О грехе и покаянии (почему стул не наследует жизнь вечную?)

про­то­и­е­рей Димит­рий Смир­нов

Обычно счи­та­ется, что время пока­я­ния, когда каждый хри­сти­а­нин должен раз­мыш­лять о своих грехах, есть пост. Однако неза­ви­симо от того, время сейчас поста или нет, раз­мыш­ле­ния на эту тему и вообще пони­ма­ние этой про­блемы для каж­дого чело­века необ­хо­димо всегда – еще и в силу того, что поня­тие греха прак­ти­че­ски стер­лось в созна­нии людей XX века. И это незна­ние даже в прин­ципе того, что такое грех, очень чело­века запу­ты­вает и часто пус­кает по лож­ному пути, потому что семи­де­ся­ти­лет­нее боль­ше­вист­ское пле­не­ние при­вело не только к тому, что раз­ру­шили храмы и пере­стре­ляли почти всех свя­щен­ни­ков, но еще и к тому, что очень многие вполне само собой разу­ме­ю­щи­еся поня­тия, кото­рыми жил рус­ский чело­век сто лет назад, были как бы заце­мен­ти­ро­ваны, то есть на этом месте уже трава не растет. Нам необ­хо­димо вновь и вновь воз­вра­щаться к этой теме еще и потому, что совре­мен­ных книг об этом немного, а старые книги напи­саны труд­ным для тепе­реш­него чело­века языком и не так уж широко доступны, чтобы можно было хоро­шенько вник­нуть в эту про­блему.

Как пра­вило, под грехом чело­век под­ра­зу­ме­вает некий про­сту­пок. На самом же деле нехо­ро­ший посту­пок – это уже след­ствие греха. То есть сна­чала чело­век впа­дает в грех, а уже потом он совер­шает какой-то про­сту­пок. Обы­ден­ное созна­ние, сме­ши­ва­ю­щее грех и его след­ствие, мешает пони­ма­нию про­блемы во всей ее глу­бине. Поэтому для многих совре­мен­ных людей воз­ни­кает даже опре­де­лен­ная пси­хо­ло­ги­че­ская про­блема, и они зада­ются таким вопро­сом: если чело­век хоро­ший, если он доб­ро­со­вестно тру­дится, пре­крас­ный семья­нин, не жадный, но ста­ра­ется, чтобы дома все было, а вот в храм не ходит, Богу не молится, потому что его так вос­пи­тали, что же, неужели этого хоро­шего, бла­го­вос­пи­тан­ного, нежад­ного и никому не дела­ю­щего зла чело­века Гос­подь отри­нет? Ведь если уж таких людей Гос­подь отри­нет – тогда что гово­рить об осталь­ных, кото­рые совер­шают всякие дурные поступки в своей жизни?

Когда чело­век задает такой вопрос, это сви­де­тель­ствует о том, что он вообще не пони­мает, что такое грех. Поэтому начнем с опре­де­ле­ния: грехом назы­ва­ется всякое про­тив­ле­ние чело­века воле Божией. Какова же воля Божия по отно­ше­нию к чело­веку? Чело­век и Бог – две лич­но­сти, и Бог ищет спа­се­ния каж­дому чело­веку. В Писа­нии ска­зано: Гос­подь «хочет, чтобы все люди спас­лись и достигли позна­ния истины». А истина – это и есть Бог. Поэтому Бог желает, чтобы каждый чело­век пришел к Нему. Если же он к Богу не идет, это и есть состо­я­ние греха, потому что спа­се­ние, или, иначе говоря, вечную жизнь, или Цар­ствие Божие, насле­дует только тот, кто этого желает.

Возь­мем стул – он не только никому не делает ничего пло­хого, но даже помо­гает людям: если я устану, я могу на него сесть, а когда устану сидеть, могу встать и на него опе­реться. Но хотя этот стул и кра­си­вый, и еще не старый, и помо­гает людям, он Цар­ство Небес­ное не насле­дует. Почему? Потому что он мертв. Так же и хоро­ший чело­век, кото­рый никому ничего осо­бенно пло­хого не делает: рабо­тает или пенсию полу­чает, гото­вит себе еду, потом эту еду ест, спит, лечится от своих болез­ней – он никому ничего пло­хого не делает, но он мертв, если он не имеет обще­ния с Богом. Это по опре­де­ле­нию. Поэтому всякое отде­ле­ние чело­века от Бога, в любой форме, озна­чает, что этот чело­век для Бога мертв.

В чем же эта мерт­вость? Пояс­ним. Если цветок растет на грядке, у него сна­чала появ­ля­ются листики, потом бутон, кото­рый потом рас­пус­ка­ется, а затем плоды. Но если мы в один пре­крас­ный момент его срежем и поста­вим в воду, какое-то время листья и лепестки еще будут сохра­няться, но этот цветок уже нико­гда не даст плодов и все равно потом завя­нет. Так и боль­шин­ство из мил­ли­ар­дов людей, кото­рые насе­ляют землю: живут, едят, играют в волей­бол, еще чем-то там зани­ма­ются – и не знают, что на самом деле они уже мертвы, потому что они отсе­чены от источ­ника жизни. А источ­ник жизни – это Бог.

Многие за под­лин­ную жизнь при­ни­мают то вре­мен­ное био­ло­ги­че­ское суще­ство­ва­ние, кото­рый каждый чело­век имеет, будучи живым суще­ством. Однако эта жизнь вре­менна. Любой ребе­нок уже с трех лет знает, что он умрет. Но душа, кото­рая есть у каж­дого из нас, со смер­тью никак не может согла­ситься, и очень инте­ресно пона­блю­дать такой фено­мен – чело­век всю жизнь, с самого малень­кого воз­раста знает, что люди уми­рают, но все-таки, когда кто-то уми­рает рядом, он это вос­при­ни­мает как горе. Спра­ши­ва­ется, почему? Это же такая обыч­ная вещь. Мы же не вос­при­ни­маем как горе, когда идет дождь или когда в марте вдруг ударит два­дца­ти­гра­дус­ный мороз. Почему же мы счи­таем горем смерть отца, матери, брата? Это же тоже обыч­ная вещь, люди же должны уми­рать. Но ни один чело­век нико­гда не согла­сится со смер­тью. Почему? Очень просто – смерть для чело­века вещь про­ти­во­есте­ствен­ная, это нару­ше­ние порядка жизни, ано­ма­лия.

Каждый чело­век, думает он о Боге или не думает, ходит он в храм или нет, внутри себя знает и ощу­щает, что он суще­ство вечное. Слово «чело­век» в пере­воде на совре­мен­ный язык значит «вечная лич­ность». И каждый про себя это знает, и любой, даже очень пожи­лой чело­век нико­гда не ощу­щает себя старым, потому что душа у него про­дол­жает быть моло­дой. Он уже не может сде­лать того, что мог два­дцать лет назад, но внутри чув­ствует себя таким же, как раньше. Так что сколько бы лет ему ни было, но, если б поз­во­лило здо­ро­вье, он про­дол­жал бы дей­ство­вать, тру­диться, зани­маться своими делами, и только немощи, только болезни огра­ни­чи­вают эту дея­тель­ность. И никому, ни моло­дому, ни ста­рому, не хочется уми­рать, кроме разве очень тяжело боль­ного, или пси­хи­че­ски нездо­ро­вого чело­века, или чело­века, постав­лен­ного в очень тяже­лые усло­вия. И то не потому, что смерть ему при­ятна, а просто потому, что ему жизнь тошна.

А почему же смерть для нас – вещь совер­шенно ужас­ная и непри­ем­ле­мая? Да потому, что Гос­подь, Кото­рый создал все: и небо, и землю, и всех живот­ных, и рас­те­ния, – Он создал и чело­века, но создал осо­бен­ным обра­зом. Чело­век прин­ци­пи­ально отли­ча­ется от живот­ного, хотя если срав­ни­вать его как био­ло­ги­че­ское суще­ство, допу­стим с лоша­дью, то мы увидим очень много схо­жего. Очень много сход­ства у него и со сви­ньей. И если когда-нибудь будут делать пере­садку каких-то орга­нов от живот­ного к чело­веку, то будут брать именно от свиньи, потому что у чело­века и сердце похоже на сердце свиньи, и печень и т. д. Это тоже очень инте­ресно, это нам намек, на кого из живот­ных мы больше всего похожи. Ока­зы­ва­ется, не на шим­панзе – это только внеш­нее сход­ство, а по внут­рен­нему составу мы больше похожи на свинью. Может быть, поэтому, хотя по своей жизни чело­век часто и напо­ми­нает обе­зьяну, но все-таки больше у него свойств свин­ских.

Чем же отли­ча­ется чело­век от живот­ного? Каждый скажет: чело­век разум­ный. Но зачатки какого-то разума мы наблю­даем и у живот­ных, напри­мер, боль­шая сооб­ра­зи­тель­ность. Я как-то читал такой рас­сказ: ворона сидела на ледя­ном озере и смот­рела, как рыбак ловит рыбку, а когда он скрылся в своей палатке, подо­шла к краю лунки, дер­нула леску, выта­щила рыбу, вторая ворона эту рыбу схва­тила, и они ее поде­лили. И потом они делали так посто­янно. Экая сооб­ра­зи­тель­ность у птицы! Ока­зы­ва­ется, она с помо­щью лески может ловить рыбу, то есть про­яв­ляет начатки разум­но­сти.

Если мы рас­смот­рим всю мате­ри­аль­ную при­роду в ее раз­ви­тии, то придем к одному очень инте­рес­ному логи­че­скому выводу. Как известно, тем­пе­ра­тура кос­моса состав­ляет минус 273 гра­дуса по Цель­сию, или нуль – по шкале Кель­вина. Почему не меньше? Потому что, когда твер­дое тело дости­гает такой тем­пе­ра­туры, в нем пол­но­стью пре­кра­ща­ется дви­же­ние моле­кул и оно холод­нее как бы не может быть. А когда моле­кулы начи­нают дви­гаться, уже воз­ни­кает какая-то иная тем­пе­ра­тура. Теперь пред­ста­вим себе, что в без­дон­ном кос­мосе летит метео­рит, име­ю­щий такую тем­пе­ра­туру. Спра­ши­ва­ется, что для него явля­ется раз­ви­тием? Только повы­ше­ние тем­пе­ра­туры. А что для мерт­вой мате­рии явля­ется раз­ви­тием? Воз­ник­но­ве­ние орга­ни­че­ского веще­ства. А что для орга­ни­че­ского веще­ства? Воз­ник­но­ве­ние жизни. А для жизни? Созда­ние авто­ном­ного тела био­ло­ги­че­ского суще­ства. А для него? А для него – появ­ле­ние суще­ства, кото­рое пере­хо­дит в веч­ность. И чело­век создан Богом именно как самое высшее суще­ство всего види­мого мира. По своей и разум­но­сти, и сло­вес­но­сти, и, самое глав­ное, по воз­мож­но­сти познать Бога – он стоит выше всех. Он заду­ман Богом как суще­ство погра­нич­ное между всем земным, что пред­став­ляет собой мир мате­ри­аль­ный, и всем духов­ным, что пред­став­ляет собой мир Боже­ствен­ный, мир ангель­ский.

