Правовое положение Русской Церкви в Югославии

Статья эта с некоторыми изменениями напечатана на сербском языке в журнале «Архив за правне и друштвене науке» књ. XXXIX (LVI), св. 1–2, стр. 25–47, 1939. Ввиду особого значения обсуждаемого вопроса для русских за рубежом, Редакционная Комиссия постановила: в изъятие из существующих правил поместить русский текст в «Записках Русского Научного Института в Белграде».

Каковым должно бы быть положение Русской церкви в Югославии по государственным законам, каково оно на самом деле и что нужно сделать, чтобы действительность отвечала норме, – вот три вопроса, разрешить которые пытается эта статья.

1. Вопрос о нормативном положении Русской церкви в Югославии может быть решен лишь в связи с более общим вопросом о положении здесь религиозных организаций. Директивы в этом отношении дают: государственные конституции – так называемые Видовданский Устав 1921 года и Сентябрьский Устав 1931 г., а применяют эти директивы законы об отдельных религиозных организациях. Так как в данном вопросе между этими конституциями существенной разницы нет, то мы будем говорить лишь о последней, действующей и теперь, конституции.

Действующая Югославянская конституция санкционирует ту систему отношений между государством и религиозными организациями, которая называется в науке системой государственного верховенства над религиозными организациями (Kirchenhoheit) и которая последовательно проведена в германской Веймарской конституции от 11, VIII, 1919 г. В основе этой системы лежат три теоретических положения относительно религиозных организаций, находящихся на государственной территории: 1) они имеют особую, отличную от государства природу; 2) они являются этнической и культурной ценностью и 3) они, как и все остальные организации на государственной территории, подлежат государственному суверенитету.

Исходя из признания особой природы религиозных организаций, государство считает, что решение вопроса о истинности религиозного учения или сравнительном достоинстве той или иной религии стоит вне его компетенции, и что оно не может вмешиваться in sacra, во внутреннюю жизнь этих организаций, и потому дает отдельным лицам свободу веры и совести, а религиозным организациям – равноправие и автономию.

Исходя из признания полезности этих организаций для общества и самого государства, государcтво в правовой сфере дает им публично-правовое положение, а в сфере экономической признает за ними права юридического лица и дает имущественные привилегии и материальную помощь.

Но, давая эти права религиозным организациям, государство, во имя своего суверенитета, ограничивает их, когда это диктуется государственными интересами.

Все это мы находим в югославянском законодательстве. «Обеспечивается свобода веры», гласит Конституция, однако добавляет: «никто не может освободиться от своих гражданских и военных обязанностей, ссылаясь на предписания своей веры», а законы возлагают гражданские и некоторые военные обязанности даже и на служителей культа.

«Обеспечивается свобода совести» и «никто не принуждается к участию в религиозных актах, торжествах и упражнениях», но «кроме государственных праздников и торжеств и насколько это требует закон от лиц, подчиненных родительской, опекунской и военной власти», гласит Конституция, а законы обязывают воспитывать детей в вере родителей, ограничивают право перехода малолетних из одной веры в другую и т. д.

«Вероисповедания равноправны перед законом», провозглашает Конституция, но так как могут существовать и такие вероисповедания, чье ученье может быть опасно для общественного порядка, то Конституция не говорит о равноправии всех вообще вероисповеданий, но только усвоенных, т. е. признанных государством до 1921 г., с которыми уравнивает и вероисповедания, признанные законом после этой даты. Но если существуют признанные вероисповедания, то существуют вероисповедания и непризнанные. Равноправны лишь признанные вероисповедания и только им даются обеспеченные Конституцией автономия, публично-правовое положение и право на помощь от государства, тогда как непризнанные вероисповедания этих прав не имеют. Но и права признанных исповеданий ограничены государством.

Ограничена, прежде всего, их автономия, так как, по Конституции, хотя они и «самостоятельно регулируют свои внутренние религиозные дела и управляют своим имуществом», но «в границах закона», а эти государственные законы регулируют основное устройство религиозных организаций, подчиняют их государственному формальному надзору, допускают некоторое вмешательство государственной власти в назначение высших служителей культа, вводят начало nullum crimen nulla poena sine lege в церковное судопроизводство и т. д.

Ограничена и внешняя автономия вероисповеданий. Они «могут сноситься со своими верховными главами и вне государственных границ», но только «насколько этого требуют их духовные предписания» и притом «способ, коим будут поддерживаться эти связи, будет определен законом» (чл. 11, п. 5).

Конституция дает религиозным организациям значение корпораций публичного права, а законы детализируют это положение в области богослужения, учения, администрации и суда, но здесь, как Конституция, так и законы, вводят известные ограничения. Публичные права в области богослужения ограничены конституционным запрещением «употреблять духовную власть при богослужении или в изданиях духовного характера и в других случаях при исполнении служебных обязанностей для партийных целей», запрещением политической агитации при богослужении и при религиозных собраниях, и организации религиозных обществ в целях политики и физического воспитания (чл. 11, п. 7 и 8 и чл. 13).

Публичные права в области учения ограничены конституционной директивой относительно общего направления школьного обучения – в духе морали, патриотизма, народного единства, религиозной терпимости, а также относительно государственного надзора (чл. 16, п. 3 и 4), а законы детально разграничивают права религиозной и светской власти в области богословского образования и преподавания закона Божия.

В области администрации и суда религиозные организации пользуются широкими правами публичного характера. Их служащие пользуются привилегиями и судебной защитой, присвоенными служащим государственным, их административные и судебные учреждения могут пользоваться brachio saeculari, т. е. силой государственных и автономных исполнительных органов для принудительного выполнения своих постановлений, но опять-таки, когда постановления эти согласны с государственными законами.

В области брачного права Конституция (чл. 21) берет брак, семью и детей под защиту государства, но так как protectio non involit subjectuionem, то признанные организации пользуются в области брачного права широкой свободой не только в деле заключения и расторжения браков, но и самого брачного законодательства.

Наконец, Конституция, не ограничивая приватные имущественные права признанных организаций, вместе с тем предвидит возможность оказания им материальной помощи по государственному бюджету и требует справедливого распределения этой помощи «сообразно числу их верующих и их фактически доказанным нуждам» (чл. 11, п. 6), а законы дополняют эту директиву конкретными положениями относительно материальной помощи от государства и автономных установлений отдельным религиозным организациям, и предоставлением им права принудительного обложения своих верующих налогами и таксами, в большинстве случаев под условием одобрения государственной власти.

Такова в общих чертах система отношений между государством и вероисповедными организациями в Югославии.

Какое же положение должна бы занять Русская православная церковь в этой системе?

Ответ на этот вопрос диктуется конституционными директивами, с одной стороны, относительно деления религиозных организаций на признанные и непризнанные, а с другой, относительно равноправности организаций признанных. Так как, по Конституции, существующие в Югославии религиозные организации могут быть или признанными или непризнанными и tertium non datur, то, очевидно, этой альтернативы не должна бы была избежать и Русская церковь. Если бы она была причислена к организациям непризнанным, вопрос о каких бы то ни было ее правах и привилегиях в государстве отпал бы и она бы сошла на положение обычного частного общества. Но если бы она была причислена к организациям признанным, она, в силу конституционной директивы о равноправности признанных организаций, должна была бы получить все перечисленные выше права и привилегии, но вместе с тем, конечно, подвергнуться и упомянутым ограничениям.

Вопрос о том, к какому разряду следует причислить данную организацию не есть вопрос права, а есть вопрос внутренней политики и решается он государственной властью не на основании общих теоретических соображений, а на основании фактических данных относительно учения и вообще характера известной организации. Если государственная власть считает, что известная религиозная организация по своему устройству и учению является полезной для государства и общества этической и культурной силой, она должна причислить ее к признанным организациям и дать ей соответствующее правовое положение, а если не считает – должна оставить ее на положении организаций непризнанных.

