Нравственные отношения и обязанности христианина в отношении к Богу

Богопочтение. – Основание богопочтения и побуждения к нему. – Свойства истинного богопочтения и невозможност его вне христианства. – Виды богопочтения

От общих понятий о нравственной жизни и деятельности человека-христианина (universalia) перейдем теперь к изложению содержания христианского нравоучения.

Сознательное приложение требований нравственного закона из уважения к этому закону – по Канту, из любви к Богу, Верховному Законодателю – по учению христиан, к деятельности нашей в «отношении к другим свободно-разумным существам, находящимся с нами в живом союзе», дает бытие нашим частным отношениям и обязанностям.

Так как в понятии личностей, связанных между собой живым союзом, мы различаем прежде всего Личность Бесконечную, Божественную, затем личности других свободно-разумных существ, и наконец – свою собственную личность, то отсюда все отношения и обязанности в царстве личностей, соединенных между собою живым союзом, естественно могут быть разделены на три главных вида обязанностей их к Богу, к ближним и к себе самим. Это разделение обязанностей оправдывается и откровенным учением. Апостол Павел указывает на такой троякий род обязанностей, когда говорит: «Явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно (σωφρόνως) праведно (δικαίως) и благочестиво (εύσεβως) жили в нынешнем веке» (Тит. 2:11–12). Насколько мы устрояем свою жизнь и располагаем свою деятельность согласно с требованиями нравственного закона или воли Божией, мы действуем целомудренно (в широком смысле слова); насколько мы держимся правильного образа действий в отношении к другим людям, мы поступаем праведно, а насколько мы, находясь в живом союзе с Самим Богом, стараемся во всем своем поведении соответствовать этому союзу, истинно святить имя Божие, мы живем благочестиво. Эти три главных вида отношений и обязанностей христианина указаны и Самим Господом в заповеди Его о любви к Богу, к ближним и к самому себе: «Возлюби Господа Бога твоего, – говорит Он, – всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37–39).

Это разделение обязанностей нельзя, конечно, понимать так, как будто одни из них совсем не входят в другие; напротив, все они находятся в неразрывной связи между собою. Нравственная жизнь как возникающая из одного и того же корня, именно из любви к Богу, есть органическое целое, почему она не может раздробляться на части, независимые одна от другой. Только для лучшего обозрения христианских обязанностей их можно рассматривать по трем главным их видам, не забывая, однако же, что основанием всех их служат именно обязанности к Богу (Быт. 22:12,15–18; Втор. 6:5; Мф. 10:37–38).

Отсюда в ряду этих обязанностей первое место должны занимать обязанности к Богу, с которых мы и начнем изложение учения о нравственных отношениях и обязанностях христианина. Второе место после обязанностей к Богу должно принадлежать обязанностям к себе самим (а не к ближним, как, по-видимому, следовало бы), так как по заповеди Спасителя мы должны «любить ближнего своего, как самого себя» (Мф. 22:39). Кто истинно любит самого себя, тот обязательно будет любить и ближнего, согласно заповеди того же Спасителя: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7:12).

Итак, есть ли у нас на самом деле непосредственные обязанности к Богу, когда Он невидим и непостижим? Деисты отвергают бытие их на том основании, что между миром и Богом, по ним, будто бы существует какая-то неизмеримая и непроходимая бездна, совершенно отделяющая Творца от Его творения. Христианская религия учит о совсем ином отношении Бога к миру, внушая людям, «дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли; хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем, и движемся, и существуем», как и некоторые из языческих поэтов говорили: «Мы Его род» (Деян. 17:27–28). Кто восхотел сотворить нас и даровать нам ум, сердце и волю, Тот, очевидно, хочет, чтобы мы «искали» Его, «ощущали» Его и стремились к Нему. После же такого богооткровения человеческому роду, какое совершилось в лице воплотившегося Сына Божия, самый вопрос о «близости» нам Бога должен быть странен для христианина.

