Миссионерский противомусульманский сборник
Выпуск 20

Шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. (Мф.28:19).

Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, иже на небесех. (Мф.5:16).

Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небеснем. (Мф.5:19).

«Блажен тот, кто подвизается в деле просвещения инородцев, перенося труды и скорби, встречаемые на поприще своего служения» (слова митроп. москов. Иннокентия).

Проповедание евангельского учения нехристианским народам составляет самое выдающееся явление в истории церкви Христовой. Начавшись в век апостольский, проповедь Евангелия не прекращалась во всё время почти двухтысячелетнего существования христианской церкви и продолжается доселе во всех странах мира. Благовестническими трудами свв. апостолов и их преемников церковь Христова распространилась в Азии и Европе, а затем в Африке, Австралии и Америке. Исполняя заповедь Господа Иисуса Христа: «Идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мф.28:19), св. апостолы проповедовали учение Евангелия не только иудеям и еллинам, но и разным другим язычникам как в пределах бывшей Греко-Римской империи, так и за пределами оной, и совершали свою благовестническую миссию с необыкновенным самоотвержением: ни голод, ни преследования, ни мучения, ни самая смерть не смущала их. Величайший подвиг и вместе высочайший образ христианского миссионерства явил миру св. апостол Павел, сказавший о себе: «И когда я приходил к вам, братия, приходил возвещать вам свидетельство Божие не в превосходстве слова или мудрости. Ибо я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого. И был я у вас в немощи, и в страхе, и в великом трепете. И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы, чтобы вера ваша утвердилась не на мудрости человеческой, но на силе Божией» (1Кор.2:1‒5). «Ибо если я благовествую, то не чем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую... Ибо будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобресть. Для иудеев я был как иудей, чтобы приобресть иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобресть подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, чтобы приобресть чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных; для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его» (9:16–28). «Не подавайте соблазна ни иудеям, ни еллинам, ни церкви Божией (10:32)... Будьте подражателями мне, как я Христу» (11:1). И другие апостолы проповедывали учение Евангелия, исполняя повеление своего Господа (Мф.10:5–42; Мк.6:7‒13; Лк.9:1–6; 10:1–16). Основным правилом их было изречение Божественного Учителя: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф.5:16) Плодом такой деятельности св. апостолов было принятие христианской веры жителями Иерусалима, Антиохии, Ефеса, Филиппов, Солуни, Коринфа, Александрии, Афин, Рима и других населенных мест, менее значительных. В самом начале II века по рождестве Христовом, правитель Вифании, Плиний Младший доносил Императору Траяну, что в его области христианство проникло в города, села и деревни, вследствие чего языческие храмы опустели и языческие празднества прекратились¹. Ближайшие преемники апостолов, Мужи Апостольские продолжали миссионерскую деятельность учеников Иисуса Христа, и вера христианская распространилась во II и III веках по Рожд. Христовом – в Галлии, Германии, Испании, Британии, Северной Африке, в Мидии, Персии, Бактрии, Парфии, Аравии и Индии. В конце III века христианская церковь уже настолько распространилась в Римской Империи, что правительство задумывалось над вопросом: какая религия должна существовать – языческая или христианская? Проповедники Евангелия IV–VIII веков распространили веру Христову в Абиссинии, Иверии, Абхазии, Армении, Персии, Счастливой Аравии, среди готов, вандалов, свевов, бургундов, лонгобардов, франков, скоттов, пиктов, англо-саксов, аллеманов, тюрингов, фризов, саксов, – словом: в этот период христианское учение весьма значительно распространилось во многих языческих странах Европы, Азии и Африки. В IX веке христианство распространилось среди славян Моравии, Богемии, Польши и России, а также среди скандинавов в Дании, Швеции, Норвегии и Исландии².

После отделения Западной церкви от Восточной, миссионерская деятельность каждой из них имела свою задачу и судьбу. Восточная церковь распространяла и утверждала свое учение, главным образом, в странах, сопредельных с Россией, а западная доканчивала обращение в христианство европейских язычников и в то же время расширяла свои пределы в странах Азии, Африки и Америки. В XIII веке основаны были два монашеские ордена – францисканцев и доминиканцев, которые считали своей задачей распространение христианства среди язычников и мусульман. В 1622 году Папа Григорий ΧV учредил особую конгрегацию миссионеров, под названием: «Congregatio de propaganda fide», а в 1627 году Папа Урбан VIII основал в Риме особую коллегию, под названием: «Collegium de propaganda fide». Затем стали появляться семинарии иностранных миссий для приготовления миссионеров, деятельность которых была особенно замечательна во времена иезуитов. Миссионеры-иезуиты проникали в Ост-Индию, Персию, Японию и Китай. Одновременно с латинскими миссионерами действовали и миссионеры протестантские: в 18-м столетии у протестантов было несколько миссионерских обществ и миссионерских учебных заведений, а в 19-м столетии их миссионерские общества увеличились до такой степени, что теперь не только не уступают латинским, но даже превосходят их своею численностью³. Поприщем для деятельности западных христианских миссий служат по преимуществу: Вест-Индия, Америка, Африка⁴ и южные острова. Миссионерская деятельность Восточной церкви направлена, главным образом, к просвещению христианским учением язычников, мусульман и буддистов в пределах Российской Империи и сосредоточена в настоящее время в Московском Православном Миссионерском Обществе, учрежденном 25 января 1870 года. Московское центральное Общество действует через отдельные миссии на Алтае, в Обдорске, Восточной Сибири, и через миссионерские епархиальные комитеты и епархиальные Братства, из которых самое видное место занимает Братство св. Гурия в г. Казани. Вне пределов Российской Империи православная русская церковь проявляет свою миссионерскую деятельность в Японии, Китае и Иерусалиме. Словом: «Миссионеры обеих церквей оказали, – говорит профес. Ешевский, – незабвенную услугу человечеству, покорив учению Искупителя значительную часть земного шара, приготовив в будущем возможность слияния всех, до того времени бесчисленными преградами разделенных, племен в одну великую семью народов, христиански образованных. Перед ревностью проповедников исчезало пространство и рушились препятствия, неодолимые для самых смелых замыслов»⁵.

Благодаря такому самоотвержению христианских миссионеров, в настоящее время из числа 1500 миллионов обитателей земного шара считается около ста миллионов православных христиан, около двух сот миллионов католиков и около ста миллионов протестантов и др.⁶. Эти цифры красноречивее всего говорят о великих услугах человечеству со стороны христианских миссий: христианские миссионеры сообщили сотням миллионов людей глубочайшие идеи истины, добра и красоты и вместе с тем положили основание новой духовной жизни всего современного образованного человечества. И чем более живет на земле христианство, тем более выясняется значение деятельности христианских миссионеров, которые трудились и трудятся, часто при самых неблагоприятных условиях и, преодолевая всевозможные препятствия, распространяли Христово учение о любви к ближнему, о кротости, о самоотвержении и пр. до крайних пределов современного нам мира, в странах самых отдаленных и диких. Христианские миссионеры с редким самопожертвованием трудились над просвещением новообращенных, а многие из них смертью запечатлели свои проповеднические труды. Представить подробно описание подвигов христианских миссионеров нет возможности, – так многочисленны эти подвиги на протяжении почти 19-ти веков. И это не входит в задачу настоящего нашего исследования, имеющего целью только указать на значение миссионерской деятельности христианской Церкви и преимущественно на основании позднейших отзывов о ней лиц, прямо не заинтересованных этим предметом и высказавших свои мысли по побуждениям, часто случайным. Известный натуралист нашего столетия Гартвиг так отзывается, например, о лапландских миссионерах начала 18-го века: «Чтобы достойно оценить человеколюбивое стремление этих посланников мира, нужно, – говорит он, – только представить себе, сколько лишений они должны были вытерпеть, сколько неприятностей должны были вынести. Идти к диким кочевникам в такой стране, как Лапландия, делить грязь и бедность их жилищ, отказаться от всего, что на наши глаза дорого в жизни, чтобы исключительно иметь дело с невежеством и варварством и, добровольно отбросив все земные надежды, выбрать нищету своей постоянной спутницей, – да, для этого нужно побольше храбрости, чем для того, чтобы в битве смотреть прямо в глаза смерти. Один лапландский священник, говорится у Гартвига несколько ниже, провел семь лет в таком приходе, который находился за границей лесного пояса, и притом летом оставался совершенно один, ибо в это время его прихожане удалялись в более холодные местности, к морю. В зимнюю ночь, когда луна светила на небе, он разъезжал на санях, останавливаясь иногда под открытым небом, когда ртуть замерзала в термометре, и отыскивал своих лапландцев, которых он любил, чтобы отправлять свою обязанность. В эти семь лет он только два раза был посещен людьми, говорившими с ним на родном языке. И что же было плодом такой поучительной деятельности? Благодаря гуманным стремлениям таких сильных характеров, лапландец далеко двинулся вперед на пути своего развития, не только религиозного, но и умственного, и таким образом миссионеры даже в Лапландии укоренили цивилизацию⁷. Вот слова миссионера Казалеса, из которых видно положение западных миссионеров, проповедывавших евангельское учение в Африке кафрам, готтентотам и бушменам: «Прожив двадцать лет между потомками Хама и стараясь принести им посильную пользу, я возвратился с желанием быть и еще полезным этому племени.... Христианская ревность по вере и желание просветить светом Христова учения людей, погруженных во мрак язычества, послужили к основанию среди этих несчастных племен постоянных миссий, которые стали как бы оазисами в этой нравственной пустыне. Христианские миссионеры, живя в сколоченных из досок хижинах, среди враждебных климатических условий, сменяют друг друга в деле проповеди Христова учения жителям этой пустынной страны, и несмотря на тяжелые условия, в каких им приходится действовать, – устраивают часовни, открывают школы, учат кузнечному, портняжному и ткацкому ремеслам, садоводству и другим промыслам, сколько в силах это сделать, препятствуют ужасному обычаю приносить в жертву людей, стараются искоренить многоженство и не только не теряют присутствия духа в стране, где жизнь в короткое время угасает под влиянием местных лихорадок и лишений, но постоянно повторяют, что черное племя весьма способно к восприятию просвещения, что его можно поднять и преобразовать, хотя иногда успех бывает труден и миссионеры не редко сходят в могилу, не достигнув той цели, которая составляла заветный предмет их стремлений. Аббат Либерман, на вопрос о положении первого миссионерского учреждения в Африке, отвечал: «до сих пор мы еще можем только умирать; семьдесят пять миссионеров сменились без перерыва в Африке; двадцать из них умерли, но их заменили другие, – и в настоящее время существуют в Африке цветущие миссии»⁸... И тем с бо́льшим уважением мы должны отнестись к самоотверженным трудам христианских миссионеров, что они часто являлись с евангельскою проповедью к таким народам, которые, по мнению ученых, должны быть обречены на истребление. 15 октября 1860 года в «Revue des deux Mondes» один известный литератор откровенно высказывается, что можно только желать тихой смерти диким расам, этим жалким остаткам младенчествующего мира, что нужно оставить этих последних детей природы умирать на груди их матери, не прерывая их плясок при свете луны и приятного опьянения на один час. От 7 марта 1867 года в «Обозрении общественного просвещения во Франции» один из редакторов этого журнала так высказался на ту же тему: «Кто может сожалеть об исчезновении подобных образчиков человечества! Остережемся, чтобы не увлечься ложным состраданием и детским братолюбием». Сказать коротко, – цивилизовать дикарей считалось невозможным предприятием, а условия, направленные к этой цели, – напрасным трудом. О папуасах один житель Мельбурна писал: «Мы, привыкшие видеть их влачащихся по нашим улицам, едва прикрытых ужасными лохмотьями, скорее похожих на обезьян, нежели на людей, и находящихся чаще всего в совершенном состоянии опьянения, мы смотрим на них как на создания совершенно падшие, которые не имеют более ничего общего с нами и о цивилизации которых невозможно и думать». Но христианские миссионеры совершали то, что считалось невозможным. «Некоторые из этих несчастных папуасов, более похожих на обезьян, чем на людей, образуют теперь селения, где почитается труд, где жители чисто одеты, где дети посещают хорошие школы и население, быстро исчезавшее, разростается заметным образом. Тому несколько лет назад, эти необыкновенные факты были доказаны миссионерами, которые были их орудиями. «Иллюзии»! Сказали на это сперва. Но нет, сведения были точны и были вполне подтверждены. На всеобщей выставке в Вене, папуасы получили почетную медаль за приготовление аррарута. Еще более замечательно то, что школы черных детей, на станции Рамагьюк были отнесены правительственными ннспекторами к высшему разряду школ колонии. Ныне политические журналы Австралии говорят об этих цивилизованных папуасах, и туристы посещают их селения»...

Подобные этим факты происходят у индейцев Северной Америки. «Чирокезы и чоктавы – теперь населения христианские, и Евангелие было для них словом жизни, даже в земном смысле этого слова. Не только смертность, быстро их уничтожавшая, прекратилась, но увеличение населения прогрессивно растет... Дикие расы вымирают, когда они предоставлены самим себе, людоедство и человеческие жертвоприношения сокращают число их; разврат ослабляет их; плодотворность их истощается; столкновение с европейцами ускоряет их вымирание: таков закон, установленный наблюдением и формулированный наукою. Вот исключение: проповедь Евангелия побеждает закон природы, и только одно Евангелие имеет это могущество, как это заметил астроном Лаплас. Христианская вера есть единственная причина, поднимающая самых падших представителей человеческого рода. То, что было объявлено невозможным, исполняется. Не будем говорить о чуде, ни о сверхъестественном, если эти слова вас шокируют; но согласитесь, что факты эти суть яркое знамение необыкновенного могущества»⁹. Вот как говорит о могуществе христианства проф. Лейпцигского университета Хр. Лютард: «Победить язычество отнюдь было не так легко, как может казаться нам. Ведь языческая религия была самым тесным образом связана со всем складом общественной, гражданской и духовной жизни, так что, по-видимому, было невозможно вырвать и устранить ее, не устраняя в то же время всего существовавшего склада жизни. Kтo был врагом отечественной религии, тот казался также и врагом государства и всей культурной жизни...

И несмотря на всё это, христианство восторжествовало над миром и не уничтожило умственной жизни древнего мира, а, восприняв ее в себя очищенною, передало ее лучшее наследие и потомству. Восторжествовав над Римской Империей, оно повергло к ногам Христа мир германцев и других народов, выступивших на поприще новой истории, сделало эти народы носителями будущего и развило в них новую духовную жизнь. Многие потрясения должна была пережить церковь в дальнейшей своей жизни, борьбу внутри, нападения совне, особенно от ложной религии Магомета и от диких орд гуннов и монголов. Но все эти опасности и удары церковь выдержала и только тем тверже обосновалась в душе людей, в общей жизни человечества»¹⁰.

В этом-то необыкновенном могуществе влияния христианского учения на жизнь принявших его народов и нужно полагать особенное благополучие человечества, потому что, в противном случае, все культурные в наше время народы не достигли бы так скоро своего развития, как наступило оно для них под влиянием христианской религии. Для народных масс учение христианства тем и благодетельно, что поднимает их нравственный и умственный кругозор без предварительной умственной подготовки, так как религия действует непосредственно на сердце своих исповедников и возбуждает затем их ум к новым нравственным идеалам.

Проповедь Евангелия действует на общественные нравы: быстро исчезают людоедство, человеческие жертвоприношения, обычай детоубийства, многоженство, пьянство и распутство. В 1823 году, капитан Дюперье, позднее сделавшийся адмиралом, представил морскому министерству Франции доклад об архипелагах Полинезии и специально об острове Таити. Он знал прошедшее этого кровожадного острова, где печи, назначенные для варения человеческих тел, никогда не погасали, и он указал чудную перемену, совершенную трудами лондонских миссионеров, которые успели сделать из этого дикого населения народ кроткий и образованный. Астроном Лаплас, человек отрешившийся, как известно, от религиозных убеждений, по прочтении этого доклада, гуляя в саду обсерватории с одним из друзей своих, сказал ему: «Знаете ли вы, что христианство прекраснейшая вещь? Читали ли вы в «Монитере» доклад капитана Дюперье о перемене, произведенной в Таити миссионерами? Христианская религия есть, в самом деле, единственная, которая может произвести настоящую цивилизацию и сделать людей способными идти по пути добрых нравов, просвещения и свободы». Дарвин упоминает о миссионерских трудах специально в Таити и Новой Зеландии. Он свидетельствует (а это свидетель весьма беспристрастный), что население этих островов, под влиянием христианской религии, дошло до степени нравственности, относительно удовлетворительной. Он говорит, что был введен в заблуждение врагами миссионерства, которые утверждают, что христианская религия делает этих дикарей печальными, мрачными, тогда как он их нашел веселыми и счастливыми. Наконец он пускает довольно острую стрелу в клеветников, замечая, что если бы им случилось потерпеть кораблекрушение у берегов, некогда весьма негостеприимных, они имели бы счастье найти там теперь населения, на которых Евангелие произвело свое влияние. В 1847 г. один английский корабль Graham, загнанный далеко со своего пути, был несен ураганом в виду неизвестных ледовитых берегов. Капитан, по своей морской карте, признал их за берега Лабрадора. Люди его нуждались во всём: в пище, дровах, теплой одежде; корабль был без мачт, без парусов; через зрительные трубки были видны жилища, но не смели сделать выстрела отчаяния. Лучше, казалось, всё выстрадать, нежели попасть в руки жадных и диких эскимосов... Между тем, несколько шлюпок отчаливают от берега и приближаются, действуя с усилием веслами. Матросы схватываются за оружие, но со всех шлюпок поднимаются знаки мира. Graham введен в защищенную бухту. Христианское гостеприимство окружает заботами путешественников и скоро пришли их приветствовать морские миссионеры, пастыри этой маленькой общины. По возвращении в Англию капитан Craham’a напечатал этот эпизод из своего путешествия, и все известные журналы перепечатали его. Один француз г. Вариньи прожил на Сандвичевых островах четырнадцать лет, был министром государства и напечатал, что жители этих островов представляли все черты самых развращенных народов, исключая, может быть, людоедства. Рабство, полигамия, человеческие жертвоприношения, абсолютный деспотизм, непрестанные войны, ужасные или смешные суеверия, всё это там было. Ныне Гавайский архипелаг представляет конституционную монархию. Парламентское правление утверждается там на хороших основаниях. В парламенте Гонолулу произносятся речи, стоющие многих европейских ораторов. Этот маленький народ защищает свою независимость от нападения Соединенных Штатов. Народное просвещение процветает, религиозная свобода и полнейшая благотворительность простирается весьма далеко. В 1870 году эти экс-дикари услыхали о несчастиях Франции, они сделали сбор в пользу поселений, потерпевших от войны, и хотя сами малочисленные и относительно бедные, они собрали сумму выше 100 000 франков. В 1820 году первые миссионеры причалили к Сандвичевым берегам; в 1870 году весь народ праздновал торжественный юбилей в память своего полувекового просвещения. А между тем дурные страсти человеческого сердца, долговременная привычка к пороку, вековая привязанность к идолопоклонству предков, фальшивые меры обращенной королевы, которая хотела ввести свою веру, морские офицеры Соединенных Штатов и Франции, употреблявшие угрозу для поддержания разврата и употребления крепких напитков, распря представителей трех исповеданий – протестантов, католиков и епископалов, – всё это весьма много препятствовало успехам христианства; но в пятьдесят лет христианство проявило свою силу социального преобразования таким блестящим образом, что нужно быть особенно легкомысленным, чтобы не обратить весьма серьезного внимания на факт этого рода... Смотря теперь на географическую карту и представляя себе миссионерские станции, мы можем подтвердить, – говорит Эрн. Навиль, – что Христос имеет служителей на всех точках земного шapa. Никакое затруднение их не останавливает. Они отправляются в страны тропические, где жара их пожигает; они идут на ледовитые берега Гренландии, где холод их убивает. Одни из них умирают, а другие их заменяют. Чтобы проникнуть в неизвестные страны, любопытство географов сделало много, любовь к науке – тоже много, страсть к наживе и к невольникам еще более; но слово Христа сделало и делает гораздо более. В настоящее время миссионеры считаются тысячами! Они превозмогают всякий климат, подвергаются всяким опасностям и собственною кровью орошают землю.

Очень интересна глава XII в сочинении С. Смайльса: «Долг», в которой описаны выдающиеся факты из жизни западно-европейских миссионеров. Мы приведем из этой главы выдержку, касающуюся деятельности миссионеров Моффарта и Джона Уиллиамса. Когда доктор Моффарт в 1820 г. переправился через Оранжевую реку к бичуанским племенам, он не знал их языка и не нашел никого, кто бы помог выучиться ему. Не обращая внимания на грубость туземцев и не страшась их свирепости, он жил исключительно между ними. С ними он гулял, спал, переходил с места на место, охотился, ел и пил, пока совершенно не овладел их языком.

Тогда он начал проповедывать им Евангелие. Он совершал свой подвиг посреди всякого рода затруднений и огорчений, слыша даже иногда угрозы смертью. Долго его труды оставались без всяких видимых знаков успеха; но наконец дикари поверили ему и тому спасительному слову, которое он проповедывал. Дикие, некогда грязные и нагие, вымылись и оделись. Праздность уступила место труду. Они начали строить дома и возделывать сады. Удовлетворение потребностей душевных шло рядом с удовлетворением нуждам телесным: появились школы для детей и церкви для взрослых¹¹.

Еще характернее описана деятельность Джона Уиллиамса. Поселившись на самом большом из островов Товарищества, на острове Райатеа, Дж. Уиллиамс «к неустанным своим заботам и трудам на пути достижения главных целей своего назначения, присоединил еще всевозможные усилия, имевшие целью улучшение как нравственного, так и физического состояния народа, для которого работал. Туземцы стояли на весьма низком уровне нравственности, и, сверх того, отличались закоренелою леностью. Смешанное сожительство было явлением совершенно обыкновенным. Приобрев некоторое влияние над дикарями, Уиллиамс заставил их принять обычай вступать в законный брак».

«Затем своим примером он довел их до того, что они начали строить себе дома и жить в них. По приезде своем на этот остров, он немедленно приступил к постройке дома для самого себя и построил его, как модель для туземцев, со всеми удобствами цивилизованной жизни и в английском стиле. В нем было несколько комнат с деревянными полами, обшитыми тесом и выштукатуренными известью стенами. Комнаты были снабжены стульями, диванами, столами, кроватями, коврами и занавесями. Предметы эти почти все были сделаны им собственноручно».

«Склонные, как все вообще дикари, к подражанию туземцы не замедлили последовать его примеру. С помощью миссионера и под его руководством, они построили себе дома, стали в них жить и, таким образом, мало-помалу, приучились к опрятности и удобствам образа жизни цивилизованных народов. Сверх того, он научил их строить суда и, в видах возможности для острова иметь в будущем свою торговлю, уговорил их разводить сахарные и табачные плантации, а также и обрабатывать как табак, так и сахарный тростник для рынка. Цилиндры, требуемые для сахарного завода, были выточены с помощью токарного станка, который был собственноручным изделием Уиллиамса»¹².

Чтобы вообще охарактеризовать миссионерскую деятельность западных миссионеров, нужно отметить в ней следующие черты: необыкновенную настойчивость и практичность их, обилие материальных средств, помогавших миссионерам достигать успешно своих целей, изучение местных условий жизни и языка¹³ и наконец устройство школ среди обращенных. В книге Смайльса достаточно приведено примеров в подтверждение этого. А вот краткое известие о том, что успели католические миссионеры в Китае и в частности в Кульдже, которою мы еще так недавно владели. Бельгийский миссионер Янсон, проживший 15 лет в Китае, рассказывает, что последние три года он провел в Кульдже и успел прочно обосновать там католическое миссионерство, которое имеет там свой храм, свой дом и успешно ведет дело обращения. В Китае теперь, по его словам, католиков уже более миллиона. Успехам миссионерства много содействует общественная энергия католических стран; миссионеры гибнут целыми десятками, но на место погибших являются немедленно новые, даже в большем числе. Особенною энергией и неустрашимостью отличаются французские миссионеры. Много содействуют успеху подробные, всегда предварительные исследования: миссионеры носят китайский костюм и тщательно остерегаются нарушать местные обычаи. Везде, где находятся епископы, существуют школы, в которых обучают и мальчиков и девочек, а во многих местах и семинарии, в которых преподают даже европейские языки¹⁴. В самое последнее время западные миссионеры стремятся обосноваться в Кашгаре, рядом с нашим консульством, даже не имеющим в своем штате православного священника.

Богата самоотверженными подвигами миссионеров западная христианская Церковь, и труды этих подвижников блестяще описаны, а самые описания старательно распространены по всем странам образованного мира. Это совершенно в духе западного христианства... Наша отечественная Церковь никогда не отличалась духом самовосхваления, а совершала свое Апостольское дело, не трубя перед собою. Историки жалуются на недостаток материалов по истории миссионерского дела в России и справедливо жалуются, но самое дело русского миссионерства не умаляется от этого: и в нашем отечестве не было и нет недостатка в самоотверженных тружениках благовестия Христова. Сколько, при всей скудости записей, приснопамятных имен сохранила для нас история, начиная с ростовских епископов, свв. Леонтия и Исаии и кончая именем в 1891 г. скончавшегося Николая Ивановича Ильминского, плодотворно трудившегося в Казани!.. Мы чтим имена св. Стефана, просветителя Перми, святителей казанских Гурия, Варсонофия и Германа. Мы знаем и почитаем Михаила, архиепископа рязанского, убиенного шацкою мордвою в 1655 году, и Ювеналия, убиенного в 1796 году полудикими обитателями Аляски. Знаем имена многих других архипастырей русских, трудившихся над обращением иноверцев: Питирима нижегородского, Вениамина, Димитрия и Филарета казанских, многих тобольских и кавказских архипастырей и пастырей, и современных епископов и священников алтайских, иркутских и камчатских, особенно Иннокентия и Вениамина; знаем архиепископов, епископов, священников и диаконов Поволжья, проповедующих Евангелие язычникам, мусульманам и буддистам; знаем миссионеров японских и китайских. И если отечественная литература не так богата описаниями подвигов наших миссионеров, как литература западных церквей¹⁵, то этот недостаток искупается в истории несомненными результатами трудов наших проповедников древнего и нового времени: с 988 по 1894 г. православно-русская Церковь считает в пределах Империи православных христиан более 60-ти миллионов. В этом числе находятся русские славяне и разные инородческие племена, обитавшие и обитающие в северо-восточной России и Сибири. Коренное русское население христианству обязано своим просвещением, своею гражданственностью: с принятием христианства началась на Руси новая и во всех отношениях высшая жизнь. Какая благодетельная перемена в нравственном характере славянина произошла с принятием христианства, известно: хотя наши предки, задолго до принятия христианства, вышли из полудикого состояния и не отличались такими ужасными нравами, какие застали западные миссионеры у разных островитян, тем не менее и русские язычники в X веке стояли на очень низкой степени умственного и нравственного развития¹⁶. Влияние на них со стороны христианских проповедников было прежде всего чисто нравственное: привыкши подчиняться и уважать чисто физическую силу, русские язычники в христианстве познали новую силу, нравственную, вместо подвигов богатырства узнали подвиги борьбы со своими чувствами и духовными страстями, научились кротости, смирению, самопожертвованию, всепрощению, любви к ближнему. Христианские проповедники заботились о прекращении среди русских язычников многоженства, родовой мести и многих других нравов, обычаев, суеверий, предрассудков, свойственных народу малоразвитому. Вместе с тем, вместе с новыми высшими нравственными идеалами, христианство дало русскому народу письменность, служащую первым и главным орудием прогресса умственного. Словом, с принятием христианства, русские язычники получили начала новой высшей жизни – личной, семейной, общественной и государственной, и эти новые начала так тесно, органически слились в русском народном сознании, что православие сделалось для русских людей знаменем народности. Тем более благодетельно было влияние христианства на инородческие племена, обитавшие в северо-восточной России и находившиеся в полудиком состоянии: с принятием христианства, эти племена сливались с коренным русским населением в один православно-русский народ. Сколько мы знаем отдельных фамилий, несомненно происхождения инородческого, которые потом, с принятием христианства, не только стали фамилиями русскими, но и заняли почетное место в государстве и навеки сохранились в русской истории; назовем только некоторые: Кугушевы, Кильдишевы, Мамаевы, Беклемишевы, Кудашевы, Аксаковы и весьма многие другие... И разных наших инородцев христианство подняло на степень русской гражданственности. Вот, например, какую перемену в жизни алтайских инородцев произвели христианские отечественные миссионеры уже в текущем столетии: «Со времени поступления алтайских инородцев под власть России и до открытия действий миссии, Алтай в культурном отношении стоял неподвижно на той степени одичания, на какой находился и до русского подданства. Только с 1830 года, когда свет Евангелия, при служении миссии, озарил ущелья и дебри Алтая, стала постепенно исчезать мгла язычества и изменяться к лучшему быт алтайцев. На месте летних и зимних кочевок со множеством вывешенных кож идоло-жертвенных животных, появились селения ново-крещенных алтайцев, по образу русских сел и деревень, с христианскими храмами и молитвенными домами. Холодную и дымную юрту заменила теплая русская изба, нередко с русской баней. Русская одежда, русская пища, русский семейный и общественный быт, всё это, принятое новокрещенными в замен своего дико-национального, свидетельствует о желании христиан-алтайцев слиться в одно с православною русскою семьей. А это множество христианских школ во всех пунктах Алтая, даже в таких глухих и недоступных, как ущелье Чельчимана и Кузнецкая тайга, – с русским языком, с большим процентом учащихся не только детей обоего пола, но и взрослых лиц, способность и усиленное желание питомцев этих школ не только по-русски читать, но и мыслить и чувствовать по-русски и жить по-христиански, – эти лучшие воспитанники сих школ, отлично усвоившие всё русское, но без презрения к родному, многие из них оженившиеся на русских, воспитывающие детей в духе вполне русском, с похвалою, достойною лучших питомцев русских школ и училищ, проходившие и проходящие служение в звании учителей, переводчиков, псаломщиков, диаконов и священников, – всё это не говорит ли убедительно, что Алтаю, выведенному из тьмы язычества, спасенному от поглощения магометанством и ламаизмом, как случилось с киргизами и иркутскими бурятами, предлежит светлая будущность в ассимилировании русской семье»¹⁷. Вот краткое описание миссионерской деятельности свящ. Иоанна Вениаминова (впоследствии митрополита московского Иннокентия) на Алеутских островах:

«Когда он приехал в уналашкинский отдел, приходилось строить храм Божий.... Новоприбывшему миссионеру не доставало сначала и работников, и готового материала; но он приучил понемногу алеутов и плотничному, столярному и отчасти слесарному и кузнечному производству, а также и выделке кирпича и каменной кладке, а затем самолично руководил работами. Некоторые части работы он создал собственноручно. Вместе с тем о. Вениаминов тщательно изучал язык островитян, чтобы быть в состоянии передавать алеутам на их родном языке истины веры Христовой, а звуки эти, по трудности произношения, доступны лишь тонкому внимательному слуху. Подготовившись таким образом к благовестнической деятельности, отец Иоанн не избегал не только лишений, но и опасностей, переплывая от острова к острову по волнам в душегубке-байдарке до того узкой, что ноги можно держать только протянутыми и плотно одна к другой прижатыми, как у спеленанного ребенка. Бесстрашие его в этих плаваниях, по словам очевидцев, было изумительно...»

«Результатом самоотверженной деятельности явился необычайный успех. Набожность среди островитян всё росла, росла. «При беседах с ними, – пишет великий сибирский святитель, – я узнал утешения христианской веры – сладостные и невыразимые прикосновения Благодати и потому я обязан алеутам благодарностью более, чем они мне за мои труды. Жажда инородцев к слушанию слова Божия была так сильна, что скорее утомится самый неутомимый проповедник, чем ослабеет их внимание и усердие слушать. По приезде моем в какое-либо селение, все и каждый, совершенно оставляя занятия, как бы они ни были важны, по первому призыву тотчас собирались внимать поучениям, не развлекаясь, не сводя глаз: нежнейшие матери делались как бы бесчувственны к плачу детей своих, которых и не приводили с собой, если дети не в состоянии понимать.... Даже больных нередко приносили для получения благословения. Постились туземцы в полном смысле слова, все исповедовались, причащались, без всякого наряда и принуждения. Лишь только ударит колокол, население торопилось в церковь. В храме и на молитве туземцы стояли удивительно твердо; даже дети не переступали с ноги на ногу, не оглядываясь по сторонам, устремивши взоры или к небу, или на иконы. Иные инородцы горячо молились, и не выказывая себя при людях, а тайно, по ночам. На церковь жертвовалась десятая доля годового дохода». Особенно резко сказался внутренний переворот в том отношении, что свойственная дикарям мстительность сразу исчезала, что преданные чувственности алеуты, делаясь христианами, становились примерно воздержными, число незаконнорожденных уменьшалось, вообще же население увеличивалось против прежнего.... Когда впоследствии их духовный пастырь перевел для них часть Евангелия и катехизис, даже старики учились читать: местами все до единого делались грамотными. За то какую благодарность питали к нему пасомые, какую любовь! В 1870 году несколько алеутов прибыло в Москву принести ему поклон от своих собратий. Митроп. Иннокентий, растроганный до слез, каждого поцеловал и благословил; затем, собственно для них торжественно совершал неоднократно богослужения в кремлевских соборах.... В 1871 году русский посланник в Вашингтоне Катазаки писал Высокопреосвященному, что воспоминание о его добродетелях и поныне служит для алеутов пояснением истин, изложенных в катехизисе. Тогда на американском конгрессе поднялись прения об административном преобразовании аляскинской территории: некоторые депутаты стали укорять свое правительство в том, что оно ничего не сделало для нравственного и материального блага туземцев. «Не так поступали русские, – сказал один из упрекающих, – из дикарей они делали христиан, строили церкви, основывали школы. До сих пор, к стыду нашему, лучи просвещения доходят туда не из Вашингтона, а из С.-Петербурга и Москвы». Восьмидесятилетний епископ Кентукки Смит и епископ Буффало Клевеланд письменно заявляли Иннокентию свое глубокое сочувствие и уважение к его апостольской деятельности. Эта деятельность действительно поражает глубиною, если принять в соображение, как святитель умел найти доступ к сердду человеческому...»

«Забота Иннокентия о том, как бы инородцы легче и глубже знакомились со Св. Писанием на своем родном языке тем изумительнее, что наречий везде кругом было множество, на каждом говорило (и то не всегда) лишь несколько тысяч душ, а просвещаемые Алеуты постепенно даже, в лице подрастающих поколений, предавали забвению особенности родного языка, да и последний представляет большие трудности для переводчика: письмена островитянам не были известны, существительные отглагольные совсем были чужды, а отвлеченные глаголы и происходящие от них наречия почти совсем были чужды алеутскому языку. Замечательно, что слов терпеть, прощать и просить прощения вовсе не существовало...»

«Стоя во главе духовной жизни нескольких обширнейших областей, которые преисполнены были нестроения и пестрели языческими суевериями, будущий митрополит московский глубоко вникал в условия туземного быта, чутко понимал нужды безответного инородческого населения, многоопытными путями доходил до своих убеждений относительно приемов проповедывания слова Божия.... Вверенные ему епархии охватывали несколько десятков миллионов квадратных верст. В американских владениях жило около сорока тысяч туземцев различнейших племен и с разнороднейшими обычаями. Из них особенно отличались способностями сравнительно с прочими многочисленные Колоши. Громадная Камчатская область насчитывала всего десять тысяч христиан, Якутская – около 200 000. В иных местах на пространстве сотен верст не встречалось следа человеческого. Передвижения владыки сопряжены были с величайшими трудностями и опасностями. Путешествия длились целыми неделями, а то и месяцами (например от Ситхи до Камчатки 105 дней, из Петропавловска до Охотска 128 дней и т.д.). Однажды преосвященного, страдавшего от морской болезни, 28 суток носило по волнам: от качки нельзя было ходить и приходилось ползать. От сухарей оставалась пыль, пресной воды уделялось всего полбутылки в день на четверых, да и эту влагу под конец выжимали из парусов. Питались маленькими кусочками солонины. Одна вера и молитва животворила владыку при разъездах, которые были необходимы: без посещения архиерея лучшие люди ослабевали и менялись нравственно.

Не менее ужасными кажутся страдания, испытанные Иннокентием во время единственно зимою возможных странствований в снежных безлесных пустынях, когда при 40° – морозах свирепствует пурга и ничего кругом не видно, а ехать надо в узеньких повозочках, на собаках. Иногда путника спускали под гору обвязанного ремнями: инородцы поддерживали его и топорами вырубали в отвердевшем снегу ступени. Каждое неловкое движение угрожало падением в пропасть. За то сладостно было владыке сознавать, что семена его горячей проповеди упадали на восприимчивую почву. Один алеут, тронутый евангельским учением, захотел всенародно каяться в своих грехах и сказал: «Если я не стыдился грешить, то зачем буду стыдиться исповедовать грехи свои, хотя бы это было и перед всеми»?

...До приезда отца Вениаминова на остров Ситху, нога священника не переступала порога Колошского жилья. Дикари были суровы и неукротимы. Великий миссионер проник к ним и в дома, и в души. Последнее казалось тем труднее, что народ удерживался от крещения могущественными шаманами, творившими удивительные вещи, вроде индийских аскетов... Он везде стремился быть ангелом-хранителем местности. Объезжая Амур, владыка всегда сам правил катером и, не пропуская ни одного селения, всюду совершал богослужения, учил народ под открытым небом молитве и труду, давал советы по земледелию, садоводству, пчеловодству, скоторазведению и прочему»¹⁸.

Благотворная деятельность православно-русских миссионеров и в настоящее время приносит свои плоды. «Православная отечественная церковь с неослабною ревностью продолжает дело распространения и утверждения христианской веры среди обитающих в пределах Российской Империи многочисленных инородческих племен, частью исповедующих магометанство, частью преданных языческим суевериям»¹⁹. По всем епархиям империи, в 1884 году из нехристиан было обращено в православие: евреев 540, магометан 572, язычников 3 484, а всего в один этот год было обращено в православие из нехристиан 4 696 человек. На сколько благодетельно и успешно действие наших миссионеров, видно из того, что «инородческое селение Улала (на Алтае), в котором помещается первый миссионерский стан, из ничтожного улуса в 8 домов возросло теперь до 234 домов с населением в 1 307 душ (русских 604 и инородцев 703 души); оно имеет отличную церковь, два училища – мужское и женское, и больницу с детским приютом. В ведении этого стана находится 12 селений новокрещенных инородцев, с населением в 6 086 душ. В Николаевском миссионерском монастыре, находящемся в пределах Улалинского стана (в 8 верстах от Улалы), кроме настоятельницы и священника, находятся: 4 монахини (1 инородка), 98 послушниц (13 инородок) и 9 девочек, обучающихся молитвам, чтению, пению и рукоделиям. Кроме Улалинского стана, в состав Алтайской миссии входят теперь еще 9 станов. Итак, все 10 станов заведуют 69 селениями, 22 волостями и 48 улусами и небольшими аулами новокрещенных инородцев, в количестве 38 519 душ; в услугах этого населения имеется 22 церкви и 17 училищ; из последних 15 училищ для совместного обучения мальчиков и девочек»²⁰. Деятельность Казанского братства св. Гурия хорошо известна всем из ежегодных отчетов его.

He входя в большие подробности о благотворном влиянии христианского миссионерства на народную жизнь просвещенных им инородцев, большею частью, находившихся на низкой степени умственного и нравственного развития, скажем, что христианские миссионеры ускоряли своею деятельностью прогрессивное движение некультурных народов к общечеловеческому идеалу и если не совершенно перевоспитывали невежественных дикарей в новых высших (христианских) понятиях, то полагали этому перевоспитанию первые и глубокие начала. А так как религия тесно связана с народною жизнью, то деятельность христианских миссионеров должна считаться самою естественною и самою высокою, ибо она направлена к возвышению народного мировоззрения, к облагорожению нравственного характера народа, словом к высшей культуре, а это дает христианским миссионерам полное право на высоко-почетный титул «пионеров христианской цивилизации». Естественно поэтому, что просвещаемые христианскими миссионерами народы, нередко презираемые и обрекаемые на вымирание бесследное, считали миссионеров, при их жизни, лучшими своими друзьями и благодетелями, а по смерти их высоко чтили и чтут, как мужей святых, которые часто кровью своею увлажняли почву сеяния слова Божия и тем ускоряли всходы и расцвет на этой почве новой лучшей христианской жизни. Христианство вводит язычников в общую семью христиански-образованных народов... Кому же, как не христианским миссионерам, принадлежит высокая честь такого великого по своим последствиям исторического факта?

Одновременно с этою бесспорною заслугой христианских миссионеров, мы должны сказать, что христианским миссионерам весьма многим обязана и современная наука. Миссионеры проникли внутрь Азии в то время, когда доступ в эту полудикую страну был почти невозможен для европейца христианина, миссионеры доходили до внутренних пустынь Африки, они достигали непроходимых местностей Америки и Австралии и отовсюду доставляли ученому миру самые разнообразные и самые драгоценные материалы для науки. «Известия о трудах различных миссий делаются, – писал еще профессор Ешевский, – драгоценнейшим источником для этнографии и истории тех стран, куда проникла католическая пропаганда. Достаточно указать на труды иезуитов и доминикан, относящиеся к Китаю. Их труды легли в основу изучения своеобразного устройства Небесной Империи, ее языка и истории, и до сих пор составляют необходимое пособие для синологов. Какова бы ни была деятельность слишком известного ордена внутри Европы, нельзя не оценить упорной настойчивости и самоотвержения иезуитских проповедников в других частях света: в Америке, Японии, Китае. Едва ли есть одно из племен, открытых европейцами, к которому не проникло бы их прямое или косвенное влияние. Донесения и отчеты миссий, действующих, например, на островах Тихого океана, исполнены высокого интереса. В мелочных подробностях раскрывают они перед любопытным читателем положение проповедников, начивая от самых первых попыток к водворению и обращению до более или менее полного господства над умами обращенных язычников. Природа страны, образ жизни, нравы жителей описываются во всей полноте; собираются сведения об устных преданиях, производятся исследования о языке и религиозных верованиях туземцев. Тем больший интерес имеют известия миссионеров, еще застававших туземцев во всей чистоте их первоначального быта, и для многих местностей они будут составлять едва ли не главный, если не единственный, исхочник, из которого можно получить сведения о характере и быте выродившегося или вымершего племени^"21. Деятельность их весьма много содействовала также быстрым успехам науки о языке. Не говоря о западных миссионерах, сделавших очень много в области языкознания, мы особенно укажем на то, что русские миссионеры почти исключительно одни трудились над изучением разнообразных языков и наречий наших многочисленных инородцев тюркского, финнского и монгольского племен. Кому не известна деятельность в этом направлении преосвящ. Иннокентия Камчатского, Макария Алтайского? Преосвящ. Иннокентий, «движимый чисто научными целями, составил грамматику алеутского языка и кроме того обогатил лингвистику довольно объемистым словарем, который, по возможности, совмещал всё главное, касающееся прочих наречий той местности, а эти наречия до того были недоступны вообще по произношению, по множеству гортанных звуков, что часто соседи-инородцы не могли усвоять язык друг у друга»²². Не мало сделано для алтайских наречий преосв. Макарием. Но особенно обширны в изучении разных живых инородческих наречий России труды приснопамятного Николая Ивановича Ильминского, которого имя от Казани до Забайкалья запечатлено в сердцах столь многочисленных христиан из инородцев. Основанная и направленная им Переводческая комиссия до сих пор деятельно работает над переводами разных священных и богослужебных книг на живые наречия: татар, чуваш, черемис, вотяков, киргиз, бурят и пр.²³. Не говоря о многих других тружениках в области нашего инородческого живого языкознания, как покойный прот. Вербицкий, прот. Орлов, должно сказать, что лингвистические труды их признаны и оценены по достоинству. Не мало сделано нашими миссионерами и для этнографии.

Известный современный филолог – профессор М. Мюллер отдает христианским миссионерам должную честь за то, что они впервые проложили путь науке в недоступные области языков диких народов. В одной из своих публичных лекций по науке о языке, читанных в королевском британском институте в 1861 году, он, между прочим, говорит: «всем, что известно о диалектах диких племен, мы обязаны главным образом, если не исключительно, миссионерам, и весьма желательно, чтобы их внимание постоянно было направляемо на интересный вопрос о диалектической жизни языка, вопрос, который лишь они в состоянии объяснить»... «Миссионеры в Центральной Америке старались записывать языки диких племен и заботливо составляли словарь всех слов, какие только могли уловить»²⁴. Лучшей иллюстрацией к приведенным словам почтенного филолога может служить по отношению к протестантским миссиям тот факт, что Великобританское Библейское Общество в настоящее время издало и распространило книги св. Писания на сто девяноста шести языках и наречиях²⁵, а по отношению к православной русской миссии то, что Казанское Братство св. Гурия издает христианские книги не только на местных (казанского района) инородческих языках, но и на языках Сибирских инородцев, присоединяя к переводам грамматики и словари этих языков²⁶. Японская и Китайская миссии также трудятся над переводами св. книг на языки японский и китайский. И вообще, можно сказать, что трудам западных и восточных (в частности русских) миссионеров изучение восточных языков в Европе обязано не только началом, но во многих местах и прочною постановкой: трудами миссионеров европейская орьентальная наука весьма значительно обогатилась во многих отношениях. Знаменитый географ 19-го столетия Карл Риттер, в одной из своих лекций по землеведению, читанных в Берлинском Университете, весьма характерно заметил, что «миссионеры столь же деятельно способствуют единению мыслей, как мореплавание и пароходство способствуют соединению народов и их произведений»²⁷.

Заслуги христианских миссионеров в науке не ограничились только лингвистическою областью. Миссионеры, по самому положению своему и по специальной своей задаче, должны были прежде и более всего заботиться об основательном изучении верований тех народов, к которым они шли с проповедью о Христе. Особенно это требовалось от миссионеров, просвещавших буддистов и мухаммедан, религиозные верования которых обработаны, изложены в системе и вызывали миссионеров на тяжелый труд серьёзного и продолжительного изучения. И несмотря на то, что названные религиозные системы изложены на мало известных и весьма трудных для изучения языках, христианские миссионеры первые познакомили европейских ученых с этими религиями и, таким образом, открыли доступ к буддийской и мусульманской литературам. Можно сказать, наверное, что без самоотверженных трудов христианских миссионеров, европейские ученые долго не знали бы содержания Корана и священных книг буддистов; миссионеры своими трудами внесли богатый вклад в историческую и богословскую литературу христианской Европы. Собственно русская миссионерская литература бедна сравнительно с обширной литературой западных миссионеров; тем не менее русские миссионеры, занимаясь изучением мусульманской и буддийской религий, своими трудами приносят пользу науке. К сочинениям арх. Нила, Иоакинфа, Саблукова с уважением относятся отечественные орьенталисты, и один из них еще недавно высказал свое душевное пожелание, «чтобы Казанская Духовная Академия, трудами своих почтенных деятелей, настоящих и будущих, пришла на помощь орьенталистам-мирянам в разработке мусульманской догматики, так как богословское образование вообще и знакомство с творениями св. отцев церкви в особенности служит лучшим подспорьем при подобных исследованиях»²⁸. Поэтому мы позволим себе высказать, что миссионерская деятельность русской Православной Церкви имеет полное право на поддержку со стороны государственной власти. Русская государственная власть, в самом начале Русской истории, стремилась к объединению разрозненных и нередко враждебных между собою элементов и к постепенному образованию из них одного цельного и крепкого государства русского, и везде с большою осторожностью относилась ко всему чуждому, иноземному, сознавая важное значение православия в русской народной и государственной жизни; русские Государи с отдаленных времен и до наших дней полагали в православии самую могущественную внутреннюю силу и считали его главным средством сохранения и поддержания национальной независимости. Выражения: «Русский» и «Православный» с самым давних пор употребляются в народном русском языке как синонимы, а в официальном языке, соединяются в единое слово. Всем известны выражения: «православно-русское государство», православно-русская церковь», «православно-русский человек…» Этого мало. В Своде Законов Российской Империи (т. I, ст. 40–42) мы читаем: «Первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания». «Император, престолом Всероссийским обладающий, не может исповедовать никакой иной веры, кроме Православной». «Император, яко христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». При этом: «Все непринадлежащие к господствующей Церкви подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в Российской службе, или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам оной» (ст. 44) и далее: «Свобода веры присвояется не токмо Христианам иностранных исповеданий, но и Евреям, Магометанам и язычникам: да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов, и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укрепления силы Империи» (ст. 45). Таким образом, при указанной свободе вероисповедания всех иноверных подданных России, русская государственная власть тесно, неразрывно связана с Православною Церковью, что и составляет отличительную черту русского самодержавия. В силу такой неразрывной связи русского государства с Церковью, в России естественно Православная церковь заботится о своем преуспеянии и торжестве перед другими вероисповеданиями, а государственная власть старается охранять, поддерживать церковь православную и защищать ее от всяких на нее посягательств со стороны иноверцев. В этом последнем преимуществе православной церкви в России заключается государственное основание для православной миссионерской деятельности. Не станем говорить здесь о том, каждому известном, исторически доказанном факте, что единство вероисповедания служит опорою и для политического могущества государства: не столько единство происхождения и языка (пример – западные славяне и русские), сколько единство веры сплачивало разные народы в одну государственную семью, и государственная власть более всего сильна была своим единством с подданными по вере. Это условие получает особую силу и значение, потому что миссионерская деятельность нашей отечественной церкви направлена на многочисленных и разноверных иноверцев, подданных России, принадлежащих к тюрскому, финнскому и монгольскому племенам и, в общей сложности, составляющих около тридцати процентов стомиллионного населения России... Одни из этих народцев мусульмане, другие язычники, третьи буддисты. Язычники более всего нуждаются в просвещении и более всего доступны для него, а буддисты и мусульмане имеют свое образование и не только чуждаются сближения с русскими, но кроме того еще ведут усиленную пропаганду среди язычников и таким образом отделяют их от русского на них влияния. Тех из них, которые были бы склонны к принятию православия, мусульмане и буддисты удерживают от этого, а многих совращают в свою веру и после того, как они уже сделались православными. Более 800 лет русские живут вместе с мусульманами, но до сих пор российские мусульмане не слились воедино с русским народом. История Казанского края особенно в этом отношении плачевна... Давнишние и многочисленные отпадения крещеных инородцев этой местности от православной церкви довольно известны не только из специальных сочинений, но частью даже и из официальных отчетов. Особенно известны в этом отношении так называемые «новокрещены» из разных инородческих племен. Полуторавековая история новокрещеных татар, по словам г. Юзефовича, исследовавшего этот вопрос на месте по официальным данным, есть ничто иное, как сплошной ряд вероотступничеств, выразившихся в 60-х годах настоящего столетия даже в форме поданных на Высочайшее имя прошений о дозволении им возвратиться к вероучению их предков, т.е. к мусульманству. Такие же прошения постували в 1874, 1876–1879 годах и хотя все они были оставлены без последствий, тем не менее продолжали поступать и после того²⁹. Этого мало. К прискорбию русско-православного человека, должно сказать, что не только бывшие крещеные татары отпадали от православия и возвращались к мусульманству, в последнее время в губерниях Уфимской и Оренбургской известны были случаи перехода к мусульманству и других наших инородцев, крещеных и некрещеных – вотяков, чуваш и черемис. Правительственные заботы о сближении наших инородцев с коренным русским населением оказывались во многих случаях бесплодными и особенно в отношении инородцев, исповедующих мусульманскую религию³⁰.

Во всеподданнейшем отчете г. Обер-Прокурора Святейшего Синода за упомянутый 1884 год о мусульманах и других инородцах говорится следующее: «Из всех инородцев, населяющих восточную часть России, наименее доступны воздействию христианства магометане. Их фанатизм опирается на ложном, но тем не менее определенном, религиозном мировоззрении, которое последователи его считают более высоким сравнительно с христианским учением.

Магометанское духовенство, по-своему образованное, достаточно владеющее словом и диалектическими приемами и пользующееся в народе уважением и авторитетом, поддерживает эти заблуждения, воспрещая магометанам в то же время какое бы ни было образование, кроме исключительно религиозного. Таким образом установился тот замкнутый круг магометанской исключительности, который надолго отнимает у христианства всякую надежду проникнуть в среду последователей этого учения, как путем миссионерской проповеди, так и посредством просветительного влияния науки.

В виду этого, православная миссия направляет свою деятельность не столько на приобретение последователей из среды коренных магометан, сколько на удержание от вероотступничества тех из них, которые однажды примкнули к христианству. Но даже и в этих пределах усилия миссий далеко не находятся в соответствии с приобретаемыми ею результатами, ибо крещеные татары, вследствие различных бытовых связей со своими единоплеменниками-магометанами, воспитывают подрастающие поколения в магометанских понятиях и обычаях, и приуготовляют из них тот класс вероотступников, которые в течение нескольких десятилетий напоминают о себе своими непрерывными движениями к отпадению от православия, не прекратившимися и до сих пор.

Иной характер имеют условия, неблагоприятствующие успехам христианства в среде инородцев-язычников финского племени, рассеянных преимущественно в восточных губерниях Европейской России. Языческие суеверия, не имеющие под собою основ какого-либо стройного религиозного мировоззрения, пережили свое время и держатся лишь силою привычки, за исключением разве глухих местностей, куда не проникала еще христианская проповедь. В силу этого, языческая среда представляла бы собою почву более благоприятную для насаждения в ней христианства, если бы этнографические и бытовые условия не сближали язычников более с магометанством, нежели с христианством. Важнейшим из этих условий должно признать сходство инородческих наречий с татарским языком. Сходственные черты в образе жизни и обычаев скрепляют еще более эту связь между язычниками и магометанами, усложняя задачу христианской миссии необходимостью поддерживать постоянную борьбу против настойчивой магометанской пропаганды, стремящейся завладеть инородческим населением приволжского края, с целью привлечь его на свою сторону»...

Буддисты встречаются частью в Астраханской губернии (калмыки), частью в местностях, прилегающих к Байкальскому озеру, и во всей Забайкальской области (буряты и тунгусы). Совершенно незнакомые с сущностью вероучения, к которому они себя причисляют, инородцы эти не только не обнаруживают враждебности к христианству, но даже поклоняются некоторым нашим святым и чтут иные обычаи и обряды, установленные православною церковью. Несмотря, однако, на столь благоприятное обстоятельство, христианское просвещение прививается к ним довольно туго, главным образом вследствие противодействия христианству со стороны ламайского духовенства, находящего себе поддержку в особенностях общественного устройства этих племен. – Живущее эксплуатацией народного суеверия, ламайское духовенство заинтересовано в удержании народа в его языческих верованиях; богатство же его, созданное народными приношениями, нередко весьма значительными, дает ему фактическую силу и влияние, которыми оно пользуется для борьбы против миссионерства и его служителей. В этом оно находит помощь со стороны инородческих властей, которые, благодаря особенностям общественного устройства этих кочевых народов, выбираются почти исключительно из последователей ламайства. Таким образом, интересы христианского дела среди ламайцев находятся преимущественно в руках гражданской власти, без содействия которой христианская миссия не может создать здесь сколько-нибудь прочного положения³¹. В отчете за 1890 и 1891 гг. на ту же тему говорится следующее: «Святое дело насаждения и утверждения православной веры среди инородцев Приволжских и Приуральских епархий встречает трудно преодолеваемое препятствие со стороны магометанства, сильного по Волге и Уралу не только числом своих последователей, но и религиозною своею организацией.

Магометанство, с его ненавистью и враждою к христианам, успело здесь в течение веков глубоко проникнуть в жизнь своих последователей; высшая духовная магометанская власть, муфтий с собранием, объединяя магометан в тесно сплоченное общество, зорко следит за состоянием мусульманства и ревностно оберегает его последователей от обращения в христианство, для чего имеет в своем распоряжении многочисленное низшее духовенство – мулл. Последние, фанатически преданные своему учению, нередко образованные, стараются непрерывною и настойчивою проповедью в многочисленных мечетях и школах (медрессе) прочно укоренять свои заблуждения среди мусульманского населения, заражая его ненавистью к христианам и фанатизмом. Но муллы не довольствуются охранением своего вероисповедания: они усердно распространяют свое лжеучение в многочисленной инородческой среде, особенно в среде идолопоклонников: чуваш, черемис, мордвы, вотяков, башкир и друг. инородцев-язычников, населяющих восточные и северо-восточные губернии Европейской России, нередко сходящихся по своему быту и привычкам с татарским населением.

Для язычников соблазнительно, между прочим, Магометово учение тем, что оно не налагает на своих последователей ограничений, требуемых законом Церкви, а, напротив, делает поблажки чувственности. Муллы в своей пропаганде магометанства прибегают к самым разнообразным приемам: они тайно обучают в своих многочисленных школах и детей инородцев-язычников; через тайные браки с идолопоклонниками обращают в ислам как девиц, так и всех затем их родственников. Бывает, что магометане, по внушению мулл, поселяются среди язычников под видом нищих и затем начинают учить их своим молитвам и обычаям, а также читают молитвословия над умершими и над новорожденными младенцами, давая при этом последним магометанские имена и тем подготовляя почву к полному их омусульманению с течением времени.

Еще с большею ревностью пропаганда простирается на крещеных уже в прежнее время инородцев, и сопровождается значительными успехами, когда татары, принявшие крещение, продолжают жить на прежних своих местах, среди сплошной массы магометан, составляя незначительную по числу часть населения, и то по преимуществу бедную. Находясь в постоянных сношениях с мусульманами, будучи близки к ним по языку, нравам и обычаям, имея нередко и родственные связи с ними, завися от них часто и в экономическом отношении, крещеные татары подпадают под влияние своих некрещеных соплеменников и в религиозном отношении; тем более, что отпавшим от христианства обещаются покровительство и помощь со стороны магометанских сельских властей и обществ, а также и частных лиц. Отпадение от христианства не мало облегчается тем, что новокрещеные татары, живя вдали от православных церквей и пастырей, лишены бывают живой связи с Церковью.

Под действием всех этих враждебных сил, в среде инородческого населения, хотя и крещеного, возникали и возникают религиозные движения, увлекающие в ислам целые массы крещеных инородцев. Наибольшим числом отпадений от православия сопровождалось начавшееся в 1879 году и продолжавшееся вплоть до 1882 г. религиозное движение среди инородцев Казанской и Уфимской епархий. С тех пор отпадения не прекращались, хотя и не совершались с такою силой, как в конце семидесятых годов. В настоящее время почти нет ни одной деревни, особенно в Уфимской епархии с татарским или чувашским населением, в которой не было бы совращенных в ислам, считающихся не десятками только, а иногда сотнями и даже более. В 1890–1891 годах отпало от православия более всего в двух епархиях с преобладающим инородческим и преимущественно татарским населением: Уфимской (в Белебеевском уезде) и Оренбургской.

В Орском уезде, Оренбургской епархии, началось даже целое религиозное движение в пользу мусульманства. Местный преосвященный объясняет это прискорбное явление совместным жительством крещеных татар с татарами и киргизами мусульманами; при чем со стороны последних главным образом татар, живущих в Ильинской станице, издавна уже ведется в пользу ислама сильная пропаганда, подкрепляемая единством языка, нравов и обычаев жизни семейной и общественной. К тому же киргизы соблазняют нагайбаков (крещеных татар) своим материальным довольством и привольем жизни, вследствие чего перешедшие в магометанство упорно остаются в нем и вступают в близкие родственные связи с киргизами и татарами-мусульманами. Преосвященный Оренбургский сам лично увещевал отступников образумиться, но отступники упорно стояли на своем, резко заявляя, что отцы их держались веры магометанской и им заповедали ее держаться. Миссионерская деятельность в Приволжских и Приуральских епархиях, в виду шаткого состояния православия в среде крещеных инородцев и сильно действующей мусульманской пропаганды, направлена преимущественно на утверждение в вере и христианской жизни тех новообращенных, кои составляют начаток святой Церкви из магометан и идолопоклонников»³².

В частности, вопрос о наших подданных мусульманах усложняется еще более их духовным родством с мусульманами Кавказа, Средней Азии, Турции, Аравии и Африки. Составляя всего около двух сот миллионов и постоянно усиливая себя новыми прозелитами в Азии и Африке, мусульмане тем особенно опасны, что, по выражению их священной книги (Корана), они – братья между собою и вместе с тем – враги всех прочих людей на земле³³. Политическая судьба многих мусульман, находясь в зависимости от европейцев-христиан, побуждает мусульман вдвойне ненавидеть европейцев-христиан, как иноверцев и как завоевателей. Поэтому мусульмане, фаталистически покорные подданные христиан в данное время, мечтают в глубине души своей свергнуть с себя иноземное иго. Мусульманские восстания в Индии против завоевателей-англичан, в Алжире против завоевателей-французов³⁴, в Судане против англичан³⁵, должны быть поучительны и для нас – русских, как это будет видно из следующих глав.

