Отец Иоанн. Новый Валаам

Жизнь валаамского старца

(1873–1958)

Автор этой книги – архимандрит Пантелеймон, настоятель Ново-Валаамского монастыря в Финляндии. Этот монастырь был основан валаамскими иноками, вынужденными оставить родную обитель во время Советско-Финской войны 1939–40 гг. Ни одному из них не было суждено вернуться на Валаам. Большинство из более чем ста пятидесяти монахов, покинувших родину, среди которых был и отец Иоанн, покоятся на кладбище Нового Валаама; семеро окончили свои дни в Псково-Печерском монастыре. Но Ново-Валаамский монастырь не умер, и его новые насельники – финны, среди которых много молодых людей, – поддерживают светоч Православия в лютеранской стране, «да светит всем в доме» (Мф. 5:15), В том, что монастырь живет, а православная община в Финляндии в последние годы даже стала расти, есть, отчасти, заслуга отца Иоанна, Духовное влияние этого старца распространяется не только в церковной среде, но и среди людей, даже еще не пришедших к Православию, Причины этого становятся яснее, если обратиться к письмам отца Иоанна. Некоторые из них были опубликованы в сборнике «Письма Валаамского старца», а другие легли в основу настоящей книги, которая в значительной своей части составлена из фрагментов этих писем.

Отец Иоанн не был высокообразованным человеком. Но в его посланиях к духовным детям виден несомненный литературный талант, глубокий ум, такт, чувство юмора, и главное – евангельская простота. Старец писал, как говорил, – и в книге, по-возможности, сохранен его своеобразный стиль. Незначительные поправки вносились лишь там, где разговорные обороты затемняли смысл написанного. Кроме того, старая орфография заменена на новую.

«Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: «вот, оно здесь», или: «вот, там».

Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть».

(Лк. 17:20–21)

Уже много лет «Письма Валаамского старца» являются излюбленным духовным чтением для русского православного народа. Теперь и жизнеописание схиигумена Иоанна издано в русском переводе. Соотечественники отца Иоанна могут более подробно познакомиться с событиями его жизни и приобщиться к духовному опыту старца.

Я глубоко благодарен и счастлив, что эта маленькая книжка, которую я давно написал, теперь нашла путь в Россию, на родину отца Иоанна. По изволению Божию домом и духовной нивой старца (родом он был из Тверской губернии) стал Валаамский монастырь в Финляндии. Отсюда его духовные наставления, посредством писем, распространились вплоть до дальних стран.

Пусть жизнеописание отца Иоанна на его дорогой и многострадальной родине станет для ищущего человека утешением, ободрением и указателем пути к вечной жизни в Царствии Небесном.

Новый Валаам. 17.6.1992. Архимандрит Пантелеймон

В ноябре 1984 года Ново-Валаамский монастырь получил ценное пожертвование, Жительница Хельсинки Елена Акселевна Армфельт передала монастырю хранившееся у нее собрание из почти трехсот подлинных писем схиигумена Иоанна, Некоторые из них были ранее опубликованы в сборнике «Письма Валаамского старца», который впервые был издан еще при жизни отца Иоанна и затем несколько раз переиздавался, в том числе на английском и на финском языках.

Систематическую работу над письмами я начал в декабре 1984 года. В тишине кельи я углублялся в их смысл, и это чтение все больше захватывало меня. Я был покорен глубоко духовными и неподдельно человечными словами старца.

Тогда же я случайно обнаружил новые документы о прошлом Валаамского монастыря и о самом отце Иоанне. И я подумал, что если учение старца можно найти в изданной уже книге, то как личность он мало кому знаком. Поэтому стоило бы составить его жизнеописание, воспользовавшись подаренными монастырю письмами как источником для этой работы. Результат ее – перед вами.

Письма отца Иоанна Елене Акселевне Армфельт я читал с неподдельным интересом. Не зная, что мне встретится дальше, я переходил от беспокойства к надежде, как возле ларца с сокровищами. Осознав, что еще живы те, кто помнит отца Иоанна и его наставления, я был буквально потрясен. Ведь при чтении опубликованных писем старца мне казалось, что все участники переписки давно уже оставили этот мир. Но сама-то Елена Акселевна, любимая духовная дочь отца Иоанна, еще жива! И понятно мое желание встретиться с человеком, столь близко знавшим схиигумена Иоанна.

В 1984 году, вскоре после Рождественских праздников, я отправился в Хельсинки специально с этой целью. Мне дали адрес: улица Лапинлахти, 21. Дом я нашел легко. Уже внизу мне бросилось в глаза неважное состояние здания. Лифт устаревшей конструкции поднял меня на пятый этаж. В коридоре при сумеречном освещении я с трудом разглядел на дверной табличке надпись маленькими буквами: «E.Armfelt». Позвонив, почувствовал легкое волнение.

Три женщины поспешили мне навстречу: две пожилые и молодая. Первая, невысокая и совершенно седая, сердечно приветствовала меня, в то время как вторая, темноволосая, повыше ростом, с дружелюбным любопытством разглядывала гостя. Третья, младшая, была мне знакома – Марина, организатор издания писем отца Иоанна на финском языке. Приветствия все продолжались. Сняв пальто, я длинным извилистым коридором прошел в гостиную. По пути, бросив взгляд через открытую дверь кухни, я заметил, что к моему визиту готовились.

Попав в этот дом, можно было сразу же почувствовать, что вы покинули атмосферу финского города и окунулись в русский мир, словно бы очутились в обстановке типичной ленинградской квартиры. В гостиной это чувство еще усиливалось. Все было в точности так, как обычно бывает в русском доме. Комната загромождена мебелью: столы, стулья, кресла и две большие кровати.

Стены сплошь увешаны разной величины картинами и бесчисленными маленькими фотографиями в рамках. Красный угол со множеством икон свидетельствовал о ревностной вере хозяек.

Вся обстановка комнаты была в русском стиле; другими словами, здесь царил беззаботный, но уютный беспорядок. Холодный педантизм западного мира отступал, согретый душевным теплом русского человека. Посреди гостиной красовался накрытый обеденный стол.

Я предполагал, что поскольку бабушки старые и слабые, угощение ограничится парой чашек чаю. Но я ошибся: стол в гостиной буквально ломился от яств. Мы помолились, и любезные хозяйки пригласили к столу. Обедали мы по русскому обычаю: было несколько перемен блюд, между ними подавалось вино. Получилось, что мы провели за обедом несколько часов, все то время, что я пробыл в гостях. И все это время беседовали; естественно, по-русски.

Маленькая седая женщина, первой приветствовавшая меня, и была сама хозяйка квартиры – Елена Акселевна. Другая, выше ростом, темноволосая – Павла Максимовна, ее верный друг, прожившая вместе с ней уже много лет. Елена Акселевна в последние годы почти совсем ослепла, но поверить в это было трудно, глядя на ее живое, выразительное лицо. Ей тогда уже исполнилось восемьдесят три года, а Павла Максимовна была еще четырьмя годами старше. Старость и болезни ослабили Елену Акселевну, но сознание оставалось совершенно ясным. Помогая друг другу, старушки еще могли управляться сами в своей квартире. Это было бы невозможно, если бы не доктор Виир, их домашний врач, дальний родственник Павлы Максимовны, эстонец по происхождению. Он снимал комнату в квартире Елены и Павлы и ухаживал за ними, как за собственными бабушками. Кроме того, им помогало множество друзей, среди которых круглолицая, ясноглазая, всегда доброжелательная Марина – верная спутница старушек.¹

За обедом Елена Акселевна рассказала о себе. Она родилась пятнадцатого декабря 1900 года в Кронштадте. В то время этот город был особенно знаменит тем, что в нем служил протоиерей Иоанн Сергиев, известный своими проповедями и даром чудотворения². Его называли «всероссийским пастырем», и к нему в кронштадтский собор Св. Апостола Андрея съезжались десятки тысяч паломников. Мать Елены Акселевны часто бывала на службах в этом соборе, и однажды знаменитый пастырь благословил и маленькую Елену.

Род Армфельтов – известный в России род финских шведов, принадлежавший к военному сословию. Представители одной из ветвей этого рода, к потомкам которой относилась Елена Акселевна, служили в русской армии со времен Екатерины II и занимали высокие посты. В романе «Война и мир» генерал Армфельт упомянут как приближенный императора Александра I. Следующие поколения рода служили в русском военно-морском флоте. Дед Елены Акселевны был адмиралом, а отец, Аксель Александрович, капитаном первого ранга.

Мать, Юлия Оскаровна Энквист, родом из Кронштадта, происходила из знатной семьи. Из кровных родственников только бабушка Елены Акселевны со стороны матери была русской. Вся остальная родня – шведы. И все-таки Елена Акселевна считает себя русской. Она говорит: «Русская бабушка всех победила».

Когда Елене было семь лет, ее родители развелись. Эта новость через родственников, приближенных ко двору, дошла до Государя. Государь не одобрил развода и в наказание отправил отца в Сибирь, на Амур, служить во флоте. Благодаря своему происхождению Елена была принята в знаменитый Смольный институт, где могли учиться только девочки из знатных семейств. Жили воспитанницы в самом институте, а домой их отпускали только по большим праздникам и на август. Смольный часто посещали знатные особы, в том числе и сам Государь, а также Митрополит Санкт-Петербургский. Елене Акселевне особенно запомнились прекрасные глаза и доброе лицо Государя. В 1917 году большевики закрыли Смольный институт, а воспитанницы были высланы из Петербурга на Дон, в Новочеркасск. Заканчивала институт Елена Акселевна уже там.

После революции Елена и ее мать, как и многие русские эмигранты, оказались в Хельсинки, где жили хотя и скромно, зато в безопасности. Мать вела их небольшое хозяйство, а Елена до самой пенсии работала бухгалтером в оптовой фирме ORYM. Мать и дочь были ревностными прихожанками небольшой Никольской церкви при кладбище Хиетаниеми. Обе они участвовали в основании и строительстве православного храма, в котором и сейчас служат на церковно-славянском языке и по старому стилю. В этой маленькой кладбищенской церквушке богослужения по воскресным дням и праздникам проводятся до сих пор. Приход принадлежит к Московской Патриархии. Несмотря на слабость, Елена Акселевна еще в силах бывать на службах в этой церкви.

Жизнь верной спутницы и друга Елены Акселевны, Павлы Максимовны Шмальц, не менее богата событиями и довольно трагична. Павла Максимовна родилась в городе Йоэнсу в восточной Финляндии. Ее отец работал бухгалтером в одной английской фирме, которая импортировала из России лен. Отец был наполовину француз, наполовину немец, но считал себя русским, поскольку большую часть жизни провел в России. Мать была русской, православной, родом из Архангельска.

Позже семья переехала в Эстонию, а затем в Петербург, который запомнился Павле спектаклями Мариинского театра. После революции переехали в Финляндию, а во время второй мировой войны Павла со своим сыном снова поехала в Эстонию. Там она попала в концлагерь, так как не имела эстонского паспорта. Во время четырехлетнего заключения ее сын умер. Пережитые страдания до сих пор свежи в памяти Павлы Максимовны.

После войны Павла Шмальц вернулась в Финляндию. С Еленой Акселевной она впервые встретилась в церкви. Елена Акселевна любила шляпы с широкими полями и надевала их даже в храм, что и привлекло внимание Павлы. Павле не нравились шляпы – «аэродромы» Елены Акселевны, но дружбе это не помешало. Позднее, предчувствуя близкий конец, мать Елены попросила Павлу переехать к ним на квартиру. Мать считала, что ее непрактичная дочь не справится одна с трудностями жизни.

Павла переехала к Елене. Подруг объединяли любовь к Церкви, совместные поездки в Валаамский монастырь и дружба с монастырским старцем отцом Иоанном.

Сведения о детстве схиигумена Иоанна очень скудны. Они основываются на кратких записях в монастырском регистре и на воспоминаниях самого отца Иоанна. Судя по ним, можно предположить, что детство было счастливым, хотя сам старец крайне редко вспоминает и мало говорит об этом периоде своей жизни.

В перечне проживавших в Валаамском монастыре за 1914 год значится, что монах Иакинф (первое иноческое имя отца Иоанна) родился двадцать шестого февраля 1873 года в Тверской губернии. В миру его звали Иван Алексеев. В перечне не указано название родного села, но, вероятно, это было Ильинское, где Иван учился в приходской школе при церкви пророка Илии. В перечне имеются сведения о том, что монах Иакинф умел читать, знал катихизис и церковную историю.

Родители отца Иоанна, Алексей и Татьяна, были крестьянами, очевидно, из крепостных. «Родители мои, помяни их Господи, примерные люди были», – вспоминал отец Иоанн. Родительская изба, должно быть, ничем не выделялась среди таких же бревенчатых жилищ, стоявших вдоль дороги. В тверских селах дома строились близко, почти касались друг друга. Торцовые окна с украшенными резьбой наличниками приветливо глядели на деревенскую улицу. Под окнами – небольшой садик, окруженный дощатым забором, здесь же скамейка, на которой по вечерам собирались старушки в белых платочках и старики в картузах потолковать о делах, может быть, и не столь значительных в мировом масштабе, но очень важных для них самих.

Днем все, кто имел хоть немного сил, работали в поле, а вечерами усердно трудились дома. Освещали избу лучиной. В памяти будущего инока запечатлелся образ отца, плетущего лапти, и матери с сестрой, занятых починкой одежды. Три брата тоже помогали старшим.

Хозяйство было небогатое, поэтому старший брат, повзрослев, уехал в Петербург и открыл там свой трактир. Второй брат остался вести хозяйство, а Иван отпросился в монастырь. Сестра, вероятно, вышла замуж, и как знать, может быть племянники отца Иоанна до сих пор еще живут в Тверской области.

Грамоте Иван учился вместе со своими братьями и сестрой. Их учителем стал объезжавший избы крестьян портной, занимавшийся шитьем шуб. Сестра оказалась способной, грамота давалась ей легко. Ивану приходилось труднее, но со временем и он одолел учение.

Еще в детстве Иван стал задумываться о том, «как спастись». Отец Иоанн вспоминает, что он тогда покупал жития святых – книжечки, стоившие по нескольку копеек, – и потом с большим интересом их прочитывал. Вместе со своим другом, «близким по духу», он путешествовал по монастырям. К святым местам Ивана влекло уже с раннего детства. Как рассказывал отец Иоанн, его родители несколько раз совершали паломничества, в том числе и в монастырь преподобного Иосифа Волоцкого³, и брали его с собой.

Иосифо-Волоколамский монастырь находился в Московской губернии, в восемнадцати верстах от города Волоколамска. Монастырь был основан еще в конце XV века.

Особенностью этой обители была давняя рукописная традиция. Преподобный Иосиф, основатель монастыря, не только переписывал богослужебные книги, но и сам составил книгу «Просветитель» против ереси жидовствующих. Последователи святого продолжали его труды ради духовного просвещения иноков и мирян.

Волоколамский монастырь был также местом содержания важных государственных узников. Свергнутый с престола царь Василий Шуйский был сослан в эту обитель. Заслуживает внимания сообщение монастырской летописи о том, что сюда был сослан преподобный Максим Грек⁴, которому в свое время было поручено исправление ошибок, содержавшихся в богослужебных книгах.

Преподобный Иосиф основал свою обитель в живописном месте на берегу большого озера. Купола и кресты многочисленных церквей и возвышавшаяся среди них звонница, похожая на московскую колокольню Ивана Великого, служили великолепным завершением природного пейзажа. Рассказывали, что особенно красив был Волоколамский монастырь при таинственном лунном свете. Во время церковных праздников в обители преподобного Иосифа собирались тысячи паломников.

Когда Ивану исполнилось тринадцать лет, он, вместе с другом, пешком отправился в Нилову пустынь, которая находилась в пятнадцати верстах от родного села. Монастырь был основан на месте, где подвизался преподобный Нил⁵, великий молитвенник и молчальник, – на острове посреди озера Селигер.

Святой Нил проводил свои дни в труде, а ночи в молитве. Для преодоления телесной немощи и потребности в сне он прикрепил к стенам своей кельи деревянные костыли, на которые облокачивался в моменты сильнейшей усталости. Великий подвижник отошел ко Господу седьмого декабря 1555 года. Вскоре после смерти преподобного на его могиле начали совершаться чудесные исцеления. Остров на Селигере стал центром паломничества, и там был заложен монастырь, который хранил память о святом.

Ежегодно в день памяти преподобного Нила устраивался крестный ход из расположенного неподалеку от монастыря города Осташкова. Сначала плыли на лодках. Первым следовало самое большое судно, за ним множество небольших лодок, и все они были украшены праздничными разноцветными флажками. Святые мощи, покоившиеся в раке, обносились вокруг монастыря, и затем совершалась праздничная литургия.

Вполне возможно, что Иван и его друг были в монастыре преподобного Нила именно во время этого праздника. Еще они хотели встретиться с отшельницей Матреной, жившей в окрестном лесу, но не смогли ее найти. Вскоре после этого тринадцатилетний Иван попрощался со своим родным селом и со всеми дорогими ему воспоминаниями детства. Он очутился в совершенно ином, чуждом мире – в огромном Петербурге, на работе в трактире у брата.

Едва ли есть в мире место, с большей правдивостью и точностью обнажающее трагедию человеческой жизни. За три года, проведенные за трактирной стойкой, Иван многого насмотрелся. Трудно было найти более поучительную школу жизни для будущего старца – врачевателя страждущих душ.

Днем Иван работал, зато все остальное время он посвящал полезному для спасения души: молитве, чтению и церковным службам. Мир большого города не тяготил, но и не привлекал. Стремление отрока к духовной жизни неуклонно росло.

При первой возможности Иван, найдя попутчика, владевшего финским языком, отправился в поездку по монастырям Ладожского озера. Некоторое время он пробыл в Коневском монастыре, а затем поехал дальше, на Валаам. Там шестнадцатилетний Иван и остался, чтобы познать иноческую жизнь.

Вскоре по прибытии в монастырь юношу Ивана направили на послушание в один из многочисленных скитов Валаама. Скит преподобного Германа Валаамского⁶ находился на северном берегу Ладоги, в селе Сюскюсалми волости Импилахти.⁷ Когда Иван прибыл в скит, там еще велось строительство. Внушительных размеров каменная церковь была закончена только в начале нашего столетия. До этого ежедневные богослужения совершались в часовне при главном здании скита – большом, беспорядочно выстроенном деревянном доме.

В Германовском скиту занимались земледелием и выращивали скот. Ивану пришлось помогать в хлеву и на полях, к чему он с детства был привычен. Кроме того, он работал в сапожной мастерской и в пекарне, где пек просфоры.

Все монастырские труды, какими бы незначительными или важными они не казались, ценятся одинаково перед Богом. Все труды называются послушаниями, другими словами, работой, которую выполняют в послушании перед Богом и монастырским начальством.

Сапожным делом Иван занимался вместе с рясофорным послушником Виктором, который позже был пострижен в схиму с именем Виссарион. Жили они в одной келье. Отец Иоанн и через десятилетия будет вспоминать, какую праведную, подвижническую жизнь вел его товарищ. Утром всегда вставал до полунощницы и, чтобы не тревожить юношу своей молитвой, в половине второго ночи уходил в сапожную мастерскую. Там, в тиши ночной, он совершал обычное свое молитвенное правило. В церковь Виктор всегда приходил раньше всех, выстаивал все службы до конца и уходил последним. Как говорил отец Иоанн: «Назидательный был старичок, на пользу мне было жить с таким». Так прошли четыре года в Германовском скиту. Потом Ивана призвали на военную службу, которая в те времена продолжалась четыре года. Он служил в стрелковом батальоне. После армии молодой человек возвратился на несколько лет в свою родную деревню, к родителям. Окончательно он вернулся на Валаам двадцать восьмого мая 1901 года, и позже в своих воспоминаниях писал: «Вот и живу с тех пор в монастыре, и мысли никогда не было, чтобы вернуться в мир».

По возвращении на Валаам Ивана ожидали новые послушания. Сначала он работал в экономской конторе на главном острове. Но вскоре на него были возложены новые обязанности, которые хотя и не были особенно приятными, но должны были исполняться так же добросовестно, как и всякие другие. Ивана отправили на послушание в Петербург, в Валаамскую часовню у Калашниковской пристани.⁸

У Валаамского монастыря в Петербурге было три подворья в разных местах города. Главное из них находилось на левом берегу Невы, около Калашниковской пристани. В него входили церковь и жилой дом. Все постройки были каменными. Это подворье, построенное во времена игумена Дамаскина, напоминало небольшой монастырь, действующий в столице. Работа здесь и стала теперь послушанием Ивана.

Помимо Калашниковского подворья Валаамскому монастырю принадлежала часовня с жилым помещением при ней, находившаяся на Васильевском острове. Эта большая деревянная часовня, похожая на храм, была построена во времена игумена Гавриила, в конце прошлого столетия, в честь преподобных Сергия и Германа Валаамских. В часовне совершались ежедневные богослужения и продавалась духовная литература, изданная монастырем. Кроме того, Валаамскому монастырю принадлежал в Петербурге еще один двухэтажный каменный жилой дом, подаренный обители в 1871 году Александрой Образцовой.

Как рассказывал отец Иоанн: «Многомятежный сей град повлиял на меня вредно, и я, немощный духом, не смог вместить городской сутолоки, ибо мне приходилось закупать и отправлять на вокзал и пароход и принимать разные товары, какие требовались для монастыря». И опять перед глазами Ивана вставала горькая картина жизни большого города, знакомая с юности.

Десятилетия спустя, на пароходе по дороге из Нового Валаама в город Куопио, старец схиигумен Иоанн посмотрит на мирскую суету и скажет: «Интересно мне было наблюдать как люди живут, вспомнил я слова св. Иоанна Богослова: «Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская»⁹, и это оправдывается на каждом шагу, и видно одно только тщеславие и только гордыня, и вот в этом водовороте и кружится весь многомятежный мир со своими прелестями. Св. Исаак Сирин¹⁰ сказал так: «Мир – льстец и обманщик, и человек поймет свое состояние только тогда, когда будет отходить в вечность"».

Хотя отцу Иоанну не нравилось в Петербурге и он считал, что город действует на него губительно, пришлось пробыть там два года. В июне 1910 года послушник Иоанн был пострижен в монахи с именем Иакинф (по-гречески Хиакинфос означает «яхонт»). После многих просьб игумен Маврикий разрешил отцу Иакифу покинуть Калашниковское подворье и переселиться в Ильинский скит.

