О святых отцах

Молодежный съезд в монастыре преподобного Иова Почаевского в Мюнхене, декабрь 1984 года, доклад протосингела Афанасия Евтича, профессора богословия Духовной академии в Белграде. Отец Афанасий в своих докладах часто упоминает своего духовного отца, архимандрита Иустина Поповича, а также митрополита Антония Храповицкого, бывшего первоиерарха Русской Зарубежной Церкви.

Мне бы хотелось вначале прочесть текст Послания Ефесянам (Еф.3:14–19):

«Для сего преклоняю колени мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле, да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши, чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, чтó широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею».

И заканчивает апостол Павел свою молитву:

«А Тому, Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем, Тому слава в Церкви во Христе Иисусе во все роды, от века до века. Аминь» (Еф.3:20–21).

Там есть выражение «генерация» по-немецки, «во все генерации». Вот с этой молитвы я бы хотел начать слово о святых отцах. Разрешите мне сегодня говорить о святых отцах, а завтра уже об учении святых отцов. Они, как люди великие, а потом следует за этим их святое учение. Из этой молитвы апостола Павла, которая меня всегда глубоко впечатляла, видно, что от Бога Отца всякое отечество называется и на земле, и на небе. Бог есть Отец, и святой Василий Великий говорит между прочими отцами, что первое и подлинное настоящее Имя Бога нашего – это имя Отец. Первое имя Его не Творец, не Промыслитель, но Отец. И это Имя не только относится к нам, но, прежде всего, относится к Его Сыну, и Он – Отец Сына Своего, Господа нашего Иисуса Христа. Значит, Он Отец вечно. И по самому бытию Своему Он – Отец. Ибо наше название отцом даже своих родителей на земле или на небе, то отчество – имя, отчество мы получаем оттого, что Бог есть Отец. Это значит, что даже наши родственные связи и духовные связи со своими отцами, – потом будем объяснять, – происходят из Самого Имени Божия. И в этом, – что мы называем отцом своего родителя, или родителей, отца и мать, и своих духовных отцов, – мы уже исповедуем одну связь с Богом Отцом. Мы уже соотносим свои связи – родительские физические и родительские духовные – с Богом. Правда, почти все знаем, что Христос сказал: «Отцом себе не называйте никого на земле» (Мф.23:9). Но именно этим Христос хотел сказать, чтобы все наши названия – или родителей отцом, или учителей своими отцами – были в связи с Богом как единым истинным подлинным Отцом. Можно даже сказать словами Христа: «Не называйте отцом никого на земле». Не запрещает называть отцом родителей как физических, так и духовных, а именно называть их в связи с этим, что Бог Единый и подлинный Отец.

Расскажу пример из своей священнической практики. Я буду стараться просто говорить, но чтобы поняли. После войны одна сербка у нас в Югославии познакомилась с одним офицером, партизаном-коммунистом, и из этого быстрого знакомства она получила дочку. Но когда офицер узнал об этом, то начал отбрасывать ее и дочку. Конечно, из-за страха последствий он пошел и заявил, что это его дочка, но потом не хотел знать ни ту сербку, ни ребенка. И как было трудно этой сербке с маленькой дочкой, которая только что родилась! Она вышла замуж через несколько месяцев за одного мусульманина. Это было в Боснии. И девочка росла в такой семье, с этим мусульманином. Эта сербка не придавала значения своей вере православной, забыла ее: не отказалась, но и не старалась, в общем, дочку не крестила. С этим мусульманином она имела других детей. А вот маленькая девочка от ее знакомства и встречи с этим офицером-коммунистом осталась некрещеной. Около двух лет тому назад пришла она ко мне креститься. Это было после войны, ей было, скажем, 25 лет, не больше. И вот крестилась подлинно, уверовала, очень глубоко пережила – это было такое крещение, действительно, как первохристианское. Потом сели, записали в книгах, готовили крещальный лист, и она мне начала рассказывать.

– Дорогой батюшка, я знаю, кто мой отец, но он не знает, что я знаю это. Я даже знаю, где он работает, но не видела никогда его. Что мне чувствовать? Мать моя ушла к мужу своему – мусульманину, я его не чувствую своим отцом.

Правда, она уже до меня – это не моё дело, это Божие дело – узнала, что ее подлинный отец – Бог. Тогда я ей сказал:

– Если сможешь встретить этого твоего отца, смотри, чтобы не сердилась на него, не ругала и не проклинала его.

