От Гефсимании до Голгофы. Часть 1. От Гефсимании до претории Пилата

Беспримерный во всемирной истории суд над Иисусом иллюстрирует все Евангелие Христа и отношение всех классов Еврейского общества и всех народов земли к учению и личности Христа. В этом суде перед нами выступают лицом к лицу Божественная правда, любовь и милосердие во Христе с человеческой неправдой, ненавистью и жестоким озлоблением судей. Здесь разворачивается перед нашим взором непримиримая борьба истины с ложью, правды с клеветой, любви с ненавистью, милосердия с жестокостью, смирения и кротости с гордостью и презрением, чистоты и святости с мерзостью человеческого греха. Посланник Неба стоит перед извергами ада, Спаситель мира – перед человеконенавистничеством врага, разрушающего вечное спасение человека, – одним словом, Царство Христа сталкивается в решительной борьбе с царством сатаны, в лице убийц Христа.

В этом суде, как в гипнотическом каком-то сне, целой вереницей проходит перед нами нескончаемый ряд мировых типов, доселе живых и никогда не умирающих на грешной земле. Это – Иуды, первосвященники Анны и Каиафы, слуги и дворня архиереев, вооруженные стражи и судьи Синедриона, безбожные саддукеи и лицемерно-благочестивые фарисеи, ученые книжники, гордые своим пустым знанием, и надутые своей властью князья-старейшины народа. Мы видим и слышим здесь наглые лжесвидетельства клеветников, их грубые издевательства и тонкие глумления над Христом, ядовитые остроты, кощунственные насмешки и богохульные ругательства над Богочеловеком. Перед нами разворачивается какая-то дикая оргия выходцев из ада. И среди них очутились смущенные апостолы, страдающие за Христа. А там пробуждаются толпы народа, доселе преданного Христу, но теперь восставшего против Христа и неистово требующего смерти Христа. Суд Пилата и Ирода, поругания и бичевания на дворе Пилата, крестный путь на Голгофу, плачущие женщины и утешения Христа в такие минуты, – все это представляет какой-то волшебный калейдоскоп, где все смешалось, перепуталось, где люди беснуются, шумят, неистово требуют, не зная чего. Все это покрывает землю каким-то непроницаемым мраком, где люди безумствуют в своей слепоте, сами не сознавая того. И в этом мраке не видно Бога, а действует одна только, «власть тьмы» (Лк. 22:53). Здесь, в словах Христа, – разъяснение всей картины.

Заглянуть в души всех действующих лиц, охарактеризовать их отношения ко Христу и показать облик их в современных живых людях, одним словом, раскрыть психологию всей панорамы проходящих перед нами всех групп – это значит поставить Христа лицом к лицу с человечеством, христианство – с иудейством и язычеством. В этом – глубокий интерес понимания исторической жизни всех народов земли.

И в таком сопоставлении ясно открывается нам, что Христос есть всечеловек, т. е. Сын человеческий, совершеннейший идеал человечества, прототип, «первообраз» человека. И потому, при сопоставлении с Ним всех и каждого из людей, в Нем, как в чистом зеркале, отражаются все духовные и нравственные извращения и уродства всего человечества. На фоне Божественной чистоты и святости Христа ярко отсвечиваются черные пятна грехов и беззаконий людей. Суд над Христом дает нам осязательно видеть это своими глазами. Здесь ярко выступает перед нами, в нашем сознании, что такое грех в своем ужасном и отвратительном безобразии, в своем жестоком разрушении и в своем тупом и диком ослеплении. Мы не знали бы силы греха, если бы не видели Страждущего Христа! Чтобы познать человека нужно приблизиться ко Христу, присмотреться к Нему и понять Его душу, Его любовь и все нравственные совершенства.

Христос – «муж скорбей... ведый терпети болезнь», по слову пророка (Ис. 53:3). Что Он перенес на суде и после суда, что Он выстрадал от судей, которых Он спасал, всегда будет утешением и облегчением для людей во всех их страданиях, скорбях и обидах, во всех их притеснениях, насилиях и клеветах, во всех несправедливостях и гонениях от врагов. Не было еще на земле такого Страдальца, и не будет никогда, который перенес бы столько страданий, скорбей, горя, несправедливостей, столько невыносимых мук, физических и нравственных, душевных и, по своему характеру, жестоких, грубых, тонких, язвительных, столько невыразимых издевательств и глумлений над самыми святыми, высокими, чистыми и сердечными мыслями, чувствами, благожеланиями и действиями, – сколько и какие перенес один за всех и от всех наш Спаситель. Все наши скорби и страдания, сколько бы их ни было и каковы они ни были по своим размерам, утопают и растворяются в страданиях Христа, как ничтожная капля в необъятном море. А потому, все страдальцы мира спешите к Страдальцу за мир! Он испытал все человеческие скорби и страдания и всегда дает свою помощь и утешение всем, прибегающим к Нему. Он близок к нам. Наши скорби и страдания – Его страдания. В страждущих лицах страдает Он!

Чувство человеческого сострадания и справедливости к Невинному Страдальцу за других и по вине других побуждает каждого из нас вникнуть в это явление поглубже, отнестись к нему сердечнее и справедливее. Незаслуженные страдания Невинного и Безгрешного Страдальца за других и для блага других должны привлечь наше внимание и покорить Ему наши сердца. Мимо такого явления нельзя пройти, закрыв на него глаза. И человек, в силу своего человеческого достоинства, по самой природе своей, остановится перед Страдальцем мира, невольно заглянет в свое сердце, проверит себя, – не находится ли и он в сообществе тех, которые жестоко мучили и ядовито язвили Христа; не повторяет ли и он всего того, что было на пути от Гефсимании до Голгофы и на самой Голгофе. О, как много и теперь активных и пассивных хулителей Христа, сознательных и бессознательных мучителей Христа, озлобленно-фанатичных и бессознательно-тупых богохульников, издевающихся над Христом, Его любовью, Его учением и даже делами милосердия. Но придет время, когда и в них пробудится человеческое чувство, человеческое сознание, и будут горько плакать перед Распятым на кресте. Это открыл нам Сам Христос. Идя на крестную смерть, за день до нее, Он сказал: "Тогда (при конце века) явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные, и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою» (Мф. 24:30). Тогда «воззрят на Того, Которого пронзили», повторяет истину откровения Христа возлюбленный Его ученик, свидетель Его страданий и смерти на кресте (Ин. 19:37). «И будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце», пояснил пророк (Зах. 12:10).

Не подлежит сомнению, что придет время, когда все распинатели Христа, прошедшие, настоящие и будущие, станут перед Тем, кого они распинали, и в Нем увидят себя и познают себя, – кто они и каковы они, какое их сердце – человеческое или звериное.

Таким образом, Страждущий Христос самыми страданиями Своими говорит: каждый да испытывает себя!

Об отступниках, «отпадших» от веры, которые «попирают Сына Божия, и не почитают за святыню Кровь завета, и Духа благодати оскорбляют», апостол Павел говорит, что «они снова распинают в себе Сына Божия, и ругаются Ему» (Евр. 6:6, 10:29). Но эти распинатели Христа распинают Его не в себе только, но и в других, по слову Самого Христа. Хотя Он, однажды умерший на кресте, вошел в славу Отца Своего и сидит одесную Его, но Он пребывает с верующими (Мф. 28:20), во всех верующих и верующие в Нем (Ин. 6:56, 17:23, 26). А потому, всякая обида, несправедливость и жестокость в отношении ближнего есть гонение на Христа. Преследуя и распиная ближнего, мы распинаем Самого Христа. Об этом Он ясно и положительно сказал: «истинно говорю вам: поскольку вы сделали сие одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40, 45). Это – самое могущественное, для одних, утешение и поощрение, а для других, предостережение. Во всех наших страданиях и радостях, получаемых от других, страдает и радуется в нас и с нами Сам Христос. А потому, в этом дается нам самое сильное побуждение делать добро ближнему и воздерживаться от зла.

Все эти мысли внушает нам суд над Иисусом Христом и последующие затем страдания и смерть Его. Когда видишь жестокость зверя-человека, издевающегося над беззащитною жертвою своего изуверства, то невольно видишь в этой картине жестокие издевательства над Христом. Когда слышишь несправедливое осуждение невинного на суде, то сам собою возникает в сознании суд над Христом.

В первосвященнике Анне мы отметили тонкое сатанинское лукавство – склонить Христа на свою сторону, побудить Его отречься от своего духовного мессианства и встать под защиту и руководство первосвященников. Затаенная мысль предложения открыто и ясно выражена раньше сатаной в пустыне Христу (Мф. 4:8–10).

Переживания Каиафы во время суда мы представили в драматической форме внутренней его борьбы ненависти ко Христу и страха перед народом. Драматизм этот основан на Евангельских фактах, т. е. на действительных столкновениях Христа с неверием и ожесточением фарисеев и саддукеев. Драматизм – это иллюстрация всей бывшей борьбы Христа с «синагогой». Каиафа, слуга сатаны, объятый неудержимой страстью – убить Христа, давно уже произнесший смертный приговор (Ин. 11:50, 57; Лк. 22:2), тайно подкупивший Иуду (Мф. 26:15) и вероломно силою схвативший в саду (Лк. 22:52), приглашавший подчиненных ему слуг лжесвидетельствовать и клеветать на Христа (Мф. 26:59), все-таки не мог, при всем своем желании, осудить Христа без формально-видимого основания. С другой стороны, этот властелин деспот, презиравший народ (Ин. 7:49) и державший его в ужасном рабстве, боялся народа (Лк. 22:2, 6) и искал удобного случая схватить и убить Иисуса без народа (Мк. 14:1, 2), не в праздник (Мф. 26:5). При таком естественном колебании Каиафы, молчание Иисуса парализовало и сдерживало в нем сатанинские порывы ненависти ко Христу и насильственный приговор над Христом. Перед молчанием Самой истины, обличавшей судей громче слов, отступало в Каиафе все сатанинское и выступало в нем то, что оставалось еще в нем человеческого. И в этих перипетиях внешней борьбы Каиафы открывается нам внутренняя духовная борьба Сына человеческого с князем мира сего (Ин. 14:30, 12:31, 16:1; Лк. 22:53). Не мог Каиафа произнести своего кровавого приговора, пока эта, внутренняя духовная борьба не достигла своего зенита, когда исповедание Христа, что Он – Сын Божий, вызвало формальный приговор смерти. Убивают Христа за то, что Он – Сын Божий! Дальше идти некуда и сатане!

Состав, характер и влияние Синедриона уясняет нам многое в Евангелии и особенно в осуждении Христа. Столько благодеяний оказал Иисус Евреям и, с другой стороны, так легко было защитить и оправдать Невинного и Безгрешного Узника, по уголовным законам Иудеев, отличавшимся беспримерной гуманностью к подсудимым: и однако ж никто из облагодетельствованных Иисусом не явился на защиту своего Благодетеля. И мало того, этот народ, под воздействием первосвященников, моментально превратился в личного врага своего Благодетеля и неистово требовал Ему смерти у Пилата, отдавая предпочтение разбойнику Варавве. Психология толпы, основанная на ее чувственных вожделениях, раскрыта нами для уяснения всего дела. С другой стороны, мы подробно остановились на раскрытии силы, могущества и власти Синедриона, чтобы непонятное в истории осуждения Христа сделать более понятным, благодаря террористическому влиянию Синедриона на народ. Каким ужасным трагизмом звучат слова Евангелиста: «Архиереи же и старцы неустиша народы, да испросят Варавву, Иисуса же погубят... Бе же Варавва разбойник... Иже бе за некую крамолу бывшую во граде и убийство ввержен в темницу» (Мф. 27:20; Ин. 18:40; Лк. 23:19). И какое жалкое положение народа рисуется здесь под деспотическим гнетом Синедриона, который гордо и презрительно смотрел на него с высоты своего недосягаемого могущества и власти: «этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин. 7:49).

Суждения членов Синедриона об Иисусе ярко отражают нам и современные суждения неверующих о Христе. Суд Синедриона продолжается и доселе, если мы заглянем в отрицательную литературу по Евангелию. Мало того, здесь представлена общая картина того, как часто люди судят высших себя, которых они не понимают и до которых они не доросли.

В гнусных клеветах лжесвидетелей и в диких обвинениях судей мы показали, в каком уродливом и извращенном виде проходило чистейшее и святейшее учение Христа через призму человеческого сознания разных партий и классов народа. Такое извращение учения Христа и такое отношение к нему людей проявляется и теперь – прислушайтесь к голосу неверующих.

Непроизвольно мы вложили реальное содержание в краткие указания Евангелистов, что «многие лжесвидельствовали на Иисуса», чтобы предать Его смерти (Мк., Мф.), но лжесвидетельства их были недостаточны, и «много иных хулений произносили против Него» (Лк. 22:65), а на основании самих же Евангелистов, которые для примера представили двух лжесвидетелей с конкретным указанием их лжесвидетельств. Как мы видим, они построили свои лжесвидетельства на извращении слов Христа. Такое извращение рассеяно по всему Евангелию, которым мы и воспользовались.

Отречение Петра – какой глубокий психологический процесс невольного падения человека, при всей его искренней любви и чистоте сердца! Отречься от Христа при пожирающей пламенем любви ко Христу!.. Какой глубокий урок и предостережение для всех самоуверенных и самонадеянных! Страшно даже подумать о том, как любимый и искренно любящий ученик с клятвой отрекается от своего Учителя, которого он сам исповедал Сыном Божиим и за которого готов был умереть!.. Если Петр не устоял, несмотря даже на предостережения Христа об опасности и точное указание времени отречения, то кто может поручиться за себя и быть уверенным в себе, что он устоит! Петр – живой пример живым людям! Мы оттенили его, чтобы привлечь к нему более серьезное и вдумчивое внимание читателя. Все Евангельские события – мировые явления и, потому, при знакомстве с ними, нельзя скользить по их поверхности своим вниманием. Это, именно, мы имели в виду, при раскрытии психологии падения Петра.

Думаем, что и психология Иоанна много успокоительного, нежного и ободряющего внесет в душу читателя. При знакомстве с духовным настроением таких лиц, тихо и незаметно согревается душа нежной любовью ко Христу! Любовь Иоанна невольно зарождает любовь и в нашем сердце: потому что его любовь есть отражение любви Христа!

Суд над Христом, при наличии всех данных, которые мы представили в книге, является необъяснимым, с естественноисторической точки зрения. Но ключ к уразумению этой тайны дал нам Христос. Судьям Своим в саду Гефсиманском Он сказал: «Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы» (Лк. 22:53). И этот ключ мы не должны выпускать из своих рук! Говорим об этом потому, что ученые думают теперь понять и объяснить Евангелие без этой «темной силы», без этой «власти тьмы», т. е. сатаны.

Примечания свои мы поместили не в тексте под строкой, но в конце книги, отдельно, чтобы не отвлекать внимания читателя от главного предмета, раскрываемого в книге. Постоянное отвлечение внимания читателя примечаниями утрачивает цельность впечатления картины. В примечаниях мы представили дополнительные сведения к тексту, уясняющие содержание его, или же – обоснования и справки для подтверждения достоверности его. Мы думаем, что читатель много выиграет от того, если все наши примечания прочитает отдельно, по прочтении книги. А для удобства в тех случаях, когда нужно будет проверить самый текст, к которому относится примечание, мы указали страницы книги, на которых легко отыскать и № самого примечания.

Свой труд мы подразделили на две части. Спешим пока выпустить в свет первую часть: «От Гефсимании до претории Пилата». При помощи Божией, надеемся в скором времени представить вниманию читателей и вторую часть: «От претории Пилата до Голгофы», за которой последует «Крестная смерть Христа».

Декабря 9. 1914 года.

«Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк. 22:48)

Это последнее предостережение, данное Иисусом Христом своему предателю Иуде, невольно переносит наши мысли и чувства в сад Гефсиманский, в последнюю ночь земной жизни Богочеловека. То была единственная ночь в истории человечества, такая ночь, в которую решилась судьба всего мира и, при том, на целую вечность¹. Мысль человеческая отказывается понять и обнять все значение ее и раскрыть тайну того, что совершилось тогда. Никакая кисть художника не в силах нарисовать нам картину всех частностей события той ночи. Никакое перо мыслителя и поэта не в состоянии очертить все характеры действовавших лиц, с их тайными пружинами затаенного злобного заговора. Ни один психолог не может снять покрова и заглянуть в тайники души, начиная с Иуды, первосвященников и оканчивая последним из слуг архиерейской свиты. Не поддается описанию тот клокочущий ад страстей, который находился в душах злобных, жестоких и несправедливых убийц Христа.

С другой стороны, кто может изобразить нам то состояние, которое переживали в ту ночь испуганные ученики Иисуса, пораженная ужасным известием Его Матерь, и, наконец, дерзнем ли мы заглянуть в душу самого Страдальца-Христа и понять то, что Он перенес и перечувствовал в те минуты, когда вокруг Него сосредоточились все силы ада в образе Его убийц².

В виду такой необъятности всех сторон события описываемой ночи, разнородности характеров действовавших лиц и тайных пружин их действий, в виду сплетения самых разнородных страстей как бы всего человечества и всех времен³, мы отказываемся дать подробное описание последней ночи в земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, но, по силе возможности, постараемся нарисовать картину в ее общих чертах.

Последнее предостережение, данное Иисусом Христом Иуде, не подействовало на него⁴. Ученики Иисуса, хотевшие было силою защитить своего Учителя и остановленные Им Самим, покинули Его и разбежались все в страхе и ужасе. Стражи и воины, пришедшие с мечами и кольями на Иисуса, как будто на разбойника, не вразумились тем, что они от одного только слова Его «Аз есмь» отступили и пали на землю⁵; не вразумились они и тем, что Иисус тут же, перед их глазами, одним прикосновением руки, исцелил отсеченное ухо архиерейского раба Малха⁶; видя такие знаменательные события, они не поверили тому, что сказал Иисус своим ученикам, что Он может умолить Отца своего, и Тот более двенадцати легионов Ангелов⁷ пошлет Ему, – ничто не тронуло и не образумило этих низких бессердечных и раболепных исполнителей злой воли своих повелителей.

И вот, быть может, те же самые слуги, которые с год тому назад, пораженные божественным учением Иисуса, не посмели возложить на Него своих рук, по приказанию первосвященников, теперь с какою-то злобною радостью спешат исполнить злое желание злых повелителей: они, со свойственной им грубостью и жестоким бессердечием, спешат сделать узником Того, Кто сам добровольно предался им в руки и Кому достаточно было сказать одно только слово, чтобы повергнуть их на землю; они вяжут руки Тому, Кто одним прикосновением руки давал слепому зрение, глухому слух, прокаженному очищение; они лишают свободы Того, Кто одним словом своим исцелял расслабленных, укрощал бурю, изгонял бесов, воскрешал мертвых. Лишают свободы Того, Кто пришел на землю, чтобы освободить весь род человеческий от власти диавола, рабства греху и смерти (1Ин. 3:8; Кол. 2:15; Деян. 26:18; Рим. 8:15, 21; Евр. 2:14, 15), и дать нам свободу чад Божиих (Гал. 5:1; Рим. 8:21). Что-то дивное и непостижимое совершается теперь перед глазами всего человечества. В лице Иисуса, обладавшего такою необъятной силою и с таким неземным терпением переносившего теперь все грубости жестокого обращения презренной стражи храма и суровых воинов римской когорты (Ин. 18:12), мы видим что-то неземное!

С полною покорностью воле Отца небесного, связанный Иисус, окруженный вооруженною римскою когортою, в сопровождении стражи храма, идет теперь в глубокую ночь, при бледном свете луны – этой свидетельницы всего совершившегося в саду Гефсиманском⁸, идет туда, где ожидает Его еще большая злоба, еще большая жестокость и невыразимая несправедливость. Он – праведный судья, спаситель человечества, благодетель всех страждущих, утешитель скорбящих, не сделавший ни одного греха и беззакония, Он, проповедник любви и Сам воплощенная божественная любовь, идет теперь на суд беззаконного соборища, на суд нечестивых, исход которого Ему давно уже известен. Он знает, что ожидает Его впереди и что предстоит Ему на следующий день. Часы жизни Его уже сочтены, Ему осталось жить не более семнадцати часов. Но прежде чем Он испустит свой последний вздох, сколько Ему предстоит перенести оскорблений, несправедливостей, черной неблагодарности и невыразимых жестокостей со стороны людей, за которых Он идет теперь добровольно умереть! Сколько Ему предстоит перенести нравственных страданий за гибель ожесточенных своих распинателей, за участь ослепленного и отверженного народа, за судьбу неверующего и греховного человечества!

Путь, которым Он шел теперь из Гефсиманскаго сада, лежал через Иосафатову долину. Это обширнейшее кладбище, где погребен был, можно сказать, весь древний мир, ожидавший пришествия Мессии, и где, по иудейскому верованию, некогда раздастся труба Архангела, имеющая воскресить мертвых. Среди ночной тишины, пробираясь между надгробными памятниками минувших времен, Спаситель, как говорит предание, нередко спотыкался о могильные камни и падал⁹. Тяжел этот путь для Него, но вместе с тем и знаменателен в высшей степени. Перед Ним лежал теперь весь прошедший и будущий мир человечества, с которым Он, не более как через 17 часов, должен соединиться узами смерти, чтобы попрать самую смерть. Он шел теперь с одной стороны как бы среди тех, которые давно уже знали и преследовали Его, в лице посылаемых к ним пророков. С самых древних времен Его ждали как утеху израилеву, как Спасителя, но вместе с тем и преследование Его началось еще с крови Авеля, невинно пролитой за веру в Него. Перед Его мысленным взором теперь, среди могильных памятников, быстро пронеслась вся история всего человечества, центром которой был еврейский народ. Перед Ним воскресли теперь все пророки и гонители их, все обетования Божии и возмущения народа, все светлые надежды и отступления почивших предков, – и вот среди этих-то теней смерти идет теперь к смерти Источник жизни, чтобы даровать всем живот вечный!.. Грустно оглянуться назад и тяжело заглянуть вперед! Не пройдет еще и суток, как к Его гробу привалят огромный камень, – мало того, запечатают его и приставят стражу к Нему, уже умершему, не доверяя Ему и в самой смерти. Злоба будет преследовать Его и тогда, когда Он, бездыханный, будет лежать в новом гробе. И это так скоро случится, и это так скоро совершится! Да, тяжело было идти этим путем Спасителю!

Прошедши Иосафатову долину – долину смерти, и перешедши поток Кедрский, из которого Спаситель, как говорит предание, мучимый жаждой, вынужден был напиться самой мутной воды¹⁰, Он, окруженный вооруженными римскими воинами, под командою тысяченачальника (Ин. 18:12) и руководством первосвященников, начальников храма и старейшин (Лк. 22:52), вступил в не менее мертвый в ту минуту город Иерусалим. Беспечный Иерусалим в деле выполнения своего высокого назначения, избивший всех пророков и посланных к нему, собрал теперь всех чад своих из всех стран (до 3 млн.)¹¹ к празднику Пасхи, как бы для того, чтобы весь народ еврейский, в полном своем составе, заявил свое торжественное отречение от своего Мессии и убил Его самой позорной смертью. Этот-то Иерусалим, судьба которого уже оплакана Спасителем несколько дней тому назад¹², спал теперь самым непробудным сном тупой беспечности в отношении своего Мессии, когда этот Мессия, связанный по рукам, шел по узким и кривым улицам его. Подобно Иосафатовой долине, он представлял теперь такое же царство смерти, за исключением совета нечестивых, которые с судорожным нетерпением ожидали тогда своей Жертвы. Крепко спит он в эту роковую ночь, определение которой решает судьбу человечества на целую вечность, потрясает небо и землю, разрушает ад и смерть и отворяет всем дверь к блаженству и вечной жизни, – крепко спит он теперь, как спал и в ту ночь, когда недалеко от него, на Вифлеемской долине, ангелы и пастухи воспевали и прославляли Бога, по случаю воплощения Сына Божия от Девы Марии. Тогда он не знал времени рождения своего Мессии, теперь не знает и не чувствует он времени осуждения Его на смерть... С рассветом дня этот город пробудится от своего физического сна, но не пробудится от своего нравственного сна и духовного ослепления. С рассветом дня он узнает, что случилось в эту ночь, но не поймет того, что совершается перед ним, и в тупом бесчувствии будет неистово просить смерти своему Мессии – Царю, вслед за своими озлобленными вождями.

Но как ни был крепок и непробуден сон трехмиллионного в то время Иерусалима в физическом и нравственном отношении, тем не менее воины римские и стража храма, чувствуя, при всей своей грубости, неправоту настоящего дела, не решились вести Иисуса по прямой и удобной дороге, но повели его путем окольным, дорогой узкой и кривой, введши в город через самые грязные ворота, называемые «гнойными»¹³. Зачем же они связали Иисуса, прикрываясь ночной темнотой, и ведут Его теперь по узким и глухим улицам города среди полночной тишины? Что заставило их так поступать со своим Узником, если Его ведут связанным, как преступника? Чего и кого они и пославшие их боятся в этом деле? Народа, того самого народа, который теперь так беспечно спит, а утром неистово будет кричать: «распни, распни Его! Кровь Его на нас и на чадах наших!?..» Да, чтобы открыто вести своего Узника, они боятся теперь того самого народа, который утром перед язычником Пилатом предпочтет Варавву – разбойника своему благодетелю-Христу! – Что-то непонятное совершается теперь перед нашими глазами! Ведут под сильным конвоем Узника, но ведут Его тайком; ведут Его связанным, как преступника, но возможность связать Его куплена за деньги и добровольно дана самим Узником! Каждый шаг на этом пути изобличает злодеев во лжи, но они, под влиянием своего ожесточения, тупы понять свою ложь. Они слепы и не ведают, что творят!

Но этот страх воинов и стражи храмовой, изобличавший неправоту настоящего дела, проявился не в одном только шествии по глухим и окольным улицам Иерусалима, но и в следующем факте, который нам рассказывает ев. Марк. За Божественным Узником, по сказанию этого евангелиста, следовал один юноша, который, как показывала его верхняя одежда, в испуге выбежал на улицу, будучи пробужден шумом толпы. Его появление в такой одежде и следование за Иисусом показались страже подозрительными; опасаясь, что он может призвать на помощь Иисусу, стража хотела схватить его, и бедный юноша мог спастись от опасности только тем, что оставил в руках воинов свое одеяло, которым был прикрыт (Мк. 14:51, 52). Предание, с достаточным основанием, утверждает, что этот юноша был сам писатель второго евангелия – Марк. Но, не вступая в разбор этого предания, мы отмечаем в этом факте то, что положение учеников в настоящие минуты было опасно, что подозрительная стража, при всей своей грубости, чувствуя неправоту настоящего дела, принимала все меры предосторожности, чтобы довести это неправое дело до конца.

Не в далеком расстоянии за толпою, ведшею Иисуса, следовал от самого Гефсиманского сада до двора первосвященников возлюбленный ученик Его Иоанн, а рядом с ним шел и другой ученик, пламенный Петр, не менее Иоанна преданный своему Учителю. Любовь первого к Иисусу невольно влекла его туда, куда вели его Учителя, и эта любовь победила в нем всякий страх, которым поражены были остальные ученики. Что же касается Петра, то он пламенел ревностью к своему Учителю и готов был защищать Его, если не делом, то по крайней мере словом, – он смело пока шел против опасности, в самообольщении надеясь на свою силу. Следование их за связанным Иисусом не могло навлечь на них подозрения со стороны стражи, схватившей Иисуса, так как они шли вдали от толпы и шли ровною и самоуверенной поступью. Ночная темнота, хотя и смягчаемая полным светом луны, мешала страже распознать на далеком расстоянии этих двух преданных Иисусу учеников.

Мы не можем сказать, как долго продолжалось шествие от сада Гефсиманского до двора первосвященника, но с достоверностью знаем, что вся эта толпа вступила во двор архиерея до первого пения петухов, что, следовательно, первый допрос Божественному Узнику был сделан в глубокую полночь, быть может, в то самое время ночи, в какое Он, как жених в полуночи, по церковным песням, на основании евангельской притчи (Мф. 25:1–13), придет судить живых и мертвых. Что же удивительного в том, что в полночь беззакония и неправда человеческая в суде над Иисусом достигли самой высшей степени своей преступности, в полночь же изобличатся праведным Судьей все эти неправды беззаконных и нечестивых судей. Случайное ли совпадение того, что суд над Иисусом совершается в полночь, с тем указанием многих евангельских притчей, которые дают прозрачный намек, что и всеобщий суд совершится в полночь нравственного усыпления и беспечности человечества, – об этом благочестивые христиане могут размышлять много; но мы обращаем свое внимание на это обстоятельство в виду того, что такая поспешность суда над Иисусом, – тотчас же, по взятии Его в саду Гефсиманском, в доме одного первосвященника, а затем другого и, после того, рано утром в собрании синедриона, – такая поспешность говорит уже о несправедливости суда над Иисусом. К чему так спешить с судом, если приведенный Узник действительно виновен в чем-либо?! Да, суд спешит произнести свой неправедный приговор потому, что он уже давно произнесен над головой ни в чем неповинного Иисуса. Каиафа давно уже изрек, что «уне есть единому человеку умрети за люди» (Ин. 18:14), а Синедрион объявил, что если кто узнает, где находится Иисус, донести ему об этом. Странно звучит это постановление об Иисусе, именно об Иисусе, который открыто день и ночь учил в храме, и никто не брал Его, – составляется определение об Иисусе, как о таком учителе, который будто бы скрывается от своих преследователей. Какого же правосудия мы будем искать во дворе первосвященников, когда они дают деньги, чтобы выдал им Иисуса Его же ученик? Какой же правды мы будем ожидать от таких судей, которые спешат ночью покончить дело с Иисусом, опасаясь дневного света, чтобы он не рассеял их злые замыслы и не разрушил их пагубные планы? Может ли быть правосудие там, где сами судьи отыскивают лжесвидетелей и, наконец, сами являются уже в качестве обвинителей?!.. Но войдем мы в это сборище нечестивых за Иисусом и послушаем там, как будут судить Его, Судью живых и мертвых, представители и блюстители правды Божьей на земле – первосвященники и синедрион.

Тяжелый и мрачный путь Иисуса от Гефсимании до двора первосвященников, среди мертвого безмолвия ночной тишины долины Иосафатовой и беспечного Иерусалима, кончился. Связанный Иисус, окруженный конвоем римской когорты, стоит перед лицом своих судей – первосвященников, заплативших 30 серебренников за гнусную измену Иуды своему Учителю. Суд начался. Но мы пока остановимся во дворе первосвященников, посмотрим и послушаем, что там делают, о чем говорят.

При первом взгляде внутрь двора архиерея, нам представляется картина, совершенно противоположная той, какую мы видели, когда следовали за Иисусом по мертвой долине Иосафатовой и окольным кривым улицам беспечно спавшего Иерусалима. Здесь, во дворе первосвященников, глубокая тишина ночи накануне заклания пасхального агнца превратилась в самый шумный суетливый день. Великие сановники иудейские – первосвященники, удрученные летами, но не делами управления, изнеженные роскошью и расслабленные эпикурейским образом жизни, эти саддукеи, ни во что не веровавшие и заботившиеся только об удобствах своей жизни, – не спят в этот полночный час; не спит с ними и весь их двор. Роскошные залы их дворцов ярко освещены, и везде – внутри и на дворе – замечается какое-то оживление. На лицах всех можно было читать плохо скрываемую злобную радость и удовольствие... На дворе, вокруг разведенного огня, слышны оживленные разговоры, передача впечатлений друг другу из событий той же самой ночи. Одни рассказывают, как они, по указанию Иуды, отыскали Иисуса в саду Гефсиманском, связали Его и вели по безмолвным улицам Иерусалима, отмечая все мельчайшие подробности этого ночного путешествия, оставленные без внимания евангелистами. Но при этом сообщаемое окрашивали особым колоритом, представляли в своеобразном свете. Все, что говорило о божественном достоинстве личности Иисуса, покрывалось тенью искажения и всему давалось превратное толкование, превратный тон. Что удивительного в том, что эта вооруженная шайка слуг архиерейских каждое слово, каждое действие Иисуса той ночи извращала и толковала в совершенно ложном свете, когда книжники и фарисеи давно уже превратно толковали дела и чудеса Иисуса, открыто обвиняли Его в том, что Он силою веельзевула изгонял бесов! Что удивительного в том, что эта шайка низких прислужников архиерейских в своем отступлении и падении от слов Иисуса, в исцелении Им отсеченного уха Малха, усматривали магическое действие Его. Но тем более торжества для них, что они могли, наконец, такого страшного и сильного Человека связать и представить на суд к первосвященникам; тем более славы для них, что они схватили и привели Того, Кто, по мнению самих книжников и фарисеев, изгонял бесов силой веельзевула. Как не радоваться им своему успеху, как не гордиться им пред лицом остальных. Возможно ли при таких обстоятельствах воздержаться от самохвальства этим презренным героям мрачной ночи?! По всей вероятности, здесь же были и те слуги, которые с полгода тому назад, посланные первосвященниками схватить Иисуса, возвратились к ним ни с чем, против своей воли¹⁴. Почему не похвастаться своим геройством, своим, добавим, нахальством перед этими трусливыми своими сотоварищами по службе и положению, хотя бы они и принимали теперь участие в аресте Иисуса в саду Гефсиманском?! Но раз уже они уронили себя в глазах остальной толпы прислужников, – и теперь трудно им избавиться от разных насмешек.

Мы дополним эту картину самыми вероятными предположениями: если Иисус сделался предметом самых оживленных разговоров на дворе первосвященников, то, без сомнения, здесь вспоминалось и истолковывалось на свой лад все, что только было известно о Нем в течение всей Его общественной деятельности. Замечательно, низкие льстецы – рабы всегда смотрят глазами своих повелителей на все и, из желания угодить им, стараются преувеличить каждое слово их, сказанное в пользу или во вред кому-либо. А потому неудивительно, что на дворе весь разговор велся в духе первосвященников и фарисеев, в духе враждебном Христу. Каждое слово, подслушанное ими когда-либо и понятое в настоящем смысле, направлялось теперь против Иисуса; каждое чудо, вызвавшее когда-либо неудовольствие в старейшинах, безусловно, признавалось беззаконным и пускалось в ход против Иисуса. Заметив, что их начальники враждебно взглянули на какое-либо действие Иисуса, задали Ему вопрос с ехидной целью уловить Его и обвинить потом, они считали для себя достаточным, чтобы составить суждение о виновности Иисуса, оставляя без внимания Его мудрые ответы, которыми Он опровергал и посрамлял своих врагов.

И вот картина, которая разворачивается во дворе первосвященников перед нашим умственным взором. Раболепные прислужники – льстецы архиерейские в то время, когда Иисус стоял перед лицом своих неправедных судей, с какою-то ехидной радостью, вокруг разведенного на дворе огня вспоминали Его чудеса, за которые давно осуждали Его первосвященники и старцы иудейские; рассказывали об изгнании Им из храма торгующих, что было крайне неприятно для первосвященников; передавали тоном своих повелителей об исцелениях расслабленного и слепорожденного, таковые чудеса содействовали всеобщему раздражению в высших сферах иудейской аристократии; вспоминали о воскрешении Лазаря, что вызвало решительный приговор смерти со стороны синедриона; не могли молчать и о торжественном входе Иисуса в Иерусалим, который привел в сильное раздражение и негодование первосвященников и старейшин иудейских. Говорили там, что Он друг мытарям и грешникам, защитник порочных женщин, которые обмывали своими слезами Его ноги, покровитель вдов и сирот, превозносивший ничтожную лепту богатым приношениям. Ставили Ему в вину то, что Он по субботам исцелял расслабленных, которым приказывал нести каждому свой одр; отпускал грехи, предвосхищая права, принадлежащие одному только Богу, грозно обличал всех вождей богоизбранного народа, публично называя их порождением ехидны, презренными лицемерами и гнусными обманщиками народа. «О, этот Иисус, – говорили, – великий беззаконник! Раз Он даже позволил своим ученикам в субботу растирать колосья руками и есть, – и какая дерзость! – стал еще оправдывать Себя и учеников примером Давида!» «А мы слышали своими ушами, – неслись заявления от многих, – как уважаемые всеми законники назвали Его самарянином, в котором бес сидит». «Да и мы как-то слышали странные речи Его, – заявляла другая группа. – Он предлагал своим последователям есть и пить Свое собственное тело и собственную кровь, чтобы получить жизнь, называл Себя вечной жизнью, путем и истиной, говорил, что Он даже видел Авраама, и Авраам радовался Ему при свидании». «Да, этот Иисус, без сомнения, обманщик, – заявляли из третьей группы, – уж за что-нибудь хотели же свергнуть Его с горы Его же соотечественники из Назарета, которые вместе с Ним росли, знали со всех сторон не только Его самого, но и всех Его братьев и сестер. Они выгнали Его из своего города, так что Он вынужден был поселиться в Капернауме и вести скитальческую жизнь». «Может ли Он быть полезным членом общества, – подхватили служители, – искренним патриотом, когда Его выгнали из своего города соотечественники, и даже некоторые из братьев отреклись от Него, когда Он не имел ни родины, ни дома, ни собственности, скитался из города в город, из селения в селение, не имея где главы приклонить?» «Неудивительно, – подтверждали некоторые, – что Он ничем не дорожил и ко всему родному относился с каким-то озлоблением, всех наших вождей Он обзывал слепыми вождями слепых и предсказывал, что все в яму упадут. А вот Он, Сам-то, и упал в яму, – теперь Он в крепких руках!» «А недавно Он даже плакал над Иерусалимом, – неслись новые заявления очевидцев. – Ему представилось, что Иерусалим будет разрушен, так что не останется камня на камне, а весь народ будет испытывать такие бедствия, каких еще не было от создания мира». «Вот посмотрим, – отвечали очевидцам, – на кого обрушатся эти бедствия! Посмотрим, что Он будет теперь говорить в Свое оправдание». «А мы слышали, – раздавались новые голоса, – как Он называл Себя Сыном Божиим и говорил открыто, что Он и Отец – одно, что Отец делает, и Он вместе с Ним делает до сего времени». «Что же тут удивительного, – подхватывали многие, – что Он называл Себя Сыном Божиим, мы знаем этот источник. Раз Он при нас из одного одержимого нечистым духом выгнал беса, который назвал Его Сыном Божиим. Уж если сам бес называл Его Сыном Божиим, то понятно, что это за Сын Божий!» «А помните, – возвышали свой голос новые свидетели, – помните одну из Его притчей, в которой Он обозвал всех наших начальников убийцами пророков? Тогда Ему прямо заметили, что Он обижает их такими словами; а Он в ответ назвал их гробами поваленными». «Да, он был дерзок на слово, – соглашались все. – Вот посмотрим, как Он будет теперь говорить, чем станет оправдывать Себя!» И каждое слово, каждое воспоминание облетало всех и вызывало новые воспоминания и воспламеняло всех каким-то злорадством. И могли ли молчать слуги, когда обо всем этом говорили с оживлением и ожесточением их повелители – первосвященники, когда каждое из указанных чудес Иисуса вызывало внутри палат архиерейских целую бурю негодования?

