Магометанство в его истории и отношении к христианству¹

(Культурно-исторический очерк)

Значение исторического события определяется влиянием его на ход современных и отдаленных явлений, будет ли это влияние клониться в пользу, или во вред человечества. Итак, влияние может иметь положительный, или отрицательный характер. В первом случае влияние измеряется привнесением новых образовательно-нравственных начал, учреждений и отношений, – элементов, содействующих развитию человечества; во втором – суммою факторов, задерживающих ход развития. Как в том, так и в другом случае влияние зависит от внутреннего содержания и характера исторического события – это с одной стороны; с другой – оно зависит от внешних, так или иначе сложившихся обстоятельств, при которых совершается событие. Внутреннее содержание исторического события можно назвать историческою силою, а внешние условия – почвою, или точкою приложения этой силы. Не в пору явившаяся сила, хотя бы и с глубоким содержанием, может стоять особняком вне надлежащего²предполагаемого влияния, давая мыслящему потомству предмет для всевозможных толков и пересудов.

Но если эта сила находит для себя годную почву, то она овладевает сознанием масс и принимается ими, как подходящий и сродный элемент. Эта сила получает значение и в том случае, когда содержание ее само по себе бедно, но среда представляет ей благоприятные условия.

Эти две стороны – внутреннее содержание и внешние условия нужно иметь в виду для того, чтобы надлежащим образом понять всякий исторический факт, его место и значение в ряду других. Отсюда само собою является потребность охарактеризовать содержание силы, чтобы таким образом понять те следствия, какие вытекали из нее, как основания – это с одной стороны; с другой – обрисовать самую среду, которая впервые и после испытывала действия силы. Так как исламизм есть историческая сила и, как такая, имела и имеет за собою большие последствия, то это требование необходимо иметь в виду и здесь при суждении о значении исламизма в истории. Таким образом нам нужно рассмотреть: 1) в главных пунктах содержание исламизма; 2) среду его первоначального распространения и дальнейшего действия и 3) следствия исламизма, на основании которых выясняется и 4) значение самого исламизма.

Исламизм занимает очень видное место в истории. С именем его соединяется целый ряд мыслей и представлений. Насколько эти мысли в устах последователей исламизма священны, настолько же они интересны пред судом стороннего и безпристрастного наблюдателя. Интерес этот возбуждается по тем переворотам и последствиям, какие произвел исламизм в месте своего происхождения – Аравии и вне ее пределов. Но чем замечательнее историческое явление, тем более представляется трудности для выяснения его настоящего значения. В отношени к исламизму эта трудность увеличивается еще тем, что исламизм не кончил своей роли в истории, но продолжает и по настоящее время существовать и иметь множество поклонников³.

Если взять во внимание долговременное существование исламизма, многочисленное число его последователей⁴ и его завоевательный характер; то исламизм представится нам в преувеличенном виде, как инфузория под микроскопом. Но нужно, конечно, быть слишком легкомысленным, чтобы удивляться тому, что отличается только давностью, что «знаменито древностию лет». При выяснении действительного положительного значения должна быть иная мерка, иной критерий истины. На чем же основывается успех и долговременное существование исламизма? Главные черты исламизма состоят в следующем:

В основании исламизма лежит учение о едином Боге и посланничестве Магомета, как последнего и величайшего пророка, которым завершилось откровение между Богом и человеком. Мысль о единобожии не обязана своим происхождением собственно Магомету, как не принадлежит ему многое из всего того, что вошло в состав его учения. Идею единобожия Магомет мог заимствовать от христиан или иудеев, с которыми он постоянно сталкивался во время своих торговых занятий и путешествий. С другой стороны, сами арабы, как потомки монотеиста Авраама, не чужды были идеи единобожия. Следовательно, Магомет только очистил эту идею от темноты и искажения, которым подвергся современный Магомету туземный арабский религиозный культ. С учением о Боге, милующем, карающем, безусловно управляющем судьбою человека, стоит в исламизме в тесной связи учение о человеке, его обязанностях по отношению к Богу, своим ближним, верным и неверным. Обязанности к Богу состоят вообще в молитве⁵, посте, омовении и поклонении священному храму в Мекке⁶. Обязанности к ближнему-правоверному (исповеднику Ислама) состоят в милостыне и гостеприимстве. Исламизм предписывает воздерживаться от вина⁷, допускает многоженство. Вникая в сущность исламизма, нельзя не заметить, что это учение представляет собою смесь трех элементов: христианского, иудейского и арабского. Из этих трех элементов Магомет выбирал все то, что могло сообразоваться со взглядами его самого, и его современников, что могло льстить прихоти и чувственным представлениям о жизни настоящей и будущей. Отсюда понятно, что возвышенные христианские мысли стоят на ряду с грубыми представлениями, или совсем искажаются в угоду прихоти и причудливой фантазии. Вследствие этого являются противоречия (которых насчитывается до 250) в исламизме и повод ко всевозможным предположениям и толкованиям изречений пророка.

Будучи смешением язычества, иудейства и христианства, магометанство, очищая первое от грубостей, идолослужения и местных наслоений и суеверий, уступает во всем второму и не может быть сравниваемо по достоинству с христианством; вообще религиозные представления Магомета – не высокого достоинства; простые вначале, они осложнились и даже исказились впоследствии, соответственно с историческими обстоятельствами и личными взглядами поклонников арабского пророка. Возвышенное и широкое ветхозаветное понятие пророка не приложимо к Магомету, в отношении к которому оно имеет узкий непривлекательный смысл, с внешней и внутренней стороны, тогда как у евреев был целый ряд пророков, составлявших между собою преемство и систему, а у арабов Магомет был первым и последним пророком, не могущим равняться ни одному из малых иудейских пророков по своей нравственной неустойчивости и чувственности. По учению Магомета, Бог посылал каждому народу, в известное время, пророков, которым, чрез посредство ангела Гавриила, обещал свою волю и которых вдохновлял откровениями, дабы отвратить людей от всего злого и последствий всеобщего грехопадения, учение о котором Магомет заимствовал у евреев. Откровение это сохранилось в Священ. Писании (торы), т. е. пятокнижии, (псалтири и Евангелии). Предпоследним пророком был Иисус; он и его предшественники предвещали появление Магомета, а после него никакого другого пророка более не явится. Послан Магомет собственно к арабам, но с тем, чтобы вообще восстановить повсюду испорченную христианами чистую древнюю веру Авраама, дабы ислам распространился по всему миру. Магомет сам по себе обыкновенный человек, как и все другие, как и Иисус, но он носитель последнего и окончательного откровения, которое Бог преподал чрез посредство его в Коране. Отрицая в Иисусе Христе божество, достоинство и призвание Искупителя, Магомет запрещал хулить Его и Моисея под угрозой тяжкого наказания.⁸

Своему высокому понятию о себе Магомет изменял и противоречил до уровня с людьми заурядными. Но самое безотрадное представляет собой неукротимая беспощадность, с какой часто выступал он для уничтожения врагов своих; это была древняя черта арабской суровости. Более же всего возмущает стороннего наблюдателя его коварство и систематическая лживость, которые все сильнее и сильнее стали проявляться со времени переселения его в Медину. И в Мекке, даже несколько позднее, осыпаемый насмешками и уликами противников, пророк пробовал иногда выставлять своеобразные аргументы и пользоваться довольно сомнительными увертками, чтобы как-нибуд да выпутаться из сети противоречий, опутывавших его учение, что более или менее объяснялось отсутствием навыка логического мышления. Но в Медине, сознательная лживость и вероломство становятся вскоре как бы внутренним убеждением. Положим, это тоже наследственные народные черты, но в соединении с оффициальным благочестием, вовсе не требовавшим лицемерия, становятся они для нас невыразимо противными. В его руках с тех пор религия стала орудием политики, и не одной только церковной. Вначале может быть слегка, затем, на половину, а наконец совершенно сознательно пользуется пророк ложью для того, чтобы провести во что бы то ни стало истину.

