XI. Замечательные мужи, жившие в Оптиной Пустыни

От трехвекового периода, протекшего со времени основания Оптиной Пустыни, до ее возрождения, в начале текущего столетия, до нас не дошло никаких материалов для настоящей главы. Имена почивших о Господе братий сей обители остались лишь на листах древних ее синодиков, для всякого поминовения в роды родов, и, без сомнения, из числа их многие вписаны и в ту великую книгу жизни, которая некогда будет читана вслух неба и земли.

Из полувекового же периода обители, протекшего от возрождения ее и до наших времен заимствуем, для помещения здесь, жизнеописания некоторых иноков, подвизавшихся в сей обители, а также и приснопамятных мужей, избравших Оптину Пустынь местом молитвенного успокоения после своей притружденной жизни⁵².

Замечательный старец этот пребывал на покое в сей обители 17 лет и скончался на 80 году от рождения, в 1841 году апреля 15 дня. Начально поступил он в Николаевский Песношский монастырь в 1782 году, где и пострижен в монашество 1786 года славным архимандритом Новгородского Тихвинского монастыря Игнатием. В том же году посвящен во иеродиакона и иеромонаха, а в 1788 году переведен в Тихвин монастырь, где был ризничим. В 1791 году взят в ту же должность в Александро-Невскую лавру. Находясь здесь, между прочим, в 1794 и 1795 годах, он имел поручение переделать на ризницу придворный гардероб покойной Императрицы Елисаветы Петровны, для отсылки в, обращенные из унии, церкви четырех епархий. 1795 года произведен игуменом в Николаевский Моденский монастырь и оставлен наместником лавры. Впоследствии, в сане архимандрита, был настоятелем трех знаменитых монастырей: Ставропигиального Ростовского Яковлевского, потом Спасского Арзамасского и, наконец, Суздальского Спасо-Евфимиевского. В последнем, за отличное прохождение своей должности и благоразумное содержание арестантов в годину искушения для России (в 1812 и 1813 годах) Высочайше награжден орденом Св. Анны 2-й степени. Отказавшись, за немощью, от настоятельской должности, о. Мелхиседек в разное время проживал на покое во многих монастырях, но с 1824 года и по день кончины в 1841 году, имел постоянное жительство в Оптиной обители.

Жизнь старца достопримечательна по многим обстоятельствам пройденного им 80-летнего поприща. О. Мелхиседек, уроженец Курской губернии, принадлежал к купеческому сословию уездного города Белгорода. Наставленный родителями в правилах практического благочестия, он, уже с поступлением в монашество, и, притом, собственными трудами, достиг того духовного и общественного образования, которое руководило его в восхождении по степеням духовной иерархии. Этому немало способствовало то обстоятельство, что он живал долгое время с знаменитыми духовными мужами, прославившими наше отечество. Так, первоначально, находился он при славном Тихвинском архимандрите Игнатии; был много лет наместником лавры при достославном, богоугодном митрополите Новгородском и Санкт-Петербургском Гаврииле и пользовался его постоянной доверенностью. Знал лично и удостаивался беседы св. Тихона, епископа Воронежского и Елецкого.

Вот с какими мужами обращался о. Мелхиседек! От них-то занял он многое благопотребное на пользу души своей, как то: простоту жизни и смиренное мудрование. Архимандрит Мелхиседек, несмотря на преклонные лета, до самой кончины сохранил твердую память и зрелый рассудок. Рассказывал умно и красноречиво о разных обстоятельствах своего времени. Будучи, по званию наместника лавры, близким человеком к митрополиту Гавриилу, он имел случай познакомиться у него с большей частью вельмож блестящего Двора Императрицы Екатерины II. Многие из них удостаивали о. Мелхиседека своего расположения и неограниченной доверенности; вот причина, почему придворная и частная жизнь вельмож были ему хорошо известны! Рассказы его, правдивые и одушевленные, могли бы послужить важным материалом для историка века Екатерины Великой.

Последующие времена не менее были известны старцу. Управляя Ростовским Яковлевским монастырем, (где почивают мощи святителя Димитрия, Митрополита Ростовского), он имел случай познакомиться с фамилией графов Зубовых, которые, проживая в то время в своих ярославских деревнях, часто посещали вверенную ему обитель. Графиня Наталья Александровна Зубова, дочь великого Суворова, была духовной дочерью о. Мелхиседека. Граф Петр Васильевич Завадовский и Николай Петрович Шереметев удостаивали его своей дружбы. Когда у последнего родился единственный сын, граф Дмитрий Николаевич, то благодарный отец, тотчас, уведомил о сем о. Мелхиседека особым письмом и просил во изъявление его признательности ко Господу, соорудить в Ростовском Яковлевском монастыре соборный храм святителю Димитрию, который и ныне наружным великолепием, и внутренней отделкой украшает сию обитель. Деньги на построение сего храма отпускались по требованию о. Мелхиседека из вотчинной конторы близлежащего графского села Поречья, и требования эти, по приказанию графа, исполнялись без всякого замедления, так же точно, как его собственные. Покойный граф сыпал деньги на богоугодное дело щедрою рукою, не требуя никакого отчета от архимандрита. Достаточно будет заметить, что Николай Петрович рассердился, когда почтенный о. Мелхиседек, по совершенном окончании храма, представил ему подробный отчет употребленной им на сей предмет суммы. В 1836 году архимандрит Мелхиседек, находясь уже на покое в сей Пустыни, вручил ехавшему в Петербург за сбором милостыни на монастырское строение монаху Иоанникию вышеупомянутое письмо к нему от графа Николая Петровича Шереметева, с уведомлением о рождении сына графа Димитрия Николаевича; о. Иоанникий доставил это письмо графу Д. Н. Шереметеву, и он, прочтя его, щедрою рукою подал милостыню Оптиной Пустыни, в синодиках которой издавна записан род его.

Любимец покойного Государя Императора Александра Павловича, бывший министр духовных дел, князь А. Н. Голицын, был также искренно расположен к старцу Мелхиседеку и вел с ним переписку. Многие архипастыри свидетельствовали ему письменно свое внимание и духовную любовь.