Картина описываемой ночи во дворе первосвященников нам представится еще яснее и полнее, если мы добавим к сказанному, что каждое слово первосвященников, каждый ответ Иисуса с быстротой молнии распространялись по всему двору архиерейскому. Теперь каждое выражение лица первосвященника, каждое движение Иисуса становились интересными на дворе в толпе прислужников архиерейских. Теперь каждое слово подхватывалось любопытною и наэлектризованною духом архиерейским толпою слуг и передавалось из уст в уста с неизбежными толкованиями и пополнениями.

Такую картину мрачного оживления на дворе первосвященников мы рисуем не на основании только психологических данных, но на основании положительных свидетельств наших Евангелий. Мы ясно представляем тот момент всеобщего безумного оживления на дворе архиерейском, когда из внутренних покоев раздался призыв лжесвидетелей против Иисуса в такой полночный час нечестивого сборища. Кому из этих низких прислужников архиерейских не хотелось выслужиться перед своими повелителями, кому не хотелось заявить себя преданным и верным рабом, кому не хотелось угодить им и вывести их из затруднительного положения? И вот, среди раболепной толпы слуг начали составляться разные ложные показания; при этом потребовалось вспомнить всевозможные факты из деятельности Иисуса, о которых уже сама собою шла речь на дворе, и окрасить их в неблагоприятный для Него свет, дать им ложное толкование, ложное понимание. Друг перед другом старались что-либо вспомнить, придумать и перетолковать; один перед другим спешил выставить себя, заявить о себе. Дух безумного соревнования во лжи и клевете обуял всех, и каждый старался изощрить в данный момент свою память, свое воображение, свой ум, чтобы представить свое лжесвидетельство доказательным, сильным и выдающимся, каждый стремился заслужить похвалу от архиереев за свои гнусные показания.

После этого, что же тут удивительного, если все эти лжесвидетельства, составленные под влиянием обуявшего всех безумного духа соревнования в угоду первосвященникам, оказались несостоятельными даже по суду самих первосвященников! И что же, на самом деле, могли они представить заслуживающего внимания против Иисуса – этой совершеннейшей истины, правды и любви? Что же можно было сказать против Иисуса, не сотворившего ни одного греха? Всякая ложь сама собою рассеивалась перед лицом Иисуса – этой бесконечной истины, этого божественного света. А тем более должна была рассеяться ложь так постыдно и так поспешно составленная под влиянием всеобщего соревнования и в угоду архиереям, составленная толпою невежественных и грубых слуг, истолковывавших на тысячу ладов всякое суждение, всякое слово своих покровителей-архиереев.

И вот, среди этой-то толпы гнусных лжесвидетелей-слуг очутились двое из выдающихся учеников Христа – кроткий и сосредоточенно-созерцательный Иоанн и опрометчиво-пылкий и энергично-деятельный Петр. Нам не трудно теперь заглянуть в души этих учеников, одинаково преданных Иисусу, но не одинаково выдержавших искушение. В виду нарисованной нами картины, не трудно понять и все то, что случилось здесь на дворе с Петром и что передают евангелисты о поруганиях над Иисусом этой бесчувственно-тупой и продажной толпы льстецов архиерейских. При известном уже нам настроении этой толпы, все описанное евангелистами должно было совершиться с неизбежной, можно сказать, необходимостью. Но взглянем прежде на учеников Христовых среди этой дикой толпы клеветников, измышляющих «суетная и ложная». Заглянем в их души и посмотрим, что переживали они в эти самые тяжелые минуты неправды человеческой в истории всего человечества.

Иоанн – это ученик, о котором в Евангелии постоянно говорится «егоже любляше Иисус» (Ин. 13:23), – отличался пламенной и глубокой, но тихой и спокойно-ровной любовью к своему Учителю. Он ближе всех был к Иисусу: возлежал на Его персях, на Тайной вечери, слышал и чувствовал, как сердце Иисуса билось и горело в Его груди пламенем Всеобъятной божественной любви ко всему человечеству. Иоанн более всех понимал эту неземную любовь Иисуса и сам воспламенялся пламенем той же чистой, полной и необъятной любви небесной. Прислушиваясь к каждому слову Иисуса, к каждому звуку биения Его сердца, он живее и полнее ощущал и чувствовал веяние любви Иисуса¹⁵. Тихо и спокойно он следовал всегда за своим Учителем, но за то этот ровный его шаг всегда ставил его около Иисуса, рядом с Иисусом¹⁶.

Такою же тихой, ровной, но устойчивой поступью он шел теперь за Иисусом, уже связанным, и вдруг очутился среди слуг архиерейских. Он видит все, что вокруг него совершается, он слышит все, что говорят около него – и о ком же? Об Иисусе, любовь которого ко всему человечеству он только один и понимал! Он слышал, как искажаются рассказы о чудесах Иисуса, окрашиваются в черный цвет, чтобы очернить Того, Кто есть истинный свет, источник жизни и света. Он видит все соревнование этих нечестивых в изобретении лжесвидетельства на Иисуса, и каждое такое сплетение лжи пронзает его сердце, терзает его душу. Он мученик среди этого царства лжи и клеветы, среди этого самохвальства своею низостью и враждою против Иисуса. О, какой он страдалец в эти тяжелые минуты! Он с радостью сам спокойно и твердой ногой пошел бы на страдания с Иисусом, лишь бы только не слышать ему всего того, что говорилось теперь вокруг него о любимом и любящем его Учителе!!..

Но чем чернее была ложь против Иисуса, тем светлее представлялся ему образ Его; чем сильнее клокотала вокруг него вражда и ненависть против Христа, тем чище и полнее являлась в его душе бесконечная любовь Господа¹⁷, и чем нетерпеливее было желание убить Мессию – Христа, тем яснее он понимал Его как жизнь всего мира. Что же тут удивительного, если Иоанн, этот созерцательный и глубокий мыслитель переживший в эти минуты то, чего не один из людей не мог пережить, во всем своем Евангелии и посланиях представляет своего любимого Учителя и Господа преимущественно с этих именно трех сторон: как свет или истину, как бесконечную любовь и как жизнь вечную! Что удивительного, если указанные три стороны в учении Иисуса особенно ярким светом отразились в душе Иоанна в эти тяжелые минуты, когда каждой из них усилиями ада была противопоставлена совершенно противоположная сторона! Кому неизвестно, что через противоположение каждый предмет яснее и полнее познается! Надвинувшиеся тучи ада над головой Иисуса, с целью скрыть Его неземной свет, еще ярче раскрыли в глазах Иоанна божественный свет личности Христа, когда черные тучи рассеялись сами собой при столкновении с этим светом.

После этого мы не будем удивляться, что Иоанн следует за Иисусом не только во двор архиереев, но и на Голгофу, и под сенью креста страдает вместе с обожаемым Учителем! Теперь не одна любовь влечет Иоанна за Иисусом, но в нем было что-то более, чем обыкновенная любовь, – в нем было то, что дало ему право услышать из уст умирающего Господа: «се, сын твой... и се Мати твоя» (Ин. 19:26, 27), – дало ему право считать Богоматерь своей матерью и быть ее сыном вместо самого Иисуса ¹⁸ . Если так, то все это ясно говорит, что Иоанн на дворе архиерейском, среди буйной толпы клеветников, страдал теперь, страдал глубоко, страдал страданиями Иисуса, на сколько только возможно человеку отобразить эти бесконечные страдания Богочеловека. Он пил теперь ту самую чашу, о которой говорил ему когда-то Иисус, он пил ее вместе со своим Учителем, пил ее так, как предсказал Христос: «чашу... юже Аз пию, и вы испиете, и крещением, имже Аз крещаюся, креститеся» (Мк. 10:35). Он будет пить эту чашу и до конца своей жизни, при всяком столкновении с неверием в Иисуса. Для него не тяжки будут страдания в котле с кипящей смолой, но тяжки и невыносимы для него все унижения Иисуса, которого он так беспредельно любит. Пламенная и глубокая любовь его к Иисусу не может вынести того, что делали теперь с Иисусом. Он видел вокруг себя ослепление безумцев, но не имел возможности и сил открыть им глаза. И чем более не понимали этого дикие безумцы, тем тяжелей были страдания Его ученика. О, как бы он желал теперь раскрыть всем истину и указать, что враги Иисуса клевещут на саму истину, враждуют с воплощенной любовью Божией и хотят убить источник жизни вечной! И чем спокойнее он был по виду, тем глубже он чувствовал все совершавшееся вокруг него; и чем менее он выражал свои чувства вне, тем сильнее он страдал внутри. И вот разъяснение того, почему его присутствие среди толпы прислужников не привлекло на него внимания окружавших. В данный момент самое даже знакомство его с первосвященником не спасло бы его от оскорблений или, по крайней мере, замечаний со стороны слуг, когда его Учитель стоял на суде перед первосвященником. Да, Иоанн устойчиво выдержал себя среди всех усилий ада, клокотавших вокруг него; – но что он перенес и выстрадал за это время, для того нужно иметь сердце Иоанново, чтобы ясно то понять. Наше изображение слишком бледно и скудно в сравнении с действительностью. Внутреннее состояние и личность Иоанна можем охарактеризовать только общими чертами, что этот неумолкаемый проповедник любви был во всю жизнь свою и мучеником за любовь ¹⁹ , но определить и понять степень его страданий – выше наших сил.

Посмотрим же теперь на другого ученика, смелого и решительного Петра, всегда готового на самопожертвование за своего Учителя. Он также горячо и искренно любил Иисуса, как любил Его Иоанн, но любовь его была пылкая, порывистая и, временами, бурная, как бурное море. Когда он говорил, что готов даже умереть за Иисуса, он говорил искренно, говорил то, что чувствовал, говорил правду, которую он готов был осуществить в минуту бурного порыва своего чувства. В саду Гефсиманском он уже выхватил нож и ударил им раба архиерейского, когда Иисус не успел еще ответить на предложение учеников: «не ударить ли... мечом?» (Лк. 22:49). И если бы завязалась схватка учеников с вооруженной толпой воинов, то он смело и безбоязненно положил бы свою жизнь за Иисуса. В ту минуту он неустрашимо смотрел в глаза смерти, лишь бы не выдать Иисуса врагам. И этот-то смелый Петр, на все готовый и отважно решительный, робко теперь вошел во двор архиерея, благодаря уже посредничеству Иоанна. Минутный порыв смелости и отваги, незаметно даже для него самого, быстро сменяется теперь робостью, постепенно возрастающею. Та же любовь его к Иисусу и, быть может, желание защитить как-нибудь своего Учителя, если не делом, то словом, привлекли его сюда, как и Иоанна; но неожиданно даже для него самого он очутился в такой среде, которая служит живым выражением и отражением всей злобы темных сил ада. Он видит и слышит здесь тоже самое, что видел и слышал Иоанн; но уже раз закравшаяся в него робость быстро возрастала в нем с каждым мгновением. Его внимание невольно остановилось на его положении среди толпы врагов его Учителя, и это положение показалось ему положением среди рыкающих львов, готовых поглотить его. Такой образ дьявола, рыкающего подобно льву и готового поглотить свою добычу, которую он ищет, ясно представился ему теперь во всей своей поразительной рельефности (1Пет. 5:8). Все, что говорилось и делалось там против Иисуса, все это исходило из ада, исходило от дьявола. Люди, если бы они не были в руках дьявола, не могли дойти до такого ослепления, до такого ожесточения и извращения всякой правды. Все дело первосвященников против Иисуса есть дело дьявола и слуги архиерейские суть слуги дьявола. Мог ли устоять Петр против этих темных сил ада, как бы воплотившихся в слугах архиерейских и ясно выражавшихся во всех их словах и действиях.

И вот Петр, тот самый Петр, который когда-то победил водное естество, но убоялся слабого ветра, начинает теперь снова утопать, но только более страшно, чем прежде. Лицо его невольно изменяет ему, и он вынужден был выделиться из толпы и привлечь на себя внимание некоторых из окружавших. Первой заметила смущение Петра одна привратница, когда по всему двору с быстротой молнии разнеслось известие, что первосвященник спрашивал Иисуса об учении и учениках Его. Быть может она, без всякой задней мысли, ввиду только одного смущения Петра, спросила его: не из учеников ли Его он? Но этот случайный вопрос, поставленный в эту именно минуту, когда первосвященник спрашивал Иисуса об учениках Его, имел решительное значение для Петра. Он дал ей отрицательный ответ, такой ответ, которому он сам еще не придавал никакого значения. Что за беда – на вопрос любопытства ответить легким отрицанием, чтобы отделаться от нескромного совопросника привратницы, чтобы пресечь дальнейший разговор пустого любопытства в такое время, когда каждая минута была дорога для Петра, когда он с жадностью ловил каждое слово, доносившееся до него из внутренних покоев первосвященника?!

Очень может быть, что это отрицание перед рабыней было даже случайной неосторожностью Петра в словах, которому теперь было не до разговоров с привратницей-рабыней, но эта кажущаяся неосторожность Петра была тем не менее отречением Петра, и тем более страшным для него, что оно совершилось незаметно даже для него самого²⁰. Это был первый шаг падения Петра, такой шаг, после которого уже трудно было ему удержаться. Он вступил на скользкую покатость горы и не может уже остановиться в своем падении, пока не достигнет пропасти, к которой стремится: алектор пропел, но Петр не заметил его и не вспомнил пророческих предостережений Иисуса.

Уста Петра изменили Христу, но сердце его осталось пока верным Ему. Вот почему он не только не спешил удалиться из этого опасного для него места, но, движимый любовью к своему Учителю и сгораемый желанием узнать судьбу Его, вмешался даже в толпу служителей, грелся с ними вокруг огня, который был разведен тогда по причине холода. Он старался казаться человеком совершенно посторонним, пришедшим на шум народный из одного любопытства, но уста и выражение лица изменяли ему. Если же предположить, что он не забыл еще тяжелых для него предсказаний Спасителя, если он обратил внимание на пение петуха, то, быть может, последнее обстоятельство вызвало даже в нем решимость доказать на деле, что зловещий петел не будет более свидетелем его измены. Как бы то ни было, только борьба Петра с самим собой, – борьба любви и страха достигли в нем самой высокой степени. Он старался победить в себе страх любовью к Иисусу, которая удерживала его во дворе первосвященников, но страх не подчинялся действию любви и старался подавить ее в нем совершенно. Он старался стать выше самого себя, но у него не доставало сил поставить себя так. Вмешавшись в толпу слуг вокруг огня, он думал скрыть себя тем от взоров окружающих; но это еще более выдавало его. Если он проводил время среди слуг архиерейских в молчании, то его выдавало беспокойное сознание страшной тайны, которое напрасно старался прикрывать равнодушием; если же он пускался в беззаботный разговор, то его обличало галилейское наречие.

Теперь ни что не могло спасти его, так как он с самого начала встал на ложную дорогу, по которой увлекаем был уже против воли неудержимым потоком настоящих обстоятельств. По мере того, как суд над Иисусом подвигался вперед и доносились на двор известия из внутренних палат архиерейских об этом суде, наглые служители этих бесчестных судей, привыкшие открывать людей подозрительных при следствиях и розысках, как специалисты своего дела, становились все страшнее и страшнее для Петра, желавшего скрыть свое происхождение и апостольское достоинство. И вот один из таких слуг, обратив на него внимание, начал говорить окружавшим: «Этот человек должен быть из числа учеников Иисусовых». Симон затрепетал от этих слов. Уста его, уже раз изменившие, теперь скорее открылись для второго отречения: одних уверений, ему казалось, было недостаточно, – и малодушный Петр свою ложь запечатлел клятвой, что он вовсе не знает Иисуса. Освободившись от опасности, Петр удалился от огня; страх гнал его вон, но любовь опять удержала, и он остановился у дверей.

Прошло еще несколько времени, первый допрос кончился, – и Иисус Христос был выведен из судилища на двор. Влекомый любовью, ученик невольно приблизился, чтобы еще раз взглянуть на своего Учителя, показаться Ему, а если можно, и доказать Ему свое участие в Его судьбе. Казалось, безопасно, но вдруг один из служителей остановил Симона вопросом: Верно и ты был с Ним; ибо ты галилеянин, и наречие твое изменяет тебе (Мф. 26:73). Прочие служители подтвердили такое подозрение, так как наречие галилейское было очень заметно для всякого; а между тем все знали, что ученики Иисусовы были галилеяне по своему происхождению. Изумленный Петр находился в самом затруднительном положении, так как воины, пощадившие учеников Иисусовых, при взятии Его в саду Гефсиманском, не пощадили бы их теперь, когда им удалось так счастливо овладеть Учителем их, – не пощадили бы тем более того, кто сам попал в их руки. Так ли было бы на самом деле – это вопрос; но напуганному Петру казалось, что будет так. А потому, как же глубоко должно было упасть сердце Симона, когда, не дожидаясь его ответа, один из слуг архиерейских, бывший с воинами в саду Гефсиманском, родственник того самого Малха, которому Петр отрезал ухо, начал вслух обличать его, говоря: «не я ли тебя видел с Ним в саду Гефсиманском?» (Ин. 18:26). Робкий Симон не знал, что делать, забыл себя и Учителя, и, по выражению св. Златоуста, умер от страха. Быть может, одно усилие со стороны Петра, и он был бы спасен; быть может, это усилие дало бы ему возможность дождаться и видеть, чем все кончится, но настойчивые нападки на него насмешливой и угрожавшей толпы праздных людей одержали верх над ним, и он отрекся от Христа, начал клясться и божиться: «не знаю Человека Сего, о Котором говорите» (Мк. 14:71). Он начал утверждать всеми видами клятв, что не только никогда не думал быть учеником Иисуса, но и вовсе не знает сего человека²¹.

В эту-то роковую минуту, когда несчастная божба раздалась в воздухе, когда малодушный ученик не успел еще окончить страшных клятв, петел – этот полуночный проповедник покаяния – пропел во второй раз.

Исполнилось слово Христа, и Петр вдруг очнулся от своего нравственного ослепления; чешуя спала с его глаз, когда взор его встретился, в ту самую минуту, со взором Иисуса, который посмотрел на него пристально. Сострадательно-укоризненный взгляд Учителя и Господа проник в его сердце. Для Петра довольно было такого взгляда, чтобы он перестал видеть врагов, забыл об опасности, прогнал от себя страх смерти. Теперь ему казалось, что он снова слышит роковое предсказание: прежде нежели пропоет петух дважды, ты отречешься от Меня три раза.

Испытание кончилось для Петра. Слуги архиерейские удовлетворившись клятвами, перестали беспокоить Петра. Но шум двора архиерейского был уже несносен для разбитого сердца Петра, терзаемого скорбью. Место малодушия теперь заступили стыд и раскаяние. Ему тяжело и больно было оставаться на этом месте, среди таких людей, и он со слезами на глазах спешил выйти вон, дабы в уединении оплакивать свое падение. «И исшед вон, плакася горько» (Мф. 26:75).

Да, горек был плач Петра, плач раскаяния! Не любовь ли его ко Христу привлекла его во двор архиереев, и вот он здесь-то, с такими страшными клятвами, отрекся от своего Учителя, Которого сам же исповедовал Сыном Божиим! Не горел ли он пламенем ревности к славе своего Учителя, и вот отказывается от Него, что даже не знает Его совершенно! Не он ли был один из самых приближенных учеников Его, и вот теперь он стал почти наравне с Иудой! Не он ли ходил по водам по слову Христа, был свидетелем славного преображения Его, Гефсиманской молитвы, – не его ли предупреждал и предостерегал Христос, и вот он забыл все это и сделался лжецом и отступником! Он шел сюда в надежде быть свидетелем-защитником Иисуса, а оказался лжесвидетелем против Него, лжесвидетелем с клятвою и божбою, подобно тем архиерейским слугам, которые вокруг него и пред его же глазами измышляли всякие лжесвидетельства против Иисуса, по требованию первосвященников. О, страшно даже подумать: не ниже ли он их стал, когда свою ложь подтверждал всеми видами клятв, – тогда как слуги архиерейские обходились без всяких клятв в своих лжесвидетельствах против Иисуса!

Горько плакал Петр, и плакал он во всю свою жизнь. По свидетельству св. Климента, он при полуночном пении петуха, ежедневно становился на колени и, обливаясь горькими слезами, каялся в своем отречении и просил прощения, хотя оно дано было ему самим Господом вскоре по воскресении²². От частого и горького плача глаза его казались красными.

И этот горький плач Петра, вызванный отречением его, по предсказанию Христа, был тою же горькою чашею, которую испил, по предсказанию того же Христа, во всю свою жизнь и другой ученик, рядом стоявший с Петром во дворе архиереев. Рядом они шли за Иисусом, рядом на одном дворе они были во время суда над Иисусом, рядом они вместе спешат и ко гробу Господню в первый день воскресения Христа. И тот и другой испивали горькую чашу внутренних страданий в эту роковую ночь для всего человечества, по предсказанию Христа; и тот и другой пили горечь этой чаши во всю свою жизнь после роковой ночи. Загляните в их души и сравните, чья чаша горче и полней: один, как проповедник любви во всю свою жизнь страдал за отверженную неверующими любовь Христа, постоянно повторяя заповедь учителя: любите друг друга; а другой, как кающийся грешник, во всю жизнь свою горько оплакивал свой грех. В одном страдания безмерны, в другом скорбь и угрызения совести невыразимы. Это – два великие мировые страдальца роковой ночи, явившиеся выразителями и представителями двух сторон страданий всего человечества²³.

Да послужат же они уроком и предостережением для нас во всех обстоятельствах настоящей земной жизни.

«И ведоша Его к Анне первее: бе бо тесть Каиафе, иже бе архиерей лету тому» (Ин. 18:13).

Первый допрос Иисусу Христу был сделан в доме первосвященника Анны, тестя Каиафы. Воины, зная все значение и влияние, которым пользовался в делах этот хитрый тиранический саддукей, семидесятилетний старик, исполненный змеиной злобы и коварства, поспешили доставить ему удовольствие – первому увидеть перед собою связанным Того, Кто недавно еще казался всему синедриону неприступным и Кто последними своими действиями – изгнанием из храма торгующих и грозным обличением книжников, фарисеев и саддукеев – подорвал материальное благосостояние представителей иудейства и поколебал в самом основании авторитет их в глазах духовно-порабощенного народа. Есть мнение, что дворец первосвященника Анны расположен был на пути из Гефсиманского сада ко двору первосвященника Каиафы и, притом, не в далеком расстоянии от последнего, а потому воинам, ведшим Иисуса, тем легче и удобнее было представить Его прежде к первосвященнику Анне и тем польстить влиятельному саддукею.

С другой стороны, опасения и боязнь народного возмущения за вероломную несправедливость и насильственную противозаконность действий против Иисуса, обязывали руководителей ареста поставить столь опасное дело под защиту хитрого и влиятельного первосвященника – дипломата. Его преклонные лета, важность сана, политическое положение и влияние, как человека, состоявшего в дружбе с римскими властями, давали ему особенный вес в глазах простодушного народа. А потому, предварительный допрос Анны, по-видимому, удовлетворявший юридическим требованием уголовного судопроизводства у евреев, должен был иметь безусловное влияние на исход дела, за безнаказанность которого он ручался своим положением и авторитетом. Как бы то ни было, только оказанный почет отставному первосвященнику, заправлявшему еще доселе всеми делами правления в синедрионе, во всяком случае был вполне уместным и целесообразным теперь в глазах заговорщиков: они дали тем время Каиафе, архиерею лету тому, собрать синедрион, чтобы сколько-нибудь оформить беззаконное убийство невинного Иисуса.

Но если воины, приведши Иисуса в глухую полночь к первосвященнику Анне, думали тем доставить удовольствие и почет ему, то это уже ясно говорит, что тесть Каиафы был глубоко заинтересован взятием Иисуса, что, вернее всего, он-то и был главным виновником и руководителем страшного заговора против Иисуса и тайной пружиной в этом кровавом и возмутительно – несправедливом деле, что от него-то, главным образом, и вышло повеление схватить Иисуса и представить Его к нему на предварительный допрос, который, как увидим ниже, по хитрому плану коварного саддукея, должен был иметь особенно важное значение в решении всего кровавого дела.

Но заглянем в роскошную залу изнеженного первосвященника – саддукея, не признающего никаких высших идеалов и потребностей духа человеческого, кроме блестящей обстановки, материальных удобств жизни и почетного положения и влияния в обществе. Как саддукей, не признающий бытия духовного мира и будущей загробной жизни, он, естественно, отрицал всякую нравственность в человеке, всякий долг, кроме материальных выгод и земной власти. И вот этот-то неверующий материалист, счастливый нечестивец, или, вернее, несчастный плотоугодник этот-то, по выражению пророка (Ис. 65:20), столетний грешник стоит теперь лицом к лицу с Иисусом, этой небесной истиной, воплощенной для просвещения всего человечества божественным светом. Для его извращенного ума, погрязшего в интересах земного честолюбия и роскоши, для его грубого сердца, истерзанного и разбитого страстями и пороками, недоступно небесное учение Того, Кто стоял связанным пред ним, непонятны Его чистота и святость, которыми дышит каждое движение и слово Иисуса, каждый взгляд и выражение лица, полные божественной любви и кротости. Он смотрит на своего кроткого и невинного узника, как на добычу, крови которой он давно с таким нетерпением жаждал. Да, пред ним стоял теперь связанным Иисус, тот самый, Иисус, который своим учением разрушал все его материальное благосостояние и общественное положение, все его обаяние в народе и деспотическую власть. Сколько времени он, как хищный кровожадный зверь, следил за каждым шагом своей жертвы, подстерегал каждое слово Иисуса чрез своих шпионов, намеренно подсылал к Нему хитрых совопросников, чтобы уловить Его в чем-нибудь и предать суду, – и все это не удавалось; а теперь связанный Иисус в его распоряжении! Какая-то невыразимая демонская радость течет и разливается по всем жилам семидесятилетнего старика, и эта затаенная радость отсвечивается на его лукавом лице; глаза его сверкают злобной хитростью и своим выражением говорят, что в душе низкого и кровожадного лицемера, искусного и тонкого интригана созрел адский план уничтожить и стереть с лица земли все дело Христа, для выполнения которого Он приходил к людям. Смотря на связанного Иисуса, этот низкий злоумышленник, изворотливый и пронырливый чужеземец, в своем гордом самообольщении, чувствовал теперь в себе великую силу в борьбе со своим Узником, вполне достаточную для осуществления своего сатанинского плана. То было дьявольское самообольщение, которое вступало когда-то в борьбу с самим Богом, посягало подчинить себе Бога и стать выше Бога.

Такова была душа первосвященника Анны в данный момент, сделавшаяся орудием и вместилищем всех темных сил ада. При взгляде на него в эту минуту, невольно слышатся грозные и страшные слова Иисуса, с которыми Он обратился несколько месяцев тому назад к враждебной партии иудеев, находившихся в распоряжении и под руководством первосвященника Анны: «вы творите дела отца вашего... ныне ищете Мене убити, человека, иже истину вам глаголах, юже слышах от Бога... вы отца [вашего] дьявола есте, и похоти отца вашего хощете творити: он человекоубийца бе искони, и во истине не стоит: яко несть истины в нем: егда глаголет лжу, от своих глаголет: яко ложь есть и отец лжи» (Ин. 8:41, 40, 44).

И вот у этого-то орудия сатаны, исполнявшего теперь волю дьявола, по свидетельству самого Христа (Лк. 22:53; Ин. 14:30), началась в глубокую полночь первая часть продолжительного и возмутительного допроса, который передает нам один только евангелист Иоанн, как очевидец. В своем сатанински-гордом ослеплении лукавый саддукей думал, что приведенный к нему Узник должен считать за особенную милость, что удостоен быть представленным для предварительного расследования к нему, заслуженному и почетному первосвященнику, от решения которого зависит теперь дальнейшая судьба Иисуса, этого смелого и грозного Обличителя фарисеев и саддукеев.

Смертный приговор давно был произнесен над головой Иисуса (Ин. 11:53, 7:19), и Христос знал об этом (Ин. 8:37, 40, 5:16, 18, 10:31, 39; Мф. 12:14; Мк. 3:6). До сего времени не было случая привести в исполнение такой приговор, но вот невинный Узник в руках могучего первосвященника, который делает допрос Ему, но с тем, чтобы погубить Его. Перед лицом смерти, которая находится теперь в руках первосвященника Анны, с трепетом преклонится и этот могучий Чудотворец, – неустрашимый Галилейский Пророк. Почему же ему, первосвященнику, не воспользоваться для своей пользы настоящим случаем? Зачем губить без суда такого Человека, в руках которого находится безграничная власть над всеми силами природы и людей, – губить такого Человека, перед которым преклоняется весь народ, все люди, когда, ввиду безысходного положения Его, можно сделать Его полезным для себя?! И адский замысел закипает в душе хитрого саддукея, проявляющий ненасытную алчность души его, погрязшей в честолюбии и корыстолюбии. «Власть темная» вступает теперь в свои права (Лк. 22:53) и, под видом беспристрастной справедливости, предлагает осужденному Христу на выбор между смертью и животом. Пусть он отречется теперь от Своего учения, раскается в Своих заблуждениях и увлечениях, извинится перед оскорбленными и перейдет на их сторону, тогда дальнейшее формальное следствие прекратится и связанный Узник получит свободу, с обязательством не вредить более положению теократической партии своих врагов, а скорее поддерживать ее в народе Своим влиянием, которого оспаривать никто не мог. И если Он, под влиянием страха смерти, отречется от Своего прежнего учения и перейдет на сторону саддукеев, то почему же им, первосвященникам, не воспользоваться силою и авторитетом такого Учителя, пред которым преклоняется весь народ и могущественному слову которого подчиняется вся природа. Владеть и распоряжаться таким Чудотворцем – это значит владеть такой силой, которая смело может потягаться с римскими легионами, это значит – победить весь мир, покорить все народы овладеть всеми сокровищами земли, властвовать и господствовать над всем и всеми. Если Он действительно Мессия, как думает о нем народ, то вот прекрасный случай занять Ему свое место: стань теперь Он под руководство первосвященников и синедриона, отдай Себя в полное распоряжение их, направь Свою могучую силу на удовлетворение всех естественных нужд человеческих (преврати камни в хлебы), порази всех врагов Своими чудесными действиями, заставь их трепетать перед Собою и насильно поработи их Себе («аще Сын еси Божий, верзися низу» (Мф. 4:6)) и отдай первосвященникам в полное распоряжение их все царства земли, со всеми их богатствами и почестями («сия вся тебе дам, аще пад поклонишимися» (Мф. 4:9)), одним словом – сделай и дай нам все то, что предлагал тебе искуситель в пустыне, и мы, все члены синедриона, вожди и правители народа, объявим Тебя Мессией и станем под Твое знамя, но с тем, чтобы нам владеть и распоряжаться им. То, что предлагал Тебе сатана в пустыне, – поясним затаенную мысль первосвященника Анны, – теперь исполняется на деле: хочешь быть Мессией, отрекись от избранного Тобою пути и становись на предлагаемую нами дорогу; а не хочешь идти по нашей дороге, то смерть Тебе предстоит, – Ты в наших руках! Итак, раскрывай Свое учение, рассказывай о Своих учениках, выясняй цель и задачу Своей деятельности: остаешься ли ты верен Своему учению, которым беспощадно обличал всех нас перед лицом народа, или отрекаешься теперь от него ввиду предстоящей Тебе смерти и переходишь к нам, – таков именно смысл и значение предложенного Христу вопроса старейшим первосвященником! «Архиерей же вопроси Иисуса о ученицех его и о учении Его» (Ин. 18:19). Лукавый вопрос может исходить только из уст лукавого, и этот вопрос есть как бы отражение и продолжение того самого вопроса, который предлагал Христу искуситель – сатана: «аще Сын еси Божий, рцы...» (Мф. 4:3). Действительно ли Ты – Сын Божий, спрашивал дьявол? Если «да», то докажи это предлагаемыми Тебе в искушениях тремя способами. Действительно ли Ты – Мессия, спрашивает прикровенно первосвященник? Если «да», то докажи это принятием и выполнением того плана, который возлагается на Него, по нашему пониманию, плана, вполне согласного и тождественного с планом искусителя в пустыне. И какой бы ответ ни дал Иисус, Он, по плану дьявола и слуги его Анны, становился в безысходное положение: если бы Он выдал Себя за Сына Божия и Мессию, то должен был доказать это принятием и выполнением предлагаемого Ему плана, который по самому существу своему, отрицал в Нем то и другое; а если бы Он отверг предлагаемый Ему план деятельности, то этим Он, по самой постановке вопроса, отрицал бы в себе божественное и мессианское достоинство. Если Он выдает Себя за Мессию, то должен отречься от Своего учения и направления, а это отречение было бы действительным отрицанием Его мессианского достоинства по самому существу дела; а если Он отстаивает Свое учение, то Он не может быть Мессией, по нашему убеждению и ожиданию народа, – Он не Мессия, Он – обманщик, смерть Ему! В том и другом случае, какой бы ответ ни дал Христос в данном случае, лукавый первосвященник воспользовался бы ответом Его для своих низких целей: в первом случае Иисус – слуга Его, а во втором – Он дает обвинение против Себя, Он уже осужден и не может более вредить положению и влиянию первосвященника.

Но, как и всегда Иисус понимал лукавство вопрошавших и своими ответами, вопреки желанию их, посрамлял хитрых и злых совопросников, Он дал и теперь ответ и первосвященнику Анне не такой, какого ожидал последний, но такой, каким он был посрамлен, изобличен в лукавстве и поставлен в безысходно-затруднительное положение. «Отвеща ему Иисус... Я всегда учил в синагоге и храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» (Ин. 18:20, 21). Величественнее и сильнее такого ответа не может быть. В нем слышится небесное достоинство отвечающего, Его неземное спокойствие, сознание истины своего божественного учения и непреклонная твердость в своем направлении, а вместе с тем его кротость и покорность божественному определению Отца небесного. Своим ответом божественный Узник – Христос сразу разрушил весь коварный план своего лживого судьи и изобличил его в хитром злом лукавстве. Неужели возможно думать, чтобы Иисус, этот великий Чудотворец и Пророк, владевший божественной силой и добровольно отдавшийся в руки своих врагов, под давлением настоящей обстановки, мог отречься от Своего учения, измениться в Своем направлении и стать под знамя синедриона?!

С другой стороны, если бы учение Иисуса, в котором Он остался тверд и непоколебим, было богопротивно и преступно, если бы оно шло в разрез с истинным понятием о Мессии, которое первосвященник, по самому положению своему, обязан был защищать и отстаивать, то уместно ли и законно ли было со стороны судьи-следователя предлагать такой вопрос связанному Узнику? Прежде чем отдано приказание схватить Иисуса и привести Его связанным, обвинители и обвинения должны быть на лицо, и обязанность следователя – судьи заключается в том, чтобы предлагать обвиняемому пункты обвинений и требовать от него оправданий и разъяснений, а не отыскивать в нем вины самому. И хитрый саддукей, давно ненавидевший Христа и подстерегавший через своих шпионов каждое слово Его, без сомнения, знал учение Иисуса во всех подробностях и в данное время мог бы прямо вывести обвинения против Мессии – Христа, если бы в том обвинении не скрывал он более низкого лукавства и не преследовал здесь самых отвратительных своекорыстных целей. Под тонкою личиною беспристрастия суда неправедный судья скрывал самое коварное лукавство разрушить все дело Христа.