Но несмотря на смесь своего учения и на внутреннее противоречие, Магомет выставлял исламизм единственной лучшей религией, пред которой другие – ничто. Мысль эта проникает все учение исламизма, действия Магомета и действия его ближайших и отдаленных последователей. Чтобы уверить в этом других, Магомет поступал так, как поступали подобные ему мечтатели. Для заверения истинности своего учения Магомет приписывал его происхождению и внушению свыше, – средство самое верное и надежное, удовлетворительное для неразвитого сознания. «Откровение Корана – говорит Магомет – происходит при посредстве пророка»⁹. Потрясаемый однажды от внутреннего возбуждения как бы лихорадочной дрожью, спешит он домой. «Заверните меня», взывает он к своим! Совершилось! И, охваченному сильным нервным потрясением, ему чудится, что он слышит следующие слова (Сура 74,1): О ты, закутанный! – встань, зову тебя, истинно так! – Господа своего, да славь его! – Одежды твои, да очисть их – От нечистоты, да беги. – Но будь добр ради корыстных целей. И Господа твоего чти неизменно¹⁰. – С этих самых пор, передает традиция, шли откровения, одно за другим, постоянно и так было именно потому, что отныне он был уверен в своем деле и не ждал более дальнейших сверхестественных явлений; он принимал, без дальних околичностей, за божественную истину все вырабатывающиеся в его голове представления, появлявшиеся в состоянии непрестанного внутреннего возбуждения. С мыслью о превосходстве своей религии естественно соединяется мысль о недостоинстве других религий. «Религия Божия – говорит Коран – есть ислам»¹¹. Человеку свойственно желать, чтобы другой разделял с ним его убеждения и не противоречил ему. Если эта склонность заметна между образованными людьми, то тем более она проявляется в людях, чуждых всякого образования. Отсюда нетерпимость является неизбежным следствием. Сильная в других религиях, эта религиозная нетерпимость в исламизме доходит до крайности, приняв религиозную санкцию. Тогда как в других религиях нетерпимость имела отрицательное значение, в религии Магомета она получила живой активный характер. Таким образом, с сознанием превосходства своей религии пред другими, ислам соединил и освятил мысль об увеличении числа (своих) последователей. Распространение исламизма и утверждение его между людьми оставляет самую существенную, необходимую обязанность магометан, – обязанность, которая приятна для Бога более, чем какая-либо другая. «О, верующие! говорит воодушевленный Магомет: если вы поможете Богу в войне против безумных, то Он также поможет вам и укрепит стопы ваши»¹². Итак характер распространения исламизма является совершено противоположным христианству, которое распространяется посредством проповеди и убеждения.

Подобно тому, как у христиан учение заключается главным образом в Евангелии, у последователей Магомета оно изложено в священной книге Корана. По взгляду Магомета, первоначальному и последующему, перешедшему к его поклонникам, Коран сам по себе – абсолютное откровение, исключительно имеющее значение божеского закона, пунктуальное исполнение которого составляет высшую обязанность каждого правоверного. Естественным следствием усиления понятия о всемогуществе Божием относительно предопределения всего сущего явилось стремление признать постепенно Коран нерукотворенным, предвеки существовавшим у Бога; между тем как вольномыслящие утверждали, что божеское слово, также как и все, сотворено. А так как во всяком случае, все учение в совокупности и предписании Корана составляют прямое проявление откровения, то и те положения, которые относятся, собственно к гражданской или государственной жизни, признаются неотъемлемыми частями религиозного закона и, как таковые, неизменны.

Таким образом исламизм, как религия божественная, должен быть принят арабами, а обязанность распространения его всюду должна соединить арабов в один народ. Такова мысль исламизма, – и она нашла для себя годную почву.

В истории встречаются такие личности, которые служат выражением своего народа, его стремлений ожиданий и идеалов. Ходячие мнения народа глубоко западают в их впечатлительную душу и воспламеняют в них ту экзальтацию и энергию воли, с которыми они не отступают ни пред какими препятствиями для своих целей.

Результатом возбужденности таких личностей бывает одно из двух: или торжество, или падение. К таким-то личностям можно присоединить и Магомета. Во время своих путешествий он, как человек наблюдательный и проницательный, понял мысль и настроение народа и воспользовался этим для достижения национальных и своих личных целей¹³.

Все благоприятствовало тому, чтобы исламизм был принят арабами. Легкость, с которою арабы принимали учение Магомета, объясняется тем, что исламизм носит характер чувственной простой религии, соответственно тому, как чувственна и проста была самая жизнь арабов, большинство которых состояло из сельских жителей и кочевников – бедуинов. Принятие исламизма не требовало от араба жертв и не изменяло его главных укоренившихся традиций и привычек. Воздержание, предписываемое исламизмом, было обыкновенною чертою простой, близкой к природе, жизни арабов. Многоженство, существовавшее у арабов с незапамятных времен, допускалось и новою религией. Их прежний культ не только не усложнился, но даже упростился запрещением приносить жертвы идолам и уничтожением последних. Кааба, с именем которой соединялось много священных сказочных воспоминаний, ни мало не теряла своего значения в учении пророка. Изречения веры были кратки и понятны; не требовалось никакого таинства, не было нужды в покаянии. Страсти не должны быть заглушены. Все стремления арабов были сосредоточены на одном предмете – это распространение ислама. Запрещение вина не было тяжелым там, где, по словам Диллингера, не росло винограда. Периодический пост не трудно было соблюдать потому, что скудость почвы производила лишения и голод, следовательно самый климат побуждал к умеренности. Требование милостыни легко могло быть выполняемо награбленной добычей во время предстоявших войн с неверными. Если араб должен был что-либо потерять во время войн, то он утешался тем, что в раю получит вознаграждение за все¹⁴. Особенно новая религия привлекала арабов тем, что требовала от последователей силой оружия распространять новое учение. Это совершенно было согласно с духом воинственных арабов. Теперь для араба – исповедника новой религии представлялась прекрасная перспектива в деле распространения и утверждения ислама, и это очень естественно. Мог ли грубый араб не обольщаться ожидавшей его впереди военной славой, этой обольстительной приманкой многим поверхностных людей? Надежда на добычу была одним из самых сильных побуждений для принятия ислама.

«Голые арабские пустыни, доставлявшие очень скудное пропитание туземцам, во время войн могли быть заменены богатством и роскошными территориями Сирии, Палестипы, Персии п Египта»¹⁵, теми владениями, о которых между арабами ходили самые преувеличенные, едва не баснословные разсказы.

В числе причин, способствовавших к скорому утверждению исламизма между арабами, нельзя умолчать о том, что появление и заявление Магомета в качестве религиозного реформатора и пророка совпадало с тем общим настроением умов в Аравии, когда там ожидали пророка¹⁶. Первоначальный успех, который, по верному замечанию Дрепера¹⁷, часто служит критерием истины, уверил арабов в действительности посланничества Магомета. Так как Магомет был выражением национального духа, то призвание его свыше было призванием всего народа, к которому Магомет принадлежал, как член. Все это, вместе взятое, имело тот результат, что исламизм был принят арабами с воодушевлением. Проникнутые духом исламизма, арабы вступили под знамена пророка, готовые идти с ним на жизнь и смерть.

Своим воодушевлением, красноречием, женственным вкрадчивым характером, вообще всей своеё личностью Магомет производил неотразимое нравственное влияние на своих соотечественников. Недостатки пророка пополняли его сподвижники. Это движение арабов под влиянием исламизма и на первый раз под начальством самого пророка, которому арабы безусловно верили, имело большое значение для арабов и других народов.