Отрицательно относится к нравственным обязанностям нашим к Богу и Кант, который утверждает, что между нами, конечными личностями, и Богом, Личностью Бесконечной, не может быть никаких взаимных обязательств. Бог как Существо Высочайшее, по нему, имеет в отношении к нам только права, а не обязанности, а потому и мы не имеем в отношении к Нему никаких непосредственных обязанностей. То, что называют обязанностями к Богу, в сущности есть обязанность в отношении к нам самим, а не к Богу, т.е. это есть обязанность идеей Бога утверждать нравственные побуждения в нашем разуме. Это обязанности религиозные в кантовском смысле (т.е. постулаты практического разума), а не обязанности нравственные.

Но мы имеем обязанности не только к тем, кто равны с нами по своим правам, но и к тем, кто имеют право и власть нас обязывать. Кто же более имеет такой власти, кроме Верховного Царя всех существ нравственных? Притом же Высочайшая Личность может вступать в отношения к конечным личностям не во имя только Своих прав и Своей власти, но и во имя блага и блаженства конечных личностей, дабы этим сделать их блаженными и причастными Своего Божественного естества. Она свободно и добровольно вступает в нравственные отношения с конечными личностями, т.е. свободно и добровольно ограничивает Свою Высочайшую власть в отношении к ним ради их блага и блаженства, сохраняя в то же время эту свободу и эту добровольность и за конечными личностями. А для того, кто признает Бога не одним только отвлеченным постулатом практического разума, а живым, личным существом, дело нисколько не изменяется от того, будет ли он называть свои обязанности к Богу религиозными или нравственными, ибо нравственный закон, из которого проистекают эти обязанности, не есть что-нибудь абстрактное, существующее только в понятии, а есть хотение живой и животворящей Личности.

В чем же состоят обязанности наши к Богу? Все эти обязанности обнимаются общим понятием богопочтения (ὲνσέβεια, pietas). Под именем богопочтения разумеется изъявление благоговейного служения нашего Богу и смиренной покорности воле Его. Оно по существу своему должно быть исполнено глубочайшего благоговения. Ибо если Серафимы, окружающие на небе Престол Всевышнего, будучи не в состоянии выносить беспредельное величие славы Его, закрывают лица свои, взывая друг к другу: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!» (Ис. 6:2–3); то с каким благоговейным трепетом должны служить Ему мы, низшие и слабые Его создания (Евр. 12:28; 2Кор. 7:1; Пс. 2:11; Ис. 66:2)? «Как же не превознесем и не прославим Того, – пишет св. Василий Великий, – Кто божествен по естеству, не вместим по величию, могуществен по действиям, благ в действиях»¹. И в своей литургии св. отец пишет: «Достойно яко воистину, и праведно, и лепо великолепию святыни Твоея, Тебе хвалити, Тебе пети, Тебе благословити, Тебе кланятися, Тебе благодарити, Тебе славити единого воистину сущего Бога, и Тебе приносити сердцем сокрушенным и духом смирения словесную службу нашу».

Но чтобы составить себе правильное понятие о христианском богопочтении, надобно обратить внимание на то понятие, какое христиане имеют о Боге, и на то чествование, какое приличествует Богу в христианском смысле. Христианство впервые научило нас знать Бога как Отца Небесного и даровало нам право «называться и быть детьми Божиими» (1Ин. 3:1). Нет сомнения, что название Отца усвоялось Богу и в других религиях до христианства. Уже в Ветхом Завете встречается название Отца. Его можно даже находить у языческих народов. Гомер, например, называет Зевса отцом богов и людей. Но язычники, усвояя Богу это название, имели в виду преимущественно творческую силу Божию, от которой все произошло. Даже в отношениях иудеев к Иегове, как мы знаем, преобладало чувство наемничества и рабского страха, а не сыноположения, сыновней доверчивости и любви (Быт. 32:10; Исх. 34:6–8; 2Цар. 7:20). Одно только христианство, сообщив понятие о Боге как об Отце Небесном и даровав нам право быть чадами Божиими, установило вполне этическое отношение наше к Богу. Христианское богопочтение есть поэтому отношение Отца к детям и детей к Отцу – отношение общения, правды, любви, возведенное на высшую степень искренности, полноты и силы. Этому не противоречит то, что христиане называют Бога Творцом, Промыслителем, Искупителем и Освятителем; потому что Божественное творчество, промышление, искупление и освящение суть только частнейшие моменты единого понятия о Небесном Отечестве.

