Часть четвертая. Патриаршество

В правление Иоанна IV Грозного Россия стала царством. Приспело время великому государству иметь вполне самостоятельного высшего главу Церкви – Патриарха.

Царем, Помазанником Божиим, был с 1584 г. Феодор Иоаннович. Соловьев определяет его так: «Он прост, слабоумен, но очень ласков, тих, милостив и чрезвычайно набожен. Обыкновенно встает он около четырех часов утра. Когда оденется и умоется, приходит к нему отец духовный с крестом, к которому царь прикладывается. Затем крестовый дьяк вносит в комнату икону Святого, празднуемого в тот день, перед которой царь молится около четверти часа. Входит опять священник со Святою водою, кропит ею иконы и царя.» Вместе с царицей Ириной Феодоровной царь шел к заутрени. «Возвратясь из церкви, царь садится в большой комнате, куда являются на поклон бояре, находящиеся в особенной милости. Около девяти часов царь едет к обедне, которая продолжается два часа.» После обеда и сна идет к вечерне. «Каждую неделю царь отправляется на богомолье в какой-нибудь из ближайших монастырей ...». Сему набожному и благочестивому монарху и надлежало проявить почин в деле установления патриаршества.

Архиеп. Филарет считает естественным, что именно царь Феодор желал почтить саном патриарха митрополита всея России, которого русское благочестие еще с половины XVI в. начинало называть святейшим. Далее он пишет: «К тому же надежда найти в русском патриархе защиту православию, угнетенному на Востоке игом мусульманства, а с запада теснимого папизмом, также располагала желать сана патриаршего для русского митрополита. Между тем, Господь творил Свое. Он готовил в патриархе защиту России на близкое время скорбей, которых еще не видели люди. И Он-то незримо устроял обстоятельства так, что патриаршество русское явилось как бы по внезапному стечению случаев».

В 1586 г. прибыл в Москву, для получения милостыни в пользу своей Церкви, антиохийский патриарх Иоаким. Это был первый случай приезда в Москву одного из патриархов. При встрече его в Успенском соборе, митрополит Дионисий благословил его прежде нежели сам принял от него благословение. Иоаким поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него принять благословение наперед, да и перестал. Этим со стороны митр. Дионисия подчеркивалась особенность положения московских первосвятителей, более ста лет пользовавшихся уже самостоятельностью.

Во время пребывания Иоакима в Москве, царь предложил Боярской Думе и высшему духовенству обсудить вопрос о патриаршестве. «По воле Божией, в наказание наше, восточные патриархи и прочие святители только имя носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна благодатию Божией, во многорасширение приходит, и потому я хочу, если Богу угодно и писания божественные не запрещают, устроить в Москве высочайший престол патриаршеский; если вам угодно, объявите; по моему, тут нет повреждения благочестию, но еще больше преуспеяния вере Христовой».

Духовенство и бояре похвалили желание царя Феодора, но прибавили, что для выполнения его необходимо согласие всей Церкви Восточной, «да не скажут пишущие на Святую нашу веру Латыны и прочие еретики, что в Москве патриарший престол устроился одною царскою властию». Патриарха осведомили о желании царя, и он обещал предложить этот вопрос суждению других патриархов. Вследствии этого, вслед отбывшему патриарху, отправлены были нарочные в Константинополь с граматами царя.

Летом 1587 г. прибыл в Москву грек Николай, сообщивший, что патриархи константинопольский и антиохийский уже созывали собор и послали за патриархами александрийским и иерусалимским. После их общего совещания прислан будет в Москву патриарх иерусалимский с наказом об учреждении патриаршества. Это предположение не осуществилось, вследствие печальных событий, происшедших в Царьграде и заставивших константинопольского патриарха Иеремию самому предпринять путешествие в Москву.

Летом 1588 г., вместо ожидавшегося патриарха иерусалимского, в Смоленск прибыл константинопольский патр. Иеремия. Смоленские воеводы получили выговор за то, что патриарх прибыл к ним «безвестно». Епископу смоленскому царь указывал торжественно встретить Иеремию и «чтить его честно, точно так же, как митрополита нашего чтите». Приставу, отправленному сопровождать патриарха наказано было выяснить цель его поездки и «есть ли с ним от всех патриархов с соборного приговора к государю приказ». По прибытии патриарха в Москву, он был почтительно принят царем. В последовавшей затем беседе с Годуновым, Иеремия поведал ему свои скорби.

Один отступник грек донес султану Амурату, что Иеремия очень богат и храм его владеет огромными сокровищами. Был и соискатель патриаршего престола. Султан определил быть патриархом Феолипту. Когда Иеремия напомнил ему о клятве султана Магомета II за себя и преемников не вмешиваться в христианские дела, то тот сослал его на о. Родос, где он и пробыл четыре года. Амурат отставил и Феолипта, ограбил храм, превратил его в мечеть, и возвратил Иеремию. «Тогда», рассказывал патриарх Иеремия Борису Годунову, «обливаясь слезами, вымолил я у Амурата позволение ехать в христианские земли для милостыни, чтобы построить новый храм истинному Богу. Слышав о таковом благочестивым царе, пришел я сюда, чтобы помог нам царь в наших скорбях».

Царь Феодор, выслушав сообщение Бориса Годунова о беседе с Иеремией и подумав с царицей Ириной, говорил боярам: «Велел нам Бог видеть к себе пришествие патриарха Цареградского, и мы о том размыслили, чтоб в нашем государстве учинить патриарха, кого Господь Бог благоволит; если захочет быть в нашем государстве Цареградский патриарх Иеремия, то ему быть патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве быть митрополиту попрежнему; если же не захочет Цареградский патриарх быть во Владимире, то на Москве поставить патриарха из московского собора». Переговоры об этом поручено было вести Годунову. Иеремия сказал последнему: «Будет на то воля великого государя, чтоб мне быть в его государстве – я не отрекаюсь; только мне во Владимире быть невозможно, потому что патриархи бывают всегда при государе: а то что за патриаршество, что жить не при государе?». Царь снова собрал бояр и говорил им: «Патриарх Иеремия Вселенский на Владимирском и всея Руси патриаршестве быть не хочет; а если мы позволим ему быть в своем государстве на Москве, на патриаршестве, где теперь отец наш и богомолец Иов митрополит, то он согласен. Но это дело нестаточное: как нам такого сопрестольника великих чудотворцев и достохвального жития мужа, святого и преподобного отца нашего и богомольца Иова митрополита от Пречистой Богородицы и от великих чудотворцев изгнать, а сделать греческого закона патриарха, а он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о каких делах духовных нам с ним говорить без толмача нельзя». Годунов с дьяком Щелкаловым отправился снова к Иеремии. В беседе с ним было решено, что он поставит патриархом митрополита Иова и даст благословение впредь патриархам поставляться в Российском царстве от митрополитов, архиепископов и епископов (Соловьев).

Соловьев подводит итог этим переговорам: «Наши предки в описываемое время жили тою жизнию, когда свой обычай составляет все; отсюда понятно, как страшно было иметь патриархом человека, незнающего русского обычая, человека греческого закопа. Мало того, – нужно было решиться на дело страшно тяжелое: отвергнуть человека, которого уже привыкли видеть на таком высоком месте, каково было митрополичье; для Вселенского патриарха Иеремии не могли придумать чести высшей, как та, которая воздавалась митрополиту Иову, – и вот этого Иова надобно безвинно лишить этой чести, прогнать! Понятно, следовательно, что не по одним личным отношениям Годунова к Иову настаивали, чтоб Иеремия жил во Владимире».

10 января 1589 г. в Успенском храме, в приделе Похвалы Богоматери, многочисленный собор архиереев избрал трех кандидатов: митрополита Иова, архиепископов Новгородского Александра и ростовского Варлаама, предоставив царю выбор. Патриарх Иеремия предоставил царю список кандидатов. Феодор избрал Иова. Новый патриарх должен был иметь в своем ведении митрополитов. Это звание дали владыкам: новгородскому, казанскому, ростовскому и крутицкому (в Москве). 23 января происходило поставление патриарха. При этом царь позаботился о том, чтобы ни в чем не нарушались права братского равенства между обоими первосвятителями, и чтобы с первой минуты, полной независимостью от Царьграда пользовался патриарх московский и всея России.

Поэтому, было установлено, что при наречении он должен был целоваться братски в уста с Иеремией, и не оставлять своего посоха, если тот не оставит пастырского жезла. Изменен был и чин наречения, предложенный константинопольским патриархом. Иов, со свечей в руках, не произносил ему благодарственного слова посреди собора, по древнему чину константинопольскому. Они оба только приветствовали взаимно друг друга, на амвоне, и разошлись с равною честью в разные врата. Торжество посвящения совершил Иеремия соборно, повторив опять над избранным весь чин рукоположения епископского, ибо сугубая благодать нужна была высшему пастырю Церкви. Потом оба патриарха сели рядом на возвышенном амвоне, и государь вручил драгоценный посох Иову, вместе с богатой мантией и белым клобуком, украшенным каменьями. Царская трапеза ожидала в палатах Первосвятителей, и сам конюший боярин Борис Годунов водил коня под новым Патриархом, когда тот поехал, по обычаю, благословлять весь город вокруг стен. Через несколько дней Иов, в присутствии Иеремии, поставил архиепископов: Александра новгородского и Варлаама ростовского в митрополиты тех епархий. Поставлены были потом митрополитами: епископ Геласий крутицкий, как наместник патриаршей области, и архимандрит Преображенского монастыря в Казани, Гермоген, казанским. Наряду с этими четырьмя митрополиями, шесть епископств были возвышены в архиепископии: вологодское, суздальское, нижегородское, смоленское, рязанское и тверское. По повелению царя все эти события и поставления были записаны на пергаменте. Грамата была скреплена царскою и двух патриархов печатями и подписями русских и греческих архиереев. Иеремию сопровождали в Москву митр. монемвасийский (или Мальвазийский) Иерофей и архиепископ элассонский Арсений, оставившие записки об этой поездке в Москву. При наступлении весны отбыл патриарх Иеремия с великими дарами, обещав вскоре прислать утвердительную грамату. Цар отправил с ним грамату султану, в которой писал: «Ты-б, брать наш Мурат салтан, патриарха Иеремию держал в своей области и беречь велел пашам своим так же, как ваши прародители патриархов держали в береженьи, по старине во всем; ты-б это сделал для нас».

В июне 1591 г. прибыл в Москву митрополит терновский Дионисий Ралли. Он привез утвержденную грамату на Московское патриаршество. Иеремия писал Иову: «Послали мы твоему святительству соборную совершенную грамату; будешь иметь пятое место под Иерусалимским патриархом». Послание его заканчивалось просьбой помочь построению церкви и патриаршеского дома. «А мы, кроме Бога да святого царя, надежды ни от кого не имеем, патриаршества Цареградского не может никто воздвигнуть и устроить попрежнему, кроме святого царя». Посланы были богатые дары государем, Иовом и Годуновым.

Собор в Царьграде, вынесший постановление о Московском патриаршестве состоялся в 1590 г. Но на нем отсутствовал, особо почитаемый, Александрийский патриарх Мелетий Пигас. В 1593 г. собор в Константинополе, с участием Мелетия, подтвердил установление Московского патриаршества, поставление главы которого предоставлялось собору русских епископов. Не удовлетворена была настойчивая просьба царя о предоставлении русскому патриарху третьего места, уступая Александрийскому только по титулу его Судии Вселенной. Московский патриарх следовал за Иерусалимским.

Учреждение патриаршества не произвело никаких существенных перемен в правах русского первосвятителя. Общий иерархический строй Церкви остался таким же, каким был при митрополитах. Вся разница сводилась лишь к тому, что он сравнялся с другими православными патриархами по своей самостоятельности, и по преимуществам его иерархической чести. Прежния богослужебные преимущества первосвятителя – белый клобук и саккос (с 1675 г.) – перешли ко всем митрополитам нового патриархата. Патриарх стал от них отличаться крестом на митре и на клобуке, бархатной цветной мантией с образами на скрижалях, саккосом с нашивной епитрахилью, преднесением пред ним креста и в церковных ходах свечи. Во время служения он облачался среди церкви, тогда как прочие сослужившие ему архиереи – в алтаре. Один только он садился на горнее место, наконец один только причащался сам, прочие же архиереи принимали причащение из его рук. В своей административной деятельности патриарх окружал себя большой пышностью и величием, в особенности по успокоении России от смут при царе Михаиле Феодоровиче. Прежде все дела по церковному управлению митрополиты поручали вести разным доверенным лицам. Теперь место этих лиц заступают целые учреждения – приказы на подобие царских. Состояли каждый из них из боярина, дьяков и подъячих. Дела решались по докладу патриарху. Таких приказов в течение почти всего ХVII века было три: 1) судный, или разряд, заведовавший судебной частью. После 1667 г. в нем образовалось отделение специально для духовного суда под именем духовного приказа, состоявшее под начальством доверенного духовного лица или судьи. 2) казенный, ведавший всякие церковные сборы патриарха. 3) дворцовый, заведовавший вотчинами и домовым хозяйством патриаршего дома. К концу ХVII в. явился еще четвертый приказ – церковных дел – по делам церковного благочиния. По примеру патриарха стали заводить у себя приказы и другие архиереи. Но в епархиях заводились обыкновенно только по два приказа, – духовный для епархиального управления и суда и казенный, сосредоточивавшийся около личности архиерейского казначея.

Отдельного от Новгорода епископа получил древний Псков (позднее архиепископа). В 1602 г. открыта была епархия астраханская с званием архиепископии, с 1667 г. получившая звание митрополии. В 1621 г. учреждена архиепископия сибирская в Тобольске. В 1667 г. открыта была епархия белгородская, в 1672 г. нижегородская с званием митрополии, в 1682 г. епархии устюжская и холмогорская с званием архиепископии, и тоже название тогда получила епархия вятская, открытая в 1658 г., а суздальская архиепископия наименована митрополией «ради древнего великого княжения суздальского». В 1682 г. посвящены епископы: воронежский и тамбовский. К концу патриаршества значились: одна патриаршая епархия, 13 митрополий, 7 архиепископий и 2 епископии.

«Чудны судьбы Божии», писал церковный историк, архиеп. Филарет: «Патриаршество явилось в Церкви русской в такое именно время, когда власть патриарха все более могла быть полезной для Церкви и отечества. Разумеем страшное время самозванцев, когда в волнах безначалия и чужеземной власти совсем готова была погибнуть Россия, и когда личность патриарха, пользовавшегося самым высоким уважением в России, почти одна направляла действия народа к спасению России».

Первый патриарх Иов был человек уже заслуженный в иерархии. Он был родом из посадских людей г. Старицы, здесь принял монашество и был последовательно настоятелем монастырей Старицкого, Симонова, Новоспасского. С 1581 г. он святительствовал сначала в Коломне, потом в Ростове. В 1587 г. стал митрополитом.

Митрополит Макарий пишет: «Чем же обратил на себя Иов такое внимание верховной власти? По свидетельству его биографии, он был собою весьма благообразен и «прекрасен в пении и во чтении, яко труба всех веселяя и услаждая»; имел необыкновенную память, знал наизусть всю псалтирь, евангелие и апостол; без книги совершал всю литургию св. Василия великого, без книги, на память, читал не только евангелия, но и все молитвы во время крестных ходов на Богоявление, 1 августа и в другие дни; без книги читал даже длинные молитвы в день пятидесятницы, и чтение его в это время было до того умилительно, громогласно и доброгласно, что все, вместе с ним, плакали. К томуж он был великий постник и никогда не пил вина, а только воду; любил ежедневно совершать литургию, и только, когда изнемогал, давал себе отдых на день или на два; никого не обижал и не оскорблял, всех миловал и прощал. Вообще же был он «муж, нравом, и учением, и благочинием, и благочестием украшен... Во дни его не обретеся человек, подобен ему, ни образом, ни нравом, ни гласом, пи чином, ни похождением, ни вопросом, ни ответом».

Святейший усердно занялся устройством Церкви в ея новом положении, заботился об успехах христианской миссии, об исправлении богослужебных книг, о благочинии среди духовенства, особенно безместного и крестового. Он поддерживал всегда близкие отношения с Борисом Годуновым, при царе Феодоре правившим государством, после же его смерти избранным Земским Собором царем (1598).

Во время патриаршества Иова преставился в Угличе восьмилетний царевич Димитрий, сын царя Иоанна IV Грозного от последней жены его Марии Нагой (брак этот был седьмым). Он найден был 15 мая 1591 г. во дворе терема с перерезанным горлом. Следователи, с участием боярина Василия Шуйского, производившие расследование в Угличе, признали, что царевич закололся сам в припадке падучей, которой он действительно страдал. Жители Углича считали его убитым, что признала и Церковь. Как в Угличе, так и в Москве твердо установилось мнение, что убийство совершено было по приказанию Годунова. Такого мнения придерживался историк Карамзин, признавал убийство им историк Соловьев. В последнее же время историк Платонов оспаривал это мнение.

В том же 1591 г. крымский хан Казы Гирей появился под самой Москвой. Приняты были военные меры для обороны столицы, и страх охватил ея жителей. Спокоен был только великий молитвенник царь Феодор. Он повелел поднять икону Донской Божией Матери, которая некогда сопутствовала вел. кн. Димитрию Донскому на побоище Мамаевом на Куликовом поле. Патриарх Иов, после молебствия, вручил образ духовному собору, чтобы нести вокруг стен и поставить в походной церкви пр. Сергия среди ратного стана у самых врат столицы. Целый день бились, под начальством кн. Феодора Ив. Мстиславского (в товарищах у него был Борис Годунов), со стен и под стенами Москвы. Волнение продолжалось в городе. Царь же, уповая на заступничество Владычицы, спокойно заснул под шум воинской брани, сказав: «завтра не будет врага». Действительно хан, испуганный вестью о приближающейся помощи, бежал, оставив по себе богатую добычу. На том месте, где стояла походная шатровая церковь, воздвигнут был, усердием царя Феодора, монастырь во имя Донской Божией Матери.

Царь Феодор скончался 7 января 1598 г. В понимании современников, он был, как пишет Ключевский: «блаженный на престоле, один из тех нищих духом, которым подобает царство небесное, а не земное, которых Церковь так любила заносить в свои святцы...». «Благоюродив бысть от чрева матери своея и ни о чем попечения имея, токмо о душевном спасении», так отзывается о Феодоре близкий ко двору современник князь И. М. Катырев-Ростовский. По выражению другого современника, в царе Феодоре мнишество было с царствием соплетено без раздвоения и одно служило украшением другому. Его называли «освятованным царем», свыше предназначенным к святости, к венцу небесному». (Ключевский). С ним прекращалось потомство св. кн. Даниила московского и его сына Иоанна Калиты¹⁹). Земский Собор 17 февраля избрал царем Бориса Феодоровича Годунова.

Столь успешно правивший государством при Феодоре, Борис, став царем, испытал много невзгод. Появились болезни, разразились стихийные бедствия, вызвавшия сильный голод. В русских землях Польши, при дворе кн. Адама Вишневецкого, появился неизвестный человек, объявивший себя царевичем Димитрием, чудесно спасшимся. В 1604 г. самозванец выявился открыто. Самозванцу оказана была поддержка польскими панами и, в особенности, иезуитами. Кем он был в действительности до сих пор осталось невыясненным. Имеется даже предположение, что детство он провел в московском государстве и воспитывался боярской группой, противной Годунову и внушавшей ему, что он действительно спасенный царевич. Ключевский пишет, что мысль о самозванце, вероятно, была высижена в гнезде наиболее гонимого Годуновым боярства. «Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве». Позднее он был переброшен в Польшу, откуда легче могло начаться движение против Годунова. В Москве он был объявлен беглым монахом Чудова мон. Григорием Отрепьевым. Самозванец для большего успеха в своем предприятии принял латинскую веру, которую обещал ввести во всей России.

Патриарх Иов, понимавший какая опасность грозит от Польши Церкви и государству, как только дошел до Москвы слух о появлении самозванца, со всею твердостью восстал против него и употреблял все средства остановить зло в самом начале. Он посылал граматы в Польшу и в разные места России с увещанием не верить Лжедимитрию, предал его анафеме, велел во всех церквах читать особую грамату о прежней жизни Отрепьева, и предавал проклятию всех, кто будет стоять за него. Внезапная смерть Бориса и измена, ранее преданного последнему, воеводы Петра Фед. Басманова, резко изменило положение в пользу самозванца. Бояре, сначала присягнувшие сыну Бориса, юному Феодору, свели его с престола, перевели с матерью в прежний дом Бориса Годунова, и затем зверски убили их. Бояре, единомышленники приближавшегося к Москве самозванца принесли ему присягу. Тщетно патр. Иов обличал их в Успенском соборе. Сторонники Лжедимитрия вторглись в храм и совлекли с Иова святительские одежды. Патриарх, сложив с себя панагию к образу Владычицы, с твердостью произнес: «Владычице Богородице! здесь возложена на меня панагия святительская, с нею исправлял я слово Сына Твоего и Бога нашего и 18 лет хранил целость веры. Ныне, ради грехов наших, как вижу, бедствует царство, обман и ересь торжествуют. Спаси и утверди православие молитвами к Сыну Твоему».

На него надели черную рясу, позорили на площади и повезли в телеге в Старицкий монастырь. После этого и было совершено убийство Феодора.

В 1605 г. Лжедимитрий вступил в Москву. Он, без собора святителей, назначил патриархом грека Игнатия, ранее архиепископа кипрского, затем рязанского, первого из русских архиереев приветствовавшего его в Туле, входившей в рязанскую епархию. Самозванец послал Игнатия в Старицу испросит благословения у старца Иова. Но твердый посреди гонений, зная склонность Игнатия к латинству, он отказал в благословении, сказав: «по ватаге атаман, по овцам пастух». Для большего свидетельства о мнимом родстве с царем Иоанном, Лжедимитрий вызвал из заточения, насильно постриженных при Годунове, Филарета (Феодора) и Марфу (Марию) Романовых. По желанию самозванца Филарет был посвящен митрополитом в Ростов. Лжедимитрий и года не продержался на престоле. Его не взлюбили за то, что он вел связи с иезуитами, окружил себя поляками и немцами, не соблюдал постов и исконных русских обычаев, пропускал богослужения. В народе усиливались слухи, что он самозванец. Ропот особенно усилился после свадьбы Лжедимитрия с полькой Мариной Мнишек, происшедшей под Николин день (9 мая) и пятницу. Митрополит казанский Гермоген и митр. коломенский Иосиф требовали предварительного крещения Марины, за что первый был отослан в свою епархию. Василий Шуйский сумел использовать народное недовольство и в ночь на 17 мая 1606 г. поднял восстание, во время которого Лжедимитрий был убит. Игнатий лишен был святительского сана. Боярами и московской толпой провозглашен был царем Василий Шуйский, потомок удельных князей. Патриарх Иов приезжал в 1607 г. в Москву, о нем речь будет ниже. В 1607 г. он преставился, до этого ослепнув. В 1652 г. тело его было перевезено в Успенский собор.

Патриархом был избран митрополит Казанский Гермоген, посвященный русскими епископами в Успенском соборе по чину поставления патриарха Иова. Игнатий до 1611 г. пребывал в заточении в Чудовом мон., откуда бежал в Литву, где принял унию, к которой был склонен и раньше, учившись в Риме, и умер в 1640 году.

Патриарх Гермоген родился около 1530 г. в приволжских или придонских местах. В молодости он служил клириком в казанском Спасо-Преображенском мон. под руководством основателя обители св. Варсонофия. В 1579 г. он был священником в Казани при церкви св. Николая в Гостинном ряду. В этом именно году в его присутствии произошло явление и обретение чудотворной иконы Казанской Божией Матери. На своих руках он отнес святыню в ближайший храм св. Николая (8 июля). Приняв иночество, он был поставлен в архимандриты Преображенского м. в 1582 г. Казанским митрополитом он был посвящен в мае 1589 г. При нем перенесены были мощи св. Германа из Москвы в Свияжск и произошло открытие мощей свв. Гурия и Варсонофия. Он обращал особое внимание на печальное состояние новопросвещенной паствы в религиозно-нравственном отношении. В 1591 г. он созывал эту паству в соборную церковь и, в продолжении нескольких дней, поучал их от божественного Писания, как подобает жить христианам. Находясь в Москве на соборе, обсуждавшем по предложению Лжедимитрия вопрос о браке его с Мариной, св. Гермоген ответил: «не подобает христианскому царю брать некрещенную и вводить во святую церковь и строить римские костелы. Не делай так, царь, потому что никто из прежних царей так не делал, а ты хочешь сделать». За это и подвергся Гермоген высылке в Казань. В самом начале его патриаршества состоялось перенесение мощей св. царевича Димитрия из Углича в Архангельский собор в Москве.

Смута не прекращалась. В средней России восстали города Орел, Тула, Рязань. С трудом были разбиты тамошние мятежники под начальством Ивана Болотникова и кн. Григория Шаховского. Патриарх Гермоген вызвал из Старицы патр. Иова и 20 февраля 1607 г. в соборе Успенском открылось трогательное зрелище. Слепой, в иноческой рясе, стоял рядом с патр. Гермогеном патр. Иов, и внимал покаянию народному, изложенному в грамате царской, которую громогласно читали с амвона. В грамате от имени народа излагалось исповедание измен, клятвопреступлений, убийств, поруганий святыни и других грехов, начиная со смерти царя Феодора Иоанновича. Заканчивая упоминанием о том как они присягнули Лжедимитрию, который лютостью отторгнул его, пастыря, от его словесных овец, составители граматы просили патриарха Иова простить и разрешить им все эти преступления и измены, и не только им, москвичам, но жителям всей России, и тем, которые уже скончались. По прочтении этой челобитной патриархи Иов и Гермоген приказали архидиакону прочесть с амвона разрешительную грамату. После этого Шуйскому пришлось доканчивать борьбу с оправившимся Болотниковым, окончательно разбитым только в октябре 1607 г. под Тулой. Но к этому времени разгорелась еще большая смута.

В августе 1607 г. в Стародубе объявился новый самозванец, заявивший, что он царь Димитрий, сумевший спастись во время переворота в Москве. Человек совершенно неизвестного происхождения, ловкий, то наглый, то трусливый, без всяких нравственных устоев, – он правильно был, в отличие от первого самозванца, назван «вором». Но сторонников он нашел. Вор нужен был полякам, желавшим ослабления России. Король Сигизмунд III оказывал ему поддержку. В стане вора появились и проходимец пан Лисовский и один из польских аристократов, вечно пьянствующий, пан Ян-Петр-Сапега. К новому самозванцу примкнули многие запорожцы, несколько тысяч донских казаков, под начальством западно- русского уроженца Заруцкого и большое число голытьбы и недовольных порядками в московском государстве и в польской Малороссии. Царь Василий Шуйский был нелюбим народом. Вследствие этого, вор быстро одерживал успехи и в июне 1608 года стал станом в с. Тушине в 12 вер. от Москвы. Среди самих бояр оказались сторонники Тушинского вора, перешедшие к нему в стан. Шайки самозванца – поляки и прочие – расползлись повсюду, грабя и убивая жителей. Особенным разорениям подвергались обители, храмы. Уничтожались древния иконы, гибли, имевшия огромное историческое значение, монастырские летописи. Осаждена была Троицко-Сергиева Лавра. Жители северных городов составляли дружины для борьбы с бандами вора. Последнему удалось захватить Марину Мнишек, которая, привезенная в Тушино, признала самозванца своим мужем.

В это время царь Василий отправил племянника своего, кн. Михаила Скопин-Шуйского, в Новгород для руководства верными людьми русского севера и для приглашения ратной помощи от шведов. То и другое удалось юному, способному и храброму князю, пользовавшемуся общей любовью. Шведам он понравился также и с ним к Москве двинулся шведский отряд под начальством, тоже молодого, но опытного воина Якова Делагарди. Но продвигаться, борясь с бандами, приходилось медленно. В Москве же обнаружилось в феврале 1609 года враждебное движение против царя Василия. Тогда же заговорщики силой выволокли патриарха Гермогена на Лобное место, толкали его, обсыпали песком и сором, хватали за грудь, крепко трясли и требовали, чтобы он высказался за низложение царя. Но крепкий духом Святитель, хотя не любил и не уважал хитрого и часто лживого, в своей прежней жизни, Василия Шуйского, тем не менее, непоколебимо стоял за него, как за Помазанника Божия, единственно поддерживавшего порядок в расшатавшемся государстве. Он не поддался угрозам заговорщиков, которые вынуждены были оставить его в покое. Твердость проявил и сам царь, назвав их клятвопреступниками. Заговорщики, видя, что народ их не поддерживает, убежали в Тушино.

Патриарх отправлял им туда граматы с предложением покаяться и вернуться под власть царя. В последней грамате он писал: «Бывшим братьям нашим, а теперь не знаем, как и назвать вас, потому что дела ваши в наш ум не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхивали, и в летописях мы ничего такого не читывали; – кто этому не удивится, кто не восплачет? Слово это пишем не ко всем, но к тем только, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив государю царю и всей Земле, своим родителям, женам и детям и всем своим ближним, особенно же Богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, но силою, и на христианский закон не стоят, крови православных братий своих не проливают, таких мы не порицаем, но молим о них Бога». В это время в Тушине находился митр. Филарет (Романов) ростовский, насильно привезенный туда сторонниками вора. Об этом будет сказано в дальнейшем.

Одно время положение царя Василия окрепло. При приближении кн. Скопина-Шуйского и Делагарди к Москве Лжедимитрий II бежал тайно в Калугу и 12 марта 1610 г. Москва с великим торжеством встречала своего освободителя, 23-летнего князя Михаила. Народ падал перед ним ниц и называл его отцом отечества. Опасность грозила теперь с другой стороны. Сигизмунд III начал войну с Россией, осаждал Смоленск и двинул на Москву гетмана Станислава Жолкевского. Сразиться с последним предстояло Скопин-Шуйскому. Но его славе завидовал брат царя Василия, кн. Димитрий Шуйский, надеявшийся быть преемником бездетного государя. Скопину же рязанцы и теперь предлагали занять престол, что он с негодованием отверг. Князь Михаил неожиданно заболел после крестин у кн. Ивана Воротынского и через две недели – в начале мая 1610 г. – умер. Народная молва считала, что на крестинах отравила его жена Димитрия Шуйского, Екатерина, дочь Малюты Скуратова. Выступивший против Жолкевского князь Димитрий Шуйский, бездарный и ненавидимый ратниками, был разбит 24 июня под Клушиным. Поляки подошли к Москве. С другой стороны к ней подходил вор. Тогда – 17 июля – вспыхнул в Москве мятеж, вожаком которого был рязанец Захарий Ляпунов, поддержанный другими. Толпа ворвалась во дворец. Ляпунов потребовал от Василия сложить царское звание. Тот грозно прикрикнул на мятежника. На время царя покинули. Захватив силой патриарха Гермогена, заговорщики подняли против царя народ. Все уговоры патриарха не имели успеха. С этого сборища явился к Василию, его свояк, кн. Воротынский, объявил ему решение народа и просил его оставить царство, чему тот подчинился, переехав в свой прежний боярский дом. Патриарх требовал возвращения Василия на царство. Зачинщики бунта, опасаясь этого, и руководимые тем же Захарием Ляпуновым, потребовали от Шуйского немедленного пострижения. Когда же тот решительно отказался, то, приведенная бунтовщиками группа монахов Чудова мон., 10 июля насильно постригла Василия. Ляпунов с сообщниками держали его в руках, а князь Тюфякин давал за Василия обеты пострижения. Царь же не переставал кричать: «несть моево желания и обещания к постриганию». Патриарх признал это пострижение недействительным и заявил, что монахом стал Тюфякин, а не Шуйский. Тем не менее последнего заключили в Чудов мон. Затем постригли его жену.

«Свержение Московского Государя», писал историк Платонов, «было последним ударом Московскому государственному порядку. На деле этого порядка уже не существовало; в лице же Царя Василия исчезал и его внешний символ. Западные окраины государства были в обладании иноземцев, юг давно отпал в «воровство»; под столицей стояли два вражеских войска, готовых ее осадить. Остальные области государства не знали, кого им слушать и кому служить». Надо пояснить, что после сражения под Клушином шведы были пропущены поляками домой. По дороге они заняли Новгород.

Во главе государства оказалась Боярская Дума, с князем Феодором Мстиславским. В Москве возник вопрос: кто же должен быть царем? Патриарх Гермоген был за избрание царя из русских людей: или кн. Василия Голицына, или сына митр. Филарета, 14-летнего Михаила Феодоровича Романова. Но тогда среди москвичей был так силен страх перед шайками вора, которые могли ворваться в столицу, что выдвинулся сильно вопрос о царе из иностранцев. К этому склонялась и часть боярства, которая, еще из Тушина, вела переговоры с Сигизмундом. Они добились того, что Жолкевский, отбивший с боярами вора, 21 сентября вступил в Москву. С того времени сильно подвинулся вопрос о приглашении царем сына Сигизмунда, царевича Владислава. Патриарх с большой неохотой согласился на это, поставив непременным условием обращение Владислава в православную веру. С таким наказом уехало под Смоленск к польскому королю посольство, главными участниками которого были митр. Филарет, кн. Василий Голицин (их отсутствие в Москве особенно устраивало Жолкевского) и келарь Троицкой Лавры Аврамий (Палицын). Отпуская посольство, патриарх «митрополита (Филарета) и бояр благословяше и укрепляше, чтобы постояли за православную, за истинную христианскую веру, ни на какие бы прелести бояре не прельстилися». Митрополит же Филарет дал ему обет умереть за православную за христианскую веру. Филарет должен был требовать, чтобы королевич немедленно крестился у него и у смоленского епископа Сергия.

Умный и опытный в политике Жолкевский сумел установить хорошия отношения в Москве. Но вскоре он ее покинул, передав командование Гонсевскому. Отбывая под Смоленск, он увез с собою царя Василия Шуйского с братьями. Предвидя это, патриарх заранее настаивал на отправке Шуйских в Соловки, до которых иноземцы не добрались. Василий Шуйский, привезенный в стан короля, заявил: «Не довлеет Московскому царю поклониться королю; то судьбами есть праведными и Божиими, что приведен я в плен; не вашими руками взят бых, но от Московских изменников, от своих раб отдан бых». Сигизмунд отказался отпустить сына на предложенных условиях и вскоре посольство убедилось, что онь сам желает быть русским царем. Сигизмунд начал отдавать распоряжения, награждал бояр и других неверных людей. Добился он и того, что посольство постепенно распалось. Но главные послы – митр. Филарет и кн. Голицын держались крепко, заявив, что никаким указаниям от боярской власти в Москве подчиняться не будут, если они не будут подкреплены приказанием патриарха. В Москве же в это время приобрели большое значение сторонники Сигизмунда. Но тверд был патриарх Гермоген, понявший планы короля-иезуита. Он поддерживал стойкость надежных послов и вскоре весь, не утративший преданности вере и отечеству, народ понял, что единственной его опорой является патриарх. За отсутствием государя, он стал «начальным человеком Земли Русской».

В декабре 1610 г. под Калугой, во время охоты, татарская стража, под начальством Петра Урусова, убила Тушинского вора. Событие это развязало руки тем русским людям, которые, до известной степени, мирились с поляками, опасаясь власти вора. С этого времени начала зарождаться мысль о создании народного ополчения против поляков. Это вполне отвечало и желаниям патриарха Гермогена. Он во второй половине декабря 1610 г. стал рассылать граматы по городам, в которых объявлял об измене короля, разрешал всех от присяги королевичу и призывал, чтобы «собрався все в збор со всеми городы, шли к Москве на Литовских людей». Первым на призыв Святителя отозвался Прокопий Ляпунов, во главе своих рязанцев. По призыву св. Гермогена, поднялись также жители Нижнего-Новгорода и Ярославля. Ярославцы писали в Казань: «Совершилось нечаемое – святейший патриарх Гермоген стал за православную веру неизменно и, не убоясь смерти, призвавши всех православных христиан, говорил и укрепил, за православную веру всем велел стоять и помереть, а еретиков при всех людях обличал, и еслиб он не от Бога был послан, то такого дела не совершил бы, и тогда кто бы начал стоять? Еслиб не только веру попрали, но еслиб даже на всех хохлы²⁰) поделали, то и тогда никто слова не смел бы молвить, боясь множества Литовских людей и русских злодеев, которые, отступя от Бога, с ними сложились. И в города патриарх приказал, чтобы за православную веру стали, а кто умрет, будут новые страстотерпцы, и, слыша это от патриарха и видя своими глазами, города все обослались и пошли к Москве.»

Сторонники Сигизмунда, опираясь на Гонсевского, пробовали уговорить патриарха написать королю и предложить русским людям не двигаться на Москву. Святитель ответил, что писать Сигизмунду готов, но с тем, чтобы обусловить признание Владислава крещением его по православному обряду и выводом из Москвы литовских людей. Михаил Салтыков пришел в ярость и замахнулся ножем на патриарха. Тот осенил изменника боярина крестным знаменем и громко сказал: «Крестное знамение да будет против твоего окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем». Мстиславскому же святитель изрек: «Твое дело начинать и пострадать за православную христианскую веру; если же прельстишься на такую дьявольскую прелесть, то преселит Бог корень твой от земли живых».

В январе 1611 г. озлобленные поляки напали на патриарший двор, разграбили его. Слуги разбежались и, как писал Святитель в Нижний Новгород, писать было у него некому. Но и прежния грамоты патриарха производили свое действие. В отдельных городах составлялись ополчения с лозунгом: «Пойдем, умрем за святые Божия церкви и за веру христианскую». Ляпунову удалось сговориться о совместных действиях с бывшими тушинцами кн. Димитрием Трубецким и Иваном Заруцким, тоже двинувшимися к Москве. Поляки и их русские приспешники понимали, что душой всего этого движения является патриарх. В марте 1611 г. Салтыков и Гонсевский явились к патриарху. «Это ты по городам посылал граматы», говорил ему Салтыков, «ты приказывал всем собираться да итти на Москву. Отпиши им, чтобы не ходили». Патриарх безбоязненно ответствовал: «Если ты, все изменники и поляки выйдете из Москвы вон, я отпишу к своим, чтобы вернулись. Если же вы останетесь, то всех благословляю помереть за православную веру. Вижу ея поругание, вижу разорение святых церквей, слышу в Кремле латынское пение и не могу терпеть». Заговорил тогда Гонсевский: «Ты, Гермоген, главный заводчик сего возмущения. Тебе не пройдет это даром. Не думай, что тебя охранит твой сан». После этого патриарх заключен был под стражу. К нему не пускали ни мирян, ни духовенство и обходились жестоко и безчинно. Но в вербное воскресенье, 17 марта, его выпустили для совершения обычного шествия на осляти. Опасаясь народного возмущения, Гонсевский расставил по пути свои полки. Через два дня, на Страстной неделе, действительно, вспыхнул мятеж. Злою смертью грозили Святителю изменники. «Боюсь Единого живущего на небесах», отвечал им патриарх: «Вы мне сулите злую смерть, а я через нее надеюсь получить венец небесный и давно желаю пострадать за правду». Народное ополчение ворвалось в Москву, при чем особенно отличился и был тяжело ранен кн. Димитрий Пожарский. Два дня продолжалось в столице кровопролитие, пока поляки, не имея сил одолеть русских, зажгли Москву в разных местах, и выжгли ее совершенно, кроме Кремля и Китай-города, где они скрылись от огня и отбились. На сожженных развалинах столицы поляки неистовствовали, разоряя церкви, рассекая мощи, обдирая оклады с икон.

Патриарх в это время находился уже в полном заключении в Чудовом мон. На место его извели из того же монастыря лжепатриарха Игнатия и заставили его служить в Пасху. Святителя же Гермогена объявили низложенным. Еще из заключения патриарх написал грамату нижегородцам, через пробравшегося к нему, верного и ранее, свияженина Родиона Мосеева. В этой грамате, отправленной в августе 1611 г., Святитель запрещал признавать царем сына Марины, ободрял восставших за отечество обещанием венцов небесных в будущем веке и, как бы предчувствуя, что это его последнее слово к русским людям, передавал нижегородцам власть собирать от городов граматы, удостоверяющия в общем единодушии. Он повелел им быть главой ополчающихся за Родину, приказывал посылать во все города послов и говорить везде от его патриаршего имени. Нижний Новгород и явился вскоре основоположником нового прочного народного ополчения. Первое распалось летом 1611 г., когда казаки Заруцкого, поверив подброшенной им грамате Прокопия Ляпунова, составленной Гонсевеким, убили его на своем круге. Патриарх Гермоген мученически скончался 17 февраля 1612 г. от голодной смерти. Прославление св. мощей его состоялось в 1913 году. Церковь, без патриаршего сана, возглавил рязанский митр. Ефрем.

Пример Святителя Гермогена вдохновил архипастырей и пастырей. Большое мужество проявил тогдашний митр. Филарет (Романов) в Ростове и, в качестве посла, под Смоленском. Митр. Исидор удерживал от измены новгородцев и много пострадал от шведов, захвативших Новгород. Софийский протопоп Амос отбивался в своем дворе и был убит. Архиепископ Феоктист тверской удерживал свою паству в верности Василию Шуйскому и затем был замучен поляками, взявшими его в плен. Владыку Иосифа коломенского Лисовский приковал к пушке. Исключительную стойкость в осажденном Смоленске проявил архиеп. Сергий. Когда в начале июня Смоленск пал, то Сигизмунд подвергнул пытке доблестного защитника его, Шеина, а затем его и владыку Сергия в узах отправил в Польшу. Еп. суздальский Галактион скончался в изгнании, не желая молиться за самозванца. Владыка Геннадий псковский посылал крестьян своих и монастырских остановить мятеж и не пережил измены своего города. Владыка Феодосий астраханский, выступавший против «Лжедимитрия, едва не был убит астраханцами; позднее, он, привезенный в Москву, в лицо обличал самозванца. Митрополит Ефрем Казанский благословлял патриотическое делание кн. Димитрия Пожарского и Космы Минина, создавших второе народное ополчение в Нижнем-Новгороде, обосновавшееся потом в Ярославле. Ближайшим помощником Минина в его почине был нижегородский протопоп Савва. Дело это горячо поддерживал и архимандрит тамошнего Печерского мон. Феодосий. Митрополит Кирилл Ростовский был духовным руководителем и миротворцом ополчения. Митрополиты Ефрем, Кирилл, Иона сарский и Феодорит рязанский принимали большое участие в Земском Соборе, который, после трехдневного поста, 21 февраля 1613 г., в Неделю Православия, избрал на царство Михаила Феодоровича Романова, сына митрополита Филарета, томившегося в польском плену. Архиеп. Феодорит возглавлял посольство, отправленное в Ипатьевский мон., и пламенное слово владыки убедило инокиню Марфу благословить на царство своего сына.

Преп. Галактион Вологодский, сын боярина Бельского, приковавший себя цепью к стене в своем затворе. Он предсказал, что Вологда будет разорена поляками. Последние нанесли ему увечия, от которых он умер через три дня. Убит был поляками и пр. Евфросин прозорливец Синоозерский, предсказавший жителям Устюжны приход поляков и убеждавший их держаться твердо. В келлию пр. Иринарха, затворника Ростовского ворвались поляки и русские изменники. «Я в русской Земле родился и крестился, за русского царя Василия и молюсь» – безбоязненно заявил им святой. Даже поляки относились к подвигам Иринарха с уважением. Ян Сапега, которому он советовал воротиться в свою землю и не воевать Россию, не велел трогать Борисоглебского монастыря. По пророчеству пр. Иринарха, кн. Скопин-Шуйский отбил того же Сапегу от Калязина. И весь победоносный поход Скопина к Москве совершался с благословения преподобного, посылавшего князю освященную просфору и святые слова: «Дерзай, не бойся, Бог тебе поможет». Укрепил веру Скопина крест, полученный им от затворника в Переяславле. Этим своим родительским «поклонным» медным крестом пр. Иринарх благословил позднее и кн. Пожарского. Во Пскове обличал изменников во время осады города дивный затворник Иоанн.

Большия заслуги государству в смутное время оказали и видные монастыри. Кириллов мон. пять лет отбивался от нападения врагов. Спасо-Прилуцкий мон. отдал отечеству всю свою казну. Отбивался от поляков в Боровском мон. воевода кн. Михаил Волконский, по прозванию Хромой, и пал у раки пр. Пафнутия. Крупную сумму прислала Соловецкая обитель. Настоятель последней так заканчивал свое письмо шведскому королю, предлагавшему на московское царство королевича Филиппа: «А у нас в Соловецком мон. и сумском остроге и по всей Поморской области тот же совет единомышленный: не хотим никого иноверцев на Московское государство царем и великим князем, опричь своих прирожденных бояр Московского государства». На страже Соловецкой обители стояли твердо игумен Антоний и его преемник Иринарх.

Более же всех прославила себя Троицко-Сергиева обитель. Ею пожертвовано было государству 65000 руб. и множество ценных вещей. Часть денег послана была в Москву в то время, когда сама обитель терпела осаду от поляков, осадивших ее 23 сентября 1608 г. под начальством Сапеги и Лисовского. Вначале у них было 30000 человек войска, потом сокращавшегося для рассылки отрядов в другия места. Обитель защищали ратные люди в числе 1300 человек и двести иноков. Архимандритом монастыря был доблестный старец Иоасаф. Защищали обитель воеводы кн. Григорий Роща-Долгорукий и дворянин Алексей Голохвастов. Архимандрит привел воевод и всех ратных людей к присяге у гроба пр. Сергия, что они будут биться крепко и «без измены» против врагов Православия и Отечества, и затем повелел непрестанно совершать богослужение и петь молебны преподобному. В ответ на грамату поляков последовала грамата из обители: «Да ведает ваше темное державство, что напрасно прельщаете Христово стадо, православных христиан. Какая польза человеку возлюбить тьму больше света и преложить ложь на истину: как же нам оставить вечную Святую истинную свою православную христианскую веру Греческого закона, и покориться новым еретическим законам, которые прокляты четырьмя вселенскими патриархами? Или какое приобретение оставить нам своего Православного Государя Царя и покориться ложному врагу, и вам Латыне иноземной, уподобиться Жидам или быть еще хуже их?» Еще до получения ответа, Сапега, отбитый смелой вылазкой из монастыря, с негодованием писал в Тушино вору про иноков, что эти «седатые» «граворонове, возгнездишася во гроб каменный» ... «паковствуют нам повсюду». Соловьев, отмечая тщетность увещаний и угроз поляков, пишет: «Монахи и ратные люди видели пред стенами своими не того, кто называл себя сыном царя Ивана Васильевича, – они видели пред стенами обители Св. Сергия толпы иноверцев, Поляков и Литву, пришедших поругать и расхитить церковь и сокровища священные. Здесь дело шло не о том, передаться ли царю Тушинскому от царя Московского, но о том, – предать ли гроб великого чудотворца на поругание врагам православной веры. Троицкие сидельцы защищали не престол Шуйского только, но гроб Св. Сергия, и потому здесь измена не могла пересилить верности.»

Осада загнала в стены обители множество народа с женами и детьми из окрестностей, так что для них не доставало ни помещений, ни съестных припасов. Настала страшная зима без дров, с голодовкой и цингой. Но осажденные все это выдержали, подкрепляемые сильной верой в помощь пр. Сергия. Святой являлся пономарю Иринарху и предупредил его, что «приступ будет зело тяжел», но чтобы защитники не ослабевали. Действительно поляки и «воры» 25 октября ночью пошли на приступ, но ничего не достигли и понесли большой урон. Когда же взошло солнце, то неприятель увидел на крепостных стенах духовенство в полном облачении, иконы и развевающияся хоругви. Враги отступили со страхом в свой стан. Являлся пр. Сергий позднее архим. Иоасафу. Он предрек, что Господь не оставит осажденных помощью. В опасное время Св. Архангел Михаил явился Иоасафу и, грозя врагам, возвещал им: «Вскоре Всесильный Бог воздаст вам отмщение». Вследствие сильной смертности, к весне 1609 г. осталось менее трети защитников. Подходили к концу и огнестрельные запасы. Из Москвы смогли прислать порох (20 пудов), а также царь Василий 60 человек и, пребывавший во время осады в столице, келарь Аврамий Палицын – 20, из которых 4 попали в руки Лисовского и были убиты перед монастырской стеной. Только 12 января 1610 г. Сапега должен был снять осаду обители, вынужденный к этому, подходившим к столице, кн. Скопин-Шуйским. Осада длилась 16 месяцев. Когда потом тушинцы осадили Москву, Троицкий монастырь открывал свои житницы и пускал в продажу хлеб по обыкновенной цене, подрывая этим своекорыстных торговцев, подымавших цены.

Архим. Иоасаф, изнуренный трудами, удалился в Пафнутиев мон., где был, в числе других, убит врагами, завладевшими обителью. Преемником его стал Дионисий, архим. Старицкого Богородицкого мон. Уроженец г. Ржева, вдовый священник, он принял постриг в Старицком мон. Позднее, будучи в нем архимандритом, пользовался особой любовью патриарха Гермогена. Появляясь на народных сборищах бурлившей Москвы, он бесстрашно увещевал толпу стоять за Православие. Не смущали его и оскорбления, иногда выпадавшия на его долю. Когда он стал настоятелем Троицкой обители, Москва и ея окрестности были разоряемы поляками и казаками. Все дороги были переполнены ранеными, голодными и разоренными людьми. Кто имел силы, тот спешил найти себе приют в обители. Множество изувеченных валялось на пути или в окрестных рощах и умирало. Памятуя заветы пр. Сергия, Дионисий обратил его обитель в странноприимный дом и больницу для ратных людей. «Дом Святой Троицы не запустеет», говорил он со слезами братии, «если станем молиться Богу, чтобы дал нам разум: только положим на том, чтобы всякий промышлял, чем может». Началась кипучая работа: в обители и ея селах стали строить дома и избы для раненых и странников; больных лечили, а умирающим давали последнее напутствие; монастырские работники ездили по окрестностям, подбирая раненых и умирающих; женщины, приютившияся в обители, неустанно шили и мыли белье живым и саваны для покойников. В то же время в келлии Дионисия сидели опытные писцы, которые писали увещательные граматы городам и селам, призывая всех подняться с силами для очищения Русской Земли от литовских и польских людей, а также собственных воров. Обитель сумела наладить добрые отношения с казацким отрядом, – остатком первого ополчения, – под начальством кн. Димитрия Трубецкого, стоявшим под Москвой угрозою занимавшим ее полякам.

Одна из грамат Троицкой обители, пришедшая в октябре 1911 г. в Нижний Новгород, вдохновила на подвиг Козьму Минина-Сухорука, «говядаря» – торговца мясом, правившего должность земского старосты. Он подготовлен был уже граматой патриарха Гермогена, пребывавшего в заточении, и чудесным явлением ему пр. Сергия. Созданное им и кн. Димитрием Мих. Пожарским народное ополчение, совершенно отделившееся от казаков, которым не доверяло после убийства Ляпунова, обосновалось в Ярославле. Духовным вождем его был митр. Кирилл Ростовский. Пожарский находился в тесной связи с пр. Дионисием. Получив сведения, что литовский гетман Ян Ходкевич двинулся на помощь полякам, осажденным в Москве казаками, кн. Пожарский выступил из Ярославля к столице. По пути он, по русскому обычаю, посетил Спасо-Евфимиевский мон. в Суздали и помолился у гробов своих родителей. 14 авг. 1611 г. рать его с великой честью была встречена у стен Троицкого мон. После молебна у мощей прп. Сергия и Никона, архимандрит Дионисий благословил иконой Живоначальные Троицы ратных людей. «И обещевахуся все, что помереть за дом Пречистые Богородицы и за православную христианскую веру». 18 авг. ополчение двинулось. Сложен был вопрос о совместных действиях ополчения и казаков, начальствуемых кн. Трубецким (Заруцкий, подсылавший в Ярославль к кн. Пожарскому убийц, с приближением ополчения ушел со своими приспешниками в Рязанскую землю, взяв и Марину с сыном). Близкую связь с казаками поддерживал келарь Аврамий Палицын, умный, хорошо владевший словом и пером, но политически мало устойчивый во время смутного времени, чем отличался от твердого в своих убеждениях пр. Дионисия. Но в данный момент пригодилась его связь с казаками. Когда особенно нужна была помощь их ополчению, то он убедил казаков поддержать Пожарского, обещая за это дать им в заклад сокровища церковные, ризы, стихари, епитрахили. Казаки устыдились и решили помогать ополчению. Настало согласие, и общими усилиями Москва была взята 22 октября 1612, в память чего установлен был праздник Казанской Божией Матери и сооружен, по обету Пожарского, в Москве Казанский храм.

27 ноября Нижегородское ополчение, пополненное за год коломничанами, рязанцами, из «украинских» (пограничных с Речью Посполитой) городов, костромичами, ярославцами, казанцами и др., от церкви Иоанна Милостивого на Арбате, и казаки, от храма Казанской Богородицы за Покровскими воротами, двинулись двумя крестными ходами в Китай-город в сопровождении всех московских людей. Оба крестных хода сошлись на Красной площади у Лобного места, где архимандрит Дионисий начал служить молебен. В это время из Кремля показался третий крестный ход, выходивший через Спасские ворота. Архиепископ архангельский Арсений (грек, пребывавший при поляках в заточении в Кремле, которому пр. Сергий являлся перед освобождением Москвы, утешив вестью об избавлении) с кремлевским духовенством вынесли икону Владимирской Божией Матери. При виде Ея чудотворного лика многие не удержались от радостных слез: ведь потеряна была надежда Ее увидеть. В Кремле храмы найдены были поруганными поляками. Везде нечистота, образа рассечены, глаза вывернуты, престолы ободраны, в чанах приготовлена страшная пища – человеческие трупы. В последнее время осады поляки поели собак, кошек и доходили до людоедства.

Келарь Аврамий Палицын, находясь среди представителей черного духовенства, принимал большое участие в заседавшем в Москве Земском Соборе, избравшем 21 февраля 1613 г. царем Михаила Феодоровича Романова, сына митр. Филарета, приходившегося двоюродным братом царю Феодору Иоанновичу. В посольстве, отправленном Земским Собором к Михаилу, из духовных лиц, участвовали архиеп. рязанский Феодорит, архимандриты – чудовский, Новоспасский и симоновский, келарь троицкий Аврамий Палицын и три протопопа. Юный царь проживал с матерью в костромском Ипатьевском мон. Инокиня Марфа долго не соглашалась благословить сына на царство. Только пламенное слово владыки Феодорита, произнесенное перед Святыми иконами, привезенными из Москвы, убедило 14 марта «великую старицу» дать благословение Михаилу.

Венчание на царство Михаила Феодоровича совершено было 11 июля, в канун дня пр. Михаила Малеина, в Успенском соборе по древнему чину. Священнодействовали митрополиты: Ефрем Казанский, Иона Крутицкий и Кирилл Ростовский. Князь Димитрий Пожарский, пожалованный боярином, по внушенному иерархами царскому повелению, при перенесении в собор царских регалий, нес скипетр, его подвигом вновь поднятый в распавшемся, было, Русском Царстве. Он же, во время самого коронования, держал, тоже знаменательно, державу, «яблоко владомое», великодержавное. Козьма Минин пожалован был в думные дворяне. Омрачало торжество сознание царя, что отец его, как и кн. Василий Голицын, находились с апреля 1611 г. в польском плену. Об освобождении отца молился царь по пути в Москву в Макарьевском Желтоводском мон.

Смутное время кончилось, но тяжелые следы его долго не изглаживались в русской жизни. В первые годы царствования Михаила шайки воровских казаков и литовцев Лисовского ходили по всем областям, производя опустошения. Монастыри и церкви подвергались разграблению и разорению. Церковный порядок за время смуты пришел повсюду в расстройство. После смерти митр. Ефрема казанского, с конца 1613 г. церковными делами управлял митр. Иона крутицкий, мало образованный и обладавший мелочным, упрямым и мстительным характером. Главный кандидат на патриаршество, митр. Филарет, был в плену и давал знать оттуда, чтобы ради него не уступали Польше ни клочка земли. Много затруднений было с внешними врагами. В 1617 г. удалось заключить Столбовский мир со шведами, удержавшими берега Балтийского моря, но вернувшими Новгород. Сигизмунд не признавал Михаила царем, считая таковым сына своего Владислава. Последний двинулся в поход против России, имея под своей командой и малороссийских казаков гетмана Сагайдачного. Осенью 1618 г. он подошел к Москве, но был отражен. Тогда он двинулся к Троицко- Сергиеву мон. Архимандрит Дионисий велел выжечь посады и приготовился к новой осаде. Но вскоре, в виду ея стен, в соседнем с. Деулине, заключено было перемирие на 14 с половиной лет. Польше временно уступались Смоленск и Северские города. Поляки обязались вернуть митр. Филарета и произвести обмен пленных. Василий Шуйский в это время уже умер. Владислав все же не отказался от прав на московскиий престол.

До освобождения митр. Филарета, в Москву прибыл патриарх иерусалимский Феофан, сопровождаемый экзархом константинопольского патриарха, архимандритом Арсением. Он нашел русскую Церковь в волнении, по случаю некоторых исправлений в Требнике. Сам государь заметил погрешности, издавна вкравшияся не только в рукописные служебные книги, но и в те, которые были напечатаны при патриархах Иове и Гермогене. Царь поручил заняться исправлениями Дионисию с братиею Троицкой. Вопрос этот будет освещен в дальнейшем. Ныне же укажем, что исправлениями остался очень недоволен митр. Иона и подверг Дионисия гонениям. В течение целого года старец святый терпел душную темницу, побои, пытки и даже поругания от невежественного народа, перенося все это с кротостью. Патриарх Феофан, ознакомившись с его делом, принял меры к облегчению участи страдальца.

Митр. Филарет вернулся из плена в 1619 г. и в июне был поставлен патриархом. Уставной грамотой патр. Феофан утвердил на будущия времена права, данные патр. константинопольским Иову при его поставлении. Сын и отец из нового царствующего Дома Романовых были – первый царем, второй – патриархом. Патр. Феофан поспешил оправдать перед новым первоиерархом русской Церкви Дионисия, в засвидетельствование правоты его обещав прислать объяснительные граматы, по совещании с прочими патриархами, что затем и исполнил. Освобожденный Дионисий имел утешение принять торжественно в Троицком мон. патр. Феофана, смиренно молившегося перед мощами пр. Сергия и дивившегося подвигу защитников обители. Патр. Феофан, будучи на обратном пути в Киеве, поставил там митрополита и епископов. Он отечески укорил гетмана Сагайдачного и казаков за их недавний поход против православного русского государя и запретил им впредь так поступать.

Патриарх Филарет учредил первую епархию в Сибири и устроил патриаршую греко-латинскую школу при Чудовом мон. Оживляется в Москве церковное издательство. Переиздаются, в исправленном виде, богослужебные книги, напр. Требник. Печатаются новые книги учительного характера, переизданные, также с поправками, с книг южнорусской печати, напр. Большой Катехизис. Но в этом церковном издательстве наблюдается в Москве большая осторожность. Даже к своим южно-руссам, как и к современным грекам, относились в Москве в то время очень подозрительно, особенно потому, что считали многих из первых «обливанцами». На самом деле, под влиянием практики униатов, в юго-зап. Руси стало нередким так называемое поливательное, вместо погружательного, крещение. В то же время к самому католичеству развилось, под влиянием всех бедствий, перенесенных от него в юго-зап. Руси после унии, в северо-восточной Руси в Смутное время и последующия десятилетия, крайне отрицательное отношение. На московском соборе 1620 г. латинство было названо лютейшей и сквернейшей из всех ересей; постановлено было перекрещивать всех, переходящих в православие из католицизма, а равно лютеранства, кальвинизма, унии, да и вообще всех обливанцев. Начавшемуся нажиму иноверных веяний Запада дан был отпор, и обязанность самого осторожного охранения восточного русского православия поставлена была тогда главной задачей.

Патриарх был не только советником, но и соправителем царю. В государственных распоряжениях (указах) писалось: «Государь, царь и великий князь Михаил Феодорович всея России и отец его великий государь, святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея России указали». Патр. Филарет в самом начале своего правления представил сыну все внутренния неустройства и для устранения их предложил важную меру: произвести общую поземельную перепись государству. Когда она была проведена, то стало известно с кого и что требовать. Вследствие этого увеличились доходы государства. Помещикам определен рубеж, за который никто не мог простирать своего права; собственность каждого обезпечена, тогда как прежде существовало своеволие. Крестьяне перестали бродить с места на место. Строгий патриарх неумолимо преследовал испорченных бояр наказаниями и обучал покорности. Воеводам и приказным людям строго запрещалось притеснять крестьян и посадских людей. Дела войны и мира не решались без него. Иностранные послы, после представления царю, являлись к патриарху. При нем начата была в 1632 г. война с Польшей, кончившаяся неудачно после его смерти. Воевода Шеин, осаждавший Смоленск, сам был окружен польским королем Владиславом и вынужден был отдать свой обоз и пушки. Он, после смерти Филарета, был судим и казнен. Шеина любил покойный патриарх, но он имел много врагов среди бояр.

В 1634 г. был заключен Поляновский мир. Смоленск остался за Польшей. Король Владислав отказался от прав на русский престол. Возвращены были в Москву тела царя Василия Шуйского и его брата Димитрия.