Своим ответом и Христос, вопреки тонкому расчету и ожиданию первосвященника Анны, оправдал Себя перед лицом неба и земли, перед лицом Ангелов и человеков, перед лицом истории и всего человечества. Если вся вина Его заключается в Его учении, то пусть спросят всех свидетелей, которые слышали Его, не исключая даже и тех, которые часто обращались к Нему с коварными вопросами, пусть они все говорят о Нем, за Него и против Него, если только имеют что сказать. Голос свидетелей есть голос оправдания или осуждения: пусть же спросят их открыто! Если первосвященник усматривает в учении Иисуса что-либо противное закону, интересам народа и опасное для политического положения его, то пусть подтвердят это свидетели, которые слушали Христа!.. Но этот призыв свидетелей против Христа остался без ответа и тем изобличил всю неправоту судьи и показал во всем блеске совершеннейшую правоту и невинность Иисуса. После этого оставалось одно: прекратить следствие и освободить Узника от уз!

Действительно, допрос кончен, ответ дан, свидетелей против Христа нет и преступлений не оказалось в Нем. Узник должен быть свободен, тем более, что Он, по уголовным законам еврейским, и не должен быть связанным до окончания формального следствия. Но там, где истина и справедливость раскрываются во всем блеске и величии, дерзость неверия и вражды напрягает последние силы своей злобы, и, вот, мы видим возмутительную наглость и невыразимую несправедливость со стороны бессильной злобы. Один из служителей, стоявший близко к Иисусу, заметив посрамление первосвященника и его безысходное положение, из низкой угодливости своему повелителю, поспешил выручить его из крайнего замешательства: он ударил Иисуса по щеке, сказав: тако ли отвещаваеши архиереови?!

Низкий раб прикрывает свой дерзкий поступок достоинством первосвященника, 20 лет тому назад лишенного своего высокого положения. Он думает, что достоинство его патрона будто бы оскорблено было ответом Иисуса, ответом самым кротким, справедливым и законным. Но всмотримся ближе в обстоятельства дела и заглянем в черную душу позорного человекоугодника и раболепного ненавистника правды.

На вопрос первосвященника – судьи об учении и учениках Христа, связанный Узник указывает на тех самых свидетелей, которые привели Его на суд в угоду первосвященнику, которые преданы своему повелителю всем существом своим и готовы служить ему до последней капли крови. Чего же лучше, по-видимому, желать и требовать первосвященнику, когда Сам Христос предоставляет свидетельствовать против Себя своим же собственным врагам? Может ли быть положение обвинителя – судьи более выгодным, когда приговор его должен был основываться на показаниях фанатически преданных ему раболепных и низких служителей, преследующих вместе с ним одну задачу – убить Иисуса?! Не должен ли был злорадствовать в душе и торжествовать свою победу, когда Сам Христос указал именно на тех свидетелей, которые, в угоду первосвященнику, связали Иисуса и привели на суд с единственною целью погубить Его? «Вот они знают, что Я говорил», спроси их, слышавших, что Я говорил им, указал Христос на стоявших вокруг Него. Пусть они, враги мои, всецело преданные тебе, будут свидетельствовать против Меня!!

Такой призыв Христа обязывал свидетелей говорить то, чего требовал судья; они должны были изложить учение Христа, – и, конечно, в интересах своего повелителя – судьи, который надеялся обвинить Иисуса Его же собственными устами. Но что они, эти свидетели, могли сказать в данном случае? Если бы они стали раскрывать учение Христа, то тем самым оправдали бы Его и обвинили бы первосвященника – судью, который незаконно и несправедливо действовал против невинного Иисуса. Их голос был бы обвинительным голосом против самого судьи, если бы они решились говорить теперь, чего требовало самое дело судопроизводства!.. И так, оставалось молчать им?! – Но как молчать, когда вопрос возбужден был самим первосвященником и когда Обвиняемый ставит обвинителя в самое лучшее для него положение, указывая на ему же преданных свидетелей против Себя?! Как же молчать им, свидетелям, когда они затем и привели Иисуса на суд, чтобы обвинить и погубить Его? А как же молчать им теперь, когда самое судопроизводство обязывает их и требует от них, как свидетелей, говорить, что они знают об Иисусе и против Иисуса! Как им молчать, когда, наконец, самая фанатическая преданность их первосвященнику вынуждает их говорить в интересах своего покровителя!.. И вот положение их оказалось безысходным: говорить нельзя и молчать не имеют права.

И такое-то положение их служит самым лучшим доказательством совершеннейшей правоты и невинности Иисуса. Оно требовало от них безусловно отпустить невинного Узника, и это требование предъявлено было самым существом дела при самом начале незаконного судопроизводства. Как же помириться с таким исходом дела, когда враги Иисуса тем только и дышали, чтобы скорее убить Его! И вот, эта давнишняя злоба неудержимо вспыхнула теперь в необъятных размерах: она вспыхнула от закоренелой ненависти к Иисусу и крайне безысходного положения, в которое они поставлены ответом Его. Затем Он обезоружил их своей правдой и посрамил патрона их своей невинностью! Каков бы ни был ответ Иисуса по своей высоте и чистоте, но Он оскорбил достоинство первосвященника уже тем, что поставил его в такое безысходное положение и разрушил все его планы. Как же не отомстить за такой ответ! И вот один из раболепных слуг первосвященника, в угоду своему повелителю, чтобы вывести его из крайне затруднительного положения, не имея возможности и сил ответить словами, в своей бессильной злобе так дерзко мстит за него и за себя невинному и кроткому Иисусу, – он ударил Его по щеке! О, как горько и тяжело видеть такую наглую несправедливость! И где же? – На месте суда!.. И быть может, этот раб – один из тех, которые в свое время следовали за Иисусом, слушали Его учение, пользовались Его состраданием и милосердием, получали от Него исцеления от неизлечимых болезней, а под конец служения Иисуса отстали от Него (Ин. 6:67) и перешли на сторону врагов Его, – ответ Христа дает прозрачный намек на то (Ин. 18:21)! Быть может, это – тот самый Малх (Ин. 18:10), который так недавно был исцелен Христом в саду Гефсиманском и своими собственными ушами слышал кроткий и любвеобильный укор Иисуса своему ревностному защитнику Петру: «возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что я не могу теперь умолить Отца моего, чтобы Он представил Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?.. неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?.. как же сбудутся Писания, что так должно быть?» (Мф. 26:54; Ин. 18:11; Лк. 22:51–54). И если такие предположения вероятны, то тем понятнее становится такая дерзкая злоба раба против Иисуса, тем чувствительнее и тяжелее для божественной любви Христа такая черная, вероломная неблагодарность. Сколько же требовалось смирения и кротости, любви и терпения, чтобы спокойно перенести такую несправедливость, такую неблагодарность! О, невольно содрогнулся и с ужасом воскликнул в то время весь горний ангельский мир: «Слава долготерпению Твоему, Господи!!!..»

Бессильная злоба раба проявилась в неслыханно-дерзком насилии, но этим насилием он нанес себе окончательное поражение. Желая привести его к сознанию своего поступка, Иисус Христос как безгласный агнец, ведомый на заклание (Ис. 53:7), кротко и спокойно отвечал ему: «если Я сказал худо, покажи, что худо; и если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18:23). Не горький упрек, а небесное сострадание к духовно-ослепшему рабу несется из божественных уст Иисуса; не мщение, а всепрощающая любовь, отечески вразумляющая ожесточенного и упорного отступника слышится в кротких словах связанного и поруганного Христа: Он глубоко скорбит не о том, что так несправедливо унижен, но о том, что дерзкий неблагодарный раб дошел до такого ожесточения и слепоты; Он говорит теперь не с целью защитить Себя, но с целью вразумить заблудившегося; Он, связанный, не отстранил своей ланиты от заушения и бесстыдный раб с такой же наглостью мог бы беспрепятственно ударить кроткого и смиренного Иисуса и по другой ланите, которая открыта была для поруганий (1Пет. 2:23; Евр. 12:3; Пс. 37:12–14; Ис. 53:7; Мф. 26:63, 27:12–14; Мк. 14:61, 15:5), если бы достало у него дерзости и злобы, бессильной перед такой покорностью Христа божественному определению Отца небесного. Своей кротостью и покорностью Он на деле оправдывает то, чему учил других: «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5:39), и, поступая так, Он побеждал зло добром (Рим. 12:21, 19; 1Сол. 5:15; 1Пет. 3:9; Лк. 6:27, 28), заботясь о спасении погибшего.

Таков именно, по своему значению, был ответ Иисуса на дерзость ударившего Его раба. И этот-то ответ, излившийся из любящего и сострадательного сердца Иисусова, скорбевшего о погибели упорно-нераскаянного грешника, прямо и непосредственно направлен был к сознанию последнего. Своим кротким ответом Христос как бы так говорил ему: остановись своей мыслью на своем поступке, и уясни его себе в своем сознании: имел ли ты хоть какое-нибудь основание так поступать со Мной? Если Я сказал худо, то вдумайся в Мои слова, пойми их и тогда покажи, что худо: и если хорошо, за что бьешь Меня? И вот, когда спокойно обсудишь Мои слова, то убедишься в том, что в них не только нет ничего худого, но, наоборот, увидишь в них даже и положительно хорошее. За что же бьешь Меня, насильно и без вины связанного и оправданного теперь самым дерзким поступком твоим?!..

И слышится этот голос Иисуса во всей вселенной из рода в род, – и всякий, кто вникнет в него, преклоняет колена свои в умилении сердца перед долготерпением, благостью и всеобъемлющей бесконечной любовью Спасителя своего – Иисуса. Один только первосвященник Анна с своими сподвижниками был глух к такому голосу Христа: невинного и оправданного им же самим божественного Узника он отправил связанным к первосвященнику Каиафе (ст. 24)! Так велика его злоба, так сильны были его ожесточение и слепота!?.. Но последуем и мы за агнцем – Христом во двор Каиафы!

«Посла же Его Анна связанного к Каиафе архиереови» (Ин. 18:24). «Бе же Каиафа давый совет Иудеям, яко уне есть единому человеку умрети за люди» (Ин. 18:14, 11:50).

В глубокую полночь, после пения петуха, Иисус, оставленный своими учениками, оскорбленный шайкой дерзких слуг архиерейских, поруганный первосвященником Анною, заушенный слугой его, уязвленный в сердце отречением Петра, – Иисус связанный, как преступник, предстал на суд Каиафы, «иже бе архиерей лету тому» (Ин. 18:13, 11:49, 51).

Этот законный блюститель теократизма и охранитель всех постановлений Моисея, должен судить теперь Судью всех, добровольно сошедшего на землю снять и понести на Себе грехи и беззакония людей, не исключая и самого Каиафы. Быть может, представитель иудейства и посредник между Богом и народом, со свитком закона Моисеева в руках и писаний пророческих в сердце, отнесется со всей справедливостью и человеколюбием к связанному Узнику, на кротком и смиренном лице Которого отражается божественная святость и чистота и все существо Которого дышит безусловной и добровольной покорностью воле Отца небесного.

Кому же, как не первосвященнику, этому ходатаю за грехи народа, облеченному Самим Богом в небесный сан прообраза Мессии – Христа, вникнуть в дело Иисуса и поступить с Ним по правде?! От кого же Невинному ждать своего оправдания и сострадательного человеколюбия, как не от первосвященника, который за тем даже и поставлен Богом, чтобы ходатайствовать за виновных, – тем более освобождать от суда и наказания невинных?! Не он ли, носивший на своих раменах и персях имена двенадцати сынов и колен Израиля, по самому положению своему, должен был строго следить за соблюдением правды в судах и оказанием сострадания к подсудимым, – как же не ожидать от него милости невинному Узнику Христу?!²⁴

С юных еще лет Каиафа, готовясь к высокой должности, твердил законы Моисея, отличавшиеся особенным состраданием и милосердием ко всем несчастным. «Пришельца не притесняй и не угнетай его; ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской»; но вас избавил Господь от египетского гнета; а потому и будьте сами сострадательны и милосерды к другим. «Ни вдовы, ни сироты не притесняйте; если же ты притеснишь их, – слышится угроза, когда напоминание о благодеяниях Божиих остается без воздействия, – то, когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их, и воспламенится гнев Мой, и убию вас мечем» (Исх. 22:21–24). Тем более Каиафа знал, с самого детства, как Господь постоянно внушал своему народу соблюдать правду на суде, особенно в отношении беззащитных вдов и сирот: «Не суди превратно ²⁵ пришельца, сироту [и вдову], и у вдовы не бери одежды в залог»²⁶ (Втор. 24:17); потому что «Господь есть Отец сирых и Судия вдов» (Пс. 67:6). Он знал, что «Господь любит праведных. Господь хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает» (Пс. 145:8, 9). Как же, после этого, не вступиться Каиафе за беззащитного, невинного Узника Иисуса? Не он ли, в качестве первосвященника, внушал народу слова закона: «проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!» ²⁷ "Проклят (даже) нарушающий межи ближнего своего!.. Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!.. Проклят, кто берет подкуп, чтобы убить душу и пролить кровь невинную» (Втор. 27:17, 24, 25)?! Не он ли поучал народ словами премудрого: «Не будь грабителем бедного, потому что он беден, и не притесняй несчастного у ворот ²⁸ , потому что Господь вступится в дело их и исхитит душу у грабителей их» (Притч. 22:22, 23); «Не суди превратно тяжбы бедного твоего. Удаляйся от неправды и не умерщвляй невинного и правого, ибо Я не оправдаю беззаконника. Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых» (Исх. 23:6–8)?!

И если кто, так это он, первосвященник, был особенно знаком с обличениями и вразумлениями пророков, которые во всей полноте и широте выясняли дух законов Моисея. «Князья твои, – обращается пророк Исаия к Иерусалиму, – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них. Посему говорит Господь, Господь Саваоф, сильный Израилев: о, удовлетворяю Я Себя над противниками Моими и отмщу врагам Моим!» (Ис. 1:23, 24).

Не менее грозно обличал и пророк Иеремия: сделались тучны, жирны, преступили даже всякую меру во зле, не разбирают судебных дел, дел сирот; благоденствуют, и справедливому делу нищих не дают суда. Неужели Я не накажу за это? говорит Господь; и не отмстит ли душа Моя такому народу, как этот (Иер. 5:28, 29)? А потому, так говорит Господь: «производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем» (Иер. 22:3). «Производите суд справедливый и оказывайте милость и сострадание каждый к брату своему; вдовы и сироты, пришельца и бедного не притесняйте и зла друг против друга не мыслите в сердце вашем» (Зах. 7:9, 10). «Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову» (Ис. 1:17). «О, человек! – Взывает Иегова устами Михея, – сказано тебе, что – добро и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6:8). «Вот дела, которые вы должны делать: говорите истину друг другу; по истине и миролюбно судите у ворот ваших» (Зах. 8:16). «Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма; и угнетенных отпустите на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я?!» (Ис. 58:6–9).

Все эти обличения и увещания пророков быть справедливыми и сострадательными к ближнему на суде читал и знал Каиафа. Он понимает, что значит исполнять заповедь Господню и нарушать повеления Иеговы. Читая пророчество Иеремии, он как бы своими ушами слышал Господа, Который говорил устами пророка: «слушайтесь гласа Моего, и Я буду вашим Богом, а вы будете Моим народом, и ходите по всякому пути, который Я заповедаю вам, чтобы, вам было хорошо» (Иер. 7:23).

Как же Каиафе не выполнить приведенных требований закона, когда от этого зависит счастье и благоденствие народа, когда на этом основывается вся жизнь евреев, как народа богоизбранного?! Если он нарушит правду на суде, то и Господь отречется от них и перестанет быть их Богом. Как же Каиафе не защитить невинного Иисуса?! Ему ли, представителю божественной правды среди богоизбранного народа, не отнестись теперь справедливо к невинному Узнику-Христу и не принять Его под свою защиту и покровительство, когда весь закон Моисея направлен был к тому, чтобы внушить народу эту правду, сострадание и милосердие к ближнему?! Да, ему хорошо известно, что «суд, милость и вера суть важнейшее в законе» (Мф. 23:23), что Господь милости хочет, а не жертвы (Ос. 6:6; Мф. 9:13, 12:7), что «послушание гласу Господа лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов» (1Цар. 15:22), что соблюдение правды и правосудия более угодно Господу, нежели жертва (Притч. 21:3).

Как первосвященник, стоящий во главе церковного управления народом, Каиафа, в качестве председателя верховного суда – Синедриона, отнесется со всей строгостью к выполнению своего долга судьи при расследовании дела Иисуса. Неужели он не знает, что закон Моисея строго предписывает произносить суд по тщательном рассмотрении дела?!.. Да и кому, как не первосвященнику – председателю Синедриона, этого верховного судилища, знать и в точности выполнять требования закона? А в законе сказано: «не внимай пустому слуху ²⁹ , не давай руки твоей нечестивому, чтобы быть свидетелем неправды. Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды» (Исх. 23:1, 2).

Неужели Каиафа, носящий на своем челе, «Святыню Господню», может оказаться нарушителем такого требования закона в суде над Иисусом?! Он спросит всех свидетелей, рассмотрит дело по существу и не увлечется большинством голосов. Это – его долг, его святое призвание! На высоте своего положения, он не может легкомысленно отнестись, в качестве судьи, к Праведному Узнику, вопреки прямому требованию закона Моисеева. А этот закон повелевает: «выслушивайте братьев ваших и судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его. Не различайте лиц на суде ³⁰ , как малого, так и великого выслушивайте: не бойтесь лица человеческого; ибо суд – дело Божие»(Втор. 1:16, 17).

Да, Каиафа выслушает Иисуса, выслушает Его дело, за что Его связали, зачем Его привели к нему в такой полуночный час³¹. Его обязанность вникнуть в это дело и рассмотреть его тщательно, ввиду такой необыкновенной экстренности заседания суда. Его обязывает к тому, помимо его воли и вопреки даже его желанию, самый закон, который говорит: «ты разыщи, исследуй, и хорошо расспроси; и если это точная правда, что случилась мерзость сия среди тебя (вопрос о совратителях в идолопоклонство), порази жителей того города острием меча» (Втор. 13:14, 17, 4).

В глубокую полночь прислали в Каиафе связанным Иисуса. Обстоятельство, должно быть, важное, когда в такой неурочный час обязывают открыть заседание. Дело, должно быть, настолько серьезное, что нельзя отложить рассмотрение его до утра.

Если так, то тем строже и внимательнее отнесется к Нему судья – первосвященник. Он потребует обвинителей на лицо; он обяжет их изложить обвинения основательно, подтвердить их очевидными фактами, представить свидетелей на то и вникнет в их свидетельские показания глубоко и беспристрастен³². Того требует самое существо дела: если преступление настолько велико, что нельзя отложить рассмотрение его до утра, то судья обязан зорко следить за каждым словом свидетельских показаний, – нет ли там лжи и обмана, фальши и клеветы, под влиянием личной вражды обвинителей к представленному на суд Узнику. К тому обязывает первосвященника – судью самый закон, который ему хорошо известен. А там сказано: «недостаточно одного свидетеля против кого-либо в какой-нибудь вине и в каком-нибудь преступлении и в каком-нибудь грехе, которым он согрешит: при словах двух свидетелей, или при словах трех свидетелей состоится (всякое) дело» (Втор. 19:15); «одного свидетеля недостаточно, чтобы осудить на смерть» (Числ. 35:30). «По словам двух свидетелей, или трех свидетелей, должен умереть осужденный на смерть: не должно предавать смерти по словам одного свидетеля» (Втор. 17:6), – так настойчиво требует закон осторожности в произнесении смертного приговора на суде (Мф. 18:16; Ин. 8:17; 2Кор. 13:1; 1Тим. 5:19; Евр. 10:28)! Как же Каиафе не обратить внимания на свидетельские показания обвинителей связанного Иисуса³³!

С другой стороны, и свидетели против Иисуса осмелятся ли говорить что-либо против Него, зная, что они подлежат строгому наказанию за всякое ложное показание?! На них лежит вся ответственность за последствия суда, и за невинную кровь они отвечают своей кровью. «Рука свидетелей, говорится в законе, должна быть на нем (осужденном на смерть) прежде всех, чтобы убить его, потом рука всего народа» (Втор. 17:7). Это значит, что он, свидетель, берет на себя ответственность за кровь казненного преступника. А потому, ввиду такого значения свидетелей в уголовном судопроизводстве, закон строго относится к лжесвидетелям, подвергая их тому же наказанию, какому подлежал бы обвиняемый ими подсудимый. «Если выступит против кого свидетель несправедливый, обвиняя его в преступлении: то пусть предстанут оба сии человека, у которых тяжба, пред Господа, пред священников и пред судей... Судьи должны хорошо исследовать, и если свидетель этот свидетель ложный, ложно донес на брата своего: то сделай ему то, что он умышлял сделать брату своему; и так истреби зло из среды себя. И прочие услышат, и убоятся и не станут впредь делать такое зло среди тебя» (Втор. 18:16–20).

И такое строгое отношение суда к лжесвидетелям было поддерживаемо в еврейском народе постоянными напоминаниями о сем, через всю последующую историю его. Свидетель лжив, говорит премудрый Соломон, «без муки не будет: оклеветайя же неправедно не убежит ея» (Притч. 19:5). «Лжесвидетель не останется ненаказанным, и кто говорит ложь, погибнет» (Притч. 19:9). И этот мудрый закон выполняем был во всей точности даже языческими царями (Дан. 6:24): как же не выполнить его чтителям истинного Бога, – и, потому, кто же осмелится подвергать себя опасности погибнуть самому тою же смертью, какую готовил обвиняемому?! «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего», говорит одна из десяти заповедей, данных Богом на Синае (Исх. 20:16; Втор. 5:20). Кто же, после этого, осмелится быть лжесвидетелем в таком деле, как суд над невинным Иисусом?!

В глубокую полночь, накануне того дня, когда евреи должны были закалать пасхального агнца, связанным, как преступника, привели невинного Иисуса на суд Каиафы. Так или иначе должен он судить, – но кого и как? Иисуса ли, не сделавшего ни одного греха и неправды (Ин. 8:46, 14:30), или тех, которые представили Его, невинного, на суд как преступного Узника³⁴?

Каиафа, этот председатель верховного суда, хорошо знаком с духом еврейского судопроизводства и ясно понимает то, как строго закон карает всякую неправду на суде. Он знает, что закон уголовного судопроизводства, выработанный веками на основании Божественного откровения, ставит подсудимого под особенную защиту и покровительство судьи и требует от последнего особенного внимания и предосторожности в произнесении приговора над виновным. Он знает также, что, по учению раввинов и требованию уголовного судопроизводства, «грех против слов толкователей (закона) тяжелее греха против слов (самого) закона» ³⁵ , в чем нередко даже обличал и Сам Христос современных Ему фарисеев (Мф. 15:2–6, 9; Мк. 7:8–14). Но в данном случае эти толкования закона клонились в пользу подсудимого, а то уважение, которым пользовались эти толкования в глазах учителей народа, обязывали Каиафу тем строже отнестись к нарушителям законной правды и тем сильнее принять невинного Иисуса под свою защиту³⁶.

Ввиду этого, прежде чем приступить к допросу Иисуса, не должен ли он привлечь к ответственности тех, кто представил к нему связанным Иисуса в такое полуночное время?

Первые вопросы, которыми должен был встретить судья – Каиафа воинов, приведших к нему Христа, должны быть такие: «где взяли, за что взяли, при каких обстоятельствах взяли, почему связали и, наконец, привели в такое неурочное время?» Этого требует самое существо дела и форма уголовного судопроизводства евреев, – и показания на все означенные вопросы подвергали строгой ответственности тех, кто привел к нему Иисуса.

Воины должны были ответить, что они взяли Иисуса ночью в саду Гефсиманском, где Он молился Отцу Небесному; взяли Его по предательству одного из учеников Его Иуды; при взятии Он не проявлял никакого сопротивления им и намерения бежать, хотя одним Своим словом мог бы их всех поразить и уничтожить; наложению оков на Него нисколько Он не противился, а добровольно предался в руки их; из сада Гефсиманского вели Его по глухим улицам, как преступника, связанным и под строгим конвоем; по приведении в дворец первосвященника, представили Его прежде всего на суд Анны, который подверг Его коварному допросу³⁷; но, при всей коварности допроса, Он остался чист и неповинен, за что был заушен одним из слуг его, – и вот, теперь, по распоряжению Анны, связанным представили Его на суд к нему, Каиафе.

Выслушав такой отчет и не задавая еще вопроса – «за что взяли Иисуса». Каиафа, как председатель верховного суда и блюститель правды законной, должен был предать суду тех, кто посягнул на личную свободу Иисуса до раскрытия виновности Его. Четыре великие правила еврейского уголовного судопроизводства гласят: «точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей»³⁸ составляют основную сущность еврейского судопроизводства, и во имя этих-то правил Каиафа не имел права оставить безнаказанными тех, кто привел к нему связанным Иисуса. Они взяли Его тайно, в саду – уединенном месте, в ночное время, во время Его молитвы, по вероломной измене Его ученика, тогда как Он постоянно находился среди иудеев в синагогах и храме и открыто всех учил. Если Он – злодей, то почему не брали Его явно, днем, при народе в синагоге или храме? Если Иисус в действительности есть преступник закона, то зачем нужно было им пользоваться низкими услугами вероломного ученика? Для чего им прибегать к таким тайным и низким мерам против Иисуса, если они имеют действительные обвинения против Него? Все это ясно говорит о невинности Иисуса и обязывает Каиафу наказать тех, кто поднял так незаконно руку на Христа!

Далее, взяв Иисуса в саду Гефсиманском, они с оружием в руках связали Его, как преступника, когда Он Сам добровольно предался им в руки. Такое насильственное взятие без всякой причины к тому со стороны Иисуса есть нападение с оружием в руках «как будто на разбойника» (Мф. 26:55). Не есть ли это, в действительности, разбойническое нападение на мирного, кроткого и ни в чем неповинного Иисуса? А потому, не должны ли они отвечать перед судом за то, что так насильственно лишили Иисуса свободы, связав Его без всякой к тому причины со стороны Его, прежде чем выставлены были какие-либо обвинения против Него³⁹.

Но, быть может, связавшие Иисуса имеют какие-нибудь основания на то, чтобы задержать Его, хотя бы впоследствии и оказался Он невинным на суде?

Пусть же представят эти основания, где они и какие! Но если бы даже и представили их, то и в таком случае связавшие Иисуса становятся виновными перед законом, а именно: какое имели они право на то, чтобы ночью вести Иисуса на суд? Могли ли они безнаказанно предавать Его суду ночью, что безусловно воспрещалось уголовными законами евреев ⁴⁰ ? По крайней мере мы видим, что впоследствии «священники, начальник стражи храма и саддукеи, досадуя на апостолов за их проповедь об Иисусе, наложили на них руки и отдали их под стражу до утра ибо уже был вечер» (Деян. 4:1–3). А потому, в данном случае Каиафа такое явное нарушение требований закона, – что в глубокую полночь привели к нему на суд связанного Иисуса, – не должен ли принять за личное оскорбление для себя и предать суду виновников против законной правды? Как осмелились они, вопреки явному требованию закона, обязывавшего производить суд явно и открыто, днем и публично, нарушить его ночной покой? Суд у евреев безусловно был публичный, гласный. В нем имел право участвовать решительно всякий иудей и говорить открыто, гласно за и против обвиняемого. «Осудить и быть судиму» – основное правило уголовного судопроизводства у евреев⁴¹. И это правило есть право каждого иудея. «В нем, – по уверению Сальвадора, – выражается весь дух иудейского уголовного судопроизводства». По нему всякий иудейский гражданин мог быть судим не только верховным судилищем, но всеми и каждым, а без суда общего и всенародного нельзя было судить никого ⁴² .

Зачем же ведут Иисуса на суд к Каиафе в глубокую полночь, когда в этом суде не могли принять участие защитники Иисуса? Каиафа, как охранитель правды на суде, потребует объяснений у приведших к нему Иисуса и предаст их самих суду, как явных нарушителей закона, навлекающих своими противозаконными действиями неблагоприятную тень, на него самого, Каиафу. Неужели он не сочтет себя оскорбленным и не накажет виновников за свое личное оскорбление?!.. Иначе он не должен смотреть на это дело, потому что в уголовном кодексе евреев прямо сказано: гражданское судопроизводство начинается только днем, но оканчиваемо быть может и по наступлении ночи: уголовное судопроизводство начинается только днем и должно быть кончаемо только днем⁴³.

Не мог оставить без внимания Каиафа и того обстоятельства, что связанного Иисуса привели к нему на суд в глубокую полночь с 13 на 14-е Нисана, когда евреи, по закону Моисея, должны были вечером закалать пасхального агнца. Неужели он позволит себе открыть суд над Узником, когда закон положительно запрещал начинать уголовное судопроизводство накануне субботы или праздник? ⁴⁴ Мы видим, что Ирод, впоследствии, при всем своем нечестии, убив Иакова, брата Иоаннова, мечом, в угоду иудеям, посадил в темницу и Петра, и, по случаю дней опресноков, приказал воинам стеречь его там, намереваясь после Пасхи вывести его к народу (Деян. 12:1–4).

Такие требования уголовного закона обязан был выполнить Каиафа по форме, а еще более по существу.

Мог ли, в самом деле, Каиафа быть прямым нарушителем законов, которые говорят «будь осторожен и медлен в суде»? ⁴⁵ Как председатель Синедриона, он, без сомнения, хорошо знал мудрое изречение Симеона Праведного, что «на трех вещах стоит мир – на законе, богопочитании и милости» ⁴⁶ . Ему известны также и страшные слова рабби Мейра, представляющие в человекообразной форме взгляд Бога на осуждение обвиняемого на суде. «Что думает Бог, спрашивает рабби, когда злодей терпит должную муку за свое преступление? Он говорит: «Моя голова и Мои члены страждут». А если Он так говорит о страданиях виновного, то что должен Он сказать, когда осуждается невинный?»⁴⁷ Все это хорошо известно Каиафе. А потому, естественно, он предаст суду тех, которые спешат судом над Иисусом и хотят сделать его, Каиафу, участником в таком противозаконии, приведши к нему Христа связанным в столь незаконное для суда время.

Каиафе, как председателю верховного суда, известно также, что связанный Узник его уже подвержен был предварительному допросу, имевшему значение западни для Обвиняемого. Судопроизводство у евреев начиналось со свидетельских показаний и с проверки этих показаний и компетентности самих свидетелей. До окончания таких предварительных справок о свидетелях и достоверности их показаний обвиняемому предоставлялась полная свобода от всяких насильственных мер. Правда, он мог быть задержан, взят под присмотр, но никто не смел ему делать никаких оскорблений. «Свобода и гласность в суде – этот основной принцип еврейского судопроизводства – освобождали обвиняемого от всякого личного допроса, пока не представят его для разбора дела пред собрание его братии».⁴⁸ Особенно же, обвиняемое лицо не могло быть подвергнуто, прежде законного суда, никакому частному, тайному, тем более коварному допросу, из опасения «чтобы невинный в смятении ума, не поднял оружия против самого себя» ⁴⁹ .

Все это предусмотрено в тех видах, чтобы «не поставить западни обвиняемому», чтобы он, по одному замешательству, не высказал чего-нибудь такого, что послужило бы к его вреду, чтобы он, при всей своей невинности, не мог дать в смятении смертельные оружия против себя. ⁵⁰ Если так, то какое же противозаконие позволил себе первосвященник Анна, с коварной целью предложивший Христу вопрос об учении и учениках Его! И беззаконие его тем более увеличивается от того, что он представил Иисуса связанным к Каиафе, несмотря на то, что Христос Своим ответом разрушил все козни его и показал Себя невинным и праведным.

После этого, неужели Каиафа, этот официальный блюститель законной правды, оставит без замечаний такое противозаконное действие Анны, хотя бы тот стоял в самых близких родственных отношениях к нему? Неужели, тем более, воспользуется им для своего официального судопроизводства, как таким действием, которое дает тон и направление всему последующему ходу дела? Нет, он не будет первосвященником, если оставит без замечания и исправления намеренной или ненамеренной ошибки Анны, а тем более если воспользуется ею ко вреду Обвиняемого!!..

Но если противозаконны действия первосвященника Анны, то что сказать о дерзком поступке наглого раба его, ударившего по щеке невинного Иисуса! Неужели Каиафа, в качестве верховного судьи, оставит безнаказанным такой поступок низкого раба, хотя бы и архиерейского?! Неужели он не отнесется сочувственно к невинному Узнику, незаконно поруганному прежде всякого суда и следствия, и кем же?! – Неужели он не вступится за достоинство и права судопроизводства, нарушаемые дерзкой наглостью низкого раба?! «Правды, правды ищи (на суде), несется к нему голос Иеговы, дабы ты был жив и овладел землею, которую Господь Бог твой дает тебе» (Втор. 16:20). Но где же эта правда, когда недостойный раб, прежде суда и следствия, в присутствии судьи – первосвященника, ударяет по щеке невинного Узника! Нет, Каиафа примет сторону Иисуса и накажет дерзкого раба, иначе он не будет судья, и самый суд потеряет все свое священное значение!

Связанный Иисус, окруженный буйной толпой вооруженных слуг архиерейских, стоит перед лицом верховного судьи Каиафы. Каиафа смотрит на это лицо, сияющее спокойствием, кротостью и святостью. При взгляде на Него, невольно, сами собою проходят через сознание слова пророка Исаии, которыми этот ветхозаветный евангелист изобразил Его за 712 лет: «положу дух Мой на Него, говорит Иегова устами пророка, и возвестит суд народам. Не возопиет и не возвысит голоса своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и лна курящегося не угасит; будет производить суд по истине. Не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда. На имя Его будут уповать народы» (Ис. 42:1–4; Мф. 12:20).

Какое чудное, гармоническое сочетание указанных свойств и качеств Его души отражается на Его непостижимом лице! Его ли судить, когда Он смотрит судиею всех? С Ним ли жестоко и несправедливо поступать, когда Он дышит кротостью, состраданием и нежной любовью? Ему ли угрожать судом и смертью, когда во всем прозрачно светится Его твердое спокойствие и смиренная покорность какому-то непостижимому определению Небес? Не Он ли Тот, невольно является вопрос, о Котором сказал Господь устами Исаии: «род же Его кто изъяснит» (Ис. 53:8)? Что-то неземное, божественное отражается во всем Его существе? Не Он ли одним своим взглядом остановил бушующую толпу разъяренных Назаретян, хотевших низринуть Его с вершины своей горы, чтобы погубить Его (Лк. 4:28–30)? Не Он ли одним Своим взором несколько раз удерживал безумных иудеев, уже взявших камни и готовых бросить их в Него (Ин. 8:59, 10:31, 39, 11:8)? Смерть летала над Его головой, – один момент, и погиб бы, – но Он проходил спокойно среди разъяренной толпы, и никто не дерзал возложить на Него рук (Ин. 7:30, 44, 8:20). Не Он ли Своим дивным голосом и божественным учением привлек внимание слуг архиерейских, посланных схватить и привести Его к ним, так что они не посмели даже выразить попытки исполнить сделанное им поручение (Ин. 7:32, 45–47)? Как судить Иисуса, когда сердце в присутствии Его трепещет и без слов читаем исполнение на Нем слов пророка: «владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный (по природе), Советник (по единосущию с Богом Отцом), Бог крепкий (по своему существу), Отец вечности (по Своей искупительной деятельности), Князь мира (по результатам таковой)» (Ис. 9:6)? Не Мессия ли Он по самому виду Своему?..

И Каиафа в страхе перед этим вопросом, – дрожь пробегает по всем его членам; он колеблется открыть заседание суда. Но он должен судить.. да, судить!.. но Кого? Иисуса из Назарета?! Того Самого Иисуса, Который тысячами творил чудеса и оказывал благодеяния народу, Который одним словом Своим укрощал бури ветров, исцелял расслабленных, слепых и прокаженных, воскрешал мертвых, насыщал голодных? Не Он ли исцелил расслабленного при купели Вифезда, слепорожденного на улицах Иерусалима, воскресил четверодневного мертвеца Лазаря? Не Он ли насытил чудесно пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами? Не Его ли народ хотел силою провозгласить несколько раз своим Царем и недавно так торжественно встречал Его в Иерусалиме, как Мессию? Как же судить такого великого Чудотворца и Пророка, за которым народ тысячами ходит, слушая Его учение и с нетерпением ожидая времени, когда Он провозгласит Себя Мессией – Царем?

Да, дивные дела Он творит, и жизнь Его преисполнена необъяснимых и знаменательных событий: при самом рождении Его в Вифлееме: пастухи рассказывали что-то странное и непостижимое, волхвы приходили с дальнего востока в Иерусалим и спрашивали новорожденного Царя иудейского, а Ирод великий чего-то боялся и избил из-за Него 14 тысяч младенцев в Вифлееме и его окрестностях. И вот, этот Галилейский Пророк, час тому назад совершивший три чуда в саду Гефсиманском⁵¹, стоит связанным пред ним, Каиафою – судьею!..