До исламизма арабы, как народ кочевой, жили отдельными семьями с самыми патриархальными обычаями. Семейства управлялись старшими членами, или родоначальниками. Последние, в управлении семьей и решении возникавших недоразумений между членами семьи, руководились обычаями, или личным произволом. Так было в селах и городах. Жители сел и городов враждебно относились между собою. Обитатели пустынь или, как их чаще называют, бедуины, безнаказанно грабили то села, то города. Защищаясь от набегов бедуинов, каждая семья заботилась исключительно о своих интересах. При таком обособленном враждебном отношении между собою у арабов не могло развиться ни гражданственности, ни безопасной торговли, тем более образованности. След. без этих трех факторов у арабов не было общего национального чувства, не было народного самосознания. Отсутствие этого единства препятствовало арабам заявить себя исторически, проявить свои силы. Эти силы были свежи, не надломлены, благодаря той свободе, которою арабы, как дети природы, пользовались с незапамятных времен, – пользовались тою свободою, до которой пока не касается человеческий деспотизм, всегда искажавший нормальные отношения людей. Так жили арабы до появления среди них исламизма. Новая религия произвела между арабами совершенный переворот в национальном, религиозном, нравственном и политическом отношении. Она вдохнула в них идею национального единства. С принятием новой религии, так гармонировавшей с арабскими воззрениями и внешним их положением¹⁸, арабы почувствовали себя как бы одним семейством, интересы и цели которого должны быть соединены самою живою и тесною связью. Враждебные отношения фамилий, сел и городов были забыты под влиянием общей руководящей мысли, что арабы, как потомки знаменитых родоначальников, призваны на великое служение – распространение ислама, как религии Божией¹⁹, единой и истинной. Религиозно-национальному единству арабов соответствовало единство гражданское. Будучи дано Магометом, это гражданское устройство находилось в самой тесной и непосредственной связи с религиозным Воплощением национального настроения, представителем светской и духовной власти был Магомет, которому Аравия обязана своим объединением²⁰. Тем простым житейским отношением, которые образовались под влиянием климата и местных условий, Магомет дал новое направление. Придавши этим новым отношениям божественный характер, Магомет тем самым сообщил им неподвижность и стойкость, как фундамент для будущего развития. В силу этого божественного авторитета выходило, что организованное Магометом общество должно было следовать по однажды навсегда определенным рамкам²¹. Новому устройству подчинилась вся Аравия, как признавшая Магомета пророком, законодателем и правителем. Таким образом принятие исламизма содействовало объединению арабов в один народ. При таком объединении могла развиться между арабами гражданственность, систематическая торговля и чисто-духовные интересы. Но этот переворот в жизни арабов не ограничился пределами Аравии. По самому духу учения²², исламизм должен распространяться мечом²³ вне Аравии, дабы вытеснить остальные религии, как ложные. Насколько Магомет успел в Аравии, настолько успели в том же самом вне Аравии преемники пророка, выступившие самостоятельно после его смерти (632 г.).

Успехи исламизма в Сирии, Персии, Египте, восточной Африке и др. слишком известны, чтобы их повторять. Где бы не утверждался исламизм, принятие его совершалось не в силу убеждения, но в силу меча.

Часто повторяемое правило исламизма: «кровь неверующих и противников учения пророка есть самая лучшая жертва Богу» – принесло свой плод и выполнялось с удивительно невероятною жестокостью²⁴. После победы обыкновенно убивали тысячу пленных; убийство это совершалось не под влиянием страстного увлечения, но с животным хладнокровием. Число жертв увеличилось потому, что жены и дети считались законною собственностью победителей; поэтому, поступить с пленными можно было как угодно. Большее число пленных убивалось из желания более угодить Богу – Аллаху и его пророку. Чем далее успевали арабы в завоевании и утверждении исламизма, тем сильнее возбуждался фанатизм магометан. Насколько успехи арабов зависели от религиозного воодушевления и воинственного духа, настолько же эти успехи обусловливались слабостью тогдашних государств и христианских обществ и незавидным положением жителей, притесняемых деспотизмом правителей. «Недовольство коптов, древних обитателей Каира, угнетаемых православными, приверженность первых к мозанофизитству, способствовало, по словам Вебера, успехам исламизма»²⁵. Персидское царство было раздираемо в это время смутами и близко было к падению, когда в первый раз подверглось нападению аравитян; оно покорилось, не смотря на мужественное сопротивление. И Персия не только сделалась арабскою провинцией, но и приняла также ислам²⁶. При Абу-Бекре (630 г.), Омаре (634–614), Османе (650), Али (656) магометане сделали много завоеваний в Азии и Африке. В 698 г. полководец Муза прошел победителем от Черного моря до Атлантического океана. 711 г. Тарик завоевал Испанию²⁷, благодаря тамошпим смутам²⁸. На пути завоеваний магометане ничего не щадили: ни людей, ни памятников искусства, ни библиотек. По страсти к разрушению магометане напоминали собою вандалов и гуннов; все местное, не магометанское арабы уничтожали²⁹. Благодаря религиозному фанатизму и благоприятным обстоятельствам, исламизм прошел всесокрушающим потоком по Азии и Африке, вытесняя собою христианство³⁰. В непродолжительное время восток соединился под знамена исламизма. Под влиянием его начала развиваться арабская гражданственность. У Византии, с которою арабы сталкивались, последние заимствовали административное искусство и римско-греческую цивилизацию³¹. Восприимчивые арабы сблизились с науками, искусствами, ученостью и поэзией древних и тогдашнего ученого мира³². Так успешно заявил себя исламизм на первых порах своего существования и развития. Чем далее он продолжал существовать, тем более он усиливался, распространяясь между народами востока, которых привлекает исламизм своею чувственною стороною. Жертвою исламизма сделалась Византийская Империя, которая издавна была предметом стремлений и фанатизма магометан (завоевание Византии совершилось в половине XV в.).

Не мало причинили России зла фанатичные татары – последователи магометанства во время долговременного господства в нашем отечестве в XII-XVI ст.; но еще большему злополучию и разрушению русские не подверглись по причине недальновидности и отсутствия единодушия монгольских завоевателей.

Сила обаяния исламизма действует и в настоящее время. По статистическим данным, исламизм охватил собою почти всю Африку, занял половину Азии, и теперь постоянно подвигается на восток. В Индии исламизм уже давно составляет главный господствующий элемент. Если исламизм не успевает в России, то он вознаграждает себя в Китае. В юго-западной Монголии и Ман- журии исламизм уже раскинул свои мечети³³.

По достовернейшим последним известиям, во многих странах исламизм делает большие успехи в деле распространения. Так, в Китае число мусульман достигает уж двадцати миллионов и продолжает увеличиваться, больше всего путем примера, а не специальной проповеди; есть опасение, как бы ислам со временем не вытеснил из Китая религии Будды. Быть может, еще поразительнее должно показаться влияние ислама в Индии: там правительство – христианское, а главнейшая индийская религия – браманизм – крайне враждебно настраивает народ против ислама, – тем не менее мусульмане составляют уже ⅛ населения. Ведется там пропаганда, пропаганда письменная и устная; существуют странствующие проповедники и действуют настолько успешно, что, напр., лишь один Хаджи-Мохаммед в Пенджабе привлек к исламу в 1865 г. до 200 000 индийцев³⁴; индийский ислам посягает даже на христиан, и, действительно, попадаются в Индии христиане-ренегаты. Известный знаток востока и исследователь ислама, А. Кремер, считает неизбежной вещью, чтобы политеизм уступал исламскому монотеизму; по его мнению, некогда вся Индия сделается мусульманскою, а другие предвещают Индии роль будущей руководительницы исламского мира (в случае падения Турции). В Нидерландской Индии число мусульман также ростет: голландцы, утвердившись в XVIII веке в индийском архипелаге, нашли там мусульман мало, а к настоящему времени Ява обратилась в мусульманство почти вся, Суматра – в большей части, Борнео и Целебес – на половину. Пропаганда ведется незаметно: голландскими чиновниками, проезжими торговцами и, в особенности, святошами-странниками, которые лечат больных молитвами и заклинаниями, торгуют талисманами и читают молитвы над покойниками. Самую благоприятную почву ислам находит теперь в центральной Африке, где, по выражению одного пастора, он распространяется «поистине с ужасающей быстротой»: нередко бывает, что отдельные, одиночные магометане, прибывшие к африканским племенам для торговли, подчиняют скоро влиянию своему целые округа и побуждают к принятию ислама все их население». В Африке пропаганда ислама среди негров идет с двух сторон; и с запада, и с востока. На западе Атлантическое побережье, от Сиерра-Леоне (куда ислам проник лет сто назад) до португальского Мозамбика, стало сплошь мусульманским; оттуда мусульманство с колоссальным успехом проникло и продолжает проникать дальше вглубь страны, в бассейн Нигера, в экваториальную область; прежде центром черного мусульманства было Тимбукту, – теперь он передвинулся еще более вглубь страны – в Куку; здесь миссионеры – не специалисты-проповедники (как у христиан), а торговцы, и пропаганда идет совсем незаметно, сама собою, без насильственного принуждения. Напротив, с востока Африки, вглубь на запад мусульманство распространяется и военным течением, – именно из Судана, где недавно, лет 15 назад, основалось воинственное и фанатическое государство Махдия. Справедливость требует, однако, сказать, что внешние успехи исламизма не соответствуют внутреннему достоинству и улучшению его исповедников.

