Глава 6. Доминат и тетрархия
1. Начало восстановления империи при Клавдии II
При Клавдии, который открыл чреду императоров иллирийского происхождения, началось восстановление государства, подвергшегося глубокому распаду в правление гонителя христиан Валериана, преодолеть который не удалось и его сыну Галлиену, несмотря на то, что он смог по тем временам на редкость долго держаться за власть и за жизнь. Клавдий стал императором в 268 г. в результате заговора и в то же время по распоряжению смертельно раненого Галлиена, не подозревавшего о его причастности к перевороту, в возрасте около 50 лет. Это был один из самых талантливых и удачливых полководцев своего времени, популярный в легионах. Он сделал ставку на укрепление вооруженных сил, оставшихся единственной надеждой распадающегося империи. И эта ставка оказалась верной. При Клавдии процесс распада был приостановлен. В самом начале правления возле Гардского озера им были разгромлены прорвавшиеся через Альпийские перевалы алеманы. Затем ему удалось устранить узурпатора Авреола, одержав победу над верными ему легионами в сражении при Понтироло. «В своей надгробной надписи Клавдий заявляет, что он оставил бы Авреолу жизнь, если бы чувство уважения к его великолепной армии дозволяло подобную снисходительность» (Буркхард, цит. изд., с. 29).
Еще большего успеха Клавдий достиг в Галлии. После гибели Постума, который оторвал Галлию от империи, начался развал этого сепаратистского образования. Преемником Постума с титулом императора галльские сепаратисты провозгласили романизованного галла Марка Аврелия Мария, который до участия в вооруженной борьбе с Римом был простым кузнецом. Вокруг него сплотились солдаты и низы галльского общества, что вызвало обеспокоенность в среде галльской верхушки. Поэтому на юге Галлии вслед за Марием был избран альтернативный император Викторин, в прошлом римский военачальник, изменивший Галлиену и перешедший от него к Постуму. Его поддержали 10 легионов, в то время как Марий мог опереться лишь на 2 легиона, расквартированных на левом берегу Рейна. Между соперниками началась война, победителем из которой, при подобном соотношении сил, вышел, естественно, Викторин. Марий был убит через несколько месяцев, а по, вероятно, ошибочным сведениям некоторых источников, он носил императорский титул считанные дни. Этой версии противоречит, однако, изрядное число выпущенных в Галлии монет с его профилем (см. Ковалев, цит. изд., с. 760).
Победа Викторина в столкновении с Марием окончательно оттолкнула от правительства Галлии бедных арендаторов, колонов, часть солдат. В разных регионах страны вспыхнули полустихийные бунты, солдатские мятежи, которые сливались в грозное движение багаудов – «борцов» в переводе с кельтского, которое разворачивалось под социальными и национально-освободительными лозунгами. Сепаратистам, стремившимся выстроить независимую романизованную Галлию, багауды противопоставили борьбу за кельтскую Галлию, и одновременно это была борьба низов общества с его верхами. «Толпы крестьян и пастухов бросали свои хижины и отправлялись нищенствовать. Изгнанные отовсюду, прогнанные городскими гарнизонами, они собирались в bagaudae, то есть банды. Они забивали свою скотину и пожирали ее мясо; они вооружались тем, что имелось в хозяйстве, седлали лошадей и скакали через поля – не столько чтобы утолить голод, сколько чтобы разорить все в своем неутолимом отчаянии. Они стали угрозой для городов, где разоренные пролетарии, жадные до грабежа, зачастую сами открывали им городские ворота» (Буркхард, цит. изд., с. 65).
Писатель позднейшей эпохи–V столетия – священник Сальвиан писал о них в трактате «De gubernatione Dei» (О правлении Божием) с горячим состраданием: «Скажу о багаудах, которых ограбили дурные и кровожадные люди, которых били и убивали после того, как они потеряли все, вплоть до чести носить имя римлянина. И им мы вменяем подобное несчастье в вину, им даем это проклятое имя – мы, те, кто за все в ответе! Мы сами сделали из них преступников – и мы же называем их людьми пропащими. Ибо кто вызвал к жизни бунт багаудов. Если не наша вопиющая несправедливость, нечестность судей, наши приговоры к ссылке, наши хищения» (цит. по: Бродель. Что такое Франция, цит. изд., т. 2,1, с. 84). «В своей основе, – писал В. С. Сергеев, – движение багаудов было движением сельских элементов, определяемых в источниках как «сельчане» (vicani), «земледельцы» (agricoli) и «мужики» (rusticani)... Правление Галлиена как для всей империи, так и, в особенности, для Галлии было временем страшных бедствий, голодовок, эпидемий и варварских нашествий... Толпы голодных рабов, колонов, пастухов и ремесленников снимались со своих мест и, нищенствуя.., бродили по дорогам» (В. С. Сергеев. Очерки по истории Древнего Рима. Ч. 2. М., 1938, с. 637–638). Своим главным оплотом багауды сделали прекрасно защищенный природными условиями остров при слиянии Марны и Сены, откуда они совершали разбойничьи набеги на близлежащие города. Они осадили один из самых крупных и укрепленных городов Галлии Августодун (Отен). В 269 г., после семимесячной осады, Августодун пал. Городская беднота помогала багаудам в их расправах над городской верхушкой.
Ф. Бродель называет движение багаудов, которое, то затихая под карательными ударами, то вспыхивая вновь, продолжалось до завоевания страны франками, жакерией. Характеризуя ритм этой древней жакерии, он писал: «При первых успехах крестьянское войско разбухает, а затем, при первых же столкновениях с силами порядка и неизбежных разгромных поражениях, распадается на части: крестьянское восстание во все времена не было способно оказывать сопротивление регулярным войскам. Что не помешало жакерии, хоть и разбитой, подспудно продолжать свое дело. ...Серьезнее всего, возможно, то, что мятежный крестьянин приемлет варвара, действуя в согласии с ним, использует вызванные варваром беспорядки, чтобы действовать самому и эти беспорядки усилить. В самом деле – разве наряду с варварами-воинами и варварами – грабителями не существовало варваров, прикованных к ниве... Для гало-римских крестьян они стали товарищами по несчастью» (Бродель. Что такое Франция, цит. изд., т. 2,1, с. 84).
Размах и ожесточенность герильи напугали благополучный класс галло-римского общества, который не хотел больше играть в смертельно опасные сепаратистские игры и потянулся под высокую руку действительного императора Рима и под защиту его легионов. Юго-восточная Галлия и ранее включенная в состав Галльской империи Испания со всеми находившимися в этих странах воинскими частями отпали от Викторина и покорились императору Клавдию. Вне власти Рима оставалась северо-восточная Галлия, охваченная крестьянской войной, и Британия. Реальную власть Викторин удерживал лишь в укрепленнвых городах по Рейну, гарнизоны которых до поры до времени признавали его императором. Но в 270 г. против Викторина взбунтовались солдаты, расквартированные в Колонии Агриппины, где он тогда находился. Викторин погиб. Новым императором Галлии был провозглашен щедро раздававший подарки легионерам сенатор Гай Эзувий Тетрик, поддержанный также и матерью свергнутого и убитого Викторина Викторией. Но власть Тетрика признали лишь несколько городов, расположенных на берегу Рейна. Вся остальная Галлия вернулась в лоно Римской империи, либо полыхала в огне жакерии.
Между тем, главным предметом забот Клавдия в 269 г. стала уже не Галлия, но ситуация, сложившаяся на Балканах. Города Томи и Макрионополь, расположенные на западном берегу Черного моря, были атакованы готами, которых с моря плоддерживал флот, насчитывавший более тысячи кораблей. Города эти однако устояли, и готы, оставив их в тылу, двинулись дальше на юг. Часть 300-тысячного готского полчища высадилась на азиатском берегу и осадила Кизик, лежавший на берегу Пропонтиды, но и этот город варварам не удалось взять. При проходе через Босфор они потеряли много судов. Тем не менее готское войско опустошало побережье Троады, Фракии, Македонии и Эллады. «Вся Македония была охвачена пламенем, – писал Аммиан Марцеллин, – в течение долгого времени была в осаде Фессалоника, а также Кизик, взят был Анхиал и в то же время Никополь... После многих жестоких поражений с той и другой стороны разрушен был Филиппополь, причем – если верно сообщение историков – убито было в стенах города сто тысяч человек. Пришлые враги свободно бродили по Эпиру, Фессалии и всей Греции» (Аммиан Марцеллин, цит. изд., с. 549). У Иордана, лишь вскользь затрагивающего события этого нашествия, содержится однако характерное замечание о том, что у Анхиала готы «оставались много дней, восхищенные банями на горячих водах.., где из глубины прорываются огненные источники» (Иордан, цит. изд., с. 82).
Из Эллады основные силы готов двинулись на север в Верхнюю Мезию, вглубь Балкан, и встречены были там римскими легионами под командованием императора Клавдия около города Наисса (современного Ниша). Первое сражение закончилось поражением римлян, многократно уступавших числом противнику, но преследуя легионы, отступившие в сторону гор, готы внезапно для себя оказались окруженными римлянами, оправившимися после понесенных ими потерь. На поле битвы пало 50 тысяч варваров, тысячи других были взяты в плен и позже проданы на невольничьих рынках. Уцелевшие готы ушли в Македонию. Победе под Наиссом Клавдий II обязан своим почетным прозвищем «Готский».
Вслед за поражеием на готов обрушилось новое бедствие – эпидемия чумы и голод, свирепствовавший в ими же опустошенной стране. Лишь малая часть варваров сумела выбраться с оказавшихся на этот раз губительными для них Балкан на север – в Дакию и за ее восточные пределы. Но эпидемия не пощадила и римлян. В 270 г. в Сирмии от чумы скончался император Клавдий Готский, которому удалось за короткое правление, продолжавшееся менее 2-х лет, приступить к восстановлению целостности империи.
2. Правление Аврелиана
Получив известие о смерти Клавдия, римский сенат без промедления назначил преемником его брата Квинтилла. Но легионы давно отвыкли от повиновения сенату. В апреле 270 г. дунайская армия, в которой сосредоточены были самые боеспособные легионы, избрала императором командующего кавалерией (magister equitum) Луция Домиция Аврелиана, по происхождению, как и Клавдий, иллирийца. Есть сведения о том, что на смертном одре Клавдий сделал тот же самый выбор. Узнав об избрании Аврелиана, легионы, разбросанные по провинциям, один за другим присягнули популярному полководцу. Следуя вековой традиции, Квинтилл вскрыл себе вены. Аврелиан родился в 214 г. и был сыном простого крестьянина. Отличаясь незаурядной физической силой, он рано поступил на военную службу, и быстро выдвинулся. При императоре Валериане он достиг уже генеральских чинов и стал одним из лучших полководцев Рима.
Аврелиан продолжил политику своего предшественника, предпринимая дальнейшие шаги по восстановлению территориальной целостности империи, подавляя сепаратизм, отражая атаки на лимес извне.
В самом начале его правления ютунги, входившие в племенной союз свевов, прорвали границу на верхнем Дунае и вторглись в Ретийскую провинцию, подвергая ее разорению. Масштабности грабежей способствовало наличие у варваров многочисленной конницы. Войска Аврелиана разбили ютунгов в сражении на берегу Дуная, и варвары ушли за лимес. Сразу после этой победы императору пришлось отражать вандалов и сарматов, проникших в Паннонии. Потерпев поражение, вандалы обязались предоставить в распоряжение императора 2 тысячи всадников.
Едва закончена была операция в Паннонии, как империя подверглась новому нападению со стороны оправившихся после поражения ютунгов, которые на этот раз действовали заодно с алеманами и маркоманами. Прорвав лимес весной 271 г., германцы прошли через Альпийские перевалы, форсировали Падус. Около Плаценции они разгромили оказавшие им сопротивлении римские войска, взяли этот город, захватили также расположенную поблизости Полленцию и, преодолев Аппенинский хребет, вошли в Умбрию. По привычке, сложившейся в предшествующую эпоху упадка имперской мощи, варвары требовали от Рима дани. Ситуация осложнилась тем, что пламя багаудской жакерии тогда же перекинулось в Южную Галлию и одновременно вспыхнуло восстание в Далмации. Но первоочередной задачей Аврелиан счел изгнание из Италии прорвашихся в нее германцев и повел основные силы армии на запад, оставив на Балканах часть войск для подавления мятежа в Далмации и защиты Дунайского лимеса.
Удаче операции против варваров способствовало то обстоятельство, что ради большего удобства грабежей ютунги, маркоманы и алеманы разделились на мелкие отряды, рыская по стране. Римские легионы двигались стремительно и напали на врагов неожиданно, застав их врасплох, не оставив им времени для концентрации распыленных сил. В трех сражениях, на берегах Метавры, Фано и Тицина, германцы были порознь разбиты и уничтожены, так что избежать гибели и пленения и вернуться восвояси удалось лишь малочисленному остатку. Сокрушительный удар, нанесенный германцам, оказался настолько памятным уроком, что с тех пор в течение более века Италия уже не подвергалась вражеским вторжениям с севера.
В это же время Аврелиан столкнулся с политическими проблемами. Сенаторы не простили Аврелиану его избрания императором вопреки воле сената, и не дерзая на открытое противостояние, интриговали против него. В результате в самой столице вспыхнул мятеж монетариев. Так называли государственных рабов и нанятых ремесленников, занятых на монетном дворе. В предшествующие правления из-за дефицита платежных средств фиск прибегал к порче монеты, шаг за шагом увеличивая ее лигатуру – примесь менее ценных металлов к золоту, так что «золотая монета» ко времени Аврелиана содержала менее полутора процентов золота, около 16 процентов серебра, а большую часть сплава составляла медь. В подобной ситуации чиновники монетного двора, уже произвольно, еще более снижали долю драгоценных металлов в монетном сплаве, наживаясь на этом. Заботясь о восстановлении равновесия финансовой системы, Аврелиан отдал распоряжения о существенном уменьшении лигатуры и о более тщательном контроле за чеканкой монет. В ответ на эту меру начальник монетного двора Фелициссим стал подстрекать подчиненных, которым, вероятно, перепадала часть доходов от мошенничества, на бунт. За его спиной стояли некоторые из сенаторов, и возможно, сочувствие сенатского большинства. В мятеж удалось вовлечь также и римлян, не имевших отношения к монетному двору, но недовольных налоговым прессом. Мятежники укрепились на Целийском холме и действовали с крайним ожесточением. При взятии этого холма пало 7 тысяч солдат.
Кровавые репрессии, обрушившиеся на оставшихся в живых участников восстания, затронули и сенаторов, чья вовлеченность в мятеж монетариев была доказана или подозревалась. Впредь Аврелиан совсем перестал считаться с сенатом, оставив за ним исключительно церемониальные функции. Более того, он предпринял шаги по устранению республиканских декораций государственного строя. В торжественных случаях он надевал на голову золотую диадему, которая воспринималась в эллинистическом мире как монархическая инсигния; и хотя его не стали величать рексом, царем, вероятно, в основном потому, что в этом титуле слишком сильно ощущался в Риме варварский стиль, зато он велел титуловать себя не менее громкими именами – dominus et deus natus (господин и бог рожденный), на что до него дерзали лишь самые авантюрные из принцепсов, вроде Домициана.
На этот раз дело однако обстояло гораздо серьезнее: предпринятая им реформа титулатуры оказалась устойчивой, и новый титул был воспринят императорами, правившими после него. Фактически правлением Аврелиана можно датировать смену государственного строя Рима – переход от принципата к доминату, при этом, конечно, не упразднялось наименование Римского государства республикой – оно и в эпоху, когда центр империи переместился на Босфор и даже когда императоры стали носить древний титул василевсов – царей, оставалось республикой, погречески – политией. И все же, если принципат от Августа до Клавдия II, за вычетом носивших экстремальный характер правлений Нерона, Калигулы, Домициана или Элагобала, сочетал в себе элементы демократические, олигархические и автократические, то начиная с Аврелиана Римская имерия становится автократией, или, если угодно, монархией.
Не прекращавшиеся нападения на империю извне требовали пребывания императора во главе армии в пограничных провинциях, вдали от Рима; и столица, в отсутствие императора и легионов, рисковала подвергнуться нападению и захвату. Поэтому Аврелиан решил опоясать город новой крепостной стеной, строительство которой продолжалось до конца его правления и завершено было уже только при императоре Пробе в конце 270-х гг. Протяженность этой стены составляла около 19 километров, высота – в среднем 6 и толщина – более трех с половиной метров. Оборонительная система включала 381 башню; там, где стену пересекали дороги, соединяющие Рим с другими городами, устраивались ворота, фланкированные мощными арочными конструкциями, всего их было 18. Внутри воздвигнутой Аврелианом стены находился город площадью около 14 квадратных километров. Значительные фрагменты этой стены с ее башнями и воротами, представляющей шедевр крепостной архитектуры, сохранились до наших дней. По указанию Аврелиана, крепостные стены начали восстанавливать или строить заново и в других городах Италии. Для организации обороны отдельных регионов Италии назначены были чиновники, именовавшиеся корректорами.
Наведя порядок в столице, Аврелиан отбыл на Балканы, где ситуация складывалась особенно тревожной. Летом 271 г. аланы и готы, прорвав дунайский лимес, вторглись во Фракию и Иллирик. Сосредоточив на полуострове основные силы империи, Аврелиан нанес по варварам ряд сокрушительных ударов и отбросил их за Дунай. Затем он подавил восстание карпов, обитавших в горной части Дакии.
Оценив стратегическую обстановку в Дунайском регионе и перспективы ее развития, император пришел к заключению, что бремя обороны Дакии, города которой в результате бесчисленных грабежей и пожаров лежали в руинах, наводненной сарматами и германцами, обосновавшимися в ней и при каждом вторжении извне охотно присоединявшимися к агрессорам из числа своих близких или дальних соплеменникам, стало для империи неудобоносимым бременем, исключительно затратным в финансовом отношении, а также требующим чрезмерно больших расходов человеческого материала, и принял решение эвакуировать воинские гарнизны, колонистов и романизованных даков из этой провинции, и спрямив границу, с тем чтобы сама великая река составляла впредь, как это было и до Траяна, барьер для нападений извне, провести лимес по ее правому берегу, укрепив его кастеллами.
Операция по переселению населения Дакии из-за Дуная была осуществлена в течение нескольких мсяцев. Территория, предназначенная для эвакуированных римлян и даков, была выделена на правобережном Подунавье из Верхней и Нижней Мезии в две новых провинции, которые в память об отечестве переселенцев были названы Дакией Рипентийской, со столицей в Ратиарии, и Дакией Южной, с ее главным городом в Сердике – современной болгарской столице Софии. Так Рим отказался от страны, завоеванной Траяном на пике римской экспансии и продержавшейся в имперских пределах без малого две сотни лет. Парадоксальным образом, именно этот регион, первым оставленный римлянами на Балканах, стал впоследствии единственным на полуострове, в котором сохранилась латинская, ныне румынская речь.
В оставленной римлянами Дакии остались тогда в основном те фракоязычные даки и карпы, которые не подверглись глубокой романизации, обосновавшиеся там ранее вестготы и языги, а также вновь прибывшие германцы – готы, гепиды, вандалы и ираноязычные аланы. На несколько десятилетий вторжения варваров в имперские пределы на Балканах прекратились.
Своего рода компенсацией за утрату Дакии стало восстановление союзнических связей с Боспорским царством, вновь поставивших это самое крупное государство Северного Причерноморья, с его протекторатом над юридически суверенными полисами Херсонесом и Ольвией, в вассальную зависимость от Рима.
После эвакуации Дакии Аврелиан приступил к ликвидации самого опасного сепаратистского очага на Востоке. С конца 260-х гг. в Пальмире правила именем своего малолетнего сына Валлабата, носившего императорский титул, его мать Зиновия, вдова Одената, погибшего от руки тайного убийцы, в котором подозревали агента римской власти. Провозгласив себя августой, она перестала считаться с волей римского правительства, действуя вполне самостоятельно. Хуже того, Зиновия без согласия Рима, воспользовавшись тем, что основные силы империи были сосредоточены на Западе и на Балканах, распространила свою гегемонию на всю Сирию, на большую часть Анатолии и даже на Египет, власть в котором захватил разбогатевший купец Фирм, оторвавший от Рима эту жизненно важную для него страну, снабжавшую имперскую столицу хлебом, и признавший высшую власть императора Валлабата, именем которого действовала Зиновия. Этот Фирм, если верить рассказам о нем, имел экзотические причуды: катался верхом на страусе, отличался редким обжорством, употреблял в пищу мясо гиппопотама, похваляясь своим богатством, утверждал, что может содержать армию на доходы от принадлежавшей ему бумажной фабрики, и владел целой флотилией торговых судов, бороздивших воды Красного моря и Индийского океана. В 271 г. в Александрии и Антиохии были изготовлены монеты с изображением «августа Валлабата».
Когда легионы под командованием Аврелиана высадились на азиатском берегу Босфора, пальмирские гарнизоны, почти не оказывая сопротивления, ушли из малоазийских городов. Сопротивление оказала лишь каппадокийская Тиана, но и она была легко взята. Лишь при подходе римской армии к Антиохии Зиновия решила дать бой противнику, но иллирийская кавалерия разбила сирийскую конницу, тяжелые персидские доспехи которой оказались ловушкой – закованные в них всадники изнемогали от летней жары. Еще одно сражение произошло под Эмесой. Одержав победу в нелегком на этот раз противоборстве с противником, римляне заняли город и двинулись дальше, через сирийскую пустыню, к столице сепаратистского государства Пальмире. Помимо сирийцев, хорошо укрепленный город защищали их персидские союзники. Во время осады Пальмиры стрелой был ранен император, тем не менее город пал. Зиновия бежала из него вместе с сыном на верблюдах за Евфрат, но когда они уже садились на корабль для переправы, их перехватили римские кавалеристы. Валлабат вскоре потом погиб при неизвестных обстоятельствах, хотя победителем ему дарована была жизнь, а его мать доставили в столицу пленницей. После сдачи Пальмиры Аврелиан не стал разрушать этот прекрасный город, но тяжело нагруженные караваны повезли на запад, в Рим, его несметные сокровища.
Император вернулся на запад с основными силами армии, но еще до его прибытия в Рим, к нему поступило известие о восстании, охватившем Пальмиру, о том, что мятежники истребили римский гарнизон, и что возмущение перекинулсь на другие города Востока. Форсированным маршем Аврелиан повел легионы назад, на восток, и неожиданным образом для вновь овладевших Пальмирой сепаратистов, провозгласивших царем некоего Антиоха, появился у ее стен. После нового взятия Пальмиры, уже в 273 г., ее жители были порабощены или перебиты, а город подвергся тотальному разграблению и разрушению. От блистательной Пальмиры остались сохранившиеся до наших дней посвоему прекрасные руины, подобные миражу посреди безлюдной пустыни.
Из Сирии Аврелиан повел победоносные легионы в Египет. При их приближении войска Фирма, который после пленения Зиновии, провозгласил императором самого себя, оставили своего предводителя и разбежались; узурпатор покончил с собой, по другой версии, он был захвачен и по приказу императора распят на кресте. Египет был возвращен в лоно империи. В наказание за участие александрийцев в мятеже стены александрийской крепости Брухиона, а также дворец Птолемеев вместе со знаменитым Музеем были разрушены, а городская территория, находившаяся в ведении муниципальных властей, значительно сокращена.
Успешно подавив очаги сепаратизма на Востоке, император занялся Западом. Положение императора Галлии Тетрика к тому времени было шатким. В Галлии полыхала война багауды, состоятельные элементы страны, против которых это движение было заострено, отвернулись от собственного императора, не способного навести в стране порядок, и уже склонялись к тому, чтобы вернуться под гегемонию Рима. В 273 г. римская армия под командованием императора двинулась против войск Тетрика в Галлию Встреча с противником произошла на берегу Марны, на Каталаунских полях, прославленных впоследствии победой Аэция над Аттилой. Осознавая безнадежность сопротивления, Тетрик оставил своих солдат и перебежал в римский лагерь, сдавшись в плен. Его примеру последовали и многие другие галлы. Сепаратисты, не желавшие отдавать себя добровольно в руки врагов, после недолгого отчаянного сопротивления были разбиты и уничтожены или захвачены в плен. Галлия вернулась в состав Римской империи, но ее полного умиротворения от этого еще не наступило. Верхний слой галльского общества смирился с римским господством, а багауды продолжали свою жакерию, подавить которую Риму не удалось до самого конца его господства над Галлией. В 274 г. юный тогда военачальник Констанций Хлор в сражении, состоявшемся в самый день рождения его сына святого Константина, нанес поражение вторгшимся в Галлию франкам и алеманам,
В 274 г. Рим праздновал триумф императора, удостоенного титула «восстановителя вселенной» (restituor orbis), а также иных громких имен и атрибутов: «восстановитель Востока» (restituor orientis), «усмиритель Востока» (paccator orientis), maximus Germanicus (Величайший Германский), Goticus (Готский), Carpicus (Карпийский), Parthicus et Persicus (Парфянский и Персидский), «великий и непобедимый» (magnus et invictus). В триумфальном шествии вели закованных в цепи пленников: галлов, алеманов, франков, готов, карпов, аланов, парфян, сирийцев и египтян. Украшением триумфа служили плененные правители: Зиновия – в золотых цепях и Тетрик, за добровольную сдачу награжденный потом назначением на солидную чиновничью должность в региональной администрации Италии. Зиновии император после триумфа подарил виллу в Тибуре, где она и закончила свою бурную, но в конце концов проигранную жизнь. Сам Аврелиан на триумфальных торжествах восседал в представлявшей собой экзотический трофей повозке готского короля, влекомой четырьмя благородными оленями.
Восстановив империю, Аврелиан принялся за назревшие реформы, призванные оздоровить и нормализовать внутреннюю жизнь государства. Он вернулся к осуществлению денежной реформы, прерванной в начале его правления восстанием монетаристов. Перебои с доставкой хлеба в столицу порождали опасное брожение среди римских низов. Император принял меры, направленные на своевременное снабжение столицы зерном и вместо ежемесячных его раздач установил ежедневную выдачу печеного хлеба городским пролетариям. Гарантировать бесперебойные поставки зерна должна была коллегия судовладельцев. На другие коллегии, прямо или косвенно связанные со снабжением римлян, например, булочников, в связи с этим также возлагалась особая ответственность перед государством. В результате этих мер капиталисты и ремесленники получали гарантированный заказ и в то же время вся их деятельность подлежала государственному регулированию. Следуя своим предшественникам, в особенности из династии Северов, Аврелиан предпринимал шаги к созданию системы государственного капитализма, которая впоследствии в течение многих веков в Византии способствовала сохранению устойчивости ее экономической системы.