В одной из газет сообщается такой взгляд ученого мусульманина на единение мусульманских народов:

«Единство ислама наша непреложная исповедь»! Нет сомнения, что этот спасительный клич встретит отголосок во всех населяющих земной шар последователях ислама. Государства мусульманские, которые с европейской точки зрения далеко отстали в цивилизации, благодаря лишь своей разрозненности, подпали под неправедный авторитет европейских держав. А почему бы, спрашивается, не призвать мусульман к единодушному отпору европейцам, презирающим неоспоримые права ислама? Почему не возбудить ревности вырвать эти права из рук европейских хищников, торгующих справедливостью? А то вон посмотрите: мусульманское государство Фес погибает в тираннических когтях английского, французского и испанского владычества. А сколько терпят насилий и притеснений алжирские мусульмане от цивилизованных французов и однако же отчаянные вопли их жалоб не вызвали сострадания ни одной цивилизованной державы: на их раздирающие душу голоса никто даже и ухом не повел. Они не знают ни сна, ни покоя и рассеялись по пустыням, борясь за свою честь, имущество, веру и отечество, выступив с оружием в руках против французов. А в Тунисе наши единоверцы угнетаются с одной стороны господствующими там французами, а с другой – своими валиями и их окаянными клевретами. В Индии мусульмане, тяготясь законами и порядками англичан, не прочь от сближения с другими соседними своими единоверцами; но недовольные этим англичане в нынешнем году изобрели закон, в силу которого с желающих совершать благочестивый хадж к священной каабе взимается такой налог, что наши единоверцы, не будучи в состоянии, кроме путевых издержек, платить еще и этот налог, поневоле должны отказываться от исполнения религиозного долга – поклонения святым местам и общения с своими братьями по вере. В Афганистане мусульмане в течение нескольких лет гибли под пулями новоизобретенного оружия англичан, да и теперь еще истребляют друг друга в междоусобице, посеянной среди них теми же англичанами. Мусульмане, обитающие в бухарских пределах, падают под ударами сабель и штыков русских, отстаивая свою независимость. Справедливо ли после всего этого говорить, что мусульманам не нужно единство? Нет, сто раз нет. Понимающие противозаконность этого состояния давным-давно на столбцах газеты «Тэрджумани Хакыкат», взывают: «Эй, мусульмане, объединимся и станем на путь истинный!» Но кривозрячие мусульмане обыкновенно отвечают на это: «Где же быть объединению, коли между мусульманами есть персияне!» Господа эти пребывают в великом заблуждении, когда думают, что, коль скоро в исламе существуют две секты – шиитская и суннитская, то единство мусульман вещь немыслимая! Более же дальновидные люди полагают и объясняют им, что сектовое различие еще не может и не должно служить непреодолимою помехой в вопросе всеисламского единства. В свое время это было доказано на основании категорических слов пророка и соображений здравого разума. Персидская газета «Ахтар» с радостью приветствовала такой взгляд на единство ислама и перепечатала на своих столбцах в переводе статью, в которой трактовалось о мусульманском единстве и таким образом довела высказанные в ней воззрения до сведения даже мусульман Средней Азии. Дай Бог побольше таких благомыслящих людей! С того времени всё чаще и чаще стала во всеуслышание повторяться священная заповедь, «единство ислама», долженствующая возростить и упрочить дружбу двух великих мусульманских государств. Все мусульмане питают надежду, что будущею весною его величество, шах персидский посетит, в качестве путешественника и гостя, Высокую Порту, и тем выкажет особенное свое внимание такому столь важному вопросу и заставит всех мусульман вознести до третьего неба свои радостные клики, тем более, что ни одна европейская держава не прострет и не может простереть своего смутьяннического перста в это дело. Прошло уж время мусульманам поддаваться всяким обещаниям и угрозам европейцев; наступила пора для правоверных стать единым телом и единым духом. Если только мы, с помощью божиею и при содействии его величества падишаха, не теряя времени, примемся за это дело, и если только, сознавая долг и обязанность служить цивилизации, проявим подобающую ревность к прогрессу мусульманской науки, то мы образуем громадную силу, которую можем противопоставить врагам своим»³⁶.

В персидской провинции Мазандеране в 1891 г. вспыхнуло восстание, грозившее принять широкие размеры. Корреспондент лондонской газеты «Daily News» сообщал из Тавриза, что восстание было вызвано некиим Саидом, выдающим себя за потомка Магомета и вообразившим, что ислам близится к падению и что он, Саид, призван спасти магометанский мир и преобразовать его религию на новых началах, внушенных ему откровением. В народе ходил слух, будто Саид доказал свое сверхъестественное призвание тем, что много раз становился в огонь и оставался в нем невредимым. Подобно Магомету, он потрясает в воздухе мечем и громогласно заявляет, что в его руках должна сосредоточиться не одна только духовная, но и светская власть. По его приказанию, было убито до сорока человек, усомнившихся в действительности его призвания. Местный губернатор обратился за помощью против изувера к тегеранскому правительству, отправившему в Мазандеран триста человек пехоты и двести всадников с тремя пушками³⁷.

Наибольшим вниманием образованных классов в Персии пользуются два еженедельных издания, «Актар» и «Канун», печатающиеся: первый – в Константинополе, а второй – в Лондоне. Редакцией ,,Актара» заведывает человек высокого образования, большой знаток Востока и проводящий в своях статьях мысли, направленные к служению целям и интересам «панисламизма». Круг читателей этого журнала весьма обширен. «Канун» (закон) пропагандирует идею политического и религиозного возрождения Персии, и все его суждения, возбуждающие к себе в высших слоях персидского общества чрезвычайный интерес, направляются исключительно к доказательству того, что одно только возвращение Персии к первоначальному исламу, чуждому шиитских толкований, вернет Персии ее прежнюю славу и восстановит ее блеск и могущество³⁸.

И у нас, в Россия, в старое и новое время было не мало вспышек мусульманского фанатизма³⁹. В последнюю турецкую войну были попытки со стороны мусульман произвести восстание среди наших татар, и как ни слабы была эти попытки, они не могут быть лишены значения для русского правительства и, в случае новых осложнений на Востоке, могут создать серьезные затруднения для России, отвлекая в свою сторону не только известную долю внимания правительства, но и часть военных сил. Г. Юзефович очень верно заметил в цитированной уже статье, что ныне, когда обстоятельства изменились, «магометанская пропаганда, державшаяся до времени в строго религиозных рамках, может, при известных комбинациях, сделаться весьма сильным орудием политической агитации извне, а потому противодействие укреплению и распространению магометанского духа и изолирование его путем водворения прочных христианских начал в среде прочего инородческого населения в крае (Казанском) должно составлять задачу не только миссионеров, но и осторожной правительственной политики»⁴⁰.

К этому замечанию мы со своей стороны прибавим, что в последнее время мусульманство представляет для нас особенный повод обратить внимание на эту силу, могучую своим фанатическим духом и численностью.

«В настоящее время старинная борьба между христианством и мусульманством далеко еще не окончена и вовсе не «клонится на сторону первого».

Проф. В.П. Васильев.

Взаимные отношения христианства и мусульманства никогда не были мирными, да и не могли быть такими, потому что обе названные религии взаимно исключают одна другую в самых существенных (основных) пунктах своего учения. Еще при жизни Мухаммеда, основателя мусульманской религии, начались враждебные отношения его к христианству. С тех пор до настоящего времени, в продолжение почти тринадцати столетий, борьба эта беспрерывно продолжается с неодинаковым успехом для той или другой стороны и принимает различные направления. Современное направление этой старинной борьбы имеет бесспорный и важный интерес для нас, русских, так как в пределах Российского государства считается в настоящее время более десяти миллионов мусульман, принадлежащих к разным народностям и живущих в разных концах нашего обширного отечества. В настоящей главе мы изложим исторические обстоятельства, при каких эта борьба возникла и продолжалась и какими результатами сопровождалась. Сначала мы представим историю завоеваний ислама, сопровождавших его распространение в мире, а потом историю обороны со стороны христианства против ислама и меры русского правительства, принимаемые им с целью сближения мусульманских подданных с русским государством и народом. Задача – трудная; но мы беремся за нее в надежде вызвать к ее разрешению людей более сведущих и более авторитетных.

Образованному читателю известно, что ислам представляет собой не религиозную только доктрину, подобно христианству, но вместе с тем государственную систему, как это было в древнем еврействе. Эта новая и своеобразная теократия произвела в начале средних веков громадный переворот в истории человечества и в наше время, не смотря на могущество христианской цивилизации, оказывает огромное влияние на судьбу более двух сот миллионов человек, жителей Европы, Азии, Африки и островов. В виду этого, а особенно в виду современных стремлений и политических движений в исламе, история ислама принимает не столько научный, сколько практический интерес.

Происхождение ислама соединено в истории с именем бедного неграмотного араба Мухаммеда⁴¹, отцом которого был язычник, а мать иудеянка. Вырос и жил Мухаммед до самой своей смерти среди своих соотечественников-язычников⁴², сначала в городе Мекке, а потом в городе Медине. Оставшись рано сиротой, он жил сначала у своего дяди, а потом поступил в приказчики к богатой вдове арабской – Хадидже и совершил несколько путешествий по разным городам Аравии и соседних стран с торговыми целями. Во время этих путешествий он имел возможность заметить и обдумать современное ему религиозное движение среди арабов, возникшее в Аравии под влиянием различных учений иудейских и христианских сектантов, обитавших в разных местах аравийского полуострова. Мухаммед вошел в интересы этого движения, придал ему соответственное обстоятельствам времени и своим личным склонностям направление и имел редкий успех в таком важном и трудном деле, как установление нового религиозно-политического учения взамен прежнего, веками сложившегося, у арабов культа и общественного быта.

Арабы времен Мухаммеда были язычниками политеистами. Признавая верховное божество Аллаха, они боготворили солнце, луну и звезды, камни и деревья, поддерживали культ предков, поклонялись идолам и приносили им жертвы, признавали ангелов и демонов детьми Аллаха, имели свои религиозные обряды, пользовались гаданиями и разными другими суевериями, как вера в сны, волшебство, в дурной глаз и пр.⁴³. Среди этих язычников еще до Р.X. поселились иудеи-талмудисты, искавшие в уединенной Аравии убежища от своих преследователей, а после Р.X. в Аравию бежали разные христианские сектанты. Кроме того, в Аравии были сабеисты и огнепоклонники, так что во время Мухаммеда в Аравии находились представители местного (арабского) политеизма, христианства (разные еретики), иудейства (разные сектанты), сабеисты и последователи Зороастра – маги⁴⁴. В отношении христианских еретиков, находившихся в Аравии, достаточно сказать, что эту страну еще епископ Босрский Берилл (жил в III веке по Р.X.) назвал «haereseo ferax». Здесь были гностики, манихеи, ариане, несториане, монофизиты, коллиридианки и другие. Иудеи жили в разных городах Аравии и имели не мало прозелитов среди арабов; были целые арабские племена, исповедовавшие иудейство⁴⁵. На таком успехе своего учения талмудисты основывали несбыточную мечту о восстановлении в Аравии своего независимого прошлого и высказывали свою давнишнюю мечту о скором появлении среди них Мессии. От иудеев эта мечта перешла к христианским сектантам и к арабам-язычникам. По арабским преданиям, сложившимся под влиянием иудейских мечтаний, ожидаемый пророк должен был явиться в Медине после изгнания его из своего отечества⁴⁶.

Последователи сабеизма и Зороастровой религии, хотя и не имели большого распространения в Аравии, тем не менее их верования увеличивали собою разнообразие религиозных мнений Аравии во время Мухаммеда.

Представители всех этих верований в Аравии неизбежно приходили во взаимное соприкосновение и производили волнения в умах и сердцах лучших арабов-язычников, сознававших недостатки своего политеизма, осложненного чуждыми верованиями. Слушая разноречивые толкования и споры последователей одной религии с последователями других религий, искренно размышлявшие о предметах веры арабы недоумевали, тревожились сердцем и в утешение себя, под влиянием иудейских мечтаний о Мессии, ожидали особой помощи свыше, в лице чрезвычайного посланника Божия, который придет и научит всех заблуждающихся истинной вере, подобно тому, как и ранее Бог посылал разных пророков к людям для научения их истинному богопознанию и богопочитанию. В преданиях арабов рассказывается, что в Аравии еще до Мухаммеда появлялись лица, выдававшие себя за посланников Божиих и имевшие целью исправить заблуждения современников; но попытки их не увенчались успехом⁴⁷. Мухаммед был счастливее своих предшественников: он успешно выполнил принятую им на себя роль последнего посланника Божия к людям⁴⁸ и установил новую на земле религию – Ислам.

Религиозный и в высшей степени впечатлительный, он не мог не обращать внимания своего на религиозное брожение умов своих соотечественников и, слушая разных проповедников во время своих торговых путешествий по Аравии и соседним странам, невольно увлекался слышанным и сосредоточивался на мысли о необходимости твердо установить среди своих соотечественников монотеистическое (в еврейском смысле) учение о Боге. После долгих размышлений об этом, он уже в пожилых летах⁴⁹ объявил в тесном кружке своей семьи о явлении ему Ангела Божия и полученном через него призвании свыше восстановить в Аравии древние верования семитов, веру Авраама, Измаила, Исаака, Иакова, колен израильских, Моисея и т.д.⁵⁰ Установляя первоначально религиозно-нравственный закон для своих соотечественников, Мухаммед, как семит, принял за основание этого закона теократический идеал древнего еврейства и надеялся вместе с тем объединить в новом религиозном центре все стороны разрозненной, проникнутой партикуляризмом жизни разных арабских племен⁵¹.

Политический элемент не имел сначала для Мухаммеда самостоятельного значения; на первых порах Мухаммед думал только об утверждении среди арабов веры в единого Бога и пророка его, а затем с уверенностью заявлял, что появление его предсказано было в священных книгах иудеев и христиан⁵², что миссия его касается не только язычников-арабов⁵³, но также иудеев и христиан⁵⁴, и что сам Иисус Христос указал на него в Евангелии, говоря: «Некогда Иисус Сын Марии, сказал: сыны Израиля! Я – Божий посланник к вам для подтверждения Закона, который в руках у нас и для благовестия нам о посланнике, который придет после меня, которому имя – Ахмед»⁵⁵. Но в первый период своей проповеднической деятельности Мухаммед встречал на каждом шагу большие препятствия и даже личные оскорбления. Из Корана ясно видно, что жители Мекки очень удивились, когда он объявил себя пророком, проповедником новой веры, и не только не считали его великим человеком, но насмехались над ним и называли его: гадателем⁵⁶, чародеем⁵⁷, бесноватым⁵⁸, поэтом⁵⁹, лжецом и обманщиком⁶⁰.

Ho уже и в этот, самый ранний период своей проповеди, Мухаммед обращал внимание свое на христиан. По другую сторону Красного моря, на западном берегу его, находилось небольшое христианское государство – Абиссиния, жители которой вели морскую торговлю с соотечественниками Мухаммеда. В начале 616 г. по Рожд. Хр. жители Мекки (собственно – корейшиты) начали положительно преследовать новое учение в лице его проповедника и последователей, и Мухаммед посоветовал им спасаться бегством в Абиссинию, где не было идолослужения и где был справедливый и доброжелательный государь, не притеснявший чужеземцев. Несколько последователей Мухаммеда⁶¹, по его совету, отплыли на корабле в Абиссинию, но скоро возвратились назад. В 619 г., когда преследования мусульман со стороны жителей Мекки возобновились, последователи Мухаммеда снова отправились в Абиссинию и уже в более значительном числе⁶². Мухаммед знал уже тогда, что христианство не одно и то же с проповедуемым им учением, и опасался, чтобы его последователи, еще не твердые в исламе, не поколебались и не перешли на сторону христианства, советовал им не вступать в религиозные споры с абиссинскими христианами, а уверять их, что мусульмане одинаково веруют как в свою священную книгу – Коран, так и в священные книги христиан и что мусульмане признают того же самого Бога, какого признают и христиане: «с читающими Писание вступай в спор только о том, что есть лучшего... скажите: мы веруем в то, что свыше ниспослано нам и ниспослано вам; Бог ваш и Бог наш – один и мы Ему покоряемся»⁶³. Желая в то же время показать абиссинцам, что учение ислама имеет большое сходство с христианским учением, Мухаммед обнародовал тогда свой рассказ о рождении Иоанна и Иисуса Христа⁶⁴ и отправил его к абиссинскому царю. Вот рассказ Мухаммеда об Иисусе Христе: «В этом писании (т.е. в Коране) вспомяни о Марии. Вот она устранилась от своих домашних в одно на восточной стороне место, закрылась от них завесой. – Тогда послали Мы (Бог) к ней духа Нашего: пред ней он принял образ совершенного человека. Она сказала: ищу убежища от тебя у Милостивого, если ты богобоязлив. Он сказал: я только посланник Господа твоего, чтобы даровать тебе чистого отрока. Она сказала: как будет у меня отрок, когда ни один человек не касался меня, и когда я непричастна пороку. Он сказал: это будет; Господь твой сказал: оно легко Мне; Мы поставим его в знамение людям и милостию Нашею к ним. Это есть уже решенное событие. Она зачала его, и с ним устранилась в одно отдаленное место. Болезни рождения привели ее к стволу пальмы. Она сказала: о если бы умерла я прежде сего, и была бы забывшею, забвенною! Тогда воскликнул он к ней из-под нее: не скорби! Господь твой произвел под тобой поток; потряси, который над тобой, ствол пальмы, и к тебе упадут свежие зрелые финики: ешь, пей и прохлади очи свои⁶⁵. Если увидишь какого-либо человека, то говори ему: Милостивому я дала обет поститься; потому мне нельзя говорить ни с одним человеком. И она пошла с ним к своему народу, неся его при себе. Они сказали: Мария! ты сделала необыкновенное дело. Сестра Аарона! отец твой не был человеком негодным, и мать твоя не была порочной. Она же указала им на него. Они сказали: как говорить нам с таким, который только дитя в колыбели? Он сказал: я раб Бога: Он дал мне Писание и поставил меня пророком. Он соделал меня благословенным везде, где бы я ни был; Он заповедал мне молитву, очистительную милостыню с имущества, покуда буду жив, быть послушным моей родительнице, и не сделал меня упрямым, упорным. Мир мне в день, когда я родился, в день, когда умру, и в день, когда воскресну для жизни. Таков Иисус, сын Марии, по слову истины, о котором они сомневаются»⁶⁶. Рассказ этот был представлен абиссинскому правителю, который хорошо принял последователей Мухаммеда и дозволил им жить в своей стране. Такой прием не только обрадовал утесняемого проповедника новой веры, но и внушил ему горделивую мысль обратить абиссинского правителя в ислам. С этой целью Мухаммед отправил к нему письмо, в котором предлагал ему сделаться мусульманином и исповедовать, что Иисус, Сын Марии, есть Дух Бога и слово Его, что Мария родила Иисуса так же чудесно, как Бог сотворил Адама своей рукой. Вместе с тем он советовал исповедовать Бога единым, у которого нет сотоварища⁶⁷. Но это утешение для Мухаммеда было только временное. Враги его продолжали действовать против него и наконец составили заговор на его жизнь⁶⁸. Спасая себя и своих немногочисленных пока последователей, он в июне 622 года по Р.X. должен был бежать из Мекки⁶⁹ в Медину, жители которой находились во вражде с соотечественниками Мухаммеда. Принятый дружелюбно жителями Медины, Мухаммед вздохнул свободнее и прежде всего установил главные обряды своей веры – богослужение и пост. Устроив и упрочив здесь затем свое положение, Мухаммед воспользовался враждебными отношениями жителей Медины к жителям Мекки и первый сделал нападение на бывших своих сограждан.

Мало по малу он стал затем распространять свое учение среди жителей Аравии насилием и сначала восставал только против местного язычества, но потом, когда успехи его проповеди возбудили в его последователях религиозный энтузиазм и тщеславие, а иудеи и христиане представляли значительную оппозицию ему, он восстал и против иудеев и христиан, не желавших признать его Божиим пророком. Сначала он признавал равенство всех известных ему религий и говорил, что и мусульмане, и иудействующие, и христиане, и сабеисты, словом – все верующие в Бога и в последний день и делающие доброе получат награду от Господа своего: им не будет страха и они не останутся в печали⁷⁰. Но религиозные споры с христианами убедили Мухаммеда, что проповедуемое им учение не может быть примирено с христианской догматикой. Поэтому он осудил христиан от имени Бога за учение о Троице и за учение об Иисусе Христе, как Сыне Божием⁷¹. Нужно при этом иметь в виду, что Мухаммед, осуждая христиан за учение о Троице, считал в числе лиц Троицы – Бога, Деву Марию и Иисуса, сына их: «Те – неверные, которые говорят, что Мессия, сын Марии, – Бог... Неверные те, которые говорят, что Бог есть третий из трех⁷²... Бог скажет: Иисус, сын Марии! говорил ли ты людям: кроме Бога почитайте еще меня и мою матерь двумя богами? Он скажет: «хвала Тебе! как мне говорить то, что я не должен говорить? Если бы я говорил это, Ты знал бы это... Я говорил им только то, что Ты повелел мне: «поклоняйтесь Богу, Господу моему и Господу вашему»...⁷³.

Приписав таким образом христианам неверие и потеряв надежду на их обращение в ислам, Мухаммед перестал внушать своим последователям снисходительность и кротость в отношении к христианам и запретил сдружаться с ними: «Верующие! в друзья себе не берите ни иудеев, ни христиан: они – друзья друг другу; кто из вас подружится с ними, тот, истинно, будет в числе их, а Бог не руководитель людям законопреступным»⁷⁴.

Подчиняя постепенно арабские язычествующие племена под свою власть и заставляя их принимать ислам, Мухаммед объявил от имени Божия войну за новую веру против всех неверных, старался возбуждать и поощрять своих последователей к этой войне обещаниями им благ земных и небесных и, наконец, высказался, что воевать должно и с христианами: «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и в последний день, не считают запрещенным того, что запретил Бог и его посланник; воюйте и с теми из получивших писания (иудеи и христиане), которые не принимают истинного закона (Корана), воюйте дотоле, пока они не будут давать выкупа за свою жизнь, обессиленные, униженные⁷⁵. Это предписание явилось вследствие неудачных попыток Мухаммеда обратить соседних христиан мирным путем к исламу.

Первою попыткой Мухаммеда к сближению с христианами было вышеупомянутое посольство его в Абиссинию. Достигнув в Медине значительной силы и сделавшись постепенно проповедником-завоевателем, Мухаммед употребил силу оружия против иудеев и христиан. Целые иудейские племена обращены были в ислам⁷⁶. Также вынуждены были принять ислам и бахрейнские (греч. Gerha)⁷⁷ христиане в 630 г., у которых в одном селении (Джаватса) церковь была обращена в мечеть⁷⁸. Затем, в том же 630 г. он отправил послов своих к разным другим племенам, исповедовавшим христианство, как напр., к жителям Айлы и Адзрух, к племени Бахра и Таглиб и др. с предложением принять ислам. Христиане большею частью отказались от этого предложения дарами и постоянной данью⁷⁹. С таким же предложением были отправлены послы к персидскому царю Хозрою II, к византийскому императору Ираклию и к абиссинским князьям. В своих письмах Мухаммед приглашал их оставить христианство и принять ислам и под этим условием обещал им мир и безопасность. Хозрой с негодованием отверг предложение Мухаммеда, а Амру – один из подчиненных ему, начальник христианского племени, предал смерти Мухаммедова посла, что и послужило поводом к первой войне мусульман с христианами. Мухаммед выслал против Амру трехтысячное войско под предводительством бывшего своего раба Зейда, но Амру, подкрепленный греческими войсками, разбил Зейда при Муте и обратил мусульман в бегство. За это поражение Мухаммед вознаградил себя совершенным покорением Мекки и уничтожением в окрестностях ее идолопоклонства и навел такой страх на соседей, что они спешили прислать к нему послов с изъявлением покорности. В это же время Мухаммед послал предложение христианам Наджрана⁸⁰ принять ислам. Обращенные в христианство арианами в IV в. по Рож. Хр.⁸¹, жители Наджрава имели своего епископа Абу-Харита – сына Аикама, человека благочестивого и известного своею ученостью. Получив предложение Мухаммеда, наджранские христиане отправили к нему своих уполномоченных, в числе которых был брат епископа, Куз. В Медине они приняты были в мечети и, когда помолились по христианскому обычаю на Восток и подошли к Мухаммеду, он отвернулся от них, не сказав им ни слова. Ему было неприятно, что многие из них были одеты в шелковые одежды. Тогда они переоделись в простое платье и, явившись снова перед ним, сказали ему по мусульманскому обычаю: «Мир тебе» (ас-саляму аляйка). Он отвечал им: «и вам – мир» и предложил им прочитать некоторые отрывки из Корана, в которых говорится о Захарии, Деве Марии и Иисусе Христе⁸². Наджраниты опасались прямо объявить Мухаммеду, что не признаю́т его учения истинным, и сделали несколько возражений, между прочим и по поводу встречающихся в Коране противоречий. Мухаммед отвечал им, что в Коране есть стихи, определенные по смыслу, и стихи иносказательные, и что люди, уклоняющиеся от истины, обращают внимание на последние и пытаются толковать их, но истолкование их смысла известно только Богу. Отклонив высказанное возражение, Мухаммед, в свою очередь, обратил внимание христиан на их учение о лице Иисуса Христа и сказал: «Истинно Иисус пред Богом подобен Адаму, которого Он сотворил из земли и которому сказал: Будь! и он получил бытие»⁸³. Затем, Мухаммед обратился к ним с таким воззванием: «Читающие Писания! не допускайте излишества в нашей вере; говорите о Боге только истину. Мессия Иисус, сын Марии, есть только посланник Бога, есть слово Его, низведенное им в Марию, есть Дух Его. Веруйте в Бога и в посланника Его и не говорите: троица! Удержитесь ко благу нашему. Бог только единый, кому подобает поклонение. Воздайте хвалу Ему: не может быть, чтобы у Него были дети; Ему принадлежит всё, что на небесах и что на земле: Бог – достаточный порука. Не может быть, чтобы Мессия считал для себя унизительным быть рабом Бога, как и приближенные к нему ангелы»⁸⁴. Когда возразили, что такое учение слишком отлично от написанного в Евангелии, Мухаммед отвечал: «Это – истина от Господа твоего, потому ты⁸⁵ не из числа выдумщиков лжи! А если кто будет спорить об этом после того, как пришло к тебе это учение, то ты скажи им: пойдем созовем наших сынов и ваших сынов, наших жен и ваших жен, будем тут сами мы и сами вы, заклянем себя и призовем проклятие Божие на говорящих ложь. Действительно, это, это самое – истинные слова: кроме Бога нет никого достопоклоняемого»⁸⁶. Христиане не были убеждены этими речами и заявили Мухаммеду о своем согласии платить ему дань⁸⁷.

О других сношениях Мухаммеда с христианами не известно, но вообще несомненно, что во второй период своей жизни (в Медине) он приравнивал христианское учение о Сыне Божием к учению язычников-арабов об ангелах, как детях Аллаха⁸⁸. В толкованиях Корана многие такие места относятся одинаково и к язычникам, и к христианам. Перед смертью (8 июня 632 г.) Мухаммед заповедал своим последователям изгнать из Аравии всех многобожников и таким образом подтвердил им ту заповедь, которая была роковым шагом в его жизни и политике и причиной огромного успеха основанной им религии в разных странах света.

Трудно допустить, что Мухаммед смотрел на священную войну как на оборонительную⁸⁹, потому что она с самого начала имела характер нападения, а не защиты, и потому что заповедь о войне с неверными прямо призывала мусульман к истреблению неверных, указывая при этом не на одни райские награды, но и на земные выгоды. Вот что говорит по этому поводу пастор Хаури: «Всякий находил здесь, что он искал: энтузиаст – верное ручательство в том, что он попадет в рай; жадный к добыче – в том, что он накопит богатства, и большинство соглашалось на то и другое. И так, оба мотива были, должно быть, равносильны. Религиозное воодушевление скоро укоренилось в армиях мусульман; полководцы напоминали перед битвой о девицах в раю, ожидающих у небесных ворот павших в сражении воинов и бросались потом на неприятеля, чтобы «пить сладкий шербет мученичества».

Но не менее сильно действовала надежда на добычу и на завоевание плодоносных стран. «Мы нашли в вашей стране куст, который вы называете пшеницею, – говорили аравитяне жителям Сирии, – мы пробовали его и не уйдем отсюда, пока мы не сделаем вас своими рабами, или пока вы нас не положите мертвыми на месте». Бедные бедуины, не выходившие из своих пустынь, видели, как стекались к Медине богатства просвещенных стран, видели сады, нивы и города Персии и кричали: «По истине, если есть религия, достойная борьбы, то это ислам!»⁹⁰. Доходы, получаемые воинами, были очень большие, аравитян с сравнении с персидскими и византийскими наемниками весьма щедро вознаграждали. Кроме того, успеху весьма много способствовала дисциплина в армиях аравитян. Неприятель не мало удивлялся этой дисциплине, удерживающей вдруг необузданные прежде толпы, и аккуратности, с которою каждый сдавал добычу. Дисциплина эта была результатом ислама. Общие молитвы, во время которых мусульмане с военной точностью подражали каждому движению предстоятеля (имама), заменили, как совершенно справедливо замечает Кремер, обучение; мечеть была школою, где собирался народ, двигался массами и повиновался команде. После первых побед появилось скоро среди мусульман и чрезвычайное чувство уверенности. Они видели, как исполняется обещание, что Аллах отдал весь мир в их собственность и хочет покорить неверующих.

Таким образом случалось всё чаще и чаще, о чем говорил Мухаммед: «Двадцать верующих из вас победят двух сот и сто из вас победят тысячу неверующих». В сравнении с персидскими и византийскими наемниками, которых скудно вознаграждали и которыми предводительствовали плохие начальники, войска ислама одерживали победу за победой, и если они когда-либо терпели поражение, то всегда появлялись из внутренней Аравии новые отряды, чтобы пополнить потерю. Таким образом государственный строй ислама первых времен, сложившийся главным образом под влиянием Омара, принял вид религиозно-политического общества для завоевания культурных стран. Община верующих (мусульман) сделалась обществом воинов, укрепленным лагерем которых была Аравия; задача же покоренных народов состояла в том, чтобы содержать эту касту, возросшую скоро до миллионов. Когда впоследствии Дамаск и потом Багдад стали центром управления и государство приняло другие политические формы, воинственные наклонности мусульман, хотя и значительно уменьшились, но не окончательно исчезли. Мухаммед раз навсегда оправдал войну и сделал ее богоугодным делом, вернейшим средством попасть в рай; каждый раз, когда религиозное воодушевление возбуждалось, просыпалась и страсть к войне, и всякий раз, когда имам призывал к оружию, охотно собирались толпы мусульман, чтобы с мечем в руках принудить неверующих повиноваться. Лучшим доказательством духа мусульман, без сомнения, служит речь, которую говорят в мечети, когда проповедуют войну за веру. Речь эта следующая: «Хвала Богу, возвысившему главу ислама мечем поборников за веру и обещавшему в священной книге исповедникам своим помощь и победу! Он раздает блага целому миру. Если б Он не заставил нас воевать, погиб бы мир. Он повелел воевать против народов, пока они не сознаются, что нет Бога, кроме единого. Пламя войны до конца мира не погаснет. Успех будет при каждом боевом коне до страшного суда. Легко или тяжело вооружены вы, собирайтесь, выступайте. Верующие! что с вами? что вы, когда вас призывают к оружию, опускаете взоры свои к земле? Предпочитаете ли вы эту жизнь загробной? Верьте мне: ворота рая в тени мечей. Кровь павшего в войне за веру очистит его от грехов; его не нужно омывать, как другие трупы; раны его в день страшного суда будут благоухать, как мускус. Когда в последний день мира воины постучат в ворота рая, послышится голос: где отчет проведенной вами жизни? Они же ответят: разве мы не воевали за веру? Тогда отворятся вечные врата и воины войдут в рай сорока годами раньше остальных. Вставайте, верующие, оставьте жен, детей, братьев, собственность! выступайте на священное поле битвы! И ты, Боже, Господь настоящего и будущего мира, помоги войскам верующих в единого Бога! порази неверующих и идолопоклонников, врагов твоей святой веры. Боже, повергни на землю их знамена, отдай их и имущество их в распоряжение мусульман»⁹¹.

Как страсть воевать, так и дисциплина сохранилась в рядах мусульманских войск и отличила их от христианских. Венецианец Trevisano, еще в 1554 году, хвалил дисциплину турецких армий. «Турки, – говорит он, – не имеют в своем войске трех, для солдата опасных, вещей: вина, развратных женщин и игры. Они никогда не богохульствуют и всегда в назначенное время совершают молитву. Кто призывал бы имя Божие или Пречистой Девы всуе, того также наказали бы, как и того, кто злоупотребил бы именем Мухаммеда»⁹².

Еще при жизни самого Мухаммеда, его религия значительно распространилась в Аравии и вытеснила оттуда, как было сказано выше, последние остатки христианства, некогда насажденного там апостолом Павлом⁹³.

Первый преемник Мухаммеда, Абу-Бекр (632–634), по покорении Аравии, распространил господство ислама за пределами своего отечества до Евфрата. Второй преемник Мухаммеда, Омар (634–644 гг.), завоевал Сирию. Антиохия, видевшая и слышавшая несколько раз апостолов Иисуса Христа, особенно апостола Павла⁹⁴, почти первая из христианских стран признала своими победителями последователей Корана, между тем как прежде в этом именно городе последователи Евангелия в первый раз стали называться христианами. В 636 г. Омар взял на капитуляцию Иерусалим. По условиям капитуляции, христианам оставлена была жизнь, имущество и право открыто совершать свое богослужение, но за то они должны были платить поголовную подать, угощать три дня каждого мухаммеданского странника, снять с церквей кресты, отменить колокольный звон, носить отличную от мухаммедан, позорную одежду⁹⁵ и беспрекословно допускать каждого мухаммеданина в свои церкви и проч. Тогда же, по приказанию Омара, была заложена мечеть на месте Соломонова храма, которая была окончена уже при его преемниках и до сих пор находится в особенном почете у мусульман⁹⁶. Через два года по завоевании Сирии был покорен Омаром Египет. Александрия, славная именем св. Афанасия, защитника учения о божестве И. Христа, весною 641 года подпала под власть исповедников Корана, считавших Сына Божия, подобно арианам, только за необыкновенного смертного. При завоевании Александрии в числе многих других церквей была сожжена и церковь св. евангелиста Марка⁹⁷. Фиваидская пустыня, укрывшая (в Декиево гонение) от смерти, вместе с другими египетскими отшельниками, св. Павла Фивейского, теперь была во власти мусульман, отрицавших монашество в самом принципе⁹⁸.

После Сирии и Египта, покоренных мусульманами, в правление того же Омара, было завоевано и персидское царство: в 642 году нанесен был последний удар его существованию и Персия не только сделалась арабскою провинцией, но и приняла ислам. Ко времени смерти Омара (644 г.), господство ислама распространилось над всеми странами от Триполи в Африке до Индии и от Индийского океана до Аму-Дарьи и Кавказа⁹⁹.

Третий преемник Мухаммеда, Осман, в 647 г. завоевал греческие области в северной Африке, а в 648 г. остров Кипр¹⁰⁰. Халиф Моавия в первый раз предпринимал несколько походов против Константинополя, который в продолжение средних веков был единственным оплотом христианства против мусульманства. Тоже после Моавии повторил и Абу-аль-Малик. Полководец последнего, Myca, опустошал огнем и мечем все страны, где встречал сопротивление, и, по некоторым свидетельствам, обратил в рабство до 300 000 человек. Африканские берберийские племена, тотчас по покорении их страны, обратились в ислам, забыли со временем родной свой язык, заменив его языком завоевателей-арабов. При Валиде I (705 г.) была покорена вся северная Африка до Атлантического океана. Потомки древних карфагенян, а также греков и римлян должны были отречься от христианства, приняли ислам и совершенно слились с аравитянами, образовавши собою особое население мавров. В правление того же халифа, в 711 году, аравитяне открыли себе свободный путь в Испанию и таким образом успели наконец распространить ислам и в Европе. Цветущие испанские провинции: Андалузия, Гранада и Мурсия были в короткое время заняты арабами, и тысячи жителей этих областей, христиан, были обращеиы в ислам¹⁰¹.

Завоевание Испанин совершилось при следующпх обстоятельствах. В 710 г. отряд Мусы, в 400 человек, переплыл Гибралтарский пролив, ограбил окрестности Альгеенраса и возвратился в Африку. В следующем 711 г. Myca послал в Испанию храброго Тарика с семитысячным отрядом. Тарик высадился на месте нынешнего Гибралтара (джебель-Тарик – гора Тарика), без труда взял лежавший неподалеку город Картейю и направился дальше к северу, причем получил от Мусы в подкрепление еще пять тысяч воинов. Хотя двенадцатитысячное войско было ничтожно в сравнении с многочисленною армией испанского короля Родрига, но мусульмане совершенно разбили христиан, в числе которых нашлись изменники. Ободренный этой победой и одержав новую победу при Эсихе, Тарик взял без боя Архидону, а за тем приступом взял Эльвиру. Кордова была предана мусульманам рабом-пастухом, указавшим врагам пролом в стене. В Толедо христиане были преданы иудеями. Остальные области Испании были покорены без труда. Завоеватели оставили побежденным их законы и их судей, давали им правителей из собственной их нации, которые были обязаны собирать налоги и разбирать ссоры между своими единоплеменниками. Земледельцы и рабы оставались на тех же землях, и при новых властителях могли с большею выгодою обработывать землю. Вообще, христиане сохраняли бо́льшую часть своих имений. Кроме того, они приобретали право отчуждать имения, чего были лишены под владычеством готов. Христиане обязывались, вирочем, платить государству поголовную подать, сорок восемь диргемов с богатых, двадцать диргемов с тех, которые жили ручным трудом¹⁰². Двенадцатая часть этой подати платилась в конце каждого лунного месяца. Женщины, дети, монахи, изувеченные, слепые, больные, нищие и рабы были изъяты из этой подати. Собственники, кроме того, должны были платить харадж, т.е. налоги на продукты земли, в размере 20–100%. От поголовной подати освобождались те, которые принимали ислам: харадж напротив продолжался, хотя бы собственник и принял мусульманство. Но, что всего важнее, мусульмане на первых порах оказались терпимыми к религиозным верованиям христиан. Никто не был понуждаем к перемене религии, даже мусульманское правительство не любило, чтобы христиане делались мусульманами, потому что от этого теряла казна¹⁰³. Но так было только в начале. Обезопасив себе обладание Испанией, арабы сделались деспотичнее и чем далее продолжалось их господство, тем более возникало против них недовольства со стороны испанцев, пока наконец в IX веке последовали открытые возмущения. Пока арабы не считали свое положение упроченным, они свято исполняли трактаты, которые заключили с христианами. Но в последствии они считали себя вправе отступать и даже уничтожать эти трактаты. Это напр. было в Кордове. Здесь во владении христиан, по завоевании города арабами, оставался кафедральный собор, посвященный имени св. Викентия, и обладание им было обеспечено трактатом. Этот трактат арабы соблюдали много лет¹⁰⁴. Но во второй половине VIII века арабское народонаселение Кордовы значительно увеличилось по переселении туда многих арабов из Сирии, и арабская мечеть оказалась очень тесною. Сирийские арабы тогда подали мысль – сделать и в Кордове тоже, что было в Дамаске¹⁰⁵, Эдесе¹⁰⁶ и других сирийских городах, где христианам были предоставлены только половины их кафедралов, а в других половинах были мечети. Правительство взялось исполнить эту мысль, и христиане должны были уступить половину кафедрала. Это уже само по себе было нарушением трактата. Но позднее, в 784 году, Абдуррахман I захотел даже, чтобы христиане передали ему и другую половину. Христиане упорно отказывались от этого, выставляя то, что не имели в Кордове другой церкви для исправления своего богослужения. Но Абдуррахман настоял на своем: христиане уступили весь кафедрал за 100 тысяч динариев¹⁰⁷, получив вместе дозволение восстановить другие церкви, которые были разрушены при нашествии арабов. На этот раз Абдуррахман был еще умерен; но он был таков не всегда. В войске короля Родрика, когда он шел против Тарика, были два сына его предшественника, короля Витицы: они-то и были между предателями Родрика в роковой битве неподалеку от мыса Трафальгара, решившей судьбу Испании. Трактатами за ними были оставлены их имения. Но Абдуррахман конфисковал земли одного из этих князей лишь потому, что считал их очень обширными для одного христианина¹⁰⁸. Другие трактаты также были изменены арабами, так что в XI веке едва оставались следы этих трактатов. С другой стороны, с усилием мусульманского духовенства, правительство арабское хотело показать бо́льшую ревность к своей религии: оно начало обременять христиан чрезвычайными налогами и контрибуциями, так что уже в IX веке многие христианские народонаселения, каково, например, народонаселение Кордовы были доведены до крайней нищеты¹⁰⁹. Много отдельных случаев вероломства и жестокости арабов было за это время. Вот один из них. Однажды священник церкви святого Асискла в Кордове, по имени Перфект, вышел днем из своего дома по делам своего хозяйства. Его обступили мусульмане, потому что он довольно хорошо говорил по-арабски. Завязался разговор и скоро дошло дело до религии: мусульмане просили Перфекта сказать свое мнение о Мухаммеде и Иисусе Христе. «Христос, – отвечал он, – это мой Бог: но что касается вашего пророка, то я не смею сказать того, что думаем о нем мы, христиане; потому что если бы я осмелился сказать это, то оскорбил бы вас и вы бы меня предали кади (судье), который бы осудил меня на смерть. Впрочем, если вы мне ручаетесь, что мне нечего бояться, я вам скажу по секрету то, что на этот счет читается в Евангелии и какого мнения о Мухаммеде христиане». На нас ты должен положиться, отвечали они: не бойся ничего, говори, что думают твои единоверцы о нашем пророке: мы клянемся, не предадим тебя. «Хорошо, – отвечал Перфект, – в Евангелии читается: восстанут ложные пророки, которые произведут знамения и чудеса, чтобы обольстить, если возможно, даже и самых избранных. Величайший из этих ложных пророков – это Магомет». Однажды осмелившийся Перфект зашел дальше, чем хотел: он начал произносить на Магомета хулы и назвал его служителем сатаны. Мусульмане дозволили ему удалиться спокойно, но они были раздражены. Спустя несколько минут, когда Перфект был уже довольно далеко, они, не считая себя более связанными клятвой, закричали народу, указывая на удалившегося Перфекта: «этот наглец в нашем присутствии изрыгал против нашего пророка столь ужасные хулы, что терпеливейший из вас, если бы слышал их, потерял бы всё свое хладнокровие». Тогда Перфект был окружен разъяренною чернью, которая бросилась на него и потащила его пред трибунал кади с такою скоростью, что его ноги едва касались земли. «Вот этот священник, – говорили мусульмане судье, – злословит нашего пророка. Вы знаете лучше нас, какого наказания заслуживает он за такое преступление». По выслушании свидетелей, кади просил у Перфекта ответа. Бедный священник не был из тех, которые готовили себя к подвигу мученика: он дрожал всем телом, не нашелся ничего сказать и отрицался от всего, что против него говорили. Но это не послужило ни к чему; его преступление было доказано свидетелями, и кади осудил его на смерть, как хулителя. Обремененный цепями, священник был отведен в темницу, где должен был оставаться до того дня, когда приговор судьи будет утвержден к исполнению камергером халифа, заведовавшим этими делами. В это время камергером был некто по имени Накр. Тогда для бедного священника, сделавшегося жертвой предательства нескольких мусульман, клятве которых он имел неблагоразумие довериться, не было надежды избежать смерти. Неизбежность близкой смерти вдохнула в него храбрость, которой ему недоставало перед кади. До крайности раздраженный вероломством, которое теперь стоило ему жизни, уверенный, что ничто не может ни спасти его, ни увеличить его наказания, он громко признавался в хуле на Мухаммеда. Теперь его увлекала слава мученика: он беспрестанно злословил ложного пророка, его учение и его секту и готовился умереть мучеником. Он молился, постился и редко сон смыкал его веки. Так прошло два месяца. Казалось, что Накр забыл священника, а может быть с намерением хотел продлить его мучительную агонию. Накр с расчетливостью решил совершить наказание Перфекта в мусульманский праздник, который бывает после месяца Рамазана, в первый день месяца Шавваля¹¹⁰. Казнь была совершена в первый день этого месяца (18 апреля 850 г.) в присутствии огромной толпы зpитeлeй-мycyльмaн. В сочинении г. Кустодиева можно видеть и другие примеры мусульманской расправы с испанскими христианами.

Весьма замечательны слова голландского ориенталиста Дози, который так высказывается о характере мусульманского господства в Испании. «С Испанией, – говорит он, – случилось то же, что и со всеми другими странами, которые были покорены маврами; их господство, из мягкого и человечного, каким оно было в начале, перерождалось затем в невыносимый деспотизм. С IX века завоеватели полуострова буквально следовали совету халифа Омара, который выразился довольно (?) сурово: «мы должны поедать христиан, и наши потомки должны поедать их потомков, до тех пор пока будет существовать исламизм»...¹¹¹.

Преемник Валида, Сулейман, снова предпринимал поход против византийцев, и вообще, по отношению к христианам, был чрезвычайно жестоким правителем. Омар II, раздраженный неудачным походом своего предшественника против Византии, начал преследовать христиан, как врагов Божиих, и приказал разрушить все их церкви новой постройки. Кроме того, он издал повеление, по которому христиане могли быть терпимы в его государстве только под условием обращения их в ислам, а противящихся этому повелению предавал разным мукам. При Езиде II был издан указ об истреблении христианских священных изображений. По словам св. Иоанна Дамаскина, в это время иконы подвергались поруганию, были бросаемы в огонь, а изображения, бывшие на церковных стенах – или смыты водою, или замазаны известью. Кроме того, он повелел везде уничтожать кресты и разрушать христианские церкви. Абдуррахман (732 г.) с огромными силами предпринимал поход через Пиринеи во Францию, и только мужество Карла Мартела могло остановить дальнейшее распространение ислама в Европе. При Альмансуре многие церкви христианские были обращены в стойла, христианам не позволялось строить новых церквей и выставлять наружу кресты. При завоевании святыни испанских христиан местечка Сант-Яго-де Кампостелла (994 г.) Альмансур разрушил его до основания и сжег самую церковь¹¹². Вообще состояние христианства, как в арабском, так и в испанском халифате, представляет собою картину грубых унижений христиан и ряд открытых гонений, воздвигаемых на них мусульманским правительством. При завоевании всех вообще христианских стран, христианам возбранялось распространение своей религии и в то же время сопротивление при обращении в ислам влекло за собой мучения и смерть и в лучшем случае тяжелые налоги и разные стеснения в жизни. Особенно жестоко мусульмане обращались с православными христианами за их связь с Константинополем¹¹³.

Когда и при каких обстоятельствах было уничтожено христианство в Средней Азии, хорошо не известно; но несомненно, что в средние века христианство несторианское было широко распространено там от границ Персии до Китая включительно. Осужденные на третьем Вселенском соборе (431 г.) несториане нашли себе приют прежде всего в Персии, а отсюда в VΙ и VII вв. распространились далее к востоку и югу: в Мидии, Бактрии, Гиркании, Китае с одной стороны, и в Индии и на остр. Сокоторе – с другой. Так, например, еще около 334 года упоминается первый епископ города Мерва, а в 410 году – другой. В 420 году в Мерве, вместо епископии, была учреждена митрополия – ясное доказательство того, что в г. Мерве и его окрестностях в то время было много христиан. Из епископов мервской митрополии в последующий период известны: епископ Феодор, живший около 540 г. и епископ Илия, живший около 660 года. Оба они славились своею ученостью и были авторами многих богословских и церковно-исторических сочинений. По другим известиям, в V‒VIII вв. были учреждены митрополии в Герате, Самарканде и Китае. О раннем распространении христианства среди восточных тюрков говорят Феофилакт и Феофан, именно: у восточно-тюркских пленных, отправленных Нарзесом, около 581 года, к императору Маврикию, были заметны на лбу черные точки, расположенные крестом. На вопрос о происхождении и значении этих точек пленные отвечали, что во время свирепствовавшей когда-то у них чумы христиане, жившие среди них, или христианские их соплеменники посоветовали им изобразить детям крест на лбу. Известно, также, что основатель сельджукской династии, Сельджук, до своего обращения в ислам (около 930 г.) состоял на службе у одного тюркского князя в нынешней киргизской степи и одного сына своего назвал христианским именем – Михаилом и что несторианский патриарх Тимофей (778‒820 г.) обратил в христианство тюркского Хааана (Главный Хан) других тюркских царей. Около 1007 г. в христианство было обращено целое племя Кераитов, среди которых еще в 1299 году упоминается царь Георгий, исповедовавший католичество. Могущество Кераитов пало от руки Чингиз-хана, и многие женщины-христианки из владетельных семей этого народа вынуждены были сделаться женами Чингиз-хана и его сыновей. Католические миссионеры XIII в. упоминают еще о двух больших тюркских племенах – Найманах¹¹⁴ и Маркизах¹¹⁵, живших на северо-востоке от Семиречья до Байкальского озера. Из сочинения Марко Поло известно, что в Самарканде в его время жили христиане (вместе с сарацинами) и имели церковь во имя св. Иоанна Крестителя. По известию от 1287 года, несторианскому патриарху подчинялись семьдесят провинций с огромным числом христиан, а по известию от 1246–47 гг., на востоке было множество христиан и церквей древних и прекрасно построенных¹¹⁶. Известно также, что сын Чингиз-хана Джагатай исповедывал христианство, а другой сын его Октай благосклонно относился к христианству и, по смерти его, в 1241 г., монгольским государством управляла, в течение нескольких лет, вдова его, исповедовавшая христианство. При дворе ее сына Гаюк-хана было много христиан и священнослужителей, которым хан давал содержание, а перед его шатром всегда находилась христианская часовня, в которой открыто совершалось христианское богослужение. О командовавшем в 1249 г. персидскими войсками Ильчигадае известно также, что он имел поручение от великого хана Гаюка освободить христиан персидских от рабства, восстановить их церкви и пр., что сам хан и Ильчигадай были христиане и готовы были вступить в союз с Людовиком IX против мусульман багдадских и египетских. Послы Людовика к монгольскому хану рассказывали, что преемник Гаюка Мангу весьма склонен к христианству и что в одной орде они видели более 800 христианских часовен. Преемники Мангу, Кублай и Гулагу также относились к христианам благосклонно, а мать последнего и жена были христианки. Под покровительством последней, христианские церкви и монастыри могли строиться во всех областях обширного царства Гулагу.

Но такое положение дел, благоприятное для христианства, продолжалось в Азии до эпохи мамелюков, когда ислам распространился и утвердился среди монголов: в первой половине XIV ст. о несторианах уже почти не встречается известий, а ко времени завоевания Туркестанского края русскими не осталось и памяти о христианстве в Средней Азии. В 1886 году в Семиреченской области, близь гор. Пишпека, были открыты два кладбища с многочисленными намогильными камнями VIII‒XIV вв. с сирийскими на них надписями и крестами, несомненно указывающими на их христианское происхождение. Профессор Хвольсон говорит, что несториане распространили христианство, между прочим, и в нынешнем Туркестане, в западном и северном Китае и между тюркскими племенами (не позже IX в.) почти до Амура. Само собою разумеется, замечает он, что несториане в значительной степени способствовали смягчению нравов этих полудиких народов и распространению среди них образования. Так, Якобалах, бывший митрополит тангутский, а в 1281 г. назначенный несторианским патриархом, был тюрк по происхождению. Известно также, что Уйгуры (тюркское племя) в X в. заимствовали у несториан письмена, из которых потом образовались монгольские и манджурские письмена, положившие начало образованности этих народов¹¹⁷.

Во время владычества турок мусульманство достигло давно желанной своей цели, к какой постоянно стремилось, начиная со времени Мухаммеда, – завоевания Константинополя. В 1451 году на турецкий престол вступил Магомет II, обагренный, по выражению Бессе, кровью братьев своих, бывших еще в колыбели. 6 апреля 1453 г. он явился с огромными силами под стенами византийской столицы, и 29 мая Константинополь, после геройской смерти своего последнего императора, был обращен в пепел и груду камней. Пленники, обремененные цепями и подверженные жесточайшему и позорнейшему обращению, перевезены были на корабли. Яростные враги не щадили ни младенцев, ни жен, ни старцев. Церкви были поруганы и лишены их алтарей, священных сосудов и прочих драгоценных вещей. По взятии Константинополя, восемь главных церквей митрополии были обращены в мечети, в числе коих и храм св. Софии, в котором в первый раз сам завоеватель совершил благодарственное моление за победу над неверными. Разрушая церкви и монастыри, он в тоже время строил мечети и школы; уничтожая по варварски греческое образование, он покровительствовал мусульманской науке, расширил свои владения на восток и запад, север и юг, завоевавши две империи, 14 королевств и 200 областей, и таким образом был вполне мусульманским властителем, достойно получившим у турецких историков название завоевателя¹¹⁸. В ст. свящ. Н. Кодратова «Очерк истории Восточной церкви со времени взятия Константинополя турками до настоящего времени» мы читаем, что Магомет II, по завоевании Константинополя, утверждая свой престол в столице бывшей греческой империи, обещал Константинопольскому патриарху Геннадию Схоларию, в данном на его имя фирмане, не обращать христианских церквей в мечети и дозволить отправление христианского богослужения с полною торжественностью; но обещания своего не исполнил. Из двенадцати мечетей, воздвигнутых в Константинополе в царствование Магомета, восемь были обращены из христианских храмов. Зваменитые храмы св. Софии и св. Апостолов первые подвергались этому превращению. Патриарху указано место жительства в монастыре всеблаженной Девы Марии. Преемники Магомета II еще менее церемонились с греками. Особенно при султанах Сулеймане II, Селиме II и Мураде II много было отнято и разрушено христианских храмов, так что к XVIII столетию во всём Константинополе осталось только 22 церкви, ничем почти не отличавшиеся от обыкновенных бедных жилищ. Еще печальнее участь христианских храмов была в других городах и селениях турецкой империи. В Египте, Сирии и Палестине, где прежде было так много великолепных храмов, к этому времени кое-где оставались небольшие церкви, полуограбленные турками. А в Боснии и Герцоговине почти вовсе не было храмов, и богослужение отправлялось в полотняных палатках. Мусульмане не хотели допустить, чтобы христианский храм был лучше их мечети, и потому лучшие храмовые здания старались или хитростью или насилием обратить в мечети, или разными притеснениями доводили христиан до того, что они вынуждаемы были оставлять свои храмы без поддержки, так что последние сами собою становились по наружному виду хуже всякой мечети. К уничтожению и разорению христианских храмов был даже направлен закон Селима II, по которому недвижимые имения монастырей и церквей должны быть выкуплены у правительства. Но право собственности выкупа имело силу только до третьего поколения. Третье поколение должно было снова вносить выкуп и так без конца. Когда же христиане почему-либо не выполняли этого закона, или не вносили в срок выкупные деньги, турки запечатывали их храмы. Лишенные религиозного утешения, христиане принуждены были закладывать или продавать последнее свое имущество, чтобы иметь доступ в дом молитвы. Другой закон запрещал христианам строить новые и поправлять ветхие церкви. Преемник Магомета II, Базет II, узнав, что патриарх Иоаким, без дозволения турецкого правительства, покрыл кафедральный храм позолоченною черепицей, велел низложить патриарха. Конечно случалось, что корыстолюбивое турецкое правительство иногда разрешало христианам строить новые храмы и возобновлять старые – в Константинополе напр. бо́льшая часть настоящих храмов выстроена уже под турецким владычеством – но чего стоило христианам исходатайствовать у турецкого правительства это разрешение! Для каждой малейшей починки непременно нужно было просить фирман, который обходится черезвычайно дорого. И с получением фирмана христиане еще не освобождались от налога, – нужно было задарить смотрителя зданий и других чиновников, готовых привязаться ко всякой безделице. Таким образом всё это вело к тому, что христиане, при всём усердии, не имели храмов в достаточном количестве, а те, которые у них были, не смели украшать какими-либо драгоценными предметами. Богатые украшения, во-первых, были бы отобраны турками, а во-вторых послужили бы поводом корыстолюбивому турецкому правительству увеличивать подати платимые христианами: турки имели обыкновение один и тот же налог собирать с христиан несколько раз в год, когда знали, что у них могут найтись средства к уплате. По свидетельству путешественников, бо́льшая часть храмов на востоке отличается крайнею бедностью, многие пo внешности не отличаются от обыкновенных домов; внутренность храмов соответствует их внешнему виду, церковные облачения не редко полотняные, священнослужебные сосуды медные. Только на островах, где состояние христиан вообще сноснее, чем в других местах турецкой империи, христиане пользуются некоторою свободой в построении и украшении храмов. Что касается свободы христианского богослужения, то и в этом отношении обещания Магомета II далеко не были исполнены, – да нельзя было и думать, чтобы, при фанатизме мусульман и их ненависти к христианам, свобода богослужения последних осталась неприкосновенною. Правда, оттоманское правительство не издавало прямых законов, отменявших фирман Магомета, но у турецких правителей произвол выше всяких законов. Поэтому еще при Магомете II христиане терпели насилие от турецких чиновников; уже патриарх Геннадий жаловался на стеснение в отправлении богослужения. После него стало тяжелее. По свидетельству историков, патриархи константинопольские должны были давать подарки пашам и разным прислужникам их, чтобы они ни нарушали свободы христианского богослужения. Так, не смотря на данное Магометом II право свободно совершать обряд погребения, турки разрешали погребальные процессии только за особенную плату. Совершать торжественные крестные ходы, звонить в колокола было совершенно запрещено. Кроме того, не малое стеснение свободы богослужения происходит от надзора турок за общественным богослужением. При вратах храма, в котором служит патриарх, всегда стоит турецкая стража. Эта стража дается не для одного мнимого почета к лицу патриарха, но из подозрительности турецкого правительства. Во всяком случае, хотя бы стража и не препятствовала священнодействию и проповеданию слова Божия, христиане, при виде вооруженных турок в храме, не могли не вспоминать о своем порабощении; особенно тяжело для христианского чувства видеть, как напр. в Иерусалиме, во время богослужения, мусульманин идет перед Евангелием и св. Дарами с палкою в руках и с криком наносит удары молящемуся народу, – или смотреть, как мусульманские стражи сидят в храме в чалмах с трубкою в зубах и делают всё, что им угодно.

Несмотря на притеснения и насилия, которые терпела константинопольская церковь со стороны турок, самый порядок христианского богослужения остался неприкосновенен, – и христиане свободно и беспрепятственно совершали все свои службы по древнему чину православной церкви. Все священнодействия и обряды, исключая торжественных процессий, запрещенных турками, выполнялись по древним обычаям, праздники и дни памяти святых были чествуемы свято¹¹⁹…

Завоеванием Константинополя закончилось распространение ислама в христианских странах, хотя и не остановилось вообще. Стесненный в Европе, ислам укреплялся в Азии, среди тамошних кочевников главным образом, так как в оседлых местностях он был введен еще в первые века мусульманской эры, в Африке и на островах Великого Океана.

В настоящее время последователи ислама известны даже в Китае. «Мусульмане, – говорит профессор Васильев, – занимают места и должности, они являются и в академиях, и в гражданской, и военной службе, но главное распространение происходит в народе, о верованиях которого не заботятся ни правительство, ни китайская литература. Мусульманство распространяет еще более пропаганду между низшими и средними классами, чем между высшими, но новая вера не мешает никому продолжать свои обычные гражданские занятия: заниматься земледелием, торговлей, науками, и если средства и способности позволяют, из мусульманина, как и из всякого китайца, выходит мандарин. Какая же может быть поддержка миссионерским стремлениям всякой иной веры!

И в самом деле, сбыточное ли дело, чтоб магометанство в одном Китае отказалось от прозелитизма? Одно уже то обстоятельство, что все магометане имеют китайский тип, показывает, что инородцы смешались с туземцами, женясь на китаянках, что продолжается и до сих пор, тогда как на мусульманку распространяются страшные проклятия, если она выходит замуж за немусульманина, и преследования против тех, которые это устроили».

«Если мы знаем, что христианство во время самого преследования успевало сделать новые обращения, то что мешало магометанам, всегда оставляемым в покое за их религиозные верования, обращать других в свою религию? и мы имеем право думать, что ни одно миссионерское общество не устроило так превосходно своей пропаганды, как китайское мусульманское, но оно делало это без всякого шума, без всяких поощрений со стороны посторонних наций, потому на него и не обращали внимания и в самом Китае, как это сталось в прежнее время с христианами. Bo-первых, китайский мусульманин-миссионер есть в то же время настоящий китаец, следовательно не бросается в глаза; он лучше всякого другого веропроповедника знает, где и как ему можно и должно действовать; он знает дух своих соотечественников, имеет с ними одно общее образование, говорит с ними на одном общем языке, нисколько не возбуждая смеха своим дурным произношением, что постоянно случалось с католическими миссионерами».

