О Вселенских соборах
(по поводу современных явлений в общей жизни христианских Церквей и толков литературы)
Знакомство с Вселенскими соборами, – будет ли оно своим содержанием касаться общего их значения, или частных канонических прав, или только исторических, предшествовавших и сопровождавших их обстоятельств, – всегда может быть сколько важным, полезным и ценным приобретением в глазах самого исследователя, столько же любопытным назидательным и занимательным предметом повествования для каждого читателя. В подтверждение этой мысли довольно сказать, что с именем «Вселенские соборы» перед вами восстает во всем несомненном ее велики та особенная, благоплоднейшая, словом образцовая эпоха жизни и деятельности Христовой Церкви, тогда, по выражению Овербека, «страны востока и запада исповедывали одну и туже веру, молились у одних и тех же престолов, принимали одни и те же Таинства»1, когда внутренний союз веры и любви, однообразие уставов и законоположений Церкви объединяли собою весь христианский мир, и связывали его членов взаимным общением мира. Вселенские соборы указывают нам собою на тот замечательнейший период существования Христовой Церкви, когда она, быв признана государством в ее законных, самостоятельных правах, в союзе с ним и при содействии его власти, явила человеческому миру полноту своей разнообразной жизни, раскрыла пред ним величие своего духовного характера, засвидетельствовала непререкаемость своих божественных прав, и указала ему на богатство своего Богопреданнаго вероучения. При посредстве авторитета, и деятельности Вселенских соборов Христова Церковь и внешне и внутренне успела организоваться для своего последующего существования, установиться в своей действительной практике и принять благоустроенный вид по всем сторонам своего исторического быта и видимого управления. В определениях веры и законоположениях церковных правил Вселенские соборы истолковали глубочайшие тайны Откровения, определили изначальное предание Церкви; в общем непререкаемом авторитете и своих раздельных правах они представили наглядное истолкование силы и важности церковной власти, божественных преимуществ Христовой Церкви; в общем образе своего производства и деятельности они указали и объяснили даже и требования тех начал, на которых обыкновенно и должно утверждаться внутреннее самоуправление и внешнее существование Христовой Церкви. По всему этому вместе, Вселенские соборы законно посредствуют между начальным периодом жизни Церкви и существованием ее во все последующее время: они передают нам богатство тех результатов, по которым мы с одной стороны воспоминаем и изучаем образцовое, прошедшее Христовой Церкви, с другой – поверяем и оцениваем причины и явления последующего и нашего времени: Вселенские соборы дают нам норму и образцы для подражания; мы следуем им в благоустройстве Церкви нашего времени.
Такой, нестареющийся сам по себе интерес знакомства с настоящим предметом растет и умножается для нас при соображении особенных, предносящихся глазам обнаружениях нашего времени. Без участия мысли, без дара пророчества можно угадать и признать в этих обнаружениях исторические намеки на несостоятельность старых начал, на пробуждение новых стремлений во всех христианских церквах.
В самом деле, на западе – в среде католической церкви идет опаснейшая игра в самые основные принципы католицизма, т.е. в духовные и светские права римского первосвященника, который все еще хочет удержаться и быть одновременно главою Церкви и государства. Исход и некоторые результаты этой игры уже ясно обозначились в том, что светская власть папы, сильно поколебленная событиями последнего времени в самой Италии, повсюду является анахронизмом, противным духу и началам современной истории, что духовное главенство папы над церковью, в самом католическом мере, трактуется также мифом, уже пережившим свою историю. Рим видимо утрачивает прежнее свое обаятельное значение для народов и государств западной Европы. Угрозы и проклятия римского владыки начинают выслушиваться и приниматься почти всеми – как запреты и приказания того властелина, который лишился непосредственного влияния на своих подчиненных, которого слуги почувствовали в себе нравственные права и возможность – безнаказанно ослушиваться его распоряжений. Все явления нашего времени непосредственно собою говорят, что для папства наступила пора исторической расплаты за старые его грехи – за непомерные притязания его духовной и светской власти, что совершенно окончилась эпоха верховного торжества его прав и преимуществ. А вместе с папством, как со своим принципом и весь католицизм в наше время, как и во времена страшной для него реформации, испытывает не менее тревог, смущений и беспокойств за настоящее свое существование. Но в эпоху реформации католицизм боролся с отделявшимися от него лицами, с чуждавшимися его учения и установлений обществами, которые только поддерживала внешняя власть; в настоящее время вся драма борьбы сосредоточивается в недрах самого католицизма, борьбы – которая заметно принимает характер распри паствы с ее пастырями, церкви с ее народом, которая свидетельствуется не одним несогласием только внутренних убеждений, а вызывает и открытое противодействие внешних государственных властей. Поддерживаемое постороннею силою в эпоху реформации, в современной борьбе папство остается почти совершенно одиночным, с расшатанными основами католицизма, с несвоевременными претензиями на главенство в Церкви и патронатство в государстве. Среди других мер, предпринимаемых им на защиту собственной самостоятельности и могущества, папство обращается к последней и решительной мере, – к правам и власти Вселенского собора. На сколько истинна самая эта мера, – с точки зрения прав и законов Церкви, речь об этом будет впереди. Но теперь пока заметим, что если действительно подливною мерою, т.е. правами Тридентинского собора католицизм успел еще противостать разливу враждебных для него идей реформации, успел, среди превратного для него хода истории, спасти свое существование: то современное настроение умов, современный ход событий прямо не позволяет гадать о подобных, благоприятных результатах предполагающегося, римского, вселенского собора. Папа уже получил решительный отказ со стороны представителей других церквей принять участие в предполагаемом соборе. Сами католические державы ставят этот собор предметом своих политических и государственных соображений. Католические правительства находят существенное различие между Тридентским и вновь созываемым собором: на первом обсуждались положительно вопросы, касавшиеся Церкви; на последнем соборе предполагается исследовать вопросы, которые имеют свое отношение как к Церкви, – так и к государству. Впрочем, и самая папская булла, возвещавшая созвание настоящего собора, видимо проникнута духом некоторой безнадежности и умоляющего бессилия, а не надменной гордости и высокомерия. «Всякому ведомы, говорит эта булла, тяжкие невзгоды, обуревающие церковь, ведомо, сколько вопиющих зол гнездится в гражданском обществе. Заклятые враги Бога и людей попирают пятой церковь католическую, ее спасительное учение, ее священную власть и верховный авторитет апостольского престола: они презирают все священное и налагают руку на церковное достояние. Духовенство и святая религия, самые почтенные служители алтаря подвергаются неисчислимым напастям; религиозность более и более ослабевает. Нечестивые книги всякого рода, газеты, распространяющие вокруг себя нравственную заразу, множество повсюду возникающих, зловредных сект, вот что мы видим вокруг; почти повсеместно духовенство удаляют от воспитания несчастного юношества и, что еще хуже, дело это поручается во многих местах отступившим от церкви учителям. Все это, к великому сокрушению нашему и всех благомыслящих людей и на вечную погибель душ, ведет к распространению повсюду неверия, раздражения нравов, возмутительного своеволия, всевозможных пороков и преступлений, презрения законов Божеских и человеческих и торжества растлительных идей; все это приняло такие размеры, что не только пресвятая религия наша, но и все человеческое общество испытывают прискорбные потрясения. Вселенскому собору предстоит исследовать, изучить и с самым прилежным вниманием определить все, что в наше бедственное время может послужить к прославлению Бога, ограждению духовного чина, основательному и спасительному воспитанию духовенства, соблюдению церковных законов, улучшению нравов и образованию юношества в духе христианства, а также обезпечению всеобщего мира и согласия».
В протестантстве сменяются свои явления, которые также приносят свои беспокойства протестантскому миру. Протестантизм, в самой реформе Лютера, не сохранивший единства основных своих начал, и во всей своей истории представляет постепенное расчленение и разложение своего церковного тела. Как Лютер, в теории отвергши Предание и авторитет Церкви, на практика в своей реформе удержал многое по Преданию, оставил обязательную для всех форму верования: так и продолжатели и последователи его реформы различаются между собою усердным проведением ее начал и упорным отступлением от них. Партикуляризм, с самого начала приютившийся в протестантстве, развился в нем до самого крайнего разнообразия сект, с различным рационалистическим, мистическим и пиетическим характером. Общим во всех этих сектах с первоначальными основами протестантства можно признать то, что все они, подобно самому Лютеру, только ищут и определяют, чему и как нужно веровать, подобно ему, критически обследуют вопросы и основания веры христианской. Рационализм смотрит на данное откровение не как на что-то положенное, утвержденное и унаследованное от времен древних, но как еще на подлежащее исследованию и критике логической мысли, свои розыскания о предметах веры он нередко оканчивает совершенным отрицанием ее истин полным неверием в испытуемое им откровение. Мистицизм не соглашается признать и придать протестантству характера и имени готовой и законченной системы, состоящей из принятых положений и установлений веры, а желает видеть в нем одно начало свободного исследования, руководимого голосом собственной совести человека к основательнейшему будто бы уяснению и прозрению в смысл и требования откровения. Пиетизм, наоборот, не чуждается устойчивости в религиозных понятиях, не отвергает догматизма веры, требует внешних знаков для полноты вероисповедания; пиетизм вообще стоит ближе других направлений к начальному ортодоксизму протестантства. Словом, протестантство, во всех его частных разветвлениях общими своими положениями коренясь будто бы на данных первоначального Откровения, на самом деле является взору наблюдателя верованием, произвольно выработанным из начал христианства разумом и чувством человека. Изменчивые начала философствующей мысли обыкновенно определяют в нем направления богословствующего сознания. Разнообразие этих направлений, всегдашняя текучесть испытующей мысли составляют отличительные черты протестантского понимания и усвоения истин веры. Отсюда и происходит то, что весь протестантский мир по возрастающей прогрессии продолжает болеть и заражаться недугом саморазложения на особые религиозные общества. Отсюда проистекает и та нескончаемая борьба мнений, взглядов и суждений в области веры, которая составляла всегдашнее отличие протестантского развития. Служители его алтаря уже успели договориться до невозможности существования единой, общей для всех, объективной религии, до невозможности согласия религиозных убеждений, договорились до полного отрицания Церкви не в иерархическом только и видимом ее представительстве, с которого начал Лютер, а в самой ее сущности и основаниях. Отсюда и тот открытый разлад, то видимое несогласие результатов науки с наличными религиозными убеждениями народного смысла; этот разлад и это несогласие в конец расшатывают и ниспровергают склад общих народных убеждений, общее церковное верование. Развитие крайнего индивидуализма в религии, науке, в философии, в самых общественных тенденциях составляет общий недуг современного нам протестантского мира. Но этот недуг ясно показывает, что протестантизм также доживает свои религиозные принципы, что и его историческая роль близится к падению.
Словом, если начнем изучать и сравнивать современные явления и католического и протестантского мира, то не можем не усмотреть, что католичество и протестантство, как два взаимно противоположных друг другу способа понимания, усвоения и применения начал в сущности христианства, путем истории доведены до известных, поучительных результатов существования. Католичество видимо разочаровывается в своем папстве; протестантство заметно ищет исхода и успокоения от своих многолетних трудов и поисков. Само папство потеряло много веры в себя, – хотя и не оставляет прежних притязаний на воссоединение с собою протестантов и подчинение себе Церкви восточной. Папство все еще напрягает свои, но, кажется, последние силы – чтобы явить себя христианскому миру тем, чем оно было в блистательную эпоху своего могущества, в период времени лионского и флорентийского соборов, но эти выходки папства принимаются как последние вспышки угасающего исторического начала, как не совсем еще забытые воспоминания о невозвратном прошедшем. Протестантство, при крайней напряженности его сил, находясь как бы в апогее своего развития, мучится сознанием своего одностороннего принципа, тревожится ненормальностью своего положения, чувствует потребность совокупить в одно целое свои разрозненные части, трудится над определением подлинного идеала истинной Церкви. Подобно своему первооснователю, оно снова обращается к временам первых веков христианства, к истории древней Вселенской Церкви: но в противоречие с ним иногда устремляет свои взоры и к Церкви восточной. Сыны католицизма не скрывают своего намерения лишить папу меча и скипетра светского владыки, охотно примиряются с той мыслью, что папе, – для сохранения церковных прав и нравственного влияния на общество, нет нужды стоять за его светские права, напротив, с пользой можно отказаться от них. Последователи протестантства пришли к сознанию, что все, порожденные ими, заманчивые учения, объявляющие собою как бы новую эпоху в развития человечества, замену таинственной сущности христианства общедоступными результатами знания, что все эти учения должны быть отвергнуты как противные не только началам истинной Церкви, но и враждебные самому духу Христианства. Католицизм и протестантизм вместе выслушивают приговор собственного исторического самоосуждения.
Церковь англиканская, не принадлежащая исключительно ни к католичеству, ни к протестантству, но совмещающая в себе по частям начала обоих вероисповеданий, воспитывает и развивает в своих членах сознание особенных целей, в которых для нас наиболее знаменательною является именно стремление членов англиканской церкви к соединению с Церковью Посточною, православно-кафолическою. Но читателям «Христианского Чтения» уже хорошо известны начала, на которые указывают и способ, к которому думают прибегнуть главные деятели сего соединения. А потому, не повторяя здесь всего, мы только заметим, что стремление к соединению с Православною, Восточною Церковью не в первый раз пробуждается в членах англиканской Церкви и заявляется ими. Там уже несколько лет преемственно развивается и живет целое направление, известное под именем «англо-кафоличества», имевшее многих ученых представителей, которые главной задачей своих изысканий поставляли то, чтобы знакомить своих соотечественников с историей, положением и устройством православных, восточных церквей. Но попытки к соединению прежнего времени далеко не имели той решительности, которою они отличаются в настоящее время. «Приступим к делу, заключает Овербек свой проект церковного соединения, общими силами (viribus unitis), Бог не оставит нас Своим благословением!»
Не говоря о началах и способе этого соединения, которые указывают для него сами его искатели, мы позволяем себе заметить, что Восточная Церковь, при твердости и неизменности ее Православия, не должна относиться к подобным явлениям с безразличием. Гласные и открытые заявления в пользу ее учения, обряда и законоположений дают понять и надеяться, что дальнейшее, расширившееся знакомство с ее духом и характером еще более разовьют чувства благоговейного уважения к ее Православию, привлекут новых и новых членов в ее спасительное лоно. Настоящие поиски внешнего соединения, управленные надлежащим образом, могут увенчаться вожделеннейшими успехами единения внутреннего в союзе учения веры, в единстве правил церковной жизни, в однообразии всей богослужебной практики. Нам думается, что на обязанности Православия и его Церкви лежит то, чтобы оказать человечеству требуемую услугу, предначертать надлежащий план к действительному союзу, а не внешней сделке ищущим ее любви и содействия, дать ясные и положительные ответы на возникающие вопросы, указать истинное направление колеблющимся мнениям и стремлениям. Если в этом вообще состоит назначение просветительной деятельности Христовой Церкви в отношении к человечеству и его истории; если именно в этом и раскрывалась видимая заслуга Церкви вселенской в первые восемь веков ее существования: то, очевидно, служением тому же делу, исполнением этой же задачи должна сопровождаться и деятельность Церкви Православной; от удачного и успешного развития этой деятельности может зависеть новый ход самой истории.
Впрочем, и без отношения к явлениям церковной жизни на западе, в среде самого Православия и в недрах Церкви Восточной возникают и определяются свои многознаменательные явления. Напр., армяне, много веков тому назад отчуждавшиеся от Православной Восточной Церкви, теперь снова заявляют свои законные права на полное воссоединение и теснейший союз с нею, указывают даже меры и способы к надежному установлению этого единения. Болгары, в видах самостоятельности своей местной церкви и независимости ее от константинопольского патриарха, просят и добиваются его согласия на учреждение у себя отдельной автокефальной Архиепископии на образование у себя особого местного синода для управления церковными делами. Дело это уже было подвергнуто многим серьезным обсуждениям и со стороны высокой Порты, и со стороны синода великой церкви. Вселенский патриарх, по распространенным слухам, отказался сам решить это дело и обещал представить его на окончательное рассмотрение собора из предстоятелей всех православных, самостоятельных церквей. В среде отечественной церкви идет решение своих важных вопросов, которые не могут остаться без замечательных последствий: возникает мысль о применении выборного начала к лицам всех степеней российской иерархии, сильнее и сильнее раздаются возгласы о беспрепятственном сложении церковного сана лицами иерархии, о браке и безбрачии священнослужителей и т.п. Все, это очевидно, вопросы местного церковного благоустройства; но при решении их нельзя забывать и требований Вселенской Церкви, нельзя отвергать голоса положительных ее правил и законов. В связи ли с решением означенных вопросов, или в виду разъяснения других, нам неизвестных, некоторые из наших газет уже успели заявить о полученном ими откуда-то слухе, будто и в России предполагается «созвание православного, вселенского (!) собора». Газеты, извещавшие об этом, не ручались ни за достоверность, ни за ложность подобного слуха; но тем не менее отнеслись к нему сочувственно в высшей степени, не находя как бы достаточных слов к описанию того восторга, которым исполняется сердце, при одной мысли «о православном вселенском соборе в XIX веке – в Москве, напр. в Киеве» и пр. Мы пока сдержим наши увлечения, и – только скажем, что и в русской церкви как есть потребности не рядового характера, и вопросы особенной важности, так находятся и люди, способные не только пленяться одною мыслью о Православном Вселенском соборе, но и содействовать ее осуществлению.
При указанном нами, повсюдном в жизни христианских церквей, пробуждении новых стремлений при повсеместной постановке важных, очередных, вопросов, сам собою рождается вопрос: как удовлетворить всему этому правильным и благоплодным образом, как ввести в законную силу новые стремления и успешно разрешать заданные вопросы? Пусть эти стремления и вопросы составляют произведения условий настоящего времени; но правильное понимание и раскрытие их, очевидно, должно быть строго соображено с теми началами церковного благоустройства, которые и всегда действовали в Христовой Церкви, с теми действенными мерами и способами, к которым обыкновенно в подобных случаях прибегала древняя вселенская Церковь. Но такими мерами и способами служили соборы вообще и Вселенские в особенности. Следовательно, и церковные нужды нашего времени могут быть правильно поняты и удовлетворены только совокупным согласием и совместной деятельностью тех самых церквей, которых они непосредственно касаются. Вот почему, прежде, нежели мы станем говорить и рассуждать о необходимости и возможности созвания общего собора в данное время, нам показалось необходимым возобновить для своей памяти: в каких случаях, по каким побуждениям, с какою целью и как именно составлялись в Церкви Вселенские соборы, которые, без всякого сомнения, должны служить обязательным прототипом для общецерковных совещаний нашего времени. Без предварительных данных этого рода, какими бы привлекательными чертами мы ни изображали акт созвания вселенского собора, как бы много ни восторгались вселенскими правами Православной Церкви, как бы вообще ни толковали о возможности, благоплодности и полной законности созвания такого собора, в наше время: все это не разрешит должным и надлежащим образом самого вопроса, не приведет нас к положительному результату, не убедит и других в правоте наших соображений. Посему, чтобы избежать упрека в произволе и суетности наших рассуждений, чтобы сказать что-нибудь определенное и решительное о предмете, т.е. о том: на сколько вообще основательны и несомненны надежды православных созвать и образовать вселенский собор, подобный древним соборам того же имени и сколько незаконного произвола в своих действиях допускает папство, когда оно созвание вселенских соборов относит к своему собственному усмотрению? К разрешению именно этих вопросов, живо занимающих всех, мы и направляем наше рассуждение.
Собором, в общем церковном смысле, называется собрание верующих без различия их прав служения и власти в Церкви. Собором, в смысле каноническом, называется составленное во имя И. Христа и по нуждам Его Церкви собрание ея пастырей для общего рассуждения о делах веры, предметах благочестия и церковного благочиния. Эти соборы исторически и канонически разделяются в Церкви на два порядка: на соборы поместные и соборы Вселенские.
Вселенским собором называется собрание пастырей из разных поместных церквей, собравшихся для разрешения таких вопросов, которые по их важности касались всей Вселенской Церкви и требовали для своего разъяснения как единодушного приговора самих пастырей, так вместе и единомысленного согласия их паств. Эти соборы в своих определениях действовали не от лица одной какой-либо местной церкви, но от имени всего кафолического ее общества. Потому и постановления их всегда признавались важнее и обязательнее, чем определения других, хотя бы то и многочисленнейших соборов, но не отмеченных в истории титлом вселенских.
Происхождение совещательного образа управления делами церкви свидетельствуется следующими явлениями церковной истории.
Иисус Христос, как Глава и Пастыреначальник Своей Церкви, снабдив первых ее пастырей, Своих апостолов, всеми нужными правами церковной власти, не установил прямо особенной формы церковного управления: Он только предоставил самой Церкви приговор окончательного суда: аще и церковь преслушает буди тебе яко же язычник и мытарь (Mф. 18:17); в тоже время Он обетовал непременное, непосредственное Свое присутствие в среде двоих или троих Своих учеников: аминь глаголю вам, яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, еяже аще просита будете има от Отца Моею, иже на небесех. Идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь по среде, их (Mф. 18:19, 20). Оставшись после И. Христа пастырями Его Церкви, апостолы приняли образ именно собирательного, совокупного устройства и управления дел Церкви. Доказательством сему то, что дела, касавшиеся всей Церкви, они решали и устрояли не иначе, как, по взаимному между собою совещании, общим своим согласием и приговором, в присутствии прочих членов Церкви. Мало того, при апостолах, во времена полного обилия чрезвычайных дарований в Церкви, мы встречаем очевидные примеры: когда отдельный верующий – кто бы он ни был – поверки и оправдания своего образа мыслей искал непременно в других, даже во всем обществе верующих. Так, по свидетельству послания к Галатам, апостол Павел, удостоенный особенного, божественного откровения, представлял на суд других апостолов свое исповедание, чтобы получить от них приговор: право ли от проповедует (Галат. 11:2)? Другой приговор: апостол Петр иудействует в Анттхии; его поведение немедленно вызывает строгое обличение из уст апостола Павла (Гал. 11:11 и след.). Подобный образ решения недоумений и сомнений в Церкви апостольской очевидно был обыкновенным и общепринятым.
Апостолы, в свою очередь, по данному им от Самаго И. Христа полномочию, поставляя вместо себя в местах их проповеди особых по себе преемников, поручали им права управления церкви, простиравшиеся только на известные, определенные ее пределы. Так юный Тимофей был епископом в Ефессе, Тит в Крите, Лин в Риме, Евадий в Антиохии, другие лица в других определенных местах2. Но, как правители только определенных местностей и представители только частных церквей, они в благоустройстве и управлении делами всей Христовой Церкви, очевидно, должны были действовать данными им правами сообща, собирательно, чтобы таким образом наглядно представить состав целого правительства Церкви – для всего ее тела. Отдельный голос каждого из них в этом составе мог иметь значение и силу только голоса совещательного. Особенно, если еще представим, что все права своего служения и власти пастыри получили не для себя лично, а для Церкви, т.е. для устроения нравственных нужд ее членов; следовательно и употреблять и пользоваться ими законным образом они могут только от имени и на пользу Церкви, т.е. по личной готовности, но непременно с обращением своего ума и сердца к даровавшему им эти права, с сознанием нравственного долга – служить именно нуждам и целям Церкви; следовательно, в согласном, единодушном и единомысленном их приговоре и решении данного вопроса должно выражаться полное обнаружение их совокупных прав, общий авторитет их раздельного полномочия.
Древние, замечательные пастыри Церкви, так выражали свой общий взгляд на дела управления всей Церкви. «Одно тело Господа нашего, говорит св. Игнатий Богоносец, потому один в мире алтарь и один повсюду епископ»3, т.е. видимое, вселенское единство Церкви свидетельствуется единством ее богослужения и управления при различии мест и властей церковных."Предстоятели церкви, пишет и св. Ириней, наблюдая всю вселенную, твердо блюдут предание апостольское и руководствуются одними и теми же правилами и одними и теми же законами в управлении и чиноположениях церковных»4. «Блаженный апостол говорит и св. Киприан5, указывая таинство единства (Церкви), говорит: едино тело, един дух, якоже и звани бысте во едином уповании звания вашего; един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог (Ефес. 4:4–6). Сие то единство надлежит крепко поддерживать и отстаивать нам, особенно епископам, которые председательствует в церкви, дабы показать, что и епископство одно и нераздельно». «Общество священников, говорит тот же отец, связанное узами взаимнаго единения и согласия для того и многочисленно, возлюбленнейший брат, чтобы, в случае попытки кого-либо из вашего сонма произвесть ересь, терзать и разсеявать Христово стадо, другие противодействовали, и, как попечительные и милосердые пастыри, собирали Господних овец во едино стадо... Нас много пастырей, но мы пасем едино стадо»6. Пастыри Церкви полное управление вселенской, Христовой Церкви всегда представляли разделенным между различными, в разных местах находящимися лицами, но действующими непременно в живом между собою соотношении и согласии. «Единство тела кафолической Церкви и заповедь божественного Писания, – такими словами начинает свое окружное послание ко всем православным епископам Александрийский епископ Александр по поводу обнаружившейся ереси Ария – повелевает хранить союз единомыслия и мира; потому нам следует писать и объявлять друг другу о местных событиях, чтобы – страждет ли, или здравствует один член – либо сострадать ему, либо сорадоваться»7.
И так, по указанию примера самих апостолов, действовавших совокупно в делах благоустройства и управления Христовой Церкви, на основании полнейшего единства прав их преемников, пастырей Церкви и вместе живых свидетельств самих пастырей, мы непосредственно убеждаемся в том, что управление и благоустройство дел Христовой Церкви, в общем ее составе, происходя под невидимым действиям ее Главы, видимо свидетельствуется общим союзом правителей Церквей частных, поместных и совершается при посредстве совокупной власти и собирательном соучастии прав всех пастырей8. Основанием такого образа управления служит самая вера и благодать связующая все частные Церкви, как особые, самостоятельные члены в одном целом, великом вселенском теле Христовой Церкви.
Неоспоримым и осязательным, собственно историческим доказательством в настоящем случае служат те деятельные, постоянные между отдельными церквами сношения, через особые, видимые их правительства. Эти сношения открылись при самих апостолах9, установились и имели всю свою силу в древней Вселенской Церкви10, составляют отличительную особенность управления и современных нам православных Церквей. Эти сношения употреблялись не в случаях только взаимного извещения одною церковью другой о своих местных домашних делах, делались не для соблюдения только порядка и оказания друг другу взаимной чести: напротив они производились главным образом и непременно для разрешения и разъяснения – общим голосом церквей, совокупным участием их пастырей – важнейших вопросов, касались ли они учения веры, церковных обрядов, или предметов дисциплины. История говорит, что именно таким путем от одной поместной Церкви к другой распространялись правила, законы и обычаи, впервые получившие свое начало и принятые практикою Церкви, основанной апостолами. Таким же путем решались разные недоумения, смущавшие Церковь, вопросы канонические и судебные, все нужды, возникавшие в одном каком-либо месте, но своею важностью касавшиеся всею вселенского тела Церкви. В разряд таких нужд входили между прочим избрание и поставление пастырей и самое извещение об их смерти11. На основании того же обычая новопоставленные епископы обыкновенно посылали свои окружные послания к епископам других церквей, как знак мира и единомыслия с ними, а также союза со всею Церковью, и извещали их о делах своих церквей. Особенно живы и деятельны были подобные сношения между церквами в то время, когда на их благодатной ниве появлялось какое-либо лжеучение, или поднимался вопрос, касавшийся самого существа Православия. В таком случае, весь христианский мир, вся совокупность церквей, можно сказать, являли из себя одну нераздельную паству; потому что для всех пастырей были равно дороги чистота веры и истина Церкви. Стоит заметить, что пастыри, деятельнейшие и влиятельнейшие в делах подобных сношений, пользовались особым уважением и от своих пасомых и от членов других церквей. Таковы именно были сохранившие до нашего времени всю свою память личности: Поликарпа, епископа Смирнского, Иринея Лионского , Дионисия Александрийского и других. Они пользовались всеобщим благоговейным уважением своих современников, были столпами Церкви своего времени и заправителями благочестивой жизни христиан своего века. Об этих и подобных им лицах история сохранила нам память – как о таких, которые своим примером, своим мужеством укрепляли верующих не изменять вере при всех превратностях жизни, своею мудростью, своим учением и посланиями оберегали общество христиан от предрассудков и заблуждений. Но та же история дополняет, что эти и подобные им лица были высоки и велики в Церкви и заправляли религиозным духом их эпохи не по каноническим преимуществам их кафедр, не по правам особенно-дарованной им власти, а единственно по собственному их нравственному характеру, по достоинствам их ума и сердца, по особому их усердию к общему делу Церкви.
