Отдел I-й. Антиохийская церковь. Ее история

АНТИОXIЯ основана лет за 300 до Р. X. первым Сирийским царем Селевком Никатором, в память отца его Антиоха. Город был построен на левом берегу Оронта, верстах в десяти от впадения этой реки в море, и окружен высокими стенами. Это была великолепная столица Сирийского государства. Через тысячу лет существования знаменитая, укрепленная Антиохия пала и теперь только громадностью и великолепием своих развалин напоминает о былой славе¹.

Во время Св. Иоанна Златоуста Антиохия существовала во всей красе своего величия, с великолепными храмами – остатками язычества – и христианскими базиликами и церквами, – с цирками, театрами, роскошными палатами богачей, украшенная колоннами, статуями. Сам Св. Иоанн Златоуст знакомит вас как с внешним положением этого города, так и с его историческим бытием за христианский период его существования. Сплетая похвальные венцы памяти священномученика Игнатия Богоносца, бывшего Архиепископа Антиохийского, Св. Златоуст говорит: «управлять таким городом и народом, простирающимся до 200 000 человек, – это какую, думаешь ты, показывает добродетель и мудрость?!»². «Благоустроенный у нас город... хвала нашему городу... не за то, что он имеет сенат, может перечислять консулов, имеет много статуй, обширную торговлю и выгодное местоположение, но за то, что в нем живет народ, любящий слушать поучения»³. Во многих беседах, сказанных в Антиохийской церкви, Св. Иоанн указывает значение Антиохии для тогдашнего христианского мира. «Наш город есть Глава и мать городов, лежащих на востоке»⁴. «Подумай о величии города! это тот город, в котором в первый раз верующие стали называться христианами⁵, город, который первый провозгласил это вожделенное и сладкое для всех имя»⁶. «Этого преимущества не имеет ни один город во вселенной, ни даже город Ромула. Вот почему он может смело смотреть на всю вселенную, – по любви ко Христу, по дерзновению, по оному мужеству. Хочешь ли услышать и о другом преимуществе нашего города?» взывает проповедник, и указывает на братолюбие во время голода в Иерусалиме во дни Апостолов, как замечено в книге Деяний Апостольских (Деян. 11:28). «Хочешь ли узнать и другое преимущество этого города?» вопрошает Св. Иоанн своих слушателей и подробно изображает значение протеста Антиохийской церкви для Иерусалимского собора против иудеев (Деян. 15 гл.), и заключает свою речь торжественным замечанием: «вот это достоинство! Это делает Антиохию главным городом не на земле, а на небе. По-моему, город, в котором нет боголюбивых жителей, хуже всякой деревни и бесславнее всякой пещеры»⁷. «Город наш», продолжает Златоуст, «был жилищем Апостолов, обителью праведников, мучеников»⁸. Бог Петру (Апостолу) повелел пребывать здесь долгое время»⁹. – Но продолжим историю Антиохии по указаниям Златоуста. «Петр отходил отсюда, благодать Духа поставила вместо него другого учителя, подобного Петру, чтобы уже построенное здание не разрушилось от слабости преемника»¹⁰, и в точности указывает этого преемника Апостолу – Игнатия, говоря: «был преемником Петра, приняв власть последнего»¹¹. «Это великий город и столица вселенной!» восклицает проповедник¹². Насколько чувство любви к родному городу переполняло душу Св. Иоанна, свидетельствует, между прочим, следующее выражение в одном из его слов к Антиохийскому народу: «и город наш любезнее Христу всех городов по добродетели предков»¹³. Но это, конечно, не более, как проповеднический прием: так хвалит за добродетель, чтобы сделать более чувствительным обличение пороков, как это наглядно мы и видим в беседах к Антиохийскому народу, сейчас процитированных нами. Например: «ничего не было славнее нашего города, теперь ничего по стало жалче его»¹⁴. «Ничего не было счастливее нашего города: теперь ничего горестнее его»¹⁵. «Пусть знают все о злополучии нашего города для того, чтобы, сострадая матери, вознесли общий от всей земли голос к Богу и единодушно умоляли Царя Небесного о спасении общей им матери и питательницы»¹⁶. Во всяком случае, исторической достоверности фактов, указываемых в беседах, это обстоятельство подрывать не может.

Когда читаешь эти и подобные места в творениях Златоуста, сердце невольно исполняется жизнерадости: сознание, что не весь мир во зле лежит и что среди плевел еще есть пшеница, это сознание весьма утешительно. Для нас, в данном случае, при исторических исследованиях нравственно-религиозного состояния известных церквей, за время Златоуста, это сознание не есть только возможность или вероятность, нет, – оно становится для нас историческою уверенностью отрадного явления в жизни Антиохии и Константинополя за данный период.

ЕЩЕ философ Сенека говорил: «мы жалуемся, предки жаловались и потомки будут жаловаться, что нравы испортились и все святое попрано»¹⁷. Тоже может вполне справедливо сказать (и говорит А. П. Лебедев) и в особенности историк нравственно-религиозной жизни известного народа, если он будет в своей истории основываться на чисто исторических данных, как указано нами выше в авторитетном свидетельстве вашего досточтимого профессора А. П. Лебедева.

Имея источником для наших исторических сведений исторический документ особенного рода, мы и историю нашу начнем, по крайней мере, с явлений отрадных в состоянии нравственно-религиозной жизни Антиохии, а в своем месте и Константинополя.

«Хвала нашему городу», восклицает Златоустый проповедник… «Благоустроенный у нас народ, послушные люди... в нем живет народ, любящий слушать поучения... Храмы Божии наполнены... церкви более и более находят себе отрады в слове... Посмотри на всенощные бдения, соединяющие день с ночью, на этих людей, не боящихся ни насилия сна, ни нужд бедности... Сколько епископов, сколько учителей приходят сюда и, получив назидание от народа, уходят, чтобы правила, здесь вкоренившиеся, пересадить в другие места»¹⁸. Мы не будем делать много указаний, но и не ограничимся одним, чтобы яснее представить хорошую сторону жизни Антиохийского народа. Сделаем еще одну-другую выписку. «Обратим речь к обычному увещанию. Какое же у вас обычное увещание? Пребывать в непрестанной молитве трезвенным умом и бодрственною душою. Я и прежде беседовал об этом и видел во всех готовность повиноваться, посему несправедливо бы было (обличая нерадивых) не хвалить исправных. Итак, я хочу сегодня хвалить вас и воздать вам благодарность за такое послушание»¹⁹. Так говорил Св. Иоанн в Антиохии на первом году своего священства. И еще: «такое невыразимое множество собралось теперь и с таким вниманием слушает беседу»²⁰, сказал Св. Иоанн Антиохийцам в другое время. Не забудем, что похвала добродетели и обличение порока идут об руку в беседах Златоуста, но в нашем труде тому и другому свое место. Сейчас будем изображать одну только хорошую сторону нравственной жизни Антиохии.

Всякое явление в мире имеет свою причину – и без причины ничего не бывает. Далее, семя плод приносит по роду. Отрадные явления в нравственной жизни – от добрых делателей; а печальные – худые от злых, как изъяснено это в притче Господней о сеятеле: Сеятель есть Сын Человеческий, Господь Спаситель; доброе семя – сынове царствия; плевелы – сынове неприязненны, а враг, всеявий их, есть диавол. Св. Иоанн Златоуст в подробности указывает причину доброго нравственного настроения в Антиохийской церкви в одном отрадном явлении. Это явление – высокий уровень нравственно-религиозной жизни и деятельности Антиохийского священства, в лице Антиохийских пастырей церкви.

Но прежде чем мы приведем указания Св. Иоанна Златоуста на жизнь и деятельность Антиохийских священников, считаем долгом предпослать понятия о свойствах пастырского служения делу спасения грешного человеческого рода вообще, и что составляет верх совершенства в этом служении – в особенности.

Любовь Божия – начало спасения людей. Дерзновенно проникая мыслию в тайну домостроительства спасения нашего от греха и его последствий, мы в слове Божием можем созерцать советь Триипостасного Божества о сотворении человека и видеть Агнца, закланного от вечности за грехи мира. Всеведению Божию зримы падение человека и необходимость его искупления. И вот в Святой Троице предстает пред Божией правдой Любовь Сын Божий и взывает: се иду сотворити волю Твою, Боже! На конец веков мы видим: «любовь Отца – распинающую, любовь Сына – распинаемую, любовь Духа Святого – торжествующую силою крестною». (Фил. М. М.). «Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единородною дал есть». – Любовь – закон для желающих спасения. «Заповедь новую даю вам», говорит Спаситель мира своим ученикам, «да любите друг друга, якоже возлюбих вы, да и вы любите себе» (Ин. 13:34). Соблюдение этой заповеди последователями Христа так необходимо, что служит настолько решительным признаком христиан, что Господь прибавил: «о сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (ibid). Любовь между собою, самые искренние сердечные отношения в христианском обществе должны быть во всех случаях и обстоятельствах жизни. У апостольских христиан именно так и было: «бе», замечает Св. Лука в Деяниях Апостольских, «сердце и душа едина» (4:32). В деятельном отношении к жизни, выражение этой любви Св. Ап. Павел характеризует словами: «друг друга тяготы носите, и тако, прибавляет, – исполните закон Христов» (Гал.6:2). Этот закон служения Сам Законоположник и Совершитель нашего спасения, Христос Господь, не только в Своем Божественном учении, но и делом в Своей святейшей жизни выразил яснейшим образом, что Он пришел «послужити и дати душу Свою избавление за многих» (Мф.20:28). В самом начале Своей общественной деятельности Спаситель обнаружил ту действующую силу, с которою Он выступает в мир «грешников спасти». В самый первый день явления Себя миру Иисус Христос показал начало новой жизни для человечества. Когда Господь стал среди грешников, как нуждающийся, стал просить у Иоанна покаянного крещения и получил его (Мф. 11:14–16). «Господь, принося на землю правду и святость, открывает ее в том, что как бы отрекается от этих своих преимуществ, и в этом самоотречении, в этом духовном самоумерщвлении открывает нам закон новой благодатной жизни. С сего времени Иисус Христос открыто поучает и словом и примером мир, что смирение и самоотречение – в любви к человеку до того, чтобы душу свою положить за други своя»²¹. И вся общественная жизнь и служебная деятельность Христа была делом милосердия и благодеяния людям. «Покайтеся!» воззвал Господь, сошедши с горы искушения, «приближибося царствие небесное» (Мф. 4:17). И как влечет Он грешников к покаянию, как смиренно пробуждает в человеке сознание его греховности и как кротко располагает его к исправлению преступной жизни! Достаточно вспомнить Его Божественное слово: «приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии и Аз упокою вы» (Мф. 11:28). Достаточно вспомнить прошение грешницы, плачущей у ног Христа и другой – сейчас ятой в прелюбодеянии, чтобы видеть всю широту любви, всетерпящей, всепрощающей и николиже отпадающей даже в целении самой последней ступени грехопадения. И такое служение Христа неизменно продолжалось от первого дня до последнего часа жизни Его на земле, когда Он дух Свой предал на кресте, молясь за распинателей Своих: «Отче! отпусти им, не ведят бо, что творят» (Лк.23:83). Та же любовь милосердствующая расположила Господа Иисуса избрать лик 12-ти Апостолов и облечь их божественными полномочиями быть благодетелями для людей, как и Он Сам был для мира. «Видев же народ», – говорит Евангелист, – «милосердова о них, яко бяху смятени и отвержены, яко овцы не имущия пастыря. Тогда глагола учеником своим: жатва убо многа, делателей же мало. Молитеся убо Господину жатвы, яко да изведет делатели на жатву свою. И призва обанадесять ученики Своя, даде им власть на дусех нечистых, яко да изгонят их, и целити всяк недуг и всяку болезнь» (Мф. 9:36–38; 10:1). Все это: и избрание, и полномочия говорят о том, что Спаситель в лице избранных учеников Своих приготовлял продолжателей Своего служения и именно в том же настроении совершенного смирения и полного самоотвержения так, чтобы они всегда и только одно благо делали людям, совсем забывая себя (Лк. 9:51–56). Заканчивая Свое служение спасения мира, Господь напечатлел видимым образом в сердце учеников Своих образ Своего божественного служения роду человеческому, дабы они и их преемники видели и знали, как единственно и исключительно должно продолжаться домостроительство спасения душ человеческих. На тайной вечери «препоясася, влия воду во умывальницу и начат умывати ноги учеником и отирати лентием». И это тогда, как «ведый Иисус, яко вся даде Ему Отец в руце». «И егда умы ноги их, рече им: образ дах вам, да якоже Аз сотворих вам и вы творите» (Ин.13:3, 4, 5, 12, 14 и 15). Слово о любви, как последний завет, было и последним словом грядущего на вольную страсть нашего ради спасения Спасителя мира: «сия заповедь Моя: да любите друг друга, якоже возлюбил вы», говорил Господь в своей прощальной беседе и прибавил: «больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:12~и 13), заключив торжественную речь Свою к возлюбленным ученикам умилительною молитвою к Отцу Небесному: «Отче! не о сих молю токмо, но и о верующих словесе их ради в Мя» (Ин. 17:19) «да любы, ею же Мя возлюбил еси, в них будет, и Аз в них» (26). Вот те основы новой благодатной жизни, которою Господь Спаситель наш жил на земле, всем и всегда служил, «зрак раба приим, Себе умалив, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестные» (Флп.2:6–7). Вот весь характер учения и жизни и вообще деятельности для служителей Христовых, которым заповедано проповедать Евангелие всем народам во все времена.

Св. Иоанн Златоуст немного дает вам сведений об Антиохийских священниках, всего, собственно говоря, несколько строк; но эти строки золотые, они облекают ореолом славы этих служителей алтаря Господня, указывая в них искренних, не словом, а делом и истиною, исполнителей завета Христа, составляющего сущность всего служения Спасителя мира. Мы дословно приведем свидетельство Св. Отца. Это – повесть о самоотверженном предстательстве пастырей Антиохийской церкви пред грозным судом над Антиохийцами за разрушение царских статуй²². Священники показали великодушие и приняли участие в нашем спасении. Один из них – (Архиепископ Флавиан, – замечает наш переводчик и совершенно верно) отправился в столицу, пренебрегши все из-за вашей любви и будучи готов сам умереть, если не убедит царя... А эти прочие – священники, оставаясь здесь, собственными руками удерживали судей и не допускали войти в судилище, пока судьи не обещали окончить милостиво суд. И доколе они усматривали, что судьи не соглашаются, дотоле и сами показывали великую смелость. Когда же увидели, что судьи соглашаются, то припали к их ногам и коленам и лобызали руки: таким образом с преизбытком обнаружили ту и другую добродетель: и свободу, и скромность. Что их смелость не была дерзостью, это они доказали особенно тем, что лобызали колена и припадали к ногам судей, а что это не было ни ласкательством, ни раболепством, и проистекало не из низкого духа, свидетельствовала предшествовавшая смелость их». Св. Иоанн особенное внимание останавливает на самоотверженном подвиге Архиепископа Флавиана, подробно изображая в своей беседе предстательство его пред царем Феодосием Великим. И мы также подробно, хотя не дословно, приведем это свидетельство Златоуста о подвиге предстоятеля церкви Антиохийской, особенно отвечающем любви Христовой, полагающей душу свою за други своя, как истинное олицетворение Апостольского душепастырства. Умилительную картину рисует вам гениальный проповедник Антиохии. Старец, Архиепископ Флавиан, согбенный под тяжестью немощей и лет, со скорбью, любовью и с попечением о своем стаде словесных овец, так виновных пред Императорским Величеством, «вступил в царские палаты, остановился вдали от царя безгласен, проливая слезы, склонив лице вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все эти дерзости», в которых повинны были его сограждане. Царь, увидя его плачущим и поникшим долу, сам подошел к нему и что чувствовал он из-за слез Святителя, то выразил словами, обращенными к нему. «Исчислил лишь свои благодеяния, какие оказывал городу во время своего царствования и говорил: это ли мне надлежало потерпеть за благодеяния?! Здесь Святитель, восстав и пролив горькие слезы, не стал уже более молчать, ибо видел, что царево оправдание служит к большему обвинению. Итак он сказал: исповедуем и не можем отрицать, государь, эту любовь, которую показал ты к нашему отечеству, и потому то особенно плачем, что оказались неблагодарными пред благодетелем... Разрушь, сожги, умертви или что другое сделай, – все еще не накажешь нас но заслугам». Затем, изобразивши скорбь души и муки сердечные несчастных Антиохийцев, проповедник продолжает речь Святителя: «но если хочешь, государь, есть врачество для этой раны и средство против стольких зол.

Низвергли твои статуи?! Но можно тебе воздвигнуть более тех блистательные. Если простить вину оскорбивших и не подвергнешь их никакому наказанию, они воздвигнут тебе не медный, не златой и не каменный столб на площади, то такой, который дороже всякого вещества, украшенный человеколюбием и милосердием. Так каждый из них поставит тебя в своем сердце и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во вселенной»²³. Миссия Святителя была блистательно выполнена. Тронутый до слез, царь изрек всемилостивейшее свое прощение виновным. «Что удивительного и великого», сказал царь, «если перестанем гневаться на оскорбивших – на человеков, мы человеки же, когда Владыка вселенной, пришедши на землю и ради нас сделавшись рабом, и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших Его так: отпусти им, не ведят бо, что творят (Лк. 23:24), так что удивительного, если мы простим подобным нам рабам»?²⁴ «Не будем же унывать, возлюбленные!..» заключает свое слово Златоустый учитель, «ибо если дерзновение пред людьми могло отклонить столь великое бедствие, то чего не сделает их дерзновение пред Богом?»²⁵

Чтобы видеть, насколько достоверны сведения, сообщаемые народу Святым пресвитером Антиохии в его беседе к соотечественникам, – вот свидетельство летописца – историка Эрмия Созомена. «Возмутившийся в Сирской Антиохии народ ниспроверг статуи царя и его супруги. Когда же царь за это думал многих Антиохийцев предать смерти, народ стал раскаиваться; стенал, плакал, умолял Бога, чтобы Он укротил гнев державного и при общенародных молениях некоторые песни воспевал жалобно. В то время Антиохийский епископ Флавиан отправлялся послом за своих сограждан, когда царь был еще гневен, и убедил юношей, обыкновенно поющих при царском столе, пропеть те песни, которые Антиохийцы пели во время общих молений. От этого, говорят, царь, побежденный состраданием, преклонился на милость, тотчас отложил гнев, примирился с народом и омочил чашу слезами, которую тогда держал в руках..., уважив, по своему благочестию, священническое ходатайство»²⁶. Конечно, некоторые подробности этого сказания, не содержащиеся в рассказе Златоуста, не противоречат достоверности сведений в церковной беседе и не разногласят с ней. Дело могло быть так. Заунывные песни придворных музыкантов расположили царя Феодосия обратить внимание на прибывшего из Антиохии епископа, видеть его и благосклонно выслушать его объяснения, а беседа Святителя довершила доброе настроение царя, склонив его к прощению виновных подданных.

«Свет Христов просвещает всех». Церковь Антиохийская имела добрых пресвитеров, истинных пастырей стада Христова, не только в кафедральном городе, но и вдали от него, в бедных селениях земледельцев Сирии. Св. Иоанн подробно изображает благочестивую жизнь и святую деятельность этих тружеников на ниве Христовой. И наш прямой долг в истории нравственно-религиозного состояния церкви Антиохийской, говоря о священстве в Антиохии, сказать слово-другое и о сих скромных деятелях в вертограде Господнем. Раз в Антиохию пришли эти сельские священники, и вот Св. Иоанн сказал о них проповедь народу. Это было, как известно, в последний воскресный день пред праздником Вознесения Господня; священники присутствовали при богослужении. К слову: Св. Златоуст сам видел сельскую жизнь и знал труды сельских иереев. Он, поправляя свое расстроенное пустыней здоровье, одно время жил в селе, пользуясь чистым целебным деревенским воздухом. Да и было это последнее обстоятельство именно пред посещением Антиохии обществом сельских священников, и Златоуст, еще не поправившись хорошо, поспешил, по этому случаю, в Антиохию, чтобы праздновать этот воскресный день с паствою и «братьями, которые своим присутствием возвысили торжество праздника, украсили город и почтили церковь»²⁷. «Они», говорит об этих священниках Св. Иоанн, «возделывая сердца пасомых ими, занимались также возделыванием земли. Не зная любомудрия мирского, они украсили душу догматами любомудрия истинного, и не догматами только, но и самыми делами, и, что всего важнее, делами своими подтверждали веру, какой научились из догматов». Простота, а особенно целомудренная и досточестная жизнь Сирийских Иереев, вступивших в молитвенное общение с Антиохийскими христианами, которые любили похвалиться образованностью и ученостью, и расположили Златоуста сказать им, по случаю посещения города сельскими пастырями, назидательное слово, в котором он выясняет, что «не мудростью или искусством человеческим вера христианская распространяется, а единственно силою благодати Божией». Известно, как низменно на сельских священников смотрят не только в городах, не говоря уже о столицах, и не только светские люди, высоко ставящие себя по своему гражданскому положению в обществе и государстве, а и «свой брат» священники, которым уж никак не к лицу превозношение, а по всем правам божеским и человеческим подобает вести себя в отношении ко всем людям, а паче к братьям «смиренными ведущеся». Вот Св. Иоанн и вразумляет высокомудрствующих Антиохийцев, на что, полагать надобно, и причины, сейчас сказанные, были если не в пастырях антиохийских, то в пасомых. «Они – сельские иереи», говорит Св. Златоуст, «умеют любомудрствовать о Боге, как повелел Бог. И если, взяв одного из них, изведешь на среду какого либо из внешних любомудрцев, или, поскольку теперь не найдешь таковых, разгнешь и прочтешь книги любомудрствовавших древле, а потом сравнишь их между собою, что соответствуют сии, не имеющие внешнего образования и как любомудрствовали те, то увидишь, какая мудрость у первых (иереев), и какое неразумие у последних (мудрецов). Кто же не дознает из сего силы Христовой, которая людей некнижных и неучившихся делает в такой мере мудрейшими величающихся своею мудростью, в какой рассудительный муж превосходит малых отроков».²⁸

Кто были, по своему происхождению, все эти доблестные священники Антиохийской церкви, во главе со своим Архипастырем, готовые душу свою положить за овец своих? В творениях Св. Иоанна Златоуста мы не нашли ответа на этот вопрос, неизбежно возникший при нашем исследовании, а посему обращаемся к свидетельствам собственно историческим, – и здесь приходит на помощь к нам блаж. Феодорит, Епископ Кирский со своей церковной историей. Он, сообщая сведения о Флавиане, описывает нам эту личность, ее прошлое, а также уясняет, кто и что современные ему пастыря Антиохийской церкви. Он говорит: «Флавиан был рожден от благородных родителей, но благородством почитал одно благочестие. Он – муж, избравший аскетический род жизни и бывший открытым поборником апостольского служения²⁹. Флавиан, не получив должности священнослужителя и находясь в числе мирян, днем и ночью возбуждал всех к ревности по благочестию... Людей, любивших заниматься делами божественными, он собирал к гробам мучеников и проводил с ними в бдении всю ночь, восхваляя Бога»³⁰. В год вступления Нектария на архиепископскую кафедру Константинопольскую «в Антиохии Сирской епископы рукоположили епископом благоговейнейшего и боголюбивейшего Флавиана, мужа почтенного, как бы единогласным выбором всей церкви»³¹. Итак, Флавиан – аскет, человек, живший и действовавший среди народа, не только, как честный гражданин и добрый христианин, но еще и как человек, презревший мир, во зле лежащий, и всецело предавший себя на служение Богу. Ниже мы представим возможно подробно содержание аскетической жизни. Хотя историк – блаж. Феодорит – и не говорит, что Флавиан жил в пустыне, и хотя безразлично, где бы он ни жил, в городе или в пустыне, ибо важно в данном случае настроение души, но не будет погрешительно, если мы допустим, что Флавиан жил в пустыне, как месте более удобном для аскетических подвигов, и в известное время, в случае нужды, являлся на духовную помощь своим согражданам. И вот основание этого вероятного предположения. Блаженный Феодорит в своей Церковной истории отмечает, как особенность, ту черту антиохийских подвижников, что они не отказывались брать на себя бремя епископского служения и с дерзновением обличали людей, заслуживших того, хотя бы то были лица высокопоставленные³². В пятой книге Феодоритовой истории читаем: «в то время, как Флавиан, препираясь с еретиками как в частных домах, так и в общественных собраниях, легко разрывал их сети, Афраст, предпочетши безмолвию спасение овец, оставил хижину подвижника и принял на себя труды пастыря»³³. И тут же историк представляет трогательную картину святого дерзновения пустынника пред царем – покровителем ереси. «Царь с высоты портика в Антиохии заметил, что идет божественный Афраст. Он шел исполнить дело надлежащей заботливости о святых овцах. Царь увидел, что он был одет в кожаное платье... и спросил проходившего: скажи, куда ты идешь? А тот весьма мудро отвечал: иду молиться за твое царствование. – По тебе следовало бы, – сказал царь, – оставаться дома и, по монашескому закону, молиться в уединении. Божественный муж отвечал: ты, царь, весьма хорошо говоришь; так нужно было бы мне поступить, так я и поступал доныне, пока овцы Спасителя пользовались миром. Но когда они подверглись великому смятению и когда им угрожает важная опасность – быть увлеченными от зверей, тогда является необходимость употребить все средства ко спасению стада». И потом, представивши в пример девицу, оставляющую терем, когда загорелся отеческий дом, подвижник прибавил: «ты бросил пламя в отеческий наш дом и мы всюду бегаем, стараясь погасить его»³⁴. Имея в виду эти, хотя не единственные собственно исторические данные, отмечающие в жизни подвижников антиохийских пустынь готовность послужить интересам церкви, мы смело заключаем, что антиохийское священство было, если не все, то преимущественное большинство, из числа пустынников – аскетов. А это обстоятельство указывает вам другое отрадное явление в церкви Антиохийской – это высоконравственное состояние монашества в Антиохии.

Мы представим подробности жизни и подвигов этих людей и тогда нам ясно представится все настроение их души, их способность к самоотверженному служению делу спасения ближних; с другой стороны, мы в их святой готовности положить душу свою за други своя увидим в них именно тот институт лиц, из которого были антиохийские священники, так верные долгу душпастырства в церкви Христовой. Мы изберем из множества указаний в творениях Златоуста более наглядные, но приведем их уже не особенно сокращая. Это не идеальные лишь правила монашеской жизни, не мудрые предначертания способов нравственного усовершенствования, – нет, это сведения прямо исторические; проповедник рассказывает во всеуслышание то, что каждый из его слушателей сейчас может проверить. Взята жизнь в ее целости, а не как явление исключительное. «Войди на вершины гор и посмотри на тамошних иноков, одетых во власяницы, носящих вериги, изнуренных постом, заключившихся во мраке (пещере)»³⁵, говорит Св. Златоуст. «Надлежало бы видеть эту жизнь собственными глазами, но как вы не хотите..., то на словах опишу вам хотя одну часть их образа жизни, ибо всей их жизни описать невозможно»³⁶, говорит в другое время проповедник, и подробно описывает и внешнюю обстановку этой жизни и их подвиги. Сделаем краткие извлечения. «Самые жилища монахов уже предуведомляют о их благоденствии. Избегая рынков и городов и народного шума, они предпочли жизнь в горах и вертепах»³⁷. «Каждый из них, заняв отдельное жилище, постоянно упражняется в молчании, никто ни суесловит, никто ничего не говорит. Одежда их соответственна их мужеству. Они облечены не в длинные одежды, как люди изнеженные и расслабленные, но одежды их приготовлены как у оных ангелов – Илии, Елисея, Иоанна и прочих апостолов; у одних из козьей, у других из верблюжьей шерсти, а некоторым довольно и одной кожи и то ветхой. Пища у них самая лучшая: они питаются не вареным мясом бессловесных животных, но словом Божиим. Но ежели хочешь знать трапезу их, то подойди и посмотри отрыгаемое ими»³⁸, прибавил проповедник. Впрочем, из дальнейших слов его видно, что последние слова относятся не к извержениям иноков, а к их скромности даже в слове. «Все это сладко, приятно и исполнено благоухания», говорит Св. Иоанн. «Уста их не могут произнесть ни одного дурного слова и ни одного шуточного или грубого, но каждое достойно неба». И потом еще уясняет смысл сделанного им подобия, говоря: «тот не погрешит, кто уста людей, бегающих по рынкам и гоняющихся за житейским, уподобит стокам нечистот, а уста монахов – источникам, льющим мед и чистые потоки»³⁹. Продолжим наш рассказ словами нашего историка – проповедника Антиохийского. «Поведу вас в пустыню, буду беседовать с вами о подвизающихся там»⁴⁰, говорит он своим слушателям и опять подробно выясняет содержание жизни пустынников. «Они каждый день сражаются, умерщвляют врагов и побеждают все восстающие на них похоти. Нет там ни пьянства, ни пресыщения... Пьянство и пресыщение побеждено у них питием воды... За трапезою следует трезвение и бодрствование»⁴¹. «Все, что способствует к возбуждению гордости, как то: пышные одежды, великолепные дома, множество слуг – все это удалено оттуда. Сами они разводят огонь, сами колют дрова, сами варят пищу, сами служат приходящим. Там не позволят, чтобы кто оскорблял другого, не увидишь оскорбляемых... Нет там ни принимающих приказания, ни приказывающих, но все – слуги, каждый омывает ноги странников и один перед другим стараются оказать им услуги; не разбирают они, кто к ним пришел, но делают это для всех равно; нет там ни больших, ни меньших. Что же, значит, нет там никакой подчиненности? Напротив, там господствует отличный порядок. Хотя и есть там низшие, но высший не смотрит на это, а почитает себя ниже их и чрез то делается большим; у всех – один стол, как у пользующихся услугами, так и у служащих им; у всех одинаковая пища, одинаковая одежда, одинаковый образ жизни. Больший там тот, кто предупреждает другого в отправлении самых низких работ. Там не говорят: это – мое, это – твое.... у них и душа одна... по любви»⁴². Но продолжим рассказ Антиохийского проповедника о жизни иноков на горах Антиохийских. «Там нет ни бедности, ни богатства, ни славы, ни бесчестия. Есть там высшие и низшие по добродетели, но... там никто не смотрит на свое превосходство; там не оскорбляют презрением... никто не унижает других. А если бы у них кто и унижал, они тем более научаются переносить презрения, поругание, уничижение и в словах и в делах. Любят обращаться с низшими и увечными, и за столом их много таких гостей.

Один врачует раны недужного, другой водит слепого, иной носит безногого. Нет там толпы льстецов и тунеядцев; там даже и не знают, что такое лесть... У них во всем равенство... всячески стараются превзойти друг друга в том, чтобы не самим пользоваться честию, а воздавать ее другим... И самые упражнения приводят их к смирению... Ибо кто, занимаясь копанием земли, поливанием и насаждением растений, плетением корзин и вязанием власяниц, или другою какою либо подобною работою, будет высоко думать о себе? Кто, живя в бедности и борясь с голодом, подвергнется сему недугу? Никто. Отшельника занимает собою только пустыня: он видит летающих птиц, колеблемые веянием ветерка древа, потоки, текущие по долинам». В одной из бесед на Евангелие от Иоанна, Златоуст говорит: «и они не без друзей. Они удалились от шума городского, но имеют много товарищей, единодушных с ними, и искренно привязанных друг к другу... Они упражняются в любви... я желал бы, чтобы отшельники и жили вместе, но и теперь да будет несомненна их дружба... у них есть много почитателей, но их не почитали бы, если бы не любили. Да и они молятся о всей вселенной»⁴³... В этом последнем слове Златоуста, следует заметить, указываются два вида иноческой жизни. Иноки были: то монахи, жившие общинами; а то, как особый вид, – пустынники, жившие в горах, отшельники, и о первых Златоуст свидетельствует, что они упражняются в любви, а у других «несомненна дружба». Это различие иноков следует заметить. «Сии светильники мира», продолжает свои рассказ Св. Иоанн Златоуст, говоря о подвигах нагорных отшельников, «едва начинает восходить солнце или еще до рассвета, встают с ложа бодры и свежи. Их не возмущает ни печаль, ни забота, ни головная тяжесть, ни труд, ни множество дел. Они живут, как ангелы на небе... Поспешно встав с ложа, бодрые и веселые, все вместе с светлым лицом и совестью составляют один лик и как бы едиными устами поют гимны Богу... Потом, пропевши свои песни с коленопреклонением, прославленного ими Бога призывают на помощь в таких делах, которые другим нескоро бы и пришли на ум. Они не просят ни о чем настоящем; у них не бывало об этом и слова; а просят о том, чтобы им (с дерзновением стать пред страшным престолом) в чистой совести и обилии добрых дел совершить сию трудную жизнь. Молитвы же их начинает отец и настоятель. Потом, как вставши окончать сии священные и непрестанные молитвы, монахи не только, когда поют и молятся, но и когда сидят за книгами, доставляют зрителям приятное зрелище. Когда пение кончится, один берет Исаию, и с ним разглагольствует, другой беседует с апостолами, третий читает книги других писателей и любомудрствует о Боге, о мире, о предметах видимых и невидимых, чувственных и духовных, о ничтожности жизни настоящей и о величии жизни будущей»⁴⁴. Все доселе сказанное нами, по Златоусту, относится, несомненно, к подвижникам, обитавшим в горах антиохийских, – инокам – пустынникам. Но, полагать надобно, были монахи и в самом городе Антиохии. И эти монахи были уже не таковы, как нагорные отшельники. Златоуст в слове к Димитрию о сокрушении рисует другую уже, неприглядную картину жизни монашеской, резко отмечая иное, противоположное настроение людей этого института. Вот подлинные слова автора. «Имея повеление входить в царство небесное тесными вратами (Мф.7:13), выискиваем везде широких. И что таких врат желают и любят некоторые из мирских людей, это не так еще удивительно; но что мужи, которые, кажется, распялись для мира, ищут этих же врат еще более, чем мирские, вот это изумительно, даже похоже на загадку. Ведь от всех почти монахов, пригласи только их на какое либо дело, тотчас услышишь прежде всего эти слова и вопросы: «можно ли им найти покой, может ли приглашающий успокоить их?»⁴⁵. Как очевидно, слова «от всех почти монахов услышишь» – показывают, что речь идет о совершенно особом от нагорных иноков виде монахов. Надобно заметить, что во всех творениях Златоуста Антиохийского периода это единственное место, где указывается, так сказать, оборотная сторона медали в жизни монашеской, тогда как прекрасных отзывов о жизни иноков-пустынников множество⁴⁶.

Слово к Димитрию о сокрушении, как замечено нами в главе о хронологии творений Златоуста, написано им в начале пустынножительства его, вскоре после того, как он пришел в горы, оставивши Антиохию. И то замечание его, какое он делает о монахах, естественно, сделано под живым грустным впечатлением жизни монахов городских, которых так долго и так близко видел Св. Иоанн. После, поживши с иноками-пустынниками, он все внимание уже сосредоточил на их высоком, святом подвижничестве, и потому, когда у него в посланиях или церковных беседах заходила речь о монахах, – Златоуст имел в виду монахов пустынников и о них только и говорил. Думать, что то и другое слово одного и того же автора – и доброе и худое говорится об одних и тех же монахах, – логически невозможно, ибо две стороны диаметрально противоположны одна другой. Как, например, не подходит к монахам последнего типа следующая умилительная картина, вполне приличествующая инокам-пустынникам, так любезным сердцу Златоуста, очевидца их подвигов. Воистину суть домы плача – монастыри... Там власяница и пепел, там уединение, там нет ни смеха, ни множества житейских забот; там пост и возлежание на земле; там все удалено от запаха крови, от шума, тревоги и народного волнения... Не знают они ни женского шума, ни детского крика. Нет там множества сундуков, ни излишнего скопления риз, ни золота, ни серебра; нет у них ни внутренней, ни внешней стражи, нет ни сокровищницы, ничего такого, там нет твоего и моего»⁴⁷. Полная отрешенность от земли и всяких земных привязанностей! «Искать убежища в монастыре святого мужа», прибавил проповедник, «значит то же самое, что удаляться от земли на небо». «Монах – обладатель всей земли и моря», писал Св. Иоанн «неверующему отцу», желая возбудить в нем сочувствие к иноческой жизни его сына, – «он по всей земле пойдет, как по своей собственной. Питие его – озера, пища – растения, травы, хлеба; не можешь вывести его из отечества, пока не сгонишь со всей земли; он презирает и всю землю, потому что град его – небо»⁴⁸. «Кто-нибудь скончался из среды иноков», свидетельствует проповедник, говоря о монастырях, как домах плача, «сейчас настает великая радость, великое удовольствие»⁴⁹. Такое настроение пустынников вполне обусловливало для них возможность от истинной любви к Богу переходить к искренней любви к ближнему. И Златоуст свидетельствует, что эти люди все отдавали нуждающимся, что могли приобретать своими трудами; готовы были в страшное время испытания для Антиохии, по разрушении статуй, отдать самую жизнь свою за несчастных граждан. Сказавши несколько слов о расположении иноков пустынников к благотворению нуждающимся, мы подробно, словами самого Св. Иоанна, изобразим подвиг отшельников, полагающих душу свою за други своя. Ибо в этом слове Златоуста – главное свидетельство о высочайшей степени духовно-нравственного совершенства истинно-иноческой жизни, в духе Евангельского учения Христа. В многочисленных творениях Златоуста можно видеть места, которые уясняют внутренний смысл иночества. Из многого мы для подтверждения нашего показания возьмем несколько строк: «Мы влечем других в пустыню», писал Св. Иоанн из пустыни «к верующему отцу», «не для того, чтобы они только одевались во власяницу, опоясались поясом, но чтобы прежде всего бежали от греха и возлюбили добродетель»⁵⁰. «Человек удаляется в горы: я, говорит, удаляюсь для того, чтобы не погубить себя»⁵¹. «Мы должны искать пустынь, образуемых не только известными местами», говорит Св. Иоанн антиохийцам, любвеобильно убеждая их к аскетическому настроению души, «но и нашим произволением и прежде всего другого душу свою вести в необитаемую пустыню».⁵² Выясняя эту же свою мысль, проповедник в другой раз говорил своим слушателям: «те, которые были обращены апостолами, жили в городах, а являли благочестие, свойственное пустынножителям»⁵³. «Девственник и постник полезен только себе самому. Что пользы в девстве с жестокостью? Что пользы в целомудрии с бесчеловечием? Говорю это не с тем, чтобы опустились руки девственниц, чтобы прекратить девство, но чтобы они не трудились напрасно, чтобы после бесчисленных подвигов не удалились с поприща неувенчаными и покрытыми стыдом». «Девство – дело доброе и вышеестественное; но и это доброе дело, великое и вышеестественное, не быв соединено с человеколюбием, не может ввести даже в преддверие брачного чертога. Посмотри на могущество человеколюбия и силу милостыни. Девство без милостыни не могло довести даже до преддверия брачного чертога, а милостыня без девства привела питомцев своих с великою славою в царство, уготованное прежде сложения мира»⁵⁴. Но Златоуст был искреннейший проповедник любви; с этой точки зрения, отправляясь от слова о любви, смотрел на всякое нравственно-религиозное деяние человека, во всяком его звании и состоянии; чрез эту призму он определял, правильны или неправильны отношения каждого человека к Богу и к ближнему, а у иноков в особенности. «Подлинно», говорил он, «нет другого свидетельства и признака веры и любви ко Христу, как попечение о братиях и заботливость о их спасении»⁵⁵. «Пусть слушают и все монашествующие», воззвал он с священной высоты кафедры в великой церкви города Антиохии, «пусть слушают и обитающие на вершинах гор и всеми способами распявшие себя, для того, чтобы и они, по мере сил своих, помогали предстоятелям церквей, содействовали им молитвами, единодушием, любовью, зная, что если они не будут всячески, и находясь вдали, содействовать отличенным благодатью Божиею и обремененным такими заботами, то самое главное в жизни их потеряно и вся мудрость их обоюродела»⁵⁶. Но проповедник любви развивает мысль свою еще шире. Обращаясь к свидетельствам Златоуста о жизни иноков пустынников, мы видим, что это истинные рабы Божии, готовые жертвовать всем и во всем по Божьи, послужить по заповеди любви. «С восходом солнца идет каждый пустынный житель», говорит Св. Иоанн, «к своему делу и трудами много приобретает для бедных»⁵⁷. «В самом деле», восклицает Златоуст, «и корыстолюбие, и страсть к удовольствиям, и властолюбие, и все прочие похоти гораздо легче бывают побеждаемы ими, нежели мирскими людьми. Инок, если будет иметь деньги, не захочет оставить без пособия и ближних своих, но скоро доставит им все необходимое»⁵⁸. И еще Златоуст свидетельствует, что нагорные иноки остались верны тому принципу, какой он ставит обязательным для их жизни и деятельности, как выражение истинной любви к Богу и ближнему. «Взойди на вершины гор и посмотри на тамошних иноков и увидишь, что все они желают смерти», говорил Златоуст антиохийцам после прощения императором вины их. Златоуст яркими красками рисует картину самоотверженности иноков из любви к ближним – гражданам Антиохии. Мы не будем стараться сокращать золотые слова проповедника. «Когда посланные царем для исследования о случившемся здесь открыли страшное то судилище и все ожидали разных смертей, тогда иноки, обитающие на вершинах гор, высказали свое любомудрие. Прожив безвыходно столько лет в своих пещерах, оставили свои кущи, они сошлись со всех сторон, как сошедшие с неба ангелы, и стал тогда город подобен небу, потому что везде появились эти святые и одним своим видом утешали скорбящих и располагали к совершенному презрению несчастия... Они, пришедши к самым начальникам, говорили смело за виновных. Готовы были все пролить кровь и положить головы свои, только бы исхитить узников от угрожавших бедствий, и сказали, что не отступят, пока судии не пощадят граждан или не пошлют их самих к царю вместе с виновными. Говорят, что один из них сказал и другое, исполненное любомудрия, слово: низвергнутые статуи опять воздвигнуты и приняли свой вид, а вы, если умертвите образ Божий, то как можете поправить сделанное? Многое иноки говорили начальникам и о суде». И далее проповедник рисует картину мужественного предстательства отшельников. «Иноки, люди бедные, не имеющие ничего, кроме худой одежды, жившие в сельской простоте, казавшиеся дотоле ничтожными, пребывавшие в горах и лесах, предстали, как некие львы, с великим и высоким духом, между тем как все боялись и трепетали. Иноки оказались могущественнее всех... они «письменно» умоляли царя»⁵⁹. «Теперь», торжественно продолжает священный повествователь, «о случившемся здесь услышит царь, услышит и великий город Константинополь, вся вселенная услышит, что в Антиохийском городе (собственно в окрестностях города) живут такие иноки, которые показали дерзновение апостольское. Теперь, как письмо это будет читаемо в столице, все удивятся их (иноков) великодушию, все ублажат наш город, свидетельство иноков будет достаточным доказательством нравов города»⁶⁰. И это не панегирик монахам, затемняющий, ради дружбы, истину; не произведение фантазии проповедника. Нет! Это слово истины пред лицом живых свидетелей события, это – историческая правда.

