Московский печатный двор при патриархе Никоне

Исправление богослужебных книг при патриархе Никоне, без сомнения, должно быть названо одним из главных дел этого патриарха; оно занимало собой особое внимание патриарха за все время управления русской церковью и оставило по себе глубокие следы в русской церковноисторической жизни. Между тем, вопрос об исправлении книг при п. Никоне, не смотря на свою важность в истории и на то, что наша полемика с расколом более двухсот лет вращается около этого вопроса, до сих пор не получил еще полного и окончательного разъяснения в науке. Причин этому много, но главных между ними две. Всякая научная работа требует прежде всего самого строгого беспристрастия, полного объективизма в отношении к предмету, избранному для исследования; в раскрытии вопроса она обязана выставлять одну историческую правду, указывать в разбираемом деле и добрые и худые стороны и не делать поспешных, пристрастных выводов, направленных к служению односторонним хотя бы и добрым целям. Нельзя сказать, чтобы все исследования по указанному вопросу всегда отличались этим научным безпристрастием. Другая причина неполноты в исследованиях по вопросу об исправлении книг при п. Никоне заключается в недостатке и неполноте нужного для того материала.      Первый материал для того дают, конечно, сами богослужебные книги, исправленные и изданные при п. Никоне. Изучение содержания каждой из этих книг, сравнение всех их между собой определило бы разности в этих книгах, указало бы то, что в никоновских изданиях, прибавлено нового против прежних изданий; предисловия и послесловия в новоисправленных книгах указали бы иногда и историю исправления той или другой книги, причины и ход этого исправления и пособия, какими пользовались при этом. Но в нашей печатной литературе, к сожалению, не дано еще ни одной такой строго-научной работы и не явилось ни одного специального исследования в этом роде; а без такой предварительной и по своему характеру кропотливой работы нельзя делать общих выводов и давать оценку всему делу исправления книг при Никоне.

Изучение богослужебных книг можно назвать только первой ступенью в деле уяснения главного вопроса, и одно само по себе недостаточно для этой цели. С одной стороны, не все старопечатные книги одинаково легко доступны для исследования; в наших известных библиотеках, даже в библиотеке московской синодальной типографии нет цельного собрания изданных ею книг; не о всех старопечатных книгах можно найти указания и в трудах наших известных библиографов – Соникова, Строева, Сахарова, Ундольского и Каратаева; в рукописях же есть указания и на такие печатные издания, которые едвали сохранились до нашего времени. С другой стороны, указания на исторические данные, сохранившиеся в некоторых богослужебных книгах, особенно в предисловиях и послесловиях к ним, не всегда имеют характер безусловной достоверности; они не дают описания событий в полном последовательном их ходе, часто не дают точной хронологической даты даже для определения выхода самой книги и, при исследовании, оставляют место большим недоумениям. Отсюда открывается необходимость для описания исправления книг при п. Никоне искать более полных и точных сведений в других письменных источниках. Этим вторым источником служат разные исторические акты из времени п. Никона, определения соборов, грамоты caмого патриарха и других представителей церковной власти по делу исправления книг, свидетельства современников этого исправления и данные, находящиеся в сочинениях и письмах наших первых расколоучителей. Большая часть относящихся сюда актов и данных уже издана в печати за последнее время; особенную ценность в этом отношении имеют издания московского братства св. Петра митрополита, именно, издания «Материалов для истории раскола», под редакцией профессора Н. И. Субботина. Но значительная часть этих источников находится еще в рукописях и остается необнародованной.

Самое ближайшее отношение к занимающему нас вопросу, к истории исправления и издания книг при п. Никоне, имеют приходорасходные записи бывшего московского печатного двора, сохранившиеся в рукописях, в библиотеке московской синодальной типографии. Материал, находящийся в этих записях, весьма драгоценен; он уже указан в печати¹ и с успехом применен к описанию некоторых печатных изданий XVII века; но он совсем не затронут при описании никоновских печатных книг. Мы имели случай изучать эти записи и считаем долгом ознакомить с ними читателей. Собственно для описания книг, изданных в патриаршество Никона, данные сохранились здесь только в десяти номерах приходорасходных книг; записи сохранились здесь не во всей их целости и некоторые книги нужно считать навсегда утраченными для науки²; но сохранившиеся книги имеют весьма важное значение по своему содержанию. Здесь находятся прямые указания, рисующие отношения п. Никона к московскому печатному двору, перемены, произведенные патриархом во внешнем состоянии и управлении этим двором, состав справщиков и всех служивших при нем на печатном дворе лиц, порядок печатания и издания книг; здесь найдем список московских печатных изданий за время п. Никона, указания на такие издания, о которых нет еще никаких сведений в нашей библиографии; найдем точную хронологическую дату начала и конца печатания той или другой книги, время ее выпуска в свет, способ и ход распространения книг в России; здесь найдем и такие указания, которые послужат к уяснению мер, принятых патриархом в деле исправления книг.

Настоящее сочинение имеет целью в описании истории московского печатного двора при п. Никоне сгруппировать все эти данные и, по снесении их с данными в других источниках, содействовать дальнейшему раскрытию вопроса о порядке исправления книг при п. Никоне. В последовательном ряде очерков опишем сначала внешнее состояние московского печатного двора при п. Никоне и характер внешних отношений патриарха к этому двору; затем, изложим внутреннюю деятельность печатного двора, – перемены в порядке и характере книжной на нем справы, меры, принятые патриархом к задуманному им делу исправления книг, и постепенный ход исправления и печатания на нем богослужебных книг при этом патриархе.

I.

Московский печатный двор, основанный в 1553 году при царе Иване Грозном на том самом месте, где он находится и ныне, в Никольской улице не один раз испытывал перемены как во внешнем своем устройстве, так и в характере своей деятельности. Через 10 лет по своем основании он уж был сожжен недоброжелательными людьми; озлобление против печатного дела, по словам нашего знаменитого первопечатника дьякона Ивана Федорова, произошло «не от государя, но от многих начальник, священноначальник и учитель, которые на вас зависти ради многие ереси умышляли, хотячи благое в зло превратити и Божие дело в конец погубити... Такова зависть и ненависть... нас от земля, и отечества, и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели»³. С удалением Ивана Федорова и его помощника Петра Мстиславца в Литву и западную Россию печатание книг в Москве было задержано, но не прекращалось ни при Грозном, ни при его преемниках. Новую помеху оно встретило в конце смутного времени от литовцев и поляков, распоряжавшихся в Москве; тогда «таковое доброе дело, печатный дом и вся штанба того печатнаго дела, от тех врагов и супостат разорися и огнем пожжена бысть, и погибе до конца и не остася ничтоже таковаго орудия, хитрые же на то люди мало осташася и во ины руские грады отбегоша»⁴. При царе Михаиле Феодоровиче здание печатного двора несколько раз возобновлялось, переделывалось и расширялось. Первая капитальная работа на нем производилась от 1614 до 1620 года; в это время типография временно помещалась в самом кремле, в дворцовой набережной палате, в деревянных нарочно выстроенных при ней хоромах; на старом же печатном дворе здание отделывалось заново из двух каменных палат в два зтажа с подклетями и погребами; из этих палат одна примыкала к городской стене Китая; другая была пристроена к первой и вступала на середину печатного двора, окруженного еще деревянными пристройками, где помещались мастерские, правильня и приказ печатного двора. Большие московские пожары 1626 и 1634 годов снова изменили физиономию печатного двора. Для ограждения зданий от пожаров и вследствие расширения деятельности печатного двора, по царскому указу от 3 января 1642 года, начата была самая капитальная постройка новых каменных палат, оконченная 30 июня 1645 года. Новые палаты были также двух-этажными, выстроены фасадом по никольской улице, ближе к церкви Николы старого, что ныне греческий Никольский монастырь, и разделялись на две половины каменными воротами, которые были украшены резными и расписными колоннами и башней в 13 сажень вышины. Новое здание, по своей архитектуре и отделке украшений, принадлежало к лучшим произведениям древнерусского гражданского зодчества. В нем было четыре главных помещения: в верхних этажах палат находились приказ и правильня, в нижних две книгопечатни, из которых каждая имела по четыре печатных стана. Внутри двора по прежнему оставлено было несколько деревянных строений для мастерских; самое большое из этих строений с подклетом обращено в третью книгопечатню также с четырьмя печатными станами. Прежнее же каменное здание у городской стены обращено в кладовые для хранения книг и типографских запасов. Всех печатных станов считалось двенадцать; они были украшены резьбой и расписаны дорогими красками с серебром и золотом. Книги печатались на них четырьмя шрифтами, которые, по своему внешнему виду, делились на четыре разряда и носили особые названия, по имени и фамилии мастеров, делавших эти шрифты. Один шрифт носил название «осиновской азбуки» по имени мастера Осипа Кирилова, другой «евангельской большой азбуки», которым печатались напрестольные евангелия, и форма для которого была вылита мастером Кодратом Ивановым; третий шрифт носил название «средней» или «никитинской азбуки» по имени мастера Никиты Фофанова; четвертый «мелкой азбуки», дело резца Федора Иванова. Благодаря таким переделкам зданий, московский печатный двор во внешнем своем устройстве, по обилию печатных станков и мастерских, по разнообразию, ясности и красоте шрифтов, по чистоте работы, при патриархе Иосифе достиг такого цветущего состояния, что обращал на себя внимание иностранцев и, по словам их мог сравняться с лучшими учреждениями этого рода в западной Европе⁵.

В таком виде печатный двор перешел в патриаршество Никона. Но сильная рука этого патриарха не осталась без влияния и на внешнем его состоянии, произвела здесь свои перемены и направлялась к расширению его зданий и улучшению его быта.

Первая по времени и существенная перемена во внешнем состоянии московского печатного двора при п. Никоне состояла в изменении управления этим двором. Хотя печатный двор устроен был с исключительною целью служить церковным нуждам, «дабы святыя книги и впредь изложилися праведно и несмутно и без сомнения всякому православному, прочитающему и глаголющему по них, и яко бы реки и потоки сладкия испустити во всю русскую землю к святым божиим церквам, на прославление божественнаго имени и пречистыя Его Богоматери и всех святых»⁶; но в деле управления печатный двор с самого основания и после долгое время не был в собственном смысле церковным учреждением. Устроенный на средства царской казны и постоянно получавший отсюда содержание и денежные суммы на все свои расходы, он зависел от приказа большого дворца. Царский дворецкий, заведовавший приказом большого дворца, был главным управителем и на дворе печатного. Для непосредственного заведования этим двором устроен особый приказ печатных дел, для которого в зданиях этого двора было отведено особое помещение, под именем приказной избы. Здесь заседали особые светские лица, дьяки и подъячие, назначавшиеся государем. На обязанности их было следить за состоянием и деятельностью печатного двора, за доходами и расходами денежных сумм, за продажей и даровой раздачей печатных книг, представлять годовые отчеты о непроданных «залежалых» книгах и остатках денежных сумм, которые потом и отбирались в царскую казну. Исправление и печатание той или другой церковной книги обыкновенно зависело от усмотрения в представлении высшей духовной власти, но назначение на должности справщиков, писцов и чтецов печатного двора всегда происходило с ведома государя по памятям из приказа большого дворца. К печатанию книг приступали по объявлению царского о том указа; вновь отпечатанные книги подносились прежде всего государю и испрашивалось у него назначение той или другой продажной для них цены. Такой порядок управления печатным двором оставался и за первое время патриаршества Никона, хотя власть этого патриарха, пользовавшегося особым доверием государя, весьма рано начала проявлять свое влияние и на печатном дворе в тех или других распоряжениях. Опишем постепенно усиливавшийся ход этого влияния патриарха, как он рисуется в наших источниках. В нашей науке издавна установилось и до последнего времени высказывается мнение, что п. Никон сряду по возведении своем на патриаршество обнаружил свою силу на печатном дворе тем, что удалил от управления начальника его, князя Львова, как сторонника первых наших расколоучителей и противника исправлению книг при новом патриархе⁷. Мнение это не оправдывается историческими данными. Князь Алексей Михайлович Львов, государев дворецкий, заведовавший приказом большого дворца, естественно с самого назначения своего на эту должность получил власть и над двором печатным; прямые распоряжения его на этом дворе мы видим уже с 4 января 1640 г.⁸. Будучи одним из приближенных людей царя Алексея Михайловича, в числе немногих бояр сопровождавших государя в походах на богомолье, он оставался в должности начальника печатного двора до 17 марта 1652 года, когда был уволен государем от занимаемых должностей с честию, по собственному его челобитью, по старости и болезни, а не за противодействие распоряжениям п. Никона⁹. Никон тогда еще не был патриархом, находился в походе за мощами святителя Филиппа; государь так уважал князя Львова, что счел нужным тотчас же известить Никона об этой отставке, как неожиданной новости¹⁰. Обвинение же последнего в противодействии Никону основано на недоразумении¹¹. На место князя Львова в должности дворецкого назначен боярин Василий Васильевич Бутурлин, который стал и начальником печатного двора еще за несколько месяцев до возведения Никона на патриаршество и управлял этим двором до октября 1653 года. При новом патриархе, «собинном друге» государевом, давно уже заботившемся об ограждении своих прав и церковных дел от вмешательства в них светской власти и бояр, власть нового начальника печатного двора не могла быть прочной и проявляла себя распоряжениями только формального характера. В приказе печатных дел сохранялся старый порядок делопроизводства; дела в нем решались по памятям из приказа большого дворца, за подписью Бутурлина; указы о печатании новых книг и продаже их по прежнему исходят от царского имени. Но на деле под этой формой скрывалась, а иногда открыто проявлялась могущественная власть нового патриарха. Она высказалась прежде всего в назначении справщиков, лиц наиболее подведомственных патриарху. В сентябре 1652 г., конечно, по выбору патриарха, хотя и по памяти из приказа большого дворца, назначен в справщики старец Чудова монастыря Евфимий; а в ноябре того же года на печатном дворе объявлен указ в следующей необычной до того времени форме: «великий государь святейший Никон патриарх книжному справщику Силе Григорьеву у книжной справы быть не указал, а велел быть на его место в справщиках Спаса-Новаго монастыря крылошанину старцу Матвею»¹². В июле 1653 г. этот старец Матвей обращается с просьбой о выдаче жалования прямо к патриарху Никону, несмотря на то, что жалованье выдавалось из царской казны¹³. Из других непосредственных распоряжений патриарха на печатном дворе за это время сохранились записи только о трех указах его, относительно печатания некоторых статей и грамот¹⁴. Наступившие с осени 1653 года политические обстоятельства московского государства, присоединение Малороссии к Великороссии со всеми его последствиями, заняли собой главное внимание русского правительства и содействовали передаче московского печатного двора в полное заведование п. Никона. Первого числа октября государев дворецкий боярин Бутурлин был назначен, а 9 октября отправлен в Киев приводить гетмана Богдана Хмельницкого и все запорожское войско к присяге на русское подданство¹⁵. После отъезда Бутурлина в Киев печатный двор несколько месяцев оставался еще в ведении дворцового приказа¹⁶; но потом последовал царский указ, которым велено описать книжный печатный двор со всем его имуществом и по описи отдать его в заведование патриарху Никону. Когда состоялся этот указ, точно неизвестно, и передаточной описи печатного двора не сохранилось; но по записям нужно думать, что передача печатного двора п. Никону решена была в половине декабря 1653 года, производилась в январе¹⁷ и закончена не позже февраля 1654 года. 14 февраля объявлен поход против Польши¹⁸; государь заявлял о своем решении лично участвовать в этом походе, и на время своего отсутствия из Москвы возлагал надзор за государстненными делами в России на п. Никона; естественно в это время он должен был передать патриарху и правление книжным двором печатным. Как бы то ни было, но с начала 1654 г. п. Никон является полновластным распорядителем на этом дворе за все остальное время своего управления русской церковью; с этих пор все указы о печатании книг, о выпуске их в продажу, о назначении должностных лиц и выдаче им жалования, указы, направляющие всю деятельность печатного двора, исходят исключительно от имени патриарха. Характер наступившей теперь зависимости печатного двора от патриарха особенно наглядно выразился в расходовании денежных сумм. В прежнее время деньги, вырученные на печатном дворе от продажи книг, поступали в приказ большого дворца и оттуда уже брались на расходы, на уплату жалования служащим и на содержание печатного двора¹⁹; теперь же эти деньги берутся на патриарший двор, в патриарший разрядный приказ²⁰· Патриарх расходует их по своему усмотрению не только на нужды печатного двора, но и на нужды своего патриаршего дома, на устройство своих любимых монастырей Иверского и Воскресенского; печатные книги раздает свободно разным духовным лицам и учреждениям; пользуется и мастеровыми, и имуществом печатного двора для своих личных нужд и своих учреждений. В случае, если для расхода на печатном дворе не доставало собственных его денег, то деньги брались из патриаршего разряда, или, по грамоте патриаршей, заимствовались из других светских правительственных учреждений²¹. Нужно, однакож, отметить, что денежные суммы печатного двора никогда не сливались в одно с патриаршей домовой казной; им на печатном дворе вели особый счет; для этого здесь были заведены особые тетради, в которые записывалось все, что когда либо бралось патриархом со двора печатного²²; деньги, израсходованные патриархом не на нужды этого двора, в свое время покрывались из доходов домовой казны патриаршей, равно и расходы патриаршей казны на нужды печатного двора уплачивались также из доходов последнего²³.

Другая выдающаяся перемена во внешнем состоянии печатного двора при п. Никоне заключалась в новом расширении и улучшении его зданий. Хотя при п. Иосифе здания эти представлялись в цветущем виде, но цветущий вид их являлся только в общем очертании, а не в деталях отдельных зданий. Находившиеся внутри двора деревянные хоромы даже в официальной описи 1649 года прямо названы ветхими и с течением времени грозили разрушением. На четырех печатных станах в этих хоромах в 1653 году производилась еще усиленная работа и отпечатано несколько книг; но после морового поветрия работы в деревянных хоромах никогда уже не возобновлялись; деревянное здание было разобрано; один из бывших здесь печатных станов отправлен в Иверский валдайский монастырь и лег в основу устроенной в этом монастыре типографии²⁴. Взамен разрушенных деревянных хором печатный двор обогатился новыми обширными каменными палатами. Печатный двор по Никольской улице граничил с одной стороны со зданиями Никольского монастыря, с другой, примыкал ко двору одного немца, Белобороды. Когда распоряжениями царя Алексея Михайловича немцам предписано было выселиться со всеми своими домами и кирками из городской черты за город в отведенное им место за покровскими воротами²⁵, немецкий двор Белобороды естественно должен был перейти в другие руки. Весной 1656 года он был уже собственностью двора печатного; тогда же на нем начались разные переделки и приспособления к помещению в нем книгопечатных мастерских: а фасад этого нового здания приспособлялся к общему виду остальных печатных зданий. «5 мая 1656 г. читаем в первой о нем записи, по указу патриарха, крыты кровли на палатах книжнаго печатнаго двора, что преж сего был немецкий двор, и на старых казенных палатах, и на крыльцах, и на палатках», на что израсходовано 53 р. 8 алт. 2 д.²⁶. В мае следующего года между прежними немецкими палатами и воротами ставили сени и палатку, которые соединяли бы старые здания с новыми, а бывшие у немецких палат особые ворота заделывали; на что истрачено более 100 рублей. С декабря 1657 г. в этой же палате обивали двери, делали новую каменную дымовую трубу, пробивали окна, в которые вставляли железные решетки; в начале лета 1658 г. приступили к постановке здесь печатных станков²⁷. Но само печатание книг здесь началось после удаления Никона с патриаршего престола, и устроенные им новые палаты долго после него носили название палат немецких. В то же время происходили переделки и в других зданиях печатного двора. В приказной и правильной палатах поставлены «две образцовыя мраморныя печи, делал их поляк Павел Буткеев» за 20 рублей; чинились окна и печи в никольской и нижних палатах: во всех нижних палатах и сенях переделывали полы; на всем дворе и в воротах намостили новый мост; чинили и покрыли крышей колодезь²⁸. Благодаря этим переделкам здания печатного двора при п. Никоне были не только поддержаны в прежнем их цветущем виде, но расширены и улучшены.

