Очерк жизни архимандрита Антония, наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры

Архимандрит Антоний был одним из замечательнейших лиц православного монашества. Человек неизвестного происхождения достигает такой известности, что его знала не только вся Россия, но и многие за границею, как на Востоке, так и на Западе. Не получив никакого школьного образования обнаруживает такие познания и такой ум, что митрополит Московский Филарет часто просил его советов и следует им. Занимая невысокое место наместника лавры, получил отличия, редко даваемые архимандритам ставропигиальных монастырей, и получал знаки такого внимания не только от высших лиц в государстве, но и от царственных особ, какого удостаиваются немногие из архиереев.

Не только происхождение о. Антония, но и вся обстановка его жизни в молодости не могли предвещать его будущей судьбы. Отец его Гавриил Иванов Медведев и мать Ирина Максимовна были вольноотпущенные графини Екатерины Ивановны Головкиной¹. Медведев служил в Лыскове у князя Грузинского вольнонаемным поваром, когда у него родился младший из детей и единственный сын Андрей (в иночестве Антоний). Это было 6 октября 1792 года: 17 октября был день его тезоименитства. На пятом году жизни Андрей лишился своего отца, о нежных ласках которого впрочем, сохранилось у него полное любви воспоминание. Мать свою он называл женщиною строгою. Она умерла на 95 году жизни. Оставшись вдовою с малолетними детьми, Ирина продолжала жить в Лыскове, где муж ее успел уже приобрести свой дом, и кормилась трудами рук своих. Из годов отрочества и первой юности Андрея известны некоторые отдельные факты, которых не можем мы восстановить в строгой хронологической последовательности, равно как и объяснить значение их для умственного и нравственного его развития. После обучения грамоте он отдан был матерью в ученики аптекарю при больнице в Лыскове Полидорову. В то же время состоял он и в певческом хоре поя альтом. Приглашенный князем Грузинским в домашние врачи и для заведывания больницею Француз доктор Дебше полюбил Андрея, взял его к себе и заставлял под своим надзором прислуживать больным, знакомил и со средствами врачевания и умирая, отказал ему все свои книги. Живой и восприимчивый юноша скоро приучился так успешно помогать больным, что когда заступивший место Дебше врач не понравился князю, он Андрею Медведеву поручил заведывание всею больницею.

Но положение Фельдшера не могло удовлетворить такой натуры, какова была у Андрея Медведева. Метко охарактеризовал его архимандрит Михаил в слове, сказанном при погребении его. «Вдали минувшего видится мне юноша не получивший правильного школьного, даже, кажется, домашнего воспитания, но богато одаренный от природы замечательными душевными качествами, юноша с зачатками ума наблюдательного, крепкого, тонкого, острого и игривого, не любящего останавливаться на поверхности, но стремящегося проникнуть в глубь, с зачатками воли сильной, энергической, упругой и гибкой, с сердцем нежным, впечатлительным и восприимчивым, глубоко чувствующим и отзывчивым, с характером бодрым, деятельным, подвижным, с воображением живым, несколько, поэтическим».

Несмотря на молодость, к Фельдшеру Андрею Медведеву многие обращались за врачебною помощью, – и не без пользы. За недостатком врачей прикомандированный к готовившемуся в 1812 г. ополчению нижегородскому он получил формальное дозволение на врачебную практику. Немало врачебной практики доставляла ему Макарьевская ярмарка, которая была в пяти верстах от Лыскова. Купцы московские, которых лечил, Медведев, звали его в Москву. Проезжавший по Волге мимо Лыскова князь Кочубей должен был обратиться за врачебною помощью для больной своей дочери к Медведеву, и когда он облегчил ее страдания, приглашал его сопутствовать ему в Крым, обещая после свое покровительство. Но Медведев на опыте испытывал, как тяжело покровительство вельмож, и охотнее склонился на приглашение московских купцов. Вообще переменить свое положение было у него желание, но всего менее приходил на мысль тот путь, на котором суждено было получить ему известность.

Но сначала бессознательно для него самого душа его подготовлялась и как бы случайными впечатлениями и самыми обстоятельствами жизни к новому направлению. Однажды случайно забрел он ночью в нижний этаж княжеского дома, всегда открытого для странствующих монахов. В одном углу его, освещенном лишь лампадою, увидал он послушника стоящего на коленях и молящегося. Завязался разговор. Медведев полюбопытствовал узнать, в чем состоит келейное монашеское правило. Странник предложил совершить его вместе. Душа Андрея усладилась именем сладчайшего Иисуса многократно повторяемым и в каноне и в акафисте. В глубине души Андрея сохранилось это первое благодатное впечатление, однако оно не произвело изменения в образе его жизни и служило лишь точкою опоры для блуждающего воображения и помогало, так сказать, откликаться на призывающий к чему-то и куда-то голос Божий.

Последовавшее вскоре за сим случайным образом знакомство с настоятельницею Арзамасской Алексеевской общины Ольгою Васильевною Стригалевой имело более определенное и решительное на него влияние. Алексеевская Арзамасская община, возникшая из семьи учениц Синаксарского настоятеля о. Феодора Ушакова около 1757 года, до конца жизни этого старца († 1791 г.) находилась под его непосредственным духовным руководством и содержала строгий иноческий общежительный устав. Под ближайшим руководством второй настоятельницы этой общины Марьи Петровны Протасьевой (1795–1813 г.), умной и опытной в духовной жизни, возрастала Ольга Васильевна. Дочь богатого костромского купца, на двадцатом году своей жизни она в 1793 г. поступила в Алексеевскую общину и в 1795 г. была тайно пострижена с именем Олимпиады. Еще при жизни Протасьевой, во время отсутствия ее она нередко исправляла должность настоятельницы. Избранная в 1813 году в настоятельницы Ольга Васильевна, несмотря на свою болезненность, была деятельною начальницею почти 400 сестер. Она стяжала глубокое духовное рассуждение. В сохранившихся ее наставлениях и письмах сестрам общины внушается особенно строгое исполнение устава, покорность старшим, взаимная любовь и снисхождение к немощам других и чистая усердная молитва души любящей Господа. Проникнутая вся мыслью о Боге и вечном спасении она сие единое на потребу внушала и всем². Этой-то настоятельнице суждено было иметь решительное влияние на Андрея Медведева.

По врачебной практике Медведев бывал и в Арзамасе. Раз из дома одного купца он приглашен был подать помощь тяжко болевшей Ольге Васильевне, подле изголовья которой провел он несколько часов и немало выслушал духовного и назидательного. Ему удалось облегчить болезненное состояние Ольги Васильевны. От нее приглашен был он к болящей блаженной Елене Афанасьевне из рода дворян Дертьевых³.

Елена встретила Медведева словами «ныне начах: сия измена десница Вышнего (Пс.76:11), потом взглянув на его мирскую одежду, сказала: «хорош паренек, да одежду нужно подлиннее, до самых пяток». Лекарство принимать какое-либо она отказалась. Не понял тогда Медведев слов блаженной, но после видел в них проречение об его иночестве и указание на то, что знакомство с Ольгою Васильевною было началом для него нового поворота в его жизни. Духовный строй светлого и благодатно-просвещенного ума Ольги Васильевны незаметным, но быстрым образом воспламенил молодую, восприимчивую, пылкую душу и открыл ей то, к чему неведомо себе бессознательно стремилась она. Не знаем, о чем были первые беседы Ольги Васильевны с Медведевым, но по ее духовному устроению без сомнения направлялись они к предметам духовным. Нередко бессознательно и незаметно для нас самих западают в душу впечатления бесед или примера жизни и из этого малого семени возрождается новое направление. Так было и с Медведевым. Вопросы религиозные стали волновать мысль его и нередко может быть возникал пред ним образ той жизни, какую проводили в Алексеевской общине.

Как в Лыскове, так и в ближайших к нему местностях, особенно по левому берегу Волги, было многочисленно население раскольников. Многие и из купцов московских, которых случалось лечить во время ярмарки Медведеву, принадлежали к расколу. Пропаганда свойственная расколу не опустила случая коснуться и даровитого юноши. Православные из простого народа доказывали истину своей веры преимущественно тем, что в православной церкви много мощей, а у раскольников их нет. Поэтому раскольники старались подорвать доверие и уважение к св. мощам чествуемым православными. Много таких внушений пришлось выслушать и Медведеву. Не видав дотоле мощей св. угодников, Андрей при первом представившемся случае отправился в Муром и Владимир, где были св. мощи. Путь его был чрез Арзамас. Узнав о побуждениях к путешествию в Муром и Владимир, Ольга Васильевна воспользовалась этим случаем, чтобы врачу своему телесному предложить врачевание духовное, и стала беседовать о душевном спасении и о том, что прославленные нетлением угодники подвизались преимущественно в иноческом образе.

Посещение мест, где почивают угодники Божии в нетлении своих мощей, рассеяло те внушения, какие сделаны были раскольниками. Особенно сильно поразило его нетление мощей во Владимире.

С этого времени яснее и определеннее стала возникать у него мысль об иноческой жизни. В впечатлительной душе раз возникшая мысль усиливалась более и более⁴. Ольга Васильевна снабжала его духовными и свято-отеческими книгами, в которые он дотоле не заглядывал. В подвале того дома, где жил Андрей, отыскал он уголок, куда по временам иногда на день, иногда на два удалялся он так, что не знали, где он был. Здесь приучался он к молитве и собранности духа. Исполнение служебных обязанностей при больнице в Лыскове при князе Грузинском, хотя добром, но своенравном, тяготило его давно. Он желал другого места, но оказалось важное препятствие. Андрей Медведев не только не имел никакого вида на жительство, но был не записан и в ревизию. Вольная отца его осталась в конторе князя. Три года мать Андрея просила отпустить его, но князь не соглашался, и когда она настаивала на возвращении вольной ее мужа, объявили ей, что вольная сгорела. При дальнейшей просьбе князь даже грозил, что отдаст в солдаты Андрея. В этом затруднительном положении помог Андрею секретарь магистрата Макарьевского Соловцев. Он помог достать копию с вольной и метрическое свидетельство и на основании этих документов приписаться в мещане города Арзамаса. Во время этих хлопот, чтобы не подвергнуться какому-либо тяжелому действию вспыльчивого князя и вместе с тем подготовиться к иноческой жизни, мысль о которой стала преобладать теперь в душе Медведева, он прибыл в Арзамас, надел лапти, худую одежду и бедным странником отправился в Саров.

Передаем рассказ одного лица, слышавшего о сем первом посещении Сарова от самого о. Антония. «Много хвалили ему обитель эту, как рассадник истинной иноческой подвижнической жизни; много рассказов слышал он о святости некоторых старцев, об их подвигах благочестии, высокой духовной мудрости, нестяжательности и т. д. С другой стороны люди неприязненные монашеству глумились над отзывами благочестивых поклонников и чтителей Саровской пустыни и потрясали его доверие разными клеветами и в особенности обвиняли их в низком лицеприятии уверяя, что они уловляют в свои сети лишь тех, от которых надеются получить пользу. Желая убедиться собственным опытом, он в осеннее дождливое время в рубище нищего явился в обитель (в 1817 г.) и первого встретившегося ему послушника спросил, к кому следует ему обратиться с просьбою о принятии его в число братства? Вопрошаемый подозрительно осмотрел его с ног до головы. Заметив, что грязное рубище слишком резко противоречит всему прочему, послушник, считая его обманщиком и подозревая худые намерения, сказал, что в святой обители нет места таким шатунам, и прибавил, чтобы он поскорее убирался из обители, грозя призвать сторожей, чтобы выпроводить его. Далеко еще не нищий духом, мнимый нищий запальчиво стал обличать послушника за несообразное с его званием лицеприятие и тем еще более убедил послушника в справедливости родившегося в нем подозрения. Но дальнейшие объяснения прерваны были появлением монаха, который, подозвав к себе послушника, увел его для исполнения спешного послушания. Проходящий монастырский работник указал страннику вход к казначею⁵, объяснив, что к нему-то следует обратиться ему со своими нуждами. Казначей занят был делом, и келейник отказался доложить ему. Медведев, услышав в соседней комнате разговаривающих, без доклада вошел туда. Строгим словом остановил казначей дерзкого нарушителя келейного благоприличия. Глубоко и тяжко было разочарование молодого человека, мечтавшего встретить иной прием. Накипевшее чувство выразилось пред изумленным казначеем. По самому складу выражений он понял, что под рубищем говорит с ним не нищий. Смягчив тон, обратился он к нему с вопросом, но оскорбленный и огорченный Медведев, высказав все прочувствованное им, удалился из келии и быстрыми шагами, глотая слезы, направился к выходным воротам с твердым намерением не бывать впредь в Сарове. За воротами встретился ему отец Марк. Блаженный в одной рубашке с обнаженною грудью и веткой в руках остановил бежавшего из обители, и положив ему руку на плечо, с улыбкою вперив на него взор, произнес: «не искушай Господа Бога твоего». Уразумел Андрей смысл обличения от отца Марка, понял, что Господь попустил быть ему искушенным таким неприязненным приемом в обители за то, что сам приходил искушать иноков. Со слезами раскаяния пал он к ногам блаженного. – Прости меня, батюшка, говорил он рыдая, и помолись о мне Господу, согрешил я. – Старец улыбнулся, перекрестил его и сказал: смиряйся и спасешься. Иди с миром. Не убо прииде еще час. Господь управит путь твой в место сие.

Из своего путешествия Медведев возвратился в Лысково, но с твердою решимостию оставаться там недолго. Мать неохотно давала согласие на поступление его в монастырь, и это на время остановило его. Как человек теперь независимый уже от князя, он мог свободнее располагать собою и всего менее готов был выносить неприличное обращение. Князь сердившийся на Медведева за то, что он вышел из под власти его, при первом случае неисполнения приказания его, хотел ударить Медведева по щеке (может быть и ударил). Ранним утром, на другой же день, Медведев оставил совсем Лысково и 27 июля 1818 г.⁶ пришел в Саров с просьбою о принятии в монастырь. Игумен Нифонт принял его внимательно и дал ему особую малую келию. Поступив в Саровскую обитель Медведев старался приучать себя к разным иноческим послушаниям, между прочим, пел на клиросе и был чтецом. Когда в первый раз встал он к аналою и стал читать кафизму дрожащим от робости, тихим голосом, подошел к нему уставщик и отодвигая его от аналоя сказал: не так читаешь, как подобает. И зачитал сам громким голосом, отчетливо, твердо, внятно, выразительно. По окончании славы уставщик опять подвинул его к аналою говоря: «читая в церкви, помни всегда, что твоими устами произносится и возносится к Престолу Божию молитва всех предстоящих, и что каждое произносимое тобою слово должно проникать в слух и душу каждого молящегося в храме». Все существо мое прочувствовало эти слова, говорил о. Антоний, и звучат они доселе во мне всегда, с этой минуты одушевляя меня при чтении церковном. После слов уставщика зачитал я кафизму уже без робости, но весь объятый сознанием высокого значения чтеца церковного – посредника между Господом Богом и молящимися в храме.

О. Антоний не мог пользоваться советами и наставлениями великих подвижников Сарова Марка и Серафима. Марк скончался 4 ноября 1817 года, а Серафим был в затворе с 1810 года до 1825 года, и до 1820 года сохранял обет молчания. Никакому старцу в послушание и не был поручен ищущий иночества, может быть потому что не был приукажен. Было еще обстоятельство, которое затрудняло выбор духовного руководителя. Братство саровское при поступлении в него Медведева к сожалению делилось на несколько партий: была партия игуменская, была партия казначейская, были и другие партии. Сближение с лицом одной партии навлекало неприязнь лиц принадлежавших к другой партии, а потому и благоразумное желание мирного пребывания заставляло отказаться от выбора руководителя в духовной жизни. Притом Медведев имел мудрую руководительницу к духовной жизни в настоятельнице Алексеевской общины. Болезненное состояние Ольги Васильевны, которую Медведев чтил и любил как духовную мать доверявшую врачебному искусству Андрея Гавриловича, подавало повод к частым посещениям, во время которых, врачуя ее телесно, сам врачевался от нее духовно.

В первое время пребывания своего в Сарове Медведев не встречал препятствий к посещению ее, но потом стали отказывать ему в дозволении на это, так как отлучка из обители по правилам монастырским возбранялась. При этих обстоятельствах пребывание в Сарове для молодого человека, не покорившего воли своей безропотному послушанию, казалось тяжело. К сему присоединилось предложение одного богатого помещика, узнавшего Медведева в Сарове и полюбившего его, перейти к нему в дом, при чем помещик обещал усыновить его.

Пробыв около полутора года в Сарове, Медведев возвратился в Арзамас – не далекий от мысли совсем отказаться от монашеской жизни.

Ольга Васильевна своими убеждениями рассеяла его колебание и убедила его поступить в Высокогорский монастырь, находящийся верстах в четырех от Арзамаса. Живя в этой пустыни он мог пользоваться советами и наставлениями Ольги Васильевны и вместе быть ее врачом. Медведев пришел в Арзамас как бы для того, чтобы принять последнее благословение от блаженной Елены Афанасьевны. В великую субботу марта 27,1820 года, Андрей Гаврилович посетил ее, и так как она лежала на полу, то встав на колени просил ее благословения. Желая облегчить ее страдания, он предложил ей принять магнезии и разведя в стакане воды поднес ей. Она вдруг взяла стакан и плеснула ему в глаза говоря: я не этого лекарства желаю, позови мне священника. Призван был ее духовный отец, протоиерей Афанасий, который исповедал и причастил ее: на другой день она скончалась.

Высокогорская пустынь, в которую поступил Медведев, была скудна и средствами материальными и числом братства. На нового послушника, который и здесь еще немало времени оставался не зачисленным формально в братство, может быть по причине неполучения увольнительного свидетельства от общества, возложена была обязанность пономаря. Имея свои средства, Медведев каждый день для служения доставлял свежие просфоры и нескудно уделял вино. Поэтому служащие были очень довольны им. Он продолжал заниматься и врачеванием, и многие обращались к нему за врачебною помощью.

Наконец в 1822 году официально зачислен был он послушником пустыни и вслед за тем пострижен в монашество 27 июня с именем Антония в честь преподобного Антония Печерского. Недостаток в иеромонахах и способности нового постриженника побудили начальство вскоре же после пострижения рукоположить его в священный сан. Июля 20 он был рукоположен в иеродиакона, а 22 в иеромонаха.

Со времени поступления своего в Высокогорскую пустынь о. Антоний находился под непосредственным духовным руководством Ольги Васильевны. Она приучала его к подвигам иноческим, отсекая всякое излишнее желание. Раз, будучи у Ольги Васильевны сказал он ей, что купил очень хороший себе тулуп из овчин калмыцких. Ольга Васильевна призвала купца продавшего тулуп, и велела возвратить данные деньги сказав: с тебя достаточно и простой овчины для защиты от холода.

Не оставлял о. Антоний и общения с Саровскими старцами, для которых путь в Москву или Нижний был чрез Арзамас. По временам бывал в Сарове сам о. Антоний. После того, как в 1820 году, о. Серафим разрешил свой обет молчания, он пользовался его советами и наставлениями. Князь Грузинский примирился с тем, что Медведев оставил его, и даже с доверенностью обращался к нему за содействием в своих семейных делах. Одно такое поручение подало повод или вызвало окончательно решимость о. Антония предпринять путешествие к святым русским местам даже до Киева. Это было в 1824 г. Сбираясь в долговременный путь о. Антоний приготовил особую книжку для ведения журнала своего путешествия, но к сожалению запись прекратилась на первой станции по выезде из Нижнего. Но и немногие страницы этого дневника любопытны, так как дают понятие о настроении его духа в то время.

«Давно, пишет он, было у меня желание поклониться св. угодникам Божиим в местах, более известных в отечестве или более мною слышанных от посещавших, и передававших много любопытного и назидательного. Было побуждение навестить и некоторые отдаленные пустыни, где знал я еще живущих пустынников, дабы слышать и видеть ясные пути иноческой жизни в живых буквах. Все это приготовило желание души моей пуститься в путь, имея к тому все нужные способы. И наконец, одно здесь умалчиваемое обстоятельство вытолкнуло меня решиться ехать тотчас и писать, что я уезжаю в половине мая месяца или раньше. Собравшись, устроил все нужное для пути, – повозку и три лошади, наняв доброго и смирного кучера; отслушав раннюю литургию очень рано, приняв благословение от строителя, простяся со слезами с братиею я выехал из пустыни с восходящим весенним солнцем. Ехавши лесом, долго я не спускал глаз, так золотило верхушки деревьев восходящее солнце. Душа моя к возвышеннейшему благоговению еще более возбуждалась пением птиц, встречавших восход солнца. В эту минуту думал я, что я отрешился от связей человеческих. Пустынь скрылась от глаз, подчиненность, заботы, ответственность, угодливость человеческая – все исчезло от души моей и я свободно вздохнул для удовольствий сердца моего, свободного стремиться к прекрасному в природе. Теперь, подумал я, буду каждодневно читать в тебе, природа, с полною свободою без отвлечения, премудрость, благость, богатство и любовь Господа моего. Солнце стало выше, и я в порыве воспламененных чувствований моих обнял его всеми силами души моей как великого моего друга.

«Приезд в общину в Арзамасе смешал мои ощущения. Прощание с матушкою Ольгою Васильевною, которая также собиралась ехать в Ростов, прощание со всеми присными с мыслию, что я не возвращусь, любовь искренняя граждан, которые здесь застали меня – все это завязало опять меня в союз любви человеческой. Мне стало и жаль, что я еду, были мысли, что я более добра сделаю оставшись, нежели отъехавши, для добра самому себе. Долго думал я, многие просили меня оставить поездку. Но в ту пору и самолюбие годилось. Стыд быть неосновательным и выехавши опять возвращаться в пустынь решил меня тотчас ехать из Арзамаса, дабы более себя не расстраивать. Принявши Божие благословение, слушая желания всякого благополучия в пути, видя искреннее сожаление в проводах, сел в повозку и уже не глядя никуда ехал с разбитою душою. Уже и солнце мне казалось неясным или как будто я стыдился показать ему лицо свое после давишней беседы с ним и восторга. Я закрывал пристально сторочки в повозке, где лучи его могли вкрадываться в мою катящуюся келейку. О бедный человек! то восхищается свободою после отрешения, то плачет о связях человеческих как бы в укор восхитившей свободы. Это подало причину подумать о слабости своего сердца и как еще в нем много, за что люди могут держаться и оно в людях. И наука самоотвержения едва лишь читается по складам. Господи помощниче и избавителю мой! Защити Ты сам бедного меня от меня и разум мой просвети, и сердце направь и еже хотети и еже деяти в Твое благоволение».