Из того, что сказано об исламизме, следует, что он с успехом распространялся с самого начала своего появления и до настоящего времени. При таком долговременном существовании исламизм, как историческая сила, без сомнения имел влияние на ход истории. В своем месте мы сказали, что влияние может быть двоякого рода: оно может содействовать развитию человечества, может, с другой стороны, и препятствовать этому развитию. Но так как в истории зло мешается с добром, так как нет худа без добра, и нет добра без худа, то ясно, что видеть в исламизме исключительное зло – было бы большой ошибкой. Часто случается, что вредное явление вызывает против себя такую реакцию, добрые результаты которой излечивают и покрывают возникшее зло³⁵. Насколько 1) исламизм препятствовал развитию, насколько 2) он косвенным образом имеет значение в истории, покажут следующие соображения, как выводы из фактов всемирной истории.

Внимая в смысл учения Магомета, его дух и направление, нельзя не заметить, что в основе исламизма лежит, как мы отчасти заметили, грандиозная идея. Идея эта – объединение человечества в исламе. Если эта идея не совсем ясна у Магомета, за то она с очевидностью просвечивает в духе и действиях его непосредственных преемников. Мы знаем, какие нравственные начала должны, по исламизму, склонить людей во едино; равным образом знаем и то, какие исламизм дозволил и употреблял средства для достижения своей идеи. Идея эта, сама по себе возвышенная и благородная, конечно, неосуществима, как идеал, к которому могут только стремиться некоторые. Соответственно этой идее мы вправе ожидать от исламизма чего-либо такого, что ручалось бы за существование ее в принципе, что действительно гармонировало бы с общечеловеческим духом и нормою, что исключало бы выражение данной эпохи и места, след. односторонности. Напрасные ожидания! В самом деле, что дает исламизм нового?

Нового от него нельзя ожидать уже потому, что он не самостоятелен. Этого мало: исламизм не представляет собою последовательного эклектизма. Заимствованные идеи получили в исламизме ложное направление, льстящее прихоти и самолюбию, – направление, сообразное с местными национальными условиями. Да и мог ли возвыситься до общечеловеческих начал нравственности чувственный, сын своего времени, Магомет, необразованный, болезненный мечтатель, часто прибегавший к хитрости и обману?.. Как бы то ни было, обратим внимание на то, прочно ли здание исламизма, здание, построенное на quasi – божественном фундаменте? И может ли оно сблизить людей между собою и упрочить благосостояние общества?

Если что сближает людей и обеспечивает их счастье, так это нравственно-общественные отношения и обязанности. Нравственные отношения начинаются с семьи, как условия благосостояния и существования общества. След. на первом месте стоит взаимная связь полов, связь между мужчиной и женщиной. Спрашивается: дает ли исламизм ручательство для обеспечения и прочности этой семейной связи? Рассматривая с этой стороны исламизм, мы встречаемся здесь с вредными его постановлениями, имевшими самое гибельное влияние на семейные и общественные отношения. Без преувеличения можно сказать, что, если где оффициально поругано и унижено достоинство женщины, то это в исламизме. Дозволивши юридически полигамию, исламизм допустил неизбежно рабство женщин. В основе отношений между мужчиной и женщиной лежит та азиатская убивающая мысль, что женщина во всем стоит ниже мужчины, что она, так сказать, составляет нижайшую ступень в ряду творений. Назначение ее состоит в продолжении рода и удовлетворении чувственных потребностей мужчин³⁶. При таком взгляде на отношения полов не может быть и речи о самостоятельности и личном достоинстве женщины. Мужчине, поэтому, представлялось право посягать на свободу слабого, униженного пола. «Магомет разрешил мужьям бить своих жен; всякий муж вправе наказывать свою жену по своему произволу и столько, сколько пожелает»³⁷. Неверность жены влекла за собою смертную казнь, или другое какое-либо тяжелое наказание³⁸. Идея супружества, как священного союза и нравственного единения личностей, чужда исламу. В этом отношении исламизм нисколько не выше язычества. Женщина-магометанка не есть постоянная спутница мужа: она заботится о нем из-за страха, а не привязанности и любви к мужу. Последний есть повелитель, в руках которого вся судьба женщины³⁹. При таком деспотическом отношении мужа к жене семейный союз, как фундамент общества, не мог быть прочным. Это доказывается семейными раздорами, распущенностию мужчин⁴⁰ и всеми недостатками, неизбежно вытекающими из полигамии, которая уже давно осуждена христианством, наукою и простым здравым смыслом. «Если бы, говорит Мёлер, в чистой природе мужа была положительная потребность иметь (zu besitzen) многих жен, то это свойство мужа (Einrigtung des mannes) должно было бы гармонировать с женской организацией, т. е. жены из-за любви к одному мужу были бы нравственно довольны, разделяя радости семейной жизни. Но опыт говорит нам противное: ревность между женами всегда отравляла их жизнь⁴¹, от чего не свободен был и гарем Магомета, старавшагося упрочить счастье семьи⁴².

Основанная на магометанских началах семейная жизнь, сама по себе непрочная, еще более подрывается легко допускаемой расторжимостью браков. Расторжимость браков, говорит Деллингер, не ограничивается никакими юридическими формами, – для этого достаточно одного слова, чтобы разорвать супружеские связи. Поэтому расторжимость браков составляет обычное явление между исповедниками ислама. Если Сенека замечает о женщинах своего времени, что они считают годы не по консулам, а по мужьям, то тоже самое можно сказать и о магометанах; однородность явлений сглаживает анахронизм истории.

Основатель ислама первый ввел для женщин покрывало, как это видно из самого Корана. Гаремное затворничество женщин, отнятие у них всякой свободы, лишение всякого доступа в общество, суть продукты мусульманства; прежде него Аравия не знала такого унижения женщины. До Магомета женщины пользовались уважением среди арабов. Поэт Антар убил раба за то, что он не имел уважения к арабским женщинам, и правитель Зубайр одобряет его. Среди арабов до-Магометова времени были женщины очень образованные, были женщины – поэты, которые пользовались заслуженною славою между современниками... Пример христиан и евреев убеждает нас, что Аравия не была безнадежно предана в добычу многоженству настолько, чтобы невозможно было основать и утверждать в ней единоженства. Потому полигамию можно считать скорее делом удовлетворения личной страсти Магомета к чувственным удовольствиям. Он часто говорил о себе, что больше всего на свете любит женщин и благовония. Приближенные личности к Магомету тоже заметили в нем эту господствующую страсть и считали его самым страстным человеком в мире. С другой стороны, можно предполагать, что этой поблажкой чувственности Магомет хотел привлечь к себе больше последователей, так как военные походы давали обильную добычу, состоявшую из женщин, которых должны были делить между собою поклонники Магомета. Многоженство было причиной сильного нравственного и правового унижения женского пола в исламе... «Арабы-магометане, – говорит Клот-бей, – более всего злоупотребляют правом развода. Некоторые из них переменяют жен не менее пятидесяти раз. Один французский путешественник спросил одного араба в Египте, помнит ли он Бонапарта? «Как же, отвечал тот, я был женат на семнадцатой жене, когда великий человек посетил Египет». Буркгард встречал арабов, которые в сорок пять лет были женаты уже на пятидесятой жене, на одной после другой... Правда, эта свобода стесняется некоторыми материальными препятствиями, именно: по мусульманскому законоположению, если муж разводится с женою, то мехр (приданое) ее должен поступить в полную собственность ее; но и здесь развратившаяся натура мусульман находит средство избежать этого неприятного для чувственности стеснения. Муж своими побоями и разного рода притеснениями доводит жену свою до того, что она сама предложит ему развод и чрез то лишится своего приданаго... Но исламу показалось еще мало такого стеснения жены и лишения ее всяких личных прав в пользу мужа, – магометанство лишает жену и естественных и ни у кого неотъемлемых прав, именно прав на выражение религиозного чувства. Жена-мусульманка не может исполнять добровольного поста, не испросивши на то позволения от своего мужа. Она не может сделать обета без согласия своего мужа; она даже не может принять присяги без воли его... Какое рабство может быть больше этого? Чего еще не достает до полного уничтожения личности жены пред личностью мужа?... Несвободная сделать ни одного шага без согласия мужа, лишенная даже нрава на проявление всякого религиозного чувства без его воли, жена мусульманина есть полнейшая раба мужа и не имеет нисколько человеческой свободы; личность ее только в личности мужа; без него она – ничто. Вследствие таких обоюдных отношений супругов у мусульман составился самый низкий взгляд на женщину вообще, – взгляд до того оскорбительный для последней, что по справедливости это служит самым темным пятном для Магомета⁴³... Таковы начала и следствия семьи, основанной на исламизме.

