Ноябрь

«Бых немощным яко немощен, да немощные приобрящу» 1Кор.9:22.

Религиозное настроение русского так называемого интеллигентного общества, крайне печальное с точки зрения православного христианина, в переживаемое нами время, кажется, ничем по существу не отличается от того, каким оно было 20–40 лет тому назад. Ибо при всей разнохарактерности увлечений общества модными теориями и веяниями, при видимом разнообразии тех идолов, коим оно поклонялось в последнее полустолетие, одна общая черта присуща всем этим увлечениям и объединяет их в одно целое, – это уклонение от Истины и блуждание по распутиям мира вне Церкви. В этом последнем заключается существенный характерный признак настроений наибольшей части русского общества во все периоды его жизни.

В последний период эта черта общего настроения стала более резко выделяться среди других побочных, несущественных признаков, и это кладет свой отпечаток на наше время. Мы переживаем период особенной напряженности противоцерковных и противорелигиозных стремлений крайних элементов нашего общества, стремлений, граничащих с открытой борьбой. По крайней мере никогда еще у нас не выражалась так открыто, так цинично страшная хула на всё то, что дорого и свято каждому христианину без различия вероисповеданий. И никогда еще в обществе не наблюдалось такого холодного, циничного равнодушия, как теперь, к тому, что, казалось бы, должно вызвать крик общего единодушного негодования. Эти два явления находятся между собой в некоторой связи. Цинизм отрицания действует на массу средних людей растлевающим образом. Голый соблазн привлекателен для полуобразованных, полуневерующих, полумыслящих людей. Но, к счастью, есть и обратная сторона тех же явлений.

Цинизм отрицательной пропаганды, как и всякий голый цинизм, действует отрезвляющим образом на лучших, более чутких, более искренних людей общества; перед фактом циничного надругательства над тем, что свято, если не для них, то для их отцов, матерей, братьев и миллионов иных людей, они останавливаются… и задумываются. Вот почему именно теперь так часто встречаешь людей, хотя бы и неверующих, но в то же время не уклоняющихся от умственного общения и откровенной беседы с искренно-верующими. Тогда как недавно еще это было невозможно вследствие крайней исключительности и нетерпимости к чужому мнению со стороны последователей господствующего мировоззрения. Теперь же многие, из увлеченных общим потоком неверия и отрицания начинают прислушиваться к голосу веры. Многое для них в этом голосе еще непонятно, но отраден уже самый факт, важно то, что это новое настроение создает благоприятную почву для личного сближения с людьми неверующими и личного воздействия на них. Было бы непростительно с нашей стороны и во всяком случае грешно не воспользоваться этим благоприятным для нас моментом.

Но каким путем, какими приемами возможно достигнуть в этой области благоприятных результатов? Здесь пред нами вырастает во всю величину громадной важности вопрос о миссии среди интеллигенции. Вопрос не нынешнего дня, вопрос старый, но настойчиво требующий своего практического осуществления именно в наши дни.

Во всём своем объеме вопрос этот охватывает великое разнообразие отношений личных, церковно-общественных и даже государственных и вмещает в себе множество частных вопросов, освещающих те или другие стороны жизни, как например: об устранении или хотя бы смягчении розни между обществом и духовенством, о пользовании печатью, как орудием миссии, об устройстве публичных собеседований и лекций, о лучшей постановке церковного проповедничества и законоучительства в школе, об устройстве кружков ревнителей веры, союзов христианской молодежи и т. д.

Не берусь и не пытаюсь в настоящее время своими слабыми силами осветить этот вопрос во всём его объеме. Но, имея в виду те признаки благоприятного для нас настроения среди интеллигенции, о коих я только что упомянул, считаю своим долгом указать лишь на то, что составляет первейшее и необходимейшее условие всякой серьезной попытки личного воздействия как со стороны пастырей и миссионеров, так равно каждого верующего христианина на неверующего или полуверующего брата своего.

Условие это заключается в чувстве той скорбящей сердечной любви к погибающему брату, которая одна обладает способностью понимания чужой души и воздействия на неё. Только с этим чувством возможно подойти к ней ближе, возможно и заглянуть в тайнике её, другому чувству недоступные, и дождаться добрых плодов от общения с ней. И наоборот. Отсутствие в нас чувства братской снисходительности к немощи других ставит такое неодолимое препятствие на пути взаимного общения, что устраняет всякую мысль о какой-либо миссии, о каком-либо воздействии на других.

Мне приходилось не раз наблюдать очень грустное явление. Многие пастыри (не знаю – как присяжные миссионеры) при встрече с интеллигентом, о котором они имеют какое-либо основание судить, что он неверующий, сразу становятся к нему в предвзято-враждебное отношение. В лучшем случае они к нему просто холодно-равнодушны. Он для них человек чуждого мира. И если его душа томится и мучится в неразрешимых вопросах, это томление и мука им странны, непонятны, а в глазах иных даже преступны. «Какое там неверие, говорят они, какие запросы, просто блажь одна!»… «Если же ты мучишься какими-либо сомнениями, – читай Слово Божие; так все сомнения разрешаются. А если не веришь и Слову Божию, тогда с тобой и разговаривать нечего!»…

Если такое отношение в интеллигенции есть общее явление, тогда нечего удивляться замкнутому, холодному отношению её к нам – пастырям Церкви, тогда станет понятным и тот факт, что за разрешением своих религиозных томлений эта же интеллигенция идет или к своим учителям, как Ф. Достоевский и Влад. Соловьев, или в единичных случаях к таким высоким светильникам веры, как почивший Оптинский старец о. Амвросий, в сердце коего было не тесно всем без исключения.

Счастлив тот, кто условиями своего рождения, домашнего воспитания, обучения, был спасен от жала неверия, чья душа никогда не смущалась никакими сомнениями. Милость Божия охранила такого человека от великих искушений. Но, если он пастырь, то он должен знать, что эти искушения существуют, и что те несчастные, кои страдают от них, заслуживают не меньшей в себе жалости, чем голодные и нищие. И тот, кто проходит мимо этих несчастных с самодовольным спокойствием, не подобен ли тому, кто вкладывает в протянутую ему руку камень вместо хлеба?

Ведь надо же согласиться, что неверие бывает разное, по различию производящих его причин. Есть неверие от жестокосердия, от гордости и кичливости ума, от извращенности и грубости нравственного чувства, и есть неверие от соблазна, от увлечения чужим примером, духом времени, общим течением. Есть неверие книжников и фарисеев, и есть неверие апостола Фомы. Разве мы можем к тому и другому неверию относиться одинаково безразлично или одинаково сурово.

«Во времена преобладающего неверия, писал недавно Вл. Соловьев, важно различать, с каким неверием имеешь дело. Есть ли это неверие грубо-материальное, скотоподобное, не способное возвыситься до самого понятия об истине, – о таком бесполезно рассуждать; или это есть неверие лукавое, сознательно злоупотребляющее разными полуистинами из враждебного страха перед полною истиною, – за этою змеею необходимо следить, без гнева и боязни раскрывая все её ухищренные извороты; или, наконец, мы имеем дело с чисто-человеческим, добросовестным неверием, жаждущим только полного и окончательного удостоверения в совершенной истине. Это неверие типа апостола Фомы имеет все права на нравственное наше признание, и если мы не можем, подобно Христу, дать этим людям требуемое ими удостоверение истины, то ни в каком случае не должны мы осуждать и отвергать их»…¹²⁰ Мало того, скажу я. Не только не должны отвергать или осуждать их, но теперь именно, когда решение религиозных вопросов обострилось до высшей степени и стало для очень многих искренних натур делом жизни и смерти, нам надо идти навстречу малейшему наклону в нашу сторону людей колеблющихся. И это есть долг не только призванных миссионеров, не только пастырей Церкви, но и каждого христианина, как выражение его живой веры и не менее живой любви. Теперь именно более, чем когда-либо, неуместна гордая исключительность и фарисейское равнодушие к положению немощных по вере собратий.

Побольше сердечной жалости и. снисходительности к ним, побольше серьезной вдумчивости в их положение и запросы души, – это и есть одно из первых условий, без соблюдения коих нельзя созидать великое дело миссии среди интеллигенции.

Свящ. И. Фудель

Единоверие и уния – эти два слова не мыслятся в сознании большинства из нас с определенным, каждому из них лишь свойственным, содержанием; а поэтому русское единоверие и западно-католическая уния, как церковно-исторические явления, плохо нам известны со стороны пунктов их сходства и различия. Мы склонны иногда их смешивать, а иногда, пожалуй, и отожествлять. А между тем такое смешение в результате своём вредно для единоверия и, следовательно, для Церкви православной и полезно только лишь раскольникам. Неудивительно поэтому, что этими последними оно давно уже выставлено и с усердием распространяется в их письменных произведениях и на беседах.¹²¹ Отсюда естественно желание, хотя во втором столетии существования единоверия, освободить его от напрасных и для него обидных смешений и сопоставлений его с унией.

Единоверие, как показывает самое название, есть единение в вере, т. е. единение в делах и отношениях не внешних – экономических, социальных или политических» а в делах, относящихся к главной внутренней, духовной потребности и стороне существа человеческого – к вере, к религии, ко спасению. Поэтому и источником происхождения своего единоверие может иметь не столько запросы пытливого ума, сколько потребности религиозно-настроенной души, верующего сердца. Уния, по переводе с латинского языка, будет означать просто единство, единение, без обозначения предмета, на который оно простирается. Ничто иное, как уния, суть единения в целях чисто экономических, когда, допустим, два конкурирующих общества, при взаимных друг другу уступках, сходятся к соглашению для общей материальной пользы. Унию заключают между собой различные социальные и политические партии для достижения тех или других своих выгод у правительства. Ничем иным, как унией, был и так называемый концерт держав в Китае во время последних смут там. Унией называется и религиозное объединение разных вероисповедных обществ. Таким образом, уния мыслится нами с характером чисто внешнего объединения и источником своим имеет соображения главным образом практического направления и свойства. Выводным же отсюда различием между единоверием и унией будет то, что единоверие есть искреннейшее «желание, да обрящемся точно друг другу единоверцы по вере истинной, православной, чистой, непорочной, от Господа Спасителя через святых апостолов и богоносных отцов преданной, и непрерывным и неизменным преданием и до нас достигшей»;¹²² а уния – это компромисс между интересами, хотя бы и религиозными, входящих в унию сторон. Что верно представлено нами различие в содержании, мыслимом в словах единоверие и уния, это подтвердит дальнейшее рассмотрение того, что такое русское единоверие и западно-католическая уния, как церковно-исторические явления.

Единоверие – это единение наших старообрядцев с православною Церковью в вере, таинствах и священноначалии, под условием сохранения у них старых церковных обрядов и богослужебных книг. Уния же – это единение восточных христиан-греков XIV в. или юго-западных русских XVI в. с латинами-католиками в вере, в догматах, но с различием не только в церковной обрядности, но и в таинствах и священноначалии. Чтобы нагляднее определить единоверие и унию, приведем здесь условия единения в единоверии и условия единения в унии.

В основание единоверия положены, как известно, следующие условия московских старообрядцев с замечаниями на них м. Платона от 1800 г.

1. Дабы Св. Синод разрешил преждеположенные клятвы на двоеперстное сложение и другие подобные сему обряды.

Замечание м. Платона, на 1. От клятв, прежде на них возложенных, разрешить: ибо, хотя церковь на них оные возложила праведно, что они и сами признают, почитая ими себя связанных, и от оных просят разрешения; но как ныне они сближаются, или паче соединяются с церковью, и истину её, и таинство, и священство её признают действительными, то и потребно сие разрешение, и не должна более теми клятвами их совесть быть отягощаема, под каковыми отторгающиеся от церкви имеют и впредь состоять праведно. А чтобы сие разрешение было открытие и их более успокаивающее, то над каждым принимаемым к дозволяемой им церкви прочесть епископу или пресвитеру с возложением руки следующую разрешительную молитву: «Господь наш Иисус Христос, благодатью Своею и человеколюбием, да разрешит тя, к церкви святей обращающася, от всех клятв, имже от церкви отторжением от нея подвергся еси. И аз недостойный архиерей или иерей (имя рек), властью от него мне данною, разрешаю тя раба Божия (имя рек) от оных клятв и всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь».

2. Да благоволит ваше преосвященство избрать священников и диаконов, кои по собственному желанию согласятся быть в старообрядчестве, и по желанию прихожан. Если же таковых не окажется, то хиротонисать по прежде печатным книгам избранных вашим высокопреосвященством священников и по согласию прихожан. Также священников, уклонившихся в старообрядчество доныне, если они окажутся беспорочны и явятся к вашему высокопреосвященству с истинным смирением, таковых разрешить и благословить отправлять службу Божию и требы христианские; отлучившиеся же таковые священники без воли своего епископа впредь к старообрядческим церквам принимаемы не будут.

2) Вторую статью во всей её силе, по снисхождению, дозволить: но с тем, чтоб определить вновь священников по избранию прихожан и по рассмотрению и рассуждению епископа, а прежних их попов, яко беглецов и предателей церкви, совести и сана своего, к таковой церкви не определять.

3. Дабы Св. Синод и ваше высокопреосвященство благословили старообрядческим священникам службу Божию, таинства и требы христианские совершать по прежде печатанным книгам при всероссийских патриархах Иове, Ермогене, Филарете, Иоасафе и Иосифе, чему следовать должны диаконы и церковнослужители.

3) Третью статью также дозволить: ибо хотя в книгах, ими употребляемых, и находятся некоторые погрешности, но не в существенных веры догматах, а в словах и обрядах, и что приобретение мира церковного есть важнее сего.

4. Церкви для старообрядцев освятить вашему высокопреосвященству по старопечатным книгам, или по благословению вашего высокопреосвященства старообрядческим священникам, и да будут антиминсы, освященные, при вышеименованных патриархах, или вновь освящены быть имеют вашим высокопреосвященством по старопечатным книгам и изображены так, как показано в старопечатном Потребнике.

4) На четвертую статью можно преподать согласие.

5. Старообрядческих священников не требовать в Греко-российскую церковь к соборным молениям, как-то: в крестные ходы и тому подобное, а отправлять им по благословению вашего высокопреосвященства в церквах старообрядческих оные соборные моления: также не принуждать старообрядцев к допущению на общие моления знаменующихся тремя персты, брады бриющих и прочие имеющих несогласия с древними обычаями, выключая высочайших особ. Старообрядцам, хотя и не записным, но издавна удалившимся от сообщества Греко-российские церкви, таковым не возбранять присоединиться к церкви старообрядческой.

5) Также. Но что надлежит до недопущения им в церковь некоторых ими объясненных особ, на сие согласиться предосудительно: а предоставить сие благорассуждению определенных к ним священников с наставлением епископа. А чтобы не возбранять присоединяться к церкви, ими просимой, и другим не записным, но издавна удалившимся от сообщества Греко-российской церкви, сие не иначе дозволено быть может, как по исследованию от епископа, что он никогда дотоле в церковь православную не ходил и таинств её не принимал и то, нашедши его таковым, при принятии к церкви, прочесть над ним вышеписанную разрешительную молитву. А в церкви нашей православной доселе бывших, никак до такового присоединения не допускать.

6. Старообрядческим священникам и приемлющим сие священство старообрядцам по духовным делам быть под судом и в полном ведении у вашего высокопреосвященства: по делам же, принадлежащим до старообрядцев, благоволите чинить разбирательство и суждение чрез старообрядческих священников, выключая таковых дел, кои требуют законного следствия: но в чём надлежит оным священникам относиться к Св. Синоду и вашему высокопреосвященству, на то иметь особого письмоводителя, с произвождением платы от общества старообрядческого.

6) Сию статью можно принять.

7. Старообрядческие священники да будут снабжены святым миром от вашего высокопреосвященства.

7) Приемлется.

8. Старообрядческих священников не принуждать исповедь иметь, кроме старообрядческих же священников.

8) Оставить сие каждому священнику на совесть.

9. Благоволите ваше высокопреосвященство благословлять священников и старообрядцев, слагая два перста по обыкновению древле бывшему в России.

9) Сие предоставить благоразумию и совести каждого епископа, однако предохраняя других от соблазна.

10. Священнодействия, доныне старообрядческими священниками учинённые, как-то: крещение, бракосочетание, монашество (если к сему не окажется со стороны светского правительства препятствия) и другие требы христианские, да будут оставлены в существенной их силе и не повторять оные, разве токмо окажется каковый-либо из оных старообрядческих священников, бывших доныне, самозванец, или правильно изверженный, священнодействия оные совершал. Также и старообрядческие священники, определяемые ныне к старообрядческим церквам, не долженствуют исправлять приемлемые старообрядцами от Греко-российской церкви священные тайны, как-то: хиротонию, крещение, миропомазание, брак и проч.: не принимать оные в действительной их силе.

10) Приемлется.

11. Если кто из сынов Греко-российской церкви пожелает приобщаться святых тайн от старообрядческого священника, таковому не возбранять. – Равно же если и старообрядец пожелает приобщаться святых тайн в Греко-российской церкви – не возбранять оному.

11) По сей статье, сын православной Греко-российской церкви не иначе может иметь дозволение, разве то в крайней нужде, в смертном случае, где б не случилось найти православного священника и церкви, а старообрядцу дозволять то без всякого затруднения.

12. Если учинит старообрядческий священник преступление, достойное извержения, таковый представляется суду вашего высокопреосвященства. А если ж в таковой вине окажется, за которую только временно должен понести наказание, таковый епитимийствуется при церквах старообрядческих по рассуждению вашего высокопреосвященства.

12) Приемлется.

13) При старообрядческих церквах иметь троечастные книги. – Но во время святых постов, если кто из старообрядцев, по каковым-либо встретившимся обстоятельствам, на исповеди и у причастия святых тайн не будет, таковых ко взысканию с них штрафных денег не выписывать, и о том никуда не представлять: но да судят о том духовные их отцы по священным правилам. Если ж кто по нерадению, или пренебрежению, или другим незаконным причинам уклоняться будет от оныя святыни, таковых записывать в особые книги и наказывать епитимьею и другим духовным исправлением.

13) Хотя на сию статью и можно согласиться; но как деньги штрафные собираются в казну, то сие зависит от благоусмотрения Св. Синода. А ежели б и все православные от оного штрафа были освобождены, а наказываемы б они были за духовное преступление духовными епитимиями, сие бы сходственнее было с духовным прегрешением.

14. Если случится быть браку состоящемуся одной половины Греко-российской церкви, а другой старообрядческой, таковых венчать по общему согласию или в Греко-российской, или старообрядческой церкви.

14) Сию статью принять можно.

15. Священники старообрядческие во всех служениях имеют приносить моление о высочайшем здравии и благоденствия Его Императорского Величества, Супруги Его Императорского Величества, Наследника Его, всей Высочайшей .фамилии, и прочих кого следует, по данной от Св. Синода форме.

15) Сие необходимо потребно.

16. Распри, раздоры и хулы ни с единыя стороны да не слышатся за содержание разных обрядов и разных книг, употребляемых для богослужения: ибо таковая обосторонняя разность, как не принадлежит до сущности веры, то и да пребудут старообрядцы и сынове Греко-российские церкви в мире, любви и соединении, яко чада единыя святыя соборныя и апостольския церкви.

16) Требование благое и достойное, чтоб оное было от всех сохраняемо в точности.

На каких условиях заключена была уния юго-западных русских¹²³ с Римом, это лучше всего видно из одного наказа юго-западных епископов, заключавших унию, где эти условия точно ими формулированы в следующих «артикулах».

1) «Чтобы церкви главные, епископии наши остались навеки нерушимо в своих набожествах и церемониях.

2) Владычество и церкви русские, монастыри, имущества, пожалованья и всё духовенство должны оставаться навеки в целости, по стародавнему обычаю, под властью, благословением и жалованием епископским, во всяком послушании обычном.

3) Все дела церковные, служба Божия, церемонии и обряды остаются нерушимыми и отправляются по старому календарю.

4) Чтобы был нам на сейме почет и место в раде, дабы, находясь под благословением святейшего пастыря римского, мы тешились и веселились.

5) Чтобы проклятие патриархов (восточных) нам не вредило.

6) Чтобы монахи из Греции, которые приезжают сюда грабить нас и которых мы признаем шпионами, никакой власти больше над нами не имели.

7) Чтобы уничтожены были все привилегии, данные патриархами братствам и другие, ибо чрез их размножились разные секты и ереси.

8) Каждый новый епископ посвящается митрополитом киевским, а митрополита посвящают все епископы, с благословения папы Римского и без всякой платы.

9) Чтобы все эти артикулы королевская милость подтвердила нам своими грамотами»¹²⁴…

Сопоставим теперь пункты единоверия с условиями западнорусской унии; что же мы найдем? Да то, что между ними нет почти никакого сходства, никаких пунктов соприкосновения. Единоверие заключается русскими людьми одной веры, разнящимися лишь в обрядах и тексте богослужебных книг; унию заключают православные русские с католиками, т. е. люди, сильно расходящиеся в вере. Дело о единоверии ведется самим народом и по желанию народа; уния заключается епископами и вопреки желанию народа. Мотивом к единоверию было сознание невозможности спастись без епископов и священников; вопрос об унии возник вследствие желания епископов улучшить своё материальное благосостояние и независимое положение в государстве и среди народа.¹²⁵ Вступающие в единоверие говорят в своих пунктах лишь о вопросах веры и церковной внешности; заключающие унию только в 1, 3 и 8 условиях касаются вопросов веры, а в остальных шести пунктах обусловливают своё экономическое и государственное благополучие. Первые заботятся, главным образом, о том, чтобы клятвы и порицания на старые обряды более не слышались и чтобы брадобрийцы и крестящиеся троеперстно не допускались совместно с ними к богослужению; вторые обеспечивают себе почет и богатство в государстве и безопасность от греческих патриархов и монахов и от всех русских религиозных братств. Такова, так сказать, внешняя сторона единоверия и унии. Сходства между ними, как видим, здесь нет никакого. По-видимому, сходство единоверия с унией нужно ожидать в тех пунктах их, которые касаются веры и церковной внешности; но и это лишь только по-видимому. Единоверцы, признавая русскую Церковь за православную и входя в покорность ей, нового в своё религиозное мировоззрение не привносят: они изменяют лишь им чуждое, наносное мнение раскола конца XVII и всего XVIII веков на древнерусское, общее всем русским убеждение, что Русь – православная страна. Они, таким образом, возвращаются, подобно блудному сыну, на отчее лоно, к матери Церкви. Униаты признают римское католичество за православное и отдают себя в покорность папе, как главе вселенской Церкви. Ни того, ни другого не знала никогда ни русская, ни древнегреческая Церковь; значит, униаты вводят в своё религиозное мировоззрение новые, чуждые русским людям, пункты учения. Они, также подобно блудному сыну, с полученным ими от матери их русской Церкви богатством отходят в страну далече, для приумножения славы мира сего, чтобы снова через несколько веков возвратиться в дом отчий.¹²⁶ Далее – униаты признают главенство папы, но желают ли входить с ним в общение духовное и принимать от него рукоположение? Однако осьмое из условий унии говорит, что «каждый новый, т. е. униатский, епископ посвящается митрополитом Киевским, а митрополита посвящают все епископы, с благословения папы Римского». Таким образом униаты не хотят иметь общение с католическим духовенством в деле рукоположения им епископов; они хотят иметь своё собственное духовенство, рукополагаемое своими же епископами. За папой оставляют лишь чисто внешнюю прерогативу – благословение на рукоположение. А между тем единство иерархии, единство источника благодати хиротонии, а чрез неё и благодати таинств церковных вообще, есть наиважнейший признак всякого религиозного единения верующих, есть необходимое требование для всякого совокупного пребывания во единой Церкви, естественное условие принадлежности к единому телу церковному. Где нет этого единства во иерархии т. е. в источнике благодатных удов церковных, там нет и не может быть внутреннего, жизненного церковного единения. Поэтому и юго-западные униаты в первое время заключения унии далеко не едино были с католиками: уния была и жила сама по себе, католицизм – сам по себе, – как два самостоятельных вероисповедных общества, как две Церкви. Поэтому-то католики, сознавая ненормальность такого порядка вещей, с самых первых лет существования унии стремились, как увидим ниже, к уничтожению его и к слиянию унии с католичеством. – Не то видим в единоверии: здесь единение с Русскою Церковью не только в епископстве, но и в других степенях иерархии: здесь полное единство в священстве и дарах благодати Божией, чрез священство на верующих изливаемой.

Единение единоверцев с православною Церковью, помимо единства их иерархии, выражается еще между прочим в единстве их таинств. Еще первые возбудители дела о единоверии в п. 11-м просили, чтобы как единоверцы в православных Церквах, так равно и православные в единоверческих одинаково допускались к принятию Св. Таин Тела и Крови Христовых. Это и практикуется в настоящее время вполне свободно. – Обращаясь ж унии, мы встречаемся с просьбой первых униатов, чтобы «служба Божия, церемонии и обряды отправлялись у них по старому календарю» т. е. по греко-восточным обычаям и правилам, и, действительно, как знаем, таинства у униатов отправляются по греко-восточным установлениям. Иначе и быть не могло, раз у униатов сохранилась их собственная, от католиков отдельная иерархия. Эта русская иерархия и могла совершать и таинства только по русским потребникаМ.А отсюда получалось то, что удалившиеся от католичества чрез сохранение своей собственной иерархии, униаты удалялись от него еще далее, сохраняя за собой русские правила и установления в совершении таинств. Насколько же важно удаление это, можно судить по тому, какое учение существует у католиков и у православных относительно таинств вообще. У католиков относительно таинства существует теория о так называемом «opus operatum», т. е. дело сделанное. Они согласно ей учат, что раз таинство совершено законным образом, законно для того поставленным лицом, то оно непременно спасительно безотносительно к вере, к душевному расположению и даже желанию приступающего к этому таинству. Вся сила этого последнего, вся его спасительность полагается не во внутренней его сущности, а вовне – в совершителе таинства, в священнике. Раз этот – законный, и по установленному чину совершил он таинство, то хотя бы приступающий к нему и не желал его, оно его спасает. Русская же православная Церковь для спасительности таинства требует непременно соответствующего душевного расположения от приемлющего его, и раз этого последнего не будет, то и законно совершенное таинство не только не спасительно, но оно служит в суд и осуждение. Как видим, во взгляде на таинства между католичеством и русскою Церковью громадная и существенная разница. Униаты, пожелавшие остаться с их епископами и таинствами, чрез это самое, следовательно, не признали учения католиков о таинствах. Значит, удаляясь от католиков в общении в таинствах, униаты удалялись и от их учения о них; значит, разошлись не только в службе, обрядах и церемонии, но и в самой вере с католиками.

Итак, сходство единоверия с унией лишь видимое сходство по внешним признакам, а не по внутренней их сущности. По этой последней единоверие и православие – одно и то же: различие их лишь в обрядности ипритом не большее, чем различие в том же между, допустим, греческой и русской православными Церквами. Уния же отличается от католичества по самой своей сущности, – отличается во всём, кроме одного пункта: признания главенства папы. Сходясь с католиками в этом, униаты не хотели иметь общий с ними источник благодатных даров, – не хотели иметь единую иерархию и таинства. Эту сторону в унии не могли не заметить даже и раскольники. Более беспристрастные из них прямо засвидетельствовали разницу между единоверием и унией с этой стороны. Лжеепископы раскольнические Антоний Московский, Пофнутий Шутов в одной тетрадке против единоверия писали: «Униаты, соединившись с западным костелом, дали Римскому папе обязательство быть с ним согласными в исповедании веры, а потому и все латинские догматы признали отцепреданными и действительными, однако с тем, чтобы причащение Тела и Крови Христовой, чин Крещения и прочие обряды и церемонии совершать по преданию Восточной Церкви и, наконец, самим поставлять и епископов, по своему избранию, не относясь о том к папе Римскому. И, кажется, только в сем последнем случае русские соединенцы от тех рознятся, что и священством им от той же Церкви, с которой они соединились, без всякого различия непосредственно заимствуются»… Хотя и не в этом одном пункте рознятся единоверцы от униатов, но если бы только и в нём, и то, как мы видим, разница была бы между ними настолько велика и существенна, что сближать их нет основания. Так говорить могут лишь люди, которые, как автор вышеприведенных слов, не знают всего значения для единства верующих единения их во единой иерархии и таинствах. Таким образом и раскольники, хотя и не сознавая того, сами определили и выставили всю разницу между единоверием и унией; только они не сумели оценить этой разницы и придать ей надлежащее значение. Это может сделать лишь знание католичества и беспристрастие к единоверию, чего и не достает раскольническим писателям.

М. Чельцов

Между 16-м и 24-м сентября нынешнего года в г. Орле, по почину епископа Никанора, состоялся епархиальный съезд миссионеров. Что потребность в подобном съезде была действительно велика, видно из того, что на него собрались деятели миссии со многих концов России, так что съезд получил уже характер скорее областного. Всех принимавших участие в заседаниях было человек около 90: на некоторых заседаниях председательствовал Орловский епископ Преосвященный Никанор, священников было около 60, главным образом сельских, несколько низших членов клира, профессор Казанской Духовной Академии Ивановский, редактор «Миссионер. Обозрения» (по обязанностям службы при Св. Синоде) В.М. Скворцов, преподаватели местной семинарии, 7 миссионеров с высшим богословским образованием, миссионеры – простецы-книгоноши, несколько лиц из бывших сектантских и раскольничьих учителей и, наконец, несколько частных лиц. Заседания происходили в здании церковно-приходского училища.

Я был допущен на настоящий съезд в качестве частного человека.

По долгу совести моей свидетельствую, что характер, общее настроение и ход совещаний съезда заслуживали глубокого уважения. Желание доброго было движущим началом его.

Секты, их учения, жизнь, взаимные отношения, связь с условиями историческими, – всё это здесь было представляемо не как стан врагов, в тайне сердца ненавистных и проклинаемых, а с любовью, которая «не ищет своего, и всего надеется» (1Кор.13:4–7). Очень понимаю, что подобное отношение к сектантам – дело не легкое, оно – обязанность, но и подвиг, ибо трудно говорить без раздражения о тех, с кем изо дня в день приходится бороться, надрывая душу.

О сектантских движениях было сказано много замечательно верного, и притом с внутренней, труднее всего постигаемой, стороны, которая открывается не иначе, как во Христе.

Важно и достойно замечания для будущих съездов, что учения различных сект не рассматривались отдельно от нравственной стороны их. Об этих учениях рассуждали не как талмудисты, змеями проползающие сквозь теснины буквы Писания, а с живым участием к нравственному недугу их как ближних, и со вниманием к их бытовым особенностям. Если и было высказываемо что-либо в ином духе, – (таковое все-таки было, как во всяком человеческом деле, совершаемом среди многолюдного собрания) – всегда одерживало верх только светлое. Трубчевская история, например, была выслушана со стыдом и мукой.

И именно в силу смирения и простоты, а также в силу исторически сложившихся в России отношений Церкви к светской власти, миссионеры не входили в область вопросов общегосударственного значения. Храня по отношению к власти апостольские заветы послушания, они видимо, верят, что остальное совершит Сам Бог…

Потому речь М.А. Стаховича, которую он сказал на последнем заседании, оказалась в глубоком разладе с духом съезда.

Стахович предложил Орловскому епархиальному миссионерскому съезду провозгласить, во имя совершенного отделения Церкви от государства, полную свободу совести, ходатайствовать об отмене во всём русском государстве каких бы то ни было уголовных кар за отпадение от православной веры и за совращение других.

Это предложение Стаховича, по-видимому, не было принято.

Призыв Стаховича, может быть, и возбудил бы доверие, если бы то положительное, что он говорит о Церкви, показывало в нем сына её. Его призыв вытекает из ложного понимания природы Церкви и её священных задач.

Все люди сознательной веры в наши дни чувствуют, что положение теперешнее трудно, что одна охранительная политика по отношению к Церкви недостаточна, что необходимо искание новых путей, что в самое воспитание и в нашу общественность необходимо положить начала веры. А для этого нужны люди, соединяющие с высшим образованием ревность к вере, как к делу общественному.

Но разве это то, к чему призывает г. Стахович? Разве та мысль о Церкви, которая ему предносится, как цель и задача преобразования, – есть истина? Задача понимается им ложно, потому и предлагаемые средства возбуждают одно лишь горькое недоумение.

Вопрос, так решительно поднятый М.А. Стаховичем, значителен: ему было тесно в скромных стенах церковно-приходского училища. Вопрос этот неразрывно связан с общим положением о нашем государственном устройстве; отдельно взятый, он, если и мог быть обсуждаем на подобном съезде, то совсем в иной постановке.

Речь Стаховича имеет собственно политическое значение, ей бы место в каком-либо собрании государственных чинов России. Сказанная смело, сильно и с горячим одушевлением, она представляет собою верное выражение мыслей известной, деятельной и влиятельной части нашего общества, – так к ней и надо отнестить. Но речь эта волей-неволей должна была остаться на съезде почти без обсуждения, и прежде всего потому, что сказана была в последний день, когда время подымать вопросы столь принципиальные уже прошло, а настал час подводить лишь скромные итоги всему сделанному. Этот вопрос потребовал бы еще по крайней мере пять-шесть новых заседаний, а священники были утомлены, и срок их отпусков истек, дела отзывали их на места прерванного служения.¹²⁷

Среди толков по поводу речи Стаховича неоднократно приходилось слышать, что заниматься подобными вопросами не дело миссионеров, что это дело одного только законодателя. С этим нельзя согласиться. Ведь миссионеру с возражениями против учения Церкви о власти, с упреками в мучительстве приходится постоянно встречаться, – и это не только со стороны сектантов, не только со стороны людей равнодушных к вере, но ревнивых в отстаивании известного общественного идеала, но, и что важнее, со стороны людей богословски-образованных, говорящих от имени Церкви, и даже внутренно не чуждых ей.

Что должен отвечать миссионер, если он действительно «воин Божий», поставленный «защищать благовествование», если он вестник свободы Христовой, призванный служить бродилом всегда новой святой жизни? А быть таковым ему настало время!

Миссионеру, а не кому-либо другому, всегда будет суждено брать на себя всю горечь и тягость противления как личного, так и общественного. Ни епископу-монаху, ни священнику, ни профессору академии, ни преподавателю семинарии, никому из них не приходится тут же на месте отвечать за то, чему они учат. Отдавая на жертву общественному равнодушию самое святое из своих верований и убеждений, миссионер не может не быть мучеником. И если он не мученик, – миссионер ли он?

Конечно, миссионеры не компетентны в вопросе, поднятом г. Стаховичем, в том же смысле, в каком законодатель; но есть и иная компетенция… Сообразить общими силами, что можно выставить против этих упреков, указать границы, до которых они действительно имеют основание, переставить вопрос на почву, более свойственную вопросам веры, обсудить, как каждый должен проповедовать в своей епархии, чтобы в учении и действиях всех было единство не заговора, а истины, – это, думается, святое дело и прямая обязанность миссионерских съездов вообще, и только можно пожалеть, что Орловский съезд не мог этим заняться, как следовало бы.

На одном из заседаний съезда говорилось о неизбежности миссии среди образованных классов нашего общества. Эта мысль была встречена горячим сочувствием. Скажу прямо. Никакая миссия среди интеллигенции невозможна, если в учительном содержании проповеди вопрос о свободе совести не будет решен в духе Церкви Христовой. Иначе упреками в гонительстве, как камнями, будут побивать проповедника.

Не могу не привести один типический рассказ г. Новоселова, сообщенный им на съезде. Когда Новоселов сказал кому-то из своих сектантствующих знакомых, что он, может быть, станет миссионером, тот его со скорбным вздохом прервал: «еще одним гонителем больше»! Что отвечать?

Прежде всякого объяснения по существу не могу не высказать некоторого недоумения. Вся речь г. Стаховича от начала до конца проникнута двойственностью, и это не случайно. Двойственность эта на каждом шагу умерщвляет убеждающую силу той правды, которую хотелось бы видеть в его словах.

Сначала г. Стахович почтил съезд отменными похвалами и тут же сейчас унижает его участников до степени и забывших «единое на потребу».

То он сам сознается, что главная мысль его представляется ему лишь, как «непосвященному мирянину», – и вдруг «непосвященный мирянин» выделил себя из братского «мы», резко стал против собравшихся, как обличитель, сам неповинный в общей беде.

То Церковь он понимает столь святою, столь недосягаемо-духовной и на ряду с этим провозглашает союз её с мирскою и в сущности революционною свободой.

То Церковь он совершенно отделяет от государства, то она призывается ходатайствовать у государства же об освобождении от своих «скорби и тесноты».

То ему до цивилизации и прогресса нет дела, то, если разобрать по настоящему, только во имя этих цивилизаций и прогресса он требует безнаказанности совращения не то, чтобы «единого от малых сих», а хоть бы и всех их.

То государство в праве верить, чему хочет, то Церковь призывается обратить всех и все, значит, и государство.

Так вот в чём находит свою развязку всемирная трагедия христианства после 19 веков воздействия на род человеческий!

Будем предполагать лучшее, будем верить, что для самого г. Стаховича всё это так и стоит во взаимных противоречиях, и сила нападения его проистекает только от непонимания их.

Да не подумают, что призыв г. Стаховича остался непонятым в силу своей высоты, широты и смелости; он не имел сочувственного отклика в силу своей ложной правды.

В основе главных положений доклада лежит неверное понимание свободы Христовой; не только слова свободы, а самого дела её. На языке св. Писания и в опыте Церкви под свободою разумеется нечто совсем другое.

Истинную свободу дает Христос. «Истина свободит вы», «Я истина», открывает Он о Себе. Грех Адама всечеловечен, смерть противоестественна и победима; победа над грехом и смертью – во Христе, – это и составляет освобождение, свободу Христову. Содержание её – вечное – блаженство, которого теперь мы и представить себе не можем.

Другую, ложную свободу восхищает человек себе сам. Гордая самодостаточность человека по отношению к Богу возводится в истину. Смерть естественна и неизбежна. Вечность только в наследиях среди потомства. Конечный вывод – сверхчеловечество.

Первая свобода мистична, или лучше, она есть «тайна благочестия», как говорят св. отцы. Она неугасима никакими внешними бедствиями. В ней, как в высшем благе нового порядка и нового измерения, упраздняются все различия гражданского и политического состояния (Кол.3:11), «где нет раба и свободного, но всё и во всём Христос».

Вторая – внешняя, мирская, посюсторонняя, – внутреннюю, нравственную сторону человека оставляет неизменною. Она падает при всяком политическом перевороте. Человек, освобожденный в каком-либо одном отношении, порабощается здесь еще горше в другом.

Первая есть откровение в человеке нового внутреннего человека. Она устремляет его к новому небу и новой земле, как к подлинным пристанищам. Всеобщее воскресение – вот пророчественная песнь истинной свободы.

Вторая всё это отвергает, а ветхого человека распаляет ложной надеждой, открывая для его гордости просветы на новые торжества. Эта земля – единственное поприще всякой жизни.

Эти две свободы, из иных источников истекающие, с разным содержанием, разно истолковывающие смысл жизни, каждая по своему переустраивает человека, каждая к иным целям устремляет.

Эти две свободы прямо противоположны. Несколько раз в истории они сталкивались явно, тайная же борьба их в сердце каждого никогда не прекращается.

Г. Стахович спрашивает: «Идеже Дух Господень – ту свобода. Значит ли это, что где по нашему.¹²⁸ Дух не Господень – там не должно быть свободы?»

Нет, не значит, – отвечаем от лица съезда миссионеров. Ибо вопрос о пребывании Духа Господня среди данных сектантов решается не «по нашему», не по случайным усмотрениям, а по указанию Церкви, святых Христовых. Где святость Церкви отвергается по причине личных немощей её служителей, где кафолический догмат, таинства, священное Предание и Писание отрицаются и хулятся, где это отрицание ставится, как знамя общественного движения, где обманчивому призраку новой жизни, вытекающей из этого движения, усваивается значение истинной святыни, – да, там нет Духа Божия.

Что же касается связи миссии с полицейскими мерами принуждения, то об этом говорилось на съезде искренно, просто и верно и совсем не в том духе, который г. Стахович приписывает съезду и на который возражает.

Новоселов прямо говорил, что миссии необходимо оставить всякую связь с насилием, что только меч духовный её настоящее оружие, что принуждение парализует действие проповеди. Новоселова поддерживали громко и решительно.

Как мог Стахович не слышать этого?

При этом указывалось на нечто важное и положительное. Указывалось, что после обращения своего в православие, прежние сектанты испытывают особую тоску, что тоска эта – правда пред Богом.

Пока они были в сектах и ложной вере, у них было твердое общественное мнение, религиозное отношение друг к другу, постоянное обращение с св. Писанием, проповедь и, главное, взаимопомощь.

Измученные жестокими «бедами лжебратсва» в сектантстве, они обращаются снова к истинной вере, но истинного братства среди нас не находят. Это драма.

Вне храма, где мы слушаем трогательнейшие священные песни, мы чужды друг другу. Общественные сходбища православных – на них пустота, скука, сплетни и пьянство. Существующая связь между священником и народом, самое содержание этой связи уже недостаточно для людей, переросших свою среду.

Взаимопомощь в православной среде почти отсутствует При этом говорилось, что среди самих православных необходимо проповедовать новую общественность, устроят её, что миссионер должен служить бродилом в этом новом нарождающемся движении. Всё это принимаемо было участниками съезда с горячим сочувствием и воодушевлением. Верю, что слова эти остались не тщетными. Я сужу так по тем сердечнейшим раздумьям, на которые они наводили и которых мне приходилось быть свидетелем.

Всё, что возможно было сделать на съезде, оставаясь верным его первоначальным задачам и не вовлекая его на путь политики, – сделано.

Упрек, что забыто «единое на потребу» вековое, мне представляется глубоко несправедливым.

Когда г. Стахович налагал на деятелей съезда бремя такого упрека, помнил ли тогда сам он «единое на потребу» – Христа? О тягостных недосмотрах и устарелостях наших законов против сектантства говорилось и без г. Стаховича. О том, что устав духовных консисторий пересматривается, – об этом упоминалось с надеждою.

И если бы г. Стахович не нарушил общего духа съезда, то наверное было бы сказано и по вопросу о законах против сектантов много ценного в смысле милосердия и смягчения. Священники, это люди, в которых вера в Бога порождает любовь к отечеству, связь с высшим откровением – истинную трезвость. Я убежден, что как священники Бога Живаго, они при всей робости своего публичного слова, сказали бы много верного.

Вместо старой лжи – мертвящей опеки государства, г. Стахович предлагает другую ложь: разрыв с государством, полную свободу отпадения и совращения. Что горше, кто знает?

Далее г. Стахович говорит: «где нет свободы, там нет и Духа Господня, без Которого православие не может творить ничесоже».

Верно. И если бы в православии не было этой свободы Христовой, оно давно уже стало бы «долиною смерти», ибо условия, среди которых ему приходится существовать, судя по-человечески, прямо гибельны.

Но свобода Христова в православии есть, и из всех вероисповеданий, быть может, в нём одном в такой дивной мере. Носители её суть святые Церкви, и образами их населена совесть и историческая память народа. Свобода эта вспыхивает то там, то здесь и теперь среди верующих. Новоселов в докладе своём на одном из заседаний съезда предложил длинный ряд свидетельств об этом внутреннем состоянии величайших подвижников Востока: Исаака Сирина, Симеона – Нового богослова, Иоанна Лествичника; а также бесценные показания современных нам людей о том же: затворника Феофана, графа Сперанского и других. Единство переживаний, при разности в степенях, – чудо, ибо на расстоянии веков та же радость, то же освобождение, то же ведение, те же предощущения. Тою же свободою был отчасти свободен и Хомяков, о ней же всю жизнь томился и писал Достоевский.

Когда апостолы проповедовали, то это освобождение от уз прежней жизни, как молния с небес, ударяло в обнищавшие души слушателей. Новая жизнь охватывала их существо ощутительнее судороги. Когда апостол «еще продолжал эту речь, Дух Святой сошел на всех слушавших слово»… (Деян.10:44).

Не эту свободу верить, во что хочешь, хоть в дьявола, принес на землю Спаситель, не она благословляется Церковью. Не могу не сделать здесь одного замечания. Вера – это совсем не «изволение духа», как говорит г. Стахович со слов словянофилов. Как-то по-дворянски и ложно звучит: «изволение духа», «изволили уверовать во Христа», «соблаговолили причаститься Св. Таин»… Ложь. Верить – это дар Бога Живаго Своему погибающему творению. Все «от фараона до скота», пред Богом нищие и в позоре падения.

В голом праве верить, во что хочешь, не заключается самого главного, – искания Лица Божия, и веры в Него. И замечательно, если человек ищет Бога, найдет и свободу, ибо только в Боге свобода.

Если же человек ищет права верить – не верить, – права, как Бога, или скорее, как кумира, – не найдет ни Бога, ни свободы. И это везде и во всей своей истории.

Свободу от уз греха и неведения обращаемые первых веков ощущали каждый на самом себе. Это же освобождение они видели и друг на друге. Даже враги могли видеть эту свободу их. Апостол Павел пишет, что «лжебратия приходили подсмотреть за нашей свободой, которую мы имеем во Христе» – выражение замечательной показательной силы. Эта свобода – несомненнейший факт. На эту, а не на какую-нибудь другую свободу натолкнулись власти языческого Рима со всего размаха своего дотоле непререкаемого мировладычества. Произошла трагедия, внутренняя сущность которой до сих пор нами мало понята. По независимости от всякого мистицизма, по трезвому памятованию границ возможного, власти римской империи стоят вне сравнения: они менее всего способны были вступать в борьбу с призраками. И вот, «свобода, которую мы имеем во Христе», и была для них камнем, о который сокрушились все их могущество и реализм.

– Поклонись богам! обращались к христианам на судилище.

– Христу поклоняемся! Видим небеса отверстыми!… О, если-б ты знал!… восклицали христиане, как повествуют их мартирологи.

Судьи пытаются выманить их из христианства обещанием всяких благ, своей свободы… Христиане отвергают всё. Судей раздражало не то, что христиане не поклоняются богам, которым сами судьи не верят, а именно эта неуязвимость христиан, их «свобода» среди самых мучений. И эта свобода христиан то пугала их, то приводила в отчаяние, именно тем, что она не самообман, а факт. Власти разрывались от муки и бессилия, вся незыблемая трезвость их должностного самочувствия падала, и испуг свой заглушали они лишь в новых припадках ярости; и нападение своё завершали уже, как одержимые. А христиане на их глазах, полные свободы, сияли ведением и блаженством.

Об этой ли свободе говорит г. Стахович, когда продолжает, что «где нет свободы для слова, свободы для мнения, свободы для сомнения, свободы для исповедания, – там нет места и для дела веры, там не повеет и Дух Господень, там пребудут бессильными все старания, всякое рвение»?

Думаем, что здесь г. Стахович говорит об иной свободе: у него «свобода Христова» ставится, лишь как один из видов свободы мирской и внешней.

Во время гонений свобода Христова была, Дух Божий очевидно для всех веял среди христиан, а свободы мирской не было, напротив, – притеснения и мучительство.

После Константина Великого исповеданию веры дана полная мирская свобода, а Духа того уже не видно среди христиан, о временах гонений они говорят уже, как о славном утраченном прошлом. «Какая-то печальная темнота объяла и покрыла всё, – гораздо тягостнее девятой египетской казни», говорит Григорий Назианзин, в своём слове на Втором вселенском соборе.

На «Западе в наши дни свобода мирская, «свобода верить, верить различно, или вовсе не верить», «это отныне господствующее явление, к которому должно прилаживаться», а Дух Божий угасает всё больше и больше, отступление разгорается всё смелее, проникает все сферы жизни, все слои общества и облегло всё наследие Христово.

Нет, отношения между веянием Духа Божия и внешней свободой не такие, как полагает Стахович.

Место, приводимое Стаховичем из Гизо, замечательно. В него следует вдуматься.

Гизо говорит, что Церковь после гонения подпала под охрану гражданского закона, а теперь она «живет пред лицом и в присутствии свободы»… «Свобода религиозная, т. е. свобода верить, верить различно, или вовсе не верить, еще не вполне принята. Она стоит в связи с великою умственной и. социальною революцией, которая после многовекового брожения разразилась и завершается в наши дни. Дух науки, преобладание демократического начала и политической свободы – вот существенные черты и неотвратимые влечения этой революции. Эти новые могучие власти уже окончательно утвердились в современном обществе. Это те отныне господствующие явления, к которым должны будут прилаживаться все политические учреждения, и с которыми всем нравственным властям надо жить в мире». Так.

Но Церковь разве политическое учреждение? Христианство – разве простая нравственная доктрина? Разве оно может прилаживаться к требованиям духа явно противорелигиозного? Для Церкви была гибельна своекорыстная опека государства, и это потому, что государства не ставили себе задачей социальное исполнение заветов Христовых. Рабствуя веку сему, может ли государство опекать святыню? Церковь – закваска положенная, чтобы вскисло всё, значит, и государство.

И союз Церкви с атеистической и революционной свободой не будет ли для Церкви постыдным любодеянием? И провозглашать его от имени Церкви будет ложью. Сама Церковь этого никогда не сделает. Могут говорить люди, от имени Церкви, но это будет обман, который сам отомстит за себя.

Если в учении о свободе Церковь должна прилаживаться к движениям и духу времени, то тем более в учении: о Боге, как Троице Животворящей, в учении о Христе, как Богочеловеке, в учении о воскресении мертвых, страшном суде, таинствах? Ибо всё ведь это для господствующих мысли и просвещения – суть химеры, отсталые и непростительные.