Означенный союз взаимообщения церквей простирался до того, что распоряжения, уставы и законные действия одной из них были уважаемы всеми другими. Крещенные в одной какой-либо церкви, обыкновенно становились действительными членами и всех других, вступали в общество всей вселенской церкви; наоборот, отлученные в одной не были принимаемы всеми и становились отступниками для всего вселенского ее общества12. Предания и обычаи, сохранившиеся от апостолов, но подвергшиеся изменению в одной церкви, вызывали на себя строгие и немедленные обличения всех других, хотя бы они и не касались существа веры и благочестия13.
Так текли дела, и, по большой части, разрешались общие недоумения церкви; установлялся и образовывался полный союз вселенского ее тела, пока не обозначилась вполне и не вошла в силу и действие общая повсеместная форма церковного управления, т.е. собор, как организованное собрание пастырей церкви для устройства и управления дел ее существования. Впрочем, и соборы, как законная форма управления церкви, ведут свое начало от самих апостолов14, и с их времени продолжают непрестанно существовать и действовать в Христовой церкви15. Церковь особыми своими постановлениями ввела в непременное правило, в закон, то, что уже было в практике, т.е. чтобы все важнейшие дела по ее управлению всегда были решаемы не иначе, как соборами.
Так, апостольское 37-е правило говорить: «дважды в году дабывает собор епископов и да разсуждают они друг с другом о догматах благочестия и да разрешают случающияся церковныя прекословия. В первый раз в четвертую неделю пятьдесятницы: а во вторый октября во вторый надесять день». Никейский, первый Вселенский собор законополагает подобное же в пятом его правиле. Собор Халкидонский, IV Вселенский, обличая уже, вкравшиеся в областях, отступления от означенных правил, снова подтверждает их требования со следующими разъяснениями. «Святый собор, говорит 19-е его правило, определил, согласно с правилами святых отец, чтобы в каждой области епископы дважды в году собирались во едино, где назначит епископ митрополии, и исправляли все, что откроется. А епископам, которые не приидут на собор, хотя находятся в своих градах и притом пребывают в здравии, и свободны от всякаго необходимаго и неотложнаго занятия, братолюбно сказали слово прещения». Собор Трулльский, VI Вселенский, возобновляя правила предшествующих соборов, «по причине набегов варваров и по иным случайным препятствиям, по которым предстоятели церквей не имеют возможности составлять соборы дважды в году, узаконяет «всемерно быти собору единожды в лето между святым праздником Пасхи и между исходом месяца октавриа каждого лета». VII Вселенский, второй Никейский собор, соглашаясь с требованием собора VI-го, прибавляет: «аще обрящется некий начальник, возбраняющий сие (т.е. созвание собора) да будет он отлучен. Аще же кто из митрополитов пренебрежение исполнит сие, не по нужде и насилию, и не по какой-либо уважительной причине: таковый да подлежит эпитимии по правилам»16. Настоящее требование соборов вселенских со всею полнотою его смысла не только повторялось, но и на самом деле осуществлялось соборами поместными17.
Словом, если захотим обозначить полный и общий смысл правила Св. Соборов, рассуждающих о настоящем предмете; то он будет следующий: для рассмотрения церковных нужд, благоустройства всех вообще дел и разрешения сомнительных случаев должны быть каждогодно собираемы соборы, которые признаются единственным, законным органом церковного управления и благоустройства, высшим всех других «областные епископы, законополагает Вторый Вселенский, 1-й Константинопольский собор, да не простирают своея власти на Церкви, за пределами своея области, и да не смешивают церквей... Не быв приглашены, епископы да не преходят за пределы своея области для рукоположения, или какого-либо другаго церковнаго распоряжения. При сохранении же вышеписаннаго правила о церковных областях, явно есть, яко дела каждыя области благоупреждать будет собор тоя же области».18 Эти соборы, оставаясь высшим, должны быть также постоянным, административным органом в делах каждой области, в пределах каждой поместной церкви – для разрешения недоуменных в них случаев и разбирательства дел судных. «Ради нужд церковных, и ради разрешения сомнительных случаев, за благо признано быти в каждой области соборам... К сим соборам да приступают пресвитеры и драконы и все почитающие себя обиженными и от собора да приемлют суд»19.
Необходимость, законность и благотворность соборов как высшего и постоянного органа в деле управления Христовой церкви, обыкновенно связывают с тем общим о ней понятием, по которому она признается вселенским обществом верующих, неограниченным никаким местом, временем и даже народом, с тем, что И. Христос, Сам пребывая божественной Главою своей Церкви, не дал никому из апостолов особенных прав вселенского полномочия и преобладания над всею церковью, а тем самым ясно предуказал начало для совещательного, именно соборного образа управления Его Церковью, что апостолы, чувствуя над собою и в самих себе силу и действия Святаго Духа, последовали именно сему способу управления. Принимая подобные мысли действительными доказательствами в настоящем случае, мы попытаемся представить другие, новые для сего основания, которые скрываются в самых началах устройства и характере учения Христовой Церкви.
С именем «Христова Церковь» необходимо соединяются три неотделимых друг от друга понятия: во-первых, понятия о ней как благодатном, божественном на земле Христовом царстве, в котором живет и действует Сам Христос нераздельно со Святым Духом для обновления мира и воссоздания человечества (Иоан. 3:5); во-вторых, понятия о ней как о нравственном союзе, который свободно образуют из себя люди, по вере и благодати И. Христа для совокупного и совместного пользования Его истиною и Его оправданием, и, в-третьих, понятия о ней, как видимом организованном обществе, которого члены соединены между собою определенным, божественным законом видимым благодатным священноначалием и обрядами спасительных таинств. По первому понятию, Церковь есть непосредственное дело Самаго Иисуса Христа и орган его божественнаго Духа в человеческом мире; по второму она есть внутренняя связь лиц, различных по их званию, состоянию и настроенности, но добровольно вступивших в духовное между собою общение для одного и того же нравственного блага жизни, – устрояемой по духу требований евангельского закона, – для получения спасения; по третьему она есть взаимодействие и раскрытие двух первых сторон: божественной и человеческой в видимом и осязательном организме, доступных истории и наблюдению, подлежащих известным законам внутреннего развития и внешнего разнообразия. По первому же понятию, Церковь есть внесение в мир и человечество Христовых заслуг, Христовой истины, Христовой любви, Христовой благодати: потому веровать в нее непременный долг каждого желающего и ищущего спасения; по второму она есть свободное воспринятие всего этого сознанием, чувством и всем существом человека, управляемое инстинктом самосохранения, потребностью веры в Бога и жаждою примирения с Ним: отсюда принадлежать к ней составляет естественный долг и высшее благо для человека: по третьему понятию, видимые и всегдашние члены Церкви, т.е. люди, делаются носителями невидимой ее сущности, становятся служителями и последователями Иисуса Христа, храмами Святаго Духа и причастниками его благодати: отсюда жить в Церкви и повиноваться ее уставам – значит служить своему собственному спасению.
Означенные нами понятия не только не отделимы одно от другого, но во всех их вместе кроется и один общий смысл тот, что Иисус Христос, как Ходатай мира, еще здесь, на земле, благоволивший соединить с Собою искупленное им человечество в существе своей Церкви, предоставил его членам полную возможность самым делом воспользоваться и освятиться плодами искупления; что Церковь, таким образом, есть всемирное общество верующих, которые, при всем внешнем различии своего положения, звания и состояния, предположили для себя одну цель – спасение, с одинаковыми естественными и божественными средствами неуклонно стремятся к достижению этой цели, под руководством своих духовных отцев и Богопоставленных учителей веры. Спрашивается: на каких же законах и началах порядка основан и покоится самый строй жизни и деятельности членов этого общества? Отвечаем: на самых возвышенных, святых и действенных: на свободе, единодушии и любви.
Свобода, как внутреннее, безпринужденное, разумное самоопределение человека к исполнению требований закона вообще, служит первым, необходимым и источным началом всякого добра, вменяемого человеку в заслугу, свобода духовная, как самостоятельное повиновение человека голосу собственной его совести, как усердное послушание и покорность требованиям святейшего, божественного закона, составляет основное начало всякой добродетели, и корень всей христианской религии. Аще сын вы свободит, во истину свободни будете (Иоан. 8:36) наставлял Спаситель состязавшихся с Ним иудеев. Собирая повсюду к себе последователей, Иисус Христос не обращался ни к каким мерам внешнего насилия и принуждения, полагаясь на неотразимость истины и очевидную благотворность Своего учения. Подобным же образом Он заповедал действовать и Своим ученикам, когда говорил: аще не приимут вы, ниже послушают вас, исходяще оттуду, отрясите прах, иже под ногами вашими (Map. 6:11), когда запретил Иакову и Иоанну низвести огнь с небеси для истребления жителей самарянской веси, говоря: не весте коего духа есте вы, сын бо человеческий не прииде душ человтеских погубити, но спасти (Лук. 9:55, 56). IIокайтеся и веруйте во Евангелие... будите совершены... приидите ко Мне вси труждающиисяя... поминайте слово, еже глаглах вам... и пр. – вот те немногие из многих выражений, которыми Спаситель обозначает для нас образ Своего служения человечеству, которые в то же время показывают, что дух свободы и сыноположения проникает все требования заповедей Евангелия. Но те же начала, по всей их непосредственной целости, Спаситель перенес и в Церковь, как Свое создание, основав ее не на существе видимых народных целей, не на требованиях обыкновенного, людского расчета, а на тех, хотя и скудных, но еще действенных остатках добра и истины, от которых происходит и которыми определяется все лучшее и совершеннейшее в жизни и стремлениях человечества. В применении к Церкви начало духовной свободы выражается тем, что она не требует от своих членов невольного и потому незаконного по духу Христову подчинения чисто человеческому влиянию, людскому насилию. Истина и добро, как неизгладимые начала природы богоподобного человека, как очевидные следы его Божественного происхождения, служат и побуждениями и законом нравственной деятельности всех лиц, составляющих общество Церкви. В этом обществе одни (иерархия) призваны управлять и руководить, другие (паства) слушаться и повиноваться: но те и другие делают свое дело по одинаковым побуждениям истины и добра для одной и той же общей для них, спасительной цели. Члены иерархии пользуются данными им правами не для них лично усвоенной им власти, не по каким-либо преимуществам своих собственных заслуг; а потому, что Сам Христос, Глава Церкви, поставляет их быть видимыми органами невидимых, божественных действий для прочего общества Церкви. Члены паствы несут свои обязанности не в силу нравственного их недостоинства, не по требованиям закона рабства, а потому, что видят в своем положении исполнение плана и намерений Того же Христа, Главы Церкви. Словом, иерархия, стоящая на первом плане церковного общества, стоит здесь потому, что ей от Самаго Христа дано право благодатно служить, духовно руководить и нравственно поддерживать паству на пути святой истины, спасительного добра и нравственного преспеяния: но она не отделима от прочего общества церкви и существует только с ним и для него; ее соответственные цели достигаются по мере достижения целей всех прочих членов сего общества. Иерархия и паства, при нераздельности спасающей и оправдывающей их благодати, при единстве общей веры, вместе находятся под осенением и водительством Самого Главы, Иисуса Христа, вместе достигают указанного Им назначения. Но иерархия стоит ближе ко Христу, носит в своем звании особенные, чрезвычайные дарования Его Духа единственно для того, чтобы служить совершенствованию веры, любви и упования всего общества Церкви, чтобы воспитывать и руководить всех верующих в благочестии. Паства входит в действительное общение с дарованиями Церкви не иначе, как через посредство иерархии. Но это видимое, несомненное превосходство иерархии не скрадывает собою совершенно полного значения и достоинства паствы в Церкви. Паства служит нравственною охраною для самой иерархии, если бы ее члены, увлекшись своекорыстными предприятиями, решились действовать во вред благу и истине церковного общества. Паства служит нужною опорою законности и действенности распоряжений иерархии уже тем, что принимает и хранит у себя истины веры, что своею верою оживляет дух общего верования Церкви, своею жизнью развивает и поддерживает дух благочестия во всем церковном теле. Словом, иерархия и паства взаимно существуют друг для друга; а обе вместе для исполнения полного смысла Церкви, для достижения ее целей, для осуществления требований основного закона ее строя, т.е. закона несомненной и совершеннейшей духовной свободы: иерархии – благонамеренным и усердным содействием нуждам паствы; паства – совестливым и охотным повиновением указаниям иерархии. Обе вместе тем, что, взаимно чуждаясь деспотизма и насилия, стараются согласно мыслить, желать и действовать в требованиях одинаковой веры, в надеждах общего блага, в предписаниях одного закона. Мы переведем наши мысли о данном предмете на одну общую картину, если мысленно вообразим себе ряд таких воинов, которые, различаясь между собою отвагою, мужеством и силою, однакож все по требование долга и данных обетов с одинаковою нравственною покорностью, с общим доверием к своим вождям, ободряющим и руководствующим их в подвигах предприятий, смыкаются в один стройный организм и идут овладеть тою страною, которая своими надеждами, своими радостями, своими красотами пробуждает в них к себе тайное сочувствие, внутреннюю привязанность. Все лица этой мысленной панорамы действуют сколько свободно, столько и самостоятельно, что каждым здесь руководят: сознанный закон долга и живое родство порывов души к внешним предметам. Но подобная картина, оставаясь вполне привлекательною для вида, поучительною для ума и назидательною для сердца, окажется только отблеском настоящей истины, явится тенью подлинного предмета, будет только сравнением, если начнем говорить о тех законах, по которым внутренне живет и действует Христова Церковь. Общество ее, с точки зрения этих законов, мы должен представлять себе под образом вселенской семьи братьев, которые рассеяны по всему лицу земли, но взаимно и вполне понимают и знают друг друга, которые, при различии положения и прав внешнего существования, одинаково чуждаются заявлений своего превосходства и преобладания друг над другом; в этой семье каждый, – кто бы он ни был, – пользуется правами отдельного и самостоятельного члена, безпринужденно располагает своею личностью и свободою, действует сам и вместе служит и другим, по мере собственного сочувствия и стремления, к одной общей, высокой цели. В этом обществе нет ни деспотизма одного, ни насилия многих, ни рабства всех: напротив для каждого действует один закон полнейшей свободы, раскрывающийся в общих и частных требованиях добра, истины и правды. При повиновении этому закону каждый верующий чувствует себя и сознает живым членом в общем организме Церкви, воспитывает в себе сочувствие и содействие общим нуждам, общим выгодам. Единство плоти и крови, единство происхождения, соединявшие людей, здесь разрешается единством нравственного закона, единством средств божественной благодати, единством внешнего руководства, при невидимом водительстве Самаго Христа и Его божественнаго Духа. Это духовное единство, при широте одинаковой для всех цели, достигаемой лишь совокупными силами всего общества, скрывает от взаимного завистливого или предосудительного взора, как совершенства одних, так и недостатки других, уполномочивает всех и каждого на взаимные непринужденные и свободные отношения. Это единство, напутствуемое общим и частным желанием спасения, оставляет существовать Христову Церковь без всякой внешней ограды, где бы ее члены задерживались постороннею силою, закрытыми выходами. Она существуете, – как собор лиц, свободно сошедшихся для одного нравственного блага жизни, для одного духовного воспитания себя в добре и истине. Свобода, лежащая при начале образования церковного общества, как отличительная стихия его строя, сохраняется и во все последующее время, при всех отношениях. Внушая верующему учение и правила нравственности, служитель Церкви остерегается усвоять себе власть над его совестью и мыслью веры, чтобы тем сохранить коренное отличие члена Церкви – свободную его преданность Господу, свободную его покорность вере и благодати. И в тех случаях, когда верующий, по собственному его желанию и нужде, обращается к руководству и предается распоряжению служителя веры Христовой, – последний характером своего влияния поставляет то, чтобы держать совесть, мысль и чувство верующего обращенными к Самому Господу, чтобы сохранить самостоятельными права его свободы и личности, совершенно вольные в его жизни и смерти. Там и здесь служитель Церкви только служит совершенствованию веры, любви и упования верующего, только облегчает тяготу его нравственного положения, на сколько дано служителю на это прав от Самаго Господа: но верующий сам, по своей воле, стремится или к усовершенствованию, или к развращению. Как в служении пастыря Церкви сказывается особенность его положения, избрания и назначения: так в принятии и непринятии пасомым действий того служения открывается полная свобода и безпринужденность его поведения. Свобода отношений и взаимные нравственные нужды, связывая пасомого с его пастырем и наоборот, распространяют собою и во всем обществе Церкви непринужденность действий и поддерживают сохранение общего, обязательного для всех порядка жизни.
Впрочем, сохранение этого порядка больше всего зависит от другого, нового закона жизни церковного общества, мы имеем сказать, закона единодушия и единомыслия веры. Необходимость этого закона вполне понятна из смысла первого, указанного нами. Закон свободы, уполномочивая каждого быть самостоятельным в его стремлениях и деятельности, нисколько не направляется своими требованиями против той нравственной духовной силы, которая без внешних мер способна сдерживать и управлять порывами своеволия и безнаказанности. Закон свободы вообще непонятен и недостаточен без закона послушания, как несовершенна теория без ее применения. Таким законом послушания для каждого члена Церкви и служит единодушие и единомыслие всех в союзе веры и упования. Оставаясь отдельною и самостоятельною личностью по закону свободы, каждый в Церкви, в силу требований этого нового закона, сознает священною для себя необходимостью то, чтобы слушаться и подчиняться мнению и авторитету всех, чтобы дорожить и покоряться приговору и суду многих. Применением требований этого закона, в Церкви, как в духовном обществе, сами собою падают и изгоняются всякое нестроение и непорядок, которыми обыкновенно управляют произвол мысли, или действия. По этому закону – каждый, как живет заодно со всею Церковью, так и пользуется своими правами вместе со всеми. По этому же закону, все определения и постановления Церкви бывают не плодом только личных мнений и убеждений, не свидетельством голоса только некоторых, хотя бы то и пастырей Церкви, но выражением общей веры всего состава Церкви, обыкновенно руководствующейся в познании всех истин Откровением и Преданием. По тому же закону ни иерархия без паствы, ни тем более паства без иерархии отдельно не может быть полным двигателем и законным хранителем чистой истины и животворного духа всей Церкви: но полная, правильная жизнь всего церковного тела слагается из совокупной и совместной деятельности иерархии и паствы. Иерархия первая располагает и пользуется своими правами, но не по произволу и ее личным соображениям, видам и выгодам, а непременно в согласии, на основании сочувствия и от имени порученной ей паствы, всегда только на духовную пользу и благо последней. Паства обыкновенно следует за иерархией не страдательно, но самодеятельно. Паства вообще не мертвая масса, лишенная всяких прав деятельного участия в разрешении вопросов и благоустройстве нужд Церкви, не толпа людей, отданных на волю и произвол ее церковных представителей. Она, – если не по частям, как это уместно между отдельными липами иерархии, то во многом и особенности в целом своем составе такой же живой и действенный член в живом и постоянно развивающемся организме Церкви, потому что и члены паствы также чада Церкви, духовно рожденные ею, причастники небесного звания (Евр. 3:1) и сонаследники Христу (Рим. УШ, 17). Прямое дело паствы участвовать в священнодействиях иерархии, питать сердечное доверие и совершенное послушание к своим пастырям, как Богопоставленным судьям веры и руководителям совести, снисходить, по чувству братской любви их человеческим немощам, помогать их естественным нуждам. Но все сие паства должна делать в пределах закона, не заходя за ту черту умеренности, за которою уже становятся заметными: проблески как бы безотчетного и слепого увлечения, отсутствие надлежащей ревности, и даже податливость изменить чистоте и истине Богопреданной Веры. Закон единодушия и единомыслия строго судит лиц иерархии за всякую измену Православию, но он же никак не прощает сего и членам паствы. Единение иерархии и паствы между собою в духе веры и истины, совместное их служение делу и выгодам Церкви. очевидно, должно признать необходимым и единственным условием успешного и благоплодного развития и состояния жизни в духовном и нравственном обществе: по сравнению с тем, как объединение обыкновенных выгод, согласие целей действования составляют главную, движущую силу всякого общества. Но в Церкви есть своя особенная сторона дела, которую можно пояснить новым сравнением, заимствованным от аналогии человеческого тела. Как в теле человеческом оторванный от своего организма член, или поврежденный в его строении, обыкновенно становится неспособным к его деятельности и умирает: так то же самое бывает и с членами Церкви, Христова тела. Тот лишает себя чистоты веры и силы благодатной жизни, кто нарушает требования закона единодушия и единомыслия, кто легкомысленно уклоняется от внутреннего союза с церковным обществом. Идея единства веры и нераздельная пользования единою благодатью, положенная в основу бытия и единства Церкви служит и животворнейшею силою для ума и сердца каждого верующего. Благодаря этой идее, все христиане вместе и каждый из них в частности духовно роднятся и между собою и с составом всей Церкви, и ее совокупным множеством всех бывших и будущих ее последователей. Благодаря этой идее, мы осязательно убеждаемся в единстве и нераздельности Церкви – земной и небесной, видимой и невидимой, – Церкви живых и скончавшихся в той же самой вере и напутствии благодати. Распространение видимых пределов Церкви нисколько не разрушает этого единства; численное сокращение ее членов не уничтожает его силы. Это единство необходимо требуется и предполагается неизменными началами веры и существом благодати; а не создается людьми, входящими в Церковь, и принадлежащими к ней, хотя непременно должно свидетельствоваться внешним и внутренним их единодушием и единомыслием. По этому единодушию и единомыслию, как по внешне указательному началу, каждый в Церкви, как определяет достоинство и недостоинство мнений других людей, так и отыскивает поверку для своего личного и частного убеждения. В единстве нравственного сознания своих членов, в сочувственном согласии их религиозных верований, вся Церковь, – как собирательное множество, как собор единомысленных лиц, – представляет наглядное ручательство правоты и непоколебимости ее учения, являет внешний признак своей внутренней непогрешимости, свидетельствует пред миром и человечеством о своем божественном, нечеловеческом происхождении. Ради и в силу соблюдения этого закона, Церковь не разделяет лжеучений и заблуждений частных лиц, не сообщается с ними в их нечестии, но судит и отвергает их от своего единства, отсекает от своего спасительного лона, за их открытое и упорное непоследование требованиям сего закона, Законом духовной свободы в Церкви дается полный простор ее членам составлять свои личные, религиозные убеждения, жить отдельною, самостоятельною жизнью: законом единодушия и единомыслия веры указывается правильный и благонадежный исход для этих убеждений, полагается основа общей, благодатной и успешной деятельности; свидетельствуется и крепнет внутреннее единство при внешнем разнообразии множества. На это и указывает св. Киприан, когда говорит: «Церковь одна, хотя с приращением плодородия расширяясь, дробится на множество. Ведь и у солнца, продолжает отец, много лучей, но свет один; много ветвей на дереве, но ствол один, крепко держащийся на корне; много ручьев истекает из одного источника, но, хотя разлив, происходящий от обилия воды, и представляет многочисленность, однако при самом истоке все же сохраняется единство. Отдели солнечный луч от его начала, единство не допустит существовать отдельному свету; отломи ветвь от дерева, – отломленная потеряет способность расти; разобщи ручей с его источником, – разобщенный изсякнет. Равным образом Церковь, озаренная светом Господним, по всему миру распространяет лучи свои; но свет, разливающийся повсюду один и единство тела остается нераздельным. По всей земле она распростирает ветви свои, обремененные плодами; обильные ее потоки текут на далекое пространство: при всем том глава остается одна, одно начало, одна мать богатая преспеянием плодотворения. От нее раждаемся мы, питаемся ея млеком, одушевляемся ея духом. Невеста Христова искажена быть не может, она чиста и нерастленна, знает один дом и целомудренно хранит святость единаго ложа. Она блюдет нас для Бога, – уготовляет для царства рожденных ею. Всяк, отделяющийся от Церкви, присоединяется к жене – прелюбодейце и делается чуждым обетований Церкви; оставляющий Церковь Христову лишает себя наград, предопределенных Христом; он для нея чужд, непотребен, враг ея»20. «Церковь, учит и св. Ириней, хотя разсеяна по всему миру, однакож тщательно хранит единство веры, как бы имела одну душу и одно сердце, согласно проповедует и учит, как бы у ней были одни уста. В мире живут разные языки и народы, но сила предания одна и та же для веры»21. Перед этим единством должны преклоняться народы требованиями их народного духа и характера; должны поступаться племена их национальными стремлениями; к этому единству умом и сердцем должен принадлежать каждый, дорожить и восторгаться им не в видах ласкающих наград, не по внешнему страху и насилию, а по безпринужденному опасению оказаться недобросовестным перед всем обществом Церкви, по свободному желанию жить и оставаться в союзе с прочими, ради собственного спасения, ради собственной пользы.
Но все это может совершиться и быть действительным не без некоторых нравственных жертв и уступок со стороны требующих и ищущих этого единства, не без трудов и подвигов нравственного самоотречения и самоограничения. Принесению тех жертв и уступок, подъятию этих трудов и подвигов и помогает новое, именно третье начало и закон жизни церковного общества. Этим законом служит мирная, братская любовь, представляющая собою союз христианского совершенства, по мысли апостола (Кол. 3:14) и непременнейший признак истинного Христова последователя, по собственному Его учению: Заповедь новую даю вам: да любите друг друга, якоже Аз возлюбих вы, да и вы любите себе. О сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Иоан. 18:34, 35). Требование и дыхание любви, соединяя всех верующих, как братий во Христе, в один союз его тела, тем самым, служит надежною порукою того, что общество церкви не может совершенно разделиться и раздробиться до уничтожения, что его члены взаимно обязаны друг другу полнейшим соединением и состраданием, полнейшим миром и спокойствием. На этой любви, как на своей несокрушимой, таинственной основе, возникают развиваются и зреют: вся близость, естественность и непринужденность отношений между всеми членами церкви, будут ли это пастыри, или пасомые. Пред ее внушениями смолкают и высокомерие ума и капризы воли; под ее влиянием уравниваются и затихают всякие расчеты, проистекающие от различия внешнего положения и неодинаковости внутренних дарований. А это безусловно необходимо для церкви, как духовного общества, как нравственного союза лиц, основанного Иисусом Христом и существующего в мире для того, чтобы развить и воспитать в его членах начала любви и мира, совершеннейшего чувства братства и дружества. Возлюбим друг друга, говорит церковь, да единомыслием исповемы. И даждь нам, Владыко, едиными усты и единем сердцем славити и воспевати пречестное и великолепое имя Твое Отца и Сына и Св. Духа. На взаимной любви верующих, говорит церковь, утверждается основа их единомыслия веры и единодушия исповедания. Во взаимной любви верующих, скажем и мы, скрывается вся сила к теснейшему единению душ и сердец, к живейшему обмену мыслей и чувств, к беззаветному доверию и преданности одного лица к другому. Любы, учит апостол, долготерпит, милосердствует, не завидит, не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине, вся покрывает, всему виру емлет вся уповает, вся терпит (1Кор. 13:4–7). Применение каждого из означенных свойств любви не только требуется, но и необходимо предполагается как во всем обществе церкви, так и в отношениях между собою отдельных его членов. Начало любви, совмещая в себе всю сущность евангельского закона, очевидно, должно одушевлять и каждого члена Христовой церкви, призванного жить и совершенствоваться по духу и требованиям этого закона.