Располагаться, где кормить лошадей, предоставил о. Антоний своему кучеру. В 30 верстах от Арзамаса к Нижнему, когда остановился о. Антоний на станции, крестьяне знавшие его привели больных малых и больших. И я, пишет он, в продолжение отдыха лошадей, едва-едва с ними разделался. Не имея ничего с собою я должен был находить травы и указывать домашние лекарства, которым они не верили, и все просили, чтобы я дал что-нибудь от себя. Узнав, что я далеко еду, многие принесли ко мне яйца, лепешки, мед на дорогу, и я не в силах был отказаться. Мир вам Божий, добрые души! Хорошо, кого благословит Господь делать добро ближнему из любви к добру. Это благовонная пища сердца человеческого, и по употреблении долго обоняется ее благоухание».

Основные черты духовного устроения о. Антония в начале его монашества, выражающиеся в его дневнике, сохранились и во всю его жизнь. Мы не видим здесь строго аскетического направления, видно сердце чувствительное. Оно доступно наслаждению красотами природы, что было, как говаривал не раз о. Антоний, прирожденным свойством его души от юности. Видно и расположение сердца к дружеским отношениям, но особенно выступает желание делать добро другим ради самого добра. Сердце его находило особое утешение в том, чтобы врачевать больных, утешать несчастных, помогать неимущим, и для этого он готов был отказаться и от добрых желаний, если они служили только для собственного его блага и утешения.

В Нижнем о. Антоний должен был прожить довольно времени в ожидании сына князя Грузинского, которого он должен сопровождать в Белбашский монастырь. Это замедление было причиною нового смущения для о. Антония. Вот что он пишет. «В Нижний прибыл И. А. Об. и умолял меня возвратиться в Арзамас для пользования привезенной им жены, бывшей в чахотке, в надежде моего на это согласия. Он уверял, что письмо мое, извещавшее его об отъезде, он не получил. Больную едва довезли из Москвы. Ее доверенность, его просьба сильно волновали мой дух. С одной стороны все сделанное к продолжению пути, добрые намерения пользоваться видом жизни отцов, которых думал посетить, и притом самому иметь отрешение от многосложной жизни монаха и лекаря; с другой стороны просьба и любовь моя к доброй болящей⁷, просьба мужа, сиротство детей – все это и последнее, что не получив моего письма, в надежде застать меня в Арзамасе, вывезли ее едва живую из Москвы, совершенно разделяли меня на две части: с одной стороны добро к самому себе представляло решиться ехать далее, с другой добро в пользу ближних решало возвратиться и послужить больной. Сие последнее влекло меня сильнее всего: чувства души моей сию минуту готовы были оставить путь и возвратиться в Арзамас и я выдерживал такую тайную слабость сердца, сопротивляющуюся моему путешествию. Я убедил Об. возвратиться к жене, убедить ее пользоваться у врачей Арзамасских и обещал употребить все усилия возвратиться из Ярославля. Об. ездил к преосвященному, просил его заставить меня возвратиться; но владыка дал свободу моей воле делать, что хочу».

15 мая выехал о. Антоний из пустыни; наступило 4 июня, а он был еще в Нижнем. В этот день приехала в Нижний начальница Арзамасской общины Ольга Васильевна и остановилась в Девичьем монастыре у игуменьи Дорофеи Мартыновой – умной, духовной старицы, много испытавшей в жизни и всегда назидательной в беседах ее. К ним отправился о. Антоний просить совета для разрешения смущавших его помыслов.

«Думали, пишет он, говорили и извлекали из примеров и наконец единогласно решили, что Бога ради можно и то и то другое делать. Но как лечение не собственное дело монаха, то предпочли, что лучше Бога ради для назидания душевного видеть отцов, видеть их жизнь и собрать полезное для своей души. Случившийся тут же духовный отец монастыря прочитал молитву и благословил меня в путь предлежащий. После сего решения я совершенно ожил от развязки совести и мышления. Теперь и сам я видел, что путь имеет для меня пользу, а потому столько и препятствий встречалось. К двум старицам присоединилась еще духовная старица Ев. Л., и каждая из своего садоделания износила в беседу, кто как учился вскапывать, кто поливать, кто блюсти, чтобы не росло терние на ниве сердца. Заключение беседы было такое, что к спасению душевному при помощи Божией благодати надо во всем понуждать себя. Свободу к добродетели мы потеряли и уже царствие Божие, по слову Божию, нуждою восхищается. Недоверчивость к своему разуму, отсечение своей воли, всегдашнее признание недостатков своих, смирение и любовь, – это как бы языки, которым необходимо учиться желающему быть в царствии небесном».

Между тем князь Грузинский все не приезжал. Скука стала одолевать о. Антония, но он нашел врачество от нее в довольном запасе отеческих книг, которые он взял с собою в путь.

Наконец 8 июля приехал князь и с ним чрез Хатунки и Пучеж и отправился о. Антоний в Белбашский монастырь. По приезде в Пучеж прекращаются записки о. Антония.

Не нашли мы известий, куда заезжал о. Антоний во время путешествия и когда он воротился в свою пустынь. Чрез Кострому и Ярославль он проехал в Сергиеву Лавру, где, как он вспоминал, братия обошлась с ним грубо. Конечно ни братия лаврская, ни он сам не могли тогда думать, что менее чем чрез семь лет этот молодой иеромонах приедет в Лавру в силе наместника в ней митрополичьего. В Москве он останавливался в Симонове монастыре и по совету жившего в Симонове на покое бывшего наместника сего монастыря иеромонаха Иосифа, проходившего подвижническую жизнь, и схимонаха Павла, 95-летнего старца, о. Антоний представлялся тогдашнему архиепископу московскому Филарету. Преосвященный Филарет не малое время беседовал с Антонием. Беседа сначала была о Сарове и его подвижниках, но потом перешла к библейским обществам⁸ и тогда господствовавшему мистическому направлению. Антоний прямо высказывал мысли неблагоприятные и для библейских обществ и для модного тогда духовного направления и довольно настойчиво спорил с архиепископом московским. Отпуская от себя Филарет сказал Антонию, чтобы он на обратном пути зашел к нему опять. Но о. Антоний не исполнил этого желания митрополита, чтобы опять, как он говорил, не вступить с ним в прение. На впечатлительную душу Филарета эта встреча имела, как он сам после говорил, довольно сильное впечатление. Он нередко вспоминал об иеромонахе высокогорском Антонии.

Путешествие по России, встреча с разными лицами опытными в духовной жизни, знакомство с разными порядками монастырской жизни для наблюдательного инока имели большое значение, расширяя круг его воззрений, обогащая его многими сведениями.

Преосвященный Моисей Нижегородский, рукоположитель его во священство, любил о. Антония. Неоднократно он ездил в Нижний по вызову преосвященного и не малое время в предсмертную болезнь его провел при нем; в его глазах и скончался преосвященный Моисей 10 января 1825 г.

В 1826 г. апреля 2 строитель Высокогорской пустыни переведен был в настоятеля Оранского монастыря. На его место строителем преосвященный Мефодий Орлов, особенно сблизившийся с князем Е. А. Грузинским, назначил июля 9 1826 г. о. Антония. Может быть, на него обратил внимание и московский архиепископ, который рукополагал Мефодия 28 Февраля 1826 г. в епископа.

Вместе с назначением строителем о Антоний назначен был и присутствующим в духовном правлении Арзамасском. Эта должность могла познакомить его с канонами церкви. Первоприсутствующим в Арзамасском духовном правлении был тогда Александр, архимандрит Арзамасского Спасского монастыря – муж духовного настроения. Хотя не сохранилось сведений о близости о. Антония к о. Александру, но служебное сближение не могло остаться совсем без влияния на о. Антония.

В сентябре того же года о. Антоний награжден набедренником, а в 1829 палицею уже от нового епископа Нижегородского Афанасия, ученика митрополита Филарета из первого курса С.-Петербургской д. Академии.

Под управлением нового строителя быстро стала процветать и прославляться Высокогорская пустынь. Она обновилась и улучшилась во многих отношениях. Личность настоятеля, его служение, его дар слова привлекали из Арзамаса и окрестностей в праздничные дни многих посетителей. Многие обращались к нему с просьбою иметь его себе отцом духовным. Строгая мать о. Антония, нередко приезжавшая в обитель, смотря иногда на наполненную после обедни приемную строителя различными посетителями, вслух говорила: это ли удаление от людей? Это ли отречение от мира? – Церкви украсились, установилось благолепное служение, введено благоустройство во всем. Братии в пустыни при вступлении о. Антония в звание строителя было 20 человек, при переходе его в наместника Лавры в ней считалось 90 человек. Для помещения иноков воздвиглись новые корпуса. Ольга Васильевна и для строителя Антония была такою же духовною материю, как и для Андрея Гавриловича, и продолжала назидать его мудростию своих духовных наставлений; Но в 1828 г. она отправилась на богомолье в Киев и там скончалась.

Несколько раз в год ездил о. Антоний в Саров для беседы с опытными старцами и особенно с о. Серафимом. Старцы Саровские любили его, уважали и не редко навещали сами. Один из уважаемых старцев Сарова Арсений умер на его руках в Высокогорской пустыни в 1830 г.

В 1831 г. февраля 23 скончался наместник Сергиевой Лавры архимандрит Афанасий. Митрополит Филарет, получив известие о сем, озабочен был выбором ему преемника Мысль его, между прочим, остановилась на настоятеле Высокогорской пустыни о. Антонии. «Но, как сам он рассказывал, не хотелось мне брать человека из чужой епархии, тогда так много их в своей. Но в это время явился странник, который и назвал мне наместником Лавры о. Антония. В этом указании, совершенно совпадавшем с моею мыслию, я видел указание Провидения». Митрополит спешил пригласить о. Антония в наместника Лавры. С тем же, кажется, самым странником, который указал на о. Антония, он от 26 Февраля послал ему письмо: «Мысль, которую я вчера имел, но не успел сказать, сегодня предварив меня, сказал мне другой, и сие внезапное согласие сделалось свидетельством того, что мысль пришла не даром. Сия мысль есть надежда, что при помощи Божией, благоугодно Богу и преподобному Сергию можете вы послужить в его Лавре, где упразднилось место наместника. Призвав Бога и взыскуя Его воли, а не моей приглашаю вас на служение сие. Да будет вам к принятию сего звания благим побуждением то, что это не ваша воля и что я вас призываю как послушник преподобного Сергия, который о вашем ему чрез меня послушании будет благий пред Богом о вас свидетель и за вас предстатель⁹.

Еще за два месяца до назначения Антония в наместника Сергиевой Лавры, когда жив был прежний наместник и не было речи о его замещении, Саровский старец Серафим предсказал это назначение. Рассказ об этом предсказании записан самим о. Антонием и с его записки напечатан в жизни старца Серафима.

В январе 1831 г. о. Антоний отправился к о. Серафиму в Саров для совета по случаю сильно смущавших его неотвязчивых мыслей о смерти. Приехавши в Саров вечером и никуда не заходя, Антоний пошел прямо к келлии старца Серафима. Не доходя до нее, он встретил некоторых из братии Саровской пустыни, которые сказали ему, что о. Серафим в монастырь не возвратился еще из своей пустыни. Было уже около пяти часов вечера и темнело. Приехавший остановился в раздумье: идти ли ему куда или тут дожидаться? В это время стоявшая с ним братия, завидев издали грядущего старца, повестила: вот о. Серафим идет. Старец шел в обыкновенной своей одежде с мешком за плечами, опираясь на топор. О. Антоний тотчас подошел к нему и поклонился обычно.

– Что ты? спросил его старец.

– К вам батюшка, с скорбною душою, – отвечал Антоний

– Пойдем, радость моя, в келию, приветливо сказал старец.

В келии наедине Антоний умолял старца Серафима сказать ему откровенно: совершится ли с ним то, что внушают ему скорбные помыслы? Не приближается ли в самом деле смерть его? Сижу ли я в келии, говорил Антоний, выйду ли на монастырь, мне представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего я заключаю, что скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о своей смерти единственно для изменения моей жизни, чтобы, отказавшись от должности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию. Извещение о смерти, прибавил Антоний, не будет страшно для меня.

О. Серафим слушал рассказ, не изменяя положения и держа за руку Антония. Когда же сей окончил, блаженный старец, взирая на него с любовию сказал: Не так ты думаешь, радость моя, не так: Промысл Божий вверяет тебе обширную лавру.

О. Антонию подумалось, что старец Серафим желает развлечь его от скорбных мыслей, посему, прерывая речь его, сказал: Батюшка! Это не успокоит меня, не усмирит моих помыслов; я умоляю вас, скажите мне прямо: мысли мои о смерти, не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? И в таком случае я буду просить молитв о душе моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить час смертный с должным приготовлением. – О. Серафим с ангельскою улыбкою отвечал: неверны твои мысли, я говорю тебе, что Промысл Божий вверяет тебе лавру обширную. Строитель же отвечал на это: где же Высокогорской пустыни быть лаврою? Дай Бог, чтобы не сошла ниже, чем теперь стоит.

К большому удивлению Антония старец Серафим не переменяя своих мыслей, стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, кто придет в лавру, или кого он пришлет. Оставаясь в прежнем впечатлении, Антоний продолжал: Батюшка! кто захочет из Сарова переходить в скудную Высокогорскую пустынь? А если бы кто пожелал или кого бы вы прислали, то вы знаете всегдашнюю мою готовность делать все, что вам угодно, да на деле сего не может быть.

О. Серафим, как будто идя по одной и той же дороге, сказал: не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время.

Не выдержал строитель Антоний, и в порыве беспредельной любви и уважения к старцу бросился к нему, обнял его, и долго плакал. Не понимая значения сказанных слов он остановился вниманием своим на слове «сирот»; ему казалось, что старец говорит о скорой своей кончине. Блаженный Серафим продолжал: поминай моих родителей Исидора и Агафию. Затем стал советовать покоряться во всем воле Господней, быть прилежну к молитве, строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии: матерью будь, говорил он, а не отцом к братии, и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность, говорил он, есть красота добродетели. Потом о. Серафим несколько раз обнял строителя, благословил висевшим на груди его крестом и сказал: теперь гряди во имя Господне. Время уже тебе; тебя ждут.

Во время возвратного пути Антоний слышит, что едущий с ним монах начал плакать. О чем он плачет? спросил Антоний. Инок отвечал, что по приезде в Саров он встретил о. Серафима возвращающегося из пустыни в монастырскую свою келию, который сказал ему: ну вот и вам предстоит разлука с вашим строителем.

Между тем время шло: прошел январь, февраль, наступил март и великий пост. На 2 день сего месяца, в понедельник первой недели поста, отправив чреду неусыпаемого чтения Псалтири, отправляемую каждым братом по два часа, строитель стал на свое место. Здесь подали ему письмо от митрополита Московского. О. Антоний пошел в свою келию. При письме, приглашающем Антония в наместника Сергиевой Лавры, приложен был конверт к Нижегородскому преосвященному Афанасию, о скорейшем увольнении о. Антония от должности строителя Высокогорской пустыни и отправлении его в Москву.

По получении письма митрополита Филарета о. Антоний немедленно отправился в Нижний; и представив преосв. Афанасию отношение митрополита Московского, 4 числа получил увольнение от должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5 и 6 сдал монастырь казначею; 7 в субботу первой недели совершил литургию и причастив св. Тайн братию простился с нею и проехав в Арзамас простился с знакомыми; 10 числа прибыл в Москву и остановился в Симонове монастыре и в тот же день явился митрополиту¹⁰. В домовой церкви митрополита приведен был к присяге на служение в должности наместника; 15 посвящен в сан архимандрита Вифанского монастыря; 19 числа в четверток во время часов приехал в Лавру и прямо вошел в алтарь без всякой встречи, одетый по пустынному в манатейную рясу, с которою не скоро расстался и на новом месте служения.

Выбор митрополита был весьма счастливый, а поддерживать избранных им лиц он умел¹¹.

О. Антоний 39 лет в полной крепости сил душевных и телесных вступил в должность наместника Сергиевой Лавры и более сорока шести лет проходил эту должность.

В оценке деятельности административных лиц, долгое время занимавших одно место, конечно трудно отделить то, что принадлежит именно влиянию их личности, от того, что совершается ходом самого времени. Но принимая во внимание вообще малоизменяемое состояние наших монастырей, в которых перемены ограничиваются только постройкою новых зданий и большим или меньшим украшением храмов, также нерасположение митрополита Филарета ко всякого рода нововведениям, и наконец то, что некоторые учреждения, заведенные о. Антонием при Лавре, в последнее время вызывали пререкания, грозившие даже закрытием их, нужно признать, что большая часть сих учреждений обязана существованием своим именно личности о. Антония.

Он застал в Лавре менее ста монахов и послушников; доходы простирались до ста тысяч ассигнациями. Как ограда, так корпуса и храмы требовали немедленных исправлений; в задних углах монастыря везде свален был сор. Из благотворительных учреждений существовала одна женская богадельня в монастырском корпусе, примыкающем к каменным лавкам на горе. В ней призревалось до 60 старух с порядочным помещением, но каждая из них должна была готовить пищу сама для себя. Иконописное мастерство держалось еще по старому преданию, но убогую мастерскую посещали только два-три человека, которые равно как и другие иконописцы пропитание себе добывали более малярною работою.

Не без страха и смущения отправлялся о. Антоний к месту нового своего служения. Но скоро он освоился с своим положением; чрез две недели после прибытия своего в Лавру он писал, что кажется ему, что он давно жил в Лавре, приемом братии лаврской и академической он остался очень доволен. Как человек осторожный, с тонким умом и большим тактом, он предварительно искал ознакомиться как с состоянием Лавры во всех отношениях, так и с характером лиц, среди которых ему приходилось действовать. Обладая твердою, настойчивою волею, и всегда наклонный действовать самовластно, он никогда не решался на скорые необдуманные перемены. Прежде, нежели приступить к исполнению какого-либо своего намерения, он взвешивал все вероятности успеха или пользы его, подготовлял все средства к тому и после сего настойчиво приводил в исполнение намерение свое, избирая для этого благоприятное время и благоприятные обстоятельства; у него всегда ставало терпения выждать время. Потому важные и решительные меры не возбуждали шуму, и они, казалось, вытекали из самих обстоятельств.

Важнее всего для о. Антония было приобрести доверенность митрополита Филарета. Резко выдающеюся чертою в характере митрополита Филарета было то, что его отношения к известным ему лицам определялись главным образом первым впечатлением. Кто понравился ему с первого раза, тот почти навсегда пользовался его расположением. Напротив, человек произведший на него с первого раза неприятное впечатление, редко успевал в последствии снискать его расположение. Хотя в последствии и становились ему виднее достоинства этого человека, и он отдавал ему должное, но сердечного расположения со стороны Филарета такому человеку трудно было достигнуть. Он не любил вообще характеры пылкие, увлекающиеся, но любил ровные, спокойные или по крайней мере, перед ним умевшие скрывать свою пылкость.

О. Антонию благоприятствовало то, что он на Филарета с первой встречи произвел самое благоприятное впечатление, которое еще укрепилось, когда явился он для принятия звания наместника Лавры. Притом, как избранный самим митрополитом без всякого постороннего влияния, он мог надеяться на поддержку митрополита.

По уставу Лавра управляется духовным собором, которого наместник есть только первый член. Предшественник Антония, архимандрит Афанасий не имел расположения, может быть, и способности взять на себя все бремя управления Лаврою. Он охотно надзирал за поведением монашествующих, но немного занимался наблюдением за всем управлением Лавры. Главным распорядителем в Лавре был казначей Арсений, двадцать лет занимавший эту должность и в 1829 г. переведенный в настоятеля Иверского монастыря. Хотя заменивший его иеромонах Мельхиседек и не был способен поддержать прежнее значение казначея, но и Афанасий не выказывал желания увеличить свое влияние в Лавре, и делами Лавры управлял собор. Митрополит Филарет вообще не любил коллегиального управления, при котором нет прямо ответственного лица. Потому он желал, чтобы под его надзором управление в Лавре сосредоточено было в лице наместника. В этом отношении Антоний вполне удовлетворил его желанию, имея в характере своем властительность и стремление действовать самостоятельно. Но эта черта характера о. Антония могла приводить его и к неприятностям; Филарет требовал от своих подчиненных исполнительности. Он был по преимуществу муж долга: чувству долга строго подчинял он и свои мнения и свои чувствования. Каковы бы ни были его мысли и убеждения о каком-либо деле, он прежде всего имел в виду закон, или волю власти, имеющей право приказывать. Он был потому строгий консерватор; неохотно решался на нововведения. От подчиненных ему начальников он требовал, чтобы они сохраняли установленный порядок и восстановляли его, если он был нарушаем. Именно любовь к порядку и делала его консерватором; в своих убеждениях, в своих взглядах он не сочувствовал многому из того, что он охранял, но он опасался, что нововведения, не дав лучшего порядка, разрушат только прежний. Вообще он не был упорен в проведении в действие своих намерений, ибо упорство есть признак ограниченного ума. При своем обширном уме обозревая предмет со всех сторон, он на практике делал уступки и таким мнениям, которых в теории он не разделял, имея в виду другие соображения. Он часто уважал несогласные с идеей мысли и желания подчиненных начальников, если они настойчиво домогались исполнения их. Но это доставалось не легко, а потому и немногие решались настойчиво отстаивать свои желания пред Филаретом, державшим подчиненных ему в отдалении от себя. Он как бы обвел себя чертою, далее которой не позволял приближаться к себе и доверенным лицам из подчиненных ему, – может быть, потому, что он сделался бы слугою человека, которого допустил бы за эту черту. Как это нередко встречается в особенных натурах, в Филарете, совмещались по-видимому несовместимые свойства. При глубоком критическом уме он от детства до могилы сохранил детскую веру; при строгости и малодоступности к подчиненным, при величавости в официальных отношениях он был прост в домашней жизни и искренно смирен в мнении о себе; при сухости и холодности внешнего обращения он имел любящее, доверчивое сердце; тонкий политик в делах, он мало знал практическую жизнь и людей, и жил в своего рода идеальном мире. В заветной черте, которою оградил он себя как начальник, была тропа, которою можно было дойти прямо до его сердца, – он был монах. В своей частной нравственно-религиозной жизни он охотно становился в ряды последних послушников; с благоговением внимал словам лиц, которых считал высокими в духовной жизни; счастьем считал их молитвенную память о нем; юродивые, блаженные находили у него свободный доступ. Образы древнего иночества постоянно носились пред его духовным взором, и сердце его стремилось к общению с этим миром патериков и древних житий. Не случайную мечту, но заветную думу свою высказал Филарет 27 сентября 1842 г. в Сергиевой Лавре при освящении храма в честь явления Божией Матери Преподобному Сергию.