Блаженный Феодорит, Епископ Кирский, подробно описывает в 20-й главе 5-й книги своей Церковной истории и обстоятельства возмущения в Антиохии и самоотверженную защиту несчастных, какую оказали иноки. Возьмем самую сущность рассказа. «Когда прибыли в Антиохию лица, несшие с собою угрозы царя, тогда все пришли в страх и вострепетали от ужаса... Но подвижники добродетели, жившие в части надгорной, где в то время было много мужей отличных, делали тем людям не мало увещаний и очень утешали их». Это – новая черта, характеризующая настроение пустынников и указывающая их заслуги: они убеждали несчастных антиохийцев не падать духом. Но вот блистательный подвиг отшельников, которым так восхищается Златоустый проповедник до того, что обещает ему всемирную известность и славу. «Святой Македоний» – Златоуст не назвал его по имени, «который был не сведущ ни в чем, относящемся к земной жизни, и даже вовсе не знал божественных изречений, но подвизался на вершинах гор, где день и ночь возносил чистую молитву Спасителю всех, этот Македоний, не устрашившись царского гнева и не обратил внимания на власть присланных вельмож, раз среди города схватил за эпанчу одного из них и приказывал им обоим сойти с лошадей. Эти, видя пред собою небольшого старичка, одетого в бедное рубище, сперва было рассердились, но потом, когда некоторые старшины возвестили им о доблести сего мужа, соскочили с лошадей и, обняв его колена, просили прощения. А тот, исполнившись божественной мудрости, обратился к ним с следующими словами: «скажите царю, любезные мужи! ты не только царь, но и человек, и потому имей в виду не одно царское достоинство, но помышляй и о природе, ибо, будучи человеком, ты царствуешь над существами одного с тобою естества. Природа человеческая создана по образу и по подобию Божию, не приказывай же так жестоко и свирепо умерщвлять образ Божий, ибо, казня его, раздражаешь Творца. Смотри, ведь вот и ты так гневаешься только из-за медного изображения, но для всякого, в ком есть ум, очевидно, во сколько одушевленное, живущее и разумное превосходнее бездушного. Пусть он, сверх того, подумает и о том, что вам легко, вместо одного, сделать много медных изображений, а ему даже совершенно невозможно создать и один волос убитых». «Выслушав это, дивные те мужи», прибавляет блаж. Феодорит, «передали царю слова старца и ими потушили пламень гнева». – «Я рассказал это, – прибавляет историк, – между прочим, потому, что считал несправедливым предать забвению дерзновение всехвального инока».⁶¹

Тождество почти дословное рассказа Антиохийского проповедника и свидетельства историка.

«Свидетельство иноков, их самоотверженный подвиг», воскликнул Златоуст, «будет достаточным доказательством (добрых, разумеется) нравов города». Правда! честь и хвала церкви и городу, имеющему в числе своих членов таких добрых и любвеобильных лиц, особенно когда таких членов не один – не два, а целое и большое общество. Но каково было само это общество – граждане города Антиохии, его господствующие привычки, обычаи, духовное настроение, воззрения на свои обязанности, взаимоотношения и т. п. за этот период жизни и деятельности Св. Иоанна Златоуста? Разъяснение этого вопроса также необходимо для уяснения нравственного состояния Антиохийской церкви.

Принимая, как афоризм, мысль вашего досточтимого доктора Церковной истории, ординарного профессора Дух. Академии А. П. Лебедева, что «монашество возникает из протеста против нравственного расслабления жизни христианской»⁶², 2) мы, в виду целого сонма иноков и добрых монахов в церкви Антиохийской, сразу готовы вывести заключение: нравственное состояние общества Антиохийского не было утешительно и далеко не соответствовало высокому уровню нравственного состояния священства и монашества. Каково же именно было нравственное состояние Антиохийского церковного общества за время Златоуста?

Для исследования этого вопроса, для нас и для всякого, кто хотел бы заняться его решением, есть один и единственный источник – творения Св. Иоанна Златоуста. Если мы могли встретить у историков некоторые, хотя очень сжатые, сведения о священстве Антиохийском и об Антиохийском монашестве, то уже ровно ничего не можем найти в записях летописцев касательно нравственного быта Антиохийского общества. Антиохия – это один из замечательнейших центров древней цивилизации, представительница и мать городов всего Востока, город – славный процветанием наук, искусств, промышленности⁶³, вмещавший, по свидетельству Златоуста, более 200.000 жителей. Сюда стекались со всех концов тогдашнего мира: кто для образования, кто для торговых и промышленных целей, а других привлекала сюда роскошь и общественные увеселения. В Антиохии, поэтому, можно было встретить представителей большей части тогдашнего мира. По громадное стечение отовсюду живых сил, естественно, развивая широко общественную жизнь и оживленную деятельность в Антиохии, с этим вместе соединяло здесь множество условий, разрушительно действовавших на состояние общественной нравственности. При ближайшем знакомстве с творениями Златоуста можно видеть, как часто он, говоря о больших городах, называл их организмами, в которых гнездятся злокачественные болезни, поддерживаемые разрушительными условиями испорченной нравственной атмосферы. Его пресвитерские беседы и сочинения, написанные до священства, неопровержимо свидетельствуют, что Антиохия была центром глубокой нравственной деградации, и здесь Златоуста возмущало в особенности то, что молодое поколение слишком мало было обеспечено от этого постепенного понижения нравственного уровня, благодаря ложному направлению воспитания юношества. Это воспитание лишь в корне губило молодые силы Антиохии, современной Златоусту, и укореняло в детях самые превратные и недостойные понятия. Сам Св. Иоанн, воспитавшийся под руководством доброй, честной, истинно-благочестивой, чудной (по выражению Ливания) матери своей, когда лицом к лицу стал к своему обществу, так поражен был злом, которое со всех сторон охватило Антиохию, что только в удалении от света, от этих центров разврата, думал найти спасение среди тогдашних обстоятельств. Он простился с городом и искал убежища в кельях христианских подвижников. Здесь резкий контраст города и пустыни выдвинулся теперь со всею яркостью пред его взором и отсюда то он начал со всею резкостью и в ярких чертах обличать глубокую деморализацию тогдашнего Антиохийского общества. «О! если бы зло только и ограничивалось тем», восклицает Златоуст, «что родители не давали бы детям никаких полезных советов; тогда зло не было бы так велико. Но вот вы, родители, побуждаете детей еще и к противному»⁶⁴. 1) Мы постараемся в кратких словах представить возможно полную картину развращения нравов в Антиохии, как изображает ее сам Св. Иоанн, соединив лишь, со своей стороны, различные черты в одно целое.

«В самом деле», продолжим речь Златоуста, «когда отцы убеждают детей заниматься науками, то в их разговоре с детьми не услышишь ничего другого, кроме таких слов: такой то, говорят, человек низкий и из низкого состояния, усовершившись в красноречии, приобрел большое имение, взял богатую жену, построил великолепный дом, стал для всех страшен и знаменит. Другой говорит: такой то, изучив латинский язык, блистает при дворе и всем распоряжается там. И так вы, когда внушаете это детям с юных лет, учите их не другому чему, как основанию всех пороков, вселяя в них две самые неистовые страсти – то есть – сребролюбие и, еще более порочную страсть, тщеславие. Каждая из них и порознь может низвратить все». Автор психологически выясняет влияние указанных страстей в душе человека. «А когда они вместе вторгнутся в нежную душу юноши, то губят все доброе»⁶⁵. «Пристрастившиеся к деньгам обыкновенно бывают и завистливы, и злонравны, и склонны к клятвам, и вероломны, и дерзки, и злоречивы, и хищны, и бесстыдны, и наглы, и непризнательны, словом – во всех отношениях злы»⁶⁶.

Проводя до крайних пределов влияние страсти сребролюбия, Златоуст свидетельствует: «вы тех особенно делаете друзьями их (ваших детей), кто только может дать денег, хоть бы и научил крайнему разврату. Христос не позволил бросать жену, разве только за прелюбодеяние, а вы, когда можно получить деньги, приказываете пренебрегать и этою заповедью⁶⁷. И худо не это одно, что вы внушаете детям противное заповедям Христовым, но и то еще, что нечестие прикрываете благозвучными именами, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах – светскостью, обладание богатством – свободою, славолюбие – великодушием, дерзость – откровенностью, расточительность – человеколюбием, несправедливость – мужеством. Потом, как будто мало еще этого обмана, вы и добродетель называете противными именами: скромность – необразованностью, кротость – трусостью, справедливость – слабостью, смирение – раболепством, незлобие – бессилием. И что еще хуже, внушаете детям зло не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поля, окружаете их и прочим блеском и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу»⁶⁸. Семя, так худо воспитанное, как видится, приносило плод по роду своему, давая не только греховное, но прямо преступное настроение Антиохийскому обществу. Златоуст, ставши священником и проповедником, со всей силой и апостольской откровенностью обличал эти страсти, как ставшие уже закоренелыми привычками в жизни большинства. Так, изображая слушателям своим предательство Иуды, Св. Иоанн говорил: «столь великое зло – сребролюбие, оно сделало Иуду и святотатцем, и предателем». И потом взывает: «услышьте, все сребролюбцы! услышьте и берегитесь страсти сребролюбия. Эта страсть есть ужаснейшая из всех страстей. Отселе гробокопатели, отселе убийцы, отселе всякое зло. Сребролюбивый везде бывает худым человеком: в делах общественных и в делах семейственных»⁶⁹. «Видишь ли, как золото», восклицает Антиохийский проповедник, «не оставляет людей людьми, но делает их зверями и бесами»⁷⁰. «Многие выливали целые бочки вина», прибавляет он, «а не давали ни одного стакана нищим и ни одной монеты нуждающимся; выливали все на землю, когда оно делалось прокислым. Другие не давали ни одного куска алчущему, а целые житницы высыпали в реку»⁷¹. В одной из своих бесед Златоуст представляет поразительный факт бесчеловечия сребролюбца. «Некогда», говорит, «постигло наш город бездождие: все трепетали за жизнь свою и молили Бога избавить их от этого страха – смерти, ужаснейшей из всех родов смерти. Но после, слава Человеколюбцу Богу, полился чрезвычайно обильный дождь и все стали радоваться. Между тем, один из богатейших людей ходил прискорбный и унылый, как бы омертвевший от горя, и когда многие спрашивали его, по какой причине он печален, тогда он, не могши скрыть своей мучительной страсти, открыто объявил: имея, говорил он, множество мер пшеницы, я не знаю, как теперь мне сбыть ее?!» Отчего же происходит это пристрастие к настоящим благам? вопрошает проповедник и отвечает: «оттого, что предаются роскоши, утучняют плоть, развращают душу, налагая на нее тяжкое бремя, глубокий мрак и грубое покрывало»⁷². Отчего мы предаемся роскоши?» исследует автор. – «От злого произволения», отвечает он и указывает на ближайшие проявления глубокой роскоши – чревоугодие и пьянство. «Тело требует пищи, а не роскоши (разумеется – яств), тело нуждается в том, чтобы его питали, а не в том, чтобы его обременяли и утучняли⁷³». Грустные картины наглядно выясняют мысль проповедника о том, как «жизненная сила обременяется множеством яств»⁷⁴.

Св. Иоанн Златоуст, объясняя 17-й ст. IV главы послания Ап. Павла к Ефесеям: что такое суета ума?, так говорить о значении удовольствий: «суета сует – великолепные здания, обилие и избыток золота..., гордость и тщеславие, высокомерие и надмение – все это суета, ибо произошло не от Бога, но произведено людьми». «Почему однако ж», рассуждает проповедник, «оно суетно? Потому, что не имеет никакой доброй цели. Суетны деньги, когда их расточают на удовольствие; посмотрим, какое происходит отсюда следствие? тучность тела, отрыжка, ветры, множество помету, головная боль, разленение, внутренний жар, расслабление всего тела. Как тот, кто стал бы наливать воду в просверленный сосуд, трудился бы напрасно: так и человек, предающийся удовольствиям, поливает поду в просверленный сосуд⁷⁵». Златоуст показывает, как отсюда «происходят болезни, немощи и безобразие⁷⁶». Роскошь не только расслабляет, но и делает даже красивую женщину безобразною. Говорить ли еще о происходящих отсюда подаграх, ревматизмах и других болезнях, весьма отвратительных?.. Не говори мне об удовольствии (этого рода) роскоши», с негодованием восклицает проповедник. «Не смотри на роскошествующих только тогда, когда они возлежат, но посмотри на них тогда, когда они встанут; последуй за ними и увидишь, что они более походят на скотов, чем на людей»⁷⁷. Конечно, здесь разумеется не одно пресыщение яствами, но, и даже особенно, неумеренное винопитие. «Ты увидишь», продолжает Златоуст, «как они страдают головокружением, расслаблением и неповоротливостью, нуждаются в ложе и постели и глубокой тишине, мечутся, как бы во время сильного волнения⁷⁸». «Особенно же то тяжело», говорит Св. Иоанн в другой раз, бичуя пьянство⁷⁹, «что эта болезнь даже и не считается пороком, но за столами богачей бывает соперничество и состязание в этом бесчинстве, и сильно спорят друг с другом о том, кто более осрамит себя, кто более возбудит смеха, кто более ослабит свои нервы, кто более изнурит свои силы». «Имей попечение о плоти», поучает проповедник, «но для поддержания здоровья, а не для удовлетворения чувственности⁸⁰». К видам этой грубой роскоши проповедник присоединяет изображение роскоши утонченной. Объясняя слова Апостола Павла: «час уже нам от сна востати» (Рим. 13:11), проповедник говорит, продолжая свою мысль: «а дабы точнее вам узнать, когда попечение о плоти простирается до похоти и избегать такого попечения, представьте себе людей, предающихся пьянству, объедению, пристрастных к нарядам, забавам, ведущих жизнь изнеженную и роскошную, и тогда вы уразумеете сказанное апостолом. Такие люди все, что ни делают, делают не для поддержания здоровья, а для веселости, для воспламенения похоти⁸¹». И эти пороки – достояние, по Златоусту, не только богатых, но и бедных. «Умоляю тебя», говорит он, «восстань от сна... и отрезвись от пьянства... Я разумею здесь пьянство, происходящее не только от вина, но и от житейских забот, а вместе с тем и от вина. И предлагаю совет свой не одним богатым, но и бедным, всего же более тем из них, которые любят пировать с приятелями»⁸². Проповедник подробно изображает гибельные последствия этого рода роскоши, и это изображение рисует нам во всей неприглядности нравственное состояние Антиохии. «От ваших пиров рождаются у вас худые пожелания, от них сладострастие, от них супруги у вас в презрении, а развратные женщины в чести; от них падают дома, тысячи рождаются зол, все приходит в беспорядок, и, оставивши чистый источник, стремитесь вы к грязному болоту. А что тело развратной женщины точно есть такое болото, свидетельствуюсь в том не другими, а тобою самим, тобою, который валяешься в этом болоте. Не стыдишься ли ты сам себя, не считаешь ли сам себя нечистым после греха? Посему умоляю вас, бегайте блуда и матери блуда – пьянства». И потом проповедник представляет целую группу пороков и преступлений, из которых одно тяжелее другого губят и душу и тело человека грешника. «Для чего сеешь, где не можешь пожать, или лучше сказать, где если и пожнешь, то самый плод покроет тебя бесславием; если и родится ребенок, тебе будет позор»⁸³. «Для чего сеять там, где самая нива усиливается погубить плод... Видишь ли», восклицает в заключение добрый пастырь, «как от пьянства происходит блуд, от блуда – прелюбодеяние, от прелюбодеяния – убийство»⁸⁴. Указывая преступность такого поведения, Златоуст выясняет гибельность поступка. «Ты женщину, сотворенную для деторождения, располагаешь к детоумерщвлению. Ибо развратная женщина, чтобы всегда быть приятною и привлекательною для своих любовников и выманивать себе больше денег, не откажется и от такого злодейства. Хотя она сама отважится на преступление, но главною причиною будешь ты. Сие же доводит и до идолопоклонства», замечает Златоуст, «указывая на погибель души. Многие развратницы, чтобы возбудить привязанность к себе, употребляют наговоры, возлияния, приворотные снадобья и другие бесчисленные средства»⁸⁵. «Но», что особенно важно для истории нравов города в данный период времени, «многие», – значит, порок был так значительно распространен, что было из кого означить «многих» – «многие», замечает проповедник, «считают дело сие ничего не значущим, и даже многие так поступают, имея своих жен. А в этом случае особенно бывает сток всякого зла. Здесь приготовляются чародейственные отравы уже не против плода в утробе развратницы, но и против супруги, без того уже много обижаемой; здесь составляются тысячи злоумышлений; призывают на помощь бесов, вызывают мертвых; отселе рождается ежедневная брань, непримиримая вражда, всегдашние ссоры... обиды законным детям и тысячи зол»⁸⁶. Златоуст обличает и другую роскошь своего времени под благовидными формами, скрывающими тонкий разврат с целых полчищем пороков, если не прямых злодеяний. «Покажи мне руку жены, любящей украшения», взывает проповедник, представивши слушателям образ домовитой и странноприимной Сарры – жены Авраамовой⁸⁷, «и ты увидишь, как эта рука снаружи покрыта золотом и внутри отягчена разными вещами. Ты, жена, что ты делаешь? Наряжаешься, чтобы понравиться кому? Мужу. Дурное старание, если ты хочешь таким образом понравиться своему мужу. Как же я буду нравиться ему? Скромностью, любомудрием, кротостью, любовью, единодушием, согласием. А чтобы ты убедилась, что ты стараешься понравиться не мужу, скажу тебе: дома ты снимаешь украшения, а в церковь надеваешь их; если бы ты хотела нравиться мужу, то носила бы их дома». Неумолимая логика! «Но, как я сказал, ты входишь в церковь, украшенная золотом на руках и на шее». «Для чего, скажи мне», говорит проповедник, обращаясь к мужу, «ты носишь шелковые одежды, ездишь на златосбруйных конях и украшенных лошаках? Лошак украшается – снизу золото лежит и на покровах его; бессловесные лошаки носят драгоценности, имея золотую узду!.... Часто, входя в чей-нибудь великолепный дом и выходя из него, что говоришь ты? Я видел прекрасные мраморы, удивительные колонны, прекрасные окна, множество золота на потолке... много фонтанов, много богатства»⁸⁸... Ты надеваешь золотое ожерелье на слугу, золотые чехлы на камни, золотые ремни на себя, золотую одежду, золотой пояс, золотую обувь. Безрассудная расточительность! А ложи, обложенные серебром и украшенные золотом, подножные скамейки, сделанные из тех же металлов»⁸⁹! Златоуст указывает именно греховность, преступность изысканной роскоши. Тут золото, шелк, «а бедный, томимый голодом, сидит при дверях твоих, и Христос мучится голодом». «О, крайнее безумие»⁹⁰! Исчисливши добродетели, коими следовало бы жене обогащаться, он восклицает: «вот, жена, твои украшения! Эти добродетели твои производят единодушие, а те украшения не только не делают тебя приятною, но даже делают тебя несносною для мужа. Когда ты говоришь ему; отними у других и принеси мне, то на малое время ты нравишься ему, а после будешь иметь в нем врага»⁹¹. Это другое возможное и обычное преступление. «Если бы вошел сюда язычник и увидел вверху – на хорах – женщин, носящих такие украшения, не сказал ли бы он, что здесь театральное зрелище и баснословие. Но язычник соблазняется и говорит: я входил в христианскую церковь, слышал Павла говорившего: жены да украшают себя ни златом, или бисерми, или ризами многоценными (1Тим.2:2), и видел женщину, показывающую делами совершенно противное»⁹². Но ведь Антиохийское общество не из одних же богачей, конечно, состояло. В одно время Златоуст горько жаловался на богачей и для большого убеждения их сделал статистический обзор бедных, находившихся в Антиохии⁹³. «В сем городе», говорил он, находится 20000 богатейших жителей, 60000 – тоже с изобильным достатком, 80000 – которые живут без труда плодами своего образования и трудами рук своих, и только 20000 – так называемых нищих».

Что же представлял, на каком нравственном уровне стоял низший, бедный класс – «нищие» этого народонаселения? В словах Златоуста мы видим, как он обличал и нищих за их несправедливые жалобы на своих благодетелей. Но справедливость требует заметить, что эти обличения делаются, так сказать, мимоходом, между строк, среди обличений немилостивых богачей. Мы возьмем несколько строк из обличительной речи беднякам, в которых можно видеть указания на безнравственные привычки нищей братии и в тоже время глубокое растление нравов богачей и особенно жестокость сердца их. «Если увидишь бедного», говорит проповедник богачу, «и скажешь: мне досадно, что этот молодой человек ничего не имеет, хочет прокормиться, живя в праздности, а может быть, он еще беглый слуга, оставивший своего господина... скажешь: нищий лжет и притворяется. Но нужда сильнее голода», отвечает проповедник. «Ты не представишь себе, что один страх голода служит для него достаточным оправданием в бесстыдстве, но укоряет его за бесстыдство. А сам ты часто бывал бесстыднее его, провождая жизнь свою в пороках, пьянстве, в невоздержании, в воровстве, хищничестве, в разорении чужих домов... когда ты злоумышляешь, божишься, лжешь, похищаешь, когда делаешь тысячу подобных дел»⁹⁴. Если бы кто сказал: защита в устах покровителя бедных естественна, но вопрос, насколько она справедлива? Мы отвечаем: это слово правды, а не защиты; проповедник не закрывает пороков бедности. Но что значит эти худые привычки у бедных в сравнении с безнравственным поведением богачей, когда именно их поступками бедные и вынуждены прибегать к словам и делам худым? «Никто ведь не раздражается тем, что такой то любомудрствует, или – что такой то кроток и воздержен, и смиренномудр, и презирает настоящее», говорит Св. Иоанн еще в послании своем из пустыни⁹⁵, «но раздражаются тем, что такой то богатеет, живет роскошно, умножает свое имение и хищничает, что, будучи зол и осквернен бесчисленными пороками, пользуется славою и благоденствует. Вот этим соблазняется народ!» Это говорит человек, наглядно знакомый с положением дел, о которых говорит. А некогда пятигодичное служение диаконское, которое особенно сосредоточивалось на служении нуждающемуся люду в странноприимных домах и во всех углах, где ютилась бездомная беднота, – настолько хорошо ознакомило Св. Иоанна с ужасами положенья нужды непроглядной, безысходного горя и истинной бедности, что Златоуст сам, указывая худые поступки нищих, все таки не перестает просить богатых быть милостивыми к беднякам⁹⁶. Церковь Антиохийская питала до 3000 нуждающихся⁹⁷. «Известно, как важна была в первенствующей церкви должность диакона, по видимому, столь ничтожная», говорит Альберт⁹⁸. Диакон был слугою бедных, раздателем милостыни и стражем у дверей храма, где, прибавим, обыкновенно держатся нищие. «Должность трудная, но зато – самое лучшее приготовление к должности епископа и упражнение в обязанностях любви... Быть, естественно, опорою бедных, изучать их несчастия, видеть собственными глазами крайность нужд, находить причины этому часто в жадности и жестокости богачей, в безжалостных и несправедливых притеснениях правительства, являться к неимущим и слабым, как бы видимым орудием церкви, получать приятную склонность – быть любимым и благословляемым от тех, которые страдают. Какая роль для человека, которого сердце было так нежно, и который так страстно ненавидел неправду! Легко забывать несчастных, когда не видишь их»... Первое серебро, которое Златоуст отдал бедным – это его собственное. С этого дня до самой смерти он ничего не имел, можно сказать, что это был первый бедняк в церкви Антиохийской»⁹⁹. Так свидетельство этого человека, который знал, видел, так сказать, самую душу бедняков, слово этого человека – Златоуста мы смело принимаем, как свидетельство истины, как историческую правду.

Засим обратимся к другому фактору нравственности антиохийского общества. «Будем удалять юношей не только от зрелищ, взывал Св. Иоанн, ставши проповедником в Антиохии, «но и от слушания соблазнительных песен, чтобы ими не прельщалась душа их... Не будем водить их в театры»¹⁰⁰! И всегда, во все время своего служения в церкви Антиохийской, Златоуст восставал против театров, искренно считая их училищем самой возмутительной безнравственности¹⁰¹. В нашей же духовной биографической литературе мы встречаем другое воззрение на значение зрелищ для жизни народной, за время Златоуста, которое указывает иные побуждения, по которым Св. Златоуст особенно усиленно ратовал против театральных зрелищ. Постараемся выразить это воззрение в возможно кратких чертах. Римская сцена первых времен христианства стояла действительно в самых близких отношениях к культу и религиозным представлениям античного мира. В драме и трагедии проходили пред зрителями картины и сцены из жизни героев, восставали тени замечательных исторических деятелей. Этим путем традиции и верования языческие незаметно, но глубоко входили в сознание массы и держали ее в своей власти. Естественно, первые христианские моралисты преимущественно с этой точки зрения восставали против языческого театра. Так, между творениями Тертулиана известно сочинение «De spectaculis», в котором этот церковный писатель различными аргументами доказывает вред и безнравственность театральных зрелищ, называя их «idolatria». Он выводит это из самого названия игр и зрелищ, связанных с культом древнего мира, из их обстановки и языческих храмов, которые нередко служили для них помещением. Как антихристианское учреждение, театр представляли царством демонов и их любимою областью. Как доказательство правильности этого взгляда на театр, Тертулиан передает замечательный случай из своего времени, как «одна женщина, возвратившись из театра, почувствовала себя одержимою злым духом, и когда заклинатель спросил беса, где и как он вошел в свою жертву, то получил ответ: я поступил справедливо, потому что нашел ее в своем царстве»¹⁰². С течением времени культ языческий настолько ослабел, что не мог представлять опасности для распространения христианства, и его несостоятельность, несмотря на поддержку правительства, становилась очевидною, и отношение церкви к театру несколько изменилось. Правила соборов¹⁰³, как известно, ничего уже не говорят о значении театра, как учреждения языческого характера, и своими постановлениями оберегают лишь от посещения театров членов клира и их семьи, дабы, конечно, не положить тем нарекания на служителей св. алтаря и церкви Божией; ибо, в самом деле, одно с другим – священно-церковнослужительство и посещение театрального заведения – не вяжется, при самых даже невинных постановке и исполнении сценического искусства. Одно то, что театральное зрелище, в лучшем смысле, есть удовольствие, а до удовольствий ли людям, посвятившим себя на служение делу, священнейшему из дел человека на земле, каково душпастырство?! Посему вполне справедливо вселенский собор и постановил: «Никому из числящихся в священном чине, не монаху, не позволяется ходить на конские ристалища или присутствовать на позорищных играх» (24 пр.). Ко времени Св. Иоанна Златоуста театр сделался учреждением опасным в нравственном отношении по своему деморализующему влиянию. С этой именно точки зрения Златоуст преимущественно и смотрел на театр. Театр отвлекает от церкви, вносит зло и нестроение в жизнь семейную, ослабляет узы супружества, развращает юношество в самую первую, в самую опасную для него пору его жизни. Это знает, это видит Св. Иоанн по опыту жизни, – открыто говорит в слове о священстве, и всей душой восстает против театра, и во всей подробности выясняет гибельное влияние его на строй нравственной жизни антиохийского общества. Со всей энергией и настойчивостью он направляет свое огненное пастырское слово против всех приманок обольщений. Никого и ничего не щадит, всю гнусность зрелищ из стен театра он выносит на свет Божий. – Зрите и ужасайтесь! – как бы так говорит пламенный проповедник. Вот слова бесчинные, вот песни непристойные, вот актрисы, едва прикрывшие стыд; танцы сладострастные, телодвижения, возбуждающие греховные пожелания, и тут же неизбежно продажные женщины, – все это будит чувственность, воспламеняет страсти, неотразимо располагает к самой страшной, преступной похотливости. И вот Св. Иоанн Златоуст возвысил свой голос против этих грубых, эксцентрических зрелищ, унижавших своим гибельным влиянием человеческое достоинство, убивавших все самое святое в жизни и так оскорблявших нравственное чувство не только христианина, но и вообще человека. Скромный объем нашего труда не позволяет нам во всей широте изобразить священновоинственный подвиг Антиохийского пастыря против театральных зрелищ, но мы не вправе пройти их совершенным молчанием и хотя кратко, но представим здесь подлинные слова самого обличителя – Св. Иоанна Златоуста. «Сколько слов потратили мы», говорил Св. Иоанн в своей беседе по случаю низвержения статуй¹⁰⁴, увещевая многих из беспечных и уговаривая оставить зрелища и происходящие от них непотребства. И они не оставляли, но постоянно до сего дня (дня бедствий) сходились на беззаконные позорища плясунов и дьявольское сборище поставили против собрания церкви Божией и на здешние псалмопения раздавались тамошние крики, несшиеся с великою силою. Но вот ныне (во дни страха бедствия Антиохиян), когда мы молчим и ничего не говорим об этом, они сами закрыли место пляски и конское ристалище сделалось пусто». В «послезавтрашний день», говорил Св. Иоанн в другое время Антиохийцам, «весь город переселится в цирк, когда и дома и площади опустеют из-за преступного зрелища»¹⁰⁵. Так сильно было расположение Антиохийцев к зрелищам! И это настроение было в городе всеобщим. «Ни бедность, ни недосуг, ни слабость телесная, ни боль в ногах и ничто подобное не удерживает этой страсти. Старики бегут туда быстрее юношей и, стыдя свои седины, опозоривают возраст, подвергают осмеянию самую старость»¹⁰⁶. «Оттого», прибавляет проповедник, «у вас города и развратились, что худы наставники юношества. Ибо как можешь ты образумить беспорядочного и развратного юношу, когда сам в старости поступаешь так легкомысленно, когда сам, после столь долгого времени, не насытился еще этим отвратительным зрелищем¹⁰⁷. Страсть к зрелищам была так сильна, что Антиохийцы решались посещать их даже во дни поста и покаяния. Они в это время не ели мяса, не пили вина и весь день, ничего не вкушая, проводили на бесстыдных «зрелищах»¹⁰⁸. «Какая выгода постящимся», взывал Св. Златоуст, «ходить на зрелища беззакония, посещать общее училище бесстыдства, публичную школу невоздержания, восседать на седалище пагубы? Ибо не погрешит тот, кто сцену, это пагубнейшее место, полное всякого рода болезней, эту вавилонскую печь – назовет и седалищем пагубы, и училищем невоздержания, и всем, что ни есть постыднейшего. Действительно, диавол ввергнув город в театр, как бы в какую печь, затем поджигает снизу, подкладывая ни хворост, как некогда иноплеменник тот (Навуходоносор), ни нефть, ни паклю, ни смолу, а, что гораздо хуже этого, любодейные взгляды, срамные слова, развратные стихотворения и самые негодные песни. Эта печь хуже той, потому что и огонь здесь пагубнее, он не тело сожигает, но разрушает благосостояние души, а еще хуже то, что горящие в этом огне даже и не чувствуют этого». «Ты целые дни просиживаешь там», обличает пастырь заблудших овец своих, «смотря на посрамление и унижение обшей человеческой природы, на жен блудниц, на лицедеев, которые, собирая все, что есть худшего в каждом доме, представляют зрелища любодеяния. Да! там можно видеть и блудодеяния и прелюбодеяния, можно слышать и богохульные речи, так что болезнь проникает душу и чрез глаза и чрез слух; там лицедеи представляют чужие несчастия, отчего и дано им позорное имя. Какими глазами посмотришь ты на жену после таких зрелищ? Как взглянешь на сына, как – на слугу, как – на друга? Надобно быть или бесстыдным, рассказывая, что бывает там, или молчать, краснея от стыда»¹⁰⁹. Страсть к зрелищам не ослабевала в душе Антиохийцев и Св. Иоанн не только не оставлял обличения, но еще усиливал его более и более. «Многие, думаю, из тех, которые недавно оставили вас и ушли на зрелища беззакония, сегодня находятся здесь. И хотел бы я знать их верно, дабы изгнать из священного притвора не с тем, чтобы они навсегда остались вне его, но чтобы исправились и потом вошли сюда снова»¹¹⁰. Но что за важный грех, скажешь, сделали эти люди, чтобы за него изгнать их из этой священной ограды?¹¹¹ – А какой другой тебе еще надобно грех больше греха этих людей, когда они, сделав себя совершенными прелюбодеями, бесстыдно устремляются к священной трапезе? И если хочешь ты узнать и самый способ прелюбодеяния, то скажу тебе. Если случайно встретившаяся на площади и одетая, как попало, женщина своим видом может иногда уловить человека, который из любопытства посмотрит на нее, то как могут сказать о себе, что смотрели не с похотствованием те, которые входят в театры не просто и не случайно, но для этого именно и с таким рвением, что небрегут и о церкви. Проводят целые дни, пригвоздившись глазами к бесчестным тем женщинам, проводят там, где развратные речи, блудные песни, любострастный голос, подкрашенные брови, нарумяненные щеки, наряды, подобранные с особенным искусством, поступь, исполненная очарования и множество других приманок приготовлено для обольщения и увлечения зрителей; где и душа зрителя в беспечности и великой рассеянности, где и самое место возбуждает к любострастию, где мелодия предшествующих и последующих песней, выигрываемых на трубах, свирелях и других подобных инструментах, очаровывает и расслабляет силу ума, подготовляет души находящихся там к обольщениям блудниц и делает их легко уловимыми. Если похоть часто, как какой-нибудь хитрый разбойник, тайно входит в человека и здесь, где псалмы, и молитвы, и слышание божественных слов, и страх Божий, и великое благоговение, то как могут быть выше этой злой похоти те, которые сидят в театре и ничего здравого не видят и не слышат, напротив, и внутри исполнены гнусности и разврата, и отвне терпят поражения чрез все чувства»¹¹². «Не столько потоп, бывший во время Ноя, пагубен, был для рода человеческого», замечает Св. Златоуст в другое время, говоря о зрелищах, «сколько сии плавающие женщины бесстыднейшим образом губят всех зрителей»¹¹³. «Ты бежишь, чтобы видеть на сцене женщин... В сей воде – море любострастия – не тела потопают, а души гибнут... Та плавает с обнаженным телом, а ты, смотря на нее, погружаешься в бездну любострастия»¹¹⁴. Мы не представляем здесь всего множества поражающих речей Златоуста о зрелищах, всегда сильно направленных против этой страсти народа Антиохийского, но не можем хотя в кратких выдержках, но взять возможно цельной картины, хотя и в одной его беседе¹¹⁵. Св. Иоанн подробно изображает грустные преступные последствия увлечения театром. «Скажи мне», говорит он, «отчего нарушается супружеская верность? не от театра ли? Отчего оскверняются брачные ложи? не от сих ли зрелищ? не они ли причиною того, что жены не терпят мужей, а мужья презирают жен своих? Не они ли причиною множества прелюбодеев?¹¹⁶. И «в самом деле, когда ты расстроившись тамошним зрелищем и сделавшись более сладострастным и похотливым и совершенным врагом целомудрия, возвратишься домой и увидишь свою жену, тебе уже не так приятно будет смотреть на нее, какова бы она ни была. Распалившись возбужденною на зрелищах похотию и пленясь чужим обольстительным лицом, ты отвращаешься от целомудренной и скромной жены, подруги всей твоей жизни, оскорбляешь ее, осыпаешь тысячью упреков не потому, чтобы было тебе за что винить ее, но потому, что трудно высказать страсть и показать рану, с которою ты возвратился оттоле домой; сплетаешь другие предлоги, безумно выискивая поводы к ссоре»¹¹⁷. Вот почему Св. соборы Вселенский VI и поместные Лаодикийский и Карфагенский так строго запрещают зрелища детям священников и всем мирянам, что так очевидно было нравственно-развращающее влияние этих зрелищ на душу человека христианина. Когда Карфагенский собор в правиле 18-м говорит: «детям священников не представляти мирских позорищ и не зрети оных» и прибавляет: «сие же и всем христианам всегда проповедуемо было, да не входят туда, где бывают хуления», – так это «всегда», конечно, указывает на первые времена христианства, когда язычество и на зрелищах уничижало христианство, хотя можно понимать и в нравственном смысле «хуления имени Божия». В определениях 72-го правила Карфагенского собора, как и 66-го Вселенского VI собора ясно видно уже, что именно нравственное значение дается требованию ограничения постановки зрелищ. Вселенский VI-й собор постановил: «от святого дне Воскресения Бога нашего до недели новые во всю седмицу верные должны во святых церквах непрестанно упражнятися во псалмех и пениях и пениях духовных... и чтению священных писаний внимая и святыми тайнами наслаждался... того ради отнюдь в реченные дни да не бывает конское ристалище или иное народное зрелище». Собор Карфагенский разъясняет постановление Вселенского собора. Мы полностью приведем это правило поместного собора – 72-е, ибо из него видно, что именно нравственное влияние театров имеется ввиду, и что церковь вообще снисходит уже к этим зрелищам и только усматривает лишь несообразность театральных представлений с распорядком постановки их в праздничные дни. «Подобает просити благочестивейших царей, да благоволят узаконить и сие, да воспретится представление позорищных игр в день Воскресный и в прочие светлые дни христианския веры, тем паче, что в продолжение осьми дней святые Пасхи народ более собирается на конское ристалище, нежели в церковь. Должно пременити определенные для позорищ дни, когда они встречаются с праздничными¹¹⁸. Если постановление Вселенского VI-го собора относится к VIII веку по Р. X., когда уже урегулировались отношения язычества к христианству, – то постановления собора Карфагенского – к началу IV-го столетия – времени царствования Константина Великого – и тогда уже театр потерял, как видно из правила собора, языческий элемент, – то что же сказать о театре времен Златоуста. Он именно был учреждением лишь нравственно развращающим народ Антиохийский. «Прошу всех вас», говорил Св. Иоанн в заключение слушателям своим, «и сами избегайте гибельного пребывания на зрелищах и посещающих оные увлекайте оттуда»¹¹⁹. «Не отсюда ли», восклицает проповедник, как бы обобщая все гибельное влияние зрелищ на нравы, «не отсюда ли развращение жизни?»¹²⁰.

Как ни достаточным представляется нам все вышесказанное для изображения нравственного состояния Антиохийского христианского общества, за время Златоуста, но оставаясь верными исторической правде и пользуясь творениями Златоуста, как историческим источником, мы считаем долгом справедливости присоединить еще одну, правда, печальную картину Антиохийских нравов.