Аврелиан обладал политической интуицией государственного деятеля крупного масштаба. Он угадал потребность империи в едином культе как духовном базисе ее монолитности. Традиционный римский политеизм, совместимый с культом богов покоренных народов, легко инкорпорирующий их в официальный пантеон, был удобен для Рима, когда он переживал фазу имперской экспансии, его великодушная веротерпимость смягчала травму утраты национальной независимости; когда же для Рима началась фаза отлива, и главной задачей внешней политики стало не расширение пределов, а удержание завоеванного, или даже только торможение отступления, возникла острая нужда в дополнительном духовном аттрактиве, способном стать центром притяжения для разноязыкого и мультикультурного мира, в котором все сильнее действовали центробежные тенденции, входившие в резонанс с ударами извне, с варварскими вторжениями из-за лимеса.
Есть основания предполагать, что распространенный в военной среде культ Митры в препарированном виде сконцентрированный в поклонении божеству «непобедимого солнца» (Sol invictus), с чертами, до известной степени, монотеистическими, мыслился как совместимый с верованиями разных народов империи, и с традиционными римскими культами. Первой и крайне неуклюжей попыткой ввести в империи монотеизм был предпринятый полубезумным Элагобалом опыт навязать римлянам культ Солнца – божества сирийской Эмесы, наследственным жрецом которого с малых лет служил этот незадачливый религиозный реформатор. Солнцу поклонялись разные народы, не только семитские, но и арийские; и среди них также и иллириские племена, так что для иллирийца Аврелиана он был вполне отечественным и родным. По его распоряжению на Марсовом поле был воздвигнут храм в честь непобедимого солнца (sol invictus), и этот бог объявлен был верховным покровителем Римской империи, но учитывая, печальные для религиозного реформатора Элагобала последствия его религиозного эксперимента, Аврелиан не собирался вносить изменения в формы религиозных культов, как римского, так и других народов империи, он оставил в неприкосновенности все остальные официальные культы, они однако должны были со временем занять подчиненное положение в небесной иерархии. Многообразные культы в этой перспективе представлялись лишь пестрыми оболочками для почитания единого божества.
По меткой характеристике М. Элиаде, Аврелиан «понял, что бесполезно прославлять только великое прошлое римской религии и что необходимо внедрять традиционное римское богопочитание в солярную теологию, монотеистическую по своей структуре, – в ...религию, набиравшую вселенский размах» (Элиаде. История веры и религиозных идей. От Гаутамы Будды до триумфа христианства, с. 412–413). «Аврелиан.., – вернул бога Эмеса в Рим, но при этом постарался внести радикальные изменения в структуру и культ данного божества. Сирийские элементы были целенаправленно удалены, а служение божеству передавалось исключительно в руки римских сенаторов. Праздником Deus Sol Invictus был назначен день 25 декабря, «рождества» всех восточных и солярных божеств» (Элиаде. История веры и религиозных идей. От Гаутамы Будды до триумфа христианства, с. 461) – день зимнего солнцестояния. Император сам стал верховным жрецом Непобедимого Солнца. Политическая целесообразность затеянной религиозной реформы не делала Аврелиана расчетливым и лицемерным циником – он был искренним почитателем божества, культ которого, существовавший в Риме издревле, император поставил теперь в средоточие государственной религии.
После триумфа Аврелиану пришлось совершить карательную экспедицию против галльских багаудов, оказавшуюся успешной и сопровождавшуюся резней и обильным кровопролитием, но не решившую проблемы, не очистившую Галлию от многочисленных тлеющих очагов крестьянской войны. В конце 274 г. император Аврелиан отразил нападение германцев на Виндилик, и только после этого, уже в начале 275 г., повел легионы на Восток, на этот раз против Сассанидского Ирана, который он собирался проучить за то, что тот в свое время оказывал всяческое содействие, в том числе и прямую вооруженную помощь, узурпировавшей власть на востоке Империи Зиновии.
Но поход был прерван, когда легионы находились во Фракии: в лагере, разбитом в Перинфе, близ Византия, Аврелиан пал жертвой заговора. По остроумному замечанию А. Азимова, «привычку, созданную десятилетиями, невозможно изжить до конца: солдаты, которые без труда убивали слабых и бездарных полководцев, с той же легкостью убили и воинственного императора» (Азимов, цит. изд., с. 216). Во главе заговорщиков стоял личный секретарь императора, опасавшийся наказания за свою провинность, и предотвративший кару организацией покушения. Из крупных военачальников в заговоре участвовал лишь один генерал – Мукапор. Аврелиан стал жертвой не солдатского мятежа, хотя, по не вполне понятным причинам, рядовые легионеры спокойно восприняли весть о гибели своего полководца, и не заговора генералов, как в свое время погиб Галлиен, но комплота узкой, и на первый взгляд, почти случайно сложившейся клики гвардейцев и придворных чинов. Есть основания предполагать, что за этим актом стояли интриги сената, или по крайней мере, сенаторов, озлобленных проведенной Аврелианом после мятежа монетаристов кровавой чисткой сената, и его унижением – Аврелиана недаром называли «воспитателем» (педагогом) этого некогда важнейшего из правительственных учреждений Рима. «Умирающий сенат еще нашел в себе силы нанести удар открытому военно-самодержавному режиму. Правда, это был последний удар» (Ковалев, цит. изд., с. 767). Способность сенаторов к столь решительному и опасному акту объяснялась в основном тем, что это были уже не выродившиеся потомки нобилей прошлых эпох, но отставные военачальники, привыкшие рисковать жизнью на полях сражений.
Аврелиан был одним из самых выдающихся правителей Рима III столетия. «Дальнейшее развитие, – пишет К Крист, – обнаружило контраст между последствиями политики Галлиена, с одной стороны, и Аврелиана, – с другой. После убийства Галлиена все предпринятые им политические шаги, ориентированные на реставрацию эллинизма, были аннулированы, что свидетельствует о том, что это был его личный политический курс. А после убийства Аврелиана менялись персоны, стоявшие во главе империи, но выбранная им политика консолидации проводилась низменно и после него, и в конце концов она достигла цели» (Christ, cit. op. S. 678).
Меры Аврелиана и последовавших за ним правителей по восстановлению империи и наведению в ней порядка со сдержанным одобрением оценил и М. И. Ростовцев. Ее социальным контекстом он считал «борьбу за и против династической монархии, которая велась между императорами при поддержке армии и просвещенными кругами за ведущее положение в государстве. ...Армия сражалась с привилегированными сословиями и не успокоилась, пока эти сословия полностью не утратили свой социальный престиж и пока жертвы полудикой солдатни не были повержены окончательно... Движущими силами были зависть и ненависть, и люди, пытавшиеся уничтожить господство буржуазии, не имели никакой позитивной программы. А созидательную деятельность постепенно, шаг за шагом осуществляли императоры, воздвигшие свой общественный порядок на обломках; и неважно, хорошо или плохо это у них получалось, во всяком случае разрушать что-либо они не намеревались» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 202–203).
Правда, резюме Ростовцева, исполнено скепсиса: «Прежний привилегированный класс был заменен новым, а основное население не только не улучшило свою жизнь, напротив, еще больше погрузилось в страдания и нищету. Единственное отличие заключалось в том, что изнуренных и страждущих теперь прибавилось и что прежняя культура, составляющая достояние империи, навсегда исчезла» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 203). В этой тираде легко узнается голос эмигранта, воочию и не равнодушным оком наблюдавшего катастрофу Российского государства, что однако само по себе не ставит под вопрос основательность его диагноза состоянию Римской империи на исходе III столетия.
3. Реванш сената в правление Тацита
После убийства Аврелиана из штаб-квартиры армии в сенат было отправлено донесение о случившемся, представляющее собой шедевр неотесанной и солдафонской по стилю, но виртуозной по верному политическому расчету дипломатии: «Счастливые и храбрые войска римскому сенату и народу. Наш император Аврелиан лишился жизни вследствие коварства одного человека и заблуждения хороших и дурных людей. Причислите его к богам, безупречные и почтенные господа сенаторы, и пришлите нам государя из вашей среды, но такого, кто, по вашему суждению, является достойным» (цит. по: Буркхард, цит. изд., с. 31).
Сенат со своей стороны прибег к дипломатической проволочке, выдерживая паузу с назначением императора, обмениваясь по этому вопросу письмами со штабом армии, остановившейся в своем продвижении на восток на войну против Ирана, отложенную из-за перворота. Ни одна из других армий в этот промежуток безвластия не рискнула предложить свою кандидатуру, и наконец, сенат решился на назначение: его выбор пал на 75-летнего консуляра Марка Клавдия Тацита, который считался потомком знаменитого историка. Назначение Тацита императором, коль скоро сенат в конце концов взял на себя инициативу, до известной степени вытекало из его статуса принцепса сената – первого в списке сенаторов, а императоры еще со времен Августа непременно бывали также и принцепсами. Человек многоопытный и умный, он вполне осознавал смертельную опасность предлежащего ему поприща, и не радовался своему восхождению на высшую ступень власти. Свое огромное личное состояние новый император передал в собственность Римской республики.
Во время своего правления, продолжавшегося несколько месяцев, он чаще предшественников созывал сенат, докладывая ему о своих ранее уже сделанных распоряжениях, так что реальных шагов не только к восстановлению олигархического правления, на что надеялись самые легкомысленные из сенаторов, но даже и к тем основаниям, на которых строилась власть в золотой век Антонинов с действительным участием сената в принятии государственных решений, сделано не было, хотя, возможно, Тацит и собирался перераспределить властные полномочия сената и императора в пользу гражданской власти, но не успел провести соответствующую реформу, которая, объективно говоря, была бы направлена против тенденции к укреплению военной монархии, властно диктовавшемуся потребностью сохранения империи.
И все же в кругах, ностальгировших по республиканской старине, избрание императора сенатом породило волну энтузиазма. «Радостная весть разлетелась по всем провинциям: – писал Я. Буркхард, – сенат снова владеет своим старинным правом назначения императоров, а в будущем станет издавать законы, принимать клятвы верности варварских вождей, решать вопросы войны и мира. Сенаторы приносили белые жертвы, ходили в белых тогах, а во дворцах широко распахнулись двери тех залов, где сенаторы хранили изображения своих предков» (Буркхард, цит. изд., с. 32). Сенат настолько зазнался, что даже дерзнул возражать против предложения об избрании консулом брата императора Анния Флориана. Тацит с уважением отнесся к доводам сенаторов, и назначил брата на должность префекта претория.
В 276 г. Малая Азия подверглась очередному нападению готов. Тацит отправился на восток, успешно отразил набег варваров, но в апреле этого же года умер в Тиане, по одной из версий, едва ли верной, пал жертвой солдатского бунта.
Флориан, получив печальную весть о смерти брата, провозгласил императором самого себя и получил поддержку от войск, расквартированных в Европе, и сената, но сирийская армия аккламировала своего командующего – одного из лучших полководцев Рима Проба, которому в то время исполнилось 45 лет. Он был в расцвете сил и полководческих способностей, весьма незаурядных. Над империей вновь нависла тень гражданской войны. Две армии двинулись навстречу друг другу, и сблизились вблизи Тарса Киликийского. Война однако была удачным образом предотвращена убийством Флориана, учиненным легионерами его же армии, не желавшими братоубийственного кровопролития. Остался один император, который, хотя и по неволе, был признан сенатом.
4. Правление Проба
Родиной Марка Аврелия Проба был паннонский город Сирмий; подобно императорам Клавдию II и Аврелиану, он также происходил из иллирийцев. Аврелиан, по крайней мере, по представлению легионеров, именно его хотел видеть своим преемником. Облеченный верховной властью, Проб не выехал в Рим, но продолжил преследование и истребление застрявших в Малой Азии остатков готских полчищ, основные силы которых уже при Таците покинули пределы империи. Сенат, вновь поставленный на место самим фактом избрания императора войсками без его участия, не дерзнул противоречить воле армии, и признал Проба принцепсом и императором; со своей стороны Проб оказал этому древнему учреждению знаки уважения, не подавая однако надежды на привлечение его к участию в действительном управлении государством. Перед судом императора предстали ранее пощаженные убийцы Аврелиана, и по его приговору все они были казнены. Избранник и любимец армии, Проб не считал нужным заискивать перед нею и поставил своей главной задачей налаживание воинской дисциплины, основательно подорванной самоуправством легионеров, по своей воле творивших императоров. И на первых порах он преуспел в этом.
Еще в правление Тацита, занятого военными операциями против готов в Малой Азии, куда он вынужден был перебросить легионы из Европы, рейнский лимес был прорван вторгшимися в Галлию алеманами и франками, на сторону которых стали местные багауды. Легионы Проба, направленные против германцев, нанесли по ним сокрушительные удары. Изгнав их за Рейн, они вторглись в глубину Германии и дошли до Неккара. В сражениях с римлянами и в ходе карательной кампании погибло, по некоторым, возможно, преувеличенным, подсчетам, до 400 тысяч человек – мужчин и женщин, стариков и детей; но 15 тысяч алеманов и франков, из числа военнопленных, готовых перейти на службу Риму, были мобилизованы в римскую армию и участвовали под командованием императора в операции по очищению Реции и Норика от вторгшихся в эти провинции через Дунайский лимес бургундов и вандалов. Проб восстановил ранее утраченный контроль над Десятинными полями, расположенными между верховьями Рейна и Дуная, где вновь размещены были римские гарнизоны. Он также переселил из оставленной при Аврелиане Дакии на правый берег Нижнего Дуная, в Мезию, бастарнов, возложив на них охрану границы.
Наведя порядок в центральной Европе и на Балканах, Проб отправился на юго-восток Малой Азии, в Киликию, где обитавшие в горах исавры еще при Галлиене отложились от Рима, промышляя пиратством и разбоем на суше и укрываясь в своих трудно доступных крепостях. Войска римлян проникли вглубь Киликии и разорили их разбойничьи гнезда. Дольше других крепостей сопротивлялась Кремна, но в 279 г. и она была взята штурмом.
Генералы Проба подавили вспыхнувшее на юге Египта восстание туземцев, поддержанное вторгшимся с запада ливийским племенем блемиев. В Сирии объявился самозванец, провозглашенный своими сторонниками императором Сатурнином, но от этой новой опасности Рим был избавлен самими одумавшимися мятежниками, убившими своего избранника и испросившими прощения у законного императора.
Более опасный оборот получило развитие событий в Галлии, римская власть в которой давно и стабильно подорвана была герильей багаудов. Там также появился «император» – некий Прокул, призвавший на помощь себе из-за Рейна франков, захвативший Колонию Агриппины, которую он объявил своей столицей, и овладевший значительной частью Галлии, где повсеместно истреблялись малочисленные гарнизоны, хранившие верность Риму. Правда, самозванный император Галлии был вскоре убит своими же вчерашними сторонниками, но вместо убитого Прокула императорм был избран и провозглашен новый узурпатор Бонос. Ввиду размаха мятежа Проб вынужден был сам отправиться в Галлию с отборными легионами. В конце 280 г. Галлия была усмирена. Попутно пришлось подавить мятеж, вспыхнувший в Британии.
Лишь к концу 281 г. порядок был восстановлен на всем пространстве империи. В Риме отпраздновали пышный триумф. Императора Проба удостоили встречающегося в эпиграфических памятниках велеречивого титула verus Goticus verusque Germanicus ac victoriarum omnium illustris (истинный победитель готов и истинный победитель германцев, а также всеми победами прославленный). В отдельных надписях Проб, подобно своим предшественникам, именуется deus et dominus – «богом и господином».
Выходец из варваров, закаленный в битвах генерал, лишенный рафинированного воспитания и образования, которым обладал его предшественник Тацит, Проб однако не был чужд идеалистических, если не сказать утопических увлечений. В «Истории Августов» ему усваиваются слова о том, что «вскоре солдаты уже не будут нужны. Какие проекты вынашивал человек, которому принадлежит подобное высказывание? – Таким вопросом задается анонимный автор этой «Истории» и отвечает на него. – Разве он не покорил все варварские народы, разве он уже не сделал весь мир римским? «Вскоре, говорил он, – нам уже не понадобятся солдаты». Что иное могут значить эти слова как не то, что уже не будет больше римских солдат? В будущем повсюду будет повелевать и всем будет распоряжаться огражденное от опасностей Римское государство; мир не станет уже изготавливать оружие, поставлять провиант; быков станут употреблять на пашне, коней обучать для мирных целей; больше не будет ни войн ни военнопленных; повсюду воцарится радость, повсюду будут действовать римские законы, повсюду будут править наши чиновники» (цит. по K. Christ, dt. op. S. 679). Мечта о мире, достойная ветерана, к тому же перекликающаяся с мессианскими и эсхатологическими чаяниями ветхозаветного пророка: «И перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис.2:4).
По версии биографа Проба, именно эти слова императора, что в будущем в солдатах не будет нужды, привели их к возмущению. Но, по его же замечанию, существовала и еще одна, вероятно, более прямая причина солдатского бунта: «его решимость не оставлять солдат в праздности; по его приказанию они заняты были на разных хозяйственных работах, потому что он считал, что солдат должен трудом зарабатывать свой хлеб» (K. Christ, dt. op. S. 679). Чреда нескончаемых войн с внешними врагами, а еще более, внутренние нестроения – перевороты и гражданские войны привели экономику империи в упадок. И Проб, чтобы дать толчек хозяйственному развитию, озаботился расчисткой земель под сады и виноградники в Галлии и в Испании, в Паннонии и на Балканах, восстановлением запущенной ирригационной системы в Египте. Рабочих рук не хватало, и император использовал для осуществления этих предприятий армию.
Но он переоценил свою популярность. Распущенная и ленивая солдатня, с застарелой уже привычкой убивать неугодных императоров и на их место ставить новых избранников, участь которых была подобна участи преступников, над которыми в Риме по древнему обычаю произносили приговор sacer esto, что значит – «да будет священным», или проклятым, потому что удостоенный такого приговора уже лишался защиты человеческих законов и всецело предавался на волю богов, так что всякий мог безнаказанно убить его, а спасти от убийства его могли, по верованиям римлян, только боги, если это им было угодно, – вознегодовала на своего прежнего любимца. Теперь у нее появился новый любимец. В 282 г., когда Проб вел легионы на войну с персами, в армии вспыхнул мятеж. В Реции императором был провозглашен префект претория Кар. Проб, находившийся в это время в своем родном городе Сирмии, попытался предпринять меры по подавлению бунта, но ему не на кого было опереться. Солдаты убили своего победоносного полководца, а Кар покарал главных участников убийства своего предшественника, расчистивших ему путь к власти.
5. Императоры Кар и Нумериан
Марк Аврелий Кар по происхождению был, подобно своим предшественникам, иллирийцем. Похоже, что воинская доблесть и полководческий талант иллирийцев получили всеобщее признание, так что в течение целой эпохи императорами не становились лица иных национальностей. До генеральской должности Кар дослужился при Аврелиане. В отличие от прежних императоров, Кар не счел нужным хотя бы ради формы, хотя бы из одной только учтивости, обращаться в сенат с просьбой о признании его императором – до такой степени это древнее учреждение утратило свой кредит в армии, в ту пору уже разноплеменной, в которой италики составляли меньшинство, а природные римляне представляли собой лишь экзотическое исключение.
Наемным галлам, германцам, иллирийцам, сирийцам мало было дела до римского сената и до самого Рима. Для них, утративших свое исконное отечество, новой родиной становились разбросанные по всему миру воинские лагеря и крепости, а единственным авторитетом, при этом далеко не бесспорным, судя по многочисленным, превратившимся в рутину переворотам, их полководец, император. Офицеры и солдаты присягали ему, а не Риму, даром что он был одновременно высшим должностным лицом Римской республики. Впрочем, и римский сенат состоял тогда уже не из потомков патрициев или хотя бы старинных плебейских родов, но из отставных генералов самого пестрого этнического происхождения.
Своими соправителями с титулами августов Кар сразу назначил двух сыновей: Карина и Нумериана, – помышляя, вероятно, об основании династии. Старший сын Карин был отправлен в Галлию для продолжения кампании против багаудов и отражения германских вторжений из-за Рейна; ему удалось разгромить крупные отряды повстанцев, но мелкие банды багаудов, рассеявшись по стране, делали римский контроль над нею призрачным. Галлия, несмотря на свою глубокую романизацию и латинизацию, не укрепляла империю, но стала для нее весьма затратным балластом. Тем временем сам император вместе с младшим сыном Нумерианом вначале вел войну против вторгшихся в Паннонию сарматов, полчища которых он разбил и выдавил из провинции, а затем они оба во главе легионов отправились на Восток. На этот раз война с Ираном закончилась блестящим успехом. В 283 г. римская армия форсировала Евфрат, одержала победу над войсками Баграма II, взяла Ктесифон, очистила от противника Армению и Месопотамию, отбросив персов за Тигр и захватив колоссальную добычу.
Но на обратном пути, вблизи Ктесифона, в начале 284 г. Кар умер или погиб. Существует несколько версий его кончины: по одной из них, император заразился чумой, по другой – погиб от удара молнии, и наконец, по третьей, и наиболее вероятной, пал жертвой тайного заговора тестя своего сына префекта претория Ария Флавия Апра, скрывшего от армии факт насильственной смерти императора. Преемником умершего был провозглашен его сын Нумериан, прекрасно образованный юноша, увлекавшийся поэзией и сам писавший стихи, но мало подготовленный к управлению войсками, которые продолжали двигаться на запад, в Европу.
Месяц спустя после своего избрания императором, когда армия находились вблизи Никомидии, Нумериан был тайно убит, пав жертвой нового заговора того же Апра, который, ввиду молодости и неопытности своего зятя, фактически руководил армией и очевидным образом стремился к высшей власти. Чтобы скрыть от солдат и офицеров насильственную смерть императора, он распорядился нести его тело в паланкине под видом тяжело больного. Но окружавшие паланкин воины, почувствовав запах тления, поняли, что произошло, и взбунтовались. Во главе возбужденных легионеров оказался начальник императорской стражи Диокл, который, разоблачив убийцу, собственноручно заколол его, не дожидаясь вынесения приговора по его делу специально образованным для суда над убийцей трибуналом.
Столь экстравагантный поступок Диокла имел своеобразное объяснение. В Галлии одна жрица-друидка предсказала ему императорскую власть после убийства вепря, а aper, – такое имя носил заговорщик – и значит в переводе с латинского «вепрь», или «кабан». «С тех пор, – пишет Я. Буркхард, – когда бы будущий порфироносец ни отправлялся на охоту, он всегда выискивал кабанов; и, когда он увидел перед собой настоящего вепря, нетерпение подхлестнуло его» (Буркхард, цит. изд., с. 34). 17 ноября 284 г. Диокл был аккламирован имератором с именем, получившем латинское окончание, – Диоклетиан.
Между тем, на западе оставался август Карин, который, узнав о гибели брата, провозгласил имератором себя самого и был в этом поддержан легионами, расквартированными в Европе. Две армии двинулись навстречу друг другу и встретились в Мезии, вблизи Семендрии, весной 285 г. В состоявшемся сражении армия Диоклетиана, уступая численностью неприятелю, оказалась на грани поражения, но исход битвы оказался иным, после того как офицер из стражи Карина, оскорбленный императором, нанес ему смертельный удар. Сражение прекратилось – обезглавленная армия уже не находила смысла в продолжении кровопролития и подчинилась Диоклетиану. В Римском государстве остался один император.
6. Правление императора Диоклетиана
Новый император, усвоивший себе имя Гай Валерий Аврелий Диоклетиан, родился около 245 г., был сыном вольноотпущенника и потомком рабов из Далмации, принадлежавших римскому сенатору Анулину. Его изначальное имя Диокл происходит от названия родной деревни Диоклеи, расположенной близ современного черногорского города Котора. При Галлиене крестьянин из иллирийской деревни Диокл завербовался в один из легионов, и обнаружил вскоре незаурядные военные способности, благодаря которым он быстро продвигался по лестнице командирских должностей. Участвуя в боевых кампаниях в разных частях империи – от Галлии до Востока – и обладая острым и наблюдательным умом, он хорошо узнал положение дел в государстве. Император Проб назначил его правителем Мезии. Когда же Кар отправился в восточный поход, Диокл уже занимал должность начальника дворцовой стражи (protectores domestici).
Когда Диоклетиан овладел верховной властью, он, по словам Дж. Бейкера, «находился в самом расцвете своих жизненных сил; судя по портретам, это был ничем не примечательный человек с мелкими чертами лица, коротко подстриженными волосами и мягким взглядом. В повседневной жизни, – пишет Бейкер, – мы часто встречаемся с такими людьми – довольно упитанными бледными блондинами» (Бейкер Джордж. Константин Великий. Первый христианский император. М., 2004, с. 43).
Следуя примеру Кара, Диоклетиан не утруждал сенат просьбой о его утверждении императором. Достигнув верховной власти, он решил переломить тенденцию, пагубную для государства и совсем уже печальную для самих императоров. За предшествовавшие полстолетия «средняя продолжительность жизни императора, (если не считать соправителей, узурпаторов и неудачливых претендентов на престол) составляла около двух лет» (Азимов, цит. изд., с. 220). Собственноручное совершенная им казнь Апера должна была произвести впечатление на офицеров и солдат, склонных к легко удававшимся мятежам, внушить им мысль о готовности императора защищать свою жизнь, а значит, и свою власть самым брутальным образом и тем самым напомнить им о том, что император как народный трибун в соответствии с древней правовой традицией Рима особа священная и неприкосновенная, sacrosantus, хотя, впрочем, большинство воинов не особенно чтили и даже, вероятно, плохо знали римские традиции и законы, имея, по большей части, варварское происхождение. Римляне и италики давно уже избегали воинской службы, препоручая ее поверхностно романизованным галлам и германцам, иллирийцам и фракийцам или совершенным варварам без римского гражданства, которое они как раз и добывали для себя службой.