Скит пророка Илии, находившийся на небольшом отдельном острове, стал жилищем отца Иакинфа на три с половиной года. Исполнял он там обязанности псаломщика. Ежедневная церковная служба, по монастырскому уставу, состояла из вечерни, трех канонов: Спасителю, Божией Матери и Ангелу Хранителю, и затем акафиста Спасителю или Божией Матери в разные дни поочередно. После этого читалось вечернее правило с Иисусовыми молитвами. Утро начиналось с полунощницы, затем утреня и часы. Литургии было две в неделю, в субботу и в воскресенье, а также в праздничные дни.

Братии тогда было в скиту восемь человек, «жизнь текла мирно, в согласии, и ревновали о духовной жизни. Иеромонах был, правда, строптивого характера, но братия, благодаря этому, только больше преуспевала в терпении».

Спокойная жизнь в скиту подошла к концу, и отец Иакинф получил новое послушание в буфете при гостинице. Затем он был назначен псаломщиком в Германовский скит. Следующее послушание было отцу Иакинфу особенно по душе – его направили на проживание в скит Иоанна Предтечи, о чем он уже годами мечтал.

В этом скиту велась особенно строгая подвижническая жизнь, что и влекло молодого монаха. Кроме того, там жили несколько духовных старцев, и монах Иакинф стал теперь их учеником и сподвижником.

Передо мной на письменном столе лежит небольшая памятная икона, относящаяся к описываемому времени. На обратной стороне образа Владимирской Божией Матери, написанного на золотой основе, под узорчатой виньеткой надпись: «Сию святую икону дарю сестре во Христе Серафиме в день ангела 29 июня 1918 года. Монах Валаамского монастыря Иакинф». Икона принадлежала монахине Софии, которая давно уже обрела вечное упокоение на кладбище Нового Валаама.

Мать София принадлежала к тем паломницам, которые после закрытия из-за революции финско-русской границы остались в Валаамском монастыре и прожили там до конца своих дней в труде и молитве. Многие из этих паломниц были пострижены в монашество, в том числе и Серафима, которую при пострижении нарекли именем София. В последние годы своей жизни почти слепая, круглолицая, звонкоголосая монахиня София вспоминала, как уже после начала революции захотела переехать с Валаама в Россию, в Дивеевский женский монастырь, основанный преподобным Серафимом Саровским¹¹. Она спросила совета у отца Иакинфа. Тот посоветовал Серафиме не уходить с Валаама. После революции путешествовать по России стало опасно. Судьба же Дивеевского монастыря, как и всей Церкви, была в руках одного только Господа Вседержителя. Так и получилось, что Серафима навсегда осталась на Валааме.

Этот эпизод, произошедший более семидесяти лет назад, позволяет заметить нечто важное в отце Иоанне того времени. Уже тогда ему была дана способность понять человека, нуждающегося в помощи, в его духовных затруднениях; было и желание помочь. В тот раз отец Иоанн утешил и духовно поддержал Серафиму Жукину, простую женщину из Минской губернии, попавшую через Петроград на Валаам. А в последующие годы получало помощь множество людей, приезжавших в монастырь, чтобы посоветоваться со старцем.

Благостная пустынная жизнь в скиту Иоанна Предтечи, под сенью высоких елей, продолжалась шесть лет. Но вот, неожиданно, монаху Иакинфу назначили новое, труднейшее послушание. Высокое церковное начальство направило его в качестве настоятеля в обитель преподобного Трифона Печенгского¹² на берегу Северного Ледовитого океана.

Печенгский монастырь был основан в самом начале XVI века далеко на севере, на холодном арктическом берегу. Основатель монастыря, преподобный Трифон, родился в пределах Новгородских; в миру он носил имя Митрофан. В отрочестве сподобился он слышать глас Божий, повелевший ему «идти в землю пустынную, жаждущую, где не ходил еще никто и не обитал ни один человек». Понял Митрофан, что под «землей жаждущей» разумеются души язычников, жаждущие Благой Вести Божией, и, покинув родительский дом, отправился в путь.

И пришел святой на берег Студеного моря, в Кольскую область на реку Печенгу. Места эти, на границе с Норвегией, издавна входили в состав Новгородских земель, а с падением Новгорода в 1478 году перешли под власть Великих Князей Московских. Обитали здесь лопари (или саамы), которые жили в чумах и занимались оленеводством и рыбной ловлей. Митрофан остался у них и, приняв вид торговца, начал изучать жизнь и обычаи своей будущей паствы. Познакомившись с саамами поближе, Митрофан принялся со смирением рассказывать им о Христе и обличать бессмысленное идолопоклонство.

Прошло двадцать лет, прежде чем он подготовил нескольких лопарей для принятия Святого Крещения. Митрофан был мирянином, поэтому за священником для совершения таинства пришлось отправиться в Новгород. Там Митрофан получил благословение архиепископа на построение церкви и, наняв плотников, вернулся на Печенгу. Три года новопостроенная церковь оставалась неосвященной, пока в Колу – русскую колонию на Кольском полуострове – не прибыл иеромонах Илья. По просьбе Митрофана он освятил построенную церковь во имя Пресвятой и Живоначальной Троицы, окрестил духовных чад Митрофана, а самого его постриг в монахи с наречением имени Трифон. Это совершилось первого февраля 1533 года, и этот день считается датой основания Свято-Троицкого Печенгского монастыря.

Подобно большинству монастырей, Печенгская обитель переживала периоды расцвета и упадка. Царь Иоанн Васильевич Грозный особенно чтил преподобного Трифона, и когда тот посетил Москву для сбора милостыни, Царь пожаловал в обитель колокола и церковную утварь. Царевич же Феодор Иоаннович отдал с себя верхнюю драгоценную одежду, чтобы сделали из нее священную одежду для богослужения. Кроме того, Государь пожаловал обители обширные рыбные ловли для поддержки монастырского хозяйства.

Молодой и быстро растущий монастырь претерпел тяжелое разорение вскоре после кончины преподобного Трифона. В Рождественскую ночь 1590 года войска Юхо Весайнена вошли в монастырь и жестоко расправились с братией и работниками, попавшимися им под руку в церкви, во дворе, в других помещениях монастыря. Спаслись от коварного злодеяния лишь братья, работавшие вне стен обители. Им пришлось предать земле останки Святых Мучеников, найденные на пепелище.

По повелению Царя Феодора Иоанновича монастырь был перенесен в Кольский острог, затем, после пожара 1619 года, был вновь построен близ города, за рекой Колой. В 1764 году монастырь был и вовсе упразднен. Лишь в 1886 году для восстановления древней обители из Соловецкого монастыря прибыло одиннадцать монахов. Но там, где прежде стоял монастырь, выросло поселение, и жители не хотели оставлять обжитое место.

И тогда произошло удивительное событие. На монастырские земли забрел медведь, чего на памяти местных жителей прежде не бывало. Но теперь, с самого Преображения, разъяренный зверь каждый вечер обходил поселок, истребляя коров, овец и всякий домашний скот. Убить медведя никак не удавалось. Тогда поняли, что он был послан преподобным Трифоном в напоминание о том, что жителям, по просьбе братии, надо было без промедления переселиться в другое место и оставить старые монастырские земли инокам.

Наибольшего расцвета Печенгская обитель достигла в начале XX столетия. За двадцать лет монастырь был полностью восстановлен и стал во много раз богаче, чем во времена преподобного Трифона. Количество постоянных насельников, монахов и работников, возросло примерно до двухсот человек. Благодаря упорному труду братии обитель превратилась в передовой очаг цивилизации на берегу Северного Ледовитого океана. Уже в 1911 году было проведено электричество. Кроме того, имелись телеграф и почтовая контора. Но важнее всего духовное значение обители, как форпоста Православия на дальнем севере.

При монастыре действовал кирпичный завод. Было уже заготовлено более миллиона кирпичей для строительства новой церкви. Однако этот проект не осуществился. Началась первая мировая война, и все работники, в том числе и послушники, были мобилизованы на фронт.

По Тартускому миру Печенгский монастырь отошел к Финляндии, а граница с Россией была закрыта. Прекратилось поступление новых послушников с Кольского полуострова и из Архангельской области. Печенгскую обитель ожидала та же печальная участь, то же вымирание, что и Валаамский и Коневский монастыри.

Вот в этот-то северный монастырь, со скудеющей по численности братией и ветшающими строениями, девятнадцатого октября 1921 года был назначен новый настоятель – игумен Иакинф.

Для самого отца Иоанна (в те времена монаха Иакинфа) назначение настоятелем Печенгского монастыря было большой неожиданностью. Прямо из простых монахов, не рукоположенных во священники, его посвятили в сан игумена с возложением золотого наперсного креста. Братия Валаамского монастыря тогда состояла примерно из пятисот монахов, в том числе иеромонахов было семьдесят пять и иеродиаконов тридцать пять. Многие иеромонахи были отмечены наградой – золотым наперсным крестом. Отец Иоанн сам себя считал ничем не выделяющимся, средним, и поэтому выбор вызвал у него удивление. И все-таки почему-то он побоялся отказаться от этого послушания.

В книге М. А. Янсона «Валаамские старцы», напечатанной в Берлине в 1938 году, приведены слова, показывающие тогдашнее настроение отца Иоанна. Он вспоминает, что принял назначение совершенно благодушно, волнений не испытывал. Отец Иоанн даже сам удивлялся этому, так как, по собственным словам, был человеком от природы робким. Случалось, что когда, придя из скита в главный монастырь, он подходил во время всенощной прикладываться к Евангелию, его ноги слабели, голова начинала кружиться, так что он боялся упасть. Поэтому иногда он даже не подходил из-за этого к Евангелию. Но теперь, после назначения в настоятели, с отцом Иоанном произошло нечто прямо противоположное: вместо страха появились слезы.

Приготовления к длительному и трудному путешествию оказались недолгими, на них было отведено всего две недели. Впереди лежал путь на дальний север. Дорога заняла семнадцать дней, последнюю часть пути добирались на оленях.

На Валааме новому игумену посоветовали подготовить торжественную речь к братии, и для этого предлагали воспользоваться услугами одного монаха, весьма искусного составителя подобных речей. Однако отец Иоанн решительно отказался заранее готовиться к слову.

Под самый конец года в четыре часа вечера игумен Иакинф со своими спутниками прибыл в Печенгский монастырь. Их встречали колокольным звоном. Когда гости вошли в церковь, там уже собрались все насельники монастыря – несколько десятков иноков и работники.

Открыли Царские Врата, и певчие на хорах спели рождественский кондак: «Дева днесь Пресущественнаго раждает». У отца Иоанна навернулись слезы на глаза, но он крепился, чтобы не расплакаться. На него надели шелковую мантию, затем новый игумен вошел в алтарь, приложился к Святому Престолу и к раке преподобного Трифона. Когда повернулся лицом к братии, блеснула мысль: «Скажи что-нибудь». И он произнес:

«Здравствуйте, святые отцы и братия! За послушание прислан я к вам настоятелем, и со мною еще два помощника, прошу вас, примите нас. Я посвящен во игумена из простого монаха, и в двухнедельный срок учился я служить и собирался в дорогу. И прошу вас, святые отцы и братия, если заметите какие-нибудь ошибки в службе, покройте мои недостатки христианской любовью. И как я, приезжий из другого монастыря, не знаю ваших порядков и дел, то прошу вас, помогайте мне. Святые отцы и братья! Главное наше дело заключается в том, чтобы между нами были мир, любовь и согласие. Если это будет между нами, тогда все будет хорошо, и благодать Божия почиет на нас. Аминь».¹³

Отец Иоанн принял монастырь просто, даже ничего не проверял. По его словам, братия отнеслась к нему очень хорошо, и он, с Божией помощью, стал понемногу привыкать на своем новом и столь ответственном послушании.

Вскоре новый игумен стал замечать, что печенгские иноки получили лишь формальное духовное образование. В церковь они ходили редко, писания Святых Отцов не читали. Отец Иоанн старался объяснить им цель монашеской жизни, советовал братии изучать святоотеческие творения. Некоторые последовали этому совету, стали прилежнее посещать службы, углубились в чтение отеческих писаний. И все же первые годы были для игумена особенно трудными. Очень уж разнилась подвижническая жизнь Валаамского и Печенгского монастырей. Всё являлись в памяти отца Иоанна воспоминания о любимой обители преподобных Сергия и Германа на Ладоге. Он стал тосковать по Валааму. А когда, к тому же, в Печенгском монастыре случились некоторые неприятности, игумен объявил братии, что хочет вернуться на Валаам. Сам он так рассказывал о происшедшем:

«Враг рода человеческого очень искусен в брани, и подобно опытному воину в бою, старается прежде всего поразить начальника, чтобы расстроить подчиненных. Так случилось и у нас. Враг поразил мое сердце печалью, унынием и тоской по Валааму, моей духовной родине. Там, думал я, есть духовные старцы, с которыми хорошо можно поделиться в скорбную минуту, там удобнее проводить духовную иноческую жизнь, ибо в этом отношении Валаам мне хорошо известен. Вот я и стал подумывать, как бы туда ускользнуть. К этому прибавились кое-какие неприятности, и я решил ехать».¹⁴

Но уехать тогда не удалось. Братия просила остаться, и после этого случая отец Иоанн настоятельствовал в Печенгском монастыре еще восемь лет.

Лишь в октябре 1931 года отец Иоанн по собственной просьбе был освобожден от должности настоятеля. Весной следующего года он был принят в состав Валаамской братии и направлен на проживание в уже знакомый ему скит Иоанна Предтечи.

В четырех верстах от главного Валаамского монастыря, на крутом скалистом острове находился скит Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Существует предположение, что уже с давних пор на этом суровом острове жили подвижники, может быть уже со времен основания Валаама. В конце XVII века шведы разорили главный монастырь, и спустя некоторое время, когда настало затишье, некоторые из оставшихся в живых монахов вернулись на Валаам. Есть сведения, что они вели тихую подвижническую жизнь именно на острове Иоанна Предтечи. Еще в середине прошлого века здесь можно было увидеть развалины их скромных жилищ.

Большинство уцелевшей от разгрома братии бежало в город Старая Ладога на юго-восточном берегу Ладожского озера. По повелению Царя Михаила Феодоровича в распоряжение братии был предоставлен находившийся в городе Васильевский монастырь. Здесь валаамские иноки построили скромную деревянную церковь, освященную в честь Преображения Господня.

Более двухсот лет спустя, по возобновлении Валаамской обители, игумен-строитель Дамаскин перевез этот ветхий, но драгоценный для истории монастыря деревянный храм на Валаам. Эта церковь была восстановлена на Предтеченском острове. По сохранившимся описаниям внутреннее убранство храма было крайне просто, но вместе с тем изящно. Деревянная часть иконостаса – из украшенной резьбой сосны. Иконы написаны в старинном стиле. Бревенчатые стены не были ни облицованы, ни покрашены.

Кроме церкви на острове был выстроен небольшой дом старинной архитектуры, в котором жили скитяне. Во дворе имелся колодец. Все три сооружения – храм, дом и колодец – были обнесены дощатой оградой. Перед церковью разбит был небольшой сад с яблоневыми деревьями и ягодными кустами. По всему острову с течением времени были понастроены скромные бревенчатые кельи для пустынников.

Скит Иоанна Предтечи предназначался для тех, кто избрал для себя более суровый образ подвижничества. Поэтому и пост там соблюдался строже, чем в других скитах монастыря. Такие продукты, как молоко, масло и яйца там никогда не употреблялись в пищу. Также не благословлялась рыба, а добавление растительного масла разрешалось лишь в редкие дни.

На этом уже знакомом острове, по которому отец Иоанн так тосковал, он и поселился вскоре после своего возвращения на Валаам. Тогда же бывшего игумена постригли в великую схиму, наивысшую ступень монашества. Он стал монахом-пустынником, главное послушание которого – непрестанная молитва о спасении своей души и о душах всех скорбящих.

При новом постриге имя игумена Иакинфа было изменено. Его вновь нарекли Иоанном. Официальным его званием стало теперь особое сочетание: схиигумен. Оно дается уже ушедшему на покой бывшему настоятелю монастыря, который пострижен в схиму.

Отец Иоанн так вспоминает о своей жизни в скиту: «Жил я один в небольшой пустыньке в скиту Иоанна Предтечи. Сам себе готовил и сам выращивал овощи, а за хлебом ходил в монастырь или иногда пек сам. Ночью я любил бодрствовать, ложился спать всегда после двенадцати часов, в два или в три вставал. Но, конечно, днем я спал столько, сколько требовалось естеством».

Женщинам нельзя было посещать Предтеченский остров. Сюда приезжали из монастыря, в основном, те мужчины-паломники, которые жаждали беседы с подвижниками о более глубокой духовной жизни.

В начале тридцатых годов в этом скиту несколько счастливых недель провел Юрье Олмари, тогда студент духовной семинарии в Сортавале, позже – архиепископ Павел.¹⁵

В книге «Воспоминания о Валааме», вышедшей пятьдесят лет спустя, владыка с теплотой вспоминает скит Иоанна Предтечи и его начальника, схиигумена Иоанна, «рассказы которого о благотворности молитвы, особенно непрестанной молитвы сердечной, были просты, но явно основывались на собственном опыте. Не столько имело значение его учение, лишь кратко изложенное в нескольких беседах, сколько сама личность отца Иоанна и окружавшая его обстановка, например, его отшельническая бревенчатая изба посреди густого ельника».

Одно из воспоминаний отца Иоанна о годах, проведенных в скиту, связано с необычным празднованием Святой Пасхи. Он встречал этот большой и радостный праздник на острове, в полном одиночестве. «Отец Самуил уехал сразу после службы в монастырь, а я остался один, в совершенном безмолвии, сходил на колокольню, позвонил, да по острову походил... Полнейшая тишина, никого нет, только птички весело поют, особенно дрозд заливается на разные мотивы...»

С течением времени сократилось число пустынников, и жизнь отца Иоанна на острове осложнилась. В конце тридцатых годов он стал переходить на зиму в главный монастырь. Там он исполнял послушания – был помощником духовника монастыря и в очередь с другими совершал богослужения.

С начала тридцатых годов на Валаам устремились потоки посетителей из Финляндии и из других стран. Летом 1932 года члены Русского Студенческого Движения из Хельсинки совершили паломничество в Валаамский монастырь. Среди этой эмигрантской молодежи была и Елена Акселевна Армфельт.

Те, кто после революции бежал из России в Европу и вообще на Запад, были, в основном, православными. Поэтому неудивительно, что там, где собирались такие переселенцы, стали во множестве появляться новые православные храмы. Во вновь открываемых приходах активизировалась и деятельность молодежи.

Одним из православных объединений, существовавших во многих странах Европы, было Русское Студенческое Христианское Движение, которое образовалось в Париже среди эмигрантской молодежи. Его основателем был протоиерей Сергий Четвериков. До второй мировой войны он посещал и Финляндию и во время одной из таких поездок провел несколько месяцев в Валаамском монастыре.

Русское Студенческое Христианское Движение имело в Финляндии два отделения, в Хельсинки и в Выборге. Основательницей и руководительницей отделения в Хельсинки была Елена Акселевна Армфельт. Она стремилась к тому, чтобы основой деятельности кружка было Православие. Это означало постоянное участие в богослужебной жизни Церкви, следование святоотеческому учению.

Основным видом деятельности кружка были еженедельные лекции на темы церковной жизни. Чаще всего они проводились по вечерам в маленькой квартирке Елены Акселевны. Кроме того, члены кружка материально поддерживали детей из обедневших русских семей. Поездки и встречи с членами других отделений Движения также входили в программу кружка.

Из-за революции дверь в Православную Русь была накрепко заперта. И все же по западную сторону границы остались некоторые оплоты Православия. Такие центры находились, в частности, в Прибалтике. Пюхтицкий женский монастырь неподалеку от Таллина стал одним из главных центров паломничества православных русских людей, оказавшихся на Западе.

Члены русского православного кружка побывали в эстонской Пюхтице. Эта поездка была полезной и придала им сил. Еще более глубокое впечатление произвело на молодых людей знакомство с Валаамом.

С провозглашением независимости Финляндии в границы страны вошел известный всему миру Валаамский монастырь – осколок прежней Православной Руси. Новая политическая ситуация дала монастырю возможность выжить. В России же, вскоре после революции, монастыри стали закрывать. Иноческая жизнь на Валааме продолжалась, правда, постепенно затухая, так как не было возможности принимать новых послушников из России. И все же в монастыре и в новых условиях сохранялась та традиция, в которой он жил уже в течение многих веков.

Для эмигрантов, приезжавших с Запада, Валаам был живым воспоминанием о Родине, по которой они тосковали. Для православного финского населения Валаам по-прежнему оставался центром духовной жизни и местом паломничества. В начале тридцатых годов члены кружка Русского Православного Студенческого Движения, который возглавляла Елена Акселевна, заинтересовались Валаамом и решили летом посетить монастырь. На Валааме молодежь была принята хорошо. Это и понятно – все молодые люди были верующими и говорили по-русски. Естественно, они понравились русским монахам и заслужили особенное внимание и гостеприимство.

Члены кружка были в монастыре не только гостями. В свободное от церковной службы время они помогали братии по хозяйству. Знакомились и с разными достопримечательностями, с райской природой острова. Подобно другим паломникам, молодые люди всем сердцем привязались к Валааму.

Во время пребывания в монастыре хельсинкской молодежи там готовился к таинству Крещения один юноша – еврей из Риги. Православие влекло его к себе уже в родном городе, и вот теперь, несмотря на возражения родных, он решил принять на Валааме Святое Крещение. Оно было совершено на берегу Ладожского озера, по всем традиционным церковным канонам. Становясь членом Церкви, Симеон Якобсон приобрел и новых, крестных родителей. Елену Акселевну игумен Харитон благословил стать крестной матерью.

До Святого Крещения Симеон, как полагается, исповедовался; принимал исповедь схиигумен Иоанн. По обычаю, летом старец приходил в монастырь из скита Иоанна Предтечи на Несколько дней в неделю и принимал паломников на исповедь.

