Скобелев - XXXV

(6 голосов: 4.8 из 5)

Содержание Полный текст Пред. глава След. глава

XXXV

Ахалтекинская экспедиция М.Д. Скобелева известна всем. Тут уже это никто не мог выдумать, он сделал ее без корреспондентов, и его друзья не могут ссылаться на то, что подвиги молодого генерала преувеличены были этими якобы покладистыми людьми. Все время в Петербурге и Москве распространялись о нем и о судьбе его отряда самые преувеличенные слухи, так что штурм текинской крепости и завоевание самого оазиса были для всех полною неожиданностью… Тот, кто хочет ближе познакомиться с этим периодом деятельности Скобелева, может обратиться к книге одного из ближайших его сотрудников и личных друзей А.Н. Маслова «Завоевание Ахал-Теке». Это превосходный дневник участника экспедиции – в живых и талантливых очерках рисует и стратегические планы Скобелева, и его личную жизнь, и быт отряда в золотых песках прикаспийской пустыни. Серьезная книга, поэтому читается с интересом романа и незаметно, фигура генерала выделяется из нее полной жизни, со всеми характерными особенностями… Михаил Дмитриевич живым человеком выдвигается из деталей этого дневника. А.Н. Маслов, бывший свидетелем хивинского и ферганского походов Скобелева, по целым месяцам гостивший у него в Спасском и переписывавшийся с покойным, лучше чем кто-нибудь знал эту сложную, интересную личность народного богатыря, легендарного витязя современной России… Он пишет свои воспоминания о нем, и я заранее приветствую эти записки… В них выскажется много упущенного мною, а при художественном таланте их автора они будут ценным вкладом в нашу историческую литературу.

После Ахалтекинской экспедиции я встретился со Скобелевым случайно… Я не знал, что он в Петербурге. Вечером на улице он окликнул меня.

– Отчего же вы не приехали ко мне в Ахал-Теке?

– Да ведь вам же первым условием поставили отсутствие корреспондентов.

– Все равно… Помните, что я вам ответил в Журжеве?

– Что?

– «А вы не спрашивайтесь…» А вас ждали в отряде, было много из ваших старых боевых товарищей…

Я в этот раз, всмотревшись в Скобелева, увидел в нем громадную перемену. Видимо, заботы по командованию экспедицией не прошли для него даром.

Он осунулся, обрюзг… На лбу прорезались морщины, между бровями легла какая-то складка… В глазах была та же решительность, та же энергия в лице, но от всего Скобелева веяло чем-то только что пережитым, печальным… Я разговорился с ним…

– На меня произвело такое влияний не сама экспедиция… Хоть были ужасные моменты… Войск мало, неприятель силен… Ну, да это что! Не таких бивали!.. Смерть матери – вот что меня в сердце ударило… Я долго себе представлял ее зарезанною… И кем же, человеком, всем обязанным мне, решительно всем!.. Я был первые дни после того как потерянный!.. И до сих пор еще она стоит передо мною… Точно зовет меня… И знаете, мне кажется, что и самому-то осталось не долго жить…

– Полноте, в 37 лет!..

– Да… Слишком много горючего материала кругом… Слишком много… И столько разных благоприятелей, что не совладать с ними… Открытый враг не страшен… Впрочем, отдохнув в Париже, успокоюсь…

Как Скобелев отдохнул в Париже, всем известно… Эта натура не знала отдыха и не понимала его…

После его парижской речи мы опять не виделись долго, очень долго… Только за несколько недель до его смерти я встретил генерала в Москве… И это было наше последнее свидание. Я его нашел в «Славянском базаре» опять совсем оправившимся, здоровым, сильным, веселым… Когда я выразил это, он рассмеялся.

– Я всегда так, когда дела много, крепну… Так и теперь… Занятий у меня по горло, готовлюсь к крупному делу… И сверх того немцы доставляют мне много, очень много удовольствия.

– Каким образом?

