Римский католицизм в России. Том 1

Издаваемое ныне сочинение «Римский католицизм в России» первоначально было писано на русском языке; но по некоторым соображениям и, между прочим, в видах ознакомления ученого мира запада с собранными достоверными сведениями, составляющими предмет этого сочинения, и с вытекающими из них результатами, издание его в свете сделано было на французском языке; для чего русский текст переведен был на этот язык. Сочинение это было напечатано в Париже, в 1863 и 1864 годах, в двух томах.

В России сочинение это не было всем одинаково доступно, с одной стороны потому, что читать его на чужом языке с потребной легкостью непонимания не могут многие члены нашего общества и в том числе большинство русского духовенства, с другой стороны потому, что издание его на французском и английском языках почти не существуют в продаже в России, или очень дороги. Между тем русскому обществу, и особенно русскому православному духовенству, полагаем, не безынтересно знать этот важный отдел отечественной истории, который составляет предмет нашего сочинения, тем более что вопроси об отношении нашей православной Церкви к церквам западным и по преимуществу к римско-католической постоянно стоит на очереди, и особенно в последнее время сильно занимает умы всего образованного мира.

Настоящее издание пополнено некоторыми сведениями и несколькими новыми примечаниями и приложениями (особенно во втором томе).

Противоположность между римским и православным духовенством. – Тщетные покушения пап совратить Россию к римской церкви или к латынству, с десятого до пятнадцатого столетия – Интриги пап, враждебные русским князьям. – Отвращение русских к римскому католицизму. – Сочинения православного духовенства в России против римского католицизма, с десятого до двенадцатого столетия. – Следы католицизма в России в двенадцатом столетии. – Католицизм в Новгороде и Пскове. – Католицизм в Киеве. – Церковь латынская в Новгороде в пятнадцатом столетии. – Рим продолжает свои прежние покушения совратить Россию в католицизм. – Собор флорентийский. – Брак Иоанна III с Софьей Палеолог, устроенный папой с целью совратить русского князя в римскую церковь. – Сношения русских великих князей с римским двором в шестнадцатом столетии. – Посольство доминиканина Шомберга, 1518. – Посольство епископа гардиенского Захарии, 1519. – Два путешествия генуэзского купца Павла Центуриона в Россию. – Посольство епископа скаренского Иоанна Франциска, 1526. – Приглашение России принять участие в соборе тридентинском. – Посольство с этой целью в Москву графа Герберштейна и Штемберга, 1550. – Инструкция венецианцу Джиральдо, 1561. – Настойчивость римского двора. – Искательство кардинала Морония пред русскими послами на сейм в Регенсбург. – Инструкция агенту римского двора в России Кленхену, 1576. – Уверенность агента римского императора Кобенцеля в легкости совращения России в латынство. – Заблуждение Кобенцеля. – Преданность русских к своей Церкви и отчуждение их от католиков. – Свидетельства Герберштейна и Гейденштейна.

Принятием греческой православной веры Русь не только окрестилась во Христа, но и получила иные против Запада элементы политического устройства и гражданственности, которые во многом определили ее отношения к европейским государствам. Не столько догматы, сколько иерархия, дух и направление православного духовенства разделили его от римского, а православный Восток от католического Запада. Духовность, строгое исполнена постановлений Церкви, без вмешательства в чуждую паству, совершенное отсутствие насильственной пропаганды, – вот, главный черты первоначального, коренного православия.

Деятельная, гордая римская церковь, возвысив своего патриарха на степень представителя самого Спасителя на земле, стремилась к усилению своей власти внутри и к внешнему распространению; а как духовенство всегда, особенно в младенческом состоянии государств, имеет сильное влияние на народ, то различный характер духовенства, в числе других причин, различно сложил в историю России от истории Запада. Там духовное сословие постоянно в борьбе со светской властью, с могущественным привилегированным дворянством; почти на каждой странице западных летописей читаем об отлучении епископами от церкви королей, князей и рыцарей; на коне, с мечем в руках пастырь церкви распространяет свою веру; он возводит свое насилие на степень социального учреждения чрез инквизицию; из ложно понятого compelleintrare делает начало и основание своей ревности. Совершенно противное находим в нашей истории: духовенство всегда действовало согласно с правительством, благодетельствовало другим сословиям и не раз спасло Россию. В десять веков нашего политического существования явился один только Никон в разладе с царем. И замечательная вещь! согласие двух властей никогда не было подчинением одной пред другой; государь не вмешивался в дела духовные, а духовенство в дела государственный; обе власти шли рука об руку в своих отдельных сферах и ревновали только о благе страны. Если православие распространялось медленно, то именно потому, что наше духовенство, чуждое пропаганды, ограничивалось своей паствой, не мечтая о духовных, насильственных завоеваниях и блюдя только чистоту своей собственной веры. Такова была ревность православного духовенства.

С такими, противоположными, стремлениями встретились оба духовенства в самом преддверии нашей исторической жизни.

Еще перед принятием Владимиром православия, папа присылал к нему послов с предложением крестить Русь в католицизм, но Владимир отвечал им: «идете опять, яко отци наши сего неприяли суть»¹. Потом, когда Владимир был уже христианином и решился распространить христианство в своем государстве, римский двор повторил в 988 году то же предложение чрез своих послов, которые привезли великому князю мощи из Рима². Но и эти новые покушения были также бесплодны. Само крещение Руси в греческую веру не изменило римской настойчивости, ибо под 991 и 1000 годами записано в наших летописях прибытие новых послов от папы³.

Те же посольства и папские послания и с той же целью продолжались чрез всю нашу древнюю историю. Во всех затруднительных обстоятельствах России, при всех ее бедствиях, папы обещались склонить к помощи другие государства, но под условием, чтобы Россия обратилась в католицизм. В 1075 году знаменитый папа Григорий VII, воспользовавшись просьбой сына великого князя Изяслава, просил польского короля восстановить Изяслава на престоле, с тем, разумеется, чтобы он, почувствовав все могущество папы, обратился к Риму⁴. Папа Александр III послал в Россию (1164–1106 г.) епископа как бы для того только, чтобы узнать весьма известное Риму различие между вероисповеданиями греческим и католическим. Но митрополит Иоанн, обличив в самых скромных выражениях неосновательность римского учения, уклончиво советовал папе обратиться для лучшего разрешения этого вопроса к патриарху константинопольскому, глав православной Церкви в России. «И подобает твоему священству», писал он Александру, «к патриарху Константинаграда, и твоему брату по духу, послати и всякое тщанье показати, да разрушатся соблазны и в едино нам единение быти и взглаголание духовно»⁵. В 1169 году снова были в России послы от папы⁶. Но самые сильные попытки римского двора в распространении латынства в России относятся к первой половине XIII века. Казалось, политические обстоятельства государства и успехи католицизма в иных странах должны были содействовать успеху пропаганды: в 1204 году Константинополь завоеван был крестоносцами и на место православного патриарха поставлен был там латынский; в 1201 году основан был орден Меченосцев в Ливонии, вблизи русских владений, а в двадцатых годах того же столетия татары начали опустошать Россию; католицизм торжествовал, а русское государство, по-видимому, погибало. Папы воспользовались тотчас же своим выгодным положением: в самый год взятия Константинополя является папским легат к галицкому князю Роману с предложением перейти в латынство и обещанием за то разных светских выгод. Но посольство это было неудачно; обнажив свой меч, Роман спросил легата: «таков ли меч Петров у папы? Если такой, то он может брать им города и дарить другим. Но это противно слову Божию, ибо иметь такой меч и сражаться им Господ запретил Петру. А я имею меч, от Бога мне данный, и пока он при бедре моем, дотоле не имею нужды покупать себе города иначе, как кровью, по примеру отцов и дедов моих, распространивших землю русскую»⁷. Чрез три года после этого прибыл в Россию кардинал Виталис с предложением духовенству и народу перейти в латынство⁸, но также безуспешно. В 1227 году папа Гонорий III обратился с таким же предложением ко всем русским князьям⁹, а в 1231 г. папа Григорий IХ – к великому князю Георгию Всеволодовичу¹⁰; ответов на эти послания они не получили.

Попытка обратить в римский католицизм великого князя Александра Невского осталась также вовсе неудачной. В 1248 году папа Иннокентий IV прислал к этому князю двух кардиналов с посланием, в котором объяснял ему, что с подчинением Риму власть его не только не уменьшится, но значительно увеличится¹¹. «Мы знаем истинное учение Церкви», отвечал Александр папе, «а вашего не приемлем и знать не хотим». В 1255 г. тот же папа прислал галицкому князю Даниилу венец королевский, только чтобы он принял его от римского двора; послы папы обещали ему «помощь имети ти от папы». Иннокентий же, чтобы более расположить князя к принятию римского католицизма, осуждал своих епископов, хуливших веру греческую, и обещал созвать собор для соединения обеих церквей¹². Даниил, думая получить чрез посредство папы помощь против татар, решился принять от него венец, но вскоре, обманувшись в этой надежде, прервал с ним всякие сношения, и все увещания папы Александра IV на него не подействовали¹³. Находим упоминание о послах папских, бывших в Москве в 1387 году¹⁴.

Убедившись вековым опытом в невозможности обратить русских к латынству, папы стали действовать против русских князей, то запрещая католическим государям всякие с ними союзы, то возбуждая их воевать против русских; так в 1231 году папа Григорий IX предписал семигальскому епископу не заключать ни мира ни перемирия с русскими, без согласия папского легата¹⁵; в следующем году он отнесся к архиепископу гнезненскому, чтобы польские князья не употребляли при войнах своих в помощь русских «catholicae fidei inimicos»¹⁶. Папа Александр IV уполномочил в 1255 году в. к. литовского воевать Россию и присоединять области ее к своим владениям; но уполномочие это осталось без действия, ибо в этом же году заключен был мир между Миндовгом и Даниилом князем галицким¹⁷. В угоду папе шведский король Магнус задумал было в 1348 г. обратить в латынство новгородцев. По подстрекательству тех же пап шведы, в продолжена XII и XIII в., воевали православных корел, занимавших восточную часть Финляндии, с тем, чтобы перевести их в римскую веру¹⁸; а в 1351 году папа Климент VI проповедовал крестовый поход против русских, возбуждая к тому и рыцарей тевтонского ордена¹⁹. Наконец, в тоже время папа этот употребил и более верное, хотя также неудавшееся средство для латынской пропаганды: дослал в южную Россию доминиканов.

Что же так отталкивало русских от римского католицизма?

В рукописном житии в. к. Александра Невского, хранящемся в библиотеке с.-петербургской д. академии, вписано: «исповедание веры св. Александра Невского»²⁰, в котором исчисляются весьма кратко некоторые различия между двумя вероисповеданиями. Принадлежит ли это исповедание действительно самому великому князю, – вопрос второстепенный. В историческом отношении важно то, как смотрели на католицизм современники этого князя. Рассматривая эту рукопись с этой точки зрения, найдем, что политическая сторона католицизма, т.е. главенство папы, пройдена без внимания, догматы римской веры едва упоминаются, но литургика, т.е. внешняя сторона богослужения, по-видимому, более всего отталкивала тогда наших православных предков от римского учения, как то: непоклонение образам и опресноки «безумные», как сказано в рукописи. Воззрение это вполне соответствует эпохи и первыми начаткам просвещения духовного, когда внешность имеет более значения, чем содержание, литургика более, нежели догматика. После краткого изложения православного учения, рукопись заключается так: «Се наша вера есть. Не тако же верующих и непокланяющихся образом святым и не чтущих написанных на них святых воображений и первообразных проклинаем, яко же и вас преокаянных латыне. – Они же надежные посланницы посрамившеся отъидоша в путь свой, ничтоже успевше».

Нет, однако, ни малейшего сомнения, что высшее духовенство наше и поучавшиеся у него князья вполне разумели все различия, существующие между их вероисповеданием и латынским. Доказательством тому могут служить сохранившиеся: сочинение жившего в конце X века киевского митрополита Леонтия об опресноках²¹; послание Феодосиево к великому князю Изяславу о вере варяжской или латынской; стязание с латиною Георгия, митрополита киевского (1065–1079 г.)²²; послание митрополита Иоанна II (1080–1088) к папе Клименту III²³, и приписываемые митрополиту Никифору три послания против латыни великому князю Владимиру Мономаху, к неизвестному князю и к князю муромскому Ярославу Святославичу (1096–1129 г.).

Желая знать о причинах разделения двух церквей, восточной и западной, Мономах обратился к митрополиту, и ответом на этот вопрос было послание Никифора, в котором исчислены 20 существенных пунктов разъединения и приведены возражения. В заключении митрополит говорит: «И прочитай же, княже мой, не единою, ни дважды, но множицею, и ты, княже, и сынове твои. Подобает бо князем, яко от Бога избранном и призванном на правоверную веру его, Христова словеса разумети известно, и основание церковное твердое, да ни ти будут основания, яко же есть святые церкви, на свете и наставление порученным им людям от Бога».²⁴

Еще в XI столетии великий князь Изяслав Ярославич обращался с таким же вопросом к Феодосию, игумену печерскому. Написанное вследствии этого изложение латынской веры, о коем упомянуто выше, заключает в себе не только существенно видимые отличия ее от православной, всего более бросавшиеся в глаза современников, но и противную православию духовную дисциплину, в которой отразилось светское притязательное стремление римского духовенства, именно: право раздавать абсолюции, участвовать с мечем в руках в сражениях, наконец, католический прозелитизм, не терпящий другие веры и старающийся заменить их собственной. Безженство духовенства не менее было противно православным. Оставим говорить современника; его язык передает вернее и выразительнее современные понятия.

«О согрешениях своих не от Бога просят прощения, но прощают их попове по дару их. Попове же их не женятся законной женой, но с рабынями блуд творят, и службу деют, а греха себе в том не творят. Бискуни же их дрежат наложници, и на войну ходят, престень на руце носят.... Велика нужда от них (латынь) правоверным христианам, иже между тех живущие в едином месте». Заключая из всего, что вера латынская, или, как называли ее тогда на Руси, варяжская, «зла и закон их нечист есть», Феодосий советует князю удаляться от исповедников этой веры: «ты же, благоверный самодержче, блюди себе от них», а православным не заражаться ею: «сего ради веры латинская бегати лепо есть, ни обычая их дрожати, и колекания их не приймати, и не послушати реченное ими, зане не право веруют». Последствием этого воззрения было запрещение православным вступать в брак с католиками и даже во всякое с ними сообщение: «христианам же своих дщерий не достоит давати за них, ни поймати у них за себе, ни брататися с ними, ни кумитися, ни целования с ними имети, и не ясти с ними ни пити из единого сосуда; тем же просящим у вас дайте им Бога ради ясти, но в их сосудах; аще ли не будет в них сосуда, в своем дати, и потом измывше сосуд, молитву дати... Иже кто ублюдется от них, чисту веру нося, и пред Богом станет одесную радуясь; аще ли самоволием приближится к ним, то с ними станет ошуюю, плачася горко: несть бо жизни вечна живущим в вере латинстий». Как эти наставления, так и последующие, которые приведем дальше, показывают, что уже руссы XI века были в частых сообщениях с римско-католиками, что православному духовенству весьма известен был дух римско-католической пропаганды, от которой оно старалось оберегать свою паству как поучениями, так и содействием светской власти, постоянной сопутницы и помощницы Церкви. Но если, с одной стороны, наше духовенство страшилось вмешательства римско-католического, то, с другой, всегда проповедывало милость и защиту католикам; оно берегло свое, а не желало чужого. «Не подобает», продолжает игумен, «их веры хвалити; аще ли кто хвалит их веру, таковый обретается свою хуля; или начнет хвалити непрестанно чуждая веры отреченная православного христианства, таковый обретается двоверец и близ ереси есть. Ты же, чадо, таковых деяний блюди себе, и не присвойся тем, но бегай их и свою веру непрестанно хвали, и яко же можеши подвизайся в ней добрыми делы; милостив же буди, христолюбив, не токмо до своих домочадец, но и до чуждых; и аще видиши нага, одежди и, или гладна, или бедою одержима – помилуй; и аще тый будет от которой веры еретик и латинник – всякого помилуй и от бед избави, и мзды от Бога не погрешиши. Бог бо и сам питает всех, и поганые, якоже и христианы... Ты же, сыну, аще обрящеши иноверникы с верными прю деюща, и прелестию хотяща свести от православныя веры правоверных, ты же, истинно ведай православие, не скрывай в себе, но помози правоверным на зловерныя, и аще поможеши, яко добрый пастырь овца имаши избавити от. уст лвов; аще ли умолчиши, то яко отъеме у Христа и предаеши сатане. И аще ти речете кто: сию веру и ону Бог дал, ты же рци ему: ты кто еси кривоверны? мииши Бога двоверна. Не слышиши ли, об окаянии и развращении злою верою: писано бо есть – тако глаголет Господь: един Бог, едина вера, едино крещение²⁵.

Другие упомянутые выше сочинения и послания русских. духовных о вере латынской в существе своем сходны между собой; почему мы и полагаем излишним приводить их здесь особо.

Есть другие, положительные свидетельства, что уже в XII веке были в разных местах России не только римско-католики, но и католические священники и даже каплицы, в особенности в Новгороде, где уже в то время стала распространяться латынская пропаганда. Под 1174-м годом записано в Никоновской летописи, что великий князь киевский Ярослав Изяславич обложил всех жителей Киена данью, и в том числе «латыню, живущую в Киеве»²⁶. В Лаврентьевской летописи, под 1154 годом, находим упоминание о набегах половцев на Переяславль и его окрестности, причем они разграбили многие села и сожгли «лядскую божиницу»²⁷. В Ладоге была римско-католическая церковь св. Николая²⁸. В Новгороде православные родители даже стали крестить своих детей в римско-католическую веру, за что на них налагалась шестинедельная эпитимия, «занеже акы двоверци суть». С другой стороны, по всему вероятию, бывали там также и обращения католиков в православие, ибо находим подробные правила, как присоединять латынь к православной Церкви²⁹.

Вообще Новгород и Псков, как города торговые, бывшие в постоянных сообщениях с Ганзою и притом близкие к Литве, Ливонии и Швеции, более всех других городов северной России подвергались римско-католическому прозелитизму; так во время Калиты шведы покушались обратить в католицизм новгородцев; такие же попытки со стороны Литвы и Польши были постоянно. Прозелиты тем более могли надеяться там на успех, что в этих торговых городах богословское знание большинства духовенства, по свидетельству летописей, было не слишком развито. Иное дело в Киеве, где православные издавна были в близком соприкосновении с иноверцами. «Ныне слышим в Руси киевской от мудрых и ведущих человецех составляют ответы на всякие ереси от божественных писаний и от того всяк знает и ведает и учится что с ними говорити, и ответ дати иноверцом от божественных писаний о своей православной вере; понеже у них в земли много людей и всяких вер и тому у них учатся от младенчества. А у нас того презрят и сами учители не знают и не ведают символа о христианской вере точно до конца, и всегда срамится от иноверцев и боятся говорити о вере как своего накажут исповедати веры своей. То как учитель или христианин наречется? Не словом бо подобает, слыти христианин, но делом, яко же речи: покажи ми веру свою делом»³⁰. Для утверждения жителей в православии приезжали иногда в эти города епископы других епархий; так напр. в 1382 году прислан был константинопольским патриархом Нилом в Новгород и Псков суздальский епископ Дионисий, который, с разрешения местного епископа, поучал народ, дабы «Бог укрепил их от соблазнов, последняя лета, не смущены от ересей»³¹.

В последующем XV столетии находим уже в Новгороде; римско-католическую церковь; об основании ее сохранилось такое предание: В 1416 году, с разрешения новгородских посадников, иностранные гости построили на своем дворе на Славинской улице церковь или, как выражается летопись, «божницу велию зело», но, не довольствуясь исполнением в ней церковных треб для себя, они вздумали употребить эту церковь как орудие латынской пропаганды и, не предупредив православного епископа, наняли православных писцов, чтобы написать на внешней южной стороне церкви образа Спасителя и св. апостолов Петра и Павла, для того, чтобы этим подобием с внешними украшениями церквей греческих привлечь к себе православный парод; «того ради», прибавляет летопись, «и своим писцом не заставиша писати, яко христиане гнушаются их письма». Когда написан был образ Спасителя, то, по преданноию, восстала страшная буря с громом и молнией, и град с дождем выбили место, где написаны были иконы, и смыли их совершенно. «И паки бысть тишина; латынская же умышления сотрена и поругана быша, православии же христиане о сем преславном чудеси прославиша Бога»³².

Римско-католическая пропаганда в русских владениях естественно шла из Рима. Сохранились две грамоты 1418 г., коими папа Мартын V назначил короля польского Владислава Ягеллона и великого князя литовского своими генеральными викариями в областях русских, обязав их употребить все старания для соединения церкви восточной с римской, и обратить особенное и преимущественное внимание на Новгород и Псков³³.

Все эти попытки пропаганды были частные и местные; общий же план обращения России в римский католицизм задуман был издавна римским двором, который, будучи всегда верен своей системе, не переставал снаряжать с этою целью посольства в Россию.

Неудавшийся в свое время флорентийский собор как бы заставил римский двор повременить исполнением своих намерений³⁴, не покидая, впрочем, неизвестной своей мысли ранее или позже обратить Россию к латынству. С этой именно целью папа Павел II устроил в 1472 году брак племянницы последнего греческого императора Константина Палеолога Софии с великим князем Иоанном III Васильевичем. Царевна Софья переехала с отцом своим из Греции, завоеванной турками, в Рим, и была воспитана там в правилах флорентийского собора; на этом именно и основывалась надежда римского двора склонить московского великого князя к принятию римско-католической веры через внушение его жены; а достигнув итого, папа не сомневался в возможности перевести в ту же веру и весь русский народ, повиновавшийся его воле, и тем еще более, что союз с греческим императорским домом должен был усилить в России самодержавие. С царевной Софьей послан был в Россию легат, по имени Антоний. Но и на этот раз римский двор совершенно ошибся в своих расчетах: София сделалась в Москве ревностной православной.

В XVI веке; сношения наших государей с Римом были довольно часты. Стремлением римского двора к союзу с Россией наиболее руководствовало желание пап сблизиться с русскими государями по случаю боязни нашествия турок на западную Европу. При этом они очень верно расчитывали, что такой союз может быть прочен только тогда, когда Запад с Востоком соединен будет союзом веры, которая тогда давала направление и политике. Следствием таких убеждений пап и были те частые посольства римских уполномоченных и агентов, которые мы встречаем в продолжении всего XVI столетия.

В 1518 году папа Лев X, только что объявивший на соборе латеранском (1517 г.) крестовый поход против султана Селима, присылал в Москву доминиканина Николая Шомберга (впоследствии архиепископ капуанский и кардинал), с поручением склонить великого князя Василия Иоанновича принять флорентийское соединение и с другими государями Европы идти на турок; за это велено было обещать великому князю королевский венец, а митрополиту сан патриарха. «Все то, что ты будешь обещать государю за принятие католической веры», писал Лев Х в своем наказе доминиканину, «будет утверждено нами непременно и положительно, без всяких изменений. Будь уверен, что мы оправдаем на самом деле верность твоих обещаний». Посольство это, подкрепленное, по воле папы, содействием магистра немецкого ордена Альбрехта, не имело, однако никакого успеха. Великий князь велел послу своему Замыцкому сказать магистру: «Государь наш хочет быть с папой в дружбе и согласии; но так как он, с Божьей волей, держал всегда крепко полученный от прародителей своих закон греческий, так и ныне, с Божьей волей, намерен закон свой держать крепко³⁵.

Несмотря на эту неудачу, в следующем 1519 году Лев X прислал к великому князю Василию Ивановичу нового посла Захария, епископа гардиенского, с теми же предложениями³⁶ С); это посольство точно также было вполне неудачно.

Приехавший в 1521 году в Россию с рекомендательными письмами от папы Льва X генуезский купец Павел Центурион (Centurio), с намеринием проложить путь в Индию для торговли ароматическими растениями, старался склонить приближенных великого князя Василия к соединению церквей. Тот же генуезец был послан в 1525 году вторично в Россию папой Климентом VII³⁷ с поручением склонить великого князя признать верховную власть Рима, за что ему обещан был сан королевский. По удостоверению Павла Иовия, он побудил отправить в Рим посланника, которым, назначен был человек уже пожилой, Дмитрий Герасимов или, как называют его иностранцы, Еразм, с малолетства воспитывавшийся в Лифляндии, и бывший прежде в звании посла при королях шведском и датском, при магистре ордена Прусского и при императоре Максимилиане. Посольство в сопутствии Центуриона прибыло в 1526 году в Рим с письмами от великого князя, в которых изъяснялось расположение к римскому первосвященнику и готовность соединиться с прочима христианскими государями против неверных, но собственно о вере не было ни слова; потому и осталось это посольство одной учтивостью, без всяких последствий³⁸, несмотря на изысканную вежливость и внимательность папы к русскому послу. Ему приготовлено было помещение в лучшей части дворца св. Петра; Франциску Керато (Cherato), епископу апрутинскому (Aprutino), поручено было сопровождать его по Риму и показывать его древности, и папа принял его особенно любезно³⁹. В 1526 году папа Климент VII послал с Герасимовым в Москву своим послом Иоанна Франциска, епископа скаренского⁴⁰, которому велено было руководствоваться советами короля польского Сигизмунда⁴¹. Но целью этого посольства были не столько дела веры, как желание папы, чтобы великий князь заключил перемирее с Сигизмундом, королем польским. Епископ скаренский по инструкции короля и достигнул этого: перемирие заключено было в Можайске на шесть лет, и государь отправил в том же году послами в Рим Трусова и Лодыгина⁴². Подробности этого посольства неизвестны; но достоверно только то, что оно никакого результата не имело.

За сим, до половины XVI века никаких сношений между Римом и Россией не было. Между тем, реформация распространялась быстро не только в западной Европе, но и в Польше, и Лютер и Калльвин стали опаснее султанов для римского двора. Внутреннее устройство римско-католической церкви и противодействие реформации стали на первом плане в тогдашней римской системе, и в 1545 году начался известный тридентинский собор. – В первый созыв этого собора (с 1545 до 1547 г.) о России еще не думали; но когда избранный в папы Юлий III вновь созвал этот собор в 1550 году, то тогда же снарядила посольство в Москву. Оно состояло из графа Герберштейна и некоего Штемберга, прежде бывшего уже в России. Эти послы должны были склонить русского государя к соединению церквей, и настоять на том, чтобы он отправил свое посольство к папе⁴³. Исторические наши памятники и оффициальные акты не сохранили никаких известий об этой миссии; несомненно, только то, что она была совершенно напрасной для папы⁴⁴), и что царь Иоанн Васильевич не послал тогда никого к папе. Между тем, в май 1552 года тридентинский собор опять был закрыт, не выполнив еще своего назначения, и этот раз закрыт он был надолго; только спустя десять лет, преемник Юлия III, папа Пий IV, созвал опять собор в Триденте в январе 1562 года, снарядив предварительно посольство к царю Иоанну с приглашением русского духовенства принять участие в этом соборе. Следов этого посольства не находим в наших архивах; даже не можем с положительностью определить: кому посольство это было поручено. В начале, именно в апреле 1561 года, папа назначил своим послом Захария, епископа фаренского⁴⁵), а в сентябре того же года поручил отправиться в Москву с теми же предложениями венецианцу Ивану Джиральдо (Giraldo)⁴⁶; по всей вероятности, епископ фаренский по каким-либо причинам не мог ехать в Москву и заменен был этим венецианцем⁴⁷. Джиральду поручено было сказать царю, что папа глубоко огорчен сильным распространением лютеровой ереси в Германии и соседних с нею странах, что он просит прислать русских уполномоченных для рассуждения о соединении вер, а также очень желает, чтобы несколько русских молодых людей, хорошо подготовленных и одаренных хорошими способностями, помещены были для окончательного своего образования в Риме, где научатся латинскому языку, догматам и обрядам римско-католической церкви, и таким образом могут сделаться впоследствии наставниками своих сограждан; мысль эта, как увидим в последующем изложении, никогда не покидала римского двора, и он отчасти ее осуществил не над православными, а над униатами. Все старания пап привлечь Россию на собор тридентинский остались тщетны; едва ли даже они получили ответы царя на свои грамоты; слишком известен и памятен еще был русскому духовенству собор флорентийский, чтобы оно не понимало, какого рода соединения вер желает достигнуть папство на соборе тридентинском.

Отдадим, однако, справедливость изумительной настойчивости римского двора, не изменявшей себе в течение веков, несмотря на решительные и полные неудачи, и систематичности его пропагандических действий. Казалось бы, после всего уже изложенного нами, другое правительство оставило бы всякие замыслы на страну отдаленную и столь своеобычную как в своей вере, такт, и во всем своем национальном быте и внутреннем политическом устройстве. Не так поступал Рим: он продолжал те же настояния, с теми же уловками и приманками и почти в тех же формах; удастся, думает он, прекрасно; не удастся, папство ничего существенного не проигрывает.

Кардинал Мороний⁴⁸ (‘), находясь на сейме, в Регенсбурге, видел там русских послов, и желая чрез них завязать сношения с русским правительством касательно веры, просил их передать письма царю Иоанну и агенту своему Кленхену; но русские уполномоченные объявили ему, что им запрещено принимать послания от кого бы то ни было, за исключением римского императора. Тем не менее любопытна составленная в 1576 году, по поручению папы Григория XIII, этими кардиналом весьма подробная инструкция его агенту, доктору богословия, Кленхену, потому что она раскрывает намерения римского двора и излагает способы, как их исполнить. Кленхену предписывалось не только склонить царя к союзу против турок, но в особенности, что несравненно важнее для Рима, достигнуть соединения церквей, и для этого представить царю со всевозможным искусством и ловкостью всю выгоду этого единения, рассказать ему, что папа возвел многих приверженных римскому престолу государей в сан королевский, и что значит и царь может получить этот титул за угождение Риму; напомнить царю, что патриарх константинопольский, глава церкви в России, – подданный султана, а потому и приличнее и полезнее для России подчиниться Риму. Кардинал Мороний уверен был, что царь поспешит согласиться на эти предложения⁴⁹, и приказывал Кленхену привезти непременно ответные письма царя к папе и, опираясь на прежние примеры, убедить русское правительство послать посольство в Рим, что будет, писал кардинал, весьма приятно папе и кардиналам и послужит первым звеном желаемого единения⁵⁰. Сколько можно судить по современным историческим, памятникам, посольство Кленхена в Россию не состоялось, как, полагать должно. по случаю последовавшей в то же время кончины императора Максимилиана (он умер 12 октября 1570 года).

Та же уверенность католиков, в возможности обратить русских в римский католицизм видна из переписки бывшего в 1576 году в России агента римского императора Кобенцеля с одним католическим архиепископом. Легким, и весьма исполнимым представлялось Кобенцелю это дело потому, что русские до невероятности благочестивы и преданы вере, значит стоит убедить их откинуть те различия, которые существуют между законом греческим и римским, и таким образом, но переход в римский католицизм, они принесут с собой ту же набожность и то же усердие к церкви. Обращение же это, по мнению Кобенцеля, не было трудно, ибо царь весьма желал политического союза как с папой, так с германским императором и другими западными государями; народ русский вовсе не имеет отвращения к Риму, как уверяли; напротив того многие желали бы видеть Рим и святые места его, напоминающие о святых мучениках, которых они чтут более даже, нежели сами католики, и в особенности Божью Матерь Ларетскую, более известную русским, нежели многим французам и немцам. Возможность соединения выводил Кобенцель еще из того, что русские ненавидят лютеран; когда он изъявил желание видеть образ св. Николая чудотворца, то ему объявлено было на это согласие, если только он принадлежит к древней римской церкви, а не к лютеранской. «Хотя русские не признают чистилища, писал он, но молятся за усопших, так что в сущности они различествуют от католиков одним именем»⁵¹. Немало радовался Кобенцель такому блестящему для католицизма будущему: этим приобретением не только покрывалась убыль, сделанная Лютером в предшествовавшие годы в римской пастве в Германии и Франции, но и вознаграждалась с избытком⁵²). Одно смущало его, это то, что православные признают только семь вселенских соборов и отвергают все последующие, а оттого не почитают и папу за главу церкви⁵³.

Такие понятия о православной вер и ее исповедниках происходили не столько, быть может, от незнания России, сколько от ревности к собственной вере, заставлявшей верить в невозможное и представлявшей вероятными то, что для положительного рассудка казалось несбыточным. Путешественники, бывшие в России прежде и после изложенных писем, единогласно свидетельствуют сколько о преданности русских к своей Церкви, столько и об отчуждении их от католиков. Герберштейн говорит, что русские считают за еретиков и схизматиков всех отступников от семи вселенских соборов и чуждаются их более чем магометан, ибо видит в них изменников первобытной вселенской Церкви⁵⁴. То же самое пишет после него Гейденштейн: русские бегают от католиков, как бы от какой чумы, и не хотят иметь с ними ничего общего»⁵⁵.

Всего явственнее и осязательнее выступают понятия русского православия XVI века о римском католицизме в беседе и действиях царя Иоанна IV с папским нунцием Поссевином.

Решимость Иоанна IV просить у римского двора посредничества к окончанию войны с Баторием. – Посольство Шевригина в Рим, 1580 г. – Грамота к папе и инструкция Шевригину. – Средства, какими располагал Иоанн для убеждения папы к посредничеству. – Торжественный прием русского посла в Риме. – Заблуждение римского двора. – Назначение иезуита Поссевина послом для содействия примирению Иоанна с Баторием, 1581 г. – Тайная инструкция этому иезуиту. – Противоположность намерений римского двора и Иоанна IV. – отъезд из Рима Шевригина и Поссевина. – Прием Поссевина в Смоленске. – Намерение Иоанна обратить этого папского нунция в православие. – Царская грамота к Сильвестру, епископу смоленскому, о приеме Поссевина. – Прибытие Поссевина в Старицу. – Папская грамота, представленная им Иоанну. – Переговоры Поссевина с думными людьми государя и предложение его о соединении вер. – Невнимание думных людей к рассуждениям Поссевина о вере. – Настойчивость этого иезуита. – Краткий ответ ему от царя. – Обещание государя дозволить проезд в Персию венецианским купцам и послам папы чрез Россию. – Отъезд Поссевина из Старицы к Баторию. – Наставление Поссевина оставленным им в Москве иезуитам Дреноцкому и Mapиeну. – Затруднительное положение Иоанна IV. – Заключение перемирия между Россией и Польшей, при участии Поссевина. – Приезд Поссевина в. Москву, 1582 г. – Записка, поданная Иоанну Поссевиным, с изложением папских требований. – Объявление царского ответа Поссенину боярином Никитой Романовичем. – Домогательство Поссевина беседовать с царем о вере. – Приглашение Поссевина царем к. себе. – Разговор Иоанна IV с Поссевиным о вере, обрядах. Папе и пр.: I; и пр. – Горячность царя. – Безуспешность переговоров о вере. – Новая записка Поссевина с. прежними требованиями. – Второе приглашение Поссевина во дворец к царю – Письменное рассуждение Поссевина о вере, представленное царю, и другие его богословские трактаты. – Третье приглашение Поссевина к царю; – мысль царя обратить Поссевина в православие; – отправка его с приставами в Успенский собор для присутствия при торжественном богослужении; – сопротивление иезуита. – Последнее слово Иоанна в переговорах с послом папы. – Связь властей светских и духовных в России. – Отпуск Поссевина в Рим, с грамотой царя к папе и с русским уполномоченным Молвяниновым. – Политическая мудрость Иоанна IV. – Средства, предложенные папе. Поссевиным для введения римского католицизма в России. – Его проект пропагандического посольства в Москву. – Полемические сочинения против православия, которые Поссевин предлагал папе, перевести на русский язык, и способы распространения их в России. – Незнание Поссевиным русских и твердости их вере.

В то время, когда польский король Баторий, овладев Полоцком и Соколом, пролагал себе путь к старинным областям русским, когда с севера шведы, с юга турки и ногайцы двигались к границам великого княжества московского, Иоанн, не видя возможности успешной защиты своих новопокоренных владений, решился прибегнуть к неслыханному дотоле в России средству: просить помощи и посредничества у римского двора. Не имея союзников и достаточных сил, чтобы удержать столь искусного противника, Иоанн не без основания рассчитывал на влиятельное содействие папы в войне с государем и народом католическим, и тем более мог желать этого содействия, что папа благословил Батория на войну с Россией и обещал склонить к тому других государей. Таким образом, не только прямое участие Рима в примирении России с Польшей, но и самое его бездействие было бы уже полезно Иоанну в тогдашнем затруднительном его положении. 25 августа 1580 года отправлен был из Москвы в Рим для этих переговоров Истома Шевригин, в сопровождении Федора Поплера.

Не мог не предвидеть Иоанн, что за оказанную помощь римский двор потребует уступок, и не вещественных, а уступок в деле веры, следовательно таких, которых царь и не хотел и не в состоянии был сделать, по непоколебимой преданности народа русского к православию. Довольно положительные свидетельства удостоверяют, что действительно государь, зная прозелитические виды и стремления Рима, понимал, что, в случае согласия на вспомоществование ему, главной целью и условием будет обращение его с Россией в римский католицизм. Это видно как из инструкции Шевригину, так из грамоты к папе, написанной с особенной осторожностью, и наказа сопровождавшему Поссевина из Смоленска в Старицу приставу, в котором именно предписано, что в случае, если папский посол начнет рассуждать с ним о вере греческой, или римской, то отвечать, что он читать не умеет, и ничего о вере не говорить. В грамоте же к папе и инструкции Шевригину избегнуто всякое упоминание о вере, и послу нашему велено не входить ни в какие переговоры о предметах, в данной ему инструкции не означенных, а ежели его спросят: «нет ли каких словесных приказаний»? то отвечать, что «опричь грамоты, приказу с ним нет никоторого». Шевригин выполнил добросовестно и в точности эту царскую волю, уклоняясь искусно от всякого упоминания о вере и устранив этим самым правительство от нареканий своих подданных в случае каких-либо несообразных с целостью и святостью православной Церкви обещаний, а также и самого Рима в неисполнении обещанного.

В представленном Шевригиным весьма подробном отчете о действиях его во время посольства не находим никаких переговоров о вере, и даже сам Поссевин, который конечно воспользовался бы малейшим намеком выгодным для достижения его цели, по прибытии в Москву, высчитывая государевым думным людям дела, порученные нашему послу в Риме, собственно о вере не упоминает.

Отклоняя всякие объяснения и рассуждения о неприкосновенных догматах религии, изменение которых по римско-католическому верованию могло единственно склонить Рим к деятельному участию в судьбах России, Иоанн для привлечения папы поручил своему послу предложить соединение с христианскими государями против неверных, что не могло быть противно православию, хотя в сущности, государь конечно о том не думал, особенно в такое тяжелое для себя время. Этот способ склонения Рима был тем действительнее, что самое слово соединение давало простор пропагандическим надеждам римского двора, который в союзе политическом мог думать найти связь религиозную. Кроме того, Иоанну еще оставалось средство заплатить Риму за его услуги: дозволением свободного проезда венецианским и другим торговцам чрез Россию в Персию. Римский двор давно этого домогался, потому что с купцами обыкновенно были отправляемы миссионеры. Но, Иоанн понимал цену такой уступки и не решался соглашаться на нее при первых только обещаниях папы помирить его с Баторием, приказав Шевригину, ежели последует это домогательство, советовать отправить особого посла в Россию или поручить ему донести государю по возвращении своем в отечество. Таковы были средства, которыми располагал Иоанн, для убеждения папы содействовать ему в сохранении целости своего государства.

Посол наш был принят в Риме с особой торжественностью; в великолепных экипажах возили его по городу, показывая чудеса мировой столицы, в особенности же все то, что могло бы его убедить в превосходстве римской церкви и сосредоточении в ней всего христианства; так ввели его в новопостроенный папой придел для мощей св. Иоанна златоуста и св. Григория, отцев вселенской Церкви, в коллегиум, где учатся латинскому богословию греки, как бы свидетельствуя тем о единстве обоих церквей; словом, в продолжение, более месячного пребывания посла нашего в Риме (с 24 февраля по 28 марта) не упускали никакого средства поразить чувства его блеском и великолепием престола наместника Петрова, водя его по храмам, заставляя дивиться пышности богослужения, величию, окружающему особу папы. Но Шевригин не увлекался этой блестящей внешностью; не богатство церквей, не великолепие обрядов, а неприличность некоторых из них запечатлелись, особенно, в его памяти: и то, чем римский двор думали подействовать на посла нашего и на дела связанные с этими посольством, то именно обратилось впоследствии, как увидим, против него.

Предложения Иоанна приняты были с готовностью. Не однажды пытался Рим распространить свою власть на отдаленную Россию, но еще в первый раз предупреждал его в этих видах, как предполагали, русский самодержавец. В конце мая 1581 года назначен был для примирения Иоанна с Баторием и насаждения в России римского католицизма испытанный уже в искусстве совращения иезуит Антоний Поссевин (род. 1534 г. в Мантуе, ум. 1611 г. в Ферраре), склонивший, как утверждают, в 1577 г. шведского короля Иоанна скрытно перейти из лютеранства в католичество. В тайной инструкции, данной этому иезуиту, определены были в точности, как цель его посольства, так и средства ее достижении. Прежде всего, ему предписывалось, склоняя Батория к перемирию с Иоанном, вести дело так, чтоб царь видел, что всем он обязан римскому двору; за тем привлечь его к союзу с папой, императором и другими христианскими государями против турок. Окончив это политическое дело, внушив Иоанну ненависть к туркам и овладев умом его, Поссевин должен был перейти к вопросу о религии тесно связанному в намерениях римского двора с предыдущим, и доказать царю, что для единодушного союза необходимо единение духа, потому и следует принять ему римско-католическую веру, признав за единого главу церкви папу, наместника Христа на земле, каковым он был всегда почитаем всеми христианскими государями и престол коего в Риме выше всех других. Описанием флорентийского собора, экземпляр коего на греческом языке вручен был Поссевину, он должен был убедить Иоанна, что папа есть действительно глава всей церкви, как признал его император греческий во имя всего народа, что постановления этого собора не подлежат ни малейшему сомнению, ибо в них участвовали лучшие богословы с той и другой стороны, и что сей важный предмет, при помощи и действии Духа Святого, был обсужден вполне. Иезуиту вменялось в обязанность, действуя на ум Иоанна, употребить в пользу и самые его страсти и, возбудив его самолюбие, представить, как постыдно столь мудрому и могущественному государю находиться в зависимости патриарха константинопольского, раба турецкого султана, и что несравненно приличнее его высокому сану признать главой церкви папу, которому подлежат все христианские государи, ибо он действительно наместник Христа. Полагая, что главное препятствие для осуществления таких замыслов представится со стороны православного духовенства, которое, частью по неприязненному расположению к латынской церкви, частью по желанию сохранить собственное значение, не пощадит никаких усилий для удержания государя в вере отцов его, папа поручил иезуиту употребить все средства, чтобы склонить на свою сторону православных духовных. Наконец, Поссевину вменялось в обязанность походатайствовать царское позволение на построение в Москве одной или даже нескольких латынских церквей, уверив Иоанна, что в противном случае ни венецианские, ни другие купцы римско-католического исповедания не будут приезжать для торга в Россию.

С такими намерениями отпускал римский двор Поссевина в Россию; с совершенно противоположными принимал его Иоанн. Отправившись из Рима вместе с Шевригиным, папский посол ехал с ним до Праги, а оттуда Шевригин повернул на Данию, а Поссевин в Вильну; из итого города лежал ему путь в Москву чрез Смоленск. Здесь ожидал его прием, которого конечно не мог думать найти ехавший в Россию для пропаганды иезуит. Иоанн знал, что главная цель этого посольства должна состоять в совращение его в католицизм, понимал также нелепость таких ожиданий, не только не хотел и не мог что-либо обещать в деле чисто духовном, но избегал, как мы видели, всякого о нем упоминания. Этого мало: проникнутый истинами исповедуемой им веры, царь вознамерился употребить против Рима его оружие, предприняв невиданное до того в истории обращение в православную религию папского нунция, иезуита, посланного для склонения России к католицизму. 27-го июля написана была царская грамота к Сильвестру, епископу смоленскому и брянскому, в которой государь приглашал епископа, по приезде в Смоленск Поссевина, дозволить ему осмотреть все церкви и монастыри, позаботившись о том, чтобы он нашел их в наилучшем виде, а если он изъявить желание быть в церкви пречистой Богородицы, то чтоб в этот день епископ сам совершал в ней богослужение соборно и со всем возможным великолепием. Но православный епископ, принимая радушно иноверного иноземца, не должен был, однако, равнять его с исповедующими истинную веру, потому государь предложил Сильвестру пригласить Поссевина, поцеловать свою руку, но не давать ему благословения, как христианам православным; подобным образом, дозволяя ему вход в храмы, не допускать в алтарь. Эта царская грамота, по-видимому, осталась без действия; иезуит, вероятно, не искал видеть православной святыни, хотя из собственных его слов знаем, что он был представлен смоленскому епископу; как бы то ни было, грамота эта выражает отчасти мысли и намерения Иоанна при самом принятии папского посланника.

Узнав о состоянии дел в Вильне и умножив свою свиту несколькими польскими иезуитами, получив от Батории пропускную грамоту и проводников, Поссевин прибыл, в сопровождении одиннадцати человек своих сообщников, 18-го августа в Старицу, где находился тогда государь, и был встречен с тем почетом, который обыкновенно оказывался уполномоченным знатнейших государей. Этот торжественный прием папского посла, независимо от значения римского двора, объясняется тем, что в нем видел государь единственного возможного посредника в примирении с Баторием, после отказа от содействия германского императора. Чрез два дня, представляясь, царю, он вручил ему грамоту папы, в которой Григорий XIII, принимая предложение Иоанна вооружиться против неверных, объяснял, что единственное прочное основание союза между христианскими государями есть любовь, но любовь не человеческая, а основанная на учении Христа, представитель коего на земле – папа, каковым и признан был за полтораста лет пред тем на соборе флорентийском всеми епископами греческой империи и самим императором Палеологом, что за непризнание верховной власти папы греки испытали всевозможные бедствия, подпавши под иго турецкое, и что, Иоанн, для единодушного действия с христианскими государями против неверных и для упрочения своего государства, должен подчиниться Риму. Для убеждения в этом папа прислал экземпляр постановления флорентийского собора, советуя государю прочесть его и приказать русскому духовенству читать со вниманием, обещая, что эта книга даст ему разум и мудрость. В заключении папа изъявлял, одно только желание, – чтобы, Иоанн, присоединился к католицизму, за что он получит как от римского двора, так и от всех христианских государей все, что только пожелает. Не забыл также папа и членов царского семейства, написав, грамоты к двум сыновьям Иоанна и его супруге, полагая вероятно такой внимательностью облегчить трудное дело иезуита.