Итак, мы указали начала внутреннего строя и жизни церковного общества, и сознаемся, что на нашей грешной земле нет и не может быть других более нравственных, святых и возвышенных уз, – кроме уз свободы, единомыслия и любви, – которые были бы вполне достойны Богоучрежденнаго, благодатного, божественного царства, и которые действительно связывали бы разнонародное и разноплеменное собрание членов церкви в одно целое и стройное Божие царство. Указанные нами начала и законы прямо выделяют церковь из ряда обыкновенных человеческих обществ, ставят ее в отношение к ним, вполне подобное отношению души к телу, наблюдающей каждое биение жизни в его организме, делают ее нравственною силою, разливающеюся по всей массе разнообразных характеров, разнообразных явлений и действий, уподобляют потоку, невозбранно заливающему все своими струями благодати, света и истины. По этим началам церковь Христова видимо принадлежит всему миру, а не одному народу в частности, способна обнять в своем лоне людей всех племен и народов, все поколения человечества. Но, со всем этим, те же законы и начала как дают нам ясно понять всю свободу мысли и непринужденность поведения с полным спокойствием сердца и совести для каждого верующего, так заставляют сознательно убедиться, что не аристократический деспотизм, т.е. преобладание некоторых и не демократическое своеволие, т.е. произвол всех, могут быть управляющими и зиждущими началами порядка, благоустройства и жизни в церкви; напротив законное участие всех, одушевляемое личною свободою каждого, поддерживаемое одинаковыми стремлениями чувств, напутствуемое сознанием истины желаний и правоты действий, при взаимных чувствах любви и братства. Но к объединению, раскрытию и вместе выражению всех этих условий и служит именно собор, как готовая форма для отлития и определения настоящего предмета. Подлинно, в соборе, и только в нем одном находят для себя полное применение, раскрытие и разъяснение указанные нами законы и начала жизни Христовой Церкви. В соборе эти законы и начала не только требуются и ищутся, но и необходимо предполагаются и непосредственно действуют, – как готовые данные, – для раскрытия и воспроизведения полной, всецелой, совершеннейшей идеи собора. Так, многочисленностью представителей своего состава, представителей с одинаковыми правами власти и голоса, собор прямо покровительствует и развивает закон и начало духовной свободы; составлением определений и правил, обязательных и важных для всех членов, состоящих в церкви, он возвещает и утверждает закон и начало единодушия и единомыслия в понятиях и убеждениях веры; присутствием различных, разноместных и разнородных своих членов, собравшихся на собор по одним и тем же побуждениям, для одной и той же желанной для них цели, собор открыто держится и громко провозглашает закон и начало истинно братской и взаимно совершеннейшей любви. А по всему этому вместе, он является живым отображением существа Христовой Церкви, если рассматривать эту церковь в основных началах ее исторического существования, если смотреть на нее, как на отдельное в мире царство, предназначенное развить и воспитать в человечестве начала истинной свободы, взаимной любви и полнейшего единодушия, приготовить в них Христовых последователей.
Таким образом, внутренние начала жизни церкви и внешняя форма ее управления так тесно и неразрывно между собою связаны, что первые служат необходимым основанием последней, – последняя непременно предполагает первые. Связь и соотношение между ними таковы, как между идеею и ее выражением, между причиною и следствием. Соборы, составляясь из представителей прав и власти церкви, по действительным и неотложным ее нуждам, открывали собою совершеннейшие гарантии – как к сохранению истины веры, – так и установлению законного порядка жизни церкви. Эти соборы, как собрание многих от имени всех, делали совершенно невозможным никакое ярмо своевольного деспотизма, который всюду привносит с собою только нравственный разлад, развивает насилие, крайне противное духу христианской религии, как откровения в мире свободы и любви. Те же соборы, собираясь для разъяснения вопросов и удовлетворения нуждам церкви, с общего совета, указывали собою и законный, нравственный авторитет для свободы личной, когда требовали, чтобы частные верующие в своих убеждениях точно согласовались с определениями церкви, постановленными с общего голоса соборов, а в их поведении следовали правилам, предложенным теми же соборами для совместного руководства всех членов церкви. По соображении всего сказанного вместе мы должны заключить, что форма общего, т.е. соборного образа управления и благоустройства нужд Христовой Церкви, требуемого самым сильным законом ее бытия и существования, должна быть признана нами не только великою и благоплоднейшею, но вместе и истинною церковною формою, что в этой форме без отношения к чрезвычайным дарованиям Духа, непрестанно действующаго в церкви, кроются уже некоторые ручательства того, что в Христову Церковь не легко проникнуть и вторгнуться чему-либо противному духу ее учения и существу утвердившихся в ней порядков.
Но мы еще продолжим разъяснение нашего предмета. Если, по подлинным законам жизни Христовой Церкви, не одна иерархия, а вместе и паства могут взаимно участвовать в делах и вопросах благоустройства церкви: то отнюдь не в полномочии одного лица и не в собрании только некоторых должно заключаться все видимое средоточие и представительство права и власти церкви. Подобная постановка предмета, если бы была допущена, то противоречила бы подлинному понятию о церкви, как живом благодатном царстве, в котором во всех, чрез всех и на всех действует один и тот же дух своими дарованиями (1Кор. 12:4–11), в котором все законы, уставы и правила должны иметь полный, непререкаемый одинаковый авторитет для всех членов. Особенность смысла и духа применения этих законов и правил в церкви производит здесь свои исключительные последствия. В обществах обыкновенных, большая часть, чтобы не сказать все их постановления, уясняется и получает свою силу от опыта и практики; обыкновенно сама историческая жизнь государства как приводит к сознанию существо известных постановлений, так вместе она же проверяет их пользу и действенность. Наоборот бывает и должно быть в церкви, как обществе, существующем для целей другого мира, и на других основаниях. А именно: законы церкви представляют собою не сочиненное кем-либо положение, но извлечение, и изъяснение уже сокрытых и положенных в идее церкви и веры требований, только применительно к данному историческому обстоятельству; законы церкви вообще вызываются историческими условиями ее существования, формулируются ее правительством в буквальные и ясные положения. Но смысл каждого из них всегда готов вместе с идеею искомого предмета, вместе с общим духом требований нравственного порядка жизни церкви. А потому, – в то время, как законы общества только предупреждают безпорядочные действия человеческой воли, противные благу и счастью людей, только судят поступки всех и притом одинаково, – законы церкви стремятся усовершить нравственный порядок жизни, исправить и преобразовать ее начала, воспитать в человеке внутреннее повиновение долгу и совести: они допускают различную степень вменяемости для одних и тех же преступлений, смотря по нравственному положению лиц, совершивших их. Требования церковных законов сколько соображаются и приноравливаются к явлениям обыкновенной жизни, столько же всегда подчиняют их себе, как предложенным своим началам и предначертаниям; они судят жизнь и обличают ее непоследовательность себе, будучи сами изъяты от приговора и суда жизни. Но что мы замечаем о законах церкви; то же самое нужно сказать и о прочих ее установлениях и правилах ее веры. Совместность небесного начала с земными явлениями, связь общего, неизменного с частным и преходящим, полное и безусловное господство божественнаго над человеческим и в тоже время свободное и безпринужденное послушание человека Богу: все это вместе, отличая дух самых начал и историческое существование церкви, необходимо предполагает такой вид их соотношения, при котором во всей непосредственности смысла с одной стороны сохранились бы: небесный авторитет церкви, общность и неизменность ее установлений, полное и безусловное господство ее действий и распоряжений, с другой остались бы целыми, и было отведено свое место: обнаружению земных и частных прав человека, самоопределению личных и непринужденных требований его свободной воли. Словом, при двусторонней постановке и решении каждого вопроса в церкви, где с одной стороны действует полпота благодати Св. Духа, с другой – нравственные нужды и требования человека, может быть уместен и пригоден только такой орган ее самоуправления и благоустройства, который бы служил живым выражением действий этого Духа, указывающих общие и неизменные требования церкви, и в тоже самое время, давал место обнаружению нужд человека, самостоятельным действиям его свободы. Необходимо и законно такое посредство, в котором бы как в своем непосредственном фокусе, сходились с одной стороны: оттенки и требования всеобщих божественных, всеобъемлющих и неизменных начал церкви; с другой – частные, относительные и случайные нужды и заявления человека. Попробуем представить таким органом одно какое-нибудь лицо, поставим на место этого посредства только немногих лиц: вместе с этим для нас сама собою исчезнет живая, моральная связь свободы лица с авторитетом Церкви, согласие поведения одного с общеобязательным законом, для нас умрет живой союз веры и проявлений жизни частного лица с верованием и жизнью всей Церкви, всего совокупного ее множества. Отдельное лицо, равно и совокупность некоторых, являясь единственными двигателями всего авторитета Церкви, носителями ее всеобъемлющих прав, посредниками между Церковью и ее историей, в нравственное общество Церкви, основанное на чисто духовных началах любви, единодушия и свободы, непременно вносят дух мира, официальности и преобладания; вместо взаимных, братских и дружеских, устанавливают одни юридические, кровавые отношения. Единоличный и несколько личный представитель прав и власти церкви – скрадывает их вселенское значение; характер объективного, предлежательного, исторического самоопределения и разрешения нужд и вопросов церкви заменяет частными, субъективными, личными, а потому произвольными и необязательными для каждого. Но все эти и много других, подразумеваемых здесь, крайностей устраняются сами собою таким положением дел, когда, при приведении в действие полного авторитета Церкви, дается место участию всех ее представителей при непременном доверии к ним прочих ее членов, когда с общим толкованием духа учения и прав церкви сохраняется место отдельного принятия самых распоряжений и определений этого толкования. Словом: согласное и единодушное распоряжение правами церкви, разделенными между всеми ее предстоятелями, совместное и единомысленное со стороны этих предстоятелей объяснение учения церкви и ее предания; а также принятие и усвоение всего этого мыслью и послушанием каждого верующего вполне возможны только при собирательной, соборной форме церковного управления и благоустройства, только при отсутствии в церкви одного или нескольких лиц такого характера, которые своею властью, своим полномочием возвышаясь над всеми прочими, отрицают всякое самодеятельное их участие в деле понимания и усвоения церковной истины, церковной жизни. При соборной форме управления и небесные права церкви, и ее божественная вера и благодать, наглядно удерживая свой непосредственный характер общеобязательности, единства и неизменности в совокупном и единодушном действовании различных членов собора, – в наглядном и еднномысленном их понимании разными умами, в самом этом действовании и понимании подпадают закону разнообразия, делаются частными, становятся достоянием личной веры, предметами частного сознания. На соборе церковь действует сама своими правами от лица всех ее предстоятелей, и от имени всех прочих своих членов, но ни от кого в частности; в соборе же открывается и возможность к свободному и непринужденному признанию каждым ее истин. Но нам и исторически и психологически хорошо известен тот закон, по которому человек внутри его природы носит инстинкт, побуждающий его личные мнения и суждения непременно поверять и оценивать судом и приговором мнений других людей. Нам также хорошо известно, что в силу этого инстинкта мы тогда только спокойно полагаемся на истину собственных наших рассуждений, когда находим сочувствие к ним и выслушиваем одобрение на них от других мыслящих лиц: словом, когда наше личное, субъективное убеждение, принимаясь другими за истину, делается чрез это для нас самих истиною и убеждениями объективными. Но этот же самый инстинкт, объясняя для нас способ образования общих объективных истин пи понятий общественного мнения. говорит и в пользу того, что все люди могут составить из себя единодушное собрание, когда они друг в друге и каждый во всех будут искать сочувствия и отголоска своим воззрениям и мыслям.
И так, при посредстве указаний истории, путем теоретических соображений о законах жизни церкви, о характере ее учения и установлений, мы пришли к несомненному убеждению в том, что внешней единственно законной формой действования и обнаружения прав и авторитета церкви служит совокупное собирательное и совместное участие всех ее членов, с преимущественным значением лиц, облеченных правами служения и власти. Но такое совокупное совместное участие может выражаться: как в то время, когда предстоятели церкви, в силу полномочия данного им свыше, а также на основании нравственного к ним доверия всех других членов, собравшись вместе на собор церковный, раскрывают догматы веры и законополагают правила для жизни; так и в том случае, когда каждый из них, оставаясь на своем месте, нарочитым посланием по данному вопросу, выражающим непосредственный образ его воззрений и верования его паствы, раскрывает надлежащий смысл учения церкви. При подобном образе разрешения недоумений и устройства дел церкви невозможен ни абсолютизм власти, который убивает свободу лица, разрушает права его разума, ни индивидуализм действий, который не терпит никакого общего руководства, тяготится всяким, сдерживающим авторитетом и который всегда вредит при вопросах общих интересов. Но собор, нужно заметить, имеет на своей стороне больше преимуществ сравнительно с письменным, совещательным решением церковных вопросов. На соборе удобнее и легче, без замедлений и недоразумений может совершаться поверка ложных и неправых мнений, очищаться и восстанавливаться смысл древнего истинно апостольского предания, утверждаться образ одинакового верования во всем христианском мире. На соборе, каждый являющийся на него пастырь лично может открывать свои нужды и недоумения его паствы, и здесь же немедленно получать полное удовлетворение и обстоятельное разъяснение.
Признав соборы единственно законным и вместе благороднейшим органом для удовлетворения нужд и разрншения недоумений, возникающих в церкви, нам представляется необходимым дознать также и истину их определений. Тем более, что сама Церковь основывает несомненность своего Православия на определениях соборов22; также их правилами утверждается порядок всего управления, благоустройства и благочиния церкви.
Но сами соборы говорят о несомненности своих определений в таком общем духе. «Да не отменяется символ вры трех сот осминадесяти отцов, бывших на соборе, в Никее, что в Вифинии, но да пребывает оный непреложен», говорят отцы II-го Вселенского Собора23. «Да не будет позволено никому, законополагают и отцы III-го Собора24, произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенной от св. отцев в Никее граде со Св. Духом собравшихся». «От св. отец, на каждом соборе, до ныне изложенные правила соблюдати признали мы справедливым», говорят отцы IV Вселенского Собора25. Перечислив коротко догматические определения прежде бывших соборов, и предав анафеме тех, кто «не тако мыслит и проповедует, но покушается итти противу оных», отцы VI Вселенского Собора говорят: «сообразно с тем, что определено прежде, совершенно решили, ниже прибавляти что либо, ниже убавляти, и не могли никоим образом»26. Тот же св. собор признал прекрасным и крайнего тщания достойным и то, чтобы «к исцелению душ и уврачеванию страстей тверды и ненарушимы пребывали приятые и утвержденные бывшими прежде святыми и блаженными отцами, а также и нам преданные именем св. и славных апостол осмьдесать пять правил. Согласием нашим, продолжает он, запечатлеваем и все прочия священныя правила, изложенныя от святых и блаженных отец наших». Предложив самый перечень соборов и отцов, трудившихся в составлении этих правил, VI собор определяет: «никому да не будет позволено вышеозначенныя правила изменяти, или отменяти... аще же кто обличен будет, яко некое правило из вышереченных покусился изменити, или превратити: таковый будет повинен противу того правила понести епитимию, каковую оно определяет»27. «Божественные правила, говорят от себя и отцы VII Вселенского Собора, со услаждением приемлем, и всецелое и непоколебимое содержим постановление сих правил, изложенных от всехвальных апостол, святых труб Духа, и от имени св. вселенских соборов, и поместив собиравшихся для издания таковых заповедей, и от св. отец наших»28. Такой единодушный взгляд соборов на неотменяемость их собственных определений только повторяет собою мнение апостола о несомненности хранящегося в церкви учения. Аще мы, говорит он, или Ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет... аще кто благовтестит вам паче, еже приясте, анафема да будет (Гал. 1:8, 9).
Как апостол Павел внутреннее основание непреложности своего благовествования, благовещенного Галатам, полагал в том, что оно несть по человеку: нибо аз от человека приях е, ниже научихся, но явлением Иисус Христовым (Гал. 1:12). Так и все апостолы свое и старцев со всею церковью единодушное определение подкрепляют особым, божественным на них влиянием. Изволися Св. Духу и нам (Деян. 15:28), Св. Дух, глаголавший древле отцам чрез пророков, дававший и апостолам провещавать иными языки в день Пятьдесятницы (Деян. 2:4), Он представляется внушившим и собору иерусалимскому изложенное от него о пределение. Но согласно с апостолами и собором иерусадимским, образцовые в церкви, рассуждают о своих определениях и все последующие соборы. «Божиею благодатью определяем», говорят напр. отцы VI Вселенского Собора29. «Определено от св. отец, выражаются отцы Ефесского собора, со Св. Духом собравшихся»30. VII-й Вселенский Собор о правилах всех, предшествовавших ему и принятых Церковью, соборов и отцов замечает: «все они, от единаго и того же Духа быв просвещены, полезное узаконили»31. Не противореча Вселенским Соборам, рассуждает и собор Карфагенский, когда говорит: «ни для единыя области не оскудевает благодать Св. Духа, чрез которую правда иереями Христовыми и зрится разумно и держится твердо»32. Но вслед за соборами и вся Христова Церковь, на основании однажды данного ей в лице апостолов Спасителем обетования: на всегда пребыть с нею (Матф. 28:20), постоянно веровала и верует, что Сам Иисус Христос, как невидимый Глава Церкви (Еф. 1:22. 5:23), являя меру в себе Отца (Иоан. 1:18. 14:9 и сл.), и действуя в нем от Его имени силою и благодатию Св. Духа (Иоан. 14:16, 17. 16:7–14), Он Сам, устами поставленных Им пастырей Церкви33, преподает всему обществу верующих истину и правду Своего учешя, законополагает правила быта, управления и благоустройства Церкви. Существо настоящего верования Церкви излагают для нас восточные патриархи. Они говорят: «Свидетельство кафолической церкви не меньшую имеет силу, как и Божественное Писание. Поскольку виновник того и другого есть один и тот же Святый Дух: то все равно: от Писания ли научаться, или от Вселенской Церкви. Человеку, который говорит сам от себя, можно погрешать, обманывать и обманываться: но Вселенская Церковь, так как она никогда не говорила и не говорит от себя, но от Духа Божия (Котораго она непрестанно имеет и будет иметь своим учителем до века), никак не может погрешать, ни обманывать, ни обманываться: но, подобно Божественному Писанию, непогрешительна и имеет всегдашнюю важность»34. Еще: «Веруем, что Св. Дух учит кафолическую церковь: ибо Он есть тот истинный Утешитель, Котораго Христос посылает от Отца для того, чтобы учить истине и прогонять мрак от ума верных. Учит Дух Св. Церковь, чрез св. отцев и учителей кафолической Церкви... Посему-мы не только убеждены, но и несомненно исповедуем, как твердую истину, что кафолическая Церковь не может погрешать или заблуждаться, и изрекать ложь вместо истины»35. В таком живом, постоянном и неослабном, по мысли самой Церкви, соучастии и водительстве Св. Духа и заключается для нас все внутреннее основание к признанию истины и непогрешимости, правды и неотменяемости определений Церкви, возвещаемых на ее соборах. «Что показалось богоугодным трем стам епископов, писал в свое время Константин Великий о Никейском соборе, то должно считать не иначе, как определением Божиим, тем более, что в умах столь преславных мужей обитал Дух Святый, открывавший им волю Божию 36. Дух Святый, как внутренняя, творящая сила, наполняя собою всю Церковь, как Свой орган, не только действует Своими дарованиями в частных ее членах (1Кор. 12:4–11), но и преимущественно открывает Себя всеобщему согласию отцов на соборах, разъясняя их устами догматы веры и законополагая их правами уставы церковного благоустройства и благочиния37.
Благоговея пред указанным верованием Церкви, как пред голосом святой истины, мы находим возможным пояснить наш предмет и собственными, нижеследующими соображениями. Без сомнения, никак нельзя успокоиться на той мысли, будто бы одними, собственно человеческими, силами было возможно установить единодушие и поддержать единомыслие христиан, рассеянных по разным местам, и живших в различные времена; будто бы одних, естественных усилий человеческого разума было вполне достаточно к тому, чтобы разрешить пытливые вопросы человечества о высочайших тайнах спасения и веры. Без сомнения, для всего этого, как и для самого спасения человека, было необходимо содействие высшей, сверхъестественной помощи, всегда восполняющей немощи человечества. Без сомнения, для всего этого было нужно особое наблюдение необыкновенного, божественного ума, ведущего вся38. Неослабное действие Св. Духа, о котором мы сказали, и есть та высшая сверхъестественная помощь, которая спасает вступающих в Церковь, и есть тот божественный ум, который руководит человечество по стезям истины и правды. Но, памятуя сие, мы хотим сказать, что самый образ составления соборных определений весь также в пользу их несомненности и истины.
А именно, исторические нужды и потребности времени обыкновенно обращали собою внимание членов Церкви на те или другие предметы, ставили их очередными и главными в составе церковного учения, в развитии церковной практики и церковного благостройства. Недоумения и вопросы об этих предметах могли касаться – как существа веры, – так вместе и внешних сторон существования Церкви. Но самый надежный и законный путь к разрешению этих недоумений и вопросов – один и следующий: отдельные члены и все общество Церкви, которым дорога истина, обыкновенно, прежде всего, обращались к своим пастырям, как богопоставленным судьям веры и учителям правды, как стражам и блюстителям церкового порядка; они старались услышать от них удовлетворительное раскрытие и правильное разъяенение предложенных обстоятельствами времени вопросов. Но пастыри, в свою очередь, смотря – сколько по важности этих вопросов, – столько по необходимости – положить конец произвольным, колебавшим истину, мнениям, – обращались к собору, как высшему органу власти, уполномоченному окончательно решать все недоумения в Церкви. Соборы, в таком случае, были следствием единодушного желания народа и пастырей, чтобы их определениями востановить истину веры и утвердить порядок Церкви. Чем же были их определения? Они были плодом дознанной истины и правды, принятых общим согласием. Мы поймем всю возможность сего факта, когда сообразим что пастыри Церкви, собираясь на соборы с разных стран, не только могли лично свидетельствовать о том учении, которое по преданию сохранилось в их церкви об искомом предмете, но, с указанием на живую практику, сносили и действительные правила церковного быта и благоустройства. При этом совершеннейшие из учений сами собою делались догматами для всей Церкви, лучшие из правил также сами собою обращались в каноны для повсюдной церковной практики. Равным образом, на соборах, как учреждавшихся по требованию нужд и для пользы Церкви, и особыми рассуждениями и соображениями пастырей, старавшихся всегда согласоваться с духом, существом и назначением Церкви, тщательно рассматривались, открыто обсуждались всякие заявления об исследуемом предмете веры и жизни, и уже, на основании этих, довольно долгих рассмотрений и обсуждений, проверенных указаниями Писания и свидетельствами Предания, излагались ясные и единодушные определения, согласные с существом всего вероучения и составом благоустройства Церкви39. Словом, соборы, в таком случае, своими определениями веры только изъясняли и раскрывали то, что implicite уже скрывалось в общем, откровенном вероучении и преданной догматике Церкви; своими правилами дисциплины они только исчерпывали и формулировали те требования порядка, которые, как норма, уже имелись в организме церкви, благодатном обществе, основанном на известных началах и для определенных целей. Но соборы делали все сие по вызову внешних обстоятельств времени, по требованию нужд исторического существования Церкви, для удовлетворения вопросам мысли и деятельности человеческой, для руководства на будущее время жизни церковного общества. Такой, оправдывающий сам себя, путь как бы объективного самосоставления соборных определений ясно и много говорит о совершенстве их внутреннего смысла. А то обстоятельство, – что эти определения, будучи изложены предстоятелями Церкви, принимались в то же время и дружнымъ согласием всего прочего ее общества, – то обстоятельство сообщает этим определениям и признаки внешней важности и обязательности. Потому что, странно не соглашаться с тем, что признано за истину сознанием многих и принято их согласием, что, оставаясь верным Св. Писанию и Св. Преданию, как догмат, как закон, уважается верованием и поведением всей Церкви; неразумно отвергать то, что личная воля, поведение одного человека, совершенно правильно, с полным сохранением нравственной свободы лица, могут следовать тому учению, которое принято участием многих, по требованиям ясной и несомненной истины, подчиняться тому закону, который представляется взятым из сущности известного учреждения и выведенных из его начал40.
Но, чтобы удержать полный смысл исследуемого предмета, в виду исторической правды, необходимо досказать, что определения соборов были и сознательным голосом лиц, присутствовавших на них, излагались для установления верования и поведения всего общества церкви; т.е. к определениям соборов примешивались личные мнения и убеждения пастырей, как представителей частных церквей; и эти определения направлялись к удовлетворению тем вопросам, которые волновали человеческое общество, отвечали тем желаниям и требованиям, которые одушевляли членов церковного общества. Но и эта сторона предмета, быв правильно понята, не представит достаточных, разрушающих истину, оснований.
Начнем с того, что и в человеческих действиях зло всегда является с примесью добра, ложь всегда прикрывается личиною истины; что человек живет в заблуждении только по упорству и гордости, коснеет в неправде только по нераскаянности и легкомыслию. В руках самого человека находится много средств противостоять заблуждению и сочувствовать откровенной истине. По учению откровения, он носит в своей душе образ и подобие Божие (Быт. 1:26. 5:1. 9:6); превосходит всех земных тварей умом и свободою (Быт. 1:26, 28. 2:20. Еккл. 7:10); в нем в после падения (Быт. 3) сохранились остатки первобитных совершенств: стремление к истине, любовь к добру, уважение к правде (Рим, 7:15–23). Апостол Павел открывает и в язычниках способность без откровения познавать Бога (Рим. 1:19, 20); по требованию собственного естества делать сообразное с нравственным законом (Рим. 2:14–16); полагает в человеке внутреннее сочувствие откровенному учению (Рим. 10:8). Апостол Иоанн, не без мысли, усвояет всем верующим особое помазание от святаго, которое живет в них и научает их несомненной истине (1Иоан. 2:20, 21). Верование самой церкви, вслед за Св. Писанием (Рим. 8:9. 1Кор. 3:16), допускает для каждого внутреннее водительство и благодатное озарение от Св. Духа 41. Обыкновенный разум не отказывает никому в чувстве истины и требованиях закона добра. Вековой опыт жизни заставляет признать за всею массою способность правильно разгадывать и истинно узнавать предложения добра и зла, истины и заблуждения. Эта способность, как внутренний инстинкт самосохранения в человеке, удерживает массу от последования очевидной лжи и заблуждению.
Простирая законное действие всех, названных нами, начал на область исследуемого предмета, насколько участвуют в нем люди своим умом и свободою, нам необходимо допустить, что соборы устами пастырей изрекали те, опознанные ими, учения, которые смутно, как бы по предчувствию, казались истиною всему обществу верующих; обнародывали правами предстоятелей те законы, которые, как правила нравственного порядка жизни, могли предощущаться умом и сердцем каждого, способными угадывать и различать требования святого и доброго. При несомненной действенности названных нами начал и простые верующие, т.е. масса членов церкви, не по недостаточности своего смысла, и не по слепому подчинению власти своих предстоятелей, а по нравственному доверию к ним, по внутреннему сочувствию к правде и истине, соглашались на определения соборов и принимали их решения. Они видели в этих определениях готовые ответы на свои недоумения относительно предметов веры; находили в этих решениях сочувственное согласие с задушевными своими мыслями и убеждениями; узнавали живой отголосок на требования своего ума, верующего с простотою сердца. Все сие могло совершаться тем естественнее, что истина представляет собою общее достояние человеческаго ума; что пути к достиженш добра одинаковы для человеческой свободы; что искаше этих предметов и обладание ими составляет существо природы и вместе цель деятельности всего человека; могло быть тем легче, что паства обыкновенно любит своих пастырей, как братий во Христе, сердечно верит им, как своим духовным отцам, свято уважает распоряжения их, как действия богопоставленных руководителей; могло происходить тем спокойнее, что и пастыри наряду с паствою веруют и служат одному и тому же Богу, питаются и живут одним и тем учением и одинаковою благодатию, спасаются и молятся в одной Христовой Церкви, что уклонения от истины этой церкви в заблуждения в ее вере губят паству; но они ровно на столько же не спасают и самих пастырей. Следовательно простые верующие имели много средств распознать истину и правду соборных определений, много побуждений принимать их свободно, с полным спокойствием сердца, и вместе разумно.