Патр. Филарет много сделал для внешнего возвышения Церкви. Церковный суд при нем не стеснялся ни перед какими сильными лицами. Своей царственной обстановкой патриарх придал особенное величие и своему сану. Двор патриарший был устроен по образцу царскому. Заведены были все чины широкого царского обихода. Тут были свечники, чашники, скатертники, повара, хлебники, пивовары, истопники, конюхи, иконописцы, серебряники и др. мастера, книгописцы и разные должностные лица – бояре, окольничие, стольники, стряпчие, тиуны, дети боярские, дворяне, дьяки, десятильники и др. Явились патриаршие приказы: судный или патриарший разряд, ведавший судебной частью; церковных дел, наблюдавший за благочинием и, чтобы никто не служил без ставленных и отпускных грамат; казенный, ведавший всякие церковные сборы патриарха; дворцовый, заведывавший вотчинами и домовым хозяйством патриаршего дома. В каждом приказе сидел патриарший боярин с дьяками и подьяками, решал дела и делал доклады патриарху. Обширная патриаршая епархия была и прежде на особом положении. Но в ней оставались некоторые видные монастыри, помимо патриарха подчинявшиеся, в силу несудимых грамат, суду самого царя или приказа Большого дворца. В 1625 г. патриарх испросил у царя жалованную грамату, по которой все духовенство его епархии, монастыри и церкви с своими слугами и крестьянами подчинены были гражданскому суду одного патриарха и только в исках на посторонних имели дело с приказами, где ведомы были ответчики. В управление патриаршей епархии этим вносилось единство и порядок.

Заботился патр. Филарет о распространении христианства в Сибири. В 1620 г. создана была епархия в Тобольске, которую возглавил архиепископ Киприан, до этого архимандрит хутынский, известный своей ревностью к вере.

В хронографе митр. Пахомия (1639 г.) современник так изображал патр. Филарета: «Божественная писания отчасти разумел, нравом мнителен, а владетелен таков был, яко и самому царю боятися его. Бояр же и всякого сана царского синклита зело томяше заточенми необратными и инеми наказаньми; к духовному же сану милостив был. Всякими же делами царскими и ратными владел».

Скорбя и радея о православных чадах Церкви, отторгнутых Столбовским договором в подданство Швеции, патриарх писал новгородскому митрополиту Макарию, чтобы он продолжал заведывать ими. Шведы этому не препятствовали. Патриарх, уважаемый соседними державами, получил в 1625 г. в дар от шаха персидского Аббаса нешвеиный хитон Спасителя, который, по древнему преданию, принесен был в Грузию одним из воинов, деливших одежды у креста. Он сохранялся многия столетия в Мцхетском соборе. Хитон Господень положен был патриархом в Успенском соборе.

Патриарх Филарет скончался в 1633 г. в день Покрова Божией Матери. Труден и ответственен был его жизненный путь. Двоюродный брат царя Феодора Иоанновича, он пострадал в царствование Бориса Годунова, будучи не по воле пострижен. Первый самозванец выдвинул его, как своего мнимого свойственника, и он был поставлен митрополитом Ростовским. При втором самозванце, он не оставил Ростова, который с приближением шаек, покинуло большинство жителей, перебравшихся в Ярославль. Мятежники выволокли его из храма.

Босого, в изорванном польском платье и татарской шапке, отвезли его в Тушино. Вор поставил его патриархом, чего он не признавал и с чем не считался Святитель Гермоген, отмечавший в своих посланиях плен митр. Филарета. Отрядом Скопина-Шуйского он был отбит от вора. Из Москвы он был послан в составе посольства к намеченному королю Владиславу. С твердостью и настойчивостью он, с кн. Голицыным и дьяком Томилой Луговским, держал себя под Смоленском при переговорах с поляками. Около 8 лет пробыл в плену. Вернувшись, помогал сыну устроят царство.

Филарет указал царю на псковского архиепископа Иоасафа, как на своего преемника. Патриарх Иоасаф I (1634–40), был, в миру, дворовым сыном боярским; постриг принял в Соловецком мон., был игуменом Печерского Псковского мон., кафедру во Пскове занял в 1627 г. Как говорят хронографы, был: «нравом добродетелен, но к царю не дерзновенен». Именовался он «великим господином»; имя его не значилось в государственных граматах рядом с именем царя. Запрошенный государем об отношении к крымскому хану, он отвечал: «Наш долг молить Бога, Пречистую Богородицу и Святителей московских о мире всего мира, о благостоянии св. Божиих церквей и о твоем многолетнем здравии. А о том, что чинить крымцам за мучение твоих людей, нам, твоим богомольцам, не пристойно написать такого ответа, чтобы учинить воздаяние. Рассудить об отмщении врагам и что учинить им – дело, государь, твое и твоих бояр и ближних людей и твоего царского синклита, а не нас, твоих государевых богомольцев ... Нам, богомольцам, прилично лишь напоминать тебе, как царю и владыке. Тебе, государь, принявшему управление православным народом, подобает пещися не о себе только, но соблюдать от треволнения все вверенное тебе стадо Божие. Поревнуй боговенчанный царь, как ревновал прежде, царю Константину и царю Владимиру. Ты глава всем: покажи ревность освободить твоих посланников из бесерменских рук, от злого мучения и позора, а потом можно будет отказать крымцам за их многую неправду в той казне, что посылалась им...». Как видно, патриарх не позволил себе советовать, а признал за собой право лишь «напомнить» государю об его обязанностях в отношении православных подданных. Внимание патр. Иоасафа было преимущественно занято изданием богослужебных и церковно-учительных книг. При нем действовало 12 типографских станков, при Филарете семь. Принимал он меры к устранению безпорядков в богослужении и в быту духовенства. Известна его «Память» патриаршему тиуну Ивану Мануйлову и главному старосте поповскому в Москве, Никольскому попу Панкратию, относительно церковного благочиния и жизни духовенства. 10 июня 1634 г. народ московский встречал тело царя Василия IV Шуйского, которое король, по просьбе царя Михаила, отдал ему. Патриарх встретил тело у церкви Николы Зарайского и шествовал за ним до Архангельского собора, где оно было погребено 11 июня.

Архимандрит Симоновский Иосиф был поставлен патриархом (1642–52). Царь Михаил, выдававший замуж дочь свою, царевну Ирину, за датского принца Вальдемара, желал обращения его в Православие. Патриарх в 1644 г. писал королевичу, уговаривая его креститься. Принц не согласился переменить веру, брак расстроился; принца выпустили в Данию только после смерти царя Михаила, скончавшегося в 1645 г. Первые годы правления царя Алексея Михайловича, 16 лет вступившего на престол, наполнены были неурядицами и народными волнениями в Москве. Бывший воспитатель его и свойственник, боярин Морозов, принимавший главное участие в управлении государством, оказался своекорыстным и подобрал таких же помощников. Народ страдал от злоупотреблений. Когда же в 1648 г. повышен был налог на соль, то вспыхнул бунт, закончившийся убийством ненавистных чиновников. Морозова спас сам царь, упросивший толпу не убивать его. Он был удален.

Царь понял необходимость самому заниматься делами и разрешить ряд важных вопросов по устройству государства. Подготовка этого большого дела была поручена князю Никите Ив. Одоевскому, который подготовил проект нового уложения. Новый свод законов, принятый потом Земским Собором и утвержденный в 1649 г. царем, наименован был «Соборным Уложением». Духовенство также принимало участие в обсуждении закона. Но патриарх Иосиф не имел достаточно значения, чтобы повлиять на содержание статей Уложения, касавшихся духовенства. Интересы же последнего были затронуты таковым. Во первых Уложение безусловно запретило всякое новое увеличение церковных вотчин. Некоторая часть даже наличных церковных земель была отписана в казну. По жалобам тяглых людей на то, что духовные и их люди, селясь около городов слободами, отбивают у них торги и промыслы, а сами никаких податей не платят, велено было все эти слободы взять безплатно за государя. Во вторых, стремясь установить «равный суд и расправу» для всяких чинов людей, составители Уложения столкнулись с церковными привиллегиями и с особностью церковного ведомства. Уложение задалось задачей ослабить эту особность, притянув по гражданским делам и церковное ведомство под общий суд государственный (Знаменский).

Церковный суд до этого времени вызывал много нареканий. Основывался он на постановлениях Стоглавого собора – на началах совершенной самостоятельности церковного ведомства в государстве и независимости его от общего государственного суда не только по духовным, но и по мирским делам, за исключением лишь тяжких уголовных. Таким же особняком среди государства стояли и вотчинные владения Церкви, пользовавшияся разными привиллегиями в отношении государственных сборов и повинностей. Владения эти составляли по величине почти треть всей государственной земли. В судебном ведомстве Церкви господствовало, кроме того, чрезвычайное разнообразие. Вызывалось оно разными жалованными и несудимыми граматами. Даже в патриаршей епархии после граматы 1625 г. оставалось еще много разнообразия вследствие несудимых грамат, которые раздавались монастырям уже самим патриархом. Еще более разнообразия было по епархиям. Общим правилом было то, чтобы все подчинялись суду своего архиерея по духовным делам. По гражданским же делам одни монастыри и церкви в епархиях тянули к патриарху или к приказу большого двора, и притом по всем делам или только по некоторым. Другие судились своими настоятелями, а настоятели в приказе большого двора или у патриарха. Третьи обращались к суду чужих епархиальных архиереев. Четвертые были приписаны к другим привилегированным монастырям, иногда даже чужих епархий. Пятые подчинялись местным гражданским властям. Сами архиереи иногда производили суд лично, иногда через своих чиновников; предоставляли даже монастырям и церквам право самосуда. Такое же разнообразие было в суде над церковными вотчинами. Со всех сторон шли жалобы по этому поводу.

Не менее жалоб со стороны земских людей и предметом забот для правительства были церковные вотчины, которые несмотря на все распоряжения, все еще продолжали увеличиваться. Тяглые люди жаловались, что монастыри завладели тяглыми землями, угодьями и промыслами, а тягла (подати) с них не платили, и весь платеж падал на них – тяглых людей. Служилые люди жаловались, что монастыри сманивают к себе их крестьян и от того поместья их пустуют и служить им государевой службы не с чего. Все эти жалобы и вызвали, выше приведенное, постановление «Соборного Уложения» 1649 года. «Органом такого государственного суда над церковным ведомством сделан был монастырский приказ, выделенный, как особое учреждение, из приказа большого дворца.» – пишет Знаменский. «В нем указано было давать суд по всяким гражданским искам на всех иерархов, монастырских властей, попов, церковный причт и на всех вообще церковных людей и крестьян, и по таким же искам их самих на других и даже между собою, друг на друга. Таким образом пред судом приказа уравнены были и власти, подчинявшияся доселе в гражданских делах лишь непосредственному суду самого государя, или приказа большого дворца, как органа собственной власти государя, считавшия боярский суд унижением для себя, и их люди, судившиеся прежде у них самих». Кроме того ряд дел, касавшихся духовенства, попал и в другие приказы, а также к местным воеводам. Вместо церковного гражданского суда, над церковными людьми явился суд общий, государственный. Кроме судных дел, к ведомству монастырского приказа отнесены были, принадлежавшия раньше приказу большого дворца, распоряжения о государственных сборах с церковных вотчин, о составлении описей церковных имуществ и разные полицейские распоряжения по церковному ведомству.

«Духовенство было очень недовольно новым учреждением, тем более что, по недостаточной определенности новых законов и неясности в разграничении церковного и гражданского ведомств, между последними тотчас начались недоразумения, вторжения одного в область другого и даже прямые злоупотребления. Приказ вступался иногда и в чисто церковные дела, наприм. присвоил себе право назначать в монастырские вотчины священников и причетников, определять и отрешать монастырских настоятелей, келарей и казначеев, позволял себе даже перерешать распоряжения епархиальных властей. Со стороны духовенства начались попытки уклонения от силы новых узаконений. Архиереи стали выпрашивать у царя граматы, освобождавшия духовенство их епархий от всякого суда, кроме архиерейского. Патриаршая область получила подтверждение своих прежних привилегий еще при самом составлении Уложения, чем, вероятно, более всего был успокоен патриарх Иосиф» (Знаменский). Он не был достаточно влиятелен для того, чтобы отстаивать законные права духовенства. Самым решительным противником монастырского приказа, как и ряда постановлений Уложения, был любимец царя, митрополит новгородский Никон, будущий патриарх.

В правление патр. Иосифа стали производиться в широких размерах исправления церковных книг. Тогда же в Москве создался кружок влиятельных духовных лиц, стремившихся провести исправления. Об этом будет сказано дальше. Ныне же отметим только, что патр. Иосиф, принимал некоторые меры для продвижения этого вопроса, но по складу своему не был подготовлен для крупных мероприятий, плыл более по течению, под конец же предоставил развитие этого дела новгородскому владыке Никону.

Ко времени патр. Иосифа относится устройство благочестивым и образованным боярином Федором Ртищевым под Москвой Андреевского мон., ставшего зародышем будущей духовной академии. Братию его составили 30 иноков, привезенных Ртищевым из Малороссии для перевода богослужебных книг. В патриаршество Иосифа делами в церковном управлении и суде заправляли московские протопопы благовещенский Стефан Вонифатьев и казанский Иван Неронов.

При патриархе Иосифе перенесены были в 1652 г. в Успенский собор гробы патриархов Иова из Старицкого мон. и Гермогена из Чудова мон., а также решено перенести гроб митрополита Филиппа из Соловецкого мон. В том же году скончался патр. Иосиф, испросивший себе у царя место погребения в ногах святителя Ионы.

Глубоко церковный и верующий, царь Алексей Михайлович, так описывал в письме к митр. Никону свое последнее посещение патр. Иосифа. Святитель, превозмогая себя, вышел к государю, не сразу даже узнав его. «И посидя немного», писал царь, «я встал и его поднял, итак почало его знобить, не мог и Достойно проговорить. Славу проговорил с отпуском насилу; да почел ко мне прощение говорить, что говорят в среду на страстной, и я ему отвещал по уставу, да сам почел прощение к нему творить, да поклонился в землю ему, а он малой поклон сотворил да благословил меня, да велел себя весть провожать меня, а ноги те волочит на злую силу; и я стал, и учил его ворочать: «воротися, государь, ей пуще тебе будет»; я он мне жалует говорит: «ину су я тебя и в другоредь благословляю»; и я молвил: «пожалуй же государь, великий святитель, благослови и третицею», и он пожаловал и в третий благословил, да как благословит и руку дает целовать и в херувим; и я благословясь да поклонился в землю ему и поцеловал в ногу и он, смотря на меня благословляет и прощает». Патриарх на следующий день умер. Весть об этом получил царь в Великий Четверг за литургией. «... А в ту пору ударили в царь-колокол трикраты», писал государь митр. Никону, «и на нас такой страх и ужас нашел, едва петь стали и то с слезами, а в соборе певчие и власти все со страху и ужаса ноги подломились, потому что кто преставился, да к каким дням великим кого мы грешные отбыли; яко овцы без пастуха не ведают где деться, так то мы ныне грешные не ведаем, где главы преклонити, понеже прежнего отца и пастыря отстали, а нового не имеем».

Приступая к описанию жизни и деятельности патриарха Никона, необходимо понять, что представляли собой сей выдающийся иерарх Русской Церкви и, неразрывно связанный с ним, царь Алексей Михайлович.

Царь Алексей Михайлович родился в 1629 г. от второго брака царя Михаила с дочерью бедного дворянина, Евдокией Лукьяновной Стрешневой. Он был глубоко верующим и подлинно церковным. Ключевский пишет о нем: «Он был образцом набожности, того чинного, точно размеренного и твердо разученного благочестия, над которым так много и долго работало религиозное чувство древней Руси. С любым иноком мог он поспорить в искустве молиться и поститься: в Великий и Успенский пост по воскресеньям, вторникам, четвергам и субботам царь кушал раз в день, и кушанье его состояло из капусты, груздей и ягод – все без масла; по понедельникам, средам и пятницам во все посты он не ел и не пил ничего. В церкви он стоял иногда по пяти и шести часов сряду, клал по тысяче земных поклонов, а в иные дни и по полторы тысячи. Это был истовый древнерусский богомолец, стройно и цельно соединявший в подвиге душевного спасения труд телесный с напряжением религиозного чувства. ... Предание Грозного звучит в словах царя Алексея: «Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать люди своя на востоке и на западе и на юге и на севере вправду». Но сознание самодержавной власти в своих проявлениях смягчалось набожной кротостью, глубоким смирением царя, пытавшегося не забыть в себе человека. В царе Алексее нет и тени самонадеянности, того щекотливого и мнительного, обидчивого властолюбия, которым страдал Грозный. «Лучше слезами, усердием и низостью (смирением) перед Богом промысел чинить, чем силой и славой (надменностью)», – писал он одному из своих воевод... От природы живой, впечатлительный и подвижной, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам... Вспыльчивость царя чаще всего возбуждалась встречей с нравственным безобразием, особенно с поступками, в которых обнаруживались хвастовство и надменность... Гнев его был отходчив, проходил минутной вспышкой, не простираясь далее угроз и пиньков, и царь первый шел навстречу к потерпевшему с прощением и примирением, стараясь приласкать его, чтобы не сердился... Алексей любил, чтобы вокруг него все были веселы и довольны; всего невыносимее была ему мысль, что кто- нибудь им недоволен, ропщет на него, что он кого нибудь стесняет. Он первый начал ослаблять строгость чопорного этикета, делавшего столь тяжелыми и натянутыми придворные отношения ... Уменье входить в положение других, понимать и принимать к сердцу их горе и радость – были одной из лучших черт в характере царя ... Царь Алексей был добрейший человек, славная русская душа. Я готов видеть в нем лучшего человека древней Руси ...»

Соловьев, приводя задушевные письма Алексея Михайловича к Никону, в бытность того митрополитом новгородским, так объясняет отношение к нему государя. Юный царь, в излиянии своего религиозного, христианского чувства, чувства смирения, не умел сдерживать его сознанием своего государственного значения; у него государь исчезал пред человеком; тем выше, разумеется, поднималось значение пастыря Церкви, вяза- теля и решителя, судьи верховного, истолкователя закона божественного, особенно когда этот пастырь личными достоинствами своими не полагал никакой преграды обнаружениям этого чувства смирения, и умел пользоваться своим влиянием, своим положением. «Царь Алексей Михайлович надселся, плакучи и по патриархе Иосифе, хотя, как человек чистый, не мог не чувствовать и не оскорбляться недостоинством, мелочностью, недуховным поведением этого патриарха; но он гнал от себя греховную мысль о недостоинствах Иосифа, как нежный и почтительный сын гонит от себя мысль о недостоинствах отца. Тем с большею силою религиозный молодой человек обращал свою любовь к достойному пастырю, тут уже он не щадил слов для выражения этой любви, чтоб возвысить любимый предмет и унизить пред ним самого себя, ибо приемы всякого рода любви одинаковы. Таким образом, сам Алексей Михайлович, по характеру своему, поставил Никона так высоко, как не стоял ни один патриарх, ни один митрополит ни при одном царе и великом князе».

Ключевский дает такую характеристику патриарху Никону: «Из русских людей XVII в. я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это довольно сложный характер и прежде всего характер очень неровный. В спокойное время, в ежедневном обиходе, он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив. Но это едва ли были его настоящия, коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым; но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если замечал в нихь желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Никон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь слабому или больному ближнему были для него не столько долгом пастырского служения, сколько безотчетным влечением доброй природы. По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желавший и способный делать большия дела, но только большия. Что умели делать все, то он делал хуже всех; но он хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородскими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их образумить, потом во время московского мора 1654 г., когда он в отсутствии царя вырвал из заразы его семью, обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разросталось в целое настроение ... В добром настроении он был находчив, остроумен, но обиженный и раздраженный, терял всякий такт и причуды озлобленного воображения принимал за действительность ... Никон принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола...»

В 1605 г., в с. Вельманове или Вельдеманове, Княгининского уезда, Нижегородской области, у крестьянина Мины родился сын Никита. С раннего детства он жил под гнетом мачихи. Суровая жизнь закалила его характер и выработала силу воли. Даровитый мальчик, рано научившийся грамоте, пристрастился к чтению священных книг и житий святых. Достигши 12 лет он ушел в Макарьевский Желтоводский мон. и пробыл там восемь лет послушником. Никита хорошо изучил церковные службы, чтением же книг монастырской библиотеки приобрел много важных знаний. По просьбе родных он возвратился домой и вступил в брак. Его пригласили священником в соседнее село. Вскоре с ним познакомились московские купцы, приезжавшие на знаменитую Макарьевскую ярмарку, и уговорили его перейти на священническое место в Москву. Там он прослужил около десяти лет. Когда умерли его дети, он убедил жену принять постриг, а сам удалился в Анзерский скит Соловецкого мон. Там он постригся с именем Никона. Отличаясь сам суровым подвижничеством, он требовал того же и от остальной братии, чем вызвал со стороны ея вражду к себе. Никон ушел в Кожеезерский мон., где в 1643 г. был избран игуменом. В 1646 г. он ездил по монастырским делам в Москву и являлся к царю. Величественная наружность, умные и увлекательные речи Никона произвели сильное впечатление на молодого, прилежавшего к Церкви, государя. С этого времени началось их сближение, перешедшее в тесную дружбу. Они прекрасно дополняли друг друга.

«Юный царь», пишет в своей истории русской Церкви прот. Н. Вознесенский, «отличался чрезвычайно мягким и уступчивым характером, давшим ему в истории имя «Тишайшего». Вместе с тем в Алексее в эту пору были очень живы и сильны идеальные церковные стремления, и его не могла не угнетать окружающая его боярская среда, так печально заявившая себя перед тем грубым своекорыстием и отсутствием всяких идеальных стремлений. Никон, этот колосс по твердости воли, ясности и широте ума, явился в это время как бы крепкой опорой для неустановившегося еще царя, тем более, что при яркой и резкой определенности натуры, это был и убежденный и горячий до энтузиазма церковный идеалист в своем испытанном аскетизме навыкший ставить путь к небу выше всего земного. Алексею был нужен живой образец православной христианской мудрости и святости: Никон в эти первые годы и давал ему все это в себе, в своей богато одаренной, светлой и цельной личности». Царь, желая иметь этого своего «собинного» друга около себя, повелел перевести его архимандритом московского Новоспасского мон., где была родовая усыпальница Романовых. Алексей часто приезжал в обитель молиться за упокой своих предков. В свою очередь, Никон должен был каждую пятницу являться к государю для доклада о нуждах бедных, обиженных и угнетенных. Благотворительность еще более сближала их.

В 1648 г. Никон был назначен новгородским митрополитом. Он получил особое полномочие от царя – наблюдать за всем управлением и освобождать, по своему усмотрению, из темниц узников. Никон завел в Новгороде лучшее пение в церквах, неспешное и внятное чтение, выписывал искусных певцов из Киева и из Греции, устроил типографию, четыре богадельни и во время голода каждый день питал по несколько сот нищих на своем дворе.

По Столбовскому миру со Швецией (1617 г.), требовалась выдача обоими государствами перебещиков. С того времени многие русские бежали из уступленных Швеции земель. Шведы требовали их выдачи. Так как им угрожало обращение в лютеранство, то царь Алексей решил выкупить их. В счет выкупа отвозились деньги и хлеб из псковских царских житниц. В вывозе зерна народ во Пскове и Новгороде, откуда шли транспорты в Швецию, усматривал измену бояр и воевод. В 1650 г. начались насилия над властями и иностранцами. Царский наместник кн. Хилков вынужден был спасаться в Новгороде у митр. Никона. Владыка бесстрашно вышел к мятежникам. Сначала он кротко вразумлял их, затем начал грозить им анафемой и судом Божиим. Тогда посыпались на него камни, и чернь избила его до полусмерти. Очнувшись, Никон, собрав последния силы, отслужил литургию в Софийском соборе, откуда с крестным ходом пошел в ту часть города, где наиболее бунтовали. Пораженные его твердостью, мятежники смирились, просили у него прощения и ходатайства перед царем. Не помня собственной обиды, Никон охотно принял на себя ходатайство и внушил царю умеренность в наказании виновных, что способствовало успокоению народного волнения. С этого времени любовь царя к Никону возрасла еще более.

Пользуясь близостью к царю, Никон не раз говорил ему, что учреждение монастырского приказа противно церковным правилам, и настойчиво требовал его уничтожения. Но приказ соответствовал тогдашним идеям об отношении между Церковью и государством. Царь не мог согласиться на упразднение его. Никону удалось только получить несудимую грамату для себя, по которой все духовные лица новгородской епархии подчинялись суду одного своего митрополита.

По совету Никона совершено было перенесение в 1652 г. в Успенский собор трех Святителей – Иова, Гермогена и Филиппа. За мощами св. Филиппа поехал в Соловецкий мон. сам Никон. С ним была отправлена царственная молитвенная грамата к св. Филиппу, в которой царь, через царицу Анастасию связанный с Иоанном IV, преклонял свой царский сан пред Святителем и молил его пришествием в Москву разрешить грех Иоаннов и упразднить поношение, лежавшее на царской власти. Во время отсутствия Никона царь писал ему письма, в которых выражались и его религиозность и любовь к святителю. Приведем обращение из письма, написанного по смерти патр. Иосифа: «О крепкий воине и страдальче царя небесного, о возлюбленный мой любимче и сослужебниче, святый владыко». Из писем царя видно, что бояре и тогда уже были недовольны влиянием Никона, который, правда, не умел смягчать своей силы кротостью. Царь принимая, по докладу Никона, меры против бояр, отправленных вместе с ним за мощами св. Филиппа и не соблюдавших постов, вместе с тем, просил его быть снисходительнее к боярам и не выдавать того, что он за одно с ним. Государь старался как нибудь замять их рознь. Нежеланием обострить отношения объясняется и его политика в отношении монастырского приказа (Знаменский).

По смерти патриарха Иосифа царь писал Никону: «Возвращайся, Господа ради, поскорее к нам, выбирать на патриаршество Феогноста, а без тебя отнюдь ни за что не примемся». Следовало второе письмо: «Помолись, владыка святый, чтоб Господь Бог наш дал нам пастыря и отца, кто Ему Свету годен, имя вышеписанное (Феогност), а ожидаем тебя, великого святителя, к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да Казанский митрополит, да отец мой духовный, и сказывают, свят муж». Соловьев поясняет: «Разумеется Никон хорошо понимал намеки царя, знал, кто этот Феогност (известный Богу)». Духовником царя был протопоп Благовещенского собора Стефан Вонифатьев.

Как видно из автобиографии и сочинений протопопа Аввакума, сам он и три других будущих противника преобразований владыки Никона, протопопы – московского Казанского собора Иван Неронов, костромский Даниил и муромский Логгин подали царю и царице челобитную «О духовнике Стефане, чтоб ему быть в патриархах». Митрополит Макарий, упоминая об этом, пишет: «Знал ли, или не знал Вонифатьев о челобитной, поданной о нем «братиею» царю и царице, но он имел настолько благоразумия, что отказался от чести, ему испрашиваемой, и даже сам будто бы указал царю на митрополита Никона, как на достойного кандидата для занятия патриаршей кафедры». После этого (в конце мая) царь и отправил письмо, в котором, именуя Никона «возлюбленным любимцем и собинным другом, душевным и телесным», говорил о «Феогносте».

На собор прибыли в Москву четыре митрополита, три архиепископа и многие архимандриты, игумены, протоиереи и священники. Архиереи, не имевшие возможности прибыть, прислали повольные граматы о своем согласии. Царь предложил святителям: «ко избранию на патриаршеский престол написати двенадцать духовных мужей». Святители исполнили волю государя. 22 июля 1652 г. предложено святителям и всему собору избрать достойнейшего быть патриархом, «мужа благоговейного и преподобного». Митрополит казанский Корнилий, возвестил царю об избрании Никона. Согласие последнего последовало не сразу. Никон, зная о враждебном отношении к нему среди боярства, долго отказывался. Приведенный, против его воли, в Успенский собор, он и там не соглашался. Только, когда царь и все присутствовавшие пали на землю и со слезами молили его, то он, умиленный, согласился, потребовав обязательства: «содержать евангельские догматы и соблюдать правила св. апостолов и св. отцев и законы благочестивых царей». Изрек он далее: «Если обещаетесь слушаться и меня, как вашего главного архипастыря и отца, во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, в таком случае я, по вашему желанию и прошению, не стану более отрекаться от великого архиерейства». Царь, все бояре и освященный собор произнесли перед св. Евангелием и чудотворными иконами обет исполнять предложенное Никоном. Все это изложено Никоном в его позднейшем письме к цареградскому патриарху (Митроп. Макарий).

Тесная дружба соединяла Никона с царем. Вместе молились они, рассуждали о делах, садились за трапезу. Патриарх был восприемником детей царских. Ни одно государственное дело не решалось без участия Никона. Великий ум последнего отпечатлен на счастливых годах царствования Алексея. При его большом участии произошло воссоединение с остальной Россией Малороссии. Вопрос об этом подымался на Земском соборе еще в 1648 г. во время успехов гетмана Хмельницкого. Но тогда не решались из за Малороссии ввязаться в войну с Польшей.

В 1652 г., Богдан Хмельницкий, после поражений, нанесенных ему поляками и надвинувшейся опасности со стороны турок и татар, обратился к царю с просьбой о помощи. В апреле прибыли от него послы Кодрат Бырляй и Силуан Мужиловский. Они привезли и грамату от гетмана к патриарху и влиятельным боярам, прося их предстательства перед царем. Никон сочувствовал вмешательству Руси в дела Малороссии. В позднейших государственных актах подчеркивалось, что царь принял Малую Россию под свою руку «для избавления от ляцкого гонения православных людей, не хотя того слышати, что единоверным православным Христианом в разоренье от латинов и от папежник быти». Никон способствовал 23 окт. 1653 г. решению великого собора духовенства, бояр, думных и выборных людей, просить государя начать войну с польским королем и принять гетмана Богдана и все войско Запорожское с городами их и землями «под свою государскую высокую руку для православные христианские веры и святых Божиих церквей». В тот же день в Успенском соборе Алексей Михайлович говорил боярам: «мы, великий государь и великий князь ... советовав с отцем своим и богомольцем, великим государем, святейшим Никоном, патриархом московским и всея Русии ... приговорить изволили идти против недруга своего польского короля...»

Патриарх служил 23 апр. 1654 г. в Успенском соборе молебен по случаю начавшегося похода и говорил слово боярам и воеводам. 26 апр. он кропил проходившее через Кремль войско и снова произнес слово. Воевода кн. Алексей Трубецкой говорил речь: «О всеблаженнейший и пресвятейший отцам отец, великий государь, пресвятейший Никон всея Великие и Малые России патриарх! удивляемся и ужасаемся твоих государевых учительных словес, и надеемся на твое государево благоутробие, понеже не видим ни одного грешника кающегося отгоняема и озлобляема от тебя государя. Твоему пресвятому поучению, как евангельскому благовестию, радостно душою и с радостными слезами веселимся и утешаемся; по воле Божией, по государеву указу и по твоему благословению и учению, обещаемся с радостию служить без всякие хитрости; если же в безхитростии или в недоумении нашем преступление учинится, – молим тебя, пресветлейший владыка о заступлении и помощи». Посол за послом поспешали от царя к патриарху с известием об отобрании русских городов – Смоленска, Минска, Витебска, со множеством окрестных мест. Завоевана была вся Литва. Патриарх 29 июня 1655 г. писал царю, чтобы тот не только оставил за собой Вильну, но доискивался Варшавы, Кракова и всей Польши; 1 сент. прислал он государю благословение писаться великим князем Литовским. Вмешательство в русско-польское столкновение Швеции, захватившей Варшаву и Краков и угрожавшей Литве, где тогда господствовали московские войска, заставило Россию и Польшу поспешить заключением мира.

Царь, отправляясь в поход, оставил Никона правителем государства, что вызвало большое неудовольствие видных бояр. Они должны были являться к нему с докладами. Обстоятельные сведения о деятельности патриарха в то время дает архидиакон Павел алеппский, сопровождавший в Россию антиохийского патриарха Макария и пробывший с ним в Москве полтора года (с начала февраля 1655 г. до конца мая 1656 г.). В своем сочинении «Путешествие Макария» он пишет: «Прежде обыкновенно вельможи входили к патриарху без доклада чрез привратника; если он знал о посещении вельможи, то спешил к нему на встречу и после ухода провожал его до наружных дверей. Никон же заставляет вельмож долго ждать, пока не позволит войти, и они входят к нему со страхом и трепетом, и, изложив пред ним свои дела, стоя, удаляются, тогда как он все сидит на своем месте... Если случалось, что не все министры собирались в совет к тому времени, когда раздавался звон колокольчика, приглашавший их войти в палаты патриарха, то опоздавшим долго приходилось ждать, иногда на сильном холоде, пока патриарх не давал им особого приказа войти: это мы видели собственными глазами, потому что в отсутствие государя наш господин (т. е. патр. Макарий) ежедневно ходил к патриарху осведомляться о здоровье государя и узнавать новости. В этих случаях, пока наш господин оставался у патриарха, министры стояли и дожидались вне патриарших палат. Когда же он дозволял им войти, то обращался к иконам и тихо прочитывал: «Достойно есть...», между тем как министры кланялись ему в землю все вместе. Затем каждый из них подходил и кланялся патриарху отдельно, и получал от него благословение. Разговаривал с ними патриарх стоя. Министры делали ему доклад о текущих делах и патриарх о всяком деле давал каждому свой ответ, и приказывал, как поступить. Сколько мы могли заметить, бояре и сановники не столько боятся своего царя, сколько патриарха, и в некоторых случаях последнего боятся даже гораздо больше». Под некоторыми постановлениями времен войны помечено: «великий государь, святейший патриарх, указал быть по боярскому приговору».

В июле 1654 г. открылась в Москве и Казани моровая язва, перешедшая и в соседния губернии. В столице свирепствовала она с особой силой; к ноябрю умерли очень многие священники и, конечно, их прихожане. Никон, занятый заботами о продовольствии войск, о снабжении ружейными запасами, должен был бороться и со страшной эпидемией. Со свойственной ему твердостью он принимал меры к облегчению бедствий. От имени царицы и младенца царевича Алексея он рассылал граматы об ограждении зараженных мест крепкими заставами, о зажигании костров, о возвращении в Москву сбежавших жителей, разносивших заразу. Так как суеверие распространило вредные мысли о происхождении и ходе язвы, то патриарх разослал грамату от своего имени к вразумлению суеверов и невежд. Хранил он царское семейство, перевозя его в незараженные местности и поселяя в обителях. Возвращаясь из польского похода, Алексей Михайлович встречен был в Вязьме Никоном и царской семьей. От радости, при свидании, царь наградил Никона титулом «великого государя».

Как патр. Никон в то время представлял свое положение, можно судить по излагаемому митр. московским Макарием в его «Истории Рус. Церкви» (т. XII): «В предисловии к Служебнику, изданному в августе 1655 г. по благословению самого Никона, говорится, что Бог даровал России «два великая дара», – благочестивого и христолюбивого великого государя царя Алексея Михайловича, и великого государя святейшего Никона патриарха; что оба эти великие государи «предстательствоваста» на московском соборе 1654 г.; что «богоизбранная сия и богомудрая двоица», по окончании собора, «повелеша» собрать в Москву древния св. книги, «богоизбранная сия сугубица» послали свои граматы к цареградскому патриарху Паисию; что, по получении ответа от Паисия, «благочестивая сия и богомудрая двоица» созвали новый собор в Москве и проч. В заключении писалось: «Да даст же им, государем, по пророку, желание сердец их... да возрадуются вси, живущи под державою их..., яко да под единем их государским повелением вси, повсюду, православнии народи живуще, утешительными песньми славити воздвигшего их истинного Бога нашего».

Монастырский приказ, как упоминалось, не был уничтожен, но на время потерял свою силу. Вопреки Уложению, которое запретило увеличивать церковные имения, патриарший дом обогатился новыми вотчинами. Когда Никон строил новые монастыри – Иверский, Крестный и Воскресенский, царь дал им богатейшия вотчины. Но в то же время, никогда еще не было таких больших сборов с церковных земель, как при Никоне. Сам патриарх выставил в поле до 10000 воинов; столько же выставили монастыри. Патриарх, обладая большими средствами, увеличивал свои домовые богадельни, раздавал богатые милостыни, делал пожертвования для улучшения тюрем. Никон окружил себя пышностью, выстроил новый дворец и употреблял все средства тогдашнего искусства для украшения соборов и сообщения пышности своему богослужению. Лучшия облачения, хранившияся в патриаршей ризнице, принадлежали ему. Штат патриаршего дома был при нем даже многочисленнее, чем при Филарете. В церковных делах власть его была неограничена. Он отписывал из отдельных епархий вотчины и церкви, а также лучшие монастыри в патриаршую область или к богатым монастырям, им воздвигнутым. Им лишен был без собора кафедры владыка Павел коломенский и запрещен в служении владыка Симеон тобольский. У некоторых бояр он распорядился сжечь вывезенные с запада картины и органы. Как бы в противодействие Уложению, Никон издал вновь пересмотренную и дополненную им Кормчую и убедил царя разослать воеводам выписки из градских законов Номоканона в дополнение Уложения для обязательного руководства на суде. (Знаменский).

Никон обязывал духовенство читать в церквах поучения, сам усиливая свою ревность в проповедывании. Он требовал от духовенства должного знания св. Писания и церковной службы, христианской жизни, дабы служить примером для пасомых. Ставленников для своей обширной епархии он испытывал сам. «Никон», пишет митр. Макарий, «обходил их с книгой, заставлял каждого читать и петь и тут же полагал свои резолюции на их просьбах». Очень строг был он с духовенством, не исполнявшем его требований. Архидиакон Павел алеппский пишет: «Патриаршие стрельцы постоянно обходят город, и как только встретят священника или монаха нетрезвого, немедленно берут его в тюрьму и подвергают всякому поношению: мы сами видели патриаршия тюрьмы, наполненные этими несчастными, которые находились в самом плачевном положении, обремененные тяжелыми цепями и колодками на шее и ногах ... Замеченные в пьянстве, или в нерадивом исполнении пастырских обязанностей ссылались в сибирские монастыри».

Старался Никон строгими мерами установить образцовый порядок в монастырях, в особенности в трех, им основанных. Боролся он против новшеств в иконописи, отстаивая древний византийский стиль, восставал против заимствований с Запада. Борясь с хомовым пением и многогласием, он добивался раздельно-речного пения, придавая благозвучие вводимым им партесным строем пения. Царю нравилось единогласие, установленное Никоном еще в Новгороде, и он ввел таковое в своей придворной церкви, откуда оно стало распространяться и по другим церквам.

Никон и на патриаршем престоле оставался строгим к себе иноком, соблюдавшим все церковные службы с такой ревностью, что всегда имел при себе во время богослужения древнейшие требники, для сличения обрядов и молитв. Митр. Макарий пишет: «Патриарх Никон весьма любил церковное богослужение, для которого столько потрудился при исправлении церковных книг и обрядов... Каждый день посещал все службы в своей домовой церкви, и очень часто служил сам. Богослужение Никона отличалось торжественностью, особенно в большие праздники, когда он священнодействовал в соборной церкви. С ним обыкновенно служили несколько митрополитов и архиепископов, которые становились не рядом с ним, а по сторонам, вместе с архимандритами и прочими священниками... Архидиакон Павел, описавший торжественное и длительное богослужение в Успенском соборе, страдавший от холода, проведши семь часов на ногах «на железном помосте, под влиянием сильной стужи и сырости, проникавшей до костей», вместе с тем признает: «мы были поражены изумительной правильностию и порядком всех этих церемоний и священнодействий. Несмотря на то, что мы чувствовали сильный холод и великую усталость вследствие долгого стояния без движения, мы забывали об этом от душевного восхищения, созерцая такое торжество православия...».

Велика заслуга патр. Никона в деле исправления богослужебных книг. Содеянное им в этой области будет изложено дальше. Преобразования, проводившияся им очень резко, увеличили число его врагов, которых и без того было достаточно. Касаясь их, Знаменский отмечает, что значение Никона держалось единственно на его личной силе и на любви к нему царя, опорах недостаточно прочных. «Орудием, которым эти опоры были подломлены», говорит он далее, «были многочисленные враги Никона, действовавшие против него со всем усердием личного раздражения. Прежде всего своим великим государственным, крутым характером, привычкой сталкиваться со всеми, власть имеющими, он вооружил против себя сильную партию бояр; против него были Стрешневы – родня царя по матери, Милославские – родня первой супруги царя, Морозов – царский свояк, сама супруга царя Мария Ильинишна, составитель Уложения князь Одоевский, бояре Долгорукий, Трубецкой, Салтыков и друг. Семен Стрешнев до такой степени ненавидел Никона, что назвал его именем свою собаку и выучил ее подражать патриаршему благословению. Все эти люди зорко следили за патриархом, ловили всякий случай, где он слишком резко выставлял свою власть, перетолковывали каждый его опрометчивый шаг, а таких шагов много допускал горячий человек, не умевший владеть собой и не обращавший внимания на то, что говорил и что делал. Затем много врагов явилось у Никона по поводу его церковных исправлений, которые были им введены очень круто, с обычной его самоуверенностью и со всем деспотизмом личного авторитета. Привычка не обращать внимания на других поставила его в самое невыгодное положение между двумя сильными партиями, партией новизны, стремившейся к Западу, и партией старины. Образованные бояре, вроде Морозова, Романова и др., раздражены были не менее староверов, когда патриарх, вводя свои церковные «новшества», в то же время восставал против новых государственных понятий и проблесков новой цивилизации. Между приверженцами старины было тоже не мало сильных людей, несколько бояр, духовник царя Стефан Вонифатьев, уважаемый протопоп Иоанн Неронов и др. Наконец, против патриарха было все духовенство, раздраженное его строгостью, недоступностью, жестокими наказаниями, усиленными поборами в патриаршую казну и на войско и доведенное им до последней степени приниженности».

Особенно тягостное впечатление произвело дело епископа коломенского и каширского Павла. Последний подписался под соборным постановлением об исправлении книг, но сделал приписку о несогласии в отношении поклонов. По этому вопросу он и раньше возражал патриарху. Точно неизвестно чем он особенно озлобил Никона, который самовольно низверг его с кафедры, снял с него мантию и сослал его. 2 мая 1654 г. Неронов, сам находившийся в заточении, умолял царицу ходатайствовать перед царем за «отца епископа Павла». О ссылке еп. Павла упоминает архидиакон Павел, который с патр. Макарием занимал в августе 1654 г. освободившиеся покои в Коломне.

Митрополит Макарий пишет: «Возревновал Никон против икон латинского письма, но и тут поступил слишком круто и резко. Велел насильно отобрать латинские иконы из всех частных домов, и на однех иконах совсем выскоблить лики святых, на других выколоть им глаза и в таком виде носить иконы по улицам Москвы. Православные, глубоко чтившие св. иконы и большею частию неумевшие хорошо различать своих икон от латинских, были поражены и увидели в Никоне иконоборца. И когда вскоре затем в Москве открылся страшный мор, то толпы народа явились на площадях кремля, и, держа в руках иконы, выскобленные по приказанию Никона, вопили: вот за что постиг нас гнев Божий; так поступали иконоборцы; во всем виноват Никон; мирские люди должны постоять за такое поругание святыни ... Никона хотели убить и, может быть, благодаря тому одному, что его не было тогда в Москве, он спасся от неминуемой смерти ... Над духовенством Никон властвовал с неограниченною волею и деспотически. Он держал себя высоко и малодоступно по отношению не только к нисшему клиру, но и к самим архиереям; не хотел называть их братьями, особенно тех, которые от него получили рукоположение; не уважал их сана, что особенно показал в своем известном поступке с епископом коломенским Павлом; нарушал их права, отнимая от них монастыри и приходские церкви, которые приписывал к своим излюбленным монастырям и брал под свою непосредственную власть. С безпощадною строгостию и суровостию преследовал всех, в среде белого и монашествующего духовенства, кого считал виновным в чем либо, постоянно наполнял ими свои темницы и наполнил даже отдаленные монастыри Сибири, которые до Никона были почти пусты. Все страшились его, трепетали перед ним, и, без сомнения, были бы рады как-нибудь освободиться из-под его тяжелого ига. Для бояр невыносимым казалось уже то, что Никон возвышался над всеми ими своею близостию к государю, своим преобладающим влиянием в советах государя, своею необычайною властию, какой облек его государь. Но еще невыносимее было то, как проявлял Никон над ними свою власть, как гордо и повелительно обходился с ними. Еще в бытность его новгородским митрополитом они говорили: «неколи-де такого безчестья не было, что ныне государь выдал нас митрополитом». Чтож должны были они чувствовать, когда Никон сделался патриархом и какбы вторым «великим государем», начал давать свои приказы и указы, особенно в отсутствие государя, заставлял их стоять перед собою и с покорностью выслушивать его волю, публично обличал их за то или другое, не щадя их имени и чести? Могли ли они не употреблять всех своих усилий, чтобы свергнуть Никона?».

Соловьев упоминает, что в 1658 г. царю подали длинную жалобу на Никона враги новшеств, вооружаясь против него нетолько, как на нововводителя, но и как дурного патриарха. «Здесь Никона обвиняют, во первых, в том, что он не отстранил тех тяжких для духовенства обычаев, какие ввел его предшественник по своему корыстолюбию; но главное, положительное обвинение Никону состоит в том, что он уничтожил прежнюю общительность между верховным святителем и подчиненным ему духовенством, преимущественно белым. Патриарх окружил себя недоступным величием, «возлюбил стоять высоко, ездить широко». – «Я под клятвою вселенских патриархов быть не хочу», говорил однажды Неронов Никону, «да какая тебе честь, владыка святый, что всякому ты страшен и друг другу грозя говорят: знаете ли кто он, зверь ли лютый, лев или медведь, или волк? Дивлюсь: государевы – царевы власти уже не слыхать, от тебя всем страх и твои посланники пуще царских всем страшны...» Но и подле царя было много людей, которые твердили ему, что царской власти уже не слыхать, что посланцев патриаршеских боятся больше чем царских; что великий государь патриарх не довольствуется и равенством власти с великим государем царем, но стремится превысить его...» (Соловьев).

Н. Гиббенет пишет: «Никон, как человек, был доброй души, простой, не хитрый и не имел понятия об интригах, с помощью которых враждебная ему партия разрушила союз дружбы его с царем; но, сознавая свой ум и свои нравственные преимущества, он гордо держал себя перед своими врагами, которым это самое и не нравилось. Никон понимал интриги своих противников, но не отвечал им, не собирал у себя партии, а оставался один». («Историческое исследование дела Патриарха Никона». СПБ. 1884).

Отмечалось выше, что во время отсутствия царя власть Никона увеличилась. Царь же, находясь вдали от последнего, делался все независимее, привыкая обходиться без него. По возвращении в Москву государь стал замечать те стороны характера патриарха, на которые раньше не обращал внимания, или смотрел с дружеской снисходительностью. Выходя постепенно из под влияния Никона, он подпадал под другия, тому враждебные, поддавался этим внушениям. Соловьев пишет: «Когда Алексей Михайлович окончательно поверил этим внушениям, – неизвестно; очень может быть, что и сам он не умел в точности определить этой печальной для него минуты, когда последняя, может быть ничтожная капля упала в сосуд и переполнила его ... По природе своей и по прежним отношениям к патриарху, царь не мог решиться на прямое объяснение, на прямой рассчет с Никоном: он был слишком мягок для этого и предпочел бегство. Он стал удаляться от патриарха. Никон заметил это, и также по природе своей и по положению, к которому привык, не мог идти на прямое объяснение с царем и вперед сдерживаться в своем поведении. Холодность и удаление царя прежде всего раздражило Никона, привыкшего к противному; он считал себя обиженным и не хотел снизойти до того, чтоб искать объяснения и кроткими средствами уничтожить нелюбье в самом начале. По этим побуждениям Никон также удалялся, и тем давал врагам своим полную свободу действовать, все более вооружать против него государя».

Изменение взаимоотношений Алексея Михайловича и Никона стало проявляться в делах. Царь отменял некоторые распоряжения патриарха. Монастырский приказ, долго бездействовавший, начал мало по малу проявлять себя. Сначала коснулось это имений, потом и духовных лиц. Государь назначал иногда священников и игуменов без сношения с патриархом. Позднее Никон писал константинопольскому патриарху Дионисию: «тогда (т. е. по окончании войны) нача (царь) по малу гордети и выситися и нами глаголемая от заповедей Божиих презирати и во архиерейские дела вступатися».

Осенью 1657 г. царь еще оказывал внимание Никону. 18 октября он приезжал, по его приглашению, в новую Воскресенскую обитель, с семьей и сѵнклитом, провел два дня и был ласков с ним. В его присутствии состоялось там освящение церкви. Царю очень понравилось местоположение монастыря. Он сказал Никону: «Сам Бог изначала определил место сие для обители; оно прекрасно как Иерусалим». Тогда и назвал Никон обитель «Новым Иерусалимом». Обещал царь посетить и Иверский монастырь. Еще весной 1658 г. он жаловал, по просьбе Никона, новые села и угодья на его монастыри Крестный и Воскресенский. Возможно эти проявления царем доброжелательства и побудили бояр, его врагов, ускорить распрю.

Летом 1658 г. грузинский царевич Теймураз прибыл в Москву скрепить союз Грузии с Россией. 6 июля царь давал в честь его торжественный обед, на который, против обыкновения, не был приглашен патриарх. Как сообщает митр. Макарий, Никон послал своего боярина, кн. Димитрия Мещерского, наблюсти, при встрече царевича, среди толпы, «чин церковный», т. е. чтобы кто либо из духовенства не произвел безчиния. Окольничий Богдан Хитрово, родственник царский, расчищавший путь для царевича, ударил в толпе боярина, возможно ненамеренно. Тот воскликнул: «Я патриарший человек и послан с делом». Тогда Хитрово закричал: «не величайся» и, ударив по лбу, причинил язву. Мещерский поспешил к патриарху и, показывая рану, со слезами жаловался на Хитрово. Никон написал царю, прося наказать виновного. Царь ответил ему, обещая лично увидеться. Свидание не последовало. 8 июля в день празднования иконы Казанской Божией Матери, царь, вопреки обычаю, не был на богослужениях в Казанском соборе, хотя патриарх извещал его о службах. Никон понял, что царь на него «озлобился». Не был государь, как бывало раньше, в Успенском соборе на богослужениях праздника Ризы Господней, несмотря на посланные ему извещения. После заутрени царь прислал к Никону кн. Юрия Ромодановского, который сказал ему: «царское величество на тебя гневен, потому и к заутрене не пришел, и не велел ждать его и к литургии». Потом прибавил именем самого государя: «ты пренебрег царское величество, и пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь». Никон возразил, что так велел ему именоваться сам царь. Ромодановский возражал. Митр. Макарий, изложив эти события, замечает: «Таким образом Никону прямо было объявлено, за что гневается на него царь и чего от него требует. И еслибы Никон смирился, покорился воле государя, принес повинную и дал обещание измениться на будущее время, то дело, мало по малу, могло бы уладиться, и Никон спас бы себя от горькой участи, какая его постигла, так и всю церковь от тех смут и волнений, какие в ней последовали. К несчастию, Никон, по своему характеру и привычкам, был не такой человек, чтобы уступить и покориться. Он захотел, чтобы ему уступили и покорились, решился отказаться торжественно, перед всею церковию, от своей кафедры, расчитывая, что сам царь станет просить и умолять его не отказываться».

Утром 10 июля близкие патриарха узнали о намерении его оставить кафедру. Преданный ему боярин Никита Зюзин уговаривал: «чтоб он от такого дерзновения престал и великого государя не прогневил, а буде пойдет (с кафедры) нерассудно и неразмысля дерзко, то впредь, хотя бы и захотел возвратиться, будет невозможно: за такое дерзновение надо опасаться великого государева гнева». Никон было поколебался, стал что-то писать, порвал написанное и пошел в церковь. Совершив литургию, он прочел положенное поучение из бесед св. Златоуста, касавшееся значения пастырей церкви, а затем говорил о себе. Митр. Макарий пишет, что невозможно передать в точности то. что сказано было им и что происходило в соборе. Письменные сказки шестидесяти свидетелей даны были через полтора года.

Архиеп. Филарет происшедшее излагает так: «По окончании литургии, он объявил вслух всех, что он более не патриарх; поставил к Владимирской иконе Богоматери посох святителя Петра и в ризнице написал письмо царю. Это был поступок самоволия достойный порицания и потому, что подавал другим пагубный пример самоволия. Царь смущенный хотел успокоить Никона, но князь Трубецкой, отправившийся с поручением царским, вовсе не имел расположения успокоить Никона. Никон в ответе дал ему заметить об его интригах пред царем. Народ простосердечно плакал и держал двери, не пуская пастыря из храма. Никон пеший пошел из Кремля на Иверское подворье, а оттоле уехал в Воскресенскую обитель». Кн. Трубецкой приезжал и в монастырь спрашивать его, именем государя, о причине отшествия. Никон ответствовал, что ради спасения душевного ищет безмолвия, отрекался от патриаршества, просил себе только трех монастырей, Воскресенского, Иверского и Крестного, благословил митр. Питириму Крутицкому управлять делами церковными, и, в трогательном письме, смиренно просил царя о христианском прощении за скорый отъезд свой. Бывали на Руси и раньше случаи оставления престола первоиерархами, но такового ухода перед всем народом не бывало, как и сохранения за собою кафедры без управления делами. Поступая так, Никон только укреплял своих противников.

Царь оставил за Никоном все три монастыря, им созданные, с приписными к ним 14 монастырями с их вотчинами. Таким образом он мог, как иерарх и владелец, самостоятельно действовать в значительной области, церковной и владельческой. В Воскресенской обители Никон жил, подвизаясь как строгий инок и трудясь на постройках. Почти через год слух о нашествии крымского хана встревожил царя в отношении безопасности Никона в беззащитном монастыре. Он предложил ему переехать в укрепленный Калязинский мон. Никон предположил, что его хотят туда заточить и ответил царскому посланцу, что в Москве имеется более крепкое место, у Зачатейского мон., разумея городскую тюрьму. Сам же он поспешил в столицу, где только через три дня был принят царем, но в присутствии царицы и бояр. Государь отпустил Никона с честью и с подарками, но искреннего разговора между ними не было. Жаловался он позднее царю на то, что к нему не допускают духовных лиц. Винил он в этом митр. Питирима. Государь, и получая обидные для него письма Никона, не оставлял его милостями. Более года – в 1659–60 гг. – прожил последний в Иверском и Крестном монастырях.

Митр. Питирим, бояре Салтыков и кн. Трубецкой сделали царю представление о необходимости избрать нового патриарха. Подавалась ему о том же и челобитная, которая в тогдашних списках именовалась «всенародным прошением к царю». Собор открыт был 16 февр. 1660 г. Созывая собор государь послал в Крестный мон. стольника Матвея Пушкина спросить мнение о сем Никона. Последний ответствовал так: «если государь изволит мне быть в Москве, то я, по указу его, новоизбранного патриарха поставлю, и, приняв от государя милостивое прощение, простясь с архиереями и подав всем благословение, пойду в монастырь. Только бы государь не велел отнимать у меня монастырей моего строения, да указал давать мне часть от соборной церкви, чтобы мне быть сыту». В письме к царю, он писал, что должен быть призван для благозаконного и праведного избрания нового патриарха; после избрания он преподаст новоизбранному, чрез рукоположение, туже благодать, которую сам приял.

Вопрос о патриархе обсуждался сначала одним русским духовенством. Сочувствие Никону выявил ученый епископ полоцкий Каллист. Решено было поставить нового патриарха, Никона же лишить священства. Царь трижды не выносил своего решения, затем же приказал пригласить на собор, бывших в Москве, трех греческих иерархов Парфения, Кирилла и Нектария. Они подтвердили приговор русских. Государь готов был согласиться с ним. Но выступил ученейший старец Епифаний Славеницкий. Он писал: «Ваше царское величество приказали мне составить соборное определение; я готов это сделать относительно избрания и поставления нового патриарха, потому что это праведно, благополезно и правильно; о, низвержении же Никона не дерзаю писать, потому что не нашел такого правила, которое низвергло бы архиерея, оставившего свой престол, но архиерейетва не отрекшегося». Поддерживал его архим. полоцкий Игнатий Иовлевич, который утверждал, что епископы русские не имеют права судить своего архипастыря без участия восточных патриархов. «Сей голос проник в кроткое сердце царя», пишет архиеп. Филарет. «Постановления собора не были им утверждены.»

Патриарх отнесся к собору с крайней неприязнью, называл его не иначе, как сѵнагогою иудейскою, потом еще резче, действия его признавал неканоническими. Вскоре возобновились было добрые отношения между царем и Никоном. Извещая последнего о том, что изнемогает боярин Борис Ив. Морозов (свояк и бывший воспитатель), царь просил простить его, если была от него патриарху какая либо досада. Никон ответил сердечным письмом. Дано было ему, по его просьбе, разрешение не отдавать даточных людей с своих монастырей.

Положение Никона ухудшилось с прибытием в Москву в начале 1662 г. Паисия Лигарида, б. митрополита гасского, именовавшего себя теперь митрополитом иерусалимского Предтечева монастыря²¹). «Паисий был самый истый грек из всех приезжавших в Россию греков, хитрый, льстивый, пронырливый, и всего более дороживший корыстью, которая собственно и привлекла его в Россию и для которой он охотно жертвовал и долгом и совестью. Приезд его обрадовал обе стороны: царь принял его очень ласково, как человека, который, при основательном знании церковных правил, легко может распутать ему трудное дело, безуспешно тянувшееся целых пять лет. Никон с своей стороны тоже рассчитывал найти в Паисии своего защитника, тем более, что он явился в Москву по его приглашению. Он поспешил отправить к Паисию Арсения-грека с приветствием. Но обласканный царем и еще более вельможами, Лигарид не замедлил стать в ряду самых злых врагов Никона. Первым делом Паисия и вельмож были вопросы родственника царского, Семена Стрешнева, Паисию о Никоне и ответы Паисия, прибранные из церковных правил в осуждение Никону. Между тем Никон, в других случаях не совсем доверчивый, не зная расположения Паисия, в письме своем излил жалобу на свое положение и подобную же грамату написал константинопольскому патриарху. Грамата была перехвачена вельможами; письмо к Паисию было, как понятно, также в их руках, и обе бумаги глубоко огорчили доброго царя». (Гр. М. В. Толстой). Архиеп. Филарет так определяет Лигарида: «Паисий был довольно учен, но не слишком дорожил совестью, любил вести интриги, был хитр как грек, но грек легкомысленный».

Незадолго до этого Никон остро переживал тяжбы с соседями Воскресенского мон. Окольничий Роман Бабарыкин, у которого он в свое время и купил вотчину под свой монастырь, захватил часть земли и луга, которые обитель считала своими. Архимандрит монастыря просил государя о суде. Другой сосед Иван Сытин подал царю челобитную на крестьян Воскресенского мон., скосивших сено на его земле, стрелявших в него и покушавшихся разорить его жилище. Не дождавшись царского указа, Никон приказал скосить сено на спорном лугу, захваченном Бабарыкиным. Когда прибыли по жалобе последнего сыщик и подъячий, то монастырские власти заявили, что «простому человеку нельзя судить людей Божиих, особенно освященных». Власти решили взять монастырских крестьян в Москву для расспросов. Никон тогда послал до крайности резкое письмо Дарю. Он писал: «...Откуда ты принял такое дерзновение – сыскивать о нас и судить нас? Какие тебе законы Божии велят обладать нами, рабами Божиими? Не довольно ли тебе судить в правду людей царствия мира сего, о чем ты мало заботишься? В наказе написано твое повеление – взять крестьян воскресенского монастыря: по каким это уставам? Надеюсь, если и поищешь, то не найдешь здесь ничего, кроме беззакония и насилия. Послушай Господа ради, что было древле за такую дерзость над фараоном в Египте, над содомлянами, над царями Ахаавом, Навуходоносором и другими...». В дальнейшем письмо было наполнено обличениями и укорами. Митр. Макарий, помещая это письмо, пишет: «При чтении этого письма нельзя не подивиться озлоблению или ослеплению Никона. Сколько преувеличений, неосновательности, неправды в его словах! Как будто в самом деле он удалился с своей кафедры потому, что видел церковь гонимою, и желая положить душу свою за братию свою! Как будто он отовсюду был гоним, отовсюду утесняем! Как будто царь не имел права судить духовных лиц даже по гражданским делам, касавшимся их вотчин и земельных владений, не имел права требовать для допросов даже монастырских крестьян!.. Как будто он за одержанные победы не воздавал хвалы Богу! Как будто и прежде Алексея Михайловича наши владыки ставились не по утверждению и не по указу великого государя!...».

В 1662 г. в неделю православия, в Воскресенском мон. во время обряда, Никон торжественно анафематствовал митрополита Питирима за шествие на осляти (за то же осужденного уже им в 1661 г.), за поставление Мефодия епископа Мстиславского и за «досадительное и поносительное к себе слово». Царь потребовал по этому делу мнения от архиереев. Все, в том числе и еп. Каллист полоцкий, признали поступок Никона несправедливым и противоканоничным.

Боярин С. Стрешнев, как мы знаем, задал Лигариду до 30 вопросов, касавшихся Никона. Тот представил ему пространные ответы. Они стали известны Никону, который поспешил написать длинное «Возражение или разорение Никона, Божиею милостию, патриарха, против вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже написа гасскому митрополиту Паисию Лигаридиусу, и на ответы Паиеиевы». Гр. М. Толстой пишет: «В возражениях Никона отразилось вполне смятенное, взволнованное до самой глубины, состояние духа, в каком он находился в то тяжелое время своей жизни. Как будто он и писал их единственно с тою целию, чтобы вылить на бумагу подавлявшия его ощущения, которые ему необходимо было высказать, чтобы сколько-нибудь облегчить себя, а высказать было некому; предположение это тем более вероятно, что Никон, как видно, не имел намерения сделать какое-либо употребление из написанных им возражений и никому не подавал их в виде протеста».

Разбирая 24-й вопрос Стрешнева Никон развивает свою идеологию, ознакомившись с которой понимаешь, что руководило его действиями, начиная с необычного восхождения на патриаршую кафедру.