В отношении Русской церкви вопрос этот, казалось бы, должен считаться решенным в пользу ее признания уже тем фактом, что она есть ветвь той же единой Православной церкви, к которой принадлежит и церковь Сербская, и имеет тожественное с ней догматическое и этическое учение и аналогичное устройство. Так как Сербская церковь уже признана государством, то должна быть признана им и церковь Русская. Особенности Русской церкви в Югославии, отличающие ее от церкви Сербской, а именно а) ее зависимость от иностранной власти, б) ее личный состав и в) ее малочисленность, не таковы, чтобы они препятствовали ее признанию, ибо они не стоят в противоречии с директивами государственной Конституции и находят для себя аналогию в других признанных организациях. Наконец г) не может служить препятствием для такого признания ни то обстоятельство, что в Югославии уже существует другая признанная государством православная церковь, – Сербская патриархия.

а) Тогда как Сербская церковь имеет свою центральную власть в самой Югославии, Русская церковь de jure подчинена центральной власти в Москве. Но югославянская Конституция, как мы видели, не только допускает зависимость религиозных организаций от их глав за границей, но и содержит предписания относительно способа сношения с ними. А кроме того в аналогичном положении с Русской церковью находится и признанная государством церковь Римо-католическая. Новеллированный текст югославянского Закона о исламской религиозной организации от 25, III, 1936 (Служб. Нов., №74–XVI, стр. 254–258, § 4, ст. 3) в принципе признает возможность зависимости мусульман в Югославии от проживающего за границей Халифа, в случае восстановления Халифата. Конвенция, заключенная между Сербской и Румынской церковью в 1933 году (постановление Сербского архиерейского собора от 18, V, 1933, № 3/54) допускает зависимость румынского викариата в Банате от центральной власти Румынской церкви.

б) не может служить препятствием к признанию Русской церкви в Югославии ни то обстоятельство, что, тогда как Сербская церковь в громадном большинстве состоит из югославянских подданных, Русская церковь в Югославии в большинстве состоит из лиц, не имеющих никакого подданства. Ни югославянская Конституция, ни законы об отдельных исповеданиях не требуют, чтобы они состояли из лиц, имеющих югославянское подданство, а фактически и другие признанные организации, напр. лютеранская немецкая и особенно лютеранская словацкая¹ и реформатская церкви в Югославии включают в себя много лиц, югославянского подданства не имеющих. Законы об отдельных религиозных организациях требуют подданства лишь от служителей культа и лиц, выполняющих общественные функции. Напр., по Уставу Сербской церкви, должны быть югославянскими подданными епископы (чл. 97, «в») и члены совета церковных общин (чл.177:3). Однако и здесь допускаются исключения. Некоторые епископы Сербской церкви, управляющие ее заграничными епархиями, югославянского подданства не имеют. Могут не иметь его и временные приходские священники. «Закон о евангелическо-христианских церквах и реформатской христианской церкви Королевства Югославии» от 16, IV, 1930 («Служб. Нов.», № 95–XXVII) говорит: «Служебное церковное звание в церковно-автономной службе, по доказанной потребности, и только временно, могут получить и лица иностранного подданства по предварительно полученном одобрению Министра юстиции». Подобное разрешение есть и в «Законе о еврейской религиозной организации в Королевстве Югославии» от 14, XII, 1929, («Сл. Н.» № 301 – CXXVII, § 18). Наконец, «Закон об Исламской религиозной организации» от 31, I, 1930 («Сл. Н.» № 29 – X), вообще ничего не говорит о подданстве служителей культа. Таким образом вполне возможно дозволение и Русской церкви, в случае ее признания, иметь священнослужителей без югославянского подданства, хотя бы и временно. Кроме того, не нужно упускать из вида и то обстоятельство, что число русских, проживающих в Югославии и не имеющих югославянского подданства, с каждым годом уменьшается.

в) Не может служить препятствием к признанию Русской церкви в Югославии и ее малочисленность. В этом отношении она аналогична протестантским и еврейским организациям, которые, несмотря на свою малочисленность, уже давно признаны государством, а старо-католическая церковь, которая также признана, гораздо малочисленнее церкви Русской. По официальной статистике от 31, III, 1931 г. в Югославии лютеран, разделенных на две церкви – 175,279 (немецкая – 113,218; словацкая – 62,061), реформаторов – 55,890, евреев – 68,405²), старо-католиков – 7,273, а число православных русских нужно определить во всяком случае около 30,000, т. е. вчетверо больше, чем старокатоликов. По официальной статистике 31, III, 1931 г. в Югославии только русских, не имеющих югославянского подданства, было 26,790³.

Сравнительная малочисленность Русской церкви в Югославии не только не служит препятствием для ее признания, но даже до некоторой степени обязывает государственную власть к таковому признанию. Как организация религиозного меньшинства, она, во всяком случае, в той своей части, которая получила югославянское подданство, подпадает под защиту не только конституционного и государственного, но и международного права и прежде всего. под защиту включенного в Сан-Жерменский договор договора о меньшинствах от 10, IX, 1919 г., большинство положений которого (чл. 2–8) Югославия обязалась признавать как свой основной закон, так что «никакой закон, никакой статус, никакой официальный акт не может быть в противоречии или несогласии с этими положениями» (чл. 1). А по этому договору Югославия обязана допустить свободное как частное, так и публичное выполнение всякой веры, религии или верования, чье исповедание не будет в противоречии с общественным порядком и моралью (чл. 2), дать всем членам таковых исповеданий равноправие перед законом, дать те же гражданские и политические права, в особенности относительно приема на общественную службу, на должности и почести или относительно разных занятий и индустрии, как и остальным гражданам (чл. 7), право основывать на свои средства, управлять и контролировать благотворительные, религиозные и социальные учреждения, школы и другие воспитательные установления с правом свободно употреблять здесь свой язык и свободно исповедовать свою веру (чл. 3). Наконец, Югославия обязалась (вне территории Сербии до 1, I, 1913 года) «в городах и округах (districts), населенных членами… религиозных меньшинств, обеспечить этим меньшинствам справедливое участие в пользовании и разделе тех сумм, которые бы из общественных фондов были ассигнованы государственными, общинскими или другим бюджетами, на воспитательные, религиозные и благотворительные цели» (чл. 9). Все эти обязательства по самому уговору являются обязательствами международного значения и поставлены под гарантию Лиги Наций. Они не могут изменяться без согласия большинства Совета Лиги Наций и всякое государство, входящее в Лигу Наций, «имеет право обратить внимание ее Совета на какое-либо нарушение или опасность нарушения какого-либо из этих обязательств и Совет может предпринять меры и дать указания, которые будут признаны целесообразными и действительными в данных условиях» (чл. 11).

Таким образом, Сан-Жерменский договор дает Русской церкви, как религиозному меньшинству, права, которые югославянская Конституция обеспечивает только признанным религиозным организациям, и этим обязывает государственную власть причислить ее к таковым организациям.

Существует и другой акт международного характера, говорящий специально о русских беженцах и толкающий югославянскую власть в том же направлении. 31, I, 1928 г. Высокий Комиссар Лиги Наций для беженцев Нансен обратился с письмом к правительствам ряда государств с вопросами относительно правового положения проживающих в них русских и армянских беженцев. В приложенном к этому письму опросном листе значится и следующий вопрос:

«Правомочны ли местные суды в бракоразводных делах беженцев, и если да, какой применяется закон? Каковы формальности, которые должны выполнить беженец или беженка, чтобы возбудить бракоразводное дело против супруга, сохранившего советское гражданство и коего адрес неизвестен?»

Югославянское правительство ответило:

«Для русских беженцев компетентны русские духовные суды, для смешанных русско-сербских браков – сербские суды. Бракоразводный процесс против супруга, проживающего в России, ведется русскими духовными судами и супруг, находящийся в России, оповещается путем публикации».

В «Постановлении и соглашении от 30, VI, 1928 г. междуправительственной конференции в Женеве по вопросу о юридическом положении беженцев», на которой участвовал и представитель Югославии (г. Фотич), читаем:

«…2. Рекомендуется, чтобы личный статус русских и армянских беженцев в странах, где их старый закон больше не признается, был урегулирован или законом их местожительства, или законом их постоянного местопребывания, или, при отсутствии такового, законом их местопребывания. Эта рекомендация ни в каком отношении не посягает на действительность актов, касающихся личного статуса, религиозных властей, от которых зависят русские и армянские беженцы в странах, где эти власти признаны…»⁴.

