Житие Святого епископа Цезария. Vita Sancti Cæsarii episcopi.

Основной источник, рассказывающий нам о жизни и деяниях Цезария Арелатского, – Житие Цезария (Vita Cæsarii), составленное по просьбе Цезарии Младшей, аббатисы Арльского женского монастыря, которая, возможно, была его племянницей. В этом монастыре житие было закончено спустя семь лет после смерти Цезария. Над его созданием трудились пять священнослужителей, которые были лично знакомы с Цезарием. Свой труд они разделили на две книги, и в целом он выдержан в хронологической последовательности жизни Цезария.

Первая книга была выполнена тремя местными епископами: епископом Тулона Киприаном, епископом Узеса Фирмином и епископом Вивенцием⁸⁴⁷. Она охватывает период жизни Цезария от рождения до церковного собора в Оранже (529 г.) и письма папы Бонифация (531 г.). По большей части в ней освящены основные события жизни Цезария: его церковная карьера от монаха до епископа Арля, его нововведения в церковной жизни, административные и проповеднические дарования, а также отношения с епископами и варварскими королями. Авторами второй книги были клирики Арльской церкви, монах Мессиан и дьякон Стефан, которые меньше знали эту сторону его жизни. Эту книгу можно разделить на три части. Первая (II, 2–36) включает топосы о повседневной жизни святого и рассказы об излечении и изгнании нечистой силы благодаря его вмешательству. Вторая часть (II, 38–44) содержит рассказы о чудесах, свершившихся уже после смерти Цезария, и чудодейственности его мощей. Третья часть (II, 45–50) хронологически продолжает первую книгу с момента перехода Арля под власть франкского короля Хильдеберта (536 г.) и завершается описанием последних дней жизни Цезария и его похорон⁸⁴⁸.

Авторы жития просят у своих читателей не критиковать их «стиль изложения за грамматику и отсутствие красноречия», что, безусловно, представляет собой литературный штамп, которому отдали должное и Иларий, и Иероним, и Августин, и Сидоний Аполлинарий, и сам Цезарий. Текст, хотя и далек от идеала поздней латинской литературы, написан образованными людьми на достаточно правильной латыни как по грамматике, так и по стилю. Это и неудивительно. Ведь Южная Галлия оставалась одним из наиболее романизированных регионов Западной Европы, в частности, в Арле в VI в. большинство прихожан были грамотны и могли сами читать Библию⁸⁴⁹. И хотя авторы жития отличаются друг от друга и по социальному статусу и, возможно, по образованию, этот момент не сильно сказывается на самом тексте, а имеющиеся различия не существенны.

Аутентичность и историческая ценность «Vita Cæsarii» давно уже общепризнана и не вызывает больших сомнений у исследователей⁸⁵⁰ прежде всего потому, что авторы жития были современниками Цезария. Так, епископ Тулона Киприан присутствовал на пяти галльских церковных соборах 524–541 гг., на четырех из которых председательствовал сам Цезарий. Епископ Узеса Фирмин участвовал в трех соборах 541–552 гг., Вивенций же подписался под решением Орлеанского собора в 541 г. Мессиан упоминается как нотарий (notarius) в письме 514 г. папы Симмаха, адресованном Цезарию. Только о Стефане нигде больше не говорится.

Будучи современниками Цезария, авторы жития обращают внимание на то, что они лично были знакомы с ним и «многие факты были почерпнуты из его рассказов, многие видели сами, а некоторые детали познали со слов почтенных пресвитеров и дьяконов, которые были его последователями»⁸⁵¹. Хорошая осведомленность авторов проявляется также и в том, что текст наполнен историями с участием епископов и аристократов, которые известны нам и по другим источникам. Так знакомство авторов, скорее всего Мессиана, с двором в Равенне отразилось в истории избавления дьяка-врача Хельпидия, особы известной из писем Авита, Эннодия, Прокопия Кесарийского и Кассиодора как приближенного Теодориха Великого⁸⁵². Факт ссылки Цезария в Бордо упоминается в одном из писем Руриция Лиможского, прием же папой Симмахом подтверждается в нескольких письмах, дошедших до нашего времени⁸⁵³. Местные аристократы также представлены на страницах жития, такие личности, как Либерий, Парфений и Фирмин, достаточно известны современной историографии⁸⁵⁴. Здесь же фигурируют и религиозные деятели своего времени, например епископ Шалона Сильвестр, аббат Леринского монастыря Порхарий, епископ Арля Эоний, ритор Померий и епископ Евхерий, все они известны по участию в церковных соборах, по письмам или своим религиозным трудам⁸⁵⁵.

Все это дает возможность говорить нам не только о том, что «Vita Cæsarii» достаточно достоверный и весьма ценный источник по истории южной Галлии в VI в. И здесь мы можем полностью согласиться со словами В. Клингшерна о том, что без жития наши знания об обществе и церкви Прованса в первой половине VI в. были бы намного беднее⁸⁵⁶.

Однако это совсем не значит, что «Vita Cæsarii» не содержит те штампы и шаблоны, которые существовали в то время в агиографии. В этом труде естественно отразилось желание создать образ Цезария, основываясь на уже имевшихся библейских и агиографических примерах⁸⁵⁷, в которых большое внимание уделялось его христианским добродетелям. Особенное место в жизни Цезария, по замыслу авторов, занимало усердие в проповедях, забота об обездоленных, сотворение добрых дел и выкуп пленных. Остальные же важные события его жизни, связанные с его бурной деятельностью на епископской кафедре Арля сначала под властью вестготов, потом остготов и, наконец, франков, либо отодвинуты на задний план, либо по какой-то причине совсем опущены. Сами по себе чудеса Цезария, наполняющие две книги его жизни и в основном связанные с излечением и изгнанием нечистой силы, не несут в себе полезной исторической информации, но именно благодаря этим пассажам мы узнаем достаточно много не только о культуре и быте этого региона, но и о существовавших в то время сельских приходах в окрестностях Арля.

Сам факт, что житие было выполнено по заказу Цезарии Младшей, до некоторой степени определяет цель его создания, т. е. чтобы через прославление дел святого и описания его подвижнической и аскетической жизни поддержать престиж женского монастыря и предоставить монахиням пример аскетической жизни, которую проповедовал сам Цезарий. Несомненно, что возникновение культа святого Цезария должно было помогать монастырю, в котором хранились мощи святого. Поэтому даже слухи, ходившие у храма апостолов, о чудесной силе мощей Цезария были внесены в Vita⁸⁵⁸. Создание этого труда и продвижение культа святого Цезария, несомненно, было в интересах наследников Цезария на епископской кафедре города Арля, которые стремились благодаря развитию этого культа усилить свои позиции в раннесредневековом мире⁸⁵⁹.

Прежде чем обратиться к изложению самой жизни Цезария, хотелось бы остановиться на некоторых моментах. У. Клингшерн в своей монографии (Cæsarius of Arles: The Making of a Christian Community in Late Antique Gaul) на основе существующих свидетельств достаточно полно описал жизнь и деятельность Цезария, и эта работа выступает основополагающей для всех, кто обращается к фигуре Цезария. Поэтому мы не погрешим против истины, если скажем, что многие аргументы и выводы были почерпнуты из этого замечательного труда. Однако некоторые вопросы ускользнули от внимания исследователя, а может, и намеренно не упомянуты из нежелания исказить выстроенный еще современниками Цезария образ этого, несомненно, выдающегося христианского деятеля. Нам же предоставляется возможность взглянуть на фигуру Цезария не так идеалистически, как хотели показать нам его биографы, а попытаться максимально полно описать его жизненный путь сквозь призму причинно-следственных связей, которые привели его к тому или иному шагу. Также в работе У. Клингшерна заметно поверхностное изложение политической истории этой бурной эпохи и абсолютное нежелание автора вникнуть в мотивы тех или иных действий варварских королей по отношению к самому Цезарию. В результате Цезарий в этом труде предстает перед нами абсолютно отдаленным от окружающих его политических событий. Мы же со своей стороны постарались более полно отразить перипетии борьбы между королевствами, что позволило нам попытаться понять роль Цезария в системе варварских королевств VI в.

Цезарий родился в промежутке между 469–470 гг. в области города Шалона-на-Соне, который, по словам Аммиана Марцеллина, был одним из тех городов, что украшают Первую Лугдунскую провинцию⁸⁶⁰. Как раз где-то в это время Шалон подпадает под власть бургундов, которые активно расширяли свой контроль на всю эту провинцию. Но это не повлекло за собой глобальных структурных перемен, и практически не затронуло интересы местной аристократии, которая сохранила свои привилегии, свое имущество и права⁸⁶¹. Родители Цезария принадлежали к местной галло-римской аристократии, о чем не преминули упомянуть в его житии⁸⁶², и жили, как и многие современные им аристократы, не в самом городе, а на загородной вилле, где и родился Цезарий. Авторы жития, по-видимому, мало знали о молодости и юношестве Цезария, поэтому об этом периоде его жизни известно только то, что он получил достаточно хорошее образование и мог уже в 17 лет поступить на службу к местному епископу Сильвестру в качестве чтеца⁸⁶³. Это свидетельствует о том, что в самом Шалоне продолжали еще свое существование те галльские школы, которые, судя по письмам Сидония, были наполнены прославленными риторами⁸⁶⁴. В этих школах молодые люди из местных видных фамилий могли получить начальное образование и приобщиться к современным знаниям, что в то время еще почиталось в высшем классе галло-римского общества.

Кроме того, интересны те мотивы, по которым молодой человек из видной фамилии, вместо того чтобы заняться делами управления имуществом своей знатной семьи, избирает церковь. Однако, как известно, и имущества-то было не слишком много⁸⁶⁵, ибо его семья, хотя и принадлежала к высшим слоям общества, но была к тому времени совсем небогата, что прослеживается на протяжении всей жизни Цезария. Это побуждало молодого честолюбивого человека не сидеть сложа руки, а искать удачи на стороне. К тому же это время было полно несчастий и войн, в результате которых постоянно можно было ожидать плена и разорения, грозивших как простым людям, так и знатным⁸⁶⁶. В связи с этим над семьей постоянно висела угроза потерять последнее. Еще совсем недавно честолюбивые люди направлялись в Италию к имперскому двору, где искали должностей, примыкая к тем или иным политическим партиям. Но та карьера, что совсем недавно, казалось, еще была доступна для Сидония, в 480-е гг. уже была невозможна в принципе. Западная Рцмская империя медленно сошла со сцены, а на ее место пришли королевства под предводительством различных варваров, которые не нуждались уже в таком большом чиновничьем аппарате. И для поколения Цезария такая возможность продвинуться и сделать карьеру полностью исчезла. Единственное, что осталось от империи, – это христианская церковь, которая как раз и могла предложить молодому человеку достойную карьеру. Более того, во вновь образованных варварских королевствах получение епископского сана означало для галло-римских аристократов обретение самого влиятельного и прочного положения, на которое они могли рассчитывать⁸⁶⁷. Поэтому выбор молодого человека в пользу церкви вполне логичен. И полностью соответствует тому, что мы знаем о его современниках из галлоримской аристократии⁸⁶⁸. Кроме того, Цезарий имел живой пример успешной карьеры на этом поприще – своего родственника Эония, который стал епископом города Арля, одного из самых значимых и богатых городов в Галлии.

Таким образом, в 486/7 г. Цезарий приступил к службе под началом епископа Шалона Сильвестра и прослужил там в этом качестве около 2 лет⁸⁶⁹. Однако потом он принимает решение покинуть отечество. У. Клингшерн приводит несколько причин для этого решения. Во-первых, молодой и амбициозный аристократ, скорее всего, чувствовал, что перспективы его продвижения по церковной иерархии на родине весьма невелики, так как его семья, похоже, не имела родственных связей с семьей, контролировавшей епархию в Шалоне. Во-вторых, как раз примерно в это время его родственник занимает епископскую кафедру в Арле, и на юге он мог рассчитывать на лучшие перспективы⁸⁷⁰. Если первое утверждение немного спорно, мы просто ничего не знаем о связях семьи Цезария при епископе Сильвестре, но если Цезарий там служил, то перспективы все-таки какие-то были. Но они не шли ни в какое сравнение с тем, что мог предложить Леринский монастырь при наличии родственника епископа Арля. Со дня основания этого монастыря связь между Арлем и Лерином была крепка и всем известна, из него вышли такие епископы Арля, как Гонорат и Иларий. На тот момент он был кузницей кадров для церкви, из которой вышли многие христианские деятели того времени⁸⁷¹. Желающих попасть туда, по-видимому, было немало, и попасть в ряды этой общины было довольно сложно.

Однако Цезарий направляется туда в сопровождении лишь одного раба и, по всей видимости, имея при себе рекомендательное письмо некого покровителя⁸⁷². Аббат Порхарий принимает Цезария. Тот покровитель, вероятно, был настолько влиятелен, что Цезария сразу же назначают келарем общины – на должность, достаточно влиятельную в общине. Таким образом, он становится одним из ее важных руководителей и распоряжается ее имуществом. И сопоставив все это, мы не погрешим против истины, если скажем, что под маской некоего покровителя скрывался его родственник, епископ Арля. Абсолютно очевидно, что только заступничество епископа Эония могло помочь в одночасье из простого чтеца сделаться келарем крупнейшей и влиятельнейшей монашеской общины Запада, тесно связанной с епископатом Арля⁸⁷³. Естественно, на этом поприще Цезарий столкнулся и с оппозицией из людей не менее знатных, но давно уже живущих в общине и, по их мнению, более достойных этой должности. И очень скоро часть монахов выступила против Цезария, потребовав от настоятеля смещения Цезария с должности, что вскоре и было сделано⁸⁷⁴. Мы не можем с полной уверенностью утверждать, действительно ли Цезарий ненадлежащим образом исполнял свои обязанности, как утверждали монахи аббату, или же это были всего лишь происки оппозиционной к нему партии, но факт остается фактом: карьера Цезария, совсем недавно казавшаяся столь безоблачной, дала первый сбой. В связи с этим событием его авторитет в общине стал минимальным, противоборствовавшая же ему партия восторжествовала. В таких условиях Цезарий решается на практически полный разрыв с общиной, начинает пренебрегать укоренившимися нормами общежительного монашества в Галлии, особенно теми, которые были заложены авторитетом Кассиана. Пытаясь восстановить свой пошатнувшийся авторитет, он начинает вести на острове отшельническую жизнь и, подобно египетским отцам-пустынникам, истязать свое тело жесткой аскезой⁸⁷⁵. На наш взгляд, все это было достаточно продуманным решением, поскольку добровольный уход с Лерина не сулил его дальнейшей карьере ничего хорошего, а нахождение в этой монашеской общине больше не оправдывало его честолюбивых стремлений. Цезарий не мог не знать, что чрезмерный пост может привести к лихорадке (об этом писал еще Кассиан⁸⁷⁶). Он начинает терзать свое тело самым жестоким постом, даже его биографы полагали, что он зашел в этом слишком далеко⁸⁷⁷. И, естественно, он вскоре серьезно заболевает лихорадкой. Хотя на острове был врач, Цезарий настолько сильно запустил болезнь, не желая изменить свою аскетическую практику, что аббат Порхарий вынужден был отправить его для лечения в Арль⁸⁷⁸. Добившись своего, Цезарий прекращает поститься и начинает жить в Арле, ничем больше не проявляя тех своих твердых убеждений, которые не позволяли ему умерить свой пост на Лерине. Это еще раз дает нам основание полагать, что все это было спланированной акцией Цезария, чтобы без потери репутации покинуть Леринский монастырь.

Хотя само пребывание в Леринском монастыре нельзя назвать удачным периодом его жизни, все же то недолгое время, которое Цезарий провел там, дало ему и некоторые положительные плоды. Там он смог более глубоко познать традиции монастырской жизни в одной из «колыбелей» ее изучения на Западе. Так как Леринский монастырь был в то время скорее центром обучения монастырской жизни, чем центром теологии⁸⁷⁹. Там же Цезарий впервые продемонстрировал свой характер и умение находить выходы из, казалось бы, тупиковых ситуаций. Он приобрел первый неоценимый опыт управления и манеры поведения при наличии сильной противодействующей ему партии. И хотя этот первый опыт был неудачен, но он, как мы увидим в дальнейшем, многому его научил.

Цезарий, потеряв перспективы в Леринском монастыре, покинул его и прибыл в Арль, но не как человек, не прижившийся в знаменитой общине, но как тот, которого в Арле окружающие иногда называли «достойным уважения и выдающимся монахом»⁸⁸⁰. По прибытии он был представлен местному кругу аристократов – некоторые из них небезызвестны для нас⁸⁸¹, – а также продолжил свое образование под руководством известного ритора Померия, который иммигрировал в Арль из Северной Африки и был видным последователем Августина. Именно от него и исходят основные идеи реформирования церкви, которые Цезарий впоследствии проводил в жизнь⁸⁸². Цезарий относится к тому поколению церковных деятелей, которые наравне с христианскими науками в достаточной мере познавали и труды античных авторов, и в особенности риторику, весьма популярную в высших кругах того времени. Знание риторических приемов и античных авторов обнаруживается в его проповедях⁸⁸³, об изучении же им светских наук напрямую говорится в его житии⁸⁸⁴.

Пример Цезария лишний раз показывает достаточно высокий уровень образованности и эрудированности среди как высших духовных лиц, так и высших кругов аристократии, из которых те и формировались в то время на юге Галлии и, в частности, в Арле.

Как уже отмечалось, Цезарий не выказывал никакого желания вернуться в Леринский монастырь и Эоний вытребовал его из-под власти аббата Порхария, ввел его в число своего клира, взяв, таким образом, развитие его дальнейшей карьеры под свой непосредственный контроль. Как и следовало ожидать, молодой человек стал стремительно подниматься в церковной иерархии. И вскоре он был назначен дьяконом, потом пресвитером, а когда умер аббат Арльского мужского монастыря, Эоний на освободившееся место назначил Цезария⁸⁸⁵. И тот, не достигнув еще и 30-летнего возраста, возглавил монашескую общину. В этом качестве он протрудился около трех лет и, по словам его биографов, приучил монахов к дисциплине и воссоздал этот монастырь.

В этот момент произошло одно знаменательное событие, которое не нашло никакого отражения в «Житии Цезария». А именно – Прованс был отторгнут от бургундов и перешел к вестготскому королю Алариху II. Не вдаваясь глубоко в перипетии предыдущих политический событий в этом регионе, стоит отметить лишь, что в V в. Прованс, и в частности Арль, несколько раз переходил из рук в руки, а к 500 г. находился под властью бургундов⁸⁸⁶. Но в 500 или 501 г. в Бургундском королевстве произошел очередной этап междоусобной борьбы, в которую вмешались и соседние королевства. Бургундский король Гундобад был разбит войском франкского короля Хлодвига близ Дижона, Гундобад, преследуемый Хлодвигом, скрылся в Авиньоне⁸⁸⁷, и казалось, что участь его была уже предрешена. Но Гундобад находит себе союзника в войне против врагов, им становится вестготский король Аларих II, который давно уже враждует с Хлодвигом. Гундобад заключает союз с Аларихом⁸⁸⁸, но взамен он, по-видимому, был вынужден передать контроль над Провансом, и в частности Арлем, Алариху. В результате этого Аларих двинулся к границам франков, и Хлодвиг, дойдя до Вьенны, вынужден был вернуться в свое королевство, опасаясь нападения вестготов⁸⁸⁹. Благодаря этому, Гундобад получил необходимое ему время, за которое он смог заново собрать силы и вернуть себе Бургундское королевство. Однако он вынужден был на время смириться с потерей выхода к Средиземному морю и экономически важного региона с крупнейшими городами Арль и Марсель.

Во время этих бурных событий епископ Арля Эоний, предчувствуя свою скорую кончину, пожелал передать епископскую кафедру Арля в руки своего родственника Цезарию. Определение епископом своего преемника, хотя такие попытки и предпринимались в то время постоянно, все же напрямую противоречило церковному принципу свободного выбора должности епископа⁸⁹⁰. Однако Эония это не смущало, и он всего лишь спустя 3 года после того, как сделал Цезария аббатом, обратился к народу, клиру и господам, «чтобы они, когда он сам по воле Бога отойдет к Христу, решили, что никто другой, кроме Цезария, не будет назначен ему наследником»⁸⁹¹. И когда, по мнению Эония, согласие в этом вопросе было получено и все надежно устроено, Эоний спокойно скончался, уверовав, что кафедра останется в руках его семьи.

Если подытожить жизнь Цезария до этих пор, то становится очевидным, что с момента ухода Цезария из Шалона эта жизнь, ведомая умелой рукой Эония, была строго выстроена и подчинена одной цели – стать преемником Эония на епископской кафедре. Таким образом, можно утверждать, что Эоний изначально хотел видеть в Цезарии своего преемника и готовил его к этому, несмотря на все желание биографов Цезария заретушировать это.

После кончины Эония Цезарий лишился уже привычной поддержки и должен был сам бороться за то наследие, которое вроде бы уже было оставлено ему. Как и в ситуации в Леринском монастыре, нашлись недовольные этим предопределением, у которых был свой кандидат на эту должность. Если учесть, что Арль был одним из самых крупных и значительных галльских городов и в поздней Римской империи практически стал центром Галлии, а из повествования Григория Турского мы знаем, что и за намного более скромные кафедры развертывалась настоящая борьба, то неудивительно, что желающих занять вакантное епископское место было в избытке. Развернулась борьба за кафедру, в которой, судя по древнейшим fasti Арля, первое время победу одерживала противоборствующая Цезарию партия, выбрав епископом некоего Иоанна⁸⁹². К сожалению, нам неизвестны детали этой борьбы, так как авторы жития решили вообще не упоминать об этом. Но сущность столкновения мы можем представить, если обратимся к аналогичной борьбе, завязавшейся за несколько лет до этого за папский престол в Риме. В ходе этой внутриобщинной борьбы за контроль над богатствами церкви кандидаты опирались и выражали интересы различных сил внутри самой общины. Симмах ориентировался на простой народ и клир, а Лаврентий на поддержку сената⁸⁹³. Дабы завоевать поддержку народа и клира, Симмах проводил в жизнь откровенно популистскую стратегию, возводя церкви и действуя как покровитель бедных (amator pauperum), регулярно раздавая одежду и пищу⁸⁹⁴. Кроме того, он также известен как освободитель пленных (redemptor captivorum), которых он выкупал в Лигурии, Милане и различных провинциях⁸⁹⁵. Если забежать немного вперед, то станет понятно, что Цезарий выбрал точно такую же стратегию: он возводил христианские постройки, раздавал одежду и пищу, выкупал пленных. И по аналогии с борьбой за папский престол становится очевидным, что и в Арле при избрании нового епископа столкнулись две противоборствующие силы. Цезарий ориентировался на простой народ и клир, а Иоанн, скорее всего, был ставленником местной муниципальной знати.

Из «Жития Цезария» можно заключить, что борьба была настолько ожесточенной, что Цезарий, по-видимому, даже опасался за свою жизнь. И судя по сообщениям его биографов, был вынужден скрываться на кладбище в тайнике⁸⁹⁶. Все перипетии этой борьбы нам не известны. Однако борьба за кафедру продолжалась от 4 до 16 месяцев, и неизвестно, по причине ли смерти Иоанна, или по какой-либо другой, но в декабре 502 г. Цезария все-таки избирают епископом.

Сам Цезарий не обладал какими-либо богатствами, чтобы с их помощью полностью владеть ситуацией в общине и смягчить оппозицию. Поэтому единственным выходом для него было показать себя истинным христианским епископом, завоевывая общее уважение безупречным и примерным поведением⁸⁹⁷. Впитав в себя за время обучения идеи Августина и Померия, Цезарий сразу же проводит ряд небольших реформ во вверенной ему общине, направленных на привлечение все большего количества людей к христианскому культу. Он вслед за Амвросием Медиоланским, который считал проповедь главной обязанностью епископа, начинает свою проповедническую деятельность, прославившую его в веках. А также по тому же примеру распоряжается ввести в богослужение антифонное пение гимнов, когда попеременно с хором специально обученных певчих пел весь народ, собравшийся в церкви Святого Стефана⁸⁹⁸. Кроме того, он сам продолжает вести простой образ жизни, поддерживая свою репутацию аскета, которую он принес с Лерина, что не могло не сказаться на расположении к нему простого народа⁸⁹⁹. С этой же целью и в подтверждение своей репутации покровителя бедных он организует и больницу в Арле, наняв туда врача. Там он настаивал принимать всех больных, несмотря на их бедность⁹⁰⁰. Также он сразу демонстративно отказывается от управления хозяйством, отдав это на откуп управляющим и дьяконам, а сам полностью сосредоточивается на воссоединении расколовшейся за время борьбы христианской общины города⁹⁰¹. Цезарий принимает и пытается привлечь на свою сторону епископов, пресвитеров и служителей всех церквей, «одних – сладкими речами, других – более суровыми, одних – ласками, других – угрозами»⁹⁰². Такая политика принесла свои плоды, позиции Цезария внутри общины стали постепенно усиливаться. Это вкупе с тем, что Цезарий стал настоятельно пытаться привести жизнь клира к некой более аскетичной модели vita perfecta ⁹⁰³ , не могло устраивать всех, и вполне логично, что оставались и недовольные как избранием Цезария, так и проводимой им политикой. Поэтому борьба за кафедру не закончилась.

Вскоре Цезарий отправляется ко двору вестготского короля Алариха II⁹⁰⁴, где сначала находит помощь и поддержку. Аларих II дарит ему деньги и освобождение от налогов для Арльской церкви, что еще больше укрепило авторитет Цезария внутри общины и стало дополнительным козырем против оппозиции. Аларих II же, одарив Цезария, пытался заручиться поддержкой новоизбранного епископа Арля и тем самым еще более привязать эту вновь приобретенную область к своему королевству. К тому же политический расклад в Галлии изменился. Гундобад, отвоевав свое королевство, не хотел мириться с потерей Прованса, так как, по-видимому, этот регион был очень важен для бургундского двора. Уступка Алариху II Прованса – это в свое время показалось единственно возможным выходом из критической ситуации, в которую попал Гундобад, – фактически отрезала Бургундское королевство от средиземноморской торговли и доходов с богатейших городов и портов в этом регионе. С этим Гундобад смириться не смог, и в 503 г. он заключает союз со своим бывшим врагом Хлодвигом, направленный против Вестготского королевства. Поэтому Алариху II очень нужен был лояльный ему епископ в Арле. Поэтому он не только одарил деньгами Цезария, но и пошел на еще более широкие жесты в пользу Арльской церкви.

Однако оппозиционно настроенные по отношению к Цезарию круги решили воспользоваться ситуацией и дискредитировать его перед лицом Алариха II. Некий писец Луциниан, состоявший на службе у Цезария, донес через ближайших советников Алариху, что Цезарий «всеми силами желает подчинить город Арль и его территорию власти бургундов»⁹⁰⁵. Как уже говорилось выше, Аларих II связывал с Цезарием определенные надежды, и сомнительно, чтобы он в той ситуации поверил бы простым наветам. Поэтому такое обвинение должно было быть чем-то подкреплено. Луциниан, будучи писцом при Цезарии и зная о его тайной переписке, возможно, предъявил какие-то доказательства. Иначе трудно объяснить, почему после столь благостного приема последовала ссылка.

Биографы Цезария, естественно, утверждают, что все обвинения против него были вымышлены и сам святой отец был абсолютно не виновен. Однако мы можем привести ряд причин, по которым Цезарий мог стремиться передать город власти Гундобада. Сам Цезарий был уроженцем Шалона, который находился на территории Бургундского королевства. К тому же, как уже говорилось выше, Арль лишь совсем недавно перешел вестготам, тем самым нарушив сложившиеся связи между семействами по разные стороны внезапно образовавшейся границы между двумя враждебными друг другу королевствами. Такие отношения, по-видимому, образовались после союза Гундобада с Хлодвигом (503 г.). Аларих II не мог питать иллюзий и сомневаться по поводу того, против кого направлен этот союз. Кроме того, король Гундобад хорошо относился к католическим епископам, что особо отметили собравшиеся в 499 г. на соборе в Лионе, а ряд членов королевской семьи бургундов приняли христианство в форме католичества⁹⁰⁶. Цезарий же, если бы находился под властью бургундского короля, будучи там по положению фактически «первым среди равных» епископом, мог существенно влиять на положение своей семьи, оставшейся в Шалоне. И возможность помочь своей не столь богатой семье и уберечь ее от опасностей еще в юности послужила одним из факторов при выборе Цезарием своей стези. Этот довод можно считать достаточно убедительным, к тому же его обвинитель Луциниан именно это приводит в подтверждение своих обвинений⁹⁰⁷.

Кроме того, появившаяся граница отделяла не только Цезария от семьи, но и разделила Арльскую митрополию, которая теперь состояла из двух частей. Севернее р. Дюранс под властью бургундов остались 11 диоцезов, которые формально должны были подчиняться епископу Арля Цезарию, но фактически ими руководил епископ Вьенны. В непосредственной власти Цезария оказались лишь те земли, которые были под властью вестготского короля. Перейдя же к Гундобаду, Цезарий смог бы воссоединить отрезанные границей диоцезы с Арлем и восстановить свой контроль над ними, что в глазах Цезария не могло не служить важным фактором.

Если же посмотреть, какие привилегии могло принести владычество вестготского короля для Цезария, то мы можем упомянуть все то же освобождение от налогов, которое Аларих даровал Арльской церкви. Это еще раз показывает, насколько для Алариха II был вынужден такой шаг, который должен был компенсировать те затруднения, которые возникли при вынужденном разделе Арльской митрополии. Однако не совсем ясно, насколько этот шаг компенсировал все те явные преимущества, которые могло дать пребывание под властью Гундобада. Ведь если бы Арль перешел к бургундам, Гундобад мог своей властью подтвердить те льготы, которые даровал Аларих II, тем самым отрезав последнюю нить, связывавшую Цезария с вестготским королевским двором. Кроме того, если заглянуть немного вперед, то в связи с этим стоит вспомнить поведение Цезария во время осады Арля франко-бургундскими войсками в 508 г. В тот момент он тоже повел себя недостаточно лояльно по отношению к вестготам и, по всей видимости, был не прочь передать город осаждавшим⁹⁰⁸, но ему помешали горожане и готский гарнизон. Этот эпизод показывает, что для Цезария дарованный Аларихом II иммунитет не смог полностью компенсировать преимущества, которые он получил бы, пребывая под властью Гундобада.

Приняв во внимание все вышесказанное, можно прийти к мнению, что обвинения Луциниана, скорее всего, не были беспочвенными. Хотя мотивы Луциниана как сторонника оппозиционной Цезарию партии легко объясняются желанием дискредитировать Цезария в надежде на новое избрание епископа⁹⁰⁹, что само по себе не исключает возможной виновности Цезария. Он имел поводы для недовольства сложившейся политической ситуацией в первые годы своего епископства, но имел ли он в то время силы и возможности для непосредственного осуществления приписываемого ему замысла, остается неясным. Скорее всего, нет. Но Аларих имел формальные основания для ссылки Цезария и решил воспользоваться этим в своих интересах. Хотелось бы подчеркнуть, что эта ссылка не имела под собой никакой религиозной подоплеки и была связана с чисто политическими мотивами. Поэтому ее нельзя привести как пример гонений против католического духовенства при Аларихе II.

Итак, в 505 г. Цезарий отправляется из Тулузы в ссылку в Бордо. Примечательно место ссылки Цезария: его отправляют не подальше от границ, а именно в Испанию, как до него епископа Тура Волузиана⁹¹⁰. Цезарий направляется в Бордо, город, который еще совсем недавно был атакован и взят франками⁹¹¹. Однако в 120 км южнее Бордо в то время собралась комиссия из галло-римских епископов и знати, которая занималась составлением «Бревиария Алариха». То, что этот сборник составлен при непосредственном участии галло-римских епископов, безусловно, отражается в тексте самого «Бревиария»⁹¹². Место же и время ссылки Цезария, несомненно, указывают на его персональную вовлеченность в деятельность этой комиссии. Таким образом, это была скорее не ссылка, а в современном понимании – длительная командировка, в процессе которой Цезарий должен был доказать свою лояльность Вестготскому королевству участием в выполнении одного из замыслов Алариха II. Примечательно, что как только «Бревиарий» был одобрен епископами и некоторыми провинциалами и обнародован 2 февраля 506 г., Цезарию тут же было позволено вернуться в Арль⁹¹³, тем самым еще раз указывая нам на его непосредственную вовлеченность в создание и утверждение «Бревиария».

Проявив свою лояльность в процессе разработки и утверждения «Бревиария», Цезарий, по-видимому, удостаивается особого расположения со стороны Алариха II, который примерно в это же время решается созвать всех галло-римских епископов своего королевства на собор в г. Агд. Цезарий, несомненно, был в курсе приготовлений к этому событию и даже обсуждал их с Рурицием Лиможским⁹¹⁴. Аларих II понимал, что поддержка в этом вопросе со стороны епископа самой влиятельной кафедры в южной Галлии необходима и не может не сказаться на общем успехе этого мероприятия. Неудивительно, что Цезарий получает право председательствовать на этом соборе, который начался в конце лета 506 г. и завершился 10 сентября. Первый в своем роде «национальный» собор галльских епископов Вестготского королевства в общем прошел удачно. Епископы, подписав каноны, подготовленные в том числе и непосредственно Цезарием⁹¹⁵, разъехались по своим епархиям с уверенностью, что такие мероприятия теперь будут регулярными. На следующий год в Тулузе был намечен еще один собор, на котором должны были присутствовать и епископы Испании. В этот период Цезарий стал одним из определяющих лиц в Вестготском королевстве, он хорошо вписался в концепцию консолидации галло-римского общества под властью вестготского королевского дома, которую задумал Аларих II. И он с воодушевлением принял на себя эту роль, что можно понять из тона письма, в котором он призывал все того же Руриция Лиможского, отсутствовавшего в Агде, посетить намечающийся собор в Тулузе⁹¹⁶.

Примерно в это же время в рамках своей популистской стратегии Цезарий распоряжается начать постройку женского монастыря недалеко от Арля. Однако сам монастырь он собирался вручить в управление своей сестре Цезарии, которую специально подготавливал на роль аббатисы в новом монастыре, для чего отправил ее в старейшую в Галлии женскую обитель – Марсельский женский монастырь. В Марселе Цезария должна была познать основы монастырской жизни, заложенные в начале V в. Кассианом⁹¹⁷. Интересно отметить тот факт, что Цезарий, после того как стал епископом, практически не обращает внимания на Арльский мужской монастырь, аббатом которого он был несколько лет. Более того, сам этот монастырь приходит в некоторое запустение, на его землях пасутся кабаны, а местная знать устраивает там охоты⁹¹⁸. Это выглядит странно, наряду с той заботой, которой он окутал свое новое детище. Объяснение этому можно найти в том, что Цезарий, как уже не раз подчеркивалось, большое внимание уделял родственным связям. Мы мало знаем о его близких родственниках мужского пола, а тот факт, что он не предпринимал попыток оставить кафедру за своей семьей, что было достаточно распространенной практикой в то время, наводит на мысль, что достойных представителей для этого просто не было⁹¹⁹. Женская же половина его семьи была более подходящей для его планов. Это и заставляет его заняться обустройством женского монастыря, который должен был стать оплотом его семьи в Арле⁹²⁰.