Как пишет митр. Макарий, Никон старался доказать, что «священство есть более царства, что священство от Бога, помазание же на царство от священства». Никон писал: «Господь Бог, когда сотворил землю, повелел двум светилам светить ей, солнцу и месяцу, и чрез них показал нам власть архиерейскую и царскую, солнцем – власть архиерейскую, месяцем – царскую. Солнце светит днем, как архиерей душам. А меньшее светило месяц, заимствующий свет от солнца, светит ночью, т. е. для тела: так и царь приемлет помазание и венчание от архиерея, по принятии которых становится уж совершенным светилом и имеет святейшую силу и власть. Такова разность между теми двумя лицами во всем христианстве. Архиерейская власть во дни, т. е. над душами, а царская – в вещах мира сего. Царский меч должен быть готов на врагов веры православной, когда потребует того архиерейство и все духовенство, и оборонять их от всякой неправды и насилия обязаны мирские власти. Мирские нуждаются в духовных для душевного спасения, духовные в мирских для обороны. В этом отношении царь и архиерей не выше один другого, но каждый имеет власть от Бога... В вещах же духовных архиерей великий выше царя, и каждый человек православный должен быть в послушании патриарху, потому что он отец наш в вере православной, и ему вверена православная церковь». Соловьев, касаясь этого суждения Никона, разъясняет его, как последовавшее в ответ на утверждение Стрешнева, что всесчастливый царь поручил Никону надзор над судами церковными и дал много привилегий. «Тут Никон высказал свой взгляд на отношение царской власти к патриаршеской», говорит Соловьев, «– взгляд, который никак не сходился с преданиями Восточной Церкви, утвержденными в России историею».

В конце декабря 1662 г. бояре убедили царя потребовать от Никона сведения о состоянии имущества церквей и дома патриарших. Настоятели должны были донести, какие вещи и подарки требовал от них патриарх. Раскрыт был его тайный архив. Никон жаловался горько царю за это оскорбление, подчеркивая, что этим нарушены тайны совести, вверявшияся ему, как святителю. Царь не мог не признать справедливость жалоб Никона, но его огорчал резкий тон письма, смелые и неумеренные обличения.

В 1663 г. снова обострилось дело Бабарыкина из за того, что последний требовал слишком много вознаграждения за свои убытки. Недовольный этим Никон, собрав братию в церковь и положив царскую жалованную грамату о монастырских землях под крест, отслужил молебен и после него возглашал клятвенные слова из псалма 108 против обидящих. Бабарыкин донес царю, что Никон, выбирая из псалма слова проклятия, относил их к государю и в тот же день порицал последнего в своей келье. Набожный государь был очень огорчен этим сообщением. Назначено было расследование на месте. В монастырь прибыли архиепископ астраханский Иосиф, богоявленский архимандрит, кн. Никита Одоевский, Родион Стрешнев и Паисий Лигарид. Присутствие последнего не могло не рассердить Никона, который и обошелся с ним весьма грубо, чем вызвал злобные выступления последнего. В какой об становке протекало исследование и как озлоблены были бояре можно судить из следующих слов донесения царю: «только бы он (Никон) был не такова чина, и мы бы и жива его не отпустили». Архиеп. Филарет пишет: «Тогда, как царь приказал вельможам-следователям обходиться с п. Никоном со всем уважением, они, окруженные толпами стрельцов и Десятками чиновников, распоряжались Никоном по своем, – допрашивали его с наглою дерзостию, вместо вопросов предлагали ему укоризны и брань, запирали его в келье и живших с ним в монастыре подвергали пыткам». Никон доказал, что проклинал не царя, а обидящего Бабарыкина. «Я служу за царя молебны, а не проклинаю его на погибель». Окружавшие его монахи подтвердили это. Расследование не подтвердило доноса. Царь поспешил успокоить патриарха и потом послал ему подарки.

Враги патриарха продолжали действовать против него. Лигарид письменно советовал царю снестись по делу Никона с Константинопольским патриархом. Он же приготовил вопросы о царской и патриаршей власти, не называя в них имени Никона, но выбирая случаи, связанные с ним в том виде, как представляла их враждебная сторона. Царь отправил вопросы ко всем патриархам. В 1664 г. получены были ответы. Митр. Макарий пишет: «Соборный свиток или грамата восточных патриархов, привезенный Мелетием в двух списках, принят был в Москве с великой радостью. На все вопросы по делу Никона здесь изложены были такие ответы, что освященному русскому собору оставалось только воспользоваться ими, чтобы порешить это дело окончательно. Патриархи в своих ответах объясняли и утверждали: 1) Царь есть верховный владыка в своем царстве и имеет право наказывать всех, сопротивляющихся ему, своих подданных, хотя бы кто из них занимал самое высшее место в церкви; в монархии должно быть одно начало – царь, а не два, и патриарх в вещах мирских должен покоряться царю наравне с прочими подданными и не в праве требовать от него никаких отчетов в его делах, а в вещах церковных не должен изменять древних уставов и обычаев; если же дерзнет сопротивляться царю или изменять древние уставы, то да будет лишен своего достоинства. 2) Если епископ или митрополит, или патриарх захочет усвоять себе какие либо названия, несвойственные его сану, и именоваться государем, увлекаясь гордостию и мирскою славою, то да извергнется; если захочет обладать и мирскою властию и священническою честию, да извергнется; ... 5) Если епископ или патриарх своею волею отречется от своего престола, сам сложит с себя архиерейские одежды пред множеством народа, говоря, что не будет более архиерействовать, и отойдет в монастырь, то уже не может снова восприять свой сан и архиерействовать, а должен считаться простым иноком ... если даже не отречется от своего престола, а только своевольно удалится от него и без благословной причины останется в удалении от него более шести месяцев, да извержется; если даже будет пребывать пределах своей епархии, в каком либо монастыре или селении, более шести месяцев вдали от своей кафедры, да извержется, и поместный собор имеет полное право поставить на эту кафедру и епархию нового архиерея ... В заключение своего соборного свитка патриархи поместили следующее общее определение: «архиерей, который окажется виновным против изложенных вопросов и ответов, да приимет заслуженное наказание, и да извержется от архиерейского достоинства и власти, на место же его да поставится в ту епархию другой канонически». А патриарх Нектарий, в своей приписке к свитку, сделал пояснение: «Настоящее определение простирается не только на епископа ила митрополита, но и на патриарха; должен составиться собор, и виновный должен быть позван на собор однажды, дважды, трижды; если явится и даст ответы, то по ответам и судится от собора; если же не явится, то собор и заочно осудит его окончательно».

Патр. иерусалимский Нектарий, подписавший соборный свиток, 20 марта отправил государю письмо, в котором говорил: «нам кажется, что вы можете покончить дело мирным образом. Пригласите однажды и дважды кир Никона, чтобы он возвратился на свой престол и покажите ему для точного соблюдения статьи нашего сборного свитка... Если Никон окажется преступившим эти статьи, но раскается и даст обещание следовать им, то достоин прощения ... Просим ваше величество не приклонять слуха к советам людей завистливых, особенно если такие будут духовного сана... В настоящем положении, когда наша церковь находится под игом рабства, мы уподобляемся кораблям, потопляемым безпрестанными бурями, и в одной вашей русской церкви видели как-бы Ноев ковчег для спасения от потопа. А теперь кто внушил вам отвращение от мира?.. Помыслив о сем, миролюбивейший государь, последуй кротости Давида, восприими ревность по вере православной и постарайся со тщанием вновь возвести законного патриарха вашего на престол его... Если Никон говорит, что он не отрекался от престола, но от непокорных, то, очевидно, он обличает непокорность народа: покажите ж к нему должное повиновение, как к строителю благодати ... Он не подал письменного отречения своему собору, и ваше величество, равно как и весь народ, не принимали этого отречения...». В заключение, однакож, Нектарий сказал: «если Никон, по вторичному приглашению не согласится возвратиться на свой престол, то извольте поступить по правилам, указанным в нашем соборном свитке: ибо нельзя же столичному городу быть без духовного пастыря. Необходимо одно из двух: или возвратить Никона, или на его место возвести другого; только гораздо лучше было бы возвратить Никона». «К сожалению», пишет митр. Макарий, «эта грамата Нектария, почему-то, слишком запоздала и доставлена в Москву не раньше ноября или декабря того года, а потому не могла уже оказать никакого влияния на ход событий».

В декабре 1664 г. произошло следующее. Боярин Никита Зюзин, ссылаясь неправильно на близких к государю Арта- мона Матвеева и Афанасия Ордына-Нащокина, передал патриарху желание царя о немедленном прибытии его в Москву, при том прямо в Успенскую церковь. Дать такой совет побудило Зюзина создавшееся у него и у некоторых других доброжелателей Никона впечатление, что государь стремится восстановить с последним прежнюю дружбу.

Никон в пустынном скиту видел во сне, что сонм московских святителей, восставая в Успенском соборе, по зову св. Ионы, вторично возвел его на престол. Ночью с 17 на 18 дек. въехал Никон, с братией Воскресенского мон., в Москву, торжественно вступил в храм Успения и, приложась к св. мощам и иконам, стал на патриаршее место, с оставленным им некогда посохом св. митр. Петра. Старец митр. Иона Ростовский, со времени назначения Питирима в Новгород бывший местоблюстителем, подошел к Никону под благословение, со всеми соборянами. Он отправился во дворец с вестью о возвращении патриарха и приглашал царя в храм. Это произвело сильную тревогу. Минута была решительная, ибо от нея зависело или провал боярского заговора против Никона, или конечное его низвержение. Враги убедили царя не принимать патриарха. Митр. Павел Крутицкий, князья Одоевский и Долгорукий пришли в собор и передали Никону царское приказание вернуться в Воскресенский мон. Огорченный Никон сказал, что отрясает прах с ног своих там, где его не принимают. Он вышел из собора, но взял с собою посох св. митр. Петра в доказательство того, что не с клятвенным отречением оставил престол. Государь приказал ему вернуть посох, что он и выполнил, послав его непосредственно государю. Зюзин был сослан в Казань. Митр. Иона лишен был должности местоблюстителя, которую занял митр. Павел. Никон, видя ясно, что все для него кончено и нет надежды на примирение, заявил через некоторое время после поездки, что он соглашается на избрание нового патриарха с условием, чтобы оставили ему патриаршее титло, а также второе место на соборах, со свободным доступом к царю и общением со всеми желающими его посещать. Просил оставить в полной его зависимости три созданные им обители. Обещал он, в случае раскаяния, разрешить от клятвы всех, которых он подвергнул ей (Архиеп. Филарет).

В это время Алексей Михайлович послал уже приглашение восточным патриархам прибыть в Москву для рассмотрения дела Никона. Выразили на это согласие патриархи Паисий александрийский и Макарий антиохийский, приезжавший ранее в Россию. Они встретились в Шемахе, откуда проехали в Астрахань. Остальные отказались от поездки из за состояния дел в своих областях и из страха перед турками. Они выдали полномочия Паисию и Макарию. Избранный царем надежнейший посланец, келарь Чудова мон. Савва, скрыто им посланный, добрался до Фессалоник, где тогда находился патриарх Дионисий, оставивший кафедру и бежавший туда из Царьграда. Савва тайно посетил патриарха и сказал ему: «Святый владыко! Царь Алексей Михайлович молит тебя, приди в Москву, благослови дом его, и разные нужные вещи исправь. Реши: что делать царю, умолять ли Никона патриарха, чтобы возвратился, или другого поставить?» Дионисий отвечал: «Ѣхать в Москву никак не могу. Благословляю государя, чтоб или он простил Никона, или другого поставил, смиренного и кроткого; если он боится другого поставить, то мы принимаем грех на свои головы; царь самодержец: все ему возможно». Признал Дионисий, что он и патр. Нектарий написали две граматы слово в слово, руки свои приложили и послали в Александрию и Антиохию. Царь мог теперь убедиться, что ему доставлен был верный соборный свиток. Получил он от патриарха ответ и на другой волновавший его вопрос. «А Паисий Лигарид – лоза не константинопольского престола; я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек». Дионисий сказал, что отверг просьбу Лигарида именовать его экзархом. После этого заявления Дионисия Лигарид не заикался более о своем экзаршестве и на последующих соборах в Москве подписывался ниже митрополитов русских и греческих.

Перед предстоявшим в Москве собором Никон значительно ухудшил свое положение, попытавшись отправить тайную грамату восточным патриархам, оправдывая свои действия. Грамата, которую он пытался отправить со своим родственником Марисовым через Киев, была захвачена в начале января 1666 года. Грамата содержала ряд жалоб на царя. Соловьев пишет: «Письмо это всего более раздражило царя против Никона: если и прежде Никон не щадил жестких выражений относительно Алексея Михайловича, то это было дело свое, домашнее, о котором знали свои, немногие; а теперь Никон решился выставить в черном свете поведение государя относительно себя, относительно Церкви и всего народа перед чужими, и именно перед людьми, добрым именем которых, по религиозности своей, Алексей Михайлович очень дорожил. В сильном волнении и с досадою читал он это письмо, что видно из собственноручных заметок его на полях; так например, против того места, где Никон говорит, что тяжкие дани, налагаемые царем на народ, не приносят никакой пользы, Алексей Михайлович написал: «А у него льготно и что в пользу?».

2 ноября 1666 г. прибыли в Москву патриархи Паисий александрийский и Макарий антиохийский, имея полномочия остальных патриархов. Целый месяц шли торжественные приемы и ознакомление прибывших с делом. Присутствовали на соборе царь, два патриарха, четыре русских митрополита, шесть греческих, один грузинский и один сербский, шесть наших и два греческих архиепископа, пять епископов, более пятидесяти архимандритов, игуменов и протоиереев; присутствовал весь сѵнклит царский. Всех собраний собора было восемь: три – предварительных или приготовительных, четыре – посвященных самому суду над Никоном (два – заочному и два суду в присутствии подсудимого), и одно – заключительное, на котором происходило только объявление и исполнение судебного приговора.

Патриарх Никон, призванный на собор, приготовился к нему елеосвящением и принятием св. Таин. По чину патриаршескому, с предшествующим крестом, на чем он настоял, явился он 1 дек. на собор, заседавший в столовой избе у государя. Все присутствующие встали. Он прочел входную: «Достойно есть» и сотворил отпуст; трижды поклонился царю до земли, потом дважды патриархам до земли, всем другим сделал обычный поклон. Не видя для себя места наравне с патриархами, не хотел сесть на указанное ему, которое было с прочими архиереями без возглавия и подножия, и стоя слушал обвинения в течение нескольких часов. Гр. М. В. Толстой пишет: «Обвинителем явился сам царь. Весь взволнованный, в слезах, стоял он пред святителями, произнося обвинения на своего бывшего душевного друга, жаловался на самовольное удаление патриарха, на осьмилетнюю церковную смуту по его вине, отрицал всякую вражду к нему со своей стороны. Еслибы в эту минуту Никон решился сделать один добрый, уступчивый шаг, царь Алексей Михайлович, по всей вероятности, здесь же на соборе искренно примирился бы с ним. Но крутой, чуждый смирения, неуступчивый нрав не допустил Никона сделать этого шага; он отвечал, что ушел от царского гнева, но в свою же епархию и патриаршества не оставлял. Царь представил Собору перехваченное письмо Никона к патриарху цареградскому и жаловался на безчестие. Никон отвечал, что письмо это написал духовно и тайно к своему брату, и не его вина, что написанное тайно делается явным». Архиеп. Филарет отмечает, что из иерархов более всего нападали на Никона Иларион рязанский и Мефодий Мстиславский, которого тот не допускал до епископского сана. Из бояр выступал кн. Долгорукий. Никон отвечал свободно, но не спокойно.

Заседание, начатое в третьем часу дня, окончилось во втором ночи, утомив особенно царя и Никона, которые более всех выступали, все время оставаясь на ногах. Основными вопросами, подлежавшими суждению, были: самовольное отречение Никона от престола и содержание письма его к патриархам. Митр. Макарий пишет: «Из расспросов по первому обвинению уяснилось, что Никон оставил свою кафедру и церковь единственно из-за гнева государя к нему лично, – причина совершенно недостаточная: если и был на него гнев государя, то ему, Никону, Следовало, как справедливо заметили ему патриархи, посоветоваться с архиереями и бить челом государю, просить у него прощения, а не покидать церковь, и на такое долгое время. Из допросов по второму обвинению или, что тоже, из чтения граматы никоновой к патриарху Дионисию, хотя обнаружилось, что не все Никон написал про царя неправду, и по некоторым делам объяснения, высказанные на соборе царем, нельзя признать удовлетворительными, но обнаружилось также, что Никон действительно написал про государя важные укоризны, клеветы, неправды, которые подтвердить чем либо отказался: например, будто царь вмешивался в архиерейские дела, будто он из-за Никона многих мучил, посылал в заточение; будто, за нападки на Уложение, его, Никона, много раз хотели убить и проч. Обнаружилось еще, что Никон сам собою, без собора, низложил и подверг жестокому наказанию епископа коломенского Павла, и нанес в своей грамате к Дионисию безчестие не одному государю, но и всем сынам русской церкви, якобы они уклонились от восточного православия и соединились с римским костелом». Следующее судебное заседание происходило 3 дек. «Никон не был приглашен, вероятно, потому, что теперь не предлагалось никаких новых обвинений против него, а только подтверждались, пояснялись и обсуждались прежния, по которым он уже был допрошен в предшествовавшем заседании, и только доканчивалось то, чего тогда не успели кончить: суд теперь был заочный». Царь жаловался патриархам на Никона, наименовавшего всех еретиками. «Рассудите нашу жалобу и очистите меня и освященный собор и всех православных христиан нашего царства от того никонова названия». Патриархи, заявив, что Никон и их назвал еретиками, раз они к еретикам пришли творить суд, изрекли: «По правилам св. апостолов и св. отцев, кто на кого клевещет или кого обвиняет в каком либо злом деле, и не докажет обвинения, тот сам подвергается наказанию, какого заслуживал бы обвиняемый им, еслибы оказался виновным; а кто взведет на кого еретичество, и не докажет, такой клеветник достоин, если священник, извержения, а если мирянин, проклятия. Никон назвал тебя, государя, и всех у вас православных христиан еретиками, и мы будем судить его по правилам св. апостолов и св. отцев».

На четвертом судебном заседании 5 дек. Никон присутствовал. Обсуждался вновь подробнее вопрос об отречении Никона, от патриаршего престола. Оглашался соборный свиток восточных патриархов. Никон оспаривал одно из правил, в нем приведенное, которого, яко бы, в русской кормчей нет. Ему было указано, что оно помещено и в русской кормчей. «Кормчая книга не при мне напечатана», заявил он. Действительно, она была напечатана при патр. Иосифе, но исправлена и роздана при нем.

В заключение александрийский патриарх, обратившись к Никону, произнес слова 84 апостольского правила: «аще кто досадит царю не по правде, да понесет наказание, и, аще таковой будет из клира, да будет извержен от священного сана». «После этого патриархи спросили архиереев и весь освященный собор: какому наказанию подлежит патриарх Никон по канонам церкви?» пишет митр. Макарий. «И все архиереи, сперва греческие, потом русские, и весь освященный собор отвечали: «да будет извержен из священного сана». Тогда оба патриарха, поднявшись с своих мест, от имени всех четырех восточных патриархов и всего освященного собора, сказали Никону: «ныне тебя, Никона, бывшего патриарха, по правилам св. апостол и св. отец, извержем, и отселе не будеши патриарх, и священная да не действуеши, но будеши, яко простой монах».

Патриарх Никон был обвинен в следующем: 1) самовольно оставил он патриарший дом и удалился в Воскресенский мон. 2) по причине удаления его заведены были разные следствия, от которых многие пострадали 3) досаждал государю, препирался с самым собором и не был покорен 4) митрополита гасского называл еретиком и мятежником 5) без соборного суда подвергал запрещению некоторых епископов и лишал епархий 6) некоторых из своих подчиненных, по удалении от престола, наказывал жестоко. Архиеп. Филарет, приводя эти данные, добавляет: «Митр. Платон справедливо заметил, что другое, пространное обвинение Никона не было собственно определением собора, а только манифестом гражданским. Причина последнему была в обстоятельствах. Народ уважал Никона, несмотря на происки бояр, и последние боялись, не сделалось бы волнение в народе за Никона. Посему то, когда после собора удалили Никона из Москвы, окружили его многочисленною стражею. По той же причине сочли нужным объясниться с народом о Никоне, как можно пространнее и резче.»

Судебное дело Никона поражает тем, что, наряду с важными обвинениями, ему предъявленными: самовольное оставление патриаршей кафедры, с проистекавшей от этого смутой и большим ущербом для Церкви, самостоятельное устранение и ссылка епископа Павла, местопребывание которого оставалось неизвестным и во время соборного суда, оскорбительная и во многом неосновательная жалоба его на царя константинопольскому патриарху, – выдвигались и незначительные ошибочные его действия. С другой стороны, Никон, подымавший важный вопрос о законности Монастырского приказа и об его действиях, говорил о мелких обидах и даже жаловался на Стрешнева, научившего свою собачку подражать ему²²) Решаемся сделать вывод, что у Никона никаких серьезных оснований к оставлению им в 1658 г. патриаршества не было, никакому гонению со стороны доброго и миролюбивого царя он не подвергался, и только поколебалось прежнее исключительное дружеское отношение к нему Алексея Михайловича, которое в любой момент могло и вернуться.

12 дек. все архиереи и прочия духовные особы собрались в кельях патриархов в Чудовом мон., куда они еще ранее переехали с кирилловского подворья. Государь отсутствовал, прислав нескольких бояр. Все перешли в Благовещенскую церковь сей обители, где облачились в мантии. Туда прибыл Никон. После краткого молебствия был оглашен по-гречески и по-русски соборный приговор или «объявление о низложении Никона». Дальнейшее Соловьев излагает так: «Когда вины были объявлены, патриарх Александрийский снял с Никона клобук и панагию, и сказал ему, чтоб вперед патриархом не назывался и не писался, назывался бы просто монахом Никоном, в монастыре бы жил тихо и безмятежно, и о своих согрешениях молил Всемилостивого Бога. «Знаю я и без вашего поучения, как жить», отвечал Никон, «а что вы клобук и панагию с меня сняли, то жемчуг с них разделите по себе, достанется вам жемчугу золотников по пяти и по шести, да золотых по десяти. Вы султанские невольники, бродяги, ходите всюду за милостынею, чтоб было чем заплатить дань султану. Откуда взяли вы эти законы? Зачем вы действуете здесь тайно, как воры в монастырской церкви, в отсутствии царя, думы и народа? При всем народе упросили меня принять патриаршество; я согласился, видя слезы народа, слыша страшные клятвы царя; поставлен я в патриархи в соборной церкви, пред всенародным множеством; а если теперь захотелось вам осудить нас и низвергнуть, то пойдем в ту же церковь, где я принял пастырский жезл, и если окажусь достойным низвержения, то подвергните меня, чему хотите». Ему отвечали, что все равно в какой-бы церкви ни было произнесено определение Собора, лишь было бы оно по совету государя и всех архиереев. На Никона надели простой клобук, снятый с греческого монаха; но архиерейского посоха и мантии у него не взяли, страха ради народного, по одним известиям, по просьбе царя – по другим». Митр. Макарий дополняет: «Выходя из церкви, в которой выслушал соборный приговор над собою, Никон говорил в слух народа, толпившегося вокруг: «погибла ты, правда, господствует ложь; не следовало тебе, Никон, так смело говорить правду царю и боярам, а льстить им и угождать, и ты не дожил бы до такого осуждения». В санях он проехал на подворье, где проживал. На другой день царь прислал Никону серебряные деньги и различные одежды, собольи и лисьи, для дороги, и просил благословения. Никон дары не принял, благословения не дал, сказав посланному: «еслибы благоверный царь желал от нас благословения, он не явил нам такой немилости». 21 дек. он прибыл в Ферапонтов монастырь.

Патриархи, осудившие вместе с собором Никона, уведомили об этом граматами патриархов Нектария иерусалимского и нового константинопольского Парфения IV, изложив ход дела. Митр. Макарий отмечает: «Достойно замечания: в обеих своих граматах патриархи Паисий и Макарий упоминают, что они, вместе с собором, судили и осудили Никона согласно с известным свитком, составленным всеми четырьмя патриархами, и тем свидетельствуют, что не они одни, а и два остальные патриарха, цареградский и иерусалимский, участвовали в этом суде и осуждении».

Митр. Макарий пишет: «Сохранилось, хотя краткое, но драгоценное суждение о суде и приговоре над Никоном одного из лиц, участвовавших в этом суде и подписавших этот приговор, именно черниговского епископа Лазаря Барановича, мужа сколько просвещенного, столькоже благочестивого, и не имевшего никаких побуждений относиться к Никону неприязненно и несправедливо. В письме своем к киевопечерскому архимандриту Иннокентию Гизелю, тотчас по возвращении с московского собора, Баранович писал: «Бывшего патриарха низложило собственное его упорство. Он самовольно отказался от престола; всенародно, в виду клира и народа, сложил с себя патриаршеские отличия, и что он сам отказался, в том дерзновенно и признание учинил, слагая причину удаления своего с престола на гнев царский; но смирение все победило бы. Надобно было изумляться благодушию и кротости царя; заливаясь слезами, он исторгал слезы у зрителей. Доказано было со стороны царя, что Никон, не подвергаясь никакому преследованию, незаконно оставил свою паству. Смирение одержало бы верх; но оно вовсе оскудело: в порыве гнева Никон укорял и восточных патриархов в том, что они, лишившись своих престолов, беззаконно требуют его к суду; всех против себя восставил ... Изложены были (пред собором) противозаконные его поступки, жестокое управление его клиром, низвержение им собственною своею властию одного епископа, что послужило причиной скоропостижной смерти его от умопомешательства. Приговор собора прочитан был всенародно, сперва на греческом, а потом на славянском языке, в домовой церкви у патриархов. После того велели Никону снять свой клобук, украшенный серафимом; но он не послушался. Тогда александрийский патриарх, как вселенский судия, сам сбросил с него клобук и надел на него простой, дабы показать, что с этого времени он монах- простец. Зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слуха. Я страдал и издыхал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило».

Патриархи совершали богослужения 21 декабря, в день памяти свят. Петра митрополита московского, на Рождество Христово, Крещение Господне. Когда, после праздников, архиереи собрались в патриаршем дворце для подписания акта о низложении Никона, то выяснилось, что некоторых из них смущает одно место в свитке восточных патриархов. Русские архиереи поняли, что здесь унижена неправильно патриаршая власть пред царской. Возникли споры. Особенно возражали главные противники Никона, митрополиты крутицкий Павел, блюститель патриаршества, и рязанский Иларион. В записке, представленной ими патриархам в объяснение своих сомнений, было высказано и следующее: «вы находитесь под властию неверных агарян, и если страдаете, то за ваше терпение и скорби да воздаст вам Господь. А мы, которых вы считаете счастливыми, как живущих в православном царстве, мы трикратно злополучны; мы терпим в своих епархиях всякого рода притеснения и несправедливости от бояр, и хотя большею частию стараемся скрывать и терпеливо переносить эти неправды, но мы ужасаемся при мысли, что зло, с течением времени, может увеличиваться и возрастать, особенно если будет утверждено за постоянное правило, что государство выше церкви. Мы вполне доверяем нашему доброму и благочестивейшему царю Алексею Михайловичу, но мы опасаемся за будущее ...». После обсуждения этого вопроса патриархи сказали: «пусть будет заключением и результатом всего нашего спора мысль, что царь имеет преимущество в политических делах, а патриарх в церковных». Все рукоплескали и взывали: «многая лета нашему победоносному государю, многая лета и вам, святейшие патриархи!» (Митр. Макарий).

В Ферапонтовом монастыре Никон сначала пребывал в жестокой тесноте, при чем у него отобрали мантию и посох архиерейский. Отвергал он знаки участия царя и отсылал обратно его дары. Только в день св. Пасхи, в 1667 г., он, пригласив, после литургии, архимандрита, полковника Наумова и многих из братии, наполнил чашу вином и произнес: «да не до конца пребудет вражда наша с государем, се ныне питие сие про здравие благочестивейшего царя со всеми вкушаю и впредь присланным от него отрицатися не буду». Царь же не забывал его. Соловьев пишет: «Сильно раздраженный письмом Никона к патриархам, Алексей Михайлович схватился враждебно на Соборе с прежним своим собинным приятелем, когда увидал его лицом к лицу, также гневного, по-прежнему гордого, неуступчивого, скорого на обиду. Но когда дело кончилось, приговор был произнесен – и, вместо святейшего патриарха, великого государя Никона, в воображении царя явился бедный монах Никон, ссыльный в холодной пустыни Белозерской, гнев прошел, прежнее начало пробуждаться: Алексею Михайловичу стало жалко, ему стало страшно... В религиозной душе царя поднимался вопрос: по христиански-ли поступил он, не должен ли он искать примирения с Никоном, хотя и не был в-праве изменять приговора соборного?». По воле царя положение Никона в монастыре улучшилось. Ему позволено было иметь свою церковь, в которой богослужения совершали последовавшие за ним добровольно в заточение священноиноки, его патриаршего рукоположения. Любя труды подвижнические, Никон совершал их и теперь. Расчищал он лесистые участки, разрабатывал поле для хлеба и овса.

Никона все более почитали в монастыре. Толпы народа стекались к нему за благословением. Но враги не унимались и, во время бунта Разина, пустившего слух, что у него находятся умерший царевич Алексей и Никон, добились допроса последнего. Царь продолжал присылать Никону подарки и они обменивались граматами. Радовался Никон второму браку царя, женившегося на Наталии Кирилловне Нарышкиной, и рождению царевича Петра. В своей духовной Алексей Михайлович писал: «от отца моего духовного, великого господина святейшего Никона иерарха и блаженного пастыря – аще же и не есть ныне на престоле, Богу так изволившу – прощения прошу и разрешения». Извещенный о последовавшей в 1676 г. кончине царя, Алексея, Никон прослезился и, обратив взоры к небу, сказал: «воля Господня да будет! Аще бо зде с нами прощения не получи, но в страшное пришествие Господне судитися имать». Когда, прибывший с печальной вестью Федор Лопухин, упрашивал его дать покойному государю письменное прощение, Никон отвечал: «Подражая учителю своему Христу, повелевшему оставлять грехи ближним, я говорю: Бог да простит покойного, но письменного прощения не дам, потому что он при жизни своей не освободил нас от заточения».

С воцарением Феодора Алексеевича удален был из Москвы, благоволивший к Никону, ранее влиятельный боярин Арта- мон Матвеев, потеряли значение его доброжелатели Нарышкины. Первенствующее значение при дворе сначала получили родственники первой супруги царя Алексея, матери Феодора, Милославские и Хитрово, враги Никона. Его перевели в более тяжкое заточение в Кириллов мон. «Тяжка была жизнь Никона в Кириллове.» пишет гр. М. В. Толстой. «Здесь предстоял низложенному первосвятителю последний период испытания, из которого вышел он как злато, искушенное в горниле. Никону суждено было, в первые годы своего заключения в Кириллове, страдать ежедневно от угара в дымных кельях, где его затворили под крепкой стражею, так что он едва не скончался от невыразимого томления, пока не были построены для него новые келлии. Изнуренный старец помышлял о вечности и желал только последней отрады: успокоиться под сению созданной им обители нового Иерусалима. Все житейское в нем уже перекипело, и последняя даже искра мирская угасла в Кириллове, во время пятилетнего тяжкого заключения.»

К Никону недоброжелательно относился патр. Иоаким. Позднее влияние Милославских ослабло; в противовес патр. Иоакиму действовал бывший воспитатель Феодора, иеромонах Симеон Полоцкий, почитавший Никона. С большой любовью всегда относилась к нему мудрая тетка царя, царевна Татьяна Михайловна. Она убедила государя посетить забытую Воскресенскую обитель, где ему была вручена челобитная братии о возвращении ея основателя. Пораженный величием монастырских сооружений, начатых по образцу св. Гроба, царь велел продолжить их и, движимый состраданием, предложил собору дозволить старцу Никону умереть в начатой им обители. Патриарх долго не соглашался, но весть о принятии Никоном схимы и его совершенном изнеможении тронула его сердце.

В самый тот день, когда пришло в Кириллов мон. разрешение царя и патриарха, Никон, еще заранее, по тайному предчувствию, готовился в путь и, к общему изумлению, велел собираться своей келейной братии. С трудом посадили в сани совсем больного старца, чтобы влечь по земле до струга на р. Шексне, по которой его довезли до Волги. Здесь приветствовали его посланные от братии Воскресенского мон. Плывя по Волге, Никон велел причалить к Толгскому мон. и, изнемогая, причастился запасных Даров. Там в Ярославле, вышли к нему на сретение игумен и братия Толгского мон., а также, пришедший просить прощения, сосланный туда, архим. Сергий, чрезвычайно грубо содержавший Никона под стражей во время суда. Со слезами пал он к ногам умиравшего Никона и испросил прощение. Жители ярославские стеклись к реке и, с плачем припадая к нему, просили благословения. Одни влекли вдоль берега струг, другие, бросаясь в воду, им помогали. Так струг причалил к обители всемилостивого Спаса. Изнемогающий страдалец не мог уже говорить, а только давал всем руку. Царский дьяк велел перевести струг на другой берег, чтобы избавиться от толпы народной. Ударили в колокол к вечерне. Озираясь, будто кто пришел к нему, Никон оправил себе волосы, браду и одежды, как бы готовясь в дальний путь. Духовник с братией прочитали отходные молитвы. Никон, распростершись на одре и сложив крестообразно руки, вздохнул и отошел 17 августа 1681 г. с миром (Гр. М. В. Толстой).

Царь Феодор, не зная еще о его преставлении, послал на встречу свою карету. Узнав, что в завещании усопший назначил его своим душеприказчиком и во всем на него положился, государь с умилением сказал: «если так святейший Никон патриарх возложил на меня всю надежду, воля Господня да будет, и я его в забвении не положу». Он велел везти тело в Новый Иерусалим. Патр. Иоаким не пожелал воздать усопшему почестей святительских, как лишенному сана восточными патриархами. Государь же убедил митр. новгородского Корнилия действовать при погребении, и сам, участвуя в обряде, нес на раменах своих гроб от Елеонского креста, где некогда Новым Иерусалимом нарекалась обитель, до могилы на Голгофе. Царь Феодор, скончавшийся в 1682 г. через восемь месяцев после Никона, успел испросить усопшему разрешительные граматы четырех патриархов. Они, признавая церковные заслуги Никона, граматами своими разрешили, чтобы имя его опять было включено в священный лик патриархов, ибо этот великий муж русской Церкви всегда был достоин своего высокого сана, хотя временно испытал искушения и скорби.

Выборы нового патриарха происходили 31 января 1667 г. В Чудовом мон. к патриархам собрались архиереи, архимандриты, игумены и множество прочего клира. Сначала избрали 12 кандидатов, в числе которых трое были епископы, а остальные архимандриты и игумены. Потом из них, «не без ведома» государя, избрали трех. Архиереи, с антиохийским патриархом во главе (александрийский был болен), отправились к государю во дворец. По прочтении списка кандидатов, царь, после недолгого совещания с патр. Макарием, указал на первого кандидата, архимандрита Троицкого Сергиева мон. Иоасафа. Дряхлый старец начал-было отказываться, ссылаясь на свои лета, отсутствие учености и способности к церковным делам. Но государь, не без слез, упросил старца покориться воле Божией. 10 февраля, в неделю мясопустную, в Успенском соборе состоялось, с участием патриархов Паисия и Макария, поставление на патриаршество Иоасафа II.

По окончании первой седмицы великого поста вновь открылись заседания большого московского собора 1666 года. Во время своих заседаний собор, который может быть сравнен с Стоглавым, успел отозваться на все главные вопросы времени и постарался решить те из них, которые особенно касались государственного положения Церкви, церковного управления и состояния церковного чина. Осудив великое государствование Никона, его чрезмерные притязания и некоторые частные распоряжения, напр. образование им особого, лично ему принадлежащего, удела из трех монастырей, возвратив незаконно отобранные для них вотчины и подчинив эти обители местным архиереям, – собор признал, однако, справедливым основной взгляд Никона на государственное положение Церкви и на монастырский приказ. Запрещено было патриарху носить титул великого государя и вступаться в мирские дела, но, в то же время, была подтверждена прежняя независимость церковного ведомства от мирского суда. Духовных лиц не велено было «вовлачать в мирские судилища» не только по делам гражданским, но, до снятия сана, и по уголовным. Епископам было указано, чтобы духовенство и миряне по брачным и подобным делам судились в их судах только духовными лицами. Вследствие этого при архиерейских кафедрах стали заводиться духовные приказы из судей духовного сана. Признана была слабость церковной власти, происходившая от непомерной величины епархий. Собор решил увеличить число епархий и выразил пожелание о более частых совещаниях епархиальных архиереев в Москве. Выяснилось множество церковных нестроений, вызванных прежде всего невежеством духовенства. Собор настаивал на усилении духовного образования духовенства и на возвышении его внешнего положения. Отмечалось, что крайнее развитие наследственности церковных мест породило своеобразный взгляд духовенства на церкви, как на свою частную собственность. Доходило до того, что у кого из причта не было для наследия места родственников, тот продавал свое место чужим за деньги. Собор строго восстал против такого корчемства церквами и распорядился, чтобы прихожане выкупали их у причтов, дабы святые Божия церкви были свободны. Для возвышения значения духовенства указано было носить ему приличное одеяние, не участвовать в пьяных свадебных поездах, не пьянствовать, не срамословить, не мздоимствовать за совершение таинств, особенно таинства причащения, не вдаваться в недозволенные священному сану торги и промыслы, не бродяжничать. Бродячее и крестцовое духовенство обратило на себя особенное внимание, т. к. замечено было в незаконных священнодействиях и в потворстве расколу. В целях уменьшения безместного духовенства собором было отменено старинное запрещение службы вдовым священникам. Относительно монашествующего духовенства приняты были меры против его размножения ради тунеядства и уклонения от службы и тягла. Собор подтвердил запрещение Уложения постригающимся отдавать в монастыри вкладом свои вотчины, а также владеть вотчинами после пострижения. Собор высказался даже против всяких вкладов за пострижение. Установлены были строгия правила против бродяжничества монахов и монахинь, проживания их в мирских домах и пр. Обличены были лже-юродивые и пустосвяты, производившие соблазн среди простого народа (Знаменский).

Собор осудил и отменил распоряжение Никона (1655 г.), чтобы в день Богоявления водосвятие совершалось только однажды в навечерие праздника, и благословил творить в навечерие праздника освящение воды в церквах, и после утрени – на реке. Отменено было его же распоряжение (1656 г.), чтобы разбойников и татей, осужденных на смерть, священники не только не удостаивали св. причастия, но и не допускали к исповеди. Возвращены были вотчины, взятые Никоном из патриаршего дома, из коломенской епископии и из разных монастырей на мену и без мены в монастыри своего строения. Собор одобрил исправление богослужебных книг, произведенное патриархом Никоном. Подробно об этом будет сказано в особой главе.

Патриарх Иоасаф II, старец тихий и кроткий, умирял все неприязненное. Этими его свойствами объясняются те уступки, которые государство сделало Церкви на соборе 1667 г. В течение пяти лет своего патриаршества, он действовал в полном согласии с царем, не настаивая даже на тех распоряжениях, которые были сделаны на соборе. При нем соборным постановлением сослан был в Палеостровский мон., как раскольник, тот самый еп. Павел коломенский, отстранение которого ставилось в вину Никону. При нем издано первое полемическое сочинение против раскольников «Жезл правления». В сочинении «Глас к священноначальникам» он подробно объяснял смысл постановления собора о старых обрядах. Издал Иоасаф II «Выписку от божественных писаний о благолепном писании икон и обличение на неистовство пишущих оные». Изданы во время его патриаршества два катихизиса Симеона Полоцкого. В его правление началась непокорность Соловецкой обители соборному постановлению об осуждении раскола, о чем речь будет ниже. Продолжались смуты церковные в Малороссии. Происходил бунт Разина. Патр. Иоасаф скончался в 1672 г.

По его смерти, патриархом был избран враг Никона, новгородский митрополит Питирим, который совершенно незаметно правил всего 10 месяцев.

Патриархом с июля 1673 г. стал митрополит новгородский Иоаким. Происходил он из дворянского рода Савеловых, был сначала на военной службе. В 1655 г., на 35-м году жизни, принял постриг в Межигорском мон. под Киевом. По предложению патр. Никона он перешел в устроявшийся последним Иверский новгородский мон., а оттуда вскоре назначен архимандритом Чудова мон. Поставленный в 1673 г. митрополитом новгородским, он 26 июля 1674 г. был избран патриархом. Еще в бытность новгородским митрополитом он обратил особенное внимание на экономическое положение духовенства, которое не мало терпело от несправедливых и лишних поборов светских архиерейских чиновников, собиравших сборы в митрополичью казну. Он точно определил количество денежных повинностей и приказал собирать их не светским чиновникам, а поповским старостам. Мероприятие это было утверждено для повсеместного применения собором 1675 г. Установил он также в новгородской епархии взаимные отношения духовенства при совершении им соборного богослужения. Предпочтение дано было черному духовенству. Будучи в Новгороде, он принимал деятельное участие в увещании соловецких иноков. В бытность его патриархом, собор 1675 г. повторил и дополнил прежния постановления о церковном суде. После собора был закрыт монастырский приказ. Патриарх обратил внимание на материальные средства духовенства. Еще со времени государственной переписи земель при царе Михаиле начат был надел церквей писцовыми землями, но производился очень медленно, а в 1676 г., по боярскому приговору, даже вовсе был прекращен. Патриарх настоял на отмене этого приговора. В 1680 г., при новом межевании, ему удалось исходатайствовать общее определение об отмежевании писцовых земель ко всем церквам. В тех же видах Иоаким заботился об облегчении епархиальных сборов с духовенства, которые все усиливались. Он распорядился об определенном и однообразном количестве сборов повсеместно.

В отношении к церковным вотчинам правительство оказалось менее уступчивым, чем в вопросе о церковном суде. Определения Уложения по этому предмету были оставлены в полной силе и после собора 1667 г. Желая извлечь как можно больше государственной и общественной пользы, правительство собирало с них свои сборы в количестве даже усиленном против других вотчин. Кроме того оно посылало в монастыри для прокормления раненых и престарелых служилых людей и требовало от духовных учреждений усиления благотворительной деятельности. В 1678 г. положено увеличить патриаршия богадельни в Москве и содержать в них 412 нищих. Собор 1682 г. определил, по предложению царя Феодора, разобрать всех нищих по городам и действительно требующих призрения разместить по церковным богадельням и больницам. В 1678 г. вышло распоряжение произвести самую подробную перепись всех церковных имений, которая могла бы служить основой как для определения количества сборов с церковного ведомства, так и для контроля за его экономией, сосредоточенного в приказе большого дворца (Знаменский).

В конце царствования Феодора Алексеевича состоялся в 1682 г. собор, на котором царь предложил несколько вопросов относительно Церкви и духовенства, выражавших новые идеи правительства и бывших предвестниками грядущей церковной реформы. Кроме вопроса об умножении епархий, царь обратил внимание собора на распространение раскола, на неудовлетворительное состояние духовенства, особенно монастырей, на недостаточность церковной благотворительности, на необходимость усилить надзор за продажей книг, за безместным духовенством, служившим при церквах и у крестов в боярских домах, за излишним умножением часовен и т. д. Собор, отвечая на запросы государя, запретил заводить малые пустыни и монастыри, а заведенные ранее велел упразднять и сводить в большия общежительные обители, усилил определенные в 1667 г. ограничения излишней свободы пострижения, особенно вне монастырей, распорядился изгнать из монастырей лишних бельцов и белиц, горячо восстал против бродяжничества монахов и монахинь, проживания их в мирских домах и прошения милостыни по улицам. Таких монашествующих велено было ловить и заключать для исправления в особо отведенные на то монастыри. Постановлено было прекратить всякое сообщение монашествующих с мирянами, особенно в монастырях женских, монахиням запрещалось выходить из обители даже в монастырские общины, для управления же таковыми держать особых доверенных лиц из мирян. Указано было стараться во всех монастырях заводить общежитие (Знаменский). Во всех этих мероприятиях Иоаким проявил большую энергию и твердость.

Патр. Иоаким, заботясь о поднятии значения деятелей Церкви, прилагал старания к сохранению неповрежденности обрядов и вероучений. Он продолжал дело своих предшественников по проверке богослужебно-обрядовой практики и очистки ея от привнесенных неправильных наслоений. Им было указано, что «шествие на осляти» в неделю Ваий может совершаться только в стольном граде Москве. Им упразднена была в 1682 г. в совершающемся в великий четверг чине омовения ног роль Иуды, соблазнявшая благочестивых людей. При нем были исправлены и изданы чины литургий свв. Василия Великого и Иоанна Златоустого, Шестоднев, Требник, Псалтирь, Минея общая, Октоих, Часослов, Устав и Пролог или Синаксарий. Благодаря такой своей деятельности, Иоаким должен был столкнуться с раскольниками, с которыми вел упорную борьбу. Оберегал патриарх также русское общество от тех иноземных и иноверных влияний, которые действовали растлевающе. Вторая половина и, особенно, последняя четверть XVII в. были временем наиболее оживленного прилива в Москву протестантских и католических воззрений, по своему истолковывавших некоторые положения православной догматики и значительно смущавших некоторых русских людей. За этой инославной пропагандой патр. Иоаким следил «с непрестанною болезнью своего сердца». Подробнее об этом будет сказано в особом отделе. Учитывая то, что латинская пропаганда шла преимущественно через юго-западную Русь, находившуюся в церковном отношении под властью константинопольского патриарха, надзор которого, за дальностью расстояния не мог быть действительным, – патр. Иоаким особенно стремился к скорейшему возвращению южных епархий в подчинение московскому патриархату. Старания патриарха Иоакима увенчались успехом. В 1686 г. константинопольский патриарх Дионисий IV дал свое согласие (извещение об этом последовало в 1687 г.). Гр. М. В. Толстой повествует о другом намерении Иоакима: «В нем созрела обширная мысль: соединить под властию патриаршего престола всея Руси, как основанного первозванным апостолом, всех православных наших единомышленников на юге Европы. Эту мысль подтвердил сербский митрополит Савва II Бранкович, приезжавший в Россию для сбора в пользу своей кафедры, разоренной междоусобиями. Выехавший из Болгарии в Москву князь Ростислав Страшимирович еще более утвердил Иоакима в его намерениях: обласканный патриархом, он обещал склонить к церковному соединению не только своих единоземцев, между которыми имел много приверженцев, как единственный потомок государей Болгарских, но даже и Сербов с Черногорцами и Молдаван с Волохами. Иоаким надеялся преклонить вселенского патриарха к отказу от духовной власти над этими странами, как достиг той же цели относительно Малороссии;²³) но племянник его Дубровский, посланный им в Царьград для предварительных переговоров с греческим духовенством и турецким правительством об этом деле, едва спасся от разъяренной черни, когда в Константинополе получено известие, что в Москве подписан (26 апреля 1686 г.) наступательный и оборонительный союз с Польшею противу Крыма и Турции».

Важным проявлением государственной деятельности Иоакима было его действенное участие в уничтожении Земским Собором 1682 г. местничества, приносившего много вреда отечеству. Пришлось ему быть видным участником тягостных событий 1682 г. Царь Феодор Алексеевич, скончавшийся в этом году, умирая бездетным, не распорядился относительно престолонаследия. Родной брат его, Иоанн, был крайне слаб и телом и духом, вследствие чего был неспособен к правлению. Достигший же 10-летнего возраста сын царя Алексея от второго брака его с Наталией Кирилловной Нарышкиной, Петр, отличался крепостью тела и живыми душевными способностями. Когда совершен был обряд прощания с покойным царем, патриарх спросил присутствующих архиереев и вельмож: «Кто же из двух царевичей будет царем?» Они отвечали, что этот вопрос должен быть решен всех чинов людьми Московского государства.

Историк С. М. Соловьев пишет: «Под Московским государством, в тесном смысле, разумели обыкновенно один царствующий град: так, по крайней мере, было понято тут. Патриарх с архиереями и вельможами вышел на крыльцо, велел всяких чинов людям собраться на площади перед церковью Спаса и спросил, кому из двух царевичей быть на царстве: Раздались крики: «Петру Алексеевичу», «раздались и другие крики: «Иоанну Алексеевичу», но были заглушены. Всех чинов люди решили дело; патриарх возвратился во дворец и благословил на царство Петра». Вследствие его малолетства правительницей государства стала царица Наталия. Это вызвало недовольство дочери царя Алексея от первого брака, честолюбивой и властной царевны Софии. Она и ея родственники, Милославские, решили произвести переворот, опираясь на стрельцов, в то время волновавшихся из за неправильной выдачи им жалования. В их среду пущен был слух будто Нарышкины задушили царевича Иоанна. 15 мая стрельцы, по звону набатному колоколов, ворвались в Кремль и с мятежными криками остановились перед дворцом. Заговорщики роздали им списки «изменников». Ложь нетрудно было обличить. Царица, вместе с патриархом, и боярами, вывела Петра и Иоанна на Красное крыльцо. Толпа стихла. Недоверчивые же, подставив лестницу, взлезли на крыльцо к самому царевичу и спросили действительно ли он царевич Иоанн, и кто из бояр его изводит? – «Меня никто не изводит и жаловаться мне не на кого», отвечал Иоанн. Артамон Матвеев, ранее командовавший стрельцами, спокойно уговаривал мятежников. Озлобил же стрельцов, их начальник, кн. Михайло Долгорукий, разразившийся бранью и угрозами. Он был убит, за ним Матвеев. Стрельцы, рыская по дворцу, затем и по домам «изменников», значившихся в списках, умертвили двух братьев царицы и бояр, связанных с Нарышкиными. По их настоянию Боярская Дума, вместе с патриархом и архиереями, решила: Иоанну быть первым царем, а Петру – вторым. 29 мая стрельцы объявили боярам, чтобы правительство, по молодости обоих государей, было вручено царевне Софье. Это и последовало. Софье пришлось опираться на стрельцов и на их нового начальника кн. Ивана Хованского. Среди стрельцов было много раскольников; приверженцем старой веры был и Хованский. Патриарху, под давлением стрельцов, пришлось вести с раскольниками «прение о вере», о чем будет сказано в особой главе. Иоаким поддержал в 1689 г. царя Петра, когда он, по достижении совершеннолетия, отстранил от правления царевну Софью. Патриарх боролся с расколом и инославными влияниями. Он поддерживал здоровое просвещение. Эти вопросы будут освещены в дальнейшем. Патриарх Иоаким скончался 17 апреля 1690 г.

При выборе нового патриарха, архиереи высказывались за митрополита псковского Маркелла, родом из южных славян, ученого и образованного. Этому сочувствовал царь Петр. Царица же Наталия Кирилловна с архимандритами и игуменами стояла за Адриана. Духовенство опасалось, что ученый патриарх будет благоприятствовать иноверцам. На патриаршество был возведен митрополит казанский Адриан, ранее архимандрит чудовский, проявивший тогда уже большую любовь к церковному благолепию. Им сооружен был в обители храм св. митр. Алексия с приделами. В церквах монастыря завел он особые помещения для мужчин и женщин. По понедельникам, средам и пятницам запретил открывать монастырские ворота. 21 марта 1686 г. он, ценимый патр. Иоакимом, был хиротонисан казанским митрополитом, обогатив местный Благовещенский мон. своими вкладами. Архипастырь строгой жизни, твердый и смелый, он проявлял себя противником новшеств. Вступив на патриаршеский престол, Адриан не скрывал своего недоброжелательства к вводимым Петром новизнам. В окружных посланиях к пастве он высказался крайне резко против иноземцев и их обычаев, против табака и брадобрития, повторив против последнего проклятие Стоглавого собора. Это обострило его отношение к Петру, после кончины матери (в 1694) и брата, царя Иоанна (1696 г.), получившего полноту власти. Во время страшных казней стрельцов, взбунтовавшихся в 1698 г., во время заграничной поездки царя, Адриан, по древнему обычаю печалования, подняв икону Богоматери, отправился к Петру в Преображенское, моля его о пощаде преступникам. Петр гневно воскликнул: «К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее, и поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышлявших». Гнев Петра тогда распространился, на имевших связи с стрельцами, царевен Софью и Марфу, а также на царицу Евдокию, его супругу. Оне были пострижены.

Адриан, еще до этих трагических событий враждебный преобразованиям Петра, все же признавал правильность некоторых его указаний, касавшихся неустройств в церковном управлении. Патриарх своими указами предписывал снабжать церкви исправными печатными книгами и служебниками, церковными принадлежностями; требовал наблюдения над тем, чтобы не принимались священники без письменных грамат; чтобы бродячие священники не отбивали у приходских священников треб. Издал он и указ о запрещении устройства новых монастырей без государева приказа. Патр. Адриан отличался строгой жизнью. Он выступал в защиту своих церковных прав, когда царь нарушал их. В феврале 1700 г., комиссия, подготовлявшая новое Уложение, затребовала от патриаршего приказа справок о церковном суде. Патриарх распорядился составить обширную записку «Статьи о святительских судах», где тщательно были собраны все документы, служившие основанием судебных прав русской Церкви, начиная с Номоканона, древних княжеских уставов и ханских ярлыков. Правительству внушалось помнить все это и не нарушать преданий и установлений старины. В 1697 г. патриарх составил просторную инструкцию поповским старостам. Этими актами подводился итог административной и судебной жизни древней русской Церкви.

В патриаршество Адриана заканчивалась борьба двух учений об евхаристии – братьев Лихуды и Сильвестра Медведева, о которой речь будет ниже. Болея и сознавая невозможность влиять на распоряжения царя, он все более удалялся от дел. В последнее время он жил в своем любимом Перервинском монастыре. Скончался патриарх Адриан 16 октября 1700 г.

В конце XVII столетия произошло воссоединение Киевской митрополии с остальной Русской Церковью. Событие это будет освещено в конце четвертой части.

После смутного времени Россия потеряла Смоленск, завоеванный Речью Посполитой. В 1667 г. по Андрусовскому миру он возвращен был России. По Столбовскому миру к Швеции отошли Ингрия и Карелия. Были разрушены оказавшияся под ея властью Валаамская и Коневская обители.

На востоке Церковь успешно приобретала себе новых чад в Сибири, покоренной в царствование Иоанна IV Грозного в 1582 г. Ермаком, при содействии Строгановых. Московское правительство помогало материальными средствами и льготами обращавшимся в православие инородцам. В 1603 г. уже крестились некоторые из начальников чусовских вогуличей. Сибирские казаки покоряли новые земли, где постепенно возникали русские города и селения с храмами и монастырями. Из Москвы посылались для них книги, иконы, церковная утварь и духовенство. В конце 1620 г. в Тобольск был назначен архиепископом игумен Хутынский Киприан, известный своей ревностью к отеческой вере. Благочестивый царь Михаил снабдил его пособиями жизни. Он крестил многих язычников и особенное внимание обратил на исправление нравов русских поселенцев. Для скорейшего же просвещения диких туземцев старался умножить число церквей и монастырей. К ранее основанным обителям: в Березове, Верхотурье, Тюмени и Знаменской в Тобольске, при митр. Киприане созданы были обители в Туринске, Алапаеве, Таре, Томске, Тагиле и Николаевская в Тобольске. В 1624 г. митр. Киприан был переведен на Крутицкую епархию. Некоторые обители имели особенно важное значение в деле христианской миссии. В 1644 г. старец Далмат (из Невьянского мон.) основал на р. Исети Далматовский мон., сделавшийся потом средоточием христианского просвещения для огромного округа, в котором находились русские и инородческие поселения. В 1653 г. возник другой известный просветительным влиянием монастырь в остяцком крае, Кодинский или Кондский. Тогда пятым сибирским митрополитом был владыка Симеон, который, по настоянию патр. Никона, создал обитель в городке Конде, резиденции остяцких князей. Первый из остяков принял христианство в 1590 г. князь Алачев. Он в 1602 г. построил деревянную церковь, на ея месте и создался Кондский Троицкий мон.

В половине XVII в. христианство стало проникать в южную Сибирь и даже в ту ея часть, которая, простираясь от Яблонова хребта к востоку, называлась Даурией. Дружины храброго Хабарова (в 1649 г.) открыли путь к вере даурам, дучерам, гюлякам, ачанам и частию манджурам. Из строившихся по местам городков свет веры распространялся между язычниками. В крепости Албазине явилась приходская церковь, а в 1671 г. иеромонах Гермоген основал там Спасский мон. В 1681 г. отправлена была миссия, в составе иг. Феодосия, иером. Макария и нескольких монахов, в западную Даурию. Митр. Павел, отправляя миссию, так наставлял ее: «Приехав в Даурию, в Селегинске и других городах и острогах приглашать всяких иноверцев к истинной христианской вере православной, поучать со всем тщанием и ревностию из божественного писания и крестить во имя Отца и Сына и Святого Духа; приводить же к тому Божиему делу без всякого тщеславия и гордости, с благим намерением, без всякого оскорбления ... опасаться, чтобы какими нибудь словами не отдалить строптивых иноземцев от святого дела». Тогда же и дано было благословение устроить в Селегинске Троицкий мон. Ревностный же иг. Феодосий основал посольский Преображенский монастырь, близ Картинского завода. Собор 1682 г. положил послать искусных духовных лиц на р. Лену. С 1660 по 1672 г. в восточной Сибири возникли обители в Якутске, Киренске и Иркутске.

В 1689 г. по Нерчинскому договору Амурский край был уступлен Китаю; Албазин срыт. Замерла там христианская вера, но за то проникла в самый Китай. Еще ранее несколько русских пленных из Албазина в 1685 г. были поселены в Пекине в особой слободе под именем русской роты с дозволением иметь у себя церковь. В 1695 г. тобольский митрополит Игнатий послал к ним священника и дьякона с антиминсом, мѵром, церковными книгами и утварью. Посылая с этими дарами для пекинской церкви Софии, Премудрости Божией, находившейся в отведенном пленным бывшем буддийском капище, священника и диакона, владыка Игнатий писал пленному священнику Максиму: «проповеднику святого евангелия в китайском царствии: да не смущается, ниже да оскорбляется душа твоя и всех пленных с тобою о вашем таком случае: понеже воли Божией кто противитися может? А пленение ваше не без пользы китайским жителям, яко Христовы православные веры свет им вами открывается». Скоро некоторые китайцы крестились.

В Казанском крае после первых его просветителей, казанских чудотворцев, дело христианской миссии остановилось до конца XVI в., когда митрополитом стал св. Гермоген. В 1593 г. в своем донесении царю и патриарху он нарисовал печальную картину состояния своей паствы. Крещеные инородцы, живя среди некрещеных, некоторые даже в рабстве у последних, часто отпадали от веры. Те же, кто и оставались содержали ее не твердо, не зная даже иногда церкви и духовенства. В Казани построены были мечети. Последовало распоряжение из Москвы: всех крещеных поселить в особую слободу с церковью в ней по близости к русским. Мусульманам запрещалось держать христиан в услужении. Христианам велено иноверных пленников или отпускать, или присоединять к Православию, жен иметь только христианок и выполнять все требуемое верою. Митр. Гермоген написал повесть о Казанской иконе Божией Матери и житие святителей Гурия и Варсонофия, оживляя в казанцах светлую память о них. Укрепило православных и произвело впечатление на иноверных чудесное обретение чудотворной иконы Богоматери. Чудесное прекращение моровой язвы, в бытность патриархом Никона, последовавшее в то время, как жители Казани обошли город с чудотворной иконой, пришедшей из Седмиезерной пустыни²⁴), оживило веру христиан и возбудило ее в неверующих. С того времени и иноверцы стали питать благоговейное уважение к сей иконе, подкрепляемое дальнейшими чудесами. Первое чудо имело место во время моровой язвы 1654 г. при митр. Корнилии. Принимались и административные меры для предотвращения влияния иноверных на зависимых от них православных. В 1681 г. у некрещеных мурз велено было отобрать все вотчины и поместья с христианским населением, испомещая их за то землями некрещеной мордвы и других инородцев, а которые захотят креститься, за теми их земли оставлять по-прежнему. Новокрещеным давались разные льготы и земли. Но большого успеха распространение христианства в Казанском крае не имело, в чем была, в значительной мере, вина местной администрации, не редко своими злоупотреблениями раздражавшей инородцев, что сказалось во время бунта Разина.

Развивалось миссионерское дело среди Мордвы Рязанского и Тамбовского края, где в половине XVII в. явился замечательный архипастырь – рязанский архиепископ Мисаил (1651–56), близкий патриарху Никону. В 1654 г. он начал непрерывные поездки по своей епархии для крещения татар и мордвы. В Касимове были крещены два татарских царевича – касимовский и сибирский; в шацком и кадомском уездах обратилось до 316, а в тамбовском до 4200 человек. Святитель просил у патриарха благословения на новые поездки, на что и последовало разрешение. Но в это второе путешествие владыка встретил сильное противодействие со стороны мусульман и язычников и должен был прибегнуть к помощи гражданской власти. Во время третьей поездки в 1656 г. по шацкому уезду, близ села Конобеева, на него напала большая толпа озлобленных язычников. Выпущены были стрелы и одна из них пронзила архипастыря. Он скончался мучеником веры. Кончина его повлияла на язычников и они начали креститься в большом количестве. Как казанскую мордву крестили иноки Селижарова мон., так темниковскую мордву иноки Пурдышевского мон., стоявшего на берегу реки Мокши.

