Глава 5. Святитель Димитрий, как проповедник, педагог, агиограф

Святитель Димитрий постоянно проявлял заботу о просвещении паствы словом Божиим. Обладая большим опытом и знаниями и будучи одаренным проповедником, он ревностно трудился на этом поприще всю свою жизнь – вначале на послушании в различных городах и монастырях Киевской митрополии, а затем – исполняя свой долг учительства в сане святительском на Ростовской кафедре.

Все проповеди святителя можно разделить – на два периода. Первый период – с 1675 по 1701 год и второй – с 1701 по 1709 год²¹⁰. В проповедях первого периода много аллегорий, метафор, символов, многие из них на украинском наречии с прибавлением польских слов.

В проповедях этого периода главным предметом поучения служат способы прославления Бога в душе и теле. Схоластическое влияние сказывается в них в значительной степени, что выражается в обилии риторических фигур и сближений примеров из различных наук.

Например, из области естествознания привлекает внимание замечание о павлине: «О горделивом птаху паве правят, же гды на нозе свои подлии глянет, а нетму упадает»²¹¹.

В проповедях второго периода святитель затрагивает вопросы жизни современного ему общества и в особенности его недостатки: низкий уровень умственного и религиозно – нравственного развития народа. Схоластических приемов в проповедях тем меньше, чем поздней произнесена проповедь по времени. Ко второму периоду относятся все проповеди, сказанные святителем Димитрием на Ростовской кафедре и в Москве.

При жизни святителя его проповеди не издавались современниками для пользы душеспасения и назидания. Согласно его завещанию, черновики проповедей были положены вместе с телом в гроб и истлели, но остались списки проповедей в Ростовском архиерейском доме. Часть проповедей была обнаружена в Софийской рукописи в Петрограде, некоторые – у частных лиц. Из всех известных 122 проповедей св. Димитрия Ростовского 9 принадлежат к периоду Киевскому, остальные произнесены в Ростове и Москве. Первым собирателем проповеднического наследия святителя был епископ Переславльский и Дмитровский Амвросий. Можно с уверенностью сказать, что дошедшие до нас проповеди составляют только малую часть трудов святителя на поприще благовестия.

Схоластические приемы изложения, усвоенные святителем Димитрием в коллегии и во времена проповеднической деятельности в Чернигове, постепенно исчезают, слова, речи и поучения становятся более доступными, краткими, простыми по форме. Но содержание проповедей осталось прежним: любовь к Богу, к Церкви и ее служителям, любовь к ближним, сострадание и милосердие ко всякой страждущей душе. Его речь, отличавшаяся сердечностью и теплотой, а также глубоким остроумием, привлекала народ, и проповеди его имели успех.

Святитель не ограничивался просто изложением истин и норм христианского вероучения, но стремился донести их силу и дух до всех слушателей, как образованных, так и простых. В поучении на «Праздник Пресвятыя Богородицы Донския» проповедник делает в конце следующее прибавление: «И уже пора мне окончить похвальную беседу о Пречистой Деве, пора «аминем» скончати. Но ум мой смущает некая вещь, ибо думается мне, что все сказанное мною грешным не понятно было некнижным людям, и я опасаюсь, чтобы они не ушли без пользы и чтобы я не оказался многоглаголивым ритором, а не полезным учителем, а потому скажу еще несколько слов пользы простейших ради»²¹².

По содержанию и богатству полезных и назидательных мыслей проповеди святителя Димитрия приемлемы для всякого времени. При изложении своих мыслей и их обосновании он всегда пользовался Священным Писанием, объясняя его в буквальном и духовном смыслах. Схоластика оставила свой след лишь во внешнем оформлении проповедей: построении и художественных приемах.

Тексты Священного Писания умело переплетаются с собственной речью святителя, так что проповеди его, составляя удивительно прекрасное и вдохновенное целое, всегда производили сильное впечатление на души слушателей.

В словах и поучениях часто встречаются изречения философов и мудрецов древности, примеры из истории различных народов. Мысль проповедника неустанно совершала шествие во времени и пространстве, увлекала и вела за собой умы и воображение слушателей. Исповедуя святые истины христианской морали, не только умом, а более опытом жизни богоугодной, святитель всегда говорил с глубоким убеждением, от избытка богопросвещенного сердца.

Проповеди святителя Димитрия Ростовского проникнуты духом пастырской любви, душевной благости и умиротворения. Поэтому и его речи, обращения к слушателям преисполнены чистой любви к Богу и ближним, отличаются искренностью, простотой и сердечностью. Действие изобилующей в нем благодати Божией придавало его благовестию особую силу влияния на умы, сердца и волю слушателей.

Главной задачей и целью всех проповеднических трудов архипастыря являлось путеводительство к жизни вечной и спасению: «Сие все счастье христианского человека, сие вся духовная утеха, сие вся надежда и самое спасение, сие первое чаяние живота вечного, и самый живот вечный, знати Бога, слушателю православный!

Се есть живот вечный, да знают Тебе единого истинного Бога (Ин. 17:3)»²¹³.

Человек тогда действительно познает Бога, когда Его при вере и любит, и причем любит истинно, и тот только достигает живота вечного²¹⁴.

Святителю Димитрию, как пастырю Церкви, известны пути познания Бога – вера и любовь. «Вера дело есть познания. Вера, – говорит святой Иоанн Златоуст, – потому и составляет познание Бога, что тою всемогущею силою и веки составилися... Познается Бог и любовию, якоже глаголет Сам Господь в Евангелии (Ин. 14:21)»²¹⁵.

Свидетельство истинной любви к Богу и совершенство есть, «когда кто для любимого Господа своего всеми силами остерегается впасти в каковой грех смертный»²¹⁶. Располагая верующих к ответной любви к Богу, святитель вопрошает: «Что же принесем, что воздадим, или кое благодарение возслем Создателю нашему Господу Иисусу Христу; яко благих не требующи наших, но от Своего единаго благоутробия не токмо мир сей видимый ради нас созда, но и в нем обогащает и сохраняет нас, дает нам житие и жилища и питает ны»²¹⁷. Единство с Богом – это несомненная вера в то, что если с Ним и в Нем будем проводить жизнь до конца дней и с надеждой на Него будем исходить из этого грешного мира, Он не отринет нас в Своем вечном Царстве, согласно Своему обещанию: «Приходящего ко Мне не изгоню вон» (Ин. 6:37).

Достижение желанного единства со Христом, как источником жизни вечной, совершается путем духовно-нравственного восхождения и совершенства. Поэтому проповеди святителя направлены главным образом к изъяснению внутреннего содержания христианского вероучения, он указывает прежде всего на пути и средства богоугождения.

Проповедовать только нравственные идеалы – значит представлять одно следствие, не открывая их источника. Понимая это, святитель часто излагал в своих поучениях догматические истины, ибо от незнания или превратного толкования догматов Православной Церкви происходят многие заблуждения, ереси, суеверия, уводящие людей от спасения на ложный путь. Из всех произведений святителя Димитрия можно собрать целый свод книг, излагающих догматические истины, цель которых в том, чтобы возвести христианина к небу и приготовить к жизни вечной. Помимо устных проповедей вопросам догматики посвящен письменный труд «Зерцало Православного исповедения». В нем святитель изложил и дал изъяснения Символа веры, системы христианского догматического богословия, представленной в краткой форме.

Излагая учение о Святой Церкви и ее взаимосвязи с каждым верующим, святитель пишет: «Церковь глаголится быти собрание верных, не на едином токмо месте, но и по всей вселенной сущих, и потому – то глаголется, и есть святая соборная Апостольская Церковь, яже от конец и до конец вселенныя, в коем – либо роде и языце правоверно Христа – Бога славит. Тоя Церкви основание – Сам Христос, стены – закон Божий, столпы – Апостоли, Евангелисты, Учители, покров – Дух Святый»²¹⁸. О необходимости для спасения пребывать в Православной Церкви святитель говорит лаконично: «Кроме Церкви святыни негде взять»²¹⁹.