Гизо говорит, что господствующее направление века утвердилось прочно. «Остается только примириться с ним». Не верим. Ибо видим, что всё там шатается и стоит точно на вулкане. Призрак мирской свободы целое столетие манил своею кажущеюся человечностью и истиной. Несколько раз среди восстаний, гражданских переворотов, с этой свободы спадала маска и открывались явно для всех зверочеловеческие черты её безбожного и богохульного облика. Эта свобода, провозглашенная, как настоящий исход против дворянской католической монархии Бурбонов и её бесчинств, сама оказалась бесчинством, всюду всех обманула и из «свободы совести» обратилась в «свободу от совести». Она не имеет теперь ни своих энтузиастов, ни вождей. Её добиваются лишь как средства и под её знамением проводят дело партий и национальных ненавистей. Что, кроме горькой усмешки, может вызвать такая проповедь в лучшем случае?

Положение Церкви трудно во всём мире. Кто из верующих не видит, что Христианство, судя по-человечески, изнемогает. Наука со своею космологией, теоретическая и практическая политика, все общественные движения, семейное право, культура со всеми своими победами над природой, – всё это оказывается в глубочайшем противоречии с Христианским Откровением. И дело веры во всех вероисповеданиях терпит потерю за потерей.

Философия Ницше, подводит неотвратимые итоги нравственному сознанию отпадающего человечества, его доходящая до мистических окрылений вражда к христианству и самому Христу и, наконец, то нравственное светопреставление, которого он явился всемирным провозвестником и вождем, – страшно всё это. Какая-то бездна разверзается под ногами. «Однако, где та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что нужно привить вам? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – эта молния, он – это безумие», восклицает Ницше.

Кровавый потоп все предчувствуют, вопрос только в дне и поводе.

Владимир Соловьев прямо говорил, что наступают времена сверхисторические. Плохо веря в силу православия, в его величайшие залоги, он впадал то в отчаяние, то в пустые надежды на Рим и кончил, во всяком случае, знаменательным словом об антихристе. Каким-то буревестником прокричал он над землею.

То же чувствуют и в католичестве. Лев XIII в своей аллокуции от 15-го апреля настоящего года говорит, что «события наших дней суть печальные показания для будущего, они заставляют предсказать со всяческой вероятностью, что за временами бедственными наступят времена еще более бедственные».

О всеобщем, «ошеломляющем недоумении» говорит сам Стахович.

По-видимому, в наши дни что-то завершается в судьбах человечества, какой-то великий круг времен смыкает свою линию. Думаем, что «оканчиваются времена язычников»…

В пророческом слове ученикам Своим Спаситель говорит, что верующим придется быть зрителями ужаснейших исторических потрясений. Он заповедует верить в Него и Его победу над миром, «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте… в мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир».

Эту свободу, нехристианскую со всем бессердечием её опьяняющего воодушевления, Стахович обставил текстами из слова Божья: «где Дух Господень…». За этим обманчивым призраком он призывает пойти православных священников, обещая сдвинуть тягу зла. Но в зависимости от такого понимания свободы извращается и самое представление о Церкви и её священной загадке. Является общий взгляд на государство и Церковь, как на две отдельные, несоизмеримые области, из которых каждая имеет свою судьбу, свои мерила должного и доброго, свою совесть.

Печальный факт, всех удручающий, всех изморивший, возводится в принцип.

Принять это – значит восстать на всё прошлое, на весь подвиг русского благочестия, поднявший на свои рамена труднейшее бремя христианской государственности: девять веков терпения и надежды растоптать, как обман, ни к чему не приведший. Один ведь нераздельный человек действует, как в Церкви, так и государстве. За те и другие дела он явится к ответу в день суда. Пока жив будет человек, в нём не угаснет стремление к нравственной цельности, и до тех пор подобное разделение будет служить источником жесточайших страданий. Противоречие между верою частного человека и безбожием общественного деятеля раздирает жизнь как государства, так и Церкви, ибо вера здесь обращается в «огонь поядающий», и тогда нам лучше было бы не знать христианства совсем и не принимать крещения.

Г. Стахович говорит: «законодательство вправе говорить любому подданному: ты можешь верить, во что хочешь, – мне всё равно, только не смей в этом мне признаваться». Горе такому законодательству! Не сам ли г. Стахович называет такое отношение государства к делу веры «коварным»? И поскольку государство так действует, оно растлевает народную совесть, и подтачивает себя в корне.

На предложении Стаховича необходимо остановиться с большим вниманием потому, что, почти вся образованная Россия думает так же, как он.

На членов миссионерского съезда он наложил в глазах общества тяжкое бремя упрека в полной их непригодности для миссии, раз они не примут предлагаемого им пути.

Он притягивает их на суд пред лицо высшего идеала Церкви – апостольства.

Иногда пред человеком, каков он есть в его неприглядной данности, открыть всю содержательность, глубину и святыню его христианского долга, – раздвинуть этот долг до его небесных ангельских исходов, – сделать это – иногда значит убить человека.

Апостол Павел говорит, – «Моисей полагал покрывало на лицо своё, чтобы сыны Израиля не взирали на конец преходящего». Так велик этот конец и так ослепителен обличительный свет его. Потому трудно всегда верится в доброжелательство того, кто, открывая долг, не в силах указать тут же пути к его исполнению. Мы говорим не о внешних указаниях громкими словами, а делом, жизнью и истиною.

Потому нельзя отнестись к речи г. Стаховича иначе, как с горечью.

Если это не слова, не кимвал, бряцающий без любви, то Стахович должен был бы сам бросить всё, порвать с ветхим человеком, и сам, став в ряды проповедников, явить себя борющимся за дело Христово.

Г. Стахович призывает священников к великому делу. Воодушевленный идеалом Церкви, отторгшейся от государства, он призывает их взяться за духовный меч свой – слово и обещает полную победу.

Так ли это? Этот призыв не заключает ли в себе слишком многого? Не значит ли это сдвинуть с места всю Россию с её противоречиями, тяготами, надеждами и отчаянием, – Россию, в которой единственной теперь, быть может, сошлись все загадки, отяготившие христианство за 19 веков, – задача превышает человеческие средства. Но об этом, если Бог поможет, скажем в другой раз.

В.А. Тернавцев

Ваше Преосвященство,

Дорогие Отцы и Братие!

С почтительным и глубокоблагодарным вниманием сосредотачивался я на занятиях миссионерского съезда, заранее предвкусив всестороннее удовлетворение моего одинокого пытливого, как и бессильного знания этих самых больных вопросов с тоской и тревогой переживаемого нами тяжелого времени. Обширность программы первая уже подсказала мне утешительную надежду. Она обнимала почти все оглашенные смущения последних годов, обещала облегчить или уничтожить недоуменное сострадание непроизвольно вызванное, неуверенно высказываемое при слухах о гонимых, высылаемых, приговариваемых людях за дикие изуверства, за отвратительные, а иногда умилительные, хотя и чуждые нам, их верования.

Отбыв весь ваш съезд, я горячо сожалею, отцы и братия, что ваше служительское смирение отозвалось сугубой скромностью в этой профессиональной области, к которой приобщены и мы, менее просвещенные чада православной Церкви. Что ваши в высшей степени наставительные собрания не получили достойной их огласки, что испытанное мною удовлетворение выпало на долю еще немногих, что званными были только избранные.

Как общественный деятель, я знаю, как много было жаждущих просветиться, услышать от достоверных авторитетов сущность и оценку всяких лжеучений, расколов, ересей, сектантств, нарушающих величавый мир нашей Церкви, смущающих и пугающих богословскую темноту её смиренных сынов.

Они бы, как я, воочию увидали, что вы научно и практично, неколебимо и гуманно, так умело и просто раскрывали нам далекие корни этих острых болезней, этих ужасных страданий множества русских людей и, поставив убедительный диагноз, все сообща, старательно, внимательно перебирали методы лечения и лекарства.

Причины исторические, этнографические, социальные и сословные поочередно проходили перед нами, всегда старательно обдуманные и блестяще изложенные.

Громко свидетельствую – как ни ничтожно моё свидетельство – что, слушая вас, я был поражен тем, как вы много знаете, как много добросовестного труда, старательных исканий и обдумываний было вами положено на это, очевидно; дорогое вам дело, как трудолюбиво и тщательно строите вы своё огромное здание, где всё обдумано и предусмотрено.

Теперь, при конце наших занятий, я, допущенный оглядеть эти удивительные планы, не хочу оставить без обсуждения один мучивший меня всё время «недоуменный вопрос», скорее сомнение, которое я выскажу прямо, думая, что только полной откровенностью могу оплатить ваше искреннее радушие. Это сомнение моё следующее: – среди столь многого не забыто ли то, что мне, непосвященному мирянину, представляется единым на потребу? Не пренебрегли ли вы, умелые строители, случайно или невольно краевым угольным камнем?

Само вставало предо мною пропущенное в огромной программе, ни разу не произнесенное здесь, среди пылких, ученых, многосторонних и искренних прений, – вековое слово: свобода совести.

«Иде же Дух Господень – ту свобода». Значит ли это что где, по нашему, дух не Господень, там не должно быть и свободы? Или, м. б., это значит, что где нет свободы, там нет и Духа Господня, без которого православие не может творить ничесоже… Где нет свободы для слова, свободы для мнения, свободы для сомнения, свободы для исповедания, – там нет и места для дела веры, там не повеет Дух Господень, там пребудут бессильными все старания, всякое рвение!

Перед приведенной цитатой казалась бы излишней всякая другая, меньшая. Но идея тоже нуждается в бренном воплощении и, как тело в одежде, нуждается в мотивировке.

Вот как лет 40 тому назад писал об этом Гизо, которого так же трудно не признать христианином, как не признавать великим государственным мудрецом.

«В течении 18-ти веков, – говорит Гизо, – христиане были поочередно то гонимыми, то гонителями; гонимыми, как христиане, – и гонителями нехристиан, или даже друг друга, между собою, внутри пределов христианского общества. Преследование было, смотря по месту и времени, более или менее непреклонное, более или менее действительное, – но, несмотря на всё различие церквей, государственных форм и наказаний, на преобладание строгости или мягкости в приложении, – принцип однако же оставался один и тот же. Претерпев мученичество и гонение под скипетром языческих императоров, христианская религия жила, в свою очередь, под стражею гражданского закона, защищаемая оружием светской власти.

Она живет теперь перед лицом и в присутствии свободы.

Она имеет дело со свободною мыслью, со свободным суждением. Ей приходится теперь защищаться уже самой, самой охранять себя, свидетельствовать непрестанно, и против всякого встречного, свою истину нравственную и историческую, своё право на разум и душу человеческую. Католики, протестанты, жиды, христиане и философы, – все теперь, по крайней мере, между нами (во Франции), ограждены от всякого преследования; наружное выражение верования равно свободно для каждого. Свобода религиозная, то есть свобода верить, верить различно, или вовсе не верить, еще не вполне принята и обеспечена в разных государствах, но очевидно, что она более и более становится всеобщим фактом и станет отныне обычным правом просвещенного мира. Одна из причин, дающих такое могущественное значение этому факту, – та именно, что он не одинок; он состоит в связи с великою умственною и социальною революцией, которая, после многовекового брожения, разразилась и совершается в наши дни. Дух науки, преобладание демократического начала и политическая свобода – вот существенные черты и неотвратимые влечения этой революции. Эти новые могучие власти могут впасть в громадные вины, совершив громадные ошибки, за которые им всякий раз придется жестоко расплачиваться, но они уже окончательно утвердились в современном обществе. Это те отныне господствующие явления, к которым должны будут прилаживаться все политические учреждения, и с которыми всем нравственным властям нужно будет жить в мире. Христианская религия не избавлена от этого испытания, она преодолеет его, как преодолела множество других.

Дело крайней важности и необходимости, чтоб христиане не обольщались на счет предстоящей им борьбы, на счет её опасностей и тех орудий, которые им возможно будет употребить в дело… Нападение, направленное теперь на христианскую религию, – нападение пламенное и совершаемое то с грубым фанатизмом, то с хитрым искусством, – то во имя самых низких страстей, то во имя самых искренних убеждений; иные (на Западе) оспаривают её, как лживую, другие отвергают её, как слишком требовательную и стеснительную, – большая часть страшится её, как тирании. Не скоро забываются неправедный суд и страдания, не легко излечиваются от боязни, воспоминания о религиозных гонениях, еще живы и еще продолжают питать во множестве умов злые предубеждения и жгучие опасения. Христиане, со своей стороны, с трудом допускают новое социальное положение и с трудом прилаживаются к нему; они на каждом шагу чувствуют себя оскорбленными, раздраженными, испуганными – от мыслей и речей, раздающихся в обществе. Не легко перейти от привилегии к общности права, и от господства – к свободе. Нельзя, видно, без особенных над собою усилий покориться свободе дерзкого противоречия и необходимости постоянно защищаться, постоянно одолевать. Действия свободы еще страстнее и чувствительнее в области религиозной, чем в политической; верующим еще труднее сносить неверующих, чем правительствам оппозицию. И однако-же они к тому вынуждены обстоятельствами, – они уже нигде, как только в свободе суждения, и воспользовавшись всей полнотой своей собственной свободы, могут обрести нужную им силу, чтоб возвыситься над опасностями и сделать тщетными нападения своих яростных противников.

И.С. Аксаков так отзывался об этом мнении Гизо. – «Если вместо выражения: христианская религия мы поставим Церковь, в смысле иерархического правительственного института и в смысле внешнего авторитета, – или же, наконец, и самую религию будем здесь разуметь в том виде и на той степени развития, как она проявляется в обиходном сознании большинства (как духовенства, так и мирян), то нельзя не признать, что Гизо с поразительной верностью определил настоящее положение дела, настоящие опасности, грозящие торжеству христианской истины, и, так сказать, ткнул пальцем в самые болезненные места современного христианского общества. В самом деле, победа может остаться за христианской истиной только тогда, когда защитники этой истины будут вполне ей верны и будут защищать её единым соответственным её достоинству орудием, когда они убедятся, что только в свободе суждения, в свободе совести, и воспользовавшись всею полностью собственной свободы, они могут обрести необходимую им силу для победы над могуществом лжи и мрака, для одоления своих многочисленных и искусных врагов.

Что выражается требованием свободы совести? Для кого и для чего оно нужно? Для торжества ли лживых и суеверных учений? Выражается ли этим требованием сострадание к расколу или простое увлечение современными либеральными требованиями цивилизации, прогресса и проч.? Ничуть не бывало. До цивилизации и прогресса нам и дела нет, ибо превыше всякой цивилизации и прогресса – идеал, препоставленный человечеству Христом, и требование свободы совести опирается лишь на самом Слове Божием. Требование свободы совести – есть требование свободы для самой Церкви, – эта свобода необходима для её собственной жизни духа, для её торжества, для её побед.

Итак мы видим, что рядом с историей внешних событий есть история внутреннего развития. Иначе и быть не может. Это предвечный закон. Человечество не топчется на одном месте, а растет, по слову апостола, «в меру возраста и исполнения Христова». Забывать об этом – ошибка; игнорировать – ложь, которую никакими строгостями не сделать правдой. И оттого-то я считаю, что именно вам, миссионерам, разносителям вечной правды и заботникам о больных и об отпавших по немощи ума и воли, Вам надлежит прежде всего указать на эту старую ересь, на этот государственный грех, на отсутствие свободы совести в стране – носительнице православия.

Вы лучше всех знаете, что проповедь православной истины не возбранена и не гонима в других иноверческих странах. Что 50 лет тому назад в Париже начал издаваться журнал «Union Chrétienne», который редактировал отец Владимир Геттэ, перешедший в православие из католических священников, и в нём изобличавший неправду и ложь папизма, изобличавший открыто, резко и не стесненно. В Англии стал с 1867 г. выходить журнал «The Orthodoxy Review» – орган англичан, принявших и проповедующих православие. В Германии пастор Овербек издал брошюру «Ех Oriente Lux», в которой провозглашал православную – единой католической Церковью, сохранившей от апостолов истинную веру. В наши дни ту же проповедь и ту же задачу преследуют так называемые старокатолики невозбранно, во всех странах при участии наших богословов. Итак, схизматики и еретики Франции, Англии, Германии, Австрии смелее и справедливее относятся к иноверным христианам, нежели православие.

У нас уверяют, что есть свобода верования, только нет свободы исповедания… Вот эту-то ошибку, выдаваемую врагами за прямой обман, следует раскрыть ближайшим ревнителям о Церкви и дать ей властно высказать, что без последней не может быть первой.

Вера есть союз совести человеческой с Богом. Он в сердце зарождается и в нём обитает, зажигая и вдохновляя его. И сердце человеческое расширяется её бытием. Сердце человеческое восторженно подчиняется наитию веры. «От избытка сердца уста глаголют». Можно ли запечатать их на живом образе человеческом, не превратив веры в изуверство или не вытравив её совсем из сердца.

Думаю, что нельзя.

Законодательство вправе говорить любому подданному: «Ты можешь верить, во что хочешь, или совсем не верить, – мне всё равно. Только не смей в этом признаваться ни мне, ни другим». Но Церковь не может повторять за ним тех же слов. Больше – она не может не сказать государству: Нет! Предоставь мне, – мне, единой на то уполномоченной, ведать дела совести, и я исцелю или убежду всякого очевидностью истины, которая во мне и на которой я созиждена, и которой не одолеют не только разные уклонения слабого ума человеческого, но и сами врата адовы. Меня научил апостол «в союзе мира блюсти единение духа», а не в союзе запрета, со строгой карой. Если оно временно нарушено, Церковь восстановит его, но убеждением, а не суровостью угроз. Уже в самом понятии «убеждение» очевидно заключено понятие и права «заблуждения».

Церковь так же не может запретить заблуждаться, запретить терять веру, как никто не может сознательно отказаться от истинной веры, которая приносит человеку спасение в ужасе смерти и свет в потемках жизни, особенно в наши дни мучительного, ошалелого недоумения. Среди нас есть несколько (м. б. и много) заведомо бывших еретиками и сектантами. Скажите, не радостно ли обрели вы истину православия, не свободно ли к ней вернулись? Помогал ли вам принять и примкнуть XV том?

Меня спросят: – Чего же вы хотите? Разрешения не только безнаказанного отпадения от православия, но и права безнаказанного исповедания своей веры, т. е. совращения других? Это подразумевается под свободой совести? Особенно уверенно среди вас, миссионеров, я отвечу: да, только это называется свободою совести. Только при этом может жить и действовать, спасать и спасаться, вера истинная и неистинная, обращаемая и обращающая. Запретным пусть будет не вера, а дела; не чувство, а поступки, ущербы, изуверство, всё то, что уголовный закон карает во всех, не спросясь Церкви, независимо от вероисповедания, за что уходит в тюрьму и ссылку всякий православный.

Меня сейчас же переспросят, ссылаясь на темноту простого народа: как? – не карать за проповедь, за совращение?

И я опять отвечу: за проповедь перед взрослыми, за совращение сознательных людей – нельзя и бесцельно карать. Нельзя потому, что если допустить, что темные люди бросают православие невольно и не сознательно, то я раньше должен признать, что они невольно и не сознательно пребывают в православии. Тогда – это только принадлежность к культу без принадлежности к Церкви, и выражается она не верой, а суевериями, близкими к язычеству, и равнодушием, далеким от всякой философии и науки. Этим нечего дорожить, ни беречь.

Бесцельно карать потому, что наказание за веру, которую считаешь истинной, пугает только самых робких проповедников, а они не опасны, как плохие апологеты.

«Орудия Церкви, – говорит Аксаков, – могут быть только духовные, способные соблюсти свободу совести человека в самом послушании веры, в самом плену истины. Если-же Церковь в деле веры прибегает к орудиям не духовным, к грубому вещественному насилию, то это значит, что она отрекается от своей собственной духовной стихии, сама себя отрицает, перестает быть «Церковью», – становится государственным учреждением, т. е. государством, «царством от мира сего», – сама обрекает себя на судьбу мирских царств»…

Таким образом закон гражданский невольно, вместо охранения Церкви, только растлевает её духовную целость. Если Церковь верует в свою внутреннюю духовную силу, то не нуждается она в содействии земной силы. А если нуждается, то не свидетельствуется ли сим недостаток дерзновения веры?… А если проявляется недовольное дерзновение веры со стороны официальных охранителей веры, то как-же остановить и в обществе тот дух неверия, которым обуреваются совести, оскорбленные в своём святом праве свободы?…

Теперь остается еще определить: кто же запретил свободу совести в России и кто карает? Разобравшись в законах, выходит, что карает гражданская власть вместе с духовною. При этом они не только соединились, но и перепутали свои несовместимые области. Тот же Аксаков насчитывает более 1000 отдельных статей в т.т. II, особенно XIV, XV, XVI св. зак., которыми на полицейские власти возложено ограждать душеспасение и руководить самую совесть православных. Чего-чего там только нет? Указано, как начальству наблюдать за бытием подчиненных на исповеди и св. причастии, наблюдать, как стоять в Церкви с благоговением и без усилия, какие иметь в домах образа – искусной резьбы, как дозволять, по рвению верующих, приносить святые иконы в дома, но не иначе, как на руках, или в каретах.

Каких только не слышишь оскорбительных курьезов! Да возьмите сейчас в миссионерской библиотеке Братства справочную книжку о законах, и вы прочтете, что одна и та же 783 ст. II т. I ч., среди забот станового об искоренении дуэлей, пасквилей, пьянства, неправильной охоты, совмещения мужского пола и женского в торговых банях, поручает ему наблюдение за спорами против догматов веры православной и совращением православных в иную веру или раскол.

Гражданская власть, забрав опеку над областью духа, установив строгие кары по делам веры, в то же время коварно возложила нравственную ответственность за них на власть духовную. Ст. 1006 т. XVI говорит: «предварительное следствие по делам о совращении из православия или отступления от веры христианской начинается не иначе, как по требованию духовного начальства».

И вот нам невольно вспоминается, как за последние годы часто поступали эти требования духовного начальства. Мы боимся надеяться, что с установлением и развитием миссионерства прекратится обращение к материальной власти в этой области убеждения и воздействия на душу, хотя ни на ком в России не лежит более, чем на миссионерском съезде, долг провозгласить необходимость свободы совести, необходимость отмены всякой уголовной кары за отпадение от православия и за принятие и исповедание иной веры. И я предлагаю орловскому миссионерскому съезду так прямо и высказаться, и возбудить это ходатайство пригодным порядком.

Только тогда миссионерство будет вправе говорить, что оно ведет борьбу за православную веру совсем иными средствами, чем та трубчевская деревня, о которой здесь было рассказано одним из батюшек. Вы помните? С согласия и ведома и священника, и начальства заперли заподозренных штундистов в церкви, принесли стол, накрыли чистой скатертью, поставили икону и стали выводить по одному: «Приложись!» – Не хочу прикладываться к идолам… «А!» – пороть тут же. Послабже которые, после первого же раза, возвращались в православие. Ну, а которые до 4 раз выдерживали.

Только тогда у миссионера, у священника не сойдет с языка тот ответ, который мы тоже здесь слышали: – Вы говорите, батюшка, их было вначале 40 семей, а теперь 4. Что ж остальные? – А милостью Божьей сосланы в Закавказье и в Сибирь. Я приглашаю съезд так высказаться, несмотря на то, что в изданной на днях миссионерской «Памятке» после упреков приходскому духовенству за равнодушие, доходящее до предубеждения, к миссионерской деятельности, после уговора действовать на заблудших милосердствующей отеческой любовью, но никак не угрозою наказания, мерами суда и полицейской расправы – тюрьмой, ссылкой и пр., после упоминания, что так как полицейские меры – не меры Церкви,¹²⁹ то священник, по миссионерскому принципу, не должен бы совсем входить в непосредственное сношение с гражданскою властью; после этих несомненных и прекрасных рассуждений в следующем же § (18) предписывается: возбуждать судебные дела против раскольников, не только если они позвонят в колокол во время собраний или допустят публичное пение при погребении умершего, или если раскольник публично наденет клобук, рясу или монашескую одежду, а предписывается возбуждать уголовные дела, когда священник заметит и убедится в действиях, могущих производить соблазн среди православных, каковы всякие действия, противные православной вере, и в особенности публичные хулы и насмешки над правилами и обычаями православной Церкви и над теми, кто их соблюдает.

Да извинят меня составители этой «Миссионерской Памятки», но я более сочувствую тем попущениям, за которые они попрекнули наших простых сельских батюшек, чем преподаваемому ими ревнительству. Скажу еще. Я считаю первое более согласным с долготерпением и достоинством православной Церкви… Я не одинок. Я нахожу всё у того же замечательного русского человека подтверждение моей мысли.

«Совращение членов, – говорит Аксаков, – господствующей Церкви в иноверное учение, – не путем насилия, а. свободного убеждения, есть ли само по себе, в существе своём, деяние преступное? Совершила ли преступление русская Церковь, когда посягнула на совращение католического аббата и французского подданного Геттэ в православие? Скажут ли: нет потому только, что французские законы не считают этого деяния преступным? Однако же такое совращение признано преступлением в России и по государственным законам подлежит тяжкому наказанию. По этим законам отец Васильев, русский священник при посольстве в Париже, совративший аббата Геттэ, должен-бы быть подвергнут французским судом заключению в тюрьме или ссылке (Улож. о нак. ст. 187 и 188). Если же это деяние само по себе не преступно, ибо было делом не насилия, а мирного проповедования со стороны совратителя и искреннего согласия совести со стороны совращенного, – то почему же при тех же условиях, такое деяние преступно в России, почему допущены разные ему оценки и мерки? Потому ли, что наша вера истинная, а всякая другая вера ложная? Но потому именно, что наша вера истинная, – она и должна быть истинной верой, т. е. свободным изволением духа, как и учит православная Церковь: она не может требовать со своих чад иного убеждения, как искреннего, т. е. вполне свободного, а не лицемерного?…».

Откроем Хомякова, этого столпа православия, Киреевского, Юрия Самарина и так недавно еще и так безвременно ушедшего к Богу Влад. Соловьева, которого «Миссионерское Обозрение» совершенно справедливо оплакивало и назвало великим сподвижником Церкви православной. Разве они не скажут того же самого? Да наконец, разве не чувствуют это, хотя не смогут выразить многие и многие простые русские люди?

Я же вам это высказал не только потому, что могу опереться на такие авторитеты, но и потому, что для думающего так высказать долг совести, которого не вправе замолчать ни из скромности перед вашей ученостью специалистов, ниже по робости перед не сочувствием гражданской или духовной власти. Ведь самый последний и ничтожный из нас не только принадлежит к Церкви, на тоже составляет Церковь, ту совокупную Церковь, которая есть от Бога установленное общество человеков, соединенных православною верою.

Не именем духовного начальства, не от имени духовенства, а во имя Церкви надо высказать, что насилие над совестью бессовестно, что где нет свободы, там нет искренности, что где нет искренности, – нет веры правой и неправой. Церковь может сказать, что область совести и веры – её область. Она одна в ней властна. Она может сказать Кесарю: Оставь, это не твоё, это – Божье в вечности, это моё на земле! Мне, мне единой дана власть вязать и разрешать, дана без права передоверия прокурорам и судьям. Я одна могу судить живым и живительным началом любви.

Уже 366 лет духовная и гражданская власти с земными законами и материальными средствами в руках борются с расколом, и не дал им Бог поборения. Я не знаю, сколькими миллионами сосчитаны отпавшие дети православия, но я знаю, что не считаны большие миллионы оставшихся за это время суеверными до язычества, равнодушными до отчаяния! 366 лет плачет православная Церковь от этого раздирания! 366 лет от мучительства и отчаяния страдает многое множество русских людей. Не столько при ссылке и в темнице, сколько страдает от сомнений, колебаний, искания и жажды истинной веры… За 366 лет из одного раскола стало 118 расколов, ересей, сект. Разве это не грех всех? Разве это не общее горе? Разве это не наказание нам? «Всё за то, что Церковь Божью святотатственной рукой приковали мы к подножью власти суетной, земной!» И только когда она, матушка, примется лечить духом и истиною все нужды и грехи нашей совести, своей любовью будет сама и одна вязать и разрешать их, только тогда может исполниться ежедневная молитва, и дух истины, это сокровище добрых, придет и вселится в нас и очистит от этой скверны, и спасет души наши…

Мих. Стахович

(Орлов. Вестн. № 254, 1901 г.).

Свобода совести имеет в христианстве значение весьма ограниченное и даже ничтожное, так как здесь сочетаются понятия не соответственные между собой и для христианства малопригодные.

Ибо что такое совесть?

Совесть есть внутреннее душевное чувство, которое, как показывает и самое слово (на греческом, славянском и др. языках), слагается из двух явлений или элементов.

С одной стороны, совесть есть закон (внутренний), определяющий делать одно, как доброе, и не делать другое, как злое, а с другой стороны – совесть есть судия, который внутренно судит человека, не давая ему покоя за совершение злого и тем наказуя его, или радуя за совершение добра¹³⁰…

Ни в первом, ни во втором проявлении совести свобода не имеет никакого значения, ибо понятие свободы совсем из другой области явлений душевной жизни, а именно из области воли, которая действует свободно или несвободно.¹³¹

В этом заключается существенный характер и особенность воли, тогда как существенный характер совести заключается в её чистоте и порочности, или в святости и греховности, из коих от вторых нужно освободиться, а первых достигать, так как в порочности и греховности заключается не достоинство совести, а в её чистоте и святости, открывается её совершенство.

Свобода, как стремление действовать независимо ни от чего и не от кого, неприложима к совести, как закону и судии, потому что этот закон есть, так сказать ограничение её, противоположение ей, стеснение её.

Где закон, там свободе положены пределы. И пределы эти тем сильнее, и непреоборимее, чем основательнее, тверже и несокрушимее закон. А закон совести один из самых несокрушимых законов. Его нельзя ни заглушить, ни вытравить ничем.¹³²

Можно на время отрешиться от закона совести, сделаться свободным от совести, но она, будучи на время подавлена, вскоре явится вновь и заговорит тем с большею силой, чем с большею силой она была подавляема. Вот почему бессмертный А.С. Пушкин совершенно верно сказал о совести братьев-разбойников:

В их сердце дремлет совесть:

Она проснется в черный день.

Здесь выступает совесть, как судия, который тоже не может потворствовать свободе, а напротив, тоже должен стеснять свободу совести, чтобы не дать развиться явлениям, противным ей.

Рассуждая логично, можно говорить не о свободе совести, а об освобождении от совести, что и делают разного рода преступники, стараясь тщетно заглушить совесть и всячески освободиться от неё.

Но не одни разбойники желают освободиться из уз закона совести и её судилища.

Совесть нежеланна многим философам, а также и религиозным реформаторам и сектантам, из которых первые, вместо присущего каждому закона совести и её судилища, хотят поставить свои умствования, другие свою свободную, не ограниченную ничем волю, а третьи свои видения и чувствования, не столько действительные, сколько мнимые. Всех их стесняет закон совести и её судилище, и потому они охотно могут говорить о свободе от совести. И вот у философов получается различное отрицание закона, беззаконие (антиномизм),¹³³ у практических деятелей отрицание высших властей (анархизм), а у сектантов своезаконие (автономизм), самый опасный, самый ужасный разрушитель существующего порядка, во всех его началах, как общих, основных, так и частных, даже мелочных.¹³⁴ Разительный пример этого бурного применения сектантского автономизма представляет ужасный разгром толстовцами церкви-школы в селе Павловке, Харьковской губернии, где горсть изуверов разгромила церковь-школу, причем несколько человек вскочили на престол, попирая его прискакиваниями, с произношением разных ругательных слов относительно всех святынь церкви, а другие в то же время разбивали иконы, рвали священные ризы. Вот полнота разнузданной свободы совести, во всем её ужасе!

Нет, нет, не свободы от совести должно искать людям благомыслящим и не о свободе совести должно говорить людям, стремящимся ко благу России и твердому стоянию православной Церкви и живому действию её в среде своих членов и среди заблуждающихся, а об исправлении людской совести, об её упорядочении, просветлении и исправлении, ибо редко, очень редко можно встретить совесть добрую, а совести потемненные, порочные и даже сожженные встречаются постоянно. Не свободу дать этим испорченным совестям должно, но подчинить их высшим основам и правилам, более определенным и более твердым. Из таковых высших основ есть прежде всего откровенный закон Божий, данный во Христе Иисусе и содержимый в полноте в Церкви Божией, ведущей их полноту и разумеющей их применение, как к отдельным явлением жизни человеческой, так и к их жизненных соотношениям – семейным, взаимным, общественным и государственным.

Язычники изжили свою многовековую жизнь по руководству совести и не получили её свободы, свободы от греха, не достигли совершенства жизни по совести, ибо она изрекала законы и судила, а сил к исполнению сих законов не давала. И осуждая, повергала в безысходный мрак отчаяния, доводивший многих до самоубийства. А иные по совести своей говорили, что если бы мир людской имел одну голову, то они срубили бы её, чтоб одиноко царить над всем…

Но вот явился Спаситель человечества и указал новые основы жизни, и ожило, возродилось человечество. Он откликнулся и на стремление людей к дорогой для них независимости, к свободе. Только свободу он соединил не с совестью, а с другими основами жизни, более верными, более определенными, более надежными. Он сказал: истина свободит вы. Аще Сын вы свободит, во-истину свободни будете (Ин.8:32, 36), ибо Он есть путь, истина и жизнь (Ин.14:6).

А высшее состояние свободы есть пребывание в духе жизни по Христе, ибо где Дух Господень, там и свобода, говорит святой апостол Павел (2Кор.10:29). В свободе же совести нет ни истины, ни жизни правой, а возвращение ко всему тому, что пережил древний мир, особенно греко-римский языческий мир, мир плотской, суетный и погибельный, смененный христианством, как духом жизни наивысшей, спасительной.

Совесть, очищенная Духом Святым, может быть доброю (Деян.23:1) и непорочною (1Тим.8:9).

Но правою свидетельницей об истине она может быть только в Духе Святом (Рим.9:1), без которого она всегда будет порочною (Евр.10:22), оскверненною и даже сожженною (1Тим.1:15, 4:2), а следовательно, ненадежною и даже опасною, разрушительною, если дать ей полный простор, или то, что либеральные мыслители называют свободой совести, которая может быть хуже всякой неволи, в особенности же христианской, заключающейся в преданности Христу и всему тому, что Он установил для руководства людей с немощною совестью, как, например, Церковь, пастырей, начальников, судей, учителей, которые пребудут во веки, пока не придет небесная свобода славы чад Божиих (Рим.8:21). Тогда, в жизни будущего века, будет всяческая свобода. А в чём закон свободы (Иак.1:25) или, иначе говоря, истинная христианская свобода может выражаться теперь, о сем мы надеемся побеседовать в другое благоприятное время.

Епископ Никанор

Р. S. В заключение своего возражения на доклад М.А. Стаховича еп. Никанор сказал: не наше дело касаться политики, самим входить в обсуждение и обращаться к другим с ходатайством об отмене уголовных и гражданских законов по делам веры, – тем более, что в России свобода веры не стесняется, ужасы инквизиции у нас невозможны, и опасение их для нас даже непонятно. Ред.

Я не могу не сказать, сколько правды, самой горькой для нас, миссионеров, правды, заключается в положении, что насилие в деле религиозного исповедания и проповедания вредит делу миссии. Административные и судебные по отношению к сектантам меры, если они идут впереди мер пастырских и миссионерских, или даже если они идут рядом с ними, и если они при этом дурно направлены, как это часто случается, то они не только не помогают делу миссии в отношении воздействия её на сектантов, но и прямо вредят ей. Сознающая своё назначение и свои силы миссия не будет искать в помощь своему спасительному назиданию Словом Божиим еще и содействия внешней физической силы. Но миссия не властна и отвратить эту помощь, когда она приходит, в силу ли закона, или своих исторических и государственных прав, или усмотрения власти, и вот, благодаря совместному действованию в борьбе с заблуждениями мер духовных и физических, – независимому друг от друга, пастырей Церкви и миссионеров считают виновниками насилия над совестью мерами физического принуждения и репрессий, клеймят именем гонителей веры, душителями свободы совести, новейшими инквизиторами. Самая миссия по этому самому возбуждает к себе среди сектантов и не знающей истинного положения дела интеллигенции ненависть, злобу, и нет силы, и нет слов выразить всю тяжесть ига миссионерского с этой стороны.

Но мысль о судьбах Церкви Христовой стоит выше личных чувствований и расположений, и я, не обинуясь, утвердительно отвечу на вопрос: нужно ли для Церкви нашей, в частности для духовенства, для иерархии содействие государственной власти в деле борьбы с раскольниками и сектантами? Да, оно нужно, да, оно полезно, да, оно законно, ибо оправдывается и Словом Божиим, и всей историей Церкви. Оно нужно, ибо Церковь Христова, состоящая из людей, нуждается для своей жизни и в людских силах; оно полезно, ибо служило и служит для высшего блага своей Церкви. Наконец, у св. ап. Павла, в его втором послании к Солунянам, в том месте, где он говорит о будущих судьбах Церкви Христовой, содержится следующая мысль. Антихрист, как величайшее, так сказать, идеальнейшее воплощение зла и противления Богу, готов прийти: «Тайна беззакония уже в действии». Но что «не допускает открыться ему в своё время?» Апостол говорит: «тайна беззакония не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, – и тогда откроется беззаконник» (2Сол.2:1–7). Многие из глубокомысленнейших толковников Слова Божия видят в этом «удерживающем» появление в мире и в Церкви Божией совершеннейшего беззаконника – именно закон, власть государственную, поставляющую препоны свободе совести, когда свобода эта переходит в пагубное своеволие, в свободу действования, препятствующую свободе исповедания, когда она переходит в свободу же проповедования. И я глубоко верую в то, что власть государственная в этом смысле и значении является оружием в руках божественного промышления о Церкви Христовой.

Даже в те времена, когда власть государственная была прямо враждебной христианству и Церкви Христовой, когда она, в лице своих правителей и своими законами стремилась уничтожить христианство, разрушить Церковь Христову, даже в те времена эта самая власть, в силу собственного своего принципа – закономерности обуздывала народное движение против христианства и не давала врагам его с свободной совестью, или, выражаясь словами св. апостола, «с послушествующей им совестью» (Рим.2:15), до конца губить Церковь Христову. Язычники, иудеи, магометане совне и бесчисленные еретики внутри Церкви, – все они, по человеческим соображениям, могли много раз разрушить Церковь Христову, и все они были сдерживаемы рано или поздно «законом», мерами власти государственной, которая сознательно или бессознательно – это другой вопрос, – в своих собственных интересах или в интересах Церкви, сдерживала совершение величайшего, после грехопадения прародителей и распятия Христа на Кресте, беззакония – разрушения Церкви Христовой. Власть государственная не может не иметь провиденциального значения и, как таковая, со своим участием в судьбах Церкви не может быть противна христианскому мировоззрению.

Обращаясь в частности к нашей русской государственной власти и её отношению к Церкви Христовой, приходится чистосердечно признаться, что без помощи государственной власти русское духовенство в своём тяжелом, забытом и забитом нынешнем положении не может справиться с теми задачами, которые ему ставит настоящее время. Оно не достаточно еще сильно своим просвещением, миссионерским знанием и умением, чтобы одною своею духовною силою удержать пасомых от заблуждений, недостаточно авторитетно и властно, ибо находится в материальном гнете и рабской зависимости от пасомых, – чтобы охранить их от лжеучений, а потому и не достаточно любимо, чтобы не быть оставлено. И могло бы без сдерживающей силы государства, по естественному порядку вещей, случиться, как отчасти и случается, что многое множество сынов Церкви Христовой уклонилось бы от истины и предалось бы гибельным заблуждениям, пошло бы вслед за лжеучителями и отпало бы от Церкви Христовой. Это могла бы сделать проводимая в докладе Мих. Ал. свобода совести, свобода «безнаказанного отпадения от православия, свобода безнаказанного исповедания своей веры, т. е. совращения других». Кто верит в истину православия, тот не может не прийти в ужас от мысли об этой свободе, от этой опасности для многого множества православных сынов Церкви Христовой, виновных только в том, что они мало знают истину Церкви Христовой и мало просвещены и способны противостоять разрушительной проповеди сектантства. И мы благословляем государственную власть в России, которая, начиная от Помазанника Божия, благочестивого Царя нашего и кончая слугами его, всеми этими губернаторами, судьями, исправниками, становыми и урядниками, так ненавистными «свободной совести» пропагандистов, идет на помощь Церкви, препятствует свободе отпадения и совращения и дает время пастырям и пасомым их оправиться и просветиться и укрепиться, чтобы они, наконец, вошли в свою силу и просвещали бы, и охраняли бы, и спасали бы сохраненное им стадо Божие.

Не примите за софизм, но пастыри-миссионеры не ищут кары сектантам, как мести, не радуются тем страданиям, тем гонениям, которым предает их закон, но они не могут не желать, чтобы там, где спасение не совершается благодатью, там, по апостолу, страхом спасались бы (Иуд.1:23), чтобы поставлена была препона наглому совращению и кощунству, чтобы «меч» государственной власти оставался бы предметом «боязни» и для злых врагов Церкви. И этого миссионеры желают, и от этого они не могут отказаться, хотя и трудно им выносить тяжесть непонимания, подозрительности, клеветы, злобы и злохуления.

Киевский миссионер свящ. Савва Потехин

М.А. Стахович миссионерскому Орловскому съезду предлагает ходатайствовать, во имя свободы совести, об уничтожении всего законодательства о расколо-сектантах и о предоставлении им права открытой пропаганды и совращения православных.

Мы позволим себе высказать несколько соображений по поводу этого весьма интересного доклада.

Заметим, прежде всего, что всё уголовное законодательство по вопросам веры, все вообще меры пресечения и предупреждения преступлений имеют отношение не к совести собственно, не к внутреннему миру человека, который, по самой природе своей, свободен и контролю закона не подлежит, но к внешним проявлениям этого внутреннего мира, и притом к таким внешним проявлениям, которые, будучи направлены ко вреду окружающей расколо-сектантов среды, сами по себе стесняют свободу жизни и нормального нравственного развития людей, не принадлежащих к сектам.

Поэтому провозглашение свободы совести в том смысле, какое усвояет этому понятию г. Стахович, было бы допустимо в том только случае, если бы пропаганда и действия расколо-сектантов не вносили вреда и нестроений в жизнь общественную и государственную (не говорим уже о церковной) и сами не имели бы характера насилия. Не стоит призвать на помощь для решения вопроса самую жизнь, стоит обратить внимание на те прискорбные явления, какие в ней порождают заблуждения расколо-сектантов, – и тотчас станет очевидным, к какому печальному положению вещей привело бы осуществление проекта г. Стаховича.

Возьмем факты только последних дней.

16 сентября сего года в селе Павловках, Харьковской губернии, сектанты-толстовцы, последователи князя Хилкова, не возбуждаемые никем из православных, разгромили церковь-школу, осквернили алтарь, надругались над священнейшими предметами православной веры и, не ограничиваясь этим, хотели разгромить и другую каменную церковь, поджечь с разных концов село и начать «всеобщее избиение грешников» (то есть православных); они и привели бы свою программу в исполнение, если бы не были остановлены возмущенною толпой православных крестьян.

В № 264 С.-Петербургских Ведомостей читаем про сектантов-иеговистов (Екатеринбургской епархии), которые, желая «разрушить христианство и сатанинское иудейство», средством для этого избрали динамит. Они стали рассылать разным лицам и разбрасывать по улицам так называемые адские машинки, начиненные динамитом, и взрывом одной из них был убит поднявший такую машинку полицейский.

Как относиться к подобного рода явлениям? Как поступил бы г. Стахович с человеком, совесть которого побуждает надругаться над христианскою святыней (как в Харьковской губернии), взрывать динамитом последователей православия (как в Екатеринбургской епархии), уродовать себя и других (как повсеместно в скопчестве), закапываться живыми в землю и зарывать с собою ни в чём неповинных детей (как в Тирасполе) и пр.? Неужели нужно допустить свободу обнаружения такой совести, свободу, – если не действий, то хотя бы пропаганды учения, которое в практических выводах ведет к таким возмутительным явлениям?

«Запретным пусть будет не вера, а дела, не чувства, а поступки, ущербы, изуверство» и пр., говорит г. Стахович.

Но вера и чувства, по природе своей, не могут подлежать каре закона, поступки же, подобные вышеуказанным, являются лишь неизбежным следствием пропаганды сектантского учения и, как совершившиеся факты, сами по себе непоправимы. Разумно ли карать за них, то есть признать их нетерпимыми, и в то же время разрешать, то есть признавать терпимою, пропаганду учения, которое служит их причиной? И что считать «запретным делом» в таком, например, часто повторяющемся, случае если вожак скопческой секты, не оскопленный сам (как это весьма часто бывает) и не скопящий никого лично, только склоняет к оскоплению других и, разжигая своим учением их фанатизм, направляет для совершения операции к специалистам этого дела? Кого считать тут причинившим «ущерб», «изуверство», и потому подлежащим каре закона: несчастную ли жертву дикого учения, уже и без того жестоко пострадавшую, оператора ли, совершившего, по желанию совращенного, оскопление более искусно, чем он мог это сделать сам, и тем, быть может, сохранившего ему жизнь, или же – причину всего, совратителя, пропаганда которого породила это зло?

Отстаивая свободу сектантской пропаганды, г. Стахович не знает, вероятно, что обычные приемы этой пропаганды сами по себе являются насилием над совестью, над святейшими чувствами православного люда. Достаточно раскрыть любое следственное дело о расколо-сектантах, чтоб убедиться в том, что постоянным, характерным признаком этой пропаганды служит крайняя нетерпимость к убеждению противника, злоба ко всему православному, кощунство и издевательство над всем, что дорого православному христианину. Не удивительно поэтому, если сектантская пропаганда доводит нередко православное население деревни до полного отчаяния, которое разрешается или слезною мольбой о защите к начальству, или, в случае неуспеха её, – крестьянским самосудом.

Вот, для образца, характеристика сектантства и сектантской пропаганды, какую дает крестьянское общество одного из сел Воронежской губернии в прошении, поданном на имя г. губернатора:

«Люди эти (сектанты-хлысты) крайне вредны для нашего общества… и для Бога, Великого Государя и всей нашей христианской жизни… Живя среди нас, приносят нашей православной Церкви и нашему тысячному населению крайнее развращение; исповедуя свою еретическую секту открыто, оскорбляют всё то, что свято для нас, и во что мы, наши деды и прадеды несколько сот лет истинно веруем, то есть в нашу мать – православную Церковь. Кощунствуя над св. храмом… таинствами… духовенством… нашу православную Церковь с её таинствами и духовенством хулят (мы пропускаем образцы возмутительно-кощунственных изречений). Совращая наших однообщественников православных христиан в свою ересь, они расстраивают наши целые семейства, отлучают жен от мужей и родителей от детей, устраивают ночные сходки, производят воровство, занимаются поджогами нашего имущества, через что мы вынуждены в рабочую пору, когда дорого для нас денное время, а ночью нам нужен покой, отнимают у нас до шестидесяти человек для ночного караула… Эти враги открытые матери нашей православной Церкви, общества и семейной жизни не признают ни Бога, ни властей, Им поставленных, даже позволили себе оскорблять священную Его Императорского Величества Особу – Батюшку нашего Великого Государя такими еще неслыханными словами, которых мы здесь и не решаемся передать. Мы единогласно постановили настоящим приговором ходатайствовать пред его превосходительством Воронежским губернатором и просить со слезами законной защиты от вредных людей-хлыстов, защитить мать нашу православную Церковь от нестерпимого поругания ими, наше село от открытого разврата, наше имущество от разорения, вследствие истребления ими огнем… Мы согласны платить за удаляемых все подати, повинности и недоимки, мы принимаем на себя все расходы по пересылке удаляемых и их семейств».

Неужели можно равнодушно отнестись к этому слезному воплю православной крестьянской толпы, возмущаемой в своих лучших чувствах кощунственными речами сектантов, измученной постоянною тревогой за свои семьи, расстраиваемые сектантскою пропагандой, и – лишить её просимой «законной защиты»?!

Мы, полагаем, что пока существуют, пока возможны прискорбные явления, подобные вышеописанным, пока пропагандируется учение их порождающее, – современное законодательство и всевозможные «меры предупреждения и пресечения преступлений» необходимы с государственной точки зрения для охраны существующего общественного и государственного строя, необходимы они, во имя любви христианской и гуманности, как для самих сектантов – для возможного ограждения их от гибельных следствий их заблуждений, так и для защиты православного люда.

И достоинство Церкви, вопреки уверению г. Стаховича, нисколько не умаляется от того, что государственная власть охраняет её интересы. Хотя внутренняя мощь Церкви не зависит от отношения к ней государственной власти, и Церковь осталась бы непоколебимою в лице своих лучших членов даже при враждебном отношении государства, за что ручается и Сам Основатель Церкви, обещавший ей непоколебимость, и вся её история, особенно период гонений, – но отсюда отнюдь не следует ни того, что христианское государство должно отказаться от защиты интересов Церкви, ни того, что Церковь должна оттолкнуть протягиваемую ей руку помощи и пренебречь теми мерами охраны, которые могут спасти от соблазна и религиозного шатания не одну тысячу её членов.

Пользуясь защитой законов, Церковь не «прикована позорно к подножию власти суетной, земной», как выражается г. Стахович, но эта власть земная, «не без ума меч носящая», преклоняясь пред величием и святостью Церкви, кладет свой меч к её подножию, охраняя свободу христианского развития её членов от вредных посягательств на неё совне. И иного отношения к Церкви не может и не должно быть со стороны православных представителей власти, которые всегда признавали православную веру душою народной жизни и твердым оплотом государственного порядка, чем и в действительности она была всегда для русского народа.

Воронежский епархиальный миссионер Т. Рождественский

Кроме вышеприведенных возражений на доклад г. Стаховича, говорили по поводу его в том же духе и смысле Тамбовский священник о. Ремеров и военный – о. Серебровской.

