Вступление

Прежде чем мы откроем Священное Писание, мы должны спросить себя, насколько ум наш готов к восприятию святых истин, насколько мы, изучая природу, умели воздержаться от поспешных выводов, не согласных с религиозным чувством, столь дорогим, столь необходимым душе нашей, и насколько мы можем отнестись спокойно и разумно к науке, не увлекаясь ложными теориями и дополняя пробелы слабых человеческих знаний великим светом откровения.

Только при этих условиях, при отсутствии увлечений и при серьёзном знакомстве с строго научными выводами, Пятикнижие Моисеево и в особенности Книга Бытия является нашему уму величественнейшим памятником древности, действительно начертанным Духом Божиим, в котором рассказанная за 3000 лет до нашего времени в кратких словах история творения ни единым словом не противоречит выводам современной науки, как библейская родословная народов не противоречит историческим, лингвистическим и этнологическим изысканиям. Далее мы видим в Библии историю развития единой семьи, избранной для хранения слова Божия и преданий; в повествовании о том содержится развитие души человеческой ввиду пришествия Того, Который своею крестною смертию соединил все племена и народы в Единой Великой Любви. Но есть умы, которые не только не видят путей Божиих и Милосердия и Мудрости Творца, но которые, к стыду своему, отрицают в себе даже то духовное я, которым они сами пользуются для убеждения слабых умов, верящих им на слово; отрицают даже мысль в творении и приписывают случаю это величественное целое, в котором, как говорят они сами, всё происходит по определённому плану, по неизменным законам, по стройной системе.

Вера влечёт нас к себе неодолимой силой, а между тем кругом нас возрастает сомнение, которое, овладевая нами, темнит наш ум и уничтожает наше душевное счастие. Целая школа материалистов, начало которой в нашем обществе надо искать в среде энциклопедистов прошедшего века, предпосылает всем своим выводам отрицание всякой духовной жизни и всякой мысли выше человеческой и строит свои рассуждения с единственной целью – доказать, что нет ничего, кроме материи во вселенной¹. Если наука не имеет права создавать теорий для пополнения пробелов знания, то тем менее может она отрицать то, чего она не знает, и всякая деятельность ложных философов, заставляющих говорить науку то, чего она ни утверждать, ни отрицать не может, есть деятельность ложная и вредная. Наука потому достойна доверия, что в каждом из отделов своих она имеет строго определённую сферу изысканий, она не имеет права вторгаться в область, ей не принадлежащую: если она удалилась от своей цели и метода, она теряет всякое значение. Материализм опирается не на науку, которая не может отвечать на многие вопросы, он опирается лишь на рассуждения учёных, что далеко не то же самое. Не наука, а известные материалисты проповедуют вредные учения, плод их собственного воображения, отрицая без всякой причины то, чего они допустить не желают. Так, утверждая, что материя существует от вечности, что она вечно имела известные, ей свойственные качества, они создают себе Бога материю вместо Бога Творца.

Но материя бездеятельна, на неё действуют многообразные силы, которые в гармонической деятельности своей заставляют предполагать происхождение от единой силы. Что же такое эта сила, которая из инертной и бездеятельной материи творит мир, в котором всё подчинено разумным математическим законам, всё происходит по стройному плану? Мы не находим материи в бездеятельном состоянии, мы не можем отделить её от сил, на неё действующих, но разве мы не вправе сказать, что сила есть только свойство материи, что сила подчинена материи? Ничто в науке не дозволяет допустить этой гипотезы, и, наоборот, всё заставляет предполагать, что бездеятельная материя подчинена силе, и притом силе разумной. И законы движения планет и целых миров вселенной, и движение бесконечно малых атомов в химическом соединении или разложении кристалла – всё говорит нам словами науки, что везде видна творческая мысль, глубокая Мудрость, положившая в основание всех явлений и действий мира число, меру, гармонию. В природе нет случая, всё определяется постоянным мудрым законом, везде видна сила разумная, не подчинённая материи, а действующая на неё и созидающая из неё или симметрический кристалл, или тип организма, заставляя атом материи проходить через различные формы и подчиняться законам этих форм, доколе атом составляет часть их. Не атомы материи изменяют свои свойства, а приложенная к ним сила в разнообразных проявлениях своих, направленных сообразно творческим идеалам или типам, действует на атомы материи, которые остаются неизменно теми же, группируются ли они под влиянием силы или в призму, или ромбоэдр минерала или соли, или входят в состав организма, составляя отличные от химических соединений ткани и в этом случае подчиняясь законам высшего разряда. Растение или животный организм – не простое совокупление атомов в виде простых тел кислорода, углерода, кремнезёма и пр., а особая типическая сила, которая характеристически создаёт то именно растение или организм, так что представителем известной органической или минеральной формы является не материя, а сила, специально созидающая эту форму. Но если сила эта везде действует не хаотически, а с определённою целию, если я вижу, что всегда и везде известный минерал имеет известные формы, что атомы группируются по известному числовому отношению, что движение атомов направлено для достижения известных результатов, что в высших степенях творения посредством тех атомов, которые входят в безжизненные тела, достигается величественное явление жизни, размножения, ещё выше – чувства, инстинкта, а в высшей степени мироздания, человеке, – мысли и сознания своего я и окружающего мира, то посмею ли я сказать, что в мире нет другой мысли, кроме моей!! Посмею ли я думать, что вселенная с математическими законами движения несущихся в беспредельном пространстве миров, с тонкими и едва понятными законами жизни органических существ этих миров и с мыслию человека, понявшего хотя частию эту великую Мудрость, – есть произведение случая, а не творение предвечной Мысли, начертавшей план творения и исполнившей его.

Мы ничего ещё почти не знаем: мы не знаем, почему атомы притягиваются или отталкиваются при химических процессах; почему атом, втянутый в вихрь жизни (выражение Кювье), подчиняется закону типа лишь дотоле, пока не будет выброшен вне типа; почему, несмотря на беспрерывное изменение и обновление тела, оно стареет; почему одна форма устойчива, остальное переменчиво; мы могли только дойти до отвлечённого понятия о материи и силе, не зная ни того, ни другого в сущности и получая из внешнего мира лишь впечатления, и мы в величии своей мудрости решаем, что Создатель всего не существует. Мы едва имеем понятие о том мире, в котором живём, но, подметив некоторые из его законов, мы на основании их устраиваем своё благосостояние, работаем в наших химических лабораториях и употребляем для применения законов, нами подмеченных, известную долю ума и мысли, а в то же время осмеливаемся утверждать, что причины этих мудрых, едва уловимых нами законов не существует, что мы мудрее всего существующего, ибо материя бессмысленна, а кроме неё нет ничего, нет Управляющего Разума, начертавшего эти законы!!! Почему, если материя есть царь мира, мы не видим нового творения, происхождения существ помимо рождения от родителей, помимо закона «раститеся и множитеся»? Разве атомы не могут группироваться «с вечно присущими им силами», по выражению Бюхнера, в формы разных существ по произволу или случаю, как группируются атомы в солях и кристаллах?

Если мир, как говорят материалисты, потому развился стройно, что развился медленно, то что же, однако, заставляло его развиваться разумно, почему он достиг высокохудожественного развития на основании самых точных законов математики, оптики, акустики?

Не убежать человеку от Бога! При отсутствии верования само знание физического мира теряет свой базис и свет и не в состоянии объяснить разумное построение вселенной. Знание же мира разумного ещё менее имеет право быть при отрицании Вечного Разумного Существа.

Не к себе одному должен относить человек всё мироздание, но в нём человеку отведено известное место, в пределах которого он не только может получать впечатления и наслаждаться, но и в пределах которого ему дано понимать мир тем разумом, который дал ему Бог.

Так как не все звуки мира, не все цвета его, не все формы его известны человеку, а лишь те, кои находятся на земле и доступны ограниченным пределам его зрения, слуха и зависят от углов преломления света или числа дрожаний, воспринимаемых чувствами, – так точно разум его не может вместить невместимого, а может воспринять лишь часть истины, которая, однако, составляет цель духовного человека, единственного человека, который остаётся неизменным, несмотря на беспрерывное изменение в нём атомов материи, который тот же в старости, как и в молодости, с тою разницею, что вечная душа его умудряется опытом и знанием и передаёт знание и опыт последующим поколениям человечества.

Трудно слабому смертному возвыситься от проявленной мысли Создателя, воплощённой в законе природы, к предвечной абсолютной мысли, от силы осязаемой, видимой – к силе предвечной, начальной, но настолько ещё дано ему Богом разума, чтобы понять, что известные ему законы природы воплощают лишь частию вечную мысль Высшего Разумного Существа. Настолько ещё есть у него здравого смысла, чтобы сознавать, что не он высшее разумное существо в мире, и что человечество не единое божество мира, а живёт и действует по законам, стоящим выше его и, стало быть, начертанным вне его. Настолько ещё он понимает мир, чтобы сознавать, что бессмысленная материя не может в результате выработать разум и мысль.

Несмотря на все уклонения от заветных верований, человек собою считает только своё духовное я, и для удовлетворения потребностей этого почти независимого от тела существа он стремится неуклонно к открытию истины, ищет её повсюду, ошибается в приёмах и методах, бросается в ложные теории, но чувствует – и того отрицать не может, – что у него есть духовные потребности, удовлетворение которых для него важнее удовлетворения потребностей тела.

Истина есть первое и самое важное благо мыслящего я, искание истины было задачею всех великих умов в истории духовной жизни человечества – единственной истории, достойной своего наименования.

Истины ищут в древности философы, истины ищут настоящие труженики науки: разница в методах, в приёмах, в выводах, но везде и всегда главною и конечною целию в искании истины был человек – образ его появления на земле, цель его, тайна его духовной жизни, его будущее за гробом и в развитии будущих поколений. Прежняя философия основывала преимущественно свои выводы на наблюдении процесса мышления, выводила свои теории миросозерцания из предполагаемой конечной цели человека и мира; новейшая, именуемая позитивною философия держится наблюдения положительных фактов, одних фактов, производящих впечатление на нашу нервную систему, и отрицает всякий вывод, не опирающийся на это впечатление. Но при этом наука сознаётся, что весь материальный мир недосягаем прямому знанию, что непроходимая оболочка окружает человека и как бы отделяет его от материи и сил её², так что наблюдатель в своих выводах должен руководиться лишь тем впечатлением, которое воспринимают его нервы, передающие это впечатление его мышлению. Если прежняя метафизика не удовлетворяла знанию, то нельзя не видеть, что и нынешняя позитивная философия не может ни с точностию отвечать на многие вопросы, ни удовлетворить жажде знания человека.

Но между тем позитивная философия, как и весь ряд мыслителей человечества, ставит конечною целью всякого знания и венцом всего цикла наук историю и социологию, разумея под этими именами изучение исключительно духовной жизни человека и народов во времени и в пространстве и стараясь угадать в будущем движение мысли в массах и в передовых её деятелях. Стало быть, на первом плане всегда и везде признавалась и признаётся важность духовной жизни человека, его развития среди прошедших веков, его будущего.

Но как в науках физических лучшие умы останавливаются, не имея возможности ничего сказать утвердительно на основании наблюдений о творении материи, о появлении жизни животной, о появлении человека, существа слабейшего между земными существами (так как ни теория развития, ни теория подбора не объясняют удовлетворительно возможность его появления в ряду существ), так точно в социологии, несмотря на значительное накопление материала по многим из древнейших обществ человеческих, развитие духовного человека и его сознания в семье и обществе представляет многие неразрешимые тайны, если мы не обратимся к тому авторитету, в котором откровением, т. е. высшей мудростью начертана для человека история развития души человеческой.

Человеческие документы исчезают или делаются непонятными по прошествии весьма немногого времени – то, что из них раскрыто, добыто и разобрано, лишь весьма немного разъясняет нам жизнь наших предков и, во всяком случае, не может восходить до времён образования первых человеческих обществ, ибо только высокоразвитые общества оставили нам изображения и письмена. То, что человек может знать о праотце своём, он заключает по большей части лишь по аналогии, выводя своё знание из собственных своих мыслей и чувствований.

Древний человек, как и современный, сознавал, что он существует отдельно от других существ и что он составляет неделимую единицу, у которой есть своя собственная жизнь и свои собственные отношения к окружающей его природе и к другим подобным ему существам. Он достигает ещё посредством наблюдения того убеждения, что только он и подобные ему существа имеют сознание своей жизни, т. е. что они имеют особую способность, совершенно не замечаемую у животных: так сказать, отделиться от чувствований и ощущений и взглянуть на себя, как бы находясь вне сферы своей жизни, другими словами, отнестись к себе самому объективно, анализировать себя, смотреть на себя из другого, высшего мира, наконец, судить самого себя.

Чувство это развито в человечестве с первых времён его существования, оно не зависело нисколько от точных знаний, оно врождённо человеку, оно составляет неотъемлемую сторону его бытия, потому нельзя пренебрегать указанием природной способности, и её указания и выводы так же важны для нас, как важны выводы точных наблюдений, в которых авторитетом являются наши ощущения. Как те, так и другие воспринимаются одинаково мышлением, но выводы сознания суть произведения внутренней жизни человека, а выводы наблюдений – суть отблески впечатлений, производимых на нервы внешними предметами, и кому из них отдать преимущество в точности производимых ощущений и возбуждаемых мыслей, весьма трудно решить.

Но сознание своего неделимого я утверждает неоспоримую истину – что это я существует независимо от тела. Это сознание лежит в основании всех миросозерцаний, философских теорий и религиозных систем. В некоторых из этих систем сознание своего я считается несчастием и высшей радостью и целью жизни ставится уничтожение его, поглощение его другим высшим я; в других системах это я признаётся неразрушимым, вечным. Но внутреннее чувство человека, выработавшее это представление в продолжение многих веков и среди всех народов, не могло, конечно, ошибаться в существовании этого духовного я.

Но как развилось это духовное начало в человеке, который по телу есть один из видов земных существ, у которых не заметно духовной жизни?

Развивалось ли оно самостоятельно, вне всякого влияния, или же на эту почву брошено семя, принёсшее плод? В вопросе этом лежит, конечно, вся история человека, и ответить на него, как мы видели выше, пытались длинные ряды поколений. Но то несомненно из опыта, что человек ныне развивается воспитанием, влиянием на него более разумного человека или общества; мог ли бы он развиваться при начале своего существования, не получив основных начал добра, истины, прекрасного, – на это едва ли можно ответить утвердительно. В последующих главах мы постараемся рассмотреть, можно ли допустить развитие ума человеческого вне путеводной нити, ему данной, вне высшего воспитания его, т. е. Откровения Божественного.

Есть вопрос, который давно занимает умы мыслителей: человек и его духовная деятельность могут ли быть рассматриваемы совершенно независимо от Откровения, т. е. все наши рассуждения, относящиеся до умственной деятельности человека, – могут ли они, не погрешая перед истиной, взять человека со всеми его способностями и рассматривать его развитие, принимая во внимание одни только окружающие человека силы природы и не вводя вовсе в расчёт влияния на его ум вечной мудрости, приподнявшей для человека таинственную завесу будущего? Будет ли правилен результат, достигнутый с исключением такого важного фактора; другими словами: мог ли человек один, посредством собственных, дарованных ему от Бога способностей подняться до созерцания Создателя рассмотрением только Его создания?

Вопрос этот решался различно; многие, увлечённые поклонением человеку и уму его, утверждали, что один ум человеческий без посторонней помощи разработал все те верования, которые ему были необходимы, как пища для его воображения и мысли; другие с большею основательностию утверждали, что ум человеческий относительно слаб и вращался бы в узкой сфере ежедневных нужд и потребностей, если бы мудрая рука Творца его и Бога не вывела его на путь духовной жизни, дав ему в Откровении знание главнейших тайн этой жизни.

Замечательно, что и те, и другие указывали на одни и те же дикие племена Австралии и средней Африки, в которых не видно почти никакого проявления религиозного чувства.

Первые утверждали, что отсутствие понятия о Боге зависит от неразвитости этих племён вследствие их бедности и физиологического процесса упадка их мозговой деятельности, которая при дурном питании не даёт возможности возгореться процессу воображения, но что эти племена, поставленные в хорошие условия жизни, обставленные роскошной природой, точно так же, как и другие племена, выработали бы себе представления, кои служили бы пищею возгоревшейся умственной потребности. Вторые, защитники необходимости Откровения для движения человека к совершенству, видят в племенах без верований доказательство, что с угасанием воспоминания о завещанных человеку истинах человек делается бессилен мыслию и нисходит почти до степени животных, удерживая за собою лишь возможность снова подняться, когда Откровение снова озарит его ум.

Ответ на этот вопрос даёт Библия, но, оставляя пока в стороне её авторитет, попытаемся восстановить в нашем уме логический процесс, которым человек мог дойти до понятия о Боге и бессмертии, не упуская однако из виду, что мы не в состоянии отрешиться от идей, выработанных целыми тысячелетиями, и что мы, в сущности, не можем восстановить логику первобытного человека, а можем только, ища в сердце человека идею о Боге и бессмертии независимо от священных книг и преданий, отделить временно те мысли и чувствования, которые возникают в уме и сердце современного человека вследствие созерцания природы, от тех мыслей и чувствований, кои ему подарены Словом Божиим, хотя нельзя не прибавить ещё, что и первые впечатления сложились под постоянным влиянием вторых.

Рассмотрение чувств и мыслей, возникающих от созерцания природы и разрешающихся в чувство благодарности и поклонения Создателю, есть учение о религии естественной. Естественная религия, или натуральное Богословие, есть открытие существования и свойств Творца, рассматриваемого в делах творения, а в более широком смысле естественная религия приходит к познанию Божества, Его промыслу в отношении Его созданий и обязанностей сих последних.

И действительно, независимо от всякого научного знания, рассматривая окружающий нас мир, кто не поражался величием, красотою, стройностию явлений, следующих одно за другим в разумной последовательности. «Небеса поведают славу Божию (Пс. 18:2), – говорит псалмопевец. – Возвышают реки, Господи, возвышают реки глас свой (Пс. 92:3); ты утвердил землю на основаниях её… Бездною, как одеянием, покрыл Ты её… (Пс. 103:5–6) Как многочисленны дела Твои, Господи! Всё соделал Ты премудро; земля полна богатства Твоего (Пс. 103:24)». Первое впечатление, которое производит на развитого человека природа, есть, конечно, благоговение; прежде даже, чем разум логически доходит до идеи Творца, его охватывает сознание присутствия высшей разумной силы. Но человек не довольствуется смутным, пока безотчётным чувством радости и благоговения, наполняющим душу его при общем взгляде на величественные красоты, которые он созерцает. Он начинает наблюдать явления одно за другим. Он усматривает между ними связь, он начинает подмечать логическую стройную систему. Углубляясь в недра земли, рассматривая её поверхность, подымая глаза к небу, он везде встречает единую мысль, начертавшую везде единые законы, – при всём необъятном разнообразии форм, этим законам подчинённым.

Вооружится ли он микроскопом – он открывает далеко за пределами натурального своего зрения бесчисленные миры живых существ, кои он называет бесконечно малыми лишь в отношении себя, наблюдающего их. Изобретёт ли он телескопы или силою ума и воображения созерцает ли он светила, над ним двигающиеся, и звёздное небо, над ним простирающееся, – почти ужас овладевает им при проникающем в ум его сознании, что каждая звезда представляет целый планетный мир, которого она центр, и что весь этот планетный мир есть только незаметная точка вселенной, что земля, на которой живёт он, есть только малая часть одного из таких планетных миров, но ужас этот переходит скоро в чувство благоговения и любви, когда он замечает, что те же законы, которые он заметил в окружающей его природе в микроскопических движениях атомов, действуют и в необъятных для него пространствах вселенной, и что, стало быть, не случай слепой и бесчувственный создал все эти миры и его самого, но что существует благой высший Разум, который печётся о нём, как ни ничтожен он в лестнице создания.

Ближе и ближе изучая мир, он проникает всё глубже в тайну системы творения, и, проследя органическую жизнь от растительной клеточки до гигантского баобаба и животную жизнь от протоплазмы и зоофита до тела человека, он не может не проникнуться благоговением при виде этого правильного стройного развития, происходящего по единой мысли, проведённой по всему творению. В самых грозных явлениях земли, ураганах, бурях, землетрясениях, как в таинственных исчезновениях целых миров, обозначающихся потуханием звёзд, он опять усматривает те же вечные законы, вечную единую мысль мироздания.

Но, переходя к вопросу, невольно зарождающемуся в уме: кто же или что причина этого мира, можно ли допустить, что мир сам себя создал или что случай организовал материю и вне законов мышления создал полный разумных законов мир, – человек должен прийти к заключению, что мир не есть Бог и что вне мира есть высшая разумная сила, обдумавшая заранее план мира и потом создавшая его по этому плану. Развивая эту мысль и углубляясь в неё, мы невольно придём к убеждению, что вне мира – разумея под ним совокупность материи и сил – есть независимое несотворённое вечное Разумное Существо без начала, без конца, без границ, неизменяющееся, вечно деятельное, вечно пекущееся о мире, который в существе своём, как в форме, от Него восприял бытие и поддерживается Им.

Узреть Бога из Его творений развитый человек может так же легко, как, высадившись на пустынный остров, узнать, обитаем ли он, и даже определить, жилище ли он цивилизованного европейца или дикаря.

Мы повторяем «развитый человек», потому что мы убеждены, что даже долго после восприятия Откровения верою человек не мог ясно понимать величие и стройность творения, пока не достиг возможности поднять и возвысить трудом поколений свой ум до высоты Откровения. Религиозная идея, живущая, однако, в сердцах большей части рас и племён, есть результат не умствований, а чувствований³, состоящих из страха и благодарности; из этих чувствований также вырабатывается идея Промыслителя и Покровителя, а впоследствии и Творца, но идея эта не так ещё чиста и величественна, как идея, внесённая Откровением и усвоенная человеком умственно развитым.

Но до сих пор человек наблюдал лишь явления природы, он ещё не исследовал тайников души своей; если бы кругом его исчезла природа, т. е. ощущения внешнего мира прекратились бы для него, то и тогда он мог бы возвыситься до понимания Бога, анализируя свою собственную душу. Школа Декарта, а впоследствии Шеллинг и Гегель⁴ доказывали, что душа, созерцая себя и свою жизнь, может подняться до понятия о Божестве. Всё чудно в душе человека: и его мыслительные способности, и его чувствования, и стремления его к истине, добру и прекрасному. В анализе души своей человек находит и идею вечности, и веру в вечность собственной души своей, и сознание, что она есть в лучших способностях своих лишь подобие высшей Разумной силы.

Но остановимся несколько на процессе мышления, подымающего из глубины неведомого для ощущений мира понятие о душе, о вечности, о Боге.

Если бы человек не был духовным существом, если бы часть его двойственной формы не принадлежала иному миру, чем тот, в котором он живёт во плоти, то можно ли бы было предполагать появление в нём идеи о душе и о её вечности? Всё кругом человека преходяще, ощущения, до нас доходящие, знакомят нас лишь с материальным миром, откуда же могла бы появиться у человечества идея о духовном я, если бы в ней не было истины? Ложные представления создаются из неправильных сочетаний представлений истинных. Ничто не было и не могло быть создано человеком; всё, что он творил в мире физическом и нравственном, создавал он из элементов существующих. Каким же образом и откуда могла в уме человека возникнуть идея о вечной душе его, если бы эта идея не была истинна в своём основании? Наконец, как мы говорили выше, если бы человек был материя, то каким образом одна материя могла зародить идею, исключающую материю? Само сознание, выделение собственного я из всего остального мира свидетельствует не только о независимости этого я от материального мира, но ещё и о его неделимости – стало быть, вечности. Я сомневаюсь, стало быть, я мыслю, стало быть, я существую. «Я былинка, но былинка мыслящая, – говорил Паскаль, – я сознаю свою слабость, а мир не знает своей силы, и этим самым я стою выше материальных сил мира». Кроме сего, я сознаю другой мир, независимый от мира материального. Как ни прекрасна природа, но я имею понятие о прекраснейшем мире духовном, в котором душа моя живёт, в котором я нахожу успокоение от бедствий и горя. В мире этом светит истина, которой жаждет душа моя, в нём поверяю я с вечной справедливостью поступки свои и сознаю, что свободен, но несу ответственность перед законами истины, добра и справедливости. Материальный мир подчиняется вечно установленным для него законам – я обсуждаю законы и сам предписываю их себе, принимая или отвергая вечные заповеди, мне данные. В мире этом я счастлив или несчастлив независимо от своих материальных ощущений: моё счастие или страдание зависит единственно от того, как употребляю я свободу, мне данную.

Но не ошибаюсь ли я? Вечна ли душа моя, не обманывает ли меня желание жизни? Если она не вечна, если она с прекращением жизни потухает, как вспыхнувший огонёк, то зачем мне закон истины и добра? Но если она вечна, то перед мной открывается ряд обязанностей, исполнение или неисполнение которых будет иметь влияние на моё вечное будущее.

Смертным называет себя человек в мире этом – почему? Потому ли, что он верит, что с смертию всё в нём разрушается, или же потому, что он верит в бессмертие духовной части своего бытия? Не для того ли он называет себя смертным, чтобы напомнить себе о разрушении? Да, в этом слове лежит уверенность человечества в своём бессмертии, и это сознание мы встречаем во всех расах и племенах¸ даже в тех, кои, по-видимому, не имеют никаких религиозных верований⁵. Смерть наводит ужас, человек предвидит её и возмущается, это возмущение мысли против необходимого будущего встречается только у человека, это чувство ужаса при мысли об уничтожении есть доказательство идеи вечности, присущей душе человеческой, человек выражает постоянную свою скорбь словом «смертный», сопоставляя его с вечными стремлениями и надеждами.

Продолжая далее наше исследование, мы видим, что в мире ничто не уничтожается; с прекращением жизни, т. е. движения в законченной форме индивидуума, начинается разложение, т. е. то же движение, но не подчинённое законам жизни животного, а разъединение частей, составлявших доселе в совокупности определённый тип и законченный маленький мир. Атомы в виде разных газов и тел возвращаются в общую массу тел природы и употребляются ею на создание новых тел и соединений. Уничтожение одного атома материи немыслимо, ибо, как правильно заметил один писатель, разрушение не только акт, равносильный созданию из ничего, но ещё больший, ибо против разрушения восстаёт факт бытия существа или атома⁶. Но если ни один атом в природе не может исчезнуть, уничтожиться, то как же уничтожится неделимая душа человеческая, сознающая своё я и своё бытие? Перестаёт ли существовать это я в целости своей, когда я лишаюсь одного или нескольких членов тела моего? Не остаюсь ли я тем же в сознании моём, хотя форма тела моего утратила свой нормальный вид? Могу ли я разделить мысленно своё духовное я, как я могу мыслить о разделении тела моего? Человек бессмертен, потому что он не только существует, но ещё сознаёт своё существование под нераздельной идеей своего нравственного, а не физического я⁷.

Таинство соединения тела с духом в человеке так поразительно, что человек легче представляет себе разъединение их, чем совокупность действия.

Само злоупотребление духа над телом в самоубийстве не доказывает ли, что сила убивающая не может быть тождественна с убиенной, другими словами, душа оживляет присутствием своим тело, но душа и жизнь не то же самое: жизнь может прекратиться по воле души, которая, стало быть, имеет существование высшее и дальнейшее, чем прекращённая ею жизнь.

Не видим ли мы тысячи примеров людей, которых тело разрушается, а дух светлеет, и которые в конечную минуту разрушения обладают всеми высшими способностями души своей. Не забудем остановить наше внимание и на потребностях души, на тех интересах, которые ей сродни. Никто не будет отрицать, что высший интерес души человеческой – бессмертие, что потребность её есть истина, которую она ищет и желает в науке, в жизни земной и надеется приобрести в загробной. Но истина, эта пища души, есть стремление вечное, она уже доказывает бессмертное происхождение души человеческой.

Пусть только стремление человека к истине прекратится в обществе – может ли оно существовать далее? Бессмертные требования души лежат в основании всех сношений человеческих, и чем развитее человек и общество, в котором он живёт, тем чище и возвышеннее эти стремления, тем правильнее и благороднее отношения человека к человеку. Верование в бессмертие лежало и лежит в основании движения общества к совершенству.

В бессмертии же души можно искать только начала и основания того внутреннего суда, который называется «совестью». Этот же суд лежит в основании суда человеческого. Но где же общее начало их? Где почерпает человек идею справедливости, как не в вечном источнике истины и добра, который только душа его знает, ибо материальный мир не ведает ничего подобного. Да, те, которые отрицают вечность души человеческой, не замечают, что они уничтожают всякую возможность движения человечества к совершенству. Душа наша и по стремлениям своим и способностям организована для вечности, тело – для жизни временной; если организация существа находится в прямой связи с его назначением и с той средой, в которой ему предназначено жить, то кто же будет отрицать, что душе предстоит вечность?

Но, обсуждая всё то, что мы сказали, мы видим, что бессмертная душа в соприкосновении своём с внешним материальным миром, пользуясь данными ей способностями, заметила стройную гармонию и определённый план в общей системе мира. Она заметила также восходящую цепь созданий и последовательность эпох творения в самих слоях земного шара. Она видит притом во всей материи движение, происходящее по известным законам, и, спрашивая себя, где же начало жизни, где начало движения, приходит к заключению, что должна существовать причина начала движения, как должно существовать начало мира вне его, в разумном всеобъемлющем существе, которое все племена земные называют Бог. Бессмертная душа человеческая чувствует также, что она не вся принадлежит материальному миру, что, несмотря на то, что оболочка её смертна, она стремится в мир вечный, духовный, в тот мир, в котором нет перемен, в котором царствует истина, мудрость, любовь, и она сознаёт, что только там она может получить покой и радость навсегда. Вечная потребность души провидит, несмотря на земную свою оболочку, вечные интересы и из усвоенных ею идей о Боге, душе и бессмертии её создаёт обязанности, которые зиждутся на отношениях разумного я к Богу Создателю и к подобному себе; совокупность этих обязанностей влечёт за собою особый род обязанностей к самому себе, в которых выражается всё стремление человека к добру, истине и любви.

Перейдём же к рассмотрению вкратце этого нравственного кодекса, начертанного, как выразился священный писатель, «на скрижалях сердца» каждого человека⁸.

И действительно, прежде чем дан был закон на скрижалях каменных, люди знали добро и зло; оглядываясь назад в мрак прошедшего или знакомясь с состоянием дикого, мы видим, что человек не знает такого состояния человечества, в котором не было бы различия добра от зла. Если преграда между добром и злом отчасти условна и подвижна, в особенности у диких настоящего времени, представляющих собою упадок части человечества, отбившегося от движения общей семьи, то, с другой стороны, нигде мы не находим совершенного отсутствия понимания зла и добра в главнейших чертах, признанных всем человечеством.

И чем далее к общему источнику человеческого рода восходим мы, тем чище становятся эти понятия, приближаясь частию к христианскому идеалу. Мы не говорим даже здесь о философах великой и малой Греции, мы говорим о предании золотого века Сатурна, об общих арийских верованиях маздеизма, скоро перешедших для западных ариев в религию борьбы добра и зла, а для восточных – в брамаизм; мы говорим о понятиях древнейших эллинов, как рисует их Гомер: везде мы видим понимание истинного добра, отвращение от преступлений, другими словами, история и предание застаёт человечество с полным кодексом нравственных истин. Как получило человечество этот нравственный кодекс, есть вопрос, который мы оставляем пока в стороне; достаточно быть убеждённым, что он существовал в глубочайшей древности и пока может быть рассматриваем нами столь же присущим душе человеческой, как понятие о Боге, душе и бессмертии, о которых мы говорили выше. Если некоторые мыслители (как, напр., Гоббс) и утверждали, что нравственный кодекс выработан опытом жизни человека, то против этого мнения восстаёт простое рассуждение, что если бы в сердце человека не было начал добра, то никакое развитие не могло бы принести плодов там, где не было его семян.

Если между прочим мы встречаем людей, в которых, по-видимому, погибло всякое нравственное чувство, то это только по-видимому; в сердце ужаснейшего преступника есть всегда уголок, в котором он остаётся человеком и в котором есть зачатки лучших человеческих чувств, но сосредоточенных часто на одной семье, на одном человеке, и, кроме того, заглушённых, забитых воспитанием, средою, нищетой, исключительными положениями, и, наконец, часто обусловленных патологическими и физиологическими особенностями.

Но мы говорим о нормальном человеке, о том, из подобных которому составляется общество человеческое.