Из других действий п. Никона, направленных им к улучшению внешнего состояния печатного двора, можем указать еще на два. В 1656 г. куплена была для печатного двора у голландца Еремея Петрова вывезенная им из-за моря «книго-переплетная снасть» ценой в 40 рублей²⁹. Важнее было другое предприятие, задуманное патриархом для пользы типографии. Так как бумага для печатания книг и для письма обыкновенно выписывалась из Голландии и покупка ее стоила очень дорого³⁰, тο для сокращения расходов патриарх решил построить для печатного двора особую бумажную мельницу. Эта бумажная мельница устроена была на реке Пехре в государевой Зеленой слободе (ныне село того же имени в Бронницком уезде Московской губернии). Постройка ее началась перед весной 1655 года и надзор за ней поручен был Василию Васильеву Бурцеву; но с 25 числа июля того же 1655 года главное заведывание этой мельницей передано особому целовальнику бумажного дела из суконной сотни Лукьяну Григорьеву Шпилькину, который вел особые записи как прихода и расхода денежных сумм по устройству и содержанию мельницы, так и бумажных работ за ней. Из этих записей мы и берем интересные сведения об устроенной п. Никоном бумажной мельнице³¹. Мельница строилась на р. Пехре, рядом с бывшей здесь мукомольной мельницей, выписанными из Москвы рабочими плотниками, каменьщиками и «паперниками»; бревна, доски, брусья и разный строительный материал доставлялся тоже из Москвы водой на плотах и суднах. Главным бумажным мастером все время был Иван Самойлов; помощниками ему по устройству мельницы были хлебный мельник Матвей Христофоров и мастера бумажного дела Иван Маковецкий и после Яков Вертанский, черпальщик Кодрат Марков и почерпальщик белорусец Иван Яковлев; между плотниками 10 человек были тоже из белорусцев – смольнян. Но постройка бумажной мельницы на первых же порах встретила для себя большие затруднения и окончилась неудачей. Только что начали ее строить, как весенним разливом воды в том же 1655 году подмыло под ней земляную насыпь и каменную кладку; деревянный амбар, где поставлены были колесо, вал и разные снасти для бумажного дела, снесло водой вниз по реке Пехре в реку Москву и разбросало по берегам; одну часть унесенного водой едва удалось разыскать в конце лета, а другая была похищена местными прибрежными жителями. Пришлось приступить к постройке мельницы вновь и укреплять ее прочнее. К работам приступили в начале августа: поднимали земляной вал, разрушенный весенней водой, увеличили и укрепляли на реке плотину, «заметав ее бутом и тесанным камнем, хворост и навоз с соломою на нее клали и землю носили»; на плотину, где был хлебный амбар, сделали два моста один выше, другой ниже этого амбара. В то же время заново переделывали и бумажную мельницу: «бумажное колесо, устроенное при Василье Бурцове, обивали новыми дубовыми и сосновыми досками и, окрепя его обручами, шины вделав, на подушках поставили»: это колесо двигало дубовый вал, на котором теперь вычистили старые пальцы и вставили 4 стрелы; на этом валу вращалась цепь, поднимавшая из колодезя воду в желоб, поставленный над ступою ο 3 корытах; при помощи особых приводов в этой ступе растиралась деревянными местами, окованными свицким железом, массa для выделки бумаги; бумажная масса из ступы переливалась потом в особый чан и поступала в особое здание – в «опарню», где стоял большой медный котел и где происходила окончательная выделка бумаги. К 3 числу сентября 1655 г. работы пo устройству мельницы были закончены; в этот день «бумажное колесо на ход пошло: к бумажному делу на амбарном месте молебен пели и воду святили; священнику за молебен дано 10 денег, свеч восковых изошло на 2 алт, 2 денги: да по веленью Василия Бурцова дано бумажным мастерам Ивану Самойлову полтина, Ивану Маковецкому 8 алт. 2 д». Выделка бумаги началась тогда же: материал для нее закупался в Москве; у переплетчика Михея Корнилова куплено бумажных обрезков на 11 алт. 4 д.; возами покупалась тряпица. В ноябре выстроили на плотине и особый амбар для бумажного дела. Но в ночь на 31 марта 1656 года разливом воды бумажная мельница вновь была разрушена, потому что, по приказу Бурцова, на плотине около бумажного амбара пропущена была вода на полторы сажени в поперечнике; сильным напором воды размыло плотину, подмыло соседнюю гору с росшим на ней большим дубом, разломало бумажную мельницу и амбар при ней, и со всеми принадлежностями унесло их вниз по течению рек Пехры и Москвы: ударом же плывшего по воде деревянного амбара разломало каменный хлебный амбар на мельнице. Пришлось вновь разыскивать унесенные водой снасти бумажного дела, долго чистить и укреплять самое место для бумажной мельницы и приводить ее в порядок. 30 человек каменьщиков работников в течение мая расчищали плотину и укрепляли ее диким камнем от верхнего моста до места бумажного амбара; «камень клали постенно, где быть верхнему мосту; да на другой стороне на острову подле угла хлебнаго амбара брус положили и слеги укрепили, и мост намостили; да у бумажнаго амбару в деревянные быки в пять венцов бут клали, мешая с навозом и хворостом»; на эти быки к амбарам употреблено 1010 камней и лещадей, купленных у крестьян Зеленой Слободы: «из тесанаго камня выклали подошву каменных быков прежняго и задняго; у задних быков бумажнаго амбара от кряжа камнем выклали с землею наравне и бутом подобрали подле кряжу». Кроме того двадцать плотников разбирали лес старого бумажного амбара и ставили этот амбар на прежнее место; для него из нового купленного дубового и осинового лесу «два венца новых срубили с земляными быками, да два венца простых, да задняго быка 4 венца дубовых срубили и столб поставили, и поверх того столба 4 венца осиновых нарубили; и в верхнем спуске воды доски новыя поприбили и старыя окрепили; и на нижнем мосту перила доспели; и на меньший спуск меньших 3 венца нарубили; да на большем спуске мост намостили в 2 недели с 2 июня по 14»: потом «в том же бумажном амбаре 13 венцов срубили и на тринадцатом венце матицы положили и поперечниками связали; и в опарни, где бумажныя и хлебныя колеса стоят, матицы положили и окошки в амбаре и опарне просекли.» В сентябре бумажная мельница покрыта была соломенной крышей. Внутреннее устройство мельницы оставалось в прежнем виде, только прежние деревянные ступы заменены были новыми железными из 11 досок железных; работал их в Туле кузнец Осип Клементьев по образцу, какой ему дан бумажным мастером Иваном Самойловым; весу в тех досках 32 пуда; за работу их дано за пуд от дела и с провозом от Тулы к Москве по 21 алтыну 2 денги, всего 20 руб. 26 алт. Выделка самой бумаги возобновилась с сентября 1656 года. О количестве и качестве выделанной здесь бумаги и вообще об успехе деятельности с таким трудом устроенной бумажной фабрики в наших памятниках сохранились самые скудные сведения. Нужно думать, что первые опыты наших бумажных мастеров были неудачны и ограничивались только приспособлением к порядкам выделки бумаги, потому что за первое полугодие их деятельности, с сентября 1655 года по март 1656 года, ни о каких результатах их работ в записях не говорится. За вторую половину 1656 года работы их были успешнее. Декабря 5 дня бумажный мастер Иван Самойлов в первый раз отвез в Москву в печатный книжный приказ семьдесят пять стоп бумаги, но бумаги низшего достоинства; в записях она названа «черною» – и вероятно близка была к «приправочной» бумаге, годной только к переплету книг. Вскоре приступили к выделке бумаги белой; для этого получены были образцы и сделаны особые приспособления. «Января 25 дня (1657 г.) куплено на Москве на мельницу к бумажному делу к первой бумаги к образцу полтора пуда квасцов, дано за пуд по 43 алт. 2 денги, итого рубль 31 алт. 4 д.; да 10,000 ног бараньих, дано за 1000 по 8 алт. 2 д._, итого 2 р. 16 алт. 4 д.»: починен котел большой медный; 27 января куплена на мельницу к варке бараньих ног и в бумажный амбар изба ветхая с дверьми и колодами за 2 р. 16 алт. 4 д.: 11 февраля «куплено к бумажному делу, в чем бумагу клеят и квасцы кладут, 2 корыта больших за 13 алт. 2 денги». Но только что начатая работа на пехрянской бумажной мельнице вскоре опять должна была остановиться и прекратиться навсегда. «16 числа марта 165 года пошла вода с гор и учала плотину портить, и спуски вода снизу и сверху помяла, и мельница стала в пойме». Трехлетний опыт убедил властей, что бумажная мельница построена не на месте, что ежегодные весенние разливы реки будут постоянно мешать работам на ней и что затраты на содержание мельницы не покрываются доходами с нее. Весь расход на эту мельницу, по записям Шпилькина, исчислен в 400 рублей; деньги эти в 1655 году взяты были из приказа печатного двора, а сюда заимствованы из патриаршего разряда; 24 августа 1659 года эти деньги, по указу государя, полностью были возвращены п. Никону³². О бумажной мельнице на р. Пехре сведений в книгах печатного двора за следующие годы уже не имеется; как бы взамен этой мельницы в семидесятых годах XVII столетия построена другая бумажная мельница на реке Яузе; но принадлежала ли она к печатному двору – неизвестно; она считалась государевой и сдана была на откуп иноземцу Еремею Левкину³³.

Для полноты сведений о внешнем состоянии московского печатного двора при п. Никоне укажем на состав служащих на этом дворе лиц, собственно приказных и мастеровых людей³⁴, на порядок печатания, продажи и безденежной раздачи книг. Приказ печатных дел оставался здесь и при п. Никоне. Во главе его в 1652 и 1653 г. стоял и занимал место дьяка гость Владимир Борзово; по должности дьяка он следил эа работами мастеровых печатного двора, вел их списки, заведывал выдачей жалования всем служащим и продажей книг; на его ответственности лежало ведение приходных и расходных книг, которые он и скреплял по листам своей подписью³⁵. С января 1654 г., со времени перехода печатного двора в заведывание п. Никона до морового поветрия, до августа того же года, дьяком в печатном приказе был Богдан Щепоткин³⁶; после морового поветрия, с марта 1655 г. за все остальное время патриаршества Никона и после него до мая 1664 г., дьяком был Иван Щепоткин³⁷. Дьяк печатного двора получал окладное жалованье по 100 рублей в год. Кроме дьяка в приказе сидели подъячие; сначала их было двое: Никифор Федоров, с годовым окладом в 30 р. 15 алтын, и Иван Коноплев, с окладом в 25 р. 3 алт. 2 д.: с 19 марта 1653 г. назначен третий подъячий Михаил Путилин, с окладом в 20 р.³⁸. После морового поветрия опять было двое подъячих из новых лиц: старшим считался Максим Протопопов, младшим, Петр Зотиков, с окладами 1652 года; в марте 1657 г. вместо Зотикова значится Иван Еремеев; летом этого года оба подъячие просили патриарха пожаловать их выбылым окладом умершего Путилина, в прибавку к их содержанию для их скудости; и 1 сентября патриарх согласился на их просьбу, велел разверстать между ними оклад умершего подъячего в 20 рублей так, чтобы Протопопову выдавалось 40, а Еремееву 35 р.³⁹. В конце 1655 года для ближайшего наблюдения за деятельностью приказных и за печатанием книг назначен был сарский и подонский митрополит Питирим; на печатном дворе сохранились особые приходорасходные записи за 164, 165 и 166 годы, веденные под наблюдением этого митрополита дьяком Иваном Щепоткиным⁴⁰, но деятельность м. Питирима на печатном дворе не была выдающейся при п. Никоне, не была и постоянной: в 1656 году м. Питирим сопровождал царя Алексея Михайловича в его походах и потому долго не жил в Москве⁴¹.

Количество мастеровых печатного двора точно определялось числом палат или помещений, где стояли печатные станки и где происходило печатание книг. До морового поветрия на печатном дворе работали в трех отдельных помещениях – в никольской и отворотной палатах и в деревянных хоромах; в каждом отделении стояло по четыре печатных стана и работало по 8 наборщиков, с одинаковым для всех годовым окладом жалованья в 20 р. 11 алт. 1 денга, по 4 разборщика, с окладом по 14 р. 19 алт. с денгою, по 16 тередорщиков (печатников) – по 15 р. 2 алт. 3 д., 16 батырщиков (набойщиков краски на литеры) – по 14 р. 2 алт. 3 д.; итого всех рабочих при печатных станках было 132 человека. После морового поветрия деревянные хоромы были разрушены, а новая немецкая палата еще не была отделана; поэтому число действовавших печатных станков сократилось до восьми; вместе с тем уменьшилось и число печатных мастеровых до 88 человек⁴². Кроме них в штате рабочих печатного двора в 1653 г. было: три переплетчика, с годовым окладом жалованья по 17 р. 18 алт. 4 д.; один резчик – по 19 р. 25 алт.; один знамещик – по 16 р. 25 алт.; два словолитца, старший получал 18 р. 25 алт., младший 16 р. 25 алт.; один пристав по 8 р. 23 алт. 2 д.; олифлянник по 14 р. 2 алт. 3 д.; рудник по 16 р. 25 алт.; два столяра по 12 р. 10 алт.; три кузнеца по 8 р. с полтиною и двенадцать сторожей по 7 р. 20 алт.⁴³ С переходом печатного двора в заведывание п. Никона число этих рабочих также сократилось⁴⁴. Окладное денежное жалование служащим на печатном дворе, как и в других учреждениях, обыкновенно выдавалось вперед за полгода, в два срока – семеновский, в начале сентября, и евдокиенский, в начале марта месяца. Но по челобитным справщиков и всех служащих на печатном дворе, поданым на имя государя, годовое жалование выдано им в 1651, 1652 и 1653 гг. в один срок вперед за целый год⁴⁵; когда патриарх принял заведование печатным двором, восстановлен прежний обычный порядок выдачи жалования на два срока⁴⁶. Стоимость содержания мастеровых людей печатного двора вместе со справщиками и служащими в 161 году простиралась до 2781 р. 24 алт, 3 д., а в 162 г. до 2603 р. 21 алт. 1 д.⁴⁷. Общих итогов содержания служащих на печатном дворе за следующие годы при п. Никоне в записях нет; но нужно думать, что расхода на служащих было меньше, потому что в это время на печатном двор и рабочих и самой печатной работы было меньшe против прежних лет. При п. Никоне не только прекращена была работа четырех печатных станков в бывших деревянных хоромах и сокращен поэтому на одну треть штат рабочих, но по временам затихала и даже совсем приостанавливалась деятельность всего печатного двора. Такое затишье видим здесь весной 1654 года, когда печатный двор переходит, в заведование патриарха, подготовлялся к печатанию новоисправленного служебника и с 26 января до апреля занят был печатанием одной только триоди постной, выпущенной им уже через два года. С 3 числа августа 1654 года по март следующего года печатный двор был закрыт по случаю морового поветрия⁴⁸. Затем печатание книг приостановлено было в январе 1657 г. по случаю переделки окон и печей в обеих нижних палатах; в отворотной палате оно началось с 1 февраля, а в никольской – с половины этого месяца, и жалование рабочим за это время выдано по расчету их действительной работы⁴⁹.

Порядок печатания и выпуска книг с печатного двора при п. Никоне оставался в общем тем же самым, какой был принят в предшествующее время. Обыкновенно, после объявления на печатном дворе указа о напечатании какой либо богослужебной книги, в той палате, где должна печататься книга, пред началом работ служили молебен; для чего приглашали или священника мироносицкой церкви, или игумена соседнего никольского монастыря Симеона; за молебен им и за свечи платили гривну или 3 алт. 2 д.; а палатным мастеровым выдавалось на колачи 27 алт. 4 д.⁵⁰. Затем, по особым росписям из печатного приказа отпускался в палату материал, нужный для печатания: бумага, краски, киновар, олифа, «голизные бараны на матцы», гвозди, веревки для скрепления матц и «пьямов»⁵¹, коровье масло для смазывания печатных станков и потом весь материал для брошюровки и переплета книг. По отпечатании книги из особой росписной тетради печатного двора делалась подробная выпись, в которой отмечались начало печатания и время выхода книги из печати, равно и весь денежный расход, употребленный на издание; в этот расход включалась стоимость не только печатного материала по разным его статьям, но и содержания справшиков, мастеровых, приказных и сторожей печатного двора за время печатания известной книги, равно и всех побочных расходов на ее издание. Из валовой суммы расхода выводилась цена в деле каждого экземпляра изданной книги⁵². Выпущенная из печати книга подносилась в известном числе экземпляров в переплете и тетрадях государю и патриарху; по книге жаловали каждому справщику; «кавычная книга», с которой она печаталась, всегда передавалась в правильную палату для хранения «впредь для переводу» на случай нового ее издания. 30 экземпляров книги в тетрадях посылалось в приказ большого дворца для безденежной раздачи по монастырям и церквам, и 20 книг относили царскому духовнику Стефану Вонифатьеву; с 1655 г. царскому духовнику кннг уже не относили, а в приказ большого дворца стали посылать по 50 и по 100 книг⁵³. Затем у государя, а после у патриарха испрашивалось назначение продажной цены для вновь изданной книги. Цена печатных изданий в продаже была различна, начиналась от 2 денег и доходила до 3 рублей; но в большинстве случаев она превышала стоимость книги в деле вдвое. Наконец книга поступала в продажу. До сороковых годов XVII века вновь отпечатанные книги обыкновенно рассылались по особым памятям из приказа печатных дел с нарочными посыльными, подьяками, приставами и наборщиками печатного двора, по епархиям и городам, где эти книги раздавались по монастырям, соборным и приходским церквам, с указом собрать положенные за книги деньги и представить их в Москву в печатный приказ⁵⁴; на печатном же дворе книги продавались только отдельным лицам и в незначительном количестве. С сороковых же годов книги уже не рассылаются всегда по городам с особыми рассыльными, но продаются в печатном приказе большими партиями; причем в приходных книгах вносится подробная запись продажи каждой книги, с обозначением, кому, когда, сколько книг продано и сколько денег за них получено. Такой порядок продажи книг наблюдался и при п. Никоне. В тех случаях, когда скорое распространение какой-либо исправленной и вновь изданной книги признавалось необходимым, книга эта после рассмотрения и одобрения ее на соборе тотчас же покупалась на печатном дворе для епархий или самими архиереями, присутствовавшими в Москве на соборах, или их стряпчими и доверенными лицами. В экстренных же случаях патриарх, посылая к отсутствующим архиереям вновь изданные книги, посылал им и указы о неотложном введении книг по епархиям, и при этом требовал, чтобы, в случае, когда посланных печатных книг не достанет для всех городских и сельских церквей, с печатных книг в епархии делались списки и эти рукописные списки рассылались по городам и селам⁵⁵.

II.

Самая главная и существенная особенность в истории московского печатного двора за время патриарха Никона заключалась во внутренней деятельности этого двора, средоточием которой служила правильная его палата; особенность была в порядках и характере книжной справы при п. Никоне и выразилась наглядным образом в печатных никоновских книгах. Чтобы яснее описать эту сторону деятельности печатного двора при Никоне, точнее определить ее отличительные свойства, указать, что здесь привнесено нового, для этого считаем нужным описать порядки книжной справы в предшествующее время при прежних русских патриархах, особенно при предшественнике Никона патриархе Иосифе. Между книжной справой в до-никоновское время и при Никоне существует такая тесная органическая связь, что без уяснения порядков и характера первой невозможно определить свойств второй. Связь эта засвидетельствована самим патриархом Никоном. Он не один раз считал нужным делать оценку прежним изданиям московского печатного двора, почти одинаковыми словами описывал недостатки в этих изданиях, объяснял причины этих недостатков, в объяснении этих причин указывал путь и средства, которыми эти недостатки могут быть исправлены, и исправление их намеченным путем ставил главной целью, к достижению которой направлял все силы и деятельность современого и подчиненного ему печатного двора. Те замечания, которые сделаны п. Никоном на счет прежней книжной справы, и те начала, которые потом приняты в основу его справы, намечались, высказывались и даже прилагались к делу еще до п. Иосифа. Поэтому описание прежней книжной справы получает свой интерес и представляется необходимым для точного выяснения внутренней деятельности печатного двора при Никоне.

Мысль о том, что наши богослужебные книги неисправны во многих отношениях и нуждаются в коренном исправлении их, в первый раз открыто была высказана на Руси в первой половине ΧVI века преподобным Максимом греком. Приглашенный в Москву, между прочим, к рассмотрению и исправлению русских богослужебных книг, он находил в них множество ошибок, противных не только грамматическому и логическому смыслу речи, но и православному учению; причину такой порчи книг он видел в необразованности прежних русских переводчиков и переписчиков и доказывал, что все эти книги должны быть исправлены не через сличение их только с древними славянскими спискама, но посредством нового перевода их с греческих книг и притом лицами вполне образованными, знакомыми с грамматикой, риторикой и философией⁵⁶. Сотрудник Максима грека, Нил Курлятев, под руководством его трудившийся над переводом псалтири с греческого языка на русский, указал и другой существенный недостаток в богослужебных книгах, – недоступность их для понимания простого народа от нечистоты в них русской речи и от недостаточного знакомства переводчиков с русским языком⁵⁷. При тогдашнем недоверии русских к грекам, считавших греков со времени флорентийской унии утратившими чистоту своего православия, приведенный взгляд Максима на русские церковные книги и на меры к их исправлению был признан смелым и оскорбительным для национального русского чувства; против Максима тогда же говорили, что он своим отзывом о русских книгах наносил великое оскорбление русским чудотворцам, которые по этим священным книгам благоугодили Богу и прославлены от Него святостию и чудесами. Максим был осужден и отправлен в заключение⁵⁸; но мысль его о необходимости исправления русских богослужебных книг была усвоена самим правительством и к осуществлению ее приняты были свои меры.

Первые меры к исправлению книг имели характер паллиативный. В 1551 г. на стоглавом соборе было постановлено, чтобы в городах поповские старосты и избранные священники пересмотрели по церквам богослужебные книги и, если книги окажутся не правленными и сомнительными, правили бы их собором с добрых переводов; «также которые писцы по городам книги пишут и им бы велели писать с добрых переводов; да написав правили, потом бы и продавали; а не правив бы книг не продавали. А который писец, написав книгу, продаст не исправив, и тем бы возбраняли с великим запрещением; а кто у него не исправлену книгу купит, и тем бы потому же возбраняли с великим запрещением, чтобы впредь тако не творили; а впредь таковые обличены будут продавец и купец, и у них бы те книги имали даром без всякого зазора, да исправив отдавали в церкви, которые будут книгами скудны»⁵⁹.

Это соборное постановление не могло принести существенной пользы, потому что трудно было установить контроль над списыванием книг и не всегда возможно было находить добрые исправленные переводы для переписки. Важнее была другая мера, принятая правительством к исправлению книг, заключавшаяся в устройстве в 1553 году книгопечатного двора в Москве. Печатные книги должны были заменить собой прежние неисправные рукописные книги, остановить дальнейшую порчу их необразованными переписчиками и дать церкви новые исправленные книги. Наш первопечатник, дьякон Иван Федоров, в послесловии к печатному московскому изданию книги «Апостол», устройство печатного двора в Москве ставит в непосредственную связь с неудачей постановления стоглавого собора о контроле над рукописными книгами, продававшимися на рынках; указав на то, что царь Иван IV «повеле святыя книги на торжищах куповати, в них же мали обретошася потребни, прочие же вси растлени от преписующих ненаученых сущих и неискусных в разуме, ово же и неисправлением пишущих», дьякон Федоров прибавляет: «и сие доиде царю в слух, он же начат помышляти, како бы изложити печатныя книги, якоже в грекех, а в Венеции и во Фригии, и в прочих языцех, дабы впредь святыя книги изложилися праведне», и с благословения м. Макария устроил двор для печатания книг⁶⁰.

