Проповеди

Иже херувимы тайно образующе, и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение.

Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми.

Мы, таинственно изображающие Херувимов и припевающие трисвятую песнь творящей жизнь Троице, оставим сейчас всякую житейскую думу, чтобы поднять Царя всех, невидимо копьеносимого чинами Ангелов.

Какие загадочные слова поются за литургией!⁹⁰⁷ Кто может слушать их без трепета? Вдумайтесь: мы «таинственно изображаем Херувимов»! Не подобным ли изображается подобное? А мы изображаем Херувимов. Значит, есть в каждом из нас что-то, подобное Херувиму, сходное с Херувимом – с многоочитым, как совесть, Ангелом Божиим. Но не наружное, не внешнее это сходство. Оно – не явное, не телесное; не такое, как сходство человека и портрета его. Сходство с Херувимом – внутреннее, таинственное и сокровенное в глуби души. Это – сходство духовное.

Есть великая по своему значению херувимская сердцевина нашей души, ангельское ядро души. Но оно схоронено в тайне и невидимо для плотских очей. Бог вложил в человека лучший дар свой – образ Божий. Но в самых внутренних кладовых души таится этот дар, эта драгоценная жемчужина: в илистой некрасивой раковине погребена она средь тины, на дне душевного моря. Если бы не скрыл Бог дара Своего, то злые силы могли бы осквернить дар Божий: теперь же он даётся в руки тому лишь, кто видит его; а видит его лишь поработавший.

Все мы – в грехах. Но мы – как глиняные сосуды, полные сверкающего золота. Сверху – зачернённые и замазанные, а изнутри – ослепительно-лучезарные. Таковы все вы, братья⁹⁰⁸.

Снимите с человека одежду – увидите тело, подверженное искушениям, болезням и смерти. Если бы снять, далее, и тело, то вы увидели толстый слой грехов, как ржавчина изъевших нашу душу. Но если бы, ещё далее, снять с души эту тленную, смрадную часть, то там, в самой середине, узрели бы вы Ангела Хранителя⁹⁰⁹. Многими очами своими он видит каждое малейшее желание наше, замечает каждое помышление человека. Вот, святое нутро души человеческой, истинное Я человека.

Это – таинственный, священный храм, блещущий небесной красотой. В нём обитает Дух Святой. Днём и ночью, беспрестанно и немолчно ходатайствует Он за нас пред Богом воздыханиями неизреченными. Мы даже не знаем, о чём молиться, как должно (Рим.8:26). А Утешитель молится за нас, подкрепляя нас в немощах наших, и, хотя мы не подозреваем о том, вопиет за нас к Богу: «Авва!», то есть «Отче, Отец!» (Рим.8:15; Гал.4:6). Мы – это храм Божий, и Дух живёт в нас. Разве не знаете? (1Кор.3:16). Мы ходим по земле, но наше подлинное существо – на небе: ведь небо там, где Дух. Не говорил ли Господь: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лицо Отца Моего Небесного» (Мф.18:10). Можно ли после этого думать, чтобы кто растлил храм Божий? «Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; а этот храм – вы», – говорит апостол Павел (1Кор.3:17).

Возвеличен человек! Немногим умален пред Ангелами: славою и честью увенчан (Пс.8:6)! Получил силу пользоваться даже разумением ангельским, потому что мера человеческая такова же, какова мера и Ангела (Откр.21:17). Свят человек в тайниках души своей; освящён, потому что Господь святит его, непобораемый наружной скверной.

Храмоносцы, слыхали ли вы, как находят драгоценнейший из драгоценных камней – алмаз? Покрытым грубой корой – чёрным, непомерно-твёрдым налётом. С виду такой алмаз не разнится от простой гальки. Только мастер дела угадает, что это – алмаз. Но в продолжение многих месяцев и даже годов гранильщик снимает с камня верхнюю кору, шлифует его, и тогда выступает внутреннее, как росинка, прозрачное ядро, загорается и играет на солнце всеми лучами радуги. Так вот – и человек. Снаружи – грязный, но внутри такой прекрасный, что Бог, создав человека, почил от дел своих; а когда человек пал, то, в великой любви к своему творению, Бог Сына Своего Единородного не пощадил, отдал Его даже на муки и на смерть, чтобы спасти тварь.

О, братья, если бы вы подумали, как прекрасны все вы! Не Духу ли Святому, живущему в вас, кадит священник, когда обращается к вам с кадилом? Не престол ли внутреннего храма окутывает фимиамом? И человек – не та же ли икона Божия? Ведь как в иконе за красками и доскою таится благодатная сила Божия, так за телом человека и его грешной душой живет во внутреннем храме, в совести, многоочитой Дух Святой.

Нет ничего, поэтому, драгоценнее души человеческой. «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф.16:26). Не Бог ли, в душе живущий, создал все сокровища мира? Что же значат они, если Творец и Хозяин их – с нами? Что они, когда в душе царит Бог? Истинно сказал Господь: «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то» (Мф.13:44). Сокровище каждого закопано в поле души его. И если кто нашёл свой клад, то, затаив дыхание, он бросает все дела, лишь бы только выкопать своё сокровище. В этом ведь – высшее счастье, верховное благо человека. В этом – его радость навеки.

Царство Небесное – это Божественная часть души человеческой⁹¹⁰. Найти её в себе и в других – увериться собственными очами в святости твари Божией, в доброте и в любви людей – тут вечное блаженство и вечная жизнь. Кто раз вкусил её, тот готов променять на неё все частные блага: «Подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, нашед одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал всё, что имел, и купил её» (Мф.13:45, 46). Жемчужина, которую искал купец, – недалека, её всюду ссобою носит человек, только сам того не ведает. И складом в груди каждый из вас ходит, тоскуя, по миру и так часто не верит, чтобы подобная жемчужина была даже где-то далеко. Блажен увидевший сокровище своё!

Но кто же именно видит его? Кто видит свою жемчужину? Земные вещи видит тот, у кого чисто телесное око; небесную вещь увидит лишь имеющий чистым око небесное – сердце. «Блаженны чистые сердцем, потому что они Бога узрят» (Мф.5:8) – узрят в сердце своём и в сердцах других людей, узрят не только в будущем веке, но и в этом, ныне увидят. Лишь бы очищали сердце своё! И вот, христоносцы, лишь только чуть-чуть осветлится сердце, внутри, озаряемый Божественным светильником, заблистает и заискрится, как золото, образ Божий. И тогда зришь в себе и в других Ангелов Хранителей, предстоящих пред лицом Божиим. Тогда прислушиваешься к неизреченным воздыханиям Утешителя, ходатайствующего за нас и вопиющего к Богу: «Отче!». В этом единственном слове – сладость всех молитв и всех радостей. Блаженны чистые сердцем, потому что они всегда видят Бога, всегда ходят пред лицом Его среди Ангелов-собратий: в людях они видят Ангелов. Бережно относятся они один к другому: ведь видят святыню в нём, – то видят, чего и сам он не знает за собою. Любуются и не могут нарадоваться святыней всякого; скорбят и плачут о слое пыли, насевшей на эту драгоценность в брате-человеке.

Невидима в будничной жизни эта сокровенная и таинственная святыня души. Но порою вдруг прорвётся смрадный чехол, её заключающий, и блеск застилает очи. А в минуты высшего подъёма лицо сделается лицом Ангела. «И все... смотря на него [Стефана], видели лицо его, как лицо Ангела», рассказывается в Деяниях (6:15). Всякими путями ведёт Бог человека к такому просветлению, к познанию своей святыни. Иногда это бывает чрез великое несчастье. Мы думаем, что человек погиб окончательно, махнём рукою на него, до того он весь в грязии в скверне. Падение его представляется последним падением, откуда нет возврата. Но в великом страдании изветшает грязный чехол. Вдруг в самой грязи сверкнёт что-то нежданное. Это Ангел Хранитель подтолкнул человека и мощной десницей выводит его на новый, святой путь. И на небесах более радости будет об одном этом грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (Лк.15:7). Таков путь чрез великое несчастье.

А иногда ещё великое, незаслуженное счастье, острая радость, пронзающая всё существо и обязывающая душу, сдергивает с неё всеми презираемый покров её. Когда было сказано великой грешнице: «Иди в свой дом и не греши», неужели она воротилась, чтобы грешить? Нет! «Ибо слово Божие живо и действенно, и острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но всё обнажено и открыто пред очами Его: Ему дадим отчет» (Евр.4:12, 13). Можно быть уверенным, что после ослепительной радости прощения душа бедной грешницы тут-то и заблистала своей небесной красотой. И, наверное, была радость у Ангелов Божиих (Лк.15:10), потому что к ним присоединился ещё Ангел.

Вот что значит «Иже Херувимы тайно образующе»⁹¹¹.

Подобные Херувимам и их таинственно представляющие, мы получили от Бога ангельское право – Троице животворящей, Троице творящей и раздающей вечную, божественную жизнь, петь наряду с Ангелами и песнь Ангелов: однажды, при архиепископе Цареградском Прокле, некий юноша был восхищен горé и слышал в откровении, как чины Ангелов поют пред Богом Трисвятую песнь: «Святый Боже! Святый Крепкий! Святый Безсмертный!» И с тех пор это песнопение вошло в церковную службу.

Вы, подобные Херувимам, не трепещете ли друг пред другом? Но трепещите. Трепещите сильнее. Знаете ли, кто тут? – Царь-Христос... Ангельские чины служат Ему, невидимо доринося Его, – подымая Его на щите посредством копий, как некогда воины подымали греческого царя пред народом. Церковь полна Ангелов, все вы стоите вперемежку с Ангелами⁹¹². Господь тут, тут. Разве не знаете? Он с нами, как обещал. Неужто теперь не «отложим житейское попечение»? Неужто не забудем о грубой коре, скрывающей Ангела Хранителя каждого из вас? Пусть спадёт пред очами эта пелена, пусть рухнет стена, отделяющая сердце от сердца. О, счастье каждому видеть Херувима в каждом! О, радость навеки!

«Всякое ныне житейское отложим попечение». Всякое. Забудем о домашних дрязгах, отбросим междоусобные распри и счёты, покинем мысли о житейских удачах и невзгодах. Перестанем заботиться о житейском, забудем всё нечистое: Господь с нами, Он всех святит, очищает. Он смывает потоком любви Своей всякую грязь. Он зажигает радостью навеки всякую душу. Ангелы невидимо подымают Царя всех. Но предо мною стоят ещё видимые Ангелы. Ангелы во плоти, как бы засенившие плотью лучезарный блеск свой. Я не могу уже смотреть прямо на них. Смущение охватывает меня: нечист я.

«Всякое ныне житейское отложим попечение, яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми». Слышите? Присоединимся к Ангелам, подымем Христа. Ныне отложим житейское попечение, ныне очистимся: приготовим себя. Ведь вместе с Ангелами будем поднимать Царя всех. Царя всех! Никто не исключен из народа Христова. Никто не забыт. Уйдёт ли кто с торжества? Подымем! Ведь вы – едино со Христом, вы, все вместе, – Тело Его, а порознь – члены; Он – Глава тела. Как тело несёт на себе главу, так и мы несём на себе Христа Бога. Спадёт нечистота с духовных очей; тогда исчезает взаимная вражда, взаимное отчуждение. Так всегда бывало, когда люди крепко верили в Господа Иисуса. «У множества уверовавших было, – говорит Апостол, – одно сердце и одна душа». Сила взаимной любви была так велика, что «никто ничего из имения не называл своим, но все у них было общее» (Деян.4:32).

Слушайте, вот как, например, очищается душа! Вот пример великого счастья и действенность небесной радости.

Иисус, о чем повествует нам святой евангелист Лука (19:1–10), проходил однажды чрез город Иерихон. Некто Закхей, всеми презираемый как мытарь (то есть сборщик податей), всеми отверженный, старался увидеть Того, о Ком он столько слыхивал. Быть может, дошли и до него слухи, что этот Учитель кроток и смирен сердцем (Мф.11:29), что Он не способен обидеть даже всеми презираемого и что на Нем осуществилось древнее пророчество: «Он не будет кричать и не возвысит голоса Своего, не даст слышать его на улицах; не переломит надломленной трости и не погасит потухающей светильни» (Ис.42:2, 3). Или Закхея влекло простое любопытство взглянуть на знаменитого Чудотворца: Кто знает? Так или иначе, но как ни тянулся Закхей на цыпочки, досадно-малый рост не позволял ему подняться над плотной стеной народа, окружавшей Иисуса. Впрочем, в настоящем случае эта помеха оказалась для Закхея началом его высшего счастья и радости навек.

Отчаявшись увидеть что-нибудь за теснившейся толпой, может быть даже нарочно, из презрения и ненависти, не пропускавшей его вперёд, он пустил в ход свою изобретательность и, забежав вперед, влез на смоковницу: Закхей рассчитал, что Иисус не минует его.

Для бедного мытаря было бы большим счастьем даже просто взглянуть на Того, Кто непонятной силой влёк его сердце. Закхей, действительно, нагляделся со смоковницы на Иисуса и, не помня себя от радости, увидел, что Тот тоже заметил его. Но радость переполнила всё существо мытаря, когда Проходивший мимо сказал: «Закхей! сойди скорее; ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме». – «Как! ко мне приходит в гости Иисус! Не пред Ним разве собираются толпы народа? Не Его ли края одежды ищут коснуться богачи? Не Его ли не смеют принимать у себя даже люди благочестивые и всеми почитаемые, не то что я! И Он всё-таки просится ко мне, всеми презираемому (и заслуженно!) грешнику, всеми ненавидимому сборщику податей! Просится ко мне, обходя других!»

Приблизительно так думал, вероятно, Закхей, и понятно, с какой поспешностью слез он со смоковницы, чтобы принять, осчастливленный, Господа.

В сердцах окружающих заговорила зависть. «Как! Гость, Которого жаждал видеть в своем доме всякий, из-за Которого спорила целая толпа, делает честь какому-то Закхею, известному грешнику!» Но луч от светлого Христова лика уже прожёг до сердца Закхееву грудь, растопил кору на Ангеле Хранителе, и Закхей не стал злобиться в ответ на стоявший кругом ропот и нарекания.

«Сам сознаю, что недостоин посещения Твоего, Господи. Но Ты доставил мне высшее счастье – Ты возродил меня. Ты видишь, Господи, что я переполнен радостью и счастьем от доброты Твоей. Ничем не могу отблагодарить тебя, наг пред Тобою. Но полноты своей не могу не проявить». Такие мысли осаждали Закхея, потупившего голову. Стыдно ему было и больно от стоявших кругом нареканий на него, косвенно падавших и на Учителя, – стыдно, но вместе с тем ещё радостнее. И ставши пред Господом, переполненный восторгом, как некогда Петр во время Преображения, и едва ли вполне сознавая, что он говорит, Закхей воскликнул: «Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо». Так воскликнул, себя не помня, Закхей. Почему именно «половину имения», почему «вчетверо»? Конечно, и сам он не ответил бы на эти вопросы. Быть может, он был готов и всё отдать ради возродившего его Иисуса. Но восклицались первые попавшиеся слова – лишь бы только проявить как-нибудь радость, которой трепетала душа его. И действительно, Богочеловек засвидетельствовал, что в этот миг высшее счастье Закхея возродило его «погибшую» душу.

«Ныне пришло спасение дому сему, – сказал Иисус, – потому что и он сын Авраама. Ибо Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее».

Истинно, братья, нет выше счастья, как увидеть силу Добра, как пожертвовать собою Живой Любви. Радуйтесь, «и радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин.16:22): нет границы между небесным и земным; Ангелы Божии восходят и нисходят в души человеческие. Радость навеки да будет с вами. Аминь.