Но чело­век отпал от Бога, и это отпа­де­ние, кото­рое по хри­сти­ан­скому учению и есть грех, при­вело к тому, что он пере­стал чув­ство­вать Бога, пре­рвал с Ним обще­ние, стал жить сам по себе. А это имело ката­стро­фи­че­ские послед­ствия. Как пре­красна наша земля в тех местах, где не сту­пала нога чело­века, – какая там чистая вода, какие там пре­крас­ные рас­те­ния, какие там заме­ча­тель­ные живот­ные! А где появ­ля­ется чело­век, там тут же про­ис­хо­дит какая-то гадость: он обя­за­тельно оплюет все, обя­за­тельно заму­со­рит, сожжет, обя­за­тельно уни­что­жит живот­ных. При­сут­ствие чело­века в при­роде – это всегда помойка, это всегда пре­вра­ще­ние кра­соты в какое-то чудо­вищ­ное без­об­ра­зие. Теперь посмот­рим на живот­ный мир – как там все гар­мо­нично: каждая тра­винка явля­ется лекар­ством, одно живот­ное живет за счет других и везде наблю­да­ется гар­мо­ния, рав­но­ве­сие. А где нет рав­но­ве­сия? Только в чело­ве­че­ском обще­стве. Разум­ные люди не могут друг с другом дого­во­риться, начи­нают друг друга уби­вать – и в резуль­тате ситу­а­ция ста­но­вится хуже той, кото­рая была сна­чала. Посмот­рим на любую семью в любой стране, любом народе – какие вза­и­мо­от­но­ше­ния мужа и жены, матери и детей, бабушки и внуков, тещи и зятя? Везде спор, везде зло, везде война, везде неспра­вед­ли­вость, везде обман, везде наси­лие. Спра­ши­ва­ется: ну где же разум­ность чело­века? Почему у носо­ро­гов или жира­фов такого не бывает? Почему же у разум­ных людей это про­ис­хо­дит?

Очень просто: ни одно живот­ное не может выйти за рамки инстинкта. Что корове поло­жено, то она и будет делать. Она нико­гда не будет есть то, что ей не поло­жено. Она будет жить, пока ей живется, только в тех рамках, как ей пред­пи­сано. А чело­век – нет. У чело­века есть дар, бес­цен­ный и уди­ви­тель­ный, – дар сво­боды.

Вот лежит некий пред­мет. Про­хо­дит чело­век мимо, огля­нулся вокруг – никого нет. Взял, поло­жил в карман. А другой скажет: «Не мое. Не мной поло­жено, не мной будет взято!» – и прой­дет мимо. Чело­век может украсть, а может и нет. Это зави­сит от того, какие у него поня­тия там, внутри, что для него важнее: сохра­нить свою совесть спо­кой­ной или завла­деть этой вещью. У чело­века всегда есть выбор, и в силу того, что он боль­шей частью выби­рает зло, его жизнь и пред­став­ляет в общем и целом вот такую труд­ную и кош­мар­ную ситу­а­цию. С чем это свя­зано? С тем, что в силу греха, в силу того, что чело­век отде­лился от Бога, он пере­стал в себе слы­шать голос Божий. Слы­ша­ние голоса Божия и сам этот голос назы­ва­ется «совесть». Что значит это слово? В пере­воде на рус­ский язык (эти поня­тия нужно пере­во­дить, потому что для боль­шин­ства они непо­нятны) совесть есть внут­рен­ний голос Божий в чело­веке, кото­рый с ним как бы сове­ща­ется, как бы вместе с ним знает. То есть иметь совесть – это значит сов­местно с ней знать, что можно, а что нельзя.

Боль­шин­ство людей слы­шали, что суще­ствуют запо­веди Божии: чти отца и мать, не убий, не укради, не пре­лю­бо­дей­ствуй, не лже­сви­де­тель­ствуй, не зави­дуй. Спра­ши­ва­ется, до какого же состо­я­ния должен дойти чело­век, кото­рому нужно давать запо­ведь «не убий»? Неужели и так непо­нятно? Это понятно лосю, волку, ворону – ворон ворону глаза не выклюет, а чело­веку пона­до­би­лось давать запо­ведь. Почему? Потому что в силу своей ото­рван­но­сти от Бога он пол­но­стью утра­тил ори­ен­тир, что можно делать, а чего нельзя. Все, у кого есть дети, пре­красно знают, сколько, вос­пи­ты­вая их, нужно без конца гово­рить одно и то же. Все вос­пи­та­ние заклю­ча­ется в том, чтобы тысячу, десять тысяч раз повто­рять: это давай делать, а это давай не будем делать нико­гда; это хорошо, это плохо, – пока в ребенке это не затвер­дится. Поэтому боль­шин­ство людей пред­по­чи­тают отдать своих детей куда-нибудь в вос­пи­та­тель­ное учре­жде­ние: дет­ский сад, школу, – потому что устают повто­рять. Ну а уж там, в этих заве­де­ниях, их такому научат, что потом роди­тели просто не узнают своих детей. Ну что ж, сами вино­ваты: не хотели тру­диться.

Когда чело­век пре­бы­вает в состо­я­нии обще­ния с Богом, совесть его все время звучит, и он внутри себя знает, что можно делать, а что нет, что хорошо, что плохо, так что ему запо­веди Божии уже как бы не нужны. А для чего же нужны запо­веди? Чтобы чело­веку сори­ен­ти­ро­ваться, когда для него начи­на­ется время соблазна. Вот ходит чело­век и муча­ется: взять не взять? С одной сто­роны, не мое и страшно, что пой­мают, а с другой сто­роны, уж очень хочется, потому что даром. Не надо две недели рабо­тать, чтобы купить, прямо взял – и все. Какая заме­ча­тель­ная эко­но­мия! Поэтому запо­ведь суще­ствует как приказ: не укради. Бла­го­даря запо­веди чело­век знает, что этого делать нельзя ни в коем случае.

В первой книге Библии, Бытие, святой пророк Моисей опи­сы­вает меха­низм того, как про­ис­хо­дило гре­хо­па­де­ние, как первый чело­век, Адам, впал в грех. И нам в этом очень важно разо­браться, чтобы лучше пони­мать, что такое грех, потому что, поняв это, мы сможем понять, и что такое пока­я­ние. Книга Бытие гово­рит, что Гос­подь сотво­рил чело­века по образу Своему и по подо­бию; что чело­век жил в раю; что он был создан как муж­чина и жен­щина и пред­став­лял собой одно целое; что, увидев жену, Адам сказал: Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей. А потом речь идет о некоем змии, кото­рый был все­ве­ду­щим и был хитрее всех зверей поле­вых. И одна­жды змий стал нашеп­ты­вать Еве: «А прав ли Бог в том, что все плоды, кото­рые вы встре­тите в эдем­ском саду, вы можете вку­шать, а от древа позна­ния добра и зла нет?!» И Ева зако­ле­ба­лась. Зако­ле­ба­лась – и уви­дела, что рас­те­ние, кото­рое растет посреди рая, на вид при­ятно, кра­сиво, при­вле­ка­тельно и навер­няка вкусно. Да еще змий обе­щает, что если вку­сить от этого древа, тогда будешь как Бог, зна­ю­щий добро и зло. И взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел… И услы­шали голос Гос­пода Бога, ходя­щего в раю… и скрылся Адам и жена его от лица Гос­пода Бога между дере­вьями рая.

Гре­хо­па­де­ние всегда про­ис­хо­дит таким обра­зом, и до сих пор, спустя много тысяч лет, именно так чело­век скло­ня­ется ко греху: зате­вая какой-то грех, он всегда колеб­лется, мучится, раз­ду­мы­вает, а потом, если грех все-таки совер­шен, он сразу начи­нает пря­таться от Бога. Каждый из нас в дет­стве навер­няка совер­шал нечто такое, что ему запре­щали роди­тели. И каждый раз он коле­бался между тем, что ему хочется, и тем, что ему запре­щено. И каждый раз он потом пря­тался от роди­те­лей, боялся, что его нака­жут, и даже врал и сва­ли­вал вину на дру­гого. Или как дети обычно гово­рят: я не ломал, она сама сло­ма­лась. То же самое и Адам с Евой – после гре­хо­па­де­ния они решили спря­таться от Бога, как будто это воз­можно. И когда Гос­подь их вопро­шал, они всю вину сва­лили на Него. Ева ска­зала Богу: Змей обо­льстил меня, – а Адам: Жена, кото­рую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел! То есть чело­век всегда скло­нен в своем несча­стье обви­нять дру­гого, даже того, кто в этом совер­шенно не вино­ват. И очень часто бывает, что дети обви­няют своих роди­те­лей, хотя те изо всех сил ста­ра­лись при­вить им только добро.

Что же про­изо­шло в резуль­тате гре­хо­па­де­ния в едем­ском саду? В Писа­нии ска­зано, что Адам был изгнан из рая. На самом деле не он был изгнан, а он сам оттуда ушел. Как мы посту­паем с чело­ве­ком, кото­рому желаем только добра и к кото­рому хорошо отно­симся, а он в ответ нам делает гадость? Мы пре­ры­ваем с ним обще­ние – не только потому, что нам обидно, но и потому, что это обще­ние очень опасно: он может сде­лать оче­ред­ную гадость тогда, когда мы этого совсем не ждем. Поэтому грех, всякое нару­ше­ние воли Божией, сразу отде­ляет чело­века от Бога. Но что мы делаем, когда согре­шает наш ребе­нок или внук? Нам очень горько, нам очень больно, но, если мы видим в нем хотя бы малей­шее жела­ние как-то загла­дить свою вину, пусть он просто бурк­нул: «Ну прости, я больше не буду», – мы все равно готовы ему про­стить, потому что мы его любим и нам тяжело, что наши отно­ше­ния разо­рва­лись. Мы хотим во что бы то ни стало вос­ста­но­вить эти отно­ше­ния, мы наде­емся, что он испра­вится. Так же посту­пает и Бог с чело­ве­ком.

Чтобы уни­что­жить Землю и все на ней живу­щее, доста­точно изме­нить наклон земной оси по отно­ше­нию к Солнцу хотя бы на чуть-чуть, или изме­нить мощ­ность гра­ви­та­ци­он­ного поля хотя бы на один про­цент, или чуть-чуть при­бли­зить Землю к Солнцу – тогда на Земле всё сгорит; а если ото­дви­нуть ее чуть-чуть подальше – всё замерз­нет. И тогда с этим чело­ве­че­ством, с этим огром­ным мура­вей­ни­ком, состо­я­щим из шести мил­ли­ар­дов людей, кото­рые живут сами по себе и делают что угодно, будет покон­чено раз и навсе­гда. И можно начать снова: опять создать Адама, опять создать Еву и пустить сле­ду­ю­щий цикл.