Православие в Грузии с половины ХVI в. терпело много бед и опасностей. С одной стороны Грузию тревожила своими нападениями Турция, с другой – Персия, наложив на нее рабство, пытками принуждала принять мусульманство. Многие грузины украсились венцем мученичества, но были и отступники. Грузия все более искала защиты и покровительства единоверной России. Сношения усилились при царе Иоанне IV Грозном. В 1586 г. грузинский царь Александр слезно умолял царя Феодора принять единоверную Грузию (Иверию) под свое покровительство: «Настали времена, ужасные для христианства; мы, единоверные братья россиян, стенаем от злочестивых; един ты, венценосец православия, можешь спасти нашу жизнь и наши души». В следующем году принята была клятва царя Александра на подданство России, которая обязалась защищать Грузию, как свою собственность. Так как грузинская Церковь была в большом расстройстве, то Александр просил царя Феодора и владыку Иова помочь ей способными людьми. В апреле 1589 г. отправлены были в Грузию священники для исправления порядка в богослужении, а иконописцы для украшения ветхих и опустелых храмов живописью. В замечательном послании патр. Иов святительски поучал царя и грузинский народ христианскому смирению пред судьбами Божиими. Царь Александр с восторгом принял послание и отправленное духовенство и отвечал, что русские священники – ангелы для духовенства иверского, омраченного невежеством. Царь Борис хотел скрепить союз Грузии и России узами кровного родства. Трудности заключались в неустойчивости местных владельцев. В 1617 г. персидский шах Аббас, пользуясь слабостью Руси, переживавшей еще последствия смуты, опустошил Грузию. Царь Кахетии, Карталинии и Имеретии Теймураз I в 1619 г. писал царю Михаилу: «лучше бы у матери моей утроба пересохла, и я бы не родился, нежели видеть, что православная христианская вера и земля иверская при моих глазах разорены; в церквах имя Божие не славится и оне стоят все пусты». Теймураз умолял о помощи. На соборе духовенства и земских людей приняты были в подданство земли Теймураза. Дагестанский князь, делавший набеги на Грузию, был наказан войной, а Персия на время удержана от жестокостей мирными переговорами с ней Москвы. В 1625 г. шах прислал патриарху Филарету в знак своей дружбы к нему Ризу Господню, которая некогда была взята в Персию из Грузии, как военная добыча. Патриарх установил в честь ея праздник 10 июля. Но в 1634 г. Аббас посадил на карталинский престол царевича Ростома, принявшего магометанство при дворе шаха. В Карталинии христианство подвергалось открытому гонению, магометанство распространялось. Шах старался подчинить себе всю Грузию, бедствия возобновились. У Теймураза осталась одна Кахетия. В 1637 г. к нему отправлены были штатский архимандрит, два священника с диаконом, два иконописца и столяр с материалами. В 1650 г. новый имеретинский царь Александр принял русское подданство с народом. Шах с гневом принял сначала русское посольство, но потом согласился на оставление за Россией Кахетии и Имеретии. Изгнанный Теймураз в 1658 г. был в Москве, но после падения Никона грузинскими делами мало интересовались. На соборе 1665 г. с восточными патриархами, продолжившемся и позднее, был в Москве грузинский митр. Епифаний. Это было полезно для устроения богослужебного порядка в Грузии. Верною защитой для гонимых мусульманством грузин был только приют, оказывавшийся им радушно в самой России.

Христианская жизнь в среде русского народа продолжала развиваться. Преобладающее обрядовое направление, которой так ясно обозначилось еще в XV и XVI вв., получило полную законченность. В понимании русских людей, Русь считалась единственным православным царством во вселенной, пред которым все другия страны были еретическими или басурманскими. Все оценивалось и осмысливалось в применении к Православию и им освящались все житейские формы и обычаи. Без Церкви немыслимо было само государство. Вся жизнь царя была, более непосредственных государственных занятий, наполнена церковными службами, праздничными выходами, богомольями и окружена церковной обрядностью. Точно также, на сколько это было возможно, устраивалась жизнь и служилых людей разных чинов и простого народа. Светская сторона общественной жизни не была развита. Церковная обрядность служила единственным источником для удовлетворения всех духовных потребностей. Церковное учение и божественные писания были единственным источником всего образования (Знаменский).

Такое господствующее значение религии и Церкви во всем складе русской жизни сопровождалось многими светлыми явлениями, обнаружившими в обществе большую набожность и сильную любовь к святой Руси. Смутное время, бурями своими поднявшее с русской земли весь ея сор и плевелы, ознаменовавшееся изменами, душепродавствами и кровавыми деяниями показало, вместе с тем, и то, как крепок грунтовой слой этой земли и какие дорогия заключаются в нем сокровища. Достаточно вспомнить имена патриархов Иова и св. Гермогена, пр. Дионисия Троицкого, прпп. Иринарха и Галактиона, сонм святителей и иноков, князей Скопин-Шуйского и Пожарского, Минина, Сусанина и многия сотни тысяч земских людей, «в любви, совете и соединеньи» поднимавшихся со всех концев России спасать Москву, святые церкви, веру. Высокие примеры благочестия, отечестволюбия и высоких христианских добродетелей не оскудевали и в последующее время. Благотворное влияние веры выражалось добрыми явлениями и в обыденной жизни рядовых русских людей, служа сдерживающим началом для сурового строя тогдашней жизни и давая ему более мягкие черты патриархального добродушия. Отметим милосердие к нищим, убогим, страждущим в тюрьмах. Посещение тюрем, как и подача милостыни, считались обязательными и для царя и для остальных людей. (Знаменский).

Воспроизведем картины тогдашней Руси. Государев день начинался в четыре часа утра. Умывшись и одевшись, царь шел прямо в крестовую палату, где его поджидали духовник или крестовый поп. Здесь он молился около четверти часа, причем на аналой ставился образ того святого, память которого праздновалась в этот день. По окончании молитвы, священник кропил государя святой водой, называвшейся «праздничной». Она привозилась из разных монастырей и церквей всего государства, будучи освященной там в дни храмовых праздников при прославлении тамошних чудотворных икон. Затем священник читал духовное слово из особых сборников, составленных из поучений отцев Церкви, преимущественно св. Иоанна Златоуста. Потом царь в одной из домашних церквей простаивал заутреню и иногда раннюю обедню. Затем с собравшимися во дворец боярами он шел в одну из дворцовых церквей к поздней обедне. После чего он начинал принимать доклады и челобитные. (А. Д. Нечволодов «Сказание о Русской Земле»).

В Москве ежедневно обращались к патриарху за благословением по тому или иному случаю. Вспоминается память тезоименного святого – святейшему посылается «именинный пирог». Предстояло ли обручение, бракосочетание, случится ли рождение ребенка, служебное повышение, переселение на жительство в новое помещение – испрашивается благословение патриарха. Патриарх одаривал обращавшихся к нему иконами.

В канун великих праздников и особенно 20 декабря – в канун памяти св. митрополита Петра – патриарх посещал тюрьмы, благотворя заключенным. Особенно щедра была помощь в дни Страстной седмицы. Обходя тюрьмы, патриарх собственноручно раздавал заключенным милостыню, освобождал сидевших в тюрьмах должников, уплачивая за них деньги. Благотворили также цари. Алексей Михайлович в Рождественский сочельник рано утром ходил тайно в тюрьмы и богадельни, раздавал там щедрую милостыню; такие же подаяния делал он на улицах нищим и убогим. Раздавали милостыню патриархи во время своих «походов» – близких и далеких. Милостыня раздавалась «нищим и скудным людям, мужикам и женкам и робятам», письменно или словесно заявившим свое «челобитье». Деньги давались: «ради пожарного разорения», «на окуп избы», «ради скудости». Святители на месте изучали нужду и подавали беднякам самую скорую и неотложную помощь. Походная жизнь патриархов, близко соприкасаясь с пасомыми, выражалась в молитвах в попутных храмах, благотворительности и различных подношениях святителям от мирян и духовенства. Подарки бывали скромны, истинно от избытков своих: ягоды, яблоки, грибы, овощи, брага. Патриархи одаривали подносителей деньгами (Нечволодов).

Строго старая Русь соблюдала посты в чем подавали пример святители и государи. Первые два дня великого поста патриарх и царь вовсе не вкушали пищи, только в среду подавалось легкое кушанье – напр. компот. В строжайшем воздержании проходила и страстная неделя. Когда она наступала, примолкали кремлевские колокола до радостной пасхальной ночи.

Царь и народ облекались в темные одежды. Государь почти все время проводил в храме, под покровом же ночи тайно обходил тюрьмы, выкупал должников, помогал несчастным словом и делом.

Торжественно праздновался Новый Год. В канун новолетия патриарх служил торжественно вечерню. Народ с зажженными свечами молился. Полночь. Среди глубокой тишины раздавался выстрел пушки. В ответ начинался звон колокола Ивана Великого и всех московских храмов. Начиналась заутреня в переполненных церквах. Кремль наполнялся народом ... После ранней литургии, совершавшейся патриархом в Успенском соборе, начинался крестный ход. Выйдя из собора, патриарх читал молитву «о еже благословити венец лета благостию Своею» и потом вступал на помост, устроенный против Красного крыльца. На помосте, засланном великолепными персидскими коврами, стояло патриаршее место и перед ним на аналое образа и «столец» для освящения воды. Тут же посреди высилось «государево место» – резной, вызолоченный и высеребренный, увенчанный пятью главами трон. Кругом помоста размещались служилые люди. Далее – на площади, на кровлях церквей и домов люд московский. На время умолкали колокола. Все замирало ... Но вот снова ударял колокол Ивана Великого, лились торжественные песнопения. Когда патриарх с духовенством в золотых облачениях вступали на помост, с противоположной стороны – с паперти Благовещенского собора – открывалось шествие царя. Государь шел, при звоне колоколов, окруженный знатнейшими боярами, поддерживаемый ближайшими стольниками. Он всходил на помост, становился на свое место и начиналось тогда «действо многолетнего здравия». Духовенство по трое подходили и низко кланялись царю, потом патриарху. Затем совершался молебен, после которого патриарх благословлял царя крестом и обращался к нему с приветствием, кончавшимся словами: «здраствуй царь-государь, нынешний год и вперед идущия многия, многия лета в род и во веки». Потом, по двое в ряд, подходили к царю и патриарху духовенство, бояре и служилые люди. И, наконец, все люди московские разом «ударяли челом» – кланялись земно государю. Все расходились по церквам к литургии. Иностранные послы так писали к своим Дворам: «это была самая трогательная, самая величественная и поражающая картина благоговейного поклонения венценосцу». День новолетия царь, а за ним бояре и москвичи посвящали делам милосердия. Ни один нищий не отходил от домов без утешения. Их богато одаряли милостыней, одеждой и обувью, кормили сытым праздничным обедом. Простой народ наделялся гостинцами и подарками, и посещались темницы.

Москва. Среда мясопустной недели. Царь посещал Чудов, Вознесенский, Алексеевский монастыри, прощаясь с братией и жалуя милостыней. В четверг и пятницу объезжал он Андроников, Новодевичий, Новоспасский, Симонов монастыри. В субботу царь, а также патриарх, приходили прощаться с царицей. В воскресенье до литургии патриарх и весь освященный собор шествовали во дворец, где в Столовой избе совершался обряд прощения духовными и служилыми людьми. В воскресенье царь присутствовал в Успенском соборе на обряде прощения. После него государь с боярами отправлялись в патриаршие покои. После чтения «Достойно» и «приходной молитвы» и преподания благословения, все садились на большия лавки. Подавались «прощальные чаши». Присутствовавшие уходили затем в сени и в палате оставались только царь и патриарх. В тот же день государю докладывалось о заключенных и многие получали освобождение.

Неделя Ваий. Перед обеднею народ собирался в Кремле. Из Успенского собора выносилось большое дерево, обвешанное разными плодами – яблоками, изюмом, смоквами, финиками. Дерево ставилось на сани, под ним располагались пять отроков в белой одежде и пели молитвы. Сани, запряженные шестеркой лошадей, трогались. За ними следовали юноши с пылающими восковыми свечами и с огромным фонарем. Далее несомы были две высокие хоругви, шесть кадильниц, шесть икон. Более ста иереев шли с иконами, ризы их осыпаны жемчугом. За ними шествовали бояре, царь. Патриарх ехал сидя боком на осле (или на коне) одетом белой тканью. Левой рукой он поддерживал Евангелие, окованное золотом, правою – благословлял народ. «Осля» вели знатнейший царский боярин, два дьяка – царский и патриарший и конюший старец. Царь придерживал конец повода у «осляти» и нес вербу, боярин – середину повода, дьяки и конюший вели «осля» под устцы. Стрелецкие дети устилали путь разноцветными сукнами. После обхода кремлевских святынь, шествие возвращалось в Успенский собор, где совершалась литургия. По окончании ея патриарх благословлял вербу, от которой отрубалась ветвь и относилась в алтарь. Остальные ветви также отрубались и отсылались во дворец и раздавались духовенству, боярам и народу. Затем патриарх давал обед царю и боярам. После обеда святитель дарил царю, как бы за его труд ведения «осляти», – 100 золотых, три сорока соболей, два куска бархату, два куска атласу (Нечволодов).

Время патриаршества особенно отличается попечением духовенства о бедных. При патриаршем доме: 1) в большие праздники и дни поминовения государей и святителей патриарх раздавал значительную милостыню нищим; 2) в день кафедрального праздника Успения Богоматери кормили при дворе его до 2500 человек бедных всякого звания; 3) при патриаршей кафедральной церкви содержались 12 нищих, называвшихся богородицкими, которые получали каждый день по 35 коп.; 4) на иждивении патриаршего казенного приказа содержались богадельни, находившияся в разных частях города; оне назывались домовыми, келейными богадельнями патриарха; в 1676 г. положено было содержать патриарху в его богадельнях 412 человек, что требовало больших издержек. Пришлось обязать епархиальных архиереев делать взносы, взамен чего отменено было правило присылать царю и патриарху икону в великие праздники. В том же году патриарх Иоаким указал жить нищим у приходских церквей, а бедные избушки, слишком некрасивые, сломать; на обзаведение на новом месте выдавалось по рублю для каждого. В 1681 г. царь Феодор предлагал Собору пастырей учинить по всем городам разбор нищим, и назначить безпомощной бедноте пристанище, а больным больницы, ленивых же и здоровых заставлять работать. «Пастыри Церкви, прибавлял царь, примут на себя сии распоряжения». Собор постановил: «сие предложение, как угодное Богу и спасительное для души, утверждаем соборно». Во исполнение этого постановления, содержание бедных и больных, по разборе их, в Москве осталось на попечении патриарха, а от царского двора нищие получали милостыню только в большие праздники. Особенно отличался любовию к нищим и заключенным патриарх Никон (Архиеп. Филарет).

Епархиальные архиереи, кроме вспоможения патриаршему дому на бедных, содержали их при своих кафедрах. Новгородский митрополит Иов (1694–1716) особенно заботился о страждущих. Он построил и содержал богадельню, три больницы, два странноприимных дома.

В это время приобретало значение христианское наставление, преподаваемое в храмах. «Живая проповедь, замолкшая на севере в XVI веке, начала подавать голос свой с половины XVII века. Более всего располагал к тому пример юга, где в это время была должность проповедника» – пишет архиепископ Филарет. Известен своими проповедями патриарх Никон. Он же благословил произносить проповеди Епифания Славеницкого. Патриархи Паисий и Макарий благословили прихожан церкви Иоанна Богослова в Москве иметь, по их желанию, священника-проповедника. Видным проповедником явился воспитанник западных русских училищ, даровитый ученик просвещенного и добродетельного Лазаря Барановича, Симеон Полоцкий. В 1684 г. в Перми священник Орловский написал поучения воскресные и праздничные, подражая, по его словам, Кириллу Транквиллиону и Симеону Полоцкому. Архиеп. Филарет пишет: «Сей неученый, но с здравым смыслом, проповедник умно рассуждал о нужде живой проповеди. Но ему не легко обходилась проповедь его; невежи прихожане кричали: «здесь бывали у нас священники добрые, но не делали того, а жили попросту; откуда же этот вводит странности?». Он терпел, но продолжал свое доброе дело и трудился, поощренный защитой умного Строганова Димитрия Михайловича». Последний имел большое значение в этом крае.

Архиеп. Филарет продолжает: «Скоро перестали уже считать проповедь странностию. Лучшим проповедником и превосходным жизнеописателем был святитель Димитрий Ростовский. По месту рождения и начального образования принадлежал он Киеву, но образованием своим обязан был не коллегии и Киеву, а памятникам древней России и своим дарованиям» – пишет архиеп. Филарет.

Даниил, сын сотника Туптало, родился в 1651 г. в м. Макарове, Киевской губернии. Из за польской войны, разрушившей в 1665 г. киевскую коллегию, образование его закончилось классом словесности. Приобретенное в коллегии знание преобразовалось и развилось его исключительными дарованиями. Имея 18 лет, он принял постриг, с именем Димитрия, в киевском Кирилловском мон. В 1675 г. архиепископ черниговский Лазарь Баранович, посвятив его в иеромонахи, определил проповедником при кафедральном соборе в Чернигове. Два года проповеднического служения в Чернигове, начатого в 24-х летнем возрасте, прославили св. Димитрия. Когда он прибыл на границу Литвы и Польши для поклонения Новодворскому чудотворному образу Богоматери, его упросили быть проповедником в Слуцке. Из за него возник даже спор. Церковные круги и гетман требовали его обратно в Малороссию. Слуцкие православные упрашивали на время хотя подарить им такого проповедника. Победили первые. В 1681 г. он был с честью принят в месте пребывания гетмана – Батурине – и приглашался игуменом в разные монастыри. Он был игуменом и Батуринского мон. Заботясь о душевном спасении своем, св. Димитрий искал уединения и возможности посвятить себя научным трудам. Просвещенный киево-печерский архимандрит Варлаам (Ясинский) предложил ему заняться составлением Четьих-Миней. В 1684 г. он и приступил к этому большому труду. В 1689 г., будучи по делам Батуринского мон. в Москве, он представил свой труд патриарху и царственным особам. Патр. Иоаким одобрил благочестивое усердие св. Димитрия, но высказал неудовольствие, что книга напечатана без его рассмотрения. Патриархом замечены были некоторые ошибки, вызванные распространенным в зап. Руси латинским влиянием. Святитель Димитрий во втором своем издании тщательно заботился об исправлении ошибок. По возвращении из Москвы, он продолжал свой труд. В 1698 г. закончил он вторую часть своего труда. Патриарх Адриан почтил его граматой, похвалив его работу и позднее. О дальнейшей деятельности св. Димитрия будет сказано в следующем отделе.

Наилучшим выявлением благочестия, по прежнему, считалась жизнь монашеская. Любовь к иноческой жизни была еще сильна в период патриаршества, особенно в первой половине его. Патриархи сильно старались поддержать эту любовь. Им помогали и переживания того времени, устремлявшия многих в обители. Во время патриаршества, исключая киевскую митрополию, воздвигнуто до 175 монастырей, и усердными строителями некоторых из них были сами патриархи. Известны замечательные монастыри патриарха Никона: Новый Иерусалим, Иверский и Крестный.

Воскресенский мон. находился ранее в 53 в. от Москвы. Никон выбрал для него место при р. Истре. Он купил у боярина Баборыкина землю и с. Воскресенское, все окруженное рекой; гористое место выровнял насыпью; с трех сторон выкопал рвы. Вознамерился Никон устроить подобие Иерусалимского храма и в нем гроб Господень. Сначала сооружены были во имя Воскресения Господня деревянная церковь с трапезой и прочими службами. Она освящена была в 1657 г., в присутствии царя Алексея Михайловича, который нашел это место прекрасным как Иерусалим. Никон, в угодность государю, назвал обитель «Новым Иерусалимом», гору, с которой последний любовался видом, – «Елеоном». Другия близлежащия места получили именования, сходные с священными местностями Палестины. При посредстве Арсения Суханова, получил Никон чертежи и модель гроба Господня и в 1658 г. заложил величественный храм, который ему не удалось закончить. Он довершен был иждивением царя Феодора и освящен патр. Иоакимом в 1685 г. Обновление всего здания и сооружение нового купола последовало в 1749–56 годах, под наблюдением архимандрита (потом епископа) Амвросия Зертис-Каменского²⁵).

Никон, будучи еще отшельником, при переезде из Анзерского скита на материк, спасен был от потопления. В ознаменование сего, он водрузил крест в заливе Белого моря, на острове Кие. В 1652 г. он основал там Крестный мон. Владыка Никон, в бытность свою новгородским митрополитом, обратил внимание на красоту Валдайского озера (местность самая высокая в Европейской России) и решил создать там обитель. В 1653 г. на небольшом островке освящены были деревянные церкви: в честь Иверской Божией Матери и св. митрополита Филиппа. В 1656 г. патр. Никон привез в обитель список с чудотворной Иверской иконы Божией Матери, находившейся на Афоне. В 1654 г. по царской «великой жалованной грамате», село Валдай переименовано Богородицким, озеро – Святым, монастырь назван Иверским-Святоезерским.

Значительная часть вновь создававшихся монастырей основывалась в тех областях, которые еще недавно перед тем стали заселяться: в Сибири, в губерниях Воронежской и Тамбовской. В 1699 г. основалась Саровская пустынь. На первую половину сего времени приходится около 100 обителей. Во второй половине, напротив, закрыто было несколько монастырей, как мера против раскола. Неистовства поляков и шведов оставили в ряде обителей лишь пустые стены. Иногда и те уничтожались. Под власть шведов попала Валаамская обитель. Польская война при царе Алексее истощала и богатые монастыри. Московские монастыри в 1684 году вынуждены были просить у царей сколько-нибудь облегчить повинности, возлагавшияся на их вотчины в размере большем, чем на помещичьи и царские: «платим мы с вотчин всякие ваши, великих государей, подати против помещиков и вотчинников, с великою прибавкою, стрелецкий хлеб втрое, и ямские полоняничные (на содержание пленных) деньги вдвое, да сверх того ратным людям на жалованье полуполтинные, и полтинные и рублевые деньги». При таких обстоятельствах считалось за лучшее отдавать скудные малые обители на попечение кафедр и знаменитых монастырей, тем более, что раскол стал искать себе приюта прежде всего в скрытых уголках, каковыми были бедные монастырьки. Тогда потребовалось церковной власти закрыть некоторые из скудных обителей, другия же, в целях ближайшего надзора, приписать к кафедрам. По тем же причинам осторожность стала соблюдаться в дозволении открывать новые монастыри. Запрещено было постригать мужей при женах и жен при мужьях живых (Архиеп. Филарет). В марте 1694 г. последовал указ против «безместных» монахов, монахинь, попов и дьяконов, ведших себя «безчинно и неискусно». Их приказано «имать и приводить в Стрелецкий Приказ», откуда отсылать в Патриарший приказ.

Не оскудевала Русская Церковь и истинными подвижниками, которых и доселе чтит русский народ, как угодников Божиих. Таковы: Галактион и Иосиф вологодские, Иринарх ростовский, Адриан монзенский, Леонид устьнедумский, Иринарх соловецкий, Дионисий, архимандрит троицкий, Никодим кожеезерский, Макарий жабынский, Елеазар анзерский, Симеон верхотурский, Корнилий переяславский, юродивые Христа ради: Прокопий вятский, Максим и Андрей тотемские и др.

Во второй половине XVII в. выдающиеся иерархи возглавляли древнюю Черниговскую епархию. Тридцать пять лет – с 1657 по 1692 гг. – занимал кафедру благочестивый архиепископ (с 1667 г.) Лазарь Баранович, ученый архипастырь и замечательный администратор. Преемниками его были, близкие ему, святители Феодосий Углицкий, правивший с 1692 по 1696 гг. и Иоанн Максимович, правивший с 1697 по 1712 г., впоследствии митрополит тобольский. При владыке Лазаре, имевшем в своем управлении и Киевскую митрополию, архимандритом монастырей черниговского Елецкого и новгородского был Святитель Димитрий Туптало, впоследствии митрополит ростовский.

На XVII век выпадает главная деятельность Святителя Митрофана, архиепископа воронежского (1623–1703), в 1682 г. поставленного во главе новой епархии. Уроженец Владимирской области, он, став в 1663 г. иноком, был игуменом Яхромского и Троицкого Унженского монастырей. Будучи архипастырем он, продолжая свои иноческие подвиги, благоустроял обширную окраинную епархию, населенную разнородным и безпокойным людом. О нем будет речь в дальнейшем.

В начале XVII в. заканчивала свою истинно христианскую жизнь праведная Иулиания Лазаревская (ум. в 1604 г.). Прославилась она исключительною жалостливостью и щедростью в отношении бедных. Особенно проявилось это во время страшного голода, постигшего московское государство в 1601–1604 гг. Вдова зажиточного муромского дворянина Осорьина, Иулиания, оказалась к началу голода без зерна в своих амбарах. Распродав все, что только могла, она покупала хлеб и кормила нуждающихся. Разорившись совершенно, она отпустила дворню на волю. Тех же, кто не пожелал покинуть ее, она отправила собирать древесную кору и лебеду и из этого выпекала хлеб, которым кормила голодных. Все отведывавшие этого хлеба находили его отличным. Историк Ключевский замечательно определил ее: «Бедный был для нея какой-то бездонной сберегательной кружкой, куда она с ненасытным скопидомством все прятала – все свои сбережения и излишки. Порою у нея в дому не оставалось ни копейки от милостыни, и она занимала у сыновей деньги, на которые шила зимнюю одежду для нищих, а сама, имея уже под 60 лет, ходила всю зиму без шубы».

Одинакового духа с нею в отношении милосердия был один из замечательнейших людей тогдашней Руси Феодор Михайлович Ртищев (1625–73). Поселившись вблизи Москвы, он вел отшельническую жизнь и свое имущество раздавал бедным. Царь Алексей Михайлович приблизил его к себе, назначив постельничим. Благоволил к нему патр. Иосиф. На месте своего первоначального поселения (2 вер. от столицы), Ртищев построил Андреевский мон., открыл училище, где обучали греческому и славянскому языкам, наукам словесным до риторики и философии, вызванные им из Киева монахи. Это училище в 1685 г. было переведено в Заиконоспасский мон. и послужило зерном славяно-греко-латинской академии. Около 1650 года Ртищев основал за городом гостинницу для бедных. Во время голода в Вологде, не имея денег, продал свои одежды и дорогие сосуды и на вырученные деньги помогал потерпевшим. Жителям Арзамаса уступил безплатно свои лесные дачи. Участвуя в войне с Польшей, особенно заботился о раненых, как своих, так вражеских. Царь сделал его воспитателем сына Алексея, недолго жившего. Умирая, Ртищев завещал отпустить слуг на волю и не притеснять крестьян.

Добрым и деятельным христианином был выдающийся русский дипломат и государственный деятель, ближний боярин Афанасий Ордын-Нащокин, сын небогатого псковского помещика. Архиепископ Филарет так пишет о нем: «Великий политик и мудрый министр, не уступавший ни одному из европейских, Афанасий Лаврентьевич оказал столько заслуг отечеству, сколько никто другой из современных вельмож. Образованный не по примеру современных бояр, он любил православную веру искреннею душею. Царь Алексей, облекая его саном думного боярина, писал: «пожаловали мы тебя за твои к нам великие службы и радение, что ты, помня Бога и святые Его заповеди, алчных кормишь, жаждущих поишь, нагих одеваешь, странных в кровы вводишь, еще и ноги умываешь... и до ратных людей ласков, а ворам не спускаешь». Царь осыпал его почестями; но, не прельщаясь ни славою, ни богатством, Нащокин посвятил себя на служение Богу под именем инока Антония. Царь Феодор призывал его на служение отечеству. Выполнив поручение государя, он вернулся в Крыпецкий мон., там снова укрылся в уединенную келью, где и скончался в 1680 году.

Устанавливая то положительное, что существовало и порой так ярко проявлялось в тогдашней Руси, невозможно умолчать об отрицательных явлениях того времени.

Соловьев видит их прежде всего в недостатке просвещения. Он пишет: «Отсутствие пищи для духа условливало необходимо господство материальных стремлений, материальных взглядов. Церковь обличала эти стремления и взгляды, требовала их изменения. Но обличения и требования оказались недействительными. Церковь старалась внушать, что брак есть таинство, к которому надо приступать с благоговением, но общество смотрело на него другим взглядом и выражало этот взгляд в «нелепых козлогласованиях и бесстудных словесах», с которыми провожали жениха и невесту в церковь²⁶). Иностранцы с изумлением описывают обычай мужчинам и женщинам мыться вместе в общественных банях; Церковь вооружалась и против него, но обычай оставался надолго; он всего лучше объясняет нам реакцию, которая высказалась в заключении женщины в терем у людей знатных и богатых; одно явление необходимо вызывало другое...»!

«Благочестивый Алексей Михайлович считал своею обязанностию заботиться и о душевном спасении подданных; он требовал от воевод, чтоб они в походах силою заставляли людей исповедываться; понятно, что он должен был требовать этого от мирных граждан», – продолжает Соловьев. «В 1659 году было разослано по Приказам повеление: дьякам, подъячим и детям боярским и всякого чина людям говеть на Страстной неделе. В следующем году указ: списки людей неговеющих присылать в Монастырский Приказ, и таким ослушникам указ будет с опалою, без всякой пощады. В том же году приказано в Филиппов пост всем поститься и в церковь ходить каждый день. Еще в начале царствования издан был указ: в воскресный день и господские праздники не работать никому, в субботу прекращать работы, как заблаговестят к вечерни. Не работать; – но что же делать? Правительство, которое брало на себя родительские обязанности в отношении к подданным – детям, запретило целый ряд увеселений и повсеместных суеверных обычаев... Если не послушаются, бит батогами; домры, струны, гудки, гусли и хари искать и жечь... Угрозы были не на бумаге только: в 1669 году великий государь указал стольника князя Григория Оболенского послать в тюрьму за то, что у него в воскресенье на дворе его люди и крестьяне работали черную работу, да он же, князь Григорий, говорил скверные слова ...».

Благочестие у некоторых выражалось в строгом соблюдении внешней обрядности, без понимания ея духовного значения.

В совершении богослужения допускались неисправности и неблагочиния. По свидетельству одной граматы патриарха Иоасафа I, в самой Москве в приходских церквах служба совершалась со всяким небрежением, наскоро, голосов в 5–6. Служащие и молящиеся стояли за ней без внимания, разговаривали и смеялись. По церкви шумели ребята, бродили с блюдами сборщики, дурачились лже-юродивые, пищали, ползая, калеки и нищие. Для многих участие в богослужении заключалось в одном присутствии на нем, не заботясь о внимании к нему. На безпорядках в богослужении останавливался Собор 1667 г. Он обратил внимание на то, что в церквах каждый чествовал только свою икону, которую помещал в церкви, одной ей ставил свечи и ей только молился, что неискусные люди «своя си иконы боги именовали, чесо ради явствуется не знати единства Божия, паче же многобожие непщевати» (Знаменский).

Вследствие этого русским людям, сталкивавшимся с иноверами иностранцами, наплыв которых значительно усилился с конца ХVI в., трудно было защищать в спорах с ними свое обрядовое благочестие. Отдельные бояре, служилые и торговые люди, под влиянием иноземцев, начинали и сами смеяться над иконами, постами и пр. Доходило даже до полного отступничества от Церкви и родины. При Годунове несколько молодых людей послано было для науки за границу. Соблазн западной цивилизации подействовал на них так сильно, что они не вернулись назад. В Смутное время ярким примером церковного и русского отступничества явил князь Иван Хворостинин, за это два раза заточавшийся в монастырь. Известное вольнодумное движение XVI в., выразившееся в тогдашних ересях, проявлялось и в XVII в.

Патриарх Филарет, в целях поддержания православной старины, прибегал к строгим мерам в отношении католиков и протестантов. Патриарх Никон истреблял у бояр немецкие органы, ливреи для слуг, картины, отбирал иконы западного образца. Подвергалось преследованию брадобритие; за употребление табака резали носы. Но одновременно усиливался вызов иностранцев на царскую службу. В самом дворце царя завелись немецкая музыка, картины, часы, зеркала, кареты и другия заморские диковинки. Появились там же театр и придворная школа комедиантов. Не довольствовались некоторые круги духовным образованием только, желая дополнять его светским. При царе Алексее один из восприявших новые начала, молодой Ордын-Нащокин, бежал за границу, но, правда, потом вернулся. Другой же – Котошихин так и остался в Швеции и там писал критические вещи о России.

Приходилось духовным и светским властям бороться с остатками язычества и суеверия. Примечательно то, что волхвов призывал к себе Годунов. При нем в присяге имелось такое место: «над государем царем и над царицею и над их детьми в еде, питье и платье и ни в чем другом лиха никакого не учинить, зелья лихого и коренья не давать, следу не вынимать, по ветру лиха не насылать». Обвинения в чародействе и порче стояли на первом месте в делах о неудавшихся царских невестах царя Михаила – Хлоповой и царя Алексея – боярышне Всеволжской. Опасение порчи в царском семействе было развито до крайности и возбуждало строгие розыски при дворе при всякой болезни царицы или царских детей, не испортил ли их кто. Уложение царя Алексея назначило за колдовство наказание кнутом или сожжение на костре. В царствование Феодора Алексеевича враги ближайшего сподвижника его отца, образованного боярина Артамона Матвеева, обвинили последнего в колдовстве; он был сослан в Пустозерск. К колдовству прибегал ближайший советник царевны Софии, кн. Василий Голицын, просвещеннейший государственный деятель того времени. В самом конце ХVII в. имели место жестокие двухлетние розыски над колдунами, заподозренными в намерении извести царя Петра с его матерью. На ряду с кудесниками и волхвами много вреда приносили разные ханжи, лицемерные святоши и лжепророки, умевшие завоевывать доверие многих. Против них восставал Собор 1667 г. Проявлялось иногда волхвование священными предметами. Допускалась некоторыми переделка христианских молитв в заговоры и заговоров в молитвы. При придавании огромного значения обряду, его часто не одушевляли внутренним благочестием. Порою он держался только привычкой. К требам некоторые прибегали только в исключительных случаях жизни. Множество обличений исходило от пастырей церкви на то, что пасомые не исповедывались и не ходили в храм по десяткам годов. Часто отчуждались от исполнения религиозных обязанностей разного вида служилые люди, приучившиеся на своей службе к известного рода безшабашному разгулу (Знаменский).

Страшная жизнь Разина, наводившего во второй половине XVII в., со своими бандами, ужас на громадном пространстве среднего и нижнего Поволжья, показывает, какие крайности могли уживаться в душах отдельных русских людей того времени.

Повествование о нем Соловьев начинает так: «Был в Донском Войске казак известный, ловкий, Степан Тимофеевич Разин; был он росту среднего, крепкого сложения, лет около сорока. Весною 1661 года войско посылало его к Калмыкам уговаривать их быть заодно с Донцами, служить государю на Крымского хана. Возвратясь от Калмыков, осенью того же года Степан Тимофеевич явился в Москву; он отправлялся на богомолье в Соловецкий монастырь. Такое благочестие не было диковиною между казаками: «за многия войсковые службы, за кровь и раны» пожалован был им в Шацком уезде Чернеев монастырь; казаки его строили, многие вклады давали, а старики и раненые постригались в нем.» Далее Соловьев пишет: «Мы уже видели, что это был за человек Разин, – весною сходит он в посольстве к Калмыкам, а осенью готов уже идти на богомолье на противоположный край света, к Соловецким чудотворцам: «много было бито, граблено, надо душу спасти!» Воротился (Разин с богомолья на Дон; на Дону тесно, точно в клетке, а искателей зипунов, голутьбы накопилось множество. Все они и русские казаки, и хохлачи, говорили, что им идти на Волгу воровать, а на Дону жить им не-у-чего ...». Разин принял начальство над голутвенными и с ними выбрался на Волгу. При первом же нападении на караван, грабя входивший в состав его патриарший струг, «старинный соловецкий богомолец», отмечает Соловьев, «сам переломил руку у монаха патриаршеского». Разбойничал он в Персии, пропущен был испуганными воеводами через Астрахань, весной 1670 г. захватил с голутвенными власть в Черкаске; занял Царицын, зверствовал там. «Стенька укрепил Царицын, созвал круг и объявил свой широкий замысел: идти вверх по Волге под государевы города, выводить воевод, или идти к Москве против бояр. Казаки закричали в ответ, что полагаются на слово своего батюшки атамана» – пишет Соловьев. Опасаясь оставлять у себя в тылу воевод, он в июне подошел к Астрахани.

Астраханскую кафедру занимал владыка Иосиф. Родился он в 1597 г.; в молодости принял монашество в астраханском Троицком мон., был в нем архимандритом, в 1659 г. посвящен в архиепископы, в 1667 г. возведен в сан митрополита. Имя его упоминалось в связи с делом патр. Никона. Соловьев пишет: «13 июня ночью караульные стрельцы увидали, как над всею Астраханью отворилось небо и просыпались из него на город точно печные искры. Стрельцы побежали в собор и рассказали об этом митрополиту Иосифу. Тот долго плакал и, возвратившись в келью от заутрени, говорил: «Излиялся с небеси фиал гнева Божия!» Иосиф имел право не ждать ничего доброго от казаков, зная их очень хорошо. Он был родом Астраханец; восьми лет он был свидетелем неистовств, которые позволяли себе казаки Заруцкого в Астрахани, как безчестили архиепископа Феодосия за то, что называл их ворами; как перебили всех его дворовых, разграбили дом, самого посадили в Троицком монастыре в каменную тюрьму. Иосиф на самом себе носил тяжелый знак памяти от этого страшного времени: голова его постоянно тряслась от удара, нанесенного ему казаками». Митрополит, по просьбе воеводы кн. Ивана Прозоровского, дал ему келейные и монастырские деньги для задабривания ненадежных стрельцов. 24 июня Разин ворвался в город. Владыка успел приобщить Св. Таин Прозоровского, раненого в живот. Искали защиты в храме те, которым нечего было ждать добра от вора. Борьба шла около церкви, ожесточившись особенно после появления самого Разина. Воевода сброшен был с раската²⁷). «Других несчастных», пишет Соловьев, «не удостоили такого почета: их секли мечами и бердышами перед соборною церковию; кровь текла ручьем мимо церкви до приказной палаты; трупы бросали без разбору в Троицком монастыре в братскую могилу; подле могилы стоял монах и считал, – начел 441». Митрополита Разин не тронул. Сначала не покушался на него и казак Васька Ус, оставленный заместителем себе Стенькой, двинувшимся вверх по Волге. Только в конце 1670 г. кн. Юрий Барятинский наносит сильное поражение мятежникам, в середине же апреля 1671 г. старые казаки схватили на Дону, в Кагальницком, Разина, и 6 июня он был четвертован в Москве.

В Астрахани продолжал держаться Васька Ус. С ним боролся митр. Иосиф, призывавший жителей, согласно полученной им царской грамате, перехватать воров. «Кого нам хватать и сажать в тюрьму», закричали в ответ: «мы все воры; возьмите его, митрополита, и посадите в тюрьму или в каменную будку; счастье твое, что пристигла Святая Неделя, а то мы бы тебе дали память!» Прошло Фомино воскресенье. 11 мая 1671 г. владыка был за проскомидией в соборе, когда воры пришли звать его себе в круг. Он облачился и велел благовестить в большой колокол, чтоб собирались священники идти на круг.

Войдя на круг с крестом в руке, Иосиф спросил Уса: «Зачем вы меня призвали, воры и клятвопреступники?». Один из казаков ответил: «Прислан я от войска с речами, что ты воровски переписываешься с Тереком и Доном, и по твоему письму Терек и Дон отложились от нас». – «Я с ними не переписывался», отвечал Иосиф, «а хотя бы и переписывался, так ведь это не с Крымом и не с Литвою; я и вам говорю, чтоб и вы от воровства отстали и великому государю вины свои принесли». Воры озлобились, часть их направилась к владыке снять облачение. Возмутился донской казак Мирон, который закричал: «Что вы, братцы, на такой великий сан хотите руки поднять?– нам к такому великому сану и прикоснуться нельзя». Его схватили и убили. Воры потребовали от священников разоблачить митрополита. Иосиф сам снял с себя митру, панагию и, обратившись к протодиакону, сказал: «Что же- ты стал, не разоблачаешь? уже пришел час мой!» Тот, в ужасе, снял омофор, саккос. Тут казаки выбили все духовенство из круга, крича: «До вас дела нет!» и повели владыку пытать на пороховой двор. Его положили на огонь и допрашивали. Святитель не отвечал ни слова, только творил молитву и проклинал палача. После пытки его повели на казнь, на раскат. Проходя мимо тела Мирона, Иосиф осенил его и поклонился. Его положили на краю раската и столкнули. Соловьев так заключает это страшное описание: «Это были самые отчаянные воры, которые работали на раскате, – Алешка Грузинкин с немногими товарищами. Самая деятельность поддерживала их ожесточение, их опьянение. Но с другим чувством стояло большинство воров внизу подле раската; их страх увеличивался все более и более с приближением дела к развязке, и когда наконец тело Иосифа ударилось об землю, казакам послышался страшный стук: они обомлели и минут с двадцать стояли в глубоком молчании, повеся головы. Потом опохмелились пыткою и казнью воеводы князя Семена Львова».

Архиепископ Филарет пишет: «После того, как за 10 лет до патриаршества начали ограничивать порчу книг книгопечатанием, а теперь введением патриаршества вводили столь важные перемены в богослужение и не переставали установлять новые празднества²⁸), в самом начале патриаршества в том уже твердо были убеждены, что надобно исправлять ошибки в книгах, возросшия до такого числа с течением времени, и что для того надобно не только печатать книги, но предварительно печатанию сличать поздния с древними, лучшими списками».

Направление, в каком шли исправления богослужебных книг после Стоглавого собора, не изменилось до половины ХVII века. Книги правились с добрых переводов исключительно по славянским спискам и печатались со всеми ошибками и неисправностями последних, которые в печати становились еще распространеннее и тверже. Патриарх Гермоген, для предупреждения новых ошибок, установил при типографии особое звание книжных справщиков. Они обязаны были внимательно сверять печатаемые книги с лучшими списками, исправляя в случае надобности и эти последние. Трудно было первое время найти надежных справщиков. В Смутное время сгорел печатный дом и издание книг на время прекратилось (Знаменский).

С воцарением Михаила Феодоровича, занялись ревностным печатанием книг. В 1617 г. троицкий старец, Арсений Глухой, ранее инок Ниловой пустыни, и клементьевский священник Еван Наседка жаловались царю, что при множестве ошибок, вошедших в Требник, они одни не в силах справиться с исправлениями. Царь поручил троицкому архимандриту Дионисию принять участие в исправлении требника. Дионисий и его сотрудники с большим усердием принялись за дело. Кроме древних славянских рукописей ими приняты были во внимание четыре греческих требника. Арсений хорошо знал славянскую грамматику и греческий язык.

Новые справщики, более других образованные, нашли в требнике множество ошибок. В водосвятной молитве на Богоявление в печатном требнике к словам: «Прииди, Господи, и освяти воду сию Духом Твоим Святым» оказалось прибавленным «и огнем». По свидетельству Арсения, в 12 просмотренных им славянских списках слова эти отсутствовали, в одном лишь оно было приписано на поле, в другом же над строкой. Явно было, что это было сделано произвольно позднее. Исправлены были ими концы некоторых молитв. В некоторых печатных книгах нашли ереси. Напр. в служебниках говорилось, что «Отец с Сыном воплотися». Особенно много неисправностей оказалось в церковном уставе, который в 1610 году был издан троицким головщиком Логином Коровою. После полуторагодовой работы справщики летом 1618 г. представили исправленный ими Требник местоблюстителю патриаршего престола митрополиту Крутицкому Ионе. Последний был недоволен справщиками, выполнявшими работу по личному распоряжению царя и не совещавшимися с ним. Жаловались на Дионисия монахи Троицкой обители головщик Логин и уставщик Филарет. Дионисий потребован был к объяснению.

Соловьев подробно останавливается на этом деле. «Четыре дня приводили его на патриарший двор к допросу с безчестием и позором; потом допрашивали его в Воскресенском монастыре, в келлиях матери царской, инокини Марфы Ивановны, и решили, что исправители еретичествуют. Но при этом решении, кроме невежества, выказалась еще другая язва общественная: тут действовала не одна ревность по букве, по старине, на которую наложили руку смелые исправители, – тут обрадовались, что попался в руки архимандрит богатейшего монастыря, и потребовали у него за вину пятьсот рублей. Дионисий объявил, что денег у него нет, и что он платить не будет; отсюда страшная ярость, и оковы, и побои, и толчки, и плевки. Дионисий, стоя в оковах, с улыбкою отвечал тем, которые толкали его и плевали на него: «Денег у меня нет, да и дать не-за-что: плохо чернецу, когда его растричь велят, а достричь-то ему венец и радость. Сибирью и Соловками грозите мне, но я этому рад, это мне и жизнь». За Дионисием присылали нарочно в праздничные или торговые дни, когда было много народа, приводили его пешком или привозили на самой негодной лошади, без седла, в цепях, в рубище, на позор толпе, из которой кидали в него грязью и песком; но он все это терпел, с веселым видом, смеялся, встречаясь с знакомыми. Привезут его иногда до обедни, иногда и после обедни, и поставят скованного в подсеньи, на дворе митрополичьем; стоит он тут с утра до вечера, и не дадут ему воды чашки, а время было июнь, июль месяцы, дни жаркие; митрополит Иона после обедни сядет с собором за стол, а Дионисий с учениками празднует под окнами его келлий в кулаках да пинках, а иногда достанется и батогом. Словом ересь напугали царскую мать, Марфу Ивановну, вооружили ее против мнимых еретиков, а в народе распустили слух, что явились такие еретики, которые огонь хотят в мире вывести: – и вот страх и злоба овладели простыми людьми, особенно ремесленниками, которым без огня нельзя ничего сделать, – и они начали выходить с дрекольем и каменьями на Дионисия «.

Знакомит Соловьев с главными противниками просвещенного отечестволюбца, Логином и Филаретом, определив ту среду, которая пораждает таких «мужиков-горланов». Он пишет: «При отсутствии просвещения в большинстве, всякое преимущество, часто только внешнее, имеет обаятельную силу, и человек, им обладающий, может решиться на все, – сопротивления не будет. Так, если в подобном необразованном или полуобразованном обществе явится человек бойкий, дерзкий, начетчик, говорун, то чего он не может себе позволить, кто в состоянии оценить в-меру его достоинства? Если явится ему противник, человек вполне достойный, знающий дело и скромный, уважающий свое дело и общество, то говорун, который считает все средства в борьбе позволенными для одоления противника, начинает кричать, закидывать словами, а для толпы несведущей, кто перекричал, – тот и прав: дерзость, быстрота, неразборчивость средств дают всегда победу. Древнее наше общество, вследствие отсутствия просвещения, сильно страдало от таких мужиков горланов, как их тогда называли; против них-то должен был ратовать и Дионисий в своем монастырском обществе ... Логин приобрел удивление братии и посещавших монастырь голосом необыкновенно приятным, светлым и громким; в чтении и пении ему не было подобного; на один стих сочинял распевов по пяти, по шести и по десяти. Что стих искажался от этих распевов, терял смысл – до этого Логину не было дела, потому что он «хитрость грамматическую и философство книжное» называл еретическим. Надменный своими преимуществами, удивлением, которое оказывали к его голосу, этот мужик-горлан не знал никакой меры, бранил, бил не только простых монахов, но и священников, обижал в милостыне, и никто не смел ему слова сказать. Дионисий часто обращался к нему со своими тихими поучениями, называл его государем, отцом, братом, величал по имени и по отечеству. «Что тебе, свет мой, пользы в этом», говорил ему Дионисий, – «что все жалуются на тебя, ненавидят тебя и проклинают, а мы, начальники, все как в зеркало на тебя смотрим? и какая будет польза, когда мы с тобою брань заведем?» Но увещания не помогли нисколько.»

«Другой мужик-горлан, уставщик Филарет, возбуждал удивление толпы и получил право быть горланом также по внешнему достоинству, которое в то время очень ценилось, – сединами добрыми; он жил у Троицы больше пятидесяти лет, уставщиком был более сорока лет – преимущество громадное по тогдашним понятиям: все остальные, не исключая архимандрита, были перед ним молодые люди. Логин своими распевами искажал смысл стихов; Филарет пошел дальше: по его мнению, Христос не прежде век от Отца родился; Божество почитал он человекообразным. Филарет и Логин были друзья, и оба ненавидели Дионисия за обличения. «Пощадите, не принуждайте меня ко греху», говорил им Дионисий: ведь это дело всей Церкви Божией, а я с вами по любви наедине беседую и спрашиваю вас для того, чтобы царское величество и власть патриаршеская не знали, чтоб нам в смирении и в отлучении от Церкви Божией не быть». Логин отвечал ему: «Погибли места святые от вас, дураков, везде вас теперь много неученых сельских попов; людей учите, а сами не знаете чему учите». Больше всего сердился Логин на Дионисия за то, что архимандрит вмешивался, по его мнению, не в свое дело, т. е. заставлял читать поучения Св. Отцов, и сам часто читал их, часто и певал на клиросе. «Не ваше дело петь и читать», говорил ему Логин: «Знал бы ты одно, архимандрит, чтоб с мотовилом своим на клиросе, как болван, онемев, стоять». Однажды, на утрени, Дионисий сошел с клироса и хотел читать; Логин подскочил к нему и вырвал книгу из рук, налой с книгою полетел на землю, – стук, гром, соблазн для всех; Дионисий, только перекрестил свое лицо, пошел на клирос и молча сел; Логин, окончив чтение, подошел к архимандриту, и, вместо того, чтобы просить прощения, начал плевать на него и браниться. Дионисий, махнувши посохом, сказал ему: «Перестань, Логин, не мешай божественному пению, и братию не смущай; можно нам об этом переговорить и после заутрени». Тут Логин выхватил у него из рук посох, изломал его на четыре части и бросил ему на колени. Дионисий взглянул на образ и сказал: «Ты, Господи Владыко, вся веси, и прости мя, грешного, яко согрешил пред Тобою, а не он». Сошедши с своего места, он всю заутреню проплакал перед образом Богородицы, а после заутрени вся братия никак не могла уговорить Логина, чтоб просил прощение у архимандрита».

Именно Логин, Филарет и ризничий Троицкого мон. диакон Маркелл были главными обвинителями образованного и достойнейшего архим. Дионисия на соборе высшего московского духовенства, заседавшего в июле 1618 г. Дионисия обвиняли в том, что «имя Святой Троицы велел в книгах марать и Духа Святого не исповедует, яко огнь есть». Собор положил: «архимандрит Дионисий писал по своему изволу. И за то архимандрита Дионисия да попа Ивана от церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священствуют». Осудили Дионисия на заточение в Кириллов Белозерский мон. Но туда трудно было его провезти по причине неприятельских отрядов, загораживавших дорогу на север. Велено было содержать его в Новоспасском мон., где его сорок дней томили на палатях в дыму, били, морили голодом, заставляли класть ежедневно тысячу поклонов. Арсений томился в цепях на Кирилловском подворье, откуда послал челобитную боярину Борису Мих. Салтыкову. Доказывая свою правоту и негодуя на невежественность обвинителей, Арсений обвинял Дионисия в невнимании к его настоянию не делать ничего без митрополичья совета. Ивану Наседке удалось избавиться от заточения.

Иерусалимский патриарх Феофан, прибыв в Москву, обратил внимание любви на невинных страдальцев. Он предложил патриарху Филарету облегчить их положение. Пр. Дионисий и Арсений были освобождены из темницы. Но осторожный патриарх только тогда оправдал полностью пр. Дионисия, когда получил от других патриархов отзыв о словах и огнем. Тогда – в 1626 г. – он особенною граматою повелел не читать более и огнем в молитве водоосвящения и зачеркнуть это место в Требнике. Но и до получения ответов от патриархов, патр. Филарет продолжал исправление книг. Пр. Дионисий и его сотрудники, оправдывая себя, указали на многочисленные ошибки в разных церковных книгах. Согласно с волею патриарха особенно были пересмотрены Требник и Служебник. И в этом случае соблюдая осторожность, патр. Филарет велел держаться преимущественно славянских списков. Сделаны были некоторые дополнения и несколько отмен. В 1633 г. патр. Филарет окружною граматою потребовал отобрания по всем местам для предания в Москве огню устав, напечатанный справщиком Логином. Памятником ревности Филарета против суеверия было строгое наказание им дьячка за употребление рафлей²⁹). (Архиеп. Филарет).

Присущая патриарху Филарету осторожность проявлена была, когда в Москву прибыла Риза Господня. Прислана она была в 1625 г. персидским шахом Аббасом, которому перешла из Грузии, как военная добыча. Принимая во внимание, что нет письменных свидетельств о ризе, а положиться на отзыв только одних мусульман не следует, патриарх повелел совершить недельный пост и молитву, дабы Господь Сам открыл Свою волю. По милости Божией, не прошло и недели молитв и поста, как начали истекать чудесные исцеления от ризы. Посему патриарх Филарет определил чтить ризу благоговейно.

Преемник Филарета, патриарх Иоасаф, сперва позволил издать Требник, Устав и Служебник Филаретовы без перемен. Позднее он изменил в них многое. Главное исправление состояло в пополнении чинов молитвами и действиями, частию же в отмене некоторых действий (относительно погребения священников, постов – касательно употребления рыбы и др.). В Октоихе исправлялись ошибки писцов поверкою по спискам. Особенно же усердно продолжали печатать еще непечатанные книги. В пособие улучшению книг собирали славянские списки в Москву из монастырей. Патр. Иоасаф I, как и его предшественник, чувствовал и сознавал, что в исправленных книгах все же остается много грехов разных. В послесловии к Требнику 1639 г. написано: «молим же вы ... аще что узрите в них нашим забвением или неведением просто что и неисправлено или погрешно от неразумия; то простите нас грешных». В послесловии к псалтири 1641 г.: «мы, грубии и неразумнии... прощения просим ... аще вникнувше обрящите в ней неукрашение в словесех или погрешение в речех или неудобрение в. деле... да исправите, молимся» (Архиеп. Филарет).

Патриарху Иосифу не оставалось более книг богослужебных, которые надлежало бы издавать первый раз в Москве. Но много оставалось книг поучительных, которые там еще печатались. Много оставалось и ошибок в напечатанных книгах, требовавших исправлений. Патр. Иосиф проявлял много усердия в этом деле. Церковные исправления стали проводиться в таких широких размерах, каких прежде не бывало ни разу. Архиеп. Филарет пишет: «К сожалению, Иосиф дозволил печатать книги людям, не только малосведущим, но и упорным в мнениях невежества. Эти люди, несмотря на то, что были очень бедны и смыслом и познаниями, с такою смелостию принялись за переправку книг, что не оставили в покое почти ни одной строки в прежних книгах, и все это делали, не только не справляясь с греческим текстом, которого не знали, но не уважая даже древних славянских списков. Им хотелось всего более возвесть ошибки времени, любимые мнения простоты, на степень мыслей веры святой; и они вносили эти ошибки и мнения то в южные поучительные книги, каковы книга Кириллова, книга о вере единой и малый катихизис, то сеяли те же мысли невежества в богослужебных книгах, в учебной псалтири 1645 и 1647 г., в служебнике 1647 г. и следованной псалтири 1647 г. Таким образом чего не было в книгах, изданных при патриархах: Иове, Гермогене, Филарете и Иоасафе, то явилось теперь в книгах церковных; разумеем мнения: о двуперстном крестном знамении, о сугубой аллилуии, прибавление слова «истинного» в члене веры о Святом Духе. Современник патриарха Иоасафа, митрополит Игнатий, показывает нам и тех кто так несовестно портил чужия сочинения. Это были протопопы Аввакум и Еван Неронов, попы Лазарь и Никита, диакон Феодор Иванов. Они были в большой доверенности у патриарха, в уважении и у двора; почему распоряжались корректурою и печатанием книг, как хотели, тем более, что заведывавший тогда типографиею князь Львов был одних с ними мыслей и одинакового образования». Проф. П. Знаменский упоминает еще имена Ивана (в монашестве Иосифа) Наседку, протопопа Михаила Рогова и архим. Сильвестра, как приставленных при печатном дворе к книжным исправлениям. Он отмечает их необразованность и неудовлетворительность приемов работы.

Митр. Макарий пишет: «Под конец жизни патриарха Иосифа у нас, наконец, ясно сознана была мысль, что исправлять церковные книги по одним славянским спискам недостаточно, а нужно вместе исправлять и по греческому тексту. И вот сам царь Алексей Михайлович обратился в Киев с просьбою – прислать в Москву ученых мужей, знавших греческий язык, чтобы они исправили, по тексту семидесяти толковников, славянскую библию, которую тогда намеревались вновь напечатать. Ученые люди скоро прибыли в Москву, и хотя некоторые встретили их здесь неприязненно за самую их ученость, хотя им не было поручено тотчас же приступить к исправлению библии, но они успели, еще при жизни патриарха Иосифа, исправить по греческому тексту одну, уже оканчивавшуюся печатанием, книгу «Шестоднев», и напечатали свои исправления в конце книги, чтобы всю ее не перепечатывать. Это была первая напечатанная в Москве церковная книга, исправленная не по славянским только спискам, но и по греческому тексту ...»

Отметив далее «крайнее безчиние», допускавшееся у нас от «многогласия» и от «хомового» пения, митр. Макарий пишет: «Против такого безчиния восставали еще Стоглавый собор и патриарх Гермоген, а теперь, при патриархе Иосифе восстали некоторые даже из светских людей, каков был Федор Ртищев, и два самые авторитетные московские протоиереи: казанский – Неронов и благовещенский – Вонифатьев, царский духовник. К ним присоединился новгородский митрополит Никон и сам царь. А патриарх Иосиф сначала колебался; но потом обратился с просьбою к цареградскому патриарху Парфению, чтобы он, вместе с другими греческими иерархами, решил: «подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие?» И когда из Царьграда получен был ответ, что чтение в церквах должно совершаться единогласно и певцам подобает петь согласно, а не рыканием неподобным, тогда патриарх Иосиф, с собором своих русских архиереев, в присутствии самого государя и его сѵнклита, постановил, чтобы по всем церквам пели чинно, безмятежно и единогласно и читали в один голос, тихо и неспешно». Оживлена была церковная проповедь. Среди духовенства поднялся ропот. Говорилось, что «заводится ересь новая – единогласное пение и людей в церкви учить, а преж сего людей в церкви никогда не учивали, учивали их втайне» (Знаменский).

Митр. Макарий продолжает обсуждение того же вопроса: «Явились новые обстоятельства, которые нудили не только непрекращать, напротив, с большею энергиею продолжать начатое дело исправления церковных книг и обрядов. При благочестивом царе Алексее Михайловиче еще чаще, чем прежде, приходили в Москву греческие иерархи и другия духовные лица для милостыни и иногда оставались у нас довольно долго. Присматриваясь с любопытством к нашей церковности, они не могли не замечать и действительно замечали в нашей церкви некоторые разности от чинов и обрядов греческой церкви и некоторые новины или «новшества», каким особенно казалось им употребление двуперстия для крестного знамения: так как это новшество, несмотря на решение Стоглавого собора, доселе слабо проникавшее в народ, который издревле от предков привык креститься тремя перстами, теперь именно, при патриархе Иосифе, будучи внесено в некоторые учительные и богослужебные книги, наиболее стало распространяться и утверждаться и наиболее бросаться в глаза приходившим к нам с Востока единоверцам. В числе других пришельцев к нам находился и иерусалимский патриарх Паисий, принятый в Москве с величайшим уважением. Заметил и он наши новшества, и с укором указывал на них царскому любимцу – Никону и другим.» Смущенные царь и патриарх решили тогда отправить на Восток для изучения греческих обрядов троицкого келаря Арсения Суханова, знавшего греческий язык. В 1649 г. Арсений отправился из Москвы вместе с патр. Паисием. Он доехал только до Ясс, где в Молдавии остановился Паисий. Отсюда Арсений два раза возвращался в Москву и уже в 1651 г. отправился далее. Во время второго приезда из Ясс он представил статейный список или отчет о своем путешествии и о своих беседах и прениях с греками. Он рассказывал о таких обрядовых отступлениях греков, которые поколебали православный авторитет греков. Это соответствовало желаниям той группы, которая недовольна была высказанными греками мнениями о русской обрядности и о богослужебных книгах. Не способствовал усилению значения греков оставленный в Москве патр. Паисием образованный грек Арсений. Последний учился в римской коллегии, отрекался там от православия; его обвиняли даже в принятии в Турции басурманской веры. Патр. Иосиф сослал его в Соловки (Знаменский).

Все же решение производить исправления непременно по греческим книгам и чинам, было принято еще при патр. Иосифе.

Тогда же нашлись в Москве и люди, способные провести эти исправительные работы. То были ученые монахи из Киева, которых выписали оттуда в 1649 г., как знатоков греческого языка, для исправления Библии. Имелись они в виду и для заведенного тогда же учительного Андреевского мои. Они открыли в этой обители ученое братство, стали заниматься переводами и преподавать желающим греческий язык. Приняли они участие в книжных исправлениях. В 1650 г. с их исправлениями издан был Шестоднев. Патр. Иосиф с опаской относился к возникшему новому движению и предоставил митрополиту Никону шествовать по нему.

В 1651 г. царь Алексей пригласил во дворец патриарха и прочих пастырей и предложил им на рассуждение безпорядки чтения и пения церковного. Собор положил ввести тот же порядок, какой введен Никоном в Новгороде. В то же время рассмотрен был на соборе служебник и сделано в нем несколько поправок. Тогда же решено было подвергнуть новому пересмотру отпечатанную в 1650 г. Кормчую книгу. Вслед за тем стал известен в Москве отзыв Афонских иноков об одной московской новизне. Некто иеромонах Дамаскин явился на Афон со славянскою книгою, содержавшей учение о двуперстном крестном знамении. Отцы афонские, лишь только узнали о таком пришельце, снеслись с константинопольским патриархом Парфением, и, по его благословению, собрав в 1650 г. собор, призвали Дамаскина, сожгли книгу его, запретили ему учить знаменоваться двумя перстами, а каждого, кто стал бы упорно учить тому, предали анафеме. Это решение они прислали царю Алексею в 1652 г. Патр. Иосиф был этим очень обезпокоен. Сознавая свою неосторожность в избрании цензоров книг, он опасался, что его заставят отказаться от престола. Переживая это, он скончался в апреле 1652 г. (Архиеп. Филарет).

Патриарх Никон, став во главе Русской Церкви, проникнут был желанием осуществить исправление богослужебных книг. В предвидении предстоящих ему трудностей, он занятие первосвятительской кафедры, обусловил дачей клятвы царем и духовным сѵнклитом оказывать ему послушание, «аще что возглаголет от божественных заповедей и законов».