– Очень уж эти швельклопсы разозлились на меня… То какой-нибудь унтер-офицер вызывает меня на дуэль, то сентиментальная берлинская вдова посылает мне проповедь о сладостях дружбы и мира, то изобретатель особенного намордника для собак назовет его «Скобелевым» и обязательно сообщает об этом, то юмористические журналы их изображают меня в том или другом гнусном виде… Я знаю, вы были против моей парижской речи… Но я сказал ее по своему убеждению и не каюсь… Слишком мы уж малодушничаем. И поверьте, что если бы мы заговорили таким языком, то Европа несомненно с большим вниманием относилась бы к нам… Наши добрые соседи тоже, пока мы поем в минорном тоне, являются требовательными и наглыми, как почувствовавший свою силу лакей; но когда мы твердо ставим свое требование, они живо поджимают хвосты и начинают обнаруживать похвальную скромность!.. Я не враг Россия… Больше, чем кто-нибудь, я знаю ужасы войны; но бывают моменты в государственной жизни, когда известный народ должен все ставить на карту… И поверьте, эти господа не рискнут на войну с нами. Они ловко пользуются нашими страхами, забирают нас в руки, показывая одно пугало за другим, но как только мы в свою очередь им покажем когти, они первые в кусты… Только, знаете, надо показывать когти-то разом и решительней… Чтобы они чувствовали!

И тут же он мне передал целый ряд событий и встреч в России и за границей, которые, к сожалению, по обстоятельствам, не зависящим от меня, не могут быть помещены в эту книгу…

Немного спустя пришли к нему Ладыженский и Хлудов… Мы сели завтракать. Пошли разговоры о нынешнем положении России, тягостном и в экономическом, и в нравственном отношении… Видимо, что это живо волновало Скобелева, и он тут же делал несколько метких определений и характеристик государственных деятелей, с которыми в настоящее время приходится иметь дело нашему отечеству… Результаты беседы вышли неутешительны…

– А все-таки будущее наше… Мы переживем и эту эпоху… Слава Богу – не рухнет от этого Россия…

И мало-помалу оживляясь, он начал читать наизусть стихи Тютчева и Хомякова… Читал он их великолепно, придавая каждому поэтическому образу особенный блеск и колорит, каждой фразе более сильное выражение… Наконец, не выдержал, увлекся, пошел к себе наверх и принес оттуда только что вышедшие новые издания этих поэтов, присланные ему Аксаковым…

– Я не надоел вам?..

– Напротив…

Зашел разговор о печати, и Скобелев высказался вполне за ее свободу.

– Я не знаю, почему ее так боятся. За последнее время она положительно была другом правительства. Все крупные хищения, все злоупотребления были указаны ею именно. Я понимаю, что то или другое правительственное лицо имеет повод бояться печати, ненавидеть ее. Это так, но почему все правительство относится к ней с такой подозрительностью, почему только и думают о том, как бы ее ограничить? Если хотите, при известном положении общества печать – это спасительный клапан. Излишек недовольства, желчи уходит в нее… У нас даже писатели только и говорят, что об ограничении того или другого литературного исправления; мне кажется, что и со стороны консерваторов это не совсем ловко. Нельзя же, в самом деле, запретить высказываться всем, кто не согласен со мною. Для власти, если хотите, свободная печать – ключ. Через нее она знает все, имеет понятие обо всех партиях, наперечет видит своих врагов и друзей. В Швеции вот, например, судят воров специальные суды, а суд присяжных ведает печать. У нас, напротив, грабители и хищники пользуются благами суда гласного, а литература карается административно.

И действительно, в этот же день к Скобелеву при мне приехал один из московских издателей. Я ушел на время к Ладыженскому, рущукскому консулу, остановившемуся там же… Когда я вернулся к Скобелеву, он, улыбаясь, передал мне следующее.

– Вы знаете, у печати нет более злейших врагов, чем она сама.

– Почему это?

– А потому, вот, например, человек и умный, и просвещенный… А знаете ли вы, за что он главным образом набрасывается на Игнатьева?

– За что?

