Июль–Август. Книга 1-я

Между рассказами графа Льва Толстого, написанными в последнем периоде его литературной деятельности и имеющими религиозно-нравственный смысл, первое место занимает рассказ под заглавием: «Чем люди живы»? Ангел Божий, по имени Михаил, получил от Бога повеление вынуть душу у женщины, недавно лишившейся мужа и только-что родившей двух младенцев – девочек. Ангел поколебался исполнить это повеление, которое показалось ему жестоким («нельзя детям без отца, без матери прожить»). За это колебание ангел был послан на землю, чтобы узнать, «что есть в людях, и чего не дано людям, и чем люди живы». Нашедши себе приют у бедняка сапожника, он узнал, что в людях есть любовь; из случая с богатым толстяком, который заказывал себе сапоги с условием, чтобы они носились целый год, и был через несколько часов поражён смертью, – узнал он, что людям не дано знать, чего им для своего тела нужно; наконец, узнав, что дети той вдовы, из которой он вынул душу, вскормлены и с любовью выращены чужой женщиной, он узнал, что люди живы любовью.

Но если в людях есть любовь, то откуда взялся этот надменный богатый толстяк («морда красная, налитая, шея как у быка, весь как из чугуна вылит», – аттестует его любвеобильный автор), который ругает смиренного сапожника без всякой причины, грозит ему острогом, если он дурно сошьёт ему сапоги? Значит в людях не одна любовь. есть и надменность, и своекорыстие, и жестокость. Любовь есть обязанность, выполнение которой столь не совершенно, что всегда люди остаются должниками перед Отцом небесным, заповедавшим любовь. Кто имеет её, в том она по необходимости должна весьма часто направляться на защиту слабого, больного и бедного от надменности, презрения и жестокости тех, которые питают чувства, противоположные любви. Если бы мы уверовали в то, что в людях есть, вселилась и осуществилась во всей полноте христианская любовь, то это привело бы нас к отрицанию и полной отмене всех преград, полагаемых для действия других чувств и побуждений (своекорыстных, враждебных). Но для сего не настала пора, потому что любовь есть только требование, исполняемое далеко не во всей полноте; признать её за вполне действующую и все благоустрояющую силу – значит обмануть себя призрачным утешением, усыпить себя мечтательной надеждой, вместо того, чтобы быть постоянно на страже для бодрого противодействия (посредством суда, обороны) тому, что противоположно любви. Но пусть в людях есть любовь (хотя, конечно, не во всех). в чём же она может проявляться, если людям не дано знать, чего им нужно? «Не дано было знать матери, чего её детям для жизни нужно. Не дано было знать богачу, чего ему самому нужно. И не дано знать ни одному человеку: сапоги на живого, или босовики¹²⁸ ему же, на мёртвого, к вечеру нужны. – Остались живы сироты не тем, что обдумали их, а тем, что была любовь в сердце чужой женщины, и она пожалела, полюбила их». Однако эта добрая женщина «обдумывала» своих приёмышей, когда заказывали им у сапожника башмаки и говорила: «вот с этой (девочки) две мерки сними, на кривенькую ножку один башмачок сшей, а на пряменькую три. У них ножки одинакия – одна в одну». Говоря это, она конечно знала, сколько-нибудь, что им нужно, и в этом знании не ошибалась (хотя в другом случае могла и ошибаться). И раньше, когда она растила их, то также знала, что им нужно, чтобы не умереть с голоду или от какой-нибудь болезни. Вообще, в чём бы могла выражаться и состоять наша любовь к ближнему, если бы мы совершенно не знали, чего ему нужно, что ему полезно, и что ему опасно или вредно? Всё это мы можем знать только по самим себе, по собственному опыту, по нашим страданиям, бедствиям, неудачам, или (напротив) радостям и успехам. Если бы мы решительно не знали, что нам самим нужно, то не могли бы мы знать и того, что нужно другим, а тогда не в чём было бы нам выразить и свою любовь к другим. Милосердый самарянин возливает на раны впадшего в разбойники масло и вино, даёт содержателю гостиницы два динария, говоря: позаботься о нём, и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе (Лк.10:33–36). Всё это делается, конечно, на основании известного представления о том, в чём нуждается израненный, едва живой человек. Любовь, не руководимая таким представлением, бездействовала бы и терялась бы в незнании, что сделать для ближнего. Один из великих, но осуществимых, подвигов любви в том и состоит, чтобы на основании собственного опыта и опыта других приобрести и ясное познание о том, что и когда человеку нужно, чем и когда можно ему послужить. На этом основаны сложные человеческие учреждения, государственные, церковные, общественные, благотворительные, попечительные, имеющие целью по возможности обеспечить для людей пользование благами временными и достижение благ вечных, изыскивать для этого наиболее верные средства и настойчиво осуществлять их. Для того и дан человеку разум (хотя и ограниченный), чтобы знать, чего ему нужно; этот разум и руководит любовь, чтобы она могла выражаться в делах, истинно полезных нашему ближнему, чтобы она могла разумными и действенными мерами ограждать его от всего того, что ему гибельно.

Если в решении первых двух вопросов у автора слышатся неправильные ноты, то тем более в решении третьего: чем люди живы? Вопрос поставлен в форме слишком общей. Живут и праведники, живут и злодеи; общего между жизнью тех и других очень мало; одни живут честным трудом, а другие насилием и обманом. Как можно сказать, что все люди живут любовью? Не принимается ли и здесь требуемое, желаемое, заповедуемое, за действительное и существующее? Желательно, чтобы все люди любили друг друга, чтобы эта любовь составляла руководительное начало их жизни, чтобы в ней заключалось и вернейшее обеспечение нашего временного и вечного счастья. Так заповедует и Господь, дающий нам спасительные законы и указующий истинные цели для нашей жизни. Но это не значит, что так есть и на самом деле. Чтобы сказать, что люди живы только любовью, для этого требуется изменить или понятие о жизни, или понятие о любви.

Если мы усвоим такое понятие о жизни, что живёт только тот, кто любит, что только жизнь любящего человека может быть названа жизнью, что жизнь не любящего, напротив, есть смерть, тогда, конечно, мысль, что люди живы (т. е. имеют истинную жизнь) только любовью, не будет содержать в себе ничего странного и будет сообразна с учением Евангелия, которое поставляет истинную жизнь в истинном богопознании (Ин.17:3) и в искренней любви к Богу и ближнему (Ин.3:14). По-видимому и гр. Толстой хочет внушить читателю такое же понятие о жизни. «В лице» сапожника, думающего только о том, как себя с женой шубой прикрыть и хлебом прокормить, ангел видит смерть; а когда этот сапожник решается сделать доброе дело, высказать любовь, то становится «как живой». Тоже и жена сапожника: пока она хочет выгнать бездомного Михаила (ангела), «мёртвый дух идёт у неё изо рта», Михаил не может «продохнуть от смрада смерти» и знает он, что умрёт она, если выгонит его. Когда же она переменилась – «в ней уже не было смерти, она была живая». Таким образом любовь в человеке есть основа и существо истинной жизни (а не всякой, потому что есть и не истинная жизнь), и любящий есть в тоже время и истинно живущий.

Но изменив понятие о жизни, разумея под жизнью только истинную, исполненную любви – жизнь, гр. Толстой не ограничился этим и изменил представление и о любви; это не только чувство человеческое, не только образ наших действий в отношении ближнего; это есть нечто высшее и большее, уже не человеческое, а божественное; это есть Бог. В лице сапожника ангел «узнал Бога»; в его жене он также «узнал Бога». «Бог есть любовь», заключает ангел свою речь к приютившим его людям, перед своим отшествием от них и возвращением на небо. Отсюда следует (через перемену понятия о любви, через то, что она обожествляется), что если люди живы любовью, то, значит, они живы Богом. Становится понятным и ответ на первый вопрос: в людях есть любовь. Это значит: в людях есть Бог.

Что же вытекает из всего этого? Если мы станем на ту точку зрения, что истинно живёт только тот, кто любит, и что в тоже время любовь божественна, любовь и есть то, что называют Богом, то будет следовать, что бытие Божие сокращается и умножается по мере того, как люди перестают любить или возрастают в любви. Если же утвердимся в той мысли, что Бог есть нечто большее, чем человек и его сердце (1Ин.3:20), и что в тоже время Он и есть именно то, что называется в нас любовью, то будет следовать, что присутствие или отсутствие в нашем сердце и в наших действиях любви есть дело не от нас зависящее; если нет в нас любви, то конечно это зависит не от нас, а от Бога, Который не вселился в нас (тогда как Он и есть именно то, что называется любовью). Первый вывод есть атеистический: нет никакого истинно так называемого Бога, нет ничего, что было бы выше человека, находилось за пределами его ограниченного бытия. Второй вывод ведёт к безнравственному успокоению нашего сердца в той мысли, что человек не волен ни любить, ни ненавидеть, ибо любовь есть только присутствие в нём Бога, а ненависть есть отсутствие Бога.

Вся эта запутанная философия гр. Толстого безмерно ниже ясного и чистого, вразумительного и библейского воззрения. По учению Слова Божия, хотя все люди живут, но не все живут истинной жизнью; некоторые живут жизнью, которая равна и подобна смерти (1Ин.3:14). Истинная жизнь состоит в том, чтобы познавать Бога и любить Его, равно как и любить брата, или ближнего. Но эта любовь не есть Бог, ибо Бог по совершенству и бесконечному превосходству Своего бытия неизмеримо возвышается над человеком; наша любовь есть лишь подобие той любви, которая составляет основу божественной жизни и деятельности. Вообще свойства и действия Бесконечного Существа выставляются в образец человеку для подражания, но не делаются через это его собственными. Святость Бога, милосердие Его, всепрощение Его, равно как и любовь, должны находить себе подобие в наших действиях и чувствованиях не делаясь через это нашими. (Мф.5:48,6:14; Лк.6.:36). Бог, Коему поклонение и служение вменяются нам в обязанность Евангелием, не есть любовь, общая всем любящим, но есть Лицо (или Троица Лиц), безмерно изобилующее любовью. Пребывание Его в тех, которые подражают Ему в любви, есть милостивое снисхождение, а не тождество между бытием бесконечным и конечным, безначальным и сотворённым.

После толстовских рассуждений о Боге и любви естественно слышать от сектантов, что Бог – в самом человеке, что Его не нужно нигде искать вне человека; что кто любит ближнего, тот имеет в себе Бога, так как эта самая любовь и есть Бог, что ему нечего искать спасения и вечной жизни, так как любовь, или – что тоже – Бог, и есть эта самая жизнь. К чему тогда храмы, как особые жилища Божества, к чему жертва Евхаристийная, молитвы и пощения, как средство примирения с Ним, если Бог не имеет личного бытия, а имеет бытие в ином, в человеке, в прочих живых созданиях, причастных любви и жизни. Но такой Бог не есть Бог, а есть создание человеческого вымысла. В самом деле, под именем Бога мы разумеем Существо совершеннейшее, Которому свойственно всё лучшее и высшее. Несомненно, что бытие личное и самостоятельное лучше чем безличное (воздух, земля и прочие стихии) и лучше, чем бытие не самостоятельное, наблюдаемое и находимое в чём либо ином (теплота, чистота, добродетели, любовь). Если же мы будем почитать за Бога любовь людей, то будем приписывать Ему бытие и не личное, и не самостоятельное, следовательно худшее, а с таким бытием существо недостойно имени Бога.

В своих повестях гр. Толстой затемняет истинное понятие как о Божественном Существе, так и о Христе. Как усматривается у него стремление превратить Божественное Существо из личного в безличное, так подобное же стремление замечается у него и в отношении Христа: он хочет образ личного Христа заменить чем-то безличным, существующим в разных людях, из коих каждый может сказать о себе: я Христос, хотя ни один не может сказать этого о себе в том смысле, в каком Церковь говорит это о Сыне Девы, страдавшем, вознесшемся и паки грядущем. Для уяснения Толстовских воззрений на этот предмет очень важна его повесть: «Где любовь, там и Бог».

Самое заглавие этого рассказа указывает на его руководящую мысль, на его связь с рассказом: «Чем люди живы», в котором усмотрели мы отступление от веры в живого личного Бога и уклонение к мысли о Боге, как о любви и жизни. Содержание вполне подтверждает ожидания, внушаемые заглавием.

Сапожник (это ремесло, по мнению Толстого, должно быть, более других способствует и соответствует восприятию новых религиозных истин и откровений) Мартын Авдеич, зачитывающийся Евангелием, слышит однажды в дремоте таинственный голос: «смотри завтра на улицу, приду». И вот Авдеич весь следующий день поджидает к себе – Христа. Но вместо Христа он принимает у себя и поит чайком прозябшего усталого дворника Степаныча, солдатку с грудным ребёнком обогревает и кормит, мирит старую торговку яблоками с уличным мальчуганом, стянувшим у неё яблоко...

По прошествии дня, когда Авдеич раскрыл Евангелие, таинственный голос стал шептать ему: «Мартын, а Мартын! или ты не узнал Меня? Ведь это Я. И выступил из тёмного угла Степаныч, улыбнулся и как облачко разошёлся. – Это Я, сказал голос. И выступила из тёмного угла женщина с ребёнком, засмеялся ребёночек, и тоже пропали. – И это Я, сказал голос. – выступила старуха и мальчик с яблоком; и оба улыбнулись, и тоже пропали. – И радостно стало на душе Авдеича, перекрестился он, надел очки и стал читать Евангелие – там, где открылось. И на верху страницы он прочёл: и взалкал Я, и вы дали Мне есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня. И внизу страницы прочёл ещё: Так как вы сделали это одному из сих братий Моих меньших, то сделали Мне. И понял Авдеич, что не обманул его сон, что точно приходил к нему в этот день Спаситель его, и что точно он принял Его».

Итак, Христос, это – Степаныч, это – солдатка с ребёнком, это старуха с мальчиком, являющиеся, улыбающиеся и пропадающие: что может сравниться с этим по дикости, безумию и кощунству? Всякий христианин ищет общения с тем Иисусом Христом Сыном Божиим и Сыном Девы, Который нас ради человеков и нашего ради спасения сшел с небес и воплотился и вочеловечился, и пострадал при Понтийском Пилате и был погребён и воскрес и восшел на небеса и седит одесную Отца и грядет судить живых и мертвых. А гр. Толстой хочет заменить Его Степанычами, солдатками и старухами! Почитая евангельского Христа, христианин ищет приблизиться к Нему молитвой, соединиться с Ним через таинства, запечатлеть в своей мысли Его образ посредством созерцания священных изображений, или икон. А. Толстой говорит: Христос есть не иной кто, как те люди, которые нуждаются в твоей помощи и получают её от тебя. Понятно, что через это Христос у Толстого исчезает, как исчезают, или пропадают, призраки, являющиеся сапожнику Мартыну Авдеичу.

Правда Христос сказал: «так как вы сделали это одному из сих братий Моих меньших, то сделали Мне».

Но говоря эти слова Господь очевидно не отожествляет Себя с «сими братьями»; если бы Он был одно и тоже с ними, то конечно не назвал бы их меньшими по сравнению с Собой: меньшее не есть одно и тоже с большим; по сему алчущий, жаждущий, странник не есть Христос, а есть только меньший брат Христа. Христос, по милости Своей, только принимает дело доброе, сделанное для Него Самого; но Себя с этими братьями заодно и тоже не объявляет. Он говорит: «это для Меня», – но не говорит: «это Я». Подобным образом Господь говорил: «принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает, а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня (Ин.13:20)». И здесь три дела (принятие апостолов, принятие Самого Христа, принятие Отца) принимаются за одно; но лица остаются различными: апостолы не тоже, что пославший их Христос, а Христос уже самим посланничеством отличается от Отца, пославшего Его.

Хорошо побуждать людей к благотворению, но рассказы, подобные двум выше изложенным, могут затмить и затмевают в сознании и чувствах людей образ высочайшего Отца, Виновника бытия людей, их Законодателя и Судии, а также и образ исторического, личного и присносущного Христа, – а между тем Христос сказал апостолам: без Мене не можете творити ничесоже (Ин.15:5). Кто утратил Христа, тот не способен к истинному благотворению.

Несомненно, лучшим рассказом Л. Толстого является его рассказ: «Два старика». Два пожилых крестьянина, Ефим и Елисей, собрались на поклонение святыне в Иерусалим. Практичный и расчётливый Ефим достиг Иерусалима, а добродушный и простой Елисей застрял на дороге в малороссийской деревушке, и большую часть денег, назначенных на путешествие, употребил на то, чтобы спасти от голодной смерти незнакомую семью, в хату которой он зашёл только для того, чтобы напиться. Так и не дошёл Елисей до Иерусалима, но зато спас и поставил на ноги погибавших бедняков. С художественным мастерством очерчены характеры действующих лиц и та постепенность, с которой развивается и созревает на почве истинной доброты искреннее благотворение. Но и здесь, конечно, Толстой остался верен себе. Вот какими словами рассказывала Ефиму о том, что сделал Елисей, женщина, мать того семейства, которое было им облагодетельствовано. «Нам нельзя странников не привечать. Мы от странника жизнь узнали. Жили мы, Бога забыли, и наказал нас Бог так, что все только смерти ждали. Дошли летось¹²⁹ до того, что все лежали, и есть нечего, и больны. И помирать бы нам, да послал нам Бог такого вот как ты, старичка. Зашёл он среди дня напиться, да увидал нас, пожалел, да и остался с нами. И поил, и кормил, и на ноги поставил, и землю выкупил и лошадь с телегой купил... Не приди он к нам (говорил мужик хозяин), – мы бы все в грехах померли... Помирали мы в отчаянии, на Бога и на людей роптали. А он нас и на ноги поставил, и через него мы и Бога узнали, и в добрых людей уверовали». Очевидно слова эти говорит не русский верующий крестьянин, а религиозная философия гр. Толстого. Русский крестьянин познаёт Бога в проявлениях не только Его милосердия, но и Его правосудного гнева. В голодный 1891–92 год русские мужички умирали без ропота, с молитвой на устах, со свечками в руках, одевшись в чистые рубахи; грамотные сами себе читали отходную... Таков конец человека, верующего не только в любовь Божию, но и в Его правосудие, и в неисследимость путей, которыми ведёт Он нас к вечному спасению. Но граф Толстой ограничил бытие Божие одной любовью, притом узко понимаемой; мало того, он поставил Его за одно с любовью человеческой, вообразил, что Бог есть принадлежность человеческого сердца. И вот он влагает в уста крестьянина речи своего собственного направления: «через него (Елисея) мы узнали Бога».

Если бы Бог имел бытие только в людях, только в сердцах их, как их любовь, то конечно и познание Его могло бы получаться только через обращение с людьми, имеющими такую любовь. Но Бог имеет бытие вечное, неизменное, от людей независимое, существует Сам в Себе и познаётся в бесконечно разнообразных проявлениях Своей всесвятой жизни.

С. Кохомский

Глава 2-я

Взгляд современных представителей западной культуры на происхождение и исторические условия образования уголовного законодательства относительно еретиков и раскольников, и основные начала его у западноевропейских христианских народов да конца 18-го века.

В ходе отношений человека к вере вообще и формулировке этих отношений, как в виде определённых основных начал, так и в виде уголовных законов по предметам веры, представители современной культуры и цивилизации различают две системы или формации: старую – наследие прежних времён, и новую – прямой продукт современной культуры и цивилизации. Как, и при каких исторических условиях создалась старая система уголовного кодекса по преступлениям против веры вообще и, в частности, относительно еретиков и раскольников? На эти вопросы современные цивилизованные люди отвечают так. Не может быть и речи о преступлениях против веры у первобытного человека, как не существует у него и государственных преступлений. Пока племена живут рассеянно, пока их верования представляют обрывки тёмных, неопределённых суеверий, пока верования не сложились в твёрдые определённые догматы, пока религия не организовалась, пока не сложился известный культ, с организованной кастой, или сословием жрецов, – ведающих дела религии, – до тех пор у рассеянных племён мы не находим преступлений против религии. Последние, как и государственные преступления, появляются вместе с объединением племён, с организацией общества в религиозном и политическом отношении. В древних государствах, существовавших как в Азии и Африке, так и в Европе, вместе с их организацией и сложением религий в национальный культ, возникают и преступления против веры¹³¹.

В законах египетских, индийских, еврейских, вавилоно-ассирийских, персидских, китайских, греческих и римских мы встречаем постановления о преступлениях против веры. Оскорбление божества, неуважение к святыне и осквернение её, клятвопреступление, святотатство, неисполнение обрядов или приверженность к отжившим обрядам старого, первобытного культа – вот те действия, которые в законах этих народов объявлены были преступлениями против веры, обложенными тяжкими казнями. Но вследствие того, что религии этих народов были вполне национальны и не заключали в себе идеи объединения, они лишены были стремления к прозелитизму и не считали себя за единственно истинные, за такие, которые должны быть приняты каждым человеком, принадлежащим к данному государству. Вот почему история знает так мало действий, объявленных в законах этих народов уголовными преступлениями, действий, вытекавших, с одной стороны, из прозелитизма, с другой стороны из духа нетерпимости¹³².

Вопрос о преступлениях против веры делает решительный шаг с возникновением религий не национальных только, но, если можно так выразиться, общенародных. К числу таковых принадлежит христианская религия. Утверждение и торжество христианской религии среди древних и новых народов, восточных и западных, поставило вопрос о преступлениях против веры на ту почву, на которой он до сих пор стоит. Новая постановка этого вопроса в новейших европейских законодательствах возникла из прежней постановки, без уразумения которой нельзя понять и её.