– Нет-нет, батюшка, мне Бог – Отец, я даже сейчас спокойна.

– Хорошо, – говорю, – тогда пойди к нему тайно, чтобы не испортить. У него тоже брак с другой, есть дети, в общем, чтобы не узнала его жена и семья, что он когда-то имел дочку. Но тогда постарайся пойти к нему и сказать: «Благодарю тебя, что ты мой отец, и что не отказался, всё-таки признался перед властями, что ты мой отец», и потом уходи. «Счастливый тебе путь, но благодарю тебя, что через тебя мой Бог прислал меня в этот мир, что ты всё-таки участвуешь в отечестве Бога, в моем отцовстве Бога ко мне – пусть таким способом, это твое дело, но я тебя благодарю. И вот ничего не ищу, только хочу увидеть твое лицо и поблагодарить тебя».

Она получила имя Надежда. Ее, в общем, не удивило такое понимание: у меня Бог Отец. А что такого отца и такую мать он мне прислал (а вы понимаете, как они к ней отнеслись, у нее есть причины сердиться, даже проклинать), но она так христиански это приняла. Сейчас живет, вышла замуж, имеет детей. Меня удивило ее принятие жизни, дара Божия от Бога Отца через родителей, пусть даже таким способом. Она их не оправдывает, но и не осуждает. Просто: мне Бог Отец. Хочу сказать так: один хороший подлинный человек, вроде этой нашей Нади, понимает, что наше отечество на земле все-таки на первом месте есть Божие отечество к нам, а потом через людей, и благодарна она тем людям, через которых стало ее отечество Божиим.

Вот так, я понимаю, и Христос хотел сказать, что один ваш Отец – на небе. А других не называйте единственным отцом. Посмотрите на тех, которые не признают Бога. Они считают отцом или родителей своих, или материю, или какие-то обстоятельства, в общем, природу. Но именно тут грешат, не уважая это Слово Христово, что надо Бога взять своим Отцом. Не может ни человек, ни материя, ни природа – ничто, стать человеку отцом. Пусть через них человек пришел в этот мир, но не надо забывать то, о чем Достоевский говорил, что имеем отца, и наше отношение к отцу должно быть тоже особенным, той осью нашей жизни. Достоевский сказал, что трудно человеку жить, если не имеет некоторую святыню из детства своего. А та святыня есть именно ось, связь с Богом, связь с духовным родством своим. Посмотрите, в наше время, скажем, философия экзистенции, которая подчеркивает бессмыслие человеческого бытия в этом мире. Человек как-то брошен в этом мире, он потерянный, он отчуждённый. Но, по-моему, это не подлинный человеческий опыт переживания. Подлинное человеческое переживание и опыт, что человек всё-таки, чувствуя себя брошенным в этом мире, знает, что такое не быть брошенным, и на основании этого он чувствует себя брошенным. Мальчик, скажем, плачет, ищет своего родителя – мать или отца, и он брошенный. Но он знает, что у него есть отец, и он чувствует – пусть он не сознает даже, – и поэтому он сейчас плачет. Его трагическое положение или трагическое чувство вроде Сартра или Хайдеггера, в общем, экзистенциальная философия, уже свидетельствует, что у него есть подлинное предчувствие своего родства с Богом, своего родства с Тем, Кто его прислал в этот мир. Это важно. Если человек уже чувствует себя брошенным в этом мире, то это свидетельство обратной дороги, предчувствие, что он не должен быть брошен. Но откуда у него это сознание, что он не должен быть брошен? Или, скажем, человек чувствует себя несчастным. Откуда у него сознание, что он несчастный? Это сознание и переживание, этот опыт возможен только благодаря тому, что человек создан для счастья. И поэтому как-то несознательно, предсознательно делает сравнение и чувствует себя несчастным.

