав ничего матушке, он закрылся в своей комнате и не выходил из нее около суток. Он все обдумал, все взвесил, вспомнил свой прежний религиозный пыл и радость веры, удовлетворенность в служении и молитве. Батюшка стал горячо молиться, поплакал, покаялся пред Богом за свое горькое непостоянство и, наконец, вышел из своего затвора другим человеком.

С этого-то момента отец Александр и начал бороться за веру в самом себе. Преодолевая один рубеж за другим, он все глубже познавал красоту святого Православия, радость веры в Бога и с ужасом вспомнил, какого духовного сокровища, какого драгоценного богатства он чуть было не лишился.

– О, Господи! – молился он со слезами, – как легко теперь потерять Тебя, как легко погибнуть вдали от Тебя – Господа моего. Благодарю Тебя, Господи мой, что Ты вовремя вразумил меня и не дал погибнуть в пучине беззакония...

После лично пережитого кризиса веры отец Александр особенно четко и ясно теперь понимал других и искренне жалел тех, кто пытается строить счастье помимо Бога.

С какими обильными слезами совершал он теперь Божественную Литургию, как усердно и искренне читал домашнее свое правило, с каким вниманием, уважением относился к каждой требе, к каждому церковному обычаю, к каждому славянскому слову, к каждой бреве.

– Как он, будучи таким образованным, может совмещать веру со знанием? – говорили про отца Александра его светские друзья.

Он же удивлялся, когда видел, что некоторые считают верующих людьми отсталыми и невеждами, и не мог понять, на каком собственно основании родилось такое нелепое заключение.

– Вера и знание, – говорил отец Александр, – это два крыла, на которых летит человек к звездам и выше, и только при такой гармонии единства знания с верой завершится становление нового человека, при самом высоком его достоинстве, свободе и красоте.

Отец Александр никогда не говорил научных проповедей, не вел никаких религиозных бесед. Он знал, что все это может кончиться плохо. Он делал только одно – служил и молился. Но как он служил?! Как он молился?!

Если бы так умели служить и молиться все наши священники, то, наверно, давно бы на земле был рай и не было бы ни одной слезы, ни одного вздоха, ни страдания в сердцах людей. А как он читал записочки – оздравные и заупокойные?! Разберет каждое имя, произнесет с душой и верой каждое слово, каждую молитву о них.

Всегда добрый, ласковый, внимательный и жертвенный, отец Александр приобрел общее уважение своих городских прихожан. А так как он часто причащал больных на дому и поэтому задерживался до поздней ночи, то его не один раз встречали уличные хулиганы.

– Поп, давай деньги! – требовали они грозно.

– Какие у меня деньги? – спокойно отвечал им священник.

– Врешь, тебя весь город знает, все несут тебе, давай.

– Берите сами, только Святые Дары не трогайте, – и он покорно поднимал свои руки.

Они выворачивали карманы, прощупывали все складочки и потом говорили: «Дурак, поп, на твоем месте можно быть миллионером!» – и отпускали.

Только один раз пьяные окружили его и отняли сумочку со Святыми Дарами. Отец Александр более часа шел за ворами и просил отдать святыню. Посмотрев, что там нет ничего ценного, они бросили сумочку обратно.

Отец Александр любил Церковь Божию, любил нежно и преданно Господа нашего Иисуса Христа, любил он и церковное начальство. Неодобрительно относился к тем, которые лезли к власти и почету.

– Да они сами не знают, что творят, – говорил он о карьеристах и приспособленцах. – Ведь если хочешь стать архиереем или настоятелем, то прежде научись молиться и жертвовать собой за церковное дело. А что это за архиерейство: ездить на своих автомобилях, летать на сверхзвуковых лайнерах, пить ром и шампанское на конференциях и за обильным столом с яствами устанавливать «контакты», – одна профанация архиерейского звания и только.

Ему возражали, что теперь, дескать, иначе нельзя. Надо со всеми ладить и дружить и тем самым отстаивать интересы Церкви Православной.

– Нет! – говорил отец Александр. – Церковь живет не за счет дипломатики и искусством церковных дипломатов, их уменьем лавировать направо и налево, а Церковь живет и будет жить правдой Христовой.

Если первые христиане жили правдой Божией, не боялись мук и смерти за Христа, и Церковь росла и процветала, а теперь все боятся страданий, все прячутся, особенно высшее начальство, то и Церковь терпит поражение, вера гибнет, а неверие торжествует.

– Но не все же продались миру и суете, – говорили отцу Александру, – есть же искренние пастыри?..

– Простые священники, – говорил он, – которые ближе к народу, которые скорбят со скорбящими и плачут с плачущими, которые идут на требу пешком, может быть, по колено в грязи или в пургу и снег, которые не знают никакой мирской дипломатики, не хотят никакой дешевой протекции, а знают и любят только одного Бога и Его страждущий народ, – эти пастыри теперь являются настоящими мучениками, и, может быть, ради их подвига, ради их святой веры и жертвенности стоит еще наша святая Церковь, хотя и в безмерном поругании и рубище...

– Ну, скажите мне, пожалуйста, – кротко задавал вопрос собеседнику отец Александр, – разве когда Церковь Христова стояла на лжи, разве ложь, хотя и завуалированная, спасала когда-либо святую Церковь Божию?

– Наша Церковь сейчас не имеет открытых исповедников, нет и явных мучеников за правду. Все приспособились, соприжились, сроднились с ложью и человекоугодничеством. Высшая иерархия выскочила вверх. Она сравнялась со светским начальством и всю пастырскую тяжесть свалила на низшие слои духовенства.

Смотрите, что получилось: архиерей несется на прекрасной собственной автомашине, священник плетется пешком на требу; архиерей живет на удобной собственной даче, священник ютится в сельском полусгнившем дому; архиерей носит шелк и бриллиантовые панагии, священник – в худой ряске с беленьким крестом... Вот она несправедливость, абсолютное небратство, нравственное неравенство. Когда Сам Христос Бог сделался последним бедняком, а его служители стремятся к обратному – как можно выше стать и дальше оторваться от простого бедного народа и подчинить его себе не по любви, а по страху своим авторитетом. Но, в конце концов, духовенство современное – все мученики.