Христианская религия, по самому существу своему, содержала начала религии общенародной. Провозгласив идею единого Бога, общего Отца всех народов и Покровителя всех трудящихся, обременённых и угнетённых, она по одному этому должна была распространиться среди самых различных народов, которые постепенно её воспринимали¹³³. Отсюда, появившись в Римской империи, она сделалась началом, объединяющим народы Римской империи в сфере религиозной, подобно тому, как императорство явилось объединяющим началом в сфере политической¹³⁴. Ещё будучи гонимой, христианская религия стала твёрдо держаться учения абсолютной ортодоксии, т. е. что она только есть единая истинная религия, а все прочие суть плоды заблуждений человеческих, что вне христианской религии нет и не может быть спасения, что о сём спасении должен заботиться каждый, и что спасти душу человеческую, путём хотя бы насильственного присоединения к христианской религии, есть обязанность каждого верующего. Отсюда дух прозелитизма, заметный в христианстве при самом его возникновении. Но пока христианская Церковь сама была гонима, она все силы свои обращала на то, чтобы отстоять своё существование защитой своих истин проповедью начал веротерпимости, изложением доказательств того, что исповедующие христианскую веру суть люди мирные, добрые и полезные государству граждане. К этому периоду относится организация церковной иерархии. Когда христианская религия была объявлена господствующей в империи, церковная иерархия явилась уже вполне сложившимся учреждением. С этих пор образ действия церковной иерархии изменяется. Воспитанная в гонениях, она усвоила себе не идеи веротерпимости, которые во время гонений были ей благоприятны, а идеи противоположные, идеи абсолютной ортодоксии, идеи исключительного монопольного прозелитизма, Нетерпимость римского языческого правительства не только была усвоена христианскою церковью, но и доведена до последних крайних выводов, дальше которых нельзя идти.

Признавая христианскую веру единой истинной религией угодной Богу, а все остальные тяжким, богопротивным заблуждением, представители христианской церкви признали себя вправе, в качестве служителей этой религии, всячески противодействовать всему тому, что являлось отступлением от её догматов, и содействовать разными средствами всему, что способствовало её распространению в массах¹³⁵.

На этих началах была построена система преступлений против веры в прежних законодательствах христианских народов. Уже законы первых христианских императоров Римской империи, принявших христианство, проникнуты были тем же духом нетерпимости по отношению к религиозному разномыслию, ересям, расколам и отступлению от христианской веры. Эти законы продиктованы были церковью и её представителями и составлены в соответствие с постановлениями соборов и сочинениями церковных авторитетов¹³⁶. Пастыри церкви скоро позабыли времена угнетений и преследований христианства, чтобы отстаивать неприкосновенность свободы вероисповедания, признанную в 322 году знаменитым эдиктом Константина и Лициния¹³⁷. «Среди епископов, стоявших во главе христианской церкви, говорит Маассен, кажется не было ни одного, который мог бы предостеречь императора от нарушения им же самим провозглашённого принципа свободы совести»¹³⁸. Отцы же церкви последующего времени, хотя и выступали на защиту свободы совести, как напр. Иларий, св. Афанасий, св. Иоанн Златоуст, утверждавшие, что мир в церкви не может иначе водвориться, как дарованием возможности жить всем по своему убеждению, без всякого рабского понуждения, что истина провозглашается не мечом, но путём убеждения и назидания, ибо Господь не понуждает, а предоставляет выбор свободной воле каждого, говоря: «кто хочет последовать за Мной», что христианам не дозволено разрушать заблуждения принуждением и насилием, – напротив, они должны действовать для спасения людей путём убеждения, вразумления и кротости: но эта защита, говорят, раздавалась обыкновенно в виду притеснений, которым подвергалась православная церковь со стороны сектантов, и таким образом носила как бы характер самозащиты¹³⁹. Притом же «защита свободы не всегда выдерживалась великими учителями церкви; нередко и из их уст раздавались слова нетерпимости, как напр., из уст Златоуста, который, объявив убеждение и любовь единственно истинным средством разрушения заблуждений, впоследствии допускал для еретиков лишение свободы и не удержался от разрушения языческих храмов и от поощрения неоднократными письмами монахов, посланных в Финикию, к подобному же предприятию»¹⁴⁰. При слабости защиты в первые века христианства со стороны представителей церковной власти принципов свободы совести и веротерпимости, эти последние, (принципы) после миланского эдикта, не могли иметь продолжительного, устойчивого существования и практического применения и скоро были нарушены. Почин нарушения принципа свободы совести сделан был самим же Константином, немного спустя после издания указанного эдикта, сначала по отношению к иудеям, а потом и язычникам¹⁴¹. Следующие императоры, на которых христианские писатели возлагают миссию распространения новой религии, предпринимают сначала разрушение языческих храмов, истребление идолов, а затем переходят к преследованиям самих язычников. Страница истории перевёртывается: та самая защита, которой прежде государство охраняло языческую государственную религию, переходит на сторону христианской. Денежные штрафы, лишение гражданских прав, конфискация имущества, разные виды телесных наказаний и смертная казнь, прежде угрожавшие последователям христианства, теперь перешли на язычников¹⁴².

Но христианские императоры не ограничиваются признанием привилегии христианства перед язычеством; они берут на себя роль протекторов того из христианских вероучений, которое они считают истинным. Уже Константин объявил, что привилегии, дарованные религии, должны принадлежать только кафолической церкви, а не еретикам и схизматикам. Нет для него ничего более ненавистного, как расколы: сохранение единства, спокойствия и мира в церкви стоит у него на первом плане¹⁴³. Основная идея Константина была та, что император не только должен защищать и поддерживать христианскую церковь, но и направлять её, руководить ею¹⁴⁴. Эти идеи нашли себе истинную опору не только, как мы сказали, в авторитете выдающихся писателей церкви, но и в свежих традициях языческого государственного строя, признававших охрану и руководство государственного культа обязанностью императоров. Таким образом, прерогативы языческого императора, как главы религиозного, были перенесены и на христианского, чем последние воспользовались как нельзя лучше и вскоре выработали целую политическую программу, девизом которой были следующие слова: «один Бог, одна церковь, одна империя»¹⁴⁵. Единство веры представлялось христианским императорам, как условие политического могущества государства; они желали видеть в христианской религии такую же единую основу государственной жизни, какую императоры языческие видели в римском государственном культе¹⁴⁶. Отсюда проистекало стремление императоров к установлению религиозного единства в империи. Государство и церковь составляют один организм – государство, объединённое одной христианской религией. В силу органического слияния государства с церковью, кто не принадлежит к церкви, тот не имеет права на существование в государстве¹⁴⁷. Религия христианская делается государственной религией, сами постановления, касающиеся веры, даже преимущественно эти постановления, приобретают силу государственных законов. Отсюда ересь и раскол получили значение государственных преступлений, против которых государи считали себя вправе предпринимать известные меры. Эти меры, при характере власти императоров, как защитников мира и единства в христианской церкви, естественно должны были перейти в насилие, в принуждение. Константин за отступление от христианства и принятие иудейства и всякой другой веры объявил конфискацию имущества; он же повелел сослать в заточение главарей донатистов, а церкви их отобрать. Феодосий и Валент пошли дальше: они обложили отступление от веры, отягчённое духом прозелитизма, смертной казнью. Эти законы послужили фундаментом для будущего законодательства христианских народов. Смертная казнь в течение многих веков сделалась обыкновенным наказанием за ересь¹⁴⁸. Таким образом к преступлениям против веры, каковы: богохульство, оскорбление и осквернение святыни, клятвопреступление, святотатство, которые известны были всем организованным культам, в том числе и культам древних классических народов, – христианская церковь присоединила неизвестные до тех пор преступления: отступление от веры, разноверие и ересь, которые у новых народов получили преобладающее значение в системе преступлений против веры¹⁴⁹.

Система насилия возведена была в политическую теорию блаженным Августином. Истинная церковь, по учению Августина, есть одна, всеобщая, единство коей должно быть поддержано всякими средствами; каждый отдельный человек должен верить в её авторитет, так как без неё нет спасения; весь вопрос, таким образом, только в том, чтобы он был к ней приобщён, а каким образом – это дело второстепенное; во всяком случае лучше обратить грешника к истине путём принуждения, чем вовсе не предпринимать никаких средств для его обращения к истине. Правда, путём принуждения никто не может сделаться христианином; но принуждение спасительно, ибо оно приводит фанатиков к размышлению и пробуждает сознание, что не следует отвергать принуждение само по себе, так как всё дело в том, к чему принуждают: многие были весьма благодарны после того, как принуждали к добру. Сам Христос прибегал к насилию для изгнания менял из храма; только собственное ослепление еретиков виной тому, что они навлекают на себя наказание государства по поручению церкви. Ещё определённее формулировал эту теорию друг Августина – Амвросий, который утверждал, что о терпимости к язычникам, евреям, еретикам и раскольникам и вообще врагам церкви не может быть и речи и что если люди, власть имеющие, не преследуют последних, то они соучастники в их преступлении, а какое же преступление может быть важнее того, которое совершается против Высшего Существа?¹⁵⁰. Благодаря таким учениям разного рода наказания, направленные против еретиков и раскольников, и смертная казнь естественно представлялись императорам самым справедливым и законным делом. Практикуя впоследствии смертную казнь, императоры могли опираться на авторитет не только двух названных епископов, но и папы Льва Великого, который, в виду предстоящей казни, писал: «хотя церковь в своей кротости довольствуется священническим решением и избегает кровавых наказаний, однако она поддерживается строгими законами императоров, так как многие из страха телесного наказания опять прибегают к средствам духовной помощи»¹⁵¹. «Упорное и коварное сопротивление безбожных еретиков сглаживается, если оно обуздывается императорской властью», писал тот же папа императору, ища содействия последнего в борьбе с еретиками¹⁵². Обращение за содействием к светской власти для преследования ереси и раскола равносильно было упразднению духовной природы церкви и свободы религии¹⁵³. Христианская церковь, вступив в союз с государством, дабы приобрести от него привилегии и средство выступать принудительно против непокорных членов, тем самым принесла в жертву не только свободу совести каждого отдельного лица, но и свою собственную. «Господство её в данном отношении упрочилось через посредство государства насчёт её собственной свободы». Государство, услужливо предоставив церкви искомые ею атрибуты, вознаградило себя подчинением церкви своему господству. Церковь стала прислужницей государства, орудием его государственных целей¹⁵⁴. При таком положении дела независимость области религии от государства, лежащая в существе христианского учения, должна была исчезнуть и уступить место прежнему языческому принципу смешения этих областей: изменился таким образом только религиозный объект, а языческое начало, что jus sacrum (священный закон) составляет часть jus publicum (публичное право) осталось¹⁵⁵. Так, говорит Сретенский, на востоке утвердилось отношение между церковью и государством, сделавшееся известным впоследствии под именем цезаре-папизма. Четвертым веком оканчивается образование основ цезаре-папизма. Целый ряд последующих столетий составляет период развития и приложения к жизни этих основ всех зол, внесённых в церковь последующим столетием. Общее печальное положение церкви в данную эпоху можно характеризовать, говорят, следующими словами: «церковь в полном порабощении у государства»¹⁵⁶.

Что касается запада Европы, то подчинение церкви государству продолжалось здесь лишь до тех пор, пока политическое влияние её было слишком слабо, сравнительно с императорской властью. Но, по мере того, как оно, силой политических обстоятельств, возрастало, церковь сбрасывала с себя бремя государственной зависимости и сама приобретала природу государства ¹⁵⁷. Стремление пап господствовать над душами и телами людей, при благоприятных условиях, закончилось вырождением католической церкви в своего рода теократию, в духовную абсолютную, с своим особым цезарем и столицей, империю, обнимавшую большую половину тогдашнего культурного мира, – в которой духовная власть, опирающаяся на светскую, сосредоточилась в руках единого лица, веления коего, как исходящие от самого Божества, запечатлены сакраментальным характером. Государство сделалось не более, как дополнением к церкви; вне церкви не существовало никакого права, в отношении к которому она не претендовала бы быть источником; нельзя было найти ни одной жизненной области, которую она не втянула бы в свою сферу; церковь заключала в себе всё¹⁵⁸.

Представленные здесь два исторические процесса, из которых один характеризуется тем, что органы церковной власти вступают в союз с государством, на счёт и в ущерб принципу свободы совести, а другой тем, что церковь, в борьбе за государство, одерживает верх и сама принимает характер господства, – различны только с внешней своей стороны¹⁵⁹. В своём же основном характере они вовсе не различаются. Существенным признаком обоих служит неуважение к тому вечному закону, что религия имеет дело только с внутренностью, со свободой человека. Вместо царства Божьего на земле, которое представляется церковью, внешнему восприятию предлагается царство, насквозь проникнутое земными интересами, борющееся земным оружием, царство от мира сего, всё равно: будет ли стоять во главе его император – папа или папа – император¹⁶⁰. Таким образом теократический средневековой строй не мог быть благоприятен свободе совести. И действительно, никогда эта свобода не была так подавлена, как в средние века. Господствующей идеей политической системы средних веков была признана та, что единство мнений и верований необходимо для безопасности государства: одна вера, один закон, один государь – вот основное воззрение прежних законоведов и политиков¹⁶¹. Всякое правительство обязано предупреждать раздоры, междоусобия и беспорядки, которые всегда порождают религиозные несогласия; христианский государь должен блюсти чистоту веры, следовательно, не относиться к ней с позорным равнодушием, а устранять еретическую заразу; если закон преследует поношение величества и оскорбление государства, то не следует ли с гораздо бо́льшей карой относиться к тем, которые поносят и оскорбляют Бога и святую веру, ибо Божие величие бесконечно выше императорского¹⁶². Таким образом в основание религиозного преступления, греха, духовная власть положила не идею нравственной вины, а мысль о личном оскорблении Божества, которое, будучи задето преступлением, подобно грозному библейскому Богу – Мстителю, жаждет мести и наказания грешников. Согласно с таким воззрением на религиозные преступления, и сами формы наказаний за них должны были получить самый жестокий характер. В особенности же беспощадна была светская власть в преследовании раскола и отступивших от принятой догмы, как таких, которые посягали на неприкосновенность господствующего культа. Ординарным наказанием за лжеучения или ереси было признано сожжение¹⁶³, ибо благотворная строгость против еретиков и разнообразные против них наказания служат побудительной причиной, чтобы они обратились к церкви и познали истину»¹⁶⁴. Такой же взгляд на необходимость наказуемости еретиков проводили и церковные писатели. Фома Аквинский учил, напр., что «ересь есть грех, который должен быть искоренён не только из церкви отлучением, но из мира смертью. Ибо гораздо преступнее повредить веру, которая есть жизнь души, чем сделать фальшивую монету, так как настоящая монета служит только для временной жизни»¹⁶⁵. Это воззрение на ересь неразрывно было связано с взглядом на истину. В средние века последнюю почитали как нечто откровенное Богом и переданное церкви на сохранение; истина поэтому безусловна, такова теперь, как и прежде. Человеку остаётся заглушить все свои сомнения и всецело подчиниться этой безусловной истине, ибо она, как открытая свыше, есть для него закон, абсолютное требование. Кто не подчиняется ей, тот не подчиняется велениям Божества, следовательно, есть нарушитель последних, нарушитель закона, преступник; отсюда все эти гонения на ересь и на всё обнаруживавшее признаки несогласия с учением церкви¹⁶⁶. Преследование и истребление еретиков, как общая мера (частные преследования были постоянны), было предписано законами трёх церковных соборов, бывших – один в Латерне в 1179 году, другой – в Вероне в 1184 г., а третий также в Латерне в 1215 г.¹⁶⁷. С этих пор неключимая нетерпимость сделалась лозунгом западной церкви и распространила своё господство на несколько столетий¹⁶⁸. Свободный голос совести был совершенно подавлен, а сама государственная власть была низведена в положение раба или палача, исполнявшего приказания церкви. Вот те исторические условия, при которых, по воззрению современных представителей западной культуры, издавалось уголовное законодательство относительно еретиков и раскольников у всех западноевропейских народов и те начала, которые легли в его основу. Таких начал можно насчитать четыре: а) абсолютная ортодоксия господствующей религии; b) монопольный прозелитизм; с) неверотерпимость и d) убеждение, что то или другое действие, направленное против религии, оскорбляет Божество¹⁶⁹. Из этих именно начал и вытекают постановления о таких преступлениях, как отступление от веры, содержание ереси или раскола, распространение иноверческих и еретических религий или раскольнических толков и, наконец, учение об оскорблении Божеского величия¹⁷⁰.

(Продолжение будет).

Глаголющим же им про Господа нашего Иисуса Христа Сына Божия: „како может Бог на землю снити и от Девы родитися яко человек? но ни есть тако; яко пророк бе подобен Моисею, а не равен Богу Отцу“: и не вероваху, еже от Пречистыя Девы Богородицы рождеству Ея, ни воскресению Его, ни на иконах писаному образу по человечеству Господа Иисуса Христа Сына Божия не поклоняхуся, ни Пречистыя Образу, ни святым Его угодникам, но хуляще и ругающеся глаголаху: то суть дела рук человеческих, уста имут и не глаголют и прочее; подобни будут творящий и вси надеющиеся на ня“; и такоже божественную службу совершающе ядше и пивше, и тело Христово ни во что же вменяюще, яко прост хлеб, и кровь Христову, яко просто вино“... Поли. собр. Русск. Летопис. IV, 158–159.

„И толико бысть смущение в христианех, якова же никогда же быша.... Ныне и в домех, и на путех, и на торжищах иноцы и мирстии и вси сомнятся, вси о вере пытают... по истине прииде отступление. Отступити бо человецы от истины и от православия. Се уже прииде отступление“. („Просветитель“ стр. 58. Послан. Нифонту епископу суздальскому).

Название секты. Начало её. Жид Схария и его умственно-религиозное направление. Образование сектантского кружка в Новгороде. Перенесение секты в Москву. Открытие секты в Новгороде, донесение архиеп. Геннадия в Москву и суд над сектантами в 1488 г. Усиление секты в Москве. Собор 1490 г. и его приговор над сектантами.

Секта жидовствующих получила своё название от сходства некоторых положений её лжеучения с учением иудейской религии. С другой стороны, усвоению такого названия секте, без сомнения, содействовало то обстоятельство, что в происхождении её принимали некоторое (хотя и не главное, не первоначальное) участие жиды, т. е. евреи. Так как иудейский элемент был очень слаб и незначителен в секте жидовствующих, то это последнее название далеко не выражает сущности секты.

Местом происхождения секты жидовствующих был Новгород. Первоначальное обнаружение её здесь относится к концу XV в., именно к 1487 году. В августе, или сентябре этого года новгородский архиепископ Геннадий донёс московскому митрополиту о появлении в Новгороде секты с приложением подлинного розыскного дела о ней. Из этого последнего видно, что образование секты в виде особого общества началось раньше, именно в 1470 году.

В этом последнем году в Новгород вместе с князем Михаилом Александровичем, братом киевского князя Симеона, приглашённым самими новгородцами, прибыли из Киева, по торговым делам, несколько евреев. Главным между ними был Захария Скара. Он был крымский уроженец, занимал влиятельное положение на родине среди своих единоверцев и был человек, по своему времени, весьма образованный. По характеру своего образования и по своим религиозным убеждениям, он был караим. Отличительную особенность караимского направления в еврействе составляло свободное, критическое отношение к вере отеческой и глубокое уважение к научному образованию. Из наук особенным уважением у караимов евреев пользовались философские и математические со включением астрономии. Захария Скара, видимо, в молодых летах получил основательное караимское образование, значительно дополненное и развитое впоследствии путём самостоятельных занятий. Он хорошо знал св. Писание, и притом не только ветхозаветное еврейское, но и новозаветное христианское; ему были известны даже творения отцов и учителей христианской церкви. Преп. Иосиф Волоцкий характеризует его, как человека, наученного «всякому изобретению, чернокнижию, чародейству, звездозаконию и астрологии». Характеристика эта красноречиво свидетельствует о широкой образованности Скары. Архиеп. Геннадий говорит, что жидовствующие имели астрономическую рукопись «шестокрылию», на основании которой предсказывали небесные явления, чем сильно действовали на православных христиан; рукопись эта бесспорно еврейско-караимского происхождения. Неудивительно, если астрономические предсказания сектантов смущали новгородских христиан, которые смотрели на всякое физическое явление, выходившее из ряда обыкновенных, как на событие особенное, предвещающее какое-либо общественное бедствие. Преп. Иосиф Волоцкий говорит, что астрология, проповедовавшаяся сектантами, подрывала веру новгородских христиан в Провидение Божие, почему некоторые стали презирать св. Писание, как ненужное для христиан; астрологические знания также бесспорно распространялись в Новгороде евреями караимами. По свидетельству архиеп. Геннадия, первые жидовствующие в Новгороде употребляли математические рукописи, которые, по своим замысловатым фигурам и начертаниям, должны были казаться простым русским книжникам «волшебными тетрадями, чернокнижием». Вообще все свидетельства о секте жидовствующих в первое время её существования говорят о том, что образование, так сказать, сформирование рационалистического сектантского общества в Новгороде произошло под влиянием еврейско-караимского умственно-религиозного направления, занесённого сюда киевскими евреями, во главе которых стоял Захария Скара. Но евреям караимам принадлежало именно одно только сформирование готовых элементов, которые они нашли в Новгороде.

Евреи караимы явились в Новгород преимущественно с торговыми целями. Торговля же в Новгороде находилась тогда под покровительством церкви. При храмах здесь хранились товары, весы и меры. Отсюда является вполне естественным и понятным первоначальное сближение караимских еврейских купцов с Новгородским духовенством. Ближайшее знакомство неизбежно должно было обнаружить некоторое согласие в умственно-религиозном направлении между евреями караимами и новгородским духовенством. Мы знаем, что в Новгороде перед тем существовало стригольническое лжеучение. В крайнем своём направлении стригольничество пришло к отрицанию всего христианства и к признанию единого Бога, Которому сектанты молились, глядя на небо. Отсюда недалеко уже было и до либерально-философского иудейства, каким и было караимское еврейство. Крайнее стригольничество, хотя и притихло в начале XV в., вследствие решительных мер, принятых против него, но не прекратилось совсем. Оно существовало тайно как в самом Новгороде, так и в самых отдалённых глухих уголках новгородской области (напр., в немчиновском монастыре, настоятелем которого был чернец Захар – упорный стригольник, перешедший впоследствии на сторону жидовствующих). Одно летописное сказание даёт основание предполагать, что первыми сообщниками и последователями евреев – караимов были духовные лица Новгорода, если не вполне разделявшие стригольническое лжеучение, то, по крайней мере, в душе сочувствовавшие ему. «Мнози от попов и диаконов, живущие свинским житием», – говорится здесь, – «начаша к ним (жидам) ходити и бражничать и учитися волшебским книгам». Попы и диаконы, «живущие свинским житием», – это, вероятно, и были новгородские священники и диаконы, люди начитанные, воспитанные на свободных мнениях, пущенных в обращение стригольниками. Из таких именно духовных лиц, должно полагать, и образовался в Новгороде вокруг евреев-караимов первый сектантский кружок. Первыми последователями Захарии Скары современные свидетельства называют новгородских попов Дионисия и Алексия, которые, по тем же свидетельствам, отличались умом и образованием.