Параллельно с этим сдвигом, с превращением нации крестьян и воинов в нацию рантье и бездельных пролетариев, живущих засчет казны, падало политическое значение Рима. Центром власти в империи стала преторская палатка императора, перемещавшаяся из одной пограничной провинции в другую, а не сенатская курия, как это было в давние времена. И способный к смелым, но при этом продуманным, трезвым решениям Диоклетиан сделал имевший колоссальные исторические последствия вывод из сложившейся ситуации. Своей резиденцией он выбрал не столичный Рим, а незначительный город Вифинской провинции Никомидию, которую он украсил помпезными постройками; там располагался его дворец, а также штаб вооруженных сил, в окрестностях города сосредоточены была значительная часть армии, откуда ее можно было оперативно перебрасывать в подкрепление войскам, расквартированным на границе с Ираном и на Балканах, где лимес подвергался постоянной угрозе со стороны готов и сарматских племен.
В 285 г. для руководства обороной западных провинций и наведения порядка в охваченной восстанием багаудов Галлии Диоклетиан направил своего старинного друга, иллирийца родом из Паннонии Максимиана, опытного генерала, но человека прямодушного, плохо разбиравшегося в политических хитросплетениях и поэтому не представлявшегося опасным конкурентом. По словам Дж. Бейкера, «он был именно тем человеком, который требовался империи... В новое время он, вероятно, стал бы отличным капитаном корабля. Он чувствовал себя в своей стихии там, где нужен был командный голос и твердая рука» (Бейкер, цит. изд., с. 58). Вручив ему исключительно обширные полномочия, поставив его своим соправителем, Диоклетиан удостоил друга титула цезаря, так что Максимиан не был больше частным лицом. Ранее подобной чести удостаивались родные или адаптированные сыновья императоров, когда те прочили их в наследники. В свое имя новый цезарь включил по традиции прежних правителей имена предшественников, став Марком Аврелием Валерием Максимианом.
Находясь на эллинистическом востоке империи, стратегически важном из-за соперничества с мировой державой Сассанидов и более благополучном экономически, чем запад, Диоклетиан имел возможность в интересах укрепления личной власти опереться на издревле сложившиеся там монархические традиции: как принадлежащие собственно Востоку – Ирану или Египту, так и более поздние, но основательно укоренившиеся под тем же восточным влиянием – эллинистические. В отличие от Рима, ностальгировавшего по старинной республике, на Востоке никого не шокировало и даже не удивляло употребление по отношению к особе императора титулатуры dominus et deus (господин и царь), применявшейся еще при Аврелиане. Существовавший ранее совет принцепса, Диоклетиан заменил на консисторию (consistorium), само название которой говорить о том, что в присутствии императора ее члены не сидели, но стояли. По предположению Дж. Бейкера, «не исключено, что обычай стоять на совещании был старой иллирийской традицией – старейшины племен на своих советах всегда стояли, образуя круг, так что происхождение этого обычая могло и не иметь ничего общего с монархическим этикетом» (Бейкер, цит. изд., с. 57). Может быть в своих гипотетичных иллирийских истоках этот обычай и не имел ничего монархического, но в контексте римской традиции он, воспринимался, конечно, как еще одна ритуальная черта вводимого шаг за шагом нового автократического правления.
Диоклетианом было фактически завершено преобразование государственного строя Римской республики из принципата в доминат, который, с некоторыми оговорками, можно считать в основе своей монархическим, хотя наличие одного, а потом и нескольких соправителей затрудняет называть сложившийся режим монархическим по причине этимологической, поскольку «монархия» в буквальном переводе с греческого значит как раз «единовластие», в то время как Диоклетиан ввел вначале диархию, а потом и тетрархию. И все же, порывая с идущей от основателя принципата Августа традицией, он перестал и называться и быть «первым гражданином» республики, но стал господином для ее граждан.
Императора всюду сопровождала его охрана, своего рода эскорт. Его резиденция получила название священного дворца (sacrum palatium – от римского Палатина, на котором располагались дворцы большинства императоров). Дворцовые помещения, помимо охраны – лейб-гвардии, заполонили придворные чины и дворцовая челядь, заметную долю которой, по восточной традиции, составляли евнухи, в том числе и высокопоставленные. Визиты императору могли наноситься лишь по его приглашению или по предварительной просьбе об аудиенции, передаваемой через придворных. Императору воздавалось поклонение – adoratio. Приближавшиеся к его особе совершали земные поклоны – проскинезис, заимствованный из дворцового этикета персов, лобызали края его облачения – пурпурной мантии, украшенной золотом и драгоценными камнями. Суеверному полуварвару, каковыми были по происхождению своему римские солдаты и офицеры, поднять руку на императора, самим видом своим выделявшегося из простых смертных, было совсем непросто, и никто из них не дерзнул покушаться на Диоклетиана.
Власть императора стала при Диоклетиане уже de jure неограниченной. Сенат был окончательно устранен от участия в ней – за ним сохранили некоторые формально-этикетные прерогативы и административные полномочия муниципального характера, распространявшиеся лишь на столицу и ее жителей, например, сенат занимался устроением традиционных римских игр – ludi romani, а самая главная его привилегия заключалась в том, что принадлежавшие к нему особы по-прежему составляли своего рода высшее сословие в империи. Развитие монархической тенденции в государственном строе Римской империи при Диоклетиане останавливается однако у некоей черты, переступить которую правители Римской империи, решились лишь через три с половиной столетия после него. Ни Диоклетиан, ни его преемники, вплоть до Ираклия, не титуловались царями (rex-ами или василевсами). Кроме того, Римское государство по имени и при нем и после него оставалось республикой, политией.
Соправитель Диоклетиана цезарь Максимиан, вероятно, по согласованию с императором, своей резиденцией выбрал на западе не Рим, но расположенный ближе к потенциальному театру военных действий Медиолан, в прошлом главный город цизальпинских кельтов. Его первостепенной задачей был разгром багаудов, контролировавших значительную часть Галлии и проникших в Испанию. Одним из главных центров восставших была крепость в области племени паризиев, вблизи современного Парижа. Вожди багаудов, Аманд и Элиан, действуя по накатанной колее, провозгласили себя императорами. Максимиан разгромил основные силы багаудов в генеральном сражении с ними, подобно тому как это делали и его предшественники; после отчаянного сопротивления багаудов он захватил занятую ими крепость, перебив ее защитников и сравняв укрепления с землей. Города Галлии перешли под контроль правительства, но искоренить гверилью не удалось. Мелкие отряды повстанцев прятались в трудно доступных горах, лесах и болотах, пользовались поддержкой местных крестьян, пополнялись за их счет, а также за счет дезертиров и беглых рабов. «Максимиан, – по словам Ф. Броделя, – выкорчевал мятежников отовсюду – от Альп до Рейна. Герилья от этого однако не прекратилась» (Бродель. Что такое Франция, т. 2, 1, с. 84).
Затем в результате ряда успешных сражений против вторгавшихся через лимес франков и алеманов Максимиан отбросил их за Рейн. Многие из взятых в плен германцев были размещены им в качестве военных поселенцев на северо-востоке Галлии для защиты границы от их свободных соплеменников. В 286 г. за победы над багаудами и германцами Диоклетиан удостоил Максимиана титула августа, так что формально он был поставлен рядом с ним самим. Все императорские акты издавались от имени обоих августов, но сподвижник Диоклетиана знал свое действительное место и во всем был послушен первому августу. Диоклетиан при этом получил еще одно имя – Iovius, что значит «Юпитеров», а Максимиан – Herculius (Геркулесов). Поставление одного из августов в тесную связь с верховным божеством, а другого – со знаменитым героем и полубогом призвано было символически указывать на иерархию взаимоотношений между ними.
После побед над германцами Масксимиан столкнулся с новой угрозой. Франки и саксы тревожили Британскую провинцию частыми пиратскими нападениями на прибрежные города и поселения. Для отражения грабителей Максимиан сосредоточил военно-морские силы в Ла-Манше. Но назначенный им наварх Караузий, обвиненный в присвоении лично себе добычи, отнимаемой у пиратов, страшась ответственности, вступил в сговор с варварами; действуя вместе с ними, он овладел Британией и провозгласил себя императором. В руках Караузия находились также гавани северного побережья Галлии, через которые поддерживалась морская связь с островом. Предпринятые Максимианом военные действия против узурпатора не увенчались успехом, и пользуясь правительственной автономией, он на свой страх и риск пошел на копромисс, в 289 г. признав Караузия императором и своим соправителем. Первый август не дезавуировал этого его акта, потому что, очевидно, трезво оценивал недостаточность средств для наведения порядка на крайнем западе империи, и до того уже потрясенном багаудами. Караузий чеканил монеты с портретами собственным, Диоклетиана и Максимиана на аверсе и легендой на реверсе: Carausius et fratres sui (Караузий и его братья).
Сам Диоклетиан в 285 г. успешно отразил нападения на дунайский лимес со стороны готов и сарматских племен. Затем он начал сосредотачивать войска на восточной границе для войны против сассанидского Ирана, захватившего тем временем Армению. Устрашенный военными приготовлениями римлян, шах Баграм II направил посольство к Диоклетиану. В результате переговоров договорились, что изгнанный персами из своей страны и бежавший к римлянам армянский царь Тиридат III вернется на свой престол. Это означало также, что Иран уступал Армению как сферу влияния Риму. Уладив восточные дела, Диоклетиан вынужден был отправиться вновь на Дунайскую границу для отражения агрессиии алеманов против Ретийской провинции. После победы над алеманами он встретился в регионе верхнего Дуная, возможно, в Аргенторате (Аугсбурге) или на левом берегу Рейна в Могонтиаке (Майнце) со своим соправителем Максимианом. В 289 г. Диоклетиан снова воевал с сарматами, а в следующем году, срочно покинув свою временную резиденцию в Сирмии, он отправился на восток, чтобы отразить вторгшхся в Сирийскую провинцию арабов. В 291 г. Диоклетиан снова встречался со своим соправителем, на этот раз в его резиденции – в Медиолане.
К тому времени Диоклетиан правил уже дольше всех своих предшественников после Галлиена. Созданный им режим обнаружил устойчивость. Он принят был и армией и народом, потому что никакой реальной альтернативы ему, кроме окончательного распада империи, при трезвом взгляде на вещи, не обреталось. Олигархическая ностальгия некоторых сенаторов и иных любителей римской старины окончательно перестала быть фактором политической жизни, превратившись в относительно невинный старческий пассеизм.
Характеризуя общественные настроения эпохи, М. И. Ростовцев писал: «В конце III в., после бесконечных кровавых гражданских войн, в ходе которых резко и беспощадно обозначились социальные противоречия, общее положение не намного отличалось от ситуации после той первой гражданской войны, которая предшествовала введению принципата (в тексте: «которой предшествовало введение принципата» – ошибка в переводе, здесь исправленная – В. Ц.). Усталость и омерзение, распространившиеся среди всех слоев населения, не исключая и большей части солдат, увеличивали тоску по миру и порядку. Боевой задор народных масс испарился, и как только людям было обеспечено безопасное существование, как только появилась возможность заниматься повседневным трудом без вечного страха перед новыми потрясениями, нападениями, войнами и убийствами, они ради мирной жизни были готовы пойти на любые условия» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 209).
Историк, переживший русскую революцию и наблюдавший, хотя бы и из-за кордона, последовавшее за гражданской войной установление диктатуры, невысоко оценил качество режима, созданного Диоклетианом, но суровость его приговора смягчается, а лучше сказать, сам приговор отменяется выводом о неизбежности именно такого государственного строя, который установился на рубеже III и IV столетий и который Ростовцев связывает не только с Диоклетианом, но и со святым Константином: «В искалеченной империи повсюду царил невообразимый хаос. Основной задачей того, кто при сложившихся условиях решился бы выступить в роли реформатора, было установление вместо хаоса любого устойчивого порядка как можно более простыми методами. Изощренная государственная система прошлого была полностью разрушена и восстановить ее было невозможно. Единственное, что еще оставалось, – это жестокая практика III в., какой бы грубой и насильственной она ни была... Реформа Диоклетиана и Константина явилась логичным следствием социальной революции III в., и она должна была неизбежно идти теми же путями. При выполнении своей задачи эти императоры обладали столь же малой свободой действий, как и Август. И в том и другом случае цель была одна: восстановление государства. Гению Августа удалось восстановить не только государство, но и вернуть народу его благосостояние. Диоклетиан и Константин, явно сами того не желая, принесли интересы народа в жертву ради сохранения и спасения государства» (Ростовцев. Общество и хозяйство в Римской империи, т. 2, с. 212–213).
Последнее заключение историка стоило бы лишь скорректировать замечанием о том, что в интересы народа входило его выживание, проблематичное для большей его части в случае окончательного краха государства.
Диктатура Диоклетиана в еще большей мере, чем это было в эпоху принципата, опиралась на армию. Военный строй империи подвергся при Диоклетиане и затем при святом Константине существенной трансформации. В условиях, когда, с одной стороны, границы по всему периметру – от Атлантики до Месопотамии – нуждались в защите, а с другой, – степень угрозы и опасности не оставалась равномерно стабильной, но часто радикально менялась в тех или иных регионах, подвергавшихся нападениям варваров, а кроме того, в разных провинциях внутри самой империи вспыхивали мятежи, к тому же еще надежной защиты требовали особы самих правителей, ранее неизбежным образом становившиеся жертвами покушений, было необходимо держать войска вдоль всего лимеса и в то же время располагать резервом для переброски подкреплений в наиболее угрожаемый в данный момент участок границы или охваченную внезапно вспыхнувшим мятежом провинцию.
В этой ситуации выход был найден в том, чтобы разделить сухопутные вооруженные силы на два вида: пограничные войска (limitanei) и мобильную полевую армию (comitatus), постоянно находящуюся под рукой верховной власти, части которой могли быть без проволочек направлены на театр военных действий; причем, подобные передислокации не должны были обнажать границы, как это происходило раньше при необходимости срочной переброски войск от одного лимеса к другому, оказавшемуся в более опасном положении. И до Диоклетиана существовали, конечно, помимо пограничных легионов, войска, находившиеся в Риме и его окрестностях или в ином месте, где располагалась штаб-квартира императора, но они были немногочисленны – их составляли лейб-гвардия – protectores, элитная конница и несколько отборных когорт. Диоклетиан значительно увеличил этот контингент, преобразовав его из охранного корпуса в мобильную полевую армию.
В пограничных провинциях были размещены значительно уменьшенные в численном составе легионы, приблизительно по два легиона в каждой, и вспомогательные войска, составленные из военных поселенцев – военнопленных, перешедших на службу Риму, и наемников, завербованных из числа свободных варваров. Командовал легионами, дислоцированными в одной провинции, военачальник со званием dux (вождь, этимологически из этого слова происходит позднейший феодальный титул «герцог»). Таким образом, дукс был своего рода военным начальником провинции, но при Диоклетиане границы его ответственности не всегда в точности совпадали с провинциальными границами, захватывая по соображениям стратегического характера в отдельных случах часть территории соседней провинции или распространяясь на две провинции. Большую стройность организации пограничной защиты с четким разделением параллельной военной и гражданской провинциальной администрации придал уже святой Константин.
Численность вооруженных сил при Диоклетиане была увеличена более чем на одну треть и доведена до полумиллиона. В связи с этим изменился порядок комплектования армии. Хотя всеобщая воинская повинность граждан никогда не отменялась, но фактически значительное большинство римских граждан избегало воинской службы, поскольку государство нуждалось не в ополченцах, а в профессионалах, а гражданский воинский долг фактически был трансформирован в уплату налогов на содержание легионов, которые комплектовались в основном путем вербовки, или найма добровольцев, как граждан, в основном из числа городских пролетариев и беднейших, в конец разорившихся крестьян, так и перегринов, вчерашних варваров, военнопленных и добровольно нанимавшихся в римские вспомогательные войска и легионы варваров, живших за пределами империи, так что этнический состав армии в поздней империи был пестрым и по преимуществу совсем не италийским.
Вербовка или найм остались и при Диоклетиане одним из способов пополнения армии; но средств казны не хватало для оплаты ратного труда и крови радикально расширенного им воинского контингента. Поэтому Диоклетиан ввел новый вид комплектования вооруженных сил – рекрутский набор: на крупных землевладельцев была возложена повинность предоставлять государству рекрутов из рабов и арендаторов – колонов, пропорционально размерам их владений. Из этой меры с неизбежностью вырастало прикрепление колонов к земле, ограничивавшее свободу их передвижения.
Для поселенных на римской территории военнопленных–летов служба в пограничных войсках стала их неукоснительной обязанностью. В римской армии служили также свободные варвары, поселившиеся в пределах империи, так называемые gentiles – этимологически, но отчасти и институциально-генетически предвосхищавшие феодальное сословие средневековья и новоевропейское дворянство – gentillhommes, и федераты – целые племена, вступавшие в договорные отношения с Римом; согласно договорам о союзничестве (foedus), им предоставлялась территория для поселения внутри империи, естественно, вблизи лимеса, а они брали на себя обязательство защищать границу, действуя при этом, в отличие от gentilles, своего рода частных поселенцев, которые служили в римской армии, вполне самостоятельно, под командой своих вождей, королей или царей.
7. Тетрархия
Диоклетиан назначил соправителя для того, чтобы при огромных размерах империи верховная власть могла действовать более оперативно, срочно и на месте принимая меры по устранению внезапно возникшей опасности. Максимиан, разделяя власть с первым августом, обладал полномочиями для принятия подобных решений под свою ответственность. Но и при таком порядке вещей территории, находившиеся под властью каждого из соправителей, оставались чрезмерно обширными. Удачный опыт диархии подсказал Диоклетиану еще один шаг в том же направлении – введение тетрархии. Именно эта тема была главным предметом обсуждения на встрече августов в Милане в 291 г. К соучастию во власти решено было призвать еще двух лиц – опытных и талантливых генералов: Галерия и Констанция Хлора, который до этого назначения занимал должность префекта претория при Максимиане.
Предварительно они оба через браки были включены в семьи правящих августов. Галерий, разведясь со своей прежней супругой, женился на родной дочери Диоклетиана Валерии и стал его приемным сыном, а Констанций Хлор – слово «хлор» значит в переводе «бледный», возможно, этим прозвищем он обязан был своей внешности – на падчерице Максимиана Феодоре, для чего ему понадобилось предварительно расторгнуть брак со святой Еленой, за браком последовало его усыновление тестем. Родной сын Максимиана Масксенций был обойден, вероятно, по причине своей относительной молодости и неопытности.
Сорокалетний Галерий был сыном пастуха из Фракии, но рассказывал, что в действительности он родился от некоего божества, возможно, Марса, явившегося его матери под видом змеи. Галерий «был мощным человеком, огромного роста и силы. На его портретах видны легкие, почти неуловимые монгольские черты, которые можно найти у восточноевропейцев – смуглая кожа, прямые черные волосы, особая форма рта... Он правил при помощи террора. Лактанций даже не называет его по имени. Для него Галерий – «зверь» – грубиян, жестокий человек, тиран, которого боялись слуги и ненавидели солдаты... Это портрет, нарисованный врагом, однако, – замечает Дж. Бейкер, – реальные события подтверждают, что он близок к истине» (Бейкер, цит. изд., с. 80). Констанций, который по контрасту с Галерием, «по всеобщему признанию людей, близко с ним знакомых, был человеком добродушным и не лишенным чувства юмора.., отличался хладнокровием, уравновешенностью и проницательностью.., хотя едва ли особым умом самый, – самый подходящий, – по оценке Дж. Бейкера, – набор качеств, чтобы преуспеть на государственной службе» (Бейкер, цит. изд., с. 65–66). Ровесник Галерия, он родился, как и тот, в середине III века в Иллирии, происходил из знатного рода Флавиев, а с материнской стороны был внучатным племянником императора Клавдия II.
Об учреждении тетрархии официально было объявлено 1 марта 293 г. Гай Галерий Валерий Максимиан и Гай Флавий Валерий Констанций Хлор были удостоены титулами цезарей и назначались помощниками и наследниками августов: Галерий – Диоклетиана, а Констанций – Максимиана. Каждому из цезарей в управление выделялась часть империи, остававшаяся при этом под контролем одного из августов. Впредь империей должна была править одна семья: августы почитались братьями, а цезари стали их приемными сыновьями. У каждого из четырех был свой дворец – sacrum palatium, своя свита, свои ауспиции, свой преторий во главе с префектом, своя мобильная армия – comitatus, а также находящиеся под их верховным командованием пограничные войска, расквартированные в подчиненных им провинциях, но в отличие от августов, цезари не имели своей консистории.
Резиденция Диоклетиана по-прежнему находилась в Никомидии, в своей прямой власти он оставил Фракию, азиатские провинции и Египет; столицей цезаря Галерия стал Сирмий, а его императорские полномочия распространялись на Паннонию, Иллирик, Мезию, Македонию, Ахаию; август Максимиан правил Италией с примыкающими к ней с севера трансальпинскими провинциями, Нарбоннской провинцией, Испанией и Африкой, находясь вначале в Медиолане, а позже в Равенне, и наконец, его приемный сын и зять Констанций, имея резиденцию в Августе Треверов (Трире), управлял провинциями трех Галлий и Британии.
Самым поразительным решением Домициана, принятым при учреждении тетрархии, было установление срока отставки августов, в которую они обязаны были уйти через 20 лет после начала правления самого Диоклетиана – в 305 г., когда их титулы предстояло принять на себя цезарям Галерию и Констанцию, которые, в свою очередь, назначат двух новых соправителей – цезарей. Этот акт определенно говорит о том, что Диоклетиан, при всех подчеркнуто монархических и сакральных атрибутах установленного им домината, рассматривал его не как самоцель, но как средство служения республике – «общему делу», в этом радикально расходясь с эллинистическими монархиями и продолжая римские политические традиции.
Тетрархия призвана была способствовать более оперативному принятию военных и административных решений, поскольку империем обладали все четыре правителя, предотвращать угрозу узурпации – ибо при покушении на одного из правителей, трое других, выступив вместе, смогут подавить мятеж в самом его зародыше, и наконец, перспектива цезарей занять в точно назначенное время высшее место во властной иерархии должна была удерживать возможного властолюбца от опасной для государства, а еще более лично для него попытки захватить высшую власть, внушая ему мысль о том, что лучше и надежнее будет спокойно и в рамках конституции дожидаться своего часа.
Опасность распадения империи на две или четыре части предотвращалась, помимо единства ее правовой системы, интенсивных внутренних экономических и культурных связей, римского гражданства ее свободных жителей, особым авторитетом, которым пользовался в армии, в народе, а также и внутри самой императорской семьи Валерий Диоклетиан. По словам Аврелия Виктора, на Диоклетиана тетрархи «смотрели с уважением... как на отца или даже как на великого бога; насколько это прекрасно и какое имеет значение для нас, – продолжает биограф императоров, – доказывается на примерах братоубийства, начиная с основателя города и до наших дней» (цит. по: Буркхард, цит. изд., с. 38).
В иных случаях Диоклетиан наглядно и впечатляюще демонстрировал своим соправителям разницу в своем и их положении внутри тетрархии. «Однажды в Сирии облеченный в пурпур Галерий целую тысячу шагов (милю) пешком шел впереди колесницы гневавшегося на него Августа» (Аммиан Марцеллин, цит. изд., с. 35). Причиной гнева Диоклетиана стало поражение от персов, которое потерпели римские легионы под командованием Галерия.
И все же льстивые панегиристы всем четырем императорам воздавали хвалу, а некоторые из них имели предпочтения, не совпадавшие с действительной иерархией внутри тетрархии. Так, пафосный литературный льстец Мамертин в речи, произнесенной в Августе Треверов, в порыве вдохновенной лести, поставил Максимиана, к особе которого он был приближен, выше самого Диоклетиана: «Приняв должность соправителя, ты дал Диоклетиану больше, чем получил... Ты соперничаешь со Сципионом Африканским; Диоклетиан соперничает с тобой» (цит. по: Буркхард, цит. изд., с. 52). Ничтожность персоны панегириста и удаленность Трира от Никомидии уберегли краснобая от обвинения в оскорблении величества римского народа, воплощенного в обожествленном августе Диоклетиане.
Знаменитый ритор эпохи Евмений, обращаясь к юношам Галлии, призывал их взглянуть на карту мира, представленную на стене здания в Августодуне (Отене), расположенного между храмами Аполлона и Минервы на местном Капитолии: «Пусть они представляют себе то Египет, очнувшийся от своего безумия под твоим милостивым правлением, Диоклетиан Август, то мавров, сраженных твоими молниями, о непобедимый Максимиан, то Батавию и Бретань, под твоей десницей снова возносящих свою главу из лесных дебрей и топей, о владыка Констанций, то тебя, цезарь Максимиан (имеется в виду Галерий – В. Ц.), попирающего ногами персидские луки и колчаны. Теперь мы можем с радостью созерцать картину мира, именно теперь, когда мы не видим на ней ни одной земли, принадлежащей чужестранцам» (цит. по: Буркхард, цит. изд., с. 53).
В своем слове Евмений прославил важнейшие победы, одержанные тетрархами. Диоклетиан в 296 г. успешно подавил восстание, вспыхнувшее в Египте, и отразил нападения на Египет ливийского племени блемиев. Галерий разбил форсировавших Дунай языгов и карпов, а затем вел войну с персами в Армении и Месопотамии, и хотя вначале потерпел поражение, чем и вызвал гнев Диоклетиана, но затем, получив подкрепление, одержал победу, результатом которой стал заключенный в 297 г. мирный договор с Саппором II, по которому Рим получил значительную часть Месопотамии. Максимиан подавил восстания, охватившие Африку и Мавританию.
Констанций Хлор в 293 г. объявил о низложении ранее признанного императором Караузия, начал против него военные действия, в результате которых был взят порт вблизи современной Булони, где находились военные суда узурпатора. Поражение Караузия подтолкнуло его ближайшего друга Аллекта на его убийство. Поддержанный войсками, Аллект был провозглашен императором. Констанций начал подготовку к высадке в Британии, которой владел преемник Караузия. В 296 г. командующий римским флотом Асклепиодот высадился со своими моряками и легионерами в Британии и нанес ему поражение. Констанцию, прибывшего в Британию вслед за Асклепиодотом, оставалось только добить войска узурпатора. В 294 г. Констанций разгромил франков, вторгшихся в земли покорных Риму батавов, а в 298 г. – алеманов.