Но и пастыри Церкви, продолжим, являясь на соборы с непритворным желанием найти истину и открыть правду, отклоняют от себя всякую тень подозрения и недоверия к их действиям. Сверх требований общего долга совести, они, по самому их званию и особенно по данной ими присяге, обязаны преподавать народу и возвещать пред всеми только святую истину и священную правду; за ложные понятия они, прежде всех и преимущественно пред всеми, подлежат суду и ответственности пред требованияии законов божеских и человеческих; прежде всего, на их ответственности лежат образ верования и поступки поведения народа42. Пастыри Церкви уполномочены думать и рассуждать о предметах веры за своих пасомых43, но и пасомые также не лишены права открыто протестовать против заблуждений, навязываемых им их пастырями44. Действуя под такими обязательствами и гарантиями, собиравшиеся на собор пастыри, очевидно, не могли сознательно и намеренно проводить своих предзанятых понятий, злоумышленно искажать истины Писашния и Предания: в таком случае они были бы обличены своими же сослуживцами и всем церковным народом, Равным образом, они также не могли поддаться заблуждению искренно, по совести; искренние заблуждения, прежде всего, бывают уделом единиц, личностей, а не принадлежностью множества, тем более вселенского согласия; потом, как показывает история латинства, нужны века для того, чтобы известное заблуждение глубоко пустило свои корни и сдалось profession de foi известного племени, или отдельного народа. Но это совершенно невозможно в Церкви, «где, когда нужно, скажем словами Хомякова, по усмотрению Божию, отрок получает дар видения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все были едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия»45. Взаимное увещание друг друга к истине, обоюдное наставление друг друга к добру – вот на каком руководительном начале утверждается вся сущность соборных совещаний. Но при общем искании очевидной и несомненной истины, все частные заблуждения, если бы они и были кем-либо заявлены, только болезненно отзовутся для других и послужат к скорейшему обличению и осуждению преданных этим заблуждениям. Притом, пастыри Церкви на соборах только тогда произносили свое окончательное суждение об известном предмете, когда находили его видимо согласным с истинами откровения и предания, когда убеждались, что их опредедение повсюду встретит себе сочувствие, когда узнавали, что оно не будет противоречить всегдашнему верованию Церкви, когда замечали в среде своей согласие на изрекаемое определение46. Руководясь таким взглядом, как внешне указательным началом истины и несомненности, при составлении соборных определений, пастыри Церкви не только сами убеждались в совершенной правоте своих решений; но вызывают и у нас полнейшее доверие и послушание соборным догматам и канонам. Понимая так настоящий предмет, мы не можем приписывать всецело кому-либо из отцов известное определение, хотя бы оно и было заявлено им; напротив, принимаем его за непосредственный голос самой Церкви, за выражение сознания и мыслей всего вселенского ее состава47. Частное заявление, убеждение лица останутся в Церкви без последствий для других, коль скоро они не будут поддержаны общим вниманием, не будут приняты всеобщим согласием и не сделаются предметом повсюдного применения48. Таков закон существования Церкви, как вселенского союза Христовых последователей; такова проба истин веры, как чрезвычайного дара для научения, освящения и оправдания всего человечества; такова поверка всех явлений в Церкви, как всемирном организме, слагающемся из народов по мере свободного объединения их в вере и любви. «Что у многих, замечал еще в свое время Тертуллиан, обретается единым: то не измышлено, а предано»49. «Всеми мерами, говорит и Викентий Лиринский, писатель V века, надобно держаться того, во что верили повсюду, во что верили всегда, во что верили все: потому что только то в действительности и в собственном смысле есть вселенское, как показывает и самое значение этого слова, что, сколько возможно, вообще все обнимает»50. Но определения соборов во всем являются именно проповедником, покровителем и охранителем означенного начала. Они проповедуют древность, когда определяют не отступать от того учения, которого несомненно держались прежде бывшие отцы и учители Церкви; покровительствуют всеобщности, когда объявляют истинным то, что должно соблюдаться, или соблюдалось во всей Церкви; хранят согласие всех, когда говорят от имени и от лица кафолической Церкви. Следовательно, эти определения и всегда истинны, во всем несомненны, и для всех обязательны. Истинны потому, что говорят только согласное с духом Писания и Предания; несомненны от того, что законополагают достойное существа и назначения Христовой Церкви; обязательны на том основании, что предлагаются от имени прав и авторитета Церкви, как носительницы силы и действий Святаго Духа. «Сознаюсь, пишет св. Григорий Великий, что я точно также приемлю и уважаю четыре собора (бывшие до него), как четыре книги Святаго Евангелия»51. «Благоговейно почитаю и принимаю, исповедует и Никифор, пaтpиapx Константинопольский, седмь святых и вселенских соборов, и все сверхъестественные догматы и определения, постановленные и утвержденные на них святыми и божественными отцами нашими»52. «Все то, что ни постановили, читаем и в православном исповеданш, св. отцы на всех вселенских и поместных соборах, где бы они ни были составлены, происходит от Духа Святаго, как апостолы на соборе своем сказали: изволися Святому Духу и нам"53.
Но указанныя свойства: истины, несомненности и обязательности, необходимо дополнить, сполна и всецело принадлежат определениям только соборов вселенских, подобно тому, как святость, непогрешимость и неоскудеваемость усвояются только всей Церкви в полном, вселенском ее составе, а не церкви частной, поместной, заключенной в известных пределах территории, притом определениям, принадлежащим к догматам веры или касающимся существенных сторон управления и благоустройства Церкви. Частные церкви, по откровению Иоанна Богослова (Ап. II, 5), и вмсте по свидетельству истории, могут отпадать от истины Христовой и покровительствовать заблуждению, так что светильник их может быть двигнут от места своего. Между тем как кафолическая (вселенская) Церковь не может погрешать, или заблуждаться и изрекать ложь вместо истины54. Она, как Церковь Бога жива, как столп и утверждение истины (1Тим. 3:14–16), непогрешима в своем учении и не оскудевает в данной ей благодати. «Она без всякого повреждения преподает все догматы, которые нужно знать людям55; во все времена имеет одну и ту же благодать, чтобы сохранялось ее тело, и ни в чем не воспреобладал яд еретических догматов»56. «Она сражается со всеми ересями, но не может никогда быть побежденною»57. Таким образом, если непогрешима и не оскудевает Церковь кафолическая вселенская, выражением согласия которой служит вселенский собор58: то наш непременный долг: указать самые признаки, отличающие вселенские соборы.
В понятии вселенский: οίκθμενικός (от οίκθμένη – вселенная), которое обыкновенно прилагается к соборам (ή οίκθμενική τυνοδος), и καθολικός (от κατά и όλος), которое всегда усвояется Церкви (ή καθολική έκκλησία)59, могут заключаться и, на самом деле, имеются два смысла: внешний и внутренний. Первым указывается на то, что Церковь есть царство, назначенное для всего мира, для всех мест и народов земного шара, для всех времен и поколений человеческого рода. Такое всемирное предназначение Христовой Церкви составляет первое ее отличие от иудейской теократии и всех языческих, религиозных обществ, обыкновенно связанных с известным местом и определенным народом. Спаситель повелел Своим апостолам нести Евангелие во весь мир, проповедывать его всей твари (Марк. 16:15), научить спасительной вере вся языки (Матеф. 25:10, 19) и распространить ее даже до последних земли (Деян. 1:8). Согласно с этим вселенство Церкви понимали и св. отцы. Напр. св. Кирилл Иерусалимский говорит: «Церковь называется вселенскою (καθολική)60 потому, что она находится во всей вселенной, от пределов до пределов земли (διά τό κατά πάσης εϊναι τής οίκθμένης, άπό περάτων γής διά περάτων)61. Церковь называется греческим: καθολική, потому, замечает блаж. Августин, что она распространена по всему лицу земли, что у всех народов есть Церковь (quia per totum orbem diffusa, omnes gentes habent ecclesiam)62. «Церковь, говорит св. Златоуст, не обдержится качеством времен, но управляется благодатию Духа Святаго, и потому не состаревается, не ослабевает, не преодолевается, будучи многими теснима»63. Вторым, т.е. внутренним смыслом понятия: вселенский означается то, что учение, которое содержит и преподает Церковь, обнимает собою весь смысл жизни человека: его прошедшую, настоящую и будущую судьбу, и вполне близко и родственно сердцу и совести каждого, что вера, которой научает Церковь, необходима для всех, что благодать, которою пользует Церковь, спасительна для каждого, кто бы и где бы он ни был. Раскрытие этих мыслей составляют главную тему посланий св. апостола Павла. Но мы находим за себя свидетельство также и в писаниях св. отцов. Напр., св. Кирилл Иерусалимский наименование Церкви вселенскою (καθολική) объясняет тем, «что она повсеместно и в полноте преподает все то учение, которое должны знать все люди – о вещах видимых и невидимых, небесных и земных, что весь род человеческий приводит к истинной вере, начальников и подчиненных, ученых и простых людей, и что повсеместно врачует в исцеляет все роды грехов, душею и телом содеваемых, имеет в себе всякий вид совершенства»64. Оба нами указанные смысла слова: вселенский, в его применении к Церкви, не противоречат друг другу, напротив, необходимо предполагают, требуют и подкрепляют друг друга. Последователи вселенского учения, вселенской веры и благодати, без сомнения, могут составить из себя вселенское общество верующих, т.е. всемирную Церковь; наоборот и всемирная Церковь должна преподавать только вселенское учение, наставлять только вселенской вере и пользовать только спасительною для всех в благодатию. Очевидно, тот и другой смысл слова вселенский имела в виду Церковь, когда она отличала этим титлом некоторых своих, особо замечательных и великих пастырей, когда по временам украшала им других своих пастырей65 и навсегда усвоила Патриарху Цареградскому66. Говорим: оба смысла потому, что Церковь сделала это – сколько по уважению к проповеданному лично ими или защищенному от них учению, вполне согласному с общею ее верою, столько и по внимание к тем трудам, которые были подъяты ими на благоустройство и умиротворение всей вообще Церкви. Но как во всяком предмете внутренняя его сторона обыкновенно преимуществует пред внешнею: так и название: вселенский дается Церкви по преимуществующему значению ее внутреннего характера: т.е. по свойству ее учения, веры и благодати. На этом освовании Церковь названа вселенскою еще со времен апостолов и удерживала это название в первые века, когда только начиналась ее всемирная миссия67. На том же основании она, и всегда исключительно одна, называлась вселенскою, хотя общества еретиков и раскольников бывали гораздо многочисленнее ее видимого состава68. «Где же те, обличает ариан св. Григорий Богослов, которые укоряют нас за нашу бедность и хвалятся своим мнимым богатством, которые определяют Церковь множеством членов (πλήθει τήν κκλησίαν δρίζοντες), а малое стадо презираюг»69. «Множество, учит и св. Афанасий, приписывающее себе важность, может наводить на людей страх, но убедить никого не может»70. «Мы должны уступить вам в числе верующих, писал и патриарх Нектарий патеру Петру, но вы должны подумать об изречении вашего Иеронима, что истинная Церковь состоит не во множестве народа, а в чистоте и в божественности учения»71. По преобладающему значению внутреннего смысла: вселенский, и мы называем современную нам Православную Церковь вселенскою не в том смысле, будто она на самом деле объемлет все народы, будто ее территория, в данное время, равна всему миру, или что она будет вселенскою, по обетованию, в предстоящем будущем: мы называем Православную Церковь вселенскою по ее существу, где исчезают все народности, делаясь одним духовным телом, по свойству ее учения, в котором сводятся все племена к единству веры и любви; мы называем Церковь вселенскою потому, что она вся, в настоящем ее составе, живет и держится единством общего согласия; блюдет и хранит нужные для всего мира начала веры и благодати; светит всему человечеству лучами света и истины; спасает всех прибегающих к ее благодатному лону72.
Двоякий смысл, какой понятие вселенский имеет в применении к Церкви, должен быть сохранен нам во всей его целости и в отношении к соборам, поколику они называются сим именем. Вселенский собор не только отвечает собою идее Церкви, как царства свободы, единодушия и любви73: но и служит чрезвычайным выражением всех ее прав и преимуществ, как самостоятельного в мире учреждения для целей веры и благодати. Он не чужеядное растение, а живой и здоровый отпрыск духа и силы на живом, целом и саморазвивающемся древе Церкви. Он – оправдание и поверка истины и правды Церкви, которые производятся не человеческими силами, но с непременным участием всех внешних частей ее организма. Вселенский собор – необычайный акт самоиспытания и самоуверения в богопреданной истине, к которому прибегает вся Церковь в минуты тяжелых, исторических испытаний от человеческой лжи и неправомыслия. Такое, особенное значение вселенского собора для Церкви, по необходимости, переносит на него все признаки и свойства ее соборности и вселенства. Собранием пастырей из разных церквей, от различных народов, с правами действовать от имени всей кафолической Церкви, собор отвечает внешнему смыслу слова вселенский; а изложением учения, по точному духу верований всей Церкви, постановлением правил, непреложных и обязательных на все времена ее существования74, собор приближается к внутреннему значению того же понятия. Всеми желаниями и целями собор соображается с общими началами существования Церкви и служит ее вселенскому умиротворению и благоустройству. На этом основании и все признаки, которые только могут отличать вселенские соборы, должны отражать на себе дух и требования того же вселенского характера, должны быть признаками также внешними и внутренними.
Первым, бросающимся прямо в глаза, внешним признаком вселенских соборов, которым они наглядно отличаются от соборов поместных, служит участие в них всех местных церквей. Это участие без сомнения равно выражалось – как в том случае, когда поместные церкви отправляли самих своих предстоятелей для непосредственного присутствования на предполагаемом соборе, – так и в том, когда предстоятели частных церквей, от их и своего имени, чрез особо уполпомоченных лиц и вместе с ними, отправляли на собор послания, написанные по предмету предполагаемых соборных рассужгдений, выражавшие живой голос и мнение местной церкви. Нельзя, разумеется, отвергать того же участия и в тех случаях, когда предстоятели частных церквей, предварительно обсудив дело на местном областном соборе, отправляли из своей среды одного или двух представителей и на собор вселенский, или когда предстоятель одной церкви, занятый ее нуждами, поручал свое мнение предстоятелю другой, хорошо зная его образ мыслей, или, наконец, когда от известной церкви по чему-либо не последовало другого ответа на приглашение к вселенскому собору, кроме заявленной готовности сполна принять, имеющие составиться на нем, единодушные определения. Такая готовность, коренясь на вере в несомненную истину соборных определений, имеет не меньшее значение, чем и действительное на соборе присутствие уполномоченных лиц: блажени не видевшии, и веровавше (Иоан. 20:29), сказал Сам Спаситель. Соображая указанные нами способы, посредством которых местные церкви могли выражать свое участие в деяниях вселенских соборов, и, припоминая ту действительную многочисленность отцов, присутствовавших на них с разных мест и от разных народов, мы не видим причины сомневаться в том факте, что действительно вся Церковь, во всем ее вселенском составе, участвовала в деяниях и определениях Вселенеких соборов. Особенно, если представим, что пределы христианского миpa, по крайней мере в начале деятельности Вселенских соборов, были почти равны территории Римского царства, что обычай постоянных сношений между церквами, начавшийся при апостолах, никогда не умирал в Церкви, что строй церковного управления, оставляя всю свободу действий каждой церкви в ее частных делах75, по распоряжениям в делах более общих предоставлял инициативу предстоятелям церквей знатнейших мест и знаменитейших городов76.
Вслед за участием всех церквей в производстве вселенских соборов также требуется принятие самых их определений от предстоятелей тех же церквей, как присутствовавишх на соборе, так и отсутствовавших. Подобное принятие первыми свидетельствовалось собственноручным их подписом самых соборных актов; принятие последними выражалось их согласием на объявленные им соборные определения. Наблюдение за получением такого согласия в областях меньших возлагалось на митрополитов, в областях больших на экзархов. Стоит заметить что в древности было правилом, чтобы для принятия соборных определений требовать преимущественно согласия предстоятелей знаменитейших христианских церквей: Римской, Константинопольской, Антиохийской, Алекеандрийской и Иерусалимской, – церквей, так сказать, столиц христианского мира. Это требование, на наш взгляд, нисколько не разрушает общего смысла понятия: вселенский. В настоящем случае, с внешним значением этих церквей, которое они получили от важности городов, принималась во внимание внутренняя важность их, как мест, где апостолы по преимуществу сеяли семя своей проповеди и оставили как дух своих преданий, – так и букву своего учения. Притом согласие предстоятелей этих церквей, как многолюднейших и имевших большее влияние на дела всей Церкви, требовалось прежде других и потому, что среди них главным образом нарождались ереси, что несогласие предстоятелей этих церквей могло открыться более гибельными для Церкви последствиями, что наоборот их согласие могло расположить других к нравственному доверию и послушанию. Еще: несогласие прочих иерархов накликало на них суд только митрополитов области; несогласие митрополита – судилось экзархом или Патриархом; несогласие же, наконец, самого Патриарха становилось делом общецерковным и требовало участия в суде над ним первостоятелей других престолов.
Вместе с согласием предстоятелей на принятие соборных определений, необходимо требуется также и согласие всего клира и народа. Это согласие, в ряду внешних признаков вселенских соборов, имеет особенную важность потому, что затрагивает собою весь состав церковного общества, свидетельствует о единодушном – в буквальном значении этого слова – сознании правоты и благоплодности соборных определений. Пусть соборные определения будут выданы от имени всех собравшихся на собор предстоятелей; но, если только они не встретят одобрения со стороны всего церковного народа: то подобные определения не могут дать своим соборам титла вселенский. «Бывали, скажем словами Хомякова, соборы еретические, каковы например те, на которых составлен был полуарианский символ; соборы, на которых подписавшихся епископов насчитывалось вдвое более, чем на Никейском, соборы на которых императоры принимали ересь, патриархи провозглашали ересь, папы подчинялись ереси. Почему же отвергнуты эти соборы, не представляющие никаких наружных отличий от соборов вселенских? Потому единственно, что их решения не были призпаны за голос Церкви всем церковным народом»77. Согласие церковного народа на принятие соборных определений делает то, что из области теории переводит их в действительную практику Церкви, ставит непосредственным достоянием всего ее общества. И добавим, что означенное согласие должно иметь место не только во время самого обнародования соборных определений, а и во все остальное время жизни Христовой Церкви.
Но все означенные нами признаки вселенских соборов, поколику суть внешние, не могут быть названы признаками самостоятельными: они получают свое значение лишь потому, что служат следствием и дополнением признаков внутренних, взятых из сущности вселенских соборов и действенности их определений.
Вселенский собор тот, который был созван от имени всей кафолической Церкви, созван вследствие действительных и неотложных нужд, касавшихся всей Церкви, созван с целью удовлетворить именно этим нуждам, положить конец нестроениям и безпорядкам, смущавшим Христову Церковь. Высказывая это, мы хотим сказать, что предметами рассуждений собора, как вселенского, должны быть не те частные предметы, которые касаются управления, дисциплины и благоустройства одной какой-либо местной церкви, а вопросы общие, относящиеся до существа веры и учения Церкви, касающиеся коренных начал и целей ее существования, и имеющие важность для всех церквей христианского мира. Если не будет этой внутренней черты, т.е. предмета рассуждений вселенского характера, то и в существе собора, названного вселенеким, не останется основания, по которому его рассуждения могут иметь вселенское значение, простираться на всю Христову Церковь и занимать вселенское ее общество. Только вселенност предмета – если только можно так выразиться – подлежащего обсуждению, ставить собор в органическую связь со всем телом Церкви, необходимо требует живого участия всех отдельных его членов; нуждается также и во всеобщем признании соборных определений, которое выражается единодушным согласием паствы с ее пастырями.
Но чтобы означенное согласие непременно воспоследовало и было законно, для сего вселенский собор должен провозглашать в своих определениях не новое какое-либо, неслыханное в Церкви учение, а отыскивать и изрекать истину древнего предания78. Отсюда возникает новая внутренняя черта вселенских соборов, касающаяся прямо их определений. Эта черта: совершенная верность соборных определений всему божественному учению Церкви, сохраняющемуся в Св. Писании и Св. Предании. На эту верность, как указательное начало истины, намекал и св. Ириней, когда говорил: «Если бы о чем-либо возродился спор, то не надлежало ли бы обратиться к древнейшим, видевшим у себя апостолов, церквам, и от них получить, что только касательно настоящаго, спорнаго предмета, есть известнаго и очевидно яснаго»79. Эту верность, как необходимый признак истины, утвердил и VII-й Собор. «Храним не нововводно все, писанием или без писания установленные для нас церковныя предания»80. Эта верность, как осязательное свидетельство богодухновснности соборных определений, располагает всю Церковь к свободному принятию их и совершенному послушанию им.
Указанные нами признаки дают все права соборам на то, чтобы они и сами называли себя вселенскими и были признаны такими в Церкви. Но самое это признание, как довершительный их признак, обыкновенно выражается утверждением соборов предшествующего времени соборами последующими. Так II-й Собор утвердил определение Собора I-го (II, I). Собор III-й бывшее прежде него (III, 7, 8). Тоже сделал и собор IV (IV, I). Собор Трульский, VI Вселенский, в своем утверждении буквально переименовал все принятые им соборы (VI, 2). Собор II-й Някейский, VII-й Вселенский, хотя в общих словах, но также признал и утвердил авторитет прежних шести соборов вселенских (VII, I). Собор Константинопольский (879 г.), «бывший в храме премудрости слова Божия», утвердил правила последнего, т.е. VII Вселенского Собора81. Но сам Константинопольский собор, – хотя он и называет себя в своих правилах вселенским и надписывается таковым, как VIII-й Вселенский, в некоторых сборниках82, – остается неутвержденным и потому непризнанным в Церкви. Церковь знает только сем Вселенских соборов, которые почтила особыми, духовными торжествами, назвала их семью столпами, на которых утверждена истина Православия83. Больше этого числа и нельзя назвать, имея в виду указанные нами отличительные признаки Вселенских соборов84.
Вселенские соборы, как собрание пастырей из разных церквей и мест государственной территории, по самому порядку их образования, должны быть признаны нами за чрезвычайныесобытия не только в Церкви, а вместе и в государстве. Причинами к созванию Вселенских соборов обыкновенно служили особенные нужды Церкви; но эти нужды всегда развивались в жизни общества, стояли в связи с господствовавшими в нем направлениями и непосредственно влияли на его положение. – Поэтому вопрос о том, кому принадлежит законное право созывать вселенский собор, с первого взгляда, является вопросом сложным и двусторонним, касающимся прав Церкви и вместе власти общества. Чтобы правильно решить этот вопрос, нам необходимо иметь в виду и теорию прав Церкви и теорию законных отношений власти общества к делам церковным.
Но, по теории прав Церкви, как отдельного на земле духовного общества, как особого среди людей, благодатнаго Божия Царства (Иоан. 18:36), необходимо следует признать общим то заключение, что Христова Церковь должна быть самостоятельна в устройстве собственных ее дел, порядков и учреждений; что ей самой принадлежит власть разрешать вопросы своей веры и насаждать порядок своей жизни; что распоряжения, касающиеся этих предметов, должны истекать от нее самой, стоять в тесной связи с существом ее общей цели и настоятельными нуждами ее бытия. В таком порядке самоуправления Христовой Церкви и скрывается вся истинная сущность обязательности и авторитета всех ее действий и распоряжений. Но при отсутствии в Церкви, как нравственном царстве, одного высшего правителя, видимого, единоличного главы, в правах и власти котораго, как бы в общем центре, сходились и объединялись все ее отправления, который один своим полномочием, как внешне указательным началом, наперед диктовал бы смысл и определял законный исход для всякого проявления церковной мысли и жизни, – при отсутствии с одной стороны такого правителя, равным образом с другой, при недостатке в Церкви, как духовном обществе, внешнего, юридического права, – по которому обнародованные ею распоряжения делались бы вместе и положительными, юридически обязательными законами, – которое в то же время, внешним образом, ограждало свободу, мир и благоденствие Церкви, – говорим: при отсутствиии того правителя и при недостатке у Церкви этого права, нечувствительно, по необходимости, как бы сам собою, усложняется порядок ее полного благоустройства, выступают своего рода неизбежные условия и нужды, которые дело общего благоустройства Церкви ставят предметом внимания всего ее общества, вводят его в круг непосредственных забот власти, правящей государством, требуют, чтобы оно совершалось в известном порядке, с соблюдением государственной законности. Словом для Церкви, – пока она остается духовным царством, находится в союзе с человеческим обществом и от него получает всех своих членов, – является неизбежным участие в ее делах сторонней власти, важным внешнее ее содействие. Но та же теория прав Церкви заставляет нас здесь дополнить, что и при этих участии и содействии первоначальная творческая сила, как говорится, инициатива во всем, что касается судьбы Церкви, должна принадлежать ей самой, должна истекать непосредственно от ее авторитета. Участие и содействие внешней власти должны быть только служением и вспомоществованием успешному обнаружению и действованию духовных прав и авторитета самой Церкви, должны согласоваться с внутренними началами и целями ее существования, направляться только к сохранению блага и поддержанию истины Церкви. Как Церковь неистощимым богатством сверхъестественных своих дарований не отрицает естественных средств бытия к существованию человеческих обществ, напротив применительно к их быту устраивает собственную организацию и действует своими правами: так и человеческое общество и его власть, призываясь к участию в делах Церкви, оказывая содействие успехам ее существования, не должны посягать на внутренний строй ее жизни, насиловать ее нравственного авторитета, святотатственно касаться ен духовной свободы и истины. Церковь неотделима от человеческого общества, как от своих собственных членов, наоборот и человеческое общество немыслимо без Церкви, как без своей внутренно-просвещающей, нравственной силы. Но Церковь оберегает и развивает духовные интересы человечества, влияя вместе и на внешнее его благополучие; общество преимущественно служит временным его выгодам, не пренебрегая и нравственными его стремлениями. С точки зрения таких общих, неизбежных, взаимных соотношений Церкви и государства без труда можно понять всю необходимость совместного их участия и в деде созвания Вселенских соборов. В общем смысле, они созываются по нуждам Церкви, но не без содействия власти государства.
Tcли пожелаем раздельно представить, требуемое самым существом предмета, совместное участиее и церковной и гражданской власти в созвании Вселенских соборов: то мы должны будем сказать, что, по внутренней стороне, Вселенские соборы сполна были произведением и делом власти церковной, между тем как со стороны внешней они были подчинены ведению и влияниям власги государственной. В частности: причины, побудившие к созванию Вселенского собора, предметы его рассуждений, также лица, имевшие право обсуждать и решать эти предметы, наконец, изложение соборных определений: все это и подобное прямо зависело от власти Церкви, устанавливалось правами ее духовного авторитета. Напротив: указание места и времени для соборных совещаний, ручательство за непомешательство действиям собора и безопасность лиц, присутствовавших на нем, ручательство за то, что определения, постановленные собором, будут обнародованы во всеобщую известность и ограждены от оскорблений упорства и злонамеренности: все это и подобное требовало участия власти государственной, достигалось ее распоряжениями. Правдозаконность такого образа участия обеих властей в деле созвания Вселенских соборов оправдывается непосредственным характером этих властей и их различным назначением; она же свидетельствуется и неопровержимыми историческими фактами. Для доказательства этой мысли довольно упомянуть, что, до обнародования и признания христианской веры господствующим вероисповеданием, не было и не могло быть Вселенских соборов; с одной стороны сему мешало враждебное против христианской веры настроение языческого общества, и отсюда повсеместные гонения, стеснявшие Христову Церковь; с другой сама государственная власть только преследовала Церковь и, по временам, терпела ее веру, но не служила благоустройству ее существования. В таком положении Церкви ее представителям нельзя было и думать о вселенском соборе, чтобы не вызвать больших преследований со стороны государства и его власти, чтобы не подвергнуть прав и авторитета Церкви большему позору и осмеянию. Только со времени мирного союза государства с Церковью открывается пора довольно длинного ряда соборов.