Не опасно ли судить Его от народа, который почитает Его за Пророка и готов провозгласить Его Мессией за все Его благодеяния и чудеса?! Но он должен судить Его; а как судить Его, когда народу собралось в Иерусалим на великий праздник до трех миллионов⁵². Как идти наперекор такой массе поклонников Галилейского Пророка? Да, опасно приступить к открытию суда над Иисусом, – народ узнает об этом и не пощадит неправедного судьи за обожаемого Иисуса! тайно, судить нельзя, а при гласности суда тысячи явятся на защиту и освобождение невинного Пророка из Галилеи!.. Сколько требуется энергии, чтобы решиться на такое рискованное и опасное дело!

Нет, Каиафа не решится судить Иисуса, у него не достанет смелости и энергии на такое страшное дело! Давно ли он от имени синедриона посылал депутацию на Иордан к Иоанну с вопросом – «не Он ли Христос» и получил в ответ свидетельство пророка, что грядущий за ним есть Тот Самый, о Котором писали все пророки и у Которого он не достоин даже развязать ремень обуви Его? Давно ли именем Каиафы требовали от этого Узника доказательств на то, какою властью Он учит и распоряжается в храме, и получили в ответ: «вопрошу вы и Аз слово едино: крещение Иоанново откуда бе? с небесе ли, или от человек?» (Мф. 21:25). Молчание вопрошавших ясно сказало о Христе, кто – Он (Мф. 21:23–27). Как же теперь Каиафе, стоящему во главе синедриона, судить Иисуса, о котором во всеуслышание проповедовал, как о Мессии, великий из пророков Иоанн, перед авторитетом которого преклоняются все? В силах ли он Каиафа своим положением и своей властью поколебать веру народа во Христа, как Мессию, насажденную в нем проповедью величайшего пророка – аскета и утвержденную учением, чудесами и всей деятельностью Самого Христа? Да, идти против Христа значит идти против народа и свидетельств Иоанна! Судить и осудить Христа – это значит судить и осудить веру народа и свидетельство Крестителя! Достанет ли смелости и сил решиться на это и, притом, в такое время, когда энтузиазм народа в пользу Христа возрос до самой высокой степени?!

И сердце Каиафы замирает от ужаса и страха непосильной борьбы! Здравый разум ему говорит: преклонись пред Иисусом, не суди невинного, отпусти Узника, пока еще народ не знает об этом, воспользуйся минутой и не теряй времени; но злое сердце внушает: как выпустить из своих рук такую жертву, которую он так давно подстерегал, как лев! Нет, не освобождай Узника, пользуйся благоприятным временем и приступай скорей к делу. Твоя жертва покорна тебе, – Иисус связан и бессилен в твоих могучих руках. Взгляни на Него, Он смирен и кроток, как агнец, ведомый на заклание; в очах Его не светится огонь гнева и негодования; Он покоен и Сам предался в руки связавших Его; Он даже с кротостью перенес заушение от раба, ограничившись только горьким и сострадательным упреком, вместо того, чтобы низвести на дерзкого раба небесные громы и проклятие земли; не бойся Его, – Он не страшен для тебя, когда не мог защитить Себя от вооруженной толпы воинов и слуг архиерейских, хотя и проявил – было попытку к борьбе, повергнув их всех на землю одним словом своим; не бойся и народа, – он не пойдет за Ним в таком виде, разочаруется в Нем и сочтет его за обманщика, когда увидит свои мирские мечты и надежды не осуществленными; Он Сам же отказался и уклонился от желания народа провозгласить Его царем и не намерен изменить своему учению и направлению; не бойся народа, – он скорее пойдет за тобой, преклоняясь перед твоей всеподавляющей властью первосвященника и председателя синедриона.

И Каиафа чувствует теперь столько энергии и силы, что считает победу над Иисусом несомненною. Судить и осудить Иисуса, – решительно произносит в своей душе Каиафа! Невозможно отступить назад; нельзя совершить поворота в другую сторону. Смерть Иисуса есть жизнь для Каиафы и его сообщников! Лучше умереть одному, чем погибать всем нам! Он опасен для нашего благосостояния: Своим учением и деятельностью Он разрушает весь существующий строй жизни, установленный веками, колеблет самые основы ее и низвергает нас с высоты нашего положения. Смерть над Его головой давно уже произнесена Синедрионом и публично объявлено, что если кто узнает – где Он, то дал бы об этом знать Синедриону (Ин. 11:57); зачем же теперь отступать назад, когда Он в наших руках! Народ узнает об этом и подумает, что мы бессильны пред Ним, и тогда лишимся всякого значения и власти в глазах его. Если не продолжать дела, то лучше бы вовсе не начинать его, тогда мы легче спасли бы свое положение. Правда, народ уважает и почитает Его за высоту и чистоту нравственного учения, которое Он всецело осуществляет в своей деятельности и которым Он беспощадно обличает всех нас; но перед нашей властью и нашим положением трепещет народ и преклоняется, – преклонится и теперь, пока еще время не ушло, за нами римские орлы с грозными легионами, тогда как Он останется один с своим идеальным и непосильным для нас учением! Сила оружия, сила власти – за нами; тогда как за Ним один только авторитет нравственного Учителя. Нет, Он погибнет! Недаром мы заплатили 30 серебренников Его ученику, чтобы тот выдал Его нам. Неужели после всего сделанного доселе возможно отступление назад!

И злой Каиафа, судья криводушный, все смелее и решительнее ободряет себя уверенностью в полном торжестве над Иисусом! Судить и осудить Его, пока еще не наступило утро, пока весь город спит и никто не знает о судьбе Узника!.. Пока еще тьма, нужно спешить совершить дело тьмы; но придет день, и свет разгонит тьму, разрушит их лукавые замыслы и совет злой.

И Каиафа торопится открыть заседание, начать суд. Он не боится теперь совершить неправду, не страшится и народа. Он делает это по необходимости для спасения себя и всей своей партии, и народ не посмеет более идти за Иисусом, если он осудит Его на смерть. Он, Каиафа, может даже скорее рассчитывать на поддержку жителей Иерусалима и даже галилеян в своем злом замысле против Иисуса, чем бояться народного возмущения. Сколько раз иудеи брали уже каменья, чтобы побить ими Иисуса, – не говорит ли это о сильном раздражении народа против Него! Не пытались ли даже соотечественники его низвергнуть с горы и убить Его, – а это неопровержимое доказательство того, что Он достоин смерти! Кому, как не соотечественникам Его, знать все Его слабости и темные стороны, за которые следует лишать жизни всякого! Мало того: Его же родственники, братья не верили в Него, – чего же лучше иметь нам против Него! Далее, не говорит ли против Него и то, что недавно многие из учеников Его отшатнулись от Него и даже перестали ходить за Ним, – значит и они узнали, что Он – опасный Учитель. Наконец, что сталось с Его учениками: один Его продал нам и за такую ничтожную цену; другой отрекается от Него даже перед рабыней, – я сам слышу это отречение, – а все остальные ученики оставили Его и в страхе разбежались, – разбежались так, что один даже оставил простыню в руках воинов, которые его схватили – было. Не служит ли все это ясным предзнаменованием, что весь народ сегодня же утром отшатнется от Него, когда самые преданные Ему ученики, готовые прежде положить за Него душу свою, теперь оставили Его, выдали и отреклись от Него! Да, Он должен погибнуть, Он умрет позорною смертью! И эту погибель устроит Ему Каиафа, а не кто другой, На нем лежит прямая обязанность совершить это дело; ему, а не другому должна принадлежать честь истребить с лица земли вредного и опасного Человека!.. И зловещие глаза Каиафы сверкают жаждой невинной крови безгрешного и святейшего Узника. Суд и смерть Ему – произносит в своей душе Каиафа.

Да, смерть Иисусу! Он стоит связанным пред Каиафой: но кто представил Его в таком виде? – Анна, – достаточно одного слова, чтобы понять все значение его для Каиафы! Сам первосвященник Анна прислал Его связанным к Каиафе: неужели после этого возможно еще оправдать и отпустить Его на свободу?! Узы Его, надетые старейшим первосвященником Анной, надетые раньше формального суда и следствия, не достаточно ли говорят о том, что Узник осужден им на смерть, – Он должен умереть! Если сам первосвященник Анна решился даже нарушить требование закона, наложив узы на Христа раньше всякого суда и следствия, то не говорит ли это о столь очевидной виновности и опасности Узника, когда из-за Него нарушается законная форма судопроизводства! Без особенно настоятельной нужды решился ли бы Анна отступить от требований закона!

И так, суд должен совершиться, – и суд исключительный! Тон дан первосвященником Анной, и Каиафе остается оформить то, что определено его тестем. Иисус стоит уже вне закона, – иначе Анна не позволил бы своему рабу оскорблять Иисуса действием и, если это совершилось помимо его воли, не оставил бы дерзкого и низкого поступка безнаказанным. И так, смерть Ему, но смерть не в пример прочим! Каиафа должен судить Его и, во чтобы то ни стало, обязан осудить Его, давно уже приговоренного к смерти.

И вот, в глубокую полночь открывается суд над Страдальцем за грехи человеческие – невинным Иисусом. Председательствует Каиафа, тот самый Каиафа, который, под влиянием непреодолимого честолюбия и властолюбия, беззаконно купил себе у римлян за большие деньги высокие и священные права первосвященства.⁵³Безбожный саддукей, погрязший в земных расчетах и материальных выгодах, Каиафа, осквернивший свою душу всевозможными страстями и беззакониями, сильно дорожил своим высоким положением, которым он пользовался для удовлетворения своей алчной души. Почет и богатство, властолюбие и корыстолюбие составляют для него жизненную атмосферу, которой он дышит и без которой он не может жить. А потому, он готов на все и ни перед чем не остановится для защиты своего положения и сохранения святотатственных прав своих. Сильные страсти развили в нем энергию в преследовании своих низких целей, а недостаток нравственного влияния и духовного превосходства перешел в раздражительный деспотизм, под влиянием которого он старался держать всех в страхе перед собой. Зять хитрого и коварного первосвященника Анны, Каиафа является вполне достойным орудием и его точным исполнителем всех тайных его предначертаний.

Наглый лицемер, Каиафа отличался от тонкого и политичного своего тестя злой энергией и открытым бесстыдством. Он давно уже постановил погубить Иисуса, чтобы смертью Его защитить и оградить все выгоды, извлекаемые им из своего положения, тогда как тесть его готов даже принять Христа под свое знамя и покровительство, если только можно извлечь выгоду для себя из Его чудес и нравственного влияния на народ. И вот, такой-то судья открывает теперь свой нечестивый суд над Иисусом, открывает с тем, чтобы закончить начатое его тестем.⁵⁴ Но всмотримся в лицо Каиафы, заглянем в его мрачную душу!

«Змеи, порождения ехиднины! Дополняйте же меру отцов ваших, которые избили пророков» (Мф. 23:33, 32, 31), – так охарактеризовал Сам Христос своих убийц несколько дней тому назад. Во главе этих убийц стоит первосвященник Анна и достойное орудие его – Каиафа, «архиерей лету тому». На последнем лежит теперь нелегкая задача – совершить дело дьявола (Ин. 8:44), то самое дело, которого не мог сделать сам сатана своим искушением Христа в пустыне. И он чувствует себя в силе выполнить такую задачу, – он убьет Христа и вместе с тем разрушит Его дело, которое подготовлялось Самим Богом со времен падения первого человека. Теперь настал для него решительный момент в борьбе с Иисусом, такой борьбе, которую он так искусно и в тоже время так безуспешно вел с Ним в течении трех с половиной лет общественного служения Его. Сколько злобы накопилось за это время в его душе; сколько унижений и посрамлений ему было со стороны уловляемого и подстерегаемого на каждом шагу Иисуса! И вот, теперь он торжествует: враг его, этот разрушитель земного счастья его и устроитель вечного блаженства для всего человечества, находится в его полном распоряжении! Вся ненависть к Иисусу закипела в его груди. Он дышит злобою, и злорадство слышится в каждом звуке его! Все страсти его возбуждены, и он не видит перед собой света божественного, сияющего на лице Иисуса. Глаза его горят теперь ярким пламенем сатанинской энергии и силы, и во всем отражается какая-то мощь его власти. Да, он убьет Иисуса, и перед ним опять преклонится весь народ, который стал было открыто переходить на сторону Галилейского Пророка. Давно ли слепорожденный, получивший исцеление, так дерзко говорил в синедрионе во имя Иисуса!.. И сколько еще найдется таких дерзких и непокорных, если оставить Иисуса в живых на год, на два!.. И каждая черта на лице Каиафы, каждое движение его, каждый звук его голоса отражают то, что скрывается в душе его, – все в нем говорит и повторяет: смерть Ему, смерть Нарушителю законов!

И вот, спешит Каиафа покончить дело, позорное для всего иудейства. В его действиях проявляется какая-то лихорадочная торопливость, а голос звучит, при всяком замедлении, какой-то злой досадой от нетерпения. Желание выдержать себя в своем положении борется с неудержимой раздражительностью при всякой неудаче. Сознание своей власти и могущества и опасения лишиться того и другого, в случае неудачи суда, наполняют его сердце томительной тоской. Высокомерная гордость его и унижение перед языческой властью Пилата, без утверждения которой нельзя казнить смертью, отзываются страшной болью, в его душе. И Каиафа, скрывая свое бешенство, открывает свой суд над Иисусом. Взглянем же мы на эту позорную картину нечестивого суда.

Полночь. За дворцом Каиафы глубокая тишина царит над трехмиллионным городом. Только петел своим пением нарушил спокойствие ночи накануне великого дня. Но пение его, огласившее двор Каиафы, смолкло и звуки его сменились страшным отречением Петра среди слуг на дворе. Холод восточной ночи давно уже дал себя чувствовать, и вот среди двора архиерейского появился разложенный огонь, вокруг которого толпится шайка слуг Каиафы. В их кругу идет оживленный разговор, которым все до одного заинтересованы, и каждый усиливается внести в него новое впечатление, новое замечание.

Ворота двора все заперты и к ним приставлены прислужники, чтобы зорко следить за входящими внутрь его. Но вот, с какой-то таинственной торопливостью появляются лица, которые спешат в зал заседания суда Каиафы. То были сообщники Каиафы, которые приглашены первосвященником в такое неурочное время по необычайно экстренному делу. Пока первосвященник Анна снимал допрос с Иисуса, Каиафа успел оповестить своих преданных друзей, соучастников злого совета, и пригласить их к себе для формальной обстановки кровавого замысла. Требовалось не менее 23 голосов для того, чтобы предварительное решение смертного приговора получило законную силу⁵⁵.

Энергичный Каиафа, опасаясь возражений со стороны некоторых членов синедриона, распорядился пригласить для предварительного суда самых верных и надежных своих соучастников, которые спешат воспользоваться столь постыдным для человеческого достоинства приглашением.

При входе в зал, каждый из приглашенных поражается неожиданным и давно желанным для него зрелищем: он видит Узника в оковах, среди вооруженной толпы слуг, и лицо его невольно изменяет ему: при всем желании выдержать себя, он не может скрыть затаенного нетерпеливого злорадства скорее удовлетворить своему застарелому чувству злой мести и непримиримой ненависти. Лица других горят тем же пламенем, и появление нового члена еще более распаляет этот адский пламень.

Один только Иисус сохраняет невозмутимое спокойствие, и на лице Его отражается божественное величие и человеческое смущение. Без слов, Он, красноречивее всяких слов, выражает мысль псалмопевца, за тысячу лет изобразившего эту потрясающую картину. При взгляде на Него, невольно как бы слышатся из молчаливых Его уст слова боговдохновенного пророка: «Душа моя среди львов; я нахожусь среди дышащих пламенем, среди сынов человеческих, у которых зубы – копья и стрелы, и у которых язык – острый меч» (Пс. 56:5).

Безмолвный Иисус видит, что вокруг Него собирается сонм лукавнующих, беззаконных соборище, о которых Он сказал бы теперь словами Давида: «вот, они подстерегают душу Мою; собираются на Меня сильные, не за преступление Мое и не за грех Мой, Господи. Без вины Моей сбегаются и вооружаются» (Пс. 58:4, 5).

Да, кроткий и смиренный Узник видит перед собой тех самых нечестивцев, которых давно, изобразил боговдохновенный певец израильский, предвидя великого Праведника, гонимого беззаконными. Давно уже Он знал все замыслы их и во всеуслышание обличал ехидное коварство их; а теперь Он видит, как они спешат осуществить свои злоумышления.

И вот, опять как бы раздаются из уст Иисуса слова порфироносного пророка: «всякий день извращают слова мои; все помышления их обо мне на зло. Собираются, притаиваются, наблюдают за моими пятами, чтобы уловить душу мою» (Пс. 55:6, 7). Теперь всякий беспристрастный наблюдатель заметил бы это и сказал вместе с Давидом: «толпою устремляются они на душу праведника и осуждают кровь неповинную» (Пс. 93:21).

При взгляде на все это, так и слышится голос из молчаливых уст невинного Узника: «скопище злых обступило Меня. Раскрыли на Меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий» (Пс. 21:17, 14). «С лицемерными насмешниками скрежещут на Меня зубами своими» (Пс. 34:16). «Горе им, – оплакивал участь их еще пророк Михей, – горе замышляющим беззаконие и на ложах своих придумывающим злодеяния, которые совершают утром на рассвет, потому что есть в руках их сила!» (Мих. 2:1). »Горе им, – оплакал их незадолго перед тем и Сам Христос, – потому что они дополняют меру беззаконий своих отцев, избивших всех пророков, за что взыщется с них вся кровь праведная, пролитая на земле от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина. которого убили между храмом и жертвенником» (Мф. 30:35).

А потому, блажен тот, кто уклонился от приглашения Каиафы, кто не воспользовался им, – «блажен тот муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе» (Пс. 1:1); «блажен тот, кто возненавидел сборище злонамеренных, и с нечестивыми не сел» (Пс. 25:5); блажен тот, кто воспользовался советом премудрого; «Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся... не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их: потому что ноги их бегут ко злу, и спешат на пролитие крови» (Притч. 1:10, 15, 16). Блажен тот, кто в эту роковую ночь внял словам премудрого: «крепко держись наставления, не оставляй, храни его: потому что оно – жизнь твоя. Не вступай на стезю нечестных, и не ходи по пути злых оставь его, не ходи по нему, уклонись от него, и пройди мимо: потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сон у них, если они не доведут кого до падения», не доведут дела своего до конца (Притч. 4:13–16).

И вот, такое-то скопище нечестивцев, которое за несколько веков изобразили, в предостережение сынам израилевым, ветхозаветные пророки, собралось в доме первосвященника Каиафы, по его приглашению, в полуночный час! Нелегкое дело предстояло теперь Каиафе оформить свое беззаконное дело, чтобы довести его до конца. Убить тайно Иисуса – опасно от народа; убить явно – невозможно без суда от римской власти; осудить – немыслимо без вины, которую потребует римский прокуратор; обвинить – трудно от разделения на партии в самом синедрионе. Да, положение Каиафы в высшей степени затруднительное: с одной стороны, любовь народа стоит за Иисуса, как благодетеля: с другой стороны, римская власть зорко смотрит за соблюдением юридической правды с внешней формальной стороны и, в-третьих, враждующие между собою партии в синедрионе, естественно, должны взаимно парализовать друг друга в обвинениях и клеветах на Иисуса. Сверх того, самое судопроизводство у евреев по уголовным законам делало невозможным суд над Иисусом по форме и тем более по существу. Чтобы глубже и всесторонне понять столь безысходное положение Каиафы, вникнем во все обстоятельства самого беззаконного, несправедливого и позорного человеческого суда над Богочеловеком.

Каиафе известно было, что, при всей безграничной любви народа к Иисусу и пламенном желании его провозгласить своим царем, фарисеи были злейшими врагами Галилейского Пророка. Они видимо преследовали Его по пятам, стараясь уловить Его на каждом шагу (Мф. 12:14, 22:15; Мк. 3:6, 12:13; Лк. 6:7, 13:14, 14:3, 20:20; Ин. 5:18, 9:16, 11:53). Такое враждебное отношение фарисеев ко Христу было всем известно. А потому, около них и вокруг них сосредоточивались все враги Иисуса, желавшие Ему погибели, так например: к фарисеям, а не к кому-либо другому явились с доносом на Иисуса по воскрешении Лазаря, что весь народ по Нем идет (Ин. 11:46).

Но рядом с партией фарисеев, открыто преследовавшей Иисуса, невидимо и тайно преследовала Иисуса и партия саддукеев, состоявшая преимущественно из первосвященников и священников (Деян. 5:17, 4:16, 23:6–10). Христос со своей стороны обличал на каждом шагу, при всяком удобном случае фарисеев, называя их змеями, порождениями ехидны (Мф. 12:34), родом лукавым и прелюбодейным (Мф. 12:39), гробами повапленными, лицемерами, пожирающими дома вдовиц и исполненными всякой нечистоты и т. п. (Мф. 23 гл.): но не щадил вместе с тем и саддукеев, называя их такими же именами – змеями, порождениями ехидны, родом лукавым и прелюбодейным (Мф. 23:33, 16:4), и действия их в храме – действиями разбойников в вертепе (Мф. 21:13; Мк. 11:17; Лк. 19:46; Ис. 56:7; Иер. 7:11).

По-видимому, такое положение дела помогает теперь Каиафе оформить обвинение против Иисуса, потому что все ищут и жаждут Его смерти; а между тем, в действительности это обстоятельство еще более затрудняет положение его. Мы видим, что несколько дней тому назад, когда все партии – иродиане, саддукеи и фарисеи – общими силами старались уловить Иисуса своими лукавыми вопросами, чтобы обвинить и убить Его, фарисеи радовались посрамлению саддукеев, при всей своей злобе ко Христу, и одобрили Его мудрый ответ лукавым совопросникам (Лк. 20:39; Мф. 22:34). Затем, когда некоторые из свидетелей воскрешения Лазаря пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус, то первосвященники и фарисеи составили совет против Иисуса с целью погубить Его, и тем не менее на этом совете произошло разделение⁵⁶, которое мог прекратить только Каиафа своим энергичным, надменно-деспотическим и решительным ответом (Ин. 11:46–50). Но если раз Каиафе и удалось одержать верх над разделением партий, то нельзя ручаться, что удастся ему и теперь, когда вопрос о смерти Иисуса приходит к своему действительному окончанию. Ему хорошо известно, что в народе часто происходили распри по поводу Иисуса (Ин. 7:43) и «много толков было о Нем: одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ» (Ин. 7:12); одни говорили: «Он одержим бесом, и безумствует; что слушаете Его? а другие говорили: это слово не бесноватого; может ли бес отверзать очи слепым» (Ин. 10:20, 21). Ему хорошо известно, что и в самом Синедрионе уже было несколько раз разделений в суждениях об Иисусе. Так например, по поводу исцеления слепорожденного некоторые из фарисеев говорили: «не от Бога этот человек, потому что не хранит субботы; другие говорили: как может человек грешный творить такие чудеса? И была между ними распря», – замечает евангелист (Ин. 9:16). Ему хорошо известно, что сказал в Синедрионе Никодим, один из начальников иудейских, член Синедриона, фарисей и учитель израильский, когда слуги первосвященников и фарисеев не привели к ним Иисуса: «судит ли закон наш человека, если прежде не выслушает его и не узнают, что он делает» (Ин. 7:51). Без сомнения, Каиафа знаком с благоразумными и осторожными взглядами и Гамалиила, законоучителя из фарисеев, уважаемого всем народом, который впоследствии защищал апостолов в Синедрионе, умышлявшем умертвить их (Деян. 5:33–40). Одним словом, Каиафа ясно сознавал и глубоко понимал, что мнения членов совета относительно Иисуса были в то время совершенно различны, и различие это доходило даже до прямой противоположности. А потому, кто может поручиться за то, что в настоящий решительный для Иисуса момент эти поклонники Его не воспользуются стечением народа, чтобы расстроить кровавое дело, которое идет в разрез с пламенными ожиданиями преданных Иисусу галилеян.

Ввиду такого положения дела, Каиафа должен был заботиться прежде всего о том, чтобы сохранить в тайне полуночное заседание суда от тех членов синедриона, которые были на стороне Иисуса. Он должен был употребить все меры к тому, чтобы сохранить в тайне свое кровавое дело, и тем не менее оформить его так, чтобы оно казалось законным с внешней стороны. Вот почему он под глубоким секретом, при запертых воротах своего дворца, созывает к себе в глухую полночь только самых верных и преданных сообщников и единомышленников в кровавом злодеянии. Иначе он не мог поставить этого дела.

Исторически известно, что синедрион, состоявший из 70 членов, разделился на три отделения: одно было из учителей закона, другое из священников, а третье из старейшин народа. В первом председательствовал Гамалиил, выдававший себя за потомка Давида, во втором Каиафа, и в третьем – Иосиф Аримафейский, тайный ученик Иисуса Христа⁵⁷. Без сомнения все они имели своих сторонников и потому могли своим противодействием разрушить позорное низкое дело Каиафы и его сообщников. Но бесстыдный и злой Каиафа умел отстранить это затруднение своими энергичными и коварными распоряжениями: дело суда над Иисусом остается пока тайной для всех и потому оно носит на себе характер постыдного заговора злоумышленников, а не судей беспристрастных. И с этой тайной спешит он покончить как можно скорее, чтобы защитники Иисуса не могли ничего сделать в пользу Его, когда она станет явной для всех.

Уже все готово к открытию суда. Узник на лицо, судей – достаточное количество, все на своих местах, и Каиафа, как председатель суда, объявляет заседание открытым. Первое дело его, как судьи, обратиться с увещанием к свидетелям – обвинителям Узника. С их показаний начинается самое судопроизводство, и на их показаниях основывается самое определение суда. А потому, ввиду такой важности и значения свидетельских показаний, прежде всего обязан был Каиафа навести справки о свидетелях, их нравственных качествах, насколько они сами заслуживают веры, а потом уже допустить их до показаний против обвиняемого. При этом, нужно заметить, что по законам уголовного судопроизводства евреев в свидетели отнюдь не принимались ни те из людей, которые не пользовались хорошим мнением, ни узники, ни вообще слабые, имевшие недостаток в физических ли то, или нравственных способностях. В свидетели не принимали ни женщины, так как в ней не предполагалось столько смелости, чтобы она решилась по закону нанести первый удар осужденному, ни детей, которые не могли подлежать строгой ответственности⁵⁸. Свидетелей должно быть не менее двух или трех и свои показания должны были давать публично (Втор. 19:15–18).

По наведении должных справок о свидетелях, перед самым показанием их против обвиняемого, первосвященник обязан был произвести заклинание над каждым из них и потом привести их к присяге. Эта форма заклинания или торжественного обращения к ним до сих пор сохранилась целиком в еврейском законе. «Позвав свидетелей, внушает им страх» ⁵⁹ .

Потом судья должен был обратиться к ним с увещанием показать истину, выясняя все значение их свидетельств. «Не о догадках, не о случаях, дошедших до тебя от народной молвы, спрашиваем мы тебя, – обращался к ним председатель суда с увещанием. – Подумай, какая великая ответственность падает на тебя; подумай, что это дело не такого рода, как денежные рассчеты, в которых можно еще исправить вред»⁶⁰. «Не забудь, о свидетель, что иное дело давать показание в суде об имуществе и иное – в суде, на котором дело идет о жизни. В денежной тяжбе, если твое дело будет неправильно, все дело кончается деньгами. Но если ты согрешишь в суде, решающем вопрос жизни, то кровь обвиняемого и кровь его семени до скончания века вменится тебе»⁶¹. Твердо помни, что «Бог потребует от тебя отчета, как потребовал отчета у Каина за кровь Авеля»... Почему и Адам был создан один – чтобы научить тебя, что если какой-нибудь свидетель погубит одну душу из среды израиля, то Писание признает его погубившим весь мир; а того, кто спасает одну такую душу, – как бы спасшим мир... Ибо человек одной печатью своего перстня может сделать много оттисков, и все они будут точно схожи. Но Он, Царь царей, Он, Святый и Благословенный, с Своего образа первого человека взял образы всех людей, которые будут жить; – так впрочем, что ни одно человеческое существо не похоже вполне на другое. Посему будем думать и веровать, что весь мир сотворен для человека – такого, каков тот, жизнь которого зависит от твоих слов». «Говори!». ⁶²

Излишне пояснять, что такими увещаниями Каиафа обязывался оградить правосудие во исполнение слов Иеговы: «сохраните суд и делайте правду, ибо близко спасение Мое и откровение правды Моей» (Ис. 56:1).

И если с такими увещаниями он должен был обратиться к свидетелям, то тем более он сам лично обязан был со всей строгостью, выполнить требование закона Моисеева: «не делайте неправды на суде, не будь лицеприятен к нищему и не угождай лицу великого; по правде суди ближнего своего» (Лев. 19:15).

Делая увещания другим, свидетелям, он сам тем более должен был перед началом судопроизводства выслушать уже не увещание, а положительное требование закона Иеговы: «не извращай закона, не смотри на лица и не бери даров; ибо дары ослепляют глаза мудрых и превращают дело правых» (Втор. 16:19). Угрожая свидетелям судом Божиим за неправильные показания, он тем более сам подвергался грозному суду Иеговы за неправедный суд: «Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым (свидетелям в показании)? Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость. Избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых» (Пс. 81:2–4). Само собой разумеется, что Каиафа, внушая другим говорить, правду на суде, тем самым уже обязывал себя поступить тем более по правде на суде!

Каиафа, как председатель суда, предполагается, вполне воплотил в себе дух и характер еврейского уголовного закона. Ему известно изречение Елеазара, сына Азарии, что «Синедрион, осуждающий раз в семь лет человека на смерть, есть бойня»⁶³. А потому не допустит он пролития невинной крови. Ему известны основные требования уголовного судопроизводства: «точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей»⁶⁴. А потому строго будет следить за точным выполнением этих требований закона, чтобы не превратить Синедрион в бойню. Он знает, что «еврейские судьи должны являться на суде по преимуществу защитниками обвиняемого»⁶⁵, и не допустит, чтобы они изменили своему призванию. Он ясно понимает существенное различие гражданского и уголовного судопроизводства в отношении подсудимого и в точности выполнит все формальные требования суда, которые гласят: «Для гражданского судопроизводства нужны лишь три судьи, и для уголовного – двадцать три. В первом безразлично, в чью пользу говорят судьи подающие мнения первыми; в последнем первыми должны говорить те, которые говорят за оправдание. В первом большинство одного голоса всегда достаточно: в последнем – большинство одного голоса всегда достаточно для оправдания, но для осуждения требуется большинство двух голосов. В первом решение (в случае ошибки) может быть отменено, в какую бы сторону оно ни склонилось: в последнем осуждение может быть отменено, но оправдание – нет. В первом ученики закона, присутствующие в суде, могут говорить (как заседатели или ассистенты) и за и против обвиняемого: в последнем они могут говорить в пользу обвиняемого, но не против его. В первом – судья, высказавший свое мнение, все равно за или против, может изменить его: в последнем – тот, кто подал голос за обвинение, может изменить мнение, но тот, кто подал за оправдание, – нет»⁶⁶. Все эти законы направлены в пользу обвиняемого, и Каиафа, как служитель Божий, как верный раб Иеговы, в точности соблюдет их и потому защитит Невинного от осуждения, «от смертного приговора».

Итак, Каиафа, вооруженный знанием всех законов уголовного судопроизводства, приступает к выполнению своей священной обязанности судьи. Обвиняемый на лицо; Он в узах, как опасный злодей; вокруг Него стража, вооруженная мечами и дрекольями. Время суда – глухая полночь такого великого дня, как день заклания пасхального агнца. Судя по обстановке и необычайной экстренности суда в непозволенное время и незаконном месте – в доме первосвященника при запертых воротах, а не в камере суда⁶⁷ – безмолвно и кротко стоящий Узник, должно быть, величайший злодей, для которого делаются такие отступления от строгих требований закона, как исключение. Должно быть, явится множество свидетелей, которые будут обвинять Его в ужасных злодеяниях! Так, по крайней мере, говорит вся обстановка суда и злобно нетерпеливое выражение лиц судей, которые, очевидно, возмущены Узником и возбуждены против Него, не смотря на то, что они, по требованию закона, должны были являться на суд по преимуществу защитниками обвиняемого...

Но где же обвинители Иисуса, где свидетели против Него? Почему при всей экстренной поспешности суда, так долго не являются свидетели, с показаний которых должно начаться самое дело? Судьи с лихорадочной раздражительностью ждут свидетелей, к которым сделали клич, за которыми послали, с соблюдением известной осторожности, своих усердных слуг во все темные углы бесчестных заговорщиков против Христа...

И вот, всюду, какие-то тени, как темные силы ада, снуют по разным направлениям, – то были постыдные шпионы Каиафы, отыскивавшие требуемых свидетелей против Христа. Пока бесчестные агенты Каиафы выполняли свое позорное дело шпионов, отыскивая свидетелей, в зале суда происходит великое замешательство. Обвиняемый на лицо, а обвинителей – нет.

Но почему же так тревожатся судьи? Если они, решившись начать и покончить дело, нуждаются в свидетелях, то почему же они не воспользуются предателем Христа, Иудой, и отрекшимся от своего Учителя Петром, клятвы которого еще раздаются в воздухе на дворе.

Иуда, как предатель, естественно, должен явиться первым обвинителем против Христа, и его обвинения тем более получают силу, что он – один из числа приближенных учеников Иисуса. Если ученик выдает своего Учителя, то, нужно полагать, имеет сильные и неопровержимые на то основания. Почему же судьям не обратиться теперь за ними и не воспользоваться ими в такую критическую минуту?

Другой ученик, Петр, находившийся еще среди слуг на дворе архиерея и во всеуслышание отрекавшийся от своего Учителя, мог бы также быть полезным судьям для их гнусных целей: в самую важную для Христа минуту Петр отрекся от Него. Не есть ли это прямое свидетельство против Христа? И таким случаем нужно пользоваться бесстыдному Каиафе, и не следует терять минуты, пока не образумился ревностный ученик Христа. Он не может теперь говорить за Иисуса и выдавать себя за сообщника Его, не рискуя сам подвергнуться уголовному суду за покушение на жизнь одного из рабов архиерейских. И если он, под влиянием страха, отрекается от Христа среди слуг, то тем более отречется от Него перед лицом судей.

Во всяком случае необходимо потребовать от него разъяснений, почему он в саду Гефсиманском защищал мечом своего Учителя, а здесь – на дворе – торжественно отрекается от Него, что даже не знает Его. Какое бы ни представил он разъяснение на то, во всяком случае оно послужило бы обвинением против связанного Иисуса, – оно говорило бы или о столь быстром разочаровании ученика в своем Учителе, что могло бы быть свидетельством против Него; или же о сильной боязни Петра подвергнуться одинаковой участи со Христом, что опять было бы не в пользу Христа. В истинно добрых и полезных людях никогда не разочаровываются и за участь их никогда не опасаются, какая бы ни угрожала им опасность. И так, почему же Каиафа не воспользуется в столь критическую для себя минуту означенными двумя свидетелями?!..

Но допустим, что эти два свидетеля каким-либо образом оказались бы на лицо в зале суда: что было бы тогда? Каиафа, обратившись к ним с предварительным увещанием показать правду, чтобы не погубить невинно-связанного Узника, потребовал бы от них свидетельских показаний против Христа, – что сказали бы тогда эти два свидетеля на очной ставке со Христом, которому они обязывались смотреть в лицо во все время увещаний Каиафы и своих показаний? ⁶⁸

Иуда вынужден был бы тогда сказать, что он предал своего Учителя потому, что получил за это 30 сребреников – и от кого же? – самих первосвященников – судей! Он сказал бы тогда, что Христос знал эту низкую и вероломную тайну, на которую Он намекал за несколько дней⁶⁹ и вполне раскрыл сегодня же вечером. Он сказал бы, что Христос предупреждал его, предостерегал и отклонял от постыдного дела и, в подтверждение своих слов, сослался бы на вооруженных слуг вокруг Христа, которые слышали, как Иисус обличил его в саду при самом взятии: глубокий укор любви вероломному предателю – «лобзанием ли предаешь Сына человеческого» – еще звучит в ушах всех! О, такой свидетель против Христа, при всем его низком вероломстве, есть прямой обвинитель судей, которые сами дали ему деньги, чтобы он выдал им Христа! Он раскрыл бы теперь своими показаниями всю бесстыдную наглость судей, их злодейское злоумышление против Христа, дошедшее до подкупа презренного изменника, ослепленного гибельной страстью всепожирающего сребролюбия!