И представитель Югославии на Женевской конференции г. Фотич заявил 16, VI, 1928, что в этом государстве «для браков русских беженцев компетентны русские церковные суды»⁵.

Но если непризнание известной организации государством влечет за собой непризнание и всех её актов, то, наоборот, признание хотя некоторых актов известной организации предполагает признание и самой организации, ибо нелегальное учреждение не может издавать легальные акты. Отсюда следует, что констатированная на Женевской конференции законность приговоров судов Русской церкви в Югославии требует признания законом и самой этой церкви.

г) Но если с точки зрения конституционного, государственного и международного права необходимости признания Русской церкви в Югославии не возбуждает никаких сомнений, то с точки зрения права церковного самая возможность такового признания является, по-видимому, спорной.

Дело в том, что Русское церковное управление переселилось в 1921 году в государство, где уже была другая, православная – Сербская – церковь. Возможность и каноническая закономерность существования нескольких самостоятельных православных церквей в одном государстве не возбуждает ни малейших сомнений. Достаточно упомянуть о том факте, что в Византии, в эпоху действия высшего авторитета Православной церкви – вселенских соборов, число автокефальных церквей никогда не было менее пяти, причем почти все они имели тот же греческий язык богослужения. И вселенские соборы не только не видели в этом чего-то неправильного, но, наоборот, своими канонами защищали их самостоятельность. Таково напр. 2 правило II Вселенского собора, запрещающее епископам одного диоцеза простирать свою власть за границы своего диоцеза, 8 правило III Вселенского собора, отстаивающее самостоятельность Кипрской церкви от посягательств церкви Антиохийской и санкционирующее общее запрещение таких посягательств, и т. д. В новое время в Австро-Венгрии до 1919 г. существовали три православных церкви. Несколько православных церквей существовало в Турции.

Однако вопрос о Русской церкви в Югославии этим не решается. Ведь автокефальные церкви в Византии, Турции и Австро-Венгрии существовали хотя и в одном государстве, но не на одной территории. Государственная территория была поделена между ними и каждая из них имела свою территорию.

Между тем, когда Русское церковное управление поселилось в Югославии, вся государственная территория уже была поделена между епархиями Сербской церкви, и потому признание Русской церкви государством, по-видимому, явилось бы посягательством на территориальные права церкви Сербской, как со стороны государства, так и со стороны самой Русской церкви, которая в таком случае стала бы в противоречие с канонами. Такое воззрение, высказанное, напр. некоторыми греческими иерархами, как раз по поводу Русской церкви, является однако не только поверхностным, но и догматически неправильным. В основе его лежит игнорирование особой природы церкви и смешения ее с государством. Территория составляет один из существенных элементов государства, но не церкви. Земная церковь пребывает на известной территории, но не связана с нею. «Царство Мое не от мира сего», «Царство Мое не отсюда», говорит Основатель и Глава церкви Христос представителю Римской державы – Пилату (Ин.18:36). «Не имеем здесь постоянного града, учит апостол Павел, но ищем будущего» (Евр.13:14). На земле члены Церкви, по выражению апостола Павла, кстати сказать прекрасного юриста, «странники» ξένοι – т. е. иностранцы и «пришельцы» παρεπίδημοι, т. е. лица, не имеющие постоянного местожительства, не связанные с территорией (Евр.11:13; ср. Еф.2:19). Пришельцами называет христиан и апостол Петр (1Пет.1:1; 2:11). Обычное название древних христиан – πάροικοι (Деян.7:6; Еф.2:19; 1Пет.2:11), т. е. опять-таки иностранцы, не имеющие права жительства, а управляемая епископом организация христиан или епархии называется – παροικία (1Пет.1:17; Ириней Лионский – Migne VII, 1229 B и др.), т. е. собственно поселение иностранцев. Отсюда и сербское слово – парохия. Христос заповедует апостолам учить «народы» (Мф.28:19), и, согласно этому, разграничение апостольской проповеди имело национальный, а не территориальный характер, почему апостол Петр в древних памятниках называется апостолом иудеев, ап. Павел – язычников – греков, апостол Фома – индийцев и т. д. В Римской церкви долгое время существовал особый епископ для колонистов-греков, каковым был, напр., св. Ипполит Римский. Древнейший канон православной церкви, являющийся основой всего её устройства, канон, формулированный ещё до признания церкви государством – 34 апостольское правило, не знает территориального деления церкви, а лишь персональное, национальное, и деление территориальное явилось позднее под влиянием связи с государством. Поэтому, тогда как для государства территориальный принцип имеет большее значение, чем персональный, так что государственной власти подчинены все лица, проживающие на территории государства, не исключая и иностранных подданных, для церкви персональный принцип имеет большее значение, чем территориальный, и церковной власти подчинены не все проживающие на известной территории лица, но лишь те, которые принадлежат церкви, тогда как остальные рассматриваются как находящиеся вне её (1Кор.5:12–13; Рим.2:12; 13:19 и др.). Территориальное деление церкви не имеет для себя какого-либо принципиального догматического основания, а вызвано лишь мотивами практического характера, – напр. мотивом удобства церковного управления, мотивом предотвращения покушений на чужую юрисдикцию и т. д. Вследствие этих мотивов территориальное деление, исключающее возможность действия двух юрисдикций на одной территории, существует в церкви, как общий порядок. Однако, каноны, запрещая посягательство на этот порядок по личным невысоким мотивам, вовсе не догматизируют его, и порядок этот, вызванный практическими мотивами, нарушается всякий раз, как являются для того специальные уважительные мотивы. Таким нарушением являются, напр., и теперь устройство диаспоры и миссий, где несколько православных церквей проявляют свою юрисдикцию на той же территории. Таким нарушением являются подворья и метохи одной церкви на территории другой, устройство военного духовенства, устройство единоверцев в России и т. д. В Византии существовали многочисленные так называемые автокефальные епископии, изъятые из-под власти местного митрополита и подчиненные непосредственно патриарху⁶. Когда Кипрская церковь вследствие нападений сарацин вынуждена была переселиться на территорию церкви Константинопольской, она и здесь сохранила свою независимость и даже получила свою территорию, что одобрил Трулльский Вселенский собор своими 37 и 39 правилами.

И в Сербской церкви существовали нарушения территориального начала, как до, так и после переселения на её территорию части церкви Русской. Таковыми нарушениями являются, напр., Сербское подворье в Москве, Сербский Скадрский викариат на территории Албанской церкви, румынские церковные общины и предположенный викариат в сербском Банате, сербские церковные общины и предположенный викариат на территории церкви Румынской, сербские церковные общины на территории церкви Цареградской, подчинение Печского монастыря, находящегося на территории Рашко-Призренской епархии, непосредственно патриарху и т. д. Таким образом, появление Русской церкви в границах юрисдикции церкви Сербской не было каким-то единственным исключением. Не было оно и каким-либо посягательством на права церкви Сербской, но, подобно Кипрской церкви на территории церкви Константинопольской, было вызвано политическими обстоятельствами и произведено с дозволения самой Сербской церкви, которая сумела правильно оценить положение и глубоко понять смысл канонов. Это глубокое понимание прекрасно выражено, напр., в ответе верховного органа Сербской церкви – Св. архиерейского собора Константинопольскому патриарху от 9, XII, 1924 г. (А С Бр. 41/100). Здесь мы читаем:

«Св. архиерейский собор, как верховная власть в области автокефальной соединенной Сербской церкви, когда на своем заседании от 18/31 августа 1921 г. (№ Арх. соб. 31), по прошению Высокопреосвященного Господина Антония Митрополита Киевского и Галицкого, дал согласие на то, чтобы на территории его области для осуществления церковного управления над русскими колониями и беженцами было организовано Высшее церковное управление из русских архиереев, выполнил, как он с духовным удовлетворением может констатировать, свой апостольский долг, приняв таким образом временно под свое покровительство русских беженцев, которые в силу обстоятельств оказались в его духовной области, с разрешения государственной власти, и соизволив, чтобы ими духовно управляли их священники и архиереи, которые всего лучше знают их духовные потребности и церковью освященные обычаи, а по своему основанному на канонах праву устраивать в области своей автокефалии церковную власть по своему свободному решению».