Немедленно по своем приезде, Поссевин вступил в переговоры с государевыми думными людьми, и с самого начала сделал предложение о соединении вер. Повторяя сказанное в грамоте папы, Поссевин утверждал, что будто четыре первые вселенские собора признали верховную власть Рима и догматы латынской церкви, но что православные епископы с намерением скрывают постановления этих соборов, и потому предлагал списать для государя книги св. отцов греческих, или, в случае отъезда своего к Баторию, поручить этот труд двум находившимся с ним иезуитам, которые выучатся между тем по-русски, а русских научат по-латыни. В доказательство, что первые отцы Церкви действительно исповедовали римско-католическую веру, Поссевин указывал на мощи св. Иоанна златоустого и св. Григория, почивающих в римской церкви св. Петра, а в Венеции на мощи св. Афанасия и св. Николая, уверял, что в Риме находятся собственноручные их сочинения, свидетельствующие об истине латынской веры, которая видима также и из обращения в нее самих язычников. Из этих неверных положений иезуит выводил, что вера греческая, основанная на постановлениях отцов греческих, которые будто признавали догматы римской церкви, не разнится ни в чем от нее, и потому предлагал Иоанну, признав собор тридентинский как полное выражение догматов обеих церквей, послать молодых духовных, учиться в римских коллегиях, где находятся воспитанники из всех стран мира, также и греки, за что папа не требует никакого вознаграждения, воспитывая их на собственный счет. В заключении Поссевин говорил, что признанием латынской церкви Иоанн получит несравненно более славы и богатств, чем покорением царств татарских, что самая власть его над его подданными окрепнет, что все христианские государи станут ему благоприятствовать и что молитвами римского первосвященника Господь Бог ниспошлет ему все блага земные и силу, которая сокрушит врагов его государства.

Уполномоченные царем для переговоров с Поссевиным думные люди, оставив, без всякого внимания эти рассуждения о вере, не дали никакого ответа папскому послу, а занялись с пим преимущественно делами ливонскими, которые наиболее озабочивали правительство.

Настойчивый иезуит подал 1-го сентября записку, в коей, возобновляя предложения свои о вере, успокаивал государя, что соединение церквей не предполагает изменения греческих обрядов, что оно необходимо для союза его с другими христианскими государями и что, приписывая молчание правительства на его объяснения неопытности переводчиков, которые не умели верно, передать его мыслей, он надеется, что требования его будут выслушаны, ибо он должен дать о сем отчет папе. Кроме того, Поссевин просил, чтобы государь в грамоте, которую пошлет Григорию XIII, величал его наместником Христа, как называют цесарь и все христианские государи и как будто бы именовали его вселенские соборы и святые отцы греческие.

Но и эта записка осталась без ответа. Поссевин отчаялся с самого приступа во всяком успехе своих переговоров, писал в Рим, что царь не только не хочет слушать предложений его о вере, но даже запретил своим переводчикам, переводить поданную им по этому предмету записку. Только 10-го сентября дан был Поссевину краткий и уклончивый ответ, что царь поговорит с ним о вере, когда Поссевин возвратится от Батория. Не более удачи имел папский посол и в склонение Иоанна составить союз с христианскими государями против турок. «Какой возможен теперь союз с христианскими государями против неверных?» – говорил Иоанн; «мы вооружимся против турок, а Баторий пойдет на нас».

И так Поссевин поставлен был царем в такое положение, что не мог ожидать не только успеха в своих переговорах о вере, но и возможности приступить к ним прежде, чем примирит Иоанна с Баторием. Совращение России в латынство, соединение Иоанна с другими государями против неверных, одним словом, главные предметы данного иезуиту поручения, заветные мечты Рима, зависели от рвения и искусства, которые окажет он в скорейшем заключении перемирия России с Польшей. С этого папский посол должен был начать свои действия; этим Иоанн кончал свои сношены с Римом.

Свободный проезд чрез Россию в Персию латынских миссионеров с венецианскими торговцами не менее занимал Поссевина; еще ехав в Россию, он убеждал папу склонить венецианских купцов производить торг с Персией через Россию, уверяя, что путь этот будет для них ни дорог, ни опасен, а выгоден для их торговли, и что, по приезде в Венецию, он постарается лично их уговорить. Иоанн, как мы видели, предугадывал эти желания Рима, но до времени не решался им удовлетворять. Когда же ему нужно было побудить Поссевина отправиться для его дел к Баторию и убедить в своей готовности действовать против турок, государь обещал дозволить свободный проезд в Персию венецианским купцам и послам папы, которые будут отправлены для приглашены персидского шаха принять участие в войне против турок, не воспрещая им иметь при себе священников. Но и это, ходя далеко не полное удовлетворение желаний Поссевина, нуждалось для своего осуществления, как сам он видел, в мире России с Польшей. «Есть еще иная дорога (в Индию)», говорил он, «через польскую и литовскую землю, и той дорогой нам ныне ездить нельзя для того, что вы государи промеж себя живете не мирно и не в любви, и ты б то своей мудростью придумал как бы вам с королем польским в миру и в любви быть для того, чтоб через польскую и литовскую землю всяким людям вольно и здорово до твоего государства приехать». Следовательно, все соображения, все надежды успеха заставляли Поссевина следовать данному царем направлению дела и спешить положить конец войне России с Польшей. Быть может, письмо, Иоанна к Баторию, в котором он глухо, неопределенно намекал на сходство догматов обеих церквей, могло также питать в иезуите надежду возможности совращения царя в латынство. Потому, отпущенный государем 12-го сентября, Поссевин, не ожидая более никаких разрешений на свои требования, 14 числа выехал уже из Старицы к Баторию.

В Москве Поссевин оставил поверенными своими иезуитов Степана Дреноцкого и Михаила Мариена в качестве наблюдателей, которые обязаны были вести журнал своим замечаниям, но не приступать ни к каким действиям, избегать свидания с митрополитом, повременить распространением между русскими нарочно для них приготовленных Поссевиным в Вильне церковных книг латынского учения. Осторожный иезуит оставил им подробное наставление, как они должны поступать во время его отсутствия, удаляя их от всяких столкновений, которые могли бы оскорбить священное чувство привязанности русских к своей вере и помешать предположенному соединению ее с римской. При совершении богослужения им запрещалось производить крестные ходы по улицам, которые с непривычки показались бы странными русским и осмеяны были б лютеранами, или произвели волнение между народом, следствием коего было б изгнание этих посланных из России. В случай, если русские начали бы спорить с ними о вере, иезуитам дан был совет, не отвечая, делать вопросы, чтобы затруднить спорящих; а ежели бы приведены были в необходимость дать положительный ответ, не имея его готовым, откладывать до другого дня; вообще же стараться говорить более о нравственных началах религии, нежели о ее догматах. Дабы не отчуждать от себя русских противоречиями, они не должны были вовсе рассуждать о православных угодниках, отзываясь неведением. Равномерно, по собственному опыту полагая возможными, что царь захочет убедить поверенных его иезуитов в истинах своей веры и заставит оказывать должное почитание ее представителям, Поссевин не забыл, предписать им, не прикладываться к руке митрополита и не принимать его благословения ни в храме, ни наедине, а только при представлении ему поклониться. Таким образом, с замечательными искусством рассчитан был образ поведения оставленных в Москве иезуитов, ограничивавшийся благоразумной осторожностью, выжиданием решительных требований Поссевина, которые отложены были до возвращения его от Батория.

В то время король польский, в намерении достигнуть через Новгород до Москвы, осаждал Псков, и не смотря на мужественный отпор русских, имея достаточное продовольствие и помещение для своего войска, настойчиво продолжал осаду. Радзивилл, взявши Порхов, разбив Барятинского, пришел победителем к берегам Волги, стал под Можайском. Шведы заняли часть Ливонии и взяли Нарву. Посол турецкого султана прибыл в лагерь Батория с предложением ему помощи. Стесненный со всех сторон неприятелями, Иоанн принужден был бороться еще с врагами внутренними, вечно противными ему родами боярскими, которые, пользуясь неудачами войны с поляками, составили против него заговор, во главе коего стоял старший его сын и наследник престола. В таких обстоятельствах, выгодных королю польскому, Поссевин старался склонить к миру этого гордого полководца, надменно отказавшегося выслушать предложения о перемирии послов Иоанновых, и именем папы действуя на приверженцев Рима, способствовал заключению десятилетнего перемирия между Россией и Польшей. Деятельное участие Поссевина засвидетельствовано было как актом перемирия, им скрепленным, так и неоднократным подтверждением и удостоверением самого Иоанна.

Исполнив желание Иоанна, Поссевин приехал 14-го февраля 1582 г. в Москву требовать возмездия за свои услуги. Царю предстояло трудное дело: воспользовавшись посредничеством римского посла, отклонить требуемое за него вознаграждение, и притом не восстановляя против себя Рима, который мог побудить снова к войне короля польского.

Представившись 16-го числа к государю, 18-го Поссевин возобновил свои прежние требования. Ополчение Иоанна против турок, соединение вер, посылка молодых русских в Рим для образования, свободное проживание в России латынских священников, изгнание из Москвы лютеран, которыми он приписывал невыгодные для папы внушения Иоанну, составляли сущность поданной папскими послом записки. Желая, чтобы государь прочел прежде поданное им изложение веры, иезуит вместе с тем просил царя побеседовать с ним изустно об этом предмете наедине; уверяли, что молодые люди, которых пошлют в Рим, будут наставлены во всех догматах греческой веры и возвращены в Россию; взамен лютеранских немецких пасторов, живущих в Москве, обещали прислать таких же немцев духовных католических (как бы это было все равно), и наконец, домогался письменного подтверждения обещанного свободного в России отправления веры венецианцам и другими торговцам.

Боярин Никита Романович, в присутствии ближних людей, объявил 21-го февраля Поссевину, что государь, признательный к трудам его в примирении с Баторием, не отказывается соединиться с христианскими государями против турок тогда, когда этот союз уже будет между ними окончательно заключен, что венецианским и цесарским купцам дозволено, будет иметь с собой священников, «только им учения своего русскими людям не плодить и костелов им в нашем государстве не ставить, кой же в своей вере да пребывает, а в нашем государстве много разных вер, и мы у них воли не отнимаем, живут все по своей воле, как кто хочет, а церквей еще по се время никоторые веры в нашем государстве не ставливали», и что на этом основании нет причины изгнать лютеран. В ответ на предложение послать для обучения русских в Рим, уклончиво было сказано, что способных к сему молодых людей в скором времени собрать невозможно, и что ежели такие найдутся, то будут посланы впоследствии. Всего затруднительнее было отклонить переговоры о вере, которые обещал начать Иоанн по заключении мира с Баторием. Не желая допустить их в то время, когда поляки разоряли его владения, когда главную надежду на мир он полагали на папского нунция, обусловливавшего свое посредничество исполнением этого требования, государь тем не менее мог решиться рассуждать о вере по заключении мира с Баторием, когда услуги Поссевина и заступничество Рима сделались уже для него ненужными. Потому Поссевину было сказано, что государь почитает неприличным беседовать о вере, не имея при себе своих ближних людей, что эти рассуждения не могут привести ни к какому последствию, ибо каждый – ревнитель своей веры и защищает ее, что они произведут одно бесполезное словопрение, а, быть может, даже и разрыв дружественных сношений между двумя дворами.

По объявлении этой царской воли Поссевину, он просил изложить ее на бумаге, обещая дать ответь; говорил, что он не настаивает на том, чтобы непременно беседовать с государем наедине, что царь может оставить при себе бояр и ближних людей, которых пожелает, понимая, что царь не может быть без них, как голова без членов. Наконец, изъясняя, что он приехал не для ссоры, Поссевин утверждал, что не предвидит от этих переговоров никаких неприятностей, желает только доказать сходство догматов двух церквей, а ежели найдутся какие-либо между ними противоречия, происходящие от неверности перевода греческих духовных творений, то теперь же их согласит, подобно тому, как это сделано было на соборе флорентийском. В случае, ежели бы государю неугодно было принять его к себе, папский посол просил дозволения, изложив свои понятая о вере, на другой же день представить их царю.

Видя неотвязчивые домогательства иезуита и понимая конечно, что всякие письменные рассуждения о вере с римским послом могли лишь повести к дальнейшим с его стороны домогательствам и притом продлиться неопределенное время, Иоанн решился положить конец этому делу, приказав Поссевину явиться к себе и рассказать на словах, какие имеет от папы поручения на счет веры. Приглашая к себе папского посла, государь намеревался не вступать с ним в переговоры о предметах духовных, а объяснить, что они невозможны, и тем прекратить это посольство, становившееся для него столько же тягостным, сколько было прежде полезным.

Удалив стольников, дворян и приставов, царь, в присутствии только бояр, сверстных дворян и служилых князей, принял папского посла. «Великий государь, царь и великий князь»! сказал Поссевин. «Присылал ты к папе Григорию XIII, сопрестольнику апостола Петра, посла своего Шевригина с предложением соединения. Святейший отец принимает это соединение в вере и любви, тем более, что нет различий между верой римской и греческой, потому и желает, чтоб утвердилась одна церковь, одна вера, по слову Христа: «паси овца моя», так чтобы мы ходили в ваши церкви и исповедались вашим священникам, а вы – в наши. Еже ли же в государстве твоем нет перевода всех сочинений отцев греческой церкви, то ты можешь получить их из Рима, где находятся сочинения св. Иоанна златоустого, собственноручно им написанные, а также других великих святителей, постановления всех семи вселенских соборов и последнего собора флорентийского, на котором утверждено соединение обеих вер. Согласись признать такое соединение, и будешь в дружественных связях с папой, императором и всеми государями, и распространится государство твое, общими их усилиями, далее прародительской твоей отчины Киева и настоящих его пределов, и сделаешься императором восточным». Для большего убеждения царя, иезуит обещал, что римский двор не коснется православных храмов и обрядов, что православные священники останутся по-прежнему, присовокупив, что сам Иоанн обещал соединения вер и свободу богослужения католикам в России.

Убеждая неоднократно Поссевина оставить эти рассуждения о вере, которые могут сделаться ему неприятными, царь прибавил, что они ничего не писали папе о вере, что даже не имеет права вступать с ним в такие переговоры без дозволения митрополита и собора. «Ты желаешь говорить о вере», сказал ему государь, «и имеешь на то право, ты для этого и прислан папой и сам латынский священник; а я не могу отвечать тебе, не получив на то рукоположения от митрополита и всего собора». Что касается до иностранных купцов, проживающих в России, царь вновь подтвердил свое обещание дозволить находиться при них латынским священникам и совершать богослужение, но не публично и не строя латынских церквей.

Поссевин не переставал настаивать, уверяя, что из предполагаемых объяснений не произойдет никакого неудовольствия; «ты великий государь», сказал он; «как же осмелюсь я, наименьший из твоих подданных, произнести неприличное слово? Я хочу только передать тебе то, что поручил мне папа».

«Трудно нам сойтись с вами в вере», возразил ему Иоанн; «с давних времен Церковь восточная существует отдельно от западной; мы приняли христианскую веру при самом начале от апостола Андрея, принесшего ее в наши страны; впоследствии при Владимире она еще более распространилась. И так в то самое время, когда вы приступили к христианству в Италии, мы получили его в России и сохранили в чистоте и целости; тогда как в латынской церкви (вспомни, что ты сам говорил мне в Старице) теперь семьдесят вер. В нашей православной вере я родился и с Божьей помощью достиг 51 года, следовательно, мне не время уже переменять исповедание, или желать обширнейшего государства, я помышляю только о жизни будущей, а здесь мне целой вселенной не надо; в прочем земля в руках Божиих, кому захочет, тому и даст. А так как ты говоришь, что восточная Церковь соединилась с западной, то я тебе замечу, что наша вера не греческая, а православная, которая во многом разнствует с латынской, но только рассуждать я об этом не хочу, чтоб не сказать чего лишнего, или тебе неприятного и не нарушить те дружественный сношения, которые начались между мной и папой Григорием XIII, потому и прошу тебя о вере не говорить».

Поссевин, докучая государю, продолжал просить дозволения начать переговоры о религии, вновь уверяя его, что их можно вести хладнокровно, без взаимных оскорблении.

Пылкость характера и глубокое знание постановлений православной Церкви, которое любил выказывать царь и изустно и письменно, преодолели дипломатическое его намерение не вступать с иезуитом в рассуждения о вере. «Не хочу говорить с тобой о великих догматах веры», начал Иоанн, «тебе было бы это неприятно, а вот дело неважное: вижу, что ты бреешь бороду, а брить и стричь бороды не велено не только духовными, но и мирским людям; ты же в римской церкви поп, а бороду стрижешь, то не угодно ли тебе сказать, откуда ты взял этот обычай, из которого учения?»

Смешавшийся от неожиданного вопроса иезуит отвечал, что у него борода не растет.

Дозволив себе это первое замечание, полный страсти Иоанн не мог на нем остановиться и продолжал: «сказывал мне Шевригин, что папу носят на престоле и целуют его сапог, на котором вышит крест с изображением распятия Христова. Еже ли это правда, то хорошо ли это? Вот первая причина несогласия нашей христианской веры с вашей римской. У нас крест Христов – на враги победа. Мы покланяемся древу честного креста и почитаем по преданию святых апостолов и святых отцев Церкви, и потому ниже пояса не носят у нас креста и не ставят образов Спасителя, пресвятой Богородицы и всех святых, дабы взирать на образ очами души, возвышающими до первообраза, для того и престолы в церквах сделаны по грудь человеку, ибо неприлично святыне быть ниже пояса. Итак, папа Григорий действует не по уставу святых апостолов и святых богоносных отцев вселенских семи соборов; обряд его установлен гордыней человеческой».

Поссевин отвечал, что все цари христианские признают в папе сопрестольника апостолу Петру, а, следовательно, самому Христу, что вся святыня христианская, сосредоточенная в Риме, служит тому подтверждением, оттого и воздаются такие почести римскому первосвященнику.

«Говоришь ты так, о себе мудрствуя», сказал Иоанн, «а не по заповедям Господним и не по апостольскому преданию, – такая гордость неприлична святителям. Вспомни слова Спасителя к ученикам его: «вы ж не нарицаетесь учители, един бо есть ваш учитель Христос, а вы ж все братья есте, и отца не зовите себе на земле, един бо есть Отец, иже на небесах; ниж нарицаетесь наставницы, един бо есть наставник ваш Христос, более ж в вас да будет вам слуга». Им же заповедал Господь, «да ничесоже возмут на путь, токмо жезл един, ни пиры, ни хлебы, ни при поясех меди, ни обове, ни в сандалии, ни облачитись в две ризы». Вспомни и первое послание верховного апостола Петра, в котором он говорит: «пасете иж в вас стадо Божье посещающе не нужею, но волей и по Бозе, неправедными прибытки, но усердно, не яко обладающе ряду, но образи бывающе стаду». Потому не превозноситься следует папе Григорию, сидя на престоле, как сказывал нам гонец Шевригин и как ты теперь подтверждаешь, а смиренномудрствовать, следуя во всем апостолу Петру, по заповеди Господней.

«С первого вселенского собора, при папе римском Селивестре, и до седьмого собора были четыре патриарха, вселенские учители: константино-польский, александрийский, антиохийский и иерусалимский и ими поставлены были в разных странах митрополиты. Также и в нашей царской державе есть митрополит, архиепископы и епископы русские, которых мы почитаем и в духовных делах слушаемся, митрополита русского называем отцем и богомольцем своим, покланяемся ему, чтим его, просим его благословения; когда приезжает к нам, выходим к нему со всем двором на встречу, но за Бога его не признаем. Оттого и папе Григорию XIII не следовало бы восседать на престол и называться сопрестольником апостолу Петру и даже самому Христу. Папа не Христос; престол, на котором его носят, не облако, да и те, которые его носят, не ангелы. Самого верховного апостола Петра, любимого ученика Христова, ходившего по заповедям Его, нельзя сравнивать со Спасителем, а тем менее папу Григория. Пускай он берет пример с папы Селивестра, Адриана и других вселенских учителей, которые следовали Христову учению и преданью апостольскому и тем апостолам уподоблялись, а не превозносится гордостью, не велит носить себя с крестом на сапоге и припадать к ноге своей. Мы признаем апостола Петра и многих епископов римских, удостоившихся лика святых, как: Климента, Селивестра, Агафона, Вигилия, Льва, Григория. Но каким образом могли наследовать Петру и пребывать с той же властью на престоле его преемники их, которые не последовали заповедям Христовым?»

Поссевин отвечал, что власть, врученная Христом его наместникам, не зависит от хорошей или худой их жизни. «Прошу тебя, святейший царь, сказать мне: законный ли ты наследник и преемник власти Владимира, жившего пятьсот лет прежде тебя»? Когда Иоанн ответил утвердительно, Поссевин продолжал: «итак, ежели бы кто вздумал издеваться над твоей властью и не повиноваться ей, потому что предки твои, по человеческой слабости, подвержены были порокам, признал ли бы ты такого достойным похвалы, или же наказания? Нет. Ты государь великий в своем государстве. Как же нам не величать и не славить тебя, и не припадать к ногам твоим»? и с этими словами бросился к ногам Иоанна.

«Действительно, – сказал Иоанн, – подданные наши должны нас благочестивых государей почитать, как почитали и великого князя Владимира Мономаха, как почитают всех великих государей, братьев наших; но если ты думаешь оправдать тем почести, воздаваемые папе, то я тебе замечу, что святителям, ученикам апостольским, следует подавать собою пример смирения, а не возноситься гордостью превыше царей земных; царям подобает честь царская, а святителям, папам и патриархам честь святительская. Те папы, которые следовали заповедям Христовым и апостольскому преданию и постановлениям семи вселенских соборов, были действительно сопрестольниками апостолов; а, папа, который идет наперекор учению Христову, тот папа, говорю, не пастырь, а волк».

«Коли де уж папа волк, и мне что уж и говорите! Зачем же посылал ты просить его о помощи? зачем называл его, как и предшественники твои, пастырем церкви»?

Раздраженный царь вскочил со своего места и приступая к Поссевину с палкой, окованной железом, закричал на иезуита: «видно у мужиков ты учился, что осмеливаешься говорить со мною по- мужицки»!

Испуганный иезуит замолчал; потом стал извиняться, скромно отвечая на возражения Иоанна на счет папской власти⁵⁶.

Пришедши в себя, царь поспешил загладить свою невольную горячность, которая могла возбудить против него Рим. «Я тебе давиче говорил, – сказал он Поссевину, – что рассуждения о вере не кончатся без неприятностей и обиды, впрочем я не вашего папу называю волком, а того папу? который не захочет следовать учению Христову и преданию апостольскому; но однако оставим этот разговор».

Государь милостиво положили свою руку на Поссевина, который, поцеловав ее, вышел в сопровождении той же блистательной свиты, которая ввела его во дворец. В этот день послал к нему Иоанн с большими приставами Астафьем Пушкиным и товарищами кушанья от царского стола и велел подчивать ими папского посла.

После столь неуспешных переговоров о вере, Поссевин должен был понять, что намерения Рима не могут осуществиться так легко и скоро, как прежде думал; но, однако, не охладел в своем предприятии. Полагая исполнение его возможными в будущем, 22 февраля он снова обратился с просьбою о посылке в Рим молодых русских для обучения, уверял, что он желает этого только как доказательства приязни Иоанна к папе и другим христианским государям, что ежели бы он хотел набрать молодых литвинов для этой цели, то конечно нашел бы многих желающих в лагере под Псковом, но оставил царю случай быть угодным Богу и заслужить тем себе славу, что, впрочем, если Иоанн этого не пожелает, то папа сожалеть о том не будет, ибо в Рим съезжаются для учения со всех концов земли так много, что их всех нельзя вместить и потому принуждены даже бывают некоторых отсылать назад.

Оставив записку с изложением этих требований без ответа, государь велел на другой день, т.е. 23 февраля, звать папского посла к себе во дворец. Напуганный иезуит, полагая, что его ожидает мученический венец, пред отходом к царю, причастился св. тайн и причастил своих сообщников и с трепетом взошел в царские палаты, наполненные в этот раз несравненно большим числом сановников. Но царь, хотя пылкий, но умный политик, раскаивался уже в своей горячности, в неуместных выражениях о папе, которому обязан был миром с Баторием, и призвал Поссевина не для казни, а для примирения. Приняв папского посла с особыми почестями, он сказал ему громогласно: «когда ты настаивал рассуждать со мной о вере, я велел тебе сказать чрез своих бояр и сам тебе говорил, что эти рассуждения не обойдутся без неудовольствий, что всякий защищаете свою веру; начну ли я говорить о твоей вере, тебе будет досадно меня слушать; станешь ли ты рассуждать о нашей вере и доказывать превосходство латынской, – мне будет неприятно. Но ты упрямился, непременно требовал этих переговоров; я тебе сделал сам изустно несколько замечаний о римской церкви, и ты оскорбился. Ежели я сказал что-либо о папе, что тебе не понравилось, то позабудь это, не пиши в Рим; не смотря на различия наших вероисповеданий, я желаю сохранить мир и дружбу с папою Григорием и всеми христианскими государями. Службу твою и усердие не забуду, пожалую тебя своим жалованием, и засвидетельствую пред папой и цесарем, что чрез твое посредство получил мир с Баторием».

Поссевин, поблагодарив государя, сказал несколько слов о вере, которые не вызвали однако ни противоречий, ни рассуждений.

После этого приема, не имея личного доступа к царю, папский посол письменно продолжал свое дело: написал рассуждение, представленное государю, о различии веры восточной с западной, где, разумеется, доказывал превосходство последней; составил, для убеждения русских, трактат об ихождении Духа Святого от Отца и Сына; наконец, сделал возражение на поданное Иоанну английскими купцами и переведенное, по приказанию царя, на русский язык сочинение, доказывавшее тождественность папы с антихристом. Защищая папу и исчисляя все заслуги римского первосвященника. Поссевин не забыл прибавить, что содействием папы Григория XIII заключен мир с Баторием, и что пролитие крови христианской, продолжавшееся двадцать два года, прекращено не антихристом, а наместником Христовым.

Мало занимали царя богословские трактаты Поссевина; отразивши его нападения, лишив его всякой надежды привлечь себя к латынству, он задумал давнюю свою думу: склонить иезуита к православию. 4-го марта дворец наполнился народом, залы его вмещали до пяти тысяч человек; лестницы, двери, окна заставлены были любопытными. Среди этой многочисленной толпы явился папский посол перед государем. «Донесли нам бояре наши», – сказал ему Иоанн, – что ты желаешь побывать в наших храмах, посмотреть богослужение нашей православной Христовой Церкви. Я тебе доставлю теперь случай его видеть; сегодня иду в церковь пречистой Богородицы, ты можешь за мною последовать. Там ты увидишь, с какой верой мы почитаем и призываем Святую Троицу, Матерь Божию и святых угодников, заметишь, с каким благоговением покланяемся чудотворным образам, удостоишься узреть икону Матери Божией, написанную евангелистом Лукой. Обрати внимание и на то, как мы чтим отца и богомольца нашего митрополита, просим у него благословения и воздаем ему подобающую святителю честь. Но вместе с тем ты увидишь, что мы не обожаем нашего митрополита, как Бога, что его не носят на престол, не целуют его в ногу – это гордость, а не святительское дело. Говоришь, что папа наместники Петров, но апостол Петр на коне не ездил, не заставлял себя носить на престоле, а ходил пеш, да и бос».

Поссевин отвечал, что не изъявлял желания видеть православного богослужения, но что в прочем пойдет в церковь; объяснял почести, воздаваемый папе, тем, что он наместник Петра, отец всех верующих; «какое ты сам, государь, – прибавили он, – оказываешь уважение своему митрополиту: он при богослужении умоет руки, а ты этой водой мочишь свои глаза».

«Еще называешься учителем, – сказали ему Иоанн, – и пришел сюда наставлять нас, а сам не знаешь что говоришь. Читал ли ты толковую обеденную службу»? Поссевин замолчали. «Ежели нет, то я тебе объясню: митрополит, умыв во время богослужения руки, просвещает этой водой глаза свои; и мы и весь народ делаем то же, как преобразование страсти Господней; ибо перед страданием Спаситель умыл руки и помазал этой водою очи свои; итак соблюдаем мы этот обряд в виде воспоминания страсти Христовой, а не для почести митрополиту». Поссевин не отвечали ничего.

Между тем царь приготовлялся дать общенародный праздник православия, показать торжественное признание нашей Церкви папским нунциям: в Успенском соборе готовилось великолепное богослужение, и Астафью Пушкину с Федором Писемским и приставами велено было отвести туда Поссевина и у дверей церковных ожидать прибытия государя, дабы папский посол видел, как встретит царя митрополит с крестом в руках; окруженный духовенством, как царь за крестом последует в церковь, а за ним дозволено было идти и Поссевину.

Прибывши к собору, Поссевин тотчас же хотел войти в него, не ожидая на площади государя, и когда приставы его «поуняли», он объявил, что возвращается к себе на подворье. Удержав его у церкви, Пушкин с товарищами донесли тотчас же о случившемся государю, который, видя, как трудно заставить иезуита без принуждения поклониться нашей святыне, прислал дьяка своего Щелкалова сказать Поссевину, что его задержали единственно для того, чтобы он видел, как встретит царя митрополит, и чтоб он «непригожего дела ни делал»; еже ли не хочет быть в церкви, то может в нее не входить; но возвращаться домой неприлично, а должен явиться в ответную палату выслушать решение на поданные им предложения.

Не замедлил воспользоваться папский посол этим царским дозволением, освобождавшим его от неприятного любопытства толпы, и не ожидая вероятно после этого успешного разрешения своих домогательств, пришел к боярам узнать окончательную волю государя. Ему решительно было подтверждено, что, несмотря на все его просьбы, строить латынские церкви в России никогда дозволено не будет, ибо «римские веры костелом зде быти непригоже» что впрочем, не воспрещается иноземцам латынской веры, приезжающим в Россию, исповедовать ее, но не распространять между русскими.

Это было последнее слово Иоанна в переговорах его с послом римского двора; им положен был конец дипломатической уклончивости государя и несбыточным ожиданиям Рима.

Таким образом кончился этот замечательный эпизод нашей истории, выражающий осязательно, в лицах, ту неуловимую, но постоянную и тесную связь между властями светской и духовной, не определенную никаким положительным законом, а произведенную и поддерживаемую самой средой русской семейной и общественной жизни, которая произвела, сохранила и упрочила целость и могущество России и без уразумения которой истории древнего отечества нашего необъяснима. Мы видим римского первосвященника, обращающегося не к православному духовенству, а к царю с предложением соединения церквей; видим, что этот самодержавный государь, неограниченный, полный владыка над своими подданными, не сознает в себе главенства над Церковью, но вместе с тем вступает в открытые прения с папским послом о самых истинах православной веры, доказывает непреложность ее догматов и, не смотря на все домогательства Рима происки иезуитов и торжественное признание, что латынскому первосвященнику он обязан сохранением целости своего государства, защищает православие, обличает папу и даже покушается склонить посла его к своей вере. Вся древняя наша история представляет знаменательное и беспримерное в иноземных летописях единение правительства и Церкви (что вовсе не означает подчинения Церкви, как толкуют западные писатели); но богословские рассуждения Иоанна грозного с послом папы Григория XIII выражают с наглядной очевидностью неразрывную, хотя и неразгаданную связь властей светской и духовной в России.

Поссевин отпущен был, в Рим с грамотой царя к папе, в которой упомянуто о принятии экземпляра флорентийского собора, и в кратких словах сказано, что о вере были уже рассуждения. Посланному же с папским послом русскому уполномоченному Молвянинову не поручалось вести переговоров ни о вере, ни о соединении против неверных; он должен был сказать: «те дела великие, нам о тех делах говорити не наказано; мы люди не думные, тех дел нам делати не наказано». Но желая сохранить дружественные сношения с римским двором и предвидя, что резкие выражения его о папе и побуждение папского посла присутствовать при православном богослужении могут поколебать их, Иоанн предписал Молвянинову, в случае напоминания, что государь назвал папу волком, отвечать, что он этого не слыхал, ибо прибыл в Москву накануне отъезда Поссевина, а также не видел, чтобы удерживали на площади у дверей церковных папского нунция; а знает только то, что ему оказывались такие почести, которыми никогда не удостаивали ни послов цесаревых, ни уполномоченным турецкого султана.

Итак, Иоанн остался непоколебим в своем намерении не только не делать каких-либо уступок Риму в делах веры, но и не упоминать о ней в своих сношениях с папой. Как в тяжелые минуты разорения от Батория, когда в римском дворе он думал найти спасение своему государству, так и, получив, мир чрез папского посла, он умел избегнуть официальных письменных объяснений о религии; употребил содействие Рима к защите отечества, не принеся за то в жертву, как ожидал папа, не только священных и неизменных догматов веры, но, даже не сделав ни малейшей уступки в пользу латынской церкви в России к ущербу православия. Оправдались предвещания Батория, ближе папы Григория знавшего своего соседа: он остался тверд в своей вере, и этот богословский открытый бой представителя римского первосвященника с русским самодержцем окончился для Рима одним дозволением латынским священникам находиться в России, чтоб было отказано великим князем Василием, а для Иоанна – миром, полученным от страшного врага, с сохранением части новых завоеваний, целости и спокойствия России.

Степень успеха действий Поссевина во время посольства его в России, кроме известных их последствий, обозначится намерениями, которые он имел при отъезде в Россию из Рима, и средствами, которые полагал возможными и нужными употребить для введения в России латынства.

Одно из главных для того средств, предложенных папе Поссевиным, состояло в учреждении для русских латынских академий и семинарий, как в Риме, где пышностью римского двора и богатыми дарами можно было собрать значительное число учащихся, так в Вильне и Полоцке, где, по мысли Поссевина, следовало обучать молодых русских пленников, отправив некоторых из них в семинарии ольмюцкую и прагскую, наиболее удобные для образования русских, по сходству их языка с чешским. Главною целью воспитания в этих заведениях полагалось возбуждение в учащихся религиозного фанатизма и приучение их к различным способам и приемам совращения. По окончании учения и замещения их новыми воспитанниками, эти молодые люди предназначались к отправлению в Россию и другие смежные с нею некатолические страны, как в виноградники (tanquam in vintas) для насаждения в них латынства.

Как для употребления в этих семинариях, так преимущественно для обращения между народом духовных книг латынского учета, Поссевин полагал необходимым перевести важнейшие пропагандические сочинения на русский язык, совершив этот труд постепенно, осторожно и без огласки. «Еже ли бы, говорил он, по окончании флорентийского собора, постановления оного, переложенные на народные наречия, распространены были на Востоке, если бы устроены были для греков училища, в которых объясняли бы им истины римской веры, то не в силах был бы один Марк ефесский уничтожить дело столь прочное и столь важное». Такие-то меры предлагал иезуит употребить к искоренению в России православия, прибавляя, что папы Евгений IV, Инокентий III, Григорий X, Александр VI, Лев X и Климент VII сознавали, что столь великая цель, достигнута, быть может, не одним созывом собора, отправлением посла или грамоты, а всеми соединенными средствами; потому дело обращения России они начали с Польши, и заставили польских королей давать разный льготы и преимущества православным епископам, принявшим постановления флорентийского собора, наилучшего орудия распространения между русскими латынства и искоренения православия. Следуя примеру этих римских первосвященников, Поссевин советовал обратить в особенности внимание на Литву, находящуюся, не смотря на разрыв политический, в тесной и давней религиозной связи с Россией, до такой степени, что даже епископы русские поставлялись прежде митрополитом киевским, подданным польского короля, послать от имени папы приветливые грамоты к западнорусским православным пастырям, и не упускать из виду никаких способов, чтобы склонить их к принятию латынства, Предвозвестник унии, Поссевин, еще до образования оной, объяснил, таким образом, ее значение в отношении к России.

По возвращении в Рим, Поссевин, еще более сознавая всю важность для римской церкви совращения России к своим догматам, а вместе и трудность такого подвига, узнав местные обстоятельства, развил с большей подробностью прежний свой план устройства в России латынской пропаганды. Обращение России было бы, по его словам, не только важно само по себе, но и потому также, что только чрез нее могла тогда проникнуть римская проповедь на Восток, по относительному удобству, дешевизне и безопасности пути, чего нельзя достигнуть без религиозного союза с Россией. Дело это, говорил Поссевин, не одного дня, не одного посольства, а столетий, строгой последовательности, безустанного терпения; служить ему могут: учреждения римско-католических академий и семинарий в соседней Литве, чудеса, творимые иезуитами, которые производят, необыкновенно успешное действие на простой, грубый народ, и наконец, союз царя московского с государями латынской веры.

Постоянные, непрерываемые дипломатические сношения с русскими самодержцами государей, исповедующих римскую веру, и преимущественно самого Рима, могли, по мнению Поссевина, наиболее способствовать успеху введения латынства в Россию; почему в Москве должен находиться постоянный папский нунций, которому были бы даны подробный наставления не только о том, как он должен действовать, какие и как именно написанные грамоты привезти к царю, но даже и как одеваться, рассчитывать каждый шаг домашней, внутренней жизни; не пренебрег дальновидный иезуит никакой мелочной подробностью, которая могла бы сколько-нибудь служить его цели. Посольство это, имея в виду единственно введение в России латынства, должно было отправиться вовремя, быть немногочисленным, чтобы не подать повода к подозрениям, и ни в каком случай не помещаться в царском дворе и не входить в него без особой надобности; по внешности должно оно отличаться блеском и пышностью, за исключением самого нунция, если он будет духовный. Сообщая папе, что русские привыкли видеть епископов, своих в самых обыкновенных монашеских одеяниях, постоянно постящихся и воздерживающихся от всего мирского, Поссевин советовал, чтобы нунций одевался просто и скромно, чем скорее может привлечь к себе русских, в особенности же когда платье его будет сделано так, чтобы, сколько возможно приближалось к покрою одежды православных епископов. Соглашаясь с мнением Альберта кампского (Campensis), изложенным в поданной им папе Клименту VII записке, они полагали, что посольство это может состоять из пяти, или менее человек, которые, приехав в Польшу, легко найдут в Вильне за дешевую плату еще несколько способных человек, привыкших к суровому климату и знакомых с подобного рода странствованиями. По собственному опыту зная цену хорошего переводчика, Поссевин находил нужным, чтобы при посольстве находилось таких два, дабы, в случае болезни или смерти переводчика, не вверяться, как с ними случалось, переводчику, присланному из приказа, которого, по преданности к православию, он подозревает в намеренной неточности перевода своих слов и записок, а также в передаче некоторых обстоятельств и разговоров, о которых должен был бы умолчать. Потому Поссевин требовал, чтобы переводчики, ни в каком случае, не были из русских, но также, по неприязни русских к полякам, чтобы не брать их из Польши, а думал всего удобнее найти их в соплеменных славянских странах, как в Богемии, или Литве между руссинами, воспитывающимися в виленской и вновь учрежденной тогда полоцкой иезуитских коллегиях, но, для большей уверенности в их скромности, под непременными условием, чтобы они не были слишком молоды. При после полагалось необходимым иметь доктора, знающего по-чешски, или по-русски; ибо, по самому своему званию, находясь при больном, приобретя его расположение и признательность, и пользуясь впечатлительною слабостью его чувств, он легко мог обращать в латынство. Главное лицо в таком духовно-пропагандическом посольстве, – священник, – обратил особое, тщательное внимание иезуита; он советовал, чтобы священник был или чех, или руссин, знал бы по-русски основательно, изучил в подробности Поссевиного рассуждение о различии церквей, и читал тринадцать особо для него поименно означенных сочинений, написанных против православия; имел бы при себе все внешние принадлежности богослужения в совершенном порядке, и священнодействовал как можно чаще, дабы этой внешностью соблазнить в свою веру народ, как на пути, так и в Москве. Притворное уважение к святыне православия и его обрядам должно было сопровождать все действия священника и нунция, которым предписывалось соображаться во всех поступках своих с обычаями народными: поститься, когда русские постятся; не есть постного по субботам; оказывать почтение образам православных угодников подобно тому, как кардинал комский, по повелению папы Григория XIII, вменил это в обязанность самому Поссевину во время нахождения его в России.

Полемические сочинения против православия и другие духовный латынские книги, которые Поссевин предлагал перевести на русский язык для обольщения русских, а также способы распространения их в России были следующие: 1) раздать безденежно в большом числе экземпляров русского происхождения воспитанникам виленской иезуитской коллегии напечатанное в Вильне извлечение, в виде вопросов и ответов, из сочинения Геннадия, заставив наставников этих воспитанников принудить их разослать это сочинение своим родственникам и приятелям. 2) Назначить сумму для напечатания последнего из пяти трактатов того же писателя о верховной власти папы и распространить экземпляры этого сочинения как между воспитанниками виленской коллегии, так и ярославской иезуитской (близ Львова), и послать в семинарии ольмюцскую и прагскую, а также Ивану Ербесту, находившемуся в России. 3) Перевести на русский язык и напечатать латынский катехизис Петра Канция, на счет иезуитов, которые охотно доставят для того нужный средства. 4) Из сочинения Сандера: «о монархии напечатать на двух или трех листах главу о схизме и раздать ее русским воспитанникам иезуитской академии, а через королевского секретаря Ясинского русским секретарям и чиновникам при польском дворе. 5) Из многотомных и немногим доступных сочинений Фомы издать отдельно трактат о заблуждениях греков. 6) Издать в сокращении на русском языке те статьи обширного и тогда уже редкого труда иезуита Петра Скарги, которые заключают в себе полемику против восточной Церкви. 7) Напечатать на языках греческом, латынском и русском буллу папы Евгения IV. 8) Составить на русском языке извлечение из житий святых, написанных Скаргой по-польски, преимущественно таких, которые могли бы служить для привлечения из православия в латынство, и раздав это сочинение русским священникам даром, почему они и примут его с удовольствием, заставить их читать эти жития в православных церквах. 9) Издать в русском переводе сочинения Ехия против Лютера, дабы убедить русских в превосходстве римско-католической веры перед лютеранской. Окончив этот труд в продолжение нескольких месяцев, следовало 10) приступить к пересмотру славянских: евангелия, псалмов и молитв, а также житий святых и обнародовать их, исключив и исправив все те места, которые разнствуют с церковными латынскими книгами, и наконец. 11) издать на русском языке римский катехизис⁵⁷.

Все эти попытки и надежды совращения России в латынство происходили, сколько от слишком увлекающейся иезуитской ревности к своему ремеслу, столько же и от незнания страны и народа, хотя беседы Поссевина с царем Иоанном и должны бы были дать ему более верные понятия о твердости русских в их религиозных убеждениях.

Разности между православною, и римскою церквами. – Проекты снова послать Поссевина в Москву, 1584 и 1586 гг. – Посольства Камулея, 1594 и 1597. – Опасности, грозившие русской Церкви в начале семнадцатого столетия. – Посольство Сапеги, 1600. – Лжедимитрий принимает римский католицизм, но не искренно. – Негодование русских. – План польских иезуитов ввести унию в России при посредстве второго самозванца. – Избрание Владислава на русский престол, под условием. сохранить греческую веру. – Замысел Сигизмунда овладеть русским престолом и ввести в России римский католицизм. – Предложение русского престола шведскому принцу Филиппу, под условием принять веру православной Церкви. – Отвращение русских к римскому католицизму увеличилось еще вследствии этих политических событий. – Свидетельство Олеария. – Так как насильственные средства ввести римский католицизм в России не имели успеха, то польское духовенство советует Владиславу благоразумие и умеренность, 1617. – Посольство Людвига Гая, 1627. – Проезд через Россию римских католиков, отправившихся на восток. – Смешанные браки. – Запрещение строить римско-католические церкви в России. – Посольство майора Менезиуса в Рим, 1673. – Заблуждения и крайности римского двора в отношении к посольству Менезиуса. – Старания пап возобновить сношения с Россией через посредство Польши, 1678 и 1681. – Тайные агенты папства в России.

В беседах своих с Поссевиным царь Иоанн был верным выражениям своего века, голосом своей Церкви. Не мог он конечно в кратковременных разговорах своих изложить во всей подробности современные понятия православной Церкви о римском католицизме, но выразил вполне их дух. Самое же учение православия о латынстве находим в формуле отречения, принадлежащей XVI веку, католика, изъявившего желание присоединиться к православию; здесь в точности исчислены все внешние и внутренние различия между двумя вероисповеданиями, как то: исхождение Духа Святого от Отца и Сына, крещение не погружением, а обливанием, опресноки, перстосложение, употребление молока и яиц в пост, совершение несколько раз в день литургии в той же церкви на одном престоле, сидение в церквах во время богослужения, органы и музыка в церквах, бритие бороды духовных. Не забыта в этом отречении и существующая для исповедников римской церкви возможность вступления в брак двух родных братьев с двумя родными сестрами и во второй брак с сестрой умершей жены. Но всего более, как кажется, отталкивал от себя православных римский католицизм организацией своего духовенства, именно безбрачием его и вмешательством в светские дела. «Проклинаю», говорится в отречении, «богомерзкие епископы латынские, иже во время брани сами на брань ополчаются, и преж инех ходяще в брань бьются, душа человеческая убивающе и сами убиваемы; и вси же роди латынстии, егда на брани сходятся, тогда человеки закалающе мажутся кровеми их, и оружие своя кропят кровми человеческими, и епископы ж их проливающи крови их свои руки кровми оскверняют, а возвращься литоргисают, яже недостойна части всякому священнику се творить». Замечательно, что и в этом веке, как в предшествующих, главенство папы не поражало православных, как другие догматы и обряды римской церкви, не сходствующие с восточной, и это политическое основание римского католицизма даже не упомянуто в отречении. Объяснить это можно только тем, что первосвященство папы не есть догмат собственно духовный, а политический, не столько касающийся веры, сколько власти; оттого не забывал его Иоанн, и мало заботилось о нем православное духовенство при изложении учения своей Церкви. Рассматриваемая формула присоединения к православной Церкви начинается следующими, чуждыми всякого прозелилитизма, словами: «Яз, имрек, иже от латынския веры днесь прихожду ко истинному православному христианския непорочныя веры закону, преданному от святых апостол и утвержденному богоносными отцы святых и великих всея вселенныя святых седми соборов; прихожду же не от нужди некия и беды, или тесноты, или страха, или налога, пили нищеты, или долга, или некоей вещи на мя подвизаемой, или чести ради мирския и благодарований неких, и богатства и стяжаний неких обещаваемых некими, или всякого некоего прибытка, или лестью, или лицемерием, по от всея души и сердца чиста и неблазненна, Христа любящи, и того истинныя, непорочныя веры животного закона желая, получили»⁵⁸. Выражения эти не были одними словами, но и оправдывались делом: русское духовенство не влекло насильно иноверцев в свою Церковь, принимало в оную обращающихся по убеждению, и не вооружалось, подобно католическому, вековой пропагандой, но за то всегда, с благоразумной и живой ревностью оберегало свою паству от заблуждений и совращений.