«Мусульманство никогда не обращалось к правительству с требованием для себя каких-нибудь привилегий, напротив, оно, кажется, только и хлопотало о том, чтоб о нем забыли до поры до времени. Действительно, где видано, чтоб мусульманские минареты не возвышались среди городских зданий? в Китае же мечеть скрывается в уровне прочих одноэтажных домов. Где видано, чтоб магометанин не брил головы, не носил чалмы или своего халата? Китайский мусульманин носит косу, надевает шапки с бутонами, всегда одинаково с прочими китайцами – его можно узнать только по подстриженным немножко усам, но это не запрещено законом никому и из прочих китайцев».

«Послушать китайских мусульман, как они выражаются в своей китайской литературе, так магометанство ничем не разнится от главных идей, присущих всем китайцам, – идей, основанных на изучении конфуцианских классических книг. Проникнутые теми самими идеями, которые на западе не терпят ни иудеев, ни христиан, хотя Христос и Моисей и признаются пророками, китайские мусульмане являются самыми снисходительными к языческому конфуцианству; они все силы употребляют доказать своим соотечественникам, что их догматы не отличаются ни на волос от учения Конфуция».

«Всё наше различие, – говорят мусульмане, оправдывая себя конфуцианской же идеей – что не должно изменять своим обычаям, – заключается в том, что мы храним предания наших предков касательно свадеб, похорон, что мы не едим свинины, не пьем вина, не курим табаку, запрещаем распутство и азартные игры, омываемся пред молитвою». Согласитесь, что всё это не дурные дела. О главных догматах мусульманин старается всюду молчать.

«Вследствие этого мусульмане умели представить в глазах ученых китайцев, старающихся быть беспристрастными, так свое учение, что китайцы отдают ему предпочтение перед христианством. Вот как говорит о них один китайский новейший ученый. «Арабская вера в служении верховному небу похожа на конфуцианскую в служении верховному владыке неба. К этому она присоединила только заимствования из буддизма, касательно молитв, поста, богослужения, подаяний, учения о воздаяниях. В главных своих основаниях она не поражает нравственной религии (т.е. естественной), допущением трех родов жертв, высших: (небу, земле, солнцу, луне), средних: (горам, рекам, воде, земле) и низших (в храмах предков и на могилах), она стоит выше одностороннего и пристрастного христианства»¹²⁰.

«Благодаря допущению жертв в мусульманстве, магометанин смело является чиновником. Китайский мандарин, к какой бы религии он ни принадлежал (даосийской или буддийской), есть уже вместе с тем жрец конфуцианства, которое и не имеет других жрецов, кроме правительственных лиц. Он приносит жертвы в конфуцианских храмах, присутствует на народных празднествах – мусульманин исправляет все эти обряды, смотря на них, как на простой обычай; коленопреклононие для него нипочем. Для христианина же невозможно отправление таких обязанностей. Кроме влияния власти, богатства, торговых и промышленных сношений, в магометанстве есть пункты, которые могут особенно привлекать простой и бедный класс. Таков, например, так называемый, зэкат, по которому всякий, имеющий доход свыше известной (в Китае 14 лан или 30 руб.) суммы, дарствует сороковой процент в пользу бедных. Для бедных китайцев, которых такое множество, такая религия должна казаться истинным благодеянием – им терять нечего, а получить вспомоществование могут. Самые христианские миссии только и привлекали к себе что бедняков своими пожертвованиями».

Но есть и другая сила, поддерживающая энергию мусульманства и не допускающая его до разложения, – это устройство магометанской общины, которая описывается так:

«Вельможа (Ван кэши, еще при Магомете) сочинил правила и уложения и поставил трех лиц, заведывающих делами религии: Имама, Катиба и Муэцзина, чтобы они поддерживали в полноте религиозные правила без погрешимости и упущений, объясняя их прихожанан, требуя, чтоб все соблюдали эти правила и с ними соображались. В случае противозаконности дел, трое управляющих верой должны, не потакая и не ленясь, налагать взыскания. Если же будут опущения со стороны троих духовных, то старшие всей общины должны их сменить и на их место избрать других достойных, отличающихся ученостью ахунов»... В другом месте говорится, что не слушающийся приговора мулл может быть передан для наказания гражданской власти. Следовательно, если нам известен фанатизм самой религии, если мы видим, что в Китае она может даже рассчитывать на поддержку своей организации со стороны самого правительства, если мы знаем, что в самой правительственной среде не мало вельмож мусульманских, то нам нечего сомневаться, что мусульманство не упускает случая к своему распространению. Несколько ниже наш почтенный китаист прибавляет: «но китайцы, сделавшись однажды магометанами, потеряют конечно и свой прежний индиферентизм»¹²¹.

Незаметно для европейцев ислам продолжает таким образом распространять свое господство между язычниками Азии и Африки, постоянно укореняется в местностях самых отдаленных и только время от времени обращает на себя внимание христианской Европы, которой он собирается показать свою силу и питает при этом надежду на успех. Живучесть ислама хорошо доказана историей; в настоящее время мы замечаем в нем еще другую черту – стремление сблизиться с европейской наукой и доказать образованному миру (над религиозным неверием которого мусульмане давно смеются), что Коран и шариат обладают всеми необходимыми средствами для высокой человеческой культуры.

Профессор В.П. Васильев, слова которого мы выставили в начале настоящей главы, говорит: «Думаем, что в настоящее время старинная борьба между христианством и мусульманством далеко еще не кончена и вовсе не клонится на сторону первого. В новом свете, на островах Восточного океана это, положим, так; но в старом, если бы не было России, какое бы мизерное пространство выпало на долю христианства, и какая бы необозримая площадь представлялась занятою магометанством. Кроме России, христианство, можно сказать, решительно не подвигается вперед в Старом Свете, только с распространением наших владений в Азии оно может приобретать новую почву. Католицизм своими интригами может скорее привлечь к подножию папского престола христиан других учений, чем язычников или мусульман; католические миссионеры в Старом Свете между христианами возбуждают к себе ненависть... Протестанские миссионеры, в свою очередь, мало способны произвести впечатление на (восточных) туземцев: в глазах восточного жителя религия ведь не может существовать без обрядности, без внешнего величия.

И вообще, где же христианство приобрело на Востоке целые округи, не только провинции или царства? Англичане давно уже господствуют в Индии, а обратили ли они в христианство хоть одну страну, одно какое племя? А этого ожидать было очень естественно между разнородными элементами, населяющими Индию; вражда одного племени к другому часто подает повод к принятию и религии ему противоположной. Между тем, можно ли сказать то же о мусульманстве? Не видим ли мы, что оно всё еще распространяется широко до настоящего времени? Мусульманство охватило почти всю Африку, заняло половину Азии и теперь постоянно подвигается на Восток. В Индии оно давно уже составляет главный господствующий элемент, под нашим владычеством оно укрепилось в киргизских степях; в последнее время дерзость мулл дошла до такой даже степени, что они внушали давно крещеным татарам в Казанской губернии отложиться от христианской веры. Эти муллы сумели распустить слух между татарами после Восточной войны, что за них вступится султан и что он намерен выменять их у России на Греков; что умерший недавно Казембек перед смертью перешел опять в мусульманство и т.п. Но всё-таки, что бы ни говорили, как бы у нас ни были непрактичны миссионерские стремления, всё-таки в одних только русских владениях христианство хоть понемногу, но обращает же мусульман. Только под русским владычеством еще и можно надеяться на успехи в будущем...

Мусульманство имеет все задатки для того, чтобы наэлектризовать своих прозелитов; ведь и Персы, и Индийцы, и Турки в свое время были также индеферентны, если еще не более, чем китайцы, а однако ж ныне готовы вспыхнуть при малейшем слухе о посягательстве на их религию»...¹²².

Описанная борьба ислама с христианством сопровождалась, как мы видели, огромными потерями для последнего: не только многочисленные города и селения, но и целые страны христианские подпали под власть мусульман, стремившихся не просто господствовать, но владеть самою совестью покоренных христиан. Побежденные, униженные, постоянно оскорбляемые и утесняемые христиане, при всем терпении (Иак.5:7–10), не могли пассивно относиться к своему положению и в лице лучших своих представителей заявляли свой голос против нового религиозного учения, которое они не могли принять¹²³. И тем более достойны почтения эти заявления, что они исходили от подвластных и направились против сильных и фанатичных властителей. Не говоря о тех возражениях против ислама, какие христиане высказывали во время самых первых столкновений своих с мусульманами, высказывали единолично, под своими личными впечатлениями, и какие не сохранились для последующих времен; мы перечислим здесь имена древних апологетов христианства, о которых знает история. Св. Иоанн Дамаскин (685–755), сын государственного казначея (Сергия-Мансура) при дворе дамасского халифа и сам занимавший должность первого советника при мусульманском властителе, составил «Разговор сарацина с христианином». Два современника его: Петр, епископ Дамасский, и Петр, епископ Маюмский, и ученик св. Иоанна – Феодор, епископ Карийский (Абукара) также писали обличения против мусульманского вероучения. Феофан исповедник (752–817) в своей «Хронографии» целую главу написал о Мухаммеде и его религии. Между VIII и IX веками против мусульман писал Эдесский инок Варфоломей, а затем Никита Византийский. В XI веке Газский архиепископ – Самон написал «Разговор с сарацином об Евхаристии». Евфимий Зигабен писал против ислама и вел устные беседы с мусульманами. Греческие императоры Михаил III (842–867) и Лев VI (886 – 911) вели с мусульманами переписку о предметах веры. Как писатели против ислама, известны также: император Константин Порфирородный и историки византийские: Кедрин, Зонара и Никита Хониат, император Иоанн Кантакузен и патриарх Геннадий, современник Магомета II, завоевавшего Константинополь¹²⁴. Все эти писатели были лица образованные и почтенные, имели непосредственные отношения к мусульманам и были в достаточной степени знакомы лично с вероучением, против которого писали. При всём этом миссионерские стремления византийских писателей против ислама не имели особенного успеха среди мусульман; полемические трактаты их имели своею целью, главным образом, защитить христиан, оправдать христианское вероучение в глазах мусульман и поддержать слабых в вере христиан; но обращения в христианство мусульман, если и были, то были немногочислены, так что не обращали на себя внимания современников и не сделались достоянием истории¹²⁵.

Не более успешна была деятельность Западной церкви в этом направлении, несмотря на то, что у западных христиан (католиков и протестантов) были учреждены с этою целью хорошо организованные «миссии». В первые века ислама западноевропейские христиане, жившие вдали от мусульман, не имели ясных и точных представлений о религии Мухаммеда и лице ее основателя. В Средней Европе рассказывали сначала о Мухаммеде, что так назывался золотой идол – Магом, которого чтили в Кадикее и которого Карл великий не осмелился разрушить, опасаясь скрытого внутри него целого легиона демонов. Позже Мухаммеда называли Бафометом и Бафумом и считали его ложным божеством, которому приносили человеческие жертвы. Только в XII веке стали считать Мухаммеда действительно лицом – ложным пророком и старались разоблачить его обманы, но и в этом случае европейцы были далеки от истины. Историк ХIII века Матье Пари (Matthaeus Paris), объясняя запрещение Корана есть свинину, говорит, что Мухаммед однажды опился и объелся до такого бесчувственного состояния, что сонной упал на навозную кучу. В таком неблаговидном положении на него напали свиньи и задушили до смерти. По свидетельству другого писателя (Матфия Вестминстерского), свиньи не только задушили, но и обглодали его. Этому обстоятельству средневековые европейские историки и приписывали причину запрещения мусульманам употреблять в пищу свинину (Коран, гл. 2, ст. 168; гл. 5, ст. 4; гл. 6, ст. 146; гл. 16, ст. 116). Что касается самой личности Мухаммеда, то в средние века было очень сильно распространено мнение о том, что основатель ислама был кардиналом и, когда ему не удалось сделаться папою, он сделался еретиком, измыслив свою особую веру¹²⁶. Позже имя Мухаммеда сделалось синонимом безбожника; его считали в то же время мошенником, вором верблюдов, и в биографии его перечислялись всевозможные преступления. Знаменитый Дант поместил Мухаммеда в довольно почетном углу своего «Ада» (ХVIII, 31), а Орканья ставит рядом Мухаммеда, Аверроеса и Антихриста. Теолог Женебрар, знаменитый в свое время, наивно вопрошает: «зачем ты, Мухаммед, не написал свой алкоран по-латыни, по-гречески или по-еврейски, так как эти языки известны всей Римской империи и всем ученым?» На такой наивный вопрос названный автор сам же серьезно отвечает: Мухаммед был дурак и ничего не знал ни по-еврейски, ни по-гречески, ни по-латыни¹²⁷.

При таком состоянии сведений средневековых европейских народов о Мухаммеде и его религии, разумеется, бесполезно было бы вести полемику с мусульманами. Кроме того, религиозные собеседования христиан с мусульманами могли происходить только в тех местах, где христиане имели непосредственные соприкосновения с мусульманами, т.е. в христианских странах, занятых мусульманами; но эти собеседования не могли быть благоприятны для христиан: каждое замечание христианина относительно ислама могло только раздражать мусульман и возбуждать в них естественное чувство гнева и мести, как это мы и видели на примере испанского священника Перфекта¹²⁸. Иначе и быть не могло: мусульманская религия в завоеванных странах христианских была религией победителей, которые не могли допускать и оставлять безнаказанными возражений со стороны побежденных христиан, признававшихся победителями за неверующих (кяфир).

Такое положение дел, при усилившемся могуществе мусульман и увеличивавшихся со стороны их притеснениях побежденных христиан, вызывали в последних чувства глубокой печали, но чувства эти не находили себе естественного исхода до тех пор, пока сила мусульман на христианском востоке не начала слабеть от внутренних раздоров. Тогда, в конце XI столетия, папа Урбан II воспользовался напряженным состоянием умов западных христиан и положением дел в Западной Европе и провозгласил в 1095 году первый Крестовый поход в Святую Землю для освобождения Гроба Господня из-под власти мусульман. За первым крестовым походом следовали другие... но походы эти, развивая завоевательные стремления у тогдашних христианских народов, вызывали у предводителей мысль не только об освобождении христианских стран из-под власти мусульман, но и об обращении мусульман в христианскую веру, как это видно, между прочим, из предложения Людовика IX египетскому султану. – «Примите священников, – писал христианский король мусульманскому правителю Египта, – которые наставят нас в христианской религии; обратитесь к ней, и почтите крест; иначе я стану преследовать вас повсюду, и Бог решит, кто из нас – вы или я – останется владетелем Египта»¹²⁹. Также смотрел он и на поход против Тугийского султана, как на самый удобный предлог для принятия им христианской веры вместе с своими подданными¹³⁰. Так смотрели и римские первосвященники на крестовые походы; но последствия этих походов должны были убедить пап, что в деле обращения мусульман к христианству внешняя сила менее всего пригодна.

Крестовые походы кончились, а господство христиан над мусульманами не упрочилось. Тогда папы обратились к другому средству против мусульман – к учреждению христианских миссий, имевших своею целью обращение мусульман к евангельскому учению путем убеждения их словом. И прежде, в XI и XII веках, западные христиане имели попытки обращать мусульман путем убеждения: очень многие богословы, по словам пастора Хаури, писали против ислама и в числе их ректор парижского университета Алан, но без малейшего успеха¹³¹. Петр, аббат Клюнийский, едва ли не первый написал возражения против ислама под заглавием: «Adversus nefandam sectam saracenorum», но какими результатами сопровождалось появление этого труда – неизвестно. В XIII столетии, в 1220 году ученики Франциска, основателя ордена францисканцев, проповедовали мусульманам Марокко, но потерпели мученическую смерть за свою проповедь. В 1247 году Каирский султан принимал послов папы Иннокентия IV с предложением крещения в христианскую веру; но миссия эта была безуспешна отчасти и потому, что миссионеры совершенно не знали арабского языка, на котором должны были вести свою проповедь. В 1248 году, во время осады крестоносцами города Дамиетты, сам Франциск, находившийся среди крестоносцев, добровольно отдался мусульманам в плен и, приведенный к султану Камалю, пытался обратить его к христианству силою убеждения и горячей своей веры. Он заявил султану о своей готовности броситься в горящий костер в доказательство истинности христианства; но султан отклонил это предложение и, хотя был изумлен такой решимостью и верою Фланциска, но не принял христианства. Были и другие писатели против мусульман; в 1252 году учреждено было миссионерское общество; открыты были с целями миссионерскими курсы восточных языков (1312 г.) в главных университетских городах Европы; были и религиозные проповедники христианства среди мусульман, не щадившие своей жизни, но успеха все эти предприятия не имели. В 1345 г. один монах проник в большую мечеть в Каире и приглашал султана принять христианскую веру. Речь его была так сильна, что один ренегат возвратился к христианству, но – и только. В следующие столетия споры христиан с мусульманами на литературном поприще продолжались; много появилось полемических сочинений христиан против ислама¹³², но сочинения эти не вызывали также обращений мусульман¹³³. Точно также не сопровождались желательным успехом и католические миссии, обладавшие большими средствами и имевшие хорошую организацию. На расстоянии целых веков число обращенных ими мусульман было весьма незначительно, так что о них нечего и сказать (Arnold, der Islam s. 271).

Обратить мусульманина, читаем мы в исследовании г. Красносельцева, удавалось латинским миссионерам очень редко... Даже лучший латинский миссионер Андрей Перузийский жаловался, что из мусульман никто не обращается... а в XV столетии миссионерская деятельность латинских проповедников среди татар-мусульман совершенно прекратилась¹³⁴. Эти миссии возобновились в XVI столетии, когда получили начало Societas Iesu, Congregatio de propaganda fide и многие другие миссионерские общества в разных странах Европы, особенно во Франции; но их деятельность была не успешнее, чем в прежнее время.

В XVII в. были учреждены многие протестантские миссии, которые приготовляли и содержали миссионеров в разных частях света, заботились об основании и поддержании миссионерских школ и институтов и изыскивали материальные средства для содержания миссионеров, миссионерских домов, стипендий, благотворительных и учебных заведений¹³⁵. Но и эти миссии, как и прежде латинские, были также малоуспешны, чтобы не сказать – совершенно безуспешны. Это тем более замечательно, что новые западные христианские миссии располагали всегда очень значительными средствами и не имели недостатка в людях, искренно преданных делу проповеди евангельского учения, людях не просто способных, но хорошо приготовленных к своему трудному подвигу и настойчивых. Мы не станем здесь излагать истории католических и протестантских миссий против мусульман: интересующиеся этим вопросом могут прочитать это в очень обстоятельном изложении г. Красносельцева на стр. 163‒242. Скажем только, что западные миссионеры католические и протестантские составили много полемических сочинений против мусульман и что эти сочинения видимо производили волнение в умах последних, но после первого смущения мусульмане оправлялись, писали свои опровержения и свои возражения против разных пунктов христианского учения. Еще в XIII столетии католические миссионеры пытались обратить персиян в христианство и в разное время имели в деле проповеди Евангелия некоторый успех, но этот успех всегда вызывал со стороны мусульман ограничения и стеснения для самых миссионеров, а для обращенных – преследования; в истории латинской миссии в Персии были периоды упадка и обновления, пока, наконец, в XIX столетии в этой стране появились миссионеры протестантские. В числе протестантских миссионеров лучшим считается Генри Мартин (англичанин), которого пастор Хаури считает Раймундом Луллом XIX столетия¹³⁶. Он сначала имел некоторый успех среди мусульман Индии, а потом переселился в Персию и здесь очень усердно занимался делом проповеди Евангелия. Вступая в диспуты с учеными представителями ислама, Герни Мартин производил на них такое сильное впечатление, что они находили себя вынужденными писать опровержения на его возражения, в защиту своей религии. Но, по словам г. Хаури, Генри Мартин заплатил жизнью за свою попытку обращать мусульман в христианство... И попытки последующих протестантских миссионеров в Персии были также бесплодны: хотя иногда эти миссионеры имели надежду на большой успех, но вскоре сами же сознавались, что мусульмане меньше всех других народов восприимчивы к принятию евангельской проповеди, «особенно там, где они соединены в огромные массы»¹³⁷. Базельские и американские миссионеры, действовавшие в Персии в первой половине текущего столетия, распространяли свое влияние более на несториан, чем на мусульман¹³⁸. Со своей стороны мы заметим здесь, что влияние христианских миссионеров в Персии в разные времена отражалось только на умственном движении, выразившемся в форме разных персидских сект, в роде бабизма, но цель христианского миссионерства не в том...

В 1861 году в Англии было основано миссионерское общество под названием: «Moslim Mission Society», и миссионеры этого общества успели обратить несколько сот мусульман в Индии и Южной Америке, но донесения миссионеров об успешности среди мусульман различны. В Калькутте, Мадрасе, Бомбее считается невозможным обращение мусульманина в христианство, а в Пенджабе и центральных провинциях, напротив, христианство распространяется свободнее и успешнее и не только среди простых мусульман, но и среди чиновных и ученых. В числе последних известен Имадеддин, написавший в 1866 году апологию своего обращения. Апология его имела влияние и на других мусульман. Так, например, брат его Хайруддин принял христианство и даже начал было исполнять обязанности миссионера среди мусульман, но через семь лет совершенно неожиданно возвратился к исламу. Одним из знаменитейших обращений в христианство в XIX столетии было обращение известного в европейском ученом мире Мирзы-Казем-Бека в 1823 г., в городе Астрахани шотландскими миссионерами. Сын ученого казия (мусульм. богослов-юрист) молодой Казембек отличался выдающимися дарованиями и в высшей степени основательно изучил мусульманскую науку. В 1819 году, он 18-ти-летним юношей выступил уже автором в области восточно-мусульманского языкознания, а в 1821 году прибыл с отцом своим в Астрахань и познакомился здесь с шотландскими миссионерами. Он был приглашен ими к себе в качестве учителя турецкого языка и, таким образом, вошел с ними в близкие отношения. В беседах с этими миссионерами он развил в себе любознательность в отношении других религий и особенно христианства и начал изучать его, чтобы доказать его несостоятельность в сравнении с мусульманством. Изучая христианство, он кончил тем, что в 1822 году принял крещение и христианское имя Александра. Как энтузиаст в новой вере, он ревностно начал помогать миссионерам и написал несколько полемических сочинений против мусульман на арабском, персидском и турецком языках. Эти сочинения произвели большое волнение среди мусульман и вызвали опровержения со стороны мусульманских ученых. Казембек отвечал на эти возражения. Но дальнейшего влияния этой интересной полемики на мусульман мы не знаем, кроме того, что Казембек должен был спасать свою жизнь бегством из родных стран. Казембек был потом профессором восточных языков сначала при Казанском, а потом при Петербургском университете, и умер в 1870 году, оставив после себя громкое имя отличнейшего ориенталиста¹³⁹. Нам известно также, что его брат также принял крещение и был очень скромным и почтенным дворянином в Казанской губернии. Но и только. Дальнейшая деятельность шотландских миссионеров, а за ними и базельских среди мусульман была почти безуспешна: они успевали обращать в христианство почти исключительно бедных детей мусульман, мальчиков, но и они, при первом удобном случае, переходили снова в ислам. Переводы свящ. писания, щедро раздаваемые западными миссионерами мусульманам или вовсе не читались последними, или же были просматриваемы только из любопытства¹⁴⁰. Словом, в странах, где ислам еще господствует в политическом отношении, переходы в христианство бывают, говорит пастор Хаури, весьма редки. Миссионер, занимающийся в Пешавере обращением мусульман в христианскую веру, писал в 1878 году: «Насколько я мог удостовериться, положительные результаты миссионерской деятельности среди мусульман османского государства в Константинополе простираются до трех, в Каире до двух, а в Иерусалиме до трех обращенных¹⁴¹. В «Новом Времени» в 1889 г. была помещена следующая любопытная корреспонденция из Лондона, под заглавием «христианство и ислам»:

«Ничтожность успеха пропаганды английских миссионеров поразительна. Пастор Тэлор, член парламента Кэн и многие другие приводят в доказательство этого факта неопровержимые статистические данные. Средства, которыми располагает пропаганда – громадны, а результатов почти нет. Миссионерское общество англиканской церкви, наиболее могущественное из всех, истратило в 1886 г. более 2¹/₂ мил. рублей, а 288 европейских и 3 550 туземных агентов его окрестили за это время только 2 816 человек. За восемь лет 495 получающих жалованье агентов баптистского миссионерного общества обратили в христианство только 746 чел. В некоторых церквах число отпадений более числа новых обращений. Таковы цифры, несмотря на то, что соперничающие миссии хвастают числом новокрещенных и потому смотрят сквозь пальцы на нравственные качества их и даже часто покупают детей для увеличения числа членов своих церквей. Между тем успехи ислама несомненны, как в Индии, так и особенно в Африке; в последней принимают религию Магомета целые племена и народы, не исключая христиан-туземцев, как это произошло, например, в Сиера-Леоне. Напротив, переходы мусульман в христианство почти неизвестны: 119 английских миссионеров в Персии, Аравии, Палестине и Египте, истратив в 1886 году более 160 000 рублей, окрестили лишь одну слабоумную девушку в иерусалимском сиротском доме. Причины этого явления не случайные, а напротив, очень трудно устранимые и потому рассчитывать на больший успех в будущем едва ли возможно. Двести лет тому назад, миссионеры без всякой поддержки и средств действовали в Индии более успешно, нежели теперь, когда туземцы видят такой резкий контраст между проповедью европейцев и их жизнью. Единство Божие и любовь к ближнему одинаково составляют основные принципы как христианства, так и ислама, но, принимая последний, покинувший свою касту индус, действительно, становится равноправным членом общества, в которое он входит; напротив, христианство для него религия людей, составляющих касту более недоступную, нежели брамины. В этом отношении англичанин проповедник поставлен в особенно неблагоприятные условия. В Англии миссионерская деятельность не призвание, а карьера и, притом, весьма выгодная. Снаряжение и проезд миссионера на место обходится обществу около 10 000 руб.; он получает жалованья 3 000 р., а в отставке 2 000 р. пенсии. Это обыкновенно люди безупречной нравственности, они вполне добросовестно говорят проповеди и ведут школу, существующую при церкви, оказывают медицинскую и денежную помощь своей пастве, но на этом и кончается общение с нею. Комфортабельная семейная жизнь миссионера совершенно не согласуется с его проповедью о суете всего мирского. Огня и пылкой веры, которые одни могли бы увлечь массу, нет; миссионер полагает, что исполнил свой долг, когда вдолбил ученикам в своей школе генеалогии иудейских царей. Соперничество разных сект приносит большой вред общему делу: проповедники перебивают друг у друга желающих креститься, предлагая им более выгодные условия; есть туземцы, которые крестятся несколько раз, переходя из одной миссии в другую. Иезуиты и проповедники армии спасения, над которою так смеются в Англии, действуют иначе; их действия не противоречат словам: босоногие, одетые и питающиеся как туземцы, они не тратят времени на богословские тонкости; они учат обязанностям человека к Богу и к ближнему и аскет-индус верит в превосходство религии, последователи которой, действительно, не пекутся о земном. Миссионеры армии спасения обходятся своим обществам не более 50 р. в год, а многие живут одним подаянием, и несмотря на недавнее начало, проповедь их идет успешно. Превосходство же метода пропаганды иезуитов видно из того, что более ⁴/₅ всех христиан в Индии католики. В Африке английские миссионеры прежде всего коммерческие и политические пионеры; в этом отношении деятельность их оказывает огромную помощь развитию британского могущества, но идет в ущерб распространению христианства. Проповедники, из патриотизма, очень снисходительны к действиям своих соотечественников и вследствие этого в глазах лучших из туземцев они являются лишь сподвижниками солдат, отнимающих у народа землю, и купцов, спаивающих его водкою. Понятно, что проповедь дервиша, которого нельзя заподозрить ни в каких политических замыслах, внушает более доверия.

«Защитники деятельности миссионеров, не имея возможности опровергнуть цифры своих противников, предпочитают восхвалять влияние, которое имеет проповедь на поднятие нравственности туземцев. Но и это не подтверждается фактами. Как в Африке, так и в Индии мусульманские общины нравственнее туземных христианских. Туземцы слабохарактерны; лишь религия может удержать их от злоупотребления вина, раз она их не останавливает, они подпадают соблазну. А соблазн велик: в Африке немецкие и английские купцы, в Индии правительство в борьбе с финансовыми затруднениями всеми силами стараются развивать торговлю спиртом. Не увеличивает популярности христианства и положение, которое оно создает женщине. В Индии многие мусульмане для расторжения семейных уз пользуются законом, по которому принятие христианства ipso facto дает развод. Получаемою свободою женщины часто злоупотребляют и престиж религии сильно страдает от безнравственной жизни, которую открыто ведут христианки, часто лишь для этого крестившиеся»¹⁴².

Невольно является вопрос: где причина такого положения дел? Последуем за пастором Хаури и послушаем его рассуждений на эту тему: «Приведенные факты доказывают, – говорит он, – что христианская церковь до нашего времени, за немногими исключениями, не вследствие индеферентизма, не имела такого успеха среди мусульман, как между язычниками. Борьба против религии, присвоившей себе, хотя и в искаженной форме, много основных мыслей откровения Божия, должна быть ведена иначе, чем против идолопоклонства. И наверное, трудно будет Евангелию, обращающемуся к «бедным духом», устоять против религии, которая считает себя призванной владеть целым миром, пока она сохраняла в себе сколько-нибудь жизненной силы. Чтобы убедиться в этом, следует прочитать только несколько стихотворений, в которых обнаруживается религиозная самонадеянность мусульман относительно христиан. Как пример, приводим несколько стихов, написанных каким-то мусульманином в XIII стол., когда ислам в Испании стремился уже к своей погибели. «Хотите вы, чтобы над вами издевались христиане, верующие в трех богов и ненавидящие нас за то, что мы всею душою преданы единому Богу? Что мы только не выносили от этой секты! Сколько мечетей в нашей стране превращено в церкви! О стыд! Не умрете ли вы от скорби, видя всё это? Колокола теперь висят на минаретах, священники толпятся в мечетях и, увы! вино льется в храме Аллаха. Не слышен более голос верующих, преклоняющихся перед Аллахом; в священных притворах видны только дерзкие, неверующие, грешники»¹⁴³. «Настроение, высказывающееся в этих стихах, еще господствует, по словам Хаури, до сих пор в большой части мусульманских стран. Там, где Ислам еще имеет силу в политическом отношении, христианская миссия в настоящем смысле этого слова невозможна уже потому, что там не только обращающие, но и обращенные подвергаются смерти. Хотя этот закон по букве в Турецкой империи с 1839 г. уничтожен, однако он с того времени еще несколько раз применялся, и, еще в новейшее время, улемами были делаемы попытки соблюдать его». Вышеупомянутый миссионер говорит: «Вся Турецкая империя в настоящее время положительно недоступна стремлениям миссионеров к обращению мусульман в христианство; вследствие этого американские миссионеры в Европейской Турции, в Малой Азии и в Египте обратили внимание почти исключительно на просвещение древних христианских церквей, между тем как «Church Missi on Society» считало себя вынужденным удалиться в настоящее время из Каира, Константинополя и Смирны... После тщательного исследования я пришел к тому заключению, что, при настоящем положении дел, в Турецкой империи всё еще почти невозможно распространять слово Божие, раздавать христианские книги и крестить обращаемых в христианскую веру». Христианский проповедник, долго и энергически действовавший в Смирне, говорит: «Я не решился бы крестить мусульманина, желающего быть христианином, вследствие чрезвычайных опасностей, какие могут произойти от этого».

Далее, препятствием к обращению мусульман в христианскую веру, в особенности, служит, говорит Хаури, то положение христианских церквей, какое ежедневно видят мусульмане. Египетские копты и восточные христиане низко пали вследствие постоянного, удручающего их давления. От христианства у них остались только внешние формы, а то, что именно составляет его внутреннюю силу, для них окончательно потеряно. Характер их взглядов, обычаев и нравов, даже их религиозность и нравственность более магометанские, чем христианские. Картина восточного христианства должна заставить каждого честного мусульманина с негодованием отвергнуть предложение принять христианскую веру. Если указывать образованным мусульманам на лучшее положение христианских стран Европы, то они напоминают о ересях и спорах внутри христианских церквей, о поклонении иконам, об иезуитах, а в новое время, как рассказывает Люттке, указывают на догмат о непогрешимости, потом на общественные бедствия христианских стран, на Парижскую коммуну и т.п. При этом они, как говорят, обнаруживают удивительно точное знакомство с невыгодными сторонами жизни европейцев. Бо́льшая часть вины падает также на европейцев, поселяющихся в мусульманских странах¹⁴⁴. Кто имеет сомнительное удовольствие знать европейское прошедшее некоторых личностей, достигших на Востоке высоких почестей, тот не будет удивляться, если они только вредно влияют на мусульман. Большая часть их – авантюристы, которые имеют в виду только материальные выгоды, и для которых всякое средство обогатиться хорошо. И образованные между ними – не считая лучших исключений – имеют по большей части только материальные, или по крайней мере, не религиозные интересы, а поведение их в нравственном отношении таково, что нельзя противоречить мусульманам, если они говорят: «Христиане не лучше, а хуже нас». Таким образом объясняется, что мусульмане ничего не хотят знать о христианстве, несмотря на то, что они признаю́т недостатки в Коране и согласны с тем, что Мухаммед многое отменил бы, если бы жил теперь¹⁴⁵.

По мнению Хаури, мусульманину более всего затрудняет переход в христианство – христианская догматика. Еще сам Мухаммед внушил своим приверженцам, что христианское учение о троичности лиц божества есть многобожие, – и никогда (?) еще не удавалось убедить мусульманина в противоположном¹⁴⁶. Всем попыткам склонить мусульманина к вере в Сына Божия, он противопоставляет слова Корана: «Он – Бог – единый, вечный Бог; Он не рождал и не рожден: равного Ему кого-либо не бывало»¹⁴⁷. Или другие: «есть один только Бог... Не может быть, чтобы у Него были дети... Не может быть, чтобы Мессия считал для себя унизительным быть рабом Богу, как и приближенные к Нему ангелы»¹⁴⁸. Далее пастор Хаури говорит, что учение Корана чрезвычайно просто и для обыкновенного ума гораздо яснее и понятнее, чем догматы христианства. Поэтому на все попытки обратить мусульманина в христианскую веру, мусульманин отвечает: «то, что хорошо в вашей религии, мы уже давно имеем, а что вы нам хотите прибавить, то – не хорошо»¹⁴⁹.

Сожалея, что до сих пор так мало достигнуто христианскими миссионерами, голландский пастор хотел бы самым серьезным образом вызвать их на живую деятельность и говорит, что в странах мусульман, находящихся под христианским владычеством, деятельность миссионеров возможна, – так как там ислам не состоянии оказывать миссионерам полного сопротивления. В таких странах мусульмане сильнее чувствуют превосходство христианства; многие из них сдружились, если не с христианской религией, то по крайней мере, с христианской культурой. Кроме того ислам в большей части британской и нидерландской Индии отличается будто бы совершенно внешним характером, так как состоит только в обрезании и в исполнении некоторых обрядов. Но мы не допускаем этого потому уже, что обряды не могут быть без верований, а основным верованием мусульман и служит вера в единого Бога и в Мухаммеда посланника Божия, – учение совершенно исключающее христианскую догматику. Поэтому совершенно понятно, почему в названных странах основательное преподавание христианской религии имеет менее успеха, чем у язычников. Если некоторые протестантские миссионеры положительно утверждают, что при способных жнецах не было бы недостатка в жатве, а другие объясняют малый успех бездеятельностью миссионеров, то, несмотря на это, мы думаем, что пастор Хаури увлекается своими теорическими соображениями и высказывается не против только мусульман, а скорее, или одновременно с этим, и против восточных христиан. Прежде всех религий, говорит он, может рассчитывать на успех евангелическая церковь, так как среди мусульман она слывет более чистых монотеизмом, чем остальные, иконопоклоннические церкви. Говорят, что нередко можно слышать от мусульман выражения: «протестанты не лгут», «протестантам можно верить», «у вас Библия, как у нас Коран». Поэтому г. Хаури считает весьма важным распространение в мусульманских странах хорошего перевода Библии на арабском языке, тем более что до 1865 г. переводы были весьма ошибочны и вызывали насмешки со стороны мусульман, и что Коран для них и в стилистическом отношении неподражаем. С этого года Британское библейское общество распространяет точный перевод Библии в стиле Корана и многие из мусульман принимают этот перевод, по заявлению Хаури, очень охотно, считая его Ветхим и Новым Заветом, прежде подделанным евреями и христианами, а теперь восстановленным (?) в первоначальном виде. Но здесь очевидное недоразумение у г. Хаури, так как мусульмане представляют себе Ветхий и Новый Завет во всём согласным с учением Корана, как об этом говорится во многих местах Корана, и потому-то и не признают христианских священных книг истинными, что не находят в них сходства с Кораном. Хороший же перевод Библии не может изменять ее смысла, в пользу учения Корана, а напротив еще скорее даст понять мусульманам всё несогласие их священной книги с Библией. Любознательные мусульмане могут из любопытства принять Библию и пожалуй почитать, но с тем, чтобы потом никогда о ней не думать. Пастор Хаури ошибается также, утверждая, что навсегда прошло то время, когда ислам мог сосредоточиться в самом себе. Против такого заявления лучше всего говорит последнее движение мусульман в Судане, восставших против египетского и английского владычества в Египте и имевших целью освободить всю долину Нила от европейцев-христиан. По газетным известиям, 6 апреля 1887 г. в Каир приезжали посланцы шейха Абдуллы, преемника умершего Махди. Они привезли с собою три письма: одно – султану, одно – королеве Виктории и одно – египетскому хедиву. В письме к королеве английской Абдулла предлагает ее величеству принять ислам и признать его истинным Махди. С последней просьбою он обращается и к хедиву, обещая ему за это свою дружбу, а в противном случае угрожает двинуться на Египет со своими полчищами¹⁵⁰. Но нельзя не признать того несомненного факта, что «падение культуры ислама и повышение культуры христианской принудили мусульман войти в многоразличные отношения с христианским миром, не только вследствие войн, но и мирным путем. В настоящее время из двухсот миллионов мусульман более четвертой части находится под владычеством христиан, а в странах, где еще господствуют мусульманские повелители, христианская культура также приобрела значение во многих отношениях. Обширная торговля христианских народов распространилась в странах мусульман, а также железные дороги, пароходы и телеграф; западные взгляды на государственные и судебные порядки проникли туда; введены общественные и политические реформы, несмотря на то, что они противоречат Корану; рабство в некоторых странах, по крайней мере, буквально уничтожено, а правосудие и управление должны во многих отношениях приноравливаться к европейским. Знамя Мухаммеда, правда, развевается еще на старой крепости ислама; но в стенах его уже пробита брешь, и сквозь проломы победоносно врывается враг. Между защитниками нет согласия; здесь отчаянное сопротивление, там зрители, смотрящие на вторжение врага, то с самоотвержением фаталистов, то со скрежетом зубов; некоторые стараются спасать, что еще можно спасти; но только не многие в состояние освободиться от чувства, что потеряно всё».

Приведенные строки голландского пастора отлично подходят к современному положению Бухарского и Хивинского ханств в Средней Азии. В «Правительственном Вестнике» от 21 декабря 1886 г. (№ 280), напечатано, что 7-го ноября этого года состоялось повеление Бухарского Эмира об окончательном освобождении на всём протяжении Бухарского ханства находящихся еще в неволе рабов, с выдачей каждому из них освободительного документа. Под влиянием русского правительства, в Бухаре еще в 1873 году было принято обязательство прекратить навсегда торговлю невольниками, и для освобождения находившихся в то время в рабстве лиц установлен был десятилетний срок. Однако, заметим к слову, обязательство это было приведено в исполнение не в 1883 году, а спустя три года после этого. Освобождением рабов сопровождалось и временное занятие Хивы русскими войсками в 1873 году. Известно также, что в настоящее время в Бухаре есть телеграф, что железная дорога вошла уже в пределы ханства, что есть предположение открыть там отделение русского Государственного Банка, и что Бухарский Эмир ласково принял представителя русского среднеазиатского товарищества – Кудрина и отвел значительное количество земли для посева американского хлопка, и Кудрин уже раздал местным жителям семена этого хлопка для посева...

На вопрос: что можно сделать в тех странах, где мусульмане не живут под христианским владычеством, г. Хаури высказывает, что его задача не может состоять в советах, как можно было бы улучшить систему правления. Было бы самонадеянно, говорит он, давать, сидя за письменным столом, советы европейским правительствам, как они должны обходиться со своими мусульманскими подданными в Азии и в Африке... Но сколько бы ни было сделано промахов в прежние времена, в настоящее время – так, по крайней мере, кажется г. Хаури, европейцы почти везде вошли в настоящий фарватер. Везде сознаю́тся, что дело не в том, чтобы продолжать систему хищений, практикуемую мусульманскими деспотами; и если европейцы пойдут далее по избранному пути, то результаты во всяком случае будут сносные, если не блестящие, так что мусульмане могут быть довольны. Но довольство это, скажем мы, никогда не может быть полным. Как бы хорошо не жилось мусульманам под христианским владычеством, они не могут вполне и навсегда примириться с ним, потому что не могут перестать считать христиан неверными, не могут забыть о потере своей политической независимости и будут в душе питать надежду на возвращение ее. «В Индии, – говорит пастор, – более сорока миллионов мусульман, следовательно более, чем в каком-либо мусульманском государстве, находятся под британским владычеством. Англия принесла огромные (?) жертвы, чтобы улучшить положение этих миллионов мусульман. Она ищет опоры своей власти не в невежестве, а в образовании покоренных, и уверена, что наступит время, когда они ее отблагодарят¹⁵¹. Для улучшения индустрии и хлебопашества, для устранения общественных бедствий, для устройства высших и низших учебных заведений чрезвычайно много сделано, может быть более, чем когда-нибудь сделали мусульманские властители. Терпимость, какая при этом везде обнаруживается, в высшей степени значительна. Английское правительство в Индии не навязывает своим подданным европейских форм; оно уважает их чувства и признаёт то хорошее, что находит у них, в особенности же старается поднять их науку. Высшие и низшие учебные заведения самым щедрым образом поддерживаются как правительством, так и частными лицами; так напр., устроен англо-восточный университет в Алигаре по большей части на английское золото¹⁵². Правительство распространяет также мусульманские учебники, исторические, географические, юридические, даже и специально богословские. Конечно и правительственные школы во всей Индии открыты для мусульман: на них расходуется ежегодно до восьми сот тысяч фунтов стерлингов. В устройстве школ соперничают с правительством множество обществ миссионеров. Хотя в этих школах господствует собственно христианский дух, однако они не имеют недостатка в мусульманских учениках».

«Несмотря на то, что в последствии только ничтожная часть мусульман принимает христианскую веру, всё-таки на них остается множество христианских следов, могущих служить семенем на будущее время¹⁵³. Многие мусульмане, понятно, не расположены к этим школам, и если обращение в христианство одного из своих единоверцев или проповедь вагабитского ревнителя возбуждает фанатизм, то обыкновенно мусульманские ученики удаляются из школ миссионеров; мусульмане, по возможности, обучают своих детей Корану и религиозным обрядам ислама прежде, чем их посылают в школы христиан. В казенных учебных заведениях не преподается религия, так как правительство обязалось перед своими подданными не делать никакой пропаганды в пользу христианства. В Англии не редко можно слышать жалобы на то, что многие из преподавателей этих школ действуют против христианства и сеют индифферентизм и атеизм, и нельзя отрицать, что посетителям таких школ грозит опасность отстать от всякой религии. Обещание свое воздерживаться от всякого религиозного учения, правительство, конечно, должно исполнить, но некоторая осторожность при выборе преподавателей не останется без хороших последствий: не только ученики миссионерских школ, но и ученики казенных учебных заведений принимают христианскую веру. Неутомимый, бескорыстный (sic!) труд Англии в Индии не останется безуспешным, именно от ее высокой терпимости автор ожидает хороших результатов. Эта терпимость – единственное средство – сдружить мусульман с христианами и насаждать истинные взгляды на Св. Писание и на христианскую религию. Благодаря этой терпимости и вообще беспристрастию своих чиновников, английская нация пользуется, по словам Хаури, между мусульманами бо́льшими симпатиями, чем все другие народы. Известия из Индии говорят, однако, против Хаури». В С.-Петербургских Ведомостях за 1883 г., в № 37, в заметке «Индия», было напечатано следующее: «Настроение индусов весьма мрачное, и отношения между европейцами и туземцами становятся всё натянутее... Одна из местных газет, носящая название «Прогресс», обращается со следующею тирадою к англичанам: «Воспитывая нас на чисто английский манер, вы этим совершенно изменили положение вещей в Индии; нашим идеям вы придали английскую окраску; наши домашние учреждения вы уничтожили; вы с гордостью указываете на ваши железные дороги, административные и воспитательные учреждения, но мы придаем этому цену лишь в тех видах, чтобы осуществить цели, о которых вам и не мерещится. Мы отлично знаем, чего хотим и не успокоимся, пока все наши заветные желания не осуществятся. Мы желаем свободной объединенной Индии, управляемой туземцами. Постольку, поскольку вы нам помогаете осуществить эту цель, мы, конечно, будем вам благодарны. Наш идеал будущего – это образованное и свободное государство, простирающееся от Гималаев до Коморинского мыса и не служащее ареною хищений для иностранцев»¹⁵⁴. Да и сам г. Хаури заявляет, что чернь индийских мусульман до сих пор упорно держится пассивного сопротивления правительству: вагабитские миссионеры раздувают фанатизм и стараются будить в мусульманах надежду на падение европейского правления и на восстановление халифата. Мусульманские газеты в Индии открыто обсуждали вопрос: обязательно ли для мусульман возмущение против (английского) правительства, или нет? Хотя в определении судебной власти восстание против британского правительства было единогласно признано незаконным мятежом и хотя представители шафиитской, хапифитской и маликитской школ в Мекке присоединились к тому же мнению, однако в подобных суждениях высказывается только временная покорность неизбежной судьбе, а потому неутомимая бдительность неизлишня¹⁵⁵. В виду этого, г. пастор продолжает, что «мусульмане в Индии для английского владычества – самый опасный элемент и что правительство должно будет стараться всеми силами устранять всё то, что могло бы благоприятствовать распространению ислама и препятствовать скреплению христианского элемента. Одним из важнейших средств для этого было бы, по его мнению, еще большее распространение первоначальных училищ. Сколько бы ни было сделано для высших учебных заведений, для образования черни сделано слишком мало; ибо если ежегодно расходуют восемьсот тысяч фунтов стерлингов для народного образования, то приходится не более фунта на триста человек, считая народонаселение Индо-британской империи в двести сорок миллионов». Но мы уже замечали, что одно образование бессильно в таком сложном деле, как сближение мусульман с европейцами-христианами.

Положение в Нидерландской Индии¹⁵⁶ Хаури сравнивает с положением в Британской Индии и говорит, что для улучшения хлебопашества и индустрии чрезвычайно много сделано в последнее столетие, особенно на острове Яве. И заботы об образовании туземцев были, до известной степени, не малы. В главных городах острова Явы есть правительственные и частные школы: первых было в 1872 году на островах Яве и Мадуре 83, последних же было 90, их посещали около 14 000 учеников, но при 17-ти миллионах населения это не особенно много. Там, где правительство не встречает явного сопротивления, оно относится с большею терпимостью ко всем религиям. Необыкновенный успех ислама легко мог бы привести европейцев к мысли нарушить принцип терпимости и силою ограничить распространение этой религии; но это значило бы отчаяваться в силе истины и увеличивало бы только, по всей вероятности, фанатизм и сопротивление благодетельным влияниям христианской культуры. Причиною успешного распространения ислама в Индии служит, по его словам, бездействие и корыстность христианских народов. Слишком долго искали они там только материальной пользы и не заботились о духовном благосостоянии покоренных. Теперь, быть может, уже поздно наверстать то, в чем промедлили. Там, где ислам уже приютился, более ничего не остается делать, как заботиться всеми силами и всякого рода жертвами о повышении культуры, в особенности же об устройстве школ; а если, с течением времени, христианство окажется источником могущества и благоденствия для его исповедников, а ислам, напротив, будет служить причиною остановки и регресса, тогда постепенно само-собою исчезнет влияние его на умы. Мнение, распространенное уже и теперь в Восточной Азии, что ислам есть религия для необразованных варварских народов, укрепится при повышении культуры... Но говоря так, автор наш ошибается, потому что мусульмане всё более и более стараются убедить европейский мир, что ислам пригоден и для высшей культуры¹⁵⁷. Хаури находит некоторого рода утешение в том, что под христианским владычеством вредное влияние ислама только отчасти будет возможно. Рабство можно не допускать, тогда и последствия многоженства будет далеко не так дурны, как в других мусульманских странах, где рабство терпимо. Многие из общественных бедствий, которые находятся в связи с политической властью ислама, христианские правительства будут в состоянии устранить. Сила ислама будет ограничиваться, главным образом, религиозной сферой¹⁵⁸.

В индийском архипелаге можно было бы, по словам Хаури, и теперь еще спасти многое для христианства. Нидерландское правительство могло бы, не нарушая религиозной свободы, гораздо более сделать для основания школ, чем до сих пор сделано. Вероятно, оно недостаточно оценило опасность, угрожающую христианской власти со стороны вагабитов и подобных им сект, иначе оно старалось бы увеличить влияние христиан. Но более чем от правительства, этого можно бы ожидать от частной деятельности христиан. В Нидерландской Индии миссия, без сомнения, нашла бы богатую жатву; уже теперь на острове Целебесе 40 000 туземцев приняли протестантскую веру, и на острове Яве есть несколько христианских общин, имеющих до 1 000 душ. В индийском архипелаге действует около пятидесяти голландских миссионеров разных обществ, но это далеко не достаточно, чтобы сохранить равновесие против множества ходжей, проповедующих ислам. На сколько недостает здесь христианских деятелей, указывает тот факт, что на небольших островах, как в Кей, Ару, Тимор и Веттер остатки прежде образовавшихся христианских общин опять сделались языческими или перешли в ислам¹⁵⁹. Многочисленные племена, намеревающиеся отказаться от язычества, делаются добычею ислама¹⁶⁰, так как не находят никакой поддержки со стороны христианства. В подобных случаях христианские народы, очевидно, не исполняют своей обязанности, не помогая туземцам, ибо ничего не делать значит насаждать здесь ислам. Немедленная помощь непременно необходима, иначе опоздаешь¹⁶¹.

Кроме Англии и Голландии, наибольшее число мусульманских подданных имеют Россия и Франция. О Франции пастор замечает, что она, по-видимому, не особенно умеет обращаться с мусульманами в Алжире, хотя несправедливо и преувеличено заявление, которое часто можно слышать, что французское правление не лучше беспорядков турецкого паши. Нельзя забывать, что там и препятствия огромные. С каждым народом земного шара легче обращаться, чем с бедуинами, как это испытали еще халифы. С кабилами (оседлые жители) можно было бы еще справиться, но кочующие арабы не подчиняются никакому закону и презирают всё, что походит на цивилизацию¹⁶². Сколь несостоятельны многие жалобы на французское правление, можно узнать из взаимных противоречий этих жалоб: с одной стороны упрекают французское правительство в излишней строгости, а с другой – в излишней снисходительности. Между тем как некоторые жалуются на излишнее расширение гражданского управления, другие сердятся на беспощадное военное правление. Нельзя, конечно, утверждать, что управление Алжиром безупречно. Оно всегда имело свои недостатки, особенно вследствие политических отношений, что походило некоторым образом на турецкое правление¹⁶³. Частая перемена служащих и отчасти недостаточное их вознаграждение способствовали взяточничеству и вымогательству, так что общественное зло, какое французы застали в Алжире, только отчасти могло быть устранено. Поэтому не удивительно, если французское правительство, при всех своих хороших намерениях, встретило недоверие и пассивное сопротивление со стороны населения¹⁶⁴. Однако прогресс всё-таки заметен. Даже и арабы стали предпочитать порядки французского судопроизводства своим, так что многие из туземных обычаев прекратились. И культура страны развилась особенно в последнее десятилетие, вследствие устройства гаваней, шоссе, железных дорог, каналов, артезианских колодцев и осушки болот. Вследствие спокойствия в стране появилась и любовь к работе, по крайней мере среди кабилов. Если же произведения культуры приносят пользу преимущественно переселенцам-европейцам и ими вытесняются уроженцы, тο эта зависит от превосходства сил первых и от упорного сопротивления последних¹⁶⁵.

При диаметрально противопоставленных взглядах и советах знатоков страны, трудно сказать, какие средства прежде достигнут желаемой цели. Из того, что писали об Алжире фон Мальтцан, Ролерс, Чихачев, Верн д’Арланд и другие, выходит, как нам кажется, по крайней мере, то, что для большей части Алжира более соответствует простая военная диктатура, чем сложная машина гражданского правления. Вся система гражданского управления французов с «бумагами без конца», которая уже в цивилизованных странах бывает источником придирок и возни, для бедуинов и кабилов конечно совсем несносна. Впрочем, вопрос о том, какое управление лучше: гражданское ли, или военное, легко и самым простым образом может быть решен. События 1881 года ясно доказали французскому правительству, что на много лет нет другого исхода, как только оружием внушать жителям Алжира и их соседям чувство уважения к победителям, а черный фрак и белый галстук носить пока во Франции.

Россия, по словам Хаури, считается мусульманами и христианами самым опасным врагом ислама, так как русское правительство держится в своей политике того убеждения, что ислам никоим образом нельзя спасти, и что покорение мусульманских стран составляет единственное средство цивилизовать их. Давно уже Россия преследует в Средней Азии политику завоевания, при которой, кроме цели цивилизации, особенно выдвигаются политические (у Хаури – материальные) и коммерческие интересы. В Европе, по его словам, обыкновенно издеваются над русскими стремлениями к просвещению мусульман, и сам голландский пастор, хотя затрудняется видеть в кнуте символ цивилизации, но при ужасном положении среднеазиатских народов находит несправедливостью не признать, что в Азии Россия не только имеет культурную миссию, но и приводит ее в исполнение. «В завоеванных странах, – говорит он, – восстановлен мир и порядок, что признаю́т сами мусульмане, появились дороги и торговля процветает. При завоевании Хивы в 1873 г. уничтожено в принципе рабство, и тысячи персидских рабов освобождены. Хотя и в настоящее время еще масса рабов тоскуют по свободе и продолжается еще похищение людей¹⁶⁶, но Россия, по возможности, противодействует этому злу». Поэтому он считает себя в праве видеть в каждом новом завоевании России в Средней Азии триумф цивилизации¹⁶⁷.

Приведенное замечание пастора Хаури о России очень кратко, а заявления о кнуте напоминают старую, но доселе любимую тему европейцев по отношению к России. Что в Средней Азии кнут не служит символом цивилизации, это доказывать не нужно, а что просвещенные европейцы до сих пор употребляют в своих завоеванных странах плети, на это доказательства имеются самые новейшие. В «Правительственном Вестнике» за 1887 год, в № 93 от 2 мая, напечатано: «Недавно, два английских офицера, охотясь вблизи пирамид, нечаянно ранили выстрелом из ружья работавшего в поле араба, жителя близлежащей деревни Кафра. Офицеры хотели заплатить раненому и тем покончить эту историю, но на место происшествия прибежали другие бедуины и с криком бросились на англичан. Последние начали защищаться; причем выстрелами убили одного бедуина и ранили четверых. В конце концов они были обезоружены, связаны и приведены в деревню, где их раздели донага и сильно избили. Через несколько часов местная полиция освободила англичан и отправила в Каир. Немедленно была образована особая комиссия, из одного представителя местной администрации и двух англичан, которая, после произведенного самым ускоренным способом следствия, приговорила виновных арабов к телесному наказанию. Для исполнения приговора в Кафру был послан из Каира батальон английского пехотного полка и эскадрон английской кавалерии. Оцепив деревню, войска подвергли наказанию 12 человек, причем орудием служили так называемые «кошки», т.е. плети о девяти концах, еще недавно служившие для поддержания дисциплины в рядах самих английских войск. Наиболее виновным было дано по 100 ударов, другим по 50, остальным по 25. По слухам, некоторые из наказуемых теряли сознание под ударами, так что наказание нельзя считать легким. Этот случай произвел весьма неприятное впечатление на всё здешнее общество. Англичан осуждают за то, что они не обратились к территориальным властям с требованием о наказании виновных, а расправились сами, да вдобавок еще прибегли к телесному наказанию, на уничтожении которого в Египте они столь горячо настаивали».

Пополним недостаточные сведения голландского пастора о миссионерской деятельности России в отношении мусульман. В Российском государстве распространение христианства среди мусульман стоит в связи с завоеванием царств: казанского, астраханского, крымского и сибирского, но единичные обращения мусульман в христианство были гораздо ранее. Так осенью 1390 года приехали три татарина к Великому князю Василию на службу и били ему челом о своем желании креститься и жить на Руси. И пришли они к митрополиту Киприану и просили у него св. крещения. Он же научил их от священных книг и, молитву сотворив, приготовил, как подобало, к принятию св. крещения. И когда наступило время крестить их, позвонили во все колокола, и собралось множество народа, как на дивное чудо. Митрополит облачился во все ризы свои и co всем своим собором, с крестами и евангелием, с кадилами и свечами сошел к реке Москве и там сам крестил их во имя Отца, и Сына, и св. Духа. До крещения эти три татарина носили имена: Бахты-ходжа, Кыдыр-ходжа и Мухаммад-ходжа, а во св. крещении их нарекли: Анания, Азария и Мисаил. И была радость во граде Москве, как сказано в Писании: «Радость бывает на небесех о единем грешнице кающемся». И все верующие, слышавшие и видевшие прославили Бога, благодаряще и глаголюще: обрати, Господи, поганые во христианство, да и ти будут братья наши, приемля св. крещение, и да будеть едино стадо и един пастырь¹⁶⁸. С вероятностью можно предположить, что падение политической независимости казанского особенно царства, в продолжение целых столетий представлявшего из себя грозного соседа для России, подействовало на фаталистическое мировоззрение мусульман подавляющим образом. Мусульмане могли смотреть на русских завоевателей, как на орудие воли Божией, сопротивляться которым было и невозможно и грешно. Кроме того, рассуждая по себе, мусульмане могли думать, что завоеватели имеют право посягнуть и на веру побежденных¹⁶⁹. Наконец, во время завоевания Казани и Астрахани (1552 и 1556 гг.) мусульманство не было еще сильно внедрено в сердцах его исповедников¹⁷⁰ и потому не представляло особых затруднений для первых проповедников христианства, отличавшихся высокими личными добродетелями и располагавшими большими полномочиями; им легко было, при Божией помощи, успешно вести дело обращения мусульман. Последующие века были также счастливы в этом отношении, но затем испытанные и испытываемые доселе западными противомусульманскими миссионерами затруднения повторились и в России: давно окрещенные татары стали отпадать от христианства и переходить в ислам. Печальная история этих отпадений, продолжающихся доселе, хорошо известна¹⁷¹, так что говорить об этом нет нужды, а новые обращения из мусульманства в христианство не многочисленны и притом имеют характер единичных обращений¹⁷². Только летом 1888 года Преосв. Геннадий Епископ Сухумский (на Кавказе) имел утешение просветить св. крещением 1918 челов. абхазцев-мусульман, которые, заметим кстати, не были глубоко проникнуты духом мусульманского учения, потому что были мало знакомы с этим учением¹⁷³.

Наша печать за последнее время не раз касалась мусульманства в России. Тем интереснее мнение Церковного Вестника, тоже касающегося этого вопроса. Вот оно:

«Поглощенные заботами о противодействии разным сектам, старым и новым, в особенности штундизму, мы довольно легко относимся к исламу, считаем его неопасным, безобидным, несмотря на то, что он имеет в своих руках организованные средства пропаганды. Быть может, наше благодушное отношение объясняется тем, что пропаганда ислама исключительным почти объектом своим имеет инородческое население России и не распространяется на коренных русских, православных людей. Но нам не следовало бы забывать исторических наших задач в отношении к инородцам, которые, будучи уловляемы в сети ислама, вместе с тем ускользают и от влияния русской гражданственности. Не следовало бы также забывать, что ко всякой религиозной пропаганде обыкновенно присоединяются те или другие политические тенденции, и эти тенденции не могут быть благоприятны русским государственным интересам, коль скоро пропаганда нарушает интересы государственной религии – православия. Совершенно правильно считают штундизм опаснейшим лжеучением потому, между прочим, что он тяготеет к немечине и представляет для наших добрых соседей коварнейшее орудие для германизации Русских. Почему же закрывают глаза на ислам, тяготеющий к туречине, и упускают из виду, что всякий инородец, принявший магометанство, в глубине своей души как бы переменяет подданство, симпатии свои переносит на восток, в Мекку, сокровеннейшие надежды возлагает на Турецкого султана? Вообще наш взгляд на мусульманскую пропаганду, как неопасную, по меньшей мере беспечен».