– Вы пристрастно относитесь к этому делу, – говорили отцу Александру.

– Да, нет же, Бог свидетель, – кротко отвечал он. – У меня болеет душа за наших архипастырей и сельских батюшек. Ведь как они все беззащитны, как одиноки в своем пастырском подвиге?! И как их много обижают.

– Но ведь в Церкви всегда была иерархия – высшая и низшая.

– Да, была, но она была слита воедино общностью любви и церковных интересов. И если страдали, то вместе, как единоцелое духовенство, никакой бюрократии, самовыделения не было, Церковь Христова была единым целым живым организмом, глава которой – Христос.

Неизвестно по каким причинам, только отца Александра сняли с прихода и долго он совсем не служил. Жил он с семьей в деревне у знакомых и ежедневно правил домашние службы. Матушка копалась в кухне, а он один читал утреню, часы, изобразительные, вечерню, повечерие и молился со слезами Господу за грехи свои и за судьбу святой Православной Церкви.

– Как ты выносишь такую службу? – говорила ему матушка. – Ведь тебя никто не слушает.

– Господь меня слышит, – кротко отвечал отец Александр, – хватит, порисовался среди людей. Легко служить, когда полно народа, а вот теперь – един, как бобыль. Надо и так послужить. Я – священник, ты – хор, вот и полнота церкви.

И хотя отец Александр говорил так, однако он сильно страдал по народной службе. Он привык славить Бога всем сонмом людей. Ему так и хотелось, чтобы все люди, сколько их есть, славословили Спасителя едиными устами и единым сердцем. А когда он видел теперь себя одиноким, он унывал, и скрытно от матушки плакал. Ему иногда казалось, что весь мир, все люди коварно изменили Христу и перешли на сторону дьявола. Тогда бедный батюшка неутешно рыдал, как ребенок, который плачет за поругание своего папы...

Но потом, читая и перечитывая службу, он снова входил чрез это в общение со святой Церковью и утешался ее неистощимой силой и неискоренимостью.

«Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют Ее» – эти слова Спасителя особенно укрепляли душу отца Александра, и он снова делался веселым и разговорчивым.

Какой же конец был отца Александра? Мы не знаем. Так и забылся ли он в далекой глуши и в подвиге одиноком и безвестном? Или Господь снова поставил светильник свой на высокой свещнице, чтобы светить всем?.. Но только, видимо, не это!..

Поблек светильник! Затушен он силой ветра. Сброшен он со свещницы в грязь и затоптан. Но может ли он совсем погаснуть? Может ли перестать гореть сердце, если однажды зажжено любовью Господа Христа?!..

Где-то жив отец Александр... –

И его одинокая келейная вопль-молитва, как яркая звездочка, горит в темноте ночи...

* * *

Глас Божий

Как труп в пустыне он лежал,

И Бога глас к нему воззвал:

«Востань, мой раб, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей

И осмотри моря и земли,

Глаголом жги сердца людей»...

* * *

Глас толпы

Свой дар, Божественный посланник,

Во благо нам употребляй,

И если ты земли изгнанник,

Сердца собратий исправляй...

Мы малодушны и коварны,

Бесстыдны, злы, неблагодарны,

Мы сердцем хладные скопцы,

Клеветники, рабы, глупцы.

Гнездятся клубом в нас пороки.

Ты можешь, ближнего любя,

Давать нам смелые уроки,

Авось послушаем тебя?..

* * *

Глас посланника

Долго ль мне блуждать на свете

То в машине, то пешком,

То в вагоне и карете,

В трехколяске с ветерком.

Не в наследственной берлоге,

Не средь отеческих могил,

На разбитой мне дороге

Умереть Господь судил!..

На тропе в ночи холодной,

На горе под колесом,

От руки коварной, злобной,

Под разобранным мостом.

Иль болезнь меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в спину колом влепит

Неизвестный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею

Обнажу я грудь свою.

Боже мой! Сказать я смею,

Дай исполнить власть Твою...

* * *

Пастырь

Пастырь тихий, кроткий, смелый,

Мир не ведает тебя.

Ты ж, незнатный, неумелый,

Дело делаешь любя.

Не стремишься ты к награде,

От людей ее не жди.

Презирая все преграды,

За Христом смелей иди!

Ты избранник, при закате

Правдой жги сердца людей,

Жертву крови при расплате

Подари земле своей...

* * *

Итак, последний зов любви Божией довершают неведомые миру пастыри Христовы. Они незнатны, невысокоумны, недооценены, но зато беззаветно преданы Христу Спасителю и Его святой Церкви. Их голос не слышен на шумных улицах, площадях, нет его и на страницах печати, он только слышен в малой немноголюдной церкви у престола Божия и в тихом шепоте келейных молитв.

Так зовите нас к покаянию, вы – последние посланники Божии. Зовите настойчивее, скорее, пока космос еще не запылал мировым пожаром. Зовите любовью, слезами, зовите скорбным и светлым своим подвигом. А уж когда и вы замолкните или обессилитесь, тогда все мы или окостенеем, или расплавимся в термитном океане огня...

«Господи, еще не быхом Святыя Твоя имели молитвенники, и благостыню Твою милующую нас: како смели быхом, Спасе, пети Тя, егоже славословят непрестанно Ангели, Сердцеведче, пощади души наша» (Великое повечерие).

* * *

Слезно зовут нас к покаянию и святые отцы, бывшие прежде нас, святые мученики, апостолы, пророки, все небесные силы, они теперь вдвое усилили свои молитвы за отступный непослушный мир. В своих бессмертных творениях они отечески нежно и настойчиво, может быть, в последний раз, призывают нас вернуться к Богу.

Но кого мир оплевал, ехидно обругал, над кем он варварски насмеялся, может ли он теперь их послушать?.. Теперь у мира есть свои пророки, свои учители, свои пастыри и евангелисты. Их он с исступлением слушает. Их сочинения с наслаждением читает.

...«Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1Фес. 5: 3).

...«И послал рабов Своих звать званых на брачный пир; но не хотели придти... Прочие же, схватив рабов Его, оскорбили и убили их»... (Мф. 22: 3–б).