Результат посольства Поссевина в Россию представлялся римскому двору вовсе не таким безуспешным для его целей, каким он был в действительности; притом личный опыт, приобретенный этим хитрым иезуитом в Москве знакомство его с русскими властями и отчасти с нашим духовенством, наконец, весьма замечательные его исследования о России и описание его путешествия заставляли римский двор желать воспользоваться его умом, начитанностью и местными познаниями. Едва скончался царь Иоанн, как папа Григорий XIII предназначил в 1584 году Поссевина отправить вновь в Москву и для той же цели, т.е. для соединения церквей, при чем не упустил напомнить царю Феодору Иоанновичу, что Поссевину отец его обязан был миром с Баторием⁵⁹; вместе с тем, чтобы расположить в свою пользу бояр, Григорий XIII обратился к ним особой грамотой. Но, однако, Поссевин в Москву не поехал⁶⁰, а грамоты, которые предполагалось с ним отправить, привезены были в Москву из Литвы уже в 1585 году русским гонцом. Преемник Григория XIII, Сикст V, на другой год восшествия своего на папский престол (в 1586 году) также решил послать Поссевина в Россию, и в письме своем к царю рассказывал об особом сочувствии, которое дед и отец его имели к папству, о том, что царь Иоанн имел полное доверие к папе Григорию XIII, и о значении, какое имело содействие Поссевина при переговорах и заключении мира между Россией и Польшей⁶¹; но и это посольство точно также не состоялось.

Мысль об уничтожении турок союзом европейских государей с русским царем не покидала пап, но в мнении их исполнение этой мысли было неразлучно с присоединением русской Церкви к римско-католической. Для достижения этого давнего и постоянно неудававшегося замысла папства, отправлен был в 1594 году из Рима в Москву священник святого Пиролама Камулей. Папа Климент VIII возлагал на него особые надежды, потому преимущественно, что он разумел по-русски, тогда, как в продолжение семи веков не было в России папского посла, понимавшего русский язык. С Камулеем присланы были в подарок царю крест с изумрудами от папы и агатовые четки, который посол должен был поднести от себя; на крест выбиты были греческие литеры для того, чтобы этот дар принят был царем с большим уважением. В наказе, данном Камулею, папа говорит, между прочими, что ему известно по слухам, что русские государи имеют притязания на титулы и преимущества, которые присваивают себе, основываясь на выводимой ими родословной, как бы они происходят от древних римских императоров, и потому предписывает Камулею, если услышит что-нибудь подобное, объяснить, что титулы и достоинства давались всегда от святейшего престола, и, в доказательство, привести примеры королевств польского и богемского и обеих империй, восточной и западной, стараясь таким образом убедить тех, с которыми говорить случится, во власти святого престола, в достоинстве, безопасности и почете тех, которые от него зависят и соединены с ним, как дети с матерью. «Такими разговорами, прибавляет папа, можно вселить почтение к главе римской церкви, и показать разницу между папой и константинопольским патриархом, который совершенно зависит от воли турецкого султана, главного врага имени христианского». В государственных наших архивах не сохранилось известия о приезде Камулея в Москву и о пребывании его в этом городе, следовательно, и о бывших с ним переговорах; но имеем подробные сведения об его отъезде, последовавшем 25 апреля 1595 года⁶². Успеха Камулей не имели никакого; он и не возвратился в Рим для донесения папе о своем посольстве, а отправил туда грамоты государя с нарочными; сам же остался в Вильне для распространения там латынской пропаганды между кальвинистами, или, как он выражался, для утверждения веры христианской в виленских костелах; после перемещения епископа, кардинала князя Радзивилла, из Вильны на кафедру краковскую, виленская епархия почти в течении десяти лет (1590–1600) оставалась без действительного епископа, и была управляема разными духовными лицами, которые беспрестанно менялись в эти десять лет; к числу их принадлежал и Александр Камулей, который управлял виленской епархией в качестве папского легата с марта 1595 г. до мая 1597 г.⁶³. В Вильне получил он новое повеление папы приготовиться ко вторичному посольству в Россию, и прибыл в Москву в конце мая 1597 года. Желая расположить к себе царя, Камулей доложил ему, что из Вильны он неоднократно писал папе о великой силе царя московского, и что в Риме все ей удивляются; что он просил папу писать в своей грамоте полный титул государя, чего домогался у папы Григорий XIII и Поссевин, но безуспешно, его же представление папа уважил, и прислали грамоты к государю с полным его титулом; что если бы об этих грамотах узнали поляки и Литва, то они его с такими грамотами не пропустили бы в Москву, и король и магнаты стали бы на него сердиться, но что, впрочем, он не обратил бы внимания на их гнев, потому что все титулы зависят от воли папы: дает он их, кому хочет⁶⁴. Все эти учтивости не привели, однако, ни к чему: второе посольство Камулея кончилось точно так же, как первое, т.е. ничем, не смотря на то, что он, принят, был очень хорошо государем.

Наступило, наконец, для русского православия время испытаний; не мелочный индивидуальный прозелитизм, не дальние послания и посылки римского двора, а римский католицизм с мечем в руках, стал в начале XVII века в самом сердце нашего отечества, и готов был задушить и нашу веру, и нашу национальность. Но и тут, в этой борьбе на жизнь и смерть, вера спасла национальность, православие отстояло и Церковь, и народную нашу самобытность. Не легка была эта борьба; ее вел Сигизмунд III, сильный войском, и еще более сильный своими фанатическими убеждениями; выдерживать же ее должна была бесправная в то время Россия.

В постоянных войнах со Швецией, Сигизмунд вначале старался соединиться с Poccией и мирным путем внести в нее начатки римского католицизма. В 1600 году отправил он послом к царю Борису Льва Сапегу, канцлера в. к. литовского, с составленным проектом вечного мира и союза, в который внесены были условия, что поляки, пребывающие в России и приобретшие в ней земли, могут не только свободно отправлять латынское богослужение, но и строить в своих имениях латынские церкви; что в Москве и других городах России воздвигнутся католические храмы, а при них заведены будут, на счет русского правительства, школы или коллегии. «Храмы эти, сказано в акте, необходимы как для иностранцев, находящихся в службе царской, так и для чужеземных послов и торговцев, которых всегда много бывает в России». Сапегу сопровождали два иезуита. Но надежды Сигизмунда остались не достигнутыми. Сапега получил в ответ, что иностранцам не возбраняется исповедовать в России свободно их веру, но строить латынских костелов нельзя⁶⁵; сопровождавшим же Сапегу иезуитам велено было выехать⁶⁶. Другое дело, когда внутренние неустройства начали доставлять римской церкви и ревностному ученику иезуитов Сигизмунду возможность, под видом сохранения власти государственной и общественного порядка в России, посягать на ее веру, прямо и открыто мешаться в ее дела. Тогда наступило, казалось, настоящее время для порабощения русской Церкви. Лжедмитрий признан был как польским королем, так и римским двором, истинным царем русским под условием, чтобы он принял римско-католическую веру и обязался привести к ней Россию. Домогаясь престола московского, Отрепьев не мог поступить иначе, ибо только таким образом он мог получить помощь от Польши, побуждаемой действовать в его интересах римским двором и иезуитами. Иезуиты стали воспитывать Отрепьева; иезуит Гаспар Савицкий учил его по-латыни⁶⁷, другие иезуиты оставались постоянно при нем, хотя он и был присоединен к латынству не ими, а францисканами⁶⁸; через иезуитов же действовал римский двор, как на короля Сигизмунда, так и на Лжедмитрия.

Вникая, однако же, во всю последующую деятельность этого самозванца, мы приходим к убеждению, что отречение его от веры предков и принятие римско-католической было, с его стороны, не искренне, и что он даже мало и, так сказать, наскоро) был приготовлен к этой новой для него религии. Латынского языка, нужного для понимания римского учения и обрядов, он почти не разумел⁶⁹; так впоследствии, когда с помощью поляков овладел московским престолом, он слабой, неверной рукой подписывался Inperator, скорее срисовывая, чем писал латынские буквы. Многочисленный сказания иностранцев, бывших тогда в России, не упоминают, чтобы он следовал обрядам римской церкви после своего воцарения. При нем, правда, находились два иезуита, Николай Черницкий (Cernicovius) и Андрей Лавицкий (Lavitius)⁷⁰, но он употреблял их для дипломатических сношений, а вовсе не для распространения в России римско-католической веры; так в конце 1605 года послал он Лавицкого в Рим для переговоров о действиях против турок. Сам римский двор, по-видимому, не был уверен в искренности обращения Лжедимитрия, и потому всячески старался укрепить его в католицизме: и сам папа увещевал его оставаться твердо в этой религии, и папский легат в Польше Рангони, епископ режский, и кардинал Мацеиовский, уговаривая его при этом обратить и русский народ в латынство⁷¹; наконец, с этой же целью послан был в Москву папский посол граф Александр Рангони, племянник папского нунция в Краков⁷². «Если только», писал папа Павел V к кардиналу Мацеиевскому, «Дмитрий, как мы надеемся, останется в католической вере, то русских можно будет привести со временем в лоно святой римской церкви, ибо народ этот, как мы знаем, очень, послушен своему царю». «С русскими можешь ты сделать все, что хочешь», поучал тот же папа Лжедмитрия, «потому приказывай, повелевай им»⁷³. Преимущественная надежда полагалась на брак самозванца с католичкой Mapиной Мнишек, дочерью воеводы сендомирского; поэтому к ней обращался папа с увещаниями поддержать будущего своего мужа в учении западной церкви⁷⁴; а в особенности ожидал он многого от ее отца, которому поручалось наставить Марину действовать в этом смысла, умно и осторожно, на ум Лжедмитрия⁷⁵. «Палатин сендомирский», писал кардинал Боргезе к Рангони, «будет распорядителем (il direttore) всего этого дела»⁷⁶.

Смотря беспристрастно на действия Отрепьева, мы должны сознаться, что насколько обстоятельства, ставившие его в зависимость от Польши и римского двора, позволяли ему уклониться от незавидной роли венчанного римского пропагандиста в России, он это сделал. Прямых покушений с его стороны на русскую Церковь не было; искажения греческой веры в России он не предпринимал и даже в частых сношениях своих с римским двором избегал упоминать о вере и о так называемом соединении церквей, другими словами, о подчинении русской Церкви папе. Пришли с ним, правда, несколько латынских священников, но весьма немного, именно столько, сколько необходимо было для его жены и тестя, для польского войска и огромной свиты Мнишка, и Лжедмитрий не пособлял своей властью их пропаганд; хотя бывшие в Москве иезуиты и замышляли тайно устроить там свою коллегию, а римский двор даже прислал в Россию латынских епископов, но иезуиты должны были оставаться смирно, жалуясь, что до царя труден доступ⁷⁷. Для Марины устроена была домашняя католическая каплица во дворце; но, по настоянию Лжедмитрия, и несмотря на все сопротивления Рима, она венчана была по обрядам греческой Церкви, приняла причастие от патриарха, ходила в русские церкви и постилась не по субботам, а по средам, как того требуют правила Церкви восточной. Можно предполагать с некоторой достоверностью, что если б Лжедмитрий и усидел на престоле, римский двор разочаровался бы в своих надеждах точно так же, как приходилось ему это испытывать в России до того времени, в продолжение шести столетий, несмотря на особо счастливые для него обстоятельства во времена самозванца.

Если Отрепьев мало оправдал намерения, Рима, за то сильно возбудил против себя негодование; русских, преданных своей вере. Не было еще примера, чтобы русская царица была католичкой и не крестилась в греческую веру. Цари русские всегда строго исполняли посты и вообще все предписания церковные; а Лжедмитрий не всегда их соблюдал, по праздникам не бывал иногда у обедни, и это вовсе не по склонности к латынству, а по крайнему своему легкомыслию и самоуверенности, составлявшим отличительные черты его характера; так, например, венчался он в такой день, в который не допускается совершение этого таинства Церковью греческой, ел телятину, что было против обыкновения того времени, и т. под. В особенности оскорбляла русских в религиозных их чувствах дерзость поляков, смеявшихся над русской святынею, входивших в церкви с собаками, оказывавших явное презрение к духовенству. Все это вооружало жителей Москвы, заставляло думать, что новый царь намеренно хочет искоренить древнюю веру, и тем еще более, что открыта была римская корреспонденция, в которой убеждали Лжедмитрия выстроить в Москве костелы и, в исполнение клятвенного обязательства, распространить в России римско-католическую веру⁷⁸.

По словам летописца, Иов, сведенный с патриаршества, так молился пред образом Богоматери: «сия православная христианская вера нерушима была; ныне же грех ради наших видим на сию православную христианскую веру находяще еретичю; мы же грешнии молим, умоли пречистая Богородица Сына своего, Христа Бога нашего, утверди сию православную христианскую веру непоколебимо, и плакася на мног час»⁷⁹. «Люди московского государства, видя такой гнев Божий на ся, единодушно вси мысляху како бы над ним окаянным сотворить, чтоб и досталь православная вера не разорена была»⁸⁰. Это-то и послужило главным поводом к убийству самозванца и истреблению поляков; но достойно замечания, что остервененный народ не искал намеренно убивать ксендзов, а если некоторые из них погибли, то не по обдуманному заранее плану, а потому, что попались под руку разъяренной на поляков черни.

Явился второй самозванец, называемый обыкновенно тушинским вором; он также поддерживаем был польскими войсками, и польские иезуиты также думали употребить его как надежное орудие католической пропаганды. Поэтому, составлен был в Польша план, как действовать посредством него для введения в Россию унии, начинавшей распространяться тогда в соседней Литве. Основания этого плана состояли в том, чтобы мысль об унии пошла не от самого царя, популярность коего могла бы от того пострадать, а от разных лиц и сословий государства; для чего в царские телохранители и придворные набрать католиков, а из русских приближать только расположенных к соединению церквей, должности раздавать приверженным к унии, наводить русских, но с большою осторожностью, на разговоры о делах церковных, и при этих случаях намекать на пользу устройства латынских семинарий и коллегий, на постройку, для соревнования, латынской церкви в Москве. на дурное употребление духовенством церковных имений, а духовенству обещать разные льготы; русских же привлекать присутствовать при латынском богослужении. Вообще имелось в виду так расположить умы, чтобы уния вышла как бы из самих потребностей народа и по желанию духовенства, для чего на высшие духовный должности назначать приверженцев унии, что всегда во власти правительства. Сам же царь должен был оставаться, по-видимому, в стороне; для чего иметь при царе как можно менее римско-католических духовных, но весьма искусных; все дела, до этого предмета относящиеся, вести в совершенной тайне, в особенности же переписку с Римом; самому царю говорить о вере лишь весьма редко и чрезвычайно осторожно. Для достижения соединения обрядов предполагалось иметь при царице (той же Марине Мнишек) одного или двух униатских священников, которые отправляли бы службу по обрядам восточной Церкви и могли беседовать с русскими о вере. Далее, полагалось необходимым, удалить из России все враждебные латынству элементы, именно запретить пребывание в ней лютеран, выгнать приезжавших из Константинополя православных монахов, даже перенести, хотя на время, столицу из Москвы, центра православия, куда-нибудь поближе к польской границе, где легче было бы заводить иезуитские коллегии, насылать пропагандистов и вообще вводить унию всеми изведанными уже в Польше бесцеремонными средствами. Русских же намеревались отправлять для обучения, т.е. для совращения, в Вильну, или еще лучше в Рим и другие страны Италии, где не было лютеран и кальвинистов⁸¹.

Этот обширный план действий остался трудом напрасным; тушинский вор никогда не являлся царем в Москву, почему и не имел возможности приводить в действие эту широкую и весьма нелегкую иезуитскую программу.

России находилась в бедственном состоянии: с одной стороны тушинский вор с поляками и казаками, а с другой – польские войска, под командой гетмана Жолкевского, обступили Москву; король Сигизмунд осаждал Смоленск; вся земля волновалась, избранный на престол Василий Ивановичи Шуйский не оправдал народных ожиданий. В этой крайности остановились на мысли избрать царем сына Сигизмунда Владислава и чрез это получить мир от Польши и водворить прочный порядок в государстве. Первый шаг к этому сделан был со стороны бояр тушинских, т.е. бывших при самозванце; они отправили к Сигизмунду под Смоленск посольство, в коем главную роль играл Салтыков. В переговорах своих с поляками русские послы не думала домогаться каких-либо политических вольностей, или же подтверждения сословных прав, а все усилия свои склоняли к тому, чтобы Владислав принял греческую веру, обязался сохранить свято православие, оберегать и умножать церкви и монастыри и принять помазание на царство от патриарха; говорят, что Салтыкова заплакал, когда стал просить короля о сохранении греческой веры. Этого именно всего труднее и было допустить королю фанатику, но нельзя было прямо отказать в принятии этих условий, так как совершенный отказ в них прервал бы всякие соглашения; поэтому о некоторых предметах, было умолчено, другие обойдены, по остальным даны обещания, которые впоследствии можно было и не исполнить. Но заключенному 4 февраля 1610 года договору, Сигизмунд обязывался сохранить в России веру греческую неприкосновенною, не делать пропаганды, чтить Русское духовенство; о присоединении Владислава к греческой Церкви не было упомянуто; речь о венчании патриархом отложена, до совершенного успокоения московского государства; а в заключении Сигизмунд прибавил, чтобы в Москве выстроен был костел для поляков.

Договор этот не мог иметь никакого значения, потому что последовал по домогательству немногих бояр, бывших в лагере самозванца. Но мысль об избрании Владислава стала обобщаться среди русского дворянства. Гетман Жолкевский умножал постепенно в Москве число приверженцем, этого намерения, но от всех слышал одно неизменное, основное условие, чтобы Владислав принял Греческую веру. Наконец, по свержении с престола Шуйского, открыты были об этом официальные переговоры с гетманом. Зная фанатизм Сигизмунда, Жолкевский не почел себя вправе обязываться за его сына относительно веры; «вера есть дар Божий», говорил он, «и за другого в этом случае располагать нельзя». Но скорое решение дела об избрании королевича было тогда столь же настоятельно необходимо для русских, как и для поляков: Россия была без царя, без власти государственной, а польские войска, оставаясь без жалованья, отказывались долее служить и объявили, что намерены возвратиться на родину. Поэтому Жолкевский, не ожидая разрешения Сигизмунда, заключил с русскими договор на счет избрания королевича; в нем сказано, что вера греческая будет свято сохранена, что переход русских в римскую веру дозволен не будет, что кроме русских церквей никаких других строить в России не станут; при чем парализовано было известное намерение Сигизмунда поставить в Москве костел – оговоркой, что об этом предмете Владислав, по воцарении своем, переговорит с патриархом. 17 августа 1610 года договор этот был подписан.

С первого взгляда, всякого знакомого с древней русской историей удивляет решимость русских того времени призвать к себе на царство иноземного князя без полной уверенности, что он примет греческую веру, без чего русский царь был, так сказать, немыслим для русского народа, был положительно невозможен. Но, вникая в тогдашние обстоятельства, убеждаемся, что эта уверенность существовала, если не на бумаге, в форме договора, то на деле. Действительно, Владиславу было тогда не более 15-ти лет; иезуитский фанатизм Сигизмунда не успел еще его проникнуть; приехав в Москву ребенком и имея при себе только весьма немногих поляков, что именно было условлено в договоре, он естественно получил бы новое воспитание в новой общественной среде, а так как приверженность к греческой вере составляла отличительную черту тогдашнего русского общества, всех сословий без исключения, то естественно, что Владислав, почти ребенок, удаленный от иезуитов, от своего отца и от польского общества, неминуемо кончил бы тем, что принял бы православие. Можно положительно сказать, что только поэтому русские и согласились избрать Владислава. Сам гетман Жолкевский толковал им, что королевич очень молод, а, следовательно, впечатлителен от всяких новых предметов и явлений; почему, ознакомившись в Москве ближе с греческой верою, может принять ее⁸². Итак, переход Владислава в православие, именно потому, что он был еще ребенок, лежал в основании избрания его на русский престол.

Напротив того, обращение России в католицизм было заветной мыслью Сигизмунда, и он-то, по малолетству Владислава, призван был решить вопрос, столь близко касавшийся до сношений России с Польшей. Наряжено было многочисленное посольство к Сигизмунду под Смоленск; во главе его стоял известный митрополит ростовский Филарет Никитич Романов; посольство это должно было получить от польского короля подтверждение заключенного с Жолкевским договора; но, собственно говоря, настоящая цель его была условиться о принятии Владиславом греческой веры, или, как выражаются наказы, данные послам, переговорить о большом деле.

Предвидены были всевозможные возражения по этому предмету со стороны Сигизмунда, и на каждое из них вперед заготовлено опровержение. Такими образом, послам предписывалось достигнуть того, чтобы Владислав приняли греческую веру до прибытия в Москву, именно в Смоленске от митрополита Филарета и Сергия, архиепископа смоленского и брянского, без чего нельзя было патриарху и духовенству встретить его с чудотворными образами и честными крестами, как это подобает русскому царю. Если бы Сигизмунд ответил, что хотя Владислав и принадлежит к римскому вероисповеданию, но сохранит свято в России веру греческую, то послы должны были на это сказать, что с самого крещения России, в продолжение более шести веков, не было примера, чтобы русский царь не исповедовал православной веры, и что если б это допустить, то вся страна взволнуется. «Быть можете», говорилось в наказе, «Сигизмунд возразит, что Владислав уже крещен, то, как же креститься ему в другой раз, никакой христианин дважды не крестится»; на это послы должны были ответить, что истинное крещение бываете только по закону греческому, что русский царь непременно обязан быть православным, точно так же, как на престоле польском нельзя исповедовать другой веры, как латынскую; причем напомнить, что сам Сигизмунд прежде был лютеранином, а когда избран был королем польскими, то принял римско-католическую веру. Если б не удалось склонить короля на принятие Владиславом православия в Смоленске, то просить, чтобы это совершилось в каком-нибудь другом русском городе, но, не доезжая Москвы. Если же король будет настаивать, чтобы Владислав, присоединился к греческой Церкви в самой Москве, то чтобы он засвидетельствовал это в грамоте к патриарху, духовенству, боярам и всей земле. В сущности, русские не сомневались, что в Москве, без Сигизмунда и без иезуитов, Владислав сделается сам собою православным. Послам было вместе с тем, предписано, не входить ни в какие богословские прения о вере с римско-католическим духовенством, а польских магнатов, упросить не отговаривать Владислава от принятия греческого вероисповедания.

Когда Владислав, по достижении совершеннолетия, захочет жениться, то обязывали его выбрать себе невесту в России, потому что иначе русские люди стали бы опасаться насчет веры, чему недавний пример видели с Мариной Мнишек; если же Сигизмунд на это не согласится, то условиться таким образом, чтобы, когда настанет Владиславу время жениться, приступил, к этому не иначе, как посоветовавшись с патриархом и всею землею, что к сущности было одно и то же.

Отступники от греческой веры должны были подвергаться смертной казни, а имущества их отбираться в казну, потому что в России никогда не дозволялось православным переходить в другую веру и наперед этого быть не может, без возмущения всего государства; на этом велено было послам непременно настоять.

По восшествии на московский престол, Владислав; не мог сноситься с папой по делам веры и принимать от него благословение. В случае возражения, что русские государи имели прежде сношения с папами, то почему же Владиславу не иметь переписки с римским двором, – объяснить, что цари русские действительно вели переписку с папами, но только о делах государственных, а не о вере; такие сношения может иметь с ними и Владислав, но отнюдь не касаясь до веры и не допуская в Россию римских учителей пропагандистов; а костела ни одного в Москве не строить, так как этого никогда прежде не бывало.

Независимо от этого, патриарх Ермоген послал Сигизмунду грамоту от себя, с убедительной просьбой согласиться на крещение Владислава в православную веру. «Даруй нам сына своего», писал патриарх, «его же излюби и избра Бог в цари, в нашу православную греческую веру, ее же пророцы прорекоша, ее же апостоли проповедаша, ее же святии отцы утвердиша, ея же вси православнии христиане неблазненно и крепко держаша, и по се время красуетца, и светлеет, и сияет, яко солнце»⁸³.

Сигизмунд, на словах, соглашался вообще на эти условия, кроме перемены веры и женитьбы королевича, но для того, чтобы продолжить дело, уклончиво отвечал, что договор должен быть представлен на утверждение сейма, а сам продолжал осаждать Смоленск. Король желал не будущего возможного и добровольного сближения Польши и России, под скипетром своего сына, а покорения России себе, т.е. иезуитизму. Польские иезуиты очень хорошо понимали тогда, что ученье римской церкви никогда не будет принято Россией, что не она сделается католической, а Владислав – православным, поэтому им нужно было покорить Россию себе, т.е. Сигизмунду, и ввести свою веру насильно, как это делалось в Литве; оттого-то, в то время, когда русские звали на московский престол, Владислава, подписали уже об этом договор, отец его Сигизмунд воевал Россию: на предложение о сближении двух государств иезуитизм, отвечал осадой городов и войной; он по-своему делал свое дело, но конечно не дело Польши, интересы коей всегда были ему чужды.

Некоторые из русских послов, перейдя на сторону Сигизмунда, соглашались было возвести самого его на русский престол, и конечно не стесняя этого короля фанатика принятием православия «а во всем покладыватца на его королевскую волю, как ему годно, тако и делати»; но Филарет настаивал на выборе Владислава, говоря: «будет де креститься, и он наш государь, а будет не креститься, и нам он не надобен». Не смотря на увещания Ермогена, этого «поборателя православной христианской веры, стоявшего в твердости, аки столп непоколебимый», некоторые бояре согласились подчиниться, безусловно, Сигизмунду, и выразили эту покорность в посланной к нему под Смоленск грамоте. «Вижу поругание православной веры», говорил Ермоген, «и разорение святым Божиим церквам, и слышати латынского пения не могу». По зову патриарха, разрешившего Москву от присяги Владиславу, восстала вся земля русская с Мининым и Пожарским, изгнала поляков и избавила себя от неминуемого порабощения Польше, подобно единоверной Литве, сначала присоединившейся, а потом подчинившейся Польше. Таким образом, православная Церковь сохранила свое учение от вооруженного латынского католицизма и спасла тем самым нашу народность, а католический прозелитизм лишил Польшу соединения с соплеменным, сильным народом. Жертвами этого избавления были Ермоген, сведенный с патриаршества, заточенный и удавленный в Чудове монастыре, и Филарет, задержанный в продолжение девяти лет в Польше⁸⁴.

Идя на спасение Москвы и узнав, что шведы стоят под Тихвином, князь Пожарский и Минин «не хотяху видети православной веры в латынстве», вошли в сношения с новгородцами и согласились призвать на престол Филиппа, брата короля шведского Густава-Адольфа (род. в 1601 г. в Ревеле, умер, в 1622 г.), если только он примет православие⁸⁵. Это предложение, столько же, сколько и выбор Владислава, ясно свидетельствует, что переход престола даже в руки иноземца не представлял в современных понятиях невозможности; но малейшее отступление от правил православной Церкви было достаточно, чтобы возбудить весь народ на брань отчаянную, на смерть, с врагом, стоявшим уже в столице государства.

Эти решительные исторические события лучше всего обрисовывают тогдашние понятия русских о римском католицизме и отношении Церкви восточной к западной. Прежде всего, отчуждала от себя православных римско-католическая вера своей обрядностью, несходной с греческой; впоследствии, по распространении церковного, единственного в древней России просвещения, еще более отстранил от себя римский католицизм своими догматами, которые осуждала Церковь православная. Самый дух светско-вмешательный духовенства латынского не согласовался с понятиями русских людей о религии и духовности; вековые старания римского двора убедить в необходимости соединения имели совершенно противоположные его цели последствия, они только убеждали в постоянстве римского прозелитизма, обратившегося как бы в догмат западной церкви. Наконец, насильство Сигизмунда в деле веры, восстание всей земли русской на защиту, веры и отечества и воспоминание об этой борьбе сделали римский католицизм не только невозможным в России, но ненавистным. Видевший Россию тридцать лет спустя после этих событий, Олеарий писал, что русские охотно дозволяют жить у себя людям всех наций и вер, как то: лютеранам, реформатам, армянам, татарам, туркам, персиянам, но не хотят терпеть только евреев и католиков, одно название которых для них противно⁸⁶. Это так справедливо, что и гораздо позже всякие бедственный для России, по понятиям простонародья, меры принимались будто бы правительством по внушениям латынян; так, например, во время исправления патриархом Никоном богослужебных книг, народ толковал: «поляки да римский костел, чрез врага Божия Никона, хотят замутить русскую землю»⁸⁷.

Мужественная защита веры заставила поляков отказаться от надежды олатынить силой русский народ; но польское духовенство все еще полагало возможным провести в Россию римский католицизм путем пропаганды. Когда королевич Владислав, думая возвратить потерянный фанатизмом своего отца престол русский, отправился в 1617 году в поход против России, архиепископ гнезненский Гембицкий так напутствовал его в Варшаве: «Бог дает всякое счастье тем, которые повсюду распространяют святую католическую веру, оказывают почет служителям его, священникам, и благодарно приемлют их советы и наставления Силен Господь Бог посредством вашего королевского высочества подать свет истины ходящим во тьме и сени смертной и извести, заблудших на путь мира и спасения, подобно тому, как привел наши народы посредством вечной памяти государей и королей наших Мстислава храброго и Ягелла. Впрочем, в сем важном деле, на которое должны быть устремлены все заботы и попечения, ваше королевское высочество должны держаться той умеренности, которая столь необходима в новых государствах и привлекать сей жестоковыйный народ к единению и св. вере не принуждением и насилием, не вдруг, но мало-помалу, примером благочестия, как своего, так и священников, которые будут находиться при вас»⁸⁸. Но Владислав не имел фанатизма своего отца, да и времена изменились: бессильная против православия в годину бедствий России, польская пропаганда сделалась невозможной при водворении государственного порядка и устройства при царях Михаил и Алексее Михаиловиче, особенно когда ей пришлось расплачиваться за жестокие религиозные угнетения Малороссии. 1612-м годом надолго прекратились всякие попытки провести в Россию римский католицизм из Польши. Некоторые западные государи пробовали убедить русское правительство дозволить жить в России римско-католическим священникам, даже строить костелы; но эти просьбы были столь же неудачны, как и в предшествовавшую эпоху. В 1627 году прибывший к царю Михаилу Феодоровичу от Людовика XIII посол Людвиг Гай (Louis ties Hayes), для установления свободной торговли с Францией, просил дозволения построить в Москве католическую церковь, в которой совершалось бы богослужение для французских подданных; но предложение его было решительно отвергнуто. Впоследствии, в трактате, заключенном, с помощью Олеария, о транзитной чрез Россию торговле с Персией, именно было оговорено, что не будет дан пропуск последователям латынской ереси⁸⁹, Впрочем, это стеснительное ограничение впоследствии было отменено, и в Персию и в Индию пропускали, не обращая внимания на вероисповедание. Так в 1674 году были в Москве проездом доминикане Азарий и Антоний, ехавшие в Персию, для возбуждения шаха к войне против Турции, с грамотами от папы, цесаря и других европейских государей. В том же году проезжали из Польши чрез Москву в Индию и Персию, для проповеди Евангелия, испанец Петр Кубериус и итальянец Себастьяни Каваниоли, и получили даже пособие от государя. В 1677 году пропущен был через Астрахань, Москву и Смоленск посол папы Климента X, возвращавшийся из Персии, куда он был послан для возбуждения шаха воевать против турок; по обычаю времени ему и свите его даны были корм, подводы и проводники⁹⁰

Рассказывая об отвращении русских к католикам, Олеарий подтверждает однако, что они никогда никого не обращают в свою веру, но только не допускают смешанных браков, требуя, чтобы оба супруга исповедовали православие⁹¹.

До самого конца XVII века католикам не дозволялось постоянное пребывание в России, и они не могли строить церквей. Не было и домогательств о том со стороны Рима в эту эпоху, а на запросы послов католических держав наши дипломаты отвечали кратко: «в Риме строения благочестивых церквей православных христианских нет же»⁹².

Со времени самозванца в течении всего XVII века было одно только сношение с римским двором, но не о вере, а по делам политическим. Беспрестанно возрастающая сила оттоманской империи и новое в 1672 году нападение турок на Польшу и завоевание Каменца-Подольского, грозившее опасностью и части Малороссии, принадлежавшей России, расположили царя Алексея Михаиловича помогать Польше. Он не удовольствовался повелеть своим войскам сделать нападение на Крым для развлечения сил турецких, но намеревался подвинуть на них всю Европу; для этого приказал он заготовить грамоты ко всем государям, приглашая их составить союз против турок. Вследствии этого приказания, управляющей иностранными делами окольничий Артамон Сергеевич Матвеев, в октябре 1672 года, делал доклад государю в селе Коломенском, во время собранного совета, что приказано приготовить грамоты к христианским государям: к цесарю, к королям испанскому, французскому, английскому, датскому и шведскому, к курфирстам саксонскому и бранденбургскому и к голландским штатам; а к папе угодно ли будет государю отправить грамоту? Сношений с папами со времен царя Иоанна Васильевича не было (правление Лжедмитрия не признавалось); и если ныне государь благоволит отправить к нему свою грамоту, то конечно он будет весьма ею обрадован, и с большим усердием постарается составить союз в помощь королю польскому, в чем христианские государи, вероятно, его не ослушаются. По этому докладу Матвеева государь приказал отправить грамоту и к папе. В посольство это назначен был пехотного строя майор Павел Менезиус. План царя не удался; Европа, занятая внутренними своими войнами, не ополчилась против турок; только курфирст бранденбургский и король шведский изъявили свою готовность участвовать в союзе, который не состоялся. Но посольство Менезиуса в Рим любопытно в другом отношении, именно в смысле того положения, которое царь желал предоставить себе и своему представителю перед римским двором, во внешнем, так сказать, выражении отношений и достоинств обоих дворов. В грамоте своей, обращаясь к папе, царь выражался так: «вы, папа, учитель римского костела». Послу приказано было на аудиенции поклониться папе обыкновенным поклоном; если папа потребует, чтобы посол поцеловал его ногу, то никак этого не делать, но крепко настаивать, чтобы целовать руку, а не ногу, если, при произнесении имени государя, папа не встанет и не спросит о его здоровье, то сказать: «когда государя нашего посланные бывают у цесарского величества, то цесарь, по братской любви и дружбе к государю, при имени его встает и снимает шляпу, также и о здоровье государевом спрашивает, стоя и без шляпы; и папе, для изъявления любви и дружбы к государю, должно бы также при имени его встать и спросить о его здоровья стоя»; если папа велит своему придворному принять царскую грамоту и поднести ее к себе, то грамоты ему не отдавать, но поднести к папе, чтобы сам ее принял; при этом объяснить, что если прежде русские послы этого не требовали, то они делали не гораздо, не оберегали чести государевой. На дороге, взяло Менезиуса раздумье: если государи целуют ногу у папы, то верно его не освободят от исполнения этого обряда; он написал о своем сомнении Матвееву, и получил ответ, что католические государи целуют ногу у папы, потому что они одной с ним веры, а что ему послу и даже состоящему при нем подьячему запрещается целовать ногу у папы, как сказано в данном ему наказе. 8 августа 1673 года Менезиус приехал в Рим; не доезжая до города верст с 20, он встречен был иезуитом графом Лесли, который был назначен при нем приставом; в Риме отвели ему квартиру в Монтекавалло, близ папского дворца. Прежде папской аудиенции, кардинал Алтиери, племянник папы Климента X, имевший неограниченное на него влияние, вел долгие переговоры с Менезиусом на счет приема, и тут же решительно отказано ему было в том, чтоб папа сам принимал и отдавал грамоты и вставал, спрашивая о государе, а вместе с тем объявлено, что он непременно должен поцеловать ногу у папы; если б приехал к папе сам цесарь, или другой кто из государей, и не захотел поцеловать ноги папской, то и он не был бы допущен на аудиенции к папе, толковали русскому послу. «Ногу папскую целовать мне запрещено», отвечал Менезиус, «потому что мой государь не исповедует римско-католической веры; когда церкви греческая с латынской были еще в соединении, тогда греки не целовали ногу у папы, а если папа непременно требует, чтобы я целовал его ногу, то я прошу отпустить меня из Рима». Менезиусу было объявлено, что папа, видя его упорство, но дорожа союзом с русским государем, увольняет его от целования ноги, но советовал ему, по крайней мере, припав, поцеловать ризу папскую; русский посол отвечал, что, сообразно с данной ему инструкций, он и ризы папской целовать не будет. 18 августа происходила аудиенция; церемониймейстеры, стоявшие по обе стороны посла, несколько раз брали его под руки, насильно, заставляли преклоняться; но с подьячим его не справились, он ни разу не стал на колени, сказав им, что с грамотой царского величества неприлично стоять на коленах; они покачали головами, один из них подошел к кардиналу Алтиери сказать об этом упорстве, но кардинал запретил его принуждать, и подьячий сделал папе обыкновенный поклон. Ответная грамота папы государю начиналась следующими словами: «любезному сыну, благородному мужу, Алексею Михаиловичу, великому князю московскому». Русский посол оскорбился столь неполным и неверным титулом своего государя, и отказался принять грамоту; собран был по этому случаю совет кардиналов, сделаны сношения с разными государями, наконец, папа имел конфиденциальный разговор с Менезиусом наедине, но ничто не помогло, и 20 сентября Менезиус выехал из Рима, не взяв с собою ответной папской грамоты; кардинал Алтиери объявил ему, что папа отправит грамоту к государю со своим нарочным⁹³.

Достойно замечания, что Менезиус был католик и весьма ревностный; по духовному завещанию он поручил Гордону, приятелю иезуитов, воспитывать своих сыновей в римско-католической вере⁹⁴; но так как в этом случае он являлся перед папой не как католик, а как представитель русского царя, то он оберегал достоинство своего звания.

Римский двор обижен был данным царем папе титулом: «di Maestro della Chiesa Romana, Ucitel», – титул не соответствующей, говорили кардиналы, достоинству наследника князя апостолов и отца всех христиан. Однако хотелось этому двору воспользоваться и представившимся случаем возобновить давно прерванные сношения России с папами. После отъезда Менезиуса ученые римские, по приказанию папы, принялись за исследования: следует, или не следует называть русского государя царем, «il Re», написаны были целые трактаты на эту тему, а заключение состояло в том, чтобы в папских грамотах титуловать Алексея Михаиловича царем, потому что император и король польский его так именуют, и что такой титул, поставленный в папской грамоте, не может означать того, что папа возводит русского государя в королевское достоинство. Странное заблуждение заставляло римский двор с такой ревностью заниматься столь учеными трактатами. Мы видели, что русское посольство в Рим состоялось случайно; при отправлении послов ко всем государям Европы, о папе и забыли; напомнил о нем Матвеев и велено было тогда снарядить посольство и к папе. В Риме толковали об этом совершенно иначе; доселе русские посольства, говорили там, были ответные на миссии, отправленные из Рима; это первый пример, что сильный русский государь, не имеющий нужды в папе, как царь Иоанн IV в содействии папы Григория XIII, по собственному побуждению, снаряжает посольство к римскому двору; не может же это быть без цели, без задней мысли; а какая эта мысль? II здесь начинается полный разгул заветных пропагандических фантазий католицизма, – мысль эта не может быть иная, как сокровенное желание царя ввести в русское государство римско-католическую веру, за это нужно ухватиться, послать поскорее в Россию посольство, не жалея денег на снаряжение его, достигнуть там дозволения выстроить хорошую римско-католическую церковь, поместить при ней нескольких священников, устроить богослужение попышнее, так чтобы русские люди были привлечены им, воспользоваться известным направлением царя Алексея Михаиловича распространить в России просвещение, знание языков греческого и латынского, расположением его к ученым иностранцам и из римско-католических ксендзов московского будущего, воображаемого костела сделать просветителей русского народа, таким образом, чтобы они, для преподавания латынского языка, выбирали книги о соединении церквей, полемические сочинения против греческой Церкви, тогда понемногу само собой будет вселяться в умах убеждение о превосходстве римской церкви и желание соединиться с нею, без того, чтобы слово уния было даже произнесено, и это, тем более что на русском языке весьма немного богословских полемических книг против римской церкви, значит, сторона латинская конечно возьмет перевес; правда, есть довольно таких сочинений на греческом язык, но язык этот малоизвестен большинству русских, а чтобы это оставалось так и впредь, то нужно занимать их более латынским языком, он к тому же и гораздо легче для изучения, чем греческий. Так понимал цель и пользу просвещения римский двор; когда и где понимали его иначе иезуиты? «В виду таких результатов, стоит ли обращать внимание на пустые слова, на то, чтобы называть русского государя великим князем или царем», читаем мы в этих ученых римских трактатах; «простой меркантильный расчета приводит к убеждению, что на этих мелочах останавливаться нечего, а следует скорее отправить посольство в Россию, и для славы Бога и спасения душ, идти на встречу преследований, поруганий, истязаний и даже смерти»⁹⁵. Удивительные увлечения и мечтательность римских пропагандистов, когда дело идет о прозелитизме! Римский двор, более положительный, более осторожный, чем его слишком ревностные служители, не воспользовался этими учеными трактатами, и не отправил посольства в Россию, – исторический опыт заставил его заглушить в себе столь нескромные желания и надежды.

Не смотря на это, папа старался возобновить прерванные сношения с Россией через посредство Польши, с которой русское правительство было тогда в постоянных переговорах; в 1678 году это дело было ведено польским послом в Москве князем Михаилом Чарторижским, но безуспешно⁹⁶; столь же безрезультатно ведено оно было в 1681 году⁹⁷ (²). Отсутствие прямых сношений с русским двором не мешало, однако, папству через тайных своих агентов стремиться постоянно к вековой цели своих усилий – обращение России в латынство. Таким агентом, несомненно, был газский митрополит Паисий Лигарид, отлученный от Церкви иерусалимским патриархом Нектарием, одним из образованнейших и достойнейших пастырей XVII века. Паисий приехал в 1662 году в Москву, без ставленой грамоты, как бы духовный самозванец; но, как хитрый и вкрадчивый грек, сумел заслужить расположение царя Алексея Михаиловича, и сделался сначала следователем по делу патриарха Никона, а потом и судьею над ним. Никон явно обвинял его в латынстве, и не ошибался, ибо сохранились тайные его сношения с Римом, клонившиеся к совращению русских в латынство; одно бессилие и страх заставили его бросить эту несбыточную мысль⁹⁸; восточные патриархи свидетельствовали о крайне сомнительном его православии, и это, однако, не помешало ему иметь сильное, едва ли не решительное влияние на судьбу православного московского патриарха. «Царь во всем слушает Паисия», писал Никон, «как пророка Божия»⁹⁹. Странное явление! Латынянин судит и осуждает православного патриарха, этот патриарх отводит его как еретика латынянина и в тоже время заслуживает сам в народе упрек в склонности к латынству, которым и доселе незаслуженно пятнают его память раскольники!

Вступление иностранцев римско-католического исповедания в русскую службу. – Постоянное прибытие иезуитов в Москву в свите послов римского императора, 1684–87 гг. – Покупка дома для иезуитов в Москве, 1685 г. – Высылка иезуитов из Москвы, 1688 г. – Покровительство иезуитам со стороны князя В. В. Голицына. – Статья в духовном завещании патриарха Иоакима относительно латынской пропаганды, 1690 г. – Старания иезуитов о возвращении в Россию. – Посредничество посла римского императора Курцея в пользу иезуитов, 1691 г. – Генерал Патрик Гордон – тогдашний представитель католической партии в России. – Русское правительство отказывает католикам в дозволении построить костел в Москве. – Несмотря на этот отказ, католики строят один костел. – Католические миссионеры проникают в Москву. – иезуиты снова являются в Россию. – Вторичная высылка иезуитов из России, 1719 г. – Свободное отправление р. католического богослужения в царствование Петра Великого. – Смешанные браки. – Призвание капуцинов в Россию, 1720 г. – Вражда между капуцинами и францисканами. – Замена капуцинов и францискан доминиканами, 1724 г. – Сношение с римским двором. – Проезд через Москву наксиванского архиепископа Себастьяна Кнабе, 1684 г. – Начатые наксиванским архиепископом переговоры продолжает посол римского императора Жировский. – За те же переговоры принимаются Дебоа и Курцей, но неудачно, 1685 г. – Проект посольства к римскому двору, 1697 г. – Путешествие фельдмаршала Шереметева в Рим, 1698 г. – Личные объяснения ультрамонтан с Петром I и с князем Голицыным, 1698–1703 гг. – Посольство князя Куракина в Рим, 1707 г. – Во время пребывания Петра Великого в Париже, нунций Бентиволио старается расположить его в пользу римского католицизма,1717 г. – Проект римского двора учредить нунциатуру в С.-Петербурге, 1717 г. – Римский двор усиливается заключить конкордат с Россией, 1721 г. – Предложение сорбоннской акадедемии о соединении церквей, 1717 г. – Ответ русских епископов на предложенние Сорбонны, 1718 г. – Антипатия императора Петра к римскому католицизму. – Католицизм при приемниках Петра Великого. – Латынская пропаганда в Астрахани между армянами. – Раздоры между духовенством и прихожанами в с. петербургской римско-католической церкви. – Регламент императрицы Екатерины для этой церкви, 1769 г. – Регламент 1769 года распространен на римско-католические церкви в колониях саратовской губернии и южной России. – Весьма ограниченное число католиков в России до воссоединения с ней западного края.

Со времени сближения России с Европой, с вызовом на русскую службу иноземцев, и положение в России католиков изменилось. Получив право оседлости, составляя даже главное орудие просвещения в России, они не могли быть лишены возможности исповедовать свою веру, а потому иметь своих священников. Впрочем, число прибывавших иностранцев было так незначительно в сравнении с общим православным населением государства, что исполнение для них духовных треб по их догматам, удовлетворяя их религиозные потребности, не в состоянии было само по себе распространить римский католицизм. Гораздо прежде лютеране и кальвинисты пользовались у нас совершенной свободой богослужения и имели свои кирхи в Москве. Но римско-католическое духовенство искало не исполнение только треб для своей паствы; для него это было только предлог, – оно желало и стремилось при первой возможности распространить в России латынскую веру, а поводом к ее водворению и пособниками были иностранные служивые люди, а из них и иностранные резиденты.

