запись передачи на радио «Град Петров»
– Здравствуйте, дорогие братья и сестры, у микрофона протоиерей Александр Степанов. Сегодня наш выпуск посвящён Таинству Покаяния. Это таинство занимает особое место в жизни православного человека и, особенно, я думаю, у нас в Русской Православной Церкви.
О сущности и исторических формах этого таинства мы поговорим чуть позже, а пока же я хотел бы отметить, что для большинства наших прихожан это таинство является во многом средоточием всего личного благочестия. Эмоционально это таинство часто воспринимается более ярко, чем даже таинство евхаристии и стало в русской традиции как бы неотъемлемой частью евхаристии. Порой мы наблюдаем это прямо во время Божественной Литургии и во многом и заслоняет в сознании исповедника саму литургию, которая совершается как бы помимо участия этого человека, который стоит погруженный в свои размышления о своем личном покаянии. Другая особенность этого таинства в нашей практике заключается в том, что в тех случаях, когда оно совершается индивидуально, оно удовлетворяет тоже очень важную потребность побеседовать вообще со священником, потому что в других ситуациях эта возможность, к сожалению, в большинстве храмов довольно ограничена. Человек может именно здесь, если так можно сказать, в формате таинства, получить какой–то совет духовный, а часто и житейский, хотя таинство и не подразумевает подобных разговоров, может быть они даже излишни, тем не менее, на практике, я представляю, что во многом таинство удовлетворяет и эту потребность. Священник, принимающий исповедь и духовник: одно это и то же, или нет? Можно ли жить без духовника? Как часто следует исповедоваться? Вот такие вопросы очень часто звучат в наших прямых эфирах, где выступают священники. И сегодня я думаю, что на эти и на другие вопросы мы постараемся побеседовать.
Сегодня со мной в студии несколько священнослужителей: это протоиерей Александр Сорокин — настоятель Федоровского собора в Петербурге, священник Даниил Ранне – настоятель церкви святой равноапостольной Марии Магдалины в Павловске, священник Дмитрий Дашевский – настоятель Князь Владимирского храма в поселке Лисий Нос, и священник Александр Тимонков – клирик Андреевского собора. Прежде всего, я хочу попросить отца Димитрия сделать небольшое введение в нашу тему и рассказать о смысле и исторических формах таинства покаяния.
Д. Д. – Библейское обоснование таинства покаяния мы находим в соборном послании апостола Иакова. В 5 главе, 16 (Иак.5:16) стихе мы читаем: «Исповедайте убо друг другу согрешения»… И на этой экклесиологической основе что и апостол Иаков располагает таинством покаяния и отцы первых веков, о чем свидетельствует учение 12 апостолов: «Исповедуй в церкви свои грехопадения» и в другом месте говорится: «А в День Господень, собравшись вместе, преломите хлеб и поблагодарите, исповедовав прежде свои грехопадения, дабы ваша жертва была чистой».
Второй отрывок еще и говорит нам о том, что в Древней Церкви неразрывно исповедь соединялась с причастием, исповедь была неотделима от причастия. Вот это словосочетание «друг другу» у апостола Иакова, как и собственно, в учении 12 апостолов означает лишь все литургическое собрание христианской общины. Известно, что в Древней Церкви исповедь совершалась всенародно, исповедь была публичной, однако с прошествием времени по причине умножения числа христиан ревность отступила и нравственная чувствительность первых лет уменьшилась. Также это произошло оттого, что первые века христианство было подвержено гонениям со стороны Римской Империи, как запрещенная религия и множество христиан отпадало от Церкви, не выдерживали гонений, отрекались от Христа, приносили жертвы идолам, порой это делалось формально, иногда покупались свидетельства о том, что жертва была принесена, чтобы избежать смерти. И вставал вопрос: как принимать дальше этих людей, эти люди как раз принимались после публичной исповеди, они признавали перед собранием христиан свое малодушие, свою слабость и первоначально цель этой публичной исповеди была такова: принять отпавших от Христа христиан. Ну еще за некоторые крупные грехи, как блуд, прелюбодейство, тоже существовала публичная исповедь. Так продолжалось первые три века, но с четвертого века, когда государство стало уже христианским, необходимость в публичной исповеди стала отпадать. Многие христианские нормы были зафиксированы уже в законах и за некоторые преступления против заповедей полагалось уголовное преследование, и таким образом, чтобы не дублировать светский институт власти, Церковь отказалась от публичной исповеди чтобы не быть доносчицей – и вот с четвертого века в практику входит уже исповедь индивидуальная, исповедь, тайная. Появляется специальный институт духовников в Греческой Церкви и по сию пору он существует, потому что не всякий священник имеет право по практике Церкви совершать таинство исповеди, только специальные духовники, которые имеют специальную грамоту от правящего архиерея. Таким образом, мы подходим, собственно, уже к проблематике общей исповеди и частной. И дальше я предлагаю обсудить вот эту проблему, имеет ли право на существование общая исповедь, потому что в Русской Церкви общая исповедь – это порождение 20 века, когда духовенства катастрофически не хватало, храмов было очень мало, духовенство, особенно в дни Великого Поста, в дни, когда православные христиане стараются поговеть, поисповедоваться, храмы были переполнены молящимися, желающими поисповедоваться и духовенство физически не справлялось со своими обязанностями и вот тогда вошла практика общей исповеди. Что это такое? Одну из таких практик предлагает митрополит Сурожский Антоний, он рассказывает как он у себя проводит эту практику – он читает Покаянный Канон то–есть молится и потом предлагает народу свою исповедь народу как образец, кается принародно, публично в своих грехах. И он говорит, что это многих может навести на мысль о своей греховности. Митрополит Антоний, кстати говоря, противник шаблонных исповедей, которые очень часто сейчас совершаются по бумажкам, он в одной из своих монографий писал, что считает это вредным, что это трафаретная исповедь.