Некоторые же бежали в горы и неприступные места, и там молятся за гонителей своих, особенно же за тех, кто ими обманут, запуган, уловлен в сети беззакония и богоборчества... – «в пустынях скитающиеся, в горах, вертепах, и в пропастях земных» (Евр. И: 38).

* * *

Все, что связано с жизнью

Тревожной и милой

С минуты рожденья

До самой могилы,

Все, что преступно и бренно,

Врагом осквернено

В безбожии грубом,

Противном, надменном...

Все, что вечно и ценно,

Как меч во Вселенной,

Чрез сердце Пречистой

Прошло непременно...

Она – Матерь Божия и Матерь Света – видит все. Не один раз Она сходила на землю, являла Свой светлый лик во всех частях света, звала, звала и еще зовет мир блудный возвратиться к Отцу Небесному. Но кто слышит Ее материнский зов любви? Кто обращает к Ней свое лицо и кто признает в Ней свою подлинную родную Мать, от которой так далеко ушел и Которую так неблагодарно оскорбил?!..

А ведь Она снова все бы простила. Все, все, ведь Она – вечно любящая Мать! Но как мало возвращающихся? А Ее сердце терзает меч.

Великая блудница (Откр. 17: 1–6) увлекла за собой весь мир, все народы, и нет Правосудному Богу иного выбора, как начать судить преступный мир.

«Увидел я великий белый Престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места» (Откр. 20: 11).

Святой Иоанн Богослов видел в видении на облаках великий Престол и Сидящего на Нем. Мы видим наяву «Престол уготованный». Он стоит на небе. Он приготовлен для Великого Всемирного Суда... Но как скоро воссядет на него Судья – Христос – и когда начнется Страшный Суд?..

Страшно писать об этом! Нет! Это невозможно! Если Сам Господь наш Иисус Христос – Он же и будущий Судия – не говорил подробно об этом Страшном Суде, хотя святые апостолы и просили Его, чтобы он рассказал им, что же тогда говорить нам?..

О, горе, горе нам! Святые отцы, когда вспоминали о дне Страшного Суда Божия, то плакали и рыдали неутешно. А мы проникнуты более преступным любопытством, нежели горьким покаянием.

«Помышляю день страшный, и плачу деяний лукавых моих, како отвещаю Бессмертному Царю, или коим дерзновением воззрю на Судию, блудный аз: Благоутробный Отче, Сыне Единородный, Душе Святый, помилуй мя» (Триодь Постная).

Можем ли мы говорить о том, когда воссядет Христос судить мир?

– Нет, не можем, но скоро!

Можем ли мы говорить о том, как Он будет судить мир?

– Он будет судить мир по правде.

Можем ли мы говорить о том, за что Судия наш Христос будет судить мир?

– За грехи!

Вот об этом мы можем говорить.

Господь нам дал закон Свой святой и сказал: это вы можете делать, а этого нельзя. Но мы, люди, ослушались Бога и теперь ослушиваемся каждую минуту нашей жизни. Делаем по-своему, а не по-Божьему, попираем закон Божий и делаем беззакония. Ужасно грешим, Бога гневим, а когда Господь нас наказывает, мы ропщем на Него. Он хочет, чтобы мы были смиренны, а мы гордимся; хочет видеть нас кроткими, а мы раздражаемся; хочет, чтобы мы за все Его благодарили, а мы абсолютно всем недовольные. Самочинные, гневливые, лукавые, блудные, сластолюбивые, заносчивые, ненасытные, сладострастные, злоречивые, немилостивые, нелюбовные, неверные, безбожные, жестокие, нераскаянные – вот за все это мы будем судимы Богом на Страшном Суде (Мф. 25: 31–46).

А вот нас – людей XX века – Бог будет судить еще за то, что мы Ему изменили, что мы стыдились Его исповедовать пред людьми, что мы боялись более людей, нежели Бога. За то будет жестоко судить, что мы не сохранили до конца своего призвания.

Например, ты призван был спасаться христианином – сохрани до конца свое призвание.

Призван был спасаться монахом – умри, а храни это призвание до пришествия Христова.

Призван был священником – блюди священство чистым и непорочным до конца и т.п.

А если мы свое призвание презрели, изменили ему, попрали в грязь благодать Божию – Суд будет нам без милости...

* * *

Недавно в один из музейных соборов вошла группа туристов. Они осматривали иконы, резьбу по дереву, архитектуру. Вдруг один турист упал на каменный пол собора и зарыдал. К нему подбежали другие и стали недоумевать, что бы это значило?

– Вставай, – говорили они ему, – что с тобой случилось?

Но он не отвечал ни слова, а только плакал. Только один из пожилых стал присматриваться к темной иконе XV века, пред которой плакал их товарищ.

– Подождите! – сказал он остальным. – Смотрите, что здесь изображено?

И все напряженно устремились на икону. Что же они увидели?

На темном закопченном фоне иконы вырисовывался белый Престол... на котором никто еще не восседал.

– Что это такое? – спросило разом несколько голосов.

– Читайте, – взволнованно сказал пожилой турист, указывая на надпись под иконой.

– «Уготованный Престол» – прочитали люди и все разом замолкли. Вопросов больше не было. Всем было ясно. Престол уже поставлен. Остается воссесть на него Праведному Судии, и Суд начнется...

Долго люди стояли около картины. Они молча смотрели на приготовленный для Суда Престол, и каждый думал свою собственную думу...

Когда гид созвал туристов к другим достопримечательностям, они нехотя пошли, но интерес их пропал. В их сознании открылось что-то ужасное и неотвратимое... – Престол, как белый призрак, стоял пред их устрашенными глазами, а на полу – неутешно рыдающий человек...

«Вознесися (Боже) судяй земли, воздаждь воздаяние гордым» (прокимен Триоди).

Хотите знать, как будет происходить Суд Страшный? Возьмите святое Евангелие и прочтите с молитвой 25-ю главу от Матфея и постарайтесь разглядеть; может быть, вы увидите себя поставленным около страшного Престола, но по какую сторону Судии, но правую, или по...

Опять кто-то плачет?.. Сильно и горько плачет! Или безнадежное отчаяние, или доля спасительного упования слышится в этом плачущем голосе?

Чу! Будто затихло рыдание! Но нет! Вот оно с новой силой разразилось в пространстве, и какое оно жалобное, отчаянное, душераздирающее...

