Друг или враг Христов – Толстой?

Источник

Вопрос имеет в виду яснополянского графа, так много нашумевшего при жизни и даже по смерти...

Я всегда следил за каждым, появлявшимся в свет, его сочинением. Нередко и откликался на его новые взгляды, на его своеобразное учение. Написал несколько статей, между прочим, и по поводу годовщины, исполнившейся по смерти графа. Эти статьи вызвали в почитателях Толстого взрыв негодования самой откровенной злобы к автору. Каких только писем я не получил от толстофилов? Оставляя в стороне обычный неумный вздор этих моих корреспондентов, я невольно обратил свое внимание на один тезис, всеми ими проповедуемый и отстаиваемый с редкою энергией, с удивительной настойчивостью. Игнорировать этот тезис не желал бы, тем более, что гг. корреспонденты требуют, буквально – требуют, чтоб я или согласился с ними, при том, во-всеуслышание, гласно..., или доказал бы их неправоту, пользуясь исключительно лишь собственными произведениями Толстого и не прибегая к чьим бы то ни было исследованиям о нем, хотя бы и самым авторитетным.

Охотно исполняю их требование, как готов откликнуться и на всякое другое подобное же..., если б вздумали с ним обратиться ко мне мои достопочтенные читатели.

Тезис почитателей Толстого, вызвавший появление настоящих строк, может быть кратко выражен так:

Граф Л. Толстой – друг Христа, истинный христианин, а не антихрист какой-либо, не враг Господа нашего... и, следовательно, ни-мало не заслуживал отлучения от православной христианской Церкви, какое ему пришлось испытать и какое произвело неизреченный, мол, соблазн во всех русских, да и не в них только одних... Его следовало и похоронить-де по-христиански...

Спрашивается: состоятелен ли этот тезис, или нет?

Отвечаю, ни мало не колеблясь: совершенно не-состоятелен, всецело ошибочен... Такой свой ответ подкреплю ссылкой на сочинения самого графа и только на них...

Всякое общество, какого бы рода оно ни было, может существовать только при том условии, если члены, его составляющие, будут выполнять его устав, останутся верными тем принципам, какие дают обществу смысл, определяют отличительный его характер... Иначе общество распадется. Если каждый станет поступать по своему личному усмотрению и произволу, не считаясь с устоями общества, с его основами, то получится совершенная анархия, – о каком-либо порядке думать не придется, – о какой-либо цельной организации, о какой-либо согласной деятельности отдельных членов и пр. говорить будет безусловно нельзя. Всякий член, попирающий и отвергающий уставы общества, уже чрез то самое заявляет делом, поведением своим, что более не состоит частью данной организации, вышел из нее... И если прочие члены, остающиеся верными принципам общества, гласно скажут, что он – более не принадлежит к последнему, то они ничего нового, ничего особенного в сущности не выразят, а лишь только констатируют то, что уже произошло и, при том, исключительно по доброй воле данного лица.

Православная Христова «Церковь есть от Бога установленное общество человеков, соединенных Православною верою, законом Божиим, священноначалием и Таинствами» (см. «Пространный Христианский Катехизис Православной Кафолической Церкви»…, «одобренный Святейшим Правительствующим Синодом»...; начало главы «о девятом члене» символа веры).

Все, кто – верен ее уставам, – и являются членами Церкви. Все, кто этих уставов не признает, уже сами eo ipso считают себя не принадлежащими к телу Церкви, к этому, «обществу», – как люди самочинные, с учением церковным не считающиеся. В выдающихся случаях Церковь и констатирует это обстоятельство, в других терпеливо и милостиво снисходя к заблуждающимся и ожидая их покаяния, обращения... Именно – когда это упорное заблуждение является безнадежным и – мало того – слишком опасным для других лиц, еще остающихся членами Церкви и соблазняющихся бесчинием отступников, – в этих случаях, разумеется, Церковь и не может поступить иначе, как немедленно же оповестить о заблуждающемся всех ее верных челнов, – не может..., так как в противном случае она не стояла бы на высоте своего положения, не думала бы о своей пользе...

Во что же Церковь верует и во что, следовательно, должен веровать и каждый ее член, не желающий с нею порывать?

Ответ дан в «символе веры», известном под именем «никео-цареградского».

В частности, 1) каждый из них должен веровать в Бога – «единого» по существу и Троичного в Лицах, – 2) в Бога – «Творца» мира вообще и человека в частности, – 3) в «Сына Божия» – 2-е Лицо Пресвятой Троицы, «воплотившегося», «страдавшего» за грешное человечество, вкусившего крестную смерть, «воскресшего», вознесшегося «на небеса», «седящего» там «одесную Отца» и имеющего придти на землю для «суда» над «живыми» и «мертвыми», – 4) в «Духа Святого» – 3-е Лицо Пресвятой Троицы – «глоголавшего» чрез пророков»..., – 5) во «Святую Церковь» и ее учение, – 6) во святые таинства, – 7) в «воскресение мертвых» и в «жизнь» вечную.

Теперь и посмотрим: как и во что веровал Л. Толстой? Веровал ли он в то, во что веровать требуется от всякого члена Христовой Церкви, или нет?

Не веровал.

В своем «Письме к ΝΝ» (Geneve, 1890; 2-е издан. M. Elpidine) яснополянский граф горделиво и откровенно заявляет, что «Никейский собор наделал столько зла»... (стр. 4), разумеется, своим символом веры... Отсюда уже заранее ясно, как Толстой отнесется к вышенамеченным главным пунктам этого символа. Ясно, что отношение его может быть только одно: отрицательное, хулительное... «Признанные всеми основы» христианской «религии, установленные никейским символом», – цинично говорит этот прославленный хулитель, – «так нелепы и безнравственны, доведены до такого противоречия здравому человеческому чувству и разуму, что люди не могут» будто бы «верить в них». «Люди», мол, «устами могут повторять известные слова, но не могут верить в то, что не имеет» – де «смысла»... (чит. Толстого: « Что такое религия и в чем ее сущность?» Изд. «Свободного Слова», № 75. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England, 1902. Стран. 19 – 20). He видно ли отсюда уже, каким членом Церкви является яснополянский мудрец, с такою «сыновнею» (!!) любовью и м такою «почтительностью» (!) и «кротостью» (!) относящийся к «никейскому символу»?.. Да, – это всем достаточно видно, кроме разве слепых его – графа – почитателей, которые, не имея понятия ни о действительном графском учении, ни тем более об учении Церкви, с развязностью утверждают, что Толстой – истинный-де христианин и «отлучения» от Церкви не заслуживал. И мы-де такие же христиане, – с откровенностью заявляют они..., с сем их и поздравляем, не мешая в то же время им быть и такими же, как Толстой, филологами, рассуждающими «об употреблении ut в условных» (?!) «предложениях» (Толстого: Крейцерова соната м Послесловием». По исправленной рукописи изд. М. К. Элпидина; Geneve, 1890; стр. 19) и изучающими христианскую догматику при помощи руководств по «литургикам и гомилетикам» (см. графскую «Критику Догматического Богословия»), представляющимся графу чем-то в роде «жупелов»... «Вера, которую исповедует наша иерархия», говорит Толстой, «есть не только ложь, но и безнравственный обман. В православном вероучении» будто бы имеются, по графскому заявлению, «самые непонятные, кощунственные и безнравственные положения, не только не допускаемые разумом, но совершенно непостижимые и противные нравственности» (Толстого: «Изложение Евангелия с примечаниями»... Издан. «Свободного Слова», № 61. А. Tchertkoff; Christchurch, Hants, England. 1901. Стр. 105). Хорош, однако, христианин! Впрочем, все его эти и другия заявления обычно остаются лишь простою клеветою, как ничем не подтверждаемые и не доказываемые, так как едва ли для кого окажется достаточным одних голых графских ругательств и едва ли кто не потребует в данном случае чего-либо более убедительного? А этого-то последнего Толстой и не собирается давать... ни здесь, ни после.

После этой общей характеристики взглядов Толстого на веру Церкви, на ее значимость и ценность... в его – графских – глазах перейдем к частностям.

1). По вопросу о Боге Толстой всецело расходится с христианским мировоззрением.

Троичности «Лиц» в Боге он уже по тому не может признать, что считает Бога Существом безличным: «я даже знаю» (откуда?) «наверное», – говорит граф, – «что Он» – Бог – «не личен» (Толстого: «Мысли о Боге». Изд. «Своб. Слова»: № 40. А. Tchertkoff. Purleigh, Maldon, Essex, England. 1900; стр. 13). Эту мысль граф ясно и прикровенно, прямо и косвенно проводит во многих местах своих печальных произведений «религиозно-философских» (называемых так обычно лишь по одному, впрочем, недоразумению) (сравн., напр., ibid., стр. 27. Чит. Толстого: «Понятие о Боге нескольких лиц, одинаково понимающих учение Христа»; Geneve, – М. Elpidine... 1889. Чит. также цитов. выше «Излож. Ев.», стр. 1 и мног. друг.). Пантеистическое мировоззрение Толстого вообще общеизвестно и никем не отрицается, да и не может, конечно, отрицаться, – но цена ему (в глазах теистов) – меньше ломаного гроша...

Естественно, посему, что Толстой не только сам не признает «Троичности»..., но, судя о других по себе, уверен, что не признают ее будто бы и прочие. Так, в своем «Обращении к духовенству» (изд. «Своб. Слова», № 81. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England. 1903) Толстой утверждает: «вы верите, что надо говорить, что вы верите в это», т. е., что «Бог есть Троица», «но не верите, что было то, что вы говорите. Не верите вы, потому что утверждение, что Бог один и три..., не имеет для вас никакого смысла. Можно, мол, «произносить слова, не имеющие смысла, но нельзя верить в то, что не имеет смысла»... «Нельзя верить в то, что Бог в одно и тоже время – и один, и три»... (стр. 40). К этим положением граф возвращается нераз (ib., стр. 43...). Догмат о «Троичности» Лиц Божества его в высшей степени смущает. Учение Церкви об этом, по его словам, «не может вместиться в здоровую голову» (чит. Толстого «Соединение и перевод четырёх Евангелий»; изд. М. К. Элпидина; т. I; Geneve, 1892; стр. 6 – 7). «Бог 1 и 3..., чего я», говорит Толстой, «не могу принять, пока я не сошел с ума» («Полное Собрание сочинений графа Толстого, вышедших за границей». Изд. Е. В. Герцика: СПБ. 1906 г.; т. I. «Исповедь». «Вступление к критике догматического богословия и исследованию христианского учения»; стр. 29 – 30). «В голове, в которую вбит клин Троицы»..., – говорит граф, – «не может уже удержаться никакое разумное.... жизнепонимание» («Обращ. к духов.», стр. 32; ср. стр. 36). «Что может быть бессмысленнее того», – спрашивает Толстой, – «что Бог один и три, и не три бога, как Брама, Вишну и Шива, а один и вместе с тем три» («Что такое религ.»..., стр. 19.)? Это-де «не представляет никакого смысла»... (стр. 20)...