А. С. – Вы имеете в виду, когда люди, готовясь к исповеди, записывают какие–то свои грехи?
Д. Д. – Да, обычно списывают свои грехи с какого–то пособия. Да и сам знаю по своему опыту знаю, что такая исповедь лишена отношения, покаянного чувства, ведь надо отдавать себе отчет, что исповедь ведь не тождественна покаянию, потому что покаяние если взять греческое слово «метаноя». Оно обозначает не просто признание своих грехов, ведь в современном обществе очень часто распространена мысль, что грех – это как дурной поступок, забывая о том, что грех извращает человеческую природу. Грех – это болезнь, которая влияет на человека в худшую сторону. Да, и вот в этой исповеди отсутствует какое–то личное отношение. Покаяние и исповедь – это не тождественные понятия. Ефрем Сирин, молитву которому мы читаем в Великом Посту говорит: «Ей Господи, Царю, даруй ми зрети моя согрешения». Здесь в молитве, очевидно, говорится не просто о том, чтобы Господь вернул память человеку, а зреть свои согрешения, видеть их во всем неприкрытом безобразии, которым, собственно и является грех. Поэтому покаяние гораздо более глубокое чувство, чем перечисление своих грехов, к чему, собственно, современная исповедь очень часто и сводится.
А. С. – Спасибо, отец Димитрий. Я думаю, что вы подняли очень важную проблему помимо разговора о частной и общей исповеди, к которому обязательно вернемся. Но прежде всего, нам нужно постараться, чтобы наши слушатели уяснили что же такое по существу Таинство Покаяния, как соотносится то, о чем Вы говорили, покаяние, как мне кажется, очень сложный, длительный процесс перемены сознания в связи с каким – то промахом человека, потому что грех в переводе с греческого – это промах, как связано понимание греха как болезни и соответственно Таинства Исповеди, вот об этом мне кажется, стоит поговорить. Может быть, Отец Александр, вы что–то на эту тему могли бы нам сказать?
Александр Сорокин – Покаяние, мне представляется – это действительно такая очень глубокая перемена ума, мыслей и внутреннего строя человека. И если мы так говорим о покаянии, а именно это значение подразумевает и греческое слово «метаноя», то такая перемена, наверное, возможна один раз в жизни и такое покаяние совершает человек, когда сознательно принимает жизнь во Христе, и именно в таком качестве покаяния входит составной частью прежде всего, в таинство крещения, конечно, если оно принимается сознательно, в сознательном возрасте, но вместе с тем, под покаянием и под таинством покаяния мы понимаем и те многократные человеческие молитвы и обращения к Богу, когда он шаг за шагом, может быть, повторяясь, всем знакома эта грустная действительность нашего опыта, много раз повторяя одно и то же, мы повторяем ту трудную борьбу внутреннюю, о которой Апостол Павел писал в Послании к Римлянам, в 6 главе, кстати из нее и читается Апостол на Таинство Крещения, и там в 6–7 главах говорится о трудностях этой борьбы: «Доброго, которого я хочу не делаю, а плохое, которое я не хочу делаю». И вот об этом сокрушаясь, человек приходит и говорит, исповедует на таинстве исповеди, хотя вот такая двоякость она не всегда нами учитывается, я имею в виду покаяние как единократное деяние и исповедь как многократно повторяющаяся борьба. Не всегда это учитывается и человек приходит в некоторое смущение, думая, что у него ничего не получается, он повторяет одно и то же и что его покаяние носит неглубокий, поверхностный характер.
А. С. – Спасибо. Это тоже важная тема очень часто у людей возникает вопрос: «Почему я согрешаю и согрешаю еще? Какова же цена моего покаяния»? Скажем, такие грехи, как раздражительность и более серьезные вещи. Во всяком случае, то, что повторяется из раза в раз, вот что вы, отцы, обычно говорите своим чадам в таких случаях, отец Даниил?
Д. Р. – Вы знаете, здесь надо говорить, конечно же, в первую очередь, о том, что христианин это воин, скорее всего. Было бы правильно сказать именно так. Почему? Потому что мы можем сказать, что человек стремится к Богу, но он делает, как мы уже говорили, ошибки. И вот как раз настоящее покаяние – это умение встать, когда ты сделал ошибку и пойти дальше, сделав вывод. Мне кажется, что как раз искренность человеческого сердца и является настоящим покаянием, желание человека быть со Христом, и когда он делает этот промах, грех, мы можем сказать о том, что он все равно учится – учится тому, как вновь этот промах не сделать: он встает и идет дальше, и здесь можно сказать о том, что в принципе в духовной жизни не может быть духовного стояния, человек либо поднимается к Богу, либо он от него отходит. И постоянное стремление справиться со своими недостатками, со своими грехами – это как раз есть воевать вместе со Христом.