Человек имеет Бога своим Отцом в этом мире. Пусть он признается в этом или не признается. Пусть соглашается или не соглашается, но он не странник, не брошенный, а имеет своего отца. И поэтому, когда Христос сказал, что надо Бога своим Отцом признавать, то этим указал нам дорогу, ту ось, которой нам надо держаться, чтобы стать подлинным человеком. Поэтому Христос говорил прямо, что человек создан бытием Божиим, чтобы стать ребенком Божиим. И это призвание человека – быть сыном Божиим есть дар Божий, есть нормальный для человека путь, это никакое не навязывание человеку, а отвечающее подлинному существу человека и его натуральным, врожденным, данным от Бога стремлениям, его жаждой и голодом – экзистенциальной жаждой и голодом. Человек именно испытывает голод по Богу истинному – по тому, что имел Адам в раю: видеть лицо Бога и разговаривать с Ним. Потерял, и в этом трагедия падения. Всё равно, мучается ли он, или не мучается, всё равно страдает или не страдает. Он потерял лицо своего Отца, он не видит своего Отца. Второстепенное значение имеет его мука и страдания, а первостепенное – видение своего отца. Иов праведный показывает это больше всех. Его мука и страдания не от болезни, потери семьи, не от всего того, что он переживает, а от того, что он не имеет связи с Богом, как будто бы небо закрыто над ним. Иов говорит: «О, если бы Он раскрыл небеса и сошел с небес, чтобы я Его видел! Пусть я умру, но я Его буду прославлять». Вот этот вопль Иова: «Пусть я умру, пусть Он меня убьет, но я Его буду славить», – показывает глубинную связь Иова и голод его по Богу, по лицу своего Отца. Помните, когда пришли друзья, – читайте Книгу Иова, Достоевский вырос на этой книге с малых лет, – эти друзья его, которые начали апологировать Бога и были адвокатами праведности: нет, не надо тебе, Иов, это говорить, почему ты сердишься, знаешь, что ты грешный человек, вот тебя наказывает Бог за эти грехи. Вообще они стали какими-то моралистами, начали оправдывать Бога. А Иов не согласен с этим и говорит: замолчите, вы такие ложные адвокаты! Я хочу, чтобы Он пришел сюда, и чтобы мы повидались, и чтобы поссорились, и чтобы кто-то между нами поставил руку на Него и на меня, и нашу распрю, наш спор, нашу проблему между нами расправил. Иов ищет видения того лица, которое Адам потерял. Иову не до принципа – даже, разрешите сказать, – не до правды, морали, праведности, а ему нужно увидеть лицо Бога. И это нормальное для человека искание.

Чтобы немножко объяснить это, пойдёмте в историю мира. Древние греческие философы, или даже индийские философы, вроде Будды, веровали в какую-то абсолютную правду. Существует правда, и надо этой правде отвечать. Но христиане, когда встретились с греками, сказали: дело не в правде, а дело в Боге, в живом Боге, и лицо Бога – правда для нас. А то, что вы говорите, скажем, стоики – хорошие люди, очень моральные, очень правдивые философы, – надо смотреть на порядок в мире, в селении, в космосе, и надо жить так по моральным существующим законам в мире, и всё уравновешено. Будда говорит, – немного иначе, но близко к стоикам, – надо не искать лишних вещей. Даже если и жизнь лишняя, жажда для жизни – это всё портит нас. Надо искать спокойствие, мир, уравновешенность – вроде того, что сегодня ищет трансцендентальная медитация или дзен-буддизм и восточные течения, которые предлагают современному человеку какое-то уравновешение (психофизическое, космическое, даже духовное), – найти какое-то единство со всем. Вы знаете Германа Гессе, как он писал, став из христианина буддистом, в своем самом важном романе «Сиддхартха», что надо найти там истину и включиться в общее течение мира. Для христианина надо иметь бунт Иова в отношении к такой философии стоиков, или Будды, или Сиддхартхи Гессе, в общем, таких течений. Почему? Надоела мне и природа, и порядок, и правда, и всё – я хочу лицо Отца моего, я хочу лицо Бога моего. Потому что Христос сказал: «Бога надо звать Отцом» – не природу, не порядок, не пусть даже метафизический порядок, пусть даже теистический порядок, если бы, скажем, Бог или боги так дали, что надо этому подчиняться и так жить, то нам, людям, не хватило бы всего этого. Мы хотим с Богом встречаться, с Отцом, и для нас лицо Его осмысляет потом всё: мир, вселенную, космос, порядок. Понимаете, что значит иметь Бога Отцом? Он – мерило всего этого, а через это мы только принимаем Его и соглашаемся. Но мы не обращаемся как к своему Отцу, к Нему как живому Отцу, когда мы, христиане имеем чувство греха. Знаете, что такое чувство греха? Правда, мы виноваты, что грешим, но если грех – порча порядка морального, метафизического, универсального, то тогда человеку никогда нельзя спастись из своего падения, из своего греха. Экзистенциальная философия в наше время искренне так показывает: у человека нет выхода в этом мире. Говорят, что Хайдеггер в последнем своем интервью сказал, что нас можно только спасти, если Бог придёт. Этим он показал, что есть открытая дверь к какому-то спасению, выход есть. Только как надо, но всё-таки есть. Сам человек не может себя изъять, вроде – простите за шутку – Мюнхгаузена, который себя берет за свои волосы и тянет из этого мира, из его порядка и беспорядка. Всё равно ни порядки, ни беспорядки не спасут человека, а спасает лицо Бога моего. В этом смысле святой Симеон Новый Богослов сказал, что спасение мое – не дела мои, а лицо Бога моего.