Прибывший в 1684 году цесарский посол Жировский окружен был скрытными иезуитами, и курьеров присылали к нему из иезуитов. Так голландский резидент в Москве Келлер от 8-го июля 1684 года писал своему двору: «курьер его императорского величества, о котором я упомянул в своем письме от 9 июня, привез только поздравительные письма по случаю брака старшего из царей. Этот курьер-иезуит, по имени Вота; он одевается с такой изысканностью и изяществом, как если бы был первым придворным государя, и во всех случаях открыто принимает на себя титул императорского секретаря; говорят, что он родом француз»¹⁰⁰. Вота в действительности был значительными лицом в иезуитской русской миссии: он переписывался с папой, и два года спустя предложен был королем Собеским к посвящению в епископский сан. По прибытии в Москву, вошел в сношения с Менезиусом, с которым познакомился в Венеции, и сумел приобрести расположение князя Василия Васильевича Голицына¹⁰¹.

Жировский, при отъезде своем из Москвы, оставил там духовника своего иезуита Шмидта, которому было дозволено исполнять требы для иностранных начальных людей и других католиков¹⁰². Миссия Шмидта поставлена была (разумеется, тайным образом) в зависимость от литовской иезуитской провинции, и иезуиты возлагали на нее большие надежды; «если Шмидт сумеет действовать благоразумно, а иезуитские начальники будут осторожны и ловки», писал Вота, «то слава Всевышнего значительно распространится в России». Литовский провинциал Берент думал тогда же усилить русскую миссию присылкой нового члена ордена, но Шмидт его остановил; «из желания получить больше», говорил он, «мы можем потерять то, что получили; дайте мне время вкрасться в доверенность князя Голицына и других влиятельных лиц, тогда получу дозволение иметь помощника¹⁰³. И действительно, в 1685 году присоединился к Шмидту приехавший с цесарским гонцом Курцеем иезуит Алберт-Дебоа. В 1686 году польский посол Огинский доставил еще одного иезуита, Бартоломея Меллера; «если от римского императора приняты два иезуита», рассуждал Огинский, «то пускай получат, хотя одного иезуита от короля польского»¹⁰⁴. В 1687 году явился в Москву с рекомендательным письмом от немецкого императора другой иезуит, Тихавский (Тихановский), и так весьма скоро составился там целый иезуитский кружок. Пропаганда, шедшая прежде прямо из Рима и из Польши, явилась теперь из германской империи, под покровительством самого императора. На его счет и чрез посредство гонца Курцея куплен был в 1685 году иезуитам дом в Москве, но записан был на имя итальянца Гваксония, который был не что иное, как светский иезуит под званием флорентийского купца, и служил агентом иезуитскому обществу. Не теряя времени, иезуиты начали действовать: тотчас же основали школу и стали приглашать в нее русских детей, выпускали пропагандические книги на русском языке и католически образа, для совращения православных; вмешивались в дела и служили агентами некоторых католических держав. Намерения их были не только решительны, но даже дерзки; не зная вовсе России, не понимая привязанности русских людей к своей вере, они не только почитали за легкое дело утвердить в Москве католицизм, но даже один из иезуитов мечтал о престоле патриаршем¹⁰⁵. Способы, употребленные иезуитами, состояли в прельщении и прозелитизме; примером собственной жизни им трудно было склонить к своей вере; дело не соответствовало словам, а жизнь – проповеди¹⁰⁶.

В 1688 году государи Иоанн и Петр Алексеевичи, по примеру своих предков, отправились на богомолье к Троицк. Здесь патриарх Иоаким, опечаленный уже волнениями раскольническими и видя новую опасность для православия извне, с Запада, объяснил государям, что прежде никогда иезуиты в России не живали, что между вероисповеданиями восточным и западным есть большие разности «и от восточной апостольской Церкви Рим отпал», и что с тех пор, как иезуиты поселились в Москве, они соблазняют православных. Патриарх просил изгнать иезуитов. В административном отношении это не представляло никаких трудностей, ибо эти духовные основались в Москве сами по себе, и хотя цесарские послы старались убедить русское правительство, чтобы пребывание их обеспечено было письменным актом, но этого не достигли, никакого договора по этому с германским императором заключено не было, да и подданных его католиков было тогда в России весьма мало, «а которые и есть немногие», прибавлено в объяснении, «и те живут по воле своей добровольно, а не поневоле, и вольно им для употребления веры своей и в государство цесарского величества выезжать». Дорожа дружественными сношениями с императором, правительство наше в одолжение ему терпело покровительствуемых им иезуитов дотоле, пока союз с германской империей был ему нужен, но не думало, и при перемене обстоятельств оставлять их в России. Высылая их за границу, русское правительство заботилось однако, чтобы их изгнание не раздражило Леопольда, поэтому и велено было отпустить их «милостиво», дать пособие и подводы до литовской границы, а им поручено было донести цесарю, что это делается в угождение ему. Не хотелось иезуитам оставить Москвы, погубить свои начинания; всячески старались они там удержаться. Сначала просили остаться некоторое время под предлогом продажи купленного ими в немецкой слободе на счет императора дома, но когда им дано было на это только два дня, то они стали ходатайствовать, чтобы им подождать в Москве до тех пор, пока они спишутся с Веной об объявленной им высылке, конечно для того, чтобы вмешать в это дело императора. Не для чего предупреждать вам об этом императора, было им сказано; государи сами о том ему напишут, по отъезде вашем из Москвы. После этой неудачи, обратились они к польскому резиденту Довманту, который, не смея хлопотать о них официально, за состоявшемся уже указом о их высылке, попробовал устроить дело через второстепенных чиновников и обратился с просьбой к известному думному дьяку Украинцову хоть одного иезуита оставить в Москве. Украинцов не только отказал ему положительно, но и весьма кстати выразил ему удивление, что польский резидент вступается в дела людей, состоящих в подданстве не Польши, а римского императора. Таким образом, иезуиты должны были выехать из России¹⁰⁷; пробравшийся в следующем 1689 году в Москву иезуит Терпеловский был также выслан¹⁰⁸.

Едва ожидали иезуиты этой участи, ибо покровителем их был сильный временщик князь В. В. Голицын, любимец царевны Софии. Император римский сознавал, что ему одолжена католическая церковь дарованной свободой богослужения в Москве, благодарил его за эту услугу¹⁰⁹ и прислал в подарок великолепную карету. Со своей стороны иезуиты обещали прославить имя Голицына по всей Европе через агентов своего общества, рассеянных по всему свету¹¹⁰. Не смотря на то, православный патриарх одолел на этот раз временщика. В духовном завещании, написанном в 1690 году, патриарх Иоаким убедительно просил государей, не допускать латынской пропаганды, писания образов для православных церквей по изображениям латынским и не дозволять постройки костелов; «есть ли где в Европе православный церкви»? делал он вопрос; «нигде!»¹¹¹.

Однако иезуиты не отчаялись¹¹², будучи уверены в деятельности покровительств императора¹¹³ и в ходатайстве за них находившихся в русской службе иноземцев. Смущало их одно: чтобы на их место не были вызваны в Россию католические духовные другого ордена; но и против этого они приняли свои меры. С дороги писали они польскому резиденту, чтобы он уговорил московское католическое общество не просить в посольском приказе о других духовных; о том же убеждали сильного современного представителя католической партии в России генерала Гордона, пугали его тем, что если бы католики и стали просить о присылке иных духовных, то цесарь на это не согласится, не примет на свой счет их содержание, наконец представляли все преимущества своего общества перед другими орденами: пользу, оказываемую ими воспитанием детей, выгоду для общества, что они не требуют от него платы, тогда, как другим священникам нужно помогать. В заключении они просили Гордона ходатайствовать перед цесарем о их возвращении, а во всяком случае ничего не предпринимать до получения известий из Вены о решении императора¹¹⁴.

Надежды иезуитов на цесаря не были обмануты. В 1691 году явился в Москве посол его Курцей, бывший уже в России в 1685 году в качестве цесарского гонца, с миссией в пользу иезуитского ордена, и только что приехал, послал за Гордоном, ревностным агентом цесаря и католицизма; сборным пунктом был дом Гваксония¹¹⁵. После обычных уверений в неизменной дружбе своего государя, посол сказал, что император до того был чувствителен за покровительство, полученное в России иезуитами, что в доказательство своей признательности к русскому правительству и в знак того, как высоко он его ценит, он обещался впредь отдавать собственноручно русским посланникам ответные письма к государям; что, напротив того, изгнание их до крайности его поразило, что он просит вызвать их опять, и уверен, что в этом не будет отказано, и что иезуитам дозволено, будет по-прежнему жить в Москве, для исполнения духовных треб и распространения католической веры, ибо исповедники других вер, как то: лютеране и кальвинисты, пользуются в России полной свободой богослужения, да и греческая вера не угнетается во входящих в состав германской империи Венгрии и Сербии.

Курцею объявлено было, что строить костелы и заводить католические училища в России нельзя, и что иезуитам возвратиться в Москву не позволят, потому что поведение и деятельность их не соответствовали условиям, под которыми им было разрешено оставаться в Москва. Сделано это было только в удовольствие цесаря, и то на время; иезуиты обязались жить спокойно и отправлять службу на дому; вместо того, они стали вмешиваться в дела совершенно для них чуждые, завели переписку с заграничными своими агентами о том, что делается у нас, завели пропаганду и стали привлекать русских детей в свое училище¹¹⁶. Наконец напомнили послу о том, что и в некоторых католических странах, как например, в Венеции, иезуиты нетерпимы.

Курцей уверял, что все неудовольствия на иезуитов произошли от происков и клевет, живущих в Москве еретиков, лютеран и кальвинистов, что напротив иезуиты столько же отличаются своим образованием, сколько и смирением, желали они одного – отправлять службу Божию, и что ежели бы они впоследствии, по слабости человеческой, и отступили ненамеренно от этого правила и предписаний высшей духовной их власти, то их легко остановить и строго приказать более того не делать. В Венеции же иезуиты живут, только каждые три года переменяются в личном составе. Даже и в Англии есть иезуиты, но только тайные, переодетые в светское платье, так что их нельзя узнать, для того, чтобы не возбудить народного волнения и облегчить их сношения. После этих объяснений, Курцей, понимая, что нельзя настаивать на безусловном возвращении иезуитов, просил разрешить им оставаться в Москве, по примеру Венеции, т.е., переменяясь каждые три года, и чтобы купленный им прежде дом для них под ложной фирмой Гваксония записать официально на имя германского императора. Чтобы успокоить правительство, он предложил составить инструкцию, как иезуиты должны поступать и действовать, живя в России, и ручался за то, что они исполнят в точности такое предписание. «Ежели и на это не согласятся государи, то в какое положение они поставят императора? Он дал им слово, что не будут изгнаны из России, и слова этого не сдержит! Какую славу получат иезуиты? Московские лютеране и кальвинисты огласили по всей Европе об изгнании иезуитов, взвели на них разные клеветы, и теперь это пятно лежит на них, везде их поносят, и некому оправдать этих невинных страдальцев, – вот отчего цесарь и желает так, чтобы иезуиты прибыли снова в Москву, – это оправдает их в общественном мнении».

Какой стыд императору, отвечали Курцею, что иезуиты не исполнили своего долга, что завели у нас пропаганду и за это уволены из России? Этого нечего стыдиться, да и печалиться об этом не стоит. А иезуитам уже более в России жить не доведется, да и размножать у нас латынского ученья, как проговорился Курцей, не надобно и неудобно, потому что мы исстари имеем свою христианскую веру, непоколебимо ей преданы и иностранных учений не принимаем. Ежели же цесарь непременно желает, чтобы иезуиты находились в иностранных государствах, то пускай он пошлет их к таким народами, которые не исповедуют и не знают истинного Господа Бога и блуждают во мраке, – тех бы они просвещали и обращали в свою римскую веру. Что касается до лютеран и кальвинистов, то хотя их учение гораздо более различествует от православного, чем римско-католическое, но они живут в России спокойно, не мешаются в дела до них не касающиеся, и не затевают пропаганды; а позорили ли они иезуитов или нет, до этого правительству нет дела. Дом иезуитский в Москве куплен на имя Гваксония, пускай он им и владеет, а записывать его на имя императора не пристойно и не для чего, ибо этого и прежде никогда не бывало, да и в германской империи нет ни одного дома, принадлежащего русским государям.

В заключение Курцею объявлено, что государи, снисходя на просьбу начальных людей римско-католического закона, разрешают побыть в Москве одному ксендзу, но никак не монаху, и еще менее иезуиту, и отправлять богослужение на дому, с условием, чтобы он не мешался в светские дела и не покушался совращать православных; ежели же, под именем священника, прислан будет иезуит только в одежде принятой белым духовенством, то он будет отправлен заграницу, и римско-католические духовные не будут более приняты в Россию.

Не убедив русского правительства своими доводами в пользу иезуитов, цесарский посол попробовал подействовать на него экономическими расчетами, привел, как невыгодно содержать светских ксендзов, привыкших получать значительные доходы, тогда как служивых людей католиков в России мало, значит, и содержать духовника будет им трудно. Напротив того, содержание иезуитов почти ничего не стоит: они монахи, едят мало все постятся и молятся. В этом его успокоили: служивые люди генералы и полковники без затруднения примут на себя содержание священника, сказано было Курцею, а иезуитам, хотя они и постятся постоянно и проводят жизнь свою в лишениях, никогда более не позволят жить в России.

Поблагодарив и за это, Курцей стал просить, чтобы светскому священнику придан был еще другой в качестве помощника, и чтобы, до присылки этих ксендзов, находившийся при нем доминиканин исполнял временно эту должность. Желая сделать приятное цесарю, правительство на это согласилось, положив тем конец неотвязчивым притязаниям императорского посла, которые заняли три аудиенции¹¹⁷.

Не таких последствий ожидал от своей миссии Курцей. Ехав в Москву, он по-видимому вперед заготовил письменное признание царями его домогательств: сохранилась грамота, написанная на латынском языке от имени государей и помеченная 1691 годом, которая не оставляет никакого сомнения о принадлежности своей к делам этого посольства, как по означенному на ней году, так и в особенности по своему содержанию. Этой грамотой государи, в угоду римскому императору, обязываются призвать иезуитов, дозволить постройку костела и отправление, как в нем, так и вне его, католического богослужения и всех церемоний по обрядам этой веры, и ручаются вместе с тем, что эти привилегии будут сохранены их наследниками¹¹⁸. Искусны были доводы Курцея, весьма ловко он придумал обеспечить жилище иезуитов, заставив признать его собственностью императора и потому сохранить навсегда повод вмешиваться в дела русских римско-католиков и предъявлять новые требования, но он был понят вполне и сочиненный им проект привилегий не имел никакого хода, после неуспеха изустных объяснении Постоянное водворение в России римского католицизма, сделавшееся необходимостью с переселением к нам иностранцев, было совершенной новостью в это время. Однако, не смотря на это, видим, что русские государственные люди весьма разумели дух этого учения и очень верно провели черту между религией и пропагандой, между духовными нуждами католиков и кастовыми притязаниями их духовенства: римско-католики могли молиться по обрядам их веры и иметь для этого своих священников, но не принадлежащих к монашеским орденам, учрежденным по большей части для распространения католицизма прозелитизмом; они и в России оставались католиками, никто не принуждал их переменять веры, но за то решительно воспрещено католическим духовным совращать православных.

Верность этого взгляда и этих опасений, возбужденных иезуитскими происками, подтвердилась, как увидим, и впоследствии не религия, а жажда владычества духовного руководила латынскими пастырями; a влияние на дела некоторых иностранцев этой веры, постоянная опора в императоре римском давали им смелость действовать решительнее.

Представителем современных католических интересов в России был генерал-поручик Гордон; он воспитывался в иезуитской коллегии в Браунсберге, где находилась кафедра епископа эрмеландского (Warmia), и во всю свою жизнь был ревностным, даже фанатическим католиком; женат был на католичке Бокховен (Bockhowen); трех сыновей своих послал из России в Германию и Англию, для воспитания в иезуитских училищах, и, служа в России, находился в постоянной переписке с заграничными иезуитами. Через Гордона и его именем работали иезуиты и заместившие их духовные. Еще в 1684 году, и конечно по внушению иезуитов, Гордон подал просьбу о построении католического храма; к этой просьбе собраны были подписи и других католиков, живших в Москве. Так выражались просители: «служим и работаем мы холопы вам, великим государям, многие годы верой и правдой, и мы торговые люди по вашему великих государей милосердному изволению живем и пошлину платим по вашему великих государей указу, а живем мы в немецкой слободе, и мы холопы ваши на ваших великих государей службах в разных городах, а молитвенного дому и пастыря душам нашим у нас нет; а которые, государи, иноземцы люторские и калвинские веры, и те пастырей и молитвенные места имеют, а нам, государи, очищения в вере нет, и оттого нам чинится, великое вражжение душам нашим»¹¹⁹. Просьбу эту подкрепили находившиеся тогда в Москве цесарские послы Жировский и Блумберг, требуя именем императора построение в Москве костела¹²⁰. Государи посоветуются о том с патриархом, – было ответом. Но прошло два года, а разрешения не дано; тогда император письменно возобновил свою просьбу. Повторяя уже данное дозволены отправлять богослужение для католиков в частном доме, правительство отказало в постройке церкви. Но цесарь все настаивал, требовал, чтобы церковь построена была с колоколами, чтобы погребение умерших совершалось открыто, и чтобы это подтверждено было государями грамотой за себя и своих наследников. Этого «и слышать не годитца, и костелы римские в российском царствии никогда не бывали и впредь тому быть невозможно». В таком же смысле отвечал находившийся в 1686 году в Вене послом боярин Борис Петрович Шереметев. Чтобы расположить его к уступкам, цесарь обещал отдавать русским послам ответные грамоты из собственных рук, но только в таком случае, когда государи дозволят построить в Москве костел с колоколами, открыть иезуитские школы, учредить католические процессии и открытое погребение умерших, и когда все это они подтвердят за себя и за своих наследников грамотой. Шереметев отвечал, что пребывание ксендзов в Москве и отправление молитв по римскому обычаю в домах позволено государями «по любви к цесарю», а не по праву и понуждению, и потому всякое обязательство в таком деле было бы непристойно; отдавать же ответные грамоты цесарь должен из своих рук, потому что и государи отдают их цесаревым послам из своих же рук. Происки иезуитов, раздражив и испугав православных, сделали правительство еще более осторожным относительно католического духовенства: трудно было ему достигнуть того, в чем не успели иезуиты, живя в Москве, и сам цесарь через беспрерывные посольства. Тогда они решились действовать произвольно, но скрытно: сначала известный иезуитский агент Гваксоний построил деревянную каплицу в Москве, а потом, под предлогом поручения Гордона, велел вырыть подле своего дома в немецкой слободе склеп для погребения семейства этого генерала, а над этим склепом стал возводить каменную церковь, торопя работников окончанием ее. Но прежде, чем она приведена была к концу, православные жители догадались, донесли правительству. Посольский приказ послал доклад государю, бывшему в азовском походе. Петр известил, что он никогда не разрешал эту постройку, велел остановить ее и расспросить католического священника, кем он был на то уполномочен. Начались розыски. Католическое духовенство, зная вес, который Гордон имел при императоре Петре, всю ответственность сложило на него; Гваксоний отозвался, что постройка делается по приказанию, чертежу и на счет Гордона, что он велел не жалеть на то его денег, но что строение это только склеп, «и над ним палата не для костельного действования, и то строение не костел, а над погребом палата сделана для гулянья, а не для католицкой веры какова в богомолии действования»; имел ли же Гордон на это разрешение государя, или отдал приказ сам собою, ими неизвестно. В действительности произошло это такими образом: в 1694 году государь ехал с Гордоном на свадьбу к одному иностранцу, бывшему в русской службе; проезжали они по улице, где католики положили уже сами собой выстроить костел; Гордон разговорился об этом с государем, тот не возражал, и Гордон истолковал это за полученное от государя разрешение¹²¹. Вероятно Гордон прикрыл произведенное о постройке костела следствие, ибо дело это не имело никаких последствий. Ксендзы, распорядившиеся произвольно постройкой, поспешили между тем прикрыть себя получением законного дозволения, и подали просьбу государю, чтоб католикам иметь в Москве каменный костел (как будто его не начинали строить), «ради любви брата государева, православного христианского великого цесаря Леопольда», обещая за это победу над турками. Дело было забыто, постройка церкви прекращена, но после католики потихоньку принялись за нее опять, и неизвестно, в каком году выстроили себе церковь, которая и осталась. Посольский приказ стал расспрашивать, и сын Гордона ответил, что после состоявшегося запрещения достраивать церковь священники послали просьбу к генералу Гордону под Азов, который и исходатайствовал позволение государя докончить постройку, но было ли это разрешение письменное, или словесное, он не знает и не помнит, потому что его тогда не было в Москве, церковные же документы отобраны при высылке в 1719 году священников, потому в церкви нет об этом и следа. Таким образом, возник первый католически храм в Москве, во имя св. Петра и Павла, существующий поныне в первоначальной форме без значительных изменений¹²². Камер-юнкер Берхгольц, сопровождавший в Россию герцога голштинского Карла-Фридриха, женившегося в 1725 году на дочери Петра великого, Анне Петровне, видел этот костел в 1722 году, и оставил свидетельство, что церковь внутри хорошо отделана, расписана и украшена, снабжена также весьма недурным органом¹²³

Вследствии переговоров с императорским послом Курцеем, оставлен был в Москве на первое время находившийся при нем доминиканин Блеер, к которому в декабре 1692 года присоединились присланные Курцеем миссионеры – Леффлер и Ерошх. Руководителем их был Гордон; он следил за их поведением и доводил до сведения Курцея об их поступках и деятельности, об успехах, которые Блеер делает в русском и славянском языках, об осторожности миссионеров; от имени всей московской общины благодарил Курцея за доставление миссионеров, и даже прямо писал цесарю, что его покровительству обязаны католики водворением и утверждением в Москве католицизма; одним словом, Гордон был главным деятелем римско-католической пропаганды в России¹²⁴. Миссионеры поселились на немецкой слободе в иезуитском доме Гваксония, и против ожидания правительства начали действовать по примеру иезуитов, но осторожнее, скрытнее и умереннее, завели училище, зачали пропаганду и, как мы видели выше, стали без спроса строить костел. Пять лет спустя присланы были с цесарским посланником Гварлентом, на смену этих ксендзов, три священника, также из белого духовенства.

Есть известие, что в 1698 году, вместе с иностранными техниками и военными, набранными Петром во время путешествия его за границу, прибыл в Москву из Рима какой-то латынский епископ¹²⁵, и что уже в первых годах XVIII века капуцины поселились в Москве и будто бы устроили там монастырь; это последнее сведение, находящееся только в римских источниках¹²⁶, мы почитаем неверным, так как в русских государственных актах не сохранилось никакого следа об этом факте, и в последующем изложении увидим, что гораздо позже капуцины высланы были из-за границы, значить прежде в Москве их не было.

Иезуиты, однако, не переставали делать свое дело. Под именем светских священников и в одежде белого духовенства, они потихоньку пробирались в Россию, под предлогом проезда в Индию и Персию, а преимущественно под покровительством императорских послов, при которых состояли духовниками, и с рекомендательными письмами от римского императора. Вначале неведение, а потом желание сохранить дружественные сношения с венским двором обеспечили пребывание иезуитов в России. Они получали от цесаря на содержание по 800 р. ежегодно¹²⁷. Московский костел их был очень хорош; проповеди говорили они по-немецки и по-польски; хотя всем католическим духовным дозволялось носить их священнические и монашеские одеяния, но иезуиты одевались в Петербурге в обыкновенное штатское платье, а в Москве как светские священники¹²⁸. Приобретя снова некоторую оседлость, и когда правительство свыклось уже с мыслью, что они опять в Москве, иезуиты сбросили с себя маску, учредили опять училище¹²⁹ и начали открыто принимать в него русских детей из лучших фамилий, уговорив посольский приказ помещать в эту школу приготовлявшихся для дипломатической службы мальчиков, для изучения будто бы языков латынского и немецкого; в 1707 году в иезуитской школе было уже 50 русских детей¹³⁰. Пропаганда пошла своим чередом: некоторых русских детей иезуиты успели даже отправить в Рим; так, например Ладыженский, подготовленный московскими иезуитами, вступил в Риме в их орден¹³¹, иезуиты хлопотали получить для себя принадлежавшее ему в России имение. Но они сделали более прозелитов в среднем кругу. Тоже отношение сохранили иезуиты и к венскому кабинету: они остались его шпионами. Наиболее замечательный и деятельный из них был Енгель, присланный в Петербург в 1715 году инфляндским римско-католическим епископом Шембеком с рекомендательным письмом к государственному канцлеру графу Головкину. Ему усердно помогали прибывший в том же году иезуит Байер и остававшийся в Москве Милан. Правительство, уже знавшее близко этот орден, не могло не знать об его действиях, но, в угоду венскому двору, смотрело на них как бы сквозь пальцы, пока не изменились политические отношения с императором римским. Укрывательство царевичи Алексея в Австрии, затруднения в выдаче его разгневанному отцу охладили и даже пресекли сношения обоих правительств. Императорский посол Блеер, подозреваемый в интригах в пользу царевича и против государя, должен был выехать из России; но император Петр, не высылая его сам. просил венский двор отозвать его, и когда он получил от своего кабинета предписание прибыть в Вену, то ему дозволено было послу того пробыть несколько месяцев в Петербурге. Со своей стороны, цесарь не нашел нужным отвечать той же учтивостью: он предложил русскому послу Веселовскому выехать через неделю из австрийских владений, не дав ему времени ни уведомить свое правительство, ни собраться приличными образом в путь, и выслали кроме того русского агента по коммерческим делам, не принимавшего никакого участия в политике. Желая ответить тем же цесарю, Петр повелел декларацию 17 апреля 1719 года выслать из России иезуитов, столь ревностно покровительствуемых германским императором.

Иезуиты предупреждены были во время: еще в январе 1719 года они получили предписание своего провинциала прекратить корреспонденцию и вести переписку только через агентов австрийского правительства; поэтому успели уничтожить все подозрительный письма. Только 25 апреля иезуит Енгель приглашен был к графу Головкину и Шафирову и освидетельствованы его бумаги; в них, разумеется, ничего важного уже не нашли. Распоряжения высылкой иезуитов предоставлены были императором тому самому Румянцеву, который вывез из Австрии царевича Алексея. На приготовление к дороге дано было четыре дня со времени объявления указа; им дозволено было брать подвод сколько пожелают; капитан белозерского полка провожал их до границы. Один экземпляр декларации 17 апреля прибит был к стене московского костела, другой отдан иезуитам, а третий светским римско-католическим священникам, бывшим в России. Кроме того, эта декларация разослана была ко всем дворам, и некоторые из них, как например английский, признали, что распоряжение Петра относительно венского кабинета правильны и справедливы¹³².

Итак, в течение тридцати лет дважды успели иезуиты пробраться в Россию, и дважды были из нее изгнаны, но по совершенно различным видам и побуждениям. В первый раз вооружилось против них оскорбленное прозелитизмом православие и выслали их не царь, а патриарх; во второй раз уже не слышно более голоса православной Церкви, и иезуиты удалены не как враги господствующей веры, совратители ее чад, а как орден, покровительствуемый цесарем, – они принесены в жертву политике¹³³. Разительная противоположность между древней и новой Россией, между правительством, проникнутым прародительской религиозностью, и правлением, основанным на новых европейских началах!

В царствование Петра I католики получили полную свободу богослужения как в столицах, так и во всем государстве, и строили костелы. Пользуясь союзом Петра с польским королем Августом II, католическое духовенство поспешило получить письменное подтверждение этих привилегий. Это было преимущественно делом иезуита, духовника короля польского. В 1704 году, когда император Петр, идя войной против Карла XII, стоял со своим войском у Нарвы, явился к нему польский посол Дзялинский, воевода хелмский, с предложением выдать акт в пользу живущих в России католиков. Акт этот, состоявшийся в Гродно 12 декабря 1705 года, заключает в себе обещание государя, что он «управления и употребления веры католической на столице и повсюду в государствах своих не запрещает и запрещать не будет; также и свободное костелов каменное строение охотно его царское величество позволяет, для лучшей к себе всей Речи посполитой склонности». Кроме столиц, было довольно католиков в Туле. Казани, Архангельске, Астрахани, Азове, и в этих городах отправлялось католическое богослужение. Первый костел выстроен был, как мы видели, в Москве; позже также, как и московский, без разрешения правительства, построены были еще два: один в Петербурге, а другой в 1721 году в Астрахани. Здесь избран был пункт для латынской пропаганды на восток и совращения армян. Под предлогом проезда в Азию, приезжали сюда почти ежегодно через Россию католические духовные, которые и построили там костел как бы для торговых людей разных европейских наций, остающихся в Астрахани, но в действительности, как будет видно ниже, для прозелитизма, направленного против армянского народонаселения. «В Астрахани, писал в 1716 году иезуит Милан к Енгелю, никакого дела для капуцинов, кроме армян, нет», и сомневался даже, чтобы русское правительство стало терпеть там католических духовных. Между тем, капуцины жили в Астрахани совершенно свободно, и ходили по городу в монашеском своем одеянии¹³⁴. Ксендзы находились не только при церквах, но и в домах некоторых из знатнейших иноземцев-католиков в Петербурге: у контр-адмирала Змаевича¹³⁵ жил францискан из Турина; для домовой каплицы графа Растрели выписан был священник из Парижа. Другие патеры жили в качестве воспитателей детей у петербургских иностранцев.

Смешанные браки положительно разрешены были св. Синодом в послании к православным 1721 года, с условием, чтобы перед вступлением в брак иноверцы обязывались подпиской, что не будут обращать в свою веру православных супругов, и что все дети, в этих браках рожденные, будут креститься в веру православную¹³⁶.

После вторичного изгнания иезуитов, призваны были на их место капуцины из Рима и Швейцарии: шесть человек римских капуцинов, прибывшие в 1720 году, определены были к петербургскому костелу, а приехавшие в том же году четыре капуцина из Швейцарш к московской католической церкви; в Астрахани священнические места еще прежде замещены были капуцинами. Патриций, родом из Милана, был перед этим начальником капуцинов (superieur) в Астрахани. Священники всех этих трех городов подчинены были супериору из того же ордена, Патрицию, находившемуся при петербургском костеле. С первого шага капуцины встретили противодействие от своих же собратий: узнав об изгнании иезуитов, папа, не ожидая распоряжений русского правительства, отправил на их место францисканов, назначив над ними супериором возвращавшегося из второго путешествия в Персию через Россию патера Доледжио. Нужно заметить, что после первого своего путешествия в Персию Доледжио был в 1718 г. проездом в Петербурге, имел аудиенцию у императора, очень понравился Петру, который, быть может, думал употребить его в своих видах в Азии; по просьбе Петра, папа послал его во второй раз в Персию¹³⁷. Вероятно, это обстоятельство и возбудило уверенность во францисканах завладеть латинскими церквами в России. – Прибыв в Петербург и опираясь на повеление папы, францискане хотели оттеснить капуцинов от петербургского костела. Католическое общество разделилось на две партии: католическую и папистскую. Желание первой было отправлять просто богослужение, как следует настоящим католикам; вторая стремилась к утверждению полной подчиненности Риму. Представители ее говорили: «нам католикам других священников, которые не учреждены от папы и римского собора, содержать без вреды наших совестей невозможно, того ради желаем по пристоинству быть послушны декретам нашей церкви без всякой отговорки». В сентябре 1720 года настоятель Патриций подал государю просьбу, в которой жаловался на своих единоверцев, старающихся удалить его от, петербургской церкви, на том основании, что он не довольно учен. «Правда, всещедрейший монарх», писал Патриций, «что я всегда со смирением и без далных наук подвизался монашеское мое житие содержать, рассуждая, что оному и не довлеют лишние мудрости, но больше ж радетельное отправление церковных таинств и уединение в своей кельи». В тот же день П. А. Толстой объявил коллегии иностранных дел волю государя, чтобы выдала указ об оставлении по-прежнему Патриция и капуцинов при костеле, и чтобы никто из католиков, не смел, им мешать и стращать изгнанием из России. Ошибочно, впрочем, было бы думать, что капуцины вовсе отказались от главного характера всякого латынского монашеского ордена: папизма и пропаганды; нет, и они были агентами папства и орудиями латынской пропаганды в России, но действовали более осмотрительно: доносили папе о своих успехах, но потихоньку: в два года им удалось совратить 25 человек¹³⁸. И они, как все; римские фанатики, мечтали о соединении церквей, и столь же наивно, как и другие их собратья, приписывали неуспех одним проискам и недоброжелательству влиятельных в то время немцев лютеран. Указ в пользу капуцинов состоялся 14 сентября. На другой же день францисканский супериор Доледжио подал жалобу со своей стороны, доказывая права францисканов быть при петербургском костеле и объясняя пользу, которую имели бы от того католики, слушая проповеди на разных известных францисканам языках, именно: на итальянском, польском, французском и немецком. Просьба эта оставлена была без внимания. Генерал капуцинского ордена написал из Рима благодарственное письмо императору за все оказанные им капуцинам милости. Но Патриций поплатился за успех. Францискане обжаловали его в Риме, и конгрегация послала ему строгий выговор, или, как выражено в современном переводе;, «письмо весьма жестоких терминах, в котором без пощадения оная конгрегация на меня гневается, по оклеветанию моих неприятелей, отсюда на мене ложно клевещущих». В страхе, и желая оправдаться, Патриций взял свидетельство от прихожан в свою пользу и принес его в коллегию для приложения казенной печати, «для большей верности, как в таких случаях обыкновенно водится». Защита Рима не помогла, а повредила францисканам. В 1721 году случайно были перехвачены и представлены, мимо коллегии, в Святейший Синод две грамоты, посланные францисканам от папы и римской конгрегации, в которых, уведомляя их о принятых мерах к удалению из России капуцинов, им предписывалось вместе всячески распространять в России римский католицизм. Синод, в противоположность прежних патриархов, не только не имевший никакого участия в делах иноверцев, но неполучавший даже ни малейших сведений о них, ужаснулся этой новости, и довел о ней до сведения государя в таких выражениях: в Петербурге «все дела о мире и войне управляются; того де ради без сумнения рассуждается, что францисканы папские шпионы; советы же папы так бесчеловечные, злочестивые и святотатские иногда бывают, что и об убийстве императоров замышляются и чрез таких его законников в действо производятся, как и от истории можно видеть». По прошению Синода, государь приказал коллегии разведать о францисканах, «дабы целость веры и государства безвредна была соблюдена», и уведомить Синод, сколько католиков проживает в России, и в каких городах, извещая его ежегодно о приезжающих в Россию духовных; а в частных домах не иначе держат духовных особ иноверных исповеданий, как с разрешения Синода¹³⁹. Не смотря на это, францискане остались и продолжали интриговать против капуцинов, до тех пор, пока одержали над ними верх. Им покровительствовал руководивший в то время русскими римско-католиками адмирал Змаевич; только что выгнаны были иезуиты, он задумал заместить их францисканами, и преимущественно из славянских стран, которые могли бы проповедовать по-славянски, разумеется, для того, чтобы русские понимали их проповедь и совращались тем удобнее в латынство¹⁴⁰. Указом 7 февраля 1724 года повелено было передать петербургский костел на четыре года францисканам, которых назначалось при нем четыре человека, под начальством супериора, капуцины же вовсе удалялись от этой церкви. Вручая костел францисканам, правительство приняло мнимую предосторожность, чтобы они называли себя парохами или кураторами душ, а не миссионерами, «для того», как объяснялось им, «что вы для свободного отправления службы исповедания своего всемилостивейшими Его Императорского Величества привилегиями позволенного римско-католикам в Россию призваны и присланы быть были должны, а не для новой какой проповеди». Едва ли францискане успели воспользоваться своей победой. Принадлежавшие к антипапичной партии французский посол Кампредон отстоял капуцинов: 4-го мая того же года им снова разрешено было остаться при костеле, на время. – Вражда двух католических орденов, неприятная для прихожан, была столько же неприятна и утомительна для правительства: францискане и капуцины заискивали протекции чужестранных министров, мешались в Дела для них посторонние и надоедали коллегии. Чтобы положить конец междоусобице, предложено было в ноябре 1724 г. как капуцинам, так и францисканам выехать из России¹⁴¹. На место их положено было призвать доминикан, на том основании, будто бы «орден их не допущает в свецкие дела мешаться», а преимущественно для того, чтобы сделать любезность папе, бывшему в доминиканском ордене. Получив по ништатскому миру право заботиться о духовном благосостоянии православных в Польше, император Петр нуждался в папе, чтобы уменьшить униатские гонения; всем этими соображениям обязаны доминикане водворением своим в Петербурге. До приезда их, оставлены при церкви два францискана, по выбору общества, обязывавшегося поручиться за то, что они будут жить спокойно, не затевать споров, и особенно не мешаться в светские дела; иначе они будут высланы и до приезда доминикан¹⁴².

Переходя к сношениям русского правительства, с римскими двором, мы должны заметить, что во время совокупного царствования Иоанна и Петра Алексеевичей прямых сношений с Римом не было, но были неоднократно возобновляемы переговоры о взаимных титулах, через посредство цесарских посланников, приезжавших в Россию.

В 1684-м году отправленный императором в Персию Себастиан Кнабе, архиепископ наксиванский, проезжая чрез Россию, был в Москве, виделся с Менезиусом, и в государственном посольском приказе говорил и подал на письме, что папа Иннокентий XI желает возобновить сношения с государями, которые прекратились от затруднений в титулах; что ему положительно известно, что папа согласен писать полный титул к государям, но с тем, чтоб и государи не отказались давать папе настоящий его титул; что он просит посольский приказ дать ему письменно образец полного титула государей, дабы он мог отправить его в Краков к папскому посланнику и в Рим к кардиналу Цибе. Архиепископу наксиванскому отвечали, что русское правительство согласно возобновить сношения с римским двором, но чтобы папа прислал для этого своего особого уполномоченного посланника, как это было обещано Менезиусу при отъезде его из Рима, но доселе еще не исполнено, и чтобы в грамоте, которая с ним будет отправлена, титулы государевы были написаны полные, без малейшей убавки, так точно, как они сами себя в своих грамотах именуют; после этого и государи отправят своего уполномоченного с грамотой в Рим. При этом сообщены были архиепископу и образцы, как должен папа писать титулы государей и как государи будут писать папский титул: первый написан был обыкновенный большой, а последний так, как он писан был в грамоте царя Алексея Михаиловича. По прочтении образцов, архиепископ возвратил их в посольский приказ, и объявил, что ежели государи не согласятся писать папе: «Святейшему великому господину и отцу», то он не может принять образцов; в этом ему было отказано, и архиепископ отпущен в Персию¹⁴³. После его отъезда, находившийся в Москве цесарский посол Ян Христофор Жировский возобновил переговоры; русское правительство соглашалось давать папе такой титул: «Честнейшему и избраннейшему господину Иннокентию XI, папе и пастырю римского костела, достойнейшему»; но и тут не сошлись, и Жировский оставил Москву, не покончив этого дела.

В 1685 году приехал в Москву из Вены ксендз Алберт Дебоа, состоявший при цесарском гонце Курцее, с грамотой папы, в которой делалось предложение о союзе против турок и о восстановлении сношений с римскими двором, для чего следовало разрешить происшествия затруднения относительно титулов. Хотя грамоту папы привез Дебоа, но как посредником между обоими дворами были цесарь, то в переговоры с посольскими приказом вступил Курцей. Он объявил, что, по желанию императора, папа написал в своей грамоте полный титул государей, но что цесарь не велел эту грамоту отдавать прежде, чем русские государи обяжутся писать папе также настоящий его титул; но как для переговоров нужно было знать, точное содержание этого акта, то Курцей выдал с него копию. Посольский приказ нашел, что титул царский не совсем полон, а что папе русское правительство может предоставить тот титул, который был уже сообщен прежнему цесарскому послу Жировскому, а никак не бо́льший, как бывало во времена царя Иоанна Васильевича, ибо с тех пор учреждено в России патриаршество. Курцей дал подписку, что папа будет довольствоваться предлагаемым, для него титулом, а государей будет титуловать, как они желают, после чего представил подлинную папскую грамоту. Оказалось, что прежде выданная им копия не соответствовала с оригиналом, что в сем последнем царский титул был значительно уменьшен, а поэтому и приготовленная ответная грамота папе была отложена, и Курцей отпущен был без грамоты. Таким образом, вопрос о титулах и связанный с ним гораздо более важный вопрос о возобновлении прямых сношений русского правительства с римским двором остались неразрешенными, но посредственные сношения по временам продолжались.

В царствование императора Петра I отправлено было в 1697 году посольство к папе Иннокентию XII, с целью возобновить сношения и составить союз против турок. Посольство это состояло из генералов Лефорта и Головкина и думного дьяка Возницына; но, по обстоятельствам, посольство это возвратилось в Россию, не доехав до Рима.

В том же 1697 году император Петр поручил отправившемуся путешествовать в Италию фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву осмотреть устройство морских ополчений кавалеров Мальтийского ордена, и так как он намеревался побывать в Риме, то дал ему рекомендательное письмо к папе, без всякого впрочем, официального поручения. В Рим влекли его особенное почтение к св. апостолам Петру и Павлу и обет, данный во время войны с турками, поклониться их мощам. В сопровождении двух своих братьев и одиннадцати человек свиты, Шереметев прибыл в Рим 21 марта 1698 года, и был принят с особенным почетом. Набожность фельдмаршала, благоговение его к некоторым святыням, находящимся в Риме, заключение союза с Польшей против турок, устроенное им, наконец, его победы против врагов христианства, – все это располагало к нему папу и римский двор. Не смотря на то, что в царской грамоте папа титулован был по-прежнему «учителем римской церкви», Иннокентий XII взял ее сам из рук Шереметева; фельдмаршалу дозволено быть на аудиенции со шляпой в руках и со шпагой, его не принуждали целовать папскую ногу, наконец, папа одарил его разными образами и подарками, а от него принял также подарки, состоявшие из русских дорогих мехов. Пробыв недели две в Риме, Шереметев отправился в Мальту, а оттуда приехал опять на три недели в Рим, где получил ответную грамоту папы к государю и в следующем 1699 году возвратился в России. – Во время пребывания этого боярина в Риме, иезуиты, видя чрезвычайную его набожность и заключая отсюда о возможности совратить его в р. католицизм, оказывали ему всякое уважение, льстили и обманывали. Чтобы угодить ему, как воину, они преобразили свою римскую академию в фехтовальную залу и в цирк, где заставили своих воспитанников представлять сражения героев древности, исполнять военные экзерциции пешком и на деревянных лошадях. Один иезуит писал о Шереметеве; так: «он, очевидно, весьма близок к царствию Божию и к обращению, которое сделало бы его апостолом для Московии; но эти вещи должны сохраняться в тайне; остается желать, чтобы знающий славянский язык патер почаще виделся с ним и беседовал о богоугодных предметах». Но иезуиты остались только при своих хлопотах и надеждах. – В 1701 году князь Петр Алексеевич Голицын также путешествовал в Рим по обещанию (ех voto).

Благосклонный прием папой фельдмаршала Шереметева дал надежды ультрамонтанам видеть в скором времени в Риме самого царя; в июле 1698 года Петр был в Вене, для убеждения цесаря продолжать войну против турок, и собирался проехать оттуда в Венецию. Папские нунции, следившие за каждым его шагом с самого выезда из Голландии, утешали себя мыслью, что он проедет инкогнито в Рим и там непременно присоединится к римской церкви¹⁴⁴. Стрелецкий бунт изменил маршрут, и царь, через Польшу, вернулся в Москву.

Ультрамонтаны нагоняли царя на пути в его столицу. Узнав, что он остановится в Замостье, папский нунций в Варшаве заставил пригласить себя на царский обед. Сначала он обратился было к Лефорту с разными требованиями в пользу римско-католиков, но этот «жаркий кальвинист, женевский уроженец» (так он его характеризует, отклонили разговор, сказав, что иезуитам не дозволять приехать в Россию. Тогда нунций упросил графиню Замойскую доставить ему возможность лично объясниться, после обеда, с Петром, что и было устроено. Царь возобновил обещание дозволить латынским миссионерам, отправляющимся в Китай, проезжать через Россию и доставлять им пособие на пути; нунций попросил было письменное на это подтверждение, но в этом царь отказал. Таков был единственный результат свидания и переговоров. В Раве, где царь провел несколько дней с королем польским, представлялся ему знакомый иезуит Вота, один из первых и главных сеятелей иезуитизма в Москва. В Бресте греко-униатский митрополит Залевский простер слишком далеко свою ревность к римскому католицизму: он стал поносить перед Петром православную Церковь. Царь ответили ему: «я уважаю добрых католиков; но людей таких дерзких, как вы, бью батогами и вешаю»¹⁴⁵. Итак, начиная с Голландии через Вену и Польшу, почти до самых границ России, ультрамонтаны преследовали Петра, и остались, как и всегда, при одних несбыточных своих надеждах.

Но надежды эти не угасали, В 1702 и 1703 гг. папские нунции в Вене и Польше хлопотали о том, чтобы послать двух пропагандистов в Москву для непосредственных объяснений с Петром о соединении церквей; одного из них, доминиканина Августина Левези, они представили русскому послу в Вене князю Голицыну, который и беседовал с ним о вере, Лучшем средством склонения России к Риму они находили брак царевича Алексея Петровича с одной из эрцгерцогинь австрийских¹⁴⁶.