Последние годы своей жизни, притружденный старец провел в Оптиной Пустыни. По собственному его выражению (в духовном завещании), «тихо и мирно» успокаивался он здесь, окруженный любовью и приязнью всего честного братства. Также тихо и мирно сошел в могилу, удостоившись напутствия всех Христовых Таинств и оставив вечную память во всех знавших его, особенно, в иноках Оптиной обители, как ближних свидетелях его богоугодной жизни и блаженной кончины. Погребен против Крестовоздвиженского придела Казанского храма. Он оставил по себе духовное завещание, которое, будучи необходимым дополнением краткой его биографии, в то же время, послужит и самым красноречивым изображением духовных свойств сего приснопамятного мужа.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, Аминь.

Кто есть человек, иже поживет и не узрит смерти (Пс. 88:49).

Я, многогрешный архимандрит, схимник Мелхиседек, в течение лет жизни моей, всегда поучался в сих, св. пророка и царя Давида, словах, наконец, по благости Божией, достиг и до преклонных уже ко гробу лет. В сих летах, несомненно, остался мне один только шаг до гроба, или одна минута до смертного часа. Вся во власти Божией суть. Но да не приидет оный час смерти ко мне внезапно, ибо и вестники уже присланы ко мне от Всемилостивого Бога и Спаса моего, кои суть: тупое зрение очей, тупое слышание ушей; прочие же чувства, дарованные мне от Создателя моего, благодаря Его благости, еще при мне суть, кроме удручающих меня почасту болезней и ослабления сил. Посему, рассудил я сделать сим духовным завещанием распределение, когда Господь Бог прекратит дни жизни моей, о предании земли бренного тела моего, земля бо есмь, в землю должен и отъити. В сем моем распределении, во-первых: поклонимся Тебе, Господу Богу и Творцу моему, славимому и поклоняемому, и благодарю Тебя, Творца моего и Вседержителя, за всеблагий и премудрый твой Промысл, что сохранил меня во всей жизни моей даже до сего дня невредима в вере и уповании на благость и милосердие Твое. Творче мой и Создателю, приими с миром душу мою в руце Твои, которую я получил от Тебя чисту и непорочну; но яко человек, чем в жизни моей оную осквернил, или словом, или делом, или помышлением, или вожделением, и всеми моими чувствами, волею или неволею, ослаби, остави, прости и помилуй, яко Благий, по безмерному Твоему милосердию и ради страдания Твоего, смерти и Пречистой крови Твоей, на кресте излиянной. Я всегда с верою лобызал, и ныне лобызаю Пречистые язвы Твои, и поклоняюсь Пречистым и Животворящим страшным Твоим Тайнам, помилуй мя ради Пречистыя Матери, Твоея, Ходатайницы нашея, предстательства ради бесплотных сил Небесных и Ангела хранителя моего, и всех святых, и прости мне вся согрешения моя, и не вниди, Господи Боже мой, в суд с рабом Твоим. Спаси мя по благости Твоей, веруяй бо в Мя, рекл еси, о Христе мой, аще умрет, жив будет. Да вменится вместо дел вера моя в Тебя, Боже мой, и да не лишиши мя Небесного Царствия Твоего; но да удостоиши мя быть вместе со святыми и избранными Твоими, угодившими Тебе. Аминь. По сем, прошу у всех и каждого христианского прощения, если кого в чем обидел или оскорбил; и, ежели меня кто чем-либо оскорбил, то всем от всего сердца моего прощаю.

Завещавая тело мое положить в простой гроб, не обитый и не окрашенный. По смерти же моей, прошу отца моего духовного, сей Богоспасаемой обители игумена Моисея и братию, отправить третины, девятины, сорочины, и, ежели будет не трудно, прошу читать и псалтырь сорок дней; до истечения трех суток, тело мое не погребать, ежели не окажутся знаки смертного тления.

По смерти моей, сродникам моим, в наследие имения моего, отнюдь, не вступаться и не входить ни во что, и не требовать от монастыря ничего, потому что оное, большей частью, состоит в книгах, которые завещаваю отдать в церковную библиотеку здешней Оптиной Пустыни. Прочие же вещи, по прилагаемому при сем реестру, отдаю в полное распоряжение отца моего духовного, игумена Моисея. Денег у меня на лицо по сие время не имеется. Из получаемого мною пенсиона, за употреблением моих надобностей, что оставаться будет по смерть мою и в Козельском градском казначействе пенсионные деньги, по день кончины моей, что причитаться будет, ему, отцу игумену, получить, и все употребить на Богоугодные дела, и на поминовение души моей.

Благодетелей моих, лично, и из отдаленности доказавших истинно христианское, ко мне, расположение, благотворением и милостию снабдевавших меня, от искреннего сердца моего – благодарю. Да воздаст им Господь сторицею в сем, и будущем веке.

Наконец, отца моего духовного, игумена Моисея и братию св. обители сея, в коей я с 1823 года, в преклонных уже моих летах тихо и мирно успокаиваюсь, за любовь и, приняв их ко мне, наиусерднейше благодарю. Да воздаст им Господь по безмерным Своим щедротам и в нынешней жизни, и в будущем веке. Прошу их и молю, да зряще мя, безгласна и бездыханна, помолиться к Премилосердому Богу о успокоении души моей! Премилосердый Господи! Ты чаяние всех благ, в Тебе убо полагаю все упование мое и убежище, и покой. Покрый и сохрани душу ничтожного раба Твоего, благослови и освяти благословением небесным, да тако, изшед настоящого жития невозбранно, пройду начала и власти тьмы Твоею благодатию и человеколюбием, и да узрю, и да насыщуся, внегда явитимися славе Твоей, и вниду в радость и божественный чертог оныя славы, идеже празднующих глас непрестанный и неизреченная сладость, и да буду воспевати имя Твое, купно со всеми святыми, от века угодившими Тебе, во веки веков Аминь.