Ввиду особой манеры, которой написана данная «Проповедь», является необходимым предпослать ей небольшое замечание. Целью «Проповеди» поставлено не поучение и не толкование псалма, если брать эти слова в строгом их смысле. Коротко эту цель можно охарактеризовать как «психологическое изъяснение», т. е. как некоторую помощь, как некоторый возбудитель переживаний при чтении псалма. Автор желает достигнуть поставленной им цели, описывая колеблющиеся и калейдоскопически сменяющиеся образы, которые возникают в его сознании при чтении псалма 125 и которые для него являются проекцией религиозных переживаний (в существе своём невыразимых) на эмпирическую действительность. Тут весьма естественно (хотя и не необходимо) сделать предположение об обратимости этой связи, т. е. предположить, что если заставить сознание читателя пройти через ту же цепь образов, то и у него могут возбудиться аналогичные религиозные переживания. При этом, однако, читателю надо неуклонно помнить, что все эти образы – не аллегории, что их надо воспринимать, как дети слушают сказку, а не истолковывать логическими схемами. Да и было бы нелепо писать аллегорически то, что после надо разаллегоризировать. Главное же – отдаться потоку образов, откинув предвзятые теориии схемы.

1. «Когда возвращал Господь плен Сиона, мы были как бы видящие во сне».

Тяжёлым облаком было окутано сознание человечества, и демоны терзали его.

Черным покровом смерти – безнадёжным мёртвым саваном, истыканным мерцающими проколами, ширились небесные пространства.

Глубокая безнадёжность охватывала языческий мир; вечною боязнью, холодом и затхлой сыростью веяло из провалов души, потому что душа была надтреснута.

Душа была расколота до самых корней, и двоились и мелькали обязанности.

Густая ночь – непроницаемая темь, лепившаяся на глаза, рвала из пустой груди оклик, – и оклик, ширясь в гулких бездонностях извращённого мира, умножался тысячекратным эхом. И вой, бесконечно-отчаянный, и жгучая ласка огненного греха, и ответные проклятия демонов, и тупая боль одиночества, и гул опустевшего сердца заплетались в мрачную симфонию падшего мира. Безумные грёзы фантазии и кошмарная тяжесть давили нас, быстро вертящимся вихрем мелькали скелеты, и кастаньетами отчаяния постукивал их костяк, – поклацывала Смерть зубами. Это – пленное человечество пировало во время чумы. Дальше и дальше непреодолимо нёсся хоровод смерти, – разрушительным ураганом опустошая обширную вселенную и увлекая с собой каждого. Скользили беззвучно годы; часы и минуты скатывались в пожирающую бездонность Времени, и пощелкивала зубами Смерть плотоядно. Часы и минуты, и многие годы глотала бездонная пасть Времени, и зыбкой дрожащей декорацией трепалась Вселенная, – в страхе.

Бессильные слезы отчаяния текли невольно, и в безумеющем ужасе мы ломали руки.

Чудовище-Смерть пожирало наших братьев и скрипело плотоядными зубами. Мы напрасно тянули похолодевшие, слабые руки.

А когда оставались на мгновение одни, без видений, то озирались: Смерть увела нас из Бога, и мы были в тьме внешней, одиноки.

Сдавленный крик ширил побелевшие губы, и с глубокой тоской мы метались в пустынных пространствах.

Тьма внешняя – тьма вне Бога, – пронизывала всё существо могильным холодом, и сознание нависало над бездной – над захватывающею дух бездной небытия и уничтожения, – смертью второю.

Из этой тьмы, из глубины кромешной мы взывали к Отцу: «Услыши нас!..»

Но демоны налетали вихрем, и снова носились души в его порывах, как засохшие осенние листья. Тоска одиночества и невыносимая боль оставленности сменялись бредом призрачного возникновения – ужимками теснящихся масок.

А за личинами смотрел пустыми глазами тот же Хаос.

Так чередовались ужасы.

Стальные когти Смерти всё сладострастней впивались в трепетное сердце Мира, и с зловещим клёкотом рвала она куски живого тела, и жалила окровавленное сердце жалом своим, – грехом, – потому что «жало Смерти есть грех», – чёрные крылья Беспощадной железным стоном торжествовали победу.

Мир был в плену – в плену у Когтистой, – бессильно метался в тоске. И капали слёзы бесконечной жалости... Капали одна за другою из очей Небесного Отца, потому что возлюбил Он мир, как только Бог может возлюбить. Но не было средства.

И в тоске бесконечной любви Бог «не пожалел Сына Своего Единородного» и отдал Его в жертву, чтобы и Его, «единого безгрешного», схватило неумолимое Чудовище, чтобы оно обессилело от святой плоти.

Тогда свершилось событие единственное во всей истории. Впервые Чудовище-Смерть почувствовало над собой пяту – детскую пяту маленького Иисуса, устрашилось, но не грома и не войсковых труб, не проклятий и заклинаний, а первого крика новорожденного Бого-Младенца.

Замерла во внимании Вселенная, когда святое тело Его ткалось в пречистой утробе. Но мы были во сне.

С тихими серебряными позвякиваниями сталкивались в пространствах тонкие звёздные лучики, сплетаясь в золотое кружево.

Дрожали крупными каплями росы небесные алмазы-звезды. Испуганно ширились зеницы неба и поводили золотыми ресницами.

Вся тварь насторожилась, но мы спали.

Небеса поведали славу Божию, и жемчужной слезою радости покатилась по лику их звезда Вифлеемская, – но мы были, как во сне.

Восторженный хорал радости в несказанном восторге запели Ангелы. Ширилось и плыло в голубом эфире «Слава в вышних Боту...», но мы все спали.

Заплескали Ангелы лебедино-белыми, снежно-беспорочными крылами, и Та, которая чище всех Сил Бесплотных, с ясной улыбкой, – как заря, предвещая победу над Мраком, склонилась над яслями, но мы и это проспали.

Когда Бого-Младенец, в ручонках Своих держащий весь Мир, протянул их жалостливо к Матери, то замирали в благоговении земля и небо. Когда пришедший отогреть любовию всю тварь, окоченевшую могильным холодом смерти, согревался дыханием вола и осла, привязанных к стойлу, то бодрствовали даже деревья.

Когда Кормящий плотию Своею Мир потянулся с жалобным детским плачем к груди Млекопитательницы, когда Тот, Кто Мир пришёл спасти, – «Агнец, взявший на себя грех мира», – почувствовал всю гнетущую муку греха и несказанную тяжесть смерти, тогда замерла в трепетном ожидании Вселенная, великие чудеса сотворились на земле и на небе.

Рушились храмы идольские и сокрушались истуканы с подножий своих. Скалы струили серебряные источники, и лозы, в зимней спячке, расцветали в пустынях.

Господь возвращал нас из плена, но мы были, как в сновидении.

Он пришёл возвратить нас из чужбины; Он сделался братом нашим, чтобы пострадать с братьями, за братьев и через братьев, но сон непростительного невнимания смежал наши очи.

Богочеловек, в полном одиночестве, молился до кровавого пота, – но мы спали и видели сновидения, – проспали предательство и муку...

Свершалась великая тайна искупления. Стояла у Креста Родившая Бога и вопияла, потому что «меч пронзил Ее сердце».

Пречистая утроба Ее раздиралась муками Сына, и распалялась внутренность Ее жаждой.

«Видя Тебя, покрытого язвами, обесславленного, обнаженного на древе, Чадо Мое, чувствую огнь, палящий внутренность мою», – рыдая, вопияла Матерь и Дева⁹¹⁴.

«Не вымолвишь ли Рабе Твоей слово, одно слово. Ты, Слово Божие? Не ущедришь ли, Владыко, Тебя родившую» – взывала Чистая, плача, рыдая и лобызая тело Господа Своего⁹¹⁵. А в то время свершалась великая тайна. Но мы непробудно спали.

Некогда от плотского отца нашего, – «всеродного Адама», – родилась из ребра плотская мать, – Ева; и, когда восстал Адам от глубокого сна своего, то нашел подле себя невесту. Также теперь, от духовного Отца, – Христа, – из ребра прободанного, родилась духовная Мать наша, Церковь; и когда восстал Христос от смерти, то нашёл возле Себя Невесту.

Богородица повивала Новорожденную⁹¹⁶, но мы были, как в сновидении.

2. «Тогда уста наши были полны веселия, и язык наш пения; тогда между народами говорили: великое сотворил Господь над ними!

3. Великое Господь сотворил над нами: мы радовались».

Христос воскрес от мертвых, и Смерть ранена смертельно. «Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?»⁹¹⁷ Холодеющие лапы твои почувствовали, что Мир ускользает из твоих стальных объятий.

В хаотически-мятущемся море образовался островок – верное прибежище от ужасов, и Хаос уже не всё смог захлестывать своими валами. Прозрачными массивами двинулись эти жидкие скалы на островок. С яростью, нагоняя одна другую, раззевая зияющие пасти, громоздились одна на другую волны⁹¹⁸. Но с далеко-слышным грохотом бессильно разбивались о Краеугольный Камень⁹¹⁹. Затем снова, закусив удила, рвались хризопразно-зеленые⁹²⁰ кони и фыркали пенными потоками.

Высокими брызгами взлетали серые чёлки их, и белые гривы взмётывались туманом мельчайших брызгов.

С храпом и ржаньем ударяли копытами о камни и хрустели ими, швыряясь во все стороны.

Распаляясь злобным бешенством, грозно рыкали пенно-гривые Буцефалы, подымаясь на дыбы против Камня.

Взмыленные от последних напряжений, подкатывали к Острову целые скалы, наскакивали один на другого, ударяли копытами Камень. И изнеможённые, сокрушались они об его адамантскую твёрдость, а Камень стоял нерушимый. И рычало бессильным роком мятущееся море. И стонало, и громыхало, и стучало оно, – всё в мыле. Но Камень стоял нерушимый, и раненое Чудовище только громоздило около него скалы.

Облеченные силой и Духом, стояли мы на безопасном Острове, и поняли, что Господь спас от гибели.

Хотя бушевало море, и выходили из бездн морских спруты и рахавы, хотя выползали гадины с злыми глазками, но мы знали, что у нас есть убежище.

Соленые брызги обдавали с ног до головы, – мы дрожали в порывах леденящего ветра.

Но «уста наши были полны веселия, и язык наш – пения», потому что мы имели спасение под ногами. Непоколебимо стоял Камень.

Христос дал исцеление от демонобоязни⁹²¹, – дал силу против нечистых полчищ. С знамениями могли мы выходить против них, облечённые Христовой силой. И не было страха смерти, потому что знали победу над ней, ждали Светлого Дня Воскресения. Смерть была ранена, и не стало трупов, потому что их сменили мощи; вместо умерших стали усопшие, а беспокойные упыри, выходцы из могил, успокоились и сделались покойниками. Прощание же навеки с близкими перешло в похороны их; близких хоронили, т. е. берегли и сохраняли до Дня Восстания.

Угрюмые безотрадно-унылые кладбища сменились радостными катакомбами, и такою прохладой, такой усмиренностью и тишиною веяло от их стен с веселыми гирляндами из сводов, что говорили: «Милый брат наш спит, а не умер»; «Дочь моя в мире», «Покойся!».

Христос сошел в эти подземные проходы, и виделись в них намёки на места, где нет болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная. Спокойной уверенностью наполнялось сердце.

Буйная вакханалия отчаяния умирилась и сменилась легкой грустью о будущем, – ожиданием.

Огненность греха утихла, – угасла его жгучесть. Одежды пурпурные и кроваво-красные убелились чище снега⁹²² и краями полоскались в прохладных дуновениях.

Чудесные явления были внешним признаком свершившегося переворота в сознании. И тогда между народами говорили:

«Великое сотворил Господь над нами», – и радовались.

А край белой одежды трепался прохладными дуновениями.

И снова застонали в восторге пасхальные Ирмосы, – мы радовались.

Зазвенели серебряные бубенчики Ориона⁹²³ и откуда-то несся ликующий хор:

«Воскресения день, просветимся, людие. Пасха, Господня Пасха. От смерти бо к жизни и от земли к Небеси Христос Бог нас переведе, победную поющия»⁹²⁴.

Трепетали алмазные Плеяды. Великое сотворил Господь над нами: мы радовались. Плеяды пели:

«Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый весь и невидимый. Христос бо воста, веселие вечное»⁹²⁵.

Великое сотворил Господь над нами: мы радовались. Красное Солнце победное пронизало злые тучи, и побежали гады от света.

Солнечным восторгом заклокотало в груди, и порвались «вереи вечные»⁹²⁶.

Осиянностью затрепетало в глубоких расселинах, и съёжился Хаос.

Тогда «всё исполнилось света: небо, земля и преисподняя». И сделавшись снова, как дети, мы с братскими поцелуями восклицали: «Приидите пиво пием новое, не от камене неплодна чудодеемое, но нетления источник, из гроба одождивша Христа, в Немже утверждаемся»⁹²⁷.

Лёгкость нарастала во Вселенной, и снежные вершины стыдливо улыбались нежно-розовой улыбкой.

Сквозь сон усмехалась утренняя Лазурь навстречу Пасхальному Солнцу, – ликовала с тихостью, застенчиво. И снова всё запело и застонало в задыхающейся радости:

«Христос Воскрес от мертвых, смертию смерть поправ...».

А от бледной травки лесной, из сырой земли донесся голос многолетнего страдания:

«...и сущим во гробех живот даровав»⁹²⁸. В нём звучала радость за детей своих. И снова зашептал вешний ветерок, ластясь и дуя в уши стыдливо.

«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...» Великое сотворил Господь над нами: мы радовались.

Благоуханная молитва, – высшее воспарение земли к небу, клубилась фимиамом, а таинства – осязательнейшее проявление ниспосылаемой с неба на землю благодати, стекали крупными каплями. Великое сотворил Господь над нами: мы радовались.

4. «Возврати, Господи, пленников наших, как потоки на полдень».

Последние дрожания пасхального звона замирают, тая в весеннем воздухе; расплываются нежными хлопьями.

Проходит Пасха, красная Пасха Господня, и праздничность настроения тускнеет.

Отходит исступленная радость светлого Воскресения, отлетает лёгкость и просветленность недавнего приобщения; слабнет порывистое сознание победы.

Будничность вступает в свои права, и громыхание ломовиков с досадливой стукотнёю пролёток вытесняет из головы ликующее: «Христос воскресе...» Так было и со Днем Воскресения, Светлым по преимуществу, и Святая Неделя всемирной истории, как и дни ликующей исступленности, когда впервые сверкнёт в сознании радость победы Христовой, потускнела и запылилась.

Тогда мы оглянулись кругом и увидели, что есть у нас Краеугольный Камень, есть на Нём надстройка, – но Самый Храм оказался ещё далеко неготовым: порваны верёвки, но пленники не возвращены ещё на свою небесную родину.

Смерть изнемогает, но последнего дыхания не испустила ещё, – продолжает покуда царить во Вселенной. Грех, – жало её, – притуплен благодатною силою таинств, но ядовитое остроконечие вонзается ещё в растущее Тело Христово.

И бьётся в бешенстве железо-крылая Хищница, хотя дни её сочтены. Подтачиваются изо дня в день бастионы её и твердыни.

Но покуда – в них пленники. «Возврати, Господи, пленников наших!..». «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим.8:22).

«С надеждою ожидает откровения сынов Божиих» (Рим.8:19), ожидает «освобождения от рабства тления» и страдает в плену не по своей воле, – «покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её» (Рим.8:20). И не кончилась ещё власть суеты над тварью, не сломлено владычество Растления.

«Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это – несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп.1:23, 24).

Так писал Апостол народов. И тёплое Солнышко с глубоким вздохом сказало бы, если бы могло: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это – несравненно лучше. Но Бог поставил меня служить вам, людям, и тем получу я избавление от суеты. Ради служения вам остаюсь я с вами, – жду откровения от вас».

И добавило бы Солнышко, снова вздыхая:

«Мир так прекрасен, что Творец нашел в нём, всё очень хорошо» (Быт.6:31); так достоин любви, что Бог возлюбил его и Сына Своего единородного не пожалел, отдал Его для спасения мира.

Но по вашей вине прекрасный мирв рабстве тления и смерти, по вашей вине он – в грехе и растлении. Из-за вас он станет исстрадавшейся грудью!..»

И тяжко вздохнуло бы Солнышко, со смирением продолжая сиять злым и добрым! И проронило бы Небо украдкою несколько лучистых слезинок огненными метеорами. Бесшумно скатились бы они по ланитам его и исчезли бы в бархатных складках ночного покрова.

Стенает и мучается тварь, но мы медлим. Мы забываем дело Господне, и по нашей вине у Смерти – пленники. «Возврати, Господи, пленников наших, как потоки на юг!»

Ты видишь, видишь косность нашу, бессилие наше, Господи. Ты знаешь, что даже победою Сына Твоего не можем воспользоваться мы, – горькою Его смертию. О, попратель смерти! Прииди на помощь нам, – Сами – ничего не можем мы, мертвы, не имеем никакой силы и от великого стыда не смеем возвести к Тебе очей своих. Прохлади немощное дыхание наше, чтобы алкала и жаждала Тебя душа наша. Обрати нас, ибо сами мы к Тебе и обратиться не в силах. Помоги же Ты, Всесильный, безволию нашему, верни пленников наших. Дай любовь любить Тебя, Господи; уязви сердце наше любовию Твоею.

Царство Твое не может приблизиться без нашего желания; но мы хотим желать его и не можем, Господи. Дай нам силу желать Желанное.

Возбуди раскаяние в нас, Господи, в косности нашей, плени нас и не отпускай от Себя; отними нас от нас, Господи, и не допускай нас ничего делать, хотеть, мыслить без Тебя.

Сломи же косность и самоутверждение наше, сломи самость нашу, Владыко. Не отпустим края ризы Твоей, доколе не благословишь. Ибо мы близки к отчаянию, Господи. Уязви сердце наше Твоей любовью. Возврати пленников наших, Господи. Солнце Трисиянное! Огненными перстами Своими пронзи злые тучи, застящие Тебя от нас, обойми сияющими руками льды и снега холодности нашей.

Пусть побегут они, расплавленные лучами любви Твоей, пусть зажурчат по кручам горные потоки – пленники, скованные жестокой Стужей. Пусть несутся стремглав фонтанно-белые водопады, возвращаясь в свою родину, тёмную землю. Пусть пленники Мороза, заключённые в бесплодные скалы, вырвутся из тюрьмы своей.

Мы знаем, что мы сами мешаем делу Твоему, Господи. Знаем, что вся твердь небесная негодует на нашу медлительность и что даже кроткая Вега⁹²⁹ смотрит укоризненно.

Миллионы предков передали нам дело своё. Работа тысяч поколений падает тяжкой ответственностью на нас. В нетерпении ждут сонмы праведных, чтобы мы продолжали дело их. Вся тварь умоляюще протягивает руки к нам, потому что мы – связь времён, скреп прошедшего с будущим, звено в истории Церкви. Но мы бездействуем.

«Солнце да не зайдёт в гневе вашем» (Еф.4:26), – сказал Апостол. «И не только в гневе, – подхватывает за ним Антоний Великий, – но и во всяком другом грехе вашем, потому что и солнце может осудить вас за ваш дневной проступок, за худое помышление»⁹³⁰.

Дай же нам силу, Господи, чтобы не подвергнуться осуждению твари. Возврати, Господи, пленников наших.

5. «Сеявшие со слезами будут пожинать срадостию.

6.Сплачем несущий семена возвратится срадостию, неся снопы свои».

Мы бы так и застыли в своём бессилии, если бы Господь не подавал нам помощи.

Нас, неведущих, Он толкает к добру и тянет к Себе, несмотря на наше упорство. Нас, мнящихся работать на ниве Его, медлящих исполнять нам же нужное, Он побуждает и направляет. И одним из средств служат страдания.

Заплываем жиром бездеятельности мы, имея полное довольство, – и Царство Божие делается для нас далёким-далёким, – уходит куда-то в холодные страны.

Получив всё, избавившись от неудовольствия, мы чуждаемся Бога и готовы сказать про Христа: «Не знаем этого человека»⁹³¹. Он делается нам будто ненужным. Однако, не замечая того, гибнем. Дело Господне становится для нас не важным, и мы засыпаем сытым сном, хотя глаза и открыты.

Кто не знает по себе, как он терял сострадание к голодному, плотию наевшись?

И не случалось ли каждому из нас в тепле позабыть о холодающем? Кто не припомнит, как слишком многочисленные удовольствия растили его эгоизм и бессердечие? Как от похвал и славы он забывал о Боге и начинал гордиться?

И кто, с другой стороны, не знает за собою, что страдания и скорби часто идут на пользу.

Мы не можем сами по себе желать Бога, – но и желание этого желания, – условие получения самого желания, – тоже от Бога. Через страдания и скорби, через слёзы, по большей части, возбуждает Он в нас желание желать Его, любовь к любви к Нему. Страданиями пробуждается и обогащается ум, страданиями укрепляется воля; от них нежданною вспышкою возгорается в очищенном сердце любовь к Богу и человеку. Перестрадавший облагораживается и очищается.

А без труда и скорби, без слёз и поста даже высокий духом человек рискует опуститься, – превратиться в кусок мяса.

Только человек, прошедший через страдания – вполне человек. «Через тьмы мы приходимк свету, – тернистый путь ведёт краю, пустыня – к обетованной земле, через страдание и перерождение к истинной жизни» (Лафатер)⁹³².

Политые слезами всходят и раскрываются образ и подобие Божии; а постоянная сытость заглушает их. Благословенно и удовольствие, – и оно от Направляющего пути жизни, – но если только оно, то мы задыхаемся. Благословенно тепло, но в жаре мы расслабеваем.

Рыба извлекает из воды немного воздуха для дыхания; но в чистом воздухе она задыхается и засыпает. И соль, необходимая для организма, в большом количестве отравляет его.

Полный успех в жизни, – является самоволие, – надмевается сердце человека. Сила же Божия в немощи совершается⁹³³. Вот почему говорит псалмопевец:

«Сеявшие со слезами будут пожинать с радостию.

С плачем несущие семена возвратятся с радостью, неся снопы свои».

По немощи нашей мы хотели бы избавиться от страданий. Но мы не знаем, не к нашей ли пользе они. И не знаем мы даже, нужно ли просить Бога об удалении страданий наших.

Поручим же себя Господу и скажем Ему: «В Твои руки предаём дух наш. Потому что Твоя сила, и слава, и Царство, – Твои Правда, и мудрость, и благость, Господи, а не наши. Пусть же будет воля твоя. Аминь».

«Встань, подруга моя, красавица моя, иди сюда; потому что зима уже прошла; дождь миновал, прошёл.

Цветы показались на земле; время песней наступило, и голос горлицы слышен уже в земле нашей,

Ягоды смоковницы созрели, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, подруга моя, красавица моя, иди сюда;

Голубка моя, сидящая в ущелии скалы, под кровом утёса! Покажи и мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой приятен и лицо твое мило» (Песн.2:10–14)⁹³⁵.

Так призывает к Себе Небесный Жених подругу Свою – Церковь; но не идёт она навстречу Ему, не может вырваться из башни, где держит её в плену злое тление⁹³⁶.

И не выходит из оков она, хотя на дворе – благоуханная весна теплой Галилеи.

И ныне зовёт Жених Невесту Свою, скромная же весна наша – ещё нежнее.

Вот, стаял снег и побежали говорливые потоки. Вот, налились тугие ветви; почки готовы лопнуть от избытка жизненных соков. Квохчет грач с атласисто-белой берёзы. Выпрыгивают из сочной земли золотые одуванчики.

Вот, вся тварь просыпается; потягивается в полусне чёрная земля, а лазурь улыбается застенчивой улыбкой навстречу омытому солнцу. Тянутся вереницами белых лебедей по синеющему озеру сверкающие облаки.

Хотя на короткое время, – на несколько часов всего, быть может, но люди стали чище, у всех на душе запел грядущий май. Посмотрите, как ласковы лица; будто недоразумений между людьми не бывало.

Но чего радуется природа, чего радуемся мы? Разве не помутнеет снова лик неба, и не затянется бирюза его безнадежно-унылым чехлом облак?

Разве не иссохнут снова питающие недра земли-матери? Разве не взвоет больше ветер осенний и не сорвёт он с дерев унылую парчу их, их багрецовые мантии?

И не зазмеится ли снова по дорожкам золото умирающих листьев?

Радуется земля, но безжалостный мороз оледенит её до сердца. Безжизненно-белый саван покроет исхолодавшуюся грудь её. И невольно кажется, будто под покровом природы таится смерть и тление, будто на болоте растёт прохладная зелень.

Мы радуемся весне и жизни. Но разве утёрты слезы матери, надрывающейся по убитом сыне? Разве забыла невеста жениха, разве утешился друг по друге? Нет, всё ещё истаивает бледною свечою восковою невеста, – всё ещё безысходная тоска грызёт сердце друга. Не перестала биться в бессилии мать, поседевшая с горя, о крест над могилой.

Тоскует в цепях тления вся Тварь многострадальная, не освободилась из башни Христова Невеста...

Чего же мы радуемся?

Красота природы не победила Смерти, лишь делала её ужаснее, облекая в красивые наряды.

Величие духа не победило Смерти, хотя, бессмертный, дух уклонялся от Неумолимой, отступая в недоступные для неё области. И когда, казалось, всякая борьба напрасна, пришла в царство Смерти сама Любовь; и сломилось о щит её жало Хищницы.

Сорвались когти её с Тела Пречистого, не удержала она в плену Праведного.

И разрушил Ад Христос, и дал Невесте Своей залог нетления, Сам восставши из мёртвых.

Пришел Пастырь Добрый и отогнал Смерть беспощадную, Сам положивши душу за овец своих.

Открылся Господь и временное приобщил вечности, Сам спустившись в помутневшую нашу телесность.

Обожилась материя, просияла в Теле Христовом красотою неизменною. Трепетом неизъяснимым задрожала Вселенная.

Радуется тварь не о мимоидущем блистании, – ликует о грядущей лучезарности.

Небо и земля исполняются несказанного восторга, ожидая весны бесконечной.

Посмотрите, украшается изумрудом зелени своей вся природа: ныне в ней таится зерно просветлённости. Все сокровища свои, от Христа получившая, выносит ему же навстречу.

Не тщетна ныне красота, ибо тварь избавлена от тления; не тщетна ныне любовь, ибо не погибнет бесследно любимый. Не тщетна вера наша и подвиги духа, ибо Христос воскрес.

В потоке мятущихся событий нашлось средоточие, открылась точка опоры: Христос воскрес.

Есть только одно достоверное: Христос воскрес. Есть одно только, хватающее на всех: Христос воскрес.

Если бы Богочеловек не воскрес, то сполошною бессмыслицею стал бы весь мир, прав был бы Пилат со своим пренебрежительным: «Что есть истина?»⁹³⁷

Если бы Богочеловек не воскрес, то истлевало бы бесповоротно самое бесценное, гибла бы красота безвозвратно.

Если бы Богочеловек не воскрес, то рухнул бы навеки мост между землею и небом. И мы остались бы без обоих, потому что не знали бы неба и не могли бы оборонить от уничтожения землю.

Но воскрес Тот, пред Кем мы виноваты бесконечно, – и посрамлён Пилат с Каиафой.

Всепоглощающая Смерть поглощена бессмертием. Правда восторжествовала над неправдою. Огневица греха охлаждена смирением.

Напрасна ныне тоска любящих, напрасно ломает мать побледневшие руки. Ибо Христос воскрес. И тщетны последние нападения Смерти.

Дрожит в исступлённой радости Тварь, – ликует светлым восторгом, потому что Христос воскрес и зовёт к Себе Невесту Свою:

«Встань, подруга моя, красавица моя, иди сюда!»

Скована ещё Невеста, но съедает ржа цепи её; делается великая тайна освобождения. За покровом тленной шелухи возрастает зерно жизни, обновляются тайно недра твари, очищается сердце земли. Невеста и Дух говорят Агнцу: «Прииди»⁹³⁸.

Вот, уже близок Жених; вот, смотрит сквозь решетку; вот, стучится в двери. Не может ещё поднять засовов Невеста, но они надломлены, поддаются Жениховым ударам.

На дланях Божиих уже начертан образ Невесты Агнчей, – Иерусалима Небесного.

Сверкает и блестит он, – ясный, как золото, чистый, как хрусталь. И готов спуститься на землю, украшенный.

Сломятся запоры башни, где томится Невеста, и раненая Смерть-привратница падёт бездыханной.

Спустится тогда в недра земли Иерусалим Горний. Скажет Сидящий на престоле:

«Вот, Я творю всё новое»⁹³⁹.

Тогда слезет шелуха с твари, растает образ тленности её от Лика Христова, как туманная мглистость рассеивается пред взором восставшего солнца⁹⁴⁰.

Уйдёт всё неживое, уплывет всё ложное, – унесется в потоках воды живой, и тварь освободится, наконец, от рабства тлению.

«Отдаст земля тех, которые в ней спят, и прах тех, которые молчаливо в ней обитают»⁹⁴¹.

Как яичная скорлупа с птенца, как панцирь куколки с бабочки, отпадёт грубая кора земли, и «тогда явится Невеста и, являясь, покажется, скрываемая ныне землею».

Прославленная, сияющая первозданной красотою своею встретит Агнца Невеста.

«Тогда отрет Бог всякую слезу с очей, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни не будет; ибо прежнее прошло».

Вновь составившееся тело наше преобразуется, высвечивая благодатностью. Одухотворенными встретятся близкие и любящие; обнимутся после многолетней разлуки, расправляясь после лежания в тесных могилах.

И не смогут наглядеться в глаза друг другу, пожимая руки с детской улыбкой, молча.

Будут в общении со Христом Господом, Которого, «не видев, любят»⁹⁴², – светлою радостью Которого радуемся мы в предчувствии.

И не будет уже ничего нечистого в тот великий праздник Восстания Милых, в Великую Пасху мировую, но Бог будет во всех и во всём⁹⁴³.

Ей, Господи, гряди!

Аминь.

Ликовать ли нам сегодня или скорбеть душою, братия? Ускорить ли радостно биения сердца или, наоборот, уйти во мглу грусти? Торжествовать ли торжеством Усопшей, или же кручиниться собственною кручиной?

Уснула кроткая Заступница наша, ушла тихая Утешительница скорбей. Уплыло в синие дали Белоснежное Облачко. Кто умирит зной жизни? – Обольёмся же слезами вместе с Учениками Господними. Оплачем своё горе.

С Богом ныне Чистая Дева, прославлена Христом Царица Небесная. В горний мир, в лазурь светлую восхищена «Высшая Ангелов и Архангелов». – С трепетом сердца повторим за Апостолами иступлённо-ликующее «аллилуиа!».

Уходит из дому работник – уносит с собою полезную мощь свою; умирает праведник – улетает с ним его благодатная сила. Вянет благоуханный цветок – лишается луг части красоты своей; отходит в надоблачные селения чистая дева – и нет её чистоты в мире.