Ηо печатание книг могло служить только средством к распространению на Руси исправленных книг, а не ручательством за правильность печатных изданий. Все дело заключалось в книжной справе и зависело от того, какой характер будет иметь эта справа, будут ли печатать действительно исправленные книги. Оказалось, что на первых порах по устройстве в Москве печатного двора главное внимание правительства было обращено на самое печатание книг, как на новое дело в восточной России, от которого ждали особенной пользы для церкви, но не на предварительное исправление книг, которые считали нужными издавать в печати; в глазах правительства на первых порах ценился более труд печатника, чем труд справщика; и личность первого долгое время тушевалась пред личностью последнего. В предисловиях и послесловиях к древнепечатным книгам никогда не выставлялось имя справщиков, напротив до начала двадцатых годов XVII века всегда выставлялись имена печатников, которым, по данным из других источников, всецело приписывались и труд издания печатных книг и все достоинства или недостатки в содержании и изложении этих книг⁶¹. Книги печатались с разрешения высшей духовной власти, хотя и не всегда с благословения собора и под личным надзором московского митрополита и патриарха. Отсюда личным взглядам печатников, за первое время стоявших во главе книжной справы, и свободе их действий открывался больший или меньший простор, которым определялся и характер книжной печатной справы. Издания нашего знаменитого первопечатника, дьякона Ивана Федорова, начатые им в Москве и потом перенесенные в западную Россию, отличаются лучшей, внимательной справой; он работал над печатанием книг под руководством тогдашнего просвещенного всероссийского митрополита Макария, мог иметь под руками все лучшие списки богослужебных книг и несомненно пользовался исправлениями в этих книгах, сделанными Максимом греком, так как некоторые из этих исправлений он внес и в свои печатные издания. Последующие же печатники, преемники Ивана Федорова, при новых в Москве митрополитах, не всегда дружелюбно смотревших и на самое печатание книг, и на справу по образцам Максима грека, не только не подвинули книжной справы вперед, но направили ее даже в обратную худшую сторону. Фамилия Невежиных, давшая трех главных печатников, около сорока лет и в самое смутное время на Руси заправлявшая печатанием богослужебных книг, внесла в свои печатные издания массу погрешностей даже против прежних рукописных книг. Она три раза издавала общую минею, но ни одной описи в ней не исправила; в псалтирь внесла молитвы сомнительного характера; в синаксариях цветной триоди перемешала все недели против старых списков триоди; во всех богослужебных книгах в молитвах сделаны изменения конечных славословий, противные содержанию молитв и православию; через неправильную постановку знаков препинания изменен и затемнен смысл речи; допущены описки в словах и целые выражения, проводящие еретическую мысль. В потребнике 1602 года, в чине освящения воды в день Богоявления, внесена прибавка слова «и огнем», исключение которой потом наделало столько смуты в Москве и навлекло столько страданй на троицких справщиков⁶².

Дело троицких справщиков со всей наглядностью рисует нам порядки и нужды книжной справы перед временем п. Филарета. Сряду после смутной эпохи на разоренном печатном дворе чувствовался крайний недостаток в средствах к исправлению книг, недостаток в надежных, сведущих справщиках и в правильных книгах. Предпринятое исправление потребника переносится из Москвы в троицесергиевскую лавру и поручается архимандриту Дионисию, старцу канонархисту Арсению Глухому, старцу книгохранителю Антонию Крылову и монастырской Клементьевой слободы священнику Ивану Наседке. В царском указе от 8 ноября 1616 года объясняются причины такого поручения троицким справщикам; первая из них та, что здесь в монастыре имеются «духовные и разумные старцы, которые подлинно и достохвально извычни книжному учению и грамматику и риторию умеют», следовательно лучше других могут удовлетворять требованиям книжной справы; вторая причина та, что здесь «в обители книгами исполнено» и сокровища монастырской библиотеки могут восполнить недостаток на печатном дворе книг, нужных для этой справы⁶³. Хотя троицким справщикам в исправлении потребника предоставлялась полная свобода действий, как их «святый животворящий параклит вразумит и научит», требовалось только, чтобы они исправили книгу и приготовили ее к печати в скором времени «не во многом мотчании», но серьезное отношение к делу задержало троицких справщиков над исправлением потребника довольно продолжительное время. «Бог свидетель, писали они, без всякия хитрости сидели мы полтора года день и ночь, книгу со многими переводами сверяли». Из Москвы им прислали сначала только три письменных перевода; потом число их умножилось частью вновь присланными из Москвы, частью списками монастырской библиотеки⁶⁴. Как образованные справщики, из которых двое старцев, Арсений Глухой и Антоний Крылов, несомненно были прекрасными знатоками и греческого языка, они старались выбирать лучшие списки, сверяли их с греческими книгами и по ним исправляли русские переводы; труды Максима грека и замечания его по переводу богослужебных книг они считали для себя образцами⁶⁵. Под руками у них было четыре потребника на греческом языке, нарочно взятых ими у суздальского архиепископа Арсения⁶⁶; троицкие справщики при исправлении потребника сверяли московские печатные книг и с западно-русскими печатными изданиями острожской и литовских типографий. Наблюдения, вынесенные ими из такой проверки прежних письменных и печатных книг, они передавали потом в Москву в донесениях царю Михаилу Феодоровичу и царскому дворецкому боярину Борису Михаиловичу Салтыкову, заведовавшему тогда печатным двором; в этих донесениях они подробно описывали характер прежней книжной справы и указывали меры к постановке ее на новых лучших началах. О причинах, вызвавших беспорядки в древнерусских богослужебных книгах, они писали: «со времен крещения Руси при св. Владимире и до ныне книга потребник в переводах разнится и от неразумных писцов перед полным исправлением во многих местах не исправлено; и нашего великаго российскаго московскаго государства в пригородех и по украйнам, которые близко иноверных земель, много от неведения у попов обычаи застарешася безчиния вкоренишася... Во многих городех при прежних великих государех царех и великих князех всея Русии многие переводницы от всех язык много святых книг на русский язык преложиша; и от тех разных переводчиков переводы избираны и выписываны церковныя всякия потребы, и того для разнятся во многих местех; чины и уставы и стихи и молитвы не сходятся; а ино преданием не обыкло в нашем российском государстве; ино же утвердилося от богоносных отец, иже в Русии новых чюдотворцов возсиявших, и то не против греческих законов; а иное от толмачей несогласие, понеже в них не вси учения философскаго учены, а языка своего глаголов простых не все ж знали подлинно... Едина потреба покаяние или поновление всем человеком, и в том розни хотя и в пятидесяти переводех ино много рознится; также и в погребениях и в маслосвящении»⁶⁷. «Во многих молитвах концы писаны иные к Отчу лицу, а иные к Сыновню, и те концы смущении; ово же по савелиеве ереси лицы пресвятыя Троицы слиянием списаны, и ино же по ариеве ереси разделением назнаменаны. А инде о воплощении Слова Божия, еже от Девы бысть, в потребниках письменных, и в служебниках в выходех первых печатей обретеся, Отец Бог с Сыном воплотися... А в печатных служебниках, кои в 109 году печатаны, да и по 130 год, и в тех книгах многия описи явилися. А сделалося то от мастера Невежи Тимофеева, да от наборщика Ивана Григорьева»⁶⁸. «Суть же и иные многи тмочисленныя описи в точках и в запятых, и в накончаниях в тех печатных книгах». Троицкие справщики, донося об этих погрешностях в прежних богослужебных книгах, не поносили за то прежних справщиков и печатников: «Труджшежеся принужденнии царскою властию, якоже и мы, сколько их разума стало, и сколько Бог наставил, только и потрудишася, и за труд их да подаст им Господь мзду небесную». Но они считали нужным изменить порядки прежней книжной справы и организовать ее на новых лучших началах. Средств к тому они указывали два, одно общего характера, другое специально относившееся к порядкам справы. Объясняя происхождение погрешностей в богослужебных книгах недостаточной образованностью прежних переводчиков, переписчиков, справщиков и печатников, сами вытерпев большие страдания за свой труд, непонятый высшей церковной властью и московским обществом, троицкие справщики прежде и больше всего говорили о необходимости усилить образование в России. Старец Арсений Глухой в таких классических выражениях описывал невежество тогдашнего духовенства: «Кои на нас ересь взвели, едва и азбуке умеют, а то ведаю, что не знают, кои в азбуце писмена гласныя и согласныя и двоегласныя; а еже осмь частей слова разумети и к сим пристоящая сиречь роды и числа и времена и лица, звания ж и залоги, то им ниже на разум всхаживало; священная философия и в руках не бывала, ея же кто во искусе не быв удобо может погрешити не точию в божественных писаниях, но и в земских делех, аще и естеством остроумен будет... Не смею дерзновенно рещи о глаголющих на нас не правая, что не знают ни православия, ни кривославия, точию божественная писания по чернилу проходят, разума же сих не нудятся сведети. И аще, государь, хощеши уведети разум их, вопроси лучшаго архимандрита или попа: есть в богородичных больших догмат глас шестый кто тебе не ублажит пресвятая Дево, который чаще поют, есть в нем слова: в той же от Тебе чистыя пройде; да отвещают сия разум сея речи, какия ереси сими словами Иван Дамаскин побеждает»; и если архимандрит или поп не даст объяснения этим словам, «сей ничим же разнствует невежды и поселянина, яко ненавык божественных писаний, и срам есть такову на себе великаго чина церковнаго имя носити, православия ж догмат не ведети, ихже достоит всякому православному книжнику не неведети, паче ж священническому чину»⁶⁹. Усиление образования в духовенстве выставлялось таким образом лучшим средством иметь на печатном дворе образованных справщиков и издавать вполне исправленные книги. Но троицкие справщики в деле организации книжной справы шли дальше; они предлагали установить строгий контроль над печатанием книг и желали привлечь к этому делу самое столичное духовенство, особенно тех духовных лиц, которые были близки ко двору, могли влиять на государя, указывать ему на ошибки в печатных книгах и участвовать лично в их исправлении. Тот ж старец Арсений Глухой писал по этому поводу: «Аще бы московския власти и честные протопопы, служащии во святых церквах близ царских палат, но священных сих книгах печатных чтуще и поюще, добре разумели и о благочестии воистину болели, и они бы прежде о сих описех, несогласных разуму и истине, возвещали царю государю. И егда начнут те книги паки поновлятися печатным делом, и государь бы велел к тем книгам, которыя ново начнут печататися, из них же приставити могущаго приправливати, якоже достоит...» «Почто честнии и велицыи московские архимандриты и премудрии протопопы сих не смотрят и о сих не болят»⁷⁰. О необходимости править русские богослужебные книги по греческим образцам и книгам троицкие справщики прямо не заявляли в своих донесениях боярину Салтыкову и государю; причиной этого могло быть и остававшееся еще в России недоверие к грекам и церковным их порядкам⁷¹. Но необходимость справы по греческим первоисточникам несомненно сознавалась троицкими справщиками и выяснялась сама собой из оценки ими трудов Максима грека по исправлению книг, из пользования при исключении слова «и огнем» греческими служебниками и из ссылки их в свое оправдание на отсутствие этого прилога в греческих книгах.

Представления троицких справщиков нашли для себя сильную поддержку в лице патриарха Филарета сряду после возвращения из плена и в управление этого патриарха оказывали свое доброе влияние на порядки книжной справы. Влияние это прежде всего сказалось на организации и выделении справщиков, как особых почетных должностных лиц на московском дворе печатном. В прежнее время должности печатника и справщика не были строго разграничены между собою, обе они сосредоточивались в одном лице главного печатника, к которому назначались еще помощники, «товарищи», как они называются в памятниках; должность и личность печатника затемняли и принижали собою личность и труд справщика, имя которого даже не выставлялось в предисловиях и послесловиях к изданным печатным книгам. Со времени же п. Филарета имена печатников начинают реже и реже выставляться в издаваемых печатных книгах и под конец управления его совсем в них не упоминаются⁷². В записях печатного двора с 1620 г. мы имеем уже точные данные для описания организации и состава справщиков. К этому времени состав их представляется уже совершенно обособленным от печатных мастеров; состав этих справщиков, мало известных в истории, начинает быстро пополняться и заменяться новыми людьми, удовлетворявшими самым строгим требованиям книжной справы, лицами по тому времени образованными; в числе их были и знатоки греческого языка и, что особенно важно, во главе их поставлены два опытных троицких справщика, старец Антоний Крылов и Арсений Глухой; последний назначен на печатный двор прямо на должность главного справщика и выполнял эту должность до самой смерти п. Филарета⁷³. Не осталось без исполнения и другое заявление троицких справщиков о привлечении к книжной справе и лиц из почетного столичного духовенства, чтобы в тех случаях, когда в печатном дворе приступят к исправлению и изданию книг, эти лица предварительно просматривали печатаемые книги во избежание каких либо недоумений и противностей чистоте веры и богослужения. Такие особые наблюдатели за печатанием книг и цензоры их появляются в Москве именно при п. Филарете. Первым таким лицем нужно признать игумена московского богоявленского монастыря Илию, вторым – бывшего троицкого справщика, теперь ключаря московского большого успенского собора, священника Ивану Наседку, много потрудившихся в надзоре и исправлении изданных книг⁷⁴.

Привлечение троицких справщиков к делу книжной справы при п. Филарете и поручение им главного надзора за этой справой естественно влекло за собой и улучшение внутреннего порядка в этом деле, ведение его по теме началам, какие прежде высказаны были ими. Замеченные ими в богослужебных книгах и церковной практике многочисленные разности и погрешности направляли теперь справу к одной цели, чтобы «несогласная в божественных писаниях согласием исправити... и в единогласие вся потребы и чины церковнаго священноначалия» привести⁷⁵. Лучшим средством к восстановлению этого единства и порядка в богослужебных книгах считалось исправление их по древним греческим и славянским образцам. Но достижение этой цели тогда же встретило для себя значительные затруднения. Греческих книг в правильной палате печатного двора еще не было; давние собрания греческих книг и рукописей в царской и патриаршей библиотеках, своим богатством и редкостью некогда приводившие в удивление преподобного Максима грека, были уничтожены в смутное время и московскими пожарами⁷⁶. Пользоваться новыми греческими книгами и притом из рук частных лиц, по существовавшему в обществе недоверию к современным грекам, считалось неудобным; новые печатные издания греческих книг, если они и появлялись на Москве, считали нужным сверять со старыми рукописными греческими книгами, какие тогда можно было находить как в Москве, так и в других городах русских при архиерейских кафедрах и монастырях. Недостаток же древних греческих книг думали восполнить выпиской этих книг с Востока и переводом их в Москве; для этой цели в 1632 г. оставлен был здесь на службе протосинкелл александрийского патриарха Кирилла Лукариса, ученый архимандрит Иосиф, живший прежде в Киеве и знавший язык славянский⁷⁷. Любопытные сведения о справе по греческим книгам при п. Филарете находим в словах главного надзирателя за этой справой игумена богоявленского монастыря Илии. В своих прениях с Лаврентием Зизанием в 1627 году он сообщал: «новых переводов греческого языка и всяких книг мы не приемлем, потому что греки ныне живут в теснотах великих между неверными и по своих волях печатати им книг своих не уметь, и для того вводят иныя веры в переводы греческаго языка. И нам таких новых переводов греческаго языка не надобно; хотя что и есть в них от новаго обычая напечатано, и мы тот новый ввод не приемлем... а иныя которыя книги печатныя греческаго ж языка входят к нам, и, будет, сойдутся с старыми переводами, мы их принимаем и любим». На замечания Зизания, что греческих правил и книг на Москве нет и нет здесь знатоков греческого языка, игумен Илия ответил: «Всех греческих старых переводов правила у нас есть... Когда митрополит Киприан пришел из Царьграда на русскую митрополию, привез с собою тогда правильныя книги христианскаго закона с правилами на греческом языке и перевел их на славянский язык; и Божиею милостию они до ныне пребывают без всяких смутов и прикладов новых вводов... И мы умеем по гречески столько, что не дадим ни у какой речи никакого слога ни убавить, ни приложить»⁷⁸. Что последнее замечание игумена Илии имело действительное оправдание и что филаретовские справщики действительно при случае сличали славянский текст с греческим, это видно из некоторых исправленных ими мест в тогдашних богослужебных книгах⁷⁹. Но таких исправлений по греческим подлинникам было немного, за недостатком древних греческих книг. Недостаток последних по необходимости заставлял филаретовских справщиков пользоваться древними славянскими переводами и списками, как наиболее близкими к древним греческим книгам. Но и таких древних славянских списков в патриаршей библиотеке числилось немного, около 100 книг⁸⁰; недостаток этих книг восполнялся заимствованием книг у частных лиц⁸¹, особенно сбором их по городам из библиотек монастырских⁸².

Веденное при таких ограниченных средствах, хотя бы опытными и знающими справщиками, какими были главные филаретовские справщики, исправление книг не могло быть полным и совершенным во всех отношениях. Оно не коснулось справы всех книг, изданных при п. Филарете; по обстоятельствам времени обращалось больше внимания на исправление потребника и служебника, которых и издано было больше других книг в описываемое время. Книги исправлялись в духе, ранее намеченном троицким архимандритом Дионисием; многие из его замечаний и исправлений, хотя и не все, были приняты, некоторые изменены и дополнены. Сделаны исправления конечных славословий в молитвах согласно грамматическому и логическому их смыслу, так как прежние неисправные славословия допускали даже неправославные мнения; исправлен текст в богослужебных книгах или новым переводом некоторых мест по древним спискам, или новой расстановкой знаков препинания; в некоторых чинопоследованиях введены новые молитвы, отсутствовавшие в старопечатных книгах и находившиеся в древних греческих и славянских харатейных книгах; иногда изменялся и чин последования службы и отправления таинства⁸³. Большая часть книг перед изданием их в печати свидетельствована была самим патриархом и собором и издана с их благословения; что в свою очередь если не всегда служило доказательством правильности издаваемых книг, то всегда говорило об их авторитетности. Поучительна и та осторожность, какой п. Филарет держался в деле исправления богослужебных книг и введения этих исправлений в церковную практику. Такая осторожность заявлена прежде всего в решении волновавшего тогда общество вопроса об исключении известного прилога «и огнем». Хотя в решении этого вопроса п. Филарет и доверял личному свидетельству бывшего в Москве иерусалимского патриарха Феофана, хотя по представлению его и оправдал троицких справщиков и сам перешел в деле книжной справы на их сторону, но для оправдания своих действий и для окончательного успокоения религиозных волнений он счел нужным обратиться к голосу и авторитету всех восточных православных патриархов и, отпуская Феофана на Восток, просил его посоветоваться с ними, сделать перевод молитвы на освящение воды в день Богоявления по древнейшим греческим требникам и прислать этот перевод в Москву с особой грамотой и за подписью всех патриархов. В ожидании ответа с Востока п. Филарет приказал печатать исправленный прежде Дионисием потребник, но с оставлением по прежнему прилога «и огнем» и с отметкой против него на поле книги: «быти сему глаголанию до      соборнаго указу». Ответная грамота с Востока за трудностью сообщений прислана поздно, в апреле 1625 года; и только 9 декабря того же года п. Филарет приказал совсем исключить из молитвы указанное слово, замарать его и заметку против него на поле недавно изданной (в 1624 г.) богослужебной книги и более не читать их в день Богоявления. Такая предосторожность была единственным выходом из затруднительного положения в задуманном деле книжной справы и свидетельствовала о глубоком уме и такте патриарха в делах общественных и церковных. Такой же осторожной системы патриарх держался и в отношении к западнорусским печатным богослужебным и учительным книгам. При многочисленности церквей в московском государстве московский печатный двор, особенно за первые годы по своем устройстве, не мог печатать достаточное число богослужебных книг, чтобы снабжать ими все церкви; от этого на западных окраинах стали пользоваться печатными книгами, изданными в разных западнорусских и южнорусских типографиях и не во всем согласными с изданиями московсвими; таких книг в восточную Россию перешло множество; значительная часть их вошла в состав самой патриаршей библиотеки. Некоторая разность между московскими и западнорусскими печатными изданиями, недоверие к православию западноруссов, открыто заявленное п. Филаретом на соборе 1620 г., заставляло его недружелюбно смотреть и на западнорусские печатные церковные издания. Он не желал давать им свободного доступа в восточную Россию и свободного употребления в своих церквах, тем более не соглашался пользоваться ими, как источником и пособием при исправлении своих богослужебных книг. Оттого катихизис Лаврентия Зизания был подвергнут в Москве внимательной и строгой критике справщиков и самого патриарха и только по исправлении был издан в печати. После такой же критики все печатные экземпляры учительного евангелия Кирилла Транквиллиона окружной грамотой патриарха предписывалось отобрать на Москве и во всех городах русских и сжечь на площади, ибо в них «сыскались многия ереси и супротивства древним учительным евангелиям и иных св. отец божественным книгам». Той же грамотой предписывалось литовских печатных книг более никому не покупать и все имеющиеся в церквах и в домах частных лиц литовские печатные и письменные книги переписать и роспись их прислать в Москву; книги эти у частных лиц тоже отобрать, а в церквах, чтобы не прекращать богослужения, оставлять только на время, пока не будут вместо них присланы новые печатные книги московского издания⁸⁴. Некоторые из отобранных книг литовской печати действительно рассматривались потом на печатном дворе, но в печати тогда не издавались⁸⁵. Вместо отобранных литовских книг действительно рассылались по церквям московские печатные издания, рассылались нередко «без прибыли», по той цене, по которой они стоили казне в деле, а иногда и безденежно⁸⁶. Один только грозный указ п. Филарета (от 10 мая 1633 г.) о повсеместном отобрании и сожжении церковного устава 1610 г., с заявлением, что «те уставы печатал вор, бражник, чернец Логгин, без благословения патриарха Гермогена и всего освященнаго собора, не по преданию св. апостол и отец, а самовольно», с угрозой противников этого указа подвергать великой опале, городской казни и патриаршему неблагословению⁸⁷, с первого взгляда покажется противным тем осторожным, снисходительным и гуманным мерам, которых держался п. Филарет в деле исправления и распространения изданных при нем богослужебных книг. На самом же деле резкость этого указа значительно ослабится, если примем во внимание, что обширный по объему и составу статей устав 1610 года, как первый опыт обработки этой важной церковной книги для печати при тогдашних далеко несовершенных средствах, не мог быть удачным и представлял из себя сборник материала набранного случайно, неупорядоченного и нередко противоречивого. Уничтожение этого устава вызвано желанием заменить его вновь только что изданным уставом, над исправлением которого филаретовские справщики трудились несколько лет с большим вниманием и серьезным критическим тактом; в издании его они дали действительно исправленную книгу, приближавшую ее к духу древних греческих правил и древних славянских с них переводов⁸⁸. Далеко не все печатные филаретовские книги издавались в исправленном виде; исправлена только небольшая часть их, а именно: требник 1624 и 1625 г., служебник 1627 г., следованная псалтирь 1627 и церковные уставы 1632 и 1633 г.⁸⁹. Таким образом и цель филаретовской справы привлечь все книги и чины церковного богослужения к единству и согласию далеко не была достигнута. Но важно то, что эта цель исправления книг и пути к ее достижению при п. Филарете были верно и ясно намечены, положено твердое начало исправлению книг, прекрасно организована и выдвинута была корпорация справщиков, установлен строгий контроль над книжной справой и приняты разумные меры к успешному распространению новоисправленных книг.