Основание богопочтения лежит в самой природе человека, который носит в себе постоянное и неискоренимое стремление к Существу Бесконечному, от Которого он получил свое бытие, от Которого чувствует свою зависимость и с Которым хочет быть во взаимном союзе. Но моралисты и вообще мыслители не согласны между собою в объяснении самого происхождения этого стремления, т.е. откуда, почему и по каким причинам оно так могущественно и так необходимо возникает в душе человека. Большей частью хотят объяснить его деятельностью одной какой-либо способности человека. Так, прежде всего одни в основание происхождения его полагают какое-либо чувство. Римские классики, например, выводили его из чувства страха: «Primos in orbe deos fecit timor», – говорили они устами Петрония². Этим же чувством объясняли его и древние греки, что открывается из их слов: θεοσέβεια, εὐσέβεια (от σέβος – страх или боязнь чего-то недоступного), выражавших первоначальное понятие о религиозных отношениях человека к Божеству³. В наши времена Шлейермахер видел основание богопочтения в специальном чувстве зависимости человека от бесконечного (Abhängigkeits-gefuhl)⁴. Наконец, Гейдельбергский профессор О. Каспри⁵ находит основание его в чувстве страха, проникнутого любовью⁶. Другие в основание его полагают не чувство, а деятельную способность души, волю, или, как говорит Кант, практический разум. Чаще же всего видят основу его в разуме – то в его внутренних идеях, если продолжают еще признавать врожденность этих идей, то в генетическом процессе при этико-теологическом созерцании природы с возникающими отсюда эстетическими чувствами (Гербарт). Но все эти объяснения, усиливающиеся вывести богопочтение из одной какой-либо способности души или даже из одной какой-либо ее деятельности, страдают односторонностью. Богопочтение есть, так сказать, аккорд, в котором звучат все струны нашей души, все ее силы, все ее способности и вся ее деятельность. Главное же – они не объясняют, почему люди смотрят на свое богопочтение не как на мысленное только представление, не как на игру своих душевных сил, а как на живое отношение к живому Богу; почему они убеждены, что могут и должны входить в непосредственное и живое общение с Божеством. Здесь возможно одно только объяснение, именно то, что душа находится в живом взаимодействии с сверхъестественным миром точно так же, как она находится в живом взаимодействии с миром естественым. Непосредственное чувство этого взаимодействия так же неотразимо и неискоренимо в душе человека, как ощущение непосредственного взаимодействия между человеком и миром внешним. Богопочтение есть факт этого взаимодействия с миром сверхъестественным. Такое или иное знание, приобретаемое из непосредственного наблюдения и изучения этого взаимодействия, и приводит человека к такому или иному богопочтению. Это взаимодействие души с сверхъестественным миром прекрасно выяснил ап. Павел, сказавши, «что Бог назначил народам предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли; хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем, и движемся, и существуем» (Деян. 17:26–28). По учению апостола, предопределенные народам времена (т.е. история) и пределы обитания их (т.е. природа) служат только поводом или средством к исканию и уяснению непосредственного взаимодействия между ними и Богом. Это непосредственное взаимодействие и есть та всеобщая или промыслительная благодать Божия, о которой учит нас св. Церковь⁷. Она-то и служит глубочайшею основою чествования Бога, хотя дурно понятое иногда народами и ложно истолкованное, оно приводило их часто к неразумному и ложному богопочтению.

Впрочем, христиане, кроме общей или промыслительной благодати, имеют еще особенную, евангельскую благодать⁸. Сущность этой благодати выразил ап. Павел в следующих словах: «Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии. Потому что вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!» Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божии» (Рим. 8:14–16). Эта обширнейшая, сугубая христианская благодать и служит еще более глубокой основой нашего богопочтения.