Но было бы крайнею несправедливостью, если бы кто, на основании замеченных фактов, стал утверждать, что Вселенские соборы своим существованием были обязаны исключительно желанию и правам одной государственной власти, что созвание их сполна условливалось произволом государей Византии. Подобная мысль, не имея за себя ничего в указанных фактах, противоречит последующим указаниям истории. История говорит, что все Вселенские соборы были созваны для обличения и осуждения важнейших еретических учений, распространившихся в Церкви, что опровержение таких лжеучений всегда принадлежало пастырям Церкви и было непосредственною их обязанностью, что пастыри обыкновенно первые заявляли желание положить конец церковным нестроениям посредством собора, что соборы, собираясь по указам и распоряжениям государей, были удовлетворением желанию пастырей, ревновавших о мире Церкви и чистоте ее веры. Так говорит история очевиднейшими ее фактами; а внутреннее понимание самого предмета здесь дополняет, что если бы и не воспоследовало собора по заявлению пастырей, то голос их, как предстоятелей, должен иметь свою несомненную силу в Церкви, должен служить защищению ее истины и обвнаружению ее собственного авторитета. «Ужели еще нужно собирать собор, – писал в свое время блаженный Августин, рассуждая о ереси пелагиан, – чтобы обличить столь явную погибель! Как будто никакая ересь никогда не была осуждена без созвания собора, тогда как, напротив, известны весьма не многия ереси, для обличения которых открывалась такая потребность, и многия, и притом несравненно большее число, где являлись, в тех самых местах и подвергались справедливому обличению и осуждению, и уже оттуда давалось это во известие всем прочим церквам для предостережения»85. И Вселенские соборы, собираясь по распоряжениям государей, в существе своем были произведением того действовавшего от начала Церкви права, которое прежде проявляло себя во взаимных и единодушных сношениях церквей, свидетельствовалось обсуждением церковных вопросов чрез частные послания пастырей или поместные их собрания. Вселенские соборы только преимуществовали пред этим порядком. Каждому ясно, что на соборе, при свободном обсуждении различных мнений и сомнений, возникающих при рассмотрении данного вопроса, должен быть получен более решительный и успешный результат, чем в то время, когда каждый епископ в отдельности или несколько их вместе отвечают на вопрос, требующий неотложнаого решения. Каждый понимает, что принятое на соборе определение, благодаря участию и покровительству государственной власти, как обязательный закон, делалось известным во всех концах христианского мира, ограждалось от открытых выходок упорства и наглости86. Благоплодность следствий Вселенского собора откроется для нас еще яснее, когда представим, что восток и запад, как отдельные части империи, составляя в то же время одно тело Христовой Церкви, могли на Вселенских соборах самым непосредственным образом, обмениваться взаимною помощью в нравственных, религиозных предприятиях, благих делах. Результаты подобного обмена нечувствительно возрастут для нас, когда присоединим сюда покровительство государственной власти, устраняющей здесь внешние препятствия и содействующей успехам благих начинаний. «Первою моею обязанностию, писал Константин Великий церквам, после Никейского собора, было заботиться о том, чтобы между всеми блаженнейшими общинами вселенской Церкви соблюдалась единая вера, искренняя любовь и согласное почтение Вседержителя Бога. Но так как это не могло прийти в неизменный и твердый порядок, пока не сошлись бы в одно место все, или, по крайней мере, весьма многие епископы, и не разсмотрели бы каждаго предмета, относящагося к божественной вере; то я собрал, сколько можно, более епископов»87. Но, по подражанию Константину Великому, если не вполне в его духе, действовали и другие после него императоры, когда созывали Вселенские соборы по требованию настоятельных нужд и для пользы Церкви, а не из тщеславного угождения своему цезарскому властолюбию.
И так содружество иным участием церковной и гражданской власти и разрешается весь вопрос о том, кому принадлежит прямое право созывать вселенский собор. Оно принадлежит, прежде всего, самой Церкви, поколику в ней усматриваются нужды к созванию такого собора; ее властью устанавливается истина соборных определений; к ее непосредственной пользе направляются и самые эти определения. Потом и государство, честнее его власть, разделяет с нею это право, поколику в распоряжениях этой власти находятся средства – как к созванию пастырей в одно место, – так и к охранению внешней их безопасности здесь; поколику от покровительства этой же власти зависит охранение соборных распоряжений от наглого упорства и злобного ожесточения. В таком совместном участии обеих властей в акте созвания вселенского собора, если только они действуют здесь согласно их назначению, нет ничего предосудительного и незаконного, а скрывается наивернейший залог к успеху действий и процветанию мира, как самой Церкви, так и государства.
Созываемые по нуждам Церкви, заявленным ее пастырями, но вдастью и указами государей88, Вселенские соборы, в самом своем составе и способе ведения своих дел, имели также церковно-государственный характер. На них собирались: с одной стороны предстоятели церквей – епископы, прочие лица иерархии: пресвитеры и дьяконы, и члены клира89; с другой – императоры, уполномоченные от них сановники государства и другие верующие. Цель присутствования всех этих лиц на Вселенских соборах была неодинакова, смотря по различию значения одних в Церкви и положения других в государстве.
Епископы являлись на соборы и присутствовали на них по обязанностям их служения, по требованию лежащего на их совести долга – защищать дело Христовой истины и благоустроять нужды Христовой Церкви. Они были главными деятелями соборных совещаний. Прочие лица иерархии: пресвитеры и дьяконы, обыкновенно, присутствовали на соборах по званию всегдашних помощников своих епископов; но они могли по временам пользоваться и правами сих последних. Это бывало в том именно случае, когда пресвитеры и дьяконы, по доверию от своих церквей и их настоятелей, присутствовали на соборах с правами своих епископов и представляли их лица. Члены клира всегда являлись на соборы, как спутники своих епископов; а прочие верующие были привлекаемы на них, кроме любопытства, похвальным желанием видеть ход соборных совещаний и поучиться урокам истины. Члены клира и прочие верующие, а также и лица иерархии, не имевшие особого полномочия и особых занятий, оставались на соборе в положении обыкновенных зрителей, которые своим вниманием охраняли священные права истины, своим сочуствием выражали одобрение ратоборцам правды. Всем им вместе принадлежало право голоса совещательного (jus consultations). Если между всеми этими лицами можно сделать какое-нибудь исключение: то только для людей ученых, богословов, философов и вообще знатоков дела. Они могли подготовлять самые результаты соборных определений своими рассуждениями и наперед предуказывать другим подлинную истину предмета. Значение всех этих лиц на Вселенских соборах – для ясности представления – можно сравнить с авторитетом, которым пользуется богословская наука в общем своде учения Церкви, с ценою частного, разумного убеждения, которую оно имеет в деле общего раскрытия христианской истины. Простирать здесь значение этих лицъдалее указанной черты будет и произвольно и несправедливо. Одни из них (напр. философы) могли предлагать и действительно предлагали отцам собора возражения и вопросы для разрешения и разъяснения90; другие (напр. богословы), замечательнейшие по их способностям и знаниям, помогая епископам в рассуждениях, вели открытые прения с иномыслящими и опровергали заблуждения совопроснивов. Об Оригене расказывают, что он неоднократно был приглашаем на соборы для указанных занятий по уважению именно к его способностям и знаниям91. О св. Афанасии известно, что он, в присутствии своего епископа Александра и отцов I-го Никейского собора, открыто состязался с Арием и опровергал его софизмы92. Но эти и подобные им лица, несмотря на всю знаменитость их имен, были только вспомогательными деятелями на Вселенских соборах. Вся истина и авторитет соборных определений зависели именно от прав и власти епископов, как богопоставленных судей в вопросах благочестия и делах веры. На этом основании только числом и именем их, как действительных членов собора, надписываются все Вселенские соборы. Так Никейский, I-й Вселенский собор, в правилах обыкновенно называется собором 318 отцов; Константинопольский, II-й Вселенский, собором 150 отцов; другие соборы обозначаются числом бывших на них епископов93. Вместе с этим, только подписями одних епископов, как печатью высшей церковной власти, и утверждались соборные определения. Подписи других членов иерархии, если и встречаются, то только в тнх случаях, когда они представляли собою лица своих епископов, не присутствовавших на соборе, и действовали от их имени. Так в актах Никейского собора, I-го Вселенского, встречаем имена Витона и Викентия, пресвитеров римских; в актах собора Константинопольского, II-го Вселенского, имена Флавиана и Елпидия, пресвитеров антиохийских, Тиронна пресвитера аморийского, Авксанона пресвитера апамейского и других94.
Церковному характеру Вселенских соборов нимало не мешало то, что на них присутствовали: сами императоры, или назначенные от них гражданские лица. Так на Никейском соборе, I-м Вселенском, присутствовал лично сам Константин Великий, На Халкидонском, IV Вселенском, именно в шестом его заседании, был император Маркиан95. Собор Трульский, VI-й Вселенский, большею частью происходил в присутствии императора Константина Погоната, которого притом окружала блистательная свита из высших сановников государства96. На II-м Никейском, VII-м Вселенском соборе, именно в последнем его заседании присутствовала лично императрица Ирина с ее малолетним сыном Константином97. На прочих соборах вместо императоров присутствовали назначенные от них лица. Так на Ефесском соборе, III-м Вселенском, мы видим сначала графа Кандидиона, потом государственного статс-секретаря Иоанна, который заменил первого98. На Халкидонском присутствовала, можно сказать, целая комиссия важнейших, государственных сановников, состоящая из Ататолия военного министра, Палладия начальника лейб-гвардии, Титиана Константинопольского губернатора, Виккомаха министра двора, Спорана начальника царедворцев и многих других лиц99. На V Вселенском соборе вместе с другими заседал квестор Константин100; на VII-м мы видим Петрона консула, патриция и графа, и Иоанна, императорского логофета и Остиария101.
Как все эти лица, так и сами императоры присутствовали на Вселенских соборах не в качестве судей веры или начальников Церкви, а со званием охранителей мира, порядка и благочиния в Церкви, с именем и правами покровителей веры. «Бог поставил вас пастырями церкви, говорил Константин Великий епископам на Никейском соборе; поэтому все, что относится к Христовой вере, вам надлежиг разсматривать»102. «Как царь и сослужитель ваш, я прошу от вас этого общему Владыке Богу угоднейшаго дара, который мне прилично принять и вам подать»103. Согласно с Константином Великим мыслил и Феодосий младший, современник Ефесского собора. Он, на просьбу Феодорита Кирского, который убеждал императора запретить халкидонскому епископу делать собрания – отвечал: «я не могу приказывать епископу»104; и после писал Иоанну епископу антиохийскому: «всякое постановление и низложено епископом будет зависеть от рещения кафолической Церкви, которое впрочем должно совершаться без шума и волнения»105. Подобно Константину Великому и император Маркиан, в присутствии Халкидонскаго собора, лично объяснил, что он «восхотел присутствовать на соборе для утверждения веры и твердости его деяний, а не для показания какой-либо власти и силы»106. Тот же император и после, следуя его примеру, императрица Ирина, выслушав уже составленные определения современных им соборов, торжественно спрашивали всех присутствовавших отцов о единодушном согласии на прочитанные определения. «Пусть скажет святый собор, спрашивал Маркиан, по согласию ли всех святейших еписвопов провозглашено прочитанное теперь определение? Все воскликнули: все так веруем: одна вера, одно мнение; все также мудрствуем; все мы, согласившись, подписали; все мы православны; сия вера православная, сия вера вселенную спасла»107.
Константин Великий, присутствуя на Первом Вселенском соборе, сам лично следил за ходом и предметами соборных рассуждений; сам оставался охранителем тишины и порядка на соборе, предотвращая личные несогласия между епископами и обращая внимание их на главный предмет совещаний108. Другие императоры, сами не присутствуя, поручали это дело посланным от них лицам. Августы Феодосий и Валентиниан так определяют цель присутствия этих лиц на Вселенских соборах: «справедливость требует, говорят они, озаботиться и о благочинии и тишине, нужных святейшему вашему собору (речь о Ефесском соборе) при совещаниях; мы и не упустили из виду, чтобы была соблюдена для него невозмутимость со всех сторон, хотя мы и уверены, что ваше благочестие не нуждается ни в какой внешней помощи, чтобы доставить мир и прочим, однакож тщательное наше попечение о благочестии решилось не пренебречь и этим. Посему знатнейшему придворному сановнику нашему Кандидиану доведено прибыть к вашему святейшему собору с тем однако же, чтобы он нисколько не вмешивался в происходящее изсдедование о догматах (ибо не принадлежащему к чину святейших епископов несправедливо вмешиваться в дела церковные), а с другой стороны, чтобы он, как мирян, так и монахов, и собравшихся уже, и имеющих собраться, всячески отдалял от самого города (ибо людей, нисколько не нужных для предстоящего изследования догматов, не надобно допускать, чтобы они производили смятения и таким образом препятствовали мирным постановлениям вашей святыни); равно он должен будет заботиться и о том, чтобы от неприязненных взаимно расположений разномыслие не дошло до больших размеров, а от этаго не встретило препятствий разсуждение вашего святейшаго собора, и от могущаго произойти безпорядочнаго шума не замедлилось бы тщательное изследование истины, но чтобы каждый, без злобы выслушивая, что говорится, или прилагал свое мнение, или возражал, и таким образом чрез предложение мнений и решение их изследовние об истинном учении окончилось бы без всякаго смущения и по общему решению вашей святыни получило бы утверждение неоспоримое и всем угодное. Преимущественно же вашим величеством тому же знатнейшему мужу Кандидиану повелено наблюдать, чтобы никто не оставлял назначеннаго для разсуждений места, ни с тем, чтобы возвратиться домой, ни по желанию дойти до двора вашего величества, ни с намерением пойти в другое какое-либо место; также, чтобы по чьему-нибудь требованию не был предложен совершенно посторонний, церковный вопрос, или от кого-нибудь не возникло предложение, не относящееся к предлежащему разсмотрению святаго учения, прежде, чем решены будут все недоумения о вопросном предмете, и что нужно к дознанию истины, все то, по точном изследовании, получить утверждение, приличное православному богопочтению»109. На соборе Халкидонском, IV Вселенском, назначенная императором Маркианом комиссия государственных сановников, как показывает самое изложение деяний этого собора, заправляла порядком рассуждений, переводя внимание отцов собора от одного предмета к другому и наблюдая за тем, чтобы прежде решения по одному известному вопросу не поднималось рассуждений о другом. Означенная комиссия, в качестве блюстителей за внешнею правильностью хода соборных совещаний, следила не только за общим порядком дел и предметов, подлежавших обсуждению, но и предлагала отцам собора делать переход от одного вопроса к другому110. Такое формальное участие уполномоченных гражданскою властью в делах соборных совещаний не говорит собою ничего против церковного характера соборов и внутреннего авторитета их определений. Это участие, добавим, совершенно уместно, естественно и необходимо в том случае, где действуют лица, облеченные одним нравственным доверием и духовным авторитетом, для которых должны быть сторонними заботы об утверждении внешнего порядка и сохранении гражданского благочиния.
Впрочем, в актах соборов встречаются прямые указания и на то, что сами императоры и присутствовавшие вместо них на соборах чиновники не ограничивались одним внешним надзором за ходом дел на Вселенских соборах; напротив, нередко подвигали деятельность отцов какими-либо предложениями, относящимися до благоустройства Церкви. Так, император Маркиан, при личном своем присутствии, предложил Халкидонскому собору три правила касательно церковного благоустройства. Первым из этих правил предписывалось никому не сооружать монастыря без воли местного епископа, а также и без соизволения владетеля того имения, в котором предполагается построение монастыря; указывалось монахам всякой местности быть в подчинении епископу, соблюдать безмолвие, прилежа только посту и молитве, и не вмешиваться в церковные или общественные дела, кроме случаев, когда они получат особенное на то повеление от местного епископа; отнималось у монашествующих право принимать в свои монастыри рабов или приписных без соизволения их господ. Вторым правилом запрещалось монахам и клирикам, под угрозою церковного покаяния, или лишения сана, брать на откуп имения и управлять ими, исключая только случаев, когда сам епископ укажет кому-либо иметь попечение о церковном имуществе. Третьим осуждался произвольный переход клириков от одной церкви другой, и вменялось епископам в обязанность обращать на прежние места тех, которые перешли к ним, оставив своих епископов111. Эти правила сполна были приняты собором и помещены в числе его канонов, с новыми дoпoлнeниями и разъяснениями112. Тот же император выразил желание, чтобы город Халкидон был возведен в почетное звание митрополии; что и было принято единодушным согласием отцов113. Известно, что на II Вселенском соборе, в преемники св. Григорию Богослову, по желанию императора Феодсия, был избран Нектарий, знатный мирянин114. По воле и распоряжению императора Юстиниана. и римский папа Вигилий, за непокорность власти монаршей и ослушание церковной, был исключен из церковных диптихов Пятым Вселенским собором115. На соборе Халкидонском уполномоченные сановники, после рассмотрения дела и разъяснения мнений, первые высказываются касательно осуждения виновных. «Мы усматриваем, говорят они, что точнейшее изследование о православной вере должно быть тщательнее произведено в следующий день, в присутствии собора. Но так как оказывается, что блаженной памяти Флавин и почтеннейший еппскоп Евсевий осуждены несправедливо, как это видно из разсмотрения документов и дознаний, также из самых слов некоторых бывших тогда на соборе, и (теперь) сознающихся, что они заблуждались и напрасно осудили их, ни в чем не погрешивших против веры: то нам кажется справедливым и богоугодным, если благоугодно будет священнейшему и благочестивейшему государю нашему, подвергнуть тому же наказанию имевших тогда власть и председательство на соборе.... и святым собором, по канонам, лишить их епископскаго достоинства и о всем воспоследовавшем довесть до сведения высочайшей власти». На высказанное заявление сановников последовали самые единодушные и одобрительные отзывы со стороны отцов собора. Восточные и бывшие с ними епископы сказали: «это праведный суд!» Иллирийские и бывшие с ними почтеннейшие епископы сказали: «все мы погрешили, все мы просим прощения»116.
Но, встречаясь с подобными фактами, необходимо здесь спросить: что могут значить все эти и подобные им предложения, требования и заявления? Не переносят ли они собою самую инициативу соборных рассуждений и определений, которая должна принадлежать Церкви, в руки власти государственной? Отвечаем прямо и решительно: совсем нет! Эти предложения и заявлеия, с одной стороны, следуют – как результаты предшествовавших им долгих рассуждений и розысканий самих соборов, с другой – они служат изложением непосредственных требований ясного закона и справедливости, а не внушений властительского произвола. В том и другом случае они только внешним, формальным путем предупреждают и объявляют внутренние, сознаваемые самою церковною властью и желанные для нее идеи и определевния. Те же предложения и заявления сполна служат нравственным целям Церкви, и отнюдь не противоречат ее авторитету: последнее слово на признание и узаконение этих предложений и заявлений остается за правами Церкви, за голосом ея собственного авторитета. Словом, в том обстоятельстве, – что некоторые из соборных определений предварительно формулировались и заявлялись представителями власти государственной, но окончательно утверждались и узаконялись согласием и приговором отцов, присутствовавших на соборах, – в этом обстоятельстве мы уематриваем не преобладание власти над авторитетом Церкви, а осязательнейшее доказательство неотразимой правды и истины этих определений. То же обстоятельство выставляет соборные определения непринадлежащими исключительно никому, а делает их прямым результатом уяснения и дознания настоящей истины всем собором. На основании того же обстоятельства, мы, не стесняясь, утверждаем, что общие отношения власти государственной к авторитету Церкви на соборах были те же самые, какие обыкновенно бывают между лицом, предлагающим свое мнение на утверждение, и лицом, узаконяющим это мнение своими правами и согласием.
Нет ни малейшего насилия для авторитета Церкви и никакой противозаконности и в тех собственноручных подписях, которыми императоры утверждали соборные постановления. В общем смысле эти подписи, по их происхождению, были удовлетворением желанию самой церковной власти, и по их цели они были знаком принятия соборных постановлений за действительные и общеобязательные законы.
В самом деле, подписание императорами соборных деяний было следствием того, что сами отцы, присутствовавшие на соборах, обыкновенно обращались к императорам с просьбою, чтобы те утвердили составленные на соборе каноны. Константин Великий, присутствуя на I-м Вселенском соборе и свято повинуясь авторитету Церкви, сам торжественно исповедал пред отцами Никейского собора, что он искреннейше приемлет их определения, признавая согласие всего собора действием Божиим; мыслит во всем согласно с собором, приглашая также всех согласиться на эти определения и утвердить своим подписом117. Для засвидетельствования же собственного согласия на соборныяе определения и признания внешней их силы, Константин Великий к духовному наказанию Ария – отлучение от Церкви, определенному отцами собора118, присоединил и от себя наказание внешнее – ссылку, или удаление от общества; кроме того особым указом повелел сжечь самые сочинения Ария, угрожая смертью всякому, кто будет обличен в намеренной их утайке119. Но что сделал Ковстантин Великий, – как покровитель веры и Церкви, сам лично присутствовавший на Никейском соборе, – по собственной его воле; о том последующих императоров просили отцы прочих Вселенских соборов. «Просим твое благочестие, – обращались, напр., отцы II-го Вселенского собора к императору Феодосию Великому, – утвердить постановления собора, дабы как ты почтил Церковь своим посланием, которым созвал нас; так ты же своим утверждением положил и конец нашим совещаниям»120. Подобным же образом и отцы III-го Вселенского собора просили императоров Феодосия и Валентиниана об утверждении своих определений. «Просим ваше величество, писали отцы, собравшиеся в Ефесе с Кириллом Александрийским, не считать собором сборище людей, виновных в преступлениях... Но, да повелит ваше величество, чтобы постановленное вселенским и святым собором в утверждение благочестия против Нестория и его нечестиваго учения возъимело свою силу, быв подтверждено согласием и одобрением вашего благочестия»121. «Просим ваше величество, писали и епископы, державшие сторону Иоанна Антихийского, не оставить без внимания попираемые церковные законы, но, сколько возможно, скорее спасти обуреваемую веру и помочь нам, преследуемым кознями... Ибо невозможно, по нашему мнению, чтобы составленное определение утверждено было законным порядком, без воли вашего величества»122. Отцы Халкидонского IV Вселенского собора, в своем послании к Валентиниану и Маркиану, писали: «Вы употребили все средства, чтобы уничтожить случившееся разногласие и укрепить учение отеческой веры. А мы, размышляя и отыскивая причину бури, поднявшейся во вселенной, нашли, что виновник этого дела – Диоскор, бывший епископ александрийский... О чем истинно доносим вашей благочестивой власти, чтобы вы разсмотрели и его преступность, и чистоту справедливаго приговора, произнесеннаго над ним, как бы пред лицом Божиим. Мы уверены, что и вы, благочестивейшие и христианнейшие императоры, согласитесь с нами: мы знаем, какой страх внушает злым ваша почтенная власть и какую заботливость вы оказываете о церковном мире, будучи научены опытом»123. Те же отцы и в своей речи к императору Маркиану говорят: «вы, христолюбивые и достойные свыше дарованнаго вам царства, воздайте Благодетелю верою и докажите благодарность за честь попечением об исповедании, стремления злых обуздывая, а всех (подвижников) благочестиваго исповедания вознаграждая согласием, подтвердив при собранном вами соборе учение благочестивых догматов»124. Отцы VI Вселенского собора, в своей речи к императору Константину Погонату, просят его утвердить соборные определения – как собственноручною его подписью и печатью, так и царскими эдиктами. «Ты, государь благолюбивый и праволюбивый, говорили они, Даровавшего тебе державу возблагодари за таковое благоволение: приложи к определениям нашим печать, скрепи их подписом своим царским и утверди священными своими эдиктами и благочестивыми обычными распоряжениями, так чтобы никто после этаго не прекословил постановленному и не входил в новые розыскания»125. То же самое отцы собора повторили императору и на словах: «Просим государь... как просили и в возвании, представленном вашему благочестивому царскому величеству, чтобы подписанное нами определение, которое сейчас было прочитано пред богомудрым вашим смирением, скрепили и вы свящеинным своим подписом»126. Отцы Трульского собора, согласно с отцами II Вселенского собора, и подлинными их словами, просили о том же императора Юстиниана II: «Просим, говорили они, твое благочестие, чтобы как ты почтил Церковь пригласительными посланиями: так точно запечатлел своим подписом и конец наших ризсуждений»127. На II Никейском, Седьмом и последнем Вселенском соборе, когда, по требованию присутствовавших на нем императрицы Ирины и сына ее Константина, было прочитано соборное определение, и когда весь собор, как бы едиными устами одобрил это определение; тогда председатель собора, Патриарх Тарасий, поднес императрице и ее сыну прочитанный свиток и от имени собора просил их скрепить и утвердить соборные постановления благочестивыми их подписями128. Только в актах V Вселенского собора мы не находим ни письменного послания, ни устного обращения отцов собора к императору с просьбою об утверждении их определений. Историки также не говорят, чтобы деяния этого собора были утверждены императором. Но это исключительное обстоятельство удобно объясняется теми соображениями, что учение Оригена и три главы, бывшие предметом рассуждения на V Вселенском соборе, император Юстиниан осудил еще прежде, и сам же обнародовал во всем своем государстве составленные на этом соборе определения129.
Было бы крайнею, с нашей стороны, неправдою и вместе признаком узкого понимания настоящего предмета то, если бы мы осмелились здесь сказать, что Вселенские соборы и их отцы, обращаясь со своими просьбами к императорам об утверждении их деяний, тем самым изменяли авторитету Церкви, действовали противно началам ее самостоятельности и свойствам ее духовного характера. Подобная мысль, если и высказывается некоторыми, то, без сомнения, не серьезным образом и в забвении той очевидной истины, что Христова Церковь и все ее установления – не идея и закон, существующие только в одном представлении и для представления; а сила и факт, назначенные для существования и деятельности в истории, для обновления мира, для исправления человека, для борьбы с его грехом и порождениями последнего. Поэтому участие государственной власти в устроении Церкви на земле и в обществах людей настолько бывает неизбежно, на сколько необходимо для каждого человека, ставшего сыном Церкви, быть ревнителем ее веры, охранителем ее истины, поборником за ее уставы, врагом ее врагов. Но эта власть, как совершенно самостоятельная в ее круге предметов, кроме того не лишена и печальной возможности противодействовать распоряжениям Церкви, влиять на своих подданных во вред благу и спокойствию последней. Поэтому, само собою становится понятным для нас то желание, чтобы было дано согласие власти на распоряжения Церкви, чтобы она открыто признала их важность, ненарушнмость и обязательность. Тем более сие желательно, что для справы с человеческим упорством и ожесточением иногда оказываются недостаточными: внушения, угрозы и наказания одного нравственного авторитета Церкви, а бывают необходимы самые действенные меры внешней силы и власти. Вселенские соборы и их отцы, когда обращались к императорам с просьбою об утверждении их определений, то этим самым они высказывали свое желание и надежду, что составленные ими определения не только не останутся не обязательными для членов общества, но и удостоятся защиты и ограждения от его власти в случае нападений на них со стороны упорства и нераскаянности виновных. Желание вполне святое и надежда спасительная! Можно бы было пожалуй говорить против сего явления в том случае, если бы самые просьбы отцов к императорам клонились к утверждению ими догматического, т.е. церковного смысла соборных определений, а не к заявлению императорами только согласия на признание их внешней силы и обязательности. Но отцы, как показывают самые их просьбы, обращались к императорам потому, что признавали за ними права верховных охранителей мира Церкви, что считали их главными после себя споспешниками ее благоустройства, что видели в них единственных законодателей внешне обязательных законов. Отцы обращались к императорам со своими просьбами с тою целью, чтобы утверждением их власти была ограждена ненарушимость соборных определений, спасена их внутренняя святость. «Невозможно, по нашему мнению, выражались отцы Ефесского собора в послании к императорам, чтобы составленное определение было утверждено законным порядком без воли вашего величечества»130. «Мы знаем, какой страх внушает злым ваша почтенная власть, писали и отцы IV собора, и какую заботливость вы оказываете о церковном мире, будучи научены опытом. Посему и молим Бога всех сохранить надолго вашу власть, которая обычно покровительствует благочестию, царствует над вселенною мирно, судит каждаго подданнаго справедливо, покаряет поднятия руки врагов и заставляет повиноваться внешним скипетрам»131.
Заявленные императорами от отцов соборов просьбы об утверждении их определений, не оставались без исполнения. Свои утверждения соборных определений по этим просьбам императоры выражали: или собетвенноручным подписом соборных актов, или особо изданными по сему предмету эдиктами, или действительными распоряжениями, вполне согласовавшимися с соборными определениями, или, наконец, всем этим вместе. Различие этих способов не ослабляло одинаковой сущности предмета. Константин Великий не только признал деяния Никейского собора, но и оградил ненарушимость их особыми указами132. Соизволяя на просьбу отцов, и император Феодосий Великий также утвердил определения II го Вселенского собора своим одобрением, как выражается историк Созомен: «царь утвердил их и дал закон»133. В этом законе объявлялось, чтобы те, кои несогласны с собором Никейским и Константинопольским, не только были лишаемы церковных званий, но и изгоняемы из церквей, из городов и из всякого общества134. Согласно с Константином и Феодосием поступил и император Константин Пагонат. Он, кроме собственноручной подписи соборных актов после всех отцов «мы Константин, царь во Христе Боге135и самодержец римский, прочли и согласились», дал особый эдикт, в котором, анафематствуя со своей стороны еретиков, отлученных от Церкви прежними соборами и особенно собором VI, строго предписывает и трогательно убеждает своих подданных следовать соборному определению: «потому что это догматы истинной веры в Бога, это проповедь апостолов, евангелистов, это учение соборов и св. отцов». В том же эдикте повелевалось: «чтобы никто отнюдь не изобретал чего-либо нового в рассуждении веры и не выдумывал особенных догматов, а главным образом не разглашал и не пускал снова в ход учения об одной воле и одном действии во Иис. Христе. Но если кто, из угождения людям, пренебрежет любовию к Богу и станет пререкать настоящему указу; то тот, будет ли он епископ, или клирик, или монах, лишится сана, будет ли гражданский чиновник, накажется отнятием чинов и имущества, будет ли простолюдин, изгонится из царства и всякаго города; и за всем этим все они не избежат наказания на страшном и праведном суде.136 Под актами собора Трулъского, который в Православной Церкви известен под именем Пято-шестого, встречается следующая подпись императора Юстиниана II: «Флавий Юстиниан, верный во Иис. Христе Боге царь римский, согласившись со всеми определениями соборными и принимая их (consentiens... et recipiens), подписался»137. Подобно сему и императрица Ирина и сын ее Константин в присутствии всего собора также собственноручно подписали деяния VII Вселенского собора138.