К сожалению, организация книжной справы, начатая при п. Филарете, не была поддержана ближайшим преемником его на патриаршей кафедре, во всех отношениях была нарушена и на долгое время изменилась к худшему. Патриарх Иоасаф I лично был добр и благочестив, но не имел и не мог иметь той силы и влияния, какою обладал великий государь патриарх Филарет Никитич, который в управлении государством и церковью занимал исключительное положение, с своим сыном царем составлял «честную и изрядную двоицу» и действовал во всем с авторитетом. Иоасаф был избран в патриархи по личному указанию своего предшественника с целью не ослаблять авторитета царской власти, или, как характерно отмечено в хронографе, «понеже был дворовой сын боярской, а ко царю недерзновенен»⁹⁰. Вмешательство его в дела печатного двора, находившегося в ведении приказа большого дворца, было отстранено; и царские указы на счет исправления и печатания книг, рассылавшиеся по епархиям, исходили даже без упоминания имени патриарха⁹¹. Прежний строгий надзор над издаваемыми книгами при новом патриархе был ослаблен; книги правда издавались повелением царя и с благословения патриарха, но в выходных листах нигде не говорилось, чтобы они свидетельствовались патриархом и собором. Естественно, при таком порядке дел на печатном дворе получили силу и известность уже не справщики и не печатники, а приказные. Один из таких приказных, заведывавший вновь отделанной мастерской печатной, подъячий Василий Федоров Бурцев – Протопопов открыто выставляет свое имя, свои «подвиги и тщание, труды и снискание» в послесловиях ко всем книгам, выпущенным из его мастерской, не смотря на то, что изданные с именем его книги вовсе не были им составлены и редактированы⁹². Главный и энергический деятель прежней справы, старец Арсений Глухой низводится теперь на второй план, и весь состав филаретовских справщиков быстро меняется новыми малоизвестными людьми⁹³. Вместе с этим меняются система и характер книжной справы. О необходимости исправления книг по греческим источникам теперь не говорится в памятниках; книги исправлялись большей частью по славянским рукописным и печатным книгам, которые отыскивали в монастырских библиотеках⁹⁴. Но кроме этого на печатном дворе начинают открыто пользоваться киевскими и западнорусскими печатными книгами. Некоторые из этих книг прямо в целом виде перепечатываются в Москве отдельными изданиями; статьи из других книг прилагаются к составу разных московских изданий⁹⁵. При том недоверии к православию белоруссов и западноруссов, какое высказано было в Москве при п. Филарете, пользование здесь западнорусскими книгами является уже замечательной новостью, как прямое отступление от прежней строгой системы филаретовской справы. Прежний взгляд московского правительства на отношения к западноруссам и южноруссам при п. Иоасафе хотя и оставался, но настолько уже изменился и смягчился, что киевский митрополит Петр Могила счел возможным просить царя Михаила Феодоровича об устройстве в Москве на царский счет особого монастыря для киевских ученых старцев, которые могли бы открыть здесь школу и учить детей грамоте греческой и славянской⁹⁶. Просьба Петра Могилы тогда не была исполнена; исполнению ее помешало отчасти окопченное перед тем некрасивое дело суздальского архиепископа Иосифа Курцевича из южноруссов, в решении которого сказалось бывшее еще в московском обществе неудовольствие против иноземцев киевлян⁹⁷.

За первое время при патриархе Иоасафе печатный двор занят был перепечаткой филаретовских изданий без всяких перемен в них; но с 1636 года в этих изданиях видим уже изменения, дополнения и исправления. Главное исправление состояло в отмене некоторых чинов и обрядов церковных, изложенных в филаретовских требниках, служебниках и уставах, и в замене и восполнении этих чинов новыми чинами, молитвами и обрядами⁹⁸, равно и в привнесении в богослужебные книги новых дополнительных статей⁹⁹. Эта характеристическая черта иоасафовской справы особенно рельефно выразилась в издании церковного устава 1641 года; в нем справщики как бы намеренно игнорировали труды своих предшественников по изданию устава 1633 г., считал труды их неудовлетворительными и подлежавшими переделке; в свое издание устава внесли 19 новых статей, большая часть которых была исключена в Филаретовском уставе 1633 г.; в общем, исправление церковного устава при п. Иоасафе возвращалось к возстановлению первопечатного устава 1610 года, осужденного п. Филаретом, ж восстановлению не только содержания, но и самого текста этого устава¹⁰⁰. Чем руководствовались иоасафовские справщики в таком исправлении богослужебных книг с 1636 года, когда они стали изменять и портить даже лучшие филаретовские книги, на этот вопрос, за отсутствием подробных исторических указаний и за несохранностью всех подлинных «правильных и кавычных» книг, по которым издавались и печатались эти книги, говорить трудно. От времени п. Иоасафа I сохранился в библиотеке московской синодальной типографии один только рукописный оригинал номоканона, по которому эта книга, переведенная с киевского печатного издания 1624 года, была правлена и издана в Москве в 1639 году в приложениях к потребнику иноческому и мирскому. Изучение этого оригинала по подлинной рукописи, на находящиеся в ней собственноручной отметки и приписки писца и справщика дают нам хоть немногие, весьма интересные указания для определения порядка и характера справы этой изданой в печати книги. Киевское издание номоканона было переводом греческой книги, полученной с Афона; но московские справщики и издатели не сверяли киевской книги с греческим первоисточником. При самом переводе в Моекве киевской книги с южнорусского языка уже сказалось недоверие к ней; правила киевского номоканона они не один раз сверяли с русскими церковными правилами, находимыми в рукописных и прежних печатных книгах; если между теми и другими правилами находили сходство, то справщик отмечал против статьи на поле: «сошлось»; если правила не сходились, то справщик зачеркивал правило киевского номоканона и приступал к переделке и исправлению его по своему личному усмотрению. Некоторые, впрочем немногие, правила киевского номоканона в московском издании были исключены; большая же часть их получила свои изменения, дополнения и прибавки, состоявшие или в объяснении их текста, часто без нужды и с искажением их смысла, или в замене их другими наиболее распространенными правилами, преимущественно правилами св. Василия Великого и местными новыми предписаниями, вызванными утвердившимися в великороссии воззрениями и порядками жизни. Отсюда происходила разность между киевским и московским изданием номоканона, разность и в толковании церковных канонов и в изложении церковных служб. В киевском издании приводятся ссылки на толкования правил у Зонара, Вальсамона, п. Фотия, Матвея Властаря; московский же справщик не доверяет этим толкованиям, потому что не находит их в древнерусской письменности, хотя сам сознается, что хорошо и точно не знает этой письменности. Киевский номоканон, при изложении чина проскомидии, держится пятипросфория; наш же перевод, согласно установившемуся в Москве обычаю, стоит за седмипросфорие и в первый раз печатно и ясно развивает свое о нем учение, перешедшее потом в догму русского раскола¹⁰¹.

С внешней стороны, то есть со стороны чистоты и правильности языка и самой печати, иоасафовские издания тоже в большинстве случаев неудовлетворительны. Встречаются грубые ошибки в словах и выражениях, происшедшие от небрежной корректуры, необразованности и недосмотра справщиков и писцов печатного двора¹⁰². В типографском отношении некоторые книги изданы небрежно, имеют шрифт старый, печать нечистую, даже грязную, часто без киновари, с пропусками и ошибками в нумерации листов¹⁰³. Недостатки последнего рода легко объясняются общим состоянием печатного двора за это время, когда сильный пожар, 25 апреля 1634 г., истребил все деревянные постройки печатного двора; «в то пожарное время всякие книжные запасы и станы и книги и бумагу мастеровые люди из деревянных хором носили в погребы под (единственную тогда на печатном дворе каменную) палату, и в пожар с палаты кровля и в палате мосты и печи обвалились, и у большого погреба своды проломило, и в том погребе книжные всякие запасы и станы и бумага и книги, которые в том погребе были, сгорели». После пожара типография перенесена была на время в кремлевский дворец и работа в ней хотя не прекращалась, но испытывала во многом затруднения, пока в 1642 г. не приступили к постройке новых каменных палат, которые и закончены были к 1644 году¹⁰⁴. Одна только сторона в деятельности печатного двора при п. Иосафе привлекает к себе сочувствие исследователя; это желание правительства собрать в одно и издать в печати службы всем русским святым; для этой цели велено было выбрать из месячных миней службы на праздники господские, богородичные и нарочитых святых, присоединить к ним службы всем русским святым, «а которым святым празднества в печатном тиснении не бывали, и те празднества отвсюду русския земли собрати в царствующий град Москву и принести в штанбу печатного дела, исправити и изъяснити во всем». Такая патриотическая цель была в первый раз выполнена именно при п. Иоасафе и преимущественно в изданиях новой в Москве богослужебной книги «Трефология»¹⁰⁵. Но времени п. Иоасафа принадлежит только осуществление этой замечательной по мысли книги, а не инициатива ее; начало издания ее нужно отнесть к тому же замечательному в истории книжной печатной справы патриаршеству Филарета¹⁰⁶.

С началом 1640 года на печатном дворе замечается некоторое оживление. В непосредственное управление этим двором вступает боярин князь Алексей Михайлович Львов, через которого теперь идут все доклады государю по нуждам и деятельности печатного двора¹⁰⁷; по указаниям его, в большом количестве закупаются заграницей материалы, нужные для печати, бумага и киноварь¹⁰⁸; видимо торопятся окончить начатые прежде печатные издания в виду задуманных больших каменных построек на дворе печатном. Чувствовалась нужда в усилении и лучшей организации состава справщиков. Для последней цели с февраля того же 1640 г. к прежнему составу справщиков присоединяются еще три лица из представителей тогдашнего столичного духовенства, два протопопа – александроневского собора Иоаким, собора черниговских чудотворцев Михаил Рогов и ключарь большого успенского собора, известный нам, священник Иван Васильевич Наседка¹⁰⁹. Высказано мнение, что для той же цели усиления справщиков в феврале 1641 г. по особой царской грамоте из приказа большого дворца вызывались в Москву из всех епархий и монастырей «добрые старцы, черные попы и дьяконы, которые житием воздержательны и грамоте горазди»; из них должен был произойти выбор новых, более способных справщиков¹¹⁰. Но такая необычайная мера, как собрание со всех монастырей всех добрых и в грамоте гораздых старцев, едва ли могла быть принята для цели книжной справы и принести существенную пользу¹¹¹; по крайней мере она не оставила по себе никаких следов в истории печатного двора; состав справщиков остался прежним без всякой перемены; только осенью того же 1641 г. выбыли из справщиков протопоп Иоаким и вдовый дьякон Иван Селезнев; первый не был заменен никем, а на выбылое место последнего назначен, 29 декабря, не старец, а мирянин, вологжанин Захарий Афанасьев¹¹². Назначение протопопов и соборного ключаря могло бы также говорить о новом направлении в книжной печатной справе за последний год патриаршества Иоасафа и о возвращении ее ко временам троицких справщиков и справы филаретовской. Но на деле было другое. И при новых справщиках из лиц высшего столичного белого духовенства книжная справа велась в том же самом духе, как она велась и в предшествующие годы патриаршества Иоасафа; даже по смерти Иоасафа († 28 ноября 1640 г.) в довольно продолжительный период междупатриаршества до самого поставления нового патриарха Иосифа (27 марта 1642 г.) она не изменилась, но только восполняла и усилавала все те свои слабые и добрые стороны, какие описаны выше. Назначение протопопов и ключаря Ивана Наседки на службу печатного двора вызывалось особыми обстоятельствами и специальными целями. Отчасти приезд в Москву в начале 1640 г. посольства от киевского митрополита Петра Могилы, составленного нарочно из ученых старцев, с целью хлопотать об устройстве в Москве особого для них монастыря и разрешения им права завести здесь свою школу¹¹³, а больше всего задуманное русским царем к половине того же года сватовство датского королевича Вольдемара на дочери государя Ирине Михайловне¹¹⁴ заставляли русское правительство позаботиться о том, чтобы на печатном дворе, как главном тогда средоточии духовного просвещения в восточной России, были лица более или менее образованные, способные удовлетворять современным церковным нуждам. Нужно было, чтоб эти лица были знакомы с киевскими и западнорусскими изданиями не только богослужебных, но и учительных книг, чтобы они, на случай возникновения богословских и церковных вопросов, вызываемых сватовством иноверца принца на православной царевне, заранее подготовили удовлетворительный ответ на эти спорные вопросы, наконец – чтобы они содействовали религиозно-нравственному просвещению самого русского общества изданием нужных для того учительвых книг, которых еще мало было издано в печати. Вновь определенные справщики из лиц высшего столичного духовенства как нельзя лучше могли удовлетворять указанным делам, а один из них, ключарь Иван Наседка, давно доказал свою способность в этом деле, когда (в 1622 г.) был послан вместе с князем Алексеем Михаиловичем Львовым в Данию для приискания невесты молодому государю Михаилу Феодоровичу. Указанные мотивы назначения этих лиц в справщики имели действительную силу и вскоре отразились в деятельности их на дворе печатном. После переиздания некоторых богослужебных книг, с внесением в них некоторых изменений и дополнений, новые справщики приступили к составлению и изданию таких книг, которые никогда еще в Москве не издавались и носили по преимуществу учительный характер. Первая из таких книг: «Служба, житие и чудеса св. Николая Мирликийского» (изд. 1640 г.), кроме служб и канонов на оба годовых праздника в честь этого святителя, содержала в себе уже три похвальных ему слова, которые должны были читаться при богослужении¹¹⁵. Вторая из них – «Пролог» (1641 г.) прямо назначалась для прочтения в церквах в известные дни и для назидания православному народу¹¹⁶. Третья книга – «Маргарит», содержавшая в себе слова и беседы св. Иоанна Златоуста, изданная еще в Остроге (в 1596 г.), теперь переведена с западнорусского языка на великорусский, вероятно по указаниям приезжавших киевских ученых, и издана в Москве (1641 г.) тоже для чтения в церквах вместе с Прологом¹¹⁷. Вслед за изданием этой книги московские справщики приступили к составлению нового замечательного сборника, содержавшего в себе «слова избранныя о чести св. икон и поклонении им»; сборник этот носил уже полемический характер, в виду начатого сватовства царевны Ирины Михаиловны за датского принца Вольдемара; в составлении сборника принимал главное участие справщик – ключарь Наседка, по собственным его словам, «давно уже готовивший ответ» протестантам; какое значение придавали в Москве этой книге видно из того, что она в послесловии прямо названа книгой богодухновенной, составленной из писаний многих святых отец, направленной на общую духовную пользу русскому царству и всему православному христианству, окаянным же еретикам на вечное проклятие, исчезновение и посрамление. Книга эта составлена по поручению царя Михаила Федоровича несомненно еще до избрания патриарха Иосифа; но издание ее относится уже ко временам этого патриарха и намечало собой последующий характер деятельности печатного двора при новом патриархе¹¹⁸.

III.

Деятельность печатного двора при патриархе Иосифе заслуживает особого внимания. Прежде всего, деятельность его была весьма оживленной: в десятилетнее патриаршество Иосифа, благодаря переделкам и роскошному устройству зданий печатного двора, издано такое значительное количество книг, какого никогда еще не выходило ни при одном из прежних патриархов¹¹⁹. За тем, деятельность печатного двора важна и по характеру изданных в это время книг. Большинство изданий принадлежало к разряду книг богослужебных; за ними осмьнадцать изданий представляют собой книги богословского характера – учительные книги и сборники проповедей; далее следуют школьные книги – азбуки, учебные псалтыри и часословы и грамматика Мелетия Смотрицкого, одна книга канонического содержания (кормчая) и три издания книг светского характера¹²⁰. Некоторые из изданных в это время учительных книг, как удовлетворявшие современным религиозным запросам жизни, приобрели особенную популярность и быстро расходились в обществе; к ним принадлежат: «книга Кириллова», «книга Ефрема Сирина», «книга о вере» и «малый катихизис»¹²¹. Другие же книги оставались долго нераспроданными и поступали в разряд книг залежалых¹²².

Далее, весьма замечательна иосифовская книжная справа, как по своему характеру и направлению, так особенно и по отношению к последующей никоновской справе. В истории иосифовской книжной справы первое место занимает не вполне еще разъясненный вопрос о справщиках. В нашей литературе издавна установилось и до сих пор не перестает высказываться мнение, что в иосифовской справе принимали участие все наши первые расколо-учители, протопопы Аввакум и Иван Неронов, попы Лазарь и Никита пустосвят и дьякон Феодор. Мнение зто основывалось на словах митрополита тобольского Игнатия, который утверждал, что указанные лица, вместе с царским духовником, благовещенским протопопом Стефаном Вонифатьевым, пользуясь болезнию, слабостию и доверием престарелого патриарха Иосифа, получив также доступ к государям, свободно распоряжались на дворе печатном и издали здесь несколько книг, в которых проводили свои раскольнические заблуждения¹²³. Из показаний м. Игнатия выводили заключение, что наши первые расколо-учители были даже в числе иосифовских справщиков¹²⁴. В настоящее время мнение об этом положительно отвергается наукой. На основании прямых указаний в приходо-расходных записях печатного двора доказано, что наши первые расколо-учители никогда не были справщиками печатного двора¹²⁵. Подтверждением этого служит и прямое свидетельство расколоучителя, близко знакомого с делами при п. Иосифе, благовещенского придворного собора дьякона Феодора, который намеренно и с настойчнвостью заявлял: «нам всем православным христианом во всей русской земли ведомо о том, яко несть их (коломенского епископа Павла и протопопа Ивана Неронова) творения ни единыя молитвы, ни тропаря нового, и единого слова развратного не вложили они в старые книги наши нигде отнюдь, и у книжныя справы на печатном дворе не сиживали никогда, и в наборщиках не бывали: ведомо о том всей Москве»¹²⁶. Можно считать доказанным и то, что остальные расколоучители не могли иметь никакого влияния на книжную иосифовскую справу по той простой причине, что при п. Иосифе они не жили в Москве¹²⁷. В действительности же справщиками печатного двора при п. Иосифе были следующие лица. Первое место в ряду их занимал протопоп московского во имя черниговских чудотворцев собора Михаил Рогов – с начала 1640 г. до ноября 1649 года¹²⁸. Второе за ним место занимал ключарь большого успенского собора Иван Васильевич Наседка, принявший потом монашество с именем старца Иосифа и служивший на печатном дворе за все время патриаршества Иосифа¹²⁹. В сентябре 1651 года на должность главного справщика определен архимандрит андроньевского монастыря Сильвестр¹³⁰. За этими главными справщиками следуют трое второстепенных, но долго служивших на печатном дворе справщиков – старец Савватий, миряне Шестой Мартемьянов и вологжанин Захарий Афанасьев¹³¹. В помощь к ним весной 1652 г. назначены два новых справщика Захарий Новиков и Сила Григорьев¹³². Все означенные здесь семь справщиков, за исключением протопопа Михаила Рогова, оставались на службе печатного двора до самого возведения Никона на патриаршество. Они работали усердно и много, о чем свидетельствует не только значительное количество изданных ими книг, но и сам характер их справы.

Уже с первых лет патриаршества Иосифа в книжной печатной справе замечаются свои особенности. Хотя богослужебные книги издаются, особенно за первое время, прежние, иоасафовские, но весьма рано в этих изданиях появляются перемены. Перемены прежде всего касаются изложения, языка богослужебных книг. Главные справщики, протопоп Михаил Рогов и ключарь Иван Наседка, как люди по тому времени весьма образованные, начитанные и знакомые с «риторическим и грамматическим» искусством, весьма рано высказывают заботы об очищении языка в богослужебных и церковных книгах и об издании их текста согласно с принятыми тогда правилами грамматическими. О необходимости и пользе знания грамматического, о просодии, об «осмочастном разумении и правлении в родех, числех, падежех, временех, лицах и наклонениях» они говорят открыто уже в 1644 году в послесловии к апостолу¹³³; в учебной псалтири (1645 г.) они дают подробные сведения о родительном падеже в наставлении, как записывать собственные имена в синодики¹³⁴; в тех же видах ими издана (в 1648 г.)и «Славянская грамматика» Мелетия Смотрицкого, в предисловии к которой они поместили обширные рассуждения о важности изучения ее не только в общем деле образования, но и в частном деле исправления и издания книг: они здесь прямо заявляли, что прежние переводчики, переписчики и справщики, «неискусные в разуме и хитрости грамматикийстей», бравшиеся за исправление книг, «хотяще, яко бы иснравити», еще «наибольше испортили» их. Такие взгляды и требования иосифовских справщиков прилагались ими и к делу; изданные ими книг со стороны изложения, более правильной конструкции речи, чистоты языка и соблюдения грамматических форм, носили на себе печать сильного поновления, большой переделки, очистки от прежних грамматических ошибок, и в этом отношении представляются лучшими изданиями московских старопечатных книг в продолжении всего XVII века. Подобные же перемены видим и в составе богослужебных книг. С одной стороны, в переиздаваемые иоасафовские книги вносятся нередко новые статьи, значительно дополняющие состав первых изданий¹³⁵; с другой стороны, содержание иосифовских книг иногда значительно сокращается против прежних иоасафовских¹³⁶. В этих дополнениях и сокращениях видна уже переделка иоасафовских изданий, которая касалась не только внешнего состава и объема книг, но и самого порядка в отправлении церковных служб. Последнего рода исправления в иосифовских изданиях весьма интересны и показывают, что иосифовские справщики относились критически к предшествовавшей им книжной справе; многие церковные чинопоследования, изложенные в прежних иоасафовских книгах, они изменяли и возвращались к восстановлению прежних доиоасафовских обрядов, изложенных в книгах филаретовских и иовлевских; иногда же вводили новые порядки и правила, отсутствовавшие в прежних московских печатных книгах¹³⁷.