В 507 г. в разгар всех этих событий и приготовлений франки в союзе с бургундами начинают войну против вестготов. Хлодвиг с сыновьями, перейдя Луару, вторгается в Вестготское королевство. Аларих II, выступив против Хлодвига, терпит тяжелое поражение близ Пуатье и сам погибает во время битвы. Франки стремительно занимают Аквитанию, захватывают и разграбляют столицу Вестготского королевства Тулузу. Вестготское королевство стоит на грани полного краха. Ситуация осложняется тем, что после внезапной смерти Алариха II возникла проблема престолонаследия в королевстве. Амаларих, сын Алариха II и дочери короля остготов Теодориха Великого, был еще слишком мал, чтобы организовать сопротивление франкам, к тому же он был осажден в Каркассоне вместе с оставшейся казной королевства. Вестготы в столь сложный период сплачиваются вокруг Гезалиха, незаконнорожденного сына Алариха II. Однако на тот момент перспективы Вестготского королевства были достаточно туманны.

Арль во время этой войны подвергся осаде со стороны франков и бургундов⁹²¹, но готский гарнизон и горожане стойко держали его оборону. Сам же Цезарий, как уже упоминалось выше, во время осады повел себя не лояльно готам и был арестован по подозрению в попытке сдачи города осаждавшим. Его даже пытались удалить из города и под стражей поместить в крепость Бокер выше по Роне, но условия осады не позволили это сделать⁹²². Причины, побуждавшие Цезария желать сдачи города бургундам, существенно не изменились с 505 г., когда он впервые был обвинен в этом. А в связи со смертью Алариха II, который на время смог включить Цезария в круг своих сподвижников, и в то время, когда королевство вестготов находилось на краю гибели, эти причины вновь всплыли на поверхность. В связи с этими обвинениями Цезарий находился в весьма затруднительном положении и даже мог погибнуть. Но он и его сторонники сумели отвести от себя удар. Они распространили слухи, что на самом деле евреи собираются сдать город. А в доказательство своих обвинений предъявили явно подложное письмо с планом сдачи, якобы найденное за стенами города при очередной вылазке⁹²³. После того как он показал католической общине города «истинного врага» в лице евреев, Цезарию становилось проще манипулировать общественным мнением. А так как, по словам биографов Цезария, евреи активнее всех обвиняли его⁹²⁴, то трюк с письмом позволил заставить католическую общину сомневаться в обоснованности самих обвинений против Цезария и выступить в поддержку своего епископа. Получилось столкнуть иудейскую и католическую общины внутри города, и тем самым сами готы были поставлены перед выбором, какую из сторон им поддержать. Естественно, что в условиях осады они были вынуждены поддержать сторону более многочисленной и доминирующей католической общины, так Цезарий был освобожден и восстановлен в правах, а иудейская община стала заложницей сложившейся ситуации и подверглась наказанию⁹²⁵.

В то время как положение нового короля вестготов Гезалиха оставалось крайне трудным, оно стало еще более тревожным, когда Гундобад захватил его резиденцию – Нарбонн, и Гезалиху ничего не осталось, как бежать в Барселону⁹²⁶. В Южной Галлии сопротивляться вражеским нападениям продолжали только Арль и Каркассон. Однако на политической арене Галлии появляется новая сила, которая полностью меняет диспозицию в этом регионе. Состоявший в союзе с Аларихом II король остготов Теодорих, задержанный враждебными действиями Византии, летом 508 г. все-таки посылает свои войска на помощь в Галлию. Остготское войско разбивает осаждавших франков и бургундов и в конце 508 г. снимает осаду с Арля, приведя в него бесчисленное количество пленников⁹²⁷. Две армии устремляются на территорию бургундов, которые вынуждены были вернуться за р. Дюранс, чтобы защитить свои дома. В 509 г. остготы отбивают у врагов Нарбонн и снимает осаду с Каркассона, освободив при этом малолетнего Амалариха, внука самого Теодориха. А уже в начале 510 г. произошла крупная битва с франками, в которой остготский полководец Ибба уничтожил около 30 тыс. врагов, что охладило пыл франков⁹²⁸. Таким образом, вторжение с севера было остановлено. Однако Теодорих не ограничился выполнением только своих союзнических обязательств, обнаружив полную немощность Вестготского королевства, он присоединил Прованс к своему королевству. На этой территории он воссоздал Галльскую префектуру со столицей в Арле, объясняя это свое действие намерением спасти провинцию от варваров и вновь включить ее в «Римскую империю», восстановление которой он провозгласил⁹²⁹. Кроме того, видя слабость Гезалиха, Теодорих с легкостью смещает его. Гезалих к тому же столкнулся с оппозицией среди своего собственного окружения⁹³⁰, по-видимому, недовольного слабостью своего короля. И Гезалих был вынужден снова бежать, но на этот раз в Африку, ко двору вандальского короля Трасамунда. Там он находит понимание, но Трасамунд не решается открыто поддержать Гезалиха и ограничивается финансовой помощью, благодаря которой Гезалих возвращается и собирает войска. Но и на этот раз он был разбит Иббой под Барселоной. После этого он пытается скрыться при бургундском дворе, но, немного не добравшись до его пределов, он был настигнут преследователями и убит. Примерно с 511 г. Теодорих начинает править Вестготским королевством от своего имени, не обращая внимания на законные права своего малолетнего внука Амалариха, которого оставил при себе⁹³¹. В результате этих бурных событий у Арля появился новый властитель – король остготов Теодорих Великий.

Сам город, по-видимому, не сильно пострадал, однако, вся округа была разорена осаждавшими и лежала в руинах. Городу грозил голод и нехватка всего необходимого, что потребовало от Теодориха принять меры. И он распорядился выделить средства для помощи городу, а также временно освободить его от налогов⁹³². Цезарий во время осады сумел выкрутиться из сложной ситуации, но эта история не могла не сказаться на его репутации. Кроме того, были и материальные потери. Лежал в руинах находившийся за стенами города женский монастырь, который начал возводить Цезарий, и это очень сильно огорчило епископа⁹³³. Город наполнился множеством пленников, захваченных готами. Среди них были франки и бургунды, а также, возможно, и галло-римляне, захваченные готами в ходе рейда на бургундскую территорию. По обычаю, их должны были или выкупить, или продать в рабство. И именно в этот момент, когда Цезарию было необходимо поддержать свой пошатнувшийся авторитет, он начинает проявлять необычную для своего времени опеку над пленными. «Он вдоволь раздавал им, находящимся в огромном недостатке, пищу и одежды, пока не выкупил их всех по одному». Это была уже подзабытая практика, подкрепленная авторитетом многих святых отцов, которые причисляли ее к одним из основных обязанностей епископа. Она, несомненно, должна была поднять персональный престиж епископа⁹³⁴. Цезарий, не имея собственных средств для выполнения этого, обращается к средствам церкви. Провозгласив столь благочестивый мотив своего поведения, Цезарий начинает беспощадно распродавать имущество церкви, не жалея ничего, даже украшений храма, которые сбивали топорами⁹³⁵. Но вырученных от этого средств ему не хватает, и в многочисленных проповедях он призывает свою паству делать пожертвования на эти цели⁹³⁶. Но от нас не может скрыться тот факт, что в этот же момент, когда ему не хватает средств для выкупа пленных, Цезарий не оставляет попыток возвести женский монастырь для сестры. Он отказывается возводить его на старом месте, ввиду постоянной угрозы новых вторжений, и находит новое место под строительство в городе под защитой городских стен. Безусловно, что для этого мероприятия нужны были большие средства, которыми Цезарий не располагал. Но, воспользовавшись представившимся ему случаем, он нашел предлог, под которым он мог достаточно бесконтрольно распоряжаться средствами и имуществом церкви. Именно забота о пленных и их последующий выкуп послужили некой «ширмой» для строительства женского монастыря. Освящение монастыря произошло 26 августа 512 г., и первой аббатисой, конечно же, была назначена его сестра Цезария.

Кроме того, биографы не дают усомниться в том, что особое предпочтение в освобождении он оказывал всем пленным с бургундской территории, а именно – «из-за Дюранса, и в основном из города Оранжа», который был захвачен готами во время войны⁹³⁷. Своей заботой об этих людях, которые исходя из церковного деления должны были находиться под его пастырским контролем, но фактически выпали из-под него в связи с политическим делением Галлии, Цезарий еще раз демонстрировал свои церковные притязания на те диоцезы, которые попали под власть бургундов и фактически управлялись епископом Вьенны. И он не собирался отказывать в помощи людям, которые хотя и формально, но были под его пастырским контролем⁹³⁸. Итак, Цезарий благодаря практике выкупа пленных – не считая того, что он просто помогал людям, попавшим в отчаянную ситуацию, – во-первых, сумел значительно повысить свой авторитет как внутри общины, так и за ее пределами, так как молва о его благодеяниях быстро разнеслась по Западу; во-вторых, еще раз показал, что не намерен отказываться от тех диоцезов, которые фактически вышли из-под его контроля; в-третьих, получив благодаря этому предлогу бесконтрольный доступ ко всему имуществу церкви, воспользовался им, в том числе и для воплощения своей мечты, а именно – постройки и организации женского монастыря для своей сестры.

Вся деятельность Цезария на поприще выкупа пленных показывает непрекращающиеся тесные контакты между ним и бургундским королевским двором, которые не прерывались и с окончанием войны. Если о контактах с Гундобадом до 510 г. мы можем судить только по выдвинутым против Цезария обвинениям, то после войны биографы дают проследить их и в повседневной жизни святого отца. Цезарий не только выкупал, но и отправлял на родину бывших подданных бургундского короля, оказавшихся в плену, и тем самым, несомненно, помогал ему восстанавливать свое королевство после вторжения готов. Однако самым ярким индикатором этих тесных отношений является история о направлении бургундскими королями кораблей с зерном в помощь Цезарию в тот момент, когда он особо в этом нуждался. И как показывает само изложение этой истории, Цезарий заранее знал об этом решении королей и, без сомнений, ждал эти корабли, что говорит о постоянном общении между ними и возможной взаимной помощи. Такая взаимная любезность между епископом Арля и недавним врагом вкупе с поведением епископа во время осады не могла не встревожить королевскую администрацию в Равенне. И реакция не заставила себя долго ждать. В конце 512 г. Цезарию предъявили новые обвинения. И, заключив под стражу, отправили в Италию ко двору Теодориха, куда он прибыл уже в 513 г.⁹³⁹

На этот раз обвинений могло быть несколько. Цезарий мог быть обвинен в отчуждении церковных земель в пользу организованного им женского монастыря, что было запрещено как церковными законами, так и декретом сената и самого Теодориха в 507 г.⁹⁴⁰ Однако кажется сомнительным, чтобы Теодориху в тот момент были настолько интересны частные внутрицерковные дела епископата Арля. И уж тем более неправдоподобно то, что из-за этого обвинения его могли поместить под стражу и привести в Италию. Такой вариант развития событий мог случиться, только если Цезария обвинили в чем-то более серьезном и угрожающем интересам государства, и при этом подразумевалось, что сам Цезарий может совершить попытку бегства за пределы королевства. Всем этим условиям соответствует ставшее уже традиционным для Цезария обвинение в государственной измене, которое вытекало из его откровенно дружеских отношений с бургундским двором. Именно оно и привело его ко двору короля Италии.

Ходатайство Эннодия⁹⁴¹ помогло создать соответствующее впечатление у Теодориха, и Цезарий получил благоприятный прием и заслужил расположение короля. Мотивы такой снисходительности короля лежат на поверхности. Так как Теодорих, несомненно, не желал будоражить галло-римское население недавно приобретенной провинции какими-либо жестокими акциями, то с его стороны было бы весьма опрометчиво наказывать их епископа. Таким образом, с одной стороны Цезарий получил строгое предупреждение, которое заключалось в долгих тревожных месяцах во время перехода в Равенну и ожидания решения короля. С другой стороны, Теодорих в этой истории получил возможность проявить свое великодушие, которое должно было произвести впечатление на подданных в Галлии. Ведь положение самого Теодориха в Галлии было далеко не безоблачным. Не исключено, что в это время еще шла война с франками. И хотя в 511 г. умер Хлодвиг, война с франками не закончилась и продолжалась вплоть до 512/513 или 514/515 гг., когда Теодорих, по-видимому, заключил мирный договор с сыновьями Хлодвига, в котором были закреплены границы готских королевств в Галлии⁹⁴². Благодаря договору с франками внешняя угроза была отведена, но в Вестготском королевстве, управление над которым взял на себя Теодорих, внутренняя ситуация продолжала оставаться напряженной на всем протяжении правления Теодориха. Более того, есть основания полагать, что его считали тираном, захватившим власть в Вестготском королевстве⁹⁴³, что при всех условностях было недалеко от истины. Это отношение выражалось и в активных действиях вестготов. Они устраивали засады на высших должностных лиц Теодориха, например, от их мечей пострадал и чуть не погиб Либерий, назначенный префектом Галлии⁹⁴⁴. Таким образом, единственным в Галлии островком лояльности Равеннскому двору оставалась лишь территория вновь организованной Галльской префектуры. Проводя же какие-либо карательные действия в отношении человека, который был главой католической общины центра префектуры, Теодрих мог потерять поддержку галло-римлян в только что приобретенной им провинции, а это было явно не в интересах Теодориха, лишь при условии, что сам Цезарий проявит лояльность к королю остготов⁹⁴⁵.

Цезарий благодаря ходатайству Эннодия, достаточно близко знавшего короля, смог войти в доверие к Теодориху, который внимательно выслушал его и снял с него все обвинения. Кроме того, та деятельность Цезария, которую он осуществлял на поприще выкупа пленных, была на руку самому Теодориху. Ведь если Теодорих в то время желал расширить свою Галльскую префектуру за счет земель, входящих в Бургундское королевство, то действия Цезария по выкупу галло-римских пленных идеально подходили для налаживания добрых отношений с галло-римлянами после грабительских рейдов готских армий во время войны. Доброжелательность галло-римлян могла существенно облегчить задачу по приведению под свой контроль земель за р. Дюранс, к чему, как мы увидим, стремился Теодорих. В этом аспекте интересы Цезария и Теодориха были едины. Один хотел показать, что он не намерен отворачиваться от людей из тех своих диоцезов, которые из-за политической границы фактически выпали из-под его управления, другой же желал завоевать уважение галло-римлян, в которых в недалеком будущем он хотел видеть своих подданных, и сгладить в их памяти жестокости недавней войны.

В довершение аудиенции Теодорих вознаградил Цезария, подарив ему большое серебряное блюдо и деньги. Цезарий тут же воспользовался этим подарком и потратил деньги на очередной выкуп пленных, приведенных из-за р. Дюранс. Слуги короля, узнав об этом, были искренне возмущены тем, что Цезарий продолжил свою практику выкупа иностранных пленников, которая была почвой для одного из основных обвинений. Поэтому они сразу поспешили донести об этом королю⁹⁴⁶. Однако Теодорих на этот раз «выказал восхищение и похвалу» действиям Цезария и тем самым в глазах своих подданных легализовал их и даже неким образом приложил к освобождению пленных свою руку. Этим он не только позаботился о спасении своей души, но и, как уже отмечалось выше, мог приобрести нужный имидж в глазах жителей той части Галлии, о завоевании которой он, возможно, задумывался. Примеру короля тут же последовали многие сенаторы и просто знатные люди из желания не только угодить королю, но и поучаствовать в благочестивом деле, что в итоге повышало их личный престиж⁹⁴⁷. Таким образом, из подсудимого Цезарий счастливым образом превращается практически в деятеля государственного уровня, к которому благоволит король, а молва о выкупах пленных быстро распространилась по Италии, окружив Цезария особым ореолом святости.

Столь удачно уладив свои дела в Равенне, Цезарий отправляется в Рим, «куда он был приглашен сенатом и знатью, папой и клиром, а также простым народом»⁹⁴⁸. Сам Цезарий имел вескую причину посетить Рим, в особенности папу Симмаха. Ему было необходимо так организовать дальнейшее обеспечение своего женского монастыря материальными ресурсами, чтобы избежать различных обвинений в неправомерном использовании средств церкви. Для этого он прибыл в Рим осенью 513 г.⁹⁴⁹ У него были веские основания полагать, что он будет благосклонно принят папой Симмахом. Во-первых, потому, что он был одним из самых авторитетных епископов в южной Галлии, что подтверждалось занимаемой им должностью епископа главного города Галльской префектуры, а также его председательством на Агдском соборе 506 г. Во-вторых, он был благосклонно принят королем Теодорихом и его двором, от которых Симмах и сам в некоторой степени зависел, что было немалым козырем в руках Цезария. Поэтому Цезарий, не мешкая, сразу же преподносит Симмаху петицию, подтверждающую некоторые церковные законы. А именно, он просит:

–      запретить отчуждение церковной земли по различным поводам, кроме случаев дарения монастырям;

–      запретить назначение мирян из каких-либо гражданских чиновников клириками или епископами, если они не прошли длительного срока пробации жизни по церковным законам;

–      запретить жениться на вдовах, которые уже долго живут по религиозным правилам, и на монахинях, независимо от воли последних;

–      запретить достигать епископского звания путем подкупа и взяток, и, чтобы бороться с этим злом было проще, такое назначение не должно обходиться без согласия епископа митрополии⁹⁵⁰.

Самый большой интерес среди перечисленных пунктов для нас представляет первый. Он документально иллюстрирует желание Цезария навсегда избавиться от возможных обвинений в передаче церковной земли во владение женского монастыря. И хотя это обвинение не было столь тяжким, чтобы быть причиной ареста епископа королем, однако сама возможность появления такого обвинения в будущем, несомненно, тревожила Цезария, и он не замедлил включить его первым пунктом своей петиции. Остальные же пункты имели чисто дисциплинарный характер и были направлены на поддержание соответствующей внутрицерковной дисциплины. Эти пункты были внесены в петицию, чтобы основное его желание сильно не бросалось в глаза.

Папа Симмах поддержал последние три пункта петиции, но первый и самый главный для Цезария пункт поддержал лишь частично⁹⁵¹. Дело в том, что сам папа Симмах детально рассматривал вопрос о возможном отчуждении церковного имущества в 502 г. и постановил, что церковное имущество можно передавать в ведение монастыря, достойного клирика или пилигрима только в качестве узуфрукта. Причем это решение было принято в контексте защиты Симмаха от нападок сторонников антипапы Лаврентия и соответствовало его собственным политическим интересам⁹⁵². И он, естественно, не мог в этом вопросе пойти навстречу Цезарию. Не получив полного удовлетворения по своей петиции, Цезарий получил от папы Симмаха очередное подтверждение своих прав на диоцезы, находящиеся за р. Дюранс, которые de facto находились под контролем епископа Вьенны Авита. Это решение не могло изменить фактическую ситуацию, однако Цезарий всячески пытался помешать Авиту превратить этот контроль из статуса de facto в статус de jure ⁹⁵³ . Кроме того, папа Симмах подтвердил притязания кафедры Арля как митрополии и для Второй Нарбоннской провинции, которая тоже подчинялась власти короля Италии. И, наконец, Цезарий удостоился высшей чести от папского престола и был назначен папским викарием в Галлии, т. е. своим официальным представителем. Из-за объективной невозможности своего непосредственного участия в делах Галлии и дабы не потерять свой престиж на Западе, папский престол вынужден был последовать такой политике и делегировать свои права непосредственно на места. Такая практика уже существовала в Испании и в Иллирике, где были свои викарии. Такая политика папства и для самой Галлии была совсем не нова. Попытка усиления Арльского епископата и превращения его в проводника папской политики в Галлии была произведена папой Зосимом еще в 417 г., но она встретила решительную оппозицию провинциального духовенства, и уже в 428 г. папа Целестий был вынужден отказаться от этой идеи⁹⁵⁴. Однако в 513 г. папа Симмах решил повторить эту попытку и снова назначить викарием епископа Арля. Таким образом, Цезарий стал первым после почти столетнего перерыва, кто был назначен викарием Галлии. Его основная функция состояла в представлении интересов папского престола путем созыва соборов по проблемам, интересующим Рим, передавая в ведение Рима только те проблемы, которые не могут быть решены на уровне этих соборов. Так, в его ведении было снабжение клириков, идущих в Рим, специальным сопроводительным письмом, чтобы только подтвержденная викарием информация о делах в Галлии доходила до Римского престола⁹⁵⁵. Это назначение должно было показать наличие тесной связи и большого доверия между епископом Арля и Римом, а также подразумевало передачу Цезарию на правах викария контроля над всей Галлией.

Причины выбора Цезария на эту роль достаточно очевидны. Главная из них кроется прежде всего в той роли, которую играл сам город Арль, будучи до конца V в. фактически политическим центром Галлии. Нельзя забывать и об авторитете, который имели епископы Арля в галльской церкви на протяжении всего V в. Кроме того, к двум названным причинам нужно прибавить долгую историю сотрудничества епископов Арля и епископов Рима⁹⁵⁶. Из всего сказанного ясно, что со стороны папского престола назначение епископа Арля викарием было вполне естественным решением. Совершенно очевидно, что и личность самого Цезария играла в этом немалую роль. И процесс прихода Цезария к власти, и модель его поведения невообразимо схожи с борьбой за папский престол и той манерой поведения, которые пропагандировал сам папа Симмах. Напомним, что Симмах был известен как освободитель пленных и покровитель бедных, возводивший церкви и регулярно раздававший одежду и пищу, чем был прославлен и Цезарий. Эти два церковных деятеля, одинаково ориентируясь на поддержку простого народа и клира, были настолько похожи друг на друга по своей поведенческой стратегии, что их можно назвать единомышленниками. И естественно, что именно человеку, своими делами столь похожему на самого себя, Симмах доверил викариат в Галлии и наделил его правом носить палий, тем самым подчеркивая его особую близость к Святому Престолу и выделяя его из других епископов не только званием, но и одеждой. Кроме того, арльским дьяконам было разрешено носить туники-далматики, которые носили только дьяконы Рима⁹⁵⁷. С этого момента наступает период особо близких отношений между епископами Арля и Рима. Обе стороны получали свои дивиденды от этого сотрудничества. Римский престол не хотел терять связи и быть в курсе галльских церковных дел. Благодаря этому он не утрачивал своего участия в этих делах и одновременно имел формальное подтверждение своего примата. Епископы Арля получили новый источник повышения своего престижа и пытались использовать его в своих политических целях⁹⁵⁸.

Таким образом, поездка в Италию, поначалу сулившая мало приятного, завершилась практически триумфом. Цезарий не только смог избавиться от обвинений, но и значительно поднял свой авторитет как в рамках церкви, так и Остготского королевства.

В 513 г. Цезарий вернулся в Арль викарием Галлии, имевшим серьезную поддержку и при дворе Теодориха, и привез с собой значительную сумму в размере 8000 солидов, полученную в качестве пожертвований от элиты королевства⁹⁵⁹. Цезарий продолжил проводить в жизнь свою политику, которая уже приносила ему успех, поддерживая свою репутацию и созданный им христианский образ. Собранные им деньги он стал активно использовать для выкупа пленных. Но теперь в роли викария Галлии он посчитал себя попечителем не только жителей своей епархии, но и всех жителей Галлии. Поэтому он расширил свою деятельность, рассылая дьяконов, аббатов и простых клириков во многие места с поручением выкупать пленных. Сам же для этой цели посетил Каркассон, ставший после завоевания Хлодвигом Аквитании городом, находившимся на границе с Франкскими королевствами⁹⁶⁰. Однако подобные притязания Цезария на первенство в церковной иерархии в Галлии на практике сталкивались с глухим неприятием галльских епископов на местах. Фактически Цезарий мог рассчитывать на лояльность только тех епископов, чьи диоцезы находились в пределах Остготского королевства. На основную же часть галльских епископов назначение Цезария должного эффекта не произвело. Живя под властью других королей, они ориентировались больше на собственные проблемы устройства церкви в новых реалиях. Рим для них уже перестал рассматриваться как центр власти, а так как других сил принуждения, кроме как убеждения, папский престол не имел, то все его указания фактически имели силу только на территории, подконтрольной королю Теодориху Великому.

Это положение вещей хорошо иллюстрируется на примере противостояния епископов Арля и Вьенны за контроль над диоцезами севернее р. Дюранс. Как уже отмечалось выше, Цезарий во время визита к папе Симмаху получил от него еще одно официальное подтверждение своих прав, но изменений в существующее положение дел оно не внесло. Так как эти диоцезы находились на территории Бургундского королевства, de facto контроль над ними осуществлял епископ Вьенны, несмотря ни на какие письма папы. Мало того, в 517 г. в Бургундском королевстве епископ Вьенны созвал Эпаонский собор, на котором присутствовало 9 представителей и епископов от диоцезов, формально принадлежавших власти Цезария, что показывало реальное положение дел и сильно сказывалось на авторитете епископа Арля. В этом контексте интересно, что сам Цезарий с момента созыва Агдского собора (506 г.) не созвал ни одного собора. Считается, что это была своего рода форма протеста против узурпации его прав⁹⁶¹. Ситуация, когда большая часть его диоцезов не была бы представлена своими епископами на соборе, немало роняла бы его авторитет и создавала для митрополии Арля опасный прецедент. Поэтому даже когда Цезарий захотел утвердить независимость Арльского монастыря от власти епископа, чтобы оградить свой «родовой оплот» от возможного вмешательства своих преемников, что можно было утвердить, просто созвав собор, он не сделал этого, а обратился за утверждением этого положения к папе⁹⁶². Это показывает, насколько чувствителен был этот вопрос для Цезария.

Однако в сложившуюся ситуацию вмешивается внешнеполитический фактор. В 516 г. умирает Гундобад, и Бургундским королевством правит его сын Сигизмунд, женатый на дочери Теодориха Великого. От брака с ней у Сигизмунда был сын Сигерих. В своей политике Сигизмунд, королевство которого было зажато между агрессивными франкскими королевствами и объединенной готской державой, искал поддержки у Византии. Поэтому он все более и более проводил проимператорскую, а следовательно, и антиготскую политику. Когда же его жена умерла, Сигизмунд женился на женщине неблагородного происхождения. В 522 г. король бургундов поддается наветам своей новой жены и приказывает убить внука Теодориха⁹⁶³. Этот шаг не мог быть не замечен в Равенне и означал конец оборонительной бургундской политики Теодориха. Теперь он должен был осуществить кровную месть за убитого внука, а к этому долгу Теодорих всегда относился достаточно серьезно⁹⁶⁴. Для войны с Сигизмундом он заключает союз с королями франков, у которых тоже были свои мотивы для отмщения. В результате Сигизмунд оказывается втянут в конфликт с двумя самыми могущественными силами в Галлии. Франки вступают в пределы Бургундского королевства, Теодорих приказывает своему полководцу Тулуину не спешить с вторжением в Бургундию, а дождаться исхода битвы бургундов с франками. В 523 г. Сигизмунд и его брат Годомар терпят поражение в битве и бегут. Сигизмунд попадает в плен к франкам и погибает вместе со всей своей семьей. Узнав о таком исходе, Тулуин вступает в Бургундию и достаточно беспрепятственно занимает земли между реками Дюранс и Изер. В этот момент, возможно, и сыграла свою роль та деятельность Цезария по выкупу пленных из-за Дюранса, которую он осуществлял после войны 508–511 гг. и которую поддержал сам Теодорих, о чем мы уже писали выше. Заработанная в тот момент репутация среди местного населения, как возможно и рассчитывали, сработала в пользу относительно спокойного приведения этих земель под власть остготского короля. Это особенно контрастирует с ситуацией в той части Бургундского королевства, которая должна была отойти к франкам. После победы франки не смогли там закрепиться и вынуждены были отойти. Мало того, отступивший Годомар восстановил свои силы и отвоевал королевство, хотя и не полностью. Характерно, что земли, отошедшие к остготам, оставались под их контролем и расширили Галльскую префектуру Остготского королевства. Цезарий наконец-то получил долгожданный доступ к контролю над диоцезами севернее р. Дюранс, а Теодорих в том числе и при содействии такой фигуры, как Цезарий, сумел сохранить завоеванное, на что франкам потребовалось совершить еще не один военный поход⁹⁶⁵.

Цезарий не стал терять времени и активно включился в работу по установлению контроля над возвращенными войной диоцезами. Теперь уже ничего ему не мешало созвать собор, что он и сделал в 524 г. Этот собор открывает серию соборов, которые по составу участников демонстрируют возросшую силу и политический авторитет Цезария. На них рассматривались вопросы организации различных церковных дел, как организационных, так и касающихся вопросов христианской доктрины⁹⁶⁶. Нельзя сказать, что на этом поприще Цезарий не сталкивался с проблемами. Так, один из старейших епископов его митрополии Агреций откровенно игнорировал некоторые его постановления. На соборе 527 г. Цезарий был вынужден убеждать епископов наложить на Агреция дисциплинарные санкции, но, по-видимому, решение собора Агреций игнорировал, и Цезарию пришлось обращаться к папе для подтверждения этого решения. Только тогда эта проблема, как кажется, была урегулирована, по крайней мере епископа Агреция в источниках мы больше не встречаем⁹⁶⁷.

Еще большего внимания Цезария потребовала ситуация, возникшая после того, как епископ Вьенны Юлиан созвал в Валенсе собор в 528 г., на котором поставили под сомнение правильность суждений Цезария о божественной благодати. Сам Цезарий отказался посетить этот собор, сославшись на болезнь, но послал одного из своих сторонников, епископа Киприана, которому и предстояло отстаивать на этом соборе позиции Цезария⁹⁶⁸. Однако усилий Киприана оказалось недостаточно, и было принято решение, явно не устраивающее Цезария. Поэтому уже в 529 г. Цезарий созывает новый собор в Оранже, на этот раз заручившись поддержкой римского престола и непосредственно от него получив установления по оспариваемым вопросам, на основе которых он составляет каноны. Примечательно, что решения этого собора подписали не только епископы, но и представители высшей администрации и аристократии в этом регионе (Либерий, Наманций и др.), которые принимали участие в соборе. Этот факт демонстрирует, что Цезарий не был уверен в исходе и для принятия Оранжских канонов вынужден был воспользоваться всеми возможными средствами. Поэтому он обратился за помощью и к гражданской администрации и к местной знати, что не могло быть осуществлено без поддержки королевского двора в Равенне⁹⁶⁹. Таким образом, этот вопрос приобрел общегосударственное значение, а Цезарий после удачного завершения собора еще больше утвердил свой авторитет. С одной стороны, он отстоял свое понимание христианского вероучения, а с другой – не допустил и намека на возможный раскол в галльской церкви. Примечательно, что решения собора в Валенсе не сохранились и были, по-видимому, уничтожены. И, как мы видим из описания биографов Цезария, даже на этом борьба не прекратилась, и Цезарий был вынужден просить уже следующего папу Бонифация II подтвердить Оранжские каноны, что было им и сделано в 531 г.⁹⁷⁰ И только после этого «главы церквей постепенно приняли то, что в результате их неожиданного упорства дьявол хотел уничтожить»⁹⁷¹. После своего успеха в теологических вопросах, закрепленного Оранжским собором, Цезарий, развивая свой успех, в ноябре 529 г. созывает еще один собор, через который он проводит ряд реформ, направленных на усиление христианизации и усовершенствование деятельности самой церкви на этом поприще. Основной из таких реформ следует назвать право священников и дьяконов на осуществление проповеди. Таким образом, это право выводилось из сугубо епископской прерогативы и передавалось всем клирикам, что давало возможность прихожанам регулярно иметь наставления в христианской этике, а региону подвергнуться более глубокой христианизации⁹⁷². Добившись этого решения, Цезарий не забывал и о практических шагах, необходимых для того, чтобы эта реформа действительно была эффективна. Он прекрасно отдавал себе отчет, что не каждый священник готов к исполнению этой обязанности, поэтому он подготовил и разослал по «далеко расположенным провинциям во Франкии, в Галлии, а также в Италии и Испании» составленные им проповеди, указывая, «что именно следует в своих церквях проповедовать»⁹⁷³. Эта реформа была одним из самых удачных деяний Цезария.

Если же вернуться к первому собору 524 г., созванному Цезарием в Арле, то он ознаменовался еще одним интересным фактом. Все собравшиеся на нем приняли участие в освящении храма Святой Марии, возведенного Цезарием. Кроме своего непосредственного назначения, этот храм в замыслах Цезария должен был служить и местом захоронения сестер женского монастыря, в нем же он заблаговременно подготовил место и для своего захоронения. Для этого он приказал вырубить из огромных камней саркофаги и расставить их плотно в ряд, «чтобы какая бы дева из той общины ни умерла, она бы имела уже приготовленное святое место погребения»⁹⁷⁴. Вскоре после освящения, возможно, в 525 г., умерла его сестра, аббатиса Цезария, и место своего упокоения она обрела именно в этом храме, на почетном месте в саркофаге между алтарем и кафедрой⁹⁷⁵. Ей унаследовала Цезария Младшая, скорее всего, племянница епископа, а управляющим монастыря был назначен дьяк Теридий, тоже родственник Цезария, предположительно племянник. Таким образом, все заботы по созданию и устройству этого «родового оплота» Цезария не прошли даром, монастырь крепко держался в руках его семьи⁹⁷⁶.

В этот же период на политической сцене произошли некоторые события, которые повлекли за собой изменения в положении сил в Галлии. Ключевым из них стала смерть в 526 г. Теодориха Великого, короля остготов. На остготский трон взошел его малолетний внук Аталарих, регентшей и фактической правительницей при котором стала его мать Амаласунта. Кроме того, готская держава после смерти Теодориха была разделена, и Амалариху, другому внуку Теодориха, были возвращены казна и корона Вестготского королевства со столицей в Нарбонне. Арль остался в составе Остготского королевства, а Рона теперь стала естественной границей между двумя королевствами, которые полностью погрузились в свои проблемы и никогда больше не пытались вмешиваться во внутренние дела друг друга.

После смерти Теодориха Великого, своего основателя и идейного вдохновителя, готская держава, разделившись на два королевства, реально потеряла в своей военной мощи, что выразилось в вытеснении готов из Галлии. Уже, по-видимому, в 530 г. Амаласунта, чувствуя угрозу со стороны франков, пыталась создать буфер между своими территориями и франкскими. Для этого она добровольно передала земли, захваченные готами в 523 г., бургундскому королю Годомару и заключила с ним союзный договор, считая, что рубеж по р. Дюранс с построенными вдоль нее крепостями будет более сложной преградой для франкских вторжений⁹⁷⁷. Цезарий опять потерял фактический контроль над теми приходами, за которые он столько боролся.