Замечательно, что этим только и ограничилась активная деятельность евреев – караимов в распространении секты. По крайней мере, все сохранившиеся свидетельства того времени решительно умалчивают о дальнейшей деятельности жидов в Новгороде с целью пропаганды. Поэтому, можно думать, что они сами не занимались и не имели в виду заниматься пропагандой своего учения в Новгороде. Обстоятельства и занятия привели их к сближению с новгородскими священниками, которые, по складу своих убеждений и своего умственно-религиозного направления, очень близко подходили к ним и, при своём отрицательном отношении ко всему внешнему в христианстве, очень склонны были к усвоению их религиозных воззрений и их научного образования. Новгородские священники, усвоив воззрения либерального иудейства, начали энергично распространять их между своими сослуживцами. В скором времени к ним присоединилось в Новгороде много священников, диаконов и причётников, а также знатных граждан и городских чиновников. Преп. Иосиф одних священников, присоединившихся к сектантскому обществу, насчитывает более 10. Вообще сектантское лжеучение на первых порах распространялось в Новгороде более всего между духовенством и высшими светскими лицами. К сектантам с самого начала присоединились такие важные лица, как софийский протопоп Гавриил и сын знатного боярина, имевшего великую власть в Новгороде, Григорий Михайлович Тучин. Так с течением времени в Новгороде образовалось довольно многочисленное сектантское общество, состоявшее преимущественно из лиц духовного звания и выдающихся по своему образованию или по своему положению в обществе светских людей. Общество это представляло пока тайный кружок, тщательно скрывавший свои верования от посторонних и открыто не порывавший своих связей с православной Церковью. перед людьми, твёрдыми в вере, сектанты старались являться не только православными, но и страшными врагами всех еретиков, щедро рассыпали на них проклятия и с клятвой старались уверять всех в своей преданности православной вере. Но за то тайно, при всяком удобном случае, они совращали слабых и поблажали разным порокам их, чтобы привлечь их в своё общество. С особенным усердием они старались проводить своих единомышленников на священнические места для того, чтобы через них потом распространять своё учение. И при покровительстве влиятельных лиц, это им большей частью всегда удавалось. Благодаря этому, вскоре не только в городах, но и в сёлах на местах священнических были лица, разделявшие лжеучение сектантов и совращавшие в секту мирян, несведущих в делах веры, то ласковым обращением, то всякого рода послаблениями. Согрешит ли, напр., кто и придёт покаяться к своему духовному отцу, этот последний, вопреки церковным правилам, прощает грешника, не стращает будущим наказанием, или же успокаивает смятенную совесть кающегося тем, что в будущем свете, за гробом, ничего не будет. С другой стороны, сектанты постоянно выказывали себя глубокими книжниками и мудрыми. Они хвалились, что имеют такие священные книги, которые, при всеобщем невежестве, были незнакомы большинству. Конечно, им легко было приводить выдержки из таких книг в подтверждение своих слов и давать им произвольное толкование. Наконец, сектанты и особенно руководители их вели воздержную жизнь и своим видимым благочестием обращали на себя общее внимание. Главные вожаки сектантского общества – попы Дионисий и Алексий – были известны своим умом, книжностью и благочестивой жизнью не только во всём Новгороде, по и далеко за пределами его. Ложная слава их образованности и благочестивой жизни скоро достигла до великого князя Иоанна Васильевича. Обстоятельство это сопровождалось самыми печальными, роковыми последствиями.

В 1480 году Новгород посетил великий московский князь Иоанн Васильевич. Слыша общие похвалы уму и благочестью здешних попов Дионисия и Алексия, он познакомился с ними ближе. Оба они так понравились великому князю, что он, нимало не подозревая их в сектантстве, взял их с собой в Москву и определил – Алексия протопопом Успенского собора, а Дионисия – священником Архангельского собора. Как любимцы князя и как люди образованные, книжные и воздержные в жизни, они скоро приобрели широкую и громкую известность и расположение в среде московского общества. Пользуясь этим обстоятельством, они стали постепенно и осторожно распространять в Москве своё лжеучение. В этом деле они поступали чрезвычайно ловко – «таяхуся, якоже змиеве в скважне», по выражению преподобного Иосифа Волоцкого. Показывая себя, перед кем нужно было, праведными, воздержными и кроткими, они в тоже время тайно распространяли своё лжеучение и вели дело пропаганды так искусно и так скрытно, что, напр., архиеп. Геннадий в продолжение пяти лет, до своего отъезда в Новгород, не знал о существовании секты в Москве. Замечательно при этом ещё то, что и здесь, как и в Новгороде, последователями сектантов делались люди преимущественно образованные, передовые в своей среде. Сектантам скоро удалось образовать в Москве около себя учёно-литературный кружок из местных книжников, разделявших их лжеучение. Между прочим, они привлекли к этому кружку: симоновского архимандрита Зосиму, славившегося своими дарованиями и учёностью; чернеца Захара, также человека, по своему времени, очень образованного; знатного придворного дьяка Феодора Курицына с братом его Иваном Волком, крестовых дьяков Истому и Сверчка и из купцов – Семёна Кленова. Кроме того, они на помощь себе старались переводить из Новгорода в Москву людей единомышленных с ними. Так, в Москве мы видим вскоре зятя протопопа Алексия, священника Иоанна Максимова. Этот последний был даже одним из влиятельных и деятельных членов московского сектантского кружка. Ему приписывается обращение невестки великого князя Елены в сектантское общество. Представителем образовавшегося в Москве сектантского кружка служил дьяк Феодор Курицын, дом которого был центром сектантского движения и местом сектантских собраний. Сам дьяк Феодор Курицын был человек видимо образованный и при том с критически-либеральным направлением. По свидетельству преп. Иосифа Волоцкого, он также, как и протопоп Алексий, «прилежал звездозаконию, многим баснотворениям, астрологии, чародейству и чернокнижию», т. е. был человек книжный и учёный. Другие свидетельства современников также характеризуют его, как человека образованного. Ему, между прочим, приписывается перевод повести о Дракуле Волошском и апокрифического Лаодикийского послания. Общее направление этого последнего произведения и встречающиеся в нём выражения в роде, напр., выражения: «душа человека свободна, но преграда ей вера», достаточно ясно характеризуют дьяка Феодора Курицына, как человека свободомыслящего, делают понятным, почему он мог примкнуть к новгородским сектантам. Но особенную силу и значение вновь образовавшемуся в Москве сектантскому обществу придавало сочувствие его направлению и расположение к представителям его со стороны великого князя Иоанна Васильевича. Протопоп Алексий и дьяк Феодор Курицын, по словам современника, имели такое дерзновение к державному, как никто иной, и служили твёрдым оплотом секте. Сам великий князь знал о еретических заблуждениях своих любимцев, но, несмотря на это, продолжал своё благоволение к ним. Благодаря этому, сектанты могли быть спокойны и по-прежнему продолжали свою пропаганду. Они собирались обыкновенно в дом Феодора Курицына. Здесь они рассуждали о вере и, по выражению современника, поучались на православных; здесь же они спокойно совершали и своё богослужение. Впрочем, в деле пропаганды своего лжеучения сектанты и теперь, как и прежде, держались своей обычной тактики. Не смотря на явное покровительство верховной власти, они скрывали свои верования, не порывали внешних связей с православною Церковью и распространяли своё лжеучение тайно и осторожно. Благодаря этому, они и могли так долго скрываться от взоров истинных ревнителей православной веры и от высшего церковного правительства. Это последнее видимо совершенно не знало о существовании зловредной секты, которая между тем не только утвердилась в месте своего первоначального происхождения – в Новгороде, но и успела даже проникнуть в самое сердце православной Руси – в Москву. Зависело это больше всего и главным образом от неправильных отношений, существовавших тогда между Москвой и Новгородом, и особенно от продолжительного отсутствия прочной и твёрдой высшей иерархической власти в Новгороде после падения его самостоятельности. Только со вступлением на архиепископскую кафедру Геннадия установилось в Новгороде прочное и твёрдое церковное управление. Архиепископ Геннадий был человек стойкий, самостоятельный, энергический, не любивший скрывать свои убеждения и слепо, преклоняться перед авторитетом, хотя бы это было сопряжено с неприятностями для него. Энергично принявшись за исправление недостатков, каких тогда было весьма много в церковной жизни Новгорода, архиепископ Геннадий вскоре открыл существование здесь зловредной секты.

Первое сведение об этом дошло до архиепископа почти случайно. Несколько новгородских попов, принадлежавших к сектантскому обществу, поссорились между собой в пьяном виде и стали упрекать друг друга в нечестивых делах, между прочим, в поругании над святыми иконами. Услышав об этом, архиепископ Геннадий немедленно дал знать в Москву великому князю и митрополиту. Получив приказание от них не допускать распространения секты, Геннадий начал делать обыск. Во время обыска один из покаявшихся сектантов, поп Наум, открыл архиепископу всё, касающееся секты, и даже принёс псалмы, которые сектанты пели на своих тайных собраниях. Архиепископ Геннадий приказал схватить всех обнаруженных сектантов и отдавал их на поруки до окончания следствия. Между тем 4 сектанта, отданных на поруки, бежали тайно в Москву. Тогда архиеп. Геннадий отправил в Москву к великому князю и митрополиту, при особом послании, всё следственное дело о сектантах, называемое в летописях «подлинниками», или «подлинными списками». Вместе с этими подлинниками новгородский владыка препроводил митрополиту и «тетрадь», по которой сектанты молились на своих тайных собраниях. Это было в августе, или сентябре 1487 года.

К сожалению, в Москве не обратили на этот раз должного внимания на донесение архиеп. Геннадия и долго не давали хода делу о сектантах. Причины этого, можно думать, заключались в следующем. С одной стороны, секта в это время уже успела прочно утвердиться в Москве и руководителями её здесь были люди, самые приближённые к великому князю и его влиятельные советники. Эти лица, конечно, могли предупредить великого князя, что новгородский владыка преувеличивает дело и что секта вовсе не так опасна и вредна, как он представляет в своём донесении. С другой стороны, и митрополит московский Геронтий не совсем был расположен к архиеп. Геннадию, вследствие прежде бывших неприятных столкновений между ними. После этого становится понятным, почему грамоты архиеп. Геннадия так долго оставались в Москве без всякого движения. Только обращение новгородского владыки к содействию других епископов (сарского Прохора, суздальского Нифонта и пермского Филофея) заставило высшее гражданское и духовное правительство обратить серьёзное внимание на секту. Обыскное дело, присланное архиеп. Геннадием, было рассмотрено на соборе в начале 1488 года, причём трёх сектантов решено было подвергнуть «торговой казни», а четвёртый был освобождён, как недостаточно обличённый. Кроме того, в феврале того же 1488 года великий князь и московский митрополит прислали архиеп. Геннадию грамоты, в которых поручали ему продолжать розыск о сектантах «с велим прилежанием» и тех из них, которые покаятся, подвергать церковной епитимии, а нераскаянных отдавать наместникам князя для торговой казни. Архиеп. Геннадий, действительно, с свойственною ему энергией принялся за исполнение данного ему поручения. Он весьма внимательно произвёл розыск, распорядился со вновь обнаруженными сектантами так, как ему было велено, и всё розыскное дело отправил в Москву. Но здесь теперь не обратили на донесения новгородского владыки никакого внимания и «положили дело ни за что», как сам он скоро (25 февраля 1489 года) писал ростовскому архиепископу Иоасафу. Главная причина этого заключалась в чрезвычайном усилении к этому времени секты в Москве и в очевидном покровительстве ей со стороны высшей власти.

Теперь центр сектантского движения был окончательно перенесён в Москву. Здесь сектантам жилось гораздо свободнее, чем в Новгороде. Поэтому, многие новгородские сектанты бежали в Москву. И те из них, которые раскаялись перед архиеп. Геннадием и «действа свои писали сами на себя своими руками», не только пользовалась здесь полной свободой, но даже имевшие священный сан служили в московских храмах с православным духовенством. Кроме того, пользуясь покровительством высшей власти, бежавшие в Москву новгородские сектанты старались всячески вредить ревностному поборнику православия – архиеп. Геннадию. Особенно таким врагом новгородского владыки заявил себя чернец Захар. Он был прежде настоятелем немчиновского монастыря новгородской епархии и принадлежал к секте стригольников. Будучи тайным стригольником, он в течение трёх лет и сам не причащался св. тайн и своим подчинённым не позволял делать этого. Иноки немчиновского монастыря обратились с жалобой на своего настоятеля к архиеп. Геннадию. Когда последний призвал к себе Захара и спросил, почему он сам не причащается и не позволяет своим инокам причащаться, то он отвечал: «а у кого причащаться? попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». Архиеп. Геннадий сослал его в одну из пустыней, как сектанта, о чём и донёс в Москву. Но отсюда вскоре получилась грамота великого князя с приказанием архиеп. Геннадию возвратить Захара в его обитель, взяв только с него подписку в том, что вперёд и сам он будет причащаться и не будет запрещать этого своими инокам. Вот этот-то чернец Захар, бежавший в Москву ещё в 1487 г., благосклонно был принят здешним сектантским кружком. Живя в Москве, он писал обличительные грамоты, направленные против архиеп. Геннадия, которого обвинял в разных преступлениях и даже называл его еретиком. Такие свои грамоты он рассылал по всей России и особенно распространял их в епархии самого архиеп. Геннадия.

Высшее московское правительство всё это, конечно, знало и допускало. Архиеп. Геннадий теперь видимо не пользовался расположением в Москве. Им были даже прямо недовольны за его строгие меры против сектантства. Его считали здесь беспокойным человеком и не только не обращали внимания на его донесения о секте, но даже перестали приглашать его в Москву для участия в происходивших здесь соборах. Всё это было, без сомнения, делом сектантов, которые теперь пользовались ещё большим, чем прежде, влиянием и расположением со стороны высшей власти. Покровители секты – Курицыны, Патрикеевы и Ряполовские были самыми приближёнными лицами у великого князя. Насколько было сильно влияние и значение руководителей московского сектантского общества, можно судить уже по одному тому, что даже на престол московской митрополии им удалось провести лицо, если и не принадлежавшее к секте, то, по крайней мере, видимо сочувствовавшее ей и разделявшее сектантские стремления. По свидетельству преп. Иосифа Волоцкого, основатель секты в Москве, протопоп Алексий перед смертью «своим волхвованием подойде державнаго» поставить на митрополичий престол человека своей партии, симоновского архимандрита Зосиму, и великий князь поддался внушениям своего любимца. В сентябре 1490 года духовные власти избрали Зосиму митрополитом, зная, что этого желает «державный». Архиеп. Геннадия, по обыкновению, не пригласили на собор. Он сам хотел ехать, но великий князь приказал ему оставаться в Новгороде ради каких-то «великих дел». От него потребовали только письменного согласия, или т. н. «повольной грамоты». Впрочем, архиеп. Геннадий не противился выбору Зосимы, потому что ещё не знал о сочувствии его сектантам; но сильно оскорбился тем, что ему не позволили лично присутствовать на соборе. Было очевидно, что здесь действовали враждебно настроенные к нему руководители сектантского общества. Сам митрополит Зосима, избранник сектантов, также враждебно относился к новгородскому владыке, что не замедлил открыто обнаружить тотчас же по вступлении на митрополичий престол. Он, между прочим, потребовал от архиеп. Геннадия исповедания веры, какое обыкновенно давали архиереи при своём поставлении. Это означало, что его подозревают в неправоверии. Несмотря однако же на все-такие интриги врагов и видимое неблаговоление высшего начальства, новгородский владыка не терял энергии. Продолжая, по-прежнему, разыскивать сектантов, архиеп. Геннадий скоро убедился, что в Москве, действительно, существовал сильный сектантский кружок. Некто Самсонко, возвратившийся из Москвы, на допросе, между прочим, показал, что он постоянно ходил в дом дьяка Феодора Курицына, где многие собираются и «поучаются на православных». Архиеп. Геннадий не замедлил донести об этом в Москву. Но здесь не только не обратили никакого внимании на его донесения, а даже самого Геннадия стали обвинять в том, что он «мучил Самсонку». Видя полное покровительство Москвы сектантскому движению, новгородские сектанты, притаившиеся раньше, под влиянием строгих мер, принятых архиеп. Геннадием, теперь осмелились и заявили о себе самым дерзким кощунством над православною христианскою святыней. Напр., один подьячий Алексей Костин, напившись пьян, влез в часовню, «да сняв с лавицы икону Пречистые, на нее скверную воду спускал и иные иконы ногами переворачивал». Такая неслыханная дерзость сектантов сильно возмутила архиеп. Геннадия и ещё более возбудила в нём ревность к защите православия. Он сначала отправил послание к митрополиту Зосиме и в этом послании, дерзновенно упрекая самого великого князя за нежелание призвать его в Москву, где между тем секта свила себе прочное гнездо и приобрела себе сильных покровителей, категорически настаивал на необходимости соборного расследования раньше представленного им дела о сектантах, причём безбоязненно называл главных московских покровителей зловредного лжеучения. Кроме того, не надеясь на успех этого своего послания к митрополиту, архиеп. Геннадий отправил одновременно с ним другое послание к собору русских архипастырей, находившихся тогда в Москве. Здесь он ещё с большей настойчивостью убеждал святителей принять решительные меры к прекращению сектантского движения и, прежде всего, рассмотреть представленное им дело на соборе. В обоих своих посланиях архиеп. Геннадий жаловался также на деятельность чернеца Захара, поносившего его в своих грамотах.

Послание архиеп. Геннадия к собору владык и на этот раз, как и прежде, оказало немедленное действие. Митрополит Зосима, как видно, не противился открытию собора, лишь бы предметом соборных занятий не был суд над сектантами. Он хотел ограничить его занятия простыми состязаниями о вере, в которых надеялся на несомненную победу сектантов. Но впоследствии митрополит должен был в силу необходимости уступить общему желанию епископов и большинства духовенства, требовавших суда над сектантами. Собор открылся 17 октября 1490 года. Архиеп. Геннадия опять не пригласили на собор, несмотря на то, что он просил епископов добиваться вызова его на собор. Большинство членов собора высказалось за предание сектантов смертной казни. Но митрополит Зосима воспротивился этому и сказал: «достоит я проклятию предать и сослать в Новгород на покаяние под стражу, зане мы от Бога не поставлены на смерть осуждать, но грешные обращать к покаянию». Это мнение митрополита было, вероятно, поддержано представителями белоозерских иноков в лице знаменитых подвижников – Паисия Ярославова и Нила Сорского. Наконец, так как этому решению должен был сочувствовать и великий князь, находившийся тогда под влиянием партии, покровительствовавшей сектантам, то оно восторжествовало и в согласии с ним было постановлено соборное решение. Основываясь на показаниях, присланных Геннадием, и на некоторых свидетельствах, собранных в Москве, собор 1490 года обвинил новгородского протопопа Гавриила, священников: Дениса, Максима (Ивановского), Василия (Покровского), диаконов: Макара и Самуила, зятя Денисова Басюка, чернеца Захара и дьяков Гридю и Самсонку в том, что они старались развратить чистую и непорочную веру в Бога, в Троице славимого, и погубить православное христианство, отвергали божество Иисуса Христа, Его воплощение от Пресвятые Девы Марии и воскресение, считая Его пророком, подобным Моисей, а не равным Богу Отцу; ругались святым иконам, называя их, на ряду с идолами, делами рук человеческих; совершали литургию по принятии пищи и питья и ни во что считали тело и кровь Христову в таинстве евхаристии, держались больше ветхого завета и праздновали пасху по-иудейски; в среду и пяток ели мясо и молоко и совершали другие еретические дела и многих простых людей прельстили своими ересями. Обвиняемые ни в чём не желали сознаться перед великим князем и владыками и «быша, яко во изступлении ума». Собор всех их предал проклятию, духовных лишил священного сана и осудил на заточение; кроме того, некоторых сектантов великий князь отправил в Новгород, где они, по распоряжению архиеп. Геннадия, были преданы публичному поруганию.

(Продолжение будет).

(Из частной переписки).

Киев. 23 декабря 1887 г. Моя миссионерская поездка в заражённые штундой местности Сквирского у., Киев. епархии, а именно; в сс. Typ., Луч. и Дед., произвела на меня очень грустное впечатление, хотя в конце концов я утешаюсь надеждой, что здесь во многом будет лучше, и именно благодаря штунде... В православной русской деревне я почти не бывал, и здешнее сельское духовенство так близко наблюдаю впервые. Познакомился с местным о. благочинным в с. Кр-м, мужем ума и сердца и образцовым душепастырем, сосед его в с. Кор-не, тоже честный и благоразумный пастырь; он сумел отвратить опасность штунды от своего прихода, между тем как в этом селе есть сахарный завод. Но более всех заинтересовала меня личность о. Василия Луз-ва в с. Typ-ке, мужа апостольской ревности в деле миссии и по истинно апостольской бедности.... Typ-ка – приходец маленький, храм здесь бедненький, маленький, народ развращён водочными заводами, шинками и панами, а тут на эту почву враг – человек насеял штундовых плевел и всё село духовно разорено. Одни открыто принадлежат к секте, другие сочувствуют и дожидаются лишь подходящих для перехода поводов и времён... Рассказывают, что при предшественнике о. Василия штунда доигралась здесь до отчаянной воинственности, окончившейся неслыханной дерзостью. Однажды вожаки секты ворвались в храм во время отпевания тела одной покойницы, которую считали своей последовательницей, а между тем последняя, умирая христианской православной кончиной, завещала священнику и православным родственникам не допускать штундистов к погребению и не лишать её православного погребения. Прах был из дома принесён в храм, началось погребение, как вдруг врываются с шумом фанатики, учиняют свалку с православными родственниками покойной, стараясь унести из церкви (из «капища», по выражению штундистов), священника побили... Победа осталась на стороне православных. Старуху похоронили по православному, а с буянами правительство расправилось военным судом... Вообразите теперь картину штундизма в с. Typ-ке и его деморализующих последствий на православную среду... Но вот послал Бог достойного пастыря, вышедшего из народа, и потому близкого к нему. После суда штунда присмирела и стали лучи света понемногу разгонять нависшую тьму, и ныне совращаемых числится только несколько десятков душ, а были сотни, но и упорство оставшихся видимо смягчается¹⁷³...