Сейчас перейдем поближе к теме. Раз Бог есть Отец, вот Его наше отечество, то значит, что нам отцы Церкви, святые отцы, открывают – прежде всего в своих личностях – живой лик Отца Небесного. И это их свидетельство прежде всего имеет значение для нас. Когда я был в Греции, встретился с одним молодым человеком-греком, который стал буддистом, и даже имел своего гуру, своего духовного руководителя, и вообще поднимался по этой лестнице. Мы начали дискутировать. Я как христианин – всё равно священник-не священник, как христианин, – а он как буддист. Я говорю ему: «Дорогой, почему ты выбрал ту систему, или ту философию, или ту религию, ту дорогу жизненную? Для меня большая неправда в этой системе. Пусть пока про Бога не говорим – ни твоего, ни Моего. Для меня ваш идеал в том, чтобы все обезличилось, деперсонализировалось. В конце концов, будет счастье, если будет по-вашему, но не будет счастливых, будет жизнь, но не будет живых, будет обожение, но не будет обоженых, будет любовь, но не будет любящих. И что мне до этого? Я уже имею больше, чем то, что ты предлагаешь мне».

Помните, кто смотрел «Сталкер» Тарковского, там женщина пошла жаловаться на своего мужа, что он такой-сякой, она плачет, она ругает его, но в конце все-таки говорит: но это все-таки жизнь, я люблю его такого, принимаю, это жизнь, что же делать. Она страдает, но видит в нем лик человека. Пусть терпит всё это, но она чувствует, что это живой человек. И если бы ей предлагали: дадим тебе счастье, дадим тебе такое блаженство, но без того человека, она бы осталась с таким человеком страдать, чем бы выбрала какое-то счастливое состояние, но без него. В общем, в этом Тарковский.

Смысл и подлинное значение всему дает лицо Бога Живого и лицо человека живого. Другие примеры расскажу. Одна студентка-сербка несколько лет тому назад попала в круг сектантов – адвентистов. Она молодая была, неверующая, потом обратилась к вере, но, к сожалению, через них, и начала с Библии, со Священного Писания. И я тогда как православный христианин, священник и даже богослов, начал немилосердно критиковать Библию, я просто бомбардировал Библию – что это за книга, зачем мне такая книга, оставьте меня в покое. Если бы было довольно для моей жизни, смысла моей жизни, смысла моего спасения, книги, то зачем вся это драма, которая называется Бог, Сын Божий, страдание, Крест, погребение, Воскресение – зачем все это? Бог мог бы написать хорошие книги. Он хороший литератор, Он всё знает, мог написать и каждому из нас послать самую современную книжку – вот вам спасение. Но тогда книжка мне бы заменила Бога моего, и пусть пропадет эта книжка, которая бы хотела заслонить Бога моего. Святой Иоанн Златоуст в этом смысле прав. Он сказал, что Священное Писание – доказательство нашего падения, нашей декаденции. Апостолам не нужно было Священное Писание, они имели Дух Божий непосредственно, и поэтому создавали Писание. Все, что они творили, было Писание.