В связи с этим первым под удар все же попало Вестготское королевство. Поход франкского короля Хильдеберта I на Нарбонн в 531 г. хотя напрямую и не привел к потере земель, однако его итогом послужила смерть Амалариха, последнего вестготского короля из рода Балтов. Он не оставил наследника, и это привело к тому, что в Вестготском королевстве наступил вакуум легитимной власти. В галльских землях, подчинявшихся вестготам, в этот момент поднялись панические настроения и многие вместе с семьями поспешили перебраться в Испанию, под покровительство Теоды, давно уже имевшего там большую власть. Однако Хильдеберт был удовлетворен богатой добычей и вернулся в Париж, что на время и спасло вестготов.

В 532 г. другой франкский король Теодеберт I прорывается за оборонительный рубеж на р. Дюранс и даже захватывает Арль, но, взяв заложников, он был вынужден отступить⁹⁷⁸. Очень жаль, что об этом событии совершенно умалчивает «Vita Cæsarii». Возможно, Цезарий в тот момент повел себя недостаточно лояльно по отношению к франкам, о чем впоследствии его биографы не желали напоминать. Однако это остается всего лишь предположением.

В это же время Цезарий столкнулся с серьезной оппозицией внутри своей митрополии, которая была не согласна с его реформами и, по-видимому, имела свои взгляды на церковные реформы. Во главе их встал Контумелиоз, епископ Риеза, человек, принадлежавший к аристократам того времени и, по свидетельству Эннодия, обладавший хорошим литературным вкусом⁹⁷⁹. Возможно, он был не согласен с радикальными изменениями в пасторской деятельности и стиле жизни епископов, выдвинутыми Цезарием, он не подписал Оранжские каноны, тем самым оказавшись в оппозиции к Цезарию. В 533 г. на соборе в Марселе против Контумелиоза были выдвинуты обвинения в сексуальных связях и незаконном отчуждении церковного имущества. Контумелиоз под давлением свидетельств против него признал свою вину, согласился на временное покаяние в монастыре и возмещение ущерба за проданный им дом, принадлежавший церкви. Большего Цезарию добиться не удалось, хотя он настаивал на немедленном отстранении Контумелиоза от епископской кафедры. Собор не пришел к единому мнению по этому вопросу, так же как и о длительности его покаяния. Эти вопросы повисли в воздухе, что прекрасно иллюстрирует следующее. Как сам Контумелиоз, так, возможно, и его оппозиция Цезарию пользовались сочувствием и поддержкой среди епископов, а сам Цезарий не обладал достаточным влиянием даже внутри своего диоцеза. Авторитет Цезария был подорван, и ему ничего не оставалось, как в очередной раз обратиться за поддержкой к римскому понтифику. Папа Иоанн II, как и следовало ожидать, поддержал позицию Цезария и предписал отстранить Контумелиоза от должности. К письму папы Цезарий впервые приложил свое письмо, обращенное к епископам диоцеза, грозный тон которого показывал, насколько он был разозлен сложившейся ситуацией и насколько было чувствительно для него отсутствие полной поддержки⁹⁸⁰.

На политическом небосклоне продолжали сгущаться тучи над остготским владычеством над Провансом. В 534 г. объединенные силы франков окончательно покорили Бургундское королевство и буфер между остготами и франками таким образом перестал существовать. В это же время король Теодеберт I осуществил еще один поход против вестготов и занял ряд городов по правой стороне Роны (Лодев, Безье), а также под его власть перешел г. Родез с прилегающей областью, до этого времени признававший власть вестготов⁹⁸¹. В результате Прованс практически со всех сторон оказался окружен владениями франков, не скрывавших своего желания завладеть им. Но положение еще более ухудшилось после начала остгото-византийской войны в 535 г. Ни Галлия, ни сам Прованс не были непосредственным театром военных действий, поэтому мы не будем останавливаться ни на предшествовавших событиях в остготском королевстве, ни на перипетиях самой войны. Однако в результате этой войны король остготов Витигис, претерпевая поражения и нуждаясь в консолидации всех военных сил в Италии против столь грозного соперника, встал перед необходимостью отозвать гарнизоны, охранявшие Прованс. Понимая, что это приведет к моментальному завоеванию этой области франками, наседавшими на ее границы, Витигис решил сохранить «хорошую мину при плохой игре». В 537 г. он предложил франкам добровольно отдать Прованс, патронаж над алеманами и всю альпийскую зону взамен на их вступление в войну на стороне остготов, на что те согласились, но в войну вступать не спешили⁹⁸². Таким образом, Арль и его епископ Цезарий в 537 г. в который уже раз поменяли «хозяев». Интересно отметить, что новым «хозяином» Арля стал король Хильдеберт I, а не соперничающий с ним Теодеберт I, который уже брал Арль и у которого были заложники из него. Тем самым Витигис сделал попытку вбить «клин» между ними, чтобы решительно не усиливать одного из них, не будучи уверенным в их намерениях.

С переходом Прованса под контроль франков Цезарий потерял свой исключительный статус, который он имел при правлении остготов. В королевстве Хильдеберта Арльская митрополия была лишь одной из 15 таких же, и Цезарий становился лишь одним из 15 равных по статусу епископов королевства. Правда, при этом Цезарий оставался викарием Галлии, но этот статус, дарованный ему папой, не производил должного впечатления на других епископов. Так, в частности, Цезарий не посетил ни одного собора, созванного в королевстве Хильдеберта, ведь он имел претензии на первенство в галльской церкви, по крайней мере в части королевства Хильдеберта. И, конечно же, он претендовал на председательство и руководство соборами, проводимыми в королевстве. Но никто не мог, да и не хотел ему этого гарантировать, и мало считались с его претензиями. Цезарий же в условиях, когда его не поддерживала даже часть епископов его собственной митрополии, как мы видим из истории с Контумелиозом, тем более не имел рычагов влияния на епископов других митрополий. К тому же в Риме произошла смена папы. Новый папа Агапит совершенно не пытался придерживаться политики предыдущего папы, мало того, Контумелиоз добился в Риме пересмотра дела, и папа Агапит даже частично его оправдал, дав понять Цезарию, что на его помощь и поддержку он может больше не рассчитывать⁹⁸³. Это немало ударило по авторитету и амбициям Цезария, в таких условиях он не мог получить то, на что он претендовал, поэтому единственным выходом из этой ситуации было игнорировать созываемые соборы, что он и делал. И если на соборе 538 г. в Орлеане не появился ни сам Цезарий, ни один из епископов его диоцеза, то на втором в 541 г. присутствовало уже 16 из 23 епископов, а двое послали своих представителей. Цезарий же просто игнорировал оба собора, сославшись на болезнь, причем даже не посылал своего представителя⁹⁸⁴. Таков был его ответ на не признание его амбиций. Однако с приходом франков для Цезария были и положительные моменты. Вновь под его контроль вернулись земли к северу от р. Дюранс, причем на этот раз окончательно.

В такой обстановке 27 августа 542 г. на семьдесят третьем году жизни Цезария настигла смерть⁹⁸⁵. Он был похоронен в заранее подготовленном им месте в храме Святой Марии, рядом с саркофагом его сестры Цезарии. То, что он распорядился похоронить себя в женском монастыре вместо обычного для епископов Арля места захоронения, было последним актом, направленным на защиту и поддержание своего «детища». Ведь это должно было привести к экономическим выгодам для того места, где находилось тело святого, культ которого сразу же после его смерти стал продвигаться усилиями аббатисы, что, в частности, выразилось в составлении «Vita Cæsarii». И как мы видим, вторая книга его жизнеописания изобилует фактами о чудесном излечении с помощью самого Цезария, а главное, благодаря его мощам, что еще раз подтверждает практическое назначение «Vita Cæsarii». Кроме того, факт покровительства монастырю столь известного святого мог иметь влияние на лиц, желавших как-либо покуситься на имущество монастыря, – они могли убояться столь «могущественного» защитника. По крайней мере святой Мартин карал за такие злодеяния, направленные против покровительствуемого им монастыря⁹⁸⁶. И такие представления, похоже, в то время были общеприняты, что создавало дополнительную защиту для монастыря.

Цезарий также после себя оставил завещание, которое еще раз подтверждает нам, что он сам не был выходцем из богатой семьи и не обладал личным богатством. Перечень имущества, которое он оставил после себя, едва ли имеет смысл приводить, и, уж конечно, оно не идет ни в какое сравнение, например, с имуществом, которое по своему завещанию оставил один из его современников, епископ Ремигий⁹⁸⁷. Исходя из этого, единственное, что имело его особое попечение в этом завещании, – это установление максимальной независимости и финансового благополучия для основанного им монастыря, а также защита его от различных посягательств⁹⁸⁸. Эти вопросы в основном и отражены в его завещании, что еще раз иллюстрирует нам, настолько важен для него был этот созданный им «оплот» семьи, если даже в завещании практически все мысли его были связаны с ним.

Такой мы увидели жизнь Цезария, которая протекала в один из самых бурных периодов истории Галлии. За время его жизни город Арль более пяти раз переходил из рук в руки, переживал осады и взятия, им правили бургунды и вестготы, остготы и франки. Однако, кому бы ни подчинялась провинция, Цезарий всегда находил свое место и навсегда остался одной из самых заметных фигур своего времени. Он был необычайно амбициозен, и его жизнь с самого начала проходила в постоянной борьбе за свой авторитет, за авторитет вверенной ему церкви, за благосостояние своего «детища», женского монастыря. На этом пути он всегда сталкивался с противодействием оппозиционных сил, против него постоянно выдвигали обвинения, он пережил ссылку и аресты, но всегда в трудные периоды своей жизни он умел находить выходы и выпутывался из самых сложных ситуаций.

(1). Quia, reverenda nobis virgo Cæsaria, cum choro sodalium monacharum tibi commisso petis a nobis, ut vitam et conversationem beatæ memoriæ sancti Cæsarii institutoris vestri ab exordio repetentes comprehendere litteris debeamus, per quam illius vitæ præmio fruitur, cuius beatitudo sermone mortalium non potest explicari, quamvis olim per totum mundum, ipso etiam hic vigente, fuerit venerabiliter divulgata, nefas tamen esse credimus, si tam sancto desiderio minime pareamus, præsertim cum hoc monasterio vestro ac magis ipsius ad invicem possit eius esse præsentiæ, et nos dum de ipso loquimur, ipsum nos etiam videre quodam modo gratulemur. Deo igitur iuvante, adgrediemur implere, quæ postulas. Et multa quidem ipsius beatissimi domni nobis narratione comperta, multa a nobis ipsis visa, nonnulla etiam venerabilium presbyterorum sive diaconorum, discipulorum suorum relatione prolata didicimus, præcipue tamen venerabilis Messiani presbyteri et fidelissimi viri Stephani diaconi, qui ei ab adolescentia servierunt: ea dumtaxat quæ minus onerent et sint a prolixitate submota.

(2). Unum tamen hoc in præsenti opusculi devotione a lectoribus postulamus, ut si casu scolasticorum aures atque iudicia, nos simplices contigerit relatores attingere, non arguant, quod stilus noster videtur pompa verborum et cautela artis grammaticæ destitutus, quia nobis actus et verba et merita tanti viri cum veritate narrantibus lux sufficit eius operum et ornamenta virtutum. Etenim memoratus domnus Cæsarius, quem habemus in opere, solitus erat dicere: ‘Nonnulli rusticitatem sermonum vitant et a vitæ vitiis non declinant’. Meretur siquidem hoc et Christi virginum pura sinceritas, ut nihil fucatum, nihil mundana arte compositum aut oculis earum offeratur aut auribus placiturum, sed de fonte simplicis veritatis manantia purissimæ relationis verba suscipiant. Atque ideo noster iste sermo integritatis religione contentus rennuit mundanam pompam, quia respuit cum suis operibus gloriæ mundanæ iactantiam, et potius delectatur eloquio piacatorum concordare quam rethorum. Nunc igitur unusquisque vivendo sequi appetat, quod legendo scire festinat.

Explicit prologus

1. Ты, Цезария⁹⁸⁹, которую мы почитаем как пресвятую деву, вместе с вверенными тебе монахинями, попросила, чтобы мы выполнили свой долг и составили полное жизнеописание основателя вашего монастыря, доброй памяти святого Цезария. Он теперь вознагражден за свой образ жизни, блаженство которой не описать речами смертных. И хотя совсем недавно, когда он был еще жив, его жизнь была широко известна по всему миру, мы же посчитаем грехом, если не исполним такое святое поручение. Особенно когда этот труд может быть выполнен в вашем, а точнее в его, монастыре. И когда мы говорим о нем, мы радуемся, так как мы видели его. С помощью Господа мы постараемся исполнить ваше поручение. Многие факты мы почерпнули из его рассказов, много мы видели сами. А некоторые детали познали со слов почтенных пресвитеров и дьяконов, которые были его последователями, в особенности от почтеннейших пресвитера Мессиана и дьякона Стефана, которые служили ему смолоду. И мы старались не включать того, что показалось многословно и обременительно.

2. В этом посвящении к нашему небольшому произведению мы, простые рассказчики, обращаемся к читателям, среди которых могут оказаться и знатоки, чтобы они не критиковали нас и наш стиль изложения за грамматику и отсутствие красноречия. Так труды Цезария и его добрые дела достаточны для тех, кто искренне раскрывает дела, слова и заслуги такого человека. Ведь прославленный господин Цезарий, которого мы знаем по его трудам, обычно говорил: «Некоторые избегают простоты речи, но не отказываются от пороков в жизни». Чистая непорочность дев Христовых заслуживает, чтобы ничего из приукрашенного и сочиненного земным искусством не было представлено с тем, чтобы порадовать их глаза и уши. Пусть они лучше примут слова самого неприкрашенного из рассказов, струящегося из фонтана простой истины. Таким образом, наш стиль, соответствующий религиозной чистоте, не подчиняется мирскому блеску и отвергает мирскую похвалу вместе с мирскими трудами. И мы рады соответствовать речам скорее рыбака, чем ритора. Теперь же пусть каждый следует в жизни тому, что он поспешит узнать из чтения.

Закончен пролог

(3). Sanctus ac beatissimus Cæsarius Arelatensis episcopus Cabillonensis territorii fertur indigena; cuius parentes, æque prosapies, quod est magnum et præcipuum honoris ac nobilitatis exemplum, supra omnes concives suos fide potius et moribus floruerunt. Qui sanctus ac venerabilis cum septimum seu amplius gereret ætatis annum, ex vestimentis, quæ circa se habuisset, absque ulla dubitatione pauperibus tribuebat. Sæpe domi seminudus revertens vir beatus, cum visus a parentibus suis fuisset, sub districtione discussus, quid de vestimentis suis fecerit, ipse hoc tantummodo respondebat, a transeuntibus sibi fuisse sublata.

(4). Igitur sicut arbusculæ quædam stirpibus nobilibus fructificare nonnumquam solent antequam crescere, in quibus utique quanto est ætas minor, tanto ubertas est gratior, ita in illo viro sancto inter ipsa infantiæ rudimenta lætum vernantis spei germen erupit, ut priusquam spatio floreret ætatis, fructu exuberaret ingenii. Cum ergo octavum decimum gereret ætatis annum, ignoronte familia vel parentibus, incolatum cupiens regni cælestis adipisci, seque illius temporis pontificis sancti Silvestri vestigiis, præmissa supplicatione, prostravit, petens, ut, ablatis sibi capillis mutatoque habitu, divino eum pontifex servitio manciparet nec pateretur ultra supplicem a parentibus ad prædium affectusque pristinos revocari. Agente ergo pontifice gratias Christo, nulla extitit votis optimis mora. Cumque inibi biennio seu amplius sub hac inchoatione servisset, divinæ gratiæ instigatione succensus, deliberat artius semet ipsum expeditiusque iuxta euangelium divino mancipare servitio, ut pro amore regni cælestis non solum parentibus, sed et patriæ redderetur extraneus.

(5). Arreptam itaque salubriter fugiendi de sæculi compedibus libertatem, Lirinense monasterium tiro sanctus expetiit. Cumque iter cum uuo tantum famulo socius ageret, coram inquisitoribus non est. Diabolus vero in quendam ingressus miserum, insequens iter eius, postergum incessanter clamabat: ‘Cæsari, non vadas; quem ille, bibendi poculo benedicto porrectoque, statim curavit. Quod est, memorato eius comite referente, compertum, ipsamque eum constitit primam fecisse virtutem. Susceptns ergo a sancto Porcario abbate vel ab omnibus senioribus, coepit esse in vigiliis promptus, in observatione sollicitus, in obauditione festinus, in labore devotus, in humilitate præcipuus, in mansuetudine singularis, ita ut quem instituendum susceperant disciplinæ regularis initiis, perfectum se invenisse gauderent totius institutionis augmentis.

(6) Post parvum igitur tempus in cellario congregationis eligitur. Attente et studiose coepit his tribuere velle, quibus necessarium erat, vel si abstinentiæ amore nihil peterent; illis vero, quibus probaverat necesse non esse, nihil tribuebat, quamvis vellent accipere. Unde factum est, ut quibus adversa erat sancta discretio, supplicarent abbati, ut deberet a cellario removeri; quod et ut adolescentiæ corpus invalidum, quod palpare potius quam debilitare decuerat, effecerit crucis nimietate curvatum pariter et confractum, ita ut de exigua holeris seu pulticulæ coctioue, quam sibi dominico die parabut, usque in alia dominica victum traheret.

(7) Hæc igitur in exordiis meritornm eius bona fulserunt, quæ sequenti vita multiplicibus sunt augmentata virtutibus. Robur namque carnis atteruit, ut virtutem spiritus spei ac fidei soliditate firmaret. Et, ut ait apostolus, triumphans de se sibi, ut coronari mereretur evincens, interiori homini exteriora transscripsit et præclaræ mentis imperiis rebellia corporis incitamenta abiecit. Post hæc tamen, stomacho fatiscente, typum quartanæ febris incurrit. Cumque de infirmitate ipsius abba sanctus graviter turbaretur et inter magistrum atque discipulum quemadmodum esset ægritudo divisa, ut iile animo laboraret, hic pateretur de abstinentiæ frenis et vigiliarum rigore laxari, iubet eum, immo cogit beatissimus abba ad civitatem Arelatensem causa recuperandæ salutis adduci.

(8) Erat igitur tempore illo Firminus illustris et timens Deum et proxima ipsius illustrissima mater familias Gregoria, illustrissima feminarum, in prædicta urbe Arelatensi, quorum studio et vigilantia curaque circa clerum et monachos circaque cives et pauperes civitas prædicta reddebatur illustrior. Uterque enim proprias opes non consumebant mundana luxuria, sed ad paradisnm sibi eas io deportatione pauperum transmittebant. Qui prædictum sanctum Cæsarium ad se causa misericordiæ receperunt.

(9) Erat autem ipsis personis familiarissimus quidam Pomerius nomine, scientia rethor, Afer genere, quem ibi singularem et clarum grammaticæ artis memoria dono Christi videretur esse fulcitus, ut sæcularis scientiæ disciplinis monasterialis in eo simplicitas poleretur. Sed eruditionis humanæ figmenta non recepit, quem instruendum per se sibi divina gratia præparavit. Librum itaque, quem ei legendum doctor tradiderat, casu vigilia lassatus, in lectulo sub scapula sua posuit; supra quem dum nihilominus obdormisset, mox divinitus terribili visione percellitur, et in soporem aliquantulum resolutus, videt quasi scapulam in qua iacebat brachiumque quo innixus fuerat codici dracone conligante conrodi. Excussus ergo e somno, territus ipse visu, terribilius se ex eodem facto coepit arguere, eo quod lumen regulæ salutaris stultæ mundi sapieutiæ voluerit copulare. Igitur contempsit hæc protinus, sciens, quia non deesset illis perfectæ locutionis ornatus, quibus spiritalis eminet intellectus.

(10) Post aliquot autem dies suprascriptæ personæ suggesserunt sancto Eonio episcopo civitatis, dicentes, esse quendam penes se venerabilem monachum et omni laude et privata interrogatione cognoscere. Iubet igitur eum ad se perduci. Præsentatum ergo sibi sanctum Cæsarium venerabilis Eonius episcopus diligentius percunctatur, qui cives esset qoibusve parentibus fuerit procreatus. Qumque incolatum civitatis et parentum publicasset originem, congaudens sancta alacritate, episcopus dixit: ‘Mens es, fili, concives pariter et propinquus, nam et parentes tuos reminiscor optime et per consanguinitatem parentali recordatione complector’. Coepit ergo invenem non ut peregrinum sive extraneum, sed respectu adtentiori intimis cordis oculis contemplari.

(11). Mox ab abbate suo sancto Porcario eum expetiit. Rogante igitur beato viro Eonio episcopo, licet ab invito ceditur. Ilico diaconus, dehinc* presbyter ordinatur; numquam tamen canonicam modulationem monachi, numquam instituta Lirinensium vel modicum subrelinquens, ordine et officio clericus, humilitate, caritate, obsequio, cruce monachus permanebat. Ad ecclesiam vero matutinis aliisque conciliis primus de intrantibus, ultimus de egredientibus aderat. Non visus, non auditus animum beati viri a celestium bonorum nectare sequestrabat, ita ut vultus eius qualitas nescio quid semper videretur renitere cæleste.

(12). Post hæc autem, defuncto abbate, in suburbana insula civitatis dirigitur a sancto Eonio beatus Cæsarius pater, ut monasterium, quod recentius fuerat destitutum abitu rectoris, ipse in eadem reverentiæ auctoritate succedens, ad disciplinam formaret abbatis. Suscepit ergo vitam in suburbano coenobio libens, quam etiam intra urbem cotidianis semper excolebat actibus et votis semper optabat, monasteriumque prædictum taliter cotidiana instantia et divinis informavit officiis, ut inibi hodieque, Deo propitiante, servetur.

(13). Dum ergo in antelata insula parum ultra triennium in abbatis officio conversatur, Eonius sanctus clerum vel cives adloquitur et ipsos dominos rerum per internuntios rogat, ut cum ipse. Deo volente, migrasset ad Christum, nullum sibi alterum quam sanctum Cæsarium eligerent fieri successorem, quatinus ecclesiasticum rigorem, quem querebatur in multis regulis ægritudine sua fuisse mollitum, per servum Christi Cæsarium ad statum suum et vigorem gratularetur revocari fraternitas, essetque subsequentis labor emolumentum aliquatenus decessoris, ut cum talem posterum relinquebat, augmentuin æternæ hereditatis etiam in sanctissimi viri electione perciperet, et non deesset post transitum socius electionis voto, qui etiam superstis auctor extitit in decreto. Itaque, his omnibus divina providentia fideliter ordinatis, securus de successore beatus Eonius inigravit ad Doininum.

(14). Cum ergo ad notitiam, de quo loquimur, patris nostri vera opinio pervenisset, quod esset ordinandus episcopus, inter quasdam sepulturas latibulum requisivit. Sed absconsus esse non potuit, quem detexit non culpa, sed gratia. Itaque de quadam sepultura trahitur virus, quem non mortuum, sed absconsum vitæ claritas ostendebat. Igitur episcopatus sarcinam coactus suscepit, mansuetoque iumento Christi* impositum honus modestiæ temperamento portatur.

(15). De profectibus itaque cunctorum sollicitus et providus pastor statim io instituit, cotidie tertiæ sextæque et nonæ opus in sancti Stephani basilica clerici cum hymnie cantarent, ut si quia forte sæcularium vel penitentum sanctum opus exsequi ambiret, absque excusatione aliqua cotidiano interesse possit officio. Ipse vero, spreta omni sollicitudine curaque terrestri, ad instar apostolorum sollertiam culturæ in dispensatione ordinatoribus et diaconibus credidit sub Dei obtestatione committendam et totum se verbo Dei et lectione, inquietis etiam prædicationibus mancipavit: re vera ut spiritalis medicus, qui morborum vitia curaret inserta et prohiberet malis cogitationibus nascitura.

(16). Tantamque ei Deus gratiam de se dicendi dedit, ut quicquid oculis videre potuisset, ad ædificationem audientium pro similitudinis consolatione proponeret. Tantum voluminum sacrorum seriem commendavit, sic semper recentia congregavit, ut de veteribus nihil amitteret, similis penitus templo Dei, quod et novos cotidie hospites suscipit et fovet antiquos et ita semper introitu advenientium crescit, ut numquam veterum discessione minuatur. Ita quantalibet, si res poposcit, divinorum voluminum exempla, seriemque narravit, quasi de libro cognita recenseret, non quasi de memoriæ thesauro olim lecta proferret, implens illud euangelii dictum de homine, qui de thesauro suo profert nova et vetera.

(17). Advenientes vero pontifices sive presbyteros cunctosque ordinis divini ministros, sive loci cives sive etiam extraneos, ut salutavit atque oravit, paululum de concivium vel suorum affectu saluteque consuluit; mox vero, armis sanctæ prædicationis arreptis, de umbra præsentium disputans, de perennitate beatitudinis persuadens, alios dulci invitavit alloquio, alios acriori deterruit, alios minando, alios blandiendo correxit, alios per caritatem, alios per districtionem revocavit a vitiis; alios quasi in proverbiis generaliter monens, alios asperius et sub contestatione divina increpans, ut monita sequerentur, æterna cum lacrimis supplicia minabatur, prout singulorum noverat aut virtutes aut mores aut vitia. Ita prædicationem proferebat, ut et bonos incitaret ad gloriam et malos revocaret a poena. Sicut bonus medicus diversis vulneribus diversa medicamina providebat, offerens, non quod unumquemque delectaret, sed potius quod curaret, non inspiciens voluntatem ægrotis, sed sanitatem desiderans competenter infirmis.

(18). Ipsosque pontifices sanctos et reliquos rectores ecclesiæ granditer increpabat, ut plebi sibi commissæ indesinenter spiritale pabulum ministrarent, dicens: ‘Uteris in Christi nomine ordinis primi spiritalis militiæ locum, frater; attende pastorali sollertia talenta tibi commissa, quatinus feneratori eadetn dupla restituas. Audi prophetam: Vac tnihi, quia tacui; audi apostolum cum metu dicentem: Vac mihi erit, si non euangelizavero; vide, ne, te occupante cathedræ locum, alius forsitan secludatur, et dicatur de te illud: Tulerunt сlavem scientiæ, ncc ipsi intrant nec alios sinunt intrare, qui forte melius dominicis profectibus respondere potuerant’. Hoc tamen, inspirante Domino, habuit proprium, ut, dum singulis singula proferebat, unicuique vitæ suæ cursum ante oculos præsentaret, ut qui eum audiebat non solum scrutatorem cordis esse crederet, sed quemadmodum testem suæ conscientiæ fateretur. Et sicut erat circa se severissimus, ita apparebat circa alios pro emendatione districtus.

(19). Adiecit etiam atque compulit, ut laicorum popularitas psalmos et hymnos to pararet, altaque et modulata voce instar clericorum alii Græce, alii Latine prosas antiphonasque cantarent, ut non haberent spatium in ecclesia fabulis occupari. Prædicationes quoque conpunctissimas, tempore vel feativitatibus congruentes, instituit pariter et invexit.

(20). Infirmis vero adprime conauluit subvenitque, eis et spatiosissimam deputavit domum, in qua sine strepitu aliquo basilicæ opus sanctum possint audire; lectos, lectuaria, sumptos cum persona, quæ obsequi et mederi possit, instituit. Locum libertatemque suggerendi captivis et pauperibus non negavit. Præcipiebat ministro suo semper, dicens: ‘Vide, si aliqui pauperum pro foribus adstant, ne pro quiete nostra foraitan trepida et verecunda paupertas ad peccatum nostrum præstolans, patiatur iniuriam. Non enim implebitur regulariter ordinis nostri censura, si differamus miseros respicere vel audire, qui nos de diversis provinciis ærumnarum causa noscuntur expetere’. Data etiam redemptione, prout causa extitit, commendatosque addens, qua tutarentur, orationem laxavit. Trahenaque longa de profundo corde suspiria, dicebat: ‘Vere factus est Christus blaterator et garrulus sordidus, et tameu rogat omnes, snadet, admonet, contestatur. Addebat etiam nostris procul dubio profectibus in præsenti sæculo pauperes impertitos, quibus nunc fideiussore Christo commodaremus in terris, quod postea reciperemus in cælis. Interim etiam adiit Dei servus ob remedium Arelatensis ecclesiæ Alaricum Wisigothorum regem, ad quem tunc Arelatensis civitas pertinebat, invisere. A quo est reverentia tanta susceptus, ut cum esset Arriana barbarns perversitate subversus, summo tamen cultu summaque reverentia cum proceribus suis Christi servum veneraretur pariter et ditaret. Namque pecunias captivorum profuturas remediis impertivit et dati firmitate præcepti ecelesiam in perpetuum tributia fecit inmunem.

(21). Sed tranquillitatem huius sancti viri post paucos dies æmula diaboli perturbavit adversitas, et cui non habebat quæ opponeret vitia corporis, crimen obicit traditoris. Etenim post aliquod tempus perditus quidam de notariis beati viri Licinianus nomine assumpsit gerere in virum apostolicum, quod discipulus ludas non timuit adversus salvatorem nostrum, Dei filium, perpetrare. Veneno enim suevissimæ accusationis armatus, suggessit per auricularios Alarico regi, quod beatissiraus Cæsarius, quia de Galliis haberet originem, totis viribus affectaret territorium et civitatem Arelatensem Burgnndionum ditionibus subiugare, cum ille præstantissimus utique pastor, flexis genibus, pacem gentium, quietem urbium diebus ac noctibus a Domino generaliter postularet. Qua magis causa credendum est, instinctu diaboli ad exilium sancti viri ferocitatem fuisse barbaram concitatam. Non enim acceptus aut gratus est inimico is qui orat, ut eius contradicatur operibus. Igitur instigatione præseutium nec innocentiæ fides adtenditur, nec accusationis veritas flagitatur, sed falsis et inficitis accusationibus condempnatus, cum ab Arelato fuisset abstractus, in Burdigalensem civitatem est quasi in exilio religatus.

(22). Sed ut in eo Dei gratia non lateret, casu accidit, ut nocte quadam civitas sævo flagraret incendio, populique velociter concurrentes ad Dei bominem, proclamarent: ‘Sancte Cæsari, orationibus tuis extingue ignem sævientem’. Quod cum vir Dei audisset, dolore et pietate commotus, venienti flammæ obvius in oratione prosternitur et statim flammarum globus fixit et repulit. Quo viso, omnium concurrentium vocibus divinæ per eum laus est celebrata potentiæ. Post hanc virtutem tanta admiratione ab omnibus habitus est, ut in eadem urbe non solum ut sacerdos, sed ut apostolus haberetur, et auctor persecutionis eius, id est diabolus, confunderetur, qui eum quem nisus fuerat reum asserere videbat divini operis miraculis eminere. Quod ita factum fideli narratione comperimus.

(23). Instruxit itaque et ibi et ubique semper ecclesiam reddere quæ sunt Cæsaris Cæsari et quæ sunt Dei Deo, oboedire quidem iuxta apostolum regibus et potestatibus, quando iusta præcipiunt, nam despectui habere in principe Arriani dogmatis pravitatem. Sic, testante veritate, non potuit lucerna abscondi posita super montem, sed quocumque accessit, cunctos illuminavit radians super candelabrum Domini.

(24). Post hæc, comperta beati viri innocentia, poscit nefarius princeps, quatinus sanctus antistes ad pristinam reverteretur ecclesiam seque civitati pariter præsentaret et clero; accusatorem vero eius lapidare rex præcepit. Iamque cum lapidibus populi concurrentes, subito ad aures eius iussio regis pervenit. Statim festinus adsurgens, intercessione sua vir sanctus non tam vindictæ suæ accusatorem dari voluit, quam supplicatione propria maluit penitentiæ reservari, ut animam eius per penitentiam curaret Dominus, quam per falsam proditionem captivam fecerat inimicus, et domestico hosti clementer indulgens, antiquum adversarium in una causa conscientia pura bis vinceret.

(25). Hoc etiam specialius servus Dei studuit custodire, ut sive de servis seu de ingenuis obsequentibus sibi numquam extra legitimam disciplinam, id est XXXVIIII, quisquis peccans acciperet. Si vero in gravi fuisset culpa deprehensus, permittebat, ut post dies uliquod paucis iterum cæderetur, hoc ordinatores præpositosque ecclesiæ suæ contestans, quod si quis amplius neglegentem cædi præciperet, et pro ipsa disciplina homo mortuus fuerit, reus esset homicidii, cuius imperio factum fuerit.

(26). Cumque nuntiatus fuisset homo Chriati reverti atque imminere prope civitati, egreditur in occursum ipsius tota fraternitas totusque sexus cum cereis et crucibus, psallendo sancti viri opperiens iutroitum. Et quia facit suos trepudiare virtutibus Christus et perfidos aperta mirabilium luce confundi, in adventu servi sui Dominus arentem terram longissima siccitate largissimo imbre perfudit, ut fructuum fecunditas sequeretur, quando revertebatur sibi placitus dispensator.

(27). Post hæc quadam die prospiciens de altario, vidit aliquos, lectis euangeliis, de ecclesis foris exire, qui verbum beati viri, id est prædicationem, dedignabantur in primo cognoscere. Ilico currens, clamavit ad populum: ‘Quid agitis, о filii, quo ducimini foris, mala sussione subversi? State pro animabus vestris ad verbum admonitionis et audite solliciti; hoc vobis in die iudicii facere non licebit. Moneo et clamo; non ergo estote fugitivi vel surdi. Contestor, ecce! oris mei bucina, quia, si anima cuiusque vestrum fuerit diaboli mucrone perempta, non tenebor de taciturnitate culpabilis’. Ob hoc sæpissime hostia post euangelia claudi fecit, donec, Deo volente, gratularentur cohertione et provectu, qui fuerant ante fugitivi.

(28). Concepit igitur mente homo Dei, ut semper, regnante Domino, divinitatis* instinctu non solum clericorum catervis innumeris, sed etiam virginum choris Arelatensium ornaretur ecclesia, et civitas muniretur, quatinus plenariam segetem non infructuosus agricola cælestibus horreis et superstis conderet et receptus sequacitate sua doceret inferri. Sed dispositionibus istis diabolicæ invidiæ obviavit aliquantisper adversitas. Eteniin, obsidentibus Francis ac Burgundionibus civitatem, iam enim Alarico rege a victoriosissimo rege Chlodoveo in certamine perempto, Theudericus Italiæ rex Provinciam istam, ducibus missis, intraverat. In hac ergo obsidione monasterium, quod sorori seu reliquis virginibus inchoavevat fabricari, multa ex parte destruitur, tabulis ac cenaculis barbarorum ferocitate direptis pariter et eversis. Dumque laborem, quem festinus urguebat manuque propria et sudore construxerat, everti videret et destrui, geminato coepit merore consumi.