Если мы не находим собствевноручных подписей других императоров под актами современных им соборов: то мы видим действительные их распоряжения, которые вполне согласны с постановлениями этих соборов и с просьбами отцов. Так император Феодосий младший выразил свое полнейшее согласие с определениями собора Ефесскаго тем, что, не внимая никаким представлениям партии Нестория, сослал его в заточение, а епископам указал рукоположить нового архипастыря для Константинополя139. Тот же император издал и особый эдикт против Нестория. Этот эдикт, «переименовывая несториан в симониан», между прочим, узаконял: «Никто да не дерзает иметь у себя, или читать, или переписывать нечестивыя книги непотребнаго и святотатственнаго Нестория против святой религии православных и против догматов святаго собора епископов в Ефесе. Книги эти, собравши со всевозможнымм тщанием, должно публично предать сожжению... Не должно ни тайно, ни явно давать им, для их собраний никакого здания, ни в селениях, ни в предместьях городских, вообще нигде, потому что мы постановляем, что они лишаются всякаго права на собрания. Да ведает всякий, что преступник настоящаго закона, как последователь Нестория, будет наказан лишением всего имения»140. Император Юстиниан I, предварительно со своей стороны осудив учение Оригена и три главы, бывшие предметом рассуждений на Пятом Вселенском соборе, своим царским указом, сам потом обнародовал во всем государстве определения означенного собора.
Тот же император, особою своею новеллою от 553 года, торжественно утвердил государственную важность всех соборов, бывших до него. «Постановляет, гласила новелла, чтобы силу законов имели все церковныя правила, изложенныя или утвержденныя на соборах: Никейском, Константинопольском, Ефесском и Халкидонском. Ибо догматы этих соборов мы принимаем, как слово Божие, а правила их сохраняем, как законы»141.
Утверждая соборные определения собственноручными подписями, особыми указами и действительными распоряжениями, императоры тем самым не только выражали свое личное согласие на принятие этих определений от власти Церкви; но, принимая их, они сообщали им и значение положительных законов, обязательных для всего государства. Таким утверждением, сверх духовного авторитета, который принадлежал соборным определениям по самому их происхождению и существу, императоры усвояли им внешнюю обязательность, которая должна была сопровождаться и свидетельствоваться действительным применешем их в жизни гражданского общества142. В этом случае христианские государи, как первородные и вместе покорные сыны Церкви, сами соглашались на несомненно истинные и спасительные определения соборов, а как представители прав народа, как стражи его нравственных выгод, они ручались пред церковью за всех своих подданных в том, что ее постановления и законы, как священные и святые, не будут унижены и оскорблены своеволием и буйством народного произвола, что они сделаются руководигельным началом жизни и деятельности всех членов государства. Мы, действительно, имеем полное право смотреть на императорские подписи и утверждения соборных определений, как на заявление принятия этих определений и послушания им всего состава членов гражданского общества, всего союза лиц церковного народа. Смотреть так заставляет нас самое понятие о правах и власти государя, если рассуждать о них сравнительно с правами и властью подданного ему народа; смотреть так побуждает нас и тот взаимный союз, который существует между императором и его народом. В самом деле, общество и монарх, народ и его император находятся между собою в таком взаимном соотношении, что самодержавный монарх, по всеобъемлемости усвоенных ему прав, по неограниченности принадлежащей ему власти, имеет все полномочие мыслить, говорить и действовать – как за все подчиненное ему общество, так и за каждого члена его в частности, в видах и материального и нравственного благоденствия всего народа. Кажется в таком, а не другом общем воззрении на взаимные отпошения народа к его правителю и наоборот скрываются основа и сущность тех коренных начал, на которых утверждаются строй и порядок человеческих обществ, управляемых законами самодержавной власти. Самодержавный правитель, глава подданного ему народа в делах гражданского управления, по тому же праву может быть представителем своего народа и в делах церковных. Если каждый народ не только имеет право, а и обязан наблюдать, чтобы распоряжения пастырей Церкви и постановления ее соборов приводились в исполнение и принимались общим согласием его членов: то, следовательно, может исполнять это право и обязанность за народ и его верховный помазанник. Если народ имеет право и даже обязан заботиться о благоденствии Церкви и отстаивать чистоту веры от всякого неприязненного нападения на нее: то, следовательно, и его монарх может быть защятником Церкви и охранителем ее веры. Действуя и в этих случаях от своего имени, монарх действует вместе с тем и от лица подданного ему народа143. А посему, утверждая определения Вселенских соборов своими подписями, указами и распоряжениями, государи чрез то самое делали их общим достоянием всего своего народа, наперед объявляли врагами государства и общества тех, которые захотели бы противиться уставам и законоположениям Церкви.
Таким образом, государственная власть, принимавшая самое живое участие и в созвании Вселенских соборов, и в их производстве, и в утверждении самых определений их, действовала в этих случаях, как внешняя вспомогательная, охранительная и законодательная сила. Где оканчивалось видимое участие этой силы, там открывалась область свободного действования прав высокого авторитета самой Церкви. С точки зрения и по правам именно этого авторитета нами должна быть понята и каноническая важность Вселенских соборов.
Вселенсие соборы, как высшие и вместе непогрешимые органы благоустройства нужд и управления делами всей кафолической Церкви, пользовались и располагали особыми правами принадлежащей им власти. Чтобы не говорить много об этой власти, мы вообще заметим, что каноническая важность Вселенских соборов совершенно равносильна авторитету самой кафолической Церкви, яснее – тому полномочию, которым был облечен наш божественный Спаситель и Госсподь как непосредственный посланник и единородный Сын Бога Отца, совершивший на земле Его высочайшую волю, при содействии Св. Духа. Потому что в авторитете Церкви, как теле И. Христа, как органе Св. Духа, необходимо мыслить все то, что имел в Себе Сам И. Христос, – как царь, Ему же Отец покори всяческая, – как первосвященник со Своею кровию прошедший небеса (Евр. 4:14), – как Учитель, сказавший дюдям волю Божию. Ограждаясь таким всеобъемлющим авторитетом, Христова Церковь самостоятельно действует в указанном ей деле спасения всего мира, сохраняет неоскудеваемый свет Христова учения для всех народов и поколений человечества, оберегает свое существование во все времена, торжествует всюду над страстями человеческими. Но тот же всеобъемлющий авторитет Христовой Церкви сполна и весь действовал и во Вселенских соборах, как высших органах власти, представлявших собою всю Церковь. Вот раздельные права этого авторитета, как они являются наблюдению в самых актах и определениях соборов.
Вселенские соборы, действуя от лица всей кафолической Церкви, имели право определять по разуму слова Божия и в духе всегдашнего Предания Церкви догматы ее веры и постановлять правила нравственного поведения членов церковного общества. Соборы излагали свои догматы, по нуждам времени, как в форме полных символов: напр. Никеоцареградский символ, так и в виде частных определений (όρος): напр. догматы Халкидонского собора о двух естествах во едином лице Господа нашего И. Христа; догмаг VI собора о двух волях и действиях в Том же И. Христе и догмат VII собора об иконопочитании 144. Соборы постановляли и правила нравственного поведения в форме церковных правил и законов (κανών), определявших жизнь и поведение людей, как членов церковного общества, имеющего свое особое устройство и свои отдельные уставы. Как те догматы, так и эти правила имели всю обязательную их силу для всех членов Церкви. Таким правом Вселенских соборов только отчасти пользовались соборы поместные: потому что рассуждения этих соборов о подобных предметах не могли иметь общеобязательного значения, пока они снова не были рассмотрены и утверждены соборами Вселенскими145.
Вселенские соборы, представляя в своем составе всю Церковь, имели право проверять, исследовать и утверждать самое Предание Церкви, отделяя в нем истину от примешавшейся лжи. На основании этого права VI-й Вселенский собор отверг каноническую важность так называемых, апостольских постановлений (διατάξεις τών αποςολων), усмотрев в них «нечто подложное и чуждое благочестия, и помрачившее благолепную красоту божественнаго учения» (VI, 2).
Вселенские соборы, представляя собою органы для поверки всех явлений, возникающих в Церкви, пользовались правом обсуживать и окончательно отвергать всякое учение, вновь являвшееся в Церкви, противное ее Предания. Известно, что именно это право Вселенских соборов со всею силою действовало в суде над бывшими в Церкви Христовой ересями. Так I-й собор осудил нечестивое учение Ария, отвергавшего единосущие и равночестность Сына Божия с Богом-Отцем146. II-й собор осудил Македония, неправо мыслившего о Св. Духе, и отверг лжеучения Аполинария, утверждавшего, будто Господь наш И. Христос принял человеческое тело без души и ума147. III-й низложил Нестория, разделявшего естества во И. Христе148. IV-й анафематствовал заблуждение Евтихия, сливавшего те же естества. V-й собор осудил Феодора Мопсуэтского, бывшего учителем Нестория, отверг мнение Оригена, Дидима, Евагрия о переселении и превращении человеческих душ, мнения Феодорита Кипрского, противные правой вере и письмо Ивы к Марию Персу149. VI-й отверг заблуждения монофелитов150. VII-й осудил лжеучение иконоборцев151.
Вселеиским соборам, как главным представителям власти и авторитета Церкви, принадлежало право устанавливать и определять общий для всей кафолической Церкви и частный в поместных ее пределах образ управления; вместе с этим указывать: расширять или ограничивать самые преимущества правительственных органов в Церкви, определять надлежащий для них порядок в административно отношении. Соборы поместные обязывались только избирать и поставлять главных и всех епископов области152, и распоряжаться другими менее важными делами церковного управления: напр. разбирать несогласия между епископами, их клирами и паствою, оберегать порядок и законность в местно управлении153.
Вселенским соборам, как облеченным всеми правами авторитета Церкви, принадлежало и право производить верховный суд во всей Церкви: разбирать несогласия предстоятелей знатнейших Церквей и изрекать суд над целыми поместными Церквами. Первое ясно само собою; для доказательства последнего сошлемся на некоторые указания. Так VI-й Вселенский собор 32-м своим правилом осудил в армянской церкви употребление вина без смешения с водою в Таинстве Евхаристии; 33-м – поставление в церковные степени лиц только духовного звания (έκ ένϐς ίερατικοΰ); тот же собор 55-м правилом осудил в римской церкви употребление поста в субботу; 81-м отверг допущенное в некоторых церквах прибавление к песни: Святый Боже – словъ «распныйся за ны» и проч.154.
Тем же Вселенским соборам, как главным органом законодательной власти Церкви, принадлежало право вновь рассматривать, обсуждать и окончательно утверждать для всеобщего соблюдения, или отменять, с уничтожением даже местного значения, постановления всех других частных соборов. Так VI-й и VII-й Вселенские соборы особыми своими правилами утвердили и внесли в общий канон церковных правил постановления бывших до них поместных соборов. Но Вселенские соборы и отменяли частыые постановления поместных соборов, которые не согласовались с истинным Преданием Церкви. Так Трульский собор, VI-й Вселенский, 16-м своим правилом отверг постановление Неокесарийского собора относительно седьмиричного числа дьяконов155; 29-м – определение Карфагенского собора, которым дозволялось по употреблении пищи совершать литургию в Великий Четверг156.
Словом, Вселенские соборы предписывали законы и правила для всей Церкви, касавшиеся ее учения и веры, устройства и дисциплины, своими определениями насаждали и утверждали внешний в внутренниий порядок существования Церкви, своею деятельностью образовывали и сохраняли союз всех Церквей обширнейшего вселенского тела. Вселенские соборы выразили в своих определениях и утвердили на все последующие времена чистейшее, изначальное Преданиe Церкви, раскрыли и изложили догматы веры, постановили священнослужебные, благочинные, судные и покаянные правила для жизни Церкви, произнесли суд над неправомыслившими обществами и лицами, возмущавшими мир Вселенской Церкви, оградили как исповедание веры, так и самую жизнь Церкви от нововведений, противных Преданию157.
Соображая все сие, нельзя не согласиться, что под управлением Вселенских соборов и во время их деятельности, Вселенская Церковь наслаждалась совершеннейшею полнотою ее жизни, обладала совершеннейшею истиною христианского учения. Общеизвестные исторические факты открывают, что Церковь в то время явилась обществом, твердо и стройно организованным для собственных, указанных ей, целей, обнаружила весь авторитет прав, предоставленных ей Самим ее Основателем. И нужно сказать, что, несмотря на непродолжительность эпохи Вселенских соборов158, Церковь успела развить на практике и выразить в положительных правилах состав и образ своего управления, характер и сущность тех начал, на которых должно было утверждаться ее историческое существование. С одной стороны она успела представить идеал Церкви апостольской, – полный внутренней свежести, но не совсем еще определившиеся по внешнему очертанию, – в наглядном и законченном образе видимой организации; с другой – она успела достигнуть, применительно к будущему времени, той степени; благоустройства, чтобы служить удовлетворительным образом для Церкви времен последующих159.
Но Вселенские соборы – как все вместе, так и каждый из них в частности – не задавались теми мыслями и не имели своею целью определить весь состав догматов веры, начертать все правила церковного благоустройства, обнять своими распоряжениями все время существования Церкви, т.е. Вселенские соборы не сказали того, что для власти Церкви не будет более нужды в той бдительности, которою подвигались сами означенные соборы, что в существовании Церкви уже не откроется более обстоятельств и вопросов, способных занять собою внимание всего ее общества. И мы веруем и несомненно убеждены, что Церковь, как тело Иисуса Христа, как орган божественнаго Духа, всегда и везде должна иметь одинаковую силу и неоскудеваемые права своего высокого, божественного полномочия. Мы также видим из истории и то, что Церковь, как общество людей, живущих в истории, во всякое время более или менее занята удовлетворением новых и новых нужд, разрешением других и других вопросов, которые возникают по указанию потребностей жизни и в согласии с религиозным настроением общества. Следовательно, и после бывших семи Вселенских соборов у Церкви нисколько не ослабел авторитет ее божественнаго полномочия, а с ним значит, уцелела и вся возможность образования нового Вселенекого собора; у Церкви также могут возникать и новые важные вопросы и особенные нужды, а вместе с ними развиваться и потребность созвания Вселенского собора. Почему мы снова здесь повторяем вначале предложенный нами вопрос: на сколько на самом деле основательны и несомненны надежды православных созвать и образовать Вселенский собор, подобный древним того же имени; сколько незаконного произвола в своих действиях допускает папство, когда оно созвание Вселенского собора относит к своему собственному усмотрению? Для разъяснения сего вопроса и было предложено нами все предшествовавшее рассуждение о Вселенских соборах. К посильному решению этого вопроса мы направим и последующие наши замечания.
Предшестующее, историко-каноническое рассуждение о Вселенских соборах показало нам, что соборы вообще представдяют собою естественное и канонизованное явление в Церкви, современное ее существованию, что в частности Вселенский собор представляет собою самое верное отображение существа Христовой Церкви, ее вселенского характера, а также основных законов ее жизни и свойств ее учения. Но то же рассуждение открыло нам и то, что Вселенские соборы не обыкновенные явления в жизни Церкви, возможные для нее во всякое время и при всяких обстоятельствах напротив, они представляют собою собрания особые и чрезвычайные, для созвания которых были нужны особые причины, а для образования их требовались особые условия; что в созвании Вселенских соборов и их производстве, наряду с властью Церкви, принимала деятельное участие и власть государства. Из того же рассуждения мы, наконец, видели, что определения Вселенских соборов, составлявшиеся по вопросам веры и церковной дисциплины на основании Предания, хранящегося в Церкви, были изрекаемы отцами, присутствовавшими на соборах, но приводились во всеобщее сведение властью государства, по крайней мере, не без ее согласия: что правами и деятельностью этих соборов достигалось полное всестороннее устройство Церкви. В согласии с этими указаниями, нисколько не думая противоречить истории, мы считаем нужным добавить, что Вселенские соборы принадлежат только известному периоду жизни Христовой Церкви: они начинаются со времени союза ее с государством и кончаются эпохою раздедения церквей. При существовании их, т.е. Вселенских соборов, нужды всей Церкви устроились общим ее голосом, в котором участвовали все местные церкви; в период их деятельности совершалось самое успешное раскрытие вопросов христианства при неустанном движении верующей мысли на пользу и истину Церкви; это раскрытие и движение, при общем и единодушном участии всех церквей, всегда клонились к умиротворению Церкви, к очшцению ее истины, к утверждению ее веры, т.е. всегда получали законный и надежный исход.
Но такой, счастливый для Церкви, порядок вещей, говорит история, как существовал при Вселенских соборах, так и окончился вместе с ними. Наступившая эпоха нечального разрыва христианских церквей произвела свои и уже особые явления. Восточная и западная церкви, бывшие одним телом, взаимно уединились друг от друга: каждая начала отдельно вести свои дела и думать о своем собственном положении. Восточная Церковь, оставшись с устройством быта древней Вселенской Церкви, признала хранение ее уставов и верность ее законоположениям основным началом своей исторической жизни. Западная, уклонившись от союза с Церковью Восточною, быстро пошла по пути нововведений, свидетельствующих о ее несогласии с древнею Вселенскою Церковью. Восток и запад стали не свои друг другу и много изменились в последовательном их существовании. Жизнь Восточной Церкви стала непохожею на жизнь древней, Восточной же Церкви, особенно по политическим ее судьбам. Жизнь церкви западной преобразовалась не только во внешней ее судьбе, но в во внутренних ее основаниях; так что современное римско-католичество является новым, небывалым прежде в церкви вероисповеданием. Сыны Восточной Церкви уже не узнают в членах западной своих братий по вере, но удерживаются от единения с ними, как людьми нового исповедания; последователи западной церкви чуждаются сынов Восточной Церкви, будто бы отпавших от истины, осыпают их укоризнами как отщепенцев веры, как схизматиков церкви.
В самую эпоху разделения церквей и после него, если бывали общие, многочисленные собрания предстоятелей восточной и западной церкви, напоминающие собою собрания прежних Вселенских соборов: то результаты их совещаний не имели счастливого конца и не получили вселенского значения. Из двух соборов, бывших при Фотие – за и против него, – один, притом темный по некоторым обстоятельствам его истории160, только латинянами считается восьмым вселенским, но совершенно отвергнут греками; другой, – состоявший из 383 епископов, между которыми были представители от всех патриарших престолов161, – только греками признается за вселенский (VIII)162, но совершенно не уважается латинянами.
Бывшие – после означенных соборов и после состоявшегося разделения – соборы лионский и ферраро-флорентийский, – в которых вместе с западною церковью принимала участие и Церковь Восточная, – остаются с именем святых и вселенских на западе, но отзываются самыми горькими воспоминаниями на востоке. Эти соборы, ни по характеру их образования, ни по результатам их совещаний, ни по самым следствиям для Церкви, не сравниваются и не могут быть сравниваемы с древними Вселенскими соборами. Для видимого отличия этих соборов от древних Вселенских довольно сказать, что свобода совещаний об исследуемом предмете, единодушие веры, взаимное общение братской любви, – которые лежали в основе совещаний древних Вселенских соборов, и необходимо требуются самою идеею этих соборов, – все эти начала были лишь искомыми на лионском и флорентийском соборах. Известно, что главным предметом совещаний на этих соборах было воссоединение разобщенных церквей: но и эта цель не была достигнута означенными соборами. Составлявшиеся по политическим целям византийских императоров и своекорыстным видам римских пап, соборы лионский и ферраро-флорентийский устанавливали только временные, формальные сделки (унии) между востоком и западом, которые, в конце концов, еще больше усиливали разобщение и предубеждение между членами восточной и западной церквей163.
Но неудачи соборных совещаний в Лионе и Флоренции не произвели отрезвляющего действия на запад. Западная церковь, увлекаясь своим независимым положением и правами римского первосвященника, не стесняется усвоять титло вселенских другим своим соборам, бывшим после лионского и флорентийского, в которых предстоятели Восточной Церкви уже не принимали никакого участия. Объявленный папою в настоящее время новый вселенский собор в Риме служит свежим доказательством высокомерия римского епископа и неправых действий всей западной церкви.
В самом деле, своевольное отпадение Рима от единства вселенской веры и Вселенской Церкви видимо разделило собою древний христианский мир на две половины, ставшие совершенно отличными одна от другой по духу, направлению и по самому течению их исторической жизни; так что западная церковь без восточной никак не составляет собою полного тела древней Вселенской Церкви. А потому и постановления ее соборов никак не могут выражать собою голоса всей Вселенской Церкви и пользоваться ее авторитетом. Эти постановления, как закон и правило, принимаемые последователями западной церкви, справедливо, как произведения схизматической лжи и заблуждения, отвергаются сынами Церкви Восточной. С тем же своевольным отпадением запада от вселенского единства для него исчезли и те общие вопросы веры, которые обыкновенно служили главным предметом соборных совещаний и давали собою самим соборам право быть и называться Вселенскими. Но эти более внешние явления дополняются еще внутренними следствиями.
Западная церковь, отвергнув в своем отпадении начало общего разъяснения церковных вопросов, оказавшееся стеснительвым для нее, тем самым произнесла приговор своего решительного отчуждения от Церкви Восточной, которая одна сохранила у себя подлинный образ Христовой Церкви и осталась верною началам ее благоустройства. Отвергнув коренные основания бытия Церкви, мы хотим сказать, начала общецерковного, общеобязательного, соборного авторитета, – предуказание которому дал Сам Иисус Христос, силу которого привели в действие Его святые апостолы, применение которому дала вся Вселенская Церковь в форме взаимных сношений ее пастырей и в образе ее Вселенских соборов, – западная церковь отказалась тем от самой истины вселенской веры, отреклась от самой сущности Вселенской Церкви, изменила основным законам ее жизни: свободе, единодушию и любви. Доказательства всего этого на лицо в очевиднейших фактах всей истории католицизма и его папства. Католицизм видимо отступает от истинного Предания Вселенской Церкви, когда он называет местные обычаи западной церкви общим церковным законом; разрушает чистоту и целость веры, когда объявляет произвольные мнения ее догматами; уничтожает характер вселенства Христовой веры и Церкви, когда ограничивает средоточие их истины и благодати одним Римом, как местопребыванием папы. Папство католицизма направляется своими заблуждениями не против частного какого-либо догмата веры и правила церковной жизни; напротив оно касается своими крайностями самой нормы Христовой Церкви, искажает основные начала ее существования, расстраивает права ее духовного авторитета. Сосредоточивая все права церкви в лице римского первосвященника, католицизм делает его одного центром всего христианского мира. Но всякому должно быть ясно: насколько не законно само по себе и гибельно по последствиям подобное направление католицизма. Абсолютизм папы извращает начала церковного устройства, разрушает авторитет Церкви, который законным образом проявляет себя только в соборе предстоятелей, в единстве свободной веры, в союзе взаимной любви, в знаках братского общения всех членов Церкви; тот же абсолютизм преобразует самую Церковь – Царство Христа – в монархию папы, как Его наместника. Не указывая на дальнейшие следствия всего этого, мы для нашей цели только заметим, что в первые века истории и для церкви западной, как и для Церкви Восточной, верховным органом власти служили Вселенские соборы: теперь, когда папа заступил место вселенской непогрешимости, оказывается совершенно излишним в западной церкви всякое рассуждение собора; голос папы, как владыки всей Церкви и верховного судьи веры, может отменять и перевершать самые определения соборных совещаний. В первые века внутреннее единство всей Церкви было делом свободы, управляемой единодушием взаимной любви, было выражением самого единства общей для всех веры: с явлением папства это единство не только отвергнуто в западной церкви, но и заменено деспотизмом папы и преобладанием всей иерархии. Поработив себе церковь западную, папство и в отношении к Восточной всегда руководствовалось одним желанием подчинить ее своему абсолютизму.
Но, при таком положении дел, когда порвана всякая нравственная связь между востоком и западом, когда в недрах самого католицизма свобода попрана деспотизмом, а взаимная любовь всех заменена преобладанием только некоторых, можно ли не только браться за действительное осуществление намерения, но даже и задаваться серьезною мыслью о Вселенсвом соборе, который должен служить выражением внешнего разнообразия предстоятелей церквей христианского мира, собравшихся для одной цели и составивших из себя дивный сонм свободного согласия единой веры, единодушной любви и упования? Можно ли? Ответ прямой и ясный дают история и современная действительность. История говорит, что даже имевшие внешний вид вселенских – соборы лионский и ферраро-флорентийский остались не только не признанными на востоке, но и самыя деяния их осуждены местными соборами Греческой Церкви. Современная действительность убеждает, что предположенный римский собор, проектированный папою быть вселенским, если состоится, будет происходить в присутствии одних западных епископов, чтобы не сказать друзей папы и приверженцев его курса, предстоятели Церкви Восточной отказались принять в нем какое-либо участие. Эти факты удостоверяют, что истинный Вселенский собор – не только как собрание пастырей со всего христианского мира, но и как естественное выражение единства, свободы и нераздельности Христова тела – немыслим и невозможен в данное время вообще и для западной церкви в особенности.
Собор, как собрание пастырей со всего христианского мира, действительно немыслим потому, что Православие и римское католичество, как два отличные и отдельные друг от друга, – по их общему духу и частным догматам, – вероисповедания исключают друг друга: Православие своим хранением истинной веры, римское католичество своим уклонением от правоты ее учения; Православие своею верностью началам и устройству древней Вселенской Церкви; римское католичество искажением ее внутреннего строя и законов, преобладанием и деспотизмом папы. Невозможен вследствие того, что римская церковь правами всевластия и преобладания папы отрицает равенство голоса, свободу и самостоятельность действий в предетавителях иерархии Церкви Восточной, руководствуется своими исключительными воззрениями на самый вселенский собор. «Невозможно совещание и собеседование, – сказал старейщий иерарх востока в ответ духовному главе латинствующего запада на его приглашение ко вселенскому собору, – невозможно совещание и собеседование соборное, когда нет общего, исходного пункта в одних и тех же началах». Римская церковь разошлась с Церковью Восточною в самых основных пунктах ее догматики, развила свое исключительное понятие о Церкви и держится своеобразных воззрений на самые Вселенские соборы. «По нашему, продолжает тот же старейппй иерарх, вселенским собором, вселенскою церковию и истинным кафоличеством может быть и называться то святое и непорочное целое (σώμα), в коем, независимо от вещественной численности, сосредочивается частое учение апостолов и вера всех местных церквей, учение, утвержденное и искушенное в течение первых семи веков, от основания церкви, когда отцы востока и запада и семь – ни более, ни менее – вселенских святейших соборов, движимых Духом Святым, изрекли один и тот же небесный глагол евангельский»164. Нормою и для современного, истинно Вселенского собора очевидно должны служить те древние соборы, когда все частные христиаские церкви, как одно целое, представляли собою общий вселенский союз веры, единодушия и любви. «При настоящем положении дел, заключил Патриарх свой ответ, мы с прискорбием должны заявить вам, что считаем излшиним и безполезным как приглашение, так и принесенное вами письмо»165.