Но, вот, Бог взял к Себе Праведнейшую и Чистейшую, бережно в рай перенёс Благоуханнейший Цветок земли, самое имя коего есть благоухание. И ясная Звезда Вечерняя лучит своё сверкание далеко от нас. Ангелы благоговейно трепещут пред Нею и плескают в радости крылами. Архангелы смиренно служат Ей. Многоочитые Херувимы и шестокрылатые Серафимы изумевают, зря Её славу. А мы лишились Её. Где теперь Верное Прибежище?

Тихим успокоением уснула Богородица. Облачком Вечерним, розовеющим в лучах Солнца-Христа, уплыла душа Её в бездонную синеву неба. Как жаждала Дева этого дня успокоения, как пылала душа Её, вожделевая Господа! Смолистый хворост не так пожирается лижущими его пламени, как Она, Купина несгораемая, – любовию к Вечному... Много раз посещала Матерь Божия места страданий и прославления Сына Своего. Много бесценных слез уронили кроткие очи Её пред Господним гробом. Много тёплых молитв вознеслося и с горы Елеонской.

Но не сразу исполнились горячие мольбы Святой Девы. Не сразу получила Она радость свидания с Сыном, – Она, Матерь Бога и Царица Небесная. Жизнь её нужна была миру, трудами Её устроилась Церковь Христова, в коей была Приснодева живым средоточием и воистину сердцем. Ради нас медлил Спаситель желанное дать Той, Чьих молитв нет жарче, Чьих нет воздыханий святее и Чьей скорби, как меч пронзающий, нет и не может быть лютее. А Спаситель так любил Мать Свою, что в крестных муках думал о судьбе Ея и заботился о Ней.

Бог так возлюбил мир, что Сына Своего Единородного не пожалел и отдал, как агнца на заклание, на крестные муки. А Сын, умирая под тяжестью греха мирового, не пожалел, ради мира, и Матери Своей возлюбленнейшей, дал мечу скорби пронзить Её – за всех – скорбящее сердце. Горе же нам, отвергающим эту бесконечную любовь! Чем заменим мы её, какими приманками мира сможем заглушить крики раскаяния, – увы! – слишком позднего?

Нам сладостно, когда любовью отвечают нам на любовь нашу, когда предупредительность встречает себе подобное. Но холодны и безучастны мы, злы и порочны, хотя Бог, не дожидаясь нашей ответной любви, отдаёт наилучшее, что есть у Него, – Сына Своего Возлюбленного, – когда Сын Божий отдаёт Мать Свою.

Куда потупить нам взоры, когда предстанем пред Вышним Судиею? Какою краскою зальётся лицо наше? К кому обратимся мы:..

Ушла от нас Ходатайница.

Длинною вереницею протянулось время томлений и ожиданий. Ровною поступью шли долгие годы. Всё сильнее изнемогала пламенем любви Богородительница, всё сильнее тосковала по сладчайшему свиданию с Сыном.

Однажды, за пятнадцать дней до дня Успения, мольбы Богоматери, обливавшей слезами скалы Елеона, были прерваны лучезарным Вестником. Это Гавриил Архангел, всю жизнь охранявший Пречистую и служивший Ей, предстал, как в день Благовещения, и вторично – в день Светлого Воскресения. Он предстал ныне, третий раз вопия Благодатной: «Радуйся!» – и принося Ей давно-жданную весть об Успении. С радостью и стала готовиться к преставлению Богородительница. За три дня до вожделенного успокоения снова спустился к Ней вестником Гавриил и вручил пальмовую ветвь, издавна служившую знаком победы, ныне же – победы чрезвычайной, – над Смертью. Ибо эта, сиявшая неземным светом, ветвь означала, что тление не коснётся пречистого тела Мариина и что восстанет оно вскоре, как после тихого сна.

«Радуйся, Благодатная, – сказал Ей небесный Гость в благоговении. – Ждёт Тебя Сын Твой, исполняется желание Твоё, и Сам Господь примет душу Твою».

Поклонилась до земли Невеста Неневестная, благодаря Господа.

«Недостойна Я была принять Тебя, Владыку Моего, в утробу Мою, если бы не Ты Сам помиловал Меня, рабу Свою».

И, сказав так, Богородица стала просить у Всевышнего помощи в смертный час, – Пречистая молила сохранить Её. И когда молилась Она, то склоняли свои верхи окрестные дерева.

Вернувшись домой, небесным светом осиянная, Она известила о Своей близкой кончине приёмного Сына Своего – тайнозрителя Иоанна, показала ему пальмовую ветвь, небесным Вестником принесённую, завещая нести её перед гробом, убрала горницу и ложе Своё, собрала близких. Не хватало только Апостолов. Они были друзьями Её Сына; тяжело было Богоматери уходить с земли, не простившись с ними, Ей, Церковь в Себе объединявшей с Трубами Духа Святого – (Апостолами)⁹⁴⁵. И горячо молилась Она о свидании с ними, как и о спокойной кончине.

Чистейшая молитва не осталась втуне. Когда Приснодева, сияя радостию и небесным блеском, благословляла друзей и родственников, утешала присутствующих, обещала и после не оставить их, молиться за них, – в это время Ей довелось свидеться с Апостолами. Вдруг послышался громовый шум, подобно как в Пятидесятницу, когда излился на Церковь Утешитель, – и, подхваченные ангельскими воинствами, на легких облаках святые Благовестники были перенесены от разных мест вселенной к дому Богоматери. Радостно обнялись они; но печальная тень нашла на их свидание. Стеснились сердца Учеников Господних, когда поняли они, что приходится расставаться с Матерью их Господа, их Друга, их Наставника.

«На Тебя мы взирали, как на Самого Владыку нашего и Учителя, – говорили они Ей: – как же снесём теперь горесть сердец наших, когда Тебя лишимся»

И, говоря так, они обливались слезами. А Богоматерь матерински утешала их и благословляла.

Наступил день Успения. И вот, когда Осиянная благодатью Божией лежала на одре и в молитвах ждала Своей вожделенной кончины, внезапно воссиял в горнице свет, так что свечи померкли и пространство наполнилось блеском. Сам Царь Славы Христос, с Горними Силами, сходил принять душу Матери Своей. Тогда воспела Дева Мария, преисполненная ликованием:

«Величит душа Моя Господа,

И возрадовася дух Мой о Бозе, Спасе Моем,

Яко призре на смирение Рабы Своея», – воспела хвалебную песнь, чрез всю жизнь пронесённую в сердце и неустанно воспеваемую устами, – и поклонилась Господу, умоляя принять дух Её и защитить от тёмных сил.

Христос утешал и ободрял Её нежнейшими словами.

«Готово сердце Моё, Боже, готово сердце Моё», – радостно повторяла Смиренная и, добавив: – «Буди Мне ныне по глаголу Твоему», – возлегла на ложе. Миновала болезни и страдания тихая душа Её и отлетела в руки Господа, Которого Она некогда приняла в Себя теми же словами: «Буди Мне по глаголу Твоему». Без нетления и разложения пребывало благоуханное и вешним солнцем сияющее тело Пречистой, как неистленно же родило оно некогда Господа. А Христос вознёсся с душею.

Проводы тела сопровождались чудесами и знамениями. Тщетно злобились первосвященники и жестоковыйные иудеи; тщетно старались помешать погребению. Невидимые силы защищали Пречистое Тело от злых рук. Три дня не отходили от гроба Апостолы, слушая пение ангелов, славивших Бога и ублажавших Деву Марию. Одного только Фомы не было с ними. Но вот явился и он, проливая слезы и печалясь, что не простился с Христовою Матерью. Прочие Апостолы хотели ослабить его горе и решили отвалить камень от гроба Богородительницы, чтобы и Фома дал последнее целование. Но, отвалив камень, к ужасу своему, они нашли гроб пустым: в нём лежали только пелены Погребенной.

Апостолы были в недоумении. Но недоумению суждено было рассеяться в тот же день. Вечером, когда Благовестники Христовы собрались к трапезе любви и, по обычаю своему, вознесли часть хлеба в память Господа, прославляя «великое Имя Пресвятой Троицы», послышалось ангельское пение. Первым естественным движением их было поднять глаза по направлению звуков. И тогда, поражённые, узрели они в воздухе Пресвятую Деву, окружённую сиянием и силами небесными. «Радуйтесь! – сказала Благодатная. – Я с Вами во все дни». В великой радости они воззвали: «Пресвятая Богородица, помогай нам!»

Так узнала Церковь о воскресении Марии.

Той, Которая осталась Девой по рождении, не свойственно было бы пребывать мёртвой после смерти. Она жива и прославлена, ходя над облаками, среди лилий райских, соединившись навеки с Сыном. Но, радуясь Её радостью, не должны ли мы печалиться своею печалью? Ведь сегодня небеса простирают недра свои, чтобы принять в себя Ту, Которая приняла в Свои недра самые Небеса. И празднество наше как будто обращается в день разлуки, торжествующие Её речи – в сетования и горькую думу о собственной нашей судьбе.

Вернись к нам, Дева Умиренная, приплыви Облачком Белоснежным, затени прохладно знойную жизнь, умири жгучие страсти. Нет у нас иной помощи и нет иной надежды, кроме Тебя, Богородица. Неужели Ты оставила мятущийся мир? Прикрой нас умиряющим Своим Покровом. Вспомни, Верное Прибежище, Своё обещание – быть с нами во все дни, не забывать нас, молиться за нас Христу, Богу нашему, с Которым Ты ныне свиделась. Очисти нас, Голубиная Чистота, облагоухай нас, Благоуханный Цвет. Озари ясным лучом Нечаянной Радости, помоги, Подручница грешников! Утешь, Всех Скорбящих Утешение! Вспомни, вспомни, Теплая Заступница, Свое обещание «посещать и охранять мир»!

Но звучит в сердце ответный голос:

«Если ты ждёшь Матерь Божию, не оскорбляй Её. Если ты хочешь помощи Её – не обижай Её. Она ли, Чистейшая, будет с нечистым? Она ли, Кротчайшая, придёт к гневливому? Она ли, Тишайшая, поможёт суетному? Но и это всё простит тебе Мать Моя. Ты-то сам пусти Её на помощь, не прогоняй Её. При всяком грехе возможна помощь. Но как помочь тебе, когда ты сам не хочешь её, когда ты не чувствуешь потребности в помощи. Дневным светом заглушаются звёзды, и только из глубокого колодезя увидишь их днем. Только из глубины смирения увидишь свет Божественной помощи. Посмотри на пример Той, которую ты призываешь».

И, оглянувшись, вижу Деву из рода царского и архиерейского, – по отцу происходящую от царя Давида, а по матери – от первосвященника. Вижу дважды Предвозвещенную Ангелом, как избранный сосуд Божий, Почитаемую с детства престарелыми праведными родителями. Вижу Проведшую болышную часть юности при храме, в месте страшном и таинственном, Жившую в присутствии Славы Божией. Вижу Ту, Коей служили Горние Силы, приносившие Ей благовестия от Бога, вижу Питавшуюся пищею небесною. Вот Невеста Духа Святаго, вот Родившая Бога. Цари-мудрецы приходят с дарами поклониться Сыну Её. Ветви дерев склоняются пред Нею. Идолы повергаются ниц при Её приближении. Почёт и уважение окружают Её, как Возлюбленную Мать Истинного Бога, творящего чудеса и знамения, как средоточие Церковное, как всеобщую Заступницу. Окруженная чудесными явлениями при жизни, прославленная по смерти, воскресшая и вознесшаяся – вот Она, Царица вселенной. Вот Она, Царица Небесная, вознесенная превыше всякой твари, выше Ангелов и Архангелов, выше Херувимов и Серафимов.

Если мы кичимся своим достатком и своею честью в обществе, то что могла бы думать о Себе Богородица? Если мы зазнаёмся при наших успехах, то как могла бы возгордиться Дева Мария? Если наши познания щекочут наше самолюбие, то где же мера превозношения Той, Которая носила в Себе тайны Неба?

Но, чем больше оснований возгордиться было у Нее, тем смиреннее была душа Её, чем более возможности держать Себя спесиво и роскошничать, тем беднее и скромнее жизнь. Неужели Мать Того, по слову Чьему находился золотой во рту у рыбы, не могла испросить Себе роскоши и довольства? Неужели Деве, пред Которой благоговеют Ангелы, не умолить было Сына дать Ей целый сонм слуг? Неужели Царица Небесная не получила бы от Творца вселенной обширных земель и царской пышности?

Однако всю жизнь Дева Мария училась и трудилась, с трёхлетнего возраста приученная к чтению Слова Божия, к искусным вышивкам, к тканью, прядению и другим рукоделиям; Сама одевала Себя и Сына, одаряла своими работами других. «В Ней не было никакой гордости, а простота без малейшего притворства. Не было никакой изнеженности, а во всём совершенное смирение», – пишет о Ней святой Епифаний Кипрский. Облеченная славою и светом, Она одевалась в одежды простые и даже некрашеные. Невеста Божия – Она обручилась с бедным стариком Иосифом, простым плотником. Проведшая юность Свою при храме, в священнейшем месте мира, Она поселяется затем среди презираемых высокомерными иудеями язычников и неверных, в последней из областей – в бедной Галилее, и притом в убогом и презираемом городке Назарете. А под каким пренебрежением была Галилея и, в особенности, Назарет, это видно из поговорок тщеславных иерусалимлян: «Из Галилеи пророк не приходит»⁹⁴⁶ и «Может ли быть что доброе из Назарета»⁹⁴⁷.

Пречистая Дева работала Своими руками, как и всякая бедная женщина. Известно, что Она пряла и ткала, ходила по воду с кувшином. Нужно думать, Ей же приходилось стряпать и стирать. Бедность Святого Семейства свидетельствуется многим. Вот, ему негде остановиться, когда оно приезжает в Вифлеем. Святая рождает Бога в пещере, служившей вместо хлева скоту, и Младенца, имеющего всю землю Своим подножием, Ей некуда положить, кроме как в ясли, к которым привязаны вол да осёл. Вот, издалеча приходят поклониться Новорожденному мудрые цари с таинственными дарами, но гостей негде принять. Однако не поколебалась хлевом их вера. Вероятно, они ждали увидеть Царя Славы в царских чертогах, среди свиты, охраняемого воинами; вероятно, они полагали, что будут поражены драгоценными одеждами, пышностью богатств и неги. Но они предстали Богомладенцу в грязном и жалком вертепе, и верою прозирая Его небесную царственность, они не отвернулись, а смиренно пали наземь пред Ним, может быть, марая свои мантии.

Через сорок дней после родов всякая иудейская женщина должна была очиститься принесением жертвы и молитвою священника. А в жертву приносили, согласно закону, ягнёнка, и лишь убогим разрешалось приносить двух горлиц. И вот, Чистейшая Дева, по неизъяснимому смирению своему, идёт очищаться, как будто Она, безгрешно зачавшая, без болезней родившая, нуждалась в очищении. Она не хочет выставлять напоказ Свою чистоту и несёт с Собою жертву убогих, освящая Своею жертвою благословенную бедность. Нам Дающая закон жизни кротко подчиняется игу закона, и Чистейшая становится на месте жен нечистых.

Бедна и непышна была обстановка жизни Её. Но ещё больше было смирение Богоматери в отношениях к Богу и к людям.

Вот как изображает Матерь Господа святой Игнатий Богоносец: «В гонениях и бедах Она всегда весела; в нуждах и нищете не огорчается; на оскорбляющих Её не только не гневается, но даже делает им добро; в благополучии кротка; к бедным милостива и помогает им, как и чем может; крепко стоит за веру против врагов оной... более всего любит смиренных, потому что Сама исполнена смирения... Неистощимо Её терпение, когда насмехаются над Нею учители иудейские и фарисеи».