Тамбовский миссионер г. Айвазов развил такую мысль: «Вопрос, затронутый Михаилом Александровичем, слишком серьезен и животрепещущ. Над разработкой этого вопроса трудились целые века. Мне думается, что наше помещение тесно для решения такого вопроса, и что самый доклад г. Стаховича может быть принят лишь как воззвание «к чувству» миссионеров. Принцип отделения Церкви от государства, проведенный в докладе М.А., равносилен отделению деятельности мысли от деятельности тела. Такой принцип не может возбудить сочувствия с нашей стороны. Этот принцип в Северо-Американских Штатах привел к печальным результатам. Нужно провозгласить не принцип отделения, а принцип возможно большего влияния Церкви на государство.

Затем говорили кандидаты университета М.А. Новоселов и В.А. Тернавцев (автор вышенапечатанной передовой статьи).

Г. Новоселов развил ту мысль, что сами миссионеры не должны обращаться к гражданской власти за помощью, и что репрессивные меры вредны для миссии: 1) потому, что возбуждают нарекания на миссионеров, как на гонителей и преследователей, и заставляют сектантов уклоняться от бесед с ними; 2) потому, что преследования поднимают дух сектантов, поддерживают в них ненависть к Церкви. Это подтверждается, например, историей толстовского движения. Напротив, отсутствие преследований дало возможность некоторым толстовцам одуматься, сознать свои заблуждения и вернуться в лоно Церкви.

Для борьбы духовными мерами, по его словам, «можно привлечь много иных сил. Ведь у нас, например, студент-миссионер это то же, что на языке логики contradictio in adjecto; между тем как в Англии студенты принимают участие в миссии и оказывают ей большие услуги».

Г. Тернавцев сказал, что миссионеры «не должны брезгливо чуждаться светской власти» и доказывал, что сектанты преувеличивают степень преследования, которому они подвергаются. Праведник всегда в тягость грешнику, напр., можно сказать, что не Саул гнал Давида, а Давид преследовал Саула своею праведностью. Для сектанта самый факт существования Церкви является тяжкою мукою; ему неприятно даже встретиться со священником. Переходя затем к вопросу об отношении Церкви к государству, г. Тернавцев высказать пожелания, чтобы гражданская и духовная власти действовали в полной гармонии и в духе истинно христианских идеалов.

Далее подробному разбору, занявшему более часа времени, подверг главные положения доклада г. Стаховича и его предложение редактор «Мисс. Обозр.» В.М. Скворцов. Замечания последнего касались юридической стороны вопроса и существа нашего действующего законодательства по вопросам раскола и сект, истории отношений нашей Церкви и государства и значения православия, как основы последнего, – мистически живущей в сознании народа идеи Царя, как Помазанника Божия, свыше посвященного на царственное Его служение в Церкви мерами государственного свойства и, наконец, – со стороны характера (темного, изуверного и агрессивного) нашего расколо-сектантства.

За недостатком места подробное изложение возражений В.М. Скворцова отлагаем до следующей книжки.

После замечаний со стороны г. Стаховича на возражения его оппонентов, епископом Никанором было предоставлено заключительное слово профессору Ивановскому, который кратко заметил:

«Вопрос о свободе совести яснее можно формулировать так: «как государство должно относиться к диссидентам?» Это – вопрос государственной важности, вопрос не новый и трудный, а потому разрешение его в один вечер на епархиальном съезде может вызвать лишь улыбку. Можно только обменяться мыслями. Вообще же нужно сказать, что критиковать законы легче, чем издавать.

В виду того, что доклад Стаховича был выслушан, как частное мнение, не входил в программу съезда и превышал его компетенцию, он не ставился на съезде к обычному определительному суждению, и потому никакого постановления по нему не состоялось.

Ранее было сказано, что другая ветвь уклонившихся от Церкви стремится создать свою особую церковь, якобы настояще-апостольскую, в которой будто бы только и можно спастись. Это – в собственном смысле сектантство рационалистическое, стремящееся толковать тайны Царствия Божия по началам разума, между тем как они удобоприемлемы прежде всего для веры: если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царствие Божие (Мф.18:3), сказал Спаситель. Но если человек станет усвоят учение Христово только по началам разума и верить тому только в Евангелии, что понятно ему, то естественно, что всё, непонятное для его ума, он или извратит, или совсем отвергнет. Где ограничение такому произвольному толкованию учения Христова, ведущему к этим двум опасностям? Нужно опять сказать то же, что сказано о «духовном» толковании Евангелия, именно, что и у сектантов-рационалистов нет ограничения и руководства, которое предохранило бы их от заблуждений. И вот мы видим, что они, отпав от Церкви, не ограничиваются отрицанием некоторых только христианских истин, непостижимых для ума; а идут дальше и в конце концов доходят до отрицания всего Евангелия, всего учения Христова. – Посмотрим сначала, что это за Церковь их, якобы настояще-апостольская?

Пред нами лежит катехизис штундистов. Страница 103, член X, о Церкви Господней. Сказано: «Мы принимаемся в Церковь Христову на земле посредством крещения, которое Господь учредил для нас в средство благодати, согласно повелению Иисуса Христа и Его апостолов, также согласно примеру времен апостольских, и чтобы привести в исполнение все постановления нового завета». Стр. 107 о голосовании: «в собраниях общины все дела, насколько то возможно, решаются голосованием. При голосовании все члены имеют равные голоса и решение производится большинством голосов»… Та же страница – о принятии в общину: «принятие нового члена может состояться только по предварительном знакомстве с его душевным состоянием и по личном исповедании им веры пред общиною. Принятие производится посредством голосования. При таком голосовании весьма желательно, чтобы состоялось единогласие». Стр. 108 – исключение членов: «Церковь, последуя правилу её Основателя, уполномочена и обязана таких её членов, поведение которых противоречит их исповеданию… исключать и лишать прав членов посредством обыкновения голосования». «Второе принятие исключенного бывает, как всякое другое принятие, по испытании и исповедании грехов пред общиною, посредством голосования». Вот она – Церковь, которую устроили отделившиеся от нас, – Церковь с голосованием! И этому голосованию подлежит здесь не только вступление и исключение членов, но и душевное состояние их, совесть, вера, покаяние! Скажите, походит ли эта новая церковь на ту Церковь апостольскую, о которой говорится в Евангелии, – которую Христос основал не на голосовании, а на вере: Ты Петр, сказал Спаситель о вере Петра, и на сем камне созижду Церковь мою? Разве по голосованию принимал Христос в Церковь Свою? Разве ап. Петр крестил и принял в Церковь один раз 5 тыс. уверовавших, в другой – 3 тыс. по голосованию? Евнух царицы Кондакий, которого крестил диакон Филипп, Корнилий с семейством, которого принял в Церковь ап. Петр, и многие другие – разве все они ставили на голосование свою веру, своё душевное состояние, исповедание и крещение?… В Церкви Христовой пребывает и действует Дух Святой; чрез кого же Он действует в штундистской церкви, – чрез большинство или чрез меньшинство, когда голоса разделились? Ведь те и другие – одинаково члены общины, а мнения их противоположны?… Ничего, подобного голосованию, в Евангелии не показано. Из Евангелия, напротив, видно, как Дух Святой непосредственно открывал дверь веры людям, и как они без голосования общины становились членами Церкви. Как мало походит штундистская община на Церковь Христову! На этой общине лежит печать мирской общины, а не печать Церкви Христовой (2Тим.2:19); от неё отдает мирским духом.

Чем люди думают спасаться в этой новой церкви? Остановимся на самом важнейшем. Спаситель заповедал Своей Церкви: Я – хлеб живый, сшедший с небес. Ядущий хлеб сей будет жить во век; хлеб же, который Я дал, есть плоть Моя, которую Я дам за жизнь мира. Истинно, истинно говорю вам, если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Идущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день (Ин.6:51, 53–54, 56). Это Спаситель сказал о силе, действии и значении в Церкви св. т. Причащения. Как веруют этому штундисты? Член IX стр. 77 – о св. вечере: «Сие, дарованное Господом Его Церкви, благодатное установление, состоит в том, что определенным на то в Церкви лицом, при изречении слов установления оного и после торжественной благодарственной молитвы, преломляется хлеб, который так же, как и вино, вкушаются членами Церкви. Сим возвещением каждый раз оживляется в их сердцах воспоминание о Сыне Божием и, Он снова является их душе в Своей кровавой красоте. Искупленные Господом должны, по данному Им святому и благотворному повелению, до второго Его пришествия возвещать сею вечерию Его смерть, как единственную причину нашего спасения. Мы веруем, что в сем святом знаке Христос дает верующим вкушать духовным образом Своё Тело и Свою Кровь».

Разве Христос апостолам на тайной вечере преподал Тело и Кровь духовным образом, а не реально? Или духовным образом отдал плоть Свою за жизнь мира?… Это таинство Он заповедал совершать не для воспоминания только Его смерти, как веруют сектанты, но и для того, чтобы Христос реально пребывал в нас и мы в Нём, для того, чтобы нам наследовать жизнь вечную. В Церкви Христовой, по Его обетованию, пребывает Дух Святой. Его-то невидимым действием и пресуществляется хлеб и вино в Тело и Кровь Христову, и таким образом чрез действие Духа Святого исполняются и будут исполняться до скончания века в Церкви слова Спасителя: приимите, ядите, сие есть Тело Мое; пийте из нея вси; сия есть Кровь Моя; сие творите в Мое воспоминание. Если же у штундистов хлеб и вино не пресуществляются в Тело и Кровь Христову, то этим доказывается, что их община – безблагодатная; там, значит, нет благодати Духа Святого, пресуществляющего, во исполнение обетования Спасителя, хлеб и вино в Тело и Кровь Его.

Нужно ли говорить, что штундисты отрицают благодатную силу т. крещения, очищающего нас от первородного греха, и силу прочих таинств; отрицают, вопреки ясному свидетельству апостолов, союз Церкви земной с Церковью небесною, не почитают св. угодников и т. д.? Так-то, толкуя Евангелие по началам одного разума, они хотят верить тому только в Евангелии, что могут понять умом своим; а что не вмещается в их уме, что должно усвоят верою, то всё отвергают; таким образом, оторвавшись от Церкви и думая устроить своё Спасение по Евангелию, на самом деле искажают его, заблуждаются. – С нашими сектантами случилось то же, что с теми иудеями, которые, слушая слова Спасителя о Плоти и Крови, умом не поняли, верою не поверили и сказали: Как Он может дать нам есть Плоть Свою? (Ин.6:52), – отошли от Него и уже не ходили с Ним (Ин.6:66).

Весьма естественно поэтому то явление, что люди, идущие рационалистическим путем последовательно, не останавливаются на отрицании некоторых только евангельских истин, но доходят в конце концов до отрицания всего Евангелия, отрицают Христа и приходят к таким понятиям, таким учениям, которые ничего уже евангельского, кроме наименований, не содержат в себе.

Так петроостровские штундисты проповедуют о Христе, что Он – простой человек, хотя Он добрый, прямодушный и премудрый, но не чуждый однако еврейских предрассудков, от каковых не могли освободиться и апостолы. Чистую религию свободы проповедуют только они – штундисты («Мисс. Об.» 1899 г., окт., 308). В Чигиринском уезде, Киевской губернии, одно время существовала партия штундистов, которая признавала Евангелие таким же измышлением человеческим, каковы все другие человеческие писания, законы и установления; правилом веры и жизни должны-де служить законы природы. В самом Киеве на одном из публичных собеседований все слышали, как молодой собеседник, ремесленник из сектантов – заявил, что он – человек свободной религии, ни Бога, ни души, ни бессмертия не признает, Евангелие признает за человеческое произведение и всему этому научился из чтения умных книг.

Штундисты Донской области говорят об Иисусе Христе следующее: Он был умный человек и только по уму стоял выше Своих современников. «Он был умный учитель, говорил передовой из сектантов, – но и я не хуже Его и Его учеников».¹³⁶ О сектантах Екатеринославской губернии пишут вот что:¹³⁷ было время (60–70 гг.), когда сектанты верили во Христа, почитали Его Искупителем, любили читать Евангелие и плакали над ним о грехах своих. Но теперешние сектанты говорят о Христе не как о Боге-Искупителе, а как реформаторе социально-политическом; они любят не евангельского Христа, а «своего», которого создало их воображение под влиянием впечатлений материальной жизни, придав ему черты социального реформатора («Мисс. Об.» 1900 г., май, 759), – это говорят те, которые еще недавно искренно веровали в Евангелие. – Вот во что вырождается вера нашего рационалистического сектантства! Думаете ли, что это – бредни? Или – это мечты отдельных личностей? Нет, отмеченные явления представляют собою логический конец рационалистического сектантства. Это именно и есть настоящие взгляды более последовательных из сектантов, которые не считают нужным прикрываться далее Евангелием, но говорят открыто то, что думают. Эти взгляды уже систематизированы в особое исповедание, которое усердно навязывается народу.

Пред нами лежит катехизис;¹³⁸ на лицевом листе его гектографировано: катехизис Иисусова братства по Евангелию (штунды).

Догмат братства: Бог дух = разум.

Бог отец = жизнь.

Бог сын = разум в жизни.

Три сия едино суть.

Что же представляет собою эта новая секта – «Иисусово братство по Евангелию»? Ответ находим на стр. 12: Вопрос: в чём – проповедь Иисусова братства по Евангелию? Ответ: Иисусово братство по Евангелию воссоздает чистое учение Иисусовой веры на основании тех стихов Евангелия, которые заключают в себе поучения, указания или примеры жизни во исполнение воли отца. – Но как же это, спросите вы, разве чистое учение Христово до сих пор в течение 19 веков не было известно миру! Да – говорят – не было известно. Стр. 7. Вопрос: в чистом ли виде дошло до нас учение Иисуса? Ответ: Далеко нет. Об этом свидетельствует самое название «христианство», которое означает в переводе «наслоение», «штукатурка». Вы еще больше недоумеваете и спрашиваете: откуда же в Евангелии взялась штукатурка? Не написано ли оно ближайшими непосредственными учениками по внушению от Духа Святого (Лк.1:1–4; Ин.1:14; Деян.1:2–3; 1Ин.1:1–5; Ин.15:15–16, 26 и многие другие)? На это вам отвечают: её нужно отнести на счет неумелости евангелистов выразить всю божественно-идеальную характеристику Иисуса (стр. 7). «Наслоения эти доказывают только, до чего ничтожны и мелки были лучшие из провозвестников учения Христова» (стр. 17). Это – евангелисты-то, которых Сам Господь избрал, наставил, просветил Духом Святым, которым одним только доверил проповедь Своего учения во всём мире (Мк.16:15)?! В частности об ап. Павле новое братство имеет такое представление, что он самовольно присвоил себе звание апостола. Иисуса он в глаза не видал никогда, проповедь свою начал 5 л. спустя после смерти Иисуса. Стр. 11 вопрос: знал ли он духовную сущность учения Христова? Ответ: нет, не знал. «Учение Павла ничего общего не имеет с учением Иисуса» (стр. 12). – Вы видите, что тут нет уже веры в Евангелие, в Его богодухновенность; авторитет апостолов, непосредственных очевидцев и учеников Господа, ниспровергается; основатели лжеиисусова братства ставят себя выше апостолов, говорят, что они лучше знают чистое учение Христово и требуют от своих последователей верить им больше, чем апостолам, чем всей Церкви, идущей от времен апостолов. Лжеапостолы! Лукавые деятели, принимающие вид апостолов Христовых! (2Кор.11:13).

Итак, новое братство находит, что настоящее чистое учение Христово до сих пор никому не было известно, и только теперь, спустя 19 веков, братство восстановляет его. Каково же это учение в очистке заправил братства? На лицевом листе катехизиса написан догмат братства:

Бог Дух = Разум.

Бог Отец = Жизнь.

Бог Сын = Разум в жизни.

Что это означает, это объясняется в местах катехизиса. «Пойми, сказано на 36 стр., что жизнь твоя, что разум твой это – Бог», на стр. 41: – «Жизнь есть Бог». – Стр. 5 вопрос: что означают встречаемые в Евангелии выражения: «Сын Божий», «Сын Человеческий»? Ответ: «Иисус учит нас тому, что в Нём Самом и в каждом человеке есть два начала: начало жизни и начало духа или разума. Эти два естества он различает этими наименованиями. Бог – начало жизни в человеке, это и есть сын человеческий. Бог – начало разума в человеке, это и есть Сын Божий». Оказывается, что новые сектанты не верят даже и тому, что есть Бог вне человека и есть Сын Божий вне его. Когда их спрашивают: что есть Бог? – они отвечают: «Бог есть разум, Бог есть дух, Бог есть человек». «Когда мне говорят про Бога, поясняет родоначальник этой секты, гр. Л. Толстой, про его существо, его свойства, лица, – я уже не понимаю Бога, не верю в Бога. То же самое, когда мне говорят про душу мою, её свойства, я уже ничего не понимаю и не верю в эту душу… Когда мне скажут: Бог имеет 14 свойств, ум, и волю, лица, или – что Бог добр и справедлив; или – Бог сотворил мир в шесть дней, то я уже не верю в Бога» (Еп. Антоний. Полное собрание сочинений, т. III, стр. 271). «Разумение жизни стало вместо Бога. Разумение жизни есть Бог» (там же стр. 98). Бога поэтому нет вне людей, он в людях; люди – эти тот же Сын Человеческий, Бог; а каждый человек лишь момент Его жизни (там же стр. 118). «Христос – это то разумение, которое есть в нас» (там же стр. 98). Так поясняет веру нового братства гр. Толстой.

Не признавая Бога Отца, Сына Божия и Духа Святого, эти сектанты отрицают и всё то, что говорится в Слове Божием о Пресвятой Троице, отрицают творение мира, грехопадение, искупление, ниспослание Духа Святого на верующих, самую Церковь. Всё это они считают штукатуркой на чистом учении ХристовоМ.А каково же чистое учение? Оно – в пяти заповедях. Стр. 13 катехизиса, вопрос: Сколько заповедей завещал нам Спаситель? Ответ: пять. Какие? не гневайся, не прелюбодействуй, не воюй, не противься злу, не клянись. – Вот и всё, что осталось у этих сектантов от Евангелия; всё остальное отвергли. Да и этим пяти заповедям они придают совсем не евангельский смысл и орудуют ими не ради целей религиозных, не для спасения себя, а ради целей политических, – для ниспровержения существующего порядка общественной и государственной жизни: в рассматриваемом Катехизисе они объясняются в том смысле, что не нужно судов, войска, начальств, присяги. Стр. 4 вопрос: Какие цели преследует Бог – начало жизни? Ответ: Благо всех людей, благо, достигаемое братством, равенством, свободою. Вот настоящие цели «братства Иисусова»! Вот до чего договорилось наше сектантство!

Вы видите, что те сектанты, которые, оставив веру Церкви, руководствуются в религиозной жизни только разумом, которые идут рационалистическим путем, в конце концов приходят к отрицанию Бога, к атеизму. Отделившись от Церкви и принявшись толковать Евангелие по началам разума, они сначала отрицают только некоторые евангельские истины (в штунде, в баптизме); но потом, идя своим путем последовательно, отрицают, наконец, всё Евангелие и из сектантов религиозных, церковных превращаются в сектантов политических, государственных (в виде секты «Иисусова Братства по Евангелию» и толстовцев).

Таковы-то пути, которыми идут уклонившиеся от Церкви. Вы видели, с чего они начинают и чем оканчивают. Не доказывают ли они своим примером тех евангельских истин, которые мы изложили в начале, – именно, что вне Церкви не может быть ни истинной веры Христовой, ни истинной жизни Христовой, что даже понять учение Христово невозможно, если не жить жизнью Христовою в Церкви по руководству её; равным образом ни быть в общении с Господом, ни получить Духа Святого не возможно вне Церкви. Тот самый текст, на который ссылаются сектанты, именно, что слова Спасителя суть дух и жизнь, – ясно показывают, что учение Его можно понять только жизнью, устроенною по Его слову, а таковая жизнь всецело осуществляется только в Церкви. Обыкновенную человеческую мудрость познают чрез одно только изучение рассудком, а познать учение Христово – учение «Духа и жизни» возможно не иначе, как верою и жизнью по этому учению. Кто творит волю Отца Моего, говорит Спаситель, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно (Ин7:17). Недостаточно только принадлежать к Церкви Христовой и числиться в ней. Нет, вся жизнь христианина должна слиться с жизнью во Христе в Церкви. Только при этом условии можно быть и в общении с Господом, и получить Духа Святого. Пребудьте во Мне и Я в вас; кто пребудет во Мне и Я в нём, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего (Ин.15:4–5). А это пребывание во Христе, т. е. жизнь во Христе, возможно только в Церкви.

Миссионер свящ. Д. Слюсарев

Сведения о секте хлыстов, их учении и религиозном культе можно приобрести I) путем изучения специальной русской литературы, в которой лучшими сочинениями по хлыстовству должны быть названы: 1) И. Добротворского «Люди Божии». Казань, 1869 г.; 2) К. Кутепова «Секты хлыстов и скопцов». Казань, 1882 г.; 3) Маргаритова «Руководство по истории и обличению русских рационалистических и мистических сект». Кишинев, 1894 г.; 4) многие статьи Кальнева и Ивановского в «Миссионерском Обозрении», и II) путем изучения иностранной литературы по русскому сектантству вообще и хлыстовству в частности; лучшими сочинениями здесь должны быть признаны: 1) проф. Геринга Die Sekten der russischen Kirche (1003–1897), Leipzig, 1898 г.; 2) А. Порицмайера «Die Gottesmenschen und die Skopzen in Russland, Wien, 1883 г.»; 3) его же «Die neuere Lehre der russischen Gottesmesnchen, Wien, 1885 г.»; 4) его же «Die Gefühlsdichtungen der Chlysten, Wien, 1885». Затем сочинения по русскому сектантству таких писателей, как Э. Пеликана, Диксона, Лероа-Болье, Кни, Каттенбуша, Иербел Эмбаха, Арндта, Гакстгаузена, Штраля, Долгорукова («La verité sur la Russie»), Франка и др.; труды этих писателей, которых нельзя заподозрить ни в пристрастии к православной Церкви, ни во враждебности к русскому сектантству, заслуживают особенного внимания. На основании указанных источников можно составить себе следующее представление о хлыстовстве. Хлысты никогда сами не называют себя хлыстами и даже не любят, когда их называют этим именем другие, потому что это название (от слова – хлыст, бич, кнут) они считают для себя позорным и обидным. Народ же называет их не только «хлыстами», но и «шалопутами», «плясунами», «скакунами», «молоканами» (потому что в пост едят молоко), «богомолами» (в Симбирске), «монтанами» (в Самаре), «превозносящимися» или «молельщиками» (в Казани), «хлыстами» или «купидонами» (в Саратове), «пустосвятами» (в Костроме), в других местах – «вертунами», «баклушниками» и т. п. Сами хлысты обыкновенно называют себя такими наименованиями: «Люди Божии», «Израильский род», «Зеленый Виноградник, «Стадо Христово», «Птицы Христовы», «Белые Голуби», «Сизые Голуби», «Белые Лебеди», «Соловьи», «Светлые или Ясные Соколы», «Белые райские птицы»; вожака своего хлысты зовут «Златокрылым Орлом», «Белым Орлом», «Райским Соловьем»; женщину пророчествующую – «Богородицею», «Пророчицею», «Ковчегом Духа Святого». Появление этой секты некоторые ученые относят даже к началу христианства в России, другие (Геринг) ставят её в связь с гностическими и манихейскими сектами древней вселенской Церкви, но большинство связывает появление её с 1645 годом и виновником её называют костромского уроженца (из деревни Старой, Юрьевецкого уезда) Даниила Филиповича, – первого хлыстовского «Саваофа». Впрочем, теперешние русские хлысты, по своему невежеству, не только не знают истории своей секты, но даже и имени её основателя. Но 12 пунктов его учения им известны и пользуются значением «заповедей» или «закона Божия». Вот эти пункты: 1) Я (Даниил) – Бог, предреченный пророками; я второй раз сошел на землю для спасения душ рода человеческого. 2) Кроме меня, нет Бога. 3) Нет другого учения, кроме моего, и никакого другого не следует искать. 4) На чём вы поставлены, на том и стойте (по другому варианту: «Оставайтесь, где вы есте, и что вы есте»). 5) Ничего опьяняющего не пейте и не желайте плотского греха. 6) Не женитесь, но кто женат, живи со своею женою, как с сестрою, на что указывается и в ветхом священном Писании: «не женатые не женитесь; а женатые отделитесь от своих жен». 7) Не произносите гадких слов и черных речей (по другому варианту: «Не проклинайте и не называйте черта»). 8) На свадьбы и крестины не ходите и не участвуйте в обществе пьяниц. 9) Не крадите! А если кто украдет хотя одну копейку, то на страшном суде её положат ему на макушку головы, и когда эта монета растает в огне на его голове, тогда только он получит прощение. 10) Держите эти правила втайне и не объявляйте их даже отцу и матери. Даже когда вас будут бить кнутом и жечь огнем, терпите; ибо тем вернее, по примеру древних мучеников, вы достигнете царства небесного и на земле – духовного блаженства. 11) Ходите один к другому, будьте гостеприимны, оказывайте любовь и следуйте моим заповедям. 12) Веруйте в Святого Духа. – Что эти заповеди в точности исполняются хлыстами в наше время, это видно уже из того, что они записаны Эмбахом (на немецком языке) со слов какого-то русского хлыста в 1888 году. Но последняя заповедь у хлыстов есть самая главная. По их учению, внушениям св. Духа, который вселяется в душу человека, должно следовать безусловно. Но для того, чтобы в человека вселился Дух Святой, необходимо умерщвлять плоть – не чрез самоизувечение, которое есть малодушие, а чрез строгий пост, воздержание от мяса, алкоголя и табаку, изнеможение плоти, половое воздержание, продолжительную молитву и особые «благочестивые» телесные упражнения или раденья. Чтобы сердце было обращено в храм Божий, – учат хлысты, – требуется далее – умертвить в себе всё земное, отречься от собственного лица, от всех естественных и божественных даров, подавить в себе всякую волю и земное желание и мечтать только о вселении божественной воли. Тот «человек Божий», который всё это выполняет, теряет свою волю, место которой у него занимает воля Божия. «Люди Божии», принявшие в себя св. Духа, получают при этом дар пророчества и называются поэтому «пророками». Человек состоит из души и тела; душа, по учению хлыстов, создана Богом, тело – диаволом. Как дух, загнанный в нечистое тело, душа ведет борьбу с ним в течении всей земной жизни. Когда она побеждается, она становится добычей зла; но когда она побеждает, то она достигает уже здесь, на земле, того блаженного состояния, которое выражается в непосредственном общении с Богом. Но высшая степень совершенства состоит не в пророчестве, а для мужчин – в достоинстве Христа, для женщин – в достоинстве Богородицы. Ибо как Христос был простым человеком и однако же стал едино с Богом, так может достигать этого единства и каждый человек. В таких христах Бог уничтожает человеческую душу и Свой дух полагает на её место, так что они становятся «живыми богами», которым приличествует наивысшее почитание. Трех Лиц в Боге, как Ипостасей, хлысты не признают; но нельзя утверждать, чтобы они признавали и существо Божие в смысле христианского учения, когда смертных людей они почитают, как наместников Бога или Его воплощения. Иисуса Христа они признают богочеловеком, – но только таким, как их христы; Он Сын Божий в том же самом смысле, как они называют себя «детьми Божиими». Многократно Он будто бы воплощался еще до Своего рождения от Пресвятой Девы Марии. Евангельские рассказы об Его чудесах, Его крестной смерти и Его воскресении суть для хлыстов не что иное, как аллегории.¹⁴⁰ О таинствах хлысты учат таким образом. «Первое крещение совершается водою (разумеется крещение в православной Церкви), второе крещение у нас совершается теперь Св. Духом, и кто не крещается этим вторым крещением, тот не может войти в царство небесное». Это духовное крещение получается чрез участие в радениях. При этом хлысты уверяют, что все отцы Церкви поступали так же, как они, и чрез это спасли свои души. Таинства покаяния и причащения православной Церкви они вообще отвергают; тем не менее в некоторых «кораблях»¹⁴¹ были известны подобные обычаи. Исповедуются хлысты в молельне пред «богородицею»; причащает их «богородица» крохами артоса и крещенскою водою, иногда (в Великороссии) – обыкновенным хлебом и квасом, в прежнее время – водою из колодца, находящегося на месте родины Даниила Филипповича. Прежде причащения хлысты становятся на колени пред кадкой, наполненною водою, и «духовно» каются в своих грехах. Таинство брака они отвергают, как грех; женатых они называют «птенцами» (но не птицами), а их детей – «щенками», «цуцынятами». Хотя для обмана полиции, они и венчаются у православных священников, но в действительности допускают общение жен. О том, что происходить на их радениях, не всегда легко узнать; но не подлежит сомнению, что раденья составляют особенно важную часть мистического культа этой секты, которая всячески старается доставить возможность своим приверженцам принимать участие в них, так как чрез них только возможно (будто бы) достигнуть единения с Богом. Песни поются не одни и те же, но по возможности новые, так как петь одно и то же, говорят хлысты, дело мертвое, и Богу нужно «петь новую песнь» (Пс.95:1). По большей части раденья происходят таким образом. Вечером в субботу или в другие дни, напр., ночью со вторника на среду или с четверга на пятницу, по особому указанию «пророка», хлысты собираются в назначенную для того молельню. При вступлении каждый в отдельности клянется никому ничего не выдавать из того, что будет происходить в молельне, и перетерпеть все мучения «за веру». Когда все соберутся, пророки и пророчицы садятся на свои места в первом ряду, позади них на скамьях располагаются по правую сторону – мужчины, по левую – женщины. Празднование начинается пением, по большей части, церковной песни – «Царю небесный» или же следующей: Свят, свят, свят, Творец наш, свят, свят, свят, Искупитель наш, свят Дух, отец наш, вся Святая Троица, Тебе честь во веки. Аминь». Хлысты желают, чтобы эти песни, по возможности, пелись каждый раз на новый мотив. Затем читается отрывок из священного Писания и снова поются песни и псалмы. Бывает, что после этого совершается нечто похожее на причащение. Потом все поднимаются и танцуют вокруг стоящей посреди комнаты наполненной водою кадки; в известные промежутки времени они примачивают голову водою или прихлебывают её из руки; во время танцев и беганья хлысты обыкновенно машут белыми платками, – которые называют крыльями ангелов и архангелов. Усталость от танцев признается умерщвлением плоти. Пением песней и заканчивается эта часть хлыстовского богослужения. Около полуночи начинается «раденье» в собственном смысле. Мужчины и женщины одеваются в белые «раденческия» рубахи особенного покроя и надевают на ноги белые нитяные чулки и легкие башмаки. Эти белые рубахи, как думают, употребляются в память об Иване Суслове, о котором легенда «людей Божиих» рассказывает следующее: «Когда с него, живого, содрали кожу, некоторые девушки обвили его полотном. Это полотно вросло в его тело и стало его кожею». Впрочем, теперешние хлыстовские вожаки, ничего не зная об Иване Суслове, большею частью учат, что белый цвет должен означать чистоту души «раденцев». Одевшись в белые рубахи, хлысты прежде всего кланяются «пророкам» и «пророчицам», целуют им руки и получают от них благословение. Затем, сидя, они начинают петь на мотив народных песен протяжным, жалобным голосом какую-либо песнь, в роде следующей: Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас. Дай нам, Господи, Иисуса Христа, дай нам, Господи, сына Божия, и помилуй нас, Господи» и т. д. После этой или подобной песни, некоторые мужчины вскакивают, начинают прыгать и петь уже скорым темпом различные песни в «честь» «Искупителя своего с ангелами, архангелами, херувимами, серафимами и со всею небесною силою». В то время как некоторые поют «протяжные песни», часть присутствующих «для возбуждения Св. Духа» исполняет уже и так называемые радения. Раденья эти разделяются на три вида: «кружные», «кораблем» и «крестом». В кружном радении мужчины составляют круг, в котором становятся один возле другого. За кругом мужчин образуется второй круг из женщин. С пением песен и ударяя в такт ногами, хлысты начинают кружиться с возможной быстротой – мужчины по солнцу, женщины – против солнца. Это раденье у хлыстов называется Иезекиилевым «коло в колеси». Когда от такого раденья хлысты почувствуют утомление, они для отдыха делают перерыв и выходят из круга, а отдохнув, чтобы не спутывать круга, каждый начинает вертеться сам по себе, отдельно от круга, мужчины, – в правую сторону, женщины – в левую. Верчение это обыкновенно уже исполняется с такою бешенною скоростью, что слышен только шум, а лиц различить уже нельзя, длинные же, широкие белые рубахи, развеваемые по воздуху, образуют как бы вращающиеся столбы. В средине круга вращаются, т. е. вертятся, пророк и пророчица, которые при этом беспрестанно кричат: «не жалейте тел, не жалейте Марфы!» Это кружное раденье продолжается до тех пор, пока у радеющих рубахи становятся от пота совершенно мокрыми, что и называется «банею возрождения». Отдохнув, хлысты опять продолжают то же самое раденье или начинают новое – «кораблем», или – что тоже – «давидовское». Это раденье состоит в том, что хлысты составляют продолговатый круг и начинают бегать друг за другом (как бы гоняться) против солнца или по солнцу с пением песен и ударением в так ногами, причем обыкновенно бьют себя кулаками в грудь, постоянно говоря: «О Дух, Святой Дух!» и хлопают в ладоши. Раденье «крестом» состоит в том, что мужчины и женщины становятся по четырем углам комнаты по двое или по трое, вообще смотря по числу «раденщиков» и по размерам комнаты, и начинают, насколько возможно, быстро бегать от одного угла к другому, один на встречу другому, пока опять-таки вся рубаха не смочится потом. Вследствие таких насильственных и неестественных движений хлысты впадают в состояние сильнейшего нервного возбуждения или исступления и становятся способными к галлюцинациям. Что говорится в таком крайне ненормальном состоянии, то признается пророчеством. Вдруг кто-либо из присутствующих вскрикивает: «Вот, он идет! Вот, он идет! св. Дух идет! случилось, случилось!» Это значит, что св. Дух нисшел на весь «корабль» и в особенности на пророка и пророчицу. И последние начинают «пророчествовать». После этого все опять вскакивают и начинают прыгать и вертеться, и чем дальше, тем оживленнее, пока не доходят положительно до бешеного неистовства и затем в бессилии все падают в кучу друг на друга и через друга. В это время тушатся свечи и происходит то, примера чему, по словам немецкого ученого (Геринга), мы напрасно стали бы искать в язычестве у древнего мира. Мужчины и женщины предаются тому ужасному проявлению безнравственности, которое народ обозвал «свальнею», или «свальным грехом». При этом не принимается во внимание ни родство, ни возраст. Рожденные от этого греха дети считаются «зачатыми чрез излияние св. Духа». Они обыкновенно воспитываются под непосредственным руководством пророков и пророчиц и впоследствии должны занять их место. Хлысты называют их «христосиками». Интересен отзыв о наших хлыстах, сделанный немецким профессором Герингом («Die Sekten der Kirche», 1898, стр. 155): «Хлысты, говорит он, ни в каком случае не составляют той безвредной секты, какою иногда её признавали, напротив, это – самый гибельный яд, который в конец разрушает жизнь и силы народа. Но как ловко они умеют скрывать свои мерзости, доказывает следственная комиссия, учрежденная Александром I в 1818 году, которая засвидетельствовала, что «православная Церковь должна признать хлыстов и скопцов своими вернейшими и благочестивейшими овцами, в веровании которых нет ничего, заслуживающего порицания». И иначе быть не могло! Ведь к этой самой секте и принадлежали бывший с 1803 года обер-прокурор Св. Синода Алексей Голицын и министр внутренних дел, граф Кочубей». – И действительно, трудно в вышей степени узнать, что происходит у хлыстов на их «радениях»: двери молельни они обыкновенно запирают, окна занавешивают, за воротами двора держат караульных, во дворе – злых собак. Зачем все эти предосторожности, если бы у хлыстов, как они обыкновенно утверждают, не происходило на раденьях ничего дурного? Возмущение православных против хлыстов последние объясняют не развратом своим, а своим отрицательным благочестием (не пьют водки, не курят табаку, не ругаются и т. д.); но русский народ привык всегда и особенно благоговеть пред религиозным подвигом, благочестием и нравственными добродетелями; он требует этого от своих священников и монахов. В высшей степени трудно узнать, что происходит у хлыстов на раденьях еще и потому, что хлысты свято исполняют заповедь Даниила Филипповича (10-ю): «не открывать даже отцу и матери и терпеть, если бы их били кнутом или жгли огнем». Кроме того, пророки научают хлыстов лицемерить, и лицемерие они не признают грехом. Вследствие этого они крестят в церкви своих детей, венчаются, отпевают умерших; хлысты (особенно не обнаруженные судебным следствием) почти всегда первыми являются на церковные богослужения и вечерние собеседования в церквах; когда на этих собеседованиях приходский священник заводит речь о мерзостях хлыстовства, хлысты первые начинают вздыхать и возмущаться этими мерзостями; в обществе хлысты в особенности любят осуждать блуд и распутную жизнь. Будучи по внешности благочестивыми, хлысты чаще других становятся друзьями дома своих приходских священников, и последние нередко только на судебном следствии узнают кто были их друзья, кого они уважали за благочестие и считали лучшими христианами в приходе! Даже лица, оставившие хлыстовство и возвратившиеся к Церкви, крайне неохотно говорили о том, что происходит на хлыстовских раденьях. Стыд ли за содеянные мерзости или страшные клятвы, данные хлыстам, стесняют их, – это трудно сказать. Впрочем, не подлежит сомнению, что характер хлыстов постоянно изменяется. Есть хлысты, которые сами возмущаются «свальным грехом»; вместо него эти хлысты, поклонившись пророку и пророчице, парами – мужчина и женщина – выходят из молельни и совершают свой «грех» в чуланах, на чердаках, под сараями и т. п. Не всякое радение непременно окачивается свальным грехом. Кажется, и сами хлысты не всегда могут наперед знать, чем окончится их моленье; свальный грех у них бывает лишь естественным физиологическим последствием их неистовств. Во всяком случае, на законный брак они смотрят, как на самый тяжкий грех, ибо в нём проявляется не любовь, а эгоизм; блуд же они считают только случайным грехом, в котором можно всегда покаяться. Так как у хлыстов господствует стремление всегда «петь Господу новую песнь», то у них твердо установленного устава относительно их радений нет; неизменными признаками их остаются только песнопение, молитвы, чтение св. Писания, прыганье и беганье; порядок же радений и содержание песнопений почти всегда изменяются.

Профессор прот. Буткевич

Как должно объяснять 22-й стих LXVII псалма: «Бог сокрушит голову врагов своих, волосатое темя закоснелого в своих беззакониях?» Штундисты нашего прихода под «волосатым теменем закоснелого в своих беззакониях» разумеют духовных лиц, носящих длинные волосы.

Толкование на Псалтирь какого автора необходимо нам приобрести? Подписчик.

Псалом LXVII – самый трудный для истолкования. «В нём сколько стихов и слов, – столько же и целей, столько и лабиринтов: это крест для умов, укор толковникам». (August. Calmet. vol. IV, р. 383). В один из таких лабиринтов попадают штундисты, эти непризванные толкователи св. Писания, относя к православным духовным лицам 22 стих этого псалма. И прежде всего в 22 стихе о длинных волосах ничего не сказано, а упоминается о «волосатом темени закоснелого в своих беззакониях». Затем, если бы даже ст. 22 прямо говорил о длинных волосах, то и в таком случае его нельзя исключительно относить к нашему православному духовенству: не все православные духовные лица обязательно носят длинные волосы; священнослужители, состоящие при наших заграничных церквах, напр., в этом отношении не выделяются от обыкновенных мирян. Между тем есть много светских лиц из числа занимающихся, так называемыми, свободными профессиями (художники, поэты, музыканты и т. п.), которые отращивают себе длинные волосы; длинные волосы носят также женщины (1Пет.3:3); можно идти в Румынию и пройти все Карпатские горы сплошь до Моравии и Венгрии, и везде крестьяне носят длинные волосы, которых никогда не стригут (Церковн. Ведом. 1889 г., № 47); о китайцах известно, что они со времени воцарения маньчжурской династии носят длинные косы, начинающиеся на темени, брея в то же время остальную часть своей головы. Штундисты поступили бы, пожалуй, остроумнее, если бы начали толковать, в виду современных политических событий, 22 стих в отношении к китайцам.

Нельзя 22 стих LXVII псалма относить к православному духовенству и по самому существу дела. В разбираемом стихе говорится, что «Бог сокрушит голову врагов своих», причем выражение «волосатое темя закоснелого в своих беззакониях» составляет приложение к первой половине стиха. Но священнослужители православной Церкви – не враги Божии: они – вестники Господа (Мал.2:7) и поставлены Духом Святым в Церкви (Деян.20:28) для того, чтобы освящать благодатными таинствами верующих (Еф.4:12) и пасти стадо Христово (1Пет.5:2). Епископы православной Церкви непрерывно идут от самих апостолов, и эту непрерывную преемственность наших иерархов не в состоянии опровергнуть даже злейшие враги Церкви Христовой. Апостол Павел в послании к Филиппийцам приветствует вместе с другими верующими епископов и диаконов: благодать вам, пишет он, – и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа (Флп.1:2). Неужели св. апостол стал бы посылать такое приветствие епископам и диаконам, если бы они были врагами Господа? Видимое дело, что штундисты, усматривающие во «врагах Господа с волосатым теменем» Пс. LXVII православное духовенство, сознательно лгут; этою ложью они исполняют волю древнего клеветника, который, по учению Слова Божия, клевещет день и ночь пред Богом на братьев наших и их пастырей (Зах.3:1–3; Откр.12:10).

Как же понимать 22 стих LXVII псалма и в частности кого разуметь под врагами Господа?

Этот стих нужно рассматривать не отрывочно, а в связи с общим смыслом Пс. LXVII. Ключ же к уразумению этого псалма дает нам апостол Павел, который в послании к Ефесянам приводит из этого псалма ст. 19, как пророчество о вознесении Господа Иисуса Христа на небо после сошествия Его во ад для избавления пленников ада и о раздаянии с небес благодати Св. Духа каждому из верующих в различной степени, причем одни в Церкви Христовой наставляются апостолами, другие – пророками, иные пастырями и учителями (Еф.4:7–11). Руководясь этим учением ап. Павла, отцы и учителя Церкви толковали весь LXVII псалом в пророчески-прообразовательном смысле о Христе Спасителе и Его Церкви. Делают различные предположения о том, по какому случаю написан LXVII псалом; но одно несомненно, что в нём изображается торжественное, после какой-то победы, шествие ковчега завета на гору Сион, где при Давиде была поставлена скиния; другие горы земли обетованной враждебно и завистливо по Пс. LXVII смотрят на ту честь, которой удостоилась гора Сион (Пс.67:17). Как Всемогущий Царь, воцарившись вечно на Сионе, Господь поспешает на спасение своих верных слуг и поражает врагов Сиона, закоренелых в беззакониях. Под горою Сионом св. отцы разумеют истинную (православную) Церковь Христову, которую Спаситель основал после победы над диаволом кровью Креста Своего; вечное обитание Господа на Сионе означает пребывание Спасителя в Своей Церкви во все дни до скончания века (Мф.28:20); под горами, завидующими Сиону, нужно разуметь врагов Церкви Христовой, т. е. еретиков-сектантов, появляющихся в различные времена и называющих себя истинными христианами. 22 стих, говорящий о поражении Господом своих врагов, пророчески указывает, что сектанты-еретики не поколеблют православной Церкви согласно неложным словам Самого Господа: создам Церковь Мою и врата ада не одолеют её (Мф.16:18); «волосатое темя» – поэтическое выражение, означающее зверонравный характер врагов истинной Церкви Христовой (ср. Дан.4:30).

Для толкования на псалмы нужно приобрести книгу преосвящ. Палладия, еписк. Сарапульского, под заглавием «Толкование на псалмы, составленное по текстам: еврейскому, греческому (LXX) и латинскому (Вульгате), по учению отцов и учителей св. Церкви и дополненное различными замечаниями. Москва. 1872 г.».

Н. Булгаков

Милостивый Государь, г. Редактор.

О поводу напечатанного в вашем журнале сообщения (сентябрь) о кончине московского протоиерея Иоанна Григорьевича Виноградова, более 30лет трудившегося в деле примирения раскольничествующих старообрядцев с православною Церковью, и энергичного, молодого сравнительно миссионера из простецов, Георгия Антонова, вы справедливо изволили высказать с сожалением, что редеет наша миссионерская дружина: многие миссионеры, обремененные тяготами миссионерского труда, ушли с этой дороги, другие призваны Господом в Его селения. Да, по сущей справедливости, во многих местах миссионерские ряды поредели старыми деятелями, а Москва – центр борьбы, в коем сияли некогда славные в истории миссии имена, и совсем, можно сказать, опустела. Надежда теперь на трудников нового поколения. Эти трудники, конечно, во многих местах есть и их не мало, но они не имеют, одного, существенно важного для будущности миссии, – сплоченной организации, действуют особняком, единолично вынося на своих плечах тяжелые труды. Труды их, положим, оплачиваются, – но оплачиваются не равномерно, а главное – положение их неопределенное. Что они необходимы для епархий, об этом, пожалуй, уже теперь не спорят, по крайней мере, открыто, но что они такое в епархиальном управлении, чем гарантированы они в своей деятельности, какова их будущность после десятков лет тяжелой службы, об этом нельзя сказать ничего ясного и определенного; всё зависит от личных взглядов и отношений представителей епархиальной власти и других случайных обстоятельств. И самая деятельность их недостаточно определена даже местными инструкциями, а общих инструкций и совсем нет. Это какая-то частная, наемная служба, зависящая всецело то от советов разных братств, то непосредственно от консисторских распоряжений. Не говоря о простецах, даже люди с высшим богословским образованием не имеют в своём положении ничего прочного, правого. Диаконы и псаломщики имеют предоставленные им законные права, права голоса и защиты, выслуги и поощрения; миссионеры не имеют ничего, их заставляют писать отчеты о своей деятельности, иногда очень подробные, местами возлагают даже иного рода поручения, местами даже производства следствий; но все их постановления имеют какой-то получастный, не более как только официозный характер, которым можно поэтому не придавать и никакого значения, а производство каких бы то ни было следствий едва ли возможно даже и поручать лицу, не занимающему никакого официального положения. Чтобы легализировать положение миссионера, иногда лица с высшим образованием, определяют простым псаломщиком к городским церквам. Вследствие такого неопределенного, бесправного положения миссионер переходит с места на место, поступая иногда после многих лет тяжелой миссионерской службы на соответствующие его образованию должности, без уверенности в том, зачтется ли миссионерская оставленная им служба, на которую он потратил молодые силы в лучшие годы своей жизни.

Если миссионер – священник, то он причислен или сверх штата к кафедральному собору, или к другой какой церкви и может надеяться на ничтожную пенсию после 35 лет службы, совершить которую на трудном миссионерском поприще, требующем крепких сил, при постоянном нервном возбуждении, он едва ли в силах. Если же силы его надломятся и его постигнут болезни и немощи, то и сам он, и семья его могут остаться без всяких средств к жизни. Смерть же его свергнет семью прямо в нищету.

Это одна сторона миссионерского служения, как оно до сих пор стоит. Но есть и другая. При сознании своего неопределенного, бесправного положения миссионеру остается укрепить его на личных лишь отношениях к лицам, класть имеющим, дать почувствовать, что он по своей деятельности и полезен, и необходим. Этого, конечно, можно достигнуть неустанным трудом, терпением и выносливостью. Здесь представляется и не мало соблазнов поддерживать своё влияние и укреплять своё положение и иными окольными путями и приемами, выходящими за пределы миссионерской деятельности. И это тем более возможно, что самая деятельность миссионера близко соприкасается со многими сторонами церковной жизни и пастырской деятельности. При личных отношениях и при личной лишь начальственной опоре миссионер, вступивший раз на означенный путь, по необходимости должен подделываться под личные вкусы других влиятельных лиц и не в состоянии уже будет удержаться от того, чтобы не разменяться на мелкую, дешевую и неприглядную монету, поставив свою прямую почтенную деятельность на второй план. Всё это в конец может испортить надлежащее отношение к нему приходского духовенства, подорвать доверие и движение ближайших его соработников и сделать его миссию бесполезной. Запутавшийся миссионер, если и поймет своё положение, то ему трудно уже будет выпутаться из лабиринта пересудов и дурной, часто преувеличенной, молвы. От всего этого унижена будет и самая идея миссии, которую и теперь многие не высоко ставят.

Описанное существующее положение миссионера является, таким образом, вследствие неопределенности и бесправия, беспримерным и весьма щекотливым и требует скорейшего выхода от понимающих дело радетелей миссии. Выход этот ясен: необходимо дать прочную организацию нашей внутренней миссии, определить, по возможности точно, права и обязанности миссионеров, создать ясное положение в епархиальной администрации и в отношениях к разным сторонам церковной жизни и в частности к приходскому духовенству, наконец, обеспечить его и на то время, когда силы его ослабеют, и он должен будет оставить своё служение. Вопросы эти, конечно, очень сложные, представляющие много разнообразных затруднений для их разрешения, но если нам дороги целость и спокойствие Церкви, обуреваемой учениями лжеименного разума, с одной стороны, а с другой – требованиями необузданного чувства и подавленной буквою мысли и чрезмерно господствующей внешности, – то радетелям ли Церкви бежать от них? А что это обуревание видится и слышится от столичных городов до захолустьев деревни, и что эти обуреваемые подкапываются под самые основы веры, или разумного её понимания, а иногда и затрагивают основы жизни гражданской, об этом едва-ли нужно и говорить. Необходимы, значит, и специальные борцы для утишения этого обуревания, посвятившие себя делу миссионерского подвига.