Сложно было отношение духовенства и народа к исправлениям, в особенности, когда к ним сделались причастными «чужие» киевляне и греки. Без помощи же их обойтись не представлялось возможным. Они же, призванные к этому ответственному делу, понемногу от исправления незначительных ошибок перешли к исправлениям более существенным, которым, по понятиям того времени, присваивалось название ересей. Раз дело принимало характер исправления ересей и к нему привлекалась чужая помощь, исправление теряло прежнее значение домашнего дела и становилось делом обще-церковным.

В Москве существовали вражда к киевским ученым, к киевской латинской науке. Такая неприязнь обуславливалась в значительной степени наличием измены Православию в 1596 г. в Бресте. Начиная с этого времени юго-западное духовенство, даже и не ушедшее в унию, стало подозреваться в Москве в латинстве. Способствовала такому взгляду и постановка учения в Киевской академии, устроенной митрополитом Петром Могилою по образцу иезуитских коллегий. В академии важную роль играл латинский язык. В Москве опасались, что изучение латыни, языка Римской церкви, повлечет за собою совращение в «латинство». На все южно-русское образованное общество смотрели, как на «латинское». «Кто по латыни научится, тот с правого пути совратится» – говорил москвич Лучка (Лукьян) Голосов, не желавший, дабы не впасть в ересь, учиться у киевских монахов, чего требовал от него Ртищев. Подобные люди считали за еретиков и тех, кто благоволил к киевлянам и их науке. Про известного боярина говорилось: «Борис Иванович Морозов начал жаловать киевлян, а это уже явное дело, что туда же уклонился, к таким же ересям».

Неприязненное отношение, как к людям отступившим от православия, было и к грекам. Оно вызывалось Флорентийской унией и подданством греков туркам. Образованный Арсений Суханов, говорил: «и папа не глава церкви и греки не источник, а если и были источником, то ныне он пересох». «Вы и сами страдаете от жажды, – говорил он грекам, – как же вам напоять весь свет из своего источника?». С признанием Москвы наследницей Византии, считалось, что только в России сохраняется чистота Православия, которая повредилась в ХV в. на Востоке, ушедшем на поклон к папе. Стесненное положение восточного духовенства под турками, приезды его высших представителей за милостынею, вызывали высокомерное отношение к грекам. Русские православные люди в Польше и Литве считались находящимися под постоянным давлением католичества.

Эти православные иноземцы, греческие иерархи и малороссийские ученые, на которых в Москве смотрели сверху вниз, стали руководителями в деле исправления обрядов и книг московской Церкви. При отмеченном настроении понятно, что выдвижение тех и других не могло нравиться московскому духовенству и многим москвичам. Привлечение иноземцев к исправлениям, как-бы, знаменовало признание русского духовенства невежественным в делах веры, а московских обрядов – еретическими. Это шло вразрез с высоким представлением о чистоте православия в Москве, оскорбляло национальное достоинство многих москвичей. Они то возмущались исправлениями.

Такое настроение москвичей не могло испугать такого убежденного и твердого церковного деятеля, как патриарх Никон. Став патриархом, он занялся исправлением не только ошибок, руководствуясь греческими списками, но и обрядов. По поводу последних он постоянно советовался с Востоком. Исправление обрядов было, по понятиям того времени, вторжением в область веры, что считалось непростительным вмешательством.

Наиболее выдающияся отступления русской церкви от восточных в обрядах – были таковы: 1) проскомидия совершалась на семи просфорах вместо пяти; 2) пели сугубую аллилуиа, т. е. два раза, вместо трегубой, прибавляя: слава Тебе, Боже; 3) совершали хождение по-солонь, а не против солнца во время крестных ходов; 4) крестились двумя перстами – указательным и средним, а не тремя, как крестились на Востоке.

Из массы описок, особенно важными считались: 1) лишнее слово «истинного» в Сѵмволе Веры, именно «и в Духа Святого Господа «Истинного» и Животворящего»; 2) начертание и произношение имени Иисус – «Исус»; 3) искажение церковных отпустов на Богородичные и другие праздники.

В июле 1652 г. возвратился с Востока Арсений Суханов и представил проскинитарий, как отчет в исполнении поручения. Он не совсем должным образом исполнил свое поручение, но не скрыл важной для того времени правды. В описании иерусалимского чина богослужения он указал ряд погрешностей, относящихся, правда, не к самому уставу, а к соблюдению его. С радостью выставлял он каждое мелочное отступление от устава. Арсением не учтено было то, что вследствие тяжелого турецкого ига упали не только обрядность, но и религиозность греков. Важно же было засвидетельствование его, как очевидца, что на Востоке троят аллилуиа, а в Царьграде греки знаменуются тремя перстами.

Архиеп. Филарет отмечает, что патр. Никон первые полтора года позволял перепечатывать книги «почти только с одною мольбою о прощении ошибок. А между тем готовился и готовил нужное к великому делу».

Митр. Макарий пишет: «Никон, как рассказывается в предисловии изданного им служебника, «упразднися от всех и вложися в труд, ежебы святое писание рассмотрити, и входя в книгохранильницу, со многим трудом, многи дни в рассмотрении положи». В книгохранильнице он нашел подлинную уложенную грамату об учреждении патриаршества в России, подписанную патриархами – Иеремиею цареградским и Иовом московским и многими другими святителями, русскими и греческими; нашел также подлинную грамату или книгу об утверждении патриаршества в России, подписанную и присланную в 1593 г. всеми восточными патриархами, со множеством греческих епископов. В последней грамате он прочел, что московский патриарх есть брат всех прочих православных патриархов, единочинен им и сопрестолен, а потому должен быть согласен с ними во всем. Наиболее же остановили на себе в этой грамате внимание Никона следующия слова: «так как православная церковь получила совершенство не только в догматах боговедения и благочестия, но и в священно-церковном уставе, то справедливость требует, чтобы и мы потребляли всякую новину в ограде церкви, зная, что новины всегда бывают причиною церковного смятения и разделения, и чтобы следовали мы уставам св. отцев, и чему научились от них, то хранили неповрежденным, без всякого приложения или отъятия». Прочитав всю эту грамату, Никон впал в великий страх, не допущено ли в России какого либо отступления от православного греческого закона, и начал, прежде всего, рассматривать сѵмвол веры. Он прочел сѵмвол веры, начертанный греческими буквами на саккосе, который, за 250 лет пред тем, принесен был в Москву митрополитом Фотием, и сравнил с этим сѵмвол славянский, как он изложен был в новых московских печатных книгах, убедился, что в славянском сѵмволе есть несогласия с древним греческим. Рассмотрев за тем, точно также, св. литургию, т. е. Служебник, и нашел, что иное в нем прибавлено, другое отнято или превращено, а после Служебника узрел и в других книгах многия несходства. После этого, проникнутый сознанием своего долга быть во всем согласным с восточными патриархами и потреблять всякие новины, которые могут вести к несогласиям в церкви, смутам и разделению, и убедившись лично, что такие новины у нас действительно есть в печатных церковных книгах и в самом даже сѵмволе веры, Никон решился приступить к исправлению наших богослужебных книг и церковных обрядов».

«Первая попытка в этом роде», продолжает митр. Макарий, «сделана была Никоном, спустя около семи месяцев после вступления его на патриаршую кафедру, и касалась только двух новшеств. Но при первой же этой попытке обнаружились и ярые противники Никона и начатого им дела. Пред наступлением великого поста в 1653 году Никон разослал по всем церквам московским следующую Память». В ней указывалось, чтобы в св. четыредесятницу, при чтении молитвы св. Ефрема Сирина, православные не клали одних земных многочисленных (числом до 17) поклонов, как делалось тогда у нас, но клали поклоны поясные, кроме только четырех земных. «Память» прислана была и в казанский собор протопопу Неронову. Тот тотчас пригласил протопопа Аввакума и других своих близких. Аввакум рассказывал: «Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти: сердце озябло и ноги задрожали». Собирались же тогдашние противники Никона. Таковыми были протопопы: московские – Иван Неронов, Степан Вонифатьев, иногородние – Аввакум юрьевский, Даниил костромской, Логгин муромский. В бытность Никона митрополитом они были близки с ним, помышляли о некоторых исправлениях. После смерти патр. Иосифа, они, изменили свое отношение к нему и, пользуясь его отсутствием, повели в Москве интригу против него. Когда Никон стал патриархом, то перестал пускать к себе ненадежных друзей. «Такого унижения и оскорбления», пишет митр. Макарий, «не в силах был перенести Неронов с своими приближенными, и они ждали только случая отомстить Никону. Случай, как им казалось, представился. Никон разослал «Память» духовенству: они написали на нее опровержение из книг, выставляя ее, конечно, еретическою, и подали свою рукопись государю, рассчитывая уязвить Никона и повредить ему. Но ошиблись в рассчете: Никон остался в полной силе, а только еще больше раздражился против бывших своих друзей. И началась борьба преимущественно из личных побуждений, которая потому, как скоро увидим, в самом уже начале своем приняла с обеих сторон самый резкий характер. Но достойно замечания, что Никон в этот раз как-бы не обратил внимания на поступок своих врагов, не потребовал их на суд за оказанное сопротивление архипастырскому распоряжению и вовсе их не преследовал».

Последовали и другия распоряжения патр. Никона: против иконописцев, усвоивших приемы католиков, о введении, вместо унисонного пения, нового киевского партесного, о произношении в храмах проповедей собственного сочинения. В этом усмотрено было ревнителями старины самомнение проповедников.

С апреля по декабрь 1653 г. в Москве пребывал бывший константинопольский патриарх Афанасий III Пателарий. Он три раза восходил на патриарший престол, в последний раз – в 1651 г. – пробыв только 15 дней. Он прибыл из г. Галаца, в волошской земле, где управлял Николаевским мон. На обратном пути он устроен был временно гетманом Богданом Хмельницким в Лубенском мон. Полтавской губ., где преставился 5 апреля 1654 г. В 1662 г. митр. киевским установлено было ему празднование. Митр. Макарий пишет: «Но для нас важно посещение патриархом Афанасием Москвы в том преимущественно отношении, что и он, подобно другим восточным первосвятителям, приходивших к нам прежде, «зазирал» патриарху Никону «в неисправлении божественного писания и прочих церковных винах», и тем вновь возбуждал его ревность к исправлению наших церковных книг и обрядов. Кроме того, Афанасий, во время своего пребывания в Москве, написал для Никона сочинение, под названием: «Чин архиерейского совершения литургии на востоке», чтобы Никон ясно мог видеть, какие отступления от того Чина допущены в России».

В июле 1653 г. духовный собор рассматривал дело Логгина, обвинявшегося муромским воеводой в оскорблении святыни. Неронов, защищая его, наговорил патриарху много горького и резкого, за что собор определил сослать его в монастырь. Осужден был и Логгин. Митр. Макарий отмечает, что нападки Неронова не касались вопроса об исправлении обрядов и выражали лишь личную вражду. Аввакум, не допущенный после этого священниками казанского собора к служению, «завел свое всенощное» в сушиле, находившемся на дворе сосланного Неронова. Переманил он к себе некоторых прихожан казанской церкви, зазывал через них и других, говоря «в некоторое время и конюшни-де иные церкви лучше». За такое нарушение канонов собор судил его. Логгину и единомышленному с ним и Нероновым Даниилу патриарх лично «остриг голову» в соборной церкви. Они были сосланы первый в Муром, второй в Астрахань. Подобному наказанию должен был быть подвергнут и Аввакум, но царь в самом храме упросил Никона не стричь его. Он был сослан с семьей в Тобольск. Подводя итоги этому делу, митр. Макарий пишет: «Если протопоп Неронов подвергся церковному наказанию вовсе не за ревность по вере, а за величайшее оскорбление патриарха пред лицем целого собора, то и три другие протопопа, Даниил, Логгин и Аввакум, пострадали точно также вовсе не за ревность по вере, а за то, что вздумали защищать пред царем, в укор патриарху, своего до крайности виновного патрона, а еще более за то, что дерзнули устроить самочинное сборище». Царский духовник протопоп Вонифатьев в этом деле не поддержал своих друзей. Исполняя поручение государя, он уговаривал Неронова смириться и быть в послушании патриарху. Но тот оставался непреклонным. Сослан был в Соловецкий мон. князь Львов.

Дальнейшия события митр. Макарий излагает так: «Распоряжение сделанное им (Никоном) лично от себя пред наступлением великого поста в 1653 г. и направленное только против двух обрядовых новшеств, послужило для него как-бы пробным камнем, чтобы узнать, как отзовутся на задуманное им исправление церковных обрядов и богослужебных книг. И он понял и убедился из сопротивления, оказанного Нероновым и его братиею, что действовать тут только одною своею патриаршею властию недостаточно, а необходимо ему, патриарху, иметь для себя опору в более сильной церковной власти – соборной. Проникнутый этим убеждением, Никон просил царя Алексея Михайловича созвать собор, – о чем в то же время была просьба к царю и от Неронова. Собор был созван в марте или апреле 1654 г. и происходил в царских палатах». На соборе председательствовали царь и патриарх, присутствовали 5 митрополитов, в числе их сербский Михаил, 4 архиепископа, епископ коломенский Павел, 11 архимандритов и игуменов, 13 протопопов, «туже и царскому сѵнклиту предстоящу».

На соборе патриархом Никоном предложены были вопросы: «Надобно ли следовать новым печатным московским книгам, в которых найдено много несходного и несогласного, или, точнее сказать, ошибочного против древних греческих и славянских книг? Или же должно предпочесть древния греческие и славянские книги, из которых те и другия содержат и тот же устав, и по которым поучаясь, угодили Богу восточные богословы и учители и московские святители?» Собор единодушно отвечал: «Достойно и праведно исправить новые по древним русским и греческим книгам. Мы утверждаем, – прибавил Собор, – то самое, что повелевают греческие и наши уставы». Вследствие сего надлежало собрать из русских обителей древния русские книги. Об этом сделаны распоряжения царем и патриархом. Последний еще 11 января 1653 г. вытребовал опись книгам степенных монастырей, на тот конец: «чтобы было ведомо, где которые книги взяти, книг печатново дела исправленья ради». Суеверы пытались остановить патриарха Никона. Во время моровой язвы они распространяли слухи, будто в небесном видении велено остановить печатание исправленных книг. Против них возбуждено было дело и они спутались в показаниях, о чем Никон писал боярину Пронскому: «и то знатно, что они солгали, и они-б впредь таким небылинным зраком не верили» (Архиеп. Филарет).

На Соборе несогласие с Никоном проявил епископ коломенский и кашинский Павел. Митр. Макарий предполагает, что возможно он допустил в споре с ним и резкие выходки. Вскоре после окончания собора последовали те строгия кары против Павла, о которых упоминалось выше. Митр. Макарий пишет далее: «Противоречие, какое услышал Никон от епископа Павла на самом соборе, рассуждавшем о необходимости исправления наших церковных книг и обрядов, вразумило Никона, что в таком важном деле недостаточно опираться на одном только соборе своих русских архиереев и духовенства, а нужно призвать на помощь и собор восточных православных иерархов. Сохранилась, в двух списках, грамата Никона к цареградскому патриарху Паисию от 12 июня 1654 г.»

Патриарх Паисий собрал греческих пастырей и деянием соборным утвердил решение московского Собора: следовать православному писанию восточных учителей в древних греческих и славянских книгах. Отосланы были и соборные ответы на 25 вопросов, предложенных Никоном. Патриарх Паисий в грамате к Никону изъявлял живейшую радость и такое же уважение к его предприятиям: «Радуюся, жив Господь Бог, и имам тя писана в душе моей, за достоинство и разум, его же дарова тебе Бог». Паисий препроводил толкование на чин богослужения, иначе скрижаль, рассмотренную и одобренную на Соборе. Патриарх просил Никона ни в чем не разнствовать от уставов восточной Церкви: «да будем чадами единой и той же матери-церкви восточной и да не имеют нечистые еретические уста никакого повода упрекать нас в какой либо разности». Никон прикрывал русскую Церковь в несогласии ея с греческой в сѵмволе веры. Но Паисий оказался осведомлен об этом. Препровождая верный греческий список Никео-Константинопольского сѵмвола веры, он просил уничтожить столь важную разность. В заключение патриарх просил Никона быть снисходительным к тем, которые заблуждались не в существенных догматах веры, а только в вещах маловажных (Архиеп. Филарет). Соборное деяние, посланное Паисием, получено было 15 мая 1655 г.

В это время на Востоке находился Арсений Суханов, отправленный туда снова в начале 1654 г. со многою казною. Он должен был раздобыть возможно большее число древних греческих рукописей, не щадя для этого средств. Арсений на одном Афоне приобрел до 505 книг богослужебных и учительных, между которыми одному Евангелию считали тогда 1050 лет, другому 650, одному служебнику 600 и другому 450 лет и проч. Около 200 рукописей приобретено было в разных других местах. Кроме того не менее 200 древних книг прислали иерархи александрийский, антиохийский, халкидонский, никейский, охридский, сербский и др., которым были посланы просьбы из Москвы. Патриарх иерусалимский прислал евангелие, писанное за 600 лет до того. Привез Арсений множество кипарисных досок для икон.

Арсений с этими сокровищами вернулся в 1655 г. К этому времени в Москве находился патриарх сербский Гавриил. Прибыли также антиохийский патриарх Макарий и митрополиты: никейский Григорий и молдавский Гедеон. Использывая их пребывание, Никон созвал Собор русских пастырей и пригласил на него высоких гостей. Патриарх и митрополиты, присутствуя на Соборе 1655 г., признали нужду в исправлении книг, т. к. древния греческие книги, тогда же пересмотренные, оказались несходными с позднейшими славянскими. По прочтении деяния московского собора, происходившего в марте, единогласно решено было следовать его решению. Никон поведал Собору о тех упреках в неправильностях в книгах и обрядах, которые ему пришлось за эти годы выслушать от высших иерархов восточных Церквей и в пример указал на перстосложение в крестном знамении. Патриарх Макарий объявил, что двуперстное знамение принадлежит армянам и что: «издревле прияхом творити знамение честного креста тремя персти десные руки». Он, в 1656 г., при обряде Православия в Успенском соборе, произнес на двуперстие осуждение и предал анафеме упорных его приверженцев. Согласный с Паисием отзыв высказали сербский патриарх и оба приезжие митрополиты.

К делу исправления книг патриархом были привлечены ученые старцы киевского Братского мон. Епифаний Славеницкий и Арсений Сатановский, вызванные царской граматой в 1649 г. Через год из Киева прибыл еще иеромонах Дамаскин Птицкий. Епифаний, позднее келарь Троице-Сергиева мон., был главным справщиком. В работе этой принимали участие также архимандрит Иверского афонского мон. Дионисий, приехавший в 1655 г. для управления греческим Никольским мон. в Москве, и известный под именем святогорца. Справщиком был и старец Арсений грек, пребывавший некоторое время в заточении в Соловецком мон. Он, подозревавшийся во временном уклонении, до его прибытия в Россию с патр. Паисием, в латинство, был признан соловецкими иноками, после трехлетнего испытания, православным. Никон особенно ценил его знания. С 1654 года царь приказал передать печатный двор, со всеми его учреждениями и справщиками книг, доселе находившийся в ведении приказа большого дворца, патриарху Никону в его непосредственное и полное распоряжение. Выпущенный справщиками «Служебник» был в марте 1655 г. одобрен Собором. 31 августа Служебник был выпущен из московской типографии, а через 11 месяцев издан вторично.

В 1655 г. Никон особенно ополчился против икон написанных по латинским образцам. Митр. Макарий приводит описание архидиаконом Павлом алепским того, что происходило в Успенском соборе в неделю православия: «... Теперь, когда царь находился уже в Москве и присутствовал в церкви, патриарх смело повел речь против новых икон и пространно доказывал, что писать иконы по франкским образцам беззаконно. При этом, указывая на некоторые новые иконы, вынесенные к аналою, ссылался на нашего владыку патриарха во свидетельство того, что иконы те написаны не по греческим, а по франкским образцам. Затем оба патриарха (Макарий и Гавриил) предали анафеме и церковному отлучению всех, кто впредь будет писать или держать у себя в доме франкские иконы. Причем Никон брал одну за другой подносимые ему новые иконы и, каждую показывая народу, бросал на железный пол с такою силою, что иконы разбивались, и, наконец, велел их сжечь. Тогда царь, человек в высшей степени набожный и богобоязненный, слушавший в смиренном молчании проповедь патриарха, тихим голосом сказал ему: «нет, батюшка, не вели их жечь, а лучше прикажи зарыть в землю». Так и было поступлено. Каждый раз, когда Никон брал в руки какую либо из незаконных икон, он приговаривал: эта икона взята из дому такого-то вельможи, сына такого-то (все людей знатных). Он хотел пристыдить их всенародно, чтобы и другие не следовали их примеру». Это происходило незадолго до Собора.

Патриарх Паисий прислал Никону «Скрижаль», составленную греческим иером. Иоанном Нафанаилом. На славянский язык она была переведена справщиком Арсением греком и окончена печатанием в 1655 г. При «Скрижали» Никон велел напечатать послание патр. Паисия с ответами константинопольского собора относительно наших церковных книг и обрядов. Никон велел при «Скрижали» напечатать также: слово иподиакона Дамаскина Студита, в котором изложено учение о троеперстии, слово Николая Малаксы, протоиерея навилийского о сложение перстов для архиерейского и иерейского благословения, слова Нила Кавасилы и др. учителей о недопущении изменений в сѵмволе веры и выдержки из других источников. Патриарх Никон не разрешил выпускать эту книгу в свет до утверждения Собором.

В неделю православия – 24 февр. 1656 г. – собрались в Успенский собор все находившиеся в Москве архипастыри, царь со своим сѵнклитом и множество народа. Митр. Макарий так излагает происшедшее: «В то время, когда начался обряд православия, и церковь, ублажая своих верных чад, изрекала проклятие сопротивным, два патриарха, антиохийский Макарий и сербский Гавриил, и митрополит никейский Григорий стали пред царем и его сѵнклитом, пред всем освященным собором и народом, – и Макарий, сложив три первые великие перста во образ Св. Троицы и показывая их, воскликнул: «сими тремя первыми великими персты всякому православному христианину подобает изображати на лице своем крестное изображение; а иже кто по феодоритову писанию и ложному преданию творит, той проклят есть». Тоже проклятие повторили, вслед за Макарием, сербский патриарх Гавриил и никейский митрополит Григорий. Вот кем и когда изречена первая анафема на упорных последователей двуперстия. Она изречена не Никоном, не русскими архиереями, а тремя иерархами – представителями востока. И можно представить, как должна была подействовать эта анафема на православных, произнесенная в самое торжество православия. В начале апреля прибыл в Москву молдавский митрополит Гедеон от молдавского воеводы Стефана с просьбой о принятии молдавской земли под русскую державу, и в Москве, вместо трех, было уже четыре восточных святителя. Никон решил обратиться ко всем им разом с письменным посланием от лица своего и других русских архиереев, и, указывая на то, что в Москве «неции воздвизают прю» относительно сложения перстов для крестного знамения, и одни крестятся тремя перстами десницы, а другие двумя, умолял этих святителей возвестить, где истина и как следует креститься». Все они признали отлученными от Отца и Сына и Св. Духа и проклятыми тех, кто творит крестное знамение не тремя перстами. Это ответное послание, вместе со своим посланием к ним, Никон немедленно велел напечатать и поместить в качестве приложения к книге «Скрижаль».

Имея приговор восточных иерархов на крестящихся двумя перстами, Никон в апреле 1656 г. собрал Собор русских архиереев. Присутствовали 3 митрополита, 4 архиепископа, епископ коломенский Александр, 22 архимандрита, 7 игуменов, 1 строитель и один наместник. Патриарх в обширной речи ознакомил собравшихся с ходом дела. Подробно была изучена членами Собора «Скрижаль», которую признали не только «безпо- рочну», но и достойною всякой похвалы и удивления. Собор установил правило коим: «аще кто отселе, ведый неповинитися творити» троеперстие, тот подвергался проклятию. Сказание о Соборе было включено в «Скрижаль», которую после этого Никон велел выпустить в свет. «Таким образом», пишет митр. Макарий, «еще в 1656 году представители не только восточной православной, но и русской иерархии изрекли уже проклятие на неповинующихся церкви последователей двуперстия в крестном знамени и вообще не соглашающихся креститься так, как издревле учила и учит св. церковь».

Вскоре возникло вновь дело протопопа Ивана Неронова. Сосланный в 1653 г. в Спасо-каменский мон., под строгое начало на черные работы, он был сначала принят настоятелем его с почетом. Но вскоре вмешательство Неронова в монастырские дела, возбудило против него настоятеля и братию. В 1654 г. Никон распорядился сослать его на отдаленный север в Кандалашский мон. Неронов находил способы сноситься со своими единомышленниками и посылать письма царю, царице и др. В августе 1655 г. он бежал и добрался до Москвы, где тайно поселился у царского духовника Вонифатьева. Царь знал об этом и ничего не сказал Никону. «Таким образом», пишет митр. Макарий, «Вонифатьев и царь, хотя, по-видимому, держали сторону Никона в деле исправления книг, но тайно покровительствовали и Неронову в его противодействиях Никону». 25 дек., по собственноручной записке Вонифатьева, Неронов был пострижен, с именем Григория, в Даниловом Переяславском монастыре. Патриарх же в это время рассылал приказы и гонцов, чтобы схватить Неронова. Не обнаружив его, он созвал 18 мая 1656 г. Собор для заочного суда над Нероновым. На нем присутствовал и патр. Макарий, через 10 дней после того выехавший из Москвы. Неронов обвинялся в бегстве из монастыря и возмущении неутвержденных в вере душ; в ложных писаниях о царе, патриархе, восточных патриархах; в осуждении правильных книг и в постриге без благословения. Собор постановил: «Иван Неронов, иже ныне в чернецах Григорий, и с своими единомысленники, иже непоряющеся святому собору, от святые единосущные Троицы и от святые восточные церкве да будут прокляти». Митр. Макарий пишет: «И если собор московский 1656 года, начавшийся 23 апреля и закончившийся 2 июня, изрек анафему, как мы видели собственно на неповинующихся церкви в сложении перстов для крестного знамения, то настоящий собор изрек проклятие вообще на единомысленников Неронова, как не покоряющихся церкви во всем, в чем не покорялся церкви Неронов и в чем доселе не покоряются его последователи: с этого собора началось действительное отделение русских раскольников от православной церкви, начался русский раскол».

Книга «Скрижаль» произвела большое впечатление на Неронова, в то время скрывавшегося. «И 4-го января 1657 года», пишет митр. Макарий, «пришел Григорий на патриарший двор, стал у крестовой палаты и поклонился Никону, когда он шел к божественной литургии. Никон спросил: «что ты за старец?» – «Я тот, отвечал Григорий, кого ты ищешь, – казанский протопоп Иоанн, в иночестве Григорий»... Патриарх принял его по окончании литургии. «Здесь Григорий начал говорить: «ты, святитель, приказал искать меня по всему государству и многих из-за меня обложил муками... Вот я пред тобою: что хочешь со мною делать? Вселенским патриархам я не противлюсь, а не покорялся тебе одному... Ты писал на меня, как напечатано в книге «Скрижаль», ко всем вселенским патриархам, что мы мятеж творим и противимся тебе в вещах церковных; а патриархи тебе отвечали, что подобает креститься тремя перстами, не покоряющихся же заповедали предать проклятию и отлучению. Если ты с ними согласен, то я этому не противлюсь; только смотри, чтоб была истина: я под клятвою вселенских патриархов быть не хочу». Никон ничего не отвечал, но молчал». Григорий обличал его. Никон спокойно давал ему разъяснения, или говорил: «прости, старец Григорий, не могу терпеть.» Он отправил его на троицкое подворье, указав, что бы тот не нуждался ни в чем и мог свободно выходить и принимать кого пожелает. 14 янв. царь, вернувшийся из похода против шведов, увидев в Успенском соборе Григория, весело сказал Никону: «благослови его рукою». Но Никон заметил: «изволь, государь, помолчать, – еще не было разрешительных молитв». Молитвы он прочел через неделю в соборе, после заамвонной молитвы, плача при этом. «Плакал также и Григорий», пишет митр. Макарий, «пока читались над ним разрешительные молитвы, и по разрешении причастился св. даров из рук Никона. В тот же день устроил у себя патриарх, «за радость мира», трапезу, за которою посадил Григория выше всех московских протопопов, а после трапезы, одарив Григория, отпустил с миром». Но Григорий и потом не унимался и несколько раз резко обличал патриарха. 21 янв. 1658 г. Григорий в присутствии патриарха «умолил успенского протопопа с братиею, чтобы аллилуии в соборной церкви на клиросах не троили. Те послушали старца, говорили аллилуию на крилосах по дважды, а в третье: «слава тебе, Боже». Патриарх же ничего им за это не замечал; только при чтении псалтыря поддьяк троил аллилуия, по заповеди патриарха». Тоже происходило до самого отъезда Григория из Москвы. Излагая это, митр. Макарий поясняет: «Таким дозволением двоить аллилуию даже в успенском соборе, по желанию старца Григория, после того как он присоединился к церкви и покорился церковной власти, Никон еще раз показал, что готов разрешить своим противникам употребление и так-называемых ими старых обрядов, если только эти противники будут в единоверии с церковию и в покорности ея богоучрежденной иерархии». В начале мая 1658 г. старец Григорий был уже в своей пустыне, одаренный при отбытии Никоном, а 10 июля патриарх оставил свою кафедру.

До 1658 г. под смотрением патриарха Никона были исправлены и изданы: постная триодь (1655), сборник молитв и часослов (1656), ирмолог, переведенный снова (1657), требник и следованная псалтирь (1658). После того до лишения Никона патриаршей власти, исправляли и издали еще несколько богослужебных книг. Но оне рассматриваемы были уже не Никоном, который жил тогда вдали от дел управления, а собором архиереев (Архиеп. Филарет).

Митр. Макарий пишет: «Что же должно сказать о всей этой деятельности, от ея начала до конца, если смотреть на нее без предубеждения. Никон не затевал ничего нового, когда решился приступить к исправлению наших церковных книг: исправление этих книг совершалось у нас и прежде, во время печатания их, при каждом из бывших патриархов. Никон хотел только исправить книги лучше, чем исправлялись оне прежде. Прежде книги правились по одним славянским спискам, которые теми или другими справщиками признаваемы были «добрыми». Никон пожелал исправить наши церковные книги не по одним славянским, но и по греческим спискам, и притом по спискам, славянским и греческим, древним, чтобы очистить эти книги от всех погрешностей, прибавок и новшеств, какие вкрались в них с течением времени, особенно в два последния столетия, и для многих уже не казались новшествами, – чтобы восстановить у нас богослужение в том самом виде, в каком существовало оно в древней церкви, русской и греческой, – чтобы привести нашу церковь в полное согласие с греческою и вообще со всею восточною православною, даже по церковным обрядам. И за такое исправление книг Никон принялся не по прихоти или злонамеренности, а по настоятельной нужде. Его укоряли иерархи, приходившие к нам с востока, в разных отступлениях нашей церкви от греческой, каким особенно казалось им двуперстие в крестном знамении. Он сам лично убедился, вскоре по восшествии на патриаршую кафедру, что такие отступления действительно встречаются в наших печатных книгах и даже в сѵмволе веры. Он знал, какую важность приписывали некоторым из этих отступлений греки, как признали они еретическими и сожгли на Афоне московские книги, в которых было напечатано учение о двуперстии для крестного знамения. Необходимо было устранить все этого рода несогласия нашей церкви с греческою, чтобы они не повели к серьезным столкновениям и даже к разрыву между обеими церквами. И Никон начал свое великое дело – исправления наших церковных книг, но не сам собою, а по решению и указаниям двух соборов, московского и константинопольского. Никон исправил книгу Служебник, но не прежде напечатал, как подвергнув ее тщательному рассмотрению целого собора. Напечатал книгу Скрижаль, но не выпускал ее в свет, пока она не была вся пересмотрена и одобрена собором. Приготовил к печатанию книгу Требник и до напечатания подверг ее также внимательному обсуждению на соборе Никон изрек анафему на непокорных, неповиновавшихся церкви в сложении перстов для крестного знамения; но изрек не один, а вместе с собором русских архиереев, и уже после того, как на этих непокорных изрекли анафему известные восточные иерархи. Никон предал анафеме Неронова и его единомысленников, сопротивлявшихся церковной власти; но предал с согласия всего собора, на котором находились и восточные святители, в том числе антиохийский патриарх, и следуя наставлению цареградского патриарха и собора относительно Неронова. Выходит, что вся деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов совершалась не им единолично, а с согласия, с одобрения и при живом участии представителей не только русского, но и восточного духовенства и всей церкви. На Никона нападали, что он был крайне строг к своим противникам. Но он мог быть слишком строгим и даже несправедливым, мог иметь и другие недостатки, мог вредить своею горячностию успехам своего дела; а самое дело исправления церковных книг, тем не менее, оставалось чистым, законным и святым, – не говорим уже, что строгия и суровые наказания вообще были в духе того времени, и что противники Никона, по своей дерзости против него, заслуживали такой строгости.»

Перечислив противников Никона и упомянув о принятии старцем Григорием (Нероновым) троеперстия, митр. Макарий продолжает: «Правда, Неронов, и по присоединении к церкви, желал держаться старых печатных книг; но Никон, вместе с собором, предав проклятию непокорявшихся церкви из-за старых книг и обрядов, отнюдь не проклинал самих этих книг и обрядов, и потому позволил Неронову, когда он покорился церкви, держаться и старопечатных книг, назвал их даже добрыми и сказал, что все равно, по старым ли или по новоисправленным книгам, служить Богу; позволил, в частности, и двоить и троить аллилуию в самом успенском соборе за однеми и темиже службами. Отсюда можем заключать, что еслибы продолжилось служение патриарха Никона, и он скоро не оставил своей кафедры, то он, может быть, дозволил бы и всем единомысленникам Неронова, приверженцам старопечатных книг, тоже самое, что дозволил Неронову: лишь бы только они покорялись церкви и церковной власти. И тогда, сохраняя единство православной веры и подчиняясь одной и тойже церковной иерархии, русские, одни совершали бы службы по новоисправленным книгам, а другие по книгам, исправленным и напечатанным прежде, несмотря на все разности между ними, подобно тому, как до Никона одни совершали у нас службы по старым служебникам и требникам, правленным и напечатанным при патриархах Иове, Гермогене и Филарете, а другие по вновь исправленным служебникам и требникам, напечатанным при патриархах Иоасафе и Иосифе, хотя между теми и другими служебниками и требниками есть значительные разности. Таким образом раскол, начавшийся при Никоне, мало по малу прекратился бы, и на место его водворилось бы так-называемое ныне единоверие.

«К крайнему сожалению, по удалении Никона с кафедры, обстоятельства совершенно изменились. Проповедники раскола нашли себе, в наступивший период между-патриаршества, сильное покровительство; начали резко нападать на церковь и ея иерархию, возбуждать против нея народ, и своею возмутительною деятельностию вынудили церковную власть употребить против них канонические меры. И тогда-то вновь возник, образовался и утвердился тот русский раскол, который существует доселе, и который, следовательно, в строгом смысле, получил свое начало не при Никоне, а уже после него.»

Оставление Никоном управления патриаршеством побудила староверов развить свою деятельность. Снова выдвинулся старец Григорий Неронов. Проживая в Игнатиевой пустыни, в вологодском уезде, он приезжал в Москву, где у него было много приятелей; был принимаем даже государем, пользовался милостями от архиереев. Оставаясь формально в единении с православною Церковью, употребляя троеперстие, он держался старых книг и тайно писал против новоисправленных. Подавал он челобитные царю, изливая злобу на Никона и советуя в 1661 г. поставить нового патриарха. Своими проповедями и поучениями он привлекал в пустынь многих из Вологды и окрестных сел; обходил ближайшия веси, совершал в них богослужения по старым книгам, отвращая людей от православия к расколу. Только с конца 1664 г. новый архиепископ вологодский Симон стал препятствовать его деятельности, в ответ на что Григорий слал на него доносы в Москву. В 1666 г. владыка отправил в Москву к архиереям грамату с сообщением о том, что Григорий не перестает смущать народ своим учением. 14 марта последний был сослан под начало в Иосифов волоколамский мон., а вскоре потребован в Москву на соборный суд. По словам митр. Макария, «Неронов много способствовал возникновению и оживлению раскола, после удаления Никона с патриаршей кафедры, еще тем, что, имея свободный доступ к государю и долго пользуясь благорасположением самих архиереев, старался покровительствовать другим расколоучителям».

Отчасти ходатайству Неронова пред царем приписывает митр. Макарий возвращение из Сибири Аввакума. О нем он пишет: «Этот протопоп, который скоро превзошел своею слепою и фанатическою ревностию по вере самого Неронова и сделался действительным главою вновь возникшего у нас раскола, сам написал свою биографию, по просьбе отца своего духовного Епифания ок. 1675 года, весьма любопытную, как по содержанию, так особенно по изложению; но не избег в ней, как это, большею частию, бывает в автобиографиях, пристрастия и самохвальства. Он старается здесь представить себя не только ревнителем истинной веры, но и страдальцем за веру и чудотворцем, и видимо преувеличивает и украшает вымыслами свои страдания и свои мнимые чудодеяния, как-бы хвастается ими. Аввакум родился в нижегородских пределах, в селе Григорове. Отец его Петр был там священником и «прилежаше пития хмельного»; а мать Мария, сделавшаяся, по смерти мужа, инокинею Марфою, была «постница и молитвенница», и всегда учила сына страху Божию, и воспитала его в самом строгом, преимущественно обрядовом, благочестии. Женившись на дочери местного кузнеца Анастасии, Аввакум 21-го года поставлен был в диаконы, а 23-х лет в попы: вот как тогда исполнялись церковные каноны. И в эти еще молодые свои годы, будучи только сельским священником, он уже обнаружил в словах и действиях тот чрезвычайно дерзкий, задорный, ничем неукротимый характер, которым отличался потом во всю свою жизнь и из-за которого перетерпел впродолжение ея столько страданий. Не станем передавать тех почти невероятных случаев, о которых рассказывает он сам в своей биографии, как его били, волочили за ноги в ризах, оставляли едва живым... Заметим только, что попом он был всего восемь лет и в эти восемь лет два раза его выгоняли из прихода. В первый раз напал на него какой-то начальник, избил его, откусил у него персты руки, дважды выстрелил в него и, наконец, отнял у него двор и все имущество и, без куска хлеба, выгнал его с семейством из села. Аввакум побрел в Москву к царскому духовнику, протопопу Стефану Вонифатьеву и протопопу Ивану Неронову. Они известили о нем царя, который с того времени начал знать Аввакума; но опять послали его с граматою на прежнее место. Здесь едва он вновь обзавелся, как над ним разразились новые беды, и «помале паки инии изгнаша мя от места того вдругоряд, – пишет он сам, – аз же сволокся к Москве и, Божиею волею, государь меня велел в протопопы поставить в Юрьевец-повольский». Аввакуму исполнилось тогда еще только 31 год, и, сделавшись так рано протопопом, начальником целого церковного округа – протопопии, он, верно, захотел показать себя еще более резким и задорным в своих словах и действиях: потому что едва прошло восемь недель, как на него восстал почти весь город. К местному патриаршему приказу, где заседал Аввакум, занимаясь духовными делами, собралось множество попов, мужиков и баб, человек с тысячу или полторы; вытащили его из приказа, и били среди улицы батожьем и топтали, а бабы были с рычагами. Более всех вопили попы и бабы, которых он унимал от блудной жизни: «убить вора, да и тело собакам в ров кинем». И, действительно, его убили почти до смерти, и бросили под угол одной избы. Прибежал городской воевода с пушкарями, и, схватив чуть живого протопопа, умчал его на лошади в его дом, а вокруг всего двора поставил пушкарей. На третьи сутки, ночью, Аввакум, покинув в городе свою семью, ушел в Москву, и оттуда уже не возвращался на свое место. В Москве он явился к отцу своему духовному, казанскому протопопу Ивану Неронову, остался у него жить, и, во время его отлучек, правил его церковию.»

Протопоп Аввакум, сосланный в 1653 г. при патр. Никоне в Тобольск получил от, видимо, ему сочувствовавшего архиеп. Симеона, священническое место. Но только полтора года смог он пробыть там, вооружив за это время всех против себя. Пять раз возбуждались против него дела. Недолго пробыл он в Енисейске, откуда в 1656 г. отбыл в Даурию, в качестве духовника воеводы Афанасия Пашкова, с которым отношения сразу обострились. Аввакум сознается: «десять лет (на самом деле пять) он меня мучил, или я его, – не знаю: Бог разберет в день века». Ему было разрешено вернуться и в 1663 г. он появился в Москве. Там, как повествует он: «приняли меня, как ангела Божия, государь и бояре; все были мне рады. Зашел я к Федору Ртищеву: он вышел ко мне принять от меня благословение, и начали мы говорить с ним много; три дня и три ночи домой меня не отпустил, и потом известил обо мне царю. Государь тотчас велел меня представить, спрашивал меня о здоровье и дал поцеловать мне свою руку. Приказал поместить меня на монастырском подворье в кремле и, проходя часто мимо моего двора, низко кланялся мне и говорил: благослови меня и помолись о мне. Также и все бояре просили моего благословения и молитв. Давали мне место, где бы я захотел, звали и в царские духовники, чтобы только я соединился с ними в вере; но я все это вменил в уметы, да Христа при- обрящу.» Аввакум подал царю длинную челобитную, в которой обрушивался на Никона, рассказывал, что ему пришлось терпеть от последнего; себя выставлял каким-то избранником Божиим: – Бог удостоил его откровения о Никоне; ангел Божий приносил ему пищу в темнице. Митр. Макарий передавая содержание челобитной отмечает владение Аввакумом в высокой степени словом «ясным, выразительным, безъискуственным, народным», превосходя в этом Никона, «который писал обыкновенно книжным языком, искуственно растянуто и невсегда удобопонятно. Речь Аввакума, даже в сочинениях его, представляется как-бы выхваченною из живого говора народного, и тем более и сильнее могла действовать на народные массы.»

Аввакум в своей биографии сообщает, что царь не соглашался с ним и приказал Родиону Стрешневу уговаривать его, по крайней мере, молчать. Наряду с этим, государь, Стрешневы, Ртищев и другие слали ему деньги. Аввакум пишет: «У Федосьи Прокопьевны Морозовой жил я, не выходя со двора: она дочь моя духовная, как и сестра ея княгиня Евдокие Прокопьевна Урусова. И у Анны Петровны Милославской всегда же в дому были, а к Федору Ртищеву браниться с отступниками ходил». Митр. Макарий отмечает: «Весьма важным обстоятельством для Аввакума служило то, что он сделался духовником Федосьи Прокопьевны Морозовой и совершенно покорил ее своей воле и своим убеждениям. Это была одна из самых знатных боярынь и, как по отцу, так и по мужу, из самых близких к царскому двору. Отец ея окольничий Прокопий Федорович Соковнин приходился в родстве царице Марье Ильинишне Милославской, а муж – Глеб Иванович Морозов был родным братом знаменитого дядьки и свояка царского Бориса Ивановича Морозова, женатого на родной сестре тойже царицы. Чрез Морозову, вращавшуюся вблизи царицы, Аввакум мог оказывать влияние на всех, окружавших царицу, и на самую царицу, которая, как увидим, действительно и стояла за Аввакума. Вместе с тем Морозова, обладавшая огромным богатством, имела множество родных и знакомых в Москве и могла поддерживать лжеучение Аввакума в высшем московском обществе. Когда Аввакум возвратился из Сибири, Морозова была уже вдовицею (с 1662 г.) и дом ея обратился как бы в монастырь, в котором она постоянно содержала пятерицу инокинь и давала пристанище всякого рода странницам. Все эти лица, особенно инокини, подобно Морозовой, напитывались учением Аввакума, которое и разносили повсюду, куда ни ходили. В том же доме всегда находили себе приют три юродивые: Феодор, Киприан и Афанасий, духовные дети и преданные ученики Аввакума. Пользуясь большим уважением в народе, они свободно бродили по улицам и площадям города и распространяли убеждения своего наставника и его ненависть к новоисправленным книгам. Наконец у Морозовой, как увидим, искали себе поддержки и покровительства и другие расколоучители.». Под влиянием Аввакума начались в Москве отступления многих от православия. Духовные власти восстали на него и, по приказанию царя, он был отправлен в Мезень, откуда продолжал распространять свои лжеучения.

В то время проявлял свою деятельность бывший игумен московского Златоустова мон. Феоктист, тесно связанный с Нероновым, проживавший в его игнатьевской пустыни. Сочинил он слово об антихристе. Потом Феоктист перебрался в Вятку к епископу Александру. Последний, быв участником Собора 1656 г., оставаясь и потом в общении с Церковью, установил связь с Нероновым, Аввакумом, Морозовой, начал восставать против казавшихся ему неисправностей в новых книгах. Заговорили и другие ревнители старины. Среди них был, упоминавшийся выше, романо-борисоглебский поп Лазарь, его единомышленник патриарший подъяк Федор Трофимов, суздальский соборный поп Никита Константинович Добрынин и дьякон московского благовещенского собора Федор Иванов. Лазарь написал сочинение, в котором старался перечислить мнимые новшества. Оно было в 1660 г. подано государю Федором Трофимовым. По решению духовных властей они оба были сосланы с семействами в Тобольск. Там с ними часто беседовал сосланный туда сербский священник латинянин Юрий Крижанич. Он свидетельствовал о них: «Федор, как пришел сюда, не имел еще уса на губах, а чинил себя учителем церкви, и до того досаждал женщинам, что оне отвечали ему: ступай де домой учить свою жену. Да и об Лазаре знает весь город, что ему иногда улицы были тесны, и люди его под руки водили, когда сам не мог дойти до дому. Однажды у меня сидел он с гостями и стал рассказывать гадкие басни; гости повесили носы, слыша от священника такие речи ...» О поведении и нераскаянности обоих стало известно в Москве; в начале 1666 г. они были вызваны туда и вскоре отправлены в пустозерский острог до нового государева указа (митр. Макарий).

«Суздальский соборный протопоп Никита Добрынин», пишет митр. Макарий, «подобно протопопам Неронову и Аввакуму, был характера весьма дерзкого и задорного». Никита слал в Москву доносы на своего архипастыря, за что Собором запрещен был в священнослужении. В это время он приступил к писанию своей челобитной царю на книгу Скрижаль и на новоисправленные книги. «Челобитная Никиты», пишет митр. Макарий, «по своей обширности и основательности, превосходит все другия, явившияся тогда, раскольнические челобитные; для составления ея требовалось прочитать немало книг, сделать много выписок, подобрать свидетельства и все собранное изложить в порядке, и Никита, как сам говорил, трудился над нею семь лет; а как в 1666 году челобитная была уже готова, то он начал ее, вероятно, еще в 1659 г., если не ранее». Благовещенский диакон Федор Иванов стал писать против новопечатных книг позднее. «Протопоп Аввакум, попы Лазарь и Никита и дьякон Федор», отмечает митр. Макарий», – это были единственные расколоучители, вышедшие в то время из среды белого духовенства и пребывавшие верными расколу до конца». Значительно больше противников новопечатных книг было между монашествующею братиею. Из иноков, писавших против книг, наиболее значительным был архимандрит покровского мон. в Москве Спиридон Потемкин, родственник Ртищева. Им написана небольшая книга, известная у раскольников под названием «книга богомудрого старца Спиридона Потемкина». В ней он говорит о крестном знамении, сѵмволе веры, пришествии антихриста и о том, что ереси в новопечатанных книгах заимствованы от латинян. Книга эта имела большое распространение. Он умер в 1665 г. Известен своею проповедью в округе Ветлуги его родственник старец Ефрем Потемкин. Против новопечатных книг восстал Соловецкий мон., о чем речь будет ниже. В конце 1665 г., по словам архиеп. Филарета «отпал от здорового тела церкви дикий нарост ложных убеждений».

В феврале 1666 г. в Москве состоялось открытие заседаний Собора русских архипастырей, о котором упоминалось выше. Присутствовали пять митрополитов и пять архиепископов. В числе митрополитов был и владыка Феодосий сербский. В самом начале заседаний каждый из владык прочел во всеуслышание сѵмвол веры и все убедились в своем единомыслии. Затем всеми, данными ими отзывами, признаны были православными греческие патриархи и употребляемые ими богослужебные книги, а также московский собор 1654 года. Подобные же заявления дали архимандриты монастырей: троицесергиева, Новоспасского, новгородских юрьева и хутынского, Знаменского московского и николо-угрешского. «Легко понять», пишет митр. Макарий, «почему наши святители, собравшиеся для суда над расколом, желая предварительно удостовериться, не причастен ли кто из них самих томуже греху, предложили друг другу эти именно, а не другие вопросы. Сущность появившегося у нас раскольнического учения состояла именно в том, что русские церковные книги, напечатанные до патриарха Никона, во всем исправны, православны, и не требовали исправления; что московский собор 1654 года, определивший исправление их, есть собор незаконный; что греческие книги, по которым совершено при Никоне исправление наших книг, испорчены и наполнены ересями, и сами греческие патриархи, находясь под игом неверных, уклонились от православия.» Те же вопросы предлагались на соборе лидам, обвинявшимся в принадлежности к расколу.

Второе заседание состоялось 29 апр. в царской столовой палате. «Когда собрались в нее все архиереи, бывшие и на первом заседании, кроме митрополита сербского, и прочие члены духовенства, равно и царский синклит, князья, бояре, окольничие и думные люди, тогда вышел и царь, и обратился к духовенству с речью. Он выразил свою радость при виде собравшихся архипастырей своей земли, но вместе и свою скорбь при воспоминании о том, что понудило его созвать их. «Небесный Домовладыка, говорил царь, посеял на ниве нашей православной державы одну только чистую пшеницу благочестия; но враг завистливый, спящим нам, кому поручено быть стражами пшеницы, всеял в ней куколь – душепагубные расколы... Уже богохульное учение обносится не только в разных странах Богом врученного нам царства, по городам и весям, но вторглось в самую нашу столицу, коснулось нашего слуха, представлено нам в свитках. И мы узнали, что оно содержит следующия хулы: нынешняя церковь не есть церковь, тайны в ней божественные – не тайны, крещение – не крещение, архиереи – не архиереи, учение неправедное, и все в ней скверно и неблагочестно. Многие скудоумные заразились этим лжеучением и, как-бы обезумев, уклонились в нововозникшия сонмища, отвергли крещение, не исповедуют своих грехов иереям Божиим, не причащаются животворящим тайнам и совсем отчуждились от церкви и от Бога». Изобразив такими яркими чертами положение раскола в России, царь умолял архипастырей и пастырей со всем тщанием заняться этим делом, чтобы за свое нерадение и небрежность не отвечать им пред Богом в день страшного суда, а о себе свидетельствовал, что готов положить за церковь Божию все свое и самого себя. Затем царь объявил, что он в то самое время, как размышлял об утолении мятежа церковного, обрел, при помощи Божией, в своей царской сокровищнице безценный бисер – книгу «Хризовул», утвержденную всеми восточными патриархами и другими греческими архиереями и присланную ими царю Феодору Ивановичу и патриарху Иову (разумелось известное определение цареградского собора 12 февр. 1593 года о русском патриаршестве), и, называя эту книгу данным от Бога оружием против раскола, пожелал прежде сам прочитать ее на соборе и потом уже передать архиереям. Приняв на то благословение от святителей, царь сел на свое царское место, велел также сесть архиереям и боярам, и, сидя, читал всю книгу. Когда же дошел до сѵмвола веры, начертанного в книге, то поднялся и прочел сѵмвол, стоя, и спросил архиереев и бояр: так ли они содержат св. сѵмвол и прочие догматы, как изложено в «Хризовуле»? На речь царя отвечал от лица собора новгородский митрополит Питирим также речью: благодарим Бога, благоволившего даровать церкви своей такого доброго и ревностного стража и поборника; благодарим и самого государя, величая его вторым Константином, истинным расширителем православия, верным слугою Христовым, теплым рачителем кафолические веры; свидетельствовал, что все собравшиеся архипастыри веруют и содержат сѵмвол и все догматы точно так, как прочитано государем в книге Хризовул, и готовы употребить все меры против врагов церкви, при пособии крепкой царской десницы. По окончании речи митрополита, царь поцеловал сѵмвол веры, напечатанный в книге Хризовул, и передал собору; архиереи все, один за другим, так же поцеловали, и передали боярам, окольничим и думным людям, которые поступили так же. И потом велено было чудовскому архимандриту Иоакиму отнести книгу Хризовул, как духовное сокровище, в успенский собор, и заседание окончилось.»

На третьем заседании начался суд над лицами, которых подозревали в противлении церкви и принадлежности к расколу. Первым был опрошен епископ вятский Александр. Он не отрекся от своего писания и молил удостоверить его, что новоисправленные книги и сѵмвол чужды погрешностей. По разъяснении ему этого, он тотчас написал покаянный список и вручил собору. После этого владыка Александр допущен был к участию в соборе. Протопоп Аввакум, допрошенный о хулах, им написанных, вступил в состязание с отцами собора, оставался глух ко всем доказательствам и «дерзко укори в лице весь освященный собор, вся неправославными нарицая». В виду нераскаянности и ожесточения Аввакума, собор определил лишить его священства и предать анафеме. Определение это было исполнено 15 мая в Успенском соборе. Аввакум так описал это событие: «власти стригли меня, потом и проклинали, а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут». Он был сослан в монастырь и содержался под стражей. Проявил сначала упорство и суздальский поп Никита. Он не отказывался от написанного им, вразумляемый архиереями говорил, что знает писания лучше всех архиереев, и порицал их. Он был лишен священства и отлучен от церкви. Сосланный в монастырь, Никита вскоре, как оказалось потом притворно, начал каяться. Представил он письменно свое покаянное исповедание. Архипастыри возрадовались о раскаявшемся грешнике, но не решились сразу воссоединить Никиту с церковию, положив подвергнуть его на некоторое время искусу. Проявил упорство диакон Федор Иванов, за что был расстрижен, предан анафеме. Когда он был выведен из церкви, то, подняв руку и сложив два перста для крестного знамения, громко кричал к собравшемуся народу: «за сию истину стражду и умираю, братия, и за прочие догматы церковные». Находясь в заточении в николоугрешском мон., он покаялся. Архиереи поверили ему, повелев побыть некоторое время в покровском мон. «ради совершенного покаяния и исправления». Он тайно скрылся оттуда, когда же узнал, что за него хватают и допрашивают, то явился и начал изрыгать хулу на церковь и новоисправленные книги. На соборе прочитан был свиток суздальского попа Лазаря, наполненный возмутительными хулами. При допросе он остался непреклонен и «весь священный собор укори и неправославными нарече». Дело его решено было передать на решение прибывавших вскоре в Москву восточных патриархов. Старец иеромонах Григорий Неронов, однажды каявшийся, снова обратившийся в раскол после оставления Никоном кафедры, будучи призванным на суд собора, в другой раз «отрекся от своего учения». Но он не замедлил изменить своему слову. Вскоре Григорий был по указу царя и приговору собора сослан в иосифов волоколамский мон. «за церковный мятеж и к освященному собору за непокорение». Отдан он был, как «новоначальный» под начало доброму и искусному старцу. (Митр. Макарий).

«В седьмом заседании», пишет митр. Макарий, «отцы собора были свидетелями трогательного зрелища. Пред ними предстал привезенный из далеких лесов ветлужских старец Ефрем Потемкин. Его спрашивали: «правда ли, что ты многих людей прельстил и отвлек от св. православно-кафолической церкви; дерзаешь хулить сѵмвол веры и все новоисправленные книги; проповедуешь пришествие антихриста, лжепророчествуешь о семилетнем голоде, превратно толкуя евангельские, апостольские и пророческие слова; называешь троеперстие в крестном знамении зловерием и уничижаешь архиерейское благословение?» Ефрем, как только услышал этот вопрос, весь затрепетал, начал горько плакать и рыдать и, обливаясь слезами, начал сам обличать свое прежнее безумие и заблуждения. Затем написал на бумаге свое покаяние и подал святителям."Отцы собора поверили искренности покаяния Ефрема, но пожелали, чтобы он объехал те места, где прежде сеял раскол и многих прельстил, оглашая всюду свое покаянное писание. По выполнении этого, Ефрем представил собору отчет о совершенном путешествии, после чего был признан с радостью достойным разрешения и прощения. На житье он был послан в Новоспасский мон. Покаяние принес старец Феоктист, бывший златоустовский игумен. Получив прощение, он проживал тихо в покровском мон., где и скончался. Раскаяние выразили еще некоторые старцы, уклонившиеся в раскол.

Как свидетельствует «Соборный свиток при служебнике 1668 г.», члены собора подробно и долго испытывали новоисправления и вновь переведенные печатные книги; рассматривали и старые, харатейные, славяно-русские рукописи. В новых книгах ничего противного вере не нашли, и увидели их согласными с старыми славяно-русскими харатейными книгами. В них увидели святой сѵмвол без прибавки «истинного», как поправлено и напечатано в новопечатных книгах. И аллилуия написано в ряд трижды: аллилуия, аллилуия, аллилуия, потом: слава Тебе, Боже. И относительно знамения честного креста, т. е. сложения трех первых перстов правой руки, и относительно Иисусовой молитвы и по чину святой литургии и все прочее найдено в старых славяно-русских харатейных книгах точно так, как и в исправленных печатных книгах. Все это читалось и свидетельствовалось в присутствии царя Алексея Михайловича в его царских палатах. Некоторые из книг показывались в Патриаршей палате и всем священникам Москвы. (Архиеп. Филарет).

Собор разослал наказ настоятелям монастырей и благочинным с предупреждением от раскольничьих толков. Наказ надлежало списать для каждой церкви. Тогда же было написано Симеоном Полоцким обличение на челобитные «сибирского попа Лазаря и Никиты Пустосвята». Первая часть сего обличения написана была на латинском языке Паисием Лигаридом. Симеон позаимствовал оттуда многое в сокращении, еще более добавив своего. Вторая часть полностью составлена им самим. Собор положил книгу эту издать какбы от своего имени, под заглавием: «Жезл правления, утверждения, наказания и казнения, сооруженные от всего освященного собора».

В августе 1666 г. собор отправил архим. Сергия и успенского протопопа в Соловецкий монастырь, с другими духовными и светскими лицами, но без успеха.

Митр. Макарий указывает, что описать «деяния» московского Собора 1666 г. поручено было иеромонаху Симеону Петровскому- Ситиановичу не в то время, когда происходил Собор, а уже впоследствии, и Симеон окончил свой труд не прежде сентября 1667 г. Описание его заслуживает полной веры, но не отличается строгой точностью и полнотой. Встречаются ошибки в датах и пропуски. Так мало сказано о соловецком монастыре.

Как излагалось выше, после суда над патр. Никоном и поставления патриархом Иоасафа происходили в 1667 г. заседания Собора, с участием восточных патриархов. Постановлением сего Великого Собора: 1) одобрены все книги, исправленные и напечатанные Никоном, так же как и все изданные по его удалении в уединение; 2) повторено осуждение на все те суеверные мнения, которые осуждены были Никоном и Собором 1666 г. Собор определил: «Сие наше соборное повеление по всем выше реченным чинам православным предаем и повелеваем всем неизменно хранити. Аще ли кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святей восточной церкви и сему освященному собору, или начнет прекословити и противлятися нам, и мы такового противника данной нам властью от всесвятого и животворящего Духа проклятию предаем.» «Сие наше узаконение и изречение подписахом и утвердихом нашими руками ...в лето от сотворения мира 7775, от воплощения же Бога Слова 1667, инд. 5 месяца мая в 13 день». Вследствие сих определений, поп Никита Пустосвят и протопоп Аввакум, как упорные мятежники и нераскаянные суеверы, расстрижены и отлучены были от Церкви. (Архиеп. Филарет).

Собор продолжал суждения свои и в том же году одобрил книгу Жезл Правления. Собор положил: «1) о знамении честного креста т. е. о сложении двух перстов, о сугубой аллилуия и о прочем, что написано нерассудно и невежеством в книге Стоглав, клятву, положенную без рассуждения и неправедную, мы, православные патриархи... и весь освященный собор, разрешаем и разрушаем»; 2) написанное в житии Ефросина о сугубой аллилуия, признано произведением льстивого и лживого писателя, не стоющим никакой веры; 3) осуждено писание Димитрия Толмача о белом клобуке, как баснословное; 4) подвергнуто запрещению «описание о перстосложении, напечатанное невежеством и нерассудно в псалтири с восследованием и в других книгах»; 5) отменено распоряжение Никона, строго запрещавшее совершать в праздник Богоявления водоосвящение после литургии и предписывавшее совершать его только в вечерне; 6) оправданы были снова служебник Никона, вновь пересмотренный и его скрижаль; 7) запрещено в великую субботу и при освящении церкви в крестном ходу ходить по солнцу; 8) так как Никита принес раскаяние и обещался более не восставать на святую церковь, то он принят был в церковное общение, но оставлен расстригою. Бывшего протопопа Аввакума, попа Лазаря, соловецкого чернеца Епифания, диакона Феодора и Никифора положено было оставить под тяжестью анафемы до тех пор, пока они не раскаются. Епископ Коломенский Павел, которого судил еще Никон за суеверие, отослан был в Палеостровский монастырь. (Архиеп. Филарет).