Что же касается побуждений к богопочтению, то у христиан благочестивых и достигших высокой степени нравственной зрелости побуждениями служат «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14:17). Впрочем, христианство не исключает и временных побуждений, потому что «благочестие на все полезно, имея обетование жизни настоящей и будущей» (1Тим. 4:8). Человеку естественно искать и внешних благ на земле, и если он ищет их не мимо Бога, а в зависимости от Него, то это наилучшим образом обеспечивает и его временное благополучие. Действительно, истинное богопочтение создает и распространяет в окружающей человека среде тот исполненный правды и мира строй жизни, ту прочность и жизненность общественных союзов и учреждений и то материальное довольство и благосостояние, в которых выражается внутренняя богоугодность, нормальное нравственное развитие и истинное достоинство человеческой природы. Семейный, общественный и социальный быт христианских народов, вообще говоря, служит лучшим тому доказательством.

«Бог есть Дух, – говорит Спаситель, – и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:24; ср. 2Кор. 3:17). Таким образом, свойства истинного богопочтения Спаситель поставляет в неразрывную связь с понятием о Боге как Духе. Бог есть Дух по своей Сущности, т.е. Дух самобытный (Ин. 5:26), не подлежащий никаким условиям пространства (Пс. 138:7–10; Иер.23:24) и времени (2Петр. 3:8), а потому и истинное богопочтение не может ограничиваться известным только местом и временем, но должно быть повсюдным и всегдашним (Ин. 4:21–24; Деян. 17:24; 1Тим. 2:8, 6:14,16). «Верные поклоняются Ему и славословят Его на всяком месте» – говорит св. Иустин мученик⁹. «Мы днем и ночью молимся Ему», – говорит св. Киприан¹⁰. Бог есть Дух, существующий премирно (Быт.1:1; Ин.1:3; Деян.14:15; Рим.11:36; Кол.1:16–17; Евр.11:3; Откр.4:11), а потому и наше богопочтение в противоположность богопочтению язычников и иудеев, ходивших по плоти, а не по духу (Ср. Быт. 6:3; Иез. 36:25–27; Рим. 8:9), должно быть чуждым всякой плотяности, всякой непремирной примеси, например, пантеистической, признающей богопочтение только переходной ступенью абстрактного созерцания абсолютного; натуралистической, допускающей преобладание эстетической формы над внутренним содержанием; материалистической, стремящейся заменить его одним материальным пожертвованием и пр. Бог есть Дух по Своей жизни, т.е. премудрый (Рим. 11:33; 1Цар. 2:3), всеблагий, премилосердный (Пс. 144:9; Иак.1:17) и пр., а потому, и наше богопочтение должно быть «разумным служением » Ему (Рим.12:1), чуждым всяких заблуждений и суеверий (Прем. 13:1–5; Рим. 1:21–23; Ин. 16:2–3; Ефес. 4:17–18), исполненным милости и добрых дел (Ис.1:17; Иак.1, 27) и пр. Затем, Бог есть Дух, сугубо оживотворяющий христиан, т.е. находящийся с ними в живом, особенном союзе ради бесценных заслуг единородного Сына Своего, по которым мы можем взывать к Нему: «Авва, Отче!» (Гал. 4:6; Рим. 8:15). А потому и наше богопочтение должно быть проникнуто детской искренностью, доверчивостью, силою и пр., и даже, если совесть не зазрит нам, детским дерзновением. Наконец, Бог, Которому мы служим, есть Дух Святый и истинный (Ин. 16:13), гнушающийся всяким притворством и лицемерием (Мф. 15:8–9; 23:14), и потому мы должны «поклоняться Ему в духе и истине» (Ин. 4:24).