Все догматы руководствуют человека к познанию Бога, Промыслителя о нашем спасении: «Верую, что один Бог Вседержитель есть Творец всея видимыя и невидимыя твари, Отец и соблюдатель, и что Он небо со всею лепотою и Ангелами, землю с человеки и скоты, и вся прочая во время свое из ничего сотворил всесильным повелением и хотением, и содержит оныя»²²⁰.

Святитель всегда обращал ум и чувства своих слушателей к распятому за нас Сыну Божию. Этот главный догмат нашей веры был у него средоточием всякого поучения.

В «Слове на Рождество Христово» он объясняет смысл и содержание праздничных песнопений 9-й песни канона, возвещающей величайшее событие в истории человечества: «Таинство странное вижду и преславное, небо, вертеп...»

Великое таинство воплощения Господа произошло для избавления и спасения людей по великому милосердию и человеколюбию Бога: «Будучи Светом неприступным, Он облекся темнотою. Предвечно сущее Слово Отче, говорившее через пророков, сделалось безгласным. Крепкий и сильный изволил немощствовать в младенческом теле. Вот как Он истощил Себя и обнищал ради любви к нам»²²¹.

Бесчисленные примеры из жизни угодников Божиих и Слово Божие свидетельствуют, что духовная жизнь совершается под руководством и воздействием сил духовного мира – ангелов, в непрестанной брани с диаволом. Просвещая своих слушателей, проповедник говорит о служении ангельского мира, а также предостерегает от влияния сил злобы. «Блика душе, и елика телу нам нужная, они о тех пекутся и промышляют, в путех наших хранят ны... в чистоте христианской жити поучают, силу демонскую от нас отгоняют, умнии очи наши превращают, и молитвы наши к Богу приносят»²²².

Вера в искупительную силу жертвы Христа Спасителя и любовь к Богу, к ближним и врагам, умерщвление плоти и обновление внутреннего человека при содействии Божией благодати – вот направления, на которых акцентировал внимание своих слушателей святитель. «Любовь Его настолько велика, что подобно восторгу ни на что не обращает внимание и как бы себя забывает. Пусть мы темны, скверны, мерзки и ничтожны, но Его превеликой Божественной любовью мы соделываемся в людей святых, светлых, чистых и высших, чем ангелы. Вот как тверда любовь Божия к нам»²²³. В воскресные и праздничные дни, выбирая в качестве темы для проповеди тексты Евангельских чтений, он вводил внимающих ему слушателей во времена Спасителя, передавая дух благовестия, объяснял содержание и смысл прочитанного.

Упадок христианского благочестия и праведной жизни в Боге свидетельствует, по мнению святителя, что Голгофская жертва для многих осталась безмолвною и далекою, и благодать Божия не коснулась сердец людских: «О сердце, сердце грешниче! О ожесточение души нечувственныя! Ничтоже твердость каменная противу твоего окаменения, твердейше камене сердце»²²⁴. Подобные этому восклицания очень часто встречаются в его поучениях на душеспасительные темы. В своих проповедях святитель обличает и пытается исправить пороки паствы, раскрывая печальную картину нравов того времени. «Кое наше благочестие? – восклицает огорченный архипастырь. – Кое христианство? Кая любовь к Богу обретается? Егда видим церкви праздны, поучение законов, что слышати некому, оставлено. Злоб, обид, неправд, безчинств и срамословия повсюду исполнено; объядение же и пьянство многих людей не точно убожило и бесноватися и ума иступити сотворило, но и смертям лютым предало безвременно и совсем искоренило. Звонят, гласят в Церковь Святую на пение и хваление Господа Бога, к Немуже всю любовь имети подобает, никтоже идет... А на пирах, в питии и глумлении просиживай по днех, и то будто в дело, и досужно, и в непотребной забаве не скучно. Ей, вредно и пагубно, и не токмо душе, но и телу своему, превосходяще естественные меры. И уже ныне вымыслиша люди за других людей и заочно много о здравии пити, а себе чрезмерно губити»²²⁵. Как бдительный пастырь и страж стада духовного, он видит греховные навыки, болезни современного ему общества и врачует их, исцеляет, выбирая потребное на то время, когда рядовые чтения содержат в себе больше полезных и удобных примеров. Так, в слове в Неделю мытаря и фарисея он говорит: «Нынешнюю Евангельскую знатную и всем сведомую, устнама Господнима изреченную, о мытаре и фарисее да толкует себе кто, якоже хощет, аз же едино хощу уведати и любви нашей предложити оно; к кому Господь наш рече»²²⁶.

Проповедник вскрывает в этой проповеди пороки тщеславия и клеветы, особенно присущие тому времени. Наряду с этой болезнью, он видит и опасность для святой Церкви, исходящую от того же начала: дух фарисейской закваски и клеветы со стороны раскольников, заразивший не только народ, но и пастырей Церкви.

Святитель обличает закоренелые пороки своих слушателей, особенно неблагоговение и неблагодарность Богу. Например, в слове на Воздвижение Креста Христова, он обличает неблагоговейно стоящих в храме Божием: «О, Христе Спасителю! Аще бы Ты и ныне вошел в церковь Твою и увидел, безчинуют, негли тож или вящще сотворил еси, и не вем, аще бы еси пощадил кого: великое бо ныне бесстрашие в церкви, вертеп разбойников и дом бесчестный творят дом Твой. Где с кем увидетися? В церкви. Где приветствуют, поздравляют друг друга, о здравии спрашивают, о жене, о детях и о прочих? – В церкви. Будто церковь на тое и создана, во еже бы сходились люди на политику и на безчиние, а не на молитву Божию»²²⁷.

Нередко в тоне обличений святителя слышится добродушие. Такие обличения направлены не столько на то, чтобы уязвить слушателя, сколько на то, чтобы вскрыть, подвергнуть критике известные слабости и пороки. В таких случаях проповедь имеет оттенок иронии, исходящей не от насмешливого ума, а от сердца, огорченного неразумием ближнего, соболезнующего действительному положению. Иногда перед воображением слушающих представляют целые картины, как например: «Ленив осел, ленив и грешник: многим биением едва убедиши осла в ярем, а развращенного грешника и показаньми многими неудобь обратить можеши ко исправлению; осел, аще и биемый, не скоро грядет, в пути едва волочется, а бегати скоро никогда же весть; и грешник не спешит ко спасению, аще иногда и биемый бывает различными от Бога попущеньми» ²²⁸. В любом слове проповедника чувствуется пастырская любовь к пасомым и к Богу, растворяемая сердечною скорбью о неблагодарности людей к своему Спасителю. Это чувство иногда выражается то в праведном негодовании на нерадивых, то в пламенной молитве и прошениях к Богу за слабых и немощных Его рабов. Как любящая мать плачет, укоряя сына, угрожает ему наказанием, а затем сожалеет и более не держит обиды, так и святитель был снисходителен по отношению к своим духовным детям.

В слове на день памяти святителя Алексия святой Димитрий горестно восклицает: «О, наши времена, лучше сказать, окаянные нравы наши!

Как далеко отстали мы от овец Христовых, от тех овец, кои были прежде нас, коих пасли всероссийские пастыри Петр, Алексий и Иона!... О, святителю Христов, пастырю наш добрый! Пусть мы козлища и звери друг к другу, пусть мы прогневляем Бога и тебя ослушаемся, однако, не оставляй нас... чад своих, пока своим ходатайством о нас к Богу не соделаеши нас из козлищ овцами, из чад гнева чадами Божиими»²²⁹.

В последние годы своей жизни святитель Димитрий много положил трудов в борьбе за чистоту веры и за вверенное ему духовное стадо. Распространившееся в Ярославской губернии раскольничество с сопутствующим ему невежеством побуждали святителя возвысить голос в защиту Святой Церкви. Он выступил как учитель, отстаивающий догматы Церкви, как пастырь, защищающий овец от хищных волков. Так, в поучении о поклойении святым иконам он резко обличает иконоборцев: «А что же на сие речеши седмиглавный змий, иконоборская ересе, иконы святые отметающая... В первых вопрошаю, аспиде ядовитый! Что есть идол? И что есть икона...

Икона есть изображение истинныя вещи, а идол есть изображение прелести»²³⁰.