В сопровождении о. Василия мы отправились прежде в Дед-у, здесь штунда недавно, но успела принять угрожающие размеры. К сожалению, застали мы священника – старика тяжело больным воспалением лёгких, так что мы от него в этот раз почти ничего узнать не могли, и только на следующий день после 45 пиявок (!) он мог нам сказать, что в приходе штундистов числится около 36 душ.

Сектанты были приглашены в приходский дом: явилось их около 12 человек, вооружённых библиями, и мы начали обыкновенные собеседования о церкви, таинствах – особенно евхаристии, иконах, иерархии и проч. Они слушали нас с большим вниманием, и сказали, что такие собеседования им очень приятны, так как они будто бы прежде никогда не слышали от священников таких речей, но говорят, что это – обычный приём сектантского лукавства при беседах с новыми увещателями, а может быть они и не лгали...

На наши доказательства, между прочим, штундисты говорили, что они готовы возвратиться «в рукотворенную церковь», но пока эта церковь представляет де тьму и пока от неё исходит зло и гибель народа, погрязшего вместе с вождями своими в бездне пороков, нам де нельзя иметь общения с православными... На моё возражение, что дело не в личностях, а в началах, и что начало должно стоять выше личностей, они высказались яснее и сказали, что православное духовенство не суть те пресвитеры Христовы, образ которых начертан ап. Павлом, а что они ветхозаветные священники, которые распяли Христа, и которые, по слову Божию, теперь уже не нужны для «новой твари» во Христе... О, невежество! Пришлось собеседникам раскрыть историю новозаветной иерархии. А когда, между прочим, указал я на пример о. Иоанна Кронштадтского, сектанты сказали, что один в поле не воин и тут же свели речь на материальную сторону, жалуясь на своего батюшку за то, что он берёт за похороны по рублю и по полтора (?!), получая 240 руб. казённого жалования. По рублю за похороны и это много! подумал я себе, но, чтобы сказали они обо мне, если бы узнали, что я сам получал по 50, 80 гулд. за похороны, а за венчание, обыкновенно, у нас в Галиции дают не менее 10, 15 гульденов, и никогда жалоб никаких не бывает... Не добр русский народ к своим душепастырям, если так низко ценит их труды!.. А может быть его так штунда извратила?.. Перешла речь на иконы. Здесь меня удивило, что один штундист упрекал святителя Николая, что он ударил Ария на соборе, и заметил, что они (сектанты) высоко уважают Ария. Я спросил их: за что же вы его так уважаете? Со-вопросники смутились и даже покраснели, значит – промахнулись. Видно, что они знали, кто был Арий и чему учил. Кажется, что штунда уже глубже идёт, до отрицания божества Христа, потому мы должны были поднять этот вопрос и указать им на 1-ю главу к Евреям, послание к Колосянам и на другие места св. Писания. Собеседование длилось пять часов. Начитанность в священном Писании О. Василия поражала со-вопросников в самую главу, говорил он спокойно и логично, объясняя смысл текстов, я же говорил больше к сердцу, и нельзя было не заметить, что такой приём больше достигает цели в своём влиянии на толпу. Рассуждения богословские туго понимают простецы и скоро забывают, голос сердца глубже проникает. Надо говорить и к омрачённому уму заблудших, но больше – к сердцу и совести отпавших. Наше слово увещания многих тронуло до слёз, но когда одни плакали и внимали, другие (вожаки) перекидывались взглядами друг с другом, как бы говоря: «вот фарисеи и книжники»!..

И ещё одна подробность поразила меня. Когда я сказал сектантам, что, отделяясь от Церкви, они приносят вред и делают радость врагам, которые, видя могущество России, очень рады такому раздору, штундисты сказали: мы молимся и за начальство и за власть, «чтобы они нами хорошо управляли, и готовы повиноваться правительству во всём, но под условием, если законы правительства не будут противоречить заповедям Господним» ... А когда о. Василий заметил, что все сыны России и Царя должны быть одно, в виду врагов, и если бы последние задумали нанести отечеству вред, или прийти на нас с оружием, не должны ли мы тогда стоять все, как один человек, пустили ли бы мы врагов на наше отечество? Скажите! Ответа не было; только после паузы один сказал: «Божья воля»! Вот и всё. Придёт враг, мы не пойдём на него».

– А как ты рассуждаешь о войне? Спросил я этого последнего.

– Её вовсе не нужно.

– Ну, а если придёт на нас враг?

– Мы встретим его с любовью.

– Ну, если же это будет не частный, а общий враг всего нашего отечества? Пойдёшь с ним воевать?

– Нет.

– Но тебе прикажут идти на войну в виду общего блага, ради спасенья отечества, – защиты жён, детей, и дадут тебе оружие?..

– То я не буду стрелять.

– Как не будешь?

– Стрельну вверх, в воздух...

Э, вот какая подкладка в штундизме, подумал я. Вера и библия только покрывало, и под ним прячется анархия. Штундисту теперь не надо церкви, попа, чтоб одним начальством («игом» на их языке) было меньше. И он привыкает обходиться без духовной власти. Но потом, в своё время, придёт очередь и до государства, и до правительственных учреждений и лиц, с которыми навыкшие в церковной анархии способны также легко расправиться... Да, эта откровенность Дед-кой штунды наводит меня на многие невесёлые размышления. Ясно, что в секте вопросы веры и политики близко связаны между собой. Да это и понятно. Другого конца ждать нельзя, когда возвышенное евангельское учение о христианской духовной свободе и братстве находится в руках тёмной грубой толпы, водимой своим своевольным разумом или хитростью врагов Православной России...

Сектанты спрашивали меня, почему начальство возбраняет им сходиться для бесед и чтения евангелия. «Разве чтение евангелия преступление? тогда для чего царь повелевает издавать свящ. Писание, разносить книжки по сёлам и так дёшево продавать, если нельзя нам читать слово Божие»? говорили мои со-вопросники. Я им ответил; русское правительство всякую церковь уважает и никого в деле веры не стесняет, но ваше общество церкви не составляет, а секту и притом тайную, неопределившуюся. Правительство не знает вас хорошо, кто вы, почему и для какой цели отделились от господствующей церкви, кто ваши руководители, о чём беседуете на своих собраниях и т. д. Вы, по своей духовной и умственной незрелости, ещё дети и никакое правительство, раз оно попечительно и верует в истину и силу своей Церкви, не может оставить народа без опеки и под руководством врагов России и православия. Если вам что не по душе и вы обижены чем – это дело начальства выслушать вас и зло предотвратить, а ваш долг не мудрствовать паче, нежели подобает... На эту тему я многое и другое им говорил и в духе мира и любви обличал заблудших, доказывая, что они не последователи Христа и апостолов, так как Христос «по вся дни» бывал в «рукотворенной церкви и учил, апостолы также учили в храме... и вам – говорю я – тоже нужно идти в храм и учиться там вместе с братией православной разумению закона Господня... – «Нам нечему там учиться, мы, сколько Господь открыл и нужно для спасения, познали Слово Божие: не пьянствуем, не лаемся (не бранимся), не воруем, трудимся, – пусть православная Церковь отучит вперёд своих от пороков, а мы с порочными не можем сообщаться: какое причастие свету ко тьме?.. Если нам дадут в церкви говорить и учить, – мы пойдём, пожалуй» ...

Какова гордость! и какие претензии! Вот тебе и серый, русский мужичок с его мытаревым смирением!

Штундисты набираются, обыкновенно, из среды самых бедных поселян и только в виде исключения пристают иногда к секте более богатые крестьяне. В Дед-не ни одного лучшего хозяина до сих пор пока не совратилось; хотя по словам сотского, есть уже немало колеблющихся и склонных к переходу в секту. Этот почтенный сельский страж общественной тишины и спокойствия 15 лет на этой должности и в рот не берёт хмельного, слишком обеспокоен штундой и пророчит, что через два года почти все в селе будут «штундеры» (так сектантов называют в народе¹⁷⁴.

В том нет сомнения для меня, что штундизм и социализм почти одно и тоже, только в разной оправе. В Библии на всё можно найти текст. Бедный ищет утешения и ему указывают в евангелии, перетолковывая небесные истины на земной лад.

Прот. И. Наумович

(Продолжение будет).

(Летописное сказание о штунде в селе Моринцах Звенигородского уезда Киевской губернии).

Село Моринцы – один из тех пунктов, на которые щтунда, появившись в Киевской епархии, сделала первое нападение. Когда известный Герасим Балабан, воспитанник Херсонской штунды, придя в родное село – Чаплынку, посеял здесь первые семена нового учения, а затем часто был вызываем в Киев и Таращу на объяснение: то во главе первых чаплынских штундистов стал жаркий последователь Балабана, Яков Коваль. Моринцы отдалены от Чаплынки 30-ти вёрстным расстоянием и лежат не на линии первичного движения штунды в наш край; но случилось, что у Коваля в Моринцах была родня, свояк Даниил Школьный, и вот Коваль, не бывавший у этой родни уже несколько лет, в новом своём положении вспомнил о ней и, как снег на голову, прибыл в Моринцы в самый день освящения новой церкви, 1875 года 25 сентября на кануне храмового праздника. «Что вы, тёмные головы, слушаете этих длинноволосых и ходите в это идольское капище?» – шепнул своей родне Коваль, и на эту тему вёл с ними беседу целых три дня; а уходя домой, просил в свободное время и его не забывать. Всё это делалось в полном семейном секрете, и о посещении Коваля мы узнали лишь спустя два года. Даниил Школьный – человек пожилой, неграмотный, но натура жестокая властолюбивая. Он был рад открытию Коваля и мысль – поверховодить в селе, хотя бы и в таком важном деле, как религия отцов, пришлась ему по сердцу. С него и пошла штунда в Моринцах.

1876-й год. Слухи о появлении в Херсонской губернии какого-то мужика Рябошапки, проповедующего новую веру, дошли и до моего прихода. Толкуют о сём по селу много и горячо, но все согласны, что дело это нечистое, проделки сатаны. Уже все знают и название новой секты – это «штундовые». Поясняют, что штундовые молятся только по ночам и не иначе, как ставши вокруг налитого водой ушата; тогда ихний бог «вырывает» из воды и учит их новой вере. «Народная фантазия»! – подумал я сначала; но потом сообразив, что этой фантазией народ, может быть, облекает явление действительное, и притом православию неблагоприятное, сказал сам себе: «надо быть на страже», и осенью посетив святыни киевские, купил двенадцать книжек четь-миней св. Димитрия Ростовского за деньги, собранные приходскими «сестрицами». Книги разобраны нарасхват и хотя бойких чтецов не более пяти–шести, но берутся за чтение все – и сильные в нём, и слабые. Слава Богу! В селе тихо, в пост великий говели все.

1877-й год. Оказывается, что Даниил Школьный, тайно от глаз посторонних, работал, в своём интересе: истекший и настоящий годы употребил он на привитие штунды в своей семье. Сам не умея читать, он эту миссию властно и всецело возложил на своего женатого сына Феодосия, в 60-х годах прошедшего приходскую школу и жившего при отце. За это время отец с сыном побывали не раз и в Чаплынке, где и получили от свояка – Коваля нужные указания. Когда перед праздником Рождества Христова, я с молитвой посетил дом Школьного, жильцы его заметно не рады были приходу моему. Старика не было дома, старуха неохотно двигалась, убирая хлам со стола, невестка и две дочери стояли неподвижно смущённые, а сын Феодосий мелькнул под окном, видно, – перед моим приходом он вышел нарочито из хаты. По прочтении молитвы наличные члены семьи и призванный в избу по настоянию моему Феодосий приложились ко кресту обычно, но в медленной поступи их, в потупленных взорах, в неровных движениях я подметил что-то недоброе. Иконы были на месте, на полке около их лежало, редкое ещё тогда в употреблении крестьян, евангелие в русском переводе. Я заподозрил штунду и внутренне смутился. В приходе распространился слух, что Феодосий Школьный читает штундовые книги, по праздниками Рождества, Нового года и Богоявления все почти члены этой семьи в церкви были на лицо и молились, как ни в чём неповинные.

1878-ой год. Боже мой! в приходе моём штунда, – совершенная, настоящая, как её описывают в епархиальных известиях. Генваря 7-го дня я посетил дом Школьных для кропления св. водой и застал там (штундовое) сборище; насчитал там около 20-ти лиц обоего пола; как видно, они знали, что я располагал быть на этой части села и приготовились. До моего прихода они плотно сидели кругом стола и о чём-то рассуждали; при появлении моём с клириком и пении праздничного тропаря они поднялись на ноги, не покидая своих мест. Я окропил св. водой передний угол с иконами, а затем и прочие стены. Стоящие не шевельнулись и не наклонились, как принято. На столе, покрытом чистой скатертью, хлеба не было, лежало лишь раскрытое евангелие, прежде мной виденное на божнице. На моё предложение – приложиться ко кресту и принять окропление св. водой – все отказались, мотивируя свой отказ тем, что «крест деревянный не – божество и святит их вода живая, то есть слово Божие». Я понял, с кем имею дело... Незнакомый дотоле трепет прошёл по всем моим жилам, а к сердцу и к горлу подступила такая жалость о погибших овцах двора моего, что я готов был заплакать. Защищая своё поведение, члены сборища кидались к евангелию и указывали тексты. С терпением и любопытством я вслушивался в их толкования и, стараясь сохранить присутствие духа и спокойствие, говорил: «да так ли это? всматривайтесь получше, найдите нечто иное». Не подав вида, что я признаю их отступниками от Церкви, я простился с ними мирно, пожелав, чтобы они чтением евангелия в совершенстве узнали волю Божию, в чём я готов быть им усердным пособником. В дом свой я возвратился поздно, пища не шла мне в горло, сон бежал от очей моих. Я дал обет молиться о моих совращённых прихожанах и в следующий воскресный день на проскомидии, при вынутии о них части, молитва моя вылилась в следующей форме: «помяни, Господи, заблуждающихся рабов Твоих Даниила, Иоанна, Феодосия и прочих, яви им истину и благодать Твою, яже хранити изволил еси во святей Твоей апостольстей Церкви, да и тии с нами славят всесвятое имя Твое ныне и во веки».

1879-ый год. О моих штундах говорит, не умолкает всё село; к толкам о них я прислушиваюсь, над ними самими наблюдаю. В церковь то тот, то другой штундист являются, особенно те, коих жёны не склоняются к штунде и их самих удерживают. Довольно часто встречаю их на похоронах и при освящении колодцев; принимают во многом участие, но при целовании креста и окроплении св. водой стоят в стороне, не подходят. Слышно, посещает их собрание новое лицо – Савва Шляхта. Уже в руках их явилась и библия. Мучат они меня: иной раз, смотря на их набожность, сдержанность, думаю, – не ошибаюсь ли я, может быть они хотят быть только хорошими православными – и луч светлой надежды блеснёт в душе моей. Но вдруг слышу в толпе: «Данило назвал церковь синагогой, Иван говорил: попы – фарисеи, Феодосий утверждает, что попы ничего не знают»; – и я опять погружаюсь в горькие думы. Приблизился пост великий; я получил синодальную библию в русском переводе и решился на широкое предприятие: видя, что мои со-вопросники нахватались изречений священного Писания урывками и без связи, я задумал эти урывки систематизировать в их сознании, а для этого и провести их по всей библии, тем более, что к ней они и сами льнут и других приглашают. Мы условились: во дни первой седьмицы в 2 часа пополудни всем мужчинам – сектантам собираться в школьное здание и вести здесь чтения по библии до позднего звона вечернего. объявив, что приглашаю их к любимому ими чтению Слова Божия, я всякую принудительную к тому меру обошёл, и штундисты точно в первые дни являлись исправно и в полном составе. В собственном смысле всей библии мы не читали – для этого потребовалось бы много времени – а дело велось так: читалась раздельно и внятно ветхозаветная история Москвина и при встрече с событиями, имеющими в данном случае великую важность, обращались к самой библии и слово в слово вычитывали сказание по ней. Пользуясь таким приёмом, я по библии указал слушателям своим в течение седьми дней следующие места: извращение сердца человеческого грехом первородным (Быт.3:12), обещание Избавителя (Быт.3:15), кожаные одежды в раю, как признак первых жертвоприношений за грех, непочтение Хама к отцу, Авраамово жертвоприношение, начало идолопоклонства (Быт.35:2–4 ст.), освящение земли Богоявлением в купине, установление пасхального агнца, чудодействие жезла Моисеева, устройство скинии и златые в ней херувимы, поклонение Аарона, Моисея и всего народа перед дверями скинии, наказание Корея, Дафана и Авирона за возмущение, молитва Моисея с воздетыми руками при сражении с Амаликом, пленение филистимлянами Кивота и падение идола Догона в виду его, устроение и освящение храма Соломонова и явление в нём славы Божией в виде облака, чудо от костей Елисея пророка, обращение пророка Даниила в молитве ко храму Иерусалимскому и отвержение им идола, поставленного на поле Дейре, построение второго храма по повелению Господню, изречённому пророком Аггеем, жертва Иуды Маккавея в храм на молитвы об убитых в сражении воинах. В конце чтений перечислены слушателям пророки с указанием места, времени и обстоятельств, при которых они пророчествовали. Чтения эти при других трудах первой седмицы крайне утомили меня, но я утешался тем, что, благодаря им, мои со-вопросники превратились в покорных слушателей, возбудились прежним уважением ко мне, а главное – познакомились из первоисточника с теми священными изречениями и событиями, которые сектанты или обходят, или извращают, равно и с такими, на которых опирается и православное учение и хочет основаться и штунда. Кажется, мои собеседники поняли, что, устрояя чтения близ церкви, я рассчитывал на посещение ими и повечерий церковных с покаянным каноном св. Андрея, и – тогда как православные, выслушав чтение, по звону колокола направлялись со мной в церковь – они много не думая направлялись домой. «Видно и говеть они не будут» – шептали в толпе. А вот посмотрим – отвечал я. И сверх чаяния мои штунды на этот раз говели. Правда, ходили в церковь одни сутки, стояли за чтениями угрюмо, холодно, но говели. Далось заметить, что посещавшие чтения мужчины были сговорчивее при исповеди, чем женщины, не прослушавшие их: эти последние старались рисоваться вольностью движений и назойливостью. Варвара, жена Андриенка, не в очередь и нагло став перед аналогием, потребовала непременно исповедовать её, а не другую, ибо ей некогда; заявление уважено; исповедавшись, никакой жертвы на содержание причта в тарелку не положила, громко заявив, что спасение не покупается, а подаётся даром... Отбыв говение общим порядком, для всех православных, сектанты постарались однако отличить себя от них хотя малым чем: в день Пасхи они не принесли к церкви для освящения яств праздничных: «не хлеб пасха, а Христос пасха» – свысока вещали они. К осени новую печаль принесли мне мои отщепенцы: эта самая Варвара, жена Андриенка, 9-го октября родила сына; все мы ожидали, что будет дальше. А дальше было то, что штундовые собрались к Андриенку, нарекли новорожденного Иаковом, почитали, попели, закусили и оставили дитя некрещённым. Я крепко восскорбел и, не зная чем утешиться, принялся писать сборник свидетельств об иконопочитании, рассчитывая хотя в рукописи вычитывать его моим заблудшим овцам, если в печати ему не найдётся места.