Взгляд Толстого на данный пункт христианского учения, таким образом, вполне ясен, и сомнений на его счет здесь не остается решительно никаких. Не способный возвыситься до христианского учения, – безусловно отождествивший непонятую им, притом, «Догматику» митроп. Макария с христианскою догматикою самою по себе, – искавший выяснения догматических вопросов в «Литургиках» и «Гомилетиках» и чуть ли не в латинской Грамматике... и потому естественно сбившийся с толку граф имел еще дерзость, – как мы видели выше, – приписывать другим, напр., «духовенству», то, в чем последнее безусловно не повинно нисколько, и что составляло собственность только больной графской головы и других, ей подобных! Этим граф грешил вообще не мало. Не отстают от него и его неразумные последователи... Но, впрочем, наша речь здесь не о том. Наша задача имеет в виду лишь констатировать действительные взгляды Толстого по существеннейшим христианским вопросам, чтоб затем мы могли документально ответить на вопрос, поставленный в надписании нашей статьи...1

2). Библейское учение о Боге, как «Творце» мира и человека, Толстой, в свою очередь, отвергает, как не вяжущееся с его нелепым пантеистическим миропониманием.

И здесь, как и в других случаях, он не ограничивается обычно одним отрицанием откровенной точки зрения, но еще пытается глумиться над иначе мыслящими и приписывает им свои собственные выдумки, ими ни мало не разделяемые...

По адресу духовенства (см. Толстого «Обращ. к духов,») граф, – после глумлений над «священной историей», над ее будто бы «ставшими в противоречие с знанием и пониманием людей безнравственными» (?!) «рассказами», над «архаическими» (?) «положениями никейского символа»... (стр. 45), – заявляет с обычной для него категоричностью: «ни один» – де «свежий... образованный человек, не воспитанный в детстве в вашей вере, не только не поверит вам, но или засмеется, или примет вас за душевно-больного» (вот даже до чего зарапортовался яснополянский циник – ругатель!), «услышав ваши рассказы о начале мира»... (стр. 46)... Не наоборот ли, граф? Не Вас ли всякий здраво судящий человек скорее всего примет за сумасшедшего, услышав, как Вы, не желая потрудиться понять откровенное учение о миротворении, произносите над ним столь дикий и воистину безумный приговор? Не Вас ли, голословно утверждающего, что будто бы «отец или учитель» ребенка, обращающегося к старшим с вопросами, – всякий раз, вопреки своем внутреннему убеждению («в глубине души признает не истинным»), «говорит..., что Бог сотворил мир в шесть дней»... (Толстого «Христианское учение»; изд. Вл. Черткова, № 10. Purleigh, Essex, England. 1898. Стр. 68)? И кто Вас так тщательно познакомил с убеждениями других, измеряемыми Вами только на Ваш собственный фальшивый аршин? Раз Ваш извращенный ум не может вместить библейского учения о «сотворении из ничего мира 6000» (??) «лет тому назад» (и еще веры в «Троицу», о Которой Т. миллион раз говорит кстати и не кстати, – так Она его беспокоит!)..., Вы уже и спешите со своим обычным и всем надоевшим заявлением, что этого не может вместить будто бы и никакой другой ум, – иначе-де для «человека требования разума» будут «уже не обязательны», «и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине»... (Толстого «Обращ. к духов.», стр. 31–32). Но почему именно «не может вместить» библейского учения ничей ум…, – на этот вопрос (и на подобные ему) граф обычно молчит или... пробует отделываться ругательствами, к каким он так привык и какия, конечно, никого убедить не могут. Приемы графа всюду одинаковы... «Не говоря уже о всех нелепостях ветхого завета в роде сотворения света прежде солнца, сотворения мира 6000 лет тому назад»... (Толстого «Что такое религия»..., 18 – 19), – заявляет, напр., он, ни мало не считаясь с давно уже разъясненною (хотя бы еще митроп. Филаретом и мн. друг.) возможностью «сотворения света прежде солнца»..., – затвердивши – механически неправильно списанную им цифру «6000» и пр., – ни мало не пытаясь доказать наличности «нелепостей» и предполагая, вероятно, что все поверят ему на слово (ну, как же иначе?)...

И так, что Бог – «личен», что Он – «Троичен в Лицах», что Он – «Творец» мира..., – все это не умещается в «разумной» голове яснополянского графа. Последний, впрочем, не признает и самого существования невидимого мира (не имея возможности, даже и при его беспримерной развязности, отрицать «видимый»)...

Толстой возмущается проповедью «масс» – «веры в чертей»... («Обращ. к духов.», стр. 34), в «дьявола» (стр. 30)... «Дьяволы и ангелы», – говорит он, – это – «чего я не могу принять, пока я не сошел с ума» (цит. т. I «Полн. Собр. соч. Т.», изд. Герцика, стр. 29–30)... Раз нет ни ангелов, ни дьявола, – не может быть, посему, ни «пения» первых «с неба», ни каких-либо «разговоров» с последним («Обращ. к дух.», стр. 30), – не может быть, разумеется, и какого-либо творения ни одних, ни другого. Иного рода свидетельства слова Божия, ясные и непререкаемые, бесконечно многочисленные, не укладываются в голове графа, «пока» – де он еще «не сошел с ума»... Не замечает он здесь лишь одного, – что уже давно, видимо, он успел «сойти с ума», вследствие чего и стал дарить обществу свои бессмысленные религиозно-философские бредни – одни за другими, выдавая их хвастливо за истину, за открытия... А тѣ, кто ума еще не потеряли и кто, посему, еще могут понимать то, что читают, обычно держатся других взглядов на вещи при чтении Библии...

3). Относительно Иисуса Христа Толстой, со свойственною ему циничною развязностью, утверждает, что Господь вовсе не «2-е Лицо», что Он не «творил мира» и не «сходил на землю» и пр. (Толстого «Христ. уч.», стр. 68). В виду вышеотмеченных особенностей графского мировоззрения, отрицающего «личного» и «Троичного» Бога, конечно, все это и понятно, но как далеко от христианского учения и, следовательно, от истины, – уже – другой, разумеется, вопрос...

Господь наш, по Толстому, не Бог, а простой человек (ibid., стр. 77) (ср. «Излож. Евангелия», стр. 119 и др.), хотя-де «от мысли» о божественной Его природе и доселе еще «не могут отделаться миллиарды людей умных и глупых, учёных и безграмотных»... (ibid., стр. 119).

А так как воплощение Сына Божия и вся земная жизнь Богочеловека представляли собою сплошное доказательство противоположной графским утверждениям истины, по крайней мере, для людей, еще не потерявших способности разбираться в видимом и слышимом..., то русский антихрист из Ясной Поляны, чтобы отстоять свою, противоречившую действительным фактам, точку зрения, разделывается с этими фактами без церемонии, при помощи своих антинаучных приемов, без рассуждений все отрицающих, что хоть сколько-нибудь не отвечает сектантскому толстовству.

Отсюда рождение Иисуса Христа в представлении графа вовсе не было «совершенно святым и чуждым греха» (см. «Катихиз.» – о «3-м члене»), а явилось самым обыкновенным лишь: человек, считающий для себя «обязательными требования разума», не можете-де думать иначе (Толстого «Обращ. к духов.», стр. 31, 32..., 43). Посему и молиться «Богородице», как высшему какому-то будто бы существу, странно: это-де дело такого же «страшного обмана», как и молитва «Богу, Христу, Будде, Магомету»... (Толст. «Христ. уч.», стр. 77)... Этот христианин, об «отлучении» коего от православной Церкви, как будто бы самом несправедливом, столь плачутся толстовцы, – поставил, – как видите, – на одну линию c Иисусом Христом и Будду, и Магомета! Хорош христианин, – нечего сказать!.. Но еще хуже, пожалуй (если только можно придумать что-нибудь худшее толстовских бредней), сами пресловутые плакальщики! Отчего бы им кстати не поплакать и по поводу отвержения Богом Люцифера?..2 Верный себе хулитель и ругатель и здесь не может отказать себе в удовольствии поглумиться: «что может быть бессмысленнее того, что Богородица – и мать, и дева»... (Толст. «Что такое религия»..., стр. 19)..., спрашивает Толстой, не желая считаться с разъяснениями со стороны христианской Догматики...

Раз рождество Спасителя, по Толстому, явление – самое обыкновенное, – понятно, отсюда, что граф с усмешкой (за неимением других доказательств) относится и ко всем чудесным, сопровождавшим этот беспримерный в истории мира факт, обстоятельствам: «хождение заезды, пение с неба»... им отвергаются без всяких разговоров, при чем прославленный лжец на христианство – граф этот не прочь сочинить, что будто бы Церковь принижает христианское «нравственное учение», «нагорную проповедь»... пред «согласованием Евангелия с историей ветхого завета» и т. д. (Толстого «Обращ. к духов.», стр. 30)... Толстой упрекает здесь Церковь в распространении будто бы «сказок» (стр. 30 – 31), но не замечает, что о сказках говорить можно лишь в приложении к его речам – ни мало не обоснованном плоде его барской фантазии, фантазии праздного человека, – а не к повествованиям св. Евангелий, не к учению Церкви православной, на св. Евангелиях покоящемуся и во всех своих частностях разумно-аргументированному...

Все, что повествуется в Евангелии святом об «Иоанне Крестителе», его «зачатии, рождении»..., аттестуется Толстым – как «легенды» (Толст. «Излож. Еванг.», стр. 212 – 213). Тем более граф не может примириться с евангельским рассказом о крещении Господнем,– что «отверзлись небеса», что был слышен «глас с небес глаголющий»... (Матф. Ill:16–17)... «Что может быть бессмысленнее того», – спрашивает он, – «что небо открылось и оттуда послышался голос» (Толст. «Что такое религ.», стр. 19)? «Нельзя верить», говорит он же, «что разверзлись небеса, которых для нас уже нет» (Т. «Обращ. к духов.», стр. 40–41)... Все, что не вмещается в голову недалекого российского «мудреца-философа», то и является-де «бессмысленным»... Что проповедуется новейшими, обычно слишком скоропреходящими, теориями, то-де лишь одно и истинно! «Для нас», – видите ли, – небес «уже нет»... Еще бы! Но, во всяком случае, преисподняя-то, ад-то с Веельзевулом еще остались и для Толстого!

Дальнейшие события в жизни Спасителя нашего, в роде искушения Его от дьявола в пустыне (Мф. 4:1:11), Толстым понимаются в обычном для него смысле: «разговор с дьяволом» – «сказка» (Т. «Обращ. к дух.», стр. 30). «Писатель», т. е., евангелист, здесь «заставляет говорить Христа с самим собою», – поучает граф, – «и он называет один голос – голосом Иисуса Христа, а другой-то дьяволом, т. е., обманщиком, то искусителем»... «Слова, приписываемые искусителю», – по Толстому, – «выражают только голос плоти» – не больше. «Все искушения суть» – де «самые обычная выражения внутренней борьбы, повторяющейся в душе каждого человека» – и только... (Толст. «Излож. Еванг.», стр. 125–130)... Почему так, – а не иначе..., – почему ясное повествование евангельское об этом, событии в жизни Спасителя должно быть понимаемо в толстовском смысле, в противоестественном..., – остается загадкой. Ясно лишь одно то, что, став на такую «произвольную» точку зрения, можно легко перетолковать всю историю так, как хочется кому угодно (пресловутый Шишко у всех еще «пред глазами»...), – можно даже и графа Толстого, пожалуй, превратить в «христианина» и чуть ли не в «последнего», после которого христиан уже и не осталось на свете (см. мою статью: «Последний христианин»; «Церковн. Вестн., 1911 г., №№ 5–6)... Все можно доказать, кроме... одной «правды», но «эти» господа разве ею интересуются?..