Неудачная в начале война Петра против шведов дала шведскому королю Карлу XII возможность вторгнуться в Польшу, лишить престола короля Августа, союзника Петра, и возвести на его место преданного ему воеводу познанского, Станислава Лещинского; это разделило Польшу на две партии одна, покоряясь победителю, признала королем Станислава, другая, желавшая сохранений своих политических прав, осталась верной Августу и даже после его отречения не соглашалась признать Станислава, но хотела приступить к избранию нового короля. Император Петр, поддерживая противодействия поляков Станиславу, искал себе союзников против шведского короля, и при этом весьма естественно остановился на римском дворе, ибо Карл XII был лютеранин, почему ни он, ни обязанный ему престолом Лещинский не могли нравиться римско-католическому духовенству. Намереваясь, таким образом, восстановить римский двор против Лещинского, царь отправил, в 1707 году, к папе Клименту XI своего камергера и гвардии подполковника князя Бориса Ивановича Куракина не в качестве посланника, а как бы инкогнито, с полуофициальным поручением; при нем находился секретарем Веселовский. В марте князь Куракин приехал в Рим с грамотой к папе и с письмом от царя к кардиналу статс-секретарю Паулучи, и очень искусно вел переговоры. Он уверял папу и кардинала, что, ведя войну против Карла XII, Петр защищает, будто бы, не одни свои выгоды, но и выгоды римско-католической религии, потому что король шведский, как покровитель лютеранского исповедания, есть всегдашний неприятель римско-католической церкви, чему лучшим доказательством служить прежняя война, в продолжение которой множество костелов разорено или обращено в лютеранские кирки, и учение Лютерово так усилилось было в Польше, что нужно было много времени, чтоб потушить это разлившееся пламя. Для укрепления поляков в намерении сопротивляться королю шведскому, государь желал бы, говорил князь Куракин, чтоб папа послал им грамоту, в которой объявил бы, что он, согласно с русским правительством, не признает королем Станислава, и тем ободрил бы поляков приступить скорее к избранию нового короля, что полезно будет не одной России, но и римско-католической церкви в Польше, и самому римскому двору, ибо если допустить шведов до утверждения Станислава на польском престоле против воли и благословения святого отца, то это послужит не только к унижению папской власти, но может иметь последствием и совершенное истребление римско-католической веры в Польша. Для бо́льшого расположения римского двора к русскому правительству, князь Куракин сказал папе при первой торжественной аудиенции, что государь имеет особое уважение к папе, вследствии чего он позволил свободное отправление римско-католической веры и строение костелов в Москве, также и свободный проезд через Россию миссионеров, отправляющихся в Китай и Персию. Римский двор обещался действовать в видах императора Петра до тех пор, пока это будет возможно, но не решился открыто не признавать Лещинского королем.

Если для князя Куракина, в его переговорах, свержение с польского престола Станислава составляло конечную цель, а указание папе на свободу веры, которая дарована римско-католикам в России, только средство склонить в свою пользу папу, то для римского двора, напротив того, переговоры с князем Куракиным о польском престоле послужили только поводом к требованиям об утверждении в России католичества, к чему русский посол дал предлог, заговорив о католиках в России. Римский двор введен был в заблуждение донесениями иезуитов, проживавших в России, уверявших, что князь Куракин имеет поручение просить о присылке в Россию нунция и о соединении церквей; заблуждения эти разделялись венским и польским нунциями, которые писали в этом смысле в Рим¹⁴⁷. Увлечение иезуитов простирались так далеко, что они воображали достигнуть тогда же, в 1707 году, соединения церквей, и основывали свои расчеты на самых ложных выводах. Так, например, потому, что Петр присутствовал иногда в латынской церкви на бракосочетаниях, крестинах римско-католиков, бывших у него на службе, они воображали, что он склонен к римскому католицизму; в уничтожении патриаршества они видели устранение соперника для папы; примечали наклонность к латынству в Стефане Яворском, на том основании, что он воспитывался в киевской академии, под влиянием иезуитской науки; находили мало симпатии в Петре к православному духовенству; замечали, что в его царствование набожность в русских уменьшилась, точно так же, как и уважение их к своему духовенству; уверяли, что будто бы Петр одобрял фельдмаршала Шереметева за перемену веры в Риме, чего никогда не было; наконец, рассчитывали на брачный союз России с Австрией, который, несомненно, должен был их усилить. Вообразив все это о Петре, им не трудно было распространить свои надежды и на всю нацию, потому что русские, писали они, в бо́льшей подчиненности у царя, чем турки у султана, значит, стоит только царю переменить веру, за ним последуют все его подданные, а по влиянию России – и остальные славяне¹⁴⁸. Понятно, что такие местные сведения приняты были римским двором за правдивое описание положения дел в России. При первой же аудиенции папа просил князя Куракина передать государю выражение его благодарности за милости к исповедникам римской веры, а потом стал уже настаивать, чтобы государь выдал на это особую грамоту за своим подписанием, – Риму желалось получить форменное обязательство от русского правительства, нечто вроде конкордата. Князь Куракин отвечал, что такая общая грамота вскоре выдана быть не можете, но что письменные дозволения в частности на постройку костелов в России даваться будут, как государь обязался уже в этом королю польскому Августу II в Гродно, и при этом, желая упрочить в порученном ему деле участие римского двора и на будущее время, уклончиво присовокупил, что государь не откажется дать и этой общей грамоты, но только по окончании войны со шведами, и в таком только случай, если папское благорасположение к нему продолжится. Не понравилось это римскому двору, но делать было нечего; попробовали потом отобрать хотя расписку от князя Куракина, что государь позволяет отправлять в России свободно римско-католическую веру, строить костелы и миссионерам проезжать в Китай и Персию, чтобы такой письменный документе остался в папской канцелярии, но и этой расписки от русского посланника не получили; кончилось тем, что папа удовольствовался заявлением этих удостоверений и обещаний князя Куракина в ответной грамоте своей к царю¹⁴⁹.

Князь Куракин прожил в Риме около семи месяцев, с марта по октябрь, принят был папой благосклонно, но во внешних сношениях своих не сумел показать того достоинства, которое так упорно отстаивал в 1673 году католик Менезиус: хотя на публичной аудиенции был он со шляпой в руках и со шпагой, отдал царскую грамоту прямо папе в руки, но становился перед папой на колена и целовали его ногу¹⁵⁰.

В переговорах князя Куракина мы не можем не остановиться на одном характеристическом эпизоде. На аудиенции он сказал, между прочим, папе, что в западной России православные церкви разоряются, что хотя, по существующим с Польшей трактатами, государь не имел бы права оборонять православных вооруженной рукой от присоединения к унии, производимого не только посредством убеждения, но большей частью принуждением и силой, но что, по доброму расположению своему к папе и к римскому престолу, он оставил полную свободу всем присоединиться к унии, а просит только папу признать королем польским того, кого поляки изберут. Папа отвечал, что он благодарит государя за милость его к унии. Этот эпизод подтверждает наше убеждение, что политические цели всегда брали верх у Петра I над соображениями о пользах Церкви, столь тесно связанной с русской народностью, и что такое направление государственной деятельности диаметрально противоположно действиям всех царских его предшественников.

После отъезда из Рима князя Куракина, кардинал статс-секретарь неоднократно предписывал папскому нунцию в Польше употребить все свое влияния, чтобы достигнуть от русского императора торжественного подтверждения прав, коими пользовалась уже в России римско-католическая церковь, и действовать в этом случае на царя чрез посредство короля Августа II, союзника государя, чрез архиепископа гнезненского и чрез епископа куявского, в которых нуждался Петр для составления приязненной себе партии в Польше; при этом нунция ободряли тем, что, в случае успеха сего дела, имя его останется в летописях церкви. Однако, царь не выдал папе столь желаемой расписки¹⁵¹, продолжая по-прежнему дозволять подданным своим римско-католическую веру и полную свободу богослужения по их догматами и обрядам.

В 1717 году, перед ожидавшимся приездом императора Петра в Париж, находившийся там папский нунций Бентиволио (Bentivoglio), архиепископ карфагенский, просил кардинала статс-секретаря дать ему инструкцию, как действовать во время пребывания Петра в Париже и не следует ли воспользоваться этими случаем, для домогательства разных привилегий римско-католической церкви в России, о коих хлопотали, но безуспешно, многие папы. В ответ на это предложение, кардинал статс-секретарь Паулучи, тот самый, который в 1707 году вел переговоры с князем Куракиным в Риме, прислав нунцию Бентиволио, для ознакомления его, историческую записку о бывших сношениях Рима с русским правительством со времени совместного царствования Иоанна и Петра Алексеевичей, с указанием секретных соображений, коими римский двор при этом руководствовался, предписали нунцию достигнуть у царя опубликования грамоты о свободах римско-католической церкви в России и дозволения прислать в Петербург нунция. Паулучи предложил ему действовать в этом случае такими образом: прежде всего, отправиться к князю Куракину, сопровождавшему царя, который говорил по-итальянски, и, не делая никакого официального предложения, завести с ним речь о Риме и расспросить его, как будто он сам ничего не знает, какие именно предметы веры составляли сущность тогдашних переговоров князя с римскими двором, наведши его, таким образом, на дело, просить его содействия у царя в пользу римско-католической церкви, т.е. о выдаче столь давно желанной грамоты, и потом сказать, что в столь короткое время пребывания царя в Париже и при ежедневных развлечениях нельзя переговорить обо всех делах, а потому необходимо прислать папского нунция в Россию. Герцог Орлеанский, предваренный обо всеми этом, как нунцием Бентиволио, так и кардиналом Тремульским (de la Tremouille), обещали помогать. Бентиволио исполнил в точности данное ему поручение, явился к князю Куракину, говорил с ним о деле, напомнил, что если переговоры князя о вере в Риме не имели никакого результата, то это только потому, что тогда папа не дал царю в своей грамоте титула величества (Majesté), но что теперь взгляд его двора переменился, и что ежели теперь выдадут ему грамоту о свободе римско-католического вероисповедания в России, то он, приняв ее одной рукою, тут же, другой рукою подаст бреве папское с самыми полными титулами, которые только царь может желать. Чтобы дать папе бо́льший вес и значение в глазах царя, Бентиволио прибавил в этом разговоре с князем Куракиным, что римский двор имеет большое влияние и на государственные дела разных держав, в особенности же на польские, которые не чужды интересам России. При этом случае Бентиволио нашел нужным осыпать укоризнами своими церковь галликанскую, как бы предчувствуя, что представители этой церкви имеют своего рода виды на Россию, и уверял, что все разногласия национальной французской церкви с ультрамонтанизмом произведено немногими епископами, упорно отказывающимися от повиновения главе церкви. По просьбе Бентиволио, князь Куракин обещал доставить ему аудиенцию у царя, и действительно, через нисколько дней император его принял. В весьма витиеватой речи, изложив великие достоинства и заслуги царя, Бентиволио упомянул и о протекции, оказываемой государем римским католикам в России, и прибавил, что папа надеется на продолжение этих милостей и на то, что привилегии, данные исповедникам, этой веры, будут еще увеличены и вполне подтверждены. Император сказал в ответ несколько любезностей о папе, но, к сокрушению нунция, ни одного слова о вере (ma all’ articolo della religione non rispose parola). Куракин видимым образом также избегал дальнейших объяснений по этому предмету, и обратил нунция в дипломатическую канцелярию императора; здесь барон Шафиров дал отзыв, что если папа находись нужным вести переговори по изложенному делу, то может прислать доверенное лице в Петербург¹⁵².

Изо всего видно, что римскому двору желательно было не столько возобновить официальные, так сказать, свои сношения с русским правительством, сколько подействовать лично на императора Петра, в пользу католицизма, чрез одного из своих искусных агентов. В этом смысла действия Бентиволио были вполне неудачны; почему предписано было из Рима нунцию в Кельне отправиться в Спа и представиться к государю; но так как император выехал в это время из Спа в Амстердам то кельнский нунций, зная, что Петр во время своих путешествий не любит иметь при себе иностранных министров, не смел, ехать в этот город, без особого разрешения императора, и послал в Амстердам графа Кавалькино к канцлеру графу Головкину узнать, угодно ли будет императору принять его, в противном же случае, просил, чтобы государь принял графа Кавалькино, которому вполне известны намерения папы. В августе государь принял в Амстердаме Кавалькино милостиво, но эта аудиенция осталась без особого успеха для римского двора: ему объявлено было то же, что и папскому нунцию в Париже, т.е. что папа может прислать уполномоченного в Россию. Так тщетно преследовал римский двор Петра, начиная с Парижа, по пути в Спа и до Амстердама¹⁵³.

Все надежды римского двора должны были, следовательно, сосредоточиться на выборе лица, которое должно было, отправиться в Петербурга. Еще в первые года царствования Петра I в Риме думали об учреждении нунциатуры в России, а в 1705 году папа, по решению конгрегации кардиналов, положил было и привести этот план в исполнение. Задняя, потаенная мысль этого проекта и конечная цель нунциатуры были вековые, никогда не исполнившиеся, но не менее того всегда присущие в Риме желания и надежды распространить в России католицизм и достигнуть соединения церквей. Тогда проект этот был отложен, потому что дошли до папы сведения, что царь не расположен к римско-католической церкви¹⁵⁴. Но видно ласковый прием, сделанный им в Париже нунцию, а в Амстердаме графу Кавалькино, возбудил в римском дворе лучшие ожидания; он не боялся уже компрометировать себя посылкою нунция в Петербурга. Напротив того, Кавалькино нашел, что Петр очень расположен к папе, что канцлер граф Головкин и вице-канцлер барон Шафиров склонны к католицизму, а потому написал подробные соображения, как насчет выбора лица нунция, так и способов предстоявшей ему деятельности. Преимущественное внимание обращено было на личность русского самодержца, на его наклонности, вкусы, на средства ему нравиться. Кавалькино советовал, чтобы нунцием выбран был человек, который, понимал по-русски, знал науки математические, архитектуру и вообще технические искусства, чрез которые он может получить свободный доступ у царя, а, говоря по-русски, в состоянии будет беседовать с царем наедине без переводчиков и посредников; что, так как Петр любит изящные искусства, то нунций может легко привлечь его к себе, поднеся ему какую-нибудь картину, или статую, или фабричную модель; свойства свиты нунция, и образ поведения его окружающих были также обдуманы¹⁵⁵. Все это осталось, однако, одним мечтанием, – нунций не был послан в Петербург, вероятно по случаю происшедших несогласий, а потом и совершенного разрыва между русским двором и цесарем и последовавшего после этого изгнания из России иезуитов.

Как Кавалькино заметил, царь Петр был действительно большой любитель изящных произведений и искал их по Европе для России. Между прочим, два раза посылал он в Рим для приобретения статуй; в 1718 году Кологривов купал в Риме древнюю мраморную статую Венеры, и отдал ее для исправления скульптору Лееро; римский губернатор Фалкониери, узнав об этом, запретил выпускать эту статую из Рима. Канцлер граф Головкин поручил русскому посланнику в Венеции графу Савве Рагузинскому выручить эту статую, началась переписка с кардиналами, и Венеру выручили из-под ареста, отдали графу Рагузинскому, а кардиналу Оттобони, наиболее помогавшему к ее освобождению, царь прислал благодарственное письмо, с обещанием вознаградить кардинала тем, что он сам просил за свои услуги, именно добыть в Швеции мощи св. Бригитты¹⁵⁶ и доставить их в Рим. Но если кардинал имел нескромное и, по нашему мнению, вовсе нехристианское желание получить за статую Венеры мощи святой, чтимой римской церковью, то римский двор, по поводу этой статуи, предъявил иные, важные в политико-религизном отношении, требования. Римский двор домогался получить от русского императора диплом, или, другими словами, конкордате на пергаменте, за собственноручным подписанием государя, переплетенный в виде книги, с серебряной печатью и другими украшениями, употребляемыми в русской дипломатической канцелярии, в котором государь обязался бы за себя и за своих наследников предоставить римско-католической церкви в России и ее последователям следующие права: 1) Свободно отправлять в России католикам обряды их веры (что давно уже было дозволено) со всеми внешними вне храма церемониями, (это было ново). 2) Строить церкви беспрепятственно, т.е., конечно без всякого контроля правительства. 3) Всем римско-католическим духовным без исключения отправлять богослужение. При этом римский двор не мог не предвидеть затруднений со стороны русского правительства, ибо и двух лет не прошло еще со времени высылки из России иезуитов, потому он почел нужными успокоить его такими рассуждениями: упоминать об исключении иезуитов, говорилось в римской объяснительной записке, нет нужды, потому что и без того папа не пошлет в Россию таких миссионеров, которые неугодны его величеству, и государь всегда может не допускать в пределы своего государства людей вредных и высылать их; римский же двор будет посылать в Россию преимущественно капуцинов, францисканов, бенедиктинов и кармелитов босых, которые ничем иным не занимаются, как отправлением божественной службы и наставлением в законе Божием; сверх того, папа обяжет их, под страхом жесточайшего наказания, даже и помышлением не мешаться в дела гражданские и государственные. 4) Римско-католическим духовным заводить в России школы, коллегии и университеты, где юношество свободно может обучаться наукам, и если можно, то прибавить: «и римско-католическому закону», т.е. для тех, которые исповедуют не римскую, а другие христианские религии. 5) Дозволить миссионерам свободный проезд чрез Россию в Китай и Персию, что, как мы знаем, вовсе им не возбранялось¹⁵⁷. Осуществление всех этих условий было бы равносильно водворению в России безотчетного, полного ультрамонтанизма, status in statu. За такие уступки первейшей государственной важности римский двор обещал: 1) предоставить русскому императору следующий громкий титул: «Serenissimo, Potentissimo, ас Magno Domino Czari et Magno Duci Petro primo, universae Magnae, Parvae et Albae Russiae autocratori, nec non Magnorum Dominiorum Orientalium, Occidentalium et Septentrionalium Paterno, avitoque haeredi successori, Domino et Dominatori»; 2) подарить нисколько статуй и других древностей. В начала, по-видимому, граф Рагузинский склонялся к удовлетворению этих безграничных требований, потому что он просил государя, если удостоить подписанием этот диплом или конкордата, то приказал бы прислать оный к нему, дабы, прежде отъезда своего в Россию, он мог вручить этот диплом лично папе; русский двор, кажется, тоже готов уже был подписать это обязательство, ибо около этого времени имелось в виду избрать в Риме, по примеру римско-католических держав, одного кардинала, которому поручить русские интересы, и при этом тайный советник П. А. Толстой, доставив в коллегию объяснение о значении кардинала, протектора Франции, прибавил, что «при отправлении к кардиналу диплома или патента должно объявить его протектором». Итак, статуя Венеры, которая теперь украшает императорский Эрмитаж в Петербурге, едва не стоила России самого пагубного для будущего ее развития конкордата с римским двором. Не состоялся он, кажется, случайно: 8-го марта 1721 года скончался папа Климент XI, и Рагузинский, видно понявший странность требований и обещаний Рима, писал императору: «ныне я мню не лучшель отложить до времени» посылку диплома, в ожидании повторения этих домогательств со стороны новоизбранного папы. Русское правительство последовало его совету, а новый папа не возобновил требований, и этим самым римский двор потерял те выгоды, о которых он тщетно хлопотал в продолжение долгих лет и которые в это время от него самого зависало получить¹⁵⁸.

Любимая мысль Запада о соединении православной Церкви с римской повторилась в царствование Петра, но на этот раз она шла не из Рима. Путешествуя по Европе, в 1717 году государь посетил Париж, и 14 июня приехал в Сорбонскую академию. При осмотре ее библиотеки, обратили его внимание на некоторые церковный славянские книги и этим случаем воспользовались Сорбонские богословы, чтобы завязать речь о вере и о соединении церквей, – что они почитали делом весьма возможным. Вступив с ними в разговор, император весьма хладнокровно заметил, что между обоими вероисповеданиями есть существенные различия, из которых он привел два, но прибавив, что, занимаясь делами государственными и войной, он не может вступать в богословские прения, но что если Сорбонские учители хотят вступить, поэтому в сношения с православными епископами, то он предложить им отвечать на их вопросы¹⁵⁹. Тогда эти богословы составили краткую записку по сему предмету, наскоро, как говорили они, потому что государь был уже на отъезде. И действительно, в этой записке едва коснулись они главных различий вер, о многих же и не упомянули; но вряд ли это сделано было из поспешности. По самому тону записки видно, как осторожно избегнуты всякие укоризны и полемика, столь обыкновенные западным богословам, с понятною целью не раздражать православного духовенства, а напротив умеренностью склонить его к общему делу. Сколько поверхностно сказано о различиях, столько же наоборот приведено подробно доказательств о сходстве обоих вероисповеданий, в противоположность с протестантизмом. Об обрядах и церковной дисциплине, о причастии под двумя видам не почитали они нужным входить в рассуждение, потому что даже в некоторых католических странах обрядность не одинаковая, и православные могут удержать свои обряды, подобно тому, как это дозволено римским двором униатам, только чтобы не хулили латынских. Из догматов в сущности разобран только один: об исхождении Святого Духа, с заключением, что разница здесь между обоими вероисповеданиями только в словах, но что обе церкви придают то же значение этому символу веры, и что православные не обязаны прибавлять знаменитого в богословии filioque. Оставалось рассмотреть догмат духовно-политический: о власти папы, и в этом изложении Сорбонские учителя еще менее противоречили православному учению. Они придавали папе те же права, что и всем епископам, с первенством между ними, как преемнику св. Петра, но отрицали как его непогрешимость, так и известное стремление римского двора вмешиваться в дела светские, и доказывали, что нет никакого основания, русской Церкви, подчиняться разным составленным в Риме привилегиям, которые не признаются и многими католиками. «Таковы наши понятия о папе, прибавляли они, и хотя они не разделяются ультрамонтанистами, но это не мешает нам оставаться католиками»¹⁶⁰.

На предложение Сорбонны написаны были в 1718 году два проекта ответа: один Стефаном Яворским, другой Феофаном Прокоповичем. Содержание их было одинаковое, но как Яворский написал свое рассуждение весьма витиеватым слогом и притом с сильными намеками на то, что в разделении церквей виноваты папы, то вероятно, поэтому предпочтен был проект, изготовленный Прокоповичем. В этом ответе русские епископы благодарят Сорбонну за похвальное ее стремление соединить церкви, говорят, что это было и всегдашнее желание Церкви православной, которая ежедневно молится о соединении вер, но достигнуть этого не так легко, как думает Сорбонна; русские епископы не только не имеют права решить столь важное дело, но даже и приступить к его рассмотрению; потому что не одна Россия, но и многие другие страны исповедуют православную веру, потому нужно прежде всего обратиться к четырем православным восточным патриархам, а лучше всего предоставить это великое дело воле Всемогущего. Послание это подписано было Стефаном Яворским, митрополитом рязанским и муромским, Варнавой, епископом холмогорским и важским, и Феофаном Прокоповичем, архиепископом псковским, нарвским и изборским¹⁶¹; послано же Сорбонне только в 1720 году¹⁶². Московские иезуиты неприятно были поражены выраженным католическими богословами понятием, которое имеет Франция о папе, удивлялись, как 18 сорбонских священников осмелились подать такую записку императору, как к ней не подписался ни один епископ, и утешали себя мыслью, что такое учение найдет противников во Франции¹⁶³. Между тем, в Петербурге были тогда последователи галликанской церкви; так сохранилось известие, что в 1719 году находился там, для французской нации, один францисканин галликанин, весьма немилый иезуитам¹⁶⁴.

Ежели бы соединение церквей было делом практически возможным, то нет сомнений, что галликанское учение нашло бы более папистского сочувствия как в России, такт, и в убеждениях Петра, весьма наклонного к протестантизму. Печатавшиеся в Голландии брошюры против папы находили радушный прием при дворе Петра, расходились по рукам царедворцев и даже переводились на русский язык; во дворце представлялись в шуточном виде конклавы и кардиналы, и роль папы играл Зотов¹⁶⁵.

По смерти императора Петра продолжались еще некоторое время затруднения с католическими духовными. Капуцины и францискане не торопились выехать из России, наводили на себя подозрение правительства и заводили распри в католическом обществе. Цесарский капуцин Хризолог, к царствование Екатерины I, искал восстановить против нее сына царевича Алексея, Петра¹⁶⁶, был выслан из Петербурга, но долго не хотел оставить Ревеля, пока его оттуда не вывезли. Французский посол вошел в распри с католическими прихожанами за францискана Кальо, укорял его в развратном поведении и требовал, под угрозой телесного наказания, чтобы он был выслан в 24 часа из Петербурга¹⁶⁷. В конце 1728 года приехал в Россию священник, из Аниера близ Парижа, аббат Жюбе, в качестве гувернера детей княгини Ирины Петровны Долгоруковой, жены князя Сергея Петровича, урожденной Голицыной. Эта княгиня Долгорукова, в 1727 году в Голландии, обращена была в римско-католическую веру принцессой овернской (d’Arenberg) и присоединена к латынской церкви утрехтским архиепископом Бархманом; а Жюбе был тайным агентом Сорбонны, которая после двухлетнего рассмотрения вопроса о миссии в Россию решила послать его туда по совету гг. Птипье, Бурсие, Этмара, П. Фуке и других, дала ему верительную грамоту от 24 июня 1728 г. и облекла полномочием вступить в переговоры с русским духовенством о соединении церквей. Ему помогал испанский посол Дюк-де-Лириа, бывший в самых лучших сношениях с императорским фаворитом Долгоруковым и весьма любимый императором Петром II; он был уполномочен своим двором именовать Жюбе капелланом (aumȏnier) испанского посольства, с дозволением жить у княгини Долгоруковой. Аббату Жюбе особенно покровительствовали Долгоруковы, бывшие тогда в силе, равно как два брата Ирины Петровны, князья Голицыны, члены верховного совета; в доме одного из этих последних, в деревне, были собрания для рассуждения о соединении церквей¹⁶⁸. Рассуждать об этом без участья русских епископов было большой ошибкой; и потому эти собрания остались бесплодными. Жюбе был выслан из России в 1732 году¹⁶⁹. Впоследствии времени, прибыли вновь из Австрии капуцины: в 1732 году три капуцинские монаха определены были к московскому костелу, так что доминикане остались только в Петербурге.

Католическая пропаганда, хотя медленно, но шла своим чередом. В 1730 году правительство вынуждено было запретить пропуск в Россию польских выходцев, обращавших православных обывателей в католицизм¹⁷⁰, а в 1735 году, издавая закон о дозволении свободного богослуженья всем христианским вероисповеданиям в России, присовокупить условие, чтобы в оные не привлекались русские подданные, какой бы веры они ни были, под опасением суда и наказаниях, «как то во многих других государствах в предосуждение настоящего того государства закона весьма не позволяется; но Мы к неудовольствию нашему слышать принуждены, что некоторые из оных тому противно поступают, и из наших подданных всякими своими внушениями в свой закон приводить стараются»¹⁷¹.

Наибольший успех имел латынскийq прозелитизм в Астрахани, но обратил на себя внимание русского правительства тогда, когда прекратить его уже было поздно. Мы видели, что во все царствование Петра I латынские миссионеры стремились в Астрахань под предлогом проезда в Персию, открыли в Астрахани католическое богослужение, соорудили произвольно костел, и только в 1721 году коллегии иностранных дел догадалась спросить астраханского губернатора: какие там католики, какие у них священники, и есть ли церковь, также можно ли пропускать туда капуцинов. Знаменитый Волынский, бывший губернатором, отвечал, что в Астрахани живут разные иностранные торговцы, особенно цесарцы и армяне, из которых многие исповедуют католическую веру, и что, по его мнению, не только нет причин не допускать туда латынских священников, но что, напротив того, пребывание их может быть полезно для цивилизации края, так как они обучают юношество латынскому и другим языкам. С этим мнением был согласен и Синод; армяне же, до которых это прямо относилось, не подавали голоса до той поры, пока им стала очевидна опасность для их веры от католического прозелитизма. Неудивительно, что они спохватились поздно: римской двор действовал осторожно, почти незаметным образом; не принуждал армян принимать прямо католицизм, а вводил его постепенно в догматы армянской веры, оставлял на время прежние обряды, т.е. внешность, бросавшуюся в глаза, и изменял основания, большинству народа непонятные. Одним словом, Рим ввел в армянское исповедание, как некогда в православное, унию, и образовал то смешанное вероисповедание, которое сохранилось доселе под именем армяно-католического, имеющего теперь свой центр, свою академию в Венеции. Из Астрахани католические миссионеры имели сношение с Персией, где иезуиты и разные другие монашеские ордена обращали не одних магометан, но также и армян; члены их орденов пользовались протекцией некоторых сатрапов, а в случае нужды всегда имели убежище в южной России. Наконец, в пятидесятых годах они открыто объявили себя в Астрахани под названием римски-астраханской проповеднической миссией. Русский консул в Гилянах Бакунин решился открыть глаза правительству: в 1746 году он донес коллегии об иезуитских происках в Персии, о совращении тамошних армян, о том, что эти миссионеры в постоянной переписке с астраханскими капуцинами, «которые ни в чем ином, как в превращении тамошних армян и других иноверцев в папежство упражняются», и притом прибавил рассуждение, что если не дозволяется впускать в Россию из Индии и Персии дервишей, по опасению шпионства, то «сии римские попы еще и тех опаснее». Один капуцин Рудольф, остававшийся семь лет в Персии, единственно для совращены: грузин и армян, наконец выехал оттуда, объявив, что возвращается в Италию; но вместо того остался на пути в Астрахани и стал продолжать там свое проповедничество. Коллегия приняла наконец меры против этого прозелитизма; предписала в 1747 году астраханскому губернатору Брылкину пригласить Рудольфа немедленно выехать из Астрахани, а персидскому нашему консулу не давать паспортов и дозволение переезжать на русских судах возвращающимся в Европу миссионерам, или, как сказано, «скитающимся римским попам», проехавшим в Персию мимо России и без русских паспортов, а предлагать им возвращаться тем путем, по которому проехали в Персию, «или инако куда хотят». Вместе с тем объявлено было ревностнейшему в совращениях армянскому капуцину, чтоб он остерегался подобных действий, «что по указам в здешней империи отнюдь никому не позволяется такие превращения в вере делать, и чтоб он, не подвергая себя жестокому штрафу за то, спокойно пребывал, довольствуясь токмо с прочими тамо живущими единозаконными дозволенным отправлением веры и службы Божией». Но увещания были бесполезны, а меры предосторожности приняты поздно; капуцины продолжали по-прежнему совращать армян, всех детей, родившихся от смешанных браков армян с католиками, крестили в католическую веру; между армянами сделалось волнение, они громко упрекали совратителей, угрожали выгнать капуцинов, так что римский двор умолял наше правительство защитить их; армянское духовенство решительно восстало. Астраханский армянский архиерей Стефан, жалуясь в 1755 году на капуцинов и излагая их действия, прислал список всех совращенных ими. Когда дело это получило гласность, два капуцина приехали нарочно из Астрахани в Петербург, чтобы противодействовать армянам, и привезли с собой какую-то армянскую книгу, в которой оспаривались догматы православной Церкви. С помощью такого орудия, они домогались и думали достигнуть официального разрешения обращать в католичество армян не русских подданных и формального запрещения армянскому архиерею на то жаловаться и быть недовольным. В то же самое время получены были достоверные известия о том, что миссионеры совращают в Астрахани и православных. Капуцинам отказано было в их неправильном иске и предложено отвечать на обвинение православных. Но они избегали ответа и требовали только, чтобы их пропустили в Рим, где они посоветуются на счет ответа со своими старшими, или чтобы, по крайней мере, дозволили списаться с ними, угрожая вице-канцлеру графу Воронцову, что, в случае решения дела не в их пользу, они будут протестовать, и что иностранные государи вступятся за них. Синод настаивал на том, чтоб сделать исследование и подвергнуть виновных в совращении наказанию; но управление иностранными делами взяло верх, дело было замято, армяне не удовлетворены, и капуцины остались правы. В сообщении коллегии св. Синоду от 1 сентября 1757 года так излагались побудительные причины действий нашего правительства: «ежели с тем капуцином поступить так, как в святейшем правительствующем Синоде определено, то, хотя бы и явная его в том вина оказаться могла, учинить с ним за оное по уложению и по указам будет несходственно, ибо римско-императорский двор по единоверию без сомнения за них вступиться может, а с тем двором по нынешним обстоятельствам в холодность приходить весьма неприлично и для того сходственнее сие дело ныне оставить в молчании и его отсюда выслать, яко еще не обличенного, и когда в самом деле он обвинен будет, и тогда сие оставлять уже будет предосудительнее». Другими словами, политике принесена в жертву веротерпимость, которая не состоит в притеснении одной веры другой, а в одинаковой свободе исповедовать каждому свою религию; католические миссионеры, явно вредные, оставлены, точно так же, как оставлены, были в России при Петре уже раз изгнанные и опять тайно прокравшиеся иезуиты, и точно также в угоду Австрии, и пока почиталось нужным ей угождать. Со времени Петра система правительства в делах иноверцев состояла не в том, чтобы уравнивать права их, а в том, чтобы пользоваться ими, как орудием в делах политических: покровительствовать, чтобы снискать или поддержать союз, отнять защиту, чтобы сделать какому-нибудь иностранному двору демонстрацию. Но в настоящем случае и политика была ложная: не Россия нуждалась в союзе с Австрией, а Австрии было необходимо содействие России, ибо Фридрих великий был опасен не нам, а австрийской империи, не на Россию шел он войной, а против Габсбургского дома; значит, акт справедливости в деле цесарских капуцинов не мог быть и опасен нашему правительству, ибо Австрии гораздо нужнее было защитить свои владения от прусских войск, чем фанатических своих миссионеров от действия русского правосудия. Но, наперекор истине и здравой политике, капуцины получили еще бо́льшее покровительство: в следующем году, по ходатайству австрийского посла графа Эстергази, предписано было астраханскому губернатору Жилину всячески защищать католических ксендзов, стараясь помирить их с армянским духовенством. С такой протекций, капуцины стали действовать еще решительнее: продолжали открыто совращать православных. Православный астраханский епископ Мефодий жаловался, писал, что «в Астрахани природных римлян, кроме превращенных, как по справкам с губернией оказалось, почти никого не имеется», но правительство по-прежнему бездействовало. Результатом этого было то, что в Астрахани, где до Петра I не было ни одного природного жителя католика, в 1760 году числилось уже совращенных в латынство армян 87 дворов, из коих 53 двора были армян русских подданных, т.е. почти пятая часть народонаселения города¹⁷².

В Петербурге доминикане также мало, как и их предшественники, ладили со своими прихожанами. Присылаемые из Рима ксендзы, зная только по-итальянски, бесполезны были для уроженцев немецких, французских и польских, а настоятели, завися только от римского двора, пренебрегали правами приходского общества, почитали, что все достояние церковное, собранное прихожанами, принадлежит Риму, значит им, уполномоченным папой, хотя со своей стороны ничего в пользу церкви не жертвовали, забирали церковный деньги, отдавали их в рост для себя, а потом, не отдавая никому отчета, уезжали в Италию, оставляя долг на прихожанах. Прихожане, теснимые своим духовенством, обратились к римской конгрегации и просили дозволения самим выписывать себе духовных, выбирать настоятеля и церковных старост для управления церковным имением. Несколько лет конгрегация не давала никакого ответа, и по-прежнему посылала настоятелей по своему выбору. Тогда католическое общество предоставило свои интересы императрице Екатерине II, прося государыню положить прочное управление их церковью. Коллегии иностранных дел повелено было в 1766 году снестись с курфирстом какого-либо из немецких округов, с тем, чтобы выписывать оттуда впоследствии францисканов¹⁷³, а в 1769 году издан быль императрицей регламент для петербургской католической церкви, главные основания которого были следующие 1) Духовенство должно быть францисканского ордена в числе шести, а не четырех человек, как было «прежде; они же обязаны были ездить для духовных треб в Кронштадт, Ямбург, Ригу и Ревель. 2) Прихожане выбирают настоятеля и синдиков или церковных старост, в числе восьми человек, которые, в качестве помощников настоятеля, заведывают экономическими делами церкви. 3) При церкви открыто училище, «в котором юношество римского, а не другого закона, пристойным обучаться могло наукам». 4) Церковь, школа и все церковные строения избавлены были от всех городских повинностей. 5) Духовенство обязывалось не склонять в католицизм исповедников других религий. 6) Высшее заведывание церковными делами и разбирательство споров прихожан с духовенством предоставлено юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел, с тем только, чтоб коллегия ни под каким видом не вмешивалась в самые догматы римской веры. – Этот же регламент распространен был и на московский костел¹⁷⁴. Таким учреждением обеспечено было петербургское и московское католическое общество от произвола своих духовных; но этот правительственный акт имеет кроме того и иное, гораздо высшее значение. Предоставляя полную свободу католического богослужения, но без прозелитизма, строго запрещая мешаться в догматы этой веры, государыня, имевшая тогда едва несколько сот подданных веры римской, не признает, однако римскому двору нрава распоряжаться управлением латынского духовенства в своем государстве, не ждет от римской конгрегации назначений, а сама выписывает духовных из Германии и подчиняет их веденью ее же учрежденной коллегии. Католическое общество приняло этот регламент, как милость, избавившую его от притеснений, свидетельствуя тем самым, что, сколько догматы его учения независимы от власти светской, столько же духовенство ей подчинено.

С первых годов царствования императрицы Екатерины переходят в Россию переселенцы из Германии, и образуют существующие доселе колонии в саратовской губернии и новороссийском крае, из которых одни принадлежат к католическому, другие в лютеранскому исповеданию. Переселенцам этим, облагодетельствованным особыми и, как опыт показал, неоправданными принесенной России пользой льготами и преимуществами, построены были на казенный счет церкви и дома для священников, а храмы снабжены всей необходимой утварью. Священники в колонии назначались канцелярией опекунства иностранных¹⁷⁵, а отношение их к прихожанам и высшему правительству подчинены были изданному в 1769 году регламенту для с. петербургской церкви.

С тех пор начинается некоторая организация в духовном устройстве римско-католиков в России, под главным руководством юстиц-коллегии; но управления собственно еще не было, его не для кого и не из чего было составить. Кроме предназначенных церквей в колониях, было по костелу в Петербурге, Москве, Астрахани и Нежине (неизвестно когда построенный); католиков из русских подданных было весьма мало, – только те иноземцы, которые были приняты в русскую службу, и несколько совращенных армян в Астрахани. Католическое народонаселение получила Россия с постепенным воссоединением с нею западного края, по трем разделам Польши, и нашла там издавна существовавшую римско-католическую иерархию со своими постановлениями, правами и преданиями. Только с этого времени настает, собственно говоря, и история этой церкви в России и государственное устройство ее правительством. Чтобы понять и оценить действия Екатерины по духовным римско-католическим учреждениям, необходимо бросить, хотя беглый взгляд на состояние католицизма в западной России во время соединения ее с империй, сколько позволяют пределы этого исследования, ибо для полного изложения нужно было бы представить исторический обзор католицизма и в самой Польше, а история католицизма в Польше есть вся польская история; он не разделен с ее судьбами, он ими руководил, он создал, образовывал, мутил и губил эту несчастную страну. Читатель, желающий подробнее узнать, какую роль играло католическое духовенство в истории Польши, и какой дух и направление внесло оно в Литву, со введением римского католицизма в этой стране, найдет в приложениях к настоящему тому краткий очерк церковно-политической истории Польши до половины XIV столетия¹⁷⁶; что же касается истории римско-католической церкви в Литве, то мы ограничимся здесь изложением только тех фактов, которые имеют связь с последующими распоряжениями русского правительства по управлению духовными делами католиков в России.

В западном крае православная Церковь существовала прежде римской церкви. – Введение там римского католицизма. – Встреченные им препятствия. – Идолопоклонство в Литве в XVI столетии. – Учреждение епархии и прибытие монашеских орденов. – Латынство вносит в Литву совершенно новый исторический элемент. – Иерархическая организация духовенства. – Реформация и ее успехи в Литве. – Кардинал Коммендони заставляет принять тридентинский собор в Литве, 1564 г. – Прибытие иезуитов в Литву, 1569 г.; – быстрый успехи их. – Покровительство польских королей иезуитам. – Иезуитская коллегии, училища, монастыри, миссии, братства в Литве. – Иезуиты останавливают там распространение кальвинизма. – Православная Церковь в Литве. – Поведение иезуитов по отношению к ней. – Борьба между латынским и православным духовенством. – Средства, употребленные иезуитами ко введению унии. – Гонение на православную Церковь. – Полемика между латынским и православным духовенством. – Негодование против иезуитов в среде римских католиков в Литве. – Король Владислав IV противопоставляет иезуитам пиаров. – Противодействие и интриги иезуитов против пиаров в Литве. – Влияние иезуитов. – Иезуитские календари. – Внутреннее устройство римско-католического духовенства. – Вражда между духовенством и дворянством. – Роль, присвоенная себе римско-католическим духовенством в государстве. – Меры против, умножения богатств духовенством. – Латынское духовенство содействует падению Польши. – Действия католического духовенства против диссидентов в XVII и XVIII столетиях. – Постепенное окатоличение униатов. – Политическая сторона унии. – Притеснение евреев латынским духовенством.

Во время владычества Польши, нынешний западный край, т.е. губернии виленская, ковенская, минская, гродненская, водынская, подольская и часть гаевской составляли литовское великое княжество, когда это княжество вполне образовалось. Собственно же Литва ограничивалась нынешними губерниями виленской и ковенской. История этой страны известна: за исключением собственно Литвы, разумея под этим именем и Самогитию, т.е. губернию ковенскую и южную часть курляндской, все остальные земли были первоначально чисто русские, входили в состав различных удельных княжеств, а южные страны были даже и колыбелью русского государства и православия: Киев, Владимир-Волынский, где доселе сохранилась так называемая обыденная церковь, построенная святым Владимиром, и другие города, – заветные первенцы нашей исторической жизни. Самая Литва, населенная иным племенем, близка была к России, откуда впервые перешла в эту страну христианская проповедь, когда и не слышно было там о римском католицизме. В виленском православном Святодухове монастыре почивают мощи первых православных мучеников: Антония, Иоанна и Евстафия, умерщвленных литовскими язычниками; каменная, ветхая, полуразрушенная церковь во имя св. Бориса и Глеба в Новогрудке напоминает нам и теперь о глубокой своей древности, о XIII столетии, и до сих пор сохранила она название митрополичьей, ибо в то время Новогрудок был местопребыванием митрополита православного; возле самого города укажут вам дом с большим, старинным садом, сохранивший доселе название митрополии. Впоследствии литовские митрополиты переехали в Вильну: Пречистенская соборная церковь в этом городе, иначе называвшаяся Спасской, переделана была из деревянной митрополитальной XIV века; возле этой церкви жил православный митрополит, и все дома, около нее находящееся, принадлежали в древности нашему духовенству. Семейные связи литовских князей, прибытие с Руси многих духовных, убегавших татарского гонения, сближали также Литву с Россией: русский язык проник туда с верой, укоренился там, и остался надолго языком господствующим и законодательным, как свидетельствуют позднейшие юридические памятники, – литовский статут, гродские книги и другие.

Усилия Меченосцев внести в Литву римско-католическую веру мечем с единственной целью завоевания их страны, миссии нескольких доминиканов и францисканов, не гнушавшихся употреблять средства принудительные, даже обложение папами десятиной всего польского духовенства на крестовый поход против русских, поддерживавших в Литве православие¹⁷⁷, были совершенно безуспешны. В конце XIV и даже в начала XV века жители эти, как передали нам сами западные писатели, были или язычники, или православные¹⁷⁸. Насильственное и более успешное введение римского католицизма современно с соединением Литвы с Польшей при Ягелле; собственно же латынская проповедь начинается не прежде XV века, когда Иероним прагский, оставив взволнованную гусситами Богемию, явился с крестом в Польшу¹⁷⁹. Католицизм встретил сначала существенные препятствия к своему водворению в Литве: насильственность его введения и непонятность для народа богослужебного латынского языка, потому и обращения были или медленные, или неверные, т.е. принужденные. Католические монахи разных орденов, насылаемые из Рима, не зная народного языка, проповедовали чрез переводчиков, так что ни народ не понимал их, ни они не понимали народа. С другой стороны, стараясь увеличить число паствы преимущественно для умножения своих доходов, они с трудом могли привлечь к своей вере литовское народонаселение.

Не смотря на все усилия великих князей литовских и королей польских, римский католицизм делал мало успехов¹⁸⁰, и идолопоклонство сохранилось в Литве до половины XVI века и даже позже. Иначе и быть не могло, ибо католицизм утвердился в Литве в то время, когда зараженный мирскими видами и расчетами, он в западной Европе клонился уже к своему падению. Не чистое евангельское учение, не христианская ревность первых веков внесены были католическим духовенством в Литву, а корыстолюбие, стремление к преобладанию, испорченность нравов и невежество в служителях алтаря. «Во всей Литве», говорит кардинал Коммендони, «нет вовсе духовного просвещенья и настоящих священников, за исключением тех, которые приезжают из Польши, впрочем, и оттуда выходят только такие, которым трудно найти место на родине, т.е. люди по большей части необразованные и невежественные»¹⁸¹. Время учреждения римско-католических епархий вовсе не соответствует эпохе действительного водворения латынской веры в Литве. В 1389 году основана была папой Урбаном IV виленская епархия, в начале XV века учреждены епархии самогитская и каменецкая, не по необходимости удовлетворения духовных потребностей народонаселения, в Литве по большей части, а в галицком княжестве почти исключительно православного, а для прочного основания пропаганды. Не говоря уже о том, что в то время в Литве почти вовсе не было католиков, следовательно не для кого было и учреждать епархии, лучшим доказательством несвоевременности основания ее служит и то, что она действительно организована была только в XVI веке. Именно виленский капитул и все епархиальное управление, установленное виленским епископом Радзивиллом, только в 1520 году утверждено было папским нунцием Захарием, епископом гардиенским, в вознаграждение, как сказано в этом акте, за утеснение схизматиков и в виде поощрения для подобного действия в будущем. Семинария же виленская основана была еще позднее. Точно такую же цель имел Рим, при учреждении каменецкой епархии. С той же целью монашеские ордена постепенно прибывали в Литву: в конце XIV века явились доминикане и францискане, в конце XV бернардины, в начала XVI кармелиты древних правил. Римский католицизм внес с собой в Литву новое сословие духовенства, новый язык, новое законодательство каноническое, одним словом – совершенно новый исторический элемент, существенно изменивший существовавшие: каноническое право проникло в суды светские, богослужебный язык в язык литературный, а духовенство во все светски сословные отношения, как различных классов народонаселения, так и в связи их с государственной властью. Католицизмом поставлена была в Литве наряду с правительством другая равносильная и чуждая ему власть, власть папы, часто противоречившая потребностям государственным и не подчинявшаяся правительству; до конца XV века назначение в важную должность епископа присваивал себе Рим, – второй виленский епископ Иаков I был избран капитулом и утвержден папой Бонифацием XIV без соизволения короля Ягелла. Католическое духовенство присвоило себе не только права суда в делах, принадлежавших прежде разбирательству судов светских, но и права политические, ограничившие аристократию, и права поимущественный, обогащавшие его в ущерб других сословий. Потому с самого начала XVI века духовенство это вступает в открытую борьбу со светской властью и со всеми сословиями государства не за догматы и чистоту веры, а за личные свои выгоды¹⁸². Оно отказывалось платить подати и нести всякие повинности, и хотело подчиняться государственным законам и судопроизводству, своевольно, без вмешательства правительства, облагало налогом все классы народонаселения, свои же имения, на основании римских декретов, имело право защищать оружием¹⁸³. Король и дворянство не могли всегда равнодушно смотреть на такие действия духовных и безотчетно повиноваться их определениям, но редко имели успех, ибо высшее разбирательство всех подобных дел предоставлено было папой тому же духовенству в лице папского нунция, находившегося в Варшаве. Ежели и случалось, что духовенство, по случаю войн, помогало правительству деньгами, то не иначе, как с условием, чтобы подобный сбор не был обращен в обязательный, и притом с тем, чтобы ему даны были какие-нибудь новые привилегии. Правительство, находясь в постоянном противоборстве с духовенством, не подчинявшимся власти светской и вмешивавшимся в дела государственные, принуждено было, с другой стороны, защищаться от влияния, почти неограниченного, Рима на внутреннее устройство духовного сословия. Потому уже с конца XV века назначение епископов, зависевшее до тех пор исключительно от папы, предоставили короли для себя, без всякого ограничения со стороны капитула, который обыкновенно избирал того, кого назначал король; с конца XVI столетия вывоз аннат или сбора в пользу пап был запрещен, равно как определение папой к некоторым духовным должностям, зависевшим от короля, не было признаваемо законным и не приводилось в исполнение.