Но если сама Сербская церковь не видит никакого посягательства на её права в существовании на одной с ней территории церкви Русской, то тем более не может государство мотивировать этим отказ в признании Русской церкви. В противном случае оно оказалось бы plus royaliste, que le roi même.

В Югославии уже существуют не разграниченные территориально две признанные государством национальные церкви одного и того же лютеранского исповедания – Немецкая и Словацкая. На том же основании здесь могут существовать и две признанные православные национальные церкви – Сербская и Русская. Уже самое наименование Сербской церкви, имеющее национальный характер, предполагает эту возможность, так как православие не замыкается границами одной какой-нибудь национальности, но обнимает все национальности. «Православная (Сербская) церковь не универсальная, как католическая, – справедливо пишет проф. Пржич в своей докторской диссертации «Защита меньшинств»)⁷, и вполне допустимо, чтобы в одной православной стране существовали церкви другой православной автономной организации, напр., Русские церкви у нас, Сербское подворье в Москве, сербская православная церковь в Константинополе и т. п.».

Таким образом, если конституционное право Югославии благоприятствует признанию здесь Русской церкви, а право международное даже требует этого признания, то и право каноническое, во всяком случае, этому признанию не препятствует.

2. Мы видели, какое правовое положение должна бы занимать Русская православная церковь в Югославии. Посмотрим теперь, какое положение занимает она на самом деле. Трудно и даже невозможно охарактеризовать это положение каким-нибудь юридическим термином, ибо какого-либо устойчивого, определенного и ясного правового положения Русская церковь в Югославии вообще не занимает, а её фактическое положение, определяясь двумя мотивами противоположного характера, подобно маятнику, качается то в одну, то в другую сторону. С одной стороны, основная директива конституционного и международного права относительно признания законом полезных для государства и общества религиозных организаций в отношении Русской церкви до сих пор не выполнена. Никакого государственного закона о Русской церкви не существует, и потому она совершенно лишена легальной базы в области публичного права и могла бы рассматриваться лишь как частное общество, не имеющее права издавать какие-либо служебные акты, ни обеспеченного законом права на физическую или материальную помощь со стороны государства. С другой стороны, тожественность учения Русской церкви с учением уже признанной церкви Сербской, сочувствие тяжелому положению русских беженцев со стороны представителей Сербской церкви и Югославянского государства часто заставляет их покидать почву iuris stricti и уделять некоторую часть прав, которыми пользуется церковь Сербская. Какой из этих двух мотивов победит в данном случае – это зависит от личных симпатий, личных воззрений власть имеющих и случайных обстоятельств. Эта неустойчивость положения Русской церкви проявилась в частности: а) в положении её органов, б) её служителей, в) в её брачной юрисдикции и г) в её имущественных правах.

а) В первое время существования Русской церкви в Югославии государственная власть её как бы игнорировала и фактически она заняла положение как бы некоторого филиала церкви Сербской. Сербская церковь определила и её права; это было сделано постановлением Св. архиерейского собора Сербской церкви от 31, VIII, 1921 года. Постановление так формулировано в соборных актах (№ 31):

Св. Архиерейский собор согласен принять под свою защиту русское Высшее церковное управление, в компетенцию которого входят следующие предметы:

1) Юрисдикция над русским священством вне нашего государства и тем русским священством в нашем государстве, которое не находится ни на приходской, ни на государственно-просветительной службе, как и над военным священством в русской армии, которое не находится на сербской церковной службе.

2) Бракоразводные дела русских беженцев»⁸.

Это постановление, лежащее в основе всей деятельности Русской церкви в Югославии, принято, по-видимому, наскоро, и имеет существенные пробелы. Оно упоминает лишь о Высшем Русском церковном управлении, но ничего не говорит об управлении епархиальном и приходском. Вопрос о епархиальном управлении не решен и до сих пор, так что существующий при «Управляющем русскими церковными общинами в Королевстве Югославии» Епископский Совет не имеет для себя никакого основания ни в постановлениях югославянской гражданской власти, ни в постановлениях Сербской церкви.

Впрочем, 30, X, 1923 Патриарх Димитрий запросил Митр. Антония, на каком основании существует Совет. Митр. Антоний ответил 16 ноября того же года, что Совет существует в качестве вспомогательного учреждения при Высшем Церковном управлении. На этом дело и окончилось.

Иначе обстоит дело с приходскими организациями. Еще 7, II, 1921 г., т. е. до упомянутого постановления Сербского Собора, в Белграде было основано «Общество попечения о духовных нуждах православных русских в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев». 15, III, 1921 г. патриарх Димитрий письменно подтвердил своим благословением устав общества, а 12, IV того же года Министр исповеданий Миливой Йованович своим декретом (№ 3387) одобрил этот Устав в такой форме:

«На основании члена 4 Положения о временном устройстве Министерства Исповеданий Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев одобряю этот устав».

В этом 4 члене, на который сослался Министр, между прочим говорится:

«Министр исповеданий есть тот объединяющий и контрольный орган, который обеспечивает последовательное проведение основного начала равноправности всех законом признанных исповеданий в Королевстве личным управлением и одинаковым применением существующих положений во всех отделениях и ветвях своего министерства».

Отсюда видно, что Министр считал и Русскую церковь, как имеющую тожественное учение с церковью Сербской, уже признанной и равноправной с Сербской церковью и на этом основании одобрил Устав Общества попечения.

Таким образом, Устав этот, являющийся, в сущности, приходским уставом, подтверждён как церковной, так и административной и светской властью. Однако его правовое значение ослабляется тем обстоятельством, что 10, VI, 1923 он был существенно изменён и дополнен на общем собрании Общества, а его новый текст, по-видимому, не подтверждён светской властью. На нем имеется лишь следующая приписка:

«Устав сей определением Архиерейского Синода Русской церкви за границей от 24, VII, 1923, согласно постановлению Св. Синода Сербской православной церкви от 10/23, VIII того же года за № 1563/822, утвержден».

Впрочем, в феврале 1929 года Устав этот в исправленном и дополненном виде был послан по требованию власти в «Управу града Белграда» для регистрации (в связи с отменой Видовданской конституции) и не встретил там возражений.

б) Неустойчиво правовое положение и служащих Русской церкви в Югославии. В вопросы, касающиеся их назначения на должность, ни власть Сербской церкви, ни светская власть не вмешиваются. Единственное известное нам исключение, – это определение Сербского Собора от 22, V, 1937 г. (№ 49), которое гласит:

«Принять к сведению, что определение Св. Архиерейского собора Русской православной церкви за границей Председателем Св. Архиерейского Собора, вместо блаженнопочившего Митрополита Антония, выбран Митрополит Господин Анастасий и что Его Святейшество Патриарх Варнава одобрил это избрание и просит Св. Архиерейский Синод осведомить об этом Св. Архиерейский Собор и Югославянское правительство. Письмом Председателя Правительства г. д-ра Милана Стоядиновича от 4, XI, 1936, № 26387 сообщается, что он усвоил это избрание»⁹.

Общего постановления, приравнивающего служителей Русской церкви к служащим признанных религиозных организаций, нет. Между тем в последние годы Министерства Юстиции и Путей Сообщения приравнивают духовенство, подчинённое Русскому Синоду, к духовным лицам признанных исповеданий и дают им право ездить по казённым железным дорогам и на казённых пароходах за половинную цену. Министерство Юстиции мотивирует эту привилегию тем, что эти лица назначены на должность по постановлениям Православной церкви для исполнения публичных священнических обязанностей в Русской православной церкви (см. напр., постановление Министерства № 12277/II, 1935 г.).