Поклоняться же Богу в духе и истине значит воздавать Ему честь не внешними только знаками почтения, потому что Бог «не требует служения Себе рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё» (Деян. 17:25), но – что главнее всего – внутренним обращением к Нему как к источнику всякой жизни. Только тот истинно чтит Бога, кто в душе своей всегда видит Его пред собою и благоговейно «ходит пред Ним» (Быт. 17:1). Отсюда уже открывается, что только в недрах христианства возможно истинное богопочтение, потому что только одно оно сообщает истинное понятие о Боге и устанавливает чисто этическое отношение к Нему – отношение Небесного Отца к детям и детей к Небесному Отцу. Отсюда же открывается и то, что истинное богопочтение сводится собственно к внутреннему духовному служению Богу, состоящему во внутренних благоговейных мыслях, чувствованиях и желаниях. «Благий Господь, – пишет св. Иоанн Златоуст, – обыкновенно обращает внимание не столько на наши жертвы, сколько на внутреннее расположение, с каким мы их совершаем, и, судя по нему, или приемлет или отвергает наши жертвы»¹¹. Внешнее богопочтение получает значение и достоинство свое от внутреннего, и без этого последнего оно будет или безжизненно или лицемерно.

Тем не менее вполне законно и необходимо и внешнее богопочтение, выражающее сокровенные движения и расположения души нашей к Богу в словах и других видимых знаках и действиях. Само же слово Божие заповедует нам прославлять Бога не только в душах, но и в телах наших, которые равно суть Божии (1Кор. 6:20). Против необходимости внешнего богопочтения нисколько не говорят, как это кажется некоторым сектантам, слова Спасителя о том, что христиане «должны поклоняться» (δεῖ προσκυνεῖν) Богу «в духе и истине» (εν πνεύματι καί αληθεία) (Ин. 4:24). Везде в Новом Завете слово προσκυνεῖν означает, прежде всего, внешнее поклонение. Первое значение его равняется нашему: «кланяться, поклоняться» в собственном смысле (Ср. Мф. 2:11; Мк. 5:6; Ин. 9:38, Деян. 7:43; Откр. 3:9 и др.)¹². Внутреннее побуждение к этому поклонению (т.е. почтение или благоговение) только подразумевается при этом. Но христианское поклонение, хотя и внешнее, должно совершаться «в духе и истине» (εν πνεύματι καί αληθεία) т.е. должно состоять в тех мыслях и чувствах, которые отличают христианина. Προσκύνησις – внешняя форма христианского богопочтения, а πνεῦμα и – ἀληθεία внутреннее содержание этой формы, одушевляющий дух и характер. Προσκύνησις, таким образом, вовсе не стушевывается и не исчезает в словах εν πνεύματι καί αληθεία: но имеет свой особый самостоятельный смысл. Впрочем, потребность внешнего богопочтения ясна и сама по себе. Человек не есть существо чисто духовное, но состоит из души и тела. Духовная и телесная природы в нем соединены между собой так тесно, что духовная деятельность его непременно отражается в телесной, и чем правильнее и полнее течет жизнь нашей души, тем точнее, целостнее и полнее движения ее выражаются во внешних действиях. Нередко мы не замечаем этой связи между духовной жизнью и телесной, но связь эта несомненно существует: без посредствующей деятельности мозга и нервов, по свидетельству психологической науки, не совершается в нас решительно ни одного душевного явления. Но не одними недоступными обычному наблюдению нервными движениями сопровождаются соответственные душевные явления, происходящие в человеке. Чем живее и сильнее душевные движения происходят в нас, тем яснее и энергичнее выражаются они во внешних переменах и движениях тела. Слово человеческое – вот наиболее общий и естественный выразитель наших внутренних душевных состояний: «От избытка сердца говорят уста» (Мф. 12:34). Само собой разумеется, что религиозная область нашей жизни не должна служить исключением из этого общего закона, которому неизбежно подчинена вся духовная жизнь человека. Так называемая религиозная настроенность не может не сопровождаться, как и всякая другая настроенность, теми или другими видимыми знаками и телесными движениями. Ведь и в религиозной сфере своей жизни человек остается человеком же, т.е. духовно-телесным существом, а потому и тело должно быть своего рода органом религиозной жизни. Потому-то, как свидетельствует история религий, не было и нет такого народа, у которого внешнее богопочтение, вызываемое духовно-чувственною природою человека, не составляло бы самой существенной принадлежности религии!¹³.