Подводя итоги, митр. Макарий пишет: «Таким образом, что начал московский собор 1666 года по отношению к расколу, то окончил большой московский собор 1667 года. Первый призывал, одного за другим, расколоучителей, выслушивал и обличал их учение, убеждал их покаяться, и кто не хотел каяться и покориться церкви, тех, каждого порознь, предавал анафеме и отсылал под начало или даже в заключение в какой либо монастырь. Последний собор произнес общий приговор, общую анафему на всех последователей раскола и постановил, по примеру древней церкви, общее правило подвергать их наказанию не только церковному, но и по градским законам. И нельзя не признать, что эта общая анафема на раскольников была неизбежна и совершенно справедлива. Раскольники еще прежде, до соборной на них анафемы, сами, так сказать, изрекли на себя анафему и отсекли себя от церкви. Сущность их учения, как уже достаточно открылось из их писаний и словесных заявлений на соборе 1666 года, состояла не в том только, что они хотели держаться однех старопечатных книг и мнимо-старых обрядов, и не покорялись церкви, не принимали от нея новоисправленных печатных книг, но вместе и в том, что они считали эти последния книги исполненными ересей, самую церковь называли еретическою и утверждали, что церковь более не церковь, архиереи ея не архиереи, священники не священники, и все ея таинства и чинопоследования осквернены антихристовою скверною; раскольники не только противились церкви, но совсем отрицали ее, отрицались от нея и, по своим убеждениям, были уже совершенно отделены от нея. Необходимо было, чтобы и церковь с своей стороны всенародно объявила, что она не признает их более своими чадами, т. е. чтобы она анафематствовала и отсекла от себя тех, которые еще прежде самовольно отпали от нея и сделались ея врагами. Со времени этой-то анафемы, произнесенной на раскольников большим московским собором, и начал существовать в России раскол, как особое общество верующих, именующих себя старообрядцами, совершенно отдельное от православной церкви и враждебное ей. Не церковь отвергла их и отвергает, но они сами еще прежде отверглись церкви и не перестают упорно отвергать ее, называя ее, в своем жалком ослеплении, духовною блудницею, а всех верных чад ея, всех православных – сынами беззакония, слугами антихриста.»

Великий Собор отменил запрещение священнодействовать вдовым священникам и диаконам и постановление патриарха Филарета о перекрещивании западных христиан.

Отметим некоторые другия постановления. Велено в храмах творить поклоны всем вместе: «согласию бо быть, а не разногласию, в святей церкви лепо есть». Нетленных тел не признавать святыми без достоверного свидетельства. Не погашать свечей в церкви после херувимской песни или после «достойно есть». По желанию царя не возбранено архимандритам носить серебряные, злащенные шапки, подобные митрам. Не погружать в купели свечей в начале крещения так же, как и в богоявленское освящение воды. Во время погребения умершего священнику прилично идти впереди гроба а прочим позади его. На панихиде петь то же, что и на погребении, исключая стихир, апостола, евангелия и целования. За одною литургиею посвящать только одного диакона и др. (Архиеп. Филарет).

Патриарх Иоасаф II выполнял определения Великого Собора. В 1668 г., по выяснении того, что священники служат на просфорах с осьмиконечным крестом и не совершают службы по новым книгам, виновные в этом вместе с причетниками были лишены мест и преданы суду, а просфорни отосланы в монастырь. Патриарх разослал наставление о иконном изображении. Продолжалось исправление книг по греческому тексту. В 1670 г. была издана Цветная Триодь, проверенная с подлинником, а в 1672 г. напечатана Постная Триодь, которая вновь была переведена с греческого текста.

Патриарх Никон очень желал издать славянскую Библию в достойном ея виде. Но он не смог этого выполнить. В 1663 году, по определению Собора, напечатали в Москве, с немногими поправками, Острожскую Библию, предоставив лучшему времени труд полного исправления. К этому делу приступили после собора патриархов 1667 г. Во время вдовствования патриархии, за смертью Питирима, управляющий патриархией, митр. Крутицкий Павел, принял на себя надзор за исправлением Библии, а самое исправление было поручено Епифанию и ученому братству. Епифаний начал с исправления Нового Завета. Он сличал славянский текст не только с печатным греческим текстом, но и с рукописями, особенно с Евангелием Свят. Алексия. Но в ноябре 1676 г. умерли митр. Павел и Епифаний. Дело осталось неоконченным. (Архиеп. Филарет).

Решительно, еще в 1657 г., отказывался принять новые книги Соловецкий монастырь. Не признали там постановления Соборов 1666 и 1667 годов, как и назначенного патр. Иоасафом II нового архимандрита Иосифа. Сказывалось влияние сосланных туда кн. Львова и других противников Никона. Когда в обитель пришло распоряжение служить по новому, монахи Азарий и Геронтий, самозванно именуя себя первый келарем, второй казначеем, послали в 1667 г. челобитную царю. В ней, осуждая постановления соборов, они утверждали, что: «священники и диаконы и соборные чернецы и вся рядовая и больничная братия и служки вси» разделяют высказанное в челобитной. Архиеп. Филарет пишет: «Но это чистая ложь. Многие вовсе не думали разделять мысли суеверов и даже уговаривали других быть покорными собору, еще более было таких, которые не хотели ни во что вмешиваться, а желали плакать только о грехах своих. Но тех и других силою заставляли по крайней мере быть на сходках безпокойных голов». Соловецкий старец Варлаам свидетельствовал, что: «а как-де их воровские сходбища бывали, и братию и служебников, которые к их воровству не приставают, в трапезе запирали сильно». Архим. Маркелл, живший в обители после осады ея, писал: «обличающии же оных мятежетворцев многая злолютства в оковех и темницах пострадаша от них». Царь Алексей надеялся, что лучшие иноки одержат верх. Но власть захвачена была мятежными. Тогда государь объявил обители выговор за челобитную, взял монастырские села и угодья в свое ведение. Когда же определился в обители мятеж, то в 1668 г. отправлен был против бунтовщиков стряпчий Игнатий Волохов со стрельцами. Обосновался он в Сумском остроге³⁰), откуда вел безуспешные переговоры с насельниками обители. В остроге же сем проживал изгнанный смутьянами архим. Иосиф. Волохов враждовал с ним и писал на него доносы. Их обоих отправили в другия места. В 1672 г. в Сумский острог прибыл стрелецкий голова Клементий Иевлев с 725 стрельцами. Последний ничего важного против монастыря не предпринял. В 1673 г. осада обители поручена была воеводе Ивану Мещеринову. У него было 700 стрельцов и стенобитные орудия. Он обстреливал монастырь, но зимовать ушел в Сумской острог.

Соловьев пишет: «В монастыре при обороне сильнее всех действовали: старый заводчик, архимандрит Никанор, служка Бородин, келарь Нафанаил Тучин, городничий старец Протасий, из мирян сотники Исачко Воронин да Кемлянин Самко. Никанор ходил безпрестанно по башням, кадил пушки, кропил их водою и приговаривал: «Матушки мои галаночки! надежда у нас на вас, вы нас обороните»! – «Стреляйте, стреляйте»! кричал безпрестанно Никанор, «смотрите хорошенько в трубки, где воевода, – в него стреляйте: как поразим пастыря, ратные люди разойдутся, аки овцы». Но между осажденными была постоянно рознь. Мы видели, что монахи, стоя горячо за предания Чудотворцев, как они выражались, не хотели однако порвать с правительством, и на вопрос архимандрита Иосифа: «Царь православен ли?» – отвечали утвердительно: даже главный оратор старообрядчества, Геронтий, не одобрял стрельбы в государевых людей. Таким образом, двое главных заводчиков восстания разошлись. Но на стороне Никанора были начальники ратных людей, сотники Воронин и Самко; эти не только считали позволительным стрелять в государевых людей, но требовали от священников, чтоб перестали молиться за государя: «Молитесь за преосвященных митрополитов и за всех православных христиан»! говорили они священникам, а про государя говорили такие слова, что «не только написать, но и помыслить страшно». Видя, что по их не делается, воры схватили четырех монахов, главных своих противников, в том числе и Геронтия; 16 сентября созвали собор и объявили келарю, что служить больше не будут и ружье на стену положили, потому что священники их не слушаются, молятся за государя, а они этих молитв слышать не хотят. Келарь стал им бить челом, и они умилостивились, взяли снова оружие, но объявили священников еретиками, перестали ходить в церковь, исповедовались друг у друга, а не у отцов духовных, завели содомию, начали расхищать монастырскую казну. Геронтий с товарищами были выпущены из тюрьмы, но принуждены были оставить монастырь и явились к Мещерйнову. Геронтий остался верен своим убеждениям и объявил в допросе: «Пред великим государем я во всем виноват; я за него всегда Бога молил, теперь молю и вперед молить должен; Апостольскому и Св. Отец преданию последую; а новоисправленных печатных книг, без свидетельства с древними харатейными, слушать и тремя перстами крест на себе воображать сумнительно мне, боюсь страшного суда Божия».

«Большая часть священников оставила монастырь; тогда воры приговорили между собою: крест целовать, что им стоять и биться против государевых людей за сотников и помереть всем заодно. Но когда начали целовать крест, то оказалось много нежелающих, а двое оставшихся священников прямо отказали в церковной службе. Но Никанор не унывал: «Мы», кричал он, «и без священников проживем, в церкви часы станем говорить, а священники нам не нужны».

«В конце мая 1675 года, Мещеринов опять явился под монастырем со 185 стрельцами. В августе пришло к нему еще около 800 стрельцов двинских и холмогорских. На этот раз воевода не пошел, по обычаю, зимовать в Сумской, но остался под монастырем. Попытка взять его приступом 23 декабря не удалась; но перебежчик, монах Феоктист, указаль Мещеринову отверстие в стене, легко закладенное камнями. Ночью на 22-е января, в сильную метель и бурю, Феоктист повел стрельцов к отверстию; камни были выломаны, и перед рассветом стрельцы были уже в монастыре. Осажденные, ничего не подозревая, разошлись уже спать, часовые стояли по башням, и стрельцы могли на свободе сбить замки и отворить ворота, в которые и вошел Мещеринов с остальными стрельцами. Защитники монастыря проснулись уже слишком поздно: некоторые из них бросились было на стрельцов с оружием в руках, но сгибли в неравном бое; заводчики – Никанор, Самко – были схвачены и казнены, другие разосланы в Кольский и Пустозерский остроги; те же, которые объявили, что повинуются государю и Церкви, прощены и остались жить в монастыре.»

Большое влияние, которое на всем севере имел Соловецкий монастырь, а так же то, что немалое число мятежников смогло разбрестись по олонецко-архангельскому краю с проповедью о непризнании новых книг привело к распространению раскола в тех местах. В глуши лесов завелись скиты так называемых поморян. С поморья раскол перекинулся в новгородские и псковские края. Появились скиты в областях костромской, вязниковской, брынской, керженской. Особенное влияние приобрели скиты керженские. Северное поморье стало излюбленным местом раскольников. В конце XVII в. дьячек Данило Викулов основал там знаменитую раскольничью пустынь на реке Выге. Из псковского края раскол перебросился в Лифляндию. Там образовались известные поселения на берегу Пейпуса. Другие перешли в 1683 г. за польский рубеж и основали бывшую в славе у раскольников Ветку (остров на р. Соже, в Черниговской губ., тогда принадлежавшем Польше). В том же черниговском крае создалось и Стародубье. Некоторые скрылись в гребнях рек Терека и Кумы, на Кавказе. Толпы крестьян, увлекаемые раскольниками бежали в глухую Сибирь. На юге раскол нашел сторонников среди Донских казаков. Некоторые расколоучители проповедывали самоубийство, считая это мученичеством за веру. Раскольничий сѵнодик простирал число самоубийц до 2700. Распространение раскола еще более усиливало меры против него.

При патр. Питириме приняты были меры против убежденных последовательниц Аввакума боярыни Феодосии Морозовой и сестры ея княгини Евдокии Урусовой. Царь Алексей отзывался о последней: «Сумасбродная люта». Позднее государь убедился в «лютости» и Морозовой. Когда патриарх просил отнестись к ней не слишком строго, он возразил ему: «Давно бы я так сделал, но не знаешь ты лютости этой женщины. Как поведать тебе, сколь поругалась и ныне ругается Морозова та! Много наделала она мне трудов и неудобств показала. Если не веришь моим словам, изволь сам испытать; призови ее к себе, спроси, и сам узнаешь ея твердость, начнешь ее истязать и вкусишь приятности ея». Патриарх вкусил приятности ея, и отступился. Раскольниц сослали в Боровск и заперли в земляную тюрьму. Урусова не вынесла тяжкого заключения и скоро умерла; за нею последовала и Морозова.» (Соловьев). Оне умерли в 1672 г. 1 апр. 1681 г. «за великие на царский дом хулы» сожжен был Аввакум. Кара эта последовала, как полагают, за челобитную, посланную в 1681 г. им царю Феодору Алексеевичу, в которой содержались непочтительные выражения против покойного царя, Аввакум писал: «Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал я от Спаса: то ему за свою правду». С Аввакумом сожжены были его товарищи по заключению в Пустозерском остроге: Лазарь и Феодор.

Выше (стр. 379–80) упоминалась смута, возникшая в 1682 году после кончины царя Феодора Алексеевича и отмечалось использование царевной Софией стрельцов. Правительнице пришлось первое время считаться с ними. Среди стрельцов было много раскольников; приверженцем старой веры был и их новый начальник, кн. Иван Хованский, прозв. Тараруй. По свидетельству раскольника монаха Саввы, спустя три дня после этого, когда в столице все еще трепетало, в Титове стрелецком полку происходила «дума» о восстановлении «старой веры». Предводителем раскольников выдвинут был Суздальский священник Никита Пустосвят. Стянуты были в Москву и другие вожаки. Они возбудили волнение в столице, поддержанные выборными Титова полка. Последние мутили и в других полках. Но большинство стрельцов все-же не согласилось подписать челобитную, составленную в Титовом полку монахом Сергием. Вожаки, явившись к Хованскому, требовали созыва собора 23 июня на Лобном месте в присутствии государей и народа. Они настаивали на том, чтобы литургия 25 июня, в день венчания царей, совершалась на семи просфорах. Цари и патриарх соглашались вести собеседование только после этого события. Никита заказал просфоры и 25-го с торжеством отправился в Кремль. Из за толпы народа, затопившей Кремль, ему не удалось протесниться к Успенскому собору. Ряды главарей пополнились иноками Волоколамских пустынь: Дорофеем и Гавриилом.

3 июля 1682 г. кн. Хованский и выборные Титова полка явились к патриарху Иоакиму и от имени всех стрельцов требовали спора о вере на Лобном месте. Патриарх объявил, что готов беседовать о вере; это долг его, а не стрельцов. Выслушав их, он спокойно и твердо доказывал правильность исправления книг. Назначил он собор на 5 июля. В этот день толпа раскольников, в числе их пьяные, с шумом ворвались в Кремль. Расположились они около Архангельского собора.

Сергий взошел на скамью и читал соловецкую челобитную. Другие проклинали православие. Первосвятитель с собором святителей совершали в Успенском соборе моление об усмирении мятежа. Из храма патриарх выслал протопопа с напечатанным увещанием народу и с обличением Никиты. Раскольники чуть не убили посланного. После молебна патриарх вернулся в крестовую палату. Князь Хованский несколько раз посылал требования выхода патриарха Иоакима на площадь. С таким же требованием явился он во дворец. София не соглашалась выслать патриарха с духовенством на площадь после происходивших там только что насилий. «Тогда», пишет Соловьев, «Хованский начал настаивать, чтоб и в Грановитой палате никто не присутствовал из особ царского дома; он стращал новым стрелецким бунтом, прямо говорил, что если государи будут в Грановитой вместе с патриархом, то им не быть живым. Но Софья имела сношения с стрельцами, была уверена, что у них и в мысли нет о бунте, и потому спокойно отвечала Хованскому: «Буди воля Божия, но я не оставлю Св. Церкви и ея пастыря». Не успевши напугать Софью, Хованский начал говорить боярам: «Просите ради Бога царевну, чтоб она не ходила в Грановитую с патриархом, а если пойдет, то при них и нам быть всем побитым». Напуганные бояре бросились умолять Софью не ходить в Грановитую, но она и их не послушала, и послала сказать патриарху, чтоб шел с знатнейшим духовенством в Грановитую, только не через Красное крыльцо, где могла быть опасность от изуверов, а по ризположенской лестнице. Патриарх, видя беду, из которой не думал выйти живым, пошел со слезами в Грановитую, а древния книги греческие и славянские велел нести через Красное крыльцо, чтоб народ видел, какие средства имеет Церковь против своих мятежников. В то время, как мужчины трепетали при входе в Грановитую, три женщины добровольно вызвались идти туда вместе с Софьею: царица Наталья Кирилловна и две царевны, Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна. После совещания у царевен и царицы с патриархом, решено было призвать раскольников в Грановитую только для прочтения челобитной.»

Собор открылся в палате. Близ царицы, правительницы и царевен сидели с патриархом 7 митрополитов, 5 архиепископов и два епископа. В числе епископов был только что поставленный Святитель Митрофан Воронежский. Несколько архимандритов и пресвитеров, бояре и выборные войска стояли. По знаку Хованского, вошли в палату с шумом раскольники, с образами, налоями и свечами. Они подали челобитную, которую София приказала читать.

Челобитная начиналась так: «Бьют челом священнический и иноческий чин и вси православные христиане, опрично тех, которые Никоновым книгам последуют, а старые хулят». Патриарх заметил: «Книг старых не хулим мы, напротив, по ним и по греческим исправляются поздния испорченные; вы, судии старой и новой веры, еще не касались и грамматики, а принимаете на себя судить о вере, что принадлежит пастырям». Хотя Никите запрещено было говорить, он все же заявил грубо: «Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматех» и продолжал шуметь в том же тоне. Холмогорский архиепископ Афанасий, сам раньше бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его. Никита с яростью набросился на архипастыря. (Архиеп. Филарет) Стрелецкие выборные оттащили Никиту от епископа. Софья вскочила с места и начала говорить: «Видите ли, что Никита делает? на наших глазах архиерея бьет, а без нас и подавно бы убил». Когда в чтении челобитной дошли до места, где говорилось, что чернец Арсений еретик с Никоном поколебали душою царя Алексея, София не вытерпела, слезы выступили у нее на глазах. Она вскочила с своего места и начала говорить: «Если Арсений и Никон патриарх еретики, то и отец наш и брат такие же еретики стали; выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи; мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики; мы пойдем все из царства вон». С этими словами царевна отошла от своего места и стала поодаль. Хованский, бояре все и выборные расплакались: «Зачем царям государям из царства вон идти, мы ради за них головы свои положить.» Раздались и другия речи между стрельцами: «Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить, нам бы здоровы были цари государи, а без вас пусто не будет».

«Но эти выходки не могли ослабить впечатления, произведенного на выборных словами Софьи: «Все это от того, что вас все боятся», говорила им царевна: «в надежде на вас, эти раскольники мужики так дерзко пришли сюда. Чего вы смотрите: хорошо ли таким мужикам невеждам к нам бунтом приходит, творить нам все досады и кричать? Неужели вы, верные слуги нашего деда, отца и брата, в единомыслии с раскольниками? Вы и нашими верными слугами зоветесь: зачем же таким невеждам попускаете? Если мы должны быть в таком порабощении, то царям и нам здесь больше жить нельзя: пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании и разорении.»

Выборные стрельцов, напуганные угрозой оставления царями Москвы, отвечали: «Мы великим государям и вам, государыням, верно служить ради, за Православную веру, за Церковь и за ваше царское величество готовы головы свои положить и по указу вашему все делать. Но сами вы, государыни, видите, что народ возмущенный и у палат ваших стоит множество людей; только бы как-нибудь этот день проводить, чтоб нам от них не пострадать, а что великим государям и вам, государыням, идти из царствующего града – сохрани Боже! зачем это?»

Челобитную продолжали читать. Ряд замечаний сделала София. Основательные доводы приводил владыка Афанасий. Патриарх сделал несколько важных указаний, держа одно время в одной руке Евангелие Святителя Алексия, в другой – соборное установление патриаршества. В последнем прочел сѵмвол веры. По отношению к изображению креста указал на сосуды преп. Антония Римлянина. Мятежники, чувствуя слабость своих доводов, подняли неистовый крик: вот так, вот так – кричали они, подняв двуперстное знамение. Мятежникам было сказано, что решение будет им объявлено. Они с криком возвращались из Кремля. «Победили» – возглашали они; на Лобном месте еще раз поставили налой и кричали: «веруйте, подобно нам; мы переспорили всех архиереев». Отправившись в стрелецкие слободы, раскольники служили там молебны и звонили в колокола.

В ту же ночь София вызвала к себе на увещание стрелецких выборных. Она сумела убедить их выдать своих духовных отцов. Никита Пустосвят был приведен на Лобное место и там казнен. Его соумышленники посажены были под стражу. При расследовании дела отобрана была у них книга, которая показала, какими низкими уловками обманывали они простых людей. В этой старинной книге все слова, которые говорили против раскола, были подскоблены и заменены другими, их устраивающими. Соучастники Никиты были разосланы по монастырям. Князь Хованский стал злоумышлять против Софии, намереваясь захватить всю власть в свои руки. Неожиданно для него схваченный, он был казнен 17 сентября 1682 г.

Патриархом Иоакимом составлен был «Увет духовный» – опровержение челобитной Пустосвята. Представлен был им этот труд Собору в 1682 г. Он составляет как бы отчет в поправках богослужения, на которые указывал раскол, как на уклонения от истины. Каждой такой поправке показаны основания в подлинной священной древности. «Увет духовный» – одно из лучших сочинений против раскола – был разослан всем архипастырям для чтения по всем церквам. Издал патр. Иоаким и другия сочинения против раскола. Запрещены были им к продаже изображения Спасителя, вывезенные с Запада. Этим положен был предел своеволию тех, кто такими иконами справедливо раздражал ревнителей старины. Патриарх боролся против западного (фряжского) письма. Кроме письменных поучений, Иоаким отправил увещателей в разные места раскола. Некоторые из них предлагали сверх устных и письменные наставления. В 1682 г., прибывший в Холмогоры, архиепископ Афанасий ревностно действовал против поморян. Он собрал большую библиотеку рукописей для вразумления невежд и написал для них "Щит веры». В Сибирские остроги и волости в 1688 г. послан был иеродиакон Михаил «для исправления церковных догматов и духовных дел», поставленный после в игумена енисейского. Он продолжал свою миссионерскую работу. Новоспасский архимандрит Игнатий (Римский-Корсаков) отправлен был в Кострому и Кинешму для увещания раскольников. Казанский митрополит Адриан, будущий патриарх, написал для своей паствы: «О крестном знамении» (Архиеп. Филарет).

В самом начале раскола началось разделение его на поповщину и безпоповщину. Возникло оно, вследствие смерти раскольничьих священников. Встал вопрос – кому крестить и мѵропомазывать. Одни стали поручать это выбранным из мирян старцам. Другие начали принимать к себе православных священников, требуя от них отречения от заблуждений «никонианцев», как называли они православных. Из последних и составилась поповщина.

Толк Аввакума создался тогда, когда началось это разделение. Одну книгу свою он дерзнул назвать евангелием вечным, т. к., говорил он, «она написана не мною, а перстом Божиим». По сохранившимся от него письмам, можно судить об его разных измышлениях. Он учил, что позволительно предавать себя сожжению. Его сторонники говорили, что «светлее солнца письма Аввакумовы и все добры». Лазарь был его ярым последователем. Утвердился еретический толк аввакумовщины, впоследствии (с 1690 г.) назвавшийся по Онуфрию онуфриевщиною. Аввакума же чтили как святого.

Ветковцы принимали приходивших к ним православных то перекрещиванием, то хождением вокруг купели и мѵропомазанием.

В безпоповщине появились свои толки. Беглый дьячек Данила Викулин, с 1694 г. основатель выгорецкого поморского скита, кроме мысли об антихристе, общей безпоповцам, проповедывал: 1) не вступать с православными в общение ни в пище, ни в питье, иначе это будет замирщение – осквернение; впрочем, можно свободно покупать пищу на торгу; 2) на кресте Христовом не надобно делать надписи: И.Н.Ц.И., а должно писать: царь славы Ис. Хр. Таким образом явился толк поморцев, даниловцев. Были и другие толки.

В ХVII веке из архипастырей особенно ревностно боровшихся с заблуждавшимися надлежит вновь отметить архиепископа Холмогорского Афанасия (Любимова). Выделился так же владыка Игнатий (Римский-Корсаков), с 1692 г. митрополит Сибирский (Тобольский). В миру он был стольником, по принятии иночества архимандритом Новоспасским. Правя обширной епархией, он постоянно объезжал ее для увещания отступников от православия истинного и писал с 1696 г. одно за другим окружные послания к пастве, показывая неосновательность раскольничьих мнений и недавнее появление раскола.

«При самом начале патриаршества в России», пишет архиепископ Филарет, «собор восточных патриархов вменил в обязанность каждому епископу внушать любовь к изучению священных наук и оказывать посильную помощь как наставникам, так и желающим учиться. К сожалению, в московской Руси привычка к старому мраку застарела в народной массе и она прикрывала свое нерасположение к просвещению опасениями против разноязычного разноверия.»

Возвратясь из польского плена, патриарх Филарет принес с собою с Запада сознание услуг просвещение для веры, хотя у него над этим чувством преобладало негодование на папизм. При нем в Чудовом мон. заведена была греко-латинская школа. В ней преподавал троицкий старец Арсений Глухой. В 1633 г. она уже подавала, приезжавшему в Россию, голштинскому ученому Адаму Олеарию надежды на лучшую будущность. В следующем году напечатали для нея при букваре несколько грамматических правил.

При патриархе Иосифе в 1649 и 1650 г.г., по предложению митр. Никона, вызваны были царскою граматою из киевского Братского мон. ученые старцы: Арсений Сатановский и Епифаний Славеницкий. В следующем году прибыл еще иеромонах Дамаскин Птицын. Сначала они были помещены в Андреевском мон. в Москве, по желанию и на содержание боярина Феодора Ртищева. Образовалось ученое братство с училищем. Когда Никон стал патриархом, он вызвал из Соловецкого мон. пребывавшего там в ссылке грека Арсения и поместил его, Епифания и Дамаскина в Чудовом мон., а Сатановского в Богоявленском. Епифаний был облечен званием начальника патриаршего чудовского училища и главного справщика книг. Занятия братства оживились. При Никоне приобретены были драгоценные сокровища Востока – древния греческие книги. Царская библиотека обогащалась сокровищами Запада. Изменения в судьбе Никона отразились и на братстве. Ревнителей просвещения называли изменниками православию. Патриархи Паисий и Макарий, прибывшие в Москву, улучшили их положение. Они убеждали народ полюбить мудрость, царя – завести училища греческие и славянские, пастырей – содействовать государю и желаниями и доходами с имений в заведении училищ. Призывы их не остались без ответа. Боголюбивые граждане просили царя дозволить открыть училище при церкви св. Иоанна Богослова. Патриархи составили в 1668 г. грамату, в которой давали благословение обучаться наукам на греческом, славянском и латинском языках, поражая анафемой врагов просвещения. Позже, при пересмотре славянского перевода Библии (в 1674), в числе членов братства, кроме Епифания и игумена Сергия, значились: чудовские иноки Евфимий и Моисей, священник Никифор и два светские типографа. Все они хорошо знали уже греческий и латинский языки и славянскую грамматику, хотя некоторые из них были москвичами (Архиеп. Филарет).

Первая дружина юго-западных ученых, явившихся в Москву при патр. Иосифе, была еще домогилянского греческого направления в своем образовании. Это были безукоризненно православные, честные и скромные труженики, деятельность которых признавалась полезной со стороны иерархии и правительства. Выше всех стоял Епифаний, по отзыву современников: «в философии и богословии изящный дидаскал: искуснейший в еллино-греческом и славянском диалектах». По своему аскетическому складу, он был мало способен к практической, общественной деятельности. Он оставался только научным работником и свое непосредственное влияние ограничивал лишь небольшим кружком своих учеников. Такое его поведение охраняло его от многих столкновений с московскими учеными и приобрело ему общее доверие и уважение, не прекратившееся, когда, после падения Никона, закрылась чудовская школа и распалось Андреевское братство. Епифаний работал очень много, потому что, за недостатком ученых людей и при множестве новых вопросов, иерархия и правительство наперерыв старались воспользоваться его ученостью. Образованный и трудолюбивый Епифаний был главным помощником Никону в исправлении богослужебных книг. Кроме того, он был завален переводами. Переводил он отеческие творения, собрание церковных правил, Синтагмы Властаря и Арменопула, сочинения исторические, нравственные, географию, анатомию. Им составлен был славяно-греко-латинский лексикон и лексикон для объяснения церковных слов. Занимался Епифаний исправлением и новым переводом библейского текста, писал предисловия к вновь издававшимся книгам, – Скрижали, Служебнику, Шестодневу, Часослову, Триоди, Следованной Псалтири и др. Составлял он каноны, похвальные слова и стихи в честь святых и, при всех этих работах, находил еще время заниматься проповедничеством. Им составлены свыше 50 слов и поучений на разные праздники и дни святых.

В 1664 г., по приглашению царя Алексея Михайловича, прибыл в Москву Симеон Ситианович Петровский, или, как он больше назывался, Полоцкий, бывший до этого учителем братской школы в Полоцке. Он стал известен государю во время войны. Греческого языка он не знал. Он принадлежал к ученикам новой – могилянской – школы, с ея латинским направлением. «Это был человек живой и красноречивый», пишет Знаменский, «усердный собиратель чужих мнений, ходячая энциклопедия всяких знаний, которые он умел облекать в обычные в Киеве риторские и диалектические формы. По характеру он был не кабинетный, а общественный деятель, ловкий придворный монах, неутомимый борзописец, готовый во всякое время писать и перевод, и проповедь, и ученый трактат, и стихи на чье-нибудь рождение или смерть, и комедию для придворного театра». Царь поручил ему воспитание царевича Феодора, а потом и других детей. Патриарх Иоасаф II поспешил использовать его для опровержения раскола. В самый короткий срок им написан был труд «Жезл правления». Краткость времени отразилась на том, что, наряду с отчетливыми, дельными опровержениями, Симеон допустил и ошибочные рассуждения, а также местами допускает ненужную брань. Этот труд его был издан от имени Великого Собора. Написал он два катихизиса: пространный – «Венец веры» (1670) и краткий в 1671 году. Замечателен, составленный им в 1676 г., свод Евангелий о жизни и учении Господа Иисуса Христа. Составил он два сборника своих проповедей: «Обед душевный» – на все воскресные дни (1681) и «Вечеря душевная» – на праздники (1683). Архиеп. Филарет отмечает: «Свойство проповедей о. Симеона: в них много простоты и естественности. Отвлеченным исследованиям он предпочитает рассказы и описания. Он сознавал пользу безыскуственного изложения. «Простое слово, говорил он, разумеется удобнее, нежели слово, покрытое красотами художественными; яйцо удобнее съедается вылущенное, нежели в скорлупе содержащееся». Воспитание, суеверие и раскол были теми предметами, о которых всего чаще говорил о. Симеон.» Нападал он на пустые приметы, предсказания по звону в ушах, по встрече с волком, иноком, женщиной. Как духовный пиит, он написал стихами «Рифмологион» – собрание 95 стихотворений, «Вертоград» (до 1000 стихов), «Псалтирь» рифмованную. Как и у Епифания, у него было много учеников. Ему поручали преподавать латинский язык молодым людям, которые готовились в переводчики. Его спасская школа, где он учил их латыни, была в некотором роде параллельною чудовской школе (греческой) Епифания. Когда в 1676 г. взошел на престол царь Феодор Алексеевич, положение Симеона еще более укрепилось, т. к. ученик любил своего учителя. С этого времени он и стал проповедывать, что не нравилось Епифанию, патриарху Иоакиму и другим.

Просветительная деятельность обоих ученых монахов – Епифания и Симеона – имела живительное влияние на развитие церковного образования в Великороссии. Заговорили о школах, об усилении проповедничества. Еще в 1667 г. прихожане Богословской церкви в Москве просили найти им проповедника. В пермских усольях Строгановых явился подражатель Полоцкого, священник из Орла, который начал проповедывать. Проповеди о. Симеона он нашел для своей паствы непонятными, и составил свой собственный сборник поучений, изданный в 1684 г., под названием Статира. Но народная масса, да и большинство духовенства продолжали относиться к церковным проповедям враждебно (Знаменский).

При царе Феодоре, предположено было завести в Москве большую школу не только для России, но и для самих греков, чтобы им не нужно было ездить за наукой в католическую Италию. Для начала царь и патриарх Иоаким основали в 1679 г. школу в типографском доме и собрали в нее до 30 учеников. Начальником ея сделан был иеромонах Тимофей, долго путешествовавший по Востоку и знавший греческий язык. Учителями стали греки Мануил и Иоаким. Царь и патриарх так были рады этой школе, что посещали ее каждую неделю. Но она была только первым шагом к заведению желаемой им высшей школы-академии, которую предположено было завести в Заиконоспасском мон. в обширных размерах (Знаменский).

Патриарх Иоаким усилением греческого образования чрез типографскую школу желал, между прочим, дать противовес польско-латинскому влиянию Симеона Полоцкого, усилившемуся с его прибытием в Москву. Тогда – при прибытии последнего – жив еще был Епифаний. Между этими двумя представителями разных направлений юго-западного образования с самого начала обнаружилось несогласие. Московская иерархия приняла определенно сторону Епифания и его авторитетом старалась ослабить значение Симеона. По своему миролюбивому характеру, Епифаний не входил в неприязненные отношения к Полоцкому, но не скрывал несочувствия к его образу мыслей. Обращал он внимание на то, что Полоцкий неправильно учил о времени пресуществления св. даров в Евхаристии – не во время призывания на них Святого Духа, а при произнесении слов Спасителя: «Приимите ядите... Пийте от нея вси . ..», как учат латиняне. Вообще, говорил Епифаний, теперь в Киеве читают одне латинские книги и от того истины не знают. После смерти Епифания, Полоцкий начал держать себя крайне заносчиво, не считался с патриархом, даже сочинения свои печатал в дворцовой типографии, без благословения патриарха. Иоаким гневался на него и обвинял гордого монаха в «хлебопоклоннической ереси». Его «Венец веры» патриарх называл венцом из западного терния сплетенным, а «Обед душевный» – исполненным душевных бед и хотел совсем запретить ему церковную проповедь. Но Полоцкий продолжал с ним не считаться, имея сильную поддержку при царском дворе. Латинское образование, которое преподал Полоцкий царю Феодору, брату его Иоанну и царевне Софии, делалось тогда все более модным в русском высшем обществе (Знаменский).

Симеон Полоцкий умер в 1680 г., на четыре года позднее Епифания. Но вопрос поднятый при них о времени пресуществления даров и вообще о господстве в новом юго-западном образовании латинского направления все еще тревожил русское общество и после их смерти.

В правление царевны Софии латинское влияние еще более усилилось в Москве. Сильной поддержкой его в правительственных кругах явился любимец царевны князь В. В. Голицын, друг иностранцев католиков и покровитель иезуитов. Последние ловко сумели пробраться в Москву с австрийским посольством под видом посольских и торговых людей. Они приобрели в Немецкой слободе дом, завели в нем латинское богослужение и школу и занялись деятельной пропагандой. Споры из за латинских мнений их устраивали. Они тайно, но всем своим влиянием, принялись поддерживать учеников Симеона Полоцкого (Знаменский).

Во главе последних стоял строитель Заиконоспасского монастыря, Сильвестр Медведев, глубокий почитатель Полоцкого, муж, по отзыву современников, великого ума и остроты. Он был таким же придворным монахом, как и Полоцкий. В мире Симеон, он был в Курске подъячим в приказе тайных дел; вместе со своим сослуживцем Шакловитовым, он вступил в Молчанскую обитель, чтобы свободнее заниматься книгами. С учеными Москвы, включая Полоцкого, он познакомился, приезжая из обители в столицу. Приняв в своей обители постриг в 1674 г., он, находясь временно в Москве, оставлен был царем Феодором Алексеевичем в Заиконоспасском мон. Имелась, очевидно, в виду использовать его знания для открывавшегося училища при типографии. В Курске он имел возможность знать юго-западную ученость. Питал он глубокое уважение к Симеону Полоцкому и его сочинениям. Он был назначен потом игуменом Заиконоспасским на место умершего Полоцкого. В это время Сильвестр выказал себя большим противником кальвинизма. Известен его библиографический труд: «Оглавление книг и кто их сложил». По своей даровитости и красноречию он стоял выше Полоцкого. Среди ревнителей греческого православного направления Сильвестр вызывал большия сомнения. Опасались, что, окажись он начальником создавшейся академии, там восторжествует латинское образование. Значение его увеличилось, когда ему удалось обличить Яна Белободского, прибывшего в 1681 г. из западной России, в качестве соискателя места учителя в создававшейся школе. Последний проповедовал какую-то смесь лютеранских и отчасти католических идей и полное безразличие всех церквей. Его обличали в том, что он, как цыгане, в какой стране живет, той страны и веру держит. Сильвестр понял вред Белободского. Он и другой кандидат на учительство, Павел Негребецкий, донесли на него. На Соборе 1681 г. они оспорили Белободского. Опасный учитель был отстранен. Но патриарх Иоаким и к самому Медведеву относился с подозрением, как к приверженцу латинской учености и единомышленнику Полоцкого. Против него он выставил ученика Славеницкого, чудовского инока Евфимия, знатока греческого языка, безукоризненного православного ученого.

К этому времени слухи об усилении в Москве латинского влияния дошли до православного Востока. Особенно взволновали они ревнителя православия и греческого образования, патриарха иерусалимского Досифея, которого еще раньше безпокоило проникновение латинского образования в Киев. Патр. Досифей посылал в Москву послания, в которых выдвигал превосходство греческого образования перед латинским. Отправлял он туда и руководительные книги для опровержения латинских заблуждений.

Иеромонах Евфимий († 1705) занимался переводами этих книг и был вообще близок к патриарху во всех работах против латинских соблазнов. Но он был еще более кабинетным ученым, чем его учитель Епифаний, и далеко уступал своему противнику в практическом отношений. Сильвестр к тому же опирался сначала на царя Феодора, потом еще больше на царевну Софию, а также на ея приближенных, кн. В. В. Голицына и Шакловитого. Пока Евфимий писал, Сильвестр действовал. В январе 1685 г. Сильвестр представил правительнице, заготовленную еще при царе Феодоре, грамату об открытии академии и ея «привилегий» или устав. Грамата была утверждена. Сильвестр не сомневался, что патриарх должен будет поставить его во главе академии. Но рассчеты его не оправдались. В марте того же года на помощь сторонникам греческого образования и великорусской партии прибыли в Москву братья Лихуды, соперники более опасные для его ученого авторитета, чем скромный иеромонах Евфимий. (Знаменский).

Иеромонахи Иоанникий и Софроний Лихуды уроженцы Кефалонии, княжеского рода, учились первоначально в самой Греции, потом на Западе – в Венеции и Падуе. До вызова их в Россию они занимали в разных местах Греции должности учителей и проповедников. В Москву они, по совету патр. Досифея, были вызваны при царе Феодоре, для преподавания в академии. Борьба их с латинством началась еще по дороге в Москву, в Венгрии и Польше, где они выдержали несколько споров с иезуитскими учеными. К величайшему недовольству Сильвестра, они были поселены в Заиконоспасском мон. К этому времени обострились споры относительно понимания времени пресуществления св. Даров. Против суждений Сильвестра выступил иером. Евфимий. Единомышленны с ним были Лихуды. Сильвестр ответил обширным сочинением: «Манна хлеба животного», позднее сожженным по повелению патр. Иоакима. В книге этой задето было православие Лихудов. Сторонниками Сильвестра распространялись бранчивые тетради «на новопотаенных волков», т. е. Лихудов. Последними тогда было написано сочинение: «Акос или врачевание от угрызений змиевых». Архиеп. Филарет пишет: «сочинение это написано было в духе кротости и с сведениями обширными. Сильвестр отвечал злою критикою. Лихудами написаны были «диалоги грека учителя с некоторым иезуитом о единстве между церковью восточною и западною»³¹). На стороне Сильвестра явилось довольно людей, которые настойчиво защищали мысли его; между ними был и известный Феодор Шакловитый. Этот спор возбудил волнение в народе, безполезное для веры, вредное для благочестия. Предмет священный, предмет, недоступный по высоте и величию, стал предметом разговоров праздности и суеты житейской. Каждая беседа оглашалась спором о нем, и на улицах шумели о том, о чем в храме остается только молчать в благоговейном трепете. Стали пересматривать книги и увидели, что во многих изданных на юге более или менее предложена была та же мысль о евхаристии, которую оправдывал Медведев; особенно отличалось тем сочинение киевского игумена Феодосия Сафоновича: «Выклад о церкви святой и о службе». Патриарх Иоаким много раз сносился по сему предмету с киевским митрополитом Гедеоном и черниговским архиепископом Лазарем. «Они, пишет Иоаким, также приняли было кое-что из римской церкви, но опять писаниями святых отец через нас обратились к православной греческой церкви». Дело Сильвестра было окончательно проиграно. Но полное торжество православия над латинством, влиявшим в Москве, последовало только в 1689 г., когда царевна София была свергнута и Шакловитый казнен.

В октябре 1689 г. Сильвестр был осужден вместе с его сочинениями; ему назначено было тяжкое заточение. Узнав об участи своей, еще прежде решения, Сильвестр скрылся из Москвы. Пойманный в смоленском Бизюковом мон., он был лишен иночества, отлучен от Церкви и отослан в Троицкий-Сергиев мон. на покаяние. Здесь (в декабре 1689 г.) он письменно осудил свои мнения и изъявил раскаяние в нарушение церковного покоя. Собор в январе 1690 г. произнес ему прощение, не возвращая духовного звания. Но над ним тяготел еще суд гражданский – он был обвинен в участии в заговоре царевны Софии и стрельцов против царя Петра. Приговоренный к отсечению головы, Сильвестр был казнен 11 февраля 1691 г. (Архиеп. Филарет).

В 1690 г. подведен был итог спорам представителей двух направлений. От имени патр. Иоакима написана была книга «Остен», в которой разбирался вопрос о времени пресуществления евхаристии, приводились данные о Флорентийском соборе, об униатах, указывались ошибки Симеона Полоцкого, заблуждения Белободского, вообще католические, лютеранские и пр. Писали братья Лихуды. Собор 1690 г. предал проклятию хлебопоклонническую ересь и изрек осуждение на многия мало- российские книги, замеченные в уклонениях к латинству: Большой Требник, Служебник и Лифос Петра Могилы, Ключ разумения и Мессия праведный Голятовского, Меч и Трубы словес Лазаря Барановича, Огородок Радивиловского, Евангелие и Перло многоценное К. Транквиллиона, «Выклад о церкви и таинствах» Феодосия Сафоновича и др. Собор этот был последним деянием патр. Иоакима в пользу православия.

«Преемник его», отмечает Знаменский, «оказался еще более строгим к латинству. Киевские ученые были высылаемы или сами спешили убираться из Москвы. Киевское влияние было устранено, но зато Москва лишилась после этого самого главного источника своего духовного просвещения. Главными деятелями просвещения у нея остались теперь братья Лихуды, преподававшие науки в новой академии, но реакция против латинства, все разрастаясь добралась и до них».

Начало московской академии, тесно связано с Лихудами. Академическое обучение открылось непосредственно после приезда Лихудов, сначала, до постройки особого здания, в кельях Богоявленского мон. Царь Феодор предоставлял в ея пользу свою библиотеку, вотчины восьми монастырей, одну дворцовую волость и 10 пустошей. Право суда над людьми предоставлялось ея блюстителю вместе с учителями. Последним обещаны были пенсии, а ученикам лучшия места на службе. Блюстителем и учителями положено было назначать только русских или греков, испытанных в православии и дававших клятву быть ему верными. Учителей из Малороссии и Литвы дозволялось принимать только по свидетельству об них достоверных людей, потому что эти прелестники, сказано в грамате, сначала притворяются православными, а потом развратные словеса всевают и целостность веры нашей терзать начинают. Академия должна была быть блюстительницей православия во всей России. Никто не должен был держать у себя учителей иностранных языков, а должен был для обучения языкам отдавать детей в академию. Последняя обязывалась смотреть за тем, чтобы в России не было иноверной пропаганды, и за новообращенными, тверды ли они в вере, и за всеми людьми духовного и мирского чина, не держит ли кто у себя запрещенных книг, не вступает ли в состязания о вере и проч. Академии предоставлялся и суд по религиозным преступлениям: по суду ея, запрещенные книги должны были подвергаться сожжению; нетвердых в вере она могла подвергать ссылке; иноверцев, виновных в хуле на православную веру, и русских отступников подвергать даже сожжению. Последния полномочия академии не были осуществлены на практике и ей осталось лишь просветительное дело (Знаменский).

Первые курсы Лихудов начались в 1686 г. по отстройке зданий академии в Заиконоспасском мон. В нее переведены были и ученики типографской школы. В три года учителя успели пройти целый курс, состоявший из грамматики, пиитики, риторики, логики и физики, частью на греческом, частью на латинском языках. Ученики их говорили на обоих языках и перевели несколько книг. Старшие из них начинали и сами заниматься обучением начинающихся. В 1688 г. Иоанникий ездил с русским посольством в Венецию, где пробыл более трех лет. Поэтому второй курс Софроний вел один и довел его к возвращению брата тоже до физики. В преподавании своем они старались избегать всяких следов своего западного образования, – схоластического метода и господства латыни. Вместо Аристотеля, на первый план выдвигали Священное Писание и Отцов Церкви, вместо латыни – греческий язык. Схоластического богословия не преподавали вообще. Сначала в Москве Лихудами были довольны. Доволен был ими и иерусалимский патриарх Досифей. Затем последний начал действовать против них, подстрекаемый наветами завистливых греков, с которыми Лихуды держались холодно и не желали делиться с ними деньгами. В 1693 г. патр. Досифей отправил в Москву три послания – к царям Иоанну и Петру, патриарху Адриану и самим Лихудам, в которых решительно требовал, чтобы латынь была вовсе изгнана из академического курса. Лихудов он укорял в неправильной постановке преподавания, в том, что они забавляются около физики и философии. Он называл их не Лихудами, а Ликудиями (от греческого слова – волк), грозил даже отлучением. В угоду ему братьев отставили от академии, предоставив им право преподавать при типографии итальянский язык. Патр. Досифей считал и это недостаточным и требовал изгнания их из Москвы. Он обвинял их в гордости, в самозванном присвоении княжеского титула и даже в сношениях с турецким правительством. В 1701 г. Лихуды были высланы под надзор в Ипатьевский мон. в Костроме. О дальнейшей их деятельности будет сказано в следующем отделе.

Место Лихудов заняли в академии их ученики, не имевшие ни такого образования, ни такого авторитета., как они. Академический курс сократился. Латынь была из него изгнана. Патр. Адриан мало занимался академией, которая страдала от недостатка в учителях. Будучи заброшенной, она представляла и во вне печальную картину: здания ея не поправлялись, потолки и печи обвалились, негде было учить. На такой развал обратил в 1697 г. внимание царь Петр I. В беседе с патриархом он выразил недовольство безпризорным положением академии и указал на необходимость опять вызвать в нее киевских ученых. В 1700 г. патр. Адриан вынужден был сделать блюстителем академии выходца из-за границы иером. Палладия Роговского. Короткое время он слушал Лихудов. Образование свое Роговский доканчивал в Моравии и Риме, получив звание доктора богословия. Совращенный в Ольмюнце в унию, он отрекся от нея и в 1699 г. написал: «Исповедание и опровержение римских догматов». Оно содержит краткое изложение римского учения и сильные доказательства чистоты учения русской Церкви. Будучи назначен игуменом Заиконоспасского мон., Палладий Роговский все же не мог уже поднять на прежнюю высоту академию. Вступив в свою должность уже утомленным, он в 1703 г. скончался, как раз в то время, когда, как видно будет из дальнейшего, киевские ученые стали снова усиливаться в Москве и их латинское образование сделалось господствующим в академии.

Иезуитам, достигшим больших успехов в западной России, представилась возможность, в самом начале ХVII в. проникнуть в восточную Русь. Орудием их оказался Лжедимитрий. Неизвестный человек, находясь в польских пределах на службе у кн. Адама Вишневецкого, нашел случай открыть ему свое «царственное» происхождение. Позднее он, считаясь «царевичем», попал в Самбор, где жил богатый Сендомирский воевода Юрий Мнишек. Мнишки были рьяными католиками. Францисканцы, осведомленные ими, занялись обращением самозванца в католичество. Осведомлен был о нем Рангони, папский нунций при польском дворе. Держа себя сначала осторожно, Рангони, через иезуитов, следил за каждым движением самозванца. В начале 1604 г. Мнишек привез Лжедимитрия в Краков. Рангони в продолжительном разговоре с последним указал ему, что он для получения помощи от короля Сигизмунда III должен отказаться от греческой веры и вступить в лоно римской. «Лжедимитрий согласился», пишет Соловьев, «и в следующее воскресенье, в присутствии многих особ дал торжественную клятву, скрепленную рукоприкладством, что будет послушным сыном Апостольского престола; после этого Рангони причастил его и мѵропомазал, на исповеди же Отрепьев был у одного из иезуитов». После этого король признал его царевичем, но не публично, опасаясь, в случае неудачи задуманного, вызвать совместное вооруженное выступление против Польши московского царя и Швеции. Против вмешательства в дело «царевича» были четверо знаменитейших польских воевод. Считаясь с этим, король, назначив Лжедимитрию ежегодное содержание, не выдвигая себя, поручил неразборчивому в средствах, тщеславному Мнишку помогать самозванцу, вскоре объявленному женихом его дочери Марины (Марианны). В 1604 г. Лжедимитрий обязался отдать во владение Марины Новгород и Псков с их уездами, предоставив ей право строить там латинские монастыри и школы. 30 июля того же года самозванец писал папе Клименту VIII, обещая обратить Россию в католичество, за что получил обещание помощи с его стороны.

Лжедимитрий, будучи уже в Москве, поздравил со вступлением на престол нового папу, Павла V. Кардинал Валенти от имени папы давал указания нунцию Рангони быть возможно любезнее с московским послом в Польше Власьевым. Сам папа, узнав о короновании Димитрия, писал ему: «Мы уверены, что католическая религия будет предметом твоей горячей заботливости, потому что только по одному нашему обряду люди могут поклоняться Господу и снискивать Его помощь; убеждаем и умоляем тебя стараться всеми силами о том, чтобы желанные наши чада, народы твои, приняли римское учение; в этом деле обещаем тебе нашу деятельную помощь, посылаем монахов, знаменитых чистотою жизни; а если тебе будет угодно, то пошлем и епископов», Лжедимитрий, учитывая поддержку оказанную ему католиками, в частности иезуитами, сохранил связь с ними. Папа был ему нужен и для похода против турок, о котором он мечтал. В Москве самозванец высказывался о желательности соединения церквей. Как отмечает Соловьев, у него «вырывались слова, что можно быть осьмому собору, что в Латинах нет порока, что вера Латинская и Греческая одно...» Но высказывался он все же осторожно. Разбирался в сложности положения и иезуит Лавицкий, бывший при Лжедимитрии в Москве. Он писал старшине своего ордена в Польше: «Мы наложили на себя молчание, не говорим с царем ни об одном нашем деле, опасаясь Москвитян, чтобы царь имел полную свободу в действиях и мог склонить вельмож к своим намерениям».

Нахождение в Москве поляков, число которых значительно увеличилось с прибытием туда Марины Мнишек, все более раздражало русских. Лжедимитрий, смущенный настроением москвичей, писал в Краков нунцию, настаивая на том, чтобы Марина содержала католицизм втайне, наружно же исполняла обряды закона греческого, ходила в русскую церковь, постилась в дни, установленные православной церковью. Рангони признал это невозможным. Из Рима же, где рассматривался этот вопрос, кардинал Боргезе сообщил нунцию, что пункты, предложенные царем, решены не согласно с его желанием, ибо конгрегация из кардиналов и теологов, после тщательного обсуждения вопроса, произнесла приговор, что престол Апостольский не разрешает в подобных случаях, и не бывало примера, чтобы когда-нибудь разрешил (Соловьев). Возбуждая вопрос о Марине, Лжедимитрий нарушал и церковный устав. В великий пост он угощал бояр «телячьим мясом». Князь Шуйский сказал, что есть мясо в посту противно церковному правилу, а телячьим мясом русские гнушаются и в другое время. Татищев, считавшийся преданным Лжедимитрию, поддержал Шуйского и говорил так смело, что самозванец отправил его в ссылку (Архиеп. Филарет).

В начале 1606 г. в Рим прибыл Лавицкий, доставивший папе письма Лжедимитрия. Павел V, выражая удовольствие заверениям этого иезуита, что «Апостольский престол сделает самые великие приобретения,» – писал Лжедимитрию: «... У тебя поле обширное: сади, сей, пожинай на нем, повсюду проводи источники благочестия, строй здания, которых верхи касались бы небес; воспользуйся удобностью места, и, как второй Константин, первый утверди на нем Римскую церковь. Так как ты можешь делать в Земле своей все, что захочешь, то повелевай. Пусть народы твои услышат глас истинного пастыря, Христова на земле наместника!»

Положение обострилось перед браком Лжедимитрия. Он настоял, чтобы Марина, оставаясь втайне католичкою, внешне сообразовывалась с постановлениями православной Церкви и с народными обычаями. «Но этою сделкою», пишет Соловьев, «нельзя было всех удовлетворить: люди приближенные хорошо знали, что царица остается латынкою некрещенною, и* между духовенством не могли не явиться ревнители, которые явно восстали против этого». Среди доказывавших, что брак не будет законным, если Марина не переменит исповедания, был владыка Гермоген, тогдашний митрополит Казанский. К этому времени относится мужественное выступление дьяка Тимофея Осипова. Он, перед всеми, начал в дворце говорить Лжедимитрию: «Ты воистину Гришка Отрепьев, расстрига, а не цесарь непобедимый, не царев сын Димитрий, а по греху раб и еретик». Осипов был казнен. При расправе заговорщиков с самозванцем, выскочивший из толпы сын боярский Григорий Валуев выстрелил в него, сказавши: «Что толковать с еретиком; вот я благословляю польского свистуна». Москвичи пытались покончить с поляками, вызывавшими их негодование своим наглым поведением. Бояре, имевшие в то время власть, и опасавшиеся войны с Польшей, отстояли поляков.

Иезуиты и после падения Лжедимитрия не оставляли своих планов. Как известно, Польша, королем которой был убежденный иезуит Сигизмунд III, помогала Тушинскому вору. Король надеялся воцариться в Москве. Достичь этого ему не удалось, но польское войско занимало столицу России и заслужило недобрую память грабительством и кощунством над православными святынями. Понятно, что русские тогда враждебно относились к католикам. Особенно проявлял недоброжелательство патриарх Филарет, ознакомившийся с католиками во время своего пребывания в польском плену. Архиеп. Филарет пишет: «Ни при патриархе Филарете, ни после него до царя Петра не дозволялось быть в Москве ни костелу, ни иезуиту». Об этом свидетельствует и повествователь того времени иностранец Маржерет, переживший смутное время. Он писал про Россию: «все иностранцы могут исповедовать свою религию всенародно, исключая римских католиков». Патр. Филарет на соборе 1620 года провел даже постановление о перекрещивании обращающихся из латинства в православие. «Постановление неправое пред учением церковным», пишет архиеп. Филарет, «но извиняемое ужасами времени».

«Довольно тревоги», пишет архиеп. Филарет, «наделал папизм в Москве при патриархе Иоакиме. Русские юга, по самой местной близости своей к папизму неприметно сроднялись с некоторыми мыслями папизма. Иезуиты, воспитывая русских на юге, успевали убеждать их в некоторых своих мнениях даже таких людей, которые, как казалось им самим, ничего не хотели принимать иезуитского. А те из русских, которые по жажде к просвещению решились слушать уроки в Риме, должны были публично одобрять римские произволы и осуждать восток». Такое отречение от своих святых, своей иерархии, провозглашение еретиками не признающих папы, обязаны были торжественно произносить русские, поступавшие в римскую академию. О воспринятом в западной Руси некоторыми хлебопоклонческой ереси и осуждении ея в 1690 г. собором говорилось выше. «Патриарх Иоаким», отмечает архиеп. Филарет, «как воспитанник Киева, сам знал и чувствовал ту горечь, какою напоил Рим южную Россию». При патр. Иоакиме был обличен упоминавшийся Ян Белободский. Мысли свои он открыл в сочинении «О безразличии церквей».

Отмечено было выше весьма отрицательное отношение к латинству патриарха Адриана. Главное внимание он обращал на истребление латинских и протестантских ересей. В посланиях и поучениях своих он горько жаловался, что многие из москвитян, и знатные и простые, от злоглагольств люторских, кальвинских и прочих еретиков и от пипок табацких объюродели, стали критиковать учение и установления Церкви, вопрошая: сие чесо ради? И сие откуда взято? И сие кто предаде?

По поручению патриарха, инок Евфимий неутомимо занимался против западных ересей, переводя соответственные греческие книги, которые присылались с Востока, преимущественно чрез патр. Досифея. В 1696 г. трудами его было издано на славянском языке Православное Исповедание митр. Петра Могилы. Тогда же, трудами владыки Афанасия холмогорского был приготовлен к изданию (но не издан) огромный сборник исторических известий и статей, касавшихся полемики последнего времени, под названием "Щит веры». Обнаружено было отступничество московского дьяка Петра Артемьева, который ездил учиться в Италию и, по возвращении оттуда, начал с увлечением проповедывать латинство. В 1698 г. он был расстрижен и сослан на Соловки. Тогда и узнано было, что русские ученые на Западе принуждались отрекаться от православия. Обнаружилось, что иезуитское воспитание приучало их ко лжи, скрывательству своих убеждений и ложным клятвам. После этого подозрительность в Москве еще увеличилась. Не верили заграничным воспитанникам, когда они с клятвой отрекались от латинства и просили присоединения к Церкви. Пострадал от этого, учившийся в Риме, Георгий Скибинский, приехавший во время расследования дела Артемьева. Несмотря на всю искренность его покаяния, ему запрещено было даже давать частные уроки.

В смутное время шведы захватили часть русских владений. Лютеранство насаждалось там с фанатизмом, не отличавшимся от католического. Целые тысячи финнов, обывателей Чудского озера, отторгнуты были от православия. В Стокгольме помышляли обратить в лютеранство всех русских, оказавшихся под шведскою властью. Заведена была там славянская типография, в которой печатали Лютеров катихизис на славянском языке, и тот же катихизис на финском языке, но славянскими буквами. Опасности для православия заставили царя Михаила Феодоровича издать 23 августа 1624 г. указ, предписывавший воеводам Новгорода – русских, приезжающих с шведской стороны, не иначе пропускать в город, как наперед исследовав, не приняли ли они чего лютеранского, а в Софийскую церковь совсем не пускать. Постановление 1620 г. о перекрещивании латинян отнесено было и к лютеранам. Царь Михаил строго повелел в 1636 г., чтобы как в Москве, так и в других городах, православные, находившиеся в услужении у иностранцев, оставили домы их и вперед не поступали бы к ним на работы и на службу (Архиеп. Филарет).

«В 1641 г. царь Михаил хотел выдать дочь свою Ирину за Вольдемара, принца датского», пишет архиеп. Филарет, «но с тем, чтобы принц принял православное крещение. Патр. Иосиф препроводил к принцу, прибывшему в Москву, краткое изложение догматов и обрядов восточной Церкви, с увещанием принять восточное исповедание. Принц прислал письменный ответ, где излагал причины, по которым желает остаться лютеранином. Здесь он, между прочим, писал, что признает происхождение Святого Духа от единого Отца. Патриарх написал замечания. Пастор Фиильгобер, руководствовавший принца, ответил на замечания патриарха. Тогда царь и патриарх назначили словесное прение». Защищать православие поручено было протопопам: черниговского (Архангельского) собора Михаилу, Ивану Наседке и игумену Геннадию. Лютеранам особенно указывалось, что у них не может быть поставления канонического в священный чин. Спор остался без последствий и брак не состоялся.

Иностранцы, лютеране и реформаты, свободно отправляли свое богослужение в Москве. Имели они свои церкви. Запрещалось только совращать русских в свою веру. Число иностранцев, поступивших на русскую службу, увеличилось в царствование Алексея Михайловича; не уменьшилось оно и при Феодоре.

«В числе других немцев», пишет архиеп. Филарет, «в малолетство Петра явился в Москве Квирин Кульман с Нордерманом, мечтатель в высшей степени, каким только может быть исступленный квакер. Это был один из тех несчастных, которые чувствуя своеволие лютеранства, вдаются в новые мечты и доходят до замешательства в мыслях. Кульман называл себя духовидцем, пророком, королевичем, сыном Сына Божия; учение свое – апокалипсисом; говорил, что проповедует новый закон, но плохо объяснял, в чем состоит он. Кульмана и товарища его отослали (в 1689 г.) к допросу в особую коммиссию; коммиссия спрашивала отзыва о них и их книгах у протестантских пасторов московских, и те на бумаге отвечали, что эти книги – безумие. После допросов и розысканий определено Кульмана и Нордермана с их книгами сжечь; а вперед не иначе пускать иностранцев в Россию, как после строгих расспросов: кто, откуда и зачем едет? имеет ли вид? и пр.».

В конце XVI в. иезуиты приобрели большое влияние в Речи Посполитой. Польским королем был избран королевич Сигизмунд Ваза, сын шведского короля Иоанна III. Король Сигизмунд III был ревностным католиком и сильно сочувствовал иезуитам, подчиняясь их влиянию. Последние же в это время обратили особенно внимание на Восточное или Русское исповедание.

Иезуиты поняли, как трудно провести обращение православных прямо в католичество и решили добиться унии. Они стали усердно хвалить православную Церковь и жалеть об ея дурном состоянии. Православным панам они указывали на хлопское положение и крайнее невежество их духовенства. Духовенству говорили о раздражавшей его зависимости от мирян и самостоятельном положении католического духовенства. Народом они пренебрегали, ошибочно расчитывая на его безгласие. Именно простой народ и в городах и в деревнях твердо стоял за свою православную отеческую веру и не хотел слышать о вере латинской. В духе этой пропаганды, с развитием этих мыслей написано было С каргою сочинение «О единстве церкви и о Греческом от сего единства отступлении» (изд. 1577). Уния, заключал он, должна уничтожить все непорядки, а для нея православным нужно только принять учение римской церкви и признать главенство папы – обряды можно им оставить по-прежнему.