В этом слове он беседовал: «Прости мне, великая Лавра Сергиева, мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергиеву. Чту я в красующихся ныне храмах твоих дела святых, обиталище святыни, свидетелей праотеческого и современного благочестия; люблю чин твоих богослужений; с уважением взираю на твои столпо-стены не поколебавшиеся и тогда, когда колебалась вся Россия. Но при всем том желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, в котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келлии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который орошен дождем слез его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать прах ее сеней, который истерт ногами святых, и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесной. Укажите мне еще другие сени другой келлии, которые в один день своими руками построил Препод. Сергий, и в награду за труд дня и за глад нескольких дней получил укрух согнивающего хлеба. Посмотрел бы я, как позже других насажденный в сей пустыне преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Преподобного Сергия. Послушал бы молчания Исаакиева, которое без сомнения поучительнее моего слова. Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее быть послушником у преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте. Ведь это все здесь – только закрыто временем, или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге. Откройте мне ковчег; покажите сокровище; оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования».

С этой стороны нашел близкий и скорый доступ к сердцу митрополита Филарета архимандрит Антоний, именно как к монаху. Напитанный чтением аскетических сочинений и житий древних подвижников, лично обращавшись с замечательными подвижниками Сарова, зная частью лично, частью по рассказам близких к ним лиц всех современных подвижников, и все читанное и слышанное сохраняя в своей счастливой памяти, о. Антоний услаждал митрополита своими увлекательными рассказами. Порывами духа своего он и сам часто стремился сблизиться с этим миром избранных подвижников, идти их путем к царствию небесному. Здесь он совершенно сходился с Филаретом. В многочисленных твердо памятуемых им наставлениях опытных в жизни иноческой отцов имел он всегда готовые и сильные, как из опыта взятые ответы на предлагаемые митрополитом вопросы. Внимательно следил он за особыми опытами духовной жизни и проявлениями благодати Божией в Сергиевой Лавре, и делился своими наблюдениями с митр. Филаретом, сочувствовавшим глубоко всем таким явлениям. Монастырские письма, по желанию митрополита напечатанные, отчасти знакомят с этою перепиской, но здесь помещена только некоторая часть сказаний сообщенных о. Антонием. Митр. Филарет, обыкновенно уничтожавший письма им получаемые, часто касавшиеся важных церковных вопросов, потому, как он говорил, что не нашлось бы места хранить их, долго хранил письма о. Антония о замечательных явлениях духовной жизни.

Эти сношения, этот обмен мыслей о близком для сердца обоих предмете так сблизили митрополита с о. Антонием, что он избрал его своим духовным отцом, и Антоний уже на четвертом году служения мог просить дружбы митрополита Филарета. Ответ митрополита на это, можно сказать, дерзновенное прошение показывает высокую степень расположения митрополита. «Тя рекох друга давно в расположении сердца моего, отвечает митр. Филарет: когда же провидение Божие устроило, что тя рекох и отца в таинстве, то уже твоей душе остается рещи, до какой степени хочет она не чуждаться уничиженной души моей. Господь же призывающий всех к единению и обещавший быть там, где хотя два собрани (без сомнения общением и единением духа) во имя Его. да благословит сие общение во имя Его, и да управит оное к спасению душ наших»¹². Когда в следующем году о. Антоний в письме к митрополиту выразил томившее его предчувствие о близкой смерти, он отвечал:¹³ „что вам вздумалось говорить, что времени вам немного? Слово сие так печально отозвалось в моем сердце, как я не ожидал. Если бы я имел дерзновение, то просил бы себе от Господа умереть на ваших руках; пo крайней мере прошу Его, чтобы вы молитвою проводили меня в путь, требующий доброго напутствия при недостатке дел, которые бы благонадежно пошли в след за мною». В начале 1840 г. о. Антоний выразил митрополиту желание свое удалиться от должности для безмолвной жизни, потому что без света богомыслия трудное в темноте хождение и опасное сражение. Филарет писал: «желание ваше удалиться принесло мне такой помысел печали, который неохотно разрешается в рассуждении и слове. Можете догадаться, что мне нелегко вас отпустить: во-первых, потому, что по благости Божией вижу вас весьма полезным для обители, во-вторых, потому, что имея к вам полную доверенность и веря вашей доверенности ко мне нахожу в сем по управлению много облегчения и успокоения. Кроме сего душа моя находит благо в общении с вашею. Вспомните, что вы просили моей дружбы, тогда как и уже имел ее к вам, и просьбу вашу принял, как залог и обещание с вашей стороны искреннего со мною общения. При внезапном теперь намерении вашем оставить меня и лишить вашей помощи, не могу я роптать, и намерение ваше уважая и мое недостоинство признавая, но не могу не чувствовать глубокой печали»¹⁴.

По при всей дружбе, при всей доверенности, при всем почти сыновнем уважении к о. Антонию митр. Филарет, неизменный в правилах своего действования начальнического, настойчиво требовал, чтоб о. Антоний без его ведома и предварительного разрешения не делал ничего, подвергал подробному обсуждению всякое его предположение, противореча большею частью проектам нововведений, требуя в делах соблюдения Формальности, которой не любил и с которой даже мало был знаком о. Антоний¹⁵. Напрасно домогался о. Антоний достичь того, чтобы митрополит дал ему полную свободу в распоряжениях по Лавре, не вынуждая его рядом долгих прений достигать согласия митрополита на ту или другую меру. Митрополит оставался неизменен в своих отношениях начальнических. О. Антоний не раз жаловался митрополиту, что не имеет его доверенности, митрополит понимал эту доверенность по-своему. На одну из подобных жалоб он отвечает о. Антонию: «мне кажется, на вопрос – к кому я имею особую доверенность, всякий знающий мой круг, указал бы на вас». И потом приводит доказательства своей доверенности: «когда я по требованию некоторых обстоятельств написал письмо о почитании Божией Матери в различных ее иконах, и мне представился вопрос, – не надобно ли его сделать известным, я преимущественно пред богословами обратился с оным к вам, по доверенности к разумению и искренности. Подобных случаев, в которых я о предметах немаловажных и о делах совести поверяю себя вашим суждениям, можете вспомнить много»¹⁶.

К соблюдению Формальности митрополит не приучил о. Антония, и обыкновенно сам восполнял ее недостаток. Для осуществления же своих намерений о. Антоний вынужден был действовать с осторожностью и рассчитанностью, приноравливаясь к характеру митрополита Филарета. В 1856 г. говорил он: «двадцать пять лет служу при митрополите, и каждый шаг рассчитываю; а с ним иначе нельзя для его спокойствия и для успеха дела». То настойчивостью, то выбором благоприятной минуты добивался он согласия митрополита на свои нововведения в Лавре. Без сомнения личное расположение и доверенность митрополита много помогали ему. В конце пятидесятых годов митрополит писал к о. Антонию: «Вы все со мною спорите и препираете меня, и я должен уступить вам»¹⁷.

Только осторожностью и рассчитанным образом действования объясняется, как о. Антоний, человек с живым характером и постоянно стремившийся к нововведениям, мог пользоваться полным расположением митрополита Филарета, неохотно мирившегося с такими характерами. Отсюда становится понятным и то, почему читая переписку митрополита Филарета с о. Антонием замечаем, что о. Антоний не был всегда искренен в сношениях с митрополитом, более искренним являющимся в письмах. На митрополита Филарета болезненно действовало известие о всяком беспорядке, и он охотнее не верил худым вестям, нежели верил. Это хорошо знали люди близкие к нему. Vult falli, сказал некто об нем, ergo fallitur. Долго служивший при нем домашний письмоводитель Святославский, очень исправный в своей должности, иногда удерживал у себя на полках многие пакеты и письма на имя митрополита. Когда открывалось это, – «ты меня знаешь,– говорил ему митрополит в сильном раздражении, он извинялся пред ним забывчивостью, а другим говорил: знаю я тебя, потому так и делаю, – это были дела и сношения, которые раздражали митрополита. Ему нужно было дать время, чтобы примириться в себе с неприятностями и приобрести мирное устроение духа. Только в последние пятнадцать лет жизни, он подавил горячность своей натуры, и с полным снисхождением и не теряя душевного мира принимал вести о беспорядках и неприятностях»¹⁸.

Требуя от наместника Лавры, чтобы он при всякой постройке или переделке и при всяком из обычного порядка выходящем предприятии предварительно испрашивал его разрешения в текущих делах по управлению монастырем он предоставлял наместнику полную власть, не желая знать других членов собора. О. Антоний действительно был полным хозяином Лавры. Он обставил себя людьми, которые беспрекословно ему повиновались. Сам он входил во все подробности управления Лавры, так что буквально ни одного гвоздя нельзя было вбить в Лавре без его дозволения. Неутомимо он выслушивал донесения по всем отраслям хозяйства и управления лаврского, делал немедленно распоряжения; сам наблюдал за исполнением их. Немыслимо было, чтобы его приказания не были исполнены. Хотя сам он чувствовал себя связанным слишком строгим контролем митрополита, но для подчиненных он представлялся единственным начальником Лавры¹⁹.

Расположив к себе митрополита своею любовью к иночеству и духовным рассуждениям и внимательным твердым управлением Лаврой, о. Антоний приобрел любовь и уважение посетителей Лавры заботливостью о благолепии ее, сановитостью совершаемого им богослужения и своим даром слова.

Церковное служение о. Антония при его сановитой наружности, умение держать себя, неспешное и немедлительное, всегда в нарядном облачении было величественно. Невольно полюбуешься им, когда например, стоя среди церкви он за всенощною благословляет хлебы. Его голос не сильный, но приятный имел то неоцененное достоинство, что слышен был по всей церкви вероятно от раздельного и осмысленного произношения слов.

Он любил всякому богослужению придавать торжественный праздничный вид, так что и совершаемое им погребение принимало характер праздничной службы. В светлом облачении, с одушевленным лицом, на котором, казалось, отражалась не скорбь об умершем, но радость о блаженной участи его за гробом, воспевал он надгробные песни, порою текли и слезы из глаз его, но это, казалось, слезы радости. От сослужащих с ним он строго требовал порядка и благоговения.

В церковной службе он был неутомим; только по особо уважительной причине он опускал какую-либо службу, а то ходил за все службы в будничные дни. К утрени, которая начинается в три часа, он почти всегда приходил до благовеста. Служение сам совершал очень часто.

Давно уже у него открылась рана в ноге и он сильно страдал, особенно когда приходилось ему стоять долго. Конечно, он мог присесть иногда в церкви, но случалось неподвижно стоять на одном месте часа два, например, при чтении Евангелий на страстной неделе. Он сам обыкновенно в один раз прочитывал Евангелие от Матфея, на что требовалось не менее двух часов. «Как вы выносите с своею больною ногою эти стояния? спросил я его однажды. «У меня есть секрет, отвечал он; я поставлю больную ногу и не шевельну ею все время: сначала больно, а потом она одеревенеет так, что и боль неслышна». Застав раз его по возвращении от службы сильно страдающим от боли ноги я сказал: «Вы бы дали себе отдых хотя недели на две и погодили бы ходить по крутым лестницам и выстаивать долгие службы». – «Боюсь разлениться, отвечал он, неделю прогуляешь, а там родится желание и еще отдохнуть. Хожу и буду ходить, пока есть какая-нибудь возможность». – И действительно он ходил в церковь до последней возможности; потом стали его носить в нее.

Он учредил в Лавре некоторые новые молитвословия:

1) в палатке так называемой Серапионовской, устроенной в память явления Преп. Сергию Божия Матери, он учредил с пятницы на субботу совершение всенощной с чтением акафиста Богоматери, и после ранней литургии в субботу молебна Божией Матери. Для сего служения составлены были и некоторые особые стихиры.

2) В Варваринской церкви, устроенной им же при Донском корпусе на деньги пожертвованные Графинею Варварою Татищевою, учреждено чтение правила вечернего каждый день кроме тех дней, когда бывает всенощная.

3) Каждый воскресный день установлено в Троицком соборе совершать молебное пение попеременно св. Троице и преподобному Сергию. Этот молебен отлагается только тогда, когда по уставу должен совершаться другой какой-либо молебен.

4)Он учредил неусыпаемое чтение Псалтири с поминовением о здравии живых и упокоении умерших.

5)Он возобновил древний обычай монастырей раздавать в великие праздники пред величанием свечи всем присутствующим в храме.

6)Троицкий собор прежде отпирался только ко времени Богослужения, и когда удалится народ, запирался. Он, правда после преполовения своего наместничества, учредил, чтобы собор был открыт весь день до девятого часу вечера, и таким образом дал возможность желающим во всякое время приложиться к мощам Угодника и отслушать молебен. Для облегчения гробовых иеромонахов, которых было двое сменявшихся поочередно каждую неделю, он назначил четверых, сменяющих друг друга в четыре чреды ежедневно. Для них написал он особые правила, также и для пономаря Троицкого собора и для уставщика.

В первом правиле инструкции уставщику говорится: уставщик должен наблюдать в церкви, чтобы служба Божия совершалась по уставу церковному и по введенному чину в обители без опущения, а в недоумениях спрашивать наместника. К каждому соборному служению он обыкновенно сам назначал и служащих и ризницу, какая должна быть употреблена, и порядок службы до подробностей. Но сам о. Антоний не был строгим ревнителем буквы устава. Так в назначении времени для Богослужения в великий пост он приноравливался к немощи богомольцев, назначая ранее положенного по уставу совершение часов и преждеосвященной литургии. Утреню великого пятка стал совершать в вечер четверга. Всенощные воскресные и праздничные прежде совершались только с Фомина воскресенья по 25 сентября, он испросил разрешение совершать их в продолжение всего года. Иногда в нарочитые праздники, особенно Богородичные, чтение кафизм за всенощной затенял чтением акафиста²⁰. Введено в обычай при совершении заупокойной обедни возглашать «во блаженном успении» после: Господи спаси благочестивые, что может быть совершаемо только при архиерейском служении. Прежде в Крещение, Преполовение и 1 августа ходили для освящения воды на Келарский пруд, он стал совершать водоосвящение над колодцами внутри самого монастыря.

Для торжественности богослужения необходимо и приличное облачение и благолепие храмов. Много потрудился и для сего о Антоний при вступлении в Лавру. Ризница лаврская, богатая древними дорогими ризами, не имела приличных риз для соборного служения. Его заботами устроено было несколько облачений священнических и дьяконских из парчи, бархата, глазета в таком количестве, что до 40 священников могли выходить в одинаковых облачениях. В память крашенинной ризы, которую носил преп. Сергий, по мысли С. А. Маслова, усердием беспримерного по благорасположению к церкви и вниманию к духовенству князя Владимира Андреевича Долгорукова устроено 40 риз и стихарей из сурового полотна для совершения служения в день памяти преп. Сергия и Обретения его мощей.

До наместничества о. Антония в Лавре теплые церкви были только трапезная и больничная Зосимы и Савватия; прочие церкви были без печей. Зимою в Троицком соборе на чугунный пол слали сено, чтобы не так холодно было ногам. Но не охотно посещались эти холодные церкви. О. Антоний не без противоречия со стороны митрополита сделал теплыми Троицкий собор, Никоновскую церковь, Сошественскую и Смоленскую, и число богомольцев в храмах в зимнее время значительно умножилось.

Все церкви были возобновлены и благолепно украшены. Варваринская церковь вновь устроена; в Смоленской приложением паперти теплой увеличена поместительность церкви. Серапионовская палатка, служившая складом разной рухляди церковной, облеклась в нынешнее ее благолепие.

Нельзя сказать, чтобы о. Антоний обладал тонким художественным чувством. Его нельзя назвать и записным поклонником старины, даже верным ценителем ее но техническую сторону искусства он знал, и в некоторой степени уважал древность²¹.

Испытав на опыте затруднительность и неудобство выписывания из Москвы архиерейских певчих для служения митрополита проживавшего не малое время в Лавре, о. Антоний воспользовавшись училищем заведенным для мальчиков обучил способных из них пению и образовал четырехголосный хор с приспособлением его и к архиерейскому служению. Введено было партесное пение. Но это нововведение было, может быть, и косвенною причиною потери некоторых древних лаврских напевов. Теперь нет ни тех голосов, ни тех мастеров пения, какие были; нет и многих из тех напевов, какие в былое время восхищали душу в Троицком соборе.

Но всегда о. Антоний твердил: пойте Господеви разумно. Заботился он и о хорошем внятном чтении памятуя тот урок, который дан был ему уставщиком Саровским²².

Достойно одобрения и то, что служба церковная в Лавре всегда начинается спустя четверть часа после начала благовеста. Всякий может вовремя поспеть к Богослужению, тогда как в иных местах благовест продолжается час и полтора часа, так что пришедший при начале благовеста может утомиться еще до начала богослужения²³.

Какое впечатление производило служение лаврское при о. Антоние на посетителей, отчасти показывает письмо Малоярославецкого игумена Антония к о. наместнику от 10 декабря 1850 г. «Исповемся вам, батюшка, что всякий раз, сколько ни бывал в святой Лавре, всегда приятные и назидательные впечатления выносил из нее в сердце моем, а в нынешний раз несказанно более утешил меня Господь видеть всюду примерное как во внешнем благоустройстве так и в благоговейном и благочинном совершении божественные службы. Но наиболее всего произвело впечатление на мое сердце благоговейное и беспримерное служение молебного пения, сиречь, параклиса Божией Матери. Мне грешному представилось в то время: может ли где быть в земных обителях подобное служение, каковое я тогда видел и слышал? Истинно блажени вы живущие в дому сем Божием! А я многогрешный и недостойный за великую милость Божию принял бы, если бы удостоен был хотя в лике нищих издали еще услышать раз в жизни своей подобное служение и пение, а потому от всей души моей молю о сем Господа Бога и Пречистую Его Матерь. Желал бы еще в жизни своей когда-нибудь провести в святой и чудотворной Лавре Сергия Преподобного всю святую четыредесятницу и светлую седмицу, о коих Богослужениях много поучительного слышал я».

Действительно при о. Антонии много приезжало богомольцев в святую четыредесятницу, особенно в первую, пятую и страстную седмицу поста, чтобы получить духовное утешение от лаврского Богослужения. Привлекая поклонников в Лавру своим Богослужением о. Антоний привязывал к себе тех, которые искали беседы с ним. Он обладал увлекательным даром слова, и в своих беседах обнаруживал обширные сведения и мудрость суждений. Беседуя с ним и не зная его прошедшего, можно было подумать, что он получил образование в одном из высших учебных заведений. Близость к митрополиту делала ему известными все церковные дела, открывала ему возможность получать мудрое решение на вопросы догматические, нравственные, канонические. Сближение со старшею братией Академии давало ему случай знакомиться и с движением духовных наук; беседа с посетителями Лавры всякого рода сообщала ему многообразные сведения о движении жизни политической, гражданской, общественной, духовной: любознательность его искала сведений из всех областей жизни. Конечно, невозможно было для него беседовать со многими из посетителей Лавры, но все интересное даже из быта простого народа передавалось ему служащими при разных послушаниях иноками. Из бесед как с временно приезжающими иноками, так и с приходящими жить в Лавре или скиту он знал состояние всех замечательных монастырей и имел подробное сведение о всех замечательных подвижниках. Много он и сам читал и отеческих книг и духовных журналов, иногда заглядывал и в светскую литературу. Им собрана своя довольно значительная библиотека, еще при жизни отданная им Лавре.

Весьма счастливая память его сохраняла получаемые им сведения, и обыкновенно одушевленная его беседа лилась не пресекаемым потоком. При его впечатлительной душе, при его живом воображении часто и сухое сведение являлось картинным, облекаясь в живые образы, обставлялось подробностями объясняющими его. Если он сочувствовал предмету рассказа, то он становился как бы сам действующим лицом, своею мимикой воспроизводя рассказываемое им. Редко можно встретить такое выразительное лицо как лицо о. Антония. Всякое душевное движение, всякую залегшую на сердце его мысль привыкший к нему мог легко прочитать на его лице, хотя бы он и усиливался скрыть их. Обороты речи его имели своеобразный характер, у него своя была конструкция слов, свои некоторые оригинальные выражения меткие, типические²⁴. Потому был ли он среди светского общества, или среди ученого академического братства, он всегда первенствовал в слове. Мы, бывало, теснились поближе к нему, чтобы услышать его интересные беседы. Хотел ли он тронуть слушателей или заставить их смеяться, – он достигал своей цели. Не раз и лично случалось нам испытывать глубокое впечатление его духовных бесед и быть свидетелями, как от таковых бесед дамы плакали почти до истерики; случалось нам быть свидетелями и его обличений. Он говорил тогда, яко власть имеяй. Раз подвергнулся такому обличению А. Н. Муравьев²⁵. Он стал было оправдываться, но о. Антоний повелительно сказал: ты еще возражать? Молчи. – И грозный для других А. Н. смиренно выслушивал с полчаса обличение, высказав после мне свое огорчение на то только, что это делалось в присутствии его спутника. Бывший тут же товарищ мой по академии профессор церковного красноречия сказал после, что готов эту беседу записать, как образец обличительного церковного красноречия. А. В. Горский звал о. Антония золотым самородком. Преосв. Кирилл во время проезда из Вятки на архиепископскую кафедру в Каменец-Подольск, имев случай при посещении Лавры в 1832 г. познакомиться с о. Антонием, говорил: как бы счастлив я был, если бы в то время, как я был ректором в московской академии, был при мне такой наместник в Лавре.