Когда Симеон вернулся от отца Иоанна, он был просто в восторге и рассказал Елене, с каким чудесным старцем познакомился: «Такой добрый и всепонимающий старец». И тогда Еленой Акселевной овладело неотступное желание познакомиться с отцом Иоанном и послушать его наставления. Вскоре это ее желание исполнилось, и в один прекрасный день Елена уже сидела за чашкой чаю в келье отца Иоанна и слушала слова старца о спасении души.

Он говорил долго и откровенно. Елена была потрясена. Она даже не могла себе представить, не могла поверить, что о таких серьезных вещах, как спасение души, смерть и воскресение, можно говорить так просто и красиво. Отец Иоанн и Елена Акселевна подружились и прониклись взаимной симпатией уже при первой встрече.

Позже старец брал Елену с собой на прогулки по дорогам и тропинкам острова. Он пользовался этим временем, чтобы расспросить своего нового друга о ее жизни. Спрашивал не из любопытства, а для того, чтобы дать Елене возможность раскрыться, откровенно рассказать обо всем, что накопилось в памяти и тяготило молодую душу.

Отец Иоанн расспрашивал: «А что дальше? И что потом было?» «Мне было так легко довериться ему, – вспоминает Елена Акселевна. – Я ему рассказала все, ничего не боялась. Рассказала все, что было на душе».

Дни, проведенные русской молодежью на Валааме, пролетели быстро. Вскоре уже надо было возвращаться в Хельсинки. Елена Акселевна попрощалась с отцом Иоанном, и старец предложил, чтобы она писала ему о своих делах, посылала весточки к праздникам. Елена так и сделала. В первые годы обменивались письмами редко, но перед Зимней войной¹⁶ стали переписываться регулярно. Наибольшего же размаха и духовной глубины переписка достигла в послевоенные годы, когда Валаамская братия, а вместе с нею и отец Иоанн, переселилась на новое тихое место, в Новый Валаам.

Валаамские иноки, вынужденные эвакуироваться с Валаама из-под огня войны, нашли себе новое место весьма удивительным образом. Братия верила, что Сам Господь Своим промыслом указал им, где остановиться.

Игумен со старшей братией ездил по Финляндии и осматривал продававшиеся сельские поместья. Когда монастырские отцы приехали в усадьбу министра Саастамойнена в деревне Папинниеми округа Хейнявеси, они увидели на стене в главном здании икону преподобных Сергия и Германа, основателей Валаамской обители. Это восприняли как указание свыше и сразу же купили усадьбу. Отец Иоанн, как и другие отцы и братья, был очень доволен новым местом для обители.

Поместье Папинниеми, теперешний Новый Валаам, расположено в живописном месте, на пологом южном берегу озера Юоярви. Озеро со всех сторон обрамлено дремучими лесами. Ко времени переезда монастыря в Папинниеми здесь еще не было хорошей шоссейной дороги. Связь с внешним миром велась, главным образом, водным путем. Поэтому в обители царили покой и уединение, которые так ценятся подвижниками. Для братии, насчитывавшей более полутораста человек, было важно, что в поместье имеется множество различных построек. И все же было очень тесно. На Старом Валааме каждый монах имел свою собственную келью, теперь же в одной комнате размещалось до пяти иноков.

Уже осенью в год переезда одна из надворных построек была отремонтирована и превращена в церковь. Здесь же находилась, согласно традиции, и трапезная. Иконы на золотой основе и другие святыни, привезенные со Старого Валаама, создавали в небольшом храме духовный, молитвенный настрой.

Скромная церковь Нового Валаама, в которой совершались ежедневные службы, была единственным местом в монастыре, где могли проводиться собрания и другие официальные мероприятия. В высоком главном здании, стоявшем на выходящей к берегу стороне монастырского двора, жили игумен со старшей братией, а также другие братья. В неотапливаемых помещениях на чердаке главного здания устроены были домовая церковь и ризница.

Две длинные, похожие на казармы, двухэтажные постройки, расположенные почти в ряд, служили общежитием для братии. Длинное бревенчатое здание в центре двора – молочный завод. Здесь изготовлялось масло. В этой же постройке жили старушки, которые в свое время остались на Старом Валааме после закрытия границы, а теперь переехали вместе со всеми в Новый Валаам. В том же здании находилась монастырская покоинница, что, по-видимому, старушек вовсе не беспокоило.

В Папинниеми монастырь продолжал заниматься сельским хозяйством, в том числе животноводством. Хлевом служил большой и прочный каменный сарай. Кроме того, имелись деревянные сараи и амбары.

На берегу, почти у самой воды, стояла просторная постройка, в которой была устроена баня. С вечера здесь начинали нагревать большую печь, и баня была готова уже с раннего утра.

Казалось, что Новый Валаам хорошо приспособился к продолжению монашеской жизни в новых условиях. Но расцвета подвижничества в Папинниеми не произошло. Отцы и братья были уже далеко не молоды, а в новых условиях старение насельников обители и сокращение численности братии становилось все ощутимее.

По окончании второй мировой войны у иноков возникло желание вернуться на Старый Валаам и заново начать подвижническую жизнь. Вначале, сразу после войны, изменившееся положение Русской Церкви позволяло на это надеяться. Но отец Иоанн относился к таким надеждам со скепсисом. Он писал тогда: «В настоящее время вся братия более напоминает дом для престарелых. Всего братьев сто двадцать семь человек. От семидесяти до восьмидесяти четырех лет семьдесят один монах. От шестидесяти до семидесяти сорок девять монахов. Моложе шестидесяти лет сейчас только семь человек. Некоторые монахи очень стремятся туда. Большинство все-таки против».

Когда Русская Церковь была вынуждена отказаться от планов возрождения монастыря на Валааме, о переезде постепенно забыли. Вопрос был поднят заново в пятидесятые годы, но уже несколько в ином свете.

Схиигумен Иоанн жил в угловой комнате на втором этаже одного из зданий общежития, ближайшего к лесу. В Новом Валааме не было возможности обеспечить отшельников отдельным спокойным помещением, как это было на Старом Валааме. Схимники жили в тесных «казармах» вместе с другой братией. Обиталищем монахов служил двухэтажный деревянный дом, который и сейчас стоит на том же месте, правда используется теперь по-другому. Через все здание проходит коридор со множеством дверей, ведущих в маленькие комнатки. Это и были монашеские кельи. В то время теснота была такая, что часть вещей приходилось хранить в коридоре. Около каждой двери стояла вешалка для верхней одежды. Под длинными рясами на полу лежали картонные коробки, разные необходимые вещи.

У двери кельи отца Иоанна стояла еще особая скамья: на исповедь к духовнику приходили братья и паломники, и когда исповедников было несколько, ожидавшие своей очереди садились на эту скамью.

Кельей старца служила скромная, всего в несколько квадратных метров комната. Здесь было небольшое окно, из которого открывался прекрасный вид на тихое озеро.

В красном углу, домашнем алтаре отца Иоанна, висело множество икон. Главная из них – икона Валаамской Божией Матери (которую после кончины старца отец Памва подарил Елене Акселевне). Перед Святыми Образами всегда горела лампада. В углу пред иконами – аналой, покрытый льняной вышитой дорожкой, на нем большая Следованная Псалтирь в кожаном переплете. В эту книгу входят, кроме псалмов, основные суточные богослужебные тексты. Псалтирь читается каждым монахом в ежедневном молитвенном правиле. Справа от двери – высокая простая книжная полка со старинными книгами. Подбор их свидетельствовал о духовных интересах живущего в келье. Это были почти исключительно творения древних подвижников. Их чтение было любимым занятием отца Иоанна: они служили главным источником его наставлений. Важнейшая из этих книг – многотомное «Добротолюбие» – самый значительный сборник творений отцов-подвижников. Учась мудрости на духовном опыте отцов, поверяя себя постоянным обращением к Священному Писанию, старец передавал другим крупицы драгоценного знания.

Были в келье и вещи, необходимые для повседневного обихода. Белый деревянный диван с высокой спинкой служил старцу постелью. На стене у дивана для тепла и уюта висел разноцветный ковер. У окна – стол и несколько табуреток. Справа на полу кухонный шкаф. В нем хранились посуда, продукты, таз для мытья посуды. На шкафу самовар, над которым висело полотенце. Елена Акселевна раз спросила отца Иоанна о назначении полотенца. «Это чтобы пот вытирать со лба, кгда пьешь горячий чай».

В комнате была еще вешалка, на которой висела длинная черная монашеская ряса. Зимой у кровати стояли огромные валенки. Они были необходимы в холодных, продуваемых сквозняком комнатах и на улице. Размер валенок показывал, что у старца больные, опухшие ноги.

На внутренней стороне двери был прикреплен старинный рисунок: два монаха беседуют между собой. У одного в глазу маленький сучок, у другого – громадное бревно. Рисунок иллюстрировал слова Спасителя: «И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф. 7:3).

Отец Иоанн пишет Елене Акселевне: «Сегодня, двадцать седьмого октября, около шести часов вечера мирно скончался отец наш схиигумен Харитон. В семь часов отслужили панихиду. Утром, вероятно, сообщат в Хельсинки по телефону. Не знаю, когда будут похороны. Вероятно, много приедет почитателей». (27.10.1947)

Игумен Харитон был последним настоятелем Старого Валаама. Именно на его долю выпала тяжкая обязанность эвакуации братии с ладожского острова на новое место.

Отец Иоанн жил вместе с братией Валаама внешне спокойной жизнью бывшего игумена. Он старался быть в стороне от всего, что могло нарушить его душевный покой.

Однако тихая отшельническая жизнь была прервана. После кончины игумена Харитона схиигумен Иоанн был избран братией в настоятели. Друзья поспешили поздравить отца Иоанна с избранием. Ответ старца показывает, каково было в тот момент его настроение: «Сердечно от души благодарю за поздравление с настоятельским крестом. В данное время настоятельство именно крест, да тяжелый. Я сам не стремился и не желал настоятельства; верю, что Бог дал мне этот крест и по Своему милосердию поможет благополучно нести его. И Вас прошу, помогайте мне Вашими святыми молитвами». (2.2.1948)

Решение выборного совета братии нуждалось еще в утверждении церковным управлением в Куопио.¹⁷ Но почему-то утверждение задерживалось.

«Из церковного управления нет никаких распоряжений до сих пор. Как они это дело решат – неизвестно. Братия тревожится. А я, по Божией милости, спокоен. Чем все это кончится, потом и напишу тебе». (12.3.1948)

Церковное управление не утвердило выбора братии. Оно сослалось на указание, в котором говорится, что монаха, постриженного в схиму, выбирать в настоятели нельзя. Были проведены новые выборы, и о их результате отец Иоанн пишет следующее: «Сегодня были выборы. Выбрали в настоятели о. Иеронима. В душе я рад, что Господь избавил меня от настоятельского ига». (14.4.1948)

Отец Иоанн искренне радовался новому ходу событий. «Скорби, которых я ждал, по Божией милости даже не коснулись меня, и настроение мое нисколько не изменилось. Ах, как хорошо держать себя в стороне, и внимать себе, и во всем располагаться на волю Божию».

Павла Максимовна рассказывала об одном случае, связанном с избранным тогда настоятелем отцом Иеронимом. Игумен Иероним, по своему обычаю, давал Павле Максимовне после литургии просфору. И некоторые другие старцы тоже имели такую привычку. Отец Иероним, как и Павла, был духовным чадом известного подвижника – схимника отца Михаила. И когда отношения отца Иеронима с отцом Михаилом по какой-то причине охладились, Павла, как духовное чадо отца Михаила, уже более не получала просфоры от игумена. Тогда схиигумен Иоанн дал просфору Павле и утешил ее такими словами: «Не обращай внимания, что эта не от игумена Валаамского монастыря – и все-таки она от игумена». Рассказывала это Павла печально-счастливым голосом, что говорит об умении отца Иоанна утешать людей.

Игумен Иероним без особого желания принял обязанности настоятеля. Он чувствовал себя уже слишком старым и слабым для руководства монастырскими делами и любил говорить, что он «ненастоящий игумен». Так и не смогли уговорить его переехать из скромной кельи на второй этаж главного здания, в квартиру игумена. Старец продолжал жить прежней жизнью, несмотря на свое новое положение. Его крестом, кроме монастырских забот, стало еще бремя болезни. Через несколько лет все это свело отца Иеронима в могилу.

Сообщая о кончине игумена, отец Иоанн пишет Елене Армфельт об особом случае, происшедшем в монастыре еще при жизни отца Иеронима: «Конечно не все знают, что о. игумен много наговорил на братию. Да они с отцом Иувианом и в Москву написали».¹⁸ Из того же письма: «В Мариино стояние канон Андрея Критского читали протоиереи из Ленинграда. В конце утрени ленинградский сказал слово. Более половины высказанного было о том, что у нас в братии нет смирения, послушания к игумену, и нет дисциплины. Некоторые не хотят присоединиться к Русской Церкви. И еще на эту тему. Слышала не вся братия, многие раньше ушли, потому что не было предупреждено, что будет слово. Мы, некоторые, только ахнули – живем тихо, смирно, и вдруг посторонний так разносит нас.

Я заходил к ним прощаться, хотел поговорить по поводу речи. Но тут был о. игумен, я нашел неудобным говорить, посмотрел на них в упор. Они ждали, что скажу что-то. Я сказал: «Желаю вам всякого благополучия». Больше ничего не смог сказать. Попрощался с ними.

...По отбытии протоиереев отец игумен сразу серьезно заболел, даже слег в постель и больше не встает. Я его соборовал и причащал. В Фомино воскресенье утром хотел причастить его, но он в бессознании, так и не причастил. Накануне причащал. Попивши чайку, пишу это письмо, вдруг приходит о. Леонид и говорит: «Там братия тебя разносит вовсю. Какой это духовник, такой халатный. Вот о. Михаил такой ревностный к больным». И еще на эту говорил тему. Пошел я смотреть игумена. Он маленько пришел в сознание, так что они дали ему лекарство. С трудом принял самую малую часть Св. Тайн.

...Сейчас десять часов ночи. Утром схожу к игумену. Дежурят у него по очереди несколько человек. Призываю на тебя Божие благословение.

Храни тебя Господь!

Многогрешный схиигумен Иоанн.

P.S. О. игумен скончался в час ночи. Похороны первого мая, в четверг». (27.4.1952)

В письме к Павле Максимовне отец Иоанн пишет: «Вот скоро, шестого июня, сорокоуст игумену Иерониму кончится. Кто-то будет следующим игуменом? Прошу тебя, молись, чтобы Господь избавил меня от этого ига». (30.5.1952)

Новым настоятелем избран был иеромонах Нестор. До этого он исполнял должность казначея и всю свою монастырскую жизнь занимался церковным пением, был регентом и певцом. Поскольку Новый Валаам принадлежал тогда к Русской Церкви, нужно было новому настоятелю прибыть в Ленинград для посвящения во игумены. С отцом Нестором в Советский Союз поехал также и отец Симфориан.

«О. Нестору с о. Симфорианом паспорта за границу пришли, теперь ждут визу; когда получат и поедут в Россию. Митру уже примерял, она к нему идет, будет важный игумен. Помоги ему, Господи, потрудиться во благо обители и на спасение души своей. Энергично взялся за дело. Есть надежда, будет хороший настоятель». (4.9.1952)

Уже следующей весной игумен Нестор слег в постель на несколько недель. Суставной ревматизм в ногах вызывал у него постоянные мучения.

«Игумена лечат электричеством. Месяц должен лежать и никуда не ходить. Худые у него ноги. Ты пишешь: беда будет, если заболеет. Не только ты думаешь – если и умрет, найдется ли новый игумен?» (12.5.1953)

Игумен Нестор после этого жил еще четырнадцать лет и, не жалуясь на свои недуги, управлял постоянно сокращавшейся братией.

Когда монастырь переместился в Новый Валаам, отцу Иоанну было шестьдесят семь лет. В то время он еще был силен физически. В свободное время принимал участие в тяжелых работах – летом работал в поле, зимой рубил дрова. С годами силы стали таять, пришлось уменьшать рабочую нагрузку. Подобно другим монахам, он все-таки до самой последней возможности старался круглый год хотя бы недолго поработать на свежем воздухе.

На монастырский двор каждую осень привозили большие груды хлыстов, и старцы, каждый в меру своих сил, распиливали их на дрова «для веселости души и для здоровия». Из писем отца Иоанна к Елене Акселевне можно узнать о настроении, царившем во время работы, и о многом другом, чем жила монашеская община:

«Я по Божией милости здоров, сердце болело только одни сутки на первой неделе поста, Вторую неделю служил совершенно здоров, а теперь хожу дрова пилить с о. Виктором. Сегодня мне один инок сказал: «Про вас говорят, что вы мало пилите, только время проводите». Вот, пожалуй, и обижайся на таких людей! Обижаться надо на тех – про себя, конечно, – которые хвалят нас». (31.3.1949)

Летом:

«По Божией милости я смог принять участие в сенокосе. Начиная с понедельника будем жать рожь».

С наступлением осени:

«Слава Богу, летние работы кончились с большим успехом. Погода благоприятствовала. Теперь братия ходит в лес дрова пилить. Я пока отдыхаю, потом тоже буду ходить на пилку дров часика на два после обеда, довольно с меня и этого, ибо у меня есть и духовнические обязанности». (29.10.1947)

Если старец в свободное от богослужений время не работал на улице или не гулял на свежем воздухе, он уединялся в своей келье. Особенно зимой отец Иоанн любил бывать в уединении, чтобы углубляться в молитву, в книги, в свои личные заботы.

«Морозы стоят крепкие, но у меня в келье тепло. Радуюсь и благодарю Бога, что могу читать; хоть маленько тупеет память, а как-то понимаю яснее, чем раньше понимал». (14.12.1954)

Главным занятием отца Иоанна в свободное от монастырских послушаний время была переписка с его духовными чадами. Почти до самого последнего своего дня он посылал им весточки. Духовные дети старца, его друзья всегда получали от отца Иоанна поздравления с праздниками Рождества и Пасхи.

Открытки с поздравлениями получала, конечно, и Елена Акселевна.

«К празднику Святой Пасхи нового стиля я выслал шестнадцать поздравительных открыток. Сам их нарисовал. Пошлю и тебе такую же».

Инна Коллиандер, художница, супруга писателя Тито Коллиандера, тоже вспоминает, что получила от отца Иоанна пасхальную открытку, им нарисованную. К сожалению, открытки со временем затерялись.

В келье отца Иоанна несколько месяцев были часы с кукушкой. Как-то, будучи в Хельсинки, он увидел такие часы и непременно захотел иметь подобные. Елена Акселевна вспоминает, что отец Иоанн иногда был как маленький ребенок. Если что-то начинало его интересовать, он обязательно хотел приобрести это себе. О часах их счастливый обладатель пишет:

«Кукушка уже у меня в келье. Кукует со второго июля, прислали из Йоэнсу. Стоила четыре тысячи четыреста марок.

...Сейчас кукушка куковала девятый раз, и я читаю сорок шестую главу св. Исаака Сирина. Ах, как чудно и справедливо пишут Св. Отцы!» (7.7.1952)

«Отец Леонид Герасимов гостит в монастыре. Он уедет в понедельник и домой приедет во вторник. Я пришлю тебе с ним кукушку. Она просто поднадоела мне. Нахожусь всегда дома, и она кукует каждый час и полчаса, а ты дома находишься мало, и она будет подходяще напоминать тебе обо всем. Попроси отца Бориса Павинского. Он соберет и повесит на стенку». (4.9.1952)

Часы с кукушкой все еще висят на стене в квартире Елены Акселевны. Доктор Виир регулярно заводит часы, кукушка кукует и приветствует старушек, как напоминание об отце Иоанне.

Почти во всех письмах отца Иоанна к Елене Акселевне содержатся упоминания о еде. Постороннему и не знающему обычаев монастыря это может показаться странным. Поэтому нужно кое-что объяснить.

В Новом Валааме старцы-монахи жили крайне скромно, и, по мнению многих, даже в нечеловеческих условиях. Монастырь был общиной иноков преклонного возраста, которая, по понятным причинам, не имела ни сил, ни желания добиваться принятого в то время уровня бытовых условий. Апогея бедственное положение достигало в лечебнице или, иначе говоря, в доме престарелых. Старцы, не встававшие с постели, проводили свои последние годы, месяцы и дни среди такой грязи и вони, что лучше пропустить более подробное описание этой обстановки.

Постепенно и кухня пришла в такой же упадок. Пища не просто была скудной, но к тому же и готовилась плохо из-за царившего на кухне беспорядка. Тараканы бегали по накрытому столу, их можно было обнаружить в подаваемом супе или в каше. Понятно, что многие предпочитали питаться в своих кельях. Монахи получали пенсию, и у них была возможность самим приобретать продукты.

Отец Иоанн иногда сам готовил себе еду в келье для подкрепления убывающих телесных сил. В то же время он старался посещать и братскую трапезу, согласно монастырским правилам. Старец считал, что питание в келье – грех, и, хотя находил объяснение в стремлении поддержать здоровье, все-таки не хотел оправдывать своего поведения.

В послевоенные годы в Финляндии было трудно с продовольствием. Вблизи монастыря тогда еще не было магазина, и поэтому Елена Акселевна и многие друзья отца Иоанна довольно часто посылали старцу посылки с продуктами. Как правило, к посылке прилагалась просьба поделиться с кем-либо из братии.

«Позабыл написать, что твои селедочки я получил. По назначению раздал: о. Вениамину пять штук, о. Антонию три штуки и другим неимущим дал, так как селедок у меня оказалось много. Пожалуйста, не присылай мне больше». (27.10.1947)

Отец Иоанн, в свою очередь, тоже отправлял посылки Елене. Семья жила скромно, так что продукты, присланные отцом Иоанном, принимались с радостью, как добавление к той малости, что получали по карточкам.