Церковный Вестник замечает далее:

«Неправильно также убеждение, будто мусульмане в целях пропаганды не прибегают ни к каким насильственным мерам.

Уфимская епархия находится в исключительном положении: православных в ней 831 063 человека, а магометан 1 031 060 человек; православных церквей 294, а мечетей 1 383.

И вот, говорит журнал, тут – видим факты невероятные: православные храмы, воздвигнутые с неимоверными трудами и расходами, разграбляются мусульманами, православная семья разрушается, потому что богатые Татары разными способами соблазняют христианских девиц и вынуждают их выходить в замужество за мусульман, а через то совращают в мусульманство и остальных членов семьи; обращение мусульман в православие соединено с неимоверными препятствиями, и те из мусульман, которые обращены в православие, подвергаются всяческим притеснениям со стороны прежних своих единоверцев, с целью совращения их в магометанство.

Так, например, – в одном инородческом селении Бехметеве прихожане пожелали выстроить у себя церковь. Разрешение получено, церковь выстроена, снабжена утварью и всем необходимым для совершения в ней богослужения и в июне 1889 года лично освящена преосвященным Дионисием. Ко времени освящения церкви, вероятно, из любопытства много наехало мусульман (к отступникам, их 20 домов), злобно посматривавших на торжество освящения, а 10 января 1890 года они успели уже дочиста ограбить эту церковь, сломав две двери и три замка, унесли свв. сосуды, кресты, ризы, даже и св. антиминс. Для угрозы священнику (из их племени) оставили при церкви четыре дубины. У отступников сих следователем найдены пережженые ризы, но что за сим последовало с ними, неизвестно. В октябре 1889 года ограблены также две каменные церкви Татарами. Воры найдены, а похищенных вещей не открывают: один из этой шайки принял отраву, чтобы не открывать злодейской своей шайки»¹⁷⁴.

Новороссиский Телеграф также вставляет свое слово по вопросу о нашем магометанстве.

«Россия и православие, – говорит газета, – стали синонимы, но это не мешает нам помнить, что миллионы русских подданных исповедуют веру Магомета, что наше государство силою оружия, а еще более силою духовной покорило ряд мусульманских ханств и княжеств, а возвысив свое знамя в Самарканде, стало носителем идеи господства над магометанами всей Средней Азии. Россия явилась наследницей и Тамерлана и Чингис-Хана, и крымских гиреев, и царей Казани, и двуглавый орел принял под свое державное крыло миллионы мусульман. Как же к ним отнеслась православная Русь?

«Plus royaliste, que le roi», говорит французская поговорка; пародируя ее, я смело могу сказать о духе нашего законодательства, что оно отличается «бо́льшим магометанством, чем само магометанство», или по крайней мере, более чем законодательство магометанских государств.

Отмечая факт, о котором, впрочем, не раз уже говорилось в печати – той крепкой организации, которая дана у нас мусульманскому духовенству, газета находит эту политику столь же чуждою государственных интересов, как и интересов самого магометанского населения.

«Вместо того, чтобы быть как требует того шариат, только управителями (мутеллиями) мечетских земель, муллы сделались почти полноправными помещиками, и вакуфы в конце концов стали de facto землями, принадлежащими лично магометанскому духовенству, то есть создалось землевладение, ни русским, ни магометанским законодательством не предусмотренное. Муллы гнетут население, облагают его в свою пользу податями, превышающими всякие государственные и общественные повинности. Но и на этом еще не кончается крымско-духовно-магометанское землевладение; благодаря существованию массы безземельных поселян-Татар в Тавриде, крымские муллы и катифы стали помещиками не только над землей, но и над людьми, притом помещиками жестокими, бесчеловечными. Население ропщет, а муллы жиреют, погруженные в косность восточных идеалов и желаний» (Москов. Ведом. 1891 г. № 203).

Причин редкого обращения мусульман в христианство много и между ними видимые причины, по нашему мнению, следующие: христианство для современных мусульман, подданных России, тесно соединено с именем победителей и напоминает мусульманам о потере их прежней политической независимости; в тоже время принятие христианства мусульманином влечет за собой преследования со стороны мусульман, иногда очень жестокие; принявший христианство мусульманин, сделавшись ненавистным прежним своим единоверцам, не может не чувствовать, особенно на первых порах, одиночества, сиротства и среди русских, от которых инородец-мусульманин разнится языком, нравами, обычаями, воззрениями, привычками, словом, – всеми особенностями прежней своей семейной, общественной и духовной жизни; наконец, обращение мусульманина не редко затрудняет и христиан, в среду которых мусульманин вступает с переменой веры. Естественно, что новообращенного мусульманина, отказавшегося с переменой веры от прежних своих сородичей и единоверцев, необходимо приютить, сделать настоящим членом христианской семьи, и только тогда он может успокоиться, хотя воспоминания о его прежней семье естественно будут его тревожить. Христиане должны принять новообращенного в дом свой, приучить его к новому христианскому образу жизни, устроить его супружескую жизнь и затем любить его как родного, чтобы этою любовью он мог вознаградить себя за лишение прежних родственных отношений и забыть прежние свои религиозные впечатления и чувствования. Сколь трудно всё это выполнить обеим сторонам! А без этого новообращенный неизбежно заскучает, окажется в безвыходном положении и может снова возвратиться в общество мусульман, которые не откажутся принять его после внушительных укоризн ему самому и насмешек и ругательств над бросившими его русскими¹⁷⁵.

Последующих прозелитов испытанные другими затруднения будут удерживать от принятия христианства. По большей части в христианство обращаются из мусульман одиночки в том или другом отношении, и притом чаще молодые, чем пожилые и старики: молодому человеку легче оставить старый образ жизни и привыкнуть к новому; одинокому легче порвать связи с обществом и т.д. Но гораздо больше встретится затруднений, когда обращается в христианство мусульманин женатый, имеющий притом детей. Сколько душевной борьбы должен вынести член обращающейся семьи, если прочие члены не сочувствуют ему: муж может встретить возражения со стороны жены, поддерживаемой своими родными; взрослые дети могут также противодействовать и т.д. Решившись даже оставить жену и детей, разве муж и отец не будет горевать о разлуке с ними и о том, что они остаются при своем заблуждении?! Родным мы сочувствуем и жалеем их во всяких положениях – в бедности, болезнях и заблуждениях... Переменяющий веру не может не думать о том, что его ближайшие родные устраняют себя от вечного спасения и, оставаясь в ложной религии, губят свою душу. Нужно иметь особенно сильный характер, чтобы преодолеть все эти затруднения, а с такими характерами люди встречаются нечасто... Нужна особая помощь Божия! Но и при благоприятном разрешении всех внешних препятствий и внутренних затруднений, сколько хлопот и забот для христианского миссионера представит каждая мусульманская семья? А наша русская миссия против мусульман совершенно не организована и именно не рассчитана на приведенные затруднения. Монастыри наши могут временно приютить в своих стенах новообращаемого, но не с семьей и не навсегда: безбрачные новообращенные не все пожелают оставаться в безбрачном состоянии, а брак мусульманина опять может вызвать затруднения, так как не легко мусульманину найти для себя подругу жизни среди христианских девиц и женщин; и наоборот. Также не легко будет завести ему самостоятельное хозяйство и сделаться полноправным членом русского общества. Мало того: в местностях со сплошным мусульманским населением, обращение каждого мусульманина или мусульманки вызывает у администрации хлопоты по успокоению массы мусульманского населения, естественно возбуждающегося при каждом обращении их единоверца в христианство, почитаемое ими за неверие (кюфр). В этом случае одновременно возбуждаются и религиозные и родственные чувства. Так, например, в Самарканде, несколько лет тому назад, к одному солдату убежала мусульманская женщина и хотела принять крещение, чтобы выйти за солдата замуж. Заинтересованные в этой женщине мусульмане доставили местной полиции очень много серьезных хлопот через это. Другой случай: один русский купец в Ташкенте принял к себе бедного мусульманина-малолетка и, склоняя его к крещению, должен был скрывать его от мусульман, держать чуть не под запором, чтобы избавить от постоянных неприятностей со стороны мусульман, а затем – боясь, отпустил его одного в другой город по своим делам. И это не должно казаться удивительным, если и во внутренней России, в 20 верстах от Карасубазара (в Крыму), на хуторе Безбайлон, в ночь на 23 марта 1887 года, произошло вооруженное нападение татар-мусульман на греков-христиан из-за девушки-татарки, решившейся принять христианство. Подробности этого нападения следующие: «Около 10 марта, из деревни Байдары была увезена девушка-татарка греком Моисеем Куртбогановым, который, промышляя в Байдарской долине огородничеством, имел возможность познакомиться с Зееле – так зовут девушку татарку – и убедить ее принять православие для вступления с ним в брак. Зееле решилась оставить свой дом и, переродившись русским парнем, бежала со своим женихом на хутор Безбайлон, где проживал брат Моисея, Николай. Весть о бегстве татарки быстро облетела соседние татарские деревни. 20-го марта татары явились в дом Николая, где помещалась Зееле, и стали убеждать последнюю отказаться от своего намерения принять христианство и выйти замуж за Моисея. Но девушка упорно стояла на раз принятом ей решении. Прошло несколько дней. В ожидании разрешения архиерея, семья Николая, увеличенная приходом брата и будущею невесткой, мирно занималась огородными работами. Около 12 ч. ночи 22 марта, несколько вооруженных человек окружили дом, в котором жили братья Куртбогановы – Моисей, Николай и Левтер, и, отперев дверную задвижку, вломились в избу, с требованием выдать им девушку-татарку. Разбуженная семья увидела, что три человека, вооруженные ружьями и револьверами, стоят за окном, один вооруженный двухстволкой, с лампой в руке, находится в избе, направив дуло ружья на Николая: двое других стоят у входной отпертой двери, просунув в избу свои двухстволки. Николай с Моисеем быстро соскочили со своих постелей и бросились на нападающих с целью обезоружить их. Раздался первый выстрел.... Заряд, к счастью, попал в потолок, не причинив никому вреда. Другим выстрелом нападающий, татарин Билял, из деревни Орталан, попал в Николая, на вылет прострелил ему бедро в средней его части. Лампа, поставленная разбойником на стол, опрокинулась и погасла: небольшая комната наполнилась дымом, больная жена Николая, окруженная 4 малолетними детьми, лежала в глубоком обмороке, получив несколько ударов нагайкой по голове и плечу. Пользуясь темнотой, Зееле выскочила в окно и, никем не замеченная, побежала к соседям звать на помощь. Моисей также прыгнул из окна, но упал к ногам трех татар, снова появившихся у окна. Сделанный по Моисею выстрел не причинил ему никакого вреда, так как заряд попал в стену. Поднявшись с земли, Моисей бросился бежать к дому, занимаемому арендатором хутора Безбайлон, Яновским, громко крича о помощи. Из трех сделанных по Моисею выстрелов один попал ему повыше поясницы, и пуля засела в верхних покровах живота. Раненый, не смотря на жгучую боль, успел разбудить Яновских, но обессиленный упал на дворе, не будучи в состоянии принять участия в борьбе третьего брата, Левтера, с одним из нападавших, который пользуясь темнотой, грабил в присутствии подстреленной им жертвы, всё, что попадалось ему под руку. С ношей разбойник направился к выходу, но встретился с уномянутым выше Левтером, который сделал по нем выстрел и, по-видимому, ранил уходившего разбойника, так как последний упал после выстрела и растерял часть награбленных вещей, в числе которых были карманные часы. Легко раненый разбойник, поднявшись, бросился бежать по следам своих товарищей, которые, после неудачных выстрелов по Моисею, громко звавшему обывателей хутора на помощь, скрылись в ближайшей опушке леса, где их поджидали лошади. Когда хуторяне-огородники, числом до 10 душ, сбежались к дому Николая, всё уже было покончено: Татары бежали, оставив на месте свалки только нагайку («Московские Ведомости», 19 апреля 1887 года, № 106, стр. 3, столб. 4). Конечно описанное нападение было вызвано прежде всего побегом девицы, но оно было усилено желанием девицы мусульманки принять христианскую веру и выйти замуж за христианина.

В 1887 году был командирован в Багдад англиканский миссионер доктор Соттен с целью подготовить почву для дальнейшей пропаганды англиканской церкви среди мусульман, так как врачу более открыт доступ в дома мусульман, чем всякому другому лицу. В январе 1890 года, в помощь Соттену прибыли сюда, командированные лондонским обществом «Church Missionary Society», две диакониссы, в качестве учительниц для предполагавшейся школы, и пастор Стильман. Одновременно с ними прибыл из Исфагани известный переводчик книг священного писания на персидский язык, миссионер библейского общества доктор богословии Брусс. Вскоре по прибытии этих миссионеров, двое из мусульман-прозелитов доктора Соттена, один персидский подданный, другой турецкий, были окрещены, причем таинство св. крещения было совершено публично, на виду у всех. Вслед за сим, турецкие власти не преминули арестовать не только новообращенного, но и всех тех лиц, дома которых посещал доктор Соттен. Число арестованных простиралось, как говорят, до 120 человек. Перешедший в христианство персидский подданный был также арестован здешним персидским консулом. В то же время, генерал губернатор приказал закрыть устроенный Соттеном приемный покой для амбулаторных больных. Арест новообращенных и других лиц произвел сильное впечатление на мусульманское население Багдада, возмущенное англиканской пропагандой среди своих единоверцев. Во избежание каких-либо неприятных последствий новообращенные были отправлены из Багдада: персидско-подданный в Хамадан, а турецко-подданный в Моссул. Дальнейшая участь их здесь неизвестна (Прав. Вест. 1890 г. № 72).

Мы упомянем еще о двух фактах в объяснение того, как трудно, при отсутствии надлежащим образом организованной миссии, устраивать жизнь инородцев, принимающих православие. Во время движения китайских подданных – калмыков (солоны, сибо и др.) из пределов Кульджи в Семиреченскую область в 1867 и следующих годах, один мальчик-калмык был принят в семью казака Софийской станицы и крещен под именем Григория. Казак имел в виду усыновить новокрещенного и отдал его в местное училище учиться грамоте. Отсюда он случайно перебрался в Ташкент и продолжал учиться в Ташкентском городском училище, где занимался с успехом столярно-токарным ремеслом. Затем он находился некоторое время при мастерской учительской семинарии. Принявший его казак не заботился о нем; юноша скучал и, наконец, отправился в г. Верный. Здесь он был принят туркестанским преосвященным Неофитом и пристроен во вновь устрояемом близь оз. Иссык-Куля, православном монастыре, но скоро оставил монастырь и где теперь, неизвестно... Другой взрослый калмык, после принятия крещения в той же Семиреченекой области, не был никем пристроен и пристроился на одной станции семиреченского почтового тракта ямщиком. Здесь он жил среди ямщиков-мусульман и служил предметом всевозможных издевательств со стороны последних, как человек, от своих отставший и к русским не приставший... Один из бывших учеников Перовского городского училища, киргиз Турганской области Кипчан Джуманыходжинов (Джуманов), в городе Кустанае принял христианство и стал теперь именоваться Алексей Петрович Степанов. С полгода тому назад он появился в Казани, поселился в учительской семинарии. Узнав случайно о таковом обстоятельстве, я написал ему маленькое письмецо с вопросами о прошлом его и намерениях в будущем. Он ответил мне: «Когда я жил дома, у нас между братьями являлись споры, или вообще разговоры про русскую веру Христову; они говорили, что принявший ее не может жить, как следует, а беднеет и пропадет. Но я им говорил, что я бы протерпел и ничего бы не было. С этими мыслями я в одно прекрасное время убежал в Кустанай и крестился. После крещения, в Кустанай приехал брат Асан, отец Машыка¹⁷⁶. Он не знал, что я крестился; а когда он узнал, что я крещеный, вызвал меня одного и стал говорить: «жалею тебя; теперь ты пропал, перейдя в русскую веру, потому что ты не можешь получить свою часть при разделе». Потом хотел свести меня домой, но я отказался. – Со мной крестились 30 человек, и нам уже киргизы не дают земли. Я об этом много хлопотал, но ничего не мог выхлопотать. Мои мнения были такого рода: я хотел из крещеных киргиз составить поселок, который был бы известен во всём Оренбургском крае, но не хватает сил. – Все киргизы, которые крестились со мной, остались в Кустанае; находятся видно и сейчас там у священника Ф.Д. Соколова, который обещался быть заступником всех крещеных киргиз. – Я в Казани живу в учительской семинарии, настоящих занятий у меня нет, а живу и занимаюсь сам чтением книг и другим. Я проживаю не с воспитанниками, а с кандидатами, т.е. окончившими курс в семинарии. Числа 17 августа я был у о. Василия Тимофеева; там был съезд братских учителей, и он меня отрекомендовал Машанову. Вы пишите, – был ли я у Малова протоиерея, но я его еще не знаю. Главный мой покровитель – директор Казан. учит. семинарии Н.А. Бобровников. Я весьма благодарю вас за ваши благодеяния мне. Я помню и буду помнить, не забываю и не забуду то, как вы мне помогали на одре болезни, когда я учился у Вас. Вспоминая про прежние добродетельства ваши и неоставление меня в настоящее время, молю Бога за ваше здоровье. Не забудьте меня! По получении письма я был в такой радости, что и нельзя представить себе, – думал, что не явился ли уж отец, воскреснув из мертвых. Из учеников, которые учились у вас, никто не крестился, кроме меня. Когда мы учились, товарищ наш, или ученик ваш, Балтай Кукламжаров, хотел также принять христианство, а теперь не знаю, где он находится; он говорил: «если я крещусь, то непременно найду учителя Илью Михайлов. Софийского». Мы с ним говорили, что постараемся оба найти его. Бог привел меня найти Вас, а он вероятно еще не крестился, а то бы и он нашел Вас».... По рассказам лица, впервые сообщившего мне известие о пребывании сего киргиза в Казани, он в ужасном угнетении; на одном клочке бумажки из-под пера его вырвались такие слова: «Господи Бoжe мой! Ведь уже четвертый месяц живу в Казани, таскаюсь по всем передним, кланяюсь всем канцелярским начальникам, а до сих пор не могу получить места. Я весь прожился, задолжал, я ж отставной, – того и гляди в какой части в яму посадят. Господи, Боже мой! Да разве я не русский человек? Я на всё гожусь разумеется».... В степь обратно вернуться боится и крещеных и не крещеных киргиз, – первых потому, что не выхлопотал им земли для поселения, а последних из-за мести и мусульманского фанатизма. У него есть свидетельство на звание учителя начального и приходского училища. По письму видно, что он довольно грамотный.... В таком затруднительном и невыгодном для христианства положении могут оказываться и другие новообращаемые из инородцев. Последствием же этого бывает то, что новообращаемый-одиночка становится потерянным для русского общества членом. Вот почему, может быть, и русская администрация наших окраин, населенных мусульманами, не поощряет обращений мусульман в христианство. Опасение волнений со стороны туземцев-мусульман не может не озабочивать администратора: должно принимать во внимание то беспомощное положение, в каком могут оказываться новообращаемые, особенно в тех случаях, когда число их довольно значительно – не один и не два, а целые десятки. Как пристроить их в местности, населенной сплошь мусульманами, от которых их приходится укрывать! Как затем устроить их семейную жизнь? Эти вопросы настолько существенно важны, что задуматься над ними должен каждый, кто посмотрит на факт обращения инородца мусульманина всесторонне… Без сомнения, эти затруднения удерживают многих инородцев-мусульман от принятия христианства. Мы уверены, что между женщинами-мусульманками нашлось бы не мало прозелиток православия, если бы перемена веры для них не влекла за собой опасности быть преследуемой со стороны мусульман. А как и где спастись от этих преследований? Ведь и знаменитый Казембек должен был после крещения уехать подальше от места своей родины... Что же делать таким инородцам, которые не отличаются дарованиями и даже неграмотны? Мы не говорим уже о тех случаях, когда к крещению прибегают инородцы с корыстною целью, но мы убеждены, что если бы русская православная миссия располагала такими же материальными средствами, как западные миссионерские общества, то успех православия среди мусульман был бы несомненный и большой. При достаточных средствах нашлись бы, прежде всего, образованные, хорошо подготовленные и преданные святому делу миссионеры, не только облеченные духовным саном, но и учителя, и врачи (мужчины и женщины). Материальные средства дали бы возможность нашим миссионерам обеспечивать жизнь новообращенных, устраивать приюты и вместе с тем учреждать в разных местах миссионерские станы и монастыри, с которыми можно бы связать тесною связью и новые русские поселения среди инородческого населения и т.д. И православные поселенцы на отдаленных окраинах наших не терпели бы тогда такой большой материальной и духовной нужды, как теперь, когда они в продолжение многих лет живут без священников, родятся и умирают иногда без христианского благословения и напутствия. У нас любят говорить и печатать, что русский народ лишен способности ассимиляции, что, наоборот, сами русские обыкновенно на окраинах теряют свои национальные черты, окиргизиваются, обурячиваются, объякучиваются¹⁷⁷ и т.п. Такое обидное для русского национального чувства нарекание ложно и опровергается русской историей. Русские всегда были превосходные колонизаторы и самые миролюбивые ассимиляторы. Весь север и восток Европейской России служит тому доказательством, но если в последнее время и встречаются такие факты, то они объясняются неблагоприятнымя условиями, в каких находятся русские поселенцы среди инородцев на окраинах России. Как не окиргизиться и не обурятиться простому добросердечному русскому человеку, загнанному нуждой, а иногда и недоразумением в неизвестную даль, за тысячи верст, где русского ничего нет, кроме имени «Россия» и русского начальства?¹⁷⁸ Если у бедных, разоренных переездом поселенцев, нет священника и церкви, нет русской народной школы (в Сибири), нет даже и народа-то русского, а кругом необъятные, чуждые русскому человеку, пространства, по которым скитаются разные инородцы, то надо еще удивляться, как при такой беспомощности русский человек совсем не пропадает. Нет... русская натура тягуча в лучшем смысле слова, вполне жизненная: и под киргизским халатом вы видите, сразу распознаете русского человека, и среди бурят вы отличаете родного человека. Там, где белоручка-европеец не проживет месяца, русский мужичек борется с холодом, голодом. болезнями, со всякою нуждою и не бежит, а глядит покорно в глаза нужде, силится побороть ее и – тяжело сказать – поборает! Говорим: тяжело сказать, потому что тяжело наблюдать эту горькую нужду, с какою встречается русский православный мужичек где-то там далеко – за Ташкентом, за Верным, около Иркутска и т.д., едет он с бедной семьей, с малыми ребятами за тысячи верст, куда – сам не знает, на какое-то новое место: в дороге похоронит ребенка, другого; иногда мать этих ребят хоронит в дороге даже своего кормильца-мужа, отца малых ребят и всё же тянется за земляками. Вот дотянулась до Ν, узнали, что нужно тянуться дальше к какой-то Дарье-реке или к Амуру, потянулись и доехали до нового, т.е. до голого места и устроили кое-как хижины. Приближается зима, а есть нечего... И вот за двадцать и более верст идет бедная мать часто с малыми детьми в ближайший город к русским и собирает копеечки и куски хлеба. Если не полураздетая, то полуразутая – в одних чулках, подшитых лоскутами холста, ходит она по дворам и собирает милостыню. Собранные куски хлеба она сушит и несет домой кормить свою семью. Кое-как пробиваются поселенцы первую зиму, питаясь дурно испеченным на камыше хлебом и перенося разные болезни от сырости, холода и голода... Но вот зима с ее дождями и холодами прошла: нужно сеять хлеб... Пашня – новь, скот рабочий (если уцелел) обессилел, обезножил, семян нет... Достали семян, посеяли, а сколько уродится? И так нужно бороться с нуждой еще год, а то и два и более, пока эти пионеры русской гражданственности не окрепнут. И среди таких-то невзгод православный человек не имеет даже и религиозного утешения: около них нет ни церкви, ни священника. Умирает больной, поедут в город за священником; но пока священник поедет – приедет, больной уже умер и т.д. Представьте положение русской администрации в этом случае – что тут делать? Помогают всем, что есть, даже деревьями из садов, поддерживают сколько есть средств, даже выше средств, ездят, успокаивают, ободряют, как могут... А как следует помочь и устроить – нельзя: денег нет... Вот картина без прикрас¹⁷⁹. Вот каков русский человек! В древности он подвижником был на холодном севере и востоке, таким же подвижником является он и теперь на юге, в Туркестане и под палящим солнцем... Поддержите его, устройте его так же, как некогда устраивали немецких колонистов на юге и юго-востоке России, и он отблагодарит заботливое правительство сторицей: он не убежит в другую землю, при первой невзгоде. А тогда, сами собой разрешатся многие такие вопросы, над которыми теперь и в разных направлениях трудятся русские администраторы на разных окраинах нашего обширного отечества¹⁸⁰. Тогда легче и вернее разрешится и главный вопрос об ассимиляции завоеванных инородческих стран, вопрос весьма сложный – вопрос об обрусении наших окраин. Если в понятие обрусения входит: и русский язык, и русский быт, и русский суд и всё прочее русское, не исключая веры, – словом, русский дух, то не должно упускать из виду ни одного из этих элементов, необходимо каждый из них поддерживать сообразно с общими административными принципами, не теряя драгоценного времени¹⁸¹. От успеха обрусения наших инородческих окраин зависит будущее России, а с тем вместе будущее спокойствие, может быть, всей Европы, всего христианского культурного мира, которому рано или поздно грозит опасность столкнуться с миром азиатским, т.е. китайско-индийско-мусульманским, потому что старинная борьба ислама с христианством далеко еще не окончена...

В первой половине настоящей главы мы указали путь, пo которому распространялось мусульманство, отвоевывая у христианства целые страны в Европе и Азии. На долю русского народа выпала трудная задача идти в Азию и восстановлять в этой части света христианство. В настоящее время от Казани до Карса, от Оренбурга до Ташкента, а отсюда через Верный до Омска и далее по Сибири до восточного Океана с одной стороны, а через Самарканд до Мерва и Хивы (Петро-Александровск) с другой, путь христианству уже намечен, – христианский крест через огромные расстояния светится в пустынях Средней Азии, не исключая и знаменитой Ферганской долины. Завоевания русских в Средней Азии начались с 1735 года, именно: в 1735 году был заложен Оренбург, переименованный с 1739 г. в Орск; в 1742 г. устроен нынешний Оренбург; в 1845 г. было выстроено укрепление Уральское (ныне г. Иргиз), а в 1847 г. основано, недалеко от устья реки Сыр-Дарьи, Раямское укрепление; в 1853 году был заложен нынешний Казалинск и взят штурмом Перовск; в 1860 году были взяты Токмак и Пишпек, а в 1864 году – города: Аулиэата, Туркестан и Чимкент; в 1865 году – Ташкент; в 1866 году – Ходжент и Джизак; в 1868 году – Самарканд; в 1873 году был занят, после славного хивинского похода, правый берег Аму-Дарьи и построен Петро-Александровск; наконец, в 1875 и 1876 гг., была занята и присоединена к России вся Фергана, бывшее Кокандское ханство, а затем, в 1884 году, была присоединена к России целая Закаспийская область с гор. Мервом. И на всём этом громаднейшем расстоянии, не смотря на малочисленность русских, голос русский не заглушался миллионами инородцев-туземцев. От нас зависит заполнять пустые огромные пространства русским народом, с которым и русский дух водворится и окрепнет в Азии. Мы находимся на пути древних азиатских завоевателей: Чингиз-хана, арабов, Тимура и Бабура. Значит, путь наш – верный, исторический... Но мы идем под другим знаменем... Как бы кто ни смотрел на это движение русских в Средней Азии, какие бы цели в этом не видел, никто не может отрешиться от мысли, что русские – христиане и что движение их в схраны среднеазиатские есть движение христианства в страны мусульманские. Завоевывая эти страны, мы не насилуем религии туземцев, но тем не менее ставим рядом с исламом христианство. Нет при этом открытой, активной борьбы ислама с христианством на почве чисто-религиозной, но борьба эта несомненно совершается на почве общекультурной. Какой исход будет иметь эта высокая, благородная (если можно так выразиться) борьба, – скажет время, но по чувству самосохранения мы не можем не желать победы русскому имени, с которым в данном случае объединяются для Азии различные элементы современной европейской (христианской) культуры. История оценит подвиг русских, их завоевания и деятельность русской администрации в Средней Азии, как она уже оценила походы азиатских завоевателей; история решит также и то, какая религия одержит верх в этой давнишней культурной борьбе – христианство или ислам; история же пусть служит и руководительницей для наших правителей в странах мусульманских. В настоящем очерке мы хотели только указать исторические факты, относящиеся к дорогому для каждого русского человека вопросу, как вопросу русско-христианскому.

В заключение настоящей главы мы приводим рассуждения пастора Хаури, изложенные в самом конце его любопытной книги – «Der Islam». Отказываясь от надежды на приобретение большего числа христианства среди мусульман, автор рекомендует западным миссионерам усилить свои труды по открытию среди мусульманского населения школ, больниц и торговых обществ, на возрождение христианства в исповедниках армянской, яковитской и несторианской церквей и, отчасти, на учреждение колоний европейских в мусульманских странах и наконец ставит вопрос: «Что выйдет из всех влияний западной культуры, что выйдет даже из христианского господства в странах ислама? Быть может, медленное, незаметное обращение мусульман в христианство? Пастор желал бы этого, по крайней мере, для одной части мусульманских стран, для тех именно, в которых ислам никогда не обнаружил всей своей силы, а для старых стран он ожидает гораздо меньшего. Последствием всех западных влияний будет, по его мнению, постепенное разложение мусульманского общества. Среди низших классов ислам, вероятно, еще долгое время останется господствующим и тогда, когда признают и усвоят вещественные выгоды христианской культуры; в высших же классах скептицизм и индифферентизм всё более и более будут возрастать и постепенно распространяться и на низшие классы, а последствием будет понижение нравственной силы; положение мусульман будет таким же, каково теперь положение гражданского общества в Персии; везде будет царствовать равнодушный индифферентизм, смотрящий на положительную религию как на нечто ненужное. Воскреснет ли из этого когда-нибудь новая жизнь? Один из лучших знатоков Персии, граф Гобино, считает это невероятным в Персии. Он говорит¹⁸²: «Удивительное множество догматических идей, употребляемых персианами, бесформенное, громадное накопление их образует слой мусора, смести который ничто не в состоянии, и который навсегда будет препятствовать всякому новому и полному учению. Это – болото, в которое невозможно твердо поставить кол, – болото, могущее поглотить все здания, какие вздумали бы построить на нем».

Но эта почва, однако, как кажется Хаури, не совсем безнадежна. Она имеет большое сходство с той, какую христиане нашли у древних народов. Люди не могли долго существовать без религии, и Хаури того мнения, что после века индифферентизма настанет день, когда христианство в состоянии будет обнаружить свою силу. Конечно оно тогда найдет опустошенную почву, не полные жизни народы, а усталых дряхлых людей. Что они воскреснут к новой жизни, кажется ему невероятным. Ведь христианство, и после своей победы над римской империей, не было в состоянии спасти древние народы от погибели, хотя жизнь их уже сильно была проникнута влияниями христианства. Оно преобразовало вновь вторгавшиеся племена; старые же преобразовать оно не могло. И народы стареют, как и человек; и для их жизни имеет смысл евангельское изречение: «не вливают новое вино в старые мехи». Итак, мусульманские народы, может быть, медленно исчезнут и уступят место более молодым, более сильным.

«Если позволено догадываться о будущем, лежащем в необозримой отдаленности, то мы, говорит пастор, могли бы возразить против этого взгляда. Такой ход вещей мы не считаем безусловно необходимым. Если уже ослабела физическая и умственная жизнь народов под влиянием нездоровых форм культуры, то этим еще не сказано, что эта потеря не заменима. Что древние народы не получали нового развития от христианства, зависело от того, что более сильные народы напали на их культуру, натиска которых они не могли выдержать. У восточных же народов вряд ли когда-нибудь будет дело с такими противниками. Да откуда им и взяться? Наплыву и продолжительному занятию их стран европейцами климат положил весьма определенные границы. Конечно, более чем вероятно, что османы мало-помалу исчезнут из Европейской Турции; их уже теперь едва полтора миллиона, а число это постоянно уменьшается. Подобное же явление и в Персии, где оседлое мусульманское население также убавляется. Но, что более сильные из мусульманских народов при новых, благоприятных условиях жизни, снова процветут, для нас совсем не невероятно. И теперь еще находится на лицо много естественной и умственной силы, – большая часть народов не вышла еще из детского возраста умственной жизни и почва их представляет всё еще неисчерпаемый источник богатства, так что для новой культуры есть и материальные условия.

Возможно поэтому надеяться, говорит Хаури, даже обязательно надеяться и сеять на надежду. Как бы ни было отдаленно то время, когда сознание, что «Мухаммед – посланник Бога» замрет на устах последнего мусульманина, оно настанет; но и тогда еще христианство будет единственной большой силой, призванной строить царствие Бога на земле».

В заключении своей интересной книги автор говорит: «Ислам – большая загадка для истории и приятное явление для тех, которые желали бы отрицать план и цель в истории. Однако, они не должны оставаться правыми; незнание наше, что задача ислама решена Провидением, не должно вводить нас в заблуждение относительно уверенности, что судьбой человечества управляет Высшее Существо, ибо отрывок исторического развития, нам известный, слишком не велик, чтобы определить значение каждого явления его для общего развития человеческого рода; что для нас непонятно, то не должно быть непременно и бессмысленно. Если мы в отдельных пунктах истории находим следы мудрой и милостивой Руки, управляющей путями человечества, то мы можем быть довольны и тем, чтобы обойти пространство, в котором нить истории для нас становится нераспутываемым клубком, и надеяться, что та рука его распутает. Если мы можем сказать, что то, что мы поняли в ходе истории, хорошо, то это нам дает повод думать, что и то будет хорошо, чего мы не поняли. А следы той управляющей Руки существуют; вера, что Бог управляет судьбой человеческого рода и приведет его к хорошей цели, снова подкрепилась появлением Того, со дня рождения Которого христиане считают свои годы.

Если же мы должны сознаться, что ислам для нас загадка, то разве, несмотря на это, история его для нас не стала более поучительной, чем в одном отношении? Разве она не живое свидетельство вечных законов нравственного порядка вещей, которые безнаказанно нарушать нельзя? Разве она не апология религии христианской, подобную которой перо человека не в состоянии написать?»

«Что религия есть первая сила в мире, это ясно доказывает история ислама. Обширная мусульманская империя основана на религиозных началах; из религиозных мотивов возникли самые большие творения мусульманской культуры. Без религии нет государства, нет науки, нет искусства; вообще нет культуры; история ислама учит нас этому на каждой странице.

Ηο далее: почему распался исламский мир? Мы имеем один только ответ: потому что ислам – ложная религия. И другие факторы, правда, содействовали распадению, но настоящий разоритель – сам ислам. Только карикатура веры в откровение Божие – он был причиной падения своих творений. Не редко думают, что можно все религии, проповедующие под каким бы то ни было видом три основания мысли ислама – единство Бога, божеский закон и будущее воздаяние – сравнить между собой и смотреть на догматы, свойственные христианской религии, как на бесполезный балласт. История ислама может нас научить, насколько неосновательно такое мнение; именно в этих догматах заключается сила, о которой не снится так называемому здравому уму человека.

И для ближайшей будущности христианских народов запада мы находим в истории ислама много утешительного. В жизни этих народов есть явления, заставляющие нас со страхом смотреть на будущее; на горизонте показываются предвестники тяжелых бурь; христианскому миру, кажется, предстоит большое преобразование всех положений. Но мы не можем согласиться с теми, которые в будущем ничего не хотят видеть, кроме падения и погибели. Пусть старое умрет: оно уступит место новой, более здоровой жизни. Мир, которому предстоит погибель, имеет совсем другой вид, чем наш; этому нас учит ислам. Христианство еще слишком мало связано с чувствами и мыслями западного мира, co всей его жизнью, чтобы не быть в состоянии спасти этот мир от гибели. Эти слова не должны оправдывать лень и легкомыслие, не видящие нигде опасности, а находящие всё превосходным; пусть они побуждают к терпению и постоянству всех верующих в покоряющую силу христианства и всё-таки падающих духом в борьбе с неприятными обстоятельствами! Нам, правда, не предстоит золотой век спокойствия и мира, – труд, беспокойство и борьба будут по-прежнему составлять обычный удел народов, однако, мы можем сохранять в себе уверенность в том, что жизнь христианского мира не есть лабиринт, как жизнь мира мусульманского, но что развитие наше, хотя по запутанным тропам, идет на встречу к хорошему концу»¹⁸³. Будем и мы верить, что ислам не преодолеет христианства и что Россия может служить в этом порукой для западного мира.

«Старинная борьба ислама с христианством продолжается и в наши дни, несмотря на усилия дипломатов»...

В 1881 году на берегах Нила в обширной египетской области – Судане¹⁸⁴ возникло среди мусульман восстание, которое быстро охватило весьма большую площадь и отличалось значительною напряженностью. Это восстание и составляет предмет настоящей главы.

Предмет этот очень мало известен русской читающей публике: что совершается вдали от нас, тем обыкновенно мы мало интересуемся. Кроме того с Суданским восстанием было бы трудно познакомиться даже и тому, кто заинтересовался бы им, так как в русской печати была только одна небольшая статья об этом в журнале «Дело» и две¹⁸⁵ статьи в «Московских Ведомостях». Мы следили за этим вопросом в продолжение нескольких лет, собрали всё, что могли собрать, привели разнообразные отрывочные сведения в порядок и старались представить дело в его настоящем виде. Таким образом первое, что можно сказать в защиту предлагаемого очерка, это – возможно полное воспроизведение очень сложного, запутанного и мало известного русскому читателю события, возникшего тринадцать лет назад. Мы старались представить дело так, как оно описывалось очевидцами, и говорить о нем словами очевидцев, чтобы нас не заподозрили в пристрастии; поэтому в нашем очерке встречаются много выписок из разных газет. Исследуемый вопрос такой щекотливый, что часто одно выражение может придать делу другую окраску.

Во-вторых, мы просим читателя обратить внимание на то, что описываемое восстание, хотя происходит вдали от России, должно иметь интерес и для русских людей. Живя в Европе, мы с напряженным вниманием следим за всем, что делается близь нас – в Германии, Франции, Австрии, Болгарии, но мало, почти совсем не следим за тем, что делается в Азии и Африке, что совершается в многочисленном мире мусульман, число которых в настоящее время далеко превышает цифру 200 миллионов. Для мусульман такое высокомерное и как бы презрительное отношение к ним со стороны высокообразованной Европы может быть и обидно, но зато очень выгодно. При отсутствии дипломатических агентов, без международных конгрессов и договоров, без печатной огласки того, что думается и чувствуется, мусульманский мир тоже не стоит в оцепенении, какое ему приписывает гордая Европа. Что не умерло, то живет, развивается и действует... И мусульманский мир не только живет, но расширяется и внутрено крепнет, не встречая помех со стороны европейских дипломатов. Ему приписывают косность, бессилие и ничтожную роль в культуре современного человечества. Но это не совсем так: уже одно то, что мусульманство продолжает успешно распространяться в Африке, в Китае и Индии, показывает, что ислам владеет своеобразною внутреннею силой, своеобразной культурой, которую он, без шума и реклам, поддерживает и с успехом распространяет. Не делая открытого вызова христианству, ислам потихоньку, под шум европейской дипломатической печати, упрочивает свое влияние там, где политика христианской Европы оказывается бессильной. Вот что каноник англиканской церкви Тайлор заявил на последнем съезде представителей этой церкви в конце 1887 года: «Христианские миссии в Индии и Африке делают гораздо менее успехов, чем миссии мусульманские, несмотря на то, что последние не располагают денежными средствами и не пользуются ни поддержкой, ни покровительством европейских правительств». В ответ на предложение подтвердить это весьма нелестное для англиканских миссионеров заявление положительными фактами, Тайлор напечатал в газете «Times» два письма, в которых, в подкрепление своих слов, приводит статистические цифры и рассказы африканских путешественников. Относительно Индии Тайлор действительно ошибся, сказав, будто мусульмане обратили там в свою веру, за последнее десятилетие, до шести миллионов индусов, – в действительности в магометанство перешло только три миллиона, – но зато в продолжение того же периода времени христианскую веру приняли всего-навсего только шестьсот индусов. Эта крайне ничтожная сравнительно цифра обращенных в христианство, по словам Тайлора, тем более поразительна, что Индия управляется христианскою нацией, не жалеющею ни денег, ни усилий, для распространения своей религии среди туземцев, и в интересах которой было бы противодействовать совращению индусов в магометанство. Сообщения Тайлора относительно Западной Азии и Африки заслуживают еще большего внимания. В Палестине, Аравии, Персии и Египте миссионерские общества истратили за последнее время около полумиллиона франков и обратили в христианство всего только одну мусульманскую девушку, да и та, по уверению Тайлора, оказалась слабоумною; что же касается Западной Африки, то английские миссионерства израсходовали там почти такую же сумму и стараниям слишком трех сот миссионеров удалось обратить в христианскую веру всего лишь 306 человек. В Сиерре-Леоне и на мысе Пальм ислам делает быстрые успехи. От Нила до Атлантического океана и от Средиземного моря до Экватора магометанство сделалось господствующею религией, а между тем, как заявляет Тайлор, распространителями его являются люди темные, необразованные, существующие подаяниями и не приносящие с собою ничего, кроме молитвенного ковра и Корана. В южных частях Африки христианская проповедь имеет более успеха и преимущественно к югу от Конго, но во всех других местах англиканские миссионеры, весьма сомнительной нравственности, сопровождаемые по большей части коммерсантами, навязывающими неграм свою отвратительную «водку», внушают к себе в туземцах более ненависти, чем уважения. Таковы в сущности факты, разоблаченные в отчете Тайлора, вызвавшем в Англии сильную сенсацию. Почтенный каноник находит более, чем странным, что английские миссионерства, чтобы собрать по подписке двадцать пять миллионов франков, ежегодно поступающих в их распоряжение, расходуют на это до 750 000 фр. Тайлор полагает, что его разоблачения принесут большую пользу интересам колониального господства Англии, так как мусульманскими подданными гораздо труднее управлять, чем язычниками. Успехи магометанства в Азии и в Африке подрывают интересы Англии: тем не менее, как замечает Тайлор в заключение своего отчета, достоин внимания тот факт, что в последнее время, среди чернокожих рас преуспевает религия, по всем признакам ныне уже вымирающая как в Европе, так и в Малой Азии («Times»)¹⁸⁶.

С другой стороны, европейцы привыкли с таким самомнением говорить о своих пушках и солдатах, что не допускают и мысли о сопротивлении со стороны каких-нибудь азиатцев или суданцев. Но это самомнение европейцев, поддерживаемое в них открытыми битвами со «скопищами бродяг», разбивается, когда дело доходит до настоящей борьбы за существование, до борьбы на жизнь и смерть. В истории суданского восстания есть тому доказательства. Несмотря на неоднократные разгромы египетских войск, предводимых английскими полковниками и генералами, гордые европейские дипломаты в конце 1886 г. порешили, что «скопища суданских бродяг» потратили всю свою силу и более не поддержат уже восстания; но от 25 октября 1887 г. в газетах было напечатано: «Позднейшие известия из Каира сообщают о сражениях, происходивших между гарнизоном Вади-гальфы, крайнего поста на египетской границе¹⁸⁷, и суданскими дервишами. В последнее время в Каире более не ожидали возвращения махдистов к наступательным действиям против Египта, во-первых, вследствие отступления египтян за третий нильский водопад, а отчасти также и в виду расстройства, в какое пришло ныне вызванное лжепророком движение. Полученные из Судана известия поразили каирское правительство тем большею неожиданностью, что в последнее время не было и речи о появлении каких-либо вооруженных скопищ в окрестностях Вади-гальфы, так как со стороны Суакима не осталось более и следов от грозной когда-то армии Османа Дигмы. Наступательные действия дервишей, производящих атаки на свой страх и риск, – как замечает газета «Independ. Belge», – не могут иметь тревожного значения для безопасности Египта, хотя каирское правительство и сочло нужным тотчас же усилить гарнизон Вади-гальфы, но они представляют немаловажный политический интерес в том смысле, что дают повод британскому правительству продлить военную оккупацию долины Нила»¹⁸⁸. По другому известию из Каира, напечатанному в Times’е «во главе собравшихся вблизи Сарраса¹⁸⁹ 5 500 дервишей находилось 17 эмиров. Количество египетских войск в Вади-гальфе достигало до 3600. Военные власти полагали, что двух батальонов египетской пехоты с несколькими орудиями вполне достаточно для того, чтобы защищать Вади-гальфу против нападения со стороны дервишей. Гораздо вероятнее казалось, однако, что дервиши постараются обойти Вади-гальфу и укрепиться где-либо ниже»¹⁹⁰. Со своей стороны мы заметим, что волнения дервишей охватывали собою обширную площадь внутренней Африки, а потому можем сказать, что описываемое восстание должно надолго остаться в памяти у европейцев, особенно у англичан, которым приходилось принимать непосредственное участие в подавлении его и терпеть нередко неудачи: восстание продолжалось и в следующие годы. В Брюссельской газете «Indepen. Belge» от 18 января 1888 г. напечатано, что «по всему побережью Красного моря заметно с некоторых пор глухое брожение, выставляющее своим знаменем Ислам, под влиянием которого, быть может, в самом cкором времени распространится по всей Восточной Африке и Западной Аравии фанатический военный клич нынешних суданских дервишей. На берегах Красного моря, везде, где только бьется мусульманское сердце, лелеется мечта о кровавом возмездии, поддерживаемая и вдохновляемая из Мекки носителями священных заветов основателя магометанства, неотступно проповедующими, что славное знамя Магомета не может исчезнуть с лица земли, а должно непременно если не покорить себе весь мир, то во крайней мере восстановить исконные законы Корана в тех странах, где люди до сих пор еще исповедуют Ислам». И эта проповедь, – по словам корреспондента, – встречает повсеместно единодушный отклик. В Мекке, Адене, Годейде, Суакиме, Сане, Сомали, Габабе и в других пунктах мусульманский фанатизм пробуждается и грозит христианам неисчислимыми бедствиями. «В Цейле стоявший на часах английский матрос должен был убить одного сомалиса, подкравшегося к нему, чтобы его зарезать; в той же местности шайка вооруженных сомалисов напала на караван и перебила всех погонщиков, везших товар, принадлежавший нескольким христианским купцам. Несколько дней тому назад, в Татжуре, – области, находящейся под протекторатом Франции, толпа мальчишек осыпала градом камней губернатора Обока, Г. Лагарда и сопровождавших его французских офицеров. В самом Обоке, в день Нового года, тот же губернатор, Лагард, послал арабам племени донкалисов несколько мешков с мелкими разменными монетами, но туземцы отвергли губернаторский подарок и, выбросив монеты в море, изорвали мешки и топтали их ногами в знак своего презрения к оказанному им представителем христианской страны вниманию. В Катше торговля невольниками ведется открыто, и мусульмане громко глумятся над лежащим на ней запретом. В Лагадже, на глазах английского губернатора Адена, местный султан задерживает караваны, облагает их произвольными контрибуциями, беспрестанно требует новых субсидий, оружия и провианта, угрожая, в случае отказа, вызвать поголовное восстание в стране против британского господства. В Йемене мусульманский фанатизм открыто поощряет грабеж и убийство. Встревоженное столь опасными для христиан симптомами брожения, британское правительство распорядилось заменить индийский гарнизон Адена солдатами из англичан, но и эта мера, по мнению корреспондента, не окажет англичанам пользы, так как с той минуты, как султану Лагаджа представится возможность безнаказанно задержать идущие в Аден караваны, – этот последний пункт останется без продовольствия»¹⁹¹... Мы удивляемся не появлению восстания в Судане, которое имеет свои raison d’etre, но тому, что европейцы (особенно англичане и французы) до сих пор не хотят понять настоящую причину восстания мусульман против европейцев-христиан, под власть которых они подпали. Разве мало имели уроков англичане в Индии, а французы в Алжире? Мусульмане, будучи побеждены и покорены, смиренно-фаталистично подчинятся и иноверной власти, но никогда они не забудут того, что над ними господствуют «неверные». Современная Европа так мало придаёт значения религиозному элементу в народной жизни, что на первый план ставит дипломатию, a о религии редко удостаивает и упомянуть, полагая, что всесильная дипломатия справится легко с религией; но может быть это находит какое-нибудь оправдание в современном состоянии Европы, но в Азии и в Африке, особенно там, где царит ислам, такой взгляд поведет к горьким разочарованиям. И русская печать, в большинстве своих органов, смотрит на дело также; но это – ошибка и ошибка серьезная, за которую можно впоследствии дорого, жестоко поплатиться¹⁹². Мы не хотим сказать этим чего-нибудь неприятного русским подданным-мусульманам. Они живут смирно и повинуются, насколько позволяет их религиозная совесть, но нужно понимать требования этой последней, чтобы не тревожить ее и чтобы в то же время не проглядеть того, что после трудно будет поправить. История России за древнее и новое время имеет достаточно данных для характеристики мусульманских ее подданных: во время всех почти войн с Турцией, там и здесь возникали волнения среди мусульман, которые обеспокоивали русские власти. Отсылая любознательного читателя за фактами к истории¹⁹³, мы приведем здесь следующий отзыв г. Юзефовича, высказанный им о русских татарах в 1883 г. «Вскоре по присоединении Самарканда и соседних с Бухарой ханств к России, Средняя Азия потеряла в глазах татар прежнее свое обаяние; между тем, возникшие приблизительно в то же время железнодорожные сообщения облегчили татарам сношения с европейским и африканским магометанским миром, куда и стала направляться новейшая ученая магометанская молодежь. Сношения эти не лишены уже и теперь политического оттенка: с помощью их в последнюю турецкую кампанию производились попытки политической агитации среди наших восточных магометан. Как ни слабы и неудачны были эти попытки во время минувшей войны, они не могут быть лишены значения в глазах предусмотрительного правительства, ибо агитация эта, потерпевшая полную неудачу в настоящее время, после первых шагов к сближению между приволжскими и забалканскими магометанами, может достигнуть и более серьезных размеров в те времена, когда эти сношения сделаются более прочными и постоянными, и хотя едва ли можно опасаться, чтоб она могла когда-либо привести приволжских магометан к идее о совершенном отложении от России, тем не менее, в случаях новых осложнений на востоке, она может создать серьезные затруднения правительству, отвлекая в свою сторону не только известную долю его внимания, но быть может и часть наших военных сил»¹⁹⁴. Ниже читатель встретится с фактами, доказывающими, что мусульманский мир не только продолжает жить, но и стремится осмыслить свою жизнь, совместимую с христианами-европейцами. Это стремление тем особенно важно, что оно отличается редким единодушием и горячностью, свойственною только религиозному чувству. Но несмотря на то, что религиозный элемент так очевидно проглядывает в жизни мусульман, европейцы, привыкшие не предавать религии особого значения в народной жизни, не хотят видеть его и в современных движениях мусульман. А между тем религиозное чувство мусульман не покойно даже и тогда, когда ничто не должно бы тревожить его. Так, наприм., с давних пор проживающие в русском городе Томске мусульмане еще недавно интересовались вопросом: как должны вести себя мусульмане, проживая в странах немусульманских? На этот неожиданный вопрос редактор татарской газеты «Переводчик» счел долгом ответить, хотя религиозные вопросы и не входят в программу его газеты, «что в силу основных начал ислама, где бы и при каких бы обстоятельствах ни было, мусульманин должен стараться быть честным, добрым и работящим человеком – это дает ему право на жизнь и спокойствие во всех частях мира и наоборот, дурные качества и леность не дадут ему ничего и на священнейших землях»¹⁹⁵.

Может быть, заданный редактору татарской газеты вопрос стоял в связи с мусульманским восстанием в Судане, начавшемся в 1881 г. под знаменем Махди, появления которого мусульмане всех стран ожидали, как последнего чрезвычайного посланника Божия, который должен восстановить царство ислама на земле перед кончиною мира. Многочисленные подданные России мусульмане знали и интересовались ходом суданского восстания. Еще в 1881 г. появлялись в газетах известия о религиозном брожении, охватившем арабские племена Северной Африки, и о появлении среди них проповедников, призывавших население к священной войне с неверными. Французское правительство серьезно беспокоилось тогда за свои африканские владения, и тунисская экспедиция имела, между прочим, целью пресечь доступ мусульманской пропаганде в пределы Алжира. Экспедиция эта достигла своей цели, по крайнем мере, французы считали восстание подавленным. Но успехи суданского Махди снова обеспокоили Францию, и английские газеты пугали им французов¹⁹⁶, хотя потом суданское восстание более всего доставило хлопот самим англичанам. В корреспонденции с Кавказа в начале 1883 г. сообщалось, что там ожидали пришествия на землю избавителя мусульман от ига неверных, т.е. Махди, который и всех немусульман заставит принять ислам, и что такие ожидания поддерживались сановными туземцами и распространялись муллами и кадиями, а газетные известия о появлении Махди в Судане «подливали огонь в пламя народных ожиданий, и мусульмане напряженно следили за событиями, совпадающими с учением мусульманских книг¹⁹⁷. В 1884 г. по Арской волости (Казанской губернии) расхаживали какие-то люди, мусульмане, обещавшие учение ислама в первоначальной чистоте, очистив его от наростов времени. У этих проповедников были в руках какие-то листы и газета на татарском языке... Когда сельские власти решили арестовать их, они произвели беспорядок¹⁹⁸... В туркестанском крае также были в это время проповедники, возбуждавшие смущение в умах мусульман именем Махди, хотя и не имевшие успеха, вследствие распорядительности местных властей: из одного города, например, такого проповедника русские власти в 1886 г. своевременно выпроводили к Бухарской границе под стражей, чтобы не дать ему возможности смущать туземное население, которое по дороге оказывало незваному проповеднику большое внимание. Нам рассказывали мусульмане же, что отправлявшиеся в Мекку и Медину мусульманские богомольцы – русские подданные – стремились по пути увидеть и поклониться Махди, уже действовавшему в Судане, а когда в газетах было напечатано, что суданский Махди умер, этому известию многие простодушные мусульмане никак не хотели поверить тогда... Это факт, и притом, естественный и понятный, так как основывается на религиозном (догматическом) веровании мусульман.

Осенью 1888 года, в г. Уфе задержаны были два башкира – Чувашев и Абдалов. Спрошенные о цели прибытия в Уфу, башкиры объяснили, что они приехали к муфтию, чтобы заявить ему и всему мусульманскому миру, что один из них Чувашев – «пророк Магди», а другой, Абдалов – «его апостол». Они говорили, что скоро настанет светопреставление, перед которым, согласно указанию Шаригата, должен родиться в России пророк Магди.

Спрошенный в качестве обвиняемого, Чувашев не отрицал того факта, что «он святой человек – пророк Магди». Звание это он, будто бы, получил после перенесенной им тяжелой болезни, когда почувствовал, что Бог посылает его своим пророком – «Магди для того, чтобы учить народ, как жить по закону». Ощутив себя одаренным милостью Божиею, он никому, однако, не открывал о своем назначении, занимался преимущественно чтением священных книг и только иногда учил неграмотных соседей жить пo Божьему закону, указывая на упадок веры. Товарища своего Абдалова, с которым познакомился лет 6 тому назад, Чувашев признал за своего апостола. Оба они явились в Уфу, в конце 1888 г., с целью открыться перед муфтием в том, что они посланники самого Бога. Чувашевым была подана на имя магометанского духовного собрания бумага следующего содержания: «Новый открытый выпуск – Пермский посол, оный же считается Магдием – святой муж башкир Чувашев, его товарищ святой апостол Ислама; мы оба объявляемся первоначально от Романской (?) России из Оренбургского края, через Оренбургское магометанское духовное собрание».

Обвиняемый Абдалов тоже выдавал себя за святого человека. Считая себя абсолютно безгрешным, он также занимался много чтением священных книг и, видя, как род людской погряз в грехе, вполне был убежден, что скоро настанет светопреставление. Он искренно верил в то, что Чувашев вместо Магомета заменяет теперь Магдия. Он публично заявил, что по временам слышит голос с небес, который твердит ему, что он последний из святых перед кончиною мира. Года же 3 перед этим голос этот будто бы известил его о предстоящем голоде в уфимской губ.

В качестве свидетелей были допрошены – оренбургский муфтий Мухаммедияр Шарипович Султанов и несколько башкир, однодеревенцев Чувашева и Абдалова.

Муфтий Султанов показал, что 3-го октября 1888 г., утром, в его квартиру пришли двое башкир. Один из них одет был в черный халат, и на голове была чалма. На вопрос его, что им надо – Абдалов, указав на Чувашева, сказал: «вот явился Магди», при чем ими передана была муфтию бумага, содержание которой уже передано выше. Просмотрев бумагу и заметив по разговору, что он имеет дело с людьми психически больными, а также хорошо зная, что по шаригату никто из святых не должен называть себя святым, Султанов выслал пришедших к нему башкир, не входя в дальнейшие с ними рассуждения.

Однодеревенцы Чувашева показали, что они его считают за человека, страдающего умопомешательством уже лет 9–10. Будучи очень религиозным, он постоянно упрекал своих односельчан за то, что они живут не по шаригату. За человека, одаренного особою святостью, Чувашев никогда себя не выдавал, а также не называл себя и посланником пророка – апостолом «Магди».

Свидетели – однодеревенцы Абдалова считали его за человека, хорошо изучившего священное писание. Они не отрицают того факта, что уже лет 15 Абдалов выказывал себя человеком психически-больным. Так, ходил иногда по деревне и кричал молитвы. Однажды он позволил себе таскать по базару в своей деревне на веревке самовар, бутылку и трубку, крича что от них грех. Тем не менее, за святого себя не выдавал.

Обвиняемые подвергнуты были клиническому исследованию и во врачебных отделениях уфимского и пермского губернского правления признаны: Чувашев и Абдалов страдающими сумасшествием, в форме меланхолии.

Товарищ прокурора, доказав виновность Чувашева и Абдалова в том, что они, выдавая себя за лиц, одаренных святостью, пытались произвести в магометанском населении волнение или уныние и, не отрицая того факта, что обвиняемые совершали свои беззаконные действия в состоянии невменяемости, полагал бы привлечь названных башкир по обвинению в совершении преступления, предусмотренного 938 ст. Улож. о наказ.

Уфимская палата уголовного и гражданского суда определила: башкир пермской губернии и уезда, каяновской вол., дер. Каяновой Ахметжана Таипова Чувашева, 47 лет, и уфимского уезда, бакаевской волости, дер. Бакаевой Фахрильислама Гатиутуллина Абдалова, 48 лет, – считать по суду оправданными¹⁹⁹.

В 1891 г. в Волжском Вестнике было сообщено, что в Казани появилась чрезвычайно вредная магомеганская секта, один из представителей который недавно фигурировал на суде:

«Вчера в судебной палате, с участием сословных представителей, рассмотрено дело крестьянина Шагабутдина Сайфутдинова, 29 лет, обвинявшегося по 274 ст. Улож. о Нак. Будучи последователем пресловутого вероучителя и основателя магометанской секты Ваисова, подсудимый был привлечен к ответственности за распространение вредного учения этой секты как в городе Казани, так и в Казанской губернии, путем посылки писем. Содержанием этих писем служат, между прочим, советы не платить податей, не судиться у мировых судей и не подчиняться их приговорам, так как они не представляют из себя законных представителей власти, не снимать шапки перед Русскими, не ездить с колокольцами, уклоняться от исполнения воинской повинности и пр. В тех же письмах сообщается, что муфтий продал мусульманскую веру и высказывается предположение, что мусульмане мало-помалу отпадают и впредь будут отпадать от истинной веры, и в 91 году будут окрещены уже четыре губернии. В виду того, что подсудимый нисколько не отрицал рассылки им писем, заключающих отрицание властей, свидетели не были допрашиваемы на суде. В начале заседания обвиняемый, ответив на два‒три обычные вопроса председателя, громко спросил: «Теперь я хочу знать, кто меня судит.» Председающий ответил. «Какой веры?» снова спросил сектант. Получив ответ и на этот вопрос, он громко заявил, что не признаёт такого суда. Вообще фанатик вел себя крайне дерзко и неприлично, позволял себе даже сквернословить, почему и был удален из залы. Суд приговорил его к лишению всех прав и к ссылке в отдаленнейшие места Сибири²⁰⁰.