(29). Tunc quidam e clericis concivis et consanguineus ipsius, captivitatis timore perterritus et iuvenili levitate permotus, diaboli contra servnm Dei armatu instinctu, funiculo per murum sese nocte submittens, ultro offertur in crastino sceleratiesimus obsidentibus inimicis. Quod ubi Gothi intrinsecus agnoverunt, inruunt in sanctum virum populari seditione, certe et Iudæorum turba inmoderatius perstrepente atque clamante, quod in traditionem civitatis ad adversarios personam compatrioticam noctu destinasset antistes. Nihil ergo fidei, nihil probationis nihilque puræ conscientiæ reservatur, Iudæis præsertim et hæreticis id ipsum absque reverentia et moderatione ulla clamantibus. Extrahitur igitur e domo ecclesiæ antistes atque in palatio artissimæ custodiæ mancipatur, quatinus sub nocte aut profundo Rodani mergeretur aut certe in castro Ugernensi teneretur detrusus, donec exilio et tribulatione ipsius amplius baccharetur adversitas.

(30). Domus vero ecclesiæ et cubiculum antistitis Arrianorum mansionibus constipatur. Unus tamen ex ipsis Gothis, qui se in lectulo illius, aliis contradicentibus, conlocavit, a divinitate percussus, alia die mortuus est, ut servi Dei locum nullus de reliquo auderet polluta conscientia violare. Cum ergo ex utraque ripa drumonem quo iniectus fuerat obsidione hostium Gothi Dei nutu subigere non valerent, revocantes sub nocte in palatio sanctum virum, personam ipsius texere silentio, ut, utrum viveret, nullus catholicorum posset agnoscere.

(31). Dum ergo, diabolo exultante, ista geruntur in gaudio Iudæorum, qui in nostros ubique sine ullo respectu perfidiæ probra ructabant, nocte quadam unus ex caterva Iudaica de loco, ubi in muro vigilandi curam sorte susceperant, illigatam saxo epietolam, quasi inimicos percuteret, adversariis iecit, in qua nomen sectamque designans, ut in loco custodiæ eorum scalas nocte mitterent, invitavit, dummodo ad vicem impertiti beneficii nullus Iudæorum intrinsecus captivitatem perferret aut prædam. Mane vero, amotis aliquantulum a muro inimicis, egredientes quidam extra antemurale, inter parietinas, ut solet, repertam epistolam intro deportant et publicant cunctis in foro. Mox persona producitur, convincitur et punitur. Tunc vero sæva Iudæorum immanitas, Deo et hominibus invidiosa, tandem aperta luce confunditur. Mox Danihel quoque noster, id est sanctus Cæsarius, de lacu leonum educitur, et satraparum accusatio publicatur, et impletum est de eorundem auctore: Lacum aperuit et effodit eum et incidit in foveam quam fecit.

(32). Fugatis denique obsidionibus et Arelato Gothis cum captivorum inmensitate reversis, replentur baselicæ sacræ, repletur etiam domus ecclesiæ constipatione infidelium, eisque in grandi penuria alimenta pariter et vestitum homo Dei inpertitur affatim, donec singulos redemptionis munere liberaret, expenso argento omne, quod venerabilis Eonius antecessor suus ecclesiæ mensæ reliquerat, custodiens illud, quod Dominus non in aurato vase tinxit panem, non in_; argenteo vase, et discipulis præcepit non possidere aurum neque argentum. Opus vero sanctum usque ad divini ministerii dispensationem peragitur. Etenim, thuribulis, calicibus patenisque pro eorundem redemptione datis, sacratæ templi species pro veri templi redemptione venduntur. Videntur etiam hodieque securium ictus in podiis et cancellis, dum inde colomellarum ex argento facta excutiuntur ornamenta, hoc vir Dei dicens: Ne rationabilis homo sanguine Christi redemptus, perdito libertatis statu, pro obnoxietate aut Arrianus forsitan efficiatur aut Iudæus aut ex ingeuuo servus aut ex Dei servo hominis’.

(33). Ornavit enim per hoc et tutavit, non deformavit ecclesiam; aperire fecit filiis matris viscera, non dampnari, hoc sæpissime dicens: ‘Velim tamen, dicerent darentque mihi rationem aliqui mei domini sacerdotes sive reliquus clerus, qui nescio quo superfluitatis amore nolunt dare insensibile argentum aut aurum de donariis Christi pro mancipiis Christi. Velim, inquam, dicerent, si sibimet casualiter ista adversa contingerent, utrum se cuperent istis insensibilibus liberari donariis, aut forsitan sacrileguim computarent, si his aliquis de divinis munusculis subveniret. Non credo contrarium esse Deo, de ministerio suo redemptionem dari, qui se ipsum pro hominis redemptione tradidit’. Videmus ex hoc aliquos laudare quidem factum sancti viri et tamen nullatenus æmulari. Nonne in vitro sanguis Christi et in ligno corpus pretiosissimum eius pependit pro nobis et fulsit?

(34). Nos tamen credimus et in Domino confidimus, quia per misericordiam et fidem seu orationes beati Cæsarii sic in diebus suisd Arelatensis quidem obsessa est civitas, ut tamen nec captivitate meruit nec prædæ subcumbere. Sic deinde a Wisigothis ad Austrogothorum devoluta est regnum; sic hodieque in Christi nomine gloriosissimi regis Childeberti subditnr ditioni, ut, sicut legimus, transierunt de gente in gentem et de regno ad populum alterum, et non permisit Deus hominem nocere Arelatensibns suis.

(35). Instar igitur monasterii, præcipue quod sorori præparare coeperat, et instar prioris normæ et singularitate claustri, ipse, – vero siquidem nihil obviat mysterio quod congruit Christiano, – quasi recentior temporis nostri Noe, propter turbines et procellas sodalibus vel sororibus in latere ecclesiæ monasterii fabricat arebam. Evocat Massiliensi monasterio venerabilem germanam suam Cæsariam, quam inibi ideo direxerat, ut disceret quod doceret et prius esset discipula quam magistra, et in præparatis habitaculis cum duabus aut tribus interim sodalibus intromittit. Inde conveniunt inibi virginum multitudines catervatim; facultatibus quoque et parentibus renuntiantes, respuunt mortalium flores fallaces pariter et caducas. Cæsarii patris, Cæsariæ matris expetunt gremium, quatinus cum eodem, accensis lampadibus, cælestis regni ianuam præstolentur, et competenter ingressæ, Christi perpetuis mereantur amplexibus inhærere, ita retrusæ, ut usque diem transitus earum nulli liceat foris ianuam egredi de monasterio.

(36). Pro ista denique causa proque hoc studio procul dubio contrab servum Christi diabolus ut leo rabidus intumescens, iterum accusatione confecta, extrahi ab Arelate antistitem facit et in Italia sub custodia Ravennam usque perduci, ut impleretur in eo: Sicut probatur aurum et argentum in fornace, ita corda electorum apud Deum. Adiit palatium, regem quoque Theudericum Christo duce salutaturus, adgreditur. Ut vero rex Dei hominem intrepidum venerandumque conspexit, ad salutandum reverenter adsurgit hac, deposito ornatu de capite, clementissime resalutat, primum interrogans de labore ipsius atque itineris, dehinc de Gothis suis ac de Arelatensibus affectuose perquirens. Egresso igitur viro sancto pontifice a conspectu regis, suos alloquitur rex, dicens: ‘Non parcat illis Deus, qui huius innocentiæ virum atque sanctitatis frustra fecerunt itinere tam longo vexari! Qualis ille sit, hinc probatur, quia, ingresso eo ad salutandum me, totus contremui. Video’, inquid, ‘angelicum vultum, video apostolicum virum; nefas arbitror mali quippiam de tam venerando viro censere’.

(37). Post hæc recepto in diversorio mittit muneris loco pransuro argenteum discum, cuius pensa ad sexaginta libras circiter fungebaturb, adiectis in eo solidis trecentis, rogante pariter et dicente: ‘Accipe, sancte episcope. Rogat filius tuus rex, ut vasculum istum muneris loco dignanter beatitudo vestra percipiat et in usum pro memoria sui habeat’. Ille vero, qui in usum mensæ suæ argentum numquam habuit absque cocliaria, die tertia per ministros suos adpretiatum discum facit publice venundari eiusque pretio coepit captivorum plurimos liberare. Mox, inquiunt, regi nuntiaverunt famuli sui: ‘Ecce! vidimus in proposito venalium dominicum munus venale, cuius pretium Cæsarius episcopus multitudines liberat captivorum. Etenim tanta enormitas pauperum in metatu ipsius est et domus atrio constipata, ut vix ad salutandum eum pro densitate suggerentium miserorum possit accedi. Nam et per plateas innumeras catervas infelicium vidimus cursitantes, euntes scilicet ac redeuntes ad virum’.

(38). Quod ubi factum huiusmodi comperit Theodericus, tanta laude et admiratione prætulit, ut observantes eius palatio senatores ac proceres certatim omnes oblationis suæ mercedem per beati viri dexteram cuperent dispensari, divinitus semet proclamantes esse respectos, quod talem pontificem fuissent digni conspicere, qui temporibus illis factis et dictis verus apostolorum successor et apostolicus appareret. Et quia nihil velocius fama percurrit, opere sanctissimo crebrescente, statim sancti viri sancta pervolavit Romam opinio, coepitque inibi a senatu et proceribus, a papa quoque et clericis simulque et popularibus tanto caritatis desiderari fervore, ut ante singulis cordis inhæreret amplexu, quam corporalibus oculis videretur. Interea omnes captivos deultra Druentiam maximeque Arausici oppidi, qui ex toto fuerat captivitati contraditus, cuius etiam partem Arelate liberaverat redimendo, mox inventos in Italia redemit, ut potuit. Et ut eis libertas plenior redderetur, imposuit cum sumptu iumentis et plaustris in via suorumque solatio et ordinatione fecit ad propria revocare.

(39). Inter hæc in prædicta Ravennatium civitate quædam vidua habebat filium adolescentem præfecturiis officiis militantem, qui indigentiam genetricis emolumentis ac propriis stipendiis sustentabat. Hic puer, subita infirmitate faciente, iacebat exanimis. Cui cum humanæ curationis spes omnis et consolatio defecisset, mox mater eius, relicto filio et amisso, ad virum Dei festina percurrit, et prostrato corpore oculisque faciem rigantibus, dans insuper ululatus, fide solummodo vigente, beati viri genua complexa, clamavit, dicens: ‘Credo, quia miseratio divina ideo hic te, sancte, deduxit, ut filium redderes matri’. Flebiliter supplicanti mulieri paululum recusavit, et tamen durum credens, si tales lacrimas non audiret, solita miseratione commotus, volens scilicet sic debitum impendere caritatis affectum et sic in Dei nomine virtutem exercere, ut in omnibus refugeret vanitatem, ad tugurium eius occulte latenterque pervenit.

(40). Fusa itaque prece, solito more prostratus humo, ubi divinam virtutem invocationi suæ per Spiritum sanctum adesse persensit, abscessit; notario suo illo tempore, nunc venerabili viro presbytero Messiano relicto præcepit, ut, cum adolescens ad se reverteretur, sibi protinus nuntiaret. Qui cum ante decumbentis lectulum excubaret, necdum hora expleta, puer de mortis est tenebris revocatus et mox, reseratis orbibus oculorum, matrem alloquitur, dicens: ‘Vade, mater, ad servum Dei festinanter et propera, cuius orationibus tibi vitæque sum redditus, et age gratias, quod mentis virtutibusque suis Deus dedit effectum’. Illa perniciter advolans adcurrit, gratias non tantum verbis quantum lacrimis et vocibus gaudiisque persolvens postulansque, ut quem Deus per ilium istim luci reddiderat, ad Gallias rediens, de suo non pateretur discedere famulatu. Sed beatus ilie vir altioris ingenii respondit, eam illi potius debere referre gratias, cuius virtus et pietas omnibus merentibus et lamentantibus adesse consuevit. Huius igitur miraculi magnitudo non solum civitatem illam, sed provinciam cunctam fidelium devotionibus ac nuntiis peragravit.

(41). Medicus etiam diaconus Helpidius regiæ potestati ac sæculo famulatu intimus, diabolica infestatione non solum reliquis diversis insidiis fatigatus, sed et saxorum quoque imbre in domo sua crebrius adpetitus, sanctum Dei exorat, ut a vexatione ipsa eius mereretur orationibus liberari. Cuius domum sanctificaturus ingrediens benedictæ aquæ infusione respersit atque ita consuetæ vexationis discriminibus liberavit, ut ultra ibi nihilh tale contigerit.

(42). Post hæc Romam veniens, beato Symmacho tunc papæ ac deinde senatoribus et senatricibus præsentatur. Omnes Deo et regi gratias retulerunt, quod meruissent oculis corporeis intueri, quem iam dudum oculis cordis aspexerant. Igitur apostolicum virum non iam fama vulgante, sed corporali præsentia conprobantes, certatim diligere ac veneraree coeperunt. Pro qua re papa etiam Symmachus, tanta meritorum eius dignitate permotus et tantæ sanctitatis ac reverentiæ honore provocatus, non solum verissimi eum metropolitani gradibus invexit, sed et concesso specialiter pallii privilegio decoravit. Diaconos quoque ipsius ad Romanæ instar ecclesiæ dalmaticarum fecit habitu præminere.

(43). Debinc ad propria reversus, Arelatensium ingreditur civitatem, psallendo suscipitur secumque, expedita redemptione, octo milia solidorum qui exiliandus ierat ab Italia defert. Etenim die, qua civitatem ingressus est, ecclesiam ad vesperam benedictionem daturus intravit. Etb ecce! una feminarum subito tremore correpta, cum spumis eiulans et proclamans extitit; pavefactis quoque in ecclesia cunctis, erupit. Quæ adprehensa hinc atque inde manibus, beato viro ante altare ilico præsentatur, exorantibus cunctis, ut, depulsa peste, redintegrari mulierem faceret sospitate. Tunc solo more suo pro eadem in oratione prosternitur, et inponens capiti manum, omnesque sensus ac vultum tactu olei sacri perunxit. Quo facto, nequaquam deinceps repetiit mulierem depulsa in Christi nomine calamitas.

(44). Interea habebat præcipuam inter reliquas sollicitudinem captivorum, tantusque in hac administratione fuit tamqne præclarus, ut nullius hoc possit explere relatio. Nam quadam die dum deesset sanctis manibus auri vel argenti species, quod daretur egenis, interpellatus a paupere, ait: ‘Quid tibi faciam, miselle meus? Quod habeo, hoc tibi do’. Ingrediens cellula suam, casulam qnam processoriam habebat albam paschalem exhibens, dedit ei, dicens: ‘Vade, vende cuicumque clerico et de pretio ipsius redime captivnm tnnm’. Non solum enim qui eum expetierunt captivitatis sunt vinculis absoluti, sed ipse quoque per se pro redimendis captivis Carcasonam profectus est civitatem. Nam et multis vicibus per loca diversa abbates, diaconos et clericos pro miserorum redemptione direxit.

(45). Tot autem divinæ gratiæ munera solus habere promeruit, quod vix in plurimis Deo servientibus floruerunt; ipse tamen sic in se unamquamque semper excoluit, tamquam si ipsam solam prorsus virtutem haberet: tamdiu præcedentia eius pulcherrima ac iucundissima videbantur, quamdiu a sequentibus vincerentur. Quis enim eius patientiam, quis puritatem, quis caritatem, quis fervorem spiritus, quis discretionem, quis benignitatem, quis zelum sanctum, quis iugem meditationem die noctuque in lege Domini poterit explicare? Qui cum a meditatione psalmorum aut prædicatione cessare videretur, lector aut notarius ante eum legere non desistebat. Assertor fidei, forma sacerdotum, ornatus ecclesiarum, prædicator gratiæ, extinctor iurgii, seminarium caritatis, norma disciplinæ, morum ponderator, libra consilii, defensio pupillorum, captivorum redemptio. Numquam de ore illius detractio, numquam mendacium, numquam maledictum contra qualemcumque personam processit: et non solum non detraxit cuiquam, sed nec detrahentem patienter audivit. Si quis suorum iuravit subito aut forsitan maledixit, prout persona fuit, ita in eo salubriter vindicavit. Illius tamen ista fuit pro maledictione benedictio, si contra aliquem aliquando motus est: ‘Deleat Deus peccatum tuum, auferat Deus scelus tuum, castiget Dominus delictum tuum; corrigat hic Dominus errorem tuum, ut illuc non servetur tibi’.

(46). Ad interiorem suum prodebat exterior. Nam vultu semper placido et angelico, ita ut secundum scripturam, corde lætante, vultus floreret, sicut numquam in risu iusto remissior, ita numquam meroris nimietate depressus, nisi forte quando pro alienis peccatis lugebat; numquam aliquem odio habuit et non solum pro amicis, sed etiam pro inimicis toto affectu cordis oravit, nec docuit verbis quod non adimplevit exemplis. Nulla hora eum diei sine divini eloquii meditatione transibat, sed nec dormientem præteribat; nam frequenter et dormire visus est et meditari, ita ut recte et veraciter diceret: Meditatio cordis mei in conspectu tuo semper.

(47). Quodam igitur tempore, dum iter ageret circa Alpina loca, virvene rabilis sanctus Eucherius episcopus cum ipso erat. Factum est, ut in media strata infelix et infirma mulier occurreret, [quæ], manibus pedibusque contractis, per terram reptabat. Quam cum fuisset intuitus, interrogavit ipsum sanctum Eucherium, quid esset hoc, quod sic per terram se traheret. Ille mulierem interrogavit. Ipsa respondit, iam annis multis paralyticam se et omnibus membris contractam. Tunc beatus Cæsarius dixit sancto Eucherio: ‘Descende et signa eam’. Ille coepit quasi trepidare et excusare, omnino ille non desistere, nisi faceret. Descendit itaque et signavit eam et dixit: ‘Ecce! feci quod iussisti’. Cui rursus ait: ‘Mitte modo manum tuam et adprehende manum illius et erige eam’. Ipse respondit: ‘Faciam aliud, quicquid tu Eucherio iusseris; hanc vero rem adgredi non præsumam. Sed istud fac tu, cui dedit Deus et animas et corpora sanare languentium’. Ille respondit: ‘Interim tu fac quod dico’. Cumque ille fortiter reniteretur et humiliter et lacrimabiliter excusaret diutiusque contenderet, dixit ad eum: ‘In ignem tu propter oboedientiam ingressurus eras, qui nec propter misericordiam es paratus facere quod caritas iubet? Mitte ergo manum tuam in nomine Domini et erige eam’. Tunc iussis oboediens, mulierem, porrecta manu, levavit; pedibus suis atque omnibus membris recuperatis, ad hospitiolum suum incolumis ambulavit.

(48). Nam quantis virtutibus emicuerit, quis enarrare valeat? Factum est, in agro monasterii sui suburbano apri frequentarent. Egrediebantur comites civitatis vel reliqui militantes et non permittebant homines domus ipsins laborare, sed nimia eos cæde mactabant, qua feros prohiberent. Illi vero iam diutius non ferentes iniurias et inquietudines, venerunt et interpellaverunt ipsum domnum, proclamantes atque dicentes: ‘Fac de nobis quod iubes, nam nec servire tibi nec stare ibi possumus’. Sollicite interrogavit, quæ essent querelæ eorum. Qui responderunt: ‘Propter apros veniunt comites et Gothi et diversi venatores et interficiunt nos’. At ille publica voce, elevatis oculis et manibus, aspiciens in cælum, dixit: ‘Domine Iesu Christe, ne in loco illo ultra apri accessum habeant! Ex eadem hora usque in præsentem diem numquam ibi nec nutrierunt, sicut consueverant, nec conparuijt quod venari posset. Merito imperavit bestiis, qui a se expulit omne vitium; potuit ille impetrare a Deo, cuius præceptum numquam præterivit.

(49). Evenit etiam, ut illustrissimi viri Parthenii patricii puerb, qui prælatus servis ceteris a domino suo præcipuus habebatur, per quandam nequissimam temptationem sæpius in terram, alienato sensu, corrueret. Et dum re vera hostis ipsius vexatio magis animi quam corporis infirmitas videretur, oleo beatissimi viri benedictione sacrato perunctus est. Quo facto, ita temptatio maligna discessit ab eo, ut quem, cessante cura terreni medici, per servum suum Cbristus reddiderat sanitati, domui etiam suæ dominus ipse præponeret.

(50). Pro exemplo terroris et, quod sub admiratione magis potest esse formidine, ad declarandum meritum viri sanctissimi memorabilem factum eius nefas est silentio præterire. Dum sanctus igitur vir dioceses suas circumiens in villam quæ Launico dicitur a dominis propriis fuisset exceptus, in cella in qua lectum Habuit post discessum illius in stratum ipsius pestifer quidam Anatolius nomine medicus, pro tali crimine valde dolendus, scortum expetiit meretricis. Ubi mox ab incentore suo diabolo publica vexatione correptus, in conspectu hominum est elisus in terram et publica voce, pro qua præsumptione correptus fuerat, dum servi Dei virtutem confiteretur, sceleris sui publicavit admissum.

(51). Scimus enim multas per intercessionem viri Dei Dominum fecisse virtutes, quas longum est per ordinem prosequi. Nam dum unus e nostris, qui hæc scripsimus, pro suffragio suo benedictionis ab ipso consecratum oleum postulasset, ampullulam plenum ab ipso acceptam diligenter ad domum deferens, tamquam maximas reliquias studuit conservare. Et dum post aliquod tempus tertianæ febris nimiis urgeretur ardoribus, ampullam in qua erat oleum cum maxima veneratione grandique præsidio ad caput suum petiit debere suspendi. Quæ dum fuisset mundissimo linteo involuta, ut credimus, neglegentia faciente famulorum, confracta est; sed ita intra ipsam stetit oleum, ut nullus liquor in terra vel in linteo descenderet. Quo viso, dum in vase alio cum summa velocitate mutaretur, cum perevacuata fuisset, statim se ampulla confracta dissolvit: ab ipso qui hæc veraciter memorat, adiuvantje Domino, febris sine ulla dilatione discessit.

(52). In disserendis autem scripturis et in elucidandis obscuritatibus quanta gratia in illo emicuerit, quis poterit enarrare? ita ut hæc ei summa iocunditas fuerit, si ilium aliquis, ut obscura dissereret, provocaret. Et ipse frequentissime incitabat, dicens nobis: ‘Scio, quod non omnia intelligitia, quare non interrogatis, ut possitis cognoscere? quia non semper vaccæ ad vitulos currunt, sed nonnumquam vituli ad vaccas festinant, ut de matrum uberibus possint suam esuriem satiare. Hoc et vos omnino debetis facere, ut interrogando etiam nos exerceatis, ut debeamus perquirere, unde vobis possimus spiritalia mella proferre’. Væ mihi misero Cypriano, qui tam tepidus in discendo extiti, ut modo cognoscam et peniteam! Quare de tanti fontis fluentis non tantum hausi, quantum mea indigebat ariditas?

(53). Resplenduerunt in eum singulæ quæque virtutes, virginitas scilicet cum sinceritate, modestia cum verecundia, sapientia cum simplicitate, severitas cum mansuetudine, doctrina cum humilitate, vita denique inmaculata, vita inreprehensibilis, vita sibimet semper æqualis. Caritatis autem eius ardorem, qua omnes homines dilexit, quis umquam poterit imitare? Ille enim hoc maxime et corde et ore gestabat et, ut inimicos diligere deberemus, hortatu blandissimo, sermone et exemplo laudabiliter instruebat. Vix aliquis illo affectu pro caris quo ille pro inimicis orabat; et licet non essent causæ, quibus illi quisquam inimicus existeret, nisi forte pro invidia ant disciplina aliqui æmuli esse viderentur, ille tamen eos non solum paterno, sed etiam materno diligebat affectu, hoc sæpius nobis insinuans, quia cum dilectio usque ad inimicos extenditur, fieri non potest, ut proximus non ametur.

(54). Docuit præterea memoriter, quamdiu potuit, altaque voce semper in ecclesia prædicavit. In quo opere tam pia atque salubris eius provisio fuit, ut, cum ipse pro infirmitate iam non posset ad ipsum officium peragendum accedere, presbyteros et diaconos imbuerit atque statuerit in ecclesia prædicare, quo facilius nullus episcoporum se ab hac necessaria cunctis exhortatione cuiuscumque impossibilitatis excusatione suspenderit, hoc dicens: ‘Si verba Domini et prophetarum sive apostolorum a presbyteris et diaconibus recitantur, Ambrosii, Augustini seu parvitatis meæ aut quorumcumque doctorum catholicorum a presbyteris et diaconibus quare non recitentur? Non est servus maior domino suo. Quibus data est auctoritas euangelium legere, credo et licitum esse homelias servorum Dei seu expositiones canonicarum scripturarum in ecclesia recitare. Ego me exuo hoc instituendo; sancti sacerdotes, qui hoc implere contempserint, causas se inde in die iudicii noverint esse dicturos. Non quidem credo, quod quisquam tam obduratum sensum habeat, ut cui Deus dicit: Clama, ne cesses, nec ipse clamet nec alios clamare permittat; timeat illud: Væ tacentibus de te, quoniam loquaces muti sunt, et illud apostoli: Canes muti, non calenfes latrare. Etenim quantæ oves, tacente sacerdote, aberraverunt, de tantorum animabus redditurus est rationem.

(55). Prædieationes quoque congruas festivitatibus et locis, 8ed et contra ebrietatis ac libidinis malum contraque discordiam et odium, contra iracundiam atque superbiam, contra sortilegos et aruspices, contra kalendarum quoque paganissimos ritus contraque augures, lignicolas, fonticolas diveraorumque errorum vitia fecit, easque ita paravit, ut, si quis advenientum peteret, non solum non abnuerit inpertire, sed, etsi minime suggereret, ut deberet accipere, offerret ei tamen et inpertiret ipse quæ legeret. Longe vero positis in Francia, in Gallias atque in Italia, in Hispania diversisque provinciis constitutis transmisit per sacerdotes, quid in ecclesiis suis prædicare facerent, ut, proiectis rebus frivolis et caducis, iuxta apostolum bonorum operum fierent sectatores. Bonus ergo Cbristi odor per ipsum longe lateque diffusus est. Flagravit ubique profectibus, quo non est conspectibus præsentatus; tetigit pectora, quorum membra non contigit.

(56). Adiecit etiam hoc, ut numquam in ecclesia sua diaconum ordinaret ante tricesimum ætatis eius annum; verum etiam et hoc addidit, ut nec in qualibet maiore ætate umquam ordinaretur, nisi quattuor vicibus in ordinem libros veteris testamenti legerit et quattuor novi. Sanctæ conscientiæ suæ testis sum ego peccator Cyprianus, quia quicquid aut aliis præcepit aut ipse fecit, omnia propter Deum semper implevit; quicquid aut prohibuit fieri aut ipse vitavit facere, omnia in zelo Dei, nihil carnaliter aut egit aut sapuit.

(57). Et quia numquam otiosus ab opere Dei esse voluit, disposuit fabricavitque triplicem in una conclusion basilicam, cuius membrum medium in honore sanctæ Mariæ virginis cultu eminentiore construxit, ex uno latere domni Iohannis, ex alio sancti Martini subiecit. Et ut auferret sacris quas congregaverat virginibus curam necessariæ sepulturæ, monobiles archas corporibus humandis aptissimas de saxis ingentibus noviter fecit excidi, quas per omne pavimentum basilicæ constipatis sterni fecit ordinibus, ut quæcumque congregationis illius de hac luce migrasset, locum sepulturæ paratissimum et sanctissimum reperiret.

(58). Non multum igitrur post monasteriæ matrem germanam suam Cæsariam sanctam ad præmia Christi migrantem inter has quas præmiserat inibi ad medium throni iuxta eam quam sibi paraverat condidit sepulturam, succedente eidem quæ nunc superest Cæsaria matre, cuius opus cum sodalibus tam præcipuum viget, ut inter psalmos atque ieiunia, vigilias quoque et lectiones libros divinos pulehre scriptitent virgines Christi, ipsam matrem magistram habentes.

(59). Insistebat itaque, ut solitus erat, orationi, lectioni et elemosinis beatus homo, prædicationibus incessanter omni dominica omnibusque diebus festis; frequenter etiam ad matutinos, ad lucernarium propter advenientes homeliæ recitabantur, ut nullus esset, qui se de ignorantia excusaret. Oboedientes invitabat, sollicitos instruebat, renitentes vero acriter contestabatur, quia, sicut fidelibus in diem iudicii digna esset retributio conferenda, ita et hos dignæ indignationis ultio sequeretur. Statuit etiam regulariter, ut nubentes ob reverentiam benedictionis ante triduum coniunctionis eorum eis benedictio in basilica daretur. Tanta denique bona in se, largiente divina gratia, habuit et de audientium profectibus et de discipulorum sequacitate et de virginum consecratione, ut non uno tantum sit merito coronatus, sed inter tantas ac multiplices coronas de coruscantibus meritis suis cingatur, totus in corona gloriæ demutetur.

(60). Et multi quidem æmuli surrexerunt, qui eius resisterent doctrinæ de gratia prædicandi. Sed о felicitas æmulanda! Etenim susurris et mala interpretatione quorundam oboritur in Galliarum partib Us contra prædicationem Dei hominis frustra sinistra suspicio. Ob hoc antistites Christi ultra Eseram consistentes, caritatis amore collecti, in Valentina civitate conveniunt; ubi etiam beatus Cæsarius infirmitatis solitæ causa, sicut disposuerat, properare non potuit. Misit tamen præstantissimos viros de episcopis cum presbyteris et diaconibus; inter quos etiam sanctus Cyprianus Thelonensis antistes magnus et clarus enituit, omnia quæ dicebat de divinis utique scripturis adfirmans et de antiquissimis patrum institutionibus probans, nihil per se in divinis profectibus quenquam arripere posse, nisi fuerit primitus, Dei gratia præveniente, vocatus. Sed dum suam institiam qnærebant statuere, iustitiæ Dei non erant subiecti, non reminiscentes, Deum dixisse: Sine me nihil potestis facere; et: Ego vos elegi, non vos me; et: Nemo habet quicquam, nisi datum illi fuerit desursum; et apostolum: Gratia Dei sum id quod sum; et alium: Omne datum optimum desursum est; et prophetam: Gratiam et gloriam dabit Dominos. Et quod tunc vere liberum homo resumat arbitrium, cum fuerit Christi liberatione redemptus, sub qua etiam absolutione valeat consequi perfectionis effectum. Quorum intentionibus homo Christi dedit veram et evidentem ex traditione apostolica rationem. Nam et beatæ memoriæ Bonifacius Romanæ ecclesiæ papa olim, eandem conluctationem compertam, calcata intentione iurgantium, prosecutionem sancti Cæsarii apostolica auctoritate firmavit; donante Christo, paulatim ecclesiarum antistites receperunt, quod optaverat diabolus repentina animositate cassare.

(61). Hoc itaque iure definito, præstolantibus fratribus summus pontifex quibuscumque prædicabat, dicens: ‘Si amas Dei verbum, inpectoratum utique retines, quod ingessi. Amori namque divino congruit decalogi summa perfectio: ut in te sibi caritas Christi devinxit, reddas etiam ipse cum homine participata largitate commune. Sed nec parentum, amicorum sive clientum de hoc alloquio nostro tantummodo credas animas esse pascendas: testor te coram Deo eiusque angelis sanctis, reus eris saluti mancipiorum tuorum quorumlibet infirmorum, si non æque illis, ut amicis vel parentibus, cum reversus fueris, quod prædicavimus ingesseris. Conditione namque tibi corporea in præsenti subditum noveris esse mancipium, non perennitatis vinculo mancipatum’. Iterumque ad eos quos fuerat allocutus dicebat: ‘Quid diximus, fratres? Quid disseruimus, filioli? Quæso vos, qui fnerunt nostri hactenus in conlatione sermones? Si diligitis, retinetis; si retinetis, procul dubio nostra dicta cordibus conclusistis’. Taliter provocando etiam invitis studium retinendi extorquebat.

(62). Ad prandium vero et ad cenum mensæ suæ sine cessatione cotidie legebatur, ut uterque interior exteriorque homo satiatus refectione duplici lætaretur. In hac ergo arta constrictaque conclusione audientes cum sudore, fateor, et verecundia grandi multi ante eum mox obliviosi sunt agniti, dum pauci, quod peius est, commissam narratiunculam potuerant saltuosis compendiis replicare. In domo vero ecclesiæ suæ, sicut illo præsente, ita absente, convivium semper præparatum est clericis sive quibuscumque advenientibus. Nullus illo superstite tamquam ad extraneam civitatem, sed tamquam ad propriam domum Arelato venit. Cum grandi zelo hac fervore spiritus sollicitudinem gerens de ecclesiis, de monasteriis, de peregrinis, de viduis, de infirmantibus, de quorumcumque causis, ne aliquis contra vestigia oppriineretur, precabatur. Universos viros occurrentes sibi tantæ caritatis affectu excepit, cum tam sancto et dulci alloquio affatus est, ut partem se æternæ benedictionis percipere crederet, quicumque eius expetiit præsentiam. Mulieres tamen intra domum ecclesiæ non ad salutandum, non qualibet causa, nec religiosæ nec propinquæ ancillæ, nulla omnino feminarum introeundi habuit licentiam. Et vere sancta, cauta et perfecta consuetudo, ut abscindatur omnis occasio maligna sive sinistra suspicio.

(63). Et quia de innumerabilibus eius bonis hæc pauca præsuinpsimus attingere, sufficiant manifesta, etiamsi celantur occulta. Rogamus tamen vos, sancti fratres Messiane presbyter et Stephane diacone, quibus de illo multa comperta sunt, pro eo quod ab adolescentia in obsequio ipsius fuistis, ut huic opusculo vestram quoque collationem iungatis.

Explicit liber primus.

3. Святой и блаженный Цезарий, епископ Арля, был уроженцем области Шалона. Его родители, равно как и вся его семья, служили великим примером славы и знатности и отличались от всех своих сограждан своим нравом и верой. Этот почитаемый святой, будучи семи лет от роду, без колебаний раздавал бедным имевшуюся у него одежду. И часто, когда Цезарий возвращался домой раздетым, родители, встречая его, строго ругали за то, что он отдал свои одежды. Он же им отвечал, что они были отняты прохожими.

4. И подобно тому, как некие деревца имеют обыкновение плодоносить благородными побегами, прежде чем вырасти, и при этом, чем они моложе, тем больше их урожайность. Так и в этом святом муже при первом своем опыте налился крупный плод весенней надежды, и прежде чем расцвел величиной возраста, уже изобиловал достаточной мудростью. Когда ему было 17 лет, хотя семья и родители не знали о том, он, сотворив молитву, припал к ногам Сильвестра, бывшего в то время епископом⁹⁹⁰, желая достичь пребывания в царствии небесном, стремясь, чтобы, после того как был пострижен и стал монахом, епископ предал его служению Богу и не потерпел, чтобы он был возвращен родителями обратно. Епископ воздал благодарность Христу и без промедления вознес молитвы. И когда там в течение двух или более лет был рабом Божьим под тем же началом, он был удостоен Божественной милости, познавая более строго самого себя. Он был вполне готов отдаться служению Господу в соответствии с Евангелием, чтобы ради любви к царству небесному сделаться чужим не только родителям, но и отечеству.