Уже заранее можно ждать, что Толстой станет отрицательно относиться к многочисленным чудесам Христовым и, пользуясь своим методом безусловного произвола в деле истолкования яснейших евангельских повествований, переделает по своему даже то, искажение чего, казалось бы, безусловно невозможно... Все это и видим..., к сожалению, хотя и не к удивлению...

Толстой уверяет, что и «духовенство» «не верит» в чудеса» (ср. Т. «Обращ. к дух.», стр. 43...)… «Человек», по словам графа, якобы «не будет в состоянии» даже и «познать учение Христа, если не освободится от веры в чудесное, в сверхъестественное», – если не станет «признавать за ложь все то, что неестественно», что «противоречит разуму», что отсюда является лишь «людским обманом», каковы-де все чудеса, о коих речь – «в библии, в евангелиях, в буддийских, могометанских, таосийских и других книгах»... (Толст. «Хр. уч.», стр. 78–79). Все – в одну массу: и евангельские чудеса, и «буддийские» сказки и т. п. Только интересно было бы знать, о каких буддийских чудесах граф говорит? Вероятно, сведения Толстого о буддизме, могометанстве, таосизме... слишком «завидны»!..»

Чудеса Христовы граф называет «сказкой» – и конец! «Сказка»: «превращение воды в вино», – «сказки»: «хождения по воде», «исцеления», «воскрешения людей» и пр. (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 30–31)..., – все вообще чудесные явления Господни (стр. 31)..., как нечто непримиримое с «требованиями разума» (ibid., стр. 31–32), т. е., графского, а не человеческого вообще... Напр., Господь исцелил «женщину, восемнадцать лет имевшую духа немощи» («она была скорчена и не могла выпрямиться»)... (Лук. XIII:11–17). Факт исцеления был налицо и произошел быстро, мгновенно. Господь «возложил руки, – и» женщина «тотчас выпрямилась»... (ст. 13). «Начальник синагоги» выразил «негодование» на то, «что Иисус исцелил» – έδεράπεοσεν (стр. 14)... А Толстой поясняет: «Иисус стал лечить ее» (Т. «Изложен. Евангелия, стр. 7). Аористную форму глогола переводить так, как это сделал граф, не станет, конечно, и гимназист, хоть сколько-нибудь изучавший греческий язык (к сожалению, последний и в гимназиях подвергнут гонениям!). Не говорим уже о том, что графский перевод стоит в противоречии со всем ходом речи евангельской... Но что графу до противоречий? Если станем «настоящее время» переводить «будущим» и наоборот, – «совершенный вид» несовершенным и т. д., смотря по нашему личному желанию, тогда, г. граф, между оригиналом и переводом не останется уже решительно ничего общего, никаких точек соприкосновения...

Для спасения человеческого рода Господь пострадал от нечестивых иудеев и вкусил крестную смерть.

Толстой никак не может уяснить себе ни прародительского грехопадения, ни его значения, усвояемого ему в христианстве, ни искупительного смысла Христовых страданий и смерти крестной... Все учение христианское представляется графу и странным, и бессмысленным, и даже «безнравственным»...

«Что может быть безнравственнее того ужасного учения, по которому Бог, злой и мстительный, наказывает всех людей за грех Адама и для спасения их посылает своего сына на землю, зная вперед, что люди убьют его»... (Толст. «Что такое религия»..., стр. 19)? Не привыкший отступать даже и пред богохульством и обычно с лёгким сердцем издевающийся над всем, что выше его понимания, Толстой, как видите, верен себе и здесь: и «ужасное учение», и сверх-безнравственное, ад «злой, мстительный Бог», и пр… Его не смущали, по-видимому, такие обычные явления, как наследственная – бесспорная передача от предков даже к отдаленным потомкам различного рода болезненных предрасположений, даже самых ужасных, заставляющая страдать невинных детей, внуков... за грехи отцов, дедов и т. д. Он не взял на себя труда хотя бы немного вдуматься в раскрытие христианскою Церковью догмата об искуплении, – подробностей и частностей его... Для него – графа – оказалось достаточно лишь одного: раз он не понял, хотя и не употребил необходимых для разъяснения дела средств, – и все прочь, все в сторону, как негодное, безнравственное... Не таковы ли, напротив, в данном случае его собственные приемы?.. «Ни – один свежий, взрослый образованный человек», – видите ли, – «не только не поверит вам» (т. е. духовенству), «но или засмеется, или примет вас за душевнобольного, услышав ваши рассказы» о «грехе Адама и искуплении от него людей смертью сына Бога» (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 46)... Так обычно аргументирует граф: всюду у него лишь «душевнобольные», всюду у него лишь вещи, достойные одного «смѣха»..., где только не хватает его понимания или даже маленького хотя бы желания понять то, о чем он пишет... Кто верит в учение о «грехопадении Адама»..., «для такого человека требования разума уже не обязательны» (стр. 31), как и для того, кто верит в «искупление рода человеческого кровью Христа» (стр. 32), «в искупительную для людей жертву его смерти» (стр. 31)... Почему, однако..., – это мог бы сказать только граф Толстой, которому с бесконечно большим правом можно было бы ответить, что совсем «не обязательны требования разума» для тех, кто сколько-нибудь может убеждаться бестолковыми графскими речами..., – для тех именно, а не для кого-либо иного. «Искупление греха Адамова» «кровью» Христовою Толстой ставит на одну линию с такими бреднями, как та, что «Будда улетел на небо», что «Магомет летал на седьмое небо» и т. д. (Т. «Христ. уч.», стр. 68... Ср. «Обращ. к духов.», стр. 36 и др.)... Почему..., – однако, – это никому неизвестно. Не знает этого, конечно, и сам Толстой.

Несомненно считая Господа нашего за своего личного врага (иначе не понять толстовского отношения к Спасителю), граф не может спокойно и сколько-нибудь приличным не христианину уж, а хотя бы культурному вообще человеку, языком говорить об Его – Иисуса Христа – страданиях и крестной смерти... «Бог... наказал за» Адамов грех «всех людей, а потом послал своего сына... на землю с тем, чтобы его там повесили! Это самое повешение и служит для людей средством избавления от их наказания за» тот «грех»... (Толстого: «Неужели это так надо?» Изд. «Своб. Слова», № 45. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England. 1901. Стр. 25). И язык, и догматствование – одно другого стоит! «Повесили», «повешение»... – и только! Господь и явился «на землю» «с тем, чтоб Его повесили» – и конец! Коротко и просто..., но бесконечно глупо. Или еще перл толстовского «художественного» языка, толстовского «глубокого» богословия: «1800 лет тому назад явился какой-то нищий и что-то наговорил. Его высекли и повесили»…(Толст. Изложение Еванг.», стр. 119). «Какой-то нищий»..., – «что-то наговорил», – «высекли», «повесили»!.. Невозможно и догадаться, что речь идет не о другом ком-либо, а о Самом безценном для нас Господе нашем Иисусе Христе!.. Ведь и злейший и богохульнейший язык, кажется, не мог бы сказать ничего более циничного, более дьявольского! Про какого-нибудь Будду, про какого-либо Магомета... и сам яснополянский хульник никогда так гнусно не выражался... До чего же он опустился? До какой сатанинской злобы дошел?.. Беспримерные страдания Господни, Его крестная смерть – все это бесконечно трогало даже язычников, привело в содрогание даже природу, даже ее..., – а этот «христианин» яко бы Толстой какой-то, какой-то безбожник, какой-то, по собственному его сознанию, развратник и циник... только глумится, глумится хуже Юлиана Отступника, старается найти в своем «художественном» – извощичьем лексиконе самые отборно-бранные слова: «нищий», да еще «какой-то», «что-то» (ведь это известно как будто бы всему миру!) «наговорил» (как первый встречный уличный оратор!), «высекли»... (Толстого высечь, действительно, стоило бы!), «повесили»!.. Как еще не отсохла нечестивая толстовская рука, когда решилась вывести на бумаге подобные беспримерно-богохульные ругательства?! Воистину долготерпелив Господь!

Иисус Христос умер на кресте... С этим все, по Толстому, и окончилось. Ничего дальше и не было. Точка – и конец всему (см. Толст. «Излож. Еванг.», стр. 103. – Толст. «Жизнь и учение Иисуса». Изд. 2-е «.Свод. Слова», № 34. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England. 1903. Стр. 27). Толстой, судя о других людях по себе, убежден, что и представители христианской Церкви «не верят в воскресение Христово» (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 43), последовавшее в 3-й день после крестной смерти Спасителя. Это «воскресение» граф называет излюбленным им словом: «сказка» (стр. 30). Ему так хочется, чтоб действительное и документально засвидетельствованное событие все считали сказкой, что ради достижения цели не церемонится и с очевидцами воскресшего Господа. «Другие говорили», – читаем у него, – «что они видели самого умершего учителя» (т. е., воскресшим). «Они выдумывали то, чего никогда не было, и лгали»… (Толстого «Восстановление ада» – «легенда»?; Спб. 1905 г. «Серия сочинений, бывших под запретом в России»; № 2. Стр. 7). Вы говорите, что видели то-то и то-то, – а граф Толстой, которому это неприятно, голословно заявляет вам, что «выдумываете», что «лжете»... – и конец опровержениям! He-дурны приемы! В другой раз Толстой говорил: «явление Фоме и десяти человекам и потом пятистам никак не могло убедить в этом других, тех, которые не видели этого воскресения». «Ученики только рассказывали про воскресение», – продолжает граф, – «а рассказывать можно все»... (Толст,. «Изложение Евангел., стр. 207)... На каком основании подозревается правдивость учеников Христовых, неизвестно. Неизвестно, почему им приписывается способность «рассказывать все», что вздумалось бы, т. е., даже и ложь. Кажется, они ничем не заслужили такого низкого о себе мнения. Окружавшие, напротив, знали об их добросовестности и правдивости и потому верили их рассказам, – убеждались, – тем более, что рассказывали не один, не два – три человека, а целая масса лиц, которые, как бы на них ни смотреть, не могли же все лгать... А чего стоит язык графа: «Фоме» (почему бы не прибавить: «Апостолу»?) «и десяти человекам» («человекам – и только!..)..., – «выдумывали», «лгали»…? Итак, «воскресение» Христово – это нечто такое, по графу, «чего понять нельзя». И Толстой не жалеет слов своего «художественного» (!) лексикона, чтоб, за неимением других доказательств, хотя бы этим оружием отстоять свою фальшивую точку зрения: «чудо воскресения», по графу, «прямо противно учению Христа», Который-де «прямо отрицал воскресение»... (Т. «Излож. Еванг.», стр. 208). Все у Толстого «прямо», да «прямо», а в итоге выходит только и только

криво, да лживо: граф почему-то (приписывая Иисусу Христу то, чего Господь никогда и не говорил, т. е., напр., не «отрицал воскресения»...) забывает о том, что Сам же Спаситель предсказал Свое воскресение (как же оно после этого могло быть «противно учению Христа», да еще «прямо»?..): Мрк. XIV:58; Иоанн. II:19: Матф. XXVI:61, – XXVII:40; Мрк. XV:29... Евангельское повествование «о воскресении» Христовом, – уверяет Толстой, – есть «легенда»; «воскресение – событие, выдуманное» де «без всякого основания» (Толст. «Излож. Ев.», стр. 209)... «Легенда есть ложь» (стр. 210) (ср. стр. 213)... и т. д. Таких голословных заявлений у графа – сколько угодно, но цена их – нуль с минусом – не больше. Чтобы понять смысл и значение воскресения Христова, граф прочитал бы хоть 1 Корф. XV... Самому же ему с его испорченным умом, с его бесконечною тенденциозностью..., конечно, не добраться до истины... Горе-богослов! Горе-экзегет без знания даже элементов греческого языка! Но – с апломбом первейшего филолога! Отчего бы, г. К., не придумать для графа и особой ученой степени («doctissi-mus»...)?