А вот как говорит о Пречистой святой Амвросий Медиоланский: «Она была девою не только по плоти, но и по духу. Сердце Её было полно смирения; в словах была Она богомудрена, в разговорах не скора; всегда занята чтением; в трудах бодра, в беседе целомудренна, как бы всегда беседовала с Богом, а не с людьми. Она никого не обижала, напротив, желала всем добра, никого не презирала, даже и самого убогого человека; ни над кем не смеялась, но во всём видела только добро».

А вот ещё свидетельство – святых Епифания и Никифора:

«В каждом деле Она была исполнена кроткой важности и постоянна. Говорила очень мало, только о нужном и добром, и слова Её были сладостны; охотно выслушивала других и отдавала всякому должное почтение. В своих беседах предлагала всякому только нужное и приличное; никогда не смеялась и не приходила в возмущение. Обхождение Её было кроткое и без гнева...»

Ещё в юности желала Она быть последнею рабою у Той Девы, Которой, по пророчеству, суждено было родить Христа. С детства осиянная святостью, Мария просила Бога о том, чтобы только увидеть Ей Эту Деву. Но столь велико было доверие Её к Боту, что на благовестие Архангела сказала бессомненно: «Се раба Господня. Буди Мне по слову твоему».

Эти слова послушания более всего свойственны Святой Деве. «Се раба Господня. Буди Мне по слову твоему». Свят и безгрешен Господь. Настолько свят, что всякая наша святость – ничто пред Ним, и наш свет меркнет в Его лучах, и все наши расчеты – ложь сравнительно с Его бесконечным Разумом. Знаю, все, отступающее от воли Божией, худо пред благами, Им уготованными, и пустота пред Его Истиной, каким бы хорошим и правильным ни казалось оно нам. Смиряюсь пред Ним, отдаю Себя в пречистые руки Его. Да будет воля Его, да будет Мне по слову Его. Так лучше будет.

Так думала Дева Мария всю жизнь Свою, и с такими мыслями уснула Она трёхдневным сном могилы. «Готово сердце Мое, Боже, готово сердце Мое; буди Мне ныне по глаголу Твоему», – говорила Она Господу Иисусу, испуская последнее дыхание.

Неизменно памятовала о Боге Святая Дева Мария, неустанно смирялась пред Святою Его волею; Свое же непостижимое никакой тварью величие относила не к Себе, но к Всеблагому Божию Всемогуществу.

Когда престарелая родственница Её Елизавета приветствовала Её, называя Матерью Бога, то не возгордилась Мария Дева, но и не стала, из гордого же самоуничижения, отнекиваться от хвалы. «Да, Бог благословил Меня, – как бы говорила Она, – но это Его Святая воля. Восхваляю Его и благодарю за то, что Он призрел на смирение рабы Своей. Надменных Он рассеял, сильных низложил с престолов, а смиренных вознес. Алчущим Он даровал блага, а мнящих себя богатыми отпустил ни с чем».

Богородица признала Своим личным достоинством одно только смирение. Все же остальное – от Господа. И не в этот раз только думала Она так. Всею жизнию показывала, что не кичится и не гордится Своим высоким жребием. Да и как можно гордиться чужим, Божиим? Такое превознесение себя – не хищение ли у Бога?

Вот, брак в Кане Галилейской. Мария с Сыном Своим – на пиру, в гостях у бедного семейства, – бедного, ибо даже в торжественный день брака не хватило у него вина приглашенным. И Мария, видя смущение хозяев, заботится о них и осторожно указывает Своему Сыну на недостаток вина, веря, что Он избавит хозяев от неловкости.

Церковное предание повествует, среди многих других, ещё об одном полном поучительности примере того, как внимательно относилась к людям Святая Дева. Друг Её Сына, облагодетельствованный Им, – Лазарь четырёхдневный, – после Вознесения Господня епископствовал на острове Кипре. Лазарю хочется повидать Мать Своего Друга и Благодетеля, но он боится преследования иудеев, ярившихся на это живое свидетельство власти Господней над самою смертью; и из-за боязни своей Лазарь не решается поехать в Иерусалим, к Деве Марии. Проведав об его желании, Матерь Божия, удручённая многими заботами и скорбями, имея более пятидесяти лет от роду, садится на корабль и предпринимает опасное морское путешествие, чтобы только доставить радость свидания Лазарю и отвезти ему в дар омофор и поручи Своей работы. Смиренная, не отказывалась Пречистая Дева и от трудных подвигов благовестия и, будучи Матерью Господа, наряду с учениками Его брала свой жребий, когда Апостолы распределяли между собою страны мира, в намерении проповедовать в них Свет Истины. Но не будем множить примеров смирения, явленных Самим Смирением. Скажем лишь, в ответ на вопрос наш: «Радоваться ли нам или печалиться Успению Пресвятой Девы Богородицы»

Если хотим помощи Благодатной, то потщимся подобляться Ей. И тогда, смирившись, будем радоваться возвеличению Смиренной, ибо Она обещала пребыть с нами во все дни.

Но горько возрыдаем, братия, если не вкусили благоуханного смирения: оставила нас Дева кроткая на собственный наш произвол!

«О всепетая Мати Безсмертнаго Царя небесе и земли, Христа Бога нашего, живущая и по смерти... в жизни сей и в смертнем успении нашем от всякия напасти, бед и муки избави, и Небеснаго Царствия нас, Царице, сподоби, о Тебе вопиющих: Аллилуиа»⁹⁴⁸.

Село Толпыгино, Костромской губ.

1. По-русски – «церковь», по-гречески ἐκκλησία, по-французски «l’Eglise», по-немецки «die Kirche», по-английски (Пропуск в тексте).

Это совпадение названий для церкви, как собрания верующих, и для здания, служащего местом схода, весьма замечательно. Оно указывает на ту идею, что, собираясь в храме, церковная община по преимуществу бывает Церковью, потому что единение в молитве есть главное и самое ценное единение из всех единений – цель, для которой все остальные служат средствами; цвет, вырастающий на почве других взаимоотношений, поставленных в их правде.

Это и понятно. Ведь первоначальное (генетически, исторически) единенье – религиозное – семья, род, племя. Общественные функции первоначально не выявившиеся и не отделившиеся стороны религиозного творчества; но, выделившись из своего безразличного единства, они в синтезе должны снова примкнуть к религиозному творчеству, но уже как самостоятельно служащие силы.

2. Храм есть почти исключительное место пресуществления Св. Даров. Все другие таинства могут быть совершены и в иных местах. Но евхаристия или, по крайней мере, приготовление к ней, теснейшим образом связана с храмом. Можно сказать, что он – дарохранительница гигантского размера. Если же в ином месте на антиминсе будет совершена литургия, то волей-неволей там придётся строить на скорую руку то, что уже сделано в храме, – престол, жертвенники т. д., но только в недостаточно дифференцированной, а потому и недостаточно удобной форме. Получится тот же храм, но только в ином месте.

3. Храм⁹⁵⁰ в деревне есть место общения – единственное место. Мирской избы нету, нигде нету достаточного и не занятого помещения. Ещё летом туда-сюда: можно собраться на завалинке. Но если бы не Церковь, то зимою явилась бы полная разобщённость. Встречаются около церкви, да и после службы встречаются в Церкви. Но община в Церкви приобретает особый смысл, двойной, как община религиозная, в «дарохранительнице», где члены церкви по преимуществу вчленяются, делаются членами Тела Христова.

4. Храм – един[ственное] место, где может сейчас не быть ни бедных, ни богатых, ни умных, ни глупых, ни господ, ни слуг, где все сейчас могут на самом деле быть братьями – хотя бы на несколько часов. Трапеза Господня – единст[венная] трапеза, за которой все могут быть вместе.

4⁹⁵¹. Храм даёт возможность сосредоточиться для молитвы. Домашняя обстановка мешает. А вдобавок привычность её наводит на привычные мысли. Обстановка рождает по ассоциации настроение. Такова обстановка храма, иконы, напр[имер].

5⁹⁵². Говорят, икон не нужно. Но ведь иконы – портрет Бога, Его пречистой Матери, свв. угодников. Свой портрет, небось, стараются получить, когда можно, а портрета Божьего – не нужно. Хороша любовь. О. Даниил⁹⁵³ в Введенском скиту говорил мне то же про Толстого: «Свои фотографии помещает по журналам и газетам, а Божьего портрета не нужно... Бога называет обманщиком... И говорит, что любит Бога...» О. Даниил как художник-портретист особенно возмущается ересью иконоборчества.

6. Говорят, храм скучен. Скучен, потому что не понимают служб. Недоучилися. Скучен потому, что не радеют о нём. Вот он и кажется не своим, а чужим. Если бы заботилися о нём, хотя бы цветов приносили, как зелени для украшения, если бы сделали храм своим, приняли побольше участия в хлопотах о его благоустройстве, то не был бы скучен. Ведь не скучна своя изба. Она и беднее, и меньше благолепна, и менее святости имеет, нежели храм. А не скучна, потому что избу считают своей, а храм – не свой, не общины, а чей-то чужой, не то священника, не то урядника. Вы оставляете Дом Божий, – и Бог оставляет ваши Дома. Вы не хотите приходить к Богу в гости, на трапезу Его, –не хотите общаться с Ним. Ну, что же. Бог любит свободу, – «где Дух Господень, там и свобода», говорит Апостол. Он насильно не станет тянуть к Себе, навязываться не станет, и не пойдёт к вам в гости. Христос звал к себе иудеев, никого не отвергал, обещая успокоить у Себя их: «Придите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас». Но, когда к Нему не пришли, то Он не стал тянуть насильно⁹⁵⁴. Иудеи Его оставили, а Он оставил их: «вот оставляю дом ваш пустым. Не увидите Сына Человеческого, доколе не воскликнете: «благословен грядый…»».

«Кресту Твоему поклоняемся, Владыко!..» Но зачем живописец обманывает нас? Разве это тот Крест, на котором перед тысячами зевак позорилось тело Твое? Та виселица, позорная до соблазна, до безумия в глазах всего мира? Разве так спокойно и благолепно висел Ты там, окровавленный? Из благоговенья ли к Твоей казни, из жалости ль к нам живописец покрыл тихим примирением измученный Лик? И наша лукавая совесть готова принять лживое успокоение?! Вопль отчаяния готов расплыться в баюкающих «херувимских»?! Да не будет!

Грубыми руками злые люди схватили Тебя, бичевали, давали пощечины, били палкою, насыщая своё зверство. Пьяная полиция Иерусалима издевалась над Тобою, наглая челядь духовных и светских начальников пересмеивала Твои слова, тысячи злорадных глаз с безучастным любопытством впивались в Твои муки. На Тебя плевали, Тебя царапали, поносили у кого сколько хватало изобретательности, – ругались все, начиная от Архиерея, кесарева ставленника, и кончая последним рабом; даже он, пощечиной Страдальцу, спешит выслужиться в хамском усердии пред своим владыкой. На конец всего, руками, знающими убийство да развратные объятья, солдаты-полицейские, солдаты-палачи сорвали с безгрешных членов Твоих одежды, приставшия от крови.

Страшно было смотреть на истерзанное тело Твое с обнаружившимися мускулами и жилами. В ссадинах, кровоподтёках и синяках, с засохшею кровью обнажено было оно пред тысячами озверелых людей, ещё вчера ревевших на весь город: «распни, распни Его!» В ушах стоял ещё крик и гиканье кровожадной толпы, возбужденной патриотами-архиереями и патриотами-священниками. И теперь, когда в руки и ноги Тебе вбиты были грубые гвозди, когда с ударами молота зловещия облака, как бы в ужасе, закрыли небо, ревнители отечества делались всё безумнее в своём надругательстве. В невыразимой жажде, с раздирающим криком испустил Ты дух, покинутый грешными людьми и оставленный за грех их праведным Богом. Как чёрный занавес внезапный мрак скрыл от людских взоров последнюю картину самой тяжёлой и самой очистительной из трагедий.

Безбожное дело, убийство Сына Божия как бунтовщика, развращающего народ, свершилось. И этот урок, казалось бы, ужасом пред насильственной смертью должен наполнять душу всякого царя, всякого правителя, всякого священника, всякого патриота, всякого потатчика убийству. Своею казнью Христос казнил всякую казнь. Своим осуждением Христос осудил всякого вершителя чужими жизнями. Вечным укором совести должен был бы вставать истерзанный Лик Спасителя при одной мысли о возможности убийства и насилия.

Теперь перенесёмся чрез протяжение 19 веков в самый христианский центр считающего себя самым христианским из государств. Миллионами уст каждодневно твердится Имя Святое. Миллионами глаз читается на страницах Евангелия история человеческого позора, вечное напоминание совести о нашей вине пред Богом. В тысячах храмов возносится за нас искупительная жертва, которая – «суд миру сему» (Ин.12:31), в которой – и оправдание и осуждение. Без устали работать для дела Христова, всё отдать, всё претерпеть и всё-таки попеременно с радостью примирения краснеть и бледнеть от сознания непоправимого страшного дела, от воспоминания своего позора, бороться день и ночь до болезни, до смерти, до кровей мученических – вот эта, а не иная должна быть участь народа, мнящего быть христоносным.

Но «гляжу на землю, и вот на ней разгром и пустота; на небеса, и нет от них света» (Иер.4:23). Волны крови затопляют родину. Тысячами гибнут сыны её – вешаются, расстреливаются, тысячами переполняют тюрьмы. Вернулись времена безбожного царя Иоанна. Под видом «умирения» избиваются мирные крестьяне и рабочие. Людей, неимущих куска хлеба, расстреливает живущий за счёт их трудов. Женщин и детей и то не щадят – насилуют, оскорбляют на каждом шагу. Издеваются в безумном озверении.

Казнили Христа, и люди молчали, не защищали Его. Терзают тело Его, – и мы опять, опять погружены в бесстыдное, себялюбивое потакательство убийцам и насильникам. О тех, кто, может быть, и сам втайне сочувствует им, даже подумать страшно на этом святом месте.

Или вы забыли, что это братья наши избиваются, что не любящий брата лжёт, когда говорит о своей любви к Богу. Смотрите, и безбожники лучше христиан православных: те-то хоть братьев любят, а христиане – ни Бога, ни братьев. Иль вы не понимаете, что это вновь и вновь Христа расстреливают и вешают, и бьют, и оскверняют? Не понимаете, что каждый выстрел направлен в тело Христово? Разве не знаете вы, что каждый из братьев и сестёр наших – член тела Христова? Иль вы позабыли, что христианин питается св. причастием? Кто из вас был бы так подл, что позволил бы казаку выстрелить в Господа распятаго? Кто бы не заслонил Христа своею грудью? Но неужто от того только, что Христос не виден, стрелять в Него можно? Так сказать, нацелившись в упор, прямо в грудь, зажмурить глаза и спустить курок? Это всё творится пред нашими глазами, пред глазами христиан! И мы молчим, все молчим, все умываем руки... не водой уже, как Пилат, а кровью, ибо нет теперь воды, не смешанной с кровью, нет воды, которая смыла бы кровь с Руси, кроме одной только Воды Живой. Кровь убитых вопиет к Богу, и заливается ею святая Жертва Евхаристии. Стоны замученных и убиваемых, убитых без покаяния, вопли заключённых и оскорбляемых несутся к алтарю Всевышнего и заглушают там все наши молитвы. Слёзы и рыдания тысяч матерей и сестёр мешают нашим песнопениям. Бог не может быть с нами: по горло поднялась кровь пролитая; вот скоро захлебнемся в океане собственных преступлений.

