Скобелев

• Вместо введения
• I
• II
• III
• IV
• V
• VI
• VII
• VIII
• IX
• X
• XI
• XII
• XIII
• XVI
• XVII
• XVIII
• XIX
• XX
• XXI
• XXII
• XXIII
• XXIV
• XXV
• XXVI
• XXVII
• XXVIII
• XXIX
• XXX
• XXXI
• XXXII
• XXXIII
• XXXIV
• XXXV
• XXXVI
• XXXVII
• Из писем М.Д. Скобелева
• Полный текст

XXVI

Солдаты Радецкого и Скобелева в ущельях Янтры побратались между собой. Одни других считали достойными товарищами. Постоянно по пути встречались эпизоды, характеризовавшие эту боевую дружбу. Идет, например, Углицкий полк, навстречу солдат 14-й дивизии, отстоявшей Шипку. Стал фертом и ноги раздвинул, по словам известной армейской песни: «Руки в боки, ноги врозь!»

– Ну, братцы, четырнадцатая дивизия не выдала, смотри и шестнадцатая не выдавай!

– Небось не выдадим… Защитим… – слышится из рядов.

В другом случае встречаются две партии солдат.

– Вы скобелевские?

– Точно.

– Ну, а мы Радецкого… Все равно, значит, что одно…

– Таперича, коли бы да нас вместе, что бы сделать можно!.. На Шипке нас мало было…

Взгляд солдат был как нельзя больше верен.

Скобелев и Радецкий действительно в то время были двумя боевыми противоположностями. Скобелев – весь пыл, огонь, находчивость, боевой гений, Радецкий – терпение, мудрая осторожность, расчет. Оба одинаково храбры, одинаково любимы солдатами. Впоследствии и Скобелев под Геок-Тепе усвоил себе и осторожность, и расчетливость стратега, отчего, разумеется, еще более вырос… Разница между этими двумя натурами лучше всего обнаружилась в Габрове. Скобелев, хорошо знавший положение дел, рвался за Балканы, горой стоял за немедленный перевал через горы и затем движение к Адрианополю. Радецкий был против этого. Зимний поход, такого рода, через кручи и вершины, засыпанные снегом, по ущельям, куда и летом не забирается живая душа, пугал его. Он писал и телеграфировал в главную квартиру, умоляя оставить это предприятие, называл его невозможным, неисполнимым. Он ставил на вид, что турки сами уйдут, когда Гурко прогонит Сулеймана, что Вейсиль-паше вовсе не будет расчета держаться в своих орлиных гнездах и пустить в тыл н себе русскую гвардию. Генерал только опускал из виду, что, отступив, турки займут превосходно укрепленный редутами и башенными фортами Адрианополь, а тогда нечего будет и думать о скором окончании войны… Люди, окружавшие Радецкого, держались того же мнения. Начальник его штаба, храбрый и симпатичный генерал Дмитревский прямо говорил нам, что или мы все погибнем в долине Казанлыка, или не дойдем до нее, застрянув в горах. Когда Скобелеву говорили о возможности отступления, он резко ответил:

– Отступления не будет ни под каким видом!.. Я иду таким путем, по которому спуститься можно, а назад подняться нельзя…

– Что же вы сделаете в крайнем случае?

– Пойду впереди своих солдат – в лоб турецких позиций, возьму штурмом гору св. Николая. Или погибну… Тут выбора не может быть…

Великий князь поддержал Скобелева, и переход был решен бесповоротно. В тот же день генерал отдал по войскам своего отряда приказ, который я привожу здесь целиком.

«Нам предстоит трудный подвиг, достойный постоянной и испытанной славы русских знамен. Сегодня, солдаты, мы начнем переходить Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь в виду у неприятеля, через глубокие снеговые сугробы… В горах нас ожидает турецкая армия. Она дерзает преградить нам путь. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества, что за нас теперь молится сам Царь-Освободитель, а с ним и вся Россия. От нас они ждут победы. Да не смущает вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Дело наше свято, с нами Бог!..

Болгарские дружинники! Вам известно, зачем державною волею русские войска посланы в Болгарию! Вы с первых дней показали себя достойными участия русского народа. В битвах в июле и августе вы заслужили любовь и доверие ваших ротных товарищей – наших солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность родного очага, за честь ваших матерей, сестер и жен, за все, что на земле есть ценного и святого. Вам Бог велит быть героями…»

Нужно было слышать, какое «ура» гремело в ответ на чтение этого приказа по войскам, в виду громадных гор, вершины которых уходили в небеса, закутавшись в снеговые тучи. По головокружительным скатам едва намечались серые полоски дороги, пропадающей в мареве вечернего тумана… Дальше – и пути уже не было.