Не понимая смысла «воскресения» Господня, Толстой естественно (с его точки зрения) не понял и того, что произошло затем до «вознесения» Христова, – не уразумел смысла Господних явлений, наставлений, обетований..., – всего того, что Господь считал необходимым сделать, чтоб завершить Свою божественную миссию на земле... Посему граф и говорит: «воскресить-то... воскресили» «писатели» (своими «выдумками»), «но заставить его что-нибудь сказать и сделать достойное его – не сумели» (Т. «Излож Ев.», стр. 208)... Что Господь послал Своих учеников «проповедывать Евангелие всей твари», присоединив слова: «кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет, – что «уверовавшие» «будут изгонять бесов именем» Христовым, не потерпят вреда ни от «змей», ни от «смертоносного» яда, будут исцелять «недужных»... (Марк. XVI:15–18) (Матф. XXVIII:19–20. Лук. XXIV: 47, 49... Иоанн. XXI:15–23...) и пр. и пр., – все это в глазах Толстого, очевидно, не имеет никакого значения, если этот кумир безбожников и беспримерный циник позволяет себе спрашивать: «для чего же было воскресать, чтобы только сделать и сказать все эти глупости?» и пр. (Т. «Изл. Ев.», стр. 208)... Все, – видите ли, – у Толстого – «глупости»..., что не подходит к его низменной точке зрения, – что превышает его понимание, – все, кроме тех колоссальнейших несуразностей, какие он изрекает бездоказательно и голословно на каждом решительно шагу... Для христиан же дело представляется совсем иным: и чрезвычайно важным, и весьма необходимым, так как, по их представлению, «Иисус Христос по воскресении Своем» «в течение 40 дней» «продолжал учить Апостолов тайнам царствия Божия. Деян. 1, 3» («Катихиз.» – О пятом члене»)...

Исполнив Свое божественное дело на земле, Господь наш Иисус Христос «вознесся на небо и возсел одесную Бога» (Марк. XVI:19).

Толстой, отрицающий «воскресение» Христово, разумеется, тем более неблаговолительно относится и к факту «вознесения» Господня. Прежде всего, граф, при его особой нравственной бестактности, вместо термина: «вознесся» обычно употребляет: «улетел» (см., напр., Т. «Излож. Еванг.». стр. 207...), подобно тому, как вместо: «крестится» он говорит: «выкупается» (ibid.) и пр. Затем о самом «вознесении» Господа он заявляет, что «это – выдуманное ненужное чудо» (ibid.). Почему «выдуманное»..., когда оно засвидетельствовано св. Евангелистами (Марк. XVI:19; Лук. XXIV:51. Деян. I:9–10, 11)..., это неизвестно, конечно... Почему оно – «ненужное» после того, как Господь окончил на земле Свое искупительное дело, ради которого воплотился... и пр. (ср. Ефес. IV:10), – это опять остается неизвестным никому, кроме графа, – да и он, разумеется, здесь, как в

предыдущем и в других случаях, не отдает себе сам отчета в своих словах... и говорит на ветер, лишь бы что-либо сказать против Господа нашего Иисуса Христа... Ну, разве не безумный лай – слова графа: «что может быть бессмысленнее того, что... Христос улетел на небо»... (Т. «Что такое религия?»... Стр. 19)? Разве не единственное в своем роде упрямство злого человека утверждать, не смотря ни на что, не смотря на факты, ясно и основательно засвидетельствованные, что «улетание» (!) Господа «на небо» – «сказка» (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 30)? И напрасно богохульник яснополянский навязывает «духовенству» свое собственное неверие, неверие праздного барина, от безделья занявшегося чесанием языка, – напрасно утверждает, что будто бы христианское учение о вознесении «не имеет никакого смысла» для представителей Церкви (стр. 40...), которые-де, посему, и не верят будто бы в него (ibid.; см. также стр. 43...). На каждом шагу он доказывал и доказывает, что читать в чужой душе – увы! – не в состоянии. Тоже и здесь. Вместо того, он лучше бы сделал, если б повнимательнее читал слово Божие, толковать которое непризванный и непризнанный взялся и которому навязывает все, что только вздумается. Вот один из бесчисленных примеров. «Лука упоминает... о вознесении при 500 человеках» (Толст. «Излож. Еванг.», стр. 206)... Откуда взял этих 500 лиц граф Толстой? Выдумал, конечно, – как поступал он и в других случаях. Солгать для него не стоит ничего. Вот и верьте ему, – его категоричным и безапелляционным утверждениям... Но «бессмысленнее» их трудно и выдумать, что-либо, действительно не считающееся с «требованиями разума»... Да! Горе с экзегетами, не умеющими читать по печатному и выдумывающими целые сотни людей (в данном случае 500)...

А Толстой продолжает свое кликушество неизменно и дальше. «Что может быть бессмысленнее того, что... Христос..., сидит... где-то одесную отца» (Т. «Что такое религия?..», стр. 19)? Что «Христос», – продолжает свои богохульства граф, – придет оттуда» (с неба) «судить воскресших, – не имеет» будто бы для представителей Церкви «никакого смысла»... (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 40)... Раз Иисус Христос – Сын Божий, – раз Он, выполнив Свое искупительное дело на земле, возвратился на небо, то где же Ему и пребывать, как не вместе с Отцом? Если люди все воскреснут, то разве не естественно говорить о суде над ними, – разве не естественно потребовать от них отчета в их поведении, – развѣ не бессмысленно было бы, наоборот, предполагать, что, по воскресении, на одну линию будут поставлены и добрые, и злые?.. И кому же ближайшим образом всего естественнее судить их, как не пострадавшему за них, как не искупившему их Христу?.. В конце концов «смысла» обычно не оказывается лишь в словах и утверждениях яснополянского циника и богохульника..., но не в учении Евангельском, не в учении православной Христовой Церкви... Так-то!

Хорош, однако, член Христовой Церкви – Толстой! Хорош христианин! И разве, уча так, он давно не вычеркнул себя из «христианского» общества сам? Разве еще возможны здесь какие-либо солидные недоумения, возражения, гг. толстофилы?!

4). Не признающий Личного Бога, глумящийся над Иисусом Христом... яснополянский хульник называет «лжеучителями» представителей Христовой Церкви, учащих о 3-м Лице (отрицаемой Толстым Пресвятой Троицы) – Св. Духе, об Его «сошествии на Апостолов»... («Полн. собр. соч. Толст.»; изд. Герцика; Спб. 1907 г., т. II, стр. 16. – «Возстан. ада», стр. 7). Говоря, «что на них сошли огненные языки», Апостолы-де «выдумывали то, чего никогда не было, и лгали»…(«Возст. ада»: loco cit)… Раз Толстому не нравится ясное учение слова Божия о «сошествии Св. Духа» (Деян. Апост., гл. 2), он, оставаясь себе верным, и спешит за помощью к своему извощичьему лексикону: «выдумывали»..., «лгали»... Выругался и – конец! Какие еще нужны доказательства для опровержения того, во что миллионы людей верили и верят вот уж девятнадцать веков?

***

И так, по Толстому, «Троицы» нет, – Иисус Христос был простым лишь человеком, – Св. Духа – также нет... Он ни на кого, посему, и никогда и не «сходил»... Ясное дело отсюда, что, с графской точки зрения, не может быть принят параграф «Катихизиса», говорящий: «Священным Писанием» называются «книги, написанные Духом Божиим, чрез освященных от Бога людей, называемых Пророками и Апостолами. Обыкновенно сии книги называются Библией» (см. главу «О Священном Предании и Священном Писании»). Граф, разумеется, и отвергает подобный взгляд на Священное Писание, как неудобоприемлемый..., – а также, с своей стороны, высказывает не мало грубых и оскорбительных вещей (для того, чтоб унизить Библию), каких столь много имеется в его «художественном» запасе, по пути приписывая (по своему обычаю) представителям Церкви все, что только ему вздумалось бы. Духовенство, по уверению Толстого, будто бы «не верит в боговдохновенность всего того писания, которое» оно «называет священным» (Т. «Обращ. к духов.», стр. 43). Почему, однако, граф так думает, это неизвестно, как и в тех случаях, о каких речь была выше неоднократно. Толстому не нравится, что Церковью «Библия признана священной», «писание непогрешимым» (Т. «Что такое религия»...; стр. 18), а между тем-де сколько «нелепостей» в «ветхом» хотя бы «завете в роде сотворения... мира..., помещения всех животных в ковчег» и т. д. (стр. 18–19). Люди-де «признавали священным изложением закона Бога 49 книг и в этих книгах признали всякое слово произведением Бога, святого духа», хотя будто бы в них – «куча мнимых священных истин» (Толст. «Восстан. ада», стр. 9)... Каких? Почему мнимых? Но, конечно, ниже Толстовского достоинства разъяснять это, – и граф, конечно, не трудится разъяснять... Сказав, что в канонических книгах Священного Писания «все – от Духа Святого и всякое слово истинно», «этим» Церковь, по Толстому, «погубила и повредила все то, что она приняла» (Толст. «Соедин. и перев... Евангел.», стр. 10), – так как граф, – видите ли, – находит в слове Божием вещи, ему не нравящиеся, которые следовало бы выбросить и которые-де не могут быть признаны за уместные в Св. Писании, как таковом: напр., «мошенничество», (?!) «любимого Богом Якова», «хитрости Иосифа»..., «страшные злодеяния, совершаемые... самим Богом» (??)... («Обращ. к дух.», стр. 30), «потоп»... (стр. 31), «история первых людей и греха Адама»... (стр. 46) и т. п. Как видите, – вместо того, чтоб постараться понять смысл библейских повествований, напр., по руководству святых Отцов..., – граф, никого не считающий выше себя, сам – без чьих-либо указаний, по одному своему капризу барскому, одно выбрасывает, другое считает нелепым, употребляет даже непозволительные для сколько-нибудь порядочного человека слова (о патриархе Иакове, о патр. Иосифе...), дерзко обвиняет «самого Бога» (дальше идти не-куда даже и самому дьяволу!)... и готов по части безумных выходок своих, по части бесконечного богохульства и безграничного нравственного цинизма побить какой-угодно рекорд. Не-мудрено, посему, что ругатель-Толстой, наконец, дошел до такого безумного вопроса: «есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая Священной Историей ветхого и нового завета?» Толстого возмущает, что «эту историю» изучают «все люди христианского мира, как первое необходимое основное знание, как единую, вечную божескую истину» (стр. 31)... Одного только яснополянский безумец не уяснил себе: благодаря чему – он сам-то в свое время был более или менее порядочным в нравственном отношении человеком, пока не свихнулся духовно и не понес всякий богохульный и порнографический вздор? Ему – графу – всегда не мешало бы помнить басню: «Свинья под дубом вековым» и т. д.