Во внутреннем своем устройстве, в иерархической организации, католическое духовенство было далеко от порядка и единства в действии. Монашеские ордена, подчиненные генералам, жившим в Риме, не признавали власти епископской, приходские священники весьма часто не повиновались благочинным или деканам, враждовали между собой за количество паствы, присваивали себе деньги, назначавшиеся на постройки или исправления церквей, владели, противно уставам церкви, многими бенефициями, и не жили при своих приходах.

При таком положении духовенства, при такой неопределительности отношений власти светской с духовной, проникла в Литву в половине XVI века реформация, к принятию которой литвины приготовлены были как давно распространенным в этих странах гусситским учением, так и существовавшей законно в Польше с 1539 года свободой книгопечатания. Реформа была принята с таким увлечением, что во второй половине этого столетия почти весь сенат литовский состоял из лютеран и кальвинистов, в целом войске литовском был один только католический священник при гетмане, и самое духовенство римское, не исключая некоторых епископов, против коренных уставов их церкви, вступило в брачные, союзы (Николай Пац, епископ киевский). Обращаясь к памяти виленского епископа Валериана Протасевича, вызвавшего в Литву гонителей реформации иезуитов, Скарга говорил: «скажи, Валериан, каково было Вильно, где католическому ксендзу почти нельзя было показаться на улице, как редко можно было встретить католика в целом этом великом княжестве и, в особенности между людьми знатными». Между тем епископы, вместо того, чтобы противопоставить оплот новому учению, враждовали между собой и с правительством за имения и доходы. Эта вражда, по удостоверению кардинала Коммендони, переходила всякие границы; «когда костелы переходят в руки иноверных», говорит он, «когда умолкает слава истинного Бога, тогда епископы молчат; когда же дело идет о клочке земли, они готовы схватиться за оружие»¹⁸⁴. Короли назначали нередко в эти почетные звания людей неспособных, иногда даже не католиков, и малолетних. Так король Сигизмунд Август, в надежде получить денежное пособие от герцога мекленбургского, представлял сына его Иоанна Альберта, пятнадцатилетнего мальчика и лютеранина, на место епископа рижского.

Пользуясь смутными обстоятельствами, папский нунций Коммендони в 1564 году успел склонить на парчовском сейме короля и сенат к принятию хартии папского полновластия, отвергнутой собором духовенства Франции, – постановлений тридентинского собора, без ограничения и даже без разбора и прочтения их. Некоторые польские ученые стараются доказать, что собор этот никогда не был признан в Польша на том основании, что постановления его приняты были не сеймом, а только королем и сенатом¹⁸⁵; в строгом юридическом смысле это справедливо, но в смысле фактическом,. т.е. в действительной государственной жизни, это положительно неверно, ибо с тех пор духовенство стало действовать согласно с этими постановлениями, государственная власть не отрицала их, а римский двор всегда почитал, что они в полной силе в Польше и Литве. Коммендони только потому не предложил их сейму, что в то время он состоял преимущественно из кальвинистов. Духовенство признало их также с готовностью, но только с условием, чтобы положений собора о бенефициях не было выполняемо, т.е. чтобы священник имел право, как прежде, владеть многими бенефициями и не обязывался бы жить при своем приходе. Это препятствие было непреодолимое, так что Коммендони был убежден, что духовные, приняв постановления собора, не исполнят этих двух условий, или же вовсе не примут собора и оставят католическую веру; потому он полагал необходимым, чтобы римский двор согласился на это изъятие, но только временно; «королевство польское», говорит он, «походит на больного, с самого начала дурно леченного, который дошел наконец до такого состояния, что не выносит никакого лекарства и что принятие его только ускорило бы смерть»¹⁸⁶.

Не будучи в состоянии ограничить распространение учения диссидентов, папский нунций согласил короля Сигизмунда-Августа вызвать в Литву иезуитов, и, по его поручению, написал в 1565 г. генералу иезуитского ордена Лайнезу (Lainez), чтобы он выслал в Вильну из членов этого ордена профессоров богословия, философии, и других наук; но религиозные смуты, весьма сильные тогда на Литве, заставили отложить на короткое время это намерение; когда же умер знаменитый кальвинист князь Николай Радзивилл Черный, воевода виленский, католическая партия ободрилась¹⁸⁷, и чрез четыре года после этого виленский римско-католический епископ Протасевич вызвал в Литву иезуитов. Будучи обеспечены значительными имениями, они прибыли в Вильно в 1569 году и тотчас же занялись обращением иноверцев и воспитанием юношества. На другой же год открыта была ими в здании, принадлежащем к костелу св. Иоанна, виленская коллегия, возведенная в 1579 году папой Григорием XIII на степень академии, «ad fidei orthodoxae propugnaculum, civitatis ornamentum felicissimum totiusque provinciae decus», и сравнена в правах и преимуществах с академией краковской. В том же 1579 году основана была в Вильне епископом Протасевичем бурса, названная по его имени Валерианской, в которой содержались беднейшие ученики,, воспитывавшиеся в иезуитских школах; бурса эта состояла в ведении виленского капитула. Но когда в 1604 году иезуиты поссорились с капитулом, то они бросили эту бурсу, и приняли ее обратно только в 1631 году, при чем капитул уступил им и все принадлежавшие этой бурсе фундуши и суммы.

Иезуитам и их академии покровительствовал король Стефан Баторий, преимущественно в угоду Рима, где они были всесильны, а Баторий нуждался в папе для того, чтобы чрез посредство влияния римского двора на императора германского отклонить его от искания польской короны и побудить к окончанию споров Австрии за родную для Батории Трансильванию. (Фанатизм Сигизмунда III достаточно известен; он, по завещанию, оставил академии свою библиотеку). Король Владислав IV мало был склонен к иезуитизму; но за то брат его Иоанн-Казимир, сам вступивший в 1643 году в иезуитский орден в Риме, сделавшись королем польским, остался верным их собратом и в продолжение всей своей жизни действовал в их пользу. Впоследствии привилегии виленской академии увеличены были королями Августами II и III.

Соревнование с академией краковской послужило к увеличению в 1641 году виленской академии двумя факультетами, – юридическим или, как он тогда назывался, «гражданского права» и богословским или каноническим; фундуш¹⁸⁸ на содержание четырех профессоров этих факультетов пожертвован был в 1644 году Львом Сапегой, подканцлером великого княжества литовского, который выписал также двух профессоров юридических наук из известной в то время академии ингольштатской в Баварии. Но иезуиты не сочувствовали науке права, как и никакой науке, а ввели ее в академию единственно из одного тщеславия, чтобы не отстать, хотя по внешности, от тогдашних высших заведений в других местах; потому дело шло только пока был жив Сапега, тем более, что сын его слушал лекции в этом факультете; после же его смерти кафедры не замещались, а иезуиты даром пользовались приписанным к ним фундушем; только в 1760 году гражданское право стало вновь преподаваться. – Учение в академии заключалось почти единственно в латыни, но не классической, а испорченной средневековой латыни, и в схоластике, которая не развивала, а затемняла юношеский ум; история была приноровлена к иезуитским целям, т.е. совершенно извращена; из географии и математики проходили только первоначальные данные этих наук, и все, разумеется, по-латыни; польский язык искажался вставкой латынских слов, от чего значительно потерпела чистота его, и этот язык отделился насильственно от других славянских наречий. И эти немногие и столь извращенные предметы не могли излагаться с достаточной полнотой; мешало этому распределение времени и другие занятия учеников: ежедневно, пред началом лекций, они слушали литургию, и ежемесячно приобщались, участвовали в церковных процессиях и прислуживали при богослужении, обязаны были записываться в братство Божией Матери, которое налагало на них прочтение ежедневно многих молитв и частые посты; кроме того, ученики отвлекались от занятий разными представлениями в честь короля и покровительствовавших иезуитам вельмож, заучиванием для них речей, стихов и песен, и т.п.¹⁸⁹.

Такое печальное состоите иезуитского воспитания нисколько не мешало иезуитскому ордену распространяться, благодаря покровительству королей и аристократии. С 1580 года является иезуитская коллегия в Полоцк, первым ректором которой был знаменитый проповедник Скарга¹⁹⁰. В 1584 году князь Николай-Христофор Радзивилл заложил иезуитскую коллегию в Несвиже; она была открыта в 1595 году¹⁹¹. В короткое время иезуиты наводнили своими коллегиями и монастырями области великого княжества литовского, и в продолжение нескольких десятков лет утвердили свое пребывание и основали училища, обеспеченные богатыми фундушами, в двадцати главнейших городах, кроме того, имели в других при кафедральных соборах так называемые миссии, а при церквах заводили братства¹⁹². Обучение юношества составляло не цель иезуитского ордена, а средство к достижению тайных предначертаний, стремившихся к тому, чтобы овладеть общественным мнением, потому при образовании молодых людей все было приспособлено к этой цели. Пожертвования на содержание иезуитских заведений и монастырей увеличивались беспрестанно: Стефан Баторий подарил им обширные недвижимые имения в полоцком воеводстве, умноженные впоследствии королем Сигизмундом III; фамилии Радзивиллов, Сапегов, Ходкевичей и другие делали в пользу их богатые записи. Для полного успеха своих действий иезуитам необходимо было овладеть умами высшего сословия и преимущественно короля: они вполне того достигли в царствование Сигизмунда III. В продолжении тридцатилетнего правления его, они распоряжались самовластно делами государственными, – единственное желание короля состояло в том, чтобы угодить иезуитам. Для совращения народа в католицизм, кроме заведения училищ, они переводили духовные и церковные книги на народное наречие, строили монастыри, открывали чудотворные иконы и другие святыни, так что в одно XVII столетие в Литве канонизовано было более святых, чем во все предыдущие.

Вскоре после призвания иезуитов, знатнейшие фамилии, отделившиеся от римско-католической церкви, снова к ней присоединились, и те лица, которые были ревностнейшими защитниками диссидентов, сделались самыми деятельными агентами иезуитов и обогатили их своими пожертвованиями¹⁹³. Сыновья князя Николая Радзивилла Черного, могущественного покровителя кальвинистов, иждивением коего издан был в 1563 году в Бресте польский перевод Библии, перешли также в латынство, выгнали из обширных имений своих, Несвижа, Олыки, Клецка и других, министров кальвинских и передали кальвинской церкви с их имуществами, типографии и книжные лавки латынскому духовенству. В продолжении королевствования Сигизмунда III почти половина кальвинистов из дворян обратилась снова в латынство, а в год смерти этого короля в литовском сенате не оставалось уже ни одного диссидента. Иезуитам, разумеется, тяжело сознаться, что распространением своего ордена в Литве они обязаны преимущественно фанатическому изуверству Сигизмунда; потому современные иезуитские писатели самым неблагодарным образом как бы отрекаются от него: что же, в самом деле, сделал он необыкновенного для иезуитов? – говорят они; – то ли, что он брал из них своих духовников и проповедников? но так было тогда во всей Европе; во все свое продолжительное царствование он основал на свой счет только две иезуитские коллегии, остальные же учреждены были не им, а частными лицами и епископами¹⁹⁴. Такова польско-иезуитская историческая, правда и в наши дни!

В 1607 году произошло разделение иезуитского ордена в Литве на две провинции, – польскую и литовскую.

Гонения иезуитов испытали не одни кальвинисты, но и православные жители великого княжества литовского. С самых времен Ягелла православие стало предметом угнетения римско-католического духовенства. Ксендзы, не довольствуясь своими доходами, начали брать десятину с православных прихожан, a впоследствии и с православных священников. Но, не смотря на гонения православие, так укоренилось в Литве, что, по словам Герберштейна и Гваньини, в самой Вильне было более православных церквей, чем костелов¹⁹⁵, и даже при Стефане Баторгии, в конце XVI века, оставалось в этом городе тридцать православных храмов¹⁹⁶. Знатнейшие фамилии литовские: Ходкевичи, Пузыны, Тишкевичи, Хребтовичи, Чарторижские и многие другие исповедовали прежде православную веру. До сих пор остались на Литве видимые, пощаженный веками воспоминания о том в православных храмах: в Святотроицком виленском монастыре стоить усыпальница Тишкевичей; в двух милях от Белостока возвышается и теперь Супрасльский монастырь, построенный в 1506 году Александром Ходкевичем, тогда православным, на подобие Софийского собора в Константинополе. Много других подобных памятников рассеяно по Литве¹⁹⁷. Постановления собора флорентийского (1438 г.), провозгласившего слияние или унию Церкви православной с римской, остались на бумаге, на деле же римский двор не мог привести в исполнение ни одного из своих предположений¹⁹⁸: православие литовское стояло твердо; его поддерживали патриархи константинопольские своими посланиями и даже личными посещениями западной России, а также соседняя и единоверная Россия. Даже неудачу флорентийского собора в Литве католики приписывают браку великого князя литовского Александра с дочерью великого князя Иоанна III, Еленой, которая сохранила свою веру¹⁹⁹, несмотря на принуждение польского духовенства, и самого папы, предписавшего даже употребить против нее насилие, разлучить с мужем и захватить приданое²⁰⁰; находившиеся при Елене русские духовные напоминали своим учением и примером о догматах православия, некоторые даже получили должности в Литве²⁰¹. Гонения продолжались по-прежнему, и не бывшие в состоянии их выдержать магнаты литовские переезжали на службу в Москву²⁰². Но противодействие православного литовского народа, достаточное, с помощью сильной веры, защищаться от латынского гнета, во времена обыкновенные, сделалось почти невозможным, когда католицизм избрал своим орудием иезуитов, сильных богословскими знаниями, руководимых фанатизмом, поддерживаемых королем, дворянством, привилегиями и всевозможными политическими правами. Иезуиты не ограничивались собственно Литвой, где всего более было людей их веры, но именно стремились в православные страны великого княжества литовского, в Украину²⁰³, Подолию и Волынию, успели основать свои коллегии в Луцке, Каменце, Баре, Виннице и других городах этого края и, поддерживаемые польским дворянством, там утвердились; в пользу их заведений дворяне не только жертвовали своими имениями и капиталами, но в некоторых местах, как например, в Каменце, делали общественные склады и сборы²⁰⁴, и все эти усилия принимались для того, чтобы совратить в латынство принадлежавших им православных крестьян²⁰⁵. Вообще иезуитская тактика, как они и сами сознавались²⁰⁶, состояла в том, чтобы окатоличить православные окраины литовского княжества, смежныя с Россией: с этой целью они проникли в Украину, и для того же ревностно трудились основаться в Белоруссии; но в начале XVII века им удалось захватить там только два пункта: Полоцк и Оршу²⁰⁷.

Впрочем, все предвещало иезуитам дальнейшие успехи, тогда как защищавшемуся от них православному народу мало было, надежды получить, откуда бы то ни было подпору. Дальний Константинополь, погруженная в свои собственный дела Москва, были плохой защитой против врага, ставшего лицом к лицу; оставались одни собственный домашние средства, – терпение народа и руководство православного духовенства. Терпение было большое, потому что велика была вера; но духовенство не отвечало своему призванию в эту тяжкую эпоху. Бесправное, бедное, загнанное, оно не имело не только образования, но часто и куска насущного хлеба. Пусть познакомит нас с ним очевидец православный собственными горькими словами: «Спите пастыри, а неприятель тут! О, архипастыри, учители и вожди овец Отца вашего! доколе пребудете немыми, доколе будете пожирать своих овец! Настиг нас не глад хлеба, а глад слова Божьего, не жажда пития, а алкание, проповеди евангельской. Лишены мы пророка и Господа, лишены вождя и пастыря; много ныне пастырей именем, а мало делом. Некоторые из нынешних пастырей разумной твари Христовой скорее должны бы пасти неразумное стадо ослов... О, несчастное стадо! Ужели может быть пастырем и учителем тот, который сам ничему не учился, который не понимает обязанностей своих ни в отношении к Богу, ни в отношении к ближним? Что же может доставить вверенным овцам тот, кто с юных лет занимался не изучением святого Писания, а делами противными сану духовному, или же проводил время в праздности? Не имея пищи и одежды, гнетомый нуждой, вдруг вздумал священствовать, не зная, что такое священство, и не понимая, как должно исполнять его. Прельщенные златом и сребром, вселяются в дом Божий – одни из корчем, другие из дворовых людей, те из солдат, а некоторые из крестьян, без всякого избрания и без всякого свидетельства. Вот каких имеем вождей и пастырей. Умирая сами с голода, вздумали питать других. Сами слепы, а хотят водить других; сами хромают на обе ноги, а думают служить подпорой другим; сами невежды, а думают научать других»²⁰⁸. Показания столь же беспристрастного в этом деле свидетеля, князя Курбского, вполне подтверждают верность изображенного состояния православного духовенства в Литве перед унией: священники пировали в корчмах, обирали церкви²⁰⁹ и т.п. Для перевода Златоуста с латынского языка на славянский, Курбский искал людей, хорошо знающих церковный язык, но не нашел их. «Аще и елицых обретох мнихов и мирских, не восхотеша помощи ми: мниси отрекошася, уничажающеся непохвалне, не глаголю лицемерне, або леностне, от того достохвального дела; мирские не восхотеша, объяты будучи суетными мира сего и подавляюще семя благоверия тернием и осотом»²¹⁰. «Увлекаемые симонией» говорил Смотрицкий, тогда еще православный, «мы допускаем к священству пятнадцатилетних ребят. Всем известно, что у иных еще матернее молоко на губах не обсохло, а мы их против всякого приличия сделали отцами; они еще читать по складам не выучились, а мы послали их на проповедь слова Божия; собственными домами еще не управляли, а мы вручили им управление Церкви... Что скажу я и о монастырях, мне подчиненных, в которых иноки, своевольно нарушив священные уставы предков, попрали их и уничтожили, так что не осталось и следа того благочестивого жития в посте и молитве и в подвиге, и в учении св. Писания. Горе мне пастырю; я должен во всем этом отдать отчет Господу в день судный»²¹¹.

Такие противники, никем не защищаемые, не могли быть опасны иезуитам, поборовшим уже реформацию, овладевшим общественным мнением, и поддерживаемым польским правительством в стремлении искоренить православие²¹². Современное с вызовом иезуитов окончательное слияние с Польшей Литвы еще более придвинуло ее к римскому католицизму, отдалив от Москвы. Не говоря о_; частных насильствах, об отнятии разных православных храмов, преследовании личностей и т.п., общая стычка римско-католического духовенства с православными наступила при введении нового календаря.

Народи, не понимающий астрономии, видел в этом нововведении святотатство, нарушение обычного времени его праздников, постов, всего его общежития. Более образованные опасались иного: начала изменения в православных его обрядах. Волнение было так сильно, что Стефан Баторий, вводя новый календарь для католиков, должен был согласиться, не распространять его на православных, пока на то не последует соизволение патриарха константинопольского²¹³ (1584 г.). Близкий к этому времени православный писатель рассказывает, что знаменитый ревнитель православия князь К. К. Острожский, приехав к Батории в Городню, имел длинный разговор с ним по этому предмету. Король, приняв его ласково, обняв его голову своими руками, сказал, что он получил папский декрет о введении между русскими нового календаря. Острожский отвечал, что сделать этого нельзя без сношения с восточными патриархами. «Так я и думаю», сказал Баторий: «народ русский помогает нам в мире и войне, потому нужно оставить его в спокойствии, а введение нового календаря и подчинение православных папе не сблизят оба народа, а разъединят их: я этих новостей не хочу, – пусть останется при мне так, как я застал»²¹⁴.

Сигизмунд III и иезуиты в особенности думали иначе: им нужно было только время для осуществления своего заветного призвания, склонить, хотя некоторых из православных епископов, и обратить в дело слова почти забытого на Литве флорентийского собора. Главным своим орудием они употребили Ипатия Поцея, епископа владимирского и брестского, к которому пристал луцкий епископ Терлеций и некоторые другие, в том числе и киевский митрополит Михаил Рогоза. Без сношения с константинопольским и другими православными патриархами, с единоверцами в России и западных славянских государствах, без малейшего соглашения с исповедниками православия на Литве, созван был, в 1596 году, окончательный собор в Брест-Литовском для подчинения православной Церкви Риму. Когда узнали об этом православные, они с шумом окружили изменявших епископов, требовали от них ответа и помешали открыть совещание в предназначенный день; но их разогнали именем короля и силой; синод состоялся, и весьма поспешно, ибо боялись вмешательства России, и Поцей с Терлецким отвезли в Рим грамоту о подчинении восточной Церкви папе, не смотря на то, что некоторые из епископов, бывших на соборе, как перемышльский Михаил Копыстенский и львовский Гедеон Балабан, не подписались под определениями собора. Тогда провозглашено было соединение или уния обеих церквей на условиях, с первого взгляда, весьма выгодных для православных исповедников, ибо им оставлялись неприкосновенными не только богослужебный славянский язык и обряды, но даже догматы и таинства, именно: не заставляли присоединять к символу веры Filioque, признавать чистилище, причащаться под видом одного тела Господня, оставили им епископов, и с тем еще, чтобы они назначались, за исключением митрополита, по-прежнему, а не папой, как католические, оставили и женатых священников; мало того: латынским епископам и ксендзам положительно запрещено совершать богослужение в униатских храмах даже на славянском языке. Значит, все соединение церквей состояло, по-видимому, в признании главенства папы и упоминании его имени на литургии вместо патриарха константинопольского: учение, обряды, духовенство остались те же; потому и говорили католики, что уния не есть соединение церквей в одну, а только единение, не слияние их, а союз²¹⁵. Так что для простого человека ничего не переменилось: та же церковь, те же иконы, тот же священник, то же богослужение. Но, в сущности, православные догматы унией были разрушены, ибо по акту оной учение и обряды греческой Церкви сохранены были на одном условии поколико то не противно римской²¹⁶. Условие это вначале не приводилось в исполнение; напротив того, римский двор показал в этом деле такую предусмотрительную осторожность, такое терпеливое выжидание, которые редко повторяются в истории политических преобразований; он заставил только признать гласно папу, это звено соединения, остальное предоставил времени, – акт был совершен, а положения его осуществляться должны были постепенно, тихо, незаметно, смотря по обстоятельствам. Рим не отступал от этой системы и впоследствии нарушали ее своей поспешной ревностью его слишком запальчивые приверженцы и исполнители.

До какой степени римский двор рассчитывал на неведение народа в деле веры и на удобство привести его постепенно в католицизм самыми наглым обманом, так чтобы они этого и не заметили, лучше всего можно видеть из единовременно изданных булл по случаю объявления унии. В одной²¹⁷, предназначенной для публики, папа сохраняет униатам не только обряды их учения, но и совершение, согласно с ними, всех таинств; в другой, заставляет Поцея и Терлецкого клясться пред собою лично, в присутствии всех кардиналов, в том, что они веруют в исхождение Духа Святого от Отца и Сына, в чистилище, в причастие под одними видом, в истинность совершения всех таинств только по обрядам римской церкви, в том, что они признают индульгенции за спасительнейшее учреждение, принимают все постановления тридентинского собора, и что они, наконец, обязываются внушать это учение своей пастве, в чем и клянутся Богом и Его святым евангелием²¹⁸. Итак одно учение для народа, учение явное, открытое, а другое учение тайное, для его пастырей, присягающих на евангелии в том, что они будут обманывать свою паству: и то, и другое, как бы та же самая вера, под названием унии, утверждено считающим себя наместником Христа на земле, т.е. Бога истины, правды и любви.

Недостаточно, однако, было составить собор и письменный акт: памятное тому доказательство был собор флорентийский; нужно было заставить и признать этот собор, и в этом-то именно состояла самая трудная задача для иезуитов. Узнав о брестском соборе, православные жители, как духовные, так и светские, подали против него протестацию на сеймах и сеймиках, отреклись от повиновения отступным епископам, обличили их, что они произвольно присягали за них в том, что им было вовсе неизвестно, ездили в Рим в качестве послов, тогда как их туда никто не посылал, представляли грамоты, о которых, говорили они, нам и не снилось²¹⁹. Бо́льшая часть священников осталась в православии. Патриархи константинопольский и александрийский²²⁰, схимники афонские²²¹ присылали послания православным, убеждая их оставаться твердыми в своей вере и укоряя изменников. Мелетий александрийский писал Поцею, что, оставив правоверных, он вместе с тем не доставил и полного удовольствия Риму, к которому только пристал наполовину; да и что за радость для епископа, прибавлял он, управлять теми, которые его не признают? На самом месте, на родной почве, явилась сила, с которою иезуитам нужно было посчитаться: то был один только человек, правда, но человек, в котором олицетворялись легионы, – этот князь Константин Константинович Острожский, которого слушала Волынь и Подолия, знала и уважала Вильна. Не даром Поцея старался склонить его к своим замыслам еще задолго до брестского собора; когда ему это не удалось, и по состоянии уже собора, он всячески заискивал у него, хотел успокоить, разубедить, примирить со своим делом. Князь Острожский не допускал его до себя²²², а на письма его отвечал чрез своего клирика. Иезуитам представлялись два образа действия, два пути: путь убеждения, – а они были богаты богословскими знаниями, – и сила, ибо в их руках была светская власть. Они избрали и тот, и другой, смотря по сословиям, с которыми предстояло дело, но прежде всего, употребили силу, как средство, если не вернейшее, то скорейшее с народной массой. Многие церкви обратили в костелы, через полицейских урядников приводили в латынскую веру, окончательно лишили православных всех прав гражданства. «С нас снимают последнюю рубашку», говорили православные учители церкви, «мы ее отдаем с. радостью; останемся голыми, но с чистой душей»²²³. С дворянством иезуиты поступали иначе и достигли большего успеха: они прельстили его светскими выгодами, местами, почестями, и с неимоверной скоростью, в течение каких-нибудь десяти, пятнадцати лет, присоединили к римско-католической церкви лучшие литовские православные фамилии князей Слуцких, Заславских, Збаражских, Вишневецких, Сангушек, Чарторижских, Пронских. Масальских, Пузын, также Ходкевичей, Сапеге, Пацов, Тышкевичей, Хребтовичей и многих других²²⁴. Лет через тридцать после унии целыми тысячами приводили к ней православных: родители сохраняли свою веру, а дети их были уже католиками: даже сын князя Острожского изменил православию. Против силы народ употреблял также силу единственное оставшееся ему средство против притеснений: бил и убивал ксендзов и униатов, отстаивал головой свои храмы: «унит он, ну так его под лед, ну его под меч», – так сильно было озлобление.

Живописно изображает православный учитель, которого с горестью потеряла потом наша литовская церковь (он также обратился в латынство), состояние в это время православной Церкви. Олицетворив ее, он такие слова влагает в ее уста: «Увы мне бедной, увы, несчастной, отовсюду лишаемой собственности! Увы мне совлеченной раз на всесветный позор моего тела! Горе мне обремененной нестерпимой тяжестью! Руки в оковах, ярмо на шее, железа на ногах, цепи вокруг тела, меч над главой, глубина вод под ногами, неугасимый огонь вокруг, отовсюду вопли, отовсюду страх и преследования! Беды в городах и селах, беды в полях и дубравах, беды в горах и пропастях земных. Нигде спокойного места и безопасного убежища. Дни в болезнях и ранах, ночи в стенаниях и вздохах; жаркое лето к изнеможению, холодная зима к смерти; ибо я терплю жалкую наготу, и меня преследуют на смерть. Некогда украшенная и богатая, ныне искажена и убога; древле царица, всеми любимая, ныне всеми презираема и угнетенна. Придите ко мне все народы, приступите все живущие на земле, выслушайте голос мой, узнайте, чем была я прежде, и удивитесь. Посмешище ныне миру, я прежде была удивление и людям и ангелам. Украшена была паче всех, прекрасна и любима; прекрасна как утренняя заря, прелестна как луна, избранна как солнце; единородная у моей матери, я была ее любимой, чистой голубицей, неоскверненной и никакого порока в себе не имеющей. Миро излиянное – имя мое, кладезь воды живой – название. Смотря на меня, дщери Сиона глашали меня благословеннейшей из цариц. Словом, я была тем в дщерях Сиона, чем Иерусалим во градех иудовых. Что лилия между тернием, то была я между девами. И вожделе царь доброты моей; краснейшей паче сынов человеческих полюбил меня и соединил себя вечным союзом супружества. Я родила и воспитала детей, а они отреклись меня и стали мне на посмешище и поругание. И совлекли они ризы мои и в наготе изгнали из дома; отняли украшение тела моего и красоту главы моей взяли. И что же? Днем и ночью ищут души моей и о пагубе моей помышляют беспрестанно. О вы, стоящие предо мной, вы, взирающие на меня, послушайте и рассудите, аще есть болезнь, яко болезнь моя? Есть ли где огорчение, как мое? Родила детей и воспитала их, а они меня отреклись и послужили к падению моему. И я, прежняя владычица востока и запада, юга и севера, сижу теперь, как вдовица рыдающая. Плачу день и ночь и слезы как река текут по ланитам моим, и нет утешающего; все покинули меня, все пренебрегли мной. Ближние мои отдалече мене сташа, и друзья мои сделались врагами мне: сыны мои, подобно злым гадам, уязвляют жизнь мою ядовитым жалом»²²⁵.

Действуя происками, частными внушениями, опираясь на светскую власть, иезуиты вместе с тем постоянно употребляли и полемику, сначала против кальвинистов, потом, особенно по состоянии унии, против православных. На этом поприще ловкостью и знанием они, разумеется, превосходили русское духовенство, пока оно не образовалось горем и гонением; в первое же время оно мало было приготовлено к богословским диспутам, потому редко и возражало. Обращаясь к своим духовным, Смотрицкий говорил: «спрашиваю: зачем молчите вы против столь неслыханных клевет? Зачем не оправдываетесь против лжи? Зачем не отрицаете обвинений? Клеветники не оставили вам ни чести, ни веры, а вы против столь заразительного зла не вымолвите ни слова? Скажите же: что вы делаете? Слышать не слышите, видеть не видите и не обращаете внимания, как на вещь до вас не касающуюся. Скажите же, зачем природа одарила вас языком? Зачем дала разум? Зачем отличила вас от других созданий словом? Когда оскорбляют и разъяряют безрассудных и бессловесных животных, то и они сколько, могут, защищаются и выражают свои чувства. А вы, одаренные разумом и словом, созданные по образу и по подобию Божию, вы слышите и видите святую правду оклеветанную, поруганную, оболганную, – и молчите»²²⁶. Уния создала и богословскую полемику, к сожалению, до сих пор весьма мало исследованную нашими учеными, но часто весьма замечательную: открывая новые исторические факты, она знакомит с современным состоянием общества, с положением и образом действий нападающего и защищающегося духовенств. Здесь не место входить в подробности; назовем только наиболее замечательные сочинения с обеих сторон. Православные могут гордиться Антиграфом (Вильно, 1608), Плачем Смотрицкого (Вильно, 1610), Апокризисом, Палинодией (1621) и некоторыми другими. Католическое и униатское духовенство искусно вело богословскую войну в Антирхезисе, в сочинениях Смотрицкого, по принятии им унии, именно: Апологии, Паренезисе, Екзетезисе (1623–1629 г.); из последующих Иерархий Дубовича (1644) и произведения некоторых красноречивых иезуитских проповедников заслуживают внимания.

Этот бой слова служил дополнением боя на площадях, улицах и в деревнях, произведенного унией и католическими гонениями. Не все православные полемические сочинения были безукоризненны по верному толкованию догматов веры; некоторые из них не допускались в Москве; но все они принимались с восторгом православным народом Литвы, видевшим в их сочинителях защитников от угнетений; простой народ целовал эти книги, смотрел на них как на святыню. Впрочем, и тут бой был неравный: католики и униаты могли безнаказанно хулить православие, взводить на него самые невероятный клеветы; православных же писателей преследовали за их сочинения политическими мерами²²⁷. Несмотря на то, некоторые из их произведений искусно и даже с относительной умеренностью обличили неверность обвинений противников. Сущность католической полемики заключалась в опровержении известных догматов православной Церкви, несходных с римским учением; доказательства противного составляли предмет православных полемических сочинений. Но, кроме того, чтобы привлечь в свою веру, католики и униаты старались опозорить восточное исповедание и привлечь в свое выгодами материальными, светскими. Не приводя обвинений, подобных, например, тем, что православным монахам дозволяется жить с чужими женами, что они убивают и отравляют епископов, не боятся Бога, не слушают короля и властей и т.п., приведем вкратце некоторые из общих всем этим полемическим произведениям и более основательных доводов:

1). Католики опровергали некоторые обряды восточной Церкви. На это православные отвечали: если обряды нашей Церкви так нелепы, то за что же они были удержаны флорентийским собором, который хотел соединить Церковь восточную с западной? Значит, соединение это было только маской, ловушкой для простого народа. Ежели униаты верят, что догматы и обряды латынской церкви основательнее восточных, то зачем же они не присоединяются к римской церкви явно и открыто, оставив веру и обряды греческой? Зачем бесстыдно называться сыном матери, которую порочишь? Зачем оставлять и давать клятву, что сохранять и в будущем обряды, по их мнению, нелепые?

2). Превосходство римской церкви пред восточной последователи ее доказывали, между прочим, тем, что турки, завоевав Константинополь, лишили духовенство имений, свободного отправления богослужения и стали преследовать его, тогда как римская церковь независима, в довольстве, значит и есть истинная церковь Божия. Восточные же под игом турецким не могли сохранить в чистоте своей веры. Православные возражали на это, что превосходство Церкви Христовой состоит не в том, что она не подвержена гонениям неверных, а в том, что эти неверные не в состоянии не только уничтожить ее, но и поколебать; напротив того, эти угнетения служит ей в пользу. Не тот достоин славы, кто, оставаясь постоянно в покое, не подвергается нападению врагов, а тот, кто на открытом поле бесстрашно сойдясь с неприятелем, мужественно, твердой рукой опрокинув его полчища, невредимо и со славой возвращается в родимое гнездо. Так и Церковь Христова наиболее удостоилась славы за то, что отразила ринувшие на нее массы неверных. Ежели же в числе патриархов константинопольских и были люди недостойные, то их лишали этого сана; во всяком случае, в Церкви восточной, где нет видимой главы, а есть четыре патриарха, пороки лица патриарха не могут сделать предосудительным учение Церкви, как в римской, где папа есть видимая глава, а, следовательно, при повреждении главы, должны повреждаться и все члены. Видно, говорили православные, католики никогда не слышали, что такое истинная вера. Ежели это есть чувство внутреннее, невидимое, неумирающее, данное нам Богом бессмертным, то каким образом может отнять и уничтожить его видимое орудие человека смертного? Ежели думаете вы, что этого можно достигнуть насилием, то напрасны были бы тогда слова и обещания Спасителя: «не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити». Суетна была бы вера, суетна была бы надежда не только наша, но и всех избранников Божиих, отцев Церкви и св. мучеников, которые, претерпев страдания от владык мира сего, утратив мученически жизнь, не утратили, однако под мечем веры в глубине сердец своих. Ежели справедливо, что восточная православная Церковь перестала существовать с тех пор, как турки завоевали Грецию, потому что христиане подпали под власть неверных, то поэтому не было на земле истинной Церкви и во времена апостольские, когда исповедники истинного Бога не только терпели неволю, но и самые ужасные преследования, продолжавшиеся и впоследствии до самого Константина Великого, когда не было ни одного христианского государя, а Церковь Божия, находясь в постоянном угнетении, цвела как роза среди терния.. Наконец, вы должны порицать и того св. апостола Петра, которого преемником почитаете своего папу, ибо он не только не имел власти светской и тех огромных богатств, которыми пользуется мнимый его преемник, но до самой мученической своей смерти нес на раменах своих крест неволи, убожества, преследования и страдания. Вы должны также осуждать и избранника Божия апостола Павла, да и самого образца всевозможного терпения и покорности, Иисуса Христа. Разве не принял Он на Себя ига невольничества? Разве не говорил, что царствие Его не от мира сего? Разве не платил дань власти светской? Разве не убеждал и нас, что слуга не может быть выше господина своего?²²⁸

3). На обвинение католиков православного духовенства в невежестве, отвечали, что действительно латынские духовные учения, но что лютеране и кальвинисты имеют еще большее образование, что однако же не мешает им оставаться по учению православной Церкви еретиками; древние философы были мудры, однако системы их должны были уступить свету евангельской истины; пускай католики первенствуют в богословской полемике, мы же будем стараться только жить по-христиански, как те пустынножители первых веков, которые не были учеными²²⁹.

4). Один из самых обыкновенных доводов о пользе принятия унии был тот, что как духовенство, так и народ получили бы с тем вместе разные политически права, возможность занимать различные должности²³⁰ и т.п. Ответы на подобные способы убеждения в деле веры были нетрудны.

Во главе латынской полемики стояли, разумеется, иезуиты, хотя и другие католические и униатские духовные ею занимались; но направление, но энергию и жар сообщали члены этого ордена. Понятно, что ненависть православных более всего падала на них, как на виновников их гонения; потому и слабые, или, вернее сказать, предосудительные стороны этого ордена изучались и раскрывались с ревностью пред народом. «Известно всем и каждому», рассказывали православные, «какими удивительными и разнообразными способами приобретают эти благочестивые отцы имения: то лестью и просьбами, то силой, но под предлогом права; всяким способом угнетают эту шляхту, называющую себя вольной и свободной, и лишают ее хлеба, кровавым потом добытого. Не будем говорить о том, что все присутственные места, суды земские, градские, дворские, наконец самые трибуналы сеймовые полны жалоб на иезуитов. Доказательством тому выгнанные из домов своих шляхтичи, вдовы, вытесненные из своих имений, разоренные в младенчестве своем сироты. Иезуиты рассуждают так: это, говорят они на костел, а ты, сынок, ты, дочка, пойдите с сумой; это на коллегию, а ты, отец, ты, мать, делайте что хотите; это на визиты, а вы, братья и сестры и кровные ваши, ищите хлеба у чужих людей; это на отца святого папу, а ты сам с женой и детьми, лишившись собственного хлеба, у других проси милостыни. Таким-то образом эти искусники все подбирают к своим рукам, все захватывают, все поджирают и остаются в совершенном покой; ибо суд над ними, в Риме, расправа с ними в Риме, декрет против них может дать только Рим, Итак, бедный шляхтич, продай свое убогое достояние, заложи жену и детей своих, и поезжай судиться с ними в Рим, где, ежели не уморят тебя, то вернешься оттуда домой ни с чем»²³¹.

Обвинения эти не были следствием одной безотчетной, слепой ненависти; в сущности их лежала истина. Сами благомыслящие католики вскоре по призвании иезуитов постигли весь вред, который должен был принести Польше этот орден, по самой своей организации, укоряли иезуитов в ослаблении епархиальной власти, в происках, вмешательстве в дела государственные, в раздаче разных должностей своим приверженцам, по неограниченному влиянию на Сигизмунда III, выставляли их корысть, раздоры и волнения, которые они повсюду возбуждали, для эгоистических целей, и наконец указывали и на посягательства их на дворянские привилегии; а в 1606 году представлен был даже проект об отнятии у иезуитов народного воспитания и об изгнании их из Литвы.

Иезуиты, дорожа общественным мнением, вынуждены были защищаться публично, – так негодование против них было сильно и обще. Все справедливые обвинения называли они, разумеется, клеветой; уверяли, что в политические дела не вмешиваются, что бескорыстие доводит их почти до нищеты, потому что они отказываются от того, что им предлагают, что смуту они не производят, но только защищают себя и свои заведения, привилегий дворянских не нарушают, а стоят за свои собственные, и т.п. Но самыми своими оправданиями они доказывали справедливость сделанных против них обвинений; так, например, стараясь убедить, что они чужды дел мира сего, говорили, что это не лишает их, однако права руководить совестью государей, ибо это составляет призвание духовных, что сам св. Людовик в важнейших государственных делах всегда советовался с богословами, – что не назначать, а только рекомендовать на должности людей честных похвально для духовных, и что, наконец, одни государи, действующие по внушению духовных, могут сделать истинное добро отечеству, а что как скоро они удаляются от их советов, то государства пропадают²³². Не эти малоубедительные оправдания поддержали иезуитов, а заступничество папы²³³, и в особенности сильное покровительство Сигизмунда III: пока он был жив, все попытки ограничения их власти и влияния оставались безуспешными. Не так, смотрел, на них сын его, Владислав IV. Король этот, негодуя на иезуитов, мешавшихся в дела правления при отце его, обративших в свой орден его родного брата, не только удалил от двора всех членов их сословия, но призвал в Польшу для противоборства с ними пиаров, занимавшихся также обучением юношества. В 1655 году пиары получили право учреждать свои заведения и в областях, присоединенных к Польше. Эти привилегии подтверждены были в 1670 году королем Михаилом и в 1726 году Августом II. Но в Литве пиары являются только с 1722 года, когда основана была их коллегия в Вильне; коллегия эта состояла под надзором виленских епископов и капитула, а основателем ее был Антоний. Казимир Сапега, староста мерецкий, который в 1729 году пожертвовал пиарам свой виленскийй дворец, называвшийся Полубинским, потому что перешел к Сапеге по наследству от Полубинского, маршала в. к. литовского. Пиарскoe воспитание было во многом сходно с иезуитским по системе, но отличалось от него по своему духу, именно в том отношении, что оно не было пропитано тем фанатизмом и той узкой исключительностью, которые присущи иезуитизму. Легко можно себе представить, как приняли иезуиты таких соперников; едва открыли пиары свое заведение в Вильне, как иезуиты потребовали его закрытия, стали сочинять прошения против пиаров, вымогали на них подписи от дворян, жаловались папе, интриговали у двора. Виленский капитул выразился в 1726 году явно в пользу пиаров²³⁴, также точно поступило дворянство виленского воеводства²³⁵. Иезуиты, со своей стороны, представили римскому двору подложные документы, но это было открыто, и, в разрешение споров иезуитов с пиарами, последовал в 1727 году римский декрет, дозволявший пиарам открыть в Вильне училища, но только низшие, элементарный, бесплатные, для бедных детей²³⁶; впрочем, в 1731 году разрешено им было открывать и высшие училища и принимать в них детей всех состояний, а не одних бедных. Иезуиты, верные своему правилу слушать Рим только тогда, когда он действует в их пользу, не только не подчинились этим римским постановлениям, но и совершенно их уничтожили декретом королевским. Тогда папа Климента XII в 1733 году, подтвердив данное пиарам разрешение открывать в Вильне коллегии, семинарии и конвикты, приказал иезуитам не возобновлять этого дела²³⁷. Но они поступили по своему: в 1738 году они достигли закрытия пиарских заведений по судебному приговору. Как ни хлопотали пиары, им удалось только получить в 1753 году дозволение содержать в Вильне частный пансион на 24 воспитанника благородного сословия и 6 бедных учеников «без употребления классного звонка». Даже такое небольшое пиарское заведение иезуиты считали для себя опасным, почему и устроили тогда же в Вильне благородный пансион (collegium nobilium) на неограниченное число воспитанников из богатейшего дворянства, за ничтожную плату. Итак иезуиты торжествовали; они остались по-прежнему привилегированными воспитателями целых поколений.

Власть папская положила однако, конец существованию вредного иезуитского ордена, наполнившего Литву фанатизмом и невежеством, под оболочкой богословского просвещения. До 1773 же года иезуиты оставались представителями римско-католической иерархии в Литве, пропагандистами латынского учения и неутомимыми гонителями всех других вероисповеданий; так что история этого ордена в западной России есть вместе с тем и самая подробная история римско-католической церкви в этом крае, во время их пребывания в оном. Не только низшее, но и высшее духовенство, как епископы, по большей части выходили из среды иезуитов, управлявших, в собственном смысле делами всего латынского духовенства. – На народ иезуиты имели решительное влияние: богатством, воспитанием, проповедью, наконец, сочинениями, предназначавшимися в особенности для народного чтения. Любопытным образчиком, в каком свете выставлял себя этот орден перед массами, могут служить так называемые иезуитские календари, в которых под каждым числом месяца выставлялись скончавшиеся иезуиты, их заслуги, видения, чудеса их при жизни и по смерти, и доказывалось, что спастись можно только в этом ордене. Произведения эти до того характеристичные, что нелишне сделать из них хотя несколько биографических выписок о более известных иезуитах. 1) Начнем с кардинала Станислава Гозия, призвавшего иезуитов в Польшу, и названного отцем этого ордена; о нем (под 5 августа) сказано, что он умер в 1579 году в Риме в великой святости. 2) Ширвид умер в святости в Вильне 23 августа 1631 г. 3) В том же городе умер 4 августа 1663 года также в святости Гинкевич, ректор коллегии несвижской. 4) Тело иезуита Гавронского, умершего 11 апреля 1610 года в Познани, осталось нетленным. 5) Старосциркий († 5 декабря 1656 г.), по смерти явился в святости одному иезуиту, находившемуся в плену у шведов, и наставлял его терпением заслужить вечного венца. 6) Варшевицкий († 3 октября 1591 г.), первый ректор виленской коллегии, воспитатель Сигизмунда III, обративший многих панов польских и литовских в католицизм, показался по смерти своей в славе ксендзу Петру Скарге. 7) О заслугах Ласко († 23 мая 1615 г.) сказано, что он был трудолюбивый и счастливый пропагандист, возвратил в католицизм весь краковский магистрат и был творцом декрета, по которому ни одного диссидента не велено принимать в сенат. 8) О Рыпинском († 30 декабря 1652 г.) рассказывается, что он происходил от порядочных, но схизматических родителей; служа у одного пана католика, он ездил с ним в Ченстохово. Во время литургии, при изгнании оглашенных, дьявол, увидев его, закричал: «вон брат наш, вон он там стоит, пустите же и меня». Устрашенный этим, Рыпинский обратился в католицизм и вступил в иезуитский орден. 9) Знаменитый проповедник Скарга (†27 сентября 1612 г.) за восемь лет до смерти, будучи болен, видел стоящих возле него св. Игнатия, св. Франциска де Паула и иезуита Варшевицкого, уже умершего, который советовал Скарге просить у Бога продолжения жизни на умножение хвалы Его. Перед смертью он сделал собственноручно свечу из белого воска и послал ее в монастырь ченстоховский, перед образ Божией Матери; только что сгорела эта свеча, погасла земная жизнь Скарги. 10) По смерти Сикула († 16 июня 1619 г.) видели его душу, сопровождаемую на небо св. Игнатием, Ксаверием и Алоизием. 11) Одаренного от Бога даром пророчества Бартилия (†f 28 августа 1635 г.) некоторые молившиеся видели вознесенными на небо. При жизни шел он раз пешком в Лорету под проливным дождем, но на него и капля не попала. 12) Правая рука Вуека († 27 июля 1597 г.), писавшая много в честь Божию, найдена, по прошествии многих лет по его смерти, неповрежденной. 13). Бруновский, Войнич, Красноставский и Домагальский (под 5 мая), трудолюбивые миссионеры были убиты русскими схизматиками в лесу на Червонной Руси, в то время, когда они усердно и счастливо приводили их к унии; на месте, где их похоронили, видели, был свет с неба в продолжение часа. 14) Костка призван был в иезуитский орден Божьей Матерью, два раза накормлен ангелами телом Христовым, взят на небо в Риме в 1568 году, а в 1605 году признан блаженным. 15) О Лукашевиче († 17 августа 1721 г.) сами шведы рассказывали дивные вещи, именно, что он выходил, сух из вод Вилии и Оржицы; в особое достоинство ему ставится то, что он ничего кроме пива не пил. 16) Суслига видел во сне Матерь Божию с младенцем Иисусом, который сказал ему: «Суслига! проси у меня чего хочешь»; на это он отвечал: «ни о чем, Господи, не прошу, только, чтоб быть с Тобою на веки». На это Христос сказал: «будешь». Но Суслига возразил «не доверяю себе, Господи, ибо грешник есмь». «Вот тебе рука моя, сказал Христос, в доказательство, что будешь со Мною на веки». Он взял Христа за руку и вознесся с Ним на небо (27 ноября 1623 г.)²³⁸. Вот что писали о себе иезуиты: не трудно после этого представить себе, что они внушали народу о своем ордене в изустных беседах, на исповедях, в проповедях; народ конечно им верил, ибо иначе подобные, столь далекие от христианского смиренья, произведения не могли бы появляться.