А. С. – Было упомянуто, что грех – это болезнь и в свете этого, отец Александр, как Вам кажется, каков смысл этого таинства, что это такое?
Александр Тимонков – Я думаю, что если мы все–таки рассматриваем отдельно покаяние и исповедь, то первое покаяние, первая перемена ума оно происходит, как сказал отец Александр, во время крещения. Человек переменяет свой образ жизни и становится христианином, и, в дальнейшем вступает в борьбу с грехом, и покаяние становится уже из какого – то единичного акта образом жизни и образом мысли. В первую очередь, правильного понимания своего места во Вселенной, своего отношения к Богу и если человек правильно понимает себя и правильно понимает, кто есть Господь, то кроме покаяния, у него никакого чувства возникнуть не может, потому что он понимает, насколько он далеко от Господа, и мы все прекрасно знаем, как отцы – пустынники говорили, что чем ты ближе к Богу, тем лучше ты понимаешь, насколько ты от Него далек. И если покаяние рассматривать как постоянное состояние человека, то как раз исповедь, – как конкретное таинство, совершающееся в точке пространства и времени, можно сказать, что это некое свидетельство человеку, о том, что он приходит к священнику и говорит: «Я болен, я очень от этого страдаю, мне очень больно и я ничего не могу с этим поделать». И это покаяние, живущее в его сердце, выражается именно в том, что он приходит в церковь и, глядя на икону или распятие, говорит: «Мне очень больно и прошу меня исцелить, и именно поэтому подхожу ко Святой Чаше и прошу исцеления в таинстве причастия». Мне кажется, именно вот так можно рассматривать соотношение покаяния и исповеди.
А. С. – Спасибо, отец Александр. Если мы будем говорить дальше, то о тех формах, в которых таинство совершается. В нашем требнике, где, кстати, упоминается о том, что таинство покаяния – это второе крещение, именно в том смысле в каком мы сейчас говорили – перемена ума, не глобальная обо всем мироздании, о своем месте в космосе, а конкретного образа действия, может быть, мыслей, чувств, которые в нас тем не менее, продолжал жить: мы может быть, не отдавали отчет до определенного времени, что мы здесь вот как раз и отдалялись от Бога. И вот – таинство есть свидетельство перед Богом, Церковью того, что мы это осознали. Так вот, в нашем требнике говорится о том, что таинство совершается одним человеком, в присутствии, при свидетельстве священника перед Богом. Практика общей исповеди, о которой отец Дмитрий немножко сказал, насколько она способна выполнить эту функцию, она широко распространена, тем не менее, она не предусмотрена нашим церковным уставом, зафиксированном в Требнике. Отец Дмитрий, как Вы думаете, как она соотносится и насколько она исполняет свою роль.
Д. Д. – Ну я должен признать, что практика эта сейчас еще существует, во многих крупных соборах – это практика, которую сразу не изжить. Я не буду говорить от себя, потому что не являюсь каким–то авторитетом, но могу лишь привести слова достаточно авторитетного в Санкт–Петербурге человека, ныне покойного архиепископа Мудюгина. Он написал руководство по практическому совершению таинства исповеди, это руководство было написано в 1968 году в машинописи. Он пишет о различных практиках, что существует практика общей исповеди и даже дает примерную схему как это надо совершать, примерно о чем нужно говорить, дает какие–то установки священнику: что можно говорить, о чем нельзя; но при этом, несмотря на то, что он дает такие подробные описания, подробные наставления, он говорит: там, где возможно, священник должен избавляться от практики общей исповеди, как только это становится возможным, потому что нарушается самое главное: нарушается ощущение человека, в толпе этого ощущения не достичь. Человек стоит перед Христом: ведь посмотрите, где находится священник, священник находится сбоку от аналоя и когда он читает наставление перед исповедью: «Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое»… Тем самым священник напоминает исповедующимся: он и Христос, я же только свидетель есть, и поэтому и стою сбоку от аналоя, выслушивая как свидетель вот эту исповедь и именем Христа разрешаю от грехов. В толпе этого ощущения «я и Христос» нет, в толпе можно достичь общей истерии, сейчас оппоненты могут привести только опыт общей исповеди Иоанна Кронштадтского, но здесь был исключительный случай: во–первых феномен отца Иоанна Кронштадтского вряд ли кто–нибудь сможет повторить, а во–вторых – неимоверное количество исповедников, которые хотели прийти именно к нему. Это явление само–собой рассосется, когда каждый человек будет иметь своего духовника, это так же естественно, как иметь своего врача. И так же священник: видя конкретного человека он знает его, насколько он совершенствуется, насколько он стремится к добру и отпадает проблема общей исповеди вообще. Я ее лично в своей практике не приемлю, но у меня исключительные условия: мне ее не нужно применять.