«Посылаю посылочку, не стесняйтесь принять. Изюм мне не нужен, а вам пригодится. Кофе тоже не нужен, а сахару осталось у меня еще четыре таких порции. Скоро еще дадут. Мама твоя любит сладкое, пусть кушает. Еще малиновый чай посылаю, своего производства». (23.12.1947)

«Последнее время не мог даже взяться за карандаш кому- либо написать. Уставал, службы церковные, и еще за грибами ходил. Насушил белых грибов. Иногда сваришь с макаронами – очень хорошо. Даже и за посылочки не благодарил. Наде Шульц передай мою благодарность за посылочку и письмо, и прошу прощения за грубое мое молчание. Коллиандерам тоже позвони и передай мою благодарность за посылочку и письма. А какое здоровье сына Ольгина Володи? Им тоже не написал. Просто кругом виноват. Сварил варенье черносмородинное, пятилитровую банку. И грибы сушеные есть. Денег три тысячи, и вдобавок немного звонкой монеты. Не посылай мне, пожалуйста, деньги. Если будет нужда, тогда попрошу». (19.8.1952)

«Спасибо за гречневую крупу. Сначала я ее варю на плитке в кастрюльке, а потом заворачиваю в шубу на три часа. Выходит очень хорошо.

...Меня потянуло на кислое, а сладости совсем не могу кушать. Клавдия Корелина прислала мне клюквы. Варю кисель и с чаем пью. Попроси ее прислать еще клюквы. Как видно, теперь нет там у вас лимонов». (1.6.1954)

«Когда соберешься послать мне посылочку, приложи две баночки томату. Расходуй мои деньги, не стесняйся. Они мне не нужны.

...У меня чай и селедочки есть, масла купил три кило. Вот как схимник живет – не схимник, а чревоугодник. Иногда у меня бывают порывы жить построже, довольствоваться только скудной одной трапезой. А потом думаю: поддержи здоровье, помогай братии. Вот таким образом и обманывает себя схимник нерадивый». (26.6.1948)

По православному обычаю верующие не справляют день своего рождения. Празднуют именины, день памяти святого Небесного покровителя. В монастыре именины – небольшой праздник среди будней.

«Письмо, порошки, лимон я получил. За все сердечное спасибо. На именины спек булочку. Печенгских¹⁹ угостил чайком с булочкой. Конечно служил, и вас с мамой поминал». (10.7.1947)

Радости и скорби обитателей монастыря переживаются всеми и всем видны. В этом смысле в монастыре нет ничего тайного. Здесь выявляется все жалкое существо человеческое. В маленькой общине люди могут легко надоесть друг другу. Это свойственно человеческой природе, в этом один из законов бренной земной жизни. «Вообще, житие всяких есть», – как выражается отец Иоанн. «Отец Виктор приходит ко мне после службы разгоряченным: «Ведь невозможно, чтобы все стояли в церкви такими рассеянными, что никто не заметил, как я остановился во время просительной ектеньи. Все-таки никто не помог мне продолжить. Наверно, не помогли потому, что хотели меня рассердить. Ах, как они злорадны». И еще многое другое говорил по этому поводу. Я молчал. Что же мне было ему сказать? Знаю, что он мои советы не примет».

«Великий Канон, Мариино стояние и похвала Божией Матери – эти службы у нас тоже бывают с вечера. Канон читал о. игумен. Взял высокий тон, получилось крикливо. Подходит ко мне инок и говорит: «Ему только кричать на бараках, а не каноны читать».

...В жизни всякое бывает. Иногда трудно и тяжеловато, когда нет человека, с кем поговорить о едином на потребу». (7.4.1954)

А вот настоящая жизненная трагедия портнихи Марии. Мария была русская паломница – старушка, переехавшая со Старого Валаама в Новый вместе с монастырем. «Я полагаю, тебе известно, что Мария портниха работает на разных работах. Швейную машину отобрали от нее. Послали в прачечную, но она не может там работать. Правую руку очень ломит. Ей не верят. Зимой перебирала картошку. Монахи очень недовольны, ругают ее, говорят: «Противная рожа, не могу смотреть на нее». Отец Тимон прогнал ее от себя, теперь она ходит на исповедь ко мне. Я сказал одному монаху: «Зачем ты кричишь на нее при народе», – а он разнес меня братии и говорит: «О. Тимон прогнал, а о. Иоанн защищает». Ей, бедной, и булочки негде спечь, приходится ходить в деревню». (27.4.1952)

Иноки скучали по Старому Валааму, скучали по прежней своей обители, где прошли их лучшие годы. Иноком Ксенофонтом скорбь овладела с такой силой, что он собрался один пойти на Валаам. Об этом приключении отец Иоанн пишет: «Отец Ксенофонт пошел обратно. Прошел границу благополучно. В Сердоболь²⁰ шел пешком. Тридцать верст провезли на автомобиле рабочие. В Сердоболе пришел на пристань и спросил: «Когда поедет пароход на Валаам?» Ему сказали: «Ходит по воскресеньям». Визы у него не оказалось, забрали и посадили в тюрьму. Сидел больше месяца. Были разные допросы. Затем отправили в Петрозаводск. Тоже посадили в тюрьму. Тоже были допросы. Наконец отправили с конвоем на границу. Передали финской полиции. Последние отправили в монастырь. Все-таки помуры- жили его. Пятнадцать раз допрашивали: «Теперь не хочешь больше идти на Валаам?» В Сердоболе церковь открыта.

Служба совершается. Ему сказали: «Здесь батюшка уважаемый». Если бы он пошел сперва к священнику, может быть по-другому бы вышло дело. В монастырь прибыл обратно восемнадцатого числа нового стиля». (20.12.1947)

Старость приносила каждому свои недуги. Понятно, что у некоторых иноков с возрастом слабела память.

«Монах Гервасий стал забываться, даже и на часах не понимает время. Иеромонах Платон тоже ничего не помнит. Вместо чайника взял метлу и из куба льет кипяток на метлу и думает, что льет в чайник».

«Отца Иакова послали в дом для престарелых, туда где и я лечился. Он совсем помешался. Хорошо, что не сжег общежития. Так что пришлось его связать веревками и отправить туда».

И далее изложение близких и отдаленных событий: «Украли мою палку. Попробую найти новую».

«У нас так говорят: «Коневский игумен поедет в Англию"». «Забастовка нас не коснулась. Слава Богу, успокоилась Финляндия».

«Клавдия сказала интересное: Америка сделала спутник и пригласила на пуск иностранцев. Приехали, стали запускать, сразу же сгорел на месте. Но американцы сказали, что русские шпионы испортили. Вероятно, было же смеху». (17.11.1957) Небольшое радостное сообщение в конце одного письма: «Инна послала мне пакет... Ведь сумела же позабавить. Послала маленькую коробочку, в которой были конфеты. Когда откроешь ее, то начинает играть музыка. Угостил монахов сладостями. Им тоже показалась коробочка интересной».

Схиигумен Иоанн нес послушание духовника Нового Валаама и в то же время был духовным старцем. Понятия эти различны. Духовником, исповедующим и совершающим таинство отпущения грехов, может быть, согласно церковному уставу, только рукоположенный во священники. Принимать покаяние, наставлять кающихся и провозглашать прощение грехов – обязанность всякого православного иерея.

Деятельность старца, строго говоря, не есть таинство. Поэтому всякий православный мужеского пола, монах или мирянин, может стать старцем, если имеет к этому дар. Чтобы сделаться священником, надо учиться, а старцем надо родиться. Немногие имеют такое призвание.

По словам отца Иоанна, «руководитель должен быть бесстрастный и иметь дар рассуждения, именно: знать время, начинание, предприятие, устроение человека, крепость, знание, усердие, возраст, силу тела, сложение, здоровье и болезненность, нрав, место, знание, воспитание, расположение, намерение, поведение, понимание, природный ум, старание, бодрость, медлительность, намерение Божие, смысл каждого изречения Божественного Писания и многое другое. Вот каков должен быть руководитель в духовной жизни и какое иметь рассуждение».²¹ Этот длинный список необходимых для старца качеств отец Иоанн приводит, чтобы показать свою неспособность по-настоящему быть духовным наставником. И все же он пишет, что не отчаивается и с надеждой на Божию милость старается помогать своим духовным чадам.

Все-таки отец Иоанн был настоящим старцем, ибо сердцем понимал ближнего, любил его, соболезновал в скорбях. Такая черта – врожденная. Образование и обучение не меняют сердца человека. Знания и навыки старец, конечно, должен приобрести. Но главная черта, определяющая его пригодность к будущей деятельности, должна быть уже в самой основе характера. Отец Иоанн умел выслушивать и успокаивать приходивших к нему со своими бедами монахов и мирян.

Как уже было сказано, задача старца – принимать людей, приходящих с вопросами о духовной жизни, внимательно выслушивать их и давать правильные советы. Старчество – одна из самых богатых православных традиций, проявление внутренней духовной силы Православия.

По традиции старцы живут в монастырях, где являются часто и духовниками. Многие монастыри стали известны именно благодаря своим старцам, в первую очередь – Оптина Пустынь в Тамбовской губернии. Старцы этой обители преобразили религиозную жизнь России, сплотили Русскую Церковь для несения великих скорбей во время и после революции.

Отец Иоанн нес обязанности старца, принимая паломников на исповедь у себя в келье, а также отвечая на многочисленные письма. Иногда отец Иоанн брал посетителей с собой на прогулки, во время которых можно было хорошо побеседовать о спасении души.

Также и братия исповедовалась отцу Иоанну и получала душеполезные наставления.

«Некий инок приходит ко мне в скорби и говорит: «Жизнь прожил. Добрых дел у меня нет. Теперь мною овладела тоска. Как мне войти в Царствие Небесное?» Поговорили вместе на эту тему и нашли новую надежду».

«Некий инок занимается молитвой двадцать пять лет, но никогда не говорил со мной о молитве. Говорит: «Молитва моя стала неправильная». Я объяснил ему ошибку. Потом он поблагодарил меня. Не Евлогий, а другой инок». (17.9.1953)

В Новом Валааме в то время был и другой духовник – иеросхимонах Михаил. До пострижения в схиму он носил имя Тимон. Эти два старца, отец Михаил и отец Иоанн, были совершенно противоположны по характеру. Отец Иоанн старался ежедневно бывать на службах, на братской трапезе и, в меру своих сил, выполнять работу вместе с другими. А отец Тимон оставался в своей келье в уединении, в молитве и созерцании. Он был отшельником и мистиком.

На Старом Валааме отец Михаил служил один в своей келье и продолжал поступать так и в Новом Валааме, хотя монастырское начальство не одобряло этого.

Отец Иоанн и в наставлениях, и в жизни держался открытости к людям, духовной трезвости и простоты, а вся деятельность, равно как и возвышенные поучения отца Михаила, замыкалась в стенах его кельи. Личность эта была особенная, таинственная и одинокая. Отец Михаил почти совсем не выходил из кельи, служившей ему и храмом. Здесь он принимал тех, кто стремился к нему для духовной беседы.

Обоим старцам хватало учеников и людей, жаждущих духовного руководства. Удивительно, но в письмах отца Иоанна отсутствует какая-либо критика деятельности отца Михаила как старца, хотя, по несовершенству человеческой природы, случались, быть может, и такие мысли.

В своих посланиях отец Иоанн старался внимательно разобраться в вопросах, волновавших наставляемого, в его бедах и заботах. Часто он как бы отождествлял себя со своим скорбящим духовным чадом.

«То, что ты написала о своем внутреннем состоянии, все это у меня есть. Точно жила близ меня и записывала все мои душевные уклонения. Однако унывать не будем, но с Божией помощью постараемся полагать добрые начала, чтобы жизнь проводить в полном смысле по-христиански». (5.8.1954)

Отец Иоанн давал такие советы терпящим скорби:

«Пишешь, что переживаешь тяжелое состояние душевное. Однако знай, не ты одна переживаешь подобное тяжелое состояние, а кряхтит все человечество под бременем Адамовым, наследием от преслушания. В подобные тяжелые минуты одно есть средство: терпение и молитва, и вера в то, что будет перемена к лучшему, ибо как в погоде бывают перемены, так и у нас». (17.3.1950)

Некоторые писали старцу длинные письма, в которых просили подробных ответов на многие вопросы. Это, естественно, было не под силу старцу. Отец Иоанн так объясняет Елене Акселевне краткость своих писем:

«Я стараюсь писать не на тему вопросов, а внимая устроению и жизни человека, так что вопросы его сами по себе отпадут и он и забудет о них». (27.11.1951)

Иногда ответ был очень кратким, но содержал совет, сам по себе все поясняющий. В одном письме Елене Акселевне отец Иоанн просит передать Павле Карловне: «Мне теперь трудно писать ей письмо. Пусть она не обращает на это внимания, а читает Иисусову молитву и зовет на помощь Матерь Божию».

Случалось, письма из Нового Валаама отправлялись сразу нескольким адресатам:

«Как-то и одним и другим людям приходится писать. В первую неделю поста пришлось послать двенадцать писем, а сегодня удобный случай – завтра утром едут на почту в шесть часов утра. Вот и пишу тебе после вечернего правила». (31.3.1949) Составлять ответы, конечно, было совсем не просто. Столь обширная переписка бывала иногда в тягость старцу. «Затирает меня отвечать на письма. По два и по три письма лежит, все не могу собраться ответить; а отвечать надо непременно, ибо есть вопросы серьезные». (2.3.1951)

Часто наставления старца сохранялись в памяти его духовных чад на всю жизнь. Павла Максимовна рассказывала, что отец Иоанн наблюдал как-то раз за ней во время молитвы и заметил ей, что крестное знамение полагается только перед Символом Веры, но не во время его пения. «И теперь всякий раз перед тем, как в храме поется или читается Символ Веры, я осеняю себя крестным знамением и вспоминаю поучение отца Иоанна».

Хотя отец Иоанн прожил почти всю жизнь в монастыре, он глубоко понимал приходских священников, их жизнь и проблемы. Как-то раз Елена Акселевна выслала старцу напечатанную где-то статью о пастырстве, и старец оценил ее так: «Прочел я брошюрку о пастырстве. Автор просто не от мира сего, ибо он писатель кабинетный и не заглянул в семейную жизнь пастыря, но руководствовался только рассудком, а не опытом. Так он обрисовал, каков должен быть пастырь. Такие качества и духовность бывают только у святых. А где найдешь таких пастырей, как о. Иоанн Кронштадский? Их нет. Что же, придется церкви закрывать и иереям искать какую-нибудь другую работу?»

В жизни самого старца тоже чередовались минуты радости и скорби. Кто свободен от этого? Но отец Иоанн знал, как избавиться от уныния.

«С большим трудом писал это письмо. Водил пером по бумаге точно ломом. Внутри на душе сухость, а сердце точно камень. В такие моменты требуется терпение и надо ждать помощи от Бога. Господи помилуй!» (6.12.1946)

Елена Акселевна Армфельт была самой близкой из духовных чад отца Иоанна. В послевоенные годы они переписывались почти каждую неделю. Дружба эта была чисто духовная. Отец Иоанн упоминает об этом в одном из своих писем:

«А так как дружба наша с тобой чисто духовная, то если какие-либо примешиваются случайности, повредить или разъединить они не смогут». (5.12.1947)

«Не стесняйся, пиши мне хоть каждый день. Никто здесь не соблазнится, что часто пишешь. Из письма видно, что ты унываешь. Я, припоминаю, писал тебе на эту тему восемнадцатого сентября 1945 года в начале письма, а дальше ответы на твои вопросы. Прочти, если не уничтожила то письмо». (27.2.1949) Значение этой переписки было в том, что, как пишет старец: «Вообще говоря, я делюсь с тобой всем как с самым близким другом». (16.9.1947)

И даже более того:

«Мое отношение к тебе нисколько не изменилось, и я всегда делюсь с тобой о едином на потребу, с тобой только и могу поговорить на эту тему. Я полагаю, что и ты это замечаешь». (8.9.1955)

Отец Иоанн был духовником и старцем Елены Акселевны. Со временем Елена Акселевна стала настоящей духовной наперсницей отца Иоанна, именно ей он поверял самые сокровенные свои раздумья.

Это, конечно, необычно, но так уж сложилось. Отец Иоанн часто жаловался в своих письмах, что не нашел среди монастырской братии человека, близкого по духу, с которым он мог бы поговорить по душам, разделить радости и скорби. В этом старец винит себя и свою гордыню. Однако, внимательно вчитавшись в его письма и наставления, можно понять, что те, с кем отцу Иоанну приходилось жить рядом, духовно и душевно пребывали совсем на другом уровне. Поэтому понятно, что среди иноков старец не мог найти собеседника, который бы его понимал.

Место друзей-монахов занимали друзья из мирян. Этот дружеский кружок был интересным и разнообразным. В него входили как люди с высшим образованием, так и самые простые, неученые люди. Среди друзей отца Иоанна были и художники. Иногда он даже сам удивлялся образованности своих духовных чад.

«Иногда смущает меня мысль, зачем я переписку веду, безграмотный?» (12.2.1946)

Самое ценное в переписке отца Иоанна и Елены Акселевны – духовные наставления. Старец учил и советовал, на основе Священного Писания и святоотеческого предания, как идти по христианскому пути. Он утешал Елену в скорбях и печалях. «Всем твоим переживаниям я сочувствую. Укрепи тебя Господь во всем. Очень хорошо и духовно, что «стараешься людям не угождать и поступать по совести». От этого устроения приобретается мир душевный. Ты сознаешь в себе, из-за мирских забот, много плохого. Не отчаивайся. Господь наш Иисус Христос пришел на землю именно для плохих. Сознаем свою негодность, попросим у Господа помилования, и Он, по Своему милосердию, помилует нас грешных. Аминь». (27.2.1949)

Писания Святых Отцов читают не так, как обычную литературу. Поэтому старец наставляет свою духовную дочь:

«Относительно святоотеческих книг, как должно читать их, хорошо советует епископ Игнатий.²² У тебя есть эта книга: «Приношение современному монашеству». Прочти и пришли мне. У нас в библиотеке нет. Еще пришли св. Исаака Сирина нравственное учение, малого размера. У тебя кажется две, а у нас в библиотеке нет полного сочинения – мало экземпляров». (27.2.1949) Естественно, в доверительной переписке говорилось о многом. Оба, отец Иоанн и Елена Акселевна, делились друг с другом печалями и горестями, большими и малыми, неизбежными в повседневной жизни. Они обременяют душу, но если есть кому их высказать, то становится легче.

Обсуждалось и то, что происходило в ближайшем окружении каждого. Отец Иоанн сообщал о том, что случалось в монастыре, а Елена, в свою очередь, – о своих служебных и домашних делах. Часто она рассказывала старцу о приходских новостях. Жизнь прихода, состоявшего в основном из русских эмигрантов, была, конечно же, богата событиями. Люди есть люди, а человеческие слабости проявляются и в монастыре, и в приходских кругах.

«Когда мы касаемся в письмах людских слабостей, это не осуждение, а просто разоблачение немощей человеческих для духовной практики. Когда придется тебе поговорить с кем-либо иначе настроенным, потерпи. Да упасет Господь тебя, не высказывай своего внутреннего состояния. От людей надо скрывать свои переживания, и духовные, и греховные, а делиться только с единомышленником».

Наставления отца Иоанна часто бывали прямыми и нелицеприятными. Поэтому их не всегда легко было принимать. Справедливые слова часто тяжело слушать.

«У тебя натяжка с Н. Н. Это очень нехорошо и вдобавок тяжело сердцу. Постарайся как-нибудь смягчиться, но наших сил не хватает, чтобы умиротвориться – проси помощи у Бога и Царицы Небесной! И за нее молись, и сама ломай себя. Внимательно исследуй себя, и я думаю, что ты тоже неправа».

В небольшой квартире Елены проживала еще одна старушка, Александра Сергеевна. Однажды после службы она заговорила с матерью Елены Акселевны и пожаловалась, что у нее нет жилья. Вскоре Александре разрешили поселиться в кухне, где она прожила много лет. Естественно, Елена Акселевна иногда уставала от ее присутствия и сгоряча говорила что-нибудь неприятное. Потом Елена каялась в этом перед отцом Иоанном и получала такой совет: «Старайся исправиться. Больше не груби Александре Сергеевне».

Еще такое назидание в том же письме: «Если ты читала и знаешь о Святых Местах Иерусалима, то не надо и ходить слушать рассказы Н. Н. о своем путешествии. Это очень худое твое мнение, что не хочешь слушать из ее уст о таких святых местах. Покайся. Бог простит тебя, только больше так не выражайся, старайся исправляться, очищать свой грязный сердечный источник, чтобы больше не выбрасывать подобных худых слов». (16.11.1953)

Как-то раз отец Иоанн наложил на Елену Акселевну епитимью. Она без благословения старца посоветовала священнику своего прихода, отцу Владимиру, обратиться к отцу Иоанну со своими скорбями. Само по себе это было не так уж плохо, но поскольку сделано было без благословения старца, отец Иоанн очень огорчился.

«Совет твой о. Владимиру, чтобы написал мне о своих скорбях, – нехорошо, что ты его сделала. Вот тебе епитимья: тридцать три поясных поклона с Иисусовой молитвой, десять Иоанну Предтече. Я полагаю, что отец Владимир не напишет, а если напишет, мой совет не удовлетворит его. Это я пишу по своим чувствам».

Верной духовной дочери была поведана тайна, которая сейчас уже таковой не является:

«Агния гостила три недели и поехала с плачем. Она всю свою жизнь стремилась в монастырь, но по некоторым причинам не могла осуществить своего желания. Я ее постриг в мантию тайно. Имя Евпраксия. Осталась очень, очень довольна. Ты не говори о ее постриге. Пусть останется тайной». (3.8.1949)

Духовные чада, жившие в миру, часто хотели порадовать своего дорогого наставника. Они посылали в монастырь посылки с продуктами. Павла Максимовна была хорошей портнихой и посылала отцу Иоанну кое-что из одежды, например из облачения схимника.

«Благодарю за посылочку, Павла. Если летом соберетесь к нам, я встречу вас в этом колпачке». (25.1.1952)

В одеяние схимника входит аналав, отдаленно напоминающий передник, на котором вышит крест. Такая одежда тоже была выслана.

«Сердечно благодарю за все. Аналав хорош. Особенно хорошо лежит на плечах. Кто же так умело скроил?» (2.3.1947)

В монастырь также посылались иконы, на память и в знак любви:

«Образ Казанской Божией Матери, который писала Инна, привези мне, а я тебе подарю привезенный из Предтеченского скита, тоже Казанская, хорошая живопись». (7.5.1955)

Часто отец Иоанн посылал своим духовным дочерям просфоры, из которых были вынуты частицы за них во время Евхаристии. Иногда он посылал невынутые просфоры прямо из пекарни, тогда их можно было есть просто как белый хлеб.