А почему же Гос­подь так не делает? Не только потому, что одна­жды это уже было – у древ­них наро­дов есть ска­за­ние о потопе, и в Библии тоже гово­рится о том, что был потоп, в кото­ром боль­шин­ство чело­ве­че­ства погибло, – но еще потому, что Бог любит чело­века. Так же и худож­ник, кото­рый всегда муча­ется, созда­вая свое про­из­ве­де­ние, потому что это всегда борьба, но в то же время любит его и не реша­ется его уни­что­жить. Гос­подь хочет, чтобы вос­ста­но­ви­лись эти отно­ше­ния между чело­ве­ком и Богом. И вся чело­ве­че­ская исто­рия – духов­ная исто­рия, а не чисто исто­ри­че­ский про­цесс – изло­жена в Библии на при­мере одного народа именно как попытка Бога вновь при­звать к себе чело­века. Эта попытка нача­лась сразу после гре­хо­па­де­ния Адама, когда Бог воз­звал к Адаму: Где ты? – а он спря­тался в кустах, и имела свое высшее раз­ви­тие в цен­траль­ном собы­тии чело­ве­че­ской исто­рии, кото­рое про­изо­шло две тысячи лет тому назад – поэтому мы даже ведем отсчет годам с этого момента.

В малень­ком городке Виф­ле­еме родился малень­кий Маль­чик, и только Его Мать и при­ем­ный отец, несколько пас­ту­хов и еще три муд­реца знали о том, что это был за Мла­де­нец. Только они знали, что Этот Мла­де­нец не про­стой, что Он не сын Иосифа, мужа Марии, а Этот Мла­де­нец от Бога. Его Бог во чреве Марии создал заново, как Нового Адама. И Он жил в Своей семье до трид­цати лет, а потом вышел на про­по­ведь, кото­рую начал со слов: Покай­тесь, ибо при­бли­зи­лось Цар­ство Небес­ное! Этот Чело­век, Кото­рому Мать дала имя Иисус, что в пере­воде на рус­ский язык значит «Спа­си­тель», в своей про­по­веди гово­рил такие вещи, кото­рые многим людям было просто невоз­можно слы­шать. Самое глав­ное из этого заклю­ча­лось в том, что Он есть Бог.

Когда какой-нибудь Вис­са­рион гово­рит, что он Бог, мы отве­чаем: нет, ты, Вис­са­рион, клоун. Почему мы не можем ска­зать подоб­ное Иисусу Христу? Англий­ский писа­тель Честер­тон рас­смот­рел три воз­мож­ных вари­анта этой ситу­а­ции: чело­век гово­рит, что он Бог; кто же он на самом деле? Первое – сума­сшед­ший, второе – шар­ла­тан, третье – воис­тину Бог.

Рас­смот­рим первое: был ли Хри­стос безум­цем. Мы знаем о Христе только из Еван­ге­лия. И вот, читая Еван­ге­лие, мы не видим ни одного момента, где Он безу­мен. Наобо­рот, Он мудр и Своими сло­вами всегда ставит в тупик даже тех людей, кото­рые хотят Его уло­вить; Он всегда твердо опи­ра­ется на Свя­щен­ное Писа­ние; в Его словах уди­ви­тель­ная логика и уди­ви­тель­ная правда. И это чув­ствует любой чело­век, даже вос­пи­тан­ный в мусуль­ман­стве. У Чин­гиза Айт­ма­това даже спро­сили: «А почему вы в своих писа­ниях все время воз­вра­ща­е­тесь ко Христу?» Да потому, что ничего луч­шего на земле нико­гда не было, и Айт­ма­тов, как чело­век обра­зо­ван­ный, рас­ши­рил свои узкие рамки мусуль­ман­ства и неиз­бежно пришел ко Христу.

Возь­мем второй вари­ант: он чело­век умный, обра­зо­ван­ный, тол­ко­вый, но он шар­ла­тан. С какой целью шар­ла­тан шар­ла­тан­ствует? Всегда по трем при­чи­нам. Либо он любит быть цен­тром вни­ма­ния – но Хри­стос всегда, наобо­рот, стре­мился даже чудеса делать не напо­каз и, если кого-то исце­лял, очень часто велел ему: никому не говори! Значит, это отпа­дает. Вторая при­чина: ради денег. Но у Христа не было денег, у Него не было дома, Он не скопил богат­ства. Значит, и это отпа­дает. Оста­ется власть. Но когда Он был иску­шаем в пустыне и сатана пред­ло­жил Ему всю власть всего мира, Он же это отверг. И потом, какой шар­ла­тан, вися на кресте, под паля­щим солн­цем, прон­зен­ный гвоз­дями, будет забо­титься о Матери, при­зы­вая Своего люби­мого уче­ника Иоанна Бого­слова и говоря ему: ты должен о Ней забо­титься? В послед­ние минуты Своей жизни думать не о Себе, а о Своей Матери и молиться за тех, кто Его прибил ко Кресту: Отче, прости им, не ведают, что творят?! Так что этот вари­ант тоже отпа­дает.

Сле­до­ва­тельно, оста­ется только одно – что Он дей­стви­тельно Бог. И Он это дока­зал тем, что вос­крес. Мы можем застре­лить Вис­са­ри­она и, если нас не забе­рет про­ку­ра­тура, увидим, что он не вос­крес­нет. А Хри­стос вос­крес и явился людям, Его видели около пяти­сот чело­век. Можно, конечно, пред­по­ло­жить, что эти люди просто сго­во­ри­лись, чтобы моро­чить голову другим. Дей­стви­тельно, так бывает, что еди­но­мыш­лен­ники дого­ва­ри­ва­ются и начи­нают обма­ны­вать других, но как только их вызы­вают в поли­цию или другие органы и строго-настрого гово­рят: «Если вы не пре­кра­тите, мы вас поса­дим в тюрьму», – то обычно эта дея­тель­ность быстро сво­ра­чи­ва­ется. Здесь же мы видим, что на про­тя­же­нии первых трех­сот лет исто­рии Церкви каждый, кто являлся хри­сти­а­ни­ном и испо­ве­до­вал, что Хри­стос есть Сын Божий, рис­ко­вал своей жизнью.

Все, кроме одного, апо­столы Хри­стовы (этим одним был Иоанн Бого­слов) окон­чили свою жизнь муче­ни­че­ством за Христа. Им гово­рили: «Вы можете веро­вать как хотите, веруйте в душе в своего Христа, но вы должны покло­ниться статуе импе­ра­тора, воз­ло­жить венки или пока­дить лада­ном – и все будут видеть, что вы вер­но­под­дан­ные импе­ра­тора и нор­маль­ные рим­ские граж­дане». А они отве­чали: «Нет, этого мы делать не можем, потому что импе­ра­тор всего лишь чело­век, а мы покло­ня­емся одному Христу Богу». Чтобы выну­дить хри­стиан отречься от Христа, рим­ляне изоб­ре­тали страш­ные пытки, а так как они были люди педан­тич­ные и у них было хорошо раз­вито судо­про­из­вод­ство, то до наших дней дошло очень много судеб­ных дел, где скру­пу­лезно опи­сано, как их пытали. Среди них были дети, юноши и девушки, мужи и жены, ста­рики и ста­рухи. И сотни и сотни, и тысячи и тысячи хри­стиан стояли на своем: что Хри­стос есть Бог. Так что многие из тех, кто их пытал, сами обра­ща­лись ко Христу, потому что их пора­жало это муже­ство – почему, откуда у них такая сила, на чем она зиждется? Ведь доста­точно веро­вать в душе, а внешне испол­нять то, что тре­бует госу­дар­ство, – и будешь жить спо­койно и веро­вать хоть в Христа, хоть в кого хочешь.

Почему хри­сти­ане не могли так посту­пать? Потому что Сам Хри­стос сказал: Вся­кого, кто испо­ве­дает Меня пред людьми, того испо­ве­даю и Я пред Отцем Моим Небес­ным; а кто отре­чется от Меня пред людьми, отре­кусь от того и Я пред Отцем Моим Небес­ным. И поэтому они были тверды. А как же они могли пере­но­сить такие стра­да­ния? Многие из нас даже к зуб­ному врачу боятся идти, и обычно чело­век муча­ется, ложиться ли ему на опе­ра­цию или нет, хотя все дела­ется под нар­ко­зом. Мы ужа­са­емся от самой мысли, что скаль­пель при­кос­нется к нашему телу. А они сами шли на страш­ные пытки. Что ими дви­гало? Со сто­роны это выгля­дело как рели­ги­оз­ный фана­тизм, как какое-то безу­мие, а на самом деле имело опре­де­лен­ную при­роду – сверхъ­есте­ствен­ную. И бла­го­даря таким людям Цер­ковь сохра­ни­лась не только в ту эпоху, но даже и в нашу, в кото­рую мы с вами живем. Потому что еще пять­де­сят лет назад быть свя­щен­ни­ком зна­чило, что в один пре­крас­ный момент тебя как мини­мум поса­дят, а как мак­си­мум рас­стре­ляют. У меня был прадед свя­щен­ник – его, ста­рика, рас­стре­ляли в 38‑м году. И к мит­ро­по­литу Сера­фиму (Чича­гову), уже вось­ми­де­ся­ти­лет­нему, пришли в дом, взяли на носилки, отвезли в Бутово и там рас­стре­ляли.

Каждый, кто в то время ходил в храм, знал, чем он рис­кует, и все же эти люди сохра­нили для нас Цер­ковь. Она стала малень­кой, коли­че­ство людей в ней очень сжа­лось, но только бла­го­даря тому что они муже­ственно ходили в храм, хотя это было очень страшно и очень ответ­ственно, она сохра­ни­лась. И все время нахо­ди­лись моло­дые люди, кото­рые решали: «Ну, послужу месяц, и пусть меня поса­дят». И они ста­но­ви­лись свя­щен­ни­ками, и их сажали, и немно­гие выжили. Я знал одного такого чело­века. Он стал мона­хом в пят­на­дцать лет, моло­дым чело­ве­ком был посвя­щен в свя­щен­ники, сразу же стал архи­манд­ри­том. Епи­скоп, кото­рый его посвя­щал, сказал: «Это тебе на буду­щее» – и как только он стал архи­манд­ри­том, его тут же взяли в тюрьму, и он отси­дел около два­дцати пяти лет по разным лаге­рям. Но он же знал, на что идет! Спра­ши­ва­ется, зачем? Мой дво­ю­род­ный дедушка, напри­мер, хотя тоже был сыном свя­щен­ника, но, когда надо было выбрать, куда посту­пать, в Духов­ную Ака­де­мию или в Мос­ков­ский уни­вер­си­тет, выбрал уни­вер­си­тет. Потому что нача­лась рево­лю­ция, и ему было понятно, что, если он посту­пит в Духов­ную Ака­де­мию, это кон­чится либо рас­стре­лом, как рас­стре­ляли в 18‑м году мит­ро­по­лита Киев­ского Вла­ди­мира, а потом мит­ро­по­лита Пет­ро­град­ского Вени­а­мина, либо еще каким-то ужасом. И он сделал выбор – пошел по свет­ской линии, хотя отец, и дед, и прадед были свя­щен­ни­ками. То есть чело­век сам делает выбор.