Мы медленно идем по темной улице. Идем на плач человеческий, плачет будто женский голос. Может быть, кого обидели? Обокрали? Женский голос неожиданно смолк, послышалось рокотание будто плача мужчины! Но возможно ли это, чтобы плакал мужчина? И этот смолк. И вдруг сразу несколько голосов... Окраина села... Тихо открываем дверь небольшой халупы, из окон которой брезжит слабый свет. И вдруг пред нашими глазами – почти пустое помещение уже не храма, а небольшого полуразрушенного домика, посредине группа людей. Все стоят на коленях. Старый священник проводит исповедь... все почти плачут...

Слабый взволнованный голос священника говорил от имени Самого Христа:

– Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте.

В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам.

И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к себе, чтобы и вы были, где Я...

Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди.

И Я умолю Отца, и даст вам Утешителя, да пребудет с вами вовек...

Не оставлю вас сиротами; приду к вам.

Еще немного, и мир уже не увидит Меня; а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить...

Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцом Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам...

Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается...

Уже немного Мне говорить с вами; ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего...

Любящий душу свою, погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную...

Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет, и радость ваша будет совершенна.

Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас.

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих...

Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел...

Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше...

Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного... – здесь голос священника дрогнул... он заплакал и не мог выговорить ни слова...

– В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир!» (Ин. 14–16).

Впечатление было потрясающее. Сам Христос снова прощался со Своими любимыми учениками. Для него снова настал час страданий и смерти. Жестокая расправа над Ним фанатичной толпы, более изысканной и изобретательной, неумолимо приближалась.

Он не боялся пыток и смерти, но Его любящее сердце страдало за этих слабых и немногочисленных учеников. Как им трудно устоять в вере! Как много им надо мужества, чтобы не изменить Своему Учителю – Христу! Новое культурное общество не только их ненавидит, но и страстно хочет видеть их медленные, мучительные страдания.

Ученики упорно отстаивают в себе веру в Христа как Сына Божия, и это упорство злит, разрывает сердца отступников. Они добиваются, чтобы все как один отверглись от Сына Божия и перешли на сторону сына дьявола, но эти немногие – верные Христу люди – мужественно упорствуют, и тем усиливают к себе ненависть толпы.

Но Спаситель вновь ободряет Своих: «Не бойся, малое мое стадо! Я победил и вы победите! Еще немного, и все сильные мира падут пред вами. Я иду первый на страдания. Тогда иудеи, теперь – весь мир. Снова надо Мной жестокая расправа. Но это уже последняя... Довольно. Хватит. Теперь место гневу и Моему правосудию...

Я пришел к Своим, и Свои Меня не принимают. Так было тогда, так и теперь!.. Теперь весь христианский мир готовит Мне расправу на мировой Голгофе. Но как тогда, так и теперь, Я подсудимый и осужденный на казнь. Но еще немного и очень немного, Я воскресну и буду сам судить мир.

А вы не бойтесь! Вас осталось очень мало, многие Мне изменили, многие пошли путем Иудиным, а вы сохранили Мне верность. Не постыдились Меня и Моего унижения, за то Я вас прославлю пред Отцом Моим Небесным, Ангелами Моими и всем миром».

Слова Самого Христа Спасителя успокоили сердца скорбящих людей, плач утих. Покаявшись, укрепившись духовно, люди стали тихо выходить из домика.

«Не бойся, младое стадо! С вами Бог!»

В полутьме двое из вновь пришедших подошли к священнику.

– Это что у вас? – спросили они.

– Суд! – ответил пастырь. – Кто хочет избежать осуждения на общем Страшном Суде, спеши скорее на исповедь. Исповедь есть частный суд. Кто здесь сам себя обвинит, тот будет оправдан там Христом и получит себе место на стороне правых...

О, как блаженны вы, простые сердцем люди, умеющие каяться на исповеди. Ваши слезы покаяния будут сияющим венцом награды на Страшном Суде Христовом.

И кто вас решится осудить тогда, если вы сейчас сами себя уже осудили и наказали себя как виновных! Трижды блаженны вы, дорогие братья и сестры! И как несчастны те из нас, особенно ученые, мудрые от себя, грамотные, сами от себя разумные, которые силятся любой ценой создать мир и счастье на земле, а получается все наоборот. Не желая себя теперь обвинить в чем-либо, они будут обвинены и осуждены Христом на Страшном Суде.

А ты, брат мой, пока не поздно, смирись пред Богом и покайся пред священником во всем, что ты сделал худого, и тебе не страшен будет Страшный Суд!..

«Оставите безумие, и живи будете, взыщите разум, да поживете» (паремия 2-й седмицы Великого поста).

Хищники

...«Ибо я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада» (Деян. 20: 29).

«Посему бодрствуйте, памятуя, что я... день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас. И ныне предаю вас, братия, Богу... могущему назидать вас... и дать вам наследие со всеми освященными» (Деян. 20: 31–32).

Когда наступает страшная ночь, темная и холодная, тогда выходят на охоту хищники, воры и разбойники. Они рыщут по лесам, дорогам, селам, городам; убивают, режут, насилуют, душат слабых и неосторожных; похищают и отнимают добро, драгоценности и уничтожают все, что попадется им под руки. Нет у них ни жалости, ни совести, ни сострадания даже к малым детям и старикам. Буйной жестокостью насыщают они свое преступное сердце, невинной кровью несчастных веселят свою душу. И, кажется, что нет на них никакой управы, никакой власти или прещения.

«Диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1Пет. 5: 8).

Самое ценное сокровище, которое похищает дьявол, – это святая вера в Господа нашего Иисуса Христа. Эту святую спасительную веру враг похищает везде и всюду: в храмах Божиих, в монастырях, домах, а самое главное, в живом сердце человека. Сюда он рвется, как сумасшедший, ломая все препятствия на пути. Живое сердце человеческое – это лакомый кусок для кровопийцы диавола. А если он увидит, что в сердце человека созижден Престол Христу Богу, тогда дьявол становится настоящим бандитом и разрушителем. Он теряет всякий покой, «не ест, не пьет, не спит» до тех пор, пока варварски не проникнет в это святилище Божие, не разорит Престола веры и не растопчет все святое... Но всегда ли так ему удается? Христиане слышат предостережение святого апостола Павла: «Противостаньте (дьяволу) твердой верой (ст. 9) и убежит от вас»...