На западе суданскими делами интересовались более²⁰¹, чем у нас в России, хотя и для русских это восстание имеет свой интерес: мы продолжаем еще двигаться в глубь мусульманской Азии и наши подданные мусульмане увеличиваются численно. Поэтому мы должны внимательно присматриваться к мусульманским восстаниям, в какой бы стране они ни происходили, потому что нравы и стремления мусульман в общем везде одни – и в Судане, и на Кавказе, и в Туркестане, не говоря уже о Бухаре и Хиве. «Несмотря на всё разнообразие образа жизни, начиная с кочевой жизни киргиза и туркмена и кончая городской, оседлой жизнью казанца или кокандца, исповедуемое всеми мусульманство наложило на всех одинаковый отпечаток, выражающийся в общности многих привычек, обычаев, воззрений и традиций»²⁰². В турецкой газете «Тарджумани хакыкат» в 1881 году было напечатано «воззвание ко всем мусульманам, приведеное на стр. 45–48.

Арабское слово «Махди» буквально означает человека, руководимого Богом, направленного на истинный путь. Встречается оно в истории ислама и как собственное имя; но в тесном смысле, по установившемуся у мусульман верованию, Махди считается определенною личностью, долженствующею явиться на земле перед кончиною мира для поражения Даджала²⁰³, т.е. антимухаммеда, и для окончательного восстановления ислама на земле. Хотя ожидаемый Махди должен, по верованию мусульман, явиться в Йемене, недалеко от Медины, тем не менее суданский Махди имел большой успех в принятой им на себя роли. Этому успеху способствовали, конечно, огромные малонаселенные пространства в Судане, малочисленность египетских гарнизонов в разных городах Верхнего и Среднего Египта, отсутствие правильных и удобных путей сообщения, но главным образом настроение суданского населения, вызванное полною внутреннею неурядицею, господствовавшею в Египте в 70-х годах текущего столетия. Суданское население питало общее недовольство к египетскому правительству за то угнетенное материальное и нравственное положение, в каком находились как оседлые, так и кочевые жители Судана. В Судане, по словам подполковника Стюарта, был целый класс чиновников, жалованье которых колебалось от 200 до 400 пиастров²⁰⁴, а обязанности их были очень ответственны и роль в местной народной жизни очень велика. Эти чиновники собирали подати с народа, и так как им предоставлялось действовать почти без контроля, то не мудрено, что они немилосердно притесняли население. Нередко можно было встретить баши-бузука, который, при жалованье в 200 пиастров (10 рублей), содержал двенадцать лошадей, двадцать слуг и большой гарем, и всё это – в местности, где одна вода для его скота стоит втрое дороже всего его казенного жалованья. Таким образом часто случалось, что жителям Судана приходилось уплачивать один и тот же налог раз по пяти, а правительственная казна от этого нисколько не становилась богаче. И по словам лорда Дифферина, смуты, разыгравшиеся в этой стране, должны быть приписаны в значительной мере плохой администрации и беспощадным вымогательствам египетских чиновников, живущих в Хартуме. Очевидец суданского восстания, генерал Гордон на вопрос о причинах восстания также отвечал: «Кто видел страшные злоупотребления баши-бузуков, тому не удивительно, почему Судан возмутился против хедива. Турки, черкесы и баши-бузуки грабили и притесняли население Судана». «В продолжение трех моих полномочий в Судане, – писал лорд Дифферин, – я употребил все свои силы на изгнание турок и черкесов. Но как только я уехал, турки и черкесы стали возвращаться в Судан толпами, система баши-бузуков была снова восстановлена, моих чиновников стали преследовать, и населению снова пришлось выносить все гнусные насилия турецкой администрации»²⁰⁵. Автор статьи «Религозная война в Судане», описывая материальное положение суданского населения, говорит, что в Судане обложено решительно всё, что за каждую безделицу, какою владеет и какую производит суданец, за каждый свой шаг, за каждое движение он обязан платить; так что глазам путешественника представляется ужасающая картина грабежа, систематически производимого среди населения, которое если и сохранило способность жить и размножаться, а не перемерло поголовно от голода и страданий, то этим вызывает крайнее удивление у постороннего наблюдателя. Словом, в Судане во время описываемого восстания был не только обложен таксой каждый безусловно предмет, но многие предметы подвергались обложению четырьмя и даже пятью налогами различных наименований. Положим, земледелец вздумал вести свое зерно на рынок. Он должен сначала уплатить всю причитающуюся с него поземельную подать, а также всю, падающую на него и на членов его семьи, подушную подать и, наконец, все налоги на дом и на различные предметы хозяйства и на орудия производства. Если хотя одна из этих уплат не сделана, или сделана не сполна, земледелец не смеет и тронуть свой товар. Последний должен лежать неприкосновенным, под присмотром нарочно для того приставленных людей (каких именно – будет сейчас объяснено). Кроме того он, – тоже прежде вывоза товара, – должен уплатить за колодезь и вообще за водопровод, или, лучше сказать, за орошение. Каждая водопроводная труба, каждая канава и каждое колесо обложены таксой сами по себе, независимо от общего налога на колодезь. Прибыв на базар, земледелец должен уплатить за право ввоза товара в город, за место на рынке и за право производить торговлю. Подобным образом было обложено всё, как в городах, так и в деревнях, у оседлых и кочевых жителей и даже в пустыне. Кроме того, всё население было обязано уплачивать подушную подать, низший размер которой составлял 50 пиастров (2 р. 50 к.). Эта подать с кочевников взыскивалась обыкновенно при помощи баши-бузуков. Каждое кочевье было обязано вносить известную, объявленную ему правительством, податную сумму, и для сбора ее с населения среди последнего устраивались баши-бузуки, оставаясь там до уплаты кочевниками сполна назначенной суммы и живя всё это время на счет населения. От своих хозяев баши-бузуки вымогали себе самое лучшее содержание и присваивали всё, что им нравилось, как из вещей, так и из скота. Таким образом население платило в 20 и даже 30 раз более того, что следовало. Кроме того баши-бузуки распространяли свои права на жен и дочерей кочевников.

При сборе таких тяжелых податей, сборщики считали первым средством принуждения к уплате бич из жил гиппопотама, а когда это средство не действовало, тогда неисправному плательщику обвязывали веревками пальцы и вешали его за эти веревки; или же клали его, обнаженного до гола и связанного по рукам и ногам, на раскаленный песок в полдень, выбирая для этого более открытое место. И это были официальные меры взыскания податей. Исполнители правительственных распоряжений делали еще более тягостными эти меры; произвол их не имел границ и проявлялся в варварских формах; грабили безжалостно и беззастенчиво все – и высшие и низшие, и гражданские и военные чиновники... Вот пример правосудия суакимского губернатора Риза-паши: сорок бедуинов получили от генерала Гордона значительную сумму в вознаграждение за понесенные ими от мятежников убытки. Риза-паша узнал об этом и потребовал возврата полученной суммы, но бедуины отказались уплатить деньги. Тогда губернатор приказал схватить их, заковать в цепи и запереть за загородку при входе в его дворец, т.е. совершенно открыто, у всех на глазах. Тогда бедуины внесли 2 000 долларов, но Риза-паша требовал сполна всю сумму и не отпускал мирных своих пленников, которые обязаны были кормиться в своем заключении на свой счет. Другой пример: один араб украл у своего соседа корову. Последний уличил его, и судья велел ему возвратить украденное. Но так как он давно уже успел корову продать, а деньги, за нее полученные, издержать, то тот же судья присудил взыскать с него, в наказание, две коровы, или стоимость их деньгами и сверх того еще % и проценты на % до тех пор, пока вся сумма не будет уплачена. Несчастный собирал деньги, но так как он был бедняк и к тому же имел большую семью, то уплатить постоянно нараставшую сумму долга ему не было возможности. Время шло, долг рос с едва постижимой для незнакомых с тамошними законами быстротой и скоро достиг невероятной цифры 100 коров. Опять взыскание, опять судейский приговор, гласивший на этот раз, что вор и несостоятельный должник с сыновьями своими должен сделаться рабом своего кредитора, а его жена и дочери заниматься проституцией. Одна из дочерей, чтобы избежать такой горькой участи, вышла замуж за европейца. Но когда муж ее умер, она вынуждена была снова обратиться к тому же, судебным порядком навязанному ей позорному ремеслу²⁰⁶...

Одновременно с недовольством суданского населения на египетское правительство за тяжелые налоги и бесчеловечное вымогательство чиновников, в Судане были сильно возмущены работорговцы за стеснение их бесчеловечного промысла. Под влиянием Англии, в Каире еще в мае и июне 1881 г. обсуждался официально вопрос об отмене на всей египетской территории невольничества и работорговли²⁰⁷. Между Англией и Египтом была заключена конвенция, согласно кοтοрοй торговля невольниками отменялась. Для частных компаний последний срок был назначен в Египте в 1884 г., а для всего Судана в 1889 г. С общечеловеческой точки зрения, подобное решение заслуживало полного одобрения; Англия, растроганная жалобами Ливингстона и сэр-Бартль-Флера, основала «African Civilisation society» для борьбы с невольничеством. Английское правительство сначала обратилось к представителям туземных суданских племен, которые покровительствовали торговле, или сами занимались ею, и всеми способами старалось убедить их отказаться от этого занятия. К этой же цели представители Аиглии стремились и дипломатическим путем. Имам Маскатский, по настоянию дипломатов, обязался не заниматься торговлей невольниками... Но, как скоро в Англии убедились, что все эти усилия не приводили к окончательному результату, тогда было решено не позволять человеческому товару достигать рынков, полагая, что если «не будет товара, то вывоз сам собой прекратится». Однако не так было легко искоренить промысел, который насчитывал сорок веков своего существования. Гордон и Бекер хотя и достигли некоторых незначительных результатов в этом деле, но в то же время они раздражали могущественные гнезда работорговцев и вызвали у них сильное недовольство против правительства хедива²⁰⁸. В числе наиболее ожесточенных было племя Боггарасов, уже двенадцать веков содержавшее на Белом Ниле многочисленные работорговые конторы в Кордофане и Дарфуре, а именно: близ Эль-Обейда и Шакки. Боггарасы решились отомстить египетскому правительству за уничтожение работорговли: они первые подняли в Судане знамя бунта, купили оружие, вооружили рабов и повели их сражаться за сохранение рабства²⁰⁹. Тем же побуждением руководился первоначально и знаменитый впоследствии полководец Махди, Осман-Али-Дигма. Еще его дед, турецкий купец, торговал невольниками, имея главную свою контору в Суакиме, на западном берегу Красного моря. Из этого порта, в начале настоящего столетия, главным образом и вывозились невольники на аравийский берег. По смерти деда и отца, Осман, вместе с братом своим, наследовал довольво большую торговлю европейскими бумажными товарами, оружием и «черною костью», т.е. рабами. Кроме главной конторы в Суакиме, торговый дом братъев Дигма имел агентства в Джедде, Кассале, Бербере, Хартуме, Сенааре, Эль-Обейде и Дарфуре. Подвижный от природы, Осман большую часть времени проводил в разъездах по окрестным местам и познакомился во время своих путешествий с зарождавшимся восстанием суданцев. Это было в конце 60-х годов, когда торговые дела братьев Дигма стали приходить в упадок. Вмешательство английского правительства в торговлю невольниками довело до совершенного падения эту фирму: британский крейсер на пути от Суакима к Джедде отнял у кампании Дагма один или два экипажа невольников. Англо-египетская конвенция против торговли невольниками окончательно вооружила против египетского правительства всех суданских работорговцев²¹⁰. Осман Дигма решился на мщение за окончательное разорение своей торговой фирмы. С этою целью он созвал к Суакиму некоторых из своих друзей на тайное совещание и в длинной речи своей к ним обличал союз мусульманского (египетского) правительства с христианскими (европейскими) государствами и считал воспрещение торговли невольниками разрушением всей суданской торговли, в которой «черная кость» составляла самый выгодный товар, бывший в большом спросе. Он предлагал обезоружить в ту же ночь суакимский гарнизон, провозгласить независимость Судана и тотчас же пригласил своих друзей к присяге на Коране, уверяя, что все племена восточного Судана будут на их стороне и окажут их делу поддержку. На это один из присутствовавших заметил, что лучше было бы предварительно войти с законным заявлением о своих нуждах к египетскому хедиву Измаилу-паше, но Осман возбужденно воскликнул: «Он – франк; он изменил своей религии; он с христианами за одно замышляет уничтожить завет ислама, а христиане стремятся освободить наших невольников с целью самим завладеть и пользоваться ими». Раздраженный недоверием к себе и несочувствием к своему воззванию, Осман старался устрашить своих друзей ожидающею их со стороны христиан участью, осыпал их проклятиями, называл трусами и изменниками отечеству и религии... Но попытка Османа не имела успеха. Поэтому он удалился из Суакима и провел следующее затем время в странствованиях по Судану до Хартума и далее, выжидая благоприятного для задуманного им мщения времени. Такое время наконец наступило: в 1881 г. в Судане выступил Махди, и Осман поспешил присоединиться к нему; тогда же примкнули к Осману и суданские племена, как он заявлял об этом на тайном совещании близ Суакима²¹¹.

Что вмешательство египетского правительства, под давлением английской дипломатии, в дела суданской работорговли имело большое влияние на суданское восстание, поддерживало его, – видно и из того, что Гордон-паша, тотчас по прибытии в Хартум на генерал-губернаторский пост, обратился к суданскому населению с успокоительными прокламациями, текст которых приведен ниже.

Так как на мусульманском Востоке религия весьма близко соприкасается со всеми сторонами народной жизни, то было не трудно и к торговому делу примешать религию; тем более, что рабовладение освящено Кораном и, следовательно, будучи делом выгодным, не было противно религии; между тем эта торговля была воспрещена под давлением со стороны «неверных», а потому у мусульман могло усилиться чувство недовольства к европейцам и тем поддержать восстание.

Русский путешественник по Востоку г. Елисеев говорит, что последние восстания туземного населения на Востоке – не простые восстания, а результат глухого протеста, давно уже вырывавшегося из глубины Востока в ответ на то невыносимое для туземцев положение, какое занял там европеец, наступивший железной пятой на самые дорогие и близкие их интересы. Куда ни посмотришь на востоке, везде европеец занял первенствующую роль, везде перед ним стушевался исконный туземец, ставший рабом пришедшего из Франгистана гяура. Достаточно назвать Турцию, Египет и Персию, не говоря уже об Алжирии и Тунисе, чтобы понять, как властно распоряжается уже давно европеец на Востоке, ставшем для него обетованной страной. Высасывая последнюю кровь из туземца, захватывая в свои сильные руки его жизненные крохи (напр. табачная монополия в Турции, хлебная – в Нижнем Египте), европеец забыл, что имеет дело с многомиллионным народом, до фанатизма преданным старине, до глубины души ненавидящим гяура, но бессильным пo его разрозненности и тщетно скрежещущим зубами под игом ненавистного повелителя... Но общее горе сближает разрозненные партии; страшная нужда и горячее стремление освободиться от непрошенной опеки и гостей, занявших место порабощенного хозяина, сделали дело и на Востоке, и люди, связанные общею ненавистью, получили возможность объединиться под знаменем ислама – лучшим палладиумом для магометанина – в один религиозно-политический союз, его целью стало освобождение во что бы то ни стало от ига гяуров, а девизом – иезуитское правило: «цель оправдывает средства»²¹².

В объяснение мусульманской вражды к христианской Европе должно сказать, что недовольство мусульман на европейцев не было частным проявлением национального чувства только египетских мусульман, – это недовольство было отражением «панисламских» стремлений, зародившихся среди мусульман уже давно, но принявших более определенную форму и более решительный характер особенно после русско-турецкой войны 1877 года. В берлинской «Национальной Газете» от 4-го мая 1881 г., между прочим, было напечатано, что неудачи Турции в этой войне сильно раздражили мусульман всех стран. В Аравии, Индии, в Африке возрастало недовольство на турецкого султана за его бессилие в столкновении с Европой и за уступки его последней. Сознавая исключительное положение ислама среди европейских держав, мусульмане разных стран начали думать о самопомощи и общем мусульманском союзе, имевшем целью освободить мир ислама из оков, наложенных на него европейцами. В Индии английское правительство обнаружило следы тайного союза, стремившегося к низвержению английского ига и к соединению с мусульманами Азии, Африки и Европы. Заговорщики хотели начать дело освобождения ислама с умерщвления английского наместника и разграбления английских купцов... «В Европе, говорилось в «Национальной Газете», имеют весьма недостаточное понятие о тысячах средств и путей, которыми поддерживают между собою связь отдельные части магометанского мира; но на индийских базарах всегда имеются точные сведения обо всём, что происходит в Константинополе, и всякий удар, нанесенный здесь исламу, отражается и в Индии. С другой стороны, в Константинополе никогда не было недостатка в приверженцах старых преданий о том, что спасение ислама заключается в нем самом, каковое убеждение разделял и сам султан, который состоял будто бы членом тайного союза «Сасим» (?), распространенного в Европе, передней Азии и Северной Африке. Но связь между мусульманскими фанатиками Северной Африки и Константинополя также случайно была открыта, и Тунисский вопрос принял серьезное значение в глазах французских государственных людей, которые опасались, что Франции придется снова завоевать Алжирию и ожидали всеобщего восстания среди африканских мусульман²¹³. В 1881 г. в турецкой газете «Тарджумани Хакыкат» было напечатано приведенное выше воззвание: «Единство Ислама – наша непреложная исповедь! Нет сомнения, что этот спасительный клич встретит отголосок во всех населяющих земной шар последователях ислама» и т.д.²¹⁴.

Опасения французских государственных людей сбылись: в 1881 г. мы встречаем известия о восстании в Тунисе и Алжире, в Азиатской Турции, Персии, в Египте и даже в Аравии, близь священных городов Ислама ― Мекки и Медины, на которые мятежники делали открытые нападения²¹⁵. В 1891 году, по словам Правительственного Вестника²¹⁶: Телеграфные сообщения о восстании, вспыхнувшем в Йемене, в Аравии, произвели в Константинополе удручающее впечатление. Аравия принадлежит к разряду тех азиатских владений Турции, на которые не польщалась до сих пор ни одна из европейских держав, постепенно производящих уже столько лет дележ турецкого наследства. За то нигде еще стремления местного населения к политической независимости от Константинополя не проявлялись до сих пор в такой резкой форме, как в той же Аравии, туземное население которой давно уже тяготится господством в их земле турецкой администрации. Вследствие отдаленности политического центра турецкого властвования и нерадения турецкой администрации, восстания арабских племен приняли периодический характер. В газету «Weser Zeitung», от 16-го июня, пишут, что было бы неосновательно приписывать вспыхнувшему в Йемене движению серьёзное значение, хотя в турецких оффициальных сферах несколько удивлены тому, что арабские кочевники, боевое снаряжение которых отличалось до сих пор первобытной простотой, оказались теперь вооруженными скорострельными ружьями новейших усовершенствованных систем. По сведениям берлинских газет, виновник восстания шейх Саффедин находился в близком родстве с йеменским султаном Абдул-Рахманом, которого Абдул-Азис лишил престола в 1867 году. Саффедин предъявил права на йеменский престол. Шейхи прочих арабских племен, находившихся в вассальных отношениях к йеменскому султану, сделались с шестидесятых годов вассалами Порты и хотя не платили ей повинностей, тем не менее были обязаны поставлять рекрут турецкой армии. В Константинополе, как сообщают газете «Berl. Tagebl.» от 16-го июня, полагают, что восставшие арабы, вооружение которых так еще недавно состояло из кремневых ружей, пользуются поддержкой какой-либо из чужестранных держав, так как иначе нельзя и объяснять себе появления у них ружей новейших образцов и систем и усовершенствованных полевых орудий. Если подтвердится позднейшее известие о том, что турецкое правительство решило неотлагательно отправить в Аравию десятитысячное войско, то явится и основание к прямому заключению, что в турецких военных советах придают восстанию в Йемене серьёзный политический характер. (Правит. Вестн. 1891 г. № 124). Во всех этих восстаниях проглядывало одно общее недовольство на турецкого султана за его податливые отношения к европейцам. Улемы г. Кайруана (близь Туниса) обращались с прокламацией к мусульманам Египта и Индии, которою просили своих единоверцев о помощи деньгами, оружием и провиантом их священному городу, «который еще никогда не был осквернен присутствием на нем неверных»²¹⁷. Бейрутский корреспондент газеты ,,Dedats» писал, что «у них печать в то время приняла такое значение, какого она не имела уже нескольких лет; в Бейруте издавалось много арабских газет, кроме газет, получаемых из Египта. Особенно между ними были известны две арабские газеты: «Хеджаз» и «Борхан», которые обе были наполнены бранью на Францию. Первая газета сделалась органом вожаков военной партии в Египте, а вторая – имея своим редактором фанатического шейха знаменитой каирской мечети Эль-Азхар, Махмуда-Хамзи, поддерживала широкие сношения с Сирией и была весьма распространена между мусульманами»²¹⁸. В газете «Times» в июне 1881 г. было напечатано, что движение против французов на всём севере Африки и в Сахаре было возбуждено арабскою газетою «Мостакель» и эмиссарами братства Сенуси, агитировавшими от оазиса Джербуб до юга Триполи²¹⁹. Об этом братстве известно, что еще в 1837 году Сейид-Мухаммед-ас-Сенуси учредил в Африке особое религиозное братство, в основу которого был положен религиозный протест против европейцев и европейской цивилизации, охватившей своим влиянием многие страны ислама, и охранение от этого влияния тех стран мусульманских, которые еще не заражены европеизмом. Нетерпимый до фанатизма, Сенуси не делает различия между христианами и мусульманами, если последние заражены духом европеизма; удар направляется против тех и других, чтобы освободить мир ислама из сетей христианской Европы. «И турки и христиане – это собаки одной породы. Мусульманин Геджаза, как и Судана, мусульманин Месопотамии, как и томящийся в рабстве у москова бедуин и Туарег, занзибарец и туркмен, все – дети одного ислама – станут под знаменами Махди, когда он соберется покорить мир» – говорит сенусит. Но это будет тогда, когда весь мусульманский мир проникнется идеей священной войны с христианами, когда у всех мусульман будет одно общее желание восстать на защиту ислама и когда для победы над врагами настанет благоприятный момент, обещающий успех делу. По учению сенуситов, – этих иезуитов ислама, – цель оправдывает средства в деле освобождения ислама от его врагов – европейцев. По словам г. Елисеева, сенуситы образуют многочисленную патриотическую лигу с 25 миллионами членов, дышащих ненавистью к неверным... «Ненавидеть гяура – будь то христианин или еврей – не быть в обращении с ними, и даже не говорить – вот первый девиз сенусита; убивать, грабить и делать всякие насилия гяуру, чем возможно вредить ему, его достоянию или семье – великая заслуга для сенусита»... Такие подлые убийства, как убиение путешественников Дюпера, Бермана, m-llе Тинне и целой экспедиции полковника Флаттера, изрубленных в Сахаре, Шарля Губера, застреленного собственными проводниками, графа Парро, убитого недалеко от Занзибара и друг. – всё это подвиги, высоко ценимые сенуситами... Для достижения великой цели мщения гяуру можно лгать ему и нарушать свою клятву, данную ему, или его семье, можно действовать подкупом, изменою, насилием, даже честью своей дочери или жены. «Ты весь должен дышать местью и ненавистью во имя Аллаха; годы греха простятся во имя минуты отмщения». Благодаря такому учению, столь подходящему к известным принципам ислама, воззрения сенуситов охватили быстро весь Восток, грозя прежде всего окончательным разрушением разваливающейся и без того империи Османов. Глава сенуситов имеет свою армию, оружие и огромные материальные средства, которые он должен увеличить еще во сто раз, чтобы с большим или меньшим успехом вступить в борьбу с неверными. Увеличение этих средств составляет второй принцип учения сенуситов, которому они следуют с такою же охотой, как и первому. Всякий поступающий в союз, должен прежде всего отречься от мира и повиноваться лишь единому духовному повелителю правоверных, Махди Джербубы; от почитания других авторитетов, даже падишаха и закона, он освобожден. Всякая роскошь и украшения воспрещаются сенуситу; он должен принести их в жертву великой идее, и только оружие, которым он будет истреблять христиан, может украшать драгоценными металлами и камнями. Запрещено сенуситу употребление не только вина, но в некоторых случаях кофе и табака; дозволен чай, но без сахара, приготовляемого проклятыми руками гяура. Он обязан вносить ежегодно не менее двух с половиной процентов со своих доходов в кассу великого союза, помимо тех пожертвований и известной части в наследстве, которые ему предоставляется уделить. Огромные склады союза принимают во имя Божие даже пожертвования натурою и живьем; рабы, также как и верблюды, принадлежащие союзу, отмечаются каленым железом, и клеймо с именем Аллаха служит для них лучшею защитой. В оазисах Сахары и Ливийской пустыни пасутся сотни и тысячи различных животных, посвященных Богу и союзу; там же сохраняются и огромные запасы, собранные во имя Божие²²⁰.

Редактор русско-татарской газеты «Переводчик», по поводу статей названного путешественника, заявляет: «Что орден дервишей или мюридов, имея целью борьбу и истребление европейцев, мог зародиться в Африканской пустыне, в этом нет ничего невозможного. Целое столетие европейцы опустошали этот континент, вывозя в неволю миллионы его жителей (?). До сих пор во всех частях Африки, страны преимущественно (?) мусульманской – европейцы являются алчными эксплуататорами, так что Европа и европейцы представляются туземцам с крайне невыгодной стороны. Сынам пустыни не безызвестны дела европейцев на берегах Западной Африки²²¹. На памяти у них, должно быть, живо рисуются войны в Алжирии, где французы душили дымом арабов, укрывавшихся в недоступных пещерах. Наконец сказания и предания африканского мусульманства о жестоком поголовном изгнании арабов из Испании, в понятиях и воззрениях простолюдина²²², должны нелестно рекомендовать и современных европейцев. Таким образом не трудно объяснить появление в пустынях Сахары, еще малодоступной и неизвестной, учения или ордена в целях борьбы с врагом европейцем»²²³.

Ненависть к европейцам вообще, и к англичанам в частности, появилась в высших слоях египетского (собственно – каирского) населения, раздраженного вмешательством европейцев и главным образом англичан в дела управления Египтом, а равно и присутствием в египетской армии черкесов и баши-бузуков, пользовавшихся служебными преимуществами перед туземцами. Еще в министерство Беконсфильда, представители Англии в Египте начали давать хедиву настойчивые советы по части управления страной и преимущественно по части египетских финансов. Вмешательство английских представителей в дела внутренней жизни Египта систематически направлялось ими к установлению английской опеки над Египтом. Между тем мало-помалу и среди египетского населения начали проявляться идеи национализма, которые потом переносились на сознание прав туземцев в сравнении с пришлыми европейцами. Особенно это сознание было сильно у молодых офицеров из арабов, тяготившихся гнетом со стороны турецких и черкесских офицеров, которые имели служебные преимущества перед первыми. Недовольство их постепенно росло, пока наконец не созрело до решимости заявить протест против такого порядка дел.

Таким образом перед появлением Махди в Судане были недовольны все. Масса населения страдала от угнетения и разорения со стороны низших чиновников; высшие классы тяготились преобладанием чужеземцев и вмешательством европейской политики в дела Египта, а работорговцы роптали на запрещение торговли «черною костью». Оставалось объединить интересы всех недовольных сторон, и это сделал Махди, объявивши себя защитником интересов суданского населения и врагом европейцев. Почва для него была вполне готова, и он с успехом принялся за выполнение новой своей роли, в которой автор «Религиозной войны в Судане» находит сходство у Махди с основателем ислама²²⁴.

В ноябре 1881 года начался 1299 г. мусульманского летосчисления, последний год тринадцатаго столетия существования ислама на земле. Мусульмане трех частей света – Европы, Азии и Африки верили, что тогда появится на земле чрезвычайный посланник Аллаха, чтобы обновить в мусульманах ослабевающую ревность к их вере, сообщить исламу первоначальную (кораническую) чистоту и могущество времени самого Мухаммеда. Надежда на возрождение религиозного и политического значения ислама на земле побуждала в это время мусульман ожидать чего-то необыкновенного и важного для всего человечества. В корреспонденции с Кавказа в «С.-Петербургские Ведомости» в начале 1883 года сообщалось, что «наступивший 1300 г., по мусульманскому летосчислению, должен был, по убеждению мусульман, ознаменоваться давно ожидаемыми ими важными событиями. Ожидания эти, занимая в настоящее время, более чем когда-либо, умы всех правоверных, вытекают из пророчеств, написанных в старых книгах и новейших, вывезенных хаджиями из Константинополя, под названием «машарикульанвар», и заключаются в скором пришествии мессии под именем Махди, который, освободив мусульман от ига неверных, не только восстановит во всём блеске могущества мусульманские царства, но и принудит все остальные народности принять ислам»²²⁵.

Под влиянием таких надежд, господствовавших среди мусульман, и заявил о своей чрезвычайной миссии суданский Махди. Араб по происхождению, Махди был младшим сыном бедного плотника, жившего на острове Белого Нила, в Донгольской области Судана и носил имя «Мухаммеда». По одному рассказу, отец Махди, обремененный большим семейством, отправил его в Сеннаарт к своему брату, который принял к себе бедного племянника и хотел научить его кожевенному мастерству, которым занимался сам. Но племянник был недоволен дурным обращением дяди, убежал из Сеннаара в Хартум и поступил там в общество дервишей «кадрия». Здесь он научился грамоте и письму и ознакомился с мистическими учениями ислама. Через два года он переселился в Бербер и поступил в ученики (мюрид) к знаменитому своею святостью дервишу, шейху, но скоро ушел в Кенех и сделался последователем тамошнего шейха Нуреддина. Это было в 1870 году. С этого времени будущий Махди стал упражняться в подвигах мусульманского благочестия, удалился на Нильский остров Аббах, близь Кенеха²²⁶, поселился в пещере и проводил время в молитве, посте и разных религиозно-мистических упражнениях. Мало-помалу слава о его благочестии стала распространяться по окрестностям до Ассуана, Сеннаара и Кордофана, и он собрал вокруг себя учеников, основал собственную школу и взял себе четырех жен, согласно гл. 4, ст. 3 Корана. Его описывают человеком высокого роста, худощавым, но стройно сложенным, с черною, как смоль, бородою и коричневым, слегка прозрачного цвета, лицом. При такой внешности, Махди отличался кротким, незлобивым нравом²²⁷. Окрестные мусульмане, во время своих торговых путешествий по Нилу, не пропускали случая послушать Аббахского шейха и благодарили его за наставление своими приношениями... Так постепенно увеличивалась слава нового шейха, а вместе с тем росло и благосостояние его²²⁸. Почитатели шейха, может быть незаметно для него самого, развивали и поддерживали в нем религиозное самомнение. Иноплеменники и иноверные хозяева Египта – англичане служили главным предметом его проповедей, возбуждали в слушателях живейший интерес и придавали его учению характер не просто религиозный, но и политический.

В августе 1881 г. Махди был уже хорошо знаком с положением дел в Судане и, дождавшись наступления мусульманского поста в месяце Рамазане²²⁹, он, подражая основателю ислама, объявил себя новым избранником Божиим, призванным преобразовать ислам – восстановить равенство между всеми мусульманами и общность их имущества, уничтожить иноземную и иноверную власть в мусульманских странах и установить новые формы жизни, устраняющие недовольство и всякие разногласия среди мусульман. О своем решении он письменно оповестил тогда соседних шейхов, с которыми находился в дружеских отношениях; но один наиболее влиятельный и благоразумный шейх Донголы, Мухаммед Салих, ясно понял возможные последствия замысла своего собрата и, охраняя себя, переслал письмо его к суданскому губернатору Рауф-паше. Тогда имя проповедника нового учения сделалось известным уже оффициальной власти; против Махди был выслан пароход с 250 солдат из негритянского полка с двумя пушками, под начальством офицера египетской службы. Этот отряд обязан был высадиться на берег близ селения, в котором жил Махди и предложить ему смириться, а в противном случае взять его силой и отправить через Хартум в Каир. Отряд прибыл к означенному пункту и высадился на берег. Начальник отряда вступил в переговоры с Махди, но переговоры не удались. Тогда войска окружили дом Махди, а стрелять в него не решились, по суеверному страху перед благочестивым подвижником. Этим воспользовались окружавшие Махди приверженцы его: они бросились на солдат и начали резать их кинжалами, прежде чем те опомнились и успели дать ружейный залп. Офицер и около двух третей солдат были перерезаны, а остальные побросали оружие и спешили спастись бегством на свои лодки²³⁰. Известие об этом поражении вызвало в правительственных сферах панику и с быстротой распространилось по всему Судану, а самому Махди дало повод смотреть на себя и на свое дело серьезно и готовиться защищать его вооруженной силой.

Избежав первой опасности, Махди весьма естественно предполагал, что правительственные власти не оставят его в покое, и потому перебрался с острова на левый берег Нила, в Джабель-Нуба. В погоню за ним последовал начальник Кордофанского округа, Саид-Мухаммед-паша, но не решался захватить его, потому что считал его настоящим Махди, как сам сознавался в этом после. Пока Махди находился в Джабель-Нуба, египетское правительство вообразило, что возникшее движение прекратится само собою, так как у Махди приверженцев немного, а приютившая его горная местность бесплодна и не будет в состоянии поддерживать в мятежниках дух возмущения. Уверенность в этом со стороны суданского губернатора была так велика, что последовал даже приказ о прекращении вооруженного преследования мятежников. И действительно, положение Махди было незавидно в это время: он был изгнан из своего нового убежища и приютился на бесплодных холмах, в трех днях пути на юго-востоке от Джабель-Нуба, в пределах провинции Фашоды. Губернатор этой провинции Рашид-бей был дальновиднее египетского правительства – не видел ничего хорошего в возникшем возмущении, и 4 декабря с 350 человек регулярного войска и 70 всадниками выступил из Фашоды, чтобы захватить Махди, вопреки распоряжению о прекращении всяких военных действий. Но утром 9 декабря 1881 года, когда отряд Рашид-бея подошел к местопребыванию Махди и когда солдаты, изнуренные утомительным движением в продолжение всей предыдущей ночи, с жадностью бросились к колодцам, на них напали приверженцы Махди, в числе 1500 человек, и почти всех египетских солдат перебили, а частью взяли в плен, сам Рашид-бей был захвачен живым²³¹. Об этом неожиданном поражении сообщили в Фашоду немногие негры, которым удалось избежать плена и смерти. Пораженный этим известием, генерал-губернатор Хартума по телеграфу просил из Каира немедленного подкрепления. Египетский хедив, по совещании с европейскими консулами, решил выслать подкрепление; но пока цроисходили сборы и разные пререкания, по поводу назначения в поход известной части войск, время шло, влияние Махди распространялось и силы его увеличивались. К нему стали присоединяться недовольные египетским правительством племена, обитающие в Фашоде, а дервиши стали уверять население, что он истинный Махди, давно ожидаемый избавитель мусульман. И сам Махди не упускал случая возбуждать окрестных мусульман своими воззваниями к восстанию.

Известия о движении суданского восстания в 1882 году²³² неразрывно связаны с известиями об общей неурядице, уже господствовавшей в Египте и возникшей из-за вмешательства англичан в дела управления страной, которой Англия решила дать констнтуцию (№ 38). Образовавшаяся еще в 1881 году, в противовес иностранному вмешательству, египетско-национальная партия с военным министром Араби-пашей во главе²³³, находившая сочувствие в Стамбуле, старалась противодействовать влиянию англичан и возбуждала против европейцев туземное население (№№ 43 и 58). Уже в первой половине января в Каире получались ежедневные донесения областных губернаторов Верхнего и Нижнего Египта о многочисленных преступлениях среди населения (№№ 15, 21 и 39). Одновременно с вопросом о конституции шел вопрос об уничтожении работорговли в Верхнем Египте. От 16 февраля 1882 года из Каира сообщалось, что совет министров решил в принципе совершенно уничтожить рабство в Судане и с этою целью назначил Абд-Эль-Кадера губернатором Судана, что было предположено издать особый закон против торговли рабами (№ 30). Но к этому времени враждебное отношение мусульман к христианам уже значительно усилилось. От 28 февраля в газете «Debats» было напечатано известие из Каира, что не проходит дня, чтобы не было нападений мусульман на христиан (№ 45). От 1 апреля сообщалось из Каира, что там объявлена война всякому европейскому элементу, арабские газеты наполнялись жалобами на управление европейцев в Египте (№76) и что в Каире опасаются возмущения бедуинов против правительства (№ 80). В корреспонденции от 24 апреля говорилось, что в Каире продолжаются различные интриги против правительства; явились даже претенденты на престол Тевфик-паши (№ 82)... Вся эта неурядица вызвала аресты многих офицеров египетской армии и как бы отвлекала внимание от Судана. А между тем из Каира в начале мая в газету «Times» телеграфировали, что Махди уже во многих стычках нанес поражение египетским войскам и недавно овладел Сеннааром, находящимся в пяти сутках пути от Хартума, и двигался по направлению к этому городу; что губернатор Сеннаара взят в плен и что среди населения Дарфура и Кордофана обнаружилось возмущение. Поэтому египетское правительство обвинялось общественным мнением в том, что, занимаясь личными вопросами, оно теряет лучшие области на юге Египта (№ 91). Правительственная анархия, господствовавшая в Каире и вызвавшая угрозы вмешательства со стороны Франции и Англии выслать эскадру к фортам Александрии, поддерживала суданское восстание, давая мятежникам время усиливаться. Ho хуже всего было то, что даже армейские офицеры обнаружили крайнее нежелание идти усмирять мятежников (№ 113). Натянутые отношения египтян к европейцам наконец проявились открыто: 11 июня 1882 года, в воскресенье, на улицах Александрии, в виду англо-французской эскадры, произошла открытая резня, стоившая жизни многим европейцам и причинившая еще большему числу увечья. Положение европейцев сделалось весьма опасно (№ 125). Из показаний «Снней Книги» о резне 11 июня можно заключить, что резня эта была задумана с давних пор. Накануне резни местный зеленщик остановил на улице английского ннженера Джойса и предлагал ему купить как можно более товару, так как на другой день, по его словам, должно было последовать избиение христиан. Такие же предложения слышали и другие лица. Однн английский старожил Александрии был извещен о резне за четыре дня. По словам этих свидетелей, день 11-го июня 1882 г. был бы еще ужаснее, если бы чернь подождала условного знака для нападения на европейцев. К счастью последних, чернь – или по нетерпению, или по недоразумению – принялась за дело тремя часами ранее. По словам другого старожила, родившегося в Александрии, английского подданного, еще с мая месяца, один араб аккуратно каждый день проходил мимо его дома, находящегося против полицейского комиссариата и выкрикивал по-арабски: «мусульмане! приходите помогать мне убивать христиан». Европейцы так хорошо сознавали опасность, что выходили из дома не иначе как вооруженными. Синадино, греческий банкир в Александрии, показывал на следствии, что: «В день 11-го числа, каждый из иностранных консулов, в один и в тот же час, получил письмо от александрийского губернатора, приглашавшего их к себе. Это была ловушка, чтобы выманить их из дома. Мнимое письмо губернатора, было подложное». Другой свидетель, родом из Афин, заявлял, что полиция убила больше народу, чем туземцы. Последние были вооружены только набутами (дубины, окованные железом), которыми они лишь причиняли раны, но не убивали до смерти. Трупы европейцев носили следы ран, нанесенных холодным или огнестрельным оружием. Волнения начались в 3 часа и прекратились только в 7 часов, когда пехоте удалось подавить их в четверть часа (№ 198). В наказание за это, 11-го июня была произведена бомбардировка Александрийских фортов, причем было убито солдат и жителей до 2 000 человек, и Александрия была разрушена. Сам Хедив, спасаясь от партии Араби-паши, был перевезен на английский пароход (№№ 148‒150). Отношения мусульман к христианам обострились до последней степени. 15 июня, в воскресенье, в главной мечети Каира была прочитана прокламация одного из ближайших советников Араби-паши, шейха Хаджи-Асад-Эфенди. Эта прокламация возвещала мусульман, что на валах и фортах Александрии развевается изображение креста, и вместе с тем приглашала мусульман как можно скорее заменить это знамя знаменем Мухаммеда. Для возвещения этой прокламации на 12-ти площадях Каира отправились 12 дервишей, и толпа, слушавшая это возвание, громко и единодушно возглашала. «Да здравствует Араби! Смерть христианам!» Эта прокламация читалась потом во всех городах Египта (№ 152).

Чтобы понять влияние каирских событий на ход суданского восстания, достаточно привести здесь июльскую корреспонденцию газеты «Debats» из Триполи: «Египетские события произвели во всём Триполисе столь же сильную панику, какая, по рассказам газет, ощущается в Каире, вследствие резни в Александрии. Между христианским населением господствует такое беспокойство, что каждый отъезжающий пароход увозит некоторое число христиан на Мальту или на другой какой-либо пункт Средиземного моря. Подобные отправления с каждым днем учащаются. Задержать в Триполи кого-либо может или интерес, или безотлагательное дело. Жизнь сделалась здесь невыносимая. С часу на час ожидают взрыва фанатизма, в роде того, какой вспыхнул в Каире, и кроме бегства не находят никакого средства помощи и защиты. В Триполи в настоящее время носятся весьма тревожные слухи. Во всех арабских собраниях поговаривают, что марабут Сенуси, глава самого большого африканского религиозного братства, сильно взволнован египетскими событиями. Он заявил, что направит против англичан и французов всех членов своего ордена и даст сигнал к самым страшным репрессалиям против всего, что есть христианского вдоль африканского побережья. Вы знаете, что за человек Сенуси и братство Сенуси, которого он состоит главою. Это скорее политическая, нежели военная организация, девиз которой есть борьба против христианства в Африке и в особенности в Алжирии. Все инсургенты, все недовольные, которые должны были покинуть нашу колонию, вследствие несчастных возмущений, сгруппировались около Сенуси, чтобы вместе с ним приготовляться к мщению. Приверженцы его весьма многочисленны – от Египта до Марокко. Если у Сенуси есть друзья и приверженцы в Каире, в особенности между улемами великой мечети Эль-Азхар, то берегитесь его!» (№ 154). Описанные события произвели большое впечатление и на мусульманское население Сирии. В Бейруте европейцы опасались восстания всего мусульманского населения. Из Каира появились в Дамаске три араба с целью вызвать восстание среди мусульман (№ 165). В то же время Араби-паша, в письме к лорду Гладстону от 2 июня, писал, что егяптяне решились бороться и умереть мучениками за свою страну, как повелел Мухаммед, или же победить и затем жить независимыми и счастливыми, так как мусульманам обещано счастье в обоих случаях (№ 159). К губернаторам областей Верхнего Египта Араби-паша обратился с воззванием, в котором извещал всех мусульман, что Египетский Хедив продал Египет англичанам и удалился с своим семейством в Англию; поэтому Араби требовал от населения послушания, пока Мухаммед не просветит его относительно избрания более достойного Хедива (№ 164). В начале августа 1882 г. в Times’е было напечатано важное для нас известие о том, что Араби-паша находился тогда в постоянных сношениях с суданским Махди (№ 168), а от 2 августа из Александрии в газету «Independence Belge» сообщалось, что убийства христиан, по своему ужасу, превосходили всё, что только воображение может представить себе ужасного: европейцев ошеломляли дубинами, срывали с них одежды, накидывали веревку на шею и голых водили по улицам, и потом бросали в Нил; в некоторых местах у европейцев сдирали кожу с тела, а потом сжигали их (№ 169).

Происшедшие в Египте события оказывали свое влияние и на сирийских мусульман, в среду которых также проникли, путем газет, особенно газеты «Эль-Тайеф», считавшейся органом Араби-паши и распространявшей идеи национализма. К описываемому времени там уже существовала довольно сильная партия, энергически проповедовавшая идеи арабско-египетского национализма и поставившая себе задачею основать самостоятельную арабско-мусульманскую империю, в состав которой должны войти: Сирия, Аравия, Египет и государства северной Африки. Вожаки этой партии старались разжигать фанатизм в мусульманском населении, выставляя главным пунктом программы своей деятельности – истребление всех христиан, о чем ежедневно толковалось во всех мусульманских кофейнях. В виду этого христиане стали запасаться оружием и страшились за свою жизнь. Взаимные отношения христиан и мусульман до того натянулись, что достаточно было пустого случая, чтобы вызвать резню, подобную Александрийской. Мусульманское правительство со своей стороны сочувствовало проявившемуся у мусульман настроению, и христиане повсеместно подвергались «неслыханным притеснениям и несправедливостям». Все чиновники с наслаждением помышляли об истреблении христиан. Если возникал какой-нибудь спор или процесс между христианином и магометанином, то выигрывал дело всегда последний. Вследствие такого поведения чиновников, магометане всё выше и выше поднимали голову и становились с каждым днем нахальнее. Константинопольский корреспондент газеты «République Francaise» от 1-го августа писал, что все, хорошо знающие мусульман, тотчас же поняли, что египетское национальное движение было в сущности восстанием ислама против христианской Европы (№№ 171 и 184). В то же время, вследствие пропаганды сенуситов, многие африканские племена перешли пустыню, чтобы помогать египетскому движению, успех которого обусловливался успехами Араби-паши, готовившегося к открытому бою с английскими войсками (№ 182). Бой этот состоялся 24 и 25-го августа 1882 года, недалеко от Измаилии, и особенно 13-го сентября близ селения Тель-Эль-Кебира; войска Араби-паши были разбиты (№№ 184, 185 и 197–198). 28-го августа войска Араби-паши сделали еще нападение на англичан, но снова понесли поражение (№ 186), Араби-паши был взят в плен. Любопытно при этом известие, что после сражения убитые английские солдаты оказались зверски изувеченными, – валялись с отрубленными руками и ногами (№ 191). В Александрии арабы и арабки заявляли свое неудовольствие, как только могли, и отказывались от услуг европейцам; женщины-арабки на приглашения к услугам за деньги отвечали отказом, с прибавлением ругательств (№ 196).

Поражение войск Араби-паши при Тель-Эль-Кебире прекратило оффициальную смуту в Каире; хедив в конце сентября торжественно въехал в свою столицу; виновные офицеры Араби-паши были преданы суду. После этого ожидалось восстановление спокойствия в Египте, нарушение которого сопровождалось расходом в 125–150 миллионов франков, считая со времени бомбардировки Александрии до взятия Тель-Эль-Кебира и не принимая во внимание числа убитых, раненых и т.п. (№ 207). Но разгоревшиеся страсти мусульман, сдавленные в Нижнем Египте, не были умиротворены в Верхнем Египте, где агитация против христиан была всеобщею; христиане подвергались оскорблениям, а в Бенисвайфе был разграблен храм христианский (№ 210). Поучительно заявление газеты «La Paix», гласившей, что до 1881 г. египетское население с большим уважением относилось к европейцам и что путешественники ни в одной мусульманской стране не встречали так мало фанатизма, как в Египте; в 1882 году всё совершенно изменилось: нахальство туземцев против европейцев возросло и фанатизм пробудился, европейцы не решались возвратиться в свои прежние жилища и приняться за свои прежние занятия и работы (№ 207).

Тем временем Махди продолжал действовать в пределах Судана. Еще в июне его приверженцы перебили 6 000 египетских солдат, а 15-го ноября в стычке близь Обейда погибло до 8 000 египетских солдат. Город этот осаждался в продолжении 40 дней; сообщение с Дарфуром было прекращено и вообще положение дел в Судане представлялось более серьезным, чем только что усмиренное восстание Араби-паши (№ 232). Совет министров еще 29-го октября имел специальное заседание, в котором обсуждал суданские дела, и решил немедленно отправить туда новые войска (№№ 234, 238 и 252). Хартумские и меккские улемы издали, по требованию суданского генерал-губернатора Абдель-Кадера-паши, фетву (приговор), в которой доказывали, что суданский Махди не имел признаков истинного Махди, так как он явился с запада, а не с востока (№ 266). Наконец, 13 декабря отправилась из Каира в Судан первая половина войск (№ 271).

Известия газет о египетском движении в 1882 г. заключаются сообщением об окончании суда над Араби-пашей, приговоренным к ссылке на жительство на о-ве Цейлоне, куда он и отправился 26 декабря. В «Times’е» по поводу окончания этого процесса было замечено, что турецкий султан Абдул-Гамид был огорчен, когда узнал, что битва при Тель-Эль-Кебире разрушила его мечты о панисламитской империи (№ 286). На самом деле идея о единстве мусульманского мира не погасла: она не удалась в Нижнем Египте, в руках образованного мусульманина Араби-паши, проводившего ее на европейский лад; но к осуществлению этой же идеи продолжал стремиться в Верхнем Египте суданский Махди, обосновывая ее на чисто мусульманских началах. Любопытно, что масса мусульманского населения отнеслась к восстанию Араби-паши по-своему. Он в глазах простого населения Судана был шейхом и богоугодным мужем, имевшим будто бы особые откровения; словом, движение получило религиозный характер и, согласно основному принципу Корана – вражды к иноверцам, стало выражаться в неприятных для христиан заявлениях... Араби-паша был сослан на остров Цейлон; от смертной казни его отстояли англичане, видам которых он неумышленно, конечно, содействовал. В декабре 1883 г. в «Times’е» было напечатано, что «магометанское туземное население острова Цейлона, состоящее преимущественно из мелких торговцев, смотрит на своих египетских гостей с чувством величайшего уважения, считая их мучениками за веру; в особенности Араби-паша пользуется между ними большим почетом». Корреспондент «Times’а» приводит разговор свой с Араби-пашею, в котором последний высказал свой взгляд на ход дел в Египте... Англия, по словам Араби, предприняла в Египте невозможное дело. Она желает сделать Тевфик-пашу популярным и в то же время ввести реформы. Но Тевфик-паша только и может удержаться, пока он опирается на английские войска. С их уходом он должен неминуемо пасть. Египтяне, по мнению Араби, ненавидят его за то, что он изменил своей стране, а мусульмане вообще презирают его, как отступника от ислама. Предшественник Тевфика, отец его Измаил-паша смотрел на весь Египет, как на свою частную собственность, а Тевфик-паша вообразил, что других законов нет, кроме его собственной воли.

Что же касается до реформ, которые английское правительство старается вводить в Египте, то Араби-паша решительно не понимает, на чью помощь надеется Англия «Ведь она, – сказал Араби, – разогнала всех настоящих реформаторов. Одни – в изгнании, другие – в тюрьме. Те же люди, которые остались, они – или слишком робки, или слишком равнодушны, чтобы примкнуть к партии свободы. Каким образом надеется Англия организовать правый суд с помощью тех самых пашей, которые служили Измаилу, и вместе с тем обеспечить свободу египтян, оставляя их под управлением тех же турок и черкесов, которые ненавидят свободу и смотрят на египтян, как на естественных своих рабов?»

Корреспондент замечает, что Араби-паше еще только 45 лет, и что он может терпеливо ждать, пока взойдет опять его звезда, а до этого времени, прибавляет он, трудно найти жилище более спокойное, чем то, которым он обязан отчасти Провидению, и не в малой мере и любезности (!) англичан²³⁴.

На место Араби выступил Махди, и англичане снова взялись за свою политику – стали доказывать, что египетское правительство не может собственными силами управлять страной. До какой степени виновата была коварная политика Англии в происходивших среди египетского населения восстаниях, видно из того любопытного факта, что многие местные мусульмане будто бы долго не верили в суданского Махди и считали его «английским эмиссаром, посланным в Судан играть роль безвредного, но очень страшного издали пугала». Этому сомнению, по словам «Московских Ведомостей», очень способствовало то обстоятельство, что Махди становился более страшным именно тогда, когда в Европе возбуждался вопрос о полезности нахождения английских войск в Египте²³⁵. Младший брат Хедива, Ибрагим-паша, проживавший после его изгнания в Англии, считал суданское восстание национальным движением и писал по этому поводу в декабрской книжке «Fortnightly Review» следующее: «Я всё более и более оплакиваю тенденцию, клонящуюся к выставлению идеи египетской национальности или фикцией или смутною мечтою политических энтузиастов. Она – ни то, ни другое; эта идея чисто египетская, выражающая истинно египетское чувство, возникшее за долго до пронунциаменто²³⁶ 1881 г., и наверно пережившее разгром при Тель-эль-Кебире. Я не могу допустить, чтобы идею эту выдумали или выдвинули вперед Араби и его товарищи, но охотно верю тому, что они, по мере своих сил, были честными и добросовестными поборниками этой идеи. Я убежден также, что большинство египетского народа и телом и душою сочувствовало Араби и его стремлениям. Никакое заблуждение не имело для Египта более роковых последствий, чем это недостаточное понимание его стремлений. Война почти исключительно была вызвана этим недостатком понимания и лживым выражением египетских чувств и только теперь начинают сознавать тогдашнее заблуждение. Я удивляюсь не ошибке, в которую впала тогда Англия, а тому, что ошибка эта имела так много грустных последствий. Ключ к действительному и прочному разрешению египетских замешательств можно найти только в признании со стороны Англии египетской национальной идеи на самой широкой основе. Англия должна сделаться в Египте пионером переустройства, и египетское правительство само и охотно должно совершать такое переустройство»²³⁷. Но высказанные Ибрагам-пашой мысли не могла быть осуществимы.

В 1883 году суданское восстание продолжало свой наступательный характер и в течение года сопровождалось большими завоевательными успехами со стороны Махди. В начале января этого года в Каире была получена телеграмма, извещавшая, что египетский отряд в 500 человек был разбит в Судане войсками Махди, причем 240 человек было убито, а остальные взяты в плен²³⁸. Посланное на защиту Хартума войско не могло скоро достигнуть места назначения, а Генерал-Губернатор Судана – Абдель-Кадер не мог потому начать наступательных действий против мятежников, число которых превышало, по слухам, 200 000 человек. Некоторые из них оказались вооруженными ружьями Ремингтона, отнятыми у разбитых египетских войск. Несмотря на это, в Каире господствовало убеждение, что Абдель-Кадер и с 12 000 войска, которые назначались в его распоряжение, будет в состоянии «разогнать эту толпу мятежников». При этом высказывалось даже сильное желание, чтобы сам Махди попался в руки Суданского Генерал Губернатора; тогда бы египетское правительство могло успокоиться, так как «лишившись предводителя, вся огромная толпа фанатических последователей Махди, не замедлила бы мирно возвратиться к своим очагам»²³⁹. Но скоро последовало разочарование в таких надеждах. В начале февраля в Каире было получено известие, что гарнизон гор. Бары (к северу от Эль-Обейда) сдался мятежникам и что ожидают сдачи других войск. Даже главный город Кордофанской провинции Эль-Обейд обнаруживает готовность признать над собою власть Махди, а сообщение с другим городом прервано. Английский полковник Стюарт, посланный в Судан для ознакомления на месте с положением дел, объяснял успех Махди дурной дисциплиной египетских войск и насчитывал у Махди более 300 000 приверженцев. Но как бы ни объяснялись военные успехи мятежников в Каире, компетентные люди начали сознавать, что положение дел становится серьезным, так как по словам корреспондента газеты «Standart^" во всей части полуострова, находящейся между двумя реками, за исключением одного племени, вспыхнуло восстание²⁴⁰. По извещениям из Кассалы, агенты Махди разъезжали по стране и возбуждали фанатизм в жителях и факирах, пользуясь при этом посланиями от самого Махди, которые обыкновенно начинались словами: «От Махди, посланника Аллаха». «Я – Ахмед-Мухаммад, посланник Божий, о пришествии которого предсказано в священных книгах»²⁴¹. Легковерная толпа, возбуждаемая успехами Махди, охотно верила, что он вездесущ и каждый раз бывает в Кассале, откуда снова возвращается в Кордофан; что он мог бы уничтожить всю египетскую армию, и если не делает этого, то только потому, что намерен совершить это одним ударом²⁴². Но и в отдельных стычках и сражениях с начала восстания, с конца 1881 г., до взятия Бары, восстание стоило жизни от 50 до 60 тысяч человек²⁴³.

От Абдель-Кадера между тем было получено успокоительное известие, что 23 февраля он принудил мятежников снять осаду с Сеннаара, и хотя отряд мятежников в 1 500 человек сделал нападение на египетское войско и был отражен, однако на следующий день предводитель мятежников приглашал Абдель-Кадера добровольно сдаться, угрожая в противном случае истребить египетское войско. Произошла четырех-часовая стычка, – мятежники были разбиты и обратились в бегство. Часть их была положена на месте, часть истреблена кавалерией, а остальные принуждены были броситься в Нил. 25 февраля Абдель-Кадер вступил в Сеннаар²⁴⁴ и на завтра обещал восстановить почтовое сообщение с Хартумом. Но от 26 марта из Суакима было сообщено по телеграфу, что, несмотря на известие о победе над мятежниками близь Сеннаара, восстание в Судане распространилось с быстротой. Области: Кордофан, Дарфур и Фашода были во власти Махди. Отправленные для подавления восстания войска малочисленны и готовы присоединиться к Махди, как спасителю мусульман; войска же иррегулярные, состоявшие главным образом из баши-бузуков, имели в виду удовлетворение своих хищнических и грабительских наклонностей... В этой же корреспонденции сообщалось, что главный город Кордофанской провинции – Эль-Обейд безусловно сдался мятежникам на капитуляцию с 24 пушками, 12 000 ружей Ремингтона и 2 500 солдат регулярного войска и что Махди назначил этот город своей резиденцией. Отсюда он принимал меры к распространению своего влияния на жителей других областей и число приверженцев его быстро увеличивалось. Искусно действуя на умы простых людей, Махди обнаруживал в себе и военную сообразительность: он захватил в плен многих офицеров регулярной армии и ценою жизни принудил их строить мосты на Белом Ниле и распоряжаться переправами... Надежда на удержание Хартума уже тогда начала колебаться, так как было невозможно продовольствовать 10 000 солдат и 50 000 жителей, укрывшихся в этом городе. Туда прибыл новый генерал-губернатор Алаледин-паша, чтобы заместить Абдель-Кадера²⁴⁵. При взятии Эль-Обейда, священники австрийской католической миссии, находившейся в этом городе, приняли насильно, конечно, мусульманскую веру, а сестры милосердия, захваченные в плен, были взяты в гарем Махди, состоявший из ста пятидесяти женщин, как рассказывал об этом находившийся в плену у Махди Гуссин-паша (Хусаин-паша)²⁴⁶.

В конце апреля 1883 года (по одним известиям – 27, а по другим – 29) в Каире было получено известие, что приверженцы Махди, в количестве 4 000–5 000 человек сделали нападение на отряд египетского войска, находившегося под командою генерала Гикс-паши, на юге от Кавы, и потерпели поражение, оставив на месте 500 человек убитых и раненых²⁴⁷. От 12 мая в Каире было получено другое известие, что бежавшие по направлению к Кордофану приверженцы Махди были настигнуты близь Гебалина и понесли значительный урон²⁴⁸. Поэтому в Каире были склонны думать, что судьба Махди уже кончена и что он после описанных неудач оставлен почти всеми своими приверженцами²⁴⁹, но в арабской газете «Акбар» высказывалось за несомненное, что Махди получил поддержку от султана местности Видая, предлагавшего Махди вступить с ним во владение Дарфуром и Кордофаном²⁵⁰. По другим известиям, Махди имел в своем войске египетских солдат, а в числе пленных – много иностранцев²⁵¹, с которыми он поступал по усмотрению: если они были нужны ему, то он охотно пользовался их услугами; если же они не могли приносить пользы, то он умерщвлял их. Невыгодное положение египетских властей затруднялось тем, что не только среди населения, но и среди войск было более тяготения к Махди, нежели к правительству: даже офицеры отряда Гикс-паши выказывали неповиновение своему начальнику и прямо переходили на сторону Махди²⁵², многие представители сеннаарских племен явились сначала в Хартум с повинной, а затем отправились в главную квартиру Махди, в Эль-Обейд, с заявлением, что, хотя они и принесли повинную в Хартуме и получили прощение от Хедива, но душею по-прежнему преданы ему – Махди²⁵³. Вероятно, тогда же явился к Махди и известный уже нам Осман-Дигма с предложением своих услуг в районе Красного моря. Махди принял предложение Османа, дал ему титул эмира (командира) и снабдил рекомендательными письмами к старейшинам племен, обитавших в этом районе. К Осману скоро присоединился шейх Магомет-Тагир, чему корреспондент «Московских Ведомостей» придает весьма важное значение в ходе суданского восстания. Именно: хозяева невольников негодовали преимущественно на вмешательство в их работорговлю, и они-то были первыми поджигателями восстания и служили для Махди главною поддержкой. Другие следовали за Махди чисто по религиозному побуждению, считая его Божиим посланником, а частью по личной преданности ему. У шейха Тагира были особые причины перейти на сторону Махди. За 65 лет до описываемого времени, небольшой городок Домера, родина этого шейха (в окрестностях Бербера), был завоеван египтянами. Абу-Талеб, предок шейха Тагира, был главою в этом городке и участвовал вместе с шейхом местечка Шенди в убийстве начальника египетского отряда Измаила-паши, который был живым сожжен вместе с окружавшими его людьми. Боясь преследования и мщения, Абу-Талеб убежал в Абиссинию, но народ продолжал видеть в потомках бежавшего шейха свою утраченную славу. Личные качества внука Тагира усиливали в народе чувства привязанности и уважения к нему. В народе Тагир слыл за святого, так что когда показывался он на улице, народ толпился вокруг него и целовал его руки, ноги и платье. От поклонников у него собирались приношения, а в числе поклонников были и невольники. Магомет Тагир сам промышлял этим делом и давно находился в сношениях с Дигмой, вместе с которым в прежнее время терпел убытки и потому жаждал мести не только за утраченную честь своего предка, но и за убытки от работорговли. Осман, зная Тагира за человека популярного в народе святостью жизни, взял его с собой, когда отправился к месту задуманной деятельности на берегу Красного моря²⁵⁴.