А. С. – Спасибо, отец Дмитрий. Действительно, я думаю, что общая исповедь лишает таинство главного – личностного характера, личностного переживания того, что вы должны пережить в этом таинстве. Не знаю, есть ли у вас, отцы, другие суждения по этому поводу. Отец Александр Сорокин, пожалуйста.
Александр Сорокин – Я мог бы добавить, что вопрос этот имеет много аспектов, он такой сложный – вопрос об общей исповеди. С одной стороны – это вступает в противоречие с замыслом исповеди как таковой, где действительно, говорится, что каждый человек должен лично исповедовать перед Крестом и Евангелием, в присутствии священника как свидетеля свои грехи, как чадо, которое стоит перед Христом невидимым присутствующим, и только так может совершаться покаяние личное, не под влиянием какого–то всеобщего воодушевления, спровоцированного или вызванного чьим–то словом, пусть очень талантливым, но с другой стороны, ведь понятно, что наличие общей исповеди продиктовано тем, что большое желание у многих людей причащаться, в этом желании никто не станет людей сдерживать или ограничивать, хотя есть и такое, впрочем. А с другой стороны, существует очень жесткое неписаное правило, что перед каждым причастием нужно исповедоваться, и, вот, чтобы разрешить это противоречие приходится идти на общую исповедь, хотя по существу, это, наверное, не самое лучшее решение, но оно делается просто от такой безвыходной ситуации. А что касается общей исповеди, по своему содержанию, то мы должны при этом еще помнить, что хотя, да, действительно, исповедь мыслится как индивидуальное покаяние, в то же время, мы можем вспомнить очень много молитв богослужебных, литургических, даже в рамках литургии, молитв, суть которых сводится, я бы сказал, к общей исповеди, правда читаются они, в основном, тайно, но в том–то и дело, что в этих молитвах озвучивают общецерковную молитву о прощении грехов, и, порой, эти грехи перечисляются подробно и конкретно: вот вам тоже общая исповедь, сказанная от лица всех, не одним только священником, поэтому, мне кажется, здесь есть такие аспекты.
А. С. – Это выражает, наверное, тот настрой, о котором говорил отец Александр: покаяние, как общий настрой жизни человека, как ощущение своей оторванности от Бога и стремление преодолеть эту дистанцию.
Александр Сорокин – Да, но я хотел бы подчеркнуть, что это делается как общественная молитва: я сейчас говорю о форме; да, это состояние жизни – покаяние, но в рамках богослужения, когда это говорится в молитве «Мы»: «Прости все наши согрешения»- речь ведь идет об общей исповеди, именно общей.
А. С. – Спасибо. Вот мы коснулись такого вопроса, отец Димитрий тоже сказал о том, что часто люди приходят с перечнем проступков, которые они совершили и это кажется им более или менее достаточным, в большей или меньшей степени эмоционально человек переживает каждый из этих промахов. А что желательно было бы? Как вы, скажем наставляете своих чад? С чем они должны приходить с чем–то главным что их тревожит, не повторяя, допустим, каждый раз одни и те же грехи мелкие, которые повторяются, но которые не выходят за рамки на ваш взгляд, скажем, допустимого, да или наоборот требуется скрупулезно каждый из таких грехов замечать, потому что из мелких, говорят, складывается что-то более крупное и так далее, и мелкие грехи так же пагубны для души, как и крупные, которые можно назвать падениями? Отец Александр, как Вы к этому относитесь?
Александр Тимонков – Я, честно говоря, ничего не имею против каких–то записей, потому что к ним можно относиться как к шпаргалочке некой: уж лучше человек прочитает свои грехи, чем будет стоять и выдумывать, что бы ему сказать священнику, потому что, возможно, тот самый акт покаяния произошел в нем когда он писал этот листочек, а здесь он пришел засвидетельствовать свое покаяние и, может быть, он весь вечер проплакал над этим листочком, может быть, даже он выписывал из какого–то дореволюционного издания. Конечно, даже если посмотреть на этот листочек, немножко, пару слов сказать человеку, обычно видно, что он правильно понимает свою болезнь и правильно понимает в каком направлении ему нужно двигаться. Поэтому я, честно говоря, ничего не вижу плохого в том, чтобы писать листочки, гораздо хуже, когда человек подходит, и радостно смотря на священника, ожидает каких–то вопросов, вообще ничего не понимая о том, куда он пришел. Это практика больших храмов, где как у нас много исповедников, и священник, скажем, стоит на страже.
Дмитрий Дашевский – Вот, кстати, о допустимости вопросов, отцы, на исповеди. С одной стороны – я понимаю, что это превращается в такой прокурорский допрос, а с другой стороны – человек в первый раз приходит, а с третьей стороны – и в Требнике эти вопросы есть. И он хочет, и уже даже «м» сказал, а ничего не может: критерия греха нет, и вольно–невольно священнику иногда приходится задавать какие–то наводящие вопросы. Конечно, они должны быть очень деликатными: нажать на какую–то струну, при которой эта исповедь станет свободной, сыграть роль какого-то стартера в его покаянном чувстве.
