Твердая вера, что жизнь не кончается смертью, позволила ей всецело посвятить себя одной цели — благотворительности, служению Богу и ближним.
Жизнь первая. Элла, принцесса Гессенская
Элла — принцесса Гессен-Дармштадтская Елизавета-Александра, вторая дочь Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы, дочери английской королевы Виктории, родилась 1 ноября 1864 года.
«В доме меня научили всему», — говорила она позже. Это не столько о музыке, языках, истории, литературе, живописи, манерах, — необходимом багаже девушки из династического дома. В прекрасных протестантских традициях мать, великая герцогиня Алиса, учила дочерей выполнять всю домашнюю работу — убирать свои комнаты, застилать постели, топить камин и самостоятельно одеваться, лишь в крайних случаях прибегая к помощи горничных (полтора века назад утренний туалет девушки-аристократки был очень непростой процедурой).
Но мать учила дочек и еще более важному, чему, увы, так редко учат в семьях: деятельной благотворительности. Посещая больницы, приюты, богадельни, семьи бедняков, она брала с собой подрастающих детей. Благодаря матери Элла соприкасалась с человеческим страданием и училась помогать — а это непростая наука. Очень важно, что благотворительные дела матери всегда были разумно организованными, продуманными, системными. Трезвую голову и организаторские способности, при пламенном сердце, Элла пронесла через всю жизнь.
Великая герцогиня Алиса умерла от дифтерита в возрасте 35 лет. Элле тогда было 13. После этого Элла и ее младшая (на семь с половиной лет) сестра Аликс воспитывались при бабушке — английской королеве Виктории.
И вот девочка расцвела в девушку.
Осталось много портретов — и фотографий, и живописных полотен. Но все они, по многочисленным свидетельствам современников, не передают чего-то главного. Ослепительная в реальности, ее красота ускользала, когда ее пытались зафиксировать на холсте; еще менее очарование личности передавалось на фотографиях. Князь Феликс Юсупов вспоминал о ней: «Все, знавшие ее, восхищались красотой лица ее, равно как и прелестью души. Она была высока и стройна. Глаза светлы, взгляд глубок и мягок, черты лица чисты и нежны. К прекрасной наружности добавьте редкий ум и благородное сердце».
В год ее брака великий князь Константин Романов — поэт К.Р. — посвятил ей такие строки:
Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно:
Ты так невыразимо хороша!
О, верно под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих очах таится глубина;
Как ангел, ты тиха, чиста и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой
Твою не запятнает чистоту,
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту!
Жизнь вторая. Великая княгиня
И вот она стала невестой. Ее сердце покорил Великий князь Сергей Александрович, пятый сын Александра II, брат Российского императора Александра III.
Его мать тоже была принцессой Гессенской, и здесь, в Дармштадте, в нее, 14-летнюю Марию, влюбился наследник престола Александр Николаевич. Гессенская принцесса Мария стала императрицей Марией Александровной.
Более сорока лет спустя там же, в Дармштадте, происходит встреча ее сына с Гессенской принцессой Эллой. Оба понимают, что это судьба. В ноябре 1883 года — помолвка в Дармштадте (Элле 19 лет, Сергею — 26), 3 июня 1884 года — венчание в Петербурге, в домовой церкви Зимнего дворца.
Есть стойкое предание, что оба в юности дали обет девства и потому в браке по взаимному согласию избегали супружеской близости. Мне в это не верится. Во-первых, о таких обетах и таких взаимоотношениях не извещают окружающих. О том, что происходит между супругами, в норме никто не может и не должен знать. Во-вторых, протестантская этика никак не предполагает обетов девства, а Элла была глубоко верующей лютеранкой. В-третьих, Сергей, самый образованный из всей царствующей семьи в православном Предании, не мог не знать об опасности и исключительности подобных обетов в миру, в супружеской жизни. А письма этих супругов и воспоминания действительно близких к ним людей ярко свидетельствуют о глубоко нежных отношениях, о счастливом браке.