Пред­ста­вим себе две кассы, и в них стоят две оче­реди – и вот чело­век под­хо­дит и ста­но­вится в ту, кото­рая длин­нее. Мы поду­маем, что либо он плохо видит, либо он ненор­маль­ный. Когда я вхожу в вагон, куда я сажусь? По ходу поезда и у окна, потому что это лучшее место. Мне пред­ла­гают две работы: одну инте­рес­ную, близко к дому и высо­ко­опла­чи­ва­е­мую, а я выби­раю другую – далеко от дома, тяже­лую и низ­ко­опла­чи­ва­е­мую. Кто я? Ненор­маль­ный, потому что нор­маль­ный выби­рает поближе к дому, высо­ко­опла­чи­ва­е­мую и инте­рес­ную. Спра­ши­ва­ется, что же застав­ляет людей выби­рать то, что при­не­сет как мини­мум тюрем­ные стра­да­ния, а как мак­си­мум даже смерть? Живая связь с Богом, потому что, когда чело­век обрел Бога, это есть такая дра­го­цен­ность, о кото­рой в Еван­ге­лии ска­зано, что Цар­ство Небес­ное подобно купцу, кото­рый ищет дра­го­цен­ную жем­чу­жину и, когда нахо­дит ту жем­чу­жину, кото­рая ему нужна, про­дает все, чтобы ее купить. Поэтому когда чело­век познал Бога и перед ним стоит выбор: мое бла­го­по­лу­чие или Бог – он выби­рает Бога; моя семья или Бог – он выби­рает Бога; моя страна или Бог – он выби­рает Бога. Потому что то, что чело­век познает в Боге, – это ни с чем не срав­нимо, в Еван­ге­лии это назы­ва­ется бла­жен­ством.

Для тех, кто Бога не знает, все это кажется диким фана­тиз­мом, потому что они не пони­мают, за что чело­век стра­дает, в чем тут дело. А дело в том, что рух­нула стена, отде­ляв­шая этого чело­века от Бога, они соеди­ни­лись, и чело­век не только на деле не может отка­заться от Бога, он даже боится эту мысль при­нять хотя бы на минутку. Как же это я отка­жусь от того, что пред­став­ляет для меня самую высшую цен­ность, кото­рая для меня важнее всего на свете, важнее даже самого дра­го­цен­ного, что есть у чело­века, моей соб­ствен­ной жизни, гораздо важнее!

Тогда все ста­но­вится понятно. Вот лежит пред­мет, и мне хочется его взять, потому что у меня такого нет. Но я пони­маю, что, как только я его возьму, я раз­рушу свои вза­и­мо­от­но­ше­ния с Богом, потому что совер­шится грех, про­изой­дет нечто ужас­ное, я сделаю то, что нена­вистно для Бога, – я украду. И я этого нико­гда не сделаю, потому что мои отно­ше­ния с Богом для меня гораздо важнее любого пред­мета, даже самого жиз­ненно необ­хо­ди­мого. Гораздо важнее любой кра­са­вицы, как бы она мне ни понра­ви­лась, важнее любых денег, кото­рые мне будут пред­ла­гать. Потому что я знаю: то, что я имею, я за деньги нико­гда не куплю.

Многие люди недо­уме­вают: а почему Хри­стос пришел на землю как Чело­век? Почему Он жил среди людей? Почему Он собрал уче­ни­ков и только им рас­ска­зал о Цар­ствии Небес­ном? Почему Он дал Себя в руки Своим про­тив­ни­кам, ведь те, кто Его пришел аре­сто­вы­вать, не могли к Нему даже подойти: только при­бли­зи­лись – упали, потом встали, подо­шли опять – и опять упали и, пока Он Сам не отдал им Себя в руки, они не могли даже Его взять. Спра­ши­ва­ется, если в Нем была такая Боже­ствен­ная сила, кото­рую враги не могли пре­одо­леть, почему же Он дал себя убить? Зачем это было нужно? И вообще, нельзя ли каким-то иным путем спасти чело­века?

Пред­ста­вим себе, что по нашему городу идет соро­ка­мет­ро­вый Архан­гел с огнен­ными кры­лами и огнен­ным мечом и гово­рит: «А ну-ка, голуб­чики, бывшие пио­неры, ком­со­мольцы, ком­му­ни­сты, вон из своих домов!» И от его голоса поло­па­лись бы окна в домах, и все высы­пали на улицы, а кто не высы­пал – сгорел бы заживо. «А теперь ну-ка вста­вайте в пыль на колени!» И все бы встали. «А теперь ну-ка все хором кри­чите: «Каюсь в своих грехах!”» И весь город бы закри­чал: «Каюсь!» Для Бога устро­ить это не состав­ляет ника­кого труда. Спра­ши­ва­ется, почему же Он этого не делает? Многие гово­рят: «Что же Бог смот­рит?! Война в Чечне, мафия… Если ваш Бог есть, почему же Он не вме­ши­ва­ется?» Дей­стви­тельно, послал бы Архан­гела, и все газеты всего мира затру­били бы: «Ека­те­рин­бург пока­ялся!» А дальше Тюмень на оче­реди. Но на самом деле ника­кого пока­я­ния бы не про­изо­шло, а про­изо­шло эле­мен­тар­ное наси­лие. А Бог, как и всякий отец, хочет только одного – чтобы дети его любили и слу­ша­лись. Можно взять любого непо­слуш­ного сына и палкой бить его до тех пор, пока этот сынок не скажет: «Папочка, я тебя люблю, ты меня прости». С помо­щью палки можно любого заста­вить ска­зать «каюсь и прости» и даже ска­зать «люблю», но любви не будет. Любовь – это дело доб­ро­воль­ное, поэтому Гос­подь только явил Себя миру, и каждый, кто захо­тел, при­стал к Нему как ученик, стал слу­шать Его слова, стал исправ­лять свою жизнь.

Гово­рят: ну хорошо, допу­стим, так, но зачем Ему было при­хо­дить? Он бы мог послать в мир какого-нибудь про­рока – ведь посы­лал же Он раньше Моисея, Илию и других про­ро­ков – и через него пере­дать людям, что нужно делать. Отве­тить можно на таком при­мере: пред­ста­вим себе, что мы идем по лесу и видим гнилое дерево, кото­рое уже накло­ни­лось так, что, если будет более или менее силь­ный ветер, оно упадет. А при корне дерева – боль­шой мура­вей­ник, и если оно упадет, то мура­вей­ник будет разо­рен. Нам стало очень жалко этих мура­вьев и захо­те­лось их спасти. Как это сде­лать? Если мы будем их убеж­дать, чтобы они поки­нули свои жилища, они поду­мают, что это какой-то гром с неба. Если мы будем пытаться оттас­ки­вать их в другое место, они тут же побе­гут назад. Един­ствен­ный способ – это самому стать мура­вьем и на их мура­вьи­ном языке поста­раться объ­яс­нить, что им угро­жает опас­ность и тот, кто за нами пойдет в без­опас­ное место, тот будет спасен. Так же сделал и Гос­подь: будучи все­мо­гу­щим Богом, Он стал без­за­щит­ным чело­ве­ком и, будучи бес­смерт­ным, Сам отдал Себя на смерть для того, чтобы спасти людей. И только чело­век совер­шенно тупой или абсо­лютно бес­со­вест­ный не захо­чет стать хри­сти­а­ни­ном после того, как услы­шит о Христе, потому что, значит, он рав­но­ду­шен к самому свя­тому, что есть на свете.

Потому каж­дому из нас нужно не один раз про­чи­тать Еван­ге­лие – это помо­жет нам убе­диться в свя­то­сти Сына Божия, Кото­рый сошел с небес ради нашего спа­се­ния, помо­жет серьезно заду­маться о своем грехе (а грех, как мы уже знаем, есть то, что отде­ляет нас от Бога) и захо­теть быть Его уче­ни­ками. А чтобы дей­стви­тельно стать уче­ни­ками Спа­си­теля, нам надо начи­нать ходить в «школу» учиться. И самым глав­ным делом Христа на земле было как раз созда­ние этой школы – Церкви, кото­рая пере­жила все гоне­ния и чудес­ным обра­зом усто­яла, дожила до наших дней и через две тысячи лет после Рож­де­ства Хри­стова все-таки суще­ствует и дей­ствует. И мы знаем, так даже и гово­рят – дей­ству­ю­щая цер­ковь. Но бывает, что Цер­ковь-то дей­ствует, а мы зани­ма­емся чем-то другим, потому что нам это как бы не инте­ресно, для нас это вто­ро­сте­пенно. И хотя мы ничего пло­хого не делаем: мы не мафия, мы не грабим, не спе­ку­ли­руем, не уби­ваем, в карты никого не обыг­ры­ваем, – но наше рав­но­ду­шие к Богу – это и есть грех. Грех есть состо­я­ние души чело­века. И нам нужно это гре­хов­ное состо­я­ние по воз­мож­но­сти, пока мы живы, побе­дить.

В Писа­нии ска­зано: Смерть греш­ни­ков люта. Лютость ее заклю­ча­ется не в том, какова она будет: авто­мо­биль нас пере­едет или мы от рака умрем. Не в этом дело, а в том, что нас ждет потом. Думали ли мы когда-нибудь серьезно о том, что, если мы умрем в среду, что мы будем делать в чет­верг? Ока­зы­ва­ется, нет. Мы думаем о том, что будем делать здесь завтра или сего­дня вече­ром, а о том, что нас ждет на том свете, мы не думаем. И пусть никто не наде­ется, что после того как он умрет, он исчез­нет – трава вырас­тет, и всё. Нет, не всё, душа бес­смертна. Именно поэтому мы плачем на похо­ро­нах, именно поэтому мы не можем согла­ситься, что душа умрет. Помню, я даже уди­вился, услы­шав, как Бреж­нев на похо­ро­нах Сус­лова, обра­ща­ясь к покой­нику, сказал: «Прощай, доро­гой друг!» Ведь если ты обра­ща­ешься к покой­нику, то либо его душа жива, либо ты сума­сшед­ший, потому что обра­ща­ешься к тому, кто тебя не слышит. То есть чело­век под­спудно, даже не осо­зна­вая, при­знает бес­смер­тие души.

Как же нам спасти свою бес­смерт­ную душу, как соеди­ниться с Богом? Как любого отдельно взя­того чело­века – стоит ли он на оста­новке, или в оче­реди в мага­зине, или где-нибудь тру­дится на работе, – как его можно этому научить? Вот подойти к нему и ска­зать: «Слушай, доро­гой, хочешь ли ты ощу­тить небес­ное бла­жен­ство? Хочешь, чтобы оно было всегда с тобой? Хочешь бес­смер­тия? Хочешь познать, что такое Бог? Давай я тебя научу пра­во­слав­ной вере». И если он захо­чет, то первый урок в этом классе, где учат Цар­ству Небес­ному и как в него войти, будет урок о пока­я­нии.