Простым, доступным языком святитель раскрывал перед своими слушателями заблуждения раскол оучител ей, доказывал несостоятельность их обрядоверчества, говорил о пагубном их влиянии на души верующих. Объясняя истинный смысл почитания креста, икон и других церковных святынь, он обличает приверженность старообрядцев к «окоптелым» иконам: «Христиане почитают святое Евангелие... в котором многие вещи изобретаются, бумага и чернило... иногда обложено серебром, златом, иногда парчею драгоценною. Егда убо поклоняемся Евангелию святому, что мы почитаем, и в чем есть сила поклонения Евангелия святаго: в том ли, во еже бы мы почитали дски, или серебро, или злато, или парчу, или бумагу. Мню, не един от православных сие речет. Что убо почитаем? Почитаем слова Христовы, учение Христово, и всю историю жития Христова. Также, когда кланяемся иконе, то почитаем не дску или вапы, но изображения Первообразного»²³¹.

В поучении 21-й Недели по Святом Духе на евангельские слова: «Изыде сеяй сеяти Семене своего: и егда сеяше, ово паде при пути, ово на камени, ово в терние» (Лк. 8:5), Ростовский архипастырь изливает свою печаль, что нашел свою паству непросвещенной евангельской проповедью. «Сеятели не сеют, – печалуется он, – а земля не принимает, иереи небрегут, а люди заблуждаются»²³².

Своеволие и непослушание Святой Церкви влечет за собой бедствия, гнев Божий, о которых возвещал еврейскому народу пророк Амос: «Послю глад на землю, не глад хлеба, ни жажду воды, но глад слышания Слова Господня... Обтекут ищуще Словесе Господня, и не обрящут» (Амос. 8:11–12). Духовный голод усугублялся тем, что Слово Божие заглушалось плевелами, каковыми, по слову святителя, являлись раскольнические заблуждения, усилившиеся в его епархии.

Ужас и горе овладевают проповедником, когда он видит, что дети не слушают своего отца, духовные овцы не идут вслед пастырю, грешники избегают храма и чуждаются покаяния, становятся сынами погибели, наследниками ада. Семя духовное, упавшее на развращенное сердце, попирается дурными помыслами, суетой и греховными пожеланиями: «Приложились скотом несмысленным, и уподобились им» (Пс.48:13). Такое сердце не приносит духовных плодов, потому, что «приходит диавол и уносит слово из сердца их» (Лк.8:12).

Диавол и есть та птица, которая похищает слово Божие из сердец человеческих. Он умножил число своих последователей в Брынских лесах и посылает их в города и селения склевывать семена Божиего благовестия, уничтожать учение Святой Церкви. Поэтому святитель поучает слушателей не удаляться от нее, держаться, как матери, ибо Церковь родила нас святым крещением в жизнь вечную.

С гневом в своей речи обращается святитель к непослушным: «О, несмысленные галаты! Кто научил вас сопротивляться истине? Разве изменилась Церковь? Разве прекратилось священство? Не пребудет ли Церковь до судного дня? Ведь и врата адова не одолеют ее (Мф.16:18), по слову Господню. Кому легче верить? Вам или Христу Господу?»²³³.

Соблазн раскола и греховных заблуждений так глубоко проник в христианскую жизнь, что не только рядовые члены Церкви, но и пастыри стали пренебрежительно относиться к своим обязанностям. Пастыри, по отзыву святителя, не только сами не просвещены учением, но не любят знающих, «даже порицают учение и хулят». Невежественные иереи сами советовали пасомым не часто причащаться. «А еже удивительнее всего, – говорит, скорбя, святитель, – яко иерейские жены и дети никогдаже причащаются... иерейские сыны приходят ставитися на места отцов своих, которых егда спрашиваем, давно ли причащались, многие поистине сказуют, яко не помнят, когда причащались. О, окаяннии иереи, нерадящие о своем доме! Како могут радети о святой Церкви, домашних своих ко святому Причащению не приводящий»²³⁴.

Святитель желал, чтобы священники с благоговением ходили перед Богом и почитали Его Святые Тайны с подобающей честью. «В служении проскомисание да не начинается прежде, даже вожжется свеча при Святом Жертвеннике, – говорит святитель, давая практические советы священникам. – Такожде и самой Святой Литургии начало, еже есть: «Благословенно Царство», да не начинается прежде даже вожжется свеча при святом Престоле»²³⁵.

Если от нашего усердия мы зажигаем много свечей перед святыми иконами, знаменуя этим «наитие Святого Духа во огни», то тем более, с каким усердием должны мы их зажигать на Святом Престоле, где Сам Христос «почивает, обстоимый ангельскими чинами»²³⁶.

Детей своих священники пусть «учат грамоте, готовя их к поступлению в училище Ростовское, да егда вместо отец своих сподобятся священного сана, умели бы в церкви поучати народ». Не должны они забывать и о духовном просвещении своей паствы; тех, кто не знает самых основных молитв, а именно: «молитвы Иисусовой», «Царю Небесный», «Трисвятого», «Отче наш», «Верую во еди – наго Бога», «Богородице Дево» и «Достойно есть», иереи должны учить в храме в дни праздничные и воскресные после Литургии²³⁷.

Не радеющие о своем спасении всегда находят повод, чтобы отложить Святое Причастие, но святитель неотступно просит таковых не отказываться от общения со Христом, оправдываясь своим недостоинством. Господь пришел не ради праведных, но ради грешных, чтобы спасти их. Он пришел не для исцеления здоровых, но для врачевания недужных. Если и недостоин кто по своим грехам, то пусть соделается достойным через покаяние. «Хорошо ты делаешь, что боишься, но плохо поступаешь, убегая. Бог не враг для тебя, но врач: Он исцелить хочет, а не погубить. Бог не супостат для тебя и губитель, но Отец: Он ищет не умертвить тебя, но оживить. Бог не зверь для тебя, но благодетель милосердный, желающий спасения твоего, а не погибели. Почему же ты убегаешь от Его Божественной чаши?.. Ибо пока ты пребываешь во грехах без покаяния, до тех пор ты работаешь диаволу и являешься его рабом и пленником»²³⁸. Приобщающийся чаши Господней соединяется со Христом и «изменяется во Христе», обожествляется.

Святителю стало известно о тех беззакониях, которых «нет даже у язычников, ни у турок, ни у татар»²³⁹, творимых по научению брынских лжеучителей: «Учат общих жен имети и считать блудовство не за грех, но за любовь Христову»²⁴⁰.

Обращаясь к вождям раскола, он называет их «птицами бесовскими, проклятыми волками, держащимися николаитского учения, блудниками, прелюбодеями и сквернителями». «Покайтесь, – говорит он, – чтобы не поразил вас меч обоюдуострый, исходящий из уст Христовых»²⁴¹. В завершение поучения святитель утверждает в вере и благочестии своих слушателей: «Вы же, правоверные и православные христиане, остерегайтесь тех соблазнительных бесовских птиц, вылетающих из Брынского гнезда и воровски зде скрывающихся и соблазняющих заблудших безумных людей, для которых кончиной будет погибель, от коей да избавит нас Христос Господь милосердием Своим»²⁴².

Как образованный и просвещенный пастырь, он изъясняет значение имени Господня и как правильно читать: Иисус или Исус: «Раскольники, в две токмо силлабы глаголюще Исус, не исповедуют Спасителя... но некоего Исуса равноухого. У нас же один, Иже бе прежде, и ныне есть, и во веки будет Иисус, глаголемый Спаситель.... обаче не двема, но тремя силлабами глаголется!»²⁴³. Простым и вразумительным словом святитель открывал народу правду, показывая вред лжеучений и невежество лжеучителей.

Иногда обличения его по своей возвышенности напоминают голос пророка, снедаемого ревностью о славе Божией, например, в слове на обличение арианской ереси: «Отверзи, Арие, гроб гортани твоея, исполненный мертвыми глаголы: не имаши бо слова онаго животворящаго, иже словесы твоими создано оно и сотворенно твориіпи. Но он, гласимый абие от Писания глаголания, творит начало: ты же, слышателю, яко верный да не боишися, егда види – ши онаго от Писаний глаголюща: ибо и диавол, егда приступив ко Христу, искушаше его, от Писания беседоваше с ним глаголя: «Аще Сын еси Божий, верзися низу""²⁴⁴. Рассуждая об арианской ереси, святитель предостерегает слушателей от неправого понимания Священного Писания и своевольного толкования его, как делали раскольники Брынских лесов, да и все еретики так поступали, чтобы уловить в свои сети неискушенных христиан.