1880-й год. Штунды наши истекшим праздником Рождества Христова пилигримствовали в Чаплынку. Многие видели их при выходе из села, другие видели их в дороге. Возвратились и похваляются, что были там на штундовых собраниях и не нахвалятся хорошими порядками на своих собраниях. Православные слушают и недоумевают. «Итак, думаю я, нашествие вражеское усиливается, надо и себе прибавить сил и оружия. Библию со всевозможным вниманием прочёл я ещё в прошлом году и поделал в ней нужные знаки и выноски. Теперь обратился к книгам руководительным. Мало их нашёл я у себя: богословие пресвящ. Макария, проповеди митр. Филарета, обличит. богословие архим. Иннокентия и только. Всё, что в этих книгах касалось лютеранских воззрений, я прочёл в этом году и составил для себя заметки, которыми руководился и тогда, часто пользуюсь и теперь. Для пополнения своей скудной библиотеки я выписал теперь: послания Игнатия Антиохийского, творения Киприана Карфагенского, изъяснение литургии митр. Арсения, беседы Златоустого на 1-е послание к Коринфянам. Для народного чтения приобрёл: розыск Димитрия Ростовского, жития святых в русском переводе Извольского, Одесский Воскресный листок за первый 1876 г. и друг. Прочтением сих и некоторых других книг подновив свои богословские знания, я во всеоружии сей подготовки начал вести в сём году с штундистами довольно пространные рассуждения и беседы. Но так как повод и случай к ним давали большей частью мои посещения штундистских домов предпраздничные, причём, кроме посещаемого семейства, посторонних и лишних лиц почти не бывало: то беседы сии не нарушали мирных с сектантами моих отношений. Совершенно другого характера выходили эти беседы в том случае, когда я натыкался на целые штундистские сборища. Первый такой случай был в доме того же Даниила Школьного, когда я явился к нему с кроплением св. водою. Вхожу – опять у них собрание. Верно частые посещения мои уже им наскучили, потому что все сразу нахмурились. Невольно возбудился и я. Пропели тропарь. Я окропил голые стенки, подхожу к Даниилу, спрашиваю: «можешь целовать св. крест»? – «Не могу». – «Почему»? – «Это-не божество». Спрашиваю другого, третьего, следующего – все повторили то же. Было у меня в кармане русское евангелие малого формата; я вынул его, раскрыл на заложенной странице и, поднося к губам Даниила, спросил: а это можете целовать»? Он молча приложил уста к раскрытому евангелию, за ним по порядку сделали то же все, кроме последнего по ряду Кирилла Гаркуши, который отказался от сего, заметив, должно быть, на лице моём скрываемую улыбку. «Прочитай теперь место, к которому прикладылись» – обратился я к Андриенку. Тот прочитал: «тогда он (пилат) предал Его (Иисуса) им на распятие; и взяли Иисуса и повели; и неся крест свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски голгофа» (Ин.19:16–17 ст.). Некоторые сейчас же догадались и сделали гримасу. Тогда я заключил: «да, всякое слово в евангелии целовать можно и должно; но если можно на бумаге целовать слово крест и распятие, то почему же на дереве нельзя целовать крест и распятие»? Толпа молчала и только нервно задвигалась... «Зачем вы нас кропите водой? – вопрос. – «Затем, что она освящённая». –«Мы и без неё освящаемся Духом святым». – «Да, Духом Святым, но через воду». – «Довольно и одного Духа Святого». – «Было бы довольно, если бы так Бог изволил; но Бог изволил освящать не одним Духом, но водою и Духом, т. е. Духом через воду». Возражения посыпались со всех сторон и высказывались так наступательно, грубо и дерзко, что псаломщик страха ради начал тянуть меня прямо за рукав из не гостеприимной избы иптундистской. Чтоб мирно расстаться с ними, я у порога обратился лицом к моим поносителям, благословил их иерейской рукой и произнёс: «если не сильны для вас наши речи, то уж Сам Господь да просветит ваши умные очи к познанию Его истины». По мере приближения великого поста я старался угладить все пути для хождения штундистов в церковь и говения. Сократил некоторые чтения, утомлявшие тёмный люд (да простит мне Господь!), чтецам велел предварительно просматривать на дому предлежащее чтение в церкви и читать громко и внятно. Для образчика сам ходил на клирос и читал, пение улучшил прибавкой голосов из школьников. По воскресениям вместо вечерен читал любимое штундами евангелие Матфея в русском переводе, кратко и в положительной форме разъясняя православным места, подставляемые штундами. Всё с моей стороны было устрояемо к принятию этих странников мира, попавших в сектантские дебри, но... увы! ни один из штундистов в сей пост в церкви не показывался, и никто из них не пришёл говеть. «Кончено» – повторял я грустно в светлый день Пасхи. «Что дальше будет и что дальше мне делать – Сам Ты, Господи, меня настави».

Священник И. Березницкий

(Продолжение будет).

(Хроника).

„Религия-это главная основа государства. Церковь – величайшая на земле святыня. Состояние духовенства всегда привлекало Наше особое внимание.“ (Из резолюций Императора Николая 1).

Содержание: Царственная деятельность Императора Николая I на пользу православия и внутренней миссии. (По поводу столетия со дня рождения в Бозе почившего Монарха). Высота воззрений Императора на государственное значение Церкви, и широта личного участия Его в делах церковного преуспеяния. Оживление и расширение внутренней миссии Церкви. Централизация в направлении миссионерского дела: столичный и губернские совещательные (по миссионерским делам) комитеты. Учреждение епархиальных миссий. Миссионерские отделения при академиях и семинариях. Высочайшая инструкция и взгляд Императора на основы борьбы с расколом и задачи внутренней миссии. Служебное и материальное положение миссионеров в царствование Николая I: взаимодействие светской и духовной власти в борьбе с расколом и сектами. Законодательные административные ограничения личных и общинных прав последователей более вредных раскольничьих толков и сект. Выселение в закавказский край духоборцев. Попечения Императора о религиозно-нравственном просвещении православного народа в духе православной веры и Церкви. Меры к поднятию нравственного, умственного положения приходского духовенства. Дарование духовному сословию прав и привилегий. Заботы Императора о храмоздательстве и церковном благолепии и благочинии. Внешняя миссия в царствование Императора Николая I. – Годовщина православного миссионерского общества. Учреждение первого в России миссионерского института. Ещё по поводу пред-коронационных раскольничьих происков и ухищрений. Ознаменование Черниговскими единоверцами патриотических торжеств восшествия на престол Их Величеств и дней коронации. – Семинарские миссионерские листки. – Предостережение журналу „Неделя“ за статью с идеями толстовского сектантства. Вызов Русских штундистов в немецкую семинарию.

25 июня текущего года исполнилось сто лет со дня рождения Императора Николая I. С глубоким чувством благоговейного почитания молитвой и добрыми делами благодарная Россия вспоминала в эти славные царственные поминки замечательнейшего из Российских Венценосцев, Государя, положившего в течении своего тридцатилетнего царствования твёрдое начало главнейшим устоям государственной мощи и славы России – православию, самодержавию и русской народности. Величавый образ блаженной памяти Монарха отпечатлелся неизгладимой печатью решительно на всех сферах церковной, государственной и народной жизни России. Религиозный, глубоко-верующий в Бога и Его промысл, в самобытные силы и призвание России, убеждённый поборник монархических начал власти, рыцарски честный, искренний и прямодушный, ненавидевший ложь и неправду, верный друг своих вероломных друзей, твёрдый как скала на словах и в деле, – строгий к себе и к другим, – Император Николай Павлович создал своим царствованием целую эпоху в истории России, о которой ныне здравствующие Его современники, потомство и история вспоминают с такой же народной гордостью, как и об эпохе Великих Петра и Екатерины. Кто сам знал и помнит Монарха, – исполнен почти беспредельного и безотчётного благоговения к светлой памяти Царя, – кто родился или сложился характером уже после него, с детства привык чтить в нём воплощение Государя строго-справедливого, отечески-ласкового, и властного, отзывчивого и любвеобильного по отношению как ко всему своему народу, так и к каждому отдельному лицу. Многих из стареющего поколения шестидесятых годов, многих из мятущейся умом и сердцем молодёжи смущает до сих пор величавая фигура Русского Самодержца, запретившего внутреннему неустроению и мятежам в разгар напряжённейшего и тревожнейшего из столетий.

Ко дню празднования столетия памяти Императора Николая I историческая литература, как светская, так и духовная, а равно и периодическая печать дали читающей России обстоятельное жизнеописание почившего Императора, подробную характеристику (насколько последняя возможна ещё в наше время) царственной деятельности и заслуг сего Государя перед отечеством. Долг миссионерского органа вспомянуть перед читателями своими о царственных заботах и трудах почившего Великого Монарха на пользу православия и Церкви и в частности о заслугах Николаевской эпохи в отношении внутренней миссии отечественной церкви – для дела церковно-государственной борьбы с сектантами и расколом. Нельзя не заметить, что эта сторона царственной деятельности Императора Николая I в юбилейной печати как-то обойдена, замолчана¹⁷⁵: как будто она теневая для славной памяти незабвенного Императора, или маловажная. А между тем для отечественной церкви царствование Императора особенно памятно по той непрерывно сердечной заботливости, с которой Государь относился к делу православия, к интересам духовенства, к вопросам миссии с первых же дней Своего царствования и до самой Своей кончины. После забот об армии и русском солдате, едва ли можно указать другую сферу государственной жизни того времени, где бы была проявлена почившим Императором такая широта сердечной любви и личного попечительного участия, как в делах духовного ведомства, и в частности относительно мероприятий, содействовавших успехам внутренней миссии Церкви и ослаблению раскола и сектантства в Империи. Так что в сфере церковного управления, в жизни и быте духовенства и в делах внешней и внутренней миссии Николаевская эпоха является беспримерной в церковной нашей истории по тому подъёму и оживлению сил деятелей Церкви, по обилию жизненности и строгой целесообразности церковно-государственных мероприятий, по благотворности плодов этого царствования для православия.

Воспоминание о разносторонней неутомимой царственной деятельности Императора на пользу Церкви и миссии может дать немало поучительных уроков и нашему чуткому к миссионерской борьбе с расколом и сектами времени.

Достаточной характеристикой взглядов и отношения Императора к религии, Церкви и миссии могут служить уже одни вышеприведённые и другие не менее классические слова Монарших резолюций: «религия – это главная основа государства, – своевольство понятий вредно для общества и есть последствие удаления от религии», «Церковь – величайшая на земле святыня». «Добрая нравственность должна быть в сердце и иметь своим основанием религию¹⁷⁶.

«Вы хотите принуждением, силой сделать из немцев (Остзейского края) русских, (православных) с мечом в руках, как Магомет, но мы этого не должны потому, что мы – христиане... мы должны любовью и кротостью привлечь (на сторону православия) немцев»¹⁷⁷. «Миссионеры и священники обязаны действовать «как учением, так и примером, приспособляясь к понятиям (иноверцев); которые святого крещения принять не пожелают, таковым принуждения не чинить и не угрожать, но поступать по образу апостольской проповеди с великим смирением, тихостью и кротостью, оставляя их с миролюбием до другого благоприятного времени» (из Высочайше утверждён. инструкции). «Слава Богу, но подтвердить действовать осторожно и не торопливо». (Резолюция Государя по поводу присоединения униатов) и т. д. Такие гуманные начала положены были в основу миссии Николаевского времени, что, как видит читатель, уже само по себе совершенно исключает укоренившийся в некоторой части общества и печати тот неверный взгляд, будто бы миссия Николаевской эпохи опиралась на одни только полицейские меры, шла неверным путём и потому оказалась малоплодной. Беспристрастное обследование состояния и организации миссионерского дела по вразумлению раскольников и сектантов приводит к заключению, что никогда ранее наше миссионерское дело не имело такой полноты мероприятий, такой строгой организации и единства взглядов и действий Церкви и государства на раскол и секты и на меры борьбы с ними. В принципе путь начертан был правильный: впереди шли церковные меры духовного воздействия в духе христианского смирения и терпения. Государственным ограничительным мерам в отношении сектантов и раскольников отведено было второстепенное, содействующее, значение. Если же бывали уклонения и меры репрессий врывались не в свою сферу, вина – не в законодателе, а в излишнем усердии, в невежестве, а также и нередко в недобросовестности исполнителей велений Царя. Притом, резкость и настойчивость некоторых законодательных Николаевских мер в отношении заблудших (переселение духобор, правовые ограничения некоторых толков раскольничьих) обусловливалась особыми историческими обстоятельствами, а также состоянием сект и раскола – тем воинствующим характером пропаганды сектантства и раскола, к каким привели неблагодарных отщепенцев мягкие гуманные меры благороднейшего из Монархов Александра I.

Чтобы правильно оценить репрессивные меры Императора Николая I-го, нужно установить верный взгляд на историю сектантства и раскола, и состояние, в каком застало их последнее царствование. Довольно напр. припомнить известный проект камергера – скопца Еланского, поданный Императору Александру Благословенному об учреждении скопческого управления Россией, – о хлыстовских кораблях, о. духоборческих изуверствах на Молочных Водах, о всесильном господстве над бедным православным населением раскольничьего капитала, созидавшего в видах возвеличения своей веры такие храмы и скиты, каких не имело православное население.

В Бозе почивший Император Николай Павлович в основе правительственных отношений к расколу и сектантству оставил те же начала веротерпимости, которые вошли в жизнь с Екатерины Великой и господствовали при Александре I. Раскольники и сектанты за содержание той или другой веры не преследовались; ограничение их гражданских личных и общинных прав направлены на пресечение прозелитизма и обуздание вредной для православия пропаганды усилившихся лжеучений. В тоже время правительство полагало своими мерами обеспечить успех миссионерского воздействия на тёмную массу, которая по своей духовной слепоте казалась бессильной к восприятию спасительных благ истины православия.

Обращаясь собственно к мероприятиям миссионерским, мы видим, что миссионерская деятельность против раскола возложена была на обширный круг лиц с различными обязанностями и полномочиями. Во главе миссионерского дела при Св. Синоде был утверждён центральный комитет, а в губернских городах совещательные по миссионерским делам комитеты, состоявшие из епархиальных архиереев, губернаторов и других высших и низших начальствующих лиц духовного и гражданского ведомства. С.-Петербургский центральный комитет должен был следить за общим ходом борьбы с расколом и вырабатывать общие соображения по делу, которые, по обсуждении вопроса Св. Синодом и утверждении Государем, отсылались для осуществления в епархии. Епархиальные комитеты делали тоже самое по отношению к своим епархиальным делам, в пределах своего епархиального района и предоставленных им законом полномочий. Часть исполнительная лежала главным образом на епархиальных архиереях, которые сами должны были избирать средства и орудия для выполнения высших предначертаний, и на приходском духовенстве, являвшемся чаще всего этим орудием, хотя оно и не считалось специально для этого предназначенным. С исключительной целью миссионерства в разное время были организованы миссии из двух и более духовных лиц, состоявших под непосредственным ведением преосвященных, в епархиях: Олонецкой, Пензенской, Саратовской, Тамбовской, Новочеркасской и Иркутской. Первоначально состав миссий набирался из наличных представителей духовенства, удовлетворявших лишь известным требованиям, но после, в 50-х годах, Государь Император повелел озаботиться подготовкой специальных миссионеров. В 1851 году он повелел Св. Синоду обсудить вопрос «о приготовлении особых миссионеров для вразумления раскольников», и в 1853 году утвердил Синодальное определение, установившее главные основания этого приготовления. С 1853 г., по новому закону, стали открываться при духовных академиях и семинариях особые миссионерские отделения, с обучением в них слушателей истории и обличению раскола, статистике его, церковной археологии, пастырско-миссионерской практике и истории противо-раскольнической литературы.

В 1854 г., по повелению Государя, в Петербург было вызвано из 14 епархий несколько протоиереев, священников, иеромонахов и диаконов для слушания уроков по расколу от Синодального члена архиеп. Григория, автора известного сочинения «Истинно-древняя, истинно-православная Церковь Христова».

Порядок и характер миссионерской деятельности был определён во множестве указов и инструкций, изданных и во всеобщее руководство, для отдельных епархий и лиц. Достойно внимания, что первая программа миссионерских действий была начертана самим Государем Николаем Павловичем. В 1828 г. Государь передал Св. Синоду через митрополита Серафима повеление об учреждении в Пермской епархии противо-раскольнической миссии, в котором поручая Св. Синоду снабдить миссионеров подробнейшей инструкцией, сам наметил главные основания организации миссионерского дела, характеризующие глубокое внимание Монарха к миссии¹⁷⁸.

Эти основания организации миссионерского дела на столько целесообразны и жизненны, что, несмотря на то, что Высочайше преподаны назад тому 40 лет, почти целиком входят в действующие ныне правила «о миссии», составленные да первом и дополненные на втором миссионерских всероссийских съездах, – что свидетельствует о замечательной проницательности Императора Николая Павловича и глубоком понимании хода миссионерского дела. Нужно заметить, что те пункты нынешних правил, в каких допущены существенные уклонения от основ, преподанных Высочайшей Николаевской инструкцией, оказываются на практике не достигающими цели. Особенно это нужно сказать о том пункте (6) Николаевских правил, коими ограждалась свобода убеждений и действий сектантской массы от давления со стороны сильных и влиятельных главарей раскола и сект, которые, как ранее, так и теперь, являются главными врагами истины и поборниками раскольничьего мракобесия и сектантского вольнодумства в вере, в тоже время и деспотическими властителями над тёмной сектантской массой. Император Николай Павлович видимо чувством глубоко-верующего человека прекрасно постигал психологию раскола и сектантства, а потому и мероприятия Его оказывались столь жизненными и целесообразными.

Вопрос о наилучшем составе деятелей миссии, об их служебном и материальном положении – был предметом особой попечительности в Бозе почившего Государя. На Высочайших докладах по этому предмету встречаются поучительные и для нашего времени отметки и резолюции незабвенного Монарха. Так, на докладе (1829 г.) о необходимости учреждения епархиальных, противо-раскольничьих миссионеров Его Величество начертал: «стараться должно увеличить число миссионеров, приготовляя таковых заблаговременно». На другом докладе (1853 г.) Государь написал «быть как в действиях, так и в выборе миссионеров крайне осторожным». Круг деятельности миссионеров определялся весьма широко: последние назначались «для наблюдения за действиями священников и благочинных в приходах (с ново-крещёнными, а равно и сектантами, и раскольниками) и для обращения ещё не знавших христианства и заблудших». Ясно определены были также и задачи миссионерства, состоявшие в том, чтобы «направлять заблуждающихся к сближению с св. Церковью». Относительно способов и средств миссионерского действования Государь лично не раз преподавал по духовному ведомству руководящие указания, вполне соответствовавшие высокому характеру этого святого дела, а именно: священникам и миссионерам рекомендовалось соблюдать в своих действиях «осторожность, постепенность и мягкость в обращении». В 1835 г. Государь Николай Павлович Высочайше повелел Саратовскому епископу: «продолжать действия миссии не торопясь и более посредством примеров и убеждений, и отнюдь не показывать намерения к насильственному действию». Когда епископ Полоцкий Смарагд, под влиянием успехов миссионерского дела (по воссоединению униатов) сделал представление о том, что было бы полезно и благовременно обратиться от имени Св. Синода ко всем униатам с воззванием, Император начертал на докладе: воззвание «делать не время и без того милосердый Бог благословляет видимо ход сего важного дела». На другом докладе о воссоединениях униатов Государь снова начертал: «Слава Богу, но подтвердить действовать осторожно и неторопливо, с делом сим (воссоединением) для самой оного пользы и достоинства. Прежде чем воссоединять, Высочайше одобренной инструкцией рекомендовалось действовать на понятия народа и постепенно убеждать его к воссоединению, склоняя прежде всего представителей (а в унии духовенство), и потом через них покорять народ – массу.

Не лишне вспомнить эти уроки мудрой миссионерской осмотрительности доброго старого времени и нашим современным руководителям и деятелям миссии, из которых многие отличаются нетерпеливостью в ожидании обращений отпавших в лоно Церкви, любят ценить успехи миссионерского делания одними цифровыми данными о воссоединившихся... Отсюда не редко имеет в миссионерской практике место непростительная поспешность при воссоединениях без достаточного искуса, без подготовления и научения в истинах православия.

Объединив деятельность церковной миссии через учреждение центрального и губернских совещательных комитетов, Государь стремился также достигнуть единства взглядов и действий и со стороны исполнительных органов местной светской власти с деятелями духовного ведомства. На обязанность первых возложено было оказывать во всех потребных случаях дружное содействие духовенству в его борьбе с вековым злом, каким были в глазах Монарха раскол и секты. Независимо от того полицейская власть обязана была иметь строжайшее наблюдение за неуклонным применением и исполнением всех правительственных распоряжений и узаконений относительно раскола.

Обозревая эти, изданные в царствование Императора Николая I многочисленные законодательные и административные распоряжения по делам сект и раскола, нельзя не видеть, что одни из таковых были направлены «к сближению раскольников с православием», – что было заветным желанием Монарха, – и имели характер мероприятий поощрительных в отношении кающихся; сюда нужно отнести все те права и льготы, какие Высочайше дарованы были воссоединявшимся. Ряд других правительственных мероприятий направлен был к ограничению личных и общественных гражданских прав отступников. В этих последних мерах правительственная власть имела в виду явить сектантской и православной массе населения своё авторитетное доказательство высокого значения православия, как истины и как государственной силы, а в тоже время и вредности раскольничьих лжеучений. Независимо от ограничительных узаконений, были изданы и чисто карательные, имевшие целью пресечение развития пропаганды лжеучений. Здесь Император, как верный сын отечественной Церкви, явил Себя строгим охранителем и бодрым стражем святой неприкосновенности православия: Он был неумолим к совратителям.

В видах сближения раскола с православием», между прочим, Высочайше разрешено было священникам освящать браки раскольничьи в единоверческих церквах по старопечатным книгам, венчать детей раскольников православным браком, без разрешения родителей, приводить раскольников к присяге на старопечатном евангелии и проч. Особенное внимание обращено было Императором на распространение и укрепление единоверия, как верного средства в деле сближения раскола с православной Церковью, а потому эпоха царствования Николая I является самым цветущим временем в истории единоверия. При живом содействии Императора, единоверие было насаждено во всех епархиях и успело укорениться в в самых закоренелых центрах раскола, каковы Иргиз Саратовский, Черниговское Стародубье, Московские Преображенское и Рогожское кладбища¹⁷⁹.

К числу ограничительных мер, касавшихся всех вообще уклонившихся от православия, относятся: лишение раскольников права нанимать за себя рекрутов из православных, занимать какие бы то ни было общественные должности, а, чтобы мера эта не ложилась тяжестью на православных односельцев, установлен был с раскольников особый денежный сбор. Здесь будет не лишне заметить, что раскольники и сектанты и ныне ограничены относительно занятия сельских должностей, так что где раскольник избирается на общественную выборную должность, там кандидатом ему назначается обязательно православное лицо. Штундисты совершенно не допускаются ни на какие должности. Насколько прозорлив был законодатель относительно этой меры, убедительные доказательства тому встречаются и доселе. Отовсюду слышатся не только жалобы, но прямо стон и вопль со стороны православных и единоверцев на крайний произвол и недобросовестную партийность, в интересах своей секты, со стороны раскольников, стоящих во главе городских и посадских самоуправлений. Нам сообщают из Черниговских богатых раскольничьих посадов, что единоверцы там просто бедствуют и нет им помогающего: сильные своим числом, капиталом и сплочённостью раскольники не пропускают ни одного представителя от единоверцев в состав гласных думы и делают самые произвольные обложения имуществ перешедших в православие, налагая своего рода контрибуцию на неофитов: кто платил в расколе рубль, с переходом в единоверие вынужден платить 18 руб., своим лже-архиереям и попам преподносят поля и угодья из городской земли. Стародубский лже-владыка Сильвестр искони веков пользуется сотнями десятин общественной луговой земли, прирезанной к его резиденции. Неудивительно после этого, если единоверие замерло в своём росте!