Вслед за установлением тетрархии Диоклетиан провел радикальную реформу провинциального управления, суть которой заключалась в разукрупнении прежних провинций. При этом преследовались разные, но взаимосвязанные цели, в конечном счете ориентированные на упрочение империи. Прежние провинции своими административными границами воспроизводили границы завоеванных государств, из которых они были образованы. Их этнические названия подчеркивали, что каждая из них является территорией покоренного этноса, и потому способны были наводить местное население на мысль об освобождении, о восстановлении былой свободы. В разукрупненном виде провинции утрачивали прямую связь с государственными и племенными территориями времен независимости, что призвано было предотвращать сепаратистские поползновения. Произведенное Диоклетианом упразднение введенного Августом разделения провинций на императорские и сенатские усиливало юридическую гомогенность имперской территории, что приобретало особую актуальность ввиду появления, помимо Рима, еще четырех столиц со своими августами и цезарями, дворами, правительствами и армиями.
Число провинций доведено было до 100. Сама округленность этого числа говорит уже о том, что реформатор руководствовался не историческими и этническими обстоятельствами, но совершил акт административного конструирования. При этом Нарбоннская Галлия, Африка, Египет и Каппадокия были разделены каждая на 3 провинции, Фракия – на 4, Азия – на 7 новых провинций. Большая часть старых провинций были рассечены надвое.
Провинции при Диоклетиане и после него одинаково управлялись президами, которые подбирались из числа всадников. Погречески их называли епархами, потому что слово «епархия» соответствовало латинскому «провинция». Реликтом введенного Августом разделения провинций на два вида оставались лишь две старых, территориально умаленных проконсульских провинции: Африка и Азия, управлять которыми назначались консуляры. Сенаторы в звании корректоров управляли также Сицилией и Ахаией и 8 округами, на которые была разделена Италия – Транспадана, Венеция-Истрия, Эмилия-Лигурия, ФламинияПицен, Этрурия-Умбрия, Кампания-Самний, Лукания-Бруттий, Апулия-Калабрия – номенклатурно и при Диоклетиане не ставшая провинцией, хотя в порядке управления итальянские округа, находившиеся под управлением корректоров, мало отличались от провинций. Тем самым Диоклетиан, равно как и его соправители, все имевшие иллирийское происхождение, обнаружил, что для него ореол священного имени Рима и Италии изрядно потускнел. Блеск этого имени, действительно, больше уже не завораживал воображение романизованных варваров.
Впрочем, Рим и примыкавшая к нему территория до сотой мили по всем направлениям, оставлены были под властью римского сената, в ту пору лишь рангом и почестями своих членов отличавшимся от муниципиальных курий, и префекта города (prefectus urbis). И все же император не отказывал Риму в знаках уважения и особой заботе о его благополучии. На Виминале в 299 г. было завершено строительство самых грандиозных по занимаемой площади римских терм, включавших около трех тысяч помещений и занимающих ныне целый квартал. Главное здание терм с великолепными гранитными колоннами было перестроено в XVI столетии Микеланджело в церковь картезианского монастыря, посвященную Святой Марии Ангелов (Santa Maria degli Angeli). В конце III века были восстановлены ранее разрушенные форум и базилика Юлия Цезаря, театр Помпея, заново выстроен храм Изиды и Сераписа. Малоимущим римским гражданам попрежнему выдавался хлеб, за ними сохранялось право на бесплатное посещение зрелищ.
При наличии 100 провинций административная логика требовала учреждения территориальных единиц, занимающих промежуточное положение между провинциями и теми четырьмя обширными областями, каждая из которых находилась под верховной властью одного из императоров и административным управлением подчиненных им префектов претория. Такими единицами стали 12 диоцезов. В прямом подчинении первого августа Диоклетиана состояли Восточный диоцез, включавший Египет, Сирию, Аравию и Месопотамию, Понтийский и Азийский диоцезы, граница между которыми по диагонали, проведенной от Босфора до Киликии разделяла Малоазийский полуостров на две части, а также Фракийский диоцез. В ведении цезаря Галерия состояло два диоцеза: Мезийский с Македонией, Элладой, Эпиром и Критом, и Паннонский, в состав которого входил также Норик; август Максимиан правил 4 диоцезами: Италией с Рецией, Сицилией и Сардинией, Виеннским диоцезом на юге Галлии, а также Испанским и Африканским; во власть Констанция входили два диоцеза – Галлия и Британия. Во главе диоцезов стояли заместители, или викарии префекта претория. Характерной чертой в распределении полномочий между префектами претория и викария было то обстоятельство, что викарий управлял своим диоцезом при отсутствии в нем префекта и его полномочия падали, когда префект въезжал на территорию диоцеза.
Реформа затронула и муниципальное управление – оно подверглось нивеллированию. Устранялось прежнее различие статусов колонии, муниципии латинского или церитского права. Все они стали одинаково называться civitates, и одинаково управляться. При этом появилось много новых civitates, или городов, каковыми стали прежние племенные центры, ранее не имевшие городского устройства и управлявшиеся принципиально иначе, на основе обычного племенного права. Совокупное число старых и новых городских общин в результате реформы превысило 2000. Жители сельской округи, крестьяне, как и прежде, были фактически устранены от участия в городском самоуправлении, находясь, тем не менее, в подчинении городской власти. Элементы самоуправления, органом которого были городские курии с декурионами, сочетались с жесткой подчиненностью муниципий провинциальной администрации и ее агентуре.
Административная реформа повлекла за собой значительный количественный рост бюрократического аппарата. Штаты провинциального управления средним числом включали около 100 чиновников, а аппарат диоцезального викария – до 400. Значительно вырос численно и центральный аппарат, распределенный между четырьмя имперскими центрами, которые одновременно являлись и военными штабами. «Помимо префектов претория самыми влиятельными администраторами являлись rationalis rei summae – функционер, ответственный за сбор налогов и чеканку монеты, а также magister rei privatae, к которому поступали доходы от сальтусов и всей императорской собственности. В соответствии с разделением scrinia – хранилища документа на секции, императорская канцелярия были разделена на департаменты, во главе которых стояли magistri: magister epistolarum ведал официальной перепиской, magister libellorum – приемом жалоб, magister cognitionum – юридическими делами. Кроме центральных административных центров, существовал еще функционально чрезвычайно дифференцированный двор с его castrensiani придворными, в число которых входили, в частности, cubicularii, ответственные за императорскую спальню, velarii – придворные, приставленные к обслуживанию занавесов в зале императорских приемов» (Christ, cit. op. S. 715–716).
Расходы казны на чиновничий аппарат и на армию выросли, в связи с чем необходимо было повысить и ее доходы. Поэтому одним из важнейших предприятий Диоклетиана стала налоговая реформа. До него во взимании налогов наблюдалась большая пестрота. Львиную долю казенных поступлений составляли косвенные налоги – таможенные и акцизные сборы, которыми обложена была продажа ряда товаров. С наcеления взимались как денежные, так и натуральные подати, распространявшиеся в основном на земледельческий элемент Италии и Египта, призванный снабжать Рим поставками в первом случае – мяса, вина, масла, строительного материала, во втором – в основном зерна. Натуральные подати назывались анноной – название перенесено было с учреждения, ведавшего льготной, а потом и вовсе бесплатной раздачей хлеба малоимущим римским гражданам. Ряд категорий лиц освобождался от налогов – рабы, пролетарии, чиновники, сенаторы, военнослужащие, ветераны.
Диоклетиан упростил порядок налоговых сбров, введя систему комбинированного подушно-поземельного налога – capitatiojugatio. Облагаемая налогом едница включала два элемента: участок обрабатываемой земли jugum, в собственном смысле «ярмо», а также «упряжка волов», который требовался для прокорма одной «души», или взрослого мужчины, но одновременно налогом облагалась и сама эта «душа»; при этом, в отличие от российского подушного обложения, которое не учитывало наличие и количество лиц женского пола, Диоклетианова система исходила из расчета, по которому женщина облагалась в два раза меньшим налогом, чем мужчина. В оклад были включены мужчины в возрасте от 12 до 65, а женщины – от 14 до 65 лет. Животноводы платили подать в зависимости от числа голов, вида и породы скота, так называемое capitatio animalium. Облагаемый налогом участок земли не имел твердо установленного размера, различавшегося в зависимости от плодородия почвы и выращиваемой культуры. «В Сирии, например, 20, 40 и 60 югеров пашни соответствовали 5 югерам виноградников, 225 или 445 кустам оливковых деревьев» (Машков, цит. изд., с. 592). Лица, не имевшие земли, платили, естественно, только подушный налог – capitatio plebeia.
Диоклетиан увеличил число лиц, с которых взимался налог. Его теперь должны были платить и сенаторы, с которых, помимо поземельного сбора, дополнительно взимался налог золотыми монетами под названием aurum glebale. Жители северной Италии обложены были налоговыми повинностями, одинаковыми с провинциалами, и только для граждан, населявших южную часть страны, сохранили прежние натуральные подати, предназначенные для снабжения Рима.
В 297 г. был проведен первый ценз, indictio, результатом которого стала раскладка податей в соответствии с новой налоговой системой, после чего подобные цензы, которые многим жителям империи представлялись настоящими бедствием, проводились каждые пять лет до 312 г., затем уже раз в 15 лет – отсюда идет и столь важный в календарных расчетах византийский индиктион.
Обратной стороной совершенствования налоговой системы, существенно повысившей доходы казны, было умножение числа контролирующих чиновников, специалистов, занятых составлением земельного кадастра, и что еще важнее, стремление правительства и чиновничьего аппарата прикрепить земледельцев, в особенности колонов, к земле, к постоянному месту жительства, к вилле или латифундии землевладельца, что упрощало учет и расчеты, городских ремесленников и купцов – к своим профессиональным коллегиям, муниципальных декурионов, или куриалов, отвечавших собственными средствами за недоимки общины, – к своим куриям и городам, хотя этой тенденции, вытекавшей из налоговой политики, не следует придавать преувеличенное значение и приписывать эпохе Диоклетиана возникновение крепостного права. Свободные люди сохраняли свободу передвижения и переселения, но при условии исполнения всех налоговых повинностей. В этом смысле можно, прибегая к российским параллелям, сказать: об отмене Юрьева дня речь, конечно, не шла, но благосостояние значительной части населения империи понизилось, и реформы порождали недовольство в разных слоях общества, тем более что по отношению к недоимщикам, подозреваемым в недобросовестном сокрытии доходов и имущества, применялись пытки.
Христианский писатель Лактанций, переживший эпоху Диоклетиана, в слове «О смерти гонителей» (De mortibus persecutorum) по поводу налоговой реформы писал: «Каждый из четырех правителей содержит для себя одного больше солдат, чем прежние государи на всю империю. Подати поднялись неслыханным образом; число получающих настолько превзошло число платящих, что разоренные колоны покидают землю, и обработанные поля зарастают лесом. Еще больший ужас навели тем, что все провинции разделили на части и в каждую страну наслали толпу чиновников и сборщиков податей. Этим было сделано очень немного для общественной пользы, а только пошли одни за другим приговоры, изгнания, вымогательства, сопровождаемые жестокими насилиями» (цит. по: Ковалев, цит. изд., с. 776–777).
Финансовая политика Диоклетиана не сводилась к налоговой реформе. Один из серьезных изъянов экономической системы империи он, вслед за Аврелианом, усматривал в порче денег, в снижении доли благородных металлов в монетах и в неизбежно вытекающей из этого инфляции, прежде всего, конечно, порождаемой дефицитом бюджета, на пополнение которого собственно и нацелена была налоговая реформа. Но противодействовать инфляции должна была также и денежная реформа. В 301 г. было установлено золотое и серебряное содержание монет: aureum (золотой) впредь должен был содержать одну шестидесятую долю римского фунта чистого золота (5,45 грамма), а серебряный динарий – одну девяносто шестую долю серебра. Но реформа эта провалилась. Состоятельные люди использовали попадавшие в их руки монеты, особенно золотые, для тезаврации и таким образом изымали их из оборота, превращая затем в слитки, а монетный двор, чтобы не нести дополнительных убытков, вновь вынужден был чеканить порченную монету со сниженным содержанием драгоценных металлов.
Между тем, инфляция, не контролируемый рост цен подрывал экономическую и социальную стабильность общества, и Диоклетиан решил противодействовать ей самым радикальным и по тем временам новаторским образом, предвосхищая последующие опыты интенсивного вмешательства государства в экономическую жизнь. В 301 г. вышел знаменитый эдикт об установлении предельных цен на разного рода товары и максимальных ставок оплаты труда – «Edictum de pretiis venalium rerum».
Регламентирующая часть эдикта предварялась пространной преамбулой, в которой дано было обоснование предпринимаемых мер: «Жители наших провинций! Забота об общем благе заставляет нас положить предел корыстолюбию тех, которые всегда стремятся божественную милость подчинить своей выгоде и задержать развитие общего благосостояния, а также приобретать в годы неурожая, давая ссуды для посева... и преследуют личную выгоду, и гонятся за разбойничьими процентами... Кто не знает враждебную общественному благу наглость, с которой в форме ростовщичества встречаются наши войска... Ростовщики назначают цены на продаваемые предметы не только в четырехкратном или восьмикратном размере, но и в таком размере, что и никакими словами это нельзя выразить... Кто не знает, что жертвы всего государства на содержание войск идут на пользу хищников-спекулянтов?.. Так и получается, что хищники изо дня в день грабят государство, сколько желают; руководясь всей совокупностью обстоятельств, выше изложенных, как это диктует сама человечность, признали мы, что цены на товары надо установить... Итак, мы постановляем, чтобы цены, указанные в прилагаемом перечне, по всему государству так соблюдать, чтобы каждый понял, что у него отрезана возможность их повысить... Если кто дерзко воспротивится этому постановлению, тот рискует своей головой... Той же опасности подвергнется человек, который из жадности к наживе будет соучастником в деле нарушения этого закона. В том же будет обвинен и тот, кто, владея необходимым и для пропитания и пользования средствами, скроет их... Такое постановление обеспечивает пользу не отдельным общинам, народам и провинциям, но всему государству, на гибель которого совершали преступления те немногие лица, жадность которых не могли смягчить ни время, ни собранные богатства» (цит. по: Ковалев, цит. изд., с. 778–779).
Перечень максимальных цен и предельных размеров оплаты за разные виды работ и услуг, в том числе и транспортные перевозки, включал около одной тысячи позиций. Единицей измерения сыпучих товаров при этом служил «лагерный модий» (17,5 литров), жидкостей – секстар (0, 547 литра), а весовой единицей был италийский фунт (327 грамм). Цены обозначались в динариях, в ту пору это была мелкая монета, значительно меньшей ценности, чем динарий республиканской эпохи. В этом перечне предельная цена пшеницы, ячменя, пшена, бобов, гороха и чечевицы составляла 100, ржи – 60, полбы и овса – 30 динариев, оливкового масла, меда и фалернского вина – 40, пиценского вина – 30, местного вина – 8, пива – 2 динария, твердого сыра – 12, говядины и мягкого сыра – 8, свинины – 6 динариев, белого шелка – 12 тысяч и темного шелка, окрашенного в пурпур, – 150 тысяч динариев за 1 фунт, раба в возрасте от 16 до 40 лет – 30 тысяч и рабыни в таком же возрасте – 25 тысяч динариев. Плата пастуху за день не должна была превышать 25, батраку со столом 30, каменщику и плотнику – 50, маляру – 75 динариев, учителю гимнастики, латинского чтения и письма – 50, греческого языка и геометрии – 200, риторики – 250 динариев за каждого ученика в месяц, юристу за составление жалобы или иска – 250 динариев.
Максимальные цены и предельные ставки оплаты устанавливались правительством на уровне более низком, чем тот, что складывался на рынке; к тому же в эдикте не были учтены значительные перепады рыночных цен в разных провинциях и регионах империи. Эдикт допускал лишь такие вариации цен, которые бы держались ниже установленного для них потолка. В результате издание эдикта привело к появлению острого дефицита товаров, черного рынка и колоссальному росту спекуляций, подрывавших экономику. Страх репрессий, и даже смертной казни, не перевешивал алчности спекулянтов, паразитировавших на дефиците. Таким образом, опыт регулирования рынка при отсутствии государственной монополии на основные отрасли производства, предпринятый Диоклетианом, провалился и был относительно скоро отменен, хотя определенных сведений о его отмене нет. Возможно, что его соблюдение прекратилось de facto с молчаливого попустительства правительства.
Реформы Диоклетиана, удачные и неудачные, направлены были на укрепление государства, воссозданного из руинированного состояния, в котором оно оказалось в результате чреды переворотов, с известной регулярностью и гарантированным успехом учинявшихся на протяжении большей части III века распущенной солдатней, в распоряжении которой оказалась власть и жизнь императоров. Гарантию прочности созданного им режима Диоклетиан находил в устранении религиозного плюрализма, при этом речь, разумеется, не шла об унификации всех существующих в империи культов. Диоклетиан самым энергичным образом подчеркивал свою приверженность культу Юпитера, так что даже самого себя называл Iovius, что очевидно призвано было подчеркнуть его особую преданность отцу богов и его собственную причастность к божественному всемогуществу Юпитера.
Однако не все из существовавших в империи религий способны были к синкретической ассимиляции. Верования, принципиально несовместимые с официальной религией Рима как в ее исконном, так и в трансформируемом виде, не представлявшие собой при этом исконную религиозную традицию того или другого народа, подлежали, по мысли Диоклетиана, элиминации. Первой жертвой религиозных гонений стали манихеи, которых, по императорскому эдикту, изданному в 296 г., стали подвергать смертной казни чрез сожжение как ненавистников богов и людей. Семь лет спустя репрессии обрушились на христиан.
8. Церковь в последние десятилетия III века
В первый период правления Диоклетиана Церковь Христова пользовалась относительной свободой. Евсевий Кесарийский писал о мире, который дарован был христианам в последние десятилетия III столетия в патетическом тоне: «У нас не хватит сил достойно рассказать о том, каким уважением пользовалась до нынешнего гонения вера в Бога Вседержителя, возвещенная Христом всем людям, эллинам и варварам, и как свободно ее проповедовали. Об этом свидетельствуют и благосклонные к нам указы императоров, и поручения нам управлять провинциями, и избавление нас от мучительной необходимости приносить жертвы: императоры очень расположились к нашей вере. Что сказать о лицах, живших при дворе, и о самих государях? Своим близким, женам и детям, их близким они разрешали держаться в жизни христианских обычаев; им почти разрешали хвалиться свободным исповеданием веры; служителей-христиан предпочитали другим... С каким доброжелательством относились к предстоятелям Церквей прокураторы и правители! Как описать эти многотысячные собрания в каждом городе, эти удивительные толпы людей, стекающихся в дома молитвы! Старых зданий было мало; по всем городам воздвигали новые обширные церкви... с каждым днем наше благополучие росло и умножалось; ничья зависть нам не мешала, и злобный демон не мог ни очернить нас, ни подстроить людские козни, пока над нами была рука Божия, охранявшая народ, этого достойный» (Евсевий, цит. изд., с. 285–286).
Число христиан росло. К концу III столетия во всех городах империи, – по меньшей мере, это относится к ее восточной, по преимуществу грекоязычной части, но также к Италии и глубоко романизованным западным регионам: Испании, Африке и Южной Галлии, – сложились христианские общины во главе с епископами. Повсеместно строились храмы, и некоторые могли вместить тысячи молящихся. В больших городах существовало по нескольку общин, каждая со своим храмом; в Риме и Александрии насчитывались десятки церквей, в которых к тому времени богослужение совершали уже не епископы, но пресвитеры, поскольку канонический принцип, согласно которому в одном городе не могло быть более одного епископа, оставался незыблемым. Росло и число христанских общин в сельской местности, особенно расположенных вблизи городов, и они состояли под управлением хорепископов.
Реформа Диоклетиана, разукрупнившего провинции, вызвала преобразования и в церковном устройстве. В конце III века оно было приведено в соответствие с новым административным делением империи; в результате, с одной стороны, умножилось число поместных Церквей, приблизившись к ста, а с другой, – из употребления уходит прежнее именование предстоятеля поместной Церкви «примасом» – «первым епископом народа» на языке 34-го Апостольского правила. Дело в том, что новые мелкие провинции утратили прямую связь с этносом, место обитания которого и составляло территориальную основу провинции, представлявшей собой завоеванное и подчиненное государство, ранее суверенное. При том, что и новые провинции носили этнические наименования, либо почерпнутые из архаической номенклатуры, вроде Карии или Писидии, либо чрез снабжение названия провинции порядковым номером – Каппадокия Прима и Каппадокия Секунда, Сирия Прима и Секунда, Армения Прима, Секунда и Терца, первому епископу такой, например, провинции как Галатия Секунда стало уже не вполне уместно по-прежнему называться первым епископом галатского народа. Еще одним фактором исчезновения этого титула стала глубокая эллинизация или романизация многих провинций, когда за ее этническим названием стоял лишь призрак давно и без остатка ассимилированного этноса, вроде Карии или Памфилии. На рубеже столетий титулом первого епископа отдельной провинции становится «митрополит»: столица провинции именовалась город-мать (по-гречески – mhtropoliz), отсюда и митрополит. Хотя документально митрополичий титул впервые известен из материалов Никейского Собора 325 г., но очевидно, что Собор застал уже прочно сложившуюся митрополитанскую систему, так что появление титула митрополита следует отнести к предшествующему столетию.
Но не на всем пространстве империи на рубеже веков митрополитанское устройство было приведено в строгое соответствие с новым провинциальным делением. Египет представлял собой единую и особую административную единицу – личную собственность императоров. В нее входили также примыкавшие территории Ливии и Пентаполя (Пятиградия). Хотя позже Египет также был разделен на провинции, но Церковь в своем административно-территориальном устройстве не сразу последовала за этим нововведением, сохранив за Александрийским епископом юрисдикцию над всей территорией Египта. Такой порядок был подтвержден I Вселенским Собором, 6-е правило которого гласит: «Да хранятся древние обычаи, принятые в Египте и в Ливии, и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими». Русский канонист Н. А. Заозерский на основании этой привилегии Александрийского епископа сделал вывод, что «законодатель оставил неприкосновенным древнее синодальнопримасское устройство всюду, где оно уже образовалось и имело свое прошлое; примас оставался с прежним своим значением во всем своем округе; следовательно, синодально-митрополитское устройство, – пишет он, – вводилось как новая централизующая церковное управление организация только в качестве дополнения прежде существовавшего устройства, а отнюдь не как заменяющая его форма» (Н. Заозерский. О церковной власти. Сергиев Посад, 1894, с. 233) и что митрополиты – это не новое наименование древних первых епископов всякого народа, или примасов, а первоиерархи, области которых входили в состав более обширных округов, находившихся в юрисдикции древних примасов. «Митрополит, – пишет он, – явился посредствующей инстанцией между епископом и примасом» (Н. Заозерский. О церковной власти. Сергиев Посад, 1894, с. 235).
На деле, однако, как это установлено церковными историками и канонистами, права Александрийского епископа в эпоху I Никейского Собора были именно правами митрополита, несмотря на всю обширность его области; ибо между Александрийским епископом и епископами других городов Египта, Ливии, и Пентаполя не было посредствующих инстанций. Что же касается особого авторитета Александрийского престола, то его нельзя выводить из прав примаса и сводить к этим правам. Авторитет кафедры св. Марка распространялся на всю Вселенскую Церковь. Поэтому то обстоятельство, что Александрийские епископы выделялись из ряда прочих митрополитов, не может быть использовано как аргумент в доказательство того, что они были главами Церкви, включавшей в себя уже в начале IV столетии несколько митрополий.
Хотя Италия была разделена на округа, но эти округа и при Диоклетиане не стали провинциями. Поэтому внутри Италии в ее старых границах, до Рубикона, не появилось митропроличьих кафедр, и вся страна осталась в церковной юрисдикции Рима. Наконец, митрополитанское устройство на западе – в Испании, Галлии, Британии – складывалось позднее, чем на Востоке, и уже только в IV веке, а в Африке оно приобрело ту особенность, что там лишь за епископом Карфагена закреплялось первенство по самой его кафедре, а в провинциях это первенство принадлежало не епископам центральных городов, но старейшим по хиротонии, независимо от занимаемой ими кафедры. К тому же там не только не было введено титула митрополита, но впоследствии было прямо воспрещено употреблять иные титулы, кроме «примаса». Дело в том, что «первый епископ» (примас)– это не титул в собственном смысле слова, а всего лишь определение статуса. В 48-м правиле Карфагенского Собора сказано: «Епископ перваго престола да не именуется экзархом иереев, или верховным священником, или чем-либо подобным, но токмо епископом перваго престола» – для отцов Карфагенского Собора характерна тенденция противостоять стремлению влиятельных епископов, прежде всего Римского, «вносить дымное надмение мира в Церковь Христову» (Послание Африканского Собора к Келестину, папе Римскому).
Римскую кафедру после мученической кончины Сикста, последовавшей в гонение Валериана в 258 г., занимали Дионисий (до 269 г.), затем Феликс, с 275 по 283 г. – Евтихиан, и после него в течение 13 лет Гай; в 296 г. «преемником его стал Марцеллин – тот самый, которого и настигло гонение» (Евсевий, цит. изд., с. 279). По смерти святого Дионисия Александрийского в 265 г. его кафедру занял Максим, в 282 г. его сменил Феона, скончавшийся в 300 г., а его преемником стал священномученик Петр. После мученической кончины святого Вавилы в 250 г., Антиохийскую кафедру последовательно занимали Димитрий (по 263 г.), Павел Самосатский (с 264 до 271 г., еретические воззрения которого стали причиной его низложения), Домн, скончавшийся в 273 г.; «после Домна епископство в Антиохии получил Тимофей; преемником его стал... Кирилл, занявший кафедру в 284 г. и скончавшийся в 298 г.. Затем на Антиохийский престол был поставлен Тиран, при котором на Церковь обрушились гонения Диоклетиана. Иерусалимский престол, в ту пору кафедру Элии Капитолины, после замученного в 250 г. епископа Александра занимали Мазабан (до 266 г.), Именей (в течение более 30 лет), и с 298 по 203 г. – Завда. В год издания эдикта против христиан Иерусалимскую Церковь возглавил епископ Ермон.