Во всем, что касалось интересов Церкви и паствы, святитель был внимателен и решителен, о чем свидетельствует случай с раскольническим священником, за которого заступилась царица Прасковья Феодоровна.

На ее ходатайство святитель отвечал: «Все зло и обиды, которые причинил отрешенный мне лично, понося меня всяческими хульными словами, называя еретиком и римлянином, я прощаю Христа ради моего. Но гнева Божия на себе боюся, аще волка, в одежде овчей суща, пущу в стадо Христово погубля – ти души людские раскольническим учением. Молю, убо ваше царское благородие, не положите гнева на мя, что не могу соделати вещи невозможной»²⁴⁵.

Как человек просвещенный и культурный, лично знавший Петра I, святитель понимал его стремления и значение государственных реформ, поддерживал его деятельность, направленную на обновление государства, поощрял развитие наук и культуры.

«Хвалю добрый той нынешних времен обычай, по которому люди ходят ради обучения в другие государства, – говорит святитель в Слове в субботу 4-й Недели Великого поста, – ибо из-за моря они возвращаются умудренными. Слышал также я, что некие мудрецы мысль о смерти назвали философией, особым любомудрием. Если же память смертная есть философия, то неудобно, сидя дома, учиться этой мудрости, но следует искать ее в чужих странах»²⁴⁶.

В то же время он считал, что видимые внешние успехи не должны достигаться в ущерб духовной жизни народа, в которой-то и содержится истинная сила государства, залог будущего. Он был сторонником преобладавшего на Руси духовного уклада жизни и был хранителем этого достояния – живой и действенной веры. Такие взгляды святителя отразились и в его литературно-общественной деятельности.

Известно, что Петр I не соблюдал постов, считал это неполезным и для солдат, поэтому позже, в 1716 году, испросил для них у патриарха Константинопольского Иеремии III разрешение на скоромную пищу во все посты, кроме недели перед причастием. В проповеди, произнесенной по этому поводу 29 августа 1708 года в Московском Ивановском монастыре, архипастырь очень ярко изобразил картину пира языческих богов, обличая тем введенные новшества и сопутствовавшие им пьянство, прелюбодейство, человеконенавистничество и убийства.

Описывая пир Ирода, он показывает силу греха, когда царь под властью Бахуса впадает в большее зло: будучи порабощен страстью к женщине, служит ей и исполняет ее волю – убивает пророка Иоанна Предтечу. «Паки смотрю на пир Иродов, вижу подле Венеры сидящего Бахуса, иже в эллинех бе бог чревоугодия, бог объядения и пьянства, о коем и Апостол воспомянул: «Имже бог чрево, и слава в студе их, иже земная мудрствуют» (Флп.3:19)... но якоже вижду, и нашим глаголющимся быти православным христианам той божишко не нелюб, понравился... подражающе ученику Бахусову Лютеру. Не соблюдать постов, то не грех: день и ночь пьянствовати – то людскость, пребывать в гулянии – то дружба, а что по смерти о душе сказуют, куда ей идти, баснь то... Речет Бахус, чревоугодный бог, с учеником своим Мартином Лютером: надобно в полках не смотрети поста, в пост ясти мясо, чтобы полковые люди в воинстве были сильные, в бою крепки, не ослабели б в брани от поста и воздержания... Лжеши убо... чужд еси пира Христова»²⁴⁷.

Воспитанный в духе церковных канонов, как иерарх и защитник интересов Церкви, святитель скорбел о бедствиях, вызванных непомерными налогами и поборами, и иногда возвышал голос в защиту церковного достояния: «Хощещи ли грабити церковная, спросися Илиодора, казначея царя сирийского Селевка, иже пришел бе во Иерусалим ограбити церковь и биен был ангельскими руками»²⁴⁸.

Не соглашался святитель и со взглядом Петра I на монашество, как тунеядство, отстаивая его предназначение. «Иноческими молитвами содержит Господь мир сей: аще и малые мнятся кому быти иноческие молитвы, обаче весь мир укрепляют.

Смотри, чем состоится, на чем содержится лоза виноградная? На едином коле сухом и бесплодном. Отними кол... лоза на землю падет и не плодствует. Отними от мира христианского чин иноческий, яко от винограда сухой и неплодный кол, что мир будет – сами судите»²⁴⁹.

Проповеди Ростовского архипастыря исполнены благодарности и любви к Богу, они призывают к состраданию и милосердию к нуждающимся, что и является свидетельством истинной любви. Этих меньших братьев наших он защищает от насилия, обид и притеснений со стороны немилосердных богачей и судей. Для полного представления всей действительности и отображения страданий, горя народного, он отправляется вместе со своими слушателями искать Христа: среди духовного чина, среди бояр и судей, в народе. И находит Его среди страждущих и сущих в бедствиях! «О, новые страдальцы, страстотерпцы и мученики! Молю вас, – с такими словами утешения обращается к ним святитель, – и увещеваю, не изнемогайте в терпении, но благодарите Христа своего. Он же придет по воскресении Своем в гости к вам, и не только в гости, но даже в неразлучное пребывание с вами, ибо о каждом из вас говорится в Евангелии: «Аз и Отец приидем и обитель у него сотворим» (Ин. 14: 23)»²⁵⁰.

Сильным и действенным своим словом, как пастырь Церкви, он пробуждает общественную совесть, снимает греховную пелену и открывает глаза современников на реальность, призывает к деятельной христианской любви.

Проповеди святителя Димитрия привлекают внимание не только богатством и разнообразием содержания. Они ценны и по форме, по тем внешним приемам, которые этот искусный, образованный и талантливый проповедник использовал, чтобы как можно лучше донести свое архипастырское слово до слушателей.

Что же сказать о внешней стороне проповедей святителя Димитрия?²⁵¹

В расположении материала у святителя Димитрия заметна некая изысканность, которая происходит от неизбежного влияния правил и образцов западного красноречия. В то время аллегорические приемы собеседования были в особенном употреблении. Поэтому проповедники использовали образы из Священного Писания, творений святых отцов, из природы или из круга обыкновенных житейских предметов. Такому же обычаю часто следовал и святитель Димитрий.

Но в то же время были у него проповеди, хотя и написанные согласно тому же методу, но более простые в своем составе и потому более доступные для простого народа. Применяемые святителем образы помогали верующим усвоить наставления, преподаваемые в проповеди.

В этом отношении у святителя Димитрия есть образцовые беседы для слушателей всякого сословия, например: слово в день Сошествия Святого Духа²⁵², поучение в Неделю сыропустную²⁵³, поучение в первую Неделю Великого поста²⁵⁴ и другие.

Проповедь на Пятидесятницу составлена на тему: «Дух Господень исполни вселенную» (Прем.1:7). Главным предметом ее служит указание благодатных действий Святого Духа на род человеческий, искупленный пречистою Кровию Христа Спасителя. Предмет довольно трудный для изложения с церковной кафедры, но святитель Димитрий излагает его в доступной для слушателей форме. Он обращает внимание на те образы, в которых Святой Дух являлся в Новом Завете, и, изъясняя эти образы, излагает Его спасительные действия для человека. «Дух Святый, – говорит проповедник, – являлся в виде голубине, егда крестися (Иисус) в водах Иорданских, во облаце, егда Христу пре – ображщуся на Фаворе, в ветре, егда исполни дом, идеже Апостоли седеша (по вознесении Господнем)... в языцех, егда сниде на Апостолы. Что же значат эти явления? – В виде голубине явился Дух Святый для того, чтобы показать, в ком Он любит иметь свое пребывание.

В облаке явился Дух Святый для того, да излиет дождь благодати на сердца наши.