18 марта 1846 года скончался в сей обители другой 73-летний старец, иеромонах Геннадий. Он был родом из московских купцов. Начально поступил в Спасопреображенский Валаамский монастырь в 1800 году, а из оного, в 1810, переведен в Александро- Невскую лавру, где и посвящен во иеромонаха. В 1812, 1813, 1814 и 1816 годах находился, для исправления священнослужения, на кораблях Балтийского флота, и, по свидетельству флотского начальства, «благороднейшим своим поведением, ревностным и благоговейным исправлением своей должности, оказывал всем служащим с ним, пример веры, и приобрел искреннее их почтение».

В 1817 году о. Геннадий назначен был для исправления священнослужения при греко-российской Иромской, что в Венгрии, церкви, находящейся над гробом, блаженной памяти, государыни, великой княгини Александры Павловны эрцгерцогини Австрийской. При отъезде к своему посту 21 января (1817 года), он имел счастье представляться Государыне Императрице Марии Феодоровне, и 22 того же месяца, по воле Государя Императора Александра Павловича, митрополит Амвросий возложил на него золотой наперсный крест.

О. Геннадий состоял в означенной должности с 1817 по 1822 год. Во время пребывания Государя Императора Александра Павловича за границею, в 1821 и 1822 годах в Лайбахе и Вероне (но поводу собравшегося тогда в Вероне европейского конгресса), старец вызван был из Венгрии для исправления Божественного служения в походной, Его Величества, церкви, причем, два раза удостоился быть духовником Государя. При отъезде к своему посту, о. Геннадий получил от, бывшего тогда начальником штаба Его величества, князя Волконского, два свидетельства, в которых сказано, что он, во время пребывания своего в Лайбахе и Вероне, приобрел всеобщее уважение, соответствующим сану его, примерным христианским житием.

В 1828 году о. Геннадий подал прошение о увольнении его, за болезнью, от занимаемой им должности. Вместе с увольнением, он получил на путевые издержки, от щедрот монарших, 200 голландских червонцев. При отъезде из Венгрии, старец имел честь представляться эрцгерцогу Австрийскому, Венгерскому Палатину Иосифу, и получил от него в подарок драгоценный бриллиантовый перстень.

В 1829 году, августа 13, т. е. уже по возвращении о. Геннадия в Александро-Невскую лавру, за долговременное и беспорочное его служение, как во флоте, так и в Венгрии, по болезненному его состоянию, Высочайше повелено производить ему в пенсион по триста семидесяти рублей ассигнациями в год из государственного казначейства. В 1831 году, во время свирепствования в Петербурге холеры, старец был отправляем в городские лазареты, для исправления треб над страждущими сею болезнью. За усердное исполнение этого поручения, была объявлена ему благодарность от высокопреосвященного митрополита Серафима. 1834 года, декабря 31 дня, он прибыл в Оптину Пустынь и пребывал в ней по день кончины, т. е. 18 марта 1840 г.

Итак, из 46-ти лет, посвященных на исключительное служение Господу в иноческом чине, о. Геннадий, по устроению всеблагого Промысла, почти 17 лет провел вне пределов своего отечества: с 1812 – 1817 г. посещал с нашими кораблями Англию, Францию, Швецию и Голландию; с 1817 – 1828 проживал в Венгрии и в эти 11 лет имел редкий случай посетить Италию в такое время, когда по поводу Венгерского конгресса, стеклись туда представители всех европейских держав. Простые рассказы его о виденном и слышанном за границею, отличались беспристрастием и скромностью, и имели тем большую цену, что старец смотрел на все глазами русского православного человека, не увлекаясь внешним блеском западной жизни.

Память Императора Александра особенно была священна для старца. Глубоко врезались в простом и добром сердце его слова благословенного, обращенные к нему перед исповедью в Лайбахе: «Забудь, что перед тобою Государь, и поступай, как с кающимся христианином». Рассказывая это, старец говорил со слезами: «воистину, смирение – высота!»

С удовольствием вспомнил он и то время, которое провел в радушном кругу, искренно любивших и уважавших его, моряков. К этому периоду его служения относится один замечательный случай, резко характеризующий старца. В одно время, когда офицеры, но обыкновению, собрались коротать время в кают-компании, случилось быть там и о. Геннадию. В пылу разнообразного разговора, молодежь позволила себе сделать несколько легкомысленных выходок против какого-то религиозного предмета. Услышав это, о. Геннадий встал с своего места и сказал им твердым голосом: «господа! отныне нога моя не будет в кают-компании: скорее, я перенесу от вас всякое личное оскорбление, нежели решусь слушать кощунство на счет того, что должно быть одинаково свято, как для вас, так и для меня!» Эти слова и убедительный тон, с которым они были произнесены, сильно подействовали на присутствующих: они поспешили успокоить любимого ими старца искренним раскаянием и дали ему честное слово впредь никогда не оскорблять его слух подобным разговором. Так-то благотворны и действительны слова истинного убеждения в устах служителя церкви!

В заключение всего сказанного об о. Геннадии, заметим, что он был гостеприимен, ласков, разговорчив, и до конца своей жизни любил телесный труд. Роста был высокого, плотен, говорил густым басом и в молодости певал хорошо на клиросе. Скончался в добром исповедании на 73 году от рождения.

Иеродиакон Палладий более 46-ти лет жил в Оптиной Пустыни; был старец строгого нрава и великий подвижник. Родом был из граждан г. Глухова. Сначала он поступил в Площанскую Пустынь; жил там с о. Макарием Ивановым, (который впоследствии был Оптинским старцем). На общем послушании, рассказывал о. Палладий, мы с о. Макарием ходили в лапотках. Нам выдавали лыки, и я сам плел лапти для себя и для о. Макария. В Площанской Пустыни о. Палладий был пострижен в рясофор и наречен Паисием; а после, случайно попал в Оптину Пустынь.