Относительная безопасность, в которой пребывали христиане в последние десятилетия III века, оказала расслабляющее влияние на нравствнную атмосферу в церковной среде. По признанию свидетеля эпохи Евсевия Кесарийского, «свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что, при случае, не хвататься за оружие; предстоятели Церквей – ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимые лицемерие и притворство дошли до предела гнусности» (Евесевий, цит. изд., с. 286).
Евсевий преувеличивает и сгущает краски. Словесные схватки предстоятелей во многих, если не в большинстве случаев могли иметь своей причиной, а не предлогом ревность об истине, а не зависть и сварливость. Во всяком случае, именно так обстояло дело с епископами, которые выступили тогда с обличениями заблуждений предстоятеля Антиохийской Церкви Павла Самосатского. В 260 г. Павел занял Антиохийскую кафедру и тем самым возглавил одну из самых многочисленных христианских общин. Он вышел из социальных низов, но благодаря незаурядным способностям, получил блестящее образование, стал ритором и софистом. О том, родился ли он в христианской семье или обратился в сознательном возрасте, сведений нет. Но пользуясь покровительством царицы Пальмирской Зиновии, он сделал блестящую карьеру, заняв влиятельную чиновничью должность дуценария, которую не оставил и после епископской хиротонии, тем более что она приносила ему хороший доход.
Свои богословские идеи Павел развивал и защищал с изрядной диалектической ловкостью. Отвергая, с одной стороны, модалистическое савеллианство, а с другой, тринитарное учение, которое в его эпоху и у лучших богослов не было чуждо субординационизма, Павел Самосатский, сочинения которого сохранились лишь во фрагментах, в цитатах его оппонентов, отчего его богословские идеи не до конца ясны, отстаивал мысль о том, что Бог является монадой в строгом смысле слова – единым Лицом (эн просопон) и единой ипостасью. Божественный Логос, по Павлу Самостатскому, не имеет ипостасного существования, а представляет собой присущее Богу знание, или мудрость – софиа. Предвечное бытие Слова имеет место лишь в Божественном предведении. Ипостасное бытие Сына Божия началось с воплощения, но поскольку мысль о том, что тем самым возникла новая ипостась в Боге, абсурдна, в этот момент, считал он, свершилось благодатное нисхождение Слова на родившегося в Вифлееме Сына Человеческого Иисуса Христа, подобно тому как ранее Оно нисходило на пророков. «Павел, – как излагает его учение В. В. Болотов, – допускал только степенное отличие Его от всех предшествующих пророков. Он стоит в теснейшем отношении к Логосу (греч.), чем все пророки, тем не менее никакое физическое соединение Божества и человечества не могло иметь места, потому что Бог и человек во Христе две раздельные природы и два лица» (Болотов, цит. изд., т. 2, с. 334). Господь Иисус Христос, по его учению, «стал Богом по единству действия и воли человеческой с Логосом» (Болотов, цит. изд., т. 2, с. 335). Для обозначения образа единения Человека Иисуса Христа с Богом Павел употреблял такие слова как синафия (соединение) и синэргия. Отстаивая свою богословскую схему, он утверждал, что если бы Ипостась Сына Божия существовала предвечно, и соединение Божественной и человеческой природы во Христе совершилось бы ипостасно, а не в результате подвига Человека Христа, Его жизнь не имела бы нравственной ценности. Впоследствии параллельные идеи развивали Феодор Мопсуестийский и Несторий применительно уже не к триадологической, но христологической теме.
Современные Павлу Самостатскому христиане, и прежде всего епископы Востока, ознакомившись с его учением, справедливо заподозрили в нем повторение ранее отвергнутой ереси Феодота Кожевника, Феодота Банкира и Артемона, с той только разницей, что Павел излагал ее более тонко и ловко прибегая к двусмысленным выражением, так что его нелегко было неопровержимым образом уличить в ереси, которая в истории догматческого богословия получила название динамического монархизма.
И все же православно мыслящие святители своевременно подняли тревогу, и уже 264 г. состоялся Собор в кафедральном городе Павла Антиохии. На этот Собор приглашался и пользовавшийся особенно высоким авторитетом епископ Александрийский святой Дионисий, но он не смог приехать в Антиохию по старости, направив туда послание, адресованное не предстоятелю Церкви, который в его глазах уже впал в ересь, а самой Антиохийской Церкви. На Соборе Павел сумел избежать отлучения, отчасти потому, что представил свои воззрения в более благоприятном свете для православных участников Собора, свято исповедовавших веру в истинное Божество Спасителя, отчасти же обещанием исправить свои богословские воззрения. Во всяком случае высоко почитавшийся на христианском Востоке епископ Кесарии Каппадокийской Фирмилиан, отвергший заблуждения Павла, настоял на том, чтобы на сей раз Павел, в надежде на его исправление, был оставлен на кафедре. Но ересиарх отказался от пересмотра своего учения, и в 267 г. по его делу созван был новый Собор, который также не привел к его низложению.
Ересь Павла Самостатского была окончательно обличена, а сам он извержен из сана и отлучен от Церкви на Антиохийском Соборе, созванном уже в 269, а по некоторым предположениям, в 268 г. На Собор снова был приглашен Фирмилиан Кесарийский, но по дороге в Антиохию он скончался в Тарсе Киликийском. Епископ Тарса Елен председательствовал на Соборе. Среди присутствовавших на нем был и епископ Иерусалима Именей. Среди участников Собора были также, упомянутые в послании, адресованном епископам Римскому Дионисию и Александрийскому Максиму, а также «сослужителям нашим на земле, епископам, священникам, диаконам и всей вселенской, на земле существующей Церкви... Феофил, Феотекн, Максим, Прокл, Никомас, Элиан, Павел, Волан, Протеген, Иеракс, Евтихий, Феодор... и Лукий» (Евесевий, цит. изд., с. 273). Отцы Собора отметили особую заслугу в развенчании и опровержении ереси Павла Самосатского «Малхиона, человека... красноречивого, главу антиохийских эллинских школ, где преподавали риторику. За чистоту своей безграничной веры в Христа он был удостоен священства в тамошней епархии. Он вступил с Павлом в спор, который записывали скорописцы... Малхион один смог уловить этого человека, лживого притворщика» (Евсевий, цит. изд., с. 273). Суть заблуждений Павла отцы Собора, резюмируя, обозначают так: «Он не желает исповедовать с нами, что Сын Божий сошел с неба» (с. 275).
Опровергая учение Павла Самосатского, отцы Антиохийского Собора в своем послании отвергли термин «омоусиос» (единосущный), который этот еретик использовал для характеристики взаимоотношений Бога и Божественного Логоса. Опираясь на него, Павел стремился подчеркнуть отсутствие ипостасного бытия Слова. По предположению протоиерея Георгия Флоровского «с этим выражением сам Павел соединял модалистический смысл, утверждая строгую единичность Божества при номинальном только различии лиц... Иными словами, у Павла «единосущие» означало модалистическую слитность Божества» (Г. В. Флоровский. Восточные Отцы IV века. Париж, 1931, с. 14).
Как хорошо известно, именно этот термин вошел позже в Никейский Символ как ключевой для выражения идеи о полноте Божества во Христе. Поэтому, с одной стороны, некоторые из никейцев ставили под вопрос подлинность послания Антиохийского Собора, а с другой, – ариане и арианствующие богословы ссылались на послание Антиохийских отцов в обоснование своего несогласия с учением о единосущии Сына Отцу. Но самый последовательный из защитников Никейского Символа и догмата о единосущии Афанасий Александрийский не сомневался ни в подлинности послания, ни в православии отцов Антиохийского Собора 269 г., понимая, очевидно, что при употреблении философских терминов для выражения христианских догматов в них может в разных случаях влагаться разное содержание. Для Павла Самосатского и отцов Антиохийского Собора «единосущие» исключало ипостасное различие, в позднейшем богословии, особенно у каппадокийцев, «единосущие» совместимо с ипостасным бытием Отца, Сына и Святого Духа, поскольку семантика обоих этих терминов – «омоусиос» и «ипостась» – подверглась трансформации, прежде чем она оказалась вполне адекватной для выражения триадологического и христологического догматов, которые в своем богословском содержании, естественно, всегда остаются одними и теми же.
Большая часть послания Антиохийских отцов посвящена обличению нравственных пороков осужденного ересиарха, возлюбившего радости и утехи века сего – черта, не характерная для еретиков более ранней эпохи, нередко уклонявшихся в неумеренный и фанатичный аскетизм, вроде Монтана и его последователей, вплоть до Тертуллиана. Павел «был бедняком, нищим, не получил от родителей никаких средств к жизни.., а теперь сделался безмерно богат посредством... выпрашивания у братьев и запугивания их. Он обманывает потерпевших несправедливость, обещает помочь за деньги и, обойдя их, легко наживается на готовности людей, запутавшихся в делах, дать что-нибудь, лишь бы избавиться от тех, кто не дает покоя. Веру он считает средством для наживы. Он высокомерен и горделив, получает мирские звания и предпочитает называться не епископом, а дуценарием, красуется на площадях, на ходу читает письма и тут же отвечает на них на виду у всех; его окружает множество телохранителей.., так что эта пышность и презрение к окружающим делают веру ненавистной» (Евсевий, цит. изд., с. 274).
Свое церковное служение Павел превратил в средство пленять души легкомысленных людей, падких на внешние эффекты: «Церковные собрания он превратил в диковинные представления. Престол и кафедру он приготовил себе высокие, не подобающие ученику Христову. У него, как у мирских начальников, есть отдельная комната, которая так и назывется «отдельной». Он хлопает рукой по бедру, топает ногами на кафедре; тех, кто не восхваляет его, не машет, как в театрах, платками, не восклицает, не вскакивает.., он наказывает и оскорбляет... Об отшедших от этой жизни толкователях слова Божия он говорил в собраниях грубо и непристойно и в то же время превозносил себя – вел себя не как епископ, а как софист и шарлатан. Он запретил употреблять песнопения в честь Господа нашего Иисуса Христа под тем предлогом, что это нововведение и писаны современными людьми; подготовил женский хор, который в великий праздник Пасхи посередине церкви пел гимны в его честь; людей пробивала дрожь от этого пения... Что касается женщин, его «духовных дщерей», как их называют в Антиохии, «дщерей» священников и диаконов, его окружающих, он вместе с ними скрывает ...смертные грехи, хотя прекрасно знает о них» (Евсевий, цит. изд., с. 275).
Отцы Собора низложили Павла и отлучили его вместе с его не раскаявшимися последователями от Церкви, а на Антиохийскую кафедру поставили Домна, сын Димитриана, занимавшего ее до ересиарха. Лишенный сана, Павел не пожелал подчиниться решению Собора и не оставил церковный дом, пользуясь защитой царицы Зиновии. И только когда ее сепаратистское государство пало и в Антиохии была восстановлена римская власть, антиохийские христиане обратились к императору Аврелиану с просьбой о помощи. И удивительное дело, глава государства, не признававшего легального статуса Церкви и еще недавно беспощадно истреблявшего христиан, на этот раз уважил их законную просьбу и, по словам Евсевия Кесарийского, «распорядился предоставить дом тем, с кем по вопросам веры переписывались италийские и римские епископы. Таким образом, упомянутый муж был с великим стыдом изгнан мирской властью из Церкви» (Евсевий, цит. изд., с. 276). Это произошло уже только в 272 г.
Некоторые историки, опираясь на сведения, почерпнутые из послания святителя Александра Александрийского, ревностного защитника Никейского Символа веры, одним из последователей Павла Самосатского считают Лукиана, родившегося в 220 и замученного в 311 г. Святой Александр писал, что арианство «закваску свою получило ...от нечестья Лукиана» (цит. по: Флоровский, цит. изд., с. 8). Сам Арий действительно считал себя последователем антиохийских богословов Лукиана и Дорофея. Известно однако, что после мученической кончины Лукиана его имя было внесено в диптих Антиохийской Церкви. Святой Иоанн Златоуст произнес в его честь похвальное слово, превознося его мученический подвиг. Его действительные богословские воззрения остаются не вполне ясными, ввиду утраты его оригинальных сочинений, так что судить о них приходится по противоречивым оценкам, которые давались ему его почитателями и противниками. Главный труд
Лукиана – редактирование всего текста Нового Завета и Септуагинты на основании сопоставления с еврейским подлинником и сирийским переводом.
Лукиан и Дорофей стоят у истоков антиохийской богословской школы, которая сложилась во второй половине III столетия, представляя собой своего рода альтернативу александрийской школе. Главное различие этих двух направлений богословской мысли коренится в методе библейской экзегезы. Антиохийцы скептически относились к аллегорическому толкованию Священного Писания, к которому охотно прибегал Ориген. Отталкиваясь от буквального исторического содержания библейского текста, они тогда только находили допустимым усматривать в Писании более глубокое догматическое содержание, когда оно выявлялось контекстуальным методом экзегезы и не противоречило здравому смыслу. Это не значит однако, что, придавая первостепенную важность буквальному значению Священного текста, антиохийцы держались за него любой ценой. Антропоморфные выражения Ветхого Завета, например, «руце Твои сотвористе мя», относящиеся к Богу, и они истолковывали метафорически, но к такой интерпретации они прибегали с разборчивостью, когда для этого имелись твердые догматические основания. Александрийцы и антиохийцы пользовались герменевтичсеской техникой, выработанной греческой философией, но при этом они опирались на разные школы: для александрийцев особую ценность представляло наследие Платона, в то время как для антиохийцев, как позже, и для западной схоластики, самым авторитетным внешним философом был Аристотель.
По остроумному замечанию В. В. Болотова, «александрийское толкование может быть хорошо только под пером таланта; в антиохийской школе предлагались такие простые и устойчивые приемы, что с ними не без пользы мог трудиться и человек невысоких дарований» (Болотов, цит. изд., т. 4. М., 1994, с. 5). С александрийской школой самым прямым образом связано богословие святителей Афанасия Великого и Кирилла Александрийского, но из него выросло также аполлинарианство и монофизитство; богословие Василия Великого опиралось на антиохийскую экзегезу, – у других каппадокийцев более заметно влияние Оригена; верным продолжателем лучших традиций антиохийской экзегетической школы был святитель Иоанн Златоуст, но антиохийцами были также Несторий и Феодор Мопсуэстийский.
К концу III столетия относится зарождение монашества. Слово «монах» (monacoz) означает «уединенный». Монашество – институт, выросший в ходе церковной истории, но корни его заложены уже в самой евангельской проповеди. Господь Иисус Христос призывал Своих учеников к совершенству и отречению от благ мира. Путь к такому отречению лежит и через обет девства. В Евангелии сказано: «Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано; ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф.19:10–12). Евангельское совершенство предполагает, помимо целомудрия, нестяжательность, бескорыстие, вплоть до отказа от всяких земных имений. Апостол Павел писал к Коринфянам: «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтоб быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу. Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения» (1Кор.7:32–35).
Девственниками были святой Иоанн Богослов и другие апостолы. В первые века церковной истории многие христиане, стремясь к совершенству, давали обеты безбрачия, раздавали свое имущество нищим. Св. Игнатий Богоносец писал Поликарпу: «Кто может в честь Господа плоти пребывать в чистоте, пусть пребывает без тщеславия» (Раннехристианские отцы Церкви. Антология, с. 142). По свидетельству мученика Иустина Философа, «есть много мужчин и женщин лет 60 и 70, которые, издетства сделавшись учениками Христовыми, живут в девстве, и я готов указать таких из всякого народа» (Раннехристианские отцы Церкви. Антология, с. 284). Другой апологет, Афинагор, писал о христианах: «Между нами найдешь многих мужчин и женщин, которые состареваются безбрачными, надеясь тоже соединиться с Богом, ибо жизнь девственная или целомудренная более приближает нас к Богу» (Раннехристианские отцы Церкви. Антология, с. 446). Свидетельства об обетах девства есть и у других древних христианских писателей: у Климента Александрийского, Оригена, Тертуллиана, Минуция Феликса.
Первоначально христианские девы и девственники не разрывали связи с семьей и миром. Потом, в III веке, некоторые из давших обет девства стали уходить в пустыню. Ранний расцвет монашества приходится на IV столетие, когда Церкви дарована была свобода, когда, следуя примеру императоров, вчерашние язычники становились христианами. Нравственный уровень римского общества от этого вырос, но массы новообращенных привносили в жизнь христианских общин суету и страсти «мира сего», который во все времена «лежит во зле». Именно поэтому последователи Христа, стремившиеся идти узким путем, уходили в пустыню из мира, который хотя и принял Евангелие и поклонился Христу, но не освободился от плена греху. «В эпоху гонений, – по словам протопресвитера Александра Шмемана, – сама принадлежность к христианству уже «отделяла» человека от мира и его жизни... Но чем больше сближался мир с Церковью и проникал в ее внутреннюю жизнь.., тем более в самой Церкви усиливалось внутреннее выделение тех, кто стремился жить по меркам евангельского максимализма» (Шмеман Александр, цит. изд., с. 146).
Но этот уход из мира в пустыню начался еще до святого Константина и издания Миланского эдикта, – в период между гонениями Валериана и Диоклетиана, когда христиане пользовались большей свободой, чем в предшествовавшие два с половиной столетия церковной истории. Правда, первый из известных пустынножителей Павел Фивейский, по преданию, ушел в Фиваидскую пустыню во время гонений Деция. Поселившись на берегу ручья под пальмой, плодам которой он питался, преподобный Павел провел там в совершенном уединении 91 год и преставился в 341 г.
Основателем монашества почитается однако другой отшельник – Антоний Великий, посетивший Павла в пустыне в самый канун его преставления. Антоний родился в Верхнем Египте, в селе близ города Ираклеи в христианской коптской семье, обладавшей умеренным достатком. В 18 лет он лишился родителей и должен был взять на себя попечение о сестре. С детства преподобный посещал богослужения, совершавшиеся в местной христианской общине, с особым вниманием слушая чтение Евангелия – сам он грамоте не обучался. И вот когда он услышал в храме слова Спасителя, сказанные богатому юноше, пришедшему ко Христу, чтобы узнать у Него, как обрести вечную жизнь: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф.19:21), Антоний поступил, руководствуясь этой заповедью: он передал местным крестьянам свой надел, продал остальное имущество, раздав вырученные деньги нищим, отдал сестру на воспитание христианкам, давшим обет девства, а сам поселился в уединении, вблизи родного села и стал посещать других и более опытных «ревнителей» (спудеи), чтобы поучаться у них христианской аскезе, молитве, бдению, посту, разумению Священных Писаний.
В 270 г. он поселился в гробнице, где ему пришлось выдержать духовную борьбу с демоническими наваждениями. 15 лет спустя преподобный Антоний перебрался на правый берег Нила в гористую Фиваидскую пустыню и поселился там в руинах заброшенной крепости, выстроенной на горе Писпир. 20 лет он провел анахоретом, а потом к нему стали приходить другие подвижники, искавшие у него наставления и стремившиеся подражать ему в его пустынножительстве. Антоний Великий вначале по смирению уклонялся от бесед, запирался в своем жилище, но однажды стремившиеся к нему почитатели проломили дверь его келии; после этого вторжения он соглашался принимать поселившихся в пустыне ревнителей аскетического жития для беседы. Около 313 г. преподобный Антоний вместе с двумя своими учениками Макарием и Аматасом переселился дальше на восток, к подножью горы Кульзум, расположенному в 30 километрах от Красного моря. Именно там и по сей день находится монастырь преподобного Антония Великого.
Дважды за время своего анахоретства преподобный, оставив уединение, приходил в Александрию: впервые в 308 г., в разгар гонений Галерия, для утешения и укрепления духа узников, и затем, 30 лет спустя, когда он своим авторитетом поддержал православных против еретиков-ариан, в руках которых тогда оказалась государственная власть. В это же время он побывал в Нитрийской пустыни и основал там вместе с преподобным Амуном Нитрийским монашеское поселение в Келлиях, ставшее очагом монашества в пустыне, расположенной к западу от Нила в его нижнем течении. За советом и наставлением к преподобному приходили не только анахореты, но и епископы, чиновники разных рангов, люди состоятельные и неимущие, копты и греки.
Его самым знаменитым гостем и собеседником стал предстоятель Александрийской Церкви святой Афанасий Великий, составивший его житие на греческом языке, которого не знал преподобный, так что беседовать они могли лишь по-коптски. Изречения преподобного Антония и некоторые подробности его жития известны также из «Лавсаика», из книги блаженного Иеронима «О знаменитых людях», из церковных историй Сократа и Созомена, из древних коптских текстов. Преподобный Антоний отошел ко Господу около 356 г., прожив более 100 лет. В историю Церкви он вошел как первоначальник и основатель монашества.
На рубеже III и IV веков произошло событие, предвосхищавшее и упреждавшее издание Миланского эдикта, который даровал христианам свободу и открыл путь к вступлению империи в союз с Церковью. В 301 г. христианство стало государственной религией буферного Армянского государства. Проповедь Евангелия в этой стране восходит, по преданию, к апостолам Варфоломею и Фаддею. С тех пор в Армении существовали христианские общины, поддерживавшие особенно тесные связи с Церковью Антиохи, а с конца II столетия также с Церковью Эдессы. Армянские христиане подвергались преследованиям со стороны правителей страны из парфянской династии Аршакидов.
Перелом в отношениях между Церковью и государством произошел в царствование Тиридата III, который был восстановлен на армянском престоле Диоклетианом в 286 г. после победоносной войны римлян с Сассанидским Ираном, смертельным врагом армянских Аршакидов – ветви свергнутой в Иране парфянской династии. По договору Рима с Ираном, заключенному в 298 г., Иран признал римский протекторат над Арменией. Отец Тиридата Хосрой, долго и успешно воевавший с основателем Сассанидской династии Арташиром, или Артаксерксом, был убит Апаком, которого подкупил Арташир. В отмщение за это злодеяние Апак, его сыновья и родственники были казнены. Спасся лишь младший сын убийцы, которого его кормилица христианка унесла на свою родину в Кесарию Каппадокийскую. Он был там крещен с именем Григорий и получил христианское воспитание.
Вскоре после рождения собственного сына Григорий расстался с женой, как и ее муж, давшей обет безбрачия, и отправился в Рим, где тогда находился бежавший из Армении после ее захвата персами Тиридат, и поступил к нему на службу, желая своей преданностью низложенному наследнику царского престола заслужить прощение за грех своего отца. Вернувшись при Диоклетиане вместе с Тиридатом в родную Армению, Григорий стал проповедовать соплеменникам учение Христа. Когда Тиридат узнал, что его верный слуга сын убийцы его отца, он приказал подвергнуть его мучениям и бросить в ров, кишевший змеями, своего рода зиндан, устроенный в царском дворце в Арташире. В этой темнице Григорий провел 13 лет. На ее месте был устроен впоследствии монастырь Хор Випат.
Тиридат, имевший свою резиденцию в Вагаршапате, жестоко преследовал христиан. При нем пострадали 37 бежавших из Рима девушек-христианок, наставницей которых была Гаяне. Одна из девушек Рипсимия, или Рипсиме, отличавшаяся незаурядной красотой и, по преданию Армянской Церкви, происходившая из рода супруги императора Клавдия I, привлекла внимание царя, и тот решил сделать ее своей наложницей. Рипсиме отвергла домогательства Тиридата, и царь велел предать ее мучительной казни. Вместе с нею были замучены Гаяне и другие святые девы, но одна из них, Нина, бежала в Грузию, став просветительницей этой страны.
Совершив злодеяние, Тиридат впал в безумие. «Им завладела болезнь ликантропия (психическое расстройство, когда больной воображает себя волком-оборотнем. ...Сестра царя, Хосровидукт, сказала Тиридату, что ей было видение: человек с сияющим лицом объявил ей, что преследование христиан должно быть прекращено отныне и навеки. Царевна была убеждена, что, если вытащить Григория из ямы, он сумеет вылечить царя» (Лэнг Дэвид. Армяне. Народ-созидатель. М., 2005, с. 185). Царь принял совет сестры, освободил Григория, а тот исцелил своего мучителя и крестил его вместе со всем царским домом.
Христианство стало государственной религией в Армении, а зороастрийцы были изгнаны из страны. В 302 г. святой Григорий получил епископскую хиротонию в Кесарии Каппадокийской от епископа этого города Леонтия и возглавил Армянскую Церковь. За проповедь Евангелия в родной стране он был прозван Просветителем. Город Вагаршапат, по его совету, переименовали в Эчмиадзин, что значит «место сошествия Единородного». В 331 г. Григорий Просветитель оставил кафедру, и на нее был возведен его сын Аристак, а сам святой удалился из столицы в уединенное место, где вскоре отошел ко Господу.
9. Гонение Диоклетиана
В Римской империи относительно мирная эпоха в жизни Церкви закончилась в самом начале IV века, в конце правления
Диоклетиана. В 303 и 304 г. им изданы были один за другим четыре эдикта против христиан, которые подвергли их самым кровавым преследованиям за всю предшествующую историю. Это была последняя попытка языческого Рима нанести смертельный удар по Церкви, стоившая ему жизни.
По-христиански мыслящий церковный историк Евсевий Кесарийский усматривает коренную причину обрушившихся на Церковь бедствий в духовном расслаблении самих христиан, которому они подверглись в мирные для них времена, предшествовавшие гонениям: «Полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что, при случае, не хвататься за оружие; предстоятели Церквей – ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимые лицемерие и притворство дошли до предела гнусности... Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно – зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как и к тирании тираны» (Евсевий, цит. изд., с. 286). В своем обличающем и покаянном обобщении Евсевий сгущает краски, но Господь, действительно, попустил тогда врагам Церкви в очередной раз обрушиться на нее, устроив христианам кровавую баню, послужившую к очищению народа Божия от грехов и к славе Церкви, на этот раз явным образом одержавшей победу над своими гонителями.