А. С. – Ну и другая ситуация, когда священник достаточно хорошо знает человека, более того, знает его семью и знает проблемы, которые в этой семье есть, и знает уже даже от жены в чем этот человек согрешает очевидно, перед своей семьей. Надо ли здесь помочь человеку это увидеть, он сам не чувствует. Надо ли это покаянное чувство стимулировать специально, отец Даниил, как Вы думаете?
Д. Р. – Здесь очень сложный вопрос, можно сказать, что Господь открывает видеть грехи те человеку, которые он может увидеть, которые он может без ужаса в своих глазах переварить, потому что в противном случае, человек увидев всю свою духовную грязь, может не справиться с этим, он может войти в уныние, и, здесь, мне кажется, очень важна деликатность священника, к которому пришел человек, и, единственно, на что мы можем надеяться, это на его мудрость, что он, зная всю семью, всю ситуацию этого человека, и сможет подтолкнуть его к тому, чтобы он мог работать и мог видеть те грехи, которые сегодня для его духовных очей закрыты, мне кажется, это очень важно. Но в тот же момент, важна еще искренность человека в таком аспекте, когда мы начали говорить о записочках, потому что мы, к сожалению, сталкиваемся с окаменением сердца, когда человек пишет, он приходит, и он сказал – значит, где–то вычеркнули, где–то наверху есть какая–то книга, куда записываются все грехи: он произнес, и – вычеркнуто, такая греховная бухгалтерия. Подчас в практике встречаются. И мне кажется, это самое ужасное, вот эта сердечная окостенелость, когда человек согрешил, он осознал, но, к сожалению не имеет желания бороться с этим, и, вот здесь, мы вступаем в очень серьезную тему: исповедь человеческого сердца перед Богом.
А. С. – Может быть, это вообще подымает очень глубокую проблему: в каком случае, вообще, таинство совершается. Допустим, если человек, действительно заметил, что сделал что–то неправильно и обозначив это в своей исповеди, абсолютно это не переживает как грех. Этот грех прощен человеку или нет? Отец Александр, как Вы думаете?
Александр Сорокин – Вы знаете, я на Ваш вопрос могу что-то сказать, что я думаю, не хочу сказать, что ответить, и продолжить то, о чем говорилось прежде отцом Даниилом и отцом Александром по поводу записок, на которых пишут грехи и соответствующего отношения. Я думаю, что я бы тоже не стал отвергать эту практику перечисления грехов на записке, во–первых, потому что всякое бывает, бывает формальное отношение, оно, кстати, возможно без записки, а записка она чаще всего, мне кажется, помогает человеку сосредоточиться на своем покаянии и я бы не назвал это канцелярией, если человеку удается таким канцелярским способом избавляться от того, о чем он пишет, я бы только приветствовал, это стоит большего, чем, если бы человек эмоционально со многими слезами рассказывал о том, как ему было плохо, как он согрешает и все бы продолжалось в том же духе, поэтому в этой «канцелярщине» я ничего плохого не вижу. Потому что покаяние может совершаться и так, это свидетельствует о том, что человек дал себе труд немного подготовиться и судим мы, как говорится, по плодам – плодам покаяния. Не говоря уже о том, что, как я уже подозреваю, что эта практика записок имеет такое библейское обоснование: мы должны вспомнить, как, может быть это образ, конечно, но в Новом Завете говорится о том, как Христос пригвоздил ко Кресту рукописание грехов наших, действительно это обвинение составленное по пунктам закона против грешника, все это рукописание разорвал: «Раздрал рукописание», – то, что делает священник на исповеди. Конечно, это образ, не более, в Священном Писании, но он тоже не на пустом месте возник. Именно такой, в хорошем смысле, нормальный подход, он тоже человеку помогает в покаянии. Здесь я присоединяюсь к отцу Александру.
А. С. – Отец Александр, Вы хотите добавить?
Александр Тимонков – Не успел сказать по поводу общей исповеди, потому что очень важно разделять исповедь и духовное руководство и, видимо, именно поэтому в Греческой Церкви запрещают молодым священникам исповедовать, исповедуют только пожилые, опытные священники, которые имеют специальное разрешение от правящего архиерея. В частной исповеди может у священника произойти незаметный переход к духовному руководству, хотя, может быть, к духовному руководству священник не готов, поэтому для священника очень важно понимать, что духовное руководство и исповедь – это совершенно разные вещи.
А. С. – Совершенно согласен, конечно, да. Собственно говоря, таинство вообще не подразумевает советы какие–либо, предполагает только молитву, которую он произносит Богу о прощении грехов грешнику. Но в практике, конечно, почти всегда и люди часто ищут какого–то совета и назидания, и священник считает своим долгом что–нибудь сказать.
Дмитрий Дашевский – Бывает, люди приходят и говорят: «У меня два пути, как поступить, скажите мне, так или так»? И священника просто поставили перед выбором, а человек этот выбор сделать не может, как быть в этом случае? Меня лично, это очень тяготит, потому что таким образом человек пытается снять ответственность за свои поступки, в результате, он может придти и говорит: «Батюшка, сделал так, как ты говоришь, ничего не получается».