Слышится одно возражение против особого миссионерского института, состоящее в том, что миссионерствование входит в прямые обязанности пастырства. По существу это, конечно, верно. Но один важный генерал, заинтересовавшийся делом миссии, напомнил нам следующее изречение великого завоевателя-стратега начала XIX века: «обстановка повелевает». И если мы посмотрим на обстановку, то увидим, что нам еще рано возлагать тяжелое бремя миссии на плечи одних пастырей.

Проф. Н. Ивановский

Введение в духовные семинарии преподавания истории и обличения русского раскола и сектантства – дело сравнительно совсем недавнее. Казалось, новый предмет доложен был занять одно из первых мест среди других семинарских наук, по возбуждаемому им интересу в питомцах духовной школы. В самом деле, изучать историю русского раскола, знакомиться с правилами и приемами для успешного обличения старообрядцев и сектантов, – это, по-видимому, изучать самую жизнь своего родного народа, стараться заглянуть в глубину его великой души, разгадать тайны его сердца, понять его заблуждения и их причины и найти средства к уврачеванию. Интереснее, жизненнее никакой другой науки, казалось бы, и быть не может. Сухая догматика, отвлеченная метафизика и прочие науки не могут быть и сравниваемы с наукой о русском расколе… Да, так казалось многим прежде, так, думают многие и теперь.

Но присмотримся к действительности. Вспоминаются мне сейчас наши хорошие товарищеские беседы на IV курсе академии. Каждый из нас мечтает о преподавательской службе и намечает предмет, который бы он более всего хотел преподавать. И странно – из 60 почти человек не находится ни одного охотника преподавать науку о расколе. Напротив, эта интереснейшая наука нами совсем игнорируется, её как будто даже не существует ни в семинарском курсе, ни в академическом. Только кто-либо из «историков»,¹⁴² отчаянно махнув рукой, с ужасом произнесет: «а что, как на раскол назначать меня?!» Слышится дружный хохот товарищей, а затем чуть не вопль: «Ни за что, братцы, не пойду; откажусь» сейчас же сбегу»… Такое мнение о кафедре раскола существует среди академического студенчества. Это же мнение выносится из стен академии, и «раскол» для всех кандидатов богословия представляется самым неудобным и даже ужасным предметом.¹⁴³ Они боятся назначения на раскол; получившие же назначение или спешат отказаться от него сейчас же, если имеют на что-либо надежду, или же чуть не со слезами принимают его, считая себя обиженными судьбой, и приезжают на место служения, имея в душе твердое намерение при первом же удобном случае бросить этот ненавистный предмет и перейти на другой. Одним это удается скоро, и они, записав себя в разряд уже более счастливых, искренно жалеют тех из своих товарищей, которые получают назначение на раскол. Другие оказываются не так счастливы: прослужив с большим трудом 2–3 года и не получив нового предмета, они с отчаянием бросают свою педагогическую деятельность и уходят на «иную» совсем дорогу. И где вы не встретите бывших преподавателей семинарии по расколу: и в акцизе, и среди инспекторов народного просвещения, и среди непременных членов по крестьянским делам присутствия и пр. и пр. А кафедра раскола, пустует и в некоторых местах чуть не каждый год, встречает нового преподавателя.¹⁴⁴

Нет сомнения, что указанное сейчас отношение к кафедре раскола как кандидатов богословия, так и преподавателей нуждается в объяснении.

Где же скрывается причина этой странной, по-видимому, антипатии к столь интересному предмету?

Ответить на этот вопрос, мне кажется, будет очень легко, если немного присмотреться к самому положению преподавателей по расколу.

Можно смело сказать, что «обличение раскола» составляет самый трудный из всего семинарского курса предмет. Трудность предмета чувствуют одинаково и ученики и сами преподаватели. История раскола в V классе, конечно, проходится легко, и пожалуй, с интересом. Но в VI классе ученики на первых же порах чувствуют, что «Обличение раскола» совсем не то, что история, – что «Обличение» гораздо «ехиднее» даже догматики, изучение которой требует крайнего напряжения памяти. Интерес вообще к предмету бесследно исчезает. После нескольких уроков, после недолгой возни с громадными старопечатными книгами, ученики окончательно разочаровываются в предмете, который с каждым днем для них становится всё труднее и ненавистнее. Скоро начинают ими пускаться в ход всевозможные средства к облегчению ответа в классе, представляющие из себя, конечно, один обман, и иногда крайне возмутительный. Такое отношение учеников к «расколу» служит для преподавателя источником постоянных огорчений и неприятностей и делает его службу крайне тяжелой.

А сколько требуется от каждого нового преподавателя энергии, сил и трудов, чтобы более или менее достаточно изучить предмет. Мне не забыть того ужасного чувства, которое долго волновало меня в первое время службы, и источником которого было сознание своего бессилия овладеть всем богатым материалом предмета. Громадные фолианты старопечатных книг с содержащеюся в них старинною мудростью, сочинения раскольнических писателей, произведения противораскольнической литературы, как древней, так новейшей, масса весьма важных брошюр и журнальных статей и т. п. – всё это наводило на меня прямо ужас, от которого я не освобожусь ещё долго. Чтобы овладеть всем этим материалом, по моему мнению, нужны многие годы. А без этого вести преподавание раскола невозможно. Отсюда естественно появление в душе преподавателя чувства неудовлетворенности и мучительного беспокойства, от которого свободны бывают другие преподаватели семинарии, находящиеся в более счастливом положении.

Но этого мало. Гораздо более трудную и особенно несимпатичную сторону нашего предмета составляют соединяемые с ним публичные беседы со старообрядцами, ведение которых возлагается на преподавателя. Что такое эти беседы и во что они обходятся преподавателю, это, вероятно, хорошо известно читателю нашего журнала. Мне кажется, что никакое дело не требует от человека такого страшного напряжения сил физических и душевных, как ведение публичных бесед с нашими раскольниками. Если миссионерское служение представляет самый тесный и тернистый путь в жизни, то, без сомнения, самым страшным тернием здесь являются публичные беседы в силу их сценического характера.

Крайнее напряжение всей нервной системы, усиленная работа мысли, длинные речи и прения с упорными раскольниками, масса огорчений и издевательств со стороны невежественной толпы, искупляемое дорогою ценою искусственное спокойствие, которое должен хранить миссионер во всё время, самая строгая вежливость и внимательность к чуть не плюющим в лицо миссионеру крикунам, самое грубое упорство раскольников, сломить которое невозможно, наконец, строгий и часто несправедливый суд зрителей, большая часть которых, особенно в городах, смотрит на беседы, только как на «очень интересные и занимательные» зрелища, – вот что ожидает каждого миссионера на публичной беседе. Если же миссионером является преподаватель семинарии, то к указанному следует еще присоединить особый суд его учеников, у которых существует всегда своя оригинальная логика и критика, никогда почти не оправдывающая преподавателя. В деле же преподавания это обстоятельство имеет, конечно, весьма важное значение, так как оно близко касается вопроса об авторитете преподавателя и его влиянии на учеников.

Поэтому, чтобы вести публичные беседы с раскольниками, преподаватель должен непременно обладать, кроме обширных знаний, самым крепким физическим здоровьем, сильными нервами и счастливым темпераментом и, наконец, особым тактом, который большею частью представляет собою природный дар и, если и приобретается трудами, то во всяком случае в течение очень многих лет. Но много ли найдется среди педагогов вообще и преподавателей по расколу в частности таких счастливых натур, которые бы обладали указанными свойствами?! Если одна педагогическая деятельность в самое короткое время здорового человека делает совершенно больным, разбитым и никуда негодным, то в соединении с миссионерскою она прямо уже уродует и губит его. Поэтому, если преподаватель не хочет преждевременно загубить свои силы и здоровье, то ему остается только одно – оставить свою службу… Большинство, как известно, уже так именно и делают, – не потому, что у них, нет желания и усердия, а потому что они не в состоянии так работать, потому что на них возложен прямо невозможный и превышающий их человеческие силы труд… Если же среди кандидатов богословия и преподавателей по расколу и оказываются такие редкие личности, которые при некотором влечении к миссионерской деятельности владеют хорошим здоровьем и характером, то таковые избранники не находят никакого смысла поступать или оставаться в семинарии на расколе, а совершенно разумно идут на должность епархиальных миссионеров, тяжелый труд которых все-таки хорошо оплачивается.

Преподаватель по расколу призывается и к некоторого рода административно-общественной деятельности. Разумею деятельность преподавателей в совете братства, в миссионерских или противораскольнических комитетах, где они являются по самой своей службе главными действующими лицами, совмещая нередко в своём лице и звание председателя и делопроизводителя и т. п. Участие преподавателей в этого рода деятельности, представляющей, конечно, лучшее средство к ознакомлению себя и учеников с местным расколом и состоянием епархиальной миссии, конечно, безусловно должно быть считаемо обязательным Конечно, и здесь для преподавателя встречается много неприятностей, и здесь требуется от него много труда и сил.

Наконец, нужно заметить, что в настоящее время преподавателю по расколу положительно отказывается даже в отдыхе.

По распоряжению высшего начальства преподаватели по расколу в свободное от занятий время должны ездить с миссионерскими целями по епархии, знакомиться с расколом на месте и вести в некоторых пунктах беседы с раскольниками, приглашая с собой и учеников. Итак, проститесь, мои бедные коллеги, с каникулами, которые до сих пор составляли едва ли не единственную светлую сторону в нашей педагогической службе. – Кроме того, летом всюду по епархиям устраиваются чуть не каждогодно курсы для учителей церковно-приходских школ, на которые должен бывает оставаться и преподаватель по расколу, чтобы читать лекции по своему предмету. – А затем, чтения по расколу теперь вводятся в воскресных школах, во второклассных, в женских духовных училищах и т. п. И везде должен быть и поспевать бедный преподаватель по расколу, занимающий по странной игре судьбы среди прочего преподавательского персонала совершенно исключительное и, по истине, ужасное положение.

Но о чём же мечтает теперь преподаватель по кафедре раскола? Не ждет ли он чего-либо от предстоящей реформы духовных семинарий и училищ?

Конечно, мечтает он очень много, желает он очень многого для облегчения своего положения и уравнения его по количеству труда с прочими семинарскими преподавателями… Но от реформы едва ли он может ждать исполнения своих мечтаний… По верным известиям, теперь предполагается – обязательное ведение преподавателем публичных бесед с раскольниками и сектантами…

Если эти беседы, как уже заметили мы выше, составляют для преподавателя самое ужасное бремя и положительно отравляют его жизнь, то ясно, что об облегчении службы нам нечего и думать. Мало того. Если доселе беседы эти практиковались только в некоторых и очень немногих семинариях опытными в деле преподавателями, то теперь они, кажется, должны получить безусловно-обязательный характер и вестись со всеми преподавателями без всяких отговорок…

Но меня в данном случае интересует совершенна другой вопрос, а именно: можно ли, законно ли и целесообразно ли требовать от преподавателей по кафедре раскола безусловно-обязательного ведения публичных бесед с раскольниками и сектантами?…

Нет сомнения, что призвание или внутреннее влечение к такого или иного рода деятельности имеет весьма важное значение в жизни человека. Призвание – это, так сказать, один из дивных путей Промысла Божия, указывающий человеку то, чем и как он может служить для славы Божией; это вместе с тем залог действительного земного счастья. И чем труднее и сложнее служение, тем важнее для человека вопрос о призвании. Отсюда понятно, почему о призвании так много говорит «Пастырское руководство», почему вопросом о призвании занимается педагогика: пастырское и педагогическое служение без призвания для человека положительно невозможны… Но, кажется, еще большую важность имеет вопрос о призвании для кандидатов на миссионерское служение, которое по справедливости следует считать труднейшим…

Конечно, кандидаты богословия выходят из стен своей alma mater большею частью с желанием посвятить себя педагогической деятельности. Поэтому о призвании их не спрашивают: кандидат получает назначение и едет на место службы… Но мне кажется, что и здесь вопрос о призвании должен иметь место, хотя, конечно, в несколько особой форме. Дело в том, что в духовно-учебных заведениях существует, как известно, специализация предметов. Это обстоятельство имеет влияние и на характер подготовки студентов академии к педагогическому служению их в этих заведениях. Чуть не с первого курса большинство студентов свободно по влечению избирает какой-нибудь один или два предмета из академического курса и начинают уделять на изучение его гораздо больше времени и труда, чем на прочие предметы. А затем, и кандидатское сочинение стараются писать по более интересному и любимому для них предмету. Вот почему еще на последнем курсе в академии почти каждый кандидат уже ясно намечает себе те предметы из семинарского курса, которые более ему нравятся, по которым он имеет более совершенные познания, и на один из которых он желал бы более всего поступить в семинарию или училище. Как известно, жизнь самым безжалостным образом разбивает все эти студенческие мечты. При назначении кандидатов на места их не спрашивают о том, какой из предметов они изучили лучше и какой предмет желали бы преподавать… И кандидаты отправляются на места и кое-как принимаются преподавать предмет, к которому иногда имели прямо отвращение в академии… И случается, что магистр богословия, посвятивший все свои молодые силы на изучение догматики или истории, назначается на греческий язык и скоро по нужде мирится со своим, по истине, горьким положением… Но если это примирение и возможно бывает при преподавании всех почти предметов, то, мне кажется, преподаватель по кафедре раскола, получивший место случайно и не имеющий решительно никакого влечения к своему предмету и соединенной с ним миссионерской деятельности, безусловно никогда не может примириться со своим положением. Миссионерская деятельность без призвания к ней положительно невозможна; здесь призвание и вытекающая из него любовь к святому делу составляют всё.

Поэтому мне кажется, что при назначении кандидатов на кафедру раскола необходимо обращать самое сердечное внимание на то, имеет ли человек желание послужить на миссионерском поприще, без чего возлагать на преподавателя безусловно-обязательное ведение миссионерских бесед положительно несправедливо.

В. Беляев

(Окончание следует).

Было времячко, по истине сказать, благодатное! Вера в народе перед Богом, как свеча горела. Не было соблазнов и не было тех искушений, которые мы видим в настоящее время. Правду сказано про антихриста, что он – супостат сотворит «знамения и чудеса ложны». Возьми в пример св. отцов, которые ездили на бесах духовно, денег не платили, а ныне завелось бесовское ухищрение машины. Такая же диавольская быстрота, заплати денежки да и поезжай из конца в концы вселенные… Только нам грешно и страшно ездить на этом змие, которого по истине во всём можно уподобить огненному змию, извивающемуся по земли, в нощи имущему два ока огненные, адское шипение и презельный свист. – Слава тебе, Господи, хоть я избавился от этого искушения и сам себя не осквернил!… воскликнул слепой рассказчик. Такие мудрости выдумали, продолжал он, что ужасно и помыслить! Опутали всю землю железной проволокой и давай разговаривать на сотни верст, ведь и прозвали то басурмане не по-нашенски… мудрено как-то, никак не припомню. А кто там действует? Известно – нечистый! Случись, к примеру, гроза, у них дьявол служить-то и отказывается, пардону, значит, просит, боится, вишь, пророка Илии, а этот угодник, всем известно, им потачки не дает, он часто их столбы в щепочки превращает и осколки по сторонам разбросает, то-то, я думаю, в то время дрожит со страху нечистая тварь. Я хоша глазами и не вижу, а слышу очинно даже хорошо: проходишь иногда мимо этих столбов, то, так точно плачет кто-то или как будто волк воет – право! Я думаю, что бесам скучно заниматься эфтим рукомеслом, вот они и воют с тоски то благим матом… Мне один знакомый человек сказывал, что будто бы в Риме даже богатые люди читают исповедь по проволоке, а поп их, что и говорить, известно папежский, скажет: «Бог простит!». Да что об латынянах толковать! А вот я долго собирался самолично испытать силу бесовскую и как-то раз нарочито поехал в город с меньшим братишкой Митронькой, – одному мне слепому, сами знаете, не только в городе ходить, но и в деревне неудобно, как раз где-нибудь об этот же вражеский столб голову разобьешь, или еще, того хуже, заблудишься. Оставили мы лошадку на постоялом дворе, а сами отправились на эту станцию… запамятовал, как называется… знаю только, что как будто похоже на «еретичество» (т. е. электричество); да и впрямь еретичество; православный человек нешто согласится дружбу с бесом иметь. Пришли это мы с братом к этому дому, где сходятся все проволоки в одно место, которые держит диавол, сжав в кучу, в своих лапах, поднялись по лестнице во второй этаж. Там встретил нас дежурный, из отставных солдат, брадобривец, из уст его исходит дым смердящ; он постоянно тут находится, одному черту, вишь, нельзя доверить, как раз переврет – пакостник. Поклонился я ему и говорю: так и так, мол, ваше почтение, Воскресну бы молитву прочитать! Как-то он окаянный передаст её?

– Каку-таку молитву? (известно басурманин, эвтот дежурный! Где же ему знать Воскресну молитву?) Какой такой окаянный? Куда передаст? Допрашивал меня этот слуга бесовский, чтоб ему пусто было. Я как мог объяснил ему, зачем я приехал в город и что мне испытать бесовскую силу надобно.

– Александра Васильевна! Александра Васильевна! кричал он из всей силы, потом как захохочет, да как заржет, словно помешанный. На этот шум из другой комнаты вышла и Александра Васильевна, странно как-то одетая! Митронька мне потом рассказывал: волосы у ней, говорит, были собраны на макушке, в одну этакую «кулбышку», при этом он приложил кулак к затылку, показывая, как велика была «кулбышка» у Александры Васильевны и с этаким большущим «курдюком» (турнюр), – развел руками слепой неопределенное пространство величину «курдюка». Он хохотал и рассказывал ей мою просьбу, а она… бес её знает! Выслушала его, да давай-ка пуще его хохотать! Такой-то они сатанинский хохот подняли, что хоть святых вон понеси: он кричит изо всей мочи, да царапает брюхо «хо-хо-хо»! А она визжит «хи-хи-хи»! Мне даже жутко стало, вот я и думаю, как диавол-то их настроил! Я – грешный человек подумал, чтобы и с нами по силе вражеской того не случилось, перекрестились мы этак с братом, да давай Бог ноги. Мы были уже на лестнице; тот же стрикулист, отворив дверь, кричал: «Да идите же, черти, уж так и быть передадим и «Воскресную молитву». Услышали мы это, что он зовет чертей, ужаснулись пуще прежнего, чтобы и в самом деле не увидеть их лицом к лицу и чуть не бегом, не обращая очи вспять, пустились бежать от этого чародейного дома.

Пришли мы на постоялый двор, ничего уж там не сказали, что с нами случилось и каких мы там страхов натерпелись. Хозяин постоялого двора предложил нам напиться чаю, слепой при этом улыбнулся. Вот тоже соблазн, начал он, нешто это было прежде, ну, где такую посудину найдешь, чтобы по краям вода была, а в середине огонь? Одно слово: антихристова утроба, эфтот самый самовар! Тоже одно помрачение православным христианам. Возьми в пример чай: трава как трава, а расчет у идолопоклонников, а уж если здесь не растет, значит, Богу не угодно, чтобы мы её употребляли, а китайцы – что? Поганый народ! Там покропят её ихние то идольские жрецы змеиным жиром, да и отправляют по всему свету: кушайте, дескать, очинно освежительный напиток! От того то он и черный такой, что все пакости над ним проделают нехристи. Хитрый ведь антихрист-то! Не тем, так другим, а надо проклятому осквернить человека, и выходит так: нажрался если идоложертвенного – пропащий человек! Правду в наших цветниках написано: «аще кто пьет чай, тот отчаялся Христа Бога, трижды проклят!! А аще кто пьет кофей, в том человецеков и лукавство, – десять раз проклят»!!

Я заметил, что вокруг нас собралось довольно много слушателей: все они стояли в глубоком молчании, и лишь изредка покачивали головами в знак согласия слепому рассказчику и по временам из их старческих грудей слышались тяжелые вздохи, должно быть о неминуемой погибели рода человеческого, которую готовит антихрист в виде паровозов, телефонов, самоваров, чаю, сахару и других не менее вредных для души «средствий».

Раз я пошел на базар, продолжал слепой, дай, думаю, куплю медный чайник, все же когда в праздник побалуемся малинкой, али смородинкой, али там травкой какой. Пришел в лавку да за два целковых и купил чайник, и только на «фатере» наши бабы разглядели, что я купил не чайник, а тайную ловушку! Рожок то у него оказался сделанным на подобие змеиного рыльца. Вот оно что: не пьешь из антихристовой утробы, не употребляешь травы идоложертвенной, окропленной змеиным жиром, так на-же вот пей свою хоть собственную со своего покоса траву из чайника, у которого рожок со змеиной головой, а поймать человека надо в свои сети. Ох, Господи, прости нас грешных! Нечего делать, – пошел я обратно в лавку. – Перемени, говорю, чайник, господин честной!…

– А чем этот не чайник? – спросил он меня.

– А вот, говорю, рыльце-то у него незаконно сделано.

– Как так незаконно? – усмехнулся он.

– Ладно, поищу, говорит, для тебя чудака с законным рыльцем. Чудаком даже назвал за правду-то. Уж он искал, искал, перебрал всю посуду, а с «обнаковенным» рожком не нашел, все, должно быть, чайники не без антихристовой хитрости делаются.

– Так не возьмешь? говорит он мне.

– Нет, не возьму.

– Да ты пойми, говорит он мне, ведь из этого рожка удобнее наливать.

Я не стал его и слушать, а от чайника наотрез отказался; не надо, говорю, и баста! Он швырнул мне деньги обратно, да и говорит:

– Я еще давеча тебя заметил, что ты из раскольников, вишь шапка-то на тебе четырехугольная кучерская, видать тебя по покрою, что ты принадлежишь к тем, которые во всём видят обман да печать антихристову. – Знаю я вас.

– У нас и шапка не спроста носится, сказал я ему. У ваших кучеров она кучерская шапка и только, а у нашей шапки четыре угла являют четырех евангелистов, а околыш – землю, по которой они проповедовали Евангелие. У нас и шапка святая, вот что, голубчик мой!

– Ну, мели, Емеля, твоя неделя! засмеялся купец и закурил папиросу. Я, чтобы не нанюхаться этого проклятого смраду, вышел из лавки.

Пока слепой послушник рассказывал нам, в это время о. Досифей отсутствовал, да оно и понятно: они были соперниками в скиту по части всевозможных рассуждений, и слепой ему во многом не уступал, а поэтому они, имея одинаковый успех по своей профессии, один другого, как рыбак рыбака на плесе, ненавидели.

– Оскудела вера в народе, что и говорить! Во времена Иоанна Богослова Симон волхв поднимался на воздух и удивлял весь народ своим чародейством, но молитвами апостола сверзился таки с высоты, окаянный, и ноне, говорят, все летают на шарах, а веруют будто бы во Христа. Страшно и подумать, какая сила тут действует… Для нонешняго народа ничто не страшно. Вот тоже придумали ружья-то какие! Тик-так! И пошла душенька в муку вечную, а как «ослобониться»…

– Отец Паисий! сказал неожиданно вошедший о. Досифей, цотрапезовать надо, на столе уже все готово, да и гостей отпустить восвояси с миром. Лариона не переслушаешь! Мало ли чего на белом свете не бывает! Это и без него каждый знает! Тоже нашелся проповедник безграмотный, поучиться еще самому надо, не без злобы проговорил последние слова о. Досифей. Слепой повел в ту сторону своими бельмами, откуда он слышал голос о. Досифея. Ноздри его широко раздулись и видно было, что в нём бушевало оскорбленное самолюбие; но он удержался и ничего не сказал, только руки его нервно дрожали и перебирали ступеньки лестовки с таким ожесточением и быстротой, что она бедная так и трещала в его сильных руках. Все отошли от слепого рассказчика и встали в ожидании, пока поправится о. игумен.

Перед обедом всей братией была прочитана молитва Господня «Отче наш», после которой все уселись за стол согласно возрасту и чину. Во время трапезы тот же молодой монах, который за ужином показывал мне иконы, читал из пролога жития св. отцов. По окончании обеда, все монахи пропели на глас шестой «Достойно есть» и опять усердно помолились за своих «христолюбцев» жертвователей.

Терентий мой, сытно пообедавши, прочитал на дорогу «прощение» и опять начал раскланиваться «со игуменом и всей яже о Христе братиею», при этом каждого целовал в плечо, говоря: «Христос посреди нас, отче!»

– Смотри, Терентий, не блазнись в вере, напутствовал его о. Паисий, не смотри на тленный мир и живущих в нём, не ешь, не пей и дружбы не води с никонианами, и к австрийским попам ходить слушать службу не даю тебе благословения. Австрийские попы, что они такое? Самозванцы и больше ничего! Правду про австрийских попов пишет преподобный отец наш Максим Грек:¹⁴⁶ «Процветет Австрия, аки белая берлина, и проедет по всей России на седьмиглавом змие». – Так-то! Мало ли они соблазнили нашего темного народа! Ну, Бог благословит, ступай со Христом! Авось когда-нибудь еще к нам пожалуешь, а теперь тебе не «слободно», проговорил о. Паисий.

Когда мы вышли из кельи уже совсем готовые к отъезду, вся братия, точно рой пчел (их было до 30 человек), вышли провожать нас. О. Паисий был так любезен, что даже дал нам проводника, одного молодого послушника Алексея, который хорошо знал местность и обещал провести нас в нашу кочевку гораздо прямее и миновать грязи в осиновой роще. Простившись с радушными и гостеприимными скитниками, мы сели на своих лошадей и, напутствуемые всякими доброжеланиями, тронулись в путь.

Проводник наш был красивый парень лет двадцати, с едва пробивающейся растительностью на верхней губе.

– Хорошо ли тебе, Алексей, живется у старцев? спросил я его.

– Хорошо, очинно хорошо! Всего в волю, кормят сытно, только мяса – уж не прогневайся – нет. Когда я пришел сюда в келью, у меня, как есть, ничего не было, а теперь, слава Богу, всё есть; на днях я даже часы карманные купил. Иногда поезживаю в деревню к знакомым христолюбцам, там есть мясо, самовар и баня.

– А к матушкам часто бываешь? спросил я его.

– Кажинный день! отвечал он. У них, знаете ли, там коровы содержатся, – так за молоком все меня «отцы» и посылают.

– А молодые старицы тоже есть? полюбопытствовал я.

– Как же! К старым-то я бы и ездить не стал. Недавно одна из Златоуста приехала, еще не «накрытая» (накрытыми они называют тех, кто принял монашество). Ух, какая важная! Этой место бы и не здесь.

– Чем же она важная? спросил я его.

– Да что и говорить! Одно слово – всем: лицом, речью и поступью – одно искушенье! Читать, петь, вышивать – на всё мастерица!

– Старая она или нет?

– Какое старая! Всего восемнадцати лет! вскричал возбужденный Алексей.

Терентий всё время ехал молча, понурив голову, а Алексей, как нарочно, не унимался: он рассказывал о жизни своей, о жизни своих монахов и монахинь и путем простодушной болтовни открывал мне неказистую скитскую жизнь.

Вдруг Алексей ни с того, ни с сего расхохотался: ха-ха-ха!

– Да вот какая штука, начал он, ныне летом, мы ходили за женскую обитель по грибы; нас было пять человек. Был с нами и о. Гавриил – этот святоша, видели, который читал во время ужина и обеда.

Походили мы этак несколько времени, я уже наломал целую корзину и собрался идти домой. Зову с собой о. Гавриила.

– «Нет, говорит, я еще пойду белых поищу»… и, укатил от меня. Я пошел домой. Подхожу это я к ложбине и гляжу, а на другом-то бережке, на колодинке, сидят о. Гавриил с матушкой Серафимой…

– Будет молоть-то, Алексей, грубо перебил его Терентий, только понапрасну язык чешешь, да Михайла Максимыча в соблазн вводишь! – Право! На Алексея эти слова подействовали отрезвляюще, и он сразу умолк, вполне сознавая, что слишком далеко зашел, разговаривая с мирским человеком, да к тому же и с «никоньянином». Остальное время мы ехали молча. Не доезжая с версту до нашей кочевки, мы увидели трех всадников, ехавших нам на встречу.

– Это… никак опять урядник едет с кем-то! с тревогой в голосе сказал Алексей.

– Он, должно быть, частенько посещает вашу обитель?

– Нет, он ездит-то хоть редко, да метко, загадочно промолвил Алексей. – Без оказии не уедет; от него каждому достанется, а что ты с ним поделаешь? Потому власть…

Не даром же скитники его не любили, думал я. Такой почтенный старец, как о. Паисий, вероятно, вследствие сильнейшей к нему ненависти, обозвал его вертлявым, непутным и слугой антихристовым.

Поравнявшись с нами, урядник остановил свою лошадь.

– Здравствуйте! сказал он, приподнимая фуражку.

Здравствуйте! отвечал я.

В это время Алексей, сняв шапку, подобострастно поклонился уряднику.

– В богоспасаемую обитель изволили съездить? Очень хорошо! говорил он. Насмотрелись на новые типы душевнобольных? Да! это очень поучительно! А познакомились ли вы с о. Досифеем, этим оригинальным профессором своеобразных старообрядческих наук? Этот человек, знаете ли, и между староверами редкий экземпляр! Он и по-русски то говорит очень редко, а всё больше по церковно-славянски в «смятку с русским».

Он не скажет: «садитесь на стул», а «сяди на седалище». Чудак! Правда, их там много таких чудаков… всех не перечтешь. В особенности интересно и очень поучительно для такого молодого человека, как вы, побывать у «преподобным матушек», в этом вертограде чистоты и невинности, смеялся он, и при этом не без лукавства подмигнул Алексею.

– Мне не пришлось, ответил я.

– Очень, очень жаль. Да, ты что это, Алексей, Божий человек, какой невеселый, да неразговорчивый сегодня? насмешливо спросил его урядник. Мне кажется, это не в твоем характере. Уж не случилось ли чего недоброго? А эта… как бишь её… из Оренбурга-то, здравствует? назойливо допрашивал его неугомонный урядник,

– Какая из Оренбурга? как бы нехотя, спросил Алексей.

– Да помнишь, когда мы с тобой вместе были у стариц, она еще тогда «стихи» пела вместе с прочими девицами, краше всех она была, сколько их там есть.

– Она из Златоуста, сказал Алексей, догадавшись, о ком спрашивал урядник и потупил глаза в землю.

– Виноват! Я сам перепутал. – Так, значит, всё обстоит благополучно?

– Да что им сделается! Живут, молятся и больше ничего, сухо сказал Алексей, видимо не желая продолжать щекотливого для него разговора.

– Ну, слава Богу, промолвил урядник, едва сдерживая смех, знавший, вероятно, от того же Алексея всю подноготную скитской внутренней жизни.

– А вы куда же это поехали да еще и с сотскими? перебил я неприятный для всех нас, кроме урядника и его свиты, разговор.

– Да просто что-то соскучился и поехал посетить «матушек», так как летний путь скоро испортится, а поэтому я заблаговременно и собрался к ним съездить, схитрил урядник, не желая посвящать нас в свои тайны. Бывали и такие случаи, вновь начал он: прошлого года становой пристав командировал меня с целью произвести в здешнем женском скиту обыск. В одной деревне недалеко отсюда, знаете ли, жена от мужа «стрекача задала». Муж её, когда они жили вместе, хотя и поколачивал её по праву сильного, но после её исчезновения пришел в отчаяние: дом, хозяйство и всё прочее без жены пошло в разорение, а поэтому он во что бы то ни стало непременно желал отыскать беглянку. О. же Паисий и матушка Манефа, в большинстве случаев, очень охотно принимают таких женщин, которым нет счастья в узах «Гименея». Женщины, убежавшие от мужей, проживают под строжайшей тайной в обители матушки Манефы и, как всегда бывает, переходят в раскол, а впоследствии нередко принимают и монашество. Мне удалось-таки отыскать её в одной из келий; она сидела в углу за занавеской и вязала чулок. Увидев меня, она струсила так, что у ней и работа выпала из рук.

– Где у тебя паспорт? – строго спросил я её.

Почерпнувшая уже раскольнической цивилизации и наученная старицами заранее, она смиренно отвечала:

– Не имамы пребывающего града, но грядущего взыскуем, а «пачпорт» мой хранится в вышнем «Ерусалиме», в небесной «канцералии», в Сионском «фартале».

Я невольно расхохотался над бабой, как её в какие-нибудь два-три месяца «матушки» успели выдрессировать, что она узнала квартал и канцелярию в вышнем, Иерусалиме, где хранится её паспорт. За её излишнюю болтовню я погрозил ей кутузкой, и она после такого аргумента беспрекословно последовала за мной.

Когда я привез её к приставу, муж её уже дожидался нас, и когда он увидел свою жену в странном монашеском наряде, то от удивления не мог вымолвить ни слова, а только хлопал глазами, смотря на жену. Наконец он промолвил:

– Акулина! Неужто-ж это ты? – и подвинулся к ней, но она строго взглянув на него, сказала:

– Не прикасайся ко мне своими погаными лапищами! Я теперь чистая!

– Я-те вычищу, когда приедем домой! – дико сверкнув глазами, вскричал муж. – Я-те выбью всю «кержатскую пыль»! Вишь, «братец» ты мой, нашлась какая пустынница-бесстыдница! Погоди, родная! – скрежетал зубами расходившийся мужик.

– Мало ли чего раньше не бывало… – перебивая урядника, сказал Алексей.

– Погоди, не мешай! – строго остановил его урядник и, оборотясь ко мне, сказал:

– Поверьте мне, никак нельзя доверять этим «отчинькам» и «матушкам», у них уж такая мания покровительствовать униженным и оскорбленным, жаль только, что эта благотворительность и всеобщая любовь, проявляемая ими в большинстве случаев не без задней мысли, т. е. корыстолюбия, хотя бы и в очень дальней перспективе. Честное слово! – серьезно промолвил урядник. – А ты вот что, человек Божий в волчьей коже, – обратился он к Алексею, – как проводишь до стада Михаила Максимовича и сию же минуту являйся сюда. Мы тебя здесь подождем. Тебе нельзя доверить, ты стороной успеешь нас обогнать и заранее своим «матушкам» отрапортуешь о нашествии иноплеменников, т. е. меня с сотскими, а потому ты должен ехать вместе с нами, чтобы приехать к ним внезапно, или как говорит ваш о. Досифей: «аки тать в нощи»; понял?

– Как не понять, понял, – отвечал Алексей, почесывая в затылке.

Распростившись с словоохотливым и шустрым урядником, мы поехали к стаду, а урядник с сотскими начали слезать с лошадей, чтобы дождаться тут же, на месте нашей встречи, Алексея.

Макарий Огибенин

Проживая в Оренбурге, я познакомился в первый раз в жизни с австрийщиной, бывал в моленной у них, читал и пел с ними, но не молился; старики приглашали меня присоединиться. Нашли уже и невесту, обещали место диакона при своей моленной. Это было зимой 1881 года. Мне льстило родство по невесте с богатыми купцами Беляевыми, а также и диаконство. Не усвоив же разницы между своей и их верой, я не решался, боясь попасть в ересь. Поэтому я просил их объяснить, каковую мы имеем разницу между собою. Мне отвечали, что без епископа церкви быть не может. А у вас епископ есть? – говорю им. Есть, – отвечают. Если хочешь, мы тебя сегодня же представим нашему владыке!… Как сейчас помню высокого уральца с большой благообразной бородой, с тихим, едва слышным разговором, – лжевладыку Виктора, который пожелал моего скорого соединения с ними и будущего семейного счастья…, сказав в заключение, что у них в епархии письменных мало, а наипаче крюковщиков скудно, поэтому он охотно даст мне хорошее место. В полемику вступить он отказался, жалуясь на нездоровье. По дороге от владыки, провожавшие меня старики обзывали меня дураком за то, что я и благословения не попросил от святого владыки, так милостиво принявшего меня: «право, дурак! да ты своё счастье от себя отбиваешь, а еще донец?!» Так и иначе упрекали меня во всю дорогу вплоть до базарной площади. Отстав от провожавших, я начал бродить по базару: моё внимание привлек человек, сидящий на базаре, пред ним 3–4 книжонки старые, которые он продавал. Слово за слово и мой новый знакомый пригласил меня к себе на квартиру пить чай. Я этому был рад; познакомившись, я узнал, что его зовут Иларионом Июдичем (фамилии не помню). Он был старообрядец, но недавно присоединился к св. Церкви. Показывал мне свои беседы и прошение на имя преосвященного (кажется, Вениамина), прося места диакона в церкви в местности Форштат. Он познакомил меня с регентом любительского соборного хора. И я был приглашен в число любителей пения держать 2-го тенора. Это было постом на 6-й неделе. К австрийщине, после знакомства с Ларионом Юдичем, я стал питать явное нерасположение…

Скоро случай представился мне поступить в фотографии учеником, и это я сделал не без цели. Родители мои, а с ними и все старообрядцы нашего хутора говорили, что сниматься страшный грех, ибо там действует сатана. Когда я сам снимался, то примечал, как фотограф накрывал себя платком и в темноте что-то делал. Всё это порождало во мне любопытство и подозрение, и я, конечно, допускал, что снимают карточки с помощью нечистой силы. Поэтому я охотно поступил в ученики. Хозяин мой литвин-шляхтич, Гавр. Клим. Циолкевич, почему-то увидел во мне изгнанного студента, относился ко мне не как к ученику, а как к товарищу; за мою аккуратность и исполнительность он меня полюбил. Благодаря такой дружбе хозяина, я скоро узнал все предполагаемые мною сатанинские мудрости: ознакомился с химией, раствором солей для фотографии, с действием света и оптикой; моя группировка особенно хорошо выходила на портретах. Циолкевич, увидев мою способность, предложил мне по осени ехать в Литву; там он фотографию поручит мне, а сам будет жить в своём имении; я, конечно, обрадовался, что чрез полгода буду фотографом. Был май месяц. Желая поделиться моею радостью, я написал обо всём подробно моему другу иконописцу Максиму Ивановичу Исакову, в г. Боровске Калуж. губ. (он уже не жил у Мухина). Но Исаков присылает мне письмо с 25 р. и напоминает мне о данной клятве жить вместе, причем описывает в ярких красках еретичество поляков, упрекает, что я забыл Бога, ополячился, просит бросить всё и ехать к нему. Горько, досадно было, но я был не в состоянии изменить клятве, о которой было уже и забыл…

Я оставил фотографию и уехал в Боровск. В Боровске, после привольной и легкой фотографской жизни, мне было очень трудно с утра до вечера писать иконы, но делать, нечего: вернуть то, что потерял, уже было невозможно. По открытии всероссийской выставки в 1882 г. мы с Исаковым отправились в Москву лицезреть русские искусства. 29-го августа близ Спасских ворот, у купца Я.Ф. Федорова, мы молились; я читал поучение о злых женах: «унее есть железо варити, неже злую жену учити» и о скверной плясавице Иродиаде. После часов мы были приглашены за хозяйский стол, за которым Яков Федорович расспрашивал меня, кто я и откуда, и тут же предложил мне послужить у них с беглым попом Петром 2-м Ремизовым, пока они приищут подходящего дьячка; я согласился. В сентябре месяце мы с попом поехали в с. Погорелое соборовать купца Ведерникова, чем я заработал, более 100 р. в какие-нибудь 3–4 дня. С этого-то момента, когда мною овладел бес тщеславия и честолюбия, я начал свою жалкую, полную треволнений и превратностей жизнь в качестве агента, дьячка и представителя от московских попечителей. За время с 1882 по 1892 г. мне пришлось послужить в Москве с попами: Петром 1-м Щепетовым, Петром 2-м Ремизовым, Петром 3-м Смирновым, о. Феодором, провожал заграницу, в г. Тульчу, о. Александра вдового, в Иркутск о. Алексия вдового – старичка, в Донскую область, на Медведицу, о. Дмитрия старика и пр., о них буду писать впоследствии…

Служба моя была тяжела и рискованна, но зато доходна и почетна. Мне, как молодому человеку, нравилось изображать из себя доверенного московских попечителей и решать дела духовные по своему усмотрению. В течение двух лет моей службы я побывал в Терской области у гребенских казаков на Тереке, где накоплялось духовных потреб очень много: крестин до 600, браков до 200, погребений до 200 и более. Почти столько же треб бывало и в Донской области, которую мы посещали раза 2 в год. Потом бывали в Курской губ., в первый раз покрестили более 1000 чел., браков более 600, тоже и погребений; в городе Рыльске Курской губ. где бывали ежегодно. Бывали также в Туле и Калужской губ., в городе Ржеве Тверской губ., городе Гжатске Смоленской губ., в городах Ростове и Романово-Борисоглебске, Ярославской губ.; в губерниях: Рязанской, Костромской, Владимирской, Нижегородской, Тамбовской, Воронежской, в Хворостани и в других, где преимущественно совершалось крещение и бракосочетание, как необходимые нужды, погребение же часто брали е собой и отпевали в Москве человек по 100 и 150 в один раз. Плата за требы почти везде одинакова: за крещение 1 р., погребение 1 р., малое 50 к., брак от 8 р. до 10 р., сорокоуст (40 обыден) 400 р. и 600 р., одна обедня 10 и 15 р. Отсюда можно судить, каковы были наши доходы? Здесь-то я уже дал волю моей любознательности. Завел знакомство с бедными студентами, часто проводил с ними вечера. Помогал на книги и другие необходимые студенческие нужды. Бывал на лекциях, и часто просиживали у меня на квартире чуть ли не по целой ночи; разговоры шли более о том, что изучали студенты, и кому что более нравилось. О религии же очень редко заговаривали и то не с охотой. Один только студент медицинского факультета, уроженец Терской области, был видимо религиозен, он чаще других бывал у меня; и я более других к нему расположен был. Когда товарищи советовали познакомиться мне с сочинениями Дарвина и других заграничных писак, он наедине не советовал мне увлекаться естествоиспытателями, советовал приобрести книгу «Простая речь о мудреных вещах» (Погодина), в которой весьма ясно изобличаются индифферентизм и атеизм, советовал и других чисто-русских писателей прочитывать. За это я и по сие время искренно ему благодарен. В 1883 г. я состоял в добровольной охране Государя Императора Александра III при короновании. Вскоре за сим состоялся Всероссийский миссионерский съезд; я не упустил случая бывать там почти ежедневно: мне нужно было знать цель миссионеров, а также необходимым считал знать лично миссионеров тех областей, которые мы часто посещаем, чтобы при случае удобнее ускользнуть от преследования; здесь вторично я увидел, но уже председательствующим в съезде, незабвенного о. Павла. Хотя и стремилась душа моя поговорить с ним, но я почел за лучшее соблюсти до конца инкогнито и тем сохранить в целости свои интересы, что мне и удалось вполне. После съезда, к осени, я побывал в кельи о. Павла. Когда напомнил ему, что я с ним уже знаком и вел речь о крестном знамении на хуторе Пирожке, Донской области, он как бы помолодел; пристально посмотрев мне в глаза, он сказал: «теперь всё помню… Я, кажется, тогда обещал тебе дать книжек, а ты на другой день не явился. Ну, вот тебе обещанное». Вручая мне выписки Озерского, с многочисленными закладочками, добавил: «это моя книга, с которой я никогда не разлучался, но теперь скоро отпечатается 2-е издание этой книги, я себе возьму новую, а это тебе на память. Дай Господи, чтобы ты поскорее обратился с раскаянием к своей родной матери, св. православной Церкви, а мачеху оставил бы». С тех пор я часто бывал в единоверческом монастыре и всегда с печалью уходил нераскаянным грешником. Мне жалко было расстаться с моей ролью, какую я играл в мире беглопоповцев.

В Рогожской, в доме Шумова, открылись тогда собеседования со старообрядцами, которые я любил посещать, но это мне редко удавалось: дела было очень много. А тут еще была забота объединить свои общества, враждующие между собой: так называемые пунные, отделившиеся от московских за то, что москвичи дали подписку на Рогожском кладбище в царствование императора Николая II-го «впредь не принимать бежавших от Церкви попов». В этой подписке пуняки находили отступление от веры. Поэтому, когда в Лужки привезли попа, исправленного в Туле от указного попа Павла, то некоторые ревнители потребовали исправить как попа, так и привезших его. Большая часть не согласилась принять третий чин, начали молиться с новым попом (кажется Георгием) в зеленой моленной; тогда возгордившиеся отделились и стали собираться на молитву в пуню (сарай); поэтому их и прозвали пунными. Эта-то часть непокорных образовалась в Москве, в лице С.А. Третьякова у Красных ворот. Ему мирволили: Боровские, Гуслицкие, Егорьевские, и др. беглопоповцы. Вот я и хотел устроить мир и союз партий, враждующих между собой из-за одного каприза. В это самое время попечитель И.В. Карасев не хотел принимать 2-го Петра, с которым я служил, за то, что Петр Ремизов брал билет из Консистории, удостоверяющий его личность. А пунные в свою очередь не хотели принимать о. Петра 1-го Щепетова за то, что Щепетов исправлен о. Филиппом в городе Саратове, а Филипп рукоположен от епископа Иринея, уроженца Киевской епархии. Они находили, что Петр Щепетов принят от обливанческой киевской хиротонии, а поэтому его и принимать не следует. Много мне было хлопот и трудов, и денежной траты, чтобы сблизить эти партии… Я хорошо понимал: если в Москве примирятся, то о провинции нечего и говорить. В 1885 г. осенью, в октябре месяце, состоялся собор на Большой Серпуховской улице, за Москвой рекой, в доме Ивана Петровича Преснякова, который продолжался два вечера. На соборе И.В. Карасев со слезами уверял, что очень большой грех брать билет из Консистории… но ему не поверили, а поставили на вид, что желают примириться только ради того, чтобы впредь священники были исправлены, а поэтому решили: о. Петру 2-му Ремизову, как исправленному на Ветке от Лужковского о. Николая, прочитать 3-й чин о. Петру 1-му Щепетову. А затем он же прочитает и всему собранию. По чиноприятии избрали попечителей: И.П. Преснякова и С.А. Третьякова к о. Петру Ремизову, И.В. Карасева и Я.Ф. Федорова к Петру Щепетову. На сем соборе уложили: австрийскую лжеиерархию признавать безблагодатною, самозванною. Таинства не принимать ни одного, кроме троекратного погружения. Хотя многие не довольны были подобной строгостью, за то пунные остались очень довольны. Кажется, всё устроилось хорошо: дурное прокляли, хорошее благословили, только оставалось благодарить Бога да молиться. Нет, не тут-то было, это не в обычае у старообрядцев, у которых религия сопряжена с денежными выгодами и коммерческими расчетами.

Скоро полиция за бесписьменность забрала о. Петра 1-го Шепетова, а чрез недолгое время взяли и о. Петра 2-го Ремезова в г. Царицыне на Волге. По обыкновению пошли сборы на выручку попов. По наведенным мною справкам, собрано Карасевым более 7000 руб., израсходовано же при личном моём участии 300 р. и попечителем единолично 400 руб. Но вдруг было объявлено, что оба священника отступили от веры, негодны. Я стал на сторону попов, оправдывал их. Мне жалко было, что так самопроизвольно поступают с пастырями; требовал христианского суда над ними, на основании канонических правил, под председательством священников двух или трех. А до сего суда я советовал без сомнения исправлять у них нужды. За сие усердие я нажил себе сильных врагов в лице попечителей, кои рассылали письма и всячески ругали меня, что я вожу негожего попа, отступника. В виду этих неприятностей я решил уклониться от зла, предполагая, что попечители примирятся с попами. На свободе мне хотелось проверить себя, истинным ли путем я иду? правду ли я защищаю? Самопроизвольность попечителей возмутила душу мою; припомнились мне слова Писания: «Где раздоры и несогласия, тамо несть истины». Знакомства у меня было на Рогожском кладбище много: попы, дьяконы и певчие. Так как и наших покойников хоронили там же, то приходилось часто слышать укоризны от них, что мы неправы, что у нас нет епископа, что Церковь у нас безглавая. Вот я и решил теперь повидаться и поговорить с австрийскими мудрецами. Бывший наш прихожанин и товарищ Егор Николаевич Оленев, с великою радостью повел меня на апухтинку посмотреть архиерейское служение. Познакомил меня с Савватием, который мне посоветовал присоединиться к ним, как истинным древлеправославным архипастырям. Я просил указать мне правило, по которому принятый митрополит Амвросий мог однолично рукополагать епископов (я тогда допускал, что принять можно 2 чином по 8 прав. 1-го всел. соб., хотя бы и патриарха), Савватий засуетился: «Ништо, ништо, я дам тебе книжечку, а ты хорошенько просмотри и, если что не догонишь, обратись к секретарю нашему Клименту Афиногеновичу Перетрухину, он с тобой побеседует, а я устал, надо отдохнуть». – Позволите еще когда прийти, Владыко?! – «Ништо, ништо, тогда скажут, Бог простит!…» Книжечка, которую мне дал Савватий, озаглавлена так: «Краткая История древлеправославной Российской Церкви благочестивого священства. Яссы 1878 г.» Прочитал я эту «книжечку» и задумался. Приводимые в ней свидетельства были для меня неудовлетворительны. Ссылки на события и святоподобия древней Христовой Церкви не оправдывали поступок Амвросия. При свидании моём, Перетрухин постарался меня уверить, что правила в гонимое время применимы быть не могут (нужды ради и закона пременение бывает), поставил на вид случай из событий древней Церкви, во времена гонения арианского: Евсевий епископ Севастийский, от изгнания возвратився, в Сирии и Месопотамии Церкви исправлял и епископов православных поставлял. Этим он как бы оправдал поступок Амвросия. А так как врожденная приверженность к обрядности и преданность к бывшим страдальцам за веру всегда возбуждала во мне сострадание и уважение к ним, то я скоро согласился с доводами Перетрухина и, взяв от него письмо, поехал в Богородск на фабрику к Арсению Ивановичу Морозову. Здесь я надеялся увидать торжественность и стройность церковной службы, так как А. И. славился певчими из фабричных, которыми руководил регент. Приехал я под Вознесение, как раз ко всенощному бдению. Служил стриженный в кружало поп. Видимо, он недавно рукоположен, ибо уставщик обучал его за службой поворачиваться по солнцу для благословения. Учил и другие приемы, потребные попу, с которыми он почти незнаком… Эта неуклюжесть и угловатость новоиспеченного пастыря до того мне не понравилась, что я не чаял, когда окончат всенощную… Желание моё в знаменитой Морозовской моленной увидеть при торжественной службе священника и диакона высшей дрессировки, служащих при сознании своего достоинства, не осуществилось, и это к моему благополучию, иначе я остался бы там. И Бог весть может быть из меня сделался бы ярый защитник лжесловесности. С этого момента в сердце моём созрела мысль во чтобы то ни стало узнать и допытаться истины.