Действительную услугу оказали иезуиты не польскому народу, а Риму, увеличением латынской паствы через совращение кальвинистов и введение ни, и посредством усиления в духовенстве без того присущих римскому учению духа пропаганды и самовластительства. Отчуждая себя совершенно от коренных постановлений государственных, латынское духовенство с тем вместе стремилось к расширению своей духовной власти извне, употребляя для того, кроме известных средств, внешний блеск, всегда действительный над народом. С этою целью учреждались даже епархии в странах, в коих преобладали другие вероисповедания и владычество над коими не было надежно, именно для того, чтобы великолепием епископского двора, его прелатов и каноников, торжественными процессами поразить народ и привлечь его к католицизму.

Такому внешнему преобладанию вовсе не соответствовало внутреннее устройство духовенства: могущественные перед светской властью епископы были часто бессильны в своем собственном управлении; монашеские ордена изъяты были от их зависимости, имея своих начальников даже вне государства, так например из восьми бывших в Литве в XVII веке бенедиктинских монастырей семь подчинялись кульмской бенедиктинской конгрегации, а трокский монастырь клюньской конгрегации²³⁹. Весьма немногие ордена составляли исключения из этого правила; к ним нужно отнести каноников регулярных латеранских, которые были подведомственны епископам. Само белое духовенство весьма часто не слушалось епископов и не действовало соответственно со своим назначением; и эти расстройства не были временными, или местными, в чем можно удостовериться из постановлений синодов или соборов главнейшей на Литве латынской епархии виленской и епископских посланий к их пастве: епископа Бенедикта Войны с 1601 по 1616 год, Стефана Паца 1682 года, определения синода 1679 года, при епископе Матвее Сапеге и др. Во всех этих актах постоянно указывается на дурное устройство духовенства, но уличить его было трудно, ибо епископы не имели надлежащей власти. Высшее духовенство, составлявшее капитул, занималось преимущественно управлением своих обширных имений; предметы занятий капитула почти исключительно заключались в продаже, или мене имений, хозяйственных расчетах, денежных исках и т.п. Но при всем том устройство этих имений было так дурно, что должностные лица иногда по нескольку лет не получали следующего им с оного жалованья; вспоможение, которое обещало иногда духовенство правительству, под именем subsidia charitativa, не уплачивалось, а крестьяне разорялись евреями, арендовавшими эти земли. Гораздо бо́льшее зло лежало в отношениях духовенства с правительством и другими сословиями, в особенности с дворянством. Состав status in statu, духовенство не подчинялось светской власти, было в постоянных раздорах с литовской аристократией и почитало себя как бы не принадлежащим и чуждым польскому государству.

В XVIII столетии вражда духовенства с дворянством достигла крайних пределов; светские лица, не желая выплачивать духовенству ежегодных взносов по записям, делали наезды на духовные имения, разоряли их и сами расправлялись со священниками и монахами. Влияние духовенства видимо начало слабеть; пороки и слабости его выставлялись на суд публики, открылась печатная полемика между властью светской и духовной²⁴⁰; и тут выразилось явно, к чему стремилось духовенство и как оно само себя разумело. Для верности взгляда и беспристрастия суда, выслушаем его мнение о духовном сословии. Поводом открытия его послужила вышедшая во Франции книжка Делаборда об отношениях власти светской к духовной, запрещенная в 1755 году папой Бенедиктом XIV, но тем не мение весьма распространенная в Литве и Польше. Возражая на это сочинение, архиепископ львовский Выжицкий приводит такие рассуждения: «Большая разница между двумя властями. Как душа в человеке важнее тела, так власть церковная важнее светской. Потому Иннокентий III сравнивает эти две власти с двумя светилами небесными, то есть, с солнцем и луной, и говорит, что власть церковная, как высшее светило, светит для дел духовных, а власть светская, как светило меньшее, освещает ночь временных сует». Выведши отсюда, что власть церковная никогда и ни в чем не зависит от светской, и что напротив светская власть подчинена духовной, архиепископ продолжаете: «Какие же после того имеет правительство власть и обязанности в отношении к церкви? Распространяться об этом нечего: оно имеет власть и обязанность защищать церковь от еретиков, не допускать в государстве свободы вероисповедания, ибо свобода вероисповедания вредна, противна Евангелию и учению Спасителя, который хотел иметь одну церковь, одну овчарню, одного верховного пастыря. Правительство имеет власть и обязанность распространять в государстве честь и хвалу имени Божьего, догматы религии, без рассуждения, не как судья в этих делах, относящихся до высшей власти духовной, но как простой исполнитель, executores, ministri. Господь Бог, обративши! государей к истинной вере, отдал их, как детей, как овец, в науку духовенству, не дал им власти над церковью, велел слушаться церкви, как говорить Исаия: «малютка будете управлять королями», то есть, убогое духовенство, обративший государей в истинную веру, будет управлять ими». Последствием этих рассуждений были такие положения: никакой государь не имеет права вмешиваться в назначение епископов; напротив того, епископы, в качестве владетелей приписанных к их кафедрам имений, пользуются всеми правами светскими и могут вести войны; еретические сочинения не могут быть переводимы на народное наречие и печататься в государстве католическом, ибо ежели известною буллою «in coena Domini» отлучаются от церкви читающие еретические книги, то это отлучение еще более распространяется на тех, которые переводят и печатают эти книги, и т.п.²⁴¹. Выгоду, от духовенства происходящую, писатели этого сословия объясняли тем, что оно поддерживает дворянство, в особенности в государствах аристократических, но не основанных на маиоратах, а где состояние делится между всеми детьми. «Чтобы женатый шляхтич», говорит Ковальский, «мог жить у нас прилично своему званию, ему нужно по крайней мере 10 т. злотых годового дохода, да и такие даже жалуются на недостаток средств. Тот же шляхтич, сделавшись священником даже незначительного прихода, может легко жить половиной этой суммы; ежели же он пострижется в монашество, будь он княжеского или даже королевского рода, проживет в монастыре и менее чем с тысячью злотых, и притом совершенно прилично своему происхождению. Ежели же бы в таких государствах все дворяне вступали в браки, пришло бы наконец время, когда на одной десятине жили бы по два шляхтича, да и теперь уже довольно таких, которые обратились в ремесленники и хлебопашцы. Но что же сказать о выгоде, которую получает дворянство, имеющее членов своего рода в званиях прелатов и на других духовных священнических местах? Во-первых, такие духовные могут уступить и часто уступают своим родственникам еще при жизни следующую им часть имения; во-вторых, помогают им получаемыми дарами и приношениями, и в-третьих, уделяют им доходы с церковных имений; хотя этими доходами и не следовало бы обогащать своих родственников, но с другой стороны, ежели должно помогать бедным вообще, то справедливо приходить на помощь и бедным родственникам, а родителям даже и необходимо»²⁴². Итак, могущество и богатство, – вот, чем латынское духовенство старалось привлечь в свое сословие; но эти времена уже прошли: именно могущество и богатство вооружило всех против духовенства.

Уже в XVII веке приняты были меры против корыстолюбивого посягательства духовных к приобретениям, против скопления в его руках, правдой и неправдой, огромных богатств, не приходивших на помощь нуждам государственным. Еще конституцию 1632 года запрещено было отчуждать наследственные дворянские имения на новые духовные фундации, без соизволения Речи Посполитой. Но так как духовенство всячески устраняло себя от исполнения этого постановления, то оно неоднократно подтверждалось сеймами, именно: в 1635, 1669, 1676²⁴³, 1677, 1720 и наконец в 1768 годах; закон этот признан вечным, ибо без него, как сказано в конституции 1676 г., достояние и силы республики, а также и оборона ее должны бы были истощиться. Приобретенные же духовенством, в противность этого закона, имения конфисковались, и половина их отдавалась доносителю, а другая половина поступала в казну. Во второй половине прошлого столетия ограничены права дарения и записей в пользу духовенства, три части имущества, остающегося после умерших без завещания священников, предоставлены его родственникам и только четвертая часть церкви; имения, остававшиеся после монахинь, предписано отдавать их наследникам, а не монастырям²⁴⁴; сноповая десятина обращена была в денежную, временное вспоможение от духовенства под названием subsidium charitativum оставлено постоянным; проценты, получаемые духовенством, уменьшены были в Польше на половину (на Литву закон этот не был распространен); наложена была штемпельная подать на церковные имущества при переходе их от одного духовного лица к другому; наконец сейм 1789 года постановил, чтобы епископские и другие духовные имущества отобраны были, в казну; некоторые из приходских священников оставлены на жалованье, и в 1790 году, по определению сейма, стали приводиться в известность все фундуши семинарий и содержанимых этим духовенством богоугодных заведений, конечно с целью секуляризации их. Римский двор встревожился: послание за посланием получал король Станислав Август от пап Климента XIV и Пия VI; в них вся надежда охранения прав римской церкви возлагалась на короля, выхвалялась его набожность, представлялись бедствия от упадка церкви и т.п.; обыкновенно эти папские бреве посылались перед открытием сеймов, так в 1784 году, перед гродненским сеймом, в 1786 году, и др. Когда же дошло до Рима известие о сеймовом постановлении 1789 года, «об этой страшной ране, нанесенной церкви», как сказано в булле, «о том, что грабят епископов, изгоняют их из владений», то папа обратился с просьбами и выражением своей печали уже не к одному королю, но и к обоим сеймовым маршалам коронному и литовскому и даже к самому сейму²⁴⁵. Но не эти пастырские увещания остановили сейм. Скорое падение Польши не дало времени исполнить вполне сеймовые определения 1789 года; они осуществились уже гораздо позднее русским правительством. Влияние века, французской литературы и философии, быть может, способствовало принятию этих мер, но нет никакого сомнения, что вызвали их не они, а государственная необходимость, убеждение в недуховности духовного сословия, в бесполезности его прав и богатств для блага польского народа и самой религии. В самом деле, Польша разделялась уже на части между соседними державами, через несколько лет должен был пробить последний час ее, и что делало в это время привилегированное, богатое польское духовенство? Оно просило уничтожения ограничений в поимущественных своих правах, об уменьшении своих расходов на пользу погибавшей республики; оно в эти минуты домогалось увеличения своего политического значения, жалуясь на то, что не имеет своих депутатов на сейме; наконец духовенство это, уже после первого и накануне второго раздела Польши, говорило: «Как мы можем называть отечеством и любить ту страну, которая, благоприятствуя другим сословиям, оставляет нас в уничижении? Непрочность собственности, беспрестанное опасение, чтобы она не была уменьшена или отнята, – самое большое несчастье для человека»²⁴⁶. Повторим еще раз, много сделали иезуиты в Польше для Рима, и ничего для Польши; польское духовенство принадлежало более Риму, чем Польше, составляло скорее касту, чем народное сословие, оттого и было предано более своим выгодам, чем отечеству.

Возвращаясь к действиям католического духовенства против диссидентов в XVII и ХVIII столетиях, мы должны сказать, что оно употребляло в этих случаях не столько силу убеждения, сколько свое влияние на правительство и нередко физическое насилие; так ученики иезуитских заведений постоянно употреблялись как материальная сила против иноверцев. С начала ХVII века кальвинизм начал значительно упадать в Литве, церкви стали пустеть, духовенство уменьшилось. Были двоякие причины такого упадка: внутренние, лежавшие в самом устройстве кальвинской церкви, и внешние, – стиснение ее мерами административными. Церковь эта не имела постоянного центра, созывавшиеся синоды не могли заменить собой недостаток духовной исполнительной и руководствующей власти; появление разных сект ослабило еще более протестантизм, в особенности усиление социнианизма; наконец между двумя главнейшими ветвями протестантского учения, между кальвинизмом и лютеранизмом, не было живой искренней связи, и быть ее не могло, потому что кальвинисты были поляки, а лютеране почти исключительно немцы. Правда, между двумя этими вероисповеданиями последовал в 1570 году союз в Сендомире, который возобновлен был в 1669 и 1719 году в Кейданах, но союз этот был, так сказать, только форменный и внешний, а внутренней связи и сочувствия никогда между ними не было; задуманное было королем Владиславом IV соглашение духовенств разных христианских вероисповеданий, для чего созван был в 1644 году собор в Торне, имело результат совершенно противоположный, не только не последовало никакого соглашения в делах веры, но духовные еще более ожесточились. Сами кальвинские учителя виноваты были в том, что учение их не пустило корня на литовской почве, они ограничивали свою деятельность исключительно высшим и отчасти средним сословием, нисколько не заботясь об укоренении своего учения между массами народа. К этой внутренней слабости присоединились внешние притеснения: диссиденты лишены были права посылать депутатов на сеймы, занимать общественные должности, а с 1717 года и иметь представителей в трибунале литовском, в котором разрешались по апелляциям споры между католиками и иноверцами, производить открытое богослужение; латынское духовенство отнимало у них церкви, призывало к своему суду, обращало всякими средствами в свою веру, так, например, дети протестанты перекрещивались в латынство в том случае, когда мать их, также протестантка, овдовев, вступала во второй брак с католиком. Часто кальвинисты жаловались на эти угнетения сеймам, и нужно сказать, что обыкновенно сеймы осуждали подобные действия латынского духовенства и подтверждали свободу вероисповеданий, но постановления их оставались мертвой буквой. Положение кальвинистов стало в конце XVII века до того невыносимым, что им не оставалось другого средства, как прибегать к покровительству протестантских держав, именно: Англии, Голландии, Дании, Швеции и в особенности Пруссии; берлинский двор стал для них тем же, чем петербургский был для православных. Это вмешательство иностранных государств в дела Польши имело последствием, как известно, гибель этой несчастной страны; но латынское духовенство, действуя в своих исключительных целях, не обращало внимания на благо отечества, а заботилось только о выгодах иерархических и корпоративных, и в этом смысле вполне достигло желанного результата. Во второй половине XVII века в больших городах, как то: в Вильне, Витебске, Полоцке и т.д. почти не было кальвинистов; в конце этого столетия в Литве считалось всего 48 кальвинских церквей, 4 школы и 47 ч. духовных, а в половине XVIII века осталось у них во всей этой стране только 28 церквей²⁴⁷.

История кровавого угнетения, известного под именем унии, лишившего Польшу Малороссии, не может иметь места в этом изложении; нам достаточно будет упомянуть кратко о постепенном окатоличении униатов, которых мы встретим позднее под русским владычеством. В течение XVII столетия, сколько можно судить по уцелевшим памятникам, униатам сохранены были по большей части и православные догматы, и православные обряды, на основаниях брестского собора²⁴⁸; изменены же были немногие, так например, на соборе новогрудском 1617 года велено духовным униатским, чтобы по немного привести их в вид католических, не делая тонсуры, подстригать волосы головы, и не брея бороды, подравнивать, уменьшать ее²⁴⁹. Но учение явно склонялось к католическому, так, например, в богословских сочинениях доказывалась уже необходимость причащения под одним видом (тела), браки священников считались только терпимыми, а не законными²⁵⁰, и т.п. На синоде замойском, собранном под председательством папского нунция в 1720 году, подтверждены почти все обряды восточной Церкви и укреплена видимая отдельность униатской церкви от римско-католической, что составляло постоянную политику римского двора и в последствии²⁵¹, дабы, вводя постепенно католицизм в унию, не быть принужденным присоединять целое народонаселение прямо к латынской церкви, так как это не могло быть сделано без сильных потрясений. Но в числе постановленных этим синодом праздников мы замечаем тоже празднование тела Господня, то есть, праздник чисто католический²⁵². Причащение под видами тела и крови Господней, крестное знамение с правого плеча на левое, посты, старый календарь удержали униаты до самого присоединения Литвы к России. Но уже во второй половине XVIII века изменен был символ о Св. Духе, признано чистилище, введены были в богослужение колокольчики, крестить стали поливанием, на одном престоле отправлять в один и тот же день несколько литургий, и браки священников были запрещены. Кроме того, католические священники могли принимать на исповедь униатов, и наоборот, а в нужде и крестить, но впрочем, с оставлением крещенного в вере родителей²⁵³, также служить обедню в униатских храмах, только в ризах духовенства этих церквей, но причащаться каждый должен был в своей церкви. С введением католических догматов и обрядов в униатскую церковью, передавали католики свой дух и духовенству этой церкви, так например, учили, что для поступления в монашество требуется дворянское происхождение, что духовные не подлежат суду светскому, что священнику подобают царские почести, потому он не должен пахать, и т.д.²⁵⁴. Но учение это было неприменимо на деле, ибо поляки и римское духовенство угнетали духовных униатских, точно также как и православных, лишали их своих привилегий, образования и приличных способов к жизни, значит и не могли они занять места в среде аристократического польского духовенства и иметь о себе слишком высокое мнение. Едва ли это было политично со стороны Польши. Вглядываясь в борьбу унии, нельзя не видеть, что это не только вражда религиозная, но и противоборство двух противоположных политических элементов: аристократического, к которому принадлежало польское латынское духовенство, дворянское по самому своему сану, богословски образованное, богатое, с церковными обширными маиоратами, переходившими, разумеется, не по рождению, а по должности, обеспеченное всевозможными политическими привилегиями, – и элемента народного, представителем которого был русский православный священник, бедный как русский крестьянин, как он бесправный, как он неученый, иногда полуграмотный, как он гнетомый и преследуемый, но по всему этому к нему близкий. Священник, как знаем от Курбского, пировал с крестьянином в корчме, с ним жил, с ним делил свои радости, а чаще горе. Оттого-то народ так непреклонно оставался в православии, не смотря на все гонения, а литовская аристократия так легко и скоро не только перешла в унию, но и обратилась в чистый римский католицизм. Русский элемент на Литве был и остался элементом народным, как в сословии крестьян, так и в сословии православного духовенства; напротив того, польское дворянство и духовенство выражали собой элемент аристократический, и после потери аристократических привилегий потеряли и свое значение. Не даром остались, доселе прозвища: Panska wiara и chlopska wiara, или иначе: Polska wiara и Ruska wiara, – они лучше всего выражают нашу мысль и убеждение, что ожесточенная борьба унии была столько же религиозной, сколько и политической. Поэтому именно привилегированное сословие, не допуская слиться с собой униатское духовенство, оставляло его на противоположной народной почве, основанной на русских началах.

Говоря о католическом духовенстве, нельзя не упомянуть о действиях его с евреями, которые показались бы невероятными, ежели бы подлинные документы не свидетельствовали о их справедливости. Даже в последней половине прошедшего столетия евреев заставляли запираться в домах во время католических церковных процессий и страстной недели, платить с каждого дома, лавки и погреба подать приходскому ксендзу на том основании, что ежели бы эти дома не принадлежали евреям, то были б во владении католиков, которые жертвуют на костел и т.п. Наконец, евреи облагались десятиной в пользу католического духовенства по тому уважению, что по книгам Моисея, признаваемым и евреями священными, они обязаны отдавать левитам десятую часть от плодов земных и животных.

I. Виленская епархия. – Пространство ее. – Распространение римского католицизма в этой епархии. – Православная вера существовала в этих странах прежде введения католицизма. – Разделение епархии на деканаты. – Первые епископы этой епархии. – Религиозная нетерпимость. – Постепенное прибытие монашеских орденов. – Папские легаты. – Соображения, главным образом руководившие назначением на епископскую кафедру. – Влияние иезуитов на епископов. – Положение епископов по отношению к капитулу. – Состав капитула. – Противодействие капитула епископам и вражда между ними. – Имения и юрисдикция капитула. – Семинария; – она вверена иезуитам, 1588 г. – Иезуиты оставляют семинарию, 1652 г. – Семинария под управлением светского духовенства. – Семинария на нисколько времени закрывается, потом переходит в руки миссионеров. – Жалкое состояние семинарии. – Провинциальные соборы. – Наружный блеск виленской кафедры. – Учреждение новых должностей в капитуле: виленского суффрагана, – белорусского архидиакона и суффрагана. – Несогласие между духовенством и дворянством. – Распри между духовенством и войском. – Открытая борьба между епископом Бржостовским и гетманом Сапегой, 1693–1696 гг. –

II. Жмудская (самогитская) епархия. – Пространство ее. – Насильственное введение римского католицизма на Жмуди. – Основание епархии 1417 г, – Распространение католицизма в этой епархии. – Возвращение жмудинов к идолопоклонству в XVI веке. – Местопребывание епископской кафедры. – Отношение жмудский епархии к виленской. – Состав капитула. – Разделение епархии на деканаты. – Епископы жмудские. – Отношения их к капитулу. – Семинария. – Иезуиты берут ее в свое управление. – Процесс, между епископом и иезуитами по поводу семинарии, 1624 г. – Семинария вверяется пиарам, 1741 г. – Семинария снова переходит к иезуитам, 1760 г, – Система иезуитского воспитания. – Поручение семинарии миссионерам, 1774 г. – Церковные наказания народа и духовенства. – Позднее прибытие монашеских орденов в Жмудь. – Притеснение светского духовенства монахами. – Провинциальные соборы

III. Каменецкая епархия. – Основание этой епархии, 1414 г, – Зависимость ее от митрополии львовской. – Неустройство каменецкой кафедры. – Состав капитула. – Учреждение суффрагании, 1730г. – Злоупотребления монашеских орденов. – Семинария. – Иезуиты не могли завладеть ею. – Усилия римско-католического духовенства освободиться от государственных податей. – Разделение епархии на деканаты. –

IV. Луцкая епархия. – Основание этой епархии. – Пространство ее. – Состав капитула. – Семинарии. – Провинциальные соборы. – Разделение епархии на деканаты. –

V. Киевская епархия. – Предположения о времени ее основания. – Вымыслы католиков о католицизме Киева. – Миссия доминиканов и францисканов в XIII веке. – Пространство епархии. – Основание монастырей для противодействия успехам православия (XVIII век.). – Разделение епархии на деканаты. – Перемещение кафедры киевских епископов в Люблин (1684), в Житомир (1724) и в другие места (1743–1768). – Освящение житомирского собора, 1751 г. – Титул епископов: киевский и черниговский. – Звание черниговского архидьякона. – Состав капитула. – Учреждение суффрагании, 1740 г. – Семинария, 1762 г. – Провинциальные соборы. –

VI.Смоленская епархия. – Основание ее, 1638 г. – Капитул. – Суффрагания. – Эту епархию составляли только четыре костела. –

VII.Инфляндская или ливонская епархии. – Еей образование. – Суффрагания, 1743 г. – Капитул. – Семинария, 1755 г. –

Общее замечание.

После общего исторического обзора распространения в западной России римского католицизма и действий латынского духовенства, мы считаем нелишним привести здесь некоторый частности, некоторые специальные исторические данные по епархиям, который, дополняя изложенное, подтвердит, как думаем, еще более сделанные выводы.

I. Епархия виленская, в полном составе своем, простиралась, при польском правительстве, по нынешним губерниям: виленской, гродненской, восточной части ковенской (восточная часть уездов поневежского и ковенского, уезды вилькомирский и новоалександровский), могилевской, витебской и минской. Мы не имеем другого способа проследить постепенное распространение католицизма, как рассматривая время постройки костелов, хотя и должны сознаться, что способ этот далеко не совершенный; известно, что, при насильном введении в эти страны, латынства, великие князья литовские строили костелы, на счет казны, в таких местах, где вовсе не было католиков, и преимущественно в городах, как центрах административных; впоследствии, магнаты, приняв латынскую веру, стали воздвигать в своих имениях великолепные католические храмы собственно для себя и своей домашней прислуги, так как поселяне весьма часто принадлежали к вере греческой. Но как бы то ни было, церкви, служа внешним выражением принадлежности к известному вероисповеданию, доказывают в настоящем случае, если не полное повсеместное водворение в таких местах католицизма, по крайней мере пункты, из коих он мог выходить. Смотря с этой точки зрения на хронологию церквей римско-католических, мы найдем, что в виленской епархии латынская вера в XV веке почти не выходила из пределов нынешних виленской и гродненской губерний, за самыми незначительными исключениями²⁵⁵, и здесь она уже нашла веру греческого закона; так; когда Ягелло начал крестить жителей Вильны, то почти половина народонаселения этого города не подверглась латынскому крещению, потому что принадлежала уже к греческой Церкви²⁵⁶. В восточной же части, ковенской губернии костелы начали строить по большей части уже в XVI веке; в половине же этого столетия построено довольно много латынских церквей в белостокской области: королева Бона, Сигизмунд III, Радзивиллы и другие знатный фамилии строили в этом веке множество церквей в своих имениях; но и в этом веке; католицизм почти не выходил из двух вышеупомянутых, губерний; только разве в минской по границам виленской губернии находим нисколько костелов, да пять – шесть в Белоруссии. В самих этих двух губерниях, однако, вообще не очень много воздвигнуто еще было латынских церквей; одно из важных препятствий к упрочению здесь латынства было незнание духовенством местного языка. В XVI столетии были еще в Литве целые местности, где христианство было неведомо; так, например, епископ Войцех Радзивилл (1508–1519) во многих местах и, в особенности в своих имениях собственноручно сбивал идолов²⁵⁷; Сигизмунд I велел заложить костел в имении своем Крынках (гродненского уезда) потому, что жители этого селения только что приняли в 1522 г. христианство²⁵⁸; в акте заложения костела в Ясеновце (белостокской области) в 1553 году сказано, что с самого времени введения в Литву католицизма жители этой местности не видали ксендза, жили и умирали без исповеди²⁵⁹; в 1589 году польская королева Анна закладывает костел в Понемуне, над Неманом, верстах в 20-ти от Гродно, «для удержания тамошних людей от мерзкого идолопоклонства и дьявольского суеверия»²⁶⁰; подобные примеры встречаем даже в XVII веке; так в 1626 году Николай Сапега основал костел в Немонойцах (трокского уезда) для того, что «тамошние жители, не имея ксендза, живут без законных браков и без исповеди»²⁶¹, и т.п. В мерах принуждения и строгости не было недостатка; так например, король Сигизмунд I, приказывая в 1518 году построить костел в королевском имении Высокий Двор (трокского уезда), назначил содержание приходскому священнику с тем условием, чтобы он понуждал ленивых к вере прихожан чрез полицию и брал по 12 рублей штрафу с тех, которые не будут ходить на богослужение. В 1617 году Николай Вольский, закладывая монастырь каноников латеранских в Кременице (гродненской губернии волковыского уезда), в акте учреждения постановил, что за нехождение в церковь по воскресениям и праздничным дням отбирается в пользу монастыря с каждого крестьянина-домохозяина по волу; до сих пор сохранилась в простонародье поговорка, которую можно слышать при колокольном звоне: «zwon rawieć, wala ciahnieć»²⁶². Но такие меры мало помогали римскому католицизму утвердиться и расширить свои пределы. Между тем уже в XIV и начале XV века в пределах виленской римско-католической епархии находились четыре епархии православные, именно: пинская или туровская, минская, могилевская и полоцкая²⁶³; естественно, что чем более было жителей православных, тем менее могло быть католиков. Этим объясняется чрезвычайно медленное движение католицизма в губерниях могилевской, витебской и минской; он проник туда, собственно говоря, преимущественно в XVII веке²⁶⁴, вместе с иезуитами, и в весьма невыгодных для себя условиях; так, например, когда король Сигизмунд III велел выстроить костел в Могилеве, там было уже семь православных церквей²⁶⁵; в таком взаимном отношении в смысле религий были и другие местности этих губерний. От этого даже в XVIII столетии находившиеся в этих губерниях деканаты, занимая огромное пространство, заключали в себе весьма немного костелов, именно: 1) полоцкий деканат, распространяясь по уездам полоцкому, лепельскому и дисненскому (витебской губернии) и части уезда вилейского (виленской губернии), имел всего 13 костелов; 2) витебский деканат, от севера к югу, шел, пересекая деканат оршанский, через всю могилевскую губернию до города Белицы, а к западу до Борисова (минской губернии) на расстоянии около 100 верст; в нем было только 8 костелов; 3) деканат оршанский имел обширное пространство, распространяясь по пяти нынешним уездам могилевской губернии, именно: оршанскому, мстиславскому, чаускому, могилевскому и быховскому; в нем было 17 церквей, и в том числе 8 монастырских; 4) деканат радошковскийий был сравнительно сплошнее, он шел по уездам борисовскому и вилейскому; в нем было 13 костелов; 5) деканат бобруйский занимал более половины нынешней минской губернии, именно уезды: игуменский, бобруйский, речицкий, мозырский и слуцкий, и простирался даже в могилевскую губернию в уезд белицкий; на таком значительном протяжении стояло всего 13 костелов²⁶⁶. Итак, в собственном смысле, виленская римско-католическая епархия заключалась в губерниях виленской, гродненской и восточной части ковенской, имея разбросанные на обширном пространстве губерний витебской, могилевской и минской отдельные костелы, искусственно соединенные в деканаты для управления. В самом, так сказать, центре этой епархии значительное число костелов воздвигнуто было в противоборство кальвинизму уже в конце XVI и первой половине XVII века.

Виленская епархия, когда она уже совершенно сложилась в пределах, нами выше означенных, разделена была на 26 деканатов или благочиний, в коих было церквей и каплиц: в 1669 году – 404, в 1717 году – 435. в 1744 году – 364.²⁶⁷

По огромному пространству этой епархии, хотя и с весьма незначительным, относительно ее протяжением, числом церквей, управление оною, при несуществовании, хотя сколько-нибудь сносных путей сообщения, было весьма затруднительно. Поэтому епископ Массальские разделил было ее на три части, назначив в каждой из них особенную консисторию, именно – в Троках, Гродно и Слуцке; консистории эти, составленные под председательством официала из нескольких ассесоров, имели обширные власти, а апелляции на них поступали в консисторию виленскую. Такое разделение епархии продолжалось десять лет, но опыт не оправдал его: вместо лучшего порядка, в делах оказалось более беспорядка; местные консистории, помимо епископа, стали сноситься непосредственно с Римом, так что предполагалось, что со временем они могут вовсе выйти из-под власти епископа и составят три отдельный епархии; в 1781 году консистории эти были закрыты, и все духовное управление сосредоточилось вновь в Вильне, как всегда было прежде.

Виленская епархия, как знаем, учреждена была в 1388 году и подчинена архиепископу гнезненскому. Первые два епископа виленские были из ордена францисканского, но с 1407 года не было уже ни одного епископа из монашеского духовенства; это объясняется известным нерасположением белых священников к монахам, которое выразилось в этой епархии весьма рано: капитул принудил епископа Георгия Плихту присягнуть на том, что он будет увеличивать число приходских церквей и определять к ними священников из белого духовенства, монастыри же уменьшать и отдавать монастырские церкви белому духовенству²⁶⁸. Из первых четырех виленских епископов трое были поляки, но уже с 1421 года ни один поляк не восходил на виленскую кафедру; это право принадлежало исключительно литвинам и строго охранялось даже после совершенного слияния Литвы с Польшей; так, по смерти епископа князя Теория Радзивилла (1590), луцкий епископ Бернард Мацеиовский, не смотря на покровительство короля Сигизмунда III и на то, что выхлопотал в Риме ставленую грамоту, не был принят на виленскую кафедру потому только, что был родом поляк, а не литовец²⁶⁹. Назначение первых виленских епископов из поляков и из монахов объясняется тем, что в это время не было еще в Литве национального белого духовенства²⁷⁰.

С первыми появлением в Литве латынства является и нетерпимость к другим вероисповеданиям: Ягелло, принявши католицизм, издал в 1387 году постановление, по которому литвинам запрещалось вступать в браки с девицами православного исповедания, если они не обратятся в латынство²⁷¹. С первым латынским епископом заблестел в Литве и меч духовный: в 1391 году, собрав прелатов и каноников, епископ Андрей, с предварительного разрешения папы, объявил им, что дает им право призывать к суду духовному, и после трехкратного напоминания, отлучать от церкви всех тех, которые не платят десятин, или нападают на духовные имения²⁷². Суд духовный и проклятия казались, однако латынскому духовенству недостаточными, так как они не могли распространяться на иноверцев; потому епископ Табор (1492–1507) получил от папы разрешение, как для себя и своих преемников, так и для всего духовенства, употреблять оружие против татар, армян и православных, и сам ходил иногда с мечем²⁷³. Первые проповедники латынства в Литве были францискане; в 1469 году прибыли в Вильну бернардины, а в конце XV века доминикане основались в Троках. Папские легаты наезжали от времени до времени осматривать епархии, немало денег шло из нее в Рим; в 1501 году великий князь Александр запретил отсылать к папе деньги, собранные на юбилее, а велел заплатить ими жалованье войску, готовившемуся к войне с Россиею; папский нунций, приехав потом в Польшу, строго выговаривал за то епископу Табору, но было уже поздно²⁷⁴.

С XVI века, когда число костелов и духовенства, а с тем вместе обширность и доходность епископских имений увеличились, епископская виленская кафедра стала как бы достоянием литовской аристократии; «с тех пор», говорит один современный католический духовный, «протекция магнатов значила более чем истинная заслуга». Эпоху эту открывает князь Войцех Радзивилл, за ним следует Иоанн, побочный сын короля Сигизмунда I_; потом князь Павел Голшанский; эти три аристократа занимали виленскую кафедру в продолжение целой первой половины XVI столетия. При таком взгляде на высшую епархиальную должность, естественно истинные пастырские достоинства должны были составлять счастливое исключение; в этом легко убедиться из обстоятельств, сопровождавших назначение на епископскую кафедру. Побочный сын Сигизмундов Иоанн был назначен преемником виленского епископа, когда ему едва минуло 17 лет²⁷⁵, а 20 лет он был уже епархиальным епископом²⁷⁶; и двенадцать лет спустя еще не имел священнического сана²⁷⁷; мать его брала в свою пользу доходы с духовных имением и мешалась в епископские дела; сам он вел себя так неприлично, что раз подрался с молодым Станиславом Радзивиллом, который саблей изуродовал ему палец правой руки²⁷⁸; в сущности он был только номинальным епископом, а епархией управлял король Сигизмунд; не смотря на это, епископ Иоанн нравился польской аристократии, потому что он старался распространить между литовцами и русинами знание польского языка, почему приказал объяснять пароду евангелие и апостолов не только на языке литовском, но и на польском²⁷⁹. Тяжелые опустошения, произведенные в Литве реформацией, не доставили, однако более ясного понятия о важности епископского сана; Георгий Радзивилл, имея 18 лет от роду, назначен был в 1574 году епископом суффраганом виленским сит futura successionc и после этого уже послан был иезуитами в Рим для обучения и посвящения в священство²⁸⁰; 23 лет, состоя иподьяконом, был он уже епархиальным епископом и кардиналом. Все эти ранние почести вскружили ему голову, к духовному званию склонности он не имел, a епархией не дорожил, желая для себя чего-либо большого; вместо того, чтобы жить в епархии, только что, приехавши в Вильну, он принял в 1582 году звание королевского наместника в Инфлянтах, где и оставался генерал-губернатором в течение трех лет²⁸¹; этот генерал-губернатор, епископ и кардинал только в столице своего наместничества, Риге, посвящен был сначала в диаконы, а потом в священники²⁸². После своего генерал-губернаторства в Риге, Радзивилл ездил два раза в Рим на конклавы, папой Климентом VIII назначен был легатом в Польше, мирил Сигизмунда III с цесарем Рудольфом, и потом переведен был на высшую краковскую кафедру, так что, в сущности, в Вильне он не жил и виленской епархией не управлял. Сделавшись уже краковским епископом, он желал остаться вместе и администратором виленской епархии, для того, чтобы пользоваться огромными доходами епископских имений; это ему и удалось, но только на короткое время: через год и несколько месяцев капитул назначил особого администратора; такая администрация, переходя из рук в руки, под надзором папского легата, продолжалась около десяти лет. Епископ Воллович (1616–1630), будучи королевским вице-канцлером, во все время своего епископства, был всего два раза в Вильне: раз для торжественного восшествия на кафедру, а другой в 1629 г. на совещаниях капитула²⁸³. Епископ Иоанн Довгяйло Завиша (1656–1661) не вступил даже и в управление епархией, проводя все свое время в переездах на сеймы и сеймики. Во второй половине XVII века фамилия Сапегов начала упадать в Литве; желая подняться, на счет доходов с духовных имений, эта фамилия предназначила одного из своих членов Александра к духовному званию; в самых юных летах он был уже инфулатом, а потом с 1667 по 1672 год епископом виленским. Преемником Сапеги был женатый человек, воевода трокский, кастелян виленский, отличавшийся некогда на войне, промотавшийся и намеревавшийся на виленской кафедре поправить свое состояние, – Николай Пац (1672–1684); ему покровительствовал король Михаил Корибут; только что Пац сделался клериком, король пожаловал его в каноники и назначил администратором виленской епархии, а потом он посвящен был в епископы. Пац редко оставался в Вильне, – то ездил на сеймы, то в Варшаву, то в Яворово, где; король любил жить, то в свои имения, наконец бывал в Риме и Италии. Такая система назначений в сан епископский продолжалась до последнего времени существования Польши: князь Массальский избран бил епископом преимущественно потому уважению, «что происходил из знатного рода, следовательно, будет полезен для церкви». Иезуиты, со времени появления их в Литве, старались прежде всего иметь влияние на виленского епископа, как на начальника самой обширной литовской епархии, и по большей части достигали этого. Склонность к ними епископа Протасевича, призвавшего их в Вильну, известна; кардинал князь Георгий Радзивилл²⁸⁴, Бенедикт Война, Воллович, Георгий Тышкевич, Александр Сапега, Анцута были сначала воспитанниками, а потом ревностными покровителями учителей своих иезуитов. Чем слабее, чем неспособнее и чем знатнее по роду был епископ, тем более он пользовался расположением этого ордена.

Если личность епископов и совершенно светские расчеты, руководившие получением кафедры, часто приносили вред церкви, то ограничение епископской власти капитулом мешало и ревностным епископам приносить ту пользу, которую, быть может, они доставили бы католической религии при другом, более правильном иерархическом устройстве. Ближайшими помощниками епископа должны быть члены капитула, то есть, прелаты и каноники; в действительности же весьма часто они были или совершенно бесполезны по своей неспособности, по своему нерадению, или же напротив того систематически противодействовали епископу, с целью, ограничив до нельзя епископскую власть, усилить на ее счет права и значение капитула.

При учреждении виленской епархии положено было иметь при кафедре 10 каноников и 2 прелата; в последствии вводились новый капитульные должности, а число членов увеличилось до чрез мерности. Кроме штатных прелатов и каноников, появились так называемые титулярные или почетные, которые получали доходы с капитульных имений, имели место в капитуле, и только кой-когда, весьма редко, присутствовали в капитульных заседаниях. Так как великие князья литовские, а в последствии короли польские были коллаторами виленского капитула, то есть, от них зависала раздача званий в этом капитуле, то епископ обязан был принимать в составе его всякого, назначенного верховной властью; оттого в этих званиях находим мы по большей части людей светских, или же клириков низших степеней, т.е. не получивших священства, разных иностранцев, ученых, докторов медицины, физиков, даже алхимиков; покровительство и знатность рода служили главным, почти единственным условием для получения этих духовных почестей. Поэтому не нужно удивляться, встречая юношей, почти детей, в этих званиях; так из виленских епископов Бржостовский и Массальский пожалованы были канониками, имея 16 лет от роду, Воллович и Авраам Война 20 лет, и уже после посвящены были в священники. Такие каноники назывались столовыми, т.е. вассалами стола епископского, обыкновенно не жили в Вильне, а проводили время или при дворе, или в своих имениях, или в других местах, по желанию, нисколько не заботясь об исполнении того правила тридентинского собора, которым требуется, чтобы «все каноники исполняли божественные обязанности сами, а не чрез подставных лиц (omnes canonici divina per se, non per substitutos compellantur obire officia)». Для исправления службы при кафедре, вместо прелатов и каноников, находились викарии (человек 12); они-то и были настоящими и почти единственными работниками и тружениками церковными, получая за то самую умеренную плату, тогда как члены капитула, живя в праздности, роскоши, часто развратные до очевидности, пользовались огромными доходами с капитульных имений, и этого им было мало; «всякий из них», говорит ксендз Пржиалговский, «думал только о том, как бы получить поболее бенефиций, должностей и почестей; для положения и значения в обществе, нужно было иметь, по крайней мере, две или три должности и владеть несколькими приходами»²⁸⁵. Такие ли духовные могли приходить на помощь страждущему человечеству! Постигало ли город Вильну какое-либо несчастие, нападение неприятельское, просто переход неприятельских войск, – прелаты и каноники вместе с епископом мигом разъезжались; появлялось ли моровое поветрие, или какая эпидемия, – члены капитула торопились выехать из города; так было в 1602, в 1625, в 1631, в 1656 годах; «таков уж исстари был обычай», говорит ксендз Пржиалговский, «что духовные, особенно в высших должностях, заботясь о сохранении своего здоровья и жизни, не смели смотреть прямо в очи смерти»²⁸⁶. Кто же оставался для утешения страждущих, для помощи нуждающимся, наконец, просто для христианского погребения умерших? Те же простые и бедные викарии. Еще Скарга говаривал: «не с викариями Господь Бог уговорился придти на работу, а с тобой, пастырь; если же викарий работает без тебя, то зачем отнимаешь у него плод его трудов»? Итак, все эти высшие духовные звания были более нужны для помпы епископской, для римской торжественности, чем для истинно Христовой церкви; естественно, что народ не мог чувствовать особой симпатии к этим духовным сановниками; он видел в них не отцов своих, «а панов, магнатов, одетых в атласные материи, едущих цугом», как справедливо замечает ксендз Пржиалговский²⁸⁷; «мужик не имел смелости до них приблизиться».