Каким естественным путём доходит человек до мысли о нравственных отношениях к Высочайшему Существу и к себе подобным? Сознание, что Высшее Существо есть и создало мир, не заключает ещё в себе непременной и неотделимой от сего понятия мысли о необходимости поклонения и об обязанностях человека в отношении к Нему. Мы выше говорили, что душа человеческая, независимо от стремлений плоти, имеет свою жизнь с желаниями и наслаждениями, недоступными плоти. Она жаждет истины, добра, любви; не находя их в полноте в мире сем, она ждёт их в мире будущем, и в этом стремлении, ища источника духовных благ, находит его в Боге, давшем душе человеческой отблеск своих совершенств. Отсюда чувство усыновления Богом души человеческой и сыновние чувства к отцу её. Чувства эти вместе с благодарностию за все блага, как земные, так и духовные, с удивлением и радостью при созерцании мира материального, с горячею любовию за радости духовные, со страхом потерять будущее блаженство заставляют человека анализировать свои поступки и впечатления и делать различие между ними, относя одни из них к поступкам, согласным с идеею совершенств Божиих, а другие – к действиям, нарушающим гармонию мира нравственного и, стало быть, не могущих быть угодными Богу, благодетелю и Отцу, желающему счастия своему созданию. К этим чувствам присоединяется опыт, доказывающий человеку, что те именно поступки, которые по кодексу нравственному не суть добро, не дают никогда счастия, разумея под словом счастие не минутное наслаждение, а удовлетворение вечных стремлений человеческих и мир душевный. Таким образом, возникает понятие об обязанностях к Высшему Существу – Творцу мира и Отцу духов.

Обязанности к ближним и к самому себе зиждутся на обязанностях к Богу; как только мы убеждены в сих последних, то первые являются лишь необходимым их последствием¸ потому что подобные нам и мы сами, признавая Бога нашим Отцом, связаны тесными узами общей благодарности и поклонения и не имеем права нарушить спокойствие для счастия нашего брата, не возмущаясь противу общего Отца.

Из обязанностей религиозных первая и меньше всех понятая – это любовь к Создателю, та любовь, которая не знает и не помнит ни наград, ни наказаний¸ которая стремится к Творцу, как пламя огня стремится кверху, и которая притом не остаётся бесплодною, а изливается на подобных себе, чтобы хотя этим путём принести Богу ту дань любви, которую мы не в состоянии заплатить Подателю всех благ. Эта же любовь выражается в стремлении нашем к красотам природы, провидя за этими обаятельными картинами и за этим мудрым устройством великую руку Отца Мудрости и Любви. Бог в природе является высшим живым типом абсолютной красоты, идеалом высшего совершенства, как в мире нравственном Он является прототипом совершенства нравственного. Но к этому совершенству стремится и человек, ибо Богом дана ему способность бесконечно совершенствоваться, как дано ему неутолимое желание счастия. В этих двух стремлениях при правильном их развитии заключается залог неистощимой любви к Богу. В правильно развитом человеческом сердце любовь есть необходимость; но любовь к людям не может наполнить сердце, не может удовлетворить бесконечной жажды любви, потому что, обращённая к конечным и несовершенным созданиям, она или приносит скорбь вечной разлуки, или приносит ещё сильнейшую скорбь разочарования. Не так в любви к Богу, с которым ничто не может разлучить душу: «ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:38–39).

При сношениях с подобными себе мы не можем не анализировать, с одной стороны, свои впечатления, с другой, мысли и поступки даже нежно любимого человека, но разве анализ этот способен усилить нашу любовь, не приводит ли он чаще всего к охлаждению, к чувству неудовлетворённой любви? Чувствуя свои собственные недостатки, мы ищем в другом идеальных совершенств, и, не находя их, мы страдаем. Не так в любви к Богу, ибо нет анализа, который бы не усиливал этой любви; чем совершеннее человек не только нравственно, но и умственно, тем чище и сильнее в нём любовь к Богу, ибо истинная и глубокая любовь к Нему может развиться лишь вследствие глубокого размышления и анализа свойств Божиих, Его благодеяний, Его премудрости, Его отеческих отношений к душе человеческой и лишь вследствие постоянного и внимательного наблюдения за путями Провидения в отношении собственной жизни и вообще жизни человеческой.

Вот почему любовь к Богу всегда разумна, вот почему она есть залог движения человека к совершенству.

В любви к Богу заключаются все другие к Нему обязанности, в ней залог и любовь к себе подобным и основание жизни человеческой в обществе.

Мы выше говорили, что подняться до идеи о Боге и любви к Нему мог бы человек развитый, т. е. богатый всем накопившимся знанием человечества.

Не таким, однако, представляется человек, хотя от начала одарённый всеми способностями общечеловеческими, но живущий в обществе, в котором нет накопления этих знаний. Таков дикий, отделённый от движения передовой части семьи человеческой. Пример его, по нашему мнению, есть аргумент неотразимый, что человек, появившийся где бы то ни было на земле, не мог бы развиваться, если бы первоначальные истины не были ему преподаны свыше, если бы на плодоносную почву его способностей не было брошено того благодатного семени, которое одно могло дать плод и выработать настоящего человека, который ныне, воспользовавшись плодами Откровения, забывает о нём и о причинах своего развития.

А между тем в таинственной дали, когда появился впервые человек посреди враждебных ему сил природы, почему не погиб он физически и нравственно, почему способности его не заглохли в борьбе, если он, подобно всем другим животным, был предоставлен лишь инстинктам своим? Где нашёл он время и силу, поглощённый удовлетворением нужд своих и борьбой за существование, выработать те идеи и стремления, кои мы замечаем в нём с самой глубокой древности, доступной нашим изысканиям? Ни обезьяны, ни слоны, физиологические аппараты которых так близко подходят к аппаратам человека, не нашли к тому ни времени, ни возможности, а между тем природа сделала для них более в этом отношении, чем для человека: они легче снискивают себе пропитание, чем он, они ограждены более него от опасности. Но если человеческая душа, как и приходится сознаться, выше животного инстинкта, если она способна к развитию, то кто сделал её таковою? Чем объяснить это явление, не имеющее себе подобного в мире животном и в ряду органических существ не имеющее причины появиться.

Но если душа человеческая есть создание Разумного Существа, носящее на себе отблеск свойств Творца, и если ей вложены стремления, доказывающие вечность её происхождения, то можно ли думать, что Высшее Существо, создавшее эту душу, не посеяло в ней семян того добра, которое она должна была разработать, не дало ей оснований тех истин, кои должны были ей служить руководною нитью в её развитии.

Вся цивилизация человеческая сложилась под влиянием преданий, тех преданий, кои указывали на Божественное происхождение души человеческой, которой даны были законы нравственные и дано слово для облечения мысли в законченную форму. Есть учения, которые отрицают предания, но они не могут отрицать влияний этих преданий на всю жизнь человечества и на то самое общество, которое в настоящую минуту представляет высший результат развития человечества. По преданиям этим, впоследствии записанным свыше писателем, материя имела начало, творение её было одним из моментов вечности, и она вызвана из небытия в бытие высшей Разумной Волей, живущей вне материального мира. Это высшее Разумное Существо после появления неорганического мира, стройно развивавшегося по законам, Им начертанным, вызвало из небытия в бытие новый вид творения – растительную и животную жизнь в многообразных формах, и, наконец, завершило творение новым творческим актом – сотворением души человеческой, способной понимать творение и даже возвыситься до понимания Творца своего. Эти предания сохранились в чистоте не в тех обществах, которые отличались в древности высшей относительно цивилизацией: эти общества, напротив, были затемнены самыми нелепыми верованиями и предрассудками; предания эти сохранились преимущественно в одной семье, которая разрослась в народ, ставший хранителем этих преданий, но который никогда не был в числе образованнейших народов своего времени. Не изобретение мудрецов, стало быть, эти предания, не философская или пантеистическая теория, а воспоминание, хранившееся посреди семьи и народа, который не в состоянии был изобресть такие верования, которые, как мы увидим ниже, удовлетворяют и удовлетворяли той жажде знания прошедшего, которая присуща душе человеческой. Где же начало этих преданий? Кто или что могло подать мысли человеческой материал для создания таких величественных сказаний? Мы должны сознаться, что мы не имеем другого ответа на этот вопрос, кроме Откровения. Да, человек, кинутый на землю, суровую его родину, на которой даже ныне с помощью всех сил науки он едва может бороться противу вредных для него влияний, – человек, говорим мы, не мог бы существовать физически, не мог бы развиться нравственно, если бы он не имел помощи свыше, если бы милостивая рука не поддержала его в борьбе с природой, если бы Божественное Слово не указало ему путь истины и добра.

Три великих откровения даны были человечеству: первое откровение – Адаму и в лице его всему человечеству, которое, как мы выше видели, называется религией естественной и написано «на скрижалях сердца каждого человека». Впоследствии люди анализировали этот внутренний закон, старались объяснить его происхождение собственным развитием мысли, но они нашли его готовым и могли судить о нём только потому, что он существовал ранее их анализа.

Этот вечный закон так же присущ человеческой природе, как присуще ей слово и мысль, как присуще жизни физической дыхание или горение и обновление тканей; он есть основание человеческих обществ.

Но человек, создавший с этим законом разные общества и цивилизации (сохранившие намёки на первоначальные человеческие предания), не должен был довольствоваться этим развитием; ему предназначено было идти далее, и для этого его уму снова была открыта воля Творца – сперва в законе Моисеевом, который, впрочем, кроме десяти заповедей, предназначен был лишь для одного народа, хранителя преданий, и, наконец, в последнем Великом Откровении – в воплощении Бога Слова, пришедшего дать общий закон любви и милосердия всему роду человеческому.

Мы повторяем: между Богом и душою человеческою лежит разница бесконечная, но она заключается не в самой природе нашей: это только разница бесконечного совершенствования, которую мы непрерывно стремимся перейти, и для этого перед нами лежит вечность. Посредством души своей мы ближе к Богу, чем к собственному телу. Организм человека, как и всех других животных, растёт, мужает, ослабевает, разрушается. Человек-разум всегда растёт, всегда развивается, перед ним нескончаемый путь знания и совершенствования. Но это совершенствование, эта жажда знания, это развитие, этот рост мы замечаем только у тех народов, кои шли впереди с путеводною нитью, данною им от Бога; несколько племён, отбитых случайностью от общей семьи, доселе суть живые примеры, чем мог сделаться человек без помощи Откровения. Возможность развиться существует для всякого племени, но само развитие зависело от тех семян, кои запали в душу человека. Ни Лейбниц, ни Ньютон, ни Гумбольдт не могли ничего создать, ни изобрести какие-либо новые факты или истины, они могли только разъяснить факты, добытые наблюдением и размышлением после подготовительной работы прошедших поколений, – как же думать, чтобы первобытный человек мог доработаться сам до истин и мыслей, на которые материальная природа не даёт ни ответа, ни указания. Мы утверждаем, что без Откровения развитие человечества немыслимо.

Человек, как мы видели в прошедшей главе, явился на земле со всеми зачатками тех духовных способностей, которыми обладает он ныне; с способностию совершенствоваться бесконечно, хотя телом своим он вполне был подобен высшему разряду млекопитающих, которые, имея инстинкты и даже некоторые мыслительные способности, всегда оставались и остаются на одной степени развития. Как форма земного организма, человек был произведением тех же сил, которые произвели другие организмы по той же общей системе, по тому же величественному плану, который виден во всём создании. Он был последняя и красивейшая, хотя не сильнейшая и не устойчивейшая из форм органической жизни, появившихся в природе. С строго научной точки зрения даже трудно доказать, что человек по телу своему происходит от какого-либо известного нам вида существ, хотя и подобных ему по организации.

Ни теория развития, ни теория естественного подбора не дают разумно удовлетворительных решений этого вопроса. И развитие, и подбор могли дать существ сильнейших, чем обезьяна или ленивец, более защищённых природою от внешних влияний, более способных распложаться и добывать себе пищу, чем предполагаемые родоначальники человека; но ни одна из этих теорий не может доказать образа появления существа слабейшего, беспомощнейшего, чем все животные, и которого дети в продолжение столь многих лет не в состоянии прожить без помощи родителей. Конечно, ещё менее эти теории, столь увлёкшие своей новизною искателей готовых мыслей, могут пояснить появление на земле существа с сознанием своего я, с способностью понимать, что около него происходит, и которое, анализируя получаемые чувствования, впечатления, мысли, могло создать себе в мысли орудие страшнейшее и сильнейшее, чем клыки вепря, хобот слона или когти льва и тигра.

Но духовные способности этого существа не только служили ему средством защиты и средством борьбы за существование – они резко выделили его из мира животных и перенесли его жизнь в совершенно иную сферу, где борьба за пищу и ежедневные потребности занимала лишь последнее место и где главнейшие способности души его были употреблены на устройство семейной и общественной жизни, на разработку идей истины, добра и прекрасного, на служение Тому, Которого узнала мысль человека, – единственного земного существа, предназначенного понять мир и идею творчества. Слабы и преступны попытки разрушить веру в высшее предопределение человека, грустно и тяжело видеть, как толпы людей кидаются на теории, которые при внимательном рассмотрении носят на себе печать разрушения и которые в течение немногих лет будут забыты, падая под ударами здравой критики. Посему необычайно важно уяснить себе, что именно в мире наблюдений есть доказанная истина и что принадлежит даровой гипотезе людей, решающихся говорить более, чем знают не только они, но и сама наука.

По вопросу о появлении человека на земле наука ничего более не знает, как то, что он создан по общему плану высших земных существ и имеет те же, как они, аппараты дыхания, пищеварения, кровообращения, питания, выделения лимфы, оплодотворения, рождения и проч.

Вот всё, что может сказать наука; она ничего к этому прибавить не может, точно так, как она не может сказать, что такое материя, что такое именно химическое сродство, что такое органическая или животная жизнь⁹.

Мы выше видели, что происхождение тела человека от известных нам животных представляет, по нашему мнению, неодолимые трудности и едва ли когда-либо может быть доказано. Поэтому мы должны остановиться, держась правила позитивистов, на том, что человек – последняя форма природы, но появление которой не объяснено известными нам законами жизни.

Но допустив даже это необъяснимое происхождение человека от животного, развившегося в длинном ряду поколений, терявшего мало-помалу все способности для добывания пищи и защиты, ослабевшего до того, что оно потеряло волосяные покровы, защищавшие его тело от жары и стужи, и выигравшего лишь развитие мозга, – объясняет ли это значение и будущее человека на земле посреди других живых существ? Что могло возрасти и развиться в этой обширной мозговой полости, если не было семян, заброшенных влиянием существа более развитого? Есть сказания о детях, воспитанных в лесу зверями и одичавших до того, что они покрыты были волосами и убегали в лес обратно от людей, нашедших и ласкавших их. Не к тому ли единственно состоянию мог прийти человек, если бы появление его на земле было возможно по вышеприведённым теориям? Не явно ли, что при появлении его какая-то милосердная рука вывела его на путь исключительно человеческий, дав ему основные идеи, которые и послужили руководною нитью в жизни его духовного я.

Да! Единственный разумный взгляд как на мироздание, так и на появление человека мы находим в той священной книге, которая была начертана за три тысячи четыреста лет тому назад по повелению Божию Моисеем, которая хранилась в одной из семей человеческого рода, которая, по пришествии ожидаемого Эммануила, передала её всему человечеству как вечный архив древнейших преданий, полученных из рук Самого Творца вселенной.

И заметим, что только те народы, которые имели книгу эту в руке, шли по пути великого человеческого развития и овладели миром и физически, и нравственно: не забудем этого.

Человек, говорит эта священная книга, вызванный во плоти из земли, то есть, по законам, действующим для других земных существ, не остался, как все другие существа, одною только плотию: ему дано ещё духовное я «по образу и подобию Божию», и этому духовному я предназначено вечное и высокое развитие, приближающее его всё более и более к Тому, Который напечатлел на прекрасной, хотя относительно слабой земной форме подобие Своих совершенств. Всё в мире было стройно и прекрасно, но один Творец только знал творение, природа в бессознательной красоте и гармонии своей производила новые виды по определённым не ею законам, но духовно была темна и безжизненна. Из бездны небытия вызван был бессмертный дух, который, воплотясь в одну из форм природы, как вспыхнувший огонёк, осветил эту бездну своим сознанием и внёс в недра природы новое высшее начало, отличное от крайнего доселе её проявления, жизни животной. Это начало, жизнь духовная, дало новый вид и новое значение природе. Это было духовное оживление её, и в человеке природа славит Творца своего, через него постигая величие Его мудрости и изучая мало-помалу те законы, которые Он положил в основание жизни природы. В сочетании бессмертного духа с преходящей земной формой лежит великое таинство, доселе вполне не понятое слабым умом человека, но которое единственно отвечает на те вопросы о своём я, которые он задаёт себе.

Бессмертный дух, заключённый в земную форму и способный иметь понятие об окружающем мире лишь посредством ощущений, весьма часто неясных, неопределённых, сбивчивых, не мог бы развиваться, если бы с первого его шага на земле Творец предоставил его собственным силам.

Человек явился и был застигнут не только историей, но и отдалённейшими преданиями, со всеми способностями, которые известны и ныне.

Племена с каменными орудиями, которых считают современниками мамонта, допотопного оленя и пещерного медведя, были так же одичавшие племена, как австралийские или новозеландские дикие суть одичавшие племена нашего времени. Но и предание, и исторические памятники доказывают, что всегда на земле было ядро цивилизации, в котором сохранялись мысли, предания, обычаи, опыт первоначальных обитателей земного шара, получивших впервые Откровение. Доколе сохранялось оно на земле, дотоле будущность человечества была обеспечена, и отклонение некоторых племён, ушедших вдаль и забывших его, не могло помешать развитию вообще человечества. Вот почему и была начертана Библия, которая должна была хранить предание в то время, когда изустная передача их – вследствие многих причин и уменьшения самой жизни человеческой – стала невозможною.

После первого, общечеловеческого, Откровения, данного Адаму по сотворении его и впоследствии дополненного Ною, человечеству предоставлено было развиваться самобытно, и оно создало (удерживая лишь воспоминания о главнейших событиях и принципах добра и истины) государства высокообразованные, но в которых померкла идея единства Бога Творца, заменённая обожением многообразных природных сил или даже самого человека. Тогда избран был Богом человек, великий по качествам души своей, Авраам, сделавшийся родоначальником семьи человеческой, которой поручено было хранить изустное, а впоследствии записанное Моисеем предание и закон десяти заповедей, торжественно объявленный чрез Израиля человечеству на Синае.

В Пятикнижии Моисеевом записана история развития души человеческой и лишь вкратце рассказано творение, насколько нужно было пояснить человеку образ его происхождения на земле и отношение его к Богу и миру.

Вся цель Пятикнижия – записать постепенные откровения, сообщавшие людям необходимые им истины, останавливавшие человечество на пути разврата и нравственной гибели.

Из слов самой Священной книги мы видим, что первый отдел её не был предназначен сначала для всего человечества, что лишь небольшой народ признавал учение, в ней изображённое, хотя в ней же мы видим указание, что в жизни человечества долженствовал наступить момент, когда учение её должно было разлиться светлыми потоками на всё человечество – при появлении того Искупителя, Который обещан был человечеству при самом начале его жизни. Искупитель, Он же Слово Божие, долженствовал связать древний мир с новым и пришествием своим утвердить истину слов Библии.

Только с этой минуты могла начаться общая жизнь человечества, для которого предначертана была одна общая цель: нравственное совершенство, определённое при самом творении человека словами «образ и подобие Божие».

Но, по сказанию Библии, человек от сотворения до потопа и от потопа до Моисея, кроме изустных преданий о первых обетованиях и непосредственных откровений избранным, не имел путеводной нити для движения к совершенству. В допотопном мире сыны Каиновы, развиваясь самобытно, изобретали новые искусства и ремёсла, но нравственно пали и в своём обожении наслаждений плоти увлекли с собою, кроме Ноя и его семьи, всё племя Сифа к общей гибели. После потопа не только Хамиты, но и потомки Иафета и Сима, кроме избранного Богом Авраама, развивались, не руководимые Откровением, и исчерпывали все средства, данные человеку в его уме и воле, для создания обществ и цивилизации, не связанной и не стеснённой заранее начертанными правилами и заранее определённою целию (Сравн. Деян. 14:16).

Таким образом, в древнем мире мы видим, с одной стороны, всё человечество, вырабатывающее своими собственными усилиями те понятия, которые мы застаём во время пришествия Господа нашего Иисуса Христа на землю, с другой – мы видим (с точки зрения древних писателей, не знавших Откровения) маленький презренный народ, рабов египтян, которые, убегая от своих властелинов, в пустыне выслушивают от вождя своего учение, которое они хранят, как святыню, сами почти не понимая его, но в котором таятся начатки всего лучшего, всего благороднейшего, всего разумнейшего, что только известно на земле.

Это учение, как говорит Библия, не было выработано человечеством – оно было подарено ему свыше, и не в нём было окончательное нравственное развитие человечества – оно служило лишь залогом другого, высшего учения, которое, связуясь в первым Откровением, должно было расширить его нравственное значение и служить не одному маленькому племени (иудейскому), а привлечь к себе целое человечество – все племена земные (Рим. 3:29).

Мы знаем, как и чем кончились усилия человеческой мысли достичь истины без авторитета Божественного Откровения; последние минуты языческого Рима до распространения христианства отвечают нам на это: посреди разрушения атеизмом всех верований, внесённых в Рим из всех стран, осталось лишь одно чувство, доказывавшее Божественное происхождение души человеческой; это-то стремление к истине, которое, не находя удовлетворения в языческих верованиях и учениях, выразилось в тоске и страданиях римского общества (см. Ювенала) и было одною из причин быстрого распространения христианства, ответившего на все вопросы души человеческой.

Но что же дало христианство языческому миру, жаждущему и знания, и нравственного успокоения?

С одной стороны, оно начертало человеку нравственный путь, показало ему цель, к которой он должен стремиться, и, откинув с презрением все земные наслаждения, научило его находить счастие в удовлетворении стремлений бессмертной души своей, которую не могут сковать земные скорби и страдания, и даровало ему благодатные средства для сего; с другой стороны, чтобы объяснить человеку цель его, необходимо было познакомить его с его происхождением, с историей развития души человеческой и с теми путями, которыми подготовлялось его спасение. Таким образом, раскрывая человеку в евангельском учении его будущую деятельность, христианство опиралось на библейские сказания для объяснения его прошедшего, и в этом-то значении выступает перед нами Библия – как необходимое человеку знание образа его появления на земле и тех законов, которые при самом творении предначертали путь его деятельности.

Библия вначале не была дана всему человечеству, потому что она только по появлении христианства могла быть понята человеком; народу еврейскому она была вручена для хранения, и потому народ этот был в совокупности своей священнослужитель Бога Вышнего, которого единственная обязанность была свято сохранять вручённый ему закон, что он и исполнил, передав христианству в целости священные книги. Роль его в развитии человечества тем и кончилась – по упорству своему он не мог примкнуть к новому учению и слиться с человечеством в той единой любви, которую проповедовало Евангелие. Народ еврейский никогда не был лучшим, ни развитейшим народом земного шара. Мрачные семиты никогда не достигали светлого человечного развития Иафетова племени, которое, будучи одарено всеми лучшими способностями, выработало для человечества все те стороны жизни, которые дано было развить человеку собственным трудом для того, чтобы впоследствии освятить и осмыслить эту человеческую работу словом Откровения и слить в одно гармоническое целое развитие воображения и мысли с ясно понятыми высокими религиозными и нравственными обязанностями, давая таким образом человеку полноту возможного на земле счастия, спокойствие души с наслаждениями мысли.

Весьма ошибаются те, которые думают, что священное писание имело целью научное образование человека: оно открыло человеку лишь те истины веры и благочестия, которые нужны были для нравственного развития; знание научное, как ясно указано во II-й главе Книги Бытия, есть плод, который предназначено вкушать человеку лишь путём трудной и долгой собственной работы, иначе совершенствование человечества было бы неполно, если бы оно не шло путём опыта и мышления, независимо от Откровения. Цель человека – быть подобным Богу в тех нравственных совершенствах, кои неизменны с сотворения мира. Принципы нравственности, начертанные на скрижалях сердца каждого человека, неизменны. В сказочной жизни первых племён, как и теперь, понимали и ценили чистоту нравов, благородство и доброту, которая ближе всех уподобляет человека его Создателю. Но тело с его ненасытными стремлениями боролось против этого всегда присущего человечеству образа и подобия Божия; мысль человеческая, не имея твёрдой опоры, колебалась и породила много систем и учений, из которых одни держались этого естественного закона, ведущего к счастию, другие ратовали за плоть и в удовлетворении её стремлений искали благополучия. Это колебание мысли при искании истины не дало положительного результата, оно не выработало ни одного учения, способного удовлетворить стремлениям человечества, но оно дало важный результат отрицательный: оно поселило недоверие к мысли человеческой, и человечество жаждало опоры, чтобы идти вперёд, к верной цели на пути мышления.

Когда явилось слово успокоения, надежды, любви и показало человечеству цель, к которой оно должно было стремиться, оно лишь напомнило человеку его создание и закон, по которому он обязан стремиться быть подобным благому Богу, но затем предоставило опять человечеству свободный путь развития и мышления, указав лишь, что его внутреннее счастие лежит в приближении его к нравственному совершенству.

Счастие нравственное есть удел, достигаемый всем человечеством, и для всех начертано Евангелие, которое служит мудрому и необразованному. Но те, которые пытаются проследить прошедшее души человеческой, объяснить себе развитие её в данный исторический момент, должны проследить это прошедшее с самой минуты её сотворения: тогда только выяснится, насколько это возможно для ума человеческого, её будущность и тот путь, по которому движется человечество: история же этого прошедшего начертана в книгах Ветхого Завета.

Много было возбуждено сомнений новейшими критиками и достоверности начертания Моисеем Пятикнижия, но как прекрасно доказано и Английской Библией с комментариями (Bible with commentary of the Anglican clergy)¹⁰ в предисловии к Пятикнижию Моисееву Отто Герлахом и другими – ни одна из критик не выдерживает поверки. Поверка заключается в сближении фактов, записанных в Пятикнижии, с (египетскими преимущественно) памятниками; в рассмотрении языка, которым написано Пятикнижие; в рассмотрении самого характера этой летописи; в соображении возможности её записания самим Моисеем и в рассмотрении вопроса, насколько ошибочно мнение, будто бы Пятикнижие написано лишь при Соломоне и даже ещё позже – при Езекии.

Мы не можем в настоящем своём рассуждении изложить в подробности всё, что сказано защитниками Пятикнижия против доводов Бауэра, Куэнена и других. Экзегетика Пятикнижия требовала бы особенного обширного труда; мы должны здесь ограничиться лишь краткими указаниями на главнейшие пункты, подтверждающие ту истину, что Пятикнижие написано именно Моисеем и представляет несомненную летопись его времени, независимо от её священного характера.

Первое нападение, сделанное на Пятикнижие, заключалось в том, что народ израильский не имел ещё письмен в пустыне; против этого отвечает даже такой критик, как Куэнен¹¹, который допускает, что сыны Израиля, живя в Египте долгое время, могли иметь письмена, тем более, что одноязычные с Израилем финикияне уже обладали ими¹² и даже передали их в это время (или несколько позже) в Грецию. Тем более мог обладать этим искусством Моисей, воспитанный при дворе египетской царевной¹³. Что Моисей, которому никто из критиков не отказывал и не мог отказывать в гении, будучи законодателем и вождём Израиля 40 лет в пустыне, чувствовал необходимость, с одной стороны, записывать главнейшие события народной жизни, с другой – собирать древние предания, а наконец записывать издаваемые им законы и распоряжения, – в этом, я полагаю, нет возможности сомневаться; нельзя также сомневаться в том, что в течение сорока лет он имел достаточно времени это сделать и окончательно редактировать тот кодекс и ту хронику, которую он по положению своему должен был начертать. Что начертывал этот кодекс и эту хронику человек, видевший своими глазами и Египет, и пустыню, то доказано несомненно изысканиями путешественников, как, напр., Робинсоном, Вилкинсом, Станлеем, Английской съёмочной комиссией 1868–69 годов под руководством Вильсона и Палмера и другими, и в этом обстоятельстве лежит ответ на мнение, о котором мы упомянули выше, что будто бы редакция Пятикнижия должна быть отнесена ко временам позднейшим, т. е. ко времени Самуила, Соломона или Езекии, а частию Манассии¹⁴.

Никто из последующих деятелей Израиля не был достаточно знаком и не мог быть знаком со всеми путями пустыни и с Египтом так, как был знаком тот, кто начертал Пятикнижие.

Против подлинности Пятикнижия приводят ещё тот аргумент, что оно кажется (по мнению критиков) составленным из трёх различных книг, из которых одну называют Элогистическим сказанием, другую – Иеговистическим, а третью – книгой родов или начал (livre des origines по Куэнену). Некоторые идут далее и видят несколько Иеговистов в числе книг, вошедших в состав Пятикнижия¹⁵. Здравая критика (см. введение в Пятикнижие Английск. Коммент. Библии) доказала, что книги эти существуют лишь в воображение критиков. Так, сосчитывая Имя Божие, употреблённое в главах, приписанных Иеговисту или Элогисту, оказывается, что в большей части из них употреблено ровно столько же раз название Элогим, сколько имя Иегова. Элогим есть Бог Творец, и Имя это употребляется всегда там, где Бог является в общем отношении к творению, или там, где говорится о язычниках, как, напр., об Авимелехе Герарском, о казни Содома и проч. Там же, где Бог является Богом Завета и Откровения, где Он открывает себя Аврааму, патриархам, народу израильскому через Моисея, или в величественном явлении в горящей купине, где Он и изъясняет таинственное имя Своё, – там Он Иегова. Моисей называет Его в Книге Бытия Иеговой там, где Он особенно проявляет себя рядом милостей и откровений, хотя, как видно из VI главы Исхода, всё значение этого имени не было ещё открыто патриархам, которые только видели в нём Всемогущего (Эль Шаддай), и только Моисею впервые было открыто всё значение этого таинственного имени. Поэтому мнение о составлении Пятикнижия из Элогических, Иеговистических и других отрывков (фрагментов) надо считать неосновательным.

Роды, которые считают принадлежащими «книге начал», «Livre des origines», предпосылаются в Книге Бытия систематически рассказу о событии, в котором участвуют лица, роды которых приводятся. Всё сказание носит на себе печать одной редакции и одной мысли. Книга Числ естественно выделяется из общего сказания, как журнал движения в пустыне; Книга Левит – как летопись законодательства; Книга Бытия с Книгой Исхода составляют историческое целое и разделены лишь теми 215 годами, которые пробыли потомки Иакова в Египте. Наконец, Второзаконие есть величественная последняя речь престарелого вождя, который чувствует, что Господь отзывает его с земли, и который в памяти своей восстановляет всё прошедшее, и, напоминая его народу, напоминает ему и законы, предписанные ему Богом и объявленные ему в течение сорока лет. Строгий разбор языка Пятикнижия, написанного древним еврейским языком, доказал, что его архаизмы напоминают древнейшие гвоздеобразные тексты, найденные в Халдее и Ассирии, и которые не встречаются в возобновлённом еврейском языке времён Ездры и последних пророков. Было время, когда сомневались даже, было ли когда-либо Пятикнижие написано древнееврейскими (ломаными) буквами. В прошедшем столетии знали только еврейские манускрипты, писанные квадратным письмом (ашуриф), и так как доказано, что это письмо вошло в употребление лишь при Ездре или после него, то заключали, что Пятикнижие, которого список еврейскими письменами не находили, и не было никогда начертано этими буквами. Только в конце прошедшего столетия Пиетро де ла Вала случайно нашёл в Дамаске Самаританский список Торы древнееврейскими буквами. В начале нынешнего столетия нашли ещё в Индии в общине св. Фомы древнейший список Пятикнижия, написанный на красных кожах древними еврейскими письменами без придыхательных знаков. Наконец, в Китае у древнееврейской общины найден подобный же список, и хотя все эти списки были не полны, но по сличении их можно было восстановить текст всего Пятикнижия в полноте и сличить его с арамейским и греческим переводами. Как ничтожны отступления тех и других текстов, можно видеть из нашего превосходного перевода на русский язык с еврейского с удержанием в скобках текста греческих толковников, который потому имеет важное значение, что в руках Семидесяти, вероятно, были списки полнее наших еврейских списков, и, кроме того, семьдесят переводчиков лучше нас знали свойства еврейского языка, его произношения и его особенностей и архаизмов.