Как мы уже знаем, про­по­ведь Христа Спа­си­теля на земле нача­лась со слов: Покай­тесь, ибо при­бли­зи­лось Цар­ство Небес­ное, Покай­тесь и веруйте в Еван­ге­лие. А перед тем как Гос­подь вышел на про­по­ведь – это слу­чи­лось после соро­ка­днев­ного поста и после того, как Он принял кре­ще­ние, – Иоанн Кре­сти­тель, кото­рого Цер­ковь назы­вает Пред­те­чей, тоже гово­рил о пока­я­нии. То есть пока­я­ние настолько важная вещь, что перед про­по­ве­дью Христа Спа­си­теля о Цар­ствии Божием пона­до­би­лась дли­тель­ная по вре­мени про­по­ведь Иоанна Пред­течи. Но когда Иоанн про­по­ве­до­вал пока­я­ние в иудей­ской пустыне, те, кто его слышал, пре­красно пони­мали, о чем он гово­рит, и пре­красно пони­мали, что значит пока­яться. Для совре­мен­ного же чело­века это слово подер­нуто дымкой, оно пришло из каких-то про­шлых лек­си­ко­нов. И хотя в наши дни мы слышим мно­же­ство всяких при­зы­вов к пока­я­нию, но они не рож­дают в нашем уме ника­ких ассо­ци­а­ций. А между тем слово о пока­я­нии очень важно. Именно поэтому Вели­ким постом, кото­рый пред­при­ни­мает каждый хри­сти­а­нин перед празд­но­ва­нием Святой Пасхи, Святая Цер­ковь поет: «Пока­я­ния отверзи ми двери, Жиз­но­да­вче».

Слова «грех» и «пока­я­ние» совер­шенно не слу­чайно соеди­ни­лись вместе в этой корот­кой статье, потому что если грех – это дви­же­ние от Бога, то пока­я­ние – это дви­же­ние к Богу, то есть дви­же­ние про­ти­во­по­лож­ное. Поэтому каж­дому чело­веку, кото­рый хочет вер­нуться к Богу, нужно очень четко пред­став­лять себе, что такое пока­я­ние, как это отно­сится к нему лично и что он должен делать, если хочет пока­яться.

Любой при­ход­ской свя­щен­ник посто­янно стал­ки­ва­ется с такой про­бле­мой: не зная, что такое пока­я­ние, чело­век затруд­ня­ется его совер­шить. Как уже гово­ри­лось, боль­шин­ство людей счи­тают, что грех – это просто какой-то плохой посту­пок. И обычно каждый может вспом­нить один или другой плохой посту­пок, кото­рый он совер­шил в своей жизни. Так же вос­при­ни­ма­ется и пока­я­ние: чело­век счи­тает, что пока­яться – это значит рас­ска­зать на испо­веди о том, что мучит его совесть. И вот вось­ми­де­ся­ти­лет­ний чело­век гово­рит: «В дет­стве мы лазили в чужой сад за ябло­ками. А когда моя мама болела, я, конечно, за ней уха­жи­вала, но в тот момент, когда она уже уми­рала, я как раз отлу­чи­лась, и теперь меня мучит совесть». Чело­век при­хо­дит в храм, гово­рит об этом свя­щен­нику, ему ста­но­вится легче, и он уходит. Да, в этих поступ­ках он рас­ка­ялся, и дей­стви­тельно ему стало легче, но про­изо­шло ли соеди­не­ние с Богом? Нет, не про­изо­шло. То есть чело­век при­бе­гает к испо­веди как к какому-то тера­пев­ти­че­скому, пси­хо­те­ра­пев­ти­че­скому лекар­ству, вроде беседы с пси­хо­ло­гом: я ему рас­ска­зал, он мне объ­яс­нил, мне стало легче. На самом деле цель пока­я­ния совсем другая. И тот, кто не войдет в эту стихию пока­я­ния, нико­гда не сможет познать Бога. Он может думать о Боге, может даже, как боль­шин­ство людей, живу­щих в России, гово­рить: «У меня Бог в душе, и этого доста­точно». Это очень рас­про­стра­нен­ная ересь, но, к сожа­ле­нию, тот, кто так гово­рит, заблуж­да­ется. А что же у него в душе? В душе у него просто некая мечта, чело­век меч­тает, что он верует в Бога, и он не пони­мает, зачем нужно ходить в храм, не пони­мает, зачем нужно читать молитвы, не пони­мает, зачем нужно помо­гать своему ближ­нему. Отчего это про­ис­хо­дит, отчего такая сле­пота? Оттого, что чело­век не ведает пока­я­ния. И чтобы при­бли­зить к себе Цар­ствие Божие, чтобы познать Бога, нам нужно понять, что же делать со своей душой, чтобы воз­никло это дви­же­ние наобо­рот, дви­же­ние к Богу – воз­никло пока­я­ние.

Святые отцы гово­рили, что Бог как солнце. Солнце есть источ­ник света и тепла, и поэтому греш­ный чело­век, отвер­нув­шись от Бога, нахо­дится во тьме, он выстра­и­вает между собой и Богом огром­ную стену, даже не стену, а камеру, в кото­рой он и ока­зы­ва­ется заклю­чен. Когда кто-то гово­рит: «Я не верую в Бога», для меня, как чело­века, кото­рый про­фес­си­о­нально этим зани­ма­ется, это рав­но­сильно фразе: «Я нерас­ка­ян­ный греш­ник», потому что суще­ство­ва­ние Бога для любого пси­хи­че­ски здо­ро­вого чело­века оче­видно. Любой нор­маль­ный чело­век, неза­ви­симо от того, в России он родился, в Африке, в Грен­лан­дии, в Австра­лии, кончил он уни­вер­си­тет или нигде не учился, знает, что Бог есть. Не чув­ство­вать Бога чело­век может только если он болен, то есть у него раз­ру­шен аппа­рат вос­при­я­тия – как бывает такое несча­стье, что чело­век от при­роды родился слепым или родился глухим и вообще не знает, что такое звуки. А так каж­дому известно, что суще­ствует свет, что суще­ствуют раз­лич­ные цвета.

Неве­рие в Бога всегда свя­зано с грехом, поэтому на самом деле любого чело­века можно научить вере, любому можно при­от­крыть этот свет, жизнь любого можно согреть теплом Божиим. Для этого нужно в стене, отде­ля­ю­щей чело­века от Бога, про­ру­бить хотя бы малень­кое окошко, а если это невоз­можно, то сде­лать хотя бы щель. И очень часто Сам Гос­подь помо­гает в этом чело­веку, Он как бы устра­и­вает для него неболь­шое зем­ле­тря­се­ние, когда камен­ные стены грехов, закры­ва­ю­щие от него Бога, при­хо­дят в дви­же­ние и в них обра­зу­ется тре­щина. Когда про­ис­хо­дит такое зем­ле­тря­се­ние, обыч­ный чело­век назы­вает его словом «несча­стье». Он не пони­мает, почему это с ним слу­чи­лось, и хочет от этого защи­титься, ищет выхода, а это невоз­можно. И тогда бывает, что он – не всегда, конечно, – обра­ща­ется мыслью к Богу, и помощь при­хо­дит.

Вера в Бога не есть какая-то сумма знаний, с помо­щью кото­рой один умный чело­век может дать дру­гому некую инфор­ма­цию. Нет, апо­стол Павел гово­рит, что вера есть уве­рен­ность в неви­ди­мом, дру­гими сло­вами, это есть виде­ние вещей неви­ди­мых. Поэтому чело­века веру­ю­щего совер­шенно нельзя убе­дить в том, что Бога нет, потому что он Его видит, а чело­веку неве­ру­ю­щему нельзя объ­яс­нить, что Бог есть, потому что он Его не видит. И между веру­ю­щим и неве­ру­ю­щим всегда про­хо­дит водо­раз­дел, даже неза­ви­симо от того, какой рели­гии чело­век при­дер­жи­ва­ется, потому что если хри­сти­а­нин гово­рит о Боге с мусуль­ма­ни­ном, они оба пони­мают, о чем идет речь. Я как-то лежал в боль­нице с одним мусуль­ма­ни­ном, и мы с ним целые вечера про­во­дили в бесе­дах. Мы гово­рили о Коране, он мне рас­ска­зы­вал о том, как совер­ша­ются их обряды, а я ему рас­ска­зы­вал о Христе, и мы пре­красно друг друга пони­мали, но те люди, кото­рые не знали Бога, не могли понять, о чем мы бесе­до­вали.

Вера – есть виде­ние, а виде­ние зави­сит только от света. Если любого чело­века с самым острым зре­нием поме­стить в абсо­лютно черную ком­нату, он там не увидит ничего. И неве­ру­ю­щий чело­век, хотя он и не слепой, но он подо­бен сле­пому, потому что сидит в черной ком­нате. Люди довольно часто спра­ши­вают, какой самый тяжкий грех, и, конечно, когда они задают такой вопрос, у них в голове гро­моз­дятся какие-то страш­ные убий­ства, ужас­ные пре­да­тель­ства и так далее, но ведь дело не в этом. Если мы при­ни­маем опре­де­ле­ние, что грех есть уда­ле­ние от Бога, то самое полное уда­ле­ние от Бога, то есть погру­же­ние в эту тьму, – это и есть самый тяжкий грех.

Раз чело­век совер­шенно не видит Бога, значит, если ему ничто не угро­жает, он может совер­шить любое пре­ступ­ле­ние. Исклю­че­ния бывают, когда его вос­пи­тали люди, име­ю­щие нрав­ствен­ные прин­ципы, но ведь любые нрав­ствен­ные прин­ципы осно­ваны на какой-то рели­гии, потому что нрав­ствен­ный прин­цип, не осно­ван­ный на рели­ги­оз­ном чув­стве, – это пустой лозунг типа: мы все придем к ком­му­ни­сти­че­скому труду. Ну вот и пришли, здрав­ствуйте. То есть это бес­смыс­лен­ный набор слов, кото­рый не вызы­вает в чело­веке ника­кого отклика. Рели­ги­оз­ное же чув­ство, спо­соб­ность к виде­нию Бога есть у каж­дого, просто в тече­ние жизни эта спо­соб­ность атро­фи­ру­ется, как любой орган, кото­рым не поль­зу­ются: если чело­век долго не ходит, ему заново при­хо­дится учиться ходить; если он с самого мла­ден­че­ства не полу­чает Боже­ствен­ной пищи, душа у него начи­нает косте­неть, омерт­ве­вать, и он погру­жа­ется во тьму неве­рия. И все наши про­блемы с моло­де­жью свя­заны именно с тем, что дети вос­пи­ты­ва­ются в полном мраке, они вообще не знают света Божия. Поэтому они так чув­стви­тельны ко злу – потому что зло их стихия. Чело­века с рож­де­ния акку­ратно ограж­дают от вся­кого Боже­ствен­ного вли­я­ния – и уже к пят­на­дцати годам он пол­но­стью погру­жа­ется в мрач­ную тьму. А если бы ему с дет­ства гово­рили и, глав­ное, пока­зы­вали иной мир, то он к пят­на­дцати годам сохра­нил бы некую зря­честь, кото­рую можно было бы пре­вра­тить в виде­ние.