5. Итак, благополучно обретя свободу от мирских оков, молодой святой устремился в Леринский монастырь⁹⁹¹. Совершая свой путь с одним слугой, он пересек реку в присутствии преследователей, посланных его матерью, но не был увиден ими. Некий несчастный, в которого вселился дьявол, неотступно следовал за Цезарием и постоянно кричал ему: «Цезарий, не ходи!» Но он тотчас излечил его, благословив и протянув ему чашу с питьем. И это достоверно, ведь так это его славный спутник передал, и не подлежит сомнению, что Цезарий так совершил свое первое чудо. Принятый святым аббатом Порхарием⁹⁹² и всеми старцами, он скоро начал проявлять себя в бдении, в почитании и в послушании, благоговейно, преданно в труде, выдающимся в смирении, исключительным в кротости. И они радовались, что тот, кого приняли для обучения началам обязательных дисциплин, пришел обученный всему этому.

6. Вскоре он был выбран келарем общины⁹⁹³. И начал старательно и бережливо раздавать тем, которым было необходимо, даже если те из-за любви к воздержанности не хотели этого. А после проверки выяснял, кому что нужно, а кому нет, и тем, которым не нужно, не давал, сколько бы они ни хотели получить. И поскольку те попрекали его за такой раздел, они коленопреклоненно просили аббата, чтобы Цезария отстранили от должности, что и было сделано. Вскоре, когда его управление было закончено, он стал умерщвлять себя непрерывностью чтения, пения псалмов, моления и бдения, чтобы тело юноши, которое следовало лучше ласкать, чем калечить, обессилело и сделалось согнутым и разбитым от чрезмерных мук. Из малого количества овощей и похлебки он приготавливал себе трапезу воскресным днем, и вплоть до следующего воскресенья растягивал ее⁹⁹⁴.

7. Такими благими делами он прославился в начале жизненного пути, которые были приумножены в последующей жизни многочисленными чудесами. Он обуздал плотские желания, чтобы прочностью веры и надежды сделать сильным свой дух. И, как апостол говорил, восторжествовав над ними собой ⁹⁹⁵ , когда победивший заслуживает увенчать себя венком, физическому человека предпочел духовное и отбрасывал строптивые побуждения тела властью ясного разума. После этого, когда желудок его был уже истощен, он подвергся регулярным приступам лихорадки. И когда вследствие его немощи святой аббат серьезно заволновался, как будто болезнь была разделена между пастырем и учеником, когда один страдал душой, а другой телом. Святой отец Порхарий учитывал, что лекарство не может быть предоставлено в монастыре, хотя там и находился врач. И поняв, что побуждения юноши, пылающие к духовному, не позволят ему избавиться от поста и строгости ночных бдений, благочестивый аббат велел ему, даже мало того – заставил отправиться в город Арль для восстановления здоровья⁹⁹⁶.

8. В то время в Арле жил Фирмин⁹⁹⁷ – муж славный и богобоязненный, а также близкая ему Григория⁹⁹⁸, славнейшая из женщин, стараниями, заботой и опекой которых этот город снова вернулся к более славному отношению к клиру и монахам, а также к гражданам и беднякам. Ведь они оба не растратили свои собственные средства на мирскую роскошь, но перенесли их в рай для себя благодаря помощи бедным. Они из сострадания приняли у себя святого Цезария.

9. Также там жил, связанный с этими людьми дружественными связями, ритор по имени Померий, который был родом из Африки⁹⁹⁹, где знания в грамматике сделали его особенно известным. И поскольку казалось, что Цезарий был наполнен Божественной милостью и одарен Христом, они решили, что монастырская простота в нем должна быть украшена знаниями светских наук. Но он не принимал творения человеческого познания, ведь его Божественная милость подготовила для обучения только при своей помощи. Однажды Цезарий, ослабленный бдением, в кровати положил под спину книгу, которую ему передал учитель для чтения. Когда же он все же заснул на ней, вскоре он по воле Господа был поражен ужасным видением. Находясь во власти сна, он увидел, как будто спина, на которой он лежал, и часть руки, которой он опирался на книгу, были обглоданы схватившим его змием. Проснувшись, напуганный видением, он начал сурово упрекать себя за то, что захотел связать свет истинных знаний с глупой мирской мудростью. Тогда он немедленно презрел ее¹⁰⁰⁰, зная, что поскольку красоты прекрасной речи было достаточно для нее, то духовное познание превосходит ее.

10. Через несколько дней вышеназванные знатные люди обратились к епископу того города, святому Эонию¹⁰⁰¹, говоря, что у них есть достойный уважения и выдающийся монах и он обязан познакомиться с ним и лично по-дружески пообщаться с ним. Тогда он велел, чтобы его привели к нему. И уважаемый епископ Эоний усердно расспрашивал представшего перед ним Цезария, откуда он и кто его родители. И когда он раскрыл место своего жительства и происхождение, епископ возрадовался и сказал: «Ты земляк и родственник мне, помню я родителей твоих, и вследствие нашего близкого родства я обниму тебя в память о твоих родителях». И он стал относиться к юноше не как к чужому и постороннему, а с большим уважением и искренней любовью¹⁰⁰².

11. Вскоре святой Эоний потребовал его у святого аббата Порхария. В ответ на просьбу благочестивого епископа Эония Цезарию хотя и неохотно, но разрешили уйти¹⁰⁰³. Вскоре он был назначен дьяконом, потом пресвитером. Он никогда не оставлял ни каноническую размеренность жизни монаха, ни скромные принципы Леринского монастыря, он оставался клириком по должности, а по смирению, любви, послушанию и мукам – монахом. И был он на утренних и иных молебнах первым входившим в церковь и последним из нее выходившим. Ни зрение, ни слух не отделяли дух блаженного мужа от нектара небесных благ, так что всегда казалось, что черты его лица блистают чем-то небесным.

12. Когда аббат умер¹⁰⁰⁴, святой Цезарий был направлен святым Эонием в островную область города, чтобы он, наследуя аббату в почетной власти, приучил к дисциплине монастырь, который недавно был заброшен из-за ухода руководителя. Он с готовностью усвоил жизнь в этом монастыре, ту, которую он в городе часто ежедневными делами прославлял и в молитвах желал, и так он ежедневным усердием и богоугодными делами воссоздал монастырь, который там и сейчас, по воле Бога, сохраняется.

13. В то время, как он находился в должности аббата на том острове немногим более трех лет, святой Эоний обратился к клиру, гражданам и через посланников просил самих господ¹⁰⁰⁵, чтобы они, когда он сам по воле Бога отойдет к Христу, решили, чтобы никто другой, кроме Цезария, не был назначен ему наследником. А братия, которая жаловалась, что болезнь Эония размягчила их в многочисленных правилах, возрадовалась, что при помощи раба Божьего Цезария церковная твердость вновь вернется к прежнему положению и жизненной силе. И труд его последователя Цезария был в какой-то степени успехом предшественника, так как, когда он оставил такого наследника, братия приобрела увеличение божественного наследия. И после смерти Эония хватало союзников в отношении избрания Цезария, которого Эоний утвердил для всех переживших его в постановлении. И когда все это божественным провидением было надежно устроено, блаженный Эоний, спокойный в выборе преемника, отошел к Господу.

14. Когда стало известно Цезарию, о чем мы рассказывали, а именно – что он должен быть избран епископом, он укрылся на кладбище в тайнике¹⁰⁰⁶. Но не мог быть скрыт тот, которого прославила не вина, а слава! И среди могил он живой был обнаружен, и яркость жизни была в нем не мертвой, но сокрытой. Итак, вынужденно приняв бремя сана епископа¹⁰⁰⁷, Цезарий со скромностью нес доверенный ему груз ответственности.

15. Заботливый и волнующийся о благополучии всех пастор тотчас постановил, чтобы клирики ежедневно в базилике Святого Стефания¹⁰⁰⁸ пели с гимнами в Третий, Шестой и Девятый час¹⁰⁰⁹ и чтобы если кто-либо только обратится с просьбой, будь то человек светский или раскаявшийся, который пожелал бы следовать святому делу, то такой ежедневно и без отказа мог бы участвовать в службе¹⁰¹⁰. Сам же, по примеру апостолов отбросив все волнения и земные заботы, призвав в свидетели Господа, вверил мастерство возделывания земли в управление администраторам и дьяконам. А всего себя отдал словам Божьим, чтению и бесконечным проповедям¹⁰¹¹. Поистине, он был как духовный врач¹⁰¹², который исцеляет врожденные недуги и не дает дурным мыслям зародиться.

16. И такой дар красноречия Господь даровал ему, что, если он не мог видеть очами, он при помощи аналогий в своих наставлениях мог убедить и утешить слушателей. Он хранил у себя ряд святых свитков и часто собирал новые, не забывая при этом и о старых. Он был подобен внутри храму Божьему, что ежедневно принимал новых гостей и старых сохранял, и так всегда прирастает вхождением приходящих, что никогда не уменьшается из-за ухода старых. И если дело требовало, он цитировал сколь угодно длинный отрывок из своих свитков, словно пересказывал знакомое из книги, а не так, как будто вынимал некогда прочитанное из сокровищниц памяти, не напоминая при этом сказанное в Евангелии про человека, который выносит из сокровищницы своей новое и старое ¹⁰¹³ .

17.Приходящих епископов и пресвитеров, а также всех служителей Церкви, как граждан города, так и даже чужеземцев, он приветствовал, говорил с ними немного и обсуждал настроение и здоровье как свое, так и сограждан. Затем, когда советы его святой проповеди воспринимались, рассуждая о мраке текущего времени, убеждая в неиссякаемости счастья, одних привлекал сладкими речами, других устрашал более суровыми, тех направлял ласками, этих угрозами, удерживал от грехов одних любовью, других суровостью. Одних, словно в пословице, уговаривал, других, призывая в свидетели Бога, грозно бранил. Чтобы следовали указаниям, со слезами грозил вечными мучениями, в соответствии с тем, что он знал о добрых делах, нраве и грехах каждого. И так выстраивал проповедь, чтобы она добрых приводила к славе, а дурных отзывала от кары. Как если бы хороший врач приготовил различные лекарства для разных ран, предлагая не то, что услаждает, но скорее то, что лечит, невзирая на желание больных, но желая им выздоровления.

18. Святой Цезарий призывал этих святых епископов и остальных руководителей Церкви, чтобы они постоянно привносили духовную пищу простому народу, вверенному им, говоря: «Ты, брат, во имя Христа, занимаешь место главы духовной службы. Прояви таланты пастыря, вверенные тебе. Как долго ты возвращаешь кредитору вдвойне¹⁰¹⁴! Услышь пророка, который говорил: “Горе мне, потому что молчал”¹⁰¹⁵. Услышь апостола, говорящего со страхом: “Горе мне, если не благовествую!” ¹⁰¹⁶ . Узри, чтобы, когда ты занимаешь кафедру, другой, возможно, не затаился и не сказал о тебе: “они взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали ^{1017 1}, а они, возможно, могли лучше соответствовать помощникам Господним». Цезарий, вдохновленный Господом, владел исключительной чертой – пока излагал каждому о своем, представлял каждому перед глазами его жизненный путь. Причем так, что кто слушал его, не только поверил, что он исповедник сердца его, но точно так же согласился, что он и знаток совести их. И как строгим был по отношению к себе, так был поглощен исправлением по отношению к другим.

19. Цезарий обращал большое внимание и принуждал, чтобы народ его города заучивал псалмы и гимны¹⁰¹⁸ и чтобы пели секвенции и антифоны наподобие клириков высоким голосом на мелодичный лад как по-гречески, так и на латине, чтобы не занимались в церкви пустыми разговорами. Он выстраивал и произносил подходящие по времени и празднику проповеди.

20. Он был одним из первых, кто заботился о больных, помогал и предоставил им обширнейший дом, в котором они без лишнего шума могли слушать службы, доносящиеся из церкви. Купив кровати и покрывала, он предоставил их им вместе с человеком, который мог бы лечить и ухаживать за больными. Не отказывал ни в крыше над головой бедным, ни в даре свободы пленникам. И постоянно говорил своему слуге: «Смотри, всякий раз, как другие бедные стоят за воротами, чтобы стыдливая бедность, к нашему греху ожидая, для нашего спокойствия не терпела обид. [И не будет исполняться наше предназначение, если мы откажемся выслушать и принять бедных, которые из разных провинций, как известно, стремятся к нам по причине многих бедствий постигших их». И когда откуп давался, в зависимости от того, что за обстоятельства обнаруживались, освобождая вверенных ему¹⁰¹⁹, он умерял молитву, которой защищал]¹⁰²⁰. И, тяжело дыша, говорил от широкого сердца: «Истинно есть, что Христос – болтун грязный и говорливый, однако он расспрашивает всех, советует, взывает и увещевает всех. И, без сомнения, он в теперешний век добавил нашему благополучию неимущих, чтобы теперь мы одарили их под гарантию Христа на земле, что потом воздастся на небесах»¹⁰²¹. [Между тем раб Божий Цезарий посетил короля вестготов Алариха, которому тогда город Арль принадлежал, ради помощи Арльской церкви. У него был принят с таким уважением, что, хотя варвар и погряз в арианской ереси, он вместе со своей знатью принял и одарил раба Божьего с высочайшим уважением и почетом. И передал в помощь деньги, которые пойдут на пользу спасения пленников, и твердостью пожалованного предписания сделал церковь [Арля] свободной от налогов и податей]¹⁰²².

21. Но спустя несколько дней дьявол нарушил покой этого святого мужа. И так как его нельзя было упрекнуть в телесных пороках, то против него выдвинули обвинения в предательстве. Некий несчастный по имени Луциниан, служивший писцом у блаженного мужа, позволил себе совершить по отношению к святому мужу то, что Иуда не побоялся сделать против спасителя нашего, сына Господня. Вооружившись ядом страшнейшего обвинения, донес королю Алариху через ближайших советников, что блаженный Цезарий, так как имеет происхождение из Галлии, всеми силами желает подчинить город Арль и его территорию власти бургундов, хотя этот славнейший пастор днем и ночью, преклонив колени, просил у Господа мир народам и покой городам. Следует скорее поверить, что наущение дьявола побудило варварскую дикость к ссылке святого отца. Ведь врагу был не мил и не любим тот, кто просил, чтобы его делам противостояли. Исходя из реалий того времени, и не обращая внимания на веру в невиновность, и не желая узнать истинности обвинения, он был разлучен с Арлем и осужден по вымышленным обвинениям на ссылку в город Бордо¹⁰²³.

22. Но чтобы стала известна милость Господа к нему, случилось так, что как-то ночью город занялся страшным пожаром и люди, прибежав к Божьему человеку, кричали: «Святой Цезарий, погаси своими молитвами бушующий огонь!» Когда он услышал это, взволнованный состраданием и скорбью, простерся навстречу приближающемуся огню в молитве и тотчас оттолкнул и остановил сплошную стену огня. И когда это увидели, хвала божественной силе, исходящей от него, была разнесена всеми присутствовавшими. После этого чуда все стали относиться к нему с таким уважением, что в городе его принимали не только как священнослужителя, но и как апостола. А вдохновитель его гонений, дьявол, который увидел, что Цезарий, которого он постарался выставить виновным, защищает дело Господа нашего и выделяется чудесными делами, смутился. Мы узнали этот факт по достоверному рассказу.

23. Он везде подготовил церковь к тому, чтобы возвращать кесарю кесарево, а Божие Богу ¹⁰²⁴ , повиноваться, согласно апостолу¹⁰²⁵, королям и знати, когда они велят законное, и презирать порочность арианства в короле. Ведь, как известно, свеча, поставленная на горе, не могла быть не видна, и куда бы ни дошел [свет], освещал все, как будто сияя на подсвечнике Господа¹⁰²⁶.

24. После того как невиновность блаженного мужа была изобличена, нечестивый король потребовал, чтобы святой епископ вернулся в прежнюю церковь и отдал всего себя тому городу и клиру. И король приказал забросать камнями обвинителя его¹⁰²⁷. И когда народ пришел с камнями, только тогда приказание короля дошло до ушей его. Тотчас поспешно встав, он своим вмешательством воспрепятствовал, чтобы обвинитель подвергся каре. И в молитве просил сберечь того для раскаяния, чтобы через раскаяние Господь вылечил его душу, которую пленил враг с помощью вероломного предательства. И спокойно смилостивившись к неприятелю, он с чистой совестью дважды в одном деле поверг соперника, [т. е. дьявола].

25. Раб Божий Цезарий старался сохранять то, чтобы всякий виновный или из рабов, или из зависимых свободных никогда не получал больше положенных 39 ударов¹⁰²⁸. И если был пойман в тяжком преступлении, то он разрешал, чтобы тот по истечении нескольких дней еще раз был слегка побит. Цезарий предупреждал назначенных в свою церковь исполнителей, что если кто из них предпишет, чтобы провинившийся был побит больше положенного, и из-за этого наказания человек умрет, то виновником убийства будет тот, по чьему приказу это было сделано.

26. И когда стало известно, что человек Божий вернулся и находится близ города [Арля], то вся братия, мужчины и женщины, вышла навстречу со свечами и крестами. И ожидали с пением псалмов вступления в город святого человека¹⁰²⁹. Ведь так как Христос сотворил, что свои возрадовались добрым делам, а коварные были смущены ясным светом чудес, Господь оросил измученную долгой засухой землю обильным проливным дождем, чтобы, когда любезный Ему управляющий [Цезарий] возвратился, за этим последовало и обилие плодов.

27. Несколько дней спустя Цезарий стоял у алтаря и увидел, что некоторые, когда Евангелие дочитали, уходят из храма¹⁰³⁰. Они не удосужились познать слова, а именно проповедь, блаженного мужа. Он тотчас поспешно воскликнул народу: «Что вы делаете? О сыновья, чем вы влекомы из храма? Совращаемые дурным увещеванием? Остановитесь ради ваших душ и взволнованные услышьте слова увещевания! Не будет позволено вам сделать это в день суда! Я настаиваю и кричу! Не будьте просто беглецами или глухими! Я заклинаю горном моих уст! Потому как, если душа кого-нибудь из вас будет умерщвлена дьявольской силой, меня нельзя будет обвинить в молчании». Вследствие этого он после чтения Евангелия приказывал, чтобы закрывали двери, пока те, что ранее уходили, не возблагодарили [Цезария] смирением и преуспеянием.

28. Божий человек замыслил, чтобы всегда в царствие Господне церковь в Арле по божественному побуждению украшалась не только бесчисленной толпой клириков, но и хором девушек, и община укреплялась, поскольку при жизни [он как] земледелец, угодный небесным хранилищам, хранит посев, а после смерти по своему усмотрению указывает, как внести его в небесные хранилища. Но противодействие дьявольской силы помешало этим установлениям. Ведь когда франки и бургунды осаждали город и когда король Аларих был убит победоносным королем Хлодвигом в битве¹⁰³¹, король Италии Теодорих вступил в эту провинцию, послав своих полководцев¹⁰³². При этой осаде монастырь, который он начал возводить для сестры и остальных, был разрушен в большей части, когда варвары по дикости опрокинули плиты и разрушили этажи¹⁰³³. И когда Цезарий увидел, что работа к исполнению которой он приложил все старания, была уничтожена, то он занемог от печали.

29. Его родственник и согражданин из числа клира, страшась угрозы плена и приведенный в движение юношеским легкомыслием, а также вооруженный дьявольским внушением против раба Божьего, спустившись по веревке со стены, на следующий день оказался у врагов, осаждавших город. Когда это узнали готы в городе, то они напали на святого мужа с возмущением, а толпа иудеев чрезмерно шумела и кричала, что глава ночью послал своего земляка, чтобы сдать город врагу. И не осталось ни веры, ни чистого сознания, особенно когда иудеи и еретики выкрикивали это без уважения или какой-либо сдержанности. Главу церкви вытащили из дома и передали страже во дворец, чтобы он, оклеветанный, был или утоплен в водах Роны, или помещен в крепость Угерес [г. Бокер], а враждебные ему силы радовались его ссылке и мучению.

30. Хозяйство церкви и покои ее главы были заняты арианами [готами]. Пока другие препирались, один из готов, который лег в его кровать, был сражен божественным возмездием и на другой день умер, чтобы никто из остальных не желал осквернить место раба Божьего грязными помыслами. Когда готы по воле Господа и из-за вражеской осады не смогли пригнать дромон с того берега, где он был брошен, под вечер были вынуждены вернуть святого мужа во дворец, но скрыли молчанием его личность, чтобы никто из католиков не мог узнать, выжил ли он.

31. Когда дьявол ликовал и все это было совершено на радость иудеев, которые повсюду без всякого уважения изрыгали на нас ругательства. Ночью один из множества иудеев с того места, где по жребию они приняли на себя обязанность охраны на стенах, как будто отгоняя неприятеля, бросил врагам привязанное к камню письмо. В нем он указывал имя и план действий, раскрывая, что ночью в неком месте охрана, состоящая из иудеев, спустит лестницы, но только в том случае, если за оказанную услугу никто из иудеев внутри не будет подвергнут ни разграблению, ни плену. Утром, когда враги были слегка отогнаны от стен, вышедшие за наружный крепостной вал принесли внутрь, как часто бывает, найденное среди развалин письмо и рассказали всем на городском рынке¹⁰³⁴. Вскоре этот человек был приведен, разоблачен и наказан. Тогда злобная свирепость иудеев, ненавистная Богу и людям, была сметена ясным светом. Вскоре наш Даниил, т. е. святой Цезарий, был поднят из львиного рва ¹⁰³⁵ и обвинение сатрапов было обнародовано и дополнено тем же автором: «Рыл ров, и выкопал его, и упал в яму, которую приготовил» ¹⁰³⁶ .

32. Когда осада с города была снята и готы возвратились в Арль с бесчисленным количеством пленников, святые базилики переполнились, и дома церкви наполнились скоплением неверующих. И Божий человек вдоволь раздавал им, находящимся в огромной нужде, пищу и одежды, пока не выкупил их всех по одному. Платил всем серебром, которое его предшественник, почитаемый Эоний, оставил для использования в трапезе епископа¹⁰³⁷. Помня о том, что Господь смачивал хлеб не в золотой и не в серебряной посуде, и наставлял ученикам не владеть ни золотом, ни серебром¹⁰³⁸. Это же святое дело было доведено до конца вплоть до продажи церковной посуды. Ведь, когда кадила, чаши и миски были даны взамен на выкуп пленных¹⁰³⁹, имущество церкви распродавалось ради обретения истинного храма. И сегодня еще видны следы от ударов топора и снаружи, и внутри, там, где снимались украшения столбиков, сделанные из серебра. А человек Божий приговаривал: «Да не будет разумный человек, искупленный кровью Христа, когда свобода теряется, из-за смирения делаться арианином или иудеем или из свободнорожденного стать рабом, или из раба Божьего рабом человека!»

33. И этим он украсил и защитил, а не обезобразил церковь. Ведь он разрешил предоставить сыновьям чрево Матери Церкви¹⁰⁴⁰ и не был обвиняем за это, часто говоря: «Однако я хотел бы, чтобы священнослужители и остальной клир, которые, я не знаю, по какой любви к чрезмерности, непостижимо не желают отдавать золото и серебро из пожертвований Христу за рабов Христовых, как-нибудь дали мне отчет. Я хотел бы, чтобы они ответили, если эти несчастья случайно прикоснутся к ним, хотели ли бы они избавиться с помощью этих пожертвований или сочли бы это святотатственным, если бы кто-нибудь спас их при помощи этих подношений? Я не верю, что это противно Господу, который себя самого отдал в искупление человека, чтобы из принадлежащего ему выкуп был выдан». Мы видим, что некоторые восхваляют это деяние святого мужа, однако никак ему не подражают. Разве не за нас кровь Христа в чашу, а его драгоценное тело на крест было помещено и воссияло?

34. Мы веруем и полагаемся на Господа, потому что, когда город Арль был осажден, то при помощи сострадания, веры и молитв святого Цезария он не подвергся ни захвату, ни разграблению¹⁰⁴¹. Так город от вестготов перешел к Остготскому королевству, так и сегодня во имя Христа он был передан под власть короля Хильдеберта¹⁰⁴². Таким образом, словно он повторял то, о чем мы читаем: «И переходили от народа к народу, из царства к иному племени, и Господь не позволял, чтобы человек причинял вред нашим жителям Арля»¹⁰⁴³.

35. [Цезарий восстановил] монастырь наподобие того, что он уже начинал подготавливать своей сестре¹⁰⁴⁴, эту обитель непорочности с ее более ранними монашескими правилами. Поскольку не было препятствий для претворения христианского таинства, которое подобало христианину, Цезарий, словно Ной нашего времени, ввиду смут и сильных бурь, возвел из кирпича ковчег монастырской церкви для братьев и сестер [во Христе]. Он пригласил из Марсельского монастыря¹⁰⁴⁵ свою сестру Цезарию, которую направил туда, чтобы она познала, чему учить, и была скорее учеником, чем наставником. Теперь он послал ее в подготовленную обитель с двумя или тремя сестрами¹⁰⁴⁶. После того множество девушек стали приходить туда толпами, отказываясь от родителей и имущества¹⁰⁴⁷, отвергали обманчивые и бренные радости смертных. Они добивались покровительства отца Цезария и матушки Цезарии, поскольку с ними, когда лампады были зажжены¹⁰⁴⁸, они были готовы ко входу в царство Небесное. Входящие туда удостаивались быть тесно связанными бесконечными объятиями Христа. И никогда не покидали обитель, потому что постоянно днем ни один проход не позволял им выйти из монастыря¹⁰⁴⁹.

36. Без сомнения, по этой причине и за это его старание дьявол, аки лев рыкающий, злясь на раба Божьего, когда еще раз обвинение против него было выдвинуто¹⁰⁵⁰, сделал так, что епископ был выведен из Арля и приведен в Италию, находясь по пути в Равенну под постоянной охраной. Чтобы на его примере было явлено: «Как золото и серебро поверяется в печи, так души избранных у Господа». Цезарий вступил во дворец и, намереваясь приветствовать короля Теодориха, подошел к нему, ведомый Христом. Как только король заметил почтенного и бесстрашного Цезария, встал для приветствия, сняв символ королевской власти с головы, снисходительно ответил на приветствие и спрашивал прежде всего о страданиях его в пути, затем подробно о своих готах и о жителях Арля. Когда епископ Цезарий покинул короля, тот обратился к своим приближенным: «Пусть Господь не пощадит тех, кто напрасно заставил проделать столь долгий путь человека такой святости и безупречности. Кто он есть, было проверено здесь. Ведь когда он вошел для приветствия, меня сотрясло. Я вижу ангельское лицо и вижу апостольского мужа и считаю грешным высказывать что-либо дурное о столь почтенном человеке»¹⁰⁵¹.

37. После этого, когда Цезарий пришел на постоялый двор и намеревался там позавтракать, король отослал ему в подарок серебряное блюдо, вес которого оценивался примерно в 60 фунтов, и, прибавив к нему еще 300 солидов, просил: «Прими, святой епископ! Король, твой сын, просит тебя принять в дар небольшое блюдо, чтобы ты, пользуясь им, хранил память о короле». Цезарий же, не имея по обыкновению ничего серебряного на столе, кроме ложек¹⁰⁵², на третий день приказал своим слугам для общественной пользы продать ценное блюдо, а за вырученные деньги начал освобождать множество пленников. Вскоре, как рассказывают¹⁰⁵³, собственные слуги рассказали королю: «И вот! Мы увидели выставленным на продажу твой дар, за цену которого епископ Цезарий освободил множество пленных. И столько бедных скопилось на входе и в гостиной его дома, что из-за столпившихся несчастных едва можно было подойти для его приветствия. Ведь мы видели на улице неисчислимую толпу несчастных, входящих к нему и выходящих от него».

38. И когда Теодорих узнал об этом его деянии, он выказал такое восхищение и похвалу, что сенаторы и знать, наблюдавшие это в его дворце, всенепременно возжелали, чтобы их благотворительные взносы были розданы руками блаженного Цезария. Провозглашая при этом, что они отмечены Всевышним, раз удостоились увидеть такого епископа, который в те времена благодаря своим делам и речам был истинным наследником апостолов. И так как ничто не простирается быстрее молвы, при повторном святом деянии слава о Цезарии долетела до Рима. И он туда был приглашен сенатом и знатными, папой и клиром, а также простым народом с искренним уважением, и до того как показаться им, он у всех уже укоренился глубоко в сердце. Он, сколько мог, освобождал всех пленных из-за р. Дюранс, в основном из города Оранжа¹⁰⁵⁴, который был захвачен. Часть из которых в Арле он освободил, затем остальных, найденных в Италии, выкупил. И чтобы свобода им была возвращена полностью, за свой счет предоставил им и лошадей, и повозки, и по своему распоряжению возвратил на родину.

39. Между тем в упомянутом городе Равенне некая вдова имела юного сына, состоявшего на службе в префектуре, который помогал своей бедной матери, получая за службу жалованье. Этот мальчик заболел и лежал полумертвый. Когда вся надежда и упование на его человеческое излечение отпала, мать, оставив сына, поспешно прибежала к святому, простерлась пред ним, обливаясь слезами, живя только одной надеждой, и, обняв колени блаженного мужа, воскликнула: «Так как божественное сострадание привело тебя, я верю, что ты вернешь матери сына». Но он отказал припавшей к его ногам женщине. Однако он полагал, что поступил жестоко. И все же, видя такие слезы, а также движимый привычным состраданием, желая так употребить преисполненную любовью обязанность и так во имя Господа заниматься добрым делом, чтобы во всем избежать пустословия, скрытно пришел в ее хижину.

40. Когда молитва была произнесена, он, по обычаю распростершись на земле, почувствовал, что божественное доброе дело, которое он призывал через Святой Дух, случилось. И он ушел, а оставленному своему писцу, а теперь почитаемому пресвитеру Мессиану¹⁰⁵⁵, велел, чтобы, когда молодой человек придет в себя, тотчас же сообщил ему. Тот остался охранять кровать с лежащим. И когда не прошло еще и часа, мальчик пришел в себя и сразу, как только открыл глаза, обратился к матери, говоря: «Иди скорее, мать, к рабу Божьему, чьими молитвами я вернулся к тебе и к жизни, и воздай благодарность, что своим чудом Господь дал исполнение молитв». Она, торопясь, быстро прибежала, воздавая благодарность не столько словами, сколько слезами. Она пожелала, чтобы тот, кого Господь с таким блеском вернул при его помощи, не отделялся бы от его службы и последовал за ним в Галлию. Но он ответил, что она должна воздать благодарность тому, деяния которого и справедливость обыкновенно даруется всем достойным и плачущим. Величие этого чуда рассказами верующих и вестниками обошло не только тот город, но и всю провинцию.

41. Дьякон-врач Хельпидий¹⁰⁵⁶, приближенный к царскому двору и светской службе, был терзаем дьявольскими нападками, не только обычными враждебными кознями, но сверх того на него в собственном доме обрушился камнепад. Он умолял святого, чтобы удостоиться молитвами его быть освобожденным от страданий. Цезарий, намереваясь освятить его дом, войдя, окропил его святой водой и так очистил от несчастий, что там ничего такого больше не случалось.

42. После этого пришел в Рим и был представлен папе Симмаху¹⁰⁵⁷, а затем сенаторам и их женам. Все воздали благодарность Господу и королю за то, что были удостоены увидеть того, на которого уже давно взирали взглядом сердца. До того как слава о том, что он апостолический муж, разнеслась по миру, при виде его они почитали и благоговели перед ним. За это дело папа Симмах, побужденный великолепием его заслуг и славой такой святости и почтения, не только превознес его до положения митрополита, но и особенно украсил предоставленной ему привилегией паллия¹⁰⁵⁸. И также утвердил, что дьяконы по подобию Римской церкви должны были носить далматики¹⁰⁵⁹.

43. И вот он, ранее изгнанный, вернулся обратно и вошел в Арль. И был встречен пением псалмов. С собой он принес из Италии, даже после выплаты выкупов, восемь тысяч солидов. В тот же день, когда он вошел в город, под вечер, намереваясь дать благословение, пришел в церковь. Одна из женщин была охвачена неожиданной дрожью, она выбежала, рыдая, и кричала с пеной у рта. Все были объяты страхом, она вырвалась наружу. Но когда ее схватили, она тотчас была передана святому мужу перед алтарем, и все его уговаривали, чтоб он излечил женщину и изгнал болезнь. Тогда он по своему обычаю распростерся за нее в молитве, приложив руку к голове, намазал все ее органы чувств и лицо освященным маслом. И болезнь, изгнанная именем Христа, эту женщину больше не тревожила.

44. Между тем он особенно заботился о пленных и достиг такой славы в этом служении, что никакой рассказ не может восполнить. В один день, когда святым рукам недоставало золота и серебра, что отдал терпящим нужду, он, докупаемый бедняком, сказал: «Что я могу сделать для тебя? Что имею, то отдам тебе». И войдя в свою келью, показал белую пасхальную ризу, которую он имел для процессий, и отдал ее, говоря: «Иди, продай ее какому-нибудь клирику и из ее цены освободи своего пленника!» И не только те, которые добивались у него, были освобождены из плена, но и он сам отправился в город Каркассон для выкупа пленных. И направлял аббатов, дьяконов и клириков во многие селения в различных местах для выкупа несчастных.

45. Он один удостоился иметь такие дары божественной милости, которые в других служивших Господу едва сияли. Сам же всегда так осуществлял каждое доброе дело, как если б он безусловно имел его одно. Так его предшествующие деяния долго казались более красивыми и милыми, пока они не были повержены следующими. Возможно ли описать его стойкость, чистоту, заботу, жар его души, благоразумие, доброту, его святую ревность в вере, беспрерывные днем и ночью размышление о Законе Божьем?¹⁰⁶⁰ Когда казалось, что он отдыхал от размышлений о псалмах и проповедях, чтец или секретарь не переставал читать подле него. Он был защитником веры, образцом священнослужителя, украшением Церкви, проповедником милости, усмирителем споров, источником любви, образцом поведения, судьей нравов, защитой сирот, выкупом пленных. Никогда из уст его не вырывалось ни злословия, ни лжи, ни проклятия против какого-либо человека, и не только не вредил кому-либо, но и не слушал клеветника. Если кто-нибудь из своих внезапно ругался или, возможно, злословил, он в зависимости от того, что это был за человек, разумно принимал строгие меры против него. И была его молитва против злословия такова, если когда-либо против кого-нибудь ее необходимо было направить: «Пусть Господь истребит грешника сего, уберет твои злодеяния, возбранит твои грехи и исправит твои ошибки, чтобы до тех пор тебе не быть спасенным!»