Почти два десятилетия Диоклетиан весьма толерантно относился к христианам: возможно, что к Церкви принадлежали супруга императора Прииска и его дочь Валерия, которая была замужем за цезарем Галерием. Во всяком случае они обе не делали тайны из своих христианских убеждений, явным образом избегая языческих жертвоприношений. Христианами были придворные вельможи Петр, Горгоний и Дорофей, а также Лукиан, имевший звание препозита священных покоев (praepositus sacri cubiculi), нечто вроде обер-камергера. К числу христиан принадлежали многие центурионы, военные трибуны и высокопоставленные военачальники и чиновники.
Радикальная ревизия религиозной политики, произведенная Диоклетианом, современникам представлялась внезапной и даже загадочной. Но и для историков вопрос о причине столь крутого пересмотра политического курса представляет немалые затруднения, и они высказывают на этот счет разные предположения. В. В. Болотов склоняется к версии, которая возникла еще у современников Диоклетиана. В разгар гонений случилось подряд два пожара никомидийского дворца императора. Кто в действительности был поджигателем, осталось неизвестным; ими, разумеется не были христиане, которых молва, не народная, а дворцовая, обвинила в этом преступлении. И вот, как писал В. В. Болотов, император, пораженный в конце жизни «старческой немощью, легко мог подчиниться влиянию своего зятя Максимиана Галерия, который ненавидел христиан и легко убедил Диоклетиана, что они являются виновниками пожара в никомидийском дворце. Галерий побудил Диоклетиана издать эдикт от лица всех четырех правителей, чтобы, таким образом, было воздвигнуто на христиан гонение во всей Римской империи» (Болотов, цит. изд., с. 145). Между тем, как пишет далее сам историк (см. Болотов, цит. изд., 147), пожар во дворце случился уже после издания первого эдикта о гонениях. Таким образом Галерий мог лишь внушить Диоклетиану мысль о более беспощадном преследовании христиан как виновниках преступления. Но само начало гонений с пожарами связано не было, оно предшествовало им.
Версия, что главным гонителем был Галерий, а Диоклетиан, вняв его наветам, дал себя убедить в необходимости принятия карательных мер против христиан, восходит к латинскоязычному христианскому писателю Лактанцию, который самим Диоклетианом был приглашен в Никомидию, чтобы занять кафедру риторики в тамошней школе. В сочинении «О смерти гонителей» (De mortibus persecutorum) он писал, что у Галерия была мать Ромула, ревностная почитательница богини гор, в честь которой она часто совершала жертвоприношения, «но христиане отказывались присутствовать на этих жертвах и принимать учатие в ядении идоложертвенного. Вследствие этого мать Галерия пожаловалась на христиан Галерию, а Галерий подбил Диоклитиана к гонению на христиан» (см. А. П. Лебедев. Эпоха гонений на христиан. М., 1994, с. 159, прим. 2 (с. 158–159). Но представление о легкой внушаемости императора, отличавшегося незаурядным умом, железной волей и властностью, представляется, мягко говоря, не обоснованным, а что касается его мнимой старческой немощи, так Диоклетиан прожил после начала гонений еще 10 лет.
И совсем уже неправдоподобен рассказ Лактанция о прямом толчке к изданию эдикта о гонениях, которым будто бы предшествовало «гадание по внутренностям в присутствии императора», внезапно прерванное потому, что «бывшие там христианские придворные перекрестились и так прогнали демонов; жертвоприношение повторили несколько раз впустую, прежде чем главный гаруспик догадался, в чем дело, и объявил о причине. После чего Диоклетиан в приступе ярости ...потребовал, чтобы все, кто был во дворце, принесли жертвы» (Буркхард, цит. изд., с. 239). Диоклетиан, действительно, доверял гадателям и гадалкам, что особенно красочно проявилось в собственноручном убийстве им узурпатора Апра (кабана), и помехи, чинимые гаруспикам его и в самом деле могли раздражить или прогневить, но подобная версия основана на предположении о том, что присутствие христан в императорском дворце оставалось для Диоклетиана тайной, внезапно открывшейся, а это, безусловно, было не так, о чем вполне ясно свидетельствует главный источник по гонениям Диоклетиана Евсевий Кесарийский и все вообще документы, затрагивающие эту тему.
Не заслуживает внимания и предположение, что гонениями Диоклетиан пытался перевести массовое недовольство, вызванное провалом его опыта введения твердых лимитов на цены товаров и оплату труда, на христиан. Обладавший проницательным умом и опытом государственного деятеля, Диоклетиан прекрасно понимал, что инициируя преследования значительной части своих подданных, одушевленных крепкой верой, духовно бодрых и стойких людей, он рискует вызвать несравненно более опасную бурю, чем та, которая могла бы произрасти из его, возможно, ошибочной финансовой политики; к тому же введенную им неудачную меру было легко исправить как ее явной отменой, так и игнорированием ранее изданного закона со стороны государственных чиновников по указанию верховной власти, что, очевидно, и было сделано.
Ряд историков XIX века, в частности, О. Гунцикер и Т. Прейсс, склонных к апологетической оценке и личности и дел Диоклетиана, находят виновников гонений в их жертвах – самих христианах: мол, они подрывали вооруженную мощь империи своим пацифизмом. Современный итальянский автор Ф. Самполи толчок к гонениям усмотрел в том, что цезаря Галерия возмутило малодушие легионеров-христиан, обнаруженное ими в войне с персами, которое они «маскировали религиозными мотивами» (Sampoli, cit. op. P. 396). В действительности христиане мужественно сражались с врагами империи, а пацифистские настроения обнаруживались в еретической или уж во всяком случае маргинальной для Церкви среде – дело обстояло тогда примерно так же, как в новое время, когда толстовцы, квакеры или иеговисты в своем отношении к войне и службе в армии радикально расходятся с церковным христианством.
Крайне натянутыми представляются и обвинения христиан в том, что они своими внутренними разделениями, враждой и интригами оттолкнули императора, который раньше относился к ним благосклонно. Этот довод легко опровергается таким соображением, что император, учинивший гонение на Церковь, был ее несомненным врагом, а значит, раздоры между христианами в его глазах должны были не преувеличивать, но преуменьшать опасность и скорее отводить правителя от мысли о необходимости гонений, которые, при многочисленности христиан, заведомо не могли обойтись без потрясений для государства.
Резюмируя свой анализ причин, подтолкнувших Диоклетиана к гонениям, которые разразились не в начале, но уже в конце его правления, Я. Буркхард приходит к заключению, что она кроется в том, что христиане готовили государственный переворот: «Некая часть придворных христиан, возможно, очень немногочисленная, и некая часть провинциальных офицеровхристиан решила, что они смогут осуществить государственный переворот и передать империю в руки христиан или когото, кто им благоволит, намереваясь, может быть, пощадить самих императоров. Не исключено, что Галерий действительно обнаружил свидетельства этого прежде Диоклетиана и что последнего только с большим трудом удалось убедить» (Буркхард, цит. изд., с. 248).
Косвенные основания для подобного навета Я. Буркхард находит в одном сохранившемся от тех лет документе, действительное содержание которого свидетельствует как раз об обратном, о крайне деликатном, если не сказать благоговейном отношении по крайней мере некоторых христиан к императору, разумеется, в пору до начала гонений. Это послание епископа Александрийского Феоны препозиту Лукиану. Наставляя придворного христианина, святитель писал: «Бог соделал тебя прекрасным орудием благого дела и даровал тебе великое значение у императора: чрез бури прежних гонений христианство очистилось как золото в горниле, истина и чистота его учения заблистали еще яснее; и теперь при терпимости, какою пользуется Церковь со стороны доброго государя... дела христиан светят пред лицем неверных. Император, не будучи еще христианином, вверил христианам за их особенную преданность и свое тело, и свою жизнь. Поэтому вы... должны оправдать его доверенность и, сколько можно более, заботиться об его благоденствии» (Лебедев, цит. изд., с. 140–141). В этом послании Феона советует адресату принять на свое попечение императорскую библиотеку и затем, ведя с Диоклетианом разговоры о хранящихся там книгах, подвести его постепенно к принятию христианского учения.
Комментируя этот совет Александрийского епископа, Буркхард замечает: «Надпись в честь Диоклетиана приписывает христианам желание нисповергнуть государство – rem publicam evertebant; в такой форме утверждение смысла не имеет, но не исключено, что в нем все же скрывается зерно истины. Не случилось ли так, что христиане, почувствовав собственный рост и силу, попытались приобрести влияние на империю» (Буркхард, цит. изд., с. 244). Таким образом, христиане попытались чрез обращение императора изменить государствееный строй, а из контекста рассуждений историка о причине гонений, начатых в конце правления Диоклетиана, вытекает, что, не преуспев в его обращении, они решили прибегнуть к более острым акциям, чем и навлекли на себя кровавые преследования. Буркхард не утверждает этого прямо, избегая обвинения в прямой инсинуации, но подводит читателя к такому выводу. Солидаризуется он и с обвинением в том, что виновниками двух пожаров императорского дворца были придворные христиане (см. Буркхард, цит. изд., с. 247–248).
Прямым толчком к изданию эдикта против христиан могли послужить разные обстоятельства, в том числе и наветы Галерия, гонения могли ужесточиться из-за пожара во дворце, если у императора возникла хоть тень подозрения, что поджигателями были христиане, но само решение о нанесении удара по Церкви было, конечно, принято Диоклетианом независимо от случайных обстоятельств, по соображениям принципиального характера, и это решение было им основательно продумано. Два акта, изданных ранее эдикта о гонениях на христиан, проливают свет на мотивы их преследования.
Первый из них, датированный 295 годом, направлен на укрепление семьи и восстановление исконно римской чистоты брачных отношений. В нем, в частности, говорится: «Нашей благочестивой и религиозной мысли представляется в высшей степени досточтимым и достойным вечного сохранения с благоговейным страхом всего того, что постановлено святого и целомудренного в римских законах. Ибо бессмертные боги как прежде были, так несомненно оставались бы и теперь благосклонными и содружественными римлянам, если бы все живущие под нашим скипетром провождали жизнь всегда благочестивую и честную» (цит. по: Лебедев, цит. изд., с. 150).
Масштабный и смелый реформатор, создатель нового государственного строя – домината, Диоклетиан, как это нередко бывает, по своему самосознанию был приверженцем традиции, хранителем, или лучше сказать, восстановителем основ, давно рухнувших, но представлявшихся ему способными к регенерации – революционер на троне мыслил себя реакционером. Ничего небывалого в этом нет – ведь и Руссо, проповедуя пересмотр вымышленного общественного договора, что значило, революцию, мнил себя пассеистом, стремящимся к возрождению истоков, к восстановлению изначального общественного строя. Так вот, основная идея «эдикта о браке» – в неразрывном единстве семьи, морали, права, государства и религии, служащей фундаментом общества. Поэтому для возрождения потрясенного римского государства необходимо восстановление римской национальной религии в самых ее основаниях и возвращение ей былого господствующего статуса и духовной монополии – вполне тоталитарная и фундаменталистская концепция.
Еще более выпукло выразилась политическая и религиозная идеология императора в его эдикте против манихеев, относящемся к 296 г.: «Не позволительно, чтобы новая религия порицала древнюю... Величайшее преступление упразднять то, что некогда было определено и установлено древними... Поэтому мы намереваемся со всею ревностью наказывать злостное упрямство дурных людей, которые противопоставляют новые и неслыханные секты древним богослужениям, чтобы уничтожить по своему гнусному произволу то, что нам некогда было даровано богами... Есть опасность, что со временем они ...смогут своими позорными обычаями и извращенными законами персидских людей.., своей отравой заразить скромный и спокойный римский народ и весь наш земной круг... Поэтому мы повелеваем предавать основателей и глав вместе с их отвратительными писаниями строжайшему наказанию – сожжению в огне; их приверженцы, и прежде всего фанатики, должны быть караемы смертью, их имущество подлежит конфискации в пользу фиска... Язва этого зла должна быть с корнем вырвана из нашего счастливого века» (цит. по: Christ, cit. op. S. 724).
По меткому замечанию К. Криста, «совершенно неизбежным образом подобная установка должна была в конце концов привести к гонениям христиан» (Christ, cit. op. S. 724). Жестокое преследование относительно малочисленных манихеев послужило своего рода репетицией гонений на христиан, несравненно более многочисленных, и к тому же, что особенно тревожило императора, объединенных в разветвленную и стройную церковную структуру, которая могла представляться ему монолитной организаций, вроде государства в государстве.
Но Диоклетиан все еще медлил с развязыванием этих гонений, рискованности которых он не мог не предвидеть. Поэтому он долго откладывал принятие решения, необходимость которого он сознавал в рамках своего мировоззрения и своей политической идеологии, откладывал потому, что, как справедливо писал русский историк А. П. Лебедев, «в начале правления Диоклетианова государственная система не представляла твердости и прочности; наперед нужно было усилить и укрепить эту систему, и только опираясь на нее можно было думать о борьбе с христианством... Борьба с христианством была заключительным звеном в программе реформирования римского государства, и это было потому, словом, что Диоклетиан сначала хотел собраться с силами, а потом уже ринуться на христиан» (Лебедев, цит. изд., с. 158).
При очевидной продуманности решения о гонениях и вполне понятном отлагательстве их начала до того момента, когда режим укрепится и будет способен во всеоружии обрушиться на Церковь, не вполне объяснимыми остаются проявления особой терпимости, если не сказать расположения, Диоклетиана к христианам, которые он выказывал до начала их преследования: при нем и, несомненно, с его разрешения возле самого дворца в Никомидии был построен огромный христианский храм, христиане входили в число ближайших царедворцев и присутствовали в его охране, христиане служили военачальниками и правителями провинций, наконец, христианками, или по меньшей мере, всецело сочувствовашими им были его домашние – супруга и дочь! Во власти императора было не допустить подобного положения дел. Предположение о том, что таким образом он стремился усыпить бдительность христиан, не выдерживает критики, потому что он прекрасно понимал, что Церковь это не милитантная политическая партия, способная к закулисным интригам и заговорам; тем более ни с чем не сообразны были бы подобные эксперименты внутри собственной семьи.
Причина крайней терпимости Диоклетиана к христианам, граничащей с покровительством, притом что его решение о гонениях было принято не спонтанно, а явилось плодом продуманной политики, заключалась, вероятно, в том, что, не разделяя верований христиан, он по-человечески испытывал к ним сочувствие и расположение. При всей целеустремленности этого политика, он не был внутренне монолитным; совсем напротив, как личность Диоклетиан был соткан из противоречий. Одно из них лежит на поверхности – при самом благоговейном, если не сказать культовом отношении к римскому имени, к римским древностям, этот иллириец эмоционально относился к Риму с отвращением. Он поселился в Никомидии не только по военно-стратегическим соображениям, но и потому, что ему, выходцу из балканского захолустья, было душно в гигантском мегаполисе, в этом кишащем человеческом муравейнике.
Диоклетиан ценил христиан за то, что мог на них положиться, и потому окружал себя ими. Считая необходимым для восстановления разрушенного прежними гражданскими войнами Римского государства реставрировать древнюю религию, и находя главным препятствием в этом деле Христианскую Церковь, он решил нанести по ней удар, на который ему однако нелегко было пойти по причинам былых или не до конца исчезнувших симпатий к христианам. Кроме того, удар этот, считал он, следовало тщательно подготовить.
Но отлагая начало гонений, император не терял времени даром. Действуя обдуманно, он загодя обезопасил себя от возможных, по его представлениям, силовых акций со стороны христиан. Именно поэтому за четыре года до издания эдикта против христиан, в 299 г., Диоклетиан повелел принести жертвы римским божествам всем придворным, а затем также всем воинам и чиновникам, что по существу дела обозначало чистку двора, армии и государственного аппарата от стойких христиан. В результате этой меры в окружении Диоклетиана должны были остаться лишь падшие христиане, хотя в действительности это было не совсем так. Вероятно, существовали разнообразные способы уклониться от жертвоприношений идолам и остаться на службе. Об этом говорят случаи репрессий христианских воинов, чиновников и придворных, имевшие место уже после издания эдикта против христиан.
Прямые гонения начались в Никомидии с разрушения христианской церкви этого города. 23 февраля 303 г., в праздник терминалий, посвященный богу пределов, префект Никомидии в сопровождении нескольких чиновников и вооруженного отряда вошел в церковь и приказал предать ее разрушению, а Священные книги изъятию и сожжению, тем самым открыв чреду событий, при своем завершении положивших предел существованию языческого Рима. При исполнении этого распоряжения евхаристические сосуды и иные святыни были поруганы, расхищены или уничтожены. А на следующий день был оглашен императорский эдикт против христиан. Текст эдикта не сохранился, но о содержании его известно из сочинения Лактанция «О смерти гонителей» и из «Церковной истории» Евсевия Кесарийского, чье свидетельство, при наличии некоторых расхождений в изложении императорского акта, представляется более достоверным: «Накануне праздника Страстей Господних повсюду был развешан императорский указ, повелевший разрушать церкви до основания, а Писание сжигать и объявлявший людей, державшихся христианства, лишенными почетных должностей; домашняя прислуга лишалась свободы» (Евсевий, цит. изд., с. 287).
Комментируя содержание этого акта, который вскоре был репродуцирован тремя другими правителями: Максимианом, Галерием и Констанцием, А. П. Лебедев писал: из эдикта видно, что на первом этапе «характеристическими чертами гонения были: 1) разрушение церквей и сожжение Св. книг, но, по свидетельству одного древнего писателя (Арновия), приказано было уничтожать не одни Св. книги, а все вообще сочинения христианские... 2) Христиане лишались гражданских прав и чести, лишались своих должностей; так по Евсевию, а по редакции указа у Лактанция даже лишались права жаловаться на кого-либо в суде... 3) Для христан произошло ограничение в правах на свободу.
Эта черта требований указа представляется неясною, в особенности в редакции указа у Лактанция. Христиане, говорит, последний, «лишены были свободы» (non haberent libertatem). Но этих слов нельзя понимать в том смысле, что христиане обращены были поголовно в рабство, ничего подобного не указывает история гонений. Указанному требованию, как оно выражено в... словах Евсевия, нужно давать такое толкование: рабы христиане не могут стать свободными, если они, получив свободу по какому либо случаю, будут однако ж оставаться в христианстве» (Лебедев, цит. изд., с. 161).
В самый день обнародования эдикта один высокопоставленный христианин, «движимый, – по словам Евсевия, – горячей ревностью по Боге и побуждаемый верой, схватил указ, прибитый на виду в общественном месте, и разорвал его на куски, как безбожный и нечестивейший» (Евсевий, цит. изд., с. 290). При этом, по сведениям, почерпаемым у Лактанция, он с мрачным сарказмом произнес такие слова: «Не еще ли объявление победы над готами и сарматами?» (см. Лебедев, цит. изд., с. 162). Подвергнутый жесточайшим пыткам, он был заживо сожжен. Возможно, он носил имя Эветия, которое упомянуто в сирийском мартирологе никомидийских мучеников под 24 февраля (см. Delehaye H. Les origines du culte des martyrs. Bruxelles, 1912).
В Антиохии был казнен диакон Роман, который, прибыв в этот город из Кесарии Палестинской, после сожжения антиохийских церквей укорял местных христиан «за их равнодушие к вере, за то, что они позволили себе приносить жертвы. За такую смелость... он сначала был осужден на сожжение, а потом ему отрезан был язык и сам он ввергнут в тюрьму, где и замучен» (Лебедев, цит. изд., с. 173–174).
Сразу после издания эдикта придворные чины, военачальники и чиновники, исповедавшие Христа, были принуждаемы к отречению от Него под угрозой увольнения от службы и лишения привилегированного статуса honestiores. Павших, как и в гонение Декия, оказалось немало. Именно в ту пору к жертвоприношениям были принуждены супруга императора Прииска и его дочь Валерия, так они отвели от себя подозрение в принадлежности к Церкви, справедливое или нет, – трудно сказать, но хорошо известно было их расположение к христианам.
Вскоре затем один за другим случилось два пожара в Никомидийском дворце императора. Ненавистники Церкви обвинили в поджеге христиан, среди самих христиан распространилось подозрение, что тайным подстрекателем поджега был цезарь Галерий, уже ранее подталкивавший Диоклетиана к гонениям против христиан и искавший повода для обвинения их в преступных деяниях. Историки выдвигают разные версии о причине пожара, повторяя слухи, которые распространялись его очевидцами.
Современный итальянский автор Ф. Самполи склоняется вслед за Буркхардом к обвинению в поджеге христиан, хотя и не утверждает этого категорически: после издания первого эдикта против христиан, весьма умеренного, по его характеристике, «в течение пятнадцати дней императорский дворец в Никомидии горел дважды. При этом огонь оба раза загорался в тех самых покоях, где спал Диоклетиан. Это было уже слишком. Подозрение пало на христиан, в особенности на дворцовых евнухов, фанатичных и могущественных, заодно с некоторыми из их собратий, столь же фанатичных» (Sampoli, cit. op. P. 396). Бездоказательный навет! Впрочем, и версия Лактанция о том, что дворец подожгли клевреты Галерия, чтобы спровоцировать Диоклетиана на ужесточение ранее начатых гонений также не заслуживает доверия. Святой император Константин впоследствии назвал причиной пожара – молнию, поразившую дворец. Большинство историков сомневается в достоверности и этой версии.
Затем случились еще два параллельных события, виновниками которых молва также назвала христиан: появление узурпаторов в Армении и Антиохии. Оба мятежа были легко и быстро подавлены, но в правительствнных кругах усугубились тревожные настроения, которые побуждали к ужесточению репрессивной политике.
В этой обстановке Диоклетианом один за другим изданы были два новых эдикта, одним из которых, по словам Евсевия, «предписывалось всех епископов повсеместно... заключить в тюрьму» (Евсевий, цит. изд., с. 287), а другим – «всякими средствами заставить их принести жертву» (Евсевий, цит. изд., с. 287). Поскольку далее Евсевий пишет о «предстоятелях Церквей, мужественно претерпевших жестокие мучения» и о «тысячах других, не помнивших себя от трусости» и «при первом же натиске сразу лишившихся всех сил» (Евсевий, цит. изд., с. 288), действие эдикта распространялось не только на епископов, но, очевидно, на всех вообще клириков. Это собственно видно и из слов Евсевия о том, что «повсюду попали в заключение тысячные толпы; тюрьмы, построенные издавна для убийц и разрывателей могил, были теперь полны епископов, священников, диаконов, чтецов и заклинателей; места для осужденных за преступление не оставалось» (Евсевий, цит. изд., с. 293).
Казни обрушились и на христиан, служивших при дворе или занимавших командные должности в армии. Дорофей и Горгоний вместе с другими христианами из числа придворных юношей были удавлены. Особенно лютым мучениям предан был дворцовый сановник Петр. Его, по рассказу Евсевия, «привели на площадь» в Никомидии и «велели принести жертву; он отказался. Его велели раздеть, подвесить и сечь по всему телу бичами, пока, умученный, он, пусть и против воли, не сделает, что приказано. Он терпел, бесповоротный в своем решении, хотя кости его уже были видны; и вот составили смесь из уксуса с солью и стали поливать уже помертвевшие части тела. Он презрел и эти страдаия; тогда притащили на середину железную решетку, подложили под нее огонь и стали жарить то, что оставалось от его тела, так, как жарят мясо, приготовляемое в пищу, не целиком, чтобы он сразу не скончался, а по частям: пусть умирает медленно. Уложившим его на огонь разрешено было снять его не раньше, чем он знаком даст согласие выполнить приказ. Мученик, однако, не сдался и победоносно испустил дух среди мучений. Так был замучен один из императорских придворных юношей. Его звали Петром, он был достоин своего имени» (Евсевий, цит. изд., с. 291). Останки придворных юношей бросили в море. По церковному преданию, отразившемуся у Метафраста, в Никомидии после 8-дневных мучений пыток за верность Христу был обезглавлен военачальник родом из Каппадокии Георгий, которого христианский мир чтит как мученика и отважного воина.
Гонения на христиан из Никомидии распространились в другие провинции. Сохранившиеся мученические акты свидетельствуют о казнях христиан в Александрии, Фракии, Ликии, Палестине, Финикии, Африке, Мавритании, Нумидии, Испании, Италии и на Сицилии. В Кесарии Палестинской после жестоких пыток был обезглавлен священник Прокопий, обвиненный в государственной измене, которая заключалась в том, что он на допросе «произнес гомеровские стихи «Нет доброго там, где много господ» – стихи, которые приняты были за слова, содержащие оскорбление императоров» (Лебедев, цит. изд., с. 173). Два других палестинских клирика Алфей и Закхей были казнены за то, что «они настойчиво утверждали, что они признают одного только царя – Иисуса Христа, а это язычниками было принято как богохульство против священного имени императоров» (Лебедев, цит. изд., с. 173).
Август Максимиан и цезарь Галерий преследовали христиан даже с большей свирепостью, чем сам Диоклетиан. Особенно много мучеников пострадало в Африке, находившейся под верховным управлением Максимиана. Епископ Феликс был схвачен в африканском городе Тибиуре. Проконсул Африки потребовал от него выдачи Священных книг. После отказа сделать это, Феликс был переправлен в Апулию. Его допрашивали и там, требуя выдачи Писаний, и в конце концов за отказ подчиниться гонителям он был приговорен к усечению мечем.
Чтобы сломить волю христиан и особенно христианок, палачей подталкивали к надругательству над их целомудрием, к растлению девиц. Спасая свою честь, христианки иногда шли на добровольную смерть, которая Церковью никогда не рассматривалась как греховное самоубийство: «некоторые из них, – по словам Евсевия, – избегая испытания и не дожидаясь, пока их схватят враги, бросались вниз с высоты дома» (Евсевий, цит. изд., с. 303). Подобным образом поступила ученица антиохийского пресвитера Лукиана 15-летняя мученица Пелагия, бросившаяся с крыши своего дома, чтобы сохранить целомудрие.