Статья в «Православной энциклопедии» кратко говорит: «Совместная жизнь супругов строилась на христианских началах». Воистину, это было так. Но именно этого — христианских начал! — не приемлет мир!
«Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой Твою не запятнает чистоту» — взывал поэт. Прямо и непосредственно ее чистоту, ее святую жизнь никто и не смел пятнать. Но клевета на этот брак, увы, пережила многие годы, и до сих пор можно ощутить ее тяжелый смрадный шлейф. Сергея Александровича многие ненавидели, не понимали, не принимали. Он был жестким антилибералом, и при этом — тонко чувствовавшим, ранимым человеком, плотно закрывавшим своё сокровенное от вражды внешнего мира. Эта броня видна почти на всех его фотографиях.
Но главное — он был глубоко верующим, деятельно православным человеком. Этого-то больше всего не могли понять и простить ему. Не могли понять и самой супружеской жизни «на подлинно христианских началах» («брак честен, ложе нескверно» — это ведь сказано не только о «девственном браке»!). И рождались, и распространялись гнусные слухи. Да, о нем, как бы и не о его жене — но бросающие тень на ее светлый образ…
Путь к Православию длиной в семь лет
От Эллы (для близких она оставалась Эллой) не требовался в связи с браком переход в Православие. Сергей, для которого православная вера была всем, глубоко желал разделить ее с любимой женой, но никогда не давил на нее этом отношении, даже не просил. А Элла стремилась понять и воспринять то, что было самым дорогим для ее мужа.
Она берет уроки русского языка и постепенно овладевает им (а все-таки немецкий акцент у нее сохранялся до конца жизни). Она посещает православное богослужение с мужем. В письме родным она описывает, как вышла из затруднения в церкви, где клали глубокие поклоны перед иконами — присела в глубоком реверансе.
Она просит достать ей книги о православной вере, читает их сама, просит мужа читать ей. Думает напряженно. Молится горячо.
Паломничество в Святую землю с мужем в 1888 году приблизило ее решение. Но оставались нравственные сомнения: ведь она твердо знала, что ее решение о переходе в православие причинит боль родным. Именно потому, что оно не вызвано внешними причинами, его сочтут изменой вере отцов…
Наконец она пишет о назревшем решении отцу:
«Я все время думала и читала, и молила Бога указать мне правильный путь, и пришла к заключению, что только в этой религии я могу найти всю настоящую и сильную веру в Бога, которую человек должен иметь, чтобы быть хорошим христианином. Это было бы грехом оставаться так, как я теперь — принадлежать к одной церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так, как и мой муж. Вы не можете себе представить, каким он был добрым: никогда не старался принудить меня никакими средствами, предоставляя все это совершенно одной моей совести. Он знает, какой это серьезный шаг, и что надо было быть совершенно уверенной, прежде чем решиться на него. Я бы это сделала даже и прежде, только мучило меня то, что этим я причиняю Вам боль…
…Как было бы просто — оставаться так, как теперь, но тогда как лицемерно, как фальшиво это было бы, и как я могу лгать всем — притворяясь, что я протестантка во всех внешних обрядах, когда моя душа принадлежит полностью религии Православной.
…Я так сильно желаю на Пасху причаститься Святых Тайн вместе с моим мужем. Возможно, что это покажется внезапным, но я думала об этом уже так долго, и теперь, наконец, я не могу откладывать этого. Моя совесть мне этого не позволяет».
Отец ответил дочери, что ее решение приносит ему боль и страдания и дать благословения он не может.
13 апреля 1891 года, в Лазареву субботу, великая княгиня была через таинство Миропомазания присоединена в Православной Церкви. Элла становится Великой княгиней Елисаветой Феодоровной. Отчество «Феодоровна» давали немецким принцессам в доме Романовых в честь Феодоровской иконы Божией Матери — покровительницы царского рода.