Первою заботою о. Антония было введение большего благочиния при совершении церковной службы. Указав каждому свое место и свои обязанности при служении он желал, чтобы все иноки в мантиях ходили в церковь и отнюдь не с завязанными в косу волосами, как водилось прежде. Немедленно озаботился и устройством облачений приличных для соборных служений. Ослабевшая в Москве, но распространившаяся по окрестностям ее холера вызывала его к принятию предохранительных мер для Лавры. Он обратил заботливое внимание на улучшение трапезы как общей для братии, так и для больничного братства. В эти заботы входило и лучшее устройство трапезной палаты.

Переделкой иконостасов около столбов в Троицком соборе, исправлением сени над престолом, поправкой балдахина над мощами преп. Сергия, возобновлением стенного писания он придал более благолепия собору. Приведена была в благолепный вид келия преп. Сергия, устроен иконостас в больничной церкви.

Так как ограда монастырская оказалась непрочною в некоторых местах, и кровли на башнях грозили падением; то сажень двадцать ограды на северной стороне и почти столько же на восточной было переложено до основания, башни перекрыты вновь. О. Антоний занялся вместе с тем очищением задних углов монастыря, и там, где сваливались кучи всякого сора, явились садики, мостил дороги и площадь. В октябре 1834 г. посетил Лавру Государь Император, и после сказал митрополиту, что нашел ее в лучшем против прежнего виде.

О. Антонию обязано своим расширением и процветанием иконописание в Сергиевой Лавре. Правда и до него по старым преданиям держалось еще занятие иконописанием среди штатных служителей Лавры. Прежний наместник Лавры архим. Афанасий, сам знавший живописное искусством в начале обратил было внимание на это дело, и практически руководил занимающихся этим мастерством, но потом предоставил художников самим себе. Человек до десяти занимались этим делом, но весьма неудовлетворительно. Иконы писались только для поднесения посетителям; охотников покупать их не было. Трудясь для обители штатные получали только шесть рублей в год жалованья. Для своего содержания они занимались преимущественно малярною работою, как более выгодною. В Лавре была мастерская при больничной церкви, но тесная грязная комната, в которой работали в то время, как приехал о. Антоний, только двое братьев Малышевых. На другой же день после своего прибытия в Лавру о. Антоний посетил мастерскую, посмотрел работы, осведомился о средствах жизни трудящихся, и сказав, что владыка велел обратить внимание на иконописание в Лавре, обнадежил Малышевых своим вниманием. К пасхе он дал И. М. Малышеву сорок рублей денег. Такая награда для человека, получавшего за свои труды шесть рублей в год, казалась чрезмерною. И даровитый Малышев употребил все свои усилия для усовершенствования себя в искусстве иконописания. По настоянию о. Антония Малышев для расширения работы пригласил нескольких мастеров. Первый год работы с мастерами принес Малышеву убыток в 200 рублей. О. Антоний немедленно вознаградил этот убыток, и дозволил в часовне Успенского кладезя выставить иконы для продажи. Иконы быстро были раскуплены, так что Малышев не успел их готовить. О. Антония в расположении поддерживать мастерскую Малышева утвердил еще более отзыв такого знатока иконописного искусства, как граф С. Г. Строганов. Приобретя за шесть рублей икону Св. Троицы, он сказал о. Антонию, что за такую икону в Москве нужно заплатить 25 рублей. Когда иконописная мастерская прочно утвердилась, о. Антоний пожелал устроить школу иконописания. Это намерение соединялось у него с заботою об устроении при Лавре училища для мальчиков. Дело об открытии сего училища, начатое еще в 1837 г., только к концу 1839 г. получило благоприятное решение. Между тем в 1838 г. пожар истребил здание старой гостиницы Лавры; и на восстановление разрушенных пожаром зданий нужно было употребить и заботы и средства Лавры. Вообще в первые двенадцать лет управления Лаврою о. Антоний главным образом исправлял и обновлял обветшавшее, восстановлял разрушавшееся, исправлял недостатки прежде допущенные. В 1843 г. лично мы слышали от него следующее: «меня обвиняют, что в 12 лет истратил 2,400,400 рублей асс., не сделав ничего видного в Лавре, – не считают того, сколько я убил денег в землю, уничтожая грязь и нечистоту и поправляя ветхости. Если я много истратил, за то увеличил доходы Лавры. Капитала бывшего до меня не только я не уменьшил, но и удвоил его».

Внимание о. Антония главным образом направлено было на духовную сторону иночества. Он с большим вниманием относился к некоторым лаврским старцам, подвижнически оканчивавшим земное поприще, и другим обнаруживавшим особую ревность о благочестии, или открывавшим особые обнаружения над ними благодати Божией. В 1837 г. явилась загадочная личность Нифонта, увлекавшая некоторое время и митрополита и о. Антония. Потом появились Петр, Марк, Мартин и друге, в которых, казалось, повторялись прежние подвиги иночества. Митр. Филарет писал к о. Антонию из С. Петербурга от 10 января 1839 г. «Сейчас прочитал я ваше письмо, и сорадуюсь вашему слышанию и видению рабов Божиих, подобных древним подвижникам, и что не лишен я по крайней мере слышания и за сие благодарю Бога и вас. И сказание об них и ответы Петра как будто листы из патерика. Если чрез ваше посредство сподоблюсь чем послужить рабам Божиим, и они не отринут услуг моих, я приму сие, как милостыню от них моему недостоинству, и как милость Божию». Но увы! все это было блудящие огни, в которых не сиял свет истинной духовной жизни, и о. Антоний убедился наконец в своем увлечении ими. Но эти огни самым появлением своим возжгли в сердце его неугасавшую искру любви к уединению. В первые годы перемещения своего из пустыни Высокогорской в многолюдную и шумную Лавру, искал он по временам и особенно в летнюю пору в Вифании уединения и сближения с природою, которую он особенно любил. «Среди природы, говаривал он, чувствую я себя как дитя в объятьях нежной, мудрой матери наставницы». Но Вифания не удовлетворяла его духовной потребности: тяготился он как близостью многолюдной семинарии с шумной молодой семьей своей, так и стоянием богомольцев приходящих туда из Лавры. Тем и другим нарушалось искомое им безмолвное уединение и стеснялась свобода пользоваться любезным ему общением с природою. На каждом шагу встречались посторонние люди; везде слышались голоса разговаривающих, поющих, смеющихся.

Преследуемый потребностью отрешаться от времени до времени от забот управления и тягости приемов и в безмолвном уединении искать обновления и освежения духовно-нравственных сил и не находя для сего удобного места, он думал совсем оставить службу и удалиться в какую-либо пустынь: это желание он и выразил в письме к митрополиту в начале 1840 г. И убеждениями и голосом начальника митр. Филарет воспрепятствовал этому желанию²⁶. Тогда у о. Антония родилась мысль устроить скит под ведением Лавры, где бы находили себе мирное жилище ищущие уединенной, безмолвной жизни иноки, и где бы для него самого было прибежище безмолвия. Живя в Вифании, он слышал рассказы современников митр. Платона о том, что Корбуха была излюбленным местом святителя; что часто избирал он это место для уединенной молитвы, что видали его стоящим на коленях и молящимся со слезами²⁷. Сохранялось у Вифанских старожилов предание о каком-то пророчестве митр. Платона, указывавшем на то, что месту сему назначается послужить доброй нивой для ищущих спасения. Передавая эти рассказы еще до устроения скита о. Антоний высказывал желание придумать, или лучше сказать, угадать, какого именно назначения желал покойный святитель этому месту. «Так бы и спросил его, – говаривал он, и как усердно поспешил бы выполнить по воле и мысли его».

Наконец у него родилась мысль устроить скит на Корбухе, о чем и написал он митр. Филарету. «Мысль о ските, отвечал Филарет от 18 сентября 1841 г., очень вожделенна, но требует не малого размышления. – Корбуха не довольно безмолвна, хотя бы и ограждена была. Вифания была бы безмолвнее, если бы не семинария. Если шум тростника, как заметил некто из отцов, не благоприятствует безмолвию, не больше ли многое слышимое на Корбухе и из Посада и от близ лежащей дороги, особенно когда едут по ней после торга и винопития? Желаю говорить о сем более лично». Но при личной беседе о. Антоний не успел склонить митрополита к своей мысли. Тогда он решился выстроить себе дом в Махрищском монастыре подведомом Лавре и отстоящем от нее в 35 верстах с тем, чтоб по временам уединяться и может быть окончательно поселиться. В августе 1843 г митрополит дал согласие на построение дома в Махре.

Между тем сам промысл Божий указывал случай к устроению скита под благословением древних подвижников Лавры. В июле 1843 г. села Подсосенья²⁸ священник подал прошение митрополиту, в котором изъяснял, что деревянные церкви одна во имя Успения Богоматери, другая во имя святителя Николая от долговременности пришли в ветхость, посему и просил позволения эти церкви разобрать и материал употребить на отопку печей во вновь устроенной каменной церкви. На этом прошении 27 июля состоялось определение митрополита: «о. наместник осмотрит и скажет свое мнение». По осмотре о. наместник донес, что церковь Успенская действительно приходит в ветхость, и что клиру сделать поправки для поддержания церкви нет возможности, а вместе и надобности, так как имеется каменная церковь. Между тем церковь исправленная могла бы долго еще стоять, и заслуживает сохранения как примечательная по кораблевидному фасаду, так и по древности построения, ибо выстроена преподобным Дионисием архимандритом Лавры. Поэтому о. Антоний считал обязанностью Лавры сохранить этот памятник древности. Митрополит писал по поводу сего доклада: «деревянную церковь желательно сохранить. Не придумаете ли, как могли бы мы сие сделать?» О. Антоний предложил поставить эту церковь на Корбухе на том месте, где был летний дворец царский. Митрополит на эту мысль отвечает: «церковь на Корбухе на месте дома будет ли у места, и для какой цели? Не найдутся ли человека два-три безмолствующих при ней, и в таком случае не лучше ли поставить ее подалее?»²⁹. Итак митрополит, доселе отстранявший мысль о ските, сам подошел к ней. Два три безмолвствующих при уединении церкви – это уже начало скита. Оставалось только дело назвать своим именем, и о. Антоний произнес слово: Гефсиманский скит. Митрополит от 3 сентября писал: «Добре было бы, если бы матерь Божия благословила быть Гефсиманскому скиту».

Как весною ручьи сливаются в одну реку, так в устройстве скита Гефсиманского слились в одно три мысли, три заветные желания о. Антония. Здесь достигалось и место для давно желаемого безмолвного уединения, осуществлялось и проречение митр. Платона о любимой им местности, и открывалось прекрасное назначение для древнего храма устроенного преп. Дионисием.

Получив согласие митрополита о. Антоний несмотря на глубокую осень начинает класть Фундамент для церкви, и по первому зимнему пути начинается перевозка разобранной церкви. Нужно было видеть сияющее радостью лицо его, когда по колена в снегу он наблюдал за сложением первых звеньев церкви. В тоже время хотел он из Махры перевезти только что отстроенный им дом. Но так как перевозка обходилась дороже нового дома, то он заложил для себя здесь новый дом. К осени 1844 г. готова была церковь с пристроенным к ней домом, в котором устроено помещение для митрополита и 12 человек братии, готов был и дом для о. наместника. 28 сентября совершено освящение храма и скита. Устав для скита заимствован частью из Афонских, частью из Молдавских монастырей, и в руководители жизни иноческой приглашены были питомцы монастырей основанных Паисием Нямецким. В уставе и учреждении скита Гефсиманского хотелось о. Антонию собрать все лучшее, что он сам знал или о чем слышал в других монастырях. Так ему хотелось, чтобы в Гефсиманском скиту усвоены были некоторые напевы любезной ему Саровской пустыни, для чего и просил содействия Саровского игумена Исаии. «Посылаю, отвечал игумен Исаия, написанные полууставом подобны, какие только употребляются у нас в церковном пении, и прокимны, тропари и светильны праздничные. Конечно, не без труда в начале привыкнуть к этому пению, но навык в частом употреблении пение делает нетрудным и приятным. Пошел от нас в Воронеж и оттуда будет и у вас в Лавре наш монах ФеоФан, – он нотник, хотя и не так способный имеет голос к пению, может попеть с вашими скитянами подобны и позатвердить эти напевы».

Скит быстро начал возрастать. Являлись из разных монастырей ревнители подвижничества то желавшие одиночества и более отдаленного уединения, то ищущие совершенного безмолвия, то желавшие проводить жизнь в жестоком посте и лишении всякого успокоения. И на всякий такой благочестивый призыв стремительно и без всякой недоверчивости к просящему отзывалась любвеобильная душа о. Антония. Одна за другою возникали уединенные келлии в лесу, и в них совершались подвиги поста, молитвы, молчания. В каждое из этих духовных деланий старался он влить свое одушевление, вникая во все и руководя всем. – Приходит Филипушка с уткою на пудовой палке своей с младенческою улыбкою, с бессвязными загадочными речами и светящеюся в глазах какою-то особою искрою и быстро возбуждает не только сочувствие к себе, но и располагает мысль о. Антония к устройству пещер. С каким увлечением принял он это предложение, с каким благоговением, одушевлением приступил к осуществлению его! С умилением говаривал он о подвигах совершаемых первыми пещерниками, сравнивая их с драгоценными камнями, созревающими в недрах земли. И для себя приготовил он пещеру, в которую иногда входил на несколько часов, и в ней думал приготовить себе место для вечного покоя. Так подле скита возникла пещерная обитель.

Тот же Филипушка, постоянно ищущий чего-то, непоседный, оставляет пещеры и не вдалеке от них основывает Боголюбивую киновию. Скит возрос уже в многолюдную обитель. Трое состарившихся в подвижничестве иноков желают большого уединения, и в пяти верстах от скита возникает пустынь Параклит. И здесь о. Антоний устрояет для себя келлию для временного уединения, высказывая иногда желание провести здесь последние дни своей жизни. Так быстро возник скит с его отраслями и сравнялся почти с Лаврою числом своих обитателей. И все это было делом о. Антония. Митрополит писал в 1847 г. к о. Антонию: «Гефсиманского скита не было бы, если бы на вашем месте был другой даже из пользующихся моею доверенностью, потому что не доверяя себе, не имел бы я довольно доверенности к тому, что дело сделается порядочно, не будет затруднения в способах, и можно надеяться некоторого духовного плода. Только полная доверенность к вашему духовному рассуждению и к чистоте намерения расположили меня решиться на дело, не принимая в рассчет возможных неприятностей за несоблюдение Формы пред начальством».

В первое время устроения скита казалось, что все виды древнего подвижничества возникают под кровом обители Сергия. Но умножение братства с одной стороны вводило немало лиц несовершенных, а с другой вызывало заботы о материальных нуждах умножавшегося братства, – заботы, которые естественно падали на долю старшей братии и тем отвлекали и их от исключительного искания единого на потребу. Самые ревностные подвижники подвергались многообразным искушениям, – необходимый удел подвижников благочестия. Из многих прискорбных опытов о. Антоний выносил то убеждение, что для ищущих спасения в подвижничестве необходимо смирение и руководство, что страшно и опасно избирать высокий путь, что страшно даже приобретать особые дары благодатные, так как весьма немногие способны пользоваться ими. Легко попасть в святые, говаривал он, да трудно остаться святым, и сохранить благодать достойным образом. А за не сохранение благодати человек подвергается крайнему падению.

Многократные печальные опыты заставили его с большею осторожностью относиться к разным сказаниям об особых явлениях духовной жизни, и искать иногда поверки своих суждений у других опытных мужей.

Так явился князь В. с новоизобретенною молитвою: Иисусе-Марие. Высказав митрополиту свое мнение о сей молитве он спрашивал Оптинского игумена Моисея в 1849 г. – правильно ли он ответил на вопрос князя?

О. Моисей отвечает ему: «новоизобретенное учение в молитве: Иисусе-Марие не имеет никакого основания и свидетельства от древних отцов и учителей церкви, которые вам довольно известны, и вы о некоторых из них упоминаете; то как же можно было вам не войтить и не остановить, дабы не распространилось вдаль и на многих сие опасное учение? Вы поступили весьма благоразумно и достодолжно, не убоявшись лица человека. Положим, что предавший сие правило или учение о молитве муж праведный и благочестивый, но вы представили на это ясный довод, что и святые не были чужды ошибок в своих мнениях, но после быв вразумлены человеком или особенным промыслом Божиим убеждались в своих ошибках; так и в этом случае могла произойти ошибка, а может быть слышавший о молитве не уразумел и понял иначе. Ежели уверял вас князь В., что он сам ощущал чрез сию молитву благодатное действие, то это весьма сомнительно и опасно, не подлежит ли прелести? Вам известно из писаний и повестей св. отцов, что многие самочинно и самосоветне дерзнувшие на делание и истинной молитвы были обольщены и много пострадали. Когда един из тысячи сподобляется чистой и спасительной молитвы и при всем том с советом и смирением и понуждением себя на заповеди Божии; как же человеку, в мире живущему и проводящему сию новоизобретенную молитву с явным соблажнением и мнением, избежать обольщения вражия? Очень жаль, что он принял учение только о прохождении молитвы, но о могущих быть подсадах и прелестях не наставлен, почему и понятия об них не имеет. Знамения прелести можно видеть и из того, что благие ваши советы и здравое рассуждение, основанные на писании св. богомудрых отцов, делом сие проходивших и испытавших пользу и тщету, он не принял, но в непокорствии остался уверяя в своем истинном и нелестном делании, чем доказывается его несмирение, – что весьма отвержено истинными делателями, как видим из отеческих писаний. Не покоряющихся повелевали насильно не допускать до сих мнимых благоделаний. Но как он состоит не в вашей власти, то, кажется, вам сказавши ему о сем, должно быть мирными, а вверенных вашему попечению братий, кому находите нужным, предостеречь, дабы не принимали сего учения»³⁰.

Действительно о. наместнику приходилось встречать и в братстве своем людей, которые при видимом стремлении к особым подвигам скрывали ложные мнения. В 1871 г. изданы были в печать два письма Климченко. Лицо издававшее их просило меня несколько экземпляров этой брошюры передать о. наместнику. Он не принял их, и возвращая мне назад между прочим вот что писал: «Быть-может, что Климченко в начале действовал по Богу и православию, а в последствии увлекся самомнением и впал, как покойный святитель Филарет объяснял, по простоте в свой квиетизм, созерцал самообожение ума своего в себе. Святые отцы не мимо говорят, что не столько важно стяжать какую-либо добродетель, сколько важно сохранить оную от расхищения истинным смирением; так говорит и псаломник: подобает бо делати и хранити. Климченко я не знал лично, но учеников его имел случай узнать здесь в Лавре. В 1832 г. я принял из Саратовской епархии по незнанию И. П. присного ученика Семена и способного преподавателя иным. П. но своему мудрованию образовал в Лавре пять человек, более или менее принявших и понявших его учение, – трое отпущены из Лавры, а он и четвертый померли. Но далее преп. Сергий не попустил распространиться этой заманчивой секте в его Лавре. Да и П. в последствии, как ни скрывался, но впал в жизнь нетрезвую, чем более всего уронил авторитет свой, что и помогало отклоняться от его учения привлекаемым. Долго враг помогал ему лицемерить пред опытными людьми. В одно время был в Лавре старец Макарий Оптинский и непременно желал видеть и беседовать с П. Сколько я ни отклонял о. Макария от намерения, он устоял в своем намерении. Я послал предварительно сказать П., что буду с гостем у него. Посланный сказал мне, что П. лежит пьяный. Делать было нечего; мы пришли к нему. Он сел и стал что-то бормотать о. Макарию. Я вижу, что старец понял его состояние, но не хотел обличить по своему смирению и обратясь ко мне сказал: как вы думаете, не в созерцании ли он? Я не умел соблюсти терпение и засмеялся. Макарий взяв меня за руку сказал: пойдемте вон. От учеников И., входя с ними в разговор, я открыто знал его ложное учение: нигде и ни в чем не искать Божество, кроме как в уме своем, и для того все усилия и напряжение ума сосредотачивать в себе, ни к кому не относясь, и как можно долее быть в сем покое. П. проповедовал своим ученикам, что Климченко новый пророк и богослов. Первое противодействие этой секте последовало от преп. Сергия. И святитель Филарет очень следил за нею, и давал мне наставления к обузданию распространения оной всегда кроткими и тихими мерами. А наконец содействовала к пресечению доверенности к нему его нетрезвая жизнь. Люди добрые сами могли рассуждать: от горького источника нельзя ожидать струп сладкой».

Если в лицах отмеченных особенным духом о. наместнику приходилось встречать неустойчивость или заблуждение, то в общем числе постоянно умножающейся братии приходилось встречаться со многими тяжелыми недостатками. Твердо смиряя непокорных и нераскаянных он был снисходителен к раскаивающимся, постоянно памятовал он заповедь о. Серафима: будь не отцом, а матерью монахов, и охотно следовал наставлению о. Серафима не бранить за порок, но исправлять его, представляя красоту и достолюбезность добродетели и раскрывая срам и гнусность порока. Но тяжело порою отзывались в душе его недостатки некоторых иноков. Глубоко врезалась в памяти моей его беседа со мною, бывшая по одному случаю об управлении иноками. «Я не требую, говорил он, особых подвигов, это дело доброго произвола, я требую только приличия поведения». Указав на недостатки, какие встречает он в некоторых из братии, он сказал: «я чувствую, что я теряю с ними и ради них свое душевное спасение», и зарыдав обнял меня, прибавив: «когда будешь настоятелем монахов, узнаешь, какое это бремя».