Чем руководствовались иосифовские справщики в таких своих исправлениях богослужебных книг и какой характер носила их справа? Несомненно исходным пунктом их деятельности служило давнее и глубоко усвоеное ими сознание в неисправности наших богослужебных книг, как древнеписьменных, так и печатных, несогласие их между собою со стороны текста, содержания и порядка отправления церковной службы, Об этом сознании иосифовские справщики постоянно заявляют почти во всех послесловиях к изданным ими книгам. Особенно характерно и ценно заявление их в послесловии к книге Иоанна Лествичника. Указав на то, что при издании этой книги у них было под руками несколько рукописных переводов ее и в том числе один перевод, сделанный в начале XV века прямо в Константинополе русским иноком Ефремом, справщики сообщают, что эти переводные рукописные книги «вси несогласием друга друзей в немале согласуют: иже в сей напреди, то в друзей назади, в преносе речения словес и не по ряду, и не точию же се, но и в сущих речех и в толкованиих многа не сходятся». Далее, в том же послесловии, они делают весьма важное в деле справы и совершенно новое для того времени замечание, что не только в России, но и у греков книги и переводы не согласуются между собою еще с древних лет; в подтверждение чего приводят свидетельство Никона черногорца о несогласии между собою основных богослужебных книг восточной церкви, типиков, или уставов студийского и иерусалимского, и списков с них, принятых в разных местах востока¹³⁸. Считая нужным проводить подобные замечания в печати, иосифовские справщики имели целью не только оправдать себя от нареканий в ошибках, которые могли открыться в изданных ими книгах, но я показать всю трудность и необходимость предварительного разрешения основного в деле их вопроса, как вести им исправление книг, – исправлять ли их по одним древним славянским и русским переводам, которые являются несогласными между собою, или нужно обращаться к первоисточникам – греческим образцам, чинам и книгам, которые тоже разнятся между собою, – или между теми и другими нужно отыскивать лучшие, более исправные списки в переводы. Для них опять возникал тот же вопрос, который решался преподобным Максимом греком, вновь возбужден был троицкими справщиками, и который требовал установления известной определенной и строгой системы в деле книжной справы. Система этa вырабатывалась и приводилась в дело постепенно среди больших затруднений и среди борьбы противоположных на нее взглядов в правительственных в общественных сферах. В первые годы патриаршества Иосифа, особенно до смерти царя Михаила Феодоровича († на 13 июля 1645 г.), печатный двор был занят главным образом переизданием иоасафовских богослужебных книг; правительство было занято сватовством далекого королевича Вольдемара и полемикой с ним по вопросу о перекрещивании; к участию в этой полемике привлечены были и два главных справщика, Михаил Рогов и Иван Наседка, чем они отвлекались от своего прямого дела. Но и в это время факты намечали уже выработку определенных взглядов на нужды книжной справы. Теперь более и более прояснялась мысль, что в деле книжной справы недостаточно ограничиваться одними древними славянорусскими переводами, что с развитием церковной жизни и ее потребностей, с заменой еще в XIV веке на православном востоке студийского устава уставом иерусалимским нельзя уже находить полного сходства между древними и новыми богослужебными чинами и книгами¹³⁹. Приходилось, таким образом, дополнять древние славянорусские переводы и книги новыми статьями, явивщимися на православном востоке и в землях славянских, согласовать их между собою и выбирать между нами более лучшие, более распространенные списки, а для этого прибегать к посторонней помощи, или прямо к руководству греков, или к посредству ближайших к Москве проводников греческого влияния, западноруссов и киевлян. Заметные следы того и другого влияния сказались в иосифовской книжной справе, хотя и не в равной степени.

Прежде всего сказалось здесь влияние югозападной России. Уже с конца XVI века в разных местах югозападной Руси, при православных церковных братствах выделяются ученые старцы знатоки греческого языка, которые взяли на себя труды перевода учительных творений греческих отцев церкви и исправления богослужебных книг по греческим образцам. Труды их, благодаря изданию их в печати в многочисленных местных типографиях, весьма рано проникала в восточную Россию и здесь, за недостатком своих печатных церковных книг, настолько широко распространялись, что при п. Филарете пришлось сдерживать их распространение и устанавливать контроль над ними. Несмотря на строгие указы Филарета, южнорусские книги оказали свое влияние на московскую печатную справу и по частям стали перепечатываться в Москве. Влияние их значительно усилилось при п. Иоасафе I и было первым отражением в Москве знаменитой киево-могилянской справы богослужебных книг. Петр Могила в своих служебниках 1629 и 1639 года, особенно в большом требнике (1646 г.) давал русским нее только полные вполне исправленные богослужебные книги, но и строго научное литургическое руководство, в котором разъяснялись смысл церковного обряда, существенные и несущественные признаки его, естественность и законность исторического развития чинов богослужебных. Петр Могила просил московское правительство устроить в Москве монастырь для киевских ученых старцев, которые бы закрепили здесь влияние киевской в западно-русской учености. Просьба эта в 1640 году не была удовлетворена; но влияние киевских ученых старцев и могилянских книг не слабеет здесь и при п. Иосифе, поддерживается при дворе государя и выражается в переиздании московским печатным двором многих западно-русских и южно-русских книг. «Сборник о чести св. икон и поклонении» уже содержал в себе статьи, извлеченные из сочинений юго-западной России. «Кириллова книга» представляла собой обширный сборник переводов полемических статей и сочинений южно-русских писателей, Стефана Зизания, клирика Острожского, Захарии Копыстенского; по словам расколоучителя дьякона Феодора, над составлением и изданием этого сборника трудился ваш справщик «протопоп Михаил Рогов с прочими избранными мужи по повелению царя и патриарха на многие ереси латынские и арменские и немецкие»¹⁴⁰; этой книгой пользовался сам патриарх Иосиф в своей полемике с Вольдемаром¹⁴¹. В феврале 1648 г. издана «грамматика Мелетия Смотрицкого» в переводе с западнорусского издания. В мае 1648 г. по царскому повелению издана «книга о вере», тоже перевод с южно-русского сборника, составленного игуменом киевского михайловского монастыря Нафанаилом и присланного в Москву по просьбе царского духовника, благовещенского протопопа Стефана Вонифатьева¹⁴². В январе 1649 г. издан «малый катихизис» Петра Могилы в переводе с южно-русских изданий. К этому времени киевское влияние в Москве настолько было сильно, что боярин Ртищев основал уже при андреевском монастыре в Пленницах близ воробьевых гор ученое братство из киевских старцев, взявших на себя задачу проводить в дело предложение Петра Могилы 1640 г.; у этих киевских старцев московские люди стали учиться разным наукам и, получив здесь первые научные сведения, для дальнейшего образования стали ездить в Киев в могилянскую коллегию; а царь Алексей Михаилович уже отправил в Киев одну грамоту, которою вызывал в Москву двух ученых старцев, указывая на то, что такие люди в Москве нужны для перевода задуманных тогда печатных изданий¹⁴³. Чтобы точнее определить степень киевского влияния в книжной иосифовской справе, скажем, что влияние это главным образом выразилось в издании описанных выше переводов южно-русских учительских книг. Но и здесь оно имело свои границы; иосифовские справщики не считали обязательным переводить и издавать в печати эти книги во всем согласно с подлинным их текстом; и в тех случаях, когда учение в этих книгах было несогласно с учением, принятым тогда в Москве, они переделывали его в своем духе¹⁴⁴. Что касается богослужебных иосифовских книг, то влияние здесь киево-могилянской справы не выдавалось резко до последних лет патриаршества Иосифа; в библиотеке печатного двора до 1649 г. не было западно-русских и киевских богослужебных книг¹⁴⁵; с этого же года иосифовские справщики начинают пользоваться этими книгами и открыто заявляют о том в послесловиях к своим изданиям¹⁴⁶. Таким образом киевское влияние в истории печатного двора при п. Иосифе оказывается сильным в деле издания учительных книг и слабым в справе книг богослужебных.

Греческое влияние в истории той же справы испытывало на себе борьбу двух противоположных взглядов в России на греков. В высших правительственных официальных сферах на Москве ХVII века никогда не сомневались в православии восточной греческой церкви и ее чиноположений; хранить единение с нею, при случае обращаться к восточным патриархам за советами, пользоваться руководством их считалось всегда основным правилом русских первосвятителей. На московском соборе 1620 года п. Филарет открыто свидетельствовал, что он со всей pyсcкой церковью ни в чем ни мало не отступил от единения с соборной греческой церковью и с вселенскими патриархами; а в болшом катихизисе (1627 г.) прямо утверждалось, что греки и до сего времени хранят свою православную веру целой и неповрежденной. Во время прений с датскким королевичем Вольдемаром п. Иосиф настойчиво доказывал ему, что восточные патриархи «свидетельствованы в вере» (т. е. несомненно строго православны) и что русские, «с четырьми православными патриархи и до днесь о православии ссылаются»¹⁴⁷. Наглядным знаком единения русских с греками служило и то, что, для участия в прениях с Вольдемаром, в помощь главным русским книжным справщикам приглашены были по царскому указу и два греческих архимандрита, бывшие тогда в Москве, иерусалимский Анфим и метеорский Парфений¹⁴⁸. Но дружелюбный правительственный взгляд на греков не был распространен в русском обществе; при частных сношениях с греками москвичи подозрительно смотрели на них и, при приеме греков на русскую службу, считали нужным предварительно испытывать чистоту их веры и порядков религиозной жизни. Хотя в изданных при п. Иосифе уважаемых учительных книгах, книге Кирилловой в книге о вере, и проводятся мысли в защиту греческих патриархов, что они сохранили веру и порядки церковные «ни в чем не разрушая, ни прикладая, ни в малейшей части от православия не отступая, аще и в неволи пребывая»; но в своих собственных сочинениях и частных отзывах русские книжники, в числе их и наш справщик Иван Наседка, ставили свои церковные порядки выше греческих и о греках говорили, что они «по греху позакоснели от первого преданного им чина», они «в неволи пребывают, того ради поизменишася»¹⁴⁹. Иосифовские справщики сознавали необходимость исправлять церковные книги по греческим образцам; подробно писали о том, в предисловии к изданной ими грамматике Смотрицкого, где буквально повторяли известные отзывы Максима грека о неисправности русских богослужебных книг, о необходимости переводов с греческих подлинников и о нужде усиления на Москве греческого образования¹⁵⁰. Но тот же справщик Иван Наседка в своем письменном возражении против пастора датского королевича Фильгобера высказывает сильное предубеждение против греческих печатных книг, указывая на то, будто все греческие книги, печатанные в Венеции и других западных городах, перепорчены латинянами, следовательно пользоваться ими невозможно из опасения утратить чистоту православного учения¹⁵¹. Такой взгляд на греческие печатные книги не новый; его высказали еще филаретовские справщики в своих прениях с Лаврентием Зизанием при издании его катихизиса. Такой взгляд имел свое оправдание и поддерживался приезжавшими в Москву греками. Бывший здесь в 1645 году посол константинопольскаго патриарха, палеопатрасский митрополит Феофан подал государю замечательную челобитную, в которой прежде всего подробно описывал порчу и вред печатания греческих книг врагами православия. Он заявлял, что паписты лютеране завели у себя греческие типографии, в них перепечатывают и переделывают греческие богословские сочинения и творения святых отцев церкви, и в тех книгах проводят свою злую ересь: они говорят, будто печатают наши книги правильно; но это неверно, потому что в афонских и других монастырях восточных сохранились древние харатейные и письменные богословские греческие книги и сочинения, которными явно обличается лукавство врагов православия. Затем, в челобитной м. Феофан предлагал замечательную меру, направленную к ослаблению порчи греческих книг иноверцами и имевшую прямое отношение к нуждам московской книжной справы. Он предлагал расширить деятельность только что отстроенного московского печатного двора, устроить при нем отделение греческой типографии и греческой школы: «да повелиши быть греческой печати и приехать греческому учителю учить русских людей философства и богословия греческому языку и по русскому; тогда будут переводить многие книги греческие на русский язык, которые не переведены, и будет великое надобе на обе стороны и великая доброта, да и гречане освободятся от лукавства еретиков, да исполнятся во всем мире православные христианские книги и не будет нужды теми составленными римскими и люторскими кннгами; здесь исполнятся древние книги, будут их печатать и переводить на русский язык прямо, подлинно и благочестиво»¹⁵². Предложение м. Феофана по своей важности не могло не обратить на себя внимания московского правительства; по поводу его, можно думать, с Феофаном велись в Москве некоторые переговоры, потому что Феофан, прибыв потом в Киев, склонил проживавшего здесь цареградского архемандрита Венедикта отправиться в Москву для школьного и печатного дела; в особой рекомендательной о нем грамоте от 18 октября 1645 г. на имя государя он указывал на этого архимандрита, как знатока греческого языка и опытного учителя, и прибавлял: «аще будет произволение ваше, заставите его, да исправит всю греческую печать; потому я разумею, что сие дело сбудется и то есть вельми боголюбо и годно к православной нашей вере». Венедикт прибыл в Москву в марте 1646 г. и прожил здесь до мая следующего года; вместо устройства греческой типографии и школы, ему дали переводить латинскую книгу об индийском царстве, которую он и перевел со своим толмачем Ивашкою Соболевым; он умолял государя и патриарха дать ответ, нужен ли он для той цели, для которой прибыл, или нет, так как иные, прибавлял он, дают здесь совет противный, думая, что они великие ученые и мудрецы. Все это говорило, что приезжий грек в немилости в Москве; его надменность, постоянные просьбы о прибавке жалованья, обнаружившиеся затем подлоги в письмах и грамотах достаточно обрисовали нравственную его натуру; Венедикту дали милостыню, наставление не называть себя учителем и отправили на родину¹⁵³. По отъезде Венедикта, заботы московского правительства об устройстве греческой школы в Москве и отыскании надежных лиц, способных переводить нужные греческие книги на русский язык, не прекращались, хотя некоторое время и не находили для себя удовлетворения.

26 января 1649 года прибыл в Москву для сбора милостыни иерусалимский патриарх Паисий. Приезд его имел сильное влияние на ход церковных дел в Москве и на занимающее нас дело книжной иосафовской справы. Обласканный государем, познакомившийся с самыми влиятельными при нем лицами, не один раз ездивший в загородное царское село для личных бесед с государем, патриарх Паисий с первых же дней своего пребывания в Москве начал свободно, критически «с назираниями» относиться к порядкам местной церковной жизни и указывал на необходимость восстановления в них полного единства с порядками церкви греческой. Сохранившиеся, хотя и обрывочные, документы дают возможность указать несколько интересных деталей в «зазираниях» и влиянии п. Паисия на церковные дела в Москве. При первой же встрече (4 февраля) с московским патриархом Иосифом в успенском соборе греческий патриарх заявляет свое недовольство относительно места, назначенного ему для слушания предстоявшей литургии: место ему было отведено у заднего столпа в соборе; но Паисий настойчиво объявил, что он такой же православный христианин, как и другие, желает смотреть на церковную службу ближе в самом алтаре, куда он и проведен был на малом входе торжественно через царские двери и поставлен на орлец по правую сторону близ престола. Этот, по-видимому, мелкий факт уже рисует характер Паисия и начало последующих отношений его к местным церковным порядкам. Затем, следуют факты более крупные и характерные. Письмо п. Паисия к царю Алексею Михаиловичу, писанное от 8 февраля, следовательно через 4 дня после торжественного приема его во дворце и в успенском соборе, с очевидностью объясняет, каким путем приезжий патриарх точно и подробно узнавал о церковных делах русских, где он находил себе сторонников, через которых и проводил потом свои «зазирания» до сведения правительства. Такими пособниками его были самые доверенные у государя лица и в числе их любимец государя молодой новоспасский архимандрит Никон; в указанном письме Паисий говорит, что, быв в прошлые дни у государя, он уже познакомился с Никоном, хвалит его, «полюбилась мне беседа его, он муж благоговейный и преданный государю», и в заключение просит позволения свободно без запрещения видеться и на досуге беседовать с Никоном. Вторым таким сторонником п. Паисия был не менее сильный царский духовник, благовещенский протопоп Стефан Вонифатьев. В беседах с этими лицами Паисий мог узнать многое и высказать на все свои замечания; замечания его настолько сходились со взглядами окружавших молодого государя лиц, что вызвали настойчивое желание тотчас же приступить к исправлению местных церковных порядков в духе «зазираний» приезжего греческого патриарха. По крайней мере, ничем другим, как только влиянием п. Паисия можно объяснить следующий замечательный, но неоцененный еще в нашей истории факт. 11 числа февраля, государь пригласил к себе во дворец русского патриарха Иосифа, также бывших в Москве архиереев и представителей высшего духовенства на необычное собрание; здесь царский духовник Стефан Вонифатьев, конечно с ведома и согласия государя, представил челобитную, подлинный текст которой к сожалению неизвестен, но смысл κοτοροй полятен из ответной на нее челобитной, поданной царю патриархом Иосифом от имени всего русского собора. Патриарх кратко писал в этой челобитной: «в нынешнем году, февраля в 11 день, ты, благочестивый государь, указал нам, богомольцам своим, быть у тебя в середней (палате). И благовещенский протопоп Стефан бил челом тебе на нас, на весь освященный собор, а говорил: будто в московском государстве нет церкви Божией; меня называл волком, а не пастырем; также митрополитов, архиепископов и епископа и весь освященный собор называл бранными словами, волками и губителями, и тем нас бранил и безчестил. А в твоем, государь, царствующем граде Москве, святая соборная первопрестольная Церковь есть мать для всех церквей во всем государстве; в ней вы, благочестивые государи цари, венчаетесь своими царскими венцами, в ней поставляются святители, весь мир ею просвещается; она сияет как столп до неба, никогда непоколебима и нерушима, права и истинна, как изначала приняла божественный устав, так же и все божии церкви стоят по правилам св. апомтол и св. отец и по истинному христианскому закону». Если на основании приведенных слов нельзя утверждать, что протопоп Вонифатьев бесчестил патриарха и русскую церковь именно теми самыми словами, как говорится в челобитной патриарха, то несомненно, он в своих представлениях высказал недовольство слабыми сторонами в современном состоянии церковных дел в России, в лице патриарха и освященного собора обвинял местную церковную власть в допущении усиления церковных беспорядков, указывал на необходимость исправления этих беспорядков, и в этом деле предлагал признать авторитет только что прибывшего в Москву греческого патриарха согласно с его замечаниями, стремиться к восстановлению полного единства русских церковных порядков с греческими. Такой смысл представлений Вонифатьева подтверждается всем последующим ходом событий при том же п. Иосифе. Но п. Иосиф, в своей ответной челобитной государю на эти представления, намеренно обходит их истинный смысл видит в них одно только оскорбление и безчестие, во-первых – для русской церкви, которая в глазах русских патриотов – всегда свято соблюдала древние церковные правила и уставы, не только не нуждалась в исправлении своих церковных порядков и обрядов, но и caмa еще была светом и образцом для всего христианского мира на всем православном востоке; во-вторых – патриарх видел здесь личное бесчестие и для себя, и для всех русских архиереев; позтому в конце челобитной он просил государя созвать собор на его духовника и судить его по особой статье только что составленного, но еще неотпечатанноаго соборного уложения, в которой говорилось: кто обесчестит церковь и патриарха, смертию да умрет. Стефан Вонифатьев, поддерживаемый государем, остался на месте, не только не привлекался к суду за свои представления против патриарха Иосифа, но принимал новые меры для успеха своих представлений. Не прошло месяца после описанного замечательного собрания в дворце, как архимандрит Никон, так понравившийся иерусалимскому патриарху Паисию, был возведен (9 марта) в сан новгородското митрополита, занимавшего в русской церковной иерархии первое место после патриарха. Возведение его на митрополию стояло в несомненной связи с делом, возбужденным «зазираниями» греческого патриарха и представлениями царского духовника; в лице Никона правительство думало найти среди высшей местной иерархии защитника и проводника задуманных начинаний. В новом письме к государю (от 14 марта) п. Паисий высказывал особую свою радость по поводу поставления Никона в митрополиты, хвалил государя за это дело, говорил, что сам Дух Святый руководил его в зтом, о Никоне выражался словами апостола: «таков нам подобаше архиерей», и в заключение письма просил у государя дозволения, в знак своего уважения к Никону, поднесть ему красную мантию, присвоенную митрополитам иерусалимского патриархата¹⁵⁴. С этих пор греческое влияние в устройстве церковных дел русских, возбужденное п. Паисием и поддержанное его сторонниками из русских лиц, стало высказываться яснее и проводиться в русскую церковную жизнь. Мы можем указать теперь и частные пункты «зазираний» п. Паисия; они касались главным образом порядков в отправлении церковных обрядов – сложения перстов для крестного знамения, порядка чтения и пения при богослужении, разности в отправлении некоторых церковных служб сравнительно с греческими чинами и книгами; касались частию и жизни русского духовенства¹⁵⁵. Никон, только что посвященный в сан митрополита, первый начинает уже проводить в жизнь одно из замечаний п. Паисия, касавшееся порядков в церковном чтении и пении; он вводит у себя в епархии строгий порядок чтения при богослужении и вместо раздельноречного так называемого «хомового» пения вводит пение наречное по образцам греческих и киевских нотных книг. Царь Алексей Михаилович не один раз приглашал к себе п. Никона с его певчими совершать богослужение в дворцовых церквах, так восхищался порядком его службы, что решился ввести этот порядок не только у себя во дворце, но и по всей России; с предложением об этом он обратился патриарху Иосифу, но п. Иосиф «за обыкновенность, как характерно отметил жизнеописатель Никона, тому доброму порядку прекословие творяше и никакоже хотя оное древнее неблагочиние на благочиние пременити»¹⁵⁶. В конце концов п. Иосиф должен был уступить, хотя и неохотно. В Москве был созван собор, на котором по рассмотрении церковных вопросов, затронутых п. Паисием, признано было нужным, прежде чем делать окончательные постановления, предварительно переписаться с константинопольским патриархом Парфением и просить его ответа. Из четырех предложенных последнему вопросов, которые московский патриарх назвал «великими церковными потребами», стоял вопрос о том: «подобает ли в службах по мирским церквам и монастырям соблюдать единогласие»? Утвердительный ответ п. Парфения получен в Москве 8 декабря 1650 г.¹⁵⁷. Через два месяца, 9 февраля 1651 г., новым московским собором издано было строгое постановление ввести повсюду в церковном чтении и пении единогласие, а нарушителей его подвергать смирению и ссылке. Правда, соборное постановление встретило сильный протест в московском приходском духовенстве; многие из духовных лиц отказывались дать свои поручные записи в исполнении соборного постановления; единогласие названо было новой ересью; сторонники его, во главе с царским духовником Вонифатьевым, обозваны ханжами и многим из них грозили патриаршим неблагословением и смирением¹⁵⁸. Но важно то, что с приездом иерусалимского патриарха Паисия в Москву греческое влияние здесь было поднято и сознание необходимости восстановить единение с Востоком и в исправлении местных церковных порядков искать совета и наставления у греческих патриархов было засвидетельствовано в Москве самою высшею церковною властью на соборах.