Таким образом, священнослужители Русской церкви в этом отношении поставлены в одинаковое положение со священнослужителями церкви Сербской. Но в то же время служащие в русских церковных учреждениях – в Св. Синоде, в Епископском Совете – этой привилегии не имеют, тогда как служащие в учреждениях Сербской церкви этой привилегией пользуются («Служб. Нов» 1938, бр. 4–III, стр. 83, т. 3 и 6). А в последнее время власти стали отказывать в этой привилегии и русским священнослужителям.

в) Еще большая неустойчивость проявляется в брачной юрисдикции. Мы видели, что постановление Сербского Собора от 31, VIII, 1921 г. оставляет в компетенции русской церковной власти бракоразводные процессы русских беженцев. Это слишком краткое постановление возбудило целый ряд недоумений, как со стороны своего содержания, так и со стороны своей правомочности. Тогда как русская церковная власть поняла это постановление в широком смысле оставления в её компетенции всего брачного и даже семейного права, касающегося православных беженцев из России, и стала не только венчать, разводить и признавать недействительность чисто русских и смешанных браков, но даже делать постановления об усыновлении¹⁰ и о перемене фамилии¹¹, Сербская церковная власть внесла здесь несколько ограничений. Не возражая против права Русской церкви венчать браки и признавать их недействительность, хотя постановление 1921 г. об этом не говорило, Сербская церковь сузила компетенцию Русской церкви в персональном отношении. Она исключила из компетенции Русской церкви все браки, где хотя одна сторона не подходила под понятие «русский беженец», а это понятие было истолковано в смысле лица, покинувшего Россию, но не принявшего югославянского подданства. В официальном органе Русского Синода «Церковные Ведомости» читаем:

«По поводу постановления Сербского Архиерейского Синода по вопросу о совершении русскими священниками браков в русских колониях.

Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей с л у ш а л и: помещенное в журнале «Гласник» от 15/28 января с. г. № 2 определение Архиерейского Синода Сербской Православной Церкви от 1/14 декабря 1923 г. за 2169, следующего содержания:

«Министерство Вероисповеданий актом №В. 11425/23 г. доставило Св. Синоду акт королевского Суда в Белой Церкви, в котором он запрашивает сведения и разъяснения: должно ли по каноническим правилам Сербской Православной Церкви брак, заключенный перед русским священником, притом между нашим подданным и русской подданной, считать законным или нет, и влечет ли за собой незаконность такого брака ответственность священника, который благословил этот брак?

Сербский Архиерейский Синод, рассмотрев весь вопрос, постановил: русские священники из беженцев, не состоящие на службе в нашей Церкви, а поставленные русскими церковными властями в качестве священников в отдельных колониях русских беженцев, могут венчать и совершать другие таинства только для русских беженцев. Если же брак заключается с нашим подданным, надлежит обращаться только к сербскому священнику. Священники, которые не будут руководствоваться этим распоряжением, будут ответственны по канонам и правилам нашей Православной Церкви».

Приняв означенное определение Сербского Архиерейского Синода к сведению, объявить через напечатание в журнале «Церковные Ведомости» духовенству русских колоний в Королевстве С.Х.С. к неуклонному исполнению и сообщить указом Епископскому Совету при Управляющем русскими православными общинами в Королевстве С.Х.С. для руководства».

(«Церк. Ведомости», 1924 г., № 9 и 10, стр. 2. Сербский текст постановления: «Гласник», 1924, стр. 19–20).

Точно также запрещено Русскому Церковному суду принимать к рассмотрению брачные дела, если хотя одна сторона имеет югославянское подданство, хотя бы сам брак и был заключен священником русской юрисдикции. До 1938 г. бывали случаи, когда Сербская церковная власть, по ходатайству Русской церкви, допускала исключения из этих запрещений, но в настоящее время никаких исключений отсюда не допускается. В этом смысле высказался и Св. Архиерейский Собор Сербской церкви в мае 1939 года.

Это воззрение Сербской церкви усвоила и светская власть. Напр. в акте Министра юстиции Б. Максимовича от 1, III, 1934, (№ 19830) читаем:

«Служебные религиозные акты русских церковных служителей терпятся этим определением Собора (от 31, VIII, 1921) только настолько, насколько они простираются на русских беженцев вне службы нашего государства, а как только некий русский беженец надлежащим образом поступил на нашу государственную службу, таковой, как наш подданный, не может пользоваться правом беженского убежища, но должен сообразовать все свои функции частно-правового характера с государственными законами».

Нужно сказать, однако, что здесь смешиваются два разнородных понятия – понятие службы и понятие подданства. Русский может состоять на государственной службе в Югославии, и не имея югославянского подданства, в качестве контрактуального или хонорарного служащего, и наоборот, принявший югославянское подданство, может не состоять на государственной службе.

Если Сербская церковь ограничила смысл определения 1921 года, то светская власть иногда оспаривает и самую его законность и действительность.

Сначала действительность постановлений русской церковной власти по брачным делам вызывала сомнение вне границ Югославии и вследствие этого Русский Синод через Синод Сербский выхлопотал разъяснение Министра исповеданий от 21, XI, 1924 (ВБр. 21, 395), что «постановления и решения по брачным спорам русских беженцев, сделанные архиерейским Синодом Русской заграничной Православной церкви, должны быть подтверждены в Министерстве исповеданий для их правовой действительности»)¹². Однако, Министр исповеданий М. Трифунович в следующем году не только отменил это разъяснение, но своим постановлением от 25, VII, 1925 г. (ВБр. 6255) признал недействительность, как самого определения Сербской церкви 1921 г., так и основанных на нем решений Русского Синода, как принятых органом не существующим de jure.

«Это определение, пишет Министр, не распространяет компетенцию учреждения, юридически существующего на нашей территории, а им основывается новое учреждение, которое по своим функциям имеет ранг и должности государственного учреждения в судебном и административном отношении. Между тем основание государственных учреждений и установление судов на территории нашего Королевства урегулировано чл. 104 и 109 Конституции¹³. Если бы даже предположить, что определение это основывается на чл. 238 Закона о церковных властях¹⁴, и чл. 10 Положения о Св. Арх. Соборе и Св. Арх. Синоде¹⁵, то и в таком случае оно недействительно, так как входит в разряд определений Св. Арх. Собора «внешней природы», каковые получают действительность только по одобрению Совета Министров. Между тем определения эти Министр исповеданий до сих пор не получил для необходимых санкций». Поэтому Министр исповеданий требует, чтобы это определение было ему доставлено для нужных формальностей, «если только необходимо, чтобы на территории Югославии было правильно основано такое судебно-административное учреждение».

24, X, 1924, Министр, ссылаясь на изложенное постановление, снова требует от Сербского Синода, чтобы этот вопрос был урегулирован, так как заинтересованные стороны постоянно посылают прошения Министерству исповеданий, требуя защиты от незаконных решений Русского Синода, который юридически не существует на территории Королевства.

Сербский Синод в начале 1927 г. ответил (№ 753) кратким актом, что русский суд может разводить браки русских беженцев на том же основании, на котором сербские духовные суды разводили браки сербов на острове Корфу.

Однако новый Министр исповеданий (Обрадович) не был удовлетворен этим ответом и своим актом от 14, VII, 1927 года (№ 4186) послал этот ответ Министру юстиции вместе со своим мнением, неблагоприятным для существования русского церковного суда. Министр юстиции, в своем ответе (Пр.Бр. 46690), доказывает, что определение собора от 31, VIII, 1921 не может быть одобрено». Решение брачного дела нужно рассматривать, как судебную функцию, каковую в большей части Югославии выполняют установленные законом Духовные суды по предписанному законом процессу. Новые духовные суды могут быть установлены только законом. Это ясно следует из чл. 104 и 109 Видовданской Конституции. Никаким решением административной власти в государстве нельзя установить новый суд, ни дать судебные права какой-либо власти. Такой суд на территории нашего государства не может быть основан и для иностранцев, так как они через это сделались бы в некотором отношении экстерриториальными, чего по нашим законам быть не может».