Брату она писала:
«Я чувствовала, как Сергей желал этого момента; и я знала много раз, что он страдал от этого. Он был настоящим ангелом доброты. Как часто он мог бы, коснувшись моего сердца, привести меня к перемене религии, чтобы сделать себя счастливым; и никогда, никогда он не жаловался… Пусть люди кричат обо мне, но только никогда не говори и слова против моего Сергея. Стань на его сторону перед ними и скажи им, что я обожаю его, а также и мою новую страну и что таким образом научилась любить и их религию…»
Первая дама Москвы
Именно в эти дни Сергея Александровича назначают московским генерал-губернатором. Елизавета Феодоровна пишет отцу:
«После 7 долгих лет счастливой нашей супружеской жизни … мы должны начать совершенно новую жизнь и оставить нашу уютную семейную жизнь в городе. Мы должны будем так много сделать для людей…»
Теперь ее призвание к деятельному милосердию востребовано. Благотворительность — ее общее дело с мужем.
В апреле 1892 г. в генерал-губернаторском доме на Тверской было открыто Елизаветинское общество попечения о детях. Действуют 220 комитетов общества, организовываются ясли и детские приюты.
В 1893 г. Елизавета Феодоровна принимает под свое покровительство ранее основанное Общество попечения о неимущих и нуждающихся детях, задачей которого было обучение профессии вне зависимости от социального происхождения и возраста.
Она — почетный председатель Дамского тюремного комитета, опекающего детей, чьи матери отбывали наказание. Для освобожденных из тюрем женщин организованы приют, а также швейные мастерские, чтобы они могли зарабатывать и обшивать себя и своих детей.
Позже, с началом Русско-японской войны, Великая княгиня Елизавета Феодоровна разворачивает работу по оказанию помощи армии: открывает склад пожертвований в помощь раненым и нуждающимся, организует бесплатное размещение больных и раненых, вернувшихся с войны. В Большом Кремлёвском дворце заготавливают бинты, шьют одежду, собирают посылки на фронт, формируют походные церкви.
4 февраля 1905 года на Сенатской площади Кремля Сергей Александрович был убит бомбой террориста Ивана Каляева. Своими руками собирала его жена разлетевшиеся части тела любимого мужа.
Закончилась вторая жизнь.
Жизнь третья. Великая Матушка
Позже она говорила своей сестре, что в тот момент думала только об одном: «Скорее, скорее, Сергей так не любил беспорядок и кровь».
Она подала прошение о помиловании для убийцы, посетила его в тюрьме, сказала, что прощает его.
8 марта она пишет: «Мое потрясение прошло с появлением небольшого белого креста на месте гибели Сержа. На следующий вечер я пошла и молилась там, и тогда уже смогла, закрыв глаза, видеть лишь этот чистый христианский символ. То было великое благословение. Теперь по вечерам, перед тем, как лечь спать, я говорю «спокойной ночи», молюсь и засыпаю с миром в сердце и в душе».
Твердая вера, что жизнь не кончается смертью, что Сергей в лучшем мире, позволяет ей теперь всецело посвятить себя одной цели — благотворительности, служению Богу и ближним.
Обитель Милосердия
Через четыре года после гибели мужа Елизавета Федоровна продала свое имущество и драгоценности, отдав в казну ту часть, которая принадлежала дому Романовых, а на вырученные деньги основала в Москве Марфо-Мариинскую обитель милосердия, сочетающую монашеский уклад жизни с деятельной помощью ближним. Прообраз этого она увидела в служении евангельских сестер, труженицы Марфы и молитвенницы Марии (Лк 10. 38-42). Цель — «трудом сестер обители милосердия и иными возможными способами помогать в духе чистого христианства больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби».
Учреждение совершенно особого рода: и не монастырь, и не обычная община сестер милосердия.
Сестрами могли стать православные вдовы и девушки в возрасте от 21 до 40 лет. Их подразделяли на крестовых (более опытных) и учениц. Крестовые сестры, жившие в Обители, приносили обеты целомудрия, нестяжания и послушания, но эти обеты были временными: на один год, на три, на шесть и только затем на всю жизнь, так что, хотя сестры и вели монашеский образ жизни, монахинями они не были. Сестры могли покинуть обитель и выйти замуж, но по желанию могли быть и пострижены в мантию, минуя иночество.