И так, по графу, прежде всего «Ветхий Завет» не есть «боговдохновенное писание» (Г. «Соедин. и перев... Еванг.», стр. 8–9). Толстому кажется смешным предположение, что «Бог... открыл всю истину Моисею, написав пальцем на камне то, что надо держать клятвы, помнить день субботний, обрезываться»... (Т. «Христ. учение», стр. 68)... Чего не понимаем, то нам, видите ли, конечно, только смешно, только странно... – не больше!.. Хорошо!

Но и священным книгам Нового Завета снисхождения оказывается не столь уж много!

Евангелие (на которое граф смотрит такими же глазами, какими и на всякую вообще человеческую книгу, потому что, как сказано, никакой «боговдохновенности» он не признает) – «составлено»-де «людьми малообразованными и суеверными» и оно «никак не есть непогрешимое выражение Божеской истины..., исполнено погрешностей и потому ни в каком случае не может быть принимаемо, как произведение Св. Духа»... «Мы», – говорит этот комичный экзегет, – «обязаны» (особенно он с его нулевыми филологическими, философскими и религиозными познаниями), «если уважаем истину» (но графу, к сожалению, никакого дела до истины нет, – он считается только со своим сатанинским самолюбием, ничего не желающим знать выше и кроме себя), «исправлять встречающиеся в этих книгах погрешности»... (Толстого: «Как читать Евангелие и в чем его сущность?» 2-е издан. «Своб. Слова», № 6. А. Tchertkoff. Purleigh, Maldon, Essex, England. 1900. Стран. 6)... Да, – если допустить к Евангелиям Толстого с его безпримерно-невежественными и безграмотными приемами, то от этих святых писаний едва ли что-нибудь останется! Хоть

бы граф взял на себя труд познакомиться с историей вопросов: о подлинности св. Евангелий, о тексте их и пр., – тогда он многому бы научился, о чем пока и не подозревал, и это знакомство сбило бы всю его спесь... А теперь, решительно ни в чем не-знакомый, видящий свет только в своем узко-сектантском окошке, он, тем не менее, безапелляционно заявляет, что «неизвестно кто писал», напр., «четвертое евангелие»..., и «что этого мы никогда не узнаем» и не в состоянии «судить об исторической достоверности евангелия»... (Т. «Излож. Еванг.», стр. 209). Толстому-то, конечно, не известно ни это, ни многое другое (ему хорошо знакомы только грубые извощичьи слова и выражения, с развязностью расточаемые направо и налево с чисто кабацким ухарством: у него и «бабы идут ко гробу» Спасителя, и «порченая Мария», и «кумушки»..,: стр. 210), – но всем здравомыслящим людям все это давно уже ясно, благодаря древне-церковному твердому и определенному преданию, непрерывному со времен Апостольских...

Относительно книги «Деяний Апостольских» Толстой заявляет, что в ней находится элемент, «часто не только не поучительный, но прямо соблазнительный»..., – что «теперь нельзя найти более кощунственной книги, более подрывающей веру», чем эта будто бы книга (Т. «Излож. Ев.», стр. 111; ср. стр. 110...), – что «Деяния»..., «как и многия послания Павла, часто не только не имеют ничего общего с Евангелием..., но часто противоречат» ему... (стр. 112) (чит. тоже в «Соед. и перев... Еванг.», т. I, стр. 10, 12...)... Но, если спросить у графа толкового (сколько-нибудь) ответа на вопросы: что именно «соблазнительного» он нашел в «Деяниях», – что – «кощунственного», «подрывающего веру», – что там «противоречит» будто бы Евангелию и другим новозаветным писаниям, – то, разумеется, такого ответа мы никогда не дождались бы, – его у графа нигде и нет... Не о чем, следовательно, более и толковать. Остается сказать разве о том лишь, что и «соблазнительным», и «кощунственным», и «противоречивым»... элементами переполнены только его – графские – творения, но никак не новозаветные библейские писания. Кощунственные и соблазнительные, подрывающие веру толстовские речи мы уже не раз слышали выше, – а о том, как граф себе жестоко противоречит, можно судить хотя бы по отношению его к вопросу о браке: «идеальною женщиною» он считает-то такую, «которая отдастся своему женскому призванию... и родит... наибольшее количество детей», то такую, «которая разрушит в себе это самое призвание, уничтожит»... (см. подробности в моей статье: «К вопросу об условиях нормального течения жизни христианской семьи»; «Христ. Чтен.», 1898 г., апрель, стр. 546)... По обычаю Толстой и в отношении к книге «Деяний Апостольских» сваливает с больной головы на здоровую...

Писаний св. Ап. Павла граф не любит (ср. отчасти уже выше). Ап. Павел, по толкованию Толстого, будто бы проповедовал «насилие во имя добра» (Толст. «Письмо к Ν. Ν»; стр. 5). Явное непонимание или нежелание уразуметь Апостола! Не желая понять смысла Апостольского совета о «вине» (1 Тимф. V:23: «впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов»), – совета ясного и не дающего поводов к перетолкованиям, – граф позволяет себе на этот счет иронизировать («все» де «свято:… и советы Павла о вине»: см. «Соед. и перев... Еванг.», стр. 10), – но какая это – глупая и бессмысленная ирония, целиком и с процентами возвращающаяся к ее автору!.. Ап. Павла Толстой не хочет или не может понять, когда совершенно несправедливо говорит, что «Павел» будто бы «учит своей вере, которую он называет» только «Христовой» (Т. «Излож. Ев.», стр. 196). В негодовании на Ап. Павла за то, конечно, что последний так блестяще и так гениально истолковывал учение Господне, граф не жалеет своих обычных ругательств, называя, напр., 1-е послание к Коринфянам «безобразным» (стр. 196) и т. д. и забывая, что эпитет этот всего скорее приложим к нему – яснополянскому безбожнику, как вполне им заслуженный... У графа только одни ругательства: здесь «безобразное», там «попы» («Письмо к Ν. ’Ν», стр. 5) и т. д. В этом отношении граф верен себе..., к сожалению...

«Апокалипсиса» Толстой уже окончательно не переносит. Только и читаете у него: «бред Апокалипсиса» (Т. «Излож. Ев.», стр. 110); в Апокалипсисе де на лицо содержание «прямо соблазнительное» (стр. 110–111); «Апокалипсис уже прямо ничего не открывает» (стр. 112) и т. д. (ср. «Соед. и перев... Еванг.», стр. 10, 12...)... В чем, однако, «бред» этот проявляется, – что в этой книге «соблазнительного»..., – все это, впрочем, осталось скрытым в голове графа и миру так и не открыто, потому что действительно нечего было и открывать. А что Апокалипсис будто бы «прямо» (любимое и не кстати употребляемое графом словечко!) «ничего не открывает», – это является воистину «открытием» со стороны графа, до него никем не высказывавшимся и никому неизвестным... Сказал бы граф, что он, несмотря на свой единственный – де и исключительнейший – де ум, ничего в Апокалипсисе не может понять, – это было бы еще не диковинно, – но сказать, что книга ничего будто бы и не открывает, это слишком комично... даже и для графа, не смотря на то, что к его смехоподобным выходкам мы уже как будто попривыкли...

Итак, со Священным Писанием, как боговдохновенным источником, Толстой покончил совершенно и определенно. Сомнений более не остается... Хорош он, однако, этот христианин!..

5). «Церковь есть от Бога установленное общество человеков»... («Катих.» «О девятом члене»...). От Бога. А граф Толстой со свойственным ему богохульством заявляет, что «изобретатель Церкви – дьявол в пелерине» (см. Толст. «Возстан. ада», стр. 23), – что он именно «выдумал Церковь» для того, чтоб «спасти» Вельзевула и его клевретов и «возстановить ад» (стр. 7)..., потрясенный и сокрушенный Христом (стр. 4, 3).,. Церковь – де нужна дьяволу для того, чтоб затемнить, извратить учение Христово! Граф таким образом кощунственно отзывается о Церкви, которая, наоборот, призвана сохранять и передавать в чистоте и целости животворное учение нашего Господа и которая употребляет все силы на то, чтоб содействовать спасению ее членов..., – о Церкви, которую создал Сам Иисус Христос – Единородный Сын Божий (Матф. XVI:18). Толстой в данном случае превзошел, кажется, уже всех безумцев всех времен!

«А церковь», – продолжает он, – «это-то, что когда люди лгут и чувствуют, что им не верят, они всегда, ссылаясь на Бога, говорят: Ей Богу, правда то, что я говорю, – это собственно и есть церковь»... При этом «люди, признавшие себя церковью, уверяются, что они уже не могут заблуждаться, и потому, какую бы глупость» (!!) «они ни сказали, уже не могут от нее отречься» и т. д. (Толст. «Возстан. ада»·, стр. 7)... Здесь у графа читаем уже в буквальном смысле какой-то сумбур, – какой-то дикий бред сумасшедшего... В безсмыслице толстовской разобраться уже положительно невозможно, – да несомненно, что и сам Толстой не отдавал себе какого-либо отчета в том, что писал. Нагромоздил массу вздора – и кончено! В самом деле, если люди, – допустим, – лгут те или иные и если, чувствуя, что другие им не верят, станут божится для уверения в своей правде..., – то какая же тут Церковь? Даже и Толстому сказать что-либо столь несуразное, столь бесконечно бессмысленное, кажется, уже трудно бы! Если «Церковь есть от Бога установленное общество человеков, соединенных Православною верою, законом Божиим, священноначалием и Таинствами» («Катих.»: loc. cit.), – то при чем же тут какие-то придумываемые графом «ложь», «божба»..., «глупость», которую он всего лучше оставил бы при себе, где ей всего уместнее и пребывать? Или уж без извощичьего языка «культурному» ругателю не обойтись, – так он мил ему?