«Послал я тебе ржаных сухарей и еще большую просфору – она не вынута, кушай с чаем». (14.1.1954)

Как-то Елена получила от отца Иоанна карманные часы: «Посылаю тебе мои карманные часы. Мне они не нужны, и я их не хочу продавать».

Еще почта приносила Елене Акселевне посланные старцем лекарства. «Это лекарство приготовил отец Андрей. Показал я о. Иерониму. Он сказал, это от поноса, и не велел посылать: «Пусть лучше сходит к доктору». Все-таки посылаю. Когда будет понос, принимай». (5.12.1947)

Елена Акселевна просила у старца советов и благословения во всех своих делах и в разных жизненных ситуациях.

После кончины матери она хотела взять на проживание, кроме Сергеевны, еще одного постороннего человека. Однако старец посоветовал другое: «Что касается знакомой женщины, усматривай сама: когда предстоит два зла, выбирай меньшее. Я полагаю, что лучше отказать ей в квартире, чем жить вместе и смущаться». (30.3.1949)

Несколькими годами позже две знакомые Елены Акселевны переехали к ней на квартиру. Одна из них – Павла Максимовна. Старец благословил переезд женщин в квартиру Елены. Места, правда, было не очень-то много. Квартира состояла всего лишь из одной комнаты с альковом. Была, кроме того, еще небольшая кухня, но там спала Сергеевна. Отец Иоанн в своей келье размышлял, как бы переставить мебель в квартире, чтобы обе, Лидия и Павла, смогли хорошо устроиться.

«Я сейчас рассматриваю твою квартиру и планирую, где поместить Павлу и Лидию. Диван очень много занимает места, нельзя ли куда-то его убрать, столик поставить на его место, шкаф с книгами подвинуть, а где я спал, рядом поставить другую кровать, вот и место нашлось бы для них! А Сергеевна пусть живет там же, где и раньше, и если ей не понравится – потерпится, только желать не надо, чтобы она умерла, так думать грешно». (23.1.1955)

Старец благословил иметь в квартире Елены радио и телефон:

«У нас в монастыре есть радио, а почему же тебе не иметь в данные времена? Сама будешь знать разные события. Я иногда навожу справочку у того, кто следит за событиями в мире. Телефон тоже хорошо иметь. Пользуйся ими. Не стоит смущаться». (4.3.1957)

И позже, уже перешагнув порог своего восьмидесятилетия, Елена Акселевна, прежде чем принять какое-либо решение, задумывалась: «А что бы отец Иоанн посоветовал делать в этом случае?»

Елена Акселевна не была единственной духовной дочерью отца Иоанна. В Финляндии и в других странах, куда забросила судьба эмигрантов из России, он имел множество духовных чад, искавших более глубокой духовной жизни. На все их письма отец Иоанн по мере своих сил старался ответить. Те, кто жил неподалеку, приезжали летом в монастырь, чтобы повидаться с любимым старцем.

В числе близких друзей отца Иоанна были писатель Тито Коллиандер из Хельсинки, его супруга, художница Инна, и их дети. Как величайшую драгоценность хранили они память об отце Иоанне. Тито Коллиандер в своем творчестве не раз обращался к образу старца, в книгах этого писателя можно найти важнейшие поучения отца Иоанна. Поддержка старца была очень важна для семьи Коллиандеров, особенно во времена для нее тяжелые. В своих записках под названием «Воспоминание о Валааме» Инна признавалась, что отец Иоанн «поднял их семью на ноги».

Сам отец Иоанн так писал Елене Акселевне о своем отношении к семье Коллиандеров:

«С Инной можно делиться обо всем, ибо она много пережила разных скорбей, а теперь она с мужем своим трудится в молитве. Помоги им Господь продолжать свой труд. Титушка стал читать внимательно святоотеческую литературу. Посылаю для прочтения ему маленькую книжку св. Исаака Сирина, ибо в ней систематически изложена духовная жизнь; еще если есть у тебя епископа Феофана²³ письма о духовной жизни, и эту пошли прочесть. Если нет у тебя, пиши мне, я пошлю ему свою. Я думаю, ему полезно бы прочесть Златоуста²⁴, а ты как думаешь?» (11.12.1948)

Коллиандеры часто гостили в Новом Валааме; бывало, супруги приезжали по очереди, чтобы отдохнуть и успокоиться. В монастыре они часто заходили в келью отца Иоанна – попить чаю и побеседовать.

Во время этих бесед бывали и разногласия по некоторым духовным вопросам – сказывалось различие во взглядах на жизнь, – но дружбе это помешать не могло.

«Когда в последний раз Титушка был здесь, я сказал ему: «Недавно скончался у нас рясофорный монах, у него не было креста на шее. Приходит ко мне инок и говорит: «Можно ли поминать этого умершего? Ведь у него креста на шее не было, мало ходил в церковь и был маловерующим«». Я сказал Титу: «Вот как говорит и думает буква, убивающая дух! А если бы этот инок держался духа, то так не сказал бы». Тито сказал мне: «Только теперь я понял тебя»». (19.4.1956)

Тито Коллиандер сыграл решающую роль в издании книги «Письма Валаамского старца». Он сумел удачно отредактировать письма и преодолеть те многочисленные внешние препятствия, которые в избытке встречаются в издательском деле.²⁵

В Хельсинки жила и Марфа Платонова, еще одна духовная дочь отца Иоанна. Она происходила из рода Нейглик, члены которого были видными правительственными чиновниками в Карелии. Марфа работала в швейной мастерской Шведского театра. Кроме того, что особенно ценно, в послевоенные годы она писала иконы для православных часовен и храмов. Отец Иоанн во время своих поездок в Хельсинки часто гостил у нее. Также, бывая в столице, старец обязательно посещал Анну Вырубову, фрейлину последней императрицы. Отец Иоанн метко называл эту даму «осколком затонувшего корабля».

Павла Максимовна, подруга Елены Акселевны, тоже писала отцу Иоанну, хотя ее духовником был отец Михаил. Старцу писала и Александра Сергеевна, жившая в квартире Елены, и получала от него приветы и ответы на свои вопросы в письмах, адресованных Павле Максимовне. Сергеевна часто жаловалась, что Елена Акселевна курит, и удивлялась, что старец не может заставить ее бросить. Елена и сама страдала из-за этой своей слабости, позже она сумела избавиться от нее.

В Хельсинки жило довольно много духовных чад отца Иоанна. Когда старец приезжал в столицу, все они хотели, чтобы отец Иоанн погостил у них. Естественно, это было невозможно. Иногда возникали сложные ситуации, даже происходили эмоциональные всплески, которые позже обсуждались в переписке между Хельсинки и Папинниеми.

В Линтульском монастыре среди сестер-монахинь тоже были духовные дочери отца Иоанна. Однажды, в июне 1966 года, я сидел в келье монахини Марины и слушал, как она читала письма отца Иоанна. Эти письма она хранила как драгоценное сокровище. И хотя в то время личность отца Иоанна и духовное содержание его писем мне были еще не совсем понятны, это не мешало. Что-то очень важное чувствовалось уже в самом чтении как таковом. В моей памяти запечатлелось: увешанная иконами келья, вокруг благостная тишина; больная старица, сидя на постели, самозабвенно читает письма старца-монаха.

О своих учениках из дальних стран отец Иоанн писал:

«В Англии Людмила Вахман читает о мытарствах.²⁶ Пишет мне: «Умолю св. мученицу Варвару²⁷, чтобы она похлопотала прислать мне перед смертию священника». Еще пишет: «Стараюсь переломить сластолюбие». Людмила глубоко верующая и боится умереть без покаяния. Умудри ее Господь». (22.2.1950) Получал отец Иоанн и письма из Франции, из Германии. «Из Германии от Тамары получил длинное письмо... Мое последнее письмо дочка ее сожгла в печке, она даже плакала о потере его. На память записала, что запомнила. Все письма мои хранит, перечитывает их. Ты скопировала мое письмо. Может быть, уместно послать ей, так пошли. Просто затирает меня с письмами а писать надо». (3.8.1949)

Елена Акселевна часто была своеобразным секретарем отца Иоанна, особенно в переписке с заграницей. Она снимала копии с писем старца и помогала их рассылать. Иногда отец Иоанн даже спрашивал мнение Елены о некоторых письмах:

«Посылаю тебе письмо из Америки. Прочти, и что Господь положит тебе на сердце, какой дать ей совет, напиши мне как можно поскорей. Я буду писать ей, и мне желательно знать твое мнение, как писать». (17.3.1950)

В последние годы перед кончиной у отца Иоанна совсем почти не было сил отвечать на письма. Тогда старец просил Елену ответить за него, написать о его состоянии и о том, что у него нет больше сил вести переписку с дорогими ему духовными чадами.

Одно письмо из сборника «Письма Валаамского старца» обращено к жене иноверца.²⁸ Название, данное этому письму, может ввести в заблуждение. Можно подумать, что речь идет о жене протестанта. Но здесь ситуация более сложная. Из Эстонии в Америку переехала Галина Хейс, вышедшая замуж за еврея. Ей, православной русской, было совсем не просто войти невесткой в еврейскую семью, верную своим традициям. Особенно трудно было с воспитанием сына. Галина хотела воспитать его в Православии, но муж, подчиняясь уговорам своей матери, противился этому. Отец Иоанн глубоко сочувствовал Галине. Он знал ее еще со времен Старого Валаама. «Бедная Галина опять мне не пишет... Я написал в Германию ее тете, расспрашивал, что с Галиной случилось».

Отец Иоанн давал Галине подробные советы, как ей жить в еврейской семье, сохраняя любовь к мужу и уважение к его родителям, но оставаясь при этом верной своей Церкви.

Отец Иоанн дал Галине разрешение на обрезание ее сына. Но были у Галины не только скорби:

«Получил от Галины письмо. Пишет радостно, что ее сын любит церковь, и Боженьку, и батюшек. Принимает Святое Причастие как взрослый и целует Св. Чашу и иконы громко, на всю церковь. А дома подражает диакону и поет громко по-своему. Значит, Галина живет благополучно. Просит меня писать ей письма. Хочет прислать мне хорошие лекарства для лечения рук и ног». (1954)

Живя в богатой семье мужа, Галина не забывала своего любимого старца. Вместе с мужем она присылала лекарства не только отцу Иоанну, но и другим монахам. И через много лет после кончины старца Галина писала Елене Акселевне и просила ее помолиться за себя у могилы отца Иоанна.

Переписка велась и с духовными дочерьми из Пюхтицкого монастыря. Они были друзьями отца Иоанна с довоенных времен, еще со Старого Валаама: «Теперь буду писать монахиням в Пюхтицкий монастырь. Они очень ждут моих писем. Хоть и трудновато писать, но приходится». (24.1.1954)

Когда ты уезжала, я глядел на пароход с берега, но постеснялся махать рукой, ибо там стояли наши батюшки. Долго я смотрел на пароход, пока он не скрылся с моих глаз, и пошел в свою келью с грустью, точно потерял дорогое. Человецы есмы, и человеческое напоминает о себе. Мало пришлось нам беседовать на пользу души. Все как-то было несвободно, а когда выпадали минуты свободные поговорить был усталый и мысли были несвязны. Но я надеюсь, что ты мои недостатки покроешь христианской любовью. Хоть и коротки были наши беседы, однако и я получил пользу от твоей откровенности. Конечно, ты этого не заметила. В общем, наш разговор был по душам. Так говорить не только с мирянами, но и с иноками часто не приходится.

Написал я это письмо, и что-то оно мне не понравилось. Хотел бросить в кочегарку, но подумал, что ты это сделаешь, а за безграмотность и за бестолковость прошу прощения. Призываю на тебя Божие благословение. Твой недостойный сомолитвенник схиигумен Иоанн». (14.8.1945)

Каждое лето во время отпуска Елена Акселевна приезжала в Новый Валаам, одна или с Павлой Максимовной. Поездка в монастырь и беседы с отцом Иоанном были самыми замечательными событиями года. С любовью и грустью вспоминала она летние, полные незабываемого недели, проведенные среди живописной природы Нового Валаама.

В первые годы после переезда монастыря на новое место шоссейные дороги не доходили до Папинниеми, и паломники прибывали в Новый Валаам на пароходе из города Куопио. Позднее регулярные рейсы пароходов прекратились, и вместо них было устроено сообщение на поездах и автобусах.

«Когда вздумаешь ехать к нам, приезжай на почтовом поезде. Он приходит в двенадцать часов дня. Во вторник, в четверг и в субботу приходит автомобиль за почтой, и на этом автомобиле можно доехать до нашего перекрестка. От перекрестка до монастыря четыре версты придется идти пешком. Напиши мне когда приедешь, я тебя встречу у перекрестка. Если ехать на скором, то он прибудет в Юоярви в восемь часов, тогда придется ждать автомобиля четыре часа». (18.5.1947)

Чтобы приехать в монастырь, требовалось благословение игумена. Елена Акселевна писала к настоятелю, и отец Иоанн в своем письме передавал от него привет:

«Отцу игумену я передал твое письмо. Он благословил тебе приехать. Обещал келью, в которой ты была в прошлом году. Сказал, что хоть и храпит, но ничего. Напиши о. Симфориану когда хочешь приехать, он пришлет лошадку. О. Лука все еще лечится в санатории».

В одно лето Елена Акселевна не смогла приехать летом в монастырь. Мать ее была так слаба, что Елена не могла оставить больную без ухода. Не состоялось самое важное событие года – поездка в Новый Валаам. Елена была огорчена. Отец Иоанн пробовал утешить свою несчастную духовную дочь:

«Поджидал я тебя в четверг, и лошадка была послана к перекрестку. Ожидали, но не приехала. В субботу тоже хотел послать лошадку, как вдруг получил письмо, что не можешь приехать. Что делать, потерпи и расположись на волю Божию во всем, не в словах, а в чувстве сердца. Твоим переживаниям я вполне сочувствую. Всегда молюсь о твоем здравии и прошу Его помощи о твоем благополучии. Помоги и храни тебя Господи».

«Когда приедешь в город и будешь ходить на работу, твои переживания постепенно улягутся. Это так, ибо хотя и не приехала в монастырь, но молитвенно будем иметь общение и письменно будем беседовать. Насколько хватит у тебя сил успокаивай свою маму ради Бога и неси ее немощи, тогда и Господь твои немощи понесет».

Множество паломников приезжало в монастырь во время престольных праздников, особенно на Преображение Господне. Раньше оно праздновалось девятнадцатого августа, т. е. шестого августа по старому стилю.²⁹ Елена Акселевна и Павла Максимовна вспоминали, что в канун праздника монахи ходили в баню и заплетали длинные вымытые волосы в косички, чтобы на следующий день они были чистыми и пышными. С утра все облачались в праздничные одежды; особенно красив был отец Памва в своем розовом подряснике. Елена и Павла тоже старались принарядиться в честь большого праздника. Иноки приносили из сада в церковь ягоды и фрукты целыми бельевыми корзинами, чтобы после службы освятить плоды земные по церковному обычаю. Отец игумен часто приглашал к себе на чай в честь праздника.

Также и отец Лука, заведующий гостиницей, приглашал иногда на чай и угощал белым монастырским хлебом-ситником.

Случилось как-то раз, что Елена Акселевна и Павла Максимовна, по мнению отца Луки, уже достаточно погостили в монастыре, и он сказал подругам: «Пора уже вам ехать обратно в Хельсинки». Те, естественно, пошли жаловаться своим старцам, Елена – отцу Иоанну, а Павла – отцу Михаилу. Но старцы сказали: «Раз приказали, так и поезжайте домой». Правда, потом отец Лука переменил свое мнение и попросил подруг остаться еще на некоторое время. И опять они пошли сообщить новую, теперь уже радостную весть духовникам. Но те все-таки остались при своем мнении: «Раз отец Лука сказал, так и поезжайте».

Когда Елена и Павла уезжали, в храме служили всенощную. Отец Лука был в алтаре. Тяжело было у него на душе, что выпроводил гостей раньше времени. Поэтому он открыл окно, высунулся и в знак примирения долго и весело махал им на дорожку.

У возвращавшихся домой подруг не было денег, и отец Иоанн одолжил им на дорогу. От канала Карвио они отправились на пароходе в Савонлинна, а оттуда в Хельсинки, переживая, хватит ли денег на билеты. Но денег хватило.

Елена Акселевна путешествовала только в Новый Валаам. Но ее знакомые иногда бывали и за границей. Елена рассказывала об этих поездках, и старец догадывался, что его духовная дочь хотела бы повидать мир.

«Нюта осталась довольна своей поездкой в Италию. Конечно, назидательно повидать те места, о которых мы читали. Наверно и тебя туда потянуло? Чтобы туда ехать нужно времени и денег немало, а я знаю дорогу поближе, очень полезную и назидательную. Это место очень близко, ибо Господь указал его. Смотри (Лук., 17:21).³⁰ Советую тебе непременно стремиться туда». (26.5.1953)

И снова была поездка в монастырь, и опять о ней остались чудесные воспоминания. Отец Иоанн вспоминает приезд своей любимой духовной дочери:

«Всему начатому бывает конец. Только Бог один безначальный и бесконечный. Так и Елена собиралась в монастырь и подсчитывала дни, сначала в месяцах, потом в неделях и днях... ждала, приехала – и уехала. И все это пролетело как во сне.

Когда мы думаем о прошедшем времени, кажется, что оно пролетело быстро, а будущий год представляется очень долгим. И так вся наша жизнь проходит в ожидании».

Боголюбивейшие Юлия и Елена!

В первую очередь пишу вам. Сердечно благодарю вас за радушное гостеприимство. Я чувствовал себя у вас лучше, чем у своих родных, хотя много и лишнего болтал.

Припоминаю вашу квартиру: стол, диван, келейку Еленину, коридорчик, кухню, в которой угощали меня обедом, и прочее, все представляю и вижу точно наяву.

Приехали мы в монастырь в субботу в семь часов утра. В Пиексамяки сидели мы десять часов. На лошади ехали двадцать километров три с половиной часа. Морозу было десять градусов. Для меня был привезен тулуп. Хоть было тепло, только зябли пальцы на ногах и на руках, но все-таки не поморозились. По приезде в монастырь сразу сходили в баню, смыл городскую пыль.

Гостил я в городе хорошо, очень хорошо. Но отъезд был печальный. Кроме того, что в дороге были две ночи, еще прибавилась неприятность. О. Геннадий приехал встретить нас на вокзал в пятницу в двенадцать часов дня. Но по случаю опоздания поезда пришлось ему, бедняге, ждать до субботы, до трех часов утра. За такой долгий промежуток времени лошадь ушла. Была привязана в конюшне, но повод оборвала, и так как дверь была открыта, исчезла неизвестно куда. Сама ли ушла или воры похитили – осталось в тайне. Теперь идут розыски. Лошадь самая хорошая, да еще чужая. Дали в монастырь на время. И приехали мы в монастырь на лесничьей лошадке.

Теперь много толков в братии нашей. Один инок сказал мне: «Ты разъезжаешь, и лошадь потеряли». Раньше сказал мне другой инок: «Есть в монастыре хоть один инок, который сердился бы на тебя?» А оказалось, есть. Люди как люди. Сегодня хвалят, а завтра валят. Однако я не тревожусь, ибо глубоко верю, что не без Божией же воли это случилось.

Отец игумен тоже сказал: «Потеряли лошадь». Я ответил: «И не то теряли, а лошадь нечего жалеть».

По Божией милости я здоров. Сердце в полном порядке. Совершенно спокоен. Слава Богу за все, как сказал св. Иоанн Златоуст». (1945)

В послевоенные годы отец Иоанн часто бывал в Хельсинки, заезжая в столицу по пути в город Порво. Там находился дом престарелых для русских эмигрантов – «Солнце». В «Солнце» приглашали служить на праздники иеромонахов из Нового Валаама. Отца Иоанна часто благословляли на это послушание.

По дороге в Порво старец не упускал случая встретиться со своими друзьями. Обычно отец Иоанн старался хотя бы на пару дней остановиться у Елены Акселевны, а вернувшись в монастырь, всегда тепло вспоминал гостеприимство хозяек:

«Слов не нахожу, как вас благодарить за доброе и хорошее отношение к моему недостоинству. А ваш скромный стол для меня слаще всякого богатого стола. Маленькая кухонька, газовая плитка. Юлия хлопочет, печет блины, и дочь помогает. Все это было так хорошо и приятно, смотреть на вас, и чувствовал я себя очень хорошо... Ваша жизнь мне понравилась. Живете, как жили христиане первых веков. Это я говорю так, как мне показалось... Я вам пришлю посылочку. Не откажитесь принять. Еще посылаю двести марок, ибо вы много потратились на меня. У меня еще осталось тысяча двести марок.

Одного я крепко желаю, чтобы быть хоть маленькой звездочкой, но на небе. Вам я желаю быть большими звездами. Св. апостол уподобляет славу святых небесным светилам.

Наша лошадка нашлась у крестьянина, в пятнадцати километрах от станции.

Уважаемую Юлию сердечно благодарю за хорошее, теплое письмо».

Старец гостил у Елены Акселевны и в следующем году:

«Боголюбивейшие Юлия и Елена!

Христос посреди нас.

Мой дух соединился с вашим духом, и стали мы как родные. Очень приятно было мне погостить у вас. Иногда вспоминаю, как Юлия утром встает, проветривает комнату, убирает кровать и на маленькой кухоньке топчется, хлопочет, что-то стряпает для Елены, и Леля тоже хлопочет, пол вытирает мокрой тряпкой, а я все еще лежу в мягкой кровати. И все это представляется мне точно наяву. Ибо воображение и память – одно внутреннее или подсознательное чувство; и прошлое можно представить». (1946)

Когда отец Иоанн гостил у Елены, он часто беседовал с ней о Русском студенческом кружке. Этот кружок был особенно важен для Елены Акселевны, и отец Иоанн старался укрепить свою духовную дочь в ее стремлении сделать направление собраний чисто религиозным. Старец ценил этот кружок, который работал на христианской основе, он помогал Елене советами и поддерживал ее в сложных ситуациях. «С членами вашего кружка умудряйся ладить, прежде собрания помолись, чтобы Господь помог кончить собрание мирно и полезно. А когда выйдет разногласие, не смущайся. Ведь каждый выбрасывает слова, что у него на сердце. Надо взять за правило: в гневе не надо говорить, ибо всегда будет нехорошо». (26.5.1953)

«С кружком: умудряйся поддерживать его, все же цель собрания добрая. Это ничего, что иногда бывает разногласие. Только старайся, насколько возможно, быть мирной». (11.10.1953)

«Я ведь писал тебе и еще повторяю: когда говоришь кому на пользу души, говори просто. Не надо думать, чтобы повлиять на человека. Это сделает благодать Божия помимо нашего желания. Знай, что польза зависит от человека, который слушает советы. Если слушает с верою – получает пользу, а если слушает с любопытством, такому просто не знаешь, что сказать». (24.1.1954)

«Кружок поддерживай, хоть и мало соберутся. Почитайте и поговорите. Конечно, о духовном будут слушать только расположенные к духовной жизни. Вообще духовное с трудом стяжается». (24.11.1955)

Приезжая в Хельсинки, отец Иоанн навещал множество знакомых. Переезжать с места на место ему помогала Лидия Райло, у которой была своя машина. К тому же, многие ее родные были верными друзьями отца Иоанна. Позднее Лидия в Новом Валааме несколько недель ухаживала за старцем, когда он был уже при смерти.