Пока­я­ние иначе можно назвать духов­ным про­зре­нием, потому что дви­же­ние к Богу воз­можно только тогда, когда чело­век видит Бога – видит Его в окру­жа­ю­щей жизни, видит в людях, кото­рых он встре­чает, видит в исто­ри­че­ском про­цессе. И он начи­нает пони­мать, что жизнь людей, и отдельно каж­дого, и всех вместе, зави­сит от Бога. Мы к этому просто при­выкли, а ведь мы живем среди посто­ян­ных чудес, совер­шенно необъ­яс­ни­мых. Но чело­век, при­вы­кая, счи­тает это за обы­ден­ность, и для него чудеса совер­шенно ниве­ли­ру­ются, исче­зают. Ну, напри­мер, почему после войны рож­да­ется маль­чи­ков больше, а дево­чек меньше? Хорошо, маль­чи­ков выбили – и вот они теперь рож­да­ются. Но как это про­ис­хо­дит? Никто не знает. Никто даже не знает, почему поса­дишь семечко, а оно растет. И вообще что такое жизнь? Ни один биолог этого объ­яс­нить не может.

Как же откры­ва­ются духов­ные очи чело­века, как он обре­тает веру? Если кто-то уве­ро­вал в Бога, это не значит, что ему ска­зали: ты знаешь, есть Бог, – а он такой наив­ный, что в Него пове­рил. Нет, это совер­шенно не так про­ис­хо­дит, и любой, кто пришел к вере в созна­тель­ном воз­расте, всегда может рас­ска­зать, как это про­изо­шло. Это всегда бывает каким-то чудес­ным, таин­ствен­ным обра­зом. В один пре­крас­ный момент чело­век вдруг про­зре­вает. Он еще не знает ни одной молитвы, он может не уметь пра­вильно кре­ститься, он может даже не знать, где у него в городе дей­ству­ю­щая цер­ковь, но он уже про­зрел.

Со мной в семи­на­рии учился один парень, звали его Нико­лай. Когда он пришел посту­пать в семи­на­рию, у него стали спра­ши­вать то, что обычно тре­бу­ется на всту­пи­тель­ном экза­мене: про­чи­тать наизусть утрен­ние и вечер­ние молитвы, знать Символ веры, Свя­щен­ное Писа­ние. Но он сказал: «Я ничего этого не знаю». – «А что ты знаешь?» И он наизусть прочел отры­вок из Еван­ге­лия от Иоанна. «Откуда ты знаешь?» – «Я стоял на авто­бус­ной оста­новке, к моим ногам при­ле­тел листок, и я его поднял. Это был отры­вок из Еван­ге­лия от Иоанна. Я его прочел с одной сто­роны и с другой, и меня эти слова так пора­зили, что я стал их читать посто­янно и выучил наизусть. В нашем городе нет церкви. Я услы­шал, что здесь учат вере, и при­е­хал». И его при­няли. Он не знал ничего абсо­лютно, но он уже уве­ро­вал в Бога и молился Ему своими сло­вами. Другой пример: в девят­на­дца­том веке один немец решил вос­пи­тать своего сына отдельно от Бога. Он устроил ему домаш­нее вос­пи­та­ние, никуда его не выпус­кал, а все книги о Боге изъял из биб­лио­теки. И вот одна­жды он застал маль­чика, когда тот стоял в саду, смот­рел на солнце и молился, то есть дитя само пришло к мысли о Боге.

Когда разум­ный чело­век наблю­дает при­роду, ему может прийти в голову, напри­мер, такой вопрос: все пред­меты при охла­жде­нии сжи­ма­ются, а вода почему-то рас­ши­ря­ется. Почему именно вода? Есте­ственно, чтобы на земле сохра­ни­лась жизнь. Но ведь кто-то это при­ду­мал. Если я буду утвер­ждать, что стол, за кото­рым я сижу, сделал себя сам, меня сочтут сума­сшед­шим, никто в жизни не пове­рит, что стол может сде­лать себя сам. А клетка чело­ве­че­ского тела, в кото­рой про­ис­хо­дят изу­ми­тель­ные хими­че­ские реак­ции, кото­рые не может повто­рить ни одна лабо­ра­то­рия мира, – неужели она про­изо­шла сама? Я уж не говорю о том, как устроен наш глаз или пище­вод. И это все про­изо­шло само? Но чтобы в это пове­рить, нужно иметь еще более силь­ную веру, чем вера в Бога.

А почему все-таки людей неве­ру­ю­щих так много? Потому что это сле­пота. Неве­рие есть несча­стье, это непол­ная жизнь; чело­век без веры – огра­ни­чен­ный и жалкий, он несчаст­ный, потому что имеет как бы только поло­вину жизни. И как же ему, этому несчаст­ному, помочь? Для этого надо ему ска­зать, что спасти может только пока­я­ние. А с чего начи­нать пока­я­ние, с чего начи­нать это шествие к Богу, с чего начи­нать про­зре­ние? Чтобы всту­пить на этот путь, надо дать себе воз­мож­ность побыть одному, мыс­ленно отре­шиться от всех своих земных забот, от земной суеты, кото­рая мешает видеть Бога.

У всех нас очень много обя­зан­но­стей, очень много хлопот, очень много заня­тий, а если появ­ля­ется какая-то пауза, мы вклю­чаем теле­ви­зор – и опять эта пауза исче­зает, так что мы совер­шенно не имеем сво­бод­ного вре­мени, когда мы могли бы немножко поду­мать. Мы все время нахо­димся в суете: то надо гото­вить, то кор­мить, то мыть посуду, то куда-то бежать, то хло­по­тать. Есть время – по теле­фону позво­нил; только кончил гово­рить – опять теле­ви­зор вклю­чил; потом устал, не могу – лег спать; проснулся, вско­чил – что делать? ага, умылся, разо­грел, поел, посуду помыл, опять побе­жал. Все дела, дела, дела… Спра­ши­ва­ется: если я все время так суе­чусь, то когда я буду жить? И зачем это все мель­те­ше­ние – чтобы только при­бли­зиться к тому моменту, когда меня похо­ро­нят? Но это как-то слиш­ком при­ми­тивно для чело­века.

Поэтому любому чело­веку, если он хочет уве­ро­вать, надо начи­нать с того, чтобы остаться одному в тишине – может, куда-то уехать, может, запе­реться на часок-другой в ком­нате, сесть и, ничего не делая, поста­раться загля­нуть внутрь себя. Боль­шин­ство людей вообще внутрь себя не загля­ды­вают, а смот­рят на себя только со сто­роны, поэтому они себя совер­шенно поте­ряли. Может быть, кто-то помнит, как в дет­стве – это про­ис­хо­дит при­мерно от трех до четы­рех лет, у неко­то­рых позже – он вдруг начал пони­мать, что мое «Я» нахо­дится внутри меня, а все люди – они другие. И причем это «Я» – это не мое тело, это что-то во мне. Но где же оно, что это такое? Это моя рука? Нет. Это моя нога? Нет. Это туло­вище или голова? Нет, не голова, не нога, не туло­вище, не рука, а что же тогда? И, неко­то­рое время пораз­мыс­лив, он пришел нако­нец к иско­мому: ока­зы­ва­ется, сре­до­то­чие моего «Я» – это мое сердце, серд­це­вина. Так вот почему, когда мне тяжело, я говорю, что у меня сердце ноет; вот почему, когда я плачу или хочу что-то кому-то дока­зать, я при­жи­маю руки к груди.

И в это именно сре­до­то­чие своей души, в соб­ствен­ное сердце нам и нужно загля­нуть, как только мы оста­немся одни. Что же мы там увидим? Ока­зы­ва­ется, в нашей голове про­ис­хо­дит посто­ян­ное вер­че­ние, роятся кучи мыслей, какие-то вос­по­ми­на­ния, обрывки раз­го­во­ров. И нам надо поста­раться это все оста­но­вить и поду­мать: а вообще какой я чело­век, хоро­ший или плохой? Боль­шин­ство людей, живу­щих в России, гово­рят: ну я, конечно, не могу ска­зать, что я прямо самый хоро­ший, но я чело­век непло­хой.

Спра­ши­ва­ется: как же ты непло­хой, когда ты все до одной, какие только есть, запо­веди Божии нару­ша­ешь? А что же тогда такое плохой? Многие отве­тят: плохой – это кото­рый в тюрьме сидит за пре­ступ­ле­ния, а раз я не сижу в тюрьме, значит, я непло­хой. Но пого­во­ришь с любым почти в тюрьме – ока­жется, что он сидит чуть ли не без­винно, что ему слиш­ком много дали. Очень редко чело­век гово­рит, что мне дали нор­мально и даже мало, я за свои пре­ступ­ле­ния заслу­жил боль­шего. Любой до послед­него сра­жа­ется, готов нани­мать адво­ката, и ему в этом помо­гают род­ствен­ники, – чтобы только избе­жать нака­за­ния. Почему? Потому что он счи­тает, что он непло­хой. Хотя он и убил – но вино­вата ком­па­ния, в кото­рую он попал; он украл – но потому, что тот слиш­ком бога­тый, и так далее. Всегда у чело­века какие-то оправ­да­ния.

У нас на при­ходе есть Медико-про­све­ти­тель­ский центр «Жизнь», кото­рый рас­про­стра­няет све­де­ния о том, что такое аборт, потому что, ока­зы­ва­ется, боль­шин­ство насе­ле­ния нашей страны не знает, что аборт – это убий­ство. И когда чело­веку пока­зы­ва­ешь мате­ри­алы, абсо­лютно дока­зы­ва­ю­щие, что даже на первой неделе, мини-аборт, как его назы­вают, есть убий­ство живого ребенка, он все равно гово­рит: я не согла­сен, это у меня такие обсто­я­тель­ства, меня муж заста­вил, мне негде жить, это поме­шает моей работе и так далее. То есть чтобы кто-то принял правду о себе – это очень редкий случай. А пока­я­ние есть как раз при­зна­ние правды о себе, кото­рая состоит в том, что каждый грешен, и даже у тех, кого мы почи­таем как святых, тоже были грехи, только они эти грехи пре­одо­лели свя­то­стью Божией. Без­гре­шен один только Бог. И лишь когда чело­век при­знает, что он чело­век не только плохой, а чудо­вище в чело­ве­че­ском образе, – лишь тогда он поло­жит начало пока­я­нию. Но при­знаться в этом можно только самому себе, сидя в темной ком­нате, когда не видно, как ты покрас­не­ешь.

Для этого при­зна­ния необ­хо­дим один фактор, кото­рый наши предки назы­вали сове­стью. Мы сейчас тоже иногда упо­треб­ляем это слово, но только по отно­ше­нию к дру­гому, когда гово­рим: «У тебя совесть есть?» – под­ра­зу­ме­вая, что у нас-то она, конечно, есть, а вот у него нет, раз он посту­пает против нас. Когда чело­век посту­пает против нас, мы счи­таем, что у него нет сове­сти, когда же мы сами что-то делаем дру­гому, то начи­наем себя оправ­ды­вать, мы гово­рим, что это она такая-то и такая-то, она меня довела, поэтому я был вынуж­ден. Но скажут: да, конечно, она довела, но ругаться-то все-таки нехо­рошо. – Но я же правду говорю. – Ну а почему ты кри­чишь? – Это у меня голос такой. И так далее.