Безполезность в безуспешность вселенского собора из предстоятелей церквей всего христианского мира, проектированного папою, должны быть вполне ясны и очевидны для всякого из последующих указаний. Еще гордый Рим не разубедился в его вековых предрассудках и заблуждениях, будто вся истина божественной веры и благодать Христовой Церкви сохраняются только в недрах его местной церкви, быв поручены заботам и хранению папы, будто все полномочие вселенского авторитета Церкви сосредоточено в руках одного духовного владыки Ватикана, будто безусловное послушание и рабская покорность его распоряжениям спасают и права Церкви и залог правой веры для всякого другого хриспанского общества. Еще римская церковь не оставила своих привычек тщеславиться своим мнимым первенством пред прочими христианскими церквами, хвалиться своим, осуждаемым всем хриспанским миром, папством и примешивать ко всем начинаниям свои своекорыстные цели, противные святости веры и несогласные с духом Церкви. Еще последователи римского католичества не научились снова смотреть на христиан Православия, как на своих прежних братий по вере, видеть в них таких же, как и они, равноправных сынов Христовой Церкви, любить и уважать их, как необходимых своих соучастников в деле раскрытия вселенской истины и сохранения духа Вселенской Церкви. Еще и Восточная Церковь, как оставшаяся верною древней Вселенской Церкви, не видела и не слышала той спасительной исповеди, в которой бы католический запад сознал свои грехи пред судом древней Вселенской Церкви и раскаялся въгибельных последствиях своего раскола, причинившего столько бед Восточной Церкви – как в политическом ее существовании, – так и в тех нравственных испытаниях, которым она подверглась для сохранения и защиты православной истины. Еще Восточная Церковь не убедилась в том, что западная ищет и желает искреннего союза и единения с нею, а не усиливается только подчинить ее папскому гнету и деспотизму, приобрести в ней новую силу для своих властолюбивых и мирских целей, что запад, чувствуя угрызетя в своей совести, склоняется к действительному миру и единодушию с востоком. Словом, пока христианский восток и запад не составят собою единого целого, пока единомыслие веры не соединит всех Христовых последователей в Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви, до тех пор всякому должны быть ясны и очевидны: не только невозможность образования вселенского собора, – но вместе и безцельность его рассуждений. «К чему собор, говорит Хомяков, со свойственною ему меткосттью мысли, к чему собор, если западный мир сподобился получить столь ясное откровение божественной истины, что счел себя уполномоченным включить его в символ веры и не нашел даже нужным выждать подтверждения от востока? Что бы стал делать на соборе жалкий илот, грек или русский, рядом с избранными сосудами, с представителями народов, помазавшими себя елеем непогрешимости? Собор дотоле невозможен, пока западный мир, вернувшись к самой идее собора, не осудит наперед своего посягательства на соборность и всех истекших отсюда последствий, иначе: пока не вернется к первобытному символу и не подчинит своего мнения, которым символ был поврежден, суду вселенской веры. Одним словом, когда будет ясно понят и осужден рационализм, ставящий на место взаимной любви гарантию человеческаго разума или иную, тогда и только тогда собор будет возможен»166.
Возможность истинного Вселенского собора, прежде всего, требует действительного воссоединения западной церкви с Церковью Восточною в союзе единой веры, братской любви и общего упования, требует того, чтобы весь западный, католический мир свободно отказался от своих нововведений, которые безобразят Предание веры, отрекся от своего папства, которое злоупотребляет вселенскими правами Церкви, разрушает самую свободу и авторитет ее предстоятелей. Для возможности законного Вселенского собора желательно, чтобы западный, христианский мир, соединив свои разрозненные части в один целый состав, пристал к союзу древней вселенской веры, к единству древней Вселенской Церкви, чтобы все христианские общества и церкви, которые ищут войти во вселенский состав Христовой Церкви, свободно отказавшись отъ своих крайних заблуждений, самым делом вошли в истинную Христову Церковь, подчинились общим правилам ее веры, законам ее авторитета, уставам ее благоустройства. Без подобного обращения немыслимо единения всего христианского мира, невозможно обобщение вопросов, нужд и целей, способных равно занимать все христианские церкви; а вместе с тем не может быть и места для общего совещания и взаимного обмена мыслями предстоятелей этих церквей. Один Бог знает тот час, когда наступит торжество этого единения, когда Его последователи едиными устами и единым сердцем прославлят своего Спасителя и Господа. Но начало этого единения, а равно и средства к нему зависят и от воли людей и их собственного расположения. Пусть только совершится это единение; тогда без всяких искуственных мер, к которым обращается католицизм, Вселенсткий собор явится сам собою, как первый, живой плод этого единения, как знак мира и единомыслия церквей. Целью сего собора будет утверждение братского общения; а главным предметом его рассуждений послужат разъяснения того члена Символа Веры, который заставляет нас веровать во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь... Римская церковь, а за нею и прочие общества западного христианского мира, прежде всего, погрешают против этого догмата; от искажения его смысла одними и совершенного непризнания другими и происходят все прочие частнейшие и дальнейшие их заблуждения.
До открытия этого единения, как акта совершенной свободы и самоосуждения последователей западных вероисповеданий, Православная Церковь, не разделяя несвойственных ей заблуждений и не делая своего авторитета орудием чужих страстей, будет взирать на отчуждение их с состраданием, ждать их обращения и молиться с надеждою об их покаянии. Иного рода отношений к ним истинной Церкви мы не можем представить: «Восточная православная церковь, писал один из членов восточной иерархии по поводу папской буллы, возвещавшей созвание римскаго вселенскаго собора, глубоко от всего сердца скорбя о надменности и упорстве римскаго первосвященника, будет продолжать денно и нощно молиться Отцу мира и любви, дабы Он вложил бдагия мысли и чувства в сердце его святейшества и его иерархов, да, отложив всякое мечтание неподобное и оставив извилистый и скользкий путь, выйдут на прямую стезю Господню к соединению всего христианскаго исполнения (πληρόματος), во славу святой, Христовой церкви, на радость, спасение и ликование всех верующих во Иисуса Христа»167. «Обратитесь сами к истории и к вселенским соборам, говорил и Патриарх Константинопольский посланным от папы, чтобы историческим путем устроилось для всех желанное, истинное и христиански правильное единение, или мы по прежнему будем довольствоваться непрерывными молитвами и прошениями о мире всего мира, благосостоянии святых Божиих церквей и соединении всех»168.
Но, показывая безполезность действий папства по делу образования вселенского собора из представителей всех церквей христианского мира, мы должны показать также и всю незаконность поведения всей западной церкви, когда она, отпав от единства вселенской веры, уничтожив самую идею собора в принципе папства, не стесняется называть прежние свои местные соборы именем вселенских, не стесняется объявлять и созвание новых, также будто бы вселенских соборов. В подобпом поведении западной церкви открывается много несообразностей с существом предмета и противоречий собственному ее ученио. Вселенский собор западной или западно-католической церкви. Сколько внутреннего несоответствия между обозначаемыми здесь предметами и видимого противоречия в сопоставлении самых понятий. Название Вселенский собор прямо вызывает собою у нас представление о целом вселенском теле Церкви, о всемирном обществе Христовых последователей; между тем выражение западной, или западно-католической церкви не только предполагает собою еще Восточную и Восточно-Кафолическую Церковь, но и противополагается западным, протестантским обществам. Выражения: западная и западно-католическая церковь обозначают собою только часть христианского мира, только церковь в собственном смысле местную, которая притом не сохранила ни целости веры, ни подлинного устройства Христовой Церкви, которая отреклась от обязательного повиновения ее вселенскому авторитету, а вместе с сим, следовательно, и от участия в нем. А потому собор западной церкви, – как церкви местной, – не только неудобно и несправедливо, но святотатственно приравнивать соборам действительно Вселенским, в которых принимала участие вся Кафолическая Церковь, и которые действовали ее именем и правами. Собор западно-католической церкви, – как церкви уклонившейся от правой истины, – очевидно не может ни иметь авторитета древних Вселенских соборов, ни быть органом прав и власти Вселенской Церкви, простирающихся на все общество Христовых последователей, ни сопровождаться следствиями, свойственными Вселенскому собору. Появление вселенских соборов в западно-католической церкви, после отпадения ее от Церкви Восточной, служит только наглядным доказательством самонадеянных ее действий, когда западная церковь, нисколько не стесняясь своим уединенным положением, не задумываясь над духом своих стремлений, посвящает свои местные соборы в звание святых и вселенских. Подобное поведение западной церкви только обнаруживает пред всеми тот дух ее самомнения и гордости, который так не разделен с притязаниями папства, только дает всем понять крайнее ее неуважение к древней Вселенской Церкви. Название вселенский собор римской церкви кажется нам еще более странным. Сказать вселенский собор римской церкви значит ненамеренно подтвердить ту произвольную мысль, будто известная народность может служить показателем правоверия для всякой другой народности, будто духовные требования и религиозные инстинкты этой народности непременно обязательны для всех прочих, будто римская церковь, потому только, что она римская, одна является хранительницею вселенской истины и вселенской благодати.
Есть также и другие, очень крупные несообразности в обсуждаемом нами предмете. Ограничимся кратким указанием некоторых из них. Папа обращается к собору. Папа, по учению символических книг римской церкви, благодатный преемник св. апостола Петра, будто бы князя и главы прочих апостолов, на римском престоле, единственный, самовластный наместник Христа на земле, всенощный глава, единоличный судья всей кафолической церкви, Богоуказанный орган непогрешимости, посредством когорого изливаются на нашу грешную землю потоки чистых глаголов божественной мудрости, божественной правды, божественной истины – папа обращается к собору, т.е. собранию таких лиц, которые все вместе могут употреблять свои права законным образом только под условием совершенной зависимости от римской кафедры и по ее непосредственному указанию, которых голос может иметь самостоятельную силу в делах веры только в том случае, если сам папа соглашается с ними. Разве здесь нет видимых противоречий в понятиях и безцеремонного кощунства над высокиам смыслом предмета? Всякому ясно, что папа обращается к собору не за тем, чтобы его свободными рассуждениями исследовать, проверить, утвердить, или отвергнуть учения и догматы католичества: это дело не столько собора, сколько личной непогрешимости папы; собор в этом случае обязывается следовать усмотрению папы. Папа обращается к собору очевидно для того, чтобы сделать возможно большее число лиц участниками своих намерений, освятить согласием множества изделия своего ума и работы своей изобретательной курии, чтобы дать делу, как говорится, законную форму и тем, хотя сколько нибудь, избежать упреков в произвольном деспотизме, а главное кажется за тем, чтобы произвести пробу общественного настроения умов в пользу падающего величия Рима. Папа созывает вселенский собор. Когда внутреннее величие власти начинает оказываться сомнительным и встречать протесты открытого неповиновения и даже презрения, когда самые права нравственного влияния начинают заподозреваться в самом источнике их происхождения и утрачивать свое прежнее обаяние: тогда обыкновенно ищут мер поддержать падающее величие, спасти отвергаемые права; и для сего, прибегают не только к грозным запрещениям, укорительным воззваниям, но и к напыщенным заявлениям, гигантским предприятиям, которые способны остановить на время и в некоторых умах разлив враждебных идей либерального направления. Такой, т.е. искуственный вовсе неканонический смысл имеет, по нашему мнению, и объявленный папою вселенский собор. Созванием вселенского собора папа очевидно хочет доказать своим противникам, что его власть недосягаемо высока: поколику она поставлена пещись о нравственных судьбах всего христианского мира, имеет права, если то окажется нужным, располагать вселенским авторитетом Христовой Церкви. Тем же актом папа хочет заявить всем, что его величие, свидетельствуясь всемирным влиянием, совсем и так упало, как это кажется общественному мнению, что это величие может выставить за себя целый сонм преданных ему поклонников и почитателей. Но если вселенский собор, созываемый папою, и может сколько нибудь служить означенной цели: то мы никак не можем признать за ним никакого истинно канонического значения. Настоящий вселенский собор, отличаясь во всем от древних соборов того же имени, будет только затейливым изделием папства, а не выражением духа и прав церкви. По этому собранию, выразилась газеза Times, мир в самой вещи просто на просто узнает только то, что церковь, над которою председательствует папа, есть церковь более, чем когда-либо, римская, и менее, чем когда-либо кафолическая. Оно соберется для того только, чтобы поставить еще новую преграду между собою и остальным христианством, чтобы примирение сделать еще более безнадежным, чем когда-либо, и прибавить еще несколько проклятий к ее длинному списку отлучений169. И мы прибавим к этому отзыву, что вселенский собор, созываемый по нуждам одной западной церкви и для ее местных интересов, служит свидетельством нарушения прав Вселенской Церкви и вместе открытого посягательства на самую идею Вселенского собора. Наконец созывает вселенский собор папа. Сколько здесь противоисторической лжи и противоканонической неправды! Каноника признает римского епископа только за старейшего между такими же старейшими; только за первого между равными170. История уверяет, что ни один, истинно Вселенский собор не был созван по распоряжениям папы; а созвание некоторых из них обнародовалось даже без участия римского епископа. Но лучше не распространяться о том, о чем так много написано в полемике против папства, и что, без сомнения, знает, только упорствует открыто сознаться в том, всякий папист, серьезно думающий о главном члене веры своего исповедания. Нельзя признать созвание вселенского собора и за знак искренней заботливости папы о желанном воссоединении разобщенных церквей; в этом созвании, и по его поводу, так много высказано высокомерия и гордости, иезуитской расчитанности, что за ними совсем не видно чувства братской любви, смиренного раскаяния и сожаления, без которых немыслимо никакое начало истинного примирения. «Если блаженнейший, папа древняго Рима искренно желает умирения и возсоединения всей Христовой Церкви, – отвечал посланным от папы местоблюститель и наместник патриаршего престола в Александрии, – то он пусть обращается со своими посланиями, как брат и как равный к равным, к другим святейшим патриархам и независимым церквам, и предварительно совещается с ними относительно изыскания способа для сей цели... Поступая же не так, он напрасно тратит своя усилия: разделяющая нас бездна увеличивается более и более171.
Словом, созывая новые вселенские соборы, папы тем самым только прилагают новые и новые неправды к старым и тяжким грехам, только обнаруживают пред всеми свою исконную привычку безбоязненно играть священными правами Церкви, свою смелость тщеславиться мнимым главенством. Суд истории и Промысла не оставят подобных действий папства безнаказанными. Знамения этого суда уже начинают обнаруживаться. Папство уже утратило свой духовный характер и лишилось своего нравственного влияния на жизнь западных народов; лишившись духовного характера, папство вместе с тем вынуждено отступает и от незаконно захваченных им прав светской власти и мирских преимуществ, страшится за самую целость наследий св. Петра. Папа, на правах опекуна общества и главы церкви, созывает собор; а ему из среды его же паствы отвечают невниманием, недоброжелательством и даже упреками, думают заподозрить его даже в чистоте самых намерений172. Папа по сему поводу обращается с пригласительными посланиями к другим церквам, но, вместо положительного ответа, его укоряют в непомерной гордости и открытой незаконности подобного поведения, напоминают всему католическому миру об искажении им чистой и святой истины173. Все это явления, в которых нельзя не видеть глубокого смысла поучительных уроков. Все это вместе и доказательства той мысли, что самому папству не воскресить подлинной идеи собора, им же отвергнутой, не владеть полным авторитетом Церкви, им же порабощенной, не восстановить вселенского единства, им же расторгнутого. Но эту идею оно может занять только у Церкви Восточной; этим авторитетом оно может воспользоваться только чрез союз с Церковью Православною; этого единства оно может достигнуть только путем полнейшего и теснейшего мира с православным востоком. Ex oriente lux сознаются сами достойные ревнители дела церковного единения!
Действительно, Восточная Церковь, по отделении от нее церкви западной, главною своею заботою поставляла то, чтобы удержать и сохранить во всей чистоте и целости уставы, законы и предания древней Вселенской Церкви, остаться неизменною в Православии веры, истинною в началах устройства Церкви; словом: быть последовательною самой себе и единою с древнею Вселенскою Церковью. А потому все свойства богопреданной истины, все права авторитета Христовой Церкви, все начала соборности ее управления уцелели и сохранились в Церкви Восточной, Православной, как Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви. А потому собор, как выражение идеи собрания, – будем ли понимать его в смысле действительного соединения многих, или только в смысле всегдашней возможности такого соединения, – всецело принадлежит Церкви Восточной, как такой Церкви, которая чуждается идей папства, уничтожающих свободу кафоличества, не знает и сепаратизма протестанства, отвергающего соборный авторитет Церкви. Созвание собора в Церкви Восточной должно быть признано делом не только совершенно законным, но и канонически обязательным. «Ради нужд церковных, и ради разрешения сомнительных случаев за благо признано быти в каждой области собором епископов», говорят древние правила церкви174. «Отцы судили, говорится в тех же правилах, что ни для единыя области не оскудевает благодать Св. Духа, чрез которую правда иереями Христовыми и зрится разумно и содержится твердо и наипаче, когда каждому еще настоит сомнение о справедливости решения ближайших судей позволено приступати к соборам своея области и даже к вселенскому собору»175. На непосредственной обязанности предстоятелей лежит непременный долг – следить за появлением всех нужд в Церкви и заботиться об удовлетворении их, потому что Церковь всегда имеет при себе силу и власть благоустроять свое существование и устанавливать правильное понимание содержимых ею истин. Но всякое недоумение в таком случае обращает каждого предстоятеля к совету прочих его сослуживцев и даже полному собору области; недоумение целого областного собора разрешается голосом собора большого, в котором принимают участие предстоятели церквей прочих областей; за ним следует высший и завершительный во всей Церкви авторитет собора чрезвычайного, вселенского. Такой порядок вещей был всегдашним в Христовой Церкви; он же во всем внешнем его разнообразии сохранился и в церквах православиых, восточных. Доказательством сему прежде всего те, существующие в каждой местной церкви, постоянные синоды, к которым епископы области обыкновенно обращаются с их недоумениями; свидетельством сему те, никогда непрерывившиеся, деятельные сношения между православными церквами, в которых предстоятели одной церкви обращаются к мнению и совету предстоятелей других церквей: или за разъяснением занимающих их недоумений, или только для извещения друг друга о состоянии и делах своих частных церквей. Продолжением того же порядка вещей служат и те, время от времени собиравшиеся, действительные собрания, на которых предстоятели разных церквей востока обсуждали вопросы и нужды или одной какой-либо церкви, или всех их вместе. В совершенном согласии с тем же порядком устройства затруднительных дел и разрешения нодоуменных случаев и современный нам, старейппй иерарх Восточной Церкви обратился к общему собору предстоятелей церквей восточных, чтобы положить конец несогласиям, разделяющим болгар с Константинопольским, патриаршим престолом.
Безотносительно к настоящему заявлению старейшего иерарха Восточной Церкви, мы вообще заметим, что общий православный собор в настоящее время может составиться из представителей всех самостоятельных православных церквей, которые управляясь сами собою в частности, все в совокупности образуют одно кафолическое целое. Части этого целого в данное время составляют: четыре древних, патриарших престола: Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский; автокефальные церкви: церковь обширнейшего, всероссийского государства, церковь королевства новогреческого, церковь сербская, а также и те православные церкви, которых члены рассеяны в пределах иноверных территорий. Такой собор, по участию в нем предстоятелей всех православных церквей будет иметь характер общего православного собора, безусловно обязательного для всего Православия; а самые определения сего собора, быв изложены в согласии со всегдашним Преданием Церкви и в духе ее вселенской веры, без сомнения могут дать сему собору, если бы то оказалось нужным, и имя собора вселенского. Потому что эти определения, как согласные с Преданием Церкви, по их духу и содержанию будут те же самые, которые изложили бы и предстоятели всей вселенной.
Но могут спросить: почему же Православная Церковь, сохранив у себя основания вселенской истины, наследовав права авторитета Вселенской Церкви, удержав начала соборности ее управления, не называла и не называет своих соборов вселенскими? Такое поведение Православной Церкви не служит ли некоторым доказательством той мысли, будто отделение запада произвело расстройство в правах ее авторитета и замешательство в делах ее управления? Соглашаемся, что отпадение Рима, – как старейшего и многолюднейшего патриархата, – от вселенского единства Церкви, повлияло на характер ее вселенства, но только внешним, пространственным образом; внутренно, канонически этот характер остался ненарушим для Церкви вместе с существом ее вселенской веры, вместе с основаниями ее вселенской истины и благодати, соглашаемся, что после этого отпадения и вместе с ним Христова Церковь лишилась только значительной половины своих внешних членов: но веруем и убеждены, что она осталась Церковью единою с ее единым Божественным Главою – Иисусом Христом, святою с ее освящающим всех – Св. Духом, кафолическою с ее соборным устройством, с ее разнонародными последователями, апостольскою с ее истинно апостольским учением и Преданием. Словом мы веруем и убеждены, что Христова Церковь осталась и пребывает Церковью – Царством Самаго Христа, носительницею дарований Св. Духа, хранительницею апостольского предания и проповедницею чистой истины. А если это действительно так; то предложенное возражение, если бы оно на самом деле было предложено кем-либо, решается само собою и собственно не имеет силы возражения. Остается лишь не решенным и неуясненным тот вопрос: почему Православная Церковь, подобно церкви западной, не называла своих соборов вселенскими?
Православная Церковь делала это по многим, уважительным для нее самой и поучительным для нас, ее члонов, причинам. Но прежде, нежели мы сами станем раскрывать эти причины, воспользуемся уже готовым ответом, данным некогда на тот же самый вопрос. «По смиренномудрию востока, столь назидательному в сравнении с надменностью запада, самые многолюдные соборы патриаршие в Москве не принимали на себя громкаго имени вселенских, хотя именовались и кафолическими и православными по соборному своему единству и чистоте догматов, но не оглашали себя вселенскими; так как одна обширная часть древней вселенской церкви отпала от единства по своим заблуждениям»176. Итак смиренномудрие востока – вот первая причина подобного поведения Православной Церкви. Но вместе со смиренномудрием, добавим от себя, в том же поведении Церкви действуют и другие основания, свидетельствующие о ее высоких свойствах. А именно, ограничивая свое законное число Вселенских соборов только семью бывшими до разделения церквей, Православная Церковь тем самым высказывает свое поучительное благоговение – как к авторитету этих соборов, – так вместе и к правам самой Церкви, собиравшей эти соборы. «Наши догматы, говорят, восточные патриархи в своем послании к британским епископам, и наше учение восточной церкви еще древле изследованы, правильно и благочестно определены и утверждены святыми и вселенскими соборами: прибавлять к ним, или отнимать от них, что-либо не возможно. Посему желающие согласоваться с нами в божественных догматах православной веры, должны с простотою, послушанием, без всякаго изследования и любопытства последовать и покориться всему, что определено и постановлено древним преданием отцов и утверждено святыми и вселенскими соборами со времен апостолов и их преемников, богоносных отцов наших177». «Эти соборы и эти досточтимые отцы, говорит и современный наш первоиерарх Восточной Церкви, творения которых известны всем, да будут непреткновенным и твердым руководством для каждаго христианина, и для каждаго епископа западнаго желающаго и ищущаго евангельской истины. Они представляют высший критерий христианской истины; они тот твердый путь, на котором мы можем сойтись в святом лобзании догматическаго единения»178. Говоря так устами своих первоиерархов, Восточная Церковь ясно показывает, что она подчиняет себя, свою истину и свой авторитет голосу, определениям и правам древних Вселенских соборов, что на определениях этих соборов, как на изначальном Предании Церкви она утверждает истину и сущность своего Православия. И в подобном поведении Православной Церкви высказываются: сколько заботливость ее о сохранении установлений древних Вселенских соборов, столько и законное уважение ее к правам и авторитету их, как великих и верховных в Христовой Церкви.
Но подобное поведение Восточной Церкви уясняется для нас еще более, если мы вникнем в отличительный ее признак: Православная. В самом деле, признак: Православная (όρθόδοξος от όρθός прямой, правильный и δόξα мнение, слава), который усвояет себе Церковь Восточная, не есть перевод слова кафолический – καθολικός, которым всегда называла себя древняя Церковь; этот признак не есть и переложение слова вселенский – οίκθμενικός, которым обыкновенно украшались древние Вселенские соборы. Признак: Православная в приложении к Церкви не указывает собою ни на повсеместные пределы ее распространения, ни на права ее авторитета, ни на пространство ее власти: он обозначает собою только то неотъемлемое, внутреннее свойство Восточной Церкви, по которому она есть и справедливо называется Церковью истинною, Церковью Апостольскою, Церковью Христовою. Этот признак указывает собою на то, что учение, – которое сохранила и содержит Церковь Восточная, – что устройство – которому она осталась и пребывает верною – есть учение апостольское, есть устройство древней Вселенской Церкви. Словом, признак: Православная в приложении к Восточной Церкви указывает только на правый образ верования этой Церкви, на законный состав ее догматов, говорит только о правильном порядке жизни, устройства и всей прочей ее дисциплины по сравнению, сходству и соответствию всего этого с учением, законами и практикою древней Вселенской Церкви. Но если в этом заключается весь смысл слова: Православная; если оно прежде всего обязывает Восточную Церковь к сохранению учений, прав и законов древней Вселенской Церкви: то мы встречаемся с новым основанием: почему Восточная Церковь удерживается называть свои соборы вселенскими, объявлять их равноправными и равносильными с соборами древней Вселенской Церкви и ставить их в один ряд с последними, т.е. Церковь делает это в согласии с существом и назначением своего Православия, по мудрой любви и уважению к самой себе.
Действительно, Православие, как определенный образ верования, отличный от католичества и протестанства, требует от своих последователей совершенно свободного, но вместе и добросовестного принятия, усвоения и содержания истин вселенского христианства, требует, чтобы эти истины были наследованы личною верою и благочестием каждого, как неизменные догматы, как совершеннейшие правила жизни, утвержденные и завещанные древним верованием и всегдашнею практикою Христианской Церкви. Православие, как отдельная и самостоятельная церкокь. независимая ни от церкви римско-католической, ни от обществ протестантских, всемерно уклоняется от строения новых догматов, от изобретения нововведений, несогласных с требованиями древней вселенской веры и правилами древней Вселенской Церкви. Оно усвояет себе и хранитьу себя предания, догматы и обычаи древней Вселенской Церкви, оставаясь наследницею ее непосредственного духа. Православие, как вероисповедание и Церковь вместе, сохраняя смысл и дух общей вселенской истины, призывается к широкому раскрытию и живому применению начал Христовой веры и Церкви в современной исторической жизни к полному и всестороннему их обнаружению. Но такая задача всего Православия оказывается совершенно одинаковою с задачею существования каждой, истинной церкви, если рассматривать ее назначение по отношению к Церкви древней Вселенской. А потому удовлетворение нужд и устройство дел всего Православия, совершаясь собственными его средствами, по началам обыкновенного управления, нимало не вынуждают его прибегать к мерам особенным и чрезвычайным – каковы Вселенские соборы. Православная Церковь, сполна участвующая во всех правах власти Вселенской Церкви, нераздельно действующая всем ее полномочием на устроение ее собственной судьбы, удерживается объявлять свои соборы и их опредедения вселенскими, чтобы не подать тем врагам повода укорить ее в гордости и самомнении, чтобы не поставить новой преграды для ищущих союза и единения с нею, чтобы невысказать никакой мысли о собственном отчуждении, или пренебрежении по отношению к церквам и обществам иноверным. Православная Церковь признает все западные вероисповедания уклонившимися от истинной Церкви и правой веры, однакож не произносит своего суждения ни о характере, ни о степени важности их заблуждений, не высказывает своего взгляда на сравнительную ложность этихъ вероисповеданий в отношении к истине, содержимой Православием. Она всегда осуждала и осуждает только частные нововведения запада, несогласные с духом и Преданием Вселенской Церкви, но не изрекала и не изрекает положительного приговора о природе и сущности этих нововведений. Как в настоящем случае Православная Церковь руководствуется особыми, поучительными для нас – ее сынов основаниями: так она имеет свои же и достаточные основания, и в том случае, когда удерживается объявлять свои соборы вселенскими. Православная Церковь делает это по благоговейвому уважению к древней Вселенской Церкви и ее соборам, по собственному, поучительному смирению, по мудрой заботливости о достоинстве своего Православия. Как западная церковь, объявляя новые и новые вселенские соборы, тем самым видимо удаляется от истины и правды древней Вселенской Церкви: так Восточная Церковь, поучаемая такими уроками западной, мудро удерживается от подобного поведения, чтобы не явиться подражательницею ей, чтобы не стать в противоречие с Церковью древнею Вселенскою, чтобы вполне быть и остаться наследницею и хранительницею ее учения и веры.
* * *
Христ. Чтение 1868 г. декабрь стр. 807.
См. указания на это у Евсевия во II-й книге его церковной истории и апостольские постановления стр. 214, Казань, 1864 года.
В послании к Магнезианам VII, 7.
Haerea. lib. V. cap. 20.
О единстве церкви, стр. 173, в русск. переводе.
Письмо 55 к Стефану еписк. Рим. стр. 261–262.
У Сократа Церковн. Ист. 1, 6, стр. 16–17.
Послание восточных патриархов члены 10 12.
Евсев. Церков. Истор. V. 24. VII. 3 и др.
Так, церковь Смирнская посылала известие о мученической кончине своего пастыря Поликарпа «церкви Филадельфйской и всем обществам верных и кафолической церкви по всей земле» Acta Mortir. 1, 77.
Апост. 12, 13, 16, всел. 1, 5 и др.