Руководя иноков своими советами и распоряжениями для возбуждения и поддержания духа истинного монашества, о. Антоний собирал переводы аскетических сочинений Паисия Нямецкого, содействовал изданию первого жизнеописания старца Саровского Серафима, для чего, как видно из переписки его с митр. Филаретом, требовалось победить немало препятствий. Оптинским инокам помогал он также в издании их полезных для иночества книг. По поручению митрополита просматривал перевод Исаака Сирина и Лествичника, когда приготовлены были писания этих отцов к печатанию при моск. дух. академии. Получив записки о жизни и наставлениях о. Назария, бывшего настоятеля Валаамского, он просил меня привести их в порядок для издания в печать, прибавив в своей записке ко мне: «что это не вымысел, ручаются добродетели почивших сообщивших мне о касающемся до него». Он напечатал сокращенные правила монашеского жития. Присылая ко мне для цензуры эту рукопись и прося переложить на русское наречие некоторые не совсем понятные славянские выражения он писал: «владыка возвратил и одобрил наше намерение, между прочим заметив, не испортить бы правил переводом, тут так просты мысли». Это было уже в ноябре 1867 г.

В душе о. Антония рядом шли два стремления – стремление к созерцательной жизни и стремление к широкой общественно-благотворительной деятельности. Неоднократно останавливаемый м. Филаретом в своем стремлении предаться исключительно созерцательной жизни, но отчасти удовлетворив своему стремлению устройством скита, он частью своим опытом, частью наблюдением за жизнью разного рода подвижников изведал, что успех в духовном преспеянии медлен, опасности падения велики. Он на себя жаловался митрополиту, что время идет, а успех не сопутствует. Нужно думать, что он не раз давал себе вопрос после опытов временного удаления в пустыню: даст ли ему что лучшее удаление в пустыню? И ответом на этот вопрос можно считать выписку, сохранившуюся в его бумагах. «Ученик вопроси старца: отче, что есть пустынное общежитие? Ответа старец: пустыня везде, где обитает безмолвие ума, утишение страстей, безмятежность души, смирение сердца. И там пустыня, где не угасает светильник молитвы, где общение человека с Богом не нарушается никакими плотскими помыслами, где огонь любви горит тихим пламенем до небес досязающим. Аминь. Пустыня там, где Христос и Его благодать, где Его освящение. И в пустыни человек развратился и в раю не мог устоять; между тем среди погибельной земли праведник непоколеблемо сохранен от палящих стрел правосудия».

Итак, все дело не в месте, а в нас, в нашем внутреннем устроении. Живя и не в пустыни можно быть сосудом освященым, тогда как и житель пустыни может быть на пути погибели. Притом успехи на поприще созерцательного подвижничества медленны и малозаметны, а дело практического благотворения приносит очевидный благой плод непосредственно. Заметно, что расположение о. Антония стало преимущественно склоняться к этому направлению деятельности. Точно в подкрепление себя он записал на отдельном листе и сохранил старца Серафима слово: Будьте милостивы, к милости прибегайте и в словах и в делах и в помышлениях, ибо милость есть жизнь души. О милости и немилосердии суд приимем». Эти слова старца Серафима сделались как бы главным началом его жизни и деятельности. Эти убеждения сохранил он и до гробовой доски.

В последние годы своей жизни под гнетом удручавшей его немощи, когда он чувствовал свое бессилие и к духовным и к физическим подвигам, он написал такую записку: «Боже мой! в море путие Твои, и следы Твои в водах многих. Непостижиме Господи, слава Тебе! Громада и ничтожество человек. Так мелочен человек, – вечеряющее забывает, и бытия утреннего не знает. Жизнь! И что такое жизнь? Сплетение горестного с приятным и без свободы в выборе; дни, месяцы, годы идут чредою непререкаемою. Воля в выборе того или другого едва ли не мечта. Верно одно – труд нравственный и терпение. Лучших деятелей жизненная разработка оканчивалась молитвою: Боже! буди милостив мне грешному. Что же скажем мы при слабой нашей жизни? Дай Бог, чтобы то же. Милость и любовь есть начало создания и воссоздания. Она должна быть концом греха и началом славы возданного. Так верую. Аминь».

Благотворительность и милостыню о. Антоний понимал в самом обширном смысле, разумея дела милосердия духовного и телесного³¹. С самого переезда своего в Лавру о. Антоний при всяком случае, когда только открывалась возможность, старался оказывать вспоможение нуждающимся. Но не приведя еще в порядок экономические средства Лавры, он ограничивался личною благотворительностью. В 1833 г. по случаю дороговизны, он поспешил запасти для Лавры значительное количество хлеба, дабы иметь возможность помогать нуждающимся. Остатками от братской трапезы, для сего в большем количестве приготовляемой, кормил он бедных, штатных и других нуждающихся. С сожалением он видел, что заповедь преп. Сергия о принятии и питании странных, с исполнением которой он соединял обетование о том, что обитель ни в чем не оскудеет, – в Лавре тогда не исполнялась. Лаврские власти и даже митрополит Филарет опасались, что средств Лавры недостаточно для исполнения этого завещания преп. Сергия. О. Антоний с 1831 г. начал по временам предлагать трапезу странным, в следующем году начал устроят больницу для призрения заболевавших странных. В 1839 г. по случаю дороговизны хлеба он испросил у митрополита разрешение купить до 1000 пудов муки для раздачи нуждающимся и для кормления голодных. В Лавре иным выдали мукою, для других в Лавре готовилась пища, и голодающие могли тут насытиться. О. Антоний выжидал удобного случая к расширению благотворительных учреждений Лавры: этот случай представил пожар в 1838 г. истребивший старую гостиницу Лавры. На месте сгоревшей гостиницы, пользуясь оставшеюся кладкой, он при помощи благотворителей решился устроить дом призрения, с тем, чтобы перевести сюда содержавшихся в прежней Лаврской богадельне старух, устроить при сем домовую церковь и больницу как для призреваемых, так и для приходящих заболевающих богомолок. В верхнем этаже этого здания он думал открыть школу иконописания, на что митрополит не изъявил впрочем согласия. В 1840 г. после двухлетних хлопот пред начальством открыто было в Лавре училище для детей мужеского пола, помещавшееся сначала в Донском корпусе, потом в Водяной башне, потом в Пятницкой, и отсюда переведенное в дом призрения, где выстроено для сего особое здание. Ученики училища до ста человек содержались на иждивении Лавры. Чтобы обеспечить учащимся сиротам в дальнейшей жизни средства пропитания, заведены были в Лавре разные мастерские, куда дети поступали из школы. В 1846 г. открыта была школа иконописания сначала в Донском корпусе, потом под келлиями наместника. Начальником и учителем в школе был И. М. Малышев, который поощряемый о. наместником так успешно усовершался в иконописании, что в 1846–1847 г. весьма счастливо возобновил иконописание трапезной церкви, и притом за цену вдвое меньшую, чем какую просил за эту работу московский мастер. Для училища иконописи устроено было потом более удобное помещение и заведывание им поручено иеромонаху Симеону: для Малышева же устроена мастерская, произведения которой приобрели всероссийскую известность и заслуживали неоднократно одобрение Высочайших особ³². Заботами о. Антония постоянное питание странных утверждено было прочно на особую сумму для сего предназначенную. Не одни странники богомольцы пользовались от Лавры, но и другие нуждающиеся. Проходили переселенцы из Псковской губернии спасаясь от голода. О. Антоний кормил их, больных оставил до выздоровлении в больнице и потом снабдил их всем нужным. Проходили воинские команды, среди которых развился тиф; все больные принимались в лаврскую больницу на полное содержание Лавры, прочие получали в благословение крестики, иконы, снабжались пищею и если нужно, теплою одеждою. – В апреле 1844 г. митрополит писал о. Антонию: «после благословения преп. Сергия вашему попечению, о. наместник, обязан я тем, что завещанное преп. Сергием человеколюбие распространяет свой дух и свои действия».

Пожертвованная в пользу Лавры графиней Татищевой земля позади дома призрения дала возможность устроить здесь новый корпус, в верхний этаж которого переведено училище мальчиков, а в нижнем устроена странноприемная для лиц женского пола. При доме призрения заведено училище и для девочек.

Содержимым в Посадской тюрьме он часто делал приношения. Попечительный о тюрьмах комитет в Посаде облегчал участь заключенных преимущественно его пожертвованиями. В одно из посещений тюрьмы он поражен был нечистотою, сыростию и теснотою помещения. «Это ведь тоже люди», сказал он, и решился устроить для них лучшее помещение. Он проектировал здание в 10000 рублей, но одна благотворительная духовная дочь его приняла на себя все расходы, какие почтет нужным сделать для этого дела о. Антоний. И он истратил не менее семидесяти тысяч на тюрьму, при которой устроил церковь во имя Божией Матери: Утоли моя печали.

Собиравшиеся на площадь пред Лаврою крестьяне для торга и покупок и проходящие нуждались в воде. Для них ископан колодезь с такою обильною водою, что она никогда не истощается. Для облегчения пользования водою в Лавре, гостиницах, доме призрения устроена водоподъемная машина, снабжающая эти места водою.

Итак о. Антонием совершены все те дела любви, за которые слово Божие обещает царствие небесное. «Я алкал и вы Мне дали есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня, был наг, и вы одели Меня, был болен, и вы посетили Меня, в темнице был и вы пришли ко Мне. Поскольку вы сделали сие одному из братий сих меньших, то сделали Мне». Мы указали на дела его благотворительности общественной, но он много благотворил лично частным лицам. Собственные средства его были ограничены и не давали бы возможности для широкой благотворительности; но многие, зная и любовь его к благотворительности и уменье благотворить, давали в личное его распоряжение значительные суммы для дел благотворения. Благотворил он простым поселянам, бедным мещанам, благотворил и лицам почетных Сословий. Кроме временных вспоможений он выдавал многим нуждающимся постоянные пособия в виде пенсии. Ходил он всегда с кошельком полным мелкого серебра и оделял им встретившихся просителей. Случалось, что он благотворил и сам не зная, что давал. Раз после поздней обедни приходит к нему священник из Тульской губернии, лишившийся дома и всего имущества от пожара. У о. Антония своих денег оказалось только десять рублей. Он отдал их просителю; но вполне чувствуя, что подобное вспоможение не облегчит его бедственного положения, велел побывать ему после вечерни. О. Антоний хотел переговорить с казначеем, не найдет ли возможность оказать священнику более существенную помощь. Между тем после обедни пригласила к себе о. Антония графина Татищева. Указывая на мешок лежавший у ней на столе она сказала: вот крестьяне привезли мне оброк и все платиною; терпеть не могу этой монеты. Возьмите мешок и куда хотите девайте его. – Не без труда поднял о. Антоний в руки этот мешок, и донес его до своего экипажа, размышляя о том, куда полезнее употребить эти деньги. Среди этой думы он и забыл о священнике. Но когда после вечерни явился священник, о. Антоний увидал здесь указание, на что прежде всего употребить данные ему монеты. Подозвав священника он велел держать ему пригоршни и насыпал полные платиною. Священник завязал в платок и поспешил в Троицкий Собор, чтобы поставить свечу преп. Сергию на один из данных ему, как он думал, двугривенных. Только тогда, как свечник спросив, в какую цену ему свечу нужно, стал отсчитывать сдачу, он узнал, что у него пригоршни трехрублевых монет.

Если дело благотворения зависели не лично от о. Антония, но просили его ходатайства пред другими, он не отказывал в такой просьбе. При его авторитете, при свойственном ему умении пользоваться благоприятным случаем, приноровясь к людям, он большею частью успешно ходатайствовал. Если раз встречал неудачу, то повторял попытку и еще не один раз.

Как ни обширна была благотворительность внешняя о. Антония, но духовная его благотворительность была еще обширнее – в руководстве к жизни благочестивой, в врачевании болезней греховных, в поддержании мужества среди искушений, в утешении скорбящих. Для многих он был отцом духовным. М. Филарет, сам избравший его в духовные отцы, не редко посылал к нему людей нуждающихся в назидании или утешении, и уведомлял потом, что такие лица возвращались утешенными.

Отличительный характер советов и наставлений о. Антония – это их твердость, властительность. Давая совет он не мнение предлагал, но изрекал повеление с полною уверенностью, что его совет именно такой, какой может принести пользу. Эта твердость совета особенную давала силу его наставлениям, так что невольно покоряла себе ищущую успокоения мысль или совесть. Обсуждая с ученой теоретической точки зрения его советы и наставления можно было признать их нередко односторонними. Он с уверенностью указывал один какой-либо путь к достижению известной цели, как единственно надежный и верный, тогда как можно было указать и несколько других путей, которые, по крайней мере по теории приводили бы к той же цели и может быть скорее и безопаснее. Но тот путь, который указывал о. Антоний, был практически ему известен, и он мог говорить с уверенностью, что при соблюдении известных условий он приводит к цели. А для волнуемых недоумениями, каковы все ищущие совета, важнее всего указание твердое одного пути, чтобы избавить их от сомнений и колебаний. Таков впрочем и вообще бывает характер наставлений людей практических, из своей жизни или из наблюдения над другими извлекающих наставления.

Может быть лица, в памяти которых сохранилось особенно замечательные наставления о. Антония, со временем обнародуют его беседы. Мы намерены ознакомить несколько с характером и приемами его наставлений по письмам его. Переписка о. Антония была весьма обширна. Давно готовясь к смерти, он уничтожил все писанные к нему письма³³ кроме немногих, не имеющих особого интереса писем некоторых святителей и иноков. Но его письма хранятся у многих лиц, и может быть со временем сделаются известны и для общего назидания.

Из писем³⁴, которыми мы могли пользоваться, приводим прежде всего замечательное наставление данное о. Антонием Ек. И. М. о том, какими воспоминаниями поддерживать в себе молитвенное размышление в продолжение дня. Из сего наставления видно, что о. Антоний желает, чтобы душа боголюбивая в мысленном созерцании своем проходило всю жизнь Спасителя, начиная от благовестия пресвятой Деве Марии до вознесения Господа Иисуса Христа на небо. Для сего всю жизнь Спасителя он разлагает на девять картин. Не знаем, насколько самостоятелен он был в очерке этих картин, но они начертаны мастерски.

«Днесь спасения нашего главизна, и еже от века таинства явление: Сын Божий сын Девы бывает, и Гавриил благодать благовествует Тем же и мы с ним Богородице возопиим радуйся, благодатная, Господь с Тобою». Теперь станьте вашим размышлением у угла врат дома Назаретского, куда взошел посланный от Бога Гавриил архангел благовестить Деве зачатие нашего спасения. Смотрите, как трепетно и тихо приступает к Деве архангел и как торжественно объявляет ей радость благовещения. А вы, слушая все глаголы архангела к Деве, молитесь тамо при вратах стоя, и говорите: Отче наш, иже еси на небесех и пр. А когда отойдет ангел, приступите к смиренной Деве, обнимите колени ее и повторите ей слышанное от ангела, читая: Богородице Дево радуйся, благодатная Мария Господь с тобою и пр.

Далее идите чрез пути времени. Взгляните очами души вашей, что за зарево разлилось по горизонту восточному? Что так дивно встрепенулись в час полуночный и пастыри и стада вифлеемские? Они видят диво, и дивное слышат от ангела, что родился Спас, иже есть Христос Господь во граде Давидове! Бегите и вы с пастырями к яслям вифлеемским. Не бойтесь! Дева не преградит вход к яслям, и Младенец не оттолкнет, хотя и Бог всемогущий смирившийся да спасет нас нашим образом. Приглядитесь на чистоту и невинность Девы, на божество и совершенство человечества в Младенце, падите, целуйте ноги Его, исповедуйте Его и Отца в Нем сущего. Читайте молитву: Отче наш... Потом не берите руки Девы держащей Младенца, не отводите на себя взора Ея любующегося сыном и Богом своим, встаньте позади ее, целуйте локти ее, целуйте одежды ее, преклоните, прижмите к ней главу вашу, и приветствуйте ее приветом архангела: Богородице Дево радуйся.

Далее смотрите.

С даром беднейшего – два птенца голубина, и с ношей богатейшею всей земли – Бога бо на руку носит – Дева приходит к храму полная надежды в свое и всего мира благо; Спаса бо родила. Теперь должны и сказаться и начаться ее радости. Дивный старостью Симеон должен исповедать и подтвердить надежды Девы-Матери Бога. Симеон принимает на свои руки держащего Его и всю тварь, и исповедует Его к радости Девы Владыкою и славою Израиля и просит отпущения. И что же договаривает матери юной, сосредоточившей все надежды благ своих в Сыне своем? «Се лежит Сей на падение и на восстание многим во Израили, тебе же самой душу пройдет оружие». Вы все слушайте со вниманием. Когда старец Симеон просит у Владыки и Младенца отпущения, вы позади его читайте молитву: Отче наш... Когда же передает Бога и Сына на руки смущенной и огорченной предвозвещенными скорбями Матери, обнимите колени Ее, напомните ей радость благовещенную архангелом, усладите скорбь ее приветствием радости, говоря: радуйся благодатная, Господь с Тобою.

Далее смотрите, как в народной спокойной толпе поклонников Иерусалимских, одна с душевным смущением и беспокойствием перебегает от толпы к толпе, и более и более с возрастающим мучительным беспокойством, – и вот так явным сделалось и беспокойство и причина, – все идут из Иерусалима, одна Матерь и Дева Мария идет с обрученным в Иерусалим искать возлюбленного Сына. Сколько скорбных дум на сердце матери! Уже не совсем ли оставил их сын Ее и Бог? Ибо тайны домостроительства были ведомы единому Господу! Она и не утаила своих болезней, нашедши по трех днях Сына своего, – боляще искахом тя. Это как частица сердечных стонов излетело из болезненной души ее. Так видя ее болящую, ищущую, обнимите руки ее, прижмите к сочувствующему вашему сердцу, читайте ей молитву архангела: Богородице Дево радуйся... Пусть божественные глаголы вместо росы снидут в душу ее и прохладят зной скорбей сокрушавших ее сердце. А когда видите, что старцы слушают и удивляются отроку Иисусу посреди их сущему, и вы падите пред Ним как пред Богом вашим, и читайте Ему молитву: Отче наш.

Все в глубокой тишине. Ночь на все простерла права свои кроме одного Богочеловека бдящего в подвиге молитвы, и какой молитвы! Чудное дело! Сад Гефсиманский и Голгофа – два эти места окровавлены были Богочеловеком, первое распятием воли своей пред Отцом небесным «И бысть пот Его, яко капли крове», – второе распятием плоти пред небом, ангелами и человеками. Ужаснися солнце! Несть болезни, яко болезнь Его! Смотрите – спят апостолы и даже самые возлюбленные, три раза пробуждаемые и снова три раза засыпающие! Ужасно указать бодрствующего апостола. Но как дело сделалось? Как попустил ему Господь? Не станем наблюдать неспящего Иуду и ему подобную толпу воинов и служителей архиерейских. Нет! Выкинем из картины лицемерие Иуды целуя предающего, это ужасное наистовство хватающих и вяжущих служителей! Вот они приступили… схватить все содержащего! Они вяжут разрешителя смерти и ада! Дивный способ и жертва! Но так надо пройти вочеловечившемуся Божеству во все изгибы греха человеческого, дабы все язвы его принять для исцеления – яко на разбойники ли изыдосте? Говорит Господь. Но вы видите, как варварски вяжут и влекут Его, – а вы падите, лобызайте ноги связанного за ваше прегрешение, обливайте слезами руки Его, раздирающие рукописание грехов ваших и говорите: Отче наш и пр.

Перенеситесь умом вашим в Вифанию. Там Матерь Божия пребывающая у Лазаря узнала о приключении в Гефсимании, о предательстве Иуды и взятии Господа в синедрион. Кто исследит потоки скорбей, излившиеся в сердце Матери? Кто измерит страдания и потоки слез ее? Единый похищен у Единыя. Лейте безмолвно с нею слезы. А когда смиренная душа ее возведет с покорностию тайнам Бога очи свои на небеса, вы говорите ей слова архангела, как силу небесную подкреплявшую ее в немощи.

Нет, вы не устанете идти далее, когда Спаситель ваш для вас и для всех нас столько принимает трудов. Следуйте за Ним, но прикройте от глаз ваших картину бесчеловечия, когда Он был в доме Анны и Кайафы и Пилата и Ирода. Вот взгляните на мысленное Солнце ваше под крестом. Его вечной любви ни сокрыли ни злоба Иудеев, ни бесчеловечие воинов во дворе Пилата, ни страдания от бичеваний, биений, ни терновый венец и самая тяжесть крестная. Он сам к вам обращается: дщери иерусалюмския, себе плачитеся и чад ваших! Когда при солнце слепотствуют, что же будет, когда оно совершенно зайдет в душах их?

Не близко подходите к Голгофе; не спешите! Там уставляется великое мерило правды Божией с грехами всего мира осужденного на проклятие. Вся вселенная прошедшая, настоящая и будущая затрепетала от тяжести положенных на весы грехов человеческих, и не вынесла бы без разрушения, но человек простирающийся на мериле в противовес удовлетворению правосудию Божию за грехи человечества есть Бог. И будто для того, чтобы сострадание горнее или дольнее не свело невинного страдальца с великого мерила правды Божией, Господь допустил, чтобы пригвоздили и руки и ноги к мерилу долгими железными гвоздями, и поставили и утвердили между небом и землею, как знамение небес. Солнце скрылось, не стерпя видеть небеси и земли Творца страдающим Безумный и ослепленный и ожесточенный сатаною грешный человек и тут не трогается: момоходящие же хуляху. Но вы, чтобы заглушить хулы и крики их, чтобы не доходили они до страдающего за ваше спасение, приближась к самому кресту на Голгофе, громко вопийте к Нему: Отче наш и пр. Пригвождены руки и ноги Его; Он не уйдет. Вы можете обнимать их сколько хотите. Обнимайте и целуйте их тысячи раз! Орошайте кровью льющеюся из язв Его и голову и лицо и грудь и сердце и все члены ваши. Пейте ее – это источник живота вечного! Вы боитесь. Не бойтесь, смотрите – Он даже закрыл очи Свои, дабы не видеть нищеты вашей и не обличить дерзновение, но преклонил главу, чтобы удобнее выслушать наши признания и желания. Чтоб уверить нас, что Его сердце открыто и для нас грешных, и что мы можем при близиться к самому сердцу Его, Он попустил воину копьем отверзть его. О любы, любы моя! сладчайший Иисусе! Что Ты сделал для меня? И что я для Тебя делаю? Но сердце уже переполнено зрелищем страданий Богочеловека. Отдохните и обратитесь. Здесь есть еще распятый, хотя не висящий на древе, – это Дева-Матерь. Дивно и естественно. Она давно все слагала в сердце своем, от Назарета и до Голгофы, и Ее сердце соделалось пространнее неба и земли. Теперь же распято и самое сердце, а Ее жизнь поручена возлюбленному ученику. Подите, обнимите ноги ее, молите св. Деву и Богородицу благодатную и благословенную в женах родившую Спаса душ наших.