В наше время отец Иустин Попович, наш духовный отец, говорил о том, зачем апостол Иоанн – любимый ученик Христов – так заканчивает свое Евангелие. Евангелие написали Матфей, Марк, Лука – три Евангелия, довольно рано, между 55 и 60 годом, значит, через 20–30 лет после Христа. А потом Иоанн к концу века написал свое Евангелие, которое восполняет эти. Знаете, Евангелие не только свидетельство абсолютное, объективное о Христе, но о том, что Иоанн пережил с Христом, как он видел Христа, его встреча с Христом. И поэтому это Евангелие по Иоанну, и поэтому эти Евангелия различаются между собой, и слава Богу! А то если бы как клише написали каждый из них: сидел писал вот такую объективную историю Христа, или мира, или Его дела – это бы не было свидетельство Иоанна. Но это очень интересная тема. Для православного подхода к Писанию это очень значительно. Мы имеем свидетельство Иоанна о Христе, оно имеет значение потому, что живой человек про живого человека, про живого Богочеловека свидетельствует. А это больше, гораздо больше, чем какая-то объективная история. Вот, например, моя мать. Я ее знал, любил, но она довольно молодой ушла из этого мира. И вот, скажем, придет какой-нибудь ученый человек и напишет полную историю – физиологическую, химическую, медицинскую, философскую, антропологическую, моральную, не знаю еще какую – про мою мать. Поверьте мне, что я не способен написать, как он, но я всегда скажу, что ложь, а что истина. И никогда эта книга не сможет заменить мой опыт о моей матери – никакая книга в мире, ни библиотека книг. Апостолы именно это свидетельствуют, они так что-то чуть-чуть записали, но остались их свидетельства о Христе. И вот Иоанн заканчивает свое Евангелие: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и мы знаем (смотрите, говорит во множественном числе), что его свидетельство истинно» (Ин.21:24). Кто это «мы»? Это Церковь. Это не написал Иоанн, эти слова в Евангелии написала Церковь. То, что Иоанн говорит о Христе, это действительно так, потому что он ученик, но и мы знаем – это подтверждает наш опыт. Как если бы я пошел к моему брату Слободану и сказал: «Слушай, вышла такая книжка о нашей матери, читай и смотри. Вот я тебе и говорю, что наша мать была такая и такая».

Златоуст говорит, что Евангелие, и в общем, Священное Писание – доказательство нашего ниспадения, нашей декаденции. И вот Иоанн заканчивает свое Евангелие: «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин.21:25). Что это – гипербола? Нет. Иоанн знает, что, как отец Иустин говорил, каждый человек пишет евангелие об Иисусе Христе, ибо пишет евангелие о человеке и о встрече человека с живым Богом. И поэтому Евангелие не кончается. Весь мир есть Евангелие, каждый человек есть ходячее евангелие – он свидетельствует, даже когда отрицает Бога, он непременно свидетельствует о Боге. Всё равно – позитивно или негативно, но его свидетельство остается связанным с Богом, ибо он связан с Богом. И это наш рай, но, к сожалению, и наш ад, потому что чувствами мы связаны в этом бытии жизни с Богом, и если Его нет, то нам другой обмен не нужен, уже довольно этой потери Бога. Но об этом будем дальше говорить.

А сейчас хочу сказать, что святые отцы свидетельствуют, прежде всего, своей личностью, своим живым личностным бытием, созданным по лику Божию, что Бог есть наш Отец. А знаете, что значит слово «отец»? Святой Василий Великий говорил, когда спорил с Арием-еретиком. Арий говорил, что Бог – Творец, что Бог – Промыслитель, что Бог – Царь. Василий говорит, что всё это не то, этого очень мало, это ничего. А Бог – Отец прежде всего. Это именно в Библии сказано. А Арий не употреблял имя Отец и имя Сын, избегал этих имен. Василию не нравилось слово Логос, Слово Божие, Логос Божий, а именно Отец и Сын. Из-за чего? Это говорит и Григорий Богослов. Слово «Отец», говорит Василий Великий, и слово «Сын» означает, прежде всего, отношения. Это показывает, что Отец имеет Сына, и Сын имеет Отца. И когда говорим «Отец», говорит Василий, то уже подразумеваем «Сын», сразу. Не сначала Он был Бог, а потом имел Сына – нет, а Его имя Отец, Он уже имеет Сына. Это значит, что наш Бог – Бог отношений, Бог любви, Бог общения. Недаром в Послании к Коринфянам апостола Павла – того Павла, который себя считал отцом коринфянам, – говорится: «хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1Кор.4:15). Кончает свое Послание тем, чем и наша Литургия начинается: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святаго Духа со всеми вами» (2Кор.13:13). Вот что значит наша христианская вера. Можно было все Священное Писание уничтожить, а остались эти слова – и все осталось. Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь и общение Духа Святого с нами всеми – и всё тут. Литургия именно то и есть. Но это показывает, что мы связаны в Церкви с Богом как Отцом, Который имеет уже Своего Вечного Сына, имеет общение Духа Святого, и в это общение Он нас приглашает. И сейчас те из людей, которые имеют опыт переживания этого – вот они святые отцы. Не в первую очередь ученые, знатоки хорошие Священного Писания или христианской науки, а те, которые имеют опыт живого Бога, общения с Его Сыном и Духом Святым, в которое и нас приглашают.