Ф.С. Шмаков

(Окончание следует).

«… Почти все образованные люди разделяют такое неверие». «Я верю в Бога, которого понимаю, как Дух, как Любовь, как начало всего». «Человек Христос». «Верю, что всякий добрый поступок увеличивает благо моей жизни, а всякий злой поступок уменьшает его».

Хотя приведенные фразы и весь цитируемый документ, принадлежащий перу гр. Толстого, направлены по адресу св. Синода, тем не менее эти фразы произвели на меня впечатление как бы непосредственно относящиеся и ко мне. Впечатление это было на меня так значительно, что оно вызвало в душе моей целый ряд сколько серьезных, столько же и скорбных дум. И я чувствую инстинктивный ногон, потребность поделиться этими впечатлениями и размышлениями с другими людьми.

Чтобы мне не влезать в чужую душу, я поведу речь о самом себе.

К первому, закравшемуся в меня еще на школьной скамье, религиозному сомнению я отнесся очень трусливо и долго боялся с кем бы то ни было поделиться, но любопытство превозмогло.

Мне непременно надо было знать, как и что думают мои товарищи по поводу этого странного разногласия между домом и школою. Я робко, издалека, начал заговаривать с некоторыми товарищами, причем одни как бы пугались моих слов и вопросов, другие разделяли моё мнение, а третьи шли еще дальше, чем я. Ко времени же приблизительно 16-летнего возраста преобладало большинство сомневающихся. Велись довольно громко целые диспуты по поводу религии, а особенно усердно осуждалось духовенство. Всегда находился какой-нибудь злой язык, который рассказывал «факт» о неблаговидной жизни кого-либо из духовных лиц. Рассказывались самые непристойные анекдоты по поводу того же духовенства. Всё это, вместе взятое, развивало в нас отвращение к духовенству и усиливало наше неверие в Бога и религию. Я начал отрицать решительно всё: и Бога, и Евангелие, и Церковь, и обряды, и всё то, что называется учением о Боге и Церкви. Отвергнуть было очень легко и просто. Моему тогдашнему уму нужна была ощутительная реальность, и я надеялся, что наука в конце концов мне откроет глаза на природу помимо всякой религии и «попов». Не смотря на такое решение, я чувствовал далеко, далеко, в тайниках моей души, существование какого-то темного пятнышка. Это пятнышко как-бы требовало, принуждало меня искать скорейшего объяснения всех явлений природы и томления моей души, принуждало ближе и скорее понимать всё происходящее и окружающее меня. Но я был бессилен.

Около двух лет во мне царил беспокойный дух. Я всё искал исходного пункта, искал объяснений многим загадкам. Скрытое пятнышко настойчиво требовало скорейшего решения. Тогда я стал искать Бога; начал его создавать, чтобы примирить душу с природой. Многое было передумано и переговорено с товарищами, пока мой Бог не создался в нечто, как мне тогда казалось, целое и определенное.

В 18 лет имя моему богу было «Всё», т. е. всё живущее, всё видимое и всё невидимое, – всё это, вместе взятое, было мой бог.

Он не нуждается ни в молении, ни в прославлении, ни в каком бы то ни было особливом внимании людей. Это «Всё» существует независимо само по себе, а каждый организм сам по себе, т. е. ему дана воля, дан инстинкт, которым он и должен управляться в продолжение своей жизни. Я помирился с жизнью, исходя из такого рассуждения: ведь меня не спрашивали при моём появлении на свет, меня же не спросят, когда я сойду со сцены бытия, поэтому буду слепо жить и повиноваться внушенным мне инстинктом правилам, как это и делают все остальные животные. Создав себе таким образом бога, я на этом успокоился на сравнительно долгий период моей жизни, а на Церковь и духовенство продолжал смотреть как на предмет критики и насмешки.

Дальнейшее моё учение заключалось в изучении разнообразных законов природы и в применении этих законов к практической жизни, а остальное время было поглощено на удовлетворение разных жизненных потребностей юности, а вопрос о Боге и религии был окончательно забыт. Я весь окунулся в жизнь и в борьбу за существование. Когда же первые пылкие порывы и стремления юности были по силе возможности удовлетворены, когда с каждым днем жизнь стала всё менее и менее удовлетворять меня, тогда темное пятнышко снова и всё чаще и чаще начало напоминать о себе. Чаще стали появляться часы досуга, когда я мог отдаваться самому себе.

Эти часы начали делаться для меня тяжелой, гнетущей пыткой. Я чувствовал, что созданный юношеским недомыслием мой бог «Всё» меня не удовлетворял. Грандиозные законы природы и малейшая былинка земли одинаково мне твердили о существовании непонятной Разумной Силы.

Если мне случалось остановиться перед цветком, то долго в тупом недоумении я стоял, рассматривая и удивляясь его дивному устройству и его чудному аромату. Когда во мне возникало желание сорвать этот цветок, и рука направлялась к нему, тогда и этот мой жест казался мне чудом: как и каким образом моё желание, моя воля могли быть переданы моей руке?

Я начал всматриваться ближе в самого себя и чем внимательнее и подробнее я вникал в душу и в деятельность органов моего тела, тем более я становился загадкой для самого себя. Всё, что прежде считал обыденным, обыкновенным, теперь стало для меня казаться чудом. И вот я, образованный человек, прошел школу и житейский опыт, а в результате ничего не знаю и ничего не понимаю. Сколько я ни напрягаю свой ум, сколько ни призываю на помощь мои познания, но дело разъяснения окружающих меня загадок не подвигается ни на единую йоту… Вот передо мною грядка, на которой растут огурцы… Боже! Сколько тайного, непонятного, чудного в этом простом, избитом и обыденном явлении. Я взял завалявшееся семечко огурца, воткнул его в горсточку самой обыкновенной, глупой земли, и вот эта земля вместе с лучами солнышка творит передо мною удивительное чудо. Из зернышка вырастает куст, на кусте цветы, а из цветов появляются новые огурцы, в которых находятся сотни таких же зернышек, способных дать новую жизнь. Кто создал грандиозные законы природы? Кто дал им эту чудную гармонию? Кто повелел всему двигаться, кто повелел брошенному в землю зернышку брать от неё только то, что необходимо для его жизни. Нет, всё это не может происходить глупо, машинально! Тут должна быть Разумная Сила, Которая управляет и распоряжается всем этим. Мой прежний, старый бог «Всё» мне ничего не говорит, ничего не объясняет. А тайный внутренний голос моей души мне шепчет: Боженька создал! Боженька устроил! Боженька послал! Тот Боженька, о котором мне возвещали в златые дни проблеска первой пытливой мысли в один голос все незабвенные, дорогие сердцу, милые, добрые существа – мама, папа, бабушка, няня, – возвещали «тогда», когда гром гремел, дождик падал и при всех других выходящих из ряда явлениях природы видимой. И начал я видеть всемогущую десницу этого доброго Боженьки на каждом листочке, на каждой травке, на каждой мельчайшей былинке земли. Этот забытый Боженька растет у меня в грандиозном ореоле разума и света, Он рассыпан всюду, везде и во всём. Он велик, Он недоступен!

Кто меня научит, кто мне расскажет на нашем бедном человеческом языке про этого недосягаемого Вседержителя Вселенной?

Новая борьба души, новое испытание!

Неужели обратиться к Евангелию? Неужели я там найду что-либо новое, чего я не знал до сих пор. Ведь я Евангелие учил, ведь я его знаю. Там ничего нет такого, что бы непосредственно отвечало на мои вопросы; но внутренний голос непрерывно шепчет, непрерывно подталкивает: а ты вот теперь возьми да прочти повнимательнее, быть может найдешь, что ищешь. Я, скрепя сердце, со странным еще неиспытанным чувством беру Евангелие и читаю его. Чем больше и внимательнее я его читаю, тем лучше и яснее я его понимаю. Я его прочитал и понял. В первый раз в жизни я сознал, что Евангелие не нужно изучат, а надо его понимать и не умом только, но и сердцем.

Описывать все пертурбации и эволюции моей души и разума считаю лишним, да и невозможным, поэтому ограничусь только словами: Бог мне помог, я Его познал.

«… Почти все образованные люди разделяют такое неверие».

Было бы желательно знать: имею ли я основание и право причислить себя к тому, что мы обыкновенно называем образованными людьми, или существует какая-нибудь специальная категория «образованных людей», разделяющих одинаковое мнение с гр. Толстым? Если же и я принадлежу к категории «образованных людей», то интересно было бы знать, в какой именно период жизни и развития я наиболее отвечал названию «образованный человек».

Судя по смыслу слов гр. Толстого, самым образованным человеком я был в возрасте 18 лет, так как в этом возрасте я не сознавал, что я творение Бога, а сам себе создавал Бога. Обобщать понятия и их распространять на всех образованных людей, дело весьма рискованное, дело, доступное гордым и ослепленным умам. Я же со своей стороны позволю себе утверждать, что очень и очень мало среди действительно образованных людей найдется таких, которые по существу дела обращают внимание и придают значение писанию и басням гр. Толстого по вопросам веры и жизни.

Преимущественно же ему поклоняются и перед ним преклоняются не образованные люди, а только полуобразованные, которые не имеют ни умственной силы, ни достаточной подготовки, чтобы самим познать истинного великого Бога. Если мы и находим среди его поклонников действительно известных и популярных людей, а подчас людей занимающих видные государственные посты, то это надо приписать или слепой случайности, или тому, что эти люди так поглощены серьезными вопросами повседневной государственной и общественной жизни, что они не имеют достаточного времени, чтобы уйти в самих себя и глубоко и правдиво проанализировать свою душу и её запросы. Поэтому общественная культурная толпа, как и народная, прислушивается к чужому голосу модных идолов общественной мысли, работающих головой за нас, и заранее принимает без критики и проверки за чистую монету всё, что этими идолами изрекается. Вот, собственно, что нужно сказать по поводу положения графа Толстого: «все образованные люди», а теперь вникнем в следующее.

«Я верю в Бога, которого понимаю, как Дух, как Любовь, как начало всего».

А где же разум? Позвольте вам сообщить, господин «учитель», что никто из верующих людей, ни из мыслящих не последует за вашим богом, пока вы не определите его в более ясной и удобопонятной форме. Ведь вы говорите, что ваш бог есть дух. Само по себе это ваше определение для нас, христиан, ничего нового не вносит, ибо и христианская Церковь учит, что Бог есть Дух. Но вы умалчиваете, какое отношение вашего Бога Духа к общехристианскому понятию о Боге-Духе, что нового, вашего вы мыслите в этом определении… Затем вы говорите: Бог есть Любовь. Опять не новое, не ваше понятие, а заимствованное из общего богословия. И тут вы умалчиваете, какая же такая Любовь? Ведь мы, смертные, выражаем этим словом отношения наши решительно ко всему, что нас окружает, что мы делаем в нашей жизни. Мы говорим – люблю Бога, люблю отца, мать, детей, сестру, брата, соседа; люблю лошадь, собаку, люблю чай пить и проч. Какое же из этих бесчисленных проявлений любви вы понимаете в применении к вашему Богу? И как и в чём проявляется эта Любовь, ваш Бог, в людях? Ваше определение Бога-Любовь, взятое отдельно от понятия о Боге, как Существе живом и премирном, решительно ничего ни уму, ни сердцу моему не говорит. Затем вы горите, что ваш бог есть начала всего. Как это выражение понимать? В 18 лет я тоже гордо пользовался этим выражением, но откровенно признаюсь, что я его не понимал, да и понимать в отдельности от учения общевселенского, христианского невозможно. Таким образом невольно удивляюсь, что вы нас учите не верить, во что мы верим, а взамен нам не даете решительно ничего ясного, определенного. Звучные, неопределенные слова никогда не могут удовлетворить человека.

«Человек Христос». «Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее выражена в учении человека Христа».

Мне желательно спросить гр. Толстого: были ли до Христа люди, равные Ему, или от Христа до наших дней? Я уверен, что и граф скажет: нет, не было! Была ли чья-либо жизнь и деяния подобны «Человеку Христу»? – тоже нет. Кто же Он такой? Ведь даже по понятию гр. Толстого его Бог есть высшая Любовь и Справедливость.

«Человек Христос был воплощением и Любви, и Справедливости», и этого граф не отрицает. Отсюда ответ один на вопрос: был ли Он просто человек или Богочеловек? Да, был Богочеловек! Но этого вывода гр. Толстой, вопреки здравой логике, не хочет сделать, хотя все свойства и качества Христа и признает премирными, божественными. Он не может допустить, чтобы «Бог вочеловечился», хотя и не может утверждать, что для него постижимы и понятны действия Промысла Божия, и все-таки дерзает отрицать в Иисусе Христе Богочеловека. Толстому непонятно, как Бог мог принять «зрак раба», сделаться человеком для того, чтобы научить людей, как жить и исполнять волю Божию. Так пусть же он вместе со всеми своими «образованными людьми» придумает другой способ или форму, в какой наилучше, по нашим человеческим понятиям, надлежало бы Богу передать людям Свою Волю. Мой бедный ум сколько ни работал, сколько ни напрягался, но решительно ничего не мог придумать. Пытался я представить его парящим в облаках, окруженным ореолом света и гласом велиим диктующим Свою Волю и Свои заповеди.

Я чувствую, что такое проявление Бога меня бы повергло в страх и трепет и окончательно лишило всякой свободной воли, а она в нас несомненно есть, но если бы, тем не менее, Бог проявил себя таким образом 19 столетий тому назад, то ныне для нас это бы отошло в область гадательных и сомнительных явлений, как у многих уже подорвано доверие к тому, что Бог самолично вручил десять заповедей Моисею. Следовательно, чтобы нам верить в Бога и Его волю, мы должны иметь повторение и напоминание о Нём. Но, если эти повторения и проявления Воли Божией стали бы проявляться часто, то кончилось бы тем, что мы бы и к ним привыкли, как к обыденному явлению грома и молнии или к чуду произрастания огурца, и оно бы для нас утратило всякое значение. Следовательно, не познавать Бога, не быть в силе проникать в его тайный Промысл и проявления и в то же время дерзать и отрицать великое таинство Боговоплощения – есть высшая степень кощунства.

Да, отвергнув существование Св. Троицы, трудно постичь и понять Бога. Если верить Евангелию, то надо верить всему. Отвергнув же хотя малую его часть, всё остальное теряет смысл и значение. Наш язык беден, наш ум слаб, и что бы мы по существу в Евангелии ни изменяли, дополняли или сокращали, как делает и учит гр. Толстой, всегда получится абсурд, до которого и договорился яснополянский учитель.

«Верю, что всякий добрый поступок увеличивает благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его».

Не верю в загробную жизнь, а верю в вечную жизнь. Не верю в возмездие в вечной жизни, а верю, что всякий добрый поступок увеличивает благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его. Это уж какая-то особая толстовская логика, которой мы, обыкновенные смертные, никак не можем ни понять, ни принять.

Здесь невольно вспоминается исторический анекдот о великом художнике и сапожнике.

Напомню: сапожник, проходя мимо выставленной картины, заметил, что сапог неверно нарисован, тогда он вошел к художнику и указал ему на замеченные неточности; художник поблагодарил и исправил. Но дело не ограничилось этим, сапожник на другой день входит к художнику и объявляет ему о недостатках лица и выражения. Тогда художник вывел его из мастерской и сказал: «Что было твоё дело, я тебя послушал, поблагодарил и исправил, а лицо уж моё дело».

Гр. Толстой рожден, вырос и воспитан в высшем обществе, и пока он нам сообщал и дивными красками рисовал свою сферу и близко знакомых ему людей, мы с восторгом и упоением читали и отдавались его произведениям. С каждым взмахом его могучей кисти он сам вырастал в недоступного гиганта, он давил нас мощностью своего гения и таланта. Действительно, как у нас, так и за границей, весь мыслящий и читающий мир был его и за него. Он был кумир: его любили, его почитали, его уважали, перед ним преклонялись.

Казалось бы, что же больше. Нет, слава его не удовлетворяла, он принялся искать вне Бога и Церкви смысла и цели жизни. Большинство людей решает эту задачу и ведут борьбу со своим неверием или маловерием внутри самих же себя, из боязни прийти к неверным и смешным выводам и смутить покой души других же; граф же Толстой, не дойдя до окончательных выводов и не думая о последствиях соблазна, перенес из тайников сердца борьбу эту на бумагу к всеобщему сведению, рисуясь этим, подобно евангельскому фарисею. С трепетом и затаенным дыханием все читали, недоумевали и ждали, в какую же наконец форму выльется результат душевной борьбы знаменитого писателя земли Русской. И что же, теперь всякому беспристрастному наблюдателю должно быть ясно, что бедный граф пришел только к юношескому выводу отрицания и не создал ничего убедительного и обоснованного для утешения как себя, так и тех, которые жадно внимали его пророческому гласу.

Художественно рисовать героев в своих романах, их жизнь и поступки для него было делом легким и простым, что дало ему повод возомнить о себе и взяться за непосильную задачу громко решать веками стоящие на очереди неразрешимые для разума смертных вопросы вне христианства. Ведь написать несколько тетрадок пышных и звучных фраз, вольнодумничать, как многие, еще не значит решить вопрос по существу. Не уподобил ли себя Толстой историческому сапожнику, который хорошо знал склад и овал ноги, а потому решил, что может быть судьей живописи лица. Толстой взял свою кисть и начал, так сказать, без стеснения водить ею по лицу Того, Кого мы называем Бог. Уродливость полученного таким образом изображения наглядно видна из его трактата «в чём моя вера».

Было сообщено в газете, что граф после выздоровления от постигшего его недуга, сообщил окружающим, что умирать не только не страшно, но приятно и легко, и что если его жизнь продлится на более продолжительный период времени, тогда он напишет большой том, в котором сообщит людям, что умирать не страшно и легко. На это позволю себе заметить гр. Толстому, что если он напишет не только один том, но сто томов, то юношество всё равно ему не поверит. Что же касается нас, стариков, то мы и без гр. Толстого смело и спокойно смотрим смерти в глаза.

Гр. Толстой обещается также решать «рабочий вопрос».

Да, родиться графом и пролить всю жизнь графом – и решать такие вопросы, действительно, ему подстать! Легко предвидеть, как будет близко и правильно поставлена и решена эта задача.

Граф! пощадите вашу старость.

Да, этот великий старец достиг того, что нам остается одно, с искренней душой помолиться за него Всевышнему, чтобы Он излечил его от беспокойного духа, который омрачает так светло, благородно и гениально начатую литературную и общественную жизнь.

Инженер И.Л.

Семипалатинск. обл.

Читатели помнят, конечно, заявление графини С.А. Толстой, супруги Льва Николаевича, в письме от 26 февраля на имя высокопреосвященного Митрополита Антония, где она говорит, что для отпевания своего мужа в Церкви и молитв найдет «или порядочного священника, который не побоится людей пред настоящим (?) Богом любви, или непорядочного, которого она подкупит (!) большими деньгами».

Сам же граф в своём «Ответе» Св. Синоду, от 4 апреля, заявляет совсем другое: «я написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое моё тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв».

Тут супруги Толстые явно противоречат в своих заявлениях. Графиня ли не знала воли своего супруга о погребении без церковнослужителей, когда писала своё письмо владыке митрополиту, или граф написал это завещание уже после её письма? Или же один из супругов просто сказал неправду?

Но вот в печати появилось третье заявление из семьи Толстых, – которое, вызывает еще большее недоумение и прямо недоверие к сообщаемым в ней обстоятельствам дела.

В 231 № «Новостей» сын Льва Николаевича, гр. Сергей Толстой, пытается доказать, что граф В. Бобринский, в известном нашим читателям письме на имя высокопреосвященного Антония, Митрополита Петербургского, «категорически, но голословно утверждает то, чего не было» – т. е., что будто бы Лев Николаевич не говорил тех слов по поводу бесед с ним тюремного священника, какие лично слышал от него гр. Бобринский: «удовольствие (от бесед графа со священником тюремным) отравляется сознанием, что он присылается нашим архиереем для моего увещания».

«Дело в том (пишет граф Сергей Толстой в «Новостях»), – что гр. Бобринский не один слышал год тому назад слова, сказанные Львом Николаевичем о тюремном священнике. При этом присутствовал мой приятель и в то же время приятель гр. Бобринского, – г. Шарль Саломон, француз, хорошо говорящий по-русски.

Вот письмо, которое я недавно получил от него:

«Дорогой друг.

Вот то место из письма моего к Владимиру Бобринскому, которое вас интересует. Я ему сказал, что я собираюсь сообщить его вам. И вы с ним можете делать, что хотите:

«Дорогой Владимир, я нахожусь в Ясной Поляне и естественно я здесь слышал о письме, которое ты написал митрополиту; мне дали его прочесть. Я его прочел и не могу не выразить тебе моего сожаления о том, что ты напечатал его, а особенно о том, что ты его написал.

Я присутствовал в прошлом году при том разговоре твоём с Л.Н., которым в настоящее время хотят (?) воспользоваться, как оружием (!) против него.

И, если я не могу воспроизвести те самые слова, которые он сказал, я, однако, в случае надобности, могу утверждать, по меньшей мере, то, что память тебе изменила, и что граф при нас не говорил, что он знает, что священник был посылаем для увещевания. Он высказывался неопределенно, и теперь, по прошествии года, стараясь восстановить ту фразу, о которой идет речь, я мог бы её выразить в следующих словах: «Тюремный священник иногда приезжает видеться со мной. Зачем он приезжает? Не присылают ли его ко мне?». Прежде, чем написать твоё письмо, тебе бы следовало через посредничество Сергея Т. добиться объяснения кажущегося тебе противоречия.

И тогда ты бы этого письма не писал. Я слишком тебе друг, чтобы не высказать то, что думаю, и за это ты на меня не посетуешь.

Я сообщаю Сергею Т. это письмо и пр., и пр.

Шарль Саломон

* * *

Вышеизложенное письмо достаточно освещает сообщение графа Бобринского.

Однако, я не могу умолчать еще об одном обстоятельстве, графу Бобринскому едва ли известном. 28 июня сего года тюремный священник вновь посетил Льва Николаевича, до которого в это время уже дошел слух об увещательной миссии этого священника. Чувствуя себя в то время больным, Л.Н., тем не менее, принял его и прямо спросил, правда ли, что он присылается для его увещания. На это тюремный священник категорически (?) ответил, что он никем присылаем не был, а приезжает просто потому, что ему интересно бывает беседовать. Этот разговор слышали все присутствовавшие.

Итак, как оказывается, утверждение гр. Бобринского, что Л.Н. Толстой был увещеваем тюремным священником, отрицается как увещеваемым так и увещателем. Единственное доказательство – показание гр. Бобринского о сознании самого увещеваемого – опровергается показанием г. Шарля Саломона.

Предоставляю всякому судить, какое большое значение имеет сообщение гр. Бобринского.

Надеюсь, что другие газеты, напечатавшие письмо гр. Бобринского, не откажутся напечатать и настоящее моё письмо.

Сергей Л. Толстой

20 августа 1901 г.

* * *

Таково печатное заявление по счету третье, исходящее из семьи Толстых. Думаем, что читатель сам без комментариев оценит значение свидетельства француза, «хорошо говорящего по-русски, но не могущего воспроизвести слов», слышанных им при разговоре гр. Бобринского с Львом Николаевичем и пускающегося в рискованные догадки.

Заинтересовавшись этим новым инцидентом в толстовской истории, пишущий эти строки нарочно спутешествовал в Тулу для исследования на месте «пререкаемых обстоятельств дела», – беседовал с епископом Тульским Питиримом и священником, о. Димитрием Егоровичем Троицким, обозревал документы, к сему делу относящиеся. И вот результаты нашего исследования.

На первом документе (копия увещательного письма свящ. о. Троицкого на имя гр. Л.Н. Толстого, с которого и начинается знакомство и живой обмен мнений по вопросам веры гр. Толстого с о. увещателем), написана рукою Еп. Питирима такая резолюция: «Бог Единый, в Св. Троице славимый, да даст силу и крепость доброму отцу, несущему погибающему сыну спасение. Благословляю на беседу с гр. Л.Н. Толстым. Еп. Питирим».

На последнем документе (рапорте) о поездке в Ясную Поляну, состоявшейся 28 июля, от 19 июля 1901 г., рукою епископа написано: «Благослови Бог».

О. Димитрий нам решительно заявил, что при первом же посещении дома Толстых граф Л.Н. Толстой спросил его, не от архиерея ли он послан, на что священник ответил, что без благословения епископа он не вправе ничего делать, что владыка его благословив посетить графа, но подвигнула его, о. Димитрия, взять на себя эту миссию искренняя любовь к Льву Николаевичу и желание спасения ему.

И о. Димитрий, – чудный иерей молитвенник, – искренно расположен к Льву Николаевичу, пламенно желает ему спасения и, что трогательно, – добрый пастырь-молитвенник не оскудевает в надежде!

В семье графа, сколько могу судить из беседы о. Димитрия, к нему относятся с доверием и уважением.

Последний раз о. Димитрий был в Ясной Поляне 3 сентября пред выездом Льва Николаевича в Крым. Таковы факты.

Отсюда сами, читатель, извольте судить, нужно ли было гр. Льву Николаевичу 28 июня спрашивать о. Димитрия, посылает ли его архиерей к нему, и мог ли 28 июня этот иерей Божий категорически отрицать участие архиерея в этом его деле, как об этом заявляет граф Сергей Львович?

Затем ни француз Шарль, ни гр. Сергей ничего не доказали и ничего не опровергли. Вопрос ведь идет «о попытках» увещания Льва Николаевича, одна из таких известна гр. Бобринскому и он её удостоверил. И попытка эта – факт неопровержимый, она была и продолжается со стороны о. Троицкого, чего не отрицают и возражатели. А что и как сказал когда-то Лев Ник. гр. Бобринскому это совсем не важно. А вот важно то, что в семье яснополянского учителя не одно говорят, да еще в печати…

Э. Я.

Я шел из церкви после беседы с штундистами. На душе у меня было тяжело, тоскливо. Сектанты сильно упорствовали в своих заблуждениях. Они, очевидно, старались лишь «постоять за себя», – покричать и поспорить.

Меня догнал Иван Петрович, – богатый и уважаемый штундист. Он раскланялся и приветливо заговорил со мной. Убедительно он приглашал меня «пожаловать» к нему вечером «в гости». У него на дому будут «друзья» да «кое-кто» из православных. Споров «резких» не будет; всё обойдется «чинно»…

Я охотно согласился; мне стало веселее на душе.

Едва стемнело, Иван Петрович на хорошей лошади приехал за мной. Я быстро собрал книги, и мы крупной рысью пустились по селу: в темноте нас едва ли кто рассмотрел…

В доме Ивана Петровича собралось человек десять гостей. На столе стоял большой блестящий самовар. Гости сидели за чаем. Посадили и меня «чаевничать». Стали «знакомиться». Припоминали бывшую беседу в храме. Хозяин и его гости осуждали «братьев» за грубость и крикливость. Они хотели теперь «от души» побеседовать о «новой вере», которую люди зовут штундой…

Я порадовался высказанному намерению. Мы начали прямо говорить о лицемерии и наружной святости сектантов. Мои собеседники не спорили, что среди них много «пустосвятов», – гордецов, фарисеев. Но и в православии, – говорили они, – много грешников. Что с ними делать?…

Я сказал:

– К грешникам прежде всего надо обращаться со словами Спасителя: «покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк.1:15) С этого призыва людей к покаянию Сам Господь начал Свою проповедь; таким же образом поступали апостолы. Они увещевали грешных иудеев: «покайтесь, чтобы загладились грехи ваши» (Деян.3:19).

– С проповеди о покаянии пред Богом и мы начинаем, – сказал Иван Петрович.

– Значит, ответил я, о покаянии евангельском мы и должны с вами начать беседу. Скажите, как вы каетесь во грехах пред Богом?

Наступило минутное молчание. Все углубились в данный мною вопрос. Потом Иван Петрович поднял голову и сказал:

– Мы рассматриваем грехи наши; сокрушаемся о них; даем обет вперед не грешить и обращаемся к Господу со словами Иисусовой молитвы: «прости нам долги нам, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф.6:12). В этом состоит всё наше покаяние…

Я ответил:

– «Бог, действительна повелевает людям всем повсюду покаяться» (Деян.17:30). И мы должны непрестанно сокрушаться о грехах своих, потому что «много все согрешаем» (Иак.3:2). Но довольно ли для нас одного такого покаяния?

– Понятно, довольно – сказал Иван Петрович. Раз Господь повелел нам просить только у Бога оставления грехов наших, – значит, никакого другого покаяния быть не может…

Я возразил:

– Разумеется, один Бог может прощать грехи. Это исповедали даже иудеи. Они говорили: «кто может прощать грехи, кроме Бога!» (Мк.2:7). И апостолы в кн. Деяний засвидетельствовали:… «Бог десницею Своею возвысил Христа в Начальника и Спасителя, дабы дать Израилю покаяние и прощение грехов» (Деян.5:31). Несомненно, таким образом, что грехи прощает людям один Бог. – Но может ли эти грехи отпускать нам Христос?

Иван Петрович, не задумываясь, сказал:

– Конечно, и Христос силен прощать нам грехи наши, потому что Он такой же Бог, как Отец Его. Вон у ев. Марка написано: «чтобы вы знали, что Сын человеческий имеет власть на земле прощать грехи, говорит расслабленному… встань, возьми постель твою, и иди в дом твой» (Мк.2:10, 11).

– Таким образом, заключил я речь Ивана Петровича, мы согласны с вами, что власть прощать грехи принадлежит Богу во Святой Троице (Ср. Ин.20:22, 23). Но от Имени Божия могут ли прощать грехи нам люди?

Иван Петрович и остальные собеседники штундисты в один голос заявили, что они «не признают» за людьми права «прощать» грехи «братьям»…

Я возразил:

– В слове Божием Спаситель заповедует нам: «когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш небесный не простит вам согрешений ваших» (Мк.11:26, 25). – Рассудите теперь сами, друзья мои, справедливо ли вы говорите. По вашему, «люди не имеют права» прощать грешников, а Христос нас обязывает к тому. Значит, вы идете против Христа…

Иван Петрович виновато заметил, что его «браты» ошиблись, когда сказали, что люди «не имеют права прощать грешников». Мы все обязаны не помнить зла, какое делают нам ближние наши…

Я сказал:

– Таким образом надо признать, что грехи прощает нам не только триединый Бог, но и люди друг другу. А могут ли люди удерживать грехи на братьях своих пред Богом!

Собеседники мои, наученные печальным опытом, безмолвно размышляли. На выручку их пришел Иван Петрович. Он сказал:

– Если за людьми признать власть удерживать на нас грехи, – это будет слишком много. Ведь Христос учил: «если не прощаете, и Отец ваш небесный не простит вам согрешений ваших» (Мк.11:26). По этим словам Господа, мы так веруем, что нет на земле власти, которая могла бы связывать нас пред Господом…

Я ответил:

– Действительно, ты верно сказал, Иван Петрович. Все мы – «простолюдины», рядовые христиане обязаны прощать грешников и молиться за них. Кто этого не делает, тот Христа не слушается… Но кто будет только так рассуждать о покаянии и остановится на одних твоих словах, – тот тоже погрешит пред Богом. – В самом деле, имеет ли кто в Церкви Христовой, помимо Бога, власть удерживать грехи на людях? В Ев. от Иоанна мы читаем: «Иисус дунул и говорит апостолам: примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся». (Ин.20:22, 23).

Из этих слов Господа вытекает, что не только Бог во Святой Троице, но и апостолы имели право «удерживать» на людях грехи их. Этого права, как мы читали (Мк.11:25, 26), Христос всем нам не передал, но пастырям Церкви, в лице апостолов, Господь оставил великую судную власть на земле…

Штундисты сосредоточенно обдумывали мои слова. Потом Иван Петрович заметил:

– Верно, надо сознаться, что, кроме Христа, в Церкви Его имели власть удерживать грехи людские апостолы. Но мы не можем допустить, чтобы простые люди, ваши пастыри, могли также удерживать на нас грехи пред Богом. Это уж чересчур…

Я ответил:

– Из Евангелия Иоанна мы видели, что Христос право удерживать грехи на людях передал апостолам. Также свидетельствует ев. Матфей (Мф.18:18). Но Матфей евангелист добавляет, что власть судить грешников Христос отдал Церкви Своей (Мф.18:17). А мы уже сказали, что в Церкви «простолюдины» не имеют власти вязать нам грехи наши. Значит, право суда над грешниками в Церкви Христовой принадлежало прежде одним апостолам.

После апостолов перешло ли это право к их преемникам?

Без сомнения, перешло. В Ев. Матфея Господь сказал ученикам: «се Я с вами во все дни до скончания века» (Мф.28:20). Апостолы, пожив на земле определенное время, умерли; а Господь сказал, что Он пребудет с ними вечно. Ясно, что вечно Господь пребывает с преемниками апостолов, – пастырями Церкви. К ним, следовательно, перешли все права апостольские по управлению Церковью Христовой. В частности, – преемники апостолов усвоили себе право прощать и удерживать грехи на людях. – Это видно из Деян.19:18. Там говорится, что Павел апостол, не бывший в числе двенадцати, прощал от Имени Божия грехи людям. Тоже следует из 1Тим.5:19. Апостол пишет ученику своему: «обвинение на пресвитера не иначе принимай, как при двух или трех свидетелях». – Из этой заповеди апостола ясно, что Тимофей – преемник апостола Павла – мог «принимать» обвинения даже на пресвитеров. Мог, следовательно, он оправдывать их и осуждать. А Тимофей и его сотрудники были тоже не из двенадцати апостолов (2Кор.8:23).

Таким образом несомненно, что в вечной Церкви Христовой должны быть вечные, полноправные преемники апостольской власти (Мф.28:20). Значит, не подлежит сомнению то, что в наше время власть удерживать грехи на людях принадлежит правильно поставленным пастырям Христовой Церкви…

Иван Петрович и его «друзья» молчали; ждал и я определенного ответа на мой главный вопрос: имеет ли кто власть в Церкви, помимо апостолов, удерживать грехи на людях?

Наше молчание прервал Иван Петрович. Тихо, без озлобления, он произнес:

– Да, надо, друзья, признаться, что пастыри Церкви должны наследовать все церковные права от апостолов; а потому эти пастыри могут удерживать грехи на людях. Но только скажите нам ясно: своею властью, или Христовой развязывают грехи теперешние пастыри?

Я ответил:

– Конечно, ни один человек, будь он сам патриарх, своею властью никого не может простить. Всё от Духа Святого, как говорится в Ев. Иоанна (Ин.20:22).

– В таком случае мы можем принять ваши речи, заметил Иван Петрович.

Слова его подтвердили другие собеседники.

На время мы стихли и все принялись за чай, которым угощала нас гостеприимная хозяйка.

Один православный собрат наш уже напился чаю и теперь охотно говорил. Он сказал:

– Да, пастыри великую силу имеют в Церкви. Они могут прощать и могут удерживать грехи на людях. Это доказано. Спасибо вам, – обратился он ко мне… Как надо после того почитать своего батюшку. А то мы наслушались штундовых речей – и голову перед ним не сгибаем. Грешно это!…

Чаепитье кончилось. Гости опять готовы были слушать беседу. – Я сказал.

– Ты, Иван Петрович, заявил, что ваше покаяние пред Богом состоит в том, что вы ему одному каетесь во грехах своих и пред Ним одним обещаетесь вперед не грешить. Я спросил тебя: довольно ли одного такого покаяния перед Богом? Ты на мой вопрос не дал никакого ответа…

– Да тут и отвечать нечего, заметил Иван Петрович. Вы уж нас извините. Мы даже допустить не можем, чтобы было другое какое покаяние во грехах…

– Обсуди дело хорошенько. Авось сам усмотришь другое покаяние, – ответил я. Ты уже пред всеми сознался, что, помимо Бога-Отца и Христа Его со Святым Духом, грехи людские, властью Господней, могут прощать апостолы, и их правильные преемники. Теперь сообрази: если этим преемникам апостольским люди не станут сказывать грехов своих, – как узнают тогда пастыри, в чём именно люди грешны и какие грехи им прощать?…

Сектанты молчали.

Я сказал:

– Ваше безмолвие обличает вас. Значит, вы чувствуете, что для вас нет отступления от правды божественной. Не так ли?…

Сектанты продолжали молчать. Я еще прочел им из 19 гл. Ев. Иоанна: «кому простите грехи, тому простятся». Потом спросил: скажите мне, как можно прощать грехи кому-либо?

Иван Петрович ободрился. Он сказал:

– Простить грехи человеку – дело простое. Возьми да и не помни, что сделал тебе брат дурного…

Я заметил:

– А чтобы не помнить зла, простить обиду, – надо нам знать об этой обиде?

– Знамо, так! – хором сказали сектанты.

– Значить, продолжал я, пастыри должны знать, кто и в каких грехах кается пред Богом. Иначе они не будут в состоянии удерживать на нас грехов наших… А отсюда вытекает заключение, что в Церкви Христовой, помимо сердечной, тайной исповеди пред Богом, должно быть другое покаяние, которого ты, Иван Петрович, по ошибке, не хочешь допустить…

– Какое же это другое покаяние? Расскажите нам! – с любопытством спросили сектанты.

Я ответил:

– Прочтите друзья, из Ев. Мф.3:6. Там сказано, что иудеи приходили к Иоанну Крестителю, «исповедуя грехи свои». Видим отсюда, что во дни Иоанна Предтечи была гласная, открытая исповедь грешников пред Богом. Эта исповедь состояла в том, что люди, сокрушаясь сердцем пред Богом, «открывали» дела свои Его посланникам…

– То было еще в ветхом завете, сказал мой сосед сектант. Кабы из нового что указали, – это было бы к делу.

– Я уже читал вам из нового завета, как Христос дал власть апостолам «вязать» нам грехи наши (Ин. гл. 19). Эта власть предполагает, что люди будут «открывать» апостолам грехи свои. И мы видим, что во дни апостольские такая открытая исповедь грешников, действительно, производилась. Посмотрите, что написано в кн. Деяний: «многие из уверовавших приходили к Павлу, исповедуя и открывая дела свои» (Деян.19:18). Ясно отсюда, что «исповедовать» и «открывать» пред пастырем «дела свои», по словам кн. Деяний, – одно и тоже. Стало быть, св. Церковь православная поступает богомудро, когда требует, чтобы грешники – её дети, – сокрушаясь перед Богом, в то же время священникам рассказывали о грехах своих. Это и есть та другая исповедь, которой требует Слово Божие, и которой нет у вас сектантов…

Иван Петрович сказал:

– Что же, по вашему, выходит: то Бог прощает людей, то священники. Это – путаница…

– Никакой путаницы нет, – ответил я. Грехи людям прощает один Бог; но это прощение Он дарует нам, по учению Евангелия, через Своих служителей – преемников апостольских. Пастыри Церкви, или священники, на исповеди христиан являются лишь свидетелями наших обещаний вперед не грешить и показателями того, что эти грехи прощаются нам Богом… Вы напрасно, друзья, идете против Слова Божия, повергая исповедь перед священниками. Тем самым вы вводите в жизнь свои новоизмышленные порядки. Ваши порядки, по слову Писания, ничем другим нельзя назвать, как бесчинием (1Кор.14:40)…

В избе наступило долгое молчание. Я думал уже «кончать» вопрос, но Иван Петрович неожиданно спросил меня:

– А вы признаете, что надо прямо исповедовать Богу грехи свои?

– Признаю. Каждый ежеминутно кайся и плачь перед Господом. Но только помни, что одного такого покаяния мало. Господь велел апостолам прощать грехи людям. Стало быть, велел нам открывать тайны своего сердца, кому следует (Ср. Деян.19:18)…

Наступило опять молчание. Его прервал один почтенный старец-сектант. Он сказал:

– Каяться перед пастырями не трудно, да будет ли толк в том? Сами то пастыри – люди грешные. Как они станут прощать чужие грехи?

Я ответил:

– Этот вопрос стороной мы уже рассмотрели. Мы сказали, что власть прощать грехи принадлежит в собственном смысле одному Богу. Пастыри на исповеди – это свидетели нашего раскаяния и показатели, что Бог действительно прощает нам грехи наши. Конечно, они не без грехов (Иак.3:2). Но для нас это неважно: священники не своей святостью прощают нам грехи, а властью Божией (2Кор.10:6). Эту власть они получили от апостолов и хранят в своих глиняных сосудах (2Кор.4:7). Кто правильно поставлен на дело Божие, – кто дверью вошел во двор овчий (Ин.10:1–2), – тот имеет от Бога власть прощать нам грехи (1Тим.5:11).

– Да! Рассеянно протянул сектант, сидевший против меня. А вот деньги можно ли принимать за исповедь?

– За благодать Божию, прощающую нам грехи, денег не берут, ответил я (Деян.8:20). Но за труды надобно пастырей награждать деньгами. Так учили нас Христос и апостолы (Лк.9:3, 4; 1Кор.9:13, 14). Неужели вам, братцы, жаль нескольких копеек, чтобы отдать их человеку, который низводит на вас благодать Божию.

– Нет, заметил Иван Петрович, – это брат наш напрасно приплел к разговору деньги… Знамо, «служащие жертвеннику берут долю от жертвенника» (1Кор.9:13).

Мы опять замолчали. Чувствовалось, что вопрос о покаянии был исчерпан до конца. По крайней мере, главнейшие разногласия наши с штундистами были рассмотрены…

Гости Ивана Петровича подумывали о покое. Время было и мне отправляться на ночлег. Но на прощанье я хотел задать сектантам еще одну «задачу». Я спросил:

– Как вы, вообще-то, все евангельские заповеди принимаете?

Сектанты оживились. Они стали в несколько голосов заверять меня, что Евангелие они берегут «пуще» глаза.

Я опять спросил:

– А исполняете вы, что написано у ап. Иакова: «болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне, и молитва веры исцелит болящего» (Иак.5:14, 15)?

Сектанты молчали, уставив глаза на стол. Я еще раздельнее повторил свой вопрос:

– Ап. Иаков велит болящих христиан мазать елеем и это помазание сопровождать «молитвой веры». Молитесь ли вы над болящими и мажете ли их елеем «во имя Господне»?

Иван Петрович сказал:

– Когда наши братья заболевают, мы творим над ними усердные молитвы…

– Апостол приказывает совершать не одни молитвы над больными, – заметил я. Он велит больных мазать еще маслом, или елеем. Исполняете ли вы эту заповедь апостола?

Сектанты притихли. Иван Петрович барабанил пальцами по столу. Молчал и я.

Наконец, Иван Петрович нарушил общую тишину. Он сказал:

– Нет, больных елеем мы не мажем. По крайней мере в нашей местности я не слыхал, чтобы какого болящего брата мазали елеем…

– Если больных своих вы не мажете елеем, – заметил я, – тем самым вы не храните заповеди апостола. А кто учит иначе, чем апостолы, тот – анафема (Гал.1:9). Какие же вы христиане? А еще называете себя «евангеликами», почивающими на апостольских писаниях!…

Сектанты оказались в неловком положении. Православные с состраданием смотрели на Ивана Петровича. Тот сказал:

– Если судить по букве Писания, мы неправы. Но мы утешаемся тем, что ап. Иаков про духовный елей писал, – про наши молитвы к Богу…

Я ответил:

– О молитвах ап. Иаков говорит отдельно. Он заповедует молиться и при этом мазать больных елееМ.А вы всё под один отдел подводите, – это ошибка.

Кроме того: если елей понимать духовно, – отчего и самих пресвитеров не брать в духовном смысле? Тогда уж всю заповедь ап. Иакова надо изъяснять в духовном смысле, а это – явное заблуждение…

Итак, апостол велит настоящим, а не духовным елеем мазать больных. Вы этой заповеди не храните; за это на вас лежит анафема апостольская (Гал.1:9)…

– Да ведь Иаков апостол не говорит, что больной выздоравливает от масла. Чудесную силу он приписывает «молитве веры», – возбужденно заговорил Иван Петрович.

– Точно, – ответил я, – апостол пишет, что «молитва веры исцелит болящего». Но если бы при этом не нужен был елей, он бы про него не говорил в стихе 14. А то молиться апостол заповедует само собой, а мазать больных елеем – само собой…

– Не усматриваем из Писания, чтобы для христиан видимый елей имел какую-либо силу, – в раздумье произнес Иван Петрович.

Я возразил:

– Вы не усматриваете из Писания значения видимого, вещественного елея потому, что не хотите этого видеть. А если в самом деле обратитесь к Евангелию, – там вы прочитаете: апостолы «пошли и проповедовали покаяние, изгоняли многих бесов, и многих больных мазали маслом, и исцеляли» (Мк.6:13).

Раздумайтесь над прочитанными словами из Евангелия. Апостолы, конечно, без елея могли исцелять больных. Но сказано, что, врачуя недугующих, они мазали их елеем. Почему? Потому, что люди не из одной души состоят, а вместе с душой облечены еще телами. Так вот – для души лекарством служит молитва духовная, а для тела – также молитва, сопровождаемая помазанием елея…

Нечто сходное с этим заимствуем из жизни Самого Спасителя. Христос – Бог Всемогущий (Ин.17:3; 1Ин.5:20). Одним словом мог Он сотворить всё (Ин.1:3). Однако послушайте, что пишет ев. Иоанн: Господь «плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам… Он пошел и умылся и пришел зрячим» (Ин.9:6, 7). – Спрошу я тебя, Иван Петрович: для чего Христу понадобилось «брение из плюновения»? Зачем исцеленного Он послал в купальню Силоамскую?…

– На то была воля Его! заметил Иван Петрович.

– Вез сомнения, – ответил я. Но Христос лишнего, ненужного ничего не делал. Значит, потребны были и брение, и купальня Силоамская для исцеления слепорожденного. А для чего? – Да для того, чтобы этот слепец сильнее запомнил совершенное над ним чудо, – чтобы рассказ об этом чуде глубже врезался в сознание людей…

Вообще же заметьте: «Господь и апостолы, при своих чудотворениях, употребляли внешние средства и действия, – напр., возложение рук, опоясаний, брение (Деян.19:12; 8:17; Ин.9:6), – потому, что всё это полезно для нашей телесной природы. Эту природу ни Христос, ни апостолы не забывали. Потому и заповедали христианам мазать больных видимым елеем…

– Ну, пусть мы согрешаем, что не мажем елеем больных, сказал Иван Петрович. Может быть, со временем, еще станем мазать их… Но и вы, православные, не по слову поступаете. Сказано: пусть больной «призовет пресвитеров», – а у вас один священник мажет маслом. Это неправильно…

Я ответил:

– Если бы православная Церковь учила, что помазание елеем или елеосвящение должен совершать один священник, – она бы погрешила против апостола. А то она учит, что елеосвящение обязаны совершать собственно семь священников. Но где, напр., бедным крестьянам, живущим в глухих углах нашей родины, достать семь священников? Дай Бог ему одного привезти к больному…

Значит, только по нужде, вместо семи, при елеосвящении мы обходимся одним священником. Причем, чтобы не было даже наружного отступления от апостольской заповеди, – православная Церковь велит священнику болящего христианина мазать семь раз, – как бы от лица семи пресвитеров. – Таким образом мы не разрушаем апостольского учения. – По правам священники ведь все равны пред Господом: что может совершать один, – это дано и другому. Потому, когда один священник семь раз мажет больного, – сила такая снова остается такою же, как если бы елеосвящение совершали семь священников…

– Еще бы один вопросец предложил я вам. Можно? Спросил меня сидевший рядом со мной сектант.

– Конечно, можно – ответил я. Говорите ради Бога!…

– Почему у вас не над всеми больными совершают помазание елеем? Значит, над кем не совершат, тот погиб?

– Совсем не значит, ответил я. О елеосвящении, или помазании маслом, Христос не дал такой же заповеди, как о крещении. Про крещение сказано, что без него нельзя войти в царствие Божие (Ин.3:3); а про помазание елеем такой решительной заповеди мы не находим. – Это таинство в некотором отношении надо приравнивать к браку.

Кто не захочет жениться, – над тем священнодействие брака никогда не совершится; однако такой холостяк спасется, если соблюдет евангельские заповеди. – Подобное этому надо сказать и про помазание елеем. Оно необходимо должно совершаться в целой Церкви Христовой; частные же или отдельные христиане, – к своему, разумеется, глубокому сожалению, – могут не принимать его. Это их лишение и скорбь духовная; но через то они не потеряют Царства Божия, в случае праведной кончины…

Я поставил на вид своим собеседникам, что они, хвалясь своей верностью Слову Божию, в действительности его разрушили и ложно перетолковали и мы мирно расстались.

Д. Боголюбов

В прошлом году в д. Сукине, Нижегородской епарх. епархиальный миссионер вел беседу с раскольничьим начетником Усовым. Беседа велась о незаконном учреждении белокриницкой иерархии.