То есть чело­век никак не согла­сен при­знать, что он греш­ник. И пока он пре­бы­вает в таком состо­я­нии, пока он счи­тает себя правым, пока он счи­тает себя хоро­шим, зна­ю­щим, умным, он Бога уви­деть не может, потому что счи­тает себя правым только по одной при­чине: что он гордый. А гор­дость есть самое глав­ное заблуж­де­ние чело­века насчет самого себя, кото­рое делает его сердце совер­шенно непро­ни­ца­е­мым для того, чтобы уви­деть Бога. Поэтому очень редко в храме Божьем можно встре­тить какого-нибудь началь­ника: ну как же, я пове­ле­ваю мно­же­ством людей, я же всегда прав, я знаю, как надо, – как же я могу на колени встать? Это очень трудно. Наи­боль­шее коли­че­ство людей в храме всегда, во все вре­мена были люди про­стые, не име­ю­щие боль­шого обра­зо­ва­ния, кото­рые не думали о себе высоко, и это помо­гало им прийти к Богу. Поэтому когда Гос­подь из всего изра­иль­ского народа выби­рал Себе уче­ни­ков, Он выбрал про­стых рыба­ков. Ни один из них не умел ни писать, ни читать, они умели только ловить рыбу и были просты, как дети, и поэтому легко вос­при­няли то, что Он им гово­рил, пове­рили Ему. Потому что гордый чело­век всегда недо­вер­чив, ему всегда кажется, что его обма­ны­вают.

Поэтому, чтобы пока­яться, надо прежде всего осо­знать, что мы люди гордые, и поста­раться раз­ру­шить эту стену, твер­дыню, отде­ля­ю­щую нас от Бога. Раз­ру­шать ее нужно посте­пенно. Сна­чала необ­хо­димо при­знать, что Иисус Хри­стос есть Сын Божий, При­ше­дый с небес, и что Свя­щен­ное Писа­ние потому назы­ва­ется Свя­щен­ным, что оно пришло к нам от Бога – хотя оно и напи­сано людьми, но не без уча­стия Божия. А потом взять запо­веди, кото­рые содер­жатся в Свя­щен­ном Писа­нии, и начать срав­ни­вать с ними свою про­шлую и тепе­реш­нюю жизнь. И раз­ница между тем, что тре­бует от нас Бог, и тем, что мы делаем на самом деле, и будет состав­лять наш грех. Но вот я увидел, я понял, что грешен этим и этим. Что же я должен сде­лать дальше? Дальше мне нужно возы­меть в себе муже­ство решиться оста­вить свою греш­ную жизнь и начать ее изме­нять – но с чего? Грехи как бы спле­тены в боль­шой клубок, где много всяких нито­чек, и рас­пу­ты­вать его можно с любой, но жела­тельно начи­нать все-таки с самого про­стого.

Вот, напри­мер, есть запо­ведь Божия: Помни день суб­бот­ний, чтобы свя­тить его; шесть дней рабо­тай… а день седь­мой – суб­бота Гос­поду, Богу твоему. Слово «суб­бота» про­ис­хо­дит от древ­не­ев­рей­ского слова «шабат», что значит «покой». Как же я, рус­ский кре­ще­ный чело­век, должен вести себя в седь­мой день недели, как я должен свя­тить этот день? Вообще почему эта запо­ведь стоит впе­реди даже запо­ве­дей «не убивай», «не пре­лю­бо­дей­ствуй», «не кради», кото­рые все знают? А вот о том, что нужно каждое вос­кре­се­нье как мини­мум ходить в храм, чело­век, как пра­вило, не знает и даже не счи­тает это за грех. На самом же деле это грех боль­ший, чем убий­ство, воров­ство и пре­лю­бо­де­я­ние. Была даже древ­няя рус­ская посло­вица, кото­рая сейчас уже забыта: «Дурак знает, что в вос­кре­се­нье празд­ник». «Празд­ник» – от слова «празд­ность», то есть чело­век остав­ляет все свои дела ради того, чтобы посвя­тить этот день Богу, Кото­рый нас кормит, оде­вает, греет, Кото­рый дал нам эту пре­крас­ную землю (а мы ее очень осно­ва­тельно изуро­до­вали), – и нужно хотя бы один день в неделю отре­шиться от своих дел для того, чтобы прийти в храм Бога побла­го­да­рить.

Начи­нать нужно именно с этого, потому что это самое про­стое. Ведь если любому из нас ска­зать, что надо обуз­дать свой язык – ну-ка, пусть кто-нибудь попро­бует хотя бы с утра до обеда помол­чать. Ничего не выйдет. А как испра­вить свой злой навык кого-то осуж­дать? На это вообще уйдут годы. Или запо­ведь «непре­станно моли­тесь, за все бла­го­да­рите»? Как это за все бла­го­да­рить? даже когда меня избили или обо­крали? То есть для нас это вообще невы­пол­нимо. Или «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»? У нас в России из ста пяти­де­сяти мил­ли­о­нов чело­век это вообще уже никто не умеет делать, никто не сможет под­ста­вить левую, когда его ударят по правой. А если ска­зать: «Бла­го­слов­ляйте про­кли­на­ю­щих вас» или: «Бла­го­тво­рите нена­ви­дя­щим вас»? Как так я буду добро тво­рить тому, кто меня нена­ви­дит? Но это же запо­ведь Божия. А нам даже непо­нятно, как к этому под­сту­питься, нам эти слова кажутся неспра­вед­ли­выми, настолько мы не готовы к тому, чтобы их вос­при­нять. Почему не готовы? Да потому, что мы не пока­я­лись, потому, что мы слиш­ком далеки от Бога и Его слова нам чужды.

Поэтому самое про­стое упраж­не­ние, кото­рое мы можем себе для начала поз­во­лить, – это упраж­не­ние не духов­ное, не душев­ное, а чисто телес­ное: нам надо взять реши­мость каждое вос­кре­се­нье при­но­сить свое тело в храм, стоять там до тех пор, пока мы не изне­мо­жем, а потом выно­сить свое тело домой и падать без­ды­хан­ными. Сна­чала это пока­жется очень тяжело и будет смот­реться странно: я изне­мо­гаю, а рядом люди стоят и молятся, и им хоть бы что. Почему так про­ис­хо­дит, откуда у них силы? И конечно, впер­вые войдя в храм, мы не сможем сразу понять, что там про­ис­хо­дит. Но если мы в первый раз придем в какой-нибудь цех «Урал­маша», мы тоже ничего там не поймем, и если мы ока­жемся на лекции для пятого курса эко­но­ми­че­ской ака­де­мии, мы тоже не поймем, о чем там гово­рят. Сразу это понять невоз­можно, надо посте­пенно в это войти, вник­нуть.

Лучший способ выучить ино­стран­ный язык – поехать в страну, где гово­рят на этом языке, потому что мы вынуж­дены будем в него вни­кать. И когда мы возь­мем реши­мость ходить в храм, мы тоже вынуж­дены будем вни­кать в то, что там про­ис­хо­дит, поскольку ум наш имеет такие свой­ства, что мы не сможем стоять стол­бом, а обя­за­тельно будем смот­реть и слу­шать – и услы­шим, что, ока­зы­ва­ется, многие слова, кото­рые доно­сятся до нашего слуха, нам зна­комы. Напри­мер: «Гос­поди, поми­луй». Мы пони­маем, что такое «Гос­поди» – это обра­ще­ние к Богу. И пони­маем, почему «поми­луй» – потому что мы пре­ступ­ники, мы пре­сту­пили все запо­веди, нару­шили все что только можно и поэтому, есте­ственно, нуж­да­емся в поми­ло­ва­нии.

А потом в один пре­крас­ный момент услы­шим, как батюшка объ­явит, что и в будний день будет празд­ник, не только в вос­кре­се­нье. Ока­зы­ва­ется, есть какое-то Рож­де­ство, есть Вход в Иеру­са­лим, и это как-то соеди­ня­ется с Верб­ным вос­кре­се­ньем. Потом мы вообще начнем пони­мать, что в бого­слу­же­нии заклю­чен какой-то смысл, кото­рый просто нам недо­сту­пен, потому что мы в вере еще совер­шенно нера­зум­ные суще­ства – как малень­кий ребе­но­чек, кото­рого при­вели в школу и он еще ничего не пони­мает. Он знает только: вот тет­радка, вот каран­даш, но что за этим стоит, ему невдо­мек. Так же и чело­век, впер­вые при­шед­ший в храм, – он такой же ребе­нок, хотя ему может быть и пять­де­сят, и шесть­де­сят лет.

Второе, что нужно для пока­я­ния, для дви­же­ния к Богу, – это, конечно, про­явить к Нему некий инте­рес. Раньше, когда я кре­стил взрос­лых людей, я всегда спра­ши­вал, в каком году родился Иисус Хри­стос, и за десять лет ни разу не полу­чил ответа, ни разу. Одни гово­рили: лет шесть­сот назад, другие – тысячу, но ни один не знал, что лето­ис­чис­ле­ние у нас идет от Рож­де­ства Хри­стова. То есть глав­ное собы­тие жизни чело­ве­че­ства нахо­дится абсо­лютно вне сферы инте­реса чело­века. Любой почти знает, какую на завтра объ­явили погоду, любой знает, что слу­чи­лось в Бан­гла­деш, но самое глав­ное, от чего вообще зави­сит жизнь на земле, чело­века совер­шенно не инте­ре­сует. А ведь две тысячи лет тому назад Сам Бог пришел на землю – и никому не инте­ресно узнать, что Он гово­рил, что Он делал. Никому не инте­ресно узнать, зачем Он пришел. А это же нужно изу­чать, это нужно знать наизусть, потому что от этого зави­сит все наше бытие.

Утра­тив это знание, мы совер­шенно разо­рили свою жизнь. Ездя по России, повсюду видишь: все разо­рено, земля и люди изуро­до­ваны так, как будто прошла какая-то чудо­вищ­ная война. Даже когда бесе­ду­ешь с нем­цами, они гово­рят: мы не верим, что рус­ские не гото­ви­лись к войне, потому что они спе­ци­ально так изуро­до­вали свои дороги. То есть наши пре­крас­ные города невоз­можно узнать, наша пре­крас­ная страна пре­вра­ти­лась в полную помойку. А во что пре­вра­ти­лась доб­лест­ная, непо­бе­ди­мая рус­ская армия, во что пре­вра­ти­лась наша слав­ная мили­ция, кото­рая защи­щает только саму себя, во что пре­вра­ти­лись наши дети, что из себя пред­став­ляют наши внуки? Где у нас счаст­ли­вые семьи, где у нас дети, кото­рые любят своих роди­те­лей, кото­рые им послушны? Это исчезло пол­но­стью, и с каждым годом дегра­да­ция идет дальше. Если до войны чело­век, кото­рый рос в дет­ском доме, мог стать писа­те­лем – и такие у нас есть, мог стать вое­на­чаль­ни­ком, мог стать свя­щен­ни­ком, то теперь девя­но­сто пять про­цен­тов детей, побы­вав­ших в дет­ском доме, сразу посту­пают в пре­ступ­ный мир. Это же ста­ти­стика, от этого никуда не денешься. Почему это про­ис­хо­дит?