– Кручи и пропасть будут по сторонам!.. – говорил Скобелев солдатам… – Мы с вами пройдем там, где и зверю нет пути…

– Пройдем, ваше-ство! – кидали они своему любимому вождю…

– Орлы мои!.. Нас не собьет и буря с пути… Нет нам преграды…

– И не будет, ваше-ство!..

– Вот так… Хорошо с вами жить и умирать легко… Покажем им, что русского солдата ни горы, ни зимние метели остановить не могут…

– Ур-ра! – гремело из десятков тысяч грудей, уже достаточно истомившихся на прежних походах.

Слезы выступили на глазах Скобелева.

– Как же с этими солдатами, – обернулся он к нам, – не наделать чудес… Вы посмотрите на эти лица. Разве есть для них невозможное?.. Спасибо, товарищи, я горжусь, что командую вами!.. Низко кланяюсь вам!

И сняв шапку, он поклонился своему отряду.

Еще более громкое, стихийное «ура» всколыхнуло вечерний туман и разлилось по ущельям в даль, заставленную мрачными вершинами…

Тем не менее трудности пути были ясны каждому солдату, и скоро, очень скоро оживление сменилось сосредоточенным молчанием людей, готовящихся к мучительному подвигу.

– Идем товариство выручать!.. – изредка только слышалось в рядах… – Седьмой месяц на Шипке сидят – ослобонить надо!..

Перевал через Балканы, признанный таким военным авторитетом, как Мольтке, невозможным, – останется навсегда в истории. Скобелевцы могут с гордостью сказать, что они совершили его без всяких потерь благодаря превосходной организации этого похода… Взойдя на первый холм, они увидели перед собой крутой подъем. Ветер свеял с него недавний снег, осталась скользкая обледенелая поверхность. Солдаты скатывались и падали с нее, гремя ружьями, котелками, шанцевым инструментом. Добравшиеся до верху тяжело дышали, отдыхали, прислонясь к деревьям, или просто ложились в снег в полном бессилии. Падая и скатываясь, напрасно хотели удержаться руками – руки скользили по гладкой поверхности… Одолев это, находили перед собой еще более пугающую крутизну, но уже засыпанную глубоким снегом. В снег этот уходили по грудь, шли вперед в его рыхлой массе. Поворачивали направо, налево, уходили опять назад, огибая отвесы диких скал, вспалзывали по лестницам, образуемым выступами их, падали с этих лестниц, скользя по льду, образовавшемуся на них… В лесу тропа была до того узка, что солдатам пришлось идти гуськом. Отдыхали через каждые двадцать пять – тридцать шагов. И какие это шаги были; солдат с натугой выхватывал ногу из снеговой глыбы, потом ступал вперед, опять погружаясь в вязкую массу. Под ногами снег расползался, ноги расходились, приходилось падать и, скрипя зубами, подниматься опять. Какое-то хрипенье слышалось кругом. Падая, каждый принимался прямо с земли есть снег. В чаще нужно было кусты раздвигать руками, какие-то колючки впивались в лицо, резали его, обращали платье в лохмотья. С артиллерией была мука, десятифунтовки бросили позади. Их нельзя было и думать взвести сюда. Горные орудия на саночках – тело отдельно от лафетов – шли лямкой. Солдаты, наклонившись головой, вперед, хрипя, тащат их на лямках… Всего мучительнее было взбираться на горы, после того как, поскользнувшись, скатывались вниз. Иной раз пять-шесть совершает такое восхождение и все с одинаковым неуспехом… По сторонам зияли бездны. Вдоль них пришлось лепиться, точно муха, ползти по горе. Одолели это, – попали в такие сугробы, где тонули по горло в снегу. Двигались уже не ногами в них, а как-то напирались всем корпусом вперед, выдавливали для себя место… Все было мокро на себе: и сам, и платье… А выберешься – морозом охватывает так, что шинель коробится, рубашка. деревенеет и на волосах разом образуются куски льда. Солдаты пробовали садиться отдыхать на снеговые глыбы, так они сползали вниз. Стали садиться и ложиться на дорогу. Через них и по ним ходили, наступали на лицо, на грудь, на руки, те только стонали и опять подымались, чтобы до последних сил идти вперед. Иной раз снег проваливался, и солдаты попадали на дно воронки… Скобелев тут же между солдатами, ободряет одних, понукает других, посмеивается над третьими. Откуда берутся у него силы. Он более других утомлен, потому что у него не было отдыха вовсе… Раз он как-то заснул в снегу… Кругом сейчас же стали солдаты, чтобы на генерала не наступили проходящие мимо…

– Невозможный переход!.. – обратился к нему кто-то.