Но где взять твердую веру, если ее нет в душе?

Надо просить у Господа, и он милостиво даст.

В предсудное время мир оскудеет верой настолько, что Христос, пришед, едва ли обрящет веру на земле...

И кто в душе своей не будет отчаянно бороться за веру во Христа, тот обречен...

А что же он – коварный волк-убийца – делает со слабыми?

В лунную ночь по хрустящему снегу шел большой олень. Вот он вышел на опушку леса и в изнеможении остановился. Ноги оленя у щиколоток были в крови. Замерзшие льдинки снега, как бритовки, резали тонкую кожу. След оленя был кровавый. По белому снегу алела кровь...

Вдруг на олений след напал огромный серый волк. Он обнюхал кровь, поднял пасть к небу и завыл. А потом мигом бросился по следу...

Бедный олень поздно учуял опасность. Он пустился бежать, делая огромные прыжки, оставляя на белом снегу алую дымящуюся кровь.

Хищник, раздраженный запахом крови, бешено мчался следом. Вот, он уже догоняет свою обреченную жертву. Еще прыжок, еще усилие хищника, и его острые клыки, как кинжал, режут живот оленя. Бедный олень остановился, как вкопанный. Повернувшись лицом к убийце, он смотрит на него своими голубыми глазами. Хищник делает еще один ловкий предательский удар в живот, и внутренности оленя валятся на снег. Вместе с ними падает и жертва...

Волк съел сердце, печень, часть ноги оленя, напился теплой крови и пошел дальше. Отойдя несколько в сторону, волк развалился отдохнуть. Вот он лежит, довольный своим убийством, сытый, растолстевший, лениво поглядывавший вокруг.

Вдруг волк заметил на опушке леса годовалого лосенка. Как он, бедненький, или отбился от матери, играя и резвясь, или напуганный кем-либо ударился в сторону? Волк заметил лосенка и захотел поиздеваться над ним. Есть совсем он не хотел после оленя, а вот волчья натура все же хотела потешиться и над этой жертвой.

Сделав несколько прыжков, волк убежал в опушку и преградил лосенку дорогу вглубь леса. Бедненький лосенок, завидев хищника, рванулся на поляну. Этого и хотел волк. Догнав жертву, он нанес ему нарочно легкую рану в бок и сам наблюдал, как лосенок корчится от боли.

Оправившись, бедное животное рванулось в лес. Волк хитро посматривал на него, давая ему подальше уйти. Потом хищник делал несколько сильных прыжков, легко догонял лосенка и острым клыком наносил бедняжке новую рану. Лосенок стонал, плакал, трясся от страха, а волк наслаждался муками своей невинной жертвы.

Как сытая кошка лукаво играет с пойманным мышонком, так и этот убийца-волк на сытый желудок потешался страданиями бедного лосенка. Довольно наигравшись своей жертвой, воле свалил лосенка на снег и вспорол ему живот... Белый снег стал красным... Отведав теплой крови, убийца развеселился. Он стал прыгать около умирающего лосенка, и вдруг в ночи раздался дикий волчий вой, да такой страшный и отчаянный... Умирающий лосенок увидел, как его убийца попал в западню и повис в петле высоко над землей, беспомощно брыкая лапами... Выгнутый длинный шест одним концом был спрятан в снегу, на конце шеста была петля. Воле, забыв предосторожность, сунул морду за приманкой, попал в петлю. Конец шеста мигом поднялся и вздернул волка высоко над землей...

Так погиб матерый волк. Он был убийцей всю свою жизнь и погиб смертью убийцы. А сколько он резал овец ради одной только волчьей потехи? Забираясь в овчарни, он напивался крови до пресыщения, а потом своими клыками резал животы других овец, потешаясь их беззащитностью, страхом и муками. Малых ягнят он резал одним ударом по 3–4 ягненка сразу. И как ему было интересно слушать их жалобное блеяние и умирающие стоны... Ох, сколько он сделал зла овцам!.. Особенно тем, которых пастух плохо охранял!..

Но вот и ему пришла расплата...

Бог Ангелов согрешивших не пощадил, но, связав узами адского мрака, предал блюсти на Суд для наказания (2Пет. 2: 4).

Слабых и беззащитных защищает Сам Бог, Его Пречистая Матерь – Заступница рода христианского.

«Бдите и молитеся, да не внидите в напасть, учеником Твоим, Христе Боже наш, глаголал еси, беззаконный же Иуда не восхоте разумети» (антифон 3-й Великого Пятка).

Великий Пяток

Да, на земле Великий Пяток. И не только в Православной Церкви, но и везде: в Католической Церкви, Протестантской, Англиканской, на севере, юге, востоке, западе – везде настал Великий Пяток. Тот самый страшный Великий Пяток, в который убили и погребли Господа нашего Иисуса Христа. Тогда это сделал один народ – иудейский, а теперь – все народы, весь мир. Тогда Он умер волею, а теперь по Его святой воле так. Тогда ученик Его лукавый на смерть предал, и теперь новые Иуды делают то же. Тогда за Него первосвященники и книжники заплатили предателю тридцать сребреников, теперь дают и больше и меньше, а то и за одно обещание... Тогда кучка верных учеников разбежалась и оставила его одного в руках убийц, и теперь бегут кто куда, спасая свою жизнь, лишь бы не узнали и не догадались, что он – ученик Христов и пастырь его словесных овец.

Великий Пяток! Страшный и ужасный! Время богоубийства, время предательства, время бегства страха ради животного.

«Ужас бе видети небеси и земли Творца на Кресте висяша. Солнце померкшее, день паки в нощь приложися» (стихира Великого Пятка).

А что же делаешь ты, мой друг, в это время?

Наверно, читаешь,

Наверно, поешь.

Чего ж ожидаешь?

Чего-то ты ждешь?..

Душа все страшится,

А тело ленится,

О, друг мой любезный!

Скорее молиться!..

...«Не плачьте о Мне, – сказал Господь, – плачьте о себе и о детях ваших» (Евангелие).