Между тем приверженцы Махди продолжали нападать в разных пунктах. Так в августе 1883 года 2000 бедуинов напали в Синкате на санитарную станцию, но были отбиты²⁵⁵, а в сентябре того же года Хартуму угрожали уже одновременно два больших скопища мятежников: одно в 20 000 челов., а другое – в 10 000 челов. Со стороны Хартума против мятежников 9 сентября выступил генерал Гикс-паша²⁵⁶ с отрядом в 11 000 челов., с четырьмя Круповскими пушками, 10 горными орудиями и 6 пушками Норденфельда²⁵⁷. Войска Махди, вооруженные ружьями новейшей системы, имели 12 пушек и превосходную конницу²⁵⁸. Начальником штаба у Махди в это время был Ильяс-паша, находившийся прежде на службе у генерала Гордона, а потом перешедший на сторону Махди. Примеру Ильяс-паши последовали арабские племена, не принимавшие дотоле участия в восстании, так что в Дарфуре вскоре произошло 27 (?) сражений. И Махди оказался дальновиднее египетских и английских генералов: он не доверял вполне перешедшим на его сторону египетским солдатам и сдавшимся ему при взятии Эль-Обейда, а потому вооружил их только копьями, не допуская к огнестрельному оружию²⁵⁹ и таким образом предупреждал в значительной степени возможность с их стороны измены в бою. Кроме того, на стороне Махди был и климат. От 26 сентября 1883 года из Дуэмы Гикс-паша телеграфировал, что в районе его действий жара невыносимая, удушающая, так что на первом привале заболело 300 челов., и что в то же время неприятель, которому данный климат был привычен, проявлял смелость и решительность²⁶⁰. Непонятно хорошенько известие о том, что в Верхнем Египте туземные власти надевали цепи на солдат и отправляли их в Судан на место военных действий скованными попарно²⁶¹. Если это известие указывало на нежелание солдат идти для сражения с приверженцами Махди, то можно представить себе затруднительное положение египетского правительства в деле усмирения суданского мятежа.

Одиннадцатитысячный отряд под командою Гикс-паши продолжал двигаться по направлению к Хартуму и сопротивления на пути не встречал, пока не столкнулся с 25‒30 тысячным отрядом арабов, расположившихся в трех часах пути от Эль-Обейда, которые на другой день и произвели нападение на отряд Гикс-паши. Арабы вооружены были только копьями, между тем как у Гикс-паши были 6 000 ружей Ремингтона, круповские пушки и ракетные батареи. Потеряв в стычке 6 000 человек убитыми, арабы бежали, оставив на месте своих женщин, вьючных животных, провиант и багаж. Гикс-паша преследовал их до Мильбаса, где находился сам Махди с 2 000 всадников и телохранителей. Здесь арабы произвели новое нападение на отряд Гикс-паши, но были снова разбиты, при чем под Махди была убита лошадь. Некоторые утверждали даже, что и сам Махди был убит, но это известие было ложное. Бежавшие арабы укрылись в Эль-Обейде; преследуя бегущих, Гикс-паша окружил город и 4 октября 1883 года овладел городом и правительственными кассами. Это известие было подтверждено в официальной арабской газете²⁶². Несмотря на это, положение военных дел в Египте было всё-таки запутанное: известия о ходе восстания получались в Каире самые противоречивые. Таково было известие от 6 ноября, что другой отряд египетских войск в этот день был изрублен при Такаре, милях в 45 к югу от Суакима²⁶³, причем из 500 человек египетского отряда только 14 человек убежали в Суаким. Английский консул в Суакиме, Манкрафф был убит вместе с 468 чел. солдат и офицеров английского отряда. Хуже всего в известии об этом поражении было то, что египетский отряд был сильнее шайки бедуинов, от которой он потерпел такой погром, что солдаты при первой встрече с мятежниками бросали оружие. После этого мятежники сделали было нападение и на Суаким, но были отбиты. Решено было отправить в Суаким для подкрепления 1 000 человек²⁶⁴.

Почти одновременно с этим, утром 5 ноября 1883 г. отряд Гикс-паши был разбит полчищами Махди близ Обейда. Сам Гикс-паша был убит в сражении; у убитых офицеров были отрублены головы и воткнуты на копья над крепостными воротами города²⁶⁵. По известиям из Каира, в этом сражении под командою Махди находилось 300 000 дервишей, бедуинов, мулатов и регулярных солдат, большая часть которых имела новейшей системы ружья. Перед началом сражения, дервиши обходили войско своего Махди и воодушевляли его последователей возгласами, чхо Махди одержит победу с помощью Бога... По другому известию, армия Гикс-Паши была изменнически заведена проводником в ущелье Казгат, где заранее была устроена засада, так что войска Гикс-паши не могли употребить в дело свои пушки²⁶⁶. Известие об этом поражении сильно встревожило англо-египетское правительство и произвело тяжелое впечатление даже на европейские правительства, потому что это не была простая стычка, а настоящее сражение, в котором одних английских офицеров погибло 49 человек²⁶⁷. Что бы ни способствовало этому неожиданному поражению египетских войск (утомление отряда во время перехода по пустынной местности, недостаток воды, или даже измена туземных солдат, находившихся под обаянием от имени Махди), это новое поражение «неверных» близь Обейда быстро распространилось по Судану и сильно подняло авторитет Махди. «Фанатическое движение, волнующее Египет, нисколько не подавляется присутствием англичан в египетской армии, – сообщалось в одной русской газете от 10-го ноября, – напротив оно сильно распространилось и царствует в Судане с ужасною силою. Часть армии, состоящей под начальством Гикс-паши, перешла к неприятелю, к лже-пророку Махди. Дервиши лже-пророка распространяют религиозный фанатизм на всём верхнем Египте²⁶⁸; к тому же всякий египтянин, попавший в руки армии лже-пророка, должен выбрать одно из двух: или сделаться последователем его учения, или лишиться жизни. Мусульмане и так весьма склонны ненавидеть своих начальников-христиан (англичан), так что, когда пришлось выбирать между долгом и религией, то большинство их, не колеблясь, передалось на сторону Махди, который охотно признаётся лже-пророком только правительством хедива»²⁶⁹.

Английский корреспондент газеты «Debats» от 27 ноября писал, что «страшная катастрофа, поразившая Англию и напоминающая подобный же погром, испытанный ею сорок лет тому назад в центральной Азии, не позволяет ей самой покинуть Египет и избавиться от ответственности, которую она пожелала принять на себя лично. Мы говорим, что Англия потерпела эту катастрофу, хотя в ней участвовала не английская армия и хотя английское правительство, пo его теперешним словам, нe одобрило бы этой пагубной экспедиции. По понятиям восточных народов – мусульман, несметных населений Африки и, – что всего важнее – по понятиям миллионов индийцев, исповедующих ислам, в данном случае истреблены не жалкие египетские войска, а английское знамя, представителями которого были английские офицеры; армия, организованная и командуемая англичанами; побеждена Европа; сокрушены неверные. Европа же и неверные – это мы, настолько же, как и англичане. В глазах всех мусульман не одни только англичане потерпели катастрофу и унижение, а все франки, ибо до сих пор еще на Востоке этим именем называют христиан и западных народов. В сущности, это – гальваническое воспроизведение пророка, которое оспаривают друг у друга элементы турецкий и арабский, есть возвращение наступательного движения исламизма против Европы и христианства»²⁷⁰. В заключение своего сообщения Джон Лемуан говорит, что если англичане оставят Египет, то он на другой же день будет охвачен варварским потоком, который уже подступает к Египту и давит его, и что от этого вся Европа, вся цивилизадия понесут несметные потери.

Вскоре после поражения Гикс-паши, население Кордофана и Дарфура присоединилось к восстанию; Дарфурский губернатор не мог остановить этого движения и должен был удалиться; а подчиненный ему вице-губернатор города Дара оффициально покорился Махди и стал действовать сообща с мятежниками. И другие племена тех же местностей были охвачены религиозным фанатизмом и восстали, под главенством Махди, против египетского правительства и господства; положение каирских властей было крайне затруднительно: войска выступали против мятежников неохотно, жандармы разбегались, а бедуины поголовно переходили на сторону неприятеля²⁷¹. Затруднение египетского правительства доходило до того, что военный совет Хедива, собранный 22 ноября, после долгих совещаний не мог придти к какому-либо определенному решению относительно удержания Хартума; в то же время лондонские газеты единогласно советовали Хедиву отказаться от управления Дарфуром и Кордофаном²⁷². Тем более поэтому представляется любопытным, что профессор Вамбери не хотел придавать особенного значения победе Махди над Гикс-пашей и высказывал уверенность, что несколько английских полков должны разбить Махдиеву армию, не смотря на ее фанатизм: «Для меня совершенно непонятно, – говорил он, – что победе Махди над армией Гикса-паши придают такое большое значение. Прежде всего, Махди – не настоящий Махди, потому что не из рода «Корейшитов». Его появление не находится в связи с явлениями природы и теллурическими революциями, которые магометанские массы считают неразрывными с пришествием Махди: солнце восходит не на западе, звезды не падают на землю; антихрист еще не пришел, и Мекка и Медина не находятся в развалинах, как это предсказывали магометанские богословы. Разумеется, к Суданскому Махди следует относиться серьезнее, чем к пророкам этого рода, появляющимся по временам в Персии, где их избивают кнутом до смерти или бросают в тюрьму. Для Судана Махди может иметь некоторое значение и весьма вероятно, что он вторгнется в Хартум, если майор Кетлогон не получит вовремя подкрепления. Но невероятно, чтоб Махди наделал много бед англичанам в Египте, если они будут сообразоваться только с правилом: «j’y suis, j’y reste». Не подлежит сомнению, что появление Махди составляет прямое продолжение дела Араби. Если принять во внимание трусливость африканских племен, египтян и суданцев, то я не сомневаюсь, что несколько английских полков уничтожат лже-пророка, несмотря на фанатизм его приверженцев. Что касается положения султана по отношению к лже-пророку, то, кажется, забывают, что арабская пропаганда никогда не приходилась по вкусу Константинопольским султанам. В настоящее время шериф Медины и Мекки предан Константинополю, но если завоевания Махди в Судане будут прогрессировать и волны восстания достигнут Аравийского полуострова, то сомнительно, будут ли в состоянии шериф и маленький гарнизон турецких солдат подавить общее восстание. Поэтому султан Абдул-Гамид не только не может вступить в союз с Махди, но должен бороться с ним, если тот будет одерживать победы. Что касается до поражения англичан, то оно обусловливается, прежде всего, климатическими затруднениями и, в особенности, недостатком воды. Во-вторых, не подлежит сомнению, что дело не обошлось без измены. Английские и другие европейские офицеры, сопровождавшие египетскую армию, слишком верили преданности своих подчиненных. Ни один магометанин не побоится совершить измену по отношению к своему смертельному врагу, европейцу. Такой поступок даже предписывается Кораном в изречении: «Неверные не имеют права на твою верность»²⁷³. Такой же взгляд на поражение Гикс-паши высказывал и экс-хедив египетский Измаил-паша. Рассказы о громадной армии Махди он считал восточным преувеличением и говорил, что если у него и есть 300 000 человек, то это не солдаты, а безоружная и голодная толпа, и потому находил невероятным, чтобы Махди мог овладеть и Хартумом²⁷⁴. Немцы, не заинтересованные непосредственно в делах Египта, смотрели на Махди более проницательно и видели в восстании Судана реакцию африканского населения против европейского вторжения и чуждой им культуры и потому ожидали, что весть о победе Махди пронесется до самого Туниса и Алжира и возбудит чувство независимости у арабов. «Магический телеграф пустыни сумеет и без проволоки разнести весть о таких событиях до самых отдаленных пределов, а это послужит пищей для панисламизма, хотя бы Халиф на Босфоре и проклял лже-пророка, как бунтовщика против своего священного могущества»²⁷⁵. И действительно, Махди не удовольствовался своей победой над Гикс-пашей, а возвратившись на недолгое время в Эль-Обейд, спешил воспользоваться своим успехом с чутьем и дальновидностью искусного стратега и политика, – тотчас и двинулся со всеми своими силами на север, вдоль долины Нила и одним своим именем покорял населения местностей, среди которых гром его победы уже возжег фанатизм, а торговцы невольниками в Судане выслали к нему депутацию с просьбою поспешить прибыть в Хартум²⁷⁶. Греки, копты, австрийское консульство со 120 неграми-христианами и французский консул со своими соотечественниками спешили выехать из этого города²⁷⁷. Вскоре было получено известие, что Хартум окружен мятежниками и что гарнизон города, состоящий всего из 2 000 солдат снабженных запасами только на четыре недели и не имеющий пути к отступлению, не будет в состоянии выдержать осаду²⁷⁸.

Пока египетские власти обсуждали вместе с представителями Англии план действий против Махди, он 2-го декабря 1883 г. нанес египетским войскам новое поражение. Утром в этот день, 500 негров, 200 баши-бузуков и 200 конных египтян, по распоряжению Махмуда-паши, выступили из Суакима в поход к Синкату, для освобождения этого города, осажденного мятежниками, под предводительством Османа-Дигмы. Встреченные последними, часах в четырех пути (милях в 20-ти) от Суакима, близь Заманиэ, они были разбиты на голову, так что лишь несколько человек (50, в том числе 25 офицеров) спаслись бегством²⁷⁹. По сообщению «Daily Telegraph’a», окруженный тремя тысячами арабов, египетский отряд построился в каре, имея во фронте башибузуков, а с остальных трех сторон – негров. Баши-бузуки были виной поражения; не выдержав стремительной атаки неприятельской конницы, они подались назад и этим движением привели в расстройство весь отряд. Негры, по рассказам немногих уцелевших участников этого дела, бились чрезвычайно мужественно. Не имея возможности стрелять в рукопашном бою, они действовали прикладами или штыками, при чем становились группами, спина к спине²⁸⁰. Достойно замечания то обстоятельство, что в это время Махмуд Тагир находился в Суакиме с 1 200 солдат и мог бы подать помощь разбитому отряду. В это же время Тевфик-бей был осажден в Синкате²⁸¹. В европейских газетах высказывалось по этому поводу, что новая победа Махди с военной точки зрения не имеет значения, но что политические ее последствия могут быть велики, так как она, без сомнения, даст новый толчок фанатизму мусульманских войск, которому Египет, предоставленный своим собственным силам, не в состоянии будет противостать²⁸². В том же № «С.-Петербургских Ведомостей» сообщалось, что Махди, желая тогда вступить в дружеские отношения с абиссинским королем Иоанном, письмом просил последнего если не заключить наступательный союз против египтян, то соблюдать, по крайней мере, в отношении его, Махди, нейтралитет, и закончил длинное письмо свое к Негусу восклицанием: «да не возникнет между нами затруднений!» Абиссинский король, в ответ на это, писал следующее: «Пусть письмо Иоанна, избранника Господня, короля Сиона, царя царей Эфиопии и окрестных земель, дойдет до того, кто считается между турками пророком. Благодаря Всесвятому Господу Богу и по милости Сионской Богоматери, я и моя армия здоровы. Да будет благословенно во веки веков милосердие Всевышнего. А ты здоров ли? Ты писал мне: «я – великий пророк». Не хочу спорить с тобою; да будет же мир между нами! Не знаю, угодно ли Богу, чтобы мы воевали друг с другом, ты и я; но это безразлично; разве война не в сердцах наших? Я – христианин, а ты мусульманин. Там, где я, нет места тебе; там, где ты, я не могу жить в мире!»²⁸³.

Истребление египетского батальона в окрестностях Суакима и восстание мусульман в Сеннааре обеспокоило не только австрийского генерального консула в Каире, но и турецкого султана. Султан дал особую аудиенцию германскому послу и советовался с ним относительно отправления в Чермное море турецкой эскадры для противодействия распространявшемуся влиянию Махди, на сторону которого суданское население переходило толпами, так что город Суаким держался только вследствие близости английских канонирских лодок.

Влияние Махди на умы суданцев было настолько сильно, что, несмотря на признание его со стороны оттоманского правительства «лжепророком»²⁸⁴, и на публичное провозглашение его «обманщиком» в главной каирской медресе «Альазхар» и не смотря на сочувствие этому провозглашению со стороны шерифа Мекки, число приверженцев Махди с каждым днем увеличивалось²⁸⁵... От 5 декарбя 1883 г. в одной газете сообщалось, что победы Махди произвели впечатление во всех мусульманских землях и что слава о его подвигах распространилась в Аравии и Индостане. Обаяние лжепророка было настолько сильно, что жители Сеннаара добровольно сдались ему, да и население Хартума начало колебаться. Католическая миссия_; находившаяся до сих пор в Хартуме, под покровительством австро-венгерского консула фон-Ганзали, покинула этот город, а сам консул, исполнявший свои обязанности до тех пор, пока была ему еще возможность оставаться на своем посту, не рискуя жизнью, в свою очередь сел на пароход и отправился в Каир²⁸⁶. В «Московских Ведомостях» от 16 декабря 1883 г. высказывалось, что «опасность движения поднятого лжепророком заключается в том, что оно легко может стать искрой, от которой запылает весь мусульманский Восток. Махди борется в качестве не властителя светского, но пророка во имя религии. Он, очевидно, понимает, в чем сила его влияния. Известие о поражении генерала Гикса произвело впечатление на все мусульманские страны, куда оно проникло. Но мусульманский мир велик, и весть о победе Махди вряд ли успела проникнуть во все закоулки этого мира. Выждать, пока молва (распространяясь) огласит победу пророка между всеми мусульманами, для Махди конечно, весьма выгодно, тем более, что молва, распространяясь, принимает всё более и более фанатический характер. А что Махди имеет целью разжечь мусульманский фанатизм, это ясно и из того факта, что, вслед за поражением генерала Гикса, лжепророк вошел в сношения с мусульманскими агитаторами Туниса и Алжира, где известие о победе над «гяурами» было встречено с восторгом, так что французское правительство было вынуждено отказаться от своего первоначального плана направить в Тонкин главным образом алжирские войска. Наконец, Махди вовсе не сидит сложа руки. Он ведет деятельные переговоры с владетельными султанами окрестных стран. Король Абиссинии, правда, отказал ему в поддержке, ссылаясь на то, что сам он и его подданные – христиане; за то султан Тамарский (Южная Аравия) открыто заявил себя за одно с ним. Деятельность агентов лжепророка в самом Египте, вероятно, также не останется безуспешною, тем более, что дело считается многими продолжением борьбы поднятой Араби-пашей, а английский протектатор уже давно успел надоесть всем, не исключая и самого хедива, низведенного англичанами до положения куклы.

«В виду всего этого и почти полного бездействия не знающей на что решиться Англии, временное затишье на театре военных действий в Судане выгодно для Махди; угрожая в то же время подорвать значение Англии²⁸⁷.

Египетский министр финансов предоставил в распоряжение военного министра сто тысяч фунтов стерлингов для покрытия расходов по отправке в Судан подкрепления. Египетское правительство устраивает телеграф между Суакимом и Красным морем; в самом же Суакиме ожидали с часа на час нападения мятежных скопищ, и в городе распространился слух, что чиновники хедива доставляли инсургентам потребное для них оружие. Вообще предполагали, что военные действия египетских войск против суданских мятежников начнутся из Суакима, что там соберутся британская и турецкая эскадры и туда же должен был отправиться Бекер-паша²⁸⁸ со своим отрядом. Во всяком случае пройдет еще много времени, прежде чем достигнет он Судана. Губернатор Хартума усилил свои войска гарнизонами из Дуемы и Шаты. К нему отправлен транспорт с провиантом и боевыми припасами. Турецкое правительство сильно опасалось за свои азиатские владения и послало турецким властям в Гедже строжайший наказ тщательно опровергать все слухи, распространяемые приверженцами Махди о славных его подвигах. В Мекку и Медину были отправлены из Константинополя предписания наблюдать, чтобы в священные города не проникали эмиссары «лжепророка». В корреспондендии от 6 декабря 1883 г. сообщалось, что «после долгих совещаний, египетский вице-король и его правительство, несмотря на плохое положение финансов, решились, по неимению другого выхода из нынешних затруднений, отправить в Судан новую экспедицию, под главным начальством Бекер-паши. Ядро экспедиционнаго корпуса должны были составить египетские жандармы, отделенные во всех городах от регулярного войска и посланные в Суаким отдельными отрядами. В числе жандармов находилось много европейцев, получивших жалованье за три месяца вперед. Расположенные к правительству бедуины изъявили готовность выставить со своей стороны отряд волонтеров, за что хедив выразил им свою благодарность. Сверх того в корпусе Бекер-паши изъявили желание находиться многие европейцы. Чтобы не сделаться жертвой измены, Бекер-паша поручил начальство над отдельными частями армии хорошо известным ему лицам, в числе которых был особенно замечателен Зубеир-паша, некогда весьма богатый работорговец и бунтовщик против египетского правительства. Бекер-паша полагал, что от Зубеир-паши нельзя ожидать двухсмысленной роли после многолетнего пребывания его в Каире, где он долгое время жил на пенсии, а теперь получал от египетского правительства блестящие обещания относительно обеспечения его в будущем²⁸⁹. По общему мнению в Каире, вторая экспедиция, ожидавшая для своего выступления в поход только возвращения транспортных судов, доставлявших войска в Суаким, могла бы увенчаться успехом несколько недель назад, но теперь, при малочисленности войск, сомневались в победе египетских войск²⁹⁰. Получив огромные полномочия в военном и гражданском управлении Суданом, Бекер-паша 6-го декабря 1883 года отправился в Суаким. Ему было предписано избегать, по возможности, военных действий и не двигаться против мятежников до прибытия подкреплений, а ограничиться на первых порах охраной сообщений между Суакимом и Бербером²⁹¹, но линия эта имеет столь большое протяжение, что для защиты ее потребовалось бы не менее 50 000 человек²⁹². 20 декабря он выехал из Суеса²⁹³, а 22 декабря было получено известие, на основании которого успех его экспедиции уже в самом начале казался сомнительным: отряд Бекер-паши состоял всего из 8 300 человек смешанного войска²⁹⁴, между тем как в десяти милях от Суакима находился сподвижник Махди с 20 000 мятежников, из которых 1 200 человек были вооружены скорострельными ружьями и боевыми припасами, а остальные копьями и мечами. Мятежники держали в осаде Токкар и Синкат, два укрепленные пункта к югу от Суакима. Попытка провести в эти два пункта провиант не удалась и гарнизоны их от недостатка продовольствия находились в отчаянном положении, так что в Каире не надеялись спасти их²⁹⁵. 29 декабря Бекер-паше было предписано снять с Токкара и Синката осаду и вывести оттуда гарнизоны, но Суаким предполагалось удерживать. Предприняты были работы по укреплению Суакима, но уверенности на удержание этого города не было, потому что нельзя было рассчитывать на верность туземного войска, деморализованного неоднократными успехами Махди²⁹⁶, а соседние туземные племена поневоле присоединились к мятежникам. 16 декабря стоявшая под Суакимом английская эскадра открыла действия против мятежников; канонада окрестностей города продолжалась с вечера до утра и гарнизон Суакима в продолжение всей ночи был готов к бою. Устрашенные канонадой, мятежники отложили свое намерение напасть на город²⁹⁷. От 22 декабря сообщалось в газете «Standard», что суакимские войска, сделав удачную вылазку, отбили у мятежников 800 голов рогатого скота и 250 верблюдов²⁹⁸.

Между тем, в Верхнем Египте отношения между христианами и мусульманами становились более и более напряженными; католическая миссия из Хартума проследовала через Бербер далее в Каир; жители Хартума со дня на день ожидали нападения и проявляли силыную неприязнь к англичанам, и начальник хартумского гарнизона, полковник Котлогон, принявший все меры к защите города, опасался поголовного перехода всех жителей города на сторону Махди, так как из гарнизона 4000 солдат присоединились к мятежникам²⁹⁹; телеграфное сообщение между Бербером и Хартумом прекратилось; находящийся в 13 верстах от Бербера военный пост Гезирех подвергался 16-го (28-го) декабря нападению мятежников³⁰⁰, поэтому, в Бербер был отправлен 3 000-ный отряд бедуинов под командой Гассан-паши, на которого в Каире возлагали большие надежды, так как он пользовался большим влиянием среди туземного населения³⁰¹. Но трудно было Гассану-паше соперничать с Махди в отношении влияния на туземцев; молва о Махди облетела весь Судан, Египет и проникла в Аравию; эмиссары его появлялись в Йемене, Геджазе³⁰² и Триполи; множество тунисских эмигрантов отправились через Донголу в Судан, чтобы присоединиться к мятежникам; пока один отряд Махди пытался овладеть Гезирехом, другой шел на Донголу; гарнизоны только немногих городов, лежащих на Ниле, оставались пока в стороне от движения, но и на них не надеялись... По сообщению из Суакима, от 26-го декабря, мятежники взяли в плен близь Хартума много пашей и солдат, и что Махди, выступивший к Хартуму, требует сдачи города Токаха и намерен двинуться на Египет³⁰³, а близ Суакима мятежники угрожали городу Ривойе. Корреспондент «Times’а» писал из Хартума в конце декабря 1883 года следующее: «Чтобы укрепить город и снабдить его достаточным числом защитников, требуется не менее 12 000 человек. Мы страшно нуждаемся в людях. Впрочем, полковник Котлогон принял всевозможные меры, чтобы сделать город способным к обороне. Европейцы повинуются военным властям беспрекословно, но арабы и турки, приходя к убеждению, что помощи из Каира ждать нечего, становятся очень беспокойны». Корреспондент «протестует против предполагаемого перенесения военной границы в Ассуан». «В Хартумской области, – говорит он, – собрано около 11 000 войска, навербованных из городского и сельского населения Нижнего Египта. Это всё верные и подданные хедива, бросить коих на произвол судьбы было бы крайне несправедливо. Притом же в Хартуме много европейцев, и в числе их английский офицер и английский консул. В случае осуществления сказанного военного проекта, европейцы в Хартуме неминуемо будут перерезаны. Но египетское правительство не только не содействовало, а ежедневно мешало обороне Хартума. Противоречивые приказания из Каира препятствовали полковнику Котлогону стянуть в Хартум все силы защиты, разбросанные по стране. Неприятеля следовало ожидать с часу на час, а население города высказывало несомненную враждебность. Население многочисленнее войска и при этом жители вооружены не хуже солдат. Даже и по прибытии из Дуэма и Каны число хартумских войск оказалось бы достаточным лишь для охранения спокойствия в городе. Между тем окружавшие Хартум враги далеко не походили по боевым средствам на дикарей. В их рядах находились 4 000 опытных солдат эль-обейдского гарнизона, участвовавшего в поражении Гикс-паши. Мятежники вооружены ружьями и располагали хорошею артиллерией»³⁰⁴. Очевидно, положение Хартума было очень серьезно. В Каире правительство Хедива не знало, что предпринять; сам хедив, обезличенный англичанами, оставшийся с одними осколками власти³⁰⁵ в руках, заявлял об отречении от престола, если Турция и Англия не окажут ему помощи в борьбе с Махди³⁰⁶...

В таком печальном положении находились в конце 1883 года суданские дела, стоившие египетскому правительству в течение одного этого года от 500 до 600 тысяч фунтов стерлингов³⁰⁷.

Известия о ходе Суданского восстания за 1884 г. начинаются сообщением о том, что министерство Гладстона отказывает Египту в дальнейшем своем содействии по завоеванию Судана и требует от Хедива совершенного отказа от этой области, на что правительство Хедива, владевшее Суданом 60 лет, не могло согласиться тем более, что рассчитывало на помощь Франции... Сам Хедив готов был слепо повиноваться требованиям Англии, готовившей свой протекторат над Египтом, но министерство Хедива решило выйти в отставку, заявив Хедиву, что оно не имеет права согласиться на уступку Судана и что требование Англии противоречит рескрипту от 28 августа 1878 г., по которому Хедив управляет Египтом вместе со своими министрами³⁰⁸. После того было составлено новое министерство под председательством Нубара-паши из лиц мало надежных в такую критическую минуту: в состав нового министерства вошел Махмуд-паша, бывший сотоварищ Араби-паши, а также бывший Суданский губернатор Абд-Эль-Кадер и другие лица, не отличавшиеся доселе на политическом поприще. По этому поводу в «Independ. Belge» было замечено, что теперь яснее всего обнаруживается диктаторская роль, какую Англия решилась играть в Египте, но от этого улучшений в суданских делах не последовало: пока в Каире Военный Совет рассуждал о мерах против Махди, бедуины повсеместно брали верх над феллахами, а губернаторы были бессильны и беспомощны и настоятельно просили подкреплений. В то же время Махди, как сообщалось в арабской газете «Акбар», отправил к шести мусульманским предводителям Верхнего Египта посольство с требованием от них всевозможного содействия к скорейшему восстановлению в Египте ислама во всём его первоначальном блеске³⁰⁹. Генерал Гордон настойчиво доказывал, что уступка Судана была бы непростительным промахом со стороны Каирского правительства, так как повела бы злосчастный Египет к полному разорению. В частности, весь гарнизон Хартума и всё европейское население этого города (4 т. человек) оказались бы тогда жертвой фанатического неистовства суданских мятежников. Если Судан будет отдан Махди, то, по словам Гордона, и остальные владения Хедива будут потеряны, потому что тогда всё египетское население, вся Аравия и Сирия восстанут против турок и европейцев-христиан. Хартумский гарнизон не имел никаких перевозочных средств для отступления. Любопытным представляется заявление генерала Гордона, что населением Судана очень легко управлять, что оно желало только человеческого с ним обращения и что восстание Суданского населения возникло не вследствие религиозного фанатизма, а вернее – вследствие тирании турецких пашей. А по нашему мнению, это тем важнее, что, будучи вызвано причинами не религиозными, Суданское восстание поддерживалось постоянно именно религиозным фанатизмом. Газета «Pall-Mall-Gasette» умоляла британское правительство не бросать Судана на произвол восстания, не выводить оттуда войска и отправить туда Гордона с безграничными полномочиями³¹⁰. Мятежники напротив не ограничивались рассуждениями, а действовали, и при том решительно и смело. По известию от 31 декабря 1883 г. (12 января 1884 г.), они ограбили и сожгли одно селение близь Хартума; сообщение с Хартумом было прервано, – телеграфная проволока была перерезана. От 5 января (17 января) генерал-губернатор Судана доносил Хедиву, что мятежники отрезали отступление египетским гарнизонам и заградили судам проход по Нилу ниже Дуемы, затопив нагруженные камнем суда³¹¹. От 6 января в официальной телеграмме из Хартума сообщалось, что вся окрестность – в открытом восстании³¹². Махди особым письмом уведомил Хартумских улемов, что он прибудет к этому городу к 26 января. Надежда на спасение Хартума всё более и более терялась³¹³. В Times’е, на основании известий из Хартума, сообщалось, что население Судана по обоим берегам Голубого Нила объявило себя на стороне Махди, сношения с Сеннааром были прерваны, пароходы, отправленные туда с войском, должны были вернуться, телеграфные столбы опрокинуты. В то же время из Триполиса были получены известия, что знаменитый шейх Сенуси отправился на соединение с Махди и что если это соединение состоится, то положение Египта будет самое печальное, так как авторитет этого шейха широко распространен по всему северу Африки. При таких неутешительных слухах, начальник Хартумского гарнизона доложил Хедиву, что он сдаст Хартум, если ему не будет оказана немедленная помощь!³¹⁴. Не лучше было и положение Суакима: не надеясь на защиту города силою оружия, Каирское правительство выслало туда главного представителя мусульманской религии, который особым воззванием пригласил местных шейхов и подчиненные им племена к изъявлению покорности³¹⁵. Что же касается Хартума, то Каирское правительство отдало приказ об очищении этого города; предлагалось пушки заклепать, порох затопить и направить все усилия к защите Миссуаха и Суакима. Очевидно, такое предположение возникло под влиянием Англии, для которой Хартум не представлял интереса и которая, напротив, сосредоточивала всё свое внимание на Каире, Александрии, Суэсском канале и портах Красного Моря. В виду этого парижская печать единогласно заявила, что предоставление Судана и Нубии власти Махди было бы величайшим преступлением против цивилизации, и что названные области должны быть во что бы то ни стало отвоеваны совместными усилиями европейцев. Может быть, европейская печать повлияла на изменение решения Каирского правительства: генералу Гордону были даны полномочия на все целесообразные меры для улаживанния суданских дел, и он должен был отправиться в Хартум. В Константинополе были приняты меры для предупреждения восстания в Геджазе и Йемене; в Мекке и Медине было предположено удвоить турецкие гарнизоны³¹⁶. В Арабской провинции Хаашаме некоторые арабские племена, подстрекаемые агентами Махди, возмутились против турецкого подданства, так что Мекский шериф просил вывести гарнизоны из Мекки и Медины и направить их в Хаашам для усмирения возмутившихся племен³¹⁷. Генерал Гордон, после совещаний с Нубаром-пашей о средствах к выполнению возложенного на него поручения, отправился с субботу, 14 января (26 января) 1884 г. в Хартум, получив на руки 40 т. фунтов стерлингов из 100 т. фунтов, предназначенных в его распоряжение³¹⁸.

20 января генерал Гордон письмом просил Махди дать свободу захваченным им европейцам и отправить их в Хартум, а сам выступил в пустыню по направлению к Берберу. В тоже время Бекер-паша произвел удачную рекогносцировку близь Суакима и перебил в армии Османа Дигмы более 100 человек, но 25 января в Каире было уже получено известие о поражении отряда Бекер-паши и о возвращении его с остатками своего отряда в Суаким, от которого Осман-Дигма пытался отрезать пресную воду. Положение жителей Суакима было крайне печально: они съели всех собак; к февралю у них оставалось еще не съеденными лошадь и один куль овса, а 2 февраля были окончены и последние остатки съестных припасов. Понятно, что такое положение должно было удручающим образом действовать на дух жителей; между тем в лагере Османа-Дигмы царил геройский дух. Один наприм. 17 летний юноша подкрадывался к лагерю Бекер-паши и был захвачен часовыми. Пока часовые угрожали ему штыками, он ранил своим копьем двух солдат. На допросе он показал, что имел целью не только узнать о численности войска Бекер-паши, но и отомстить за своего отца, убитого в перестрелке. Когда его спросили, не желает ли он выпить чего-нибудь, чтобы подкрепиться, он сказал: «дайти мне убить перед смертию египтянина»³¹⁹. Сотрудник газеты «Debats» заявлял, что вмешательство англичан в суданские дела объясняется желанием прекратить варварскую работорговлю, но что, сражаясь за прогресс, цивилизацию и человечество, они сами посеяли семена мятежа. Работорговцы решились отомстить христианам за те преграды, какие христианство стремилось поставить истреблению языческих племен, обреченных по Корану на рабство или на смерть... В заключение длинных своих рассуждений на эту тему корреспондент говорит: «если Махди удастся создать обширную невольническую империю на юге Египта, то он причинит громадный вред человечеству, цивилизации и многочисленным интересам»³²⁰.

19 февраля велись переговоры с мятежниками под стенами Токкара; 20 февраля четыре египетских офицера даже отправились в лагерь Османа-Дигмы; но последний решительно потребовал, чтобы гарнизон положил оружие, иначе грозил не оставить в живых ни одного солдата. После этого в ночь на 21 февраля многие нижние чины передались неприятелю, а 21 февраля город сдался мятежникам. Мятежники действовала против Токкара пушками, отнятыми при поражении Бекер-паши. Австрийский подданный Гвидо-Леви, перешедший в ислам и беседовавший с некоторыми чинами армии Османа-Дигмы, сообщал, что арабы считают Махди сверхъестественным человеком, призванным победить весь мир и управлять покоренными народами по своему разумению. По их убеждению, Махди свыше одарен непобедимою силой, при помощи которой победит всех врагов. Он обещал своим сподвижникам услады рая за борьбу с неверными. По словам этого ренегата, Махдисты после падения Токкара, овладеют Суакимом и направятся затем на Джидду и Мекку; но конечные стремления их заключаются в том, чтобы овладеть Египтом, уничтожить всех англичан и вообще христиан, а за тем обратиться против абиссинцев и перебить их до единого. Окружающие Османа-Дитму фанатики проповедуют возрождение ислама в первобытной простоте и полное отречение от мирских благ. Вообще Гвидо-Леви, проведший шестнадцать лет в лагере Османа-Дигмы, вынес убеждение, что суданское движение имеет религиозно-фанатический порыв, искусно эксплуатируемый Махди и ближайшими его сподвижниками³²¹.

Известия о поражении армии Бекер-паши, как и следовало ожидать, произвели сильное возбуждение во всём Судане, и тотчас телеграфная проволока, соединявшая Массову с Кассалой, была порвана в нескольких местах, а телеграфные столбы опрокинуты. Большая часть арабских племен, живущих в этих местностях, возмутились и примкнули к восстанию (№ 28). Предводители арабских племен, приглашенные шейхом Эль-Маргави к покорности египетскому правительству, единогласно ответили, что Махди – святой человек, действительный избранник Аллаха и что в его полном торжестве над врагами они не сомневаются (№ 29). И сам Махди не бездействовал: по сообщениям арабской газеты «Акбар», он отправил двух дервишей в лежащую у истоков Голубого Нила землю Кафров с письмом, в котором заклинал властителя этой земли бросить постыдное поклонение идолам и принять ислам. Арабские племена, живущие между Ассиутом и Ассуаном решительно все стали признавать в Махди сверхъестественную силу и высокий ум: они питали уверенность, что он разобьет англичан. Поражение армии Бекер-паши они считали поражением не египетского, а английского оружия³²². Католические миссионеры, взятые в плен войсками Махди, после занятия Эль-Обейда сообщили, что их жилища и церкви были уничтожены и что их днем и ночью держали под открытым небом, на пространстве нескольких квадратных сажень, обнесенном загородкой из парусины. Толпы арабов приходили смотреть на них, как на зверей. Большая часть греков, коптов и сирийцев, находящихся в Эль-Обейде, приняли ислам (№ 34). Генерал Гордон, вступив в пределы Хартума, обратился к населению со следующим воззванием. «Единовременно с прибытием моим сюда в звании генерал-губернатора Судана, возложенном на меня Хедивом и всемогущею Британией, Судан и его правительство объявляются независимыми и получают свободу ведать собственные свои дела без всякого вмешательства египетского правительства. В тоже время я возвещаю амнистию всем виновным в восстании и подтверждаю привилегии, дарованные населению Судана в правление Саид-паши. Я довожу до вашего сведения, что Его Величество султан решил послать в Судан турецкие войска, этих всемирно известных доблестных и мужественных победителей. Но ее величество королева, услыхав о вашем жалком положении и о моем к вам сострадании, послала меня помочь вам. Я прибыл сюда с великою для себя опасностью, возлагая упование на Бога всего человечества и имея в виду предотвратить провозглашение его величеством султаном войны между двумя мусульманскими народами».

Текст другой прокламации таков:

«Объявляется всему населению Судана. Ваше спокойствие есть цель моих стремлений. Я знаю, что вы огорчены строгими мерами, принятыми вашим бывшим правительством к прекращению изстари существовавшей в вашей среде торговли невольниками; мне известно, что вы недовольны наказанием лиц, занимавшихся этим родом промышленности. Для вас конечно не новость слышать, что эти наказания совершались согласно декретам и фирманам вашего бывшего правительства. Но отныне никто в этом деле не будет вам препятствовать и всякий впредь может невозбранно держать при себе людей для своих услуг. Всякий может поступать беспрепятственно и как ему нравится в отношении своих рабов. Это распоряжение вступает немедленно в законную силу. Сострадание мое обращено на вас»³²³.

Воззвание это несколькими часами упредило приезд нового английского уполномоченного. По прибытии в город Хартум, генерал Гордон имел прием в генерал-губернаторском доме и на этом приеме были допущены даже беднейшие арабы. Толпы народа целовали у генерала руки и ноги, называли его султаном, отцом, миротворцем и избавителем Кордофана. Тотчас заведена была особая книга, в которую записывались все жалобы арабов; каждый проситель, внимательно выслушивался, книги, в которых были записаны недоимки с населения, были сожжены перед генерал-губернаторским дворцом, вместе с кнутами, шпицрутенами, колодками и другими орудиями вымогания недоимок у неисправных плательщиков. После полудня генерал созвал совет из влиятельных представителей арабского населения, а затем посетил больницу и городской острог, в котором, по небрежности судей, томились в цепях более двухсот несчастных всяких возрастов и званий. Одна женщина, например, томилась в кандалах пятнадцатый год за ничтожнейший проступок. Генерал приказал срыть острог, а содержавшихся в нем людей допросить и отпустить на свободу, как невинных, так и виновных, но уже искупивших свою вину... От таких распоряжений вновь прибывшего генерала, население Хартума было, понятно, в восторге и иначе не называло Гордона, как отцом страждущих и угнетенных.

По другим известиям Гордон, по прибытии в Хартум, признал Махди султаном Кордофана, восстановил торговлю невольниками и сложил с туземцев половину причитавшихся с них податей³²⁴.

Такой отзыв о первых шагах генерала Гордона напечатан в английском «Times’е», но «Северо-Германская газета» отнеслась к первому распоряжению Гордона более недоверчиво. Указав на то, что он провозгласил Махди султаном Кордофана, восстановил торговлю невольниками и сложил с населения половину причитавшихся с него податей, газета замечает, что признание Махди султаном Кордофана едва ли произведет на него какое-либо действие, так как Махди не такой человек, чтобы удовольствоваться меньшим в сравнении с тем, что он уже имеет, а Гордон, не взирая на свои полномочия, не в состоянии расширить власть Махди; самое же признание независимости Кордофана было допущено им, вероятно, с тем расчетом, чтобы вызвать несогласие и раздор в рядах самих мятежников. Не мало значителен также и факт признания британским уполномоченным легальности торговли невольниками. Обстоятельства сложились так, что без рабов Судан превратился в пустынный край, так как его природный житель считает всякий физический труд недостойным человека, унизительным занятием. Суданский поселянин слишком будто бы беспечен и ленив, чтобы обрабатывать свои поля, и потому за него работают рабы... Из-за рабов в Судане постоянно возникали ссоры и столкновения между различными племенами, и потому Гордон рассчитывал свой успех на восстановлении рабства в Судане. Даже египетский Хедив был поражен прокламацией генерала Гордона, но вскоре пришел к заключению, что если британский уполномоченный счел нужным восстановить рабство, то, вероятно, другого выхода ему не представлялось, как об этом заявил потом официально и сам Гордон, при чем, однако, он указывал на внутреннюю несостоятельность сделанных в Каире распоряжений относительно прекращения работорговли. Но энтузиазм хартумского населения, вызванный описанными распоряжениями Гордона, скоро исчез, его вторичная прокламация не производила впечатления в населении; угрозам его не придавали значения³²⁵. Корреспондент английской газеты «Daily Telegraf» от 12 марта 1881 г. писал из Каира, что он лично на аудиенции, данной ему Хедивом, слышал следующий отзыв Хедива о суданских мятежниках: «Мы, к несчастью, имели дело с фанатическим религиозным восстанием, а каждый фанатик прежде всего теряет рассудок. Я глубоко сочувствую миссии Гордона-паши, которая столь же трудна, как и опасна». Понятно, что Хедива должно было чрезвычайно обрадовать письмо знаменитого шейха Сенуси, считающегося авторитетом в религиозных делах; в письме шейх Сенуси называет Суданского Махди «дурным мусульманином, самозванцем и убийцей»³²⁶.

Голова Османа Дигмы была оценена в 1 000 фунтов стерлингов. Между тем положение генерала Гордона в Хартуме становилось более и более затруднительным. С 11 марта английское правительство не получало о нем никаких известий и некоторые газеты уже распространяли было весть о смерти его. Хотя эти известия были опровергнуты, тем не менее положение его продолжало оставаться критическим, так как он со всех сторон был окружен шайками мятежников. Мятежники построили вдоль Нила ряд укреплений, дававших им возможность безнаказанно обстреливать мимоидущие пароходы. Как смотрел на себя в это время Махди, видно из его разговора с корреспондентом одной итальянской газеты. «Я не боюсь индийцев; те из них, которые исповедают магометанскую веру, всегда будут за нас, а язычники возрадуются случаю избавиться от гнета британской тирании. Что же касается абиссинцев, то не один из них не уцелеет, мы их всех перебьем. Что мне англичане? – воскликнул в заключение лжепророк. – Наше солнце их растопит; я не умру на поле битвы, если не буду иметь успеха»³²⁷.

Настроение населения было тревожное. При вступлении войск генерала Гордона, 16 марта, хартумский корреспондент газеты «Times» видел, как пять офицеров перешли на сторону неприятеля и как Саид-паша и Гассан-паша собственными руками убили египетских артиллеристов, нацеливавших пушки на мятежников (№ 68). Махди, видя такое настроение правительственных отрядов, держал себя в отношении Гордона с самоуверенностью и предлагал самому Гордону перейти в ислам³²⁸. 22 марта прибыли в Хартум три дервиша, посланные от Махди. Они привезли генералу Гордону обратно почетные одежды, предложенные последним Махди. При этом было прислано довольно холодное письмо от Махди, в котором он отказывается от звания султана Кордофана, как предлагал Гордон. При входе к Гордону дервиши отказались снять с себя оружие... В доме Гассана-паши, растрелянного по приказанию Гордона, найдены значительные запасы патронов³²⁹.

Несмотря на такое тревожное положение страны, Махди настолько был уверен в своей деятельности, что не сомневался в успехе. Он вел совершенно регулярную жизнь и старался казаться в глазах толпы человеком истинно-религиозным. Одетый в красное исподнее платье, он носил поверх его зеленый плащ, а на голове высокую белую чалму. С четками в руках, он каждую ночь производил суд и расправу на базаре. Когда он возвращался домой, то по всему пути – от базара до жилья его – народ выстраивался шпалерами и приветствовал его своими восторженными благожеланиями. Через три часа после солнечного заката, он принимал предводителей разных племен, которые приносили ему подарки, состоявшие большею частью из фиников, овец и кож. Спать он отправлялся в сопровождении сотни человек, которые несли перед ним зажженные факелы³³⁰. Такой образ жизни Махди соблазнял, вероятно, многих его последователей, так как у него были прямые обличители и противники. В числе противников был один дарфурский шейх, которому не нравилось отступление Махди от прежнего его образа жизни; другой не хотел подчиняться Махди за преследование работорговли, а третий – за убийство двух сыновей своих во время восстания («Правит. Вестн.», № 134).

Сознание своей силы и уверенность в преданности ему египетских войск выразились у Махди, между прочим, в том, что 17-го апреля египетские офицеры в Ассуане получили от Махди письменное предложение отступить в десятидневный срок, а в случае сопротивления он грозил истребить их («Правит. Вестн.», № 85, «Каир»).

Положение генерала Гордоиа в Хартуме было далеко не блестящее: в его распоряжении было всего 4 000 солдат и в окрестностях города со всех сторон бродили отряды мятежников, а на население Хартума полагаться было невозможно, оно при первом удобном случае было готово открыто стать на сторону махдистов. И самое войско было в нерешительности; во время вылазки 4-го марта, египетские солдаты, от страха перед именем Махди, обратились в бегство, оставив три орудия и значительное количество снарядов в руках мятежников; при этом было убито до 200 человек. Упомянутые выше Гассан-паша и Саид-паша, заключенные под стражу, были расстреляны. Их подозревали, между прочим, в умышленном запасе большого количества снарядов во время вылазки, чтобы передать их неприятелю. В то же время близь Суакима Осман-Дигма успешно занимал прежние свои позиции («Правит. Вестн.», № 88).

В это время отголоски суданского восстания проникли в Индию. В одной тамошней провинции (Худ) появился факир и стал проповедывать всемирное торжество ислама и высказывать уверенность, что суданский Махди с успехом выполнит свое призвание, и что мусульманский полумесяц будет блистать над крестом христианским. Последователи индийской сексты «Махади» стали распространять этот взгляд в своих газетах и листках, так что индийское правительство придало этому весьма серьезное значение и сочло нужным конфисковать эти воззвания. В то же время тревожные вести доходили и из Джедды. Даже в Мекке руководящие классы решили признать Махди «ишаном», т.е. руководителем всех мусульман в деле веры («Правит. Вестн.» № 90). Положение генерала Гордона было не только сомнительно, но и опасно: он продолжал жаловаться на свое безвыходное положение, что он оставлен без поддержки и собственными средствами должен выбираться из Хартума («Правит. Вестн.», № 97). Это сознали и в Египте: министры египетского хедива предложили одному суданскому шейху пять тысяч фунтов стерлингов, если ему удастся доставить в Верхний Египет генерала Гордона здравым и невредимым («Правит. Вестн.», № 92). 23-го мая Бербер уже пал и перешел во власть Махди³³¹. Донгола находилась в положении весьма сомнительном, так как среди туземного населения заметны были явные следы брожения. Вообще состояние внутренних дел Судана было не надежно и сравнивалось с тлеющим под пеплом огнем, который пока незаметен, но стоит ему прорваться наружу, и он охватит своим пламенем огромное пространство³³². От 10-го мая 1884 года сообщалось, что Осман-Дигма готовился напасть на Донголу, и что одновременно с этим другие приверженцы Махди готовились вступить в землю Верхнего Египта. Неподалеку от Ассуана собрались мятежники и вся провинция Донголы находилась в полном восстании. Хартум был окружен мятежниками, так что в него было трудно проникнуть со стороны (№ 98). Сам Махди, по известиям арабской газеты «Акбар», письменно возвестил своим приверженцам, что в начале июня он решил выехать со всем своим семейством из Эль-Обейда и двинуться в самый центр восстания, на берегу Нила, чтобы вместе с населением Судана бороться за независимость и свободу страны; вместе с тем Махди имел в виду занять своими войсками еще до разлива Нила, по крайней мере, южную часть Египта (№ 102). И действительно вскоре за сим губернатор Дарфура сдал мятежникам город Фашер, в котором находилось девять тысяч солдат и до двадцати тысяч ремингтоновских ружей; сам Махди выступил из Эль-Обейда к Хартуму, к северу от Бербера; населенные места находились в полном восстании (№ 104). Осман Дигма в июне возобновил свои нападения на Суаким, готовясь 10-го июня атаковать с многочисленным отрядом этот город (№ 119 и 130). Генерал Гордон заперся в здании католической миссии, окруженном каменной оградой, примыкающей одной своей стороной к Голубому Нилу (№ 128). С 20-го июня Донгола находилась в руках мятежников, и Донгольский губернатор, получивший от Махди, за измену египетскому правительству, титул эмира, принудил всех христиан, проживавших в Донголе, принять ислам (№ 147 и 149).

Вызванный из Каира в Лондон Клод-Венсента, хорошо знакомый с египетскими делами, высказал по поводу суданского восстания очень поучительное для европейцев суждение. Он так был убежден в ненависти мусульман к христианам, что даже самое затишье, наступившее перед Рамазаном, считал предвестником сильной грозы. В 1884 году пост у мусульман должен был наступить 25-го июня и по этому поводу он писал, что «в продолжение этого месяца Махди не предпримет никакого движения³³³, но что затем и разразится страшная буря – буря кровавая, фанатическая, и европейцам придется выдержать кровавую борьбу». Указав на глубокую ненависть, какую питают туземцы к англичанам, он говорил, что эта ненависть повсеместна и что первая причина, презрения египетских мусульман к англичанам заключается в том, что англичане – христиане.... Глумления над англичанами, время от времени появлявшиеся в газете «Босфор», органе первого египетского министра Нубара-паши, превосходили, по своей дикости, всякое воображение, и эти глумления нарочно были переводимы на арабский язык. В Каире и Александрии не было мечети, в которой бы мусульмане не призывались к мщению и избиению неверных (в данном случае европейцев христиан).... В заключение Клод Венсента привел слова Гордона: «Если мы не задавим Махди, то Махди задавит нас» и прибавил от себя, что в этих словах звучала сущая правда³³⁴. В корреспондендии из Александрии от 3-го июня 1884 года, между прочим, высказывалось, что вследствие бессилия египетского правительства, непоследовательности действий ангичан и молвы о непобедимости Махди, последний без особых усилий, расширяет пределы своей власти. Его эмиссары обыкновенно заранее проникают в тот город, которым он желает овладеть, и с пылким, фанатическим красноречием начинают прославлять перед местными властями и населением святость и непобедимость своего повелителя. Такие одушевленные речи производили сильное впечатление на народ, уверенный, что Махди никаких тяжелых налогов, кроме установленной мусульманским законом десятины, требовать не станет; тем временем сам Махди приближался к городу, – и его встречали уже не враги, а мирные жители, признавшие его своим повелителем. Таким образом был взят Бербер, причем весь египетский гарнизон был вырезан, но губернатор, находившийся заранее в сношениях с Махди, пользовался большою милостью у Махди; губернатор Донголы также вступил в тайные переговоры с Махди и тем подготовил падение города³³⁵. В то же время Осман-Дигма возобновил свои атаки против Суакима, а город Хартум был осажден 16 тысячами мятежников³³⁶. Заслуживает внимания иноземных правителей в мусульманских странах тот факт, что туземные египетские войска, с наступлением восстания стали обнаруживать неповиновение английским офицерам, и строгие меры не только не подавляли непослушания, а напротив, даже содействовали увеличению недовольства. Это замечалось и на первых порах суданского восстания; тоже повторялось в разных местах и теперь: 1-го июля около двух сот солдат-мусульман бежали из Ассиута по направлению к Каиру. Подполковник Грант преследовал их, и когда настиг, то дезертиры произвели горячую схватку с отрядом своего начальника; затем, когда решено было обезоружить весь полк, к которому принадлежали дезертиры, то солдаты решительно отказались исполнить требования начальства, и только случайно подошедший к городу отряд египетских войск помог обезоружить взбунтовавшихся солдат-мусульман. Местное же население с нескрываемым сочувствием относилось к солдатам-мусульманам, отказывавшимся повиноваться английским офицерам³³⁷. Да и могло ли быть иначе? Когда всё население восстает против известного положения вещей, когда восстание поддерживается сознанием национальных и религиозных интересов, тогда и солдат – сын того же народа – невольно почувствует в себе биение обще-народного чувства. Можно только удивляться наивности англичан, так доверчиво относившихся к солдатам-мусульманам и особенно к их начальникам, у которых сознание личности было сильнее.

Для освобождения осажденного в Хартуме генерала Гордона снаряжалась особая экспедиция; британское правительство, еще недавно самоуверенно отвергавшее необходимость такой экспедиции, теперь требовало от парламента ассигнования трехсот тысяч фунтов стерлингов для этой цели, а Гладстон заявил при этом, что и эта сумма не покроет всех расходов по экспедиции. Наученное печальными опытами прежних экспедиций, британское правительство предполагало отправить в Хартум до шести тысяч исключительно английских солдат³³⁸. Между тем восстание продолжало распространяться и проникло даже за пределы Египта, в Аравию, где также было направлено против всего чужеземного, не исключая и турок. Французский вице-консул Неджеда, возвращавшийся из Габука, подвергся нападению со стороны бедуинов³³⁹. Даже имя турецкого султана в молитвах мятежников было заменено именем Махди (№ 185). О фанатическом воодушевлении, с каким приверженцы Махди отстаивали свое дело, можно судить по известию, касающемуся атаки и занятия ими Бербера: бой продолжался три дня; приверженцы Махди дрались с ожесточением; баши-бузуки, находившиеся в египетских войсках, пали с оружием в руках, а египтяне сдались, но были все перебиты махдистами; резня была ужасная: бо́льшая часть города была сожжена, население погибло; с греческими купцами, захваченными в плен, махдисты обходились вообще жестоко и заставили их принять ислам³⁴⁰.

Положение генерала Гордона, запертого в Хартуме, становилось день ото дня хуже: в августе 1884 г. он писал о присылке ему 300 000 фунтов стерлингов и поджидал прибытия английских войск³⁴¹, а Махди в это время находился в Южном Кордофане, имея при себе армию в четырнадцать тысяч человек, от которых отделил четыре тысячи для подкрепления отряда, осаждавшего гор. Хартум³⁴². Сам Гордон находился между смутной надеждой на спасение и отчаянием в ожидании покреплений (№ 202). Снаряжение экспедиции на выручку Гордона шло медленно; воды в Ниле спадали; сообщения с Хартумом не было и о его положении в Египте и Европе ходили самые разноречивые слухи, проверить которые не было никакой возможности (№ 204). Наоборот, Махди чувствовал себя бодро. Располагая большим числом приверженцев, значительным числом ружей Ремингтона и 20-ю крупповскими пушками, он мало смущался слухами о снаряжаемой против Хартума экспедиции и заявил, что не отступит ни перед какими жертвами для отражения британского нашествия³⁴³. К суданским улемам (духовным лицам) он обратился с письмом, в котором призывал их молиться о даровании ему побед над христианами: «Слуга ваш – (пишет он о себе) – обагрит свой меч кровью христиан, никогда не имел в мыслях обнажать этот же самый меч против халифа Абдул-Гамида, о продлении дней которого я молюсь каждый вечер; столь же мало помышлял ваш слуга об обращении своего меча на служение злу. Напротив... если пророк (Мухаммед) сподобил меня одержать победу над христианами, то я пошлю в Константинополь дань. Пусть Халиф и его советники подумают об этом, прежде чем высылать против меня войско и заставить таким образом мусульман сражаться друг против друга»³⁴⁴. Со своими приверженцами Махди обращался очень рассудительно: кто нуждался в отпуске домой, он отправлял их и давал им денег с тем, чтобы они, по окончании своих домашних работ, в ноябре возвращались к нему в лагерь³⁴⁵. При себе Махди держал француза (Оливье-Пена), который сносился со своими соотечественниками, живущими в Каире, и доставлял сведения Махди о делаемых в Каире распоряжениях³⁴⁶. Вообще у приверженцев Махди были строго обдуманные приемы военной борьбы: «они постоянно беспокоили и тревожили наступавшего неприятеля, создавали ему всевозможные затруднения, отравляли колодцы, мимо которых неприятелю приходилось следовать, беспрестанно появлялись на флангах двигавшихся колонн, выслеживали каждое их движение и давали им возможность беспрепятственно углубиться во внутрь страны с тем, чтобы тотчас же пресечь им линию отступления занятием удобных в тылу их позиций. Когда же изнуренный неприятель достигал какой-либо неудобной для обороны и благоприятной для нападения местности, мятежники тотчас же бросались на него с диким исступлением и в большей части случаев уничтожали врага... Бывшие полудикие скопища Махди представляли собою хорошо организованную и вооруженную армию, разделенную на корпуса, исправно снабжаемыми съестными припасами и предводительствуемые искусными военачальниками. Достойна внимания предусмотрительвость суданцев, высказавшаяся между прочим в их заботах по части продовольствия. Обширные пространства, на которых в прежнее время произростал хлопок, были засеяны в этом году кукурузою, дающею всегда обильный урожай, обеспечивший своевременную доставку провианта войску лжепророка»³⁴⁷.

В сентябре 1884 года, Махди стянул свои войска к Хартуму и предложил генералу Гордону сдаться, но Гордон отвечал, что надеется еще продержаться в Хартуме двенадцать лет. Тем не менее в октябре стали распространяться в Каире слухи, что Хартум взят и Гордон попал в плен к Махди³⁴⁸, но проверить эти слухи было невозможно. Вместе с тем об египетской экспедиции получались неблагоприятные известия: в рядах войска свирепствовали лихорадки, уносившие много жертв, а переходы по необозримым степям, под палящими лучами солнца, в убийственной атмосфере, насыщенной миазмами, отделявшимися от стоячих болот, заранее внушали страх колонновожатым.