Что касается Петра, то и его показания были бы также обвинением и обличением судей. Что он мог бы показать на суде, смотря в кроткие глаза Иисуса, исполненные бесконечной любви и милосердного сострадания к нему, немощному и даже падшему?⁷⁰ Он сказал бы, что несколько часов тому назад, когда все ученики вместе со своим Учителем, мирно вкушали пасхального агнца, и представить нельзя было того, что случилось теперь: Иисус предупреждал их всех, что один из них предаст Его, что все разбегутся от Него, как овцы пораженного пастыря, что он, Петр, клятвенно уверявший Христа в своей готовности умереть с Ним и за Него, три раза отречется от Него, прежде чем петух пропоет два раза. Такие показания Петра не обличили ли бы в злоумышлении судей, которые думают обвинить Того, Кто знает будущее и читает тайные помышления человеческих сердец?! 0, нет! таких свидетелей не нужно: они страшны для Каиафы, они – невольные обличители злоумышлений Каиафы! И вот «архиерее и весь сонм искаху на Иисуса свидетельства, да умертвят Его: и не обретаху» (Мк. 14:55). Положение судей в высшей степени трагическое: собрались судить, а обвинителей нет!

Надменный и самоуверенный Каиафа глубоко был убежден, что тысячи свидетелей явятся против Иисуса, и ему легко будет оформить смертный приговор давно уже осужденному на смерть Христу. В его распоряжении находилась целая армия бесстыдных шпионов, которые все время следили за каждым шагом Иисуса и доносили ему до мельчайших подробностей о столкновении с Ним фарисеев. Ему давно были известны обвинения, возводимые на Него фарисеями, и противозаконные действия Его, направленные против саддукеев. Ему известны также и грозные публичные обличения Им книжников и фарисеев, которых Он называл лицемерами, гробами окрашенными, змеями и порождениями ехидны. Как же не рассчитывать теперь Каиафе на целый полк свидетелей, которые могут подтвердить все те факты из деятельности Христа, за которые народ, в порыве своего негодования, не раз покушался даже побить Его камнями? Чего лучше желать для Каиафы, когда даже соотечественники Иисуса, знавшие жизнь Его с самого детства, вызваны были однажды покуситься на жизнь Иисуса? Неужели это не обвинение против Христа? Без вины не стали бы посягать на Его жизнь! Да, наконец, и сам Каиафа разве не может свидетельствовать против Его незаконных действий, направленных к унижению всего богоучрежденного порядка их религии: Он несколько раз выгонял из храма скот, предназначенный для жертвоприношений, установленных Самим Богом. Не начать ли самому Каиафе свидетельствовать против Христа? Но он не может этого делать по самому положению своему, как судья, который, по закону, обязан защищать, а не обвинять Узника! Лучше пусть начнут показывать на Христа клиенты Каиафы, а он, как председатель суда, на основании их показаний, обвинит Христа.

«Архиерее же и старцы и сонм весь искаху лжесвидетельства на Иисуса, яко да убиют Его» (Мф. 26:59). Закон обязывал Каиафу и судей «пригласить свидетелей в защиту обвиняемого, когда свидетельскими показаниями доказана его виновность» ⁷¹ . Но по отношению к Иисусу, на суде Каиафы, было поступлено совершенно наоборот: Обвиняемый – на лицо, а обвинителей – нет. Обвиняемый невиновен, но Его хотят сделать виновным. И вместо свидетелей в защиту виновного, ищут лжесвидетелей для обвинения Невинного! Вместо того, чтобы спасти от смерти действительного преступника, они ищут клеветников, чтобы убить безгрешного Праведника! Для чего и призывают на помощь к себе бесстыдных и продажных лжесвидетелей.

И мы не думаем, чтобы Каиафа долго искал подобных свидетелей, хотя время было полуночное, и весь Иерусалим, в ожидании великого дня заклания пасхального агнца, спокойно спал в этот роковой час. На дворе архиерея была толпа слуг его, и все они – преданные до фанатизма рабы его, всегда готовые отличиться пред ним своим низким раболепием и способные на всякое зло в угоду ему. По первому зову явились также свидетели, которые стали обвинять Иисуса в том, что Он изгонял несколько раз из храма торгующих скотом, который предназначен для жертв Иегове, что Он ослаблял тем самым религию, затрудняя принесение законных жертв, что Он самопроизвольно распоряжался в храме, не будучи первосвященником и даже священником, что Он оскорбил святость храма, назвав его вертепом разбойников...

Слушает Каиафа, а с ним и все судьи, – слушает он с досадой и на лице его выражается негодование на свое неловкое положение и на свидетелей, заставивших его от досады и стыда краснеть пред другими. В его ушах живо и ясно раздаются грозные слова Иисуса, хотя Он сохраняет теперь спокойно-величественное молчание. Не выражает Христос и гнева своего, как Он выразил тогда, но тем не менее Каиафе чудится на спокойном и кротком лице Его тот невыносимый гнев и святое негодование, которые не позволяют ему теперь взглянуть на невинного Узника. Молчит Христос, но молчание Его отчетливо говорит Каиафе, что Он имел право так поступить, потому что Он действительно Тот, о Ком свидетельствовал Креститель, что не Он разрушал религию и осквернял храм своими действиями, а первосвященники и священники своими корыстолюбивыми и бесчеловечными распоряжениями превратили храм в вертеп разбойников, значение которого старался возвысить Христос своей святой ревностью.

И вот, слова свидетелей жгут преступную совесть Каиафы, невольно заставляют чувствовать, что он – преступник, а не Христос, которого судит. Как же ему на таких показаниях построить обвинения против Христа, когда в них он читает приговор самому себе! Если не сегодня, то завтра, когда будет полное собрание синедриона, члены – фарисеи, поддерживаемые в этом пункте обличением Христа, выставят настоящее обвинение против Каиафы, который своим деспотическим корыстолюбием давно уже вызвал недоброжелательство к себе во всех фарисеях и народе. 0, нет! лучше замять такое показание против Узника, и потребовать других свидетелей. И смущенный Каиафа, как вор, захваченный на месте преступления, торопливо спешит выпроводить из зала суда неудачных свидетелей и пригласить на место их других.

Неудачные показания свидетелей могли только в других вызвать соревнование и слепое усердие – оказать услугу своим повелителям. Явились новые свидетели, которые слышали, как часто обвиняли Христа фарисеи в нарушении субботы и других постановлений закона и особенно преданий старцев. Они обвиняли Его в том, что Он не умытыми руками ест хлеб, что в субботу ученики Его, проходя по засеянным полям, рвали колосья, растирали и ели зерна, а Сам Он исцелял по субботам больных, расслабленных, сухоруких, скорченных, что Сам Он – ядца и пийца, друг мытарям и грешникам, и ученикам Своим не внушал поститься по примеру учеников Иоанна, – одним словом, не соблюдает всего того, в чем полагают фарисеи все значение религиозной жизни: Он разоритель закона и преданий старцев, Он развратитель народа, которому внушает новые основы нравственной жизни вопреки существующим доселе. Обвинения страшные в глазах фарисеев и вполне достаточные для формулирования смертного приговора над Иисусом, по мнению их. Как нарушитель закона о субботе, Он достоин смерти!..⁷² И обвинения сыплются на Него со всех сторон. Но Он молчит и не защищается, – не оправдывается во взводимых на Него преступлениях.

По-видимому, дело осуждения Христа идет успешно. Но самое молчание Иисуса обличает теперь нечестивых свидетелей и неправедных судей: луч злой надежны, блеснувший в их мрачной душе, моментально угас, и вот они явственно слышат какой-то внутренний голос, который повторяет чудные слова Иисуса, исполненные небесной истины, чистой любви и искреннего сострадания к ближнему: что лучше делать в субботу – добро или зло? И не отвязываете ли вы своего осла в субботу, чтобы напоить его, – как же не развязать несчастную женщину, которую связал сатана в течении семнадцати лет? А если вол или осел ваш упадет в яму в субботу, то неужели вы не спасете его от погибели? Как же не помочь несчастному страдальцу в субботу? Сам Давид в субботу ел хлебы предложения, которых нельзя было ему есть по закону, и однако ж он не был нарушителем закона, почему же ученики Мои, утоляя голод в субботу, являются нарушителями ея? Священники по субботам приносят жертвы и совершают обрезание, и суббота тем не оскверняется. Да, не человек для – субботы, а суббота для человека. Он ест хлеб неумытыми руками, но не правда ли то, что Он сказал о нас, соблюдающих внешнюю чистоту и в то же время исполненных внутри всякого хищения и неправды. Да, опасно Ему ставить в вину то, в чем Он нас уже публично обличал перед народом. Он молчит теперь, но взор Его проникает в нашу душу и читает все наши тайные мысли. И кто может поручиться за то, что Он теперь в решительную минуту, защищая Себя, с большей смелостью будет обличать и раскрывать все наши внутренние мысли и желания перед народом? Нет, опасно принимать во внимание подобные показания свидетелей!..

Да, и как, на самом деле, Каиафе согласиться с такими ничтожными показаниями и признать их вполне достаточными для обвинения Невинного! Такое обвинение было бы обвинением и самому Каиафе, который по данным вопросам вполне соглашался со Христом и шел в разрез с фарисеями. Как обвинить Каиафе за это Христа, когда он сам признает пустоту и бессодержательность учения фарисеев и, вопреки их направлению, принял и проповедует отрицательное направление, как саддукей?! Как ему обвинить Христа в угоду фарисеям, с которыми он сам ведет постоянную войну.

И так, не может он, Каиафа, признать Христа виновным, хотя бы и желал того сам. Обвинить Христа, как нарушителя преданий старцев, значит обвинить самого себя! И Каиафа, с досадою на лице, отсылает недостойных свидетелей! Досада его растет, а время все идет и идет вперед. Спешить нужно, а потому необходимо потребовать новых свидетелей против Христа.

Они явились скоро, и дерзкие голоса раздались в зале суда. Они говорили о Христе, что Он силою веельзевула изгоняет бесов, что самые бесы нередко называли Его Сыном Божиим, рассчитывая тем самым ввести людей в заблуждение, что Он Сам иногда называл Себя Сыном Отца небесного и присваивал Себе право отпускать грехи людям. Он – обманщик и обольщает народ своим обманом!

Обвинение, по-видимому, вполне достаточно для осуждения Его на смерть. Судьи успокоились, и свидетели на лицо, которые могут подтвердить и доказать свои обвинения. если Он решится защищать Себя. Но Он молчит и слушает эти обвинения, как Судия своих обвинителей, а не как обвиняемый ими: правда сияет на Его лице, и эта светлость лика проникает в глубину мрачной души неправедных судей и раскрывает перед лицом всего мира всю наглость и бесстыдство их. Давно ли Он на подобные клеветы отвечал во всеуслышание, что всякое царство, разделившееся на себя, падет, что если Он силою веельзевула изгоняет бесов, то как же изгоняют и будут изгонять сыны их? А изгоняя бесов, не запрещал ли им исповедовать Себя Сыном Божиим? Это знает весь народ и оправдает Иисуса! Не Он ли, при исцелении расслабленного, в Капернауме, когда присутствовавшие только подумали про себя, что Он богохульствует, предложил вопрос: что легче сказать: прощаются тебе грехи твои, или встань, возьми одр твой и ходи? Не доказал ли Он тут самым делом, т. е. исцелением расслабленного, Свое право прощать грехи, которые Он читает в сердцах людей?

Нет, опасно и это ставить в вину, когда весь народ может подтвердить Его правоту в данном случае! Не верьте Мне, говорит Он, – верьте делам Моим: они свидетельствуют обо Мне, что Отец Меня послал (Ин. 5:36, 3:2, 10:25, 38:9, 3), что же можно сказать против этого?!.. И свидетели со стыдом удаляются из зала суда!

Неудача свидетелей разжигает страсти и вызывает среди слуг архиерейских пламенное соревнование снискать себе благоволение и расположение своих повелителей низкой услужливостью им в столь критическое для них время. Как не помочь им теперь и не вывести их из затруднительного положения!.. И вот, являются новые свидетели, жаждущие ничтожных наград земных и уверенные в своем торжестве перед сотоварищами. Они слышали, что члены синедриона уже приговорили к смерти Иисуса. Чего же лучше для них, как засвидетельствовать теперь также факты, за которые синедрион уже приговорил Его к смерти?! Цель достигнута и затруднение устранено! И вот, предвкушая плоды своего торжества, они начинают рассказывать, как Иисус всенародно воскресил четверодневного мертвеца Лазаря, как весь народ уверовал в Него и пошел вслед за Ним, как после того все, прибывшие на праздник в Иерусалим, торжественно встречали и провожали Его из Вифании в Иерусалим, восклицая Ему, как Мессии, осанна Сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних! Итак, Он достоин смерти, потому что весь народ за Ним идет: он объявит Его своим царем (мессией), взбунтуется против Римского Кесаря и тогда придут Римляне и овладеют местом сим и народом...

Каиафа слушает, и лицо его искажается от гнева и негодования. Он сам выставил это в свое время обвинением против Христа и, на основании его, произнес смертный приговор над головой Иисуса. Но теперь Обвиняемый на лицо – в его руках; но как признать Его достойным смерти на основании таких показаний, которые говорят сами против себя и вполне оправдывают Христа? Обвинить Его за то, что весь народ за Ним идет, – это значит обвинить самый народ и оскорбить его патриотическое чувство. Народ того только и желает, чтобы объединиться и стать под знамя Мессии, который освободит их от римского ига! Он воскресил Лазаря? но этим Он доказал только то, что Свою власть Он получил от Самого Бога, и что Он – Мессия; как же ставить это в вину Ему?!.. Он торжественно входил в Иерусалим? – но это совершилось на глазах римских агентов, которые сами привлекли бы Его к ответственности, если бы в этом действительно усматривали что-либо грозное для себя. Как же обвинять Его перед римской властью в том, в чем эта власть, более нас заинтересованная, не признала Его виновным?!..

И вся эта клевета свидетелей рассеялась, как прах, как дым, и не потребовала ни одного слова со стороны Иисуса в опровержение ее. Связанный, Он стоит, как несокрушимая твердыня, о которую разбиваются бушующие вокруг Него волны человеческих страстей! Какой-то бешенный ураган носится над Его головою, готовый уничтожить Его с лица земли, но Он стоит твердо и непоколебимо, соблюдая кроткое спокойствие и глубокое молчание.

Положение Каиафы становится с каждым разом все невыносимей, а желанный исход дела все более и более затрудняется. Все страсти в нем говорят, и он пожирается пламенем их. Дело, казавшееся ему легким, представляется теперь невозможным; его самолюбие задето и упорство его растет с каждой минутой. Он ожесточен против Иисуса и решился погубить Его, чтобы не быть самому в стыде. Оправдание Иисуса после того, как Он связанным представлен к нему на суд, есть смерть для Каиафы: народ, если узнает об этом, сегодня же утром провозгласит Его царем и свергнет ничтожного Каиафу с первосвященнического престола, на котором он управляет народом, как царь. Смерть Ему! Смерть неизбежная! И Каиафа открыто и бессовестно ищет теперь уже лжесвидетелей, лишь бы только можно было признать их достаточными для обвинения на смерть: «Архиерее и старцы и сонм весь искаху лжесвидетельства на Иисуса, яко да убиют Его, и не обретаху: и многим лжесвидетелем приступльшим, не обретоша» (Мф. 26:59, 60).

О, ужаснись небо, и да подвижатся основания земли! Первосвященник – первый служитель Иеговы, истинного Бога Израилева, и посредник между Богом и Его народом, этот живой орган божественных откровений через всю историю еврейского народа; утвержденный в своем звании чудом жезла Ааронова, этот представитель и блюститель чистоты и правды закона, обязанный увещевать каждого свидетеля на суде к показанию истины, – теперь сам ищет лжесвидетелей против Христа – этой вечной истины, как Он Сам о Себе сказал (Ин. 14:6, 1:17, 8:40, 45). Отыскивает он лжесвидетелей единственно потому, что не нашлось свидетелей, которые могли бы обвинить Иисуса в чем-нибудь! Прибегает теперь ко лжи, как единственному средству оклеветать Иисуса и представить Его достойным смерти. О, какое извращенное сердце Каиафы! Какой злобой и ненавистью дышит он теперь против Христа!..

И нам не трудно представить, какое оживление вызвал среди слуг на дворе столь постыдный и возмутительный кличь изолгавшегося первосвященника. Как он ободрил этих раболепных и слепо-преданных ему ненавистников правды, всегда готовых в угоду ему на все низкое и недостойное человека! Сколько диких страстей закопошилось в их ничтожных сердцах!

Позорный клич первосвященника, подобно электрической искре, пробежал через всю толпу и моментально охватил безумием всех. Каждому давалась теперь полная свобода измышлять, изобретать всякую ложь на Иисуса, лишь бы только погубить Его. И каждый из слуг чувствовал, что он искусной клеветой может вывести из затруднения своего повелителя, оказать ему великую услугу и тем выставить себя в его глазах, и позорным одолжением снискать себе его гнусное расположение. Разве не лестно низкому и пресмыкающемуся рабу чувствовать себя оказавшим незаменимую услугу тому, от кого он находится в полной зависимости?!

И вот, началась работа каждого над тем, чтобы изобрести какое-либо лжесвидетельство. Всякий старался выдвинуть себя перед другим, а неудача свидетельских показаний еще более распаляет в них страсть к изобретению лжи. Судя по тому, как извращали учение Иисуса и клеветали на Него в течение Его общественного служения, о чем говорят нам евангелисты, трудно себе и представить, в какой бесстыдной и наглой форме появились теперь лжесвидетельства на Иисуса из уст служителей лжи. С уверенностью можно сказать только то, что семя лжи, брошенное искусной рукой сатаны в природу человека еще в раю, достигло теперь полного развития, полной зрелости, и всей своей полнотой излилось на невинную голову безгрешного Узника – Христа. В раю сатана клеветал человеку на Бога, и человек поверил клевете; теперь же человек клевещет на Бога и клевещет так, что сам первосвященник, искавший смерти Иисуса и призвавший лжесвидетелей для обвинения Его, не может воспользоваться такой клеветой для своей ужасной цели: «Ибо многие лжесвидетельствовали на Него (Иисуса), но свидетельства сии не были достаточны», говорит евангелист (Мк. 14:56).

А связанный Иисус стоит безмолвно среди бесстыдных и наглых клеветников. Чистая душа Его возмущается и содрогается, и необъятная скорбь обнимает все Его существо. Он скорбит и страдает невыразимой скорбью не потому, что обидна для Него такая низкая клевета, – Он, чистейший и безгрешный перенесет такое оскорбление, – но Он скорбит о сатанинском извращении сердец человеческих, о неисправимом окаменении их и безумном ослеплении. Он видит перед Собой и испытывает на Себе всю силу зла, искалечившего природу человека, – и это есть причина Его скорби, скорби глубокой и необъятной, скорби внутренней, сокровенной, не проявляющейся вовне! Такая скорбь сосредоточенная, спокойная, ничем невозмутимая и не проявляющаяся ни в печальном выражении лица, ни в обильных слезах, ни в глубоких вздохах, – такая скорбь обнимает и проникает все существо Страдальца. Он спокоен и невозмутим, но не от геройской отваги и смелой решимости на все и самую смерть, не от сознания неизбежной необходимости, не от презрения к ничтожеству клеветы, но единственно от необъятной скорби о глубине извращения человека и бесконечной любви к его восстановлению.

Да, Иисус молчит среди наглой лжи своих клеветников; Он не отвечает на их лжесвидетельства, но за Него отвечает какой-то невидимый голос пророка псалмопевца: «восстали на Меня свидетели лживые и дышат злобою» (Пс. 26:12). Их лжесвидетельства, полные всяких несообразностей и противоречий как между собой, так и со здравым разумом, невольно, сами собой, влагают в уста Христа слова Псалмопевца: «Восстали на меня свидетели неправедные: чего я не знаю, о том допрашивают меня; воздают мне злом за добро, сиротством душе моей» (Пс. 34:11, 12). «Яд у них – как яд у змеи, как глухого аспида, который затыкает уши свои и не слышит голоса заклинателя, самого искусного в заклинаниях» (Пс. 57:5, 6). Они не видят и не чувствуют того, как Иисус самым молчанием своим ясно и убедительно повторяет то, что сказал Он гораздо раньше: «Кто из вас обличит Меня в неправде?» (Ин. 8:46). «Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего, за которое из них хотите... убить Меня, Человека, сказавшего вам истину» (Ин. 10:32, 8:40)? Клеветники не чувствуют такой невинности Иисуса, потому что, по выражению Давида, «с самого рождения отступили (они) нечестивые, от утробы матери заблуждают, говоря ложь» (Пс. 57:4).

Но чем грознее и нелепее клевета появлялась в зале суда над Иисусом, тем яснее и осязательнее раскрывалась вся несостоятельность ее; и чем несостоятельнее оказывались клеветники, тем упорнее развивалось в них безумное желание оклеветать невинного Узника, тем сильнее разгорались в них страсти: от досады они переходили в раздражение, от раздражения в негодование, от негодования в ярость, от ярости в бешенство. И что удивительного, если лицемерные судьи, всячески поощрявшие клеветников, чувствуя свое бессилие помрачить клеветами чистоту и невинность Иисуса, дошли до бешенства, когда жители Назарета от одного только обличения исполнились ярости (Лк. 4:28)? Что удивительного, что они, ввиду полной своей неудачи обставить убийство Иисуса формальной законностью, скрежетали внутренне злобой своей на Иисуса, как дикие звери, когда убийцы первомученика Стефана «рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами» своими, слушая его речь (Деян. 7:54)?..

Да, ужасно положение бессильных клеветников; но еще ужаснее положение лицемерного Каиафы и его союзников: чувствуя в себе непримиримую ненависть и злобу к Иисусу, они, по причине своей неудачи, внутренне скрежетали на Него своими зубами, но наружно, в виду своего официального положения, должны были скрывать такое чувство. И вот, лица судей постоянно искажались от внутренней бури страстей и наружного усилия скрыть их в себе лицемерно. И этот-то внутренний скрежет зубов вырвался наружу в каком-то демоническом смехе, уязвляя которым невинного Узника, они тем самым поощряли и развивали неудержимый задор в своих низких рабах, забывших свое человеческое достоинство. И мы не можем не признать того, что эти рабы, поощряемые саркастическим смехом судей и не стесняемые, подобно им, своим положением, дошли до наружного скрежета зубов и тем буквально выполнили слова Давида: «с лицемерными насмешниками скрежетали на Него зубами своими» (Пс. 34:16). Но этот скрежет зубов от бессильной злобы скоро изольется на Страдальца в поруганиях, биениях, заплеваниях, заушениях, когда Святейший Праведник очутится среди них и в их нечестивых руках. Чем больше они чувствуют теперь свою неудачу, тем сильнее изольют тогда на Него свою злобу! О, они будут мстить Ему за свое унижение теперь, за свое бессилие перед Его невинностью и чистотой, и будут мстить жестоко, бесчеловечно. Неистовство слов их перейдет в неистовство действий против невинного и безгрешного Христа. Они будут тогда бешено неистовствовать над Ним своими поруганиями, как теперь неистовствуют над Ним своими клеветами. И вот, среди этой-то картины, поражающей нас своим ужасом невообразимой лжи и клеветы, являются, наконец, два лжесвидетеля, которые хотели сказать что-то правдоподобное. Три года тому назад они слышали, как Иисус, по изгнании из храма торгующих на Пасху, сказал книжникам и фарисеям в доказательство своих прав на то: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Ин. 2:19). Смысл слов Иисуса до очевидности ясен: «Он говорил о храме тела Своего», которое, по убиении его книжниками и фарисеями, воскреснет из мертвых на третий день (Ин. 2:21–22). Но достаточно изменить одно слово, и тогда получается другой смысл ответа, за который Он подлежит смерти, как за оскорбление святыни, как за богохульство. По учению книжников и фарисеев всякий, говорящий против храма и Моисея, повинен смерти, как богохульник (Деян. 6:11–14, 25:8). Пользуясь таким взглядом иудеев на значение и святость храма, один из клеветников Иисуса, припомнив Его слова, сказал: я слышал, как Он говорил: «могу разрушить храм Божий и в три дня его создать» (Мф. 26:61). Клеветник, таким искажением слов Иисуса, приписывал Ему в глазах судей дерзкое самохвальство, свидетельствующее о Его полном неуважении к святости храма. Только в поругание святыни можно говорить, будто один человек в состоянии разрушить храм, а тем более создать его в три дня, – такое короткое время, когда он строился 46 лет десятками тысяч рук⁷³ (Ин. 2:20). Но другой клеветник, желая выставить Иисуса более виновным, исказил смысл слов Его еще сильнее, – возможное в словах Иисуса он изменил в действительное, – клеветник свидетельствовал, будто Иисус «говорил: Я разрушу (а не могу только разрушить, как говорил: первый) храм сей рукотворенный, и через три дня воздвигну другой, неруковоренный» (Мк. 14:58). Здесь уже слышится положительное намерение Иисуса разрушить храм, а не пустое самохвальство возможностью только сделать это. В таком безумном желании высказывается положительная вражда к настоящему храму, как рукотворенному, и решительное намерение заменить его другим нерукотворенным. Самое название храма рукотворенным указывает на оскорбительное и презрительное отношение Его к храму, так как словом рукотворенный обозначается в писании (обыкновенно) идол (Пс. 21:19) или идольское капище (Пс. 16:12)⁷⁴. Решимость разрушить настоящий храм заключает в себе что-то мятежное, богопротивное, посягающее на весь существующий строй богоучрежденной религии. Изменение религии неизбежно поведет к изменению всех древних священных обычаев и самой жизни во всех отношениях. Все это в совокупности есть явная хула «на святое место и на закон», на Моисея и на Бога, на обычаи, завещанные Моисеем, и на весь настоящий строй жизни, находящийся отчасти в зависимости от Кесаря (Деян. 7:13, 11:14, 25:8). О, какое страшное обвинение возводится на голову невинного Иисуса! Он должен умереть, как богохульник и возмутитель народа (Лев. 24:14)! Смерть Ему, смерть!.. едва не произносит от радости сам лжесвидетель, чувствуя свое торжество. Из всех лжесвидетелей, говоривших доселе, один только он мог так удачно воспользоваться для своих корыстных целей словами Иисуса! Пусть обвиняемый преступник опровергнет его показания, – все присутствующие в зале суда засвидетельствуют и подтвердят, что это так было.

И презренная душа постыдного раба льстит себя радужной надеждой получить великую награду от коварного Каиафы за свою искусную ложь и клевету. И как не радоваться ему теперь до безумия, когда он, один только он, мог оказать столь незаменимую услугу своему повелителю и выручить его из бессилия обвинить Иисуса! И все судьи чувствуют на время, как будто легче стало на душе, – у них есть теперь законное основание для формального определения смертного приговора над головою Иисуса. Цель, по-видимому, приближается к концу и зловещий луч пагубной надежды засветился в их глазах! Смерть Ему, смерть! – едва не произносили в один голос. Пусть Он скажет хоть одно слово в оправдание Себя, и мы все засвидетельствуем против Него. Судьям не нужно Его самооправдание, им нужно, чтобы Он сказал что-нибудь, дабы иметь им возможность закончить заседание суда соблюдением требуемой формальности.

Но обвиняемый Узник продолжает сохранять свое величественное молчание. Молчит Иисус, как будто не Он обвиняемый, а они, как будто не они судьи, а Он. Молчит Он, и Своим молчанием приводит судей в негодование и страх за успех своего дела. И Каиафа в неистовом бешенстве не знает, что делать. Показания лжесвидетелей ему представляются весьма важными, и пора бы начинать вторую часть суда – прения судей о вине Подсудимого. Он был уверен, что все судьи согласны будут с ним в своих мнениях. Но вот затруднение: как поставить вопрос о выражении судьями своих мнений. Христос молчит и Своим молчанием сдерживает безумный порыв страстей и озлобления своих судей; они желали бы высказать свои мнения, но нельзя, нет основания и повода к тому. И Каиафа, потеряв всякое терпение и надежду, не выдержал себя: встав со своего первосвященнического места, он выступил на середину и спросил Иисуса: что же Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего (Мк. 14:60, 61; Мф. 26:61–63). Молчал и теперь, когда Каиафа вышел из себя и не мог уже сидеть на своем председательском месте, когда неистовая ярость его не могла уже сдерживаться. Почему же Христос не отвечает и на такие обвинения лжесвидетелей, которые на первый раз представляются довольно правдоподобными и сильными против Него?

Ответ на это один: а зачем Ему отвечать на эти обвинения двух постыдных лжесвидетелей, когда само дело говорит за Него. Достаточно вслушаться в показания их и мы увидим, как они противоречат друг другу. Не служить ли это ответом за Христа и оправданием Христа? Не говорит ли это различие в показаниях о том, что лжесвидетели злонамеренно исказили смысл слов Его? В таком случае, когда показания лжесвидетелей взаимно опровергаются сами собою, не подлежат ли они, по закону, тому наказанию, какое готовили Обвиняемому? Ввиду этого, судьи, как ни были несправедливы и как ни казались озлобленными против Христа, не могли основать формального обвинения на показаниях двух лжесвидетелей... Потому что в еврейском уголовном судопроизводстве «малейшее разногласие в свидетельских показаниях признавалось уничтожающим их силу»⁷⁵.

В словах Иисуса о храме, искаженных лжесвидетелями, судьи думают видеть хулу Его на святое место и на закон Моисея. Но самые действия Иисуса, вызвавшие произнесение рассматриваемых слов, не служат ли явным обличением злочестивых судей и оправданием для Обвиняемого? Самый факт изгнания из храма торгующих не оправдывает ли пророческих слов о ревности Иисуса в отношении храма «ревность по доме Твоем снедает Меня» (Ин. 2:17; ср. Пс. 68:10)? Не слышал ли тогда весь народ, что Христос, изгоняя из храма торгующих, сказал о храме: «дома Отца Моего не делайте домом торговли» (Ин. 2:16)? Не охранял ли Он святость храма самыми действиями Своими, которые вытекали из Его благоговейного уважения к Иерусалимскому храму, как дому Отца Небесного, дому молитвы, который первосвященники сделали «вертепом разбойников» (Мф. 21:13; Ис. 56:7; Иер.7:11; Мк. 11:17; Лк. 19:45, 46)? Вторичное изгнание из храма торгующих и столь грозное обличение первосвященников, в допущенных ими злоупотреблениях, не ясно ли говорят о святой ревности Иисуса охранять святость храма? Да и может ли с неуважением относиться к святости храма Тот, Кто грозно обличал книжников и фарисеев в неуважении к храму: "горе вам, – невольно раздаются и теперь слова Иисуса, – горе вам, вожди слепые, которые говорите: если кто поклянется храмом, то ничего, а если кто поклянется золотом храма, то повинен. Безумные и слепые! что больше: золото, или храм, освящающий золото?» (Мф. 23:16, 17). И эти-то безумные слепцы, или слепые безумцы, сами превратившие дом Отца Небесного, дом молитвы, в вертеп разбойников и считающие золото храма выше самого храма, будут обвинять Иисуса на смерть за неуважение к храму?! Неужели мыслимо построить обвинение Иисуса на основании искаженных лжесвидетелями слов Иисуса, сказанных Им в свое время в обличение самих же судей? Неужели возможно даже изменить смысл слов Иисуса, значение которых ясно определяется самым фактом изгнания торгующих из храма и грозным обличением виновников, в нарушении и оскорблении святости храма?

Не опасно ли было искажать их, когда их слышали враги первосвященников – саддукеев фарисеи и весь народ, вполне одобривший действия Иисуса по изгнанию из храма торгующих? Такое обвинение Христа не будет ли обвинением самих судей?!

Очень может быть, что народ, когда узнает о смертном приговоре Иисуса на основании искаженных слов Иисуса, восстановит их в буквально подлинном виде, и тогда обвинение их падет на их голову. Христос сказал: «разорите церковь сию, и треми деньми воздвигну ю» (Ин. 2:19). Ясно, что они, первосвященники и книжники, разорят церковь, а не Он, обвиняемый теперь Христос.

И злочестивые судьи опять поставлены в невозможность обвинить Иисуса на основании взаимно противоречивых показаний двух лжесвидетелей, намеренно исказивших очевидный для всех смысл слов Иисуса, произнесенных торжественно в храме перед лицом народа и закоренелых врагов Каиафы! Положение ужасное! Все лжесвидетельства истощились! Других лжесвидетелей искать в такое время – за полночь – невозможно. Да и что нового они могут придумать против невинного и безгрешного Христа?! А время все идет вперед. Закон требует еще раз произвести формальное заседание суда и пересмотреть все дело, прежде чем вести Иисуса к Пилату для утверждения смертного приговора. Закон требует, чтобы между одним заседанием и другим окончательным протекло не менее 24 часов, в течение которых судьи, вкушая немного мяса, не должны были употреблять вина и других сильно возбуждающих средств, чтобы на суде быть им спокойными и беспристрастными ⁷⁶ , а между тем до утра оставалось не более четырех-пяти часов. Затруднение судей безысходное. Во что бы то ни стало, им следует составить формальное определение смертного приговора, но у них нет никаких оснований к тому. На Христа клевещут, и клевещут бесстыдно, и тем не менее судьи, сами подкупившие Иуду и лжесвидетелей, не могут обвинить Его. Они ждут от Него ответа или хоть одного слова в защиту Себя и опровержение низкой клеветы, но Он величественно молчит и Своим молчанием совершенно обезоруживает своих судей.

Обыкновенно молчание обвиняемого узника служит выражением полнейшей его виновности и совершенного бессилия сказать что-либо в оправдание себя; но молчание Иисуса производит обратное действие на судей: вместо того, чтобы признать Его безусловно виновным, они сами чувствуют свое бессилие и нравственное ничтожество перед Ним, которое все больше и глубже сознается ими помимо их воли и против желания. И чем больше стараются унизить Иисуса бесстыдные клеветники своей наглой ложью, и чем больше Он молчит на эти клеветы, тем выше и выше поднимается Он на недосягаемую высоту в своем видимом унижении, а судьи Его тем ниже и глубже падают с высоты своего надменного и самоуверенного сознания, тем ничтожнее становятся они в своих собственных глазах перед лицом Иисуса. Для мелкого и позорного их самолюбия величественное молчание Иисуса казалось непростительным, с Его стороны, невниманием или даже презрением⁷⁷, хотя в действительности молчание Иисуса вытекало не из презрения к ним, а скорее из Его божественной чистоты и невинности, бесконечной любви и глубокой скорби об ожесточении сердец Своих обвинителей. В Его молчании они читают свой собственный приговор, тогда как злое их сердце говорит им, что они должны произнести смертный приговор над Его головой и завтра же убить Его на кресте. В их глазах сверкает адская злоба и ненависть ко Христу, но в ответ на это исходит от Христа небесное веяние самой чистой, полной и необъятной божественной любви к ним, которая жжет их совесть, проникает в самые глубины их души, освещает все их нравственное безобразие. В их груди клокочет адское озлобление и сатанинское упорство отстоять себя и не поддаваться такому благодатному веянию бесконечной любви Бога в лице Узника – Христа. Но любовь божественная всесильна и всемогуща: как не подчиниться ее животворному возрождающему действию, обновляющему все существо человека?! Да, судьи видят теперь перед собой в смиренном и униженном зраке Раба Господня – Узника – Христа что-то неземное, небесное, божественное, видят Бога во образе человека: но в их сердцах обитает сам сатана, тот самый сатана, который, в образе змия, через беседу с Евой, вел борьбу когда-то с Самим Богом. Вот эта-то страшная борьба, та самая вражда семени диавола и жены (Быт. 3:15), достигла теперь самой высокой степени своего развития, борьба, в которой все сатанинское напрягает последние силы, чтобы победить Самого Бога в лице Иисуса Христа.

Каиафа, это орудие сатаны, решился на последний шаг, чтобы покончить дело с Иисусом. Как первый служитель Бога Израилева, Каиафа воспользовался богодарованными своими правами первосвященника, он имел право спрашивать о чем-либо подсудимого под клятвою⁷⁸: способ допроса, на который нельзя было не отвечать, не преступив должного уважения к клятве, к сану первосвященника и самому закону (Лев. 5:1). «Заклинаю Тебя Богом живым, – обратился он с сатанинским коварством ко Христу, – скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий...Сын Благословенного?» (Мф. 26:63; Мк. 14:61)? И Христос не мог уже более молчать: этот вопрос – не клевета, но вечная божественная истина, для засвидетельствования которой Он и приходил на землю. Он не мог теперь молчать, потому что в раскрытии учения о Себе, как Мессии – Сыне Божием, заключалась вся задача Его мессианского служения на земле. Эта истина служит зерном всего божественного откровения, и к усвоению ее людьми подготовляли человечество пророки в течение целых веков и тысячелетий. Он не мог теперь молчать, Он должен был засвидетельствовать ее теперь на суде, как она есть во всей полноте. К тому обязывает Его самый вопрос первосвященника под клятвою именем Бога живого.

И вот, мы слышим из уст Иисуса торжественное исповедание той истины, на которой создана Им церковь, так что врата адовы не одолеют ю (Мф. 16:16–18): Он отвечает Каиафе: «Я» Христос, Сын Божий, Сын Благословенного, как «ты рекл еси; даже сказываю вам: отныне узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (Мк. 14:62; Мф. 26:64).