Другими распоряжениями Императора Николая I раскольники лишены были прав на всякие отличия, в том числе и на почётное гражданство. Эта мера законом 3 мая 1883 г. отменена, и ныне многие из раскольников имеют ордена. Прекращена была также выдача свидетельств на обучение детей и воспрещено принимать к себе в раскольничьи семейства детей православного исповедания. Мера эта имеет за собой непреходящее значение и в наше время. Обучение молодого поколения раскола должна находиться под руководством правительства, а не в руках невежественных фанатиков. К сожалению, наблюдения показывают, что дети раскольников и сектантов учатся и доселе у своих «мастеров», а наши земские и правительственные школы или пустуют, или не существуют в раскольничьих и сектантских посёлках. Из прочих ограничений отметим запрещение раскольникам записываться в купеческие гильдии и иконописные цехи, последней мерой имелось косвенно в виду и охранение чистоты православного иконописного стиля, торговать же раскольники могли только «на временном праве». Велено было называть всех раскольников в полицейских книгах и во всех официальных бумагах так, как установлено в своде законов, без всяких изменений, чтобы видно было, кто из них и какой секты, причём требовать от каждого объявления, какую ересь содержит. Ограничивая личные права раскольников, правительство тем более должно было ограничить права раскольнических обществ. Раскольнические общества были лишены права на законное существование. На их имя запрещалось приобретать недвижимые имущества; духовные завещания в пользу их не были утверждаемы. От имени раскольнических обществ не принимались даже пожертвования. Раскольнические общежития, напр. Преображенское и Рогожское кладбища, владевшие уже недвижимыми имуществами, рассматривались как благотворительные учреждения на общих основаниях и были подчинены ведению приказов общественного призрения, а с 1853 г. ведению Императорского человеколюбивого общества.

Во внутреннюю бытовую жизнь сект, в рассмотрение религиозной стороны раскола, в обсуждение богослужебного ритуала и др. религиозных действий Императорское правительство не входило, если последние совершались в кругу последователей раскола; но не придавало никакого значения этим религиозным действиям, поэтому браки, заключаемые в расколе, считались не действительными. Кроме того, не преследуя раскольников за совершение богослужения, им запрещалось отправлять требы публично и с явным оказательством своего учения и богослужения. Относительно беглых попов был предпринят целый ряд мероприятий, которыми власть старалась ограничить незаконные действия последних и совсем прекратить это печальное явление, получившее, благодаря закону (1822 г.) Александра I, широкое развитие. Относительно молитвенных зданий было поставлено, чтобы построенные до 1826 г. оставить в том положении, в каком они в то время были, после же этого не дозволялось вновь ни строить ничего похожего на церкви, ни перестраивать и починять старые молитвенные дома, при этом велено было снять с часовен кресты и убрать колокола. В раскольнических скитах запрещались всякие исправления зданий, и министру внутренних дел было предоставлено постепенное упразднение этих рассадников раскола. Чтобы привести в известность наличность последователей раскола и сект и затем не допускать новых совращений и вообще распространения раскола, правительством составлялись именные посемейные списки отступников, с указанием их церквей, монастырей, скитов и количества жителей. Детей раскольников велено было крестить в православной церкви, после чего они уже не считались в числе раскольников.

К разряду Николаевских мер пресечения развития пропаганды раскола и сектантства нужно отнести Высочайшее повеление об отдаче в военную службу и ссылку в Сибирь совратителей. 1830 г. секты духоборцев, иконоборцев, молокан, иудействующих, хлыстов и скопцов были объявлены особо вредными, и против них приняты меры наибольшей строгости. В 1832 г. Саратовский и Тамбовский епископы получили от Синода, по Высочайшему повелению, секретную инструкцию о средствах против размножения в их епархиях духоборцев и молокан. В 1836 году вновь усилена строгость взыскания за принадлежность к секте духоборцев, причём было запрещено, разрешённое Императором Александром I, свободное переселение духобор из внутренних губерний в Мелитопольский уезд Таврической губернии, и начато выселение их в закавказский край. Переселение это явилось, как замечено выше, результатом обнаруженных особой следственной комиссией ужасающих преступлений в духоборческих поселениях, центром которых был так называемый «сиротский дом», – резиденция правителей секты – Колмыковых, людей распутных и жестоких. Последние присвоили себе неограниченную власть деспотических распорядителей не только имуществом, но и жизнью своих последователей, слепо уверовавших, что их вожди есть будто бы действительное воплощение самого Бога. При «сиротском доме» устроены были застенки с кошками¹⁸⁰ и плетьми для ослушников и протестантов против установившегося в секте режима: нередко таковых здесь в подземелье и засекали насмерть. От имени пьяных развратных Калмыковых неумолимо действовал грозный синедрион 30 ангелов полубога. Жестокость сектантов доходила до того, что они однажды живым закопали священника – увещателя. Расследование тянулось несколько лет и вызвало Высочайшее повеление о переселении нескольких тысяч духоборцев из тучных полей Таврии на малоплодные степи высокого плоскогорья Ахалкалакского уезда Тифлисской губернии. Переселение совершено в течении 5 лет (1841–1845 гг.). Император поступил с духоборцами решительно, круто и твёрдо, но в тоже время и великодушно. Он повелел сектантам за всё оставшееся на Молочных водах имущество уплатить из казны и отвести достаточные наделы казённой земли в Закавказье, кроме того духоборам и даны льготы на несколько лет по уплате податей. Возвещая им волю Императора, Новороссийский генерал-губернатор справедливо объявил, что «Его Величество, наказуя духоборцев за их злодеяния, оказывает им и знаки своей милости».

Молоканство, как секта с духоборчеством родственная по основным пунктам своего религиозного и социального учения, также находилась у правительства в подозрении. Хотя на эту последнюю секту и не была распространена упомянутая мера массового выселения, но, чтобы охранить местное православное население от тлетворного влияния молоканства, правительство поощряло выселение последователей и этой секты в далёкий закавказский край путём запрещения приписываться к городским и сельским обществам, кроме закавказского края, куда значительное число молокан и выселилось.

Последователям скопческой ереси повелено было прекратить выдачу торговых свидетельств и паспортов на отлучку.

Особое место в церковно-государственных событиях Николаевской эпохи занимает ознаменованная беспримерными успехами миссия по присоединению к православию униатов западнорусских губерний. При вступлении на престол Николая Павловича униатская церковь в России состояла из 4 епархий: Брестской, Виленской, Полотцкой и Луцкой. Состояние её было крайне тяжёлое. Люди, принадлежавшие к ней, жаловались на систематическое преследование католическим духовенством, на постоянное насильственное отторжение от церкви лучших её членов, на преобладание базилиан¹⁸¹, присвоивших себе лучшие места и фундуши, и т. п. стеснения. С самого начала своего царствования Император озабочен был мыслью о лучшем благоустройстве православно-униатской церкви западного края, об· оздоровлении её от католических наростов. Польское восстание 1830 г. побудило Императора настойчиво стремиться к отделению униатской церкви от влияния католицизма. Св. Синоду предложено было заместить епископов в западном крае людьми наиболее энергичными, учреждена была «греко-униатская коллегия», а позже особый «совещательный (миссионерский) комитет, во главе миссии поставлен был приснопамятный Иосиф Симашко, который повёл дело воссоединения тихо, осторожно, но последовательно и верно. Соединённые неуклонные труды комитета, коллегии, епархиальных архиереев и гражданской власти привели в 1839 г. к полному воссоединению униатской церкви с православной и отторгнутые некогда насилием и коварством папистов снова возвращены были в лоно отеческой церкви, в миллионном числе. Государь живо интересовался ходом этого дела и на «синодальном деянии» о воссоединении униатов начертал: «благодарю Бога и принимаю».

Широкие задачи внутренней миссии церкви не были однако ограничены в царствование Императора Николая Павловича одним воздействием на заблудших и заботами только о воссоединении отпавших. Не менее живо одушевлён был Монарх и делом охранения православного населения от увлечения сектантскими заблуждениями и утверждения народа в истинах веры, а также и просвещением масс светом грамоты в духе православной Церкви. В заботах о преуспеянии этой именно стороны внутренней миссии Церкви Государь установил зоркое непосредственное наблюдение за ходом церковного управления, за умственным нравственным состоянием приходского духовенства, и его служебно-просветительной деятельностью, за состоянием церквей и школ духовных и народных, а равно и за религиозными нуждами и потребностями народа.

Чтобы поднять церковную жизнь, улучшить управление, возвысить церковное учительство и просвещение, Император во время своего царствования открыл 15 новых самостоятельных епархий, учредил 5 викариатств и таким образом православный епископат увеличен на 22 кафедры, число новых приходов увеличилось на 9 тысяч. Озабоченный интересами церкви, Император установил тесную связь с правящей духовной властью: он не только рассматривал доклады на Высочайшее имя, но и следил за обычными текущими делопроизводствами в Св. Синоде, был коротко осведомлён во всём, что происходило в духовном ведомстве, что поступало в высшее духовное правление, знал, какое направление сообщалось там делам, так что ни ранее ни позже процесс церковного управления не был так приближен к особе Монарха и никогда наше ведомство не находилось под таким живым Высочайшим покровительством и руководством¹⁸².

Православное духовенство было предметом особого внимания и попечения приснопамятного Государя Николая Павловича. Как глубоко-верующий Он высоко чтил звание служителя алтаря Господня; видя в православии незыблемую основу России, и зиждущую государственную силу, Император признавал великое значение и за духовенством, которому отводил высокую роль в церковно-государственной жизни. Стремясь найти в духовном сословии культурную силу и подготовить в деятелях Церкви надежду и непоколебимое основание всех своих лучших церковно-государственных мероприятий на пользу отечественной церкви и России, Государь предпринял целый ряд мер к тому, чтобы поднять духовенство в служебном, умственном и материальном отношениях на подобающую ему высоту. «Состояние духовенства всегда привлекало наше особенное внимание… в твёрдой уверенности, что добрые христианские нравы составляют основу общественного благополучия, а нравы созидаются и утверждаются наставлением и примером духовенства... Я остаюсь твёрдо удостоверенным, что духовенство верным служением Церкви и престолу и пламенным усердием в исполнении своих обязанностей потщится оправдать Моё о нём попечение» – писал Император в своих резолюциях. (Указ 11 янв. 1828 и 6 д. 1829 гг.).

Насколько высокое представление имел Император о звании священническом, можно судить по резолюциям Его на делах о сложении священниками своего сана. «Полагаю», писал Он, «что звание священническое столь важно, что сколько должно быть разборчиву и осторожну при удостоении оного, столько же должно затруднять добровольное оного сложение» ... «Никак нельзя допустить, чтобы лицо, носившее сие высокое звание, могло непосредственно посвящаться иному служению, какое бы ни было... (после снятия сана) как бы в доказательство, что мирские обязанности выше духовных».

О взглядах Императора на культурное, государственное значение духовенства может свидетельствовать то напр., обстоятельство, что на Кавказе он вменял местному духовенству в обязанность «примирение вражды между горцами». В бывших польских провинциях, на месте польско-католической справы, Государь рассчитывал передать в духовные руки насаждение русской культуры путём школьного воспитания народа, которое, по его мысли «должно быть применено к политическому положению и потребностям края».

Неумолимо строгий и требовательный вообще к долгу службы, Государь Николай Павлович не терпел служебной распущенности и нравственных недостатков в пастырях Церкви. В очищении наличного состава духовенства от позорящих священный сан недостойных членов клира Государь видел одну из необходимых мер к поднятию деятелей Церкви на требуемую служебным их положением высоту. По поводу одного проступка священника Черниговской епархии Государь повелел Обер-прокурору кн. Мещерскому донести Св. Синоду желание Его Величества, «чтобы Св. Синод обратил особое внимание на равнодушие, с коим епархиальное начальство смотрело на поведение упомянутого священника. Его Величество изволит находить, – писал обер-прокурор – что люди, видя в пастыре вместо благочестия пример порока, теряют уважение к сану и впадают в раскол и своевольство понятий, столь вредные благоустроенно государств. Государь Император изволит считать необходимым строжайше подтвердить немедленно же епархиальным начальствам иметь деятельнейший надзор за священнослужителями и тех из них, кои уже замечены дурными, ныне же удалять от должности, а сомнительных переместить под личный надзор архиереев». Высокопреосвященный митрополит московский Филарет составил целую записку о том, как исполнить это повеление. Несколько позже шло новое подобное напоминание лично от Государя: «опять повторяю, что... мало местное духовное начальство обращает внимания на ставленников и подтверждаю – сомнительного поведения священников отнюдь не терпеть; доставить Мне полный список всем священникам, находящимся при должностях, кои были под судом или следствием». Рассмотрев поданный Ему список, от 4 июня 1829 года, Государь повелел Св. Синоду: «ныне же строго рассмотреть... весь список и тех священников, кои, по мнению Св. Синода, окажутся недостойными священодействовать, отрешить от должностей»¹⁸³.

В 1831 году был произведён строгий разбор в духовном сословии, причём в военную службу забирали праздных лиц духовного звания, а из служащих – церковников «негодных и неисправных», из детей духовенства были оставлены в покое лишь получившие образование и взяты в службу все не учившиеся в тех видах, чтобы они не могли получать духовных должностей. Это была последняя выдающаяся по свой строгости мера по очищению наличного состава духовенства.

Однако такая Монаршая строгость в отношении недостойных была ничем иным, как выражением горячей любви Императора к отечественной Церкви и высокого уважения Его к священному сану, что доказывают и неусыпные заботы Государя во всё время Его царствования об умственном, материальном и правовом возвышении деятелей Церкви и Его всегдашнее горячее участие к нуждам служителей алтаря. «Изыскание способов к образованию достойного духовенства» – постоянно озабочивало Императора, и Он не раз предлагал Синоду «неукоснительно» представить Ему по этому предмету свои соображения. Плодом этих высоких стремлений Монарха были Высочайшие Указы (1829–1833 гг.) на имя епархиальных преосвященных, чтобы последние «в избрании и рукоположении ищущих звания священнослужительского поступали бы со всяким опасением, обращая внимание на лета и испытывая поведение и образ мыслей поставляемого всеми способами и удаляя всех замеченных в пороке и сомнительных в отношении строгой нравственности, как равно и недовольно понимающих важность духовных обязанностей и высоту сана», причём требовалось назначать на священнические места исключительно окончивших курс академий и семинарий, не учившиеся допускались как временное и неприятное исключение.

Для доставления средств и способов к более широкому образованию духовенства увеличено было в царствование Николая I число семинарий (на 9) и училищ (на 55), при попечении Великой Княгини Ольги Николаевны, положено начало женскому образованию девиц духовного звания, открыта духовная академия в Казани, содержание воспитанников в семинариях принималось почти вполне на иждивение казны. Духовно-учебные заведения в период этого царствования подверглись троекратной реформе, в основе которой положено было стремление «согласовать образование и воспитание кандидатов священства с уставами Церкви, с прямыми нуждами её служителей и с духом народным», причём курс семинарских наук расширен в пользу предметов, имевших применение «к практической жизни сельского пастырства»; между прочим введены были пастырское и собеседовательное (гомилетика) богословие, естественные науки, начала медицины и сельского хозяйства. О благотворности всех этих мероприятий красноречиво свидетельствуют статистические данные, по которым число образованных священнослужителей в царствование Императора Николая I-го увеличилось на 20,000 слишком и представляло уже ²/₃ всего приходского духовенства.

Насколько близок был сердцу благочестивого, набожного Государя вопрос об улучшении материального быта духовенства, можно судить из следующих знаменательных слов именного Высочайшего Указа от 11 января 1828 г.: «Мы всегда желали, чтобы чин духовный имел все средства к прохождению служения... не препинаясь заботами жизни и безбедного своего содержания... Мы проявили уже в разных случаях Св. Синоду мысль и волю нашу и ныне признали за благо сим снова повелеть, дабы Св. Синод неукоснительно представил способы... дабы лица духовному званию себя посвящающие, особливо приходское духовенство, обеспечены были в средствах содержания везде и особенно в приходах бедных». Таким образом Император шёл впереди своей инициативой, своим сочувствием и заботами о положении бедного духовенства; до царствования Николая I-го ни один из сельских священнослужителей не получал казённого жалования, в это же царствование по вопросу об обеспечении духовенства сделано так много, как никогда на всём протяжении нашей церковно-исторической жизни, а именно: Высочайше повелено наделить церкви «тройной пропорцией» земли, постепенно снабжать причты церковными домами и казённым жалованием, в размере оклада от 300–500 р. на причт, для чего с 1830 г. начат отпуск из Государственного казначейства суммы в 500,000 руб. ежегодно. С присоединением униатских епархий, Государь особое внимание обратил на обеспечение жалованием причтов северо-и юго-западных губерний, где особенно была ощутительна нужда; всего на этот предмет ассигновано 1½ миллиона, так что в это незабвенное для духовенства царствование число священнослужителей, пользовавшихся определённым казённым жалованьем простиралось свыше 55 тысяч, при 13,214 церквах в 32 епархиях. Кроме того, жалование назначено было военному духовенству и законоучителям, гражданским чинам, служащим в духовных заведениях и консисториях оклад жалования удвоен, причём предоставлены были права на пенсию и пособия. Не оставлял Император без внимания и временных, случайных нужд духовенства, Он так в 1828 г. повелел отпускать по 28 т. на пособие духовенству пострадавшему от пожаров.

Чтобы поднять духовное сословие и звание в государстве и обществе, Император Николай Павлович даровал ему права и привилегии, которые делали лиц духовного звания равноправными с служилым сословием государства. Дети священников считались равными детям штаб – и обер-офицеров, освобождены были от телесных наказаний, им дозволено поступление на военную и гражданскую службу на одинаковых основаниях с детьми дворян и гражданских чинов. Образование и служба в духовно-учебных заведениях давали право на соответствующие чины, пенсию и мундир.

Так много сделано в незабвенное царствование благочестивейшего Государя Николая I-го для блага духовенства и в обеспечение успеха его пастырско-просветительной деятельности!.. Счастливо начатое Императором Николаем I дело высокой церковно-государственной важности по обеспечению духовенства, приостановившись в царствование Царя Освободителя, вновь продолжено и успешно поведено в благословенное царствование Царя-Миротворца. Да поможет же Господь ныне царствующему Императору довести до конца это заветное дело Его Августейшего Прапрадеда! В свободе духовенства от материальной зависимости от паств заключается один из главных залогов успеха его миссионерской деятельности против сектантства, всегда начинающего с протеста против поборов духовенства за требы…

Царствование Императора Николая I ознаменовано важными заслугами в деле храмоздательства, которое, как известно, имеет высокое церковно-просветительное, религиозно-воспитательное значение для народа. Своей глубоко-верующей душой Император понимал, что для нашего обрядолюбивого народа храм, как училище веры и благочестия, церковное благолепие, красота и величие богослужения – являются незаменимым оплотом веры и вернейшей охраной против всяких сект и расколов. При частых путешествиях своих по России, Государь воочию убедился, как многого недостаёт в этом святом деле. Постройка храмов велась по личному усмотрению часто невежественных и не искусных строителей, не существовало определённых указаний относительно стиля и характера внешней и внутренней орнаментации храмов, не было в обычае поручать это дело, архитекторам; по сёлам храмы были тесны, низки, душны и число их далеко не соответствовало количеству населения; тормозом в храмоздательском деле для бедных приходов было, между прочим, действовавшее с 1800 г. распоряжение о допущении только одних каменных храмов. Заботы Императора о церковном зодчестве начались с первых же годов его царствования и дело это поставлено на прочную почву. По Высочайшему повелению составлены и изданы были точные правила, указывавшие чего достигать и к чему стремиться в церковном зодчестве: ими определялся возможно точно строительный тип церковно-храмовых сооружений не только каменных, но и деревянных и архитектурный стиль; церковным украшениям обеспечен был соответствующий духу православия характер и священное достоинство, выработан был также тип военно-походного храма. Требовалось поручать составление чертежей и планов сооружений архитекторам, сверх того проекты церквей в губернских и уездных городах представлялись для проверки в архитектурное отделение М. В. Дел. В конце царствования Николая I повелено было именным указом приготовлять в Московском архитектурном училище учёных архитекторов специально для духовного ведомства. Господствующим стилем для храмов был объявлен в общее употребление древний византийский и даны образцы его в чертежах Тона и Беретти. Количество храмов увеличилось на целых почти 10 тысяч; многие города, сёла и учреждения обогатились в это царствование монументальными церковными сооружениями, которые являются величественными, вековечными «рукотворенными памятниками» набожности Царя-храмоздателя. Император, проезжая, во время своих путешествий по городам и сёлам, имел обыкновение всегда посещать храмы. Заметив недостатки и неблаголепие, Император немедленно предписывал сооружать новые церкви, или произвести исправление, перестройку, для чего учреждались Им строительные комиссии и отпускались средства.

Относительно церковных украшений было сделано правительственное распоряжение о недопущении в церквах, кроме икон, никаких других изображений, не исключая и царских портретов, а также неискусных и неприличных резных украшений, которыми наполнялись в подражание католическим костёлам православные храмы западных губерний. Обращено было также внимание и на иконописное дело, которое к тому времени успело уклониться в сторону светской живописи не православной итальянской школы. По личной инициативе Императора в церковной живописи насаждено было стремление к точному подражанию древним византийским образцам. Отечественная археология и церковные памятники древности обязаны царствованию Николая I своим охранением и реставрацией. Св. Синодом издано было по духовному ведомству распоряжение, чтобы ни под каким предлогом не дозволять в древних церквах ни малейшего исправления, возобновления и изменения живописи и др. предметов старины без Высочайшего разрешения. По Высочайшему повелению реставрирована мозаичная живопись Киевской св. Софии и некоторые другие древнейшие храмы империи.