Соловьев пишет: «Мы видели уже, что во второй половине XVI века, Западно-Русская Церковь находилась далеко не в завидном положении. Правительство, принадлежавшее к другому исповеданию, по меньшей мере равнодушное, не могло быть внимательно к ея интересам, любило кормить ея хлебом своих, а не ея служителей, отдавать не только правосл. монастыри но и целые епархии в управление людям, не чувствовавшим никакого внутреннего призвания к подобным должностям, из желания наградить не заслуги, оказанные церкви, но заслуги, оказанные государству только. Такие пастыри не могли укреплять паству к вере и нравственности: отсюда ослабление дисциплины церковной, ослабление нравственности низшего духовенства, упадок просвещения. Но если государство становилось во враждебные отношения к Западно-русской Церкви, отказывалось ее поддерживать, то этим самым вызывало к деятельности начало общественное. Что Скарга считал бедствием для Русской Церкви – именно вмешательство светских людей в дела церковные, то было необходимо и спасительно для нея; правительство не заботилось о Церкви, архиерейство ослабевало, – общество должно было принять к сердцу высший интерес свой и обнаружить сильное влияние на дела церковные. Но какие же средства имело Западно-Русское общество к обнаружению этого влияния, какие силы были в нем, какие соединения сил, союзы? Западно-русское общество, в описываемое время, представляет нам сильную аристократию, богатые, могущественные роды; из них некоторые вели свое происхождение от Рюрика и Гедимина; от них, особенно вначале, Русская Церковь и народность получили сильную помощь; мы уже видели деятельность князя Константина Острожского, видели также, какую помощь Русской Церкви в борьбе с католицизмом оказал московский выходец князь Курбский с товарищами. Но потом аристократия западно-русская начала ослабевать в стремлении своем поддерживать Русскую веру и народность; средоточие ея деятельности было не на Руси, а в короне Польской, при Дворе, в сенате; аристократия русская составляла часть аристократии польской и стремилась приравняться к целому; интересы русские были для нея интересами провинциальными, и потому она скоро охладевает к ним, как ниже стоящим; старики еще крепко держались родной старины; но молодые, выхваченные из родной старинной обстановки, воспитанием, браками, службой, легко отвыкали от своего. Но если знатные паны, оказавшие вначале так много помощи Русской вере и народности, ослабели впоследствии, то не слабело среднее сословие, городовое народонаселение, благодаря крепким частным союзам, среди него образовавшимся, благодаря знаменитым братствам. Мы видели, что братства, или братчины, общия всем областям русским, как восточным, так и западным, приобрели особенное значение в общинах более самостоятельных и развитых, следовательно имели большее значение в Новгороде и Пскове, чем в городах низовых, имели большое значение в городах Западной Литовской России, где старые общинные формы получили точнейшее определение и окрепление благодаря Магдебургскому праву, где цеховое устройство особенно содействовало развитию братчин, или братств».

«Кроме этой крепкой основы для общей дружной деятельности – развития общинного быта и братств, – городовое сословие, мещанство и потому могло сильнее бороться за веру и народность, что сфера его была теснее, чем у аристократии; сильнее, были у мещан местные провинциальные привязанности, ибо не забудем, что русские привязанности были привязанностями провинциальными в Речи Посполитой польской; понятно, следовательно, почему мещанские братства, коренившияся на цеховом устройстве, явились средоточием, к которому стягивалась и шляхта во время борьбы за веру; за братства, за эти крепкие союзы, выработанные городовым бытом Западной России, всего сильнее запнулись иезуиты с своей унией».

Предложение Скарги пало на хорошо подготовленную почву. Даже такие защитники Православия, как кн. Острожский и его друзья, внимательно отнеслись к основной мысли Скарги о желательности воссоединения восточной и западной Церквей при обещаемом уравнении в правах православных с католиками, но, конечно, допуская такое соединение на основе верности истинному учению Вселенской Церкви. Сочувствовали такому предложению и некоторые тогдашние епископы, которые давно завидывали положению католического духовенства. Последнее, подчиненное папе, мало испытывало зависимости от властей и занимало почетное положение в государстве. Высшее же духовенство приравнивалось к знатным вельможам и занимало места в сенате. О всем этом русские архиереи, как главы презираемой и униженной по законам Речи Посполитой «хлопской» веры, не могли и мечтать. С другой стороны, их крайне тяготила зависимость от городских общин и братств. Многие епископы принадлежали к высшему сословию и зависимость от простого народа была им особенно обидна. Король Стефан Баторий в этом отношении очень помог иезуитам, назначая на православные епископии и настоятельства людей, подходящих к принятию унии. Он выбирал их из панов, не приготовленных к духовному служению и желавших попользоваться церковными имениями. В епископы попадали лица недостойные, даже двоеженцы и женатые.

Недолгое пребывание в Западной Руси патриархов антиохийского Иоакима и константинопольского Иеремии, принеся известную пользу, вместе с тем осложнило положение расширением прав братств и некоторыми неудачными назначениями. В 1586 г. патр. Иоаким, будучи по пути в Москву во Лвове, дал грамату тамошнему братству. Утвердив обычные правила братств о братских сходках и взносах, о выборе старост, о наблюдении братьев за поведением друг друга, о братском суде и взаимной помощи в нуждах, патриарх, кроме того, дал братству право обличать противных закону Христа, отлучать их от Церкви, обличать самих епископов, как врагов истины, если они будут вести себя незаконно. В ряду других братств Львовское объявлено было старейшим. Братство, поощренное патриархом, завело у себя типографию и школу и своим влиянием на церковные дела сильно стеснило власть местного епископа.

Н. Чистович пишет: «Львовским епископом был в это время Гедеон Балабан, получивший кафедру как бы по наследству от своего отца, Арсения Балабана, человек молодой, пылкий и своенравный, не привыкший ни подчиняться кому либо, ни обуздывать своего своеволия. Посещение Иоакима не могло быть ему приятно, а предпочтение ему братства, с поручением наблюдать за его поведением, не могло, конечно, послужить к миру между епископом и братством и, естественно, могло возбудить его как против этого патриарха, так и против цареградского, именем которого Иоаким действовал. Спустя несколько недель после этого, в следующую же пасху, из за одного церковного обычая произошло столкновение между епископом и братством. Епископ предал ослушников своей власти анафеме. Мир восстановился между ними, но не надолго. Взаимные неприятности возобновились в следующем году. Патриарх Иеремия принял сторону братства и пригрозил епископу отлучением. Гедеон не выдержал, сблизился с латинским львовским епископом и обещал ему принять унию». («Очерк истории Западно-Русской Церкви», ч. II).

В 1588 г. проездом в Москву и в 1589 г. на обратном пути Западную Русь посетил константинопольский патр. Иеремия. Знаменский пишет: «Иеремия застал православную церковь в польских владениях в самом печальном состоянии. Духовное значение и сила ея иерархии были подорваны в конец. Сам митрополит киевский Онисифор был двоеженец. Епископы – перемышльский Михаил Копыстенский, холмский – Дионисий Здируйский и пинский – Леонтий Пельчинский были женаты, последние двое и на епископстве жили с женами. Будучи по происхождению панами, архиереи и на епархиях жили, как паны, в замках, окружив себя вооруженными слугами и пушками, делали наезды на чужия земли и дрались между собою; епархии были для них чем-то в роде вотчин, с которых они получали доходы, нисколько не заботясь о церковных делах. Виднее всех епископов был луцкий Кирилл Терлецкий, родом дворянин, образованный, ловкий и деятельный человек, но всего менее достойный быть православным епископом; соседи его по землям не раз жаловались суду на его буйство и наезды, сопровождавшиеся даже убийствами. В деле устроения церкви и укрепления ея в борьбе с врагами на таких иерархов, конечно, нечего было надеяться, и патриарх естественно должен был предпочесть их содействию содействие мирян. Он еще более усилил львовское братство, дав ему новые права: печатать всякие книги, руководить всем образованием во Львове, избирать и удалять от должности своих священников. Иеремия убеждал православных заводить и другия братства. Кроме львовского братства, он утвердил своим благословением и грамотою еще Троицкое братство в Вильне, которое тоже завело у себя школу и типографию.»

Представление о митр. Онисифоре можно получить, ознакомившись с грамотой, отправленной ему в 1588 г. с сейма Галицкими дворянами. Приводим выдержку из нея: «Во время вашего пастырства вдоволь всякого зла в законе нашем сталось, насилия святыни, замыканье Св. Тайн, запечатание церквей святых, запрещение звонить, выволакивание от престола из церквей Божиих попов, как злодеев, запрещение мирским людям молиться в церквах: таких насилий не делается и под поганскими царями, и все это делается в пастырстве вашей милости. Но этого мало: рубят кресты святые, захватывают колокола в замок, отдают их в распоряжение жидам; а ваша милость листы свои открытые против церкви Божией жидам на помогу даешь. Из церквей делают костелы иезуитские; имения, церкви Божией данные, теперь к костелам привернуты. В монастырях честных, вместо игуменов и братии игумены с женами и детьми живут, церквами святыми владеют; из больших крестов маленькие делают; что было дано к Божией чести и хвале, из того святотатство сделано: из вещей церковных делают себе пояса, ложки и сосуды, из риз саяны, из эпитрахилей брамы. Но что еще хуже: ваша милость поставляешь один епископов без свидетелей и без нас, братьи своей, что и правила запрещают, вследствие чего негодные люди становятся епископами и на столицах с женами своими живут без всякого стыда и детей родят. И других, и других бед великих и нестроения множество!..».

Патр. Иеремия отстранил Онисифора и, по представлению мирян, поставил в митрополиты архимандрита Вознесенского минского мон. Михаила Рагозу. При посвящении Михаила патриарх, обращаясь к знати, сказал: «Если он достоин, то по вашему глаголу буди достоин, если же не достоин, а вы его достойным выставляете, то я чист, вы узрите». Соловьев поясняет: «Из этих слов ясно видно все значение мирских людей при избрании Рагозы, причем патриарх выделил совершенно свою волю, мирские люди представили ему незначительного, ему вовсе неизвестного архимандрита, и патриарх уступил их желанию, снявши с себя всю ответственность. Вглядываясь внимательнее в характер и поведение Рагозы, можно понять, почему выбор мирских людей пал на него: в новом митрополите киевские люди искали именно такого пастыря, который не был бы похож на тогдашних западно-русских епископов, непохожих вообще на епископов. Михаил был человек благочестивый, скромный, сравнительно безукоризненной нравственности, далекий от дел насилия; но, к сожалению, с этими достоинствами частного человека, монаха и епископа, Михаил не соединил других достоинств, необходимых для Западно-Русской Церкви в то бурное время: не соединил твердости и энергии, был слаб, боязлив, вследствие чего должен был играть такую жалкую, двоедушную роль во время дела об унии».

В это время особенно выдвигается луцкий епископ Кирилл Терлецкий. До принятия духовного сана, он занимался в судебных учреждениях. Приобретенный им тогда опыт использовался им впоследствии. В 1572 г. он принял постриг и через некоторое время поставлен епископом туровским и пинским. Затем он добился назначения на луцкую кафедру, самую богатую в западной Руси. Проявились его корыстолюбие и безнравственный образ жизни. Чистович приводит отзыв о нем современников: «Кирилл бо лукав аки бес». Некоторое время он пользовался поддержкой кн. К. К. Острожского, потом изменившего свое к нему отношение. Сумел Кирилл расположить к себе патр. Иеремию, посвятившего его в сан экзарха и подчинившего ему, как своему наместнику, всех прочих епископов. Этим нанесены были обиды митр. Михаилу и другим епископам. Назначение это принесло только вред. Непонятно для чего патриарх присвоил Владимирскому епископу звание прототрония или первопрестольника, т. е. старейшего пред прочими епископами после митрополита, тогда как до этого старшими после последнего считались епископы полоцкие.

Чистович пишет; «Патриарх пробыл в литовской митрополии до половины ноября 1589 г. Все это время пребывания его здесь наполнено интригами одних епископов против других, и патриарх соглашал их тем, что раздавал им титулы и отличия, внося этим новые поводы к распрям между ними. Но замечательно, что патриарх, принявший два раза гостеприимство у иноверца Замойского, как будто не показал никакого внимания к православной знаменитости края – князю Острожскому. По крайней мере не видно по памятникам, чтобы они даже виделись в бытность патриарха в литовской митрополии. Со стороны патриарха это был один из многих неверных шагов, которые имели вредные последствия».

По указанию патр. Иеремии митр. Михаил созвал в 1590 г. в Бресте-литовском собор для пресечения нестроений и безпорядков в Церкви. Собор выразил желание навести порядок.

Одобрено было учреждение братств, школ, типографий, госпиталей. Говорилось о поднятии церковного учительства. Постановлено было принести королю жалобы на обиды и притеснения православным от католических панов и чиновников. Вынесенные на нем решения не устранили безпорядков. Все более обострялась во Львове борьба еп. Гедеона Балабана с братством, поддерживаемом патриархом, грозившим владыке лишением кафедры и сана. Большия неприятности от властей испытывал еп. Кирилл Терлецкий. Староста луцкий, Александр Семашко, сделавшийся из православных католиком, наложил подать на соборную церковь, в Страстную субботу и в Светлое Воскресение не допускал в ней богослужений, между тем как пьяный Семашко в притворах соборной церкви», пишет Соловьев, «заводил танцы и игры, и приказал гайдукам своим стрелять в купол и в крест церковный». Такое безправие подтолкнуло Терлецкого, искавшего, к тому же, выгод и положения, использовать средство, давно указанное иезуитами – унию.

В 1591 г. снова был созван собор в Бресте. Вскоре по открытии его еп. Кирилл, игравший главную роль, представил королю грамату от 24 июня, подписанную еще епископами: Гедеоном, пинским Леонтием и холмским Дионисием, о готовности их принять унию. Сигизмунд III, в ответ на это заявление, написал 18 марта 1592 г. «привилегий королевский», обещая за себя и за своих преемников полную целость богослужений и разные льготы и вольности всякому, кто принял бы унию. Сначала дело это оставалось в тайне.

Вскоре выдвигается Ипатий Поцей, или Потей. В миру Адам, он вырос в русской православной семье. Образование было им получено в кальвинской школе князя Радзивилла, потом в краковской академии. Он сделался кальвинистом, но потом крайности литовских антитринитариев побудили его в 1574 г. стать снова православным. Он занял должность королевского секретаря и женился на дочери православного Волынского князя Головни-Острожецкого. В 1589 г. он был назначен на видную должность каштеляна брестского. В качестве такового он присутствовал на соборе 1590 г. Он заслужил расположение кн. К. К. Острожского, приходясь ему родственником. Похвальный отзыв о нем дало патр. Иеремии львовское братство. Постепенно, под влиянием иезуитов, он начал склоняться к унии. В 1594 г. он овдовел, принял монашество и назначен был епископом Владимирским и брестским.

Насколько успешно шла работа иезуитов, показывает обращение кн. К. К. Острожского к Поцею. 21 июня 1593 г. он, упоминая о своих беседах с «легатом папы Римского, Поссеви- ном», высказывал намерение, направляясь в страны, «недалеко от которых живет папа», хлопотать там «о соединении церквей, если бы было на то произволение Божие». Поцею же он советовал, по согласии с прочими иерархами, отправиться «к великому князю московскому» для ознакомления его и духовенства о том «какое гонение, преследование, поругание и уничижение народ здешний Русский в порядках, канонах и церемониях церковных терпит; просить их, как единоверцев, стараться о том, чтобы больше Церковь Христова такой смуты, а народ Русский такого гонения и ослабления не терпели». Далее Острожский писал: «Усердно прошу вашу милость, как ласкового господина и приятеля, особенно же теплого тщателя в любви веры Христовой, стараться изо всех сил на соборе, чтобы положить начало если не соединению, то, по крайней мере, улучшению жизни народной». При этом письме князь приложил и собственноручные статьи, на которых он желал бы унии. Главные из них гласили: «1) Оставаться нам вполне при всех обрядах, какие Церковь Восточная держит. 2) Чтобы паны Римляне церквей наших и имуществ на свои костелы не брали... 4) Чтобы духовенство наше в таком же почете было, как их; чтобы митрополиты и владыки в раде и на сеймиках место имели, хотя и не все. 5) Нужно переслаться с патриархами, чтоб и они склонились к унии, чтоб нам единым сердцем и едиными устами Господа Бога хвалить. Нужно послать к Московскому и к Волохам, чтобы согласиться с ними вместе на унию; всего лучше, по моему мнению, в Москву послать отца епископа Владимирского, а к Волохам – Львовского...».

Соловьев, приводя эти данные, пишет: «Практический смысл Потея и Терлецкого должен был внушить им, что требования князя неисполнимы; что Церковь Восточная Греческая и Восточно Русская, или Московская, не признают папу главою своею, а без этого уния невозможна; что по-пустому, следовательно, будет ехать и в Москву и к Волохам; что дело не может решиться путем сборов, но только решительным шагом со стороны нескольких влиятельных лиц, которые своим примером могут увлечь народ, наскучивший тяжелым положением Церкви».

Первым начал действовать Терлецкий. Он 21 мая 1594 г. явился в уряд Луцкий и представил письменное заявление, что соединение с Римом состоялось и что король отправляет его и Поцея в Рим засвидетельствовать пред папой о покорности ему русских епископов. 2 дек. в Бресте составлен был, как- бы от лица всей церкви, акт о принятии унии. Подписали его Терлецкий и Поцей. Митрополит колебался. Терлецкому удалось собрать в г. Сокол епископов – львовского, перемышльского и холмского и получить их согласие на унию. Гедеон созвал 28 янв. 1595 г. собор во Львове, на котором духовенство львовской и других епархий и даже греческие епископы и архимандриты, бывшие на соборе, подписали унию. Наконец на нее согласился и митрополит, прося Терлецкого держать имя его в тайне. Терлецкий сперва один, а потом вместе с Поцеем, отправились к королю в Краков (Чистович).

Митр. Михаил хитрил, стараясь до последней крайности, не выявлять себя полностью. 1 янв. 1595 г. он писал ревнителю православия, члену Виленского братства Федору Скумину-Тышкевичу, воеводе новгородскому о попытках епископов привлечь его к унии, прося прислать ему свое мнение. «...Я же сам собою до этого дела и не думаю приступать, боясь для Церкви нашей подступу и прелести». Наибольшую решительность проявил Терлецкий. Он съездил к королю и привез от него грамату от 18 февр. на имя Поцея. Сигизмунд выражал удовольствие по поводу желания соединиться с римской церковью и советовал поскорее приводить к концу это дело. Скумин, с которым продолжал переписываться митр. Михаил, мягко, но определенно высказал ему свое несочувствие. Решительным было выступление кн. Константина Острожского, узнавшего из письма Поцея от 16 июня о намеченном подчинении папе. 24 июня он обратился к православным с грозным для епископов посланием. Он писал, что «теперь злохитрыми кознями вселукавого дьявола самые главные истинной веры нашей начальники, славою света сего прельстившись и тьмою сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, в волков претворившись, Святой Восточной Церкви отвергшись, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили, к западным приложились, только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, закрывая в себе внутреннего волка, не открываются, тайно согласившись друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с Жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытные писании их объявляют... Вместо того, чтоб быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если Татары, Жиды, Армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру нерушимо, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять будем? А я, как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами на пользу братий моих служить обещаю.»

Неожиданным оказалось выступление владыки львовского. Чистович пишет: «В то время, когда эти два отщепенца (Терлецкий и Поцей) так настойчиво вели дело унии, в расположении Гедеона произошла важная и решительная перемена. Были-ль поводом к этому его честолюбие и независимость характера, или побуждения более высокого порядка, но он отделился от вожаков унии, и это имело громадные последствия для православной церкви, примиряющия с его памятью. Как только он стал на этот путь, то первою заботою его было примириться с братством. К чести его, он первый подал руку, и соглашение состоялось при содействии князя Острожского». Он внес 1 июля в городские книги протест против унии и заявил, что Терлецкий предательски воспользовался бланкетами, которые он, вместе с другими епископами, дал для внесения жалобы к королю на претерпеваемые ими притеснения, а тот написал на этих бланках постановления, противные вере, правам и вольностям русских людей.

Против унии выступило львовское братство, его поддержало виленское. Учитель братской школы Стефан Зизаний, перешедший из Львова в Вильну, изобличал епископов-предателей и унию. Летописец писал: «Великую войну вел с Римлянами Зизаний не только на ратушах и при рынке по дорогам, но и посредине церкви святой». Виленские жители считали единственным выходом созыв православного собора, на котором миряне съехались бы с епископами. Они просили кн. Острожского возбудить ходатайство об этом перед королем. Последний же отдал пограничным старостам приказ не пропускать в Литву патриарших послов. В тот же день – 28 июня 1595 г. – Сигизмунд написал к кн. Острожскому, увещевая его не препятствовать делу унии, колеблющемуся же митрополиту Михаилу послал похвальную поощрительную грамату, убеждая его не оглядываться ни на что, не опасаясь угроз ни от кого, и доводить до конца свое предприятие. Вслед затем король выдал грамату, в которой обезпечивал митрополита и епископов униатов от проклятий патриаршеских и утверждал за ними те права, которые имело и латинское духовенство. Обещал король выдать универсалы и мандаты против всех, кто будет противиться унии.

Лукавил Поцей, просивший 23 авг. кн. Острожского уговорить короля послать их в Рим только после собора. Отрицался от намерения поддаться римской церкви митр. Михаил, писавший об этом 19 авг. Скумину. Митрополит еще 1 сент. объявлял в окружном послании духовенству, что не мыслил и не хочет мыслить об отступлении от своего исповедания, о презрении рукоположения патриаршего. Он писал: «Стойте твердо при своей Восточной Церкви, не позволяйте себе колебаться как тростинка ветром бурливым, а я обещаю при ваших милостях до смерти своей стоять». Сигизмунд же 24 сент. объявил всенародно о соединении Церкви Восточной с Западною и выражал желание, чтобы все, отвергавшие прежде унию, последовали за своими пастырями. Объявил он и об отправлении русских епископов в Рим.

Соловьев пишет: «Эти епископы, Терлецкий и Потей, выехали из Кракова в конце сентября и приехали в Рим в ноябре. На третий день они приняты были папою Климентом VIII в частной аудиенции, и подали письмо от короля и некоторых сенаторов. «Папа – так писали они сами – принял нас, как ласковый отец деток своих, с несказанною любовию и милостию. Мы живем недалеко от замка его святости, во дворце, искусно украшенном обоями и снабженном всем нужным. Съестные припасы отпускаются нам, по милости папы, в изобилии; мы жили шесть недель в Риме, но его святость все еще не хотел дать нам торжественной аудиенции, говоря: «Отдохните хорошенько после дороги». Наконец, вследствие наших настоятельных просьб, нам назначена была аудиенция 23 декабря, в большой зале, называемой Константиновою, в которой папа принимает наивысших духовных особ. Здесь его святость изволил заседать во всем своем святительском маестате и при нем весь сенат, кардиналы, арцибискупы и бискупы; особо сидели послы Францусского короля и других государей; по обеим сторонам залы сидели высшие сановники, сенаторы и великое множество панов духовных, князей римских и шляхты. Когда мы были введены в это собрание, то, поцеловав ноги его святости, отдали епископскую грамату». Папа, по прочтении ему перевода граматы, изъявил благодарность за воссоединение и, по словам Поцея, «обещал нам сохранить все наши церковные обряды неприкосновенными и утвердить их на веки».

21 января 1596 г. папа утвердил особую «конституцию», которая гласила: «Мы, настоящим нашим постановлением принимаем досточтимых братьев, Михаила архиепископа-митрополита и проч. епископов русских со всем их клиром и народом русским, живущим во владениях польского короля, в лоно католической церкви, как наших членов во Христе. И во свидетельство такой любви к ним, по апостольскому благоволению, дозволяем им и разрешаем все священные обряды и церемонии, какие употребляют они при совершении божественных служб и святейшей литургии, также при совершении прочих таинств и других священнодействий, если только эти обряди не противоречат истине и учению католической три и не препятствуют общению с римской церковью, – позволяем и разрешаем, несмотря ни на какие другия противоположные постановления и распоряжения апостольского престола».

А. В. Карташев, приводя этот документ в труде своем «Очерки по Истории Русской Церкви», отмечает, что из подчеркнутых мест этого и других документов, относящихся к тогдашнему признанию папской власти прибывшими в Рим православными иерархами вытекает обязательство их подчиниться доктринальной чистке и в догматической и в обрядовой областях. «Вопрос лишь в тактике, наступит ли чистка резко вызывающе, или будет отсрочена. Делегаты русского епископата подчинились этой программе принципиальной латинизации вопреки обещаниям и обязательствам пред своими наивными собратиями епископами, оставшимися на местах».

Далее Карташев пишет: «Таким образом путь секретов и обмана народа доведен был до конца. Тайные делегаты тайной унии тайно от всех приняли не только Флорентийскую унию, но и Тридентскую веру, т. е. полную римо-католическую веру. Принципиально изменили своей вере, перешли догматически в латинство. У себя в Литве пропагандно вдалбливалось в сознание народа, что вся старая вера и все обряды сохранены полностью и лишь добавлено к ним одно признание главенства папы. Так унию в субъективной несознательности и приняли первые и последующия поколения народа, обращенного в униатов. Надо поставить в заслугу нашему историку, митр. Макарию, что он извлек из архивных материалов и привел в систему ту связь событий, которая для любого безпристрастного читателя вскрывает во всем этом процессе удавшееся в довольно широком размере вовлечение народной массы в процесс романизации и латинизации – »."Но в то время», пишет Соловьев, «как Потей и Терлецкий целовали ноги у папы и в Риме торжествовали воссоединение Русской Церкви, выбивая медаль с надписью Ruthenis receptis, – в это время виленское белое духовенство писало Скумину: «Так как люди православия греческого уразумели, что митрополит и епископы подкапывают нашу веру и в неволю ее отдают без ведома своих старших и нас меньших, всего духовенства, без ведома нас, наших милостивых панов, и всех православных христиан, сами вчетвером или впятером все дело делают, то мы, все духовенство Греческого православия, протестовали перед Богом и всем народом христианским, что мы о таком отступлении от своих старших патриархов не мыслили, не знали и не соглашались на него». В начале 1596 года депутаты православного дворянства, получившие указания на провинциальных сеймиках, и кн. Острожский объявили королю, сенату и всему сейму, что не будут признавать власти униатских епископов. 29 мая король издал манифест православным. Сообщив о своем желании «чтобы подданные наши Греческой веры приведены были в первоначальное и древнее единство со вселенскою Римскою Церковию, под послушание одному духовному пастырю», король объявил: «Епископы не привезли из Рима ничего нового и спасению вашему противного, никаких перемен в ваших древних церковных обрядах: все догматы и обряды вашей Православной Церкви сохранены неприкосновенно, согласно с постановлениями Святых Апостольских Соборов и с древним учением Святых Отцов Греческих, которых имена вы славите и праздники празднуете». В том же манифесте Сигизмунд приказывал митрополиту Михаилу созвать собор в Бресте, на котором Поцей и Терлецкий должны были рассказать о своей поездке в Рим. Присутствовать на соборе дозволялось только католикам и православным.

Виленское братство открыто вело борьбу против готовившейся унии. Стефан Зизаний в 1596 г. издал Слово (казанье) Св. Кирилла, патриарха Иерусалимского об антихристе; из этого сочинения выходило, что время антихристово есть время унии. Король велел митрополиту судить братчиков, как нарушителей его воли и изгнать их из Троицкого монастыря. После ответа митр. Михаила об анафематствовании им Стефана Зизания и двух священников, последовало распоряжение Сигизмунда об их аресте. Братчики подали жалобу в виленский трибунальский суд, который признал права православных. Тогда король отнял у Братства свой привилей, изгнав из монастыря Стефана и его сподвижников.

В октябре 1596 г. начался съезд в Брест участников Собора. Наряду с верными православию иерархами, духовенством прибыли дворяне, выбранные на провинциальных сеймиках и мещане, представители магистратов. Прибыли и сторонники унии. Брестские протестанты открыто высказывали свое сочувствие православным.

Главными представителями православных были патриарший экзарх архидиакон Никифор, протосинкел вселенского патриарха, состоявший, во время поездки Иеремии в Москву, местоблюстителем патриаршего престола; протосинкел александрийского патриарха Мелетия Кирилл Лукарис (Лукарь); епископы Гедеон Балабан львовский, Михаил Копыстенский перемышльский, Лука митрополит белогородский из Славонии. Прибыло множество архимандритов и протоиереев. Князь К. К. Острожский с сыном и светская знать были с православными. Церкви Бреста по приказу властей были заперты для православных. Последним 6 октября пришлось собраться в доме протестанта пана Райского. В зале, представлявшем молельню, положены были на аналое крест и Евангелие. Православные предполагали, что они будут приглашены митрополитом на собор.

Митрополит Михаил Рагоза собрался с пятью епископами, признавшими уже унию. Главную роль среди них играли Кирилл и Ипатий. 6 октября они служили в кафедральном Николаевском соборе Бреста и там открыли собор. В Брест прибыли видные католики: три бискупа, иезуит Петр Скарга, светские вельможи – Николай Христоф Радзивил, воевода Троцкий, Лев Сапега, канцлер литовский, и Димитрий Халецкий, подскарбий.

Соловьев так излагает то, что происходило на соборе православных: «После обычных молитв, владыка Львовский, Гедеон Балабан³²), первый начал речь на Русском языке; иеродиакон Киприян тут же переводил ее на Греческий язык. Гедеон говорил, что он и все собравшиеся хотят стоять и помирать за Восточную веру, и, по их мнению, митрополит со своими владыками поступил незаконно, отрекшись от повиновения патриарху. Положено было послать за митрополитом и униатскими епископами; но те не явились; Рагоза отвечал, что подумает с католическими епископами и потом придет на собор; собор ждал его до вечера – и не дождался. На другой день опять послали звать митрополита с товарищами и получили ответ: «Напрасно нас ждете, – мы к вам не придем». На третий день третье посольство, на которое получен ответ: «Что сделано, то сделано; хорошо ли, дурно ли мы сделали, поддавшись Римской церкви, только теперь уже переделать этого нельзя». Тогда, на вопрос экзарха: когда и как Рагоза с товарищами начал хлопотать об унии, Киево-Печерский архимандрит Никифор Тур отвечал: «Патриарх Иеремия, узнавши о беззакониях Рагозы, отлучил его от Церкви, грозя, если не исправится, конечным низложением; он и задумал отступить и отступил». Обратились к мирским людям, сравнили наказы, данные послам от всех областей, – везде нашли одно требование: не отступать от Восточной Церкви. В это время дали знать, что в том же доме, в небольшой комнате, Скарга истощает свое красноречие, чтобы убедить князя Острожского и сына в правде унии; экзарх Никифор сказал: «Пусть Скарга придет на собор и спорит с людьми учеными; зачем в углу старается убеждать людей в богословии несведущих». Но Скарга не пришел на собор. На четвертый день, 9 октября, выдан был декрет соборный: митрополит и владыки Владимирский, Луцкий, Полоцкий, Холмский и Пинский лишаются архиерейского сана, потому что без ведома своего старшего задумали соединение церквей, которое может быть решено не пятью или десятью владыками, а вселенским собором; потом означенные митрополит и епископы, будучи позваны на собор к ответу, не явились и ответа не дали. В тот же день митрополит с епископами униатами выдал декрет о лишении сана и проклятии епископов и сообщников их, отвергших унию».

Дополним это повествование некоторыми данными. Экзарх Никифор имел письменные полномочия от константинопольского патриарха председательствовать на местных соборах. Вследствие этого он и председательствовал на православном Брестском соборе. Соблюдая каноны, собор трижды приглашал митрополита прибыть на заседание. Первые два посольства к нему состояли из шести лиц, третье из девяти. Заседание 8 окт. прерывалось приходом послов от короля, в составе которых был Скарга. Кн. Острожский с сыном приняли их в отдельной комнате, присутствовали епископы Гедеон и Михаил, и депутаты от духовенства и мирян, по четыре от каждого «коло». Православные выслушали упреки и обвинения, не вступая в споры и заявив, что все будет доложено собору. Снято было собором запрещение, наложенное митрополитом на Стефана Зизания и священников Василия и Герасима.

Униаты последний раз заседали 9 октября. В храме св. Николая епископ полоцкий Герман прочел декларацию унии «всем на вечную память». Затем, вместе с католическими епископами, совершено было богослужение в костеле. Там же было провозглашено отлучение на епископов Гедеона и Михаила, на девять архимандритов, в их числе Никифора Тура, шестнадцать протопопов и на все духовенство, не принявшее унии. К королю обращена было просьба назначить духовных лиц, на места занятые отлученными.

Польские власти стремились арестовать патриарших экзархов. Кириллу Лукарису удалось скрыться. Никифор был схвачен и обвинен в шпионаже в пользу Турции и Москвы. Сенат судил его. Он был заключен в Мариенбургскую крепость, где и скончался, пострадав за веру.

Соловьев подводит итоги происшедшему: «Так совершилась уния, или, лучше сказать, разделение Западно-Русской Церкви – на православную и униатскую. Так как православные, отвергнув унию, прямо поступили против воли правительства, покровительствующего последней, то этим, разумеется, еще более ухудшили положение своей Церкви. Тяжелое положение продолжалось и тогда, когда правительство начало выслушивать жалобы православных и давать постановления в их пользу, ибо, при возбужденном фанатизме, при безнарядьи и своевольстве, частные люди, особенно люди сильные, мало обращали внимания на решение правительства; всего более должно было терпеть за православие сельское народонаселение, находившееся во власти панов католиков или, что еще хуже, отступивших от православия. Но это тяжкое положение, борьба с господствующею Церковию, борьба с врагом, сильным не одними материальными средствами, возбудили нравственные силы Западно-Русского народонаселения. Противники действовали пером, писали против православия; православным нужно было защищаться, отвечать им уже и для того, чтоб удержать своих при решении не отступать от Восточной Церкви; чтоб защищаться успешно и чтоб иметь средства назидать своих и отвратить от себя вражий упрек в недостатке просвещения, надобно было умножать и улучшать школы, поднимать народную нравственность».

Сильный обличительный голос последовал с Афона от инока Иоанна Вишенского. Он ярко и грозно писал о положении в Земле Польской, обличал иерархов-отступников. Князю Острожскому и всем православным христианам он писал: «Потому дьявол против Славянского языка борьбу такую ведет, что язык этот плодоноснейший из всех языков и Богу любимейший, потому что без поганских хитростей и руководств, каковы: грамматика, риторика, диалектика и прочия коварства тщеславные дьявольские, простым прилежным читанием, безо всякого ухищрения к Богу приводит, простоту и смирение зиждет и Духа Святого подъемлет, в злоковарну же душу не внидет премудрость. Латинская злоковарная душа, ослепленная и насыщенная поганскими тщеславными и гордыми догматами, Божия премудрости, разума духовного, смирения, простоты и беззлобия вместить никак не может».

В 1597 г. Скарга издал описание Брестского собора с латинской точки зрения на русском и польском языках. Православные одновременно издали. "Эктезис, альбо короткое собрание справ, которые ся деяли на поместном берестейском соборе». В опровержение сочинения Скарги православные напечатали «Апокризис, альбо отповедь на книжки о соборе берестейском», один из замечательнейших памятников в историко-полемической литературе того времени. Автором признается протестант Христофор Бронский, написавший его по поручению кн. Острожского, под псевдонимом Христофора Филалета. В нем, отвергая доводы Скарги, он доказывает право действенного участия мирян в делах Церкви. Иезуиты ответили, изощряясь в грубой брани. Автором их книги, названной «Антиррисис», был грек с о. Корфу, Петр Аркудий, привезенный Поцеем из Рима, как начитанный в церковной письменности. Потом он сделал его архимандритом двух монастырей. По смерти Поцея Петр работал в ватиканской библиотеке. В 1605 г. во Львове издано православным священником, участником собора, обстоятельное изложение подготовки и проведения унии под названием «Перестрога» (предостережение). Автор скрыл свое имя, объяснив так: «кто против вас пишет, и не смеет жаден имени своего в книжках написати, абы его не поткала беда, яко Стефана попа, которого в Луцкой реке утоплено, иж против вас стояти обещался и поведался». Патриарх александрийский и константинопольский Мелетий Пигас своими посланиями утверждал православных в стоянии за веру.

Навязанная народу уния явилась великим бедствием и испытанием для православной западно-русской Церкви. Как некогда христиан в языческом Риме, указ фанатичного католика, Сигизмунда, ставил православное население в положение преступников за приверженность к отеческой вере. Его насильно загоняли в чужую веру. Униатские епископы выгоняли православных священников из приходов и ставили на их места униатов. Правительство теснило даже сильного князя Острожского, насчитывая на него недоимки по сборам. У православных отбирали храмы, священники подвергались насилиям, заключались в тюрьмы. Униаты овладели Софиевским собором в Киеве. Печерский мон. едва отстоял свою самостоятельность силой. Добились этого крепкие архимандриты его, Никифор Тур († 1559) и преемник его Елисей Плетенецкий, поддержанные потом дворянством киевским. Не дались в руки униатов киевские монастыри: Михайловский, Никольский, Кирилловский, Межигорский. Но достигалось это ценой величайших напряжений и опасностей. В городах православных не допускали до городских должностей, стесняли в ремеслах и торговле. Тем хуже жилось им в деревнях, где и раньше, по отзывам иностранцев, паны жили, как в раю, а их хлопы, как в чистилище. Теперь для фанатичного пана открывалась возможность считать чуть ли не богоугодным делом преследование хлопа за «схизму». Такие помещики передавали храмы униатам или отдавали в аренду евреям. И тогда ключи от церкви хранились у такого арендатора, который заинтересован был взимать деньги за всякую церковную службу или требу. И кто не издевался тогда над этою «хлопскою» верою: и эти арендаторы, и школяры из иезуитских коллегий, во имя ревности громившие православные церкви, часовни и школы, и возвращавшиеся из разоренной ими России сподвижники Сапеги и Лисовского. И защиты искать было не у кого, ибо сила и власть была у упорных врагов Православия.

Для противодействия католичеству православные решили соединиться с протестантами. И. Чистович дает следующия сведения о состоявшемся в 1599 г. в Вильне общем их съезде для заключения союза обороны против иезуитов: «Со стороны православных на съезде были, прибывшие с князем Острожским , митрополит белградский Лука (присутствовавший на брестском соборе 1596 г.), дубненский архимандрит Исаак и архидиакон того же монастыря Гедеон. Со стороны протестантов были: представитель гусситов – Турновский, реформатов – Николаевский, лютеран – Эразм Глицнер. 14-го (24-го) мая совещания открыл князь Острожский. После длинных речей и многих рассуждений, съезд не пришел ни к чему, так как православные заявили, что не могут заключить соединения с протестантами без согласия и полномочия константинопольского патриарха. На втором заседании 18-го (28-го) мая постановлен акт конфедерации, или политического союза протестантов с православными, которым дворянство Западной России православного и протестантского исповедания обязывалось: «сохранять мир между собою и предупреждать, чтобы за различия в вере и отличия в церкви и в подчинении кровь жителей сих областей не была проливаема и никто конфискациею имений, лишением чести, узами и изгнанием не был наказываем». Для достижения этой цели из среды сенаторов и панов избрано 119 провизоров или попечителей, которые обязаны были наблюдать за происками иезуитов и униатов и стараться на сеймах и сеймиках и в других народных управах у панов республики и пред королем, чтобы прошедшия оскорбления диссидентов были умягчены, наглости укрощены наказанием и впредь были удержаны, и чтобы никто не терпел стеснения, обиды, оскорбления и отягощения за веру. В тоже время положено было отправить коллективные прошения к патриархам о религиозном союзе протестантов с православными. Цареградский патриарх Мелетий (Пигас) послал ответ чрез своего экзарха Кирилла Лука- риса; но Кирилл, возвратившись в Литву, не отдал этого ответа протестантам, опасаясь огорчить короля и панов, а может быть опасаясь участи экзарха Никифора. Таким образом религиозная уния не состоялась, а политическая не принесла никаких плодов.

«Не излишне сказать здесь, что союз, соединивший православных и протестантов в борьбе с латинянами, не нравился многим православным. Князь Курбский укорял «начальников христианских» тем, что они «подобных драконов за оборонителей и помощников себе внимают, церковь Божию обороняти им рассказуют и книги сопротив полуверных латинов писати им повелевают». Такую же укоризну высказывал острожский священник Василий по поводу того, что «еретикове заслоною суть вере здешних христиан от зловерных» (римлян). Тем не менее, западно-русские православные не чуждались этого союза в борьбе против общего врага. Но совсем иное дело, когда этот вопрос перенесен был на почву церковно-догматическую. Известно, что сами протестантские богословы в последней половине ХVI века не один раз обращались к православному константинопольскому патриарху, прося его рассмотреть и утвердить члены аугсбургского исповедания, составленного в 1530 году и принятого лютеранами в качестве основы их учения: но патриарх всякий раз отвергал их желание».

Первый униатский митрополит Михаил Рагоза, бездеятельный, плывший по течению, умер в 1599 г. Преемником его стал Владимирский епископ Ипатий Поцей, гордый, властолюбивый, увлекающийся. Вскоре после своего назначения он писал Слуцкому духовенству: «Помните, – я вам не Рагоза». Гонения против православных усилились. Заняв митрополичью кафедру, Поцей завел нескончаемую борьбу с духовенством и братствами, не гнушаясь никакими средствами, в роде доносов, клеветы, грубых насилий и пр. Троицкий монастырь виленского братства он отдал униатам, которые немедленно завели при нем свое братство. Хорошо, что православным, при посредстве двух знатных дворянок из фамилии Воловичей, жен областных воевод, удалось выстроить на их усадебном месте церковь во имя Святого Духа, при которой и создалось новое братство. Поцей воздвиг борьбу и против Свято-Духовского братства. Но последнее поддерживали князья Огинские и другие дворяне. Особенно ревностную просветительную и монашескую деятельность развивал Леонтий Карпович, благочестивый и просвещенный, который в сане иеромонаха, перенес большия скорби за поднятие значения Свято-Духовской церкви. Два года его продержали в оковах. Позднее, будучи архимандритом, он прославился своими проповедями. Поцей вызвал такое раздражение, что в Вильне дошло до покушения на его жизнь, кончившегося тем, что он лишился двух пальцев на руке. Преступника – панского гайдука – казнили, а православные горожане Вильны подверглись еще большим преследованиям.

Несмотря на все гонения против православных, последние держались крепко. Уния плохо поднималась. Униаты влачили жалкую жизнь какими-то межеумками, презираемые и православными и католиками. Вера их в глазах поляков продолжала считаться «хлопской». Паны и шляхта, когда они изменяли вере, стыдились унии и становились просто католиками. Правительство, поддерживая униатов против православных, не ценило унию саму по себе. Сенаторских мест униатская иерархия так и не получила и оставалась, сравнительно с католической, в постоянном, обидном для нея принижении. Риму и Польше уния была нужна только в качестве переходной ступени к настоящему католичеству. Так мыслили и Терлецкий с Поцеем. Последний, став митрополитом, всячески старался об удалении унии от Православия и преобразования ея в чистое латинство. В книжке своей «Гармония» Поцей осуждал православие и хвалил латинство. Им внушалась униатам мысль, что нечего задерживаться на дурной позиции и нужно скорее переходить в латинство. В богослужение стали постепенно вводиться чисто католические обряды.

Белое духовенство, более близкое к народу, чем иерархия и духовенство монашествующее, сохраняло свою приверженность к слабым остаткам православного элемента в унии, что не соответствовало видам Поцея. Поэтому он постарался выдвинуть на первый план униатское монашество, преобразовав его по образцу монашеских латинских орденов, с привлечением туда настоящих католиков.

Православные заявляли свои протесты против изменников- пастырей, собирались на съезды для совещаний об охране православной церкви, подавали жалобы королю, протестовали на сеймах, но безуспешно. В 1607 году на съезде под Сендомиром дворянство постановило просить короля, чтобы уния была уничтожена, чтобы митрополит и епископы, принявшие унию, были лишены должностей и чтобы на будущее время иерархические должности и церковные имения раздаваемы были только лицам православного исповедания. Король обещал православным свободу исповедания, но униатские епископы сохранили свои должности. В конституцию варшавского сейма 1607 года внесена была даже особая статья «ф религии греческой». Король обещался не нарушать прав русского народа в отношении к вере и не запрещать ему свободного отправления церковных обрядов: но постановление это осталось мертвою буквою. После того дворянство посылало почти на каждый сейм просьбы о защите веры православной: но просьбы и жалобы его оставлялись без внимания (Чистович).

Преобразование монашества началось с отнятого у виленского братства Троицкого мон. Главным пособником Поцея был его наместник иезуит Иосиф Велямин Рутский. Сын московского воеводы Вельяминова, передавшегося Литве после сражения при Уле в 1568 году, он увлекся господствовавшим тогда в Литве стремлением к нововерию и стал кальвинистом. Но иезуиты возвратили его в латинство и, заметив в нем большия способности, отправили его в Рим для образования. В Риме убедили его, после окончания курса в греческой коллегии, сделаться униатом, чтобы чрез него действовать на соотечественников его в Литве. В 1605 г. Рутский прибыл в Вильну. Митрополит Поцей весьма охотно принял юного борца унии, постриг его в монашество и, надеясь иметь в нем ревностного помощника себе, назначил его в 1608 г. своим наместником, с подчинением ему всего духовенства митрополичьей епархии, а затем поставил архимандритом Троицкого монастыря. Рутский усердно помогал митрополиту в упрочении унии, заведывал виленской униатской школой и троицким братством и обнимал быстрым и широким взглядом положение дел во всей униатской церкви (Чистович).

Для преобразования монашества Рутский призвал на помощь кармелитских монахов и иезуитов. Устав монашества объявлен был основанным на правилах св. Василия Великого, на самом же деле был сколком латинских орденов. К этому уставу примкнули другие униатские монастыри и образовался новый монашеский орден базилианский, сделавший очень много для окатоличения унии. Главой ордена назначен был прото-архимандрит Рутский с званием генерала. Орден не подчинялся епархиальным архиереям и был подчинен особому прокуратору в Риме. Орден должен был, по мысли его создателей, сделаться средоточием униатского образования и рассадником всех униатских властей. Ипатий Поцей не дожил до осуществления этой задачи. Он умер в 1613 г. Но его планы наследовал Иосиф Велямин Рутский, управлявший после него митрополией 24 года. Последний обогатил и расширил орден. Созданы были Базилианские школы. Под влиянием их воспитанников уния все более уклонялась к католичеству не только в учении, но и в обрядности.

Наибольшия беды терпели от злобствующих униатов, поддерживавшихся Сигизмундом, православные в Северо-Западном крае Руси и в Литве. Не легко было и на Волыни. Конституция Речи Посполитой все же разрешала заявлять устно и письменно о стеснениях на генеральных сеймах. Этим пользовались православные. В 1620 г. на сейме яркую речь произнес волынский депутат – «посол» Лаврентий Древинский.

«В войне Турецкой ваше королевское величество едва ли не большую часть ратных людей потребуете от народа Русского Греческой веры, того народа, который если не будет удовлетворен в своих нуждах и просьбах, то может ли поставить грудь свою оплотом державы вашей? Как может он стараться о доставлении отечеству вечного мира, когда дома не имеет внутреннего спокойствия? Каждый видит ясно, какие великие притеснения терпит этот древний Русский народ относительно своей веры. Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях нет монахов, – там скот запирают; дети без крещения умирают; тела умерших без церковного обряда из городов, как падаль, вывозят; мужья с женами живут без брачного благословения; народ умирает без исповеди, без приобщения. Неужели это не самому Богу обида, и неужели Бог не будет за это мстителем? Не говоря о других городах, скажу, что во Львове делается: кто не униат, тот в городе жить, торговать и в ремесленные цехи принят быть не может; мертвое тело погребать, к больному с тайнами Христовыми открыто идти нельзя. В Вильне, когда хотят погребсти тело благочестивого русского, то должны вывозить его в те ворота, в которые одну нечистоту городскую вывозят. Монахов православных ловят на вольной дороге, бьют и в тюрьмы сажают. В чины гражданские людей достойных и ученых не производят потому только, что не униаты; простаками и невежами, из которых иной не знает, что такое правосудие, места наполняют в поношение стране Русской. Деньги у невинных православных безо всякой причины исторгают. Главная причина зла заключается в том, что ваше королевское величество изволите назначать на высшие саны духовные людей, не зная их происхождения. Кто не знает, что теперь епископом Полоцким – сын сапожника, сделавший себе шляхетскую фамилию Кунцевич? Перемышльский владыка Шишка – сын пастуха, и теперь родной его дядя в холопах у Киевского воеводы. И Владимирский владыка сын львовской мещанки Стецковой. Холмской владыка Покость – сын Виленского купца, обвиненный в покраже сукна, так-что еслиб не спас его монашеский клобук то давно был бы на виселице. Такая-то польза от унии, что в двадцать лет не могут униаты доставить кого- нибудь из природного шляхетства в епископы! Вот и теперь дали нам в Луцк Почановского, правда, шляхтича, но по летам недостойного не только епископского, даже и дьяконского сана: не можем называть его отцом, потому-что и двадцати лет ему нет. Все это неустройство происходит оттого, что принимают посвящение не от законного пастыря; отступили они от патриарха Константинопольского, которому искони в этом государстве духовная власть принадлежала. Уже двадцать лет на каждом сеймике, на каждом сейме, горькими слезами молим, но вымолить не можем, чтоб оставили нас при правах и вольностях наших. Если и теперь желание наше не исполнится, то будем принуждены с пророком возопить: «Суди ми, Боже, и рассуди прю мою!»

В Вильне опорой православных был Свято-Духовский монастырь. Архимандритом его в 1614 г. был избран Леонтий Карпович. Он, будучи еще светским, ревностно действовал в пользу Церкви и перенес большия страдания в темнице и в оковах. Став настоятелем обители он оказался вождем единоверцев. Красноречивые проповеди его и убедительные поучения приобрели ему всеобщее уважение. При нем в обитель вступил Мелетий Смотрицкий. Отец последнего, Еразм или Герасим, бывший военный, весьма образованный, назначен был кн. Острожским начальником Острожской школы и принимал участие в издании Библии. Мелетий получил хорошее образование. К сожалению он учился в латинской Виленской академии, и католическая отрава глубоко гнездилась в нем. Но ко времени сотрудничества с Карповичем он выявил себя защитником православия. В 1610 г. он издал под именем Феофила Ортолога «Фринос или плач вселенской апостольской Церкви», с изложением догматов веры. Живое и увлекательное сочинение принято было с восторгом православными. Он описывал бедственное состояние зап.-русской Церкви, обвинял униатских епископов и увещевал их вернуться в лоно истинной Церкви. Скарга в том же году издал против него «Перестрогу», а в 1612 г. униатский ученый Илья Мороховский «Паригорию» или утоление ламенту церкви восточной. Кроме того униаты обвинили Смотрицкого в государственной измене. Король приказал сжечь «подозрительные» для поляков книги, которые были бы обнаружены в свято-духовской типографии, типографщиков посадил в тюрьму. Покупка и продажа «Плача» (Ламента) была воспрещена под угрозой крупной денежной пени.

Когда Рутский стал униатским митрополитом, то архимандритом Троицкого монастыря назначен был Иоасафат Кунцевич, о котором говорилось в слове Древинского. Мало образованный, он, под влиянием иезуитов, сделался ярым фанатиком. Кунцевич, которого считали аскетом, сильно действовал на массы. В Вильне в унию обращены были многие. Смотрицкий вступил с ним в борьбу. Им в 1620 г. издано было «Оправдание невинности», и опровержение мнений, унижающих русский народ, в которой доказывалась каноничность поставления православных епископов. Смотрицкий в книге этой проявил некоторое скольжение в сторону католицизма, не возражая против соединения церквей и осуждая только унию. Униатские троицкие монахи, возражая ему в сочинении «Двойная вина», отметили его давнишнюю преданность римской церкви. Полемика продолжалась и дальше.

В 1618 г. Кунцевич, вступив в управление Полоцкой епархией, принялся особенно преследовать православных в Могилеве, Орше и Полоцке. Он отнимал церкви и монастыри. Посвященный в епископы полоцкие Смотрицкий рассылал «универсалы», объявляя Кунцевича смещенным. Кунцевич обратился к литовскому канцлеру Льву Сапеге, упрекая его в отсутствии должной помощи униатам и настаивая на принятии мер против православных.

Замечателен ответ ему 12 марта 1622 г. Сапеги. Приводим его в извлечениях: «Бесспорно, что я сам хлопотал об унии и покинуть ее было бы неблагоразумно; но мне никогда на мысль не приходило, чтоб вы решились приводить к ней такими насильственными средствами. Уличают вас жалобы, поданные на вас и в Польше и в Литве. Разве не известен вам ропот глупого народа, его речи, что он лучше хочет быть в турецком подданстве, нежели терпеть такое притеснение своей вере? По словам вашим, только некоторые монахи епархии Борецкого (нового православного Киевского митрополита) и Смотрицкого и несколько киевской шляхты противятся унии; но просьба королю подала от войска Запорожского, чтоб Борецкого и Смотрицкого в их епархиях утвердить, а вас и товарищей ваших свергнуть; и на сеймах мало ли у нас жалоб от всей Украйны и от всей Руси, а не от нескольких только чернецов! Поступки ваши, проистекающие более из тщеславия и частной ненависти, нежели из любви к ближнему, обнаруженные в противность священной воле и даже запрещению республики, произвели те опасные искры, которые угрожают всем нам или очень опасным, или даже всеистребительным пожаром. От повиновения казаков больше государству пользы, чем от вашей унии, почему и должны вы соображаться с волею короля и с намерениями государственными, зная, что власть ваша ограничена и что покушение ваше на то, что противно спокойствию и пользе общественной, может по справедливости почесться оскорблением величества. Если бы вы посмели сделать что-нибудь подобное в Риме или Венеции, то вас бы научили там, какое надобно иметь уважение к государству... Что касается до опасности жизни вашей, то каждый сам причиною беды своей: надобно пользоваться обстоятельствами, а не предаваться безрассудному своему стремлению ... Прочтите жития всех благочестивых епископов: не сыщете в них ни жалоб, ни объявлений, ни исков, ни судебных свидетельств. А у вас суды, магистраты, трибуналы, ратуши, канцелярии наполнены позвами, тяжбами, доносами; но этим не только не утвердится уния, но последний в обществе союз любви расторгается ...

»... Вы требуете, чтобы непринимающих унию изгнать из государства: да спасет Бог наше отечество от такого величайшего беззакония! Давно в этих областях водворилась святая Римско-католическая вера, а пока не имела она подражательницы благочестия и повиновения св. отцу, до тех пор славилась миролюбием и могуществом как внутри, так и вне государства; то теперь, приняв в сообщество сварливую и безпокойную подругу, терпит по ея причине, на каждом сейме, в каждом собрании многочисленные раздоры и порицания. Кажется, лучше и полезнее было бы для общества разорвать с этою неугомонною союзницею, ибо мы никогда в отечестве своем не имели таких раздоров, какие родила нам эта благовидная уния. Христос не печатал и не запирал церквей, как вы это делаете ... Король приказывает церковь их в Могилеве распечатать и отпереть, о чем я, по его приказанию, к вам пишу, и если вы этого не исполните, то я сам велю ее распечатать и им отдать; Жидам и Татарам не запрещается в областях королевских иметь свои синагоги и мечети, а вы печатаете христианские церкви! Вы говорите: «Справедливо ли будет оказывать такое снисхождение для неизвестного будущего спокойствия!» Отвечаю: не только справедливо, но и нужно, потому что неминуемо родится в обществе неустройство, если будем делать им еще большия притеснения в вере. Уже гремят везде слухи, что они хотят навсегда разорвать с нами всякий союз. Что касается Полочан и других крамольников против вас, то, может статься, они и в самом деле таковы, но сами вы побудили к возмущениям. Новгород-Северский, Стародуб, Козелец и многие другие города уния от нас отторгнула: она главная виновница тому, что народ Московский от королевича устраняется, как это очевидно из русских писем, присланных к нашим вельможам, и потому не желаем, чтоб эта пагубная уния вконец нас разорила.» Письмо Сапеги не воздействовало на Кунцевича. В ноябре 1623 г., прибыв в Витебск, он изгнал православных из всех церквей, разгромил за городом шалаши, в которых они вынуждены были совершать богослужения. Вспыхнул бунт. На Кунцевича, лично руководившего погромом, напали с камнями и палками. Он был убит, тело его бросили в Двину. Взбудоражен был католический мир. 10 февр. 1624 г. папа Урбан VIII писал королю: «Враги наши не спят, день и ночь отец вражды плевелы сеет, дабы в вертограде церковном терние произрастало вместо пшеницы. Следует и нам с неменьшим прилежанием исторгать ядовитые корни и обрезывать безполезные ветви. Иначе все страны заглохнут, и те из них, которые должны быть раем Господним, станут рассадником ядовитых растений и пастбищами драконов. Как легко это может случиться в России, – научают настоящия бедствия. Непримиримый враг католической религии, ересь схизматическая, чудовище нечестивых догматов, вторгается в соседния провинции и, хитро прокравшись в совещания казацкие, вооружившись силами храбрейших воинов, осмеливается защищать дело сатаны и грозит гибелью православной истине. Восстань, о царь, знаменитый поражениями Турок и ненавистию нечестивых! приими оружие и щит и, если общее блого требует, мечем и огнем истребляй эту язву. Дошла до нас весть, что там устраивают схизматические братства, издаются новые законы против униатов; пусть королевская власть, долженствующая быть защитою веры, сдержит такое святотатственное буйство. Так как нечестие обыкновенно презирает угрозы, наказаниями невооруженные, то да постарается твое величество, чтоб лже-епископы русские, стремящиеся возбуждать волнения и господствовать в казацких кругах, достойное такого дерзкого поступка понесли наказание. Да испытает силу королевского гнева факел мятежа и вождь злодеев, патриарх Иерусалимский, и своим бедствием сдержит дерзость остальных. Хотя это и кажется делом трудным, однако чего не преодолеет благочестие, покровительствуемое Небом и вооруженное королевскою властию? Известный Никифор Грек, который, сделавшись оруженосцем дьявола и знаменосцем мятежей, возбудил столько бурь против русских униатов, запертый наконец в вечную темницу, примером своим показал, что преступление не только отвратительно само по себе, но и гибельно по своим следствиям. Если дерзость схизматическая часто будет видеть подобные примеры, то не так будет выситься и научится бояться Господа отмщений. Вследствие этого, просим твое величество, защищай это дело всею своею ревностию и властию, и, прежде всего, позволь униатским епископам иметь свободный доступ ко дворцу и в советы королевские, и чтоб они ни в чем не были ниже остальных епископов.» Папа так писал королю об убийстве Кунцевича: «Кто даст очам нашим источник слез, чтоб могли мы оплакать жестокость схизматиков и смерть Полоцкого архиепископа?... Где столь жестокое преступление вопиет о мщении, проклят человек, который удерживает меч свой от крови! Итак, могущественнейший король! Ты не должен удерживаться от меча и огня. Да почувствует ересь, что за преступлениями следуют наказания. При таких отвратительных преступлениях милосердие есть жестокость.» Следственная комиссия, под председательством Сапеги, приговорила к смерти двух бургомистров Витебска и 18 граждан города. Около ста человек, спасшихся бегством, были заочно приговорены к смерти. Город потерял свои привилегии. Две православные церкви были разрушены. Запрещено было повсюду строить и починять православные церкви. Рутский, извещая об этом кардинала Бандина, так оканчивал письмо: «Великий страх после этого напал на схизматиков; начали понимать, что когда сенаторы хотят приводить в исполнение приказы королевские, то не боятся могущества казацкого». Мелетий Смотрицкий убежал в Киев, оттуда уехал на православный Восток.

Папа Урбан VII и Рутский упоминали о казачестве. Единственными защитниками православия действительно оказывались малороссийские казаки. Они не раз восставали в защиту русской народности и православной веры. С трудом одолевая их, власти жестоко расправлялись с ними. В 1597 г. гетман Наливайко с тремя полковниками был сожжен в Варшаве, на площади в медном быке. В 1637 г. с Павлюка живого содрали кожу и пяти его сотрудникам отрубили голову. В 1638 г. изменнически был схвачен Остраница и с 37 знатнейшими малороссиянами; они были казнены с жестокостью в Варшаве. Казаков поляки боялись. Вместе с тем, в них нуждались короли и вся Речь Посполитая.

В особенности нужны казаки были для войны с царем Михаилом Феодоровичем, когда ходили с королевичем Владиславом под самую Москву, а также во время войн с Турцией. Казаков в такие времена опасно было раздражать притеснением Малороссии за веру. За т. и. реестровым казачеством (организованном) и составлявшим часть королевского войска, стояла грозная сила вольного степного казачества–Запорожская Сечь–, возраставшая со времени возникновения унии. И прежде угнетенные «хлопы» толпами убегали в степь в казаки, унося туда ненависть к польскому католическому панству. После унии противогосударственное вольное казачество получило новое и весьма высокое назначение – стать под знамя веры и народности.

Огромную пользу Церкви принес глубоко верующий гетман Петр Конашевич-Сагайдачный († 1622). Родом он был червонорусс из Самбора, получивший образование в оcтрожском училище. Умный и доблестный, Сагайдачный был и человеком образованным. Он со своим войском верно служил королю и тот с ним считался. Киевское братство со своей школой нашло в нем крепкого заступника. В 1621 г. своею победою над турками под Хотином, гетман спас Польшу, разгромленную перед тем турками и крымскими татарами. Тяжело раненый Сагайдачный просил короля не давать панам притеснять православный народ. Сигизмунд III обещал ему, но, после последовавшей вскоре смерти Сагайдачного, ничего не исполнил. Перед смертью гетман записал себя и все войско запорожское в киевское Богоявленское братство.