Из этого видно, как поистине чудесно сохранился и дошёл до нас священный памятник, не имеющий ничего подобного и охранённый кроме того кропотливою заботливостию того народа, которому поручено было хранить его. Иудеи утратили дух закона Господня, но сохраняли текст с такою заботливостью, что даже строчки, слова и буквы закона были сосчитаны и внесены в их летописи и законодательство (Масора).

Нам остаётся ещё сказать о синхронистических и лингвистических сближениях памятников Египта с библейскими фактами, делаемых такими уважаемыми учёными, как Ленорман, Роулинсон, епископ Ели, Кларк, каноник Кук, английский учёный Джордж Смит, Мариетт, Руже, Шабас¹⁶, Гудвин, Брюгш¹⁷, Бунзен, Лепсиус и мн. др.¹⁸

Глиняные скрижали, надписи и кирпичи Ассирии и Вавилонии доказали уже, что главнейшие библейские сказания сохранились в воспоминании народов в форме эпопей и религиозных надписей в куфитских и семитических царствах Месопотамии¹⁹, как сохранились они в гимнах ариев, в Ведах, в зороастрическом учении.

Но всего интереснее для нас в этом отделе Библии история Египта, имевшего такое прямое и важное влияние на судьбы народа Израильского и на развитие его. Из сличения многочисленных текстов, разобранных иероглифов и рукописей, написанных иератическим письмом, многие учёные пришли к полному почти убеждению, что исход совершился при владычестве XVIII династии, первым фараоном которой был Аамес²⁰, а фараоном исхода – Тотмес II²¹. Но гораздо ранее, чем семейство Иакова переселилось на жительство в Египет, т. е. за двести лет ранее поселения в земле Гесем, потомок Евера приходит в соприкосновение с Египтом, а именно – Авраам во время голода идёт в эту житницу древнего мира, и царь страны той отнимает у него жену.

Время Авраама по Эберсу, Ленорману, Куку и др. несомненно относится ко времени владычества XII династии (Аменемха²² I-IV, Осиртасин²³ I-III); Шабас находит в берлинских иератических папирусах (№ 14) указание на обычай Египта, именно во времена XII династии существовавший, по которому жена и дети иноземца, пришедшего в Египет, конфисковались в пользу царя, и сближает указание папируса с случаем, бывшим с Авраамом и потом с Исааком в Египте. Тот же или подобный случай, повторившийся с Авраамом и потом с Исааком в Гераре, доказывает, что обычаи Египта были приняты в этом маленьком государстве, лежавшем на крайнем юге Палестины.

Нам известны многие остатки зданий, относимых ко времени XII династии, но до нашего времени уцелело мало изображений этого периода Египта. Тем не менее одна дошедшая до нас надпись и изображение переносят нас в именно тот исторический момент, о котором повествует Книга Бытия, сказуя о путешествии Авраама в Египет. В Бени-Хасане (на правом берегу Нила, приблизительно под 28^о сев. широты) на погребальном здании губернатора провинции, высокого сановника и родственника царствующего фараона Осиртасина II (XII династия), изображено прибытие в Египет кочевого шейха, названного в надписи Абша, из племени Аму²⁴! Он представляется с семейством и домочадцами губернатору, который принимает его с почётом. Тип лица шейха, как сама одежда, сшитая из разноцветных кусков²⁵, ясно рисуют семита. Относится ли это изображение к прибытию самого Авраама в Египет или же оно рисует, что всего вероятнее, часто повторявшуюся сцену путешествия в Египет маленьких кочевых или полуоседлых племён, живших в Палестине или в пустыне, тем не менее сцена эта переносит нас всецело в мир библейских сказаний.

Между XII династией и династией XVIII (к которой относят время Исхода) весьма трудно определить, сколько протекло времени. Но мы знаем наверное, что время от XIV до XVII династии есть время нашествия гиксосов, и эти династии суть частию династии пастырей, частью династии египетские, одновременные с гиксосами и владевшие Верхним Египтом. Пока египетские памятники не были тщательно исследованы, думали, что Иосиф должен был быть визирем пастырской династии и что восстановление в Нижнем Египте власти древнеегипетских фараонов было и началом преследования Израиля. Памятники Египта, по нашему мнению, доказали, что последняя часть этого предположения справедлива, но что Иосиф был сановником не при гиксосах, отличавшихся жестокостью и непредусмотрительностью, а был визирем при одном из последних царей великой и мудрой древнеегипетской XII династии, и именно при Аменемха III, до нашествия гиксосов. Преследование Израиля начинается после изгнания пастырей, при восстановлении во всём Египте власти древнеегипетских фараонов.

Что возвышение Иосифа не было явлением необычайным при царях XII династии, свидетельствует нам Гудвинов папирус (Кук, Essay on the Pentateuch), относящийся ко времени первых двух царей XII династии, Аменемха и Осиртасина I, при которых аму (семит) Санеха, или «сын сикомора», достигает высокой должности, потом бежит из Египта и, возвратившись, делается опять важным сановником, советником властителя.

Хронология памятников Египта представляет необычайные трудности, тем более что и Пятикнижие не даёт нам никаких хронологических указаний, кроме исчисления лет патриархов и движения Израиля в пустыне после пребывания 215 лет в Египте. Шабас замечает, что трудность египетской хронологии увеличивается тем обстоятельством, что мы не имеем ни одного достоверного астрономического указания в памятниках Египта. Одно какое-либо упоминание о затмении солнца могло бы поставить наши исчисления на прочное основание²⁶. Единственною руководящею цифрою может служить нам число лет, протекших между исшествием Израиля из Египта и построением Соломонова храма, упомянутое в 3. Цар. 6:1. Из этого текста (если только он, как многие цифры, не изменён писцами) видно, что через 480 лет после Исхода началась постройка храма Соломонова, которую обыкновенно относят к XI веку до Р. Хр. (1014 до Р. Хр.), так что исход должен был совершиться за пятнадцать веков до Р. Хр. Что гиксосы были изгнаны ранее исхода Израиля, заключают из хронологического указания, найденного на гробнице сановника в Сане (Танисе), который, будучи современником Рамзеса II, считает четыреста протекших лет от эры Сет Нубти (золотого), царя династии гиксосов, к потомкам которого, вероятно, принадлежал и строитель гробницы. Время XIX династии и Рамзеса II определяется приблизительно за 1350 лет до Р. Хр., так что гиксосы должны были уже занимать Нижний Египет в 1750 году и изгнание их должно было совершиться в шестнадцатом веке до Р. Хр.

Из всего этого следует, что Авраам должен был быть в Египте за 20 веков до Р. Хр., а Иаков с семейством – за 18 веков. Нашествие гиксосов было современно пребыванию Израиля в земле Гесем, и преследование Израиля начинается после изгнания гиксосов при Аамесе, первом царе XVIII династии.

Мы уже говорили о неодолимых трудностях хронологии Египта, в котором, как доказано, многие династии царствовали одновременно в Фиваиде и в Танисе. Так, гиксос Апофис владел Нижним Египтом, тогда как Верхний Египет имел своего египетского фараона Разекенена²⁷, сын которого Аамес покорил столицу Апофиса Танис и изгнал гиксосов.

Иосиф не мог быть визирем при гиксосах²⁸, потому что он управлял, как видно, всем Египтом, а не частию его; все меры, им принятые, были меры общие, остатки или воспоминания которых существуют при Рамзесах XIX династии. Притом, как мы уже упоминали, гиксосы представляются в надписях опустошителями, а не устроителями страны. Руже²⁹ указывает на надпись XIX династии в Карнаке, в которой о времени гиксосов говорится как о времени народного бедствия. Т. наз. папирус Саллиер I³⁰ говорит о царе Апофисе, что он был царь жестокий и служил исключительно Сутеху (Тифону).

Само имя его Апепи, великий змей, является символом вражды противу религии Ра (Солнца) и Озириса³¹. В этом же папирусе есть указание, что Аамес по изгнании гиксосов уничтожает человеческие жертвоприношения, учреждённые гиксосами в Гелиополисе, или Оне. Вступление в Египет толпы семитов после изгнания гиксосов немыслимо; притом же признано всеми, что XVIII династия застала израильтян в Египте. Из побочных обстоятельств, подтверждающих мнение, что Иосиф был великим визирем при царе XII династии, можно указать на то, что Осиртасин I Шеперкара выстроил в городе Солнца храм и что великие жрецы этого храма именуются в надписях «сутен» или «сутен-рех» (сын или внук) царя, между тем как гиксосы относились враждебно к жрецам Она. Поэтому библейское сказание о женитьбе визиря фараона XII династии на дочери в. жреца Она (Быт. 41:45) представляется совершенно согласным с чувствованиями и политикой этой египетской династии.

Лепсиус (alteste Texte des Todtenbuchs)³² указывает ещё, что в Египте при древнейших династиях религиозные верования представляются почти чистым монотеизмом, который затемняется лишь впоследствии предрассудками и интерполяциями в священных книгах. Так, между прочим, он указывает на один из древнейших текстов ритуала, который относят ко времени XI династии и который, если из него выключить глоссы и вставки, напоминает почти библейские выражения о Едином, Вечном, Самосуществующем неизвестном Боге вселенной.

Характер царей XII династии ярко очерчивается в надписях того времени. Так, Хнумхотеп, родственник и любимец Осиртасина I и впоследствии фараон под именем Аменемха II, описывается справедливым, делавшим счастие Египта, не обидевшим вдову и сироту и «во время голода» возделывающим земли плодородные для кормления страны. К этому царствованию относится и рассказ об иноземце Санеха, приведённый выше. Из этого мы видим, что до производства работ по регулированию вод Нила страна подверглась частями голоду, но не бывшему никогда столь всеобщим и продолжительным, как голод, указанный в Книге Бытия.

Царствование Аменемха III переносит нас почти непреодолимо во времена библейского сказания о голоде и Иосифе.

Мы знаем из Книги Бытия (Быт. 47:20), что кроме жреческих земель Иосиф скупил фараону всю землю египетскую. Диодор Сиц.[илийский] говорит, что древний царь разделил всю землю поровну между жителями. Что раздел этот не был произведён династией пришельцев, доказывается тем, что после восстановления в Нижнем Египте древних династий (XVIII, XIX, XX) система эта не только не была уничтожена, но была исправлена или проверена при Рамзесе II девятнадцатой династии, и хотя он приписывал её себе, как он приписывал себе и деяния других древнейших царей (Мариетт), но есть положительные доказательства, что раздел земли, как и система орошения, восходят к глубочайшей древности. Геродот и Диодор приписывают раздел земель Сезострису или Сезоозису, а Флавий Иосиф говорит, что Манефон даёт имя Сезостриса третьему царю XII династии (Осиртасену надписей?). Но вот что особенно останавливает внимание учёных нашего времени: при Аменемха III не только сделан раздел земли, но при нём создана та величественно-стройная система каналов, доков, шлюзов и резервуаров, которые регулировали воды Нила, и при нём же выкопано знаменитое озеро Мерис в Файюме, которое соединялось каналом с Нилом и служило главным регулятором высоты наводнения. Имя Мерис не было именем царя, как думали то прежде, а это просто слово море, которое так же называется и на коптском языке. Замечательно, что слово Фаиум, означающее ту же местность, имеет тоже значения моря по-арабски. Г. Брюгш, указывая на местность близ Меридова озера, называемую Птолемеем Баккис или Балхис, нашёл доказательства, что место это называлось по-египетски Пи-ане, дом жизни, что напоминает имя Цафнаф-Панеах (ср. Быт. 41:45), пища жизни, т. е. то имя, которое дал Иосифу фараон, как бы ясно указывая, что система охранения Египта от голода принадлежит лицу, носившему это имя³³. К царствованию Аменемха III относится также постройка так называемого лабиринта – здания, находящегося близ озера и состоящего из обширных зал и многих павильонов, которого значение и употребление едва ли может быть объяснено иначе, как местом собрания депутатов от всех номов Египта для обсуждения нужд страны и постановления правил исполнения и охранения той системы, которая ограждала Египет от бедствий голода³⁴.

Во всей известной нам по памятникам истории Египта нет другой эпохи создания таких громадных и полезных работ, как в царствование Аменемха III, и, с другой стороны, нет исторического момента, который дал бы такую возможность исполнить все детали системы (заключавшей в себе и передел земель, и нарушение всех частных интересов для общегосударственной цели, и громадные работы), как указанный в Книге Бытия голод.

Нет возможности представить себе исполнение работ Аменемха III иначе, как после страшного народного бедствия, и наполнившего сердца жителей ужасом, и давшего в руки фараона все земли египетские, и сосредоточившего в его руках несметные богатства (ср. Быт. 47:14, 16, 20, 26), и наконец давшего ему во время голода миллионы работников, которые, не имея земледельческих занятий, естественно, вопили о работе, чтобы прокормить себя и свои семьи.

Что такие мудрые и предусмотрительные монархи-строители, как фараоны XII династии, воспользовались нуждой народа для приведения в исполнение величественного плана охранения Египта от засухи и голода, в этом сомневаться нельзя. Остатки работ этих существуют и свидетельствуют как о библейском голоде, так и о мерах по спасению Египта на будущее время.

Заметим ещё, что на барельефе в Абидосе Рамзес II воздаёт божеские почести древнему предку своему Аменемха III, и вспомним, как мы выше упоминали, что Рамзес II возобновляет и, по всей вероятности, исправляет систему передела полей и орошения Египта древнего царя, которому он воздаёт почести на монументе.

По всей вероятности, гиксосы, вторгаясь в Египет, находят Израиль в земле Раамсес (Быт. 47:11) и оставляют его в покое, потому что он не представляет им опасности и не привлекает их жадности, как богатые города египетские. Изгнание гиксосов, по-видимому, непосредственно предшествует притеснению Израиля. Ко времени Аамеса израильтяне умножились настолько, что могли сделаться опасными для вновь овладевшей Нижним Египтом древней династии, – тем более, что в постоянном соприкосновении с гиксосами они могли быть заподозрены в дружелюбных к ним чувствах. В то же самое время возникает для XVIII династии политическая необходимость постройки крепостей на восточной границе Египта ввиду опасности от вторичного вторжения только что изгнанных пастырей. Крепости эти назывались Пи-Тум и Раамсес. Первое имя означает дом или святилище Тума. Второе имя дало повод предполагать, что время работ и угнетения относится ко времени монарха Рамзеса II, XIX династии. Но Кук очень метко замечает, что если бы город получил имя от имени монарха, то он бы назывался Пи-Раамзес. Города с именами составными, с первым слогом Ра (солнце), встречаются нередко в древних надписях³⁵. Слово Раамсес имеет притом своё значение, независимое от имени монарха, который также носил его. Ра-месу значит «дети солнца». К этому надо прибавить, что после Рамзеса город назывался Рамзес-Мейамон, а не просто Рамзес, как в Библии.

Многие полагают, что постоянное движение в Нижний Египет для закупки хлеба и для торговли маленьких партий кочевых шазу и вызвало то сильное нападение гиксосов, которое имело целью грабительство страны, славной своими богатствами. Поэтому и выражение Иосифа «вы соглядатаи, вы пришли высмотреть наготу (слабые места) земли сей» (Быт. 42:9), обращённые к братьям, выражают ту обыкновенную подозрительность египтян, с которою они встречали чужеземцев.

Мы выше говорили, что преследование Израиля, рождение Моисея и жизнь его и исход должны были совершиться после изгнания гиксосов и воцарения в Нижнем, как и в Верхнем Египте XVIII династии. Исход, по исчислению жизни Моисея, явившегося в Египет восьмидесяти лет из земли Мадиамской, должен был произойти при Тотмесе II.

После Аамеса, первого царя XVIII династии, начавшего притеснение Израиля, царство остаётся в руках вдовы его Нефертари; бегство же Моисея в Мадиан происходит во времена Аменхотепа I, когда, по преданию (записанному Синцеллом), умирает воспитательница и покровительница Моисея Фариа (Фермутис?), дочь Аамеса. Во время жизни в Мадиане Моисея проходят царствования Аменхотепа и Тотмеса I, который ведёт войну противу Ханаана, доходит до Месопотамии и разрушает силу ханаанских племён, начиная подготовлять таким образом возможность занятия Палестины Израилем. То же самое повторяется и в начале царствования Тотмеса II и позже, при Тотмесе III, который в то время, когда израильтяне были в пустыне, за 17 лет до занятия ими Палестины, наносит ханаанским соединённым князькам решительный удар в долине Мегиддо³⁶.

Но что в особенности (по мнению Кука, Руже и др.) наводит на мысль об исходе при Тотмесе II – это совершенный пробел на памятниках Египта в конце его царствования. Эти пробелы всегда означают несчастное положение дел. Весьма вероятно, что Моисей, возвратившись из земли Мадиамской, застаёт фараона исхода Тотмеса II в Танисе, так как Египет в это время, после сильного наказания Нубии при царице Нефертари³⁷, был совершенно покоен со стороны юга, и его единственная опасность была со стороны Аравии. Тотмес II был женат на сестре своей Хатазу, женщине с сильным характером и мужественными наклонностями (она изображена на обелиске в Фивах с бородой). Она могла иметь решительное влияние на постоянные отказы фараона отпустить народ израильский. Ещё замечательнее, что преемник Тотмеса II не сын его, а брат, Тотмес III, который, как видно из памятников, даже вступив на престол, семнадцать лет находился под опекой своей сестры и жены брата Хатазу. Только на 22-м году его царствования начинаются его походы в Ханаан и Месопотамию. Как погиб Тотмес II, мы по египетским памятникам не знаем, но видим только совершенное молчание надписей и странное положение государства, управляемого женщиною при существовании царя. Походы Тотмеса III не могли коснуться народа израильского, вышедшего давно из Синайского полуострова и кочевавшего в пустыне Ти, в стороне от военного пути из Египта в Ханаан. Но ныне доказано ещё, что египтяне делали в Сирию и Ханаан преимущественно морские походы, пользуясь кораблями покорённых ими финикиян и собственными судами³⁸.

Когда же Израиль занял страну Иорданскую, следуя с востока, т. е. обогнув из пустыни Мёртвое море с юга, то он в начале своего занятия страны не спускался к морю, а держался Иорданской долины и гористой части Иудеи, оставляя свободною ту приморскую полосу (пешела, как называет её Роулинсон), которая служила великим путём движения египетских и ассирийских армий, делавших преимущественно зимние походы в Палестине и пустыне. Каноник Кук делает ещё замечание, что войска египетские по самому своему устройству никогда не занимали постоянно покорённых им стран, но возвращались после экспедиции к своим семьям и на земли свои, которые давались им в жалованье. Мы встречаем указания в памятниках Египта лишь на незначительные отряды в Сирии, расположенные для охранения безопасности дорог (voyage d’un Egyptien, Chabas), и занятие небольшим отрядом медных рудников на Синайском полуострове в долине Вади-Мугара. Отряд этот не мог остановить израильтян во время движения их по Синайскому полуострову, и притом Генслер (Zeitschrift Oktober und November 1870) доказал, что есть причины думать, что от Тотмеса I до Тотмеса III руды эти не разрабатывались.

Когда же Тотмес III делал поход в Ханаан, то израильтяне не составляли государства, а «жили… среди Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевуссеев» (Суд. 3:5). Слабость народа и разъединённость его видна из песни Деворы (Суд. 5:6–7). Поэтому об Израиле как об особом народе нет указаний в памятниках Египта³⁹. Финикия во времена Тотмеса III подпала власти Египта, но при Тотмесе IV нет указания на азиатские войны Египта. Между тем Израиль крепнет и устанавливает какие-то тёмные ещё для нас сношения с Египтом. В I Паралипоменон (1Пар. 4:18) Меред женится на Вифии, дочери фараона, а в египетских памятниках Аменхотеп III изображается женатым на какой-то иноземке, под явным влиянием которой Аменхотеп IV делает религиозную революцию в культе страны и вводит исключительное обожение Атена (Адониса), приближаясь несколько к единобожию, но в котором, кажется, божество отождествлялось с солнцем. Ленорман (Manuel, Egypt, pp. 332 et suiv.) указывает на сильные религиозные волнения, возникающие в Египте в это время, которые продолжаются до Сети I (XIX династии) и которые доказывают какое-то иностранное влияние⁴⁰. Ослабление Египта повлекло за собою усиление царства Ассирийского, и около ста лет после Иисуса Навина Хушан-Ришафаим (Хусарсафем), царь ассирийский, делает набег в Палестину, но изгоняется народным вождём Гофониилом (Суд. 3:8–70). Между ослаблением Египта и изгнанием ассириян Палестина остаётся долго в безопасности и силы Израиля крепнут, хотя рядом с ним крепнут силы и Моава, Амалика, Едома, Аммона, усиление которых под именем Шазу записано на памятниках Египта. Кхеты распространяются от Киликии до Евфрата: царство Израильское достигает своего величия лишь в XI столетии при Давиде и Соломоне.

Легендарные сказания при всей запутанности и сбивчивости своей не могут быть обойдены молчанием, сохраняя память о народном рассказе совершившегося события. К легендарным сказаниям мы относим рассказы Манефона, Флавия, Диодора и Геродота.

Манефон говорит, что цари Фиваиды и Верхнего Египта вели войну с гиксосами и что Мифраг-Мутарис изгоняет их из Верхнего и Среднего Египта и заставляет их искать убежища в Нижнем Египте около Авариса. Сын его Тутмозис осаждает Аварис, но, не имея возможности овладеть им, заключает с гиксосами договор, по которому они выходят в пустыню с пожитками и скотом в числе 240 тыс. человек, и что эти гиксосы проходят пустыню, овладевают Иудеею и строят Иерусалим.

В этом запутанном рассказе и смешении понятий об Израиле и гиксосах есть, однако, указания на главнейшие факты библейского сказания и воспоминание о том, что исход совершился при царях XVIII династии – прямых наследниках власти гиксосов в Нижнем Египте⁴¹.

У Диодора есть два рассказа об исходе: один называет прокажёнными те толпы израильтян, которые изгнаны были египтянами в пустыню. Другой рассказ очень замечателен: он повествует об изгнании из Египта лиц, служивших иным богам, и в числе изгнанников упоминает о Кадме и Данае, поселившихся в Греции, и о Моисее, основавшем колонию в Иудее.

Очень любопытно ещё сближение, делаемое Ленорманом (Legende de Cadmus, 1874), о колонизации Греции и части Африки в XV веке до Р. Хр. – с занятием Ханаана потомками Израиля. Он доказывает, что именно в то время, когда Израиль овладевал Ханааном, является сперва у финикиян стремление создавать земледельческие колонии, как, напр., Беотийскую колонию с Кадмом. Финикийские торговые конторы давно, ещё при преобладании Сидона, охватили весь греческий архипелаг, открыли во Фракии медные рудники, завладели Критом и открыли торговлю с племенами Ливии. Но земледельческие колонии начинают основываться лишь при преобладании Тира и, по всей вероятности, вызываются необходимостью, так как масса оттеснённого Израилем ханаанского населения, прихлынув к родственным городам Финикии, заставляют финикиян искать для них плодоносных земель уже не при море, а внутри страны. Так было в Фивах, в Коринфе, так было в Абдере (во Фракии), в Лампсаке (малоазийский берег Геллеспонта), так было в Мелькарте (в Сицилии), так было в Карфагене и в Гиппоне (в Африке).

Но мы полагаем, что и этих примеров достаточно, чтобы убедить непредубеждённого читателя, что Священные книги Моисея написаны им самим, видевшим своими глазами Египет и пустыню, что они ни в чём не противоречат памятникам древности, нами найденным, а, напротив, служат руководною нитью для лучших умов нашего времени.

Мы говорили выше, что все книги Пятикнижия написаны Моисеем; мы должны здесь оговориться, что нет ни надобности, ни возможности предполагать, чтобы боговдохновенный писатель начертывал всё Пятикнижие лично сам, и притом не приняв во внимание никаких преданий, свято сохранившихся в потомстве Иакова. Вот почему некоторые отрывки Пятикнижия, и в особенности Книга Бытия, носят на себе отпечаток высокой древности, сохраняя в подлиннике рассказ так, как он жил в устах народа, неизменяемый даже при изменении речи. Таково сказание первой и второй главы, сказания о потопе, поговорки о Нимроде, рассказа вавилонского столпотворения, гибели Содома и многих других мест Книги Бытия, которая поражает нас величием своих мыслей и глубокой доисторической древностию самих оборотов речи, в которой выражены таинственные священные сказания.

Обращаясь к тому времени, когда Святая книга эта была начертана и когда в законах, как в горячих, полных любви и веры словах Второзакония, Моисей обращался к народу израильскому, нельзя не остановиться с благоговением на тех высоких нравственных началах, кои высказывал еврейский законодатель тогда, когда Аамес, Тотмесы в Египте, Салманассар I или Тиглати-Пин в Ассирии губили на работах под палкою миллионы людей или, как видно из памятников, с ужасающею жестокостью уничтожали всё на пути своих военных движений и употребляли страшные казни, чтобы держать в страхе порабощённые народы. В это время Моисей начертывает законы, в которых проповедуется чистота нравов, запрещается лихоимство, предписывается уважение к иноземцу, «потому что вы были сами пришельцами в земле Египетской», и запрещается вечное рабство между евреями. Ещё поразительнее прощение всех долгов и возврат всех залогов в седьмой год всепрощения и отдыха самой земли, и переделы всех земель и возврат их основным фамилиям собственникам в сорок девятый (или пятидесятый) год великого юбилея, «дабы не исчезли роды Израильские». Во время самой войны запрещается народу Всевышнего рубить плодовые деревья и – по крайней мере, в отношении к родственным племенам, потомкам Исава, – проповедуется мягкость отношений, которых не знает древняя жестокая война. Лишь впоследствии, при Иисусе Навине, война Израиля принимает ожесточённый характер вследствие жестокостей и разврата ханаанских племён, предназначенных в некоторых городах к истреблению. Но в Пятикнижии нравственные начала, положенные в основании жизни и движения народа в Ханаан, носят на себе отпечаток почти христианского направления. Ясно, что Пятикнижие было подготовительною ступенью к будущему развитию высшей нравственной жизни человечества. После Моисея были многочисленные отступления от Торы – основной, руководящей в то время нити человечества, и эти отступления записаны в книгах Иисуса Навина, Судей, Царств, но это были отклонения от руководящего закона Пятикнижия, отклонения, вызванные испорченной природой человеческой, но которые не могли изменить или заменить то, что дано было как указание пути, по которому должны были двигаться потомки Израиля. И когда Израиль неуклонно шёл или, по крайней мере, старался идти по этому пути, милость Иеговы была с ним и спасала его от явных бед: как, напр., поражение войска Сеннахиримова ангелом смерти при царе Езекии в VII столетии до Р. Хр. (4Цар. 19:35).

По этому всему с святым чувством благоговения и высокой веры откроем священный памятник, оставленный нам Моисеем.

Цель Библии, как мы видели, указать человеку образ его появления на земле и напомнить ему ряд откровений, которые руководили его жизнию.

Но прежде чем она рисует создание человека, она в нескольких словах рисует создание мира и формацию земли. В первом стихе своём она указывает на тот момент в ряду времён, с которого берёт начало видимый мир и само время как определённые части вечности. Мир не есть Бог, не есть необходимое следствие Его бытия, не часть Божества, не эманация Божества, он есть произведение высочайшей мысли, воли и любви, которая вызвала из небытия в бытие стройное целое, известное под именем мира, и населила его существами, подобными себе, разумными, которые, понимая величие и гармонию законов мира, наслаждаясь миром, были способны любить Создателя.

Глубокая мысль творения никогда не была понята язычниками. Ум человеческий, не руководимый Откровением или забывший его, не мог возвыситься до понимания этой истины. Во всех учениях древних народов мы видим слияние Божества с творением и бессилие ума человеческого созерцать Бога независимо от Его творения. А между тем среди древних народов, среди политеистических, пантеистических, сабеистических и дуалистических верований Ханаана, Египта, Халдеи и Мидии одна Библия произнесла многознаменательные слова, резко отделяющие Создателя от его создания.

«В начале сотворил Элогим небо и землю».

Слово творить, бара, creare – «вызвать из небытия в бытие» также не было известно язычникам в настоящем его смысле. Все философские и религиозные системы древности считали материю вечною⁴², но материи присущи силы, которые во взаимном действии своём вырабатывают результаты, носящие на себе печать мысли и системы; мы не можем наблюдать материю независимо от сил, на неё действующих, мы не можем отделить действие сил от материи, поэтому ясно, что ранее действия сил и появления материи, одарённой этими силами, должна была существовать мысль, в которой будущий план создания был уже начертан. Стало быть, в неизмеримой вечности должен был существовать момент, в который Предвечная Мысль, сознавая всё будущее, предначертав все последствия взаимного действия многообразных сил, вызвала из небытия в бытие материю вместе с этими силами.

Первый стих Книги Бытия рисует двумя словами не только таинственное возникновение из небытия массы атомов материи, он ещё касается создания величественного таинственного мира бесплотных, который состоит из духовных мыслящих существ, могущих жить независимо от материи и её жизни. Так вообще понимают комментаторы Книги Бытия о сотворении неба.

Небо и земля вместе взятые означают всё создание. Земля в 1-м стихе Книги Бытия выражает собою жизнь материи, совокупность физических сил, действующих по плану, предначертанному высшею мудростию, но не понимающих своей цели. Небо, в противоположность земле, указывает на бесплотный, разумный духовный мир, который, по мнению некоторых комментаторов, присутствовал уже при творении материи⁴³. Создание этого духовного мира не рассказано в подробности человеку; лишь последующие явления бесплотных духов на земле как посланников Божиих в книгах Ветхого Завета и указания на этот мир книг Нового Завета знакомят несколько с таинственным происхождением и жизнью этих высших существ, одарённых разумом и волею.

С одной стороны, была вызвана материя из небытия, с другой – были созданы существа, близкие по разумным свойствам к Создателю; материи предназначено было развиваться и, постепенно представляя всё более совершенные формы, подготовить тело, в котором могла бы жить и действовать душа бессмертная. Мир бесплотных, абсолютно духовных существ, живущих одним разумом и волею, не связанных никакими узами с материею, должен был, с своей стороны, развиваться, знакомясь с законами материи, и, узнавая их, управлять ею по плану, предначертанному Создателем. Слиться миру духов с материальным миром дано было в двойственной форме человека, который, составляя плод развития материального мира в теле своём, душою был житель того горнего мира, где никакие плотские страсти не темнят разума и где напечатлённый неизгладимо на разумном существе образ Божий составляет или вечную его радость, если разумное существо не уклонилось от него, или вечное мучение, если оно возмутилось противу своего назначения.

Темно и таинственно для нас прошедшее высших разумных существ, которые во времена, недоступные уму человеческому, разделились на два враждебных начала, и из которых одна часть, возмутившись противу Создателя своего и отделившись от добра и любви, стала источником зла. Священное Писание лишь вскользь говорить об этом предмете, но нет сомнения, что первозданные духи, высоко одарённые мудростью и силой, не были вполне совершенны, и что для них была возможность согрешить, или, другими словами, избрать свободною волею путь добра или путь зла. Лишь по окончании этой таинственной борьбы светлые духи стали вполне совершенны и достойны разуметь тайны Божия творения и промышления о мире (1Пет. 1:12; Евр. 1:14).

Но что же был человек, поставленный между миром материальным и миром духовным, подчиняющийся светлому, чистому влиянию добрых духов и тёмному влиянию духов злобы, колеблющийся, падающий, восстающий и работающий, животное и вместе дух бессмертный, плоть, прикованная к земле, и светлая мысль, несущаяся в беспредельных пространствах вселенной и воздымающаяся до престола Создателя.

Мысль человека достаточно доказывает родство его с миром духов, доказывает тождество его с теми разумными бесплотными существами, которые живут вне материального мира, но понимают его и управляют им; различие его от них заключается в недостаточном сравнительно с ними развитии, хотя с возможностию бесконечного совершенствования и приближения к тому «образу и подобию Божию», который составляет отличительный признак вечных, неделимых, разумных существ. Другими словами, после создания сильных и мудрых ангелов, из которых некоторая часть пала, злоупотребив своею мудростию, и после создания материи, которая, развиваясь, представляла всё более совершенные формы, в момент достижения ею этих форм, способных воплотить бессмертную душу, Создатель вызвал из небытия в бытие бессмертного духа и, наложив на него неизгладимый образ Свой и подобие, не дал ему всей той мудрости и силы, которою одарил Он вначале бессмертных ангелов, но вместе с Своим подобием дал ему возможность в будущем трудом и опытом достигнуть того высокого совершенства, к которому Он его предназначил. Человек как дух был младшим, неразвитым братом небожителей, как плоть он был венец развития, высшая форма материального мира.