А Своей Пречистой Матери он сказал: «Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе, егоже во чреве без семена носила еси Сына, возстану бо и прославлюся»... (ирмос 9_гй песни Великой Субботы).

А Она – Пречистая Дева – скорбно отвечает: «Ни от гроба Твоего восстану, чадо Мое, ни слезы точащи престану раба Твоя, дóндеже и Аз сниду во ад, не могу бо терпети разлучения Твоего, Сыне Мой» (тропарь 8-й песни Великого Пятка).

...Но довольно!.. Дальше невозможно!.. Нет сил, нет мочи! Подними же взор твой к небу, христианин, если ты есть!., и смотри на грядущее.

Грядущее

Семь Ангелов полны угрозы величавой,

Взмахнули крыльями, и первый затрубил, –

И пал на землю град, огонь и дождь кровавый,

И третью часть людей дотла испепелил.

Под звук второй трубы расплавленная глыба

Была низринута в морскую глубину, –

Вскипела треть пучин, и в них задохлась рыба,

И кровь, густая кровь, окрасила волну.

И третий затрубил, и с грохотом скатилась

На царственный Евфрат огромная звезда, –

И в горькую полынь внезапно превратилась

В колодцах и ключах студеная вода.

Четвертый затрубил, и в воздухе погасла

Треть солнечных лучей и треть небесных тел,

Как над потухшими светильнями без масла,

Над ними едкий дым клубился и чернел.

Откинув голову, с огнем в орлином взоре,

Блестящий Херувим над миром пролетел

И страшным голосом воскликнул: «Горе, Горе!!!

Открылось много крови, много падших тел»...

И пятый вострубил, и слышится над бездной,

Как шум от колесниц, несущихся на бой, –

То в небе саранча, гремя броней железной

И крыльями треща, надвинулась грозой.

Вождем ее полков был мрачный Абадонна;

Дома, сады, поля и даже гладь морей,

Она покрыла все, и жалом скорпиона

Высасывала кровь и мозг живых людей.

И затрубил шестой, и без числа, без меры

Светящи всадники слетаются толпой,

В одеждах из огня, из пурпура и серы,

На скачущих конях со львиной головой.

Как в кузнице меха, их бедра раздувались,

Клубился белый дым из пышущих ноздрей,

Где смерч их пролетал – там молча расстилались

Кладбища с грудами обугленных костей.

Седьмой вознес трубу, – и ждал, на меч склоненный,

Он в Солнце был одет и в радуге стоял,

И две его ноги – две огненных колонны,

Одной – моря, другой он землю попирал.

И книгу развернув, предстал он в грозной силе,

Как шум от многих вод, как рев степного льва,

И тысячи громов в огне проговорили

В ответ на Ангела могучие слова.

Тогда вдруг голос был: «Я Альфа и Омега,

Начало и Конец. Я в мир гряду. Аминь».

Гряди, о, Господи! – Как воск, как хлопья снега,

Растает пред Тобой гранит земных твердынь...

Как женщина в родах, природа среди пыток,

В последний час объятая смертельною тоской,

И небо свернуто в огромный темный свиток,

И звезды падают, как осени плоды избыток,

Сбиваемые ветром с оливою густой...

(Откр. 8–10)

...«Воскресни, Боже, суди земли, яко ты наследили во всех языцех» (аллилуарий Великой Субботы).

Старец Николай

Маленький кудрявый мальчик горько плакал и утирал слезы пухленькой ладонью. Он никак не мог отойти от Святой Плащаницы. Мама ему говорила, что идем Господа хоронить.

– А зачем Он умер? – спрашивал Коля, и голубые его глазки наполнились слезами.

– Его убили злые люди, – ответила мать, а сама отвернулась, чтобы Коля не видел ее слез.

Но ребенок сердцем понял, что маме сильно жалко Господа, и он заплакал. А потом упросил ее взять и его с собой в церковь, чтобы проститься с Господом.

Держась за руку матери дорогой, Коля все думал про Господа. Какой он был хороший, какой добрый, как Он любил детей, жалел бедных, слабых и убогих.

– Как же мы теперь, мама? – спросил он свою мать.

– Чего, Коля? – не понимая, спросила мать своего сына.

– Как же мы теперь без Господа? Ведь Его замучили, – мать ничего не ответила ребенку, только крепче сжала его маленькую ручку в своей руке и пошла быстрее.

– Откуда такие мысли у него? – думала мать про Колю, – ведь ему всего только шесть.

И вот теперь они у Святой Плащаницы. Ребенок плачет. Слезы градом текут из его глазок. Он смотрит на лик Спасителя и не отходит от Плащаницы.

– Коля, идем, – тихо зовет мать, – людям прикладываться надо.

Но ребенок будто не слышит. Он напряженно всматривается в лик Господа и... вдруг он бледнеет и дрожит всем телом.

– Мама, мама! – восклицает Коля на всю церковь, – Он живой, Он живой!

Люди в храме замирают от неожиданности. А звонкий детский голос кричит:

– Господь живой, Господь живой!

Мать не знала, что делать. Ей стало страшно. Она боится подойти к Святой Плащанице. А ребенок сияет от восторга. Голубые глаза Коли стали еще больше, и он вне себя от неописуемой радости.

Народ толпой подступил к Плащанице. Кто напрягается смотреть на святыню, кто, став на колени, плачет.

На крик ребенка подошел священник.

– Мама, мама! – вскричал еще раз Коля. – Господь, Господь... весь в крови... Он мертвый...

Коля зарыдал. С ним сделалось плохо. Если бы его не подхватила мать, он упал бы на пол и разбился. Всю ночь с Колей был жар. Он бредил:

– Мама, мама, какие ласковые глаза у Господа! Ведь Он открывал их... кровь, кровь... мама, – и он вдруг начинал метаться...

О, милые и бедные дети! На один только миг Господь открыл для вас Свой светлый лик и... умер, замученный отцами...

Неужели Он умер для вас навсегда?.. Неужели?.. Дети, дети!.. Бедные, милые дети!..

«Воскресни, Господи Боже мой, да вознесется рука Твоя, не забуди убогих Твоих до конца» (прокимен Великой Субботы).

Но зато как радовался Коля Воскресению Христову! Какими огнями неземного восторга горели его голубые глазки!