«У крестовых сестер белые апостольники монашеского покроя и серые шерстяные покрывала, на шее кипарисовый крест на белой ленте с изображением Нерукотворенного Спаса и Покрова Божией Матери; на обратной стороне изображение свв. жен Марфы и Марии и надпись: «Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем умом твоим и всею крепостию твоею; возлюбиши ближнего своего яко сам себе». Эскизы сестринских облачений разработала сама Елизавета Феодоровна. Она считала, что белый цвет уместнее для сестер в миру, чем черный.
9 апреля 1910 года в звание крестовых сестер были посвящены по разработанному для этого особому чину 17 первых сестер обители во главе с Елизаветой Федоровной. А на следующий день Великая княгиня была возведена в сан настоятельницы Марфо-Мариинской обители милосердия, и на нее был возложен настоятельский крест. Помимо сестринских обетов, она дала еще один: управлять Обителью до конца своих дней. По словам Великой княгини, этот день стал для нее началом новой жизни. Сам обряд она считала своим обручением со Христом и Его делом.
Все сестры после прохождения соответствующего обучения в обители были обязаны посещать бедных и оказывать им помощь. В обители бесплатно обучали на курсах медсестер, выдавали лекарства, проводили электролечение, делали массаж, инъекции, оперировали; работала библиотека; были созданы приют для сирот, воскресная школа, столовая для бедных, в которой готовилось свыше 300 обедов ежедневно.
В 1911 году в Обители действовали больница для бедных женщин и детей, дом для бедных чахоточных женщин, бесплатная амбулатория с выдачей лекарств, трудовой приют для девочек, воскресная школа для взрослых женщин, бесплатные библиотека, столовая и странноприимница. Все эти учреждения обслуживались сестрами.
Больница в Марфо-Мариинской обители считалась лучшей в Москве.
Елизавета Федоровна жила в обители, лично ухаживала за тяжелобольными пациентами и читала Псалтирь над умершими. Вместе с сестрами она совершала обходы в бедных кварталах Москвы.
И в обители, и в тех местах, где она появлялась, ее звали Матушкой. А потом и вовсе — Великой Матушкой.
Венец жизни
В Светлый вторник 7 мая 1918 года Елизавета Фёдоровна была арестована по личному распоряжению Дзержинского. На сборы дали тридцать минут.
С ней в изгнание поехали две сестры из обители — Варвара Яковлева и Екатерина Янышева. Взять личные вещи им не разрешили, дали лишь время на молитву в домовой церкви.
В дороге Матушка написала несколько писем сестрам обители и духовнику протоиерею Митрофану. Она просила: «Молитесь за меня, грешную, чтобы я была достойна вернуться к моим деткам и усовершенствовалась для вас, чтобы мы все думали, как приготовиться к вечной жизни».
Их направили в Пермь, затем перевезли в Екатеринбург, затем в Алапаевск. 20 мая Матушку с двумя сестрами разместили в алапаевской Напольной школе вместе с другими узниками царского рода — великим князем Сергеем Михайловичем (младшим сыном великого князя Михаила Николаевича, брата императора Александра II), его секретарем — Феодором Михайловичем Ремезом, тремя сыновьями великого князя Константина Константиновича — Иоанном, Константином и Игорем, и князем Владимиром Палеем (сыном великого князя Павла Александровича).
Конец был близок. Матушка-настоятельница готовилась к этому исходу, посвящая все время молитве.
Глубокой ночью 5 (18) июля 1918 года, в день обретения мощей святого преподобного Сергия Радонежского — в день тезоименитства ее мученически погибшего мужа, великую княгиню Елизавету Феодоровну вместе с верной келейницей Варварой Яковлевой и с семью членами императорского дома бросили в шахту старого рудника.