Переходя от семьи к обществу, мы встречаемся с теми же невыгодными условиями исламизма, теми сторонами его, которые препятствуют свободному развитию. В основании общественных отношений Магомет положил равенство и братство между всеми правоверными мусульманами. Принципу этому исламизм, действительно, обязан своим успехом на востоке, потому что магометанская доктрина обещала своим последователям политическое и социальное равенство⁴⁴. Кто убьет своего слугу, тот не удостоится царствия⁴⁵. Равенство – прекрасная мысль в исламизме, или – точнее – в Коране, хотя идея равенства и в более чистом всеобъемлющем виде давно привнесена христианством. Но дело в том, что в исламизме, как организованном религиозно-гражданском учреждении, идея равенства и свобода членов совершенно парализуется допущением деспотической власти. Деспотическая власть началась одновременно с возникновением исламизма. Магомет, как основатель ислама, был и первым деспотом, когда достигал своих целей незаконными средствами, хитростью и обманом. Преемники Магомета развивали и утвердили деспотизм очень прочно на основании примера и учения пророка. Спрашивается: могло ли устоять равенство членов при деспотической власти, когда общество управляется не нравственными мотивами, но капризами одного лица, всегда эгоистического и одностороннего, подверженного ошибкам и страстям? Не думаем. Мы, поэтому, не можем согласиться с мыслию историка Лоренца относительно обещаемого исламизмом равенства. «Из того обстоятельства, говорит он, что благородные аравитяне без ропота повиновались приказаниям бывшего раба (Сеида) явствует, что ислам мог бы уничтожить различие между сословиями и фамилиями» (Сеид начальствовал над войском в походе против греков в 629 г. Но много ли таких фактов, чтобы вывести отсюда решительное заключение? С другой стороны, Сеид был в особых близких отношениях к Магомету; эти отношения возвысили нового и храброго раба. Что касается до повиновения благородных аравитян приказаниям бывшего раба, то здесь не видно ничего такого, что благоприятствовало бы мнимо одушевлявшей арабов идее равенства: общая неминуемая опасность производит во всех инстинктивное чувство равенства. Во время опасности забываются фамильные ранги и счеты. История ясно говорит, что благородные аравитяне во время войны с греками именно находились в очень опасном положении. С какой стати в это время роптать против приказаний бывшего раба, когда от него мог зависеть благополучный исход дела? Ропот в этом случае неуместен и повиновение могло происходить совершенно из чувства самосохранения, т. е. побуждений эгоистического свойства.

Итак исламизм допущением деспотической власти парализовал идею равенства. Отсутствие равноправности членов мы, действительно, и замечаем в дальнейшем развитии деспотической власти⁴⁶. Нет сомнения, что деспотизм был одною из главных причин застоя и неподвижности магометанских обществ. Общественный застой в исламизме усиливается еще потому, что духовная власть здесь смешивается, как напр. в современной Турции, с светскою. Насколько это смешение содействовало усилению прав преемников Магомета, настолько оно препятствовало развитию гражданской и религиозно-нравственной сфер. «Достаточно, говорит Кольб, смешения религии и государства для того, чтобы последнее лишилось возможности к дальнейшему развитию.⁴⁷» Впрочем магометане не особенно и хлопочат о развитии; они успокоивают себя тем, что считают свою религию за высший идеал развития и образованности⁴⁸. И действительно, магометане обращают внимание на внешнюю сторону дела – это распространение ислама; развитие нравственно-общественных отношений – дело второстепенное. Бойцы за веру, они не должны были успокоиться от военных занятий и делаться оседлыми, а, напротив, во всякое время быть готовыми выступить в поход⁴⁹. Увлекаемые мыслию о всемирном призвании, магометане развили в себе фанатический энтузиазм, который останется памятен в истории. Между тем веротерпимость и истинная любовь к ближнему, составляющия отличительный характер христианской религии, принадлежат к числу самых благодетельных следствий

возрастающего просвещения⁵⁰. Конечно, исламизм чужд этих цивилизующих начал. После этого, мыслимо ли, чтобы исламизм мог сделаться общечеловеческой религией, – исламизм, сам чуждый человечности. Вместо того, чтобы сблизить, объединить людей, исламизм, сам того не замечая, отделился от остального человечества. Внушая ненависть ко всем противникам Магомета, исламизм поселяет вражду между своими последователями, не уничтоживши совершенно варварский обычай кровавой мести. Обычай этот, напоминающий первобытное естественное состояние человека, существует и в настоящее время⁵¹. Какая при этом может быть нравственность, понятно само собою. Самая нравственная деятельность в исламизме не имеет определенного принципа. Из действий Магомета и его по- следователей ясно видно, что можно поступать так, или иначе, лишь бы достигалась цель. Нравственное учение исламизма носит характер чувственный, сообразный с местными представлениями о настоящей и загробной жизни. Чувственная сторона исламизма возобладала над последователями Магомета и тем самым помешала развитию чисто-духовных интересов⁵². Развитию духовных интересов исламизм мешал положительно еще тем, что, для избежания и идолопоклонства, запретил делать изображения живых существ. Отсюда – задержка свободного развития духа. Стеснением искусства исламизм уничтожил главное средство облагорожения духа и возможность возвыситься до нравственной свободы и самостоятельности⁵³. Таким образом исламизм, избегая одной крайности, впал в другую⁵⁴, лишивши своих последователей возможности к самостоятельному художественному творчеству. ІІовеление, сохранившееся только в предании, по которому не дозволялось изготовлять изображения живых существ, исполняется строго и по ныне, чем и определяется в высшей степени своеобразный характер мусульманской архитектуры. Фотография начала, однако, с недавнего времени, распространяться среди мусульман, отчасти нарушая предписание пророка.

Развитию самостоятельной критической деятельности препятствует так называемый фатализм, или учение о безусловном предопределении. Учение это состоит в том, что судьба каждого человека до малейших подробностей зависит от вечных определений Бога. Человек, поэтому, действует так, как предписано ему, выражаясь словами магометан, в предвечной книге. Учение это проникает в существо последователей пророка, возбуждая в них апатию и животное равнодушие ко всему, с ними и вокруг них совершающемуся⁵⁵.

Такой пассивный взгляд на совершающееся вокруг события вел к самым печальным следствиям. Вера в предопределение доходила до того, что магометане равнодушны были во время чумы и пожаров. Вместо того, чтобы энергически бороться с препятствиями и тем самым развивать самодеятельность, поклонники исламизма слепо подчинялись всем случайностям в той мысли, что все это воля неба (das ist so ausschrieben»). Так как фатализм в дальнейшем развитии дошел до того, что приписывал Богу добро и зло, то в этом можно отчасти видеть одну из причин глубокого нравственного и политического падения магометанских наций⁵⁶.

Все, что сказано нами об исламизме, не могло содействовать плодотворному и самостоятельному развитию. Есть основание сказать больше: нравственные и социальные начала исламизма вредно действовали на ход развития народов. Вредное задерживающее влияние магометанских начал ясно бросается в глаза при характеристике обществ, существовавших и существующих на началах исламизма. Что это были за общества? Если обращать внимание на внешнюю сторону дела, на блеск правителей, на покровительство последними ученым и поэтам, которые из подобострастия и лести превозносили мудрость своих покровителей, то весьма естественно, что государства магометанские покажутся благоденствующими, цветущими. Но внешняя сторона еще ничего не говорит о внутренней силе, живучести и производительности. И этих качеств, обусловливающих прогрессивное движение общества, так мало в тех нациях, которые приняли и усвоили ислам. Полигамия, полицейская деспотическая власть, смешение области государственной с духовною, вера в фатализм – все это действовало подавляющим образом на жизнь магометанских народов.⁵⁷

Исламизм соединил народы физическою силою, следовательно насильственною. Повидимому, он должен был объединить собою разноплеменность и пестроту своих подданных. Но так как исламизм не побуждал человека к внутреннему саморазвитию, а устремлял его взоры ко вне, ко внешнему преобладанию и завоеванию⁵⁸, то магометане, увлеченные этою стороною, чужды были стремлений и побуждений к внутреннему благоустройству и упорядочению общества. В этом заключается громадная и существенная ошибка исламизма и причина непрочности и безжизненности основанных исламизмом государств.