– Мама, мама, милая моя мамочка, – говорил он восторженно, глядя прямо в глаза своей матери, – я тебе говорил тогда, что Господь жив. Разве кто мог бы его убить, разве возможно нам жить без живого Господа?

Ребенок обнимал коленки своей матери, лез к ней на руки и прижимался своим пухлым, радостным личиком к ее щекам.

А когда мать дала Коленьке красное яичко, на котором было написано «Христос Воскресе», то мальчик серьезно спросил:

– Мама, а это написал Ангел, да?

Не дожидаясь ответа, он снова спрашивает мать:

– Мама, а я увижу Господа воскресшего? Да, мама?

– Увидишь, Коля, обязательно увидишь, – вырвалось у матери.

Сказала и подумала: «Зачем я обманываю ребенка?»

А Коля опять:

– Да, увижу, но не скоро, – и заплакал.

– Ты, что это, детка, плачешь? – спросила изумленная мать.

– Я и сам не знаю, – откровенно признался мальчик и задумался...

А потом опять спросил:

– А нашего папу тоже увижу? Да?

– И папу увидишь, – уверенно ответила, а сама вздохнула и тоже задумалась.

Печальное личико Коли прояснилось, и он тихо улыбнулся и сказал:

– Как хорошо, мамочка, с Господом жить, да, мамочка?

Она ничего не ответила, а только внимательно посмотрела на сына и украдкой смахнула слезу...

Прошло несколько десятков лет, но какие это были годы? Какие странные и небывалые времена?..

В глубокой каменной расселине скалы подвизался старец. Уже несколько лет он один молился здесь Богу. Давно не видел лица человеческого и, когда поднимал свой взор к небу, видел только, как орлы, расправив свои могучие крылья, парили в голубой выси.

Слышал старец, что в миру творится что-то ужасное: то кровопролитные братоубийственные войны, то голод и моры, то небывалые землетрясения. Мир гибнет в муках безбожия и уныния. Но с какой яростью и злобой он убивает и уничтожает рабов Христовых?..

Каждую ночь, когда старец после вечерней молитвы ложился на свое каменное ложе, он видел сны или откровения от Бога. Как к небу поднимались, точно белые голуби, души убиенных людей за Христа. Их было много. Они точно птицы стаями неслись в небесную лазурь, сопровождаемые дивным пением Ангелов.

– Матерь Божия, – плача от страха и радости, говорил старец, – знать, сам антихрист воцарился на земле. Это он убивает столько душ христианских.

Вставши от сна, старец падал на колена пред маленькой иконочкой Божией Матери и, рыдая, говорил:

– Царица Небесная, Заступница рода христианского, спаси мир от погибели. Укрепи верных в муках и голоде. Не дай врагу посмеяться над достоянием Сына Твоего.

О, Госпоже наша, Пресвятая Богородице, защити род христианский, совсем беззащитный. Спаси невинных младенцев, дев, юношей, жен, мужей, старцев; монашество спаси, Владычице, священство – всю Церковь Божию от злобы и насилия супостатов и бесов...

Старец падал ниц на каменный пол пещеры и надолго замирал.

В пещере не было и капли света, могильная тишина царила вокруг, и только там, еще глубже, на дне, в самой пропасти, бился горний источник, и шум его доносился до слуха старца.

– Вот так в миру бьются люди, – думал старец Николай с замиранием сердца. – О, бедные люди, люди... как вас жаль и какие ужасные цепи, вечные цепи готовит вам сатана...

– Матерь Божия! – вопил старец. – Неужто я доживу до Страшного Пришествия Христова? Неужто правда доживу, я увижу живого Христа, Господа своего?

Старец вспоминал слова своей матери, когда она еще маленькому ему – Коле – говорила, что он увидит живого Господа, и ему делалось так страшно, что все члены старца дрожали как в лихорадке, потом холодели, и он делался как мертвый.

Но когда старец вспоминал ласковые глаза Господа, которые он еще в младенчестве видел на Плащанице, какое-то приятное тепло наполняло все его существо и на душе делалось тихо и радостно.

За эти долгие годы одиночества старец Николай все время молился Матери Божией и святителю Николаю, имя которого он носил. И если бы кому довелось спуститься в ту пропасть, где жил старец, и подслушать его молитву, то затрепетал бы от страха. Старец разговаривал с Матерью Божией, как с живой.

Вот Она пришла к нему, как некогда к преподобному Сергию или преподобному Серафиму, и беседует с пустынником:

– Неужто Ты, Владычица наша, не спасешь мир от гибели? – слышался в глубине пещеры умоляющий голос старца.

Ответа вы не слышите, но трепет, пробегающий по вашим членам, говорит, что Матерь Божия отвечает старцу.

– А верных рабов Сына Твоего и нашего Господа укроешь ли Ты, Пречистая, от супостата антихриста?

– И как скоро будет пришествие Господа – Сына Твоего?

В пещере водворяется жуткая тишина. Слышится только, как старец, не поднимая лица с пола, плачет, плачет...

– Боже, мой, Боже мой, – вздыхаете вы трепетно, – значит, День Христов близок, он при дверях...

Вас душат слезы, и вы, тихо повернувшись, удаляетесь от таинственной пещеры...

На земле «Великий Пяток» – нравственное распятие Господа, распятие веры, распятие надежды, распятие и погребение всего доброго и святого...

А на небе-облаках стоит «Уготованный Престол», с которого Христос Бог наш имеет судить мир. Белый сияющий Престол парит в вышине... Его окружают грозные Херувимы... А Судии Праведного еще нет...

Однажды Старец Николай так сильно молился, так много плакал пред иконочкой Божией Матери, что силы физические совершенно оставили его. Он впал в какое-то забытье, ничего не чувствовал и ничего не слышал, только уста его непрерывно повторяли: «Господи, когда же это будет, какой час пришествия Твоего?!»...

Вдруг ему показалось, что кто-то могучий и сильный подхватил и понес его выше гор, выше облаков, выше звезд небесных. Прошло сколько-то времени, и они оказались в сияющем необъятном пространстве. Всюду, насколько мог охватить глаз, плыли волны сменяющегося света: то бледно-розовые, то нежно-голубые, то фиолетово-оранжевые... В самом зените этого дивного светового поля неподвижно стояло большое светло-огненное облако.