Известия 1885 года о Суданском восстания рисуют положение Египта в самых мрачных красках. Каирский корреспондент писал в газету «Debats», что анархия и разбойничество свирепствуют по всей долине Нила, как будто эта злосчастная страна вовсе не находится под защитой и охраной цивилизованного правительства³⁴⁹. В тоже время экспедиция генерала Вольслея, снаряженная для освобождения Хартума, не могла надеяться на успех. В Каире утверждали, что Махди разослал своих эмиссаров с собственноручными письмами к шейхам бедуинских племен, в которых предупреждал их, что каждый мусульманин, какого бы то ни было пола, звания и состояния, оказавший малейшую услугу англичанам действием или советом, будет считаться отступником от ислама и будет побит камнями; если же такой предатель скроется или станет под защиту англичан, то он, Махди, прикажет повесить одного из родственников изменника. «Для вас – писал Махди в этих письмах к шейхам – будет несравненно лучше убить ваших верблюдов и бросить их на съедение нильским крокодилам или хищным птицам в пустыне, нежели отдавать их в распоряжение англичан, чтобы получить за них деньги из рук врагов мусульманства»³⁵⁰. Пригрозив шейхам соседних бедуинских племен, Махди решил овладеть хартумским гарнизоном до прибытия генерала Вольслея, а чтобы стеснить генерала Стюарта, находившегося в степи, близь Метамне, он приказал своим приверженцам атаковать британские войска. Атака была произведена у Абуклейских колодцев и «скопища бродяг» снова показали англичанам свою силу и энергию: в ожесточенной стычке английское каре было прорвано, при чем был убит полковник, ранен один лорд, под генералом Стюартом убита лошадь; много офицеров и солдат сделались жертвой этого отчаянного нападения, во время которого мятежники доказали свою храбрость, мужество и стремительность³⁵¹. Не лишено интереса и то обстоятельство, что в этой стычке принимали живейшее участие эмиры Берберский и Метамнеский; первый из них – Нур-Ангара в прежнее время состоял на египетской службе и до 1882 года занимал должность губернатора Эль-Обейда; когда же Эль-Обейд был взят войсками Махди, то Нур-Ангара перешел на сторону мятежников и был назначен начальником дарфурских дружин и вполне оправдал выбор Махди: он завоевал в четыре месяца всю дарфурскую провинцию, за что был назначен губернатором Бербера. Метамнеский эмир Аббас-Нави также состоял до времени Махди на египетской службе, был начальником речной полиции и заведывал пристанями на Ниле; в 70-х годах он путешествовал по Европе, хорошо ознакомился с нею, владел несколькими европейскими языками и вообще был человеком не простым, но и он сделался приверженцем Махди³⁵². Это сколько любопытно, столько же и назидательно.

26-го января или 28-го января 1885 г. (нов. стиля) пал и Хартум, а при этом был убит и генерал Гордон. Таким образом экспедиция генерала Вольслея не достигла своей цели – освобождения Хартума и это было недостижимо: все подходы к Хартуму были заняты мятежниками, и пароход, пробиравшийся к Хартуму под перекрестным огнем мятежников, должен был вернуться назад. На правом берегу Нила, в трех верстах от Хартума суданцы устроили даже батарею из крупповских орудий. Окрестные арабы приветствовали падение Хартума пушечными выстрелами; племена, державшиеся дотоле Англии, немедленно перешли на сторону Махди. Это непостоянство, с каким суданские племена меняли свои отношения к египетскому правительству, вызывает еще более удивления, что оно сопровождалось самыми предательскими обманами. Шейх-Сулейман «дружески» пригласил к себе полковника Стюарта и его спутников покинуть потерпевший крушение пароход и явиться среди арабов без всякого оружия. – Когда те согласились, Шейх повел Стюарта и сопровождавших его французского и английского вице-консулов в свой дом, угостил кофеем, а затем приказал своим людям убить их. Трупы убитых были выброшены в Нил. Остальные спутники Стюарта утонули, надеясь спастись вплавь. И сам Махди ждал последнего момента, чтобы заманить английскую армию в западню³⁵³. Трагическая смерть генерала Гордона, убитого при взятии Хартума, объясняется также изменой Фаразы-паши, к которому Гордон всегда относился с особым доверием, но который таил в своей душе предательский умысел. Он утром 26-го января открыл городские ворота и впустил в город мятежников³⁵⁴. Губернатор в Донголе Зебер-паша оказался также человеком двуличным, действовавшим заодно с Махди против англичан, но это, как и всегда, обнаружилось после, за что он был арестован и отправлен на о. Кипр³⁵⁵. Такой же точно образ действия был усвоен и племенами, обитавшими вдоль берегов Красного моря, где командовал мятежниками знаменитый их полководец Осман-Дигма. Гарнизоны переходили на его сторону при малейшем его успехе на поле военных действий³⁵⁶. Да и было бы трудно ожидать другого порядка дел: с одной стороны, везде замечалось несочувствие к «неверным» англичанам, а с другой стороны Махди, в случае сопротивления, прибегал к решительной угрозе. Так вслед за падением Хартума, он отправил двух влиятельных посланцев, в сопровождении четырех улемов (законников) в Гумрес, к шейху воинственного племени Кабабитов, оставшемуся верным англичанам и оказавшему им значительные услуги, с предупреждением, что если этот шейх, в течение семи дней, не порвет всяких сношений с «неверными» и не перейдет на сторону «правого дела», то он, Махди, пошлет войско, которое сотрет с лица земли города и селения Кабабитов. Улемы, сопровождавшие посланцев, должны были выяснить Кабабитам «великие планы» Махди и убедить их во имя ислама не поддерживать дружбы с неверными³⁵⁷. Весьма естественно, что успех Махди воодушевил суданские племена и подогрел их фанатизм, но достойно сожаления то обстоятельство, что к нему стекались искатели приключений, принадлежавшие к разным европейским национальностям. Так, в его лагере, еще до падения Хартума, находилось несколько французов³⁵⁸, а затем недовольные английским правительством ирландцы, эмигрировавшие в Америку, собирались послать к нему на помощь целый вспомогательный отряд и значительные транспорты оружия. Всё это только увеличивало невзгоды англичан в борьбе их с суданскими мятежниками. Ссылаясь на невыносимый для европейских солдат зной, главнокомандующий английским отрядом генерал Вольслей отдал приказ об отступлении к Донголе, и новый поход откладывался до осени. Но очевидно надежды на скорое окончание задуманного им плана – подавить восстание, не было: в воззвании к неприятельским войскам, он со свойственною англичанину гордостью заявил: «мы твердо решились уничтожить власть Магомед-Ахмеда и нашей цели мы добьемся во чтобы то ни стало, хотя бы нам пришлось пробыть в Судане сто лет»... В то же время арабская газета «Аль-Акбар», как бы для успокоения европейцев, заявляла, что Махди совсем не думает о всеобщем восстании мусульман против европейцев, потому что не надеется на успех такого восстания. Что же касается Абиссинии, то Махди задался целью сокрушить это христианское государство. Та же газета заверяла, что Махди намерен создать на берегах Нила независимое мусульманское государство, которое бы не было эксплуатируемо европейцами, хотя и не было бы совершенно замкнуто для европейцев³⁵⁹. Но всё это, по-видимому печаталось для вида: пока англичане удовольствовались угрозами в будущем, приверженцы Махди в начале марта взяли Кассалу, а в Геджазе была перехвачена прокламация Махди, в которой он провозглашал, что настало время восстановить арабское государство и что турки должны быть изгнаны, по данному сигналу, из Аравии. Геджазский губернатор требовал поэтому из Константинополя немедленной присылки войск, чтобы воспрепятствовать распространению восстания³⁶⁰. Вот какие взгляды и цели Махди высказал в прокламации, напечатанной в арабской газете «Нусрет»: «Уверяю вас перед Богом и пророком, что если я обнажил свой меч, то не для того, чтобы завоевать себе земное царство или накопить себе сокровища и жить потом в свое удовольствие в роскошном дворце. Нет, я обнажил меч свой для того, чтобы придти на помощь мусульманам и освободить их от позорного рабства, в котором держат их неверные. Я выступил с моими дружинами на священный бой, чтобы возвратить исламу его лучезарную славу. Я решился пойти с мечем в руках из Хартума на Донголу, Каир и Александрию, чтобы всюду восстановить священные права ислама и возвратить ему его прежнюю власть. Из Египта я отправлюсь в землю пророка (т.е. Аравию), с тем, чтобы изгнать из нее презренных турок, которые управляют не лучше неверных и возвратить ее вместе с двумя священными городами (т.е. Меккой и Мединой) потомкам Измаила. Будьте уверены, сыны Измаила, что уже близок час, в который меч правосудия появится пред вами и довершит в вашей земле свое великое призвание»³⁶¹. Нужно ли удивляться после этого, что так называемые «скопища мятежников» с необыкновенным ожесточением нападали на регулярные египетские войска, предводимые английскими полковниками и генералами, и наносили им жестокие поражения, прорывая ряды войск построенных в каре и не давая возможности действовать английским пушкам. В марте месяце, например, суданцы атаковали английский транспорт, вышедший из Суакима. В рядах Османа Дигмы выделялись мальчики 12–15 лет, которые дрались с беспримерною отвагой, а после сражения даже раненые старались убивать англичан, подходивших к ним для оказания помощи³⁶²; между телами убитых суданцев были найдены четыре трупа женщин, одетых в мундиры и сражавшихся в рядах солдат³⁶³. В то же время суданское восстание находило сочувствие и среди могущественного по своему влиянию африканского мусульманского религиозного братства «сенуситов». Престарелый шейх этого братства, Сиди-Мухаммед-бен Али-Эль-Сенуси, в длинном послании своем одному из подчиненных ему шейхов, выразил глубокое свое сочувствие «святому» делу суданцев. Точно также по словам венской газеты «Politische Correspondenz», всем было известно, что шейх Сенуси несколько раз принимал депутации из Триполиса и Сахары и заверял суданцев, что сам примет участие в «великой борьбе, долженствующей возвратить исламу верховенство на Ниле»³⁶⁴. После шейх Сенуси разочаровался в своих ожиданиях: суданский Махди не оказал ему должного почтения и тем оттолкнул его от себя. Были и другие столкновения у Махди из-за власти; были прямо соперники ему, выдававшие себя также за особых посланников Божиих, но все они держались на той же самой почве – на вражде мусульман к христианам. В корреспонденции из Обейда от 12 марта подробно описывался триумфальный въезд в этот город нового Махди-Маули-Хасан-Алия, который ехал на белой лошади и держал в своих руках длинный меч, который вручил ему, по его словам, сам Мухаммед "с тем чтобы он изгнал из Египта всех неверных, оскверняющих святую землю»³⁶⁵. Но появление среди суданцев другого Махди, хотя и произвело раздор и даже кровопролитие в Кордофане, но не влияло на успех суданцев в борьбе с англо-египетскими войсками. – В корреспондендии из Каира от 20 марта 1885 года сообщалось, что генерал Грагам, имевший в своем распоряжении до 8 000 английских и до 5 000 индийских и австралийских войск, 8 марта сделал вылазку из Суакима и после отчаянного боя принужден был поспешно отступить и вернуться в город, так что не успел подобрать и тела убитых; 10 марта англичане сделали вторую вылазку и хотя, после ужасной свалки, имели успех, благодаря приходу свежего английского батальона, но снова должны были вернуться в город. Отступление это объяснялось и тем еще, что махдисты весь транспорт английского отряда уничтожили (погибло до 1 000 верблюдов). Этот погром воодушевил махдистов, а генерала Грагама принудил отказаться от дальнейших попыток пробиться из Суакима на окрестные высоты с более здоровым климатом и остаться в Суакиме на весь период жары³⁶⁶. От 28 апреля из Суакима сообщалось, что Осман Дигма, нанесший поражение генералу Грагаму, старался воодушевить своих сторонников новою отвагой; он обстреливал английские укрепления и в то же время оборвал телеграфные проволоки, повалил столбы и подложил порох под железнодорожные рельсы в нескольких местах лежду Ханбубом и Суакимом; в самом Суакиме были задержаны два шпиона Османа-Дигмы. В английском штабе решено было взять в плен Османа живого или мертвого и с этою целью собирались снарядить новую экспедицию³⁶⁷. По известию от 6 мая, войска Грагама имели успех в ночной стычке с войсками Османа-Дигмы³⁶⁸, но в Кассове гарнизон был так стеснен мятежниками, что вынужден был съесть своих ослов³⁶⁹. От 12 мая, в газете «Independ. Belge» было напечатано, что английское правительство решило отказаться от дальнейших попыток поддерживать свой авторитет на верхнем Ниле; ни на Хартум, ни в Бербер решено войск более не посылать; об отомщении за смерть генерала Гордона речи уже не было; от внесения цивилизации в центральную Африку через Судан безусловно отказывались. «Таков был скромный конец суданской кампании, столь торжественно возвещенной, столь дорого стоившей и столь трагической», заключает газета³⁷⁰. А затем в «Times’е» было заявлено: «Жаль, что потребовалось принести в жертву столь много драгоценных жизней и столько миллионов, чтобы придать правительству смелости отказаться от предприятия, неуспех которого был заранее предвиден»³⁷¹. Англия вступила после того в переговоры с Турцией, предлагая ей занять Судан³⁷².

Между тем Махди и его Обеидский соперник не хотели допускать умаления своего обаяния; чтобы поддержать свой авторитет, они отправили к знаменитому Триполийскому шейху Сенуси посольство и просили его разрешить их спор – или лично, или через доверенное лицо, но посольство не застало Сенуси на месте, так как он в это время объезжал свои многочисленные монастыри³⁷³. В тоже время Суданский Махди рассчитывал уничтожить своего соперника и другим путем: он просил собственноручным письмом Вадайского властителя прибыть в Дарфур и привести обеидского Махди к покорности и обещал Вадайскому эмиру за эту услугу разные почести и новые владения, но правитель Вадайский не согласился принять это приглашение, а депутация Суданского Махди на обратном пути попала в плен к новому Махди³⁷⁴. Но это не смущало Суданского Махди, отступления англичан и его успехи в Кассале и Донголе дали ему и его приверженцам смелость громко заявлять, что они пойдут на самый Каир³⁷⁵. По взятии Донголы, Махди отказался выдать пленных (96 челов.) христиан, так как все оии приняли мусульманскую веру и не хотели, будто бы, расставаться с ним. Махди советовал и англичанам перейти в ислам, а в противном случае грозил истребить их³⁷⁶. И соперник Махди не отступал от своей роли. В арабской газете «Нусрет» было напечатано письмо его к эмирам Судана, в котором он объявлял себя истинным «избранником Бога», a о суданском Махди отзывался как о человеке своекорыстном и властолюбивом, все стремления которого направлены к приобретению одних лишь земных богатств и почестей, тогда как он, новый Махди, борется за правое дело и не думает о пополнении своих сундуков. Поэтому он приглашал присоединиться к нему, как к настоящему посланнику Бoгa и Мухаммеда, и предостерегал против Суданского Махди, как обманывавшего народ и занимавшегося одним завоеванием селений и городов³⁷⁷. Не удивительно, что при такой неурядице, население этих местностей, которое до этого времени чувствовало некоторое спокойствие в присутствии английских войск, с удалением войск, оказалось в положении самом безнадежном и потому в донгольской наприм. провинции всякий спешил спасаться бегством ближе к Нижнему Египту. В самом Каире было получено письмо Махди, в котором он извещает, что скоро прибудет в Вади-Гальфу, а после Рамазана (нач. 31 мая) прибудет в Каир. Махди обнародовал целый ряд распоряжений и постановлений, а в одном из них предписывает поголовное умерщвление всех иностранцев, которые не примут ислама и не будут платить податей. Суды, администрация, консульства и все газеты будут уничтожены, кроме одной, которую Махди будет вести сам³⁷⁸. В это время Махди имел постоянное пребывание в Омдурмане, куда приезжал к нему знаменитый его сподвижник Осман-Дигма, чтобы поздравить Махди со взятием Хартума. Из Омдурмана Махди делал распоряжеиия о сформировании армии для вторжения в Египет³⁷⁹. В случае завоевания Египта, – в чем Махди был решительно уверен, – он решил объявить Коран единственным руководящим законом для всего мусульманского мира, уничтожить принцип собственности и превратить все движимые и недвижимые имущества в общенародное пользование, сделать арабский язык общим оффициальным языком для всех мусульман, уничтожить мундиры и внешние отличия между людьми и умертвить в Египте всех европейцев, которыв не примут ислама, с иностранцев же, которые бы хотели потом прибыть в Египет, он рассчитывал установить подать, равномерную весу их тела³⁸⁰. Такая самоуверенность Махди обеспокоила улемов Мекки и Медины, которые на случай вторжения его в область этих городов, решили обнародовать, что он самозванец и что единствениый законный халиф на земле – Турецкий султан Абдул-Гамид³⁸¹. Но пока Махди так запугивал египетское правительство, а приверженцы его осаждали Кассаду и двигались к Ас-Сиуту, его самого постигла неожиданная смерть от оспы, и власть его перешла к Халифу Абдулле³⁸². В арабской газете «Акбар» сообщалось, что Махди захворал 19 июня 1885 г. около двух часов пополудни, а в ночь на воскресенье, 21 июня, положение его ухудшилось. Простившись с родственниками, которым завещал продолжать борьбу против христиан, он умер в 5 часов утра и в тот же день вечером был похоронен. Известие о его смерти было встречено в Каире с большою радостью, тем более, что сначала не доверяли дошедшему слуху о смерти Суданского пророка, счптая этот слух предумышленным, чтобы отвлечь внимание англичан и египетского правительства от военных приготовлений суданских мятежников. В газете «Independance Belge» было напечатано тогда следующее: «Внезапная кончина Мухаммед-Ахмеда неизбежно нанесет удар суданскому восстанию. Все те фанатики, которые следовали за ним, как за пророком, призванным покорить исламу весь мир и, быть может, ворвались бы в пределы самого Египта, – в настоящую минуту остались без руководителя, обаяние которого разжигало их фанатизм. Человек, казавшийся сверхъестественным и одно слово которого заставляло арабов бросать свой кров и идти за ним, умер на их глазах от самой вульгарной болезни – оспы. Его прозаическая кончина как бы разоблачила перед ними самозванство повелевавшего ими темного фанатика. Теперь уже не может быть и речи о тех широких завоевательных планах, какими Мухаммед-Ахмед увлекал своих последователей, и суданское движение, принявшее в последнее время наступательный характер, по всем вероятностям превратится в движение чисто местное и оборонительное. Религиозные призраки рассеются, и одни только интересы положительного свойства, давшие первоначальный толчок суданскому движению, будут отныне воодушевлять и поддерживать восстание. Суданцы, взявшиеся за оружие с целью стряхнуть со своих плеч египетское иго, препятствовавшее им торговать невольниками и избавиться от пашей Хедива, обременявших их непосильными налогами, будут воевать по-прежнему и, по всей вероятности, под преводительством Османа-Дигмы, сражавшегося до сих пор не за религиозную идею, а за политическую, за освобождение Судана от египетского гнета. При таких условиях суданское движение перестанет угрожать Египту, так как приверженцам Османа Дигма не представится никакой возможности завоевывать эту страну и объявлять христианам священную войну»... По словам газеты, дальнейшие события утратили со смертью Махди свой интерес и угрожающий цивилизации характер... Смерть Махди локализировала суданское восстание и с этой точки зрения она является событием первейшей важности³⁸³. В той же газете, вслед затем, на основании известий арабских газет, сообщалось, что преемник Махди собрал совет и обсуждал вопрос о том, продолжать ли войну, на ведение которой Махди оставил двадцать миллионов пиастров, или положить оружие и обратить оставленную сумму на другие дела. Преемник Махди видимо склонялся прекратить войну, доведшую Судан до нищеты, и многие шейхи высказались в том же смысле³⁸⁴. Одновременно с этим было напечатано известие из Каира, что Нильская флотилия к 26 июля должна была пройти нильские пороги и своим дальнейшим движением вниз по Нилу закончить суданскую экспедицию англичан³⁸⁵. В Каире вообще полагали, что со смертью Махди суданское движение совершенно расстроилось и что после того суданские племена не будут беспокоить ни Египет, ни англичан³⁸⁶. Но все эти успокоительные надежды скоро исчезли: суданцы и не думали оставлять начатое восстание; смерть Махди не только не ослабила его обаяния в народе, а еще более возвысила его имя, – его могила сделалась предметом фанатического поклонения. Преемник его, как только население собрало жатву, начал большие приготовления к продолжению войны и особым воззванием приглашал к оружию всех суданцев поголовно, начиная с 16-летнего возраста³⁸⁷. Воззвание это, напечатанное в арабской газете _яАкбар», начиналось с заявления о том, что покойный Махди приказал ему продолжать войну против неверных, пока они не будут истреблены и пока в Судане и Египте ни одного из ннх не останется. «Препояшьтесь, – взывал он к суданцам – верой и мечем, оставьте ваши дома, поля и стада и выступайте на поле битвы с неверными и их сообщниками; пророк (Мухаммед) и десять тысяч ангелов будут сражаться с вашей стороны; ваши враги падут тысячами, а если вы умрете, то вступите прямо в сады Божии, где с приветствием встретит вас сам пророк! Не бойтесь неверных, их ружей и пушек! С нами Бог и пророк, а с неверными – диавол, который ведет их во мрак, чтобы за тем погубить»³⁸⁸.

Таким образом «великие планы» суданского Махди заключались не просто в освобождении Судана от чужеземного ига, но и в освобождении мусульманской страны от влияния «неверных». Самая личность Махди и произведенное им восстание началось и поддерживалось под знаменем религии: Махди – не Гарибальди, а религиозный вождь мусульман, воздвигший свой меч на неверных иноплеменников, которых нужно было не только изгнать, но и истребить. Распоряжения свои он приписывал вдохновению свыше и управлял своими приверженцами во имя Бога, воздвигшего его на защиту ислама от неверия. Он уверял, что будет владычествовать на земле сорок лет, из которых первые десять лет необходимы на завоевание Судана, Египта и соседних стран, остальные тридцать лет – на покорение остальных стран мира и введение в них ислама, как единственной религии будущего, которая должна восстановить царство Божие на земле³⁸⁹. В каирской арабской газете «Альиглям» напечатано было письмо известного сподвижника суданского Махди ― Османа-Дигмы к английскому коменданту rop. Суакима. В этом письме Осман называл преемника Махди – шейха Абдуллу «наместником пророка Махди». По поводу этого известия бахчисарайская русско-татарская газета «Переводчик» высказала, что «если суданское население действительно воодушевлено верой, что борется под пророческими знаменами, то англичане и Египет не скоро дождутся успокоения экваториальных стран»³⁹⁰. А так как в предположении, что суданское восстание поддерживается религиозным одушевлением, сомневаться нельзя, то нужно помириться с мыслью, что «успокоение» Судана наступит не скоро, в виду того значения, каким пользуется в системе ислама учение о Махди. Джемс Дарвштетер в лекции, прочитанной в марте 1885 года, подробно изложил это учение, по смыслу которого основатель ислама Мухаммед считается шестым пророком после Адама, Ноя, Авраама, Моисея и Иисуса Христа, а Махди должен завершить мировую драму. В Коране не говорится о Махди, но предание гласит, что Магомет возвестил о нем, как о своем потомке. Должно полагать, что идея о Махди была всецело заимствована из религии Зороастра, в эпоху распространения в Персии мусульманской пропаганды. Восприняв религию своих победителей, персы, будучи приверженцами Али, мужа дочери Мухаммеда – Фатимы, могли ввести в ислам некоторые из прежних своих верований, которые впоследствии утвердились во всём мусульманском мире. Первым «Махди» был Магомед сын Алия. Он был слепым и безответным орудием хитрого честолюбца Мохтара. По смерти Мухаммеда, мусульмане долго ожидали его воскресения, которое должно было наступить, по их словам, после семидесятилетнего сна. Многие имамы, считавшиеся прямыми потомками Алия и Фатимы от их второго сына, Хусейна, последовательно выступали в роли «Махди» и затем погибали в жесточайших муках, умирая от руки халифов, династии Омайядов. Последние пали поголовно под кинжалами Аббасидов, потомков дяди Магомеда Аббаса. Аббасиды искали себе, главным образом, опоры среди приверженцев Алия, за смерть потомков которого, они вызывались «мстить злодеям», но как только достигли власти и утвердились в ней, то, к великому удивлению всех мусульман, создали новое учение, в силу которого божественные преимущества, признаваемые преданием за потомками Алия, были ими всецело присвоены себе и объявлены наследственными в их роде. Таким образом, Алиды подверглись гонениям со стороны своих новых угнетателей, и один из их старшин, по имени Абу-Муслим, помогавший Аббасидам и впоследствии ими же казненный, был объявлен «предтечею» Махди. Учение о Махди, было деятельно распространяемо бывшим секретарем Абу-Муслима, простым ремесленником, назвавшимся Эль-Моканна, веледствие усвоенного им обычая, ходить с лицом прикрытым вуалью. За разные физические фокусы, в которых он изощрился до того, что своею ловкостью и в особенности проворством рук поражал всех правоверных, Эль-Моканна был провозглашен в Хорасане богом. Три больших армии, посланные против него персидскими шахами, были последовательно уничтожены; когда же четвертая армия окружила его в крепости, то он поджег ее и, по преданию, исчез в пламени, как «неземное существо». Ислам переживал в это время тягостный кризис, эпоху глубоких треволнений. Кроме Эль-Моканны, халифы и потомки Али, безпрестанно принимали титул «Махди». Имамы, из рода Алидов, были систематически умерщвляемы халифами. Последним Махди был Магомед, исчезнувший на двенадцатом году от роду, и его пришествия ожидают до сих пор сектанты вероучения Алидов. В шестнадцатом столетии, один шейх, выдававший себя за прямого потомка Алия, основал в Персии династию Софитов, «рабов владыки страны», т.е. будущего «Махди». Такова история большей части пророков, последовательно появлявшихся в мусульманском мире. Они вели свое начало также и от семейства Алия и выдавали себя по большей части за потомков Измаила, второго сына Джафара, шестого имама правоверных. Между сторонниками Измаила и последователями его брата, Мусы, седьмого имама, произошел раскол. Убийцы, так называемого, «горного старца» принадлежали к секте отщепенцев, распространившейся в Африке, тогда как последователи Мусы остались в Персии. Один из старшин, Саид, прозванный Обейд-Аллахом, объявил себя пророком и, при помощи полководца Абу-Абдаллаха, завоевал себе всю северную часть Африки, где основал принадлежащий ныне французам город Махдию, сделавшийся его столицею. Династия этого Махди просуществовала три столетия и известна, в истории Ислама, под названием династии Фатимитов. Третий преемник Обейд-Аллаха, Моэз-Эддин-Аллах, отправил одного из своих греческих рабов завоевать Египет и построить ему там столицу, названную Каиром или «Кагирою», что означает город победы. Этот же самый Махди завладел даже Багдадом и был некоторое время халифом.

Седьмой фатимид, Хаким был провозглашен мудрецами богом и создал свой собственный религиозный культ. Одновременно с ним в Марокко выдвинулся новый Махди, в лице паломника Ибрагима-Ибн-Тонмерта, приобретшего известность на мусульманском Востоке своею строгою нравственностью, аскетическою жизнью и своими чудесами. Его преемником был Аб-Аль-Мусин. Основавшийся в Марокко мусульманский монастырь также выделил из своей среды нескольких Махди, умерщвленных тотчас после их появления. С Востока и из Африки, верование в Махди распространилось между турками, которые считали себя, однако, потомками халифов багдадских, противников Алидов. Оно сохранилось преимущественно в народе и не составляло официально признанного предания. Султаны не отрицали пророков, но принимали против них предосторожности. Один из таковых Махди появился в 1665 году, в царствование султана Могаммеда IV. В этом году мусульманский мир ознаменовался обилием пророков, объявившихся в разных местах. Один молодой горожанин Смирны, Сабтай-Зеви, был провозглашен «Мессиею» населяющими Восток евреями. Сын одного курдского предводителя также объявил себя пророком. Оба были доставлены в Константинополь, по приказанию Султана, и торжественно признались в своем самозванстве. Восемнадцатое столетие не изобиловало на Востоке мусульманскими пророками. Французские завоевания в 1799 г. вызвали на свет Божий только одного Махди, который, по преданию, «бросая горсти пыли по направлению к французским пушкам, не давал пороху воспламеняться, и перед правоверными французские пули падали на землю в силу его заклинаний». Генерал Лефевр уничтожил это фанатическое верование, истребив в одном сражении несколько тысяч последователей лжепророка³⁹¹. В виду такого учения, столько раз вызывавшего появление «Махди», нет основания не допускать, что и суданский Махди, умерший в 1885 году, не был последним; напротив, нужно ожидать, что в разное время и в разных местах мусульманского мира, будут и впредь появляться такие же Махди и будут нарушать покой этих стран и тревожить европейские правительства, имеющие соприкосновение с мусульманами.

Из I и II глав видно, что было время, когда татары сами добровольно приходили в Москву и, принимая там св. крещение, оставались на службе у Московского князя и постепенно делались русскими людьми не по службе только, но и по вере. Затем, после падения Казанского царства тысячи татар были просвещены св. православной верой. Христианская православная миссия против татар-мусульман, при всех затруднениях и недостатках, действовала успешно. Но деятельность ее прекратилась, крещеные татары дичали, а в начале настоящего столетия стали заявлять в разных местах о своем желании совсем отказаться от православной церкви и веры и числиться мусульманами. Начавшиеся затем открытые отпадения крещеных татар в мусульманство показали, что отпадения эти подготовлялись, поддерживались и продолжались под влиянием татар-мусульман, которые, не имея организованной миссии, успешно ведут свое дело в разных концах России: в Сибири, на Волге, в средине Азии, в Крыму и на Кавказе. Действуют они всеми возможными способами, словом и делом, все кто может: муллы, ишаны, торговцы, простые поселенцы и грамотные, пишущие люди. Между всеми ними есть полная солидарность во взглядах и стремлениях; все они действуют открыто, но мало кто это замечает, а главное – мало кто хочет придавать этому значение. Время между тем идет, татарская пропаганда растет, – и вот мы уже накануне «татарского вопроса» в России. У нас много пишут в газетах о польском вопросе, о немецком вопросе, о финляндском вопросе, но никто не хочет признавать нарождающегося татарского вопроса. И напрасно: пора обратить внимание серьезное на современные стремления татар, как они выражаются уже в печатных фактах. Факты эти на лицо. Нужно только удивляться, что на эти факты русская печать не обращает должного внимания.

Вот эти факты:

В 1881 году, в С.-Петербурге была издана небольшая (1–35 стран. in 8°) брошюра Девлет-Кильдеева, под заглавием: «Магомет как пророк». В этой брошюре автор считает не лишним познакомить русскую публику с религией Магомета, о которой она (т.е. русская публика) имеет, по словам г. Девлет-Кильдеева, весьма смутное понятие. Вместе с этим названный автор желает показать, насколько учение Магомета далеко от того религиозного фанатизма, какой ему очень часто приписывают, – что основатель ислама никогда не предписывал мучения христиан, еще менее их истребления и что только незнакомые с учением Магомета могут распространять такую ложь. Напротив, уверяет г. Девлет-Кильдеев русскую публику, что Магомет везде и всегда предписывал милосердие даже ко врагам, и если обстоятельства принудили его взяться за меч, чтобы защищать свою личность и личность своих учеников от враждебных нападений воинственных племен аравийских степей, то он не злоупотреблял своею властью; Коран никакой вражды к христианам не предписывает...

Далее автор говорит, что в настоящее время, после довольно добросовестных исследований европейских ученых об исламе, каковы: Бартелеми С. Илер, Коссен-де-Персеваль, В. Мюир, Г. Вейль, А. Шпренгер и др. можно составить себе более верное понятие о Магомете.

Естественно было бы ожидать, что автор приведет после этого отзыв упомянутых писателей о Магомете и Коране, или свой отзыв, основанный на их исследованиях; но г. Кильдеев поступил иначе. Он привел из «Истории умственного развития Европы» Дм. В. Дрэпера отзыв о характере проповеди Магомета в первую половину его деятельности, что богословие его было просто, что он старался улучшить общественное положение своего народа правилами чистоты, умеренности, поста, молитвы; что он уважал более всего милостыню и милосердие и допускал спасение людей какой бы то ни было религии, под единственным условием добродетели... (по переводу A.Н. Пыпина издание 3-е, 1873 г. стр. 270); но далее нигде ни слова не упомянул о недостатках учения Корана, хотя на следующей же странице (271) говорится, что с тех пор, как область влияния его распространилась, между религией Магомета и христианской должна была начаться сильная вражда... Как бы желая оправдать учение Магомета в жизни его последователей, г. Девлет-Кильдеев замечает, что «если бы мусульмане в точности исполняли постановления их священной книги (Коран), то были бы в гораздо лучшем положении умственном и нравственном, чем то, в котором они находятся теперь». Этого мало. Автор предвидит серьезные возражения и спешит заявить, что аллегорический смысл и иносказательный слог Корана допускает различные толкования и что фанатизм мусульманского духовенства затемняет во многом истинный смысл Корана. Допустив мысль, что религия каждого народа есть вместе с тем философия этого народа, имеющая громадное влияние на культурное его развитие, автор указывает на удивительный успех и быстрое распространение ислама в доказательство его истинности, а в конце своей брошюры снова заявляет, что «если мусульмане будут более придерживаться смысла учения своего пророка, изложенного в Коране, чем букве этого самого Корана, отнесутся менее фанатично к своим преданиям, в таком случае можно с достоверностию предсказать мусульманам блестящую будущность, как народу богато одаренному природою в материальном и умственном отношениях» и что невежественное и фанатичное духовенство отстраняло мусульман от прогресса, но «в последнее время вследствие более частых соприкосновений с Западом, явились у мусульман необходимость и стремление присвоить себе культурные начала Европы» (стр. 35).

В том же 1881 году Г. Измаил-Бей Гаспринский издал в г. Симферополе небольшую (1–45 стр. in 8°) брошюру, под заглавием: «Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения мусульманина». В кратком предисловии автор говорит, что цель его заметок состоит в том, чтобы «вызвать обсуждение и исследование вопроса о будущности русских мусульман в интересах нашего отечества и цивилизации», разумеется под этим вопросом «сознательное и близкое сближение русских мусульман с их русскими соотечественниками». Главным средством к такому сближению автор считает образование и потому предлагает «воскресить на русской почве для мусульман славные арабские медресе, давшие в свое время столько знаменитых тружеников науки и мысли» (стр. 40). Это главное свое положение автор доказывает критикою существовавших до сего времени систем образования и обрусения российских татар и отношений к ним русского правительства с одной стороны и восхвалениями умственных и нравственных качеств татар, которых Провидение, может быть, предназначило к водворению западной цивилизации на Востоке (стр. 31). «Русское господство над татарами до сих пор, сколько известно Р. Гаспринсому, выразилось только в следующем: "я владею, вы платите и живите как хотите» и потому он замечает, что «это очень просто, но крайне бессодержательно» (стр. 5). Считая Россию в долгу пред татарами, Г. Гаспринский напоминает, что «долг платежом красен и желает, чтобы этот платеж был произведен не старой азиатской, а новой европейской монетой, т.е. распространением среди татар европейской науки и знаний вообще, а не простым господством и собиранием податей» (стр. 32). Татарам нужны, по его словам, знание и свет, и он советует русским «серьезно приняться и дать татарам света и знаний, знаний и света»; иначе «русское господство, как господство ради господства, станет ниже китайского» (стр. 13). Он просит «дать мусульманам возможность знать Россию, ее жизнь и законы, дать им возможность приобретать познания, которые бы своей живительной струей освежили их затхлое мировоззрение, – просит облегчить доступ к мусульманам новых идей и принципов и уверяет, что дремлющая и апатичная мусульманская масса быстро оживет, очеловечится и примкнет к русской жизни и мысли, если только за татарским языком будет признано право гражданства в школе и литературе (стр. 31–32), хотя на стр. 8-й он же, Г. Гаспринский, высказал, что «незнание русской речи изолирует русских мусульман от русской мысли и литературы, не говоря уже о полнейшей изолированности их в отношении общечеловеческой культуры. На стр. 22-й автор высказывает свое глубокое убеждение в том, что только незнание, неведение и недоразумение сдерживает мусульманина от близкого, деятельного и сочувственного приобщения к общей русской, отечественной жизни и что исламизм непосредственно тут вовсе не мешает....

Таким образом, два названные авторы-мусульмане стремятся к одной цели – убедить русскую читающую публику в том, что учение Корана проникнуто веротерпимостью и способно к прогрессу (Девлет-Кильдеев) и потому не представляет помех к сознательному разумному сближению русских мусульман с их русскими соотечественниками (Г. Гаспринский) и что татары – народ даровитый и предназначенный Провидением к великой цивилизаторской роли в будущем.

Такие заявления, без сомнения, должны обращать на себя внимание всех русских людей, обвиняемых г. Девлет-Кильдеевым в непонимании ислама, а г. Гаспринским – в неумелом обращении с татарами. Эти заявления приобретают еще бо́льшую важность в виду того, что среди индейских и турецких мусульман ясно обнаружилось движение в пользу преобразования ислама в духе требований современной жизни. В С.-Петербурских Ведомостях (1882 г. № 166, стр. 2, столб. 4 «Турция») сообщалось, что Шейх Абуль-Гуд, человек важный по рождению, по личным качествам и по занимаемой должности, издает сочинение на арабском языке, где доказывает, что учение ислама не противопоставляет никакой преграды прогрессу, и старается сблизить оба эти элемента. Он говорит, что неведение относительно духа и правил ислама способствовало распространению явного заблуждения, будто бы эта религия несовместима с прогрессом и цивилизацией. Тем, которые утверждают, что мнимый фанатизм Корана убивает человеческую деятельность, он противопоставляет слова (Корана же «Человек владеет только тем, что приобретает своим трудом» и три изречения основателя ислама: «Бог смотрит с отвращением на того из своих слуг, кто ни на что не годен»; «Бог любит видеть, что Его раб заработывает в поте лица своего то, что законно» и «Честный торговец имеет свое определенное место рядом с пророком и мучениками веры». Тем, которые утверждают, что деспотизм естественно вытекает из учения ислама, и что, следовательно, конституционное правление необходимое орудие прогресса, неприложимо там, где царствует ислам, он отвечает, что напротив того, демократическое равенство составляет сущность ислама. «Бойтесь Бога в сношениях с вашими слугами, потому что они ваши братья; совещайтесь с ними в отправлении власти, говорит Всевышний». Таким образом у шейха Абул-Гуда готово возражение на всё³⁹². Во всяком случае, можно только сочувствовать его попытке сблизить ислам с европейскою цивилизацией. И мы, как и он, думаем, что из Корана можно извлечь нечто иное, чем то, что из него обыкновенно извлекают и что священное писание на востоке было истолковано людьми, более заботившимися о своих личных интересах, нежели об истине. Коран, понятый как следует, заключает в себе все элементы возвышенного философского учения³⁹³. Разве в этой книге не находится следующего правила, которое является постоянным выражением духа терпимости: «Конечно и правоверные, и евреи, и христиане, и все те, кто верит в Бога и ведут себя честно, будут награждены в день суда. Им нечего бояться и они не будут обижены». (Коран, глава 2, стих 59)³⁹⁴. «Фатализм мусульман не есть фатализм древней трагедии; он гораздо более подходит к предопределению новейших религий (?). Во всяком случае, не следует упускать из вида, что милосердие, прощение обид, верность данному слову, терпение, словом практические добродетели, которые желали представить исключительною принадлежностью христианства, рекомендуются пророком Магометом»³⁹⁵. Следует прибавить к этому только два слова, именно: «по отношению к мусульманам», и тогда будет верно.

Тот же Мурза-Алим напечатал в 1882 г. в «С.-Петербургских Ведомостях» восемь статей, под заглавием «Ислам и магометанство», в которых он, подобно г· Девлету Кильдееву, расчитывая на свою научную компетентность и на незнакомство русских читателей газеты с историей и влиянием ислама, старается, с авторитетом знатока дела, убедить русскую читающую публику, что существующее на востоке религиозное движение имеет задачей преобразование старых понятий магометан и согласование их с данными современной науки и более верным (sic!) пониманием смысла Корана. «Это движение, по словам Мурзы-Алима, оставит далеко за собою тот рутинный и невежественный взгляд на учение арабского пророка Магомета, которого до сих пор придерживалась бо́льшая часть магометан-богословов, окончивших свой курс философии (?) в разных высших училищах (медрессе) Бухары и Турции. Односторонний их взгляд на ислам и учение Магомета составляет существенную причину того, что многие европейские ученые приписывали до сих пор упадок умственной жизни мусульманских народов и кажущегося (?) их разложения – всецело религии Магомета. Первое место в движении мусульманской мысли, на пути научного и философского (?) прогресса, принадлежит бесспорно мусульманам Индии, во главе которых особенно обращает на себя внимание Саид Ахмед-хан-Багадур, который в последние двадцать лет устроил, большею частью на свой счет, в разных местностях, «англо-восточные» учебные заведения, в которых ученикам различных вероисповеданий преподаются на английском и местном языке Библия, Коран и все науки в их современном развитии. В городах Бомбее, Калькутте, Бенаресе, Лакнаке, Дели, Лагоре и других быстро возникают подобные заведения и различные научные мусульманские общества, имеющие целью бороться с невежеством и фанатизмом старо-мусульманского воззрения. Калькутское «мусульманское литературное общество» находится в постоянных сношениях с лондонским обществом «East-Indian Association». Издававшийся в г. Бомбее, на английском языке, под редакцией господина Олькота и госпожи Блавацкой, ежемесячный журнал философского содержания, «Теософист» (Theosophist) и другие подобные сочинения успешно распространяются в среде местного мусульманского населения, в котором пользуется большим почетом Библия в прекрасном переводе на арабский язык, сделанный (сделанном) в 1865 году лондонским библейским обществом. Все эти сочинения и вновь учреждаемые ученые и богословские общества имеют одну цель – поднять уровень образования мусульманских народов и искоренить в них тот «невежественный и обрядовый взгляд на ислам», который распространился в среде мусульманского мира после нашествия монголов, татар и туркменов, уничтоживших плоды просвещенной эпохи багдадского халифатства и наложивших мертвящую свою руку на умственное развитие побежденных ими народов».

«Мы стоим, ― продолжает Мурза-Алим, ― накануне великой религиозной реформации в мусульманском мире, которая будет иметь на дальнейшее развитие мусульман то самое влияние, которое (какое?) имела реформация Лютера на старый католический мир, и эта реформация неминуемо возродит к новой жизни и деятельности: временно усыпленное мусульманство³⁹⁶. Староверы и старообрядцы этой религиозной формы монотеизма останутся без всякого влияния на умственное развитие будущих мусульманских поколений и в неравной борьбе за существовавие будут ими поглощены; таков уже роковой исторический ход умственного развития в человечестве. Библия, Евангелие и Коран не будут служить, как теперь, знаменем раздора, но будут служить лишь руководством к нравственному и умственному усовершенствованию людей».

«В России, вследствие разных причин, о которых здесь не место говорить, магометанское народонаселение, за исключением весьма немногих, в том числе малой части Кавказа и литовских татар, коснеет в невежестве, поддерживаемом из личных, своекорыстных выгод магометанским духовенством, которое боится, подобно католическому, всякого луча научного света в темной области религиозных преданий. Весьма часто приходится слышать от татарских мулл (священников), считающих себя учеными богословами, что все человеческие знания и науки содержатся на арабском языке в Коране, и что достаточно его знать, чтобы быть вполне образованным человеком, а потому бесполезно обращаться за познаниями к другим источникам. Татарские муллы в России настолько еще неразвиты или беспечны, что не считают даже нужным знать русский язык и таким образом незнакомы с языком той страны, под охраною законов которой они живут, с миллионами своих единоверцев, вот уже более 300 лет; между тем пророк Магомет не только поощрял учение во всех его видах, но сам восхищался философией греческих мудрецов Аристотеля, Платона и др.³⁹⁷. Изучение русского или другого европейского языка татарские муллы считают бесполезным и даже вредным для религиозных созерцаний магометан; по их понятиям, мусульманин только тот, который ничего не знает, кроме Корана, хедиса (предание пророка) и магометанской обрядности. Поверхностное изучение арабского языка, долбление наизусть некоторых стихов из Корана, переписка его, чтение и писание на татарском, грамматически и литературно необработанном языке, составляют до сих пор всю незатейливую премудрость русских ученых магометан. Приволжские магометане ни на шаг не подвинулись вперед в культурном развитии с тех пор, как они вошли в состав Русского государства³⁹⁸ и всё это происходило большею частью из ложного понимания истин ислама и учения Магомета».

«Если волна религиозной реформации, идущая из Индии, коснется русского магометанства, то неминуемо произойдет в среде его религиозный раскол. Молодое и более интеллигентвое поколение последует современному возрождению мусульманства, ведущему своим последователей к общечеловеческой цивилизации, как бы ее ни называли – греческой, латинской, еврейской, христианской или мусульманской; название тут не имеет значения. Старое же поколение, с отжившими понятиями, составляет (составит) в среде русских магометан мусульманское старообрядчество, с односторонним и фанатичным взглядом»³⁹⁹.

Из приведенных рассуждений г.г. Гаспринского и Мурзы-Алима читатель может усмотреть, что представители современных нам мусульман открыто сознают свою отсталость от современного образованного мира и заявляют о своем желании подняться до уровня европейской культуры, причем старательно доказывают, что осуществлению этого желания не может препятствовать учение Корана и ислама, которое будто бы «не боится света никакой науки и не боится прогресса ума». Особенно же достойно при этом замечании тο невозможное условие, при котором передовые мусульмане надеются внести в мусульманский мир свет современной науки: г.г. Гаспринский и Мурза-Алим желают сделать своих одноверцев европейскими образованными людьми и в то же время оставить их искренними и верными последователями своего пророка, а Коран – религиозно-законодательною книгой, не допуская в ней никаких изменений, добавлений и отменений. С этою целью они доказывают, что учение Корана – одно и тоже с учением Библии и Евангелия, делают большие уступки в пользу особенно Евангелия, тщательно умалчивают о всех недостатках учения Корана, сравнительно с учением Евангелия и наконец заявляют, что иной взгляд на Коран и ислам обязан-де своим происхождением недостаточно научной оценке магометанства, как исторического факта. Вот истинно-научную оценку учения Корана и вполне беспристрастный взгляд на прошлое и будущее ислама и стремятся установить г.г. Девлет-Кильдеев, Гаспринский и Мурза-Алим.

На помощь к ним выступил в 1887 году С.-Петербургский мухамеданский ахун имам и мударрис Атаулла Баязитов с печатною брошюрой: «Отношения ислама к науке и к иноверцам» (стр. 1–102). В кратком предисловии к своей брошюре он заявляет, что имеет в виду познакомить европейскую (?) публику с учением Магомета и отношением ислама к образованию, прогрессу и к другим вероучениям, и надеется рассеять настоящим сочинением своим ошибочные понятия об отношении ислама к образованию и прогрессу. Ахуну Баязитову очень часто приходилось слышать даже от солидно образованных людей, будто бы отсталость мусульманских народов находптся в связи с их религиозными понятиями и что он поэтому вместо ложных мнений желает установить ясное и правильное понятие об отношении ислама к образованию. Об отношениях ислама к иноверцам автор почему-то не упомянул, но в брошюре его есть особая глава об этом предмете (стр. 80–92). He будем входить в разбор этой брошюры, а только заметим, что появление в русской печати такой брошюры, имеющей претензию познакомить европейскую публику с исламом на 102 стр. широкой печати – представляет собою факт знаменательный. В этом любопытном произведении можно усматривать попытку автора закрыть глаза русских административных лиц на вредные стороны ислама. Говорить о том, как смотрел основатель ислама на образование только смешно, потому что Мухаммед сам считал себя даже неграмотным (уммий), и приписывать ему другие мысли о знании, кроме знания веры, непростительно. А что касается приписываемого ему указа о привилегиях христиан, то в подлинности этого документа весьма позволительно сомневаться. Из предыдущих глав (II и III) достаточно видно, как проявил себя ислам в истории, и потому усилия ахуна Баязитова напрасны. Интересующимся его брошюрой мы рекомендуем ее прочитать, а здесь приведем некоторые места из II гл. его брошюры, где автор излагает учение Магомета об образовании.

В начале этой главы ахун Баязитов говорит: «Знание и учение у Магомета занимают первое место, и первые откровения и вдохновения начались призывом к образованию (sic). Есть много (?) стихов в Коране, прямо показывающих на то значение, какое приписывал Магомет науке (!!). Так, например: «Читай во имя Господа твоего... Это он научил человека пользоваться тростником для писания. Он научил человека тому, чего он не знал» (гл. 96, ст. 1‒5). О какой науке мог говорить основатель ислама, когда в Аравии никакой науки не было? А еще забавнее толкование на это место, приведенное Баязитовым (стр. 17–18). Далее следуют стихи, относящиеся прямо к познанию религии, а приведенный выше толковник снова объясняет, что знание и учение есть неоцененный перл и что, благодаря познанию, Адам сделался халифом на земле. Вот один из таких стихов Корана: «Бог дает мудрость, кому хочет... (т. 2, ст. 272). «Бог возвысит вас на отличные ступени тех, которые веруют и получат познание» (гл. 58, ст. 12). «Скажи: которые знают и которые не знают будут ли суждены одинаковым образом?» (гл. 39, ст. 12). «Мы дали тебе писание, чтобы ты изъяснил людям то, что было им ниспослано и чтобы они размышляли» (гл. 16, ст. 45). «Бог научил Адама именам всех существ»... (гл. 2, ст. 29). Из этих стихов Корана видно, о каком знании идет речь. И предания, приводимые Баязитовым, говорят о том же знании религиозном, а не о науке, лежащей в основе общечеловеческого образования. В таком смысле и должно понимать арабское слово «ильм», когда речь идет о первых временах ислама. В приведенном же на стр. 20 предании от лица Абизяра прямо сказано, что учить каждое утро по одному стиху из Корана лучше, чем класть сто поклонов на молитве. Не удивительно ли, как Баязитов решается, после этого уверять читателя, что приведенных изречений и стихов вполне достаточно, чтобы показать, какую важность придавал образованию основатель ислама? Не об образовании мог говорить он, а только о знании стихов Корана.

Что касается веротерпимости, проповедуемой исламом, то она в Коране установлена очень непрочно, почему и потребовалось написать разбираемую брошюру ахуну Баязитову. В заключении (стр. 98 и след.) он говорит победоносно: «Мы не видим надобности подсказывать читателю вывода в пользу или в ущерб высоконравственным правилам, переданным Магометом в Коране и в его изречениях (хадисах): собственный здравый смысл укажет читателю, до какой степени несправедливы нападки некоторых европейских писателей на последователей исламизма. Велики и святы обязанности, налагаемые Кораном на исповедников, и только при строгом, неукоснительном их соблюдении исповедники его могут иметь право называться «правоверными». Можно ли обвинять закон, что его не соблюдают, или дают ему превратные толкования? Во всякой религии – и в самой христианской ― существуют фанатики, изуверы и вольнодумцы; но следует ли из этого, чтобы учение христианское было достойно порицания?»

Затем Баязитов ставит вопрос: можно ли после всего им изложенного назвать ислам религией, проповедующею нетерпимость к другим вероисповеданиям, обскурантизм и ненависть к наукам? Ответив отрицательно, он заявляет, что отношения мира мусульманского к христианскому были бы всегда самыми дружественными, если бы мусульмане свято и ненарушимо исполняли указ Магомета о веротерпимости, и совершенно неуместно указывает на хана Узбека, благосклонностью которого пользовался московский митрополит Алексей.

Не разбирая и даже не касаясь упомянутого указа (стр. 85 и след.), мы заметим, что он ни в каком случае не может стоять выше предписаний Корана и потому, может быть, так мало и исполнялся, если только происхождение его подлинно. Мы уже указывали (в гл. II) на отношения ислама к христианству, а теперь, в виду важности вопроса еще раз остановим внимание читателя на учение Корана об отношениях к иноверцам.

Война за веру (джихад) в Коране предписывается от имени Божия и самому Мухаммеду, и его последователям. «Пророк! ревностно воюй с неверными, с лицемерами и будь жесток к ним⁴⁰⁰. Верующие! ревностно воюйте за Бога, по обязанности ревностно воевать за него»⁴⁰¹. От этой «священной» обязанности освобождаются только слабые, больные, бедные, хромые, слепые⁴⁰², а остальные должны жертвовать для этого религиозного подвига и жизнью, и имуществом: «посланник и верующие вместе с ним ревностны к войне, жертвуя и своим имуществом, и своею жизнию»⁴⁰³. За это им обещана высшая степень блаженства в будущей жизни: «всем Бог обещал прекрасную награду, но воюющим за веру предоставил Бог бо́льшую, нежели тем, которые остаются дома»⁴⁰⁴. «Уверовавшие, оставившие свою родину и ревностно воюющие на пути Божием, жертвуя своим имуществом и своею жизнию – на самой высокой степени достоинства пред Богом»⁴⁰⁵. «Кто будет подвизаться в битвах на пути Божием, тому – убит ли будет он, или победит – Мы (Бог) верно дадим великую награду»⁴⁰⁶. Убитые на войне за веру не должны быть считаемы мертвыми, потому что они живы перед Господом своим⁴⁰⁷.

Воевать с неверными последователи Корана обязаны до тех пор, пока первые не примут ислама и не будут представлять искушения для последних⁴⁰⁸. Поэтому война за веру разрешена мусульманам в Коране и в запретные месяцы⁴⁰⁹, когда всякая война была воспрещена мусульманам⁴¹⁰. Угрожая от имени Божия тем из своих последователей, которые неохотно жертвовали свое имущество на священную войну и сами уклонялись от вступления в ряды войска⁴¹¹, Мухаммед утешал и ободрял действительных воинов обещанием победы над неверными. «Не бывать тому, чтобы Бог неверным дал успех против верующих»⁴¹². «Если в вас будет сто человек стойких в битвах, они победят двести; если будет в вас тысяча – они, по изволению Божию, победят две тысячи. Бог вместе с стойкими в битвах»⁴¹³. «Он (Бог) вознаградил их близкой победой и большой добычей, какую они взяли.... Бог обещал вам, что возьмете большую добычу, и скоро доставил ее вам»⁴¹⁴.

Во всех этих предписаниях Корана упоминаются «неверные», под именем которых разумеются не только язычники, но и вообще все те, кто не исповедует учения Корана и в частности – христиане: «Неверные – те, которые говорят, что Мессия, сын Марии, есть Бог... Неверные – те, которые говорят, что Бог есть третий в трех»⁴¹⁵. Поэтому священная война предписывается мусульманам в Коране и против иудеев и христиан: «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и в последний день, не считают запрещенным того, что запретил Бог и Его посланник; и с теми из получивших писание (иудеи и христиане), которые не принимают истинного вероустава; воюйте дотоле, пока они не дадут выкупа за свою жизнь, обессиленные, уничиженные»⁴¹⁶. В других местах Корана в отношении неверующих предписывается поголовное истребление тех, которые были в отрядах⁴¹⁷, а по отношению к плененным – жестокое обращение: «Когда встретитесь с неверными, то ссекайте с них головы дотоле, пока не нанесете им совершенного поражения. Пленных держите в крепких оковах, а затем – или свобода им, или выкуп с них»⁴¹⁸. У пораженных во время войны позволяется отсекать члены тела⁴¹⁹, а принадлежащую им собственность из растительного царства – истреблять⁴²⁰.

Можем заверить гг. Девлет-Кильдеева и Баязитова, что приведенные из Корана места не выдуманы и что из этих и подобных мест совсем не видно, чтобы основатель ислама проповедывал милосердие даже ко врагам и притом всегда и везде, как уверяют названные авторы русскую публику, правда, имеющую весьма смутное понятие о религии Магомета. Мы со своей стороны просим читателей верить, что основатель ислама завещал своим последователям непримиримую вражду к христианам, которую мусульмане время от времени и проявляют в отношении последних. Не говоря о временах прошедших, когда учение о войне с неверными было во всей его силе, мы укажем здесь на современные факты, опровергающие положение гг. Девлет-Кильдеева и Баязитова о том, что Магомет не предписывал своим последователям вражды к христианам.

В Московских ведомостях, со слов «Daily Telegraph» в 1883 году было напечатано следующее характерное в данном случае воззвание к мусульманским вождям западной и южной Абиссинии появившегося в Нижнем Египте лжепророка Махди: «Шлем вам привет и желаем вам здравия, благоденствия и долголетия. Последуйте нашему примеру и обнажите меч за Аллаха и Его пророка для распространения ислама! Если вы сделаете это и пришлете войско на соединение с нашею армией, в которой уже насчитывается 40 000 хорошо вооруженных бойцов, мы сочтем вас нашими братьями и разделим с вами нашу добычу. Вам достанутся: золото, серебро, оружие, многоценные ткани с шитьем, и прекрасные рабыни во множестве. Таким образом, вы получите возможность наслаждаться жизнью. Наш общий враг – назарянин⁴²¹, всё равно – в Египте или в Абиссинии; а так как потомок Мегемета-Али не стыдится быть союзником христиан, то правоверные должны и ему объявить войну. Поэтому обнажайте меч не колеблясь»⁴²². Другая подобная выдержка из турецкой газеты «Тарджумани-хакикат» приведена в конце первой главы настоящей книги. Много подтверждающих эту мысль подробностей читатель найдет во второй и третьей главах и несколько выше, где говорится о сенуситах. Для нашей цели достаточно сказать, что война за веру составляет непреложный догмат мусульманского вероучения, который мусульмане всегда были бы готовы приводить в исполнение, если бы не были сдерживаемы могуществом христианских государств. Даже в ближайшее к нам время, когда русские уже утвердились в Туркестане, в 1875 г. мулла Абдуррахман парваначи Мусульманкулов обращался к русским властям со следующим воззванием: «...по нашему шариату, мы обязаны драться с вами. Так повелевает Всевышний Бог. Если мы поразим, то будем бойцами за веру; если же умрем, то будем великими мучениками: к тому и другому мы стремимся. По нашему шариату, необходимо однажды пригласить вас принять ислам. Если вы хотите направиться по истинному пути и сделаться мусульманами, то будете братьями и даже сделаетесь еще более, чем братья. Если же не согласитесь, то будем драться. В настоящее время советуем вам принять ислам. Если вы согласитесь, то мы, руководствуясь милосердием Божием и пророка, даруем вам жизнь и будем к вам милостивы, и мы вас чрез это еще более возвеличим. Если же вы скажете, что не согласны быть мусульманами и будете просить о даровании вам пощады и о дозволении вам удалиться с семействами в прежние места, то и на это мы согласны. Если же вы, по оплошности, не согласитесь и окажется у вас желание драться, то сразимся, и одна из сторон обратится в прах. То и другое составляет цель наших желаний и, по нашему закону и обычаю, от этого оказаться невозможно. Бог и слово наше едино»⁴²³... Смиренный сравнительно тон этого воззвания объясняется сознанием автора его силы русского войска и оружия; в других случаях кокандцы поступали иначе: унтер-офицер, захваченный врасплох и не согласившийся принять ислам, был безжалостно замучен, а врач Петров был зарезан, причем две малолетние его дочери были увезены в другой город (потом они были отысканы).

Всё это – совершенно в духе Корана и потому г. Девлет-Кильдеев и ахунд Баязитов напрасно стараются доказать противное. Они не обращают внимания на то важное обстоятельство, что основатель ислама терпимо относился к иноверцам только в первую половину своей жизни, когда не чувствовал себя довольно сильным, чтобы вступить с ними в открытую борьбу; под конец же своей жизни он объявил свою религию всемирною, после чего и христиане, наравне с язычниками, были объявлены неверными (кяфир), которым предлагалось или принимать ислам, или платить выкуп за свою жизнь⁴²⁴.

Читателю Корана всегда нужно помнить, что в этой книге ясно сказываются два совершенно различные направления проповедника ислама, как бы две совершенно различные личности: Мухаммед, кроткий проповедник новой веры, и Мухаммед, полновластный духовный повелитель мусульман и решительный распространитель этой веры среди народов, не признававших ее истинности. Только этим и объясняется кроткий дух некоторых мест Kopaнa, указываемых г. Девлет-Кильдеевым и ахуном Баязитовым в их немудреных брошюрах. Что значат эти весьма немногие места в сравнении с другими, противоположными местами, направленными против христиан, о которых гг. Девлет-Кильдеев, Мурза Алим, Гаспринский и Баязитов тщательно умалчивают! Жюль-Дюваль, человек, по словам Леруа Болье, весьма компетентный, как алжирский колонист и чиновник, справедливо замечает, что учение Корана исполнено воинственных вызовов против неверных и что в нем найдется множество текстов, которые могут быть направлены против завоевателей-христиан, почему он (Дюваль) и не рекомендовал своему правительству вводить обучение Корану детей туземцев в правительственных алжирских школах⁴²⁵. И даже д-р Вейль, вообще очень благосклонно относящийся к личности основателя ислама, должен был заявить, что законом войны Мухаммед «слишком много обнаружил слабую сторону в своем характере, так как старался доставить своей вере господство над миром не силою внутреннего убеждения, а насилием»⁴²⁶.