Людей убивают, христиан терзают. Жалко, невыносимо... Но другое, братья и сёстры, другое ужаснее. Христиане убивают, христиане терзают, христиане – православные проливают кровь повсюду, и даже среди золотых маковок Белокаменной. Одни не верят Богу и Спасителю, что убивать – великий грех, а другие не слушают апостола Его, велящего обличать и наставлять друг друга, забывают, что без этого они ответственны за грехи чужие. Иль вы не видите, что своим потакательством растите грех? Или вы думаете, что повинующийся безбожнику, слушающийся лицемерного христианина в его кровожадных замыслах чист от убийства? Так ли страдали мученики? Мните, что не убивающий своею рукою чист от крови? Господь спрашивает у вас, где братья ваши? думаете ли отделаться каиновым ответом: «разве мы стражи братьям своим?» Нет, «душа убиваемых вопиет» (Иов.24:2) на вас. Вот уже не я говорю, а Господь Бог: «руки ваши осквернены кровью и персты ваши беззаконием: уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду. Никто не подымет голоса на неправду, и никто не судится по истине» (Ис.56). И теперь, ступая по лужам крови, мы лицемерно постимся и лживо каемся! Приносим в церковную кружку серебренники с пятнами крови! «Слышите слово Господне, начальники Содома! Когда вы приходите явиться пред лице мое, то кто требует от вас, чтобы вы попирали дворы мои? Не приносите больше лицемерных даров... Когда вы простираете руки, я удаляю от вас взор свой; даже когда вы много молитесь, я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очистите себя; научитесь делать добро» (Ис.1). «Не полагайтесь на обманчивыя слова говорящих: здесь храм Господень, храм Господень, храм Господень... Если не станете обижать пришельца, сироты и вдовицы, не будете проливать невинную кровь на месте сем... Тогда я оставлю вас жить на месте сем... Вот вы надеетесь на обманчивыя слова, который для вас бесполезны». Вы творите тысячи преступлений. «Потом приходите вы и становитесь пред Лицем Моим в этом доме, который называется Моим именем, и говорите: мы спасены, чтобы снова совершать все эти мерзости. Разве вертепом разбойников стал в глазах ваших этот дом, который называется Именем Моим: Вот Я Сам вижу это, говорит Господь» (Иер.7, 4, 6:8–11). Так говорит Господь Бог: «Каждый день они ищут Меня и желают узнать мои пути, как бы народ поступающий справедливо и не оставляющий закона Бога Своего; они спрашивают Меня о судах правды и желают приблизиться к Богу: «Почему, мол, мы постимся, а Ты не видишь, мучим самих себя, а Ты не знаешь?» Вот вы поститесь, чтобы спорить и ссориться и чтобы нечестивою рукою бить других; но не так поститесь, как ныне, чтоб услышан был ваш голос. Не это ли пост, который Мне угоден, чтоб ты расторг союз неправды, разрешил оковы рабства, дал свободу угнетённым и сокрушил всякое ярмо» (Ис.58:1–7) О, Русь святая, терпящая избиения сынов своих! О, народ православный, даже в Великом посту не прекращающий казней, пред страстною неделей издевающийся над муками Спасителя! Смотри, Русь святая, не оказаться бы тебе с Иудой и Каином! Смотри, народ православный, не быть бы тебе позорищем истории! «Хотя бы ты умыла себя щелоком и много употребила на себя мыла, нечестие твое все останется пятном перед Мною», – говорит Господь Бог (Иер.2:35). «На одежде твоей видна кровь бедных, невинных (2–34); Ты говоришь: я невинна, да минует меня гнев Его. Но вот я буду судиться с тобою за то, что ты говоришь: я не согрешила» (Иер.2:35).

Кощунством будет св. Евхаристия, доколе по небрежности нашей будет литься в св. Чашу кровь человеческая. В суд, в осуждение, – в страшное осуждение будем принимать мы св. Тайны Господни, доколе не прекратятся в церкви злодеяния, доколе члены её, от царя и его помощников до последнего нищего, будут, по нашему попустительству, оставаться не обличенными. Лицемерны молитвы ваши, доколе не покаемся церковно в творящихся злодеяниях, доколе многими панихидами не вымолим себе прощения от избиенных нашим попустительством. Архипастыри наши молчат, будто не их дело обличать виновных детей церкви, раз только они сильны. Не осудим архипастырей за молчание: сами мы виноваты своим молчанием: мы забыли о теле Христовом; Христос наказал нас пастырями. Но будем все, непременно все, неопустительно молить их и за них, да загорятся сердца их мужеством. Или они не знают, что «пастырь добрый полагает душу за овец своих». Или они думают, что мы совсем отреклись от Христовых заветов, оставили их, не пойдём за ними на Божье дело, может быть, на страданье? Да, забыли, если они терпят общение с церковью со стороны убийц-начальников, не хотящих знать ни Бога, ни справедливости, если не налагают эпитимии на убийц-подчинённых, выслуживающихся пред теми. Да, пастыри забыли своё дело, если не призывают всех к покаянию, если не заставляют покаяться устраивающих бойни, если позволяют кровавым губам насильников касаться св. Причастия. Скажут: «но ведь иные из убивающих и в Бога не веруют». – Может быть, они сами наказали себя, сами ушли из церкви. Тогда пусть не пользуются церковным освящением своей силы, пусть заявят себя антихристами. Но другие веруют? Дело пастырей наставлять и запрещать своим детям, заявляющим на каждом часе о своём православии. Одни сами отлучили себя от Церкви, но другие ведь считают себя детьми её. Почему позволяют пастыри проливать кровь? Другие не веруют. – Что тебе до того? Ты веруешь, ты и иди за Христом. Ты не убивай, ты не попускай, чтоб убийца прикрывался Церковью, освящал грех свой Именем Святыни.

Вот, когда я обдумывал всё это, опять, в Крестопоклонную Неделю совершились медленно-обдуманные, хладнокровные убийства, взлелеянные неделями. Люди вмешались в решения Божии, отняли жизнь. Заключённых в темницу можно выпустить, связанного развязать, лишённого прав наградить правами. Но никакими раскаяниями, никакими стараниями не вернуть жизни казнённому. Свершилось дело невозвратимое и бесповоротное – человеческое предварение суда Божия – дело безбожное. Оборвана возможность покаяния, и новый грех лёг на наши головы. Сам Бог наложил знак на чело Каину, братоубийце, чтобы кто-нибудь не убил его, чтоб на убийце не отомстилось в-восмеро. И вот, когда со всех концов России говорилось об отмене казни, когда учёные и неучёные, мужчины и женщины, девушки и подростки, кухарки и барыни, мужики и писатели, все слои общества, не исключая военных, давали отголосок на готовившееся страшное дело, Церковь Православная опять не остановила кровопролития, опять – и это на Крестопоклонной Неделе! – промолчала. Церковь – самое дорогое, что есть для нас на земле, – мост к небу; и он оказался непроходимым. Зато голос крови брата кричит ко Господу.

Вот за литургией выносят св. Чашу, но в неё упала тяжелая капля крови. Смотрите же, не берите на душу ещё новых грехов убитых. Церковь не отвергла их при жизни. Как же может она отвергнуть их ныне, как может она не молиться за убитых? Мы должны помолиться не раз и не два за душу убиенных, за душу казнённых. Смотрите, чтоб не сбылись над нами слова Господа Иисуса: «Да приидет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина, которого вы убили между храмом и жертвенником». Да минует нас сие, Господи Иисусе! Не дай новым фарисеям вновь насмеяться над Твоею смертью, когда воспоминаются страдания Твои. С чистым сердцем дай нам «Кресту Твоему поклониться». Аминь.

Разве вы не знаете, что вы – храм Божий и дух Божий живёт в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог, ибо храм Божий свят; а этот храм – вы.

(1Кор.3:16–17)

Вникаете ли вы, православные, в силу этих слов Апостола Павла? Сознаёте ли вы честь и величие, признаваемые за вами? Если бы вельможа или царь сказал: «Я храм Божий, Дух Божий живёт во мне» – и потребовал бы себе соответственного почёта, то мы сочли бы его сумасшедшим.

А теперь каждый бедняк может смело обратиться к царю и вельможе, вспоминая слова Апостола: «Я храм Божий; Дух Божий живёт во мне», – и потребовать себе соответственной бережности. Все вы, по образу Божию сотворённые, назначены быть живым храмом живого Бога. А этот каменный храм является только подобием того живого храма – человека.

Вы, внимательные слушатели, вознесены на непомерную высоту, возвеличены невыразимою честью. Но чем выше честь, тем выше и требования. Знатность происхождения не совместима с низкими поступками. Как царю не подобает ходить в загрязнённой одежде, так и вам, поставленным выше всякого царя, не прилично пачкать себя, – живой храм Божий. Что сказали бы вы, если бы в этот каменный храм стали свозить нечистоты? Разве не возроптали бы вы на осквернение места святого? Но каждый из вас больше, нежели этот каменный храм, ибо храм для человека, а не человек для храма. И сколь гнуснее осквернение этой большей, нерукотворной храмины Духа Святого.

Но не терпите мерзости запустения на святом месте. Не изгоняйте же Духа, в ней обитающего, не скверните храма своего, не свозите в него духовной нечистоты – в тысячи раз более зловонной, нежели телесная. Не доходите до того, чтобы от греха делался храм ваш мрачным вертепом невидимых разбойников, похищающих сокровища Божия из храма, миродержителей тьмы века сего, поднебесных духов злобы. Уважайте, чтите, храните в себе храм Божий, не оскорбляйте Духа Божия, в вас живущего, противлением воле Его.

Ученики Иисусовы! Вы – друзья Господни, потому что Господь называл учеников Своих друзьями. Неужели же вы, так возвеличенные, всё-таки останетесь невнимательны друг к другу – к другу Самого Господа. Подумайте, чьи вы друзья, – и вы станете уважать храм Божий друг в друге, устрашитесь разорять его соблазнительными примерами, злыми внушениями и наветами. Если великий грех – украсть икону, т. е. образ Божий, на дереве написанный, из этого каменного храма, то сколь больший грех – похитить образ Божий из живого храма, из сердца человеческого. Если грех – осквернить этот каменный храм, то сколь больший грех растлить живой храм. И помните: злодеяние не останется безнаказанным. Если вы вступаетесь за друзей своих, когда их грабят, то Господь ли оставит без помощи Своих друзей, когда у них отнимают и оскверняют величайшее из сокровищ! Бог поразит и погубит осквернителя; Бог отмстит похитителю за святой храм Свой. Помните же, братья, что это вы – священный храм Божий. Как великолепное знамя подымайте эту мысль в уме непрестанно, и она в корне истребит пороки: «Сим победишь».

Ныне освящается каменное тело толпыгинского храма. Мы – радуемся и торжествуем. Кажется, будто совершается великое дело пред Господом. Но вспомните, где поставлен храм этот? – Не под небом Ли? – А «небо – престол Мой», – говорит Господь. Не на земле ли? – А «земля – подножие ног Моих», – глаголет Вседержитель! Что же для Владыки наш храм? Разве красота лазурных небес и великолепие золотых нив не превосходит красоты и богатства нами сделанных украшений? Разве благоухание цветов не успешно соперничает с нашими фимиамами, а свет звёзд, луны и солнца – с нашими лампадами и свечами? И, сравнив дело Божие с делом человеческим, мы невольно умирим нашу гордость. Но подумайте о другом храме, о Бого-зданном человеке.

Окруженное глубокою тьмою и молчаливою тайною ткётся тело ребёнка в материнской утробе. Тысячи нитей и волокон сплетаются как бы в дивное кружево. Отдельные члены согласуются между собою в своих действиях и так прилажены друг к другу, так безошибочно попадают в цель своего назначения, как нет этого ни у одной машины. А целое тело, со всеми своими колесиками, пружинками и винтиками, подчиняется главному возничему, разуму, правящему тело то в ту, то в другую сторону и советующемуся с ездоком совестью – голосом Самого Господа. Вот какой нерукотворенный храм Духа! В Крещении святом он был освящен. Вкушая Св. Дары, служите вы в нём литургию, неразрывно соединяя своё тело с телом Господа, делая себя ячейкой Вселенной Церкви.

Вот какими живыми храмами полон этот каменный храм. Но мы гордимся последним, мы радуемся на него. И правильно радуемся – не потому, чтобы этот храм нужен был бы Вседержителю, а потому, что он необходим нам для молитвенных собраний и для таинств. Но, и радуясь и гордясь человеческим делом, мы тем более высоко должны ставить дело Божие. Прибирая и промывая один храм, тем более должны очистить другой храм; молясь в каменном доме, мы должны не забывать, что другой тем более является домом молитвы. И, приставляя стражей к одному – ещё бережнее охранять от хищения другой.

Пелагея Николаевна! Наверно, Вы замечали, какое важное место занимают женщины в евангельском повествовании. Женские руки уложили Новорождённого Господа в ясли, те же руки старались над телом Распятого при Его погребении. А согласно преданию, те же руки – руки Девы Марии правили Церковью по вознесении Господнем. «Но это – Богородица», – скажете Вы. Тогда напомню о других женщинах. Из разных мест св. книги можно видеть их помощь Господу Иисусу, их заботу о Нем. А простота, с которой рассказчик упоминает о них, невольно склоняет мысль, что это – не исключительные искры, а образцы постоянного пламени женской любви.

Вот, сестры хозяйки, Мария и Марфа, принимают Господа в своём доме (Ин.12:2). Вот, тёща апостола Петра угощает Господа, когда Он с учениками приходит в Петров дом (Мф.8:15; Мк.1:31). Вот, Мария Магдалина, Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова? и Сусанна и многие другие служат Ему имением своим и разделяют с Ним Его странство (Лк.8:3). Вот, ещё женщины, последовавшие за Христом из Галилеи, служившие Ему во время Его проповеди, смотрят на Его крестную смерть (Мф.27:55–56). Вот, ещё женщины – они первые уверовали Его воскресению, их первых удостоил Господь увидеть Себя и они первые благовествуют «смерти умерщвление», в то время, как сами апостолы не верят (Ин.20:1 и др.).

Вознесся Господь, и женщины переносят свою заботу на дело Его, на Церковь. Сколько раз святой апостол Павел рядом со своими сотрудниками и помощниками поминает с горячей признательностью о сотрудницах и помощницах, некоторые же из них занимают церковные должности. Встречаем пресвитера или пресвиторшу. Встречаем каких-то особых выборных «вдовиц». Эти «вдовицы» избирались из числа шестидесятилетних женщин, бывших замужем только единожды. Кандидатка во «вдовицы» должна была быть «известною по добрым делам, воспитавшею детей, принимавшею странников, умывавшею ноги христианской общины, помогавшею бедным и усердною ко всякому доброму слову» (1Тим.5:10). В других местах называются геронтиссы – «старицы», диакониссы –«прислужницы».

Посмотрите на трогательный пример христианских супругов Акилы и Прискиллы (Деян.18:2).

Апостол Павел некоторое время живёт в городе Коринфе в их доме. И муж, и жена делаются сотрудниками апостола, устраивают в своём доме церковь. Видно, Апостол Христов крепко привязался к обоим, потому что вспоминает оних в далёких путешествиях, полных трудов и опасностей. То он передаёт от имени Акилы и Прискиллы привет иногородным Церквам (1Кор.16:19), то узникам, приветствуя их из места далёкого заключения (2Тим.4:19), или ещё называет сотрудниками во Иисусе Христе (Рим.16:3).