Его цель была совершенствование, и вместе с собою он должен был вести и мир материальный, подчиняя себе мало-помалу его законы.

На существо это могли иметь влияние высшие существа, более развитые, более мудрые, нежели он, но он сам имел индивидуальную силу воли и мог бороться в высшими существами этой силой. Он пал при самом начале своего существования под влиянием духа тьмы, но это падение, за которым последовал ряд страданий, возвратил его посредством опытного сознания к источнику жизни, к добру, воплощённому на земле в Слове Божием.

Мы упомянули здесь об этом падении, потому что в нём именно резко выразилось стремление духа тьмы противодействовать благим целям Творца. «Он человекоубийца бе искони», – сказал о нём Господь наш Иисус Христос; таинственное падение его и отторжение от света и добра упомянуто лишь в немногих текстах Св. Писания, которые заключают в себе лишь намёки на это великое таинственное событие.

«Рече же им (Иисус), видех сатану яко молнию с небесе спадша» (Лк. 10:18).

«Како спаде с небесе денница, восходящая заутра… Ты же рекл еси в уме твоем: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой… Взыду выше облак, буду подобен Вышнему» (Ис. 14:12–14).

«Он человекоубийца бе искони, и в истине не стоит, яко несть истины в нем: егда глаголет лжу, от своих глаголет, яко сам ложь есть и отец лжи» (Ин. 8:44).

«Воспомянути же вам хощу яко Господь: Ангелы же не соблюдшия своего начальства, но оставльшия свое жилище на суд великаго дне, узами вечными под мраком соблюде» (Иуд. 5–6).

Яснее этих текстов нигде Св. Писание не говорит о демоне и его падении, но из немногих приведённых нами слов ясно, что ангелы сотворены были разумны, самовластны, бессмертны, но с возможностью пасть, и должны были преодолеть нравственное испытание (иначе они находились бы в состоянии невинности, а не нравственного совершенства), и что некоторая часть их под предводительством сильного и мудрого, но гордого своею мудростью духа задумала противодействовать Творцу, уклонившись от истины и внеся в мир неправду.

Какое было это испытание, мы не знаем; выражение «он человекоубийца бе искони» намекает, быть может, на желание овладеть вновь сотворённой душой человека для своих целей, воспользовавшись неразвитостию её, но, быть может, ранее её появления самовластный дух, гордый своею силою и знанием, пал потому именно, что забыл, что он – творение, и, сознав в минуту гордой мысли своё бессилие, почувствовал ту ненависть к добру, которая вечное его существование обратила в источник вечных страданий, от которых он старается убежать, творя новое зло.

И да будет понятно, что источник страданий демона лежит в том неизгладимом образе Божием, который напечатлён на всех существах, одарённых разумом. Образ этот изгладиться не может, он есть то сознание величия истины, добра и любви, которое исчезнуть не может в самом демоне, и тем сильнее оно, чем он мудрее. Разумом своим понимает он всё величие истины, понимает, что зло, творимое им, бессильно, бесцельно, что частные победы его ничтожны перед величием любви и милосердия, что из самого зла в ряду веков вырабатывается добро⁴⁴, и что окончательный результат есть победа добра над злом, которое он сеял. Дух злобы и лжи знает это и трепещет, но глубоко падшая натура, сеявшая в продолжении многих тысячелетий зло, не может возвратиться к добру вследствие гордости, которая была причиной его падения; этою же гордостью, как увидим ниже, увлекает он человека к первому греху его, давая тем уразуметь, в чём состояло его собственное падение, и являясь перед нами как существо, откинувшее все нравственные начала и живущее лишь злоупотреблениями мысли и воли.

Таким образом Библия, которой цель – дать человеку знание только тех истин, которые нужны для уразумения его обязанностей к Богу как Творцу и Промыслителю и для его нравственного руководства в земной жизни, лишь в нескольких словах рисует создание материи и намекает на творение мира высших духов, существовавших, вероятно, до создания материи.

Творение земли, поприща земного странствования человека, рассказано подробнее; со второго же стиха св. повествователь прямо переходит к земле: «земля же бе невидима и неустроенна». Устроение или развитие материи вообще и земли в особенности составляет предмет 1-й Книги Бытия.

«Земля же бе невидима и неустроенна и тма верху бездны и Дух Божий ношашеся верху воды», – так рисует Св. Писание состояние материи, не начавшей ещё развиваться, тот момент вечности, когда материя с всегда присущими ей силами была вызвана из ничтожества, но силы ещё не начали действовать, находясь в равновесии. Этот момент бездеятельности сил представляет уму нашему возможность бесконечного сочетания сил, которые могли, согласно данному им первому направлению, заключать в себе начало совсем другого мира, чем тот, который ими выработан и в котором мы живём. Возможность появления другого мира, непохожего ни в чём с нашим миром, умножается на бесконечность, если мы примем во внимание бесконечность элементов и сил, совокупность которых мы называем материей. Потому, независимо от акта собственно творения (барá), необходимо различать действие творческой силы, направляющей, устраивающей ею созданное (асá). В Священной книге эти два действия различаются двумя совершенно различными глаголами. Один из них, барá, творить из ничего, вызывать из небытия в бытие, означает действие, производящее нечто новое, доселе не существовавшее; это новая мысль Творца, воплощённая Им словом Своим. Весь мир в совокупности вызван из небытия в бытие (барá), и есть воплощённая мысль Создателя, но в устройстве его и в развитии тех элементов, которые вызваны из небытия, соблюдена некоторая постепенность, которая выражается рядом законов или повелений, которые называются на священном языке не барá, а асá – устраивать. Слово барá употреблено лишь три раза во всём повествовании о творении: при творении материи, при творении жизни органической и животной, при сотворении души человека – т. е. именно там, где наука останавливается (как мы будем иметь случай говорить ниже), не умея себе объяснить путём одного только развития появления нового рода жизни на земле. Таким образом барá относится к предметам, доселе не существовавшим, асá относится к тем элементам, которые уже существуют, но развитие которых к определённой цели требует творческого направления.

Возвращаясь к материи с присущими ей силами, которые могли или находиться вечно в равновесии, или двинуться по одному из бесчисленных направлений, вырабатывая одну из бесчисленных форм миров, могущих образоваться из тех же элементов, мы видим необходимость, чтобы творческая сила – в мысли которой весь план мира уже начертан, – во-первых, нарушила равновесие сил, во-вторых, выбрала для них то направление, по которому они должны развиваться, и в моменты равновесия этих сил посреди их развития снова выбирала для них направление, чтобы среди тех бесчисленных путей, к которым могут привести их взаимные действия, выбирать тот именно путь, который ведёт к предначертанной Всемогущим цели.

Мы указали моменты собственно творения (барá). Направление уже действующих сил (асá) составляло в формации мира эпохи (дни творения), которые начертаны перстом Божиим на самой земле и которые читает наука. Итак, была «тма верху бездны», отсутствие деятельности, сил, но «Дух Божий ношашеся верху воды»⁴⁵.

Разреженная (по блестящей гипотезе Лапласа и Канта) материя наполняла собою всё пространство вселенной, ожидая минуты движения. Но Дух Божий, начало всякой жизни, уже живил своим присутствием эту, по-видимому, мёртвую и безжизненную массу; не смерть, а жизнь была в материи, жизнь (как совокупность сил) находилась в бездеятельном состоянии.

Силы мира ждут лишь гласа Божия, чтобы проявиться, и следующий стих величественно рисует это первое проявление жизни: «Иеги ор вайеги ор!» говорит еврейский текст: «будь свет – бысть свет». Выражение, употреблённое Св. Писанием, есть повеление действовать силам по тому закону, который был предначертан в мысли Творца до творения мира; в этом повелении заключается начало движения, уничтожение равновесия, в нём приказание проявиться и действовать силам, известным под именем теплоты, тяготения, взаимного притяжения, химического сродства, электричества, и как видимое проявление их является первый свет – не как сила, а как результат действия сил, всегда сопровождающий их действие; слово Библии, рисующее это первое движение сил мира, как молния во мраке, освещает тот хаос, из которого в ряду веков должен был развернуться мир во всей красоте своей.

Творение как мысль, повторяем мы, было делом мгновенным – все неизмеримые годы развития мира в мельчайших подробностях этого развития были сознаваемы Творцом, когда из бездны небытия возникала по гласу Его материя, в которой всё будущее уже существовало в зачатке; но как исполнение творение представляет бесконечные, необъемлемые для ума нашего цифры годов, в продолжение которых Творцу угодно было заставить материю развиваться стройно согласно давно начертанным предвечною мыслию законам. В Священном Писании нет прямого указания на то, чтобы под днями творения разумелись обыкновенные дни. Указывают только на два основания к подобному толкованию:

1) «Бысть вечер и бысть утро»; но автор «Начертания Библейской Истории» не решается приравнять вечер и утро первого дня обыкновенному дню, он говорит: первый период сего движения вместе с предшествовавшим ему мраком составил то, что в Писании в первый раз наименовано вечером, и утром, и днём единым и как бы единственным. Из слов Моисея видно, что в первые три дня не могло быть обыкновенного вечера и утра, ибо только в четвёртый день сотворены светила, по выражению Моисея, долженствующие различать между днём и ночью, и суточного обращения земли около своей оси, образующего нынешний день, не могло быть, когда не образовалось ещё ядро нашей планеты. Не имея возможности принять первые три дня творения за обыкновенные дни, мы должны принять и прочие дни за неопределённый для нас, хотя и определённый в плане Творца период времени.

В начале второй главы Книги Бытия Моисей даёт знать, что слово «день» он употребляет в значении неопределённого времени; в стихе 4-м он весь период творения назвал днём: «…о произведениях неба и земли, при сотворении их, в день (иам), когда Иегова создал небо и землю». Седьмой день, хотя и назван днём, подобно предшествующим, но не означен вечером и утром.

2) Указывают на то, что в память шести дней творения и седьмого дня покоя Моисеем определено шесть дней делать и седьмой посвящать Богу; но это могло быть постановлено в воспоминание и шести периодов творения, и покоя от творения после сих периодов.

Для всемогущества Божия, конечно, возможно и в мгновение ока привести всё из небытия в бытие и образовать весь видимый и невидимый мир. Но столь же сообразно с премудростию Божиею самой природе давать испытывать силы, постепенно ей сообщаемые, и освящать её законы, вводя в них действие своей всевластной власти. Для вечного же Бога тысяща лет, яко день един, и день един яко тысяща лет (Пс. 89:5; 2Пет. 3:8).

Посему автор записок на Книгу Бытия говорит, «что дни творения показывают истинный порядок непосредственных действий творческой силы, совершившихся в определённое время». Но какое протяжение времени обнимал каждый день творения – нам остаётся неизвестно. Принимая вместо дней периоды творения, мы удобно примиряем геологические исследования с библейскими сказаниями⁴⁶.

Жизнь началась в хаотической массе; свет, разливаясь в пространстве, свидетельствовал о деятельности сил, но с ним боролась ещё тьма, наречённая ночью (Быт. 1:4–5), – не безграничная тьма хаоса, а ночь, успокоение, временное равновесие сил, после которого шло опять дальнейшее развитие: «и бысть вечер, и бысть утро, день един».

С окончанием первого дня, начавшегося вечером слабым светом и кончающегося светом утра, т. е. новым движением к совершенству, кончается первая эпоха творения.

На каждом совершённом действии покоится полный любви взор Бога Вседержителя: «и виде Бог, яко добро» – этим выражением заканчивается каждая эпоха творения, потому что слово добро заключает в себе понятие о вечности. Если что добро, то нет причины изменять его, одно лишь зло требует изменения, противодействия. «И виде Бог, яко добро» знаменует вечность установленных им законов⁴⁷.

За первой эпохой творения, относящейся до всей материи мира, начинается образование отдельных шаров и систем. Книга Бытия лишь вскользь говорит об образовании других миров и останавливает преимущественно внимание слушателя на образовании земли, на которой живёт воплощённая душа человеческая и где она работает и молится.

«Да будет твердь посреде воды».

Движение из одного или нескольких центров, сообщённое газообразной материи, наполнявшей пространство, передаётся от атома к атому и обусловливает сгущение мировой жидкости около центров вращения. По повелению Божию начинают образовываться солнечные системы и ядра планет. Кольца (по теории Лапласа) беспрерывно отделяются от массы, вращающейся с громадною скоростью; их частицы, замедленные в своём движении, свёртываются опять в ядро около точек разрыва кольца.

Но масса, сгущённая около центров, хотя в расплавленном состоянии, вследствие быстроты движения приобретает настолько твёрдости, что не отделяет более колец и не образовывает новых шаров. Густота её от центра к окружности уменьшается, часть её в разреженном состоянии образует вокруг ядра густую атмосферу, которая состоит преимущественно из кислорода, который в это время и входит в состав большей части руд и земель.

Охлаждение шара земли весьма много зависело от беспрерывного соприкосновения этой подвижной атмосферы с раскалённою поверхностью земли, вследствие чего нагретые части подымались и выделяли теплоту в бестелесное пространство вселенной. Всё тело земли представляет расплавленную, кипящую полужидкую массу, в которой, однако, более тяжёлые части и тела группируются около центра, а поверхность ядра беспрерывно кристаллизуется вследствие охлаждения извне и снова расплавляется вследствие внутреннего жара ядра. Между ядрами, стягивающими к себе материю, образовываются пустые пространства или, лучше сказать, пространства, наполненные чрезвычайно разреженной материей, не привлекаемой к образовавшимся шарам, потому что между ними установилось уже равновесие. Материя эта, или эфир (который заявляет о своём существовании, замедляя движение небесных тел), поглощает весь теплород, который изливают в небесные пространства охлаждающиеся ядра солнц и планет, и вследствие скрытого теплорода в этой части материи она не может сгуститься, составляя вечную жидкость, в которой плавают, так сказать, солнечные системы.

«И разлучи Бог между водою яже бе под твердию, и между водою яже бе над твердию», – говорит нам Библия.

«И рече Бог: да соберется вода, яже под небесем, в собрание едино, и да явится суша"…

Наступает третья эпоха: воды отделяются от суши в бассейны вследствие охлаждения земного шара. Земля уже остыла настолько, что вода из паров обращается в капельно-жидкое состояние, хотя при высоком давлении удерживает ещё такую высокую температуру, что содержит в растворе своём те вещества, кои ныне в ней не растворяются. Продолжая выделять теплород в бестелесное пространство, земля густеет; точки, ближайшие к атмосфере, беспрерывно отдают этой последней теплород, который подымает кверху частицы густого тумана, окружавшего землю; на место их притекают более холодные части атмосферы; верхний слой земли стынет и образует кору; стынет первобытное кипящее море (имевшее более 400°, по предположению Циммермана) и при охлаждении своём выделяет известь, мел, кремнекислые соли, которые не могут более содержаться в охлаждённой жидкости. Из студенистой массы выделяются осадочные формации, наслаиваясь в продолжение многих тысячелетий на едва охлаждённые, сплавленные первобытные породы базальта, порфира и других выдвинутых из недр земли так называемых плутонических пород. В точках соприкосновения наслоений с расплавленными массами, или лежащими горизонтально, или проламывающимися беспрестанно к поверхности, образуются переходные формации, которые суть изменённые от жара осадочные породы. Таким образом возникают первые осадочные камни, кремнёвая и глиняная породы, из которых последняя хотя не растворяется вовсе в воде, но должна была в ней содержаться в измельчённом виде.

Гораздо труднее объяснить присутствие углекислой извести – осаждение этой последней могло произойти (по мнению учёных) лишь при участии растений, которые поглощают много углерода.

При поглощении из воды растениями углерода вода теряет много растворяющей силы, тогда известь осаждается и погребает в своей массе причину осаждения – первые растения, которых следы мы находим в мелкозернистой осевшей массе. Вот почему, по всей вероятности, третий день – эпоха отделения воды от суши – вместе с тем есть эпоха творения растений, без которых и не могло произойти вполне это отделение.

Но все естествоиспытатели сознают, что между мёртвой природой (минералы и камни) и между природой органической, живой и воспроизводящей существует такая бездна, которую без творческой силы перешагнуть невозможно. Развитие камня или соли в самый простейший организм немыслимо, и появление растений, согласно и учению Св. Писания, было делом не развития, а создания. Первые растения были, без сомнения, водоросли, которые играли такую важную роль при образовании суши, осаждавшейся из густого раствора первобытного моря на едва остывшие плутонические массы.

«И изнесе земля… зелень мелкую (водоросли, лишаи, мхи, все тайнобрачные), траву, сеющую семя, и наконец деревья», – так переводит митрополит Филарет «дешеб», «хесеб», «гец», те три слова, которыми Библия обозначала развитие растительного царства от простейших видов к совершеннейшей форме.

Но солнце ещё не светило на земле; водоросли, лишаи, мхи, потом папоротники и хвощи появлялись и гибли, обугленные соприкосновением с раскалёнными или расплавленными толщами, подымавшимися из недр земли и прорывавшими земную кору. Рядом с осадочными формациями, обращавшимися в переходные, образуются из обугленных лесов досолнечного периода громадные каменноугольные пласты, которые третий день оставляет в наследство будущим обитателям земного шара.

Вслед за сим наступает четвёртая эпоха – появление солнца, которое совершенно изменит земную поверхность.

С первого взгляда кажется невозможным появление растений прежде солнца, но наука настолько разработала этот вопрос, что доказала не только появление растений от простейших видов к более сложным, совершенно согласно с словами Библии, но ещё прочитала в недрах земли летописи различных периодов растительного царства, из которых в одном она нашла обугленные толщи растений, которые появились до влияния солнца, и в другом – остатки растений, которые жили тогда уже, когда солнце начало освещать землю.

В пластах, содержащих остатки или отпечатки растений, находят ближе к поверхности более развитые породы – деревья и кустарники, затем ниже – хвощи и папоротники, и затем, по всей вероятности, первыми растениями, как мы сказали выше, были водоросли и лишаи, исчезнувшие по нежности своей и, может быть, оставившие следы своего существования в нижних слоях серой вакки, в чёрном цвете первобытного сланца, лежащего непосредственно на плутонической каменной массе (как, например, в княжестве Валлийском в Англии). Чёрный цвет сланца многие учёные считают признаком примешанного угля.

Водоросли и лишаи, а за ними хвощи и папоротники, не имеющие цвета и плодов, составляют первую ступень развития растительного царства; с появлением цикадей с плодами начинается вторая эпоха жизни растений, которые достигают своего полного развития с появлением кустарников и дерев. «Деше», «хесеб», «гец», говорит Моисей.

Эпоха хвощей и папоротников была по преимуществу эпохой образования каменноугольных толщ, которые, как признают все учёные, образовались, когда солнце ещё не освещало земли.

Ниже кейперской формации, обилующей растительными остатками, и ниже пермской системы, в которой также встречаем мы многочисленные виды растений, лежит огромная каменноугольная формация, замечательная в особенности тем, что встречаемые в ней остатки растений одинаковы во всех долготах и широтах земного шара, и хотя в каждом пласте каменного угля преобладают известные растения, тем не менее всякое из них встречается всюду – в Германии, как в Южной Америке, в Соединённых Штатах, как на мысе Доброй Надежды. Ясно, что во времена существования и гибели растений, погребённых в каменноугольных пластах, климатической разницы на земле не существовало, по всей земле был одинаковый климат, одинаковые условия жизни растений, влияние солнца не заметно на земле.

Над формацией каменного угля лежат разные группы каменных пород, известные, как мы выше сказали, под именем пермской системы и кейперской формации; они резко отличаются от каменноугольной формации тем, что органические остатки, заключающиеся в них, различны в различных странах и долготах, чего нельзя объяснить иначе, как предположив климатическую разницу.

«Эта климатическая разница очень вероятна, – говорит Циммерман, – потому что растительность предыдущего периода поглотила значительную часть углекислоты и воды и таким образом сделала воздух более прозрачным, почему сквозь него могли проникнуть солнечные лучи до земной поверхности» («Мир до сотворения человека», стр. 209).

Циммерман, упоминая о том, что каменноугольная формация, лежащая ниже пермской, а также все формации ниже каменноугольной, как-то: девонская, силурийская и др., во всех поясах и долготах земного шара содержат одинаковые растительные остатки, говорит в другом месте: «Такая независимость обусловливалась или тем, что солнце не было ещё довольно плотно, чтобы светить, или атмосферу наполняли слишком густые пары, не пропускавшие солнечных лучей» (Id. Стр. 161). Вот слова науки, которая только недавно в выводах своих сошлась с теми словами Книги Бытия, которые казались такими странными и непонятными недозрелому знанию.

«И рече Бог: да будут светила на тверди небесней, освещати землю и разлучати между днем и между нощию: и да будут в знамения и во времена, и во дни и в лета» (Быт. 1:14).

Повеление Божие да будут указывает не на новое творение, а на новый закон, на изменение существующего до сего времени порядка. В стихах же 16, 17 и 18, по нашему соображению, говорится не о времени происхождении солнца и луны, а только внушается, что эти светила суть творения Создателя: «и сотвори Бог два светила», такое внушение было необходимо первым обществам, чтобы предохранить их от поклонения этим величественным феноменам природы; но первое указание их появления заключается в 14 стихе, который свидетельствует своим выражением не о сотворении вновь, а только о появлении для земли светящихся тел: солнца, луны и звёзд; как в первый день, так и в четвёртый выражение «да будет» не означало нового творения или особенного создания, а только повеление прежде созданному проявиться в новом виде и в новом действии.

Принимая таким образом за вероятное мнение, согласное с законами мирового тяготения, что шары солнца и луны, а также мириадов звёзд (свет от некоторых из них мог в то время уже достигнуть земли) образовались во вторую эпоху творения одновременно с образованием шара земного, мы видим однако, что свет солнца, действие которого мы можем определить, как мы выше видели, наблюдением над внутренними слоями земли, достиг её поверхности лишь относительно поздно, а именно, после образования каменноугольных пластов и ранее наслоений пермской системы и кейперской формации.

Можно думать на основании научных изысканий, что солнце лишь в этот период облекается в светящую оболочку вследствие воспламенения окружающих его ядро газов и потому начинает разливать свет и теплоту, а луна начинает светить отражённым от солнца светом. Но быть может также, что вследствие охлаждения земли, превращения паров в капельную жидкость, осаждения из этой жидкости осадочных камней и поглощения растениями большого количества углерода бывшая густая атмосфера земли, отдав большую часть содержимых ею в газообразном состоянии металлоидов и паров, настолько просветела при сильном притом очищающем действии растений, что только в этот период её развития могли достигнуть до её поверхности лучи солнечного, а также и отражённого лунного света.

Земля, украшенная растениями, освещённая лучами солнца, готова принять обитателей своих.

По сказанию Библии, первыми являются водные животные, «да изведут воды гады душ живых…» земноводные, пресмыкающиеся (многородящие), рыбы, потом «птицы летающыя по земли, по тверди небесней», «и благослови я Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните воды, яже в морях, и птицы да умножатся на земли. И бысть вечер, и бысть утро, день пятый» (Быт. 1:20, 22).

Начинается шестая эпох творения, появляются «звери земли по роду, и скоты по роду их, и вся гады земли по роду их» (Быт. 1:25). Шестой день мироздания заканчивается творением человека.

Библия есть древнейший письменный памятник древности, она начертана Моисеем более чем за 3000 лет до нашего времени, но в последний только век геология прочла летопись мира в недрах земли. Книга Бытия в нескольких лишь словах рисует постепенное развитие мира и его обитателей: сравнить слова Библии с выводами науки есть предмет высокого интереса, и мы постараемся представить слова науки, противопоставляя им краткие библейские сказания, которые так безошибочно начертывали те истины, которые достались впоследствии человеку путём долгой работы.

В геологии принимаются следующие главные формации, наслоённые более или менее правильно одна над другою, но никогда не изменяющие своего хронологического порядка.

Верхний пласт, или alluvium (нанос).

Diluvium – слой, нанесённый водами потопа.

Группы молассы, причисляемые к третичной формации.

Плитный песчаник.

Юрская группа: крупнозернистый и коралловый известняк.

Лиасская группа: известковые, песчаные и глинистые породы.

Кейперская формация: известь, красная глина, белый и серый песчаник, гипс, глинистый уголь дурногорящий. Эта формация изобилует растительными остатками.

Пермская система: раковистый известняк, пёстрый песчаник, плитный известняк и новейший красный песчаник.

Затем огромная каменноугольная формация, в которой, как мы выше заметили, нет следов климатических влияний, ибо растения, погребённые прежде появления солнца, одинаковы по всей земле.

Ниже каменноугольной формации лежит углистый известняк, и наконец

Серая вакка, в которой различают: девонскую формацию, или древний красный песчаник, и силурийскую формацию. В серой вакке и ниже её в плутонических породах нет никаких органических остатков.

Заметим, что Моисей говорит, что появление растений следовало непосредственно за отделением вод и появлением безжизненной суши.

Кювье, описав верхние слои земли и углубляясь во внутренность её, приближается к формациям переходным и встречает на пути своём известняк, содержащий большое количество раковин (почва юрская, почвы лиаса и триаса). В пластах известняка (говорит он) находятся огромные толщи гипса и каменной соли; ниже его – различные сланцы, обилующие рыбами, между которыми есть и пресноводные пресмыкающиеся. Далее он находит почву красного песчаника, ко времени происхождения которого относятся также замечательные накопления каменного угля и лигнита – остатки первобытных растительных богатств, которыми обиловал вначале земной шар. Отпечатки стволов гигантских папоротников достаточно нам показывают, как резко отличались эти древние леса от наших. Вслед за этим мы прямо переходим к формациям, не заключающим в себе никаких остатков жизни, где мёртвая природа (минералы и камни), казалось, в былые времена боролась с природою живою и воспроизводящею и старалась остановить её развитие. Затем мы находим формации, далее которых мы не проникали, – это первозданные породы, древние основания настоящей оболочки земного шара.

Нижний осадочный слой, который мы называем нижнею серою ваккою, говорит Циммерман, прекрасно развит в кембрийской системе, в Англии. В Германии и вообще в средней Европе этой формации, кажется, вовсе нет, и ей, может быть, соответствует синяя глина, не содержащая никаких органических следов. В нижней серой вакке вовсе не существуют руководящие раковины. Именно этим и отличается нижний пласт. По всей вероятности, этот слой отложился из частиц, смытых водою кипящего первобытного моря, в котором не могли развиваться ни животные, ни растения. По такому недостатку окаменелостей эту нижнюю группу называют безжизненною (Мир до сотворения человека, глава V, формации, стр. 402).

Нет сомнения также, что было время, когда животная жизнь была невозможна на земле и что существовал период исключительно растительного царства. «По весьма умным исследованиям Броньяра, – говорит Ампер, – очевидно, что во времена прошедшие атмосфера заключала в себе гораздо более углекислоты, чем ныне. Она не была годною для дыхания животных, но весьма способствовала растительности; отсюда и развитие растительной жизни в размерах тем больших, что самая температура была гораздо выше. Вот почему растения должны были предшествовать животным и почему они должны были достигать гигантских размеров. Действительно, мы находим в царстве ископаемом растения, подобные плаунам, но достигающие до двух или трёх сот футов длины. Постоянное поглощение растениями углекислоты должно было изменять воздух и приближать его к нынешнему его составу. Вода, насыщенная углекислотою, понемногу теряла её. Впрочем, атмосфера не могла сделаться внезапно годною для поддержания жизни животных, вдыхающих непосредственно воздух, и в воде появились первые существа животного царства» (Bertrand. Lettres sur les revolutions du globe. R. d. deux Mondes 1 Juillet 1833).

«Да изведут воды гады душ живых,

И птицы летающыя по земли, по тверди небесней».

В еврейском тексте (по авторитету митрополита Филарета в записке на Кн. Бытия, стр. 29) слово «гады» имеет значение многородящие.

Под именем многородящих мы прежде всего должны понимать бесчисленных микроскопических наливочных животных, которые с первобытными растениями играли такую важную роль в образовании земной коры. Затем являются так называемые правильные животные: полипы, звездчатки, слизняки, раковины, раки, потом рыбы и амфибии и, наконец, в том же периоде образования земли недавно открыты следы птиц.

По Моисею, в водах начинается первая жизнь; в тот же период, но позже, появляются на земле птицы, и ни одного животного, обитающего на суше. Прежде появления этих последних прошёл день, по сказанию Моисея.

«Законы размещения в различных формациях известных видов животных весьма ясны», – говорит Кювье (Cuvier, Discours sur les revolutions du globe, p. 115; 8-me ed-tion).

Подымаясь кверху от первозданных (безжизненных) пород, Кювье говорит:

«Проходя песчаники, представляющие только отпечатки растений огромных бамбуковых и пальмовых лесов, мы приближаемся к различным слоям известняка. Здесь класс пресмыкающихся принимает своё большее развитие» (Id. p. 297).

«Немного выше сланцев, – говорит от далее, – обилующих рыбами, между которыми находятся также и пресноводные пресмыкающиеся, встречается почва юрская. Эта почва заключает в себе кости только одних пресмыкающихся.

Посреди нечислимого количества яйцеродных, четвероногих всех видов и величин, посреди крокодилов, черепах, летучих змеев, огромных мегалозавров, чудовищных плескозавров показывается несколько млекопитающих животных морских. Вообще ясно, что пресмыкающиеся занимают почти исключительно земной шар». (Id. pages 305–306).

«В нижних слоях вторичной формации, – говорит Циммерман, – находятся прекрасно развитые раковины и улитки; из рыб вторичная формация представляет акул.

В периоды вторичной формации ящерицы были гораздо разнообразнее и развитее, чем ныне. Бурмейстер очень удачно замечает, что природа, казалось, хотела вполне истощить свои средства для образования в известном классе всевозможных форм и подразделений. Это подтверждается во вторичной формации земноводными и в нынешних формациях млекопитающими. Большая часть естествоиспытателей отвергает существование четвероногих во вторичной формации... В этих слоях самые развитые животные были земноводные» (Мир до сотв. человека, страницы 216, 219, 220, 236, 285).

Ясно из этих указаний, что существовал период, в продолжение которого на земле жили только рыбы, пресмыкающиеся и земноводные; по Библии, в продолжение этого периода должны были появиться птицы, но у Кювье мы не находим указания на остатки птиц в эпоху преобладания яйцеродных четвероногих на земле, потому что состояние науки в его время не могло дать разрешения этого вопроса.

До последнего времени, говорит геолог Нере-Бубе, мы не знали ни одного неопровержимого факта, который бы доказывал существование птиц во вторую геологическую эпоху. Но очень недавно, в начале 1836 года, многочисленные породы птиц найдены в древнем красном песчанике в Соединённых Штатах (Nereé Boubeé; Manuel élémentaire de Geologie; 3-me edition p. 61).

Новые открытия подтверждают беспрестанно, говорит Бленвиль, что птицы – древнейшие обитатели земного шара. Остатки их нашли в нижних слоях песчаников; в пёстрых песчаниках находятся только отпечатки ног; на почве Юры нашли остатки нескольких пород голенастых; в монмартрском гипсе находятся девять различных пород, в числе их плотоядные, куриные и лапчатые (Mémoire de Blainville de 11 December 1837 Dictionaire géologiquë oiseaux).

Очень замечательны следы птиц, найденные в Америке, говорит Циммерман. Они свидетельствуют о существовании породы, которая не оставила нам почти никаких других памятников. В штатах Массачусетс и Коннектикут существует пласт красного песчаника… окаменелости этого пласта моложе периода каменноугольной формации, но во всяком случае не моложе пёстрого песчаника, т. е. этот пласт принадлежит довольно древней формации. В верхней части этого пласта, говорит Квенштед, встречаются бесчисленные следы двуногих животных, которые большею частью шли, перекрещивая лапы… Американский профессор Гитчкок (Hitchcock) утверждает, что он исследовал более 2000 следов птичьих ног и нашёл в них около двадцати характеристических признаков, определяющих породу птицы (Мир до сотвор. челов., стр. 340–341).

Наступает шестая эпоха – период появления и развития млекопитающих, которых большая часть пород существует и поныне.

В пластах третичной формации хотя ещё преобладает класс ящерицеобразных земноводных, но в верхних слоях этой формации мы находим уже некоторые чудовищные формы толстокожих: мастодонта, динотерия, сиватерия и других. Класс млекопитающих является в полном развитии лишь в дилувиальных или потопных отложениях.