Когда пришел о. Палладий в эту обитель, не сохранилось сведений; указом же определен в число Оптинского братства 7-го Мая 1815 года при игумене Авраамии; в монашество пострижен 11-го Мая 1818 г., рукоположен в иподиакона 30 Августа 1830 г., во иеродиакона 13-го Мая 1831 г. Сначала он проходил разные послушания: жил в засеке на пчельне, потом на пасеке (где теперь скит); работал кирпичи, был поваром, хлебником, трапезным, экономом, пономарем: в последнее время был ризничим, библиотекарем и переплетал книги. Живши в лесной засеке, о. Палладий много перенес искушений от бесов, так, что хотел было оставить это место. Но он открыл об этом своему старцу, схимнику, отцу Иоанникию, духовными советами которого руководствовался; о. Иоанникий прочел над ним молитву и благословил его иконой Божией Матери, которую о. Палладий чтил до самой своей смерти; с тех пор, за молитвами старца, избавился от бесовских страхований.

Строгий блюститель подвижнических правил, о. Палладий очень любил читать жития и писания св. отцов и был, так сказать, пропитан духом их. Отличительной чертой его в монашестве, было строгое и неопустительное хождение в Божий храм. Устав с обрядовой стороны он знал так хорошо, что мог служить для всех примером. Так был бдителен над собою в этом отношении, что, внимавшие себе, брали его в образец, и, следя за ним во все службы, в продолжении целых десятилетий, никогда никто не мог заметить, чтобы он, задремав, не снял в положенное время камилавки, или не положил поклона, хотя имел две весьма больших грыжи. Никогда не прислонялся к стене, а, по немощи, опирался на костыль; по временам садился; но, как бы ни изнемогал, в неположенное время не сидел; также, строго соблюдал правило, когда класть жезлы, о чем даже очень редкие знают. Если кто, в особенности, из старших, не соблюдал уставных правил о поклонах в церкви, то он подойдет и скажет: «по уставу теперь не полагаются поклоны, а ты куда ж глядишь? Столько живешь в монастыре и не знаешь, что должен знать новоначальный». Или: «кто задремлет, должен положить десять поклонов среди церкви. Монах еще! Да!»

До окончания службы не дозволял себе выходить из церкви, разве только в старости и в случае крайнего изнеможения. От разговоров и сближения с женским полом он очень уклонялся; даже и в церкви, обыкновенно, мужчин становил в одну сторону, а женщин прогонял в другую, не взирая ни на кого. Он говорил: «не верь, брат, их слезам. У нас с ними брань до гроба. По слову св. Исаака Сирина: как в стекло бросишь камень, оно цело не будет, так и разговаривать с ними, цел не будешь».

В келью ни к кому не ходил и к себе никого не принимал. Исключения бывали редки. Нестяжание его было удивительное. В келье его ничего не было, кроме самого необходимого для монаха. Одежда у него была, также, самая необходимая, и праздничная, и будничная вместе, переменной не было. Но при такой скудости и в одежде, и келье, у него всегда соблюдались чистота и опрятность. Книги, какие у него были свои, все записаны были в монастырскую библиотеку. Денег у него не было. А, если какой благодетель, бывало, поусердствует ему сколько-нибудь денег, он тотчас купит какую-нибудь книгу, или отдаст их о. игумену, и то, укоряет себя за то, что взял их, – с неделю твердит: «Палладий нанялся жать чужое терние». Один помещик, бывший в Оптиной Пустыни, подарил ему дорогие карманные часы. О. Палладий взял их, но вечером он никак не мог от их стуканья заснуть; завернул их в тряпку, накрыл горшком и заснул. Пошел к утрене, но помысл замучил меня, говорил о. Палладий, как бы их не украли; вспомнил слова Спасителя: идеже будет сокровище ваше, ту и сердце ваше будет, и поскорей отнес их к своему благодетелю, сказав: «возьми, пожалуйста, их назад, они нарушают мой покой». Во всю свою жизнь о. Палладий избегал праздности: постоянно у него в руках было какое-нибудь дело. «За праздным монахом, говаривал он, десятки бесов ходят, а за тем, кто занят рукоделием – один».

Он весьма благоговел к слову Божию. Бывало, когда придет в переплетню и увидит, что на полу в небрежении валяется писанная или печатная бумага, то строго за это взыскивал и вразумлял трудившихся в переплетне братий. «Через такое небрежение, говорил он, нарушается уважение к святыне, так как в писанном и печатном часто встречается имя Божие».

Характера о. Палладий был самого твердого; редко можно было найти такой прямой и простой нрав, какой был у него. Речь его была самая простая; почти никому не говорил он «вы», а всем, попросту, «ты». В разговоре часто прибавлял слово «да». «Да! это не хорошо, не по-монашески. Да! монах должен быть осторожен. Монах есть свет для мирян; а тебе все равно. Да!» Слово о. Палладий имел твердое, склонявшее всех невольно слушать его. Он всем говорил правду и нисколько не стеснялся объяснять сделанную ошибку кому бы то ни было, новоначальному ли, или настоятелю. Был случай, что о. Палладий не побоялся и перед архиереем выказать свою прямоту. Один из бывших Калужских преосвященных (это было в 30-х годах), по переводе в другую епархию, был вызван в Петербург для присутствования в Св. Синоде, и просил знакомого ему Оптинского настоятеля прислать к нему кого-либо из Оптинских иноков в экономы на архиерейское подворье. О. Палладий и отправлен был в Петербург. Однажды, он, по обычаю своему, какой-то важной особе сказал что-то очень просто. Она принесла жалобу преосвященному на него. Преосвященный сделал ему выговор. О. Палладий отвечал: «Владыко святый! Да что с бабами-то путаться? Разве не знаешь, что они Предтече отрубили голову?» Преосвященный на эти слова оскорбился и хотел его устрашить. «Я, говорит, пошлю тебя под начал на Валаам». О. Палладий, как стоял, так и повалился преосвященному в ноги: «Владыка святый! Явите свою отеческую милость, пошлите меня туда. Вы такое мне окажете благодеяние, что по гроб буду за вас молить Бога». Владыка усмехнулся и сказал: «Я хотел волка устрашить лесом, а волка, как ни корми, он все в лес глядит». Чрез несколько времени о. Палладий был уволен в свою обитель.