Как-то отец Иоанн вместе с Лидией Райло ехал к Елене Акселевне. В подъезде они увидели пьяного, который просил денег. Лидия резко ответила, что у нее ничего нет. Отец Иоанн промолчал. Когда они вошли в лифт, старец спросил Лидию, смотря ей прямо в глаза: «Правда ли, что у тебя совсем нет при себе денег?» Та ответила, что деньги у нее, конечно, есть, но она не собирается давать их всяким пьяницам, которые их тут же пропьют. Отец Иоанн возразил: «Но подумай, ведь это, может быть, его последняя бутылка до начала новой жизни!»

И Елена получила подобный выговор в одном из писем: «Помнишь, когда мы шли с тобой по улице, на углу стояла маленькая девочка из Армии Спасения с кружкой для сбора денег. Ты грубо ей что-то сказала. Ах, как ты худо поступила. Она ведь маленькая; и думаю, что доброе дело делала... Нет духовного смысла узнавать, кто просит. По заповеди Господней: хоть миллионер просит, ему надо дать. Пусть каждый думает так, как хочет, но я держусь этого мнения». (9.9.1956)

С возрастом у Елениной матери стало плохо с памятью. Однажды, оставшись дома одна, она положила дрова в духовку и хотела зажечь. К счастью, беды не произошло. Но теперь Елена боялась оставлять мать одну на целый день. Тогда отец Иоанн придумал способ, чтобы Юлию Оскаровну не пускать на кухню. Он написал крупными буквами на картоне: «Юле на кухню не ходить», – и прикрепил текст к кухонной двери. Приказ подействовал. Юлия после этого на кухню не ходила, а дочь успокоилась.

Постепенно, с утратой, сил, прекратились поездки в Хельсинки и в Порво. И хотя отец Иоанн временами чувствовал себя лучше, он должен был смириться. «Во избежание разных разговоров братии не поеду в Порво. Конечно, сказали бы: «В монастыре служить не может, а в Порво ехать может"». (24.3.1955) Хотя поездки пришлось прекратить, воспоминания о них согревали сердце. Об этом говорят письма старца:

«Кончаю письмо, ложусь спать. На дворе двадцать пять градусов мороза, а в келье двадцать пять градусов тепла. Дрова заготовлены, кочегар топит хорошо, трубы даже горячие. У вас, вероятно, холодновато, одевайся потеплее.

Засыпай с молитовкой.

Господь да спасет вас с мамой.

Господь да поможет вам.

Господь да избавит вас от муки». (30.12.1957)

«Еще пишете о снах, что читали у Св. Отцов: «Если повторяется, то это правильный сон». Снам верить не надо. Преподобный Варсонофий Великий³¹ пишет: «Тот, кто один раз явился ложно, может сделать это еще три раза и более"». (19.2.1948) Отец Иоанн, согласно трезвому учению Церкви, критически относился к сновидениям и к их толкованиям. Но в существование нечистых духов он твердо верил и в одном письме в подтверждение этого поведал о своем собственном опыте. В довоенное время, живя один в скиту Иоанна Предтечи, он услышал, что «кто-то ходит в коридоре: отчетливо слышны были человеческие шаги; хорошо помню, что двери заперты. У меня мурашки пошли по телу, а кот сгорбился и шерсть поднялась у него – точно ждет кого-то, или что откроется дверь и кто-то войдет к нам. Я взял лампу, вышел в коридор, осмотрел – нет никого. Конечно, неверующий скажет, что это галлюцинация. Нет, это не галлюцинация, а именно бесы. Иногда были слышны стуки в раму, когда я читал свое правило, и еще были стуки, но всех не буду описывать». (11.11.1954)

Елена Акселевна написала отцу Иоанну о некоторых сверхъестественных явлениях, которые ей пришлось пережить, и старец в ответном письме рассказал о похожих случаях, происходивших среди монастырской братии:

«В монастыре у нас тоже бывают подобные явления. Я тебе говорил, что схимник Пионий слышал голос: «Я такой-то святитель», и отец Пионий кланялся ему. Впоследствии не стал обращать на голоса внимания, хоть и слышал их. Тогда поменьше стали говорить. Речь идет о каком-то головном недуге. У схимонаха Николая была галлюцинация. Видел разные явления и слышал голоса. Потом все это прошло». (24.9.1952)

Но и сам старец иногда чувствовал ночью странное:

«Я также испытывал ночью страх. Точно кто-то в моей келье. Тогда углубляюсь в молитву, и делаю крестное знамение, и читаю Евангелие, что знаю на память». (1.9.1953)

«Некий инок говорит мне: «Вот уже сколько времени как раз в два часа стучат в углу, а сегодня в раму, и очень крепко». Он думал, что стучит ангел. Я сказал ему: «Не ангел, а бес. Теперь не будет больше стучать». Так и сбылось. Перестал стучать». (17.9.1953)

Днем ночные ужасы не страшили, но и тогда случалось беседовать с посетителями монастыря о сверхъестественных явлениях: «Один мирянин сказал о своей жизни, что он живет хорошо и видит сны пророческие, которые сбываются. Я позвал его в келью и поговорил с ним. Он сказал: «Кто живет худо, у того и сны худые, а кто живет хорошо, у того и сны хорошие». Конечно, я говорил с ним много».

«Вот еще сказала мне одна: «Я святая». У меня тогда не было времени с ней поговорить, а теперь скажу: «Такие дуры не бывают святыми"».

«Ионова теперь оставила свое художество. Я сказал ей, что твое художество точно макароны, никакого смысла не имеет. Она засмеялась».

«У нас есть прозорливцы, но в своем отечестве пророки без чести. Знаешь монаха Бориса? Он теперь ходит в церковь в полумантии и в камилавке. Говорит, что в этом году умрет. Пошел ему восьмидесятый год. Ему сказано, что в этом году умрет». (22.8.1955)

«Посетил монаха Бориса. У него сильный кашель. Говорил он мне о чудотворной иконе, которая у него в келье. Затем показал мне свой дневник. Я попросил его взять в мою келью. Он с охотою согласился дать. Пришел в келью и прочел. Довольно много написано, и складно. Родители его были купцы первой гильдии в Петрограде. Много у него описано чудесных явлений наяву и во сне. А ссылок на святоотеческие книги мало. Я почему-то сомневаюсь в его видениях. Не играло ли воображение или склероз...

Много раз о. Борис, по его словам, такое видел: «Однажды ночью лежу с открытыми глазами. Творю Иисусову молитву. Дверь была заперта. Вижу собственными глазами, что вошла Богообразная Женщина и остановилась около меня. Посмотрела на меня, грешного, и улыбнулась, и вихрем вошла туда, где стояла чудотворная икона». Когда молился в ночное время, слышал внутренний голос: «Когда исполнится восемьдесят лет, в 1956 году, приготовляйся к вечности».

Как ему верить о явлении Божией Матери? Преподобному Сергию Радонежскому явилась Богородица, и преподобный Михей тоже тут стоял, но не мог смотреть на Богородицу, закрыл руками свои глаза.³² А Борис с умилением взирал на Пречистую Деву Богородицу.

Вернул дневник о. Борису. Оказалось, что не он писал, а гимназистка девица. Он дал ей свою рукопись, а я думал, что это он писал ученым языком.

Зашел я к отцу Михаилу. Поговорили кое о чем. А о. Бориса он мало понимает. Все же сказал: «Сомневаюсь, видит видения, а говорит разное – о политике, и о новостях спрашивает. Вот чем его можно проверить».

О. Борис сказал мне, что слышал голос: «Пиши свой дневник. Он послужит многим на пользу». По прочтении его дневника я мало получил полезного, все видения и сновидения, а поучительного ничего нет». (8.9.1955)

Позже отец Иоанн поведал о своем собственном опыте встречи со сверхъестественным:

«Жил я в скиту. Пели мы с другим монахом, и во время службы, когда читали шестопсалмие, этот монах задумался. Я умом чувствовал его мысли. Хотел стукнуть ему в плечо и сказать: «Что ты замышляешь худое», – но воздержался. Потом оказалось, что мои мысли были правильные».

«У меня было лекарство от насморка. Я также чувствовал умом: инок в другой келье хочет прийти ко мне за лекарством. Снес ему лекарство, он говорит: «Как ты узнал, а я только хотел идти к тебе?» Я ничего не сказал ему. Иногда бывают совпадения. Скажешь кому-то как раз те мысли, что он думает. Тут трудно определить, случайное ли совпадение или диавольское внушение. Вернее – вражеское внушение, чтобы ввести неопытных в самомнение, как прозорливых».

Старец объясняет взгляд Церкви на прозорливость: «Прозорливость у святых совсем иначе бывает, ибо у них по Божией благодати очищена душа от страстей, и они смотрят на вещи очами души. Один пример об этом: святитель Стефан проезжал в десяти верстах от Троицкой Лавры и поклонился игумену Лавры, Сергию. В это время братия обедала. Преподобный Сергий сказал: «Встаньте, братья, и поклонитесь, потому что нам поклонился преподобный Стефан».³³

«Когда жил в Петербурге, был я один раз в часовне. Туда пришла помолиться одна пожилая женщина. У нее была способность видеть в духе, кто к ней собирался прийти, и, таким образом, она могла заранее подготовиться встретить гостя. Она также видела в духе, где ее муж, в какой компании, и как там себя ведут. Женщина рассказала об этом о. Иоанну Кронштадтскому. Тот сказал: «Здесь нет греха. Но это тебе не на пользу». После этих слов женщина потеряла свою способность». (6.2.1956)

Отец Иоанн считал себя недостойным того, чтобы сподобляться видений и переживать духовные откровения. Но он все-таки имел такую способность. Тито Коллиандер в статье «Христианство и культура» рассказал об одном случае, который приоткрывает внутренний мир старца.

«Несколько лет тому назад большого духовного опыта старец, валаамский монах, провожал меня из Папинниеми до большой дороги. Мы шли не спеша, беседуя спокойно. Вдруг монах остановился, внимательно смотря прямо перед собой.

Будто бы кто-то здесь поблизости молится, – сказал он.

Примерно в ста метрах за нами шла женщина. Мы остановились и стали ее дожидаться. Монах обратился к ней, но она не поняла его русскую речь. Я перевел:

Вы молились только что?

Женщина явно удивилась.

Да, я как раз читала Иисусову молитву, шла и повторяла ее.

Так я и думал, – сказал монах».

Все же тяжеловато с окружающими, держащимися буквы. Просто никакого понятия не имеют о святоотеческом писании. Буква заедает. Конечно, им суд Божий, а не суд человеческий, и Бог смотрит не на дело, а на намерение, с каким оно делается. Ибо кому много дано, много и спросится. Кто что делает бессознательно – иной суд, а кто делает сознательно – иной суд. Подходил ко мне инок со вздохом, говорит: «Нет, нет, не попаду я в рай. Читаю житие святых Василия и Феодоры о мытарствах, как нам придется отвечать за все». Я сказал: «Не отчаивайся. Клади начало и исправляйся. Вспомни, как ты ругал Марию и по-всякому называл ее. Вот больше не поступай так, и спасешься». Монах сказал в гневе: «Ее надо бы колотить, – и начал ругать ее. – Она мне то и то сделала». Тяжеловато мне было слушать его». (19.4.1956)

«Мне иногда бывает тяжеловато. Прямо не с кем поделиться переживаниями. Буква преобладает, а о духовной внутренней жизни даже и понятия не имеют. Некоторые говорят много, но говорят только то, что знают и усвоено ими. Как-то обращено внимание на внешнюю букву, и под влиянием внешнего жития рассуждают о духовной жизни. Конечно, внешнее подвижничество нужно, но не надо останавливаться на нем, ибо оно не добродетель, а пособие добродетели. Это не всем понятно». (4.5.1954)

«Да, тяжеловато вести беседу с такими, которые держатся только буквы, ибо она убивает дух. С такими собеседниками теряется внутренний мир, если будешь говорить о духовном. Нужно умудряться прекращать разговор с ними. По своей гордости или по духовной слепоте просто не могу понять, что не имею советчика среди нашего братства, с кем бы мог поделиться откровенно своими переживаниями. Люблю читать Св. Отцов, ибо они руководители в Царство Небесное. До тонкости различают страсти и борьбу с ними. Читаю и удивляюсь, и восхищаюсь их учению, просто не оторваться от их книг. От разных разговоров стараюсь удаляться». (26.6.1948) «Вот я живу в монастыре с шестнадцати лет, но о едином на потребу не преподавали мне. Обучили только внешнему поведению. Если после вечернего правила чаю попьешь, надо положить пятьдесят поклонов, за квас двенадцать поклонов, а за воду три поклона. Вот и все тут старческие советы. И теперь говорят старые монахи: «Старцы учили нас: после правила нельзя пить чай». Как-то я не встречал иноков, которые в сущности поняли бы святоотеческие книги». (11.12.1957)

«Мне сказали, что некий батюшка иеромонах сказал на кухне по моему адресу: «Вот до чего довела его Иисусова молитва"».

«Когда нахожусь один без дела или прогуливаюсь – продумываю прочитанное, ибо ум без дела не может быть. Ему надо дать какую-нибудь работу. Если не дашь духовную работу, то будет носиться по предметам событий мира сего. Молитва и богомыслие, только эти средства с Божией помощью могут остановить парение мысли». (9.9.1956)

«Ты пишешь, что все спишь и спишь. Это хорошо, и таблетки не надо принимать от бессонницы. А злое уныние не ты одна испытываешь. Я тоже не свободен от него. Иногда так нападает, просто не знаешь за что взяться. Все из рук валится, и сердце делается бесчувственным, точно камень. Не напрасно Св. Отцы в такие тяжелые минуты камни перекладывали с места на место». (9.9.1956) «У меня получилось какое-то равнодушие, и смотрю на все, как на скоро преходящее. И жизнь наша идет подобно реке судоходной. Плывут барки с грузом, идут лодочки, иногда пароходы с пассажирами и прочее, много разных предметов плывет неудержимо. Так и жизнь наша идет неудержимо в вечность. Ждем твоего приезда – прошло, ждали митрополита – тоже прошло, так вся наша жизнь и проходит в ожидании». (9.8.1953)

«Переменил обои в своей келье. Удалось очень хорошо. Теперь тут светло и приятно. Иногда у меня появляется желание жить подвижнической жизнью. К сожалению, у меня это остается только попыткой. Дел нет... Метко сказал Н. Н., что я не похож на схимника. Я вполне согласен с ним».

«Когда читаю святоотеческую литературу, просто краснею. Читаю много, но понимаю мало. Все-таки я не теряю надежды. Хотя и прожил жизнь недостойно, все-таки получаю утешение от учения евангелия: Матфея, двадцатая глава. Слава великому милосердию Твоему, Господи».

«Иду тихонько в келью. Догоняет меня инок и говорит: «У нас в деревне был мужичок, очень бедный. Была у него лошадь, худящая. Поедешь за дровами, и еле-еле тащит воз дров». Я слушал молча, но когда пришел в келью, просто расхохотался. Не в смысле осуждения, а в смысле того, что он говорил мне продолжение своих мыслей. Ибо в церкви занят был мечтательными образами прошлых переживаний.

Ведь наши мысли ничто иное, как мечтательные образы чувственных вещей мирских». (26.9.1954)

Митрополит Григорий служил у нас сегодня. С ним сослужили восемнадцать человек. Служба была торжественная.

О поездке митрополита сюда получите сведения у себя дома. Напишу только вкратце: валаамская братия присоединилась после тридцатилетнего перерыва опять к Русской Православной Церкви. У нас было по этому поводу трехдневное празднество. Теперь едиными устами и единым сердцем восхваляем Господа». (1945)

После того как Финляндия стала самостоятельной, и после образования самостоятельной Православной Церкви Финляндии, Валаам вынужден был перейти, под давлением государства, на новый стиль. Большая часть братии была против такой реформы. Из-за этого в монастыре возникли нестроения, и братия разделилась на два лагеря – сторонников нового и старого стиля.

После окончания второй мировой войны, уже в Хейнявеси, валаамская братия по своей инициативе, без разрешения Финской Православной Церкви, присоединилась к Русской Православной Церкви, которая с радостью приняла монастырь, поскольку вообще стремилась присоединить к себе Финскую Православную Церковь, свою бывшую епархию. Финская Церковь, однако, на это не пошла, и все же мужские монастыри – Новый Валаам и Коневский, находившийся в эвакуации в Кейтеле, – присоединились к Русской Церкви.

Хотя духовно монастыри окормлялись Русской Церковью, административно они принадлежали к Финской Церкви. Такая ситуация приводила ко многим недоразумениям. После присоединения к Московской Патриархии монастырям было дозволено соблюдение старого стиля. Одновременно вернулся и мир, и теперь все «едиными устами и единым сердцем восхваляли Господа».

В связи с приездом митрополита Григория у иноков появилась надежда вернуться на Старый Валаам. Многие из монахов были бы рады этому. Отец Иоанн не питал особых надежд: «Возвращение на Старый Валаам меня лично не очень радует. Зачем ехать туда, только для встречи со скорбями? Ведь мы еще пока не знаем, какие будут нам поставлены условия». Старец понимал, что братия уже превратилась в группу стариков, более не способных справляться с многочисленными обязанностями, связанными с жизнью в таком монастыре, как Старый Валаам.

Вскоре положение Церкви в Советском Союзе осложнилось, и Москва более не давала надежды на возвращение. И все же вопрос не был полностью снят. В середине пятидесятых годов он снова возник, но теперь уже в новой связи.

Среди монахов постоянно обсуждалось положение в Русской Церкви. Материал к размышлению давала и настойчивая пропаганда Русской Зарубежной Церкви против Церкви, действующей на родине. Так называемая Синодальная Церковь, промонархически настроенная, враждебно относилась к Православной Церкви, действующей в Советском Союзе, обвиняя ее в сотрудничестве с коммунистическим режимом. Синодальная Церковь имела несколько журналов, издавала различную литературу. У нее была возможность отстаивать свою позицию в западных средствах массовой информации.

До отца Иоанна тоже доходили резкие отповеди Зарубежной Церкви, адресованные Московской Патриархии. Во многих письмах отец Иоанн старался оградить Русскую Православную Церковь от этих обвинений. Он призывал понять ее, а не осуждать.

«Размышлял о церковной политике. Все же возмутительно заграничные нападают на Русскую Патриархию. Из-за угла можно кричать, не трудно, а попробуй удержать кормило Православия среди безбожников – подвиг большой, надо видеть. Из двух зол надо выбирать меньшее». (4.5.1954)

«Как же не признавать правительство, когда они там живут? Когда евреи были в плену у язычников, в Законе Божием сказано было, чтобы они молились за правительство страны. Совершенное Православие только и осталось в Русской Церкви. Святейший Патриарх Алексий строго следит за службами и требует все службы по уставу исполнять. Я знаю хорошо, в других Церквах Православных чаще бывают панихиды, чем отпевания. Ах вы, заграничные иерархи. Бревна в своем глазу не видите, просто не хотите видеть, а сучки в глазу страждущей Церкви увидели». (28.8.1954)

«Они хотят на части разодрать Святую Православную Церковь. Ведь в России только и есть чистое Православие. Сколько святых печальников о Русской Церкви и земле, как преподобный Сергий Радонежский и прочие угодники Божии, и сколько святых чудотворных икон Царицы Небесной, которые спасали Святую Русь в тяжелые времена. Я верю, что они все и теперь спасут Православную страну Русскую. И тебе не советую смущаться». (10.8.1954)

И продолжает о Русской Церкви:

«Из Финляндии одна дама ездила в Россию, говорит: «Была в церкви, народу много и усердно молятся. К стыду моему, я плохо изображала крестное знамение, рядом стоящая женщина сказала мне: «Ты что, не православная, что плохо крестишься?» – мне было стыдновато». (28.8.1954)

Почему-то русским православным всегда было трудно найти общий язык с Греческой Церковью. Отец Иоанн не был исключением. Он – верный сын своей родины, и поэтому рассказ его единомышленника, побывавшего в Греции, хорошо характеризует и отношение самого старца к тамошней Церкви:

«Греки собираются русских отчитывать по радио за их веру. Оставляют своего покойника и идут оплакивать чужого. Православие настоящее только и осталось в России. А у греков было когда-то Православие, теперь – запустение. Мне говорил это некий иеромонах, который был там. Показывали ему мощи. Хранятся, в тряпки завернуты. Вот какое небрежение к святым. А пономари в церквах боковые двери в алтарь открывают толчком ноги. И еще, говорил, есть много неприличного». (1.6.1954)

Старцу очень понравилась страница русского православного календаря, где были помещены фотографии епископов. Посылая календари Елене Акселевне, отец Иоанн пишет:

«Посылаю два календаря. Вот сколько там владык! И все в бородах!» (24.3.1953)

Возможность возвращения братии Нового Валаама в Россию снова стала рассматриваться в начале пятидесятых годов. Правда, теперь уже имелось в виду не возвращение на Старый Валаам; речь шла о возвращении на родину, в Россию.

Самочинное присоединение монастыря к Русской Церкви влекло за собой многочисленные конфликты в отношениях с представителями Финской Православной Церкви. Им было трудно примириться с самостоятельностью монастырей в таком важном вопросе, как переход в лоно другой Церкви. Многие обвиняли валаамских монахов в нарушении церковного устава. Это мнение отчасти было вызвано и неустроенностью отношений между Финской и Русской Церквами. Официально молитвенная связь была прервана после того, как Финская Церковь отделилась от Московской Патриархии и присоединилась к Константинополю.