Более сносным оставалось положение христиан в той части империи, которая находилась под управлением цезаря Констанция – в Британии, Германии и Галлии, но не в ее южной части, находившейся в прямом подчинении августа Максимиана. Лактанций писал: «Что касается до Констанция, то, опасаясь, чтобы кто не подумал, что он не одобряет решения императора, он дал дозволение разрушить несколько церквей, которые можно было легко восстановить, но не позволял, чтобы гонение простиралось на самых христиан» (цит. по: Лебедев, цит. изд., с. 188). Впрочем, Евсевий, биограф и панегирист его сына святого Константина, утверждает, что Констанций «вовсе не участвовал в войне против нас, оберегал своих подданных христиан от вреда и обид» и даже «не разорял церквей и ничего иного против нас не придумывал» (Евсевий, цит. изд., с. 308). По обстоятельствам действительного положения вещей, характеристика Лактанция в данном случае представляется более достоверной.
Христиан преследовали римские власти, но по разительному контрасту со временами Нерона или Траяна, народ при Диоклетиане не удалось заразить антихристианской фобией и истерией. Казни христиан, которые были добрыми соседями, сослуживцами и даже иногда друзьями бок о бок живших с ними язычников, не только не вызывали энтузиазма толпы, но скорее способны были настроить народ против властей, жестокость которых вызывала у благонамеренных обывателей отвращение или стыд. «Афанасий Великий рассказывает, что в Александрии некоторые язычники предпочитали рисковать и своим состоянием и свободою, чтобы только не выдавать христиан, укрывавшихся в их домах» (Болотов, цит. изд., т. 2, с. 154).
В ноябре 303 г. Рим праздновал двадцатилетие правления Диоклетиана. К юбилею был присоединен триумф в честь победы над сассанидским Ираном. Диоклетиан прибыл на торжества из своей никомидийской резиденции в Рим, туда же приехал для участия в юбилейных празднествах и триумфе Максимиан. В честь празднеств 17 ноября в Риме издан был эдикт об амнистии осужденных и подсудимых. Этот акт затронул и христиан, содержавшихся в узах. Из сочинения Евсевия Кесарийского «О палестинских мучениках» известно, что в Палестине из тюрем выпустили всех заключенных пастырей, в Антиохии в темнице остался лишь один диакон (см. Лебедев, цит. изд., с. 166). Подобное происходило, очевидно, и в других провинциях, но действие амнистии продолжалось недолго.
Хотя Диоклетиан велел раздать в подарки римлянам 310 миллионов динариев – юбилейный конгиарий превосходил по размерам подарки его предшественников, римляне все равно были недовольны и даже обвиняли императора в скупости. Еще большее недовольство вызвало то обстоятедьство, что они рассчитывали на более впечатляющие игры. Неблагодарность римлян огорчила императора. Вся обстановка шумной и суетной столичной жизни раздражала состарившегося провинциала, и он постарался как можно скорее оставить неуютный Рим. В начале 304 г. он уже находился в Равенне, а затем отправился оттуда на восток, в ставшую ему привычной и родной Никомидию. Зимний путь оказался для пожилого опасным. В дороге он простудился. Началась тяжелая болезнь, угрожавшая имератору смертью. На некоторое время он вынужден был устраниться от дел. Важные государственные решения принимались цезарем Галерием.
Он собственно и стал инициатором изданного от имени Диоклетиана в феврале 304 г. нового, уже четвертого, и самого жестокого эдикта против христиан. Содержание этого эдикта в книге Евсевия «О палестинских мучениках» передано так: «Посланы были царские грамоты, в которых заключалось повеление всем (христианам) поголовно приносить жертвы и делать возлияния богам» (цит. по: Лебедев, цит. изд., с. 168). По своему размаху на этом этапе гонения достигли масштабов Дециевых и превзошли их.
Антихристианский террор приобрел тотальный характер в Египте, земля которого обагрилась кровью мучеников. Многие христиане бежали из Египта в другие земли – в Палестину и Финикию, но и там их не оставляли в покое, арестовывали, требовали от них отречения от Христа, и затем отказавшихся подчиниться предавали в руки палачей. Евсевий рассказывает о мучениях христиан, которые он собственными глазами видел в Тире Финикийском: «С изумительной выдержкой встречали эти благородные люди нападение любого зверя: леопарда, медведя.., кабана, быка, разъяренных от прижигания каленым железом. Мы и сами присутствовали при этом и видели, как в свидетельствовавшем о Спасителе нашем явно присутствовала и являла себя Божественная сила Самого свидетельствуемого Иисуса Христа. Плотоядные звери долго не осмеливались ни прикасаться, ни даже подходить к телам людей, возлюбленных Богом, а кидались на тех, кто, стоя за ареной, их дразнили. Святые борцы одиноко стояли, обнаженные, и, как им было приказано, размахивали руками, привлекая зверей на себя, но звери к ним не прикасались. А иной раз звери устремлялись на них, но, как бы удерживаемые Божественной силой, они отходили вспять» (Евсевий, цит. изд., с. 294).
Христианскую кровь гонители проливали и в западных провинциях – в Африке, Испании, Галлии, находившихся под властью Максимиана. «До нас сохранилось очень значительное количество актов мученических из времени его правления... О кровавом гонении в Италии свидетельствуют акты Сотеры девицы... и акты диакона Евпла, скончавшегося мученически в г. Катанье в Сицилии. О суровости гонения в Галлии свидетельствуют акты Рогациана и Донациана, пострадавших в Нанте... Рогациан и Донациан были братья, они были брошены в темницу, один из них впрочем еще не был крещен, именно старший Рогациан. В тюрьме братья молят Бога, чтобы Он попустил вместо воды крещения креститься Рогациану кровью мученическою. Оба они были потом обезглавлены. О гонении в Испании свидетельствуют акты Винцентия, диакона в Сарагосе... Проконсул Дациан потребовал к себе на суд еп. Валерия и диакона Винцентия, отличавшегося даром красноречия и бывшего проповедником в христианских собраниях. Валерий епископ, как человек не красноречивый, просил Винцентия произнести за него исповедание христианское на суде. Винцентий это и исполнил. Епископ был сослан в ссылку, а Винцентий после многих мучений скончался в тюрьме» (Лебедев, цит. изд., с. 178–179).
Волна гонений менее всего задела Британию, где правил цезарь Констанций, но и там в 304 или в начале 305 г. пострадал святой мученик Албаний.
10. Преемники Диоклетиана и продолжение гонений
В 305 г. исполнилось 20 лет со времени назначения соправителя Диоклетиана Максимиана, и Диоклетиан решил, что настала пора выполнить решение, принятое при учреждении тетрархии, об отставке обоих августов, с тем чтобы верховная власть перешла от них к цезарям. Максимиан явным образом не горел желанием оставить власть, но Диоклетиан настоял на необходимости их совместного ухода.
Прямым основанием для отставки было ранее принятое решение. И все же Диоклетиан оставлял власть в ту пору, когда империя приведена была гонениями против христиан, не встретившими энтузиазма и в среде язычников, в смутное состояние. В этой ситуации он мог бы ради блага государства, как он его понимал, еще на некоторое время, до преодоления кризиса, удержать за собой власть, если бы имел надежду восстановить порядок и спокойствие. Не нужно думать, что к уходу в отставку Диоклетиана подтолкнули болезнь и надвигающаяся старость. От болезни он поправился и прожил еще 8 лет, так что физических сил ему хватило бы для удержания браздов правления в своих руках. Судя по тому отвращению к политической деятельности, которое он выказывал, находясь в Салоне, где занимался выращивавнием капусты, перед отставкой он испытывал глубокую резиньяцию, если не сказать, горечь поражения, которую более всего способен был вызвать в нем провал кампании преследования христиан.
Как это бывало и в прежние гонения, число христиан в результате гонений не убавилось существенным образом, а внутренний мир в империи и ранее, конечно, не прочный, но до начала кампании относительно сносный, был подорван. Политическому воображению Диоклетиана не открывалось никакой перспективы, а поскольку он не был вульгарным властолюбцем, исчез смысл дальнейшего пребывания его у власти. Не будучи трусом, он, подобно древнему диктатору Сулле, не страшился за свою безопасность, хотя, в отличие от Суллы, уходившего в частную жизнь триумфатором, Диоклетиан ушел побежденным, хотя, впрочем, заглянуть в его душу едва ли еще возможно, и заключения психологического характера на его счет лишь гипотетичны.
Как бы там ни было, 1 мая 305 г. состоялась церемония торжественной отставки Диоклетиана. «Холм в трех тысячах от Никомедии, колонна со статуей Юпитера, слезы старого императора, говорящего с солдатами, дожидающегося его дорожная карета» (Буркхард, цит. изд., с. 251–252) – так описывает обстановку этого акта Буркхард, опираясь на Лактанция. Максимиан, хотя и против воли, сдублировал эту церемонию в своей резиденции в Милане. Диоклетиан удалился из Никомидии в родной Иллирик и поселился поблизости от родных мест в Салоне (современном Сплите), где для него был воздвигнут грандиозный дворец, в руинах которого в средневековье располагался целый город. Диоклетиан умер в этом дворце в 313 г., по Евсевию Кесарийскому, от дряхлости. Аврелий Виктор полагает, что его отравили. Останки императора были погребены во встроенном в Салонский дворец мавзолее. Максимиан после отставки переехал в свою виллу в Луканиию, а его сын Максенций водворился в Риме.
Новыми августами стали прежние цезари Гай Флавий Валерий Констанций Хлор на западе и Гай Галерий Валерий Максимиан на востоке. По словам Евсевия Кесарийского, написавшего биографию его сына святого Константина, «старшие по времени государи, не знаю почему, отказались от престола... И тогда-то Констанций провозглашен первым августом и кесарем. Сначала был он украшен диадемой кесарей автократоров и занял первое между ними место, а потом, отличившись в этом сане, облечен высочайшей у римлян властью, – наименован первым из четырех избранных впоследствии кесарей» (с. 38–39). Хотя Евсевий, характеризуя восхождение Констанция к вышей власти, выражается несколько туманно, из сказанного им с несомненностью вытекает первенство Констанция.
Последним правительственным актом Диоклетиана стало назначение новых цезарей. Ими стали поставленный для управления Иллириком под верховенством Галерия его племянник Валерий
Максимин Даза, и полководец Флавий Валерий Север, ставший помощником Констанция – они оба имели иллирийское происхождение. Есть основания полагать, что эти назначения были сделаны в угоду Галерию, – возвышен был его родственник, не отличавшийся ни талантами, ни знаниями, а на запад направлен популярный полководец, которого можно было противопоставить августу Констанцию. Во всяком случае известно, что сделанными назначениями недоволен был ушедший в отставку Максимиан, надеявшийся на возвышение своего сына Максенция. Многие из военачальников и высокопоставленных чиновников на западе, преданных Констанцию, испытывали разочарование из-за того, что цезарем не был поставлен его сын Константин, состоявший тогда в свите Диоклетиана в Никомидии. Галерий знал о серьезном заболевании Констанция и надеялся в ближайшее время править империей единовластно.
Для этого однако надо было заблаговременно позаботиться об устранении сына Констанция Константина, который остался в Никомидии, под присмотром Галерия, фактически в положении заложника. Констанций видел опасность, угрожавшую самой жизни его сына и потому обратился к соправителю с письмом, в котором умолял его отпустить Константина к отцу, страдающему от недугов. Ради соблюдения приличий или чтобы усыпить бдительность соправителя, Галерий ответил согласием на исполнение его просьбы, но Константин, на месте реально оценивший складывающуюся обстановку, решил бежать из Никомидии, и бежать стремительно. Перебравшись через Босфор, он поехал в сторону Дуная, пересек Альпы и наконец добрался до Гесориака (Булони), где тогда находился его отец, готовый к отплытию через Ла-Манш в Британию. Узнав об отъезде Константина за 15 часов до предполагавшегося срока, Галерий приказал его догнать, но сделать этого не удалось, потому что предусмотрительный беглец заблаговременно велел своим слугам подрезать жилы у почтовых лошадей.
Сопровождая отца, святой Константин отправился на север Британии воевать с каледонскими пиктами, нападавшими на римские гарнизоны. Пиктам нанесены были чувствительные удары, но в ходе военных операций здоровье Констанция резко пошатнулось, и 25 июля 306 г. он умер в своей штаб-квартире в Эбураке (современном Йорке). У его одра находились его вдова Феодора и их дети: Далмаций, Юлий Констанций, Ганнибалион, Констанция, Анастасия и Евтропия. Никто из них не достиг еще совершеннолетия, и 32-летний Константин взял под свою опеку мачеху и единокровных братьев и сестер.
Преданные Констанцию легионы немедленно провозгласили его старшего сына августом, и Константин отправил Галерию послание, в котором извещал его смерти отца и о том, что армией он аккламирован августом. К посланию был приложен его портрет с диадемой на голове. Для укрепления своей власти над всей территорией, которая ранее находилась под управлением отца и чтобы в случае непризнания его Галерием быть готовым сразиться с ним, Константин переправил большую часть армии, воевавший с пиктами, на континент. Германские и альпийские легионы поддержали его. Чтобы быть ближе к возможному эпицентру событий, святой Константин сосредоточил подчиненные ему вооруженные силы на юге Галлии, разместив свою штаб-квартиру в Арелате.
Трезво оценив сложившуюся ситуацию, Галерий удержался от развязывания гражданской войны. Он признал Константина цезарем, а августом, ссылаясь на преемство по старшинству, поставил своего сторонника ранее возведенного в цезари Флавия Валерия Севера, в управление которому были переданы Италия, Испания и Африка. Галлией и Британией правил Константин, фактически не сообразуясь с Севером. В подвластных ему странах гонение на христиан, и ранее, при его отце, имевшее относительно мягкие формы, было совершенно прекращено.
Между тем, в Италии стремительно росло недовольство Севером из-за обременительной налоговой политики. Масло в огонь подлили основанные на его собственных высказываниях слухи о том, что он собирается расформировать преторианскую гвардию. Мятежные настроения особенно зашкаливали в Риме, жители которого давно уже были недовольны, что их город только по имени оставался столицей, а настоящий политический центр Италии и Запада был перенесен в Медиолан, где и находиась резиденция Севера. Недовольством умело воспользовался сын отставного августа Максимиана Геркулия Максенций. Он отважился возглавить мятеж, и 27 октября 306 г. преторианцы провозгласили его императором и принцепсом. Попытка Максенция получить согласие на свое включение в круг правителей со стороны Галерия не увенчалась успехом, Галерий велел Северу двинуть подчиеные ему легионы на Рим, но на помощь сыну выступил старик Максимиан, срочно приехавший в столицу из своей луканской виллы и объявивший о своем возвращении к власти. Популярность Максимиана в армейских кругах привлекла на его сторону легионеров, и войска, посланные на подавление узурпатора Максенция, переходили на его сторону, так что Север вынужден был с оставшимся верным ему отрядом отступить на север Италии, и запереться в Равенне.
Укрывшись за ее крепостными стенами, он ожидал помощи от Галерия, который уже повел в Италию многочисленную иллирийскую армию, но натолкнувшись на энергичное сопротивление италийских городских гарнизонов, перешедших на сторону Максимиана Герулия, он попытался вступить в переговоры с Максенцием, которые однако не увенчались успехом. В этой ситуации у Севера не выдержали нервы, и он на переговорах с посланцами Максимиана принял продиктованные ему условия: прекратить сопротивление, открыть крепостные ворота и отказаться от претензий на власть. В обмен на капитуляцию ему обещана была жизнь, но сдавшись в плен, он был убит по приказу Максимиана. 11 ноября 307 г. Галерий поставил вместо него правителем Запада с титулом августа своего боевого сподвижника иллирийца Лициния. Фактически под его управлением была лишь Паннония. Признавая его полномочия, Константин правил самостоятельно, а Максенций, владевший Италий, Испанией и Африкой, совершенно игнорировал Лициния.
В этих странах при Максенции прекратились гонения на христиан, как уже раньше, в 305 г., с уходом Диоклетиана, они были прекращены Констанцием в Галлии и Британии. «В Испании, – по замечанию В. В. Болотова, – было несколько случаев казни мученикова. Впрочем некоторые христиане здесь держали себя настолько вызывающим образом, что, например, Эльвирский Собор, бывший в 305 г., должен был постановить одним правилом, что убитые в походах на разрушение языческих капищ и идолов, не должны быть признаваемы мучениками» (Болотов, цит. изд., т. 2, с. 151).
В церковно-исторической литературе высказывались сомнения относительно традиционной датировки Собора, состоявшегося в Эльвире (Гренаде). Некоторые относят его ко времени до начала Диоклетиановых гонений, либо уже к 313 г., когда был издан Миланский эдикт. Во всяком случае в 316 г. скончался один из его участников епископ Валерий. Председательствовал на Соборе епископ Акциса (современного Кадикса) Феликс, вероятно, по причие старшинства хиротонии или возраста, подобно тому как подобным образом определялось первенство епископов в пределах провинциальнывх Церквей Африки. В соборных деяниях участвовало 19 епископов, 24 пресвитера, диаконы и миряне. Известно, что епископы и пресвитеры на соборных заседаниях сидели, а диаконы и миряне участвовали в них стоя. Постановления Собора, изданные в виде 81 канона, в основном относятся к христианской этике и дисциплине, предусматривают прещения для грешников и при этом отличаются ригористической тенденцией, сближающей их с новацианством, хотя это был Собор кафолических христиан южной Испании. Смягчение епитимий Собор допускал лишь применительно к женщинам и больным.
При относительно безопасной обстановке для западных христиан, на Востоке, где правили Галерий и его племянник Максимин Даза, свирепствовали гонения. По словам А. П. Лебедева, «много пролито было христианской крови на Востоке, когда Галерий в 306 году, по смерти Констанция, сделался первым августом, верховныи императором (с этого времени он жил в Никомидии)... Он не издавал новых грозных указов против христиан; гонение продолжалось на основании прежних указов Диоклитиана. Но бесконтрольность в управлении делала то, что гонение потеряло всякую цель и стало бессмысленным изуверством. Христиан гнали, мучили и казнили главным образом потому, что они лишены были покровительства законов. К царствованию Галерия должны быть отнесены все те подлинные акты мучеников, какие носят дату Диоклетианову, но не могут быть приписаны времени правления самого Диоклетиана» (Лебедев, цит. изд., с. 192–193).
Евсевий Кесарийский рассказывет о самых изобретательных способах мучительства, которым подвергали христиан: «Одних, как в Аравии, зарубили секирами; другим, как в Каппадокии, ломали ноги; иногда подвешивали головой вниз и разводили под ними слабый огонь: люди задыхались в дыму, поднимавшемся от горячих сучьев, как случилось в Месопотамии; а иногда, как в Александрии, им отрезали носы, уши, руки и уродовали другие члены и части тела. Вспоминать ли антиохийских мучеников, которых поджаривали на раскаленных решетках с расчетом не сразу их умертвить, а подольше мучить; другие предпочитали положить в огонь правую руку, чем прикоснуться к мерзкой жертве» (Евсевий, цит. изд., с. 302–303). Понтийским мученикам «загоняли под ногти на руках острые тростинки и прокалывали насквозь пальцы; расплавив свинец, поливали этим кипящим металлом спину» (Евсевий, цит. изд., с. 305).
Одна мать христианка, чтобы уберечь своих дочерей Домнину, Веронику и Просдокию от растления, по рассказу Евсевия, который, правда, не называет их имена, известные однако из Церковного Предания, «изобразила дочерям все те ужасы, какие готовят им люди; самой страшной и непереносимой была угроза непотребным домом... и предложила единственный выход – бегство к Господу. Дочери утвердились в этой мысли, пристойно окутались плащами, на полпути попросили у стражи разрешения отойти немного в сторону и бросились в реку, протекавшую рядом» (Евсевий, цит. изд., с. 303).
В Илиополе Финикийском были обезглавлены святые мученицы Варвара и Иулиания. В житии святой Варвары говорится о том, что она была крещена тайком от своего отца Диоскора, когда тот уезжал из города. Перед своим отъездом он распорядился выстроить баню с двумя окнами в честь чтимых им божеств солнца и луны, но Варвара упросила строителей сделать три окна в честь Святой Троицы и у входа в баню начертала крест. Фанатичный язычник, Диоскор, узнав по возвращении в Илиополь, что его дочь христианка, попытался принудить ее отречься от Христа, угрожал ей смертью и наконец выдал ее городским властям, и те подвергли ее истязаниям. Изо дня в день на городской площади палачи бичевали ее воловьими жилами. Увидев происходящее, христианка Иулиания стала обличать палачей, была схвачена и подвергнута таким же зверским истязаниям, что и святая Варвара. Казнь обеих мучениц собственоручно совершил отец святой Варвары Диоскор.
Особенно страшное злодеяние совершено было тогда во Фригии. Там был город, имя которого у Евсевия не упомянуто, но из иных источников известно, что речь идет о Евмениях. И вот, этот город «окружили солдаты и сожгли ...дотла вместе с детьми и женщинами, взывавшими к Богу Вседержителю, сожгли потому, что все жители города: сам градоправитель, военачальник с прочими магистратами и весь народ – исповедали себя христианами и не послушались приказа поклониться кумирам» (Евсевий, цит. изд., с. 302). Правда, по рассказу Лактанция, во Фригии был сожжен не целый город, но храм вместе со всеми собравшимися в нем христианами. И это свидетельство А. П. Лебедев находит более достоверным (см. Лебедев, цит. изд., с. 193–194).
Преследования христиан совершались при полном единодушии правителей Галерия и его племянника Максимина. Между тем, между правившими на западе августами Максимианом и его сыном Максенцием произошла размолвка. Максенций не хотел признавать верховенства своего отца, чем в конце концов привел его в крайний гнев. В порыве яростного нгодования он явился в сенат и объявил там своего сына недостойным правителем, иными словами, потребовал его отстранения. Но из этой попытки низложить сына через давно уже бессильный сенат ничего не вышло, а армия перед лицом конфликта между стариком отцом и его полным сил сыном оказалась на стороне сына. Реальная власть на западе находилась теперь в руках Максенция и Константина, по-прежнему самостоятельно правившим Галлией и Британией, не признавашим Максенция императорм, но и не воевавшим с ним.
В этой ситуации Максимиан предпринял неожиданный кульбит. Еще с 300 г. его младшая дочь Фауста была помолвлена с Константином, и вот теперь он решил получить поддержку от пасынка своей падчерицы Феодоры, связав себя с ним более надежными родственными узами. Он отправился к Константину, и они договорились о браке. В ту пору Костантин был в разводе со своей первой женой Минервиной, родившей ему сына Криспа. Константин принял предложение – в Августе Треверов была отпразднована его свадьба с Фаустой, которая уже имела детей от первого брака. Тесть удостоил Константина титула августа и попросил о военной поддержке для отстранения от власти своего сына, но такой поддержки не получил. Еще раз проигравший старик вернулся в Рим и помирился с Максенцием, однако ненадолго. Когда между ними вспыхнула очередная ссора, Максимиан «прилюдно попытался сорвать с сына пурпурное облачение» (Буркхард, цит. изд., с. 259), и после этой неудачной выходки снова покинул Рим.
Между тем, Максенций и Галерий готовились к новому раунду войны. Святой Константин держался в стороне от этого противостояния. Надежды на успех у Галерия было немного. И вот тогда у него возникла идея призвать к верховной власти салонского затворника, чтобы тот своим авторитетом водворил в империи мир и порядок. Посланцы Галерия отправились к Диоклетиану, а тот в ответ на обращенную к нему просьбу вернуться к власти, ответил, что если бы просящие его видели, как хороша капуста, которую он посадил, они бы не стали докучать ему своими просьбами. По, вероятно, не основательному мнению некоторых современников, в том числе христианского писателя Лактанция, Диоклетиан к тому времени повредился в уме. И все же, идя навстречу своему старому боевому товарищу Диоклетиан решил на время покинуть Салону для того, чтобы участвовать в совещании, на которое приглашен был также и Максимиан.
Три старых боевых товарища встретились в ноябре 308 г. в Карнунте, на берегу Дуная. На этом совещании Диоклетиан подтвердил свой категорический отказ вернуться к власти, и потребовал, чтобы его примеру неукоснительно следовал и Максимиан. В то же время он настоял на решении восстановить созданную им систему тетрархии в ее первоначальном виде с двумя августами и двумя подчиненными им цезарями. Новым правителем Запада с титулом августа был признан ранее назначенный Галерием Лициний. Константин признавался цезарем и ставился в подчиненное положение по отношению к новому августу. От него потребовали отказаться от титула августа. На востоке цезарем оставлен был Максимин Даза, а Максенцией объявлялся лишенным власти узурпатором. После совещания Диоклетиан вернулся в Салону. Максенций не захотел капитулировать, так что Италия и Испания оставались во власти Максенция, а в Африке появился новый император. Им провозглашен был викарий Африканского диоцеза Луций Домиций Александр, родом фригиец.
Карнаутским решением недовольны были также Константин и Максимин Даза. Идя им навстречу, Галерий даровал им обоим титул filius Augusti (сын Августа), но это их не удовлетворило, и один из них удержал за собой титул августа, ранее дарованный Максимианом, а другой присвоил его себе, и Галерий смирился с этим.
Обескураженный очередной неудачей, Максимиан снова отправился к своему зятю в Арелат, и тот принял его по-родственному, но не предоставил ему права участвовать в правительственных делах, чем, несомненно, обидел беспокойного и честолюбивого тестя, не желавшего угомониться. И вот, когда в 309 г. святой Константин отправился на рейнскую границу воевать с прорвавшими лимес франками и долгое время от него не приходило никаких известий в Арелат, так что возникло предположение о его поражении и гибели или пленении, Максимиан воспользовался сложившейся ситуацией и учинил государственный переворот. Он в третий раз облекся в пурпур, и при поддержке местного гарнизона, помнившего о его военных победах, захватил хранившуюся в Арелате казну и арсенал. Святой Константин однако был жив и успешно воевал с франками. Узнав о случившемся, он немедленно отправился на юг Галлии. При приближении легионов зятя к Арелату, Максимиан срочно оставил город вместе с вовлеченными в переворот офицерами и солдатами и бежал в приморскую Массилию (современный Марсель), готовясь до последнего защищаться за его мощными крепостными стенами. Но воины, в горячах поддержавшие Максимиана, одумались и пожалели о содеянном, не желая участвовать в очевидно безнадежной для них гражданской войне. Они сдали город, арестовали Максимиана и выдали его Константину в надежде на снисхождение и прощение, тем более что в свое оправдание они могли сослаться на то, что они поддержали узурпатора только потому, что поверили слуху о гибели императора. Святой Константин их действительно простил, простил он и Максимиана, еще раз самым решительным образом потребовав от него впредь не повторять подобных авантюр.