Для поднятия благолепия церковного богослужения обращено было Высочайшее внимание на исправление церковного пения по древним напевам и на введение древнего истового церковного пения в общее употребление. Для чего по Высочайшему повелению директор певческой капеллы Львов собрал и переложил древние напевы, употреблявшиеся в Успенском соборе и других наших обитателях, и издал на отпущенные Государем средства обиход церковного пения; последний был распространён по епархиям к обязательному употреблению. Вместе с тем состоялось запрещение употреблять рукописные и печатные ноты, без одобрения оных директором Львовым или Св. Синодом. Для практического ознакомления провинциальных хоров с правильными напевами, вызывались в Петербург в капеллу лучшие певчие архиерейских хоров. Нельзя пройти молчанием в настоящей миссионерской поминке благословенной деятельности в Бозе почившего Императора и на пользу внешней миссии. Дело христианского просвещения иноверцев и инородцев также успело стать в Его царствование на прочную почву, получив верное направление, стройную систему организации, усиление деятельности и расширение пределов своего просветительного влияния на седящих во тьме и сени смертной. Число деятелей внешней миссии увеличилось против прежнего во много раз, открыто 18 новых миссий. Для приготовления способных миссионеров из инородческих священников, при нескольких духовных семинариях и даже училищах было введено преподавание инородческих языков, при Казанской академии учреждено противо-мусульманское миссионерское отделение. Высочайше утверждённым определением Св. Синода предлагалось епархиальным епископам «к новокрещенским церквам избирать с особенным вниманием и определять священников учёных, благонравных, знающих языки местных жителей». Были изданы Высочайше одобренные «правила о наставлении и утверждении иноверцев в вере христианской», в которых определялся способ действий миссионеров и священников инородческих приходов при обращении иноверцев и утверждении в вере новоокрещённых; предписывалось духовенству, между прочим, соблюдать свободу и беспристрастие в увещаниях и проповеди, действовать учением и примером, не чинить принуждения и не угрожать тем, которые не желают принять крещения» и проч. Предписано было повсеместно завести обучение детей иноверцев, чтобы создать поколение, воспитанное в духе православия. В видах содействия успеху внешней миссии и для облегчения трудных задач веропроповедников, правительством издан был ряд распоряжений, располагавших иноверцев к скорейшему принятию христианской веры, а ново-крещённых к верности и твёрдости содержания догматов православной Церкви, сюда нужно отнести мнения: Комитета Министров (1826 г., 1837 г.) «о выгодах для иноверцев от принятия св. крещения», Высочайшее повеление «о мерах вспомоществования калмыкам» (1830 г.), «о пособии обращающимся крымским татарам» (1834 г.), «о льготных правилах для евреев, принимающих христианскую веру» и др. Вместе с тем в кодекс наших карательных законов внесена была, по Высочайшему повелению, (1828 г.) новая статья о судебном преследовании «отступников от Церкви из инородцев и их совратителей, как преступников».

Видимым выражением успехов внутренней и внешней миссии Церкви в царствование Императора Николая Павловича служит крупная цифра присоединённых в период времени с 1825–1855 г. к православной Церкви из разных вер, исповеданий, раскола и сект. Цифра эта восходит до 2.400.000 душ; таким образом средним числом на каждый год приходится до 80.000 душ, принятых в Церковь. Одна эта статистическая справка слишком красноречиво говорит в пользу церковно-административных мероприятий Николаевской эпохи по делам миссии раскола, сект и иноверия. Бо́льшего успеха относительно обращений история миссионерства не знает.

Царствование Николая I ждёт своего историка, последний остановит своё критическое внимание и на церковно-государственной и в частности миссионерской стороне деятельности Монарха. Относительно этой последней, как известно, существует мнение, что меры Николаевские в отношении миссии против раскола и сект, исключительно, будто бы, опирались на полицейские средства и потому не достигли якобы цели. Не место входить здесь в полемику, но нельзя не сказать, что мнение это – односторонне. Законодатель, как и следует, стремился центр борьбы создать на мерах духовного воздействия; а не на полицейских репрессиях, пути намечены были правильные, законы, стремления и принципы Монарха были «святы», – но не были ли исполнители-то «лихие супостаты ... ? – Митрополит Филарет прав, сказав по поводу раскола, что последний вырос «на деньгах и невежестве». Кроме того, исторические судьбы остановили ход этой упорной с обеих сторон борьбы на полдороге... Тем не менее для своего времени результаты достигнуты громадные. Имя Императора Николая I в истории православия и миссии велико, а память о Нём будет вечной. –

Православное миссионерское общество 16 июня праздновало в Москве 26-ю свою годовщину. После литургии и благодарственного молебствия члены общества собрались в годичное собрание в зале городской думы, под председательством высокопреосвященного митрополита московского Сергия. Из прочитанного отчёта за минувший год видно, что всех членов общества, в 44 отделениях, было 12,802, почётных членов 12. Положение денежных средств общества представляется в следующем виде: от 1894 г. оставалось 1.298,730 р., в 1895 г. поступило 360,435 р., израсходовано 347,321 р., так что капитал увеличился почти на 13,000 р. К началу 1896 г. оставалось 1.311,844 р. В числе пожертвований особенно значительным представляется пожертвование, поступившее по завещанию Ф. Н. Самойлова, оставившего 40,000 р. В течение года трудами православных миссионеров в Сибири, Европейской России и Японии приобщено к православной Церкви 2,239 новых чад. В школах, содержимых на средства общества, обучалось 11,615 детей. Смета расходов общества на текущий год исчислена в 290,000 р. В собрании высокопреосвященный председатель сообщил, что устав учреждаемого обществом миссионерского института при Московском Покровском монастыре Св. Синодом рассмотрен и одобрен и в скором времени будет представлен на Высочайшее утверждение. По имеющимся у нас сведениям, в скором времени предполагается открыть приём желающих поступить в миссионерский институт, а в недалёком будущем открыто будет чтение лекций. Во главе этого, нового в России, специального миссионерского учебного учреждения будет стоять настоятель Покровского монастыря архим. Иннокентий, служивший, до поступления своего в академию, в Сибирской миссии. Учащиеся будут помещаться в монастыре на полном казённом содержании.

В дополнение к сообщённым в «Миссион. Обозр.» сведениям о пред-коронационных происках московских раскольников, считаем не лишним заметить, что представители раскольничьей австрийской лже-иерархии не один раз осаждали в Москве патриаршие депутации, – являлись не только лже-попы, но и один из более видных лже-архиереев этой секты. Ухищрения раскольников будто бы направляются к тому, чтобы выведать почву, нельзя ли добиться как-нибудь у Константинопольской патриархии оправдания неканонических действий митр. Амвросия, а, следовательно, и признания законным безблагодатного австрийского лже-священства. Говорят, что раскольничьи интриганы в своей новой затее заигрывают на той слабой струне, что де Константинопольская патриархия огорчена отторжением Болгарской церкви, и потому охотно согласится якобы взять под патриаршее покровительство «Российскую церковь древляго благочестия», которая во всём де признаёт православие господствующей Церкви, но не может лишь мириться с нынешним управлением её. Напрасно раскольники думают, что им также легко удастся провести патриарха греческого, как они сделали то с боснийским митрополитом. –

Отрадные вести сообщают нам из черниговских старообрядческих единоверческих приходов об успехах тамошней миссии среди раскольников. Патриотические события восшествия на престол ныне царствующего Императора, общее всероссийское одушевление и торжество православия и церковности на коронационных Московских празднествах не остались без вразумляющего воздействия и на старообрядческую среду. В ознаменование первого события прихожане посадских единоверческих церквей, по инициативе церковного старосты посада с. Клинцер, почтенного фабриканта Барышкова, и по убеждению приходских единоверческих пастырей, постановили «на великом выходе божественной литургии и на ектеньях всех церковных служб отселе поминать Государя Императора, Государыню и весь Царствующий дом», чего, как известно, по старообрядческим обычаям не полагается и не было в богослужебной практике у черниговских единоверцев, как безусловно не допускается этого моления и на богослужениях у всех раскольников. В первые три дня коронационных празднеств во всех единоверческих церквах совершены были литургии и крестные ходы совместно православным и единоверческим духовенством, при попеременном пении хоров и напевов православного и единоверческого. Особенной торжественностью и задушевностью отличались церковные торжества в посаде Воронке, где образовался приход только в последние годы, благодаря ревностной миссионерской деятельности свящ. Родионцева и купца Карамина, выстроившего на свой счёт единоверческий храм; оба эти деятеля из недавно воссоединённых из раскола. На помощь к этим ревнителям православного единоверия присоединился из раскола и ещё один деятель, купец Гордей Коробейников, один из известных местных начётчиков. Ему епархиальным начальством благословлено подвизаться в собеседованиях с старообрядцами, в качестве миссионерского сотрудника.

В письме в нашу редакцию Г. Коробейников сообщает о необыкновенном подъёме патриотического одушевления их единоверческого прихода во время коронационных празднеств 14–17 мая, которое захватило и раскольников; последние толпами шли за крестным ходом на площадь, хотя все влиятельные раскольники отсутствовали, и никто из раскольников в положенное время на молебне не стал на колена и не подошёл к св. Кресту. Так велик ещё фанатизм! Достойно внимания, что лже-попы австрийской секты (их три в этом посаде), чтобы отвлечь «своих» от участия в православно-единоверческом молебствии за Царя – стучали в медные доски (а они пудов в 10–20), заменяющие им колокола (обход закона 3 мая 1883 г.!).

14 мая тысячи раскольников собрались в посадской Управе, во главе которой стоят, конечно, одни раскольники, для подписи всеподданнейшего адреса от имени «старообрядцев, приемлющих священство». Горячие споры вызвал вопрос о том, как подписываться лже-попам; решили подписаться «старообрядческие священники» в том расчёте, что ежели последует Высочайший ответ с упоминанием «старообрядческие священники», то таковые слова напечатать золотыми буквами и вывесить в управе для удостоверения сомневающихся в том, что правительство признаёт законным австрийское священство. (Какие ведь ухищрения!). В управу прибыли полюбопытствовать и единоверцы во главе с священником Родионцевым. Последний, приглашая в день всеобщей радости, к единению в союзе любви и мира, просил к себе австрийских лже-попов на чай, но последние уклонились. В память священной коронации в том посаде были два трогательных случая воссоединений из раскола. Но об этом предоставим рассказать г. Коробейникову словами собственной его корреспонденции.

«Того же 14 мая к о. Родионцеву зашёл раскольник Австрийского согласия Иларион Спиридонов Шихарев и сказал следующее: батюшка! как мне жаль было, что вы теряли милые речи нашим лже-попам; я не далеко стоял в Управе и всё слышал, как вы им говорили и понял, что не вы раздоротворцы, а они; я давно слышу беседы православных с нашими, но никогда не приходило мне на мысль, чтобы присоединиться к Православию, в сегодняшний же радостный день пришла мне такая мысль: ежели бы не права была Православная Вера и Церковь, то не держался бы её наш Православный Царь, Который сегодняшний день возложил на себя царскую корону. Так я сегодня весь день думаю и с горячей любовью к своему Царю хочу, чтобы вы соединили меня с Православной верой, дабы я был такой же веры, как наш батюшка Государь; кроме того, не знаю какую бы память сотворить в знак священного коронования, не нахожу более никаких средств, как только это: я имею троих сыновей почти школьного возраста и единственную дочь, да будут они в дар от меня Православной вере для Отца моего Царя».

«Обрадованный таким заявлением раскольника добрый пастырь – миссионер, благословил кающемуся готовиться к присоединению».

«На другой день, 15 мая, Иларион Шихарев был торжественно присоединён из раскола к Православию двумя священниками о. В. Родионцевым и о. А. Пикулевым в Богоявленском единоверческом храме, – при громадном стечении православных и раскольников. Священник Родионцев приветствовал новоприсоединённого речью, в которой, похвалив неофита за верноподданнические чувства, возблагодарил Господа за то, что ради благочестивейшего Государя, Он, Всеблагий, даровал спасение заблуждающемуся в расколе и детям его».

«После присоединения о. Родионцев вручил новоприсоединённому Шихареву Св. Евангелие и, взявши св. иконы и хоругви, православные и единоверцы двинулись крестным ходом на базарную площадь; хоры на пути пели попеременно «Спаси, Господи, люди Твоя».

«На площади, при многочисленном стечении православных и раскольников, служили молебен, а вожди раскола, как и прошлый день, стучали в доски. По окончании молебна о. Пикулев говорил проповедь, а в это время к о. Родионцеву подошёл единоверец и сказал: «батюшка! раскольник Тит Феодоров Овчинников, в память священного коронования, желает сейчас же присоединиться к св. Церкви, к которой принадлежит православный Царь». О. Родионцев передал такое заявление о. Пикулеву; последний публично объявил, что сейчас же будет ещё присоединение из раскола: оба хора – единоверческий и православный – пропели многолетие, затем – пели «Днесь благодать Св. Духа нас собра», и вместе пошли в Богоявленский единоверческий храм, где торжественно, при участии двух православных священников, миссионер Родионцев присоединил раскольника Овчинникова к Православной Церкви».

«Когда присоединяемый читал Символ веры , то раскольницы, родственницы присоединяемых, ворвались в Храм и неистово закричали: «Ларион! Тит! погибают»! они хотели кинуться на новоприсоединённых, и лишь благодаря содействию полиции фанатики не произвели скандала».

«После радостного события, новоприсоединённые были приглашены о. Родионцевым к нему на обед, – куда приходили некоторые из раскольников, близкие к православию; последние братским лобзанием приветствовали новоприсоединённых говоря: «Дай Бог спасти вам свои души в православной Церкви: помолитесь и за нас, чтобы мы не погибли во мраке раскола».

«Так в полном единении, в союзе мира и любви православные и единоверцы совершали радостное празднование священного коронования и торжественного присоединения в лоно Церкви двух раскольничьих семейств, в память коронации. Сердца всех истинных ревнителей святого миссионерского дела наполнились неслыханной радостью от того, что недавно бывшие враги православия и православного Государя в настоящее время горячо молятся Господу за Царя-Помазанника Божия и готовы за Него жертвовать жизнь свою и детей своих».

На страницах «Пермских Епарх. Вед.» встречается интересное сообщение о привлечении воспитанников местной семинарии к участию в содействии противо-раскольничьей миссии, путём составления сочинений на темы по полемическим вопросам, которые потом издаются в виде отдельных листков и распространяются по епархии. По словам епархиальн. органа мера эта даёт очень хорошие результаты: «уездные миссионеры встретили «семинарские листки» с живейшей радостью, народ читает их с удовольствием, польза несомненная» и проч... Подготовлять практически будущих пастырей к миссионерству ещё на школьной скамье дело естественное и необходимое, но наиболее целесообразной мерой для сего нужно признать внимательное и вполне обстоятельное изучение будущими миссионерами существующей литературы по расколоведению и обличению, а затем практическое участие семинаристов выпускных классов в устных беседах, под руководством преподавателей и миссионеров. Упражнять же в сочинительстве листков и выпускать такие упражнения из печати едва ли благовременно и полезно для школы и народа. Слово печатное не тоже, что слово устное... Мы думаем, что окружные миссионеры, с большей пользой для дела могли бы сами, на основании опыта, составлять подобные листки и распространять их в народе. В редакцию «Миссионер. Обозр.» то и дело поступают письма от приходского духовенства, с просьбой рекомендовать им для борьбы с той или другой сектой и расколом полезные и необходимые пособия и руководства; причём наши корреспонденты откровенно сознаются, что семинарские уроки по этому отделу мало дали им нужных сведений. Вот на эту-то сторону дела практической подготовки будущих пастырей–миссионеров и следует обратить особенное внимание в семинариях, а листки сочинять есть кому и без семинаристов.

Журналу «Неделя», о тенденциозных суждениях которого по вопросам миссии и сектантства было уже замечено на страницах «Миссионер. Обозр.», недавно последовало от Министра внутренних Дел второе предостережение, между прочим, за статью г. Меньшикова «Ошибки страха», написанную в духе толстовского сектантства. Нужно заметить, что за кривотолками газет и других органов повременной печати, касающимися раскольничьих и миссионерских вопросов, зорко следят главари раскола и сектантства, которые ничего не упускают из виду для поджигательства несбыточных надежд сбитой ими с толку тёмной массы отпавшего народа. По миссионерским наблюдениям в последнее время во многих местах нарушен душевный мир сектантов и заметно усиление брожения там, где казалось ранее всё было успокоено. Не малое имеют здесь значение и непрекращающиеся ухищрения заграничных друзей нашего штундо-баптизма. В этом отношении заслуживают серьёзного внимания сообщённые нам последние наблюдения Херсонского епархиального миссионера Μ. А. Кальнева. Почтенный миссионер пишет, что признание русским правительством штундизма сектой особенно вредной как в церковном, так и государственном отношении, с воспрещением штундистам молитвенных собраний, служивших преимущественно и местом, и средством пропаганды лжеучений этой секты, усиление православной миссионерской деятельности и заметные её успехи среди заблудших, – видимо, сильно тревожат заграничных друзей и покровителей нашей штунды, – немецких баптистов. Последние усиливши теперь особенно распространение направленных против православия листков и брошюр среди наших сектантов, озабочены принятием и других мер к распространению и поддержанию штундистской секты среди русского православного населения. Как видно из доставленного миссионеру, недавно присланного на имя одного херсонского штундиста, письма¹⁸⁴, заграничные немцы-баптисты решили систематически воспитывать и обучать для русской штунды вожаков и главарей – проповедников, и вербуют на пятилетний срок в миссионерскую баптистскую семинарию в Гамбурге более грамотных молодых штундистов, с целью приготовления из них новых миссионеров баптизма в России, подобных В. Павлову, там же обучавшемуся в начале 80-х годов и потом, по приезде в Россию, сделавшемуся одним из самых рьяных пропагандистов штундо-баптизма. Павлов получал, – как это видно из протокола одной из штундистских конференций, и жалованье за труды свои оттуда же, из Гамбурга.

«Удивительно, право, – говорит Кальнев, как это и некоторые либеральные органы нашей печати и иные из русской интеллигенции до сих ещё пор, вопреки самым очевидным фактам, отрицают какую бы то ни было связь и всякое влияние немецких заграничных баптистов на наш русский штундизм! Пора бы, кажется, убедиться в том, что давным-давно исследователям известно, как доказанное многочисленными, неопровержимыми документальными данными: пора убедиться в том, что и нравственно и материально наш штундизм поддерживается главным образом заграничными немцами сколько в видах религиозных, столько же, если не более, в видах чисто политических, в видах онемечения нашего южнорусского края».

К изложенному можем добавить, что редакция и ранее располагала сведениями об этом новом немецком ухищрении, которое теперь подтверждается документально. Года два–три назад в туже Гамбургскую миссионерскую школу штундо-баптизма определены были из Киевской губернии дети одного известного на юге России штундового проповедника К-го, высланного в Закавказье. Позже приглашаем был в Гамбург из Киева некто Р-ий, маляр – регент местной штундовой общины. Последнего немецкие благодетели снабдили всякими самоучителями немецкого языка. Бросив работу и оставив православную старуху – мать без куска хлеба, кандидат с увлечением молодого фанатика предался подготовке в семинарию штундовую, прельщаемый и славой учёного вожака, и хорошим вознаграждением, получаемым питомцами этой школы из миссионерского заграничного фонда.

Затея эта, как видит читатель, хитрая и далеко не пустая, чтобы не обратить на неё должного внимания. Руководимое ныне невежественными, малограмотными вожаками сектантство наше не имеет определённости и устойчивости в своей догме, вследствие чего подвержено постоянному внутреннему разложению. Другое дело, когда станут во главе воспитанные заграницей русские фанатики с протестантским богословием в руках и космополитическими, а может быть и социалистическими, воззрениями в душе ... Об этом следует подумать... Положим, для миссионерства лучше иметь дело с шлифованным со-вопросником, чем с нынешними невеждами, но для интересов Церкви и государства готовящаяся новая формация штундовых главарей более опасна.

Э. Я.

Секта Пашковцев, сходная с молоканством и штундо-баптизмом и принадлежащая к типу рационалистических сект новейшей формации, в нашей богословско-полемической литературе мало обследована. Правда, в период зарождения этой секты и первоначального формирования, во второй половине 70-х и начале 80-х годов, когда в Петербурге совращённый Редстоком Пашков гремел на всех перекрёстках и во многих салонах своими проповедями о новой вере, писалось и говорилось в нашей повременной – светской и духовной печати – даже более, чем достаточно, о модном лжеучении. Но все эти статьи и заметки – беглого характера и представляют из себя только сырой материал, в котором должен будет ориентироваться будущий исследователь этой секты. Попытка представить цельное и обстоятельное с научной подкладкой исследование принадлежит г. Терлецкому. В виду того обстоятельства, что труд г, Терлецкого заключает в себе много интересных данных о пашковщине и, к сожалению, является единственным в этой области, мы позволим себе познакомить с ним наших читателей.

Первые три главы рассматриваемой нами книжки Терлецкого посвящены истории возникновения пашковщины на петербургской почве. Отсюда мы узнаём, что насадителем пашковщины был Редсток, известный в петербургском великосветском обществе под именем «Лорда – апостола»; Пашков же является только ревностным поборником его учения, предавшимся с фанатизмом и крайним увлечением делу насаждения новой веры на русской почве, по преимуществу в среде простого народа. Успех пашковщины настолько ослепил её последователей, что они поставили своей задачей – преобразовать в религиозном отношении всю Россию и достигнуть того, чтобы «русский Император вместе со своим народом воспел новую песнь Агнцу» (31 стр.). С этой целью было основано «Общество поощрения духовно-нравственного чтения», преследовавшее ближайшим образом пропаганду пашковщины литературными средствами, т. е. изданием целого ряда брошюр с протестантской подкладкой.

Четвёртая глава (35–63 стр.) посвящена довольно обстоятельному анализу содержания брошюр, изданных «Обществом поощрения духовно-нравственного чтения» и обзору статей журнала «Рабочий», издававшегося в Петербурге под редакцией некоего Пейкера, начиная с 1875 года. Брошюры, рассматриваемые нашим автором, делятся на три категории. Первую категорию составляют брошюры, в которых ничего, по-видимому, не заметно противного православному учению; вторую, – в которых выдвигается лёгкий сектантский оттенок, и третью, где этот оттенок выступает весьма рельефно. Тенденция этих брошюр – одна вера во Христа дарует человеку оправдание и спасение, а чтение Слова Божия, молитва и стремление ко Христу сердцем дарует ему единение со Христом. По нашему мнению, эта (IV) глава в труде г. Терлецкого, как знакомящая нас с источниками вероучения и средствами насаждения пашковщины, должна иметь первенствующее значение.