Апост. 64, всел. 1, 20 и др.
Деян. гл. 1, 6, 15, 21. Всех апостольских соборов держанных в Иерусалиме насчитываюсь четыре. На первом было дело избрания Матфея во апостола на место Иуды; второй – для избрания семи диаконов; третий – для разрешения спора о соблюдении обрядового Моисеева закона; четвертый – для дозволения ап. Павлу совершить иудейский обряд (см. Начерт. Церковн. Библейск. Истории, стр. 625–627).
Так открываемы были соборы: против Павла самосатского (Цер. Ист. Евсев. VII. Гл. 27, 28, 29, 30), против Монтана (ibid. V. 16), против Беролла еретика (ibid. VI. 23), по поводу спора между Цицилианом и Маиорином (ibid. стр. 581–582), по случаю спора о праздвовании Пасхи (ibid. V. 23), о перекрещивании ерстиков (ibid. VII. 5), и по другим предметам (ibid. естр. 372, 436, 386 и др.). Соборы эти собирались в разных местах Европы, Азии в Африки...
VII. 6.
Ант. 20, Карф. 27.
II, 2.
Антиох. соб. прав. 20.
Творения св. Киприана о единстве церкви, стран. 174, по русск. перевод.
S. Irin. advers. Haeres. lib. 1, p. X.
Посл. Вост. Патр. чл. I и II, стр. 17–27.
См. книгу правил II всел. пр. 1.
Ibid. III, всел. пр. 7.
Ibid. IV, пр. 1.
Ibid. VI, пр. 1 в конце.
Ibid. VI, пр. 2.
Ibid. VII, пр. 1,
VI, пр. 1, стр. 101.
III, пр. 7.
VII, пр. 1, стр. 190.
Посл. к Келестину папе Римскому, стр. 407.
Посл. Вост. Патр., чл. 10, стр. 12–43.
Посл. Вост. Патр., чл. 2, стр. 29–30.
Ibid. чл. 12, стр. 51–52.
В послании к Александр. церкви. «Мы должны исповедывать веру, писал после и св. Василий Великий, преданную нам отцами, собранными некогда в Никее, и не отлагать в ней ни одного слова, зная, что триста восьмнадцать отцов изрекали не без внушения Св. Духа (Epist. 114, сн. Ambros. epist. 32).
См. об этом во Введении в Правосл. Догм. Богословие, Макарий. § 138, сн. 135, 136.
1Кор. 2:11. Евр. 4:13. Иов, 28:24 и др.
В настоящем случае об определениях, постановленных отцами в соборах нужно сказать то же самое, что св. Иустин мученик замечал об учении апостольских преемников: «они ничему не учили по собственным соображениям и никогда не впадали во взаимные несогласия: ибо, будучи чужды всякаго искательства и злоумышленности, как прияли от Бога, так передали нам учение» (по переводу в Христ. Чт. 1838 г. ч. II, стр. 4–5), – что сказал Блаженный Августин о тех же лицах: «они что нашли в церкви, то и содержали, чему сами научились, тому и поучали» (Advers. Iulian. Lib. II, с. 10).
«Все имеющие здравый смысл, замечает св. Кирилл Адександрийский, стараются следовать учению отцов: ибо и сами они вразумлялись апостольским и евангельским преданием, и учение веры изъясняли из Св. Писания совершенно правильно, без ошибки и погрешности, быв светилами в мире (Defens. ad anathem. 8, tom. II. Concil. Binii pag. 457)». «Кто отступит от единодушнаго согласия отцов, тот отступает от всей церкви, говорил и блаж. Августин» (Advers. Iulian lib. 1).
«Святым Духом, поет церковь, всяка душа живится и чистотою возвышается». «Не менее получат Духа Святаго те, на которых ныне возлагаются руки епископа, как и те, которые, быв исполнены Духа Святаго, говорили разными языки», замечает блаж. Августин.
Внимайте себе и всему стаду, наставлял апостол Павел пресвитеров Ефеса в немже вас Дух Святый постави епископы, пасти Церковь Господа и Бога (Деян. 20:28).
«Должно повиноватьса пастырям, находящимся в Церкви, учил св. Ириней, т.е. повиноваться тем, кои имеют, как мы сказали, преемство от апостолов, и, по благословению Отца, вместе с преемством епископства прияли несомненный дар истины». Advers, Haeres. lib. IV, cap. 43. «Мы, преемники апостолов, правящие Церковию Божиею тою же властию, говорил Киприан на Соборе Карфагенском Aciau Concil Carthag. У нас место апостолов занимают епископы, замечал блаж. Иероним. Epist. ad Paulin.
Очевидные доказательства сей мысли мы имеем как в истории древней Церкви – в отвержении определений рвзбойничьего собора, так и истории нашей русской церкви – в протесте мирян против введения унии в западной России.
Богосл. сочинения, стр. 64. Пряга. 1867.
Для увещания в этой мысли следует читать подлинные деяния соборных совещаний.
«Мнение полнаго собора есть согласие всей церкви» утверждал блаж. Августин: de baptism с. 18.
Мы отнюдь не должны, говорит тот же отец, почитать разсуждения некоторых, хотя и православвых и похваляемых мужей, наравне с каноническими писаниями, и думать, яко бы нам не позволительно было, при достодолжном уважении к этим лицам, в писаниях их кое-что не принимать и даже отвергать, если несомненно узнаем, что они мыслили иначе, нежели как велит истина, другими или нами понятая при помощи Божией. Epist. 148, ad Fortunat. n. 15, сн. Ambros. Epist 47, tom. III, pag. 152.
В прещениях (de praescriptionib. haer.) на еретиков cap. XXVIII.
Христ. Чт. май. 1869 г. стр. 151 сн. Пам. Завис. Викентия Лиринскаго в руск. перев. I. Н. Казань 1863 г., стр. 16.
Oper. lib I, epist. 24.
Biblioth. Graeca. Fabr. tom XI, pag. 166.
Правосл. испов. т. I, вопр. 72.
Посл. Вост. Патр. чл. 12.
Слова Кирилла Иерусал. Огл. поуч. XVIII, п. 23.
Слова Феофила Алекс. Epist. 77 ad. S. Epiph.
Слова блаж. Августина: Sermo de Symbolo с. 6.
По словам блаж. Августина: Plenarii concilii sententiam totiue ecclesiae consensionem esse. de baptism, c. 18.
Церковь названа кафолическою (καθολική), по замечанию Климента Александрийского (Strom. Jib. VII, с. 15), в противоположность расколу (προς διαςολήν), поторыи называются ереси. Как ересь означает отпадение от единства, так Церковь кафолическая хранит единство во множестве и притом так, что никак не может распасться с уничтожением частей, составляющих ее. Такое замечанте сделано Климентом на основании значения δλος, которое употребляется в речи: о таких предметах, которых части не мыслимы без целого, в которых все органически связано, будет ли эта связь физическая, или духовная, или мысленная; или о таких, в которых каждая часть служит образцом целого, сн. Die Einheit in der Kirche... Mohler. стр. 265–270. Tubingen. 1843 г. Замечательно, что и указами греческих императоров кафоликам предоставлено называться только христианам православным в отличие также от еретиков. Thesaur, Eccles. Suiccri.
Такое название уже встречается у cв. Игнатия Богоносца в Посл. к Смирн. гл. 8: Όπε ξν ή Χριςος Ίησοΰς, εκεϊ η καθολική έκκησία.
Оглас. поуч. XVIII, n 23, сн. Irenei contr. haeres. lib I, cap. 10, n 1. Cypr. de Unitate Ecclas.
Epist. 52, n 1, in Psalm. 60, 6, сн. Феодор. in Psalm. 47, 4. Ambr, in Luc. lib. VII. 91.
Serm. de Pentec. сн. in Ies. homil, II, 2. in Psalm, 9, 6.
Оглас. поуч. XVIII и 23.
См. в «Трудах Киев. Дух. Акад.» Январь, стр. 1, 1866.
Впрочем, о назвавнии титлом «вселенский» патриархов Константинополя и Рима, особенно некотарых из них, в сочинении Досифея, Патриарха Иерусалимского, замечено, что это название давалось им «по причине управления великою частию вселенской», и оставалось за некоторыми из них «по одному лишь обычаю», в соответствие тому, как египетские цари назывались Птоломеями; римские – Кесарями и владыками вселенной. ibid. стр. 5, 11, 12–13.
Правосл. Догм. Богосл. Макария, т. III, §180; сн. Правосл. Догмат. Богосл. Филарета т. II, §296–297.
Sviceri. Thesavr. ecclesiast. sub voce: καθολικός.
Из слова, говоренного на II Вселенском соборе.
В слове против ариан.
Μακαρ. Πατριαρχ. Νεκταρικ αντιρρησις. 1692; сн. Догм. Богосл. Филарета т. II, стр. 386, прав. 56.
Некоторые из настоящих мыслей метко схвачены в письме Хомякова к редактору «L'Union Chretienne» о значении слов «кафолический и соборный», см. Богословские Сочинения, Прага 1867 г., стр. 277–283.
Эта мысль была раскрыта нами выше.
Многих смущает такая непреложность и обязательность церковных правил. Для рассеяния своего смущения они прибегают к разным мерам, – между прочим, разделяют церковные правила на важные и неважные, неизменяемые и подлежащие изменению. Этот взгляд прямо противоречит взгляду Церкви, когда она на соборах признала неотменяемыми все вообще правила, без разделения их на важные и неважные (IV, 1. VI, 2). Притом этот взгляд похож на то, как если бы кто-нибудь сказал, что это грех по такой-то заповеди Св. Писания, а сие, напротин, не составляет греха, хотя и на сие также есть запрещение в Св. Писании, потому что заповеди Св. Писания не все одинаковой важности, так что одни из них можно нарушать со спокойною совестью и не раскаиаться. Но св. апостол говорил: иже бо весь закон соблюдет, согрешит же во едином бысть всем повинен (Иаков. 2:10)... Не принимая на себя труда решать сего догматического вопроса, предложим несколько мыслей, идущих, кажется, к его разрешению.
Неоспоримо исторически то, что правила Церкви вызывались нуждами известного времени и излагались для удовлетворения этих нужд; но нельзя догматически отрицать того, что во всех, изложенных по таким побуждениям, правилах сокрыто внутреннее присутствие какой-либо церковной, следовательно истинной идеи, светится сила того божественного авторитета, который один может законополагать подобные правила. Следствие понятно: в отношении к этим правилам Церковь непременно должна быть последовательна – хотя до известной степени, если она хочет остаться одною и тою же, словом, истинною Церковью. Пользуясь во всякое время своими законодательными правами, Церковь может делать известного рода уступку из строгости этих правил, но уважение историческим обстоятельствам и нуждам времени, принаровлять их внутренний смысл, а не объявлять вовсе не действительными и отменять самые правила. Подобное поведение, если бы оно было допущено, обличало бы несостоятельность божественных начал, положенных в основание Христовой Церкви, вводило бы в ее законы противоположные ее назначению цели, показывало бы торжество человеческих страстей над требованиями духовного авторитета церкви. Подобное поведение удовлетворяло бы той ложной мысли, будто дело спасения человечества, усвоение миру искупительных заслуг Христа Спасителя должно совершаться не всегда по одним и тем же началам, помощью одних и тех же способов и средств... Начало обратной деятельности Церкви, в настоящем случае, можно опояснить другим. У каждого народа навсегда остаются одинаковыми нравственные требования жизни, особенно если рассматривать этот народ в пределах времени одной и той же исторической эры. Народ, при правильном его развитии, с каждым временем, только более и более старается уяснять для себя и своего народного сознания, начала доброго, честного, справедливого. Требовать от народа того, чтобы он изменил однажды принятым им нравственным началам – значит искушать природу человечества и вредить его истории. Следовательно, требовать и от Церкви, как нравственного общества, того, чтобы она в данное время совсем отменила узаконения, постановленные ею в прежнее время – значит ставить ее в противоречие с самой собою, требовать того, чтобы она принесла в жертву случайным условиям существования внутренние вышеопытные ей начала. Если только Церковь для своих правил и определений, вызываемых духом времени, почерпает смысл из авторитета и мыслей божественных (но мы так веруем, так научает нас веровать самый взгляд на Церковь, как на божественное учреждение, на орган Св. Духа): то следовательно они истинны и неизменны в своей сущности. Против них едва ли основательны возражения частных членов, достигающих своего нравственного и духовного воспитания в Христовой Церкви и ее установлениях.
Ант. 9, Карф. 6, Вас. Вел. 89 и др.
Ап. 34. 1, 4, 6, IV. 28, II, 2. Ант. 19, и м. д.
Богосл. сочинения т. II. Прага, 1867 г., стр. 64.
«Те, кои толкуют писания вопреки церковному Преданию, потеряли правило истины», учит Климент Александрийский (Strom VII; см. Orig. Tract. in Matt. 29. «О началах» praefat c. 11). «Если мы обратимся к источнику божественнаго предания, то прекратится заблуждение человеческое», говорит св. Киприан. Epist. 74.
Из сочинения: Advers. Haeres. в Христ. Чт. 1838 г., ч. II, стр. 7.
См. Догмат о иконопочитании в кн. Правил.
В надписании этого собора говорится: κανόνες έκτεθίντεσ πατά τής άγίας Συνδδε, τής έν τόι πεοιωνύμώ νοώ τής Θεοΰ Λόγκ Σοφίας σοςάσης, καί τής ζ οίκκμενικην σύνοδος βεβαιωσάοης, πάσην δέ σχωατικην καί αίρετικήν πλάκην άπειλασάης. Словали: καί τής ζ οίκκμενικην σύνοδος βεβαιωσάοης – указывается на утверждение им деяний собора VII Вселенского, см. Beveregii. Pandeciae, t – II, также Славян. Корм., опыт Курса Церк. Законов, т. II, стр. 573.
См. 1 и 2 его правила, в которых встречаются выражения: «святый и вселенский собор определил»... Книга правил, стр. 437–438.
Память Первого собора празднуется в VII-ю неделю по Пасхе; шести первых вместе 16-го июля; Седьмого Вселенского 11-го октября.
Подробное раскрытие этой мысли принадлежит Догматике.
Lib. IV ad Bonifac. contra duas epist. Pelagian, cap. 12.
Следы обращения власти Церкви к власти государственной за ограждением ее распоряжений; от упорства и непокорности виновных можно встречать еще до союза Церкви с государством. Собор Антиохийский осудил Павла Симосатского за его лжеучение; но Павел и ие думал слушаться сего осуждения, продолжал по-прежнему занимать епископскую кафедру и жить в доме епископа. Для отрешения виновного собор был вынужден прибегнуть к императору Аврелиану (Церк. Ист. Евс. VII. 30).
Евсевий. О жизни Констант. III, гл. 17, стр. 179.
Историки единодушно говорят, что Первый Вселенский собор был созван властью и по указу императора Константина Великого (Евсев. о жизни Констант. III, 6, 12. Созом, I, 17. Феодор. I, 7). Историки не свидетельствуют, что и Второй Вселенский собор созван также по указу и желанию императора Феодосия Великого (Сокр. V, 8. Созом. VII, 7. Феодор. V, 7). «Собравшись по твоему распоряжению в Константинополь», писали императору и сами отцы этого собора. (Деян. всел. собор, т. I, стр. 263). Подлинные акты соборов удостоверяют, что и Третий Вселенский собор был созван императором Феодосием младшим (Деян. Собор, т. 1, стр. 445–482, 486 и др.); что учреждение Четвертого Вселенского собора совершилось также по воле и распоряжению императора Маркиана (ibid т. III, 555, 666 и мн. Др.). Те же акты говорят, что Пятый Вселенский собор был созван указом Юстиниана и созван им по примеру прежних императоров, учреждавших такие соборы (Labb. t. V, 419–424, 562); что Шестой Вселенский собор был собран Константином Пагонатом (ibid, t. VI, 600–601, и мн. др.). Седьмой – императрицею Ириною (ibid. VII, 40, 49 и мн. др.). Очевидные указания историков и актов соборных решительно опровергают то мнение католиков, будто созвание Вселенских соборов древней церкви было исключительно делом прав власти и распоряжений рамского папы (см. Духов. Вестн., 1862 г. т. I, стр. 65–81).
Историк Сократ так говорит о составе I-го Вселенского собора: «в настоящем собрании находилось множество епископов, – числом более трех сот, а сопровождавшим их пресвитерам, дьяконам, чтецам и многим другим и числа не было» (Церк. Истор. 1, 8, стр. 33).
Церк. Ист. Евсев. стр. 353–354.
Сокр. 1. 8, стр. 34. Созом. 1. 17, стр. 64.
См. Книгу Правил в Указателе, под словом: собор вселенский.
См. Деян. Вселен. соборов в русс. перев. Казань. т. 1, стр. 176, 273, 278, 279.
Деян. всел. Соборов т. IV, стр. 123–133, 164–170.
Для прим. ей. Labb. VI, 605, 608.
Labb. t. VII, 592–593.
Деян. Всел. Собор. т. I, 486–489, 804–819 и др.
Ibid. т. III, 122–124, 494–496; т. IV, 5–7, 170, 171 и др.
Labb. V, 349.
Ibid. VII, 45. Можно по аналогии думать, что подобные чиновники присутствовали и на Пятом Вселенском соборе, хотя, по неимению подлинных его актов, мы не можем утверждать сего.
Русс. Ист. Цер. X, 2.
Деян. всел. собор. т. I, стр. 830. Посл. Фодор. к Иеропол. епископу.
Деян. всел. собор, т. II, стр. 316.
См. его речи Деян. всел. собор, т. IV, стр. 127–131.
Деян. всел. соб. т. IV, стр. 164; сн. Labb. t. IV, pftg. 605; t. VII, pag. 591.
Созом. Церк. Ист. I, гл. 19, 20. Сокр. Церк. Ист. I, гд. 8, 9, стр. 50–58, см. Деян. всел. соб. т. I.
Деян. всел. соб. т. I, стр. 487–488; см. Labb. t. Ill, pag. 441.
Деян. всел. Собор. в русск. перев. т. III, IV; см. Дух. Вестн. 1862. Февраль, стр. 224–227.
Деян. вселен, соб. т. IV, стр. 167–169.
Книга правил. IV, прав. 4, 3, 20.
Деян. т. IV, стр. 169–170.
Созом. VII, 8.
Labb. V, 595; и Флёри. Церк. Ист. т. VII; стр. 143, 144.
Деян. всел. соб. III, стр. 492–493.
Сокр. 1. гл. 8, стр. 41; сн. гл. 9; стр. 50–63. Созом. 1, гл. 20.
Сокр. Церк. Ист. стр. 39, 49.
Ibid. стр. 53, 54; сн. Созом. 1. 21, стр. 71.
Деян. всел. соб. т. I, стр. 264, по русс. перев.
Указывается на первую просьбу, в которой те же отцы умоляли императоров «истребить в церквах все учение Нестория и его книги предать огню». Деян. всел. соб. т. I, стр. 622, 727–826.
Ibid, стр. 779–780.
Ibid. т. III, стр. 666, 668–669.
Деян. всел. соб. т. IV, стр. 392.
Labb. VI, 1055.
Ibid. 1070.
Labb. VI, 11, 35.
Labb. VII, 593.
Hist. Ecclesiast. Fleur. VI, t. VII, 598, 645, 756.
Деян, всел. соб. т. I, стр. 780.
Ibid. т. III, стр. 669.
Сокр. Церк. Ист. 1, 8, 9, Созом. 1, 20; сн. Деян. всел. собор, т. I, стр. 176–185.
Созом. VII, 9, стр. 490. Сокр. V, 8, стр. 399.
Cod. Theod. lib. XVI, lit I. lex 3. tit 5, 1. 6, 14.
Labb. VII. 1043.
Labb. VI. 1095, 1098, в конце.
Labb. VI. 1185, в конце.
Labb. VII. 593.
Флери. Церк. Ист. VI. 209, 215, 217. Labb. III. 1057.
Деян. всел. соб. т. II, стр. 487, 488; сн. стр. 492–494.
Cod. Just. Nov. 153.
Правое. Собес, 1858 г. Февраль, 201–202. Дух. Вестн. 1862 г. февраль, стр. 230–231.
Развитием этих общих мыслей покойный Хомяков защищаете против обвинения г. Лоренси, будто Православная Церковь признает над собою главенство светской власти. Богосл. сочинен. Прага. 1867 г. стр. 33–37.
См. в книге правил, стр. 1 и след.
Из истории известно, что такой вопрос, как спор о времени празднования Пасхи, не мог быть решен окончательно до Вселенского собора. Евсев. Церк. Ист. стр. 237. О жизни Констант. стр. 169, 177, 183; сн. Сокр. Церк. Ист. стр. 31, 49 и др. См. еще Книг. прав. VI. 2. III. 7. Корф. 1.
VI, 1, III, 7; сн. Сокр. Цурк. Истор. стр. 39.
VI, 2.
Ibid.
Ibid.
См. догм. сего собора и правила его.
См. догм. и прав. сего собора.
I, 4. IV, 2. VII, 3. Ант. 19. 23. Лаод. 12 Сард. 6 н др.
I, 5. II, 2. IV, 17. VI. 25 и др.
Сн. Прав. 12. 13. 16. 29. 1. 18. 20. III. 8.
Неокес. пр. 15.
Карф. 50. Опыт. Курс. Церк. Зак. т. II, стр. 389–390.
См. Деян. всел. соб. т. I, предисловие.
Она продолжалась от первой половины IV века (т.е. 325) до последней четверти VIII века (т.е. 787 г.).
В видимой организации Церкви, начавшейся после апостолов и завершенной деятельностью соборов вообще и Вселенских, в особенности, – в этой органвзации, мы хотим заметить, протестантские историки и богословы обыкновенно видят наглядное в осязательное, историческое доказательство той, излюбленной ими, мысли, будто Христова Церковь после времен апостольских и особенно после союза ее с государствами, утратила свое первобытное устройство, уклонилась от подлинных начал своего существования; ее чистый, евангельский идеал омрачился темным, безнужным формализмом в обрядах и иерархизмом в самом управлении, которые не только напоминают собою ветхозаветное иудейство, а и служат действительным сколком с его установлений, подражелем его церкви. Эта мысль представляет общее убеждение протестанской науки. Доказывая благоплодность эпохи в деятельности Вселенских соборов – для Церкви тем, что они содействовали ее внешнему устройству и видимой организации, мы по необходимости должны досказать, что это устройство и организация были не следствием привнесения в Церковь каких-либо чуждых ей начал, а плодом естественного, как говорят, жизненного развития организма Церкви, было обнаружением того, что как зачаток, как зерно уже имелось в организме Церкви, быв положено в нее ее божественным Основателем. Внешнее устройство и видимая организация Церкви развились сами собою, как принадлежности действительного учреждения, назначенного жить в истории и под непосредственным влиянием ее обстоятельств. Мы охотно соглашаемся с тем, что Церковь апоетольского времени должна служить образцом (идеалом) божественного на земле учреждения, что надлежащим соответствием и верностью этому образцу должны свидетельствоваться правда и истина Церкви всех последующих веков. Но мы, любя историческую истину, вынуждаемся заметить, что в апостольской Церкви, как идеале святости, чистоты и неповрежденности божественного учения, не было и не могло быть тех внешних форм порядка и жизни, которые необходимы для всякого общества, назначенного иметь определенное историческое существование и жить для определенных действительных целей. Апостольская Церковь только что вступала на чреду той великой исторической миссии, для которой вообще и была основана Христова Церковь. А потому в ней имелись только основание и закладка этой Церкви, а не все ее устройство и организация; подобно тому, как в обыкновенных, человеческих обшествах на первых порах их существовантя бывает незаметно вполне сложившихся форм общественной жизни, а завязываются только узлы взаимных отношений. Тем более, что Церковь – тоже общество, которого члены – те же люди с прирожденным им законом постепенного и последовательного развития, с неотделимыми от них внешними формами быта и существования. Требования этого закона, действия этих форм очевидно совершенно уместны и необходимы и при усвоении себе людьми божественного учения Церкви, при пользовании ими ее духовною благодатью. Полойжим, что люди, как непосредственные члены Церкви, могуг привносить в историю ее развития и нечто несродное, даже противное ее целям: но они не в силах исказить вкутреннего плана Церкви, как божественного здания, коснуться ее духовной сущности. Как божественное учреждение, Церковь утверждается на непреложных основаниях и предназначена в ее историческом развитии управляться бесконечною, божественною силою. А потому она, нисколько не уклоняясь от своих начал, могла и может жить и не отделяться от истории человечества, могла и может развиваться и вместе совершенствовать требования человеческого рода. История открывает, что заблуждения людей заражали только некоторые части организма Церкви и отторгали их от его единства и жизни. И мы сами убеждаемся, что живучесть различных христианских обществ всего лучше можно объяснить тем, что в каждом из них живет и развивается какая-либо истинная идея христианства, видится какая-нибудь связь с христианством и Церковью века апостольского. Эта идея и эта связь – как ни говорят нам об истине и правоте тех обществ, – так и не обязывают самых их членов навсегда оставаться при подобном положении дела; но, тем не менее, они показывают, что недостаточно человеческих сил к совершенному отвержению всякой идеи христианства, к уничтожению всякого облика Церкви. Обыкновенно апостольская Церковь выставляется заветным идеалом, к осуществлению которого в своих учреждениях и порядках стремится всякое христианское общество, Но нужно ли говорить, что тот идеал, по причине своей отдаленности и неопределенности, недоступен и неуловим вполне для нашего времени в его духовности и простоте? Нужно ли добавлять, что, вследствие этого, под знаменем апостольского, можно или ввести в Церковь совершенно не апостольское, или назвать действительно апостольское изобретением обстоятельств истории и людских страстей? Нужно ли заключать, что как незаконно, так сказать, зачеркивая всю историю Церкви, как безсмысленный агрегат заблуждений, обращать свои взоры только к веку апостольскому и только там предполагать истину и присутствие Духа? Не правильнее ли будет сказать, что идеал апостольской Церкви, ясный по его внутреннему содержанию, не был достаточно определен со стороны его внешнего выражения, применительно к позднейшим требованиям истории? А потому ограничивать весь период существовани истинной Церкви только веком апостольским – несправедливо и очевидно произвольно. А потому историческая жизнь Церкви в эпоху времени Вселенских соборов, ее устройство и организация деятeльнocтью этих соборов должны служить недбходимым посредствующим термином для верного заключения о Православии современной Церкви восточной, кафоличестве церкви западной-римской, а также правде и истине обществ протестанских. А потому самая эпоха соборов совершенно законно признается классическою и образцовою эпохою существования Христовой Церкви.
Именно: рассказывают, будто наместники патриарших престолов, присутствовавшие на этом соборе, были неистинные наместники патриархов, а послы эмира сирийского, т.е. правителя измаильтян, незадолго перед этим прибывшие в Конставтинополь. См. Камень Соблазна Ильи Минятия, стр. 37–45, по русс. перев. 1854 г. СПб.
Некоторые исторические обстоятельства и деяния этого собора можно видеть в том же сочинении Ильи Минятия на стр. 51–60.
См. Окружное посл. Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви 1849 г. СПб. стр. 8, ц. XI.
См. Камень Соблазна стр. 61–77, 85–86.
Христ. Чепн. 1808 г. Декабрь стр. 902, 903, 904.
Ibid. стр. 906.
Богосл. Сочинения стр. 64–65. Прага. 1867 г.
Христ. Чтен. 1868 года. Декабрь стр. 913–914.
Ibid. 905–906.
Христ. Чтен. 1869 г. Февраль стр. 265–266.
I, 6. II, 2. IV, 28. VI, 36.
Христ. Чтен. 1869 г. Апрель стр. 614.
С некоторыми явлениями сего рода читатели Христианского Чтения знакомы по тем корреспонденциям и переводным статьям, которые присылаются редакции от настоятелей наших заграничных церквей в Лондоне Е.И. Попова, в Мадриде К.Л. Кустодиева.
См. Ответ конст. патр. Христ. Чтен. 1868 г. Декабрь, также ответ наместника и местоблюстителя Алвксандрийскаго патриаршего престола – Христ. Чтен. 1839 г. Апрель.
Авт. 20; сн. Апост. 37. 1 всел. 5 и др.
Книга Правил стр. 407–408.
См. Прибав. к Твор. св. отц. 1858 г. ч. XVII: Письмо к графу П. с. С. стр. 319.
Посл. Вост. патр. стр. 24–25.
Христ. Чтен. 1866 г. Декабрь, стр. 904–905.