Другими словами то, что в Послании к Евреям говорит апостол. Немножко трудно будет, я боюсь, что довольно абстрактно говорю, но поверьте мне, что все это в Священном Писании находится. Но дело не в Священном Писании. А знаете, что такое Священное Писание? Оно просто свидетельство, документ об основных связях, основных отношениях Бога внутри Себя как Троицы, и отношений между Богом и человеком. Священное писание это фрагменты, прошу это понимать, общие фрагменты. Апостолы так написали Евангелия: Марк – маленькое, кусочки из жизни Христа; Матфей и Лука немного побольше; Иоанн – по-своему. Апостолы начали писать, скажем, Лука написал Деяния почти только про деятельность Павла. Павел писал письма по нуждам, когда нужно было: коринфянам, галатам. В общем, всё это фрагментарно, и слава Богу. Если бы было Священное Писание тем, что могло бы заметить или покрыть собой все отношения Бога с нами и нас между собой и с Богом, то мы бы тогда стали, действительно, как фарисеи и книжники – нам не нужен Бог больше, нам не нужна Церковь как живое наше общение с Богом. Церковь жила первые 20–30 лет, или даже больше, без Писания, никакого Писания не надо было. Потом появилась нужда в нем из-за слабости людей. Они забывают, ну, давайте, что-то им оставим на бумаге. Вроде того, если бы родители своим детям написали такие правила: вот так надо вести себя. А ребенок говорит: «А ты где будешь, зачем мне эти твои бумаги, эти твои письма? Я тебя хочу, оставь сейчас свои письма». Никогда не может правило – пусть истинное, пусть объективное – заменить живого человека, живое существо, живое лицо. Я этим не хочу сказать, что правил не надо, что учения не надо – надо тоже и написать, но это напоминание. У нас в 1972 году, когда начался первый кризис в Югославии, то Тито написал письмо всей Югославии. С этим письмом начались политические гонения, вообще, большие трудности. А один серб мне сказал: «А зачем он нам пишет письмо, жил с нами столько времени, и сейчас нам пишет письмо? Мне это не нравится, пусть он пишет, что хочет, но пусть он придет с нами разговаривать, а не сидит на своем дворе и пишет нам письмо». Понимаете, это нормально. Письмо никогда не может – пусть Божественное письмо, пусть Духом Святым наполненное – заменить того Духа Святого, того человека. Так что живая личность Бога, присутствующая в святых, и святые, которые имеют свидетельство об этом общении, об этом отношении – они свидетельствуют нам об отечестве Бога.

Церковь основалась, Христос основал Церковь на людях – двенадцати апостолах, и на их личном знакомстве. Но Он не сказал: «Вот вы Мне свидетели, и будете Мне свидетели до конца». И если бы не имел апостолов, которые бы знали Его, своих учеников, которым передал этот опыт и даже тот опыт апостольский, который они имели про Христа, про живого Бога, не Бога как Создателя мира, Бога Творца, Бога Промыслителя, а Бога Авраама, Исаака, Иакова – Бога живых людей, и Бога Иисуса Христа. Если бы апостолы не передали своим ученикам, а ученики не имели бы возможности проверить то, что апостолы им передали, что действительно Христос и Бог их Отец, то всё Священное Писание нам не помогло бы. Это была бы какая-то священная книга – вроде Веды индийской, египетской Книги мертвых, вроде Корана, но отношений с живым Богом не было бы. Для христианина непонятно, как может заместить лицо живого Бога и опыт живого Бога Коран или Мухаммед. Мухаммед, допустим, был хороший человек, но он никогда не видел Аллаха и не имел отношений, общения с Аллахом. Он спал и во сне получал новое сознание, вставал и записывал. Пусть это вдохновение, не затрагиваем пока это. Пусть это даже Божественное вдохновение, но что же он знает об Аллахе? Об Аллахе в исламе нельзя иметь никакого опыта. О каких-то особенностях говорит суфизм – мистика ислама. О каких-то далеких характеристиках Аллаха, которые запечатлены в Коране, можно иметь какой-то опыт, но Аллаха никто не видел. И мусульманам остается только в арабской пустыне, над нечувствительным, мертвым, закрытым небом бросаться на землю, имея благочестие. Но я предпочитаю Иова. Такое благочестие подобает благочестию друзей Иова – этих адвокатов Божиих, которым Бог в конце сказал, что они виноваты, а Иов не виноват. Пусть Иов сердился, пусть он ссорился, вы просите у Иова, чтобы он просил за вас Меня. Бог не защищал Своих адвокатов, потому что они хотели именно заместить Бога живого моральными принципами, безличностными истинами, заповедями или законами. А Иов искал встречи с Богом. И если родоначальник, родитель духовный Израиля был Авраам, а потом Иаков – то потому, что он видел Бога. И Иаков боролся с Богом. Говорят, что еврейское значение имени Иаков – тот, который видел Бога, который встретился с Богом. Это значит Иаков – Израиль. В общем, это где-то иудео-христианский опыт. Святые отцы как ученики и апостолы – уже апостолы наши отцы, уже Христос наш Отец. И потом ученики апостолов и ученики учеников до сих пор являются людьми, которые ищут живого Бога и свидетельствуют нам о живом Боге. «Ищу лицо Твое, лицо Бога живого», – говорит Давид, и этот псалом всегда повторяется в Церкви. Поэтому в Православной Церкви сначала все начинается на личностях живых людей, на личностях святых людей. Я бы даже не сосредоточивался сразу на том, что они святые. Они стали святыми, но они истинные, подлинные, ибо имели встречу с истинным Богом, и освятились таким общением. Святость – это не какое-то качество для себя. Пусть, скажем, Будда был честный человек, ничем не грешил, но что же нам говорит его святость? Это мертвая, нечеловеческая святость – если возможна она в принципе, – но мы предполагаем так. А лучше, как говорил святой Исаак Сирин, плакать о покаянии и чувствовать лицо милостивого Бога, чем считать себя святым.