Этот торжественный ответ Иисуса прогремел подобно сильнейшему раскату грома по всей вселенной и на целую вечность. Он раздался в высших сферах ангельского мира и потряс всех духов злобы; его услышали теперь праотцы, начиная с Адама и услышат будущие поколения Адама: он поколебал небо, потряс преисподнюю, и вся вселенная содрогнулась. В истории человечества настанет другой момент, когда перед этой истиной преклонится всякое колено в небесных, земных и преисподних и всяк язык будет исповедовать Иисуса Христа Сыном Божиим в прославление Бога Отца (Флп. 2:6–11). И если бы мы имели возможность проникнуть своим духовным оком в область духовного мира, – то услышали бы, что в ответ Иисусу несется теперь радостное торжество, ангельского мира, прославляющего божественное величие Иисуса в Его унижении; злобное торжество темных сил ада, радующихся своей мнимой победе в унижении Сына Божия, доведенного их стараниями до неизбежной позорной смерти, и, наконец, плач и радость Адама со всем своим потомством в шеоле⁷⁹, что он своим преслушанием заповеди Господней довел до такого унижения Сына Божия, который теперь, по бесконечной любви Бога Отца, Своей смертью избавляет его от власти диавола. На небе ликуют и ужасаются от славы и унижения Христа – Сына Божия; во аде плачут и радуются; а в преисподней злорадствуют и напрягают последние свои силы довести свое дело до конца. А на земле? Здесь раздается страшный ответ на слова Иисуса: в притворно-неистовом ужасе Каиафа раздирает свои первосвященнические одежды и говорит: «Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы сами слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти» (Мф. 26:65, 66).

Вот ответ людей на исповедание Христа, пришедшего искупить их от власти диавола!.. И бесконечно любящее сердце Иисуса поражено неизмеримо глубокой раной черной и безумной неблагодарности людей! За исповедание Себя Сыном Божиим осуждают Его на смерть те самые люди, которых Он пришел избавить от власти диавола, осуждают по наущению того, от кого Он избавляет их! О, как не торжествовать теперь духу злобы, когда он довел человека до того, что тот сам произносит смертный приговор над своим Избавителем от власти диавола! И к этому торжеству присоединяется еще новая злобная радость его, наносящая сердцу Иисуса другую, не менее глубокую рану – отречение Петра. То были тяжелые минуты для Христа: первосвященник именем Бога живаго заклинает Его сказать – Сын ли Он Божий; Христос торжественно исповедует Себя Сыном Божиим; собрание судей произносит смертный приговор за это над Его головой, а на дворе со страшной клятвой отрекается от Него, любимый Его ученик, когда-то исповедовавший Его Сыном Божиим (Мф. 16:16–19).

И стоит Иисус как агнец, закланный от создания мира, и слышит Он удар за ударом, которыми поражает Его ярость гнева Божия за грехи людские; слушал Он доселе всевозможные клеветы, какие могла только придумать ожесточенная злоба, слушал Он, невинный, и молчал, не оправдываясь ни в чем, как взявший на себя грехи человечества; а теперь, вслед за исповеданием Себя Сыном Божиим, слышит смертный приговор и клятвенное отречение Петра... И вот, опять раздался хвалебный гимн в мире ангельском: «слава долготерпению Твоему, Господи!..»

Суд кончен, и Христос, как осужденный, отдан был на поругание неистовой толпе слуг архиерейских.

«Тогда заплеваша лице Его и пакости Ему деяху: овии же за ланиту удариша, глаголюще: прорцы нам, Христе, кто есть ударей Тя?» (Мф. 26:67, 68)

В зале суда, подобно бурному урагану, поднялся страшный, неистовый крик от неудержимого взрыва злобной радости. Все зашумело, все заколыхалось вокруг Иисуса. Судьи повскакали со своих мест и слуги дали себе полную свободу в присутствии их. Дикое бешенство охватило всех и в одно мгновение повергло их в неукротимую ярость. «Смерть Ему, богохульнику, смерть нечестивцу», – неистово кричат одни! «Повинен смерти, достоин смерти развратитель народа», – перебивают другие! «Казнить Его, изменника, казнить злодея позорной смертью», – настойчиво требуют третьи. «Побить Его камнями, побить как разорителя закона», – несется новая волна бешеных криков (Лев. 24:10–16, 23)! «Повесить Его на древе, повесить за все Его беззакония, да будет Он проклят», – захлебываясь от ярости, шумят опьяненные безумством (Втор. 21:23; Гал. 3:13)! «Пусть погибнет Его имя, да исчезнет Его память с лица земли на вечные времена», – раздается отовсюду страшное проклятие под мраморными сводами роскошного дворца Каиафы!!.. Со всех сторон неслись эти бешеные крики, воздух стонал, и этот стон потрясал все здание... Здесь слышны были и неистовый хохот дикого злорадства, и глухое клокотание неукротимой злобы, и язвительные насмешки кровожадного мщения, и дикое торжество нескрываемой ненависти.

Где же те Ангелы Божии, о которых Сам Христос говорил Нафанаилу, что они будут восходить и нисходить к Сыну человеческому (Ин. 1:49–51)? Как они могут снести такой позор и унижение воплотившегося Сына Божия? Почему они не поразят этих безумцев подобно тому, как поразили когда-то содомлян?

Они отступили от Сына Божия, сделавшегося Сыном человеческим, и с высоты горних небес ужасаются при виде такого долготерпения Иисуса! Они отступили от Сына Божия, принявшего зрак раба, чтобы Он один испил до дна всю чашу гнева Божия за беззакония людей! Князь мира сего, действующий в сынах противления, подступил к Нему с своими полчищами духов злобы поднебесных (Ин. 14:30; Еф. 2:2, 6:12)!

То был роковой вопрос: кому принадлежит вечная власть – Сыну ли человеческому, пришедшему на землю искупить весь мир от владычества греха и дьявола, или сатане, покорившему через грех своей воле все человечество? Он вступил с Ним, Сыном Марии, в последнюю решительную борьбу, которая должна оправдать божественное определение, что Семя жены сотрет главу змия (Быт. 3:15). Он надеется на своих слуг, отступников веры, которых он готовил себе со времен падения первого человека и всецело поработил их теперь своей власти (Ин. 8:44).

И вот теперь шумит, ревет неукротимое море человеческих страстей, но в этом шуме слышится стон подземного царства сатаны, господствующего в воздухе и действующего в сынах противления (Еф. 2:2, 6:12; Кол. 1:13; Ин. 14:30, 12:31, 16:11).

Чем же был вызван такой взрыв дикого бешенства?

Тем, что Христос, на заклятие Каиафы, исповедал Себя Сыном Божиим, Сыном Благословенного! «Я – Христос, Сын Благословенного, – торжественно ответил Он Каиафе, – отселе узрите Сына человеческого, седяща одесную силы и грядуща на облацех небесных» (Мк. 14:61, 62; Мф. 26:6–4). Это исповедание, указывающее на пророческое видение Даниила (Дан. 7:13, 14), в котором Сыну человеческому, приписываются вечная власть, и честь, и царство над всеми людьми, племенами и языками, неудержимо несется теперь в необъятную вечность, достигает неба и потрясает преисподнюю. Небесные силы, слыша его, содрогаются перед неисповедимой тайной Божества, будучи объяты благоговейным страхом и трепетным желанием проникнуть в сокрытое от них (1Пет. 1:12; Рим. 14:24; Еф. 3:10): а темные силы ада мгновенно устремляются на встречу ему, чтобы криком судей заглушить вечные слова Вечной Истины. Лики ангелов с непостижимой быстротой передают друг другу вечно неумолкаемое исповедание Христа, а сатана со всеми своими полчищами ринулся на Иисуса, чтобы удержать неудержимый полет Его божественных слов. И вот, в бурном шуме судей, которые, вместо того, чтобы с благоговением пасть перед величием Иисуса, как Сына Божия, неистово кричат «смерть Ему!» – слышится непонятная для человека борьба в мире духов, та самая борьба, начало которой изобразил Тайнозритель: «И произошла на небе война. Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змей, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (Апок. 12:7–9). При взгляде на то, что совершается теперь вокруг Иисуса, так и чувствуется, что темные силы ада, пораженные в своем стремлении задержать вечное исповедание Христа в горних мирах ангелов, сосредоточили теперь всю свою злобу среди людей в зале суда. И вот, люди неистово беснуются вокруг Христа. «Смерть Ему, богохульнику, смерть Сыну Божию», – с безумною яростью кричат отовсюду. Настало время роковой борьбы: Христос исповедал Себя Сыном Божиим, имеющим вечную власть над родом человеческим, а сатана устами своих рабов отвечает: «смерть Ему, да погибнет Его имя с лица земли!» Когда-то в пустыне он, сатана, добровольно уступал Иисусу свою власть над всеми царствами земли, требуя за то, по-видимому, ничтожной и легкой платы – поклонения себе, но Христос отказался, – пусть же теперь не думает Он об этой вечной власти над людьми: они не признают Его за Мессию, они отрекутся от Него и сейчас же это докажут Ему самым делом: они – не Его, а мои слуги, и всегда готовы исполнять не Его трудные и невыполнимые требования, а мои похоти очес, плоти и гордости житейской (1Ин. 2:16), которые я разжигаю в них своим адским пламенем. Нет, не Ему, Сыну Марии, принадлежит вечная власть над родом человеческим, а мне глубоко посеявшему и воспитавшему зло в природе человека!.. Да, все люди – мои, и я – князь их (Ин. 14:30); они исполняют мои вожделения и похоти (Ин. 8:44; 1Ин. 3:8), и я заправляю всеми их мыслями, чувствами и действиями! Они – мои узники, и я воспитал в них зло до такой степени, что они способны теперь сделать даже невозможное для человека⁸⁰!!...

И вот, вся эта сатанинская злоба, воплощенная Каиафой и судьями (Лк. 22:53), тотчас же стала изливаться со всех сторон на безгрешного и кроткого Иисуса. Стоит Он теперь вне законов и всякого покровительства властей, и каждый из судей спешит излить на Него всю накипевшую в груди его желчь аспида... Начались поругания над Иисусом.

Суд Каиафы кончился. Иисус исповедал Себя Сыном Божиим, Сыном Благословенного. В ответ на это судьи единодушно произнесли: «смерть Ему!» И начались поругания над Христом. Установим порядок их, укажем причину взрыва их, отметим психологию их и типические характерные особенности каждой категории из них и представим в этих поруганиях действие человеческих страстей в их фактическом проявлении. Если где, то именно в поруганиях над Христом картинно и, так сказать, осязательно раскрывается перед нами полная и верная психология всех человеческих страстей, дошедших до своего апогея.

Поругания следовали в таком порядке: начались они в зале суда непосредственно за исповеданием Христа самими судьями, во главе которых стоял Каиафа; продолжили их слуги их в том же зале суда до второго пения петухов и до удаления Петра со двора архиерейского, а закончили их остальные слуги (дворня) и стражи храма на дворе, по удалении Петра, и продолжали их до самого утра.

Такой порядок устанавливается через сличение евангельских сказаний между собою. Евангелист Матфей говорит: «как вам кажется?» – спросил Каиафа судей по торжественном исповедании Христа. «Они же (oἱ dὲ) сказали в ответ: повинен смерти. Тогда (tόte), – т. е. непосредственно за своим ответом, – плевали Ему в лице, и заушали», – очевидно, отвечавшие, т. е. судьи; »Другие же (oἱ dὲ), – выделяемые евангелистом из категории отвечавших, – ударяли Его по ланитам, и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя? Петр же сидел вне (ἒxw) на дворе», – и далее изображается история отречения его (Мф. 26:66–69). Из положения Петра вне на дворе ясно, что поругания над Иисусом происходили внутри в зале суда.

Евангелист Марк описывает поругания над Иисусом совершенно согласно со сказанием евангелиста Матфея, с той только лишь особенностью, что Матфеево выражение «другие» (oἳ dὲ) заменяет более точным выражением «слуги» (oἱ ὑphrὲtai) ясно, что в зале суда поругания над Иисусом делали судьи, а за ними и слуги их. Евангелист Марк говорит: «Вы слышали, – спрашивает Каиафа, – богохульство? как вам кажется? Они же все (oἱ dὲ paνteς), – т. е. судьи, – признали Его повинным смерти. И некоторые (tiνeς), – очевидно из отвечавших, т. е. судей, – начали плевать на Него, – (непосредственно за своим ответом, на что указывает союз и (caί), заменяющий Матфеево «тогда» (tόte), – и, закрывая Ему лице, (начали) ударять Его, и говорить Ему: прореки (что по евангелию Матфея делали слуги, очевидно, подражавшие своим начальникам) И слуги (oἱ ὑphrὲtai) били Его по ланитам. Когда Петр был на дворе внизу» (cάtw) и пр., – особенность, точнее определяющая место и время поруганий над Иисусом (Мк. 14:64–66). Из сопоставления двух евангелистов ясно, что описанные поругания происходили в зале суда (а не на дворе «вне» по Матф. и «внизу» по Марку, где находился Петр); что поругания делали – «плевали в лице, заушали ударяли по ланитам и говорили Ему: прореки» – делали судьи, а за ними, по примеру их, и слуги их.

Что же касается евангелиста Луки, то он в своем повествовании продолжает то, на чем остановились Матфей и Марк. Сказав о том, как Господь своим взглядом на Петра вызвал раскаяние в своем любимом ученике, что было при втором пении петуха, евангелист Лука продолжает: «И вышедши вон (Петр), горько заплакал. И люди, державшие Иисуса (caί оἱ ᾂνdreς oί suνὲcoνteς), – очевидно, отличающиеся от слуг (oἱ ὑphrέtai) Марка по месту (это было на дворе, а не в зале суда), времени (после отречения Петра и до утра) и самому действию (много иных хулений произносили), – а ругались над Ним и били Его, и закрыв Его, ударяли Его по лицу, и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя?» – подобно тому, как это делали судьи и слуги их в зале суда. И много иных хулений, которых евангелист не перечислял и которые продолжались до самого утра произносили против Него. И как настал день, собрались старейшины народа и пр. (Лк. 22:62–66).

Евангелист Иоанн говорит только о поруганиях над Иисусом у первосвященника Анны (Ин. 18:19–24).

Таким образом, поругания начались в зале суда, тотчас же по произнесении смертного приговора, еще не утвержденного общим собранием суда – синедрионом. Первыми начали сам Каиафа и судьи; за ними следовали их слуги в том же зале суда, по примеру своих господ, и наконец, низший разряд служителей на дворе, во всю ночь до самого утра. Внешняя форма поруганий почти одинаково описана у всех евангелистов, но внутренний характер их различается соответственно характеру самих лиц и их внутренним побуждениям.

Поругания над Христом до окончательного утверждения судебного приговора представляют самое высшее нарушение еврейских уголовных законов, которые защищали преступника от всяких насилий до самой казни.

Чем же объяснить такое небывалое явление в судебной практике евреев?

Ответ на это найдем, если заглянем в душу Каиафы и окинем своим взором всю процедуру его суда. Состояние души Каиафы во время суда объяснит нам всё. Мы позволим себе на минуту оглянуться назад, чтобы разгадать эти дикие и бесчеловечные поругания над Христом.

Каиафа со своими союзниками давно уже дышал ненавистью и убийством против Иисуса, но не было ему случая совершить свое кровавое дело. Теперь случай представился: Христос связанным стоит перед ним на суде. По-видимому, дело простое и легкое – оформить судебный приговор при содействии лжесвидетелей, – однако ж мы видели, как трудно было Каиафе произнести смертный приговор над невинной и безгрешной головой Иисуса, при всем возмутительном попрании законной правды; в каком большом затруднении находился бесстыдный Каиафа, когда ему нужно было хоть сколько-нибудь оформить неправедный суд над Иисусом; тяжкие минуты он пережил во время судопроизводства над Христом; в каком безысходном и позорном положении он очутился пнред лицом безгрешной и совершеннейшей невинности судимого им Иисуса; как шатко и опасно было его положение в этом суде, если бы он закончил в пользу святейшего Узника; – как он постепенно переживал в последние минуты суда вражду и ненависть к Иисусу, жажду крови и злорадство ввиду предстоящей Христу позорной смерти, гнев и раздражение от недостатка улик против Иисуса, досаду и опасение от неудачи лжесвидетелей, страх и боязнь за счастливый для Него исход судебного дела и за свое собственное положение, отчаяние и бешенство от невозможности обвинить безгрешного и святейшего Узника.

Все эти волнения мятежной и гордой души пережил Каиафа в последние минуты, – и ко всему сказанному следует прибавить еще то, что он обязан был, по самому положению своему, скрывать в своей груди все свои страсти. Какой же бурный ураган страстей кипел внутри его, отыскивая для себя выхода, чтобы излиться наружу всепожирающей огненной лавой!..

И вот, в таком-то состоянии, когда нечестивое сердце его уже готово было разорваться на части от сильного напора распаленных страстей, вдруг, неожиданно даже для него самого, благодаря последнему напряжению его неправды и наглой лжи, раздается в зале суда радостный для него крик: «смерть Ему, богохульнику! Повинен смерти!..»

Тяжелая гора спала с плеч Каиафы: кровавая цель его достигнута, – Христос приговорен к смерти, Он теперь – вне закона, и гнетущая официальная сдержанность, сковывавшая его железным кольцом, спала с него, и судья – Каиафа предстал теперь во всем своем нравственном безобразии! Все, что накопилось в его мрачной и позорной душе против Иисуса, неудержимо извергается теперь наружу на главу беззащитного Праведника, осужденного на смерть. Вся злоба и ненависть его к Иисусу, вся вражда и унижение из – за Иисуса, все опасение и страх, все отчаяние и бешенство, вызванные невинностью безгрешного Узника – излились теперь в поруганиях над Христом.

Каиафа, после своего тестя, более всех заинтересованный убийством Иисуса, первый подал пример к тому, а за ним уже ругались и другие. Своим примером он, как председатель суда, показал, что Христос теперь вне законов и защиты, и всякий безнаказанно может ругаться над Ним. Позорная смерть должна будет завершить все эти поругания; а потому, все, что придумает злоба человеческая к унижению и оскорблению Иисуса, ничтожно в сравнении с тем, что ожидает Его впереди; следовательно, всякий может издеваться над Ним, как только в состоянии придумать, и чем лютее и бесчеловечнее, тем приятнее для Каиафы...

И вот, открывается небывалая картина человеческого безобразия и невыразимой жестокости. Начинается какая-то дикая оргия бешеного зверства вокруг Иисуса. Злое издевательство, безумная жестокость и страшное богохульство, – все это сливается в какой-то хаос человеческого безумия и дикого спорта в жестокости. Физические побои обостряются нравственными уязвлениями отвергнутого любящего сердца. Все высокое, чистое и святое подвергается ядовитому глумлению и попранию. Все добро, которое Он нес людям, превращается в источник невыразимых глумлений над кротким и любящим Страдальцем. Он стал какой-то мишенью, в которую со всех сторон направляют отравленные стрелы. Все смотрят на Иисуса и пожирают Его ненавистными глазами, алчной жаждой крови. «Вот Он – Мессия. Сын Божий, сидящий одесную Бога и грядущий на облаках небесных судить живых и мертвых», – говорит с язвительной насмешкой неверующий в Бога саддукей, – «кланяйтесь Ему с благоговением,» – и вместо поклонения плюют ему в лицо. Вся накипевшая в сердцах озлобленных саддукеев ненависть к Иисусу заставила их забыть свое основное учение «не быти воскресению» мертвых (Мф. 22:23) и прикрываясь бесстыдной маской лицемерия, изливается теперь из скверных и мерзких уст выражением самого величайшего бесчестия и самого крайнего презрения⁸¹, какое только мог придумать человек и определить закон (Чис. 12:24; Втор. 25:9). «Тогда заплеваша лице Его», – говорит Евангелист (Мф. 26:67)...

Зная, какой ненавистью дышали против Христа книжники, фарисеи и саддукеи, мы легко можем себе представить, с какой яростью каждый из присутствовавших в заседании суда спешил теперь выместить на беззащитном Узнике всю свою желчь. Для них недостаточно было, что они приговорили Невинного к позорной смерти, – этого мало, что Он, безгрешный благодетель, умрет благодаря их жестокой несправедливости: ненасытимое чувство мщения побуждает каждого из них лично нанести Христу оскорбление и поругание. Каждый, пользуясь таким беззащитным положением Иисуса, старается отплатить теперь за все обличения, которыми он был когда-либо оскорблен со стороны Христа, и с какой-то невыразимой злобой стремится уязвить своего Обличителя. Припомнили теперь каждое слово Иисуса, которым Он когда-то обличал их перед народом и тем приводил их в неописанную ярость. Вот Он, наш обличитель, который всенародно говорил, что на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи, по делам которых не следует поступать: ибо они говорят и не делают, с язвительной насмешкой воспроизводили обличительную речь Христа (Мф. 23:2)! Пусть Он убедится теперь Сам, что мы как говорим, так и делаем: мы осудили Его на смерть и теперь ругаемся над Ним, – и в оправдание своих слов они подходили ко Христу и били Его по Божественному лицу!.. Вот Он, единственный учитель Христос, запрещавший народу называть нас учителями, – пусть Он будет учить теперь, мы послушаем Его, – и ругавшиеся подходили к Нему и били Его по устам из которых исходило только слово сострадания, утешения и любви!.. Вот Он, народный учитель, который при всех называл нас безумными и слепцами, – пусть Он покажет нам Свой ум и удивит нас Своим знанием, – и хульники ударяли Его в чело и плевали в глаза. Он брением отверз очи слепому и тем вооружил против нас этого отступника преданий старцев, – пусть Он прозрит теперь Сам от брения, и бросали Ему пыль в глаза. Он называл нас лицемерами, гробами окрашенными, змиями и порождениями ехидны, укорял нас за украшение пророческих гробов и обвинял даже в пролитии крови их, – пусть же знает теперь – Он, провозвестник горя, кому больше теперь горя, – и все, как аспиды, бросались на Него «и пакости Ему деяху...» (Мф. 26:67).

И удивительное дело: чем более они изливали свою злобу на Христа, тем более они оправдывали каждое слово из обличений Его, тем более они раскрывали весь цинизм своего лицемерия и нравственной нечистоты, тем сильнее обнаруживали духовную слепоту и упорное безумие, тем отвратительнее испускали из себя страшный яд ехидны. «Давая десятину с мяты, аниса и тмина, они оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру» (Мф. 23:23). И эти пророчески обличительные слова Иисуса они оправдывают теперь во всей полноте и широте над своим Мессией: они не уверовали в Него, без вины осудили и без милосердия ругаются над Осужденным...

Время было за полночь. В воздухе веяло весенней прохладой, весь Иерусалим погружен был в глубокий сон, в ожидании великого дня заклания пасхального агнца. А мирные Галилеяне, расположившись в долинах Иерусалима, грезили своими радужными мечтами, что завтра с восходом солнца, их любимый Учитель, объявит Себя Мессией и сделает их всех счастливыми и блаженными.

И эти-то радужные мечты простодушных Галилеян продолжали волновать их души приятными грезами в те самые минуты, когда обетованный Мессия подвергался самому страшному и позорному поруганию от первосвященников и судей за то, что он торжественно объявил Себя Сыном Божиим, Мессией в собственном смысле, таким Мессией, каким изображали Его все ветхозаветные праведники, когда безумная злоба и ожесточенное неверие представителей народа изливали всю свою ядовитую желчь на невинного Иисуса, усиливаясь осмеять и унизить Его до последней степени. «Вот Он, наш Мессия, Христос – Сын Божий», – раздавались вокруг Иисуса, как бы в ответ на грезы Галилеян, неистовые крики злобного неверия. Кланяйтесь Ему и почитайте Его, как Бога, – Он вам говорил, что «кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его» (Ин. 5:23)! И злые насмешники подходили к Нему, кланялись Ему и затем плевали Ему в лицо, с выражением своего отвратительного омерзения. «Перед нами Сын Божий в узах стоит», – неслись саркастические насмешки с другой стороны. «Давно ли мы слышали из уст Его о Себе, что Он составляет одно с Отцом (Ин. 10:30) и что ненавидящий Его ненавидит и Отца, которого мы называем Богом?» (Ин. 8:54; Ин. 15:23). «Давно ли Он Сам говорил нам, что мы не имеем в самих себе любви к Богу, так как не приняли Его за Мессию и Сына Божия?» (Ин. 5:42, 43). Итак, докажите свою любовь к Богу и свою веру в единого Бога, – и распаленные сатанинскою страстью, подходили к невинному Страдальцу за грехи людей и били Его по устам, преклоняя в то же время свои колена перед Ним...

Припомните, еще с большей силой неслись безумные крики опьяненного неверия, припомните, как Он говорил во всеуслышание на праздник Кущей в обличение всех нас перед лицом народа: «если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня» (Ин. 8:42). «Докажем, что мы любим Бога и Его самозванца – богохульника, которого народ несколько раз собирался побить камнями (Ин. 8:59, 5:18, 7:19, 10:33), докажем Ему свою любовь к Нему, в недостатке которой Он нас давно упрекал», – и сыпались эти доказательства в виде ударов по лицу со всех сторон!.. «Вот Он, наш Мессия, – злобно смеялись вокруг Иисуса, – тот самый Мессия, о котором писал Моисей, в которого мы не веруем, по словам Его (Ин. 5:46), вот наш Мессия, предизображенный всеми пророками, Он – наш судия, Ему Отец отдал весь суд (Ин. 5:22), на суд Он и пришел в мир сей (Ин. 9:39); Он, связанный узами и осужденный на смерть, страшен теперь для нас, Он осудит нас; бойтесь Его, – с неистовым смехом говорили вокруг Иисуса, – впрочем, Он милостив будет к нам, Он сам сказал: «Не думайте, что Я буду обвинять вас перед Отцем Моим» (Ин. 5:45). Воздайте же Ему за эту обещанную милость своей милостью», – и буйная толпа с яростью нападала на беззащитного Страдальца и с зверским остервенением терзала Его!..

«Люди, державшие Иисуса, ругались над Ним и били Его; и, закрыв Его, ударяли Его по лицу и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя? И много иных хулений произносили против Него» (Лк. 22:63–65).

Кончились поругания судей над Христом. До утра оставалось еще несколько часов, и судьи спешили воспользоваться этим временем, чтобы отдохнуть и запастись новой энергией и силами на предстоявший им окончательный суд над Иисусом в синедрионе и перед Пилатом. Не смотря на желательный исход предварительного суда Каиафы, судьям предстояло еще много борьбы и опасений впереди, при возможном повороте дела в пользу Иисуса, под влиянием некоторых членов синедриона, при возможном еще столкновении с народом, не знавшим того, что совершилось у Каиафы, и при случайном сопротивлении капризного и гордого Пилата. Чтобы в уединении сосредоточиться на всех подробностях предстоящих ему действий, предусмотреть все случайности, обсудить все частности до мелочей, Каиафа распускает собрание до утра, а Христа отдает на поругание своим усердным слугам, которые представляли собой дикую оргию неистовых безумцев.

Чего же можно было ожидать невинному Страдальцу от этих людей, которые заявили уже свою услужливость Каиафе своими клеветами на Иисуса?!.. Они знали, с какой ненавистью относились судьи ко Христу; они видели, какому поруганию и унижению подвергали Его, какими оскорбительными для человеческого достоинства побоями осыпали со всех сторон. Само собою понятно, что они постараются теперь снискать к себе их благоволение своими поруганиями над Осужденным без вины, как старались они, час тому назад, выслужиться в глазах Каиафы своими лжесвидетельствами на Безгрешного и Святейшего. В них заговорило и чувство личного мщения Христу за все свои неудачи в лжесвидетельствах против Него и за тот позор, которому они подвергались от этих неудач. Неудивительно, что тот слуга, который ударил Христа по щеке у первосвященника Анны, поспешил теперь удовлетворить своему чувству ненавистного мщения за обличения его в дерзком и несправедливом поступке. Тогда его поступок был признан незаконным, и злой раб не мог сказать в ответ Иисусу; но теперь, когда Христос приговорен к смерти и осмеян уже первосвященником и судьями, он имеет право бить Иисуса. В своем слепом ожесточении он считает себя правым, что ударил тогда Иисуса, и это беззаконное право свое оправдывает теперь бесчеловечными побоями; он думает: пусть Христос спросит его, за что он бьет Его, – ответ у него готов, он не будет молчать, он знает, что сказать... И кроткий Страдалец со смирением и покорностью терпеливо переносит тяжелые поругания и бесчеловечные унижения от недостойного раба! Он молчит, и это молчание жестокий раб принимает за выражение правоты своих беззаконных действий. Да, Христос молчит, не защищается против несправедливости и побоев, думают и все окружающие Его рабы архиерейские; значит, Он – виновен, и все кинулись на Него всячески ругать и беспощадно бить Его. Мы не будем здесь говорить, какими ядовитыми, злыми и унизительными насмешками сопровождались эти побои от рабов в зале суда; но не можем умолчать, что они нравились всем слугам и заразительно действовали на окружающих: "И слуги, – по замечанию евангелиста, – по ланитома Его бияху» (Мк. 14:65).

После поруганий в зале суда Христос, осужденный на смерть, оплеванный, заушенный, измученный и униженный, выведен был на двор. Холодный воздух весенней ночи освежил Его от душной атмосферы залы суда, где Он вынес столько лжи и клеветы, позора и унижений, столько бессердечной жестокости и невыразимого бесчеловечия, наглого кощунства и ожесточенного неверия.

Но успокоился ли на самом деле Христос от нравственных и физических страданий с переменой места и внешних условий своего положения? О, ужас! С первой струей освежающего воздуха, по выходе из залы суда, Он получает новый удар в свое сердце, – Он слышит в воздухе последние звуки клятвенного отречения Петра, за которым «абие петел возгласи» (Мф. 26:74). Поруганный и обесславленный Христос, осужденный Каиафой на смерть, измученный, оплеванный, избитый, с запекшейся кровью на устах и знаками ударов на лице, тот самый Христос, которого Петр когда-то исповедал Сыном Бога живого (Мф. 16:16), а Нафанаил, кроме того, и Царем Израилевым (Ин. 1:49), которого Сам Отец Небесный объявил Своим Сыном возлюбленным (Мф. 3:17, 17:5), – получает теперь новый удар от сатаны: Он слышит отречение того ученика, который несколько часов тому назад клялся умереть вместе с Ним и за Него (Мф. 26:35; Мк. 14:31).

Но за этим ударом сатаны посыпались новые и новые удары, без всяких промежутков, не давая времени свободно вздохнуть, собраться с мыслями, укрепиться духом: буйная толпа слуг архиерейских, при виде Христа, с диким неистовством ринулась на встречу к Нему, с непреодолимой жаждой Его крови. Без вина опьяненная неутолимой злобой судей ко Христу, она окружила Его со всех сторон, готовая растерзать Его. И если зал судей, где должны царить милость и истина, превратился в арену зверской жестокости, то двор архиерея, где находились слуги его, представлял собою место озлобленной свирепости. Там преобладали ядовито-утонченные насмешки, а здесь – грубость и жестокость. В немногих словах евангелист Лука, описывающий поругания над Иисусом среди слуг на дворе, говорит нам многое: «И мужие держащие Иисуса ругахуся Ему» (ἐνἑπaιζον aύτῷ) не столько словами и насмешками, сколько страшными, тяжелыми побоями, причинявшими раны, «биюще Его» (δέροντες) (Лк. 22:63).

Люди боязливые, подавляемые страхом рабства, превращаются в диких зверей, когда исчезает в их глазах страх, сдерживавший их долгое время. Мщение, жестокое мщение, с выражением какого-то дикого самодовольства и наслаждения, является у них существенной потребностью их природы в эти страшные минуты их бешеной ярости. И вот, эти-то низкие рабы, заявившие свое бессилие и ничтожество перед Иисусом в саду Гефсиманском, когда отступили от Него и пали на землю от одного только слова Его (Ин. 18:6), теперь чувствуют свое превосходство перед Ним связанным и оплеванным, стыдятся за свою прежнюю слабость и бессилие, и этот позор недавнего своего ничтожества стараются смыть с себя своими жестокими поруганиями над святейшим и смиренно-безответным Узником. Задетое их мелочное самолюбие служит искрой, воспламенившей бурное и неудержимое пламя жестокого и лютого мщения за понесенную ими обиду.

Без сомнения, среди буйной толпы неистовых слуг находились и те, которые полгода тому назад не могли привести Иисуса к первосвященникам, увлекшись Его божественным учением (Ин. 7:45–47). Теперь среди такого всеобщего неистовства, ввиду грозного положения дела Иисусова, под влиянием страха перед Каиафой, уже осудившим на смерть невинного Христа, они отреклись от Него, когда даже ревностнейший из учеников с клятвой отрекся от обожаемого своего Учителя. Они не станут и не посмеют даже поддерживать теперь невинного Иисуса, когда слышали еще в то время страшные и жестокие слова из уст Каиафы, так резко и бесповоротно охарактеризовавшего последователей Иисуса: «этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин. 7:49). Они видят, чем закончились эти грозные слова Каиафы в настоящие минуты, – победа за ним, а Христос осужден!

И вот, они стыдятся за свое прошлое, краснеют за свою прежнюю слепоту и невежество, трепещут за свое малодушное увлечение, навлекшее было проклятие Каиафы на их голову, и этот стыд вызывает в них бешеную ярость против Иисуса. Своими жестокими, бесчеловечными и дикими выходками против Иисуса они стараются удивить своих сотоварищей и тем смыть пятно со своего прошлого, кажущееся теперь невыносимым позором.

А грозное слово Каиафы, при взгляд на них и воспоминании их прошлого, невольно раздается в ушах всех окружающих и мгновенно наэлектризовывает бешеную толпу какой-то кровожадной свирепостью в отношении к Иисусу. Кто почитает Иисуса, кто преклоняется перед Ним, тот невежда в законе, тот проклят и отлучен от сонмища! О, кому же приятно быть невеждой в законе и идти против самого Каиафы! Кто осмелится навлечь на себя проклятие и отлучение от синагоги! Пустое и рабски мелкое самолюбие понуждает их выдвинуться над массой невежественного и проклятого народа; они стараются во всем подражать и уподобиться Каиафе, этому страшному, деспотически-бессердечному повелителю народа, угнетенного и закабаленного под его грозной и несокрушимой властью; путь к тому им указан!.. И вот, они спешат подняться на эту ложную и страшную высоту своими невыразимыми жестокостями к Иисусу. Дух тщеславия, жалкого и постыдного для человеческого достоинства, обуял всех и вызвал какое-то дикое и бешеное соревнование в измышлении всевозможных жестокостей.

И вот, развертывается перед нами картина неизобразимого хаоса страстей, жестокости и бесчеловечия. Со всех сторон градом сыпалось на Него все, что только могла придумать невежественная грубость, религиозная ненависть, мелкое самолюбие, озлобленная низость, холодная, бессердечная жестокость раба, возбужденная в нем всеобщим к нему презрением. На дворе Каиафы в эту священную ночь совершалась какая-то дикая оргия неистовых безумцев, доведенных до бешенства. «Каждый из окружавших Иисуса, – по выражению одного ученого, – был наполовину зверь, а наполовину диавол». И Христос с кротостью и смирением переносил все. Ему плевали в лицо; Его били без разбора; палками по голове и плечам, по лицу и устам, сыпались звонкие удары по щекам и тяжелые по спине. Не зная пределов бешеной ненависти, они затевали злобные игры: завязывали Ему глаза и, учащая удары, с возмутительной дерзостью повторяли: «прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?». Им не спалось в эту темную холодную ночь и до утра они вымещали свой позор и прежний страх на Невинном.

Бодрствовал и Сын Божий – Христос, среди этих диких, своевольных рабов, связанный по рукам и ногам, с закрытыми глазами, под непрерывными ударами и насмешками со всех сторон, – бодрствовал Он в продолжительной безмолвной внутренней муке и томительном ожидании смерти, один, без всякой защиты и видимого сочувствия. Бодрствовал и терпеливо переносил Он все эти мучения и поругания. Его кротость, Его молчание, Его величие, безукоризненная чистота сердца, бесконечная любовь, глубокая скорбь и сострадание к ослепленным безумцам, – все эти божественные качества, бесконечно возвышающие Его над мучителями Его, представляли в Нем добровольную жертву этих низких страстей. То было посмеяние рабов над Христом, уничтожившим рабство, беззаконников над ожидаемым Судьей, имеющим воздать за всякую неправду, грешников над Святейшим Подсудимым, осужденным на смерть, сынов погибельных над Освободителем от уз ада, чад проклятия и гнева Божия над Виновником благословения Божия и бесконечных щедрот Его благости. Каждой черте человеческого безумия и неестественного изуверства гонителей Христа противосветит в Нем божественная святость, чистота и совершенство. Но темнота ночи духовной слепоты ожесточила сердца безумцев, которые в своем упорном неверии сами не знают того, что делают. Они не всматриваются в Того, Кого мучат и поносят, а заботятся только об одном, как бы угодить своим повелителям и бесчеловечными поруганиями над Невинным снискать себе их милость и благоволение. И под влиянием этих-то низких и гнусных страстей они, по выражению евангелиста, «много иных хулений произносили против Него», Христа (Лк. 22:65).