Только в 1957 году отношения были вновь восстановлены. Русская Церковь учредила особую кафедру епископа для эмигрантских приходов и монастырей Московской Патриархии, действующих в Финляндии. Эту кафедру занял Михаил, Епископ Лужский. Приезжал он довольно часто, и руководству Финской Церкви, конечно же, не нравилось, что в монастырях Финляндии в качестве хозяина выступает епископ чужой Церкви. Кроме того, время было послевоенное, и отношение к враждебному еще недавно государству было, естественно, прохладным. Монастырская же братия принимала владыку Михаила тепло:

«Владыка служил всенощное бдение. Сослужили шесть иеромонахов и три иеродиакона. После литургии сказал речь о Страшном Суде Господнем. Не скажу, что говорил ораторски. В конце молебна передал икону Божией Матери для всей братии монастыря от патриарха Алексия.

...На вечерне акафист читали соборне епископ и четыре иеромонаха. После акафиста прикладывались к патриаршей иконе. Ужин был у о. игумена, присутствовали владыка и соборные. За ужином разговор был пустяшный. У епископа нет способности занимать разговором. После ужина владыка пригласил меня к себе на беседу. Просидел я у него полтора часа. Разговор был разный. Говорил он о своем трудном положении, о поездке сюда в Финляндию, об общинах Московской Патриархии. Духовных опытов у него нет. Во внутренней жизни мало понимает. Коснулся своей проповеди к нам. Я сказал: «Говорил хорошо». Поблагодарил меня за беседу. Остался доволен. К о. Михаилу тоже сходил поговорить. Летом тот был у владыки и понравился ему.

В понедельник владыка пришел в половине литургии. Я зашел в алтарь взять Св. Тайны для причащения. Он стоял в алтаре. Я спросил его: «Как вы спали?» Он сказал: «Спал вовсю». Я сказал: «Это хорошо. Сон как лекарство полезен». Певчие пели хорошо. У меня молитва была смешана как-то с грустью. После обеда получили от владыки каждый по пятьдесят граммов чая и маленькую баночку икры на двоих...

Владыка поехал с монахами в лес за дровами. Из леса шел пешком. Не хотел садиться. Говорит: «Лошади и так тяжело, воз большой». Интересуется монастырскими работами.

Говорил он: «Много пишут про меня в газетах клеветы, но я напишу опровержение».

Есть и у нас такие, которые, когда служил епископ Михаил, не ходили в церковь. Говорят: «Он служит у большевиков"».

Постоянное увеличение среднего возраста братии, отсутствие притока новых послушников, а также ухудшение внешних условий, в которых находился монастырь, – все это вызывало у насельников Нового Валаама сомнения в возможности продолжать иноческую жизнь в Финляндии. Сомнения усиливались и из-за прохладных отношений с Финской Церковью. Эти пессимистические настроения пробудили во многих иноках мысль о возвращении на родину, еще в послевоенные годы уже действовало несколько монастырей.

В официальном журнале Финской Православной Церкви «Аамун Койтто» в 1954 году была опубликована статья о канонических проблемах Финской Церкви. Автор прямо требовал закрытия мужских монастырей на том основании, что они принадлежат к Московской Патриархии, к которой, по словам автора статьи, были приписаны незаконно, в обход руководства своей Церкви. Статья отражала церковно-политическую ситуацию того времени. Естественно, статья эта вызвала беспокойство братии и усилила ее стремление вернуться на родину. Отец Иоанн тоже собирался переселиться в Россию.

«По Божией милости живу пока благополучно, как ты видела, здоровье такое же. Относительно монастырей пока ничего не известно до Церковного Собора в Финляндии. Если назначат ехать в Россию, я полагаю, получится у нас раскол. Большинство соглашается ехать. Я, конечно, поеду. Как же не ехать на родину?» (17.7.1955)

«Примус подожди посылать до окончания Церковного Собора. Если придется нам ехать в Россию, везти его туда не стоит.

...Теперь будем ждать окончания собора, какое будет решение о монастырях? Иноки совсем не хотят принять новый стиль». (20.8.1955)

«Мы теперь в ожидании, что нам Москва скажет. Впрочем, сейчас я узнал, что несколько человек ни за что не поедут в Россию. Пусть кто как хочет, так и действует, а я поеду, если Москва будет брать». (28.8.1955)

«У нас иноки очень желают в Россию. Некоторые уже приготовили свои вещи и завязали. Митрополит Николай сказал, что у нас, мол, очень будут рады, что вы приедете к нам, и народ пойдет к вам. Едва ли оправдаем себя там. Мы хороши только на Валааме. Ты и сама знаешь теперь нашу братию, очень грубоваты. Народ избрал вместо любви вежливость. Но у нас нет ни того ни другого, только одна грубость в обращении. Иногда делается просто стыдновато за нашу грубость». (22.8.1955)

Со временем мнение отца Иоанна стало меняться и приобрело другой оттенок:

«Если позовут нас в Россию, поедем на родину. Все же и здесь хорошо: водопровод, электричество, централизованное отопление, местность красивая, уединенность, точно в скиту. Некоторые очень стремятся ехать в Россию. Однако надо полагать, что там такой свободы не будет. Мне писала монахиня из Эстонии: «Лучше вам доживать там, где живете». Я тоже согласен с ней. Если поедем, едва ли оправдаем себя, ибо остарели и огрубели. Там нас ждут: «Приедут с Валаамской традицией», – но они ошибаются».

В связи с визитом в Новый Валаам владыки Николая, Митрополита Крутицкого и Коломенского, стали обсуждаться организационные вопросы, связанные с переездом.

«Митрополит Николай с протоиереем и еще секретарь русского посольства были у нас. После службы был краткий молебен. Митрополит сказал слово богословское, очень уж раскинулся, но не захватывающее за сердце. В час дня собрались в церковь. Сказал цель своего приезда: что теперь Русская Церковь соединилась с Финской Церковью, и официально монастырь переходит на новый стиль и подчиняется церковному управлению. Некоторые иноки стали просить митрополита, чтобы переехать в Россию. Митрополит с любовью согласился и сказал желающим ехать, чтобы записались. Оказалось, желающих ехать двадцать четыре инока. Определенного места там нет. Придется жить в разных местах. А если все переедем, на юге есть два женских монастыря. Монахинь из одного монастыря переведут в другой, а нас поместят в этот пустой монастырь. Как-то не основательно все же задумали: что службы здесь будем совершать по старому стилю, как и раньше совершали. Епископ Павел³⁴ пятнадцатого прислал письмо о. игумену, очень ласковое: «Мне известно, что ваша братия очень волнуется. Пусть успокоятся, и совершайте службу по-старому. Препятствовать не будем"».

Мало-помалу мнение отца Иоанна изменилось: «Лучше здесь остаться. Устроились хорошо. Место уединенное». (15.5.1957)

«У нас очень мало говорят о переезде в Россию. Пока ничего не известно от Патриархии. Которые записались, из них некоторые разочаровались. Ведь там определенного места нет, и придется жить в разных местах. Это неудобно. Здесь хорошо все устроено, полная свобода, пенсия, и лавка близко. Чего еще надо искать? Ведь нас не гонят и не притесняют, остаемся жить по старому стилю. Раз Русская Церковь соединилась с Финской и стала теперь единая Церковь, смущаться не надо. И если это не признавать, то в какую же Церковь надо уходить? О. Памва погорячился и не знает, зачем хотел уезжать, а отец Симфориан даже и не думал уезжать. Некоторые хотят уехать для своих интересов. Дмитрий хотел попасть в свою деревню. О. Сергий думает на приход, и у других свои личные интересы». (25.5.1957)

В письме отца Иоанна приведен перечень имен двадцати иноков, подписавшихся за переезд: Михаил, Исавр, Лука, Никита, Иона Коневский, Гурий, певчий Федот Макушин, Венедикт, Емилиан, Родион, Коневский иеромонах Иоанн, Геннадий, Варсонофий, Печенгский Анатолий, Иван Федотов, Герман Курников, Феопемпт, Сергий, Борис, нарядчик Нон.

В конце концов в Россию переехали только семь монахов: Михаил, Исавр, Лука, Геннадий, Сергий, Гурий и Борис. Местом их жительства стал Псково-Печерский монастырь. Теперь уже все эти бывшие отцы валаамские перешли от времени в вечность.

Отец Иоанн в день отъезда братьев находился в больнице в Хейнявеси и не смог попрощаться с ними. В письме Елене Акселевне, отправленном из больницы, он пишет: «Хорошо, что наши отцы устроились и занялись уже послушаниями, о. Михаил помощником духовника, и народ ходит к нему. Только не случилось бы искушение, ибо духовник может позавидовать о. Михаилу. Умудри их Господь, чтобы все было мирно». (31.12.1957)

В пятидесятые годы некоторые письма отца Иоанна были опубликованы в журнале «Аамун Койтто» в переводе главного редактора журнала, иеромонаха Павла. Благодаря этому читатели-финны смогли познакомиться с учением старца и его миропониманием.

Зинаида Баякина, одна из духовных дочерей отца Иоанна, прочла в журнале письмо старца и написала отцу Иоанну: «Хорошо переведено. Все ваши письма надо бы издать».

Многие друзья отца Иоанна придерживались того же мнения. Старец заинтересовался идеей такого издания, и началась работа над ним. Отбором и редактированием писем занялась группа, состоявшая из трех ближайших учеников отца Иоанна: Елены Армфельт, Тито Коллиандера и Николая Дорогана, бывшего офицера царской армии.

Проект издания сборника писем родился осенью 1953 года. Речь шла тогда о том, чтобы издавать письма на русском языке, как они и были написаны. Первоначальный экземпляр в виде копии, сделанной на мимеографе, был готов летом 1956 года. До этого была проведена подготовительная работа, о которой сообщалось в переписке.

Отец Иоанн с удовольствием принял участие в подготовке сборника к печати. Он даже сам поехал в Хельсинки, чтобы отобрать письма вместе с издателями.

«Думаю приехать к вам, пока еще в состоянии, и, если отец игумен отпустит на недельку. Хотел бы просмотреть письма вместе с вами». (24.1.1954)

Особенно много трудилась над подготовкой книги Елена Акселевна. Старец не раз писал ей по этому поводу.

«Прилагаю письмо иерею. По прочтении передай Инне Коллиандер. Она собирает мои письма. В тех письмах, что у нее, другие личности не попадали на страницы, а в тех, что у тебя, почти в каждом письме попадают другие люди. Конечно, я отвечал по содержанию письма. У тебя есть письмо к Ионовой, написанное карандашом. Выключи его. Это письмо есть у Инны. Еще выключи письмо о Чаше. Мои переживания другим непонятны». (4.5.1954)

Встречались и затруднения в работе. Часть писем потерялась. Старец успокаивал переживавших из-за этого друзей.

«О потерянных письмах не надо скорбеть. Кажется, их много было собрано у Инны. Расположись на волю Божию. Наверно, так угодно Господу, чтобы они утерялись. Причина потери уважительная. Ведь все лето чужие жили у них. Да еще на свадьбе много народу было. Очень легко могли утеряться. Инна тоже скорбит, перебирает все вещи и сундуки. Ты прихворнула и отдохнула, поправляйся и не скорби о всех случайностях, которые приходится иногда терпеть, ибо они были и будут. Иначе и быть не может». (6.11.1954)

Работа над изданием дала старцу повод написать дополнительно несколько статей о духовной жизни. Часть из них была издана в сборнике «Письма валаамского старца» вместе с другими текстами. Понятно, что не все статьи удались и не все они вошли в издаваемую книгу. Издатели волновались, как старец отнесется к этому. Но их волнения оказались напрасными:

«Напрасно ты переживаешь относительно моих статей. Я ведь писал тебе, что посылаю их на ваше с Титом усмотрение. Если усмотрели, что они не нужны и не надо прилагать к письмам, меня ничуть не тревожит. Также о письмах, которые забраковали, – тоже не смущаюсь. И тебе не советую смущаться. А то до чего дошла, даже ночи не спала. Повторяю, будь спокойна.

Об Обожении писать я не буду и не умею; вожусь все со статьями и не могу от них избавиться. Вот и мне пример евангельской вдовицы³⁵: Господи, помоги мне грешному избавиться от долга страстям. Аминь». (28.4.1956)

В итоге в книгу вошли несколько статей, в частности о Святых Тайнах, о молитвенной жизни, о сновидениях и о нападении помыслов. Старец признавался, что, составляя статью о воплощении Сына Божия, углубился в тему так, что даже плакал, когда писал ее.

Заслуживает внимания такая просьба:

«Статейку о заграничных иерархах не надо выключать из сборника. Пусть они прочтут, бояться не надо. Дождусь ли я этого сборника, чтобы увидеть его? Не знаю!» (22.11.1954)

Все, кто участвовал в издании книги, имели небольшие доходы, поэтому экономическая сторона издания была под вопросом. Отец Иоанн, со своей стороны, старался решить возникающие проблемы.

«Много ли собрали моих писем? Дмитрий Дороган сказал мне, что можно печатать здесь, в Финляндии, и не будет дорого – таким способом, как были напечатаны молитвенники Г. Светловского. Поузнай это дело. Можно сделать сбор. Клавдия Корелина, Тит, Шульц, и еще подыщи кого-нибудь. Это мое мнение, а вы там как хотите, так и делайте. Я чувствую себя очень хорошо». (14.11.1955)

По просьбе издателей отец Иоанн написал предисловие о себе и о своих наставлениях. Иоанн Исаев, больной и немощный инок, переписал текст предисловия красивым почерком, и затем рукопись отправили в Хельсинки.

Отец Иоанн попросил Инну Коллиандер сделать рисунок для обложки сборника: старец-монах сидит и пишет письма. Это пожелание не было исполнено, очевидно, из-за техники печати. Тогда отец Иоанн сам нарисовал обложку. Впрочем, сам он не был доволен своим произведением: «Обложка вышла из печати. Не очень удалась. Лучше все-таки, чем ничего».

Отец Иоанн предложил назвать книгу: «Письма о духовной жизни».

Издатели, со своей стороны, предлагали другое название: «Письма Валаамского старца». Отец Иоанн согласился.

Иногда среди издателей возникали серьезные разногласия по поводу сборника. Особенно много спорили, какие письма включать в книгу, а какие нет. Каждый настаивал на своем и пытался убедить старца в своей правоте. Отец Иоанн выслушивал всех и старался их понять и примирить. Потом он полностью отказался от участия в подготовке книги и доверил всю оставшуюся работу Тито Коллиандеру.

Отец Иоанн успокаивал Елену Акселевну:

«От Титушки я получил письмо. Пишет насчет моих писем: «Дело ладится понемножку. Я их пересмотрел, исключил некоторые и вычеркнул ненужное и т. д. Слишком спешить нельзя. По моему мнению, это никогда не бывает на пользу предпринятому делу». Пусть Тит делает, как он хочет. Я против этого ничего не имею. И ты не смущайся». (14.2.1956)

Вообще, старец был доволен, что его письма издаются.

«За хлопоты об издании моих писем я очень благодарен. У меня никогда не было мысли, чтобы мои письма были обнародованы. Писал ради Бога, что у меня было на сердце, не свое мудрование, а заимствовано от Св. Отцов. Конечно, и свои некоторые есть опыты. Бог благословит. Продолжай хлопотать, и Зинаиду благодарю за ее усердную работу. Тоже труд немаленький стучать пальцами». (8.2.1956)

Иногда появлялась у старца мысль: «Что же богословы скажут о моих письмах?» (3.4.1956)

Вначале предполагалось, что статья «О Пресвятой Богородице» тоже войдет в сборник. По неизвестной причине она была исключена. Ниже приводится часть этой статьи.

«Пресвятая Богородица, помоги мне скудному написать о величии Твоего Существа, ибо Ты, избранная ото всех родов и вселившая во утробу Свою Создателя всей твари, достойно и праведно именуешься Богородицею.

Я, недостойный инок Валаамского монастыря, сообщу о Божией Матери три чудесных случая, бывших при моей жизни в монастыре. Известный художник-академик³⁶, иеромонах Алипий, написал икону Богородицы во весь рост с Богомладенцем на руках: писал в то время, когда читали акафист Богородице в церкви. Скажут ему: «Кончили читать», – тогда и он кончит работу. Написал образ Богородицы в несколько приемов во время чтения акафиста. Этот образ повесили в Успенской церкви на правой колонне. Затем, не знаю почему, вынесли этот образ в маленькую Никольскую церковь. В ней службы не совершались. Поставили к восточной стенке и заставили другими старыми образами, разобранным иконостасом, подсвечниками и другими церковными вещами. Иноки забыли сей святой образ.

Одной благочестивой старушке в Петрограде явилась во сне Божия Матерь и говорит ей: «Поезжай на Валаам и скажи игумену Пафнутию, чтобы Мой образ перенесли в собор. Игумен сперва не поверит тебе, но ты скажи еще и еще, тогда он поверит. Укажи ему место, где находится св. образ, тогда игумен возьмет двоих монахов и пойдет с тобою. Когда понесут Мой образ, схимонах в белом балахоне подойдет и облобызает его». Все так и сбылось, как было сказано старушке во сне.

В книге пророка Иоиля сказано: «Излию от Духа Моего на всякую плоть, и прорекут сынове ваши и дщери ваши; и старцы ваши сония узрят, и юноши ваши видения увидят».³⁷

Сию икону перенесли в собор и повесили на правой стороне, на колонне. Когда уезжали мы с Валаама, сию икону привезли, и поставили у правого клироса в Новом Валааме.

В Валаамском монастыре у схимонаха Мелетия был образ Козельщанской Божией Матери, стоял в углу на полочке. Однажды, в отсутствие его в келье, некий послушник зашел в келью с целью поискать денег: знал, что о. Мелетий жил в городе и думал, что непременно есть у него деньги. Только что вошел в келью, вдруг от иконы показался огонь и идет прямо на него, послушника. Тот очень испугался и выбежал из кельи в большом страхе, сам говорил о своем грехе и о чуде от образа Божией Матери.

«У меня был образ Божией Матери с Богомладенцем, – писал о. Алипий. – Двадцать лет молился пред этой иконой, затем послал в Эстонию в Пюхтицкий монастырь одной скорбящей инокине. Она писала мне: «Когда получила сей образ, принесла в келью. От иконы исходило благоухание три дня, и монахини приходили, обоняли чудесное благоухание"».

Великий подвижник преподобный Максим Капсокаливит имел особенную веру ко Пресвятой Богородице. Однажды пришел в церковь и с беспримерною теплотою сердца, с любовию целовал святую икону Ее. Вдруг ощутил в груди своей и в сердце своем некую особенную теплоту, излившуюся от святой иконы, и вошло в душу его великое умиление.³⁸ Такая теплота не кровяная, а духовная, и слезы текут просто струей, и как бы все члены плачут. В этот момент люди буквально все делаются милыми, так и бросился бы каждому в ноги, и мыслей посторонних никаких нет, а весь сосредоточен в себе».

Летом 1956 года вышел, наконец, сборник писем старца на русском языке, внешне очень скромный, напечатанный на машинке и размноженный на ротапринте. Старец был доволен. Он посылал свою книгу друзьям вместе с письмами.

«В Швеции и в Англии уже получили мою книгу. Как же ее встретили в Америке?»

«Прошу тебя, пошли одну книгу в Эстонию в Пюхтицкий монастырь Щукиной Георгии. Она будет очень рада получить ее. Теперь можно посылать туда. О. Памва посылает туда книги. Я думаю, можно послать простой бандеролью. Впрочем, усматривай сама». (17.9.1956)

В Линтульский монастырь отец Иоанн послал три книги – монахиням Серафиме, Антонине и Евгении. Русская богадельня в Порво также получила один экземпляр, за который директриса поблагодарила в ответном письме.

Отца Иоанна, естественно, интересовало мнение читателей о его письмах. Он был искренне рад, когда смог сообщить Елене Акселевне следующее:

«От Нади Шульц получил длинное письмо. Она пишет, что Константин выслал книгу одному специалисту в Аргентину. Тот был очень доволен ею. И вот его отзыв: «Превосходная книга. В этих письмах схиигумена Иоанна высказано много христианской мудрости и правды. Каждый отдельный случай рассмотрен в свете явлений практической жизни человека, в которой есть и несчастья, и страх, и покаяние. Самое важное в книге – это сама личность отца Иоанна».

Надя пишет еще, что Константин рад тому, что у нее будет возможность прочесть письма и на финском языке. Они будут изданы в журналах «Хехкува Хииллос» и «Аамун Койтто».

Совсем по-другому отнеслись к сборнику писем в Новом Валааме. Предварительная критика прорывается уже в следующем маленьком эпизоде: «Дал я отцу Луке прочесть статью о воплощении Сына Божиего. Он возвратил ее обратно и сказал: «Литературный стиль мог бы быть лучше». Видишь, как монахи понимают богословие!»

«О моей книге здесь просто ничего не слышно. О. Тарасий сказал: «Дорогая», – и больше ничего. О. игумен сказал: «Прочел все. Две оставил у себя, а прочие раздал о. Симфориану, эконому и другим». (26.8.1956)

Прошло несколько месяцев, и духовник старца, о. Тарасий, высказал свое мнение и мнение других единомысленных с ним монахов об изданной книге. Отец Иоанн поспешил поделиться с Еленой Акселевной своими переживаниями по этому поводу:

«Пишу тебе письмо, но предостерегаю: будь спокойна, не смущайся и не скорби. Писал я тебе раньше, что о. Тарасий ничего не говорит о сборнике моих писем.

Вчера помолился я Богу и пошел к нему. Взял записку профессора Ленинградской Духовной Академии с отзывом о моих письмах. Прочел ему, и бедный о. Тарасий очень расстроился и с непонятным криком стал критиковать мои письма. Очень много наговорил мне, и тебя разными словами обличал, но я повторять не буду их. Молитвенников называл шептунами, и: «Книгу, – говорит, – твою сожгу». Я сказал ему: «Не жги, а дай ее мне». Он искал и не нашел. Сказал: «После отдам». Пока я еще не видел его. Очень он восхвалялся о. Михаилом.