Миссионером было прочитано в начале беседы из Евангелия от Иоанна зачало 67 и истолкования на это зачало бл. Феофилакта: «Понеже убо конец имяше с ними обеду, Петровы паству вселенныя овцам поручает, не иному же, но Петрови сию дает, прежде убо яко всех лучшу же и мудрейшу, и яко всему лицу апостольску начальнику, потом же являя ему, яко достоит на се дерзати, зане по отвержении помилован» (Благов. лист 307). Прочитав эти слова, миссионер сказал: Господь отвергшегося апостола восстановил в лике апостольском и поручил ему пасти Своих овец. По мнению старообрядцев, Амвросий был в ереси, в отпадении от правой веры, поэтому спрашивается: в обществе старообрядцев-раскольников, приходящему от ереси Амвросию, кто поручил паству, по каким правилам и кто возвратил ему благодать?

В ответ на вопрос Усов сказал: «Почтеннейшие слушатели! я желаю сказать пред вами, правильно ли мы приняли митрополита Амвросия от еретической Церкви? Но прежде чем ответить на этот вопрос, я уясню, кто такой был Амвросий. История говорит, что Амвросий был добрым пастырем (читает «Историю австрийского священства». Субботина, стр. 363–367). Одна боснийская летопись отзывается об Амвросии так: «этот владыка был святой человек, он много заботился о бедных. Он вовсе не был сребролюбив и радел только о том, чтобы народу было спокойно, чтобы народ не терпел неправды». Защищая народные интересы, Амвросий вошел в столкновение с турецкими правителями Боснии; по их настоянию, в 1840 году он был отозван из Сараева в Константинополь («Истор. Белокр. иер». Субб. том 1, стр. 367). Видите, заключил чтение Усов, самый злейший враг старообрядчества, г. Субботин, и тот свидетельствует об Амвросии, что он возведен в сан митрополита законно, собором архиереев греческой Церкви, что он был святой человек, и что совершенно невинно, за одно покровительство бедному народу, лишен был, по происку турецких пашей, Босно-сараевской кафедры, но епископского сана однако не был лишен. В Константинополь к нему прибыли иноки Павел и Алимпий и стали убеждать его перейти к старообрядцам. Он опасался изменить вере, спрашивал бывшего при константинопольской Церкви дидаскала о нашей вере; тот ему сказал, что эта вера отличается от нашей только тем, что в сложении перстов во образование Св. Троицы меньшим перстом старообрядцы уменьшают ревность Св. Духа. Амвросий после того совсем было отказался от перехода в нашу веру, но наши иноки, при содействии сына его Георгия, убедили его в правоте нашей веры, и он согласился оставить греческую веру и перейти в старообрядческую. Итак, Амвросий был искренно верующий человек; он, по своему убеждению, пожелал быть в нашей вере и был принят по 8 правилу 1-го вселенского собора и по 69 правилу собора карфагенского. По силе этих правил совершенно не нужно никакого поручения пасти паству. Теперь я вас спрошу: на основании каких свято-соборных правил ваша Церковь признает наших епископов самозванцами? Докажите, где написано, что епископ, приходя от ереси в Церковь, лишается сана?

Миссионер. Ив. Григорьевич считает совершенно не нужным поручение епископу со стороны высшей церковной власти паствы, а потому говорит не о вручении Амвросию паствы, а о том, что Амвросий был человек хороший и получил сан архиерейства в греческой Церкви, что он добровольно, по убеждению иноков Павла и Алимпия, перешел в раскол и там принят по 8 правилу 1-го всел. собора и 69 карфагенского, в сущем сане. Отсюда собеседник делает вывод, что Амвросий не самозванец, принят был старообрядцами законно и священства не лишался. Собеседник даже считает невозможной мысль, чтобы Амвросий лишился священства, а потому и требует от меня доказательства того, что Амвросий лишился священства. На вопрос собеседника отвечаю: из 68 правила св. апостол ясно, что еретическое поставление не приемлется. Это первое; далее, Амвросий, перейдя от греческой Церкви к обществу людей, которые греческими и русскими патриархами и епископами объявлены раскольниками за неповиновение Церкви (Москов. соб. 1667 г.), лишился права священнодействия. Со времени его перехода все его раскольнические действия стали беззаконны и безблагодатны. Восьмое правило 1-го всел. собора не оправдывает, а обвиняет Амвросия. Оно читается: «Еретицы глаголемии чистии, приходяще к соборной Церкви, первое да исповедят, яко повинуются церковным законом». Амвросий пришел к обществу раскольников, а не к соборной Церкви. Далее, Амвросий дал подписку вопреки правил поставить себе наместника (Прав. св. ап. 76 и анкирск. собора 23 пр.) и этой подпиской выразил обязательство не повиноваться Церкви. Наконец, правило говорит, что православный епископ «да вдаст ему (бывшему еретическому епископу) негде в селе епископию», т. е. поручит овец, как Господь поручил Петру, а Амвросию никто не поручал; впрочем наш собеседник говорит, что этого делать совершенно и ненужно, а правило говорит: «да вдаст ему негде епископию», значит – нужно, а этого и не сделано при чиноприеме Амвросия. Правило нарушено.

Усов. Миссионер прочитал 68 пр. св. апост., но отвечает ли он на мой вопрос? Нет, не отвечает. Это правило говорит об еретиках первого чина, от которых ничего не принимается, а они наше крещение принимают. Правило надо различать, а миссионеры, как и безпоповцы, месят всё в одно. Посмотрим, что содержится в 68 правиле. В нём запрещается принимать крещение и хиротонию еретиков, а господствующая Церковь принимает от нас крещение. И что же вышло? а вышло то, что этим правилом миссионер осудил себя и всю свою Церковь. Если нашу Церковь миссионеры признают самозваной, то зачем принимают от нас крещение? Это – не по правилам. Далее, митр. Амвросий пришел к нам по убеждению в правоте нашей веры. Это свидетельствуется подписанным им условием, где говорится, что я, митр. Амвросий… не по нужди и ни по какой страсти, но по чистой совести согласился с вышереченными депутатами (Павлом и Алимпием)… Заблагоизволил поступить в староверческую религию в сущем звании митрополита (Условие на стр. 137).

К тому же, почтенные слушатели, миссионер по собственному разумению толкует 8 пр. 1-го всел. соб. Ведь вы сами видите, что в этом правиле ни о каком поручительстве не говорится. Собор определил, чтобы в том месте, где нет православных епископов, присоединенные оставались в том же достоинстве, по возложении на них рук, а под возложением рук разумеется миропомазание. Вот и Симеон Солунский говорит об этом¹⁴⁸ (читает 11 гл. в рус. переводе). В древности миропомазание совершалось чрез возложение рук, а потом заменилось миропомазанием. Да и толкователь этого правила – Аристин – разумеет под возложением рук миропомазание. Что же касается того, кто может принимать от ереси, это – и миссионеру известно, что может принимать священник. Так говорится об этом и в Больш. потребнике.

МиссиоН.И. Гр. сказал от себя, будто 68 прав. св. Апост. говорит только об еретиках первого чина; ни в правиле, ни в толковании на него этого не сказано. Я снова утверждаю, что это правило говорится о всех еретиках, ибо «ересь отделяет от Церкви всякого человека», как сказали отцы 7-го всел. собора (Деян. 7 всел. соб. Том. 7, стр. 93). А что касается речи 68-го пр. о неприятии крещения у еретиков, то на это приведем слова Иоанна Златоуста; по его учению, в сонмищах еретических «тайны ни единыя несть, разве крещения святаго от них, еже тако есть достойно, яко крещаемаго от них, егда приходит к соединению Церкви, паки крестити нетребе, аще ли не приидет к Церкви ничесоже, ему несть полезно». (Апост. толк. зач. 150; л. 548 на об.). Если даже крещение еретическое «нетребе» повторять, то понятно, почему мы не повторяем вашего крещения, как священного в обществе раскольников, ибо крещение «от раскольника приятно», по словам Василия В. (Корм. л. 225, гл. 21); крещение ваше довершаем только миропомазанием, ибо считаем несовершенно крещенными вами крещенных. Из прочитанного же собеседником условия М.Амвросия только видно, что Амвросий «согласился с депутатами поступить в староверческую религию», но наш собеседник умолчал о другом условии, где означено даже, за какую цену он подрядился вступить в раскол «в сущем звании митрополита». Поэтому напрасно он так решительно утверждает, что Амвросий пришел к ним по убеждению в правоте их веры. Нет. Павел и Алимпий утверждают, что Амвросий перешел «по просьбе их» и при условии: «неотлагательно, по присоединении к расколу, поставить в наместники и другого епископа и получать жалованье по 500 червонцев в год». Не будь этого условия, то есть, платы 500 червонцев, Амвросий и не подумал бы идти в раскол, сколько бы его не уговаривали иноки; он так и объясняет это австрийскому правительству. Он говорит: константинопольские патриархи «чрез целых пять годов не показали ко мне никакого человеколюбия, но оставили меня только на малой пенсии при патриархии, еще далее в ожидании ваканции», и во 2-м пункте говорит: патриархи не обращали никакого внимания на меня или подобных мне страдальцев, которых в Царь-граде есть довольно, и как (я?), не имея никакой «силы, или средства, терпят и страдают до сих пор» («Матер. для ист. Белокр. иерархии». 1899 г., стр. 236 и 237).

Наш собеседник утверждает, что в 8 правиле ничего не говорится о каком-либо поручительстве. Неправда. 8-е правило говорит о двух предметах: в начале сказало о чиноприятии, а в конце о поручении паствы. Ясно сказано: «аще убо будет в коем граде истинный епископ града того, будет же и от сих, глаголемых чистии, другий епископ поставлен, или презвитер, в своем сану да пребывает, но обаче поставленный от чистых епископ, или яко презвитер, да имать честь; или аще хощет града того епископ, да даст ему негде в селе епископию, несть бо мощно двема епископома быти во едином граде» (Корм. л. 38). Очевидно, здесь идет речь о поручении епископу паствы и решается такой случай: что делать, если случится в одной епархии два епископа, и разрешается так: православный епископ позаботится устроить к месту епископа из новатиан, как хочет: или оставит его с именем епископа, но не велит ему делать ничего епископского, или, если хочет, устроит его «негде» в селе епископом. Значит, епископ из новатиан, по правилу, не иначе может получить паству, как по поручению от православного епископа. Но как должны были получить паству обратившиеся от новатиан епископу в тех епископиях, где не было православного епископа? Не должны ли были они оставаться прямо епископами? Конечно, они оставались епископами, но опять-таки по поручению православного епископа, в подчинении которого находилась епископия. На такое подчинение указывают прав. 6 и 7 того же собора; 30 и 31 прав. св. апостол. Даже на тот случай, если бы свободный епископ занял свободную епископию, есть указание, как это должно сделать. Это указывается в 16 прав. Ант. собора. В православной Церкви постановление о вручении паствы соблюдалось всегда. Пример такого вручения паствы мы видим и в Русской Церкви. Даниил епископ Владимирский, поставленный митроп. Исидором, по отступлении его от православия, у св. Ионы просил прощения и принятия в общение, и митроп. Ионою дана была грамота, в которой было написано:… «по челобитью, и по исповеданию, и по покорению и благопокорению, еже к Богу и к Церкви Божией и к нашему смирению, Даниила епископа владимирскаго и берестийскаго, мы простихом его и благословихом, со всеми нашими детьми и с служебники, с архиепископом и епископы рускыми нашия митрополия, елиции в сие время прилучишася при нас, и поволихом ему и слитургисати с нами, он же и слитургисаше с нами в святей службе. Таче жь и отпустихом его, с духовною любовию, в прежереченную святейшую епископью владимерьскую и на весь предел той епископьи. И того ради должен есть боголюбивый епископ Даниил, о Святем Дусе сын и сослужебник нашего смирения, творити в той своей епископьи вся святительская церковная оправдания, якоже то издавна пошло. Еще же благословихом его и повелехом ему, потружения его ради еже к нам пришествия его, и в нашу митрополию, с протропми (протопопами) наместников наших киевскаго и наугородскаго, в дьяконы поставляти и в попы свершати, и то учинихом по его челобитию. И сего ради дана бысть ему грамота сия нашего смирения, во утвержение его, на Москве, месяца»… (Руск. Истор. Библиотека часть I. СПБ. 1880 г., стат. 72; стран. 589–590). Из грамоты видно, что св. Иона вручил Даниилу «епископию владимерскую и весь предел той епископьи» «творити в той своей епископьи вся святительная церковныя оправдания» «и в дьяконы поставляти и в попы свершати»… «И сего ради дана бысть ему грамота сия нашего смирения, во утвержение его». В утверждении Амвросия ничего такого не было сделано, да наш собеседник говорит: этого и не нужно, а церковные правила этого требуют.

Потом наш собеседник словами Симеона Солунского и Аристина доказывал, что под руковозложением, о котором говорится в 8 пр. 1 вс. соб; нужно разуметь миропомазание. Посмотрим. Что миропомазание прежде совершалось чрез руковозложение, это – правда, но в 8 правиле не об этом говорится. Тот же Симеон Солунский, на которого ссылается собеседник, утверждает: «новосекут же иже миром в хиротониих законно мажемии латини» (Гл. 75, л. 107.), значит, по мысли бл. Симеона, миропомазание для утверждения хиротонии есть нововведение латинян; кроме того, в прочитанном нашим собеседником месте доказывается та мысль: «несовершенно кто крещен, иже и мира не приемый, а потому будет нужда сим (миром) печататися всякому верному в крещении, да и божественнейшее крещение всяк крестивыйся совершенно имать в себе» (Гл. 43, 73 лист на об.). Значит, миропомазанием только дополняется крещение, – вот что доказывает Сим. Солунский, а не то, что миропомазание употребляется вместо возложения рук. Говоря о благодатных дарованиях каждого таинства, он так рассуждает: «убо благодать есть Троицы в нас и подается нам сия от Отца чрез Сына, воплотившагося в Святем Дусе, того ради и различно в нас тая действует и оваго убо совершает и возрождает чрез крещение, оваго же мажет и печатствует миром, оваго же иерея хиротонисует, и сего же разно… Тем же не Ипостась есть Духа в нас, но в Дусе (Духом) общая благодать Троицы, и разная действа того ради ниже иже крещение приемый. Абие бывает иерей, ниже иже диакон быв, и пресвитера приемлет силу. Ниже иже пресвитер хиротонисовая, и епископа приемлет благодать. Но кииждо еже прия, прия» (На латыни гл. 32; л. 60-й). Итак, каждое таинство подает особливую благодать: миропомазание печатствует, но не хиротонисует. Наш собеседник приводит толкование Аристина на 8-ое правило и этим хочет доказать, что вместо возложения рук нужно употреблять помазание. У Аристина в толковании действительно говорится о миропомазании, но его толкование не соответствует мысли, содержащейся в 8 правиле 1 всел. собора. В 8 правиле собор сделал постановление о новатианах – принимать их в сущем сане, и указал, как принимать и как их распределять. Аристин рассуждает о трех чиноприятиях, о чём на I-м вселенском соборе и речи не было. Определенное правило о 3-х чиноприемах было высказано Вас. Великим (1 пр.), 2 всел. соб. (7-е) и 6 всел. соб. (95), а до того времени существовали правила неопределенные. Св. Вас. Великий в 47 прав. говорит: енкратиты, саккофоры и апотактиты подлежат тому же суду, как и новатиане. О последних издано правило, хотя и различное… И в конце правила говорит: «Почему, если угодно сие, то надобно собраться большему числу епископов и таким образом изложить правило, чтобы и действующий был в безопасности, и отвечающий имел достоверность, когда дает ответ о чём либо-подобном». (Твор. Вас. Вел. часть 7. Второе канонич. посл. к Амфилохию; прав. 47, стр. 61). Аристин, живший гораздо позже первого вселенского собора, к правилу, высказанному неопределенно, сделал толкование, имея в виду определенные правила, которых еще не существовало во время 1-го всел. собора, а были установлены позже, а потому и вышло толкование не соответственное правилу, а раскольники и стараются выполнять то, что не согласно с 8-м правилом.

В данном же случае – в 8 правиле – под возложением рук нужно понимать не миропомазание, а благословение, это свидетельствуется практикой Церкви того времени. Из правил лаодик. собора – 19 и карфагенского – 52, – видно, что на кающихся была возлагаема рука епископа, об этом возложении, примиряющем с Церковью, и говорят отцы 1-го вселенского собора. Так понимать это правило дает повод и председатель 7-го всел. соб., патриарх Тарасий, который на вопрос о рукоположении, сказал: «слово рукоположение может быть здесь сказано просто о благословении, а не о хиротонии» (Деян. 7 всел. соб. т. 7, стр. 93). Есть, далее, канонический ответ на вопрос: «отчего признается твердым рукоположение еретиков»? В ответе сказано, что «погрешительное в рукоположении еретика исправляется возложением рук», – и здесь слова «возложение рук» употреблены в значении «благословения». Ответ сей приписывают патр. Геннадию, жившему в V веке (О правилах и чинопоследованиях принятия неправославных христиан в православную Церковь. Сергия еписк. вятского. Изд. 3-е, стр. 144).¹⁴⁹

Таким образом из обычая употреблять возложение рук для примирения с Церковью можно удостовериться, что под «возложением рук» в 8 прав. действительно разумеется возложение рук для сообщения благословения, а не миропомазание.

Усов. Миссионер обвиняет нас за то, что мы Амвросия приняли в сущем сане чрез миропомазание, а сами они католиков принимают также чрез миропомазание и в этом противоречат даже греческой Церкви, которая католиков считает еретиками первого чина и на соборе 1756 года решила принимать их чрез крещение (Пидалион), а никонианская Церковь крещение католиков признает. Что же касается до того, что миссионер читал из книги Сим. Солунского, на это я скажу только то, что Сим. Солун. нигде не говорит, что миро враждебно хиротонии. Он же говорит и о католиках, что у них при каждом посвящении помазуют миром. Неужели же у них, как думают миссионеры, смазывается хиротония? да и собор 1667 г. определил католиков принимать чрез миропомазание, и патр. антиохийский Макарий шесть униатских священников принял чрез миропомазание (Истор. митр. Макария т. XII; 175 стр.).

Миссионер говорит одно: кто поручил Амвросию паству? Опять отвечаю: никакого поручения не требуется, а требуется только присоединение, и епископы должны исправлять все епископские дела без всякого поручения; ведь, когда человек примет христианскую веру, не требуется ему поручать делать христианские дела – поститься, молиться, – и без того он должен делать, так и епископ, а что без всякого поручения епископы могут исправлять епископские дела, я скажу вам, что в древности в городе пакацианской Фригии, Синаиде, был епископ Феодосий; он неослабно преследовал находящихся еретиков и изгонял их; в особенности много пострадал от него их епископ Агапит, бывший предстоятелем македонианского вероисповедания. Для исполнения наказаний еретиков Феодосию казалось мало власти областных начальников: юн отправился в Константинополь и просил окружных указов. Покуда он там был, Агапит, посоветовавшись со всем своим клиром и созвав подчиненный себе народ, убедил его принять веру в единосущие и, когда достиг этого, тотчас занял престол, на котором восседал Феодосий. Спустя немного времени возвращается Феодосий, но он не был принят народом и опять отправился в Константинополь оплакивать пред Аттиком своё несчастье. Аттик, рассудив, что дело произошло с выгодою для Церкви, утешил Феодосия словами, а Агапиту написал, чтобы он управлял епископиею, не опасаясь ничего неприятного от огорчения Феодосиева (Сократ, кн. 7, гл. 3). Агапит без всякого поручения принят был клиром и народом и стал управлять Церковью. Кроме Агапита, скажу еще пример: Петр Монг в 480 г. похитил самовольно престол Александрийский и предавал анафеме Халкидонский собор; он так и оставался Александрийским епископом.

Миссионер ссылается на другое условие, заключенное М.Амвросием; но оно подложно. Известно, что подлинное условие Пафнутий в 1858 г. изорвал в клочки. Откуда, же оно взялось? – Это – подлог. А что Амвросию выдавалось 500 червонцев, в этом беды нет никакой; ваши архиереи получают от 12 до 50-ти тысяч; 500 червонцев на наши деньги 1500 р.; у вас миссионеры получают по 1200 р., по определению Казанского собора 1885 г.

Миссионер сослался на слова Тарасия, что он сказал о рукоположении; это сказал Тарасий условно, – может быть, о благословении, а может быть и иначе.

Миссион. Собеседник упрекает нашу Церковь за то, что она принимает католиков чрез миропомазание и винит за то, что она не последует греческой Церкви, которая с 1756 г. постановила католиков принимать чрез крещение. Наши порядки и непорядки для старообрядцев не оправдание, не о них речь, а потому и не следовало бы говорить о них. Однако, чтобы не остаться безответным скажу: разнообразие в чиноприеме еретиков не нарушает православия нашей и греческой Церкви. Это было и прежде: армян принимали в великих и соборных церквах чрез миропомазание, а в других церквах чрез крещение, и однако-же в Кормчей по коему предмету сказано: «мы же сия вся разсматривше, должны есмы обычаю последовати ныне держащему в митрополиях и патриархиях» (Кормч. гл. 70; л. 637).

Напрасно винит меня собеседник в глумлении над миропомазанием, что я, будто бы, утверждаю, что миро смазывает хиротонию. Этого я не говорю, а только упомянул, что это католический обычай – при хиротонии мазать миром. Это сказано в той же главе, которая начинается словами: «Да преемство присно пребывает благодати от Христа в нас, ниже миро без мира совершается, ниже хиротония, кроме мира: тем же и священство миром бывает» (Сим. Сол. гл. 75; лист 103 на об. и 104), и однако в этой же главе сказано: «новосекут же иже миром в хиротониях законно мажемии латини». Значит, Амвросий миром помазан по обычаю – латин, вот на что я указывал, а не говорю, что миро смазывает хиротонию; я утверждаю, что в правиле не показано мазать миром, и в православной Церкви такого обычая для восстановления действия хиротонии не существует.

Собеседник обвиняет наших епископов, что получают более Амвросия, винит и миссионеров, что они по 1200 рублей получают, но сам же сказал, что не знает того, сколько получает наш преосвященный, да и о миссионерах тоже не имеет верных сведений, и всё это неверное говорит в оправдание Амвросия. То, что получают наши епископы и миссионеры, – много ли, мало ли, – не оправдывает Амвросия, а что он получает, это его обвиняет, потому что он сначала подрядился, что работать и за какую цену, а потом по указанию нанимателей и стал работать, как ему приказывали, не понимая ни речей, которые он произносил, написанных греческими буквами, – ни языка, на котором его заставляли служить. Чувствовал он, что скверное дело делает, и за то требовал аккуратно денежки, а если не успевали платить, грозил анафемой. Наши архиереи таких интересов не имеют, а потому и указанием на их жалование Амвросий – наемник не оправдывается.

Патриарх же Тарасий действительно сказал: «слово рукоположение, может быть, здесь сказано просто о благословении, а не о хиротонии», но не сказал «о чём другом», как говорит наш собеседник. Св. Тарасий сказал эти слова на соборе, может быть, потому, что некоторые понимали под «возложением рук» повторение хиротонии; патриарх Тарасий и говорит: «здесь сказано просто о благословении». Однако, сколько мы ни говорили, а вопрос о том, кто Амвросию вручил паству, остается нерешенным.

Прот. Н. Фиалковский

(Окончание следует).

Желая познакомить читателей «Миссионерского Обозрения» с положением русского сектантства и противосектантской миссии в Закавказском крае, мы должны сознаться, что в здешнем сектантском мире, совершенно еще не исследованном, существует много тайников для юной здесь миссии, а поэтому и наше первое обозрение не будет отличаться всестороннею полнотой.

Трудно с точностью определить, в каком году появились первые русские сектанты в Закавказском крае; но с несомненностью можно утверждать, что время появления их здесь восходит почти к началу истекшего 19-го столетия, т. е. к первым годам присоединения к России Грузии. Еще в 1817 году 24 ноября, по поводу отказа духоборцев средней России давать присягу и поступать в военную службу, комитетом Министров было уже постановлено: «духоборцев принимать в военную службу без принуждения к присяге, отсылая их в отдельный корпус войск, в Грузии находящийся».¹⁵⁰ Одновременно с изданием этого постановления, или даже ранее его, духоборцев стали высылать из России в Закавказский край за разные преступления целыми семьями и обществами, так что в 1821 году в Ахалцыхском округе, Тифлисской губернии, их насчитывалось уже до 2,300 душ. Начальник этого округа доносил о них министру внутренних дел следующее: «духоборцы в Ахалцыхском уезде поселены целыми массами вместе со старшинами их, которые, имея дар слова, сильный характер и большое влияние на умы единомышленников, стараются внушить им, что преследование за веру должно еще больше укреплять их в ней».¹⁵¹ Так или иначе, высылаемые из России духоборцы и были, надо полагать, первыми русскими сектантами в Закавказье.

С 30-х годов, кроме духоборцев, появляются здесь и другие сектанты, как-то: молокане, иудействующие и раскольники старообрядцы. Высочайшим указом, от 20-го октября 1830 года, Закавказские провинции назначались местом ссылки для особенно вредных русских сектантов: скопцов, молокан, духоборцев и иудействующих, «изобличенных в распространении своей ереси и привлечении к оной других, а также в соблазнах, буйстве и дерзостях против Церкви и духовенства православной веры».¹⁵² Вследствие издания этого закона, в Закавказье потянулись целыми сотнями – религиозные отщепенцы со всех сторон: из Тамбовской, Воронежской, Екатеринославской, Харьковской и др. губерний, с тихого Дона и с берегов Волги… Первые селения, образованные русскими сектантами, появляются в Ленкоранском уезде, Бакинской губернии: в 1824 году раскольниками-старообрядцами образовано было здесь селение Вель, в 1834 году иудействующими – селение Привольное, в 1839–40-х годах молоканами – селение Пришиб и Николаевка и т. п. В тех же 30 годах впервые являются русско-сектантские селения в Шемахинском, Геокчайском, Елисаветпольском и др. уездах. С этого времени количество сектантов в Закавказском крае с каждым годом увеличивается всё более и более; особенно же нужно сказать это о 40-х годах, когда целыми партиями были переселяемы в Закавказье таврические духоборы, образовавшие в Тифлисской и Елисаветпольской губерниях, а потом и в Карсской области свои обширные селения.¹⁵³

В самом начале 50-х годов среди Закавказских молокан возникают новые толки, каковыми являются сектанты «общие» или «акинфиевцы» и «прыгуны» или «сионцы». Секта «общих» распространялась первоначально в Бакинской губернии и была занесена сюда ссыльными саратовскими выходцами из молокан, среди которых находился и сам основатель секты Михаил Акинфиев Попов, переведенный впоследствии отсюда в Сибирь. Прыгунство же, выродившееся из секты «общих», представляет из себя явление чисто местное. Основателем его был делижанский крестьянин Лукьян Петров, а главным организатором и самым знаменитым наставником – житель селения Никитина, Александропольского уезда, Максим Рудометкин, по прозванию «Комар». Отличаясь мистическим характером, секта прыгунов получила большую распространенность среди здешних молокан, чем секта «общих», коммунистические начала которой оказались мало применимыми на деле.¹⁵⁴

С конца 60-х годов среди русского населения Закавказского края появляются представители секты, именующей себя «баптизмом». Первым баптистом из русских был здесь тифлисский житель Никита Исаев Воронин, природный молоканин, совращенный и крещенный в баптизм в 1867 году тифлисским колонистом из немцев Мартыном Кальвейтом, при содействии евангелика Делякова. Ворониным были совращены в баптизм другие тифлисские жители, среди которых особенного внимания заслуживает его приказчик В. Г. Павлов, получивший затем специальное образование в гамбургской миссионерской семинарии и бывший, по окончании в ней курса, наиболее выдающимся баптистским миссионером в России. Тифлисскими последователями Кальвейта из русских баптизм и был распространен по всему Закавказью, где он насчитывает в настоящее время не одну уже тысячу своих последователей.¹⁵⁵

Девяностые годы обогатили и без того уже обильный сектантством Закавказский край новыми лжеучениями. В 1891 году из города Ставрополя высланы были сюда, административным порядком, под надзор полиции пять семейств адвентистов, которые и были водворены в селении Герюсах, Елисаветпольской губернии. В том же году состоялось распоряжение Министерства Внутренних Дел о высылке из Харьковской губернии в Закавказье под надзор полиции на пять лет, по обвинению в противорелигиозной пропаганде, отставного подполковника, князя Д. А. Хилкова, – а в следующем 1892 году из той же губернии, за то же самое преступление и тем же порядком выслан был дворянин А. М. Бодянский. Как кн. Хилков, так и двор. Бодянский принадлежали к последователям толстовской секты. И если пропаганда Ставропольских адвентистов, за всё время пребывания их в ссылке, не имела большого успеха среди русского населения Елисаветпольской губернии, а ограничилась только тем, что, под влиянием её, несколько семейств Бозарчайских прыгунов, оставив обряд прыгания, стали праздновать, вместо воскресного дня, субботу, – то наоборот, толстовская пропаганда, которую вели князь Хилков, дворянин Бодянский и добровольно прибывшие из внутренних губерний Империи их единомышленники, встретила себе большое сочувствие среди Закавказских духоборов и закончилась, как известно, печальной духоборческой эпопеей и переселением до 8,000 душ духоборов в Америку.

Так постепенно заселялся и до сего времени продолжает заселяться русскими сектантами Закавказский край. Если ко всему доселе сказанному мы прибавим еще то, что, кроме перечисленных выше сектантов, в числе ссыльных встречаются здесь также пашковцы, хлысты, скопцы и иеговисты, то без преувеличения можно назвать Закавказье самым крупным во всей России очагом рационалистического и мистического сектантства.

Общее число всех сектантов, проживающих в настоящее время в Грузинском Экзархате, можно представить в следующем виде: в Тифлисской губернии сектантов проживает до 12,027 душ обоего пола, – из них 5,919 душ молокан, 5,482 души духоборцев, 400 – баптистов, 169 – иудействующих и 57 душ прыгунов; в Карсской области насчитывается сектантов около 11,336 душ, – в том числе молокан – 7,420 душ, прыгунов – 2,756 душ, духоборцев – 710, иудействующих – 258 и иеговистов – 192 души; в Эриванской губернии – 5,666 душ сектантов, – из которых 2,928 душ молокан, 1358 – прыгунов, 1,342 – иудействующих, 25 – баптистов и 13 душ иеговистов; в Елисаветпольской губернии – 7,179 душ сектантов, – в числе их 3,210 душ молокан, 1,492 души духоборцев, 1,317 – прыгунов, 719 – баптистов, 387 – субботников, 43 – старообрядца и 11 душ хлыстов, и, наконец, в Бакинской губернии – 19,300 душ, – из них молокан –13,807 душ, иудействующих и субботников – 3,845 душ, баптистов – 1,150, прыгунов –295, раскольников старообрядцев – 199 и скопцов 4 души. В остальных губерниях, входящих в состав грузинского экзархата, русских сектантов не имеется, за исключением немногих душ скопцов, проживающих в городе Кутаисе. Таким образом, всех русских сектантов насчитывается в Закавказском крае до 55,508 душ обоего пола, которые подразделяются по толкам следующим образом: молокан и вместе с ними общих – 33,283, духоборов – 7,684, прыгунов – 5,783, баптистов – 2,294, иудействующих и субботников – 6,002, иеговистов – 205, старообрядцев – 242, хлыстов – 11 и скопцов – 4 души. При этом нужно заметить, что указанное число сектантов не вполне еще соответствует действительности, и что на самом деле количество их в означенных губерниях гораздо более, чем показано. Сведения о них заимствовались нами в канцеляриях уездных начальников, участковых приставов, в сельских волостных правлениях, а иногда и прямо от самих жителей того или другого селения. Но те и другие показания, при местном «подымном» способе исчисления населения, не могут быть названы безусловно верными; тем более, что сами сектанты часто нарочно скрывали от нас своё действительное количество душ, а иногда и прямо выдавали себя, как, напр., хлысты и скопцы, за православных. Кроме того, в некоторых губерниях Закавказского края не мало проживает сектантов временно по паспортам, арендующих землю у помещиков или же занимающихся различными промыслами и ремеслами, – определить численность этих сектантов не представляется никакой возможности, а потому они совершенно и опущены нами, как временно проживающие.

* * *

Мы видели, что в Закавказском крае, служащем до сих пор еще местом ссылки для русских сектантов, как нигде, можно встретить последователей всевозможных сект и толков: молокан, баптистов, духоборцев, прыгунов, общих, иеговистов, хлыстов, адвентистов, раскольников-старообрядцев и изможденных скопцов; здесь же, наконец, целые селения русских крестьян из Тамбовской, Саратовской и Ставропольской губерний под именем сектантов субботников и иудействующих, совершенно не к лицу изображающих из себя жидов с прицепленными пейсами, на подобие колтунов. Насколько ложны, мрачны, безнравственны и зловредны религиозно-нравственные воззрения всех перечисленных сектантских толков – это хорошо известно всем и каждому, а потому, не касаясь сущности вероучения их, отметим некоторые общие особенности их религиозно-нравственного состояния, наблюдаемые нами в их жизни и резко бросающиеся в глаза всякому, даже постороннему зрителю.

Первое, что обращает на себя внимание в религиозной жизни русских сектантов здешнего края – это внутреннее затаенное сознание ими ложности своего положения, что томит и мучает их, заставляя перебегать из одной секты в другую. Не смотря на все старания их заглушить в себе этот внутренний голос истины, скрыть его от других и замаскироваться своею мнимою праведностью, он часто до того овладевает измученной и истерзанной душей сектанта, что последний начинает блуждать по всем сектантским дебрям, отыскивая для себя душевного успокоения. Более других многочисленные молокане служат лучшим и наглядным подтверждением этого. Неустойчивое молоканство породило множество новых толков, каковы, например, секты: общих, прыгунов, субботников и др., из молокан также вышли первые баптисты в Закавказском крае, и на счет молоканства же баптизм возрос здесь в целую секту, насчитывающую не одну тысячу своих последователей. В каждом почти молоканском селении можно встретить представителей других сект, особенно баптизма, и все они были ранее в молоканстве, не удовлетворившись которым и пошли по иному пути заблуждений.

Горделивые на словах, своею религиозною твердостью баптисты не всегда также оказываются последовательными и верными своему лжеучению на деле. В городе Шуше среди ссыльных баптистов адвентистская пропаганда распространялась во всей своей силе, и если бы случайные обстоятельства не прекратили её здесь, то с уверенностью можно сказать, что все баптисты города Шуши перешли бы в адвентизм.

О религиозной шаткости прыгунов и субботников наглядно может свидетельствовать хотя бы следующий случай. В 1895 году шестнадцать семейств прыгунов селения Бозарчая, Зангезурского уезда, отделившись от общего числа своих односельчан, перешли в субботники. Пробыв в субботниках несколько лет, шесть семейств из них, не удовлетворившись новым учением, снова возвратились в свою старую веру.

Большею, по-видимому, сравнительно с другими сектантами, религиозною устойчивостью отличаются духоборы, случаи перехода которых в другие секты весьма редки. Но начавшиеся в 1886-м году среди них беспорядки ясно показали, что единение духоборов основывалось не на религиозных устоях их секты, а на искусной политике их заправил, хорошо умевших держать в подчинении себе темную духоборческую массу. И в самом деле, едва только прекратилась у духоборов, со смертью Лукерьи Васильевны, священная династия Калмыковых, как большая половина их не замедлила подпасть под влияние толстовской пропаганды, оторвавшей и погубившей их навсегда для Русского Государства.

Не отличаются, наконец, религиозным постоянством и раскольники старообрядцы – эти мнимые ревнители древнего благочестия. Временно проживавшие в Ленкоранском уезде старообрядцы Вятской губернии высказывали желание за надел земли принять единоверие или же перейти в какую-либо другую веру. Ссыльный в 1891-м году в селение Герюсы, Зангезурского уезда, старообрядец Андрей Горячев в следующем же году, будучи переведен в город Шушу, совратился в баптизм, пробыв в котором несколько лет, сделался ревностным сторонником адвентизма, а в настоящее время он не принадлежит, по его собственному признанию, ни к какой вере и секте.

Переходя из одного толка в другой, сектанты часто руководятся при этом не религиозными побуждениями, а случайными и ничтожными обстоятельствами. Один, напр., потому ушел из молокан в субботники, что там нельзя играть на гармонике и бриться. Другой, наоборот, потому перешел из субботников в молокане, что не захотел больше оставаться жидом. «Всё же я какой ни на есть, да русский, значит, – говорил он, – а они что? переворотни! обезьяны! и царь у них не нашенский, какой-то там жид, говорят, в Англии; ему, сказывают, старики и подати шлют». Третий потому перешел из духоборов в старообрядцы, что уже дюже больно приглянулась ему дебелая девка старообрядка, и он посватал её за себя, бросив при этом свою духоборку с двумя детьми, прижитыми им ранее в прыгунах. Впрочем, нужно заметить, что, перебегая из одной веры в другую, сектанты очень редко останавливаются на православной Церкви.

Нельзя не отметить также в религиозной жизни закавказских сектантов и той свободы, какою противозаконно пользуются они при отправлении своих богослужебных обрядов и церемониии при распространении своего лжеучения среди других. В каждом сектантском селении у последователей того или другого толка, будут ли то молокане, баптисты, духоборцы, прыгуны и др., имеются свои особые наставники и отдельные молитвенные дома, с тем лишь различием, что у одних из них существуют таковые дома с разрешения начальства, а у других без всякого на то разрешения. В селении Ново-Саратовке, Елисаветпольского уезда, находится, например, целых пять сектантских молитвенных домов, из них два – молоканские, один – баптистский, один – прыгунский и один субботнический. В селении Ново-Андреевке, Ленкоранского уезда, имеется четыре молитвенных дома, – молоканский, баптистский, прыгунский и сектантов общих и т. п. Разобраться в том, какие из сектантских молитвенных домов построены с разрешения начальства и какие самовольно, нет никакой возможности, так как от самих сектантов трудно бывает в данном случае добиться правды, а справляться и запрашивать о каждом молитвенном доме подлежащее гражданское ведомство представляется весьма неудобным.

Беспрепятственно открывая молитвенные дома и самовольно устраивая в них свои собрания, сектанты также свободно совершают здесь до сего времени свои религиозные церемонии с пением на улицах. Нам не раз приходилось наблюдать, как они торжественно проносили своих покойников по всему селению на кладбище, или же возвращались из своего молитвенного дома, распевая на улицах свои религиозные псальмы и песни. Ново-Ивановские прыгуны, Елисаветпольской губернии, в самый день нашего приезда к ним, во время праздника их пасхи, целой толпой ходили по селению, распевая свои духовные песни и предаваясь своему безумному обряду прыгания. И это всё проделывается сектантами даже в тех селениях, где проживают, хотя в небольшом количестве православные, для которых подобное обнаружение сектантской веры является весьма соблазнительным.

Но еще более вредною и соблазнительною для православных является сектантская пропаганда. Правда, такой открытой сектантской пропаганды, каковая велась ранее, напр., тифлисскою, бакинскою и ивановскою баптистскими общинами, в настоящее время уже не существует; но более видные главари сектантства и до сего времени продолжают еще свободно разъезжать по Закавказью, укрепляя своих в лжеучении и совращая других. Прыгунский пророк Эриванской губернии посетил, напр., в прошлом году почти всех прыгунов Елисаветпольской и Бакинской губерний, которые всюду оказывали ему радушный прием и устраивали для его приезда усиленные молитвенные собрания. Ново-Ивановский баптистский наставник, Елисаветпольской губернии, ездил с миссионерскою целью в город Баку, где и держал речи на собраниях баптистов. Ссыльный из города Ставрополя адвентист Михайлов, вместе с женою своей Антонидой, не раз приезжали из селения Герюсов к Бозарчайским прыгунам, среди которых и проповедовали своё лжеучение; под влиянием проповеди их шестнадцать семейств прыгунов в селении Бозарчая перешли в субботники и т. п. Словом, сектанты Закавказского края пользуются слишком большой религиозной свободой. Не могут сектанты Закавказского края похвалиться высотой и чистотой своей нравственности. Наружное благочестие их и видимая праведность, о которых они так много любят говорить, далеко не проводятся ими в жизни. Любовь к ближним всеми сектантами понимается слишком превратно и односторонне, именно, – трактуется в смысле любви к своим братьям по вере. К православным-же они относятся с крайнею ненавистью и враждой, считая их двоими первыми врагами, стараясь всячески запятнать и опозорить их, а при случае и совершенно избавиться от проживания в одних с ними селениях. Духоборцы селения Славянки, когда поднят был вопрос о водворении к ним, вместо выбывших в Америку, новых переселенцев из православных, приложили все старания и меры к тому, чтобы освободиться от поселения к ним кого бы то ни было и, не успев в этом, охотнее согласились принять к себе баптистов из селения Ново-Троицкого, чем вновь прибывших из России православных. Голицынские православные переселенцы, не смотря на их кроткий, миролюбивый и простой нрав, сделались тотчас же, со дня прибытия в Елисаветпольскую губернию, ненавистными для всех окружающих их сектантов, которые не замедлили оклеветать их в пьянстве, развратной жизни, неспособности к труду и т. п. Всюду и везде, где только приходилось встречать нам в сектантских селениях православных, они жаловались на притеснения, ругательство и издевательство над ними со стороны сектантов.

Та-же нелюбовь и та-же ненависть лежат в основе взаимных отношений сектантов и между собою. Дмитриевские молокане, Шемахинского уезда, в видах общественного умиротворения, ходатайствовали о переводе в другое селение проживавших вместе с ними субботников, служивших причиною общественных раздоров. И нужно заметить, что не только сектанты одного согласия не уживаются с последователями других толков, но часто представители одной и той-же секты враждуют друг с другом. Дробление молоканства на мелкие толки произошло, напр., большею частью вследствие ссоры их наставников: не поладит молоканский пресвитер со своими помощниками, и они отделяются от него с частью своих сторонников, образуя особое собрание, а иногда и целый толк. В селении Саратовке, Елисаветпольской губернии, все жители которого были ранее молоканами, в настоящее время насчитывается целых пять различных сектантских молитвенных домов. Взаимная вражда сектантов одного и того-же согласия доходит иногда до крайних пределов и принимает весьма опасный оборот, как это наглядно можно видеть из следующего примера. Трое духоборцев селения Славянки, именно – братья Стреляевы, поссорившись с духоборцем Василием Беловьяновым, схватили колья и избили его до смерти; после Беловьянова остались жена и пятеро детей.

Трактуя о любви только на словах, на деле же гордые и самолюбивые, Закавказские сектанты не чужды и других пороков. Пьянство, за которое сектанты порицают всех православных, поставляя его как бы в связь с самою их верою, сделалось у них явлением весьма частым и обычным. Субботники селения Привольного, Ленкоранского уезда, почти все поголовно являлись на наши беседы в нетрезвом виде. У духоборов селения Славянки и Горелого. Елисаветпольского уезда, имеются свои открытые «духаны», так как на стороне доставать им водку очень надоело. Молокане же, прыгуны и другие, хотя еще и считают употребление спиртных напитков запрещенным для себя, но дома украдкой уничтожают этого зелья не менее других.

Что же касается сектантской честности, то нужно заметить, что хитрость и обман, в особенности по отношению к православным, у них за грех не почитаются, как дело прибыльное и притом на счет «дьявольского семени», как они называют православных.

Свобода половых отношений – явление обычное не только среди сектантов, возводящих разврат в догмат, но даже и среди более других строгих молокан.

Не перечисляя других пороков Закавказских сектантов, заметим кратко, что и в нравственной их жизни, как и в религиозной, прежней строгости не стало, в их среду со всех сторон стал проникать растлевающий дух времени.

Грузинский епарх. миссионер Вл. Обтемперанский

Картушин председательствует последний раз. – Его громы и молнии на лжепопов. – Новая моленная. – Падение Картушина и отъезд в Тулу. – Соборы раскольничьих архиереев в Нижнем. – Неудавшаяся попытка учредить патриаршество. – Собор в Москве. – Провозглашение Онисима Швецова архиепископом и протест Картушина.

Последние дни в жизни московских раскольников отмечены весьма выдающимися событиями: лжеархиепископа Иоанна Картушина нет уже более в Москве, чуть-чуть не учредилось патриаршество, словом, реформы великие, – но будем последовательны в своем повествовании и передадим всё по порядку.

8-го Июля, в день празднования иконе Божией Матери Казанской, состоялось заседание раскольничьих попов под председательством самого раскольничьего владыки Картушина. Именующийся архиепископом казак Иустин обратился к собравшимся попам с горячею речью об их корыстолюбии. Тема избитая и уже не раз обсуждавшаяся на подобных собраниях. Дело всё в том, что раскольничьи попы исправно совершают требы только тогда, когда знают, что им хорошо заплатят, а человеку бедному можно как-нибудь. Вот о том, что не подобает так поступать и толковал Иустин Картушин, но конечно заранее можно сказать, что хорошие слова его останутся гласом вопиющего в пустыне, ибо горбатого могила исправит.

Далее Картушин разгромил специально вызванных им на это собрание раскольничьих попов Исаака, из Преображенской моленной и попа из Латрыгинской моленной, первого за то, что, как узнал лжевладыка, Исаакий в пятницу скоромного покушал, а второго за то, что допустил венчание своей дочери после четырех часов по полудни, а не утром, как то принято у старообрядцев. Слезно умоляли разгневанного лжевладыку провинившиеся попы и только под клятвенным обещанием не повторять своих промахов получили отпущение содеянных ими прегрешений.

Когда Картушин поуспокоился и пришел в себя, к нему приступила депутация от прихожан Каринкинской молельни из Большого Вокзального переулка с местным попом Алексеем Новиковым во главе, который в своей речи к лжевладыке высказал следующее: старообрядческое общество прихожан Каринкинской молельни или – как выражался поп Алексей – Храма Покрова Пресвятой Богородицы, в виду тесноты этой молельни просит разрешения у архиепископа старообрядческого Иоанна выстроить новую двусветную каменную моленную на приобретенной для этой цели земле в Вокзальном переулке. Земля для постройки моленной приобретена за 17000 рублей на имя купчихи Тимашевой, купцов Баулина, Антонова, крестьянина Борисова и брата попа Новикова. Помещаться моленная будет во дворе, а на переднем фасаде по улице будет выстроен дом для причта. Лжеархиерей Картушин выслушал депутацию и благословил начать постройку. К слову сказать, просители предупредили Картушина и здание для новой моленной еще до его разрешения вывели под крышу, но удастся ли им освятить эту моленную неизвестно, хочется думать, что труды их будут напрасными, ибо циркулярное запрещение раскольникам возводить здания для моленных на подобие храмов – в Москве еще не забыто.

День 12 августа останется надолго памятным в истории Московского раскола – в этот день произошло падение кафедры раскольничьего архиепископа в Москве. Случилось это так. Утром в этот день Картушин совершил богослужение в Апухтинской моленной, а когда он возвратился к себе домой в Тупик его уже дожидался посланный из участка, куда донского казака Иустина Картушина требовали немедленно для объяснений. Струхнул лжевладыка, почуяв что-то недоброе, но делать нечего, в участок отправляться надо. В участке Картушину объявили, что по предписанию подлежащих властей он обязан немедленно, в этот же самый день оставить Москву и отправляться на жительство в город Тулу, где и пребывать безвыездно. Понял Картупиин, что такое грозное предписание было результатом того, что он не исполнил взятой с него подписки не именоваться «архиепископом Московским» – и что покинуть матушку Москву белокаменную должен он неминуемо.

По отъезде Картушина купцы-раскольники немедленно собрались для обсуждения, как быть и что предпринять и уже на утро послали вслед за Иустином казаком в Тулу курьеров за распоряжениями.

Лишь только разнеслась по раскольничьему миру весть об удалении из Москвы Картушина, со всех концов России посыпались в Москву послания раскольничьих архиереев и между прочим от Анастасия Измаильского, который писал на Рогожское кладбище, что в виду падения архиепископии старообрядческой в Москве необходимо созвать собор древлеправославных архипастырей, дабы обсудить положение вещей и просить указать место, где бы лжеархиереи могли съехаться.

Посудили и порядили влиятельные раскольники и порешили, что самозваным архиереям в настоящее время съезжаться на собор в Москве неудобно, а сочли за лучшее указать, как на место для собора, на дом купца Сироткина на Нижнем Базаре, в Нижнем Новгороде, куда обыкновенно в нужные минуты спускаются старообрядческие архиереи, чтоб под шумок решать свои противозаконные дела и делишки. Днем съезда было назначено 26 августа, а затем соборные заседания происходили здесь еще 27 и 29 августа. В числе прибывших на собор раскольничьих лжеархиереев находились известный Онисим Васильевич Швецов, именующий себя епископом Уральским и временным Нижегородским, Анастасий Измаильский, Иринарх Ярославский, выехавший из Ярославля на жительство в Нижний Новгород и многие другие. Председательствовал на соборе Онисим Васильевич. От изгнанного Картушина, в качестве депутата и представителя ех-архиепископа, был прислан его брат, поп Михайло Картушин, давно уже состоявший при своём влиятельном в раскольническом мире брате в качестве духовного следователя.

Как известно, в некоторых газетах промелькнуло известие о том, что старообрядцы на своем съезде в Нижнем Новгороде постановили ходатайствовать об открытии школ и преподавания Закона Божия, – но это была уловка старообрядцев, съезд был созван совсем не с

этими целями, да и не съезд то был, а прямо-таки противозаконный собор, а чтобы прикрыть его деяния они и сообщили указанные сведения.

Не смотря на всю важность обсуждения положения дела московского старообрядческого архиепископа, тем не менее опять-таки, для отвода глаз, съезд сперва занялся делом учреждения противоправославных братств с целью пропаганды раскола; между прочим, на обязанность братьев возложено печатание раскольничьих подпольных изданий, для цензуры которых был избран особый комитет в составе купца Сироткина, монаха Феодорита из Безводного и некоего Липина.