Ссылаясь на это мнение Министра юстиции, Министр исповеданий, актом от 20, X, 1927 г. (В. Бр. 11065) заявил, что на территории Югославии он не будет признавать действительность актов Русского Синода, касающихся суда и администрации. Вследствие этого Сербский Собор вынужден был снова рассмотреть вопрос и на своем заседании 6, XII, 1927 г. определил:

«По канонам Св. православной церкви, когда православная иерархия со своей паствой, вследствие гоненья, в положении беженцев переходит в область другой самостоятельной церкви, она имеет право на самостоятельное устройство и управление. Поэтому таковое право нужно признать и за Русской церковной иерархией в области Сербской церкви, конечно под защитой и надзором церкви Сербской. Вопрос о том, следует ли и каким путем признать русскому иерархическому управлению право благословения браков и право суда в отношении брачных дел с последствиями, которые бы были действительны и в гражданско-правовой области, – просить рассмотреть и решить Св. Архиерейский Синод по договору с Русским Синодом и в согласии с Правительством Королевства».

Но еще прежде, чем Сербский Св. Синод выполнил это соборное поручение, Министр юстиции, по поводу дела о разводе супругов Бринк, обратился 21, X, 1930 к Сербскому Св. Синоду с запросом (№ 97876/XII), легализован ли Русский Синод и какие и когда шаги были предприняты в этом направлении. Сербский Синод послал запрос на отзыв Синоду Русскому и 7, V, 1931 Митр. Антоний ответил (акт № 455), что вопрос о легализации Русского Синода не поднимался в правительственных учреждениях в виду того, что почивший Патр. Димитрий полагал, что в этом нет надобности, так как для Русского Синода достаточно признания его Сербским Собором. Вместе с тем Митр. Антоний писал, что если бы такая легализация потребовалась, Русский Синод только бы приветствовал ее и немедленно предпринял бы нужные шаги.

С этими, изложенными в письме, мнениями согласиться никак нельзя. Как Русская, так и Сербская церкви суть часть единой Вселенской Православной Церкви и поэтому не признавать друг друга они не могут уже на основании 9 члена Символа веры, так что никакого акта признания Русской церкви со стороны Сербской церкви не требовалось. Никак не может таковое признание заменить признание со стороны государства. Государственная Конституция (чл. 11) гласит: «вере могу бити признате само законом» – «вероисповедания могут быть признаны только законом», а по той же Конституции (чл. 26; ср. чл. 64–66) законы может издавать только Народное Представительство вместе с Королевской властью, а никак не церковь.

Трудно согласиться с мнением Митр. Антония о легализации. Он пишет: «если бы такая легализация потребовалась». Но ведь легализация больше всего и прежде всего нужна самой Русской церкви, а никому-либо другому и потому её Высшее управление само должно было поднять пред государственной властью вопрос о легализации, на что государственная Конституция дает ему полное право (чл. 14 в связи с чл. 11).

И, действительно, Сербский Синод, получив письмо Митр. Антония, и на этот раз не поднял вопроса о легализации Русской церкви, а ограничился лишь новым подтверждением (акт от 26, V, 1931, № 1197/607) действительности решений Русского церковного суда по бракоразводным делам и сообщил этот акт Министерству юстиции, которое приняло его к сведению. Однако, так как акт этот и теперь не получил базы в законе, то и теперь решения Русского церковного суда по брачным делам то признаются югославянскою государственной властью, то не признаются. Напр., акт Министерства юстиции от 4, VI, 1931, № 65022 признает разводы в Русском церковном суде действительными, но акт Министерства иностранных дел от 9, II, 1937, посланный французскому посольству в Белграде, обходя вопрос о действительности таких разводов с точки зрения государственных законов, говорит лишь:

«Разводы браков, произведенные Русским Синодом за границей, действительный с точки зрения канонов Православной Сербской церкви согласно определению этой церкви от 26/13 мая 1931 г. Син. № 1197/607».

(«Les divorces prononcés par le Synode de l'église Orthodoxe Russe à l'étranger sont valables du point de vue des canons de l'église Orthodoxe Serbe conformément à la décision de cette église du 26/13 mai 1931, Syn. № 1197/607»).

А новейший акт Министерства юстиции от 28, IX, 1938/№ 99135 П 2920 уже expressis verbis отрицает значение решений Русского церковного суда по брачным делам для государственной власти. Здесь мы читаем:

«Уведомить просительницу, что ей не может быть выдана диспенсация из § 113 Закона XXXI/1894 г., так как Русскому Епископскому совету со стороны государственного форума не признано правом юрисдикции и потом и решения его по брачным делам не имеют правовой силы пред государственными властями, а только пред властями духовными»...

Какими опасными последствиями для семейной жизни супругов и для правового положения их потомства грозит такая неустойчивость в отношении государственной власти к решениям Русского церковного суда по брачным делам, говорить излишне.

Так как в Югославии проживает лишь незначительная часть русских беженцев и так как Русский Св. Синод в Югославии является апелляционной инстанцией для всех заграничных русских (кроме подчиненных м. Евлогию), для русских беженцев важно отношение к решениям Русского церковного суда в Югославии не только югославянской власти, но и власти других государств. В большинстве случаев препятствий к признанию этих решений не встречается, но в некоторых государствах, напр. во Франции, вообще несочувственно относящейся к церковной юрисдикции в брачных делах, решения русского церковного суда нуждаются в предварительной санкции со стороны югославянской власти. Выданное русским Синодом свидетельство о разводе посылается в Сербскую Патриархию, где Патриарх или уполномоченное им лицо пишет на свидетельстве:

«На основании определения Св. Арх. Собора Сербской православной церкви АС № 31/1921 г. аутентичность печати и подписи Архиерейского Синода Русской православной церкви за границей на этом акте удостоверяю». Следуют подписи и печать. Затем свидетельство посылается Министерству юстиции, которое удостоверяет подписи и печать Сербской Патриархии. Наконец, акт посылается Министерству иностранных дел, которое переводит акт и удостоверяет правильность перевода и подлинность печали и подписи Министерства юстиции.

г) Непризнание Русской церкви государством неблагоприятно отражается и на её материальном положении. Все признанные религиозные организации в Югославии, как христианские, каковых насчитывается 6 (православная, католическая, 3 протестантских и старо-католическая), так и не-христианские (мусульманская и 3 еврейских) имеют большое движимое и недвижимое имущество и получают значительную ежегодную помощь на содержание администрации по бюджету Министерства юстиции и помощь на содержание духовно-учебных заведений – по бюджету Министерства просвещения.

Напр., по последнему бюджету 1939/40 г.г. Сербская церковь получила 68,700,000 дин., Католическая – 35,181,900 дин., протестантские – 1,444,000 д., Старо-католическая – 504,891 д., мусульманская организация – 19,049,387 дин., и еврейские – 1,131,220 д.

Русская православная заграничная церковь, сама по себе крайне бедная и имеющая широкие задачи, так как её разветвления простираются по всему миру, никаких пособий от государства не получает. А между тем, если бы она была признана государством, она, согласно установленному в Конституции критерию, имела бы право на значительную годичную помощь, так как вчетверо меньшая церковь Старо-католическая, как мы видели, получает более половины миллиона.

Помимо помощи от государства, признанные религиозные организации имеют право на обложение своих членов налогами и таксами, причем право это дает гораздо большие средства, чем государственная помощь. Напр., в Сербской церкви один, так называемый «патриарший прирез» по бюджету 1939/40 г. определен в 75 миллионов динар (Финанс. закон, § 32)¹⁶. Кроме того, существуют налоги – епархиальный и церковно-общинский и такса за официальные церковные акты, дающие Сербской церкви 4 миллиона в год.

Между тем Русская православная церковь не только не имеет права облагать православных русских людей каким бы то ни было принудительным церковным налогом, но в значительной мере лишена возможности получить от них средства и другим путем, так как в общем плохо обеспеченные русские беженцы вынуждены теперь платить налог в пользу Сербской церкви.