46. И внешнее его шло от внутреннего. И часто был с таким смиренным ангельским лицом, что, согласно писанию, лик его расцветал, когда сердце радовало. Как никогда сверх меры не радовался и не смеялся, так никогда и не был подавлен чрезмерностью печали, если только когда скорбел за чужие грехи. Никогда не обходился с кем-либо с ненавистью и не только за друзей, но и за врагов молился со всей нежностью сердца и не обучал словам, которые не наполнял примерами. И не проходило и часа в его дне без размышления над откровениями Господа¹⁰⁶¹, даже когда он спал. Ибо часто казалось, что он одновременно и спит, и размышляет. Так, что истинно и правдиво он говорил: «Помышления сердца моего всегда пред Твоим взором»¹⁰⁶².

В то время, когда он проделывал путь около Альп Верхнего Прованса, с ним был почитаемый святой епископ Евхерий¹⁰⁶³. И случилось, что несчастная больная женщина подошла посреди улицы и, согнув руки и ноги, начала ползать по земле. И когда он внимательно разглядывал ее, спросил святого Евхерия: «Зачем это? Отчего она лежит на земле?» Тот спросил женщину, и та ответила, что она многие годы уже разбита параличом и все члены у нее покалечены. Тогда Цезарий сказал святому Евхерию: «Иди и перекрести ее». Тот начал волноваться и отказываться, а Цезарий совершенно не отступал, пока тот не сделает этого. И Евхерий подошел к ней, перекрестил ее и сказал: «Я сделал, что ты велел». Цезарий снова сказал ему: «Возьми ее за руку и подними!» Но Евхерий отвечал: «Вели мне сделать, что угодно другое, и я выполню это, но, в самом деле, я не отваживаюсь начать это дело. Так сотвори это ты, кому Господь доверил излечить души и тела больных!» Цезарий ответил: «Все же ты сделай, что я говорил». И когда Евхерий сильно упирался, со слезами смиренно оправдывался и долго спорил, Цезарий сказал ему: «Ты намереваешься войти в огонь из покорности, но не готов из-за милосердия сделать то, что любовь велит? Протяни свою руку во имя Господа и подними ее!» Тогда, повиновавшись приказанию, Евхерий протянул руку и поднял женщину. И когда руки и ноги ее были излечены, он невредимый направился на постоялый двор.

48. Сколь многими добрыми делами он блистал, кто сможет изложить? Случилось так, что кабаны во множестве стеклись на земли загородного монастыря¹⁰⁶⁴. Комиты города и остальные военные вышли и не позволили людям трудиться на своем хозяйстве, но поубивали их во время большой охоты, отгоняя диких животных. Жители, не желая больше терпеть ущерб и насилие, пришли и сказали своему господину: «Сделай с нами, что пожелаешь, но теперь мы не можем ни служить тебе, ни находиться там». С тревогой он спросил об их жалобах. И они ответили: «Пришли на кабанов комиты, готы и различные охотники и убивают нас». И он громким голосом, воздев глаза и руки, взирая на небеса, сказал: «Господь наш Иисус Христос, да не позволяй больше кабанам приходить в то место!» И с того времени и по нынешний день больше кабаны там не кормились, как будто их приучали, и не случалось того, что можно было поохотиться. И заслуженно управлял зверями тот, который изгнал из себя все пороки. Он мог вымолить у Господа это, так как никогда не проходил мимо указаний Его.

49. У патриция Парфения был мальчик, которого он выделял среди других рабов¹⁰⁶⁵, но тот как-то стал, теряя разум, падать на землю. И так как казалось, что истинное дело его врага было направлено больше на мучение его души, чем на ослабление тела, то его обмазали маслом, освященным блаженным мужем. И когда это было сделано, хотя помощь земных врачей отсутствовала, Христос через раба своего возвратил мальчику здоровье. И настолько злой недуг вышел из него, что господин даже назначил его управлять своим хозяйством.

Ради примера страха, который побуждает больше к поклонению, чем к боязни, и ради прославления его заслуг было бы грехом обойти молчанием замечательные деяния святого мужа. В то время когда Цезарий обходил свой диоцез, он был приглашен хозяевами на виллу, которая называется Лауник. А после его ухода в келье, где имелась кровать, на его одеяле некий врач по имени Анатолий добился любви проститутки. И за такой заслуживающий порицания грех он вскоре постиг публичные мучения от подстрекателя своего дьявола. А именно – на глазах у людей бросился на землю и, пока громко признавал добрые дела раба Божьего, открыл для всех свой проступок.

50. Мы знаем, что Господь сделал множество добрых дел при посредничестве Божьего человека и в течение долгого времени одарял его ими. И в то время как один из нас, кто написал это, попросил для себя освященное Цезарием масло, и, аккуратно перенося полученный от него полный флакон к дому, оберегал его, как будто величайшую реликвию. И когда через некоторое время он мучился от сильного жара лихорадки, он попросил, чтобы флакон с величайшим почтением и осторожностью был подвешен к его голове. И когда флакон обернули в наичистейший платок, он, как мы полагаем, по нерадению слуг треснул. Однако масло находилось внутри него таким образом, что ни капли не попало, ни на землю, ни на платок. Когда это заметили, то очень быстро перелили масло в другой сосуд, и как только флакон был полностью опорожнен, он тотчас развалился. А того, кто это так точно рассказал, с Божьей помощью лихорадка тотчас оставила.

52. А как изящно он разбирал писание и разъяснял неясности! Кто сможет это передать? И если кто-нибудь просил его, чтобы он истолковал темные места, то для него это было большим удовольствием. И часто сам поощрял нас, говоря: «Я знаю, что вы не понимаете все, почему же вы не спрашиваете, чтобы узнать? Так как не всегда коровы спешат к теленку, то иногда телята торопятся к коровам, чтобы утолить свой голод из вымени матери¹⁰⁶⁶. Это и вы должны делать, чтобы беспокоить нас, вопрошая, чтобы мы были обязаны разузнавать и могли открывать вам духовный мед». О горе мне, несчастному Киприану, за то, что я был к учению прохладен! Это я сейчас познал и раскаиваюсь! Почему из такого струящегося источника я не черпал столько, сколько нуждался?

53. И блистали в нем следующие добродетели: непорочность с чистотой, умеренность со скромностью, мудрость с простотой, строгость с кротостью, ученость со смирением, и, наконец, жизнь непорочная и безупречная, всегда соответствующая ему. Кто когда-либо мог воспроизвести тот пыл, с которым он любил всех людей? Ведь он носил в сердце и повторял в речах, что мы должны любить врагов, и славно наставлял в этом и ласковыми уговорами, и проповедью, и примером. Едва ли кто-нибудь с такой любовью молился за своих любимых, как он за врагов. И хотя не было причины, по которой у него мог бы появиться враг, если только не казалось, что некоторые ревновали из-за зависти или за его ученость. Он, однако, любил их не только с отцовским, но и с материнским чувством. И часто наставлял нас, что, когда любовь простирается и на врагов, не может быть, чтобы и близкий не был любим.

54. Кроме того, он, сколько мог, заучивал наизусть тексты и громко проповедовал в церкви. Забота в этом деле была столь благочестива и полезна, что, когда он сам по болезни не мог прийти для проведения необходимой службы, он обучал пресвитеров и дьяконов и ставил проповедовать в церкви. Что никто из епископов по отношению к проповеди, которая была необходима, не делал, оправдываясь невозможностью этого. Цезарий говорил так: «Если слова Господа, пророков и апостолов оглашаются дьяконами и пресвитерами, почему слова Амвросия, Августина или мои с другими католическими учителями не оглашались бы пресвитерами и дьяконами? Раб не больше господина своего ¹⁰⁶⁷ . Я верю, что кому дозволено читать Евангелие, тому можно читать в церкви как проповеди рабов Божьих, так и их толкования канонических текстов. Я оправдываю себя, вводя это. Пусть знают епископы, которые не будут выполнять это, что они ответят в день Страшного суда. Я же не верю, что кто-нибудь, кому Господь говорит: “Взывай громко, не удерживайся” ¹⁰⁶⁸ , и сам не будет взывать и не позволит другим взывать. Пусть побоится того: “Горе тем, которые молчат о Тебе, ибо и речистые онемели” ¹⁰⁶⁹ и слов апостола: “Все они немые псы, не могущие лаять ¹⁰⁷⁰ ». Ибо сколько овец заблуждается, когда священник молчит! И он даст отчет об этих душах».

55. Он выступал с проповедями, подходящими по времени и празднику, против зла пьянства и страстей, раздоров и вражды, вспыльчивости и высокомерия¹⁰⁷¹, прорицателей¹⁰⁷² и предсказателей, календ и языческих ритуалов, а также авгуров, почитателей деревьев, ручьев и пороков различных заблуждений. И так подготавливал проповеди, что, если кто-нибудь из пришедших просил, Цезарий не отказывался уделить ему время. И даже если тот просил у него малое из того, что должен был получить, Цезарий все равно сам предлагал ему и рассказывал о том, что читал. А далеко расположенным провинциям во Франкии, в Галлии, а также в Италии и Испании посылал через священников предписания – то, что следует в своих церквях проповедовать, чтобы, отбросив бренные и пустые дела, они стали ревностными к добрым делам¹⁰⁷³ апостолов. И благоухание Христа благодаря нему было на обширном пространстве. И там пылал успехом, где не был представлен взорам, и трогал души, не притрагиваясь к сердцу.

56. И установил, чтобы в своей церкви никогда не назначались в дьяконы до исполнения 30 лет¹⁰⁷⁴. Но также прибавил, чтобы когда-либо не назначались и более старшего возраста, если только не читал четыре раза подряд Ветхий Завет и четыре раза Новый. Я, грешник Киприан, свидетель этого, потому что, чтобы ни велел другим или ни делал сам, всегда достигал всего благодаря Господу. И все, с чем боролся или чего избегал делать сам, все это, ради ревности к Господу, никогда не совершал и даже не ощущал вкус.

57. И так как никогда не хотел быть свободным от дел Божьих, возвел и разместил тройственный храм в одном месте¹⁰⁷⁵. Центральную часть его построил с большой заботой в честь святой девы Марии и присоединил к ней с одной стороны в честь святого Иоанна, а с другой в честь святого Мартина. И чтобы предоставить святым девам, которых он собрал, попечение о необходимом погребении, он велел, чтобы вырубили саркофаги из огромных камней, соразмерные должным быть погребенными. И приказал, чтобы их поставили плотно в ряд на полу в храме, чтобы, какая бы дева из той общины ни умерла, она бы имела уже приготовленное святое место погребения¹⁰⁷⁶.

58. Немного позже он воздвиг могилу между алтарем и кафедрой своей сестре и матушке монастыря Цезарии, отошедшей к Христу¹⁰⁷⁷. Близ места, которое приготовил для себя и среди других, которых он до этого захоронил там. Когда же матушка Цезария ей наследовала¹⁰⁷⁸, которая и сейчас жива, то дело ее вместе с сестрами так расцвело, что девушки Христа под руководством своей матушки среди пения псалмов, постов, бдения и чтения священных книг также много и красиво писали¹⁰⁷⁹.

59. И по обыкновению блаженный муж беспрестанно предавался проповедям, чтению и молитвам по всем воскресным и всем праздничным дням. И часто утром и вечером читал вслух проходившим поблизости проповеди, чтобы не было ни одного, кто мог оправдываться незнанием. Призывал послушных, беспокоящихся наставлял, а упорствовавших горячо молил, потому, как в день суда достойное воздаяние верным вере будет дано, так и последует достойное отмщение упорствовавшим. Он, согласно правилам, установил, что в течение трех дней после свадьбы молодожены должны получить благословение в храме. Щедро одаренный милостью Господа, имел столько хорошего в себе от успеха у слушателей, верности учеников и посвящения девушек, что не за одну заслугу был увенчан. А был украшен такими многочисленными венками за свои блистательные дела, что и сам превратился в венец славы.

60. Однако же много и соперников появилось, которые противостояли его учению о благодати. О успех, который всегда должен быть оспорен! Ибо из-за слухов и дурного истолкования в областях Галлии ошибочно возникло неверное подозрение о высказываниях Божьего человека. Для этого главы церквей с другой стороны p. Изер, созванные любовью к благодати, собрались в крепости Валанс¹⁰⁸⁰. Туда из-за обычной болезни блаженный муж не смог прийти, как планировал, однако же он послал выдающихся мужей из епископов вместе с дьяконами и пресвитерами. Среди них и святой Киприан из Тулона блистал¹⁰⁸¹, подтверждая в особенности все, что сказано в Священном Писании, и доказывая, исходя из указаний древних отцов церкви, что никто сам не может преуспевать в божественном благополучии, если сначала не будет призван благодатью Господа. И хотя они хотели установить свои законы, Божьи заповеди не были отброшены. Они не помнили, что Господь говорил: «Без Меня не можете делать ничего» ¹⁰⁸² , «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» ¹⁰⁸³ , «Никто не имеет что-нибудь, если бы не было дано ему свыше"¹⁰⁸⁴. И апостол: «Но благодатию Божиею есмь то, что есмь» ¹⁰⁸⁵ , «Всякий дар совершенный нисходит свыше» ¹⁰⁸⁶ , и пророк: "Господь дает благодать и славу» ¹⁰⁸⁷ . И тогда человек истинно имеет свободное суждение, когда он будет искуплен прощением Христа, и при этом прощении он захочет следовать влиянию совершенства. Из-за стремления к этому Цезарий дал истинное и очевидное из апостольского предания уложение¹⁰⁸⁸. А блаженной памяти Бонифаций, в то время папа Римской церкви, в той борьбе, когда рвение Цезария было попрано упорствующими, апостольской властью поддержал его сторону¹⁰⁸⁹. И главы церквей постепенно приняли то, что в результате их неожиданного упорства дьявол хотел уничтожить.

61. И когда этот канон был определен, высочайший епископ проповедовал поджидавшим отцам, говоря: «Если ты любишь слова Божьи, то удерживай в сердце, что я произнес (дал). Высшее совершенство десяти заповедей подобает божественной любви. Как любовь Христа привязала себя в тебе, пусть сам же ты воздашь, когда всеобще щедрость будет разделена с человеком. Поверь, что не только души родителей, друзей и клиентов должны быть питаемы от той речи. Призываю в свидетели тебя перед Господом и его святыми ангелами, что ты ответственен за спасение твоих клиентов¹⁰⁹⁰, каких бы ни было слабых, если не так же, как и родителям, будешь им давать, когда вернешься к тому, что я предписывал. И ты познаешь, что раб был дан тебе в настоящее время земным творением и не передан тебе навсегда». И еще раз к тем, к которым взывал, обратился: «Зачем мы говорили, братья? Зачем обсуждали, сыновья? Я спрашиваю вас, как до сих пор наши проповеди были в согласии? Если вы уважаете сказанное нами, то сохраните это, если сохраните, то, без сомнения, сердцами дойдете до этого». Таким образом, взывая, он добивался стремления запомнить даже от упорствовавших.

62. Ежедневно без перерыва во время завтрака и обеда были чтения за его столом, чтобы духовное и телесное в человеке радовалось, насыщенное таким двойным подкреплением. Я признаюсь, многие слушавшие в тех тесных и сжатых пределах с трудом и громадной скромностью были согласны, но вскоре забывали это, и, что еще хуже, немногие могли повторить переданный им небольшой рассказ даже в сокращении. В доме его церкви всегда трапеза была приготовлена клирикам и каждым приходящим, как когда он был, так и когда отсутствовал. Когда он был жив, никто не приходил в Арль как в чужой город, но приходил как в собственный дом. [С великой ревностью и пылом души Цезарий принял заботу о храмах, монастырях, чужеземцах, вдовах и слабых. Он молился по какой бы то ни было причине, чтобы другой не был несправедливо угнетен. Встречал всех спешивших к нему с такой любовью и обращался с такой приятной речью, что кто бы ни добивался его присутствия, верил, что Цезарий обладает частью вечного счастья. Ни монахиня, ни родственница, ни служанка и вообще ни одна из женщин не имела право войти в дом его церкви ни для приветствия, ни по какой-либо другой причине¹⁰⁹¹. И это был святой, осмотрительный и прекрасный обычай, чтобы все дурные поводы и неверные подозрения были отброшены.]¹⁰⁹²

63. И так как мы начали затрагивать то малое из его многочисленных добрых дел, (из них) хватает явных, даже если некоторые тайные были скрыты. Мы просим вас, святых братьев наших, пресвитера Мессиана и дьякона Стефана, которые поведали о том, как в юности они были у него в подчинении, чтобы вы изложили свои воспоминания в небольшом связном рассказе.

Закончена книга первая.

(1). Messianus presbyter et Stephanus diaconus dixerunt: De sancti beatissimique patris et sacerdotis ac magistri nostri, domni videlicet Cæsarii, conversatione atque virtutibus ilia dicturi sumus, quæ vel simul vel singillatim de eo cognovimus, vel cum sanctissimis coepiscopis eius, id est domno Cypriano et domno Firmino atque sancto Viventio pariter vidimus; qui et ea quæ de ipso superius adscripta sunt ab initio referentes, usqne ad finem articuli concluserunt et nobis permittere ac iubere dignati sunt, ut unusquisque nostrum, quæ sibi de gestis eius essent bene cognita, fideliter enarraret. Non indigemus, vel si nobis suppeteret, eloquentia sæculari, quia omnem mundanæ facundiæ transcendit ornatum sanctarum veritas actionum. Ad quam plenissime demonstrandam ilia nobis puritas simplicitasque sufficiet, qua ipse quoque beatissimus pater miracula quæ a nobis sunt referenda perfecit, maxime cum frequenter hoc et ipse domnus communi habuerit in sermone, quia quod erudite diceretur, intellegentiam doctis tantummodo ministraret, quod vero simpliciter, et doctos simul et simplices competenter instrueret. Ergo ea quæ veraciter ab eo facta dictave cognovimus aggrediemur Deo propitio verbis infucatis et integris pro parte qua possumus fidelibus auditoribus intimare, ut ex ipsis et infirmis conpunctio et perfectis gaudium et ad perfectionem tendentibus ministretur exemplum. Incipiemus igitur, quemadmodum recordamur, breviter opera eiussancta, Deo adiuvante, retexere.

(2). Petri diaconi huius ecclesiæ filia, in qua omnis utilitas domus ipsius consistere videbatur, languore gravi faciente, triduo iam muta iacebat. Pro qua re quodam die pedibus se beatissimi viri prostravit, dicens: ‘Miserere, serve Christi, senectuti meæ, veni, ora pro filia mea, quia confido tibi a Domino nihil esse negandum; pone manum super eam, et salva erit. Iam enim per triduum muta, oculis clausis, iacet, horisque et momentis singulis exitum eius expecto’. Quo audito, motus et conpunctus lacrimis senis, ad domum eius perrexit. Ubi cum ingressus fuisset et omnes in ipsa domo cum patre fortiter flentes videret, ad orationem prosternitur; ubi velut alter Heliseus ad caput eius inter angustias archæ et lecti se adtraxit. Post orationem, quam cum lacrimis fudit, statim reverti ad domum ecclesiæ coepit.

(3). Erat enim consuetudinis eius, ut cum, spiritu sibi insinuante, preces suas exaudiri pro infirmis agnosceret, statim cum celeritate exinde discederet, ne si illo præsente fieret, quod ipse a Domino precibus impetrasset, aliqua arrogantiæ nasceretur occasio, quia et re vera frequenter et duiciter quasi in figura, ut nemo intellegere posset, dicebat: ‘Cui animarum cura credita est, fortiter debet timere et curam corporum exercere. Denique simplicibus magis quam doctis istud gratia divina concessit. Utinam in his quæ nobis misericors Dominus dedit discretionem nobis sibi placitam concedat. Istud tam en a nobis indignis minime est præsumendum’.

(4). Discedente ergo eo, coepit iterum atque iterum clamare pater post euntem: ‘Novi, quia, si Dominum tuum precaris, reddetur mihi filia mea\ Tunc ille unum de cubiculariis suis reliquit, dicens: ‘Vade, observa ibi et post paululum veni et die mihi, quid agit\ Necdum hora complete, et ecce! nuntius: ‘Domne’, inquit, ‘reversa est ad se puella, supra quam orasti; quæ hoc dicit: “Domnus episcopus hic fuit, cuius orationibus reddita sum et sana facta». Pro qua re venit pater, gratias agens, et sibi iam per orationes episcopi sancti revocatam a morte filiam protestatur; nam denique hodie, Domino annuente, vivens huius rei ipsa per se testis existit.

(5). Sed licet, ut mos servorum Dei est, semper virtutes faciendas excusent, is præcipue servus Christi, et quando ad præsens sibi præstari, insinuante Domino, confidebat, nec tunc temere arrepere, sed caute subterfugere volebat. Verum sive stetisset sive fugisset, numquam postulanti defuit Deus, quem ille in corde suo non solum in oratione et obsecratione, sed etiam in convivio, in itinere, in collocutione, in consessu, in prosperis, in adversis et etiam in somno semper secum habuit. Denique nos ipsi vel conservi nostri, qui in cella ipsius manserunt, sciunt quæ dicimus, ilium inter pausas somni, quas iam ætas non solum exigebat, sed etiam pro infirmitate aliquotiens premebat, spiritu semper vigilante, dicere, tamquam admonens, qui psalmum diceret: ‘Age, die’. Nulli dubium est, quod aut spiritaliter cum sanctis psallebat, aut certe illud impleverit propheticum: Ego dormio, et cor meum vigilat. Frequenter etiam in sopore positus, de futuro iudicio et de æterno præmio prædicabat. Interea non est meorum meritorum, ut indignus præclara de famulo Dei referam.

(6). Cum igitur in cella ipsius diaconus in servitio illius ad iudicium meum delegatus essem, curam me inter reliqua etiam de nocturnis horis iusserat habere. Itaque cum de cella inferiore ubi manebam foris egressus fuissem, quia in omnibus sanctus vir modum semper voluit custodire, præcipue ad noctur nos, vigiiantissime observabat, ut absque eo qui sibi peculiariter inhærebat, – Deo solo sibi attestante, dicebat, – nullus suorum qui secum manebant ante horam legitimam excitaretur. Tunc per somnum lenta voce clamabat: ‘Duo sunt, nihil est medium, duo sunt: aut in cælo ascenditur, aut in infernum descenditur’. Deforis cellam ego revertens, ille evigilavit, ait ad me: ‘Quid’, inquit, ‘iam hora est ad nocturnos?’ Ego dixi: ‘Non est hora, adhuc tempore est’. Et ille: ‘Vere hora est’. Et re vera sic erat. Tunc implevimus nocturnos. Et dixit ad me: ‘Cuinam per somnium cum grandi intentione clamabam: “Duo sunt, duo sunt, non est quicquam medium: aut in infernum aut in cælo itur?” Ego respondi: ‘Consuetudinem tuam facis incessanter clamare’. Tunc ego peccator arbitratus sum, quod semper ille de Deo et cum Deo loquebatur. (7) . Hic enim, ut supra dictum est, sic omnium virtutum amator fuit, ut nullum bonum fuerit, quod vel per se non cum alacritate exercuerit vel cum is fervore spiritus alios habere et voluerit et docuerit. Inter omnia igitur bona, quæ generaliter ut fierent, docebat, et mala, quæ nulla omnino fieri pronuntiabat, præcipue, quod benigna et sincera conscientia vestra novit, infidelitatis, mendacii, superbiæ atque luxuriæ vitia et ebrietatis inpatientissimee omnino abhorrebat. Iesu bone, quibus gemitibus, quibus suspiriis, quo fletu pro peccatoribus supplicabat, ut iam videres hominem Dei tam quam in præsenti conspicere miserum peccatorem ad gehennæ supplicia destinari! Denique secundum apostolum numquam sibi solo vixit, numquam pro se solo oravit.

(8) . Quodam igitur tempore cum velut ad cumulum meritorum suorum undique captivi Arelato redimendi non frustra exhiberentur, magna multitudo redemptorum ingenuorum et multorum nobilium Arelato ab ipso viro sancto cotidie pascebantur. Tunc venit ordinator ipsius et coepit ipsum contestare: ‘Edice, ne captivi isti vadant, domne, per plateas et petant, unde comedant, quia, si hodie consuetudinarie ab ecclesia pasti fuerint, crastino ad mensam tuam , unde panes fiant, non habebis’. Tunc ille fiducialiter in cellam ingrediens, ad consuetudinaria subsidia confugit, ubi numquam testem hominem habere voluit, et petiit a Domino, substantiam miseris dari; nam si quis forte, ubi ille solo stratus orabat, casu supervenisset, fortiter abhorrebat. Itaque tam profuse flevit, ut statim impetraret quod postulaverat. Tunc ergo inde exiens, cum alacritate et fiducia quodammodo infidelitatem ordinatoris obiurgans, venerabili viro Messiano presbytero, tunc temporis notario dixit: ‘Vade in horreum et ita scopa, ut nec quicquam granorum, si fieri potest, ibi remanent, et fiant panes secundum consuetudinem, et omnes simul manducemus; et si crastina non fuerit quod manducetur, omnes ieiunemus, dummodo hodie bene nati homines seu reliqui captivi, nobis edentibus et bibentibus, non eant per platens mendicare’, Vocans tam en unum e nobis, in aure eius dixit: ‘Cras dabit Dens, quia qui dat pauperibus numquam egebit’. Etenim adhuc ipsis captivis non licebat ad propria remeare. (9). Quid multa? Impletur quod iussit. Murmuratur ab omnibus ecclesiæ convivantibus, unde essent alio die commessuri. Sed qui Heliæ providerat mulierem viduam, ad quam veniendo pauxillulo sustentaretur, et isti sine ambiguitate, cum oraret, insinuaverat, omnia captivis et peregrinis erogando nihilque omnino sibi reservando ut semper uberius ditaretur. Denique alia die, qua pallentes lucescere metuebant hi qui ope ecclesiæ sustentabantur, et cum non minimis suspiriis expectarent, quid ageretur, Gundobaldus et Sigismundus reges Burgundionum scientes, quam alacer servus Domini ad opera misericordiæ festinaret, antequam ipsa lux diei claresceret, tres naves quas latenas vocant maiores plenas cum tritico direxerunt. Et omnes, qui pridie incredulitate famis periculum metuebant, videntes, quod Dominus servo suo numquam deesset, gratias cum gaudio Deo in necessitate subvenienti maximas referebant. (10). Quodam igitur tempore patricius Liberius, insidiantibus Gothis, quos Wisigothos dicunt, lanciæ vulnere in ventre usque ad vitalia perforatus est. Et quia trans Druentia periculum ipsum gestum fuerat, turbatis omnibus concurrentibusque post percussorem, ille solus remansit. Periculo vulneris ipsius perterritus et spe vitæ suæ desperatus, quantum potest homo, donec fiat exanguis, prope non minus quingentos aut eo amplius passus in aliam ripam propriis pedibus transfugit. Sed cum ad locum Arnaginem, ubi homines vici ipsius occurrere potuerunt, pervenit, omnino sine ulla spe vel respiratione animæ cadens iacuit. Hæc enim pæne omnis civitas novit; tam en quæ dicimus, magnificentissimo viro ipso referente, cum lacrimis et grandi admiratione virtutis viri sancti cognovimus. (11). ‘Tunc, inquiunt’, vir ille referebat nobis, ‘nihil mihi in supremum meum aliud in memoriam venit, nisi cum lacrimis proclamarem: “Omnia remedia cessaverunt; domnum meum Cæsarium rogate, ut mihi subveniat”. Quod nos exceius qui missus fuerat velocitate verum esse cognovimus. Nam dum in agro sancti monasterii sui aliquantum et repausare et ordinare aliqua voluisset, ibidem coeperat paululum remorari; et ecce! subito qui missus fuerat anhelans venit, suppliciter deposcens: ‘Cito propera’, inquit, ‘domne: filius tuus, ut ante obitum suum ilium videas, rogat’. Et cum nullum sine medicamento penitentiæ de hoc mundo vir Dei voluisset recedere, ilium præcipue sine hoc remedio non optabat abire. Statim etenim ad vicum Arnaginensem pervenimus. Ergo, sicut supra dixi, ea quæ vir ipse mihi ex plurimis retulit indicabo. (12). Nam dum ita exanimis iaceret, ut non solum omnes reliquos suos, sed etiam nec coniugem nec filiam unicam agnosceret, tunc ipse cum Sacramento dicebat fuisse sibi visum humana voce audisse, quæ illi in aure lente loquens dixerit: ‘Ecce! sanctus episcopus venit’. ‘Statim ad ipsam vocem oculos aperui et ipsum famulum Christi venientem cognovi. Sed ubi ad me peraccessit , manus illius, quantum necesse erat mihi, qui spem vitæ amiseram, osculari fortiter institi. Tunc ergo, ut credidi, Deo mihi peccatori inspirante, birrum ipsius domni mei adprehendi et vulneri meo imposui. Sed cum ibidem paululum partem vestimenti ipsius tenuissem, in eadem hora sanguis, qui penitus non desistebat fluere, ita deinceps cessavit, ut non solum sanitas, sed etiam virtus maxima mihi redderetur; et si permissus fuissem, caballo sedens ad civitatem nitebar properare’. Quod etiam apud nos qui præsentes fuimus verissimum esse constitit.

(13). Igitur illustrissima feminarum Agretia, matrona eiusdem viri, cum mulieris illius, quæ extremam fimbriam vestimenti Domini tetigit, infirmitate laboraret, non dissimilis fide et devotione liberata est. Cum ad occursum eius venissem, ilia familiariter dignabatur meam parvitatem: infirmitatem suam acsi cum verecundia matronali prodens, coepit sub obtestatione Domini multis precibus poscere a me, ut unum pannum de tesselis illius, quem a nudo sui corporis habuisset, feminæ deferrem. Cumque ego, in cella beati viri dum essem, facile potuissem facere quod sperabat, timere tamen coepi, ne unde ilia sibi remedium petebat, ego peccatuin ex furto incurrerem. Tunc cubiculario ad quem vestimenta sancta pertinebant id indicavi, quod aliquis fide tessellum sibi deportari postulasse; pro qua re unum vetustum mihi illea dare non distulit.

(14). Domine Iesu Christe, gloriosus es in sanctis tuis, et quis tibi similis? Tu tamen promisisti, quod si quis in te crederet, opera quæ facis et ipse faceret. Nam dum apud me iam servatur pannus ipse deportandus, cum sero factum esset, – ea consuetudo erat, ut ei, antequam repausaret, tesselli adhiberentur calefacti ad focum, et aliis detractis, apponerentur, – exhibiti sunt, prout opus existimavit qui serviebat. Cui ille: ‘Non istos’, inquit, ‘ilium talem atque talem volo’. Exhibiti sunt alii veteres: ‘Non est hic’, inquit, ‘quem quæro’, exquirens, quod non consueverat, ut innotesceret, quod in spiritu prævidebat. Tunc nutibus ego et ille qui mihi dederat coepimus recognoscere, quod servo Dei furtum nostrum non potuisset latere, ut perspicuum et evidens esset, quod famulus tuus, Domine, nobis indignis de donis illis quæ ipsi tribueras potuisset dicere: ‘Tetigit me aliquis’. Tunc ergo velut pro ilia, quam tu, domine Iesu, per orationem servi tui sanasti, ego timens et tremens, quod factum fuerat coepi servo tuo fateri, dicens: ‘Indulge, domne; ego pannum quem quæris habeo. Filia tua’. Usque hic me loqui permisit; ille autem cum sibilo silentii: ‘Tace’, inquit, et cum grandi pietate apprehendens adhuc etiam ilium tessellum dedit mihi et dixit: ‘Vade’, inquit, ‘porta ambos ad basilicam domni Stephani et mitte illos sub altare, et ibi maneant, et unum quem volueris porta mane ad eam quæ te rogavit et alium mihi revoca’. Sicut iussit indigno servo suo, feci; et tamen, cui portaverim, numquam a me requisivit nec tessellum repetiit.

(15). Cumque ilia femina assidue exactrix esse non desineret, ut quod petierat deportarem, vidensque me eminus venientem, porrectis porro manibus, antequam darem iamque raptura quod exhibebam, impetu obviam venit. Quæ, antequam de casula, sub qua ipsum pannulum ferebam, erigerem, rapere quod fidei alacritate poposcerat festinabat. Ego vero cum protulissem ipsum tessellum, dedi ei, illaque sibi super vestimenta sua circa se posuit; prius tamen oculis admovens et cum devotione deosculans, ut dignum erat, honorabat. Nec mora, statim adfuit, Domino tribuente, fidelis petitionis suæ effectus, et iam vestimenta servi Domini habuerunt, quod et post transitum ipsius habere noscuntur. Denique, ut solebat ipsa fateri, cum ipsum pannum ad pectus suum posuisset, statim, velut si qui solent aqua frigida respergi, ita omnia membra vel venæ eius etiam cum parvo dolore in horripilationem suspense sunt, ut corpus ipsius aliquantum horrore simul et tremore quateretur. Sed ilico Domini misericordia adfuit, et fluxus qui erat discessit et numquam amplius ad ipsam rediit, impletumque est in ea: Vade filia, secundum fidem tuam fat tibi.

(16). Factum est, ut quodam tempore quattuor aut quinque episcopi ei ad occursum venirent, cum quibus ad lucernarium ad basilicam sancti Stephani descendit. Cumque, expleto Iucernario, benedictionem populo dedisset, egredientibus illis mulier quædam in salutatorio occurrit, quæ tam horribilem infirmitatem incurrerat, ut die noctuque incessanter manus eius ita inter se conliderentur, quasi aliquid volventes. Quæ lacrimabiliter clamavit: ‘Domne Cæsari, miserere infelici; ora, ut mihi manus meæ reddantur’. Illius ut erat consuetudo, in oratione cum aliis episcopis prosternitur. Cumque uterque surrexissent, inclinato capite, uni de sanctis episcopis dixit: ‘Iube, domne, rogo, signa manus mulieris istius’. Qui oboedientissime paruit, sed nihilominus præfatæ manus solito volvebantur. Ilia vehementius clamans dixit: ‘Domne Cæsari, ad te clamo, te rogo, tu signa’. Iterum in oratione procubuit, erigensque se, crucem super infirmas manus fecit, quæ statim steterunt. Mulier vero Deo et viro sancto gratias agens, incolumis reversa est.

(17). Nam cum ad oleum benedicendum competentibus in baptisterio annis singulis veniebat, et hinc rediens cum cocumula, ad consignandos ininfantes sederet, parvuli illic pueri vel puellæ a parentibus missi certatim currebant, exhibentes vascula cum aqua, alii cum oleo, ut eis benediceret. Cumque hii qui deferebant contra se urceolos et ampullas præ multitudine populi comploderent, sonus audiebatur percutientium et videbatur; et tamen vitrum, in quo benedictio servi Christi effusa fuerat, numqua confractum est.