Значение женщин видно из устройства ими «домашних церквей». Упоминание о таких «домашних Церквах» встречаем довольно часто в апостольских письмах-посланиях; сердечные же приветы женщинам ясно доказывают, сколь много эти последние потрудились для распространения и поддержания веры. Чем именно? Своим домом, в котором собирались верующие, своим имуществом, своими заботами об общине, о бедных, об учителях церковных, своею верою.

Вот, любимый ученик Господень Иоанн пишет нарочитое письмо какой-то «избранной госпоже» и детям её, которых он, по его словам, «и любил поистине». И, преподав наставление, он передаёт ей привет от детей сестры её, называя и сестру также «избранной», т. е. «христианской» (2Ин.1:5, 13).

Вот, Апостол Павел представляет Римской Церкви некую Фиву, называя её «сестрою», «диакониссою», и просит принять её и помочь ей, в чём нужно, «ибо и она была помощницею многим и мне самому», пишет он (Рим.16:1, 2). В других местах он упоминает Мариамь, много «потрудившуюся» для него (Рим.16:6). Видим мы Юнию, вместе с Андроником и апостолом бывшую узницею и прославившуюся среди апостолов (Рим.18:7), Персиду «возлюбленную», говорит апостол, «которая много потрудилась о Господе», Трифенуи Трифосу, много потрудившихся для Господа (Рим.16:12). Иногда даже упоминается о Церкви, устроенной одною только женщиною вне её дома. Такова церковь в доме Нимфы (Кол.4:15). В других случаях Павел приветствует «целованием святым» целое семейство – Руфа и матерь его (Рим.16:3), Филолога и Юлию, Нифея и сестру его (Рим.19:3) и других, вспоминает целые дома – дом Стефанов (1Кор.1:16), дом Онисаифоров (2Тим.1:16) и др. А в других древних писаниях значение женщины в церковном строительстве делается ещё более очевидным.

Но кто же эти основательницы и попечительницы церквей, эти диакониссы и пресвитериды? Может быть, они на каком-то особом положении? Далеко нет. Всё это были простые женщины, желавшие жить чисто по Божьи. Одни были побогаче, они служили Богу своим имением, деньгами, своим попечением о Церкви. Другие, более бедные, своим личным трудом, своими заботами и хлопотами. Дело находилось для каждой, каждая была нужна на своём месте, и те, которые работали особенно усердно, получали церковные должности диаконисс, пресвитериди т. д. Мы видели, с каким вниманием относились к ним апостолы, сколько значения им придавали.

«Но то было, – скажете Вы, православные. – То была первенствующая Церковь. Теперь не те времена». Вот и неправда. То было и есть. Изменился только внешний вид этого служения Богу. Правда, исчезли должности диаконисс, пресвитер и проч., а люди так склонны останавливаться вниманием на громких титулах и великолепных названиях, что часто уважают не за дело, а только за них. Вот потому-то вместе с названиями исчез и почёт и влияние этих сотрудниц апостолов. Но добро их, их святое дело остались и без пышности внешней должности. А пред Богом подвиг их стал выше, потому что он не даёт корысти, не льстит тщеславию. А что диакониссы и пресвитеры всё ещё на деле существуют – ближайшим доказательством этому служите Вы сами, Пелагея Николаевна, и нам не для чего далеко ходить за примерами. Вот, Вы, пресвитерида нашего прихода, много лет думали, беспокоились, ездили, тратились на нашу школу, на наш храм. Нет более важных дел, как дело школы и церкви и, сознав важность их, Вы твёрдо шли к своей цели. Мы иногда не видели святости её, упирались и роптали на Вас, доставляя Вам огорчения. Но благодарение Богу! Вы будто не замечали камней и рытвин, попадавшихся Вам на пути. И только теперь, когда дело сделано, мы начинаем чувствовать важность его. Что же? Благодарить Вас за Ваши хлопоты и расходы, за Ваше внимание к Толпыгинской общине? Мы ли, сами воспитанные или детей своих воспитывающие в Вашей школе, молящиеся в Вашем храме, т. е. получившие от Вас всё наиболее дорогое для нас и важное в Толпыгипе, станем оплачивать Вам? Чем? Впрочем, главное не в Ваших расходах и беспокойствах, а в Вашей любви и внимательности к нам. Ведь мы понимаем, что Вы не обязаны, что Вас никто не нудил дать нам то, что Вы дали нам⁹⁵⁸. Да вдобавок ещё Вы – прихожанка другого прихода, и так естественно было делать добро своему приходу, у себя дома, так сказать, где Вас будут за то встречать с почётом.

Ваше дело делалось не для людей, а для Бога. Если бы даже мы могли чем-нибудь отблагодарить Вас, то этою человеческою благодарностью лишь обидели бы Вас, как бы не признавая бескорыстия Ваших забот. Вы служили Христу своим именем. Одно только можем мы – просить Его же, чтобы Он посетил Вас, как посещал некогда при жизни Своей на земле, других женщин, также служивших Ему своим имением. Пусть же эта икона Христа Спасителя будет Вам памяткой в том, что мы молимся за Вас и передаём Вам слова благодарности не непосредственно, а чрез Того, Кому служите и Вы.

Ваше Пресвященство и проч... Было бы грустно видеть в нашем мирном празднестве простой обед по случаю оконченной работы. Нет, оно должно быть, оно есть нечто более знаменательное, нечто более глубокое. Освящение одухотворило сегодня каменное тело, многие годы созидавшееся стараниями великодушной строительницы⁹⁶⁰. И невольно хочется подчеркнуть, что дело её – не одно из дел, которыми кишит наша жизнь, но дело по преимуществу.

Нашу земную жизнь многократно сравнивали с опасным путешествием. Но если цель – без ущерба пройти кремнистую стезю жизни, ведущую в небесную родину, то особенно внимательно станем озираться и выбирать себе путь. С широких ворот входа особенно тщательно продираться при узкой калитке выхода. Два факела поставлены в этих видах тут и там.

Первый нз них по преимуществу освещает вход в жизнь. Это – школа. Второй же – Церковь, особенно нужен при выходе из жизни. Озарённая этими двумя светочами, пробегает стезя нашей жизни.

Если мы благодарны тем, кто устраивает получше политические и экономические формы этой жизни, тем, кто, так сказать, кормит нас, обувает и одевает, то насколько больше мы должны быть признательны к тем, кто помогает благополучно выйти и войти и освещает нам весь путь наш в его начале и конце. Ведь если, наголодав по дороге и ежеминутно спотыкаясь, мы сможем ещё придти в Отеческий Дом, то как придём мы в него, не зная самой дороги, не зная ни начала её, ни конца?

Школа и Церковь – в этих двух словах указываются необходимые условия духовной жизни, но, признательные за то и другое в отдельности, мы должны в много раз оценить дело Пелагии Николаевны, устроившей то и другое вместе, соединившей в одно целое или, лучше сказать, не разорвавшей нераздельного целого – Школы и Церкви. Думается, излишни тут слова благодарности. Пусть на деле, в молитвах тех душ, которые достигнут небесной обители с помощью толпыгинской школы и церкви, найдёт создательница и попечительница их свою подлинную награду.

На кресте видя Христа, посреди разбойников распятого по собственному изволению, Пречистая Матерь, ударяя себя в перси, восклицала: «Безгрешный Сын мой! Без вины Ты, как злодей, на кресте пригвожден, чтобы род человеческий оживить по Твоей благости!» «Как стерпеть мне, видя Тебя, без болезни рожденного, без мужа зачатого! Какою болью теперь поражается сердце мое! Исполнился глагол Симеонов: В душу твою пройдет меч!»

«Ликует мир, приемля от Тебя избавление; а моя утроба горит при виде, как распят Ты, как терпишь Ты, один за всех, о Сын мой! Но воскресни, Спаситель мой, и спаси всех воспевающих Тебя»

(Из стих[ир] Кресто-Богородичных)

Тексту Плача Богоматери⁹⁶¹ мне хочется предпослать несколько мыслей о церковной поэзии.

Бывают «одни только слова». Их складывает и составляет рассудок, и ими наводнена печать. От этих серых порождений головы засорилось и многого уже не видит духовное око. От этих безжизненных продуктов литературных фабрик устала и запылилась душа. Механически, из головы в голову перекладываются они, как из коробки в коробку; и при этом кажется порою, Князь мира сего, держащий в руке своей все царства⁹⁶², не есть ли Великий Секретарь мировой Канцелярии, по головам, как по папкам, раскладывающий свои скучные «Дела».

Эти слова иногда имеют претензию быть великолепными. Но пышность их – пышность бумажных и тряпичных цветов, запыленных, выцветших и загаженных мухами: такие слова – лишь фальсификация.

Но существуют ещё и другие слова, – слова в подлинном и высшем смысле, – λογα⁹⁶³, рождающиеся от души и при своём рождении отрывающие с собою частицу души, – слова, выносящие наружу и являющие сокровенное её. Как золотые плоды, они вырастают на душе, и соками души наливаются, когда приходит для них своё время. Сокровенные силы души прячутся за этими словами, полнота души бьётся в них через край. Они часто неказисты на взгляд, но они являются центрами, из которых возбуждается психическая энергия; так грозовое облако несёт запас электричества. И, при встрече с другой душою, эти слова-силы сверкают молниями; гремят в них громы, и встречная душа вся насквозь пронизывается новыми для неё чувствами, мыслями, желаниями, как бы зарядившись новыми настроениями, как бы, обнаженная, коснувшись другой обнажённой души.

Да и может ли быть иначе? Такие слова пишутся не чернилами, а кровью, медленными каплями сочащеюся из груди, и кровь эта (в которой – жизнь) никогда не остывает, никогда не густеет. С новою и новою силою жизнь, разносимая таинственною кровью, порождает жизнь: в океан внутренней жизни человечества брошено слово, и ширящимися кругами вечно идёт от места падения сила души.

Пламенными письменами неугасимо горят вещие словеса: как светильник возжигается пламенем другого светильника, так и душа вспыхивает от прикосновения к рдеющему глаголу другой души⁹⁶⁴.

Но внутреннее бремя слов, заражающих людей, зависит от природы словотворящей личности, от качества внутреннего её сокровища. «Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое; ибо от избытка сердца говорят уста его» (Лк.6:45). Творческое слово является точным откровением этого сокровища.

Есть слова-заклинания, вызывающие тёмные силы. Но не о них хотим мы говорить сейчас.

Есть слова-призывания, в которых звучит «таинственное пение бесконечности», – слова, привлекающие благодатную поддержку произносящему их. Рассказывает пресвитер Руфин в своей «Жизни пустынных отцев»: «Жил в тех местах святой муж, полный благодати Божией, по имени Иоанн. Он обладал таким чудным даром утешения, что, – какою бы скорбию, каким бы горем ни была подавлена душа, – от немногих сказанных им слов вместо тоски исполнялась она бодростью и веселием...»⁹⁶⁵. Наверно, слова этого аввы Иоанна были именно такими благодатными словами.

У каждой личности – своя организующая сила, своя форма откровения, своё внутреннее, а потому и своё внешнее слово. Отсюда – ценность слова. Как говорится в Наставлениях, приписываемых Антонию Великому: «У людей ничего нет ценнее слова. Оно столь сильно, что словом и благодарением мы служим Богу, и что бесполезным и бесчестным словом подвергаем суду нашу душу»⁹⁶⁶.

И как встречаются иногда личности высшей породы, личности одухотворённые и пронизанные внутренним светом, так и слова порою пронизываются Духом. Происходит таинство пресуществления слова. «Под видом» обычных слов из недр духоносной личности рождаются слова с иною сущностью, – слова, на которые воистину снизошла благодать Божия. И от слов этих веет вечною прохладою, тишиной и умирением для больной, усталой души. Они льются в сердце целебным бальзамом, залечивая наболевшие раны. Они часто незаманчивы видом, не гармоничны и, может быть, почти неуклюжи. Но в рабском зраке идёт Христос и Его Матерь, благоуханным цветом осыпая душу. И душа теплится неувядаемою радостью.

Кто воспринял эту идею о пресуществлении слов, тот сам, на опыте, может убедиться в том, что возможно такое проникновение обыкновенных человеческих слов божественными силами, такое насыщение всем известного благодатными энергиями духоносной личности: не облачный ли дым горизонта пронизывается золотым огнём заката?

И наоборот, в известных случаях слова могут быть насыщены диавольской энергией. Но буду говорить о первых.

Более всего таких пресуществленных слов (я оставляю вне рассмотрения слова Божественных Писаний) среди песнопений нашей церковной службы, порою неуклюжих и нескладных. Под неуклюжестью я не разумею тут безыскусственности. Нет, церковные песнопения нередко уложены в вычурные формы византийского упадка, с «краегранисиями»⁹⁶⁷ и другими искусственными переутонченностями риторики. Но в эти странные для нас формы, общие для всех людей той эпохи, сокрыта таинственная сила, присущая одним только духоносным творцам песнопений. Они не могли не писать в манере своего времени, в формах иных, нежели их современники. Но эти слова и эти формы преображались в их боговещих устах, одухотворялись, проникаясь каким-то благовонным дыханием. Этот аромат недоступен для литературного критика, но он воспринимается верующим сердцем, подобно тому как св. мощи (такое ходит мнение, по крайней мере) не так сильно благоухают, если прикладывается к ним человек неверующий или имеющий грех на душе. И форма песнопений неотделима от содержащейся в ней духовной силы. Откажитесь от формы, – вы лишитесь того, что бесконечно дорого верующему, что томит сердце его невыразимо-сладкою болью, умиряющею грустью по Дому и по Отцу. Это луч закатного солнца скользнул по озолоченным купам берёзовой рощи.

Теперь столько говорят о реформе богослужения⁹⁶⁸ и высказывают при этом множество интересных мыслей. Конечно, духовная жизнь Церкви может вечно воплощать себя в неослабном литургическом творчестве. Но это творчество по плечу лишь духоносным мужам и женам, воистину стяжавшим Духа. «Дух веет, где хочет»⁹⁶⁹, но Дух не подлежит ведению комиссий, учёных коллегий; он не приурочивается ни специалистам, ни чинам, ни должностям, ни съездам, будут ли на них миряне с «решающим» или только с «совещательным» голосом. Но при попытке механически овладеть Духом литургическое творчество неминуемо превратится в фальсификацию.

Всё это слишком просто, чтобы стоило говорить о том подробно. Но, к сожалению, это забывается при современных приглашениях к литургическому творчеству. Будет Дух, – будет и новое творчество, и, притом, без всяких приглашений; не будет Духа, не явится и творчества, несмотря ни на какие призывы к нему. Эти призывы только понапрасну заставляют пренебрегать тем, что есть уже несомненно живое, а взамен, конечно, ничего дать не в состоянии. Да и нужно ли давать взамен? Может быть, и многое из того, что есть, далеко ещё не усвоено и не пережито во всей своей глубине? Не правильнее ли идти прямо положительным путем, насыщая Духом и пресуществляя всё новые и новые слова, чтобы «ничего не было нечистого»?

Среди множества дивных по своей внутренней силе песнопений Церкви песнопения Св. Четыредесятницы и Св. Пятидесятницы таинственно овеяны нарочитой духовной красотою. Как будто бесконечная глубина совершающихся страстей Господних и воскресения сама блистает таинственным светом на этом круге церковных служб. А среди прочих песнопений далеко не последнее место принадлежит мало известному «творению Симеона Логофета»⁹⁷⁰, слывущему под названием: «Канон о распятии Господни и на плач Пресвятыя Богородицы». Оно как-то не обращало на себя внимания, – нужно полагать, – вследствие того, что по уставу церковному поётся в келлиях, на повечерии Великой Пятницы.