В потопной глине, говорит Циммерман, мы находим очень много окаменелостей, которые с немногими исключениями составляют остатки животных, существующих поныне. Это доказывает, что нынешние животные большею частью уже заселяли землю в то время, когда наступил всемирный потоп, который обусловил последнее её обширное преобразование (Мир до сотвор. челов., стр. 382).

Кювье, подымаясь в геологических пластах, следующим образом описывает порядок появления земных животных:

«Яйцеродные четвероногие появляются гораздо ранее, чем живородящие.

Ниже меловых пластов находим мы несколько черепах и крокодилов.

Огромные савры и черепахи находятся в самых меловых толщах; но это морские животные.

Мы начинаем находить кости морских млекопитающих, т. е. тюленей и моржей, в грубом известняке, но в нём не находится костей земных млекопитающих. Несмотря на весьма точные разыскания, я не мог найти остатков этих последних ниже почвы третичной формации, но зато здесь они показываются в огромном количестве.

Итак, – продолжает Кювье, – так как невозможно предположить, чтобы рыбы и раковины существовали в самые первобытные времена, то надо думать, что яйцеродные четвероногие появились вместе с рыбами, но что четвероногие земные должны были показаться гораздо позже».

Кювье не находит остатков человека в числе ископаемых костей, но эти остатки найдены впоследствии, о чём мы скажем несколько слов ниже.

Сводя воедино то, что говорит наука о формации земли, мы видим, что слои, лежащие ниже каменноугольной формации, безжизненны; что целый период растительного царства развивался вне действия солнечных лучей; что сами растения появились в известном порядке, начиная с менее развитых; что в животном царстве, которое является позже растительного, развитие идёт от простейших видов к более сложным; что в воде возникают первые организмы, сначала – гады, под именем которых надо разуметь не только пресмыкающихся, но и родоначальников животного царства, наливочных животных: полипов, коралловых животных и других микроскопических строителей целых пластов земной коры. Далее мы видим, что вслед за микроскопическими животными появляются пресмыкающиеся – амфибии, слизняки, раки, улитки, рыбы, остатки которых мы находим вместе в одних геологических пластах, и что, по последним исследованиям, в том же периоде находят следы птиц, между тем как млекопитающие не найдены в пластах ниже третичной формации, но что большое количество их находится в дилувильных, или потопных, отложениях⁴⁸.

Всё это вместе взятое не должно ли навести нас на мысль, что Библия, начертавшая историю мира задолго до изысканий науки, написана мудростью превыше мудрости человеческой, хотя мы повторяем: цель Библии не наука, которую предназначено человеку разработать самому, цель её – изложение религиозно-нравственных, вечных, неизменных истин, которые служат человечеству путеводною нитью в вечном движении его к совершенству, знакомит же она человека с идеею творения лишь вкратце, насколько это нужно, чтобы подготовить душу его к любви к его Отцу и Создателю.

Прежде чем мы закончим эту главу, обратим внимание читателя на то, что в Книге Бытия резко различаются три эры, из которых каждая составляет нечто особенное и измеряется особыми единицами времени.

Первая «прежде всех времён» выражена первым стихом: «Вначале сотвори Бог небо и землю».

Вторая эра – геологическая, заключающая в себе шесть дней творения.

Третья эра – историческая: от Адама до пришествия на землю Господа нашего Иисуса Христа и от Иисуса Христа до нашего времени.

Первая эра недоступна нашему уму: это – вечность, не имеющая для нас пределов; в таинственной дали этой вечности возникают по гласу Божию высшие мыслящие существа, живущие самобытною жизнию, вызывается из мрака небытия материя с присущими ей силами. Кто поведает нам это таинственное прошедшее? Кто измерит вечность, разделяющую нас от этого периода?

Вторая эра – эра шестидневного творения; она начинается по гласу Божию движением сил, первое проявление которого есть свет. Дни этой эры суть дни Божии, эпохи, в которые творение стройно, по творческой мысли Божией подвигалось к предназначенной цели.

Наконец, третья эра – историческая или, как увидим ниже, день седьмой, о котором не сказано: «бысть вечер, бысть утро, день седьмый», который в Книге Бытия не закончен: есть жизнь земли и её обитателя, человека, до нашего времени.

Эра историческая начинается со второй главы кн. Бытия, и дни её суть те же дни, которые светят над нами и которые определяются вращением земли около своей оси.

В числе ископаемых костей, на которые в особенности обратила всё своё внимание в последнее время палеонтология и доисторическая археология, найдены несомненно кости человека и признаки его пребывания, занятий и погребения в относительно высокую геологическую эпоху. Существование его в т. н. четвёртую геологическую эпоху доказано вполне; есть признаки, что он существовал даже в эпоху третичной формации, одновременно с огромными толстокожими и гигантскими кошками, т. е. одновременно с появлением четвероногих млекопитающих.

Ами Буэ, граф Брейнер, Кристоль, Марсель де Серр, Буше де Перт сделали в пластах четвёртой эпохи и в пещерах открытия великой важности, которые были сгруппированы и систематизированы Лайлем, который на Абердинском конгрессе в 1859 г. заявил, что существование человека в четвёртую геологическую эпоху доказано несомненно.

В миоценовых пластах при весьма, по-видимому, высокой температуре Европы одновременно с четырёхпалым носорогом (acerothérium), с несколькими породами медведей, с гигантскими обезьянами и кошками, с мастодонтами найдены⁵⁰ в Департаменте Лауры и Шера и Мена и Лаура, в пластах известняка, в песках Орлеане и близ берегов древнего озера Beauce куски кремня, грубо обделанные. Вот всё, что можно сказать об остатках человека, по-видимому, относящихся к третичной, или миоценовой, геологической формации. Остатки человека, относящиеся к четвёртой геологической эпохе, довольно многочисленны и дают некоторое понятие об образе жизни этих обитателей пещер. Но ранее человека четвёртой эпохи наступает в Европе ледниковый период, в продолжение которого исчезает не только человек, но и большая часть великих млекопитающих. Это какой-то гигантский переворот, напоминающий библейское сказание о потопе. Лишь с наступлением в Европе умеренного климата появляются опять животные, но резко отличающиеся от животных третичной эпохи; появляется в большом количестве слон, заменяющий прежних толстокожих. Кажется, что в это время Европа соединялась с Африкой и Великобританией, иммиграция животных совершалась в больших массах с севера и с юга, но вскоре после того новое опущение континента образовало архипелаг, в котором острова были возвышенные части Европы, в которых сгруппировались самые разнообразные породы, принадлежащие к разным поясам, причём каждая порода находила для себя выгодные условия существования. Ленорман указывает, что сырой тёплый климат островов, окружённых океаном, не исключал накопления льдов на вершинах гор, остатков ледникового периода, так что в то время, как тёплые сырые долины представляли тёплое убежище представителям тропической фауны, холодные вершины населялись остатками животных северных стран, переселившихся в эти местности при более благоприятных для их жизни условиях. Вот почему фауна четвёртой зоологической эпохи представляет во Франции (гов. Ленорман, l’homme fossile, pp. 24–25) самое удивительное смешение пород холодного и жаркого пояса. Рядом с полярными животными встречаются животные африканского материка. Остатки слона встречаются на всём пространстве от Испании до берегов Рейна, двурогий носорог оставил свои кости в пластах четвёртой эпохи в Великобритании, гиппопотам обитал в реках Франции, и остатки его находят в наносах древнего русла Сены. Огромный вид льва или тигра (felis spelaeus), гиена, пантера и леопард встречались на протяжении всей Франции. Рядом с ними мы встречаем сибирского мамонта и носорога с мохнатыми шкурами, медведя, сурка, тура, горную козу, наконец, мускусного быка, живущего ныне в холодных равнинах Северной Америки, и северного оленя, которые не спускаются ныне южнее 60° параллели. Необходимо, стало быть, допустить, что в четвёртую геологическую эпоху, если холод был ещё силён на вершинах гор, ледники спускались ещё низко в долины, то сама температура долин была довольно высока, чтобы в ней была возможна жизнь для животных тропических. Посреди этих-то остатков после вторичного поднятия материка, давшего Европе приблизительно нынешние очертания, встречаются следы человека не только в виде каменных орудий, рогов, обточенных рукою человека, животных костей, разбитых тою же рукою, но встречаются и сами черепа и кости нашей породы, в которых сомневаться невозможно. Невозможно также сомневаться в том, говорит Ленорман, что человек обладал огнём в самые ранние эпохи его появления, даже в миоценовую эпоху.

Человек миоценовой эпохи есть вопрос ещё не вполне доказанный, так как костей его не отыскано, но если существование его будет несомненно доказано, то мы найдём в нём остатки допотопной расы, которая в лице потомков Каина высылала вдаль своих путников, как после потопа колонисты из племени Иафетова, туранцы и арийцы, овладевали материком Европы и были его первыми после обновления земли обитателями.

В пластах четвёртой геологической эпохи кости человека и следы его существования находятся уже в значительном количестве. Форма черепов (говоря словами Оскара Фрааса), находимых рядом с пещерным медведем и северным оленем, не представляет никаких данных в пользу того предположения, чтобы они принадлежали другому какому-нибудь племени, кроме арийского, которое до своего смешения с брахицефалическими (круглоголовыми, короткоголовыми) туранскими элементами принадлежало к типу долихоцефалическому (Hölder; Beitrag zur Ethnographie fon Würtenberg; Stuttgart 1876). Индекс этих черепов колеблется обыкновенно между 70 и 74 и указывает, следовательно, на долихоцефалическую человеческую расу. К тому же результату приводят и беспристрастные исследования черепов из бельгийских и французских пещер. Правда, иные признавали их за чуждые монгольские формы, но Археологический конгресс 1872 года единогласно высказался против такого мнения.

Таково же мнение и Ленормана на основании фактов, собранных Е. Хами (Hamy). Раса круглоголовая монгольская появляется позже и представляет особый поток переселения, сливающийся с первыми обитателями Европы.

Эти две отрасли человеческого рода, встречающиеся и сливающиеся далеко на Западе от исходного пункта их первого движения, несмотря на разницу строения их черепов, образовавшуюся, вероятно, под влиянием той среды, в которой они обитали, прежде чем они достигли Европы, суть очевидно братья по происхождению. Если долихоцефальные арийцы явились ранее на Западе, чем степные братья их, то, с другой стороны, лингвистическими исследованиями доказано, что туранцы ранее других иафетических семей выкочевали из общей родины Арии и направлялись преимущественно к Востоку, поэтому появление их в Европе есть обратное движение малой части этих племён, которая, как родственники их, краснокожие индейцы, в погоне, быть может, за стадами удаляющихся животных, прикочевали в страны, доселе им неизвестные, где они встретились с высокой, стройной, сильной расой, одарённой богатыми способностями, что выражается в довольно искусной обделке рогов и кремней, в первых попытках рисования, как, напр., изображение на слоновой кости мамонта в пещере Магдалины в Турзаке или изображение человека, бросающего острогу в кита⁵¹, а более всего в той страшной борьбе, которую эта раса должна была выдерживать с дикими зверями и с негостеприимной средой, в которой она находилась. Человек этого периода жил в бедственных условиях существования, он был окружён опасностями и дикими зверями, добывая себе средства к существованию лишь охотой и рыбной ловлей, но в нём были зачатки развития, он был человек и своим умом стоял выше слепых сил природы, выше дикой неразумной силы зверей, выше их кровожадного инстинкта, на нём лежал образ Божий, может быть, затемнённый падением, но который не позволял ему спуститься до уровня зверя и который доставил ему победу на землёю.

В эпоху существования человека вместе с пещерными медведями и северным оленем материк Европы подвергается частым наводнениям, обозначенным на земле красным дилувиумом и слоем тонкого ила, подобного нильскому илу, известному под именем верхнего лёсса (loess), или кирпичной глины. Африканские животные уже исчезли из европейской фауны, как исчезли покрытые меховыми шкурами носорог и мамонт с большой гривой. Редкие только экземпляры их попадаются в слое кирпичной глины, но олень ещё многочислен в Европе.

Переход из так называемой четвёртой геологической эпохи к нашему геологическому периоду почти незаметен, границы этих периодов сливаются, один только урус (Urus; bos primigenius) переходит в так называемую неолитическую эпоху вместе с человеком, повествование о котором уже близится к временам историческим; остальная фауна представляет фауну нашей эпохи; в кухонных остатках Дании находят уже кости свиньи и собаки; в пещерах Франции, Бельгии, Германии и Англии находят в эту эпоху лошадь, оленя, козу, барана, вепря, волка, лисицу, ласточку и зайца. Так называемая неолитическая эпоха отличается нахождением вместе с остатками этих зверей кремнёвых орудий высшей отделки и притом полированных, причём во многих месторождениях кремня найдены остатки оконченных и неоконченных каменных орудий в таких массах, которые заставляют предполагать целые фабрики этих предметов, предназначенных не только для употребления, но и для мены на другие произведения, что и подтверждается нахождением известного рода кремней в обделанном виде вдали от месторождений этих камней⁵². Полированные орудия, как кажется, принадлежат расе, вторгшейся вновь в Европу и подчинившей или отогнавшей к северу брахицефальную расу, которая по строению голов и по росту напоминает эскимосов и чукчей и удаляется из Европы за столь полезными для неё стадами северных оленей. Длинноголовая сильная раса – вероятно, потомки или родственники первой долихоцефальной расы – является с великими силами и способностями, воздвигает «дольмены» и «крытые аллеи», обладает искусно обделанными полированными каменными орудиями, защищается от диких зверей и непогоды в относительно хорошо закрытых и устроенных пещерах или устраивает постройки на сваях в некотором расстоянии от берегов озёр, храня притом в глиняных сосудах хлебные зёрна, доказывающие, что на берегах представитель этой расы занимался уже земледелием (Lenormant. Les premières civilisations; époque néolithique, p. 85). Мы входим таким образом в эпоху историческую, а представители свайных построек живы были при Геродоте на озёрах Македонии и существуют теперь. Их видел в наше время Дюмон Дюрвиль в Новой Гвинее.

В настоящую минуту мы останавливаемся, чтобы оглянуться назад и, сведя воедино всё, что мы сказали о жизни доисторического человека на основании последних слов науки, сообразить, противоречат ли неполные наши сведения каким-либо образом кратким священным сказаниям Библии.

Оскар Фраас⁵³ спрашивает: в состоянии ли наука определить время, когда жил обитатель пещер и боролся с так называемыми чудовищами первобытного мира, и отвечает, «что непозволительно придавать математическую точность геологическим положениям, которые далеко не доказаны (Оскар Фраас отвечает на теории французских геологов о причинах и времени образования пещер), …и на основании более или менее гипотетических данных выводить такие смелые заключения, как, напр., то, что Европа была обитаема людьми 30 000 лет и далее⁵⁴…» «Хотя геология очень охотно берёт на себя роль вспомогательной науки для изучения первобытной истории человечества, тем не менее она должна отказаться от решения самого важного вопроса, т. е. вопроса о древности человека в Европе. Геология приобрела себе некоторого рода привилегию совершенно не стесняться понятием о времени при определении геологических периодов… В сущности, геологии нет дела до цифр, потому что главный предмет её изучения представляет неорганическая материя, к которой масштаб времени совершенно не приложим. Время существует только для органической материи, которая ежеминутно образуется и опять разрушается, на кубический же метр глины, лежащий под дёрном, время не влияет нисколько: глина остаётся глиною всё равно – выкопают ли её, или опять закопают, или просто набросают в кучу. Точно так же не составляет руководящего признака и глубина, на которой были найдены человеческие остатки в недрах земли, потому что мы и понятия не имеем о том, что делали предшествовавшие поколения на этом клочке земли, который в настоящее время сделался предметом подробного исследования. Ещё с меньшим правом можем мы руководствоваться туфом и другими осадками, которым разные учёные приписывают такое важное значение. Ведь выкапывают же в старинном греческом городе Эдепсосе, в котором ещё во времена Суллы были всемирно известные целебные воды, остатки римских бань, находящихся под слоем известкового туфа толщиною в несколько метров, а при новейших постройках в Баден-Бадене находят глубоко под поверхностию земли искусно построенные фундаменты бань, принадлежащие также ко времени римлян; здесь случайно в течение 16–18 столетий осела из воды целая масса камня над тогдашнею поверхностью земли, между тем как тут же поблизости найдены человеческие остатки, принадлежащие к тому же, если не к более раннему времени, которые едва прикрыты даже дерном. Эти замечания достаточно доказывают, что геология бессильна перед теми вопросами, для решения которых призывает её на помощь археология, чтобы составить себе точное и определённое понятие об остатках, находимых под землёю».

Разделяя мнение Фрааса о шаткости геологических выводов, относящихся к времени, которое было потребно для произведения даже великих переворотов, не забывая притом, что силы природы действовали в предшествовавшие геологические эпохи с энергиею и быстротою, далеко превосходившими нынешние медленные действия природных сил, мы укажем, с другой стороны, что хронология первых глав Книги Бытия, по мнению Сильвестра де Саси, аббата Ламберта, аббата Ла-Хира, – frère Iehan и многих других католических учёных, совершенно нам неизвестна. Десять допотопных поколений (как мы говорим и в другом месте) представляют собою, вероятно, в ряду потомков Адама лишь более выдающиеся личности, связывающие длинную цепь неизвестных нам допотопных поколений, точно так же, как замечательная таблица народов в Х главе Книги Бытия представляет собою родоначальников племён, происшедших от сынов Ноевых, не давая никаких этнографических, географических или исторических подробностей об их быте и развитии. Мы не можем поэтому останавливаться на хронологических данных совершенно произвольных, как со стороны геологов, так и со стороны лиц, нападающих на неточность Библейских сказаний. Мы можем, однако, заметить, что ни в чём настоящая наука не противоречит и не может противоречить Библии; что, говоря и о происхождении человека от обезьяны, защитники этой теории произносят гипотезу не только не доказанную, но даже не согласную с законами известного нам развития подбором от слабейших к сильнейшим видам; что, предполагая происхождение общества от дикаря, не имевшего никакого прошедшего и никаких воспоминаний, мы забываем влияние воспитания в жизни человеческой и ставим доисторического человека в очарованный безвыходный круг дикарей, разобщённых издавна с движением человечества, при чём никакое развитие общества невозможно.

Видя в доисторическом (ископаемом) человеке зачатки не только стремления к улучшению своего быта, но ещё и первые попытки искусства и религиозные понятия⁵⁵, мы не вправе отказать признать в нём не только существо, способное к развитию, но, ещё вероятнее, человека, загнанного обстоятельствами в суровую среду, но предки которого черпали в общем источнике знаний всего человечества и унесли с собою эти воспоминания в далёкие странствования. Что мы не нашли у древнейших странников, зашедших так далеко (черепа которых указывают, однако, на арийское происхождение), ни земледелия, ни домашних животных, не может служить доказательством того, что у братьев их на родине не было полного устройства домашнего быта, ибо ушедшие с родины охотники, которых мы находим кости, не имели возможности и времени создать жизнь так, как она уже существовала на их родине. А между тем поразительное сходство каменных орудий, их формы и обделки, горшечного производства, свайных построек, даже дольменов, тумули и крытых аллей на всём земном шаре⁵⁶ не только во времена давно прошедшие, но даже сближая эту отдалённую эпоху с нынешними орудиями, приёмами и изображениями диких племён, заставляет нас, – независимо от других доказательств, на которые мы укажем ниже (см. введ. в главу Х), – признать общее братство людей всех веков и стран, кости которых погребены в нашей как в четвёртой геологической эпохе и следы которых, как думают, встречаются даже в третью геологическую эпоху.

Напомним, что в Библии упоминается о двух совершенно отдельных поколениях, из которых первое есть поколение допотопное – потомки Каина, Ламеха и, может быть, частию Сифа, которые могли видеть фауну третичной геологической эпохи. Громадные перевороты первого ледникового периода соответствуют вполне сказаниям всемирного потопа.

Остатков костей допотопного человека, т. е. человека миоценовой или плиоценовой эпохи, мы не имеем, следы его существования далеко ещё не ясны, они обозначаются лишь в грубых орудиях, найденных в пластах третичной формации, но проследить достоверно, каким путём они попали в эти пласты, представляет задачу ещё неразрешимую. Присутствие человека в четвёртую эпоху в Европе несомненно, всеобщего потопа после третичной эпохи не было, а потому человек в Европе четвёртой эпохи должен быть признан потомком одного из сыновей Ноя. Арийские и туранские головы указывают на его иафетическое происхождение. Выходец этот, пришедший в Европу, видел гигантские перевороты, но имевшие частный, не общий земной характер. Он видел миграцию животных с юга и севера, он спасался на островах, оставшихся после погружения Европейского материка, он видел снова поднятие этого материка, пережил второй ледниковый период, видел образование красного дилувиума и периодические наводнения рек, которые текли высоко в своих руслах и покрывали землю илом, он видел исчезновение тропических животных и миграцию на север северного оленя, за которым потянулась и часть населения (круглоголовая раса), и внёс все эти факты в свои воспоминания, как, напр., второй ледниковый период, о котором упоминают зороастрические книги и Эдда, или частые потопы, оставившие свои воспоминания в легендах Ману, Девкалиона или в сказаниях Китая⁵⁷. Итак, находка костей ископаемого человека, орудий каменного периода, свайных построек ни в чём не может поколебать доверия нашего к Библии, которая, как мы не раз говорили, не даёт никаких определённых хронологических указаний, а начертывает лишь историю развития души человеческой в борьбе её со злом и указывает путь, которым вёл её Творец к её спасению.

Библия говорит нам только, что человек вызван к бытию после сотворения четвероногих, но в тот же шестой день (эпоху), в который сотворены они.

Она говорит, что всемирный потоп истребил с лица земли всё существующее и что человеческая раса возобновляется в лице сыновей Ноя.

Мы видим следы человека в эпоху появления великих допотопных четвероногих и засим находим в четвёртую геологическую эпоху кости и черепа, принадлежащие к иафетическим племенам.

Мы видим человека в эту эпоху в диком состоянии, но мы не может утверждать, что немногие обитатели Европы, которые случайно попадаются в наших раскопках, суть единственные и высшие представители развития человечества в данную эпоху; напротив, борьба их с страшными животными доказывает, что они были искусные охотники, и, по всей вероятности, искусство это приобретено ими ранее, чем они решились проникнуть в далёкий Запад.

Мы совершенно не знаем страны, в которой наука помещает родину арийских племён, мы никогда не делали там никаких раскопок, никаких открытий, и мы не имеем права сказать, что там не было образованных обществ, потому что в Европе найдены остатки человека, по-видимому, в диком состоянии или, вернее, в состоянии бедности и нужды.

Для нас важнее в настоящем исследовании слова Библии, рисующие образ сотворения человека и выясняющие его духовное начало и сочетание этого начала с земною формою. В этом указании Библии лежит всё будущее человечества, и о нём мы скажем несколько слов в следующее главе.

«И рече Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию, и да обладает рыбами морскими, и птицами небесными, [и зверьми] и скотами, и всею землею, и всеми гады пресмыкающимися по земли.

И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их.

И благослови их Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею, и обладайте» и проч. (Быт. 1:26–28).

«И бысть человек в душу живу» (Быт. 2:7).

Материалисты поставили вопрос таким образом: человек есть произведение вечных сил природы, лучшая из форм, произведённых этими силами, он ничем, кроме высшего развития, не отличается от животных. Фейербах, а за ним Бюхнер пошли далее: они мысль принимают лишь за механическое последствие организма, за естественный плод деятельности мозга, за одно из проявлений органической жизни, признавая в человеке лишь эту одну жизнь.

В конечных выводах своих они дошли до признания, что наслаждение есть истинная цель жизни⁵⁸; что женщина стоит ниже мужчины по количеству мозга своего, который весит только 44 унции⁵⁹; что точно так же мозг негра гораздо менее мозга европейца, и посему улучшение этой расы невозможно, что кнут есть единственное средство для управления этими низшими племенами и что, затем, все усилия цивилизовать их входят в область пустых и смешных теорий⁶⁰.

Не так говорит Священное Писание, вечно и неизменно верное себе от первой главы Бытия до святых успокоительных слов Евангелия, которое во всеобъемлющей любви своей все племена и расы, бедного и богатого, мудрого и невежественного, женщину и мужчину признаёт за одну и ту же душу человеческую, имеющую право на счастие, и зовёт её к источнику её жизни и света – Творцу её – Богу. Чувство истины, живущее в нас, так сильно, что достаточно было бы этого противопоставления, чтобы увлечь душу нашу к тому верованию, которое носит на себе печать истины.

Но мы намереваемся несколько развить вопрос о существовании человека, чтобы определить цель этого существования и быть в состоянии избрать между различными теориями ту, которая ближе выражает совокупность его стремлений и отвечает на те вопросы, которые сам себе беспрестанно задаёт человек в продолжение своей жизни.

С одной стороны, нам представляется учение материалистов, которых нельзя смешивать с тружениками науки, за которыми остаётся всегда важная услуга, оказанная человечеству, это – исследование природы и тела человеческого, функций человеческого организма и старание подметить механизм, посредством которого проявляется неуловимая и непонятная для материалистов духовная жизнь человека.

При работе таких деятелей, как Биша, Блуменбах, Мори, Флуранс, Дургам, Дюбуа-Реймон, Льюис и других, выяснились многие механические, химические и физиологические явления органической жизни, без которых мы, не понимая действий тела, не могли бы и определить того, что принадлежит исключительно душе и что служит лишь механизмом проявлений её существования. Принимая все эти исследования, мы видим однако, что наука далеко не сказала последнего слова своего и что материалисты как философская школа, в поспешных и заранее решённых выводах своих не допуская в человеке никакого вечного неделимого начала, пошли далее, чем позволяет то наука.

С другой стороны, нам представляется теория спиритуалистов, которая, признавая тело за временную оболочку бессмертного духа, презирает эту оболочку и потому или убивает желания тела истязаниями, или удовлетворяет всем его прихотям, не придавая никакого значения смертной части человеческого я.

И та, и другая теория желают доставить человеку счастие, обе приходят, как Фауст, к отрицательному результату: они не находят в жизни мгновения, которому они могли бы сказать: «Подожди, ты так прекрасно!» Над этими двумя учениями стоит библейское сказание, восполненное и объяснённое Евангелием, которое в человеке признаёт неделимую двойственную природу тела и духа, которые сочетались так, что просветление одной из них увлекает с собою и другую. В возвышении и просветлении тела и духа указывает Священное писание счастие двойственному существу, называемому человеком, полагая в основании его не удовлетворение желаний, а отказ от них посредством силы воли. И не в силе своего собственного разума требует Священное Писание искать руководителя при обсуждении добра и зла, а в высшем разуме, который проявил себя человеку как во внутреннем, вечном, нравственном законе, написанном на скрижалях сердца, так и в слове Божием. Другими словами, Священное Писание, указывая на образ Божий как на высшее счастие души человеческой, указывает к нему единственный путь – силу воли, борющуюся против бесконечных желаний, для того, чтобы на месте всех этих многообразных желаний поставить одно желание, всеобъемлющее, всеуспокаивающее – любовь к Богу и стремление соединиться с Источником жизни и мудрости, не утрачивая однако своего индивидуального существования, которое не затем подарил Бог человеку, чтобы потом отнять его.

Чтобы выяснить себе относительное достоинство трёх различных взглядов на человека, надо хотя в кратких словах обрисовать главные основания теорий материалистов и спиритуалистов и затем сравнить их выводы и будущность человечества с тою будущностью, которую открывает нам Священное Писание.

Для материалистов всё кончается с последним дыханием жизни, затем следует разложение, возврат в общую массу материалов природы тех элементов, которые составляли ткани, из которых составлено тело человека. Эта мысль полагается основанием, аксиомой при всех выводах материалистов и никогда не подвергалась ими критике, но учёные в исследованиях своих во многом колеблются и не дают удовлетворительного и окончательного ответа на многие вопросы.

Нет сомнения, что теория Биша о двух родах жизни в человеке и о двух системах животных органов, из которых одна собственно животная (органы симметрические), а другая растительная (органы несимметрические), поражает своею истиною.

Точно так же нельзя отрицать важного значения для науки учения его о различных тканях (мышечной, жировой, соединительной, нервной и др.), которые во всём теле, входя в состав различных органов, сохраняют каждая свои отличительные свойства.

Горение, или расход этих тканей и беспрерывное их возобновление составляют жизнь, по мнению физиологов, с чем мы не можем не согласиться.

Мы не можем также не признать важность для науки опытов Флуранса, Булльо, Дальтона, Дюбуа-Ремона, Льюиса и других, которые старались уловить тайну нервной чувствительности, нервных движений и воли. Ряд изысканий их представляет живейший интерес, но не даёт нам окончательных выводов. Так, Дюбуа-Реймон замечает проявление гальванического тока при действии мускула (сжимания руки); Флуранс вынимает мозг у животного и видит прекращение сознательной деятельности; Дургам наблюдает, как мозг, преисполненный кровеносными сосудами во время бодрствования, падает и бледнеет во время сна, едва представляя признаки жизни; Булльо и Дальтон убеждаются, что мозг не связан непосредственно ни с одним нервом. К этому убеждению приходит и Льюис, который добавляет, что спинной мозг есть точно такой же источник чувствований и движений, как большой головной мозг, ибо вырезание мозга из головы черепахи так же точно прекращало движение головы, как вырезание спинного мозга прекращало движение обезглавленного туловища.

Но, переходя от опытов к выводам, мы видим, что учёные силою одной только науки не в состоянии разрешить тех даже вопросов, которые могли бы дать ключ к пониманию тайны жизни, не только дать ключ к пониманию тайны разумного мышления и вообще духовной жизни человека.

Человек действительно состоит из органов, которые состоят из тканей, состоящих в свою очередь из элементов, химически нам известных, которые сочетались в известной пропорции по весьма постоянному и неизменному закону. И действительно, ни мозг, ни спинной хребет, ни нервная ткань, ни сердце, ни так называемый noeud vital, ни желудок, ни кровь не составляют центра жизни и местопребывания души; но указать, что такое жизнь тела и жизнь души, где эта сила, что составляет её, и даже особенная ли сила управляет известным типом – на то нет ответа. Замечательно, что даже самый мозг, как головной, так и спинной, совершенно нечувствителен (Льюис, стр. 369), и физиолог не может решить вопрос: мозг ли есть главный деятель мышления или же мозг – орудие, на котором душа высказывает свои мысли (Id., стр. 357–358).

В спинном хребте Льюис находит произвол, не зависящий от головного мозга (ст. 560–568), но затем он положительно отрицает мнение, высказанное, как мы выше видели, Бюхнером, что количество мозга может служить мерилом умственной деятельности (стр. 139–140).

Из всего вышесказанного видно, что между мнением школы собственно материалистов и мнением учёных, добросовестно искавших истины, есть громадная разница, которая не позволяет соединять их воедино под общим именем материалистской школы. Первые предпосылают своим рассуждениям заранее принятую за аксиому мысль о несуществовании духовного начала в человеке и выбирают для выводов своих те указания учёных, которые подтверждают мысль их, хотя некоторые из этих указаний положительно отвергаются другими. Физиологи же и анатомы, исследуя и добывая опытом факты, в рассуждениях своих отделяют совершенно от своих исследований вопрос психологический, чтобы, как прекрасно замечает Льюис, «не пытаться никогда решать вопросы одной науки с помощью рода понятий, исключительно свойственных другой» (стр. 50). Льюис говорит о химии, которою хотели объяснить явления физиологические, что повело к длинному ряду ошибок. Мы точно то же скажем о душе и её проявлениях, которые нельзя объяснить физиологическими законами. А потому, принимая с уважением исследования медиков, физиологов, анатомов и других специалистов, мы будем лишь говорить о школе материалистов, которая признаёт лишь одну материю во всех проявлениях человеческой жизни.

По мнению этой школы, человек есть плод высшего развития животного организма, это лучшая форма, которую доселе произвела природа, и потому в ней встречаются способности, которых мы не находим в животном царстве; между обезьяной и европейцем есть целая лестница менее развитых пород, не способных к совершенствованию. Мысль есть функция мозга или, лучше сказать, результат его деятельности, воспринимающей впечатления внешнего мира и отвечающей на них.