Приведем еще несколько фактов из новейшей жизни российских мусульман, которые показывают, что в среде мусульманских книжников (учеными в европ. см. слова их назвать нельзя) и до сих пор еще гнездится фанатический дух, не смотря на более чем трехсотлетнее подданство татар веротерпимой России. В Тамб. губер. ведомостях в 1892 г. был напечатан следующий циркуляр губернатора:

«Министр народного просвещения, на основании доставленных ему попечителями казанского и оренбургского учебных округов сведений, уведомил, что в магометанских школах сих округов употребляются, кроме печатных книг религиозного содержания, рукописные книги и тетради, заключающие в себе стихи и песни на татарском языке, в которых оплакивается зависимость татар от российского государства, восхваляются турки и другие мусульманские народы востока, умаляется значение русского народа, выражается сожаление об участи мусульман, призванных к отбыванию воинской повинности, прославляется сила ислама, внушается надежда на будущее торжество магометан над неверными и т.п. Хотя в некоторых из означенных песен изредка высказывается уважение к русскому монарху, но значительное большинство оных проникнуто неприязненными чувствами к русскому народу. Песни эти учениками поются в свободное время в школах и в домах родителей, среди собравшегося народа и являются настолько распространенными, что сборники оных, составляющие принадлежность почти каждого грамотного ученика-татарина, могут быть найдены в каждом доме, из которого ученики ходят в медресе или мектебе. Нередко ученики приносят в школы песни, записанные их отцами и братьями во время их ученической жизни, но большинство таковых песен сочиняются взрослыми шакирдами (учениками медресе).

«Кроме того, учебным начальством обнаружено, что в числе печатных книг, употребляемых в упомянутых школах, встречаются нередко константинопольские издания, в коих проводятся мысли, прямо враждебные русским государственным началам. Так, например, в некоторых из сих книг доказывается всемирное падишахство турецкого султана, излагается мнение, что все мусульмане, где бы они ни были, состоят его подданными, и т. под.

Независимо от сего, из полученных в министерстве народного просвещения сведений видно, что преподавателями в магометанских школах состоят иногда лица, получившие образование вне России (Бухаре, Каире) и даже не состоящие в русском подданстве (турки, персияне и др.).

В дополнение к этому замечательному документу, характеризующему современное направление мусульманской (татарской) школы, приводим два факта возмутительного кощунства над православно-русской святыней со стороны крымских татар. В газете «Неделя», в № 29 от 19 июля 1892 года (стр. 951), напечатано, что в селе Байдарах, на южном берегу Крыма, местные татары праздновали и большой толпой собрались около кофейни; двое из них, Ахмет Ариф-оглу и Асан Саламат-оглу, отправились на православное кладбище, выломали могильный крест, и притащив его на веревке в кофейне, принялись всячески издеваться и хохотать над ним перед стоявшею праздно толпой. Затем Асан Саламат-оглу притащил с татарского кладбища памятник, который и был поставлен около мечети, а крест вытащили за ограду и бросили возле отхожего места⁴²⁷. О другом подобном факте так рассказывается в газете «Крым»: «Содержатель крымской гостиницы в Симферополе, татарин Мустафа-Шейх-Ахметов, воспользовавшись священническим облачением, нарядил в него своего прислужника, тоже татарина, Сеита Эдрисова, которого и повел по трактирам. Явившись, между прочим, в распивочное заведение некоего Гурджи, Мустафа заставил переодетого Эдрисова всячески издеваться как над самим облачением, так и над обрядностями православной религии». («Моск. Вед.», № 282, от 11 сентября 1892 г., стр. 4).

В ряду приведенных фактов следует упомянуть и о том случае, имевшем место в Ростове на Дону, когда на собеседование православного священника с анабаптистами явился никем не прошенный мулла гор. Ростова Мухаммед Закир Бикеев и горячо спорил со священником, цитируя Евангелие. Мулла Бикеев – молодой человек, учившийся в Казанской мусульманской школе, владеет русскою речью, как природный русский, довольно начитан, знаком с приемами полемики и с содержанием Священного Писания. Во время собеседования мулла Бикеев всё время стоял с сектантами, переговаривался с ними и останавливал их, когда они, по своему обыкновению, выражались резко и в своих рассуждениях доходили до очевидной нелепости (Новорос. Телеграф 1891 г. № 5264; Москов. Ведом. № 304).

Еще более печальные размышления вызывает постановление Бахчисарайской Думы по вопросу о праздновании церковных праздников, постановление, вызвавшее жалобу православных жителей города. Постановление это отменяло законом установленную табель христианских праздников и подкреплялось возмутительными с русско-православной точки зрения соображениями. Так, воскресные дни предполагалось не праздновать, потому что не празднуется татарская пятница; Обрезание Господне – потому что не празднуется обрезание Магомета; Сретение Господне – потому что у мусульман нет соответственного праздника; день Благовещения – потому, что женщина – раба и к лику святых у мусульман не причисляется; Рождество Богородицы – потому, что тогда следовало бы праздновать и рождение матери Магомета; наконец, храмовой праздник (9 мая) не признан Думой потому, что не празднуют праздника мечетей, которых в г. Бахчисарае много... В виду всего этого Бахчисарайская Дума оставила неприкосновенными только высокоторжественные дни. По этому поводу газета Каспий справедливо высказывает сожаление, что к кормилу общественного правления могут пробираться такие гласные (См. Москов. Ведом. от 22 окт. 1892 г. № 293).

Где же, спросим и мы вместе с газетой, такие факты совершаются: в России православной, или в мусульманской Турции? Да и в Турции в наши дни такие бессмыслицы едва ли возможны; а в Российском городе Бахчисарае думские деятели открыто издеваются над установлениями и догматами государственной религии. И хорошо еще, что нашлось в городе несколько энергичных православных жителей, которые обжаловали такое дикое постановление Думы.

Невольно думается, что это постановление сходно по духу с двумя вышеприведенными фактами кощунства над христианскою святыней. И всё это делается на юге России, вблизи тех мест, откуда христианство распространилось на широкой земле русской. И замечательно, что об этих фактах новейшие татарские авторы не упоминают, как будто бы и не знают, что татары способны на такие дерзости и кощунства. Особенно, газета «Переводчик» не могла не иметь сведений об этом, потому что она знает часто и то, что делается даже в Сибири...

Инспектор народных училищ в Симбирской губернии г. Анастасиев в ст. «О татарских духовных школах» пишет между прочим:

«Обучением и воспитанием в мужских школах занимаются муллы. Ежедневно они бывают здесь часа по четыре – два до обеда и два после обеда. Помощниками мулл в обучении детей и наблюдателями за внешним порядком в школах являются или прежние, или теперешние старшие ученики, или шакирды. Надобно заметить, что дети состоятельных татар иногда остаются в медресах до двадцати и даже до тридцати лет жизни. Находясь под непосредственным, постоянным и продолжительным, влиянием мулл, эти молодые люди успевают проходить весь учебный курс мусульманства и, глубоко проникшись его идеями, становятся впоследствии самыми искренними его исповедниками и распространителями. В сельских школах эти взрослые ученики передают своим младшим товарищам, вместе с грамотностью, и целую систему преданий, обычаев и верований, составляющих важный аксессуар к основным положениям мaгoметанской веры, изложенным в аль-коране. Узнав от мулл, что известно последним, взрослые и состоятельные шакирды нередко поступают в высшие мусульманские училища, например, в Казани и Уфе и здесь проходят полный курс богословских наук, а также словесность и даже философию Платона и Аристотеля, поскольку последняя в своей этической части известна была арабам. Окончив образование, шакирды предпринимают религиозные путешествия либо в Аравию и Персию, либо в Бухарию, а иногда в Египет. Образование и путешествия открывают ученикам доступ к высшим званиям и должностям – имама, хатыба, мюдарриса и муллы. Правда, немногие проходят указанный путь религиозного образования, но зато эти немногие делаются впоследствии столпами ислама и приобретают репутацию ученых и неодолимых его апологетов. Толпа слушает их, как вдохновенных пророков, как представителей высшего, доступного людям, разумения. Мне привелось беседовать с одним из таких образованных мулл, именно в деревне старом Шаймурзине, и я не мало удивлялся и богословской эрудиции этого муллы, и его глубочайшей вере в абсолютную святость и непререкаемое превосходство ислама и тому благоговению, с каким внимали его речам простые люди"…

При таком несомненном положительном авторитете мусульманской татарской школы среди населения, представители ее однако не мирятся с мыслью, чтобы их школы подлежали государственному контролю со стороны инспекторов народных училищ. Тот же г. Анастасиев пишет: «Очень неприветливо, недружелюбно встречали меня эти духовные вожди татар: я был для них незванным и неожиданным гостем, гяуром из русских чиновников, обыкновенно наезжающих, по мнению татар, нарушать мирное течение мусульманской жизни и иногда вторгаться даже в ее заповедные стороны. Прибыв в деревню, останавливался я на взъезжей квартире, призывал старшину, или старосту и муллу и, объявив им о цели своего приезда, вместе с ними шел в школу. Муллы везде высказывали удивление, почему это до настоящего времени никто не осматривал их школ и не вмешивался в дела их по этой части: уж не хочет ли правительство, говорили они, завести повсюду русские школы, чтобы потом удобнее было крестить татар? Я успокаивал сомневающихся разъяснением, что правительство заботится теперь об улучшении внешних условий, в каких находятся начальные школы и что мне никто не давал права касаться религии татар. Это заявление несколько успокаивало мулл, и они нехотя отправлялись со мною в школы. Правда, некоторые отказывались идти, ссылаясь на свое нездоровье или на недостаток свободного времени, и тогда я посещал школы в сопровождении старшины или старосты и переводчика. Осматривать школы одному, без провожатых, было бы небезопасно: я знал, что татары ненавидят особенно русских чиновников и священников. В одной деревне, именно в Больших Тарханах, волостной старшина из крещеных чуваш, человек почти обрусевший, всячески отклонял меня от посещения школ, опасаясь поголовного восстания татар, которые в прошлом году, по словам старшины, чуть было не побили местного исправника. Сказать правду, я несколько времени колебался в решении вопроса, последовать ли мне предупреждению старшины, или нет, и только беседа с одним из мулл успокоила меня. Ревизия школ, произведенная при старшине и муллах, обошлась без всяких неприятных приключений. Хотя татары и узнали о моем приезде, но не собирались толпами около школ и держали себя мирно»⁴²⁸. По этому поводу невольно припоминается заметка «Нового Времени» (№ 5800) под заглавием: «Религиозная распря среди мусульман», в которой описывается «церковный» (?!) кризис, происшедший среди шиитского населения rop. Тифлиса, из-за того, что в мечеть был назначен имам от правительства, а потому прихожане отказались посещать эту мечеть. Характерно при этом то обстоятельство, что прихожане могли быть обижены удалением из Тифлиса несомненного фанатика хаджи Сеид-Багира, который проповедовал враждебные русским принципы. Этот фанатик беспрестанно твердил: «Вероотступник тот мусульманин, который учит своих детей русскому языку, одевается по-европейски, не бреет головы или носит русские сапоги».

Дело казанского татарина Багаутдина Ваисова, разбиравшееся в 1885 г. в Судебной Палате, дает какое-то смутное представление о том, были ли Ваисов и его приверженцы сумасшедшими, или просто изуверами.

С одной стороны, они заявляли, что они – верноподданные Монарха и в то же время не признавали гражданских властей и причитали: «так предписывает Коран» (см. Москов. Ведом. № 137 от 20 мая 1885 г). Во всяком случае ссылка подсудимых на Коран говорит против ахуна Баязитова, печатно уверяющего, что Коран не возбуждает недружелюбных чувств в мусульманах к иноверцам. В дополнение к этому приведем еще печатный же факт, говорящий об очень странных воззрениях на тюремное заключение, господствующих у кавказских мусульман. Тюрьма в их представлении является каким-то чистилищем, в которое достаточно попасть (за что – это безразлично), чтобы вернуться оттуда полугероем, окруженным ореолом своеобразной славы молодечества. На такого человека устремлены все взоры, к нему относятся с нескрываемым удивлением и уважением. «Он был в тюрьме», – служит лучшей аттестацией личных достоинств мусульманина: смелости, энергии и проч. Иллюстрацией может служить следующий случай, прекрасно характеризующий отношение мусульманского общества к лицам, отбывшим тюремное заключение. Некто Баги Кагерман, бакинский житель, после 2-х-летнего заключения в тюрьме, к которому он был приговорен за подделку векселей, 27-го ноября был освобожден. Нужно было видеть, с какими овациями, с какой торжественностью было встречено его освобождение мусульманами. Когда он приближался к дому своему, около помещения пожарной команды, под ногами его резали баранов, и он должен был переступать через лужи крови. При этом, собравшаяся толпа неистовыми криками выражала свой восторг. После же того, как он переступил порог своего дома, начались нескончаемые визиты с поздравлениями, пожеланиями всевозможного рода. Любопытно, что в среде визитеров насчитывалось немало и гласных городской думы. Но, быть может, читатель подумает, что в данном случае мы имели дело с так называемой «жертвой судебной ошибки», и общество мусульманское, оказывая ей внимание, тем самым хотело выразить свое сочувствие? Отнюдь нет! И сам Баги Кагерман, и устраивавшие ему овации ничуть не думали отрицать факта подлога расписок⁴²⁹. Другого рода факт, касающийся крымских татар, был заявлен в русских газетах в минувшем 1893 году. Оказывается, что крымские татары, не смотря на более чем столетнее подданство России, до сих пор не воспитали в себе твердой веры в русское правительство, что оно относится к ним одинаково, как и ко всем другим российским гражданам, и что никакого посягательства на их религиозные верования не имеет. Между тем, в виду каких-то нелепых слухов, среди крымских татар обнаружилось серьезное волнение и несколько (?) семей уже собирались эмигрировать в Турцию. Поэтому, 5 марта в город Бахчисарай должен был прибыть таврический губернатор для успокоения татар. В своей речи, обращенной к татарам, г. губернатор уверял мусульман, что русское правительство никогда не посягало и не посягнет на религиозные верования их, что слухи о принуждении татар, поступивших в полки, креститься и прочее – лишены всякого основания, что поездки на поклонение в Мекку не будут воспрещаемы, за исключением тех случаев, когда в Мекке или на пути туда бывает эпидемическая болезнь. Указав мусульманам на постоянные о них заботы и доверие к ним правительства, г. начальник губернии напомнил бахчисарайцам о посещениях их города Высочайшими Особами и высокопоставленными лицами, об ассигновании денег на ремонт ханских гробниц, о новом ассигновании на ханскую соборную мечеть. «Недавний приезд к вам бухарского эмира, – сообщил г. губернатор, – издание в вашем городе газеты, права, предоставляемые вам в городском самоуправлении, опять указывают на заботы о вас и доверие к вам. Что лично я отношусь к вам с большим вниманием и делаю для вас всё, что возможно, вы знаете сами. После всего этого не может быть и речи о каких-либо стеснениях. Что же касается воинской повинности, то каждый из нас должен нести и несет ее. Все народности, живущие в России, и в числе их казанские татары, несут эту службу. Тем же обязаны и вы. Таким образом вы видите, что нет никакого основания тревожиться нелепыми слухами и думать об оставлении дорогой родины, чтобы искать счастья на неведомой чужбине. Передайте всё это прочим людям и работайте спокойно на пользу своих близких и семей», – заключил свою речь г. начальник губернии.

Из приведенных фактов можно заключить, что русские мусульмане крепки в принципах Корана и по временам проявляют недоверие к России, из опасений за те же принципы. Но этим дело не ограничивается: русские мусульмане ведут в то же время пропаганду ислама среди инородцев-язычников и тем задерживают и затрудняют деятельность христианских миссионеров. Факт мусульманской пропаганды в разных местах обширной русско-православной империи не подлежит сомнению; деятелями в этой пропаганде являются главным образом татары, которые проникают в самые отдаленные и в самые глухие местности, населенные инородцами тюркского и финского племен. В этом деле исламу оказывают поддержку не только разные муллы и ишаны, бродящие по киргизским степям и инородческим деревням, но и торговцы-татары, которые являются миссионерами ислама иногда потому только, что в посещаемых ими местностях русского влияния или совсем нет, или оно очень слабо; в других же случаях влияние торговца-мусульманина может оказаться сильнее ишанского.

В Сибирском Вестнике (№ 107 за 1892 г.) было напечатано; «Богатые естественные условия существования на Алтае привлекают сюда, помимо русских переселенцев, и представителей другой национальности. Три года назад переехал из Бийска в с. Тауранское, Сыч. вол., магометанин Калгамаков; открыл лавочку, торговля пошла бойко, и через год, приняв на себя все относимые каждым общественником повинности, Калгамаков является уже полноправным членом общины и заводит полное крестьянское хозяйство. Но это не беда, а беда в том, что с каждым годом наезжают в Тауран новые семьи магометан и поселяются здесь на правах родственников Калгамакова, не испрашивая на то согласия общества. Крестьяне опасаются дальнейшего наплыва мусульман, которые обнаруживают часто гешефтмахерские наклонности; один торгует без патента водкой, другой забирает в свои руки поставку мяса на прииски и пр. Помимо этого, водворение магометан в сердце Алтая, среди калмыков-язычников, угрожает до некоторой степени и распространению христианства на Алтае. Весьма естественно то сближение, которое на первых же порах произошло между приезжими магометанами и соседними калмыками язычниками, – сближение, сделавшееся особенно тесным после того, как один из переселенцев-магометан женился на алтайке-язычнице. Мы предвидим дальнейшие результаты этого сближения. Каждый магометанин – пропагандист ислама; вероятно, эта пропаганда уже открыта среди язычников, приходящих в соприкосновевие с мусульманами. Весьма возможно, что религия Магомета окажется для язычника более близкою по духу, как потворствующая грубым чувственным инстинктам, чем вера Христова... Высказываемое нами опасение тем больше значения имеет, что факт обращения, притом очень быстрого, киргизов в магометанство, бывших язычниками, совершился не так давно».

По этому поводу в Москов. Ведом. (№ 277 за 1892 г. стр. 4 и 5) вполне резонно было заявлено, что если те или иные административные соображения позволяют задерживать русское переселение, то тем более позволительно было бы принять меры к прекращению наплыва мусульман на Алтай до тех пор, пока не исчезло там язычество. При быстрых успехах православной алтайской миссии это стеснение не продолжится много лет. А на наш взгляд в этом случае ни о каком стеснении для татар и речи быть не должно, потому что у татар есть своя оседлость, а торговать не значит пропагандировать ислам. Между тем никакие другие торговцы, кроме татар, не умеют соединять пропаганду религиозную с торговлей, ни даже евреи. Особенно среди кочевников киргиз-полуязычников и среди разных других язычников Империи торговец-татарин удобно ведет свою пропаганду, потому что он заезжает в самые глухие дебри, куда русский купец и не подумает поехать, и там всегда окажется влиятельным человеком – бойким на словах и в деле. В этом отношении русские татары представляют серьезную силу, с которой приходится считаться теперь и которая не должна быть оставляема без внимания в будущем. Не говоря о приволжских губерниях, в Оренбургской степи, во всей Сибири, в Туркестанском крае, Степном генерал-губернаторстве и Закаспийской области можно встретить татар-торговцев, которые шли по пятам русского войска и оставались в завоеванных местах и скоро упрочивали везде свое положение. Они же состояли и в большинстве случаев занимают должности переводчиков и тем еще более усиливают свое влияние среди покоренных русским оружием туземцев. Если же принять в расчет обособленность татар и их фанатическую преданность исламу, то будет понятно, что мусульманство в пределах православной Русской Империи распространяется повсеместно, где есть инородцы, и распространяется тихо, незаметно, но верно и с надеждой на бо́льшие еще успехи в будущем.

Татарским проповедникам ислама помогают также разные случайные выходцы из Турции и Бухары, о чем, к сожалению, редко встречаются известия. У нас мало интересуются этим вопросом и мало следят за проявлением татарской и вообще мусульманской пропаганды в России. Изредка какой-нибудь факт обнаружится на суде, или какой-нибудь миссионер занесет в свой отчет о таком факте. Так, в Церковных Ведомостях за 1893 год было напечатано со слов миссионера Больше-Нарымского стана киргизской миссии, священника Стефана Борисова, за 1892 год, о следующем факте дерзкой пропаганды мусульманства среди киргизов.

«В минувшем году разъезжали по степи два человека, называвшие себя киргизам пленными турками, томившимися в Томском остроге со времени последней русско-турецкой войны и выпущенными на свободу в проезд Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича, по заступничеству «правоверного» халифа. Назвавшись страдальцами за веру мусульманскую, под предлогом неимения средств для проезда на родину, турки смело обирали простодушных киргизов, которые принимали их с большим почетом и уважением. Первым делом их по приезде в аул была совокупная с киргизами молитва, которая заканчивалась нередко чтением и толкованием книг, которые они возили с собою. Они раздавали киргизам за подарки разные мнимо-священные предметы: то финики (которых в городе можно купить сколько угодно), то лоскутки бумаги с надписанными на них арабскими молитвами или с изображением кисти руки, каковые, по понятиям киргизов, имеют чудодейственную силу в различных обстоятельствах жизни. Киргизы щедро наделяли их подарками и деньгами (один киргизянин Чингистаевской волости вручил, говорят, 200 руб.), а также и скотом, который тут же продавался за бесценок. В то же время эти проходимцы распространяли среди киргиз преувеличенные сведения о турецком султане, превознося до небес его справедливость, мудрость и всемирное могущество. «Когда наш правоверный халиф, ― говорили они, ― поднимется войною на презренных кяфиров, то и вы здесь не отставайте от нас».

Один приискатель рассказывал миссионеру, что «летом (1892 года) на Майтерецких приисках были четыре муллы, побиравшиеся среди рабочих на путешествие в Мекку и не гнушавшиеся даже такими подаяниями, как ножечки, плети и т.п. мелочи. Муллы эти, по имевшимся у них документам, оказались выходцами из Бухары, снабженными от тамошнего русского агентства видом для проезда в Мекку через русские владения. Вместо благочестивого пилигримства в Мекку, корысть привела их из Бухары в Алтайские горы».

В этом отношении заслуживает полного внимания статья алтайского миссионера среди киргиз, помещенная в Благовестнике под заглавием: «Мои первые шаги на миссионерском поприще среди киргизов». Автор между прочим говорит: «много вреда причиняют проповедники ислама среди киргиз – татары со своими книжечками, которыми наводнили степь, бухарцы и, чего я никак не ожидал встретить на далекой окраине, турки. Нынешнею зимою, в окрестностях Букони, путешествовало семь человек турок. Они нанимаются путешествовать в Мекку за какого-нибудь богатого киргиза, которому самому не хочется предпринять такую далекую поездку, берут за это 500 рублей. Иной увезет из степи не одну тысячу рублей, взявшись сходить за нескольких человек. Кроме того, они покупают грехи, т.е. за известную плату (12 лошадей) принимают на себя грехи какого-нибудь лица, обещаясь ему отмолить эти грехи. Киргизы продают грехи и свои, и своих покойников. Иной турок, или татарин, – потому что и татары промышляют этим делом, – накупит себе грехов с нескольких десятков простодушных киргизов. Не раскрывая киргизам всей неблаговидности этого дела по существу, я старался им указать хоть на возможность обмана со стороны проходимцев, киргизы только улыбались моей наивности; поди, ведь, мы грехи-то продаем при свидетелях! Мне говорили, что таких гостей ежегодно приезжает в степь очень много».

«Когда я жил в Москве, – продолжает тот же миссионер, – то мне нередко приходилось слышать нечто в роде упреков или не одобрения по адресу наших миссий, что они в деле проповеди будто бы всегда пользуются услугами светской власти, что так не годится делать, что нужно действовать исключительно силою слова, силою духовного, нравственного влияния. Издали оно, кажется, будто бы и так, но действительность скоро раскрыла мне глаза. В начале марта (1892 r.) прибежала из степи в Буконь киргизка Джарма Карымсакова и была окрещена, с именем Матроны. Она вдова, и, по смерти мужа, вместе с лошадьми и баранами, перешла во владение мужнего брата, по мусульманскому закону. Новый муж обращался с бедной Джармой бесчеловечно, ей стало невмоготу, и она убежала и окрестилась, оставив в ауле малолетних детей: девочку Майкижан 4-х лет, мальчика Кусаина 8 лет и старшую дочь Аимкан 12 лет. Она еще до крещения просила, чтобы немедленно доставили ей детей. Миссионер о. Стефан Борисов послал с таким требованием нарочного, а сам уехал в Большенарымский стан. Опытные буконцы говорили мне, что детей можно взять только силою, а добровольно киргизы никогда не отдадут их. Действительно, прошло несколько дней в напрасных ожиданиях. Тогда было написано энергическое послание волостному управителю с требованием, чтобы, на основании и Божественного и человеческого права, дети были выданы родной матери, с присовокуплением, что в случае неотдачи детей, по телеграфу будет послана жалоба г. генерал губернатору. Послали опять нарочного и ожидали, что он приедет с детьми; но буконцы еще раз напомнили мне, что киргизы уважают одну силу, и совершенно верно предсказали, что детей не отдадут. В самом деле, нарочный, вместо детей, привез клочок бумаги, на которой написано: «Из Ваше отношение вовсе невидно, что к какому старшинству принадлежит означенные дети». (Эти строки писал полуграмотный письмоводитель безграмотного волостного управителя, родом татарин). Мне пришлось навести справку, к какову старшинству принадлежит Матрона по второму своему (случайному) мужу и послать эту справку волостному управителю. А время между тем идет, бедная Матрона постоянно приходит и, издалека заводя речь, всё спрашивает: где же моя деточки? возвратят ли мне их? Вот здесь-то я и вспомнил совет орудовать исключительно силою одного духовного воздействия на инородцев. Желал бы я посмотреть, как бы поступили мои советники на моем месте! Если бы мы жили в Турции, тогда – дело другое; а то обидно, будучи русским и православным, сознавать себя бессильным перед магометанской фанатической массой. Пока велась эта переписка, до меня стали доходить слухи, что несчастных детей хотели было увезти в одну из отдаленных волостей и скрыть там; потом сочли за лучшее отобрать от них формальное показание, что они родились не от покойного отца своего (т.е. родного, истинного), а от того, у которого живут теперь. Нужно заметить, что Джарма овдовела года два тому назад, а самой младшей дочери ее уже 4 года! Но это только слухи, а настоящая оффициальная бумага от 17 марта 1892 г. за № 94, еще великолепнее! К ней, этой бумаге, я тоже был подготовлен; мне передавали джатаки о том, как приучали детей отказаться ехать к матери, если привезут их к волостному. Действительно, волостной управитель пишет, что он призывал к себе детей Матроны, имея в виду отправить их в Буконь, но «означенные дети единогласно отказались отправиться к матери, о чем и имею честь вас уведомить». Документ очень красноречивый и не нуждается в комментариях! Это, должно быть, понял и сам волостной, потому что очень просил меня, чтобы я возвратил ему этот документ».

«В начале июля, – пишет в заключение своей статьи тот же миссионер, – мне пришлось съездить в Зайсан и Кендырлык, где предполагается учредить еще один стан. Здесь, на окраине государства, стан миссионерский необходим более, чем где-либо. Кроме киргизов, здесь есть другие инородцы, среди которых можно проповедовать слово Божие. Киргизы здесь более фанатизированы и более омусульманились, благодаря татарам, чем в Семипалатинском, Усть-каменогорском уездах, в которых татарское влияние несколько уравновешивается русским. А в Зайсане, на рынке можно забыть, что вы находитесь в России: подумаешь – в Турции, потому что везде мелькают красные фески»⁴³⁰.

Что делают ишаны в среднеазиатских степях, можно видеть из книги Арандаренко «Досуги в Туркестане (стр. 12‒20), где представлена живая картина, списанная с натуры, как ишан собирается в степь, что предпринимает в дороге, как практикуется в своих будущих плутнях в киргизской степи и чем кончается его поездка. Прежде всего ишан, устанавливает свой авторитет среди простодушных киргиз, которые заявляют ему о своей преданности до готовности пожертвовать всё – и тело, и жизнь, – а затем он начинает показывать киргизам свое духовное могущество – лечить болезнь, изгонять нечистого духа и давать разные наставления для спасения души. Таким образом ишаны приучили киргиз навертывать на голову чалму, завели им мулл для отправления мусульманского богослужения, и в некоторых местах устроили и мечети. При этом ишаны фанатизируют киргиз, внушают им нелепые опасения и даже прямо подстрекают к неповиновению властям. Так, в 1868 году ишаны подстрекнули акмолинских киргиз не принимать знаков, установленных тогда для должностных туземцев – биев, волостных управителей и старшин. Влияние ишанов сказалось и в непринятии оренбургскими киргизами нового положения об управлении кочевым народом. Словом, ишаны имеют огромное влияние, особенно на кочевников, а влиятельные ишаны становились поперек дороги даже и мусульманскому правительству. У киргиз ишаны пользуются особенно большим значением: они требуют от своих приверженцев (мюридов) возможно-усердного исполнения мусульманских обрядов и таким образом постепенно превращают простодушных киргиз в фанатиков-мусульман. Вместе с тем они разоряют киргиз своими поборами и, богатея на счет своих последователей, отдаляют их от сближения с русским правительством и народом. Заимствуем из № 17 Туркест. Ведомостей от 10 марта 1894 г. следующие строки г. Лыкошина, касающиеся ишанов:

«Для того, чтобы обрисовать взаимные отношения между собой духовного наставника (пира, ишана, шейха или мюршида) и ученика-последователя (мюрида), а также для того, чтобы показать, какую страшную власть над личностью мюрида приобретает ишан с того момента, как ему протянута рука мюрида, я позволю себе привести выдержки из §§ 1-го и 2-го 3-й главы сартовского кодекса приличий, известного под названием «Абад-уль-салихын». В собраниях, где присутствуют шейхи, находящиеся в степени тариката, соблюдается следующее: когда мюрид придет к своему наставнику, «пиру», он должен сесть в отдалении. Если пир пригласит вошедшего занять высшее место, то необходимо тотчас же последовать приглашению и перейти на высшее место, даже и в том случае, если бы при этом пришлось сесть выше какого-нибудь почтенного человека. Каждое слово наставника надо выслушивать со вниманием и стараться запомнить, чтобы потом применять к жизни усвоенные в беседе с пиром правила. Во всех делах следует руководствоваться волей шейха, во всём ему беспрекословно повиноваться, будь то дела веры или житейские: ничего не следует предпринимать без разрешения пира, его воле должно подчиняться даже принятие пищи и питья. Не следует спать в одной комнате с шейхом, разве если он сам прикажет. В таком случае следует исполнить приказание, но не следует спать крепко, а всё время быть настороже, чтобы, в случае надобности, исполнить волю шейха. Необходимо всеми силами остерегаться своим поведением ставить шейха в такое положение, когда он хотя и заметит проступок, но из деликатности умолчит об этом; такое молчание показывает, что шейх считает провинившегося мюрида незаслуживающим даже наставления, а это очень не хорошо для мюрида. Если шейх расположен к мюриду, то он прямо выскажет ему свое неудовольствие, – ведь нельзя же допустить, что шейх мог не заметить вины мюрида и только потому не высказывает неудовольствия провинившемуся». В книге «Маанауви» сказано, что мюрид, по отношению к шейху, должен соблюдать следующее: мюрид должен считать своего пира единственным в мире и самым важным, должен верить, что пиру известны все мельчайшие обстоятельства жизни мюрида; преданность мюрида пиру должна быть такова, что если бы даже пир прогнал мюрида, то последний не должен оставлять пира, а продолжать служить наставнику, в надежде вновь заслужить его расположение. Начиная какое бы то ни было дело, необходимо мысленно испросить разрешение и помощь у шейха; тайны шейха мюрид должен хранить от людей, а тайны свои обязан сообщать пиру. Мюрид должен всеми силами стараться предотвратить всякий вред или неприятность, которые могут угрожать его шейху. – Как видно из выше приведенных правил, мюрид, давши руку ишану, совершенно обезличивается, перестает быть самим собою и представляет слепое орудие в руках ишана». Вот что напечатано в проекте всеподданнейшего отчета Ген.-Адьютанта К.П. Фон-Кауфмана по управлению туркестанским краем с 7 ноября 1867 г. по 25 марта 1881 года о татарских выходцах из разных мест России и о их влиянии на киргизскую степь: «Сообразно с резкими особенностями, отличающими характер татарина от прочих мусульманских народностей, сложилась и особенная культурная роль местного татарского населения, водворившегося в киргизской схепи. Поселение в киргизской степи татар, выходивших из русского поволжья и татарских центров прежних пограничных окраин Империи, было результатом коммерческих сношений их с кочевниками и шло, опираясь на торговые города бывших передовых линий – Орск, Оренбург, Троицк, Петропавловск, Семипалитинск.... и на города Сергиополь, Копал, Верный. При постоянных и старинных связях с кочевьями, сношения эти не приводили однако к прочному водворению татар внутри киргизских кочевьев, к устройству оседлостей в самой степи; как то происходит в кочевьях, тяготеющих к сартовскому оседлому Туркестану. Колонизационный результат татарской эмиграции заключается не в разливе татарской народности по киргизским аулам, не в основании степных поселков, а почти исключительно в торгово-промышленной эксплуатации кочевников, к которой присоединяется религиозно-мусульманская пропаганда.... Равным образом и татарские муллы, хотя им удалось создать в этой полосе степей киргизское мусульманство, гораздо более стойкое, организованное, фанатическое, чем то, какое прививается сартовскими муллами,... они еще не составляют постоянного населения, потому что ведут свое дело, как промысел и, обогатившись плодами степного миссионерства, обыкновенно покидают кочевья, сменяются вновь прибывшими одноплеменниками и затем либо возвращаются в свою оседлую родину, либо примыкают к одноплеменным пришельцам края.... Наиболее важным результатом татарского переселения в степь можно считать затем заселение городов и станиц Семиреченской области, в особенности в городах, где татары вместе с немногочисленными сартами составляют более 25% населения.... Татарские муллы стремятся создать себе как можно более прочную иерархическую роль в кочевьях... их лучшее средство к умножению выгод своих состоит в увеличении числа степных мечетей, управляющих духовным воспитанием паствы под их фанатическим руководством. Оттого именно ближе к татарским передовым линиям можно видеть почти повсеместно уже вполне организованное мусульманство с присяжными вероучителями из Уфимских и Оренбургских татар, с значительным числом мечетей татарского типа, мусульманство, всё более и более приближаемое к своему образцу, по духу стойкой вражды к христианству и вообще к иноверным религиям, тогда как на другом рубеже степи, примыкающем к оседлому туркестану, продолжает еще крепко жить в религиозно-нравственных понятиях и верованиях населения неискаженное, почти нетронутое фанатизмом миросозерцание патриархальной эпохи»...

По этим весьма глубоким соображениям ген. адъютант фон Кауфман 1-й указывал на особенно вредные последствия переселения в степь татар и увеличения в степи сартовского элемента; он горячо отстаивал киргизское народонаселение от разлива среди него обще-мусульманского направления и стремлений «не согласимых с основными задачами нашей государственной политики по отношению к киргизским степям». Конечная цель русской политики по отношению к киргизской степи – закрепление степи за Россией и воспитание кочевников в духе русских стремлений и гражданственности окажется, по словам отчета, надолго недостижимою, без изолирования киргиз от влияний татарских и сартовских. Мусульманские оседлости разрастаются и завоевывают киргизскую степь прямо в ущерб русской колонизации, не умеющей противопоставить никакого противовеса крепко укоренившемуся уже в степях мусульманству с его противогосударственными и враждебными для наших стремлений тенденциями. Ибо татарин, сумевший переселением в степь избежать воинской повинности, является в степи агитатором, распространяющим в умах кочевников убеждение, что их будут брать в солдаты и со временем обращать в христианство, что для этого и заводятся в степи русские школы и поселения и т.д.

К сожалению, эти золотые слова отчета остались на бумаге; и несмотря на огромное значение русской колонизации Туркестанского края эти верные и меткие мероприятия относительно киргиз не проводилось настойчиво в жизнь, как бы того требовала высокая важность этого дела для будущего благосостояния самих киргиз и России.... Татары между тем продолжали и продолжают сами наводнять киргизские степи и вместе с сартовскими ишанами насаждать в степи ислам. И несмотря на очевидные невыгоды для России омусульманения киргиз (а они уже омусульманились), что так ясно и определенно высказано в официальном отчете покойного Туркестанского генерал-губернатора, редко можно услышать чей-нибудь голос о том, что необходимо обратить внимание на это и положить предел татарскому овладеванию киргизскими степями. И без того уже времени много прошло с такими выгодами для мусульманства среди киргиз; пройдет и еще незаметно период, – и тогда будет поздно раскаиваться в такой очевидной беспечности и бездеятельности. В том же отчете, на стр. 440, было заявлено, что мусульманство, как догмат, ничтожно и не представляет ничего опасного нашим целям; оно сильно и опасно только как политическая и общественная теория. Эта несколько сбивчивая фраза далее поясняется тем, что догматическую, религиозную в тесном смысле слова миссию мусульманство уже завершило частью при нашем (русском) содействии, частью собственными средствами: киргизы все без исключения мусульмане, и в них учение это, хотя и в неясных очертаниях, является уже верой укоренившейся, хорошо амальгамированной с патриархально-родовыми архаическими воззрениями, с первобытною религией рода. Опасность и опасность серьезная, по словам отчета, таится в том именно, что зачинающееся религиозное перерождение номадного населения, при распространении в степи мусульманской школы, неизбежно получит общий тип этого верования, существующий везде, где его возвещали арабские и ирано-тюрские проповедники.... Особенно генерал-губернатор опасался татарского влияния на киргиз. Татарский элемент он признавал «до такой степени вредным, что предпочитал бы лучше, в видах государственной пользы, видеть на их месте самых отъявленных фанатиков Бухары» (стр. 440–441), – и высокопочтенный администратор не ошибался. Действительно, самый вредный элемент среди многочисленных и разнообразных инородцев Империи – татары. Будучи фанатиками в душе, они в течение длинного периода своего подданства России присмотрелись к действующим порядкам, изучили слабые стороны русской администрации, развились умственно сами, проникли в разные классы русского общества и в настоящее время имеют достаточное число передовых бойцов за татарскую национальность на подкладке ислама. С некоторыми из них мы уже познакомились по их печатным трудам, более подробный разбор которых еще сильнее оттенил бы новейшие стремления русских татар.... Эти вожаки татарской национальной идеи стремятся к объединению всех мусульманствующих инородцев России и крепко стоят на страже интересов ислама. Они хотят поднять уровень умственного развития татар, усиленно хлопочут о реформе мусульманской школы в России, составляют учебники, пишут статьи в русских газетах и издают свою газету с очень определенным «татарским» направлением. Вот что для характеристики татарской газеты «Переводчик», было напечатано в ст. «Татары в Туркестане» в Москов. Ведомостях (1891 г. № 34 от 3 февр.).

Между самаркандскою Окраиной и бахчисарайским Переводчиком происходит любопытная полемика по поводу роли русских татар в Туркестане:

«Г. Исмаил пишет в Переводчике: Великий политик, давший статью газете Окраина и скрывший свое имя завесой скромности, открыл в Ташкенте татарский сепаратизм; однако, шутки шуткой, но этот куриозный новоиспеченный «сепаратизм» рождает в нас один вопрос сериозного свойства: не мешает ли десяток, другой интеллигентных мусульман, служащих чиновниками на окраинах... тем неудачникам кои в числе прочих стекаются в азиатские окраины в ожидании быстрой карьеры и легкой наживы?

В этой грустной и будто бы глубоко патриотической двухсторонней вылазке есть одна отрадная сторона: это несомненность факта, что мусульманская интеллигенция настолько возросла, по крайней мере количественно, что колет глаза единоверца-невежды и соотечественника-русского».

Окраина по-видимому, не без оснований, возражает на это:

«Мысль, что присутствие татар на окраинах нашего обширного отечества в настоящее время не может быть признано безусловно необходимым в интересах нашего воздействия на туркестанских туземцев мусульман, – есть глубокое мое убеждение, и вот почему.

С коренным населением Туркестана, в силу исторических обстоятельств, мы пришли в соприкосновение всего 25 лет тому назад, и наша задача состоит в том, чтобы сближать с собою туземное население, а это может быть достигнуто скорее непосредственным влиянием русских на туземцев, нежели при посредстве татар, которые сами стремятся к обособленности. Г. Исмаил приписывает мне открытие в Ташкенте татарского сепаратизма, но я не открывал, а только указал на него, как на явление само собою обнаруживающееся в Туркестане и принесенное сюда очевидно татарами внутренней России. Татары живут обособленно в Ташкенте, имеют свою слободу, молятся в своей мечети, при которой есть своя татарская школа; они отличаются от туземцев языком, нравами и костюмом, в последнее время они поднесли адрес капельместеру за переложение татарских песен и хлопочут об устройстве отдельной татарско-русской школы, а один из них печатно укорял интеллигентных татар в незнании и несоблюдении мусульманских обрядов.»

Вопрос не лишенный значения. Окраина обещает более подробное сообщение своих соображений; желательно, чтоб исполнение этого обещания не заставило себя ждать. В № 109 Москов. Ведом. (от 20 апреля 1891 года) на т уже тему было заявлено в заметке «Мусульманская газета»: «Между Переводчиком г. Исмаила и Окраиной продолжается полемика уже известная нашим читателям. Г. Миршаб замечает:

«Г. Исмаил, протестуя против моей оценки направления его газеты, говорит, что цель газеты – содействовать сближению русских и мусульман живущих в России между собой; но, посудите сами, можно ли рассчитывать, что сближению этому помогут рассказанные в газете безо всяких комментарий случаи, как русский мужик пропил жену, как другой мужик вывез в лес своих детей и оставил там умирать голодною смертью; вряд ли той же цели послужит справка о том, сколько спиртных напитков потребляет какая-то христианская страна, или о том, что (хвала Аллаху!) среди студентов высших учебных заведений, исключенных за вредный образ мыслей не было ни одного мусульманина. Помимо того, что такой материал печатается в газете без объяснений, еще всегда такой обличительной для русских статье соответствует непременно хвалебное слово какому-нибудь татарину за подвиг самопожертвования или благотворительности.

Остановившись несколько на фактической стороне тех способов, какими Переводчик «сближает» Татар с Русскими, г. Миршаб говорит:

«В своей последней статье г. Исмаил поторопился заявить, что дальнейшую полемику по татарскому вопросу прекращает. Для меня это совершенно безразлично, отвечу я; для меня только небезразличны парадоксы г. Исмаила о каких-то преимуществах Ислама, о возможности новой цивилизации основанной на Исламе, которой якобы суждено сменить цивилизацию западноевропейскую».

Факты, на которые указывает г. Миршаб, находят себе полное подтверждение в газете «Переводчик». И после его случайного объяснения с редактором татарской газеты, в ней, т.е. в «Переводчике» продолжали появляться такие же заявления. В № 9 за 1893 год было напечатано: «В России считается 150 тысяч кабаков, а училищ только 30 тысяч. По расчету полковника Страннолюбского, грамотность в России стоит ниже, чем в Турции»... Редактор «Переводчика» вообще не оставляет без ответа и опровержения ни одного заявления русских газет относительно татар. Он стремится распространить свою газету повсюду, а это при направлении «Переводчика», нельзя считать желательным. Газета «Переводчик» не стремится обрусить татар и других мусульманских подданных России, а напротив имеет тенденцию удержать их в исламе и укрепить ислам в их сердцах. Средством к тому служит прежде всего газета, а затем разные «новометодные» учебники, составляемые частью в редакции этой газеты, частью в Казани, и распространяемые везде, где есть инородцы-мусульмане. Распространителями этих учебников и проводниками в «новые школы» опять являются татары же. По всему видно, что татары так-таки и считают себя людьми, предназначенными проводить и порождать современную «европейскую» культуру среди мусульманских подданных России. Но спрашивается: кто призвал татар к такой широкой деятельности? И не следует ли подчинить их в этом случае общероссийским законам? Школа и обучение, без сомнения, должны находиться под охраною Правительства, а Русское правительство, конечно, может покровительствовать только таким начинаниям, которые от него же исходят и направлены к объединению всех русских граждан, как это и замечается теперь по отношению к школам прибалтийских инородцев. Но Бахчисарайская татарская газета смотрит на дело иначе.

Приводя из газеты «Кавказ» взгляд Ахмед-Бека Агаева, что все формы европейской жизни (почему же не русской? спросил бы каждый русский) могут быть проведены в мусульманскую среду с условием, чтобы эти формы были предварительно исламизированы (курсив подлинника) и что это удобнее всего сделать через образованных туземцев, которые будут служить посредниками между европейцами и туземцами, так как они одни способны к исламизированию европейских законов... потому что они одни только способны верно проникнуть и прочувствовать духовное расположение туземца и его домогательства (!), редакция «Переводчика» заявляет, что, по словам Ахмед-Бека, России необходимо основать для мусульман академию в Самарканде и что, по взгляду редактора «Кавказа», такую мусульманскую академию можно бы (?) открыть в Бухаре. Вслед за тем редактор «Переводчика» с уверенностью пишет (№ 24 от 23 июля 1893 г.):

«Мы тoгo мнения, что такие академии или медресе с научной программой должны быть открыты по одной в каждой области или губернии с значительным мусульманским населением. Идея эта была высказана нами в 1881 году (см. Русское мусульманство. Симферополь 1881 г.). Мы прямо указали тогда, что в таких центрах, как Казань, Оренбург, Бахчисарай, Ташкент, Баку, и др. следует основать «высшие медресе» для подготовления развитых умственно духовных лиц. Действительно, лучшими проводниками новейшей культуры в мусульманскую среду могли бы быть духовные лица и улемы. Развитой, подготовленный мулла или имам в мектебе – как учитель; в мечети – как проповедник; в общежитии как авторитетное лицо был бы лучшим "исламизатором» (курсив подлинника) и распространителем новейшей культуры. Мы предполагали в помянутой брошюре учреждения «высших медресе», где бы наряду с повторительным курсом восточных языков и мусульманского богословия, проходился бы русский язык с кратким, так сказать, практически необходимейшим русским законоведением и общеобразовательными предметами, в размере наприм. программы четырехклассного городского училища. Для большего успеха было бы желательно, чтобы эти предметы проходились на туземном языке. Питомцы такого медресе в своих мектебе, мечети и дома были бы лучшими сеятелями русской гражданственности и государственного языка, ибо ничто не мешало бы им в своих мектебах рядом с туземным языком преподавать и русский язык. Русская грамота, преподаваемая муллой и чалмоносцем, несомненно, легко бы выиграла в смысле популяризации и упрочения доверия к ней среди массы народа»...

Не входя в разбор этого, заслуживающего внимания, проекта, спросим: что же до сих пор мешало и мешает татарским муллам успешно преподавать русский язык в их школах, даже открытых с ведения Минист. Нар. Просв.? И что останется от русской гражданственности, после того как она будет исламизирована развитыми умственно духонными лицами из татар? Что истинно-русского внесут в мусульманскую среду такие проводники новейшей культуры? Не верится в успех таких мероприятий вообще, a о выгодах русского правительства и русского народа от таких мечтаний тем более не может быть речи. Примеры Франции и Англии поучительны, но только совершенно в обратном смысле. Восстания мусульман в Индии и Алжире служат лучшим тому доказательством. И что значит исламизировать новейшие европейские идеи? Если это только слова для подтверждения бесплодной задачи, какую задают себе новейшие татары в России, то зачем строить на них проекты образования народа? Если же это убеждение, то оно ни для кого не обязательно. Между тем сторонники таких несбыточных мечтаний стараются распространить их в печати. Ахмед-Бек Агеев, может быть, потому и хвалит прием французского правительства в Алжире, что он сам жил и учился в Париже; тем не менее он прямо заявляет, что изучение этих приемов небесполезно и для России. Да, скажем мы: нам непременно следует учиться опытам соседей, – это всегда полезно; но никогда и никто не станет перенимать у соседей того, что или неприменимо, или вредно.

В «Новом Обозрении» против проекта Ахмед-Бека выступил некто Самед-Бек Мехмандаров. Возражая Ахмед-Беку, Самед-Бек говорит:

Французы в Алжирии имеют дело с Арабами, элементом однородным, у которых богатое прошлое; тогда как у нас одно перечисление мусульманских народностей России заняло бы целый газетный столбец. Большинство их говорит на непонятных друг другу языках и все они резко различаются между собою бытом, нравами, обычаями и темпераментом.

Из сказанного ясно, что ассимиляция мусульманских народностей у нас в России представляется делом крайне сложным.

Самед-бек-Мехмандаров указывает, кроме поднятия культуры, другие средства:

Разрешение браков между мусульманами и христианами, нам кажется, могло бы оказать большую услугу делу сближения и не думаем, чтоб оно могло противоречить духу высокогуманного учения Христа, проповедующего всеобщую любовь и равенство, без различия национальностей и религиозных убеждений.

Разрешить этого нельзя, и разрешение имело бы результатом лишь понижение самой идеи нашего брака, а стало быть и семьи, и было бы даже не целесообразно. Из других средств он указывает – устройство для мусульманок учебных заведений безо всякого мужского персонала. Затем – распространение воинской повинности на всех русских мусульман давно решено и осуществление этой меры принесло бы несомненную пользу: находясь в рядах войск, мусульмане учились бы русской грамоте, дисциплина смягчила бы их грубые нравы, а постоянное общение с Русскими сблизило бы их с последними.

Не будем входить в обсуждение проекта Мехмандарова, а лучше выскажем убеждение, что и наши русские татары через постоянное общение с православными могут постоянно и вполне сознательно принимать св. крещение и таким образом достигать полного и единственно верного слияния с господствующею народностью. Обращение татар в христианство происходит именно вследствие сближения и постоянного общения с русскими. Так, в 1889 г., в воскресенье, 8 января в г. Ржеве в церкви Владимирской Божией матери, перед началом литургии, было совершено крещение магометанина, персидского подданного, Карбелай-Али-Джафар-Оглу, 32 лет. Карбелай-Али-Джафар-Оглу приехал в Россию несколько лет назад и, поселившись в Твери, стал заниматься мелочною торговлей. Постоянно имея общение с русскими, он решил принять православие, для чего и приехал в Ржев. Восприемниками были г. Тихомиров и г-жа Попова. За обедней новообращенный причащался св. таин.

В 1891 году в Астрахани был случай крещения татарина, видевшего над собой дважды чудесное действие Божией благодати.

Это сын богатого отца, окончивший курс в высшем бухарском училище; он пишет и читает на пяти восточных языках: татарском, бухарском, арабском, лезгинском и персидском, знает также говорить хорошо, а отчасти писать и по-киргизски.

Ему предстояла карьера «ахуна», но серьёзное изучение Корана внушило ему сомнения в истине магометанства, и потому, оставив духовное звание, он занялся торговлей, причем побывал во многих русских городах. В Астрахани он заболел тифом, ослеп и в продолжении шести месяцев оставался без надежды на исцеление, так решили доктора. Но вот простой фелъдшер подал ему мысль креститься, чтобы получить благодать исцеления. Он, хотя и некрещеным, был в Киеве, посещал киевские пещеры, видел святые мощи и потому скоро принял к сердцу этот совет и дал обещание креститься, если исцелеет, – и что же? Через две недели опухоль глаз прошла и зрение возвратилось. Он выписался из больницы и хотел хлопотать о крещении, но тут явилось искушение, которого он не превозмог. Отец его, получив уведомление о выздоровлении, прислал ему по почте 1 000 руб. на торговлю вновь, и он возобновил ее, имея и кредит, и много товарищей из Татар, и увлекся до того, что забыл о своем обещании.

Вдруг через четыре месяца тиф повторился. У больного отнялись ноги, так что он не мог не только ходить, нo и двигать ими. Так продолжалось опять шесть месяцев в той же самой больнице. Доктора опять ничего не помогли. Тогда-то он понял, что обещание надо исполнить, и дал клятву не смотреть ни на какие препятствия. Между тем отец сосватал ему хорошую и богатую невесту и, заманив сына домой, стал угрожать и настаивать на женитьбе. Тогда сын смело заявил отцу о своем решении креститься.

Тут отец и двое его братьев принялись истязать его, били до полусмерти, так что кровь текла даже из ушей, и только волостной старшина (Русский), подоспев на крик, успел отнять его чуть живого и препроводить в Корсунь, где его охраняла уже полиция. Но как деревня его отца (Уразовка) отстоит недалеко, то и в город приезжали братья, ища случая убить его. Но сын выдержал всё и крестился. (Москов. Ведом. от 9 июня 1891 г. № 157).

17 октября 1891 года в Троицкой церкви в гор. Тамбове, перед ранней обедней, совершено местным священником крещение командира 3-ей роты борисоглебского резервного батальона, капитана магометанского исповедания, И.А. Юшинского. Новопросвещенный родился 1-го января 1853 г., от дворян Ковенской губернии, магометанского вероисповедания; учился в виленском пехотном юнкерском училище, куда поступил в 1874 г. По окончании курса в училище, он был откомандирован в полк 27-го июня 1877 г.; Высочайшим приказом 26-го сентября 1890 г. произведен в капитаны. Находясь в военной службе более 17-ти лет, среди людей, большею частью исповедующих Православие, капитан И.А. Юшинский естественно имел возможность ознакомиться в это время с православным учением веры, по крайней мере, с главными истинами его. И действительно, он давно сознавал в душе своей превосходство Православия над магометовым учением и искал только удобного времени, чтобы креститься. Задолго до присоединения своего к Православию, близко сойдясь с прикомандированным к батальону священником, капитан Юшинский любил при всяком удобном случае беседовать с ним об истинах православной веры. Плодом этих собеседований и явилось его решительное желание принять Православие.

В Ташкенте в 1893 г. был окрещен кокандский сарт Мурза Мухитдин с матерью. Сарт этот, по завоевании Коканда, остался без отца и учился в русской школе. Постоянное обращение с русскими товарищами по школе расположило его к христианству и он до того был занят мыслью о крещении, что постоянно видел разные внушительные сны. В школе он выучил некоторые молитвы и читал св. Евангелие на русском языке. Мать его – грамотная мусульманка, готовясь к принятию крещения, читала Евангелие в переводе на туземный язык и глубоко, сердцем, восприняла евангельские истины. Без слез она не могла говорить о нравственном учении Иисуса Христа и о Его страданиях и Крестной смерти. Дня Крещения мать и сын ждали с восторженным трепетом, а самое таинство крещения принимали с благоговением и слезами. В настоящее время и мать, и сын усердно посещают храм Божий и благоговейно слушают богослужение, совершаемое в церкви.

В Туркестанских Ведомостях от 3 (15) апреля 1894 года № 24 напечатано, что в укреплении Карпакчах (Форт № 2, на почтовой дороге между Казалинском и Перовском), в приходском русском училище обучается вместе с православными детьми один мусульманин – сын торговца бухарца. Этот ученик, юноша четырнадцати лет, поступил в училище в декабре 1892 г. и сразу выделился из среды своих товарищей прилежанием и пытливой любознательностью. Вскоре он начал посещать уроки Закона Божия, дававшиеся, за отсутствием священника, заведывающей училищем, усвоил основные истины христианского вероучения, заучил все требуемые школьной программой молитвы, стал принимать участие в общей молитве учащихся и, наконец, заявил заведывающей училищем о своем желании принять православие. Насколько сильно и сознательно это стремление у юноши, видно из того, что он после уроков остается в классе и читает жития святых и книги духовно-нравственного содержания, но опасается брать их на дом, так как уверяет, что родители, догадавшись o его намерении, отправят его в Бухару. – Незначителен сам по себе этот единичный факт, но для мусульманской Средней Азии он представляется не лишенным значения и заслуживает внимания. Поэтому сообщивший это известие желает, чтобы доброе сердечное влечение юноши мусульманина встретило полное сочувствие в ком следует и возможность к осуществлению.

Наконец, мы считаем полезным для большего выяснения вопроса привести здесь напечатанное в № 190 газеты «Свет» очень интересное письмо Екатеринодарского мусульманина, показывающее, что и мусульмане, не сбиваемые с толку своими учеными вожаками и фанатиками муллами, способны своей простой душой распознавать истину и получать благодать Божию.

Вот это письмо:

Милостивый государь,

господин редактор!

Не откажите на столбцах вашей уважаемой газеты «Свет» отметить следующий факт: вблизи города Екатеринодара, Кубанской области, расположен черкесский аул Тохтомукай с населением не более двух тысяч душ обоего пола. Население названного аула около месяца тому назад подверглось опустошительному действию холерной эпидемии; умирало каждодневно около 20–25 человек, паника была страшная, исхода никакого, ибо врачебная помощь отсутствовала, да и жители аула ее не принимали. В таком положении дело не предвещало ничего хорошего. Я житель этого аула магометанин, слыша от некоторых знакомых многих русских о святости и силе молитвы архимандрита киевского Свято-Троицкого монастыря отца Ионы и видя здесь же в г. Екатеринодаре примеры исцеления по молитве отца Ионы, 29 истекшего июля по телеграфу обратился в Киев, прося святых молитв отца архимандрита Ионы о спасении аула Тохтомукай от холеры. На мою телеграмму 31 того же июля от отца архимандрита последовал по телеграфу же крайне милостивый и утешительный ответ о том, что просьба моя принята, что святые молитвы отцом Ионой пред престолом Божьим о спасении аула возносятся и Господь Бог их услышал, затем в телеграмме же преподается благословение. Послав телеграмму, я строго следил за происходящим в ауле, получая ежедневно оттуда сведения и положительно удостоверяю, что со дня посылки этой телеграммы болезненность и смертность заметно уменьшились и продолжают уменьшаться. С 6-го же по 9-е сего августа новых заболеваний в ауле не было, равно как не было ни одной смерти и оставшиеся больные выздоравливают. Вот факт благодати Божией по молитве иноземного и иноверного нам магометанам русско-священно-служителя, совершившийся над моими соплеменниками, который прошу вас, милостивый государь, господин редактор, сделать общеизвестным путем печати.

Примите уверение в совершенном почтении, с чем имею честь быть готовый к услугам Меджид Хаджибиев. 13 августа 1892 г. Г. Екатеринодар.

Немного, конечно, подобных случаев; но эти немногие случаи показывают, что если и без всякого стороннего воздействия обращения мусульман в христианство бывают, то тем более такие отрадные факты будут возможны, если на это серьезное дело будет обращено внимание правительства. Христианское миссионерство отнюдь не отжило свое время, как это иногда можно услышать: христианскому миссионеру и в наше время много деятельности и не только среди язычников, но и среди мусульман. He о каких-либо стеснениях наших инородцев (особенно киргиз) здесь идет речь, а об учреждении миссионерских пунктов, в которых бы желающий креститься инородец-мусульманин мог найти пристанище и поддержку нравственную и материальную. С другой стороны, несомненное право России заключается и в том, чтобы устранять препятствия, какие создает новейшее татарство успешной миссионерской деятельности среди разных инородцев Империи. Что для этого нужно сделать – не входит в задачу нашу, но мы только указываем, что для Русского государства совсем небезразлично, кто будет давать направление религиозной жизни наприм. киргиз – татары ли, или же русские... В заключение поучительно напомнить всем русским людям следующее рассуждение одного современного отечественного миссионера о пропаганде мусульманской.

«Одни ли муллы, – спрашивает миссионер, – дело делают и успех производят; напротив – не общая ли, дружная настроенность рядовых мусульман, всякий раз и десными и шуйими, и увещаниями, и насмешками, и угрозами, и еще чем худшим совратительно действующих даже на крещеных уже инородцев? Если бы так было, конечно в хорошем христианском смысле, в действии православных: во сколько раз умножился бы таким образом полк проповедников?

Миссионер должен учить и воспламенять свою родную, русскую, православную среду, тогда он будет не один.

Если бы дело так поставлено было и в коренных православных местностях, то оно тоже бы отразилось благотворными последствиями для отдаленнейших, еще темных пределов России и за ее пределами. То есть если бы всё тело Церквн, весь народ православный, от высших его слоев до низших, простейших, проникся живым сознанием спасительности света Христова, могли ли бы тогда простецы говорить просто, но не умно: Русским – русская вера, татарам – татарская? Могли ли бы тогда классы образованные коснеть в индифферентизме, прикрывая его красивым термином «веротерпимости» и доводя эту веротерпимость (читай: холодность к своей вере) до покровительства ложным и пагубным верам, в религиозный и национальный, государственный ущерб родной земле? Нужно, нужно и пастырям церкви, открывая своим пасомым сокровища спасительной для них св. веры, благовествовать им, что это сокровище не есть их собственный только удел, что имеют право на участие в наследовании этого неистощимого, неумаляемого сокровища и все языки, и что это сокровище вверено нам, православно-русскому народу, для того чтобы мы им поделились с другими».