При твердости и строгости характера, о. Палладий имел ум острый и, временем, подшучивал, приводя в пример Великого Антония и охотника⁵³. Однажды, когда он был ризничим, приехали в Оптину из Калуги ректор семинарии и директор гимназии. Осмотревши ризницу, они спросили о. Палладия: нет ли у вас каких древностей? Он, не говоря ни слова, схватил их за одежду, вывел из ризницы и показал на стену, где был написан страшный суд, а в углу – страшилище, низвергающее души грешников в огненную бездну; подвел их к самому сатане и сказал: «вот это у нас самая старая древность; древнее ее нет. Его еще древние отцы называли древнею злобою».

Вообще, при видимой своей суровости, о. Палладий имел некоторые черты, едва, не детские. Строгое его монашеское лицо всегда озарялось приятной, добродушной, приветливой улыбкой. Если кто смирялся и вел себя скромно, любил того и шутил с ним, но больше, приводил случаи из Патерика или из отеческих писаний. Любил в ясную ночь смотреть на небо, на месяц и звезды, и знал годовое положение многих из них. Нередко задумываясь, говорил: «ну где эта звезда была целые полгода? А вот, опять явилась, и опять уйдет в свое место. Как все у Бога блюдет свой чин!» Но ученых рассуждений о светилах и явлениях небесных о. Палладий не любил. Бывало, кто-нибудь спросит у него: «Батюшка, правду ли говорят, что солнце стоит, а земля вертится? Или еще говорят про гром и молнию, что это от сгущения паров?» Он, немного подумает, помолчит и скажет: «да ты был там? Какое тебе дело, стоит ли солнце или вертится? Что тебе за надобность? А ты лучше подивись премудрости Божией, как Господь все устроил, всему повелевает, и все слушает Его; только человек вышел из повиновения. Ты сам не знаешь, что говоришь. Монахи оставили землю, полезли на небо, т. е. оставили плакать о грехах, а рассуждают о том, что совершенно нам не нужно».

На все о. Палладий смотрел с духовной стороны. Пойдет, например, иногда он в лес: всему удивляется, каждой птичке, мушке, травке, листику, цветочку. Подойдет к какому-либо дереву, сколько о нем разговору, сколько удивления, удивляется, как все повелением Божиим растет незаметно, как развертывается лист, как цветет цвет. Говоря об этом, о. Палладий вздыхает, прославляет Творца, как Он обо всем печется, о всем промышляет, всех греет и питает, а мы его забываем.

Иеродиакон Палладий скончался на 80-м году от рождения, 5-го Ноября 1861 года, со всеми христианскими напутствованиями, тихой и мирной кончиной.

В одной из келий, при старой больничной Владимирской церкви, 24 года лежал замечательный страдалец, иеродиакон Мефодий. До поступления, назывался Михаил Георгиевич Шкломбовский; родом был из Польско-Малорусских шляхтичей (поселенцев Харьковской губернии). Прежде жил в Рыхловской Пустыни; в число Оптинского братства определен 12 июня 1825 г., 33-х лет от роду. Здесь он был пострижен в мантию и посвящен в иеродиакона. Был первым письмоводителем обители, при начальном ее устройстве о. Моисеем, прекрасно писал полууставом церковной печати и многих обучил писать. Также, проходил клиросное послушание и был, в сане иеродиакона, регентом певческого хора. В 1838 г., внезапно разбитый параличом, о. Мефодий лишился употребления ног; левая половина онемела совершенно; остальная рука тоже была бессильна, почти для всего, кроме возможности сотворить крестное знамение, да перебирать четки. Но особенно было дивно то, что язык его был связан для всего, кроме слов «да, да, Господи помилуй», которые произносил чисто, внятно, с живостью и умилением, в ответ на все вопросы. В этом недвижимом состоянии о. Мефодий находился, как выше замечено, 24 года. С начала болезни заметен был в нем некоторый упадок духа, но по прошествии первых пяти лет и до конца, старец с необычайным терпением и благодушием переносил свое страдальческое положение, всегда был кроток и весел, как дитя, встречая и провожая посещавших его, обычным: «Господи помилуй». Память имел свежую, и были ясные доказательства, что он помнил события своей жизни до болезни. Молитвенные правила вычитывал ему его келейный, и, когда тот ошибался, о. Мефодий останавливал его и пальцем указывал ошибку, повторяя: «Господи помилуй! да, да». Надобно было его видеть, когда в двунадесятые праздники братия из церкви заходили поздравить его и в утешение ему, как бывшему искусному регенту и певцу, пропоют, бывало, тропарь и кондак праздника: он исполнялся восторга, весь ликовал, то неясными звуками вторя поющим, то громко и ясно восклицая свое «Господи помилуй», и проливал радостные слезы, так, что присутствовавшим невольно сообщалось его восторженное состояние. Посещавшие сего страдальца, получали от него великую душевную пользу; один вид его болезненного положения, переносимого с ангельским терпением, всех назидал и трогал.

О. Мефодий почил о Господе 21 Апреля 1862 г. в субботу, в 6 часов утра. Вот как о его кончине писал о. игумен Антоний одному знакомому лицу:

«Великий страдалец наш, иеродиакон отец Мефодий, 21-го Апреля утром кончил подвиг свой, и переселился на вечный покой со святыми в небесные обители. А 24-го было торжественное провождение многострадального тела его в усыпальницу; и батюшка отец Архимандрит, со всеми иеромонахами и иеродиаконами, был в облачении. А теперь на гробе его горит неугасимая лампада. Он несколько раз был приобщен Св. Таин, и до исхода души был в памяти. На первый день Светлого Воскресения, после утрени, ходил я к нему христосоваться, и пели с ним вместе «Христос воскресе» – трижды, «Ангел вопияше, Пасху, плотию уснув, яко мертв». Чрезвычайно он тогда был весел и несколько раз принимался целовать меня. Слава Богу! Он совершил подвиг свой преблагополучно. А я о себе не знаю, что вам сказать. Помилуй меня, Господи, если я буду мученик безвенечный».