Братства в этой духовной борьбе за Православие оказали особенно важные заслуги. Несмотря на притеснения, братства продолжали умножаться. Кроме львовского и виленского, создались братства в Перемышле, Слуцке, Минске, Могилеве, Луцке и других местах. Они заводили школы и иногда типографии. В 1615 г. жена мозырского повитового маршала Гальшка (Елисавета) Г у левичева пожертвовала в Киеве место и несколько зданий для устройства нового братского монастыря со школой. В 1620 г. гетман Сагайдачный выстроил для братского монастыря Богоявленскую церковь. Первым настоятелем монастыря был Исаия Копинский, а первым ректором братской школы Иов Борецкий, ранее ректор львовской школы – оба в будущем митрополиты. В образовании школ преобладал тогда греческий элемент, принесенный сюда главными распространителями просвещения в южной России, греками. Не было еще настоящей организации школьного дела, но образование в них стояло довольно высоко. Из них вышли многие видные деятели просвещения, богословы, проповедники, переводчики, исправители книг. Упомянем Исаию Копинского, Леонтия Карповича, Мелетия Смотрицкого, Лаврентия Зизания Тустановского, Кирилла Транквиллиона, Памву Берында, Захария Копыстенского. Кроме этих ученых мужей, из братских школ выходили все лучшие представители православной иерархии.

Церковь нашла себе также сильную духовную опору в своих монастырях. Борьба с унией повлияла на подъем нравственного уровня в обществе и иерархии и на оживлении монастырской жизни. Несмотря на отнятие многих обителей, число православных монастырей было все-таки больше числа униатских. Обители отличались многолюдством, что тоже разнило их от униатских. Возникли три монастыря, имевших потом большое значение для сохранения православия: на Волыни – Почаевский, в Вильне – Св. Духовский, в Киеве – Богоявленский. В 1599 г. архимандритом Печерского мон. поставлен был один из замечательнейших деятелей того времени, Елисей Плетенецкий. Он обновил обитель, упрочил ея самостоятельность против покушений униатов, восстановил в ней общежитие и поднял иноческую жизнь. Он собрал ученых людей, завел типографию, учредил институт проповедничества и устраивал школы. Скончался он в 1624 г., назначив себе преемником известного Захарию Копыстенского. В Вильне таким благоустроителем монашества был Леонтий Карпович († 1620). Благодаря ему Свято-Духовский мон. стал средоточием Православия для Литвы, как Киевская Лавра для Малороссии. В Галиции и на Волыни оживителем иноческой жизни был Иов Княгининский († 1621), воспитанник острожcкой школы, долго подвизавшийся на Афоне. Он основал и устроил по общежительному уставу до 5 монастырей во львовской епархии. Святостию жизни и страданием от униатов на Волыни особенно известен преп. Иов Железо († 1651), игумен сначала Дубенского, потом Почаевского монастырей. Благодаря такому духовному подъему в среде монашества, произошел заметный подъем и в среде самой иерархии. Среди них знаем Исаию Копинского, строгого аскета, устроителя нескольких монастырей, копавшего лично пещеры в бытность смоленским епископом, Исаакие Борисковича, долго жившего на Афоне, с 1620 г. епископа луцкого, и др. (Знаменский).

Самым опасным для Православия было оскудение ея иерархии. Один за другим умерли оба епископа, Гедеон Балабан (в 1607) и Михаил Копыстенский (в 1612), в последнее время едва успевавшие посвящать священников на праздные места. Перемышльской епархией, после кончины владыки Михаила, овладели униаты. Во всей западной Руси за посвящением приходилось обращаться с требами к одному львовскому епископу Иеремии Тиссаровскому, успевшему добиться кафедры притворной присягой унии. Такое положение продолжалось до 1620 г. Тогда, на обратном пути из Москвы, прибыл в Киев патриарх иерусалимский Феофан, имевший полномочия от константинопольского патриарха заняться устройством западно-русской Церкви. Малороссийские казаки приняли первосвятителя под свою охрану «и обточиша его стражею, яко пчелы матицу свою». Киевскому братству он дал право ставропигии, остальным благословенные граматы. Патриарха просили поставить новых епископов. Он колебался сначала, опасаясь короля и ляхов. Но когда патриарха «взяли на рамена и опеку свою благочестивое войско и гетман Сагайдачный», то он согласился. Дабы придать крепость такому особенному восстановлению иерархии, к празднику Успения Пресвятые Богородицы в Киевской Лавре собрались по тайному сговору депутаты от разных областей Речи Посполитой. Патриарх ночью, в нижней подвальной церкви, при слабом освещении, под охраной казаков, совершил хиротонию семи епископов, из них одного как митрополита.

Митрополитом был поставлен игумен киевского Михайловского мон. Иов Борецкий. Рукоположены были епископы в Полоцк, Владимир, Луцк, Перемышль, Холм и Пинск. Велико было негодование короля Сигизмунда III, когда он узнал об этих поставлениях. Иерархия была признана правительством незаконной, т. к. де она заняла кафедры еще живых епископов (униатских). Патр. Феофан был объявлен самозванцем и турецким шпионом. Ему грозила опасность. Казаки, во главе с Сагайдачным, провожали его до границы Валахии. Патриарх прощаясь убеждал всех стоять твердо за Православие, изрек анафему на епископов отступников и на мирян, упорно пребывающих в унии. Казакам он прочитал разрешительную грамату, сняв грех с тех, кто недавно ходил с Владиславом на единоверную Москву и убеждал их впредь этого не делать. Только митр. Иов мог действительно править, находясь в Киеве, под защитой казаков. Остальные епископы проживали тайно в разных монастырях, тоже преимущественно киевских, и секретно давали распоряжения.

Новые православные епископы вышли, большею частью, из среды иноков подвижников, отличались благочестием, просвещением и ревностью о вере. Мудрый и сильный духом митр: Иов созвал в 1621 г. в Киеве собор, составивший «Советование о благочестии» т. е. о Православии, выразительный акт о мерах к подъему нравственных и просветительных сил Церкви. Такими мерами признаны: благочестивая жизнь духовенства, проповедь против унии и католичества, печатание книг в защиту Православия, учреждение школ и братств, созывание соборов, живые связи с Востоком, вызов с Афона русских иноков, посылка туда русских, как в духовную школу, выбор достойных кандидатов на церковные места. Полемика с унией должна была прежде всего доказывать правильность поставления новой иерархии. Казаки решительно заявили, что не пойдут воевать с турками, если правительство не признает законности новой иерархии. Сейм 1623 г. готов был на ряд уступок. Но убийство Кунцевича, о котором говорилось выше, обострило положение. Униаты объявили Кунцевича святым.

Митр. Макарий пишет: «На религиозную унию смотрело польское правительство, по крайней мере, в начале, как па лучшее средство, чтобы скрепить политическую унию двух главных народов, входивших в состав Польши, русских и поляков, разрозненных по вере, и чтобы совершенно и навсегда отторгнуть этих русских от Москвы, куда невольно влекло их православие, содержимое ими и процветавшее в Москве. А между тем последствия скоро показали, что эта самая уния религиозная, которую с таким рвением старались навязать русским в Польше, всего более отталкивала их от Польши, всего более заставляла их устремлять свои взоры на единоплеменную и единоверную Москву и желать, искать воссоединения с нею. Первый православный митрополит в западно-русском крае, после введения там унии, Иов Борецкий, как мы видели, уже присылал в Москву своего посла с просьбою к государю, чтобы он принял Малороссию под свою высокую руку. Посол этот свидетельствовал: «у нас та мысль крепка, мы все под государевою рукой быть хотим».»

Послом, прибывшим в Москву от митрополита в феврале 1622 г., был епископ Луцкий Исаакий. Восточная Русь была тогда слаба после испытаний смуты. Бояре ответили ему, что сейчас царю Михаилу начать этого дела нельзя, но государь и патриарх будут мыслить «как бы православную веру и церкви Божии и вас всех от еретиков в избавлении видеть».

Православная Церковь в это время понесла несколько чувствительных потерь. Около 1626 г. перешли в унию ректор киевской братской школы Кассиан Сакович, известный Кирилл Транквиллион Ставровецкий. Епископ полоцкий Мелетий Смотрицкий стал склоняться к унии с 1626 г., пытался увлечь на примирение с униатами митр. Иова и архимандрита печерского Петра Могилу. Им написано было сочинение «Апология», в котором он обвинял зап.-русскую Церковь в ересях и заблуждениях и предлагал унию, а в 1629 г. открыто стал униатом.

По смерти в 1631 г. митр. Иова, на его место был избран смоленский епископ Исаия Копинский († 1640). Воспитанник острожский, долго аскетически подвизался в печерском мон.; в 1620 г. он был поставлен еп. перемышльским, затем переведен в Смоленск. Это был великий ревнитель Православия, но человек уже престарелый и мало подготовленный к руководству Церкви в то трудное и ответственное время, которое вскоре наступило. Он также обращался к царю и патриарху с просьбою выслать ему св. мощи, пожаловать архиерейскую ризницу и не отвергнуть его в случае, если свирепствующия гонения за веру заставят его искать себе убежище в православной московской державе.

В 1632 г. умер главный покровитель унии, король Сигизмунд III. Духовенство, братства, казаки – все готовили на предстоявшие сеймы свои представления о возвращении Православию отнятого у него. Виленское братство приготовило целую книгу «Синопсис" или краткое обозрение прежних прав православной Церкви. После сильных споров, на сейме были выработаны чрезвычайно важные статьи, в силу которых православная иерархия после 36-ти лет существования унии в первый раз получила наконец законное признание со стороны правительства.

Постановлением избирательного сейма, утвержденным потом дипломом Владислава IV, положено было: 1) быть двум митрополитам – православному и униатскому; 2) луцкую епархию немедленно отобрать от униатского епископа и отдать православному, а перемышльскую и львовскую отдать по смерти или перемещении тогдашнего униатского епископа; в великом княжестве Литовском отделить часть от полоцкой униатской епархии для православной, с наименованием последней мстиславскою. Вместе с тем подтверждено православным свободное исповедание веры, совершение таинств, дозволение строить и починять церкви, заводить братства, богадельни, школы и типографии и свободное всем православным исправление общественных должностей. Дворянству предоставлено было избрание православных епископов и киевского архимандрита. (Чистович).

Православные были рады и возлагали большия надежды на нового короля. Владислав IV (1632–1648) действительно справедливее относился к православным, чем его отец. Но он ничего не мог поделать с своеволием магнатов и шляхты, натравляемых на православных фанатиками латинянами. Правительство оказалось совершенно бессильным не только для проведения новых постановлений относительно православных, но и к ограждению их правового положения вообще. Производились разбойные нападения на монастыри, буйства иезуитских школяров и черни над церквами и пр. В ответ на несправедливости и жестокости католиков и униатов вспыхнули казацкие бунты и расправы с панами католиками, их духовенством, евреями арендаторами. Правительство отвечало на это жестокими казнями и новыми притеснениями православных. Православные монахи и казаки стали в большом числе переходить в приграничные области Великороссии.

По утверждении Владиславом 1 ноября 1632 г. «статей для успокоения русского народа» (так назывались облегчения положения православных), тогда же в Варшаве во время сейма, произведены были выборы митрополита, признать которого король обещал указанным актом. Духовные и светские представители, назвав себя в избирательном акте людьми «русского народа», выбрали митрополитом печерского архимандрита Петра Могилу.

Митрополит Петр Могила, род. в 1597 г., был сыном валашского, потом молдавского господаря Симона, который в 1612 г., враждуя с новым господарем Кантемиром Мурзою, бежал в Польшу с семьей. В львовском братском училище получил будущий митрополит хорошее богословское образование, которое дополнил в польской академии в Замостье. Удалось ему расширить свои знания в Голландии и Париже. Изучив латынь в совершенстве, он впоследствии был ревностным насадителем ея в русской православной школе. Отразилось на нем и близкое общение с католиками. Семья его связана была с польской аристократией. Проходил Могила военную службу в польской армии и принимал участие в битве с турками под Хотином. В 1627 г. он принял постриг и в 30 лет был архимандритом Киево-Печерского монастыря. Патриарх константинопольский Кирилл Лукарис пожаловал его титулом экзарха. Он устроил в Лавре отдельное от киево-братской школы училище, вызвав недовольство митрополита и других.

В 1632 г. на сейме, состоя депутатом, архим. Петр, опираясь на аристократическое происхождение и влиятельные связи, обладая большими средствами, выступал защитником православия и способствовал благоприятному разрешению церковного вопроса. Польское правительство не признавало иерархию поставления патриарха Феофана. Не признавался им вследствие этого и митрополит Исаия. Могила же, избранный во время сейма православными депутатами, был признан королем Владиславом. С этим избранием согласился константинопольский патриарх Кирилл Лукарис. Хиротония Могилы валашскими митрополитом и епископами состоялась в 1633 г. во Львове. В Киеве его встретили торжественно. Но острым и тяжелым оставался вопрос о почитавшемся митрополите Исаии, который не признавал поставления Могилы и не хотел уходить на покой. Потом Исаия подчинился и удалился в монастырский затвор, где и преставился в 1640 г. Соловьев приводит описание православным шляхтичем Ерличем прибытия Петра Могилы в Киев. Осуждая очень последнего за его отношение к митрополиту Исаии, Ерлич пишет: «Петр Могила вел себя благочестиво, трезво, хорошо, постоянно хлопотал о целости Церкви Божией; но не без того, чтоб не был он охотником и до главы мира сего».

Митр. Петр Могила оказал Церкви большия услуги. Несколько раз заставлял он правительство подтверждать постановления сейма 1632 г., заботился о восстановлении памятников православной древности. Он богато украсил Лавру, восстановил из полного почти разорения, отнятый им у униатов, Софиевский собор, древний Выдубецкий мон., церковь Спаса на Берестове, церковь Трех Святителей. В 1635 г. им были открыты и очищены от развалин остатки Десятинной церкви, где обретены были мощи св. кн. Владимира.

Будучи хорошо образованным и знакомый с постановкой учебного дела в западной Европе, Петр Могила, еще будучи архимандритом Печерским, осуждал постановку учения в братских школах, в которых преобладал греческий язык. Школы представляли собой средния учебные заведения. Вследствие этого он намеревался открыть в Лавре латинскую школу, с высшим курсом, по образцу католических коллегий. Подобрал он ученых наставников, часть которых получила, за его счет, образование на Западе. Среди последних особенно выделялся Иннокентий Гизель. Дали ему учителей и братства. Таковыми были Сильвестр Коссов, Исаия Трофимович Козловский и др.

Митрополита Исаию и Киевское духовенство смущала намечавшаяся чрезмерная латинизация школы. Они убеждали Могилу сосредоточить образовательное дело в Братской школе поддерживаемой казачеством. Среди последнего начались волнения, которые умело подогревали иезуиты. Они пускали слухи о неправославии преподавателей, об исключении греческого языка. Настроение в Киеве определил позднее тогдашний преподаватель Сильвестр Коссов. Соловьев приводит выдержку из его книги «Ектезис», изданной в 1635 г.: «Это было такое время, когда мы, исповедавшись, ждали, вот шляхта станет начинять нами днепровских осетров, или одного станут отправлять на тот свет огнем, а другого мечем. Наконец Сердцеведец, видя невинность нашу и великую потребность народа Русского в полезных науках, разогнал облако ложных мнений и осветил сердца всех тех, что увидали в нас истинных сынов Восточной Церкви». Петр Могила в 1632 г. согласился соединить свою школу с Братской. Став митрополитом он наименовал общую школу Коллегией. Положено было основание будущей Киевской Духовной Академии.

Коллегия представляла собой высшее учебное заведение с принятым на Западе латинским курсом. По примеру иезуитских коллегий, она разделена была на школы или классы: фару, инфиму, грамматику, ситаксиму, пиитику, риторику, философию и богословие. Первым ректором ея был Исаия Трофимович, префектом Сильвестр Коссов. В высших классах введены были богословские диспуты на латинском языке. Науки преподавались по схоластическому методу; в философии господствовал Аристотель, в богословии – Фома Аквинат. Славянский язык стоял на втором плане, греческий преподавался слабо. Латинский употреблялся всюду. Требовался он и в обыкновенном разговоре. Кто проговаривался по русски, тот записывался в calculus (лист в деревянном футляре). Если такой оставался у виновного на ночь, то он на другой день подвергался наказанию. Около 1634 г. на коллегию ополчились униаты. Рутский и его приверженцы прибегли к клевете, обвинив учителей ея в протестантских ересях и в социанстве. Тогда именно Сильвестр Коссов готовил свой «Ектезис», доказывая в нем строго православное направление обеих школ. Петр Могила отстоял их. Наука в коллегии быстро развивалась и она наполнялась учениками. В течение 10–15 лет она стала средоточием образования не только для Малороссии, но и для остальной России. (Знаменский).

Коллегия начала славиться своими учеными трудами. Сам Петр Могила написал в 1644 г. книгу «Камень» на сокрушение лжи отступника Кассиана Саковича. Труд этот, по отзыву Знаменского, представлял апологетику православной русской Церкви и отчасти ея литургику, с объяснением обрядов, постов, праздников и пр. По поручению митрополита, киево-николаевский игумен Исаия Трофимович написал «Православное исповедание веры». Труд этот должен был устранить нарекания на православие, вызванные появлением в Европе на латинском языке «Восточного исповедания», пропитанного кальвинистскими идеями и приписанного ложно католиками патриарху Кириллу Лукарису. Сочинения Трофимовича рассматривал Собор в Киеве, созванный митрополитом в 1640 г., затем греко-русский Собор в Яссах (1641–42). Греческий богослов Мелетий Сирига внес свои исправления, изложив свое исповедание на греческом языке. Присланное в Киев оно напечатано там не было. После кончины Петра Могилы греческий текст Мелетия был напечатан в 1667 г. в Голландии. На славянском языке Исповедание было напечатано в 1696 г. В 1645 г. напечатано было Петром Могилою в Киеве на разговорном малороссийском языке, составленное им «Собрание короткой науки об артикулах веры». Называясь Малым Катихизисом, труд этот был напечатан в 1649 г. в Москве, в пересказе на московский церковно-книжный язык. В труде этом замечается известное отражение латинства.

Митр. Петр Могила, с помощью ученых членов братства, занимался исправлением церковных книг. В 1646 г. им был издан «Евхологион» или Большой Требник. В нем собраны были все чины православной Церкви по греческим и славянским требникам, дополненные чинами из католических требников и составленные вновь самим Могилою. Помещены были объяснения литургического, догматического и канонического содержания. Митрополит приготовил исправленное издание полной Библии и перевода житий Сѵмеона Метафраста, но не успел напечатать это (Знаменский). Задуман был им труд: «Жития святых», что осуществил позднее Свят. Димитрий Ростовский.

Скончался митрополит Петр Могила 31 декабря 1646 г. Свое состояние он истратил на церковные нужды. Оставил он завещание, в котором с особою любовью говорит о коллегии. Из ближайших сотрудников его особенную известность, после Исаии Трофимовича, получил Сильвестр Коссов († 1657), занявший после него митрополичью кафедру. Последний, кроме «Ектезиса» или Апологии школам, написал книгу: «Дидаскалия, альбо наука о семи сакраментах» (1637 и 1653), в которой несколько отражается латинство. Им издан в сокращенном виде Печерский Патерик», под названием: «Патерикон альбо животы свентых ойцув печарских» (1635).

Известен своими трудами Иннокентий Гизель. Родился он в юго-зап. России в семье протестантов из Пруссии. С детства он полюбил православие, бежал в Киев, где принял постриг. Митрополит Петр, оценив его способности, отправил его учиться в заграничных школах, потом назначил учителем и проповедником в Коллегии. С 1648 г. он стал игуменом Братского мон. и ректором Коллегии. Позднее он был архимандритом Киево-Печерской Лавры († 1684). Он содействовал печатанию проповедей архиеп. Лазаря Барановича и Антония Радивиловского. Он редактировал и перепечатал «Печерский Патерик» (1661 и 1678). К сожалению, по свидетельству архиеп. Филарета, при этом сильно испорчен текст древних повествователей. Написана им русская история до царствования царя Феодора Алексеевича, под названием «Синопсис, или краткое собрание от разных летописцев о начале славяно-российского народа и о первоначальных князьях богоспасаемого града Киева». Знаменский пишет: «Не смотря на все свои ошибки, обилие фальшивого риторства и страсть к словопроизводствам, он оставался у нас единственным руководством для школ до времени Ломоносова». Гизель писал «Об истинной вере», или ответ иезуиту Бойме о власти папы. Архиеп. Лазарь Баранович, приветствуя это полемическое сочинение, писал Иннокентию: «надобно смягчить слог, тем более, что самый предмет того требует; пусть себе сердятся на авторов, откуда что занято, – а колкостей непримешивать; самое дело доведет до бессилия; несколько резкий слог может повредить нашим православным в тамошних краях».

Ректором Коллегии был и Лазарь Баранович († 1693 г.), с 1657 г. архиепископ Черниговский. Знаменит он, как проповедник. Он составил два собрания слов: «Меч Духовный» и «Трубы Словес». Кроме русских сочинений он писал на польском языке стихи и жития Святых. Данные для поучений он преимущественно брал из слова Божия. Его полемическое сочинение «Новая мера старой веры» направлено против книги иезуита Боймы о главенстве папы и об исхождении Святого Духа. Архиеп. Филарет так определяет его труды: «Общее свойство всех сочинений Лазаря – обилие острот и игры словами, краткость в выражении мысли, закутывающейся в непрямые слова; от того иногда не легко бывает уловить точную мысль сочинителя». В проповеднических сборниках его вкрадывались католические мысли. Выше (стр. 461) отмечалось осуждение московским Собором 1690 г. за это его сборников «Меч» и «Трубы словес», как и некоторых творений митр. Петра Могилы, Голятовского, Радивиловского и др.

Преемник Гизеля и Лазаря Барановича, ректор Коллегии Иоанникий Голятовский († 1688), с 1669 г. архимандрит черниговского Елецкого мон., был даровитым и многосведущим. Известны его проповеди. Большой сборник их назван им «Ключ разумения» – поучения на все праздники. Им написана повесть: «Небо новое, с новыми звездами сотворенное» – во славу Богоматери. Описаны многочисленные чудеса, связанные с именем Владычицы. Из его полемических сочинений самым неприятным для иезуитов была – «Беседа Белоцерковская». Она излагает его беседу в м. Белой Церкви с иезуитом Пекарским о церковном священноначалии. Выступал он в своих трудах и как христианский апологет. Писал он о магометанах и евреях.

В то же время известен был воспитанник Коллегии Иоанн Максимович, будущий архиепископ черниговский, открывший в Чернигове первую семинарию, потом митрополит тобольский, прославленный в 1916 г. Был он проповедником в Киево- Печерской Лавре. Сочинения его – нравственного содержания и большая часть их писана стихами. Самое обширное его сочинение «Богородице Дево».

Вероучительные проповеди составил игумен киевского Николаевского мон. Антоний Радивиловский. В его сборнике проповедей «Огород Марии Богородицы» говорится, в духе католичества, о непорочном зачатии Владычицы.

Самыми лучшими были полемические труды Адама Зерникова. Он родился в Кенигсберге и учился в тамошнем университете. Продолжил он учение в Иене. Оттуда он проехал в Оксфорд для ознакомления с находившимися в Англии многочисленными текстами святоотеческих книг. Расширил Адам свои знания работами в парижских и итальянских библиотеках. Книга Критопула «Исповедание восточной Церкви» обратила его к православной Церкви. Он направился в Чернигов к архиеп. Лазарю Барановичу, коим и был присоединен к православию. Работал он в Батурине, где гетман устроил его у себя, в качестве архитектора-художника. Он трудился над обширным трактатом «Об исхождении Духа Святого от единого Бога». Архиеп. Филарет пишет: «Это было сочинение образцовое, какого доселе не было на востоке».–"Около 20 лет пред сим обрел он отечество небесное, к которому был избран Богом у нас в Малой России»: так писал ректор Прокопович около 1713 года. Зерников почил в Батуринском монастыре, когда управлял сею обителию св. Димитрий; потому смерть его надобно отнести к 1691 г. Превосходный трактат его о Святом Духе, писанный на латинском языке, издан в двух частях архиепископом Самуилом Мстиславским в Кенигсберге (1774, 1776 г.г.). Перевод митрополита Евгения Булгара на греческий язык, обогащенный множеством замечаний, издан в Петербурге 1797 г.»

П. Знаменский так определяет труды киевских ученых: «Во всей массе литературных трудов, которые произвела киевская ученость, господствовало схоластическое направление, имевшее множество недостатков. Богословская и философская мысль киевских ученых путалась в массе разных схоластических аргументов, дивизий и субдивизий и всяких силлогистических тонкостей, развивалась исключительно с формальной стороны, оставаясь в сущности весьма простодушной и наивной. Она не способна была не только обогатить философской и богословской науки каким-нибудь новым научно-литературным содержанием, но даже освободить ее от разных средневековых фантастических бредней и суеверий. Киевская риторика, тоже занявшись однеми формами риторства, вселяла в своих питомцев любовь к детской игре словами, вычурным тропам и фигурам, натянутым толкованиям, символам и аллегориям, что видно из самых уже заглавий киевских произведений. Церковная проповедь, под влиянием такого рода риторства, сделалась по временам занимательным, но вообще пустым разглагольствованием без плодотворного приложения к жизни. Но, при всех подобных недостатках, схоластическое образование в своем роде было все-таки образованием научным, по крайней мере служило преддверием к действительной науке; оно приучало к умственной работе, известной отчетливости в словах и мыслях, сознательности в верованиях и во всяком случае стояло несравненно выше образования московских начетчиков. Важно было в нем и то, что оно не чуждалось плодов западной науки, а смело шло ей на встречу, пользуясь всем, что у нея было доброго. Вредное влияние киевской схоластики, а вместе с ней и киевской латыни чувствительнее отозвалось в том, что и та, и другая со временем невольно стали затягивать своих питомцев к латинству. Латинский оттенок киевского богословствования всего яснее обнаружился при переходе киевской образованности в Москву, где свежее чувство простодушных ревнителей православия тотчас почуяло в ней примесь чуждого элемента.»

Свмуч. Афанасий Филиппович написал «Диариум», албо список деев правдивых, всправе помноженя и обясненя веры православное голошенный, – впрод у благочестивого царя московского Михаила, потом у его мил. короля, на остаток у – митр. Петра Могилы, – року 1646». В нем помещено несколько грамат королевских, писем Афанасия и других лиц. Им написаны и слова на весь год. Он был постриженником Свято-Духовского мон., иноком Межигорского мон. Будучи игуменом Купятицкого мон., претерпел гонения. Собирая средства на обитель, он побывал и в Москве, где ознакомил царя Михаила Феодоровича с бедствиями православных. Вернувшись оттуда он стал игуменом Брестского мон. Укрепляя братию в благочестии и твердости, Афанасий был схвачен поляками. В Варшавской тюрьме его мучили, требуя отречения от православия. В страданиях он преставился 5 сентября 1648 г.

Когда преставился митрополит Петр Могила «киевская, митрополитская, софийская капитула» разослала по всей митрополии листы к православному духовенству и дворянам, приглашая их к 25 февр. 1647 г. в Киев для выборов нового первосвятителя. Собравшиеся в Софийском кафедральном соборе единодушно избрали митрополитом владыку Сильвестра, епископа Мстиславского, оршанского и могилевского, как «известного древностью своего рода, высокими достоинствами, благочестием и расторопностию, а вместе горячностию и твердостию к православной вере». Акт избрания подписали более двадцати духовных лиц, во главе с епископом луцким Афанасием Пузина, ректором киево-братского коллегиума, и до пятидесяти светских, во главе с кастеляном киевским Адамом Кисель, тремя князьями Четвертинскими. Владыка Сильвестр не мог быть избран архимандритом киево-печерской Лавры. Должность эта была предоставлена королем Владиславом только лично Петру Могиле до его кончины. Братия Лавры, на основании давнего своего права пригласив к себе ближайших к Киеву дворян, еще 25 января избрала, рекомендованного ей покойным митрополитом, Иосифа Тризну, старшего (игумена) виленского Свято-Духова мон. Он происходил из знатного старинного рода, был с ранних лет постриженником Лавры, хорошо знал правила иноческие и богословские науки. Митрополит Сильвестр, не получив в свое управление богатую Лавру, удерживал за собою, до 1650 г., прежнюю епископскую кафедру с ея имениями. Король утвердил нового митрополита. Патриарх цареградский, дав благословение на посвящение его, облек владыку Сильвестра званием экзарха константинопольского патриаршего престола. (Митр. Макарий).

Время правления митрополита Сильвестра совпало с великим историческим событием – воссоединением Малороссии с остальной Россией, от которой она оказалась отторгнутой вскоре после начала татарского ига.

Карташев пишет: «Отдав неизбежную дань силой введенной унии, русское православие в Польше в его исконных землях – Галицкой, Холмской, Волынской и Киевско-Переяславльской – устояло, перестроилось и утвердилось. Две силы помогли этому: 1) создание русской богословской школы со своей оригинальной богословской литературой, и 2) сосредоточение самоутверждающей свою русскость народной силы в вольнолюбивом казачестве. Киевская область, будучи формально частью Польского государства, так и не пустила к себе унию, осталась гонимой, лишенной легального епископства, но православной, народно-русской веры не уступила». Под защитой казачества восстановлена была патриархом Феофаном законная православная иерархия, о чем упоминалось выше. Король Владислав IV легализировал несколько позднее православное епископство, во главе с митр. Петром Могилой.

Весною 1648 г. малороссийское казачество выступило против Польши. Возглавил освободительное движение Богдан Хмельницкий³³), испытавший личные обиды от панов. Задумав восстание, он открыл свое намерение митрополиту и получил его благословение. Удалось ему заключить союзный договор с крымским ханом. Вместе с татарской ордой он двинулся против поляков. 13 мая гетманы Николай Потоцкий и Калиновский были разгромлены у Корсуня, на р. Роси. Рассылаемые Хмельницким «универсалы» вызвали поголовное восстание. Поляки разбиты были затем под Пилявцами. Хмельницкий, взяв окуп с г. Львова, подошел к Замостью. Новый король Ян-Казимир, брат Владислава, вступил с ним в переговоры. 17 декабря Хмельницкий торжественно въезжал в Киев. На встречу ему выехали иерусалимский патриарх Паисий, путешествовавший в Москву за милостынею, и митрополит Сильвестр. В феврале 1649 г. король прислал Хмельницкому гетманскую булаву и грамату, в которой, в числе прочего, обещал свободу православной веры. Богдан, проявляя верноподданнические чувства к королю, не верил полякам и, в ожидании новой войны, тайно, через патриарха Паисия, находившегося в Москве, сносился с царем Алексеем Михайловичем. Действительно вскоре начались военные действия. Поляки, во главе с королем, в августе разбиты были под Зборовым. Король вынужден был заключить выгодный для казаков мир. При рассмотрении его на сейме латинские члены последнего старались всячески ослабить права православных.

Митрополит Макарий пишет: «В последний день сейма (12 генв. 1650 г.) король издал, на основании Зборовского договора, утвержденного сеймом, диплом следующего содержания, касавшийся собственно православной веры и церкви: 1) дозволяется всему народу русскому, находящемуся не в унии, как было и прежде, свободное исповедание веры, а киевскому митрополиту – ношение креста в подведомых ему епархиях (а о месте в сенате совсем не упомянуто); 2) церковные суды у православных, на основании данной им королем Сигизмундом граматы 1511 года, должны совершаться ненарушимо; 3) дозволяются все православные братства даже в тех местах, где прежде они были запрещены, как-то: в Смоленске, Бельске, равно и школы, находящияся в Киеве и других местах, и типографии; а цензура книг оставляется за митрополитом и епископами в их епархиях; 4) утверждается, чтобы русские священники, не находящиеся в унии, пребывали при своих вольностях и нигде не были обременяемы никакими налогами, подводами, подать- ми, денежными сборами, постоями воинскими и работою, и не подлежали никому из светских, кроме своих духовных властей; 5) отдаются православным епископства: луцкое, холмское и витебское-мстиславское, со всеми, издавна принадлежащими к ним, церквами и с монастырями жидичинским и лещинским (хотя и луцкое и витебское-мстиславское епископства уже принадлежали православным); 6) в перемышльской епархии теперь же, еще при жизни униатского епископа Крупецкого, отдаются православному епископу монастыри: спасский, онуфриевский и смольницкий с их имениями, доселе принадлежавшие Крупецкому, а по смерти его вся перемышльская епархия, со всеми своими маетностями, имеет навсегда оставаться за епископом, неуниатом; 7) на содержание витебского и мстиславльского епископа, не имеющего у себя поместий, назначается половина из имений полоцкого униатского архиепископа. Затем – 8) перечисляются в разных городах Литвы и Польши передаваемые православным церкви, которые назначены были им еще в известных статьях короля Владислава IV, а кроме того назначаются для передачи православным некоторые церкви и в таких городах: Витебске, Полоцке, Новогрудке, где при Владиславе не дозволялось им иметь ни одной церкви, и дозволяется православным строить новые церкви, деревянные и каменные, на тех местах, где прежде стояли их церкви. Таким образом оказывается, что Зборовский договор утвержден был на сейме не во всей силе: киевскому митрополиту не дали места в сенате, и уния не была уничтожена, а только сделала православию незначительные уступки. Православные не были удовлетворены, но спешили воспользоваться и тем, что было дано.»

В конце 1650 г. сейм решил воевать с казаками. Папа, у которого король просил денег для войны, прислал ему, через своего легата, как защитнику веры, только благословение на войну, мантию и освященный меч. Хмельницкого благословил находившийся при нем коринфский митрополит Иоасаф, и опоясал его мечем, который будто бы еще прежде был освящен на самом гробе Господнем. Сообщая об этом, митр. Макарий пишет, что Иоасаф, возвращаясь из Москвы, куда ходил за царскою милостынею, проживал у Хмельницкого, сделался его духовником, служил у него ежедневно обедни, следовал за войском для отправления церковных нужд. 20 июня 1651 г., при Берестечке на р. Стыри, Хмельницкий был разбит поляками. Убит был во время сражения митрополит Иоасаф. Мирным договором в Белой Церкви изменены были к худшему прежния условия. Униатам было возвращено то, что было у них отнято по Зборовскому договору.

По этому договору число городовых или реестровых казаков было уменьшено до 20000, а остальные, выписанные из реестров, теряли свои права и обращались в хлопов, вполне зависевших от шляхты. И после Зборовского договора простой народ чувствовал, что положение его мало изменилось. Усилилось только положение православных «панов», в значительной своей части ополячившихся. Тогда уже началась народная тяга на восток – в православное царство. Движение это усилилось еще больше после Белоцерковского договора. Чистович пишет: «Панская партия тянула к Польше, но народ не хотел слышать о Польше. Чувство народности и единство веры обращало его к России. С этого времени началось переселение малороссиян с западной стороны Днепра на восточную и образование там новых малороссийских полков – ахтырского, сумского, харьковского и изюмского.» Создалась на юго-западной «окраине» тогдашнего московского государства т. н. Слободская Украина.

Гетман Богдан Хмельницкий, в большой мере православный шляхтич, все более понимал, что однеми собственными силами ему не сломить Польши, не разорвать оков, в каких она держала своих русских православных подданных. Он понял необходимость отдаться под покровительство единоверной и единоплеменной московской державы и соединиться с нею. Земский Собор в Москве но раз обсуждал малороссийский вопрос, учитывая неизбежность войны с Польшей в случае положительного его решения. Наконец 1 окт. 1653 г. на Соборе, заседавшем в Грановитой палате, объявлены и подробно перечислены были неправды польского короля, а потом объявлено о бывших посольствах Хмельницкого и всего запорожского войска с жалобами на притеснения их православной веры польским правительством и с просьбами о принятии их в подданство России. Собор единогласно решил, чтоб Польше была объявлена война, а Хмельницкого и все войско запорожское, с городами их и землями, чтоб государь изволил принять под свою государскую высокую руку, ради православной веры и св. Божиих Церквей, на которые паны рады и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить. (Митр. Макарий).

31 дек. прибыло в г. Переяслав посольство, во главе с наместником тверским боярином Бутурлиным. На всем пути по Малороссии посольство везде встречали с торжеством, и духовенство выходило к нему в церковном облачении с св. крестом. Торжественно встречено было посольство и в Переяслав. 6 января 1654 г. прибыл туда гетман Богдан Хмельницкий. 6 янв. у гетмана была тайная рада с полковниками, судьями и войсковыми есаулами, и все подклонились под государеву высокую руку. В тот же день назначена была явная рада. Собралось много всяких чинов людей. Хмельницкий стал посреди круга. Войсковой есаул велел всем молчать.

Гетман начал говорить: «Паны полковники, есаулы, сотники, все войско Запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как Бог освободил нас из рук врагов, гонящих Церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего Восточного православия. Вот уже шесть лет живем мы без государя, в безпрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, хотящими искоренить Церковь Божию, дабы имя Русское не помянулось в Земле нашей, что уже очень нам всем наскучило, и видим, что нельзя нам жить больше без царя. Для этого собрали мы раду, явную всему народу, чтоб вы с нами выбрали себе государя из четырех, кого хотите: первый царь Турецкий, который много раз чрез послов своих призывал нас под свою власть; второй – хан Крымский, третий – король Польский, который, если захотим, и теперь нас еще в прежнюю ласку принять может; четвертый есть православный Великой России государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец Восточный, которого мы уже шесть лет безпрестанными молениями нашими себе просим; тут которого хотите – избирайте! Царь Турецкий бусурман: всем вам известно, как братья наши, православные христиане, Греки, беду терпят и в каком живут от безбожных утеснении; Крымский хан – тоже бусурман, которого мы по нужде в дружбу принявши, какие нестерпимые обиды испытали! Об утеснениях от польских панов нечего и говорить: сами знаете, что лучше Жида и пса, нежели христианина, брата нашего почитали. А православный христианский великий государь, царь Восточный, единого с нами благочестия, Греческого закона, единого исповедания, едино мы тело церковное с православием Великой России, главу имея Иисуса Христа. Этот великий государь царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением Православной Церкви в нашей Малой России, шестилетних наших безпрестанных молений не презревши, теперь милостивое свое царское сердце к нам склонивши, своих великих ближних людей к нам с царскою милостию своею прислать изволил; если мы его с усердием возлюбим, то кроме его царской высокой руки благотишайшего пристанища не обрящем; если же кто с нами не согласен, то куда хочет – вольная дорога». Тут весь народ завопил: «Волим под царя Восточного православного! лучше в своей благочестивой вере умереть, нежели ненавистнику Христову, поганину достаться». Потом полковник Переяславский Тетеря, ходя в кругу, спрашивал на все стороны: «Все ли так соизволяете!» – «Все единодушно!» – раздавался ответ. Гетман стал опять говорить: «Будь так, да Господь Бог наш укрепит нас под его царскою крепкою рукою!» Народ на это завопил единогласно: «Боже утверди! Боже укрепи! чтоб мы во-веки все едино были» (Соловьев).

Митрополит Сильвестр с 1649 г. поддерживал связь с царем Алексеем и патриархом Никоном, просившими его выслать в Москву двух знатоков греческого языка для исправления славянской библии. Царский постельничий Феодор Ртищев просил митрополита прислать ученых монахов в его монастырь. Именно тогда посланы были в Москву Епифаний Славеницкий и Арсений Сатановский. Владыка Сильвестр писал царю летом 1651 г., что в Софиевском соборе нет многих книг, он же «изнищен до конца» и не может ничего купить. «Вели государь», писал он, «дать свое жалование: двенадцать миней месячных, да прологи сентябрские и мартовские, да Феофилакта, да устав большой, и на меня умилосердись, на одежду теплую пожалуй, чем бы мне зимою согреться». Но, вместе с тем, митрополит не принимал никакого участия в переговорах Хмельницкого, хотя дело касалось православия.

После Переяславской Рады Бутурлин, встреченный в Киеве 16 января за городом митр. Сильвестром с духовенством, совершившим вслед за этим молебен в Софиевском соборе, после многолетия, в присутствии всех, обратился к владыке. Отметив многократное обращение Хмельницкого к царю, Бутурлин сказал: «а ты, митрополит, великому государю нашему о том никогда не бил челом, и не писывал, и не поискал к себе его царской милости: объяви ж теперь нам, почему ты не бил челом и не писывал великому государю». Митрополит отвечал, что «про то, как гетман Хмельницкий и все войско запорожское били челом под государеву высокую руку, он не ведал; а ныне он за государево многолетнее здоровье и за государыню царицу и за благоверных царевен должен молить Бога». Бутурлин удовлетворился этим ответом.

Митрополит держал себя в стороне во время переговоров гетмана, опасаясь, что, если царь не согласится на принятие Малороссии, то, в случае победы поляков над казаками, его участие плохо отразится на положении Церкви. Даже, когда состоялось постановление Переяславской Рады, Сильвестр отправил чернеца печерского Макария Крыницкого в Луцк заявить в тамошнем градском суде, что Москва, завладев Киевом, заставляет его и прочее духовенство присягнуть московскому государю; духовенство не желает этого сделать, бунтовщиками не будет и желает иметь государем короля.

Митрополит Макарий пишет: «Вообще положение киевского митрополита и духовенства было тогда очень затруднительное: им нужно было и покоряться новым властям, московским, и не раздражать на всякий случай прежних властей, польских, фарисействовать пред ними, хотя нельзя отвергать, что и в духовенстве, как между казаками, могли быть лица, начиная с самого митрополита, которые не сочувствовали присоединению Малороссии к Москве по своим личным побуждениям. Митрополит Сильвестр Коссов и печерский архимандрит Иосиф Тризна, две самые сильные особы в малороссийском духовенстве, оба были шляхтичи и пользовались, при польском правительстве, весьма важными преимуществами, которых могли лишиться с подчинением Москве: печерский архимандрит владел богатыми имениями лавры и, как настоятель патриаршего ставропигиального монастыря, не признавал над собою никакой местной духовной власти; а митрополит, хотя и не владел такими имениями, но, признавая над собою только номинальную власть патриарха, являлся совершенно независимым иерархом в управлении своею митрополиею.»

Возникло у митр. Сильвестра столкновение с московскими боярами, прибывшими защищать Киев от поляков. Для этого они намеревались воздвигнуть крепость вблизи Софиевского собора. Владыка решительно заявил им, что «на том месте города (крепости) он ставить не даст, потому что та земля – его, софийская, и архангельского и Никольского монастырей и десятинной церкви, под его митрополичьей паствою, и он тех земель под город не поступается». Митр. Макарий пишет: «Бояре коснулись самого чувствительного места для западно-русского духовенства – церковных имений, из-за которых оно вело непрестанную борьбу в течение столетий и перенесло столько скорбей, трудов и лишений». Хмельницкий поддержал митрополита в Москве. Царь сначала прогневался, а затем успокоил гетмана, сообщив: «мы, великий государь, не только не велим ломать стародавних прав церковных, но и сверх прежнего нашею государской милостию награждать будем...». 21 марта 1654 г. государь «пожаловал: митрополиту и всем духовного чина людям по маетности их, которыми они ныне владеют, свою государскую грамату дать велел». Царь в том же указе гетману объявил: «а митрополиту киевскому, так же и иным духовным малые России, быть под благословением святейшего патриарха московского и всея великие и малые и белые России, а в права духовные святейший патриарх вступати не будет. В июле 1654 г. митр. Сильвестр обратился к царю с просьбой об оставлении его в «послушании нашему верховному пастырю константинопольскому». Обращение доставило в Москву посольство, во главе которого был игумен Иннокентий Гизель. Царь остался при решении, высказанном им в мартовском указе гетману.

Митр. Макарий, подводя итоги этим сношениям, пишет: «С этого времени киевская митрополия, по воле государя, считалась уже, в некоторой степени, фактически соединенною с московским патриархатом, хотя de jure числилась еще в округе константинопольского патриарха и под его властию. В Москве хорошо знали, что, по канонам церкви, один патриарх не может взять себе митрополии, принадлежащей другому патриарху, без его на то согласия. И вот на первых порах, до получения этого согласия, придумали такую хитрую формулу для определения взаимных отношений киевской митрополии и московского патриарха: киевский митрополит и все духовенство должны быть под благословением московского патриарха, а патриарх этот не будет вступаться в их духовные права. Но киевская митрополия не ограничивалась пределами одной Малороссии, а простиралась на Белоруссию и Литву. И здесь православные начали присоединяться тогда к московскому патриархату в разных городах и селах, с своими церквами и монастырями, вслед за тем, как эти города и села покорялись русским оружием и присоединялись к великой России.» Начата была война с Польшей. Выступая в поход, государь издал воззвание ко всем сынам св. восточной православной церкви. Он объявлял, что услышал моления православных Малороссии и принимает их под свою державу. Православные в Литве и Польше будут освобождены от гонений за веру. Вскоре заняты были войсками многие города, часть которых сдавалась без боя. Более всего сопротивлялся Смоленск, сдавшийся 23 сент. 1654 г. самому царю.

Издревле православный Смоленск, за время сорокалетнего нахождения под властию Польши, лишился своих церквей и обителей. Все оне были обращены в униатские или латинские. В городе пребывал униатский епископ. На следующий день по занятии города царь Алексей велел поставить для себя тафтяную церковь во имя Воскресения Христова, которая была освящена казанским митрополитом Корнилием. Вслед за тем начали восстанавливаться православные храмы и монастыри. Управление церковными делами было сначала поручено находившемуся при государе тверскому архиепископу Лаврентию. В 1656 г. был назначен в Смоленск постоянный епископ, владыка Филарет, бывший суздальский. В сентябре же был занят Полоцк, где давно господствовали иезуиты со своим коллегиумом. В самом начале войны бежали оттуда иезуиты и униатский митрополит Антоний Селява, забравший церковные сокровища и останки Кунцевича, перенесенные сначала в Жировицкий монастырь, потом же в Замостье. Царь богато одарил Богоявленский мон., игуменом которого стал умный и ловкий Игнатий Иевлевич. Наместником полоцкой кафедры был назначен игумен витебского Марковского мон. Каллист. Через год с небольшим он был поставлен в Москве патриархом Никоном во епископа полоцкого.

В Малороссии в церковном отношении не было полной договоренности. Насколько киевляне миряне признавали Никона своим патриархом, настолько духовенство этого не обнаруживало. Оно считало себя обиженным тем, что царь ничего не дал им в замен тех имений, которые остались в пределах Польши. Большую осторожность проявлял патриарх Никон. Это явствует из граматы его митр. Сильвестру от 10 мая 1656 г. Митр. Макарий пишет, что, преподавая ему благословение, «он требовал от него должной любви к себе, но в тоже время как бы стеснялся прямо назвать себя его пастырем. И есть данные, которые свидетельствуют, что Никон действительно не управлял киевскою митрополиею, как ея верховный пастырь, не вступался в ея церковные дела». В 1655 г. Феодосия Сафоновича, избранного игуменом братией киево-братского мон. благословил митр. Сильвестр и утвердил гетман Хмельницкий. Новый черниговский епископ Лазарь Баранович, избранный «мирным и благоизволенным духовного и светского чина советом», поставлен в 1657 г. в Яссах сочавским митрополитом Гедеоном, имевшим «истинное свидетельство» от митр. Сильвестра, гетмана Хмельницкого и генерального писаря Выговского. Митр. Сильвестр в это время был болен и вскоре скончался. Этим и объясняется хиротония в Яссах. «Можно думать», пишет митр. Макарий, «что дело устроилось не без ведома самого Никона ... А что Никон не считал себя в праве вступаться в дела киевской митрополии, как принадлежащей цареградскому патриарху, об этом он сам впоследствии писал цареградскому патриарху Дионисию».

13 апр. 1657 г. скончался митрополит Сильвестр Коссов. Митр. Макарий так определяет его деятельность: «В трудных обстоятельствах пришлось действовать митрополиту Сильвестру Коссову, когда совершалось и совершилось присоединение Малороссии к московской державе. Одна часть его митрополии, находившаяся в Малороссии, переходила и перешла под власть Москвы; другая, большая часть оставалась в пределах Польши. Нужно было ему покоряться и угождать московскому правительству, но так, чтобы не раздражить против себя и против своих единоверцев в Литве и Польше польского правительства. Притом хотя Малороссия и поддалась русскому царю, а вскоре и Белоруссия покорилась его оружию, но никто не мог поручиться, что так останется навсегда, что поляки не возвратят себе этих потерянных провинций и не овладеют снова самим Киевом. Не говорим уже о личных интересах митрополита Сильвестра, которым более благоприятствовало прежнее положение его под владычеством польским. Неудивительно, если он принужден был как-бы двоиться и разом служить двум господам, если поведение его казалось каким-то скрытным, нерешительным, двусмысленным и невполне отвечало желаниям и видам правительственной власти в Москве. При всем том роковое событие совершилось в его управление западно-русскою церковию: при нем соединилась она с восточно-русскою церковию, хотя это соединение было пока неполное или только начало соединения, соединение лишь фактическое, а не правовое, соединение, которое не раз еще, более или менее, нарушалось, пока не утвердилось окончательно, с согласия самого константинопольского патриарха. Еще при жизни киевского митрополита Сильвестра Коссова московский патриарх начал называться патриархом не только великие, но и малые и белые России.»

В 1657 г. умер и гетман Богдан Хмельницкий. С этого времени начинается великая смута в Малороссии, сильно отразившаяся и на церковных делах. Казачьей «старшине» желательна была полная автономия их края и им не нравилось, что из Москвы посылали гарнизоны в малороссийские города. Они начали мечтать об отделении от Москвы и о новом договоре с Польшей. Так и повел дело новый выборный гетман Иван Выговский. Он открыто восстал против Москвы и передался Польше. Однако против «старшины» восстали простые казаки, не желавшие подчинения Польше. Выговский, с помощью татар, нанес сильное поражение московским войскам под Конотопом (1659).

На его стороне всецело был новый митрополит Дионисий Болобан, решительно отказавшийся принять посвящение в Москве и явно тянувший к Польше. В Москве решено было управление западно-русской Церковью возложить на наместника. С согласия царя Алексея, митр. Питирим, управлявший патриархией, определил на эту должность известного государю нежинского протопопа Максима Филимонова, посвятив его в 1661 г., после пострижения с именем Мефодия, в епископа Мстиславского. Но его наместничество не было признано ни константинопольским патриархом, ни многими западно-русскими епископами. Митр. Дионисий не признал его епископом, посвятив на Мстиславскую кафедру Иосифа Нелюбовича-Тукальского. Много повредил Мефодию и патр. Никон, наложив за его самовольное посвящение (без разрешения от него, патриарха) анафему на Питирима. После измены Выговского Малороссия разделилась на две половины – польскую за Днепром и русскую по левую сторону Днепра. Пошли междоусобия и измены гетманов, менявших свое подданство. После смерти в 1663 г. Дионисия, на правой стороне Днепра, митрополитом был избран еп. Мстиславский Иосиф. Другой группой в той же части Малороссии митрополитом выбран был еп. перемышльский Антоний Винницкий. Неизбежная смута между ними не разыгралась только потому, что в следующем году митр. Иосиф попал в плен к полякам и два года томился в тюрьме в Мариенбурге. На восточной – левой – стороне Днепра продолжал править еп. Мефодий. Но при гетмане Иване Брюховецком, начавшем хлопотать в Москве о поставлении настоящего митрополита, еп. Мефодий, вместе с известным печерским архимандритом Иннокентием Гизелем и рядом других монахов заявили, что они запрутся в своих монастырях, если в Киеве будет московский митрополит (Знаменский).

Противомосковской партии много помогало недовольство в Малороссии Москвой за Андрусовское перемирие (1667). Оно было заключено в деревне Андрусово вблизи Смоленска сроком на 13 с половиной лет. Царь отказался от Литвы, но удержал за собою Смоленск и Северскую землю, отнятые от Москвы в смутное время. Приобрел он Левобережную Малороссию и на правом берегу Киев (уступлен поляками на два года, но остался за Москвой навсегда). Разделение Малороссии не могло удовлетворить ея обитателей.

Правобережный гетман Петр Дорошенко поддался тогда Турции, надеясь с ея помощью освободиться от польской неволи. Турецкая партия усилилась и в левобережной Малороссии, когда появился слух, что царь хочет и остальной край отдать под унию и польского короля. К этой партии пристали и Мефодий с Брюховецким, которым Дорошенко посулил первому независимую митрополию, а последнему – гетманство на обеих сторонах Днепра. Но лишь только Брюховецкий променял царя на султана, Дорошенко убил его, желая остаться гетманом. Обманул он и Мефодия. Дорошенко удалось освободить из плена Иосифа Нелюбовича-Тукальского. Последний снял с Мефодия сан и заточил его. Тому удалось бежать в Москву, но и там его заточили в монастырь за измену. На восточной стороне не хотели повиноваться митр. Иосифу. Вместо Мефодия там всеми делами управлял старший из епископов, владыка черниговский Лазарь Баранович. Константинопольский же патриарх законным митрополитом признавал Иосифа, который пользовался любовью и уважением. К нему очень хорошо относился будущий Святитель Димитрий Ростовский. Митр. Иосиф до самой смерти в 1676 году оставался при Дорошенко в Чигирине. Делал он это по отвращению к Польше, опасаясь дальнейших уступок последней со стороны Москвы. Он умолял царя не отдавать Киева ляхам – врагам православия. В одном из писем своих к боярину Ордыну-Нащокину он вылил свою душу в следующих строках: «По беззакониям моим, которым нет числа, не признаю я себя душею, страждущей за благочестие... В горести душа моя. Как могу называться пастырем, когда растеряно стадо. О! да соберет его Создавший и Искупивший Своею кровию».

За два года до смерти митр. Иосиф ослеп. Во время обстрела Чигирина кн. Ромодановским и верным царю гетманом Самойловичем, когда дом митрополита был разбит гранатами, он заболел. Крымский хан прислал доктора лечить его. Соловьев отмечает то, о чем тогда говорили в Чигирине: «Когда митрополит Иосиф Тукальский лежал при смерти, то Дорошенко навещал его безпрестанно и умирающий заклинал его именем Божиим, чтоб отстал от Турецкого султана и бил челом в подданство великому государю; если же не сделает то пропадет. Дорошенко за это осердился на Иосифа и не ходил к нему до самой смерти». В 1677 г. Дорошенко подчинился царю Феодору Алексеевичу и прибыл в Москву. В 1679 г. он был назначен воеводой в Вятку.

Со смертью митр. Иосифа церковное управление на обеих сторонах Днепра перешло в ведение старшего из епископов владыки Лазаря Барановича. Польский же король еще в 1673 г. назначил администратором митрополии львовского епископа Иосифа Шумлянского, тайно давшего ему присягу в признании папы. Но православные, вне его епархии, власть его не признавали. В то же время принял тайно унию один из сподручников Шумлянского Иннокентий Винницкий, получивший потом перемышльскую кафедру. Чистович пишет: «Когда таким образом уния приобрела два важнейших епископских престола, казалось возможным возобновить попытку общего соединения всех православных русских польской короны в одну униатскую церковь. Ян Собиесский, хотя не такой фанатик, как Сигизмунд III, однакож горячо взялся за это святое дело и универсалом от 19-го октября 1679 года приглашал митрополитов, епископов, настоятелей монастырей и все духовенство униатское и православное, а также и светских лиц, в Люблин на дружелюбное совещание, которым должны быть разрешены все несогласия и споры между униатами и православными; на самом же деле «по своему усердию и унитскому желанию хотячи Русь православную, под державою короны польской обретаючуюся, на унию пре- формовати».

Православные прибыли в Люблин на съезд, открытый 14/24 января 1680 г. Все сделано было для их уловления. Совершили торжественные богослужения униатские митрополит Жоховский и епископы Владимирский, холмский, пинский. В католическом костеле проповедник иезуит восхвалял восточную Церковь и заявил, что кто не держится восточной православной Церкви, тот не получит спасения! Но православные были тверды и объявили, что без сношения с константинопольским патриархом ничего не могут предпринять. В 1681 г. еп. Иосиф Шумлянский представил новый проект соединения с римской церковью («способ згоди церквей»). Но проект не получил осуществления. Иосиф, управляя под видом православного митрополита, постепенно ставил епископами тайных униатов.

Московский договор 6 мая 1686 г. с Польшей утвердил за Россией на вечные времена Киев, Чернигов, Смоленск и еще 56 городов. Правая сторона Днепра, Киевская область, Волынь и Подолье остались еще на полтора века за Польшей, получив название Польской Украйны (окрайны). По этому договору поляки обязывались предоставить православным полную свободу исповедания веры и отправления богослужений; возвращались православным епархии: луцкая, галицкая, перемышльская, львовская и могилевская; епископы их ставились в зависимость от русского митрополита; русскому правительству предоставлялось право наблюдения за исполнением сего, следовательно и право заявления ходатайств и даже требований относительно нужд православных, если бы они подверглись стеснениям.

Все более назревал вопрос о воссоединении киевской митрополии с московской патриархией. Вести об этом переговоры с гетманом Иваном Самойловичем поручено было способнейшему думному дьяку Емельяну Украинцеву, который в ноябре 1684 г. прибыл в Батурин. До разговора с гетманом он повидался с жившим в этом городе, в Крупецком мон., епископом луцким Гедеоном, в миру кн. Святополк-Четвертинским, покинувшим свою епархию из за гонения католиков. Во время последовавшего затем разговора Украинцева с Самойловичем выяснилось, что последний сочувствует воссоединению митрополии, с тем чтобы гетман и малороссийский народ и впредь выбирали бы митрополита. По этому вопросу он собирался советоваться с духовными и мирскими лицами, и просил снестись по этому поводу с константинопольским патриархом. При этом гетман добавил: «Знаю я подлинно, что это дело не любо будет архиепископу черниговскому» (Лазарю Барановичу).

В июле 1685 г. в Киеве съехались избиратели. Архиеп. Лазарь на митрополичьи выборы не поехал и не послал никого из знатного духовенства. 8 июля митрополитом единогласно был избран владыка Гедеон. Извещая об этом царей Иоанна и Петра, Самойлович просил, чтобы киевская митрополия считалась первою между русскими митрополиями, чтобы было получено согласие патриарха константинопольского на уступку своих прав на киевскую митрополию патриарху московскому; чтоб московский патриарх поставлял и благословлял бы митрополита киевского, но в суды его не вступался, что не делал и константинопольский патриарх; чтоб киевский митрополит носил митру со стоячим крестом, и чтоб в его епархии перед ним носили крест. В Москве согласились с этими и другими пунктами, но, естественно, отвергли желание, чтобы митрополит носил титул экзарха константинопольского патриарха. В конце 1685 г. отправились в Турцию московский посланник Никита Алексеев, в сопровождении гетманского посланца Лисицы. В Адрианополе, где тогда находились султан и великий визирь, посланцы побывали у пребывавшего там иерусалимского патриарха Досифея. Последний заявил, что не будет советовать константинопольскому патриарху отказываться от киевской митрополии, т. к. это, будто-бы, запрещено Правилами Св. Отец. Алексеев уговаривал патриарха тихо и ласково, Лисица же резко заявил: «Гетман, все войско Запорожское и народ Малороссийский в подданстве у великих государей; гетман желает, чтоб и духовный чин был весь под благословением Московского патриарха, да как уже сделано, тому так и быть». Патр. Досифей остался при своем мнении, добавив, что «константинопольскому патриарху нельзя сделать без визирского указа». К этому времени прибыл в Константинополь патриарх Дионисий, вновь возведенный на престол. Алексеев посетил визиря и объявил ему о желании царей насчет киевской митрополии. Визирь сказал, что поддержит царскую волю. В это время турки, угрожаемые войной с трех сторон, хотели поддержать мир с Москвой. Алексеев отправился с вестями к Досифею и нашел в нем совершенную перемену: «Я», сказал он, «приискал в Правилах, что вольно всякому архиерею отпустить из своей епархии к другому архиерею; я буду уговаривать патриарха Дионисия, чтоб он исполнил волю царскую, и сам буду писать государям и к патриарху Иоакиму и благословение от себя подам особо, а не вместе с Дионисием». Патр. Дионисий, с своей стороны, не сделал ни малейшего возражения, обещал во всем исполнить царскую волю, как только возвратится в Константинополь и соберет митрополитов. Благодаря предстательству Алексеева перед визирем, позволено было вновь построить в Константинополе сгоревшую церковь Иоанна Предтечи. Из Адрианополя Алексеев поехал в Константинополь, где получил от патриарха Дионисия все нужные по киевскому делу бумаги, и поднес ему 200 золотых и три сорока соболей. Одарен был и патр. Досифей. Дионисий, приводя пример царя Феодора Иоанновича, приславшего жалованье всем архиереям, подписавшимся на грамате об установлении московского патриаршества, просил о присылке жалования архиереям, подписавшимся на грамате об уступке киевской митрополии (Соловьев). В 1687 г. патриарх прислал грамату, утверждавшую новый порядок. Прекратилось свыше двухсотлетнее разделение единой Русской Церкви.

В 1692 г. посланник при польском дворе дьяк Борис Михайлов доносил в Москву посольскому приказу, что «по подлинному его осведомлению, перемышльский епископ Винницкий принял самовольно унию». Сообщал он и о про-униатской деятельности епископа львовского Шумлянского. Заявил он протест польскому министерству, которое ответило, что Винницкий и шляхта приступили к «римскому костелу» добровольно, воспретить чему права польские не позволяют. В 1693 г. посланник имел конференцию с польскими министрами о чинимых в Польше и Литве грекороссийского исповедания людям обидах и обращении их в унию. Сенаторы возражали, что король и сенаторы в дела российские не вмешиваются, что паны в маетностях своих могут отменять, что хотят. При этом они отметили, что из Москвы, в противность договору, высланы иезуиты и что там «в римской вере неволя и запрещение; однакож они в том не указывают». В 1700 г. прибыл в Варшаву Шумлянский и торжественно учинил в Троицын день присягу на униатство. Вернувшись во Львов Шумлянский начал насильно отбирать церкви и принуждать на унию. По настоянию русского посланника король Август II дал указ Шумлянскому прекратить насилия. Но канцлер великий коронный, бискуп перемышльский, не приложил к указу коронную печать (Чистович).