Когда впервые мне довелось прочесть его, он как-то разом властно вторгся в сердце, и, кажется, тогда только проникли в сознание слова молитвы: «Любовию Твоею уязви сердце наше».

На нескольких страницах пред нами проходит величественная трагедия: распятие Праведника, погребение Бога, невыразимая скорбь Матери, отчаяние учеников. Но предел человеческой скорби и человеческого ужаса смягчается смирением Божества и предвозвещаемою радостью воскресения и спасения всей твари.

Найдётся ли грудь, которая не была бы уязвлена Плачем Богоматери? Не могу представить себе души столь очерствелой. Но мужское сердце, не ведающее ни мук, ни радостей материнства, не видящее в ребёнке своём части тела своего, тысячной доли той скорби за Христа не испытает вместе с Пречистою Девою, какою сожмутся сердца матерей при чтении Плача. Вам, многострадальные, должно было бы посвятить это творение Симеона Логофета, потому что вы одни подлинно переживёте его, прострадаете его в груди своей и найдёте в нём источник новой радости. И вы когда-нибудь выйдете в распадающееся общество, чтобы напомнить ему о муках и воскресении нашего Господа.

Страдай с благовестием Христовым силою Бога, Спасшего нас

(2Тим.1:8–9)

Трудно, тяжко, невозможно быть христианином, – быть им не на словах, в довольстве и покое, а в жизни, в муках и страданиях; не в созерцании, а в действии. Трудно, тяжко, невозможно не быть христианином – не быть им не на словах, в довольстве и покое, а в жизни, в муках и страданиях; не в созерцании, а в действии.

Нет сил жить по-христиански; по как жить не по-христиански? Легко сказать: «Будь христианином». Легко сказать: «Будь нехристианином». Но нелегко человеку исполнить как то, так и другое. Противоречие, противоречие, противоречие. – Расколотость действительности. И, чем жизнь идёт глубже, тем обостреннее эти направленные друг на друга противоречия.

Да, мы стараемся скрыть их от своих взоров. Да, мы прячем голову в песок. Да, мы отвлекаем своё внимание удовольствиями, забавами, научными исследованиями, общественною деятельностью, домашними хлопотами. И до поры до времени мы как будто достигаем успеха, как будто забываем это противоречие. Но приходит час – и оно врывается в голову, жжёт мозг, мучает и терзает; так не мучает никакое телесное страдание, никакая болезнь, никакая мука.

Но... и на это мы мысленно отвечаем обычными отговорками; и от этого с досадою отмахиваемся рукою: «Ну, там посмотрим. Может, да, а может, нет». А потом сердимся: «Это всё – теории, это – выдумки, это – иллюзии больного воображения».

А смысл всего прост и ясен: «Да отвяжись, что не даёшь успокоиться».

Говорим ещё: «Нас хотят увлечь куда-то в сторону от жизни. Нас завлекают «метафизикою». Нас обольщают хитросплетенными словесами. Нас запугивают детскими страхами, из которых давно уже выросло человечество».

Ну, пусть всё это правильно. Но сейчас, тут, пред нашими глазами, уже не «метафизика», не иллюзии, не мнимости, не хитросплетенные силлогизмы, не теория и не расстроенное воображение.

Взгляните прямым до конца честным взглядом; посмотрите бесстрашно; вникните бесстрастно: кто или что пред вами. А несколько дней тому назад он, в страшных телесных муках, борясь и изнемогая, в тысячу, в неисчислимое множество раз более мучился он и боролся и изнемогал от этих вопросов, от того, что оказывается жизненнее самой жизни, болезнее болезни, что осязательнее тела и неуничтожимее вещества. И, видев эти непонятные и непредставимые для человека, в обычных условиях находящегося, духовные муки, испытав гнетущее, томительное, невыносимое чувство бессилия решить за другого то, что сам он один только может решить, – к чему и сам же, вероятно, не готов, – я сознаю, что долг мой – последний долг пред дорогим товарищем, – наше последнее, общее, общественное дело с ним – не пренебречь его опытом жизни, использовать его и здесь, пред лицом этого свидетеля, напомнить себе и всем нам... даже не напомнить, а просто указать на этот гроб. И я убеждён, что если он, брат наш Георгий, ныне очищенный подвигом терпения и веры, хочет чего от нас, то именно этого, именно побудить нас вспомнить о том, что не давало ему умереть, что делало его положение невыносимо тяжким, именно того, с другой стороны, что давало ему силы терпеть свои боли, свои муки духовного рождения и ждать их разрешения. Бог – вот, что мучило Георгия Харалампиевича, поскольку он не во всём устроил свою душу. Бог – вот, что помогло, несмотря на всю страстную жажду жизни, несмотря на страдания, несмотря на всю близость к отчаянию, до конца пребыть твёрдым. Вся история его болезни говорит о том.

И две непонятности являет она. Во-первых, непонятность скопления несчастий и неудач; во-вторых, непонятность великого терпения. К нему применимы слова Апостола: «Страдай с благовестием Христовым, силою Бога, спасшего нас». В силе Божией и было для него жизненное разрешение того противоречия между необходимостью быть христианином и невозможностью быть им собственными силами.

Вы помните его кипучую энергию, его жизненность, его увлечение всяким делом, за которое он ни брался. И вот как раз тогда, когда кончилась подготовка, когда началась самая работа, о которой он столь мечтал, жизнь, которой он так жаждал, – как раз тогда вдруг, по какой-то непонятной причине, началась его болезнь. Какая-то сила обращала в ничто все старания врачей, и многократная операция, стоившая столько духовных и физических сил, кончилась ничем. Назовите это несчастье случайностью. Но ведь факт налицо: врачи не смогли помочь. Добавьте сюда жажду жить и работать, физические страдания, обезображенность лица, далёкость родины и родных, и вы только приблизительно поймёте, сколь много надо было терпения, чтобы не возроптать и не ожесточиться. Тут-то, в этом постоянном висении на волосок от духовной гибели и в претерпении всего до конца, я вижу что-то особенное, – помощь особой силы, силы Божией, которою держался брат Георгий. И тут, в этом признании особой помощи, сверх мирной духовной силы – разрешение того вопроса, которым мучился покойный, которым должен мучиться всякий из нас. «Трудно быть христианином – надо быть христианином», – твердил он перед смертью. Он не был готов умереть, – и тем разительнее явила себя поддерживавшая его сила Божия. Он сам сознавал недостаток сил, сам боялся сорваться, но ведь не сорвался, вынес всё, вынес то, о чём даже подумать страшно. Братия, к этому обезображенному телу, к этому искажённому ныне образу нетленныя славы Божия я не могу не применить слово Апостола: «Христос возвеличится в теле... жизнию ли то или смертию» (Флп.1:20).

В этом теле и жизнию и смертию возвеличился Христос. Образ этого гроба навеки должен врезаться в нашу память. Им оказывает нам последнюю товарищескую помощь дорогой брат наш Георгий, его же душу да помилует возвеличенный в теле его Христос. Аминь.

Братие! Благочестие наших предков наименовало святой колокольный звон – благовестом. То же благочестие требовало, чтобы при первых звуках благовеста каждый православный христианин произносил про себя: «Архангельский глас вопиет Ти, Дево Чистая: Господь с Тобою», – и затем осенял себя крестным знаменем во Имя Отца и Сына и Святого Духа (†). Значит, звук святого колокола приравнивался предками нашими к благовествованию Архангела Святой Деве Марии.

О чём же благовествовал Присподеве Архангел? И о чём, следовательно, благовествует нам святой колокол? О рождении Господа нашего Иисуса Христа, о том, что Он Спаситель наш – Спаситель от греха, от страдания и в особенности от смерти. Теперь вспомним, что по-гречески благовест будет «евангелие»... т. е. называется так же, как святая Книга, повествующая о рождении, о крестной смерти и воскресении нашего Спасителя. И наоборот, если мы захотели бы перевести название этой святой Книги на язык славянский или русский, мы должны были бы сказать: «благовест», «благовествование». И святая книга, и святой Архангел, и святой звон благовествуют нам – возвещают благую весть о том, что смерть, торжествующая всегда, а ныне в особенности празднующая свои победы, что она, в сущности, уже побеждена, и что придёт время, когда она будет сломлена окончательно. При благовествовании Архангельской трубы проснутся усопшие и встанут из своих гробов. Слыша звон церковный, мы должны вспоминать о часе грядущего воскресения. Но должны вспоминать и о другом, как бы в этот таинственный и страшный миг всеобщего Суда усопшие праотцы, отцы и братия наша не обратились к нам с упрёком: «Мы трудились для вас и за вас; а вы старались ли молитвами своими облегчить нашу участь?» И в особенности воины, убитые в войнах и убиваемые ныне, могут с горечью спросить нас: «Мы за вас и для вас полагали на поле брани живот свой. А вы поминали ли нас, вспоминали ли о нас, молились ли за нас?»

Да, братие, при жизни и, быть может, умирая, они полагались на нас, надеялись на нашу память о них. Было бы постыдно не оправдать их надежд, забыть о них, как о не бывших, и не возносить за них молитв к Положившему за всех нас душу Свою. У каждого из нас среди убитых на войне есть родные, близкие, друзья, знакомые. О таковых молиться естественно. «Но, – может быть, допустит в себе кто-нибудь мысль, – но разве все прочие имеют близость к нам?» Надо ли напоминать нам, что все мы, Господом Иисусом Христом усыновленные, Самого Бога имея Отцом своим – братия, и близкие, и родные. Но те, кто положил жизнь свою за нашу общую матерь Родину, кто ей, а потому и нам тем особенно любезен, разве они не связаны с нами узами теснейшими – и любви, и близости, и родства? Вот за этих-то братьев наших должны помолиться мы тем более, ибо умерли-то они ведь ради нашей Родины, ради нас. Мы говорим, что войны, бедствия, страдания происходят по грехам, но чьим грехам?! Ведь нельзя же сказать, что те, убитые, более грешные, чем мы, оставшиеся в живых или имеющие быть убитыми впоследствии. Но накопились грехи, загрязнили мы все ризы нашей Родины – и потребовалось омыть их, очистить её и себя. А очищение греховных скверн совершается кровью и через кровь. И вот пролилась кровь, убеляющая грехи. Помолимся же, чтобы не понапрасну пролилась она, не всуе напиталась ею другая наша Мать-Земля, в которую все мы рано или поздно сойдём, чтобы эта кровь послужила залогом нашего обновления н утверждением наших братских уз навеки. Аминь.

Входя в храм, мы осеняем себя крестным знамением, и то же делаем при выходе из храма. Крестное знамение предваряет посещение нами христианского дома, и не без этого молитвенного действия исходим мы оттуда. Начало всякого дела предваряется крестным знамением, и завершается оно так же. Радость отмечается им, как им же освящается горе. От искушения ограждаем мы себя крестом, и крестом же торжествуем победу: не один только равноапостольный Константин услышал: «Сим победишь»; но и всякому христианину звучит тот же голос. Крестное знамение на пороге жизни встречает младенца, «грядущего в мир», хранит его детство, защищает отрочество, ограждает юность, умудряет мужество, поддерживает старость и, осеняя его на пороге новой жизни, провожает в иные обители. Благословляем новопреставленного покойника, некогда благословив новорожденного младенца, и смыкаем таинственною печатию круг земного подвига. Нет такого времени, ни такого состояния, когда жизнь христианина не скреплялась бы крестным движением. Это малое, по-видимому, действие собою всё вяжет, всё утверждает, всему даёт скрепу «да будет». И даже готовясь сотворить грех, даже питая преступный замысел, даже посягая на собственную свою жизнь, человек по привычке и по вере в действительность крестного знамения осеняет им себя. Так, чрез всю жизнь идёт оно с человеком. Но в особенности пронизана им в бесчисленном множестве направлений служба церковная. «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко» поёт Церковь и тем свидетельствует не только о принадлежности Креста Господу, на нём распятому, пострадавшему и дух испустившему, но и о неслиянности Креста с Господом. Церковь поклоняется Господу распятому. Но она чтит поклонением, особо от Господа, хотя и не отдельно от Него, и Крест Христов, именуя его «Честным и Животворящим». Рядом с Господом и особо от Него, хотя от Него и не отдельно, чтится Пречистая Божия Матерь. Ей воздаётся поклонение, возносят каждения, воспевают хвалебные песнопения, приносят усердные мольбы. Точно так же рядом с Господом, и особо от Него, хотя и не отдельно от Него, чтит Церковь Пречестной Крест Господень – и ему также воздаёт поклонение, возносит каждение, воспевает хвалебные песнопения и приносит усердные мольбы. Он, как особливая сущность, поминается среди особых существ, – Господа и Его Матери, Небесных Сил, Предтечи Иоанна, Апостолов, Богоотец Иоакима и Анны и святых мужей и жен – в прошениях литии, в прошении после Евангелия на утрени, на отпустах службы – поминается так, как если бы Крест был именно живым существом, подобным Божией Матери и святым и предстательствующим силам небесным, молящимся за нас, – силою своею тоже ходатайствующим пред Господом о помиловании и спасении нашем. И местом упоминания Креста Господня прежде Сил Небесных, Предтечи, Апостолов и всех святых свидетельствуется, что Крест Честной и Животворящий выше всех тварей. Одна только Пречистая и Преблагословенная Матерь Божия, «Честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим», ставится прежде Креста, чем свидетельствуется, что и Она в порядке священного отношения твари по крайней мере не ниже св. Креста. Следовательно, таинственная сущность, Честным Крестом именуемая, имеет не только особливость, не слиянную ни с чем иным, но определённый чин, определённое место в бытии, ему свойственное, низшее Господа и Его Матери, но высшее Херувимов и Серафимов и прочих Сил Небесных и Предтечи Господня и святых, и потому уже не может быть сливаем с прочими существами духовной лествицы. Давая отпуст: «Христос Истинный Бог наш молитвами Пречистыя Своея Матери, Силою Честнаго и Животворящаго Кре- ста...» священнослужитель указывает место св[ятого] Креста в этой лествице духовных совершенств, как особой ступени, которая существует не отвлечённо только, но и подлинно среди других небожителей, и которая не должна быть отождествима ни с которой из них. Крест – духовная сущность. Но было бы глубокою ошибкою думать, что он не сам по себе духовен, а лишь нашими мыслями освящается – освящается лишь нашими мыслями о страданиях на нём Спасителя, сам же бессилен и безжизнен. Крест, хотя и древо, однако таинстве но причастен жизни и обладает чудотворной силой, вовсе не потому что мы верим в него, напротив, потому мы и призываемся веровать в него, что он уже обладает вышемирным: «Крест Твой, Христе, аще и древо видимо есть существом, но божественною одеяно есть силою и чувственне мирови являем, умно наше чудотворит спасение, ему же кланяющеся славим Тя, Спасе, помилуй нас»⁹⁷⁴. «Ащи и древо видимо есть существом, но божественною одеяно есть силою», «чувственне мирови являем, умно наше чудотворит спасение». Видимое для внешнего взора Крест – древо; но это древо одеяно божественною силою. Он чувственно являем миру – т. е. воспринимаем чувственно; но при этом он «умно», т. е. духовно, умопостигаемо наименованный, чудесно творит наше спасение. Он подобно Ангелу жив и животворит нас. Удивительно ли, что мы и обращаемся к нему, обращаемся как вообще обращаемся к сознательным и личным существам? Удивительно ли, что он для нас не безличное «оно», или «он», не вещь среди других вещей, а личное «ты», существо среди других существ, способное нас выслушать, внять и способное исполнить просимое у него, ибо как глупо было бы обращаться к куску древа, хотя бы и соединенному в нашей мысли со священным воспоминанием?