В последнее время прислуживал о. Мефодию монах Николай Иванов Новацкий, из евреев, до крещения называвшийся Вульф Абрамович, человек нрава кроткого, тихого, мирный и любовный ко всем. Он имел особенное усердие к о. Мефодию и взаимно пользовался его отеческим расположением и любовью. Замечательно, что о. Николай, заболевши, скончался в 40-й день по кончине о. Мефодия, даже в тот же самый час (утром в 6 часов).

Игумен Антоний, в мире Александр Иванович Путилов, родился 9-го марта 1795 года, в г. Романове Ярославской губ. Призвание к монашеской жизни почувствовал еще в детском возрасте. Когда старшие братья его, Тимофей и Иона, оставили мир и поступили в Саровскую Пустынь, то и тринадцатилетний Александр хотел последовать их примеру, но, повинуясь воле отца, должен был до времени отложить свое намерение. В 1809 г., со старшим братом Кириллом, отправился в Москву, и года три был там комиссионером у откупщика Карнышева. В 1812 г., в годину народного бедствия, пришлось и молодому Александру подвергнуться испытанию. Он был ограблен неприятельскими солдатами, десять дней был в плену у французов, был очевидцем ужаснейших происшествий и сам много пострадал.

После 1812 года, Александру не вдруг удалось развязаться с миром. Прожив года три в Ростове, он в начале 1816 года оставил родных и тайно направил путь свой в Рославские леса Смоленской губ., где с 1811 года подвизался старший брат его Тимофей (о. Моисей) среди других пустынножителей.

В Рославских лесах Александр провел пять лет в великих трудах и подвигах иноческих, приняв в 1820 г. здесь келейно и монашеское пострижение, и наречен Антонием.

В 1821 году о. Антоний, вместе с братом своим о. Моисеем, по приглашению Епископа Калужского Филарета, перешли в Оптину Пустынь, при которой Преосвященный благословил о. Моисею устроить скит во имя св. Иоанна Предтечи. В этом деле о. Антоний был усерднейшим помощником брата, трудился наравне с наемными рабочими, вырубал с ними вековые сосны и выкапывал их огромные пни. По назначении о. Моисея настоятелем Оптиной Пустыни, в 1825 г., о. Антоний был определен начальником новоустроенного скита, которым и управлял до 1839 года. Находясь в должности скитоначальника, о. Антоний продолжал нести великие труды: жил в тесной келии, и, по малочисленности братий, сам исправлял многие братские послушания: между прочим, наравне с братиями участвовал в денно-нощном чтении псалтыри, читал по две очереди и самые трудные часы; сам расчищал скитские дорожки, и т. д. А, притом, один исправлял в скиту чреду священнослужения.

К добровольным трудам и подвигам монашеским о. Антония вскоре присоединился и невольный крест тяжкой болезни: в 1836 г. у него открылась болезнь в ногах, которая сделалась неизлечимой и в продолжении 30-ти лет, до самой кончины его, причиняла ему тяжкие страдания.

Несмотря на болезненность о. Антония, он в 1839 г. был назначен игуменом Малоярославецкого Черноострожского монастыря. С великой скорбью и слезами расстался он с скитским уединением, и не столько тяготился трудами и болезнью, сколько настоятельством. Много раз он пытался сложить с себя это тяжелое для него бремя, но по воле епархиального начальства должен был нести оное до 1853 года. Во время настоятельства своего, о. Антоний много заботился, как о внешнем устроении обители, начатом его предшественником о. архимандритом Макарием, так и о внутреннем благоустройстве ее, и сам служил для всех братий примером трудолюбия и всех иноческих добродетелей.

В 1853 г., игумен Антоний по болезни уволен был от настоятельской должности и возвратился в любимую им уединенную Оптину Пустынь, где и прожил на покое 12 лет, являя братству назидательный пример всех иноческих добродетелей. С терпением и благодарением нес он крест повседневной болезни, и, несмотря на непрерывные телесные страдания, с великой ревностью понуждал себя к молитвенным трудам: любил и в праздничные дни, и в будни неопустительно ходить к церковным службам, которые только в случае крайнего изнеможения заменял келейным молитвословием. О том, как тщателен был о. Антоний в исполнении келейных молитвенных правил, можно судить из следующего. Когда одного Оптинского брата назначили на трудное послушание (в монастырской гостинице), и он очень скорбел об этом, о. игумен, утешая его, дал ему свои четки, и, при этом, сказал: «по этим четкам келейное правило исправлялось в продолжении 15-ти лет ежедневно, неопустительно».

После молитвы келейной и церковной, все свободное время о. Антоний посвящал, преимущественно, чтению, которое было любимым занятием его во всю его жизнь. С течением времени у него составилась значительная келейная библиотека: у него было более 2000 томов, которые он еще при жизни все сдал в монастырскую библиотеку. Замечательно, что о. Антоний не оставил нечитанной ни одной из, пожертвованных им, в таком значительном количестве книг. Имея от Господа дар необыкновенной памяти, старец постоянным и внимательным чтением обогатил и развил природный свой ум, так что удивлял своих собеседников обширностью и разнообразием своих познаний.

Как великий любитель безмолвия, о. Антоний желал всегда проводить уединенную жизнь в молитвенных трудах, чтении и богомыслии, и по глубокому смирению своему, всегда старался уклоняться от учительства. Но духовные дарования его, и даже самое смирение, с которым он от всех уклонялся, привлекали к нему всех, и потому, келии его наполнялись множеством посетителей мирских и монашествующих, желавших принять от него благословение и духовное назидание. По любви своей к ближним, о. Антоний не мог презирать просьб и душевных потребностей тех, которые с верою к нему прибегали, и потому, не отказывался, сколько позволяли силы его, подавать им, как словесно, так и письменно духовные свои назидания. Слово его, как устное, так и письменное, по свойству своему, простое, мягкое, всегда было растворено духовной солью и отличалось особенной какой-то меткостью и своеобразной выразительностью, и силой.