А. С. – Совершенно верно, я думаю, что здесь если священник действительно имеет что сказать. А мне кажется, что священник может что–то сказать тому, кого он знает и то с очень–очень большой осторожностью брать на себя решение каких–то жизненных, скажем, проблем другого человека, но в другом случае просто он должен сказать, мне кажется, что это вопрос, который ты сам можешь разрешить, это вопрос твоей ответственности. Помолись, подумай и прими решение сам. К сожалению, мы очень часто сталкиваемся с нежеланием очень многих людей приходящих в церковь нести ответственность за свою жизнь, за жизнь своих близких. И вот это стремление переложить ответственность на кого–то – это какой-то общий бич, не только церковных людей, но и людей в нашем обществе: они не хотят отвечать за то, что происходит в их жизни, в жизни страны в целом. Поэтому здесь, мне кажется, священник должен это подчеркивать, и мы должны развивать скорее в людях это самостоятельное решение и самостоятельную ответственность. Ну вот, действительно, часто, как я говорил, исповедь становится единственной возможностью побеседовать со священником, как Вы в таких случаях поступаете, отец Димитрий.
Дмитрий Дашевский – Я в таких случаях стараюсь, конечно, если это вообще не относится к исповеди, попытаться найти внеслужебное время чтобы побеседовать, потому что исповедь во–первых, сопряжена с литургией, очень мало времени для того, чтобы просто беседовать, да и превращаться священнику, зачастую, в психотерапевта тоже занятие вряд ли необходимое.
А. С. – Ну вот, мы начали говорить об этой жесткой связи–исповеди и причастия, и в связи с этим, с той проблемой которая возникает: необходимость постоянно исповедовать очень много людей. Какие выходы могут быть из этой ситуации. Отец Александр, как Вы думаете, возможно ли в каких–то случаях допустить человека к причастью не исповедуя?
Александр Сорокин – В исключительных случаях я считаю, что это вполне допустимо. Священнослужители, которые тоже являются такими же людьми, как и остальные они именно по этому правилу живут. А с другой стороны я думаю, что притом, что общая исповедь вызывает такие нарекания, вполне обоснованные, в формализме, как мне кажется, в настоящее время – это единственный выход.
А. С. – Главная опасность по–моему в том, что часто люди, которые приходят в большие храмы, может быть первый, второй, пятый раз они имеют крайне неадекватное представление, например, о таинстве евхаристии, к которому они потом будут преступать. И в формате общей исповеди человек идет с какими–то абсолютно своими представлениями, мыслями: его послал какой–нибудь знахарь, экстрасенс. И вот: человек постояв на общей исповеди, мало что из этого поняв и решив, что это какая–то лишняя нагрузка, но, видимо, необходимая, он идет к чаше, смело принимает лекарство и рапортует своему гуру о том, что он все исполнил.
Александр Сорокин – Мы касаемся этой проблемы – и сразу тянем за ниточки целый ворох других проблем: проблемы просвещения, проблемы миссионерства, проблемы общинности жизни.
Александр Тимонков – Выходом из такой ситуации, в связи с тем, что в нашей Церкви есть традиция обязательной исповеди перед причастием, можно, как мне кажется, действовать какими–то организационными методами. Я служу в большом храме, куда приходит достаточно много народу, и я вижу, что практически каждый воскресный день около десяти процентов – это люди, которые просто подходят к священнику, узнать, почему он здесь стоит, или хотя бы решить какой–либо вопрос: они видят, что стоит группа людей, стоит священник, возможно, кто–то догадывается, что это какая–то беседа, и поэтому в данном варианте общая исповедь будет такая: они постоят на исповеди, покивают головами и спокойно и радостно пойдут вслед за этой толпой причащаться. Поэтому, хотя бы пару слов можно сказать. Если священник радеет о своей пастве, он видит постоянных прихожан, может быть, можно было просто прочитать над ними разрешительную молитву, и периодически приглашать их на беседу, скажем так, развивать в прихожанах вот эту традицию, чтобы они в посты старались приходить, подробно, серьезно исповедоваться с серьезным взглядом в свое сердце. А конечно, все–таки общая исповедь в больших храмах, она приводит к тому, что к чаше подходят люди с улицы и это, конечно, не очень хорошая практика. Ведь можно двух священников ставить на исповедь, то–есть какими–то такими организационными методами добиваться хотя бы того, чтобы хотя бы два–три слова от человека священник мог услышать, может он подошел узнать как крестик освятить, опять же, да, как отец Александр сказал, огромное количество вопросов, просто нельзя подойти к священнику кроме как на исповеди, то есть огромное количество проблем.
Д. Р. – Кстати, если приход небольшой, возможно чередование общей исповеди – исповеди частной, потому что священник уже знает всех своих прихожан, и в определенный момент допустима общая исповедь и мы можем совершенно спокойно об этом говорить накануне праздников, накануне воскресных дней.
А. С. – Технически у нас в храме, например, это организовано вечером, мы практически не исповедуем за Божественной Литургией, перед литургией совсем немножко – 15 минут для детей и немощных (для больных), а все обычные прихожане приходят на всенощную и в течение всего всенощного бдения один священник исповедует, другой служит.