Причина быстрого падения арабских государств заключается, по замечанию одного историка, в том, что государства эти представляли ничто иное, как хищнический народ. Свойство это, характеризующее диких животных, исламизм не только не сдерживал, но, как известно, пробуждал и освящал. Понятно отсюда, что развитие плодотворной и самостоятельной культуры было немыслимо. Отличительные признаки магометанских народов – это непостоянство и возмущение, что, конечно, не гармонировало с условиями, обеспечивающими успех развития⁵⁹. Благодаря этой ненасытимой жажде к приобретению новых последователей, исламизм, проник во многие народы. Судя потому, сколько исламизм захватил территорий и народов, можно бы ожидать от него чего-либо положительного, великого.

Но если мы зададимся вопросом: что привнес исламизм нового, облагораживающего дух и нравы народов, то должны, к сожалению, сознаться, что он не удовлетворяет самым скромным ожиданиям. Значение исламизма между его последователями состоит в утвержденіи единобожия и уничтожении идолопоклонства⁶⁰, хотя эта идея не обязана гению Магомета. Светлые, повидимому, стороны исламизма парализованы противоположными постановлениями; обещания его невыполнены. В чем же сила исламизма? Сила его, говорит Деллингер, заключается в разрушении и уничтожении, а не в производительности⁶¹. История как нельзя лучше подтверждает эту мысль. «В течение 80 лет (т. е. во время первых успехов) исламизм разрушил более, чем сколько создал в период своего XII векового исторического существования»⁶². Да и можно ли ожидать чего-либо производительного от поклонников исламизма, пропитанных завоевательными, или – что почти тоже – разрушительными идеями? Верные этому религиозному направлению, магометане жили во-вне, чужды глубокомыслия. Не из чего, говорит Лоренц, так не виден недостаток глубокомыслия в исламизме, как из сравнения с влиянием, какое произвело у христиан в подобном же случае изучение философии Аристотеля⁶³. Но лучше всего в этом можно убедиться при некотором даже знакомстве с религиозными спорами, порожденными исламизмом. Конечно, и христианство породило множество сект религиозных; но дело в том, что христианские секты в большинстве случаев затрагивали важные вопросы религии и нравственности, следовательно имели серьезный жизненный интерес; они давали много пищи уму и содействовали развитию. Плодом религиозных христианских споров явилась богословская систематическая наука. Не то видим в исламизме. Так как деспотизм стеснял самостоятельное проявление личного мнения, то однообразие и застой науки, доходящие до механизма, являлись неизбежными следствиями. Предметы религиозных споров были слишком мелочны и даже смешны. Так, одна магометанская секта (Dsgulakis), путем каких-то глубокомысленных соображений, дошла до того, что говорила, будто бы знает число и форму членов и цвет волос в Боге⁶⁴. До чего может дойти скудость мысли!..

Итак отсутствие образовательных начал в исламизме ясно отразилось и отражается на жизни его последователей. С одной стороны фанатизм возбуждал в магометанах нетерпимость ко всем людям, – с другой – в самых магометанах поддерживает преданность к своей религии, что и делает их исключительными, изолированными от общеевропейского образования. И чем далее исламизм будет следовать своему фанатическому, традиционному и чувственному началу, тем более он будет удаляться от остального человечества. «История отметила эту религию печатию осуждения: страны некогда цветущие и обитатели этих стран, где царствует исламизм, теперь пали до последней крайности и внимательное изучение показывает, что именно исламизм был причиною медленной гибели и падения целых народов и довел эти страны до такого безотрадного положения. В настоящее время нельзя сказать ни об одной стране, находящейся под владычеством мусульман, что она отличается цветущим положением. В Халдее, в странах между Тигром и Евфратом, теперь – все пустыня, все безлюдно; земледелия мало, городов мало, да и те в жалком положении; сел нет; люди блуждают, не зная о своих предках и с каждым днем все ближе и ближе к состоянию дикарей. В Персии города, прежде многолюдные и великолепные, доведены до нищеты и безлюдия дурным деспотическим правлением, и в настоящее время голод истребляет там тысячи человеческих жертв. В окружности Алеппо, в начале ХѴIII стол. считалось около 300 деревень; а в конце того же столетия число деревень уменьшилось до 12. В одном округе (Месопотамии) прежде считалось 1600 деревень, а теперь не более 500. Некоторые местности в Персии совершенно одичали⁶⁵. Так исламизм влиял на народы не только не производительно, но совсем разрушительно.

Идя таким образом в разрез с истинными общечеловеческими условиями просвещения, вредно влияя на своих последователей, исламизм тем самым являлся и является силою, противодействующею христианству. С именем последнего соединяется все то, что носит признаки величия, живучести и безконечного развития.

Действуя на убеждения человека, христианство шло и идет мирным потоком, увлекающим сердца людей. И эту-то цивилизующую и гуманизирующую силу, пережившую самые бурные времена и восторжествовавшую над всевозможными невероятными препятствиями, думал затмить собою исламизм? Хотя этого исламизму не удалось, однако он много препятствовал и препятствует успехам христианства. Такое отношение исламизма к христианской религии неизбежно предполагается и фактически доказывается. По духу и характеру своего учения исламизм есть диаметрально противоположная сила с христианством, как противоположны между собою чувственность и духовность, фанатизм и убеждение, самонадеянность и смирение, впечатление и самосознание.

Если христианство представляет из себя самостоятельную, стройную и во всем между собою согласную (в целом и частях) жизненную, плодотворную, идеальную систему вероучения и нравственной деятельности, то исламизм, напротив, не может быть назван учением обдуманным и стройным; это есть неудачная, неполная и противоречивая смесь учения из религии христианской, иудейской и арабского язычества; исламизм, – плод религиозного болезненного мечтания, хитрого обманщика и лицемера; невысокого достоинства сам по себе, исламизм подвергся искажению со стороны последователей. Коран – первая священная книга магометанам – заключает в себе, по словам архим. Израиля, мысли в лирическом беспорядке набросанные и почти в каждой главе одними и теми же словами повторяемые, – мысли догматического, нравственного, исторического и обрядового содержания, которые все без логики и искусства заимствованы частию из ветхого и нового Завета, частию из подложных евангелий и талмуда, частию из древней арабской религии⁶⁶.

Враждебное отношение исламизма к христианству, выходящее из самого духа его, было отличительной чертой последователей Магомета. Достаточно беглого взгляда на историю, чтобы убедиться в этом. Церковь христианская терпела много зла от магометан. Сколько пало христианских обществ жертвою фанатических последователей исламизма! Многие христианские храмы совершенно были разрушены, другие обращены в стойла. Христианам не позволялось строить новых храмов; находясь в подданстве у магометан, они должны были платить подати. Случалось, что от податей не свободны были и монахи – аскеты и пустынники, которые, будучи людьми «не от мира сего», ничего, конечно, не имели. Теснимые монахи, принуждены были продавать или отдавать в залог священные сосуды, чтобы удовлетворить алчности жестоких магометанских правителей. Из опасения заговоров последние запрещали христианам отправлять богослужение и созывать собрания; не дозволяли им говорить о своей вере, или учить детей своих другой грамоте, кроме арабской, с тою целью, дабы христиане восточные не сроднились с греческим языком⁶⁷. Поэтому, православные восточные христиане вынуждены были перевести некоторыя книги на арабский язык. Вообще в своих отношениях к христианам магометане до буквальности усвоили прямое правило Корана – производить резню между неверными⁶⁸. «Мы должны, говорит Омар, поедать христиан, и наши потомки должны поедать их потомков до тех пор, пока будет существовать ислам»⁶⁹. Слова эти могут служить характерною чертою большинства магометанских правителей в их отношениях в христианам. «Свет Евангелия», говорит Вебер, разливавшийся в Африке ясною и благотворною теплотою во время Августина (354 – 430 г.) по всему западу (т. е. западной части Африки), угас совершенно, уступая место вере в Бога Магомета, многоженству и восточному ханжеству»⁷⁰. Там, где распространялся исламизм, христиане терпели притеснения и даже преследования⁷¹. При завоевании всех вообще христианских стран, христианам возбранялось всякое распространение своей религии и всякое сопротивление при обращении в магометанство. Особенно жестоко обращались с православными христианами за их связь с Констатинополем⁷². При завоевании святыни испанских христиан, местечка Сант-Яго-де-Компостелла (994 г.), Альмансур разрушил его до основания и сжег самую церковь⁷³. При таком враждебном отношении к христианству исламизм естественно препятствовал распространению и внутреннему развитию первого. Свободное занятие христианскою наукою было немыслимо там, где грозила опасность с враждебной стороны. Средства к образованию сделались затруднительными; общение христианских церквей стало реже; отсюда недостаток сведений о состоянии и потребностях различных христианских местностей являлся неизбежным следствием стесненного положения христиан. Состояние богословской христианской науки, само по себе слабое в период появления и распространения ислама, представляло в это время некоторый застой. Препятствуя с внешней стороны развитию христианства, исламизм вредно влиял на нравственное состояние людей. Насколько христианство действовало облагораживающим образом, пробуждая в людях возвышенные чувства, настолько исламизм своим фанатизмом и чувственностью пораждал противоложные, деморализирующие наклонности и поступки.