Пользуясь всеобщим искренним уважением, о. игумен Антоний всегда старался занять в обители среди братства самое смиренное положение. Назидательно и трогательно было видеть, как маститый старец с глубоким детским благоговением и искренней любовью относился к старшему брату, о. архимандриту Моисею, как к своему духовному отцу и начальнику, и смирялся перед ним, как последний послушник. В отношении же к братству, о. Антоний всем оказывал приветливость и искреннюю любовь; и все, взаимно, от мала до велика, воздавали ему должную дань почтения и любви; и не было в обители человека, который при одном виде о. Антония не ощущал бы особенного утешения.

В 1862 г. скончался брат о. Антония, о. архимандрит Моисей. Кончина брата глубоко отозвалась в сердце и жизни о. Антония. Скорбь его была невыразима. С этого времени он стал, по возможности, всячески уклоняться от людей, посвящая свое уединение непрестанному молитвенному воспоминанию о своем духовном отце и брате, и, вообще, молитвенным подвигам. С этого же времени не оставляла его мысль о принятии великой схимы. Но по глубокому своему смирению, он считал еще нужным испытать свою готовность к принятию оной, и только 9 марта 1865 года, когда старцу исполнилось ровно 70 лет, он был пострижен келейно настоятелем обители, с благословения епархиального архиерея.

Новопостриженный схимник игумен, весь предался молитвенным подвигам. «Ведь я теперь новоначальный», говаривал он; стал труды прилагать к трудам и подвизаться как бы молодой и здоровый человек. От непомерных подвигов болезненность его и телесные страдания все более и более усиливались. 7-го июля открылась во всей силе его предсмертная болезнь и продолжалась ровно месяц. Телесные его страдания были весьма тяжки, но он переносил их с неимоверной силой духовной. 21-го июля был особорован Таинством елеосвящения, приобщался же Св. Тайн в последние дни – ежедневно. В ночь на 8-е августа мирно почил о Господе⁵⁴.

13 Марта 1866 г. скончался в Оптиной Пустыни замечательный подвижник, слепец о. Карп, из государственных крестьян Калужской губернии, Масальского уезда, деревни Бараньих Рог. В Оптину Пустынь поступил в 1832 году; первоначально был звонарем, потом, более 20-ти лет, до старости, трудился в хлебне. В этом послушании он показал в себе необыкновенного подвижника. В трудах он никогда не уступал никакому молодому, здоровому человеку. Для жительства, ему в хлебопекарне был отгорожен уголок, аршина в три, и потому, как неисходный жилец хлебни, он первый являлся к делу, и последний отходил. А также, при всякой, даже малейшей потребности приходивших, он готов был служить каждому. Сверх того, когда сотрудники его отходили по кельям, он отправлялся в амбар сеять муку, что исполнял один; а муки ежедневно выходило более 20-ти пудов. При этом, помогал носить воду, дрова, муку из амбара в хлебопекарню. В свободное от этих занятий время, разматывал пряжу для неводов. В этом же рукоделии и в молитве проводил почти всю ночь. В церкви бывал неупустительно, и отправлялся туда, как только дозволяли ему труды по послушанию. Точность его и внимательность были столь велики, что всякий раз, как только проходил мимо храмов, он против входа каждого храма останавливался и клал положенное число поклонов. Проводя не только дни, но и почти все ночи без сна, он в церкви всегда почти боролся со сном, особенно, под старость. Бдительность его была неимоверна: если кому из братии нужно было встать в самую глухую пору ночи, то обращались к о. Карпу, и в час, в два, в три ли кто попросит разбудить его, – ложись и спи спокойно; в назначенный срок о. Карп тихо творит уже молитву, и не отойдет, пока не разбудит.

Постоянное самовнимание и понуждение себя на все благое, были отличительные черты о. Карпа. Самоукорение, как бы, срослось с ним. Нравом он был кроток и молчалив; в обращении с братией – ласков, приветлив и любовен. Еще покойный старец о. Леонид любил его и говаривал о нем: «Карп слеп, но видит свет», разумеется, тот свет, который и зрячим недоступен.

Слепотой своей он не только не тяготился, но и дорожил ею, как средством ко своему спасению, и с любовью нес этот крест, возложенный на него Господом. Валаамский игумен Варлаам, живший в Оптинском скиту на покое, однажды, испытывая его, сказал: «Отец Карп! не хочешь ли поехать в Москву? там есть искусные доктора; они бы сделали тебе операцию, и ты бы стал видеть». О. Карп испугался этого предложения. – «Что вы, что вы, батюшка, отвечал он. Я этого вовсе не хочу, я спасаюсь своею слепотой».

В последние годы своей жизни о. Карп стал очень изнемогать, уже не мог по-прежнему трудиться, но очень усерден был к службам Божиим, и желая выну приметатися в дому Божии, просил о. настоятеля, чтобы для него устроена была келейка при входе в Казанскую церковь. Но исполнить его желание было неудобно. Почувствовав изнеможение сил, он келейно принял пострижение в схиму. В декабре 1865 г. слег в постель, впрочем, никакой болезни не чувствовал. Даже незадолго до самой смерти, когда братия его спрашивали: «что у тебя болит, о. Карп?», он отвечал: «ничего не болит». До последних минут своей жизни сохранил ясное сознание. Благовременно был напутствован всеми христианскими таинствами и 13 марта 1866 года, в воскресенье пятой недели великого поста, в час пополудни, мирно и тихо почил о Господе.

Замечательно, что старческое лице о. Карпа, которое при жизни его было самое обыкновенное, по смерти стало так благообразно, чисто и светло, как у трехлетнего младенца, и видимо сияло благодатью Божией, так, что все братия удивлялись. На третий день его кончины никто не ощущал от тела его ни малейшего запаха. Так Господь, по смерти его, еще здесь прославил этого смиренного подвижника, который никогда не искал человеческой славы и всю жизнь свою провел в неизвестности.