– За то, что тот не хочет закрыть «Голос» и «Русскую мысль». Не может же в самом деле правительство быть органом той или другой газеты и принимать на себя ее защиту… Ведь этак мы дойдем Бог знает до чего. Что касается до меня, я никогда не питал раздражения против печати. Когда она ополчилась на меня за мою парижскую речь, я счел это совершенно честным и уместным с ее стороны. Они писали по убеждению, по-ихнему я был вреден в данную минуту. Раз уверен в этом – подло молчать! Точно так же, как и я был бы вполне уверен, что, промолчи я в Париже, это бы не сделало мне чести. В силу этого я бы никогда не принял никакого административного поста. Бить врага в открытом поле – мое дело. А ведаться с ним полицейским миром – слуга покорный. Вот Аксаков – совсем другое дело… Я горячо люблю Ивана Сергеевича и никогда не слышал от него ничего подобного, Ни разу при мне он не сослался на необходимость зажать рот тому или другому…

Зашел разговор об издателе «Руси».

– Он слишком идеалист… Вчера он это говорит мне: народ молчит и думает свою глубокую думу… А я так полагаю, что никакой думы народ не думает, что голоден он и деваться ему некуда, выхода нет – это верно. Вы только что объехали добрую половину России, расскажите-ка, что творится там.

Я начал ему передавать свои впечатления. Рассказал ему о заводах, где, несмотря на совершенство производства, половина рабочих распущена по домам, потому что наша таможенная система вся направлена на поощрение иностранных фабрикантов и заводчиков; рассказал об истощении почвы, о крайнем падении скотоводства, о том, что нищенство растет не по дням, а по часам.

– Это ужасно… Ужасно… Еще вчера я то же самое говорил, мне не верили… Преувеличиваю я, видите ли…

Нашему разговору помешал какой-то русский немец… Явился с Владимиром в петличке и давай приседать…

– Что вам угодно?

– Я хочит делать большой канал…

– Где, куда?

– Соединяйт два моря… Арал и Каспий… Для обогащений всей России… Благодетельство есть это, ежели соединяйт.

Насмешливая улыбка скользнула по лицу Михаила Дмитриевича.

– Я же тут при чем?

– Я пришел, ваше высокопревосходительство, просить содействования моему проект, который…

– Пожалуйста, расскажите мне его сущность…

Скобелев сел, сел и полковник, желающий облагодетельствовать Россию. Началось долгое и скучное изложение всех выгод будущего канала… Скобелев изредка только вставлял замечания, совсем разбивавшие выводы автора замечательного проекта. Видно было, что вся эта местность как нельзя лучше известна Михаилу Дмитриевичу…

– Сколько же нужно на ваше Предприятие?

– О, в сравнении с благодетельством народов, пустяк.

– А например?

– Если правительство согласно затрачивайт сорок – пятьдесят миллионов…

Скобелев опять усмехнулся.

– Разумеется, разумеется… Только уж заодно, полковник, не будете ли вы так добры указать, где взять эту маленькую сумму…

– Столь великий страна, – начал он и впять утонул в целом море всяких рассуждений.

Так я и не дослушал этого замечательного проекта, оставив Скобелева в жертву новому Гаргантюа, обладающему аппетитом в размере сорока миллионов рублей…

Часа через полтора я вышел с ним, мы условились поехать к О. Н-ой.

На улице он встретил одного из прежних своих подчиненных, уже в отставке… Этот окончил войну в малом чине, и, по-видимому, судьба не особенно ему благоприятствовала. По крайней мере, одет он был очень плохо. Бывший офицер хотел было юркнуть от Скобелева в сторону, но тот его заметил…

– N.N.! Это еще что такое?.. Бегать от старых боевых товарищей!

– Ваше высокопревосходительство… Я не смел… Я так одет…

– Да за кого же вы принимаете меня?.. Это перед дамами одевайтесь… Опять вы не зашли ко мне… Вы знали, что я здесь?

– Как же… Читал-с.

– Ну?

– Я теперь в таком положении…

– Ужасно это глупо, в сущности… Прямо бы ко мне и могли обратиться… Храбрый и честный офицер, вы имеете полное право требовать моего содействия…

Я сейчас же узнал прежнего Скобелева. В этом он совсем не изменился.