В ветре явился Дух Святый, да разлучит в мире плевелы от пшеницы, да искоренит напыщенных горделивых и высокомерных людей, и да потрясет сердца человеческия, обращая их к покаянию. Наконец, во огне явился Дух Святый, да распалит сердца наши огнем любви Божественной, в которой начало и совершенство спасения»²⁵⁵.

Слушатели, запоминая представленные образы, легко удерживали в памяти содержание всей беседы и, придя домой, могли рассказать слышанное своим домочадцам. Искусство святителя в этом так велико, что он часто из самых простых текстов, мог составлять богатые по содержанию проповеди.

Многие речи святителя Димитрия построены просто, по логическим законам (западным правилам) деления предметов на части. Хотя эти правила не всегда точно исполнялись святителем, но зато он всегда избирает такие стороны предмета, раскрытие которых по преимуществу назидательно. В качестве примера такого построения проповеди, можно указать на слово о молитве, в Неделю 4-ю по Святом Духе, по тексту: «Мнози от восток и запад приидут» (Мф. 8:11)²⁵⁶.

После вступления святой проповедник определяет содержание своего слова следующими вопрошениями: «кто изгонится? за что изгонится? откуда и камо изгонится?» Вопросы эти просты и понятны всем, а потому решения их будет с желанием ожидать каждый слушатель. Эта точность менее соблюдена в других проповедях, например, в поучении на Вознесение Господне ²⁵⁷, которое, между тем, особенно назидательно для слушателей. Святитель Димитрий излагает в нем причины вознесения Господа нашего от земли на небо. Это поучение просто по составу, назидательно, доступно и близко сердцу слушателей.

Из всех этих примеров видно, что святитель Димитрий не упускал случая для наставления своей паствы, и прежде всего простого народа. Так, у него есть слово «К препростому народу в Ростове» на текст: «Изыде сеяй сеяти» (Лк.8:5). О нем уже было сказано выше. В этом поучении живо характеризуется состояние Ростовской паствы. Изъясняя притчу о сеятеле и семени применительно к своему времени, проповедник говорит, что в его пастве нет ни добрых сеятелей духовного семени, ни доброй почвы.

К внешним приемам проповедей святителя Димитрия нужно отнести также драматизм. Приводя слова Спасителя: «блажени кротцыи, яко тии наследят землю», – проповедник говорит: «О, Господи милостивый! вси у Тебя рабы твои счастливы, все на небеси ублажени, едини токмо несчастливы кротцыи, земным точию дарствованы от Тебе блаженством. Еда ли блаженство земное соравнится небесному блаженству? Пожалей, Господи, помилуй и кротких, и их возьми на небо в блаженство горнее; рцы: блажени кротцыи, яко и тех есть Царство Небесное. – Но Господь наш моего ради непотребного моления словеси Своего святаго, в Евангелии записаннаго, не переменит»²⁵⁸.

Другая особенность проповедей святителя, так же как и у других южно – русских проповедников, заключалась в обращении от библейских событий к современным нравам.

Проповедь на Неделю сыропустную святитель Димитрий заканчивает таким обращением к слушателям: «Хотел бых еще лучшее вкушение любви вашей предложити, манну... но жалею тех, иже к запустным нынешним трапезам спешат, да не продолжится время моим убогим подчиваньем; обаче краткими словесы советую: аще кто во святую четыредесятницу начнет постится до захождения солнечного, то и сухий хлеб будет ему, яко манна. Ибо пост и худую пищу сладит, и горькую редьку с хреном в мед и сахар вменяет». Далее, укоряя злых постников, сравнивает их с медведем: «Мнози обыкоша в лощениях своих гневатися, и яритися, и роптати по подобию медведя, иже во время зимнее в ложищи своем лежа, ничесоже ясть, токмо лапу свою сосет, а мурчит непрестанно»²⁵⁹.

Святитель Димитрий оставил богатое гомилетическое наследие, которое и в настоящее время полезно для пастырей в деле святого благовестия и просвещения. Исполняя свое архипастырское служение, он и ныне предстает пред Церковью как искусный проводник, «златословесный учитель, иже всем вся написа, яже к наставлению, да всех приобрящет, якоже Павел Христу»²⁶⁰.

Знакомство с проповедями святителя показывает, какое большое значение он придавал образованию. Особенно это важно было для священников, которые по сложившейся тогда традиции готовили своих детей себе в преемники и потому должны были заниматься их духовным образованием с детских лет. Однако пастыри ростовские проявляли в этом вопросе удивительное нерадение, что очень огорчало ревностного архипастыря. Он понимал, что при таком положении дел, когда иереи небрегут о воспитании собственных детей, им тем более не до того, чтобы заниматься духовным образованием своих прихожан. А потому святитель Димитрий сам позаботился, со свойственной ему рачительностью, об открытии в Ростове школы для духовного образования юношества²⁶¹.

Ростовская школа вполне сохранила традицию старорусских школ, запечатленную и в былинах – обучать «русской грамоте и четью – петью церковному». При преподавании Закона Божия, вероятно, первоначально заучивались молитвы. Сюда же должны быть отнесены и катехизическия наставления, отрывок из коих уцелел до нашего времени²⁶².

Вначале, для детей младшего возраста, и примеры, и упражнения отличаются простотой мысли и выражения. Большею частью они заключают в себе или нравственные наставления, или шутливые замечания, или фразы из обыденной жизни.

Например, ученик, лучше всех написавший сочинение, подобен кедру ливанскому, второй – кипарису, третий – финику, «аще же кто от вас на высшее место не пресадится, будет простою ракитою или горькою осиною»²⁶³.

Темы в старшем возрасте часто берутся из Священного Писания. Толкуется, например, притча о богаче и Лазаре: учитель поясняет, очень неудачно впрочем, что огонь богача есть гордость, а вода, которую он просит, – слезы бедного Лазаря. Более удачно известное толкование (кажется, по Златоусту) притчи о путешественнике, ограбленном на пути из Иерусалима в Иерихон. Иерусалим – богомыслие, Иерихон – луна непостоянства, мир сей, разбойники – грехи.

Обратимся к внутреннему устройству школы. Ученики разделялись на три класса, причем в первом, как и у Лихудов, было два отделения. В классной комнате имелись столы, скамьи, небольшая доска, линейка, розги, чернила и перья. В классах сидели в зависимости от успехов: лучшие ученики – впереди, дурные – сзади, возле печки, у дверей. Первый ученик назывался императором и сидел впереди всех на особом месте. Император вместе с тем был и авдитором: он спрашивал уроки, ставил отметки, объяснял и повторял уроки. Входя в класс, император занимал свое место с особыми церемониями; ученики воспевали ему: «Здравствуй, новый император!» Он смотрел и за порядком.

Наблюдал за порядком также и сениор (иногда ученик старшего класса), и даже мог «муштровать учеников, как цыганских лошадей». Рядом с императором сидел первый сенатор. Все эти школьные обычаи чисто латино-иезуитского происхождения, конечно, доставляли немало развлечения ученикам среди монотонно – однообразной школьной жизни. В неклассное время ученики, хотя и жившие в архиерейском доме, пользовались совершенной свободой – приготовление или неприготовление уроков было вполне в их воле. Свободными от учения были праздничные и воскресные дни, именины начальников и учителей, послеобеденное время в четверг и субботу, два дня Святок и трехнедельные каникулы в августе. В случае посещения какого – нибудь важного лица ученикам давался отпуск. Так, ждали однажды начальника монастырского приказа И.А. Мусина – Пушкина: «Палладийски младенец! аще в месяце апреле чаеши в школу свою великого гостя, ближняго боярина Царского Величества Иоанна Алексеевича Мусина – Пушкина, имаши приуготовить вся школьного сопротивления броня, да в маю цветущом испросит тебе за добрые на вопросы его ответы тридневное гульбище, и да бегаеши по Ростовского озера острову и да плававши по быстрой реце яже называется Уда (Устья?)»²⁶⁴. Это же сочинение знакомит нас и с времяпрепровождением учеников во время вакаций. Они гуляли в поле, ездили на лодке на остров Ростовского озера, посещали преосвященного в его селах Демьянах, Шестакове и Капцах. По праздникам они произносили речи, разыгрывали театральные пьесы и диалоги. До нас дошла пьеса: «Венец славнопобедоносной доброподвижнику храбреннику Христову святому великомученику Димитрию, в день пре – славного праздника его торжественна от смиренных того имяносца преосвященного Димитрия, митрополита Ростовского и Ярославского, питомцев грамматики учащихся младенцев стихословне сплетенный в Ростове 1704 г.»²⁶⁵

Театральные представления, пение и музыка влияли, без сомнения, очень плодотворно на эстетическое чувство учеников. Им приходилось и рисовать декорации, и готовить костюмы. Представления же, по выражению Духовного Регламента, развивали в учениках «резолюцию, си есть благоразумную смелость». Таковы были развлечения.