«Говорить ли еще о неистовстве роскошествующих, пьянствующих, – другого рода, т. е. сладострастии», взывает Златоуст, а мы прибавим – и самого сладострастия другого рода. «Они – пьяницы, развратники», продолжает проповедник, «как неистовые кони, быв возбуждаемы опьянением и вина и блудных страстей, бросаются на всех, устремляясь еще с большем безумием и бесчинством, нежели эти бессловесные, и делают другие бесстыдства, о которых и говорить неприлично»¹²¹. Здесь тоже буквально мы будем говорить словами самого Св. Иоанна Златоуста. «Я еще не сказал о важнейшем зле», пишет Св. Иоанн к верующему отцу¹²², изображая ему нравственное состояние современного Антиохийского общества» – «не раскрыл самого главного несчастия. Много раз намеревался сказать об этом хоть и со стыдом, но столько же раз и удерживался от того стыдом. Что же это такое? – Какая то новая и непотребная страсть в нашу жизнь вкралась, постигла нас болезнь тяжкая и неисцельная, поразила язва, жесточайшая из всех язв; измышлено какое то новое, нетерпимое беззаконие, потому что нарушаются не только писанные, но и естественные законы. Для распутства мало уже любодеяния! И как бывает в телесных болезнях, что последующее сильнейшее страдание заглушает собою чувство предшествовавшей боли, так и чрезмерность этого непотребства делает то, что и нестерпимый порок разврата с женщиной перестает уже казаться нестерпимым. Хотят, кажется, иметь возможность избежать этих сетей и женскому полу предстоит уже опасность быть излишним, потому что его заменяют отроки. И ужасно особенно то, что это непотребство совершается с великою дерзостью и беззаконие стало законом. Никто уже не страшится и не трепещет, никто не стыдится и не краснеет, но еще хвалятся этим позором, и целомудренные кажутся безумными, а обличающие развратных – сумасшедшими; если они слабы, то подвергаются побоям; а если сильны, то терпят насмешки, поругания и бесчисленные поношения. Не помогают уже ни судилища, ни законы, ни пестуны, ни отцы, ни приставники, ни учители; одних успели совратить деньгами, другие смотрят только на то, чтобы им была награда, а из тех, кои добросовестнее и заботятся о спасении вверенных им, одни легко поддаются обольщениям, а другие боятся силы развратников. Ибо легче спастись от погибели подозреваемому в злоупотреблении властью, нежели избежать рук этих нечестивцев тому, кто стал бы от них отводить детей. Так среди городов, как бы в совершенной пустыне, мужи на мужех студ содевают (Рим. 1:27). Если же некоторые и избежали этих сетей, то нелегко им избегнуть худой, падающей и на них от этих развратников славы, во-первых, потому, что их (честных людей) весьма немного и от этого их невидно из-за множества порочных, во-вторых – потому, что и сами те окаянные и злые демоны, не могли иначе отомстить презирающим их, стараются вредить им этою худою славою. Не успев нанести им смертельную рану и поразить их в самую душу, они усиливаются, по крайней мере, повредить их внешнему украшению и вовсе лишить их доброй славы. Есть у некоторых бессловесных вожделение сильное и похоть неудержимая, ничем не отличающаяся от бешенства, но и они не знают этого непотребства, а удерживаются в пределах природы, и сколько бы не разжигались похотью, никогда не нарушают законов природы. А эти одаренные разумом, наставленные божественным учением, проповедующие другим, что должно делать и чего не должно, слышавшие и писание, нисшедшее с неба – не так дерзко совокупляются с блудницами, как с отроками. А отцы растлеваемых отроков переносят это молча, не зарываются в землю вместе с детьми и не придумывают никакого средства против этого зла».

Всякие комментарии, конечно, излишни; прискорбное дело ясно, как день. Развращение нравов, широкое развитие сладострастия последовательно создали это ужасное непотребство мужеложства. И этот унизительнейший из пороков настолько стал обычным в Антиохии, что люди нимало не стеснялись предаваться ему, и, как видится, это было делом гласным, где практиковалось наравне с прельщением отроков и насилие души и тела. И это преступление законов божеских и человеческих совершалось среди городов; честных людей было так немного, что можно было считать его всеобщим. Именно, как говорит в заключении своей речи Св. Златоуст, «волны порока, подобно стремительному потоку, разрушив все преграды, яростно разлились по душам людей»¹²³. И это горестное обстоятельство – в обществе церкви христианской! Данные – неопровержимы. Этот порок народа преобладал над всеми другими пороками. «Иные, конечно», замечает наш историк – Св. Иоанн, «и соблюли себя от непотребства развратников (впрочем, опять прибавляет, таких именно) за то (и эти немногие) не избегают вот этих жестоких и всегубящих страстей – корыстолюбия и сластолюбия. Но большая часть заражена и этими самыми страстями и, еще сильнее, сладострастием»¹²⁴.

При знакомстве с сейчас описанным печальнейшим явлением в нравственной жизни Антиохийской церкви, по одному из творений Златоуста, написанных за монашеский – ранний период его жизни, можно предположить, что, быть может, порок описывается все-таки как явление минувшее, которое за десять – двадцать дет после могло значительно ослабеть и, пожалуй, исчезнуть, под благодатным влиянием все более и более укоренявшегося христианства. Но увы! это предположение оказалось совершенно несостоятельным. Св. Иоанн Златоуст, ставши священником – проповедником в Антиохийской церкви, свидетельствует о нем в 391 году. Беседуя о словах Ап. Павла к Римлянам (гл. 1; ст. 26–28), Св. Иоанн указывает психологическое, физиологическое и историческое происхождение этого противоестественного греха, но мы оставляем подробности по причинам понятным. Приведем подлинные слова обличителя-проповедника лишь в нескольких строках¹²⁵. «Все произошло от ненасытного вожделения, которое не любит держаться в подлежащих пределах. Ибо всякий, преступающий законы, поставленные Богом, питает вожделение к несродному и незаконному. Как часто многие, потеряв позыв на обыкновенную пищу, едят землю и мелкие камни; иные же, томясь сильною жаждою, рады пить грязную воду, – так язычники воскипели сею беззаконною любовью. И ежели спросишь: отчего такая стремительность вожделения? Ответствуем: оттого, что они оставлены Богом... А за что оставлены? За беззаконие, – за то, что оставили Бога».

Мы с намерением излагаем слова Св. Иоанна. Ибо одно это доказывает уже, что, значит, настояла серьезная необходимость священнику говорить публично об этом пороке, с высоты церковной кафедры вразумлять и обличать безчинников. А это обстоятельство, в свою очередь, свидетельствует о том, что беззаконие сейчас, так сказать, деется. Сам Св. Златоуст именно и указывает на этот факт, как на наличный в жизни. Святитель говорит о появлении данного порока в язычестве и здесь исследует причины и появления и, так сказать, поддержки беззакония в обществе христианском, в церкви Антиохийской¹²⁶. «Откуда вторглась сия похоть? Отчего произошло сие зло?» И отвечает: «от роскошной жизни, от незнания Бога. Когда люди отвергают страх Божий, тогда оставляет их все доброе».

Очевидно, порок ограничивался в церкви Антиохийской только мужчинами. Мы в творениях Златоуста нигде не встретили ни малейшего намека на подобное беззаконие среди женщин, существование которого Св. Апостол Павел указывает в языческом обществе города Рима. И здесь, в общем очерке нравственной жизни Антиохии, справедливость требует заметить, как отрадную особенность: «среди этой глубокой деморализации, женщина в Антиохии представляла светлое исключение в пользу нравственного порядка»¹²⁷.

Св. Иоанн в книге своей, написанной в назидание некоей «молодой вдове», с почтительным умилением воспоминает о добродетельной своей матери. Мы приведем это краткое слово доброго сына о благочестивой матери». «Когда я был молод», пишет он, «помню, – учитель мой, – а он был самый закоренелый язычник – (Ливаний, по показанию всех наших биографов Златоуста) при многих удивлялся моей матери. Желая узнать по обыкновению от окружающих его, кто я таков, и услышав от кого то, что я сын вдовицы, он спросил у меня: сколько лет моей матери и давно ли она вдовицею? И когда я сказал, что ей 40 лет от роду и что 20 лет прошло уже с тех пор, как лишилась она моего отца; он, Ливаний, изумился и громко воскликнул к присутствовавшим: ах! какие у христиан есть женщины!»¹²⁸ А в беседе со своею матерью, которую Св. Иоанн сохранил в одном из «слов о священстве», он указывает всю трудность жизни вдовы благочестивой. «Никакими словами», говорит ему мать, «невозможно изобразить той бури и тех волнений, каким подвергается молодая женщина, пораженная скорбью вдовства. Она должна исправлять... разрушать злые умыслы родственников, мужественно переносить притеснения и безжалостные вымогательства сборщиков податей». Конечно, такая личность, как Амфуса – исключение, но все же благочестивая женщина не единственное явление в жизни церкви Антиохийской за время Златоуста. Известно, что Юлиан богоотступник хотел восстановить в Антиохии языческий культ, и не успел в своем намерении именно потому, что встретил сильное сопротивление со стороны таинственных женщин, которые и сами действовали, и располагали к тому же своих мужей. В сатире на Антиохийцев «Misopogoú» Юлиан говорит: «женщины все, что у них было, отдавали на вспоможение Галилеянам, между тем, как мужья не хотели ни копейки пожертвовать на поддержание языческого культа». Еще одну особенную сторону влияния христианских женщин Антиохии на мужей отмечает язычество. «Когда эти последние – мужчины – вне своего дома», говорит по этому случаю Ливаний, обращаясь к императору, «они следуют твоим приказаниям п приступают к капищам; но как скоро возвращаются домой, то совершенно переменяются в присутствии своих жен и становятся врагами язычества». Вот как могли наэлектризовать женщины! Мы уже видели выше влияние нечестивых женщин на легкомысленных мужчин; но вот, как видится, добрые жены также не уступали в благотворном влиянии на благоразумных мужей. Жалобы царя богоотступника и его достойного учителя показывают, что женщины в семье были центром, откуда, чрез влияние на семейство, выходило лучшее движение тогдашней общественной жизни. Здесь хранились более крепкие и живые силы того времени. Невольно является вопрос: как же могли образоваться настолько печальные явления, как описанные выше, со слов такого современного свидетеля, как Св. Златоуст, – такое глубокое развращение нравов? Отвечаем: во-первых, у добрых жен могли быть худые мужья, потому что, что же поделаешь, когда человек, так сказать, «от рук отбился»! Потом, женщин свободомыслящих, в известном смысле, несомненно, было все-таки большинство, которое, естественно, как грубая сила, влияло более. К этому еще, если принять во внимание общечеловеческую склонность к злу более сильную, чем к добру, и преимущественную порочность мужчин в Антиохии; то, по нашему крайнему разумению, решение вопроса несколько уясняется. Св. Иоанн Златоуст часто упрекает современных ему Антиохийских женщин, как мы видели выше, в распущенности; но он же отметил и отрадное исключение и это исключение оказывается, по свидетельству современных языческих писателей, не единственным. Правда, это утешительное явление – эти благочестивые жены и женщины вообще, подобно нагорным инокам церкви Антиохийской, как «яркие светила среди глубокого мрака»¹²⁹. Но раз то и другое явление – и отшельники во множестве, и жены не в единичном числе – есть в Антиохии исторически, – мы, изображая по творениям Св. Златоуста нравственное состояние церкви Антиохийской, не в праве не отметить то явление, на которое указывает наш историк – и мы отмечаем, как факт исторический.

Святой Иоанн Златоуст в слове своем к «верующему отцу»¹³⁰ указывает, что упадок нравственности в Антиохийском церковном обществе имеет ближайшее влияние на религиозное состояние народа; а именно, что здесь, в низком уровне нравственных воззрений и жизни, начало суеверий и ересей. «Что говорить о низвращении общественного порядка?» рассуждает Св. Иоанн. «Эта язва, внесенная сими нечестивцами, угрожает истребить в народе даже веру в промысел Божий; так она распространяется, возрастает, стремится овладеть всем, ставит все вверх дном и наконец вступает в брань с самим небом, вооружая языки людей уже не против подобных им рабов, но и против Самого Господа Вседержителя. Ибо отчего, скажи мне, так много везде веры в судьбу? Отчего народ все, что ни бывает, приписывает неразумному течению звезд? Отчего некоторые проповедуют слепое счастье и случай? Отчего думают, что все делается без причины и без цели? Из-за тех ли это, которые любомудрствуют, или из-за тех, о которых... я доказал, что они – язва всего общества? Очевидно из-за этих... раздражаются тем, что такой-то богатеет, живет роскошно, умножает свое имение и хищничает, что, будучи зол и осквернен бесчисленными пороками, пользуется славою и благоденствует¹³¹. Вот этим соблазняется народ, тогда как из-за живущих добродетельно не только не скажут ни одного такого слова..., но и стали бы упрекать сами себя, если бы довелось им высказать жалобу на промысел Божий. Если бы все захотели так жить, никто бы и не подумал о подобных речах и не возникло бы главнейшее из этих зол – исследование о том, откуда зло. Когда бы зла не было и не являлось, кому бы пришлось отыскивать причину зла и этим изысканием возбуждать бесчисленные ереси? Ибо и Маркион, и Манес, и Валентин, и большая часть язычников отсюда начали (свои ереси)»¹³². – И так, мы в нашем исследовании религиозного состояния Антиохийской церкви за время Златоуста будем придерживаться порядка, какой указывает сам Златоуст в вышеприведенной нами выдержке из слова к «верующему отцу». Будем говорить: о проявлениях состояния веры в народе Антиохийском, о суевериях, заблуждениях, ересях, расколах, о причинах того или другого явления в религиозном состоянии Антиохийской церкви. Если сделаем несколько выписок из творений Златоуста, в этом, на сей раз, не извиняемся пред досточтимым читателем, ибо искренно сознаем, что таков предмет нашего исследования, и думаем, что приводить подлинные слова Златоуста есть самый лучший для нас способ уяснить наш взгляд на дело, а для читателя – определить, насколько наше воззрение правильно; для обеих сторон исследование облегчается, нет уже надобности для проверки обращаться к подлинному, главному источнику нашего исследования.

Было время, когда христианский апологет в обстоятельствах положения Церкви Христовой в государствах мира нашелся вынужденным написать: «у всякой провинции, у всякого города есть свое божество, только мы одни – христиане лишаемся права следовать своей религии»¹³³. С началом IV века от Р. X. эта libertas religionis христианству была дана – и в пределах широких. С восшествием на Римский императорский престол Константина Великого христианская вера была объявлена господствующей религией, – высочайше объявлена свобода религии во всей великой Римской империи. «Если Римское правительство», скажем словами почтенного проф. М. Д. Академии В. Ф. Кипарисова¹³⁴, «было сравнительно толерантно к свободомыслию в делах религии, к особенностям в религиозных убеждениях, когда эти убеждения остаются на степени факта внутреннего, и требовало, по крайней мере, иногда, как напр. в эпоху христианских апологетов, только сокрытие убеждений, внешнего сообразования с государственной языческой религией; то христиане такой свободой пользоваться не могли и не хотели, потому что, как говорит Св. Иустин мученик: христиане не могут жить обманом, почитают нечестием не быть во всем верными истине»¹³⁵. Это обстоятельство в свою очередь обусловливало гонение на христиан. Вот теперь Константином Великим объявлена была свобода совести, нужная для христиан, свобода не в смысле и в сфере внутренних убеждений, а именно как libertas religionis – свобода вероисповедания, свобода внешнего обнаружения своих религиозных убеждений, открытого выполнения требований своей религии, – словом свобода жить и поступать по христиански во всем. Мы приведем здесь тот юридический акт, которым первый христианский император дал право свободы вероисповедания для христиан, это – знаменитый «Миланский эдикт». Мы берем его в русском переводе – по Церковной Истории Евсевия Памфила. «Заботливо изыскивая то, что относится к выгоде и пользе государства, между прочим или лучше сказать преимущественно пред всем прочим, говорит порфироносный автор эдикта, мы сочли полезным определить и то, что касается культа и почитания Божества, а именно: решили дать как христианам, так и всем другим людям свободу следовать той религии, какую кто хотел избрать, дабы, Божество, каково бы оно ни было, благосклонно было к нам и всем управляемым нами. И так по здравом и правильном обсуждении, мы объявляем такое наше решение: никому решительно не должно быть возбраняемо избрание религии христиан и следовать ее обычаям. Каждый, избравший христианскую религию, пусть свободно без всякого препятствия и соблюдает ее». Ко всему этому прибавить следует, что по желанию и расположению благочестивого царя и даже при непосредственном его влиянии и содействии, всюду в Римской империи, и за ее пределами, как в Иерусалиме, воздвигались церкви Божии и на место языческих капищ устроились христианские храмы. «Теперь», записал Евсевий Памфил в своей Церковной Истории, говоря о дарованном Церкви от Бога мире, «теперь светлый и ясный день, неомрачаемый никаким облаком, озарил лучами небесного света церкви Христовы во всей вселенной. Была у всех какая то божественная радость», с восторгом замечает историк церкви, «когда увидели, что места, не за долго пред тем опустошенные нечестием тиранов..., снова оживают, что храмы, начиная с основания до высоты недосязаемой, опять воздвигаются и получают гораздо лучший вид, нежели прежние разрушенные. Затем для всех нас открылось умилительное и вожделенное зрелище: по городам начались праздники обновления и освящения вновь устроенных храмов, а для этого стали собираться епископы, стекались издалека чужестранцы; дружелюбно сближались между собою народы и члены Христова тела (замечательное выражение) сходились в один состав¹³⁶. Богослужение предстоятелей и священнодействие священников стали совершенными, церковные обряды сделались благолепными. Здесь слышалось пение псалмов и других преданных нам от Бога изречений. Там совершалось Божественное и таинственное служение и преподавались неизреченные символы Господних страстей. Вместе с тем люди всякого возраста, мужского и женского пола, всею силою души радуясь, умом и сердцем воссылали молитвы и благодарения к Богу... При этом каждый из предстоятелей произносил всенародные слова и по мере своих сил старался возвышать дух собрания». Все это было тогда, когда Константин разделял императорскую власть еще с Ликинием: 313–315 гг. по Р. Хр. После, когда Константин стал единодержавным властителем Римской империи, он снова торжественно подтвердил полную религиозную свободу христианства. Созомен замечает: «Константин торжественною грамотою объявил живущим на востоке подданным, чтобы они чтили христианскую веру и служили Богу усердно, а Богом признавали того, кто действительно Бог»¹³⁷. «Но», прибавляет император, и это мы заметим на сей раз с особенным вниманием, «если мы совершенно неограниченно позволили это христианам, то твоя честность должна разуметь, что этим дается право и другим по желанию соблюдать свои обычаи и свою веру. Каждому представляется право держаться той религии, к какой кто сам присоединится»; – «так», – т. е. обеспечивая и другим, кроме христиан, равную свободу, замечает В. Ф. Кипарисов, – «определено нами для того, чтобы не казалось, что мы какой либо культ или какое-нибудь вероисповедание чего-нибудь лишили» – подразумевается, в его правах перед государством». (В. Ф. Кипарисов).

Мы буквально принимаем выражения эдикта, оставляя всякие рассуждения о том: говорит ли этот документ о всеобщей и безусловной терпимости ко всем религиям, существовавшим в то время в Римской Империи, или не говорит. Для нас важно знать общий вывод из этих рассуждений нашего ученого (В. Ф. Кипарисова), с которым мы вполне соглашаемся. Эдикт говорит о веротерпимости в отношении к христианам и нехристианам. Таков буквальный смысл эдикта. И то и другое для нас важно, но мы останавливаемся на последней части эдикта, предоставляющей всем вероисповеданиям языческим свободу, ибо это необходимо нам для выяснения значения язычества для христианства за время Златоуста. «Миланский эдикт», замечает В. Ф. Кипарисов в «Свободе совести», «конечно, относился не только к христианам, но и к язычникам»¹³⁸. В 319 году Константин о язычниках выражается так: «желающие рабствовать своему суеверию публично могут отправлять свои обряды». «Идите к вашим общественным жертвенникам и святилищам и отправляйте празднества по вашему обычаю», обращался он к язычникам, «ибо мы не запрещаем и открыто справлять обязанности старинного злоупотребления»¹³⁹. Все эти исторические справки, говорящие о том, что в свободе религии даны были одинаковые права христианству и язычеству, при всем искреннем тяготении Царя к последнему. Здесь мы не коснемся вопроса: насколько этой теории Миланского эдикта соответствовала практика самого Константина и его ближайших и отдаленных преемников на Римском престоле; пользовалось ли обещанною свободою как христианство, так и язычество со стороны предержащей власти и во взаимных отношениях; не стесняло ли христианство свободу язычества и других исповеданий, – и язычество и иные исповедания в свою очередь не посягали ли на свободу христианства? Об этом, хотя в нескольких словах, мы скажем ниже. На сей раз, – когда нам предстоит обозреть религиозное состояние церквей – теперь – Антиохийской, а после – Константинопольской по творениям Св. Иоанна Златоуста за его время – 50-ти летие: 347–397 гг., – особенное значение имеет внутреннее расположение христианского общества: решение вопроса, какое настроение души преобладает в этом обществе: христианское, языческое или еще какое? «Я слышу, – некоторые говорят», писал Константин в 323-м году по Р. Хр., как передает Евсевий¹⁴⁰, «будто обряды языческих храмов будут уничтожаемы; посоветовал бы я», продолжает благочестивейший государь, «это уничтожение всем людям, если бы сильное противоборство гибельного заблуждения в душах некоторых людей не укоренилось слишком глубоко»¹⁴¹. – Церковные историки говорят подробно о внешнем положении церкви, но не знакомят с внутренним религиозным ее состоянием. Мы своим трудом пополняем этот пробел в истории.

Если известно, что христианство должно было выдерживать нападения от язычества, которое, сознавая свое расслабление, собирало последние свои силы в лице властителей, философов, вообще знатных и сильных людей, чтобы защитить свои колеблющиеся жертвенники от неминуемого разрушения и возвратить утраченную власть над миром, ниспровергнув христианство, то, конечно, вполне интересно знать, что же само то христианство в лице его общества представляло собою в своем внутреннем содержании?..

Во времена Юлиана Богоотступника, в продолжении 30-ти лет, язычество три раза восходило на трон цезарей Рима; язычники были при дворе, в армии, в городах и селениях¹⁴². Но для нас важно знать: было ли само то христианское общество с христианским содержанием и настроением, – или христианская религия была лишь одной внешней формой, под которой сознательно или несознательно жило язычество в своих воззрениях, обычаях, привычках, верованиях? Общее движение в церкви в смысле ее внешнего распространения во всяком случае несомненно. «Дела рыбарей», говорит Св. Иоанн Златоуст, вскоре после смерти Грациана (†383), «процветают с каждым днем более и более! Язычество, распространенное по всей земле, наконец разрушено силою Христовою»¹⁴³. «И это не преувеличение», как замечает В. Ф. Кипарисов¹⁴⁴, – «нет; Св. Иоанн Златоуст говорит об успехах христианства, несомненно, сравнительно с теми средствами, которыми располагало христианство, и находит, что успех, в сравнении с средствами, изумителен с человеческой точки зрения. Златоуст прямо отрицал, чтобы кто-нибудь из христианских царей издавал указы, повелевавшие наказывать неверующих, чтобы заставить их отстать от своего заблуждения»¹⁴⁵. «Наслаждавшееся таким спокойствием», скажем словами Златоуста, «и никогда никем не гонимое заблуждение языческого суеверия само собой ослабело и само собой пало. Ибо христианам не позволяется ниспровергать заблуждение принуждением и насилием, но заповедано убеждением, словом и кротостью совершать спасение человеческое»¹⁴⁶. Отметим: Златоуст говорит, очевидно, о периоде, ближайшем к его времени, а не о всем периоде времени от Константина Великого¹⁴⁷. Но тот же Златоуст при всех успехах христианства, при весьма значительном его распространении в мире языческом, замечает, что «сатанинский смех еще не совсем истреблен на земле»¹⁴⁸.

Останавливаемся на этом слове Златоуста и обращаемся к обозрению по его творениям внутреннего содержания религиозной жизни Антиохийских христиан, которым сказано было это слово этим проповедником Антиохийской церкви. Самое выражение Св. Иоанна Златоуста, что «сатанинский смех не совсем истреблен на земле», дает разуметь, что перевес на стороне христианства и что только в малой части властвует заблуждение языческого суеверия. Мы не будем распространяться о христианском благочестии Антиохийского общества. Приведем два-три указания, в которых ясно выражается преимущественное влияние святой веры Христовой. Но на словах Златоуста, называющих заблуждения, суеверия, расколы, ереси, сосредоточим наше внимание.

«Думаю», говорил Св. Иоанн Златоуст в Антиохийской церкви, (объясняя евангелие от Матф. 27:6–9), вызывая милосердие к бедным, – «думаю, что благодатиею Божиею число собирающихся сюда простирается до 100,000... О! если бы каждый уделял хотя по одному оболу (полушке), тогда и бедных бы не было»¹⁴⁹. Такое число христиан составляет как раз половину всего народонаселения Антиохии, и следовательно язычники и иудеи – остальная часть Антиохийцев представляли собою в отдельности 1/4 народонаселения. Предположение проповедника мы принимаем, как достоверную вероятность. И эти 100,000 если не во всей целости, то в преимущественном большинстве были люди религиозные, хотя и не все в одинаковой степени, как это указывает Св. Иоанн Златоуст, когда, например, и хвалит их усердие к храму, и порицает их холодность к посещению богослужения, и обличает их преимущественное желание слышать его поучения. Припомним слова Златоуста, приведенные нами в начале нашей речи о церкви Антиохийской: «Хвала нашему городу; в нем живет народ, любящий слушать (поучения); храмы Божии наполнены; посмотри на всенощные бдения, соединяющие день с ночью»¹⁵⁰. «Я видел во всех готовность повиноваться увещанию пребывать в непрестанной молитве, трезвенным умом, бодрственною душою... Посему несправедливо было бы, обличая нерадивых, восхвалить исправных. И так сегодня хочу похвалить вас, воздать вам благодарность за такое послушание»¹⁵¹. «Такое невыразимое множество собралось теперь и с таким вниманием слушает беседу, а в самый страшный час я часто ищу его и не вижу и сильно вздыхаю, что когда надлежит явиться Христу в Святых Таинствах, то церковь бывает пуста»¹⁵². Здесь несомненно Св. Проповедник обличает тех, которые внимали его слову, лишь как изящной ораторской речи, которую так превозносил некогда Ливаний – учитель Антиохийский. О степени впечатления бесед Златоуста на слушателей говорят его обличения в рукоплесканиях и восклицаниях, как знаках одобрения проповеднику. Хотя Св. Иоанн если еще и принимал снисходительно, как выражения внимания и похвалы, восклицания, то вовсе не одобрял рукоплесканий их, в том и другом случае внушая своим слушателям, что он хотел бы видеть иные проявления действенности его слова. «Церковь не театр, чтобы приходить в нее для забавы. Из нее должно выходить с назиданием. Что мне пользы в ваших рукоплесканиях? Что пользы в похвалах и восклицаниях? То мне похвала, если вы все вам внушаемое исполните на деле»¹⁵³. При этом условии, когда дело не оканчивалось лишь рукоплесканиями, проповедник одобрял и эти шумные выражения внимания к его слову. – «Это стечение (народа), это стояние с напряженным вниманием... не желание выйти отсюда, несмотря на тесноту, пока не окончится это духовное зрелище, рукоплескания и возгласы одобрения – все свидетельствует о вашей душевной теплоте и усердии»¹⁵⁴. «Когда я сказал вчера», говорит Св. Иоанн в другой раз: «пусть каждый из вас сделает свой дом церковью, вы громко воскликнули, изъявляя удовольствие по поводу этих слов. А кто с удовольствием слушает поучение, тот готов представить доказательства и на деле». Затем проповедник с утешением говорит об истинных плодах внимания к слову: «просил я вашу любовь запомнить сказанное в церкви и предложить (дома) вечером двоякую трапезу: из снедей и при ней угощение словами духовными. Знаю, что вы сделали и вкусили не только той, но и этой» (трапезы духовной)¹⁵⁵. – Но особенным выражением высокого религиозного настроения служит чествование местных святых, которое было одним из сильно развитых церковно-народных обычаев в Антиохии. Это чествование святых выражалось торжественным совершением крестных ходов и праздничного богослужения в церквах в окрестностях Антиохии – Дафне, Антиохийском поле и кладбище¹⁵⁶. На этих духовных торжествах Св. Златоуст всегда выступал с словом проповеди. И эти похвальные беседы – их много: напр. о Св. Игнатии Богоносце, о Св. Вавиле священномученике, святителе Милелие, Св. Романе, св. св. мучен. Домнике и ее дочерях, Домнике и Просдоке и т. п. – и служат для нас источником исторических сведений о высоком подъеме религиозного чувства в Антиохийском обществе. Но как люди способны из всякого блага сделать зло, так что святое дело бывает поводом ко греху, то Св. Златоуст не оставляет без внимания и этой печальной возможности. Торжества в дни таких праздников совершались за городом под открытым небом и сопровождались иногда шумными пиршествами. И вот проповедник старается самые эти обеды сделать назидательными, не идя резко против утвердившегося обычая. «Ты желал бы здесь насладиться и чувственною трапезою? Что же? И здесь при гробе мученика, по окончании богослужения можешь доставить себе это наслаждение и отдохновение, сидя под смоковницею или виноградом и предотвратить упреки совести: ибо мученик здесь недалек от тебя и, назирая тебя вблизи, невидимо предстоит при самой трапезе и не позволит наслаждению перейти в грех»¹⁵⁷.

Но внешние проявления религиозного чувства весьма различны от того внутреннего религиозного содержания, каким живет сам человек дома, в своей семье, чем он руководится в своих воззрениях на взаимные отношения к ближнему? Вот эта сторона религиозного состояния Антиохийского общества за время Златоуста и представляет для нас и прямой интерес и главную цель нашего исследования. Св. Иоанн вводит нас в эту сокровенную тайницу души Антиохийского христианства. «Одна из любимых мыслей», замечает наш биограф Златоуста (Малышевский), «которую не раз повторяет Златоуст в своих беседах в похвалу святых, состоит в том, что святость познается не столько из чудес и знамений, сколько из жизни святых, из дел веры, любви и святости, украшавших их жизнь»¹⁵⁸. Истинно-религиозный христианин тот, несомненно, кто свои мысли и чувства, и все поведение, всю жизнь и деятельность располагает по руководству истинного учения святой веры и под благодатным влиянием любви Христовой, высшая степень которой – искренно, самоотверженно – полагать душу свою за други своя. Прекрасно, – если внешнее проявление неизбежно – показной религиозности соответствует внутреннее религиозное содержание. Но совершенства в людях нет или, по крайней мере, оно – чрезвычайная редкость, и чаще встречается такое явление, что богомольный человек нередко религиозен если и не как фарисей, то все-таки совершенно далек от намерения осуществить высокие идеалы Христова учения в жизни своей. – Вот именно это печальное явление – разлад внешнего исполнения религиозных требований с внутренним содержанием верующего человека – и подметил Златоуст в своих слушателях и увековечил, как исторический факт в своих творениях – поучительных беседах – в слове обличения. «И не стыжусь я разведывать об этом», откровенно говорил он Антиохийцам, когда узнал, что они сами заботятся об исправлении согрешающих¹⁵⁹ – «потому что эта любознательность происходит не от пытливости, но от заботливости. Не бесчестие для врача осведомляться о болящем, и нам не порок всегда разузнавать о вашем спасении». И это знание жизни было у Златоуста в совершенстве. Он проникал своим наблюдением в сокровеннейшие клети домов и угадывал весь уклад жизни духовной в душах своих пасомых. И мы будем говорить, по принятому нами приему, словами Златоуста.

Общенародным противорелигиозным явлением, особенно очевидным и общественным, в христианском обществе Златоуста были так называемые сатурналии, – которые совпадали с праздником январских календ, – нового года, – соединенные не только с пьянством и распутством, а еще и с нечестием суеверия. Разные беспорядочные действия, которым христианские жители Антиохии предавались в этот праздник, расположили пастыря-проповедника сказать обличительное слово. «Ныне надлежит вам», говорит он, «сразиться не с варварами, сделавшими набег, но с бесами, которые ходят торжественно по площади. Ибо диавольское гулянье, продолжавшееся сегодня во всю ночь, смехи, ругательства, ночные пляски и смешная эта комедия отвели наш город в пленение, которое тягостнее всякого неприятельского... – наш город веселится, красуется, весь увенчан; площадь, как любящая наряды, роскошная и богатая женщина, украшается, надевая на себя золото, драгоценные одежды... всякий мастеровой, выставляя свою работу, хочет перещеголять своего товарища... Но это соревнование еще не стоит большого порицания. Более всего огорчают меня игры, которые происходят сегодня в гостиницах, преисполненные распутства и нечестия – нечестия суеверия, потому что занимающиеся ими, т. е. играми, замечают дни, гадают и думают, что если первый день нового года им удастся провести в удовольствии и веселии, то и во весь год будет совершенно тоже, – распутства», – поясняет Златоуст, потому что и женщины и мужчины наполняют стаканы и чаши вином и напиваются без всякой меры.... Крайне безумно по одному счастливому дню заключать, что то же будет и в продолжении года, – не только это безумно, но диавол учит вас так рассуждать, что в делах жизни нашей надобно полагаться не на собственную деятельность, а на дневные обстоятельства»¹⁶⁰. Как очевидно из сейчас приведенной выдержки слова, Златоуст указывает начало народного празднества именно в язычестве. Он не просто порицает праздничный разгул, нет! «Более всего», говорит, «огорчают меня игры», соединявшиеся обыкновенно с проявлением суеверия. И в других беседах Св. Иоанн обличает Антиохийцев в пресыщении и пьянстве, которым Антиохийцы предавались во дни христианских праздников¹⁶¹ и после приобщения Св. Таин по тогдашнему обычаю. Но тогда он просто обличает несвоевременную неосторожность в яствах и употреблении вина. «После причащения», говорит, «тотчас и начинается пьянство»¹⁶². Насколько различны то и другое слово об одном и том же предмете, видно из заключений слова. В последнем случае, – разрешая вопрос, естественно возможный со стороны слушателей: «неужели же, скажешь, должно поститься после причащения?» – Златоуст говорит: «я не говорю этого и не принуждаю; хорошо делать и так, но я не требую этого, а увещеваю не предаваться безмерному пресыщению»¹⁶³. К слову. – Изображая нравственное состояние Антиохийской церкви, мы видели уже и там, что Златоуст в пороках общества указывает признаки все еще языческого влияния, как напр., в сладострастной любви мужчин к отрокам¹⁶⁴. Так вообще в суеверных привычках Антиохийцев-христиан Златоуст видит проявление языческих воззрений. Сделаем краткое сравнение. – «Человек, окруженный мраком, не видит ничего перед собой; он веревку принимает за ползущего змия, или, зашедши в тесное место, думает, что его схватил человек или демон. И сколько тут страха и беспокойства. Подобных же вещей боятся и язычники; а чего следовало бы страшиться, этого они не страшатся; но подобно тому, как дети, находясь на руках у своих кормилиц, неразумно протягивают руки к огню; а между тем боятся человека в одежде из козьей вóлны. Так и эти эллины – настоящие дети, как и сказал об них некто: «эллины – всегда дети». Того, что не составляет греха, они боятся, как-то: телесной неопрятности, одра, занимаемого мертвецом, погребения мертвых, роковых дней и тому подобного. А того, что составляет настоящий грех, как то: сладострастной любви к отрокам, прелюбодеяния, блуда, они и не думают считать за грех. Ты можешь видеть, как язычник омывается после мертвеца, но от мертвых дел не омывается никогда. Он много прилагает старания о приобретении денег и в тоже время думает, что пение петухом курицы может иметь влияние на его счастье. Так они помрачены смыслом. У них много примет, устрашающих их, наприм., такой-то, говорят, первый встретился со мной, когда я выходил из дома, – выйдет непременно тысяча неприятностей для меня. Сегодня ненавистный слуга, подавая мне сандалии, поднес наперед левую, – быть большим бедам и напастям. Сам я, выходя из дома, ступил за порог левою ногою, и это предвещает несчастие, это домашние неудачи. Когда же я вышел из дома, у меня правый глаз мигнул, – это предвещает слезы. Равным образом и женщины, когда тростниковые прутья, ударившись о ткальное дерево, издадут звук, или сами себя они поранят гребнем, – принимают это за худое предзнаменование; опять, когда они заденут основой о гребень и очень сильно, потом верхние прутья, ударившись о древко, от напряженного удара издадут звук, то и это считают за предвещание несчастия, – и тысяча других у них достойных смеха суеверий. Закричит ли осел или петух, чихнет ли кто, – что ни случится, все их тревожит, так что они как будто скованы тысячами уз и находятся во мраке и гораздо большем порабощении, чем тысячи невольников»¹⁶⁵. Из следующих слов проповедника видно, что он потому говорит о всех этих суевериях язычества, что они не оставлены еще людьми, сделавшимися христианами» Но не будем мы такими, – напротив, осмеявши все такие суеверия, как чада света, как небесные граждане, не имеющие ничего общего с землей, будем считать для себя страшным один только грех и оскорбление Бога»¹⁶⁶. В беседах Златоуста есть и прямые указания, что именно эти суеверия, приметы, привески и заговоры есть язычество в христианстве, только не так очевидно проявляющееся, как в сатурналиях. Говоря второе огласительное слово к готовящимся ко крещению¹⁶⁷, проповедник взывает: «И так скажем: отрицаюся тебя, сатана, – скажем так, как имеющие там, в тот день, отдать отчет в этих словах и будем наблюдать их, чтобы этот залог возвратить тогда в целости; а гордыню сатанинскую составляют: зрелища, конские ристалища и всякий грех, также наблюдение дней, ворожба и приметы. А что такое, скажешь, приметы? Иногда кто-нибудь, вышедши из своего дома, видит человека одноглазого, принимает это за дурное предзнаменование. Это сатанинская гордость». Мы опускаем поучительные внушения проповедника, ибо они, хотя и весьма назидательны, но не отвечают нашей цели – представить в данном случае историю религиозного состояния христианского общества Антиохии. «Сказать еще нечто другое, более смешное?» продолжает Златоуст. «Я стыжусь и краснею, но вынужден сказать для вашего спасения. Если встретится девица, то говорят: день будет бесполезен; а если встретится блудница, – то счастлив, хорош и весьма полезен. А что сказать о тех, которые употребляют заговоры и привески и привязывают к головам и ногам своим медные монеты Александра Македонского... и не только привески употребляешь у себя, но и заговоры, вводя в дом свой пьяных и болтливых старух... говорят, что заговаривающая таким образом есть христианка и ничего другого не произносит, кроме имени Божия. Но потому я особенно и ненавижу ее и отвращаюсь от нее, что она употребляет имя Божие во зло, что она, называя себя христианкой, совершает дела языческие». – Интересны попытки Златоуста уяснить своим слушателям психологическую сторону влияния суеверий на душу человека. Мы приведем кратко слова его беседы и тем более, что в них мы знакомимся с новым видом суеверия в антиохийском христианском обществе. «Не будем», говорит он, объясняя 2-е послание Св. Апостола Павла к Тимофею, – «не будем верить нелепостям, каковы все предсказания волшебников; но как же, скажешь, что они говорят, то и сбывается? Потому и сбывается, что ты веришь, если только сбывается. Волшебник овладевает тобой, делается господином твоей жизни и располагает ею, как хочет». «Как скоро ты пришел к волшебнику», поясняет ниже Златоуст в этом же слове, «как скоро стал спрашивать, то уже и сделал себя рабом его, потому что спрашиваешь, как верующий в него. С другой стороны этим обманщикам помогает то, когда человек привыкнет верить им; ибо никто не обращает внимания на предсказания неудачные, а только на удачные.... но скажешь: такой-то украл, а один волшебник указал его. Это не всегда бывает справедливо, а по большей части смешно и ложно. Они ничего не знают, а если бы что-нибудь знали, то лучше им следовало бы говорить о своем: каким образом многие идольские приношения были украдены, каким образом множество золота было украдено. Почему они не предсказали этого жрецам своим? Следовательно, они не знают ничего; они и за деньги не могли предсказать, когда сгорали их идольские храмы и многие из них вместе с тем сами погибали. Если же они и предсказали что-нибудь, то это было делом случая»¹⁶⁸. Не желая много распространяться об одном этом явлении печальном в религиозной жизни Антиохийцев, каково суеверие, – в творениях Златоуста есть и еще много указаний, мы считаем нецелесообразным умолчать об одном обстоятельстве в народной жизни христиан, в котором суеверие ближайшим образом соприкасалось с христианской религией. Св. Иоанн, объясняя одно место в первом послании к Коринфянам, изобразивши безнравственность брачных обычаев низшего класса народонаселения, подробно говорит о возмутительных суеверных действиях над новорожденным младенцем. «После брака, если родится дитя, опять мы видим тоже безумие, видим множество символических действий, достойных смеха. Ибо когда нужно наречь имя младенцу, то еще не называя его именем святого, как древние делали прежде всего, но засветивши светильники и давши им различные названия, называют младенца именем того, который прогорит дольше всех, предполагая, что оттого дитя проживет долее. Потом, если с ним приключится смерть, как часто случается, то следует множество смешных действий. Говорить ли о перевязках, о погремушках, привешиваемых к руке, о красной пряже и о многом другом, доказывающем великое безумие, – тогда как не следует возлагать на младенца ничего другого, кроме спасительного креста.... Ткани, пряже и другим подобным привескам вверяется безопасность младенца. Сказать ли нечто еще более смешное? Никто да не укоряет нас в непристойности, если слово наше касается таких предметов. Что же это такое смешное? Оно считается ничтожным, о чем я и жалею, но доказывает нерассудительность и крайнее безумие. Женщины кормилицы и служанки в бане берут грязь и, обмакнувши в нее палец, помазывают чело младенца. Если кто спросит: что значит эта грязь, это брение? – то говорят: она предохраняет от дурного глаза, от зависти и ненависти. Увы! грязи и брению приписывают такую способность и такую силу – разрушать всякие козни диавола»! Здесь мы приведем и характерное вразумление заблуждающимся, так как оно в некоторой степени дорисовывает неприглядную картину религиозного состояния общества. «Не стыдно ли вам, скажите мне. Поймете ли вы когда-нибудь, как диавол с юности человека мало по малу раскидывает свои сети и употребляет свои хитрые меры? Если грязь производить такие действия, то почему не помазываешь ею своего чела ты, достигший мужеского возраста и имеющий у себя завистников более младенца? Почему не помазываешь грязью всего тела? Если она на челе имеет такую силу, то почему бы тебе не помазать грязью всего себя?» В заключение св. пресвитер – учитель выясняет слушателям преступность этого рода суеверия пред учением святой веры, пред величием святыни, также сообщающих человеку божественную благодать спасения. «Если это делается у язычников», говорит, «то нисколько не удивительно, а когда поклоняющиеся кресту, приобщающиеся неизреченных таинств и достигшие любомудрия держатся таких постыдных обычаев, это достойно многих слез. Бог удостоил тебя духовного мира, а ты пачкаешь младенца грязью! Бог почтил тебя, а ты сам себя бесчестишь! Если кому кажется это маловажным, тот пусть знает, что это ведет к великому злу и что Павел не считал подобных предметов маловажными и не оставлял их без внимания (приведен текст 1Кор. 2:4)... Помазывающий грязью не делает ли младенца отвратительным? Как он, скажи мне, подведет его к руке священника? Как священник удостоит запечатлеть рукою его чело, которое ты помазал грязью?... «Я не говорю здесь», заявляет в одной из своих бесед Св. Иоанн Златоуст, «ни о предвещаниях, ни о гаданиях, ни о гороскопе (гадание по часу рождения), ни о колдовстве, ни о таинствах магии, ни о тысяче других суеверных обычаев, которым весьма многие из христиан предавались».