Вот что дивно: даже ни на йоту не было у меня расстройства, ибо тут явно помощь Божия. И мы, грешные, без Божией помощи не можем понести никакой обиды. Слава, Господи, святому милосердию Твоему. И теперь нет у меня никакой обиды к нему в сердце моем.

И этого без благодати Божией не может быть». (28.1.1957)

«Мой старец, о. Тарасий, книгу не дал мне, но я и не спрашиваю. Полагаю, что он не сожжет ее, а будет просматривать для критики. Но я не смущаюсь. В субботу благословился у него причаститься, а в воскресенье отслужил он и меня причастил. Я как вспомню его слова, что «молитвенники – это шептуны», просто делается смешно. Хорошо вышло, что прочел ему отзыв профессора. Вот его и взорвало. И много наговорил мне грубостей, а критика-профессора назвал ду-ра-ком. Он сам ничего не понимает. Но я не был расстроен. В спокойном духе и ушел от него. Иначе он так и не обнаружил бы своего нерасположения ко мне». (5.2.1957)

«О. Тарасий стал теперь ласковый ко мне. Книгу-сборник мне не дал, да и не напоминаю ему о ней. Пусть копается и подчеркивает мои недостатки. Я не смущаюсь. Я думаю, и ты теперь поняла, что, можно сказать, он не понимает духа и смысла святоотеческого писания. Вообще у валаамских иноков буква убивает дух. И эта буква как-то тяготеет над иноками, ищущими единого на потребу. Это не осуждение, а просто виднее стало устроение жизни таких иноков. Я вообще уклоняюсь от разных разговоров о духовной жизни, стараюсь жить незаметно от монахов. Читаю и перечитываю одни и те же книги Св. Отцов о внутренней жизни. Ибо теперь редко встретишь человека, чтобы знал в корне о духовной жизни и правильно понимал святоотеческое учение. Иной инок много говорит о жизни в Духе, но сразу чувствуется, из какого источника течет учение.

Разговор о духовной жизни требует расположения и стремления к ней. Здесь букве места нет, ибо у сторонников буквы понятия совсем другие.

Епископа Игнатия³⁹ я читал еще новоначальным послушником, но все помню и теперь его слова. Проходящим молитвенный подвиг просто места нет от буквоедов. Ах, как хорошо сказал мудрый епископ. И это у него вышло из духовного опыта своего. Буква совсем другими глазами смотрит на молитвенников. Аминь.

Напиши мне свое мнение об этом».

У нас в монастыре еще не кончился сорокоуст по иноку Симону.

Еще есть два покойника: иеромонах Василий скончался первого ноября в шесть тридцать утра, а иеромонах Михаил второго в одиннадцать часов ночи. Похоронили четвертого числа обоих в одной могиле. Еще есть много кандидатов в вечную жизнь. О. Василий шестидесяти восьми лет, а о. Михаилу шестьдесят три года. Всего семьдесят два инока от семидесяти трех лет до восьмидесяти четырех. Вот какая наша братия! И мне уже семьдесят три года. Тоже жду перехода. Думаю, что свечка жизни моей скоро погаснет. Упомянутые иеромонахи скончались мирно. Перед самой кончиной причастились Св. Христовых Тайн. Помяни их, Господи, во Царствии Твоем». (24.10.1946)

«Отец Антоний очень слаб. Я его соборовал. Едва ли поправится. И другие старички есть слабые. Монах Аристовул отошел к праотцам. Сапожник, он и раньше был больной, ходил – рот открыт и язык вываливается. Сейчас ходил к о. Антонию. Как видно поправится, только, конечно, полежит». (25.3.1949)

«Сегодня, третьего августа, я отпел и проводил на кладбище монаха Терентия, семидесяти шести лет, который баню топил. Вчера скончался скоропостижно. И еще есть старички, уже созревшие для перехода в будущую жизнь». (3.8.1949)

«Иеромонах Антоний скончался двадцатого июля в шесть часов сорок минут вечера замечательно спокойно, точно уснул. Утром я причастил его. Некоторое время изнемогал, но терпел и не жаловался». (16.8.1951)

«В пятницу похоронили двоих, Берлинского игумена Гавриила и о. Иоанна Калинина, одноногого. Один умер в десять часов ночи, а другой через час. В этом году умерло пять человек. Редеют наши ряды... Сегодня иду я в трапезу, смотрю – несколько человек тащат о. наместника. Упал и не может встать. Поместили в келью в другом корпусе. Пока в сознании, но вставать и ходить не может. Конечно, не жилец». (11.5.1952)

«Печенгский иеромонах Иона скончался двадцать третьего числа в семь часов вечера. В этом году умерло уже десять человек». (24.10.1952)

«Сегодня хоронили монаха Христофора, восемьдесят два года ему было. Скончался, мирно сидя на стуле». (30.1.1953) «Умер монах Павел, во вторник похоронили. О. Роман слаб, я его соборовал, и еще есть кандидаты, зрелые к переходу в иную, вечную жизнь. Остарело наше братство. Все же теплится монастырская жизнь помаленьку». (23.1.1955)

«Что-то долго нет от вас письмеца? Наверно, все еще болеете. Нас тоже посетила эта болезнь. Почти все болели. Я – не особенно. Теперь хожу причастить больных. Есть некоторые старички, очень болеют. Все же хорошо устроено, насколько могли приготовлено, и гробы тоже есть». (10.2.1955)

«Отошли к праотцам шесть иноков: Нил, Роман, Ананий, Павел, Евсевий и Диомид, и еще Мария-портниха. Она, бедная, поскорбела и много пролила слез, но кончина блаженная. Причащал ее за сутки перед смертию. Еще хотела причаститься. Я пришел, а она уже кончается. Проговорила она Наталии: «Все же добили меня». Потом тихо отошла, как уснула». (17.3.1955)

«О. Руфин за три дня до смерти все хотел келью оклеить бумагой. Все же приготовился к Вечной хорошо. Дал мне деньги на булки и сказал: «Когда ударят в колокола о смерти моей, дай сорок марок о. Иувиану, пусть напишет моему племяннику о кончине моей». Упокой его, Господи, во Царствии Своем». (17.3.1955)

«О. Валериан мирно скончался в воскресенье в одиннадцать часов ночи. Похороны в среду. Накануне я причащал его. Он был очень полный. Вероятно, помнишь его. А болезнь сделала его совсем тоненьким, точно скелет». (14.11.1955)

«Схимонах Иларион, звонарь, страдает от болезни. Кричит, больше по ночам. Теперь стало ему полегче. Сегодня ел суп и хлеб. Он в моих годах». (24.11.1955)

«Сегодня в двенадцать часов похоронили двух иноков, Гервасия и Евтихия. Первому восемьдесят три года, второму восемьдесят один год. Посетил я о. Евагрия. У него пухнут руки и ноги, и одышка у него. Все же не унывает, сознает, что приходит конец этой временной жизни. Готовится к переходу в другой, вечный мир. Он сказал мне: «Вот я теперь, по совету преподобного Серафима Саровского, утром до обеда читаю Иисусову молитву, а с обеда Пресвятой Богородице"». (13.12.1956)

«Монах Евагрий мирно скончался. Блаженная его кончина. Все время был в памяти и мирный. Утром причастил его, и в десять часов скончался. Какие были деньги и пожитки, раздал монахам. Я посещал его, и он благодарил меня за посещение. В болезни никого не беспокоил. Да упокой его, Господи, во Царствии Своем». (20.1.1957)

Сегодня ходил я на кладбище. Погода хорошая, дорога сухая.

Обошел все могилы. Прочел доски на крестах. Кто когда умер, сколько лет жил в монастыре и каких лет от рождения. На Новом Валааме лежат в могилах сто пятьдесят четыре инока. Всех вас я знаю, и ваши тела лежат в могилах. Ибо закон смерти неумолим. Когда и где родились знаем, а когда и где умрем – не знаем. Человек взят из земли, в землю и пойдет, а душа от Бога, к Богу и пойдет.

Где-то вы, честные отцы, находитесь? И как вы там поживаете? Я глубоко верю, что вы не умерли, а только перешли в другой, невидимый мир. Но они молчат! Тайна велика. Где и как живут, мы не знаем. Св. апостол Павел говорит: «Ходим верою, а не видением».⁴⁰

Наше иночество все престарелое. Большинство ходит с палочкой. Уже приготовили несколько могил и гробы сделали.

Скоро, скоро и мое бренное тело положат в гроб и опустят в холодную могилу, и засыплют землей. Могильщик сделает холмик, поставит крест. Может быть, найдется добрый человек, который напишет на доске мое имя и прибьет к кресту.

Честные отцы! Прошу вас: кто когда придет к этой могилке моей, помолись о моей многогрешной душе.

«Мои думы». 1956.

Схиигумен Иоанн».

Я тоже побаливаю. Сердце все не поправляется – перебои продолжаются. Но я привык к ним и не обращаю внимания на них. Лекарство не принимаю, все равно оно не поможет, ибо свеча жизни моей догорает».

В письме Марфе Платоновой, отправленном в июле 1950 года, отец Иоанн сообщает о недугах старости. Год за годом телесные боли увеличивались, и силы его ослабевали.

При этом старец почти целый день выполнял разные монастырские работы и послушания. Отец Иоанн всегда был сильным, и поэтому смог долго сопротивляться телесному старению.

Все же со временем ежедневное служение в храме стало отцу Иоанну не под силу. Ему пришлось отказаться от участия в недельном круге богослужений. Но старец и далее посещал все службы и на литургии приобщался Св. Тайн в одежде схимника вне алтаря. «Схимы у меня не было. Дала портниха Мария. Она хранила оставшуюся от о. Ефрема. Очень изящно вышито. Вот я и решил, что удобнее причащаться в схиме на солее, чем в алтаре стеснять служащих, и чувствую, что так лучше и спокойнее». (7.4.1954)

После возвращения из больницы, в конце 1954 года, отец Иоанн в последний раз служил суточную службу.

«По Божией милости я пока благодушествую. Конечно тебе известно, что я вышел из больницы. Лежал там одиннадцать дней. Очень хорошо помогли. По приезде в монастырь, на третий день, служил суточную службу – вечерню, акафист и правило, утром утреню и литургию. Это можно назвать отданием моих служб. Служить больше не в состоянии. И эту службу тяжеловато мне было служить».

«Теперь у меня одышка, и чувствую себя слабее. Время и слабость – по моим годам. Не знаю, сколько еще времени пробуду в сей временной жизни. Тело из земли, паки в землю и пойдет, а душа от Бога, к Богу и пойдет. Ведь человек не умирает, а переходит в другую жизнь. Это как-то стало мне чувствоваться теперь». (6.12.1954)

Также и переписка сама по себе стала ослабевать, сил больше не было. «Пропала энергия писать письма. Много задолжал ответами. Из Швеции сестра милосердия прислала о. игумену письмо, спрашивает о моем здоровии». (24.1.1956)

«Собирал я свои записи. Посылаю их тебе. Прочти и по своему усмотрению уничтожь. Мне не хочется, чтобы они оставались в келье после моей смерти. Я в данное время хоть и чувствую себя хорошо, но естественно, что жизнь моя прошла, и приближается переход в другой, вечный и

бесконечный мир»

(13.4.1957)

Зеркало тоже отражало правду:

«Посмотрел я в зеркало – настоящий мертвец. Глаза и щеки провалились. Но вот что странно: дух крепок и силен».

(24.1.1957)

В последние месяцы перед кончиной отец Иоанн стал нуждаться в постоянной помощи. В монастыре ему помогали работавший сапожником иеродиакон Иона и карел монах Димитрий. Иногда и духовные чада по очереди приезжали ухаживать за старцем. Монахам не нравилось, что женщины ухаживают за схимником. Но отец Иоанн очень нуждался в помощи. Кроме старческих недугов, он страдал незалеченной грыжей, которая иногда вызывала сильные боли.

Потом и отец Иона, и отец Димитрий стали менее старательно ухаживать за больным.

«Сегодня отец Иона высказал мне: «Мы ведь заняты работой». Димитрий мне ничего не говорит, а о. Иона жалуется, что нелегко со мною возиться. Еще начинает у меня развиваться водянка. Как будет дальше мое положение? Не знаю. Прошу св. молитв ваших». (30.9.1957)

Усталость о. Ионы оказалась все же временной. На взволнованное письмо Елены Акселевны отцу Ионе тот красивым почерком отвечает, успокаивая:

«Боголюбивая Елена Акселевна. Успокойтесь за о. Иоанна. Уходом и заботой нашей он доволен, и пока трудностей ухаживать за ним особых нет. Лучше быть дома, чем в больнице. А потому он не едет ни в Хейнявеси, ни к Вам. Сейчас он еще на ногах и сам себе делает перевязку, а тряпки сушим дома на батарее, в хлебную носить не надо. Если же он будет слабый, то нас двое, и будем по очереди дежурить. А теперь, по договору с о. Димитрием, я даже мало и касаюсь, только слежу за ходом болезни. И если будет нужен какой медикамент, то Вам напишу. Итак, будьте спокойны. Я ведь всегда дома, и во всякое время мои услуги готовы, если будут нужны. Вас благодарим за любовь и доброту к старцу.

Иеродиакон Иона. 23 октября 1957».

За год до смерти, в ноябре 1957 года, отца Иоанна отвезли в дом престарелых в Хейнявеси, где он пробыл до середины января. Елена Акселевна и другие духовные чада старца приезжали его навещать. Дом престарелых находился недалеко от железнодорожной станции. Приехавшим издалека предоставляли ночлег. Приезд любимых друзей очень много значил для старца, который не владел финским языком и не мог общаться с другими обитателями дома престарелых.

От одиночества мысли о смерти становились еще отчетливей:

«Теперь я, естественно, уже созрел к переходу в вечную жизнь. Нападает страх. Тайна великая, и чувства стали совсем другие. Лествичник сказал: «Мы будем отвечать на страшном суде не за то, что не богословствовали и не творили чудес, а за то, что не плакали о своих грехах».⁴¹ И все это виднее делается, когда остаемся одни. А когда с народом и в суете, настроение совсем другое». (17.11.1957)

В богадельне произошел один особый случай, который о. Иоанн подробно описал в письме Елене Акселевне: «Пришел в богадельню человек небольшого роста, интеллигент, хорошо одетый. Спрашивал меня. Я его совершенно не знал. Пригласил его в комнату, посадил на стул, и стал он много говорить по-фински. По-русски он не знал, и я не понимал по-фински. Зачем он ко мне пришел, и что ему нужно от меня? Пришла мне сестра делать перевязку, и он помогал ей. Дал мне теплые штаны и чулки длинные. Приняли его хорошо и поместили в комнату. Но он опять пришел ко мне и стал говорить много. Просто надоел мне. Но он все ходит за мной. Почему-то расположился ко мне и все говорит что-то. Но я понял его так, что у него заскок. А персонал просто весь взволновался, и приняли его вроде за шпиона и меня: прицепили к нему. Смотрю, что-то говорят и посматривают на меня. Как раз пришел пакет от Клавдии, и мне не доверили его получить, а принесла сестра ко мне и развязала его при мне и посмотрела. Я полагаю, что она подумала: «Пакет тому человеку». Все же ошиблась. И я, не зная языка, а переводчика нет, ничего не мог сказать. Этого человека отправили в Гельсингфорс.⁴² И на это я смотрю спокойно. Тот человек все отдать был готов мне, еще рубашку шерстяную снял с себя и дал мне. Я никак не мог отказаться. Взял.

...Вот еще сообщу. Рядом с моей комнатой есть свободное помещение. Сюда собираются старики и старушки, и все в морщинах. Конечно, когда-то были как весенние цветочки, а теперь как печеные картошки. Я тоже часто сижу там. Надо себя и развлечь чем-нибудь.

Утром в семь часов подают чай каждому в комнату, обед в десять часов, а в час чай и кусочек булочки, а в четыре часа ужин. Вот и ждет каждый этих перемен для тела, а внутренние переживания у каждого свои. Чего-то все ждем и желаем продлить жизнь, как евангельский богач, у которого уродилась нива, а смерть стоит за плечами.⁴³ Может быть в эту же ночь смерть стоит и за моей спиной, ибо закон смерти не умолишь».

По Новому Валааму отец Иоанн очень скучал и примерно в середине января смог вернуться в родную обитель:

«Пишу тебе из монастыря. Бог милостив в немощах моих. Раны засохли, и перевязки не надо. Уход и не требуется. А впереди что будет, располагаюсь на волю Божию».

Впереди – только приготовление к переходу в Вечную Жизнь.

«Обычно нам легко смотреть на умирающих, но, если нам самим приходится умирать – ах, как страшно пережить сильный страх перед вечностью. Страшно, потому что не знаем, что нас там ждет.

...Хожу в церковь. Конечно, сижу». (12.1.1958)

«Как ни бережешь себя, а закон смерти не умолишь. И не два же ведь века жить.

...Кончины бывают разные. Иные умирают очень тяжело, а иные очень легко. Ибо кому как Господь благословит». (5.2.1958)

«Пищу приносят в монастырскую богадельню, и мне приносят. Больше я сам хожу, ведь тут близко. Пол у меня моет Евдокия – карелка, прачка. Она все делает за меня.

...Пишу это письмо в три часа ночи, не спится. Конечно, днем буду спать. Старые менее нуждаются во сне». (11.2.1958)

«Твое письмо я получил, и твои переживания мне понятны, ибо я тоже переживаю подобное, если только не худшее. Днем легче, а ночи очень бывают продолжительные и мучительные. Хорошо, что у нас служба в четыре часа, хотя там и сижу во время службы, но общая молитва облегчает и утешает. Эти переживания называются злым унынием. Действительно злое, ибо в такие минуты просто теряешься и не знаешь, что делать. Все из рук валится. В такие минуты хорошо бы, если бы был советник единомышленный, но увы... Данное время оскудело подобными советниками...» (9.3.1958)

Последнее краткое письмо старца от шестнадцатого марта 1958 года:

«Все время слабею. Стал очень тоненький. С трудом ходил в баню. Посылаю тебе просфорочку, а другую передай Павле и Лидии. Старушке Сергеевне привет. Призываю на вас Божие благословение.

Схиигумен Иоанн».

Послушник Андрей Пешков должен был ежедневно ходить на почту в ближайшую деревню, а также делать закупки для монастыря в соседней лавке. Часто монахи просили его принести им из лавки что-нибудь.

Утром шестого июня 1958 года брат Андрей, как всегда, зашел к монахам спросить, что кому нужно принести из лавки. Подошел он и к келье отца Иоанна, постучался, произнес молитву и вошел.

Отец Иоанн сидел на постели, и Андрей спросил: «Отец Иоанн, вам принести что-нибудь из лавки?» Старец не ответил и никак не отозвался. Андрей подошел поближе и повторил свой вопрос. Ответа не последовало. Ему стало странно и страшно. Андрей пошел в соседнюю келью к отцу Гавриилу и попросил его зайти в келью отца Иоанна. Отец Гавриил пришел, взял отца Иоанна за руку и сказал: «Уже холодная».

Так было найдено остывшее тело старца. В полном уединении он отдал свою душу Господу, и теперь ждал от братии последней услуги.

Эта услуга состояла в облачении и положении во гроб. Через несколько дней были похороны. Они ничем не отличались от того заведенного порядка, по которому-уже с давних пор валаамских монахов провожали в последний путь. Разница была только в том, что провожать прибыли и миряне. В их числе были самые близкие друзья старца – Елена Армфельт, Клавдия Корелина, Тито Коллиандер и некоторые другие.

Земное послушание Валаамского старца отца Иоанна закончилось.

«И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его» (Еккл. 12:7).

Размышляя о жизни отца Иоанна, я с особым чувством вспоминаю слова Спасителя из Святого Евангелия от Иоанна: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин.12:24). Притча Спасителя становится яснее, благодаря примеру жизни и смерти отца Иоанна, принесшего множество духовных плодов.

Спустя несколько лет после кончины отца Иоанна книга «Письма Валаамского старца», ранее доступная в Финляндии лишь ограниченному кругу знающих русский язык читателей, была переведена и издана на финском языке. С тех пор имя отца Иоанна становится знакомым и близким для все большего числа людей. Многие с благодарностью вспоминают о Валаамском старце. Отец Иоанн не умер, он живет, и его учение – источник духовных сил для все новых и новых христиан.

Идет время, чередуются поколения, меняется мир. Но это лишь внешнее в человеческой жизни, а внутренний мир все тот же. Человек не меняется, он остается таким, каким был испокон веков. Неизменно живущее в его душе стремление к Богу. Это стремление, эта жажда высшей, духовной жизни ведет к тому, чтобы попытаться найти человека, близкого по духу, способного понять, утешить и простить. Подобного человека отыскать непросто. Нелегко найти такого, кто, не осуждая нас, с любовью и пониманием мог бы говорить о Царствии Небесном. И все же такой наставник нужен каждому. Понятно, поэтому, отчего все чаще и чаще люди обращаются к письмам отца Иоанна.

Архимандрит Пантелеймон (Петри Сархо, род. в 1949 г. в Виеремя). В 1972 г окончил Православную Семинарию в Финляндии. В 1977 г. получил степень кандидата богословия в Ленинградской Духовной Академии. по пострижении в монашество получил сан иеромонаха. В 1979 г. назначен настоятелем Ново-Валаамского монастыря с возведением в сан игумена. В 1986 г. возведен в сан архимандрита.

Иноки скучали по Старому Валааму, скучали по прежней своей обители, где прошли их лучшие годы. Иноком Ксенофонтом скорбь овладела с такой силой, что он собрался один пойти на Валаам. Об этом приключении отец Иоанн пишет: «Отец Ксенофонт пошел обратно. Прошел границу благополучно. В Сердоболь шел пешком. Тридцать верст провезли на автомобиле рабочие. В Сердоболе пришел на пристань и спросил: ‘‘Когда поедет пароход на Валаам?» Ему сказали: «Ходит по воскресеньям». Визы у него не оказалось, забрали и посадили в тюрьму. Сидел больше месяца. Были разные допросы. Затем отправили в Петрозаводск. Тоже посадили в тюрьму. Тоже были допросы. Наконец отправили с конвоем на границу. Передали финской полиции. Последние отправили в монастырь. Все-таки помуры- жили его. Пятнадцать раз допрашивали: «Теперь не хочешь больше идти на Валаам?» »