Максимиан однако и после этого не хотел смириться с неизбежным концом карьеры. О том, что произошло вскоре после этого в императорском дворце, известно не вполне достоверно, но наиболее вероятная версия такова: Максимиан пытался убить зятя с помощью дочери, которой он открыл свой замысел. Фауста однако предпочла отцу мужа и предупредила его о готовящемся покушении. Биограф императора рассказывает в слегка беллетризированном стиле, как Максимиан ночью, усыпив доброжелательным разговором бдительность охраны, хотя, более вероятным, конечно, представляется предположение, что охрана действовала по инструкции, которой ей дана была самим Константином, «тихо проскользнув внутрь.., вонзил кинжал в сердце лежавшей на кровати Константина фигуры... Зажегся свет, дверь открылась, и Геркулий оказался в руках Константина и его стражников... Доказательство его вины было бесспорным. Человек на кровати оказался одним из дворцовых слуг» (Бейкер, цит. изд., с. 137–138). По одной из версии это был придворный евнух. Максимиану предоставлено было выбрать способ самоубийства – и он повесился, покончив счеты с жизнью не на римский манер. Посмертным наказанием ему была назначена damnatio memoriae (трудно переводимое выражение – буквально «осуждение памяти», или «посмертная хула), которой в соответствии с римской традицией подвергались обычно узурпаторы и правители, чья деятельность признавалась преступной. Памятники подвергнутого такому наказанию разрушались, его имя изглаживалось из монументальных надписей и официальных документов.
«В начале XI века, – писал Я. Буркхард, – могилу его обнаружили в Марселе. В свинцовом гробу внутри мраморного саркофага лежало прекрасно сохранившееся тело, богато наряженное и набальзамированное. Архиепископ Реймбольд из Арля бросил врага Бога и Константина в море со всеми принадлежностями, и говорят, что на этом месте вода и доселе бурлит день и ночь» (Буркхард, цит. изд., с. 260). Так погиб один из главных гонителей Церкви.
Шел 310 г. Империей правили августы Галерий, Максимин Даза, Лициний, Константин, цезарь Максенций, владевший Римом, и никем из законных прпвителей не признанный африканский узурпатор Александр. Первенство признавалось за Галерием, правителем Востока. Но состарившись, он стал часто болеть, и в связи с этим на Востоке усилились властные позиции его племянника Максимина Дазы, а он был лютым ненавистником христиан, превосходившим в своей вражде на них своего дядю. В Сирии, Палестине и Египте он правил самовластно. Максимин был ревностным язычником, к тому же приверженным всякого рода оккультным опытам.
По словам Евсевия Кесарийского, «первые из чародеев и магов удостоились у него высочайших почестей..: шага не делал без гаданий и прорицателей. Поэтому он взялся преследовать нас чаще и сильнее своих предшественников; приказал воздвигать храмы в каждом городе, а капища, от времени обветшавшие, старательно восстанавливать; по всем местам и городам назначил идольских жрецов» (Евсевий, цит. изд., с. 311). По его приказанию товары, которые продавались на рынках, в том числе и съестные припасы, окроплялись жертвенной кровью. В термы и бани не впускали без совершения у входа жертвоприношения богам. По указанию Максимина были сочинены подложные «Акты Пилата», содержащие хулу на Спасителя, и как пишет Евсевий, «списки этих «Актов» разослали по всей подвластной ему стране с приказом поместить их всюду по деревням и городам на виду у всех; учителям же, вместо занятий учебными предметами, велели читать их в школах и заставлять учеников выучивать наизусть» (Евсевий, цит. изд.,с. 322). Эта фальшивка до нас не дошла, сохранившийся до наших дней документ с таким же названием был составлен позже и имеет иное содержание.
При всем разнообразии изобретенных им приемов противодействия христианству самым надежным Максимин считал испытанный способ – террор, но христиане «презирали смерть и ни во что ставили такую тиранию. Мужчин жгли, закалывали, распинали, бросали диким зверям и топили в моской пучине, отрубали им части тела и прижигали каленым железом, выкалывали глаза и вырывали их, делали совершенными калеками и еще морили голодом и, заковав, отправляли в рудники – все терпели они за веру, лишь бы поклонялись не идолам, а Богу. Божественное слово сделало женщин мужественными как мужчины: одни, выдержав такие же подвиги, получали равную награду за свое мужество; другие, влекомые на поругание, скорее предавали душу смерти, чем тело растлению» (Евсевий, цит. изд., с. 312).
На правление Галерия и Максимина Дазы приходится гибель предстоятеля Никомидийской Церкви Анфима, который был обезглавлен. Вместе с ним смерти был предан сонм никомидийских мучеников. По словам Евсевия, «никомидийских христиан «избивали поголовно без разбора: одних закалывали мечом, другие кончали жизнь на костре... мужья вместе с женами кидались в костер. Множество людей палачи привязывали к лодкам и топили в морской пучине» (Евсевий, цит. изд., с. 293). Правда, сам Евсевий относит мученическую кончину Анфима к началу Диоклетиановых гонений. Но, как считает церковный историк А. П. Лебедев, «есть все основания утверждать, что Евсевий в этом случае впадает в грубую ошибку. Анфим мученически умер во-первых, не по воле Диоклетиана, во-вторых, не в 303 году, а много позднее» (Лебедев, цит. изд., с. 171). В доказательство своей версии А. П. Лебедев приводит такие доводы: «Евсевий еще и в другом месте своей истории упоминает о мученической кончине Анфима, но в этом случае, как на одновременного с Анфимом мученика указывет на пресвитера Лукиана антиохийского. А так как сам сам Евсевий ясно дает знать, что Лукиан пострадал при соправителе Галерия Максимине в Никомидии, после личной беседы с этим государем, в 311 или 12 году, то отсюда следует, что Анфим пострадал тоже уже при Макисимине в одном году с Лукианом. Дальше, есть прямой факт, указывающий, что Анфим пострадал в указываемое нами время: Лукиан из темницы в Никомидии пред своею смертию писал к антиохийцам послание такого содержания: «приветствует вас весь сонм мучеников, возвещаю вам, что Анфим епископ сподобился мученической кончины» (Лебедев, цит. изд., с. 171–172).
Церковь совершает память епископа Анфима вместе с замученными при Диоклетиане Петром, Горгонием и Дорофеем, а также другими никомидийскими мучениками: диаконом Феофилом, Мардонием, Мигдонием, Индисом, Зиноном, Евфимием и Домной 3 сентября, а 28 декабря празднуется память 20 тысяч никомидийских мучеников, пострадавших в этом городе в разное время в гонения Диоклетиана, Галерия и Максимина.
Недруг Церкви нового времени Гиббон в своих калькуляциях относительно числа христиан, пострадавших в гонение Диоклетиана и его преемников, приходит к заключению, что за десятилетие замучено было приблизительно полторы тысячи человек. Подобный вывод представляется злой насмешкой перед лицом сонма никомидийских мучеников. Для Гиббона Церковное Предание не имеет ни малейшей достоверности. Но как быть с упоминаемым Евсевием сожжением всех жителей целого года во Фригийской провинции, пускай это был маленький городок, и пускай в этом случае более вероятно свидетельство Лактанция, что сожжены были христиане этого города, собравшиеся в церкви, вместе с самой церковью. Евсевий, епископ Кесарии Палестинской, который собственными глазами наблюдал происходившее тогда в Палестине, писал в книге «О палестинских мучениках», что Максимин, преследуя палестинских христиан, приказал отправить часть из них на рудники в Ливан, а 39 человек казнить усекновением головы (гл 13, см. Лебедев, цит. изд., с. 196). И это был только один из эпизодов гонений, продолжавшихся целое десятилетие и свирепствовавших на большей части Римской империи, а Палестина была одной из сотни римских провинций. Уже из приведенных примеров видно, что в гонение, начатое Диоклетианом и продолжавшееся при его преемниках, пострадали, по меньшей мере, десятки тысяч мучеников.
Жертвой гонений при Галерии и Максимине пал предстоятель Александрийской Церкви священномученик Петр. В 311 г. «Петр, славно управлявший Александрийской епархией, дивный для епископов образец добродетельной жизни и глубокого знания Писания, был без всякого основания схвачен и без малейшего промедления, сразу же беспричинно обезглавлен, будто бы по приказу Максимиана. Вместе с ним также были казнены многие епископы Египта» (Евсевий, цит. изд., с. 323). В разгар гонений, когда некоторые из христиан, страшась мучений или чтобы сохранить жизнь, пали и отреклись от Христа, святитель увещевал свою паству, призывая ее к верности Спасителю, к подвигу исповедничества и мученичества, но он не отвергал и тех, кто после падения сокрушался о своем малодушии и просил принять их в церковное общение. В составленном им в 306 г. «Слове о покаянии» святитель предлагает разные сроки отлучения от причастия для раскаявшихся грешников в зависимости от обстоятельств их падения. Отрывки из этого его «Слова» впоследствии были включены в канонические сборники, составив основу покаянной церковной дисциплины, применительно к падшим чрез отречение от Христа.
Священомученик Петр занимал Александрийскую кафедру с 300 г. Его преемником стал Ахилла. Антиохийскую Церковь в эти же годы (с. 299 по 311) возглавлял Тиран, а Иерусалимскую с 303 по 313 Ермон. На первенствующей Римской кафедре в эту пору сменяли друг друга Маркеллин, скончавшийся в 304 г., святой Маркелл и в 310 Евсевий, которого в свою очередь сменил Мелхиад, доживший до дарования Церкви свободы.
Между тем, жизнь первого августа, и по суждениям многих современников и историков, главного подстрекателя гонений, приближалась к концу. Его предсмертную болезнь так описал Евсевий: «Виновник всего зла был наказан. Постигла его Божия кара: началось с телесной болезни, а завершилась она душевной. Вдруг на тайных членах его появился нарыв, затем в глубине образовалась фистулообразная язва, от которой началось неисцелимое разъедание его внутренностей. Внутри кишели несметные черви, и невыносимый смрад шел от его тела. Еще до болезни стал он от обжорства грузным и ожиревшим; невыносимым и страшным зрелищем была эта разлагающаяся масса жира. Те врачи, которые вообще не могли вынести это страшное и нестерпимое зловоние, были убиты; других, которые ничем не могли помочь этой раздувшейся глыбе и отчаялись спасти ее, безжалостно казнили» (Евсевий, цит. изд., с. 314–315).
11. Прекращение гонений и конец эпохи
Пока Галерий готовился к отшествию в иной мир, гонители сбавили обороты, наконец, и на востоке империи. Вероятно, именно в это время вышел указ, содержание которого излагает Евсевий, не датируя его и не называя императора, которому он принадлежит. Лишь гипотетически его можно усваивать Максимину Дазе. По этому указу, упорствующим в своем исповедании христианам повелевалось «вырывать глаза и увечить одну ногу» (Евсевий, цит. изд., с. 305), причем преподносилось это как «мера человеколюбия» (Евсевий, цит. изд., с. 305). Говоря об исполнении указа, Евсевий замечает: «Невозможно пересчитать людей, у которых... выбивали мечом правый глаз, а затем прижигали глазницу, и у которых левая нога от прижиганий суставов переставала действовать. После этого их отправляли в провинцию на медные рудники – не столько для работы, конечно, сколько для изнурения и мучения» (Евсевий, цит. изд., с. 305).
Но в конце концов милосердие правителей простерлось далее замены смертной казни на увечение. И причиной этому, по словам Евсевия, послужили предсмертные страдания Галерия. «Поняв в этих страданиях, какие преступления совершил он против христиан, он собрался с мыслями, призвал Бога Вседержителя, а затем... велел немедленно прекратить гонение на христиан... Сразу же за словами последовало дело – по городам развешены были царские распоряжения, отменявшие прежние указы против нас» (Евсевий, цит. изд., с. 315).
30 апреля 311 Галерием был издан эдикт, которым христианам была дарована свобода вероисповедания. Его главным инициатором был первый август, но издан он был также от лица двух других августов – Лициния и святого Константина, которые посетили Галерия перед составлением этого акта, предварительно обсудив с ним его содержание. Не лишена интереса помещенная по традиции в начале акта многословная и звучная титулатура императоров, содержащая в себе перечень одержанных ими побед: «Император кесарь Галерий Валерий Максимин, непобедимый, август, великий понтифик, великий победитель германцев, великий победитель Египта, великий победитель Фиваиды, великий пятикратный победитель сарматов, великий (двукратный) победитель персов, великий (двукратный) победитель карпатов, великий шестикратный победитель армян, великий победитель Мидии, великий победитель Адиабены, трибун в двадцатый раз, император в девятнадцатый, консул в восьмой, отец отечества, проконсул, и император кесарь Флавий Валерий Константин, благочестивый, благополучный, непобедимый, август, главный великий понтифик, трибун в пятый раз, император в пятый раз, консул, отец отечества, проконсул, и император кесарь Валерий Ликиниан, благочестивый, благополучный, непобедимый, август, великий понтифик, трибун в четвертый раз, император в третий, консул, отец отечества, проконсул, – жителям своих провинций желаем здравия» (Евсевий, цит. изд., с. 315).
Эдикт начинается с объяснения причин, побудивших правительство принять санкции против христиан и тем с самым с оправдания учиненных гонений: «Среди мер, принятых нами на благо и пользу народов, сначала решили мы восстановить все у римлян, согласно древним законам и общественным установлениям, заботясь о том, чтобы христиане оставили учение своих предков и образумились. В силу измышлений исполнились они такой самоуверенности, что не следуют установлениям древних и, может быть, даже тому, что принято было их родителями» (Евсевий, цит. изд., с. 316). В этом пассаже адекватно излагаются резоны, подтолкнувшие в свое время Диоклетиана преследовать христиан – стремление восстановить древние установления, в данном контексте, прежде всего имеется в виду официальный римский культ, который отвергнут христианами. Но вызывает вопрос, что значит предположение авторов эдикта о том, что христиане, возможно, уклонились от того, что «принято было их родителями»? На первый взгляд имеется в виду, что речь идет о происхождении многих христиан от языческих родителей, однако дальнейший текст акта, не опровергая этой версии, оставляет возможность и для иного толкования отмеченного места.
Образ религиозной жизни христиан представлен в эдикте в свете, неблагоприятном для ревнителей отечественных традиций, – как бросающий вызов общественным нравам своим самочинием и произволом: «Каждый живет по собственному усмотрению, как хочет: они сочинили сами себе законы, соблюдают их и составляют по разным местам различные общества» (Евсевий, цит. изд., с. 316). Автономные корпорации противоречили духу и логике законодательства тоталитарной Римской республики, и в этой фразе содержится поэтому еще один довод, оправдывающий преследование христиан, уже не по прямо религиозным мотивам, а как участников противозаконных частных собраний, уклоняющихся от государственного контроля за их деятельностью. Лишь некоторые из копораций humiliorum (низших), в особенности погребальные, были на законном основании избавлены от контроля со стороны представителей республики, и эту возможность легализации христиане использовали.
Сам ход гонений представлен в эдикте в одной немногословной фразе: «Поэтому и последовало наше им повеление вернуться к установлениям предков; очень многие их них подверглись смертельной опасности, большое число было потревожено и умерло разной смертью» (на законном основании с. 316). Убийства христиан с применением разных видов смертной казни признается эдиктом, но обозначено с некоторой уклончивостью, выдающей смущение правителей, из которых, впрочем, лишь один, Галерий, нес ответственность за развязывание и продолжение гонений. Два других императора брали на себя ответственность за происшедшее по преемству власти.
За обоснованием предпринятых ранее мер, следует распоряжение об их отмене, о прекращении преследования христиан: «Увидев, что многие, пребывая в своем безумии, не воздают подобающего поклонения ни богам небесным, ни Богу христиан, мы, по нашему человеколюбию и неизменной привычке даровать всем прощение, решили незамедлительно распространить наше снисхождение и на христиан: пусть они остаются христианами, пусть строят дома для своих собраний, не нарушая общественного порядка» (на законном основании с. 316). Предоставив христианам право оставаться в своем вероисповедании и строить храмы, при условии соблюдения общественного порядка, «человеколюбивые» императоры не извиняются за причиненное им зло, но, сохраняя лицо правительства, объявляют о «даровании прощения» тем, кого они преследовали до тех пор. Характеризуя гонимых, они укоряют их в безумии, но сформулировано это обвинение двусмысленно. Один вариант интерпретации этого места – безумием названо само исповедничество христиан, «не воздающих подобающего поклонения богам небесным», другой – речь идет о безумцах, которые, не почитая римских богов, «не воздают» «подобающего поклонения» и самому «Богу христиан». О ком это сказано? О вероотступниках, отрекшихся от Христа, но не ставших еще от этого искренними идолопоклонниками? Такая версия возможна лишь формально, но она противоречит всему контексту религиозной жизни Римской империи, в которой государство не интересовали религиозные убеждения граждан и подданных, требовалось лишь совершение акта богопочитания, к тому же падшие христиане чаще всего и не отрекались от Христа словесно, но лишь совершали предписываемый культовый акт – каждение фимиамом перед кумирами. Вероятно, в этой инвективе содержится некий явно не выраженный, поскольку не относящйся к реальному положению дел, намек на то, что одной из причин гонений послужили разделения в самой христианской среде, появление ересей и сект. При такой интерпретации смысла инвективы она заключается в том, что христиане уклонились от своего первоначального исповедания. Именно в этом контексте становится понятным второй смысл обвинения христиан в том, что они «не следуют... может быть, даже тому, что принято было их родителями». (Евсевий, цит. изд., с. 316).
Настойчивость, с которой в эдикте делаются неосновательные намеки на отступление христиан от их первоначальной веры, объясняется не одним только стремлением оправдать предпринятые ранее карательные меры, но и подчеркнуть неизменность принципа соблюдения римлянами религиозных обычаев предков. Теперь, наконец, и христианская религия, существующая уже без малого три столетия, признается имеющей право на признание и уважение на основании столь важного для римского права принципа давности, подобно тому как, столкнувшись с иудейской религией, не совместимой с официальным многобожием, Рим с терпимостью и уважением отнесся к этому «предрассудку» своих новых подданных, ввиду его древности. Таким образом, эдикт Галерия не предоставил христианам свободу миссионерской проповеди, но лишь право исповедовать религию своих предков. В нем не сказано, что христианами можно становиться, но лишь «пусть они остаются христианами». По замечанию В. В. Болотова, «прежде под тяжким наказанием запрещали делаться иудеями (judaeos fieri) и христианами. Там стоит fieri, а здесь sint. Таким образом, прежнее распоряжение оставалось в прежней силе и язычникам нелья было переходить в христианство» (Болотов, цит. изд., с. 162).
В эдикте сформулированы лишь общие прнципы новой политики Рима по отношению к христинам. Что касается юридических и административных деталей, то для этого предусматривалось издание нового акта – «В другом послании мы объясним судьям, что им надлежит соблюдать» (Болотов, цит. изд., с. 316).
Заканчивается документ предписанием: «В соответствием с этим разрешением христиане должны молиться своему Богу о благоденствии нашем, всего государства и своем собственном: да будет все хорошо в государстве и да смогут они спокойно жить у своего очага» (Евсевий, цит. изд., с. 316). Для святого Константина, чьи убеждения уже тогда склонялись в сторону приятия христианского учения, и для переживавшего мучительную предсмертную болезнь Галерия призыв христиан молиться за них, облеченный, правда, в соответствии с правилами автократического этикета, в понуждение к молитве, мог быть искренним, для Лициния – едва ли, но Лициний был младшим из троих августов, и не он принимал решения, касающиеся всей империи.
Эдикт Галерия отличался от прежних толерантных по отношению к христианам правительственных актов своей радикальностью. В нем содержался решительный отказ от законодательства Траяна, на котором в течение двух столетий строилась политика римких властей по отношению к Церкви. Христианство изменило свой статус. Из религии недозволенной (illicita), оно стало дозволенным, легальным исповеданием, однако при сохранении запрета на миссионерство, которому христиане по самой природе исповедуемого ими учения подчиниться не могли, так что законодательная почва для последующих осложнений в отношениях с языческим правительством Рима оставалась. Христианским общинам не возвратили отнятого у них имущества, но тогда они легко смирялись с этим, радуясь обретенной свободе открыто исповедовать свою веру.
Через несколько дней после издания эдикта Галерий избавился от страданий, причинявшихся ему неизлечимым недугом. Он умер в мезийском городе Сардике – столице современной Болгарии.
Что же касается Максимина и Максенция, то правитель Рима и юго-запада империи с точки зрения трех августов был узурпатором, а Максимин обладал титулом всего лишь цезаря. Поэтому он не был правомочен ставить свою подпись под эдиктом августов. Но из-за ненависти к христианам он не стал также от своего имени издавать соответствующий эдикт для подчиненных ему провинций, расположенных в Египте и Сирии, ограничившись устным распоряжеиям о прекращении гонений.
Между тем, верховный префект империи Сабин разослал президам, или епархам провинций распоряжение, составленное на латинском языке и помещенное в «Церковной истории» Евсевия в переводе на греческий: «В величайшем и священнейшем рвении своем божественные владыки наши, богоподобные самодержцы, давно уже поставили направить мысли всех людей на путь святой и праведной жизни, дабы и те, кто, по-видимому, живет не по обычаям римлян, воздавали бессмертным богам подобающие им почести. Непреклонность некоторых, однако, и упрямство их замыслов дошли до того, что их нельзя ни отклонить от собственных решений разумным и справедливым приказом, ни устрашить предстоящим наказанием» (Евсевий, цит. изд., с. 318). – замечательное свидетельстьво о непреклонной стойкости христианских мучеников и исповедников со стороны их врагов.
Затем Сабин, превознося благочестие и милосердие императоров, так транслирует их волю в окружном послании начальникам провинций: «Так как подобный образ жизни может многих ввергнуть в опасность, то божествнные владыки наши, могущественнейшие самодержцы, по благородству врожденного им благочестия, сочли чуждым для своего божественного предназначения ввергать людей по такой причине в опасность и велели мне, набожному, уведомить тебя, проницательного, что если найдется какой-либо христианин, соблюдающий веру своего народа, то избавь его от беспокойства и опасности и не вздумай никого наказывать под этим предлогом, ибо уже в течение столь долгого времени установлено, что их никоим образом нельзя убедить отказаться от своего упрямства. Озаботься поэтому написать кураторам, стратегам и начальникам кварталов каждого города, что они в своей деятельности должны держаться в пределах предписанного этим указом» (Евсевий, цит. изд., с. 318–319).
Убийства и пытки христиан прекратились. Двери темниц отворились для содержавшихся в них исповедников веры. И это было апофеозом неодолимости Церкви, о котором Евсевий написал слова, исполненные неподдельного пафоса: «Внезапно, словно среди глубокой ночи, загорелся свет: в каждом городе можно было видеть собрания верующих, очень большие съезды и во время их обычные церковные службы... Те из наших, кто с верой мужественно вынес борьбу и прошел через гонение, опять получили возможность свободно говорить пред всеми; те, кто ослабел в вере и был захлестнут бурей, радостно и спешно устремились к исцелению; хватаясь за спасающую руку, они упрашивали прибывших в силе молить Бога, да смилостивится над ними. Благодарные борцы за веру, избавленные от мучений в рудниках, возвращались к себе; бодрые, сияющие проходили они через города, исполненные несказанной радости и того чувства свободы и дерзновения, которое невозможно передать словом. Многочисленные толпы встречали их на больших дорогах и городских площадях и, хваля Бога, сопровождали с пением гимнов и песен. Те, кого совсем недавно ты мог увидеть в цепях, присужденных к жестокому наказанию, высылаемых из родных мест, возвращались с радостными и светлыми лицами к себе домой» (Евсевий, цит. изд., с. 319–320).
Народ, в большинстве своем остававшийся в язычестве, с самого начала Диоклетиановых гонений, отнесся к ним, в отличие от времен Нерона и Траяна, без энтузиазма. А теперь даже и те, кто был прикосновенен к власти, радовались тому, что они освобождались от обременительной и для многих из них постыдной обязанности хватать, пытать, заточать в темницы и убивать заведомо невинных и достойных людей: «Даже те, кто раньше грозил нам смертью.., радовались вместе с нами» (Евсевий, цит. изд., с. 321). Более того, под впечатлением видимым образом одержанной христианами победы над гонителями, вынужденными уступить, многие язычники приходили в Церковь. «Любой язычник немало смущался этим, удивлялся невероятной перемене и – по словам Евсевия, возможно, преувеличивавшего, но опиравшегося на действительно имевшие место, и очевидно, не редкие случаи обращения, – провозглашал единым истинным и великим Бога христиан» (Евсевий, цит. изд., с. 319).
Гонения на христиан завершились провалом. Языческий Рим захлебнулся в море пролитой им христианской крови. У имперского правительства почва ускользала из-под ног. Религиозный плюрализм оказался несовместимым с присутствием в государстве граждан и подданных, охваченных ревностью об Истине. Ради самосохранения языческая власть обрушилась на них травлей, пытками и казнями, но все средства оказались тщетными. Поражение языческой мировой империи, обладавшей колоссальным по тем временам военным могуществом и прекрасно отлаженной государственной машиной в очередной и оказавшейся для Рима последней попытке истребить Христинскую Церковь, безоружную и принципиально отвергающую для себя саму возможность силового противостояния, повлекло за собой закат и скорый конец языческого Рима, но не Римской империи. Ей предстояла глубокая трансформация, главную ответственность за которую взял на себя оставшийся после смерти Галерия первым августом Константин. Ведомый Промыслом Божиим, он нашел не тривиальное решение задачи спасения Рима. А заодно на весах мировой истории решался вопрос, превосходивший своей важностью судьбу империи, в пределах которой обитала тогда четверть всего человеческого рода. Преображение мира, начатое событием, свершившимся в Вифлееме и послужившим рубежом эр, вступало в новую фазу, когда на служение ему поставлена была мощь мировой державы.