Таким образом, за время Златоуста, вся жизнь Антиохийца-христианина проникнута была языческими верованиями со дня рождения и до самой смерти.

Приведем один намек и на то грустное, противорелигиозное явление суеверия, какое можно было видеть в Антиохии даже при естественно-таинственном акте смерти человека. «Говорить ли о других сатанинских предрассудках при беременности и родах, которые поддерживаются повивальными бабками... о предрассудках при смерти и выносе каждого, о стонах и бессмысленных воплях, о безумных действиях на гробах и попечении о надгробных памятниках, о неблаговременном и смешном множестве плачущих женщин? – о предрассудках касательно дней входов и выходов?»¹⁶⁹.

Но было бы ошибкой останавливаться только на этих явлениях в жизни Антиохийцев, которые так далеки от истинного учения христианского и сделать огульное невыгодное заключение, что уровень религиозной жизни здесь весьма низкий, – нет! Хоть, правда, мало, во все-таки есть в творениях Златоуста показания более утешительного свойства. Св. Иоанн недаром проповедовал, его слово и плод приносило. Мы приведем его свидетельство именно из области сейчас раскрытой нами по предмету о влиянии языческих верований на жизнь христиан. Это свидетельство показывает, что Антиохийская паства была послушна своему святому пастырю-учителю и что зло остатков язычества в христианах Антиохийских пред силою и действием меча слова Божия, возвещаемого Златоустом, при нем же падало.

«Вчерашний день, бывший сатанинским праздником сатурналий, вы сделали праздником духовным, приняв слова наши с великою благосклонностью; вы, через пребывание устроив себя органами и сосудами духовными, дали духу ударить в ваши души и вдохнуть благодать Свою в ваши сердца»¹⁷⁰.

В несколько обширном очерке пришлось нам сообщить сведения о проявлениях суеверия в различных его видах, как ни старались мы быть краткими в своей речи. Но таков уже сам в себе предмет. Очевидно, суеверие было весьма распространено между Антиохийскими христианами, что св. пастырь Антиохийский так многократно и так сильно вооружался против заблуждений этого рода.

Оставаясь верными нашей цели представить религиозное состояние Антиохийской церкви за указанный период времени в его истинном свете, мы отметим и те уклонения от истины веры, о которых Златоуст говорит сравнительно очень немного, так сказать, вскользь, к слову. Но мы убеждаемся, что это как бы мимоходом замеченное заблуждение все-таки действительно было, – долгом считаем занести и его в наше историческое исследование.

Таково в особенности заблуждение – вера в судьбу. Слово Златоуста об этой вере кратко, но знаменательно по своему значению. Мы уже упоминали об этом слове в начале нашей речи о религиозном состоянии Антиохийской церкви. Теперь скажем лишь кратко собственно то, что в слове Златоуста относится именно к данному заблуждению. «Отчего, скажи мне, так много везде веры в судьбу?» писал Св. Иоанн из пустыни к «Верующему Отцу», изображая неприглядное состояние Антиохийского общества¹⁷¹. Далее автор послания показывает, в чем выражалась эта вера в судьбу. «Отчего народ все, что ни бывает, приписывает неразумному течению звезд? Отчего некоторые проповедуют слепое счастье и случай? Отчего думают, что все делается без причины и без цели?» Ставши священником-проповедником Антиохийской церкви, Св. Иоанн опять в 387 году говорил о вере в судьбу, хотя и опять очень кратко, указывая как там, так и здесь, что причина этого явления в религиозной жизни кроется в уклонении людей от истинных правил добродетельной нравственной жизни. «Невозможно, подлинно невозможно, чтобы проводящий нечистую жизнь, не колебался в вере», говорит Св. Иоанн, объясняя слова Св. Апостола Павла: имуще той же дух веры по писанному (2Кор.4:18), и сейчас приводит наглядное доказательство этой мысли своей. «Так», говорить, «пустословящие о судьбе и неверующие (конечно, прибавим – вследствие заблуждения) спасительному учению о воскресении впали в бездну такого неверия вследствие нечистой совести и развратных дел»¹⁷². После, в исследовании религиозного состояния церкви Константинопольской мы еще раз встретимся с этим заблуждением, как и с другими, отмеченными нами в церкви Антиохийской и тогда ближе ознакомимся с самым содержанием веры в судьбу, потому что Св. Иоанн подробнее говорит об этом заблуждении в церкви Константинопольской. А здесь обратимся к ознакомлению с нарушением в Антиохийском христианском обществе третьей заповеди закона Бога и принятого Евангельского учения о клятве.

«Да, подлинно, тяжек этот грех и весьма тяжек», говорит Златоуст. «Он весьма тяжек потому, что не кажется тяжким; потому я и боюсь его, что никто не боится его; потому эта болезнь и неизлечима, что она не считается болезнью»¹⁷³. Ниже мы увидим в словах Св. Иоанна еще подтверждение действительной закоренелости порока. «Клятвы были каким-то закоренелым обычаем у Антиохийцев», замечает г. Малышевский¹⁷⁴. Что такое представляла собою эта клятва? Была ли она просто божбой (по катехизису М. Филарета), призыванием имени Божия всуе, без всякой надобности, лишь по укоренившейся привычке, или это была клятва, когда Бога ставили свидетелем в подтверждении справедливости одного известного дела, – присяга, предосудительно употребляемая тогда, когда по самому качеству обстоятельств в ней не было надобности, – или это была клятва, как проклятие человеку – анафема? Чтобы решить этот вопрос, надобно непременно читать подлинное слово Св. Златоуста.

Господин Малышевский в известной своей биографии Св. Златоуста¹⁷⁵ единственной формой клятвы, так развившейся в Антиохии между христианами, признает, что это есть клятва-присяга. Он, г. Малышевский, говорит: «следует заметить, что клятва была предметом, о котором Златоуст говорил и нарочитые беседы, и о котором он часто говорил и в других беседах... К клятве или присяге привлекали истцы, тяжущиеся, подозревавшие кого либо в краже, обмане и т. п.» Нам дело не представляется так; мы признаем замечание г. Малышевского только частью. Есть в творениях Златоуста слова о клятве, которые по нашему убеждению нельзя понимать в смысле присяги, а только лишь как «божбу». Так ли это? Вот слова Златоуста: «как простой разговор не есть вина», говорит Св. Иоанн, убеждая Антиохийцев хранить себя от клятв, «так и это не представляется виною, но с великою дерзостью совершается это беззаконие, и если кто станет осуждать, то поднимается тотчас смех, великий хохот не над теми, которые осуждаются за клятву, а над теми, которые стараются исправить это зло»¹⁷⁶. Вот одно доказательство, что клятва, которую Златоуст стремился уничтожить в Антиохийцах, была прежде всего «божбой». В самом деле, не так же пóходя судились Антиохийцы, что истцы постоянно тащили кредиторов к присяге! А Златоуст, как очевидно из вышеприведенных его слов, ясно дает понять, что употребление клятвы обличает как порок всеобще-народный. Потом, еще осязательнее слово Златоуста доказывает справедливость нашего воззрения. «Но такой-то, скажешь, человек скромный, имеет сан священства, живет весьма воздержно и благочестиво, однако клянется». Думаем, что делать комментарии излишни, – слово говорит само за себя. Какой же епископ, священник или диакон будет брать присягу; и притом по г. Малышевскому надобно предположить, что человека скромного, имеющего священство (выражение Златоуста) привлекает истец тяжущийся, заподозривший это священное лицо, живущее весьма воздержно и благочестиво, в краже, обмане и т. п.: неразрешимые противоречия-показания Св. Иоанна Златоуста и взгляд на эти показания г. Малышевского. Впрочем он, вероятно, этого слова Златоуста не читал. Иначе мы не смеем предположить, чтобы умышленно умолчал, а тем менее извратил, сам посмотрел односторонне; а еще менее смеем думать, что г. Малышевский не считает божбу делом настолько греховным, чтобы Златоусту стоило так сильно вооружаться против нее. А между тем Св. Иоанн именно против этого то порока, скажем опять, по нашему убеждению, так и ратует. Сказавши о легкости отношения к клятве, Св. Иоанн восклицает: «посему я и веду продолжительную речь об этом, ибо хочу исторгнуть глубокий корень и уничтожить долговременное зло»¹⁷⁷.

Еще слово-другое в подтверждение вашей мысли: «привычка – дело важное», говорит Златоуст о «клятве»; трудно отстать от нее и уберечься. Она часто сбивает нас против нашей воли и нашего сознания», – подчеркиваем слова, в которых суть дела ясна, как Божий день! Что же? против воли и бессознательно истец влечет ответчика к клятве – присяге? – вот что надобно предположить, если допустить исключительную верность взгляда г. Малышевского.

Это еще не все, что у Златоуста опровергает заключение г. киевского биографа Св. Иоанна Златоуста. «Привычка поистине великое дело», говорит Антиохийский проповедник, «она имеет силу природы»¹⁷⁸. «И так, чем более ты знаешь силу привычки, тем более старайся освободиться от худой привычки, приучай себя к другой – полезнейшей. Как теперь худая привычка часто может увлекать тебя, несмотря на твое старание, опасение, осторожность, заботливость; так тогда, когда ты приучишь себя к доброй привычке – не клясться, ты никогда не допустишь себя впасть в грех клятвы, несмотря даже на свое желание и небрежность. У каждого из живущих и обращающихся с тобою проси милостыни, чтобы он советовал и увещевал тебя избегать клятв».

Еще более сильные доказательства: «частые клятвы – немалая пропасть не только тогда, когда они касаются предметов маловажных, но и тогда, когда касаются предметов весьма важных. Мы же и покупая овощи, и споря о двух оболах, и гневаясь на слуг и угрожая им, во всем призываем в свидетели Бога¹⁷⁹. «По таким предметам ты не посмеешь на торжище призвать во свидетели и человека свободного, облеченного каким-нибудь обыкновенным саном... а Царя Небесного, Владыку ангелов ты влечешь в свидетельство в разговоре и о торговле, и о деньгах, и о других мелочах»¹⁸⁰. Особенности в слове Златоуста в данном для нас случае мы подчеркиваем.

Потом, «нужно», говорит Св. Иоанн, «не только показать, как тяжек грех, но и дать совет, как избежать его. Ты имеешь жену, имеешь слугу, имеешь детей, и друга, и родственника, и соседа. Внуши всем им бдительность в этом отношении». «Я не думаю, чтобы людям внимательным, бдительным и заботящимся о своем спасении, нужно было более десяти дней для совершенного оставления худой привычки клясться¹⁸¹. – И это не единственное место в творениях Златоуста, так ясно указывающее, что клятва в Антиохии практиковалась прежде всего, как «божба».

Все сейчас приведенное из слов Златоуста взято из слова огласительного – 23-го, сказанного в Антиохии к готовящимся к святому крещению – в 387 году¹⁸². – Продолжая в том же году настоятельно убеждать своих слушателей оставить клятвы, Св. Иоанн, несколько позже, в «беседе на притчу о должнике десяти тысяч талант», снова говорит о том же способе побеждения этого греха. Златоуст говорит: «если еще и не все исполнили прежний закон о клятвах, так с течением времени оставьте догонять упредивших. Я узнал, что усердие к этому таково, что об этой заповеди и дома и за трапезою бывает состязание у мужей с женами, у рабов с свободными и блаженными, – так звал я тех, которые таким образом вкушают пищу... где муж смотрит за женою, чтобы она не впала в бездну клятвопреступления, а жена наблюдает за мужем... не погрешит, кто назовет такой дом церковью»¹⁸³.

«Оставив, наконец, ту заповедь» (о клятвах), говорить Св. Златоуст, – «знаю, что по милости Божией исполнение ее распространяется по всему городу, так вы делали усердное начало и прочное основание – перейду к другой»¹⁸⁴. «Уста твои научились не клясться?» заключает свою беседу Златоуст; «язык научился везде говорить: ей и ни? Пусть он научится удерживаться от всякой брани и прилагать еще большее старание об этой заповеди»¹⁸⁵. И так, думаем, теперь ясно, о каком виде клятвы идет речь в вышеприведенных словах Златоуста. Что это есть просто «божба», легкомысленное употребление клятвы в обыкновенных разговорах (катихиз. М. Филарета), – это несомненно. Когда имя Божие приемлется всуе? Оно приемлется всуе, свидетельствует наш православный катехизис (о третьей заповеди Закона Божия), или понапрасну произносится, когда произносится в разговорах бесполезных и суетных, а тем более напрасно, когда произносится лживо или с нарушением благоговения. Насколько все это убеждает нас в смысле слов Златоуста, что он именно о божбе говорит, когда говорит о клятве в приведенных нами выдержках, служит, между прочим, и следующее соображение. В православном катехизисе в рассуждении о третьей заповеди закона Божия есть вопрос: нет ли в священном писании особенного запрещения божбы в разговоре? Ответ: Спаситель говорит: Аз же глаголю вам не клятися всяко; буди же слово ваше: ей, ей, ни, ни; лишше же сею от неприязни суть (Мф.5:34–37). Как видится, об этой заповеди в данных местах своих бесед и говорит Златоуст. Это обличение в божбе Св. Златоуста и оставил без всякого внимания г. Малышевский, а это главное, именно эта то клятва-божба и была общераспространенным пороком Антиохийских христиан во время Златоуста. Златоуст именно говорит с человеком, настолько пристрастившимся к клятвам, который больше произносит клятв, чем слов»¹⁸⁶. В других словах своих Св. Иоанн действительно свидетельствует, что существовала в Антиохии и другая клятва – церковная присяга, приносившаяся пред святыней евангелия для непреложного уверения (по выражению правосл. катехизиса). Почему Св. Иоанн Златоуст так вооружался против этого вида клятвы? Потому ли, что в его время нередкость между Антиохийцами была ложная клятва, – когда утверждают клятвою то, чего нет; или потому, что в большинстве случаев присяга кончалась клятвопреступлением, когда не исполняют справедливой и законной клятвы (кат. Митр. Филарета); или потому, наконец, что Св. Иоанн не признавал законным употребление клятвы даже в важных случаях, – словом, вовсе, никогда, ни в каких случаях, ни в каких обстоятельствах? Все это проследить весьма интересно. Но отвечать на все предложенные вопросы может вам только сам Св. Златоуст в своих творениях, к слову которых мы и обратимся.

В 388 году Св. Златоуст говорил беседы по случаю низвержения царских статуй. В XIV и ХѴШ беседах мы находим слово о клятвах. В них он продолжает свою речь и о божбе, но говорит уже и о присяге и очень ясно. Обычай клясться-божиться, как видится, ослабел. А клятва-присяга оставалась в прежнем виде не только употребления, но и злоупотребления. Наша цель, между прочим, доказать, что клятвы, именно как порок, существовали в Антиохии и туго поддавались искоренению. И если ослабели, то только благодаря пастырской настойчивости Св. Иоанна.

Возьмем еще несколько слов Златоуста, чтобы выяснить, что задерживало Антиохийцев сразу бросить дурную греховную привычку – божиться. «Сколь многие», говорить, «увлеклись привычкою к клятвам и считали ее неисправимой. Однако, по милости Божией, как употребили вы несколько старания, то большую часть этого порока смыли с себя»¹⁸⁷. Справедливость требует от историка показать, конечно, не только одно худое в жизни людей, но и доброе. Рецепт пастыря своей пастве от болезни, так ее разъедавшей, вполне подействовал. «Не будем говорить: одолеем эту привычку понемногу, потому что тому «понемногу» не будет конца», – поучает проповедник; «вместо этого, станем говорить, что не отстанем, пока сегодня не исправимся от клятв, хоть бы подавляла нас тысяча дел»¹⁸⁸. «Не говори мне: от частого употребления мы отстали, а только изредка увлекаемся к ним, – брось и это «изредка». Если потеряешь один золотой, не обойдешь ли всех с расспросами и поисками, только бы найти его. Так поступи и с клятвами. Если увидишь, что вырвалась у тебя одна клятва, – плачь, стенай, как будто бы у тебя все имущество твое пропало. Опять говорю тоже, что и прежде, – запрись дома, займись и потрудись с женою, с детьми и домашними; скажи наперед сам себе: не примусь ни за частные ни за общественные дела, пока не исправлю душу свою»¹⁸⁹.

Обратимся теперь к клятве-присяге. Особенности формы ее в Антиохийской церкви за это время, и сущность ее, и взгляд Златоуста на клятву этого вида, мы в самом тексте беседы опять подчеркнем во избежание необходимости объяснений. «Что ты делаешь, человек?» взывает Златоуст, – «заставляешь клясться пред священною трапезою, и там, где лежит Христос закланный, закалаешь брата своего. Разбойники убивают на дорогах, а ты убиваешь сына пред лицом матери, и совершаешь убийство, преступнее Каинова. Тот умертвил своего брата в пустыне и временною смертью, а ты наносишь смерть среди церкви и смерть вечную. Ужели для того устроена церковь, чтобы клясться? Нет! – для того, чтобы молиться. Ужели для того стоит трапеза, чтобы мы заставляли других клясться? Нет! – для того стоит она, чтобы разрешали мы грехи, а не вязали. Но если ты не стыдишься ничего другого, так постыдись этой самой книги, которую подаешь для клятвы: раскрой евангелие, которое держа в руках, заставляешь клясться, и услышал, что Христос говорит там о клятвах, вострепещи и удержись. Что же Он говорит там о клятвах? – Аз же глаголю вам не клятися всяко (Мф. 5:34). А ты этот закон, запрещающий клятву, делаешь клятвой. О дерзость! О безумие! Ты делаешь то же, как если бы кто самого законодателя, воспрещающего убийство, заставил быть помощником в убийстве. Не так стенаю и плачу я, когда слышу, что иных убивают на дорогах, как стенаю и плачу и содрогаюсь, когда вижу, что кто-нибудь подходит к этой трапезе, полагает на нее руки, прикасается к евангелию и хлопочет на счет денег; ты сомневаешься, скажи мне, и убиваешь душу? Приобретешь ли ты столько, сколько делаешь вреда душе и своей и ближнего? если веришь, что этот человек правдив, не вводи его в неволю клясться; а если знаешь, что он лжив, не заставь его нарушить клятву. Пусть гибнет золото, пусть пропадают деньги, только бы иметь нам уверенность более всего в том, что мы и сами не преступили закона и другого не заставили этого сделать»¹⁹⁰. Из всех этих слов Златоуста видно, что чистую, любящую душу его – евангельски доброго пастыря – возмущали: во-первых легкомысленное употребление клятвы-присяги; во-вторых – душепагубные последствия этой клятвы; в третьих – неуважение к святыне храма Божия, престола Господня – евангелия; в особенности же нарушение прямой заповеди Спасителя мира, безусловно запрещающего клятву Своим последователям. И вот он всей силой любви своей благопопечительной восстает против всех видов употребления клятвы: и убеждает, и угрожает, и умоляет, – что все доказывает, насколько порок этот был присущ Антиохийцам. «Некоей чудной песне хочу научить вас», говорит он своей возлюбленной пастве, «взяв не мертвую лиру в руки, но вместо струн натянув историю Писания и заповеди Божия. И как арфисты, взяв пальцы учеников, тихонько прикладывают их к струнам и, приучая ударять с искусством, выучивают их из мертвых тонов и струн извлекать звуки нежнее и приятнее всякого голоса, так сделаем и мы. Взявши вместо струн ум ваш, и прикладывая его к заповедям Божиим, попросим любовь вашу касаться их с уменьем, чтобы этим увеселением исторгнуть нам не собрание людей, но лик ангелов. Недовольно того, чтобы только проследить божественные слова; петь, требуется еще доказательство от дел¹⁹¹. Вот мы уже ударяли по одной струне во всю пятидесятницу, читая вам закон о клятвах»... Будем говорить словами проповедника: «побуждай всех немедля к исполнению этой заповеди. Сорок дней уже прошло; если еще пройдет и святая пасха, то никого не прошу и употреблю уже не увещание, а отлучение, которым нельзя пренебрегать: ссылка на привычку – не сильное оправдание. И так наперед говорю и объявляю всем, что если я, сошедшись с вами наедине и сделав опыт, – а непременно сделаю» – вот истинное душепастырство! – «найду некоторых неисправившимися в этом недостатке, таких подвергну наказанию, прикажу не допускать к святым тайнам не для того, чтобы они оставались без них, но чтобы исправились и затем приступили»¹⁹². Надобно заметить, что клятвы были в сильном употреблении не только в городе Антиохии, но и во всей Антиохийской церкви. И вообще на востоке: позже мы увидим, что и Константинополь не чужд был этого порока в христианском мире. «Везде поют о вашем городе», говорит Златоуст, «что он первый из всех во вселенной украсился именем христиан: так дайте всем знать», говорит, «что Антиохия одна между всеми городами во вселенной изгнала клятвы из своих пределов. И как имя Христово, начавшись отселе, как из некоего источника, распространилось по всей вселенной, так и это доброе дело, получив здесь корень и начало, сделает вашими учениками всех людей, населяющихся землю»¹⁹³.

От употребления клятвы-божбы, присяги, – столь распространенных между Антиохийцами, Св. Иоанн Златоуст переходит и знакомит нас с клятвой иного рода, которая соединяет в понятии уже не заклятие в верности слова или дела, а прямо есть проклятие – karact¹⁹⁴ в том лишь смысле, как это слово употребляет Св. Ап. Павел, когда говорит: «Христос ны искупил есть от клятвы законные, быв по нас клятва, писано бо есть, проклят всякий висяй на древе»¹⁹⁵. Клятва – анафема, проклятие, как отлучение от церковного общества¹⁹⁶. И эта-то клятва была в сердце и на устах христианского общества не только у священников, но и у мирян, мужей и жен, – и всех исполняла злобы, вражды, ненависти, разделения. И если бы еще между людьми разномыслящими в вере только существовало такое нестроение, это было бы в некоторой мере, хотя преступно во всяком случае, но естественно; а то между чадами единой святой церкви, между православными людьми! И что особенно душепагубно было, так это то, что зло считалось ничтожным, – проклятие употребляли как случится¹⁹⁷. Что дело дошло до такого бедственного состояния, что «находясь в крайней опасности», говорит Св. Златоуст, «мы не сознаем этого, не преодолевая гнуснейших страстей»¹⁹⁸. Св. Иоанн Златоуст, лично бывший свидетелем этого грустного явления в жизни христиан Антиохийских его времени, подробно говорит об этом печальном обстоятельстве, указывая и происхождение его, и главную силу, которой оно держалось, и преступность его, и преступные его последствия как для самих этих христиан, так и для иноверцев – еретиков, язычников и иудеев, во множестве населявших в то время Антиохию. «С чего я начну говорить об этом зле», восклицает Св. Иоанн в начале беседы о проклятии, – «с постановлений ли заповедей или с вашего безумного невежества и бесчувственности? Но когда я буду говорить об этом, не станут ли некоторые надо мной смеяться? Не возопиют ли против меня, – что я намереваюсь беседовать о таком прискорбном и достойном слез предмете? Но что мне делать? Я скорблю и сокрушаюсь душой и терзаюсь внутренне, – и с великим стыдом молчу, видя беснующихся у пустословящих, не разумеющих ни яже глаголют, ни о них же утверждают¹⁹⁹, – невежественно дерзающих преподавать одно только свое учение и проклинать то, чего не знают²⁰⁰. Внимайте слышанному, прошу вас, дабы нам не погибнуть. Скажи мне, что значит это проклятие (αναθεμα), – которое ты произносишь? Вникни в свое слово, рассуди, что ты говоришь, понимаешь ли ты силу его? И так, что значит слово анафема? Не то ли, чтобы такой-то сделался жертвой диавола, не имел права на спасение, был отвержен от Христа? Но кто ты, присваивающий себе такую власть и силу? Тогда сядет Сын Божий и поставит овцы одесную, а козлища – ошуюю²⁰¹. Зачем ты присваиваешь себе такую честь, которой удостоен только сонм апостолов, истинные и вполне ревностные их преемники, исполненные благодати и силы? Впрочем, они с таким чувством отлучают еретиков от церкви, как будто исторгая у себя правый глаз, чем доказывается их великое сострадание и сокрушение, как бы при отнятии поврежденного члена. Поэтому они обличали и отвергали ереси, но никого из еретиков не подвергали такому наказанию. И апостол, как видно, по нужде в двух только местах употребил это слово²⁰². Почему же, тогда как никто из получивших власть не делал этого или не смел произносить такого приговора, ты осмеливаешься делать это вопреки смерти Господней и предупреждаешь суд Царя²⁰³? Или вы считаете маловажным прежде времени и Судии произвести на кого-нибудь такое осуждение? Ибо анафема совершенно отлучает от Христа²⁰⁴. Апостол Павел, имея сильную любовь ко Христу, никого не подвергал ни обиде, ни принуждению, ни анафеме, иначе он не привел бы к Богу столько народов и целых городов, но подвергаясь сам унижению, бичеванию, заушению, посмеянию от всех, он совершал такие дела, оказывая снисхождение, убеждая, умоляя²⁰⁵. Подражать этому увещеваю вас всех и вместе с вами и самого себя²⁰⁶. Мы совершаем это служение и вот увещеваем вас. Рукоположение не к властолюбию ведет, не к высокомерию располагает, не господство предоставляет; все мы получили одного и того же Духа, все призваны в усыновление; кого Отец избрал, тех Он сподобил со властью служить братьям своим. И так, исполняя это служение, мы увещеваем вас и заклинаем отстать от такого зла²⁰⁷. Ибо тот, кого ты решился предать анафеме, или живет и существует еще в этой смертной жизни, или уже умер. Если он существует, то ты поступаешь нечестиво, отлучая того, кто еще находится в неопределенном состоянии и может обратиться от зла к добру. А если он умер, то тем более. Почему? Потому, что он своему Господеви стоит или падает²⁰⁸, не находясь более под властью человеческою²⁰⁹. Притом опасно произносить суд свой о том, что сокрыто и известно Судии веков, Который один знает и меру ведения и количество веры²¹⁰. Отстаньте же, увещеваю вас, от такого зла! Вот я говорю и свидетельствую пред Богом и избранными Его ангелами, что в день суда оно будет причиною великого бедствия. Ибо, как мы, поступающие немилосердно с единоплеменниками своими, удостоимся спасения?... Еретические учения, несогласные с принятым нами, должно проклинать и нечестивые догматы обличать, но людей нужно всячески щадить и молиться об их спасении²¹¹».

Чем вызвано было это явление, кто и кого и за что проклинали? Кто внимал проповеди Св. Иоанна, кто своими ушами слышал это исполненное любви и умиления пастырское обличение, те знали, о чем говорил Златоуст. А для нас, чтобы понять сущность всего этого горестного обстоятельства, необходимо уяснить себе бытовое состояние Антиохийской церкви за время Златоуста. Для этой же цели в свою очередь нам надобно взять период времени значительно ранний, чем время жизни и деятельности Св. Иоанна Златоуста.

Св. Иоанн Златоуст в начале своей беседы «о проклятии» говорит: «прежде беседуя с вами о познании непостижимого Бога» – разумеются беседы о Непостижимом – «и предложив много бесед об этом, я доказывал вам, как словами писания, так и рассуждениями естественного разума, что познание Божества недоступно и для самих невидимых сил, для тех сил, которые провождают невещественную и блаженную жизнь, и что мы, живущие во всякой беспечности и рассеянности и преданные всяким порокам, усиливаемся постигнуть совершенно неведомое и для невидимых существ; мы впали в этот грех, руководствуясь в таких рассуждениях соображениями собственного разума и суетною славою пред слушателями, не определяя благоразумием границы своего естества и не следуя Божественному Писанию и Отцам, но увлекаясь, как бурным потоком, неистовством своего предрассудка»²¹². – И такое слово в Антиохии было вполне уместно и вполне справедливо, ибо если где христиане «усиливались постигнуть совершенно недоведомое», то здесь именно; если где христиане в рассуждениях о Божестве руководствовались соображениями собственного разума, то здесь, в Антиохии. И это настроение в неудержимом стремлении своем приобретало направление крайнее, когда христиане приобретали наклонность познавать Божество, не определяя благоразумием границ своего естества и не следуя Божественному Писанию и Отцам. Направление это в лучшем своем проявлении выразилось в Антиохии очень рано, задолго до времени жизни и деятельности Св. Иоанна Златоуста. В конце III-го века по Р. Хр. в Антиохии была открыта школа, основателем которой был пресвитер Лукиан²¹³. Наш досточтимый профессор – церковный историк (А. П. Лебедев) замечает, что о Лукиане мы почти ничего не знаем²¹⁴. История знает не столько учителя, сколько учеников его школы²¹⁵. Но направление этой школы положительно известно. Известно, что здешние учителя ясность понимания в догматике предпочитали возвышенности в богословствовании; они хотели быть здравомыслящими богословами, хотели привести в согласие веру и разум²¹⁶, – требование, которое всегда будет предъявлять человек, пока живо человечество, замечает ваш досточтимый профессор²¹⁷. Это понимание естественных нужд человека было настолько справедливым, истинным, что создало направление, которое вошло в течение богословского развития церкви²¹⁸. Приютившись сначала в Антиохии, потом в Константинополе, это антиохийское направление в конце концов вошло в общее течение церковной жизни²¹⁹ и ему суждено было иметь большое значение в дальнейшей истории богословской науки²²⁰.

Расширяя это стремление и желая руководствоваться в познании высочайших догматов веры только рассуждениями естественного разума, ученики этой Антиохийской школы впоследствии стали рационалистами – людьми, которые держались правила: что превышает мысль человеческую, то следует устранять, отвергать²²¹. Насколько опасно такое настроение, показывает вам Св. Иоанн Златоуст в одной из своих бесед на послание к Римлянам. Изъясняя текст Апостола о вере Авраама: дав славу Богу и известен быв, яко еже обеща, силен есть и сотворити (IV, 21), Св. Иоанн говорит: «не быть пытливым, значит – славить Бога; а быть пытливым, значит – грешить против Бога²²²». Понятно, конечно, какую пытливость разумеет Златоуст; понятно, что это желание далеко от исполнения известного совета Господня: испытайте писания... Но продолжим слово Святого. «Ежели наша пытливость», продолжает он, «и розыски о предметах невысоких не служат к славе Божией (нам кажется, напротив, познание даже ничтожных вещей видимого мира невольно знакомит с премудростью и благостью Творца вселенной, не говоря уже о том, что небеса именно поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь), – то кольми паче, любопытствуя о рождении Господа, как оскорбители Его славы, навлечем на себя крайнее наказание. Если не должно входить в исследования об образе воскресения, то гораздо менее позволительно стараться проникнуть в неизреченные и страшные тайны. И Апостол сказал не просто – поверив, но известен быв. Ибо таковы убеждения веры; они гораздо сильнее и яснее доказательств разума; никакие противные умствования разума не могут поколебать веру. Кто верит доказательствам разума, тот может и переувериться; а кто утверждается на вере, тот заградил уже слух свой для внушений, могущих ослабить веру²²³. С разумной точки зрения – в самом деле, хотеть веру подчинить разуму – нелепое желание! Вера потому и есть вера, что она не подчиняется разуму; где разум берет верх, там нет и не может быть веры²²⁴».

Какое именно влияние оказывал пресвитер Лукиан, основатель Антиохийской школы, на своих учеников; вызывало ли оно здравомыслящее богословствование или порождало тот крайний рационализм в познании веры, девиз которого: непонятное для разума отрицать? Определить это, за недостатком исторических данных, возможности нет. Но несомненно, что эта школа, от самого ее основания, своим направлением благоприятствовала всем исследователям и испытателям веры, каковыми обыкновенно называли себя ариане²²⁵. Нам нет надобности доискиваться и доказывать, было ли арианство порождением школы Лукиана или не было, – это не входит в наши цели; нам только надобно выяснить причины появления и существования клятвы – анафемы – в Антиохийской церкви за время Златоуста. Поэтому имеют для нас значение те исторические данные, которые могут уяснить нам причины этого печального положения церковных дел в Антиохии и показать исторический ход появления раскола, бывшего за время Златоуста не только между разноверцами и православными, но и в среде последних между собою. Св. Афанасий Великий называет арианствующих богословов именно «свободомыслящими» и приписывает им эллинское мудрование²²⁶, т. е. приписывает им такую же свободу в исследовании догматов, замечает А. И. Лебедев, какой держались древние философы в вопросах о мире сверхчувственном во времена язычества²²⁷.

Мы уже упоминали, что история знает не столько основателя школы, сколько учеников его. Филосторгий²²⁸ указывает несколько лиц, которые были более замечательными наставниками в Антиохийской школе, из-под руководства которых выходили сторонники арианского образа мыслей, каковых ваш незабвенный труженик богословской науки, прот. А. В. Горский насчитывает 11-ть, как более важных представителей арианства²²⁹. А есть одно древнее свидетельство, которое утверждает, что и сам ересиарх – Арий был также учеником все того же Лукиана Антиохийского²³⁰. Возможность и естественность этого исторического явления, если не необходимость его появления, как следствия причины, заключается, конечно, в том обстоятельстве, что и арианство держалось существенно тех же принципов, как и эта школа²³¹. Деяния вселенских соборов представляют подробную характеристику направления арианского свободомыслия в делах веры, которая получает здесь особенную наглядность оттого, что отменяется воззрениями на одни и те же предметы учения веры представителей православия. Картина представляет две стороны людей, как бы овец и козлищ. Вера одних была проста, пряма и искренна. Они веровали, как и чему учила церковь, не вдаваясь в тончайшие исследования. «Мы без хитрости веруем! не трудись понапрасну отыскивать доказательства на то, что постигается только верою»²³². Учение о Святой Троице им представляется в особенности таким предметом, в отношении к которому бесполезны умствования и требуется одна непосредственная вера. «Таинство Святой поклоняемой Троицы превышает всякий ум и слово, совершенно непостижимо и усваивается только верою»²³³. Таковы выражения православных овец церкви Христовой на 1-м вселенском соборе²³⁴.

Не так заявляли себя заблудшие чада той же Святой Матери, ставшие смрадными козлищами, готовыми испортить зловонием своей ереси чистый воздух учения веры, которым дышит православная церковь. «Прямой, сердечной веры они чуждались, они хотели вопросы веры подвергать такому же рассудочному исследованию, как и всякие другие вопросы. Веру хотели подчинить знанию. Они стояли за религиозное знание и невысоко ценили простую веру. С критикой и анализом вступали они в область религиозных вопросов. Хотели переисследовать и то, что считалось общепризнанным и непререкаемым в силу авторитета древности, – чему и как веровала церковь раньше того. Они утверждали, что древнейшим мнениям в области веры не должно следовать без поверки их²³⁵. Они из древних отцов никого не хотят равнять с собою», свидетельствуют деяния вселенских соборов²³⁶, «и только одних себя считали мудрыми, будто им и только им одним открыты тайны, которые никому в подсолнечной и на мысль не приходили», – как ясно видно из этого свидетельства, о ком говорит в беседе о проклятии Св. Иоанн Златоуст, когда обличает невежественно дерзающих преподавать одно только свое учение и проклинать то, чего не знают²³⁷. Общее направление ариан в специальном предмете их учения выразилось теми же свойствами. Вселенский собор был собран для решения спорного догматического вопроса в церкви. Вопрос этот, как известно, состоял главным образом из следующих трех пунктов: 1) нужно ли признавать Сына Божия Богом, равночестным Богу Отцу; 2) или нужно признавать Его – Сына Божия лишь совершеннейшею из тварей; 3) или, хотя и надобно признавать Его Богом, но Богом не равного достоинства с Отцом²³⁸. Православные члены собора и здесь – на спорный вопрос о сущности Сына Божия в отношении Его Божественности к Божественности Отца опять так же смотрели, как на тайну, которую тщетно хочет постигнуть разум человеческий. «Ипостась Его – Сына Божия», заявляли они, «непостижима для всякого сотворенного естества, как непостижим и сам Отец²³⁹». «Неизъяснимый образ бытия Единородного Сына Божия превышает понятие не только евангелистов, но и ангелов»²⁴⁰. Представители арианствующих представляли собою две стороны; первая – всецело принявшая учение Ария, признавала Сына Божия – тварью²⁴¹ вторая была ни той, ни этой, не были это ариане в собственном смысле, но не были они и православными, потому что, хотя они и признавали Сына Божия Богом, но считали Божество Его не равным Божеству Отца, считая Божество Сына соподчиненным Божеству Отца. Те прямо следовали своей излюбленной теории: непонятно – отвергай; а этим и вера была священна и научно-богословские интересы также дороги, как прекрасно характеризует тех и других досточтимый профессор церковной истории А. П. Лебедев в своих «вселенских соборах IV и V вв.»²⁴². Это – так называемые полуариане.

Решением вселенского собора первого Никейского спорному вопросу дан был такой исход. Собор составил символ, известный в правилах Св. Апостолов, вселенских и поместных соборов и св. отец, в деяниях вселенских соборов и в книге: «Вселенские соборы IV и V века» – А. П. Лебедева. Это Никейское исповедание было привито в церкви неодинаково. И если вообще в научном отношении весьма важно определить: в каких именно местах тогдашнего христианского мира Никейское исповедание утвердилось и в каких – нет, в видах разъяснения хода догматических движений в церкви всего IV века и даже V века²⁴³, то для нас это обстоятельство, где принято и где не принято Никейское исповедание, имеет значение несколько в ином отношении. Для нас важны эти сведения в том отношении, что они выясняют причины так великой вражды в церкви Антиохийской между православными и арианами и между самими православными.

В то время, когда Египет, Палестина, церкви Иерусалимская, Александрийская и Римская ревностно и единодушно стояли за Никейское исповедание²⁴⁴, на всем церковном востоке: в Сирии, Фракии, Азии, Понте господствовало арианство, – везде здесь было направление антиникейское и главным пунктом – центром этого направления была Антиохия Сирийская... Антиохия сделалась истинным гнездом, где широко зажил арианизм²⁴⁵. Св. Афанасий Великий свидетельствует, что здесь возникали арианские догматы и отсюда больше всего выходило догматических арианских определений²⁴⁶. Здесь был в 341 году арианский собор епископов, специально устроенный для низвержения Никейских определений, и собор состоял из 97 архиереев, понятно, преимущественно Антиохийского округа, хотя были и из других церквей восточных»²⁴⁷. Здесь образовалось правильное преемство епископов, которые были исключительно ариане и это преемство практиковалось целых 30 лет, – от 330 до 360 года. Вследствие этого древняя православная община в Антиохии с течением времени сократилась до самых незначительных размеров. Все храмы стали достоянием ариан, так что Св. Афанасий домогался хотя бы одной церкви в Антиохии для богослужения православного²⁴⁸. Преимущество на стороне ариан было так сильно в Антиохии, что еретики имели возможность защитников православия судить и осуждать и изгонять. Так совершилось осуждение Евстафия, епископа Антиохийского, искреннего поборника православия на первом вселенском соборе. И это осуждение состоялось только вследствие «привязанности святителя» к Никейскому символу²⁴⁹. Вот ясное проявление Антиохийской вражды между православными и арианами. Надобно заметить, что чистые ариане были и действовали только вначале, а потом уже только фигурируют полуариане. Так что эти последние составляют собою как бы церковь, а аномеи лишь секту, которая ко времени второго Вселенского собора почти вовсе исчезает из среды церковной²⁵⁰.