Александр Тимонков – То есть, на всенощной присутствуют те, кто будет на завтрашней литургии?
А. С. – Да, по причастникам близкое число, за исключением детей.
Александр Тимонков И существует жесткое требование причащаться только тем, кто был на всенощной?
А. С. – В общем–то, достаточно жесткое.
Д. Д. – На Пасху есть традиция причащаться практически всем, именно прихожанам, а не людям с улицы. Но практически, перед Пасхальной Литургией, Пасхальной Заутреней исповедовать невозможно, значит исповедь где–то в четверг, в среду накануне.
Д. Р. – Так оно и есть, потому что получается, человек исповедуется, старается каждую неделю причащаться Великим Постом, он только что исповедуется, получается, в четверг и опять в воскресение.
А. С. – А вот, интересно, что вы скажете, отцы, по поводу причастия в Светлую Седьмицу?
Д. Д. – А почему бы нет, если человек имеет эту пасхальную радость, надо только приветствовать! И я думаю, что исповедь здесь тоже мало уместна, я обьявляю перед Пасхальной Литургией, когда выхожу с чашей причащаться, у меня и в храме висит обьявление примерно следующего содержания: «В пасхальную ночь могут причащаться только те, кто в течение поста исповедовался, причащался и причащался и исповедовался в Великий Четверг, и это же правило у нас в храме распространяется на всю Светлую Седьмицу, без дополнительной исповеди.
А. С. – Хорошо, но вот мы можем еще поговорить о препятствиях к Таинству Причастия и епитимии, возникающих в церковной практике. Кто–то может, отцы, сказать, что такое епитимия, в каких случаях она назначается, каким образом она снимается и в чем, вообще смысл этого действия церковного, отец Александр, пожалуйста.
А. Т. – Если смотреть исторически, то до причастия не допускались те люди, которые совершали смертный грех, а понятие смертного греха, несмотря на то, что оно как – то странно, перешло в область такого нравственного богословия, оно в Ветхом Завете указано очень жестко. Смертный грех – это грех, за который человека убивали в израильском народе и они очень интересно обосновывали: лучше пусть этот человек умрет, чем другие будут знать, что можно совершить такое прегрешение и остаться в живых. И Христианская Церковь взяла понятие смертного греха именно как греха, который отлучает человека от Церкви, а фактически значит, что человек не причащается; и таких грехов всего фактически три: это богоотступничество, убийство и неправедное отношение между мужчиной и женщиной. И в традиции Древней Церкви отлучались от причастья люди совершающие вот такие грехи, и мы точно также в современном мире можем пользоваться такой же практикой, когда человек отлучается от причастья или на какой–то срок, если он раскаялся и оставил это прегрешение или в том случае, когда он решил оставить злодеяние, например, неправедное отношение между мужчиной и женщиной, то может быть, действительно, особенно если человек только что пришел в церковь, только осознал себя христианином, возможно, и не нужно никакого отлучения от причастия если он твердо совершенно уверен в том, что он не будет преступать к этому греху. Всего три греха, а все остальные грехи как раз исцеляются в таинстве причастия, как мы говорим: «Причащается раб Божий во оставление грехов и Жизнь Вечную».
Д. Р. – Я хотел бы добавить о епитимье, что ее не священник накладывает, ее человек накладывает сам на себя, потому что он сам отходит от Церкви. Здесь очень важный аспект заключается в том, что каждый человек должен понимать, что Церковь и Христос, наоборот, ждет, но я могу отойти от Христа, я могу отойти от Церкви. И вот как раз вопрос епитимьи понимается в Церкви как врачевание и ни в коем случае, как наказание. Почему врачевание? Потому что опять же Христос желает, чтобы каждый человек спасся, каждый человек был вместе с ним.
А. С. – А срок епитимии, срок на который человек не может приступать к евхаристии, человек не сам решает, как правило, священник все–таки обозначает это время.
Д. Д. – В Древней Церкви практиковались очень длительные сроки отлучения, и я думаю, что они сейчас невозможны, человек не сможет их понести, ведь смысл епитимии – духовно исправить человека, а не утопить его окончательно и не ввергнуть его в отчаянье. Я думаю, что в современной практике, более года – это просто опасно для человека, на сорок дней, если человек приходит в течение поста и, действительно, совершил какой – то тяжкий грех, может быть, дать ему молитвенное правило, но опять же, надо молитвенное правило давать из расчета, сможешь ли ты сам его понести, очень надо аккуратно надо относиться к епитимьям, в особенности на всю свою жизнь: неимоверное количество поклонов, не есть чего–то. Эти вещи, если готов священник сам понести и то надо давать аккуратно, а то зачастую бездумно накладывается и потом человек на этом ломается и перестает вообще что–либо делать.