Самым бурным вышло соборное заседание 29 Августа, бурным до того, что некоторые из старообрядцев сами хотели прибегнуть к помощи полиции. Дело заключалось в следующем: председательствовавший на соборе Онисим Васильевич сказал речь, в которой, между прочим, упомянул о недостаточности нравственного ценза в старообрядческом духовенстве, объяснение чему видел в том обстоятельстве, что еще бывшим московским лжеархиереем Савватием ставились люди, имевшие протекцию, а нужно ставить людей более достойных. В связи с этим Анастасий Измаильский предлагал выбрать наиболее достойного из всей раскольничьей иерархии, которому предоставить права патриарха. Мысль эта понравилась собору и выбор пал на Арсения Уральского, которому и предложили занять место «патриарха Всероссийского»… Донельзя польщенный Онисим Васильевич ради приличия стал было отказываться от столь высокой чести, говоря, что он недостоин, но поддаваясь усиленным просьбам всего собора начал было уже соглашаться, как вдруг вскочил со своего места поп Михайло Картушин и в самую торжественную минуту объявил, что если назначение Онисима Васильевича патриархом состоится, то он, Картушин, стулом разобьет окно, закричит караул и откроет глаза полиции, что за заседания здесь происходят. «Забыли вы что ли циркуляр министра-то»! – кричал в азарте поп Михайло, негодуя, что его брат не будет более первым лицом в раскольничьем духовенстве и, не окончив своей речи, схватил шапку и убежал прямо на вокзал, сел на поезд и укатил в Москву, а затем в Тулу.

Тем не менее его горячая речь имела своё действие, – столь поспешно провозглашать патриарха собор раскольничьих архиереев поостерегся и решил дело это еще раз обсудить в Москве, куда в тот же день с этою целью и выехали из Нижнего Новгорода раскольничьи архиереи. По прибытии в Москву двое из них, Антоний и Иосаф, остановились в доме Рахмановой у Яузского моста, Анастасий Измаильский у Нырковых в Шелапутинском переулке, где 2 сентября служил обедню и произносил речь, а трое из лжеархиереев остановились в доме П. И. Миловановой за Семеновской заставой. Здесь 30-же августа состоялось снова заседание собора всех прибывших в Москву лжеархиереев и было постановлено командировать в Тулу к изгнанному раскольничьему лжеархиепископу Картушину лжепопа Димитрия Смирнова из Гжатского уезда и секретаря раскольничьего братства св. Креста М. И. Бриллиантова, которые повезли Картушину от собора письменное предложение признать Онисима Васильевича Швецова патриархом Всероссийским. Картушин такую бумагу подписать наотрез отказался и тогда, по возвращении М. И. Бриллиантова и попа Смирнова, снова состоялось заседание собора. Думали, гадали как быть и порешили предложить Иустину Картушину именоваться архиепископом Владимирским, что для него будет даже в некотором смысле повышением, так как кафедра Владимирская считается более древнею, а Онисима Васильевича – провозгласить архиепископом Московским.

Однако, Картушин и на такую комбинацию не согласился и объявил, что он хотя и терпит гонение от никониан и в Москве теперь жить не может, но всё же останется архиепископом Московским до самой смерти своей.

Такое его непреклонное решение и доложили возвратившиеся в Москву Бриллиантов и Смирнов. Тогда 2 сентября на Рогожском кладбище снова был созван собор, который и постановил признать Арсения (Онисима Васильевича) архиепископом Нижегородским и ему фактически предоставить все дела, которые до сих пор вершились лжеархиепископом Московским.

Весь собор приносил нововозведенному архиепископу поздравления, а он со своей стороны произнес речь, в которой благодарил за оказанную ему честь и доверие и обещал все силы свои употребить на пользу дела, которое возложил на него собор.

Так свершилась перемена в высших сферах раскольничьей лжеиерархии, которая должна наводить на многие размышления.

Алексей В-ов

Вселенский методистский собор. Салютистские учреждения. Переход двух тысяч католиков в протестантство. Пропаганда навыворот. Новая секта в Англии.

Четвёртого минувшего сентября в Лондоне было первое заседание третьего собора методистской церкви. Первый собор происходил в 1881 г. также в Лондоне, второй в Вашингтоне десять лет тому назад. Собрание заключало в себе представителей от всех методистских церквей на земном шаре, представляющих в совокупности свыше 80.000.000 душ. Представители церквей распределились на два отделения – западное и восточное. Западное отделение заключало в себе 300 представителей, восточное 200. Западное составилось из различных ветвей методизма в Соединенных Штатах и Канаде; восточное – из представителей церквей Великобритании и стран, находящихся в прямом отношении с ней, включая сюда Европу, Африку, Австралию, Новую Зеландию и Полинезию. В соборе, т. обр., представлены сотни методистских конференций, принадлежащих почти к 20 отдельным методистским толкам.

Все 500 соборных методистских джентльменов распределяются так: методистов веслеян 86, ирландских методистов 10, новой отрасли методизма 10, первобытных методистов 34, библейско-христианских 10, членов соединенных методистских свободных церквей 20, веслеянской реформатской унии 3, независимых методистов 3, французских методистов 2, западно-индейских 6, членов австралийской методистской церкви 12, южноафриканской методистской церкви 10. Все эти лица образовали восточное отделение. Западное же составилось из 129 представителей методистской епископальной церкви, 70 м. епископального, 38 представителей канадской м. церкви, 18 африканской (т. е. негрской) м. епископальной церкви, 15 – африканской м. епископальной сионской церкви, 9 – цветной м. епископ. церкви, 9 – м. протестантской церкви, 1 – африк. соедин. м. протест. церкви, 3 – союзной америк. м. епископ. церкви, 1 – соединенной евангелической церкви, 1 – первобытной м. церкви, 1 – свободной м. церкви.

Не смотря на всевозможные прибавления и видоизменения, первоначальное название осталось всюду. Почти трогательно видеть, с каким упорством все эти отделения церкви стремятся сохранить имя, данное сначала в насмешку. Происходит это благодаря тому замечательному факту, что в доктрине этих различных церквей нет решительно никакого различия. В доктринальном отношении методизм не знает раскола. Объясняется это, само собой, весьма различным образом. Некоторые полагают, что учение методизма настолько совершенно, что не допускает улучшений. Но есть другое объяснение, которое выяснилось на последнем вселенском соборе этих церквей. Один из ораторов выразил мнение, которое одному из консервативных епископов показалось ошибочным. Этот епископ встал и при первой же возможности объяснил, что Джон Весли (основатель методизма) оставил «выход». В методистской церкви для священника, переставшего верить в её учение, дверь для выхода всегда готова. «Эта дверь», многозначительно прибавил епископ, – «открыта и теперь».

То, что сказал епископ, совершенно верно. Для методистского священника невозможно исповедовать доктрину, противную однажды признанной церкви, не нарушая своих священнических обетов. Священник рукополагается не раньше, как по обещании, что в случае изменения своих учительных взглядов он немедленно оставит церковь. Методистская церковь снабжает другие толки значительным числом священников, но за то раскола в учительном содержании он никогда не знал.

В таком случае, почему же явились эти различные (свыше 20) методистские церкви? Все эти церкви, если ответить кратко, произошли благодаря разногласиям по вопросам церковной администрации. Сущность духовной пищи всегда оставалась одна и та же. Различны только были мнения, как её изготовлять и подавать. Некоторые священники и миряне время от времени домогались большей свободы, нежели давала церковь, к которой они принадлежали, и они отделялись, чтобы получить эту свободу. Мало-помалу материнская церковь признавала те изменения в методах, которых домогались реформаторы. Но отделившаяся церковь становилась тем временем сильной и процветающей и уже не желала возвращаться в свой отчий дом. В результате получались почти совершенно тождественные церкви, с различными наименованиями и отдельным управлением.

Становится яснее с каждым годом, что многие из этих перегородок должны пасть. Существует сильное течение к объединению. В Канаде, например, почти одна церковь. Австралия следует примеру Канады. В трех из её 6 штатов уния почти уже осуществилась, а полная уния последует в наступающем году. По мнению оптимистов, методистские церкви Великобритании объединятся в ближайшем будущем.

Однако вопрос о методистской унии на соборе не только не обсуждался, но и не был поставлен. С другой стороны, все эти обособленные церкви находятся между собой в таких дружелюбных отношениях, что для них оказалось возможным образовать общее совещание. Единство этих церквей, т. о., в известной мере существует.

Собор этот не имел ни законодательных, ни административных функций. Он не мог уволить того или другого проповедника или сказать: делай то и то, или не делай того и того. Его определения имели характер пожеланий: «так кажется хорошо нам и Св. Духу» – и только.

Программа вопросов, подлежавших обсуждению собора, на первый взгляд кажется широкой и полной. Обсуждалось положение методизма, его влияние в деле установления международного мира, его отношения к новейшим евангелическим движениям и к вопросу о христианском единстве, его литературы, его общества юношей, вопросы о его духовной жизненности, его миссиях, денежных средствах, образовании; о секуляризме, неверии, индифферентности, апатии, протестантских принципах, сацердотализме и проч.

Но в этой программе нет таких важнейших в практическом и учительном отношении вопросов, – как, например, об отношении методизма в войне и к рабочему вопросу. Собор не решился поставить этих вопросов прямо, затрагивая их лишь косвенно. Так, вместо прямого вопроса об отношении методизма к войне поставлен вопрос о влиянии его на установление международного мира.

Это говорит далеко не в пользу нравственного мужества. 500 духовных и светских джентльменов, образующих вселенский собор, и даже некоторые члены самой методистской церкви скорбят при виде такой уклончивости своих вождей.

«Методистский священник», из статьи которого, напечатанной в Review of Reviews, мы заимствуем приводимые здесь сведения об этом соборе, заключает своё сообщение так:

«Невольно вспоминаешь последний памятный всем Вселенский Римско-католический собор, подтвердивший учение о папской непогрешимости. На нём участвовало 800 церковных чинов, в том числе 6 князей-архиепископов, 40 кардиналов и 680 архиепископов и епископов, при чём доктрина о папской непогрешимости получила 440 placet (согласий), 88 non-placet (несогласий) и 60 placet juxta modum (условных согласий). Совещание в Лондоне не отличалось таким блеском и помпою и не имело соответственной власти. Оно не покушалось давать определений какой-либо доктрине, новой или старой. Оно не было властно кого-нибудь приневолить к какому-нибудь новшеству. Тем не менее, методизм принадлежит к числу сплотненных, а потому могучих религиозных сил, работающих над изысканием способов сделать свою силу еще более деятельной, в смысле влияния и пропаганды не одних только нравственных христианских начал, но и своих сектантских воззрений, а потому собор этот не может не остановить на себе внимания представителей других церквей.

* * *

Некто Жорж Даниэль, бывший короткое время солдатом армии спасения, дает в le Progres краткое описание благотворительно-гуманитарных учреждений Армии.

Армия располагает 7.259 центрами проповеди, 14,700 офицерами, т. е. миссионерами, проповедующими евангелие на 30 различных языках в 47 странах; 50.000 унтер-офицеров; собирает в течение года 2.000.000 собраний, на которых присутствует 200.000.000 слушателей.

Надо заметить, что эти поразительные цифры точны и вполне соответствуют действительности.

Армия учредила и содержит:

11 убежищ для освобожденных арестантов, 91 дом для поддержания женщин, бросивших порочную жизнь, 158 ночлежных домов и народных кухонь, 37 даровых контор для найма, 60 рабочих мастерских, 11 земледельческих поселений, 17 сиротских домов, 39 больниц, лечебниц и т. п., 121 пост для временной помощи.

Всего же 545 учреждений, на фронтоне которых красуется надпись: «Нет более необходимости ни для кого голодать, нищенствовать, воровать или убивать себя; кто хочет работать, пусть обратится сюда».

«Общественный план» Армии соответствует усилиям, делаемым для евангелизации народных масс. Салютисты считают, что человеку, не имеющему работы и надежды на неё, не достаточно одних лишь утешений, предлагаемых религией, – нужно еще дать ему возможность зарабатывать себе свой хлеб.

Каждый вечер учреждения Армии дают временный приют свыше, чем 10.000 человек, мужчин и женщин; они находят кров и постель за 10 сантимов (около 4 к.) и отдельную комнатку за 60 сантимов (23 к.). Если кто не располагает и этою скромною суммой, тот может заработать её на утро после ночлега в мастерских Армии.

Дешевые кухни, учрежденные в бедных кварталах, дают обеды, цена которых изменяется от 5 до 40 сантимов (2–15 коп). При этом кушанья готовятся из свежих припасов и вкусно.

В истекшем году было изготовлено 2.542.897 обедов, и хотя эти дешевые кухни имеют целью доставить хоть временное облегчение, однако во время зимних холодов и рабочих кризисов они становятся жизненной необходимостью для многих семей.

В мастерских Армии, доставляющих помощь работой, еженедельно бывает занято 25.000 человек самыми разнообразными ремеслами и мастерствами: слесарным, столярным, мешочным, мебельным, матрацным, малярным, кузнечным, механическим, жестяным, тележным, пекарным, – рассылкой циркуляров, печатанием реклам и т. д.

В Лондоне 400 человек в течение одного года собрали свыше 300.000 пудов бумаги и тряпья и разобрали всю эту массу на 62 различных категории.

Около 1.000 кубич. сажен дерев было обработано и переделано в доски, ставни, двери и т. д.

Спичечная фабрика, устроенная так, что работа на ней совершенно безвредна для работающих на ней, произвела 6.000.000 коробок спичек.

Пекарни выпекли 4.000.000 фунтовых хлебов, другие отделения выпустили 6.600 пудов мяса, 15.000 пудов картофеля, 1.000.000 литров (литр – 1⅓ бут.) супа, 3.500 пудов варенья, 400 пуд. чаю.

Достойны всякого внимания и прочие учреждения Армии, вроде, например, посещения и дарового ухода за больными, даровых контор труда, домов для отдыха выздоравливающих, больниц и родильных приютов. Всё это вместе составляет огромный итог добрых дел.

В заключение стоит привести два отзыва о гуманитарной деятельности Армии.

В одной из своих речей «великий старец» Гладстон сказал: «Громко утверждаю, что в этой стране (дело идет об Англии) нет другого общества, которое, в вопросах благотворения и оказания поддержки падшим, сделало бы столько полезного, сколько Армия Спасения».

На всемирной парижской выставке 1900 года Армия Спасения получила золотую медаль «за учреждения для умственного и нравственного развития рабочих классов».

Деятельность Армии Спасения, если, конечно, отбросить её сектантское грубое богословствование, заслуживает всякого внимания всех, отдающих свой труд делу помощи страждущему человечеству.

* * *

В Турне, в Богемии, в сентябре месяце, перешло в протестантизм в один день 47 человек. В течение 18 месяцев в этом городке, состоящем из 3.000 душ, 1.114 присоединилось к евангелической церкви.

В Ауссиге, недалеко от Турна, во вторую треть текущего года перешло в протестантство 140 человек. К 21 июля этого года число лиц, перешедших в этом городке из римской церкви в евангелическую, доходило до 1.000. В числе обращенных находится, между прочим, племянник епископа Маршаля.

Эти факты вновь подтверждает ранее высказанное нами наблюдение, что римская церковь, усиленно приобретая себе приверженцев in partibus infidelium, теряет их в странах исконного католического просвещения.

* * *

После включения Бирмании в состав англо-индийской империи, миссионеры всех сект Европы и Америки устремились в эту страну, жители которой исповедуют буддизм в столь же чистом виде, как в Сиаме и Цейлоне. Туда же явились три буддиста из Америки с целью удержать своих азиатских единоверцев от принятия христианства. Никогда еще, кажется, не бывало ничего подобного. Standart (в Чикаго) приводит выдержки из брошюр, распространяемых миссионерами этого небывалого сорта. «Неужели вы обратитесь в христианство, – говорится в одной из них, – как раз в тот момент, когда его не хотят более в самой Европе? И кроме того, какое же христианство вы выберете? К вам явились представители трех дюжин сект, пожирающих одна другую».

* * *

В конце сентября месяца в Лондоне разбиралось замечательное дело.

Пара американских проповедников, супруги Горас, несколько времени тому назад поселились в одном из домов в Чаринг-Кроссе. «Супруг – говорит New York Herald – выдает себя за основателя нового религиозного ордена «Теократическое Единство» и вдохновителя тайного общества «Лига чистоты». Жена помогает своему супругу в пропаганде нового учения о единстве и чистоте. Супруги вербовали в последователи нового толка преимущественно молодых девушек, прибегая для этого к брачным объявлениям в газетах, при чем бедные овечки проникались убеждением, что супруги Горасы одарены божественною благодатью. Чтобы быть допущенным в орден Единства и «Лигу чистоты» неофитки должны были отдавать проповедникам не только все свои деньги и драгоценности, но еще и то, что для девушек составляет капитал. Две из девиц показали перед судом о подробностях, взятых как бы прямо из какого-нибудь хлыстовского процесса. Во время «инициации» жена «теократа» усмиряла в супружеской комнате упрямых адепток. Одна из них показала, что г. Горас в самый момент совращения приказывал ей читать молитвы…

Е. Е-в

Небольшая по объему, беспристрастно правдивая и разносторонняя по содержанию брошюрка почтенного автора раскрывает перед читателем возможно полно истинный смысл и руководящую идею Синодального послания, как акта справедливости и любви к отпавшему от церковного единения графу Л. Толстому.

Послание Св. Синода, явившееся результатом печальной необходимости, вызванной самим графом, как известно, возбуждало отчасти недоумение, а отчасти негодование в светском обществе, так что среди именующих себя православными христианами оказалось не мало таких, для которых идея и права Церкви Христовой оказались совершенно незнакомыми.

Мысль христианина должна останавливаться едва-ли не с большим сожалением перед этим явлением, чем перед самым фактом отлучения графа.

Поэтому книжка о. И. Ил. Соловьева, как отповедь апологета идеи православной церковности на обвинения, предъявленные представителям Церкви судьями непризванными и жалкими в своей духовной слепоте, заслуживает широкого распространения среди блазнящихся отпадением от общества спасаемых «великого писателя земли русской».

Пункты, по которым автор располагает свой «опыт разъяснения», намечены им в таком виде и последовательности: «Сочувственное отношение к графу и недовольство Синодальным актом некоторых из верных чад православной Церкви.

Раскрытие неосновательности и несправедливости рассуждений их о нецелесообразности акта по отношению к положению Церкви и незаслуженности и жестокости по отношению к графу. Краткий анализ Ев. Иоанна 6-й главы, в опровержение первого рассуждения. Выяснение неправильного понимания учения о христианской свободе и несовместимости разноверия с единством Церкви. Основной догмат веры православной Церкви.

Несогласные с ним лжеучения графа по посланию Св. Синода и краткому очерку литературно-публицистической деятельности графа. Указание критических разборов её и отношения к ним графа для определения законности его отлучения. Отсутствие жестокости в лишении христианского погребения отлученного от Церкви. Церковное анафематствование и страшное значение его для противляющихся ему. Выяснение пагубного действия способствующих этому противлению отлученного отношений к нему.

Выяснение значения отлучения не как суда карательного, а как меры исправительной, по посланиям ап. Павла (1 и 2Кор. и 3 гл. 2Сол.), по историческим фактам и «Последованию в неделю православия». Сопоставление этого последования с римско-католической формулой отлучения. Значение послания Св. Синода о графе Толстом, как церковного свидетельства об отлучении его. Заключительные выводы по отношению к верным чадам православной Церкви. Pia desideria».

Приводя согласно программе и основательно исчерпывая все доводы, по которым Толстой не должен более считаться истинным членом Церкви (Св. Писание, Каноны церковные и упорное отрицание их отлученным), автор останавливается, между прочим, и на том простом и ясном соображении, что Церковь, как и всякое общество с определенными уставами, имеет несомненное право требовать исполнения этих уставов от желающих считаться её действительными членами. Здесь обычно ставится вопрос о свободе. Но далеко не всякое восстание против какого-то бы ни было устава есть проявление любезной сердцу человеческому свободы: в данном случае это своеволие и произвол тем более преступны, что отрицают самое основание устава. Если же истинная свобода согласуется с законами в обществах человеческих, то «посему иначе должно быть в Церкви Божией, как богоучрежденном обществе христиан?»… (стр. 10).

Переходя к отказу Церкви в совершении обряда христианского погребения над гр. Толстым, в случае его нераскаянности до смерти, автор доказывает, что обряд церковный, как и таинства, освящают и приносят свой духовный плод только по доброму желанию и вере в молитвы Церкви. Для графа обряд, кроме профанации его, будет не нужен уже просто потому, что по его мнению он не действенен.

Однако, отказывая отлученному в освященных обрядах и таинствах, Церковь не только не отказывается молиться за его спасение, но и нарочито усиленно, не смотря на упорное нежелание графа быть членом её, молится о его возвращении под свой кров, так как с этим возвращением вернется и несомненная действенность всех дальнейших молитв об отпавшем. Это должны иметь в виду и осуждающие церковную власть в одном из необходимых актов её жизнедеятельности. Их молитва для графа, как возможного члена Церкви, в настоящее время гораздо нужнее, чем пустое сожаление и необдуманное негодование, которое только способствует его озлоблению. Общий любовномолитвенный дух Церкви может оказаться сильнее злой воли отпавшего, способствуя не только смягчению его ожесточения, но и полному раскаянию. Таково заключительное pium desiderium автора; таковым оно должно быть и для каждого любящего и верного члена Церкви, скорбящего о заблудшем брате.

Эпически беспристрастный, а в известных частях полный глубокого сожаления и искренней любви тон «Разъяснения» делает все доводы его еще более убедительными.

Брошюра о. Соловьева по принесенной и приносимой ею пользе в острый период борьбы с общественными кривотолками, по поводу знаменательного акта Св. Синода от 22 февраля, должна занять, и по содержанию, и по значению передовое место в современной противотолстовской апологетической литературе.

В. К-в

Автор задался целью осветить с христианской точки зрения смысл и значение семьи, как основной единицы общества, в которой воспитывается и зреет идеал всех грядущих отношений и союзов людских.

Библейское повествование дает нам отправную точку для определения этой единицы в союзе одного мужа и одной жены, скрепляемом взаимной любовью супругов в нераздельное целое, в котором сглаживаются и исчезают границы власти и обязанностей каждой половины. Распадение освященного Творцом союза, выразившееся в виде деспотического эгоизма мужской половины и очень заметное даже и в избранном народе еврейском, снова скреплено заветом любви Христа. Этот повторенный завет должен остаться на вечное время единственной меркой союза мужа и жены: браки, основанные на других побуждениях, или уничтожающие весь смысл союза сожития полигамические и полиандрические – каковые de facto существуют даже и в христианских обществах – не должны иметь места, как преступления не только этические, но и социальные. Многоженство и многомужество, как результаты похоти, не только развращают брачующихся, не уничтожают плоды и цель брака, отнимая у нарождающегося поколения родителей, как естественных воспитателей, и руководителей, которые должны посвящать свои силы и способности прежде всего связанному с ними плотским родством потомству. Отрицание брака, как таинственного обязательства пред Церковью и обществом в видах эгоистических, приводит к тому же. Поэтому для каждого, имеющего возможность и права вступить в брак – последний обязателен, за очень немногими исключениями подвижничества или неспособности самой природы. Последняя как будто подчеркивает выводы разума и благословение Божие соединяться именно парами почти равночисленным делением людей на мужчин и женщин.

Эстетическое чувство, играющее при заключении брака очень важную роль, должно отправляться от внутреннего к внешнему, а никак не наоборот. Необходимым условием брака, как «нравственно-доброго явления», приходится признать, кроме сродства душ, и приблизительное равенство общественного положения и возраста брачующихся. Результаты нарушения этих условий слишком плачевны и ясны, чтобы их перечислять.

Гражданский брак, не благословляемый Церковью, нося характер случайности, не только не гарантирует прочности союза, но исключает и всякое представление о супругах, как едином и нераздельном целом, не говоря уже о положении детей, рождающихся от такого брака.

Вопрос вдовства и повторных супружеств весьма ясно освещается церковным пониманием – первый, как испытание, второй – как снисхождение немощам плоти, к чему примыкает и необходимость воспитания осиротевших детей.

Переходя к модным в наше время «женской эмансипации» и «свободной любви», нужно заметить, что эти стремления покоятся на ложно обоснованных предположениях и забвении священных заветов и великих задач материнства: свободное сожитие делает женщину еще больше рабой случая и прихотей мужчины, а стремление во всём сравняться с сильной половиной рода человеческого разрушает в большинстве её личное счастье, мало улучшая и общественную жизнь. Против всестороннего практического образования женщины спорить нельзя, но оно должно находить приложение и сообразоваться с её деятельностью в семье. Крайность направления только уродует женщину, отвлекая от её естественного и великого назначения.

Рождение детей (под необходимым условием которого брак и может считаться союзом в собственном смысле семейным) сопровождается их воспитанием, каковое должно вестись в мудром сочетании начал строгости и не менее её действительной любви, так как лишь из этого сочетания рождается и истинный родительский авторитет. При этом необходимо помнить, что педагогика обнимает не только «учение» в смысле приобретения теоретических познаний, но и воспитание (disciplina) воли, от того или иного развития которой зависит всё дальнейшее направление жизнедеятельности человека. Сообразно своей дисциплине семья награждает общество дурными или полезными членами. Переходом к общественному служению в широком и истинном значении этого слова является правильно поставленное отношение к родственникам и, так называемым, дружеским союзам и союзам гостеприимства. В этом случае особенно необходимо избегать низменно утилитарных целей, так как только при нравственно добром характере этих отношений осуществляется идеал единой общечеловеческой семьи…

Положения автора, покоящиеся на незыблемом основании Откровения и твердых принципах научной мысли, развиты с надлежащей подробностью, а живое и ясное изложение всей статьи вполне отвечает её первоначальной задаче «публичного чтения». Полезное, наводящее значение книжка может иметь и для миссии в полемике с сектантами-бракоборцами и либеральными проповедниками противосемейных начал жизни.

Предлагаемая вниманию публики вторая книжка, имея в виду разбор одного из заблуждений яснополянского лжеучителя, служит как бы непосредственным продолжением только что изложенного чтения того же автора о христианской семье.

Если семья, как основная единица государства, служит вместе с тем и его идеальным прототипом, то едва-ли какой здравомыслящей голове придет на ум опровергать, что единственным отношением каждого человека к своему государству может быть только отношение любви.

За непреложную истинность и законность патриотизма ручается не только наше нравственное сознание, но едва-ли еще не больше сама природа, вложившая в человека непреоборимое инстинктивное чувство привязанности к той местности и стране, где он родился и воспитывался.

Но к сожалению, в наши дни, отмеченные разрушением и переоценкой вечных идеалов, приходится проверять и доказывать и подобные, слишком очевидные истины. В настоящем случае характер «переоценки» графа определяется придуманною им заповедью «о не противлении злу насилием», к которой он желает подогнать все житейские отношения.

Автор предлагаемой статьи на основании заграничных изданий Толстого формулирует отрицательное отношение последнего к вопросу о патриотизме в таком виде: 1) патриотизм – нечто случайное в человеке и отсюда – хуже эгоизма, как момента в человеке якобы прирожденного; 2) патриотизм – для нашего времени будто бы анахронизм; 3) он – зло, так как сопряжен с насилием, несовместим с миром и производит войны; отсюда 4) нам безусловно надлежит отказаться от него; 5) он не гармонирует даже с учениями Будды и Конфуция, а тем более 6) Христа, за Которым естественно должно нам – христианам – следовать.

Опровержение этих положений ведется автором в порядке их последовательности.

Странным является уже самое сравнение Толстым патриотизма и эгоизма, так как хуже последнего, как первоисточника всех бед и несчастий человека, едва-ли что может быть. Ложность предположения графа, что эгоизм имеет характер прирожденности, доказывается не только библейским повествованием о грехопадении первых людей, но и неудачными попытками модных теорий обосновать его «первичность» по сравнению с чувствами альтруистического характера, так что сопоставление эгоизма с истинной любовью к отечеству может быть смело вычеркнуто, как совершенно не идущее к делу.

Чувство патриотизма, как всеобщее и всегдашнее, не может быть уже по этому самому случайным, а за его естественность говорит, между прочим, и то, что все усилия поколебать в человеке это чувство (берем и Толстого) не достигают цели.

Отрицать патриотизм как «пережиток» на том основании, что он замечается у народов во времена их культурной дикости, а теперь является будто бы анахронизмом – значит опровергать только что высказанную самим графом догадку об искусственности любви к родине. Эта любовь – не анахронизм потому, что она никогда не стареет и не уменьшается в своей интенсивности. Космополитизм циников, выросший на почве упадка политической жизни греческих городов и характерный в этом отношении, как крайность отчаяния, является гораздо большим анахронизмом в наше время, когда всякая попытка образовать былое «всемирное» римское господство вызывает взрыв патриотического негодования в других государствах. Здесь, конечно, не имеется в виду истинный христианский космополитизм, основанный не на неизбежности подчинения, а на свободном признании равенства людей по их человеческому достоинству.

Более основательной представляется на первый взгляд мысль, что патриотизм служит ближайшей причиной войн. Но в этом не трудно разобраться. Всё дело в правильном понимании патриотизма. Ведь и любовь вообще – может быть величайшим грехом, как направленная исключительно на себя – как эгоизм, но едва-ли нужно говорить, что христианство проповедует патриотизм основанный совершенно на ином понимании и слагается из нескольких мотивов и проявлений их во вне. На первом месте следует поставить патриотизм «оборонительный», который возникает из стремления сохранить святая-святых народной жизни, когда враг покушается на целость религиозно-бытовой свободы родины. Если в этом случае не дать отпора – дерзость врага может обратиться в деспотизм и духовное порабощение.

Защищать попустительство такому злу едва-ли возможно. Наружный мир, который в лучшем случае может быть при таком отношении к дерзкому хищнику, только повторит пресловутый «pax Romana», державшийся на острие меча римского легионера. Развитие этого вида патриотического чувства в наши дни усиленного вооружения выразилось страхом Европейских государств вступить в международную войну и, следовательно, служит косвенным образом гарантией их мирных отношений. Эгоистическому стремлению одной нации к захвату насчет другой поставлена преграда. А если к этому прибавить, что патриотизм, постепенно одухотворяясь и захватывая большую и большую область, может привести и ко всеобщей солидарности народов, то выражение – «вооруженный мир» уже не будет звучать насмешкой.

Направляя гром и молнии по адресу патриотизма «завоевательного», основанного на эгоистическом захвате чужой собственности, чему примером служит современная нам война Англии с Трансваалем, Толстой, что называется, ломится в незапертую дверь и повторяет азбучные истины, потому что какой же христианин может защищать патриотизм в таком его проявлении? Сами англичане, затеявшие этот разбой, стараются прикрыть его благовидными предлогами, но не смотря на это все христианские народы одинаково возмущены их поступками. С этим случаем нельзя лишь смешивать восстание одного народа на защиту другого притесняемого, христианский пример чего подала Россия в последнюю Турецкую войну. Выгода, которую получает такой народ от войны, равняется простой платой за труды. Насколько такое самовознаграждение согласно с законом бескорыстной любви – это к данному вопросу не имеет прямого отношения.

Спорить против патриотизма «удержательного», в смысле сохранения добытого упорным трудом или полученного добровольно, – тоже не приходится, так как время даровой работы на других от нас еще очень далеко и даже частная жизнь пока даёт тому слишком мало примеров. Только менее можно возражать против защиты и удержания под своей властью народов, отдавшихся в опеку добровольно (Россия – Грузия и Азиатские инородцы).

Патриотизм «восстановительный» имеет в виду возвратить права, отнятые насильно, особенно если насильническое отношение к свободе и трудам покоренного народа сделалось обычным правом победителя. Героизм христиан первых веков едва ли может быть поставлен в пример, когда приходится рассуждать с точки зрения нравственной силы рядовых бойцов добродетели.

Если мы обратимся от Будды и Конфуция к более истинным и непогрешимым указаниям Библии, то увидим, что народ еврейский и его боговдохновенные пророки и бытописатели выступают перед нами с характером самого горячего патриотизма: достаточно вспомнить хотя бы плач Иеремии и 136 псалом царя Давида. Вся земная жизнь и учение Богочеловека, не смотря на Его вечное и общечеловеческое значение имели ближайшей целью спасти и направить на путь истины родной Ему по плоти народ еврейский: Он проповедовал почти не выходя из пределов своей родины. Патриотизм Христа слишком ярко засвидетельствован, чтобы его нужно было искать и указывать в вечной повести Его земной жизни. И если граф Толстой желает отрицать патриотизм, как греховное чувство, – он должен уличить в противоречии Самого Искупителя, или заподозрить подлинность евангельского повествования, что впрочем Яснополянский мудрец не стыдится делать в видах утверждения придуманных им заповедей… Заканчивает автор известной характеристикой патриотизма, сделанной одним из видных противников Толстого на почве религиозной мысли.

Брошюрка почтенного профессора отличается теми же достоинствами, что и его чтение о семье: ясностью, доступностью и вместе разностороннею полнотой освещения. Все положения его отличаются доказательностью и разнообразием их аргументации.

Если же принять во внимание, что краткий пересмотр заблуждений Толстого в настоящее время более, чем когда-либо, необходим и уместен в видах разъяснения церковного к нему отношения, то предлагаемый очерк получает особенный интерес и цену в миссионерской полемике против лжеучения Толстовства.

В. К.

Хотя в последнее время мы не можем пожаловаться на недостаток литургических руководств, объясняющих установления различных богослужебных дней в православной Церкви всего годичного круга; но настоящий почтенный труд автора, по обстоятельности, детальности и серьезности своего исследования, далеко оставляет все прочие позади и подобно «Пособию к изучению устава богослужения православной Церкви» протоиерея Никольского еще долгое время будет занимать одно из самых видных мест в нашей литургической науке. Предмет этого труда, – составляющий изъяснение всех праздников и дней богослужебных – церковных и гражданских, табельных и не табельных, преходящих и не преходящих, Господних, Богородичных и святых, – и содержание его достаточно известно многим, ищущим духовного назидания и просвещения.

Чтобы дать представление о характере и степени серьезности этого труда, лицам с ним не знакомым, укажем для примера на изъяснение праздника Рождества Христова. Сначала автор излагает событие Рождества Спасителя, на основании Евангелия, с приведением относящихся к этому событию пророчеств, поясняя непонятные места и слова мнениями св. отцов и учителей Церкви или выдержками из богослужебных песнопений; затем показывает древность и важность праздника, находя основания для его установления еще в постановлениях апостольских и приводя свидетельства о сем св. отцов, учителей Церкви и других богомудрых мужей, начиная со II века и до X непрерывно; далее весьма подробно излагает самое богослужение праздника и развивает ту мысль, что на ёе богослужение православной Церкви, совершаемое ею с сентября до дня праздника, можно взирать, как на время ветх. зав., в котором многие верно видели и ожидали Мессию, и доказывает эту мысль содержанием указанного богослужения; после сего раскрывает догматический и исторический смысл праздника; наконец, говорит о достойном поведении в этом празднике христиан в древнее и в наше время; и в заключение объясняет, что такое святки и как их надо проводить.

Ученым Комитетом Министерства Народ. Просв. труд автора одобрен для ученических библиотек средних и низших учебных заведений; Училищным Советом при Св. Синоде внесен в список книг для библиотек церковно-приходских школ.

Н. Ш.

Совет Братства Св. Дмитрия Ростовского вменил в обязанность сотрудникам и благочинническим миссионерам неопустительно вести миссионерские дневники-маршруты, в которых они должны вписывать свои миссионерские поездки, с указанием посещенных селений, количества верст и произведенных бесед (кратко). Дневники эти должны быть засвидетельствованы подписью священников, а за отсутствием их, кого-либо из членов причта или какого-либо должностного лица, – а чрез каждые три месяца надлежащим порядком (чрез Отделения или Епархиального миссионера) представляться в Совет Братства.

Из Тамбова сообщают нам отрадные вести об успехе миссионерского дела, которое за последние три года там положительно увидало свет. Местный преосвященный Георгий уделяет миссии редкое внимание. Не говоря уже о том, что во время разъездов по епархии он самым тщательным образом знакомится с делом миссии на месте, присутствует и участвует в публичных беседах с сектантами, как то было 17-го июня, он и самую миссию возвел на подобающее ей в епархии место. С ноября 1899 года епархиальная миссия, существовавшая в Тамбове уже 9 лет, впервые призвана к участию в местном Совете Братства, на правах полноправных членов последнего, а в текущем месяце октябре епархиальный миссионер назначен и в члены епархиального училищного совета.

Э. И.

Недавно в Москву прибыли единоверцы из селения Майнос, на берегу Мраморного моря, просить себе священника. Майносские единоверцы – это бывшие старообрядцы, которые с казаком Некрасовым переселились в селение Майнос еще до времен царствования императрицы Екатерины II. В 1879 году старообрядцы послали своих уполномоченных в Москву для исходатайствования у митрополита московского принятия их в общение с православной греко-российской Церковью по правилам единоверия, с подчинением их московскому митрополиту и власти всероссийского Св. Синода. Св. Синод, на рассмотрение которого было внесено означенное ходатайство московским митрополитом Макарием, по соглашению с патриархом константинопольским, изъявил согласие. Майносцы имеют деревянный храм, освященный архимандритом Павлом Прусским во время возвращения последнего из путешествия в Иерусалим. В праздники все единоверцы от мала до большого собираются в церковь на богослужение и поют общим хором, разделившись на два клира. Служба совершается строго по уставу, причем всенощная продолжается около пяти часов.

Церковь теперь пришла в ветхость, и у них уже заготовлен материал для возведения каменной церкви; для начатия работ стесняются в средствах.

Майносцы не смешиваются ни с турками, ни с греками; занимаются рыболовством, причем пятую часть улова, отдают султану, как подать.

Всего прибыло в Москву три лица, из которых двое уполномоченных, а третий кандидат во священника, Иван Игнатов (37 лет), избранный из своей среды на места умершего священника.

С разрешения Св. Синода и по благословению высокопреосвященного Владимира, митрополита московского, преосвященным Парфением, епископом можайским, Иван Игнатов возведен в сан священника.

Прибывшие майносские единоверцы хорошо говорят по-русски, пишут уставными (древними) буквами, так как, по их словам, скорописи некому их научить.

Православная миссия в Урмии устроила до 40 церквей, 60 школ и совершила присоединения в многих селах и деревнях. В православие перешли до 1700 Айсоров несториан в Тифлисе еще в 1898 году. Таким образом миссия начинает свою деятельность на почве распространения школьного образования среди Айсоров. Из последних многие обучаются в русских духовно-учебных заведениях, хотя не особенно охотно; по окончании, курса, возвращаются на родину, разыскивая службу в русских приходах. В виду этого, предполагается к существующим в Урмии начальным школам присоединить особое духовное училище с богословским курсом, в котором бы обучались будущие пастыри и учителя для новой православной миссии. Это тем легче осуществить, что Святейший Синод увеличил субсидию на нужды Урмийской миссии, являющейся влиятельным фактором русских тенденций.

Много, писалось об изуверстве и нетерпимости раскольников, но оно не прекращается и поднесь. Особенно достается православным молодухам раскольничьих семейств. Вот что пришлось переиспытать одной из таковых, по её рассказу приходскому священнику. В 1899 году она была повенчана с новообращенным из раскольников беглопоповщинского толка Захаром Артемьевым. Муж первые месяцы посещал аккуратно православный храм и жил с женою хорошо. Но он скоро захворал. Его болезнью воспользовались отец и мать его, раскольники, и стали говорить ему, что Бог наказал его болезнью за поругание «старой веры», и что он, чтобы изгладить своё преступление, должен опять возвратиться в раскол. При этом не обошлось без угроз, – что они выгонят его больного из дома, ничего не давши. Больной скоро сдался на их увещания и возвратился «к старой вере». Теперь свекровь, а за нею и свекор обратили внимание на православную сноху. Сначала убеждали сносными мерами, но когда она не сдалась на их увещания и угрозы, они прибегли к пыткам. По приказу отца и матери, муж начал бить жену без всякого повода с её стороны. Побои мужа она переносила терпеливо, никому не жаловалась и оставалась православной. Видя бесплодность этого насилия, а может быть, не доверяя усердию мужа, свекор и свекровь принялись сами за обращение. Начали её бить сами – и по одному, и по трое. Один раз свекор поднес к снохе плотничий наструг и грозил зарезать, она испугалась и три дня была больна (истерично); запирали её в холодную конюшню, где она и ночевала. 5 января сего года Прасковья Иванова собралась идти в церковь к вечерне, на неё бросились свекор, муж и свекровь, накинули подцепку на неё от телка и, сдавив горло, всячески били. С этих пор они начали ежедневно бить её, чтобы она обратилась в раскол. На её отказ они больше озлоблялись и еще более жестоко стали её мучить: так, один раз, повалив её в избе, стали бить; в это время вошел в избу их холостой сын и, сжалившись, сказал: что вы делаете? Они, оставивши её, бросились на него и избили за то, что он заступился. С этих пор несчастную страдалицу никуда не выпускали из дому и насильно хотели на первой неделе поста увезти в Вольск и обратить в раскол. Вырвавшись из дома, она убежала и обратилась под защиту к приходскому священнику.

Теперь спрашивается, что же может и должен предпринять приходский пастырь в данном случае и вообще в подобных делах, чтобы защитить и оградить от насилия православную страдалицу? Конечно, обличать, увещевать озверелых изуверов, умолять и наставлять, о послушают ли? И пока слово увещания даст свой плод в черством сердце дикого человека, не изведут ли несчастную и за то еще, что дерзнула сор из избы вынести, – попу-никонианину нажаловаться? Заявить начальству? Но где свидетели истязаний? Во всяком случае, действуя убеждением, священник обязан обратиться к светской власти (земскому начальнику) и просить у них законной защиты истязуемой.

Священник Симеон Магнусов

«Киевская Газета» сообщает, что в текущ. учебн. году в университете св. Владимира в программу практич. занятий по богословию, проф. Ф. Светловым вводится изучен. иностран. и русской критич. богословской литерат. о гр. Л.Н. Толстом. Занятия эти имеют своей единственной целью ознакомить студентов с существующей литературой по этому предмету и её итогами. «Право на участие в занятиях обусловливается представлением реферата на одну из нижепоименованных тем»: 1) «Генезис идей Л. Толстого или источники его религиозно-философского миросозерцания»; 2) «Религия Льва Толстого»; 3) «Учение Л. Толстого о жизни»; 4) «Взгляд Л. Толстого по вопросу о бессмертии и загробной жизни»; 5) «Что сделано богословской критикой для оценки учения Л. Толстого о непротивлении злу»? 6) «О войне»; 7) «О клятве и присяге»; 8) «О суде»; 9) «Любовь к людям в учении Толстого»; 10) «Толстой, как моралист»; 11) «О евангелии Толстого»; 12) «Религиозный культ в учении Толстого»; 13) «Христианское вероучение в сочинениях Толстого и вопрос о христианстве его»; 14) «Учение Толстого в его влиянии на жизнь и о плодах учения Толстого по суду критики» и 15) «Толстой как моралист в воззрении духовной и светской печати».

(Письмо в редакцию)

Милостивый Государь, Василий Михайлович!

Ваша пятистрочная заметка под заглавием: «возможно ли»? помещенная в октябрьской книжке «Миссионерского Обозрения», невольно побуждает меня, как бывшего Олонецкого епархиального миссионера, сказать несколько слов по затронутому вопросу, изменив его так: «можно ли поручить исполнение обязанностей Олонецкого епархиального миссионера лицу, занимающему другую должность, напр., кафедральному протоиерею, преподавателю семинарии и т. д.?»

Количество раскольников в Олонецкой епархии сравнительно не велико: по собранным мною и другими оо. миссионерами сведениям, их всего 5753 человека, обоего пола, и все они – безпоповцы, а всех миссионеров в епархии (вместе с епархиальным) 8 человек. Поэтому можно бы думать, что исполнение обязанностей Олонецкого епархиального миссионера не представляет никаких затруднений и может быть поручено не только свободному от других занятий лицу, но даже и занимающему какую-либо другую ответственную должность. «Можно, скажу словами покойного проф. И. Ф. Нильского, но осторожно», и вот почему.

1) Кроме указанного количества раскольников, в Олонецкой епархии много колеблющихся православных, которые при первом же удобном случае могут перейти в раскол, почему и требуют по отношению к себе большого внимания и немалых усилий к удержанию в лоне православия, тем более, что число их, даже по приблизительному подсчету, достигает свыше 11.000 человек.

2) «Обязанность Олонецкого епархиального миссионера состоит в объединении, проверке и руководствовании миссионерскою деятельностью окружных миссионеров с их помощниками и приходских священников, а равно и в непосредственном ведении бесед с раскольниками» (§ 3 инструкции Олон. епарх. мисс.). Но проверять и руководить миссионерскою деятельностью указанных лиц, сидя в своём кабинете и лишь рассылая бумаги за №№ едва-ли согласится хоть кто-либо из епархиальных миссионеров, честно относящихся к своему делу, а Олонецкий миссионер не имеет даже и права поступать так, потому что в § 5 той же инструкции прямо сказано, что для лучшего ознакомления с расколом Олонецкой епархии и с миссионерскою деятельностью всех трудящихся в борьбе с расколом он должен посещать приходы, зараженные расколом. Между тем окружные миссионеры Олонецкой епархии и их помощники живут на дальнем расстоянии от места жительства епархиального миссионера (один только Петрозаводский окружный живет верстах в 50–55 да и то за Онежским озером); священники, требующие руководства и проверки миссионерской деятельности их, живут в 133 приходах, разбросанных на громадном пространстве Олонии, занимающей площадь, в 130719 кв. верст. Пути сообщения в Олонецкой губ., не смотря на усилия земств, неудовлетворительны, так что во многие приходы можно попасть только зимой, да и то с большим трудом. Но может ли епархиальный миссионер, занимающий какую-либо другую ответственную должность, проездить по миссии большую часть зимы без ущерба другим своим занятиям?

3) Как непременный член главного совета Александро-Свирского братства, которое в числе своих задач имеет и миссионерское дело, и член епархиального училищного совета Олонецкой епархии, миссионер должен не только участвовать в заседаниях этих советов, но и исполнять разные поручения их, на что нужно время.

4) Как главный руководитель миссии, он должен давать советы (нередко письменно, потому что иначе придется только ездить от одного миссионера и священника к другому) своим помощникам-миссионерам и приходским священникам, решать их недоумения и вообще «поддерживать с ними сношения неустанною перепиской без официальности», на что уходит, как знаю по личному опыту, очень много времени. А если еще к этому прибавить, что иное недоумение требует многочисленных справок, что раскольники придумывают всё новые и новые возражения, что наука о расколе идет вперед и епархиальному миссионеру, чтобы стоять на уровне её, необходимо следить за литературой, то труды его значительно увеличатся и свободного времени у него останется немного.

5) Как лицо, специально занимающееся изучением раскола и борьбой с ним, стоящее во главе целой отрасли церковной жизни, он обязан давать консистории свои заключения по делам, касающимся раскола, входить к местному преосвященному рапортами об открытии новых приходов, о построении церквей в местностях, зараженных расколом и т. п., писать отчеты о своих поездках по миссии, читать отчеты окружных миссионеров и их помощников, составлять годовой отчет о состоянии раскола и действиях миссии в Олонецкой епархии и мн. др.

6) Для выяснения миссионерских нужд епархии, епархиальный миссионер обязан созывать съезды (§ 14 инструк. Олон. епарх. мисс.), а для увеличения сил миссии – устраивать миссионерские курсы для мирян ревнителей православия и т. п.

7) На обязанности Олонецкого епархиального миссионера лежит устройство и заведывание епархиальной миссионерской библиотекой (§ 10 той же инстр.).

8) Наконец, не может же епархиальный миссионер не делиться печатно своею опытностью, своими наблюдениями над жизнью раскола с другими деятелями.

Если таковы обязанности Олонецкого епархиального миссионера, то судите сами, можно ли поручить исполнение их не только такому лицу, как кафедральный протоиерей А. Н., который состоит штатным членом консистории, благочинным градских церквей, председателем совета Олонецкого епарх. жен. училища, преподавателем русского языка и словесности в том же училище, цензором Олонецк. Епарх. Ведом., цензором проповедей и т. д., но и вообще лицу, занимающему какую-либо другую ответственную должность, каков, напр., преподаватель истории и обличения раскола в духовной семинарии? По моему мнению, ответ на этот вопрос может быть только отрицательный; говорю по опыту, ибо и сам я в течение одного года и 8 месяцев соединял в своём лице должность преподавателя местной семинарии по кафедре раскола и епархиального миссионера и по совести должен сказать, что даже при своём желании сделать всё, что требуется той или другой должностью, которое-нибудь дело должно страдать, почему и упросил бывшего преосвященного епископа Назария войти в Св. Синод с ходатайством об отделении должности епархиального миссионера от должности преподавателя семинарии по кафедре раскола, каковое ходатайство и было уважено.

К. Плотников

Маркову ставят в вину, что он самовольно стал во главе строительной комиссии. Из вышеизложенного ясно, что всё дело построения церкви велось на основании постановлений Мелекесской посадской думы, из которых ни одно не было отменено порядком, указанным в ст. 68 и 151 городового положения изд. 1870 г. Следовательно, постановление посадской думы, от 9 февраля 1890 г., коим учреждена строительная комиссия, применительно к ст. 73–75 городового положения, имело и имеет впредь до его отмены силу законного постановления. Такое учреждение особой строительной комиссии является совершенно согласным со ст. 73 город. полож., и последовавшими к сей статье разъяснениями правительствующего Сената.