С этих пор греческое влияние заметно усиливается и сказывается и на московском дворе печатного, хотя и здесь оно встретило разные препятствия. Прежде всего оно сказалось в заботах правительства о подборе лиц, знающих греческий язык, для перевода греческих книг на русский и для справки издаваемых книг с греческими подлинниками, образцами. Для этой цели, еще во время пребывания п. Паисия в Москве, 14 мая 1649 г. царь Алексей Михайлович, в особой грамоте на имя киевского митрополита Сильвестра Коссова, снова просил прислать в Москву ученых старцев Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, так как они «еллинскому языку навычны и с еллинского языка на словенскую речь перевести умеют и латинскую речь достаточно знают»; они вызывались для задуманного тогда великого дела, перевода с греческого языка самой первой священной книги, Библии¹⁵⁹. По этой просьбе, 12 июля 1649 года присланы в Москву «для перевода греческих книг и для риторического учения» Арсений Сатановский и Епифаний Славеницкий, а в конце ноября 1650 г. и Дамаскин Птицкий. Но первый из них в переводе с греческого языка оказался несостоятельным, вскоре впал в опалу и выслан из Москвы¹⁶⁰. Остальные трудились в переводах долго и после п. Иосифа¹⁶¹; но главное дело, для которого они вызваны в Москву, оставалось не исполненным: печатная Библия издана здесь только в 1668 году и то не в переводе с греческого, а в перепечатке Библии острожской, экземпляры которой стали редкими в западной России и едва могли быть найдены в Москве¹⁶².

Вместе с вызовом киевских ученых старцев, знатоков греческого языка и переводчиков, в виду нужд печатного двора возбуждено было и другое дело, давно занимавшее московское правительство, именно устройство в Москве греческой школы. В этом деле принимал личное участие и иерусалимский патриарх Паисий. Перед своим отъездом из Москвы (10 июня 1649) он оставил здесь «для риторического учения» по просьбе правительства одного из своих спутников, уставщика старца Арсения грек, бывшего в последствии при п. Никоне главным сотрудником его в деле исправления книг. Но через полтора месяца по отъезде п. Паисия Арсений «грек был осужден, отправлен в Соловки под строгий начал «для исправления в православной христианской вере» и из роли учителя русских низведен в роль ученика их. Осуждение его было вызвано сколько полученными неодобрительными сведениями о прежней жизни грека Арсения, столько же, если еще не больше, искусно веденною против него интригою и общим недовольством старорусской партии против усиливающегося в Москве греческого влияния¹⁶³.

Едвали не самым выдающимся делом в истории печатной иосифовской справки, совершенным под влиянием иерусалимского патриарха, была отправка с ним на восток старца Арсения Суханова. Правительство желало ближе ознакомиться с порядками греческой церкви, по которым намеревалось исправлять и церковные порядки в России; для зтой цели оно, с согласия и благословения своего патриарха Иосифа и, вероятно, по предложению п. Паисия, еще 9 мая, опять сряду по возведении Никона в сан митрополита, решило отправить на Восток особое доверенное лицо, уже опытное в выполнении подобвых поручений, известного троице-сергиева старца, строителя богоявленского в Москве монастыря, Арсения Суханова. Официальное его поручение ограничивалось самыми узкими рамками, осмотром и описанием святых мест и греческих церковных чинов. Но, замечательно, и этот уважаемый в Москве старец в эту первую свою поездку на Восток не оправдал всех желаний московского правительства. Зная побуждения, вызвавшие его поездку, и конечную цель ее, он видимо не сочувствовал целям правительства; в первых же своих действиях по переезде за русскую границу, в известных своих прениях с греками в Молдавии он сряду обнаружил себя горячим сторонником древнерусской партии, глубоко разделявшим взгляд ее на превосходство русских перед греками и следовательно не допускавшим мысли о необходимости исправления русских церковных чинов и богослужебных книг по образцам греческим. Вернувшись на время из Молдавии в Москву, Арсений Суханов представил в посольский приказ «статейный список» своего путешествия вместе с записанными им «прениями о вере»; из чтения их в приказе вынесли неприятное впечатление; по докладе о них государю, объявлен был Суханову строгий выговор; отпуская Суханова на дальний восток, посольский дьяк Михаил Волошенников «говорил ему государевым словом, чтоб будучи он, Арсений, в греческих странах, помня час смертный, писал бы в правду без прикладу», то есть писал бы без прикрас и предубеждений против греков и только το, о чем ему писать приказано. Новый большой «проскинитарий» Арсения Суханова, представленный и по окончании всей первой поездки на восток и по смерти московского патриарха Иосифа, не имеет уже той горячности в отношении к грекам, какою отличались первые донесения его в посольском приказе; но и он не мог удовлетворить желаниям узнать всю правду о состоянии богослужебных чинов на востоке; Суханов описывал эти чины в том виде, как они выполнялись тогда в церковной практике, во многом стесненной состоянием православных под игом турок, а не так, как они излагались в церковных богослужебных книгах¹⁶⁴. Несмотря на тο, и первое путешествие Арсения Суханова нельзя назвать вполне неудачным для правительственных целей; одни донесения Суханова из Молдавии убеждали правительство и общество в той истине, что русские церковные чины и книги разнятся от греческих до такой степени, что некоторые, недавно изданные при патриархе Иосифе, учительные и богослужебные книги, случайно занесенные на Афон, подверглись здесь осуждению и сожжению главным образом за проводившееся в них учение о двоеперстии¹⁶⁵. Таким образом, вопрос о несогласии русских богослужебных чинов и книг с греческими и о необходимости исправления их по греческим образцам выяснялся при п. Иосифе более и более не только при помощи приезжих греков, но и донесениями самих русских, имевших возможность наблюдать церковные порядки на востоке. 8 числа декабря 1650 г. вместе с Арсением Сухановым прибыл в Москву из Чигирина греческий назаретский митрополит Гавриил для переговоров о подданстве Богдана Хмельницкого с войском запорожским под власть московского государя. Он также завлечен был у нас в участие при решении занимавших тогда правительство церковных вопросов и нужд; по примеру иерусалимского патриарха Паисия также «зазирал» русским за несогласие их с греками в чинах церковных; правительство так, было, внимательно отнеслось к замечаниям его, что просило его остаться навсегда на русской службе и по отъезде его из Москвы настойчиво, хотя и безуспешно, хлопотало о возвращении его для этой службы, рассчитывая найти в нем человека вполне пригодного для своих целей¹⁶⁶.

Так открыто и настойчиво заявленные московским правительством стремлении исправить русские богослужебные чины и книги пo греческим образцам не могли не отразиться и на деятельности московского печатного двора. С усилением греческого влияния в Москве, после приезда к нам иерусалимского патриарха Паисия, на печатном дворе наблюдаются уже свои перемены, направленные вообще к установлению лучших порядков в издании книг и в частности к исправлению их по греческим источникам. Прежде всего здесь наблюдается усиление надзора за исправлением и печатанием книг. Старец Арсений Суханов в своих прениях с греками о чистоте греческих и московских печатных книг намеренно описывал заведенный тогда в Москве порядок книжной справы, он говорил: «у нас сидят, книги правят избранные люди и беспрестанно над тем сидят; а над теми людьми надзирают по государеву указу митрополит, и архимандрит, и протопопы, кому государь укажет; и о всяком деле докладывают государю и патриарху». Справедливость зтого показания Арсения Суханова в значительной его части может быть доказана фактическими данными. Близкое и непосредственное участие новгородского митрополита Никона в надзоре за изданием печатных книг на московском дворе с 1649 года не подлежит никакому сомнению и оно сказалось во многих случаях. Надзор за справщиками был усилен, и один из справщиков, протопоп собора во имя черниговских чудотворцев Михаил Рогов, был уволен со службы на печатном дворе в ноябре 1649 г.; он, как говорили после, подпал опале Никона прямо за свои опущения в книжной справе¹⁶⁷. Печатание книг производится теперь с особенной тщательностью: с этого времени некоторые книги предварительно рассматриваются на соборах, чего прежде при п. Иосифе не бывало, и издаются с благословения не только патриаршего, но и всего освященного собора¹⁶⁸. В расходных записях печатного двора с этого же времени, при описании издания книг, появляется особая статья с отметкой о переделках и поправках в издаваемых книгах, о числе исправленных в них листов или четверток, хотя, к сожалению, не всегда указывается, в чем состояла эта переделка и какие листы были переправлены и перепечатаны¹⁶⁹.

Установление внимательного надзора за справщиками и за точным выполнением ими установленных порядков книжной справы не могло обойтись без предварительного уяснения и другого важного вопроса о пригодности и состоянии тех правильных и кавычных книг, по которым производилась тогда книжная справа на дворе печатном. Разъяснению этото вопроса содействовала как нельзя более кстати произееденная 7 числа декабря 1649 года перепись московского печатного двора. Перепись эта весьма замечательна. Она произведена по высочайшему государеву указу по поводу смены прежнего дьяка печатного двора Михаила Ерофеева новым дьяком Владимиром Ворзого, отличается полнотою и точностью описания не только зданий печатного двора, утвари его, всех принадлежностей печатного дела, типографских станков, шрифтов, разных запасов, нужных для печати, сохранившихся от прежнего времени канцелярских записей и дел, остававшихся здесь еще непроданых печатных книг, но и тех харатейных, письменных и печатных книг, которые были у справщиков в переводе и по которым они правили и перепечатывали новые издания¹⁷⁰. Опись последних книг в настоящем случае более всего интересна. Она со всею очевидностью рисует перед нами крайне неудовлетворительный состав так называемых «правильных» и «кавычных» книг, которыми пользовались иосафовские справщики до самого конца 1649 года; книги эти были исключительно славянскими и между ними не было ни одной греческой; число этих книг было весьма незначительно и доходило до очень скромной цифры, только до 149 книг; в числе их значится 23 книги харатейных, 11 писменных и остальные 115 книг «печатных».. Почти против каждой из этих правильных книг в описи имеются характерные отметки, что книги эти «ветхи, гнилы, от пожара поплели, драны, неполны, разбиты, в розсыпи, чернены много, и в перевод к делу и в продажу не годятся». И такое неудовлетворительное состояние праввльных и кавычных книг было в то время, когда печатный двор по своему внешнему виду достиг самого цветущего состояния, когда своим внешним устройством обращал на себя внимание приезжих иностранцев и вызывал у них удивление. Не мудрено поэтому, что иосифовские справщики не могли с успехом вести своего дела и удовлетворять всем запросам времени и требованиям правительства. За недостатком нужных для них книг в собственной правильной палате они принуждены были искать такие книги на стороне и по прежним примерам искали их преимущественно по русским монастырям, имевшим богатые библиотеки¹⁷¹. Собирание этих книг не имело еще правильной организации и носило случайный характер; нужные книги доставляются на печатный двор только тогда, когда здесь приступали к изданию какой либо книги, и по издании ее доставленные книги обыкновенно возвращались прежним владельцам. Опись печатного двора 1649 г. тем и важна, что она раскрыла правительству крайнюю нужду в лучшей организации и дополнения библиотеки правильной палаты и побудила потом специально заняться отысканиеми собиранием лучших переводов и «правильных» книг, нужных для книжной справы.

Наконец, под влиянием приезда иерусалимского патриарха Паисия, на печатном московском дворе обнаруживается попытка править церковные книги и по греческим источникам. Как попытка, она не могла вдруг принять широких размеров и на деле встретила для себя большие затруднения; одно из них заключалось в недостатке греческих книг, по которым бы могли в Москве править свои славянские книги. Но для нас важно то, что иосифовские справщики с конца 1649 года начинают пользоваться греческими книгами, по ним исправляют свои прежние издания, в случае разногласия между славянскими переводами и греческими книгами отдают предпочтение последним, конечно делают это с ведома и согласия своего правительства и в послесловиях к этим вновь исвравленным книгам считают нужным открыто заявить о таком новом направлении в своей справе. Едва ли не первой в таком духе правленной книгой была иосифовская «Кормчая», начатая печатанием еще 7 ноября 1649 года; в послесловии к никоновскому изданию ее в 1653 г. говорится, что при издании «многие преводы сея святыя книги, ко свидетельству типографского дела, собрани быша; в них же едина паче прочих, в сущих правилех крепчайши, наипаче же свидетельствова тую книгу греческая кормчая книга Паисии патриарха святого града Иерусалима, яже древними писцы написася за многия лета, ему же патриарху Паисии в та времена бывшу в царствующем граде Москве»¹⁷². В книгу «Шестоднев», начатую печатанием 6 октября и оконченную 12 декабря 1650 года, вносятся поправки и дополнения, тоже заимствованные из греческих книг; в послесловии к этому изданию справщики заявляют, что они начали печатать эту книгу с прежних древнерусских переводов, греческих же списков ее долго не видали, только в конце печатания книги могли найти греческие списки и, встретив несогласие их с русскими переводами, вынуждены были вставить в отпечатанную уже книгу новые кондаки и стихиры, которые и должны заменить собой некоторые прежде помещенные в ней стихи¹⁷³. Самые употребительные богослужебные книги, изданные в последние годы патриаршества Иосифа, как, например, служебники 1651 г. и потребники того же года, во многих местах носят на себе явные следы исправлений по греческим источникам и по своему содержанию значительно приближаются к древнерусским харатейным и древнепечатным (иовлевским) и греческим книгам¹⁷⁴.

Так утвердилось и сказалось греческое влияние в истории иосифовской книжной справы. При п. Иосифе оно не успело еще проявиться во всей своей силе, как явление сравнительно новое и обнаружившееся ясно только к концу его патриаршества. Кроме того, при каждом своем обнаружении оно встречало себе протест в русском обществе, в среде ревнителей русской старины и, чтобы утвердиться, должно было выносить продолжительную упорную борьбу с господствовавшим в этой среде предубеждением против греков, против чистоты их православия, порядков богослужения и греческих книг. Русские считали себя единственно православным народом в мире, сохранившим истинную православную веру и совершенные порядки церковные; считали оскорбительным для своего национального чувства учиться у греков. Затрагивать это национальное и религиозное чувство, оскорблять его заявлением, что не все церковные порядки в богослужении и книги исправны, что их нужно исправить по образцам греческим, было опасно. Пример книжной справы при Максиме греке, дело троицкого архимандрита Дионисия – доказали, как трудно вводить исправления в богослужебных книгах; народ восставал против изменения в них даже одной буквы «аз»; крутые меры в этом случае вызывали еще большее раздражение в народе и производили раскол в церкви. Московскому правительству, издавна, еще с XVI века сознавшему неисправность богослужебных книг в России, трудность и невозможность исправления их по одним славянским книгам, хотя бы и древним, необходимость восстановления в них единства в отправлении богослужебных чинов и согласования их с порядками и чинами греческой церкви, приходилось в этом деле всегда брать на себя трудную и ответственную работу и вести ее с крайней осторожностью. Такая осторожность вполне отвечала и личному настроению тогдашнего московского патриарха Иосифа. Иосиф, хотя и считался у современников книжным человеком, но был стар, часто болел, не мог быть решительным и тем более инициатором каких либо нововведений; по свидетельству митрополита тобольского Игнатия, он был в управлении добр, но слаб и сам ни о чем не печаловался. В решении вопроса об исправлении церковных порядков и книг по греческим образцам, он заявил себя сторонником старых русских порядков и противником греков. В известном своем протесте против представлений царского духовника Стефана Вонифатьева он указывал на то, что русская церковь есть матерь всем церквам, она просвещает весь мир, сияет до неба, никогда не поколебима, церковные порядки хранит право истинно, как изначала приняла божественный устав; заключение отсюда то, что она не нуждается в помощи и указаниях греков. Когда государь Алексей Михайлович и приближенные к нему духовные лица стали вводить в своих церквах единогласие при чтении и пении, патриарх Иосиф «за обыкновенность тому доброму порядку прекословие творяше, в никакоже хотя оное древнее неблагочиние на благочиние применити». В конце, патриарх должен был уступить представлениям и настояниям государя; он согласился отправить на восток старца Арсения Суханова для осмотра и изучения греческих чинов церковных; он написал от имени русского собора особую грамоту константинопольскому патриарху, с просьбой разъяснения некоторых порядков церковных; но – как видно – согласился на это неохотно. Посланный им на восток старец Арсений Суханов на первых же порах в своих прениях с греками является только свободным и крайним выразителем взглядов, высказанных перед тем кратко русским патриархом; за то он и получил от имени государя выговор и внушение писать о греках только «правду без прикладу». По получении из Царяграда ответной грамоты на вопросы русского патриарха, в Москве составился собор, на котором установлено было ввести единогласие во всех церквах русских; но в соборном постановлении об обязательности этого единогласия патриарх Иосиф намеренно ни слова не говорит о переписке по этому поводу с востоком, как неприятном для него деле, а ссылается на прежнее постановление о том излюбленного ревнителями старины московского стоглавого собора 1551 года. В таком глухом противодействии начинаниям правительства в деле исправления церковных богослужебных порядков и книг по греческим образцам, патриарх Иосиф оставался до конца своей жизни; он видел, что греческое влияние в этом деле усиливается в России, вопреки его личным взглядам и намерениям; принужден был терпеть его, хотя и тяготился таким своим положением; приближенным своим он не один раз жаловался на трудность своего положения и указывал на нерасположение к себе со стороны государя и его сторонников: «переменить меня, скинуть меня хотят, а будет де и не отставят, я де и сам за сором об отставке стану бить челом»¹⁷⁵. Такое несочувствие патриарха Иосифа к исправлению московских богослужебных книг по греческим образцам служило естественным тормозом, задерживавшим ход этого исправления и препятствовавшим ему проявить себя во всей своей силе.

Во всяком случае, попытка править книги по греческим, источникам, заявленная на московском печатном дворе с конца 1649 года, была новостью в иосифовской справе, вносила в историю последней новую характеристическую черту, отличавшую ее от прежней справы при том же патриархе, а еще более от справы при прежних патриархах; она ставила справу на едидственно правильный путь, указанный еще преподобным Максимом греком, поддержанный троицкими справщиками и при п. Филарете. Но, с другой формальной стороны, она вносила и разность в иосифовские издания богослужебных книг, разность между некоторыми изданиями книг с 1649 года и до этого года; не говорим о том, что иосифовские книги по своему содержанию и изложению вообще представляют особую группу книг, отличную от книг, изданных при прежних патриархах, и во многом с последними несходную¹⁷⁶. От того иосифовские издания богослужебных книг в общем своем составе, кроме некоторых исключений, не пользовались уважением у наших первых расколоучвтелей и по своему достоинству считались ниже филаретовских изданий, особенно чтимых ревнителями старины¹⁷⁷. Если со времени п. Никона некоторые иосифовские издания и сделались дорогими для старообрядцев, то только потому, что в эти издания внесены были, не всегда впервые, излюбленные ими церковные обряды – двуперстие для крестного знамени, двоение аллилуйа, усиленные земные поклоны при богослужении, учение о седмипросфории¹⁷⁸.

Внесение этих, уважаемых ревнителями старины, церковных обрядов в богослужебные книги представляет свою новую особенность иосифовской книжной справы, и появление этой особенности до сих пор остается не вполне еще разъясненным в печати. Приписывать появление ее своеволию и тем более какой либо злонамеренности иосифовских справщиков нет никаких оснований. Мы видели, что справщиками при п. Иосифе были люди почтенные, уважаемые в обществе, давно уже служившие на печатном дворе и испытанной честности. Они сознавали важность своего труда и со вниманием относились к своей работе; они ставили для себя широкие задачи и не считали своих работ совершенными; в послесловиях к своим изданиям они умоляли читателей исправлять допущенные ими печатные ошибки и погрешности¹⁷⁹. Они и не располагали свободой в своем деле, какую им обыкновенно приписывают, не могли по своему личному произволу изменять в книгах что либо старое и вносить что-либо новое; они исправляли, печатали и издавали всякую кпигу по указу государя и с благословения патриарха. Слагая с иосифовских справщиков ответственность за внесение раскольнических мнений в печатанные при них церковные книги, не можем возлагать вину в том и на московское правительство. И правительство, и справщики печатного двора преследовали здесь одни и те же цели издать насколько возможно лучшие книги, которые бы отличались и полнотой содержания, единством в изложении, чистотой языка¹⁸⁰, единством и состава, чтобы как в книгах, так и в церковной обрядности восстановлены были полное согласие и лучший порядок. Преследуя полноту в печатных книгах и установление единства между книгою и церковным обрядом, они и внесли в свои печатные издания богослужебных книг учение о двуперстии для крестного знамени, какого здесь еще не было, и таким образом без всякого соборного приговора решали вопрос, который был затронут, но оставался нерешенным еще на стоглавом соборе 1551 г., занимал собою одних русских книжных людей, не смотря на то, что народ в большинстве случаев до сороковых годов ХVII века продолжал еще держаться троеперстия¹⁸¹. Открыто перейти на сторону двоеперстия и учение о нем внесть в печатные книги склонили правительство и наших справщиков теже южнорусские и зададнорусские печатные издания, которыми они руководствовались в своей справе и которые считали нужными переиздавать в Москве. Замечательно, что эти киевские и виленские печатные книги еще с конца XVI века до 1645 года проводили не одно только учение о двуперстии¹⁸², но и другие излюбленные нашими ревнителями старины мнения и статьи, как-то: прилог в символе веры слова «истинного», слово «его же царствию несть конца», вместо «не будет конца», учение о небритии бороды и усов, учение о явлении антихриста в 1666¹⁸³. Все эти мнения и статьи, перенесенные в московские печатные книги иногда буквально, без всякой их переделки, стали быстро распространяться в московском государстве и усвояться в народе, особенно среди молодого поколения, школьным и церковным путем, так как многие из книг с этими мнениями специально назначались для изучения в школах и для чтения в церквах. Когда на киевском собор 1640 г. решено было исправить местные церковные обряды богослужения по греческим образцам и издать в руководство русскому народу знаменитое «православное исповедание веры», когда последнее было отправлено на восток, подверглось здесь рассмотрению восточных греческих иерархов сначала на ясском соборе 1643 г., потом на константинопольском соборе 1645 г.,и стало обязательным руководством для всех православных церквей; тогда учение о двуперстии для крестного знамени, как несогласное с обрядностью греческой церкви, должно было потерять свою силу; оно как в пространном «православном исповедании веры», так и в малом катихизисе Петра Могилы заменено уже учением о троеперстии. Московские же справщики, вскоре переиздавшие у себя этот малый катихизис, не решались внести в свое издание учение о троеперстии, которому они перед тем изменили, и по прежнему изложили его в духе своего двоеперстия. Прибывший затем в Москву иерусалимский патриарх Паисий, вместе с другими восточными патриархами подписавший на константинопольском соборе «православное исповедание веры», не мог не заметить у нас отступления от принятого на востоке обычая креститься троеперстно и от сделанного на счет его соборного постановления; с своей точки зрения он не мог не зазирать двоеперстия. Но московский патриарх Иосиф, в свою очередь, по указанным выше причинам, не находил возможным отказаться от недавно внесенного в печатные богослужебные книги и распространенного при нем сложения перстов для крестного знамени. Исправить эту и другие погрешности в московских богослужебных книгах, поддержать в книжной печатной справе греческое направление, заявленное в конце патриаршества Иосифа, предстояло уже последующему времени и новому русскому патриарху.