Александр Сорокин – А можно спросить? Что является содержанием епитимии? Потому что здесь немножко о разных вещах мы здесь говорим, или мы понимаем под епитимьей отвлечение временное от причастия, это другой вопрос насколько и за что, или речь идет только о причастии, и откуда это взялось и с какого времени, что под епитимьей предполагаются дополнительные нагрузки в виде поклонов или постов или в чтении молитв, входит это вообще в понятие епитимьи, или епитимья включает в себя только отлучение от причастия?
Д. Р. – Очень интересно, если мы возьмем старое перечисление грехов, да, старые требники, там пишется: какой–то грех – отлучение и к нему там каждый день по сорок поклонов, и везде прибавляется молитвенное послушание, может это косвенный показатель того, что оскудевает постепенно в истории Церкви это евхаристическое понимание, что причастие – это все в жизни христиан.
А. С. – Я думаю, наоборот, это подчеркивает скорее такой целительный, что ли характер. Для человека полезно, чтобы это время (его исцеления), чтобы он, допустим, почитал покаянные каноны.
Александр Сорокин – Если его просто отлучить, он в никуда исчезает, он вышел за врата – и все.
А. С. – Он просто в пассивной какой–то позе, а это призыв Церкви к тому, чтобы человек активно это время провел, чтобы он готовился к тому, чтобы опять соединиться с Церковью.
Д. Р. – Но здесь еще один стоит вопрос. Иногда, бывает, приходит человек, как говорил отец Дмитрий, ему, по идее, надо дать послушание, духовную епитимью наложить, но с другой стороны, человек находится в таком смятении, что, действительно, сжимается сердце – сам священник находится в смятении. Возможно ли вообще допустить человека к причастию и в то же время наложить на него какую–то епитимью, если можно сказать, на какой–то период.
Александр Сорокин Причаститься и потом не причащаться какое–то время?
Д. Р. – Нет–нет, епитимью молитвенную.
А. С. – То–есть к причастию человек допускается сразу, по совершении таинства исповеди, при этом ему священник советует, рекомендует какое–то время читать покаянный канон или какие–то назидательные сочинения, я думаю, что это может быть, потому что в конце концов пасторская такая педагогика может…
Д. Д. – В конце концов образ епитимии вообще может быть разный, например, делание добродетели противоположной греху. Вот, человек украл что–то, грех воровства, почему бы ему не предложить, предложить именно, раздать милостыню нуждающимся. У женщин очень часто специфический грех – искусственное прерывание беременности, но если она в своей жизни хоть кого–то сможет отговорить от этого греха, вот рядом будет человек, который будет колебаться: сделать или нет, в данном случае – поделиться тем, что она испытала потом – своими угрызениями совести, конечно, если это попадет на благодатную почву. Для меня понятие епитимии очень широкое, которое священник назначает деликатно, по какой–то интуиции, потому что между исповедующимся и священником в идеале должна установиться очень тонкая связь, когда священник чувствует, и нет здесь никаких штампов или шаблонов, не может быть.
Д. Р. – Но интересно, что иногда, человек, приходя к исповеди с каким–то большим грехом, он настолько уже исстрадался, что свою епитимию, мне кажется, он пронес уже через годы страданий, которые он нес в своем сердце. И, поэтому, тоже надо учитывать.
А. С. – Безусловно.
Д. Д. – Мне еще интересно свое слово «наказание»: как акт какого–то возмездия или как пишет Апостол Павел, в славянском: «Не срамляя вас, сия пишу, но еже чадо возлюбленное наказую», то есть поучение какое–то человека, наказ.
Александр Сорокин – Наказание по–славянски – научение, вообще–то говоря, а не экзекуция, другой вопрос, что епитимия, мне трудно судить, но мне кажется, что там корень timeo – это страх, то есть наказание страхом, в смысле экзекуции.
А. С. – Ну, может быть предостережение еще. Отец Александр, пожалуйста.
А. Т. – Конечно, хотелось бы сказать, что для того, чтобы отлучать человека от причастия, хотя он сам себя отлучил, нужно чтобы он понимал, что это такое. Потому что если мы вспомним исторически, человек не уходил из общины, а он двигался по разрядам кающихся грешников, то есть он приходил и стоял на паперти, потом мог войти в храм и человек не исчезал из жизни общины. А сейчас если человек пришел в первый раз, и мы ему скажем, что Вам нельзя причащаться, он уйдет просто, и мы потеряем человека навсегда. А с другой стороны достаточно распространенные духовные упражнения, как чтение канонов, поклоны, паломничество по святым местам, мне кажется, в этом есть опасность, что люди будут считать это искуплением своего греха, как индульгенция. То есть, я сделал вот эти 10000 поклонов или сколько там батюшка скажет – и все, грех с меня снялся. То есть возникают псевдо-юридические отношения. Как мне кажется, все эти духовные упражнения возникли под влиянием латинским на Православную Церковь, и восприятие греха как некоего преступления против Бога, за которую нужно заплатить какую–то стоимость.
А. С. – Я благодарю участников сегодняшнего круглого стола протоиерея Александра Сорокина, священника Даниила Ранне, протоиерея Дмитрия Дашевского и священника Александра Тимонкова. Спасибо вам, дорогие слушатели за внимание. На этом мы заканчиванием нашу программу, вел передачу Александр Степанов, всего вам доброго.