(18). Quodam tempore, dum dioceses visitaret, ad castellum quod Luco dicitur venimus. Erat ibi matrona quædam Eucyria nomine, quæ ancillam suam offerens ante pedes eius prostravit; pro qua ut Domino supplicaret, lacrimabiliter exorabat. Ille autem causam perscrutans, ut erat vir Deo plenus et in omnibus perscrutantissimus, quid infirmitatis haberet, interrogavit. Dixerunt: ‘Dæmonium quod rustici Dianam appellant. Quæ sic affligitur, ut pæne omnibus noctibus assidue cædatur, et sæpe etiam in ecclesiam ducitur inter duos viros, ut maneat, et sic flagris diabolicis occulte affligitur, ut vox continua ipsius rogans audiatur, et eis qui sibi adhærent respondere penitus non possit.

(19). Tunc omnibus qui cum servo Christi aderant poscentibus, ut rei veritas appareret, videre petierunt. Permittente igitur ipso domno, sanctus Lucius presbyter et Didimus diaconus, qui eo tempore cum ipso per parrochias ambulabant, ad eam secretius videndam properaverunt, in quorum etiam et ego obsequio perrexi. Si mihi fideles credunt, – coram Deo dico, – oculis meis vidi plagas, quas ante aliquot dies in dorsum et in scapulas acceperat, ad sanitatem venire; pridianas autem et in ipsa nocte impressas recentes inter illas intextas. Tunc iterum exbibita ante ilium, ita torvis lumiuibus oculorum, confusa et aversa ab eo facie, apparuit, ut omnibus innotesceret, in faciein servi Dei minime eam posse respicere. Sed iile capiti eius manum imponens, benedictionem dedit, deinde oleum benedixit, ex quo eam nocturnis horis perungi iussit: statimque ita sana facta est, ut deinceps temptatio dæmonis ad illam non reverteretur.

(20). Alio vero tempore cum in dioceses venissemus, infans annorum circiter octo clericali habitu in altario venit, ubi post prædicationem, – quam non solum in civitate, sed etiam in omnibus parrochiis, cum potuit, per se memoriter facere minime distulit, – cum se de cancello ad altare revocasset, missam iam coeperat celebrare. Infans vero ipse graviter ab spiritu nequissimo coepit vexari, nam tremore et spumis horribiliter quatiebatur. Tunc nos omnes terror non modicus invasit. Ille vero oculos in cælum elevans, preces ad Dominum pro curatione eius direxit et coepit iterum, omisso illo, ad missas faciendas se convertere. Tunc quidam presbyter Cataroscensis ecclesiæ Ursus nomine infantulum ipsum ante pedes eius proiecit. Quod ille ægre suscipiens, ait: ‘Parcat tibi’, inquit, ‘Deus, benedicte; istud aliorum opus est, non meum’. Et licet ille propter humanam arrogantiam denegaret, non tamen servo suo defuit virtus divina. Statim ergo ubi ante pedes eius puer ipse proiectus est, sanus surrexit, nec umquam ad eum spiritus nequam rediit, quem etiam subdiaconum in ipsa ecclesia vidi.

(21). Nam cum ad Citaristanam parrochiam venisset visitandam, cuiusdam Novati nomine filia tam nefandum et novi generis dæmonium videbatur incurrisse, ut, si quando pedem extra hostium domus suæ misisset, statim multitudo corvorum in faciem ipsius lacerantes inruebant, et iilam tremore quassatam vel cum spumis volutante, omne illius nudum quod repperissent corpus, hoc est faciem, cervicem vel quicquid aliud invenissent, deturparent. Quæ dum ad sanctum virum esset exhibita, usque ad basilicam qua ingressa est, ubi vir Dei erat, supervenientes corvos nos vidimus eminus volitantes circa eam; non tamen iam vel tunc ausi importuni inruere. Nam cum ante ipsum venisset, videns faciem ipsius deformiter laceratam, nobis secretius dixit: ‘Numquam isto genere diabolum insidiatum alicui vel legi vel vidi vel audivi’. Tunc ante sanctum altarium super caput eius manus imponens, oleum benedixit eique oculos et aures perunxit: cunctis videntibus, per plateam ad domum suam sana reversa est. Per biduum quo ibi fuimus ad ecclesiam processit, incursusque ille deinceps numquam ad ipsam reversus est.

(22). Devoluto hinc tempore, venit ad agrum ecclesiæ nostræ, ubi et dioceses sunt, quæ Succentriones vocatur. Balnearia ibidem grandibus fastigiis constructs sunt. Ubi si quis momentis singulis casu transiret, statim per nomen clamabatur; ilico sibi ingentia saxa aut ante pedes aut post se cadentia cum metu aspiciebat. Caventes universi, ne inde umquam præterirent, unde etiam monebantur omnes nescientes, ne in illud periculum inciderent, inde prætergredi non debere. Cum ecce! vir Dei ibidem requisitus ad aliam pergeret ecclesiam, clericus cui cura erat baculum illius portare, – quod notariorum officium erat, – oblitus est; in quo ministerio inutilis ego serviebam. Tunc incolæ loci illius, cum eum invenissent, gaudentes dicebant, sibi a Domino præstitum, ut aliquid illius reperissent. Mirantur et agunt Deo gratias virgamque ipsam de pariete illo suspendunt, deferentes ad locum, ubi dæmonum incursus audiebantur: statimque effugatæ sunt insidiæ diaboli, et ultra nulli in loco nequissimum malum facere usque hodie adversarius ipse præsumpsit.

(23). Accidit etiam quodam tempore, ut unus ex Galliis Benenatus quidem nomine, non opere venerit, quique se deploraret cum nepotellis suis captivum esse. Habebat puellam parvulam, quam virili habitu induens, ad ipsum demonstrat dicens: ‘Hic nepos meus est, et mecum cum sorore sua, quæ post nos huc properat, captivi detinentur’. Tunc vir Dei dolens de captivitate eorum, pro affectu quem ei Dominus ab infantia inspiraverat ilium qui puellam ipsam exhibuerat et ipsam, velut puerum credens, utrumque blande resalutans, osculatur. Igitur accepta uterque redemptione revertuntur, unde ibi applicuerant.

(24). Post biduum iterum puellam ipsam in habitu proprio, ut amplius solidos acciperet, revocat. Hæc vero agebantur per suggestionem sancti viri lacobi presbyteri, qui sancta simplicitate sua omnia ilium in veritate queri insinuabat. Tunc et huius idem Benenatus puellæ accepit iterum redemptionem. Nam quorum tunc sollicitudinis fuit, cognoverunt, quod ipsam postea exhibuerat, quam prius virili habitu ostentaverat. Quod cum indignatione sancto Dei non solus ego illi, sed etiam supradictus presbyter simul et cum verecundia suggerebant. Tunc ille, ut erat circa peregrinos semper mitissimus et benignus, presbitero dixit: ‘Noli’, inquit, ‘tu, frater, irasci. Tu bene fecisti peregrinum commendare; tibi pro bona voluntate tua redditurus est Deus mercedem. Et illi misello parcat Deus peccatum hoc, qui me fecit puellam osculari; et hoc præmium puella ipsa percipiat, ut quia etsi indignum sacerdotem osculari præsumpsit, tale sanctimonium faciat, ut alium virum numquam osculetur’. Sed quia futurorum arbiter Deus scivit, illam sine dubio in virginitate perdurare non posse, ne servi Dei oratio irrita fieret, alia statim die de hoc mundo discessit. Hæc Arelato ad basilicam Apostolorum, ubi ipse metatum habuerat, celebre acta noscuntur.

hoc, qui me fecit puellam osculari; et hoc præmium puella ipsa percipiat, ut quia etsi indignum sacerdotem osculari præsumpsit, tale sanctimonium faciat, ut alium virum numquam osculetur’. Sed quia futurorum arbiter Deus scivit, illam sine dubio in virginitate perdurare non posse, ne servi Dei oratio irrita fieret, alia statim die de hoc mundo discessit. Hæc Arelato ad basilicam Apostolorum, ubi ipse metatum habuerat, celebre acta noscuntur.

(25). Alio vero tempore matrona quædam in urbe Massiliense casu pede luxavit, ita ut per tempora multa pedem ipsum in terra ponere non posset, sed manibus sustentata servulorum suorum, vix ad ecclesiam duci poterat, validissimum sustinens dolorem. Sed quia multæ sunt miserationes Domini, quando ipse voluit, causas effecit, ut vir Dei ad civitatem ipsam ambularet. Audito mulier adventum ipsius, fecit se ad eum salutandum adduci. Quæ, accepta ab eo oratione et benedictione, nihil illi de causa sua præsumpsit suggerere; sed regressa ab eo, ad sellarem ipsius adpropinquari se permitti rogavit. Quæ de supersellio qui sellam tegebat locum debilitatum fideliter tangens, statim pristinam sanitatem recipiens, tamquam si mali nihil fuisset perpessa, pedibus suis, nullo sustentante, incolumis reversa est, Domino usque in præsentem diem gratias agens.

(26). Quodam igitur die – quod multi noverunt – hac in civitate cuiusdam Iohannis domus adprehendit vicina virginum monasterio. Appropinquare igitur ignis coepit, ita ut nulli dubium esset omnia ibidem concremanda. Turbatæ igitur ancillæ Dei, quibus foris exire non licebat, libros vel rescellas et se ipsas per cisternas iactabant, ubi, Deo dispensante, tunc aqua deerat, ne illas desperatio conturbaret. Currentesque præpositi monasterii, nuntiaverunt patri ipsarum, eo quod iam ignis in proximo esset cellæ suæ. Ille festinanter egressus, media nocte per murum ad locum veniens, ubi flamma vehementius incumbebat, oratione se prosternens ipsisque mandans et de muro clamans: ‘Non timeatis, benedictæ’, mox sæviens flamma virtutis suæ amisit incendium.

(27). Nec hoc silebo, quod etiam quodam tempore in Alpinis locis factum celeberrimum prædicatur. Dum cuiusdam fines nobilissimi viri tempestas assidua perniciosa infusione contereret, cunctosque fructus loci illius vis grandinis devoraret, ita ut annis singulis nulla ibidem spes subsidii remaneret, cessitque iterum, ut baculus eius casu ibidem remaneret. De qua virga possessor ipse crucem fieri iussit, quam eminentiori loco fide armatus infixit, ut veniente lapide contrairet virga discipuli, crux magistri. Tantam ibidem Deus ob honorem servi sui dignatus est operari virtutem, ut ibi postmodum maximam ubertatem daret, unde reppulerat tempestatem.

(28). Item quadam die domus Vincenti cuiusdam comprehendit, cuius solarium ex ligno factum flamma cædebat. Ille videns se nihil valere posse, quanta potuit velocitate ad ipsum domnum perrexit; genibus eius advolutus, rogat, ut oraret. Qui annuens ei egressusque foras, crucem contra flammam fecit, quæ continuo regrediens, ita sopita est, ut nec signum apparuisset in solarii tabulas.

(29). Retulit etiam nobis nuper quidam presbyter, quod ante aliquot annos, dum adhuc laicus esset, filia sua a dæmonio vexabatur. Qui mærens et lugens, uni ex amicis suis dixit: ‘Quid faciam, infelix, quod filia mea a dæmonio vexatur? Melius mihi fuerat, nec nata aut certe mortua fuisset’. Cui ille respondit: ‘Noli flere, sed vade, duc eam ad domnum Cæsarium et offer eam illi secrete, et curat eam’. Ille vero nihil dubitans, venit Arelato, et vadens, occurrit ei et prostravit se ad pedes eius cum lacrimis, dicens: ‘Domne, miserere mihi misero; cura filiam meam’. Qui sollicite interrogans, quid haberet, respondit: ‘Dæmonium’. Dixit ei: ‘Tace et revertere ad domum tuam. Mane, cum matutinæ dicuntur, revertere et adduc tecum puellam ipsam et matrem eius, et observa, dictis matutinis, in atrio sancti Stephani; et cum secretum videris, veni ad cellam et appella’. Ille vero fecit, sicut iusserat. Ipse autem secrete egrediens et genu in terra figens, cum patre et matre puellæ oravit, erigensque se, signavit eam et dimisit sanam.

(30). Iterum ambulans per plateam civitatis, vidit econtra in foro hominem, qui a dæmonio agebatur. Quem cum attendiaset econtra, manum sub casula habens, ut a suis non videretur, crucem contra eum fecit; qui statim a temptatione inimici absolutus est.

(31). Nam illud quam sanctum et dulce erat, cum per diem incessabiliter oportune inportune, volentibus nolentibus, verbum Dei ingereret! Cum iam sero pausare venisset, ut vel unius horæ momento de scripturis divinis et de instructione sancta non vacaret, agebat ad nos: ‘Dicite mihi’, inquit, ‘quid cenavimus hodie, qualia fercula habuimus?’ Nos tacentes suspirabamus, quia illuc intellectus noster ducebatur, quo ille solitus erat nos provocare, quod de cibo spiritali loqui volebat, et ideo nos interrogaret. Dicebat iterum: ‘Scio’, inquit, ‘quod, si sollicitus fuero, quid cenaverimus, etiam et quod prandidiatis retinetis; si autem interrogaverimus, quid ad mensam lectum sit, non recordamur. Unde datur intellegi, quia illud nobis quod retinemus dulciter sapuit; illud vero quod non retinemus non solum saporem in palato cordis nostri nullum præstitit, sed etiam fastidium forsitan fecit’. Et ingemiscens dicebat: ‘O infelix oblivio bonorum, cui nihil infelicius!’

(32). Et incipiens ab initio, quod lectum fuerat vel expositum repetebat nobisque misellis voce prophetica cum gemitu dicebat: ‘Colligite, colligite triticum dominicum, quia vere dico vobis: Non diu erit, ut colligatis. Videte quod dico: ‘Colligite, quia quæsituri estis istud tempus; vere, vere quæsituri estis dies istos et valde desideraturi’. Quod etsi tunc abusive desidia nostra suscipiebat, iam tamen nunc venisse probamus quod dixit. Illud propheticum in nobis impletum est: Mittam vobis famem in terra, farnem, inquit, non panis et aquæ, sed audiendi verbum Dei. Licet prædicationes quas instituit recitentur, tamen cessavit ilia incessabilis vox, quæ implebat illud propheticum: Clama ne cesses, hoc sæpins dicens: ‘Palatus cuiusque cum verbum Dei fastidit, anima eius febrit; cum ad sanitatem venerit, tunc esurit et sitit, quod, dum infirmatur, repudiat et neglegit’.

(33). Nam illud dulcissimum et sanctissimum recinium quis verbis umquam to valeat explicare? Sic dicebat ad nos servus Christi: ‘Cenam’, inquit, ‘iam, ut potuimus, expedivimus’. Ab adstantibus vero vel a cubiculariis suggerebatur propter lassitudinem suam, – quia respirare vix fatigatus valebat, – ut se pausaret. Ille respondebat: ‘Bene’, inquit, ‘dicitis; sed expectate modicum’. Tunc cubicularii: ‘Domne, quid dicis: “Expectate ad mensam?”. Multum dicendo lassasti et hucusque non tacuisti; iam paululum refice’. Ille cum summa dulcedine iterum respondebat: ‘Bene’, inquit, ‘dicitis; sed quia cenam expedivimus, recinium nullum facturi sumus’.

(34). Incognitorum conscius novit, quod dico, quia Spiritus sanctus cum coepisset per ipsum eructuari, omnium vitia ita replicabat, ut omnes nos agnosceremus, et flagellis eruditionis suæ cædebat, et medicamentis divinis leniens, ad sanitatem sine ulla mora revocabat. Tamquam spiritalis et sanctus organarius cordas tangebat singulorum, ita ut exeuntes ab ipso nobismet ipsis de eo quod dictum fuerat aliquantum resonaremus, dicentes unusquisque e nobis: ‘Domine, gratias tibi, quia iam non retineo male factum, nec furit animus meus contra ullum fratrem meum, quia utique vera sunt, quæ servus tuus prædicat, et malo iniuriam pati, quam in diem iudicii mihi iste sanctus in testimonio exhibeatur’. Ille alius de superbia eadem dicebat, alius de invidia, aliusque de quolibet vitio laboraverat, similiter dicebamus, omnesque sani animo et relevati ad cubilia nostra Deo gratias agentes revertebamur.

(35). Nam qualem vultum, Deus bone, plasmator sancte, qualem faciem, qualem personam [habuit], quis potest umquam exponere? Nos vero desideramus in te, sancte pater, doctrinam, formam, vultum, personam, scientiam, dulcedinem, quam specialem a Domino inter ceteros homines habuisti: quam sancta fuit vita tua, tam purus et dulcis aspectus. Domine Iesu, quanta et qualia dederis, quis potest vel cogitare, non dicam verbis exponere? Nam cum ad benedicendos fontes procederet, – si hii qui viderunt et quæ dico audiunt, testes ipsi sibi idonei sunt, quia sibi credunt, – quis eum umquam terrenum hominem esse in processione ilia credidit? Domine Deus cæli, fiducialiter et veraciter dico, quia per istos quadraginta annos, quibus administravit, quicumque eum illa die viderunt procedentem, tamquam si numquam ante vidissent, sic semper in oculis omnium novus apparebat. Resplendebat cum anima vultus eius, quia et re vera vita eius profectibus continuis sic crescebat, ut semper se ipso fieret melior, ut non inmerito extrinsecus appareret, quod intrinsecus gerebatur.

(36). Huic vero visitationes non solum quorumcumque sanctorum multotiens ostensæ, verum etiam, quod est super omnia, dominus Iesus cum omnibus discipulis suis se in visione ei revelavit. Quod non passim ille iactavit, aut spiritu exaltatus est, sed uni tantum satis fideli personæ sub sacramento, ut taceret, ita confessus est, quæ coram Deo asserit factum fuisse. Verum etiam et ante biennium transitus sui cuncta præparatio, quam percepturus erat pro omnibus operibus suis in cælis, in spiritu ei ostensa est, et dictum est ei: ‘Lætare in Domino, quia ecce! quæ percipies pro servitio tuo’.

(37). Et quia multa sunt adhuc, satis et magna, quæ propter prolixitatem præterimus, plerique et hi qui nobiscum ilia norunt dolebunt, nos procul dubio prætermisisse tam plurima, quæ utique nobiscum sciunt. Quos, ut ignoscant, rogamus, quia satis indecorum est et onerosum, aut barbarum eruditis auribus diutius loqui præsumere, aut mutum, cum loqui non possit, velle amplius musitare. Det Deus, ut prius finem habeamus, quam de amore, de nutrimentis, de caritate, de prædicatione, de omni omnino sancta eius recordatione domni nostri sanctique patris vestri finem in animis nostris faciamus.

(38). Tamen quæ etiam, antequam ista scriberentur, post transitum ipsius so de reliquiis eius acta sunt, pauca referam.

(39). Chartarius publicus nomine Desiderius, cum multo tempore quartanis febribus fortiter ita urgeretur, ut etiam prævalida iuventute careret, aquam, unde corpus illud sanctum lotum est, paululum hausit, atque statim ita sanatus est, ut non solum febris ipsa iuvenem non repeteret, sed etiam virtus et robur pristinus in ipso, Domino annuente, rediret.

(40). Filius vero iliustris viri Salvi, cum febribus tertianis satis graviter urgeretur, et, ut est studium talis viri, crebris potionibus huic infirmitati competentibus ilium studeret mederi, nihil prorsus iuvari potuit. Tunc ut Christianus vir: ‘Curre’, inquit filio suo, ‘et quære aut aquam, unde domnus episcopus lotus est, aut certe de vestimento suo reliquias lava et bibe, et Dominus dabit sanitatem’. Statim ut factum est, omnis febris et quicquid incommodum fuit ab eo discessit.

(41). Filius etiam iliustris viri quondam Martiani graviter febribus incommodis sic agebatur, ut etiam a medicis desperaretur. Ille vero – ut Deus propitius quibus vult mederi inspirat – fide et alacritate coepit petere, ut aliquid, quod de vestibus famuli Domini erat, ipsi lavatum bibendum daretur. Tunc ad me vel ad reliquos absentes, qui inde sibi aliquid reservaverant, curritur. Apud quempiam quæsitum inventum datumque est de vestimento, quod exhibitum est: aquam ipsam sumpsit sanusque effectus est, huiusque miraculi testis per se ipsum existit.

(42). Alius vero, eunte me per plateam, Francos quidam iam totus frigore quartanæ febris incurvus, æque tremebundus ante me ambulabat. Et cum velociter ire disponerem eo quo coeperam, post me coepit clamare: ‘Benedicte, si habes, da mihi de drapo sancti Cæsarii; propter frigoras, quia multis valet, volo bibere’. Ego, qui velociter properare volebam quo coeperam, dixi: ‘Si me expectas, crastino do tibi quod quæris’. Ille vero ait: ‘Ego hodie habeo diem, et iam totus tremo; quando te expectare habeo?’ Tunc ego non otiose mihi ilium in platea totiens antepositum cogitans, dixi ad eum: ‘Veni’, inquio, ‘iuvenis; ego tibi do quod quæris’. Statimque ambo redivimus, et cum in cellula mea ingressi manus uterque lavassemus, protuli linteum, ex quo sanctum corpus dulcis domni tersum fuerat. Tuli ergo parvulam partem, ut darem ei, et ille Francus cum suo grandi furore ait ad me: ‘Folle homo, quid mentiris? Ego audivi, quod ille benedictus non linteum, sed pannos in usum habuerit, quod ego lavare volo et cum aqua desidero bibere’. Tunc ego cum lacrimis dixi: ‘Bene dicis, verum audisti; sed hinc corpus ipsius sanctum, quando transivit, detersum est’. Et ille: Da, inquit, ‘ergo, si sanus sis’. Acceptum itaque, statim in eadem hora a Domino sanitatem sensit.

(43). Sed quia beneficia orationum servi Domini, quæ corporibus et animabus Christus per ilium præstitit, omnino nulla lingua valet, ut dignum est, expedire, licet rusticitas meæ eloquentiæ quasi fatua resonet, quia nec peritus sermone existo, tamen, quando cum sapientibus sermo est, pauca et vera testimonia magna sunt rerum emolumenta: sensus suos pro testimonio habent qui fideli mente vera dicta suscipiunt.

(44). Illud tamen non præteream, quod nuper in cella ipsius cessit, ubi corpusculum quievit, ex qua anima ad superna migravit. Dicentibus sanctis fratribus inibi capitella, ipsis præsentibus, unus de cubiculariis, quos in obsequio habuerat, dum cicindilem concinnaret, de manibus super lapides lapsus est, nec versit nec fregit nec extinctus est.

(45). Dum ergo hic euangelistæ officio, ut legimus, hunc eximium summumque verbi opus oportune inportune agit, dumque sacrum implet officium, adest Dei nutu, non tradente ipso, ut criminabantur Arriani, sed tamen iugiter exorante pro omnibus, cum tranquillitate et quiete in Arelatensium civitate gloriosissimi Childeberti catholicissimum in Christi nomine regnum cum virtute mansuetum, cum severitate commune, cum humilitate conspicuum, sacerdotes Domini non terrore concutiens, sed veneratione constringens, in Galliis eminentius omnibus, in ecclesiis cunctis æquali privilegio cum celsitudine civilitatem humanitus recognoscens. De hoc ergo homo Dei refectus pariter et lætus despexit Arriomanitidas minas et crebras accusationes, falsiloquia, simulationes confictas: Vidit ergo et lætatus est, et appositus est ad patres suos in senectute bona in Christi nomine plenus dierum.

(46). Cum ergo crebro semianimem ipsum redderet conspectibus nostris infirmitas, et inter hæc septuagesimum tertium gereret totius vitæ tramitis annum, e quibus quadragesimum in pontificatu verteret circulus gyrum, animadvertit per spiritum, imminere sibi transitus diem, et inter non modicos quos patiebatur dolores sciscitatus est, quam in proximo esset beatissiini Agustin depositionis dies. Et cum imminere commemorationem eius didicisset: ‘Confido’, ait, ‘in Domino, quod meum transitum non longe divisurus est ab ipsius patris Agustini, quia, ut ipsi nostis, quantum dilexi eius catholicissimum sensum, tantum me etsi discrepantem meritis, minime tamen reor diatantia longiore depositionis meæ diem ab eius obitus tempore sequestrari’. Interea crescit additurque exitus Israhel de terra Ægypti, id est animæ sanctæ de hoc mundo corporalis vitæ migratio.

(47). Iubet ergo se in monasterio virginum, quem ipse fundaverat, sella famulantium manu gestari, quasi consolaturus anxias, quibus suspicio transitus sui abstulerat somnum et cibum oblivio. Psalmorum quoque sono lacrimis intercluso, mugitum pro cantico et gemitum pro alleluia reddebant. Consolatis igitur compellatisque filiabus non alacritatem contulit, sed mærorem accumulavit; etenim in promptu erat agnoscere, iam migraturum esse ad divina præmia pium patrem. Alloquitur igitur quasi more et dulcedine sua ultra ducentarum puellarum venerabilem Cæsariam matrem et consolatur atque ad palmam tendere supernæ vocationis hortatur, et ut teneant regulam, quam ipse ante aliquot annos instituerat, monet; sicque etiam taliter easdem testamento suo succedentibus etiam sibi episcopis et reliquo clero, præfecturæ vel comitibus seu civibus per epistolas suas commendat, quatinus minime perferrent tempore post futuro laborem. Erat constitutio monasterii ipsius eo tempore annis plenariis triginta. Dat ergo eis orationem et benedictionem, vale ultimum dicens, illis rugientibus, ad ecclesiam revertitur.

(48). Tertia namque die post sancti Genesi festum, id est sexto Kal. Sept., ante diem depositionis sancti antestitis Agustini et post diem dedicationis monasterii sui, cum iam vale dixisset pridie cunctis, imminente hora prima, inter manus qui aderant pontificum, presbyterorum ac diaconorum beatam animam lætus emisit ad Christum.

(49). Sancti etiam corporis vestimenta ita a diversis lamentantibus vel fidelibus populis pia violentia diripiebantur, ut, adsistentibus nobis presbyteris ministrisque, vix potuerint vel ad suscipiendarum reliquiarum patientiam revocari. De quibus iugiter, Deo præstante, sicut superius dixi, infirmorum curationes creberrime celebrantur. Admirabile quidem gaudium fecit in cæiis, in terris vero intolerabilem luctum reliquit; quem luctum non solum boni, sed et si qui mali viderunt, simui participati sunt. Nam quis in exequiis illius civis vel extraneus propter lacrimas psalmum cecinit? Sed omnes omnino boni malive, iusti et iniusti, Christiani vel Iudæi, antecedentes vel sequentes voces dabant: ‘Væ, væ et cottidie amplius væ, quia non fuit dignus mundus diutius talem habere præconem seu intercessorem’.

(50). Sepultus itaque in basilica sanctæ Mariæ, quam ipse condidit, ubi sacra virginum corpora de monasterio suo conduntur, nos quoque etiam fideli devotione et sedulitate debita veneramur in terris, cuius anima confidimus, gaudemus et gloriamur quod præfulget in cælis, præstante domino nostro Iesu Christo, qui cum Patre et Spiritu sancto vivit et regnat per omnia io sæcula Deus omnipotens.

Amen.

1. Здесь записано то, что пресвитер Мессиан и дьякон Стефан рассказали. И то, что мы намереваемся рассказать о речах и добрых делах святого отца, епископа, нашего учителя и господина Цезария, мы совместно или по отдельности знаем о нем или со святейшими епископами Киприаном, Фирмином и святым Вивенцием вместе видели. И они прекрасно о нем вначале рассказали и довели это вплоть до конца. А мы удостоились разрешения и повеления, чтобы каждый из нас те деяния его, которые он хорошо знал, честно рассказал. Мы не нуждаемся в светском красноречии, даже если мы его не лишены, так как истина святых дел превосходит все украшения мирского красноречия. Для полного изложения его дел достаточно той простоты и чистоты, с которыми сам блаженный отец творил чудеса, что нами должны быть рассказаны. Так как часто сам господин наш Цезарий говорил в своих обычных проповедях: «То, что сказано заумно, служит исключительно познанию образованных, а то, что попроще, одинаково наставляет как образованных, так и простых людей»¹⁰⁹³. Поэтому те деяния и речи, которые мы верно знаем от него, мы начинаем с помощью Господа простыми словами излагать в той части, в которой мы можем рассказать полным веры слушателям, чтобы укол был сделан больным, счастье совершенным и пример стремящимся к совершенству. Таким образом, мы начинаем с Божьей помощью пересказывать те его святые деяния, которые мы помним.

2. У дьякона этой церкви Петра была дочь, в ведении которой находились все дела его хозяйства. И когда к ней сильная слабость подступила, она три дня пролежала молча. По этому делу Петр простерся к ногам блаженного мужа, говоря: «Смилостивься к моему возрасту, слуга Христа, приди и помолись за мою дочь. Я полагаюсь на тебя, так как Господь ни в чем не отказывает тебе. Положи руку на нее, и она станет здоровой. Уже три дня как она молча, закрыв глаза, лежит, и в любой час и момент я ожидаю ее смерти». Услышав это, Цезарий, взволнованный слезами старика, направился к его дому. И когда вошел и увидел всех в этом доме рыдающими вместе с отцом, предался молитве. И, словно второй Елисей, в промежутке между кроватью и сундуком склонился к ее голове и после молитвы, которую исполнил со слезами, тотчас вернулся в свою резиденцию.

3. И было обыкновение у Цезария: когда Святой Дух проникал к нему и он узнавал, что его просьбы за больного услышаны, то тотчас же быстро уходил оттуда. Чтобы если в его присутствии случится то, что он выпрашивал у Господа, каким-либо образом не родился повод для самоуверенности. И поистине часто и приятно аллегорично говорил: «Кому вверена забота над душами, должен твердо опасаться заниматься заботой о теле. И вообще, Божья благодать ниспадает больше простым людям, чем образованным. О если бы милосердный Господь в том, что нам дал, отдал бы и угодное себе различение! Что должно быть нами, недостойными, принято».

4. И когда он ушел, отец девушки снова и снова кричал вслед уходящему: «Я знаю, что если ты умолял Господа, то моя девочка вернется ко мне!» Тогда Цезарий оставил там одного из своих спальничих со словами: «Иди туда и посмотри! И вскоре возвращайся и расскажи, что там произошло». И часа не прошло, как вдруг посланник вернулся и говорит: «Господин! Та девушка, за которую ты молился, пришла в себя и говорит: “Был здесь господин епископ, благодаря молитвам которого и я возвратилась, и здоровье вернулось ко мне”». Отец девушки пришел, воздавая благодарность за это дело, торжественно заявил, что его дочь была спасена от смерти благодаря молитвам святого епископа. И теперь еще с согласия Господа существует живой свидетель этого дела.

5. И хотя таков обычай был у рабов Божьих, которые часто отказывались от свершения добрых дел, этот раб Христа, особенно когда полагал, что с ниспослания Господа ему представилась возможность, хотел не случайно подкрасться, а осторожно ускользнуть. Но оставался ли он или уходил, Господь никогда не отказывал ему. Когда он просил о том, что всегда носил у себя в сердце не только при молитве и мольбе, но и во время пиршества, и в дороге, и во время беседы или судебного заседания, во время успехов и несчастий и даже во сне. И мы, и наши коллеги по услужению ему, которые жили под его крышей, знаем, о чем говорим. Молился он и во время частых пробуждений от сна, которые мучили его часто не только из-за его почтенного возраста, но и из-за болезни. Его дух бодрствовал, и, словно побуждая кого-то читать псалмы, он говорил: «Подойди и говори». И не было сомнений, что Цезарий в душе пел псалмы со святыми или определенно исполнял то пророческое: «Я сплю, но сердце мое бодрствует» ¹⁰⁹⁴ . Часто во время крепкого сна он проповедовал о предстоящем суде или о вечной награде. Между тем это не моя заслуга, что я, недостойный, привел яркие истории о слуге Господа¹⁰⁹⁵.

6. Когда по собственному выбору я был назначен дьяконом для услужения в его келье, он приказал мне среди прочего иметь заботу о ночных часах¹⁰⁹⁶. Когда я из нижней кельи, где я находился, выходил наружу, поскольку святой муж всегда хотел соблюдать умеренность во всем, а особенно в отношении ночных служб¹⁰⁹⁷. И он наблюдал особенно внимательно за тем, чтобы кроме того, кто особенно предался себе, оставшись наедине с Господом, никто другой из своих, кто оставался вместе с ним, не был разбужен ранее положенного часа. Тогда же сквозь сон он шептал¹⁰⁹⁸: «Есть только два места, нет среднего, а только два. Либо всходишь на небеса, либо опускаешься в ад». Когда я возвращался снаружи в келью, он пробуждался и спрашивал меня: «Что, уже наступило время для ночных служб?» Я говорил: «Еще не наступило, слишком рано». А он отвечал: «Воистину время настало!» И так в действительности оно и было. Когда мы исполнили ночные службы, он сказал мне: «Я кому-то с большой силой кричал сквозь сон: “Есть два места, только два, нет какого-либо среднего. Либо в ад, либо на небеса будем приведены”». Я ответил: «Ты сделал своим обыкновением постоянно взывать». Тогда я, грешник, полагал, что он всегда разговаривает с Господом и о Господе.

7. Он же, как было рассказано выше¹⁰⁹⁹, был таким любителем всех добрых дел, не было ни одного хорошего дела, которого он с рвением не совершил бы, не учил бы или не желал бы, чтобы другие с душевным пылом имели. Среди всех дел, как добрых, которым он учил следовать, так и плохих, которые он требовал не совершать. Как вы знаете, в особенности он питал отвращение к порокам безверия, лжи, высокомерия, роскоши и пьянства. Боже Иисусе, с какими вздохами, стонами и плачем он молился за грешников! Чтоб ты видел, как этот Божий человек, словно наяву, увидал, что несчастный грешник был приговорен к мучениям ада. И в соответствии с апостолом как никогда не жил для одного себя¹¹⁰⁰, так и никогда и не молился за одного себя.

8. Как-то, словно для еще большего прибавления к множеству его заслуг, в Арль отовсюду привели пленников, которых должны были выкупать, и не напрасно. Ведь этот святой муж ежедневно кормил большое количество свободнорожденных и знатных пленников в Арле. Тогда пришел один из его управленцев и начал упрекать его: «Прикажи, чтобы эти пленники пошли по улицам и искали, где бы поесть, так как, если сегодня, как обычно, они будут накормлены церковью, завтра не из чего будет сделать хлеба для твоего стола». Тогда он уверенно вошел в келью, где он никогда не хотел иметь свидетеля, и обратился к привычному средству, а именно начал просить у Господа оказать помощь несчастным. И он ненавидел, если кто-нибудь случайно приходил туда, где Цезарий, распластавшись, в одиночестве молился. И там долго плакал, чтобы тотчас получить, чего просил. И выйдя оттуда, настойчиво упрекал управленца в неверии и говорил пресвитеру Мессиану, в то время бывшему писцом: «Пойди в амбар и, если это возможно сделать, вымети его так, чтобы там не осталось ни одного зернышка. И пусть хлеба изготовятся по обыкновению, и мы поедим все вместе. А если завтра не будет, что есть, мы все попостимся, только бы достойно рожденные люди или остальные пленники не пошли бы побираться по улицам, пока мы едим и пьем». Однако, подозвав одного из нас, прошептал ему на ухо: «Завтра Господь обеспечит нас, так как тот, кто дает бедным, никогда не будет испытывать нужду»¹¹⁰¹. Ведь этим пленникам все еще не позволялось вернуться домой.