Мы выше имели случай сказать, что мы понимаем развитие более и более совершенных форм органической жизни на земле (хотя не понимаем скачка от камня к растению и от растения к животному) и совершенно сознаём, что человек в теле своём есть представитель высшей формы, выработанной на земле органическими силами, хотя не понимаем его происхождения от животного, но, встречая в человеке не только понимание окружающего мира, но ещё стремление к миру идеальному, невидимому, неизвестному, недовольство и тоску по чему-то высшему, мы, конечно, не можем согласиться, что высшие его способности, как, например, способность сознавать добро и стремиться к нему, искать знания, суть плод одних лишь материальных сил мира. Мы даже не знаем, какая сила заставляет органы перерабатывать одни и те же элементы в различные продукты (как замечает Льюис); мы не можем подметить той силы, которая движет те органы, которых строение и химический состав мы исследовали, и, конечно, не посмеем сказать, что мысль, столь отличная от других физиологических явлений, есть плод одного лишь тела, продукт горения тканей, следствие одной лишь жизненной силы, которую мы даже не сумели уловить.

Как животное, человек имеет все свойства высших организмов животного царства, и в этом значении он стремится удовлетворить своим желаниям, возрождающимся или от влияний окружающей его среды, или от потребностей его собственного организма; удовлетворение этих стремлений вызывает, как и в животных, мозговую деятельность, соображающую, как удовлетворить потребности или желания. Головной нервный узел насекомого, наружная чувствительная ткань низших родов наливочных животных, как и мозг Лейбница служат одинаково для этих потребностей в кругу действия этих неделимых; но отказ от желания силою воли вследствие действия мысли мы никогда не встретим у животного, и это явление составляет первую резкую грань между животным и человеком. Этот дуализм в человеке, борьба за добро против желания плоти, несогласного с добром, понимание истины и стремление к ней, несмотря на противодействие тела, суть доказательства существования мыслящего неделимого я, которое не тождественно с плотию. В мозг – машину, назначенную для восприятия впечатлений, – передаются желания, которые, будучи сознанными, принимают форму мысли; но в той же машине в то же время является противодействие этим желаниям: какое-то высшее, не принадлежащее к плоти существо говорит громче стремлений плоти и вкладывает другие понятия, отличные от материальных стремлений.

Всякий испытал это, и нам кажется, что этого достаточно, чтобы доказать, что мысль не есть исключительно результат действия одного тела. Что же касается будущности человечества, то вряд ли материализм, откровенно сознающийся, что наслаждение есть цель жизни, может дать материальное спокойствие и счастие человечеству, которое давно дошло путём опыта до убеждения, что удовлетворение желаний делает их ненасытными и на место покоя предаёт человека всем мучениям Тантала, и что только воздержание может дать тот покой и мир душе, в которых лежит счастие. Мы скажем более, мы утверждаем – и всякий, кто падал и боролся против страстей, подтвердит наши слова, – что высшее счастие на земле испытывается человеком лишь тогда, когда он отказал себе в удовлетворении желания, несовместимого с честью и правдой, и сделал добро.

Прямо противоположно учению материалистов учение спиритуалистов, и в особенности одной из сект этого учения, принявшей в последнее время большое развитие, – мы говорим о спиритах. Учения спиритуализма и спиритизма признают в человеке два совершенно разных начала, сочетавшихся временно и случайно. Одно из этих начал, бессмертная душа человека, есть неделимое я, переходящее в бесплотный мир и снова входящее в мир, воплощённое в новое тело, не имеющее никакой связи с предыдущим телом. Тело, имеющее свои органические функции и стремления, есть плод развития земных форм и, оставленное душою, разлагается, возвращая природе те элементы, из которых оно состояло, между тем как душа ищет новой формы, чтобы снова воплотиться.

Это учение есть одно из самых древних на земле; оно существовало и в Индии, и в некоторых философских школах Греции с различными оттенками, можно найти его у александрийского еврея Филона и у каббалистов, и оно даже появляется у некоторых христианских писателей, как, например, у Оригена. В Индии переселение душ в разные животные формы до окончательного уничтожения, покоя (нирвана) стало религиозным верованием; в Греции некоторые мыслители думали, что душа, освободясь от плоти, возвращается в общую массу животной жизни (эта мысль снова повторилась в последнее время в учении о душе вселенной – Weltseele, anima mundi); другие же принимали учение об индивидуальном бессмертии души, принимающей другие формы или входящей в другие тела. Но самую полную и популярную разработку учения о переселении душ, не теряющих своего индивидуального существования, представляет нам новейший спиритизм.

По теории спиритизма, бессмертный дух, живущий в теле, имеет свою бессмертную материальную оболочку, которая разрежается и утончается по мере нравственного просветления бессмертного духа.

Тело есть одежда, в которую дух облекается лишь временно, для того чтобы сбросить её, когда она обветшает.

Во время земной жизни дух теряет память прошедшего, но удерживает лишь то нравственное развитие, которое он приобрёл в продолжение прежних жизней; по отделении духа от тела дух вспоминает весь ряд пройденных им жизней, и воспоминания эти составляют его мучение, если он отделился от добра, и радость его, если он совершенствовался. Совершенствование есть удел всех бесплотных, но оно невозможно в продолжение краткого времени одной земной жизни. Поэтому земная жизнь человека есть лишь один из эпизодов существования его бессмертного духа, который для достижения вечного блаженства и чистоты должен пройти бесчисленное количество воплощений, пока путём опыта он не вынесет убеждения, что одно добро может дать счастие, и не дойдёт до постоянной привычки добра, которая сделает воплощение ненужным. Оболочка духа (perisprit), светлеющая вместе с нравственным совершенствованием духа, служит проводником мыслей и желаний духа в смертное тело, с которым perisprit соединяется на время земной жизни, и при смерти тем труднее отделяется от тела, чем более душа увлекалась земными удовольствиями и плотскими похотями. Мудрость и воздержание облегчают раздел духа от тела, а после смерти дух, окидывая мыслию земную жизнь свою, тем счастливее, чем более добра сделал он, чем более он отделялся от земли и возносился мыслию в тот загробный мир, который есть его настоящее жилище. Проникнутый необходимостью совершенствоваться – что возможно духу лишь в воплощённом состоянии, – дух просит у Бога и ждёт нового воплощения, чтобы страданиями новой земной жизни искупить своё прошедшее и трудом развить себя. Негр и готтентот суть неразвитые души, которые однако в сфере своей могут проявить свои добрые качества и почувствовать желание добра, подвинуться к совершенству. После смерти души их воплощаются в тела людей, живущих в среде более развитой, и таким образом доходят до высших ступеней развития духа. Духи, достигнувшие блаженства, не воплощающиеся более, суть ангелы – хранители и руководители отдельных людей, царств, миров, которым Творец вручает их. Духи не имеют пола и воплощаются безразлично в обе формы, чтобы пройти сквозь все фазисы жизни.

В загробном мире духи сообщаются между собою мыслию и проникают мало-помалу в тайны создания; это вечное изучение создания составляет вечную радость и источник вечной любви и хвалы Творцу вселенной для тех духов, кои настолько развиты, что отдались своею мыслию и желанием этому изучению. Духи развитые проникнуты любовию к воплощённым собратьям своим и помогают им тайным советом, наитием (intuition) в тех случаях, когда нужна их помощь для нравственных целей. Они скорбят, когда человек падает, потому что они сознают, что он, ослеплённый страстию, удаляется от цели своего счастия. Но есть духи неразвитые, которым ещё не дозволено воплощение, пока они сами не проникнутся необходимостью земных страданий для совершенствования; эти духи или сами, будучи злобны, сеют зло и наводят на него человека, или, будучи легкомысленны, желают воплотиться лишь для того, чтобы опять вкусить земных наслаждений. Эти в особенности духи постоянно витают на земле и, зная физические законы более воплощённого человека, пользуются ими для произведения сверхъестественных явлений. Они-то причиной верования всех народов в русалок, леших, домовых, в нечистые дома, в появления под образом животных, кладов и проч.

До явления Спасителя на земле падшие ангелы владели безнаказанно миром, и влияние их обнаруживалось и в постыдных страшных служениях Дагона, Молоха, Астарты, Бела, и в оракулах, и в многочисленных бесноватых того времени. Духи умерших людей, не просвещённых Божественным словом, существовали в загробном мире в совершенной темноте мысли, которая и была тот ад, в который Господь наш сошёл проповедать слово Божие в то время, когда Пречистое Тело Его покоилось в гробу⁶¹. Всем вновь просвещённым душам этим дозволено было снова воплотиться, дабы с новою путеводною нитью начать труд жизни и совершенствования. Многим святым дозволено было тогда же явиться на земле.

Падшие ангелы¸ демоны, для которых нет совершенствования, были побеждены словом, обещанным Искупителем, и потеряли свою силу владеть землёю; они действуют лишь косвенно, посредством неразвитых душ, страдающих злобою и развратом, которые развращают других и сеют зло. Но в ряду веков и для неразвитых душ настаёт время покаяния, и им выпадает момент светлого, ясного взгляда на прошедшее, и в них зарождается желание добра и истины, и они искупают земными страданиями грехи свои, и ими овладевает любовь к Богу, источнику всякого добра, и из них вырабатываются духи, идущие к чистоте и просветлению. Будущность человечества заключается в подготовлении такого строя общества, который способствовал бы скорейшему развитию душ непросвещённых.

В этом далёком будущем, если различные состояния бедного и богатого временно и будут существовать по случайности накопления богатств, но развитие, охватившее мир во имя Сына Человеческого и общей любви, не допустит той ужасающей нужды целых масс, которую мы видим ныне. Человек развитый будет приобретать царствие Божие «богатством неправедным», раздавая его, и само общество, составленное из сих людей, по сознанию лежащего на всех долга создаст иной строй, более приспособленный к общему развитию человечества.

Не можем сказать, насколько теория эта близка к истине¸ хотя в ней есть много увлекательного, и она служит объяснением многого. Но в ней есть один важный недостаток: она основана на гадательных выводах и не опирается ни на наблюдение, ни на авторитет Св. Писания. Мы ничего не говорим о шарлатанских приёмах спиритов, вызывателей духов, считая этот предмет не подлежащим настоящему рассуждению.

Для нас важно, с одной стороны, учение материалистов, признающих в человеке одно тело, и, с другой стороны, учение спиритуалистов, признающих в человеке собственно одну только душу, выражающую его я, ибо тело есть, по мнению их, одна из временных оболочек, не имеющих никакой вечной связи с душою.

В этом случае, как во многих других, истина находится посередине: презирать тело – значит предать его всем страстям и порокам, чистота мысли недостаточна для того, чтобы сделать человека совершенным, напротив, неуважение человека к собственному телу влечёт его или к безумным истязаниям факиров, не могущих принести никакой пользы человечеству, или к осквернению тела, и тогда, осквернив его, человек собственным опытом чувствует, как тесна связь души с телом, как бессилен он делается перед его похотями, как светлая мысль его ежеминутно темнится плотскими вожделениями, как невозможно счастье души для того, кто осквернил своё тело.

Чтобы ясно уразуметь (насколько это возможно человеку) тайну его создания и бытия, возьмём Священное Писание и вникнем в таинственным слова его:

«И созда Бог человека, персть [взем] от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни: и бысть человек в душу живу» (Быт. 2:7).

Итак, человек создан из земли, т. е. из тех же элементов, которые входят в состав всего органического мира, с чем согласна и наука; но жизнь ему даруется не по тем законам творения, которые оживляли весь органический мир по слову Творца, а непосредственным действием Бога, вдыхающего человеку «дыхание жизней», как переводит Филарет, указывая на то, что это выражение напоминает, что человек совокупляет в себе жизнь растений, животных и ангелов, жизнь временную и вечную, жизнь по образу мира и по образу Божию.

Но вдыхание души, хотя непосредственно творческим действием, не означало, чтобы душа человека была частию Духа Божия. Человек стал душою живою, но не животворящим Духом Божиим.

Новосотворённая душа, вышедшая из рук Творца, и потому именно, что вышла непосредственно из рук Творца, не была замкнута в тесной сфере известных отправлений и пониманий, из которой бы она не могла выйти, как душа животного. Она была не окончательный только результат действия физических сил и жизни, дарованной живым существам, как в самых высших породах животных, для которых далее нет развития, а она была, по уподоблению св. апостола Павла, только семенем, из которого должен был выработаться «новый человек в духе животворящий», и притом так, что не только нравственная сторона его должна была возвышаться, но и тело его должно было светлеть и очищаться нераздельно от духа.

«Сеется в тление, востает в нетлении: сеется не в честь, востает в славе: сеется в немощи, востает в силе: сеется тело душевное, востает тело духовное. Есть тело душевное и есть тело духовное. Тако и писано есть: бысть первый человек Адам в душу живу, последний Адам в Дух животворящ» (1Кор. 15:42–45).

«Подобает бо тленному сему облещися в нетление и мертвенному сему облещися в безсмертие» (1Кор. 15:53).

Итак, Священное Писание говорит, что тело есть нераздельная часть человека, что оно воскреснет с душою, что душевное тело изменится в тело духовное, что тело должно умереть, чтобы воскреснуть к вечной жизни, как зерно, которое не даёт плода и не облечётся в новое тело, если не умрёт (1Кор. 15:36–38).

Против этого возражают, что воскресение тела есть дело невозможное, так как элементы его, разложившись, пошли на выработку других тел.

На это возражение мы ответим словами Эрнеста Невиля (Вечная жизнь, публичные чтения): «Поверхностное знание удаляет от религии, говорит Бекон, а неповерхностное приводит к религии. Эти слова приложимы и в настоящем случае. Разве наука говорит только одно, что разрушающееся тело уступает свои частицы другим организующимся формам? Наука говорит также, что в продолжение жизни материальные частицы тела всецело возобновляются. В нашем настоящем теле уже нет ни одной из материальных частиц его, какие были в нём назад двадцать лет. Не препятствует же это считать нам наше тело одним и тем же? Что же это за тело, всегда тождественное себе, несмотря на возобновление всех его частиц? Это есть то начало человеческой жизни, которое имеет силу владеть элементами материи, давать им форму и жизнь, совлекать их в известное время, чтобы отдать их в общее обращение, приняв в себя новые элементы. Это-то начало, тесною связью связанное с душою, и есть единое и пребывающее тело».

Это начало, тесно связанное с душою, собирает около себя чистейшие элементы по мере того, как душа, проникнувшаяся любовью к Богу, ради этой любви удаляется от зла и стремится к тому, что добро, т. е. что вечно.

Всегда во всём творении мы встречаем эти противоположные понятия: добро или вечность, зло или конечное преходящее. И закон совести, написанный на скрижалях сердца человеческого, никогда не ошибался в значении добра и зла. Душа человеческая в самых неразвитых племенах сочувствует добру, хотя, быть может, увлекается конечными, временными животными инстинктами, редко встречается с добром, но, встретясь, чувствует радость. Это чувство радости, которые мы испытываем при виде и сознании добра, есть стремление к вечности, и только то, что вечно, может успокоить нашу бедную душу, ищущую счастья.

Поэтому и в двойственной жизни человека приносит ему счастие лишь то, что согласно с вечными законами Божиими, то, что не подлежит изменению, то, что вечно за ним останется, то, что перейдёт с ним по смерти в жизнь вечную. Тело есть храм Св. Духа, говорит Св. Писание; Бог не в рукотворённых храмах живёт, но тело человеческое – только просветлённое, т. е. настолько отделившееся от скверных похотей, что оно уже начинает собирать около себя неизменяющиеся элементы для жизни вечной, только то тело – может соделаться храмом Св. Духа и облещися в образ небесного (человека) (1Кор. 15:49), и тогда только начинает человек чувствовать вечную радость духовного тела, тогда ещё во времена земной жизни на лице его начинает сиять свет ангельского спокойствия, мира, кротости, ангельской красоты.

Чтобы ещё яснее понять появление человека на земле, надо ещё обратиться к тем стихам из Книги Бытия, которые мы привели в самом начале этой главы.

В Ветхом Завете есть несколько форм имени Божия, но в особенности три останавливают внимание читателя. Первая из этих форм – Элохим, множественное число, но принимающее глагол в единственном числе, употребляется там, где является Творец мира, или где Бог является в общем отношении Творца к творению; там же, где является Бог в союзе с людьми, где он проявляется Словом, посредством Откровения, где он ставит завет свой с ними, там он называется Иегова (Аз Есмь, т. е. Существующий, тот, кто известен под именем я есмь). Наконец, третья форма имени Божия есть Дух Божий, о котором упоминается там, где проявляется живительная сила Божия. Таким образом для внимательного читателя таинство Св. Троицы уже раскрывается в Ветхом Завете.

В этом таинственном значении произносит Книга Бытия слова:

«Сотворим человека по образу Нашему и по подобию, и да обладает…» и проч.; в этих стихах вся будущность человека, стремление к добру, вечность его, преобразование его из душевного в духовного и обязанность обладать силами природы посредством научения её законов. Этим стихом кладётся на вновь появившееся создание обязанность стремиться быть подобным благому Богу и даётся ему право на то счастие, которое присуще свойствам Творца, на радость и мир о добре, т. е. о Господе, в котором всё добро и всякая истина.

Сводя воедино всё, что мы сказали о человеке, мы видим, что ни материализм, ни спиритуализм не объясняют появления человека на земле и не дают ему возможного счастия, ибо каждое из этих учений пренебрегает которою-нибудь стороною человеческой жизни, и вследствие того обе эти теории грешат неполнотою и увлекают человека на ту стезю, которая не может дать ему душевного спокойствия.

Далее мы усматриваем, что знание и мудрость без очищения совести не могут дать счастия; что знание есть одно из средств достигнуть цели, но цель, которая одинакова для мудрого и простого, не может заключаться в том, что недоступно большинству; конечная цель человека есть счастие, это предопределение Божие для всего человечества, счастие же достигается тем, что душа наслаждается добром, которое вечно. Добро (или вечность, как два тождественных названия стремления человека к счастию) заключается в любви к Творцу и любви к братьям своим; этим уподобляется человек Богу и из любви к создавшему его блюдёт душу и тело своё от скверны, а выведенный на этот путь благодатию, он уже собственным опытом приобретает убеждение, что нет земных наслаждений, которые могли бы сравниться с счастием любить Бога и искать добра, и что всякое уклонение тела от законов, предписанных человеку, на место радости ввергает душу в скорбь и страдания. Таким образом устанавливается тесная связь тела с духом, и, согласно с словами Св. Писания, человек чувствует, что он, совокупляя в двойственной природе свой мир духовный и мир материальный, должен для собственного блаженства своего блюсти не только душу, но и тело от осквернения, готовить обе части своего бытия к вечности, собирая всеми силами своими добро, как единственное вечное благо.

Мы будем говорить ниже о том, как человек удалился от добра и как первоначально чистая младенческая его натура была испорчена грехом.

В первой главе Кн. Бытия рассказано в общих чертах сотворение земли и человека в двух его формах: мужчины и женщины. Во второй главе более подробно указан образ сотворения женщины, но прежде сего Библия указывает на то, каким образом первый человек почувствовал тягость одиночества и в душе его зажглась искра любви к подобному себе, прежде чем подруга его была дана ему Богом.

Человек один ещё в раю. Перед ним находятся все животные и птицы, населяющие землю, и он нарекает им имена. Прежде чем мы пойдём далее, остановимся на этом наречении имени, потому что в нём заключается ответ на давно заданный вопрос: как образовался язык человеческий? В объяснениях, сделанных нами на текст Книги Бытия, мы приводим авторитеты многих учёных, которые пришли к убеждению, что мысль и слово созданы вместе, что отделить одно от другого невозможно и что слово человеческое было не изобретено человеком, а подарено Богом ему вместе с бессмертною его душою, сознающею впечатления окружающего её мира, и которая, мысля с первой минуты своего существования, должна была с этой же минуты иметь в своём распоряжении и слово, составляющее форму, без которой самая мысль немыслима. И Адам, вышедший из рук Божиих, одарённый мыслью, словом и всеми залогами для нравственного и духовного счастия, кроме лишь опыта, в первый раз ещё употребляет дар слова и мысли, обращая своё внимание на окружающие его живые существа.

В звуках слова человеческого в первый раз воплощает он доселе смутные впечатления общей картины природы и начинает мыслить и говорить, анализируя то, что представляется глазам его, выделяя из общего части и называя их особыми звуками, чтобы в уме своём отделить их от других частей вселенной.

Но он идёт далее – не особые названия только даёт он животным отдельным, но не имеющими значения звуками он даёт им имена вследствие того впечатления, которое известное животное производит на него; в это время он не только мыслит и говорит – он наблюдает, он изучает природу. Душа его развивается быстро опытом и наблюдением.

Наблюдение вносит в его душу новые, небывалые ещё мысли: он видит несколько животных одной породы – и не находит подобного себе. Библия не говорит (Быт. 2:20), что Адам замечает различие пола, она говорит, что он нарекает имена всем зверям и прибавляет: «Адаму же не обретеся помощник подобный ему». В душе человека явилась скорбь, что подле него не нашёлся подобный ему. Нигде в Библии нет указания на плотскую необходимость женщины как самки для чистого Адама, плотская необходимость возникла после грехопадения (Быт. гл. IV). Только по изгнании из рая сказано, что «Адам же позна Еву жену свою, и заченши роди Каина» (Быт. 4:1). Весь библейский рассказ сотворения человека указывает на духовное развитие человека и ряд впечатлений, долженствовавших выработать его нравственное я, а о плотских вожделениях Священная Книга в своём великом сказании о сотворении человека и не упоминает. Человек посреди животных видит себя одним, в детской душе его рождается новая мысль: почему нет такого же, как он, существа; он чувствует скорбь одиночества; он уже начинает заранее чувствовать, что если бы такое близкое ему существо было на земле, то он бы всё на него смотрел, забыл бы про себя, только помня другого, подобного себе, не расставался бы с ним, полюбил бы его. Душа светлая, но неопытная, чистая, но ещё не засеянная, должна была произрастить то, что в первые минуты бытия было на ней засеяно; семя это были те впечатления, которые вызывали в душе новые хорошие стремления; впоследствии в эту чистую душу, как увидим ниже, брошены были плевелы, и волнения, причинённые душе этими злыми впечатлениями, были тою болезнью, которую мы называем грехом. Но теперь, пока продолжается чистое, высокое развитие человеческой души, в ней пробуждается забвение своего я для другого, страдание от недостатка общения и неутолимая жажда любви. Все основания будущего человеческого общества лежат в этом страдании Адама о подобном себе, ибо душа его, испытав раз эти волнения, уже воспринимала их навсегда с потомством. Что страдание это было вызвано в душе Адама самим Богом, видно из того, что ранее этого чувства (Быт. 2:18) Господь Бог решил уже создать ему помощника: «Не добро бытии человеку единому: сотворим ему помощника по нему», вслед за сим происходит наречение имён животных (Быт. 2:19), и затем Адам чувствует тягость одиночества и жажду любви (Быт. 2:20). «Сотворим», – говорит Библия о помощнике Адама, т. е. та же форма, которая употреблена для создания человека, употребляется для создания общества человеческого в виде жены, приданной Адаму; впереди в ряду веков это было создание церкви Божией, как и говорит о браке апостол: «Тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа и во церковь» (Еф. 5:32). И действительно, прообразование Церкви Божией и второго Адама, который есть Дух животворящий, яснее и яснее выступает перед нами при сказании о творении жены.

Общество человеческое – это не собрание единиц, совершенно независимых друг от друга, это собрание единиц, находящихся в кровном, близком родстве плоти, в духовном общении одной цели и одной мысли. Выделить совершенно человека из среды, в которой он живёт, невозможно; он сам, как бы он ни был зол и развратен, он не может откинуть все узы, соединяющие его с подобными себе. Объяснение этого факта лежит в самом образе появления первой четы, в которой заключалось всё будущее человеческое общество.

От сердца первого человека, от ребра его тело взято то существо, которое дополняло жизнь его и вместе с которым он составлял первую церковь Божию на земле – первое общество, которому переданы первые законы, первые обетования, с которым Бог поставил первый завет свой. Общество это, умножаясь и развиваясь, населило землю; духовная связь была почти совершенно потеряна между единицами различных человеческих обществ и племён; но эта духовная связь могла снова возникнуть потому именно, что связь плоти и крови существовала, ибо даже во времена рабства идея братства всех людей до того была близка сердцу каждого своею истиною, что на зов христианства миллионы разом откликнулись, как бы разом прозревшие слепые. Тогда среди общества братьев, несмотря на видоизменения, коим подверглись национальности, свободно и широко начало расти духовное общение любви к ближним и всех к Богу, созидая ту церковь Божию, которая мало-помалу должна охватить весь мир, к которой рано или поздно должны примкнуть все люди и которая в последнем своём развитии будет конечным ответом на то первое семя любви, которое было заронено в душе Адама мыслью о подобном себе, из ребра его.

Итак, первое семя любви к подобному себе заронено в душу Адама, и Господь Бог творит ему помощника, но в иной форме, чем сотворён Адам; рядом, как мы сказали, с устроением церкви Божией, состоящей из двух существ, воссылающих свои хвалы и мольбы Богу без различия пола (несть мужский пол, ни женский…), творится и семья как основание общества. Два первых человека кроме духовного сочетания и обмена мыслей должны быть вдвоём, а не порознь, быть родителями новых подобным им существ, чтобы человеческое общество было во всех своих разветвлениях одною плотию и кровью. В раю, мы сказали выше, до грехопадения нет указания на плотское совокупление первых праотцев: не нам судить, было ли оно поставлено необходимостью для произведения новых существ, или оно явилось как необходимость после грехопадения, или же оно, будучи следствием и выражением любви, лишь после греха утратило свою детскую чистоту и явилось обставленное стыдом, муками рождения, и скрывалось как преступление. Мы знаем только из Библии, что «Адам и Ева были наги и не стыдилися» (Быт. 2:25). Весьма замечательное указание.

Но что ясно из Библии, это то, что Адам, восстав от забвения, в которое он был погружён, с полным сознанием восклицает: «Это кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт. 2:23); он сознаёт данною ему от Бога мыслью, что жена (иша, которую он называет так от собственного названия иш) хотя отдельное от него существо, но что она отныне необходима для его счастия, что он жить отныне без неё не может. «Сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину» (Быт. 2:24), говорит Библия, начертанная тогда, когда женщина считалась вещью, когда многожёнство было обыкновенным общепринятым обычаем.

Между законом человеческим и законом Божиим лежит та неизмеримая разница, что первый в самом лучшем своём проявлении есть верная копия настоящей жизни народной, в которой он старается уловить обычные явления, чтобы возвести их в общее для всех правило.

Закон Божий написан для вечности, он творит, он вызывает новые мысли и отношения, он ведёт народы, и исполнение его отчасти можно видеть лишь в продолжительные периоды времени. Закон Божий неисчерпаем: чем далее подвигается человечество во исполнении его, тем более представляют ему идеал совершенства, влекущий за собой сердце человеческое своею нравственною красотою и истиною.

При начале сотворения человеческого общества и семьи Библия ясно указывает, что муж и жена сотворены равноправными; что жена, взятая из ребра мужа, была не рабыней, не вещью, что не для забавы была она дана Адаму, что её сотворение как подруги и помощницы произошло по мысли Творца вследствие скорби об одиночестве человека, что оба эти первых существа составляли одну плоть и, наконец, что связь эта так сильна, что мужчина при развитии общества будет оставлять родителей, чтобы привязаться к избранному им любовию существу, чтобы с ним навеки составить Богом благословенную семью.

В то время, когда слова эти были вносимы Моисеем в писанный закон (который напоминал лишь таинственное забытое прошедшее), мир уже погряз в многожёнстве; жена утратила своё значение подруги и стала вещью и рабыней даже между народом израильским, и долго ещё после того человечество не воспоминало о словах Божиих, произнесённых при сотворении первой четы. Грех, внесённый в мир, извратил все отношения человечества; жестокость, рабство, унижение женщины были плодами древней цивилизации.

Но человечество, единое по плоти и крови человечество, было искуплено кровию же Сына Человеческого. Бог, явившийся восстановить первоначальный закон и брат человека по плоти и крови, повторяет те же слова, которые произнесены при сотворении человека⁶²: «Оставит человек отца и матерь и прилепится к жене и будут два в плоть едину», – и с этой минуты среди возрождённого к новой жизни человечества женщина – униженная, угнетённая, презренная – вступает в права свои равноправной с мужчиной подруги его, и семья становится не собственностью самца, как была она в языческом мире, а становится малою церковью Божиею, в которой родители и дети соединяются в одной общей молитве к Творцу и Спасителю.

Итак, повторяя, что мы сказали, мы видим, что сотворение другого человека было предначертано Творцом как нравственная необходимость для развития души человеческой посредством любви к себе подобному; что сотворение второго человеческого существа созидало первое общество и церковь Божию на земле; что создание это было вызвано исключительно нравственною необходимостью, но что второму человеку дана была иная форма, потому что вместе с созданием общества созидалась семья, в которой человек должен был найти удовлетворение всех своих стремлений – как духовных, так и плотских. Сочетание его с другим подобным себе существом, доходящее до единства плоти, и рождение детей заключало в себе все лучшие стороны человеческого чувства и, отвечая на все его желания, должно было дать ему тот святой покой души и ту детскую чистоту сердца, при котором только и возможно вкушать счастие царствия Божия. Среди этой семьи и вместе с нею он воссылал бы к Богу молитвы свои. Священник этой малой церкви, он был бы вместе с тем членом большой человеческой семьи, мировой церкви Божией.

Так и было ему это предназначено от начала творения, но прежде чем он достиг этого состояния, он должен был в душе своей найти силу бороться против зла и идти по указанному пути; пока он не узнал закона, путеводной нити в жизни, и пока он его не исполнил и на опыте не избрал добра, имея возможность избрать зло, дотоле душа его, хотя чистая, не представляла залогов вечной чистоты и счастия. Чтобы быть вечно добрым, человеку надобно было встретиться со злом и почувствовать к нему отвращение. Надо было знать закон и исполнить его.

По сотворении человека и ранее творения подруги Книга Бытия во II главе повествует об устроении рая и о введении человека в рай, в котором внимание останавливается на двух древах, из которых одно названо древом жизни, а другое – древом познания добра и зла.

Заповедь даётся Адаму: не вкушать от плодов дерева познания добра и зла. Воспоминания об этих древах и о самом рае мы находим у многих народов древности, как мы и указываем в примечаниях к тексту. Обратим здесь только внимание, что Адаму приказано было, пользуясь всеми дарами рая, «делати его и хранити» (Быт. 2:15). С первого же вступления человека в жизнь ему поручена работа борьбы с силами природы и овладение ими посредством их изучения. Изучение, как мы выше видели, началось над животным миром, которое вызвало тоску одиночества, и тогда дана была ему подруга, которая разделяла с ним первоначальный лёгкий труд хранения и возделывания рая и которая вместе с ним должна была блюсти лёгкий первый закон и вместе с ним сделать над собою первый опыт воли – отказа от запрещённого плода.

Но человечеству представилась другая дорога, и оно пошло по тому пути, который мы все, к сожалению, знаем – счастливые, если мы успеваем до смерти примириться с Богом во Иисусе Христе.

Пред нами восстаёт в страшном величии своём тот преступный шаг, который повлёк за собою целый ряд страданий не только для праотцев, но и для всего их потомства. Пред нами восстаёт ещё вопрос, которого мы едва смеем коснуться по слабости ума нашего; это вопрос о том, входил ли грех как необходимость в план нравственного развития человечества; другими словами, здесь возникает тот вопрос о воле и предопределении, который занимал умы многих философов.

Был ли грех предназначен человеку? Всеведение Божие, несомненно, знало будущее; это знание могло ли оправдать первого человека в его проступке, потому что это было предопределено ему, потому что он не мог избежать судьбы своей? Или грех был необходимостью для полного, высшего развития души его посредством страдания и опытного отвращения от греха в его потомстве?

Мы постараемся изложить здесь взгляд наш на волю и предопределение и затем обратимся к Библии и к собственному сердцу нашему за объяснениями этого явления.

В изложении различных взглядов на предопределение и волю постоянно упускается из виду чуть ли не важнейший элемент для уяснения себе положения человека между известным Творцу будущим и правом человека действовать по своему произволу и избирать между добром и злом.

Элемент этот, на который не обращают внимания, есть время: время известное, ограниченное для смертного создания, миг в вечности, и время как величественное страшное целое, которое для ума человеческого в форме вечности необъемлемо.

С одной стороны, уму нашему представляется человек, отданный собственному произволу, игралищу страстей, который стоит на перекрёстке двух дорог и с полною свободою может идти по правому и по неправому пути, но вместе с тем этот же человек представляется нам от рождения предназначенным делать добро и зло, погибнуть или быть спасённым.