Но как ни значительны были успехи исламизма, как ни чувствителен его вред по отношению к христианству, исламизму, как показала история, не удалось сделаться преобладающею религиозною формою, способною прогрессировать человеческое сознание. На основании внутреннего содержания исламизма, мы имеем право заключать, что достигнуть этого никогда не удастся религии Магомета. Если и было значительно влияние исламизма в истории христианства, то это влияние было внешнее, переходное. «Авторитет Корана, говорит Мелер, так мал в сравнении с Евангелием, что он сам себя уничтожает и тем самым уступает место христианству. Когда пробудится свободная мысль и будет распространяться образованными христианскими миссионерами, ислам уступит место Евангелию»⁷⁴. Мы согласны с приведенными мыслями Мелера. Но не можем согласится с тою его мыслию, будто исламизм служит пользе христианства своею положительною стороною будучи яко бы посредствующею ступенью от язычества к христианству. По его мнению, ничего нет странного в том, что христианство доступно не для всякой ступени развития. «Те народы, говорит Мелер, которые стоят на низшей ступени развития и принимают христианство, принимают последнее с внешней стороны, близкой к чувственному иудейству. Как всякий, без сомнения, рожденный христианин, переживает в своей жизни разные периоды, которым соответствуют язычество и иудейство, прежде чем сделаться по духу истинным христианином, так возвышаются и народы, переходя от язычества к христианству»⁷⁵ Мысли эти опровергаются историей и опытом. Если, как думает Мелер, появление новой религии заключает в себе более высший момент в развитии религиозного сознания человечества, соответственно степени общего развития последнего (человечества) то, дабы быть последовательным, необходимо допустить, что религия Магомета есть наивысшая по времени своего происхождения. Но такого последовательного постоянно возвышающегося религиозного сознания с появлением нового религиозного культа история, собственно говоря, не представляет. Доказательство – исламизм. Он явился после христианства, но кто поставит исламизм выше божественной религии Иисуса? Тогда как по мысли нашего ученого за исламизмом следовало бы признать то значение, что он, как позднейшая религия, должен бы заключать более возвышающуюся степень развития и прояснения религиозного сознания. Такого прогресса в исламизме мы не находим. Мы не можем признать за исламизмом и значения посредственной религиозной ступени между язычеством и христианством не в историческом только смысле, но и в философском, т. е. имеем в виду нравственную сторону исламизма: фанатизм, полигамию, отсутствие человечности и проч. По человечности, по внушаемой самодеятельности и нравственной борьбе с жизнью буддизм стоит выше ислама, хотя первый явился гораздо ранее⁷⁶. Если бы исламизм был действительно подготовляющей религией к христианству, то магометане легко переходили бы к последнему. Что же мы видим на самом деле? В принятии христианства последователи Магомета гораздо упорнее, нежели язычники. Если видеть в этом неподготовленность магометан к христианству, то спрашивается, отчего же восприимчивее на зов христианства языческие племена, которые, по мысли Мелера, имеют меньшую степень развития религиозного сознания в сравнении с магометанами? Нам скажут, что язычники принимают христианство с чисто внешней стороны. Все это, конечно, возможно. Но ужели обратившийся магометанин понимает христианство духовнее и чище язычника, принявшего ту же религию. Мы незнакомы с миссионерской практикой, чтобы положительно сказать, какая разница в степени понимания христианства тем и другим. Очень жаль, что и Мелер не доказывает этого для подтверждения высказанной своей мысли. Вместо доказательств Мелер умиляется рассказами путешественников о том, как дети внутренней Африки собираются вокруг марабута (почетная духовная особа у магометан) и научаются от него вере в Бога, единого, всемогущего, вездесущего⁷⁷... Картина эта, конечно, очень привлекательна, но она представится в другом свете, если посмотреть на нее с иной, более широкой точки зрения. Под влиянием руководящего марабута эти невинные дети сделаются чуждыми человечности фанатиками, ложно самоуверенными и семейными деспотами.

Делая общее замечание об отношении исламизма к христианству, можно и должно сказать, что исламизм препятствовал и препятствует развитию христианства, а на первых порах он угрожал ему если не существованием, то господством в Европе. Но время ясно показало, что христианство восторжествовало над притязаниями ислама – быть религией мира. И тем выше торжество это, чем страшнее была противодействующая сила. И если Мелер думает видеть в исламизме услугу христианству, то эту услугу можно выводит со стороны чисто отрицательной, но отнюдь не положительной. Т. е. вещи познаются по сравнению; истина выясняется тем очевиднее и легче, чем более оказываются несостоятельными существующие против нее нападения и отрицания. Этим мы хотим сказать то, что насколько бросается в глаза непроизводительность исламизма, настолько яснее представляется творческая сила христианства.

Но если исламизм сам по себе, по своему внутреннему содержанию не мог содействовать развитию человечества, если он, таким образом, не имеет положительного значения в истории, то нельзя не приписать исламизму посредственного косвенного значения и влияния на ход средневековой образованности. На это косвенное значение исламизма мы в своем месте отчасти уже указали, но оно требует более ясного и определенного пополнения.

Известно, что исламизм соединил арабов в один народ и вдохнул в них идею высшего призвания. Объединение арабов и религиозное воодушевление, как руководящие силы, выдвинули арабов на сцену всемирной истории. Появление арабов и утверждение их в главных пунктах упадавшей образованности имело большое значение для последней. Состояние тогдашней образованности было в большом упадке. Этот упадок зависел от внешних и внутренних причин. На Рим и Византию нападали враждебные племена. Болгарские и славянские полчища завоевали земли при Геме, утвердились в Мизии и Македонии и загубили в Греции и Пелопонесе последние остатки эллинской образованности... Исчезли даже названия областей и городов, и мрак варварства водворился в приютах древней образованности и гуманизма. Нравственное состояние умов тогдашнего общества неспособно было к серьезным занятиям. Распущенность тогдашнего двора вскоре угасили тот блеск, который дан был империи Юстинианом. Внутренние раздоры, борьба партий и религиозных споров сопровождались жестокостью и убийствами⁷⁸... Поэтому, энергического и плодотворного занятия науками не могло быть. Для серьезного занятия требовались новые свежие силы. Этому условию могли удовлетворить арабы, способные и восприимчивые в пору нравственного воодушевления, пока не испытали вредных последствий фанатизма и чувственности ислама. Итак арабы, движимые исламизмом, явились на сцену истории в такое именно время, когда современная наука требовала новых сил. Арабы действительно серьезно и занялись науками.