Спутник сказал старцу: «Смотри и не бойся!»

И вот огненное облако пошло в сторону, открывая собою глубину небес. Как большая дверь, открываясь, показывает внутренность Светлого Чертога, так и это светло-огненное облако открыло пред взором старца светлый Божий рай. Старец упал на колени и лицо свое склонил долу... Что могла почувствовать бедная душа человеческая, хотя самая праведная и святая? Что могла она вместить в себя, видя иной сверхпрекрасный мир Божий?

И если святой апостол Павел, увидев все это, после говорил, что невозможно передать языком человеческим, что там он видел и что слышал, то что же сказать о старце Николае?.. Он запомнил только одно. Он увидел, как Матерь Божия, одетая в сияющие царские одежды, окруженная сонмами мучеников, преподобных, всех святых, приблизилась к Сидящему на Херувимах Господу и упала пред Ним на колени... Она слезно молила Господа за мир, Она просила Сына Своего и Бога, чтобы Он еще немного потерпел грехи человеческие... В небе была такая страшная и жуткая тишина, что казалось, все замерло и слилось в единый огромный во все небо сияющий круг.

Долго ли длилось такое ослепительное стояние (неподвижность) неба? Старец не знал. Господь, видимо, скоро умилосердился и переменил гнев Свой на милость. Пречистая и Преблагословенная Дева Мария умолила Сына Своего за род человеческий.

Вдруг красно-огненный свет, окружающий Престол и Сидящего на Нем, переменился на мягко сияющий голубой свет. Одновременно с этой переменой на небе раздался громкий голос Архангела Гавриила: «Богородицу и Матерь Спета и песнех возвеличим!»

И разом хор Ангелов, хор Херувимов, Серафимов – все необъятное небо едиными устами запело гимн Пречистой Деве Марии. Аккорды дивной небесной хвалы неслись стройной гармонией по необъятному своду небес. Все пело, все ликовало неописуемым величием горней красоты и невыразимой благодати. Молнии переменой радуги цветов, исходящей от всемогущего Престола славы Божией, слепили очи даже самих Ангелов.

И мог ли смертный человек вынести все это и не умереть сразу от избытка нахлынувших чувств?..

А когда Матерь Божия, поднятая руками Господа, восстала и двинулась, как голубое облако, в сторону от Престола, слава Божия засияла так ярко, так блистающе, что невозможно было не растаять в прах и не потерять самочувствия...

Старец Николай очнулся уже в своей каменной пещере. Он не знал, что с ним происходит. Сначала ему показалось, что он низвержен на дно самого ада. Ощутив темноту, он зарыдал, как ребенок, которого бросила родная мать. Потом, узнав свою пещеру, он устремил взор на иконку Божией Матери Казанской... Дыхание у него остановилось, пульс перестал биться.

– Это Ты, Владычица, в дни страшной гибели умоляешь за нас Бога, – прошептал старец... и в темной келии раздался вопль человеческого страдания и... повис страшным эхом над мрачной, глубокой бездной...

Спустя полчаса, на востоке загорелось огненное зарево. Оно все больше и шире охватывало горизонт. Свет пополз по каменистым утесам гор и заглянул в маленькую каменную пещеру старца Николая. Там было тихо, как в могиле, только среди пещеры лежал человек. Он был недвижим...

Но несомненно было то, что Господь Бог по молитвам Пречистой Своей Матери давал новый день для людей грязной земли. Он давал время, чтобы кто-нибудь из людей еще мог бы покаяться и не погибнуть злой и нераскаянной смертью...

И только к вечеру, когда Солнце уже уходило за острые вершины гор, из пещеры вышла тень человека. Это был старец Николай. Подняв истощенный свой взор к небу, он опять заплакал: «Матерь Света, Ты – Матерь Света! – повторили несколько раз его дрожащие уста. – Ты здесь с нами, на нашей грешной земле, и Ты там – у Престола вечной славы...

Тобой держится мир и с Твоим Пречистым именем на устах верные христиане идут на последнюю кровавую смерть...

Матерь Божия – Ты несешь нам от Престола Божия свет жизни, но долго ли, долго ли он будет еще нас освещать?!..

Солнце зашло за горы. Свет угасал. Тьма уже змеилась по расщелинам гор. Еще один день, подаренный земле Господом, кончался... И будет ли назавтра новый день? Будет ли еще у нас время? А если будет, то сколько?!..

На облаках стоит «Уготованный Престол», а на грязной земле «Пяток Великой скорбной седмицы»!..

«Лобызаеши и предаеши, Иудо!

Целуеши и не стыдишися...

Кто, ненавидя, лобызает троекратно ?

Кто любя, продает по цене?»...

(Стихира Страстной.)

Сын Человеческий, возлюбленный Господь наш Иисус Христос, наша радость, наша надежда, вторично продается новыми Иудами – всем миром, и не за тридесять сребреников, а уже даром... как ничего не стоящий, как никому не нужный...

А мы, немногие, горько плачем вместе с мироносицами у Его страдальческого гроба... и кто нас утешит?..

Она у нас одна, и нету Ей замены.

Глядит Она, любя, на грешный мир земной,

Возносит Свои руки, спасая от измены,

Молитвой Материнской и Девственной слезой.

Двадцатый век, железный век бездомный,

Не потому ль, что будем без двора?

Отступит мир от Бога, мир огромный,

Покоя в жизни нет, что виделся вчера.

Родимый кров покинув, презрев все наставленья,

Рванулся на свободу сын. Построить новый дом

Заветных дум желанье Пронзенный весь презреньем

К слезам своей Родной... Теперь хозяин он.

Она же, сына Мать преступного и злого,

Предивная Царица всех Ангел и людей,

От мира не отъемлет всесильного покрова,

В Ее Пречистом сердце – и кроткий, и злодей.

Веков грядущих тайны все ведомые Ею.

Сгорит ли космос, иль расцветут сады?

С планетой нашей молодой что станется – с Землею?

Сильней возгрянут громы... Не избежать беды.

А Ты стоишь все та ж – тиха и милосердна,

Ждешь возвращенья блудного под Свой покров.

Лик скорбен Твой и ясен. В молитве Ты усердна.

Вернется ли, желанный, презревши сласть оков?