Мы не будем удивляться, что слуги в своих хулениях осмеивали, главным образом, нравственное учение Иисуса. Если Каиафа со своими злоумышленниками, не понимая учения Христа о Себе, как Мессии и Сыне Божием, осмеивал Его за такое учение, разрушавшее его мечты относительно своего благосостояния, то слуги его, не понимая нравственного учения Христа, направленного к разрушению их иллюзий, естественно, должны были подвергнуть осмеянию Иисуса за Его нравственные правила. Если Каиафа с своими сподвижниками мечтал о своем всемирном могуществе и власти под знаменем Мессии, то рабы его, забитые и голодные, нищие и придавленные, завистливые и алчные, принужденные только подчиняться и унижаться и не имевшие возможности и прав свободно распоряжаться даже собой, нравственно искалеченные и утратившие в себе достоинство личности человека, – все эти рабы о том только и мечтали, как бы скорее выйти из своего униженного и забитого состояния и быть тем, чем были их повелители, т. е. свободными, ни от кого независимыми, всегда сытыми, довольными и грозными повелителями своих подчиненных. И чем больше они испытывали над собой гнет, тем сильнее развивались в них алчные инстинкты и чувственное направление. Чем более они испытывали нужды, тем более они мечтали о материальном богатстве. Жить по плоти, угождать плоти, пользоваться полным довольством и избытком материальных благ, проводить все время в радости и удовольствиях, окружить себя толпой слуг и пользоваться всеобщим почетом и уважением, – все это составляло идеал их жизни с пришествием Мессии; об этом они мечтали и подобными пустыми иллюзиями услаждали горечь своей действительной жизни. То был грубый и низкий материализм, но материализм рабский, животный. В основе его лежал эгоизм, своеобразный, дикий, свойственный только рабам.

И вот, такие-то рабы, всецело подавленные чувственностью, с алчными и дикими инстинктами, с жадным ненасытимым аппетитом всех благ земных, слышат из уст Галилейского Пророка чистейшее и возвышеннейшее небесное учение: «Блаженны нищие духом... Блаженны плачущие... кроткие... Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф. 5:3–5, 11, 12). О, такое учение сразу разбивало все их иллюзии и мечты и с высоты воображаемого величия в будущем при Мессии повергало их в более горькую действительность, чем ту, которую испытывают теперь. Мало того, что Он, признаваемый народом за Мессию, не обещает им ничего приятного и утешительного, но даже считает блаженством для них то, чем они теперь так тяготятся и от чего они всеми мерами стараются избавиться. Такое учение не есть ли злая насмешка над их горькой и невыносимо тяжелой и унизительной действительностью?!.. И ярость раздражения проникает все существо их до мозга костей. Презрение и негодование овладевает всеми силами души. Ненависть и злоба клокочут в сердцах их. Уста их изрыгают всякую хулу на Иисуса, которую они сопровождают жестокими и презрительными побоями. Пусть Он Сам испытывает теперь, что проповедует нам, посмотрим, как Он почувствует Себя блаженным, – и с неистовой яростью нападали на Него, били Его, всячески понося. Он восхвалял когда-то нищих, Сам не имея ничего, и обещал им какое-то небесное царство; вот наш Царь-нищий, раздаятель царства небесного; кланяйтесь Ему и просите себе этого царства, и на этот дикий и кощунственный призыв отвечали Ему плеванием Ему в лицо. Он учил нас терпеливо переносить обиды и оскорбления своих господ, учил нас кротости и покорности, Он говорил: если ударят тебя по щеке, подставь другую. Пусть же Он Сам прежде испытает, как легко нам переносить подобные оскорбления от своих повелителей, – и били Его по щекам⁸², Он говорил, что блаженны плачущие; ибо они утешатся; – посмотрим как Он утешится теперь, как сладко это блаженство, – и дикая толпа снова нападала на Него и била со зверской жестокостью и бесчеловечием, стараясь вызвать у Него слезы и просьбу о помиловании. Но Иисус кротко молчал и терпеливо переносил все побои. Такое молчание приводило всех в какое-то бешенство. Желая усилить свои побои, они снимали с Него одежды, осмеивая в то же время Его учение: «хотящему... ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу» (Мф. 5:40).

До какого неистового зверства доходила жестокость слуг, это и представить невозможно. Как на суде, во время лжесвидетельств, молчание Иисуса приводило всех в раздражение и ярость, так и теперь, во время поруганий над Ним и побоев, молчание Его приводит всех в невыразимое бешенство и вызывает сильнейшее ожесточение и упорство. Выходя из сил от побоев, они переходили к злым и грубо кощунственным насмешкам. Он называет кротких блаженными, кричали кругом; потому что они наследуют землю. Вот почему Он и старается быть кротким, чтобы завтра со креста наследовать землю, – и дикий хохот раздавался кругом.

Всю ночь после осуждения Господа Каиафой глумились, ругались, всячески унижали и били Его слуги на дворе первосвященника. Но перед рассветом их отозвали на срочное и позорное дело – собрать, по распоряжению Каиафы, великое собрание синедриона, а Христа, поруганного, оплеванного, измученного, физически и нравственно истерзанного и обессиленного, посадили в темницу. В уединении заключения Он должен был сосредоточиться своими мыслями на том, что вынес в течение ночи и что предстоит еще перенести с наступлением утра, чтобы сильнее и глубже восчувствовать лютость чаши ярости гнева Божия и тяжесть креста, который Он поднимает на свои рамена, с целью умереть на нем. Эти минуты темничного заключения были новым тяжелым испытанием для Иисуса. Он теперь один, вокруг Него нет дикого шума безумцев, но за то в душе Его раздается этот шум с удвоенной силой. Он видел и испытал, что такое человек и как отнесся он к Его божественному учению, которым Он хочет спасти человечество; – но так относились к Нему пока враги Его, с наступлением же утра Он увидит, как отнесется к Нему и весь народ, облагодетельствованный Им чудесами. О, какую страшную борьбу для Его духа готовил Ему сатана!

Все эти поругания Страдалец мира безропотно перенес, и Его пример мы всем и каждому завещаем:

Терпи! хоть тяжкое страданье

Терзает, жжет больную грудь:

Смиренье, вера, упованье –

К Предвечному кратчайший путь.

Терпи! Господь тебя карает,

Как сына любящий Отец,

Тебя страданьем очищает

От всех грехов благой Творец.

Терпи! хоть горькими слезами

Тернистый путь твой орошен:

Молись: да будет небесами

Последний путь твой озарен!

Терпи! твой крест Святейшей волей

Тебе ниспослан в жизни сей;

Но не ропщи ты в горькой доле, –

Пред Богом скорбь души излей!

Терпи! любовью беззаветной

Ты научися всех любить,

И луч божественного света

В душе правдивой сохранить.

Терпи! Смиряй тоски порывы

И веруй чистою душой.

Что у Создателя все живы

За тайной сенью гробовой.

Терпи! Христа венец терновый

Желанней царского венца;

И в смертный час стезею новой

Войдешь в селения Творца!...

(Валерия Акулова)

Терпение есть наше спасение среди бушующих волн мирской злобы. И нигде, кроме Христа, мы не можем найти себе утешения. Он, испытав все, дает и нам Свое могучее подкрепление. К Нему и призываем мы всех скорбящих духом:

Если тяжко тебе, если душно тебе

В этом мире греха и насилья,

Если лучшим мечтам в напряженной борьбе

Жизнь обрезала смелые крылья,

Если сердце твое истомилось вконец

И слезами наплакались очи,

Видя горе кругом и терновый венец,

И вражду, непрогляднее ночи;

Если, чутко поняв голос правды святой,

Ты не можешь с неправдой мириться,

И правдивое слово небесной грозой

Над неправдой спешит разразиться;

Если люди, меж тем, как враги – палачи,

Злобным криком тебя заглушают,

И, цепями грозя, обнажают мечи,

И печать на уста налагают, –

О, тогда, мой страдающий, бедный мой друг,

Не ищи у людей ты участья,

Чтоб открыть им души наболевшей недуг,

Чтоб поведать им думы о счастье;

Не поймет, не оценит чужой приговор

Затаенной обиды и муки,

Не зажжет он отвагой унылый твой взор,

Не поддержит упавшие руки

Есть иная опора тогда у тебя,

Есть иной у тебя Покровитель, –

Он поймет твое сердце, оценит любя

И в борьбе будет друг и учитель.

Он и Сам, как и ты, от неправды страдал,

Сам боролся с насильем суровым,

Сам правдивою речью порок бичевал,

И венцом обагрился терновым...

(Константин Образцов)

Пример Христа есть заповедь Христа: «терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21:19). «Претерпевший... до конца спасется» (Мф. 10:22, 24:13; Мк. 13:13).

«Утру же бывшу, совет сотвориша вси архиерее и старцы людстии на Иисуса, яко убити Его» (Мф. 27:1). «И яко бысть день, собрашася старцы людстии и архиерее и книжницы, и ведоша Его на сонм свой» (Лк. 22:66).

С первыми проблесками весеннего рассвета в Иерусалиме, в центре города замечается какое-то таинственное, нервно-оживленное движение вокруг дворца Каиафы и в предместьях священного храма. То были слуги архиерейские, которые с поспешностью собирали членов синедриона в такую раннюю пору, – еще до восхода солнечного. Всех членов было 71, и нужно было оповестить их о каком-то экстренном заседании в такой неурочный ранний час и в такой необычайный для суда день, когда вечером должны были закалать пасхального агнца. Правда, многие из членов, не менее 23, были посвящены в тайну заседания, так как они, несколько часов тому назад, сами произнесли уже смертный приговор над Иисусом; но большинство из них пока не знали того, что совершилось в ту ночь. А потому, ранний призыв их на заседание не мог не вызвать вопросов любопытства о случившемся. И неожиданность такой вести поражала всех и вызывала нервное движение. Враги Христа с радостью спешили на заседание против Христа.

Члены суда знают законы уголовного суда, которые запрещают производить суд ночью, тайно, накануне субботы и великих праздников и требуют, чтобы между определением смертного приговора и утверждением его было не менее 24 часов, в течение которых все судьи должны воздерживаться от мяса и вина, чтобы не омрачить свой рассудок невоздержанием. Они читали в своей Гемара на Мишну: «блажен судья, который даст своему приговору время перебродиться»⁸³. Они знают также из закона, что «преступно ускорять день смерти осужденного»⁸⁴. Тем не менее все спешат на заседание по приглашению Каиафы. Спешат, как видим, не на доброе дело, не для защиты невинного, не для раскрытия правды судом, но для того, чтобы убить Невинного, погубить Безгрешного! «И абие наутрие совет сотвориша вси архиерее со старцы и книжники, и весь сонм... на Иисуса, яко убити Его» (Мк. 15:1; Мф. 27:1). Они спешат на зов Каиафы, и своей поспешностью исполняют слова пророков: «Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их» (Рим. 3:15, 16; Притч. 1:16; Ис. 59:7, 8). Спешат они пролить кровь своего Мессии, которого с нетерпением ожидали люди в течение 5508 лет! Бегут они, и между ними «нет делающего добро, нет ни одного; все совратились с пути, до одного негодны; нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога» (Рим. 3:10–12; Пс. 13:1–3).

Но кто же они, эти бегущие на зов Каиафы, по своему внешнему виду и общественному положению? Кто они, заклейменные еще пророками печатью безбожных кровопийц?

Все они – люди сановитые, важные, занимающие высшие почетные места в обществе, представители, руководители и управители избранного племени Иакова, убеленные сединой мудрости, люди ученые, знающие закон до последней буквы в нем, с виду благочестивые, строгие исполнители всех отеческих преданий старцев, внушающие невольное уважение к себе своей осанкой, гордой поступью и самой одеждой, – широкими воскрилиями риз, резко бросающимися в глаза, большими кистями на краях их. И все они спешат в такой ранний час, до восхода солнца, забыв свою важность и лета, забыв и самый день, когда все должны были готовиться к закланию пасхального агнца. Спешат они торопливой походкой, изменив и самую поступь свою, исполненную важности и внушавшую уважение к ним народа. Спешат они по направлению к храму, но не с молитвой на устах и благоговейным чувством в сердце, а с проклятиями злобной ненависти ко Христу и жаждой крови Его! Спешат они под кровлю храма, – это единственное в то время место на всей земле для служения Иегове, истинному Богу, – спешат туда, чтобы в одной из пристроек священного здания совершить такое злодеяние, которое завершит собою все злодеяния настоящие, прошедшие и будущие всего человеческого рода (Мф. 23:32–35). И этот храм, когда-то оскверненный кровью Захарии, сына Варахиина, убитого «между церковью и алтарем» (Лк. 11:51; Мф. 23:35; 2Пар. 24:21), скоро обагрится кровью Самого Богочеловека, Мессии – Христа. Там, в одной из камер суда Газит они окончательно произнесут смертный приговор над головой Невинного Иисуса (Мф. 27:3–6).

Синедрион собрался. Под председательством Каиафы он спешит открыть свое заседание в мощеной зале Газит ⁸⁵ , но ждет появления первого луча солнца. Чтобы не пропустить лишней минуты, все заняли свои места: судьи расположились полукругом от Каиафы: одна половина их поместилась по правую, а другая по левую сторону его. Без сомнения, они группировались по своим партиям фарисейской и саддукейской (Деян. 5:17, 23:6–9; Ин. 11:47–57). Рядом с Каиафой заняли свои места «отец суда» и «мудрец». Два писца уселись за столом для записывания приговоров. Перед Каиафой – место для Узника, по сторонам которого будут стоять и стеречь два служителя⁸⁶.

При взгляде на такое собрание, невольно поражаешься видимым величием его членов: то были цвет тогдашней учености, верх сановитости и блеск богатства и роскоши; то были краса, власть и сила евреев по своему внешнему положению и значению; то были гордость и страх народа, а также и опора его политической и религиозной безопасности; то были посредники между Богом и людьми, державшие в своих руках ключи от самого неба, защитники и охранители прав богоизбранного народа, от всяких насилий Римской власти, покорившей непокорных своему железному игу, – одним словом, то были жизненный нерв еврейской нации во всех отношениях, ум и сердце этого вероломного, мятежного и непокорного Богу народа (Исх. 32:9), – народа жестоковыйного (Деян. 7:51; Исх. 33:3), «с необрезанным сердцем и ушами» (Лев. 26:41; Втор. 10:16; Иер. 4:4, 6:10, 9:26), «всегда противящегося Духу Святому» (Деян. 7:51), – народа с каменным сердцем (Мк. 6:52, 8:17, 3:5; Ин. 12:40), медным лбом и железным затылком (Ис. 48:4), – народа, когда-то превознесенного Богом, а теперь носящего проклятие всех народов земного шара.

Синедрион, в полном своем составе, наводил страх и ужас на всякого еврея, всегда трепетавшего перед судом его. Сам Христос, проводя параллель между законом Моисея и Своим Евангельским законом, ставит суд синедриона выше и страшнее ветхозаветного суда за убийство (Мф. 5:21, 22)⁸⁷.

Насколько был страшен синедрион для евреев, об этом нам говорят следующие факты:

Родители исцеленного Христом слепорожденного признали последнего за своего сына и подтвердили, что он действительно родился слепым, но убоялись сказать, Кто его исцелил: «ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает Иисуса за Христа, того отлучать от синагоги. Потому они и сказали: он (исцеленный их сын) в совершенных летах; самого спросите» (Ин. 9:18–23).

Исцеленный расслабленный, 38 лет лежавший при овчей купели Вифезда, попавшийся в субботу на глаза Иудеев со своим одром и привлеченный за то к суду, оправдывался тем, что ему повелел нести этот одр Исцелитель его: в нарушении субботы виновен Тот, Кто сказал ему: «встань, возьми постель твою и ходи». И когда узнал имя своего Благодетеля, он забывает и 38 лет своего расслабления, и благодеяние Исцелителя, и спешит, под влиянием страха, донести о Нем Иудеям, чтобы оправдаться перед ними самому в нарушении субботы (Ин. 5:1–16).

На праздник (Кущей), когда Христос замедлил придти в Иерусалим, «Иудеи искали Его и говорили: где Он? И много толков было о Нем в народе», и толков самых разнородных: «одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ. Впрочем, – замечает Евангелист, – никто не говорил о Нем явно, боясь Иудеев» (Ин. 7:8–13).

Сам Христос, понимая, какой страх мог наводить синедрион на Его учеников своей властью отлучать от синагоги, прощаясь с ними, накануне Своей смерти, счел нужным предупредить их об этом, чтобы они не смущались и не боялись, когда исполнятся Его слова: «От сонмищ ижденут вы... Но сия глаголах вам, да, егда приидет час, воспомянете сия, яко Аз рех вам... да не соблазнитеся» (Ин. 16:1–4)⁸⁸.

«Первосвященники и фарисеи», стоявшие во главе синедриона, чувствуя силу и могущество своей власти, не смотря на любовь и преданность всего народа Иисусу, не побоялись дать «приказание, что если кто узнает, где Он (Иисус) будет, то объявил бы, дабы взять Его» (Ин. 11:57). И такое распоряжение синедриона не только не ослабило его авторитета в глазах народа, а наоборот, еще более усилило его и навело на всех страх и ужас, так что, после того, «и от князь мнози вероваша в Него (Иисуса): но фарисей ради не исповедаху, да не из сонмищ изгнани будут» (Ин. 12:42).

Замечательно, даже Иосиф Аримафейский, «человек богатый... знаменитый член совета... человек добрый и правдивый... ожидавший также Царствия Божия», был тайным учеником Иисуса, «из страха от Иудеев» (Ин. 19:38; Мф. 27:57; Мк. 15:43; Лк. 23:50, 51).

Не менее замечательно, что и Никодим, уважаемый всеми «фарисей... один из начальников иудейских», этот «учитель Израилев», не без основания, приходил к Иисусу "ночью», чтобы научиться от Него истине (Ин. 3:1, 2, 10, 19:39).

Излишне говорить о простых смертных, которые не смели открыто пристать к Апостолам, хотя и прославляли их тайно за их проповедь о Христе (Деян. 5:13).

Таков был страх синедриона на всех, который собрался теперь окончательно произнести (но не судить) свой смертный приговор над Иисусом, давно уже предрешенный им!

Мы не будем удивляться тому, что перед деспотической властью Синедриона трепетал каждый Израильтянин, когда обратим внимание на широкие права всесильной власти его и когда вникнем в значение «отлучения от синагоги».

Судилищу Синедриона подлежали важнейшие дела народные (менее важные дела решались в низших судилищах, которые были в каждом городе). Ему подлежали обсуждения и решения, например, о войне и мире, о правах и делах общественных, о правительственных должностях, дела апелляционные, важнейшие административные меры относительно церковных дел, определение новолуния, учреждения богослужебные касательно жертв, суждения о способности священников, учреждения в городах низших судей, городские и церковные строения, предприятия воинские. От него выходили законы и постановления, касающиеся всего Израиля, коим все обязаны были оказывать совершенное послушание; также судебные решения, касающиеся целого какого-либо колена, или первосвященника, или непокорного из членов Синедриона, или уклонения какого-либо города к идолопоклонству, или ложных пророков и обольстителей народных, богохульников, также государственных преступников⁸⁹. В религиозных делах судебная власть его простиралась и на Иудеев в рассеянии (Деян. 9:2, 26:10, 11).

Влияние Синедриона простиралось и на царя. Хотя о царе говорится, что он не судит и не подлежит суду; но в принципе Синедрион удерживал судебную свою власть и касательно царя: без его согласия царь не мог начинать никакой войны⁹⁰.

До покорения Иудеи Римлянами, Синедриону принадлежало право жизни и смерти; но с этого времени власть его была ограничена: он мог произносить смертные приговоры, но на исполнение их требовалось согласие Римского правителя⁹¹.

В делах религиозных и особенно при осквернении святости храма, Синедриону предоставлено было право судить и приговаривать к смертной казни, по проверке факта римской властью, всех, не исключая даже и язычников римлян, если они переступали за барьер, в храме, отделявший внешний двор храма от внутреннего, куда имели право входить одни только Иудеи⁹².

Свою власть Синедрион простер до того, что потребовал даже к себе на суд самого Ирода по случаю самовластия его, проявленного в казни предводителя одной разбойничьей шайки из Иудеев и его сообщников⁹³.

Такова была власть Синедриона. И хотя он не мог осудить Ирода, но уже много значит и то, что он потребовал к себе на суд такого жестокого и властолюбивого деспота, каким был кровожадный Ирод!

Но самая страшная власть в руках Синедриона – это не право смертной казни, но право отлучения от синагоги. В Новом Завете и Талмуде отмечаются две формы отлучения: временное (ἀφορίζειν: Лк. 6:22, – или ἀροσυνάγωγον ποιεῐν или γίνεσθαι Ин. 9:22, 12:42, 16:2) и постоянное (ἀνάθεμα и ἀναθεματίζειν Рим. 9:3; 1Кор. 12:3, 16:22; Гал. 1:8, 9; Мк. 14:71; Деян. 23:12, 14:21). Этим двум формам в первом послании к Коринфянам, в 5 гл., соответствуют два указания апостола Павла: «изъять из среды» (ἀὶρειν ἐϗ μὲσου – 2 ст.) и «предать сатане» (παραδοῦναι τᾠ Εατανᾷ – 5 ст.).

Последняя форма отлучения, известная в книге Ветхого Завета под именем »заклятия« – »херем", особенно была страшна для каждого еврея. Несчастный, подвергшийся такому наказанию, совершенно отсекался от общества верующих в истинного Бога, переставал быть членом народа Божия, лишался покровительства Божия, всех своих прав на обетования Божии и всякой надежды на участие в благах Мессии, которого все ожидали. Он переставал быть потомком Авраама и становился нечистым язычником в очах Божиих и всего народа, с которым прекращалось всякое сношение. Он изгонялся из общества людей и считался вне закона, так что каждый мог безнаказанно не только лишить его имущества, но и самой жизни. Положение его – вне покровительства законов и Божеских и человеческих. Над его головой произносились грозные и страшные проклятия, изложенные Моисеем в его законе: «Проклят ты в городе, и проклят ты на поле. Прокляты житницы твои и кладовые твои. Проклят плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты при входе твоем и проклят при выходе твоем. Пошлет Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблен... Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною, и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь... Поразит тебя Господь проказою Египетскою, почечуем, коростой и чесоткой, от которых ты не можешь исцелиться; поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца... и будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов» (Втор. 28:16–20, 22, 27, 28, 37).

Подвергали «заклятию» (ἀνάθεμα – херем) для поголовного истребления целые «города, мужчин и женщин и детей, не оставляя никого в живых» (Втор. 2:34, 3:6), даже «многочисленные народы» (Втор. 7:1, 2) и колена Израильская (Суд. 21:11). Такое заклятие практиковал Ездра, по возвращении из плена Вавилонского. В его книге мы читаем: «И объявили в Иудее и в Иерусалиме всем бывшим в плену, чтобы они собрались в Иерусалим; а кто не прийдет чрез три дня, на все имение того, по определению начальствующих и старейшин, будет положено заклятие, и сам он будет отлучен от общества переселенцев» (1Езд. 10:7, 8).

С распространением христианства анафематствование в синагогах направлено против христиан и вошло в ежедневную практику. По свидетельству Иустина Философа и других отцев церкви, «Иудеи в своих ежедневных молитвах произносили проклятия на христиан»⁹⁴.

Мы видим теперь, что право отлучения от синагоги – это страшный бич в руках Синедриона, которым он деспотически держал в тяжелом рабстве весь народ. И это обстоятельство уяснит нам то, почему народ так быстро переменил свое торжественное «осанна» на кровавый безумный крик «распни, распни Его!.. кровь Его на нас и на чадах наших!» Мы поймем теперь, как «первосвященники и старейшины», которые «боялись народа... убить Иисуса в праздник при народе», могли «возбудить народ – просить Варавву, а Иисуса погубить» (Мф. 27:20; Лк. 22:2, 6; Мк. 14:1, 2; Мф. 26:3).

Синедрион собрался на суд, но этот суд поражает нас небывалой еще в истории своей несообразностью и необъяснимым противоречием. Обладая всемогущей властью и держа презираемый им народ (Ин. 7:49) в деспотическом рабстве, он боится народа, чтобы открыто судить Иисуса (Лк. 22:2, 6; Мф. 26:3; Мк. 14:1, 2). Пользуясь неоспоримым авторитетом власти, он собирается ночью, подобно разбойникам, на тайное совещание о выполнении своего злого дела. Он ждет первых лучей солнца, чтобы начать суд, боясь нарушить букву закона, запрещавшего судить ночью, и в то же время не боясь пролить невинную кровь своего Мессии. Он открывает суд над Тем, Кого уже давно осудил на смерть (Ин. 11:53, 57).

Но кто же эти судьи и Кого они судят? Это – первосвященники и священники, не верующие в Бога саддукеи, не признающие духовного мира, воскресения мертвых и будущей загробной жизни: судят они, во имя Бога, Самого Сына Божия, явившегося на землю для спасения всех в образе человека (Фил. 2:6–11; 1Тим. 3:16). Судят лицемерные фарисеи, извратившие весь нравственный закон до прямой противоположности, считая добро злом, а зло добром, сладкое горьким и горькое сладким, белое черным и черное белым: судят они воплощенную чистоту и святость в лице Христа, высочайший и совершеннейший идеал добродетели. Судят ученые книжники изучившие до такой степени Закон и Пророков, что знали – сколько в каждой главе букв и черточек, и в то же время не видели в них Мессии, образ которого так ярко начертан там перстом Божиим через пророков, озаренных Духом Святым: судят они того самого Мессию, ради которого предизбран был и народ еврейский, во все время находившийся под водительством Самого Бога и видимым руководством пророков. Судят старейшины и князья жидовские (Ин. 7:48; Мк. 15:1), совершенно не думавшие о каком-то духовном (небесном) царстве, вполне довольные своей земной жизнью в роскоши и неге, и уверенные в том, что они – чада Авраама и потому безусловные наследники в царстве Мессии, которого уже приговорили к смерти до суда. Раз они – чада Авраама, которому дано обетование, что все потомки его получат благословение (Быт. 12:7), то Бог обязан выполнить Свое обетование, чтобы не быть Ему лжецом и обманщиком; а потому им не зачем беспокоиться о своем спасении, – оно обеспечено им, потому что об этом обязан позаботиться Сам Бог. Судят те, которые «связывают бремена тяжелые и неудобоносимые, и возлагают на плеча людям; а сами не хотят и перстом двинуть их», которые «затворяют Царство Небесное человекам: сами не входят, и хотящих войти не допускают». Судят те, которые «поедают домы вдов, и напоказ молятся долго», которые «обходят море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делают его сыном геенны, вдвое худшим себя». Судят «книжники и фарисеи, вожди слепые, лицемеры», которые золото ставят выше храма, а самый «храм – этот дом Божий, дом молитвы, – превратили в вертеп разбойников». Судят те, которые «дают десятину с мяты, аниса и тмина, и оставляют важнейшее в законе, суд, милость и веру», которые «оцеживают комара, а верблюда поглощают, которые украшают гробницы пророков, избитых их отцами, а сами дополняют меру беззаконий отцев своих, убивая Того, о Ком говорили пророки и за Кого их убивали отцы собравшихся теперь судить Иисуса» (Мф. 23 гл.).

Вот каковы судьи по своему внутреннему характеру⁹⁵, которые собрались теперь судить, во имя Бога, Сына Бога во плоти! Члены Синедриона, – эти слепые вожди народа, безбожные материалисты и безнравственные лицемеры, напыщенные и гордые сознанием своей власти и силы, – верили в свое высокое назначение, что когда придет Мессия, то они исследуют Его дело, признают Его за Мессию, объявят Его народу и, таким образом, примут Его под свое покровительство и руководство!

Члены Синедриона собрались в зал суда с непреодолимым желанием скорее завершить свое злобное торжество, скорее покончить свое дело, которое стало задачей самой их жизни: давно уже поставлен вопрос – Он или они, вопрос жизни или смерти для них самих. Останься в живых Иисус, – они должны будут лишиться всего, что имеют и чем владеют. Так, пусть лучше Он погибнет, чтобы им остаться тем, чем были доселе со всеми своими правами и положением!.. И если когда был страшен для них Иисус, так это – в наступающую пасху, когда весь народ так восторженно настроен в пользу Иисуса, что одно Его слово легко может совершить переворот в общественно-политической жизни еврейского народа. Торжественная встреча Иисуса несколько дней тому назад есть грозное предзнаменование для них, членов Синедриона. К тому же и Сам Христос заявил об этом предзнаменовании Своим властным изгнанием из храма торгующих, чем явно подорвал миллионные доходы саддукейской партии, состоявшей из иерархии храма⁹⁶.

Мы ясно представляем себе тревожно-радостное настроение членов Синедриона в данный момент. Их злоба торжествует, но и беспокойство за полный успех своего дела не оставляет их в совершенном покое. И вот они ждут не дождутся, когда засияет первый луч солнца, чтобы начать заседание суда и покончить свое кровавое дело. Нервно возбужденные, они, в нетерпеливом ожидании столь сладостной для них минуты, делятся между собой извращенными впечатлениями, хвалятся гнусными клеветами, с гордостью передают свои поругания над воплощенной Правдой и Невинностью, глумятся и кощунствуют над Его учением и не стыдятся открыто богохульствовать. Для неверующих в Бога нет богохульства, а есть только простое остроумие. Для поклонников золота дозволительно всякое кощунство над тем, что разбивает их золотого тельца. Для безнравственных, с тупой и сожженной совестью нет ничего святого, перед чем они с благоговением должны бы преклониться.

И вот, такое-то собрание нечестивых в ожидании появления солнца, предваряет свой суд дикими извращениями истины, услаждает себя позорной клеветой и ложью и ревниво упражняется в кощунстве и богохульстве. – Наконец-то наш Учитель народа, – с торжеством заявляет Каиафа, – в темнице, и ныне же Он умрет позорной смертью на кресте! – Не помните ли, – перебивает его другой член Синедриона, – как Он, на предложенный вопрос законника – «кто мой ближний?», – ответил притчей, в которой Он поставил ненавистного нам самарянина выше священников и левитов. Это Он сделал, чтобы унизить нас в глазах народа (Лк. 10:25–37). Чего же нам ожидать от Него, если оставить Его в живых? – Да, и что говорить, – продолжает третий, – Он Сам-то самарянин и бес в Нем. Это давно уже доказано и признано всеми (Ин. 7:20, 8:52). Мы слышали, как весь народ в глаза Ему сказал: «не правду ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе» (Ин. 8:48)? Неужели народ вступится за него и даст Ему жить среди нас?! – Да, необходимо казнить Его. Ведь Он открыто хулил священство, установленное Самим Богом, возбуждал народ против священников и левитов, издеваясь над ними измышленными баснями. Кто там был ограблен разбойниками? Когда это было и кто может подтвердить этот факт?.. А потому, если оставить Его в живых, то Он придумает такие сказки против нас, что весь народ сметет нас нечистой метлой с лица земли. Нечего медлить: смерть Ему! – Да, Его расположение к самарянам всем известно. Разве забыли, что Он пробыл два дня в Самарийском городе, когда Он возвращался из Иерусалима в свою презренную отчизну (Ин. 4:40–44)? Мы согласимся скорее умереть с голода или от жажды, чем принять от самарянина кусок хлеба или чашу воды: а Он два дня гостил у самарян Смерть Ему! – Верно, что и говорить, – Он хороший Мессия и патриот, когда открыто проповедовал всем, что многие прийдут с востока и запада, и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном; а мы, сыны царства извержены будем во тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубов (Мф. 8:11–12, 21:43; Лк. 13:26–30). Смерть Ему! на крест Его! – Народ признает Его за Мессию; но храни нас Бог от такого Мессии: ведь Он первые места-то в Своем царстве готовит мытарям и грешникам которые, по Его словам, предварят нас, войдут прежде нас, настоящих чад Авраама (Мф. 21:31, 32). Ясно, что Он – друг мытарям и грешникам, разврату которых Он всегда покровительствовал (Мф. 11:19; Лк. 7:34, 15:1, 29, 30). – Всем известно, что Он с ними ел и пил (Мф. 3:10–13; Мк. 2:16; Лк. 5:30). Он их всегда защищал. Помните еще, как Он на обеде у Симона Фарисея принял под свое покровительство известную всем грешницу, которая, при всех, своими слезами обливала Его ноги, а волосами отирала их. И за это Он простил все ее грехи (Лк. 7:36–50). Что и говорить! Хороший пример для всех развратниц! Греши, сколько хочешь, – всегда найдешь себе защитника в таком Мессии! – Верно, Он развращает народ (Лк. 23:2). Вы помните, – это было в Иерусалиме, – как Он еще раз оправдал женщину, также известную всем по своей жизни (Ин. 8:3–11)? Ждите, после того, что Он возвысит нравственность в своем царстве, когда подбирал к Себе исключительно только грешниц и открыто всем говорил, что Он к ним только и пришел: потому что в Нем нуждаются только они одни, как больные во враче (Мф. 9:11–13; Лк. 15:7, 19:7, 9, 10). – Нечего сказать, хорошую Он обещает жизнь всем своим последователям!.. Убить Его!..

Надейтесь, что Он избавит вас и от позорной языческой власти Римлян, когда Он, на наш вопрос – следует ли платить дань Кесарю, – всенародно заявил: «отдавайте Кесарево Кесарю» (Мф. 21:17–21)⁹⁷. – Ждите и надейтесь, что Он поведет наши дружины против Римлян за свободу и независимость нашу! Он и теперь уже изменил отеческим преданиям и заветным мечтам наших старцев. Он одним словом Своим разрушает все, что создали наши предки, чем гордился и силен наш народ, к чему он стремился и стремится во всю свою историческую жизнь, о чем он всегда мечтал и мечтает, как о высшей славе своего призвания. У него нечистый язычник выше «обрезанного» еврея. Он ни во что ставит наше обрезание, установленное Богом и завещанное нам отцом нашим Авраамом (Мф. 8:10; Лк. 7:9); какой же Он Мессия и даже Еврей ли Он?! – В Нем и кровь-то течет не еврейская, когда Он на каждом шагу-то только и делает, что разрушает всю нашу религию, весь наш закон, все наше учение и установления древних и мудрых наших раввинов! Смерть Ему, изменнику! Убить Его всенародно! Распять Его на проклятом дереве (Втор. 21:23; Гал. 3:13)!..

И такой-то безумец (Мк. 3:21, 22), проповедующий столь разрушительное и гибельное учение, выдает Себя за пророка Иеговы!.. Мало того, Он называет Себя даже Сыном Божиим. Смерть богохульнику и обольстителю народа! Он опасен для религии и государства!.. И если Он имеет еще воздействие на народ, который толпами следует за Ним, то в этом нужно усматривать весь вред и опасность такого человека: Он действует силой веельзевула, именем которого изгоняет бесов, творит чудеса и привлекает к Себе простодушный и невежественный народ (Мф. 12:24–28, 9:34; Мк. 3:23; Лк. 11:15; Ин. 7:49). Смерть Ему, богохульнику и обольстителю народа! Нужно спасти от Него народ; а потому убить Его! Благо, что Он Сам вчера признался на суде перед Каиафой в своем богохульстве!..

В излиянии таких-то клевет и извращенных пересудов учения Христа проводили тревожное время собравшиеся члены верховного судилища, в ожидании появления солнца, чтобы без вины Осужденного и без суда Оклеветанного окончательно приговорить к смерти!..

Наконец загорелся ярким светом и первый луч восходящего солнца, и все в диком бешенстве от охватившей их безумной радости в один голос закричали: «ведите, ведите Его!..»

И на беззаконный суд предстал Праведный Судия живых и мертвых. В Его крайнем уничижении светится царское величие, такое величие, какого не достигал еще ни один из смертных. Во всех чертах Его лица, покрытого ранами и оплеванного, и в небесно-кротком и сострадательном взоре Его нежных любящих очей сияет «Божественная правда», которой Он, по выражению пророка, "препоясан был о чреслех своих» (Ис. 11:5, 59:17). Во всем видна Его твердая и безусловная покорность Божественному определению Отца небесного, которое Он теперь выполняет добровольно, без всяких колебаний, – Он идет на позорную смерть; но в этой покорности отражается Его бесконечное совершенство, недоступное для сынов Адама, Его недостижимая высота. Судимый, Он является Судиею Своих судей. Перед Его правдой сокрушается и падет всякая неправда на земле, которая появилась со времен первого человеческого греха. В Его измученном, поруганном и слабом теле светится несокрушимая мощь Божественной силы, так что, при взгляде на Него, невольно повторишь слова апостола Павла, что в Его немощной плоти «обитает вся полнота Божества телесне» (Кол. 2:9). В присутствии Его невольно чувствуешь, что о Нем именно сказал пророк, и сказал так, что слова его наглядно и как бы осязательно, с неотразимой силой, исполняются теперь на Нем: «владычество на раменах Его». И все люди, всмотревшись в Него, единогласно признают Его за «Еммануила» (Богочеловека) «и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира» (Ис. 7:14, 9:6)

Но не тем были заняты умы и сердца беззаконных судей, чтобы всматриваться в Божественные черты уже осужденного ими Узника: тьма, ослепила их очи, чтобы не видеть Божественного света (1Ин. 2:11; Ис 6:10; Ин. 12:40). Страсти омрачили их неразумное сердце, чтобы им не чувствовать и не разуметь присутствия перед собой Самого Бога во плоти (1Тим. 3:16). Всецело погруженные в свои личные интересы, они совершенно забыли Бога и предались во власть сатаны и, таким образом, стали его орудием: они теперь – «власть тьмы» (Лк. 22:53), «слепые вожди слепых» (Мф. 15:14): они «упорствуют, не покоряются истине, предаются неправде» (Рим. 2:8) и в своем «упорстве погибают» (Иуд. 1:11).