Содержание учеников было довольно порядочное, кормили их достаточно; летом они получали фрукты: вишни, яблоки, груши. Для одежды покупали сукно. Обращение учителей было сравнительно мягкое, и наказания назначались не столько за неус – пешность, сколько за дурное поведение и очевидную леность. Малоуспешного и малоспособного ученика учитель подбодрял словами и советовал помолиться святым. К новопоступающим «звероподобным» ученикам учитель относился очень мягко: «Новоучащиися Луко и Андрее, не буди безумным слонем! Не дрожи, звероподобный учениче!» К ним обращено было предисловие учебника: «Горек есть тебе корень учения; растущи же от горького онаго учения корене сладкия достоинств, чести и славы знамения; распространяются от корене учения великодержавные царские скипетры, прозябают преосвященных епископов жезлы, возрастают непреодоленных князей и воевод булавы... Исканием премудрости подается долгота дней, всякое богатство и над врагами торжество... аще желаеши премудрости с ея плодами тако временными, якоже и вечными, сия ко Богу с Соломоном глаголи словеса...»²⁶⁶.

Ученики, впрочем, не отличались чрезмерным благонравием: «младшие ученики шатаются, одни старшие учатся», – говорил учитель. Певчие, учившиеся латинскому языку, уходили из школы будто в церковь, на обедню. Другие и вовсе не ходили в школу. Слухи о дурном поведении учеников дошли до святителя. «Дети б... дети! писал он, слышу о вас худо: вместо учения учитеся раздражению, а неции от вас во след блудного сына пошли со свиньями конверсовать. Печалюсь зело и гневаюсь на вас, а якоже вина развращения вашего та, что всяк живет по своей воли, всяк болши; того ради ставлю вам сенеора господина Андрея Юревича, чтоб он вас мунштровал як цыганских лошадей, а кто будет противен, той пожалован будет плетью»²⁶⁷.

Приведенное письмо свидетельствует, что, весь уклад школы носил семейный характер. Это резко отличало Ростовскую школу, самобытное излюбленное детище святителя Димитрия, от школ, возникавших по приказу, стоявших в отношении к ученикам на почве служебных, строго юридических отношений²⁶⁸. Эта семейственность еще более проявляется в отношениях святителя Димитрия к учителям и ученикам. Как он заботится о первых, видно из письма к воеводе Воронцову: «Смиренный Димитрий, Божиею милостию митрополит Ростовский и Ярославский, стольнику и воеводе Лариону Гавриловичу. Архипастыря небесного благословение (и) нашего смирения молитвы (да) будут с тобою. Благодарствуем мы смиренный Вашего благородие, что ты в Ростове школьных наших учителей милостию своею к ним приветствовал, наипаче же без нас к ним являемую милость оказал, и на своих возниках со всяким напутствием отпустил во град Ярославль честно и всяко их угостил и проводил; за сие же аз смиренным долженствую о Вашем здравии Господа Бога молити всегда. Милость Божия и Пресвятыя Богородицы и великих чудотворцев благословение, (и) нашего смирения молитвы да будут с тобою ныне и во веки. Ярославль 19 июля. Благородию твоему всех благ желаю архиерей Ростовский и Ярославский Димитрий грешник. Челом твоей милости за водку, пили мы про здравие твое и благодарствуем»²⁶⁹.

О заботах об учениках и говорить нечего. Архипастырь часто посещал училище, сам слушал и испытывал учеников в успехах. Отобрав способнейших, обучал их: зимою – в архиерейском доме толковал некоторые книги из Ветхого Завета, а летом – в селе Демьянах объяснял Новый Завет. При богослужении ученики исправляли должность певчих не только в Ростове, но и в других местах, как это видно из неизданного слова святителя на день Бориса и Глеба; владыка сам их исповедовал и приобщал; обещал молиться за них, если достигнет милости по смерти; увещевал их учиться и более прилежным раздавал деньги, по грошу на каждого, или на двоих по алтыну, и брал в свои села на вакации. Во время болезни посылал за учениками и приказывал им по пяти крат в воспоминание пяти язв Христовых прочитывать молитву «Отче наш». И впоследствии он не оставлял своих учеников, свидетельством чего может служить письмо учеников Залении и Благовещенского от 10 октября 1708 года из Москвы. Величая святителя «Меценатом» и «отцем всех», они благодарят его, что он пожаловал, явил им бедным премногую милость: прислал милостыню во время скудости.

Последний, в просительном письме к Досифею, преемнику святителя Димитрия, поминает «батюшка нашего преосвященнаго блаженной памяти Димитрия митрополита»²⁷⁰.

Итак, обобщим те выводы, к которым мы пришли, обозревая Ростовскую школу. Школа эта соответствовала древнерусской элементарной приходской школе грамотности, в которой при общем церковно – православном направлении обучали чтению, письму и пению. Ростовская школа представляла движение вперед сравнительно с древнею школою, так как в круг преподавания введены были греческий и латинский языки. Последнее было особенно важно тем, что на латыни, которая тогда была языком международным, имелась обширная литература по всем отраслям знания. Заимствовав некоторые формальности у западных школ, святитель Димитрий не принял их духа. Семейственность, простота отношений при известной, вполне обычной в то время строгости, полное отсутствие служебной формальности и иезуитства составляют главную сторону внутренней жизни школы. Само преподавание не было проникнуто сухой отвлеченностью и чопорностью схоластики, оно отличалось живым, конечно, относительно, характером и жизненностью. Главная же заслуга святителя Димитрия состоит в том, что ему принадлежит почин в учреждении новой, хотя и на старом основании, элементарной народной школы, в то время, когда о них никто и не думал. Ростовская школа была доступна для всех, а не только для детей духовенства, была общею, а не специальною; это ее отличало от школ Петровских, строго специальных и предназначенных для известного класса. При всем том Ростовская школа была утверждена на началах Православия – основания русской народности.

Характеристика пастырской деятельности святителя Димитрия в нашей работе была бы заведомо неполной, если бы мы обошли молчанием такую важную сторону его деятельности, как составление «Житий святых», потребовавшее не один десяток лет кропотливых и напряженных трудов²⁷¹. Уместно подчеркнуть, что намерение святителя при написании этого грандиозного труда было сугубо пастырским, ибо, по его словам, Четьи – Минеи не историческое сочинение, цель и назначение их состоит не в том, чтобы сообщить точные и строго проверенные факты из жизни того или другого прославленного Церковью угодника Божия, а в том, чтобы преподать читателю назидательное, душеполезное чтение, чтобы возбудить в нем преклонение пред добродетелью и пред тем, кто был ее носителем на земле.

Борьба с нападавшим на Православие католичеством определяла содержание юго-западной литературы, она же влияла на выработку форм и приемов письма. Под воздействием той же борьбы возникла в Киеве мысль и об издании своих, на весь год составленных Четьих – Миней.

Из польских агиографических изданий особенно опасной) была известная книга Петра Скарги «Животы святых». Этот ревностный пропагандист унии, трудясь над своим сочинением, несомненно имел в виду не только единоверных с ним католиков, но и знающих польский язык православных. Для этого он, преследуя излюбленную идею – доказать неразрывную связь римского костела с древнехристианскою Церковью, соединил в своей книге жития древнехристианских и новых католических святых и, рассказывая о первых, сослался на хорошо известных православным и уважаемых ими греков – агиографов. Жития, составленные Симеоном Метафрастом, заимствованные из изданий Алоизия Липпомана и Лаврентия Сурия, так же часто цитируются в книге Скарги, как и в Четьих – Минеях святителя Димитрия. Книга Скарги имела широкое распространение среди православных, ее читали в оригинале и переводили. Переводчики не всегда умели хорошо разобраться в предложенном Скаргою материале и вместе с общехристианскими вносили иногда в свои сборники жития и католических святых. Таким образом в сознании православных читателей незаметно укреплялась мысль о святости католической Церкви, и цель Скарги – присоединение православных к католичеству – понемногу осуществлялась.