Один человек с Запада, из Швейцарии, был дипломатом в Индии, и начал интересоваться и православием, и индийской религией. Сейчас он православный, а тогда ещё читал Исаака Сирина и индийские книги. Даже познакомился там с одним гуру, и потом, услышав про одного очень духовного человека в Гималаях, пошел туда с другими, как дипломат. Он рассказывал, что было тем, что его определило в христианство, именно в Православие, а не в буддизм. «Тот человек, которого мы нашли, был уравновешенный, совершенный человек, почти достиг бесстрастия. Но когда я его спрашивал: «Я грешный, слабенький человек, я грешу. Что мне делать?» Он отвечал: «А мы больше не грешим, мы перешли эту границу и больше не грешим». Тогда мне Бог открыл через Себя, я почувствовал: лучше по Исааку Сирину, быть грешным и каяться, чем быть таким «святым», который не чувствует себя, что может вообще грешить – это мертвый человек». Он не чувствует, что динамика человеческой жизни всегда сознает себя несовершенной в отношении к Богу, и человек жаждет Бога Истинного, и движется, и чувствует себя несовершенным, грешным. Но это не грех, убивающий и отделяющий от Бога, а радостное покаянное чувство, которое приглашает человека.

Я сразу скажу, что из опыта святых можно заключить: сегодня в мире много проповедников покаяния, или в общем, какого-то самоиспытывания, самосовершенствования человека, какого-то настаивания, чтобы человек стал одним существом, порядочным существом, нормальным, здоровым, духовно и физически уравновешенным. По-моему, такие проповеди – ещё не христианские проповеди. Проповеди, или приглашение на покаяние, на совершенствование. Если бы даже возможно было стать совершенным – стоики в Древней Греции трудились и старались. Вот Плотин – самый большой мистик греческий – был моральный, добродетельный человек, очень уравновешенный, совершенный. Но когда читаете Плотина и переноситесь в его мир – это ужасная скука, ужасная пустота. Нет лица Бога живого, нет общения. Это какая-то самозамкнутость, самозакрытость, самодовольство, которое, прежде всего, убивает любовь. Любовь не хочет конца, не хочет закрыть себя, ибо любовь всё время открыта. Она – общение, она – коммуникация, она – то отношение, которое вечно имеет Отец к Сыну и Сын к Отцу, и нас пригласил как Отец в это общение. Любовь свидетельствует о физической, о натуральной, экзистенциальной, бытийной нужде человека. Не быть довольным своим состоянием – не из-за несчастья, а просто, что это состояние меньше, чем то, что он имеет при встрече, в общении с Отцом.