Около 330 года был изгнан Евстафий из Антиохии, – поставлен в епископа арианин. Верные православной церкви поставленного епископа за епископа своего отказались признать; и Евстафия нет уже на кафедре Антиохийской, а память о нем не утратилась в Антиохийских христианах, так что многие из них не только не изгнали Евстафия, но и по смерти его остались преданными ему, ибо Антиохия любила его, как «мужа отличавшегося красноречием, целомудрием и благостью проповеди», как замечает историк²⁵¹. Тогдашняя церковь имела богословское направление: сочинения епископа Евстафия, – и они были целы во времена 1-го Вселенского собора, и деяния Вселенских соборов²⁵² замечают, что эти сочинения на соборе, благодаря Александрийствующим, не читались. Но эта посмертная любовь к Евстафию имела последствия для церкви неблагоприятные. Излишек во всем вреден. Некоторые из антиохийских православных христиан связали свою веру с личностью, как бы говоря: нет Евстафия и православия нет. И это даже тогда, как на кафедре Антиохийской, освободившейся от арианина, восседал уже чисто православный епископ, блаженный Мелетий, который и словом и делом заявлял в церкви свое православие. Произошел раскол уже между самими православными, образовались партии в церкви Антиохийской: евстафиане и мелетиане. Конечно, всякое явление имеет свою причину, хотя бы кажущуюся только законною. Нам дело представляется в следующем виде. Скажем кратко, как могло у православных образоваться нерасположение к епископу православному же. – Только что сошел со сцены епископ – арианин Евдоксий, ариане – под этим названием будем разуметь полуариан – остановились на Мелетие, бывшем епископе Берии Сирийской и пригласили его стать епископом в Антиохии. Этот «кротчайший муж», по выражению Феодорита – Церковного Историка, «всегда соблюдал мудрую умеренность в спорах о вере и старался по возможности от них уклоняться». Эту миролюбивую осторожность в рассуждениях о предметах веры ариане почли знаком тайного расположения к арианству и потому надеялись, что он без труда согласится явно перейти на их сторону, чем увлечет за собою многих из православных. Расчёт оказался неверен. Этот муж, кротчайший из людей, с кротостью сердца и чистотой веры соединил безбоязненную твердость в исповедании истины и, когда потребовали того обстоятельства, не замедлил открыто пред многочисленным собранием антиохиян показать, что и сам он содержит и других убеждает содержать неизменно Никейское учение о единосущии Сына Божия с Богом Отцом. И вот, обманутые и посрамленные, ариане всей душой возненавидели Мелетия. Но, с другой стороны, и православные, доселе остававшиеся верными Евстафию, не все признали Мелетия своим епископом: многие, имея в виду, что он все-таки избран и поставлен арианами, убоялись иметь общение с Мелетием и остались вовсе без епископа. Так произошло разделение между самими антиохийскими православными: одни признавали епископом Мелетия, другие не признавали; явились таким образом: евстафиане и мелетиане. У мелетиан свое общество и свое общество у евстафиан и еще третье общество у ариан. Ариане, обманутые в своих ожиданиях, изгнали Мелетия из Антиохии и поставили епископом города Евзоя, своего приверженца, а православные общества управлялись священниками: евстафиане – Павлином, мелетиане – Флавианом, которые впоследствии, почти одновременно, и были епископами в Антиохии.

Одно обстоятельство особенно усилило раскол между православными в Антиохийской церкви. Епископ Мелетий был заточен при Валенте. Грациан освободил его, и изгнанник возвратился в Антиохию, где епископствовал Павлин. Мелетиане требовали, чтобы Павлин разделил с Мелетием управление церковью. Павлин отказал. Возникли серьезные недоразумения. Столкновение, по настоянию лучших людей в церкви, кончилось на сей раз таким решением: когда умрет кто-либо из этих двух архиереев, оставшегося в живых всем уже признать епископом всей Антиохийской церкви; а чтобы кандидаты архиерейства не смели и думать о получении этого сана для Антиохии, пока в живых Павлин или Мелетий, произнесена была клятва, чтобы искателям не только не домогаться епископства, – и не принимать его, если бы народ вздумал избрать кого-либо²⁵³. Оба епископы были старцы и умиротворение враждующих было очень возможным. Обстоятельства не заставили долго ждать решение вопроса. Мелетий вызван был в Константинополь на вселенский собор и там скончался. Естественно было ожидать, что останется епископом в Антиохии один Павлин и всем бедам конец. Но случилось не так: сейчас избрали и рукоположили в епископа священника Флавиана, – смятения в церкви Антиохийской снова возгорелись и притом с большею силою. К прежним причинам раздора присоединилась новая: нарушение клятвы, данной торжественно и с общего согласия; смутились даже самые мелетиане, так что некоторые ушли от Флавиана к Павлину. Павлин скоро умер. Казалось бы, теперь все обратятся к Флавиану, – но нет. Мелетиане нарушили клятву и евстафиане сочли себя также необязанными сохранять клятву, – избрали себе в епископы некоего Евагрия и опять стало двуепископство. И только со смертью этого новобранца – евстафианина, – а она не замедлила – кончилось двуепископство. Но распря опять таки, хотя ослабела, но не исчезла в Антиохийской церкви. Были православные люди, которые отказались иметь общение с Флавианом, продолжали называться евстафианами и долго еще имели свои собрания²⁵⁴. Вот именно в это-то время епископства Павлина, Флавиана и еще когда в умах всех царила анафема друг другу в обоих лагерях церкви, и беседовал об этом нестроении в церкви и многократно обличал с церковной кафедры Св. Иоанн Златоуст, пресвитер и проповедник церкви Антиохийской. Напрасно уверяет г. Малышевский, что только Павлину и павлинистам слышалось проклятие и даже замечает: «так передает речи их Златоуст»²⁵⁵. Нет! из беседы о проклятии, – а ее именно имел в виду г. Малышевский, – видно, что партии не оставались в долгу одна у другой. «Две стороны восстановленные одна против другой», говорит о. Агапит, – книги того и другого указаны много раз, – «друг друга проклинали»²⁵⁶. И это верно. Читайте беседу Златоуста и вы убедитесь, что, говоря о Павлине, приверженцы Флавиана говорили: «он еретик» и прочее; в свою очередь сторонники Павлина говорили о Флавиане, что он еретик²⁵⁷. Надобно заметить, что этот раскол – самое больное место в религиозном состоянии Антиохийской церкви за время Златоуста, в особенности, именно в период его пресвитерства нестроение было в полном разгаре. Конечно, религиозный энтузиазм не может быть продолжительным состоянием души. Явилось равнодушие в вере, холодность к церкви. «Посмотри, какое у них, производящих расколы, неравенство. Те из них, которые так поступают по отношению к церкви, – одни вовсе никогда не приходят сюда, или же дважды в год и то без порядка и как случится; другие приходят чаще, но также беспорядочно, для пустых разговоров и разглагольствий ни о чем»²⁵⁸. «Иные представляются усердными, это – те, которые производят такие бедствия в церкви. И так, если и вы ради этого обнаруживаете такое усердие, то лучше бы вам быть в числе нерадивых»²⁵⁹. И вот религиозное нестроение переходит в нестроение нравственное и здесь находит для себя новую почву и свежую пищу, волнения народные и взаимную вражду. Любовь Христова, долженствующая соединять членов единого стада Христова под единым пастырем, была разрушена; на месте ее водворилось самолюбие; заиграли страсти: гордость, зависть, ненависть...

В своих беседах Златоуст открывает своим слушателям именно эти внутренние причины распрей в церкви Антиохийской. Он ясно показывает, что не только и не столько различие в догматах, сколько страсти человеческие служат, в данном случае, виною церковного разделения, и что люди, поддерживающие это разделение, располагаются к этому настроению нежеланием сохранить в неповрежденной чистоте исповедание веры, но любочестием и властолюбием, вообще славою. «Долго ли же будем, подобно червям, точить корень церкви?» взывает Св. Иоанн. «Все мы здесь, предстоящие в храме, именуемся верными, но наша вера недейственна, потому что угасили мы в себе теплоту и тело Христово соделали мертвым. По имени мы братья, а по делам враги; называемся членами одного тела, и разделены между собою, как дикие звери²⁶⁰. Видишь ли, какой позор навлекаем на себя, как расточаем и губим паству. Соделаемся же наконец истинными членами единого тела; отгнав от себя ненависть и зависть и презрев людскую славу, облобызаем любовь и единомыслие»²⁶¹. Св. Златоуст многократно говорит об этой распре, трогательно изображая печальное состояние Антиохийской церкви, но всегда с кротостью и терпимостью относится к врагам. – Сам Св. Иоанн, ученик Мелетия, стоял на стороне Флавиана, которым он был посвящен в пресвитера. Но проникнутый духом всепрощающей любви и мудрой снисходительности, Златоуст руководился беспристрастием к своим и чужим и так возвысился над враждою, разделявшей христиан Антиохийских, что ни одно слово вражды не сошло с его уст; он всех привлекал к себе своей любовью; а он искал одного, чтобы прекратилось разделение. К нему приходили все: мелетиане и евстафиане и всем он возвещал слово мира; всех убеждал любовь иметь между собою. «Вот все мы собрались в одних стенах», говорит он, «в одной церковной ограде, составляем одно согласное стадо (в эту минуту), ни с кем не препираемся, управляемся одним пастырем – Христом; все вместе вопием; все вместе слушаем, что говорят нам; воссылаем общие молитвы. Но о том то и плачу особенно, что при стольких побуждениях к единодушию, восстаем друг на друга²⁶²»... «я вижу, что подчиненные одному военачальнику вооружаются друг против друга; восстают друг на друга, один у другого грызут и терзают члены, друг над другом смеются, издеваются, наносят друг другу тысячи ран; везде осталось одно имя братства»²⁶³. «Устыдитесь, устыдитесь сея трапезы, с которой все приобщаемся; устыдитесь сея жертвы, на ней предложенной – Христа закланного. Будем убегать зависти, потушим злобу, воздадим друг другу взаимною любовью»²⁶⁴. Сия исполненные истинно евангельской мудрости увещания Св. Иоанна, скажем словами одного из биографов Златоуста, не могли не произвести сильного действия на сердца Антиохия. И если не вдруг прекратилось у них разделение по слову Златоустного, то его, конечно, внушениям должно приписать то, что по смерти Авария, преемника Павлина, епископом Антиохийским остался уже один Флавиан и прежние раздоры начали уступать место согласию и единодушию²⁶⁵. Мы с намерением подчеркнули последние слова заметки о. В. Лебедева; именно, можно сказать: раздоры начали уступать место согласию и единодушию, но и только. – Хорошее начало половина дела. Необходимо предполагать, что одни из павлинистов – (или евстафиане), говорит г. Малышевский, тронутые словами Златоуста, сами отказались от своей особности и подчинились власти одного епископа – Флавиана, другие принуждены были к тому же убеждениями слушателей Златоуста²⁶⁶. Упразднение двуепископства в Антиохии несомненно могло служить поводом к прекращению раскола между православными членами одной и той же церкви. Но чтобы видеть, как это было на деле, мы обратимся опять к творениям Златоуста.

Смерть Евагрия и препятствия, несомненно поставленные Флавианом для замещения свободной кафедры, не оставили в покое евстафиан, представителем которых был Павлин и его преемник. И мы в творениях Златоуста можем видеть, как сильны были в евстафианах корыстолюбие и любоначалие. Св. Иоанн, объясняя слова Св. Апостола Павла к Ефессям: «едино тело, един дух, якоже и звани бысте во едином уповании звания вашего» и проч. (IV, 4–7), сказал обширную беседу о необходимости любви между христианами, и вся беседа, замечательно, представляет одно целое, где каждое слово направлено к обличению, к вразумлению, к поучению, к водворению мира. Мы возьмем некоторые места, «проливающие свет» на состояние церкви именно в это время пресвитерства Златоуста и указывающие особенные черты в печальном факте этого раскола. – «Апостол Павел требует от нас такой любви», начинает свое слово проповедник, «которая связывала бы нас между собою, делая неразлучными друг от друга, и такого совершенного объединения, как бы мы были члены одного тела. Словами: «едино тело» он требует, чтобы мы сострадали друг другу, не желали благ ближнего своего и участвовали в радостях один другого. Потому весьма кстати прибавил: и един дух, научая, чтобы при едином теле было у нас и единодушие, так как может быть едино тело, но не один дух: когда, напр., кто-нибудь будет другом еретиков, или словами: един дух, он хотел побудить нас к взаимному согласию, как бы так говоря: так как вы получали единого духа и пили от одного источника, то между вами не должно быть разделов» (стр. 178 и 179). Потом проповедник указывает виновников и гибельные последствия нарушения единения церковного для всего общества христиан и для каждого члена в отдельности. Мы приведем несколько слов Св. Иоанна Златоуста и окончим нашу речь об Антиохийском расколе. «Любовь соединяет, созидает, сближает и сопрягает нас между собою... Если же нам еще поручено созидать и других и мы не созидаем, но сами первые производим разделения, то что мы должны потерпеть за это? Ничто не может производить столько разделений в церкви, как любоначалие. Сказанное мною относится не к начальствующим только, но и к подчиненным²⁶⁷. Вред от разделений не меньше того, какой причиняют церкви враги, а гораздо больше²⁶⁸. Разделения роняют церковь в глазах ее врагов, когда против нее ведут брань ее собственные дети. Все это имел я сказать против тех, которые без разбора пристают к людям, отделяющимся от церкви. Что говоришь ты: у них та же самая вера и они также православны? – говорит проповедник, представляя возражения раскольников; скажи мне, – отвечает он им, – ужели вы считаете достойным то, что их называют православными, тогда как у них оскудела благодать рукоположения²⁶⁹. Как перенесем мы насмешки язычников? Если они укоряют нас за ереси, то чего не говорят они по поводу расколов? Если, говорят, одни у них догматы, одни таинства, то ради чего у них один предстоятель церкви нападает на другую церковь? Смотрите, говорят, у христиан все достойно порицания. У них и любоначалие, у них и обман²⁷⁰. Во вот еще достойное посмеяния и служащее к нашему стыду. Если у нас кто-нибудь будет обличен в самых постыдных делах и на него захотят наложить какую-нибудь епитимию, то все весьма беспокоятся и боятся, как бы, говорят, он не отделился от нас и не пристал к другим²⁷¹. И так я говорю и свидетельствую, что производить разделения в церкви не меньше зло, как и впадать в ереси²⁷². – Скажи мне, если бы подданный какого-нибудь царя, не переходя к другому царю и не передаваясь во власть другого, взял в свои руки порфиру царя и, спустивши ее всю от пряжки, разорвал на несколько частей, меньше ли бы он был наказан, чем тот, кто передался бы другому царю? Но что если бы после этого он, схватив за горло своего царя, заколол его и разрубил на части его тело, какому бы наказанию должно подвергнуть его, чтобы наказать достойно? Если же тот, кто так поступит с царем, совершит преступление, какому бы наказанию должно подвергнуть его, чтобы наказать достойно? Если же тот, кто так поступит с царем, совершит преступление, превосходящее всякое наказание, то какой геенны заслуживает тот, кто закалает Христа и рассекает Его на члены? Расскажите же вы, жены, какие находитесь здесь, расскажите этот пример всем: так как этот порок большею частью замечается в женщинах, – и возбудите в них страх»²⁷³.

«Церковь есть отеческий дом: едино у ней тело, един дух»²⁷⁴. «Скажите, чего вы хотите; укажите справедливую причину, по которой вы отступаете, и я буду отвечать вам. Но вы не говорите ничего. Посему я прошу вас и самих твердо оставаться здесь и отложившихся привести, чтобы нам воспослать единодушную благодарность Богу, которому слава во веки. Аминь»²⁷⁵.

Восхваляя заслуги Св. Священномученика Игнатия, Св. Иоанн Златоуст говорит: «представим то время, в которое он получил власть епископства. Ибо не все равно управлять церковью тогда и теперь. Ныне, по благодати Божией, нет никакой опасности епископам, но везде глубокий мир и все мы наслаждаемся спокойствием, так как учение благочестия распространилось до концов вселенной и цари вместе с вами тщательно блюдут веру. Но тогда ничего такого но было; напротив... везде были... войны, сражения, опасности, и начальники, и цари, и народы, и города, и племена, и свои, и чужие были враждебны верующим»²⁷⁶. Какой это был мир, какое спокойствие, коими наслаждалась церковь в то время, Св. Златоуст выясняет в похвальном слове Св. Евстафию, архиепископу Антиохийскому. «Так еще недавно прекратилась языческая война и все церкви лишь только отдохнули от жестоких и непрерывных гонений и еще немного прошло времени, как затворены все храмы идольские, разрушены жертвенники и сокрушено все бесовское неистовство»²⁷⁷. И здесь тотчас автор указывает иную войну, нарушавшую мир церкви. «Все это – ослабление язычества», продолжает проповедник, «огорчало злого беса и он не мог спокойно переносить мир церкви, – то что он делает? Он производит другую жестокую войну. Та была внешняя, а эта внутренняя; а в такой войне гораздо труднее сберечь себя и легко погибнуть подвергающимся ей²⁷⁸. В такое время этот блаженный Евстафий управлял нашею церковью. Болезнь эта, как некая сильная зараза, поднялась из стран Египта; прошедши между лежащие города, скоро вторглась и в наш город»²⁷⁹. Мы уже знаем, что это за болезнь и почему скоро она вторглась в Антиохию и какие условия благоприятствовали быстрому развитию здесь этой заразы и упрочивали ее долгое существование. Последнее обстоятельство: что упрочивало существование арианства в Антиохии, – ибо ясно, что о нем идет речь у Св. Златоуста в похвальном слове Евстафию, – мы еще раз заметим. Известно, что Антиохийская школа покоилась на принципах философии Аристотелевой, требовавшей строго рациональных представлений, разграничения высших и низших понятий²⁸⁰, и «ум ариан был упражняем в особенности категориями Аристотеля, которыми они и пользовались в своих богословских суждениях»²⁸¹. Здесь узел, тесно связующий арианство с Антиохией и причина, почему скоро эта болезнь пришла в этот город, и первое условие, почему упрочилась тут. Здесь эта болезнь распространилась быстро и сильно действует, как повальная болезнь, и не только здесь, в одном городе Антиохии, а во всех тех местах, где жило антиохийское направление умов. Эта зараза коснулась всего востока: Сирии, Азии, Понта и Фракии; прошла по всем слоям общества, начиная с представителей церкви, низших пастырей, клира, царей и народа, так что история встречает только отдельных личностей, ревностно защищавших потом Никейскую веру и посвятивших жизнь свою на борьбу с арианством, каковы, напр., были славные Каппадокийцы: Василий Великий, Григорий Богослов и Григорий Нисский²⁸². Арианство – было сила. Защитник православия в Антиохии – архиепископ Евстафий был изгнан и умер на чужбине²⁸³. Если в Александрии при известном настроении умов²⁸⁴ учение Ария нашло все-таки себе сочувствие, то чего можно было ожидать для этого заблуждения в Антиохии? Между прочим: Александрия и Антиохия – два противоположные полюса. Святой Григорий Богослов, изображая взаимные отношения епископов александрийствующих и антиохийствующих (выражение А. П. Лебедева)²⁸⁵ на II-м вселенском соборе, представляет картину характерного свойства: «те и другие сошлись между собою, как вепри, остря друг на друга свирепые зубы и искошая огненные очи²⁸⁶.

Но не одна эта болезнь, не одно заблуждение арианское было злом, с которым надобно было бороться в последние десятки лет IV столетия в Антиохии. Св. Иоанн Златоуст в похвальном слове Св. Священномученику Игнатию говорил о мире для церкви, – и не скрывал, что и «теперь» – во времена Златоуста, «управление церковью представляет много забот и трудов предстоятелям ее». Раскол в церкви Антиохийской представляет собой, так сказать, религиозное состояние самого православного общества в Антиохии. Но это общество жило не особняком, изолированным от всяких других влияний. Среди 200 000 народонаселения в Антиохии было много во-первых заблудших религиозно чад церкви Христовой, было много язычников и иудеев. И все это были враги православной церкви Христовой, желавшие деятельно вредить целости церкви Христовой. И это было так возможно и удобно. Все они: еретики, язычники и иудеи жили не около, а среди православных, между ними и могли своими верованиями, воззрениями, убеждениями влиять на православное народонаселение Антиохии, привнося в общество православных христиан свои взгляды на учение Св. веры. Пастырю церкви Антиохийской нужно было прежде всего утверждать свое православное стадо в основных истинах веры, потом надобно было бороться с врагами Св. церкви. Св. Иоанн, уроженец Антиохии, получивший воспитание и окончательное образование в Антиохии, хорошо знал все значение отношений к православной церкви Антиохийской и стремление влиять на ее чад со стороны всевозможных ересей, язычества и иудейства. В ряду его творений, среди его церковных бесед, есть сочинения и исключительно направленные для борьбы с ересями, с язычниками и иудеями, и потом, и в особенности, в общих нравственного и догматического характера или содержания беседах много указаний на эту борьбу. И эти специальные сочинения против ересей, язычества и иудейства Св. Иоанна Златоуста, и эти указания на борьбу с этими врагами в его сочинениях вообще, а в церковных беседах в особенности, служат для нас источником, в свою очередь, для исследования религиозного состояния Антиохийской церкви за время Златоуста. И если бы мы оставили без внимания эту сторону общего религиозного состояния всей Антиохии, наш обзор религиозного состояния православной Антиохийской церкви, по нашему убеждению, представился бы не только неполным, а даже неверным, что было бы для нас весьма прискорбно, ибо мы желаем и стремимся представить нравственно-религиозное состояние Антиохийской церкви в его истинном свете. Итак, нам предстоит исследовать отношение 1) еретиков, 2) язычников и 3) иудеев к православным чадам церкви Антиохийской.

Но прежде чем мы возьмем в руки наш источник для знакомства с первым врагом церкви Антиохийской, скажем несколько слов о том: что представляли собой ереси за время жизни и пастырской деятельности Св. Иоанна Златоуста в церкви вообще и Антиохии – в частности. Это вам необходимо показать, чтобы возможно верно определять: с кем сражаться приходилось Св. Иоанну Златоусту, чтобы видеть, насколько опасно было зло для церкви, нужна ли была война, или только надобно было искоренять остатки враждебных влияний прежде бывшего нападения ­– все это может выяснить нам истинное религиозное состояние Антиохийской церкви. Возьмем период времени несколько ранний в том же IV веке. «С чем сравнить настоящее состояние?» спрашивает Св. Василий Великий и дает следующее беспристрастное, изображение состояния церкви в эпоху арианства его времени: «без сомнения, оно подобно морской битве, в которую мужи браннолюбивые и привыкшие к морским сражениям вступили с раздражением друг против друга. Как страшно с обеих сторон устремляются ряды кораблей! Предположи, если угодно, что корабли порываются сильной бурей, что мгла покрывает все туманом, что невозможно различить ни врагов, ни друзей»²⁸⁷. «И теперешнее обуревание церквей не сильнее ли всякого морского волнения? Друг на друга нападая, друг другом низлагаемся. Кого не ниспроверг противник, того уязвляет защитник. Если враг низложен и пал, то нападает на тебя твой соратник. Как скоро враг прошел мимо, друг в друге уже видят врагов»²⁸⁸. Эпоха представляла картину удивительного религиозно-умственного брожения. Все спорили, все говорили, все с жаром стояли, кто за то, кто за другое, но мало прислушивались друг к другу. Все волновались. Не доставало спокойного обсуждения дела; умышленно или неумышленно не понимали друг друга»²⁸⁹. А рrороs: здесь мы будем немного в роли копииста трудов нашего досточтимого профессора, но не считаем себя вправе измышлять иную форму изложения фактов для выяснения данного положения вещей. Ибо нам представляется: очень уже верно очерчена эпоха арианства, предшествующая времени пастырской деятельности Златоуста в Антиохии и что для нас так необходимо по намеченным целям. Мы крепко уверены в совершенной исторической справедливости показаний автора – нашего церковного историка.

Слова Святителя Василия Великого ясно относятся прежде всего к взаимному отношению ариан к православным и православных к арианам; а потом указывают взаимоотношения православных между собою. «Представляя себе две партии в истории церкви IV века – арианскую и противоарианскую или православную, антиохийствующую и александрийствующую», говорит автор «Вселенских соборов IV и V вв.», «мы должны быть далеки от мысли, что это были две партии, строго разграниченные во всех своих воззрениях, симпатиях и антипатиях средостением ограды. Вся церковь за исключением великих мужей в обществе православных и глав арианства – все представляло подвижной текучий элемент. Партии сближались, разъединялись, опять образовывались новые. Все представляло какой-то бурно-стремящийся поток. Взгляды партий на своих друзей и недругов были неустойчивы. Кто считался другом, своим для одних в известной партии, тот же считался недругом, волком у других в той же партии»²⁹⁰. В иллюстрации примеров, приведенных вашим досточтимым историком А. П. Лебедевым – мы возьмем только имеющие отношение к церкви Антиохийской и ближайшие к периоду времени Св. Златоуста. «Неодинаково смотрели в церкви на знаменитого Мелетия, епископа Антиохийского. Василий Великий всю жизнь остается в самых дружественных связях с Мелетием, ведет с ним дружественную переписку и восхваляет его. При одном случае он писал Мелетию: «все здешнее исполнено болезней и мне одно прибежище от зол, – мысль о твоей святости. Если, по молитвам твоим, пока я еще на земле, удостоюсь личного свидания с тобою и сподоблюсь внимать полезным урокам сего живого гласа или принять напутствие для настоящего и будущего века, то признаю сие величайшим из благ и почту для себя началом Божия к себе благоволения»²⁹¹. Но однако ж, тот же Мелетий остается вне церковного общения с Св. Афанасием²⁹². В церкви Римской и Александрийской Мелетий считался прямо еретиком, последователем Ария²⁹³, и Св. Афанасий поддерживал самые тесные сношения с Павлином, епископом Антиохийским, и всех сторонников Павлина называл своими возлюбленными²⁹⁴. Не так смотрели на Павлина другие представители православия. Василий Великий чуждался Павлина; он укоризненно отзывался о нем за его склонность к учению Маркелла и за то, что последователей этого еретика он принимает в общение²⁹⁵. Диодор, пресвитер Антиохийский лично упрекает Павлина за то, что он отвергал троичность Ипостасей²⁹⁶. Все в церкви было в каком-то беспримерном движении. Все дело сводилось к взаимным недоразумениям, взаимному недоверию²⁹⁷. Нужно было водворяться относительной тишине, поулечься увлечениям, и мир церкви мог наступить быстро, разумеется, в среде колеблющихся, увлекающихся. Так действительно и было²⁹⁸. Время, срок было лучшим средством для уврачевания ран. Это и видим в истории. Св. Иоанн Златоуст свидетельствует о трудах Св. Евстафия, епископа Антиохийского, против влияния новорожденной ереси ариевой и о его попечении о своей пастве и о всей церкви Христовой. «Он, бодрствуя, и наблюдая, и предвидя издалека все, имевшее случиться, отклонял угрожавшую войну и как мудрый врач, прежде нежели болезнь вторглась в город, приготовлял врачество и управлял этим святым кораблем с великою предусмотрительностью, посещая все места, воодушевляя корабельщиков, мореходцев, и возбуждая их к вниманию и бодрствованию, так как морские разбойники нападали и покушались овладеть сокровищем веры. И не только здесь оказывал он такое попечение, но и во все места посылал людей, которые бы учили, убеждали, советовали, заграждали доступ противникам. Он был хорошо научен благодатью Духа, что предстоятель церкви должен заботиться не о той одной церкви, которая вверена ему Духом, но и о всей церкви по вселенной»²⁹⁹. Проповедник наглядно изображает подробности душпастырства блаженного архиепископа Евстафия. «Он не только заграждал уста врагам, опровергал богохульные речи, но обходил и самых овец и узнавал, не уязвлен ли кто стрелою, не получил ли тяжелой раны, – и тотчас прилагал врачество. Делая это, он во всех вложил закваску истинной веры, и не прежде отошел, как когда уже, по устроению Божию, блаженный Мелетий пришел принять всю эту закваску; тот посеял, а этот пришедши пожал»³⁰⁰. Похвальное слово Св. Златоуста Мелетию, архиепископу Антиохийскому изображает, как этот ревнитель православия подготовлял торжество православия в пастве своей. Все это было во время еще сильного господства арианства в Антиохии. «Как только он вступил в город, тотчас был изгнан из него врагами истины, которые преследовали его. Но Бог попустил это, желая показать и его добродетели и вместе ваше мужество. Так как он, пришедши сюда, стал избавлять город от еретического заблуждения и, отсекая гнилые и неисцельно больные члены от тела, возвращать целой церкви совершенное здоровье; то враги истины, не вынося такого исцеления и склонив тогда царя, изгнали Мелетия из города, надеясь таким образом восторжествовать над истиною и воспрепятствовать исправлению прежде бывшего. Но случилось противное тому, чего они ожидали, и еще более обнаружилась ваша ревность и еще яснее просияла мудрость учителя: его мудрость тем, что в течение неполных тридцати дней он успел так утвердить в вас ревность по вере, что, несмотря на бесчисленные ветры, нападавшие впоследствии, учение его осталось в вас непоколебимым; а ваша ревность обнаружилась тем, что вы с таким тщанием приняли семена, посеянные им в течение неполных тридцати дней, что они пустили корни в глубину вашей души и уже не были исторгнуты никакими случившимися искушениями»³⁰¹. И благие начинания не остались без успеха, – доброе семя принесло свой плод. Арианству нанесен был удар сильный, настала пора арианству усмиряться; пришло время, и мир в церкви стал водворяться³⁰². Ослабление значения арианства наглядно показывалось уже в судьбе самого Мелетия. Св. Евстафий, первый защитник православия в церкви вообще и в Антиохии в особенности, был изгнан из своего кафедрального города, – и безвозвратно. Мелетий в тридцать дней показал себя, как добрый пастырь Христова стада, – обнаружив тактику своих отношений к ереси – и тотчас изгнан; но на сей раз истина уже восторжествовала над заблуждением: «возвратившись из первого изгнания», скажем словами Златоуста, «он пробыл здесь не тридцать только дней, но целые месяцы, и год один, и два и больше»³⁰³ и целых восемнадцать лет (358–376)³⁰⁴. «Так как вы представили достаточное доказательство своей твердости в вере, то Бог и дал вам снова безбоязненно наслаждаться лицезрением отца»³⁰⁵. В последние годы святительства Мелетия арианство еще держалось в Антиохии, но уже сила его истощалась. В 379 году вступил на римский престол православный, благочестивейший государь – Феодосий 1-й³⁰⁶, и почва под ногами ариан стала еще менее твердою. С своей стороны Св. Златоуст, говоря о Мелетие, указывает в жизни его еще одно обстоятельство, послужившее орудием окончательного разрушения самостоятельности арианства в Антиохийской церкви и частью вообще на востоке. «Его – Мелетия – вызвала царская грамота, по устроению Бога, подвигшего к этому царя, вызвала его не в близкое и соседнее место, а в самую Фракию, чтобы и Галаты, и Вифиняне, и Киликийцы, и Каппадокийцы, все жители Фракии узнали наше сокровище, чтобы епископы всей земли, взирая на святость его, как на первоначальный образец и снимая с него очевидный пример служения в этом достоинстве, приобрели верное и яснейшее правило, по которому должно устроять церкви и управлять ими. Тогда многие из многих мест вселенной стеклись туда, как по великолепию города, так по причине пребывания в нем царя; епископы же церквей в то время, как церкви начали наслаждаться миром и тишиной после продолжительной борьбы и бури, все были созваны туда царскими грамотами. Поэтому тогда прибыл туда и Святой Мелетий»³⁰⁷. Речь идет о II вселенском соборе.

Мог ли иметь такое значение в соборном собрании отцов церкви Мелетий, епископ Антиохийский, какое придает ему Св. Златоуст? Отвечаем: мог и должен был иметь. Вопрос здесь главным образом, конечно, не о личных достоинствах святителя, потому что в этом случае мало быть человеком высоких нравственных качеств, а о том значении, какое он мог иметь в отношении к главной цели II-го вселенского собора. А для сего достаточно вспомнить: 1) что самая мысль составления символа Константинопольского могла принадлежать только представителям Антиохийского направления³⁰⁸, ибо Афанасий Великий – представитель Александрийского направления – признавал неизменяемость и досточтимость Никейского символа³⁰⁹. 2) Собор Константинопольский вселенский в своей деятельности опирался более всего на собор Антиохийский 378 года³¹⁰. К сожалению, мы имеем очень скудные сведения³¹¹ о деятельности этого собора и не можем фактически подробно доказать этого влияния собора 378 г. на вселенский II-й собор; но отзыв отцов Константинопольского собора 382 г. придает первому авторитет, приравнивающий его к соборам вселенским³¹². – Несомненно, что Мелетий бесспорно занимал первенствующее положение и имел таковое же значение на II-м вселенском соборе. Об этом прямо и ясно свидетельствует Григорий Богослов³¹³. Известно, что Мелетий в церквах сирских и малоазиатских пользовался известностью, уважением и популярностью. По словам Василия Великого, весь восток признавал Мелетия истинным епископом Антиохийским и все почитали его, как человека «неукоризненного в вере и по жизни не имеющего никакого сравнения с другими»³¹⁴. Заметим кстати: вот, между прочим, доказательство, что похвальное слово Мелетию, сказанное Св. Златоустом, не есть панегирик, пристрастное восхваление благодетеля, незаслуживающее исторического доверия. Дружественное отношение Св. Василия к Мелетию было так благоприятно для последнего, что он был поставлен на высокий престол Антиохийской церкви арианами³¹⁵, которые имели основание, по свидетельству Св. Афанасия³¹⁶, считать его своим единомышленником и поэтому надеялись найти в нем опору себе³¹⁷. Он не оправдал их надежд³¹⁸, но подозрение в нечистоте его верований могло быть косвенно³¹⁹. Мелетию ставили в вину слишком раздельное представление о трех ипостасях Божества³²⁰. Словом, Мелетий в своем догматическом развитии проходит школу, какую проходили многие из тогдашних ариан: начал с решительного арианства и кончил несомненным православием³²¹. – Но вопрос: почему нам все это надобно говорить о Мелетие? что тут и как может быть интересным и относящимся к общей специальной цели, в частности, к исследованию последнего нашего вопроса? – Отвечаем: потому мы считаем необходимым сделать наше замечание о ходе догматического развития Мелетия, что нам могут возразить: да мог ли иметь Мелетий не только первенствующее значение, а даже хоть какое-нибудь – на вселенском соборе, когда на нем должно было тяготеть обвинение в неправославии, как мы видели выше в свидетельстве Афанасия? А это возражение, будь оно основательно, может навести на сомнение о преобладающем значении влияния арианского направления на II-м вселенском соборе. Это же обстоятельство, если бы сомнение могло стать уверенностью, имеет уже прямое отношение к нашей цели, как увидим ниже. Для нас очень важно убеждение, что собор Константинопольский – разумеем II-й вселенский – был выражением направления Антиохийского³²². Мысль эта новая. Она первый раз высказана профессором Моск. Дух. Академии А. П. Лебедевым в его знаменитой книге: «Вселенские Соборы IV и V вв.». Здесь высокочтимый автор рассматривает факты, составляющие в деятельности соборной подтверждение ему собственно принадлежащей мысли, как говорит он: мы надеемся найти в них более или менее ясное подтверждение нашей основной мысли (вышесказанной). Тем охотнее беремся за эту задачу, заявляет Алексей Петрович, что с подобной точки зрения еще никем не был обозрен ход дел на Константинопольском соборе³²³. В этом капитальном труде мы находим точку опоры для нашего исследования и убеждение в истинности воззрений³²⁴. Все двадцать четыре золотые страницы дают ясное и неопровержимое подтверждение влияния Антиохийского направления на II-м вселенском соборе и мы целиком цитируем эти страницы, как основу доказательства правильности нашего воззрения. Мы для нашей цели еще несколько остановимся на вероучительной деятельности II-го вселенского собора. Возьмем сущность догматических определений этого собора, поскольку они выразились в символе этого собора. Символ этот, говорит А. П. Лебедев в своем знаменитом труде, – важен в трояком отношении: во 1-х, утверждением и раскрытием учения о Божестве второго лица Св. Троицы, Сына Божия; во 2-х, формулированием учения о Христе, как Богочеловеке; в 3-х, раскрытием догмата о Духе Св., третьей Ипостаси Св. Троицы³²⁵. Это вселенское исповедание веры полагало конец арианству, что в нем, его адептах неосновательного. В лучших, добросовестных сторонниках арианства были присущими: неудержимая жажда истины, полная готовность искать истину, стремление возможно полнее выразуметь истины веры, с дерзновением и усилием передать в слове то, что ускользало от всякого разумения; желание, чтобы словесные формулы, будь они самые возвышенные, в которых выражается вера, – говорили бы не слуху только, но и сердцу и разуму человеческому. Здесь в символе веры второго вселенского собора – Константинопольского – все это благородное настроение, – мы говорим о лучшей стороне в арианстве, – нашло себе полное удовлетворение. Это заключение мы основываем на следующих соображениях. 1) Возьмем всю систему арианизма в его главных и крайних положениях. Известно, что сущность арианства состоит в том, чтобы отличить, выделить Ипостась Сына от Ипостаси Отца. 2) Арианствующих богословов в IV в. волновали вопросы о лице Богочеловека, о воплощении Христа, о совершении Им дела искупления³²⁶. 3) Во втором антиохийском символе, предъявленном арианствующими, встречаем отчетливое учение о Духе³²⁷. Составители символа настаивают на мысли, что Ипостась Духа не следует смешивать с другими Ипостасями³²⁸. Постараемся уяснить себе содержание символа Константинопольского, чтобы видеть, насколько он мог удовлетворять пытливые умы арианствующих исследователей высочайших тайн христианской религии.

В изложении догмата о рождении Сына Божия от Отца в этом символе взята та же формула, какая есть и в символе Никейском; сделаны лишь следующие изменения. Изъяты слова: «из сущности Отца» и прибавлены слова: «прежде всех век», по последнему слову богословско-исторической науки.

Исключены первые слова, потому что они давали представление, что был от вечности момент, когда Сын как бы выделился, произошел из существа Отца... Отцы исправили не совсем точный язык Никейского символа. «Иже от Отца рожденного прежде всех век». Эти последние слова момент рождения Сына ставили вне сферы всякого представления о каком-либо времени: бытие Сына и рождение Его являются у отцов Константинопольских одним и тем же предвечным актом. Рождение и бытие Сына не отличные один от другого акты, но один и тот же акт. Выражения: «рожденного прежде всех век» и «единосущный» в символе Константинопольском должны были пополнять и пояснять одно другое. Все отличия символа Константинопольского от Никейского в изложении учения о Богочеловеке сводятся к тому, что собор Константинопольский имеет целью возможно яснее изобразить плотское естество Богочеловека. Сюда направляются изречения: «от Духа Святого и Марии Девы» – указание на сверхъестественное, но человеческое рождение Христа; «распятого же за ны при Понтийстем Пилате, погребенного» – признаки истинно человеческого страдания Христа; «седящего одесную Отца», «приидет со славою» – указание на то, что Богочеловек с Своим человеческим естеством пребывает и по окончании земного пришествия, «в нем же приидет судить мир и с ним же пребудет во веки»³²⁹.

В Константинопольском символе есть учение о Духе Святом, как истинно Божественной Ипостаси Троицы³³⁰. Это учение провозглашено было, замечает А. П. Лебедев, без сомнения для ниспровержения бесконечных неправильных воззрений относительно третьей Ипостаси Святой Троицы³³¹. (*)

(*) Симв. Никейский.

Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого; и во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единородного, рожденного от Отца. т. е. из сущности Отца, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, чрез Которого все произошло, как на небе, так и на земле; ради нас человеков и ради нашего спасения снисшедшого и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, и грядущого судить живых и мертвых; – и в Духа Святого.

Симв. Константиноп.

Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого; и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, рожденного от Отца прежде всех веков, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отца, чрез Которого все произошло; ради нас человек и ради нашего спасения сшедшого с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося, распятого за нас при Понтии Пилате и страдавшего и погребенного и воскресшего в третий день по писаниям, и возшедшего на небеса и седящого одесную Отца и паки имеющего прийти со славою – судить живых и мертвых, Которого царству не будет конца. И в Духа Святого, Господа, животворящего, от Отца исходящего, со Отцем и Сыном спокланяемого и сславямого, глаголавшого чрез пророков.