Святитель Димитрий – не просто подражатель и тем более не переводчик Скарги. Впрочем, он многому научился у знаменитого польского агиографа, многое у него заимствовал, что сделало его Четьи-Минеи так мало похожими на древнеславянские и Московские сборники житий. Собранные им жития он переложил для православного читателя, обогатив их дарами своего природного ума и писательского таланта.

Он дал не переводы, а пересказы житий и притом не по одному источнику, а по нескольким. Этим методом святитель, полагаем, некоторым образом обязан Скарге, который также после внимательного изучения источников дал в своей книге вольный пересказ житий.

Мы не знаем, как велико было количество использованных Скаргою источников, но, по-видимому, он не ограничивался Липпоманом и Сурием, а обращался и к другим, существовавшим тогда на Западе агиографическим сборникам. Святитель Димитрий поставил то же дело значительно шире: он, как мы видели, собрал для своего труда все более или менее выдающееся, что существовало и можно было найти из области агиологии в его время. Чтобы не оказаться слабее своего противника, святитель, воспитанный в школе юго-западных православных писателей, использовал и западную литературу, и даже поставил ее в своих трудах во главу угла. Правда, те латинские источники, которыми пользовались Скарга и святитель Димитрий, не были самостоятельны.

Святитель не только не находил ничего опасного в том, чтобы пользоваться трудами латинских агиологов, но и относился к ним с должным вниманием и уважением. Он, например, внес в списки учителей, писателей, историков и повествователей, по которым были составлены его Четьи – Минеи, блаженного Иеронима, отца римско – католической науки, вопреки возражениям патриарха Иоакима. Как на источник, он также ссылался на «Римское мученико – словие» и несколько раз процитировал его в своих Житиях. Так, в житии святой мученицы Феодосии, девицы Тирския (29 мая), святитель приводит целый эпизод из «римского повествования» и, не скрывая, отмечает это. Во многих местах Четьих – Миней он изложил латинские, несогласные с православным пониманием мнения о лицах и событиях, и в одних случаях спокойно опроверг их²⁷², а в других – передал, как достойные внимания и вероятия²⁷³.

Однако отдавая дань уважения латинским агиографам и обильно черпая у них материал для Четьих-Миней, святитель Димитрий не оставил без внимания и славянскую агиографическую литературу.

Из общего количества приведенных им житий русских святых по Великим Четьим – Минеям написаны шестнадцать, и поэтому едва ли правильно утверждать, что эти Минеи нужны были святителю Димитрию только как пособие при работе по русской агиографии. Святитель использовал Макарьевские Минеи и в этом отношении, но значение их для его труда этим далеко не ограничивалось.

Святитель использовал в месяцеслове также материалы из книг Сурия, подверг их пересмотру и многие из приведенных в них житий и сказаний заменил заимствованными из других источников. Думается, что в некоторых случаях причиной такой замены было не только нахождение других, более удовлетворявших святителя источников, но и сомнение в чистоте и правильности сообщаемых Сурием сведений. Так, 4 и 24 сентября, 9, 25 и 26 декабря, 1 января и т.д. в месяцеслове есть ссылки на Сурия, но в Четьих – Минеях помещенные под этими числами жития и сказания написаны не по Сурию, а по другим источникам. Сделанное 26 декабря, после жития святого Иосифа обручника, замечание дает нам право предполагать, что в этом случае, а может быть, и во всех выше нами указанных, Сурий отставлен был потому, что его сказание проводило католические взгляды и не согласовалось с православной традицией. Согласие с этой традицией являлось, следовательно, главным критерием при выборе и оценке заимствованного у Сурия агиологического материала. Все, что хотя бы в незначительной степени уклонялось от нее, святитель отвергал, строго охраняя чистоту и неповрежденность предания Православной Церкви.

Так же, как к Сурию, святитель Димитрий относился и к другим иностранным источникам Четьих – Миней. Насколько бы основательны и авторитетны они ни были, святитель никогда всецело не подчинялся им и, как строгий ревнитель Православия, всегда умел постоять за его правду. В этом отношении святитель Димитрий принадлежит к числу тех лучших представителей юго – западной православной литературы, которые заимствовали у Запада только то, что находили согласным с преданием Православной Церкви и что, способствуя развитию самобытной русской литературы, не обезличивало ее и не ставило в рабскую зависимость от литературы иностранной. Из многих, подтверждающих сказанное нами примеров, укажем хотя бы некоторые: 22 июля, для жития святой Марии Магдалины святитель во втором месяцеслове указывает несколько источников: Сурия, Барония, Acta Sanctorum, книгу Петра Скарги и проповеди Млодзяновского. Однако в своем изложении жития равноапостольной мироносицы не следует ни одному из этих источников, а описывает жизнь по Евангелию, Прологу, истории Никифора Каллиста и его же синаксарю на Неделю жен – мироносиц. После жития святитель помещает примечание, в котором опровергает западных агиографов, считающих святую Марию сестрой четверодного Лазаря. Критически подошел святитель и к изложению жития святого Иосифа (2 декабря), о котором, по его словам, «западнии глаголют, яко девственник бе даже до кончины своея, отнюдь не познав супружества, восточнии же глаголют, яко жену име и чаде роди». Опровергая утверждения западных агиографов, святитель далее приводит свидетельства различных церковных писателей, преимущественно историков, и заключает, что «сие несомненно известно, яко святой Иосиф женат бе, сыны же и дщери родил» и, таким образом, решительно отвергает латинское мнение.

Рассмотренное нами соотношение латинских и славянских источников, полагаем, с достаточною ясностью показывает, каким высоким доверием пользовались последние, особенно Макарьевские Великие Четьи – Минеи, в глазах святителя Димитрия. Поистине, эти Минеи были для него, как выражается Варлаам Ясинский в предисловии к первой книге Четьих-Миней, «верхом всея истины и достоверия совершенством». Если бы Великие Четьи – Минеи были в постоянном и свободном пользовании святителя Димитрия, то влияние их на его работу было бы еще более глубоким и значительным. Но и без того по степени авторитетности они занимают между всеми источниками Четьих – Миней первое место. Правда, и они нередко исправлялись и заменялись латинскими источниками, но не трудно заметить, что исправления вызывались чаще всего явными ошибками и погрешностями славянского перевода, а замена происходила тогда, когда пользование латинским текстом представлялось более удобным. Мы не говорим, насколько выгодно было такое отношение к Великим Минеям для работы святителя Димитрия, но общее направление юго-западной русской литературы было здесь вполне выдержано, – мы имеем в Четьих – Минеях соединение латинских и славянских источников с явным предпочтением последних, как чуждых всякого подозрения в неправославии.

Определив общее, принципиальное значение славянских и иностранных источников в работе святителя Димитрия, перейдем теперь к характеристике его литературных приемов, чтобы выяснить, как он пользовался находящимся в источниках материалом, как создавал свои до сих пор глубоко трогающие благочестивого читателя повествования о жизни святых. Уже из всего сказанного нами ранее видно, с каким благоговением, с каким удивительным вниманием относился святитель к каждому составляемому им житию. Прежде всего он старался для каждого святого в отдельности собрать весь имеющийся в источниках материал. Это собирание требовало немалых поисков и трудов.

Поучительны в том же отношении и многие примечания к житиям. Например, 1 сентября, после жития преподобного Симеона столпника, святитель старается определить, сколько времени продолжалось стояние преподобного на столпе. Для этого он приводит мнения Львовского Трифолога, Симеона Полоцкого («Обед душевный»), различных историков, тех писателей, по которым составлялось житие, и затем дает свое изложение «не от древних летописцев, а от самого лет исчитания». Вопрос, как видим, частного характера, и решает его святитель самостоятельно, а между тем сколько к нему внимания и сколько труда в приискании разных мнений²⁷⁴.