– Тем лучше, что невозможный! – отвечал он.

– Почему?

– А потому, что турки не ждут нас отсюда. Полководец именно при защите и должен опасаться якобы невозможных позиций. Невозможных для штурма, для обхода… Их-то он и должен иметь в виду…

– Обыкновенно на них не обращают внимания.

– И глупо делают. Умный враг с них-то и начнет… Смотря какие солдаты, если такие, как мои, – с ними всякую невозможность одолеешь…

На одной площадке солдаты совсем упали духом. Усталь дошла до крайности… Казалось, нельзя было ступить шагу…

– Еще одну гору, голубчики…

– Трудно… ваше-ство! – упавшими голосами отвечают ему.

– Наверху каша будет, товарищи… Ну-ка, для меня, постарайтесь…

И солдаты поднимались и шли с новыми силами…

Дошли до первого ночлега на Ветрополье – и действительно, там были и суп, и каша. Дорылись до земли, из готовых поленьев дров разложили костры и живо в котелках сварили себе похлебку. Говядина и крупа были для этого на солдатах…. За ночь, несмотря на мороз, – ни одного больного не было.

На другой день такой же утомительный переход, но уже под огнем турецких позиций.

Тут уж весь путь целиной, даже звериных тропок не было.

Куруджа ужасающей кручей обрушивается вниз. На дне пропасти – белый пар. Вчера еще могла бы здесь пролететь только птица. Ночью уральские казаки устроили тропу. Легли в снег и проползли, обмяв его под собою по отвесу. Назад прошли на ногах, продолжая обминать, потом провели своих коней. Когда солдаты шли по этому карнизу, направо стеной поднималась гора, налево стеной она обрушивалась вниз. Бездна тянула к себе, голова кружилась, тошнило. Двое сорвались туда – и безвозвратно. Кое-где тропа эта идет наклонной плоскостью, тут разве крылья ангелов могли удержать солдат. Я до сих пор не понимаю, как они миновали эти места. И когда большая часть отряда была еще на этой адской крутизне, Скобелев впереди уже производил рекогносцировку по направлению к Имитле. Под ним опять убили лошадь; ранили Куропаткина… Тут уж каждый шаг доставался с бою…

– Бог его знает, откуда у него это равнодушие и спокойствие!.. – говорили офицеры.

Стоя на выступе горы под густым огнем турок, Скобелев здесь набрасывал кроки долины Роз. Ему оно нужно было для дальнейших соображений… Завтра – бой, всякая неровность местности имела громадное значение.

– Он чертит под огнем так же уверенно, изящно, как бы у себя в кабинете…

Подробного рассказа о переходе Балкан, о боях 26 и 27 декабря, о занятии Имитли я здесь не передаю. Этому посвящена значительная часть второго тома моего «Года войны». Отмечу только здесь, что этот героический поход не сломил энергии Скобелева. В ночь на 27-е я его застал уже в ущелье, выходившем в долину Казанлыка. Он лежал у костра, слегка прикрывшись пальто… Рядом хрипела и билась умирающая лошадь… Откуда-то назойливо садился в ухо крик раненого солдата… С ним кто-то заговорил.

– Не мешайте! – оборвал он…

– …Да… – вдумчиво проговорил он наконец, – завтра или послезавтра решится дело… Или запишем еще одну славную битву в нашу военную историю, или… умрем!.. Честнейшая смерть еще честнее победы, дешево доставшейся… Во всяком случае, отступления нет… Спуститься можно было… Подняться – нельзя… Генерал Столетов… Возьмите две роты Казанского полка и одну Углицкого. Выбейте турок из Имитли и займите его…

– Вам бы заснуть теперь? – посоветовал ему кто-то.

– Казак, коня! Некогда спать… В Казанлыке выспимся…

И он поехал осмотреть выход в долину.