Того, что делается в сию минуту в мире духовном, наши очи не видят и уши не слышат. Тайна Божия открылась, и мир духовный ждавший 5500 лет увидел, как Семя жены стерло главу змия. Князь мира побежден; царство его разрушено навсегда; смерть попрана, и восстают свидетелями мертвецы; воцарился Господь Иисус Христос Царь Иудейский, о царском достоинстве которого от неба свидетельствуют ангелы, а от земли надпись, положенная па кресте. Так не видя и не слыша дивных дел и изменений в мире духовном, смотрите на видимое, как Иосиф и Никодим снимают тело Спасителя, помазывают смирною и алоем, обвивают плащаницею и кладут в пещеру и устье ее закрывают великим камнем и уходят.

Встаньте вы и устремите ваши взоры на то место, где Солнце ваше закатилось. Повергнитесь взывая: Отче наш иже еси на небесех. Вы знаете, что лишение света от закатывающегося солнца пред глазами вашими есть начало восхода его в мире над вами. Так и умное Солнце закатилось на кресте и зашло во ад, дабы осветить тамо ожидающие от века души и воскресить с собою. Идите туда, участвуйте в радости освобожденных от плена адского душ и допотопных и после-потопных. Научитесь узнать силу сокрушившего вереи адские, и бессилие стенящего ада. Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав. Радуйтесь силе и славе вашего Спасителя, торжествуйте и молитесь данною вам от Него молитвою: Отче наш, иже еси на небеси.

Не забудьте же что вы были в аде, а у гроба стража и на нем печать! Но оставьте воинов Иудеям, обратитесь к другой страже недремлющей. Мария Матерь-Дева и Магдалина сидят прямо гроба. О мужество любви! Вот кому поручено было от неба и земли беречь гроб Спасителя! Ни мрак ночи, ни наглость римской стражи, ничто не отдалило любви, и ей земной вверена была любовь небесная! Вы узнаете и во мраке мощном Матерь Божию. Смотрите, как заря надежды ее, по тайному извещению, сияет на лице ее; прижмите руки ее к устам вашим, и целуя приветствуйте ее словами архангела.

Уйдите с места сего; землетрясение смутит душу вашу; молниеносный ангел, возвещающий воскресение, не по нашим глазам. При явлении этой тайны ужаснулась и святейшая херувимов и побежала от места. Только радуйтесь, глас Спасителя воскресшего, ободрил пресвятую Деву, и она обнявши ноги Его и уверенная в воскресении Сына и Бога своего пришла одна в дом свой. Читайте тут ей из благодарности за рождение Спасителя приветствие архангела. Потом идите, где собраны за затворенными дверями ученики Спасовы и апостолы. Слушайте! Он уже там с ними; укрепляет неверных в вере, и утешает и освящает верующих. А вы стоя за дверью читайте молитву Господню: Отче наш.

Не бойтесь! Идите далее,–это путь от Иерусалима в Вифанию; следуйте за божественным сонмом, – это идет Господь в сопровождении учеников и матери Своей. Он беседует с ними о тайнах царствия Божия. А вы умно Богу разумов читайте молитву: Отче наш.

Что за изумление в учениках? Что вы видите? Бога возносящегося на облацех. Воистину дивное видение. Слышите? Ангелы явившиеся сказывают мужам галилейским, что вознесыйся не небо Иисус такожде приидет паки. Так последний раз возведите очи ума вашего на небо к Седящему одесную Отца купно со Святым Духом и прочтите молитву: Отче наш, и прославьте царство Отца и Сына и Святого Духа и возвратитесь в храм, где отселе безвыходно пребывают в молитвах и славословии Богу ученики Иисуса. Падите на колени пред Девою и перескажите ей последние желания ваши так: «очи сердца моего воспущаю к тебе, чистая, не презри малое мое воздыхание в час, егда имать судити Сын твой миру, буди мне покров и помощница».

Вот почтенная Ек. И. план размышлений молитвенных в 9-ти картинах. Я не художник в изображении картин подобных, но только показал вам материал вашим размышлениям. Сами вы разрабатывайте его. Такой порядок весьма полезно каждый день проходить мысленно. Давид к утверждению себя в благочестии имел подобное средство, о котором так говорит: предзрех Господа выну, яко одесную мене, да неподвижуся. Да зрит всегда ваша боголюбивая душа строительство вашего спасения и да спасется».

Получив известие об избрании известной ему старицы в настоятельницы общины, о. Антоний писал к ней в назидание: «Тебя поздравить не умею: на тебя возложен крест не легкий: как тебе самой, так и любящим тебя не поздравлять, а молиться надо о помощи тебе Божией».

«Но знай, что Господь возлагает, то и тяжкое он делает легким. Не скучай, не ропщи, но как смиренная Христова послушница неси и тяжелое с верою в Его помощь».

«Первая добродетель в начальствующих терпение и справедливость в отношениях к каждому, далее не слушать наушничества. Сказано: гневайтеся, и не согрешайте, яже глаголите в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся, то есть, не памятозлобствуйте. С любовию прощай, с рассуждением наказывай. Клевету обуздывай обличением клевещущей, и оклеветанной жестоких слов клятвенных не произноси. Избери себе помощниц для казначейства, для письмоводства, для надзора за благочинием и прочими делами, чтобы сохранить тебе силы, а то ты напрасно себя изнуришь. Моисей велик был пред Господом, однако Иофор усмотрел, что он излишне мучит себя разбирательством и посоветовал ему избрать десятоначальников, пятидесятиначальников и пр. Господь одобрил это распоряжение. Не смущай себя опущением правила. Твое послушание выше правила. Мысленно всегда обращай ум к Господу и Его пресвятой Матери.

«Укрепляй себя и чаем и пищею благодаря Господа».

«Рассуждай: все предшественницы твои жили с заботами и в скорбях о нуждах обители, и Господь во все дни питал, содержал и охранял обитель от первых дней и доселе. Сему веруй и со смирением проси, да прибавит и ныне и присно милость свою Господь».

«Молись за сестер, чтобы Господь укрощал вражии в них искушения, и даровал им ангелов мирных, хранителей, наставников к их спасению».

«Держи устав обители, и перемен не делай без особенной осмотрительности. Наследуй и ты имя истинной матери обители. Прости за многословие. Любовь побуждает желанием тебе полезного. Буди с тобою и обителию Божие благословение» (1866 г. ноября 27).

Вот образец наставлений его желающим вступить в жизнь иноческую.

«Раба Божия не бойся! Жребий твой свят. Отец небесный и за непроницаемой завесою будущности простер к тебе и агниц дочери твоей обычные Свои объятия».

«Не бойся ни немощей твоих, веруя Его силе, ни не достоинства твоего, веруя непобедимой ни всего мира немощами, благости и милосердию. И так иди, твердою рукою веди юницу свою, и пади к подножию креста Христова. Иночество есть крестоношение. Есть жизнь подражательная самому Иисусу Христу. Его любовию делается это чудо, что и в капле блестят лучи Его солнца и капля светит и светится. Тою же любовию совершается богоподражательность иноческая в немощном Сильному, в грешнике Богу. Так обещал усотерить все. Ты прольешь капли слезы, слезы ли благодарной любви Его, слезы ли смирения от воззрения на свою немошь и греховность при Его святости, и Он уже записывает. Море щедрот тебя ущедрит, неизменяемых в вечности. Не страшись слов иго и бремя. Он отец милосердый предвидел нашу боязливость и тотчас же сказал в бодрость нашу, что иго его не такое, как иго мира, и бремя не сокрушит костей наших, – иго благое и легкое. Я радуюсь, что смущение сретает вас в начале. Это по опыту порука, что в радости придете к концу.

«Кроме искушений вражиих, душа естественно при приближении к Господу входит в страх, и это самое добрейшее начало».

«Так не бойтесь ни сами за себя, ни за дочь вашу перейти за черту мира, хотя еще одною только одеждою. Вдруг ничего не делается; все как в нравственном, так и в физическом мире делается постепенно по мере и по времени».

Одевшись, довольно с вас и того, чтобы приучить мысли к миру с новым перемещением. Где мир наш, там и Бог в нас!

«Неужели более надо бояться в обители и предавшись воле Господа нашего, нежели живя в обществе и не принадлежа Ему? Правда, себя везде надо бояться; но в первом есть надежда, что многое помогает нам и без сознания нашего, то есть, мы и сами не понимаем, как общие молитвы окружают нас охраняюще».

«Не берите на себя подвигов, к которым по немощи вашей не способны, ни привычки к ним вы не сделали; – с молока начинают к твердой пище –и не смущайтесь за невыносимое».

«Освящайте душу вашу таинственным союзом с Господом, елико можете чаще. В сем веруйте быть вашим силам, вашей жизни и временной и вечной. Несмотря на то, что вы не в силах выстоять всех правил обители, – правила положенные уставом святой церкви после вечерни прочтите в келлии канон сладчайшему Иисусу, Богоматери, Ангелу Хранителю, – акафист; потом отходя ко сну вечерние молитвы. А после заутрени канон к причащению и молитвы, и сколько Господь поможет прочесть Посланий апостольских и Евангелия по главе и поменее, и с верою к дополняющей все благодати приступайте к чаше жизни. А чего сверх этого по уставу обители не выполните, восполните смирением, сознавая свою немощь, любовию к Господу и любовию к сестрам».

«Не смущайтесь тем, что вы не можете нести трудов общих. Обитель, как и человек двойствен, то есть, имеет и душу и тело. Хотя необходимы для бытия тела телесные потребности и отправления трудов внешних, но не менее потребны и важны отправления духовные стороны его духовной. Так когда сестры в обители трудятся, а вы встаньте помолиться Господу, да подкрепит их силы, да благословит их мужеством и терпением, миром души и здоровьем, и вы все время вместе с ними трудиться будете и столь же полезно для обители, сколь полезно трудятся и они. Медленнее, спешите уравняться с их подвижническими привычками. Останавливайте и дочь, чтобы не вдруг бралась и за то, что не может. Лучше медленнее браться, но постоянно принятое удерживать, нежели вдруг на многое решиться и оставить. Дом строют не с крыши, не со стен, а со рва, то есть прежде всего роют землю для фундамента и чем желают дому быть выше, тем глубже роют для здания. Так и вы и сами и в дочери прежде всего приучайте и мысли и рассуждения к смирению. Никого ни в чем не осуждайте. Не верьте худому заключению о ближнем или об обители, – не только мыслям своим или словам посторонних, но даже и глазам своим. Они первые совратили в раю. Главное: веруйте в промысл о вас Божий и призвание в обитель. Уповайте на Его беспредельное милосердие и любовь. Любите Его и в сердце и в мыслях и в словах; делите с Ним и ваши скорби и ваши радости, так, чтобы два сердца ваши только к Его третьему открыты были и надеждою и любовию и вы обретете мир в душах ваших. Сколько позволят силы, понемногу дочери давайте приучаться к буквальному монастырскому послушанию».

По поручению митрополита Филарета о. Антонию пришлось руководить и иноческой жизни М. И. Ш. женщину очень своеобычную, привыкшую повелевать, а не повиноваться, малоспособную отказываться от своих мыслей и желаний, постоянно колебавшуюся в своих намерениях. Вот наставление, которое дал ей о. Антоний.

«Буди имя Господне благословенно от ныне и до века! Никогда столь хорошего расположения в душе вашей я не видал как ныне в полученной мною записке. Вы не знаете, что делать; не знаете, что мыслить; не знаете, как рассудить; словом, вы ничего не знаете. Желаю верить этому искренно, и потому, что вы солгать или обманывать меня не станете. И так незнающей душе вашей я вставляю мое знание. Оно есть следующее:

1) Прожить в Хотькове три года, как я говорил об этом и прежде. Так на этот срок и распорядиться внешними в сем деле обстоятельствами.

2) В Лавру приезжать к великим праздникам, предварительно испрося моего благословения.

3) Отвыкая от всех пустых манер светских и в мыслях и в словах и движениях, в поступи и приветствиях, навыкать обращению простому, смиренному, стремиться всеми силами и действиями к предположенной цели – душевному спасению, елика честна, елика доброхвальна. и аще кая похвала подобает святым сия помышляя, рачить о жизни святой.

4) Правило келейное и поста соблюдать следующее: в среду и пяток от пищи вовсе удерживаться, в прочие дни вовсе есть по единожды днем, смотря на силы убавляя и прибавляя качество и количество пищи. Самое меньшее убавление – воды стакан и кусок хлеба с солью, а возвышение – какое обычно в монастырской жизни, да не скудости ради пищи изнеможете, ниже ради роскошной и многопитательной рассвирепеют страсти. Умеренность благоразумная есть мать осторожной жизни. И сие правило высокоумия и самомнения ради не возвышать неядением, ниже умалять заповеди ради отеческой, но с отсечением воли своей следовать ей, и получишь милость Божию и отеческое благословение.

5) Молитвы. Вставши поутру первомыслие посвящать Господу Иисусу Христу искупителю и спасителю нашему, ходатаю нашего спасения. Перекрестясь еще на постели призвать троекратно сладчайшее имя его: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную, и потом: пресвятая Богородице спаси мя грешную. – Вставши поклон до земли положить пред Господом, потом начать молитвы: Царю небесный и прочее по чину, помилуй мя Боже, верую, Богородице Дево радуйся трижды. Потом поклонение пяти язвам Господа Иисуса Христа, как бы благодарственное приношение за Его сими искупление нас от греха и смерти. Ежели к утрени идете, идите. Буде почему-либо не можете, то поуспокоившись прочти три первые молитвы утренние и четвертую Богоматери, прочтите кафизму с молитвами, потом хвалитны утренние, словословие и первый час.

6) Делайте по келье, что у вас делается, или отдохните. Буде в церкви, блюдите ум от рассеянии: внимайте молитве Иисусовой и воображайте присутствие Божие дли отгнания мыслей пустых и неуместных, да страх лица Божия проженет от вас всяк помысл неприязненный.

7) После обедни походите на воздухе, сколько можно, – это полезно для тела и освежения с ним души. Потом обедайте. Немного отдохнув читайте Новый Завет по ряду по главе. Если не идете к вечерни, читайте другую кафизму за упокой, молитвы Божией Матери, акафист по учреждению дня, канон ангелу. Прекратя поделайте или снова на воздухе или дома походите. Можно читать какие-либо отеческие книги, выписывать из них для себя статьи более примечательные.

8) Ложась спать прочесть помянник с поклонами и три первые вечерние молитвы и последнюю Богоматери: Благого Царя благая мати и пр. Оконча и с благословением Божиим уснуть, прося у Бога пробуждения паки на Его словословие. Буде ночью случится проснуться, всегда перекреститься и помянуть Господа и пресвятую Матерь Его.

9) С людьми быть просто в обращении, никого ни в чем не зазирать и не подозревать, ни о ком и ни от кого не любопытствовать, стараться о всех иметь доброе мнение, а худому не верить, зная, что диавол клеветник старается клеветать пред нами братию нашу, и сему как своими вымыслами не помогать, так и не следовать его внушениям.

Таким образом, делая и обрабатывая душу свою знай, что спасешься. Мир будет во входе твоем, во всем житии твоем и во исходе твоем» (1835 г. января 9 дня).

Чаще всего случалось конечно о. Антонию иметь сношение с скорбящими душами, которые искали у него утешения. – Чтобы ознакомить с его словами утешения, приводим выписки из четырех писем к одному лицу, испытавшему один за другим тяжкие удары жизни. Замечательно то, как разнообразно выбирает о. Антоний струны сердца, по которым нужно ударить, чтобы оно отозвалось на слово утешения. В первом письме, начав с извинения в долгом молчании, далее он пишет: «Смел ли я думать, чтоб мое слово облегчило скорбь души вашей? Я знаю, что вы научены искать слова сего и во всем утешения во спасение – в глаголе Божием, и паче в самом Боге Слове. И кто же приискреннее воззрит на скорбную душу, как не Творец души оной? Он не только приходит, когда зовем Его, но ходит за заблудшей и ищет погибшую, зовет труждающихся к покою, обещает не оставлять паче матери, предает забвению погрешения, – червленые как волну, багряные как снег обещает убеливать, только бы обратились. Вот почтенная Е. Д. К сему то Слову прилепляйтесь искреннее и любовнее; в нем вы найдете совершенное врачество уязвленной души вашей. Слово человеческое и временно и несовершенно: Слово Божие Иисус Христос совершен и вечен. Любите, уважайте благочестивую беседу человеческую, будьте и благодарны к беседующим, но несравненнее ищите беседы с самим Господом: Ему яки Отцу открывайте ваше сердце и его раны, Его яко благодетеля молите о помощи себе и окружающим вас, и веруйте, что толикий благодетель никогда не удержит струп своего милосердия. А вы с покорностью и терпением повергшись в волю Отца своего ожидайте себе полезного. Вам и сирым вашим он покровитель, только учите их богопочтению, внушайте им, что в Его деснице счастье: отверзет и они исполнятся, отвратит лице Свое возмятутся, и кем бы ни были восстановлены, не постоят».

В 1836 г. писалось: «есть пословица Е. Д.: в добрую головушку сто рук. Отчего же ты не хочешь, чтобы и моя рука не коснулась во главу твоего терпения? Терпи – и я скажу, – а стерпится слюбится, тоже пословицею заключаю. И в письмах ты жалуешься на мое молчание и люди говорят мне, что я не пишу, что ты опять скорбишь. Вот я пишу. Зачем же ты скорбишь? Ведь ты знаешь, что заступник сирот твоих, лица твоего – есть Бог твой. Кто же может утешить и утушить твои скорби, кроме Его единого истинного утешителя? Ну! смею ли я согласиться с просьбою твоей, чтобы утешить тебя написать к тебе? Святой Дух в устах Давида обращается к Богу-Отцу: Тебе оставлен есть нищий,

сиру Ты буди помощник. Он и есть. Так не утешать мне тебя, а вместе с тобою о всем благодарить Господа и радоваться высокой Его с тобою милости очень согласен. Правду сказать, доселе и я иногда считал тебя горькою несчастливицею, иногда и тужил о тебе в душе моей, но недавнее обстоятельство вывело меня из этого заблуждения. Тебе это покажется странным, но вот оно, слушай».

«С неделю назад проездом приходит ко мне А. И. К. и с нею мужчина, которого она рекомендует, мне мужем. Неловко что-то мне представилось, но думаю: что же? ну быть так, может купец какой или дворянин. Но когда стал говорить за себя муж, то говорит, что он лекарь Г. Я едва скрыл замешательство. Здесь и видел единственно искушение и глупую страсть; довольство их расширило, и бедный ум А. И. не совладел даже поступить прилично. В ту ж минуту я вспомнил о тебе: вот и еще юная же вдова; которая счастливее – богатая К. или бедная Д? В решении за последнюю нет никакого сомнения. Что же к такому счастью споспешествует? Без сомнения за молитвы родителей помощь Божия. А в чем видна оная? На этот вопрос отвечает святитель Христов Димитрий: в скорбях сокровенна благодать Божия. Стало-быть твои скорби суть проводники под тебя и к охранению тебе благодати Божией при ногу Господа Иисуса; стало-быть без них ты не имела бы благодати охраняющей тебя от сряща и беса полуденного; стало-быть без них воля твоя не была бы пригвождена к воле благодетеля твоего Господа, и ты бы могла также рассвирепеть как свирепеют юные бесскорбные и безблагодатные вдовицы; и стало-быть по выводу этому ты не несчастная, но счастливейшая юная вдовица носящая как увясло Божию благодать над собою в беспрерывных по усмотрению Божию скорбях посылаемых тебе к охранению тебя за молитвы родителей и ближних твоих. Так радуйся же Е. невеста Христова прекрасная. Скажи же, что благословит душа твоя Господа не забывая и не забудет благодеяний Его». Дав такое утешение о. Антоний далее припоминает детей вдовы, учит воспитывать их в страхе Божием. «Как бывало мы, вспоминает он при сем, – с матушкой Ольгой Васильевной утешались, когда одна маленькая девочка 5-ти или 6-ти лет читывала немотствуя тропарь: «тебе женише мой, люблю».

Новые скорби страдалицы вызвали и новые утешения: «умоляю тебя Богом, не вдавайся в неизмеримую бездну горести и отчаяния, ка бы не имущая упования. Обозри себя, размысли и усмотри, к какой ты бездне отчаяния приближаешься твоею неумеренностью. Остерегись ради Господа, прошу тебя. Я не только мыслию объемлю, но в самом сердце ощущаю горести тебя постигшие, и рассуждаю, сколь они для тебя велики и для твоего сердца. И кажется, разве скорби одной смерти оным уравновесятся. Но не подумай что и о ней более; ибо скорби жизненные подлежат опыту и изменяются, а скорби смертные безблагодатные необъяснимы. – Но если бы и более сих были возвышены твои несчастия и горести, – и тогда, умоляю себя, повиноваться Господу, принять жребий сей в судьбах Его назначенный еже прежде дыхания вашего. Приобучай твои мысли, твою волю сердца принять сие от Отца небесного, от Отца щедрот и всякой благости и милосердия. Ты лишилась мужа не бессмертного по телу, но смертного. Пределы судьбы не всегда принаравливаются к желанию и обстоятельствам нашим: бдите, не весте бо в кий час тать приидет. А нам должно приноравливаться к пределу судеб Божиих. Убиваешь ты себя об образе окончания его. Что делать мы будем? Где достанет нам и откуда слез и горести о святых Божиих, к коим память наша благоговеет, коих звери съели, коих стены раздавили, на коих церкви пали или злоба человеческая подобно бездушным камням прекращала житие и труды их? Бог же паче солнца извел светлейшими души их, яко честное из недостойного.