Устоялось предание о том, что они были сброшены в шахту еще живыми, что Великая Матушка и Варвара перевязывали апостольниками головы раненых князей, а окрестные жители слышали доносящуюся из шахты «Херувимскую».
Но материалы судебно-медицинского осмотра и вскрытия, проведенного в октябре 1918 года после взятия белыми Алапаевска и эксгумации тел, показали, что всем восьми алапаевским мученикам сначала были нанесены смертельные удары, а уже потом тела сбросили в шахту. Гранаты, которыми убийцы забросали шахту, не взорвались. Великая Матушка падала в шахту уже мертвой…
А Херувимская?
Хотя обстоятельства времени и места и здравый смысл показывают, что никаких свидетелей возле шахты в это время быть не могло, хотя экспертиза утверждает, что в шахту падали уже убитые, — в Херувимскую я верю. Потому что никто не отменял Ангельского пения — а доступно оно не всякому слуху, но зато и не только в зоне обычной слышимости.
Думаю, звучит она и сейчас…
Варя
О преподобномученице Великой княгине Елизавете уже написаны многие книги — и еще больше их должно быть написано в будущем.
А та, которая разделила с ней кончину и прославление, погребена вместе с ней в храме Марии Магдалины на Елеонской горе; та, которая изображена с нею вместе на иконе?
Увы, о ней известно так мало! — и пока совсем немного ведется поисков.
Долгое время даже внешний облик ее восстанавливали по чужой фотографии — портрету пожилой монахини с суровым лицом, в черном облачении, с размашистой подписью на поле: «Варвара. 1913».
Но Варвара Яковлева, келейница Матушки, разделившая с ней жизнь и кончину, была довольно молода. Вспомним, что в Обитель не принимались женщины старше 40 лет. В списке 64 сестер милосердия Марфо-Мариинской обители по состоянию на 1911 г. указан возраст Варвары Яковлевой — 31 год. И даже в 1918 году ей было меньше 40 лет.
Она не была монахиней, и даже инокиней не была, хотя мы до сих пор поминаем «преподобномучениц Великую княгиню Елисавету и инокиню Варвару». Она была крестовой сестрой! И носила форму крестовых сестер обители — светлую, как задумано было Матушкой.
Она была маленького роста, по воспоминаниям современников. Немолодая монахиня на фото с подписью — явно не миниатюрного роста.
Но теперь мы знаем подлинную фотографию крестовой сестры Варвары Яковлевой — на групповом фото с ранеными воинами. К сожалению, пока эта фотография — единственная.
21 июня 1918 года режим содержания членов императорского дома в Алапаевске резко ужесточился. Для всех ссыльных членов Дома Романовых был введен тюремный режим: запрещались прогулки по городу, переписка, были отобраны деньги. Сестер Обители милосердия Варвару Яковлеву и Екатерину Янышеву буквально выставили на улицу, запретив общение с узниками.
Пять дней спустя сестры явились в здание Уральского облсовета в Екатеринбурге с требованием, чтобы их вернули к матушке-настоятельнице, пусть даже для этого придется быть арестованными.
Большевики уступили Варваре Яковлевой, взяв с нее расписку. Вот ее подлинный текст:
«Желая разделить с арестованной ея участь, ввиду ея немолодого возраста и устава Обители, не позволяющего оставлять Настоятельницу одну, я заявляю, что согласна на заключение под стражу, на равных с остальными заключенными условиях, с полным подчинением режиму, установленному Областным Советом, причем даю обязательство против примененной меры не протестовать и не возбуждать ходатайства о своем освобождении впредь до окончания заключения под стражу остальных. Ввиду того, что заключение меня будет вызвано моим желанием, я обязуюсь довольствоваться из своих личных средств».
Так крестовая сестра Варвара, келейница Великой матушки Елизаветы, разделила с ней страдания последних недель жизни и мученическую кончину.
В следственном деле о ее останках записано, что пальцы ее руки были «положены на благословение». У единственной из всех алапаевских мучеников.
Святые преподобномученицы Елисавета и инокиня Варвара, молите Бога о нас!
Комментировать