Одно внутреннее богопочтение без внешней, обрядовой стороны, было бы неполным и бездейственным. Внешнее богопочтение имеет весьма важное значение для внутреннего, потому что внешние действия наши обыкновенно поддерживают, возбуждают и усиливают внутреннее расположение души, или горение духа.

После всего нами сказанного не представляется ли безосновательным мнение гр. Льва Толстого и других единомышленных ему (штундистов и подобных им сектантов) противников внешнего богопочтения¹⁴, будто бы это последнее как произвольное измышление церковной иерархии не требуется нравственностью и благочестием человека? В доказательство своего отрицательного взгляда на внешнее богопочтение граф Толстой ссылается даже на авторитет Иисуса Христа, Который будто бы Сам осуждал внешнее богопочтение. Но Господь наш Иисус Христос не мог отвергать внешнего богопочтения. Отвергать внешнее богопочтение могут только те, кто, подобно Л.Толстому с его единомышленниками, отрицают предполагаемую этим богопочтением веру в живого личного Бога, находящегося с человеком в общении, т.е. открывающего ему Свою волю, внимающего его мольбам, прощающего его грехи и вообще устрояющего его временное и вечное спасение. Иисус Христос же для того и приходил на землю, чтобы между прочим внушить людям истинные понятия о Боге как Существе личном и всесовершенном, положить основы христианской религии, а вместе и главным видам ее богослужения (Лк. 4:2; Мф. 9:15; Лк. 6:12, 11:2–4; 18:1, 22, 15–20 и др.). Словом и примером собственной жизни Он вопреки уверению гр. Толстого не только не отвергал внешнего богопочтения, но заповедал и освятил его. Иисус Христос был «духовен в высшей степени»¹⁵, но и Его молитва не была одним внутренним обращением души к Богу, но и выражалась в словах и пении (Мф. 26:30, 39), сопровождаясь в то же время соответственными благоговейными движениями и положениями тела, например, возведением очей к небу, преклонением колен, падением ниц (Ин. 17:1; Лк. 22:41; Мф. 26:39). Если же Спаситель весьма часто и строго обличал фарисеев в приверженности их к внешней стороне религии, то Он вопреки утверждению Толстого собственно порицал в них не внешнее богопочтение, каковое и Сам соблюдал, но то бездушное фарисейство, которое сводилось к пренебрежению живой верой в Бога и исполнением Его нравственных требований (Мк. 7:8–16 и др.) и которого беречься Христос повелел нам (Мф. 16:6).

Едва ли основательна и та мысль Толстого, будто бы внешнее богопочтение не только бесполезно, но и вредно, стесняя внешностью и общеобязательностью своих форм дух человека и его свободу. Это стеснение мнимое, а не действительное, и составляет самое обычное явление в нашей жизни. Никто, например, из здравомыслящих людей не видит ни малейшего стеснения свободы своего духа в пользовании чужими поэтическими произведениями, выражающими в более или менее художественной форме подходящие к его настроению душевные состояния. Почему же во внешнем богопочтении с его одинаковыми и общими для всех молитвами, псалмами и проч. мы стали бы усматривать посягательство на свою свободу? Странно было бы не пользоваться для общерелигиозных целей творениями таких церковных песнописцев, как, например, св. Иоанн Дамаскин, которые владели часто неподражаемым даром религиозно-поэтического творчества. Нельзя забывать и того, что христианину не воспрещается выражать по своему – не оскорбляя, конечно, святости Божией – его частные религиозно-нравственные состояния так, как это он может¹⁶.

Кто поклоняется Богу духом, тому и на мысль не придет отвергать поклонение Ему внешнее, а как скоро отвергают последнее как ненужное, то этим скорее показывают, что не знают и первого. Отсюда истинное богопочтение обязательно должно иметь как внутреннюю, так и внешнюю сторону. Собственно говоря, богопочтение наше должно быть одно и нераздельно, как по нераздельности единого существа нашего, так и потому, что оно свойственно единому Богу, в Троице поклоняемому (Мф. 4;10, 28:19–20; Мк. 12:29–30), но для большего и удобнейшего объяснения его обыкновенно богопочтение разделяют на внутреннее и внешнее.