Если подобным образом Толстой смотрит на Церковь, на ее сущность, происхождение..., то ясное дело, что, с его точки зрения, странно было бы говорить об ее «святости»... Он и не говорит об этом... Наоборот, категорически заявляет, что Церковь будто бы «перетолковала учение» Христово в «пользу» Веельзевула и его клевретов (Т. «Возст. ада», стр. 8), освящала и освящает «страшные обманы» (Т. «Хр. учение», стр. 77)..., – что проповедуемое ею учение есть учение «мрака и лжи», направленное «против света и истины» (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 33), – учение столь «безнравственное», какого-де еще «никогда не проповедовала ни одна религия» (Т. «Что такое религ.?..», стр. 18)..., – и что «нужно уничтожение» этой «ложной» доктрины, «в которой воспитываются люди нашего времени» (Т. «Неужели это так надо?» Стр. 26)… Продолжать дальнейшие извлечения из толстовских сочинений уже излишне: о них можно достаточно судить на основании сделанных выдержек. Толстой щедр на подобные речи и слов не жалеет. К сожалению, только не пытается обосновать своих положений, рассчитывая на доверчивость наивных читателей. Так, он ни мало не разъясняет и нисколько не доказывает, – где и как Церковь «перетолковала» зловредно Христово учение? Ведь Церковь всегда выступала и выступает ясно, открыто, и всякий может проверить ее учение, сравнив его с учением Самого Господа. О каких «извращениях» здесь можно было бы говорить? О каких «обманах», да еще «страшных?» И пусть бы граф попытался путем тщательного сопоставления «церковного» учения с «Христовым» доказать отступления первого от последнего. Но этого ему никогда не удалось бы, да он и не пробует делать ничего подобного, заранее зная, к чему все это привело бы... А говорить, граф, можно все... Какой «мрак», какую «ложь» проповедует Церковь, с каким «светом», с какою «истиною» она борется, это опять никому неизвестно, кроме одного лишь фантазера – Толстого. В чем – невероятная «безнравственность» христианского учения? Снова и снова неизвестно. Известно лишь то, что, по мере ослабления влияния этого учения на общество, в последнем все более и более крепнет и усиливается нравственное хулиганство, все более и более распространяется порочность и т. д. И если о чем всякий здравомыслящий человек должен заботиться, то единственно лишь не об «уничтожении» христианской доктрины, а напротив – только и только об ее усилении. Это отлично понимают и сознают все, не зараженные христианофобией, люди... Не будь Церкви Христовой, не будь ее влияния..., Толстой и его почитатели воочию увидели бы результаты (Португалия, Франция, С.-Америка.... ведь налицо… Увидели бы, что «насилие», – в котором граф несправедливо обвиняет Церковь саму по себе, яко бы прибегавшую к этому «средству против несогласия» чьего-либо с ее учением, – насилие и открытое, и «скрытое»... (Толст. «О веротерпимости»; изд. «Своб. Слова», № 72. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England. 1902, стр. 10, 11...; стр. I «Поправок и дополнений»), – является в действительности достоянием не ее – Церкви «христианской» в истинном смысле слова, – а ее врагов (припомните современное гонение на христианство в вышеупомянутых «культурных» странах...)...

К Церкви «принадлежат все, скончавшиеся в истинной вере и святости»... Христиане, «принадлежащие к Церкви», еще «подвизающейся на земле.., призывают», между прочим, «на помощь Святых, принадлежащих к Церкви небесной»... «Преемство Апостольского служения сохраняется в Церкви» чрез «церковную иерархию» и пр. («Катихиз.»; о «девятом члене» символа веры).

Граф Толстой ко всему этому настроен по обычаю отрицательно. Он относит к области «страшных обманов» церковное учение о «святых» и «молитвах» к ним, – о «мощах» (последнее иллюстрирует богохульной выдумкой о том, что «в Киеве мощи» будто бы «набиты соломой»), об «иконах», о «чудотворных иконах – казанских, иверских»..., о «вынимании частиц», «становлении свечей», «поминаниях», «водосвятиях», «ношении крестов», о «молитвах в храмах», «постах» и т. д. (см. Толстого·. «Христ. уч.», стр. 77, 78, 79; «Обращ. к духов.», стр. 34, 35; «Возстан. ада», стр. 10; Что такое религия»?... Стр. 19. «Излож. Еванг.», стр. 211 и др.; «Жизнь и уч. Иис.», стр. 7...).

При пантеистической точке зрения, не признающей Личного Бога, отрицающей личное загробное бытие..., – при отрицаний Божества Иисуса Христа..., – разумеется, понятно неблоговоление Толстого к перечисленным пунктам христианского церковного учения: к почитанию святых, к иконам, к молитвам, к «иерархии» и пр. Другое, конечно, дело, – насколько эта точка зрения в действительности фальшива, что, впрочем, факт, можно сказать, общепризнанный... Все это, – повторяем, – еще понятно. Но совсем уж непонятно другое: это – никогда не оставляющее графа (!!) болезненное какое то стремление к цинизму, к богохульству, ко лжи... Под влиянием этого печальнейшего стремления Толстой говорит об обманах там, где этих обманов нет и в помине... По крайней мере, не пытается чем либо, кроме голых и бездоказательных фраз, подтвердить свои невероятные заявления, которые, посему, теряют всякое значение... Заявление же богохульника – Толстого относительно киевских мощей до такой степени фальшиво, безумно..., до такой степени расходится с действительностью, давно проверенною и стоящею выше всяких пререканий, что о нем, не стоит больше и говорить. Даже и дьявол в преисподней; при всей его неизъяснимой и беспримерной злобе, не мог бы придумать более гнусной клеветы, чем какую выдумал яснополянский барич. «И бесы веруют, и трепещут» (иак. II:19)... А Толстой и не верует, и не трепещет, – напротив, в своем безудержном богохульстве он дерзко восстает на Самого Бога, на Его святую Церковь, на ее уставы, на ее учение..., дерзко восстает... и ни тени трепета..., даже бравирование цинизмом, безбожием, антихристианскими чувствами!...

6). Христианская Церковь учит, что «таинство есть священное действие, чрез которое тайным образом действует на человека благодать или, что тоже, спасительная сила Божия», – и что таинств семь... («Катих.» «О десятом члене» симв. веры). Это учение должен исповедывать каждый христианин, как такой.

Совсем не так смотрит на дело граф Толстой.

«Что для спасения нужно семь таинств», – об этом, по его утверждению, «в учении Иисуса нет ни одного намека» («Излож. Ев.» – Толст., стр. 119). С Толстым мог бы согласиться, конечно, тот, кто «видя не видит» или кто ничего не знает, ничего не читает... Но всякий, решительно всякий только посмеется над его претензиями, кто помнит, напр., Иоанн. III:5; Матф. XXVIII:19; Мрк. XVI:16; Mф. XXVI:26–28; Иоан. VI:56, 54; Лук. XXII:19; Mф. XVIII:18; Иоан. XX:22, 23 и весьма мног. друг. места, из св. Евангелий (не говорим уже о безчисленных свидетельствах в посланиях Апостольских: главные места приведены уже в «Катихизисе»)... Толстому не нравится учение Церкви о таинствах, и он высокомерно заявляет: «вы говорите» (т. е., представители иерархии), «что совершенствование своими силами без помощи... таинств... есть грех гордости, что для спасения своего человек должен верить не своему разуму, а велениям церкви»... («Обращ. к духов.», стр. 34)... Не о гордости здесь речь в действительности, а о невозможности для человека, без высшей помощи, достигнуть совершенства: всякий, кто хоть немного следил за собою и себя анализировал, это отлично понимает, что понимали даже и язычники (Овидий...). Учение Церкви и в данном случае, и в других никогда не стоит в противоречии с требованиями «разума», а наоборот – согласно с ними всегда. Все попытки в толстовском духе неизменно разбивались о совершенно ясное учение Церкви, о безподобные толкования авторитетнейших свв. отцов древнехристианских....

Переходя к учению Церкви об отдельных таинствах, Толстой вопрошает: «что может быть безнравственнее того ужасного учения..., что спасение людей от греха состоит в том, чтобы быть окрещенным»... («Что такое религия?..» Толст., стр. 19)? Что в христианском учении о таинстве «крещения» граф видит не только безнравственное, а еще сверх-безнравственное, – это неизвестно никому, а также и ему самому, конечно, – так как никаких обоснований своего безумия он не приводит: выругался – и кончено... Что еще вам нужно? Достаточно-де графского слова, которому, мол, верят все жиды или, по крайней мере, притворяются верующими... Не веря во Св. Духа и в Его божественную благодать, Толстой, разумеется, не мог верить и в спасательную силу таинств... Но говорить о безнравственности, да еще исключительной, он не мог даже и при его безбожной и нелепейшей точке зрения, – не мог, т. е., не имел данных, не имел права...

Но особенно глумится граф над святейшим таинством Евхаристии. Кажется, все злые силы ада соединились, чтобы сказать языком яснополянского богохульника возможно более кощунственного, оскорбительного, гнуснейшего..., – и успели в этом: все рекорды побиты безусловно... И здесь в особенности, – как и в других случаях, – просто противно и потому не хотелось бы передавать гнусности толстовские, – но так как необходимо же показать несведущим, что за «христианин» (??!) был Толстой, обычно ими – этими господами – столь исключительно защищаемый..., – то... приходится, скрепя сердце, эти гнусности, – по крайней мере, некоторые хотя бы из них, – констатировать, к великому сожалению и смущению душевному...