Суд начался⁹⁸. «Старейшины народа, первосвященники и книжники... ввели Иисуса в свой синедрион» (Лк. 22:66). По закону они должны переисследовать все дело Подсудимого с самого начала, спокойно выслушать и проверить свидетельские показания обвинителей, определить и установить нравственную компетентность свидетелей, пригласить и вызвать свидетелей в защиту приговоренного к смерти Узника, внимательно выслушать ответы Осужденного, дав Ему полную свободу, проверить голоса судей за Обвиняемого и против Обвиняемого строго установленным порядком, – одним словом, они должны исчерпать все указанные в законе средства к тому, чтобы Осужденного накануне освободить от смертной казни. Таковы уголовные законы Евреев и такова задача Израильских судей, чтобы не проливать человеческой крови!

Но не то мы видим на деле: судьи, попирая все божеские и человеческие законы, спешат только оформить свой беспримерный и единственный в истории приговор. С нескрываемым лихорадочным злорадством все в один голос, спешат поставить Ему роковой вопрос, который так лукаво и противозаконно был поставлен Каиафой на его суде: «Ты ли Христос? скажи нам» (Лк. 22:67), торжественно воскликнули все.

Не дело судей намеренно ставить такие вопросы, которые, по сознанию их, должны вести к осуждению Обвиняемого: судьи, по законам еврейским, – не обвинители, а защитники обвиняемого; их дело выслушивать, расследовать и проверять показания свидетелей-обвинителей, и весь суд свой направлять к оправданию, а не обвинению подсудимого. А потому, в ответ на свой вопрос они слышат теперь свой собственный приговор из уст Иисуса, «Он сказал им: если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня» (Лк. 22:67, 68).

Своим ответом Христос срывает маску лицемерия с бесстыдных судей. Не затем они спрашивают Иисуса, чтобы оправдать Его, а затем, чтобы окончательно утвердить свой смертный приговор, давно уже ими предрешенный и накануне формально определенный. И нет нужды, теперь отвечать Иисусу на их вопрос, когда вся жизнь и вся деятельность Его была ясным, неопровержимым и убедительным ответом на него. С таким вопросом обращались уже к Иисусу иудеи еще на праздник обновления в храме Иерусалимском и получили от Него ответ. Тогда «Иудеи обступили Его и говорили Ему: долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо». И на это отвечал им тогда Иисус: «Я сказал вам, и не верите; дела, которые творю Я во имя Отца Моего, они свидетельствуют о Мне. Но вы не верите, ибо вы не из овец Моих, как Я сказал вам» (Ин. 10:24–26). Тогда же обвиняли Его и в богохульстве, на что также получили обвинительный себе ответ: «Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий? Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне; а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем» (Ин. 10:36–38).

Ясно, что судьи знали не только ответ Иисуса на свой вопрос, но и неопровержимые доказательства на него. Об этом с глубокой скорбью свидетельствует нам возлюбленный ученик Господа, так глубоко и проникновенно следивший за всеми отношениями Иудеев к своему Учителю. «Сколько чудес сотворил Он (Иисус) пред ними (Иудеями), и они не веровали в Него». И далее поясняет: «потому они не могли веровать, что, как еще сказал Исаия, народ сей ослепил глаза свои, и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Ин. 12:37–40; Ис. 6:10).

Таким образом, ответ Иисуса судьям Синедриона есть окончательный вечный приговор Его над ними за их упорное неверие и ожесточенное лицемерие. И этот приговор давно уже слышали они из уст Иисуса. Не раз они приступали к Нему с требованием доказательств с неба относительно Своего посланничества от Бога. И этих доказательств дано было так много, что Христос с глубокой скорбью и грозным обличением отвечал им: «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамения не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи: так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи» (Мф. 12:39, 40, 16:1–4; Мк. 8:11, 12; Лк. 11:16; 1Кор. 1:22). Он указал им на Свою смерть и трехдневное воскресение, как знамение с неба, которое утверждает Божественной печатью истину Его посланничества с неба и достоверность Его мессианства. И эту-то Божественную печать на смерть Иисуса налагают теперь члены Синедриона своим осуждением Его. Они собрались на суд, чтобы своей неправдой оправдать пророческие слова Иисуса и через то сделать самих себя безответными в своем богоубийстве.

Мы видим теперь, что ответ Христа судьям изобличил их неверие и раскрыл их неспособность верить.

Вы не поверите Мне, если Я скажу вам, что Я Христос, Вы не можете принять такого Мессию, как Я. Ваш Христос – другой Христос, земной, окруженный блеском земного величия и славы, грозный для вас самих и страшный для всех врагов ваших. Вам не нужен Небесный Христос, явившийся в уничижении, чтобы спасти весь род человеческий от власти диавола и ввести в вечное царство Отца Своего Небесного. И самый вопрос они предложили не для того, чтобы расследовать и убедиться в истине мессианского достоинства Иисуса, а для того, чтобы, на основании его, убить Иисуса, давно уже приговоренного ими к смерти!

Грозная для судей истина раздается из уст Иисуса и в дальнейших словах Его ответа в Синедрионе: «если же и спрошу нас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня» (Лк. 22:68).

Относительно Своего мессианского достоинства и Богочеловеческой природы Своего лица Он не раз предлагал им вопросы, которые раскрывали истину того и другого, и они в смущении и стыде не отвечали. После торжественного входа в Иерусалим и изгнания торгующих из храма «первосвященники и старейшины народа приступили к Нему и сказали: какою властью Ты это делаешь? и кто Тебе дал такую власть?» На этот вопрос ответил Иисус вопросом: «спрошу и Я вас об одном; если о том скажете Мне, то и Я вам скажу, какою властью это делаю; крещение Иоаново (т. е. все его пророческое служение, вся его проповедь и вся его деятельность) откуда было: с небес, или от человеков?» И на этот вопрос они не могли дать ответа: потому что он изобличал все их неверие, «Они... рассуждали между собою: если скажем: с небес, то Он скажет нам: почему же вы не поверили ему? Ведь Иоанн ясно и положительно раскрывал высокое мессианское служение Иисуса и указывал, в чем состоит сущность его, а если сказать: от человеков, – боимся народа, ибо все почитали Иоанна за пророка. И сказали в ответ Иисусу: не знаем», – прикрывая свой позор лукавой ложью. Тогда «сказал им и Он: и Я вам не скажу, какою властью это делаю», потому что без слов ясно стало само собой (Мф. 21:23–27). Вопрос Иисуса остался без ответа со стороны вопрошавших Его.

В другой раз Сам Христос предложил фарисеям вопрос, касающийся Его богочеловеческой природы. «Что вы думаете о Христе? чей Он сын? Говорят Ему: Давидов. На это Он говорит им: как же Давид, по вдохновению, называет Его Господом?.. И никто не мог отвечать Ему ни слова; и с того дня никто уже не смел спрашивать Его» (Мф. 22:42, 43, 46). В Капернауме, когда Иисус простил грехи расслабленному и книжники обвинили Его в богохульстве. Он спросил их: «что легче сказать: прощаются тебе грехи, или сказать: встань и ходи?» Они молчали. И на их молчание Христос ответил разъяснением своих прав прощать грехи. Он сказал: «Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, Я говорю расслабленному: встань, возьми постель твою, и иди в дом твой. И он встал, взял постель свою и пошел в дом свой» (Мф. 9:5–7).

В Евангелии много таких фактов, где на вопросы Иисуса не могли и не хотели отвечать книжники и фарисеи по моральным побуждениям: потому что ответы на такие вопросы изобличали их в упорном неверии и ожесточении против Христа. Мы не будем ими удлинять свою речь.

Третье положение в ответе Христа еще более изобличает членов Синедриона в их злостной неправде. Оно логически вытекает из трех предыдущих положений: «вы не поверите Мне», «не будете отвечать Мне» и, наконец, «не отпустите Меня».

Нужно немного оглянуться назад, поглубже заглянуть в души судей, чтобы видеть полную и безусловную справедливость слов Иисуса. Мыслимое ли дело, чтобы судьи отпустили теперь Иисуса, когда они давно уже замышляли и постановили убить Его (Ин. 5:16, 18, 7:1, 19, 20, 25, 8:37, 40, 11:53; Мф. 26:4; Мк. 14:1)? Возможно ли думать, что судьи отпустят Иисуса, когда Иудеи, под их руководством, не раз брали каменья, чтобы на месте побить Его (Ин. 8:59, 10:31), – когда старейшины народа искали погубить Его (Лк. 19:47), старались схватить Его силой и убить (Мф. 21:46; Мк. 12:12), искали схватить Его (Ин. 7:30, 32), хотели схватить Его (Ин. 7:44, 10:39)? Можно ли даже мимолетно помыслить, что судьи отпустят Иисуса, когда они купили смерть Его за тридцать сребренников, когда сами первосвященники и старейшины искали лжесвидетелей против Него, когда они уже приговорили Его к смерти за исповедание Себя Сыном Божиим, Сыном Благословенного, когда они весь остаток ночи после суда провели в диких поруганиях над Ним, кощунственных издевательствах, в богохульных глумлениях, в жестоких побоях по лицу и по устам кулаками и палками, в заушениях и оплеваниях Его? И раз они уже вступили на этот путь кровавой и зверской жестокости, то не могут уже остановиться в своей кровожадности и жестокой несправедливости: для них нет ничего теперь святого, человеческого, разумного. Безумие обуяло всех. И здесь в этом зале суда, они заседают не для того, чтобы освободить Иисуса, но для того, чтобы погубить Его. Да, горькая правда слышится теперь от Иисуса: «вы не отпустите Меня». И тот суд, который вы так обставляете, не есть суд, но злая, неслыханная насмешка над судом! И чтобы эти «злочестивые судьи» хотя бы образумились по совершении ими такого ужасного для них дела, Христос объявляет Свой суд над ними, в последнее предостережение их от неизбежной погибели: «отныне Сын человеческий воссядет одесную силы Божией», как Царь и Судия всей вселенной, и будет судить всех и вас за ваш настоящий суд.

Но не спасло их и такое предостережение. Напротив, с нетерпением они ждали от Иисуса такого подтверждения Его исповедания на суде Каиафы. В дикой радости они «сказали все: и так, Ты Сын Божий?» Спрашивают еще раз, как бы проверяя Его ответ, дабы все внимательно отнеслись к нему, ввиду чрезвычайной важности его для них. «Он отвечал им: вы говорите, что Я» , т. е. верно поняли и повторяете Мои слова: вы говорите, то, что Я сказал, что Я – Сын Божий ⁹⁹ .

Последнее слово Иисуса к богоизбранному народу Еврейскому, в лице его высших представителей, обобщает и завершает собой все ветхозаветное откровение через пророков, которое руководило Израиля и спасало его во всех тяжелых исторических обстоятельствах жизни. Это последнее откровение в двух словах: Я – Сын Божий.

И в ответ на это откровение все судьи, в каком-то диком бешенстве и неудержимом злорадстве, вместо того, чтобы образумиться, дружно сказали с торжеством своей победы: «какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его» (Лк. 22:66–71).

Суд кончился над Иисусом в Синедрион. Но этот суд, по буквальному выражению евангелиста Матфея, был не суд, в обычном понимании слова, а «совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти» (Мф. 27:1). Цель достигнута: Синедрион отверг своего Мессию и единогласно¹⁰⁰ постановил: «Предать Его смерти».

Суд над Иисусом первосвященников (Анны, Каиафы) и Синедриона в высшей степени знаменателен. Здесь каждое слово, каждое действие есть исполнение пророчества и в то же время является пророчеством будущего.

На Тайной вечери Христос предупредил Своих учеников: «сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен». Об этом предсказал еще за 712 лет пророк Исаия в 53 гл. 12 ст. «Я дам Ему часть между великими, говорит Иегова, и с сильными будет делить добычу (как Победитель диавола, у которого отнимет пленных людей, как добычу), за то, что предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем». Смерть Его осуществилась, следовательно, снятие греха с людей, освобождение, их от власти диавола и ходатайства за грешных есть действительный факт. И этот факт подтверждается буквальным исполнением пророческих слов Иисуса. Когда Его брали в саду Гефсиманском, то Он, обратившись, к первосвященникам и начальникам храма и старейшинам, сказал им: «как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня?» (Лк. 22:51). А что судьи Синедриона так именно в душе своей смотрели на Иисуса, это оправдалось в самом распятии Иисуса среди двух разбойников, во исполнение слов пророка и Самого Христа (Мк. 15:27, 28; Лк. 22:37).

Христа осудили на смерть за то, что Он исповедал Себя Сыном Божиим, который, «воссядет одесную силы Божией» (Лк. 22:69) и явится «на облаках небесных» судить мир (Мф. 26:64). Но об этом говорил еще пророк Даниил за 600 лет до Рождества Христова. В 7 главе своей книги он пишет: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его – владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится». Но такое шествие на облаках Сына человеческого было шествием на суд нечестивых: «Огненная река выходила и проходила пред Ним (Ветхим днями); тысячи тысяч служили Ему и тьмы тем предстояли пред Ним; судьи сидели, и раскрылись книги» (Дан. 7:13, 14, 10). Этот суд над нечестивыми дано было совершить Сыну человеческому, который исповедал Себя на суде Каиафы и Синедриона Сыном Божиим. Судившие Христа знали это пророчество и должны всмотреться в дух и характер исполнения его на Христе и Самим Христом. И это так легко было им сделать: потому что Христос не один раз указывал на это пророчество и исполнение его на Нем. «Прийдет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его» (Мф. 16:27). Следовательно, и судьи Христа получат возмездие за свой суд над Христом. Но это возмездие – страшное для них возмездие, как об этом предупредил Христос в другой раз. «Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе (знамение креста, на который осудили Христа судьи Синедриона); и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великой» (Мф. 24:30). Явится Он судить живых и мертвых, как об этом Он сказал в Своей последней речи на горе Елеонской «когда прийдет Сын человеческий во славе своей, и все святые Ангелы с Ним: тогда сядет на престоле славы своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов». И одним Он скажет: «приидите благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира...» А другим скажет: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелом его» (Мф. 25:31–46). И эти предсказания о последнем суде Он подтверждает теперь на суде (Каиафы и) Синедриона: «отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божией» (Лк. 22:69).

Судьи, зорко следившие за каждым шагом Христа, осведомлены были о таком учении Его, и однако ж не привлекали Его к законной ответственности, а теперь осуждают Его за то на смерть. «Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук», сказал им Иисус в саду Гефсиманском (Лк. 22:53). Не поднимали рук на Иисуса потому, что раньше Христа так говорил о Христе еще пророк Даниил (7 гл.). Не поднимали рук, не смотря на то, что Христос, постоянно называясь Сыном человеческим, явно и открыто прилагал к Себе пророчество Даниила. Но почему же теперь осуждают Христа на смерть за такое раскрытие пророчества Даниила? Ответ на это дал Сам Христос в саду Гефсиманском: «теперь ваше время и власть тьмы» (Лк. 22:53). В их осуждении открывается действие «власти тьмы». Страшное предостережение им и грозный приговор: исполняя действие власти тьмы, они тем самым подвергают себя и вечному осуждению вместе с ней. Произнося смертный приговор над Сыном человеческим, они уже слышат из уст Его и свой собственный приговор: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его» (Мф. 25:41).

Судьи, исполняя, таким образом, над Христом, со всею точностью все пророчества о Христе, утверждают тем самым непреложность исполнения и всех пророчеств Христа о Себе и всем мире. Раз исполнилось с буквальной точностью то, что говорили пророки о Христе, то с большей несомненностью исполнится и все то, что говорил Христос о Себе и судьбе всего мира. Одно ручается за другое: потому что одно заключается в другом, как в семени будущий плод. И если семя взошло, то и плод явится в свое время.

Но пойдем дальше за Иисусом в преторию Пилата и на Голгофу.

Суд Каиафы и Синедриона кончен. Но что это за суд, – мы обобщим его словами поэта:

Суд людей – и жесток, и суров,

Суд Христа – милосерд и правдив;

Без любви и без правды основ

Человек лицемерен и лжив.

Сила в правде, а правда – в любви,

А любовь – в неземной чистоте!

Все греховное – в тьме и в крови,

Все святое – в мечтах о Христе!..

(Леон. Афанасьев)

«Ведоша же Иисуса от Каиафы в претор. Бе же утро: и тии не внидоша в претор, да не осквернятся, но да ядят пасху» (Ин. 18:28).

Прошли томительные часы страшной ночи; засиял рассвет весеннего утра Палестины; восточный горизонт небосклона озарился заревом восходящего солнца; проснулся день, настало утро того единственного дня во всемирной истории человечества, в который, по предвечному Божественному определению, должна была решиться вечная судьба всего человечества, в который должен был умереть Искупитель мира – Христос и Своей смертью победить диавола, разрушить узы греха и смерти и дать людям вечное спасение. В воздухе веяло свежестью весеннего аромата. Вся природа пробуждалась от своего мертвого оцепенения ночи, и трехмиллионный Иерусалим, в предвкушении радостей наступающего дня, не мог еще вполне отрешиться от своих приятных грез, среди которых он погрузился вчера в глубокий сон. Мирные Галилеяне весело пробуждались со светлой надеждой, что давнишние их желания и ожидания должны осуществиться в наступающий день: Мессия пришел, и Он объявит Себя Царем всего мира (Лк. 19:11), о котором Он Сам недавно говорил: «знайте, что уже близко Царствие Божие... не прейдет род сей, как все сие будет» (Лк. 21:31, 32). Мы слышали, как Он торжественно заверил окружавших Его слушателей, что «прийдет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами своими и тогда воздаст каждому» из врагов наших «по делам его». И это, – уверял Он, – должно совершиться скоро: потому что об этом Он сказал с положительной уверенностью. «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. 16:27, 28). Это – Его слова. Да, время настало: Галилейский Пророк есть Мессия! Все признают Иисуса Мессией, если открыто называют Его «Сыном Давидовым» (Мф. 9:27, 15:22, 20:30, 21:9; Мк. 10:47). С год тому назад, когда Он накормил нас голодных, мы сами хотели силой провозгласить Его царем, но Он удалился в горы и тем отклонил наше желание (Ин. 6:15). Теперь же обстоятельства изменились: народ нетерпеливо ждет и требует от Него объявления Себя Мессией (Ин. 10:24, 7:3–5). И Сам Христос, по-видимому, сочувственно относится к такому религиозно-политическому воодушевлению народа: Он не отклонил от Себя торжественной, поистине царской, встречи народом несколько дней тому назад, а наоборот, Сам даже содействовал тому: Он Сам послал учеников за ослицей с осленком, сел на последнего и принимал восторженные крики – «осанна Сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних!»

Мало того: Он даже защитил детей, восклицавших в храме из подражания своим родителям, от злобных нареканий первосвященников и начальников храма (Мф. 21:15,16; Лк. 19:40). Римские власти, зорко следившие за всяким народным движением, не могли удержать такого порыва народного энтузиазма и противодействовать ему силой своего оружия: они преклонились перед могуществом Иисуса, в Котором должны признать теперь ожидаемого Мессию. Он – оплот и защита для сынов Израиля, гроза и ужас для врагов, сила и могущество для дома Давидова. Перед Ним теперь преклонятся, Эфиопляне, острова дары Ему принесут, а враги персть ног Его полижут (Пс. 71:9–11). Теперь Израиль не будет в поношении у язычников, не знающих истинного Бога, – Он будет господствовать над всеми народами, которые будут платить Ему богатую дань (Ис. 49 и 60 гл.). Теперь не будем мы чувствовать нужду и переносить позор, – слава Израиля распространится по всей земле. Не будем испытывать и болезней, – Он наш Мессия, одним словом Своим исцелит нас от всех недугов и страданий и запретит несчастьям касаться нас. Теперь волк с агнцем будут пастись вместе и дети наши будут играть и забавляться змиями и драконами, которые не вредят им (Ис. 11 гл.). Теперь увидимся мы и со всеми своими умершими родственниками и друзьями, которых Он воскресит Своим мощным словом, чтобы они вместе с нами могли наслаждаться всеми благами Его мессианского царства (Ис. 25:8; Ос. 1:3, 14). Давно ли одним Своим словом воскресил четверодневного мертвеца Лазаря, – это видели тысячи народа, а знают теперь тысячи тысяч. О, как счастливы мы, что дожили до Мессии, которого с нетерпением ожидали наши предки! Какой восторг, какая радость откроется завтра для всех нас!..

С такими радужными мечтами пробуждались Галилеяне на мирных долинах священного Иерусалима. Сердца их преисполнены были умиления и невыразимого восторга. Первые лучи утренней зари были первыми лучами их радости и торжества. Но эти ранние лучи восточного утра, разливая свой свет над Иерусалимом и его мирными долинами, в то же время озаряли они и темный «совет нечестивых» и открывали миру страшную тайну ужасной ночи. То, что было сделано под покровом ночи, открывается теперь при свете дня. Обожаемый Пророк схвачен ночью, оклеветан, поруган, заушен и осужден на смерть! С рассветом дня страшная весть об этом распространяется по всем кварталам и, с неудержимой быстротой, всюду разносится от центра ко всем окраинам города.

Достигает она и тех мест, где расположились пришедшие на праздник в Иерусалим богомольцы из отдаленных стран. Странной и невероятной показалась на первый раз эта весть; своей необычайностью она поражала слушателей, вызывала в них недоумение и, быть может, недоверие; но эта весть упорнее и упорнее разносится всюду и производит в слушателях какое-то странное смешение чувств. Неужели тот Пророк Галилейский, который творил столь дивные дела, мог быть схвачен вождями еврейского народа? Неужели этот Чудотворец мог быть связан и судим как преступник, и кем же? – представителями и блюстителями религии!! Нет, что-то непонятное и невероятное носится всюду! Неужели они, Галилеяне, видевшие так много чудес Иисуса и готовые силой даже провозгласить Его своим царем, могли так ошибиться в Нем, непризнанном таковым всем собором иудейского синедриона? Они, Галилеяне, если когда особенно были преданы Иисусу, то именно в настоящую пасху, и, у них уже все готово, чтобы объявить Его своим Мессией. Так неужели им придется разочароваться в своих надеждах? Нет, это – невероятно!..

А между тем эта невероятность все более и более охватывала мирных Галилеян, все более и более смущала простодушные сердца их, все более и более вызывала в них борьбу чувств и влекла туда, откуда исходили эти слухи. Каждому хотелось проверить их своим личным наблюдением; каждому хотелось видеть самому, чтобы сколько-нибудь убедиться в неверности столь странных вестей.

И вот, мы видим, в такой ранний час, когда первые лучи солнца озарили Иерусалим, народ толпами спешит по узким и кривым улицам города ко двору первосвященника Каиафы. На лицах идущих мы читаем разные чувства, которые производят различное впечатление на зрителя. Здесь мы можем отличить, по выражениям лиц, и злобно торжествующих приверженцев партий, враждебных Христу, и недоверчиво – смущенных Галилеян, которые доселе были чтителями Христа. Все спешат к одному месту, одни чтобы порадоваться торжеству и, если возможно, посодействовать ему с своей стороны, а другие – чтобы проверить страшные слухи и разубедиться в достоверности их. В одних отсвечивается боязнь и опасение, как бы не встретить какого препятствия своему торжеству, а в других проглядывает боязнь и опасение, как бы дошедшие до них слухи не оказались действительными. Что делать? – ставят первые вопрос, – если их желание не исполнится и теперь, когда грозный Обличитель их находится в их руках. Что делать? – невольно говорят своим выражением и вторые, – если почитаемый ими Пророк – Иисус действительно находится в распоряжении синедриона и уже осужден им на смерть!..

По мере того, как распространялся по окраинам города слух о взятии Иисуса первосвященниками и старейшинами, над Иерусалимом идет какой-то гул, который отовсюду несется к центру города. Этот гул, подобный отдаленному шуму взволнованного моря, раздается над городом и с каждой минутой все более и более усиливается. Нет ничего удивительного, что он скоро достиг и претории Пилата, который, как строгий блюститель порядка в мятежном городе беспокойных Иудеев, естественно, должен был своевременно принять меры предосторожности против могущего быть возмущения народа. А потому, неудивительно, что в такой ранний час и римские всадники появились на узких и кривых улицах Иерусалима, и вооруженные воины готовы были предупредить непонятное для них движение. Возможно предположить, по самому существу дела, что и эти строгие блюстители порядка, зная мятежный дух непокорных евреев, направились туда же, куда устремлялся со всех концов города вероломный народ.

Но что же они видят? Трудно и даже не возможно изобразить пером или нарисовать кистью картину того, что представилось их взору и что влекло народ ко дворцу первосвященника Каиафы! Они видят Иисуса связанным по рукам, с веревкой на шее¹⁰¹, в знак того, что Он уже осужден на смерть, того самого Иисуса, слава о Котором, как великом Пророке – Чудотворце, далеко носилась за пределами Иудеи, – видят, как ведут Его в преторию Пилата на окончательное утверждение смертного приговора.

Но кто же ведет Его в таком виде?

Весь синедрион, в полном своем составе. хотя некоторые члены и не сочувствовали такому осуждению, и, что удивительнее всего, ведут под предводительством самих первосвященников.

За чем же так рано – в седьмом часу утра – они спешат отвести Иисуса на суд Пилата?

Такая поспешность казни ясно выражала, что Иисус – такой злодей, казнь которого не может быть отложена и на один день, так как следующим днем начинается семидневный праздник, в который не позволялось законом совершать казни над преступниками; а отложить смерть Иисуса на целую неделю – невозможно: слишком велика злоба против Него, чтобы она могла отсрочить так долго смерть Его, слишком велик преступник, начинали рассуждать кругом, чтобы можно было терпеливо ожидать Его смерти в течение целой недели; да и опасно медлить с казнью, думали про себя приверженцы первосвященников, потому что в неделю народ может оправиться от удара, нанесенного ему неожиданностью. Да и зачем здесь сами первосвященники на лицо, изумлялись все. Их личное присутствие не говорит ли о важности дела, которого отлагать нельзя?! Все это ясно подтверждает позорную и гнусную несправедливость суда первосвященников над Иисусом. Все это шествие, при первом взгляде на него, должно бы открыть глаза каждому, но вышло наоборот, за исключением искренно преданных Иисусу и глубоко веровавших в Него.

Путь, которым шел теперь связанный Иисус, недолог по своему протяжению, но он важен по своему значению в деле изменения расположений народа ко Христу. Всмотримся же внимательнее в выражения лиц постоянно возрастающей толпы, направляющейся к претории Пилата, и заглянем глубже в самые души, чтобы понять слепоту народа и разгадать загадку непонятного изменения его в отношении Иисуса в течение, быть может, нескольких минут.

Прежде всего наш взор останавливается на Том, из-за Кого составилось и самое шествие толпы. Мы невольно приковываемся к небесному выражению Его божественного лица, при всей неблагоприятной внешней обстановке, поражающей зрителя до глубины души. Связанным по рукам, с веревкой на шее, приговоренный к смерти после страшных поруганий, унижений, биений и заплеваний в течение ночи, после невыразимых нравственных мучений от несправедливости суда и недоступной для человеческого понимания борьбы в саду Гефсиманском, идет Он, как жертва заколения, от одного несправедливого суда к другому, не более утешительному, от одних унижений и истязаний к другим более страшным, идет Он на самую смерть, – смерть позорную на кресте среди злодеев, – идет Он спокойно и покорно, как овча на заколение ведомое. Без страха и трепета Он идет на суд Пилата, без вражды и злобы готов Он умереть. В Его очах не горит огонь мщения и негодования на несправедливых и жестоких своих врагов, – напротив в них светится какая-то небесная любовь к ним, любовь всепрощающая, любовь глубоко скорбящая и страдающая за своих обвинителей и судей. Под влиянием этой божественной любви к своим распинателям, Он забывает о своих собственных страданиях и предстоящей смерти, но глубоко скорбит об ожесточении беснующейся вокруг Него толпы. Во всех чертах Его сияет кротость и смирение, невозмутимое терпение и небесное спокойствие, во всем выражается Его совершенная преданность Богу-Отцу и безусловная покорность Его определению. Не видно в глазах Его ни боязни, ни даже грусти, свидетельствующих о слабости человеческой, но ярко отражается невыразимое сострадание и глубокая скорбь об ожесточении своих распинателей. Его глубокий взор заставляет трепетать сердце каждого, не ослепленного злобой и ненавистью против Него, и вызывает какое-то необъяснимое сожаление и сострадание к тем, которые ведут Его на суд Пилата. О, как жалки они перед Ним теперь, неистово беснуясь вокруг Него! Ему предстоит позорная смерть на кресте, а им – вечная погибель, от которой Он приходил на землю освободить их! Среди шума толпы народной Его кроткий и любвеобильный взор обнимает теперь судьбу всего человечества: впереди Ему предстоит крест, а позади Он оставляет своих испуганных друзей – апостолов, которые должны будут идти за Ним Его путем, а за апостолами и все последователи Его христиане. Какой страх должен был объять Его душу, когда своим путем Он определял путь и для всех последователей! О, как невыразимо Он должен был страдать на том пути за каждого в отдельности человека, если такой путь покажется кому тяжелым и невыносимым! Да, мы видим, что в лице связанного Иисуса идет теперь Страдалец за весь мир, за все человечество в совокупности и за каждого человека в отдельности. Но при всех своих внутренних страданиях, которых ни ум, ни сердце человеческое не могут обнять, Он идет спокойно на смерть, идет добровольно.

Вокруг Иисуса мы видим лица, составляющие прямую противоположность Ему во всем по своему выражению. То были первосвященники, книжники и старейшины иудейские в длинных своих одеждах с широкими воскрилиями, с пергаментными табличками на руках, имевшими начертания текстов из книг закона, с резко бросающимися в глаза ящиками на лбу, заключавшими в себе выписки из того же закона, и в широких покрывалах на голове, с огромными кисточками по краям (Втор. 22:12, 6:8; Чис. 15:38). Роскошная и широкая одежда их, представлявшая поразительный контраст со скромной одеждой Иисуса, говорила уже о высоком общественном положении их и значении для народа еврейского. От них веяло гордым сознанием такого значения, и негодование их наводило страх на угнетенный в религиозном отношении народ иудейский. В их руках были ключи царствия небесного, и этими ключами они невольно заставляли трепетать каждого. Отлучение от синагоги лишало несчастного прав на участие в благах царства Мессии, того самого Мессии, которого они, – они сами, а не кто-либо другой, – ведут теперь на заклание. Да, они ведут теперь своего Мессию на смерть и своим деспотическим страхом отрывают от Него и народ. Они, с ключами в руках, сами затворили себе дверь ко спасению и другим не дозволили войти; своим давлением на народ они сделали именно то самое, чего более всего боялся народ за свою непокорность им, – они отлучили его от истинного Христа, оставив при синагоге, не имеющей теперь никакого значения. Да, народ остался покорен им, чтобы не лишиться синагоги, – но за то лишился Христа, который был задачей и славой их жизни.

И эти-то первосвященники, старейшины и фарисеи, изнеженные в роскоши, избалованные судьбой, привыкшие только повелевать, а не повиноваться, теперь в полном своем составе окружают Христа и ведут Его, как Агнца Божия на заклание. И если когда они были так страшны для народа, так это в настоящие минуты. Мщение, мщение, и мщение написано на лице, – и мщение беспощадное, неумолимое, страшное и невыразимое. О, кто может устоять против такого мщения и злобы их, когда они ведут связанным на смерть Галилейского Пророка, этого великого Чудотворца! Кто может избавиться от их гнева, думал смущенный народ, когда сам Иисус, одним словом исцелявший больных, укрощавший бурю и воскрешавший мертвых, не мог освободиться от грозного наказания позорной смертью! Кто посмеет теперь противиться им, когда в их руках и ими же приговорен к ужасной смерти тот самый Иисус, под знамя которого готов был стать народ Галилейский? И что такое перед ними теперь этот Пророк из Назарета, который хотел самовольно распоряжаться в храме вопреки их желаниям, хотел быть выше их, начальников храма, в глазах народа?!.. Кто осмелится теперь защищать Иисуса, кто дерзнет теперь идти против них, князей века сего (1Кор. 2:8)?!..

И вот присутствие этих-то лиц вокруг Иисуса производило подавляющее действие на шумную толпу народа. В присутствии их парализуется всякая воля, и страх объемлет душу. Они – сила и могущество в глазах народа, и устоять против них невозможно. И эта сила – страшная сила, грозная сила, жестокая и чуждая какого-либо сострадания и пощады!..

А, между тем, шествие подвигалось вперед, и с каждым шагом гул над Иерусалимом все более и более усиливался, и страшная весть быстрей и быстрей разносилась по всем улицам, кварталам и окраинам города. С каждой минутой народная толпа росла и росла, а на улицах становилось тесней и тесней. Как волны бушующего моря, народ все сильней и сильней приливал от всех концов города, а вместе с тем все быстрей и быстрей распространялась и паника, подавлявшая самостоятельность мысли и чувства и заражавшая всех жаждой крови. Взглянем на лица народной массы и будем следить за постепенным изменением в выражениях их. О приверженцах первосвященнических мы не будем говорить, так как они будучи ясным отображением своих повелителей, давно уже кипели злобой против Иисуса, но скажем о простых Галилеянах, почитавших в Иисусе великого Пророка.

Первое известие о роковом событии, принесенное на окраины города, как мы видели, произвело странное впечатление – впечатление невероятности слуха, тем не менее оно вызвало борьбу в душе каждого, невольно побудило отправиться на место приключения, чтобы убедиться в неверности слуха и тем успокоить себя. С каждым шагом его сердце начинало усиленнее биться, а страх за действительность сильней и сильней охватывал душу. Но как ни тревожило зловещее предчувствие, тем не менее не хотелось ему верить, и борьба еще продолжалась; в душе каждого из таковых светился еще луч надежды, который старался он уловить, как утопающий соломинку... Но вот он уже близко достигает цели своего тревожного и поспешного шествия; он слышит шум толпы, ведущей Иисуса, он видит ее своими глазами, – он догоняет ее!.. О, неужели все это правда, смотрит он в каком-то тупом оцепенении перед лицом действительности? Неужели это Иисус, который так много творил чудес?! Да, это – Он! О, как Он жалок!.. Истощенный, измученный, кроткий, безмолвный и покорный Он идет на смерть!.. О, как Он бессилен перед синедрионом!!.. А грозные очи первосвященников сверкают адским огнем! Он бессилен против них, законных блюстителей нашей веры и преданий старины!.. Да и что хотел Он сделать с нами, вооружаясь против наших вождей, самим Богом поставленных!? О, какой опасности подвергались мы, доверяя Ему!.. Может ли Он быть нашим Мессией – Царем, когда Он шел против законов наших и всей нации!.. И кому же лучше можно было разузнать Его, как не ученым нашим законникам и вождям, которые теперь все на лицо вокруг Него, в качестве обвинителей?!.. О, без сомнения Он – великий злодей, когда весь синедрион, во главе с первосвященником, ведет Его на суд Пилата, чтобы утвердить смертный Его приговор! Да, Он был обманщик, Он был злодей, – смерть Ему!!!.. Так быстро изменялись в народе понятия об Иисусе под влиянием настоящей картины!

Мщение членов синедриона и ожесточение толпы передавались всем попадавшим сюда. Упаслись от него только немногие, – то были: возлюбленный ученик Иисуса Иоанн, один из членов синедриона Никодим и, по всей вероятности, шедший тут же благочестивый и богобоязненный старец Иосиф Аримафейский. Быть может были и другие, но Евангелие умалчивает о них.

Путь осужденного Иисуса от Каиафы до претории Пилата кончился, но вместе с тем кончился страх первосвященников относительно народа, – он весь теперь в полном их распоряжении, он против Иисуса. Но страх распинателей Христа за полный успех своего злого дела еще не прошел совершенно: они стоят теперь лицом к лицу с гордым и презирающим их римлянином Пилатом, от которого зависит утверждение смертного приговора, произнесенного ими над Иисусом.

Этот путь от Каиафы до Пилата невольно воспроизводит нам слова поэта, который в недоумении спрашивает:

Зачем озлобленной толпой,

Беснуясь в ярости слепой,

Народ по улицам теснится?

Или, во имя Бога сил,

Среди поруганных могил

Проснулся бедный Израиль

И жаждой мщения томится?

Куда, волнуясь и шумя,

Идет, оружием гремя?

Не на молитву в дом Господень

В урочный час выходит он,

А в дом суда, где игемон,

Казнить и миловать готовый,

Творит расправу и закон.

* * *

Сходя с высокого порога,

Невольным ужасом томим,

Пилат на страждущего Бога

Смутясь, указывает им.

Пилат смутился перед толпою, –

И, вот, с высоких ступеней

К врагам страдальческой стопою

Идет Великий Назорей.

Но крики грозные несутся:

– Мы не хотим Его! Распни! –

И вопли гнева раздаются,

И смерти требуют они...

(Э. Губер)