И не только один человек, но и всё человечество в лице Адама представляется нам в этом двойственном положении, и самый ум наш не смеет произнести вывода из этой безвыходной дилеммы.

Выйти из неё, быть может, нам поможет глубокая любовь и, если мы смеем так выразиться, доверие к тому Отцу и Создателю, Который каждому человеку хощет спастися и в разум истины прийти (1Тим. 2:4), Который оставляет девяносто девять овец в пустыне и идёт искать сотую, заблудшую овцу, Который не праведников, а грешников пришёл спасти.

Прежде всего мы остановимся на вопросе, касающемся всего человечества. Господь Бог, создавая человека и в нём всё человечество, создал его для совершенства и счастия; жизнь человеческая начиналась в Адаме, но не заключалась в нём; предопределение Божие, давая полный простор душе человеческой, постановило в ряду веков довести человека в смысле человечества до совершенства и счастия. Это был общий непреложный закон, которого конечное исполнение или, лучше сказать, бесконечное стремление к которому заключало в себе всю будущую программу жизни человечества. Изменить этот закон не могла и не может никакая случайность, зависящая от воли человека. Но способов выполнения этого общего закона могло быть бесконечное число.

Как движение светил небесных, происходящее ныне по известным кривым, могло в бесконечном пространстве с такою же стройностью происходить по миллиардам других соображений и сочетаний, так и человечество, стремясь к выполнению предначертанного закона о счастии и совершенстве, могло быть выведено на этот путь не одним только воздержанием от преступления первого закона, ибо и павши, всеобъемлющею любовью Творца, но вместе с тем и Его справедливостью оно было направлено к его настоящей цели, хотя путём более горьким и трудным. Одно добро вечно, говорили мы часто выше. Господь Бог, предоставив человеку избрать себе дорогу, давал ему временно власть над собою; но зло, будучи не вечно, будучи преходяще, вызывая противодействие для восстановления нарушенной истины и правды, не могло изменить навсегда вечного добра. Это было то, что, продолжая наше сравнение, в астрономии называется пертурбациями, отклонениями от законных математических путей движения, но не изменение стройного целого. И если мы оглянемся назад и в подавляющей ум наш вечности возьмём тот миг, который называется жизнию человечества, то не согласимся ли мы, что отклонение от добра первого человека, служа нам объяснением наших страданий, не может, однако, поколебать нашей уверенности в том, что человек создан для счастия и совершенства, что великий путь, начертанный Творцом своему созданию, нисколько не изменился от первого его появления на земле, что отклонение ко злу относительно ничтожно перед далёкой будущностью, как ничтожно отклонение планеты от пути своего вследствие притяжения другой планеты, мимо которой она проходит.

Но отклонение это могло быть и могло не быть: отклонение это зависело не об общего закона, а частного настроения одной души человеческой.

Но так как в мире мы, с одной стороны, телескопами открываем новые миры, поражающие нас громадностью и стройностью своих законов, и, с другой, микроскопами открываем такие же бесконечные миры, удивляющие нас так же своею стройностью при бесконечной малости, так и рассматривая этот вопрос о предопределении человека к совершенству и счастию и в целом видя его выполнение, мы для изучения деталей этого движения должны отбросить громадные для нас единицы времени, в продолжение которых выполняется общий закон, чтобы изучить мелкие движения души человеческой, в тайниках которой постоянно и теперь совершается тот же факт падения и изгнания из рая вследствие вкушения запрещённого плода, – с тою разницею, что после страшной тайны искупления у человека есть ходатай и примиритель его с Богом, т. е. с высшею справедливостью, и что он может снова войти в рай, введённый туда не по праву, а по благодати, по милости, по любви, и что для этого ему стоит только попросить Милосердного, сознавая, что он согрешил перед Ним.

Человек в обществе цивилизованном, как в обществе, стоящем на низшей степени образования, в стремлениях своих всегда зависит от среды, в которой он вращается, от тех влияний, которые его сталкивают с пути добра и притягивают ко злу. Добро в обществе высокоразвитом представляет собою неизмеримо высший идеал, чем в обществе диких. Идеал этот с развитием общества постоянно растёт, светлеет и удаляется потому именно, что он вечен и бесконечен; потому, что он есть Слово Божие; в племенах диких он есть воспоминание далёкое, тёмное, первых откровений, первых законов, которое народы унесли после смешения языков в далёкие свои странствия. У народов, просвещённых Евангелием, идеал добра есть то слово, которое овладело и овладевает миром, вечно изучается и чем более изучается, тем более открывает человеку ещё неизведанных сторон этого слова. Для умов высокоразвитых, как для умов тёмных, Слово Божие светит относительно равно, т. е. оно вызывает в той, как в другой душе стремление к совершенству, сообразно того развития и того понимания, которого уже достиг человек, и для того, как для другого, служит мерилом его воли и силы удержаться от зла и сделать добро.

Заслуга человека заключается не в мудрости, не в знании (и то, и другое есть подарок Творца) – заслуга человека вся в борьбе с искушением, и эту борьбу вместе с стремлением к известному (сообразно развитию) идеалу добра мы видим во всех обществах, даже самых диких. Движение души, знающей, что её желание есть плод запрещённого древа, и срывающей этот плод или отказывающей себе в нём, – вот тайная жизнь всякой души человеческой; а затем, после греха, раскаяние, сожаление, скорбь, а у христиан покаяние и молитва – вот история каждого человека. Но кто же из нас возьмётся судить, кого из отдельных людей Бог простил или осудил; кто, говорю я, решится определить глубину милосердия Творца, сообразно тому вздоху умирающего, в котором к Милосердному несётся и вопль покаяния, и вопль мольбы о прощении? Кто решится определить ту меру высшей справедливости, которая при осуждении или оправдании человека берёт в соображение все бесчисленные, для нас самих неуловимые влияния и общества, и обстоятельств, при которых человек действовал? Кто возьмётся взвесить, что происходило в душе человека при совершении греха и преступления, кто, наконец, может верно оценить ту последнюю минуту жизни, в продолжение которой человек мгновенно проживает снова своё прошедшее и оценяет его беспристрастно, очищая перед вечною справедливостию свои преступления полным сознанием их, с полным убеждением, что и за бедную его душу пролита всеочищающая кровь Богочеловека? Но при явном и упорном сопротивлении слову Божию и совести, которая есть также слово Божие, отдельная личность, отказываясь не только от рая, но и от возможности благодатию возвратиться в него, погибает, потому что она откидывает милующую руку, протянутую ей для спасения. Предвидение Божие в этом случае не исключает воли человеческой, но является лишь справедливостию, карающею не прежде, а после совершения преступления, после возможности покаяния, когда оно не принесено душой человеческой, которая пошла по стопам увлекающего её демона. Но это отклонение отдельной личности в общем движении целых обществ к добру не может поколебать той стройной системы, по которой происходит развитие человечества.

Поэтому Адам и Ева, павшие и изгнанные из рая, не только причина, но ещё и прототип, прообраз того, что происходит в душе каждого человека. Первый человек мог, как каждый из его потомков, воздержаться от греха силою воли, и чувство радости, которое бы он испытал при этом, было бы так сильно, что он полюбил бы это чувство и привязался бы к исполнение данного ему закона.

В святом чувстве этом заключалась бы и любовь и благодарность к Создателю, и сознание, что дарованной от него силой воли он противостоял искушению; при этом, как при всяком благом деле, человек понял бы, что самый закон дан ему как средство испытать новое, высшее счастие, и его сфера мышления точно так же бы расширилась новым нравственным опытом, и таким образом от закона к закону он шёл бы всё далее и далее на пути не только нравственного совершенствования, но даже и физического, ибо тело светлеет и облагораживается вместе с развитием ума и нравственных начал в человеке.

Лёгкость первого закона была первым и лёгким опытом воли, и весьма ошибаются те, которые в истории вкушения запрещённого плода видят аллегорию тягчайшего преступления. В первом грехе занимает самое важное место не громадность греха сообразно нынешним нашим понятиям, а известное состояние души человека, которое вследствие слабости воли открывало её другим страстям и преступлениям, которое отвращало душу от Бога и предавало её злу и возмущению, в основании которого лежал тягчайший из грехов – гордость, желание собственными силами сравняться с Богом в знании добра и зла. Наконец, в грехе, сделанном праотцами, была неблагодарность, забывшая в одно мгновение все дары Божии. Вместе с греховным помыслом, внушённым демоном, которого не отринула воля, является немедленно потемнение рассудка, выразившееся, во-первых, в недоверии к Богу, во-вторых, в вере в подчинённое человеку существо (змий в его животной форме), и затем, по совершении греха, в желании скрыться от Создателя.

Само тело, потрясённое грехом, отравлено первыми проявлениями страсти и восприяло отныне в себе начало смерти, которое есть естественное следствие нарушенного равновесия жизненных сил организма. Жизненная машина расстроена, первые нервные страдания, выразившиеся в страхе и стыде, свидетельствовали о том, что тело, в котором равновесие сил нарушено, должно рано или поздно быть разрушено совершенно.

Пусть при этом не смущает нас то, что мы видим Бога, беседующего с человеком.

В начале создания Творец, как отец, близко находился к младенцу-человеку; лишь с развитием его Творец всё более и более предоставлял его себе; с развитием духовных сил человека Божество даёт ему действовать самобытно и проявляется ему лишь в высших душевных способностях человека: в вере, надежде и любви. Ныне человек очами плотскими не видит Бога, но очи духовные его открыты, он чувствует Его присутствие, Его помощь, Его любовь, и в этой вере душа его всё выше и выше подымается к Создателю, вырабатывая тело духовное из прежнего плотского тела, которое по неразвитости ещё души могло только плотскими очами видеть и верить.

Подробности грехопадения читатели найдут в самом тексте Библии, теперь же мы укажем на грех жены и на первую причину его. Мы выше видели, что первая чета была не только первою семьёю, но ещё первою церковию Божиею на земле.

Закон чрез Адама, как первосвященника этой малой церкви, был передан и жене. Почерпнуть силы к исполнению закона жена могла лишь в церкви, т. е. в совокупном с Адамом противодействии демонским наветам. Вне церкви, преданная собственным слабым силам, она не нашла возможности бороться с хитрым демоном, опутавшим её своими ложными выводами, и она пала, потому что забыла, что она только с мужем составляла нечто целое, и потому что она стала действовать самостоятельно, не имея на то ни сил, ни права.

Затем, увлечённый её примером, падает Адам, потому что церковь Божия, в которой он мог бы также почерпнуть силы противу демона, была уже разрушена, ибо подруга его не могла уже своим советом и примером поддержать его.

Слабость праотцев главнейше заключалась в этом разделении, при котором каждый пал отдельно, ибо демон не посмел бы приступить к злобному действию и совету, встретившись лицом к лицу с обоими вместе, зная, что они поддержали бы друг друга и ужаснулись бы преступления, если бы он высказал свои злобные мысли в присутствии этой малой церкви Божией.

Как Адам и его грехопадение – прототип того, что совершается в душе каждого человека, так грехопадение мужа и жены – прототип того, что делается в семейной жизни нашей; так грех Адама и Евы как членов первой церкви указывает на опасность человеку выделиться из церкви, ибо он может бороться с демоном страстей лишь при помощи этой церкви.

Женщина в обществе сильна только семьёю, только на женщине, освещённой ореолом честного супружества, высоких материнских чувств, покоится уважение сограждан.

Вне семьи она – игрушка для мужчины, иногда любимая им, но никогда не уважаемая, не имеющая будущности, не имеющая покоя. Мы здесь не говорим о девушках, для которых всё будущее впереди, не говорим о вдовах, которые исполнили долг свой, не говорим наконец о тех, которые отдали сердце своё Христу, хотя бы и не надели монашеского платья, – они принадлежат Богу, и Он им семья.

Я говорю о женщине, которая, находясь в браке, не знает ему цены и думает, что она может действовать самостоятельно: она падёт, даже не желая этого, и в падении своём, разрушая семью, увлечёт и мужа к падению.

Ещё важнее другое указание – отделение от церкви Божией. Без помощи церкви, вне её не найдёт человек в себе никогда достаточно сил бороться противу искушения. Сила человека заключается всегда в обществе, а в нравственном мире, при борьбе с духами тьмы и с собственными страстями он без церкви слаб, ничтожен, ум его становится игралищем многообразных теорий, он в вихре разных мнений не найдёт путеводной нити, пока не примкнёт к церкви Божией и в сомнениях своих не обратится к ней за советом, за руководством, за силой, ибо за него противу духа злобы станет церковь и силою своею, по благодати, данной ей главою её, Христом, она победит дух злобы и защитит своего верного сына, оградив его или очистив его святыми таинствами, восприятыми от Бога как залог его милосердия и как залог общения отдельной личности и христианским братством, церковью, которой глава Христос.

Адам и Ева пали; в душе их на место блаженного спокойствия духа, не возмущённого грехом, возникают боязнь, стыд, тоска, гнев – не тот гнев на самого себя, который есть путь к раскаянию и смирению, а возмущение противу Бога: «Жена, которую Ты дал мне, – говорит Адам Богу, – та соблазнила меня» (Быт. 3:12).

Наказание уже постигло Адама и жену его, прежде чем Господь Бог обличил павшего человека; оно было законом, раньше грехопадения высказанным, посему и слова Божии, обращённые к Адаму и жене его, суть только разъяснение приговора, который уже совершился; к ним присоединяет Господь слова милости и надежды, в них указание нового пути, по которому человек может снова достигнуть предназначенного ему идеалом образа и подобия Божия. В падении души и в последующих затем явлениях беспокойства, гнева, страха уже лежало то семя яда, которое отравило не только душу, но и тело человека. Начало всех болезней, всех страстей, всех пороков было внесено в тело; яд этот, как всякая болезнь, должен был развиться в потомстве Адама; развитие его должно было обнимать тысячелетия, но яд этот не должен был погубить человечество, как надеялся демон, потому что Господь Бог обещал, что в дни, Ему одному известные, семя жены сотрёт главу змия, прельстившего праотцев. Темно ещё было это откровение для праотцев, но мы «видели и возрадовались», потому что яд греха был смыт кровию Богочеловека, который облёкся в ту бренную плоть, которая была отравлена, и, просветив и очистив эту плоть, он дал её и кровь свою как средство обновить душу и тело.

Змию назначено вечное наказание, как замечает Филарет, человеку же назначаются наказания временные: жене – муки рождения и подчинённость мужу, Адаму же – тяжёлый земной труд и обоим вместе – смерть как последнее наказание и затем неизвестность будущего за гробом. Другими словами, человек изгоняется из рая, лишается плодов древа жизни, подвергается болезням, предоставляется собственным силам, чтобы опытом убедить его в бессилии и в необходимости подчинения собственной воли закону Божию, и ставится в другие условия жизни, при которых нет места гордости ввиду тяжёлого труда и грядущей смерти, возвращающей его земле: «от нея же взят еси» (Быт. 3:19). При этом, однако, ему оставляется одно радостное чувство – надежда, которая заставляет его смотреть в будущее, в даль и этим самым отвлекает его от привязанности к земным благам, показывая ему счастие в будущем.

Грех праотцев и за ними всего человечества имеет ещё особый характер, на который нельзя не обратить особенного внимания. Это – желание минутного счастия без всякой мысли о последствиях, горячечное желание удовлетворить настоящей прихоти или страсти, не обсуждая последствий, не готовя постоянным настойчивым трудом будущего спокойствия и счастия, чего невозможно, не отказывая себе силою воли в своих желаниях. Горькое положение праотцев, у которых оставалась одна радость в надежде далёкого будущего, заставляло впервые душу человека устремлять все свои помыслы и желания не на мимолётное настоящее, а на будущее. Не земные наслаждения могли привлекать их после воспоминаний о рае, в виду грядущей смерти, – они начали привыкать жить в мире мысли и надежды будущего счастия. Это был первый шаг к очищению души человека, и хотя последующие человеческие общества погрязли в удовлетворении минутных желаний, но на земле постоянно сохранялось до пришествия Бога Слова маленькое общество, которое «не преклоняло колен перед Ваалом», жило исключительно в мире мысли и ожидания обещанного. Этот характер жизни – исключительно в будущем – мы находим у Ноя, Авраама и всех патриархов, и у пророков народа израильского, и у самого Израиля, по крайней мере, у лучшей его части, во времена пришествия Господа нашего Иисуса Христа и даже у некоторых философов языческих народов, которые понимали всю тщету настоящей мимолётной жизни. Эта жизнь в будущем и презрение к настоящему было причиной сохранения чистоты нравов у маленького меньшинства рода человеческого, которое ждало Искупителя. Это меньшинство и стало ядром нового общества, нового нравственного мира.

Но страсти, вызванные первым непослушанием закона, на первом же сыне Адама выказали всю свою ужасающую силу. Он не мог противостать своему преступному желанию, мести и злобе своей и убил брата своего. Ужас, возбуждённый первым убийством, должен был сильно потрясти младенческую душу Адама и Евы и раскрыть перед ними новую сторону совершённого ими преступления, подвигая вместе с тем душу человека к предназначенной ему цели отвращением от зла и увлекая её к горячему желанию идеального, чистого, святого мира, в котором бы зло не существовало, побеждённое обещанным Искупителем.

Все эти первые ощущения переданы в род человеческий. Много мы пережили войн, междуусобий, пыток, казней, и не могла душа человеческая приучиться смотреть без содрогания и ужаса на пролитую кровь человека, не переставала она мечтать о чистом мире всеобщей любви. Каин изгоняется из семьи своей и, по преданию, идёт в Индию и там основывает города, но за смерть его назначается семеричное отмщение, потому что одно убийство не должно было быть поводом к целому ряду кровомщений.

После сего преступления в допотопном мире (который в виде преданий перешёл в сказания о богах языческих народов) созидаются два совершенно отдельных и различных по направлению своему общества: одно из них в лице потомков Сифа развивается в нравственном отношении – оно учреждает общественные молитвы к Богу, Творцу мира, помнит и передаёт предания и ждёт Искупителя, оно живёт мыслью в будущем, до последнего десятого поколения (или аватаса) сохраняет чистоту нравов, которую и передаёт с воспоминаниями праотцев представителю своему праведному Ною.

Другое общество: потомки Каина, дети того, который, предавшись страсти своей, пролил кровь брата своего, – остаются верными своему праотцу. Как все потомки Адама получили в наследство слабость воли, так потомки Каина по преимуществу получили в наследство неукротимые страсти. Мысль их вся направлена на удовлетворение страстей своих и устройство материальной своей жизни. Каин знал и передал потомству своему, что право первородства им утрачено, таинственное Семя жены, Которого ждали как избавления от зол, постигших землю, не могло явиться в потомстве убийцы, и племя сынов человеческих, названное так в противоположность сынов Божиих, забыло о будущем, чтобы исключительно заняться настоящим. Впервые в древнем мире возникает мысль о многожёнстве: Ламех берёт двух сестёр, Аду и Селлу, и грозит оружием, изобретённым сыном его (см. текст и прим.). Для него будущее уже не существует, он знает, что должен умереть, и старается окружить жизнь свою наслаждениями, забыв о законах и обетованиях, данных его праотцу.

Потомки Ламеха: Иовиль начинает впервые кочевую жизнь со стадами, Иувал, или, как некоторые догадываются, Абелиос (Феб, Аполлон), изобретает музыку, Фовел, или Тубалкаин (Вулкан), впервые начинает ковать металлы. Общество сынов человеческих развивает материальную сторону жизни, но между ними развивается также дух злобы, неправды, грабежа и убийства. В VI-й главе Книги Бытия повествуется об исполинах, которые, как переводят это слово митрополит Филарет и Отто Герлах, по-еврейски значит «нападающие», «разбойники». Эти титаны допотопного мира, с которыми впоследствии соединили греки представление о борьбе сил природы, перешли в воспоминания всех народов. Чудный, переработавший все предания и соединивший их в одну систему ум древних греков нашёл готовыми предания об исполинах допотопного мира и в числе их об Япетосфе (Яфете), который был родоначальником греков. Принеся эти предания из общей родины индо-германских (яфетических) племён ариев под прекрасное небо Греции, систематический ум греков в воспоминаниях смут древнего общества сынов Каина начал видеть олицетворение борьбы сил природы, и, слив воедино титанов-людей с титанами-силами, поднимавшими из недр земли горы, он составил то поэтическое сказание, в котором слышатся несомненно библейские воспоминания⁶³.

Это-то общество титанов наполнило землю беззакониями, но пока существовало отдельно от него другое общество, имевшее высшую нравственную цель и помнившее обещание Бога, Творца его, до тех пор будущность развития души человеческой не подвергалось ещё опасности. Но пришло время, говорит Библия, когда люди умножились на земле; потомство Каина и потомство Сифа, прежде разделённые обширными пространствами земли, вследствие умножения рода человеческого пришли в соприкосновение: сыны Божии воспламенились красотою и страстностию дщерей человеческих. При постоянном возбуждении страстей утрачивается красота ангельская, тихое спокойствие и мир, начертанные на лице, но действительно выигрывается огонь глаз и выражение страсти, которые при красоте развития и распущенных нравах должны были увлечь тихих и мирных сынов Божиих, потомков Сифа. Александрийская Библия, Лактанций, Тертуллиан, Афинагор и др. (как увидим ниже в тексте) понимали 1 и 2 стих VI главы Книги Бытия (Быт. 6:1–2) в том смысле, что ангелы, прельстившись дочерьми людей, совокупились с ними, и что от этих браков произошли демоны, или исполины⁶⁴. Это объяснение отвергается церковью и несовместно с понятиями об ангелах, которые «не женятся» (Мф. 22:30). Но мнения Лактанция и Тертуллиана (который, между прочим, упоминает о предании, что ангелами этими изобретены некоторые ремёсла и науки и открыты драгоценные камни и некоторые металлы)⁶⁵ совершенно объясняются тою резкою противоположностью, которая существовала между потомками Каина и Сифа не только в нравственном отношении, но даже и в физическом развитии, в чертах лица, в выражении его и проч., так что действительно кротких по преимуществу сынов Сифа в противоположность страстями развитых детей Каина можно было уподобить ангелам, что и подало, вероятно, повод к сказанию, сохранившемуся и у евреев, о браках ангелов с дочерьми людей⁶⁶. Но мы видели выше, что отличительною чертою всего рода человеческого после падения Адама осталась слабость воли перед грехом и искушением.

Браки кротких сынов Сифа с дочерьми Каина не внесли в общество потомков Каина чистых нравов, а, напротив, относительно чистое общество сынов Сифа развратилось соприкосновением с плотски развитыми Каинидами. Разврат этот так был силён, что он овладел всем последним допотопным поколением и заставил людей забыть все нравственные начала, предавшись исключительно удовлетворению всех страстей.

Между тем старцы, помнившие обетования, сошли уже в могилу, посреди всего этого общества остался Ной, который не только остался чист от разврата, но, что всего важнее, в душе своей сохранил веру в обетования, веру в Творца мира, веру в Его справедливость и милосердие.

Из сказания библейского, сравнивая его с книгами Нового Завета, явствует, что, кроме него, на земле не было никого, кто бы верил в обетования. Общество людей, несмотря на своё младенчество, дошло до полного отрицания всего того, что не представлялось непосредственно их чувствам; это был первый материализм, причина которого лежала в естественной необходимости оправдать все необузданные проявления страстей отрицанием всего прошедшего и будущего.

Явление это повторяется во всех обществах, глубоко развратных и утративших сознание счастия нравственного добра. Чтобы успокоить совесть и рассудок, которые возмущаются противу зла, чтобы противодействовать напоминаниям религии и нравственным началам, живущим ещё в обществе, необходимо отрицание всего, что передано предками, уничтожение всякой мысли о будущем, и когда общество доходит до отрицания, тогда оно нравственно погибло: для него нет будущего, оно должно исчезнуть.

Так исчезали общества исторической эпохи, или поглощаемые нашествием других свежих племён, или заменённые новыми, более чистыми элементами, находившимися в среде того же общества. Но общий закон тот, что общество, в котором исчезла правда, в котором насилие сделалось законом и в котором для того, чтобы оправдать насилие и разврат, является проповедь отрицания, – то общество, как не имеющее будущего, исчезает.

В допотопном мире, пока существовали два разных общества, для человечества существовала возможность развития и совершенствования; когда эти два общества слились воедино и пошли путём, по которому не могло быть совершенствования, – человечество должно было или погибнуть, или быть обновлённым. «Эти люди только плоть», – говорит Библия о допотопных людях, обречённых на гибель (Быт. 6:3), т. е. все духовные начала погибли; из массы могло выработаться только стадо хищных животных, которые в озлоблении своём сами бы уничтожили друг друга, и над этим таинственным миром совершилась казнь Божия. Представителем погибшего человечества остался один Ной с семейством своим, который «верою остался жив» (Авв. 2:4; Рим. 1:17), который остался жив потому, что в нём не погибла духовная сторона человека, и который поэтому мог быть родоначальником той человеческой семьи, в которой кроме плотских потребностей жили бы и действовали высшие духовные стремления.

Выше, в главе об ископаемом человеке, мы имели случай упомянуть, что великий земной переворот, при котором вымерли все существа земные, имел место, по-видимому, между третичной и четвёртой геологической эпохой, и что отличительным характером его – по крайней мере, в Европе, – был страшный холод и накопление льдов, покрывших, по всей вероятности, весь материк Европы, включая в неё и ту часть Южной России, которая не была затоплена водами Океана. Скалы и эрратические блоки, брошенные на чернозёмных равнинах вдали от горных хребтов, свидетельствуют, что льды, несомые волнами, были посредниками этих движений каменных масс, а глубокие борозды, начертанные в нижних частях горных долин, суть свидетели, что ледники спускались с гор до самых низменных частей материка. Так, ледники южного склона Альп выдвигаются в долины Пьемонта и Ломбардии, а ледник Юры через озеро Леман выдвигается даже до долины Роны.

Как видно, следы этого великого потопа начертаны по всей земле, но не должны быть смешиваемы с последующими явлениями второго ледникового периода: наносом красного дилувиума и частными наводнениями, оставившими отчасти исторические воспоминания (как, напр., в Китае при Яо и его министре Ю) в памяти народов, которые впоследствии, по-видимому, смешивают эти воспоминания с общечеловеческими преданиями, которые передавались изустно из поколения в поколение и напоминают разительно в общих чертах библейское сказание о Ное и спасение его в ковчеге.

Так, например, несмотря на очевидно местный характер рассказа о наводнении, сохранившегося в племени муискас в Южной Америке, легенда воплощает в лице Бошика сказание о Ное, спасшемся на высоких горах от истребления, вызванного развратом населения⁶⁷.

Конечно, замечательнейшее предание, относящееся несомненно к библейскому потопу, есть предание халдеев, записанное Берозом и близко напоминающее библейский рассказ, хотя лишённое нравственного значения, которое даёт ему Библия, т. е. характера наказания за растление нравов. В Берозовском рассказе мы заметим одну особенность, что Ксисутрус (халдейский Ной), предвидя всеобщее разрушение, скрывает в Зипаре (городе Солнца) скрижали, на которых начертывает сказание о сотворении мира и религиозные законы, которые и служат основанием халдейской мудрости. Мы останавливаемся на этом, потому что рассказ Бероза не только содержанием своим напоминает библейское сказание, но предание иудеев удержало даже рассказ о скрижалях каменных, якобы начертанных Сифом и сыном его Еносом (Antiq. Jud. lib. I, c. III), что доказывает, что и библейское сказание, и рассказ Бероза вместе с преданием иудейским несомненно имели один общий источник, т. е. изустную передачу от Ноя и его сыновей рассказа о всемирном потопе в поколениях их, разошедшихся по лицу земли.

В Египте Тот, или Гермес, также начертывал на столбах каменном и плинфяном (глиняном) основания всех знаний перед катаклизмом⁶⁸. В арийской расе сохранены многие предания о потопе, из которых известнейшее о Ману и рыбе, ведущей его корабль, носит отпечаток библейских воспоминаний; фригийское предание о Нанахусе есть прямое воспоминание даже имени Ноя, а медаль, выбитая в Апамее с изображением ковчега, доказывает, как свято чтилось это воспоминание в некоторых родах и семьях человечества. «Замечательно, – говорит Maury (ссылка Ленормана, Manuel, p. 26), – что мы встречаем в Америке предания о потопе, необычайно близкие к библейскому сказанию и к халдейским преданиям». Почти не сомневаются теперь, что материк Америки населён туранским племенем, ранее других отделившимся от рода Иафетова, шедшим преимущественно на Восток и дошедшим до берегов Кореи и Китая, откуда он Курильскими, Алеутскими и, может быть, даже островами архипелагов Тихого океана достиг Мексики и западного берега Южной Америки. Весьма вероятно, что поселенцы, переправившиеся в Америку, были передовым отрядом общего движения туранцев и потому сохранили в большой свежести не только тип арийцев, но и воспоминания, унесённые в странствования. Иначе трудно объяснить, почему воспоминание о потопе живее и яснее в Америке, чем в монгольских племенах, которые, кроме калмыков, по-видимому, не имеют другого предания об этом событии, кроме перешедшего в буддизм из Индии рассказа о Ману.

Рассказ мексиканцев, записанный дон Фердинандом дʼАльва⁶⁹, говорит, что первый век жизни человечества, называемый атонатиу (солнце вод), закончился всемирным потопом. Ной мексиканского катаклизма есть Кохкох, называемый некоторыми племенами Тецпи, или Тео Чипактли. Он спасается с женою своею Хошикетцаль в лодке или, по другим сказаниям, на плоте из кедровых деревьев.

Изображения потопа Кохкоха найдены у ацтеков, мицтеков, цапотеков, тласкаланов и у мекоаканезов. Предание этих последних представляет ещё разительнейшее сходство с библейским рассказом: по этому преданию, Тецпи входит в просторный корабль с женою, детьми, многими животными и хлебными зёрнами, сохранение которых было необходимо для человечества.

Когда Великий Дух Тецка-тлипока приказал водам отступить, Тецпи высылает из корабля коршуна, который, найдя пищу на трупах, которыми была покрыта высохшая земля, не возвращается. Тецпи высылает других птиц, из которых возвращается только колибри, держа в своём клюве ветку, покрытую листьями. Тогда Тецпи оставляет свой корабль на горе Колхуа-кан (или Чолкуахан)⁷⁰.

По преданию индейцев чолулы, записанному доминиканцем Педро де Лос Риос (манускрипт этот в Ватикане), прежде великого потопа, бывшего 4800 лет после сотворения мира, страна анахуаков была населена великанами; все, кто не погиб, были обращены в рыб; только семь человек спаслись в пещерах. Перувианцы, цивилизация которых не уступала цивилизации мексиканцев, знали предание о потопе и относили это событие ко времени Виракоча, первого инка Кучо.

Очень замечательны сказания диких американских племён об этом событии, хотя некоторые заявляют сомнение, не вкрались ли в эти предания сказания европейцев, приходивших в соприкосновение с этими племенами. В песнях новой Калифорнии сохранён рассказ о том, как море выступило из берегов и покрыло землю. Все люди и все животные погибли вследствие этого потопа, посланного высшим божеством Чиниг-Чиниг. Только несколько людей спаслись на высокой горе.

По другому преданию краснокожих индейцев⁷¹, живущих по берегам Великих озёр Северной Америки, отец индейских племён, живший на восходе солнца, получил во сне предуведомление, что великий потоп грозит земле. Тогда он построил плот, на котором спасся с своею семьёю и всеми животными. Во время долгого плавания животные, которые тогда обладали даром слова, жаловались и роптали на него. Наконец новая земля предстала взорам отца индейцев, на эту землю сошёл он с животными, которые потеряли дар слова за ропот их противу их спасителя. Катлин нашёл посреди великого племени манданов предание, совершенно сходное с библейским, а именно, рассказ о ковчеге и голубице, возвратившейся в ветвью.

Даже в Океании у полинезийского племени, которое вышло, вероятно, из Азии, существует предание о потопе, которое в Таити в особенности носит характер библейского сказания (Rienzi, l’Oceanie; T. II, p. 337)⁷².

Итак, все предания, как мифология греков, помнят о Ное; назывался ли он Девкалион, Кохкох или Сатурн – везде в его потомстве возрождается погибшее человечество, и везде, во всех преданиях, что особенно замечательно, он есть родоначальник нового племени, представитель новой жизни, в которой нет уже места чудовищным титаническим героям, в которых олицетворяется таинственное допотопное прошедшее; при нём начинается эра очеловеченных полубогов и героев, которые в преданиях всех народов признаются прямыми уже родоначальниками того поколения, которое принялось записывать мифологические сказания.