Правильности и законности такой комиссии не отрицала и Самарская Дух. Консистория, которая в протоколе своем, от 25 мая 1890 г., разрешая постройку церкви, распорядилась назначить священника Иванова в состав комиссии по постройке церкви, каковая была учреждена думою. Хотя в ст. 75 городового положения указано, что учреждаемые городскими думами исполнительные комиссии состоят под председательством одного из членов городской управы, тем не менее нельзя признать противным закону то, что Марков, будучи председателем управы, принял на себя председательствование в комиссии согласно постановлению о том думы от 9 февраля 1890 г. – Но, во всяком случае, обвинять его в том, что он самовольно стал во главе комиссии, не представляется оснований, раз эта обязанность была им принята на себя по постановлению думы, законною властью не отмененному.

Если признать установленным, что Марков в качестве посадского головы по постановлению думы участвовал в учрежденной ею строительной комиссии, то следует также признать, что, согласно ст. 60 устава о предупреждении и пресечении преступлений, изд. 1890 г., устранить его от этого проявления общественной деятельности не представлялось бы законных оснований не только как лица, приписанного к единоверческой церкви, но и в том случае, если бы он действительно был раскольником.¹⁵⁷

По обвинению Маркова в продаже после пожара 1889 г. кирпича, заготовленного для постройки церкви, было уже сказано, что во избежание порчи этого кирпича Самарский губернатор сам советовал обратить его в продажу, и убыточного для постройки церкви в этом не было. Не обвинители не столько напирают на хозяйственную сторону этого распоряжения, сколько сетуют на то, что в продаже церковного кирпича на частные надобности было будто бы нечто оскорбительное для достоинства церкви. Такая постановка обвинения является столь явною натяжкою, которая даже едва-ли нуждается в подтверждении. Поставлено в вину Маркову и благочинному Люстрицкому то обстоятельство, что посадская управа, получив страховую премию в размере 6000 руб., обратила эту сумму, своим распоряжением, в церковно-строительный капитал, а не представила этой суммы в распоряжение епарх. начальства. – Насколько нам известно, страхование церковных зданий производится редко, и в данном случае посадское общественное управление явило похвальный пример заботливости и предусмотрительности, застраховавши на свой счет Старо-Никольскую церковь. – Так как страхователем была управа, то по страховому полису премия могла быть выдана только ей, и управа распорядилась этою премией правильно, обратив её сполна на построение храма, воздвигаемого на месте сгоревшей церкви. Иного назначения эта сумма не могла получить и по распоряжению епархиального начальства.

Враги Маркова обвиняли его в том, что будто бы он при закладке церкви самовольно отступил от распоряжения консистории, заложивши церковь не во имя св. Чудотворца. Николая, а во имя св. бл. князя Александра Невского (см. журнал Сам. Дух. Консистории от 14 августа 1892 года). Но и это обвинение по меньшей мере неосновательно.

Прежде чем состоялось журнальное определение консистории от 25 мая 1890 г., коим разрешалась постройка. Мелекесской церкви, посадский голова представлением от 17 марта 1890 г. за № 270, – в отмену первоначального ходатайства о построении двухпрестольной церкви по проекту академика Шервуда, просил преосвященного Серафима разрешить на месте сгоревшей Старо-Никольской церкви построить каменный храм с одним престолом во имя св. бл. князя Александра Невского. Это вторичное ходатайство, представленное в отмену первоначального, и было заслушано в журнале от 25 мая 1890 г., коим консистория определила: 1) «Испрашиваемое Мелекесскою посадскою думою построение каменной церкви в пос. Мелекесе взамен сгоревшей деревянной и на том же месте, по утвержденному проекту, на средства думы, разрешить; 2) на сооружение церкви выдать храмозданную грамоту; 3) в состав комиссии по постройке церкви, каковая имеет быть учреждена думою, от духовного ведомства назначить священника Старо-Никольской церкви (сгоревшей) Андрея Иванова; 4) освящение места и закладку храма поручить благочинному; 5) ему же предписать о ходе работ по постройке церкви доносить Его Преосвященству. По первому и третьему пунктам сообщить Мелекесскому посадскому голове, с возвращением утвержденного проекта церкви; по пунктам 4 и 5 послать указ благочинному 2 округа». Из приведенного дословного текста определения легко усмотреть, что в нём нет ни одного слова об обязательном сооружении храма во имя Святителя и Чудотворца Николая. Отсюда следует заключить, что посадский голова, получив выписки 1 и 3 пунктов консисторского определения, а также утвержденный проект на сооружение храма, должен был по получении этих документов пребывать в убеждении, что разрешение Консистории последовало именно в том виде, как о том ходатайствовало посадское общественное управление пред его преосвященством представлением от 17 марта 1890 г. за № 270.

Таким образом и это обвинение на Маркова неосновательно.

Правда, указом от 1891 г. за № 5450 Самарск. Дух. Консистория упразднила бывшую комиссию, отрешив и благочинного Люстрицкого от должности. Во главе новой строительной комиссии стал иерей Старо-Никольской церкви, о. Андрей Иванов.

«Православное население Мелекеса было очень признательно преосвященному Владимиру за его высокое покровительство и отныне считало себя безопасным от всяких притеснений со стороны раскольников Марковского толка». Так пишет г. Вельский. Но не так сообщал член строительной комиссии священник Андрей Иванов. Рапортом своим от 7 апреля 1893 г. за № 32 на имя его преосвященства о. Иванов сообщил: «Православное население п. Мелекеса ожидает окончания постройки нового храма с напряженным нетерпением; раскольники же в виду многих родственных отношений с православными, и самое главное, в виду предназначения храма служить памятником Царю Освободителю, относятся к постройке такового с сочувствием и одобрением. Что касается строителя храма Маркова, то, по моей священнической совести и по долгу священства, смею объяснить Вашему Преосвященству, что все, за исключением лиц Таратина, Сироткина и др., относятся к нему, Маркову, с искренней признательностью и благодарностью, неоднократно выраженной ему населением публично… И по совести говоря, ежели бы не Марков, то нового храма, если не совсем, то весьма долго не было бы в Мелекесе, ибо он первый подал мысль о сооружении такового, он изыскал источники и собрал нужный капитал и исходатайствовал разрешение на постройку; он же начал и ведет и, можно полагать, с Божией помощью окончит всё сооружение храма. К сему уместным полагаю доложить Вашему Преосвященству, что, кроме сооружения храма, Марков и во всех других случаях оказал своё усердие к делам церкви и желание приносить в этом отношении пользу своему обществу. Так, между прочим, вследствие ходатайства прихожан закрытого и впоследствии сгоревшего деревянного храма, Марков исходатайствовал об учреждении при этом храме другого штата; по его же ходатайству, доходившему до Св. Синода, возвращены в сказанный храм из нового иконы и церковная утварь, взятые туда по случаю упразднения деревянной церкви; по его же предложению эта деревянная церковь была в 1881 г, ремонтирована на средства городской кассы, и на эти же средства приняты были посадской думой страхование церквей, содержание приходского кладбища; по его же предложению была сооружена, в память мученической кончины в Бозе почившего Государя Александра II, каменная часовня; по предложению же Маркова сооружено думою несколько ценных икон, им пожертвованы облачения» и др.

Далее. В своей статье г. Вельский представил преосвященного Гурия таким легковерным и неосмотрительным, что можно со стороны подивиться его действиям и распоряжениям, касательно сооружения Мелекесского храма, чуть не в ущерб православию в Мелекесе, даже как будто на соблазн инородческого мусульманского населения, «с живым (?) интересом следящего за всеми фазисами борьбы православия с Федосеевской раскольнической сектой Марковского толка и с полным сочувствием и жалостью относящегося к угнетенному могущественной (?) сектой беззащитному православию».

Нигде во вверенной преосвященнейшему Гурию епархии, тем более в Мелекесе, не усматривается, чтобы православие находилось в «угнетенном» положении. – Благодарение Богу, при его содействии, православие всюду в епархии является великою силою во спасение всякому верующему, как и в Мелекесе, и в семействах бр. Марковых.

В Мелекесе живут три брата Марковых в отдельных домах, преосвященный несколько раз бывал у них и никогда не замечал ничего такого, что говорило бы не в пользу их отношений к православию…

Правда, отец Марковых вместе с сестрой своей, действительно, уклонились, и давно уже, от православия в раскол безбрачного толка, в каковом он и пребыл до своей смерти. Но сыновья его не были воспитаны им на строгих началах этой секты; напротив, с его благословения, вступили в браки с православными, присоединившись к православию на правах единоверия, и они нимало не сочувствуют какой бы то ни было раскольнической пропаганде в среде православного населения, тем более Федосеевского толка, который у нас, в Самарской епархии, совсем почти не прививается к старообрядцам вообще – как в Мелекесе, так и в окрестных селениях, где, как и во всём Ставропольском уезде, главным образом распространен раскол толка «Спасова согласия».¹⁵⁸

Напротив, судя по некоторым данным (частью приведенным выше), можно с уверенностью думать, что бр. Марковы более сочувствуют православию, не говоря уже о женах (исключая одной) и детях. Надобно видеть их духовную радость, когда преосвященный посещал Мелекес: для них это большой церковный праздник. Все, даже малые дети, не смотря на продолжительность архиерейского богослужения, выстаивают их с терпением до самого окончания, причем молятся так, как и все. – Бр. Марковы весьма сочувственно относятся к нашим церковным нуждам… Так в Ставропольском уезде в селе Никольском, на реке Черемшане (имение бр. Марковых), потребовалось строить для священника новый дом, а места в селе нет, кроме площади против церкви (площадь принадлежит Маркову). В просьбе уступить место под дом священника на этой площади Марков обществу отказал; но просьбу об этом преосвященного с удовольствием исполнил. – Он же в этом же селе помог местному причту в построении церковной школы. – Понадобилась в их имении, в с. Мулловке, Ставропольского уезда, церковная школа; Марковы, по собственной инициативе, строят оную, не жалея ни строительного материала из своих лесов, ни денег.

Старший брат, Константин, состоя городским головою, не малое внимание и сильное содействие оказывает к существованию в Мелекесе церковных школ. Нужно ли еще прибавлять фактов для доказательства того, что Марковы не враги православия и не пропагандисты раскола, когда и указанных, по моему мнению, довольно для этого.

Обер-Прокурор Св. Синода вскоре, по вступлении преосвященного Гурия на самарскую кафедру, прислал ему из своей канцелярии дело о постройке храма в пос. Мелекесе, с жалобами на Маркова и просил его убедительно со всем вниманием отнестись к нему, из опасения, чтобы при освящении сооруженного храма не возникло в народе волнения, именно по поводу посвящения его в честь Александра Невского, а не св. Николая.

Но прежде, чем получено было преосвященным это дело, его уже здесь – в Самаре – начали знакомить с постройкой храма в Мелекесе и именно в духе противников её… Кроме тех обвинений на Маркова, какие изложены в отношении епископа самарского от 5-го июля 1891 г. за № 5871, приведенных в статье Вельского, преосвященному говорили еще, что Марков, разобрав сгоревшую церковь, кирпич от оной употребил на постройку конюшен. – Преосвященный, пока еще ничего не зная (то было по его приезде в Самару), поверил было этому, но когда выяснилось, что старая церковь была деревянная, и сгорела она дотла, то преосвященный понял, что инсинуация против Маркова по постройке церкви зашла уже слишком далеко, что для достижения преднамеченных недобросовестных целей, в отношении к нему, не стесняются прибегать даже к невозможным выдумкам.

Внимательное ознакомление с делом по сооружению храма в Мелекесе показало владыке путь к решению оного скорый и правый, а именно: из дела преосвященный усмотрел, что с самого начала проектировано было Мелекесской думой соорудить, в память мученической кончины Императора Александра II, храм в честь св. бл. князя Александра Невского, имя которого носил почивший, о чём в своё время доведено было до сведения Государя Императора Александра III, от которого последовало на это Высочайшее соизволение и благодарность. А потому консистория после этого не вправе была настаивать на том, чтобы храм был посвящен св. Николаю. Когда владыка высказал это секретарю консистории, последний, начал просить его окончить дело мирным порядком, сознавая допущенную им ошибку в ведении дела, – после чего преосвященный сдал предложение в Консисторию о восстановлении прежней строительной комиссии под председательством Мелекесского головы К. Маркова, – и о передаче в её распоряжение строительного капитала. Это было в марте или апреле 1893 г., и работа быстро пошла в ход. – Начали потом доходить до преосвященного тревожные слухи, будто бы строящийся в Мелекесе храм дал весьма серьезные трещины, что заставило его ехать туда, чтобы лично осмотреть общую постройку храма и трещины. В августе преосвященный и был там. Как ни просили преосвященного на этот раз остановиться у Таратина или у Бурковых, но он, по некоторым соображениям, для пользы дела, предпочел остановиться у одного из местных священников, именно у о. Иванова, к которому, никуда не заезжая, прямо от всенощной и проехал. На другой день, совершив божественную литургию в старом Никольском храме, владыка внимательно осмотрел строящийся храм и снаружи, и внутри, причем его сопровождала масса народа. Осматривал преосвященный и трещины, не представлявшие никакой опасности зданию, ибо они свидетельствовали лишь о правильной осадке здания, например, трещины на стенах паперти. Осматривая здание и трещины, преосвященный высказывал свои суждения о них вслух всего народа, сопутствовавшего ему, объясняя, в каком месте и в каком направлении трещины могли бы действительно представлять опасность для здания, но таковых трещин в строящемся храме не оказалось, – а оказались лишь такие и в таких местах, какие неизбежны вообще в каменных зданиях. Всё это весьма успокоительно подействовало на народ. – По осмотре храма преосвященный счел долгом посетить местного протоиерея Люстрицкого, которого снова восстановил в должности благочинного, посетил и городского голову Маркова, присутствовавшего и при осмотре строящейся церкви.

При осмотре строящегося храма, последний оказался внутри отштукатуренным, и преосвященный застал кладку печей центрального отопления, из чего заключил, что храм к концу года может быть приготовлен к освящению, так как иконостас уже на половину был изготовлен, почему владыка и выразил желание приехать в декабре для его освящения, если не встретится еще каких-либо препятствий к окончанию внутренней отделки храма. – В декабре преосвященный собрался объехать Ставропольский уезд для обозрения церквей и приходов, при чем назначил и день освящения Мелекесского храма 19 числа, получив донесение местного благочинного, что он к освящению приготовлен совершенно, но из «Мелекесских раскольничьих главарей» никто не являлся к преосвященному «со всяческим смирением и низкими поклонами просить его освятить новую церковь и никто из них не обещался ему перейти из раскола кто в единоверие, а кто и в православие»… Всё это происходило только в воображении Вельского, как и последующее его повествование о том, как «полицейские их клевреты как-то задворками провозили преосвященного прямо в хоромы раскольников Марковых, где будто бы ожидали его роскошный прием и царское угощение». – Ни для полиции, ни для преосвященного не было никакой надобности «пробираться задворками» в дом Марковых, где приготовлено было для него помещение. Преосвященный ехал по главным улицам Мелекеса открыто в своей «кошеве» с кибиткой без всякой помпы, причем свиту его составляли, как и всегда, один иподиакон и келейник, к «отменным кормлениям и даяниям благим» не привыкшие, за чем преосвященный весьма строго наблюдает. По поводу этого, в начале его служения в Самаре, им сделано было распоряжение, чтобы, отнюдь не давали «благодарностей» сопутствующим ему иподиакону и келейнику, и чтобы «отменных кормлений» отнюдь не допускалось. Сущую неправду говорит Вельский, будто бы на этот раз купцы Бурковы сделали обширные приготовления к приему преосвященного к себе… Этого не могло быть уже и потому, что им предстояла забота, принять преосвященного 19 декабря, в день освящения Мелекесского храма, вечером в с. Высоком-Колке, куда, владыка из Мелекеса должен был, по маршруту, отправиться также для освящения храма, в сооружении которого Степан Логгинович Бурков принимал деятельное участие.

На торжестве освящения Мелекесского храма никому не возбранялось быть – как православным, так и раскольникам. – Правда, полиция в предотвращение беспорядков, осторожно впускала в церковь народ, но преосвященный распорядился, чтобы предоставлена была полная возможность присутствовать в храме всем желающим, и храм был полон. Были ли при этом Мелекесские раскольники, – не знаем; но православных не было никакой надобности на торжестве освящения храма «оттирать на последний план» как пишет Вельский.

С какой стати Вельский называет Таратина и Сироткина вождями православных, решительно не понимаем…. Для православных это оскорбительно, ибо они хорошо понимают, что вождями их могут быть только богопоставленные пастыри, а не светские и привилегированные особы, хотя бы и отличающиеся добрыми нравами… Но жаль, что гг. Сироткин и Таратин уехали из посада и не были на освящении храма.

Что касается Марковых, то они никогда не были и не состоят раскольничьими главарями, – и в этом как преосвященный, так и его ближайшие помощники в борьбе с расколом более и более удостоверяются, – и нимало они не действуют во вред православию; а посему преосвященный не имел ни малейшего основания «выражать духовным и светским лицам своё разочарование по поводу якобы неисполнения раскольничьими главарями обещания перейти в православие, прямо говоря, якобы, что раскольники Марковского толка со своими клевретами его обманули (?) и подвели (?)». Это дерзкая ложь в устах и Вельского, измышленная им, Бог знает, с какою целью, конечно, не с доброю только.

Последнее сообщение г. Вельского, как и вся статья, тоже не справедливо.

Г. Вельский пишет, что, тело умершей Бурковой (раскольницы издавна) «уложили раскольники в дубовое корыто», что они «нарочно понесли тело умершей кругом православного собора, – которого в Мелекесе нет, – причем раскольники будто бы «так неистово и громко гнусили, распевая свои песни, что совсем заглушили церковное пение».

В «дубовое корыто» раскольники не кладут тела умерших, а хоронят так же, как и мы; при погребениях «песен своих» не поют, а поют погребальные стихиры, ирмосы, что делается и у нас.

Посада Мелекеса иерей о. Высоков, по своей священнической совести, уверяет, что г. Вельский неправду пишет, якобы раскольники своим пением заглушили церковное пение в храме.

Однако довольно надеемся, что читатели «Миссионерского Обозрения» убедились, как безбожно извращены все обстоятельства дела в лживой статье г. Вельского.

Самарский епархиальный миссионер, иерей

Димитрий Александров

Написано не чернилами, но на скрижалях сердца плотяных (2Кор.3:3).

Два слова к читателю. – Нижегородские впечатления и наблюдении. – Раскольничьи состязания и миссионерский съезд. – Достойное внимания письмо интеллигента. – Проект христианского союза духовной взаимопомощи. – О духоборах.

Наш отдел «Со скрижалей сердца», как видите, читатель, мы на этот раз помещаем не в обычном его месте (среди Дневников), а в конце книжки, в качестве как бы «редакционного послесловия». Здесь будем и впредь печатать наши беседы «по сердцу». И это вот почему. Трудно редактору найти свободный и спокойный час на составление затиснутого в средину книжки журнала отдела, посвященного животрепещущим темам, когда разгар работы редакционной машины поглощает всё внимание «кормчего», когда каждое утро властно повелевает вам делать то срочное и неотложное, что никак не предусматривалось вечером, а вечер диктует свои неотложные заботы завтрашнему дню; когда зорким оком нужно смотреть не только за каждою печатающеюся статьей, но и за каждою строкою, за каждым словом, памятуя неложное обещание Божественного Учителя, –«за каждое праздное слово потребовать ответа в день он» на страшном и нелицеприятном Его суде… И вот одно нужно пустить в печать, другое приостановить, третье заменить, иное сократить, а в этом добавить, тут пояснить, там осветить и проч.

А тут трудность согласования интересов редактора и издателя: как редактору, хочется и ту, и другую статью пропустить поскорее, и того, и другого автора не обидеть, утешить, поощрить, ответить на злобу дня; а как издателю, приходится то и дело считаться с объемом книжки, ибо каждый лишний новый лист влечет сотенные сверх сметы расходы, которые в год превращаются в тысячные.

И вот среди такой-то суеты время мчится… и незаметно подкрадывается срок выпуска книжки. Тогда приходится или своею статьей задерживать номер, огорчая чрез это дорогих читателей несвоевременностью выхода «Миссионерского Обозрения», или же отлагать свою статью… А в этом случае остается без отклика сердца много такого животрепещущего, о котором, «если молчать, то ведь и камни возопиют»…

Другое будет дело, когда наши беседы пойдут, как сейчас, «послесловием», – в конце каждой книжки: тут уже жар нервного, напряженного труда сваливается с плеч редакционного кормчего, уже повеет прохладою душевного спокойствия, почувствуется отрада исполненного и пред читателями месячного долга… Здесь можно найти время и поразмыслить, и вспомянуть «дни древние», и «поучиться «во всех делах» и прошлого, и настоящего.

Удобнее будет в конце книжки высказать свой взгляд и обратить внимание читателя на ту или другую из помещенным статей, кое о чём оговориться, кое-что восполнить из недосказанного, исправить недочеты в редакционном отношении и т. д.

Вот мотивы перенесения нашего отдела «Со скрижалей сердца» в самый конец журнала.

* * *

Мы так давно не беседовали с вами, читатель, и так много за это время молчания напечатлелось на «скрижалях» нашего сердца, что не знаешь – с чего начать, какую тему предпочесть… С особою любовью воспоминания наши останавливаются на наблюдениях и впечатлениях, вынесенных из Нижегородского миссионерского съезда; на нём мы и остановим ваше внимание; к тому же съезд этот остался как-то неотмеченным у нас на страницах «Миссионерского Обозрения».

Нижегородский съезд отличался скромною, бесшумною, почти что келейною обстановкой, замыкаясь более в круг своих местных интересов, ограничиваясь исключительно церковными народно-миссионерскими вопросами и дело нашей миссии казалось как-бы чуждым и для администрации, и для печати, и общества. Не было ни огласки об открытии съезда, ни оказательства его бытия и деятельности. Объясняется эго отчасти святительским смирением нового кормчего нижегородского церковного корабля, досточтимого епископа Назария, который любит творить все дела своего мудрого, любвеобильного управления в величавой простоте и тишине. С другой стороны, объясняется эта обстановка, при которой происходил нижегородский миссионерский съезд и протекает вся деятельность местной миссии, плодом отношений к ней со стороны тамошней администрации и особым настроением местного общества.

Нижний ведь родина не только старого славного героя – Минина-Сухорукого, но и новомодного Максима Горького с духовно-прокаженными босяцкими типами его литературы, со смердящею страшными греховными язвами философией его произведений…

Миссионер, если он хочет стоять на высоте своего положения и призвания, должен приобресть наблюдательность и способность проникновения в душу как отдельных людей, так и в окружающую духовную атмосферу…

Мы не претендуем на этот не только дар, но и искусство. Однако в духовном настроении общественной жизни Нижнего не могли не чувствовать новых веяний более, чем где-либо в другом провинциальном центре… Известная истина, что если лекторы и ораторы воздействуют на слушателей, то и настроение последних в свою очередь сообщается и первым.

Это ощущение мы пережили во время нашей лекции, посвященной критике лжеучения гр. Л. Толстого. Публикаций о лекции почти не было (раз напечатано была в газете), однако огромная аудитория была переполнена слушателями, и многим пришлось отказать. При зловещей тишине началась, продолжалась и закончилась беседа…

Состав публики был чрезвычайно разнообразный: начиная с архиерея со всем его воинством духовным (городским духовенством) и кончая местными заядлыми толстовистами. Один из них, убеленный сединами старец, бывший откупщик, как-то непокойно всё время переминался на стуле и, не дождавшись окончания первой части лекции, демонстративно вышел из аудитории, стуча по полу своим увесистым костылем. Через день владыка Назарий получил от сего старца ругательное письмо, с эпиграфом: «неведите бо, что творите»…

Другой пылкий толстовист стремительно подбежал к нам, едва окончили мы первую часть лекции, с нервным (но не грозным) предостережением, что де он следит за нами и сейчас пошлет отчет самому графу в Ясную Поляну. Мы поблагодарили за лестное внимание и, благословись, со спокойной совестью… продолжали свою беседу, в конце которой удостоились от сего же агента Ясной Поляны аттестации в беспристрастии, и христианском отношении к «великому писателю»… Sapienti sat.

Однако, главный интерес наших наблюдений в Нижнем сосредоточивался не в новых веяниях и людях, а всё на том же старом расколе… Огромная численная его сила до (80 т.) здесь и в городе, и епархии; последняя является родиною трех столпов раскола: – закоснелого и неистового протопопа Аввакума, – сладенького хитроумного честолюбца – Арсения Швецова и ловкого дипломата Н. А. Бугрова (глава беглопоповщины). Во время, ярмарки Нижний искони служил всероссийским центром расколо-учительства: сюда съезжаются все прославленные в расколе апологеты и начетчики; здесь, под покровительством купцов-богатеев, устраивается своего рода словесный бой, – миссионерский турнир между представителями разных сект. Мы об этом давно знали, но надлежаще не представляли, как это творится…

Однажды во время съезда местный миссионер, почтенный о. протоиерей Фиалковский говорит нам: «Как быть? Раскольники меня сегодня просили быть у них в 3 часа на беседе посредником, а нужно бы и на своей беседе по быть?…»

– Каким посредником? – спрашиваю я.

– Видите ли, вот уже целую неделю поморцы «режутся» со спасовцами и никак не могут «прикончить» прений, ну, вот и просят меня рассудить их, кто правее, да за порядком наблюсти, – так как страсти-то у них сильно, говорят, расходились, того и гляди в бороды вцепимся…

– Конечно, надо идти к раскольникам, благо зовут, да кстати проведите туда и меня.

– А если обидятся, скажут, зачем привел «чужестранного»…

– Ничего, ведь вы же «посредник», судия праведный…

– Нет, лучше я наперед спрошу, а то рассердятся, доверять перестанут; пойдем мы вместе, но я войду вперед, да и спрошу, можно ли, а вы посидите «у ворот».

– С удовольствием, – готов хоть и под подворотнею сидеть, лишь бы только проникнуть и заглянуть глазом исследователя на это сонмище. А сам себе я думаю, ведь это – редкость, диво: православный миссионер, протоиерей, убеленный сединами, – приглашается враждующими расколо-учителями посредником, авторитетным судьей… сказать своё слово правды… совсем новые горизонты… Какой момент для сеяния семян истины и мира… И понял я, почему этот скромный миссионер, совсем у нас не из словесных забияк, – так любим и ценится в епархии?… А потому, что сердце у него доброе и нрав хороший, открытый, благодушный, незлобивый, смирением и простотой богат он…

Сначала мы с о. протоиереем ехали, а потом шли пешком по разным переулкам, наконец, подошли к дому, куда в ворота и «нырнул» мой спутник. Я жду, смотрю, – на дощечке дома написана фамилия хозяина – еврея… Зачем, думаю, в Нижнем оказался домохозяин еврей, и как к жидовину попали староверы со своими беседами?… Недолго пришлось ждать «у ворот», какая-то чуйка скоро ввела меня в своеобразную аудиторию…

Едва проникли мы в подворотню, как будто из земли вырос пред нами четыреугольный квадрат – двор, кругом обнесенный высокими постройками. Вся площадь этого четыреугольника была до тесноты наполнена мужчинами разного возраста, – седыми с большущими бородами и юнцами безусыми, – все в черных длиннополых кафтанах и чуйках, в своеобразных высоких шляпах и картузах. На правой стороне вверху, над сараем, на помосте (подобие полатей в мужицкой избе) сидели отменные типы, – бородатые, почтенных лет люди, с седыми большущими бородами, всклокоченными волосами, с глазами устремленными вниз, на средину, с тетрадками и карандашами в руках… Люди эти то надевали свои высокие шляпы, то снимали, отирая со лба пот большими полотенцами. Всё это «аввакумы», подумали мы… С трех других сторон из окон трехэтажного здания смотрели любопытные, но уже ягоды другого поля, – «стрикулисты и модницы никониане»…

Одна группа приютилась у стены на дровяном складе; здесь обращали на себя внимание два молодых человека, резко выделявшиеся среди других: они были одеты в модные, зеленоватого цвета пиджаки, в шляпах на голове венгерского фасона. Один плотный, высокий, рыжебородый, в золотых очках, с самодовольным видом, другой – небольшой, жиденький, черненький, как вьюн, – юркий и нервный.

– Что это за венгры, там вон, на дровах-то? – спросил меня сосед, подобно мне издали рассматривавший своеобразную публику.

– Сам первый раз здесь, – ответил я.

После узнали мы, что «венгры» эти – прославленные апологеты австрийской секты: Феодор Еф. Мельников (рыжебородый), редактор «Слова Правды» и Иван Григорьевич Усов…

День клонился к вечеру, погода стаяла тихая, но свежая, однако от давки и скопления народа чувствовалась духота и в этой, с небесною крышей, аудитории, к тому же из-под сарая, где восседали раскольничьи Патриции – «аввакумы», – несло нестерпимой вонью…

Взоры толпы сосредоточивались на средине двора, откуда доносилась энергичная речь старческого, но резкого дребезжащего голоса: – «ваш Кузьма бродяга»… Там же восседал и наш о. «посредник»-миссионер… Стараемся протиснуться к центру. Тут картина, достойная кисти художника.

Как раз по средине двора-четыреугольника сомкнуто несколько столов, установленных великими и малыми «кожаными» книгами.

Друг против друга сидят два совопросника со своими ассистентами. Один – представитель, апологет и наставник «отче» поморской секты, другой – только апологет и начетчик Спасова согласия – нетовщины. Первый – коренастый старик лет 60, лысый, с густой длинной бородой, как у еврейского цадика, с увесистыми очками на носу; угрюмый, суровый, спокойный вид и торжественный тон речи старца этого вещал, что он находится при отправлений священнодействия… Это был некто Надежин, измлада совращенный в раскол из причетнических детей, а теперь считается самым искусным начетчиком и защитником поморской секты. Около него, справа сидел рыжий, пухлый мужик, пред которым на столе лежала записная тетрадь, несколько карандашей и серебряные часы, – а слева от Надежина – провинциальный торговец в пиджаке, с бегающими и сверкающими фанатическим блеском глазами, с жестами человека, готового сейчас же кинуться на вас со словесными, а то и с настоящими пинками.

Это молодой, выбивающийся начетчик из каких-то провинциальных трущоб, он прибыл, чтобы попробовать свои силы и показать свои зубы на ярмарочном турнире собеседников.

Собеседников-поморцев окружает, сидя на скамьях, целая группа корифеев секты, многие с записными тетрадками в руках, все, как и начетчики, с непокрытыми головами.

Напротив поместился апологет спасовцев – небезызвестный слепец Коновалов; мужчина лет 40, рябоватый шатен, это новый в расколе тип адвоката-краснобая. Говорит Коновалов ровно, плавно, толково, без запальчивости, но кусательно и ехидно. Он считается «непреоборимым» защитником Спасова согласия, его вызывают даже в Сибирь на беседы. Коновалов, как слепец, поражает феноменальной памятью и знанием цитат, которые или сам наизусть декламирует, или, по его указанию, вычитывает состоящий при его особе «отрок»-раскольник и тоже типичный экземпляр, – будущий фанатик и начетчик-забияка. Слепца окружают спасовцы.

Беседы ведутся на установленных вперед условиях, – каждый начетчик говорит определенное время (кажется, полчаса, если не целый час), другой в это время слушает, записывает для памяти положения противника и уже не смеет перебивать, пока не «окончатся минуты», если же перебьет, то пропавшие минуты засчитываются.

Когда мы вошли и усаживались, – очередь говорить нaступала слепца Коновалова, отрок его заявляет – «наши минуты пропадают».

– Ишь важность какая, испужался; что такое минута пред вечностью, – раздается голос со стороны поморцев.

– Нет, ставь минуты вновь, – требовательно заявляет Коновалов.

– Не спорь, – «ставь им минуты», пусть наши пропадают, эка важность, – несть спасения во многоглаголании, наставительно разрешает спор сам Надежин.

Прерванная беседа началась. Вопрос касался истории обеих сект и того положения, какая секта – Спасова или Поморская – ведет непосредственное преемство от первоучителей – Аввакума, Неронова и др. Поморец Надежин доказывал, что Спасово согласие явилось позже Поморского на 150 лет и происходит от какого-то Кузьмы, безвестного, безграмотного пастуха и бродяги, а что-де их, поморцев, знает и история, и Царь, ибо на их имя были царские указы Петра, Екатерины об особом сборе за раскольничьи бороды и кафтаны, а на имя Спасовцев не было никогда ни одного царского указа… С гордостью опирался на эти документы Надежин. Казалось, Коновалов безответен должен бы быть.

Однако слепец искусно и любопытно отпарировал все нападки Надежина ссылками на новейших историков. И вот посыпались цитаты, и слышны знакомые всё имена: Стрельбицкого, Плотникова, Смирнова, Кожанчикова, Александра Бравковича (архиеп. Никанора), митрополита Макария… В конце концов слепец сделал выводы, что Кузьма чуть ли у Аввакума или Неронова не был дьячком и служил с ними вместе в Москве «на сушиле».

Мы были два дня подряд на этих беседах, просиживая часов по 5. И вот слышали, как на первой беседе Коновалов соглашался, что основатель их секты, Кузьма, был неграмотный мужик, но в защиту своего родоначальника привел убедительную справку, что и в церковной истории известен патриарх неграмотный, 40 лет отлично управлявший епархией.

А на другой день слышим, Коновалов уже доказывал, что Кузьма был отлично грамотный и ссылался на историка (кажется о. Стрельбицкого).

– Смотри-ка, барин, за ночь слепой-то сделал Кузьму грамотным, – вот искусник-то, – шепчет мне сосед поморец, не даром он по сотне лупит за беседу-то…

Такие же состязания Коновалов-слепец вел с Мельниковым и Усовым, – ловкими адвокатами австрийской секты. Появлялся он и на беседах православных миссионеров.

Непосредственные наблюдения над нижегородскими раскольничьими беседами многое нам и прояснили, и подтвердили. Подтвердили прежде всего неосновательность мнений тех близоруких противников миссии, которые, как аргумент, пускают то соображение, что якобы миссионерские беседы только разжигают пытливость в спокойно дремлющей раскольничьей массе, создают в среде её защитников и апологетов, что будто бы видные в расколе современные ратоборцы созданы беседами православных миссионеров; а потому лучше-де не трогать раскол, пусть себе спокойно дремлет до страшного суда Христова. Всё равно-де никого вы не обратите… Какое и жестокосердие, и круглое невежество в деле расколоведения и миссии!… Раскол всегда переживал мучительное брожение и внутреннюю смуту, породившую такое множество сект, а мы, – православные пастыри, миссионеры, – всегда безмятежно предоставляли его себе самому и просмотрели много благоприятных моментов. Не дремлет и теперь раскол. Поглощающую другие толки пропаганду и упорную борьбу ведет австрийская секта, не отстают от неё и другие, а если у кого не ленивы и половчее начетчики, те имеют явный успех в совращении. Науку свою начетчики и апологеты получают совсем не в школе нашей православной миссии, скорее, наоборот, мы учимся у них вот на таких, как вышеописанные раскольничьи беседы. Не обинуясь скажем, что нам самим полезно поучиться приемам и методам… раскольничьих начетчиков, и я бы посоветовал каждому начинающему миссионеру август месяц провести в Нижнем, послушать хотя бы вот на этих задворках раскольничьи состязания. Право, не пожалеете: будет и полезно, и поучительно окунуться в этот для многих из нас неведомый лабиринт.

Прояснилось же нам на этих беседах отношение раскольников к истории своей; мы впервые воочию убедились, какую важность имеют детали исторические, которыми не дорожат, а иногда калечат и сами историки наши и наставники семинарий… Им вся эта история раскольничьей борьбы кажется мусором и хламом, а вот посмотрите-ка как каждой строкой о Спасовой секте, каждой ошибкой наших историков пользовался Коновалов и, как мозаику, возводил здание своеобразной своей истории секты… Врет, ведь, а выходит убедительно, его слушают, ему верят тысячи, за этим слепцом даровитым идут другие слепцы…

Надежин – поморец оказался слабым в состязании, т. к. он не знал новейших исследований по расколу и пользовался какою-то ветхою книжечкою Попова, которую Коновалов разбил на основании позднейших солидных исследований. Мы уверены, что Коновалов также посадил бы на мель и наших миссионеров, особенно из начетчиков-простецов, которые дальше старопечатных книг не идут. – Нет, раскол не дремлет… и не стоит в состоянии окаменелости прежней, нет, он копошится и роется в подземелье, как крот, – как паук, прядет он свои сети, едва заметные, особенно для близоруких…

Прояснилось нам также и то высокое, чисто всероссийское, миссионерское значение православных ярмарочных бесед, которые заведены в Нижнем около 20 лет, именно, как противовес подобным раскольничьим прениям.

Многим, даже власть имущим, издали кажется, что ярморочные наши беседы дело скорее обычая, чем действительной нужды. Люди приезжают на ярмарку – «куплю деяти», а их думают завлечь на прения о вере, да еще в будние дни, какой может быть толк от этих бесед? – возражают скептики.

А вот находят же толк спасовцы с поморцами целую неделю «резаться», часов по 15 в сутки, и слушает же их жаждущая толпа человек от 100–200; из них десятка два молодых начетчиков стоят и сидят с тетрадками в руках, жадно внимая каждому слову своих учителей…

Повторяем, Нижний во время ярмарки искони служит и торжищем раскольничьей веры.

Вы здесь можете приобрести невозбранно в особых магазинах любой из раскольничьих подпольных трактатов. В этом году раскольничьи затейщики, как какие-н. прокламации, разбрасывали в ярмарочном доме гектографированную брошюру «Раскольничья депутация в Ялте, для подачи всеподданнейшего прошения», а также копию секретного циркуляра министра, направленного в пользу раскольников, который, по наведенным нами справкам, оказался подложным. Вот какая в Нижнем идет пропаганда раскола!

Нет, нужно пожелать, чтобы православные собеседования ярмарочные были как можно лучше поставлены, так чтобы могли, действительно, привлечь к себе раскольников и вытащить их из жидовских трущоб на открытую борьбу. К сожалению, теперь нельзя похвалиться нашими-то беседами. Новый епископ Назарий озабочен их реформой и наилучшей постановкой. Прежде всего – нужно там другое место для бесед – собор совершенно неподходящая аудитория. Нужно на это время привлечь извне лучшие боевые силы, а местные сплотнить, объединить в действиях и воззрениях на предмет той или другой беседы. Словом, нужны спевки и дирижер. Но об этом в другой раз побеседуем, а теперь скажем, что, слава Богу, и такие беседы существуют и приносят свой плод.

Теперь два слова о съезде миссионерском. Это уже не первый в Нижнем съезд; нынешний съезд был многолюднее прежнего, – в нём участвовали до 35 священников приходов, зараженных расколо-сектантскими заблуждениями, и до 15 миссионерских сотрудников из мирян-начетчиков. Боевые совещания касались положения единоверия, которое охарактеризовано удивительно мрачными чертами – чисто раскольничьего раздорничества в отношении православной Церкви.

Преосвященный Назарий сам председательствовал на этих совещаниях и убедился, как в Нижегородской епархии ненормально стоит дело единоверия, и что так его нельзя далее оставить. Необходимо прежде всего действовать миссионерски (перевоспитывать) на единоверческое духовенство, которое само не очистилось от раскольничьих предрассудков, – виноваты здесь и наши миссионеры – руководители единоверческого духовенства… Но об этом больном вопросе тоже в другой раз.

На съезде выяснилось также, что лжеучение толстовства успешно пролагает себе путь в среду молоканства и прививается среди рабочих на фабриках. Есть новый очаг штундизма в пашковской оправе. Словом, плевел много в земле Низовской.

Съезд вел свои занятия под председательством одного из энергичнейших представителей местной миссии и духовенства, прот. А.А. Порфирьева, он же преподаватель семинарии по кафедре раскола. В качестве руководителя бесед и совещаний съезда по вопросам раскола – был приглашен епископом почтенный проф. Н.И. Ивановский.

Чтобы показать, как умеет маститый миссионер-профессор располагать сердца своих оппонентов-раскольников, отметим такой эпизод. Однажды рано утром в нижний этаж архиерейского дома, как-то крадучись, проник старичок с какой-то кадочкой. Келейные, приняв его за бродягу, хотели уже выпроводить старичка, который казался подозрительным своею какою-то таинственностью, недомолвками… Оказалось, – что это бегунский наставник Ермолаич, – разыскивающий проф. Ивановского. Николай Иванович охотно, как всегда и везде, со свойственной ему чисто миссионерской простотой принял бегуна в своих комнатах.

– Ты мне, Николай Иванович, антихриста-то в прошлогодней беседе, помнишь – нашел, успокоил меня, а я вот тебе за это липового медку принес, – извини Христа ради, – прими, не обессудь, – с чайком выпьешь…

– Спасибо, старинушка, за дружбу, только ты напрасно этим себя потревожил, мне тут архиерей дает медок-то, ведь у него своя пасека.

– Ничего, Николай Иванович, а ты и архиерея-то моим медком «попотчуй», – его «народ» и наши-то начинают «повожать», – уж очень ласков да доступен, говорят люди, когда ни приди, хоть ночью, с просьбою какою ни на есть, не прогонит, – угости ты его, Николай Иванович.

– Ну, раз уж ты хочешь архиерея угостить, – приму медок, да ты подожди-ка, архиерей-то сам скоро сюда придет чай пить; вот, ты ему и объяснишь, что мол мед-то, пополам нам нужно с ним съесть, да и благословение получишь, – шутил Николай Иванович.

– Нет, что ты, Николай Иванович! благословение-то разве могу я получить? Что ты, спаси тебя Христос, испуганно лепетал Ермолаич.

– А нам-то с архиереем мед-то твой можно есть?

– А Евстолюешка-то приедет в Нижний? Чай, совсем уж взрослая стала, – поспешил Ермолаич замять разговор о благословении и архиерее.

Евстолюешка – это своего рода «дочь бегунского полка», – воспитанница секты, которую Николай Иванович присоединил к Церкви и дал образование в епархиальном училище.

Рассказы этой девушки, бывшей бегунки, печатались у нас; теперь Елисавета Белякова поступила учительницей в раскольничье село и будет в то же время миссионерствовать.

* * *

Долгом считаем обратить ваше, дорогие читатели, внимание на вопрос огромной важности, который поставлен на вид к всестороннему обсуждению и должному разрешению в первой статье настоящей книжки.

Для иллюстрации того, насколько действительно назрела потребность в миссии среди интеллигенции, помещаем в дополнение к докладу почтенного нашего сотрудника о. Фуделя нижеследующее правдивое письмо неизвестного нам интеллигента. Очевидно, автор из числа тех людей нашего духовно-смятенного времени, которые жаждут и ищут «воды живой», но не знают, как и откуда подойти к тому заветному, но забытому нашей интеллигенцией вечно текущему кладезю, который обретается «в Церкви Бога жива, яже есть столп и утверждение истины».

Письмо это интересно также и в том отношении, что является убедительною апологией высокого значения миссионерства вообще и в частности ничем не заменимой важности живого обмена мнений по вопросам веры, в форме миссионерских собеседований. Отрадно знать, что преимущество миссионерского метода церковного учительства начинает находить себе оценку и признание враждебной нам среды светского общества. Это одно в деле миссии составляет огромный шаг вперед.

Вот это письмо.

Милостивый Государь, Г. Редактор!

Прошу прощения, что обращаюсь к вам с письмом, не имея чести знать вас лично; но я знаю вашу деятельность и ваш журнал и хочу верить, что вы не вмените в вину светскому человеку его смелость. Позвольте мне сказать несколько искренних слов относительно «Миссионерского Обозрения» и его задач, какими они мне представляются.

Вы глубоко понимаете и принимаете к сердцу дело миссионерства; в журнале вашем даются полные отчеты, как дело это ведется среди сектантов из народа. Миссионер, приезжая в какое-либо место, вызывает представителя местной секты, и – не говорит ему проповеди, но собеседует с ним, при стечении слушающих, и дает ему свободу ответа, возражения, борется с ним разумным оружием слова. Если бы сектанту не предоставлено было права возражать, слова миссионера не были бы действенны для слушающих, которые вольны были бы предположить, что у сектанта имеются и веские возражения, – лишь не высказанные; сами сектанты этим молчанием своим, конечно, пользовались бы. Таким образом для слушателей многое осталось бы не разъясненным и не побежденным. Задачи «Миссионер. Обозр.» мне кажутся, потенциально, очень широкими. Миссионерство не может ограничивать свою деятельность рамками жизни народной: в нём нуждается также и теперешнее культурное общество. Чем оно, в громадном большинстве, отличается от сектантов? Лишь тем, что у сектантов, хоть извращенная, хоть грубая, но есть какая-то своя вера; а у нас, интеллигентных людей, своей веры нет. Зато есть жажда веры, всё усиливающаяся в последнее время, охватывающая самые разнородные кружки – и не имеющая утоления. Люди ищут «воды живой» – и не знают, где искать. Как и сектанту, каждому из нас нужна беседа, с правом ответа, с правом заявления своих сомнений, с возможностью возражать, чтобы получить разъяснение. Если бы «Мисс. Об.» открывало свои страницы не только людям одного единомысленного направления, людям, так сказать, готовым, нашедшим, – но равно и людям ищущим, – правда его была бы действеннее и победа правды явнее. Вы скажете, что для возражений, если точно есть в обществе интерес к религии, существуют другие журналы, светские; но позвольте мне быть с вами прямым. Вы знаете, что свобода возражать может быть дана лишь самим миссионером. Повторяю, религиозные запросы нынешней культурной среды растут; и надо идти на помощь, – как миссионеры ходят к людям простым, – всегда применяясь к данной среде и её умственному уровню. Вы, может быть, скажете мне: зачем писать? Кто сомневается, кто ищет, – пусть идет к наставнику-духовнику и говорит с ними наедине. Но из нас один, два пойдут, а третий, возможно, и не пойдет; и даже допустим, эти один, два и получат разъяснения, – все-таки другие-то останутся, как были, в тоскливом метании, в невысказанных сомнениях, без помощи. Миссионерство – не гласное ли, не общественное ли дело? Миссионер едет к сектантам, ищет их, говорит с ними при народе, слушает с кротостью их возражения, даже грубые иногда, благодаря неразвитости, – что, конечно, невозможно, если возражает человек культурный.

Печать, слово, журнал – вот форма миссионерского собеседования, нужная теперь, пригодная в обществе людей образованных. И, думается мне, что «Миссионерское Обозрение» могло бы сыграть роль той горницы, в которой православный учитель среди народа говорит с заблуждающимися, – если бы, конечно, оно захотело распространить своё влияние и на жизнь современной культурной среды.

Примите и проч.

Окончивший СПБ. университет А. М. Д.

Спб. 18 окт.

Со своей стороны ответим нашему корреспонденту, что редакция «Мисс. Обозр.» совершенно согласно с ним в понимании задач миссии, как дела гласного и общественного. Миссия и сама очень желает и всемерно стремится послужить не только народу, но и культурным слоям нашего общества. Не наша вина в том, если светское общество не хочет нас знать. Для письменного обмена мнениями у нас уже два года отведен отдел под заглавием: «Из миссионерских запросов». Сделайте милость, вопрошайте; поверьте, что мы, по завету апостола, всегда готовы дать посильный ответ вопрошающим об уповании.

Скажем более того: мы, поддерживаемые людьми, подобно вам, духовною жаждою томимыми, одушевлены заботою приобрести в столице прямо-таки настоящую «горницу», о которой вы говорите символически, т. е. приобресть право собраний для обуреваемых сомнениями в вере интеллигентных людей, совместно с апологетами и пастырями Церкви для живого, непринужденного христианского и братского обмена мнений по вопросам веры и знания, словом, создать sui generis христианский союз духовной взаимопомощи.

Грядите и вы к нам, если, Господу споспешествующу, благая идея эта найдет осуществление.

* * *

Два слова о канадских духоборах.

В некоторых газетах доселе продолжают сообщать сведения, усыпляющие чуткость русского сердца к судьбе злосчастных духоборов в Америке, благоденствие которых будто бы растет, и все недоразумения у них с правительством местным покончены.

Между тем мы имеем из Америки самые последние сведения из источника, идущего от самих же духоборов, что, наоборот, страшное недовольство и разлад растут между сектантами, что всю осень лил непрерывно опустошительный для хозяйства Дождь, даже в Манитобе ⅔ пшеницы осталось не вымолоченной, так как вся она проросла еще в снопах, а около Иорктона не пришлось собрать и зерна. Осенней работы не было никакой, и что было заработано летом, то уже проедено. На требования правительства о принятии правил о введении метрик и закреплении душевого надела земли за каждым собственником согласилось не более 1500 душ зажиточных духоборов, остальные – вся голь – около 5 т. безусловно отказались исполнять эти местные законы, и Канадское правительство решилось применить самые крутые меры против упорствующих русских поселенцев-сектантов и без всяких на этот раз послаблений.

Словом, положение несчастных духоборов, по нашим сведениям, совершенно безвыходное.

* * *

Спешим довести до сведения читателей, что «Харьков. Губерн. Вед.» официально опровергают сообщенные у нас сведения о смерти 4 лиц после Павловского сектантского побоища. Умер только один сектант Коваленко; церковный староста, слава Богу, жив, жена священника также жива.

Ну и слава Богу!… Неверность сведений, доставленных нам харьковским корреспондентом (только не Д. Богомоловым, сведения которого, сообщенные в статье за его подписью, все подтверждаются и официальной реляцией о сектантском погроме), объясняется массою циркулировавших слухов и сплетен, вполне естественных в провинции, после такого страшного события.

* * *

Считаем нужным оговориться, что выше помещенные у нас по поводу доклада М.А. Стаховича. статьи Еп. Никанора и миссионеров о. Потехина и г. Рождественского представляют собою подробно развитые и обработанные авторами для печати те их возражения, которые кратко высказаны были ими в заседании 24 сентября.

В. Скворцов