IV.

15-го апреля 1652 года скончался престарелый московский патриарх Иосиф, недоверчиво относившийся к заявленной при нем попытке московского правительства править и издавать церковные книги по иноземным греческим образцам. 25-го июля того же года на московский патриарший престол возведен новгородский митрополит Никон, сравнительно в молодых цветущих еще летах, отличавшийся энергией и силой воли, пользовавшийся «собинною дружбою» государя царя Алексея Михаиловича и в свою очередь оказывавший на него сильное влияние. Вопрос о направлении и характере деятельности московского печатного двора при новом патриархе предрешался предшествующею деятельностью Никона. Взгляды п. Никона на нужды книжной справы на печатном дворе определились уже тогда, когда он еще в сане новоспасского архимандрита в приезд иерусалимского патриарха Паисия в Москву сблизился с этим патриархом, усвоил его мнения относительно несогласия русских церковных порядков и богослужебных книг с порядками и книгами греческими и с этих пор открыто перешел на сторону греков. В сане новгородского митрополита он первый заводит в своей епархии единогласие в чтении и пении при богослужении и, опираясь на поддержку правительства, вопреки желаниям московского патриарха, успевает на соборе 1651 года объявить это единогласие обязательным для всей России. В сане патриарха Никон не только не изменил усвоенным им взглядам о необходямости исправлять русские богослужебные чины и книги по греческим образцам, но развил их шире и полнее. Выполнение этих взглядов он поставил одной из главнейших задач своей деятельности, употребял на то массу труда, силы, энергии, материальных средств и до конца своего управления русской церковью не покидал этой задачи не смотря на все трудности и противодействия, какие он встретил потом в своем деле. Московский печатный двор был в этом деле одним из главных орудий в руках патриарха Никона; не без причины этот двор вопреки прежним порядкам с конца 1653 года был выделен из ведомства приказа большого дворца и отдан в полное распоряжение Никона. От того деятельность печатного двора в рассматриваемое время лолучает для нас особый интерес. Прежде всего она служит наглядным выражением взглядов патриарха на нужды в исправлении церковных богослужебных чинов и книг по греческим образцам.

Свои взгляды на эти нужды п. Никон заявлял печатно, во всеобщее сведение, для ознакомления с ними общества, особенно с тех пор, как в обществе обнаружились недовольство и протест против исправления книг. Предисловия и приложения к разным печатным книгам, начатым и изданным при Никоне даже в первые месяцы его патриаршества, особенно же предисловие к новоисправленному служебнику и «Слово отвещательное», произнесенное на соборе 1656 г. и приложенное к «Скрижали», служат первым и лучшим источником, из которого мы узнаем собственные заявления Никона о побуждениях, склонивших его взяться за исправление книг, о мерах, принятых им в этом деле, о главнейших выдающихся фактах и событиях, так или иначе отражавшихся в деятельности московского печатного двора, влиявших на самый порядок начатой книжной справы. Сопоставление этих исторических данных в печатных никоновских богослужебных книгах с черновыми и официальными записями в сохранившихся приходо-расходных книгах московского печатного двора, также с другими историческими документами печатными и рукописными, надеемся, будет содействовать беспристрастному и точному разъяснению дела исправления книг при п. Никоне, во многих отношениях еще не раскрытого.

В предисловии к новоисправленному служебнику п. Никон оставил интересные указания на то, когда и с чего он начал исправление богослужебных чинов и книг по греческим образцам. Труды в этом направлении он начал сряду по возведении своем на патриаршество; им отдал главное свое внимание пред всеми другими святительскими делами; и начал их с рассмотрения и изучения драгоценных сокровищ патриаршей библиотеки, собранных прежними московскими первосвятителями и великими князьями, еще в XVI веке приводивших ученого инока Максима грека в удивлене богатством своих греческих и славянских рукописей. Вместе с лицами, знатоками греческого языка, в числе которых первое место справедливо занимал ученый инок Епифаний Славинецкий патриарх «входя в книгохранильницу, со многим трудом, многи дни в разсмотрении положи» и сделал здесь важные и неожиданные для себя открытия, побудившие его еще настойчивее отнестись к занимавшему его делу исправления книг. Среди рукописей он нашел здесь подлинные за подписями восточных патриархов грамоты, относившиеся к учреждению патриаршества в России, и в числе их подлинную, писанную на греческом языке книгу определений константинопольского собора 1593 года о правах и обязанностях русского патриарха, присланную в Москву царю Федору Ивановичу и первому московскому патриарху Иову¹⁸⁴ . Последнему в этих определениях вменялось в непременную обязанность устраивать и направлять русскую церковную жизнь во всем согласно с древними законоположениями церкви греческой не только со стороны вероучения и нравоучения, но и в порядках и обрядах богослужения, уничтожать в последних всякие «новины», как способные производить в церкви смуты и разделения, а первые сохранять невредимыми «без приложения коего любо и отъятия», «яко да во всем великая Россия православная со вселенскими патриархи согласна будет». Ознакомление с определениями константинопольского собора 1593 года было большой находкой для п. Никона. Смысл этих определений не только согласовался с собственным желанием патриарха исправить русские богослужебные чины и книги по греческим образцам, установить полное единство русской церкви с греческой в церковных обрядах, но прямо вызывал, обязывал Никона к этому исправлению и давал ему твердую каноническую опору в задуманном им деле. Поэтому книга постановлений константинопольского собора 1593 г. по поручению п. Никона тогда же, еще до сентября 1652 года, была переведена Епифанием Славинецким с греческого языка на славянский¹⁸⁵, а после вместе с другими уставными грамотами о русском патриаршестве была издана при нем в печати¹⁸⁶. В 1654 году патриарх предложил эту книгу особому вниманию членов собора как исходное и руководственное начало при начатом исправлении книг; в целом виде внес ее в акты этого собора, а потом на последующих соборах и в своих посланиях к восточным патриархам приводил из нее указанные выше правила и буквальные выражения в оправдание и защиту своего дела. Дальнейшее применение правил константинопольского собора 1593 г. к русской церковной практике в объяснениях п. Никона, изложенных им в предисловии к новоисправленному служебнику, служило только к раскрытию более частных мотивов, возбудивших в этом патриархе настойчивую мысль немедленно приступить к исправлению русских церковных обрядов и книг по греческим образцам. Мотивы выставлялись здесь двоякого рода – внутренние и внешние. Первые состояли в действительном несогласии некоторых богослужебных русских чинов и книг с таковыми же чинами и книгами как древнерусской, так и восточной православной церкви; вторые состояли в указаниях и «зазираниях» на эту разность между русской и греческой церковью со стороны приезжавших в Москву греческих церковных властей и особенно восточных патриархов. Нет нужды останавливаться здесь на раскрытии тех и других мотивов; первые уже разъяснены в предшествующих двух главах настоящего сочинения, а вторые увидим ниже при раскрытии самого хода исправления книг и соответствующей ему деятельности печатного двора при п. Никоне. Считаем возможным повторить только общее высказанное положение, что сознание порчи и неисправности ваших богослужебных книг, несогласия их друг с другом и с древними русскими харатейными и рукописными книгами, сознание необходимости их исправления давно еще до времен Никона обращало на себя внимание русского правительства и ревнителей благочестия из всех классов православного русского народа; сознание это открыто и официально заявлено было еще на стоглавом соборе 1551 года и признано самыми первыми нашими расколоучителями в лице протопопа Аввакума и дьякона Феодора. Разные меры, принятые со времен стоглавого собора к исправлению книг, всегда приводили и справщиков и власти церковную, и светскую к той мысли, что книги эти возможно и нужно исправлять только по сличению их с подлинными греческими книгами и древними лучшими согласными с ними славянскими переводами, как с своими первоисточниками и образцами. Мысль эта подробно раскрыта еще преподобным Максимом греком и троицкими справщиками, поддержана была при патриархе Филарете Никитиче и вновь возбуждена в последние годы патриаршества Иосифа. Патриарх Никон был не инициатором этой мысли, но только законным преемником, энергичным защитником и проводником ее в жизнь. В неуклонном проведении этой мысли в русскую церковную жизнь и заключается первое существенное отличие деятельности московского печатного двора при п. Никоне от деятельности его при прежних патриархах; на осуществление этой мысли были обращены особое внимание Никона, все силы и средства печатного двора и приняты для того особые меры.

В ряду мер, принятых п. Никоном к исправлению и изданию богослужебных книг, первое местo занимает вопрос о составе и подборе справщиков. Раскрытие этого вопроса в нашей литературе до сих пор отличается большими неточностями и неполнотою, которые могут быть исправлены на основании несомненных данных, находящихся в приходорасходных записях московского печатного двора. В первый месяц патриаршества Никона состав справщиков оставался тем же самым, каким он был и перед смертью п. Иосифа; при росписи жалованья им на наступавший тогда новый (161-й) год все имена их в числе семи человек внесены в список расходной книги печатного двора; и по челобитной, поданной ими со всеми мастеровыми этого двора царю Алексею Михаиловичу с просьбой выдать им ради их скудости все годовое окладное и хлебное жалованье не в два срока – по полугодиям в сентябре и марте, но все сполна вперед в один срок, 29 сентября последовало государево соизволение вопреки существовавшему порядку при выдаче жалования. Эта челобитная наводит на мысль, что справщики уже знали о предстоявшей им новой усиленной работе при новом патриархе и озаботились обеспечить свой труд и свой материальный быт; правительство же и в частности сам патриарх Никон смотрели на иосифовских справщиков еще без предубеждений, в деятельности их не находили ничего, достойного осуждения, признавали их на первых порах годными для выполнения своих планов и целей. Приводим имена этих справщиков с их окладами, как они значатся в росписи 161 года. Главный справщик, андрониевский архимандрит Сильвестр 29 сентября получил полный оклад в 30 рублей; старец Иосиф, бывший соборный ключарь Иван Наседка, получил сполна свой прежний оклад в 50 р. Старец инок Савватий, служивший на печатном дворе с сентября 1635 г., получил оклад в 35 р. Вологжанин Захарий Афанасьев, служивший справщиком с 20 декабря 1641 r., получил 50 рублей. Молодые справщики Захарий Новиков и Сила Григорьев, назначннные на печатный двор только весной 1652 года, тоже получили свои оклады, первый в 40, второй в 30 рублей. Нет расписки в получении жалования значащегося здесь Шестого Мартемьянова, в числе справщиков занимавшего четвертое место сряду после инока Савватия и служившего в этой должности с марта 1640 г.; но против имени его в росписи отмечено, что он умер, вероятно, в июле или августе того же 1652 года. На место его «по памяти из приказа большого дворца велено быть в справщиках чудова монастыря старцу Евфимию» с годовым окладом в 40 рублей, который 29 сентября ему и выдан полностью¹⁸⁷. Этот новый справщик был замечательной личностью в истории не одного патриарха Никона. Назначенный на службу печатного двора, он в то же время оставался уставщиком чудова монастыря; последняя должность давала ему возможность весьма близко ознакомиться с составом и характером тогдашних богослужебных книг не только печатных, но и рукописных; а жизнь в чудовом монастыре, этом главном и видном центре монастырской жизни в столице, бывшем тогда и выдающимся проводником духовного просвещения, куда обыкновенно посылались для испытания в православной вере и приезжавшие в Москву на государеву службу иноземные духовные лица – греки и западноруссы, вместе с существовавшей в этом монастыре чудовской школой, по необходимости заставила инока Евфимия усвоить и возможное тогда в Москве образование. Правда образование его не носило на себе следов правильно организованной школы, какой тогда еще не было в Москве¹⁸⁸; но оно усвоилось и завершилось под несомненным влиянием киевского ученого старца иеромонаха Епифания Славинецкого, которого он был самым любимым учеником, душеприказчиком при его кончине и ревностным преемником его деятельности и направления. Под руководством этого филолога Евфимий прекрасно изучил греческий язык, также латинский, польский и даже еврейский; вполне ознакомился с отеческой литературой не только в русских и славянских переводах, но и в греческих подлинниках; сам сделал потом массу переводов с греческих книг, строго придерживаясь языка подлинника согласно с духом и наставлениями своего учителя; кроме того явился плодовитым писателем и неутомимым деятелем в защиту православия и на пользу русской церкви. Евфимий и при Никоне был одним из выдающихся и любимых им справщиков; вскоре по назначении его на печатный двор ему даются патриархом разные поручения, относящиеся к справе; два раза ему предлагали епископскую кафедру; но Евфимий по своей скромности отказывался от почетных предложений и до конца своей жизни († 28 апреля 1705 г.) оставался простым иноком даже без поставления в священный сан¹⁸⁹.

Назначение инока Евфимия в справщики печатного двора и внимание к нему патриарха прямо указывало на новые требования, заявленные теперь к никоновским справщикам. От них требовалось знание греческого языка для справы русских книг по греческим источникам и для перевода греческих книг на славянский; далее от них требовались полная готовность следовать указаниям патриарха в деле книжной справы и не наружное, только холодное официальное отношение к своему делу, но внутреннее искреннее убеждение в необходимости и пользе этого дела. Все лица, которые не сочувствовали делу патриарха и не могли удовлетворять его требованиям, естественно не могли оставаться в составе справщиков и должны были рано или поздно удалиться с печатного двора. Такое испытание благонадежности прежних иосифовских справщиков, остававшихся на службе печатного двора при п. Никоне, и годности их к задуманному новым патрмархом делу не замедлило явиться и сряду же обнаружило замечательные факты из истории никоновских справщиков. 9 октября 1652 года на печатном дворе объявлен указ о приготовлении к печати «налойной» или следованной псалтири, с издания которой положено было п. Никоном начать самые исправления богослужебных книг; в новом издании этой псалтири решено выпустить внесенную в нее при п. Иосифе статью о 12 великих поклонах (вместо прежних четырех) при чтении молитвы св. Ефрема Сирина и статью о двоеперстии для крестного знамения (вместо троеперстия), как несогласные с древлепечатными и рукописными книгами. С такими исправлениями следованная псалтирь вышла из печати 11 февраля следующего года и своим изданием вместе с особо изданной тогда памятью патриарха о поклонах возбудила большое смущение в народе, особенно среди московского духовенства; она послужила причиною первого открытого отделения многих лиц от патриарха и церкви. Но прежде, чем совершился этот раскол в обществе, он обнаружился на печатном дворе среди остававшихся здесь иосифовских справщиков; половина из них в числе трех человек вышла из состава справщиков сряду, как только приступили к исправлению указанной книги. В ноябре 1652 г. с печатного двора выбывают два старых заслуженных справщика старцы Иосиф (Иван Наседка) и Савватий и молодой справщик мирянин Сила Григорьев. Мотивы и время увольнения их в наших источниках не указаны. Точные, но неполные сведения имеются только об одном Силе Григорьеве; об увольнении его в записях печатного двора читаем прямое распоряжение патриарха: «В ноябре 161 г. великий государь святейший Никон патриарх книжному справщику Силе Григорьеву у книжной справы быть не указал, а велел быть на его место в справщиках спаса нового монастыря крылошанину старцу Матвею», с годовым окладом жалованья в 40 р.¹⁹⁰. За что уволен был Сила Григорьев, тоже неизвестно, может быть за свою неспособность к службе, незнание греческого языка и болезни¹⁹¹; но что увольнение его стояло в связи с удалением указанных справщиков, это можно признать верным. Сряду за увольнением Григорьева в записях печатного двора прекращаются всякие упоминания о справщиках старцах Иосифе и Савватие и о выдаче им вновь изданных книг¹⁹². Это указывает, что они тогда же выбыли с печатного двора. Были ли они уволены по приказу патриарха, как это случилось с Григорьевым, или они сами добровольно оставили службу, об этом записей не сохранилось; но что они с недоверием относились к начатому исправлению книг, это несомненно. Старец Иосиф Наседка, как известно, и раньше всегда стоял и ратовал за чистоту веры и высоту православия в русской церкви, считал унизительным обращаться за помощью к грекам, которые «по греху позакоснели от первого преданного им чина и в неволе пребывают», тем более считал неудобным в исправлении московских книг пользоваться греческими печатными книгами, которые по его мнению перепорчены латинянами¹⁹³. Старец же Савватий в сочинениях наших расколоучителей выставляется искренним другом и постоянным единомышленником протопопа Ивана Неронова, одного из первых и главных открытых противников п. Никона¹⁹⁴. Естественно, такие справщики не могли согласиться на исправления книг, шедшия против их убеждений, и не заявить против того протеста. Можно предполагать, что протест их против начатых Никоном исправлений был силен и резок, что он не укрылся от внимания протопопов Неронова и Аввакума, друзей Савватия и Наседки, заранее подготовлял в московском духовенстве почву для той смуты, которая тотчас же вспыхнула и широко разлилась в нем, как только были изданы псалтирь с выпусками известных статей о поклонах и перстосложении и особая патриаршая память, настаивавшая на принятии новых насчет сего правил. Правда в розыске и следствии по поводу зтой смуты, начатом весною 1653 г. и продолжавшемся все лето до глубокой осени, об участии наших справщиков в этой смуте не говорится; но это потому, мы думаем, что старцы Иосиф и Савватий, удаленные с печатного двора еще в ноябре 1652 года, тогда же отправлены были в строгое заключение, из которого они вызывались в 1656 г. в Москву по поводу новых усиленных розысков их друга, Ивана Неронова, принявшаго уже монашество под именем Григория. Из сохранившихся отрывочных данных узнаем, что старец Иосиф был сослан в Кожеезерский монастырь и в июне 1656 г. вызывался в Москву по указанному делу¹⁹⁵. Савватий в это время уже скончался в Москве и погребен в покровском монастыре, что на дому убогих; Никон 14 января 1658 г. посетил этот монастырь, зашел и на могилу Савватия; это посещение возбудило в патриархе самые грустные чувства и тяжелые воспоминания о прежнем справщике, друге его Иване Неронове и об общем всех их занимавшем деле¹⁹⁶.

Удалив с печатного двора нерасположенных к себе справщиков Иосифа и Савватия, патриарх спешил заявить внимание к справщикам своим единомышленникам. Иноку Евфимию разрешено было вместо безденежной выдачи вновь выходящих книг выдавать деньгами по его желанию¹⁹⁷. Главному справщику архимандриту Сильвестру царским указом и по памяти из приказа большого дворца 10 декабря 1652 г. велено увеличить годовой денежный оклад с 30 до 70 рублей; добавочные деньги тогда же ему были выданы¹⁹⁸. 10 июля 1653 г. архимандрит Сильвестр в знак особого внимания и доверия к нему был посвящен в сан крутицкого митрополита¹⁹⁹; но в то же время оставлен и на службе печатного двора; митрополиту Сильвестру был поручен ближайший надзор за состоянием и деятельностью печатного двора и за справщиками; за это он не получал особого жалованья, но всегда до самой своей кончины получал по зкземляру всех вновь изданных книг²⁰⁰. В доказательство полного внимания и доверия патриарха к митрополиту Сильвестру можем указать и на тот факт, что летом того же 1659 г., когда разбиралось дело Ивана Неронова по доносу его на патриарха, разбор этого дела и исполнение приговора по нему возложены были на того же Сильвестра²⁰¹. После посвящения его в митрополиты с июля 1653 г. по 1654 год на печатном дворе оставалось только четыре справщика²⁰². С 1 января 1654 г. к ним причисляется новый справщик Иван Озеров, ученик ртищевской школы, ездивший учиться и в киевскую академию и потому пользовавшийся вниманием патриарха²⁰³.