Читал Герберта Маркузе – это неомарксист в Америке. Он видит, что марксизм уходит как философия, как система, но он попробовал освежить, обновить марксизм фрейдизмом. Он так и сделал. В одной из самых больших книг – «Эрос и цивилизация» – он попробовал объединить марксизм и фрейдизм. И вот он говорит, между прочим, как надо пережить смерть. Смерть обессмысливает человеческую жизнь, прекращает, и эрос, как таковой, не имеет смысла, говорит Маркузе, потому что любовь по самой природе своей ищет вечных отношений, никакого прекращения по своей природе. А раз это любовь, она ищет, чтобы это длилось вечно, в бесконечности. Но смерть, говорит он, не считается с любовью, и ее прекращает. И вот Маркузе предлагает, как марксист: чтобы жить счастливо, надо жить полностью любовью, эросом, отдаваться другому, пока смерть не придет, а пока не придет – будем жить так. По-моему, этот компромисс, который и его компрометирует, делает из него человека, у которого были большие способности, потенциал в динамике, и вдруг становится таким компромиссным. Во время своей молодости, я изучал Сартра и сравнивал его с Симеоном Новым Богословом. Сартр не выдержал экзамена. Я не беру Симеона, как святого, а как человека, у которого мне нравится его свидетельство про человека. Вроде того, как я сказал тому молодому греку, который стал буддистом, что твой человек, которого ты мне предлагаешь – Будда, и мой человек христианский, – не считая того, что это твой бог и мой Бог, а просто человек, – мне не отвечает. Твой человек безличный, твой человек не имеет с нами отношений. Мне больше отвечает тот человек, о котором свидетельствуют христиане. Пусть он слабый, страстный, пусть он борется, как у Достоевского, все время умирает и оживает, но это подлинный человек, он мне говорит что-то, в нем есть что-то человеческое. Он человечен. И я говорю, что отцы человечны. Но, слава Богу, что и Бог наш человечен, в смысле Богочеловечества. Наш Бог нам говорит, и у Него есть что сказать, потому что Он отвечает нам. Отец Иустин говорил, что этот мир вроде такого большого рынка, выставки богов, выставки мировоззрений, религий, философий – пожалуйста, выбирайте. И слава Богу, что мы выбираем истинного Бога, потому что выбираем истинного человека.

Хочу сказать, что Маркузе чувствует любовь, ищет непрерывных отношений. Именно это и значит любовь, вечность, бессмертие. А смерть просто прекращает жизнь, и, по-моему, Маркузе делает компромисс. Революционность Маркса, как сказал отец Иустин, половинчатая. Надо быть революционером против смерти, тогда ты подлинный, гуманный революционер. Апостол Павел так и говорит: «Последний же враг истребится – смерть» (1Кор.15:26). Мы боремся против смерти. Пусть даже мученики пошли на смерть добровольно – это другое дело, это из любви, любовь сильнее смерти. То, что Иов сказал: «Пусть Он меня убивает, я Его буду славить». Это парадокс еврейский в Книге Иова. И парадокс Павла, что любовь Христа сильнее смерти: «Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее,ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8:38–39). Ибо любовь есть жизнь, и жизнь есть любовь. Зачем мне жизнь без любви? Я не экзистенция, я – живая личность. Я хочу так жить, а то, простите, как мы говорим в дискуссиях с марксистами, тогда и свиньи довольны, давай им кушать и ничего больше. Но человек не создан только для жизни, для бытия. Христос сказал: «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Ин.10:10). Это богатство жизни и есть любовь, то есть смысл и полнота жизни. И поэтому любовь – та, которая нас открывает, ищет всё время нового общения, новой циркуляции любви, радости жизни, богатства, той полноты, про которую сказал апостол Павел: чтобы вы укоренились глубинному своему внутреннему человеку Духом Святым, чтобы вселился в вас Христос, и чтобы со всеми святыми почувствовали, что такое глубина, высота, длина и широта, и узнали любовь Христову, которая превосходит всякое знание. Ту любовь, которая не входит ни в какую голову, ни в какое сознание, ни в какие рамки, а превосходит. «И исполнились, – вот как он заканчивает, – и исполнились всякой полнотой Божией».

Мы остановимся завтра на этом слове – что значит «со всеми святыми». Сейчас просто скажу, что именно наше следование за отцами, наше уважение отцов, наше православное удержание отцов как своих учителей, как своих отцов, именно есть держание в них, и с ними – истинного Бога. Без святых отцов мы не будем подлинными христианами, не будем подлинными людьми, и, особенно важно, не будем теми, какими Бог нас хочет видеть. А святые отцы – все те святые, с которыми мы узнаём ту превосходящую каждый раз любовь Христову.