Начиная с 1, IV, 1931 г. на основании чл. 10 Закона о Сербской Православной церкви в Сербской Патриархии был введен патриарший налог в размере 10% государственного прямого налога, а кроме того в большинстве епархий и в некоторых церковных общинах были введены и епархиальные и церковно-общинские налоги в размере от 1 до 20% прямого государственного налога. В связи с этим и возник вопрос, должны ли платить эти налоги и православные русские? Вопрос этот Министерство финансов решило своим постановлением от 26, V, 1936 (отделение налогов. № 31074) благоприятно для русских. Постановление это гласит:

«10% патриарший налог должен взиматься от плательщиков налога восточно-православной веры, принадлежащих к Сербской православной церкви. Поэтому налог этот не следует взимать с православных румын, организованных в свои особые церковные общины на территории Дунайской бановины, так как, хотя они и исповедуют православную веру, однако не принадлежат к Сербской православной церкви, а имеют свою церковную автономию, регулированную специальной конвенцией между нашим Королевством и Королевством Румынии. Точно также этот налог не нужно взимать и от русских беженцев православной веры, так как они имеют свою особую юрисдикцию – Русский Св. Синод в Сремских Карловцах» (Финансиjски Зборник 1936, стр. 329).

Это постановление, вполне согласное и с естественной справедливостью и с текстом Конституции, которая предписывает в вопросе о содержании религиозных организаций принимать во внимание только численность «их членов» («њихове вернее»), было, однако, вскоре изменено. 20, VIII, 1936 Св. Синод Сербской Церкви издал следующее «объяснение»:

«Св. Архиерейский Синод, актом № 3956 Зан. 918 от 20 августа 1936 г. в связи с пересланными ему актами Министерства юстиции № 44012 от 12, V, 1936 г. и № 49483 от 25, V, 1936 г. по вопросу о взимании 10% патриаршего налога от русских беженцев сообщает:

1) русские, принявшие наше подданство и находящиеся у нас на государственной или на церковной автономной службе или имеющие самостоятельный заработок, должны платить 10% патриарший налог;

2) русские беженцы, которые не приняли наше подданство, а находятся на вышеупомянутой службе или имеют самостоятельный заработок, не платят 10% патриарший налог, и

3) те русские, которые не имеют своего организованного прихода со своим священником, а их религиозные нужды удовлетворяет приходской священник нашей церкви, так как по смыслу чл. 23 Устава Сербской Православной церкви принадлежат к тому православному приходу, в котором проживают шесть недель, и по определению Св. архиерейского Собора АС № 4/30 от 1935 г. имеют и избирательное право, должны платить 10% патр. налог».

Это объяснение было послано Министерству юстиции, которое его 15, IX, 1936, без всяких изменений, усвоило (постановление № 88579/XII) и послало Министерству финансов, а это Министерство разослало его 8, X, 1936, как свое постановление (№ 65789), подчиненным ему органам «к сведению и точному исполнению» (Финанс. Зборник от 29, X, 1936, № 44, стр. 550). На основании этого «объяснения» почти все православные русские платят теперь в пользу Сербской церкви патриарший, а в некоторых местах кроме того ещё и епархиальный и церковно-общинский налоги.

Правильность такого объяснения вызывает большое сомнение.

Объяснение отбрасывает единственно применимый в данном случае критерий – принадлежность к Сербской церкви и усваивает другие критерии – подданство и пользование услугами сербского священника. Ни тот, ни другой критерий в данном случае неприменимы.

Церковные налоги являются дополнительными налогами к государственному прямому налогу, а этот налог совершенно не связан с подданством. Налог этот по «Закону о прямых налогах» (чл. 2 и 40) платят совершенно одинаково, как подданные, так и иностранцы. Отсюда следует, что, если русские, имея свою религиозную организацию, должны платить налоги в пользу Сербской церкви, налоги эти должны платить все русские, как имеющие подданство, так и не имеющие. А если не имеющие подданства не должны его платить, то не должны его платить и имеющие подданство. Ошибочность толкования Св. Синода особенно ясна из того, что румыны, также имеющие югославянское подданство, освобождены от налогов в пользу Сербской церкви, и при том освобождены не только Министерством финансов, но и самой Сербской церковью. Постановление её Патриаршего Собора от 2, X, 1936 № 11517/421 гласит:

«Те православные румыны в Банате, которые являются членами Румынской православной церкви, освобождены от уплаты 10% патриаршего налога» («Гласник» 1937, № 16 и 17, стр. 544).

Нельзя согласиться и с мотивацией обложения тех русских, которые не имеют подданства, а пользуются услугами сербского священника. Первый мотив – чл. 23 Устава Сербской церкви, по которому «всякий православный христианин принадлежит, как член, к тому приходу, в котором он живет не менее шести недель». Но ведь Устав Сербской церкви обязателен только для членов этой церкви и совершенно не касается членов других православных церквей, а потом под православными здесь можно разуметь кроме членов Сербской церкви лишь тех православных, которые своей церкви в Югославии не имеют. Иначе Устав стал бы в противоречие с директивой Конституции, по которой «признанные религиозные организации регулируют свои внутренние религиозные дела», а вопрос о правах членов другой церкви, конечно, к таким делам причислен быть не может. Кроме того, принадлежность к приходу по правилам Сербской церкви (определение Арх. собора от 2, XII, 1928, № 27/52) дает лишь одно право – право на совершение треб для члена прихода приходским священником, а вовсе не делает православного членом Сербской церкви, для чего нужен ряд других условий. Не имеют приходы и права обложения, которое принадлежит лишь церковным общинам, епархиям и самой Патриархии. Между тем член прихода не есть еще eo ipso и член церковной общины, а следовательно, не есть член епархии и Патриархии. Совершенно ошибочна и ссылка на определение Архиерейского собора № 4/30 от 1935 г., которое, будто бы, дает избирательные активные права в церковных общинах и русским, не имеющим подданства. На самом деле подлинный текст определения, как он помещен в Соборных актах, дает избирательное право в общинах исключительно сербам и ни слова не говорит о русских. Правовое положение не имеющих подданства русских в церковных общинах определено в § 6 так называемой «Спроведбеной наредбы», дополняющей Устав Сербской церкви, по которому членами церковной общины могут быть лишь члены гражданской общины, а по действующему Закону об общинах от 14, III, 1933 г. и по Закону о городских общинах от 22, VII, 1934, членами гражданских общин могут быть лишь югославянские подданные. Отсюда следует, что русские, не имеющие подданства, не могут быть и членами церковных сербских общин¹⁷, не могут иметь в них избирательного права и следовательно не должны ни в каком случае платить налоги в пользу Сербской церкви. Допустим даже, что определение Собора дало избирательное право русским в церковных общинах. Но это вовсе не значило бы, что они должны этим правом пользоваться и взять на себя связанные с ним обязанности. Только в том случае, если бы они добровольно вписались в число членов сербской церковной общины предусмотренным в «Спроведбеной наредбе» довольно сложным способом, они бы были обязаны платить патриарший налог. Не может же одна церковь в государстве, где существует свобода веры и совести, перечислять в свой состав членов другой церкви без их на то согласия.

Более благоприятно для Русской церкви был улажен вопрос о гербовом сборе с актов, выдаваемых русскими церковными учреждениями. На основании чл. 12 Закона о Сербской православной церкви церковь эта получила право на гербовой сбор с актов, выдаваемых её учреждениями, что дает ей несколько миллионов в год. 4, VIII, 1933 г. Русский Синод (актом № 3056) запросил Синод Сербский, какие марки должны быть на актах, выдаваемых русскими церковными учреждениями – государственные, или церковные. 30, VIII, 1933 г. Сербский Синод ответил актом за подписью м. Иосифа (№ 9009/Зап. 1915), что предписания относительно марок на официальных актах Сербской церкви относятся и к церкви Русской. Против этого решения Русский Синод послал 28, XI, 1933 г. протест (№ 3376) патриарху Варнаве, где указывал, что Русская церковь не получает на содержание своих органов управления никакой денежной помощи и существует на добровольные сборы и на таксы, и если бы предписания Синода выполнить, то оказалось бы, что русские беженцы должны бы были платить двойную таксу. Вопрос был разрешен почти через два года – 16, IX, 1935 г. – Собором Сербской церкви (АС 24/42) в том смысле, что члены Русской церкви, если они не имеют югославянского подданства и не обращаются к сербской церковной власти, освобождаются от сербской церковной таксы. Но в тех делах, по которым они обращаются к сербским церковным властям, таксу они платят.