Б 1859 году поселился в Оптиной Пустыни один из досточтимых ветеранов Русской армии, генерал-майор Андрей Андреевич Петровский. Жизнь его была очень замечательная. 1804 г., 18-ти лет, он вступил в военную службу; в 1805, 1806 и 1807 годах был в походах в Галиции и в Пруссии; в 1812, 1813 и 1814 годах участвовал в военных действиях против неприятеля в пределах России, в Германии и во Франции: был при вступлении русских войск в Париж; в 1831 г. участвовал в польской кампании. В военной службе отличался мужеством и отвагою; был в 70-ти сражениях и делах против неприятеля, между прочими, под Прейсиш-Эйлау, под Бородиным, при Лейпциге, под Прагой. Но ни разу не был ранен, ни контужен. Рассказывая о сем, Андрей Андреевич приписывал это особенной помощи Божией и говорил, что в опасные минуты жизни своей, он всегда призывал имя Божие и читал 90-й псалом: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небесного водворится» ... В 1834 г. Петровский был произведен в генерал-майоры; в 1836 г. был назначен членом комиссии об устройстве зданий Орловского Бахтина кадетского корпуса; а с 1837 по 1840 г. был директором Новгородского Аракчеевского кадетского корпуса. Он отличался всегда прямотой и благородством характера. Вся служба его была безукоризненная: в отправлении служебных обязанностей никогда не был слабым и не допускал беспорядков и неисправностей между подчиненными, но никогда не подвергался и жалобам, и замечаниям. В 1840 году уволен от службы с мундиром и пенсионом полного жалованья.

Проведши большую часть своей жизни в усердном служении царю земному, Андрей Андреевич пожелал остаток дней своих посвятить на служение Царю небесному и с этой целью, как сказано, в 1859 г. поместился на жительство в Оптиной Пустыни. Здесь он жил весьма тихо, скромно и благоговейно; отличался особенным усердием к молитве, и неупустительно ходил к церковным службам. По вступлении в обитель, он недоумевал, какое бы избрать для себя в свободные часы занятие, и объяснил об этом старцу, иеросхимонаху Макарию, которого очень любил и уважал. Старец, подумавши несколько, вынес ему рукописную книгу Ставрофилию, или царский путь креста, в русском переводе, и благословил ему, сперва прочитать, а потом переписывать эту книгу. Прочитавши ее, Андрей Андреевич сказал, что в жизни своей он никогда не читывал книги, которая бы так соответствовала его душевному настроению; с великим усердием принялся переписывать ее и переписал несколько экземпляров для монастырской библиотеки и для своих родных и знакомых. Кроме того, он любил лечить больных простыми средствами и многим помогал. В какое бы время больные к нему ни приходили, он никогда не затруднялся этим и всегда принимал их радушно. В обители пользовался всеобщей любовью и уважением за простодушие и доброту, которые составляли отличительные черты его характера.

Скончался 23 января 1867-го года на 81-м году от рождения, за несколько дней перед кончиной, пожелав принять монашеский образ. Когда начались его предсмертные страдания, вдруг, он попросил отслужить молебен св. Николаю чудотворцу; и, как только это было совершено в его келии, страдания прекратились. В последние предсмертные минуты он был спокоен, и так тихо отошел в жизнь вечную, что бывшие в его келии едва могли это заметить. Похоронен против Кресто-Воздвиженского придела Казанской церкви.

Иеросхимонах Феодот, в мире Феодот Захарович Кольцов, поступил в Оптину Пустынь в 1834 году и вполне отдался руководству, сначала иеросхимонаха Льва, а потом иеросхимонаха Макария. В 1841 г. пострижен в монашество с именем Филарета и назначен сборщиком; потом рукоположен во иеродиакона, а в 1849 – в иеромонаха. Отличительные черты его были преданность старцу и трудолюбие. Много лет ревностно проходил трудное послушание сборщика, от которого нисколько не изменилось монашеское его душевное устроение, что бывает редко; несмотря на это, опасаясь вреда душевного, могущего произойти от сообращения с миром, в 1851 г. перешел в Гефсиманский скит, что при Свято-Троицкой Сергиевой лавре. Здесь, по благословению преосвященного митрополита Филарета, полюбившего простодушного старца, пострижен в схиму в 1853 г. и назначен духовником всего братства. Проживши лет семь в скиту, пожелал совершенного безмолвия, и по благословению наместника лавры архимандрита Антония, удалился с другими двумя иеросхимонахами И. и А. в глубину леса, за 5 верст от Гефсиманского скита, где они построили себе кельи в расстоянии друг от друга на вержение камня. Здесь о. Феодот вполне предался безмолвию и иноческим трудам, но недолго наслаждался желанным уединением, – всего только года два. Господу угодно было освятить это место для прославления имени своего святого. Некто, г. Королев, московский почетный гражданин, возымел сильное желание построить на сем месте храм, и, по благословению преосвященного митрополита Филарета, воздвигнут был храм двухэтажный, каменный, во имя Святого Духа Параклита (Утешителя) и св. Иоанна Предтечи. В малом времени собралось сюда человек до 30-ти; устроилось общежитие под ведением лавры, Пустынь названа Параклитовой; начальником ее назначен был старец о. Феодот. Прожив здесь года четыре, он пожелал опять возвратиться в Оптину Пустынь, дабы лечь в могилу с своими св. старцами иеросхимонахами Львом и Макарием, и в 1863 г. принят был с любовью Оптинским настоятелем и братией. Доживая в Оптиной Пустыни свой век, о. Феодот подавал братии назидательный пример своим усердием к молитве и к церковному богослужению, своим смирением, простотой, искренностью и нестяжательностью⁵⁵. Почил мирной христианской кончиной 8-го марта 1873 г. Любовь некоторых духовных чад его и, расположенных к нему, особ, воздвигла ему памятник, внутри которого день и ночь теплится лампада перед образом Спасителя.