Теперь, в виду сейчас изложенного содержания символа и лучших стремлений арианства, если мы поставим на вид, что «бурные споры привели мысль арианствующих богословов к несомненной истине, что не все, далеко не все можно доверить рассудочной критике в области религии и первее всего догмат о Троице, что в шестидесятых и семидесятых годах мы не видим уже у ариан таких бурных страстных соборов, какими были Тирский, Селевкийский и некоторые другие, что последняя четверть IV века с самого ее начала представляет эпоху, когда вообще в религиозных кружках благоразумие берет верх над полемическим ожесточением, когда напряженность сменилась успокоением, когда все почувствовали нужду умиротворения, – то будет понятно, с каким расположением могло быть принято арианами Константинопольское исповедание веры. А если ко всему этому присоединить свидетельство Св. Афанасия о современном ему настроении ариан, тогда становится ясно, как Божий день, что благоразумные ариане с радостью встретили символ II-го Вселенского собора. «Во всем, что ни делают теперь ариане, слышится лишь один и тот же зов: пойдем к отцам своим и скажем им: анафематствуем арианскую ересь и признаем собор Никейский»³³². Ариане выражали желание во время Св. Афанасия признать собор Никейский, символ которого не отвечал существенным их вопросам. Тем более могло быть готовности признать собор Константинопольский и принять его символ. Из символа Никейского исключены были слова: «из сущности отца»³³³, а эти слова возбуждали и поддерживали бесконечные и жаркие споры, постоянный протест пытливых христиан в Антиохии, в числе которых ариане были первыми. Арианство имело исторические связи с Антиохийской школой, а задача этой школы с самого начала ее существования состоит в том, чтобы утвердить учение о полной всецелой человеческой природе в Христе, так сказать, уравновесить в Нем элемент естественный с сверхъестественным³³⁴. И этому направлению, как нельзя более, отвечает символ II-го Вселенского собора. Что же из всего этого следует заключить? В исповедании вселенской церкви ариане увидели истину; туман заблуждений, застилавший им глаза, рассеялся: догмат о Божестве Сына и Духа Святого наконец был принят и арианами, несмотря на то, что он выше разума³³⁵. В этом факте смерть арианству. Этот момент решил судьбу арианства и в самом сердце – средоточии арианства в Антиохии. Второй Вселенский Собор был в 381 году, а в 383 году рушилось арианское епископство в Антиохии: умер Дорофей, епископ ариан, и епископия их более не возобновилась. Лучшие люди в арианстве, умные люди, добросовестные искатели спасительной истины в символе II Вселенского Собора нашли удовлетворение своим законным стремлениям. Сила арианства исчезла из их рядов. Спрашивается, что же осталось от арианства в Антиохии? Справедливо можно сказать, как замечает Малышевский, что еретики еще держались в Антиохии³³⁶, – только пламень пожара потух, а головни еще дымились. Правда, они причиняли соблазн и смущение православным антиохийцам³³⁷, – но только от этого соблазна и смущения и оберегал Св. Златоуст, как добрый пастырь, свое православное стадо. Эти, во всяком случае, неособенно многочисленные сторонники арианства были просто, надобно полагать, не возмогшие еще переубедить себя, заблудшие в вере, жалкие люди, если они были умные и сердечно верившие в свое заблуждение. А что это не были закоренелые еретики, это видно из слов самого Златоуста, в которых он указывает, что не только полуариане, а даже аномеи ходили слушать его вместе с православными и наконец стали высказываться с желанием услышать в его проповеди рассуждения и по предмету их учения³³⁸. Это обстоятельство доказывает в свою очередь нетвердость в своих убеждениях этих заблудших людей, что они более и более колебались в своих воззрениях. Десять слов Св. Златоуста удостоверяют, что аномеи все-таки существовали и могли иметь хотя некоторое влияние на православных чад церкви. По самому существу их стремлений, это должны были быть люди мыслящие. Сообщим кратко необходимые сведения об этих чистых арианах. Аμνооlo – название, выражающее сущность учения ереси. Сын Божий не только не равен и не единосущен Отцу, но даже не подобен Отцу по существу. – Это были истые или крайние ариане. Полуариане признавали Сына подобным Отцу. Эти последние распадались на две партии: одна признавала Сына во всем подобным Отцу, другая – просто подобным, подобным не по существу, а по воле³³⁹.

Общая исходная мысль аномеев коренилась в гностицизме. После Ария и Аеция эта мысль резко была наконец формулирована Евномием³⁴⁰. Гностики усвоили себе совершенное знание, высшее того, какое есть в церкви, как ее исповедание, основанное на простой вере. В духе такого самообольщения Евномий и аномеи утверждали, что Божество по самому существу своему доступно нашему знанию, постижимо разумом так же, как человек и его природа, что с таким знанием о Божестве они видят различие от Него Христа Сына Божия, в котором нет Божественности, нет подобия Божия по существу, так что Он является творением Божиим, хотя и высшим других творений³⁴¹. И вот, в обличение этого дерзкого и нечестивого учения Златоуст говорит «о непостижимом»: «знаю, что Бог есть повсюду, и повсюду есть Бог, но каким это образом – не знаю. Знаю, что Он безначален, не рожден, вечен, но как это – не знаю, потому что для мысли недоступно бытие такого существа, которое не получало начало ни от себя, ни от другого». В 10-м слове о четверодневном Лазаре, размышляя о плотском смирении Христа, Св. Иоанн Златоуст говорит: «Итак, узнав из всего сказанного о власти Христовой, если увидим, что Он иногда делал и говорил нечто смиренное, не будем приписывать Ему уничиженного естества. И самое принятие плоти допустил по смирению, а не потому, чтобы Он был ниже Отца. Откуда это видно? Ибо враги истины разглашают и это, говоря: «Если Христос равен Родителю, то почему Отец не принял плоти, а Сын принял образ раба? Не очевидно ли потому, что Он ниже отца? – Влияние ариан на православных также ясно указывает Св. Иоанн в своих беседах. Из многих мест мы возьмем хотя одно. «Единородному говорит Отец: сотворим человека по образу нашему и по подобию. Здесь наносит он смертельный удар и мыслящим по ариански. Да и последующие слова показывают нам единосущие Отца и Сына. Вот Он говорит: «по образу нашему» – и из-за этого хотят Бога называть человекообразным. Что в самом деле может сравниться с этим безумием, когда еретики не только не хотят пользоваться учением богодухновенного писания, но и обращают оное в величайший себе вред. Говорите, что слова «сотворим человека» сказаны не к какой-либо из служебных сил, но к Самому Единородному Сыну Божию: и умствующим по ариански отсюда же доказывайте равночестие Сьна с Отцом»³⁴². Объясняя псалмы, Св. Златоуст останавливается на словах: «из чрева прежде денницы родих тя» и говорит: «Это означает равенство чести Отца и Сына. Это может заградить уста и тем, которые держатся мыслей Ария»³⁴³. И много есть указаний в сочинениях и беседах Златоуста о существовании в Антиохии ереси чистых и более умеренных ариан и об их отношении к православным. Сущность бесед с еретиками и об еретиках одна и та же, хотя выражения и различны. Мы считаем достаточным для нашей цели то, что дословно здесь привели из творений Св. Иоанна и о других указаниях умалчиваем, не желая быть многословными³⁴⁴. Здесь мы окончили бы наше исследование о существовании аномеев в Антиохии, но не считаем себя вправе оставить без внимания одно обстоятельство. В книге: «Вселенские Соборы IV и V вв». А. П. Лебедева мы встретили подстрочную заметку, – выписываем суть ее: аномеи имели очень мало кредита в обществе христианском; их влияние было ничтожно; ко временам II-го вселенского собора вовсе исчезают из среды церковной. «Вообще полуариане составляли собой – церковь, а аномеи лишь секту». Наше знакомство с творениями Златоуста убеждает нас в справедливости этого замечания. Аномеи были, но они именно уже «почти» исчезают из сферы церковной, ходят в православную церковь, слушают православного пастыря и сами даже просят говорить с ними об их веровании. Эту слабость секты мы в своем месте подметили. И еще скажем для наглядности: Златоуст говорит: «Теперь по милости Божией, слыша, что они – зараженные этим злом (аномеи) сами приглашают меня и желают, чтобы я обратился к этим состязаниям, смело приступаю к исполнению моего намерения (о непостижимом)»³⁴⁵.

Взгляды на вещи бывают различны. Г. Малышевский в речи об арианах в своей биографии «Св. Иоанн Златоуст» говорит, что аномеи имели своего епископа в Антиохии – Феодора или Дорофея (†383), т. е. признает общество их церковью, – и вообще дает какое-то смешанное представление: не уяснишь, о ком он говорит: об аномеях или полуарианах³⁴⁶. Если так, если аномеи были, напр., малочисленны, то спрашивается, чем объяснить борьбу Св. Златоуста с ними, как видится, довольно сильную? – 10 слов против аномеев! Но во-первых: Христос, изображая доброго пастыря, представил такой пример его попечительной деятельности, что он оставляет 99-ть незаблудших овец своего стада и идет искать одну, заблудившуюся в горах. Потом: если отцы церкви писали по преимуществу против аномеев, то не потому, что их умствования были более распространенными, а потому, что литературная борьба с ними представляла более удобств; крайние воззрения легче было опровергнуть, тогда как идеи полуарианские представляли собой материал очень неопределенный, трудно уловимый для критики³⁴⁷. Мы со своей стороны заметим: Златоуст действует, как пастырь-проповедник и ищет спасения, хотя бы и одного заблудшего от пути истины человека; говорит много и долго потому, думаем, что вообще имеет дело в этом случае не с толпой, а с людьми размышляющими, ибо полагаем, только умные люди могли уклониться в чистое арианство-аномейство, начисто отвергающее веру и на место ее ставящее доводы разума: если Бог непостижим, значит, мы почитаем Бога, которого не знаем³⁴⁸. А разбивать разумовые убеждения не так то легко! Думают, что аномеи были сильнее и многочисленнее всех других еретиков в Антиохии, потому что сам Св. Златоуст говорит: «давно порывался я предложить вам слово об этом – о непостижимом, – но удерживался и медлил, видя, что многие из зараженных сим недугом (ересью аномеев) с удовольствием слушают меня». Могли быть люди, сочувствующие только заблуждению, а к секте не принадлежащие всецело; потом, что представляли эти многие в Антиохии, где 200.000 народа и 100.000 православных, а остальное население: язычники, евреи и целый полк различных еретичествующих личностей?

Полуарианство в Антиохии уже робко высказывало свои взгляды и избитые выражения арианского заблуждения были настолько ходячей монетой, что пастырь-проповедник до того не считает адептов ереси опасными, до того считает их ничтожными, что указывает своей обширной пастве возможность самозащиты, как мы видели выше в кратких указанных вами выдержках, а таких мест в беседах его много. И сам пастырь-проповедник говорит о заблуждениях арианских, кроме слова против аномеев, не нарочито с специальной целью, а к случаю, мимоходом, вскользь. – Итак в Антиохии ариане: 1) аномеи, 2) полу- ариане: а) более умеренные и б) менее умеренные были и к православной церкви отношение имели, но все они весьма серьезной опасности для церкви не представляли, ибо все были в состоянии предсмертной агонии. Вот, по крайнему нашему убеждению, истинное состояние арианской ереси в Антиохии за время Златоуста по его творениям.

Св. Иоанн Златоуст в одной из своих бесед в Антиохии укоряет своих сограждан-единоверцев в легкомыслии, с каким они увлекались всяким ветром учения и нередко переменяли свои верования. «Хотите», говорит³⁴⁹, – «хотите ли, я скажу вам, что говорят о нашем городе, как осуждают нас в удобопреклонности на убеждения других? Говорят, что у нас всякий, кому угодно, найдет себе последователей и не будет иметь в них недостатка». И конечно, колеблющиеся всяким ветром учения были люди без своих убеждений, без своих воззрений на дело, просто любители суесловия, острословия, словопрений, говорившие о вере в театрах, цирках, на конских ристалищах, которых эти рассуждения забавляли³⁵⁰. «Вижу», говорит Св. Иоанн, «людей, которые, не обучив разума Божиим словом, не имея даже познания о писании, – о многом другом умолчу от стыда, – неистовствуют и пустословят, не разумеюще, ни яже глаголют, ни о них же утверждают, осмеливаются стоять на одном своем»…

Характерен взгляд Св. Златоуста, как он смотрел на состояние душевных сил у еретиков, – взгляд, дающий в свою очередь понятие о том, что представляли собою ереси в Антиохийском обществе. «Умоляю всех вас обходиться с еретиками, как со страждущими помешательством в уме, с впадшими в неистовство (бесноватыми) и по мере сил своих стараться уврачевать их, беседуя с ними кротко и снисходительно»³⁵¹.³⁵²

При таком настроении Антиохийского общества, при его легкомыслии, неудивительно, что здесь, в самой Антиохии, в городе находились последователи многих ересей. Св. Иоанн Златоуст в своих творениях указывает существование ересей – и старых, возникших в прежние столетия, и новых, появившихся в IV веке. Там были, по этим показаниям, кроме ариан в их различных видах, и Маркиониты, и Манихеи, и последователи Павла Самосатского, Маркелла и Фотина, Аполлинария, Валентина и Македония.

Св. Иоанн Златоуст в некоторых местах своих творений и прямо называет ереси или их начальников, а иногда, и большею частью, обличает лишь заблуждения. Поэтому представляется необходимым вообще, а особенно в последнем разе, наметить сущность вероучения каждой из вышепоименованных ересей, чтобы прямо можно было видеть, приводя выдержки из творений Златоуста, – о каком заблуждении идет речь. Итак, мы сообщим предварительно сведения о сущности каждой из означенных ересей, предварив хотя кратчайшими историческими сведениями об ее происхождении и существовании.

Маркиониты происходили от Маркиона, родившегося во II веке в Синоне. За любодеяние он был отлучен от церкви собственным отцом, епископом Понтийским. Маркион искал прощения в Риме от Аникиты. Но когда сей не отважился разрешить связанного другим епископом, то огорченный сим отказом Маркион пристал к Кедрону еретику и впоследствии сам сделался ересеначальником. Не умея объяснить существования добра и зла в человеке и в мире, он допускал два начала, – одного творца духов и душ, – а другого творца тела и материи. По его учению плоть служит началом всех греховных движений в душе человека; он осуждал супружескую жизнь и утверждал, что Сын Божий Иисус Христос имел только призрачное тело³⁵³.

Современные нам биографы Св. Иоанна Златоустого: свящ. В. Лебедев, г. Малышевский, г. Альберт, о. архимандрит Агапит о существовании всех сейчас названных ересей или ничего не говорят или говорят очень мало, до того, что только называют указанные заблуждения по имени: были, мол, чего же вам больше. Малышевский и Альберт ниже именуют; о. Лебедев лишь только называет; о. Агапит говорит нечто, но так уж мало, что единственно дает вот эти краткие исторические сведения о Маркионе, происхождение его ереси и содержании ее учения, да еще одну картину – крещение у Маркионитов. Все эти авторы или совсем не придают значения поименованным ересям в жизни христианского общества Антиохии IV века или хотят сосредоточить свое внимание, так сказать, на главном, преимущественною популярностью пользовавшемся заблуждении, каковым признают арианство; или, не имея прямо исторических указаний, не сочли возможным взяться за таковые показания современного Антиохийского проповедника, или просто не хотели. Как бы то ни было, но сведений о ересях в Антиохии, бывших за время Златоуста, у всех наших биографов нет. В творениях Св. Златоуста указания есть, и мы считаем прямым своим долгом пробел этот пополнить. Первые указания Св. Иоанна на ересь Маркиона мы встретили в сочинениях иноческого периода жизни Св. Златоуста и вообще в творениях его за время до священства.

«Когда бы не было зла, – человек богатеет, хищничает и все-таки благоденствует, – кому бы пришлось отыскивать причину зла и этим изысканием возбуждать бесчисленные ереси? Ибо и Маркион, и Манес, и Валентин отсюда начали свои ереси»³⁵⁴. Мы сделаем краткий, но возможно полный кодекс пунктов еретического учения словами Златоуста без всяких комментариев. «Принявшие сумасбродство Валентина и Маркиона… исключают из числа божественного писания закон, данный от Бога Моисею»³⁵⁵.

Постараемся привести в некоторую систему указания Златоуста на заблуждения Маркиона сообразно показанию его учения, сделанному выше… «В начале сотвори Бог небо и землю». «Моисей и все ереси, появляющиеся в церкви подобно плевелам, исторгает этими же словами. Подойдет ли к тебе Манихей, утверждающий, что прежде существовала материя, или Маркион, или Валентин, или кто из язычников – говори им: в начале сотвори Бог небо и землю»³⁵⁶. «Чтобы не подумали, что тварь чужда Его, Божией премудрости, как впоследствии говорили клеветники Маркиониты, Он – Христос для совершения чуда употребляет в орудие самую тварь – пять хлебов и две рыбы»³⁵⁷. Да посрамится Павел Самосатский, да посрамится Маркион, которые не хотели видеть, что видели волхвы, первенцы церкви. Да посрамится Маркион, видя, что Богу покланяются»³⁵⁸. «А что Он – Христос уклонялся, когда иудеи искали убить Его, этим Он подтверждал Свое воплощение и удостоверял в нем, чтобы ничего не могли сказать ни Павел Самосатский, ни Маркион»³⁵⁹. «Зараженные учением Маркионовым суть чада диавола, потому что они изглаждают ту истину, для утверждения которой все сделал Христос и для уничтожения которой все усилия употребляет диавол, – я разумею крест и страдания»³⁶⁰. По мнению их – еретиков – Христос или не воскрес, – если воскрес, то до воскресения согрешил, – они утверждают, что воскресение состоит в очищении души и освобождении от грехов. Это не учение апостольское. Маркион и Валентин – вот кто это выдумал»³⁶¹. «Понеже, что сотворят крестящиеся мертвых ради, аще отнюдь мертвые не восстают, что и крещаются мертвых ради (1Кор.15:29). Как искажают эти слова зараженные ересью Маркиона. У них, когда кто-нибудь умирает из оглашенных, то они, спрятав живого под одром умершего, приступают к мертвому, говорят с ним и спрашивают: желает ли он принять крещение? Так как он ничего не отвечает, то спрятанный под одром отвечает за него, что желает принять крещение и таким образом крестят его вместо умершего, разыгрывая как бы представление на зрелище»³⁶².

«Доселе еще делает он – Св. Ап. Павел – помышления низлагающе и всяко возношение взымающееся на разум Божий. И хотя многие из еретиков предпринимали терзать его, но растерзанный по членам, он являет великую силу. Ибо пользовались им и Маркион и Манихей, но рассекши его на части, как это сейчас видели»³⁶³. Во всех этих указаниях Златоуста ясно видно существование ереси Маркиона, знакомство Св. Иоанна с подробностями учения ереси, которые проповедник в своих беседах опровергает, доказывая, что единый Творец неба и земли, видимых всех и невидимых – Бог, что зло не в материи, что Спаситель мира – Богочеловек, – в особенности утверждая истину спасительности Христовых страданий. «Поскольку имели явиться последователи Маркиона, Валентина и Манеса, отвергающие сие строительство спасения», говорит Златоуст, по сему Он непременно напоминает о страдании и чрез самые таинства, дабы никто не был обольщен, – и таким образом сею священною трапезою и спасает и вместе наставляет, ибо это начало благ»³⁶⁴. Оставляя другие и многие места творений Златоуста, указывающие на ересь Маркиона³⁶⁵, заключим наше обозрение этой ереси беседой Св. Златоуста против осуждения Маркионитами супружеской жизни. «Богу угодно, чтобы все люди воздерживались от брака (1Кор. 7: 79), «говорит Св. Иоанн. «Он предложил трудный и важный подвиг только для тех», прибавляет он, «кто в состоянии исполнить его» (Лк. 7:10; 1Кор. 7:25). «Однако ни Маркион, ни Валентин, ни Манихей не выдержали этой умеренности. Поэтому они погубили и всех последователей своих, обременяя их… бесполезным и невыносимым трудом». Так писал Св. Златоуст, еще бывши диаконом, в слове о девстве³⁶⁶. После, к концу своего пресвитерства в Антиохии, Св. Иоанн снова возвращается к ереси Маркиона, – факт, что она жила еще среди Антиохийцев, хотя уже более в практической жизни, чем в теоретическом учении.

«Устроивши по всем градам пресвитеры»… «Аще кто есть непорочен, единые жены муж» (Тим. 1:5–6). «Для чего он – Св. Ап. Павел – представляет такого человека? Он заграждает уста еретикам, осуждавшим брак, показывая, что это дело нисколько непредосудительно, но так честно, что при нем можно восходить даже на священный престол (епископский); вместе с тем он укоряет людей невоздержных, не позволяя после второго брака принимать эту власть» (епископа)³⁶⁷. И в другом месте бесед на это же послание к Тимофею Св. Ап. Павла Св. Иоанн еще раз обращается к Христову учению о святости брака. «Да отвергшеея нечестия и мирских похотей» (Тит. 2:11–14)). «Христос, говорит, пришел для того, чтобы отверглись нечестия. Нечестием Апостол называет нечестивое учение, а мирскими похотями – порочную жизнь. «Целомудренно и праведно поживем в нынешнем веце». Видишь ли, целомудрие, как всегда я говорю, состоит не только в том, чтобы воздерживаться от прелюбодеяния, но и в том, чтобы воздерживаться и от прочих страстей: как тот прелюбодей пристрастен к телесному наслаждению, так этот любостяжательный – к богатству. Итак, скажешь, страсть к богатству слабее, нежели страсть к телесному наслаждению? Это всем известно и открывается из многого: и во-первых, страсть к телесному наслаждению происходит в нас необходимо, – как происходящая в нас необходимо, она и обуздывается с великим трудом, потому что она внедрена в нас от природы; во-вторых, древние о страсти к богатству не много рассуждали, а о страсти к женщинам – много, для сохранения целомудрия. Живущего законным браком с женою даже до старости никто не станет осуждать, а корыстолюбивого все, и даже из внешних языческих философов многие презирали богатство, а женщин никогда. Так эта страсть сильнее той. Впрочем, слово наше обращено к церкви, посему будем приводить доказательства не от вне, а от писаний. О любостяжании блаженный Павел говорит почти в виде заповеди (1Тим. 6:8), а о женах так: не лишайте себе друг друга, точно по согласию и паки вкупе собирайтеся (1Кор. 7:5), и часто преподает правила касательно законного сожития. Он позволяет удовлетворять это пожелание и вступать во второй брак, с великим попечением говорит об этом предмете и никого не подвергает за это наказанию³⁶⁸. Христос касательно богатства многократно заповедал, чтобы мы убегали проистекающей от него гибели, а о воздержании от жен говорит не так. О богатстве, послушай, что говорит: иже не отречется от всего своего имения (Лук. 14:33), – но нигде не сказал: иже не отречется от жены, потому что знал, как это было бы жестоко. И блаженный Павел говорит: честна женитьба и ложе не скверно (Евр. 13:4). К чему мы сказали все это? К тому, что любостяжательные невоздержнее прелюбодеев, то желание так естественно, что хотя бы иной и не приближался к жене, природа действует и производит свое, а здесь у любостяжателей не бывает так»³⁶⁹. Св. Иоанн Златоуст в одной беседе на первое послание к Тимофею указывает причину, почему он так распространяется о браке: «если ты не вступаешь в брак, потому что хочешь упражняться в страхе Божием и между тем не упражняешься, то не принесет тебе никакой пользы и то, что ты служитель пришельцам и святым. Впрочем, если не делаешь и этого, то, очевидно, воздерживаешься от брака больше потому, что осуждаешь это дело – брак, как скверный и нечистый – сие свойственно еретикам»³⁷⁰.

Понятно, что в каждом слове проповедника Антиохии слышится чувство искреннего желания пастыря охранить свое православное стадо от колеблющего его ветра еретического учения о важнейшем жизненном акте. Мы сделали выдержку в некоторой подробности и не раскаиваемся. Это слово в возможной его целости выясняет сущность дела: и существование еретического учения, и его влияние на православных чад церкви Христовой, и борьбу пастыря с волком, не щадящим стада. Наши цитаты творений Златоуста в указаниях заблуждений Маркиона невольно касались других еретиков: Валентиниан и Манихеев относительно тех воззрений, которые представлялись общими в означенных ересях. Скажем несколько слов о каждой ереси особо. Все эти три ереси: и Маркиониты, и Валентиниане, и Манихеи – ереси древние, в историческом своем происхождении III века, II-го и даже I-го. О Валентине мы встретили следующие сведения. Это был выразитель гностицизма египетского типа³⁷¹. Он был родом из Египта, жил в первой половине II-го века, прибыл в Рим при папе Гигине в 140 году, стал знаменит при Пие I-м и дожил до времени папы Аникиты. Умер на острове Кипре в 160 году. Сочинения его до нас не дошли³⁷². Система Валентина обстоятельно излагается в древнейшем и важнейшем источнике для изучения гностицизма вообще, у Св. Иринея, епископа Лионского, в первой книге его: «обличения и опровержения лжеименного знания»³⁷³. Постараемся определить положение валентинизма в гностицизме, чтобы иметь ясное представление, в какой форме это заблуждение опровергается Св. Златоустом, как ересь, существовавшая в его время в Антиохии. – Гностицизм – так называется совокупность религиозно-философских (теософских) систем, которые появились в течение первых двух веков нашей эры и в которых основные факты и учение христианства, оторванные от их исторической почвы, разработаны в смысле языческой, – как восточной, так и египетской – мудрости³⁷⁴. Мы не беремся говорить о происхождении гностицизма, но считаем необходимым хотя кратко указать основные черты в классификации гностических учений. Владимир Соловьев представляет следующие различные группы гностицизма:

1) существенная для гностиков непримиримость между абсолютным и конечными, между Божеством и миром. Происхождение мира объясняется неведением или ненамеренным отпадением или отдалением от Божественной полноты. Творец неба и земли является совершенно отдельным от верховного Божества, но не злым, а только ограниченным существом. Этот первый вид представляется гностицизмом Египетским. Сюда принадлежат как зачаточная форма гностицизма в учении Керинфа, современника Св. Ап. Иоанна Богослова и наученного в Египте, по свидетельству Св. Иринея, так и самые богатые содержанием и наиболее обработанные и долговечные учения, а именно: системы Валентина и Василида.

2) Гностическое раздвоение выступает с полною резкостью именно в космогонии. Мир признается прямо злонамеренным созданием противобожественных сил.

3) Гносис Малоазиатский, представляемый главным образом Кердоном и Маркионом. Здесь гностические антитезы выступают не столько в космогонии, сколько в религиозной истории, противоположность не между злым и добрым творением, а между злым и добрым законом – антиномизм – между ветхозаветным началом формальной правды и евангельской заповедью любви³⁷⁵. Мы не будем излагать подробностей учения валентиниан о Боге, о эонах, о мире и душе, о Христе и спасении. Св. Ириней говорит о Валентинианах, что они, как дознал он – Св. Ириней – извлекли свое учение из всех ересей гностического характера.

Св. Иоанн Златоуст в нескольких беседах своих сосредоточивает внимание на учении еретиков о материи, как начале зла и особенно опровергает их заблуждение о том, будто и материального начала в Спасителе не было, – ибо материя не воспринимает спасения, и тело Его было особенное, призрачное³⁷⁶. Все это мы видели уже в вышеприведенных нами цитатах из творений Златоуста³⁷⁷. Приведем еще одно свидетельство Златоуста о существовании ереси Валентина в Антиохии и закончим наше обозрение этого заблуждения. Еще Св. Ириней в опровержение ереси Валентина, доказывая, что Иисус Христос есть истинный Бог и истинный человек³⁷⁸, разбирает пророчество Исаии о рождении Еммануила от Девы и показывает цель пришествия Христова на землю (гл. XVI–XXV). Это же доказательство не забыто против учения тех же еретиков и Св. Златоустом. Вот оно: «дабы кто-нибудь, слыша об Еммануиле, не впал в ересь Маркиона и в болезнь Валентина касательно домостроительства, он, пророк», говорить Св. Иоанн, «отдельно прибавляет и яснейшее доказательство домостроительства, указывая на пищу, ибо Он, говорит, масло и вино снест³⁷⁹».

Насколько сильно развита была ересь эта в Антиохии – наш взгляд выражен выше: Златоуст говорит мимоходом, – думаем, что заблуждение не было в особенной силе в Антиохии.

По тесной связи между заблуждениями Маркиона, Валентина и Манихеев в слове Златоуста отметим теперь особенности ереси Манихейской, которые указывает Златоуст в своих творениях.

В сочинении «о девстве» Св. Иоанн рассуждает о богоугодности девства и здесь же со всей силой убеждения обличает неправильное учение еретиков об этом подвиге, будто бы для всех обязательном. «Подвиг девства», говорить автор, «один и тот же как у нас, так и у еретиков, у них даже может быть больше; награда за подвиг не одна и та же: их ожидают узы, слезы, плач и вечное мучение, нас жеребий ангельский». Далее сочинитель раскрывает преступность ересеучения: «почему же», спрашивает он, «за одни и те же подвиги столь противоположные воздаяния? Потому, – отвечает, – что одни избрали девство, чтобы поставить закон, противный Богу (еретики); мы же принимаем его, исполняя волю Божию».

Обосновавши затем взгляд Христа и Его Апостолов на подвиг девства: могий вместити, да вместит, – относительно девства я не имею повеления Господня, но даю совет, – Златоуст восклицает: «однако ни Маркион, ни Валентин, ни Манихей но выдержали этой умеренности»… Из следующих слов об еретиках: «они погубили последователей своих» можно, пожалуй, заключить, что автор указывает на историю ересей когда-то бывших в церкви Антиохийской. Но вот свидетельство, что ересеучение сейчас живет среди верных истине: «О, вы несчастней даже еллинов», говорит автор, ибо хотя «еллинов и ожидают муки геенны, однако они по крайней мере в здешней жизни наслаждаются неоднократными брачными союзами, деньгами и другими удовольствиями жизни. Вы везде терпите мучения и страдания, здесь – добровольно, а там – против воли». И потом прямо и положительно говорит о том, что живо и действенно среди людей, кому он пишет, следование преступному учению еретиков. «Вы, говорит, которые исполняете его, потерпите наказание»³⁸⁰. Поясним слово Златоуста историческим показанием на вероучение Манихеев. Мы встретили сведения о возникновении Манихейской ереси у отца церковной истории Евсевия Памфила. «К этому времени – 285 г. по Р. X. – приготовил свое сумасшествие, свой превратный смысл и Манес, давший имя известной демонской ереси, ибо точно сам демон, враг Божий – сатана ко вреду многих выбросил на свет этого человека... он дерзнул представлять из себя Христа, провозглашал себя утешителем и самим Духом Святым. Ложное и безбожное учение свое сшил из тысячи мнений, принадлежавших давно угасшим ересям»³⁸¹. Подробнее говорит об этой ереси Сократ, церковный историк IV века, обращая внимание на исторические условия возникновения ереси. «Незадолго до времени Константина к истинному христианству начало прививаться христианство язычествующее. Тогда к христианству Манес принаравливал учение языческого философа Эмпедокла». И далее рассказывает, кто был Манес, откуда и как он отважился на такую дерзость, указывая, что Манес соединил в одно целое христианство и учение Эмпедокла и Пифагора³⁸². – В чем заключается сущность этой ереси? «Первоначальная сущность его системы», говорит Фаррар, «была антихристианская, так как это был дуализм. Манес учил, что существует два вечных начала – свет, который есть добро, и материя, которая есть зло. Христос не истинный человек, а только облеченный в телесную видимость. Христос на кресте – эмблема страданий каждой души. Манес – Параклет, коего Христос обещал послать в мир. Священство Манихеев – избранные; они назначались поддерживать влияние Манеса посредством аскетического воздержания от брака, винопития и животной пищи, за что они наслаждались истиной, знанием и разумом – паролями манихеев. Чистые души, освобожденные посредством знания от проклятия злой материи, сначала переходят в солнце, потом на звездное небо, наконец в первоначальный свет. Неочищенные и неосвобожденные души должны были достигать своего очищения посредством бесконечных переселений, причем они проходили через тела животных и растений. Манихеи пользовалось своими диалектическими способностями для уничтожения ветхого завета и доказывали, что первоначальное откровение было безвозвратно искажено иудейскими монотеистами. В Евангелиях также, по их заявлению, было много вставок и противоречий. Но все места, в которых апостолы Иоанн и Павел говорят о противоположности между светом и тьмою, плотью и духом, они приводили в подтверждение своего собственного дуализма, так как, по их мнению, в этих частях нового завета содержалось первоначальное откровение. Особенным злом системы этих еретиков было то, что они свободно пользовались всякими выражениями христианства в совершенно ином смысле от того, какой придавали им христиане. Их таинства, известные только избранным, были омерзительного свойства. Они имели свой праздник «Кафедры» Манеса, который состоял в том, что пред пышно задрапированным креслом, стоявшим на площадке, возвышавшейся на 5 ступеней, поклонялись все бывшие в собрании манихеи³⁸³. В IV веке Манихеи представляли собой могущественную и многочисленную общину³⁸⁴. Блаженный Августин многие годы и живым словом и письменем неустанно боролся с этой ересью, и целые десятки книг написал против Манихеев, желая ниспровергнуть учение дуализма, стремясь установить учение о верховном единстве Бога, о зле, как небытии и отрицании, которого источник в человеческом несовершенстве, в немощности человеческой воли, а не в Боге, не в вашей телесной природе, не в природе вещей, которые сами по себе безразличны³⁸⁵. Теперь несомненно понятны будут нам речи Златоуста, в которых он обличает ересь Манихейскую.

Свои мысли против Манихейского девства Св. Иоанн повторяет в других местах своих творений. «Хотя их – дев – тело и неосквернено, но мысли, которые важнее тела, развращены... Но она покажет мне бледное лицо, тощие члены, бедный покров и кроткий взгляд? Какая в этом польза, если внутренний взгляд бесстыден. Покров их беден, но ведь не в одеждах и цвете лица, а в теле и душе заключается девство»³⁸⁶. А что именно здесь речь о преступном еретическом безбрачии, так вот указание Св. Златоуста, встречаемое тут же. «Все подвижники воздерживаются от сего, говорит Павел (1Кор. 9:25), т, е. от всего того, что вредит чистоте душевной, и никто не увенчивается, если незаконно будет подвизаться³⁸⁷. Итак, какие же условия этой борьбы?... брак честен и ложе нескверно» (Евр. 13:4)³⁸⁸.

Обратимся к свидетельствам Златоуста о других заблуждениях Манихейства в Антиохии. – Было здесь в ходу учение о судьбе душ неочищенных. – «Сами они дерзают низводить существо Божие до кошек и собак», говорит Златоуст о язычниках в слове на Рождество Христово, «а многие из еретиков – даже до животных еще худших. Они – язычники – и подобно им преданные нечестию Манихеи, низводя существо Божие до собак, обезьян и различных зверей, ибо они утверждают, что душа всех этих животных происходит из Его существа, – не боятся и не стыдятся»³⁸⁹.

Нередко Св. Иоанн говорит против Манихеев и других еретиков о происхождении зла в мире. Говоря о ереси Маркиона, мы привели одно место из творений Златоуста³⁹⁰, – дополним его здесь несколькими указаниями. «Чтобы опровергнуть наших противников, рассмотрим все возражения», говорит Св. Иоанн. «Они говорят, что Бог, сотворивший мир, есть какое-то злое существо. А умереннейшие из них, хотя сего не утверждают, но, называя Бога правосудным, не признают Его благим. Дают Христу другого какого-то отца, коего и нет и который ничего не сотворил... Бог, которого они не называют благим, пребывает в своей области и сохраняет принадлежащее ему, а Бог благий входит в чужую область и вдруг хочет сделаться спасителем того, чего не был творцом³⁹¹. Зло не рождено. Под каким-то благовидным предлогом вымыслили – злоба диавольская – новое нечестивое учение. Желая показать, что зло не от Бога происходит, люди ввели новое нечестивое учение, признав зло нерожденным»³⁹². Объясняя слова Св. Евангелиста Иоанна: «и мир Его не позна», Св. Златоуст говорит: «отчего не все знают и Отца (Господа Иисуса Христа)? Ибо некоторые говорят, что все в мире становится самодвижно; другие попечение о всем приписывают демонам; а есть и такие, которые, кроме истинного Бога, измыслили для себя какого-то другого. Из сих иные богохульствуют, утверждая; будто есть какая-то противная Богу сила, и еще думают, что закон Божий принадлежит какому-то злому духу. Что же? ужели потому, что некоторые отвергают Бога, и мы будем говорить тоже, или согласимся, что Он – зол, как и это некоторые богохульствуют?³⁹³». Христос низвергает этим чудом – претворяет воду в вино, – и возродившееся противное церкви учение. Ибо есть такие, которые говорят, что существует некоторый иной создатель мира, и что видимое не Им (Богом) сотворено, а каким то другим враждебным Ему богом. Это – лжеучение Манихеев», прибавляет Св. Иоанн³⁹⁴. Златоуст представляет образчик извращения еретиками слов Св. Писания. Например: Начаток духа имуще и мы сами в себе воздыхаем (Рим. 8:23). «Дабы еретики, говорит Св. Иоанн, не имели повода думать, что апостол осуждает все начинающее, он говорит далее: мы воздыхаем не в осуждение настоящего, но от желания большего. Это самое выразил он словами: всыновления чающе». Неудачность извращения еретиками слов писания метко указывает Св. Иоанн в самом писании. «Пользовались им, – апостольским учением, – и Маркион и Манихей, но рассекши на части. Впрочем и самыми сими частями они изобличаются»³⁹⁵. Известно было в Антиохии и душепагубное понимание смерти и воскресения Спасителя мира… «Христос умре грех наших ради». Впрочем прежде надобно выслушать, что говорят об этом зараженные ересью манихейскою враги истины, восстающие против собственного спасения. Что же говорят они? Смертью, говорят они, Павел называет здесь ни что иное, как пребывание в грехе, а воскресением – освобождение от грехов»³⁹⁶. Св. Златоуст обличает манихейство и в уничтожении ветхозаветного учения. Останавливаясь на словах Спасителя: «не приидох разорити закон, но исполнити», Св. Иоанн говорит: «сим обуздывается бесстыдство не только иудеев, но и заграждаются уста еретиков, которые говорят, что древний закон произошел от диавола»³⁹⁷. Ко всем этим указаниям Св. Иоанна Златоуста на существование ереси Манихейской в Антиохии в его время мы должны прибавить, что вышеизложенное нами есть только часть обличений, которую мы в сокращенном виде взяли из творений Златоуста лишь для наглядного доказательства, насколько наши исследования отвечают цели нашего труда: показать религиозное состояние церкви Антиохийской за время Св. Златоуста по его творениям. Желающий ближе ознакомиться с указаниями Иоанна Златоуста на ересь Манихейскую может найти многие места в его творениях. Например: Слов. т. III, стр. 178–179; Слов. и бесед. на разн. случ. т. I, стр. 491–492; Шесть слов о свящ., стр. 93–95; Бесед. на раз. м. Св. Писания т. I, стр. 167; т. II, стр. 50, 128, 540; Бесед. на кн. Бытия т. I, стр. 22; Бесед. на псал. т. II, стр. 492; Бесед. на св. Мф. 7, т. II, стр. 336, 598, 448, 372, 634; т. I, стр. 266, 551; т. III, стр. 412; Бесед. на св. Иоан. т. II, стр. 476. Одно это множество речей Златоуста доказывает, между прочим, что ересь Манихейская сильно была развита в христианском обществе в Антиохии.

Вместо послесловия в обозрении нашем ереси Манихейской сделаем несколько примечаний. Заметим между прочим, что наши указания в творениях Златоуста, особенно где автор не называет ереси, непроизвольны, хотя некоторые взяты на основании авторитетной отметки Monchfocona «contra manicheos или manicheos intelligit».

В ряду ересей Манихейство естественно могло найти себе почву в Антиохии. Как система рационалистическая с ее лестью умственной горделивости, с ее постоянными ссылками на свободу, истину и мудрость и особенно с ее притязанием на особое озарение, – такое заблуждение могло иметь даже обаяние для многих умов в Антиохии, при известном уже вам настроении Антиохийской школы.