9. Чего же больше? Было выполнено, что он велел. Среди всех, кто принадлежал к церкви, начался ропот: «Чем мы намереваемся питаться на другой день?» Но Тот, кто Илии заранее подготовил вдову, и поддержал Илию, когда он пришел к ней¹¹⁰², без сомнения, помогал Цезарию, когда он молился. И Цезарий постоянно обогащался тем, что выдавал всё пленникам и чужестранцам и совсем ничего не оставлял себе. А на другой день те, кто поддерживался помощью церкви, побледнев, боялись рассвета и с глубокими вздохами ожидали, что же им делать. Короли Бургундии Гундобад и Сигизмунд¹¹⁰³, зная, как пылкий раб Божий привержен к делам милосердия, засветло направили три корабля, которые называют латены, заполненные зерном. И все, кто днем ранее по неверию боялся голода, видя, что Господь никогда не пренебрегает своим рабом, с радостью воздали хвалу Господу, пришедшему на помощь во время нужды.

10. Как-то патриций Либерий¹¹⁰⁴, когда готы, которых называют вестготами, устроили засаду, был сильным ударом пикой пронзен в живот. И так как это нападение было произведено за рекой р. Друентией¹¹⁰⁵, когда все пребывали в замешательстве и сражались с напавшим [противником], он остался один. Устрашенный опасностью своей раны и отчаявшийся в надежде на жизнь, пока не обескровел, примерно не менее 500 или более этого шагов, насколько может человек, перешел на другой берег своими ногами. Но когда пришел в Сент-Габриел, где люди этой деревни могли поспешить к нему, упав, лежал без дыхания и надежды. И почти весь город узнал это. О том, что здесь сказано, мы узнали от самого наиславнейшего Либерия, который рассказал это со слезами и огромным уважением к добрым делам Цезария.

11. Либерий рассказал нам: «В тот мой предсмертный час ничего другого не пришло мне на ум, как только говорить со слезами: «Все средства не помогают, просите моего господина Цезария, чтобы оказал мне помощь». Мы быстро узнали, что это верно, от тех, кто был послан. Цезарий хотел немного передохнуть и сделать некоторые приказания на земле своего монастыря и начал чуть-чуть задерживаться. Внезапно тот, кто был послан, подошел к нему, тяжело дыша, и слезно попросил: «Поскорее поспеши, господин, ведь сын твой просит, чтобы ты увидел его, прежде чем он». И так как Цезарий хотел, чтобы никто не уходил из мира сего без облегчения покаянием, он в особенности не желал, чтобы Либерий умер без этого лекарства. И тотчас же направился в Сент-Габриел. И как я говорил выше, я рассказывал то, что по большей части сам Либерий мне передавал.

12. И когда лежал настолько полуживой, что не только всех своих, но и жену и единственного сына не признавал. Тогда он с клятвой сказал, что кажется ему, что он слышит, что в его ухо человеческим голосом кто-то тихо говорит: «Вот! Святой епископ пришел». «Тотчас же от этого голоса я открыл глаза и узнал пришедшего слугу Христа. И там же я усердно предался целовать его руки, поскольку это мне, потерявшему надежду на жизнь, было необходимо. Тогда, как я верю, Господь вдохновил меня, грешника, и я схватил плащ моего господина Цезария и приложил к своей ране. И когда я слегка подержал часть его одежды, в тот же час кровь, которая совершенно не прекращала течь, так остановилась, что не только здоровье, но также и великая сила вернулась ко мне. И когда мне позволили, я, сидя на лошади, поспешил в город». И известно тем из нас, кто при этом присутствовал, что это чистая правда.

13. Агреция, жена Либерия и самая прославленная из женщин, когда страдала от болезни той женщины, которая коснулась края одежды Господа¹¹⁰⁶, поскольку была с ней схожа верой и набожностью, была избавлена от недуга. Когда я пришел на встречу с ней, она удостоила мою скромную персону следующим. Рассказывая по-дружески о своей болезни со скромностью, свойственной замужней женщине, и призвав в свидетели Господа, она стала всячески меня просить, чтобы я принес один кусок из лоскутов¹¹⁰⁷ епископа, которые он надевал прямо на тело. И когда я еще раз был в келье блаженного мужа, я легко смог сделать то, на что она уповала, однако испугался, что я подвергнусь греху кражи ради того, чтобы она получила лекарство. Тогда я сказал спальничему, в чьем ведении были святые одеяния, что кое-кто просил, чтобы одеяние было доставлено ему. Для такового дела он, не откладывая, дал мне один старый лоскут.

14. Иисус Христос, Ты славен во своих Святых¹¹⁰⁸, но кто похож на Тебя? Однако Ты обещал, что если кто в Тебя поверит, то он сам будет делать те же дела, что и Ты делал¹¹⁰⁹. Теперь хотя лоскут, который я должен был отдать, находился у меня, было уже действительно поздно. А был такой обычай у Цезария, что, прежде чем лечь спать, одни лоскуты, согретые у очага, он надевал, а другие снимал и откладывал. Тот, кто прислуживал Цезарию, по своему усмотрению давал ему те лоскуты. А он говорит слуге: «Я не желаю эти, а хочу одну такую и такую». Ему показали другие старые лоскуты, а он отвечает: «Это не то, что я ищу», – и разыскивал, что было необычно, чтобы стало известно, что он предвидел в душе. Тогда по его поведению я и тот, кто отдал мне лоскут, стали понимать, что не может укрыться от слуги Божьего наша кража. Было ясно и очевидно, что слуга твой, Господь, о даре, который Ты сам ему дал, мог сказать нам недостойным: «Кто-то прикоснулся ко мне»¹¹¹⁰. Тогда ради той, которую ты, Иисус, вылечил благодаря молитве твоего раба, я, боясь и дрожа, что было истинно, начал признаваться рабу твоему, говоря: «Будь снисходительным, господин, я взял тот лоскут, что ты ищешь. Твоя дочь...» До этого позволяя мне говорить, тут же заставил меня замолчать, говоря: «Молчи!» И, с большой нежностью взяв лоскут, дал его мне и говорит: «Иди, отнеси оба в храм Стефана и положи их под алтарь, и пусть они там останутся. Утром же один лоскут, который ты хотел, отнеси к той, что просила тебя, а другой отнеси обратно мне». Я сделал так, как он велел своему недостойному рабу. А Цезарий никогда не расспрашивал меня, кому я отнес лоскут, и не просил его обратно.

15. И когда Агреция не переставала беспрестанно требовать, чтобы я принес ей то, что она просила. Увидев издали меня идущего, прежде чем я мог дать ей лоскут, вдали от меня распростерла руки, как будто намереваясь взять то, что я нес, и стремительно подошла ко мне. Прежде чем я достал лоскут из-под ризы, где нес его, она поторопилась забрать то, что просила с рвением в вере. Я же, когда вынул этот лоскут, дал его ей. Она разместила его вокруг себя, поверх своей одежды. Но прежде, оглядев глазами и поцеловав с благоговением, почтила его за то, что была им удостоена. Без промедления, по милости Божьей, верно исполнились ее просьбы. А одежда раба Божьего исполнила то, что сейчас известно исполняет и после его смерти. И как Агреция призналась, когда положила тот лоскут на свою грудь, тотчас же, как если б кто имел обыкновение быть обрызганным холодной водой, все ее тело с легкой болью покрылось мурашками, чтобы оно было немало отрясено дрожью и оцепенением. Но немедленно снисхождение Господа помогло, и течение крови, которое было у нее, прошло и никогда больше к ней не возвращалось. И в ней исполнилось то: «Иди, и как ты веровал, да будет тебе» ¹¹¹¹ .

16. Известно, что как-то к Цезарию пришли четыре или пять епископов и он с ними пришел в храм Святого Стефана на вечерню. И когда служба была закончена и он дал благословение народу, некая женщина в зале для приемов бросилась навстречу им, выходящим. Она подверглась такой страшной болезни, что непрерывно и днем и ночью ее руки били друг друга, словно она вращала что-то. И она слезно просила: «Господин Цезарий, сжалься над несчастной. Вымоли, чтобы мои руки вернулись ко мне». И как было по его обыкновению, он с другими епископами простерся. И когда каждый из них поднялся, Цезарий, склонив голову, сказал одному из святых епископов: «Я приказываю и прошу, окрести руки этой женщины». Тот покорнейше подчинился, но тем не менее руки вращались по-прежнему. Женщина закричала громче: «Господин Цезарий, взываю к тебе и прошу, окрести сам». Цезарий еще раз погрузился в молитву, а встав, обозначил крест над больными руками, которые тотчас прекратили вращаться. Женщина же, воздавая благодарность Господу и святому мужу, стала здоровой.

17. Когда каждый год приходил в баптистерий ради освящения масла для новообращенных, возвращаясь оттуда, присел на апсиду для благословения новообращенных¹¹¹², туда прибежали наперегонки маленькие мальчики и девочки, отосланные своими родителями, принося небольшие сосуды с водой или с маслом, чтобы Цезарий благословил эти сосуды. Они, перенося небольшие кувшины и бутылки с острым горлышком, сталкивались друг с другом при большом стечении народа, и тогда все это видели и слышали звук бьющегося стекла. Однако же те стеклянные сосуды, которые были наполнены с благословением раба Божьего, ни разу не разбивались.

18. Как-то, пока обходили диоцез, в одном укрепленном месте, которое называется Ле-Люк, была некая почтенная женщина по имени Евкирия, и она, показывая свою рабыню, простерлась к ногам Цезария и слезно упрашивала его, чтобы тот помолился за рабыню. Он же, изучив причину, как человек, преисполненный Богом и знающий во всем, рассказал, что за болезнь у нее. Говоря: «Это демон, которого крестьяне называют Дианой. Она больна таким образом, что почти каждую ночь бита [дьяволом], и часто ее вводят в церковь двое мужчин, чтобы она могла остаться там. И таким образом скрытно поражалась дьявольской плетью, что ее крик был слышен постоянно, и она не могла ответить тем, кто находился рядом с ней».

19. И когда все, кто пришел с рабом Божьим, просили, чтобы истина этого дела была установлена, отправились посмотреть на нее. С разрешения господина Цезария святой пресвитер Луций и дьякон Дидимий, которые в то время вместе с ним совершали обход приходов, тайно поспешили к той рабыне. В послушании у них находился и я. И если верующие верят мне, то я скажу, как перед Господом, что я видел собственными глазами следы от ударов на спине и плечах, которые она получила несколько дней до этого и которые начали уже заживать. А вчерашние и свежие, которые были сделаны той ночью, были переплетены вместе с теми. Когда ее еще раз показали Цезарию, она появилась с таким мрачным взглядом, смутившись и отвернувшись от Цезария, что всем стало ясно, что она едва ли могла видеть лицо раба Божьего. Но он положил руку на ее голову и благословил ее. Потом благословил масло и повелел, чтобы им натирали ее в ночные часы. И она стала здоровой, и эти испытания демона к ней больше не возвращались.

20. В другой раз, когда мы обходили епархии, мальчик приблизительно лет восьми в одежде клирика¹¹¹³ подошел к алтарю. Цезарий же как раз в тот момент закончил проповедь, которую, зная на память и никогда не откладывая, проводил везде, как только выпадала возможность, и не только в городе, но даже во всех приходах. И отойдя от престола обратно к алтарю, Цезарий начал служить мессу. Ребенка же начал серьезно тревожить дрянной дух, и мальчик затрясся страшной дрожью и с пеной [изо рта]. На всех нас нашел сильный страх. Цезарий же, подняв глаза к небу, направил свои мольбы к Господу ради излечения ребенка и начал еще раз, не обращая внимания на мальчика, служить мессу, которую должен был выполнить. Тогда некий пресвитер церкви Бер-л’Этан по имени Урс бросил мальчика к ногам Цезария. Цезарий, с трудом подхватив мальчика, говорит: «Пусть пощадит тебя, Господь, благослови! Это дело для других, а не мое». И хотя он отказался, чтобы избежать человеческой самонадеянности, но божественное вмешательство помогло своему рабу Цезарию. Тотчас же там, где тот мальчик был брошен к его ногам, к нему вернулось здоровье. И этот дурной дух не возвращался больше к нему. И я видел его потом поддьяконом в той церкви.

21. Когда должны были навестить и пришли в приход Ла-Сьота¹¹¹⁴, дочь некоего Новация наткнулась на нечестивого демона нового рода. Ведь когда она переступала порог собственного дома, тотчас же стая ворон бросалась на нее, раздирая ее лицо. И когда она падала с дрожью и катилась по кровавой пене, все тело, которое не было прикрыто, а именно лицо, шею и остальное, что могли найти, вороны обезображивали. Когда ее хотели показать Цезарию, то мы уже издалека увидели ворон, слетевшихся и летавших вокруг нее, всю дорогу вплоть до храма, в который она вошла и где был святой муж. Однако же назойливые вороны не посмели ворваться внутрь. Когда же она подошла к Цезарию, он, видя ее безобразно изорванное лицо, скрытно сказал нам: «Никогда не читал, не видел и не слышал о дьяволе такого рода, строящем козни против кого-либо». Тогда перед святым алтарем, положив свою руку на ее голову, освятил масло и намазал ей глаза и уши. И когда все наблюдали, она вернулась по улице домой здоровой. Через два дня она появилась в церкви, где мы были, и мучивший ее дьявол никогда больше не возвращался к ней.

22. Немного спустя Цезарий пришел в место, принадлежащее его церкви, где находились приходы под названием Суккентрио¹¹¹⁵. Там были воздвигнуты огромные высокие бани. И если кто-нибудь по каким-либо поводам случайно проходил мимо, сразу назывался по имени, и тотчас со страхом видел падающие перед его ногами и за ним огромные камни. Все боялись когда-либо проходить мимо¹¹¹⁶. Также все, кто не знал об этом, были предостережены, чтобы не рисковали и не ходили там. И о чудо! Когда Цезарий приглашенный продвигался к другой церкви, клирик, служением которого было носить его посох, забыл его. Это было обязанностью писцов, в этой же должности служил и я, недостойный. Тогда жители того места, когда нашли посох, говорили, радуясь, что Господь ниспослал, чтобы они нашли что-то, принадлежащее Цезарию. Они удивлялись, воздавали похвалу Господу и, перенеся посох к тому месту, где слышались нападения демонов, вывесили его с той стены. И тотчас же козни дьявола были рассеяны, и вплоть до сегодняшнего дня никому из тех мест противник [дьявол] не велел делать ничего плохого.

23. И случилось, что некто Бененат (не по поступкам своим, а лишь по¹¹¹⁷ имени) пришел из Галлии, и он горевал, что со своими внуками был взят в плен. У него была маленькая девочка, одев которую в мужские одежды, он представил Цезарию, говоря: «Это мой внук. Он со мной и со своей сестрой, которая спешит за нами сюда, удерживается как пленник». Тогда муж Божий, сострадая их пленению, из-за любви, которую Господь вдохнул в него с детства, ласково отвечал им и поцеловал того, кто показал ему девочку, и саму ее, словно веря, что это мальчик. И получив деньги на выкуп, Бененатус вернулся туда, куда был приведен.

24. Через два дня он еще раз позвал эту девочку, на этот раз в собственном платье, чтобы она получила еще солидов. Это было содеяно по совету святого пресвитера Иакова, который по своей святой простоте решил, что Бененатус правдиво все это просит. И Бененатус вторично получил деньги на выкуп еще и девочки. Но узнали, что он показал девочку, которую до этого представил в мужском обличье. Что не только я с негодованием, но и вышеупомянутый пресвитер со смущением донесли Цезарию. И он, так как всегда был добр и снисходителен по отношению к чужестранцам, сказал пресвитеру: «Не гневайся, брат! Ты хорошо сделал, что порекомендовал мне этого чужестранца. За твое доброе намерение Господь намеревается воздать тебе вознаграждение. Господь простил тот грех этому несчастному тем, что сделал так, что я поцеловал девочку. И эта девочка получила вознаграждение тем, что, так как Господь велел, чтобы недостойный епископ поцеловал ее, то пусть сделает ее девушкой такого благочестия, что она никогда не будет целовать другого мужчины». Но так как Господь, повелитель будущего, без сомнения, знал, что эта девочка не сможет выдержать девственность, и, чтобы просьба Цезария не стала тщетна, в тот же день она отошла от этого мира. И это деяние широко известно у храма апостолов в Арле, где сам Иаков жил.

25. В городе Марсель некая почтенная женщина случайно вывихнула себе ногу, да так сильно, что долгое время не могла поставить ее на землю. Она переносила большие страдания, ее рабы, поддерживая руками, с трудом привели ее в храм. Но так как милость Господня бесконечна, то он захотел и создал повод, чтобы Цезарий зашел в этот город. Когда эта женщина услышала о его прибытии, то велела привести ее для приветствия его. Она, когда послушала проповедь и получила от него благословение, ничего не осмелилась рассказывать ему о своем деле. Но, выйдя от него, она попросила, чтобы ей было позволено приблизиться к его седлу. Дотронувшись поврежденным местом до подстилки, которая покрывала седло, тотчас же получила прежнее здоровье, словно ничего плохого и не претерпевала. На своих ногах, никем не поддерживаемая, она невредимой вернулась, воздавая хвалу Господу и по сей день.

26. Как многие помнят, дом некоего Иоанна находился по соседству с женским монастырем. И когда огонь начал приближаться, да-так, что не было сомнений, что там все сгорят. Взволнованные рабыни Господа, которым не позволялось выходить наружу из монастыря, бросились с книгами и вещами в резервуары, где по Божественному провидению, чтобы отчаяние [на спасение] не возобладало над ними, в тот момент не было воды. Помощницы настоятельницы¹¹¹⁸, прибежав, поведали своему духовному отцу, что огонь уже поблизости от их келий. Цезарий, быстро выйдя, среди ночи по стене пришел в то место, куда пламя сильно стремилось. Простершись в молитве, кричал им со стены, поручая им: «Не бойтесь, благословенные девы!» И вскоре, воспылав жаром своих добродетелей, он потушил пожар.

27. Не буду молчать и еще об одном известнейшем факте, произошедшем в Альпах Верхнего Прованса. В то время частые губительные дожди разоряли пределы одного знатного мужа, и год из года мощный град так портил все плоды, что никакой надежды на помощь уже не осталось. И еще раз получилось так, что Цезарий оставил там свой посох¹¹¹⁹. Из этого посоха тот владелец велел сделать крест, и, укрепленные своей верой, водрузили его на высокое место, чтобы посох последователя и крест учителя [Христа] противодействовали граду. И Господь из-за уважения к Цезарию удостоил его совершить такие добрые дела: что откуда оттолкнул бедствие, там же впоследствии даровал наивысшую урожайность.

28. В один день дом некоего Винцентия был охвачен пламенем, и его деревянная терраса полыхала огнем. Винцентий, видя, что ничем не может уже помочь, с какой только мог прытью направился к своему господину и, бросившись в ноги, просил, чтобы тот помолился. Цезарий, кивнув ему и выйдя из дома, сотворил знак креста напротив пламени, которое тотчас же отступило, и так было им успокоено, что больше не показывалось на досках террасы.

29. Нам же недавно рассказал некий пресвитер, что несколько лет назад, когда он был еще мирянином, его дочь терзал демон. И он, печалясь и скорбя, сказал одному из своих друзей: «Что делать мне, несчастному? Почему мою дочь терзает дьявол? Лучше было бы мне, чтобы она не родилась или по крайней мере умерла». А тот отвечает ему: «Не стоит плакать, а иди и отведи ее к господину Цезарию и тайно покажи ему, и он излечит ее». И он, не сомневаясь, пришел в Арль, и поспешил к Цезарию, и, со слезами простершись к его ногам, говорил: «Господин, сжалься надо мной, несчастным, и излечи мою дочь!» Цезарий заботливо расспросил, чем та страдает, ответил: «Это – демон». И сказал ему: «Молчи и возвращайся в свой дом. А когда утром позовут к молитве, возвращайся и возьми с собой свою девушку вместе с ее матерью. И ожидай, пока утренняя молитва идет, в передней храма Святого Стефана. А когда вы увидите, что одни, иди в мою келью и зови меня». И он сделал так, как Цезарий велел ему. Тогда же Цезарий, тайно выйдя, склонившись к земле, молился с отцом и матерью девушки, поднявшись же, окрестил ее и отпустил уже здоровой.

30. Как-то, прогуливаясь по улицам города, увидел напротив себя человека на форуме, движимого демоном. Держа руку под ризой, наблюдал за ним напротив, и, чтобы не видно было своим, сотворил знак креста напротив несчастного, и тот тотчас же был освобожден от натиска врага.

31. Как свят и сладостен он был, когда вовремя и не вовремя проповедовал слово Божье¹¹²⁰ всем желающим и нежелающим этого¹¹²¹! Когда приходил поздно спать, чтобы не быть свободным и один час от Святого Писания и святых указаний, обращался к нам: «Скажите мне, что мы ели сегодня на обед, какие блюда были?» Мы молча вздыхали, так как наше познание было ведомо туда, куда обычно он направлял нас, и оттого он и хотел говорить о духовной пище и потому спрашивал нас. Он еще говорил: «Я знаю, что если я буду волноваться, что мы ели на обед и чем вы завтракали, то вы запомните это. А если же мы будем спрашивать, что было прочитано за столом, то мы не вспомним этого. Из чего дано понять, что то имеет для нас слаще вкус, что мы помним, а то, что мы не помним, по ощущениям нашего сердца не только не имеет никакого вкуса, но и, возможно, вызывает отвращение». И, вздыхая, добавил: «О несчастное забвение о добром, нет ничего хуже!»

32. И начиная вновь, он повторял то, что было прочитано и понято, и пророческим голосом говорил нам, несчастным, со вздохами: «Собирайте, собирайте пшеницу Господа, так как истинно вам говорю, что немного времени вам дано, чтобы собирать. Узрите, что я говорю! Собирайте, так как вы будете искать это время, истинно будете искать, и вам будет недоставать этих дней». И даже если он без воодушевления принимал нашу бездеятельность в этом, то теперь мы сами пытаемся прийти к тому, что он говорил. И то пророческое в нас исполнилось: «Я пошлю на землю голод – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних» ¹¹²² . И хотя проповеди, которые он делал, оглашаются, однако тот непрерывный голос, который наполнен пророческим: «Взывай громко, не удерживайся» ¹¹²³ , не действует. Он часто говорил: «Когда чей-то вкус отвергает слова Господа, то душу его лихорадит. Когда же он выздоровеет, то захочет есть и пить, и отбросит и забудет то, что было, пока он болел».

33. Какими словами можно рассказать о том наисладчайшем и наисвятейшем десерте [, который мы имели после обеда]¹¹²⁴? И говорил нам раб Христа так: «Мы уже приготовили обед, насколько мы могли». Стоящие рядом и спальничии решили, что он сказал это из-за усталости, так как он, утомленный, едва был в состоянии дышать и приостановился. Он же отвечал: «Вы хорошо сказали, но немного подождите». Тогда спальничии спросили: «Зачем ты сказал: “Подождите у стола?!” Ты так долго не молчал и утомлен, говоря многое. Отдохни же немного!» Цезарий тогда сказал еще с мягкостью: «Вы сказали хорошо, но так как мы приготовили обед, не намереваемся ли мы сделать и десерт?»

34. Он был весьма осведомленный о неведомом и знал то, о чем я говорю. Потому что Святой Дух, когда начинал исходить из него, так раскрывал пороки всех, что мы познали все наши. И он бил нас плетьми своего знания и без промедления возвращал нас обратно к здоровью, помогая духовными лекарствами. Он, словно святой духовный музыкант, так дотрагивался до внутренних струнок каждого, что, выходя от него, мы немало произносили самим себе из того, что он нам говорил. Каждый из нас говорил ему: «Господь, спасибо тебе, потому что я уже не задумываю дурного поступка, чтобы моя душа не неистовствовала против брата моего. И так как непременно верно то, что твой раб проповедовал, я предпочитаю лучше терпеть насилие, чем чтобы этот святой в день Страшного суда привел это в свидетельство против меня». Один из нас сказал также о высокомерии, другой о зависти, третий был озабочен другим каким-то пороком, но мы все говорили одно и то же. И восхваляя Господа, мы все возвращались оправившиеся и здоровые душой в постель.

36. О добрый Господь, святой Творец, какая [у него была] экспрессия, какой лик, какой характер! Кто может когда-нибудь выразить? Мы же истинно скучаем, святой отец, по твоей учености, твоему образу и лику, по твоему характеру, твоему знанию и отличительной среди других людей мягкости, которую ты имел от Господа. Настолько святой была твоя жизнь, насколько взгляд твой был чист и нежен! О Иисус, пусть я не в силах выразить словами, как много и чего тебе было дано, но кто может это вообразить? Когда Цезарий приходил для благословения купелей, если те, которые видели это, слышат, что я говорю, то они и сами подходящие свидетели этого, так как доверяют сами себе. Тогда кто поверил, что он был земным человеком в той процессии? Господь, Господин неба, я говорю уверенно и правдиво, потому что в течение 40 лет, когда он управлял, кто бы ни видел его в процессии в тот день, он для всех показался непривычным, как будто никогда до этого они его не видели. Его облик и душа сияли, потому что на самом деле его жизнь так прирастала бесконечными успехами, что он всегда становился лучше себя прежнего. Так заслуженно снаружи показалось то, что он нес внутри себя.

36. Ему не только были видения различных святых, но даже Иисус со всеми своими учениками открыл ему себя в видении. И он не хвастался этим повсеместно, и не возвышался духом, а доверил это только одному из своих верных людей и то после клятвы, что тот будет молчать. И тот поклялся нам перед Господом, что это было. Истинно же, что за два года до своей смерти Цезарию в виде духа были показаны все приготовления, которые он приобретет на небе, за все свои труды и было сказано ему: «Радуйся Господу, потому что ты приобрел это за свою службу!»

37. И так как есть достаточно многое, что мы обошли своим вниманием во избежание многословности. Многие из тех, кто поделился с нами, сожалеют, что мы прошли мимо столь многих историй, что они с нами знали. Мы просим извинить нас, так как достаточно непристойно и тяжко, когда варвар осмеливается долго говорить просвещенной аудитории, или немой, который не может говорить, хочет настойчивее бормотать. Пусть Господь дарует, чтобы мы имели окончание [этой работы], прежде чем вся любовь, воспитание, забота, проповеди и все воспоминания о нашем господине и Твоем святом отце подошли к концу в нашей душе.

38. Однако я расскажу немногое об остальных его деяниях, которые он совершил после своей смерти и до того, как это было написано.

39. Архивист по имени Дезидерий, который долгое время мучался лихорадкой-квартаной настолько, что он даже потерял свою славную молодость¹¹²⁵. Однако он почерпнул немного воды оттуда, где тело этого святого было омыто, и тотчас же настолько выздоровел, что не только лихорадка больше не тревожила этого юношу, но и, по воле Божьей, прежняя сила и бодрость вернулись к нему.

40. Когда сына иллюстрия Сальвия сильно терзала лихорадка-терциана, сам Сальвий, как мог, старался излечить его часто повторяющимися напитками, соответствующими той болезни, но совершенно ничего ему не помогало. Тогда, как христианин, он сказал своему сыну: «Поспеши и отыщи или воду, в которой епископ был омыт, или ополоскай остатки его одежды и выпей это, и Господь дарует тебе здоровье». Тотчас же, как это было проделано, лихорадка и все, что было как-либо тягостно, вышло из него.

41. Сына иллюстрия Мартиана так тяжело мучила лихорадка, что у докторов уже не было надежды. Он же, так как милостивый Господь вдохновляет тех, кого хочет излечить, начал с верой и воодушевлением просить, чтобы что-либо, что осталось из одежд Цезария, было отдано ему для полоскания и питья. Тогда ко мне и остальным отсутствующим, которые оставили те одежды себе, поспешил. У кого-то было найдено то, что он просил из одежд, и отдано ему. Он выпил ту воду, и здоровье было восстановлено. Свидетель того чуда еще сам существует.

42. Однажды, когда я шел по улице, впереди меня прошел дрожащий франк, сраженный ознобом лихорадки-квартаны. И когда я захотел пойти быстрее, он позади меня закричал: «Благословенный муж, если у тебя есть что-нибудь из одежд святого Цезария, дай мне! Так как это многим помогало, а у меня озноб, и я хочу выпить [воды, в которой ополоскали одежды]!»¹¹²⁶ Я, желая побыстрее закончить, что я начал, сказал ему: «Если ты подождешь меня, то завтра я дам тебе то, что ты просишь». А он ответил: «У меня есть время сегодня, и к тому же я весь дрожу. Когда у меня будет время ожидать тебя?» Тогда я, подумав, что мне будет неспокойно, если он будет столько ждать меня на улице, сказал ему: «Иди, юноша, я дам тебе то, что ты просишь». Тотчас же мы оба вернулись, и, когда вошли в мою келью, мы оба ополоснули руки, и я вынес льняную ткань, которой было вытерто святое тело Цезария. Я принес небольшую часть, чтобы дать ему, и тот франк с яростью сказал мне: «Глупый человек, что ты лжешь мне! Я слышал, что блаженный Цезарий не имел льняных одежд, а носил только лохмотья. Я хочу ополоснуть то и выпить эту воду». Тогда я со слезами сказал: «Правильно ты говоришь, и слышал ты верное, но этим обтерли его святое тело, когда он умер». Он же ответил: «Дай же мне это, если я буду излечен». И он взял ее и в течение того же часа получил от Господа здоровье.

43. Насколько он был удостоен помогать, и те милости, которые Христос давал телам и душам через молитвы Цезария, ни один язык не может описать. И хотя моя простая речь похожа на слова шутихи, потому что, когда происходит разговор, она неискусна. Однако, когда беседуешь с умными [людьми], то небольшие и правдивые свидетельства представляют большую пользу делу. И те, которые разумом верующего принимают истинно сказанное, имеют собственное мнение об этих свидетельствах.

44. Не могу пройти мимо того, что как-то Цезарий вошел в свою келью, где упокоилось его тело и откуда душа его устремилась ввысь. И когда вся присутствующая там святая братия читала вслух псалмы, один из спальничих, которых Цезарий имел в подчинении, пока поправлял стеклянный светильник, выронил его из рук на камень, и тот не вращался, не разбился и не погас.

45. Как мы читали, обязанность этого евангелиста вовремя и не вовремя передавать свое исключительно высокое дело словами. И пока он преисполнял это святое дело, и сам не предавал [его], как ариане клевещут, но постоянно молился за всех, по воле Божьей, с тишиной и спокойствием появилось в городе Арле королевство христианнейшего Хильдеберта¹¹²⁷, которое было приучено к добрым делам, общепринято по суровости и замечательно в скромности. Не сражая епископов страхом, а поддерживая их с уважением, оно было более выдающимся для всех в Галлии, с величием приветливо проявляя благожелательность одинаковому закону во всех церквях¹¹²⁸. Цезарий же, ободренный и радующийся этому, презрел угрозы и постоянные обвинения ариан, ложь и выдуманное притворство. И увидел, и возрадовался ¹¹²⁹ , и приложился к отцам своим ¹¹³⁰ в старости доброй, престарелый и насыщенный [жизнью] ¹¹³¹ во имя Христа.

46. Когда из-за болезни перед нашим взором он предстал уже полуживым, в то время как ему было уже 73 года, из которых время его епископства довершало уже сороковой круг, он узнал благодаря Духу, что день его смерти близок. И превозмогая боль, которую он терпел, он пытался узнать, сколько осталось до дня смерти блаженного Августина¹¹³². И когда он узнал, что день его памяти близится, сказал: «Я верю в Господа, что он не намеревается отделить далеко дату моей смерти от самого Августина, так как, вы сами знаете, насколько я почитал его католическое мышление, хотя я и различаюсь с ним по заслугам. Однако я считаю, что день моей смерти не будет отделяться длительным промежутком от времени его кончины». Между тем, как Израиль возник и вышел из земли египетской, так и это есть переселение святой души из телесного мира.

47. Цезарий же велел, чтобы рабы на руках перенесли его на стуле в женский монастырь, который он сам основал, словно намеревался утешить встревоженных монахинь, у которых было только подозрение, что он умер, но и это отняло и сон, и аппетит. Когда звучанию псалмов мешали стенания, вместо песни они издавали мычание, и стоны вместо «Аллилуйа!». И когда он обратился с речью и утешил монахинь, то не внес бодрости, а принес печаль. Ведь теперь было очевидно, что добродетельный отец собирается уйти за божественной наградой. Он как обычно, но, сверх того, со своим очарованием, обратился к Цезарии, матушке двух сотен девушек, утешил и советовал ей стремиться к почести высшего призвания¹¹³³. И напоминал им, чтобы они сохраняли правила, которые он сам установил несколько лет тому назад¹¹³⁴. В своем завещании он перепоручил этих дев епископам, наследующим ему, а в письмах остальному клиру, префектуре, комитам и гражданам, да сделал это так, что они претерпели немного трудностей в будущем. На тот момент его монастырю уже было полных тридцать лет. Он благословил и помолился за них, и, когда те рыдали, попрощавшись в последний раз, вернулся в церковь.

48. Спустя три дня после праздника святого Генезия¹¹³⁵, в шестую календу сентября, днем позже даты смерти блаженного Августина и на следующий день после годовщины основания своего монастыря, когда днем ранее попрощался со всеми, и когда наступил первый час, он в присутствии и на руках епископов, пресвитеров и дьяконов, радуясь, отпустил благочестивую душу к Христу.

49. Одежда же со святого тела была разграблена различными плакальщицами¹¹³⁶ и верующим людом с таким благочестивым неистовством, что стоявшие рядом пресвитеры и слуги едва смогли призвать к терпению в получении реликвий, благодаря которым, как я говорил ранее, по воле Господа, очень часто происходит выздоровление от болезней. Цезарий был причиной удивительной радости на небесах и оставил нестерпимую скорбь на земле, которая была не только у хороших людей; если там видели и злых, то и они также разделяли эту скорбь. Какие граждане и чужеземцы пели на его похоронах псалмы сквозь слезы? А вообще все [хорошие и плохие, праведные и неправедные, христиане и иудеи, шедшие впереди и за процессией]¹¹³⁷ голосили: «Горе, горе!» И каждый день все больше, так как мир уже не был удостоен иметь такого глашатая и заступника.

50. Могила его находится в храме Святой Марии, который он сам воздвиг, где хранились святые тела дев из его монастыря. Мы же с религиозным рвением и должным усердием почитаем его на земле, мы полагаемся на его душу, мы радуемся и гордимся, что он воссиял на небесах, по воле всемогущего Иисуса Христа, который вместе с Отцом и Святым Духом живет и управляет во все времена.

Аминь.