Очень часто, указав на разноречие источников, святитель увещевает читателя, не пытать, которое из них истинно. «Нам, – говорит он после сказания о поясе Богоматери (31 августа), – не подлежит нужда испытовати времена и лета, довлеет ведати чудо сотворшееся и прославляти Божию Матерь». Этим и подобными замечаниями святитель явно показывает, что задача его труда состояла в назидании читателей, а не только в изложении исторических событий.

В представлении святителя Димитрия, как только он принялся за работу, сразу же определился тот принцип, которому он следовал при составлении житий.

По словам святителя, в жизнеописании святых угодников Божиих важны не красноречие и не «плетение словес», хотя бы и весьма искусное, а дела, факты. В той же самой рукописи и во многих других мы видим, как он отыскивает в многословных житиях эти факты, отмечая на полях: «начало», «отечество», «кончины начатой» и т.д. Следовательно, он видел свою задачу в том, чтобы передать, по возможности, всю историю жизни святого, в ее подвигах и деяниях, но передать просто, без лишних слов и стилистических украшений.

Немалое значение имела здесь и та практическая цель, какую должны были осуществить Четьи – Минеи. Мы знаем, что мысль об издании их возникла в Киеве и была вызвана нуждами Церкви. Надо было оградить православных от инославных агиографических сочинений и дать им книгу, которая бы вошла в церковное употребление. Собранные в ней жития святых должны были прочитываться в церкви во время богослужения. Это обязывало к известной краткости, и поэтому святитель Димитрий, вместе с заботой о фактической полноте, должен был думать и о том, чтобы передать все события из жизни святого в небольшом рассказе, удобном для прочтения в один прием. Но то же самое чтение в церкви предъявляло к житиям и еще одно необходимое требование – строгой назидательности, душеполезности, чтобы читатели и слушатели получали от них такие же уроки, какие дает церковное богослужение. Может быть, это требование и заставило святителя совершенно отказаться от исторической критики и дать в своих Четьих – Минеях один только назидательный материал.

Самостоятельно составленные святителем жития мы прежде всего и рассмотрим. В четырех книгах Четьих – Миней, каждая из которых содержала жития за три месяца, таких житий насчитывается более сорока.

Если мы сравним их с источниками, по которым они написаны, то увидим, что святитель из последних выбрал только то, что относилось непосредственно к жизни святого, к его трудам и подвигам, а остальной материал опустил. В тексте житий мы нигде не найдем, например, ничего заимствованного из научных объяснений болландистов. Зато факты, биографические сведения святитель выбирает с поразительною тщательностью. При этом он не ограничивается каким-либо одним, приведенным в Актах сказанием, а просматривает непременно весь материал и из разных мест, часто даже из отдельных слов и предложений, как пчела, «люботрудно» собирает и составляет свои соты – житие святого. Например, в Acta Ss нет полного жития святой Матроны Солунской, а приведена историческая силлога, представляющая ряд выписок из месяцеслова и разных древних Миней. Святитель, выбрав из этого собрания – сведения биографического характера, по ним составил житие, а все, что в той же силлоге принадлежало собирателям-болландистам, опустил. О святых апостоле Андронике и Юнии в Acta Ss имеется краткое сказание из минология императора Василия, выдержки из посланий апостола Павла, гимны Иосифа песно – писца и отрывок из синопсиса Дорофея, епископа Тирского. Святитель, составляя свое житие, начало его взял из Павловых посланий, средину изложил по Дорофею и минологию, а конец привел из своих Четьих-Миней за 22 февраля.

Но что особенно замечательно, святитель в только что разобранных житиях не удовлетворяется находящимся в Acta Ss материалом, а дополняет его новыми фактами, найденными им самим в других источниках. В житие святого Кирилла Александрийского он вносит 46-ю, не приведенную в Acta Ss, 3-ю главу из «Луга духовного» и пропущенные болландистами письма Исидора Пелусиота, а житие патриарха Софрония дополняет сведениями о Персидском царе Хозрое, о пленении Креста Господня и 77-й главой из того же «Луга духовного», которой в Acta Ss нет. Зачем это нужно было святителю? Почему, опустив в основном источнике весьма важные сведения о полезной для Церкви деятельности святых Кирилла и Софрония, он обратился к другим пособиям и оттуда дополнил свои повествования о святых? Без сомнения, потому что нашел там новые сведения, и эти сведения были полезны и назидательны для простого верующего человека. По мнению святителя, такие сведения были нужнее для его Четьих – Миней, ибо он преследовал задачи дидактические, а потому обо всем, что не имело характера назидания, говорил лишь постольку, поскольку это позволяла продолжительность повествования как дневного чтения, или совсем опускал такой материал.

Если находящееся в источнике житие по объему и содержанию соответствовало усвоенному святителем типу жития и если день был не слишком богат агиологическим материалом, тогда он более или менее близко держался подлинника и подробно передавал его; если же указанные условия отсутствовали, – оригинал сокращался и многое в нем совершенно не передавалось. Анализ хотя бы только некоторых житий дает возможность составить представление об этих выпусках.

Возьмем, например, житие преподобных Варлаама и Иоасафа Индийских. Оно написано святителем по какой – то рукописи, в которой был полный текст этой замечательной и поучительной повести. Святитель выбрал из нее весь фактический материал, все, что относилось к жизни преподобных Варлаама и Иоасафа, а те речи и притчи, которыми Варлаам поучал юного Иоасафа, лишь кратко пересказал косвенною речью, а некоторые и совсем опустил. Из многочисленных поучений Варлаама сполна передано только одно – огласительное, вероятно, потому, что в нем излагаются основные догматы христианской веры. В житии святого Григория, архиепископа Омиритского, передав довольно близко к подлиннику фактические сведения, святитель, приступая к изложению прений святого с евреями, говорит, что он «от многих» передает только «малая» и, действительно, делает значительные сокращения. Близко к источнику у него излагается только начало первого прения, а затем указываются лишь главные предметы, о которых шла речь, и перечисляются наиболее важные доказательства, приводимые святым Григорием в защиту христианской веры. Из второго и третьего прений также взяты только некоторые вопросы и ответы, четвертое прение – об иконопочитании – излагается наиболее подробно, а беседа после него выпускается совсем; конец жития – явление евреям Христа Спасителя по молитве святого Григория передается без сокращений и очень близко к подлиннику. В обоих этих житиях, весьма богатых дидактическим материалом, святитель, как видим, сокращал именно этот материал, выбирая из речей и поучений только то, что считал наиболее полезным и нужным для своих читателей.

Чаще, однако, в составленных святителем Димитрием житиях при пересказе источника приходится встречать не сокращения, а дополнения. Эти дополнения порою настолько многочисленны, что основной источник совершенно теряется в них, и работа святителя принимает самостоятельный и как бы независимый от него характер.

Без сомнения, для того, чтобы дать полные биографические сведения о святом Дионисии Ареопагите, святитель не ограничился описанием мучений святого, приведенным у Сурия и в Великих Четьих – Минеях, и обратился к Баронию и другим источникам. По ним он изложил жизнь Дионисия до обращения в христианство и его апостольскую деятельность и, таким образом, вместо краткого повествования о мучениях, дал полную биографию святого. Те же побуждения заставили святителя дополнить Метафрастовы жития святого Климента, папы Римского, из великих Четьих-Миней, святой великомученицы Екатерины – из Анфологиона, святых мучеников Назария, Гервасия, Протасия и Кельсия – из других приведенных у Сурия источников, святого великомученика Димитрия Солунского – из Великих Четьих-Миней, святого мученика Викентия диакона – из Скарги, а также многих других житий святых, описанных Метафрастом. Присоединяя к житию преподобного Онуфрия Великого, для полноты его биографии, повесть о его рождении и отрочестве, святитель замечает: «Понеже в житии преподобного Онуфрия на славянскому диалекту не вспоминается род его, кто он был, киих родителей и от коея страны, убо то по житии его особно полагаем о нем, еже обретаемся на инех языцех»²⁷⁵.