Если указания Златоуста касаются некоторых сторон заблуждений ереси, а не ее учения в его полноте; то не надобно забывать, что Св. Иоанн не систему излагает, а говорит беседу к народу, как пастырь-проповедник. Предполагается: слушатели знают о чем идет речь; а предмет известный в подробностях, достаточно лишь наметить, чтобы получилось понятие, о чем говорят собеседники. А потом можно думать, конечно, что этим слушателям, в большинстве представляющим всегда, прежде всего, все-таки толпу – народ, рационалистические тонкости ересеучения в их целостности не могли и быть известны, а известно было кое-что и все-таки чрез это кое-что ересь в их душах находила сочувствие и делала их своими тропинками. 1V-й век изобиловал ересями антихристианского свойства, ересиархи которых прикрывались именем христиан. Заблуждения извращали учение веры не только о Христе, Его Ипостаси, Его Божестве, Его человечестве; нет! они касались даже и высочайшего христианского догмата Пресвятой Троицы. Выразителем этой ереси был Савеллий еще в III веке по Р. Хр. Естественные вопросы: кто был этот Савеллий и в чем состояло его ересеучение? На оба вопроса находится ответ в церковно-исторической современной литературе. «Хотя мы знаем весьма мало о нем лично», говорит Фаррар в своем труде о святых отцах и учителях церкви, «однако же он наиболее оригинальный, глубокий и умный из доникейских монархиан, (которые в той или другой степени отрицали божество Христа). И его система представляет наиболее правдоподобную соперницу православному тринитарианизму. Воззрения его имели пантеистический характер и заимствовали некоторые свои элементы из языческой философии. Он смотрел на Троицу не как на совместную существа, но как на последовательную Троицу откровения, возвращающуюся опять к единству»³⁹⁸. Прибавим: эта ересь была отраслью патрипассиан, с Проксеем и Ноетом, учение которых влекло за собою предположение о распятии Бога-Отца³⁹⁹, как выясняет это обстоятельство о. Кирилл (Лопатин) в учении Св. Афанасия о Святой Троице⁴⁰⁰. «Савеллианство», говорит он, «принадлежит к антитрипитарным ересям III-го века и ближайшим образом к патрипассианскому их направлению»⁴⁰¹. «Впрочем, к патрипассианским идеям», прибавляет о. Кирилл, «в нем – Савеллианстве – были примешаны и евионейские мысли». «По нашему мнению», продолжает почтенный автор, Савеллий соединил оба направления монархианизма, развил свое учение в цельную систему, превратив прежний монархианизм христологического характера в действительный полный антитринитаризм», подчеркиваем слова, определяющие, по нашему убеждению, сущность ереси, – «отрицавший личное бытие всех трех Лиц христианской Троицы. Он превратил личное явление Бога в лице Иисуса Христа в простое откровение Божества и различие трех Божеских Ипостасей истолковал как различие способов откровения Бога. Он признал Бога не единосущным в трех Ипостасях или не трехличным, а в строгом смысле одноличным⁴⁰². Савеллианская троица с христианскою Троицею имеют общее одно только название Отца и Сына и Св. Духа, потому что в христианской Троице: Отец, Сын и Св. Дух суть действительные Божеские Лица, равносущные и единосущные между собою, а в Савеллианстве они суть только простые имена для означения одного и того же Божеского существа в различных формах Его домостроительной деятельности»⁴⁰³. Антиохия знала и эту ересь. Св. Иоанн Златоуст в одном из своих сочинений, написанных им до пресвитерства, упоминает и об этом заблуждении и потом с церковной кафедры неоднократно указывает на ересь Савеллия. Хотя не говорит Антиохийцам: «вы держитесь», как выражался в слове о других ересях, как мы видели выше; но предположить, что проповедник бесцельно упоминает еретические учения, предохраняя лишь свою паству от заражения ересью, мы находим неосновательным, потому, что подобное заявление могло навести слушателей на размышления об ереси и, пожалуй, любопытство: «а какое такое это учение Савеллия?» Мы позволим себе уверенность, что Савеллианство, хотя не в особенно сильной степени, опять таки не во всей целости системы своей, держалось в Антиохии. Указаний на это немного и они весьма кратки, и мы хотя главнейшие из них приведем дословно. «Не познал еси Мене Филиппе!» (Ин. 14:9). «Некоторые», говорит Златоуст, «вследствие этого изречения впали даже в недуг Савеллия»⁴⁰⁴. «Умолю Отца и иного Утешителя даст вам» (Ин.14:15), т. е., поясняет Св. Иоанн Златоуст, «иного, такого же, как Я. Да постыдятся же зараженные недугом Савеллия и имеющие ненадлежащее понятие о Духе Святом»⁴⁰⁵. «Да вси чтут Сына, якоже чтут Отца». «Но каким образом, скажешь, посылаемый и посылающий могут быть одного и того же существа? Опять ты переносишь слово на человеческое и не разумеешь, что все это говорится только для того, чтобы мы и виновника Его познали и не впали в ересь Савеллия»⁴⁰⁶. Св. Златоуст, говоря об ереси Савеллия, указывает на связь ее с другими ересями. но некоторой одинаковости содержания их заблуждений. «Сын есть сияние». «Слыша о сиянии», говорит Златоуст, «подумай, что Сын не имеет собственной Ипостаси. Мысль такая нечестива и свойственна безумию Савеллиан и Маркеллиан»⁴⁰⁷. «Одержимые Савеллиановым неистовством отпали от правой веры и учение их имеет большое сходство с ересью Павла Самосатского»⁴⁰⁸. Проследим и мы указания Св. Златоуста в его творениях на эти заблуждения, ознакомившись предварительно с историей возникновения и содержанием учения каждой из сейчас поименованных ересей.

Павел Самосатский еретик старый. Секта эта, говорит Фаррар⁴⁰⁹, основана была в 260 году, и сообщает биографические сведения, которые мы, с своей стороны, не считаем лишними в нашем труде, желая дать цельное представление об ереси. «Павел был», рассказывает Фаррар, «decenarius procurator, высокий гражданский сановник, который в 260 году избран был в сан епископа Антиохии»⁴¹⁰. Он смотрел на Λόγος и Св. Духа, как на простые силы Божии», продолжает Фаррар, – «не имеющие личности. Вследствие того, что он слово «омоусиос» употреблял в смысле тождества Христа с Отцом, Синод Антиохийский отверг это слово, как имеющее Савеллианский смысл»⁴¹¹. «Павел Самосатский», сообщает Св. Иоанн Златоуст, «как говорят, из угождения какой-то женщине отрекся от своего спасения»⁴¹². Очевидно Златоуст говорит об отношениях Павла к Зиновии, царице Польмиры в Антиохии. «Он, по-видимому», замечает Фаррар о Самосатском, «предан был безграничному честолюбию, заносчивости... и даже позволял себе в церкви петь гимны в честь себя. Он был низложен третьим Антиохийским собором в 269 году, но его низложение не могло быть приведено в исполнение раньше победы Аврелиана над Зиновией в 272 году»⁴¹³. Об этой ереси Св. Иоанн Златоуст говорит подробно и настолько ясно излагает заблуждения ереси, что нам, кажется нет надобности предварительно излагать систему ересеучения, как это считали необходимым при сведениях о других ересях, обличаемых Златоустом. Мы здесь увидим заблуждения Павла: о Боге, о Христе, отвержение ветхого завета и искажение нового.

«Творец существует прежде творения. Дивлюсь безумию Павла Самосатского, как он дерзал противоречить столь очевидной истине. Он заблуждался не по неведению, но очень хорошо понимая дело⁴¹⁴. Бог, который завещал Новый Завет, дал и Ветхий⁴¹⁵. Этим достаточно пророк заграждает уста последователям Павла Самосатского, которые отвергают предвечное бытие Единородного»⁴¹⁶. Последователи Павла Самосатского говорят, что Христос существует с того времени, как произошел от Марии»⁴¹⁷.

«Теперь пред нами Иудей, хотя и носит вид христианина, именем Павел Самосатский. Что же он говорит? Говорит, будто Христос есть простой человек»⁴¹⁸. «И слово бе к Богу» (Ин.1:1). «Его зачатие, рождение, воспитание, возрастание миновав, и вдруг – Св. Иоанн возвещает нам об Его вечном рождении. Какая сему причина? Так как прочие евангелисты, большею частью, говорят о человеческом естестве Сына Божия, то должно было опасаться, чтобы по этому самому кто-нибудь из людей, пресмыкающихся по земле, не остановился только на этих одних догматах, что и случилось с Павлом Самосатским»⁴¹⁹.

«Яко Сын человеч есть, не дивитися сему (Ин. 5:27). Павел Самосатский не так читает это место. А как? область даде Ему суд творити, яко Сын человеч есть⁴²⁰. Христос то оставлял свою плоть одинаковою и лишенною собственного Его Божеского содействия, дабы, открыв ее немощь, показывать ее природу; то покрывал ее, дабы ты знал, что Он был не простой человек. Разнообразил и перемешивал слова и дела, дабы не подать повода к болезни и безумию ни Павла Самосатского, ни Манихеев, ни Маркиона, потому Он и предсказывал будущее, как Бог и уклонялся от страданий, как человек»⁴²¹. Оставляем другие указания⁴²² Св. Иоанна Златоустого на эту ересь, потому что существенное в заблуждении вообще нам представляется достаточно ясным. А так как и прочие цитаты в творениях Златоуста вращаются в обличениях тех же пунктов Павла Самосатского, какие указываются и в выдержках, то становится несомненным, что именно эти заблуждения были особенно знакомы Антиохийцам.

Четвертый век, несмотря на то, что он ознаменован был такими явлениями, как 1-й и 2-й Вселенские соборы, был веком нескончаемых споров и разделений⁴²³. За каждым, большею частью, кратким периодом некоторого спокойствия, начинаются снова волнения и разделения⁴²⁴. Полною жизнью жили старые ереси, как указано нами, и нарождались новые, каковы: Маркелла и Аполлинария.

Заблуждение Аполлинария, как новорожденное, за время Златоуста не успело еще сделаться общеизвестным и Св. Иоанн не замечал в Антиохийцах наклонности к этой ереси, ибо нигде не говорится ни слова обличения, ни предостережения ни прямо, ни намеком. Аполлинарий, епископ Лаодикийский, только в 362 году начал публично отрицать совершенство человечества во Христе.

Что представляло собою заблуждение Маркелла для православной церкви вообще и в частности для Антиохии? Но прежде сообщим кратко исторические сведения о Маркелле, возникновении ереси, ее судьбе в церковной жизни IV века.

Маркелл – епископ Антиохийский⁴²⁵. Он в искренней ревности за православное учение, выраженное в Никейском символе веры, был сотрудником Св. Афанасия в деле полемики его с арианством на Никейском соборе⁴²⁶. И здесь то Маркелл и стал еретиком. Известна сущность арианства. Маркелл в борьбе против этой ереси ариан впал в противоположную арианству крайность – заблуждение Савеллия⁴²⁷. Св. Василии Великий свидетельствует⁴²⁸, что Маркелл строил свои еретические доктрины на выражении «ὁμοούσιος». Когда читаешь эти показания, невольно приходит на сердце мысль: обстоятельства образования заблуждения в душе Маркелла именно так естественно могут возбуждать в историке прежде всего чувство жалости и сострадания к заблуждающемуся. Человек так ревновал на защиту истины против ереси и зарапортовался, сам впал в заблуждение! Противоборствуя ереси арианской, стремившейся отличить, выделить Ипостась Сына от Ипостаси Отца⁴²⁹, сам впал в заблуждение: слил Божество Сына с Божеством Отца⁴³⁰. Сочинение: «Вселенские Соборы IV и V вв.» знакомит с подробностями учения Маркелла, что нам так необходимо, чтобы уяснить себе, что приводимые нами слова Златоуста указывают на существование именно этой ереси в Антиохии. «Маркелл учил, что воплотился не Сын Божий, второе лицо Св. Троицы, имеющее ипостасное бытие, но Логос, всегда остающийся при Отце, составляющий Его дополнение и определение, не самостоятельная сущность, но Логос, который и явившись в мир, остается при Отце, и, по совершении спасения рода человеческого, имеющий возвратиться к Отцу и в Отца⁴³¹. Потом – Маркелл не допускал личного бытия Святого Духа⁴³². Особенное внимание не только православных, но даже ариан, учению которых было диаметрально противоположно учение Маркелла, останавливало на себе учение Маркелла о Сыне Божием. На соборе Антиохийском 345 года ниспровергаются мнения Маркелла о лице Богочеловека», замечает автор «Вселенских соборов IV и V вв.»⁴³³. Причем упоминается и самое имя Маркелла и его ученика Фотина. «Проклинаем тех, кто ложно именует Сына простым только Божиим словом.., которым угодно, чтобы Сын не прежде веков был Сыном Божиим, но с того времени, как от Девы приял вашу плоть. Ибо им желательно, чтобы Христос с сего только времени имел начало царствования, которое и кончилось бы по скончании века».

Второй Вселенский собор изображает в своих особенностях плотское естество Богочеловека, и это представляет отличие Константинопольского символа от Никейского, в котором – символе – собор имеет в виду устранить всякие подозрения относительно призрачности, проходимости человеческого естества во Христе. Все основания есть предполагать, что отцы направляют свои определения против учения Маркелла (и Апполинария). Что символ имел в виду ниспровержение учения Маркелла, это видно из того, с какою силою он утверждал мысль, что Богочеловек всегда пребывает лицом, отличным от Отца: – «седяша одесную Отца», «царству Которого не будет конца»⁴³⁴. Учение Константинопольского символа о Духе Святом провозглашено было, без сомнения, для ниспровержения бесконечных неправильных воззрений относительно третьей Ипостаси Св. Троицы, а также и вопреки Маркеллу, отрицавшему Ипостасное бытие Св. Духа», замечает досточтимый автор «Вселенских соборов»⁴³⁵. Прежде чем приведем мы слова Св. Иоанна Златоуста, указывающие его слушателям на ересь Маркелла, мы остановимся еще на одном обстоятельстве, которое может пролить свет на решение вопроса: была или не была в данное время эта ересь в Антиохии, имела или не имела она своих адептов в период пастырской деятельности Златоуста среди Антиохийских христиан? Вопрос, как очевидно, очень важный для нашего исследования о религиозном состоянии Антиохийской церкви за время Златоуста. Вот это обстоятельство. Маркелл, даже и после того, как сделалось известным его заблуждение, пользовался расположением лиц весьма важных в тогдашнем православном мире. Св. Афанасий Великий пишет⁴³⁶: «о Маркелле, епископе Анкирском, не нужно и говорить, потому что всем известно, как он был обвиняем арианами и оправдался»⁴³⁷. И это расположение к Маркеллу не единично. Маркелл и Аполлинарий пользовались славою и уважением в кругах православных; постоянно или весьма долго были защищаемы православными от нападения ариан⁴³⁸. Но надобно прибавить при этом: Маркелл и Аполлинарий стояли всю жизнь в самых тесных связях с поборниками Никейской веры⁴³⁹, которые как будто игнорировали их заблуждения, покрывая их своим снисхождением, и помнили лишь об их заслугах в церкви⁴⁴⁰. Это были общества Александрийствуюшего богословствования. А в кружках Антиохийствующих оба эти лица – Маркелл и Аполлинарий – считались страшными врагами христианского учения⁴⁴¹. Спрашивается, могла ли ересь Маркелла найти себе место в обществе г. Антиохии? Отвечаем: в передовых представителях Антиохийского направления безусловно не могла, но в народе г. Антиохии, увлекавшемся, как видели, всякими ветрами учения, пожалуй, и могла. Но движение учения Маркелла во всяком случае могло быть известно не только представителям Антиохийского направления, но и народу – толпе, который в то время так интересовался религиозными вопросами, что друг другу среди обычных житейских занятий предлагали религиозные вопросы⁴⁴². Это последнее обстоятельство, что народ Антиохийский слышал, знал о существовании ереси Маркелла, на основании слова Св. Иоанна Златоуста, мы положительно утверждаем, а что были еретики Маркеллисты, этого, на основании слова Златоуста, мы не допускаем иначе, как только в форме Савеллианизма или в тесной связи с ним. Но вот это слово Златоуста и, прибавим, единственное в ряду творений его за Антиохийский период его пастырской деятельности. В беседе на 9-й ст. 1-й гл. Евангелия от Иоанна: «бе свет истинный, иже просвещает всякаго человека, грядущаго в мир», проповедник говорит: «Сын есть сияние»... слыша о сиянии, говорит апостол, не думай, что Сын не имеет собственной Ипостаси. Мысль такая нечестива и свойственна безумию Савеллиев и Маркеллиан»⁴⁴³. В виду вышеизложенного нами соображения, мы недоумеваем, как возможно сказать: Св. Иоанн Златоуст в творениях своих показывает нам, что... в самой Антиохии находилось значительное число последователей... Маркелла? А такое показание делает о. В. Лебедев в своем «подробном описании жизни и пастырской деятельности Святого Отца вашего Иоанна, Архиепископа Константинопольского, Златоустого», напечатанном в академическом журнале: «Прибавления к творениям Св. Отец, – т.т. XIV, XV, XVI – данное место стран. 81, XV т. Доискивались мы подтверждения справедливости этого показания в творениях Св. Златоуста, – и не нашли, и потому позволяем себе думать: слово о. Василием Лебедевым брошено наобум; точной справки с творениями Златоуста не сделало. А нам это так необходимо для точного разумения религиозного состояния Антиохийской церкви, и мы потрудились кропотливо порыться в творениях Златоуста, – и вот результат: указаний, подтверждающих показание о. В. Лебедева, нет у Златоуста. Справедливо замечает о. Василий: «иногда Св. Иоанн ограничивается одним указанием на какое либо заблуждение и в таком случае все опровержение состоит у него только в том, что шатким и неопределенно высказанным мнениям еретиков противопоставляет он непоколебимое и ясное сознание положительной истины»⁴⁴⁴. И в подробном примечании указывает, между прочим, именно место той же беседы Златоуста, какое мы выше дословно приводили⁴⁴⁵. Одно и единственное место нашли мы во всех творениях Златоуста, прямо указывающее – и только на существование ереси и Македония: «Где теперь», восклицает Св. Иоанн в похвальном слове Св. мученику Роману⁴⁴⁶, – «где теперь у нас Македоний, восстающий против Утешителя, подавшего дарование языков? Мученик говорил, когда у него язык был уже отрезан»⁴⁴⁷.

Были ли эти еретики в Антиохии? Созомен⁴⁴⁸ дает понять, что во Фракии, Вифании, Геллеспонте и областях отдаленнейших Константинополе, Исаврии⁴⁴⁹, где сильнее всего утверждалось антиохийское направление, были единомышленники Македония и было их в той стране множество. Историк при этом рассказывает о гонении, воздвигнутом против Македониан царем Валентом и епископом Евдокием, вследствие чего Македониане прибегают под покровительство папы римского. Но ознакомимся с ересиахом и его учением; надобно же знать, с кем имеем дело. Македоний был епископ Константинопольский, низложен в 360 г.⁴⁵⁰ за отрицание Божества Св. Духа. Он основал временную секту, известную под именем духоборцев; осужден вселенским собором 181 года». Учение Македониан известно», говорит автор «Вселенских Соборов» IV и V вв. «Сын Божий подобен Отцу», «Дух – тварь». Рассказы Созомена о посольстве Македониан в Рим знакомят с их настроением в отношения к учению веры. «Мы храним веру, утвержденную на Св. Никейском Соборе», говорят они в своем исповедании⁴⁵¹, «ту веру, в которой, вопреки превратному учению Ария, свято и благочестию принимается единосущее. Ария, равно как его учеников и единомышленников и всякую ересь патрипассиан, Маркионитов, Фотиниан, Маркеллиан, Павла Самосатского... и все ереси осуждаем». Но историк замечает при этом⁴⁵² о Македонианах: «приняли имя «единосущный», как однознаменательное с выражением: «подобный по существу». Римский папа Ливерий хвалил их за единомыслие и согласие в отношении к учению⁴⁵³. После некоторые из них отвергли слово: «единосущный»⁴⁵⁴. В 381 году Македониане были призваны на II-й Вселенский собор в тех видах, чтобы воссоединить их с церковью, так как они «не многим чем отличались в своих понятиях о вере»⁴⁵⁵. Но дело кончилось ничем. Македониане во всем соглашались с собором, а слова «единосущный» в православном смысле не приняли⁴⁵⁶ – и еретики остались еретиками. Можно думать, что близость направления Македониан к направлению Антиохийскому, – отвечаем на поставленный нами вопрос, – могла расположить Антиохийцев к ереси Македония. И это заблуждение могло быть не только известным, но и принятым в христианском обществе Антиохии. Но за неимением точного указания ни в истории, ни в слове Златоуста, в данном случае заключать, что Македониан было значительное множество в самой Антиохии, опять таки неудобно, ибо от возможности до действительности далеко.

Евсевий Памфнл, оканчивая свою историю, пророчит мир и благоденствие для церкви⁴⁵⁷. Но именно после Евсевия тотчас, так сказать, с особенною силою в церкви IV-го века появились несогласия и споры: ереси порождались с такою быстротой, что церковь, не успев окончить борьбу с одним врагом, должна была вступать в борьбу с другим⁴⁵⁸. Но у церкви были и другие враги, которые вторгались в стадо Христово, более или менее различными способами стремились влиять на религиозное настроение христианского общества, с которыми церкви Христовой, как благопопечительной матери, приходилось считаться, охраняя своих детей. Эти иные враги и для церкви вообще и для Антиохийской в частности, нападавшие как волки на овец Христовых, были враги внешние: язычники и иудеи.

Еще во время Св. Апостолов, когда только что свет Христов просветил Антиохию, явились здесь евреи. Антиохия, находясь в соседстве с Финикиею, великой Арменией, Киликией и Каппадокией, славилась обширною торговлею. И это было причиной, почему евреи во все времена во множестве стекались сюда. Рассеявшимся от гонения, бывшего после Стефана, – передает книга Деяний Апостольских, – прошли до Финикии, Кипра и Антиохии, никому не проповедуя слова, кроме Иудеев. Но были из них некоторые Кипряне и Киринейцы, которые, прошеди в Антиохию, проповедовали Еллинам благовестия Господа Иисуса. И рука Господня была с ними, так что великое число уверовало и обратилось к Господу. Дошел слух до Иерусалимской церкви и послали Варнаву в Антиохию. Он, прибыв туда и увидев благодать Божию, возрадовался и убеждал всех держаться Господа всем сердцем. Потом Варнава пошел в Тарс искать Савла и найдя его пришел в Антиохию. Целый год собирались они с тамошнею церковью и научили немалое число людей... В сие время пришли из Иерусалима пророки (Деян. 11:19–27). Но после этого так радостного известия, Св. Лука находит необходимым отметить и одно печальное обстоятельство за самое первое время христианства в Антиохии. «Некоторые, говорит, пришедши из Иудеи, учили братьев: вы не можете спастись, если не обрежетесь по обряду Моисееву» (XV, I). Очевидно, эти пришедшие христиане из Иудеи сами были евреи. Проповедь, которую они принесли с собой в Антиохию, была для них словом искреннего убеждения, которому они замечали некоторое одобрение, как им казалось, в самих Апостолах. Объясним это. Иудеи, уверовавшие в Иисуса Христа, с самого начала не отделялись резко от господствовавшей Иудейской церкви, – по прежнему собирались на молитву в Иерусалимский храм, приносили там жертвы, вообще выполняли весь обрядовый закон Моисеев. Будучи воспитаны в уважении к закону Моисееву, они не могли так скоро усвоить в себе мысль, что обрядовый закон, бывший только сению грядущих благ, с пришествием Спасителя делается излишним, и многие из них утверждали, что он необходимо должен быть соблюдаем и в христианстве. Под влиянием древней Иудейской мысли, что обетования Божии о Мессии и Его царстве относятся к одному только народу еврейскому, многие из уверовавших Иудеев и утверждали, что в христианскую церковь должны вступать только Иудеи, язычники же, чтобы быть принятыми в церковь, должны предварительно сделаться Иудеями, т. е. принять обрезание и выполнить весь обрядовый закон Моисея. Апостолы, получавшие от Господа Иисуса Христа наставление проповедовать Его евангелие всем народам, чтобы не произвести разделения в только что устрояющейся церкви, в уничтожении такого заблуждения действовали с особенною осторожностью. Распространяя на первых порах христианство между Иудеями, к которым ближе всего им было обратиться с проповедью, они ожидали того времени, когда уверовавшие из Иудеев сами собой убедятся в том, что обрядовый закон Моисеев должен быть отменен и язычники должны быть принимаемы в церковь без обязательства соблюдать закон Моисеев. В этот именно период проповеди здесь Апостолов выходцы из Иудеев и пришли в Антиохию. Но здесь далеко не разделяли их воззрений. Здесь были уже верующие не только из Иудеев, но и из язычников. Сразу произошло смущение, несогласие, разделение; выходило: что те верующие во Христа, которые приняли крещение раньше прибытия в Антиохию Иудействующих прозелитов христианства, не могли быть приняты в общество церкви Христовой, ибо они приняты без всякой мысли о законе Моисеевом. Дело проповеди апостольской могло остановиться, как, надобно полагать, и было в действительности. Апостолы Павел и Варнава восстали против этого учения, и малая церковь Антиохийская отправила их в Иерусалим за точным решением спорного вопроса: следует или не следует в самом деле обрезать язычников? Составился первый христианский собор – собор Апостольский. Собрались Апостолы: Петр, Иаков, Иоанн, Павел, Варнава, и пресвитеры, и верующие Иудеи. Последние поддерживали учение, – особенно уверовавшие фарисеи, – выходцев в Антиохию. Петр, Павел и Варнава представили примеры, что Бог дал благодать спасения и язычникам чрез них и без Моисеева закона. А Иаков выяснил, что церковь Христова для всех народов, а не для Иудеев только; «посему я полагаю, – заключил Апостол, – не затруднять обращающихся из язычников, а написать им, чтобы они воздерживались от оскверненного идолами, от блуда, удавленины и крови, и чтобы не делали другим того, чего не хотят себе». И все бывшие на соборе приняли в конце концов это слово, как закон, освященный Богом: «изволися Святому Духу и нам» (Деян. 15). Но Иудействующие христиане в Антиохии продолжали стоять на своем; произошел раскол, который пустил здесь корни и был весьма душепагубен. Этот раскол имел последствием, как нам кажется, следующие два грустных явления: 1) оставались христиане Иудействующие и 2) Иудеи – блюстители закона Моисеева, мыслью которых было: «вы не хотите пред принятием христианства исполнить обрезания и соблюдения закона Моисеева, а мы не хотим себе самого христианства». И вот – запальчивый прозелитизм еврейства! Во времена Златоуста были христиане, имевшие общение и с церковью Христа и с синагогой еврейской; были и ярые Иудеи. Те и другие имели влияние на жизнь, на мысль, на чувство верных Христу; первые служили соблазном: «что же верно? так ли – христианину иудействовать надо или иначе – без еврейства спастись можно? – а другие – жиды – прямо завлекали христиан к себе, переманивая в свою веру, хотя только по внешности: «хоть раз побывай в синагоге». Со всеми этими грустными явлениями в религиозной жизни Антиохийской церкви знакомят нас творения Св. Златоуста.

При Златоусте Иудеи имели в Антиохии своего патриарха, две синагоги: одну в самом городе, другую в предместье Дафны, близ пещеры Матроны; пышно совершали свои праздники; хвалились своими постами, обрядами; говорили, что в синагоге произнесенная клятва священна и действительна, и наконец, себе только приписывали истинное искусство врачевания болезней. Все это для нас важно звать настолько, насколько это еврейство имело отношение к христианскому обществу и оказывало на него свое влияние. Специальные слова Златоуста «против Иудеев» представляют картину религиозного состояния тогдашнего Иудейства, характеристику нравов евреев вообще, частью патриархов этого времени, свойство постов, праздников, и потом указывают отношение Иудеев к христианам, что Иудеи пытаются воздействовать на христиан, – «Многие уважают Иудеев», говорит Св. Златоуст в 1-м слове, «и нынешние обряды их считают священными. Потому спешу исторгнуть с корнем это гибельное мнение»⁴⁵⁹. II проповедник исполняет свое намерение, разбирает еврейскую святость и самим слушателям предоставляет решить: есть тут истинно святое или нет? «Синагога не лучше театра», продолжает Златоуст: «приведу на это свидетельство из пророка: «лице жены и блудницы бысть тебе, не хотела еси постыдитися ко всем» (Иер. 2:3). А где блудница предается блудодеянию, то место и есть непотребный дом. А лучше сказать, синагога есть не только непотребный дом и театр, но и вертеп разбойников, и логовище зверей, вертеп не просто зверя, но зверя нечестивого это святилище!» А вот каковы священники: «где теперь наша святыня?» говорит Св. Иоанн. «Где первосвященник? где одежды и слово судное? (Исх. 27:15) и явление – сияние, которое открывало будущее (нагрудник первосвященника)? (стр. 30). Не говори мне об этих ваших патриархах – корчемниках, торгашах, исполненных всякого беззакония. Какой тут священник, скажи мне, когда нет того древнего помазания, ни всей прочей святыни? Какой священник, скажи мне, когда нет ни жертвы, ни алтаря, ни богослужения! Хочешь, расскажу тебе законы о священстве, по которым в древности были поставляемы первосвященники, дабы ты знал, что нынешние, так называемые вами, патриархи не суть священники, но только носят личину священников и играют, как бы на сцене, или даже не могут выдержать и личины, так далеки они не только от истины, но даже от ее подобия»⁴⁶⁰. Понятно, какова была паства при таких пастырях. Укажем, как Златоуст еще раз представляет пустоту современного ему богослужения евреев. «Где теперь жертвенник? Где кивот? Где скиния и святая святых? где херувимы славы, где очистилище, где чаша, где сосуды возливания? Где огнь, свыше ниспосланный? Все оставил ты и удерживаешь только трубы! Видишь ли, что Иудеи только играют, а не служат Богу»⁴⁶¹.

Для обуздания наглости Иудеев и обличения их в том, что они беззаконно поступают⁴⁶², Св. Иоанн подробно рисует картину церковных собраний их – сборища Иудейского. Мы берем места из его творений, представляющиеся вам наиболее рельефными, более идущими к делу и потому более интересными. «Собрав толпу изнеженных людей, говорил Св. Иоанн, и скопище распутных женщин, весь этот театр актеров увлекают в синагогу⁴⁶³. Но как каждый порок в своем обнаженном виде отвратителен, то, обыкновенно, чтобы привлечь к себе внимание людей, принимает хоть сколько-нибудь приличную форму; несомненно, искуситель Христа не прямо так таки дьяволом и явился ко Христу, а непременно, надо полагать, в благообразном виде, быть может даже в образе ангела света».

Так Антиохийские жиды представляли на вид вниманию народа; «мы постимся и торжественно молимся; у нас в синагоге святыня». Послушаем Златоуста, как он разоблачает эти посты и уясняет значение этой святыни». «Поститься тебе, Иудей, надлежало тогда, когда пьянство тебе причиняло столько бедствий, когда пресыщение порождало нечестие, – тогда, а не теперь; потому теперь пост неуместен и мерзок⁴⁶⁴. Запоздалая ревность по закону Моисееву! Постящемуся же должно быть кротким, сокрушенным, смиренным и не опьянять себя гневом, а ты бьешь подобных себе рабов. Так Иудеи тогда постились в судах и сварах (выше приводится пророчество Исаии 58:4), а теперь постятся в неумеренности и крайней невоздержности, пляша босыми ногами на площади; у них», говорит Св. Иоанн, «цель постящихся и вид пьянствующих⁴⁶⁵. Некоторые считают синагогу местом досточтимым⁴⁶⁶. Почему же вы уважаете это место? В нем, скажите, лежит закон и пророческие книги⁴⁶⁷. Не говори мне, что там – в синагоге – лежит закон и книги пророков. Этого не довольно для освящения места⁴⁶⁸. Ужели, где будут эти книги, то место и будет свято? вовсе нет»⁴⁶⁹ – говорит Златоуст и представляет примеры для разумного доказательства своей мысли: «палачи держат в руках у себя тела мучеников, так ужели их руки стали святы⁴⁷⁰? Ужели поэтому будут эти палачи заслуживать уважения, не крайне ли это безумно⁴⁷¹? Птоломей Филадельф, собирая отовсюду книги и узнав, что у Иудеев есть писания, преподающие учение о Боге и о самом лучшем устройстве жизни, вызвал из Иудеи мужей и чрез них перевел эти писания и положил их в храме Сераписа (он был язычник), где и доселе находится этот перевод книг. Что же? Ужели храм Сераписа из-за этих книг будет свят? Нет, сами они святы, но месту не сообщают святости по нечистоте собирающихся в этом месте. Так надобно судить», прибавляет проповедник, «и о синагоге. Пусть там не стоит идол, зато живет демон⁴⁷², ибо душевное расположение собирающихся в нем, – в этом месте – синагоге, оскверняет его⁴⁷³, – это место. Что важнее? то ли, когда священные книги лежат в известном месте, или то, когда люди говорят о содержащемся в этих книгах⁴⁷⁴? Самое произношение слов не освящает⁴⁷⁵: диавол сказал от Писания, искушая Господа в пустыне, – ужели освятились уста его⁴⁷⁶? Я потому-то особенно ненавижу синагогу, гнушаюсь ею, что, имея пророков, Иудеи не веруют пророкам; читая писание, не признают свидетельств его. А это свойственно людям в высшей степени злым. Когда они говорят, будто пророки и Моисей не знали Христа и ничего не сказали об Его пришествии, какое же еще большее может быть оскорбление для этих святых, как не обвинение их в том, что они не знают своего Владыку»⁴⁷⁷? – Но ревностный пастырь Христова стада в Антиохийской церкви имел особенное условие и побуждение к своему горькому чувству. «За то-то особенно и ненавижу синагогу, что в ней лежат закон и пророки, и ненавижу теперь более, чем когда бы в ней не было их. А почему? Потому, что это служит сильною приманкой, большим обманом для простых душ⁴⁷⁸. Чтобы отворить дверь обманам и дать лжи больше благовидности, демоны примешали к ней несколько и истины, подобно как приготовляющие ядовитые составы, обмазывая края сосуда медом, делают то, что вредное зелье легко принимается⁴⁷⁹. Да и какой теперь ковчег у Иудеев, говорит Златоуст, когда у них нет ни очистилища, ни жертвы, ни помазания, ни скрижалей завета, ни святого святых, ни архиерея, ни фимиама, ни всесожжения и жертвы, ни всего другого, что делало ковчег досточтимым! Мне кажется этот нынешний ковчег их ничем не лучше и даже гораздо хуже тех ковчегов, которые продаются на площади. Эти нисколько не могут вредить подходящим, а тот каждодневно наносит великий вред приближающимся к нему⁴⁸⁰. Говорим это, продолжает Св. Иоанн, не обвиняя закон, да не будет сего! но желая показать преизбыточествующее богатство благодати Христовой. Закон не противится Христу, да и как может противиться, когда и дан Христом и руководит нас ко Христу? Принуждены мы сказать сие о законе по причине неблаговременного упорства пользующихся законом не так, как должно»⁴⁸¹. Насколько обман удавался жидам, насколько приманка действовала на простых людей и даже привлекала христиан, сам Св. Иоанн Златоуст рассказывает один печальный, но знаменательный случай. «Там – в синагоге – не поклоняются Богу, нет! там место идолослужения», говорит проповедник. «А между тем некоторые из христиан обращаются к этим местам, как к священным. И это говорю не по догадкам, но по указанию самого опыта»⁴⁸². Чтобы почувствовать всю силу слова проповедника и сознать все значение его для слушателей, надобно читать в подлинных выражениях автора... «Поверьте мне, не лгу, я видел, что какой-то негодяй и безумец, выдающий себя за христианина, – не могу назвать истинным христианином отважившегося на такой поступок, – принуждал одну почтенную, благородную, скромную и верную женщину войти в синагогу еврейскую и там поклясться по спорному между ним и ею делу. Так как эта женщина взывала о помощи и просила остановить такое беззаконное насилие, говоря, что ей, причастнице Божественных Таин, не подобает идти в то место; то я, возгоревшись и воспламенившись ревностью, восстал и не дозволил влечь ее на такое преступное дело, но освободил от этого нечестивого принуждения. Потом я спросил влекущего, христианин ли он, и когда он признал себя таким, я строго выговорил ему, порицая его за бесчувственность, крайнее бессмыслие, и говорил, что он ничем не лучше осла, если говорит о себе, что поклоняется Христу и в то же время влечет кого-нибудь в вертепы Иудеев, распявших Его. И долго говорил я ему – во-первых, на основании Божественных Евангелий, что вовсе не должно ни самому клясться, ни другого принуждать к клятвам; потом, что не должно принуждать к этому не только верную и посвященную в таинства христианские, но и никого из непосвященных. Когда же поговорив много и долго, изгнал я из души его ложную мысль о важности синагоги, то спросил его о причине, по которой он, оставя церковь, влек эту женщину в еврейское сборище. Он отвечал, что многие сказывали ему, будто клятвы, там данные, особенно страшны». (Ibid. стр. 458–459). «Иудеи пугают вас, как малых детей», говорит Златоуст христианам, «а вы не чувствуете этого. Как негодные слуги, показывая детям страшные и смешные маски – ведь они сами по себе не страшны, но только представляются такими по слабости ума детского – возбуждают большой смех, так и Иудеи пугают только слабых христиан своими личинами. – Могут ли в самом деле устрашать обряды их, срамные и постыдные?! Не таковы ваши храмы; нет! они истинно страшны... ибо где Бог, где так много говорят о вечных муках, то место страшно. А они – Иудеи – ничего этого и во сне не видят, так как живут для чрева, прилепляясь к настоящему и по своей похотливости и чрезмерной жадности нисколько не лучше свиней, козлов; только и знают, что есть да пить, драться из-за плясунов, резаться из-за наездников. Это ли, скажи мне, заслуживает почтения и страха»⁴⁸³? Как привлекала легковерных греховная приманка у жидов, Златоуст дает понять в следующем замечании. «Это говорю, – продолжает он, – не о здешней только синагоге, но и о той, которая в Дафне; там пропасть, называемая пропастью Матроны, еще более гибельная. Слышал я, что многие из верующих туда заходят и спят около этого места»⁴⁸⁴.

Значительно влияли Иудеи на христиан искусством врачебной помощи, которое они проявляли не просто как профессиональное знание, а под условием участия христиан в их религиозных обрядах. Св. Златоуст многократно обличает слабость христиан, поддававшихся этому обольщению. Приведем одно-два обличения пастыря проповедника. «Если он, ходящий в синагоги еврейские, укажет на какие-нибудь врачевания и скажет тебе, что Иудеи обещают вылечивать и поэтому он бегает к ним, – раскрой их хитрости, обаяния, навески, чародейства. Ведь они не иначе вылечивают, как этим способом; впрочем только кажется, что вылечивают, а на самом деле не вылечивают, – нет»⁴⁸⁵. «Я пойду еще далее и скажу вот что: если Иудеи и точно вылечивают, то лучше умереть, нежели прибегнуть к врагам Божиим и таким образом получить исцеление»⁴⁸⁶. «Ты ищешь у демонов исцеления», говорит Златоуст, объясняя преступность подобного лечения у евреев, – «они, демоны, не щадят души: ужели, скажи мне, пощадят тело? Но пусть бы они и могли и хотели врачевать, что впрочем невозможно, (подразумевается подобными средствами), рассуждает проповедник, «тебе – христианину не следует однако ж на малую и скоропреходящую пользу покупать бесконечную и вечную погибель... Язычники ведь своим искусством часто вылечивали от многих болезней и восстановляли здоровье недужных. Что же? Неужели поэтому должно принимать участие в их нечестии?⁴⁸⁷ И ты принимаешь их чары и волшебные лекарства, – таким поступком ты показываешь, что им веришь более, чем Христу»⁴⁸⁸.

Но все это – временные увлечения христиан еврейством, случайные отступления от закона церкви Христовой, а было и еще влияние жидовства на христианство в степени сильнейшей. В Антиохии была секта Иудействующих христиан. Св. Иоанн Златоуст дает подробные сведения об этой секте. Эти Иудействующие христиане принимали прямое участие в Иудейских обрядах, ходили в еврейские синагоги, как единоверные жидам, соблюдали Иудейские посты, отличались от прочих христиан особенно празднованием Пасхи вместе с Иудеями и имели особенное представление о ней. «Чего бежишь видеть в синагоге богопротивных Иудеев, скажи мне?» взывает пастырь, – «людей, трубящих в трубы? Но надлежало бы тебе, сидя дома, скорбеть о них и плакать о том, что они противятся заповеди Божией».

«У жалких и несчастных иудеев наступает непрерывный ряд праздников: трубы, кущи, посты; а многие из тех, которые называются нашими и говорят о себе, будто бы веруют по нашему, одни ходят смотреть на эти праздники, а другие даже участвуют в праздниках и постах иудейских. Этот то злой обычай хочу я изгнать из церкви»⁴⁸⁹.