Таким образом и здесь Сербская церковь исходит из презумпции, что русские, приняв югославянское подданство, eo ipso становятся членами Сербской церкви.

Что касается освобождения Русской церкви от государственных налогов, то и здесь нет последовательности. С одной стороны, здание Русской церкви от прямого налога, т. наз. «кучарине», освобождено, с другой стороны русские церковные учреждения не освобождаются от тех почтовых расходов, от которых освобождены все признанные вероисповедания.

3. Таково фактическое положение Русской церкви в Югославии. Видим, что оно совершенно не соответствует директивам государственной Конституции и международного права. Как непризнанная государством, она не имеет ни равноправия с признанными религиозными организациями, ни публично-правового положения, ни права на материальную помощь со стороны государства. Те публичные права, которые ей иногда признаются в области брачной юрисдикции, не имея для себя законной базы, всецело зависят от административного усмотрения, и всегда могут быть взяты обратно, так как прецеденты в административном праве не имеют обязательного значения. Не отвечая основным законам государства и будучи поэтому с юридической точки зрения некоторой аномалией, положение это и практически неизбежно ведет Русскую церковь в Югославии к тому exitus letalis, к исчезновению, против которого борется всякий жизнеспособный физический и правовой организм. Не считаясь с возможными политическими изменениями, как стоящими вне правовой области, должно сказать, что rebus sic stantibus Русская церковь в Югославии, если не будет признана государством, неизбежно должна исчезнуть в течение двух-трех десятилетий. Мы уже видели, что югославянские, как церковные, так и гражданские власти во всех своих постановлениях о Русской церкви исходят из того положения, что к этой церкви могут принадлежать лишь лица, не получившие югославянского подданства. Но контингент таких лиц довольно быстро уменьшается, так как с каждым годом труднее и труднее становится найти службу или заработок без подданства¹⁸. Убедительной иллюстрацией служит бракоразводная статистика Русского Епископского Совета в Белграде. Число брачных споров, решаемых в этом суде, уменьшается с каждым годом. Напр., в 1927 году этим судом было решено 117 брачных дел, а в 1938 году – только 48. К сожалению, такое уменьшение никак нельзя объяснить повышением семейной морали и уменьшением числа разводов среди русского населения в Югославии, а приходится объяснять тем, что принявшие югославянское подданство русские принудительно поставлены вне судебной компетенции своей церкви и вынуждены обращаться в сербские церковные суды.

Исчезновение грозит не только пастве, но и пастырям. Русская церковь в Югославии, являющаяся административным центром для православных русских всего мира, кроме, конечно, советской России, не имеет семинарии, т. е. рассадника будущих пастырей, а контингент старых русских пастырей уменьшается еще быстрее, чем самих пасомых.

Практический вывод отсюда тот, что если нельзя примириться с ликвидацией Русской церкви в близком будущем и не закрывать глаза на быстро надвигающуюся опасность, то должно поднять вопрос о признании законом Русской церкви в Югославии.

Образцом для такого закона должен послужить действующий Закон о Сербской православной церкви, в котором нужно сделать лишь некоторые изменения, диктуемые особенностями положения Русской церкви за границей. А технически такой закон мог бы быть легко проведен без обсуждения его в Народной Скупщине и в Сенате по примеру нового закона о Исламской религиозной организации путем полномочия Правительству в так называемом Финансовом законе.

Вряд ли можно предположить, что Югославия, где уже существует одна православная церковь, могла отказать в признании другой православной церкви. Ведь Православная Русская церковь законом от 25, II, 1938 г. признана даже в Германии¹⁹, – в государстве, где Православная церковь до того времени юридически вообще не существовала и где отношение между Правительством и религиозными организациями далеко ненормальны.

По-видимому, одним из препятствий признания Русской церкви служит венгерский закон (№ XLII) 1895 г. «О свободе исповеданий»²⁰, и ныне действующий по принципу континуитета в части Югославии, принадлежавшей прежде Венгрии – в Воеводине. Второй отдел этого закона (§§ 7–21), – «О вероисповеданиях, которые будут усвоены», – содержит несколько положений, как будто, неблагоприятных для признания Русской церкви. Так по § 7 , п. 2, «граждане, которые хотели бы образовать усвоенное законом исповедание, обязаны представить на одобрение Министра исповеданий организационный статут, содержащий все предписания относительно религиозной жизни», но по § 8 (п. 3 б и 4 а) «Министр может отказать в одобрении статута, если догматы, ученье, богослуженье и остальные религиозные акты или предложенная организация... будут тожественны с одним из уже признанных или усвоенных исповеданий или от них будут различаться только в языке богослужения или церковной администрации»²¹, или «если бы наименование вероисповедания, которое желают образовать, будет иметь племенной или этнический характер».

Было бы, однако, совершенно ошибочно видеть в этом законе препятствие для признания Русской церкви. Прежде всего самый этот закон действителен лишь на территории Воеводины, и поэтому ссылаться на него можно бы было лишь в том случае, если бы вопрос шел о признании Русской церкви в Воеводине, а не в Югославии. Да и в Воеводине он действителен лишь постольку, поскольку не противоречит директивам югославянской Конституции, каковые, как мы видели, благоприятны признанию Русской церкви государством. Кроме того, закон лишь разрешает Министру не давать в таких случаях одобрения, но вовсе не запрещает ему дать такое одобрение, если он находит это нужным. А наконец, что главное, изложенные предписания закона никак нельзя отнести к Русской церкви. Предписания эти направлены против опасности сектантского дробления уже признанных государством исповеданий путем основания новых и при том малых организаций, напр. состоящих из одной лишь общины (§ 7 п. 1). Существующая уже несколько столетий и более многочисленная, чем все остальные православные церкви, взятые вместе, Русская церковь, конечно, здесь разуметься не может. Нельзя о ней сказать и того, что она отличается от Сербской церкви только языком своей администрации, так как существует значительное различие и в самой организации обеих церквей, напр. Русская церковь не знает деления церковной власти на иерархическую и самоуправную, не имеет отличных от приходов церковных общин и т. д. и во всяком случае между Русской и Сербской церковью существует гораздо большее различие, чем то, которое существовало при издании закона между Сербской Карловацкой церковью и Румынской Сибинской, о самостоятельности которых говорит § 6 упомянутого закона. И наименование Русской православной церкви имеет этнический характер не в большей мере, чем наименования этих церквей.

Против признания Русской церкви, однако, может быть сделано возражение чисто принципиального характера. Несомненно, признание это будет иметь благоприятные последствия относительно ее материального и правового положения в государстве. Но когда вопрос идет о церкви, для которой на первом месте должны всегда стоять высшие духовные ценности, таковые мотивы решающего значения иметь не могут. И вот возникает сомнение – следует ли Русской церкви жертвовать за будущие материальные и правовые блага той свободой и независимость, которой она пользуется в настоящее время?

Однако, сколь ни увлекательна мысль о полной церковной свободе, не нужно поддаваться соблазну, который увлек столько христианских сект и который совершенно не отвечает вековым традициям православия, всегда стремившегося не к отделению от государства, а к общему согласному с ним действованию, к «симфонии» с государством. С тех пор как сказано «и он будет господствовать над тобою» (Быт.3:16), мирская власть, как богоучрежденное начало, всегда будет существовать в грешном человечестве и земная церковь всегда будет чувствовать потребность в союзе с государством для совместной борьбы с мировым злом. Свобода церкви необходима, но защищается эта свобода не отделением от государства, а личным подвигом членов церкви и прежде всего ее иерархов.

Переходя на конкретную почву, нужно сказать, что легализация Русской церкви, поскольку ее права будут тогда обеспечены самой государственной Конституцией, даст ей даже большую свободу и независимость, чем она имеет в настоящее время, когда она все же должна подчиняться государственным законам, а ее права всецело зависят от изменчивого благоволения носителей государственной власти.

Таким образом признание Русской церкви государством не только не грозит церковной свободе, но даже ставит эту свободу на более прочную базу закона.