Конечно, исламизм был, как мы видели, сам по себе слабым источником умственного образования. Это ясно можно видеть из существующего механизма, «в кругу которого с самого начала заключено было богословское образование и находящееся с ним в связи законоведение аравитян; все это было до того наполнено материальными и формальными знаниями, что совершенно невозможно было вникнуть в самую сущность этих наук (?)»⁷⁹. Но дело в том, что, требованиями от своих последователей, распространять новую религию, исламизм заставил, или точнее, дал возможность арабам познакомиться с наукою вне узких границ Корана. И это знакомство не осталось бесплодным. Действительно, магометанский дух с большою охотою и успехом обратился к занятиям точными науками. Медицина, математика и архитектура, занятые арабами у византийцев, были обработаны ими с большим успехом. В этих науках арабы опередили своих греческих учителей. Ученые арабы пользовались авторитетом в течение средних веков. Одним ученым были составлены очень точные астрономические таблицы, которые не потеряли еще значения и в настоящее время. Большое влияние на просвещение арабов, а чрез них и на западное образование и миросозерцание, имели сочинения Аристотеля. Благодаря вдумчивому настроению арабов, сочинения эти получили от них своеобразное толкование и переработку. От VIII до XII ст. арабы были образованным народом, более развитым, чем остальное большинство.⁸⁰ Этим они обязаны, конечно, косвенным образом исламизму, способствовавшему к образованию государств с их своеобразною гражданственностию. Не явись исламизм посреди арабов, последние остались бы для всемирной истории вне всякого влияния на ход ее, как оставались они без влияния до появления ислама. И что сталось бы с тогдашнею образованностью? Если она, несколько подвинутая вперед арабами, впоследствии развивалась туго и медленно, то время «возрождения наук» на Европейском континенте отодвинулось бы еще дальше. Неудивительно, поэтому, что современное состояние некоторых наук стояло бы несколько ниже.

Не всеми, впрочем, исследователями разделяется высказанный взгляд на значение исламизма в деле возбуждения и развития европейской мысли в средне-вековой период истории; положительное значение ислама в этом отношении, как и во многом другом, оспаривается и ослабляется справедливо; к ослаблению научной роли исламизма в прошлом побуждают современные наблюдения над состоянием культурными задатками и цензом последователей Магомета. По словам Э. Ренана, современная слабость мусульманских стран очевидна каждому, кто сколько-нибудь знаком с положением дел; совершенно очевидны упадок тех государств, где царит ислам, интеллектуальное ничтожество тех племен, которые обязаны своей культурой и образованием исключительно этой религии. Всех, кто бывал на востоке или в Африке, поражала какая-то неизбежная ограниченность каждого правоверного: точно железные тиски стягивают ему голову и делают его совершенно неспособным к науке, неспособным выучиться чему бы то ни было, воспринять какую бы то ни было новую идею Мусульманский ребенок, иногда и не без способностей, около десятилетнего или двенадцатилетнего возраста, в эпоху своего религиозного обучения, вдруг становится фанатиком; им овладевает глупая гордость; он думает, что познал абсолютную истину и радуется, как некоторой привилегии, тому, что именно составляет его слабость. Эта безумная гордость – коренной недостаток всякого мусульманина. Кажущаяся простота его культа внушает ему ничем не оправдываемое презрение к другим религиям. Убежденный, что Бог посылает богатство и власть, кому вздумает, не принимая в расчет ни образования, ни личных заслуг, мусульманин питает глубочайшее презрение к образованию, к науке – словом ко всему, из чего слагается ум европейца.

Честь великого научного движения принадлежит всецело парсистам, христианам, евреям и гарранцам и измаелитам, т. е. мусульманам, в глубине души восставшим против своей религии.

Тот же ученый весьма сомневается в существовании арабской науки, приурочиваемой к периоду 775 – 1250 гг. Что в этой науке, называемой арабской, действительно арабского, спрашивает Ренан? и отвечает: «язык, только язык». Мусульманские завоевания распространили язык Геджаса.

Таковы были следствия, внешним импульсом которых явился исламизм. При своем долговременном существовании исламизм имел большое влияние на ход истории. Хотя это влияние исламизма внешнее, но оно сопровождалось и кончалось иногда очень важными результатами. Довольно беглого взгляда на исторические судьбы, чтобы видеть то, как под влиянием исламизма видоизменялась историческая сцена действий и принимала разнообразные оттенки и направления. В ряду событий средневековой Европы самое видное место занимают, без сомнения, крестовые походы. Происхождением своим эти походы обязаны влиянию исламизма. Стесненное положение восточных «христиан под гнетом ислама вызвало в европейском населении общую реакцию, как противовес жестокости и фанатизму магометан.⁸¹ Важные результаты крестовых походов слишком известны, чтобы их здесь повторять⁸². Со времени утверждения своего в Африке, Азии и Европе до самых последних годов исламизм был грозною силою, с которою Европа мерилась, побеждала ее и уступала иногда часть из своих владений. Все это так или иначе влияло на ход истории. Влияние это заметить не трудно. С тех пор как исламизм сделался очень силен, Европа, прежде разъединенная, начала волей-неволей сближаться между собою для отражения общего врага. Чем наступательнее было движение исламизма, тем чаще повторялось это сближение. Эти внешние толчки со стороны исламизма оказывали свое действие на нравственное состояние людей, возбуждая дремлющие силы к самозащите, след. самодеятельности. Поэтому, нельзя не согласиться с мыслью Деллингера, который видит в исламизме, между прочим, средство – наказать свободные нации за их нравственную испорченность и не допустит их до нравственной спячки⁸³.

Итак мы, насколько возможно, сказали о следствиях, непосредственно и посредственно вытекающих из исламизма, как исторической силы. Внутреннее содержание исламизма не могло содействовать общечеловеческому развитию, вредно влияло на его последователей, препятствовало развитию христианства. Косвенные последствия хотя принесли свою долю добра, но они не могут вознаградить собою того вреда, который неизбежно приписывается исламизму в его историческом и современном смысле. Все это дает нам основание думать, что исламизм имеет в истории отрицательное не цивилизующее значение.

Таким образом мы можем смотреть на исламизм, как на неудачную попытку для преобразования человечества, – попытку, которая была иллюзией не одной личности, но целого народа. И не смотря на свою слабость, эта попытка из личного убеждения сделалась историческою силою. Сила эта охватила политическую и нравственную жизнь народов; эта сила проникла во все отношения и пружины жизни магометан. Слабые с объективной точки зрения стороны исламизма благоприятствовали распространению его потому, что эти самые стороны, к которым неразвитой человек более расположен, составляют самую привлекательную, многообещающую суть исламизма. Эти, манящие, но в тоже время гибельные стороны и благоприятные внешние обстоятельства произвели успех исламизма. Но как бы то ни было, многовековое существование исламизма, как и всего замечательного, нужно, по словам Деллингера, приписать попущению Провидения. Сказать последнее слово о роли исламизма в истории нельзя потому, что он не есть совершившийся факт, но явление современносуществующее. Окончательное завершение и последнее слово о роли исламизма принадлежит неизвестному будущему⁸⁴.

Конечно, будущее – тайна, но и о таинственном будущем можно составлять основательные предположения по указаниям откровения, требованиям разума и опытам истории. Так как истинная религия, как богооткровенная, есть только единственно христианская, то всякая другая религия ложна, следовательно ложен и исламизм; здравые требования разума не могут мириться ни с идеалом исламизма, ни с тем строем его, последовательно развившимся в сознании и жизни исповедников Магомета; если исламизм не изменит сущности своего учения итого способа распространения, фанатического и враждебноразрушительного, каким он заявлял себя прежде и теперь заявляет, то от учения магометанского нельзя ожидать ничего, что есть возвышенно-благородного и прочного в жизни и деятельности человека; исламизм готов снова подвергнуть ужасам и опустошению Европу, если бы не чувствовал слабость за собою и несравненного превосходства за христианскими странами. По взгляду Влад. Соловьева, согласному с вышеприведенным мнением Мелера, идея прогресса, как и самый факт его, остаются чужды магометанским народам; их культура сохраняет чисто-местный специальный характер и быстро отцветает без преемственного развития. Мир ислама не произвел универсальных гениев; он не дал и не мог дать человечеству вождей на пути к совершенству; тем не менее религия Магомета еще имеет будущность; она еще будет если не развиваться, то распространяться; постоянные успехи ислама среди народов мало восприимчивых к христианству – в Индии, Китае, Средней Африке – показывают, что духовное молоко Корана еще нужно для человечества (?). Что касается до быстрого и широкого распространения магометанства, то в достоверности сего нельзя сомневаться, хотя факт внешних успехов ислама не свидетельствует еще о внутреней силе его; но весьма сомнительною представляется польза от принятия ислама восточными народами; не этою ли недоброкачественною пищею отравляется внутрений духовный мир поклонников Магомета до трудности и даже невозможности исправления и восстановления, как это замечают и удостоверяют глубокие и беспристрастные исследователи Востока, ученые путешественники и некоторые из магометан, получавшие европейское образование и могущие сравнить и оценить сущность, дух и влияние религии христианской и магометанства на жизнь и убеждения общества и отдельных лиц?..⁸⁵.