«Иудеи умертвили Сына твоего Владыки, а ты осмеливаешься сходиться с ними в одном и том же месте!» – усовещевает проповедник согрешивших». Умерщвленный Иисус Христос почтил тебя так, что сделал своим братом и сонаследником, а ты... ходишь в скверные места их собраний, вступаешь в нечистые преддверия и участвуешь в бесовской трапезе⁴⁹⁰. Не нечестиво ли то место, где живут демоны? А место, где собираются Христоубийцы, где преследуют крест, где хулят Бога, не знают Отца, поносят Сына, отвергают благодать Духа – такое место не более ли пагубно?⁴⁹¹ Как же думаешь спастись, уклоняясь к иудейским беззаконным обычаям? Разве можно считать за одно и то же и христианство и иудейство? Что ты соединяешь несоединяемое? Они распяли Христа, Которому ты покланяешься! видишь, какое различие! Как же бежишь к ним – убийцам ты, говорящий о себе, что поклоняешься Распятому?⁴⁹² Как же осмеливаешься ты, скажи мне, после пляски с демонами, снова идти в апостольское собрание? Как не страшишься приступать к священной трапезе, участвовать в ней и приобщаться драгоценной Крови после того, как ты ходил к проливавшим кровь Христа и имел с ними общение? Тебя не ужасают и не приводят в страх такие преступления? Или ты не благоговеешь к самой этой священной трапезе?»⁴⁹³ – Добрый пастырь, в искреннем попечении о заблуждающихся христианах – Иудействующих, просит всех верных сынов церкви Христовой помочь ему и братии его спасать заблудших овец, искать их и сказывать священникам; но, как видится, желание это не было исполнено в точности, частью и потому, что уходившие в синагогу просили не сказывать о них священникам. «Ведь и сам ты считаешь величайшим грехом идти в нечистое то место – синагогу. Это видно из того, как ты отправляешься туда», – замечает Златоуст иудействующему христианину, «ты стараешься уйти туда тайно, и слугам, и друзьям, и соседям запрещаешь доносить на тебя священникам; а если кто донесет – сердишься». И потом обличает невнимающих его просьбе. «Ты знаешь укравшего, знаешь украденного (Иудеями); видишь, что я, зажегши как бы светильник – слово учения, везде ищу украденного с плачем, – и стоишь в молчании и не объявляешь!.. Не поленитесь же, но все без изъятия со всем усердием ловите таких больных: женщины – женщин, мужчины – мужчин, рабы – рабов, свободные – свободных, дети – детей, и поймавши, приходите в следующее собрание, чтобы от нас получить похвалу и от Бога награду, которая гораздо превосходит труды подвизающихся в добре»⁴⁹⁴. Иудеи хвалились своими постами и христиане были участниками их обычаев. «Подумайте!» – взывал пастырь-проповедник к своим пасомым, «подумайте, с кем имеют общение постящиеся теперь? С теми, которые кричали: распни, распни Его (Лк. 23:21); с теми, которые говорили: кровь Его на нас и на чадах наших (Мф. 27:23). Осмелился ли бы ты пойти к осужденным за покушение на верховную власть и говорить с ними? Не думаю. Как же странно – с таким старанием избегать сделавших зло человеку, а с оскорблявшими Бога иметь общение и поклонникам Распятого праздновать вместе с распявшими Его. Это не только глупо, но и крайне безумно»⁴⁹⁵. В другом месте Златоуст объясняет, почему пост с Иудеями преступен для христиан. «Поститься в то или другое время непредосудительно; но разделять церковь, жить в раздорах, производить раскол и постоянно уклоняться от церковного собрания, – это непростительно»⁴⁹⁶. Дело в том, что иудействующие христиане начинали предпасхальный пост с евреями раньше всех прочих христиан и потом держали посты с евреями в такое время, когда в церкви Христовой постов совсем не было. Заблуждение Иудействующих христиан доходило до того, что они постились и в самый праздник Св. Пасхи и радость светлого праздника омрачали постом п плачем, извращая самое понятие о Пасхе христианской. Собственно этот обычай христиан был ли преступен с канонической точки зрения о Пасхе и посте? – На востоке было известно празднование пасхи христианской одновременно с Иудеями в 14 день месяца Нисана, а потому и пост четыредесятницы начинался, конечно, ранее. Но когда этот обычай послужил соблазном для христиан западных: в одном месте Пасху праздновали в это время, в другом – в другое, первый вселенский собор – в Никее постановил одно общее для всех время празднования Пасхи. Сократ – церковный историк, представив образец бесконечного различия в церквах относительно обычаев, действовавших здесь и там в соблюдении поста, замечает, – игнорируя, надобно сказать, постановление Вселенского собора: «Так как никто не может указать на письменное повеление от Апостолов относительно этого вопроса; то явно, что Апостолы предоставили все это воле и выбору каждого, чтобы всякий делал доброе не по страху и принуждению»⁴⁹⁷. А Св. Иоанн Златоуст преимущественно и указывает на постановление Вселенского собора, обличая Иудействующих христиан и по иудейски постящихся и празднующих Пасху в Антиохии. «Более 300 Отцов, собравшихся в Вифинской стране, постановили это – касательно празднования Пасхи не в одно время с Иудеями, – и ты бесчестишь их всех? Одно из двух: ты обвиняешь их или в невежестве, будто они не знали хорошо того, что утверждали или – в робости, будто бы они, хоть и знали, но лицемерили и изменили истине. Это необходимо следует, если ты не исполняешь их постановления. Но что они обнаружили тогда и великую мудрость и мужество, это показывают все деяния Соборов»⁴⁹⁸. Представивши, как образец мудрости, Никейский символ веры, и как доказательство мужества – исповедничество многих отцов, обращая на это последнее обстоятельство особенное внимание, – Златоуст продолжает: «они то вместе с изложением веры постановили и то, чтобы этот праздник Пасхи совершали христиане все вместе и согласно. Итак, могли ли эти мужи, не изменившие вере в столь тяжкие времена, лицемерить в назначении известных дней для празднования поста и Пасхи христианской?».. Смотри, что ты делаешь, когда осуждаешь столь многих Отцов и не только их, но и всю вселенную, потому что и она одобрила их определение»⁴⁹⁹. Заметим с своей стороны: это место в 3 § III-го слова Златоуста против Иудеев дает повод к двойственному понятию мысли проповедника. О чем здесь говорит он? Ясно, что о праздновании Пасхи собственно христианской, как светлого праздника Воскресения Христова, только одновременном с Иудеями, как было в обычае на востоке, о чем и рассуждал 1-й Вселенский собор. Но слово Св. Иоанна против Иудействующих христиан – сектантов, празднующих Пасху совершенно в других мыслях, как дни страданий Христовых, куда, очевидно, постановление собора относиться не может по самому существу дела. А если так понимать, то какое значение должно было иметь слово Златоуста о постановлении Вселенского собора о времени поста и Пасхи в христианской церкви? Нам кажется, замечание Св. Иоанна Златоуста о постановлении Вселенского собора надобно принять, как понятие посредствуюшее. Златоуст как бы так говорит: не только ваше сектантское извращение совершения поста и Пасхи, а вот даже совершенно одинаковое по мысли совершение поста и Пасхи, но разновременное, – и то запрещено Вселенским собором. Поймите же ваше заблуждение, люди! Сколь много вы виновны пред церковью, совершая пост и Пасху с Иудеями, и в совершенно извращенном виде. Вина раскольников, таким образом, много усугублялась. Это одно. А потом. Кроме собственно сектантов – Иудействующих христиан, в Антиохии были несомненно и просто такие христиане, которые придерживались обычая совершать пост и Пасху по древнему восточному обычаю одновременно с Иудеями. Златоуст, обличая сектантов, кстати говорит обличение и первым, только в этом уклоняющимся от послушания церкви. И еще думается нам: Иудействующие христиане, вероятно, в оправдание своего уклонения указывали в этом случае на древний восточный обычай. Так вот Златоуст разрушает это мнимое основание для их самооправдания. И в этих целях подробно говорит о постановлении Вселенского собора о посте и Пасхе. Любопытен приговор касательно споров о времени и характере празднования Пасхи, имеющийся у церковного историка IV века – Сократа. Мы приведем этот взгляд на это обстоятельство, как религиозное явление внутренней жизни христианского общества IV века, в видах разъяснения суждений и убеждений, возможных в обществе, современном Сократу, или, что тоже, современных периоду жизни и деятельности Златоуста. «Считаю нужным», говорит Сократ, «изложить собственные мысли о Пасхе. Мне кажется, что подражатели Иудеев, т. е. христиане, праздновавшие пасху одновременно с Иудеями, не имеют достаточных оснований упорно защищать свою практику. Они не берут во внимание того, что по смене Иудейства христианством, обрядовая сторона Моисеева закона упразднилась. И это открывается само собой. Христианам ни одно предписание Христово не позволяет иудействовать; народ Иудейский находился под игом рабства, а последователи Христа призваны к свободе и потому Апостол убеждает не соблюдать более ни дней, ни месяцев, ни лет» (2Кор.2:16–17). Но не становясь на стороне последователей иудейского предания, Сократ далек от того, чтобы без всяких рассуждений одобрять противников иудействующей практики в вопросе о праздновании Пасхи. Он находит, что и антииудействующая партия не имеет под собой незыблемых оснований»⁵⁰⁰. Совершающие же празднование Пасхи в четыренадесятый день Нисана, т. е. вместе с иудеями, утверждают, что это предано им от Апостола Иоанна; а Римляне и западные говорят, что свое обыкновение получили от Апостолов Петра и Павла. Но те и другие не могут представить на то письменного доказательства»⁵⁰¹. После этого понятно, что все споры подобного рода должны были представляться Сократу несоответствующими заповеди Апостольской о взаимной любви и согласии.

«Цель Апостолов», говорит он, была не та, чтобы предписывать времена праздников, но чтобы дать руководство к правой жизни и благочестию. Вот что угодно Богу, говорит Апостол: угодно Духу Святому и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме необходимого (Деян. 15:18), т. е., замечает историк, «кроме того, что соблюдать нужно. Между тем есть люди», продолжает он», которые, пренебрегши эти заповеди о днях праздников, спорят будто о душе и незаметно делают противное тому, что угодно Богу»⁵⁰². Не выражается ли в этих суждениях общий взгляд людей того времени, когда возникали такие жаркие споры о законности и незаконности совершения поста и Пасхи – одновременно с Иудеями? Что замечание историка представляет прямо протест именно взгляду Златоуста на совершение поста и Пасхи вместе с Иудеями – в этом сомнения не может быть, если мы припомним неблаговоление Сократа к Златоусту вообще и особенно неприязнь первого к последнему именно за искреннюю и деятельную ревность его к обращению заблуждающихся. Известно, что, по замечанию историка греческих историков IV и V вв. А. П. Лебедева, Сократ почти соглашается с мнением некоторых современников, что низложение Златоуста с кафедры нужно рассматривать как кару Божию, постигшую Златоуста за то, что он сурово поступал с иноверцами, являлся ненаклонным к религиозной терпимости⁵⁰³. Но все это: и постановление Апостольского собора, и собора Вселенского, и мнения частных лиц IV века, все это говорит и судит лишь об одновременном с Иудеями совершении поста и Пасхи. Златоуст же говорит об этом явлении в церковной жизни, так сказать, между прочим; а главным то образом его обличения Иудействующим христианам его времени указывают, что совершенно иной вид, прямо противный духу христианской церкви, имеет совершение христианами поста и Пасхи вместе с Иудеями. Разница догматически важная, – разница, которой не знали и не обсуждали соборы и которой не указывает во всей этой подробности и даже в том виде, как Златоуст, – ни один современный историк – летописец. Извращение вселенского взгляда Св. Церкви Христовой на значение и совершение поста и Пасхи изумительное, дерзкое, так что, вчитываясь в слова обличения Златоуста этого сорта раскольникам, вполне разделяешь чувство ревности о душепастырстве Св. Иоанна.

«Поверь же», восклицает проповедник, «поверь, – скорее сложу свою голову, нежели оставлю без внимания кого-нибудь из таких больных – Иудействующих христиан, если только увижу»⁵⁰⁴. И это чувство понятно. Понятна и решимость пастыря, призывающего сынов своей паствы разделить с ним св. труды его. – «У нас большая часть города состоит из христиан и однако же есть еще больные Иудейством», говорит Златоуст, – «конечно, и они – больные – достойны осуждения, но и мы не свободны от него, когда небрежим об них в болезни: нельзя было бы им долго быть в болезни, если бы они пользовались особенною попечительностью с нашей стороны. Поэтому предупреждаю вас теперь, чтобы каждый из вас привлек брата, хотя бы для этого нужно было сделать принуждение, употребить силу, причинить неприятность, или вступить в спор; все сделай, только бы похитить его из сети диавола и исторгнуть из общества христоубийц»⁵⁰⁵. Сократ полагает, говоря о догматических спорах IV века, «что эти споры могли быть менее шумными и пожалуй их совсем не было бы, если бы представители церкви показывали менее склонности к этим спорам»⁵⁰⁶. Но вот, имея в виду данный случай у Златоуста – совершение поста и Пасхи с Иудеями, в виде настолько извращенном против православного обычая, – необходимо и справедливо ответить на замечание Сократа словами нашего церковного историка, что «религиозные споры возникали не потому, что находились охотники спорить; а потому, что предметы споров были так важны, что оставаться в бездействии являлось делом невозможным»⁵⁰⁷. Св. Златоуст указывает всю важность уклонения Иудействующих христиан от единения с церковью. «Знаю, что у нас, по милости Божией, большая часть свободна от этой болезни: однако же поэтому не должно еще пренебрегать врачеванием. Если бы даже больных было 10 человек, или 5, или 2, или только один, – и тогда не надлежало бы оставлять его без внимания; пусть он и один, притом незначительный и презренный человек, однако же он брат, за которого Христос умер. Не о том говорю, что он больной – один, – но о том, что один, оставленный без внимания, сообщает свою болезнь и прочим. Это-то и губит и расстраивает все, что мы пренебрегаем малым. А чтобы тебе увериться, что нет ничего гибельнее внутреннего раздора и несогласия, послушай, что говорит Христос: «всякое царство, разделившееся на ся, запустеет» (Мф. 12:25). не довольно ли других ересей? Нет! мы еще рассечем сами себя! Так вот что мы наперед скажем им – христианам, держащимся Иудейства: «ничего нет хуже, как раздоры и брань, как расторгать церковь и раздирать на многие части хитон, которого не осмелились разорвать и разбойники»⁵⁰⁸. Но представим словом самого Св. Иоанна, какая это «болезнь», какая «рана»⁵⁰⁹ в теле Христовой церкви была среди христианского общества в Антиохии за время Златоуста.

Разъясняя значение предпасхального поста четыредесятницы, Св. Иоанн говорит: – представим речи Св. Златоуста в несколько систематическом порядке, какой представляется нам удобным для выяснения вопроса в кратких словах о посте: «что значит пасха? что четыредесятница, что такое Иудейская пасха и что наша?⁵¹⁰ Ведь пасха и четыредесятница не одно и тоже, но иное пасха, иное четыредесятница. Четыредесятница в каждый год бывает однажды... Отцы, собравшись вместе, назначили сорок дней поста для молитв, слушания Слова Божия и церковных собраний, дабы все мы тщательно очистив себя в эти дни молитвами, милостынею, постом, всенощными бдениями, слезами, исповедью и всеми другими средствами, приступали таким образом с чистою совестью, сколько нам возможно, к святым тайнам⁵¹¹. Вот мы в течение всего года не перестаем взывать и проповедовать о посте, и никто не внимает словам нашим; но лишь настанет время четыредесятницы, тогда хоть бы никто не убеждал и не советовал, и самый ленивый пробуждается, потому что получает совет и убеждение от самого времени»⁵¹². Что значит пасха? Пасха есть предмет не поста и плоти; но веселия и радости, ибо Уничтоживший грех сделался очищением всего мира, примирением долговременной вражды; отверз врата небесные; людей ненавистных Богу сделал друзьями; возвел наше естество на небо и посадил одесную престола; доставил нам и другие бесчисленные блага. Итак, из-за всего этого должно не плакать и не сокрушаться, а веселиться и радоваться»⁵¹³. Но прежде чем мы укажем подробности учения Св. Златоуста о значении Пасхи, мы необходимо должны отметить еще одну особенность празднования Пасхи иудействующими христианами. Очевидно, иудействующие христиане кроме того, что одновременно с Иудеями праздновали пасху и, кроме этого, как теперь мы из слова Св. Златоуста видим, что имели и совершенно иные мысли празднования этого праздника в церкви Христовой, вспоминая дни страданий Спасителя. Кроме всего этого еще употребляли в это время и еврейские опресноки, и в оправдание свое говорили, как увидим сейчас, что так Сам Христос праздновал Пасху, как говорили православным: «вы сами не так ли постили прежде?»⁵¹⁴ Златоуст разъясняет и то и другое. «И Христос праздновал с ними – Иудеями Пасху», говорит Св. Иоанн, «не для того, чтобы мы праздновали ее с ними, но чтобы посредством тени ввести истину. Он и обрезанию подвергся, и наблюдал субботы, и совершал праздники, и вкушал опресноки, и все это делал в Иерусалиме, – но мы к чему этому обязаны?⁵¹⁵ Что такое опресноки?⁵¹⁶ Наши опресноки состоят не в замешанной муке; но в безукоризненном поведении и добродетельной жизни. Для чего же Христос совершил тогда Пасху? Так как древняя Пасха была образом будущей, а за образом надлежало следовать истине: то Христос, наперед показавши тень, потом предложил на трапезе и истину. А с появлением истины тень уже скрывается и делается неуместною. Итак, не представляй мне это в возражение, а докажи, что Христос повелел это делать и нам»⁵¹⁷. «Что значит наша Пасха»?⁵¹⁸ Св. Иоанн Златоуст дает особое догматическое-литургическое понятие о Пасхе в церкви Христовой. «Четыредесятница в каждый год бывает однажды, а Пасха трижды в неделю, а иногда четырежды, и даже столько раз, сколько мы захотим, потому что Пасха не пост, а приношение и жертва, совершающаяся всякий раз, как бывает собрание – литургия. Что Пасха это и есть, послушай слов Павла: «Пасха наша – за ны пожрен быть Христос» (1Кор. 5:7) и «елижды аще ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете» (1Кор.11:26). Значит всякий раз, как ты приступаешь к приобщению Св. Таин, – с чистою совестью – совершаешь Пасху, – не тогда, т. е. когда постишься, но когда участвуешь в оной жертве»⁵¹⁹. Затем в частности Св. Златоуст опровергает убеждение иудействуюших христиан, что в Пасху следует употреблять опресноки (да слышат, скажем, ныне католичествующие)». Мы сколько ни желали, ни старались, никак однако же не можем наблюсти тот день, в который Христос распят... и совершил Пасху... Когда Христос распят, тогда был первый день опресноков и пяток; но пяток и первый день опресноков не всегда могут совпадать. Вот, например, в настоящем году первый день опресноков совпадает с воскресеньем, поэтому надлежало бы поститься всю неделю и вам, когда уже пройдут и страсти и настанет крест, распятие Христово и воскресение пришлось бы все поститься. И часто это случалось, что пост иудейский продолжался после креста, после воскресения, пока не кончится неделя. Таким образом никак нельзя наблюсти время»⁵²⁰. «Иудейская пасха есть образ, а христианская – истина»⁵²¹, скажем в заключение словами Св. Златоуста. Очевидно, заблудшие люди сознавали всю справедливость слов пастыря православной церкви. Но заблуждения упорно держались. «Я столько времени наблюдал – по иудейски – пост и теперь ли переменять мне обычай», повторяет Златоуст возражение раскольника, иудействующего христианина. «Поэтому самому и перемени», отвечает Св. Златоуст, «столько времени ты отделялся от Церкви, возвратись же наконец к Матери»⁵²². Но ревность пастыря была неутомима. «Иудеи хотят окружить наших овец», говорит он, – «то необходимо бороться и ратовать, чтобы ни одна овца не была похищена у нас зверями»⁵²³. И он постоянно проповедовал, поучал, обличал. И говорил: «эти беседы предстанут и мне в день Господа нашего Иисуса Христа и вам. Если вы послушаете, они доставят вам великое дерзновение, а если не послушаете, они – эти слова – противостанут вам, как строгие обличители»⁵²⁴. Есть основание предполагать, что искреннее душпастырство, – слово любви и попечения, произвели свое действие: «суеверные увлечения иудействующих ослабели, секта иудействующих умалилась; это отрадное явление замечается в судьбе иудействующих в церкви Антиохийской, хотя слабые отростки ее еще видимы и в позднейшие времена»⁵²⁵.

«Скажи мне: какая польза от слов твоих?» вопрошает Златоуст и отвечает: «невероятно, чтобы семя, повергаемое в таком множестве, не принесло мне класа... Если не все послушают, половина послушает; не половина, так третья часть; не третья, так девятая; не девятая, так хоть один из такого множества послушает, лишь бы послушал. Не перестану говорить, хотя бы никто не слушал; я – врач и предлагаю врачество; я – учитель и должен увещевать. Никого не исправлю? Что ж такое? Я за это имею награду... Невероятно, чтобы в таком множестве никто не исправился. Каждодневно, говорят, слушаю и не делаю. Слушай, хотя и не делай, потому что от слушания доходят и до делания. Не переменишь образа мыслей... но будешь осуждать себя за то, что не делаешь. Откуда же это самоосуждение? Оно плод моих слов! Когда ты скажешь: «увы, я слышал и не делаю!» Это «увы» есть уже начало перемены к лучшему»⁵²⁶. Конечно, прибавим мы, пастыри – делатели, а совершитель – Бог.

«За все благодарение Вседержителю и Царю всех Богу», торжественно и молитвенно восклицает Евсевий Памфил, заключая написанную им церковную историю, – «величайшее же благодарение Спасителю и Искупителю душ наших Иисусу Христу, чрез Которого мы молим, чтобы твердый мир, не нарушаемый ни внешними, ни душевными беспокойствами, всегда пребывал с нами»⁵²⁷. Но «светлый и ясный день, который озарил лучами небесного света Церкви Христовы во всей вселенной»⁵²⁸, омрачился – и скоро – некоторыми «облаками»⁵²⁹. Христиане достигли того, что царский дом стал христианским и покровителем церкви; но явилось внутреннее нестроение; церкви освободились от жестоких и непрерывных гонений, затворены храмы идольские, разрушены жертвенники⁵³⁰ языческие; но язычество еще не умерло в душах весьма многих людей, оно имеет жертвенники в сердцах своих поклонников. И оно живет и действует против христианства, и если не грубой силой – не огнем и мечом, – как в былое время, а иными уже средствами, менее видимыми, но едва ли не более действительными.

Что представляло из себя язычество в IV веке после того, как христианская религия была объявлена господствующею, государственною в великой всемирной Римской империи? Как относилось язычество к христианскому обществу в Антиохии? «Заботливо изыскивая то, что относится к выгоде и пользе государства, мы сочли полезным определить и то, что касается культа и почитания Божества», писал император Константин Великий в своем знаменитом для истории мира и особенно христианского Миланском эдикте, «а, именно, решили дать как христианам, так и всем другим людям свободу следовать той религии, какую кто хотел бы избрать». Это слово было законом на право свободы совести.⁵³¹ Но не дальше, как сын Великого Царя – первого христианского императора уже настолько нетерпимо относился к язычеству, что принцип религиозной свободы сделался, по выражению историков IV века, одним пустым звуком⁵³². Констанций в 341 году издал жестокий для язычества эдикт: «да прекратится суеверие, да престанут гнусные жертвоприношения! Если же кто вопреки нашему повелению будет совершать жертвоприношение, тот без ослабления будет наказан»⁵³³. В 346 году тот же повелитель издает еще более суровый закон в отношении религии язычников, которым подтверждает свои прежние повеления и ослушникам царской воли прямо угрожает смертною казнью⁵³⁴. Что же язычество? Пало, уничтожилось, вымерло под грозою и громами, раздававшимися над ним с высоты трона? Царское слово становилось делом, но приносило ли плоды в интересах христианства, это другой вопрос. Римское правительство языческих времен, издавая закон против христианства, не подозревало в нем той внутренней крепости, какую придавали ему великие религиозно-нравственные идеи, которых ни меч не сечет, ни огонь не жжет. Христианские императоры в своей ревности к новой религии забыли, что политикой насилия можно было уничтожить только внешние принадлежности языческого культа; но всякие наистрожайшие меры, ниже самая смерть бессильны отстранить его внутренние сокровенные основания. Хотя эти основания ни в каком случае не могут идти ни в малейшее сравнение с внутренней сущностью христианства; но психологический закон одинаков для мысли и сердца: убеждения, за которые пришлось потерпеть, верования, так сказать, выстраданные становятся для человека еще дороже, и он начинает держаться за них еще крепче, упорнее, чем как это было прежде. Вот вследствие этого-то свойства души человеческой, религиозные гонения почти всегда приводят к результатам диаметрально противоположным чем, какие ожидались от них. «Нет предмета более свободного, чем религия», рассуждает Лактанций о свободе совести. Религия не нуждается ни в насилии, ни в обиде, потому что к религии принудить нельзя. Вот другое условие нецелесообразности и бесплодности принудительных мер в деле религии. Есть одно средство воздействия в религиозном вопросе: религия есть, прежде всего, дело убеждения, а на убеждения существенным образом могут действовать лишь только одни убеждения. Этот путь самовернейший: путем убеждения человека можно расположить отказаться от своих воззрений; а мерами насилия – никогда, разумеется не внешним образом, а искренно, душой. «Расположение к религии должно быть предоставлено более слову, чем мечу», скажем словами Лактанция⁵³⁵, «дабы здесь участвовало произволение». «Не мечом и стрелами, не с помощью воинов возвещается истина, но убеждением и советом; какое же убеждение бывает однако там, где прекословящий имеет перед собою заточение и смерть»⁵³⁶. Теперь с восшествием христианства на престол цезарей Рима, владык всего мира, язычество потеряло покровительство государственной власти, а с потерей этого условия – и силу над христианством; оно стало действовать на христиан теми способами, как дотоле действовало христианство на язычество: словом убеждения. У известной части христиан, а может быть и довольно значительной, должно было неизбежно сохраниться расположение к язычеству. Гонения христианских царей заставляли многих язычников делаться христианами по имени, по внешности; почему, по статистике, язычников убывало, а христиан прибывало. Но что это за христиане были? «Невольник – не богомольник», говорит русская пословица. Эти деланные христиане душой, всем существом своим, были преданы язычеству, оставаясь с тем же умственным и нравственным складом, какой они имели до своего показного христианства. Эти христиане вносили в христианство много языческих элементов. Это – условие, благоприятствовавшее воздействию язычников на христианское общество, – а вот и средства для воздействия на христиан, бывшие в руках язычества. Язычники имели своею собственностью, как их историческое, неотъемлемое, даже в силу давности, достояние: науку, литературу, философию древнего мира. «Словесные науки и греческая образованность – наши, говорит христианам император Юлиан, «а ваш удел – необразованность и грубость, так как у вас вся мудрость состоит в одном: «веруй»⁵³⁷. Кто любил в языческом вкусе Гомера, Платона и все множество корифеев античной культуры, тот с воодушевлением сражался теперь за язычество против христианства. И таких борцов в IV веке было не мало; обстоятельства же благоприятствовали этим борцам. Образование школы – находились в это время почти исключительно в руках язычников – и в Ефесе, и в Милете, и в Никомидии, и в Кесарии Каппадокийской, и других местах. Знаменитое училище в Афинах, куда со всех сторон шли учиться высшей мудрости, изучать древнюю литературу, красноречие и философию, – это училище было школой языческой. Здесь были и учители – язычники, и предметы изучения – все и только языческое. В этих школах и в Афинах учились и христианские дети. Учителя этих школ в своих рядах имели, именно теперь – в IV веке, таких замечательных и популярных профессоров, как риторы: Ливаний, Гимерий и Фемистий. – История знает, что все эти влиятельные лица были смелые, энергичные и талантливые защитники язычества и ео ipso ожесточенные враги христианства. Эти учителя, эти риторы, как Ливаний, отличавшийся благородным характером, в особенности пользовались не только уважением, даже любовью среди своих учеников. Представим себе картину: аудитория полна слушателей; ритор с высоты профессорской кафедры излагает в завлекательной формировке слова и мысли красоту древнеклассической литературы, зародившейся, возросшей и расцветшей на почве язычества. Пленительная свежесть и чарующая красота дивных созданий античного гения, развертываемые талантливым лектором, понятно, должны были произвести весьма сильное впечатление на слушателей. И все это: и речи с особо предназначенной лектором целью, и внимание слушателей – были сосредоточены на мыслях, и лицах, и предметах, имеющих тесную связь с религией языческой. Опыт показал, как влияние этих школ обаятельно действовало как на язычников, так и на христиан, располагая первых живее, осязательнее чувствовать ту нравственную связь, которая соединяла их с религией предков, вообще со всем языческим прошлым, которому принадлежали произведения древней классической литературы, а в души других это обаяние и влияние простирало святотатственную руку, стремясь похитить из сердца юных христиан сокровище св. веры; – словом – языческая школа язычников укрепляла в язычестве, а христианских воспитанников увлекала к политеизму. «Душепагубны Афины», замечает об афинской школе ее воспитанник Св. Григорий Богослов, «потому что изобилуют идолами, которых там больше, нежели в целой Елладе, так что трудно не увлечься за другими, которые их защищают и хвалят»⁵³⁸. «И действительно, если есть в одном народном веровании такая река, которая сладка, когда течет и через море, и такое животное, которое прыгает и в огне всеистребляющем, то мы (Григорий Богослов и Василий Великий) походили на это в кругу своих сверстников-товарищей школы»⁵³⁹.

Насколько было велико искушение, насколько было «трудно не увлечься», вот наглядное доказательство. Юлиан император, рожденный и воспитанный первоначально в христианстве, языческими философами и риторами Афинского и Малоазийских училищ, где он получил свое общее образование, был склонен к отступничеству от христианства. И, вероятно, этот пример не был единичным. Вот какое сильное средство – оружие духовное – было в руках язычников – врагов христианства, средство подействительнее всякой грубой силы, ибо влияло прямо на сознание человека, на убеждение, и по самому внутреннему своему свойству было способно покорить себе слабые, греховные ум, и сердце, и волю – всю душу человека.

Это религиозно-философское движение касалось преимущественно интеллигентных слоев общества; низшие классы населения привлекали к себе магия, теургия, мистерии, которые, влияя на чувства, удовлетворяли религиозным запросам народных масс. Если эти последние средства предназначались для пробуждения и поддержания интереса к языческой религии в язычниках собственно, то не оставались без прямого или косвенного влияния и на общество христианское. – Для интеллигенции – риторы, философы; для массы, для народа – жрецы; для первых преимущественно школы, для вторых особенно храмы, цирки...

Со всеми этими и с другими духовными средствами язычества для влияния на христианское общество наглядно знакомит нас Св. Иоанн Златоуст в своих антиохийских творениях. Его слова – для вразумления, для обличения язычников, для ограждения христиан от соблазнов языческих, – дают довольно ясную картину отношений язычества к христианству в Антиохии за время Златоуста. «Когда язычник спросит»⁵⁴⁰, говорит Златоуст своим читателям, очевидно, из числа простых людей, из низшего и малообразованного класса, «откуда видно, что Христос есть Бог, то мы не станем брать доказательства с неба... Ибо, если я скажу язычнику, что Христос воскрешал мертвых, язычник не только не примет сих доказательств, но и станет смеяться. Очевидно, что и самый вопрос может быть предложен или из праздного любопытства, или, еще хуже, иронически, ибо нельзя предположить, что человек, желающий знать истину, при неудовлетворительном ответе, станет смеяться. Чем же мне убедить его, если он не из образованных?»⁵⁴¹

Да, – простые люди – язычники и то желали и могли лукаво совопросничать; какого же отношения можно и должно было ожидать от людей образованных? Особенно неутешительное сознание являлось в душе Златоуста, когда он видел и сознавал, что даже в разговоре язычников – простых людей о предметах веры перевес был на стороне первых. – «Странно, что тот, кто называет себя христианином», говорит Св. Иоанн, «ни слова не умеет сказать в защиту своей веры. Вот причина», восклицает проповедник, «почему язычники не спешат оставить свои заблуждения. Если они, защитники, всячески стараются прикрыть свое постыдное учение, а мы, служители истины, не можем открыть и рта пред ними; то как им не обвинять наше учение в слабости, как не подозревать в нас обмана и неразумия. Но потому ли они и хулят Христа, как льстеца и обманщика, который увлек чернь, пользуясь ее невежеством?»⁵⁴² «Если бы вы внимательно занимались Писанием и каждодневно приучали себя к борьбе, то я не стал бы внушать вам удаляться состязаний с язычниками; но как вы не умеете пользоваться Писанием, то я боюсь ваших состязаний, боюсь, чтобы язычники не победили вас безоружных»⁵⁴³. Это уже, очевидно, идет речь о совопросниках не простых, а о людях, способных прикрыть свое худое и правильно или неправильно отыскивающих возможность найти недостатки в другом. Но вот другое указание Св. Златоуста, которое прямо говорит о совопросниках, просвещенных наукою... «Если эллины – люди, стоящие не более трех пенязей, циники, принявшие такую же, стоящую не более трех пенязей, философию, или вернее не самую философию, а только имя ее, – облекшись в мантию и отрастивши волосы, посрамляют многих, то не к большему ли способен любомудрию истинный. Если один ложный вид, только тень философии, – так возвышает, то что сказать о том, если мы возлюбим истинное светлое любомудрие»⁵⁴⁴. Сильного знанием веры и убежденного в ее превосходстве христианина Св. Златоуст благословляет смело исповедовать свои святые убеждения, находясь среди язычников. В похвальном слове Св. мученику Лукиану проповедник говорит: «Он говорил смело пред начальниками и царями. Это и мы будем делать ныне. Если мы будем находиться в собраниях богатых и славных язычников, то станем смело исповедовать свою веру, будем посмеиваться их заблуждению. Если они начнут свое превозносить, а наше унижать, то мы не станем молчать и переносить безответно, но, обличив их гнусность, будем превозносить все христианское с великою мудростью и смелостью»⁵⁴⁵. «Не слушайтесь глумлениями язычников», утешал Св. Иоанн простых христиан, когда им приходилось иметь дело с речистыми язычниками. И именно на научной точке зрения язычники сосредоточивали свои диспуты с христианами. Св. Златоуст передает в одной из бесед на первое послание к Коринфянам рассуждение язычника с христианином на тему: кто ученее и красноречивее – Платон или Павел? Христианин по своей простоте старался доказать, что Павел был ученее Платона. Св. Иоанн указывает нетактичность этого приема со стороны христианина. «Если бы он – христианин – доказал это, то победа осталась бы за язычником. Ибо если Павел был ученее Платона, то естественно многие сказали бы, что Павел одержал победу не силою Божией, но силою своего красноречия». – Все это частности, отдельные случаи столкновения язычников с христианами на почве состязаний. Чем же в общем представлялось взаимоотношение язычества к христианству и христианства к язычеству за время Св. Иоанна Златоуста?

Слава и сила проповеди Златоуста, направленной к обличению язычества, достигавшей и слуха язычников, имела действием то, что в Антиохии язычество более и более поникало пред христианством, что здесь упадало влияние жрецов, философов и риторов⁵⁴⁶. Здесь знаменитый Ливаний, учитель красноречия в школах Никомидии, Константинополя и самых Афин, доживал свои последние годы (†395). В школе этого ритора учился некогда Св. Иоанн и своими дарованиями и успехами удивлял своего учителя, так что Ливаний из всех своих учеников никого так высоко не ценил, как Св. Иоанна. Сохранился рассказ: раз ученики спросили Ливания, когда он приближался к смерти, кого бы он хотел назначить своим преемником? Ливаний ответил: «Иоанна, если бы христиане не похитили его у нас»⁵⁴⁷. И вот теперь этот то самый Иоанн – пресвитер и проповедник Антиохийский – своим мощным словом во имя Христа боролся с язычеством: с высоты кафедры церковной во всеуслышание пред собранием, в котором пребывала целая сотня тысяч людей, словом живым и действенным⁵⁴⁸ беспощадно громил язычество, – выставлял в своих дивных беседах на публичное посмешище и позор нелепые и противные общечеловеческой нравственности басни языческих поэтов о богах; показывал несообразность с здравым разумом языческих религиозно-философских учений, бичевал языческие суеверия; указывал христианам ухищрения язычества привлекать к себе чад церкви Христовой через гульбища, игры, празднества, конские ристалища, цирки и театры, где в каждое удовольствие и развлечение везде примешан был, сознательно конечно, – яд язычества; обличал пороки язычников, указывая начало их и корень в безнравственных верованиях язычества⁵⁴⁹. И последствием этого душпастырства Св. Златоуста было осязательное торжество проповеди христианской над языческим красноречием Ливания. Он рассказывает, что в последний год своего учительства в Антиохии, он, к крайнему своему огорчению, замечал, как умаляется число его слушателей: тогда как прежде сотни учеников сидели в школе у ног его, теперь, когда он также ревностно учительствует, как и в былые годы, видит их по двенадцати, даже по семи⁵⁵⁰. C падением Ливания тускнела слава и других языческих учителей; язычники шли толпами от своих учителей слушать великого проповедника истины Христовой, и многие-многие становились христианами. В беседах Златоуста есть много слов, обращенных к новопросвещенным⁵⁵¹. Со второго года священства Св. Иоанна в Антиохии, – 387 г. начались обращения язычников по слову его, как можно судить по беседам его, и Св. Иоанн постоянно, в установленное церковью время крестил их во все время проповеднического своего служения в Антиохии. Искреннее, неизменно – постоянное попечение о спасении душ человеческих, эта любовь к ближнему, при содействии благодати Господней, побеждала силу заблуждений языческих. Сия есть победа, победившая мир – вера наша (Иоан. 5:4). Яко всяк рожденный от Бога побеждает мир (4 ст.).

Проповедание Св. Иоанна в Антиохии вполне можно назвать апостольским служением. Эта постоянная и неоскудевающая в течение двенадцати лет проповедь возбуждает самое искреннее удивление. Позднее, в ту эпоху, когда Георгий Александрийский писал биографию Златоуста, Св. Иоанну могли приписывать всевозможные чудеса, забывая часто признаваемое самим Св. Златоустом соображение, что была великая разница между временами апостольскими и последующими, и что в эти последние источник сверхъестественных дел значительно иссяк и чудеса видели только при гробницах святых и мучеников. Но его проповедь изумительнее всяких чудес; она сама – лучшее чудо, дивный плод милости и любви, – той любви, которая является великим из непреложных дарований, завещанных Иисусом Христом своим истинным ученикам.

Св. Иоанн Златоуст был для Антиохийской церкви и города Антиохии светильник, горяй и светяй (Иоан. 5:35). И этот светильник естественно должен был быть поставленным на свещнице (Мк. 4:25) высшем, да светит всем, иже в храмине большей и ширшей суть (Мф. 5:15).

С полным правом можно сказать, что, собственно говоря, Св. Иоанн при святителе Флавиане был истинным епископом Антиохии. И если бы он был предоставлен самому себе, то, несомненно, не захотел бы покинуть этот город, так как любил его вдвойне: и как свою родину, и как апостольский по преимуществу город, общую дочь Апостолов Петра и Павла, «митрополию всего христианства», по его собственному выражению. Некогда он наследовал бы своему старому епископу и состарился бы среди своих «возлюбленных»⁵⁵².

Но слава Антиохийского проповедника распространилась уже слишком далеко и имя его приобрело уже слишком большую известность, чтобы ему можно было ограничиться служением в Антиохии.

При одной из великолепных бесед Златоуста присутствовал раз первый министр императора – Евтропий, – во время посещения Антиохии. Слово проповедника привело его в восторг. И вот, когда освободился патриарший престол в Константинополе, сановник подсказал императору Аркадию имя Златоуста. И назначение Антиохийского пресвитера на патриаршую кафедру тотчас состоялось. «Иоанн, прекрасный по жизни, смелый словом и убеждением», свидетельствует Созомен⁵⁵³ «весьма многих привлек к добродетели, ибо, проводя жизнь свято, увлекал слушателей к своему образу мыслей не искусством каким-нибудь или силою слова, а тем, что проповедовал истину и искренно изъяснял священные книги. Если слово украшается делами, то естественно является достойным веры», прибавляет историк, «а без них оно говорящего обличает во лжи и сколько бы он ни старался учить, делает его обвинителем собственных слов. Иоанн был знаменит тем и другим: он отличался строгими правилами жизни и точностью в своих действиях; выражение его речи было ясно и блистательно, сильною убедительностью цвело слово Иоанново. И так, сделавшись знаменитым между знающими – чрез свои опыты, а между не знающими – через молву и но всей Римской империи прославившись словами и делами, он признан был достойным епископства над Константинопольскою церковью. Когда же клир и народ решил это, согласился и царь и послал привести Иоанна». Возможный отказ избранника и нежелание Антиохии потерять великого оратора были искусно и деликатно предупреждены. Областеначальник Антиохии – Астерий, – по указанию Евтропия, пригласил ничего не подозревавшего пресвитера Иоанна посетить вместе с ним часовню одного мученика за стенами города и когда Златоуст прибыл туда, то его схватили и отвезли в Пагры, первую станцию по дороге в Константинополь. Там он, несмотря на все возражения, посажен был в императорскую колесницу, оказавшуюся уже наготове под охраной солдат дворцового конвоя и уполномоченных, с возможною скоростью перевозим был от станции к станции, пока не был доставлен в столицу Востока⁵⁵⁴ и здесь с седалища пресвитерского возведен на престол патриарха Царя-Града, столицы императоров, преемников Константина Великого.

Последуем и мы за Святителем, чтобы видеть в его живом слове бесед, в его творениях нравственно-религиозное состояние церкви Константинопольской.