О Тайной Вечери, на которой было установлено святейшее таинство Евхаристии, Толстой пространно повествует, как лишь о простом «ужине», – как лишь о таком факте, из которого-де нельзя вывести того, что сделала Церковь, и т. д. (Толст. «.Излож. Еванг.», стр. 196; срав. стр. 119 и др.), – при чем по обычаю прибавляет не мало слов и выражений из своего «художественного» лексикона: о бесконечно «низком падении учения, называемого Христовым», – о церковном учении, как о «чем-то» «диком», «чему подобного нельзя найти ни в какой дикой вере», и пр. и пр. (стр. 196)... Читая все это, удивляетесь: ужели Толстой не знал хотя бы Матф. XXVI:26–28, – Иоан. VI:56, 54, – Лук. XXII:19?.. И на каком же основании он позволяет себе свои обычные выходки? И о каком и чьем «падении» в действительности следовало бы говорить, – о чьей нравственной «дикости»?.. Конечно, только и только о толстовских... А между тех граф позволяет себе вести речь возмутительнейшею: о св. Евхаристии, как «о нелепом» (?!) «таинстве, про которое Вольтер еще говорил, что были и есть всякия нелепые религиозные учения, но никогда еще не было такого, в котором главный религиозный акт состоял бы в том, чтобы есть своего Бога»... (Толст. «Что такое религия»?.., стр. 19). Прежде всего Вольтера следовало бы, конечно, оставить в стороне: его глупые бредни давно уже сданы в архив на вечные времена, – и ни для кого он не авторитет с его «бессовестной лестью и унижением», «самолюбием», «страшною трусливостью», с его «идеалом», каковым были: «блеск двора, почести, внимание женщин», – с его «алчностью, мелочностью, злопамятностью», «мстительностью», «способностью на самую низкую ложь»... (см. «Правосл. Богословск. Энциклопед.», – изд. проф. А П. Лопухина; т. III; Спб. 1902 г.; проф. С. С. Глаголева: «Вольтер», colonn. 803–811)... Или Толстой в лице Вольтера нашел родственную себе – «лживую»... – натуру? А затем вместо Вольтера почему бы не обратиться за разъяснениями, какие только возможны в данном случае, хотя бы к указываемым «Православным Катихизисом»: «изложению веры Восточных Патриархов», св. Иоанну Дамаскину?.. Ведь, если мы для понимания Апокалипсиса будем обращаться к гг. Морозовым, Святским и Ко», – то едва ли не заберемся в самую непроходимую глушь нелепостей всякого рода? Христианство изучать по Вольтеру! Ведь можно же додуматься до такого абсурда! Отчего бы уж не по Цельсу, не по Ницше, не по Горькому?.. Кто хочет познакомиться с прошлым русской истории, – тот ведь всего дальше будет сторониться Шишко и подобных ему невежд; кто хочет понять смысл христианского учения, тот обратится не к другому кому-либо, как к свв. Апостолам, свв. отцам Церкви..., к лицам, всего ближе стоявшим к Господу и потому всего лучше понимавшим Его учение... К ним, а не к безбожникам и развратникам... Сам (в молодости) развратник – Толстой и прибегает в подобных настоящему случаях за помощью к таким же лицам. He-способный подняться выше грубого, материального – он и считает, посему, «обманом» учение Церкви о «пресуществлении хлеба и вина»... (Толст. «Христ. учен.», стр. 78–79), – считает..., не смотря на противоположного характера ясные свидетельства и слова Божия, и священного Предания... Если человек в ослеплении безнадежном считает белое черным и наоборот, тогда продолжать с ним разговоры уже излишне. Человек, – при слабом уме, при ограниченном и испорченном грехом, – желающий постигнуть все религиозные тайны, в какие можно только верить, – и все, что не может быть без остатка разъяснено разумом, считающий за нелепое, неудобоприемлемое..., – проявляет такую гордыню, такое самообожание..., которые никогда не позволят ему «унизиться» (!!) до покорности церковному учению... Такой человек потерян для Церкви безвозвратно... Гордость сближает его с Веельзевулом скорее всего..., с тем самым, который у него постоянно на устах, напр., в сочин. «Возстановление ада», где граф всячески старается, как бы пренебрежительнее отозваться о ненавидимом им святейшем таинстве Евхаристии, смакуя слова: «похлебка», «кусочки хлеба»... (стр. 10) и пр. А что он в данном случае позволяет себе в своем сверх-кощунственном произведении «Воскресение»..., – невозможно было бы и передать. На старости лет этот «христианин» (!!!), отрицающий в действительности все христианское, кажется, уже окончательно потерял разум...

«Священства», как; «Таинства, в котором Дух Святый правильно избранного, чрез рукоположение Святительское, поставляет совершать Таинства и пасти стадо Христово» («Катих.» «О десятом члене симв. в.»), – граф не признает, уверяя, вопреки правде (Иоанн. XX:21–23; Лук. XXIV:50 и др.), что будто бы «в учении Иисуса нет ни одного намека» на это таинство... (Толст. «Излож. Еванг.», стр. 119)...

«В евангелии», по словам Толстого, будто бы «нет указания на брак», – а «есть» лишь «отрицание его»; «об учреждении брака» там-де «нет и помина», – нет «ничего, кроме нелепого чуда Каны»...; «брак есть нехристианское учреждение»; I. Христос «никогда»-де «не учреждал брака»... (Толстого «О половом вопросе». «Мысли, собранные Владимиром Чертковым». Изд. 2-е «Своб. Слова», № 62. А. Tchertkoff. Christchurch, Hants, England. 1903. Стр. 47). «Церковный брак» «не имеет»-де «в себе ничего христианского»; он будто бы «выдуман» для «людей не-христианского духа»... (стр. 27); «в истинном христианском

учении» будто бы «нет никаких оснований для учреждения брака»; «христианского брака быть не может и никогда не было»... (стр. 11); «Христос никогда не устанавливал брака» стр. (10)... «Духовенство» «совершает» «за деньги церемонию» только (не больше!), «называемую... браком» (стр. 11)... «Христос» (см. Т. «Крейцерова соната») «не только никогда не устанавливал брака..., но скорее отрицал его» (стр. 114); «христианского брака быть не может и никогда не было» (стр. 115; ср. выше – стр. 11 из соч. Т. «О пол. вопр.»); «так» будто бы «и понималось это всегда христианами первых и последующих веков» («Крейц. сон.», стр. 115)... «Настоящий брак», по словам графа, «состоит» у христиан «в том, чтобы нарядиться в самые лучшие платья, пойти в большое, устроенное для этого» (?!), «здание и там, надевши на головы особенные, приготовленные для этого, шапки, под звуки разных песен» (?) «обойти три раза вокруг столика»... (Возстан. ада», стр. 11; ср. стр. 12). А «если»-де людям «покажутся стеснительными... требования, связанные с церковным браком, то они устраивают так, что совершается второе хождение вокруг столика, первое же считается недействительным» (стр. 12)... «Когда кажутся» людям «стеснительными некоторые требования закона и обычая церковного брака», то «мужья и жены убивают друг друга»..., и вообще «очень большое количество убийств дает нам учение о христианском браке»... (стр. 16) и т. д.

Впрочем, довольно извлечений из толстовских сочинений! Сколько, однако, непростительного вздора наговорено графом и в данном случае?

Если кто заглянул бы в Еванг. Мф. XIX:4–6, – затем – в посл. св. Ап. Павла: к Ефес. V:31, 32; 1Кор. VI:16; VII:39..., – далее – в творения, напр., св. Игнатия Богоносца (говорящего о «браке о Господе» и «с ведома епископа»), Климента Александрийского (говорящего об «освящении брака словом Божиим и молитвою»), св. Григория Богослова (по словам коего в браке «сочетаваются юные руки рукою Бога») и мног. друг. (см. все эти и подобные им выдержки, напр., у о. Н. П. Малиновского: «Правосл. Догматическое Богословие»; IV т., Серг. Пос. 1909 г. 379–383), – то такой человек воочию увидел бы, что, вопреки уверениям Толстого, брак – «христианское учреждение», ведущее начало от Самого Иисуса Христа, – что таковым он признавался уже «в первые и последующие века» христианской эры (ср. у. Проф. А. Л. Катанского в сочин. «Догматическое учение о семи церковных таинствах в творениях древнейших отцов и учителей Церкви»...; Спб. 1877 г.)... Относительно «нелепого чуда Каны» следует заметить, что нелепость заключается только в голове графа. Господь, по словам св. Григория Богослова, «чудодействует на браке и Своим присутствием доставляет честь супружеству» (у о. Н. П. Малинов., стр. 380). Подобно «жителям Каны», – говорит св. И. Златоуст, – «пусть вступающие в брак имеют среди себя Христа» (ibid.). «В посещении Иисусом Христом брака в Кане» многие отцы и учители христианские («св. Кирилл Александр., св. Епифаний, бл. Августин»…) «видели начало благословению Им брака христианского» (стр. 385), – благословению, особенно энергично подтвержденному, конечно, чудом...

Не во внешней «церемонии» (?!) – только дело, не в платьях, «шапках» (это «венцы»-то!), не в хождении только кругом «столика» (!!)... А «песен» Ваших, граф, при венчании не поют... Дело главнейшим образом в «благодати», «испрашиваемой» брачущимся... «к благословенному рождению и христианскому воспитанию детей» («Катих.» «О десятом члене»...). «Венчание»-же... – это – лишь «видимый покров или образ, под коим сообщается сочетавающимся невидимая благодать Св. Духа, освящающая их брачный союз» (у о. Н. П. Малин, стр. 387)...

Развод в христианской Церкви разрешается вовсе не так просто и не так легкомысленно, как это представляется графом, – а лишь в случае прелюбодеяния одного из супругов (Матф. V:32. XIX:9), да и здесь предварительно советуется Церковью испробовать все средства, чтобы избежать столь печального конца (см. мою цитов. статью: «К вопросу об условиях... жизни хр. семьи», стр. 535–536)... «Убийства» и пр. в данном случае происходят по мере ослабления лишь христианского влияния на супругов..., а не наоборот..., – и на христианскую Церковь здесь укоризненно кивать, г. граф, стыдно, гнусно...

Достаточно, думаем, знакомить с толстовскими взглядами на церковные таинства! Дело очень ясно уже...

7). Христианство учит о будущем «воскресении мертвых» (11-й член симв. веры) и о «жизни будущего века» (12-й член), – вечной.

Толстой отвергает это учение, уверенный в том, что и сами представители Церкви будто бы «не верят» ни «в воскресение мертвых», ни «в ад» (Толст. «Обращ. к духов.», стр. 43). «Церковное представление о рае и аде», по словам графа, «несовместимо» будто бы «с понятием о Боге любви» (Толст. «Христ уч.», стр. 132). Это учение, «признающее Бога карающим людей вечными мучениями», есть-де, посему, «низменно, жестоко»... (стр. 3) (особ. чит. Толстого «Критику Догматического Богословия»)... Самое состояние человека за гробом Толстой понимает пантеистически («Хр. уч.», стр. 131–133)…

Как видите, человеку мало того, что сам он не верит ни в рай, ни в ад, – нет, судя о других по своей выцветшей и пустой душе, он хочет убедить, что и другие не верят ни в тот, ни в другой. Куда уж ему читать в чужих душах, когда, видимо, и своей-то он хорошенько не знает, противореча себе на каждом шагу (образчик из числа множества примеров представлен выше)3 и, при том, в самых принципиальных вопросах...

Обвинение христианского учения в «низменности», «жестокости»..., «несовместимость» «церковного представления о рае и аде с понятием о Боге любви»... – все эти «жупелы» являются таковыми только в голове Толстого и в других, ей подобных, – но нигде больше. В «рае» и «аде», в «мучениях» виновны только сами же люди, но не Бог (Который есть не одна лишь «любовь», но и «правда»), не церковное учение, знающее? Матф. XXV:46; ср. Иоанн. V:29; ср. Дан. XII:2. Евангельское слово, передающее речи Господни, слишком ясно, слишком определенно..., – и ничьи попытки извратить его, как-либо по своему перетолковать (хотя бы и сотни Толстых со всеми «Юлианами» и «Геккелями»...) успеха иметь не будут. И если ни у кого не хватит дерзости (кроме безбожников) обвинить Евангельское учение в «жестокости, низменности», – то, посему, никто не решится обвинить в том же и учение церковное, как точно следующее св. Евангелию, – точно..., без малейших отступлений... Если Господь сказал, что грешники «пойдут в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Mф. loc. cit.), – то о чем же еще здесь говорить?.. «Рай», «ад»?.. Да кто же их создает? Не мы ли сами и не только ли мы одни?