– И помилуйте… Я опустился…

– Не вижу этого. Вот те, которые променяли военный мундир на более выгодный, опустились… Сегодня я уезжаю с курьерским поездом в Петербург… Давайте-ка мне ваш адрес… Не нужны ли вам деньги?.. Смотрите, с товарищами не церемонятся. Сотня-другая меня не разорит, а как только я вам найду место, вы мне их уплатите…

– Нет… У меня хоть еще месяца на два хватит…

– Нужно – пишите… Стесняться со мною глупо… А вам я на днях и местечко приищу…

Я встретил этого офицера уже на похоронах. Шел он одетый с иголочки… Видимо, судьба, на которую он пенял так, уже изменилась к нему.

– Это он все… Я и не знал ничего… Только приезжает ко мне здешний *** и говорит: «Сегодня получил я письмо от Скобелева, он рекомендует вас. Этого мне достаточно…» И разом предложил место… Я теперь совсем доволен. Третьего дня узнал, что он приехал, собрался идти благодарить, и вот… Это, знаете, последний… Боевой товарищ… Именно товарищ, хоть я поручик, а он полный генерал. Таких уже нет… Теперь мещанское время, подлое… Всякий лакеем делается… Повысят его в дворецкие – он уж к кучеру свысока относится…

О. А. Н-ву мы встретили в обществе двух англичан, с которыми Скобелев тотчас же заговорил по-английски. Они с чувством, близким к восторгу, прислушивались к каждому слову его. Один из них высказался даже:

– Вы первый приучили нас заочно полюбить – даже врага!..

– Почему же я враг?

– Кто же другой может создать нам затруднения в Индии, как не вы…

– Там нам нечего делать. Мы отлично можем ужиться бок о бок.

– Да, это вы говорите нашим корреспондентам, а те сообщают в газетах… Но мы не так наивны…

Тонкая улыбка показалась на губах Скобелева.

– Могу вас уверить, что таково мое убеждение… Если мы можем с вами столкнуться, так поближе!

– Не дай этого Бог… Море дороже всего!

– Да, богатому человеку, а не голодному, которому терять нечего… Впрочем, у нас с вами есть общий враг.

– Кто это? Немцы, верно?

– Да… У них теперь широко рты разинуты, флот ваш и ваша торговля едва ли могут им особенно нравиться.

– Мы это знаем…

Когда они ушли, Скобелев начал передавать О.А. свои и мои впечатления от поездки по России.

– Где же исход? Где исход?

– Запереть границу для иностранного ввоза тех предметов, которые у нас у самих производятся. Раз и навсегда поставить на своем знамени «Россия для русских» и высоко поднять свое знамя… Ради этого принципа не отступать ни от чего… Заговорить властно, бесповоротно и сильно… И сверх того – внутри у себя сделать многое.

– Что же именно?

И Скобелев изложил целую программу, давно, очевидно, обдуманную, обработанную во всех ее деталях, охватывавшую все стороны народной нашей жизни. К сожалению, она не может быть приведена здесь…

Целый вечер до отхода поезда мы оставались одни. Скобелев отдался воспоминаниям, рассказывал много интересных событий, перешел к настоящему и будущему России, но во всем у него звучала какая-то печальная нота… Я поехал вместе с ним на железную дорогу. Он всю дорогу говорил не переставая.

– Знаете, мне кажется, мы видимся с вами в последний раз…

– Что за малодушие! – вырвалось у меня.

– Как знать. Что-то говорит мне, что моя песня спета.

Он, впрочем, несколько раз в этот день повторял то же и при Ладыженском, и при Хлудове.

– Я не переживу этот год, верно… Хоть не хочется умирать совсем. Сделать еще европейскую войну, разбить исконных врагов России, уничтожить их и тогда – из списков вон… Только этого не будет… Ну, да что, впрочем…

Шел дождь, было холодно… Ни зги не Видно около, тускло мигали слезящиеся фонари… Тоска невольно закрадывалась в душу.

– Ну, довольно! Как это пели у меня солдаты:

На врагов с улыбкой взглянем —

С песней громкой в бой пойдем…

Смерть придет – смеяться станем

И с улыбкою умрем!..

Больше я уже не видел Скобелева.

В этот свой приезд в Москву он дал мне знать, что ждет меня к себе обедать. Я собрался к нему, но утром ко мне в гостиницу вбежал лакей.

– Генерал умер…

– Какой генерал? Мне-то что за дело…

– Скобелев… Скобелев умер!

– Убирайся к черту… Что за глупые шутки…