«Ты сказала: он сам. Нет, тогда бы он сам шел, когда без желания и воли его в разуме ввели туда. Но тут не желания, ни воли, ни разума, но тело в потерянии безчастно от скорбей обышедших его и попущения Божия, попущения по действу горестного и бедственного, по следствиям же благодетельного, яко попущенного от благого и человеколюбивого Господа и Отца. Взошел носим махиной телесной без идей и без цели оковавшим его возмущениям и ум и сердце; увидел он цель свою, когда разрешились его оковы, когда страшная минута разрешила его усыпление. Тогда увидел он цель свою – Бога Отца простирающего к нему, как к блудному сыну, объятия любви и милости, и он поверг себя пред Ним и кто, кроме злобы, усомнится, что Он объял его, и в посредстве плоти и крови Сына своего соединился с ним? Вот последствие благодетельное!

«Не о нем тебе надлежит смущаться и плакать, но о самой себе и твоих детях. Ей, дух его не требует сего смущения, отчаяния и страдания, кои ты о нем вмещаешь в твоем сердце. Моли о нем, как велит церковь, чтобы упокоился дух его со святыми, проси возносить жертву бескровную о грехах человеческих возносимую. Веруй, уповай и надейся и люби Господа яко отца и благости и милости источника во всякое время, да выну хвала Ему от нас будет, аще ли милует, яко отцу милующему, аше ли наказует, яко отцу наказующему. Аще наказание Его претерпим, яко сыновом нам обретется Бог».

«Христос воскресе Е. Д. Сколько ни губительна горесть твоя, сколь ни мрачны над душою твоею последствия ее, но при привете Христова воскресения ответь о истине его радуяся. Умер сын твой! Ты слышала, что у смерти ядовитого жала не стало. Она и сама попрана смертию Спасовою, уже мы не в смерть смертию облекаемся, а в жизнь; веруем и чаем воскресения мертвых. Так сын твой переехал на несколько подалее Бессарабии для тебя. Но он жив, он прекрасен, он восхищен поранее для того, да не злоба изменит разум его или лесть прельстит душу его; он переведен от сиротства в недра отеческия. Смотри! Там принят он благочестивыми дедами и твоими родителями в каком светоносном кругу! А ты плачешь, зачем он не в бедности и сиротстве с тобой. Успокойся и покорись воле Отца небесного. Надежда исчезла на помощь: да разве он, не имевший и себе возможности помогать, был твоим помощником? Нет, сущий твой отец и помощник един Господь Иисус Христос. Разве до вчерашнего дня ты была им оставлена? Если нет, то почему же ты не доверяешь ему в нынешнем и завтрашнем? Ты скажешь: «недостойна Его милости», а разве до вчера ты была достойна? Нет: Он вчера был твой Бог и отец любящий и спасающий, и ныне и всегда твой Бог и отец и любящий и спасающий. Печали и грехи всего мира понес Он на Себе. Не бойся! приложи твою скорбь и печаль к подножию креста Его. Возверзи на Господа печаль твою И Той тя препитает, и здесь в маловременном пребывании и там в вечном упокоении и блаженстве, куда ты столько уже препроводила возлюбленных Господу, любящих тебя и тебе любезных. Так не плач, не умре бо, но живет душа сына твоего. Не плачь плачем отчаяния и безутешной скорби. Умерый и воскресший Господь приведет в прекрасном общем воскресении и прекрасного юношу сына твоего в Его и твою радость нескончаемую. Считай в отлучке сына твоего; домой возвратясь увидитесь. Теперь пусть радуются деды и родители твои с ним, им и следует первенство, а ты после. Молись, чаще в помощь приступай к св. божественным тайнам – телу и крови Христовой».

Сохранилось рукою о. Антония писанное наставление о чтении Псалтири.

«Возьмем, пишет он, – в пример врачество телесное. Не вдруг мы берем каждую в аптеке стклянку и принимаем, но с совета и опыта употребляем то, что более пригодно к недугу нашему. Такое распоряжение можно делать и в недугах наших душевных. И псалмы можно и должно употреблять по частям и по нравственному расположению нашему, давая полную свободу нашей воли в выборе чтения псалма и в продолжении, зная, что сильные лекарства по каплям дают, а слово Божие есть лекарство сильное».

Он делит псалмы: 1) содержащие прошение помощи от, Господа Пс. 24, 26, 30 и 90. 2) Покаянные Пс. 50, 118, 31, 39, 56, 61 и 91. 3) Содержащие уроки жизни Пс. 14, 33, 36, 52 и 111. 4) Душа в смирении призывает на помощь Господа Пс. 114, 115, 127 и 130. 5) Печальная душа ищет упования па помощь Божию Пс. 10, 12, 45, 119, 120, 122 и 124. 6) Душа в печали и унынии ищет утешения Пс. 19, 101, 102 и 136. 7) Душа ищет раскрыть любовь свою к Господу Пс. 17 и 97 8) Душа ищет славить творческую премудрость Создателя Пс. 18, 96, 97 и 103. 9) Славословит, любит, покланяется душа Господу Пс. 95, 99, 110, 148, 112, 117 и 144.

Об избранных псалмах говорит: «можно читать по одному или несколько, но не вдруг, ас переменами каждодневно. Псалом 1-й есть как бы введение к чтению псалмов, где похваляется покорность воли к закону Божию и добрые от сего последствия. Избранные псалмы 41, 62,76,.83, 85,129,133, 140 и 14³⁵.

В наставлении одной из дочерей духовных полагая чтение Евангелия необходимым ежедневным правилом он дает далее совет: «когда прочтешь главу Евангелия или сколько тебе возможно для освящения и оживления души твоей, то положив Евангелие на голову прочти следующую молитву, которую должно выучить наизусть: «Словесами Божественного Евангелия да исчезнет всякое действие сатанинское составляемое в уме, в сердце и во всех чувствованиях души и тела моего, и да вселится в нем благодать Господа нашего Иисуса Христа прощающая, опаляющая и очищающая, просвещающая и освящающая всего меня человека во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Когда говоришь: во имя Отца Сына и Святого Духа, – в это время перекрести себя Евангелием и приложи его к своему сердцу мысленно, в сие время самым сердцем прочитывая молитву: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, якоже хощеши и можеши спаси меня грешную. Так приучись, чтобы само сердце произносило молитву».

Частому произношению молитвы Иисусовой он учил многих. Одна почтенная дама сказала ему: я так пристрастилась к работе и так много сижу за нею. что и для молитвы немного остается времени. «Отчего же так? Что вы работаете?» Она показала свое вышиванье по канве. «Как же эта работа мешает молиться? Дайте иглу, и укажите, как вы делаете». Она стала указывать и о. Антоний продевая иголку и вытаскивая ее читал: Господи Иисусе Сыне Божий помилуй мя: и сделал десятка два или три стежков. «Вот вам как можно вместе и работать и молиться. Теперь придется распарывать мое шитье и это дело делайте с тою же молитвою», и гр. Г. мало-помалу усвоила себе такой способ соединения работы и молитвы.

Поселившись на время в Посаде эта же почтенная женщина говорила, что она часто скучает о детях (уже устроенных), ибо очень любит их. «А ты удели Богу частичку любви твоей к детям и стой здесь за них, пред гробом преп. Сергия, как свечка. «Эти слова так глубоко подействовали, что гр. Г. повесила с тремя светильниками лампаду пред иконою Явления Божией Матери преп. Сергию, как постоянное напоминание того, что она как свеча должна стоять пред преп. Сергием за троих своих детей. Настоятельница общины предложила вопрос: грешно или нет делать в праздники и воскресные дни? О. Антоний отвечает: апостол Павел (1Солун. 2, 9, прим. Сейчас это 1Фес.2:9) пишет: день и нощь делающе, да не отяготим единого от вас, то есть, трудимся для своей потребности не исключая и праздников. Старца Варсанофия спросили: не грешно ли делать что-либо в воскресный день? Он отвечал: делающим по Богу греха несть (от. 760). А вы делая для благолепия церковного делаете во славу Божию. Стало-быть и труд ваших сестер тоже, что и молитва, тоже, что и всякое доброе дело ради Господа делаемое». Вопрос этот предлагают часто и кажется более правильно решать его в том смысле, как решает о. Антоний. Можно трудиться в праздничные дни, но пусть плоды этих трудов будут обращены или для благолепия храма Божия или для вспоможения бедным.

Вообще все наставления о. Антония дышат снисходительностию и любовию отражая в себе эти основные черты его характера. О. Антоний не был чужд сознания высоты своего положения, и порою давал это чувствовать; но обычное благодушие скоро брало в нем верх. Мелкого самолюбии, которое бы оскорблялось всяким непохвальным об нем отзывом, в нем не было. Случалось не раз высказывать в кругу близких к нему людей неодобрение того или другого его поступка. Узнав о сем при встрече он только скажет улыбаясь: что ты ругаешься? «Видно заслужили этого», «Ну вот: и заслужил!», тем дело и кончалось. За действительные даже оскорбления и скорби наносимые ему он старался мстить благодеяниями. Он держался слова Евангелия: аще алчет враг твой, ухлеби его. Были случаи, что люди, нанесшие ему глубокое оскорбление, причинившие много зла, когда обращались к нему с просьбою в крайней нужде, получали от него самую щедрую помощь. Мало того, иногда следя за судьбою таких лиц, если узнавал, что они находятся в скорбном состоянии, и без просьбы сам предлагал им руку помощи в той мысли, что без первого шага с его стороны им было бы совестно обратиться к нему с прошением помощи.

Ему самому приходилось иногда испытывать тяжелые искушения. В 1847 г. недобрые люди распространили об нем не добрую молву на всю Россию. Замечательно благодушие, с каким он пишет об этом настоятельнице арзамасской общины Марфе Павловне. «Благодарю вас, матушка, за участие в касающейся молве до меня. Одно, что тут справедливое, – это то, что я грешник. Долготерпение Божие не только хранит меня еще до сего часа на месте, но пользуюсь миром и надеждою во спасение чрез заслуги ходатая и Спасителя нашего Господа Иисуса Христа. Конечно к худой молве о мне должна быть причина в худой моей жизни. Если бы была жизнь сообразна званию и заповедям Божиим, то и худой молвы бы не было. Одного желания к спасению недостаточно, а надобны дела, – их-то и не нахожу. Что ни смотрю, все изношенною ветошью является, а главная беда, что есть лукавые помышления и ветошью этой они желают хвалиться. Так, матушка, повсюду и во всем в себе вижу неверность к Господу и крайнюю греховность. Сказано: кто что сеет, тот то и пожнет. Отец Серафим мне говаривал на помыслы оскорбленного самолюбия: батюшка! когда бы мы стоили уважения, нам бы люди только и кланялись. А когда делают с нами наоборот, то надо обратиться в себя, и сознаться, что мы не стоим, – ведь сердце сердцу весть подает»³⁶.

В марте 1856 г. исполнилось 25-ть лет служения о. Антония в должности наместника Лавры. Митрополит Филарет желал выразить свою благодарность ему достойным его служения образом. Он обратился к исправляющему должность обер-прокурора св. Синода А. И. Карасевскому с таким отношением. «Двадцать пять лет исполнилось службы архимандрита Антония в звании и достоинстве наместника Свято-Троицкой Сергиевы Лавры и настоятеля Спасо-Вифанского монастыря. На наместника Лавры по необходимости падает значительная часть обязанностей настоятеля Лавры, который только в меньшую часть года может действовать в Лавре личным присутствием. По важности и обширности обители, посещаемой многочисленными богомольцами, служение наместника, как ближайшего действователя для соблюдения в оной благоустройства, имеет не меньшую, если не большую важность, нежели служение настоятеля какого-либо первоклассного монастыря. В продолжение служения наместника архимандрита Антония число братии Лавры значительно увеличилось ищущими доброго монашеского руководства; благоустройство церковное, духовнонравственное и хозяйственное возвышено; учреждены две больницы для своих и посторонних, (в пример общеполезности которой можно представить, что в прошедшем 1855 г. в Лаврской больнице лечимы были 71 военно-служащих и заболевших на походе, и трое пленных турок), заведено училище для бедных детей разного звания, училище иконописания и разные рукоделия, служащие братии к доброму провождению времени и к пользе; образовано общежительное отделение Лавры под именем Гефсиманского скита, при покровительстве преподобного Сергия возрастающее с доброю надеждою. Все сие обязывает меня предстательствовать, чтобы по случаю совершения 25-ти летия служения наместника архимандрита Антония с отличным достоинством представлен он был во Всемилостивейшее Его Императорского Величества благоволение. За шесть лет пред сим он сопричислен к ордену св. Владимира третьей степени. Были примеры, что наместник Александро-Невской Лавры архимандрит Товия и Симоновский архимандрит Герасим сопричислены были к сему ордену во второй степени. Или же другой соответственный достоинству род награды может состоять в благословении св. Синода архимандриту Антонию вместо наперсного креста употреблять панагию по примеру Донского архимандрита».

В тот же день (марта 16), когда подписано было это представление, митрополит препроводил на имя о. Антония следующее письмо.

«Преподобнейший отец архимандрит Антоний! Исполнилось 25 лет вашего служения в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре в звании наместника настоятеля в непрерывном подвиге, объемлющем большую часть обязанностей настоятеля, отвлекаемого другими обязанностями. Зная вас только по случайной встрече, я получил желание избрать вас в сие служение в таких обстоятельствах, когда дело сие требовало скорости, а вы находились вдали, в ведомстве другого начальства; сомнение об успехе предприятия не остановило моей решимости. Я предал сие дело покровительству преп. Сергия в уповании, что он устроит оное, если оно ему благоугодно. Тогда устранение предвиденных препятствий и мирное совершение дела показали, что преп. Сергий благословил ваше избрание; теперь двадцатипятилетний опыт показывает, что преп. Сергий благословил ваше служение». Исчислив заслуги о. Антония митрополит продолжает: «Ваша награда в Господе. Ваше утешение в благоволении преп. Сергия. Изъявляя вам искреннюю к вам благодарность моей мерности, не думаю умножить утешение ваше, но исполняю требование моего сердца. Молю преп. Сергия, да благословит вас продолжать полезное служение ваше в обители его, и еще понести мою тяготу на моем приближающемся к своему пределу поприще^".

«Желаю, чтобы сие прочитано было в трапезе пред братиею Лавры, а также в Вифании и в ските. Надобно, чтобы сие осталось в делах собора в подлиннике или в списке».

Августа 26-го в день коронования Государя Императора, при котором удостоился присутствовать о. Антоний, получил он панагию. Так митрополит почтил службу своего верного сотрудника по управлению Лавры и друга по сердцу. Доверенность митрополита к о. Антонию постоянно возрастала, и он стал обращаться за советом к нему во всех важнейших вопросах и случаях своей жизни и деятельности. Это видно и из переписки его с о. Антонием, но более важные вопросы обсуждались в устных беседах, так как митрополит многое не решался вверять бумаге³⁷. О. Антоний стал для митрополита как бы необходимым. В 1862 г., достигнув 70-ти лет, о. Антоний в письме к митрополиту высказал желание просить увольнения от службы, митрополит отвечал: «в вашем письме есть для меня более сильная причина также просить увольнения от службы. Надобно будет оба прошения послать вместе в св. Синод. Но если и уволят меня, – не желаю, чтобы уволили вас... Говорите, что вам 70-ть лет, – мне более».

Доселе мы знакомили с деятельностью о. Антония как наместника Лавры и наставника для частных лиц в духовной жизни. Но был бы пробел в его характеристике, если бы не ознакомить с его взглядами на обще-монастырские и общецерковные вопросы по крайней мере в последние 45 лет его жизни. В некоторых из писем его мы встречаем изложение его мыслей по сим предметам.

В 1860 г. в канцелярии св. Синода составлен был проект произвести таксацию всех лесных владений принадлежащих монастырям, и потом отдать их арендаторам. Для чего, прежде всего потребована присылка в Синод подлинных планов монастырских лесных владений. Мысль о таксации монастырских лесов возникла конечно в голове какого-либо невысокого чиновника во первых потому, что тогда было время проектов и проектами всего легче было обратить на себя внимание; во вторых потому, что самая таксация могла заслужить благоволение начальства и доставить хорошие выгоды; в третьих удержав раздачу таксированных лесов в аренду в своем ведении чиновники св. Синода имели бы постоянный источник дохода³⁸. Одно удивительно, как высшие чиновники, чуждые этих расчетов, могли принять под свое покровительство этот проект.

Лавра Сергиева отказалась выдать свои планы лесных дач на том основании, что у ней нет лесу годного для рубки. О. Антоний частным образом высказал такие замечания против этого проекта: «Вы требуете во всей империи от монастырей и церквей подлинных планов, на что они вам? И приготовили ли вы подвалы, куда обозы эти складывать? Вы жалуетесь на скудость средств, а это новая бесполезная издержка, новый наем землемеров разобрать все это огромное количество. Вы подвергаете себя справедливым жалобам за потерю из громады этой какого-либо плана, тогда как это документы неотъемлемой собственности, и все это без всякой вам пользы для одних пустых расходов. Если имеете желание знать, кто какими владеет дачами, требуйте краткую опись владения, а не подлинные акты. В Саровской пустыни на 20.000 десятин может быть есть более двух тысяч планов. И таких мест в России есть до сотни, притом никакой нет надобности в истребителях арендаторах. Всякая церковь и всякая обитель своим хозяйством выше и полезнее всякого арендаторства. Да и настоящее время вовсе не то время, чтобы начальству поощрять истребление лесов. Если не мы доживем, то вскоре после нас дороговизна топлива будет равняться насущному хлебу. Благонамеренному начальству при размножении паровых Фабрик, железных дорог должно подчиненные места сдерживать, буде бы оказались у кого порывы пустых выгод, от истребления лесов, а не поощрять»³⁹.

В Феврале 1862 г. писал о. Антоний: «Не ясен горизонт православной Руси. Вы, ангел церкви, призывайте милосердие Господне. Одно оно может отвратить правосудное и грозное посещение. Возбуждайте и пасомых вами пастырей вслушиваться в пагубные мысли пускаемые в массы народа и врачевать их».

«Теперь решительно образование народное предоставлено светской власти и министр народного просвещения выпросил на это миллион руб. сер. Духовенству как из милости оставлено, где есть, у священников обучение детей, но безвозмездно. Теперь надо ожидать, что в массы народа запустят рычаги по произволу слуги зверя многосложного пестротами, крепостию медведя и преобладанием львиным. В вере и в истинном благочестии только можно найти окормление и охрану».

В мае того же года писал он: «Замечания ваши справедливы о вмешательстве С. С. в избрание настоятелей. Довольно было дать совет епархиальным начальникам, чтоб удерживать в обителях, где есть, благочестивое учреждение, без посягательства на ограничение в этом деле епархиальной власти, в которой дело избрания и утверждения настоятелей и отеческого надзора за монастырским управлением должно иметь начало и конец».

«А избрание по приговору духовенства благочинных – другое посягательство обидное и вредное для паствы чрез распределение воли. Епископ есть глава в пастве, прочие все должны быть членами в единении с волею Господа, действующего в пастыре начальствующем».

«Странное дело для меня, как не разглядят присутствующие владыки дела вредного и им самим и их иерархиям».

«И так епархиальное начальство обрезано во власти своей и можно сказать, унижено и подчинено чиновничеству С. для собственных его выгод, чтобы более набирать дел, и тем казать необходимость умножить численность людей по произволу и тратить на них огромные суммы, лептами церковью собираемые.

«Память гр. П. вероятно страдает за сделание агентами об. Пр-ра секретарей консистории и за то, что в св. Синод хотел будто в яму какую со всех епархий свести источники нечистот. Может быть он и не видел злоумышленности клевретов своих, которые обсудили, что надобно же на чем-нибудь громадном создать фундаменты свои и размножить пиявочное озеро».

«Да видно эта эпитимия на епархии еще не снимается Господом, а можно только по вере в милосердие Божие надеяться, что Спаситель, иже есть истина, разрушит фальшивое строительство противоцерковное».

В декабре 1866 г. о. Антоний писал: «Сколько слухов о новых распоряжениях, касающихся церкви и монастырей, и один другого бесполезнее. Но да сбудется слово псаломника: помыслиша советы, ихже не возмогут составити».

Мы приводим только те мнения о. Антония, которые встретили в его письмах, как засвидетельствованные его рукописанием. В устных беседах он обсуждал все современные вопросы. Его ясный, здравый рассудок всегда схватывал существенные стороны дела, и часто разоблачал пустоту и вред многих затей, прикрытых покровом либерализма и гуманности.

В 1863 г. о. Антонии был сопричислен к ордену Владимира 2-й степени большого креста. В Высочайшем рескрипте от 3 марта было сказано: «неусыпные ваши попечения по управлению Сергиевою Лаврою, сею драгоценною для всей России обителию, сохраняет ее на той степени благоустройства, в котором мы постоянно с утешением ее видим при посещениях наших для поклонения св. мощам преподобного. Желая выразить вам наше особое монаршее благоволение, мы, в ознаменование оного, всемилостивейше сопричисляем вас к императорскому ордену нашему св. равноапостольного князя Владимира 2-й степени большого креста».

О. Антоний имел крепкое здоровье, которое поддерживал деятельною жизнию, умеренностию в пище и питии⁴⁰ и недолгим сном⁴¹. Но давно уже у него открылась рана на ноге. Лет за 15 до смерти его заметив, что он не переставляет ноги, а двигает ими, и спросил его: что вы так ходите? Сапоги поизносились, вот уже 70 лет носятся. Но он не берег своего здоровья. На какие-либо работы, для какого-либо осмотра он шел утопая в грязи, или увязая по колени в снегу, продолжал выстаивать все службы церковные, и это делал до тех пор, пока уже не мог ходить.