Каждый человек своим поведением создает себе известную нравственную физиономию. Если он ведет нравственно-добрую жизнь, то блаженн уже в своем действовании (Иак. I:25), – уже владеет царствием Божиим, состоящим в праведности и мире и радости во Святом Духе (Рим. XIV:17), – не приходящим отъинуду внешним образом, но созидаемым самим же человеком и находящимся внутри его (Лук. XVII:20–21). В загробной жизни будет только дальнейшее развитие и проявление этого внутреннего богатства человека. Если человеческая воля, сложившись в здешней жизни в нравственно-добром направлении, овладеет царствием Божиим, насколько это ныне возможно, то вполне естественно, даже вполне необходимо предположить, что в загробной жизни она будет продолжать развиваться в том же направлении до бесконечности и потому именно, что там не окажется никаких причин, которые отклонили бы ее в сторону от взятого ею направления. Следовательно, дело обстоит таким образом. Рай, так смущающий Толстого, отчасти составляет достояние нравственно-прекрасного: человека уже здесь – на земле, – по крайней мере, в начальной стадии его, – и было бы крайне странно и непоследовательно предполагать, что рай будущей жизни не есть вполне и даже единственно естественное продолжение земного, понимаемого в указанном смысле. Что относится к раю, тоже приложимо и к аду. Человек, в здешней жизни постоянно проявляющий себя в направлении нравственно-дурном, создает внутри себя прочное злое настроение, прочно-злую волю или, – что собственно тоже в некотором смысле, – ад, сопряженный с мучениями и терзаниями совести. Естественным и неизбежным продолжением земного ада является ад будущей жизни, как имеющий состоять прежде всего в дальнейшем развитии того нравственно-порочного настроения человеческой воли, какое приобретено ею здесь. И если на земле поворот окрепшего нравственно-порочного направления в противоположную сторону, без вмешательства в дело чего-либо очень необыкновенного, психологически невозможен, то эта невозможность естественно останется таковою же и в жизни загробной... Словом, рай и ад, прежде всего, не есть что-либо извне привходящее в человека, не есть что-либо, даруемое ему только и только со стороны, но преимущественно и главнейшим образом создаются самим же человеком. Сам же последний прежде всего обусловливает и продолжаемость того и другого до бесконечности, помимо вмешательства в это дело какой-либо чужой, посторонней силы... (см. мою статью: «Можно ли и нужно ли адогматизировать христианскую этику?» «Миссион. Обозр.». 1903 г., июль, № 11, стр. 28–29).

Пантеистическая толстовская точка зрения совершенно чужда христианской-теистической и не могла привести графа ни к чему другому, кроме бесконечной путаницы (ср. Т. «Хр. уч.», стр. 131–133).

Считаем достаточными для существа дела те выдержки из толстовских сочинений, какие нами сделаны выше, хотя их можно было бы привести в бесконечно большем еще количестве: столь обильный материал для наших целей предлагают графские произведения, особенно если б мы захотели дать выписки из всех, лежащих пред нами, религиозно-нравственных «творений» яснополянского богохульника. Предложенные нами данные, документальность коих не может подлежать никаким сомнениям, слишком красноречивы и слишком полны, чтоб у кого-либо могли еще оставаться какие-либо недоумения, сомнения... Нас просили выяснить: друг ли Христов Толстой, истинный ли христианин? Не антихрист ли, не враг ли Господень граф? Вот что требовалось от нас раскрыть. И вышеприведенные данные безусловно отчетливо отвечают на вопрос. Здесь нам не требовалось входить в рассмотрение других подробностей толстовской доктрины, обнаруживающих неверное понимание графом христианского учения (напр., пресловутых толстовских «пяти заповедей» и толстовского «непротивления злу», – толстовских анархических принципов и пр.)4, но не имеющих непосредственного отношения к нашей задаче и дающих, притом, поводы к различному их пониманию (а от нас требовалось осветить дело лишь ссылками на ясные и не возбуждающие недоумений места из толстовских книг и книжек).

В частности, из сочинений самого графа Л. Толстого мы видели (выше) непререкаемо ясно, что он отвергал в христианстве все существенное, – все, что только делает христианство христианством. Как Божий день, ясно, что граф Толстой христианином не был. Если никого из христиан, исповедующих христианское учение, нельзя назвать, напр., буддистом или магометанином, то в такой же степени нельзя назвать и Толстого христианином, как отрицающего все христианские принципы, как таковые. Мало того, впрочем, что Толстой не был христианином (или, считаясь таковым некогда, после перестал быть даже и таким), – он был ярым врагом Христа и Его Церкви, глумясь и всячески издеваясь и над Господом нашим, и над святою Церковью, над ее установлениями, представителями и пр. Выше было приведено не мало доказательств из толстовских произведений. Если кого можно назвать антихристом – противником Христа, врагом Его, то Толстого не в меньшей мере, чем кого бы то ни было другого (напр., Ницше, Геккеля, социалистов: какого-нибудь Дитцгена, Бебеля и т. д., – а пожалуй – и в большей, если принять во внимание ту безумную ярость, с какою он нападает на христианство, то беспримерное кощунство, наглое богохульство, небывалый цинизм, какие он на каждом шагу спокойно (!!) обнаруживает...

Нет, не друг Христов Толстой, а враг, антихрист. Это – безусловная истина!

Те лица, которые утверждают иное (получившие иногда не только одно «светское», но, к удивлению, и «богословское» образование и наивно спрашивающие: «Толстой умер. С кем мы теперь останемся?»… Скажите, пожалуйста!!!), – так поступают, – так могут, по крайней мере, поступать: или по невежеству (не знают нередко не только христианства, но и толстовства, за которое распинаются своими «умными» головами), или по недобросовестности (следуя иезуитскому отвратительному принципу, они, вопреки очевидной истине, готовы счесть Толстого не только христианином, но даже «усовершенствованным Христом», чтобы уязвить Церковь и пр.). Tertium non datur!

А раз Толстой – враг Христа и Его святой Церкви, – ясно, что к последней он не принадлежал, и ясно, что Св. Синод, отлучив его от общения с Церковью, ничего больше не сделал, как только констатировал голую действительность, голый факт – не больше... И нам всем пора перестать заигрывать перед толстовцами, пора говорить ту же правду об яснополянском богохульнике и цинике пред всеми, никого и ничего не стыдясь и не боясь...

И если к Толстому оказались приложимы слова пророка об «ослином погребении», направленные к Иоакиму, царю Иудейскому (Иерем. XXII:18–19), – то в этом виновен только сам граф, – только он один, – виновен безусловно..., – а кроме него – никто! На христианское погребение имеет право рассчитывать, конечно, лишь христианин, а не язычник... Толстой же в своих отношениях к Иисусу Христу и христианству был хуже всякого язычника... Даже и злейшие язычники остановились бы перед толстовскими богохульствами и цинизмом...

Да! Вот она – правда!

Профессор А. Бронзов.

5 февр. 1912 г.

* * *

1

А если кто интересуется подробным раскрытием и обоснованием христианских догматов ( : о Боге едином по существу и Троичном в Лицах, о Лице Иисуса Христа, о Св. Духе, – о Церкви и таинствах, – о воскресении мёртвых и будущей жизни, – о Боге – Творце, Промыслителе, Судии и Мздовоздаятеле и т. д.), – раскрытием и обоснованием, – повторяем, – не входящим в задачу нашей настоящей статьи, – того можем отослать к капитальным трудам: о. Η. П. Малиновского («Православное Догматическое Богословие»: т. I, изд. 2-е, Серг. Пос. 1910 г.: «Введение. Учение о Боге едином в существе и троичном в Лицах». Т. 2-й, Ставроп. губерн. 1903 г.: „Учение о Боге – Творце и Промыслителе мира. Предустроение Богом человеческого спасения». Т. 3-й, Серг. Пос. 1909 г.: «О Боге – Искупителе и Освятителе. О благодати Божией. О Церкви Христовой. Т. 4-й, Серг. Пос., 1909 г.: «О таинствах Церкви. О последних судьбах мира и человѣка»), – о. П. Я. Светлова проф. («Христианское вероучение в апологетическом изложении»; т. 1, Киев, 1910 г.; т. 2, – 1911 г.; см. и другие многочисленн. его труды). Тот и другой авторы указывают обильнейшею литературу предметов и принимают во внимание современное состояние богословской науки, – пишут во всеоружии научных данных... Следует читать также о. проф. Т. И. Буткевича „Жизнь Господа нашего Иисуса Христа“... 2-е изд. Сиб. 1687 г.

2

Трудно себе и представить, сколько несуразностей, единственных в своем роде и неподражаемых, поговорили в посвящённом Толстому «собрании» гг. Мережковский, Михаил Семенов, а также многие другие! Академист г. К. заявил, что „если б православная Церковь нашла возможным совершить погребальный обряд над Толстым, то она должна бы составить особый чин погребения для сего случая, ибо в виду великой святости Толстого тот чин, которым вообще погребают православных, не мог быть совершен над Толстым, настолько к величайшей святости сего мертвеца неприложимы те покаянные песнопения, которые содержатся в погребальном чине»... («Колокол»; 1912 г., 10-е февр., № 1753). Просто невероятная дичь и бессмыслица! Не могу даже поверить, чтоб все это говорил г. К. Посему и не называю его фамилии полностью... Однако, до чего мы дожили? Дальше идти некуда...

3

Или еще пример: Толстой всячески возставал против «собственности», как явления не-христианского, как „корня зла“ и пр. (чит. Толст.: „Письмо к Ν. N.“, стр. 12; „Христ. учен.», стр. 46; „К рабочему народу», – изд. „ Свод. Слова», № 78, – А. Tchertkoff, Christchurch, Hants, England, 1902; „Так что-же нам делать», – изд. Герцика; цит. I т., Спб. 1906; особ. стр. 255; „Крейц. Сон», стр, 115; „Неужели это так надо», изд. „Своб. Слова», № 45; А. Tchertkoff, Christchurch, Hants, England, 1901, стр. 17; „Излож. Ев.», стр. 160 и т. д. и т. д.)... А сам оставил завещание, наделавшее и еще делающее столько зла и хлопот!!! И так – на каждом шагу! Предоставить право печатания своих сочинений, напр., всякому и в то же время продавать „Воскресение» за очень высокую цену, отказаться от имения и в то же время жить в нем и пользоваться всеми благами... – все это и подобное было в порядке вещей у Толстого...

4

Притом, эти пункты давно уже обстоятельно разобраны в солидных трудах: проф. А. Ф. Гусева „О сущности религиозно-нравственного учения Л. Толстого», 2-ѳ изд., Каз., 1902 г. (и в других многочисленных сочинениях того же автора), – проф. К. Григорьева «Христианство в его отношении к государству по воззрению гр. Л. Толстого. Полемико-апологетическое изследование», Каз., 1904 г...., – а также в многочисленных журнальных статьях (мои, напр., некоторые статьи указаны в „Хр. Чт.». 1912 г., февр., стр. 156). Литература о Толстом необозрима: в 1903 г. Ю. Битовт издал „библиографический» ее „указатель», занявший 375 страниц! А сколько написано с тех пор!? У Битовта (не отличающегося, однако, исчерпывающей дело полнотой) указано не мало противо-толстовских недурных сочинений и статей.


Источник: Бронзов А.А. Друг или враг Христов-Толстой? // Христианское чтение. 1912. № 3. С. 330–349.

Комментарии для сайта Cackle