Обратимся теперь к сказанию, записанному в книгах Откровения. Посреди неизмеримых для глаз волн океана, поглотившего всё жившее на земле, носится одинокий корабль, в котором сохранены семена новой будущей земной жизни и та семья, которой предназначено продолжить существование рода человеческого. Целый год находился Ной со своим семейством в ковчеге, и после приказания войти в ковчег он не получает нового откровения, предоставленный, по-видимому, собственным силам. В этом нравственно опасном положении Ной силою веры своей не впадает в отчаяние, а верит и надеется.

Как Адам был первообраз каждого из падающих людей, так Ной есть первообраз всех верующих, которые, несмотря на тоску ожидания и неизвестности, остаются верными Богу и находят силы бороться противу осаждающих их искушений и мучительного сомнения, веруя, что придёт минута избавления и радости.

Ковчег останавливается, птица приносит Ною радостную весть (предание везде повторяет это сказание), но Ной ждёт повеления, потому что он без него не сможет занять обновлённую землю. И действительно, повеление, которое он получает, снова торжественно вручает не одному Ною, а всему человечеству землю, снова повторяется благословение множиться, снова даётся власть человеку над животными, но прибавляются многознаменательные слова: «страх и трепет ваш будет на всех зверех земных» (Быт. 9:2), т. е. человек может властвовать над животными, лишь покоряя их себе силою или отгоняя их страхом.

Прежние близкие отношения человека к животным изменяются не только потому, что грехом он удалился от райской жизни, где животные окружали его, но ещё и потому, что умственное развитие человека подвинулось, что животные оставались неподвижными в своём развитии, а человек шёл вперёд и оставил их далеко за собою; он удалился ещё более, потому что он вышел из жизни исключительно плотских требований, он стал жить умом и надеждой в сфере, для животных недоступной, – в сфере мысли, в сознании идеального мира, к которому он стремился. Он менее начал понимать животную жизнь и окружающую его природу, потому что часть мысленных своих сил он устремлял на цели нравственные, на анализ своих ощущений, наконец, на устройство своих отношений к подобному себе⁷³.

Удаление человека от животного мира и сознание своего возвышения над ним мы видим в весьма знаменательном обряде жертвоприношения Ноя и в дозволении есть мясо животных.

Более чем вероятно, что допотопный мир не знал мяса, не говоря уже о преданиях золотого века, само уменьшение жизни людей после потопа указывает, что изменились физические условия жизни, причём нельзя не думать, что само долголетие патриархов намекает на отсутствие пищи, заключающей в себе много азота, и которая способствует быстрому горению тканей. Допотопный мир не был миром каннибалов, надо строго различать два совершенно разных развития первобытного человека, злоупотребляющего своею волею, знавшего убийство, но не павшего так низко, как дикий, который дошёл до низшей ступени человечества забвением нравственных начал.

Эти два противоположных потока постоянно встречаются в жизни человечества. Человечество – в обширнейшем его значении – неуклонно идёт вперёд, в этом значении оно часто заключается в немногом количестве избранных, которые суть ядро новой будущей жизни, представители высшего развития в данную минуту, но они не долго остаются одни в исключительном положении – массы сознают истину, она берёт верх, и несколько людей, хранивших истину, разливают её светлыми потоками по всей массе человечества. Так Израиль хранил истину для всего человечества; так в самом Израиле во время его отпадения от Бога завета оставались лишь несколько пророков, верных Богу; так посреди языческих обществ жили мудрецы, знавшие единого Бога. Масса заблуждалась, увлекалась, развращалась, но развитие человечества шло вперёд; последний результат развития известного общества был храним мудрецами, которые при благоприятных обстоятельствах могли овладеть умами. Мы постоянно указываем на замечательное обстоятельство, что проповедь слова Божия была встречена как слово родное, близкое сердцу, миллионами людей, которые при кажущемся развращении того времени нравственно были подготовлены к принятию святого слова, несмотря на то, что оно, по-видимому, так резко противоречило с понятиями того времени, ибо не один народ израильский имел в виду Господь наш, говоря: «Шедше, проповедуйте всем языком» (Мф. 28:19). Везде Господь путём горького опыта и страданий подготовлял человечество к жатве добра, везде дозволил он, чтобы сохранилось несколько людей мудрых и чистых (как, напр., Корнелий сотник), которые были передовыми нравственными людьми и которые воплощали в себе последний высший результат нравственного развития того общества, к которому принадлежали.

Таким образом от мудрых к мудрым шло развитие человечества, никогда не останавливаясь, никогда не отступая, сливая иногда воедино чистоту нравов германских племён с умственным развитием римлян, перенося иногда престол свой из одной страны в другую, от одного народа к другому, но всегда оставаясь где-нибудь на земном шаре выше уровня развития лучших масс⁷⁴.

Но кроме этого общего движения человечества в маленьких племенах его происходят обратные движения, которые так же мало нарушают общий закон, как не нарушает равновесия вод океана речка, отведённая в сторону от своего устья и пропадающая в песках. Так многие малые племена, потомки более всех из допотопного мира нравственно развитого Ноя, ушли далеко назад в нравственном образовании даже от допотопных своих праотцев, доказывая только тем невозможность для человечества жить собственным разумом, независимо от откровения. И эти племена, ныне пожирающие своих неприятелей, уносили когда-то в лице предков своих библейские предания из Арии и Месопотамии; когда-то и они, быть может, имели некоторое общечеловеческое образование, уровень которого был неизмеримо выше их настоящего⁷⁵, но в нужде и борьбе с голодом они забыли даже человеческие инстинкты и ждут проповеди Евангелия, чтобы быть обновлёнными. Так было и в ближайшем потомстве Ноя: он лично и часть его потомства остались представителями движения к совершенству и умственного развития, но многие из потомков его, как, например, пелазги, во время появления своего в Греции бывшие каннибалами, кельты, кимвры при движении своём в Европу и самые люди каменного периода, которые явились в Европе после долгого бедственного странствования по степям скифским, дошли до забвения прежней жизни и сделались дикарями, между тем как предки их знали лучшие времена.

Возвращаясь к тому моменту развития человечества, представителем которого был Ной, мы застаём человечество допотопного мира развратным, преданным гневу, убийству, злобе, отрицающим прошедшее и будущее, но которое было вовсе не в диком состоянии, ибо оно имело искусства и ремёсла, строило города и, по преданию, передало многие знания чрез Ноя в обновлённый род человеческий; но оно, вероятно, не знало ни мяса, ни вина, которое появляется лишь после потопа. Ною даётся разрешение употреблять то и другое, он начинает новую материальную жизнь человечества и новую нравственную жизнь, ибо ему даётся, во-первых, повеление о жертвоприношении и, во-вторых, обещание, что род человеческий не подвергнется снова всеобщей гибели от потопа, и как знамение ему даётся в том радуга.

Но в связи с этим обещанием сохранения рода человеческого особую важность имеет повеление о жертвоприношениях.

Текст Библии останавливает внимание читателя следующими словами: «Хотя (говорит Господь после жертвоприношения Ноя) помышления человека суть зло от юности его, но Я не истреблю человека и всё живущее» (Быт. 8:21).

В жертвоприношении Ноя выражается, с одной стороны, память человека о Боге, сотворившем его, и, во-вторых, сознание своей вины и необходимости прощения, без которого человек сознаёт, что должен бы погибнуть от справедливости Божией.

Мы видим, какой важный шаг уже был сделан человечеством. Сознание своего греха есть внутренний анализ своих действий, сравнение этих действий с идеалом добра, вера в милосердие и стремление к высшему нравственному развитию. При этом направлении будущность человечества была обеспечена: оно могло падать, заблуждаться, но сознание греха искупало случайные падения, представляя собою движение к совершенству.

Жертвоприношение в семитическом и избранном потомстве Ноя удержало двоякий характер, переданный ему при установлении сего обряда: оно было жертвой за грехи, и тогда жертвенное животное сожигалось совершенно, или оно было благодарственною и освящающею употребление пищи жертвою, при чём только часть животного сожигалась, а остальная часть, как священная, употреблялась в пищу.

Библейский обряд жертвоприношений удержал вполне свой характер в преданиях язычников: так Прометей, испрашивая у Юпитера разрешение не сжигать всё жертвенное животное, а часть употреблять в пищу, есть ясное воспоминание Ноевых жертвоприношений.

Но ещё замечательнее встречающийся везде – у Гомера, у Геродота и у всех писателей древности – обряд очищения от убийства, в котором главную часть обряда составляла жертва, приносимая за совершённый грех другим, чистым от убийства лицом, потому что убийца до очищения не имел права сам приносить жертвы.

В IX главе Книги Бытия при благословении рода человеческого на новую жизнь особенно повторяется закон: не проливать крови человеческой. Сравнивая стих 5 и 6 этой главы (Быт. 9:5–6) и 20 стих VIII главы о жертвоприношении (Быт. 8:20), невольно приходит на мысль, что именно эти предания лежали в основании языческих обрядов жертвоприношения: очищения от убийства, избавления от зол вследствие содеянного греха (как, например, греха Агамемнона противу жреца Аполлонова храма) – и наконец отразились на Драконовых законах, в которых даже животное, бывшее причиною смерти человека, предавалось смерти. Это тем вероятнее, что, как справедливо замечают и Нитч, и Ленорман Befölkerung Griechenlandes и La Legende de Cadmus, везде к диким эллинам и пелазгам принесено образование извне пришельцами из стран, стоящих выше образованием этих диких, т. е. из стран, где народы при благоприятных условиях не забыли преданий и сохранили их в своих легендах и обрядах, и шли вперёд на пути умственного развития, освежая своими искателями приключений – Кекропсом, Кадмом, Данаем – развитие племён богато одарённых, как эллины и пелазги, но утративших в бедности и нужде при своих переселениях те воспоминания высшей образованности, которые приносили им снова пришельцы.

Вместе с жертвоприношениями вступает в новый фазис своего развития церковь Божия, начавшаяся в лице первой семьи Адама и Евы; она продолжалась в потомстве Сифа, при котором учреждены первые общественные молитвы; до Ноя это был, по всей вероятности, единственный религиозный обряд древности, который сохранился перед потопом, вероятно, в одном только семействе Ноя. Как ни важен был этот обряд, соединявший по временам членов человеческой семьи воедино для воспоминания и славословия благодеяний Создателя и напоминавший устами старцев о таинственном Семени жены, но ещё теснее сближалось общество в нравственном отношении при жертвоприношениях, которые были не только общественным сознанием греха, но ещё заменяли исповедь, ибо каждый из членов общества, принося отдельные жертвы за свои преступления, сознавался перед другими, что он поступил неправо, и отдавал себя тем на суд Божий и людской. Так ушло далеко человечество от младенчески гордых помыслов Адама, хотевшего стать Богом, и насмешливого неверия допотопных титанов, которые не только не сознавали греха, но и утратили всякую способность представить себе мир идеальный добра и правды, уверенные в титанической гордости своей, что они достигли высшего развития.

Первое общество, как нам известно, состояло из восьми душ; от него произошли три великие ветви человеческого рода; но прежде чем это размножение совершилось, один из трёх представителей будущих великих племён человечества согрешил и навлёк на себя гнев Божий, выразившийся в пророчестве Ноя, предначертавшего перед смертию будущность потомства трёх сыновей своих. Грех Хама опять была гордость, насмешливая, злобная уверенность в превосходстве своём над отцом своим и при этом явное насмешливое презрение к первосвященнику семьи и Церкви, которым был Ной, передавший заветы и обетования семье своей. Анализируя глубже это психологическое явление и сравнивая его с тем, что происходит в душе всякого человека, нельзя не заметить, что постыдное чувство радости и насмешка, являющиеся при виде совершённого кем-либо другим проступка, положительно свидетельствуют о развращении души насмехающегося, у которого к чувству гордости и превосходства всегда примешивается тайное, иногда самим неясно сознаваемое желание объяснить и оправдать свои греховные помыслы и поступки падением другого, в особенности же праведника. Это чувство так близко подходит к желанию соблазнить другого и вовлечь его в преступление, что нельзя сомневаться в его демонском происхождении, т. е. нельзя не видеть в действии и насмешке Хама того же злобного навета, в другой форме, который был причиной падения праотцев, с тою ещё особенностью, что при этом грех вводил разделение в семью, но и с тою важною разницею, что только один из трёх братьев согрешил, и потому церковь Божия, выделив недостойного члена, осталась в чистоте. Опять, как и в первой Церкви, Хам пал, потому что выделился сам из церкви, ибо в действии его ясно пренебрежение к семье, убеждение, что она ему не нужна; он насмехается не только над тем учреждением, которого он член, – над главою нового общества, которое только что получило новый завет и новое приказание о жертвоприношении за грех.

Он сознаёт, что для него не нужно это общество, что он один силён, и всё потомство его несёт на себе тяжесть пророчества Ноя.

Это пророчество чрезвычайно замечательно: кроме рабства, долженствовавшего тяготеть над Ханааном, первенцем Хама, семиты являются в этом пророчестве как представители чистого Богослужения, Иафетову же племени предсказано распространиться и поселиться в селениях Симовых, т. е. другими словами – овладеть землёю. Д-р Притчард, Лейард и др. учёные сделали замечание, что именно в симитических племенах возникали учения чистого деизма.

Иафетиды приняли семена учений и символов, возникших между семитами, и, обладая особенною способностью анализа и развития принятых верований, они развили их и создали множество мифов и аллегорий, источник которых надо искать в Месопотамии и Малой Азии, как говорит Лейард (в своём замечательном сочинении о Ниневии).

В истории царствия Божия особенно резко выдаётся это различие между двумя большими ветвями рода человеческого. Семиты были до пришествия Господа нашего Иисуса Христа единственными хранителями чистых библейских преданий; одни они в одном из племён семитских получили обетования, и среди их явился Мессия; затем значение их в истории царствия Божия прекратилось: к источнику жизни и истины были приглашены все племена земные, но прежде всех ими воспользовались иафетиды: греки, римляне, галлы, франки, алеманы, вандалы, готы, иберийцы – и, что всего замечательнее, именно эти племена в своём умственном развитии овладели землёю и вселились в селениях Симовых, говоря словами Библии (Быт. 9:27).

Исполнение пророчества Ноя наступило и наступает лишь в наше время, лишь в последние два века. Индо-германское (иафетическое) племя распространило свою власть и влияние на все племена земные и не только уничтожило всякое политическое значение семитов, но и распространило посреди семитов верования, которые так долго хранились исключительно в одной ветви этого племени. Вместе с сим оно позаботилось об освобождении от рабства хамитов и таким образом сочетало пророчество Ноя с любовию Христа Спасителя ко всем племенам и народам.

При этом следует обратить внимание на выполнение великих пророчеств и обетований в длинные для нашего краткого века периоды времени. Лишь в течение многих столетий или тысячелетий можем мы подметить исполнение великих законов, предначертанных Богом.

В самой высокой древности мы не находим памятника, подобного тому, который мы встречаем в Х главе Книги Бытия. Развёртывая Диодора Сицилийского, компилировавшего большую часть известных в древности писателей, записавших предания народов, начиная с Гесиода, орфических песен и Гомера до Эвгемера, мы везде встречаем самолюбивое убеждение народа, повествующего своё прошедшее, что он именно есть родоначальник других народов или что, по крайней мере, из его среды вышли колонии, населившие другие земли или внёсшие семена образованности в среду иноземных народов⁷⁶.

Нигде – ни в древнейших гимнах ариев, ни в Санхониатоне Фригии, ни в учении браминов, ни у Гомера, ни у Геродота, ни у Ктесия, ни у Бероза, ни у Манефона, ни у Энния – нет сказаний, которые бы связывали различные племена рода человеческого между собою, хотя во многих религиях сохранилось предание о происхождении от одного человека. Единственный достоверный памятник прошедшего и самый древний – Библия – с полною отчётливостию и ясностию рисует нам происхождение разных народов от трёх сыновей Ноевых, с тою особенностию, что она, имея в виду историю Царствия Божия и развития в душе человеческой и в обществах человеческих истины, хранимой в одном из семитических племён, с особою определительностию говорит о народах, которые должны были иметь или имели ближайшее влияние на потомство избранного, отца верующих, Авраама.

В этой таблице Х главы Книги Бытия, рисующей распространение по земному шару трёх человеческих семейств от Гиндукуша, мы должны заметить, что разные народы, упомянутые в Х главе, группируются приблизительно следующим образом: Иафетиды от Бактрии и Согдианы вокруг Каспийского моря и на юг до устьев Инда, а на запад – до берегов М. Азии. Ранее других ушедшие Иафетиды (туранцы) занимают на севере пространство к Уралу, или Рифейским горам, и далее на запад, населяя, вероятно, Европу в лице короткоголовых и круглоголовых народов, черепа которых мы находим в пещерах и наносах Европейского материка. Дравиды, или индо-скифы Гаттерера, занимали, по всей вероятности, Индию во времена Моисея⁷⁷.

Семиты занимали Ассирию, часть Халдеи, Палестину и почти всю Аравию. Хамиты жили в Месопотамии, занимали весь южный берегАзии и Аравии, Эфиопию, Египет, Ливию и Финикию с островами Кандией и Критом.

На этих местах застаёт их и история, основывающаяся на памятниках, ими оставленных, и на преданиях самих народов, но всё доисторическое прошедшее нам совершенно неизвестно, кроме того замечательного указания Библии, о котором мы говорим. Мы не можем даже определить времени, когда произошло движение из центра первого поселения по различным радиусам для расселения по земному шару, но надо полагать, что от движения с общей родины Арарата, или Арианем Ваедио (Гиндукуша), до того времени, когда мы застаём большую группу человечества в Месопотамии, протекло значительное время. Гаттерер (Einleitung II, Theil, s. 107) высчитывает, согласно хронологии Семидесяти переводчиков, что ко времени Авраама должно было быть на земле около 33 миллионов душ, если принять, что народонаселение удваивалось каждые тридцать лет. Мы не раз говорили, что хронология Библии весьма темна, и, быть может, целые поколения олицетворяются в лице родоначальников, упоминаемых Библиею. Мы говорили также, что человечество, по всей вероятности, и до потопа обладало многими искусствами и знаниями и передало их в наследие сынам Ноевым; нет сомнения также, что длинный и неопределённый период времени от потопа до Авраама был употреблён молодым и сильным человечеством на развитие этих знаний и этих искусств и на создание тех цивилизаций, которые поражают нас своими прощальными памятниками и теми силами и искусством, кои употреблены на их создание. Памятники существования первых обществ находим мы разбросанными по всему земному шару; их называли когда-то общим именем циклопических построек, ибо все они носят на себе печать одинакового архитектурного происхождения. Везде громадность употреблённых в дело каменных масс свидетельствует о знании механических приёмов для поднятия этих масс; везде постройки эти или здания построены «на высоких», говоря словами Пророков, т. е. на холмах, террасах или искусственных платформах; везде они имеют характер пирамиды или столба, уменьшающегося кверху уступами, и почти везде, как замечает Лейард (Nineveh and its remains), построенные «на высоких» здания соединяют в себе характер дворца и храма, указывая на то, как власть отца семейства и вместе с тем священника Бога Вышнего осталась нераздельною в лице царей первых обществ, что, между прочим, явствует и из сказания о Мелхиседеке, царе Салимском.

Но это устройство общества могло быть возможно лишь при малых царствах, как это и было на деле в древнем мире, прежде чем основывались великие монархии. Так, в долине Сиддима при Аврааме мы видим пять царей, выходящих на брань противу Еламита Кедорлаомера с союзниками; позже, в Палестине, Иисус Навин ведёт войну против хананеев и уничтожает 31 царство; Плиний, говоря о Македонии, насчитывает 150 народов; Страбон застаёт в Диоскурии (Кодор на берегу Чёрного моря в Самурзакани) 130 разноязычных народов, ведущих торговлю с римлянами в этом западном углу Кавказа. Везде в древнем мире мы видим «острова языков» (Быт. 10:5), стремление к обособлению племён, пока не началось поглощение их обширными государствами. Сколько мы можем судить, приблизительно за 2500 лет до Р.Х. в Бактрии, в Халдее, в Индии, в Ассирии, в Египте, быть может, в то же время в Мексике и в Перу сильнейшие или разумнейшие племена начинают поглощать маленькие общины и царства. В то же время начинается на земле борьба между представителями чистейших верований, удержавших по большей части и полукочевой образ жизни, с идолопоклонническими государствами, развившими более других искусства и жизнь городскую. В предисловии к Х главе текста мы указываем на переход хамитских преимущественно обществ к идолопоклонству и на вражду, возникающую между кочевыми и полукочевыми иафетидами и этими богатыми, но развратными обществами, в которых грубая сила в соединении с развращающими обрядами, шаманством и влиянием жрецов довела народ до такого страха и невежества, что если бы в них лежало будущее человечества, то оно должно было бы погибнуть неминуемо и умственно, и нравственно.

Но эти общества записали на стенах своих дворцов, на глиняных скрижалях, на папирусах, на обелисках, на храмах, на пирамидах предания, из которых выработались мифы, которые они передали вместе с символами и аллегориями, под которыми скрывались предания и знания, общечеловеческим деятелям.

Кого мы называем общечеловеческими деятелями, мы скажем ниже.

Но рядом с развитием народов, зиждущих преимущественно города и доводящих свои идолопоклоннические обряды и изображения до чудовищных форм и образов, развиваются на востоке другие общества с другими верованиями, хотя проистекающими из того же общего источника, из преданий общечеловеческих.

Пока оседлые, преимущественно хамиты, строили города, воздвигали храмы и дворцы и украшали их изображениями, которые обратились в идолов, большая часть арийских племён вела жизнь полукочевую и земледельческую, вне влияния больших замкнутых городов, где все плотские страсти обоготворились под различными символами. Большею частию под открытым небом, в виду природы племена арийские сохранили в большей чистоте предания, в большей чистоте свою жизнь семейную и общественную и вместе с тем свои физические силы.

Но и посреди них угасали предания, не поддерживаемые откровением. Предания эти повествовали о Едином Боге, о происхождении от одного человека (Ям), о грехопадении, о плоде таинственного древа, в воспоминание которого вкушали сому (опьяняющий напиток). К этим воспоминаниям древнейший вид религии ариев присоединил обожение светил небесных, воздуха, огня, бурь, физических явлений⁷⁸. Верования эти сохранены древнейшими гатами (гимнами) и первыми главами (фаргард) Вендидад-Заде. Впоследствии западные арии, вырабатывая особую, отделившуюся от общего арийского маздеизма религию добра и зла, отчасти утрачивают понятие о Едином Боге, противопоставляя ему почти равносильного Ариимана. Но в Индии, несмотря на то, что арии, покорив дравидов (туранцев), ранее их занявших Индию, отчасти изменили свои верования под влиянием общего всем туранцам шаманства, тем не менее, они удержали память о Едином Высшем Существе, которое под именем Пара-Брама воплощало в себе древнейшее понятие о Боге – Творце Вселенной. Замечательно, что и западные арийцы встречаются в Мидии с другою отраслию туранцев – с шаманскими обрядами и огнепоклонением, которое, как догадывается Ленорман, возникло у всех этих туранских племён вследствие пристрастия их к металлургии, которую они разработали на Урале и в горах Алтая, ранее других ушедши из Ариаарты. Здесь в Мидии, как думает Роулинсон, религия добра и зла при соприкосновении с туранцами и их жрецами-магами принимает в число своих эмблем, а впоследствии в число обожаемых предметов огонь, который знали и древние арийцы под видом духа Агни, но который не играл такой первенствующей роли, как в изменённой религии Ахура-Мазда, воспринятой туранцами, по-видимому, лишь под влиянием ариев, но остававшихся верными тёмным своим колдовским приёмам и поклонению подземным силам и змею Афрозиабу. Религия магов и религия, т. называемая Зороастра⁷⁹, жили рядом и, по-видимому, соединились в одной общей религии Митры (Солнца) в Мидии, доколе при Дарии Истаспе, как увидим ниже, взрыв восстаний по царству Персидскому не доказал, как ещё жива была древняя шаманская религия в среде огромной массы туранцев, населивших Персидскую монархию.

Но в той или другой форме, чистого ли учения Зороастра или с примесью магизма, религия огня и солнца ненавидела идолопоклонство с его узкими формами и жестоким мрачным характером. Все, кажется, войны и нашествия древнего мира носили отчасти характер религиозный.

Мы напоминаем о Камбизе и его отношениях к религии Египта, о нашествии пастырей на Египет; точно так же на востоке арии, независимо от желания добычи, нападали на мрачные царства хамитов и семитов в Месопотамии, как они напали на Мидию – из религиозной вражды, из ненависти к идолопоклонству. Мы знаем, как кончилась эта борьба торжеством поклонников Ахура-Мазда над идолопоклонниками вавилонянами, ассириянами и египтянами.

Но тогда среди победившей религии, сплавленной из магизма и зороастризма, возникает новая борьба, интересная как выделение из религии добра и зла чуждых ей и нечистых элементов. После смерти Камбиза в Суве, в этом древнем престоле туранской цивилизации⁸⁰, маги хотели воспользоваться смертию царя и возвели на престол под именем Смердиса, или Бардия, брата в. жреца Оропаста мага Гомата с целию доставить преобладание подавленной туранской национальности и снова дать восторжествовать магизму, почти совершенно поглощённому религией Митры и религией добра и зла. Маги опирались на туранское население, которое везде, и даже в Мидии, было многочисленнее ариев, как мы можем заключить из Геродота (I, 101), который, перечисляя касты Мидии, называет лишь род «Аризанты» из числа шести, который можно считать ариями⁸¹. Из остальных названий, как переводит их Ленорман, по крайней мере три относятся к туранскому населению. Но племя ариев удержало своё преобладание, и чистейшая религия дуализма одержала верх над змеем Афрозиабом и Дзохаком, воплощавшими в последующих легендах борьбу туранцев против Ирана. Но заговор магов отозвался во всём царстве. Представителем чистейшего верования в Ахура-Мазда является Ахеменид Дарий, о котором легенда рассказывает, что он избран ржанием коня, т. е. животного, специально посвящённого Митре, Солнцу. Всё его царствование употребляется на подавление восстаний, имеющих, по нашему глубокому убеждению, религиозный характер⁸², и, наконец, на походе в Скифию, в которой, мне кажется, он хотел нанести решительный удар туранскому элементу, постоянно высылавшему свои орды в подкрепление своим братьям – мидийским туранцам и массагетам.

Но для нашего исследования важно то обстоятельство, что овладевает древним миром та раса, которая не только обладает чистейшими верованиями, но ещё в среде которой верования распространены во всём народе ариев, а не сосредоточены в маленькой группе жрецов, ревниво охраняющих свои верования под таинственными эмблемами от толпы. Таким образом религия ариев является нам развитием истинного религиозного чувства в народе, и потому к нему клонятся симпатии иудеев, потому Кир узнаёт в пленных иудеях поклонников того же Высшего Существа, который Един для всех народов, потому он и впоследствии Дарий Истасп не только дозволяют иудеям возобновить храм Вечному в Иерусалиме, но ещё и жертвуют сами на него значительные сокровища (2Пар. 36:22, 23; 2Ездр. 1:1–4; 6:8–12). Что мы не ошибаемся в том, что очищенная от магизма религия добра и зла была одною из ступеней движения человечества к истине, которую оно готовилось восприять в лице Слова Божия, мы укажем на замечательнейшее пророчество Исайи пророка, произнесённое за 150 лет до Кира, в котором Кир (под именем Корес) назван по имени и назван посланным Божиим и помазанным Божиим (Ис. 44:28; 45:1–4).

Вслед за сим, едва только поклонники Ахура-Мазда одерживают верх в Азии и Африке, на сцену всемирной истории выступают основателями всемирных монархий один за другим два арийских народа, которые, как и персы, входили в Божественный план развития человечества (ср. Даниила главу 3, гл. 7, гл. 8) и обладали особенным даром очеловечить в обширном смысле то, что доселе было выработано их предшественниками, и слить воедино разнообразные верования, подготовляя таким образом всеобщую мысль, всеобщее верование, всеобщую цивилизацию, которой дано будет впоследствии осветиться и возвыситься Словом Божиим.

Два великих народа древности, греки и римляне, держали поочерёдно скипетр мира, но если влияние Александра Македонского на Азию и Египет было скоропреходяще, зато влияние греческой цивилизации, внесённой в Азию, было сильно⁸³, и та же цивилизация перешла в Рим, который, воспользовавшись ею, ещё более распространил её по миру своими завоеваниями, но затем в величии своего индифферентизма отказался от стройной гармонической системы греков, чтобы приютить у себя все отдельные предрассудки и обряды всех языческих народов.

Но возвратимся сначала к Греции.

Пока в Азии шла ожесточённая борьба чистейших верований сабеизма и маздеизма противу обожения физических сил идолопоклонников и борьба зороастрического учения противу магизма, чудный гармонический ум греков вырабатывал из всех верований, занесённых на его почву, одно стройное целое.

Весь тогдашний мир, казалось, принёс в дань Греции как материал для выработки религиозной системы греков свои предания и мифы. И египетский оракул Додоны с его чёрными голубицами, и орфические гимны, и элевсинские таинства, принесённые в Орхомен из Арии пиерийскими фракийцами, и мифы Сирии, Малой Азии и Месопотамии, так ясно послужившие материалом для теогонии греков⁸⁴, и сказания о Ваале, Дагоне, Молохе, Астарте, Рее, и, наконец, далёкие, тёмные, но жившие ещё в воспоминаниях старцев предания Библейские⁸⁵, все эти верования и сказания, полученные ими от Кадма⁸⁶, Даная, Кекропса, от всех искателей приключений, вышедших на берег Греции, или переданные из Малой Азии ионийскими колониями собратиям своим в Элладу, – все эти мифы и сказания, говорим мы, восприняты живым воображением и поэтическою душою греков и разработаны в то гармоническое целое, которое называется их мифологиею.

Общечеловеческий характер этой мифологии заключается не только в поэтически прекрасной её стройности, он заключается ещё в том, что в состав её вошли верования всех народов, всех стран, так что каждый из народов, начиная с поклонников Ахура-Мазда и кончая врагами их, поклонниками чудовищного Дзохака или кровожадного Молоха, находили в этой мифологии знакомые им идеи и образы, намёки на те верования, которые известны были им и чтились ими. Изумительная гармоническая работа мысли талантливейшего из всех народов, доселе существовавших, тем более интересна для мыслителя, что в ней как в общую чашу слились те же верования, которые унесены народами в далёкие странствования, которые разработаны и искажены ими, и, снова соединённые, всё-таки удержали воспоминания о библейских истинах: о происхождении от одного человека, о грехе, о жертвоприношениях, о потопе, о титанах, возмутившихся противу богов, о Зруане, Титане и Япетосфе, от которых произошло поколение полубогов и героев.

Рим принял всю эту мифологию, но латины были народ слишком суровый, чтобы понять всю обаятельную прелесть греческих мифов, всю нежность, облачность контуров их: они приняли богов как начальников, заведующих известными частями вселенной, присовокупили к ним не только божества своих соседей этрусков, вольсков и других, но ещё – частию из индифферентизма, частию из политических целей – допустили в свой пантеон отжившие уже для греков божества Египта, Сирии и других стран и кончили полнейшим равнодушием ко всем религиям, которое скоро обратилось у них, как и у греков, в полное безверие или в ту неутолимую жажду истины, которая подготовила на земле народы к восприятию Слова Божия.

Озираясь назад и видя, как стройно выполнялось на земле это умственное развитие, долженствовавшее подготовить будущий христианский строй общества соединением воедино племён, живших вначале в полном отчуждении друг от друга, нет возможности отрицать руку Провидения, которое ведёт человечество к цели его, счастию посредством истины, правды, любви.

Одна только семья после расселения языков хранила неизменённые древние предания и пользовалась помощью свыше, вся остальная масса человечества развивается вне влияния последующих откровений⁸⁷, но если, с одной стороны, ум человеческий вырабатывает много поэтических сказаний, зато он оказывается бессилен в искании нравственной истины, которая одна может дать счастие всему человечеству, а не одному избранному классу, одна может утолить ту жажду бессмертной души, которая может временно утешаться земными радостями, но для успокоения которой нужны вечные неизменные блага, а вечны лишь добро, истина, любовь, принесённая в мир Богочеловеком.