В марте 1654 года на печатном дворе появляется старец Арсений гρеκ, самая замечательная личность среди никоновских справщиков. Сряду при назначении на должность он получает высокий оклад жалованья в 50 рублей, который 5 мая 1656 г. был увеличен до 70 рублей; при чем тогда же велено доплатить ему недостающую до этой цифры сумму и за прежнее время его службы²⁰⁴. В сочинениях наших расколоучителей Арсению греку приписывается громадное значение в деле никоновской справы. Здесь и нравственная личность Арсения и деятельность его на печатном дворе подвергаются всевозможным порицаниям. Здесь говорится, что этот лукавый и порочный чернец Арсений, трижды отступник от православия, ведомый еретик, жидовин, бесермен, униат, латинник, сосланный за свое еретичество в Соловки, до того вкрался в любовь к п. Никону, что по ходатайству его пред царем был освобожден из ссылки, поселен в келье рядом с патриархом, овладел полным его доверием, склонил его приступить к исправлению книг и церковных обрядов по греческим книгам, не только руководил патриархом во всех его начининиях и действиях, но и сам потом приставлен был переводить испорченные греческие книги и по ним переправливать древние правые русские книги, насеял в них массу плевел и ересей, научил тому и других, и тем внес великую смуту в православное русское царство²⁰⁵. Для беспристрастной оценки этого взгляда наших расколоучителей на личность и значение Арсения грека в никоновской справе нет нужды останавливаться на подробном описании предшествующей жизни его до прибытия в Москву в 1649 г. в свите иерусалимского патриарха Паисия; биографические сведения о нем за это время обстоятельно изложены в нашей печати по подлинным документам²⁰⁶. Поэтому можем ограничиться только общими положениями, выведенными из записей судебного процесса над Арсением. Прежде всего должны признать, что предшествующая жизнь Арсения грека была не безупречна и носит на себе темные пятна. Пятилетнее пребывание его в Риме в грекоуниатской коллегии для обучения наукам и приобщение св. таин в церкви св. Афанасия при той же коллегии иэ рук униатского митрополита свидетельствуют о первом отступлении Арсения от православия, отступление правда не сознательном, временном и довольно обычном на Востоке, потому что оно совершилось в молодые годы, когда Арсению было только 14 лет от роду, когда все греки, отправлявшиеся в Рим учиться, должны были на время переходить от православия на унию, потому что без этого их не принимали в коллегию. Но пребывание в римской униатской коллегии считалось отступлением от веры и в глазах самих греков; поэтому когда Арсений вернулся из Рима и захотел постричься в Цареграде, то даже родной брат его архимандрит долго отказывал ему в этом пострижении, «чая того, что он в римской вере», пока Арсений публично «ту римскую веру не проклял трижды». Постриженный в монахи, поставленный в диаконы, священники, даже игумены, Арсений совершил, затем новое отступничество от православной христианской веры уже в мусульманство. На допросах в Москве Арсений сначала запирался в этом тяжком обвинении; показывал, что заподозренный в измене турецкому султану и желания передать предназначавшуюся ему епархию венецианам, он был только арестован визирем «и было ему истязанье многое, и платье с него и камилавку снимали, и чалму на него клали, и вкинули его в тюрьму, и сидел в ней около двух недель; из тюрьмы он бежал в волошскую землю, а обусурманен он не был». Но после улик на том же суде Арсений принужден был сознаться, что «он был обусурманен, но неволею», чтобы освободиться от тюрьмы; когда же ушел от турок в волошскую землю, то по просьбе его янинский митрополит Иоасаф опять присоединил его к православной церкви – «в вере исправил и миром помазал»; в том же он каялся и иерусалимскому патриарху Паисию и патриарх простил ему грех и благословил, «и грамоту прощальную и благословенную ему дал, и та патриархова грамота у него есть до ныне». Это второе отступничество от православия, хотя вызвано было насилием и угрозами со стороны турок и прощено было Арсению после покаяния греческими духовными властями, но оно оставило новое темное пятно в жизни нашего грека, так как совершено им в зрелом возрасте и свидетельствовало о нетвердости его духа и религиозных убеждений. Третьим актом отступничества его от православия выставляется удаление его в Польшу и переход в латинство, чтобы получить королевскую гpaмoтy для проезда в Киеве; но это обвинение на московском суде оставалось не раскрытым и недоказанным и – как видно – здесь не придавали ему особого значения. Обучение в униатской коллегии в Риме и потом в венецианских школах дало Арсению греку возможность получить достаточное по тому времени образование в словесных, философских, богословских и даже медицинских науках, которые он успел приложить к делу в Греции, Молдавии, Валахии и Польше; теже познания он спешил приложить и в Киеве при могилянской академии. Проезд п. Паисия через Киев и желание патриарха услужить московскому правительству в отыскании православных учителей для устройства школы в Москве и для переводов с греческого и латинского яэыков привлекли Арсения в московскую столицу; он принять в свиту Паисия в качестве патриаршаего «дидаскала» и уставщика и оставлен в Москве на государевой службе для риторического ученья в греческой чудовской школе. Арсений грек намеренно заявлял на суде, что он оставлен здесь «не своею волею», но по рекомендации Паисия, по желанию и просьбе московского правительства. В Москве не знали еще ничего худого о прошлой жизни Арсения грека и считали его человеком ученым и православным. Первый, кто ознакомил московское правительство с прошлой небезупречной жизнью нашего грека, был русский старец Арсений Суханов, известный по своим отрицательным взглядам на греков и вовсе не желавший, чтобы русские у них учились. Отправленный на Восток вместе с иерусалимским патриархом Паисием, он по дороге скоро узнал об искусственном составе свиты п. Паисия, узнал многое об оставленном им учителе и подробно в усиленных красках донес о том в Москву. В свою очередь и патриарх Паисий, убоявшийся разоблачений Суханова и возможности потерять благоволение к себе московского правительства, доносил государю и московскому патриарху Иосифу, что Арсений грек не был настоящим его старцем, что он взят им только в Киеве, что сам Паисий до сего времени ничего не знал о злых делах Арсения грека, иначе не рекомендовал бы его в учителя. В заключении письма патриарх просил, «испытайте его хорошенько, утвержден ли он в православной вере, чтобы не произошло от него церковного соблазна; нельзя оставлять на ниве терния, чтобы она не заросла им; нужно удалять и тех, которые держатся ереси и двуличны в вере, чтобы не осквернили Христовой церкви такие поганые и злые люди». По получении таких сведений об Арсенье грене в Москве сряду начался суд над ним. Суд этот, как видно из подлинных документов, не отличался беспристрастием: сторонника и защитника Арсению не было²⁰⁷; на допросах его открыто призвали «во всем еретиком и даже дьяволом», желавшим в московском государстве, в котором православная вера много лет сияет, насеять плевелы, ввесть и распространить свое злое учение и ереси. Самый приговор Арсению греку отличался тою же суровостью: указом от 27 июля Арсений ссылался в Соловецкий монастырь под крепкий начал и надзор соловецкого уставщика старца Никодима «для исправления православныя христианския веры»; в грамоте же от 31 июля объявлялось, что он ссылается «за еретичество» на вечное житье в монастырской крепости в земляной тюрьме. Сопоставляя эти данные из жизни Арсения грека с приведенным отзывом о нем в сочинениях наших расколоучителей, находим, что этот отзыв в первой своей части имел для себя оправдание в прежней небезупречной жизни Арсения; он буквально повторял пристрастный отзыв о нем, сделанный Сухановым и п. Паисием, усиленный потом на суде и в указах о ссылке его в Соловки.

Теперь обратимся к обзору личных отношений п. Никона к Арсению греку и степени участия последнего в никоновской книжной справе. Личная встреча Никона с опальным греком последовала в Соловках (от 3 по 6 июня 1652 г.), куда Никон ездил за мощами святителя Филиппа. Никон, расположенный к грекам, по всей вероятности лнчно содействовавший оставлению Арсения в Москв в 1649 году, знал суровый над ним приговор и не считал этого приговора справедливым; впоследстви в частной беседе с Иваном Нероновым он защищал Арсения грека от прежних на него обвинений, называл их ложью, выдуманной по невависти к нему Арсением Сухановым²⁰⁸. Распросы среди соловецких иноков о поведении жившего у них Арсения и добрые отзывы их об исправлении последнего, о здравом исповедании им православной веры «без приложения и без отнятия», об усвоении им русской обрядности, достаточном изучении им русского языка и славянской грамоты еще более закрепляли в Никоне сочувствие к опальному греку и мысль об освобождении его из заточения для продолжения той государевой службы, для которой он прежде был в Москве оставлен²⁰⁹. В сочинениях ваших первых расколоучителей говорится, будто бы Никон тогда же взял с собой Арсения в Москву²¹⁰. Но это показание недостоверно. Митрополит Никон едвали бы решился на то сам собою без дозволения государя и патриарха; в сохранившихся подлинных документах, относящихся к поездке Никона в Соловки, об Арсение греке не говорится²¹¹. Самые первые и точные сведения о появлении Арсения грека в Москве после соловецкого заключения начинаются только с половины сентября 1652 года, находятся в записях патриаршего казенного приказа и по ним с этого времени можем следить за деятельностью его и отношениями его к п. Никону. В этих официальных записях под 15 сентября Арсений грек называется еще «безместным старцем»²¹²; в том же месяце он определен на службу в патриаршем дворе, причислен к составу патриарших крестовых черных попов, в ряду которых занимает всегда последнее место; годовой оклад жалованья ему тогда же назначен обычный в 10 р. наравне с другими крестовыми старцами-попами²¹³. Но это жалованье Арсению греку всегда только расписывалось в расходных книгах; но сам он никогда не получал его при п. Никоне и после него до 1660 года, когда 17 числа февраля оно выдано ему полностью в количестве 70 рублей за все семь лет прежней его службы начиная с сентября 1653 года²¹⁴. Факт этот объясняется тем, что Арсений грек тогда имел уже другие поручения и занятия, за которые получал особое и даже большее вознаграждение от патриарха, чем то, какое полагалось ему за службу при крестовой церкви. Первое по указаниям наших источников поручение дано ему вскоре по определении его на патриарший двор и касалось главной цели, для которой он сюда был принят, именно исправления книг; в конце октября и начале ноября 1652 г. он вместе с другим патриаршим келейным старцем Зосимой ездил в Новгород для осмотра тамошних библиотек и для покупки находившихся здесь греческих книг, при чем Арсений посылался для выбора и оценки греческих книг, как знаток их, а старец Зосима как главное доверенное лицо патриарха и как поручитель зa неизвестного в Новгороде грека²¹⁵. Тотчас по возвращении Арсения из Новгорода в наших записях начинается ряд указаний на письменные и переводные работы его для патриарха, на покупку для того бумаги и чернил и на выдачу за то особых денег Арсению; эти келеные работы его не прекращаются, но более усиливаются после того, как он определен был на должность главного справщика печатного двора; особая денежная плата Арсению указывает здесь на время особых усиленных работ его по переводу и справе книг²¹⁶. Кроме означенных занятий Арсений грек занимался в Москве и обучением в чудовской патриаршей школе. Он начал обучение здесь еще при п. Иосифе, когда был оставлен «для риторического учения», но скоро прекратил его за ссылкою в Соловецкий монастырь; по возвращении из ссылки он возобновил свои учебные занятия. В расходной книге патриаршего казенного приказа под 6 числом апреля 1653 г. означен довольно крупный расход на школу, бывшую под управлением Арсения²¹⁷. Что в этой школе обучались не одним только первым началам грамоты, но и взрослые, изучавшие здесь латинский и греческий языки с другими предметами, об этом свидетельствует иностранец Олеарий в исправленных описаниях своего посольства в Москву и изданных в 1656 и 1663 г.; он говорит: «в настоящее время... по распоряжениям патриарха и великого князя русское юношество начинают обучать греческому и латинскому языкам; для этого близ патриаршего двора учреждена уже латинская и греческая школа, которою заведывает и управляет один грек по имени Арсений»²¹⁸.

Не смотря на лестность этого отзыва для Арсения грека школьная деятельность последнего не имела такого значения, какое имело участие его в деле книжной справы; этой справе он должен был отдать все свое внимание особенно с тех пор, как сделан был главным справщиком печатного двора; усиленной работы теперь предстояло много, но – как увидим – помощников ему было мало; врагов же тайных и явных, желавших помешать его работе, накопилась масса. Единственного защитника и покровителя себе он имел только в патриархе Никоне, который дорожил Арсением, оказывал ему постоянное внимание, держал его близ себя, счел даже нужным взять его с собою во время первого морового поветрия, чтобы сохранить его сколько от моровой язвы, столько же и от усиливавшегося в Москве недовольства новыми книжными исправлениями²¹⁹. Такое внимание п. Никона к своему главному справщику нельзя не назвать исключительным и необычайным; нельзя не согласиться с взглядом, не так давно высказанным в нашей науке, по которому описанные отношения п. Никона к Арсению греку представлены даже неосторожными и большой ошибкой в деле книжной справы. «Никон поступал крайне неосторожно, когда взял Арсения из Соловок в Москву и поручил ему здесь исправлять русские церковно-богослужебные книги», предварительно не очистив его от тех темных пятен, которые лежали на прежней его жизни, и не оправдав его открыто перед обществом от тех тяжких обвинений в ереси, которые высказаны были еще иерусалимским патриархом Паисием, признаны русским правительством и за которые он сослан был в Соловки. «Если Никон сам лично уверился в полной невинности Арсения, в его всегдашней строгой приверженности и преданности православию, в его полной пригодности для книжных церковных исправлений, то он обязан был, в таком важном и щекотливом деле, руководствоваться не только личным усмотрением и личной уверенностью, но и брать во внимание совесть немощных, которых крайне смущало доверие патриарха к уличенному в неправославии и за ересь сосланному на Соловки Арсению»²²⁰. Никон ничего этого предварительно и публично не сделал и тем дал повод Ивану Неронову сначала письменно жаловаться царю еще при самом назначении Арсения в справщики, потом лично указывать патриарху на незаконность и пристрастность отношений его к справщику греку, на то, что он допустил к великому делу – переводу и справе святых книг – порочного и лукавого чернеца еретика, которого велено было остерегаться, взял его к себе в келью, «да ево и свидетеля, врага поставляем», «устроил того, яко учителя, паче же к тиснению печатному правителя»²²¹. Что касается мнения, будто бы Арсений грек и склонял п. Никона приступить к справе книг по греческим образцам, и потом, заручившись вниманием патриарха, сам руководил всеми распоряжениями его в этом деле, то это мнение опровергается историческими данными; мы уже видели, что п. Никон стоял за новую справу книг и приступил к ней еще раньше возвращения Арсения из соловецкого заточения; после увидим и самый порядок справы, в котором Арсений грек далеко не занимает самостоятельного положения, но должен был выполнять то, что предписывалось ему свыше²²².

По случаю морового поветрия печатный двор был закрыт с 3 августа 1653 г. до марта следующего года. Скоро по открытии его в прежнем составе справщиков мы не досчитываем сначала одного, потом и другого справщика, именно Захария Новикова и старца Матфея²²³; к 1 сентября 1655 г. оставалось только четыре справщика Арсений грек, уставщик чудова монастыря старец Евфимий, Захар Афанасьев и Иван Озеров²²⁴. Вскоре на помощь к ним назначено два новых лица, занявших места выбылых справщиков: «В нынешнем 164 г. п. Никон указал быть у книжного печатного дела у справы в справщиках бывшуму архидиакону старцу Евфимию, да рождественскому протопопу, что у государыни царицы на сенях Андреяну» с годовым окладом каждому в 40 р., который тогда выдан им в половинном размере за полгода с 1 сентября по 1 марта²²⁵. Предшествующая деятельность архидиакона Евфимия менее известна, чем последующая; но нужно думать, что он был несколько знаком с греческим языком, потому что п. Никон после посылал его на восток с секретными пиьсьмами к тамошним патриархам; нравственный же облик его был вполне заурядным²²⁶. Что касается Адриана, то это был один из немногих московских протопопов, оставшихся на стороне п. Никона; в 1653 г. Адриан был даже секретарем собора по делу Ивана Неронова и тогда уже выслушивал обличения себе со стороны последнего²²⁷. Впрочем эти два новых cправщика оставались на печатном дворе не более года²²⁸; к сентябрю 1657 г. из наличного состава справщиков выбыл Иван Озеров; место его занял чудовский старец Иосиф, произведенный в справщики из чтецов печатного двора²²⁹. С этого времени до самого удаления Никона с патриаршего престола (10 июля 1658 г.) на печатном дворе оставалось только четыре справщика: в мартовской росписи жалованья 1658 г. они значатся в таком порядке: старец Арсений грек, Захарий Афанасьев, чудова монастыря уставщик старец Евфимий и того же монастыря старец Иосиф²³⁰.

Рассматривая наличный состав никоновских справщиков, находим в нем следующие черты. Во-первых, состав этот не был так прочен, как при п. Иосифе, и испытывал частые перемены. В шестилетнее патриаршество Никона на печатном дворе перебывало тринаддать справщиков; семь из них принадлежало к составу прежних справщиков иосифовских и шесть назначено вновь самим п. Никоном; из иосифовских справщиков выбыло шесть человек и остался только один, из никоновских выбыло и осталось по три ровно на половину их общего числа. Причины выхода прежних иосифовских справщиков с печатного двора при п. Никоне заключались сколько в неподготовленности многих из них к новым требованиям, заявленным в никоновской справе, в недостаточном знании ими греческого языка и отсюда неспособности их править русские книги по греческим образцам, столько же и главных образом в несочувствии многих из них никоновской справе и даже прямом противодействии их этой справе. Естественно такие справщики, особенно противники начинаний п. Никона, должны были оставить службу на печатном дворе или сами добровольно, или по приказу патриарха. Во-вторых, в составе справщиков под конец патриаршества Никона обращает на себя внимание малочисленность их против иосифовских справщиков почти на половину; малочисленность их весьма ощутительна в виду той многосложной работы, какую им предстояло еще выполнить. Она вызывалась большими затруднениями для патриарха в приискании людей, способных удовлетворять всем требованиям начатой им книжной справы; здесь кроме лиц, не предубежденных против патриарха и единомысленных с ним²³¹, требовались еще люди образованные, хорошие знатоки греческого языка; а найти таких людей среди местных духовных лиц тогда было очень трудно; чудовские старцы в роде справщика инока Евфимия были весьма редки; сторонники и единомышленники п. Никона в роде архидиакона Евфимия и протопопа Адриана были не всегда пригодны к книжной справе, определялись к ней только случайно на время за недостатком лиц лучших и потому скоро оставляли здесь службу; по необходимости приходилось возлагать всю тяжесть работы в книжной справе на немногих лиц и при случае даже на одного главного справщика Арсения грека. Указанная малочисленность никоновских справщиков заметно отражалась, и в ходе книжной справы при п. Никоне, в характере и числе изданных при нем книг. Но она несколько восполнялась с одной стороны удивительною энергиею не многих остававшихся при нем справщиков, с другой стороны помощью в трудах их посторонних лиц, не служивших на дворе печатном, и личным участием в книжной справе самого не менее энергичного патриарха.

В истории русской церкви высокопреосвященного митрополита Макария причислены к составу никоновских справщиков еще три известных деятеля XVII века – старец Арсений Суханов, Епифаний Славинецкий и грек архимандрит Дионисий святогорец, но приичислены ошибочно, на основании отрывочных данных в печатных трудах других исследователей русской старины²³². Ни одно из указанных здесь лиц не занимало оффициальной должности справщика при п. Никоне; в книгах печатного двора за это время имена их вовсе не встречаются ни в списке справщиков при росписании и выдаче денежных окладов за книжную справу, ни при обычном жалованьи книгами; Арсений Суханов и Дионисий грек значатся здесь справщиками уже по удалении Никона с патриаршего престола²³³; а Епифаний Славинецкий не был книжным справщиком и после Никона. Не смотря на то, что означенные лица не были справщиками печатного двора при п. Никоне, они и в это время помогали делу книжной справы и нуждам печатного двора другими способами. Иеромонах Епифаний Славинецкий всегда пользовался вниманием п. Никона и служил ему составлением церковных канонов и предисловий ко многим изданным при нем богослужебным книгам, также своими переводами с греческого и латинского языка на русский; многие из этих переводов начаты были по указаниям патриарха и назначались прямо к печати; а некоторые из них тогда же вошли в состав никоновских печатных книг²³⁴. Дионисий греческий архимандрит не был таким плодовитым переводчиком, как Епифаний Славинецкий; в историях литературы указывают на участие его в двух переводных трудах, начатых раньше его другими лицами; но он был близок к п. Никону, как толмач при беседах его с приезжими греческими духовными властями, как знаток греческих церковных обрядов и порядков, как собеседник и советник патриарха при исправлении книг²³⁵. Русский старец Арсений Суханов не пользовался таким вниманием патриарха, какое умели находить себе греки; в своих источниках мы не нашли ни одного указания на проявление такого внимания к Суханову. Возведение его из строителей подчиненного троицесергиевой лавре московского богоявленского монастыря в келари лавры не может быть названо особенно выдающеюся наградою Суханову за двукратную и продолжительную поездку его на Восток; мы склонны видеть здесь скрытое желание патриарха удалить издавна ненравившегося ему старца от ближайших непосредственных сношений с центром книжной справы, чтобы он не возбудил здесь новой смуты. Не можем согласиться и с тем мнением, что Арсений, возвратившись с первой своей поездки на Восток, «изменился в своих мыслях, стал вместе с другими на сторону п. Никона, а не его противников, и сделался ему совершенно единомысленным»²³⁶. Сохранились прямые исторические данные, указывающие на то, что старец Арсений Суханов и во время второй своей поездки на Восток не сочувствовал начатому п. Никоном исправлению русских богослужебных книг, не сочувствовал излюбленным никоновским справщикам, особенно греку Арсению, против коготорого он писал и прежде; свои неблагоприятные для новой справы мнения он распространял и на Афоне. Только такими действиями Арсения Суханова можно объяснить происхождение той настойчивой мольбы от имени властей и братии всех афонских монастырей к п. Никону, какая изложена ими в посланиях в Москву от 16 июня 1654 года при отъезде Суханова с Афона. В этих посланиях афонские власти, одобряя намерение московского правительства переводить греческие книги на славянский язык, в тоже время высказывают опасение за чистоту этих переводов и умоляют п. Никона обратить особенное внимание на православие и благонамеренность своих книжных переводчиков и справщиков. Приводим в извлечении эту замечательную просьбу с Афона: «молим вси купно твое великое светительство: преводницы, хотящии преводити сия книги, да будут истиннии православни, да не будут волци одеяни овчею кожею, растерзающе и растлевающе богодухновенная словеса по своему их злоумию, да не будут напоени от мутнаго и смраднаго потока латинскаго, глаголю богомерзскаго мудрования»²³⁷. Такое недоверие к московским справщикам и переводчикам греческих книг, заявленное с уважаемого на Руси Афона, не могло нравиться московскому патриарху Никону; последний хорошо знал, откуда исходили такие заявления и просьбы, и потому не мог сочувствовать Суханову. Известный отзыв патриарха о Суханове и об отношениях его к Арсению греку, высказанный в частной беседе с Иваном Нероновым, тоже говорит о том, что Никон до самого конца своего управления русскою церковию оставался не в единомыслии с старцем Арсением Сухановым. Последний не был при п. Никоне ни справщиком печатного двора, ни переводчиком греческих книг для патриарха. Тем не менее «проскинитарий» Арсения Суханова и собранные им на Востоке книги не остались без влияния на ход никоновской книжной справы и принесли в ней свою пользу.

В помощь справщикам и переводчикам на службе печатного двора состояли свои должностные лица – книжные чтецы и писцы; они не имели особого выдающегося значения в книжной справе и издании печатных книг, но и из среды их, особенно из чтецов, выбирались иногда лица на должность книжных справщиков. Состав их при п. Никоне был весьма ограничен и только во времена спешной и усиленной работы на печатном дворе восполнялся наймом лиц посторонних. Оклад им денежного жалованья за работу был также невелик – по 4 рубля в год и кормовыми на стол сначала по полтине, потом по рублю и под конец по рублю 16 алтын на человека. В первое время с осени 1652 г. до самого морового поветрия были один чтец Еремей Федоров и один писец Филипп Андреев²³⁸. В ноябре 1655 г. тоже один чтец Иван Еремеев, но два писца Герасим Дьяков и Петр Иванов²³⁹. В августе 1656 г. оставались опять один чтец и писец²⁴⁰. В 1657 г. было уже два чтеца старцы Иосиф и Симон, осенью Иосиф назначен на должность справщика и на место его определен в чтецы новый старец Александр, который вместе с Симоном оставался на службе печатного двора и в следующем году²⁴¹. Постоянными писцами в 1657 и 1658 г. были Михаил Иванов и Гавриил Васильев и временно Елизарко Евстифеев²⁴². Кроме того по именным указам патриарха выдано из сумм печатного двора посторонним лицам: в 1656 г. 4 августа старцу Паисию 10 р. за письмо азбук и 1658 г. 6 марта чудова монастыря старцу Ионе 2 р. с полтиною за письмо знаменного ирмология²⁴³. Перед удалением п. Никона с престола на печатном дворе проживают и работают иностранцы – греки вероятно в качестве переписчиков с греческих книг и получают за то особое содержание. Так в 1657 г. по указам патриарха выдано греку Николаю Идаскову 12 рублей за четырехмесячную работу его от апреля по июль; 13 января 1658 г. выдано 10 р. иноземцу Алексею Дмитриеву, племяннику справщика Арсения грека²⁴⁴.