Бог, Кото­рый пришел на землю, чтобы нас спасти, – Он об этом гово­рил, и мы должны знать это наизусть. Поэтому сле­ду­ю­щим шагом для пока­я­ния, для того, чтобы нам про­зреть, должно быть чтение Еван­ге­лия. «Еван­ге­лие» – слово гре­че­ское, кото­рое в пере­воде на рус­ский язык озна­чает «благая весть» – весть о том, что, ока­зы­ва­ется, можно выйти из этой тьмы и начать совер­шенно другую жизнь, можно, ока­зы­ва­ется, познать Бога, и это не так уж трудно сде­лать, можно, ока­зы­ва­ется, устро­ить счаст­ли­вую семью и вос­пи­тать нор­маль­ных детей, можно про­жить жизнь, не убивая соб­ствен­ных детей, не делая бес­чис­лен­ные аборты.

У нас прак­ти­че­ски каждая семья строит бла­го­по­лу­чие за счет убий­ства своих детей, потому что если бы детей не уби­вали, а рожали, то, конечно, жили бы побед­ней. Поэтому нам неза­чем оби­жаться на то, что те детки, кото­рые оста­лись в живых, теперь пре­вра­ти­лись в пре­ступ­ни­ков. Это совер­шенно науч­ный факт, под­твер­жден­ный ста­ти­сти­кой: очень часто пре­ступ­ни­ком ста­но­вится именно тот, чья мать, нося дитя во чреве, коле­ба­лась, убить его или не убить. Ведь ребе­нок в утробе все чув­ствует, и абсо­лютно научно постав­лен­ные опыты дока­зы­вают, что он узнает те книги, кото­рые мать читала вслух, будучи бере­мен­ной, и ту музыку, кото­рую она слу­шала.

У нас в стране еже­годно уби­ва­ется десять мил­ли­о­нов чело­век – это же насе­ле­ние Москвы! Гитлер за четыре года убил два­дцать восемь мил­ли­о­нов, а мы за четыре года убили бы сорок мил­ли­о­нов, то есть по срав­не­нию с Гит­ле­ром, кото­рый не убивал соб­ствен­ных детей, потому что был без­дет­ным, мы пред­став­ляем собой гораздо более страш­ное чудо­вище. Гитлер хотя бы веро­вал, что дети, кото­рых он убивал, – это потом­ство непол­но­цен­ных наро­дов, что евреи, цыгане, сла­вяне – люди вто­рого сорта, то есть у него было хотя бы идео­ло­ги­че­ское оправ­да­ние. Но какое может быть идео­ло­ги­че­ское оправ­да­ние у матери, уби­ва­ю­щей соб­ствен­ное дитя?

Ты хочешь есть? Тогда роди, выкорми его, а потом зарежь – по край­ней мере мяса будет больше. И это же правда! Зачем уби­вают детей? Дети мешают жить, их надо кор­мить, им нужна жил­пло­щадь и так далее. То есть чело­век хочет жить родо­вой жизнью, полу­чать от этого удо­воль­ствие, а рожать не хочет, потому что он не хочет подвига. Он хочет брать от жизни все и не хочет за это пла­тить. Что это, как не пре­ступ­ность? Кто такой пре­ступ­ник? Чело­век, кото­рый хочет жить хорошо и совсем над этим не тру­диться.

Я взял самый рас­про­стра­нен­ный и самый чудо­вищ­ный пример, кос­нулся одной про­блемы, а есть и другие, и, если про­дол­жить эту ана­то­мию, ока­жется, что каждый чело­век грешен. И надо нам из этого выхо­дить. Кто-то скажет: ну, этого не вер­нешь, это уже не испра­вишь. Да, не испра­вишь, но есть обе­ща­ние Гос­пода, что, когда бы чело­век ни пришел в себя, Гос­подь может ему про­стить. Испра­вить нельзя, но можно про­стить, если дей­стви­тельно, не на словах, а глу­боко в душе чело­век понял, осо­знал, что грех, в кото­ром он живет, – это есть безум­ное само­уни­что­же­ние, и решил начать путь про­зре­ния, дви­же­ния к Богу, путь духов­ного, нрав­ствен­ного выздо­ров­ле­ния.

Многие думают: хорошо, вот я уве­ро­вал в Бога, я осо­знал свои грехи, ну а при чем тут храм с его такой таин­ствен­но­стью? Ну я пони­маю: годов­щина смерти моей мамы, я пришла, подала записку, ее помя­нули – а все осталь­ное-то зачем? На самом деле такой вопрос задает только тот, кто нико­гда не про­бо­вал испра­виться. Если каждый из нас, осо­знав любой свой грех, попы­тался бы сам испра­виться, он бы увидел, что у него на это нет сил. Очень часто в метро при­хо­дится наблю­дать такую кар­тину: сидит моло­дой чело­век и делает вид, что спит или читает, чтобы не усту­пать места, – и это не потому, что он устал, а потому, что у него нет нрав­ствен­ной силы, чтобы совер­шить этот малень­кий подвиг. Одна­жды в авто­бусе я видел, как моло­дой чело­век подо­шел к пожи­лому и сказал: «А ну-ка встань», – и когда тот встал, он сел, потому что считал себя в своем праве. Но боль­шин­ство-то себя в своем праве не счи­тают, они-то знают, что нужно усту­пать стар­шим, нужно усту­пать жен­щи­нам, нужно усту­пать матери с ребен­ком. Знают, а почему же прячут глаза? Потому что трудно это сде­лать. Для себя, для своих детей, для своих внуков чело­век часто готов рас­ши­биться в лепешку, а вот для дру­гого – взять и усту­пить свое место в оче­реди дру­гому, чтобы ему доста­лось, а мне бы не доста­лось, – на это никто не спо­со­бен. Но если мы откроем Еван­ге­лие, мы увидим, что тре­бу­ется как раз это. Гос­подь тре­бует от нас любви к ближ­нему. А что такое любовь, что такое – мать любит сына? Это когда он плачет ночью, а мать хотя хочет спать, но все-таки встает. Любовь – это когда чело­век спо­со­бен отка­заться от себя ради кого-то дру­гого. Вот стре­ляют – а он ползет под пулями, чтобы ране­ного вытя­нуть. Мог бы ска­зать: шут с ним, с ране­ным, – а нет, ползет, рискуя жизнью ради чужого. За своим-то многие еще бро­сятся – ну не дети за роди­те­лями, таких детей уже нет, а вот роди­тели за детьми, бабушка за внуком, это да. А за чужим?

И если нет этой любви, этой нрав­ствен­но­сти, спра­ши­ва­ется, где ее чер­пать? Глав­ным делом Гос­пода нашего Иисуса Христа было созда­ние Церкви, и Он дал Боже­ствен­ную власть Своим уче­ни­кам, сказал им: «Что вы свя­жете на земле, то будет свя­зано на небе; и что раз­ре­шите на земле, то будет раз­ре­шено на небе». А уче­ники пере­дали эту власть другим уче­ни­кам, и так через две тысячи лет это дошло до наших дней. Кто нас может раз­вя­зать от грехов? Только Сам Хри­стос. Через кого? Через Своих уче­ни­ков. Только в Церкви мы можем полу­чить бла­го­дат­ную силу для того, чтобы нам испра­вить соб­ствен­ную жизнь. Если чело­век не испо­ве­ду­ется, если он посто­янно не борется с собой, если он посто­янно не застав­ляет себя молиться, хотя это трудно, если он посто­янно не при­ча­ща­ется, не соеди­ня­ется с Богом в Таин­стве свя­того При­ча­ще­ния, у него просто не будет сил к пока­я­нию, он просто не сможет дви­гаться по направ­ле­нию к Богу. Поэтому пока­я­ние – это не только осо­зна­ние своих грехов, пока­я­ние – это еще и молитва, это изу­че­ние Свя­щен­ного Писа­ния, посто­ян­ное осво­е­ние пра­во­слав­ного бого­слу­же­ния, все­гдаш­няя готов­ность помочь своему ближ­нему, потому что ближ­ний мой – такой же исстра­дав­шийся греш­ник, духов­ный инва­лид.

Все мы хромые, глухие, гор­ба­тые, мы все оди­на­ко­вые, и мы должны быть состра­да­тельны, мы должны пони­мать, что каждый чело­век в отча­ян­ном поло­же­нии, потому что будет смерть, и будет суд, и у многих оста­лось очень мало вре­мени на исправ­ле­ние. Многие, даже если сего­дня захо­тят, уже не смогут испра­виться, поэтому наде­яться нам можно, только если Бог про­стит – как мы, взрос­лые, про­щаем друг друга или наших детей, когда видим искрен­ность, жела­ние испра­виться, хотя мы и пони­маем, что, если ребе­но­чек гово­рит: «Я больше не буду», он все равно будет. Но мы ждем от него не фор­маль­ных слов, а хотим, чтобы в нем было это наме­ре­ние. Совер­шенно понятно, что пол­но­стью мы не испра­вимся, мы не Ели­за­вета Федо­ровна, мы не ино­киня Вар­вара, мы все очень грешны. И Гос­подь от нас ждет хотя бы доб­рого наме­ре­ния, хотя бы какого-то дви­же­ния к Богу, чтобы это хотя бы в чем-нибудь выра­жа­лось

Если кто-то любит музыку, он, есте­ственно, будет ходить в филар­мо­нию, он, есте­ственно, будет поку­пать какие-то пла­стинки, может быть, будет пытаться что-то разу­чи­вать, купит фор­те­пи­ано. Так же и чело­век, кото­рый увидел Бога – а он не сможет Его не воз­лю­бить, – он тогда полю­бит все, что имеет к Богу отно­ше­ние: он полю­бит и крест, он с радо­стью будет реста­ври­ро­вать раз­ру­шен­ный храм, и это будет ему •дороже отца и матери и соб­ствен­ных детей. И мы видим, что сего­дня, когда вос­ста­нав­ли­ва­ются храмы, вось­ми­де­ся­ти­лет­ние бабушки при­хо­дят тас­кать кир­пичи. Что, у них дру­гого дела нет? Что, они силь­нее моло­дых людей, у кото­рых бицепсы налиты силой? Да, силь­нее, потому что, хотя они живут тяже­лой жизнью, хотя они немощны и стары, у них еще оста­ются силы тас­кать кир­пичи – а этих только заставь, они через десять минут сядут курить, у них сил нет, их можно только из-под палки застав­лять.

Что же дает эту силу? Бла­го­дать Божия, кото­рую чело­век чер­пает из Церкви. Поэтому без Церкви спа­се­ния нет. Был такой муче­ник в III веке, тысяча семь­сот лет назад, Киприан Кар­фа­ген­ский, кото­рый сказал: «Кому Цер­ковь не мать, тому Бог не отец». Потому что Хри­стос пришел на землю только с одной целью – чтобы осно­вать Цер­ковь. И Он сказал, что Цер­ковь будет суще­ство­вать до конца веков – чтобы любой чело­век, кото­рый захо­тел пока­яться, мог бы начать через нее новую жизнь. И только таким обра­зом можно выйти из ужаса нашей обыч­ной жизни и узнать, что же делать для того, чтобы спасти себя, своих детей и помочь встать на духов­ные ноги своим внукам.