Хотя по преклонности лет митрополита Филарета всегда можно было ожидать его кончины, и сам о. Антоний, конечно в ожидании этой горестной для него потери, 24 июля 1867 г. сделал письменное предложение митрополиту о том, чтобы вместо скита, где приготовлена была могила для него, избрал себе место вечного упокоения в Лавре, на южной стороне Сошественской церкви, но все кончина митрополита, последовавшая 19 ноября 1867 года, как внезапный удар поразила о. Антония. Со всем усердием и любовию он отдался воздаянию последнего долга – заботам о погребении своего благодетеля и друга, и проводив его в вечный покой не мог не чувствовать своего сиротства. В одном письме он писал: «Мы осиротели усопшим владыкою. Я лишен в смерти его не только отца, но друга и покровителя. Да! Он не только церкви Российской, но всему христианству был светильник. Россия, как дань любви и благодарности, будет повсюду возносить о нем молитвы». В другом письме он говорит: «скорбь моя о лишении отца и друга и владыки тяжело легла во мне. Если бы можно, ушел бы в пустынную келью, устранясь от дел и людей. Не знаю, что будет далее. К страстной ждем приезда нового владыки в Москву. Я давно с ним знаком, но для меня все равно, кто бы ни был митрополитом, но отца для меня по Богу в настоящей жизни нет и не будет».

Со времени кончины митрополита Филарета заметно было, что у о. Антония не стало той бодрости духа, той энергической деятельности, которые составляли отличительную черту его натуры. В марте 1868 г. он писал: «время идет и время несет бремя моих немощей, и скоро ли оно откажется нести оные, не знаю. Одному ведомо Богу. Жизнь земная, если не во всем, то во многом потеряла ценность в глазах души моей. Жизнь будущая вожделенна, но воспользоваться надежно смущает греховность. Так всюду нужен труд расстаться совершенно на земле с земным и приобрести небесное в небесном. Все же и по трудах возможно только от Господа». Чрез два месяца после сего он писал: «Радуюсь, что вы еще бродите назирая обитель, а я ленив стал, болезнь ноги избаловала меня, – вот и пишу лежа, долго не могу сидеть спустя ногу – болит. Немного ходить мне легче, но невыгода в том, что трудно иногда определить, где по болезни и где по лености отстаю от своих обязанностей».

Тогда распространились слухи, что о. Антоний отказывается от должности. Эти слухи дошли и до Киева, и А. Н. Муравьев писал ко мне «жаль будет, если о. Антоний оставит Лавру, хотя должен очень скучать; ибо он в ней незаменим, да и знатный люд к нему привык. Но мысли о. Антония не были к сему наклонны в это время. На вопрос о справедливости этих слухов он отвечал одному лицу: «Если не сами мы взяли власть начальствовать, то не должны сами и снимать с себя. Несть власть, аще не от Бога, – Богу надобно предоставить и освободить нас; и Он это сделает чрез высшие власти, когда Ему угодно это будет. Тогда и совесть будет мирнее, и охранение промысла Божия будет с нами» (сентября 1868 г.). М. Филарет не охотно отпускал о. Антония из Лавры даже на короткое время. Между тем о. Антоний имел давно желанье посетить место своей родины и место своей первоначальной иноческой жизни. Испросив дозволение у нового митрополита летом 1868 г. он чрез Ярославль проехал в Кострому, чтобы видеть и благословить труды по воссозданию и управлению Богоявленским монастырем его духовной дочери руководимой им в иноческой жизни игумении Марии. По Волге он прибыл на свою родину в Лысково, отсюда в Арзамас, где он застал еще в живых старшую сестру свою Екатерину⁴². После писал он настоятельнице Арзамасской общины о получении благодатного утешения от иконы Божией Матери – Утоления печали, находящейся в сей обители. «Мне представилась, пишет он, матерь Божия олицетворенная, и я едва устоял на ногах. Я не хотел никому тогда сказать о сем даре ко мне грешному». Узнав заботу общины об устройстве водопровода, он в конце 1868 г. и в 1869 г. переслал настоятельнице для сего предмета более 1500 руб., присылал мастера знающего это дело, входил во все подробности, давая свои опытные наставления.

Проехав из Арзамаса в Высокогорский монастырь, он увидел, как дурна туда дорога, и на улучшение ее выслал 400 рублей. Это путешествие несколько ослабило грусть о. Антония о кончине м. Филарета. Новый митрополит оказал ему полное уваженье и нисколько не стеснял его в управлении Лаврою. Это вызывалось как его уважением к личности о. Антония и благоговейною памятью о м. Филарете, так и не знакомством с монастырскою жизнию; ибо в его прежней епархии не было монастырей⁴³. А управление таким монастырем, как Лавра, требовало предварительного знакомства с потребностями и условиями такого управления. Но сношения о. Антония с новым настоятелем Лавры ограничивались только официальными бумагами; частной переписки наместника Лавры уже не было. Ни с кем еще из духовных лиц не был о. Антоний настолько близок, чтобы меняться мыслями своими, и естественно чувствовал свое одиночество.

В письмах о. Антония, которые относятся к этому времени, преимущественно внушается терпение, преданность воле Божией и любовь к ближним. Замечательно еще одна черта этих писем. Очень часто о. Антоний для объяснения и подтверждения мыслей берет образы и явления из природы. В нем как будто особенно пробудилась его любовь к природе. Он наблюдает и действие луча солнечного в комнате, и движение облака, и смену дня и ночи, и росу и жизнь растений. Все письма носят характер беседы нестрогого учителя, но доброго отца с любимыми детьми.

10 марта 1871 г. исполнялись сорок лет служения о. Антония Лавре: его лета (79 л.) и его здоровье не давали и возможности думать о том, что он доживет до пятидесятилетия службы Лавре. Посему братия лаврская захотела почтить особым празднеством 10 марта, имея в виду пример празднования сорокалетия службы в московской епархии м. Филарета. К лаврскому братству присоединилось академическое братство и посадское общество и некоторые из московских жителей. Принять участие в этом торжестве пожелал и митрополит Иннокентий, приславший на благословение о. Антонию икону, и исходатайствовал вместе с тем благословение св. Синода о. наместнику. Таким образом частное, домашнее празднество приняло характер общественный.

Из приветствий сказанных в этот день о Антонию особенно обратила внимание приветственная речь ректора академии протоиерея А. В. Горского, в которой он охарактеризовал отношение о. Антония к Академии. «Любовь ваша, говорил А. В. Горский, – простираясь на множество прибегающих к духовной и вещественной помощи вашей постоянно проявлялась и в самых живых опытах искреннего общения с Академиею. Отцы наши и мы сами всегда находили в вас опытного в духовных делах советника, в скорбях утешителя, имеющие нужду в ходатайстве всегда готового попечителя, и беспомощные воспитанники наши, которых усердию к науке не отвечали средства содержания, у вас находили и находят и кров и пищу и все потребное. Сочувствуя ученым стремлениям к разработке древних памятников нашего просвещения духовного, вы открыли свободный доступ к сокровищнице лаврского книгохранилища для всех желающих с ними ознакомиться. И трудившимся в передавании подвижнических творений святых отец на русский язык вы оказывали помощь своею глубокою опытностью в жизни духовной и знакомством с писаниями великих учителей совершеннейшей жизни христианской». При существовании в одних стенах Лавры двух властей и двух учреждений друг от друга независимых неизбежны некоторые столкновения: но при благонамеренных действиях с той и другой стороны эти столкновения не порождали неприязненных отношений. О. Антоний дружен был с первым при нем ректором Поликарпом. Митрополит недовольный о. Поликарпом не раз возлагал было на о. Антония неприятную обязанность внушить ректору, чтобы он подал просьбу об увольнении. О. Антоний не только не исполнил этого поручения несмотря на неоднократные напоминания митрополита, но даже успел подействовать на него так, что митрополит решился взять о. Поликарпа к себе в викарии. Только получив известие, что в Петербурге решено уволить о. Поликарпа, пополнил поручение митрополита.

Преемник Поликарпа Филарет, еще будучи молодым бакалавром и потом инспектором, так сблизился с о. Антонием, что проводил у него целые дни. Слухи были, что он читал даже уроки богословия о. Антонию. С Евсевием все время находился о. Антоний в неизменно дружеских отношениях. Менее он был близок с Алексием. Был в добрых отношениях с Евгением. Последующие ректора как много младшие о. Антония чтили его как отца. Сергий добровольно уступил ему первенство в служении, когда о. Антонию в 1859 г. лично присвоена была степень первоклассного архимандрита⁴⁴. А. В. Горский был обласкан о. Антонием с самого вступления на службу при академии сначала по дружбе его с Филаретом, а потом и за личные его качества. Может быть и не состоялось бы назначение его в ректоры академии без участия о. Антония. Митрополит колебался назначить его ректором, как не монаха, чтобы не дать прецедента для подобных назначений: его мысль останавливалась на инспекторе академии архимандрите Михаиле. «Почему вы не хотите назначить Горского? спросил о. Антоний. – Он белый священник, не монах. – Какой он белый? Он серый и теперь, а может быть склоним быть и черным: а вам покойнее избрать постоянного ректора, чем заботиться вновь замещением этого важного места». Митрополит согласился. Потому о. Антоний с большим удовольствием принял весть о назначении ректором после А. В. Горского архимандрита Михаила. «На моей совести, говорил он, как будто лежало то, что я на 13 лет удалил от него ректорство^".

До митрополита иногда доходили какие-либо слухи неблагоприятные для Академии и для поверки их он обращался к о. Антонию. О. Антоний всегда являлся защитником Академии и академического братства. Если в душе его накопилась какая-либо досада, то случалось, что он на чем-либо выскажет ее. Академия была в зависимости от Лавры единственно относительно служения. Раз никто из ученых не сказал проповеди пред плащаницей в великий пяток, о. Антоний за это в день пасхи не велел зажигать свечей в паникадиле в трапезной церкви, где была служба академическая. В иной раз пришлет плохих иеродиаконов для соборного служения академического. Тем дело и ограничивалось. С устроением церкви при Академии прекратилась и возможность этих столкновений. Всех молодых ученых монахов он ласкал, и допускал к сближению с собою. О. Леониду (арх. яр.) он благодетельствовал и тогда, как он был мирским, и тогда, как он был монахом, пока назначение ректором вифанской семинарии не сделало его обеспеченным в материальном положении. О. Феодору Бухареву, которого постоянно обирали разные юродивые, он помогал материально и в то время, как он был о. Феодором, и тогда, как сделался Алек. Матвеичем, принимая его с любовию. Его влиянию нужно приписать и то, что митрополит Филарет, и после сложения о. Феодором сана, продолжал с участием относиться к Бухареву.

В случае приезда почетных посетителей устроял для них гостеприимную трапезу. О. Антоний приглашал к участию в ней и старших из академической братии. Сам не отказывался разделять трапезу в Академии по случаю общих академических празднеств или частных по какому либо случаю у старших наставников Академии. Каждый из наставников Академии, если имел нужду в содействии в чем-либо о. Антония, мог обращаться к нему с полною уверенностью в его участии. Многим студентам он оказывал временную помощь, и наконец 16 человек из них принял на содержание Лавры, дав им помещение и назначив тот оклад, каким пользуются казеннокоштные воспитанники Академии. Что студентам Академии о. Антоний оказывал не одну материальную помощь, но и духовную, знаю это из отношений его к моему покойному брату архиепископу костромскому Платону, скончавшемуся в один день и почти в один час с о. Антонием⁴⁵, О. Антоний узнал брата еще студентом с 1832 г. и приветливо принимал его к себе. В то время инспектором академии был назначен Платон Казанский из вдовых ярославских протоиереев Проникнутый господствовавшими в 20-х годах лжемистическими идеями, вступив в дружбу с Дубовицким, Платон силился распространять свои мнения ив Академии. Митрополит Филарет, как известно, сам сочувствовал некоторым сторонам мистического направления 20-х годов. Его глубокий ум находил себе пищу в этих туманных размышлениях, и он близок был со всеми главными представителями этого направления, но всегда верен он оставался догматическому учению церкви, всегда глубоко чтил и уважал обряды и постановления церкви. Может быть, отчасти известное ему направление Платона и было причиною вызова его в Академию. Он не знал, как далеко Платон уклонился от истинного пути. Среди наставников Академии профессор философии Федор Александрович Голубинский, рано попав в члены масонских обществ, также сочувственно относился к таким мистическим писателям, как Баадер, Мейер, Якоби, Бем, Эккартгаузен и другие. Он рекомендовал молодым студентам знакомиться с сочинениями этих писателей, чтобы приучить поглубже смотреть на предметы. Таким образом почва для посева любимых о. Платоном идей отчасти была подготовлена. Первым студентом младшего курса и самым любимым Ф. А. Голубинского был брат мой Павел Фивейский, живой, восприимчивый, с наклонностью к мистическому направлению. На него обратил внимание о. Платон, пригласил его давать уроки своему сыну и в беседах, разумеется, не опускал случая проповедовать свои идеи. По близости к о. Антонию Фивейский передавал ему эти беседы и о. Антоний, не сочувствовавший этому направлению, стал давать молодому студенту статьи против сего направления писанные известным г. Смирновым, в которых хотя и не везде основательно и верно, но достаточно раскрыта вредность этого учения и несогласие его с учением православным, даже вообще с христианством. Это послужило для Фивейского первою охраною от увлечения ложным учением. Так как Фивейский был часто не здоров, то о. Платон предложил ему ехать в Москву к его другу Дубовицкому, у которого – говорил Платон – ты найдешь и спокойное помещение, хорошее содержание и опытного врача. С радостью согласился было на это предложение Фивейский. Но когда он рассказал о сем о. Антонию, Антоний объяснил ему, какого направления Дубовицкий, и какая цель отправления к нему. Тогда Фивейский отказался от предложения о. Платона. Постриженный в монахи в 1834 г., в течение почти семилетней службы при Академии, Фивейский пользовался расположением и советами о. Антония. И удивляться ли, когда несмотря на то, что 35 лет его дальнейшей службы прошли вдали от Лавры, он сохранил к о. Антонию сыновнее расположение? Для меня лично воспоминание об о. Антонии всегда-всегда соединено с чувством глубокой благодарности к нему. Занят ли он был делами, были ли у него гости, лежал ли он в постели, доступ к нему всегда был свободен. На всякую просьбу, обращенную к нему, у него был один ответ: с любовью и не на словах он делал, что мог. Во время неоднократных моих тяжких болезней, он по нескольку раз в день навещал, утешал своим словом, помогал известными ему врачебными средствами, сам посылал верст за 25 за опытнейшим врачом, заботился и о духовном врачевании, старался исполнять и прихоти больного. Раз в болезни мне захотелось винограду; в Посаде его не оказалось. Он послал нарочного в Москву (железной дороги не было), чтобы привезти мне винограду. Раз, в бреду, часу во втором ночи я потребовал, чтобы призвали ко мне о. наместника. Бывшие при мне приняли мой бред за серьезное желание и вызвали его ко мне. Между тем я и забыл о своем бреде. О. Антоний не только не огорчился безвременным призывом, но более часу просидел при моей постели.

Глубоко памятна для меня и его готовность содействовать моим ученым занятиям. Хотя сам он и не получил никакого образования, но действовал так, что и тени его действий не встречается в тех, которые сами занимаются учеными исследованиями, и тем глубже вздохнем об нем. Не говоря о том, что его довольно значительная библиотека была открыта для пользования, он облегчал всячески пользование лаврскою библиотекою и лаврским архивом. Капризов у него тут не было. Встречая иногда затруднение доставать книги из лаврской библиотеки по болезни библиотекаря, или по собственной болезненности затрудняясь ходить в холодную и неблизкую лаврскую библиотеку, пошлешь ему записку о том, что нужна мне такая-то рукопись или книга, – и требуемое чрез полчаса доставлялось. Однажды для некоторых объяснений мне полезно было побеседовать с каким-нибудь иноком, жившим на Афоне и Синае. Я спросил о. Антония, нет ли у него в лавре или скиту старца, желаемого мною. «Постараюсь узнать», был его ответ. Не прошло часа после того, как я предложил просьбу, как ко мне является из скита иеромонах Самуил, долго живший и на Афоне и на Синае. О. Антоний успел распорядиться, чтобы приготовили экипаж и послали за сим иеромонахом. Все это делалось с такою готовностью и радушием, что не чувствовалось, что делается великое одолжение. С утратою такого человека, начинаешь понимать вполне его цену.

Более шести лет прожил о. Антоний после празднования его сорокалетнего служения, но это были уже годы болезни, а не прежней энергической деятельности. В 1872 г. февраля 23, в четвертом часу по полудни был с ним припадок – предвестник возвратной горячки. Его крепкая натура и на 80 году жизни вынесла возвратную горячку, но болезнь оставила сильные последствия. Физически он одряхлел, а в нравственном отношении заметнее всего обнаружилось в нем ослабление воли до тех пор крепкой. Сознавая, что при этом болезненном состоянии не может проходить свою должность так, как привык проходить, он дождавшись приезда митрополита в Лавру, просил себе увольнения от должности. Митрополит отклонил эту просьбу, а на указание о. Антония на его немощь, заставляющую его лежать в постели, отвечал поговоркою: «хоть лежа, да в корню оставайтесь». Воротясь в свою келью о. Антоний пал на колени пред иконою, и сказал со слезами: «да будет воля Твоя Господи!» и решился оставаться уже до конца жизни на месте служения. В 1873 г. был у него легкий нервический удар. Язык его уже не совсем свободно говорил, память его не редко ослабевала до того, что он забывал недавно бывшее или недавно сказанное им. Это бывало с ним особенно во время болезненных припадков. Когда он чувствовал себя лучше, то в его речах, в его суждениях можно было узнать прежнего о. Антония. Но он оставался прикованным к своей постели; не только ходить, но и сидеть для него было тяжело. Изредка еще решался он сам совершать литургию; но нужно

было, чтобы его постоянно поддерживали двое диаконов. Управление Лаврою передано было духовному собору, к о. Антонию обращались за советом в более важных делах.

О Антонию, привыкшему ежедневно быть за службою церковною, тяжело было лишение этого утешения вследствие болезненного его состояния. Во внимание к сему митрополит благословил при его келиях устроить домовую церковь, которая и сооружена на иждивение усердного О. П. Тюляева.

Свои физические страдания переносил он всегда благодушно, но не редко со слезами говорил о том, что не имеет сил к долгому вниманию в молитве. Но потом он успокоился несколько видением, как он говорил, митрополита Филарета, который сказал ему: «читай: Христос воскресе из мертвых».

По болезненному состоянию конечно лучше бы о. Антонию отказаться от должности и он избавился бы от тех скорбей, которые пришлось ему испытать в последние полтора года его жизни, но у него не стало на это решимости. При его болезненном состоянии конечно тяжела была всякая перемена внешней обстановки его жизни, даже комнаты, в которой он жил. Его заботило и то, что он не найдет себе удобного помещения. Что у него не будет и достаточных средств для упокоения его в болезни, и вместе с тем, боялся за участь устроенных им благотворительных заведений. Без сомнения тяжело было бы сделаться свидетелем разрушения того, что с такою ревностию и с такою любовию созидал он в течение 45 летнего своего служения в Лавре. Оставаясь на месте он так-сказать своею тению ограждал эти учреждения, и успокоен был, когда эти заведения примяты были под Высочайшее покровительство. Получив это известие, он повторил слова Симеона богоприимца: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко с миром».

Открывшаяся с Турциею война пробудила на время энергию духа о. Антония. С сердечным умилением он благословил при мощах преподобного Сергия В. К. Николая Николаевича, отправлявшегося принять главное начальство над войсками, изъявил готовность устроить госпиталь на 50 раненых и больных воинов на полном иждивении Лавры. Он собрал последние силы свои, чтобы в январе 1877 г. при мощах угодника приветствовать горячо любимого Государя Императора и государыню Императрицу с их высочайшим семейством, постоянно удостаивавших его самого благосклонного внимания. Мысленно призывая на главу их все благословения небесные, он передал на благословение Вождю русских сил частицу мощей преподобного Сергия. Глубоко утешен он был вниманием и участием, какие оказаны были ему, и обещанным покровительством устроенным при нем под ведением Лавры благотворительным заведениям.

С половины великого поста остальное время жизни о. Антония было борьбою крепкой его натуры с смертию, силы его постоянно ослабевали. Но всегда с любовию и ласковым взором встречал он тех, которые приходили его навестить, и продолжал делать, кому мог, личные благодеяния. Мая 5-го, узнав от доктора, что о. Антоний не проживет и двух недель, я поспешил, пока он был в сознании, проститься с ним. Он устремил на меня свой быстрый взгляд еще не потухший, благословил, облобызал, и потом, положив руку на голову мою, прижал голову мою к сердцу. Что-то сказал он, но я не мог разобрать. Это было последнее мое с ним прощание. 7-го мая после всенощной совершено было над о. Антонием таинство елеосвящения. 12-го числа с полудня началась предсмертная агония; он лежал с закрытыми глазами, редко дыша: в семь часов вечера тихо скончался.

Он умер на 85-м году своей жизни как и митрополит Филарет; одинаково с митрополитом 46-ть лет послужил Лавре преподобного Сергия, и согласно изъявленному им желанию положен в притворе той церкви, в которой похоронен святитель. Погребение его совершено в день Сошествия Св. Духа преосвященным Игнатием епископом Можайским. Смерть его вызвала всеобщее сожаление. Послужной список о. Антония заканчивается следующими словами: г. синодальный обер-прокурор от 15-го мая 1877 г. за № 1916, уведомил его высокопреосвященство митрополита Московского, что Государь Император на всеподданнейшем докладе о кончине наместника архимандрита Антония собственноручно написать изволил: «душевно о нем сожалею». Во время управления Лаврою о. Антония число живущих в Лавре увеличилось в четверо, не считая обитателей скита с его киновиями, доходы Лавры возросли в восемь раз; исходатайствовано пожалование 1600 десятин лесной дачи, большею частию непосредственно примыкающей к старым лаврским владениям: значительно увеличен неприкосновенный капитал; выстроена новая громадная гостиница. Несмотря на множество благотворительных учреждений, при хорошей экономии оставались хотя небольшие остатки от доходов каждого года. Если не задолго до кончины его Лавра оказалась в долгу не на одну сотню тысяч, то причиною сего была перестройка подворья в Петербурге и в Москве предпринятая по мысли не о. Антония. (При значительной доходности сооружений и этот долг для Лавры нисколько не страшен.) Основанный о. Антонием скит так обеспечен в своем содержании, что должен быть поставлен на ряду с самыми достаточными монастырями России.

(Из Православного Обозрения).