В пятой главе, рассматриваемой нами книги «Секта пашковцев» мы находим интересные сведения о тех побочных средствах, к которым прибегал Пашков и его единомышленники для распространения своего лжеучения. Здесь также в выдержках, при том довольно полных, помещена наделавшая в своё время не мало шуму переписка Пашкова с протоиереем И.Л. Янышевым

Шестая глава знакомит нас с успехами Пашковщины за пределами Петербурга, внутри Империи.

В седьмой главе автор делает попытку установить главные положения пашковского вероучения и показать всю их несостоятельность перед судом учения православной Церкви. Если бы основоположения сектантского вероучения были точнее формулированы, подробнее и обстоятельнее разобраны автором, то эту главу в труде г. Терлецкого можно было бы назвать центральной, имеющей самое важное значение во всём исследовании.

Восьмая глава представляет попытку установить различие пашковщины от штундизма, баптизма и молоканства и указать место этой секте в ряду рационалистических сект, нашедших себе место на Руси святой. Оказывается, что пашковцы в первой половине 80-х годов, когда секта их находилась в зените своего развития, были не чужды замыслов сплотить воедино сектантов-рационалистов всех оттенков и направить их против православия, наглядным подтверждением чего служит апрельская конференция сектантов-рационалистов, происходившая в Петербурге в 1884 году (132 стр.).

Хотя труд г. Терлецкого, как первая в нашей литературе попытка научно обследовать секту пашковцев, не чужд некоторых недостатков и страдает отчасти неточностью в выражениях и в формулировке тех или других положений (92, 97, 103, 107, 109), однако он заслуживает

одобрения: он знакомит нас, как с историей возникновения и распространения пашковщины у нас, в России, так и с типическими, в сравнении с другими сектами, особенностями её вероучения. Рассмотренное нами произведение «Секта Пашковцев» очень полезно, по обилию заключающегося в нём материала, для интересующихся историей рационалистического сектантства на Руси.

П. Козицкий

В числе священных предметов, подвергающихся нападению со стороны ваших сектантов рационалистического и мистического пошиба, первое место принадлежит иконам Спасителя, Богоматери и святых: их отождествляют с идолами, подвергают безумному хулению на словах и святотатственному поруганию на деле, считают употреблением в Церкви Христовой не только не дозволенным, но и положительно запрещённым в Св. Писании, и будто бы даже не существовавшим в первенствующей Христовой Церкви (в первые три века).

Причину такого отношения к святыне на ряду с фанатической ненавистью к Православной Церкви, нельзя не видеть в полном невежестве сектантов как относительно истинного значения иконопочитания в Православной Церкви, так и оснований, на которых утверждается оное. Если бы сектанты имели благоразумие отнестись внимательно к учению Церкви и её истории от начала, то они увидели бы, что совсем разные вещи – запрещаемые в св. Писании кумиры и употребляемые в Церкви св. изображения или иконы, что поклонение св. иконам не есть идолопоклонство, а лишь одно из видимых выражений нашего духовного общения со Христом и святыми Его, что, наконец, почитание св. икон восходит к самому началу Церкви, стало входить во всеобщую церковную практику с тех пор, как прекратились на христиан гонения от языч. императоров, наконец, принято Церковью с большой предусмотрительностью на VII всел. соборе, в определениях которого оно точно выяснено и установлено на твёрдых началах Св. Писания и Св. Предания. «Вот почему полезно обратиться ко временам давно прошедшим, посмотреть, как возникал и решался вопрос об иконопочитании во дни минувшие, что ставили возражением против иконопочитания, и как опровергались возражения. Историю справедливо называют учительницей народов». Такую именно задачу поставляет себе и автор книжки с вышеозначенным заглавием.

В книжке оставляется в стороне историческое развитие иконопочитания в христианской Церкви от её начала до иконоборческих смут в 8 и 9 вв. После кратких замечаний об иконопочитании в предшествующее время, автор прямо вводит читателя в историю борьбы за иконопочитание в Византийской империи в период, известный под именем иконоборческого (717–842 гг.). Изложение чрезвычайно просто и положительно. Последовательно, без лишних отступлений, излагается ход борьбы за иконопочитание в Византийской империи до утверждения иконопочитания на VII всел. соборе и после него, до полного торжества над иконоборчеством в 842 г., при имп. Михаиле III и благоч, матери его Феодоре. То, что излагается здесь, полно глубоко-захватывающего интереса и доступно пониманию самого простого малообразованного человека. Важно направление, в котором ведётся рассказ от начала до конца: в книжке прекрасно очерчены как – с одной стороны – источники и формы иконоборчества, так с др. стороны – основания и сущность истинного иконопочитания. Здесь читатель найдёт много поучительных данных, проливающих свет на сущность и характер того и другого направления, и учения в церковной жизни. Так, из истории борьбы за иконопочитание в Византийской империи видно, что употребление св. икон в Церкви было исконным обычаем, и иконопочитание крепко вкоренилось в сознании православного народа, что, с другой стороны, иконоборчество было делом политического эгоизма некоторых императоров, а не чистого христианского сознания, что за св. иконы стояли и правосл. пастыри и весь народ, что на стороне иконоборчества были, кроме императоров и придворной партии, лишь очень немногие личности из духовенства, которые руководствовались притом совсем не нравственными мотивами, что иконоборческие постановления, даже проведённые на соборах (особ. в 754 г.), лишены всякого значения, как исторгнутые насилием императоров – иконоборцев и внутренне несостоятельные, что иконоборчество имело лишь силу, пока искусственно было поддерживаемо императорами, и наоборот, падало, лишь только предоставлялось самому себе, что, наконец, соборные совещания при утверждении иконопочитания велись свободно и, вместе с опровержением лживых доказательств иконоборческих, привели к точному определению смысла и значения иконопочитания.

Вообще книжка о. В. Преображенского приводит читателя к убеждению в законности и необходимости употребления св. икон. Полагаем, что это сочинение было бы весьма полезно для народного чтения.

И. И.

Появление этого сочинения также стоит в связи с современной борьбой православной Церкви с протестантствующими за почитание св. икон. Православные, по словам автора в предисловии, в доказательство справедливости своего взгляда на св. иконы, ссылаются на вероопределение об иконопочитании VII всел. собора, которое обязаны принимать безусловно все христиане без исключения, под опасением, в противном случае, строгого и решительного суда Церкви, в силу заповеди Самого Господа (Мф.18:17). Современные нам иконоборцы (пашковцы, с которыми солидарны молокане, штундисты и др. сектанты) на это отвечают, что второй Никейский собор, который восточная и католическая церкви называют вселенским седьмым, не может быть назван вселенским собором, имеющим догматическое значение и непреложный авторитет, а, следовательно, и вероопределение его об иконопочитании не обязательно для христиан. Такое мнение не новость в протестантском мире и, очевидно, рабски повторяется нашими протестантствующими сектантами. Для сих последних отрицание вселенского значения 2-го Никейского собора необходимо для вящшей свободы в отвержении иконопочитания, как мнимого идолопоклонства. Автор поставил себе задачу доказать, что 2-й Никейский собор удовлетворяет всем главным признакам или условиям вселенскости собора, а именно: 1) со стороны состава собора (всеобщность) и принятия решений (единогласие), 2) со стороны порядка и характера прений и рассуждений (свобода и честность их), 3) со стороны факта верования всех церквей по критерию всеобщности (во что верили всегда повсюду и везде) и, наконец, 4) по отношению к соборным определениям со стороны всех частных христианских церквей (принятие всеми частными христианскими церквами соборных определений). Поставленная автором задача выполнена им в означенном сочинении с успехом. Доказательства вселенскости 2-го Никейского собора по каждому из вышеприведённых пунктов ведутся правильно, на основании подлинных документов, соборных актов и свидетельств современников, с опровержением ложных взглядов, сложившихся в протестантской науке (напр. Мейрика, и др.) под влиянием общего предубеждения к восточной Церкви, и со ссылками на мнения лучших, беспристрастнейших историков запада – католиков и протестантов (Лебо, Мишо, Шлоссера, Гагенбаха). Из многих явлений церковной жизни, затрагиваемых автором, упомянем здесь лишь о тех, на которые любят ссылаться современные иконоборцы, как на факты, будто бы, противоречащие определениям 2-го Никейского вселенского собора: таковы определения Эльвирского собора в Испании (305 г ), случаи иконоборства некоторых епископов (св. Епифания Кипрского в IV в., Ксения или Филоксена Иерапольского в IV в.), в особенности недоразумения, возникшие по поводу определений VII вселенского собора в некоторых местах на западе и отразившиеся иконоборческой тенденцией в Каролингских книгах и определениях западных соборов – Франкфуртского (794 г.) и Парижского (825 г.). Автор прекрасно и убедительно доказывает, что определение Эльвирского собора направлено не против истинного иконопочитания, а против злоупотребления им (следов., против того, против чего восставал и VII всел. собор), что случаи иконоборства в первые века происходили не из лона христианства, а со стороны – от иудеев и язычников, в последствии же были от предполагаемого злоупотребления у христиан (св. Епифаний в Алаблафской церкви) или от невежества самого иконоборца (Филоксена) или неразумия (См. стр. 55–66). В особенности тщательно автор исследует причины и значение противодействия определениям VII всел. собора со стороны императора Карла Великого и западных соборов (См, стр. 148–174). На востоке и западе почитание вообще, – без различия, относится ли оно к Богу или к иконам, затем – почитание, относимое только к одному Богу, и наконец, почитание, относимое к иконам, обозначились не одинаковыми названиями (προσκυνήσεις γατρεια, cultus, adoratio, veneratio). При переводе на западе определений VII всел. собора на латинский язык допущены были грубые неточности, подтверждаемые в книге характерными примерами. Этим обстоятельством, в связи с некоторыми политическими мотивами, вполне объясняется значение противодействия западных соборов определениям VII вселен. собора.

Вообще чтение этой книги производит доброе впечатление, приводит к полному убеждению во вселенском характере 2-го Никейского собора и законности употребления св. икон, разрывая хитросплетения неправоумствующих. Книга эта может служить дополнением к книжке о. В. Преображенского и полезна в особенности для наших пастырей, миссионеров и интеллигентных читателей.

П. Петрушевский

Один и тот же вопрос – вопрос об иконопочитании – трактуется во всех брошюрах, названия которых мы выписали, но в каждой из них раскрытие предмета отличается особенным характером и своими особенными достоинствами. Брошюра о. Кутепова преимущественно отличается особенной полнотой и обстоятельностью; с этой стороны она больше всего подходит к типу учёного трактата, вполне, впрочем, доступного пониманию всякого, даже не особенно образованного, читателя. В ней тщательно собраны все места св. Писания, могущие служить к подтверждению православного догмата иконопочитания и всем им дано нередко остроумное и всегда основательное объяснение. С достаточной также полнотой собраны автором и исторические свидетельства, подтверждающие существование в христианской Церкви догмата иконопочитания с самых первых времён христианства. При разборе возражений сектантов против иконопочитания раскрывается истинный смысл тех мест св. Писания, в которых сектанты видят положительное запрещение делать и почитать всякого рода священные изображения, и показывается, что во всех такого рода местах запрещается лишь почитание идолов, т. е. изображений богов ложных, но нет запрещения для почитания вообще священных изображений, которое прямо предписано Богом. Наконец, не оставлены автором без разбора и те мелочные (а подчас даже и вздорные) возражения сектантов, которые касаются некоторых отдельных изображений в иконописании, частных особенностей в почитании икон, лиц, пишущих их, и проч. (таковы, напр., возражения сектантов о том, что православная Церковь чтит де не одну, а многих Богородиц, как то: Казанскую, Тихвинскую, Владимирскую, Троеручицу, Скоропослушницу и др., о том, что иконы пишутся нередко людьми дурной нравственности и потому не следует почитать их, и т. п.).

Вообще по полноте и обстоятельности раскрытия предмета брошюра о. Кутепова – вполне необходимое для каждого миссионера пособие, в котором собран и достаточно обследован весь материал для полемики с сектантами по вопросу об иконопочитании. – «Беседа» о. Саввы Богдановича, написанная в форме диалога между православным миссионером и штундистским вожаком, начинается с того, что миссионер предлагает штундистам привести свои доказательства против иконопочитания. Штундисты приводят слова Деян.17:29: «мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого». В разъяснение этих слов миссионер показывает различие между идолом, который есть плод человеческого вымысла, и свящ. изображением действительного существа, и доказывает, что только идолы и их почитание запрещены св. Писанием, почитание же свящ. изображений действительных существ не только не запрещено, но даже прямо предписано Богом. При этом миссионером разъясняется истинный смысл и характер нашего поклонения перед иконами и раскрывается значение свящ. изображений в религиозно-образовательном отношении. Штундист начинает представлять возражения, касающиеся некоторых частностей иконописания, в роде того, наприм., что на иконах нередко изображаются животные и звери (св. Георгий Победоносец – верхом на коне, поражает копьём змия) и даже сам сатана и что православные, следовательно, кланяясь иконам, вместе с тем кланяются и изображённым на них зверям и даже диаволу. Миссионер без труда устраняет эти возражения и переходит к главнейшему пункту сектантских доказательств – ко второй заповеди Моисеева десятословия, в котором штундисты видят ясное запрещение делать и почитать какие бы то ни было изображения. Это возражение разрешается миссионером в нескольких словах – простым указанием на то, что и сам Моисей, по повелению Божию, устроил в скинии свящ. изображения херувимов и поклонялся перед ними. Затем миссионер указывает на самое разительное и для всех очевидное доказательство того, что почитание св. икон угодно и приятно Богу, – на чудеса, которые Бог творит через иконы. Наконец, штундист предлагает ещё некоторые возражения против почитания св. икон – возражения, совершенно уже слабые, которые миссионер легко устраняет. Оканчивается беседа тем, что штундист соглашается на доводы православного миссионера в пользу почитания св. икон и высказывает намерение съездить в Козельщину, чтобы самому на месте проверить всё слышанное им о тамошней чудотворной иконе и тем окончательно рассеять все свои сомнения касательно богоугодности иконопочитания.

Конечно, не всегда беседу со штундистами об иконопочитании можно и следует вести по тому именно плану, по какому она ведётся в брошюре о. Богдановича. Тем не менее эта брошюра несомненно может быть полезна для миссионеров, особенно начинающих, показывая им один из возможных способов собеседовательного раскрытия трудного вопроса об иконопочитании. Но особенно пригодной может быть брошюра о. Богдановича для простого народа. Она написана простым и ясным языком, изложение в ней живое, способное поддерживать в читателе интерес к предмету, а самая форма её, беседа, – одна из наиболее любимых народом. Её могли бы с пользой для себя читать и сектанты, если бы не один промах, допущенный в ней автором. Дело в том, что выведенный в брошюре миссионер делает штундистам тяжёлый и весьма обидный упрёк в том, что они, отступив от православной Церкви, знаются теперь с «нечистым», с ним братаются и целуются. Это говорится, конечно, в переносном смысле, но не трудно понять, какое впечатление может произвести такой упрёк на сектантов. Зачем понадобилось автору прибегнуть к этому приёму, из брошюры о. Богдановича решительно не видно. Мы же думаем, что никогда и ни при каких обстоятельствах подобные упрёки, вообще – резкие бранчивые выражения не могут быть полезны для миссионерских целей, а вред могут принести очень часто, вызывая в противниках напрасное раздражение, при котором уже не может быть и речи о спокойном обсуждении предмета.

Брошюры А. П. Беляева и диакона Успенского отличаются прежде всего сравнительной скудостью содержания. Первая из них направлена собственно против протестантов разных толков, но имеет в виду и наших доморощенных скептиков, повторяющих протестантские возражения против почитания святых и их изображений. Собственно, вопросу об иконопочитании отведены в брошюре г. Беляева последние 11 страниц (21–32); но и на этих немногих страницах автор однажды возвращается к вопросу о почитании святых (стр. 23–26), другой раз говорит о возможности чудес вообще и о вере в чудеса и чудесное (27–29) и в заключение брошюры о значении вообще веры христианской (31–32). Таким образом, вопрос о чествовании св. икон рассматривается г. Беляевым всего на пяти страницах. Указана древность иконопочитания в христианской Церкви, рассказан один случай чудесного исцеления от иконы, показано, что изображение в картинах и ваянии свящ. событий и лиц внушено Церкви Духом Святым (скиния Моисеева); затем опять речь о чудесах от икон и св. мощей, о том, как должен христианин относиться к этим чудесам, и, наконец, разобрано одно возражение, касающееся некоторых уродливых изображений на иконах. Этим и исчерпывается всё содержание вопроса об иконопочитании, как он рассмотрен в книжке г. Беляева.

В брошюре диакона Н. Успенского, имеющей в виду читателей православных, вопрос о почитании св. икон разделяется на следующие частнейшие вопросы: 1) Об иконах вообще и святости их; 2) употребление и почитание св. икон основывается на св. Писании и 3) на св. Предании; 4) оно освящено чудесами, какие Господь совершал через иконы; 5) о правильном почитании св. икон. – Не можем не отметить, что о. Успенский даёт такое именно определение иконы, на котором сектанты построяют одно из своих возражений против употребления икон. «Икона, говорит о. Успенский, это изображение Бога и святых Его». Первая половина этого определения совершенно неудачна. Православные миссионеры в беседах с сектантами всегда стараются разъяснять им, что на иконах Бог изображается не в недоведомой и неописуемой Своей сущности, а в тех видах, в каких Он благоволил являться людям, так что и икона есть не изображение Бога, как думают сектанты, а лишь изображение Его явлений людям. Такое разъяснение своего определения необходимо было сделать и о. Успенскому, потому что оставленное без всяких разъяснений оно совершенно на руку сектантам.

Религиозное движение, замечаемое в последнее время среди образованного русского общества, отличается некоторыми такими чертами, которые заставляют убеждённых радетелей об истинном благе Церкви отнестись к этому движению крайне осторожно и даже несочувственно. Характерной чертой этого движения является прежде всего его самочинность, так как его представители, стремясь к разрешению религиозных вопросов, не желают обращаться за этим к Церкви, естественной и единственной законной учительнице в области религиозной истины, а думают достигнуть этого собственным разумом. Отсюда объясняется и другая характерная черта этого движения: оно есть движение не столько религиозное, сколько умственное, так как в основе его лежит не религиозная потребность в смиренном отдании себя Богу, подчинении Его воле, а дерзновенное желание собственным умом дойти до познания Бога. И конечная цель такого рода стремлений – не небо, т. е. не усовершенствование нравственной личности человека, а земля, т. е. социальное благоустройство человечества. Иными словами: представители современного религиозного движения ищут не самодовлеющей религиозной истины, а истины прикладной, – такой, которая могла бы послужить основой для разрешения тех жгучих социальных вопросов, которые волнуют весь современный мир. Доколе это движение будет отличаться указанными чертами, оно останется чуждым Церкви и может представлять собою, как и сейчас уже представляет, только благоприятную почву для возникновения всевозможных сект и лжеучений. –

Вообще в небольшой брошюре г. Тихомирова можно найти много верных и метких мыслей, замечаний и выводов относительно современного религиозного движения в русском обществе.

Борьба века, это – борьба нашего столетия с идеей революции. Автор очерчивает главнейшие фазисы этой борьбы, раскрывает психологическую почву, на которой зарождаются революционные стремления, – отчуждение человеческой личности от Бога, – показывает вред революционной идеи, её несостоятельность и противоречие основным положениям социальной науки.

Интересен взгляд автора на учение Толстого, или толстоизм, как оно называется в Западной Европе. В этом учении г. Тихомиров видит последний фазис, до которого в настоящее время дошла в своём логическом развитии революционная идея. «Толстоизм, говорит он, идёт далее динамитного анархизма. Толстоизм не действует положительным образом даже и в разрушении. Это единственный настоящий анархизм. Для социального мира он гораздо страшнее динамитного анархизма, ибо вносит в общество не острые кризисы, не оживляющую борьбу, а безнадёжное мёртвое гниение. Он пронизывает общество бациллами омертвения, подтачивает его во всех жилах и нервах. Если бы предположить прогрессивное развитие толстоизма, в нём для общества один конец: оно должно просто рухнуть, как подточенное червями дерево». («Борьба века», стр. 23–25).

Указом Святейшего правительствующего Синода от 24 июня дано знать преосвященному Антонию, епископу Черниговскому и Нежинскому, что на 9 сентября сего года назначено в Черниговском кафедральном соборе открытие честных мощей Святителя Феодосия архиепископа Черниговского и что открытие их поручено совершить высокопреосвященному Иоанникию, митрополиту Киевскому и Галицкому совместно с преосвященным Антонием. Св. Феодосий Углицкий жил в конце XVII века и состоял архимандритом Елецкого Успенского монастыря в Чернигове, а затем был рукоположен в архиепископа Черниговского и преставился в 1696 г. Для мощей святого заказана Н. А. Терещенко в Москве серебряная рака с серебряным балдахином, которые изготовляются на фабрике Овчинникова; стоимость пожертвования превышает 50,000 р.

Редкое торжество открытия св. мощей в последний раз совершено было в Царствование Императора Александра II, назад тому 35 лет в г. Задонске, Воронежской губернии, когда открыты были нетленные останки святителя Тихона. Великое и дивное событие это является воистину торжеством православия, как явное уверение видимое свидетельство истинности и святости нашей православной Церкви, а в тоже время и самое разительное обличение отметающихся православия хулителей, – раскольников сектантов, потому последние так яростно и восстают против чудодейственной истины нетления мощей святых угодников Божиих. Предстоящее Черниговское торжество является великой милостью Божией к нашему времени и нынешнему благословенному царствованию. Исполняя сердца всех верных чад своей Матери-Церкви неизреченной радостью, событие это должно быть особенно знаменательно для дела вразумления заблудших братий наших, которые так многочисленны в этой именно епархии, – разумеем раскольников Черниговского Стародубья.