В отношении к епископу капитул составлял не сенат его, не совещательный совет, каков действительный смысл этого учреждения, но сейм, и притом сейм польский, т.е. самый безалабернейший из всех сеймов, Польский политический склад перешел и в духовную область; «как король без сейма», говорит тот же ксендз-историограф виленской епархии²⁸⁸, «так епископ без капитула в сущности ничего не значил, – таковы были дух времени и обычаи польские; церковь предоставляла епископу высшую духовную власть, но эта власть была разбита на части между прелатами, оттого частые взаимные неудовольствия и большое помешательство епископам осуществлять даже самые благие намерения». Уже при втором виленском епископе Георгий Плихте (1398–1407) капитул значительно ограничил епископскую власть и заставил его присягнуть на своих pacta conventa; с тех пор каждый виленский епископ, при вступлении своем на кафедру, давал в кафедральном соборе торжественно присягу в том, что будет свято содержать привилегии капитула, т.е. во всем соглашаться с волей прелатов и каноников; епископ Александр Сапега попробовал было исполнить этот обряд частным образом в сакристии, но капитул ему этого не позволил. Начало противодействия капитула епископу находим во время епископства Иоанна (1519–1537); на епископа Протасевича (1556–1580), капитул апеллирует примасу архиепископу гнезненскому и копии со своей апелляции прибивает к дверям костельными; в 1629 году капитул сопротивлялся епископу Волловичу в учреждении должности канцлера, тогда, как и фундуш на эту должность был пожертвован, потому что канцлер, имея в своих руках все документы капитульные и будучи, одолжен, своим местом епископу, мог передавать епископу, что делается в заседаниях и по воле его направлять дела; «этот канцлер», объяснял капитул, «подлежал бы, по мысли епископа, двум властям, – епископской и капитульной, и потому не были бы в состоянии исполнять предписаний ни той, ни другой, по словам евангелиста Луки: deficit enim ambobus, qui vult servire duobus»²⁸⁹. Нужно заметить, что при вступлении в капитул каждый член его давал клятву, что никому не будете рассказывать, что происходит в капитульных заседаниях, в том числе и епископу; раз один каноник пересказал епископу Бялозору (1661–1667) о бывших в капитуле рассуждениях, испросив предварительно разрешения у епископа от такой присяги; тогда капитул прибавил к присяге клятву, что члены оного ни под каким предлогом не будут домогаться ни у епископа, ни у папы освобождения себя от сохранения секрета капитульных совещаний. Еще в 1633 году состоялось также капитульное постановление: «буде кто из членов капитула осмелится, по своим частным видам, в ущерб капитула, искать суда у епископа, и будет в том уличен, такого подвергнуть неминуемо наистрожайшему наказанию»²⁹⁰. Георгий Тышкевич, получив кафедру, подъезжал к Вильне, и на дороге был встречен послами от капитула, которые привезли ему форму присяги; епископ этот, человек характера твердого, удивился предложению ограничить его духовную власть, не принял этой присяги, а сам написал форму, подписал, запечатал и отдал послам, сказав, что он выполнить такую, а не какую иную присягу. Кажется, память этого энергического епископа мало чтилась капитулом: целый век тело его лежало в склепе лютеранской кирхи в Кенигсберге, где он умер, да и потом не позволили похоронить его в кафедральном виленскон соборе. Никогда в виленской епархии раздоры капитула с епископом не были так сильны и продолжительны, как при епископе Паце (1672–1684), почти все время управления его епархией прошло в этих несогласиях. Началом этих неприятностей были денежные расчеты; по существовавшим обыкновениям, после смерти епископа до вступления на кафедру нового, епископские имения разбирали члены капитула и пользовались доходами с них; так было и при Паце, который был только клериком, когда его назначили епископом, отправился в Рим для посвящения в священство, и в продолжении двух лет, не вступал в управление епархией, не пользовался епископскими кистями; между тем потребовался с них сбор для казны, по случаю турецкой войны, и капитул не хотел внести оного, епископ же весьма естественно от того отказывался. Это обстоятельство на первых же порах поставило епископа в дурные отношения к прелатам и каноникам; капитул взвел на него разные обвинения к нунцию, к примасу и к королю и требовал от нунция, чтобы Пац лишен был духовной власти и епископской кафедры, и к самому епископу прислал дерзкий отзыв; прочитав, Пац, в присутствии многих духовных, разорвал его и бросил на землю, сказав, что прелаты бунтовщики, а представившего ему этот отзыв члена капитула велел посадить на псарный двор, сам же отправился в Варшаву с жалобой к королю. Посредничество короля Яна III не привело к миру: капитул отправил двух уполномоченных в Рим вести процесс с Пацом; между тем епископ, сделав уступки, почти было помирился с капитулом; в это время приезжает в Вильну, двоюродный брат его, жмудский епископ Казимир Пац, искавший для себя виленской кафедры, и расстраивает все дело; после этого виленский епископ отправляется сам в Рим, находит там уполномоченных капитула, старается сойтись с ними, но напрасно, дает балы кардиналам, сыплет деньгами в разных канцеляриях, но ничего не удалось. В это время жмудский епископ самовольно переехал в епископский дворец виленского епископа. Возвращается из Рима Пац, капитул не встречает его, как следовало встретить епископа, постановляет, чтобы не подходить к нему под благословение, бунтует епископских крестьян, и снова начинаются те же взаимные оскорбления, жалобы к нунцию, королю и папе. Пац продолжал управлять епархией, но был посвящен только в 1682 году, за два года до своей смерти; тогда помирился с капитулом, – время охладило вражду. Нет сомнения, что привычка к власти, при прежнем занятии важных государственных должностей, в соединении с весьма энергическими характером, и внезапный переход из сферы светской в духовную во многом способствовали этим печальным, даже скандальным отношениям епископа к капитулу; но, разумеется, не эти одни обстоятельства их произвели. Корень всего неустройства, как мы сказали, лежал в самом духе и направлении капитула, отражавшем в себе всю польскую неурядицу; при епископе Зенковиче (1730–1761) произошла весьма неприличная ссора капитула с епископом за назначение в должность архидьякона и за фундушевые имения, этой должности приписанные, где дошло даже до битвы между экономами двух духовных, из коих один определен был в архидьяконы епископом, а другой избран в то же время и в то же звание капитулом; король решал в пользу епископа, Рим оправдывал капитул, споры продолжались восемь лет, и также одна продолжительность времени их прекратила; как и в деле Паца ни одна сторона не была признана виновной, обе оказались правыми.

Виленскому капитулу принадлежали весьма значительные населенные имения, а в самой Вильне подлежали его исключительной власти разные ремесленники, как то: портные, ткачи и т.п., которые были изъяты от светских судов, повинностей и налогов, а подчинены были единственно суду капитула и его распоряжениям; провинившихся капитул заключал в епископский замок²⁹¹, но так как многие оттуда убегали, то в 1637 году капитул был занят приисканием более надежной тюрьмы для своих юрисдичан²⁹². Промыслы этих ремесленников подвержены были регламентациям того же капитула; так, например, когда в 1607 году в городе начали жаловаться на дороговизну полотен, то капитул нашел, что это происходит от продажи оных в малопосещаемых частях города и от вывоза за границу, почему предписал находившимся под управлением его ткачам, чтобы полотна продавали только на определенном для сего рынке и ни под каким предлогом не вывозили их за границу. Капитульным ремесленникам строго запрещено было поступать в городовые цехи (сопtubernia), чтоб чрез то не подчиниться светской власти²⁹³; в числе обязанностей этих людей было участие в процессии Божьего тела и в других кафедральных церемониях²⁹⁴. Епископ виленский, не смевший мешаться в дела капитульных юрисдичан²⁹⁵, владели сам почти третьею частью города Вильны, и имел в нем своих мещан, одному ему подчиненных и изъятых из-под действия магдебургского права, коим пользовались цеховые ремесленники; но еще епископ Иоанн уступил право суда над ними городским войтам²⁹⁶.

Что касается до положения светского сельского духовенства, то состояние, в разное время, семинарий может служить мерилом степени приготовленности ксендзов быть проповедниками слова Божия и наставниками народа. В половине XVI века, когда реформация проникла уже в Литву, в виленской епархии не было еще семинарий: молодые люди, желавшие поступить в духовное звание, обучившись в приходской церкви церковным обрядам, выучившись читать и писать и немного латыни, посвящались в священники. Семинария учреждена была только в 1588 году кардиналом князем Георгием Радзивиллом на 12 клериков, воспитание и образование коих отдано иезуитам, а материальное содержание предоставлено капитулу; разграничение этих обязанностей сделано было на таких основаниях: 1) управление недвижимыми имениями семинарии и доходами с них принадлежит капитулу, в это управление иезуиты не вмешиваются; 2) капитул выдает ежегодно известную сумму на содержание семинарии иезуитам и не требует от них никакого отчета в употреблении этих денег; и иезуитам принадлежит полная власть во всем, что касается преподавания наук в семинарии, нравственного воспитания юношества и их совести, и никто не может мешаться в их распоряжения²⁹⁷. В 1613 году, по просьбе жмудского епископа Николая Паца, дозволено было принимать в эту семинарию и клериков жмудской епархии, с условием, чтобы жмудский епископ внес единовременно известную сумму денег на исправление семинарского здания, и чтоб жмудские семинаристы участвовали в праздничные дни в кафедральном богослужении вместе с виленскими²⁹⁸. Иезуиты, имея академию в Вильне и много школ на Литве, обращали весьма мало внимания на эту епархиальную семинарию, а капитул, управляя очень дурно семинарскими имениями, давал с доходов этих имений самые ограниченные средства на содержание этого заведения; и так, как в материальном, так в научном и нравственном отношениях семинария не соответствовала своему назначению, чему содействовало отчасти и самое двоевластие иезуитов и капитула. Впрочем должно сказать, что, учреждая эту семинарию, епископ Радзивилл имел более целью выполнить предписание тридентинского собора, чем доставить епархии действительно образованное духовенство. В виленской семинарии воспитывалось не 12 клериков, как первоначально полагалось, а 6 и не более 8; для этих воспитанников был один учитель, он же и гувернер (таgister); принимали не юношей, а детей, преподавали им только риторику и казуистику, содержали дурно, одежду отпускали на два года, а когда доходы с имений уменьшались, то и вовсе не давали одежды, так что клерики являлись на кафедральное богослужение в лохмотьях; при выпуске из семинарии не давали ни одежды, ни бревиариев. Уже в 1628 году возбужден был вопрос: следует ли оставлять далее епархиальную семинарию в управлении иезуитов? В 1638 году капитул желал достигнуть, чтобы иезуиты сами отказались от этого заведения, приписывая их невниманию жалкое положение, в котором семинария находится. Иезуиты, со своей стороны, упрекали капитул в дурном управлении семинарских имений и в крайней ограниченности средств, им предоставленных, объясняли, что если они принимают детей слишком молодых лет, то это потому, что этим детям покровительствуют люди сильные, что они не находят нужды усилить преподавание наук, потому что воспитанники об этом не просят²⁹⁹, и т.п. Наконец в 1652 году произошел решительный разрыв между капитулом и иезуитами, за право назначать приходского священника к виленской иезуитской церкви св. Иоанна; иезуиты так рассердились, что, в отмщение капитулу, велели выгнать ночью всех семинаристов, захватили вещи и книжки воспитанников и объявили, что с этой минуты они не хотят знать семинарии³⁰⁰. С тех пор семинария поступила в непосредственное заведывание епархиальных епископов, отчего впрочем, положение ее нисколько не улучшилось. Охотников до поступления в семинарию было весьма немного, потому что по окончании наук и посвящения в священники им не давали прямо приходов, а посылали сначала к церквам в качестве викариев, тогда как в то же время, по протекции, клерики самых юных лет, не имевшие никаких духовных степеней, возводились в каноники; при таком порядке добывания церковных должностей естественно невозможно было приохотить молодых людей к поступлению в семинарию. С течением времени, число воспитанников в виленской семинарии еще уменьшилось: в 1668 году их было всего четыре, потом опять доходило до шести при епископах Паце и Бржостовском. При слабом епископе Панцержинском (1724–1730), фаворит его, Казимир Анцута, епископ антипатренский, присвоил себе доходы с семинарских имений, так что семинария дошла до положения отчаянного; два прелата, сделавшие, по поручению капитула, неожиданный осмотр семинарии, нашли, что в ней содержится семь клериков, что клерики эти ничего не знают, кроме того, чему выучились в школе; кто хочет учиться, должен отправляться в другие училища, а кто учиться не желает, тот остается в семинарии, ничего не делая; в течении целого дня они поют только две литании утром и вечером и прочитывают один раздел из Томаса Кемпийского, более ничего; кормят их еще кое-как, но свеч не дают, – в длинные осенние вечера отпускают на все здание только две свечи, и те грошовые³⁰¹. В начала епископства князя Массальского семинарские имения были до такой степени разграблены, что заведение совершенно закрылось, и возобновилось только тогда, когда перешло в руки миссионеров, управлявших им до 1800 года. Хотя при них число клериков возрасло до 30³⁰², но внутреннее состояние семинарии не улучшилось: до 1792 года воспитанники поступали без всяких экзаменов и аттестатов, не получали необходимой одежды и обуви, обучались одним предметам духовным и оставались в заведении не на определенный срок учения, а по воле и прихоти регенса. Хотя, по церковным уставам, ежегодно посылались два ревизора, один от епископа, другой от капитула, но они не могли принести существенной пользы заведению, ибо, будучи представителями двух отдельных властей, ссорились между собой и представляли отчеты один другому противоположные. Семинарские имения, в коих было до 2,000 душ, пришли снова в такой упадок, что не только не были достаточны для поддержания семинарий, но и для уплаты процентов сделанного долга. Преподаватели, коих было четыре человека, получали жалованье весьма недостаточное, именно по 100 рублей в год, а семинарское здание совершенно разрушалось. Что касается до самого образования клериков, то оно было столь же ограниченно, сколько экономическое состояние семинарского хозяйства малоудобное для их содержания. «Достаточно ли это воспитание», говорит каноник, осматривавший в конце прошлого века семинарию, «для молодых людей, предназначенных не только для занятия мест викариев и плебанов, но и должностей проповедников, каноников, прелатов и епископов? Предмет этот достоин основательного исследования, дабы можно было прочно утвердить систему образования в семинарии, которое, смело говорю, совершенно заброшено, и, как мне кажется, далеко недостаточно»³⁰³.

Для улучшения положения епархии и ее духовенства собирались так называемые провинциальные синоды или соборы; таких синодов в виленской епархии было 14, именно они созваны были в Вильне в следующих годах: 1526, 1555, 1582, 1604, 1607, 1613, 1623, 1631, 1635, 1654, 1669, 1685, 1717 и 1744. Побудительные причины созыва епархиального духовенства на эти синоды были различные: первые три синода собраны были по случаю сильного распространения в Литве кальвинизма; синод 1635 года последовал вследствии ограничения прав духовенства на приобретение недвижимых имуществ; на синоде 1654 года рассуждалось, между прочим, о сборах с духовенства в казну; но большая часть синодов созвана была единственно для формы. На основании 24-го заседания 2-й главы тридентинского собора вменено всем епископам в обязанность собирать провинциальные синоды; для исполнения этого постановления собственно и собиралось духовенство в Вильне на эти соборы; существенной пользы они принести не могли уже и потому, что продолжались только три дня, и в этот короткий срок разные церемонии брали много времени; обыкновенно заключения приготовлялись прежде, чем съезжалось духовенство, которое только подписывалось под ними. Что синоды эти созывались преимущественно для соблюдения формы, видно, между прочим, и из того, что, например, епископ Авраам Война (1631–1649) объявил при восшествии своем на кафедру, что в этот же день он собирает синод; епископ Котович (1685–1686) сделал то же, назначив синод на другой день по восшествии своем на кафедру; естественно, что на этих синодах могли находиться, только те духовные, которые случайно присутствовали при посвящении этих епископов, и что во всяком случай приготовиться к обсуждению епархиальных дел они не могли, точно так же, как и порядочно обсудить их в три дня. Постановления всех этих синодов ограничивались обыкновенно разными увещаниями, которым редко следовали, отчего они и повторялись безуспешно на многих синодах; поэтому мы почитаем совершенно излишним утомлять внимание читателей выписками этих первых постановлений, а чтобы дать понять о них, расскажем содержание последнего виленского синода, бывшего при епископе Зенковиче в 1744 году. Из определений этого синода видно, что 1) приходные священники часто не повиновались своим благочинным или деканам, почему и предписано им послушание; 2) приходские священники беспрестанно ссорились между собой за границы своих приходов, что видим и из постановлений синода 1717 года; 3) монашеские ордена не повиновались епископу (nostrae ordinariae authoritatis ignorantur aut contemnentur); почему, хотя синод не мог обязать их повиновением, напомнил ими однако же постановления тридентинского собора, которые касаются отношений монастырей к епископам; 4) женские монашеские ордена точно также не признавали власти епископской, особенно бенедиктинки; 5) священники присваивали себе деньги, назначенные для постройки или возобновления церквей; 6) священники брали слишком много за погребение, а бедным людям часто не отводили могил³⁰⁴. Судя по последующему состоянию духовенства виленской епархии оказывается, что увещания эти остались тщетными. Независимо от синодов, некоторые епископы обращались с посланиями к духовенству епархии, в которых давали разные наставления; в этом отношении наиболее отличался епископ Бенедикт Война; дошел также до нас мандат епископа Паца³⁰⁵.

Наружный блеск заставлял забывать недостаточность внутреннего содержания епископ виленский, богатый, знатный, один из главных сенаторов республики, окруженный пышным капитулом из прелатов и каноников, постепенно увеличивал блеск своей кафедры умножением разных почетных должностей. При епископе Иоанне; (1519–1537) учреждена должность виленского суффрагана, который именовался обыкновенно епископом метоненским; необходимость учреждения суффрагании молодой епископ Иоанн наивно объяснял своим неведением духовных дел и своими занятиями и делами³⁰⁶политическими. При епископе Волловиче (1616–1630) учреждено звание белорусского архидиакона, который потом; при епископе Георгии Тышкевиче (1650–1656), получил митру, с титулом суффрагана белорусского, и жил в Белоруссии, а в Вильне, исполняя капитульные обязанности. Со второй половины XVII века епископы смоленские, а впоследствии и инфляндские, не имея в сущности епархии, были не более как высшими прелатами виленской епархии, а капитулы их слились в состав виленского капитула. При торжественностях виленского епископа, эти четыре епископа, а иногда и жмудский со своим капитулом, служили ассистентами, и великолепие главного на Литве римско-католического епископа льстило народному самолюбию столько же, сколько тщеславию польского дворянства и латынского духовенства.

Впрочем, чрезмерные богатства духовенства, его вымогательства и неограниченные привилегии, выводившие его вовсе из общего государственного склада, обратили уже на себя давно внимание. Первоначально возникли споры за десятину, а потом, начиная с XVII века, дворянство стало восставать против многих исключительностей духовного сословия В 1612 году виленский капитул признал необходимым, чтобы епископ письменно протестовал против исправителей (correctores) статутов в. к. литовского, старающихся уничтожить права и привилегии духовенства; в 1614 году постановили просить епископа, чтоб на предстоящем генеральном сейме в Вильне не допускали дворянство мешать членам капитула выражать на совещаниях сейма свои мнения и подавать голоса; в 1620 году, назначая епископа суффрагана Войну своим представителем на сейме, который созывался в Варшаве, поручил ему защищать на оном права и выгоды духовенства в. к. литовского и обсудить, со всеми епископами королевства, какие следует принять меры против намерений противников духовного сословия; в 1629 году состоялось такое постановление капитула: «по случаю нынешней тяжкой годины и злости людей, тех в особенности, которые зарятся на чужое и именно церковное добро, и по подучению злого духа хватают имения духовенства и завладевают оными, постановили, для вернейшей от таковых обороны, содержать особого агента при судах королевских, с уплатой ему ежегодно ста злотых из кассы капитульной». На сейме 1635 года состоялся закон, что духовенство не имеет права принимать какие бы то ни было записи и фундуши без предварительного утверждения сейма; такое решение взволновало все духовенство; епископ Авраам Война нарочно собрал по этому случаю провинциальный синод в Вильне; все духовенство как польское, так и литовское, подало общую коллективную протестацию, Оссолинский послан был к папе Урбану VIII просить его быть посредником между дворянством и духовенством; в следующему 1636 году капитул, выбрав судей в трибунал королевский, пригласил епископа назначить в пользу их общую денежную складку со всего епархиального духовенства, «дабы они могли привлечь на свою сторону сотоварищей своих, светских членов, в том же трибунале заседающих, и склонить их действовать в пользу духовенства». В 1643 году епископ Авраам Война, пришедши в собрание капитула, объявил, что по многим поветам королевства и Литвы, при избрании послов на наступающем сейме, даны им инструкции действовать против прав и свобод духовенства, почему и назначил повсеместные молебствия в церквах, «дабы Господь смешал врагов церкви и духовенства». В 1647 году капитул, по совещании с епископом, постановил внести протестацию в городские акты против последовавшего на последнем сейме 2-го мая постановления на счет духовных имений. В 1654 году в инструкции послам капитула на сейм варшавский предписано им было: 1) быть на всех собраниях духовных послов и условиться с ними о делах, касающихся церкви, и 2) побуждать епископов публично, in facie Reipublicae, протестовать против всех постановлений, нарушающих привилегии духовенства; вместе с тем на сеймики поветов трокского, ковенского, полоцкого и княжества жмудского, а также к канцлеру в. к. литовского Станиславу Альберту Радзивиллу разосланы были записки, в коих изображалось требование капитула о сохранении прав и свобод духовенства. В 1673 году капитульные уполномоченные на сеймики получили благодарность капитула за то, что протестовали против определения предшествовавшего сейма, по коему светские заимодавцы должны были платить духовенству не по 8%, как было прежде, а по 7%, и установлен новый сбор со всех корчем в Литве и с продажи вина³⁰⁷. Эти данные достаточно объясняют отношения духовенства к дворянству: первое поддерживало свою исключительность, второе стремилось к тому, чтобы подчинить духовных общим законам, заставить их принять участие в нуждах республики и сделать из них полезных граждан. Полагаем излишним приводить последующее факты, свидетельствующее о том же самом направлении; достаточно сказать, что эти отношения нисколько не изменились в последующем XVIII веке; так, например, в 1736 году епископ Зенкович, приехав, в Вильну из Пруссии, объявил капитулу, что на пути он был в Варшаве на сейме, где слышали сильные нарекания дворянства и других сословий на чрезмерные богатства монастырей и других духовных, и что духовенству угрожает отобрание всех недвижимых его имуществ.

Нам известно, что в чрезвычайных военных обстоятельствах духовенство обязывалось помощью республике, называвшеюся subsidium charitativum, кроме того с имений своих доставлять провиант и давать постой войску в этих имениях. Вся тяжесть этих сборов ложилась на крестьян, ибо духовенство, уплативши подать, выбирало ее потом с крестьян духовных имений; не смотря на это, постоянно стремилось оно вовсе освободить себя и свои имущества от всяких повинностей в пользу государства; так в 1650 году литовское духовенство объявило, что оно не в состоянии жертвовать что-либо королевству, и что послы виленского капитула никогда не соглашались на сейме на подобные сборы; в 1662 году епископ Бялозор и капитул послали к войсковому начальству своих уполномоченных объявить, что духовенство отказывается от контрибуции, потому что без дозволения апостольской столицы никакая чрезвычайная подать на духовенство накладываема быть не может, и что если б это допустить, то и впредь стали бы облагать духовенство новыми податями. Воинские постои были всего тягостнее для имений, поэтому иногда виленские епископы входили в соглашение с гетманами в. к. литовского о замене этой повинности деньгами, но еще чаще духовенство домогалось на сеймах о совершенном избавлении духовных имений от всяких воинских повинностей и при этом случае употребляло иногда средства довольно неприличные; так, например, в 1669 году предписано было капитульному уполномоченному на сейме «не гнушаться никакими средствами для достижения, чтобы имения духовные избавлены были от зимних воинских постоев». Эти причины поддерживали постоянно дурные отношения духовенства к войску и его начальству, которые наглядным образом выразились в открытой борьбе виленского епископа Константина Бржостовского с гетманом Сапегой. Бржостовский запретил крестьянам епископских имений доставлять провиант войску, стоявшему там на квартирах, так как, по его понятиям, духовные имения свободны от всяких податей и повинностей, а ежели иногда духовенство и помогало казне, то не иначе, как ввиде добровольного приношения (subsidium charitativum); в 1693 году подал он жалобу в суды литовские, а потом королю на Казимиру Иоанна Сапегу, палатина виленского, главнокомандующего литовскими войсками; но жалоба эта не была признана основательною. Тогда Бржостовский пригласил епископов выступить открытой войной против светской власти, но, не получив на то их согласия, решился действовать один, – собрал с крестьян деньги для войска и оставил у себя, а овес и сено в епископских деревнях сжег, чтоб они не достались солдатам; приходским священникам приказал возбуждать народ на исповеди и проповедях против войска и его начальника. Разбирателем и посредником между епископом и Сапегой был папский нунций Сантакруций, который держал сторону епископа, и издал декрет против Сапеги. Сапега отвечал ему, что размещение войска зависит от власти правительственной, а не духовной, а еще менее от посланника чужеземной державы, и что вывести войско из всех епископских имений в такие трудные для государства времена невозможно. 18 апреля 1694 года Бржостовский дал повсеместное по епархии приказание отлучить от церкви Сапегу и его сподвижников (за исключением впрочем, самого войска) и проклясть его по всем церквам публично, и сам первый проклял Сапегу в кафедральном соборе, после чего велели прекратить в нем на несколько дней богослужение, как бы в виде траура церкви. Дворянство и жители города Вильны собрались во дворец главнокомандующего в Антоколах и единогласно признали такой поступок епископа своевольным; все монашеские ордена в Вильне нашли это действие противозаконным и отказались читать в своих церквах это епископское определение. Сапега в тот же день дал бал в своем антокольском дворце, публиковал свою протестацию, и народ стад шуметь против епископа. Бржостовский, представляя себя обиженным и разоренным, снял с себя золотой крест, надел медный и угрожал удалиться в Ригу, но этим показался он народу только смешным, а вовсе не мучеником, каким желал выставить себя. Архиепископ гнезненский, от коего зависела виленская епархия, укорял Бржостовского в самоуправстве, в преувеличении прав своей власти, наконец в поспешности; теперь, говорил он, когда татарский хан идет на нас с многочисленным войском, не время проклинать главнокомандующего. «Ostentanda, sed non emittenda erant haec jacula, juxta continuam et stabilem meam sententiam. Roma, quamvis supremâ fruitur potestate, nihilominus nunquam praecipitanter descendit ad similes excommunicationes, quӕ status convellere possent; providet namque ne sit medicina pejor morbo»; он говорил, что епископ без согласия собора сделать этого не мог: «excommunicare namque generalissimum ducem exercituum non est excommunicare aliquem ex vulgo, et quidem ob rationes publicas, in quo negotio requirebatur alia cognitio et authoritas, non vero privata solius dnis vestrae». Архиепископ гнезненский разрешил Сапегу от проклятия и 26 апреля 1694 года публиковал свое определение; но Бржостовский протестовал против этого определения, доказывая, что архиепископ гнезненский будто ему не начальник, что он имеет такую же власть в Литве, как тот в Польше, и потому оставлял проклятие в прежней силе. В ответе своем архиепископу Бржостовский, между прочим, говорит: «quod anathema non in privatas, ut asseritur, personas, sed etiamsi regali aut imperiali fulgeant dignitate, per concilium Tridentinum, sess. 22, can. XI, latum et promulgatum». Между тем король, весь двор и сенат осуждали поступок епископа, народ в Варшаве бунтовался, все знатные люди изъявляли письменно Сапеге негодование свое против епископа. В ответ на это Бржостовский проклял в соборе все неповиновавшиеся ему монашеские ордена, – домивиканов, бернардинов, францисканов и кармелитов, храмы их запечатал своей печатью, а некоторых монахов посадил в заключение, народ волновался, говоря, что епископ этот не пастырь, а враг Бога и людей. Но этого мало; Бржостовский предпринял было взбунтовать против Сапеги его войско, но это ему не удалось; напротив того, все офицеры просили разделить участь своего начальника и быть, как он, отлученными от церкви; войско отправило послов к королю для объявления, что оскорбление, сделанное его начальнику, оно принимает за личное для себя оскорбление, что оно готово пролить за него последнюю каплю крови, хочет жить и умереть не иначе как с ним вместе. После этого Сапега одержал победу над крымскими татарами и взял значительную добычу; по этому случаю совершались по всем церквам благодарственный молебствия (Те Deum); Бржостовский, из личной ненависти к Сапеге, запретил служить молебны в своей епархии; потом стал возбуждать против Сапеги дворянство и обывателей, но и это ему не удалось. Наконец послал он к Сапеге с предложением снять с него проклятие, с тем, чтобы он не ставил войска в епископские имения и заплатил за убыток три миллиона флоринов. Сапега смеялся над этим освобождением от проклятия, точно также как и над самим проклятием. Далее Бржостовский просил у папы дозволения, по случаю разорения его имения, собрать с епархии, для славы Бога, известную сумму денег; но папа отвечал ему: «desiste frater charissime a fastu et litigiis, et sufficient tibi reditus episcopales, qui aliis episcopis sufficiebant et sufficiunt»³⁰⁸. Ссора эта продолжалась около пяти лет, наконец, Бржостовский должен был помириться с Сапегой.

II. Жмудская епархия заключала в себе западную часть нынешней ковенской губернии, именно уезды: россиенский, тельшевский и шавельский и часть уездов поневежского и ковенского; с этой восточной стороны обыкновенно принимают границей между жмудской и виленской епархиями реку Невяжу (Niewiaza), впадающую в Неман, но это не совсем верно, ибо и за этой рекой было нисколько костелов, принадлежавших к епархии жмудской. Кроме того, в состав жмудской епархии входили некоторые костелы соседней Пруссии и одно время немногие католические церкви Курляндии.

Крестоносцы первые стали вводить римский католицизм на Жмуди, но проповедь вооруженных апостолов не имела никакого успеха; по присоединении этого края к Литве, великий князь Витольд пришел туда в 1413 году с войском и начал крестить народ насилием; как только сила удалилась из Жмуди, народ возвратился опять в язычество; в 1416 году является туда вновь войско; в следующем году, для распространения веры, учреждается епархия; но как только Витольд отправился в 1418 году на Волынь, опять народ бросил силою навязанную ему латынскую веру, некоторых насильственных проповедников убил, других выгнал, костелы разграбил и сжег; приходит в третий раз на Жмудь Витольд проповедовать таким способом Евангелие, приводит с собой сильное войско, казнит многих отступников латынства, остальных заставляет назваться католиками. Тогда происходит на Жмуди настоящее восстание: не одних ксендзов, но и магнатов, помогавших великому князю, народ убивает, и в четвертый раз является Витольд карать закоренелых язычников. Вследствии всех этих насильственных мер, христианская религия принята была жмудским народом неискренно, только поневоле, и в продолжение двух веков не могла укорениться в этой стране, – жмудины, называясь католиками, в продолжение весьма долгого времени оставались по большей части язычниками, и построение костелов, как и в Литве, означает скорее выбор пунктов, из которых латынское духовенство полагало более удобным распространять свою веру, чем удостоверение, что в местностях, где построены были костелы, жители были на самом деле христианами.

Рассматривая с этой точки зрения основание костелов в жмудской епархии, находим, что географическое, так сказать, распространение католицизма в этой епархии было следующее: в XV веке более всего построено было костелов в уезде россиенском, потом в шавельском и тельшевском; объясняется это тем, что россиенский уезд смежен с царством польским, где уже издавна укоренилась римско-католическая вера, тогда как Литва была в это время католической страной более по имени; в уездах поневежском и ковенском костелов в этом веке вовсе не было. В этом же направлении происходило движение католицизма на Жмуди и в XVI веке, то есть, наиболее церквей построено было в уезде россиенском (11), потом в шавельском (7) и тельшевском (6). Три эти уезда были центром, из которого католицизм стал выступать далее, именно на восток и на юго-запад: на востоке, в уездах поневежском и ковенском построены были – в первом один костел, а во втором два, и замечательно то, что костел в поневежском уезде (шадовский) построен вблизи шавельского уезда, а в ковенском (вилькийский и ясвоинский) вблизи границ россиенского уезда; на юго-западе же, где до половины XVI века не было ни одного костела и ни одного ксендза и народ оставался в язычестве, поставлено два костела к стороне Балтийского моря. В XVII веке наиболее построено церквей в тельшевском уезде (13), за сим в россиенском и шавельском (по 6 в каждом); католицизм продолжал распространяться на восток в уезды ковенский (1 костел) и поневежский (6), сначала вблизи границ россиенского и шавельского уездов, а потом отдаляясь от оных и идя на восток, так костел смильгевский находится в 25 верстах от границ шавельского уезда, а костел пошолатский от границ этого уезда верстах в 40. Много костелов построено было в этом веке или же обеспечено фундушами королем Сигизмундом III.

Когда реформация вторглась в Жмудь, здесь было всего 34 костела, на юго-западе поставлен был в 1551 году всего один костел в Масядах, а народ мало был проникнут римской верой; оттого кальвинизм сделал в этой стране огромные опустошения: во всей епархии осталось только три латынских костела и шесть ксендзов. Но что всего страннее, народ жмудский не сделался весь кальвинистам, большая часть его перешла опять в язычество³⁰⁹, – так мало искренности было в принятии им католицизма, насильно, ему навязанного, так внешнее выражение католицизма, в церковной епархии, в постройке костелов, мало соответствовало внутренним его успехам в душе и совести людей, числившихся католиками! Литовский иезуит Станислав Ростовский свидетельствует, что жмудины зажгли свой прежний святой огонь в честь Перуна, стали вновь чтить священные дубы, приносить жертвы, одним словом, сделались совершенными идолопоклонниками. В 1587 году самогитский епископ князь Мельхиор Гедройц писал виленским иезуитам: «в большей части моей епархии нет человека, который хотя бы раз в жизни исповедался и причастился, нет ни одного, который умел бы перекреститься и произнести «Отче наш», который бы, наконец, имел хоть какое-нибудь понятие о христианской вере; жмудины не почитают за грех приносить жертвы Перуну, чтить дубы, почитать за святые некоторые рощи»³¹⁰ и т.п. Как в виленской епархии, находим и здесь полицейские распоряжения для побуждения прихожан исполнять христианские обязанности; так в 1644 году в одной местности назначен был штраф с непосещающих костела и живущих без браков.

Жмудская епархия учреждена была в 1417 году, и подчинена, как и виленская, архиепископу гнезненскому; епископская кафедра помещена была в местечке Ворнях или Медниках (тельшевского уезда), отчего епископы и епархия жмудские назывались иногда медницкими. Эта епархия относительно виленской канонически была совершенно независима, но в действительности находилась к ней в каком-то вассальном отношении жмудская кафедра давалась обыкновенно каноникам, прелатам и суффраганам виленским, а жмудских епископов, как бы в отличие, перемещали иногда на кафедру виленскую; таких примеров было в XVII веке три. Одно время жмудские клерики воспитывались в виленской семинарии; случалось, что епископ и капитул жмудские участвовали в торжественных церемониях епископа виленского, даже бывали случаи, что члены жмудского капитула приносили жалобы на епархиального епископа виленскому епископу и капитулу³¹¹, так что, в сущности, жмудский епископ был как бы старшим прелатом виленского капитула, а жмудский капитул как бы подчиненной консисторией виленского. Такая зависимость, никем не предписанная, а сложившаяся сама собой силой обстоятельств, объясняется огромной разницей общественного положения высшего духовенства обеих епархий и самыми размерами оных: виленская епархия заключала в себе нисколько нынешних губерний, а жмудская только половину ковенской, виленский епископ был вчетверо богаче жмудского, виленские прелаты и каноники были также богачами сравнительно с жмудскими, в сенате виленский епископ сидел выше жмудского, одним словом, во всем виленская епархия имела перевес над жмудской.

Жмудский капитул, состоявший первоначально всего из шести каноников, в продолжение более ста лет почитался достаточным; «но позднейшим епископам», говорит жмудский епископ Воллончевский (в 1848 г.), «казалось уже, что они не имеют надлежащего блеска и пышности, отчего и старались увеличить число членов капитула»; с течением времени, прибавлено было их восемь, так что весь капитул состоял из 14 членов. Кроме того, в 1621 году учреждена была суффрагания.

Жмудская епархия разделена была в конце XVI века на три деканата, при епископе Станиславе Кишке (1619–1626) на четыре, в 1636 году на шесть, в 1752 на десять, при епископе Степане Гедройце (1778–1801) на одиннадцать деканатов. Деканаты эти следующие: ворненский, ольсядский, шидловский, ретовский, шкудский, янишский, шадовский, кроковский, велонский, векшнянский и ботоцкий.

Пока жмудская епархия, имея мало костелов и духовных фундушей, была бедна, находим на жмудской кафедре, по большей части, людей из обыкновенных дворянских фамилий; но с увеличением костелов, умножились и епископские имения, аристократы перестали пренебрегать этой кафедрой; в XVII и XVIII веках кафедра переходила преимущественно в руки следующих знатных родов: Гедройцев, Тышкевичей, Пацов и Сапегов; в течении этого времени фамилии эти дали 8 епископов, управлявших жмудской епархией 116 лет³¹². Хотя жмудские епископы были в таких же отношениях к своему капитулу, как и виленские, но так как жмудские прелаты и каноники были не так знатны и богаты, как виленские, то и вели себя относительно епископов скромнее и приличнее; впрочем, и в этой епархии бывали те же раздоры и несогласия; так, например, епископ князь Николай Радзивилл (1514–1522) защищал против капитула свои епископские права, епископ Виктор Вержбицкий (1565–1567), не смотря на то, что сам был жмудин, искал и получил другую епархию, только для того, чтоб избавиться своевольства капитула.

Для исполнения постановления тридентинского собора об образовании духовенства, епископ Георгий Петкевич (1567–1574) отправил 12 клериков из Жмудин в Вильну для обучения в тамошней иезуитской академии, они должны были оставаться в ней десять лет, и по получении священства возвращаться па Жмудь к приходским должностям; для помещения этих воспитанников, епископ князь Мельхиор Гедройц построил в 1581 году дом в Вильне. В 1601 году заведена была семинария в Ворнях и поручена двум иезуитам, но существовала недолго, – она закрылась в 1614 году; вот почему за год перед этим воспитанники ее помещены были в виленскую семинарию; но, кажется, это было только временной мерой, ибо виленская семинария едва могла содержать весьма немного клериков своей собственной епархии; между тем, еще за нисколько лет перед этим перестали посылать воспитанников в виленскую академию. Епископ Николай Пац (1609–1619) предложил крожским иезуитам нисколько духовный имение, с тем, чтоб они выстроили и содержали семинарию в Ворнях; иезуиты с радостью на это согласились, взяли имения, но о постройке семинарии даже и не помышляли, а открыли семинарию у себя в Крожах, подальше от наблюдения епископов, и почти вовсе ею не занимались, точно также, как это было в Вильне; в 1624 году епископ Станислав Кишка потребовал, от них возвращения данных на содержание семинарии имений; начался процесс между епископом и иезуитами, который доходил до Рима и кончился, разумеется, в пользу иезуитов, за ними остались семинарские имения и право содержать епархиальную семинарию в Крожах; «делали они это», говорить историограф жмудской епархии, тамошний епархиальный епископ Воллончевский, «как настоящие наемники, отзывались с презрением о былом духовенстве, представляли учащемуся юношеству светских священников, как неучей, недостойных уважения, почему ни один из лучших учеников не желал вступить в белое духовенство; семинарии наполнялась юношами, не склонными к наукам, а иезуиты намеренно не развивали их умственных способностей, дабы со временем они не могли затмить членов их ордена». Высшее жмудское духовенство постоянно настаивало на необходимости перенесения семинарии из Крож в Ворни, чтобы ближе следить за действиями иезуитов; в 1635, 1691 и 1694 годах оно положительно заявляло, что если это не будет сделано, то просвещение белого духовенства всегда останется в печальном положении. Наконец, только в 1741 году епископ граф Антоний Тышкевич построил деревянный дом в Ворнях, перевел туда семинарию, и поручил ее пиарам, как ордену, наиболее образованному в то время; в этой семинарии было всего 8 клериков, из коих 6 содержалось доходами с семинарских имений, а 2 на свой собственный счет. Иезуиты не могли снести такого оскорбления, стали интриговать и достигли того, что в 1760 году пиаров удалили, а им вновь отдали семинарию, которой они и управляли до уничтожения иезуитского ордена. Систему иезуитского воспитания так описывает епископ Воллончевский: «знать на память весь темный альварий (иезуитская грамматика), говорить кое-как по-латыни, уродовать народное наречие примесью латыни, писать целые тома преувеличенных и незаслуженных похвал своим покровителям и другим знатным липцам, наполнять каждое сочинение иносказаниями и подобиями, были отличительными достоинствами тогдашних ученых; такими-то вещами набивали иезуиты головы вверенных им юношей, удерживали их в школах до старости, произвели всеобщее невежество и упадок наук, которые продолжались у нас в период царствования дома Саксонского». В 1774 году призваны были в Ворни из Варшавы миссионеры, которым и поручена была епархиальная семинария.

При таком приготовлении, не могло выходить образованных священников; но жмудское белое духовенство, не смотря на свое невежество, было вообще благочестиво, и с течением времени умело наконец развить это чувство и в народе, хотя и действовало на него не столько убеждением, сколько страхом наказаний. При церквах были так называемые куницы; они состояли из железной цепи, один конец коей был вделан в стену у костельных дверей, а на другом конце; ее был железный обод, который мог обнять человеческую шею; в этот обод захватывали шею грешника; «еще в недавнее время», говорит епископ Воллончевский, «находилась такая куница в костеле россиенском»³¹³. С провинившимися духовными епархиальное начальство поступало также сурово: их нередко заключали в тюрьму, для этой собственно цели построенную в Ворнях.

Монашеские ордена явились поздно на Жмуди; до XVII века их вовсе не было; пришли они сюда первоначально для сопротивления реформации и распространились довольно быстро, разместившись такими образом: 1) иезуиты, первые прибывшие на Жмудь, избрали главным своим пунктом местечко Крожи (россиенского уезда); 2) бернардины, основались в Кретингене (тельшевского уезда, на границе Пруссии), в Цитовианах (шавельского уезда), в Тельшах и в Датнове; 3) доминикане – в Кальварии (тельшевского уезда) и в Россиенах; 4) кармелиты – в Линкове, в Кейданах (ковенского уезда), в Россиенах и в Хвалойне (шавельского уезда); в этих трех последних местах заложили они свои монастыри уже в XVIII столетии; 5) пиары построили свой монастырь в Россиенах также уже в XVIII веке; 6) бенедиктины во второй половине XVIII века возвели себе монастырь в Пошотуне; 7) францискане – в Жогинях; 8) базилиане – в Подубисье в половине XVIII века; 9) рохиты – в Ворнях и в Констациях в половине XVIII века; 10) мариавитки – в Крожах во второй половине XVIII века; 11) катаринки – в Кроках. Прибытие в значительном числе монашеских орденов на Жмудь дурно было принято светским духовенством, которое подвергалось различным с их стороны притеснениям; монахи отбивали у священников исправление треб, стали совершать в чужих приходах богослужение, без ведома приходских священников, так что епископ Авраам Война принужден был дать в 1627 году предписание хватать таких монахов, как только покажутся, и отсылать их под стражей в местопребывание епископа; епископ Георгий Тышкевич, ревностный покровитель всех вообще монашеских орденов, заслужил общее негодование, как светского духовенства, так и дворянства за то, что в 1642 году отнял у белого духовенства костел россиенский и отдал его доминиканам; на провинциальном синоде 1643 года запрещено было монахам отвлекать народ от приходских церквей к своим кляшторам, проповедовать с амвона презрение к белому духовенству и совершать в приходских церквах таинства, без согласия приходских священников.

Для исполнения постановления тридентинского собора, в жмудской епархии созывались провинциальные синоды, также как и в виленской, и точно также преимущественно для соблюдения формы, без существенной пользы для церкви; так, например, положительно известно, что постановление второго синода, бывшего в 1636 году, написаны были прежде, чем синод собрался; особую ревность к созыву этих бесплодных синодов, показал епископ Георгий Тышкевич (1633–1646), – при нем их было четыре. Всех же вообще жмудских провинциальных синодов считается семь, именно: 1555, 1636 (на котором, между прочим, запрещено было духовенству носить бороды и велено подстригать волосы), 1639, 1643, 1647, 1651 (на котором было постановлено, чтобы приходские священники не смели давать отпущения грехов неплатящим десятины и разоряющими духовные имения³¹⁴, наконец, седьмой и последний синод 1752 года³¹⁵.

III. Каменецкая епархия учреждена, как полагают, в 1414 году; первыми проповедниками католицизма являются здесь доминикане и францискане в то время, когда жители этой страны были уже православными и когда была уже тут православная епархия; таким образом католицизм внес сюда не христианство, прежде него повсеместно распространенное, а только латынскую пропаганду. По незначительному числу бывших в этой епархии костелов и духовенства, она находилась в подчинении львовской митрополии; почему епископы каменецкие никогда не собирали провинциальных синодов, как это делалось в других епархиях, а посылали уполномоченных своих на синоды львовские, постановления коих распространялись и на епархию каменецкую; из этого видно, что это подчинение каменецкой епархии львовской митрополии было совсем иного рода, чем отдаленная зависимость епархии виленской и жмудской от архиепископа гнезненского. Местом главного епархиального управления был город Каменец; но во время владычества турецкого оно переносимо было в Прагу, Люблин и другие города нынешнего царства польского.

Епархия эта не была богата духовными имениями, от этого польские магнаты не искали каменецкой кафедры³¹⁶, как виленской, а впоследствии жмудской; напротив того, для большинства епископов эта кафедра, как ее называли, minor episcopatus, служила только переходом к другим более важным; по большей части епископов каменецких переводили на кафедру хелмскую³¹⁷. Капитул состоял первоначально из 16 прелатов и каноников, но с течением времени число их увеличилось без всякой нужды, само собой, без соизволения даже епископа до 23-х; хотя в 1712 году оно и было приведено в прежде существовавшее, но чрез нисколько лет начало вновь возрастать, не смотря на постоянные напоминания епископов. Также самопроизвольно возникла и суффрагания каменецкая, по малости народонаселения р.-католического, совершенно бесполезная. В 1730 году канцелярий каменецкий Адам Оранский, довольствуясь одним своим желанием, сам от себя учредил эту суффраганию, в видах распространения, как он выразился, католицизма, записав на этот предмет незначительный капитал на своих имениях и притом с условием, чтоб в это звание назначались преимущественно лица из его рода и фамилии; для утверждения этой суффрагании почиталось достаточным одно согласие, епископа. Сам Оранский избран был первым суффраганом, а достигнув своей цели, отказался от уплаты, обещанной на утверждение суффрагании суммы, стал самовластно распоряжаться епархией и ее духовенством, и разорил совершенно имения капитульные. Высшее духовенство, и во главе оного епископе, принесли на него жалобу папе; но суффрагания каменецкая, тем не менее, оставалась, как была учреждена, до самого присоединения подольской губернии к России. Прелаты и каноники, оставаясь в праздности в своих имениях, перестали даже вовсе собираться на капитул, так что в 1709 году сделалось необходимыми постановить, под угрозой денежного штрафа, чтоб хотя часть членов капитула была ежемесячно в присутствии; но это определение, постоянно подтверждаемое впоследствии, никогда не приводилось в исполнение.

Монашеские сословия могли того менее способствовать благоустройству церковного управления. Сопротивление их всяким распоряжениям епископов³¹⁸ и постоянное противодействие белому духовенству выразились в каменецкой епархии, быть может, сильнее и яснее, чем в других. Во всех сохранившихся посланиях каменецких епископов к их пастве прямо и открыто говорится о безначалии монастырей, неповиновение и своевольства монахов. В 1742 году епископ Сераковский жаловался, что они, под предлогом привилегий, изъятий и т.п., совершенно не признают его власти. В 1758 году белое духовенство представляло о нарушении прав его монашескими орденами. В 1760 году епископ Красинский, при восшествии его на каменецкую кафедру, повторяет слова своего предшественника о злоупотреблениях монастырских. Но такие вразумления, неподкрепленный действительной властью, не могли не остаться тщетными. Живя, противно уставам своих орденов, в роскоши и праздности и следуя одним только влечениям своего корыстолюбия, монахи отнимали доходы у приходского духовенства, преимущественно при погребении умерших, занимали самоуправно места приходских священников и даже на этих должностях отказывали в повиновении епископу. Открытие новых монастырей не было подчинено никаким правилам: монахи, жившие в числе двух или трех человек при приходской церкви, называли ее уже монастырем, сами не следуя вовсе монастырским уставам; и злоупотребления эти были, как следует предполагать, довольно часты, ибо епископы Сераковский³¹⁹ и Красинский³²⁰ нашлись вынужденными указать на них в обнародованных ими посланиях.

Слишком три века спустя после основания епархии учреждена была епархиальная семинария, и то только по имени. В 1721 году епископ каменецкий Степан Рупневский определил 700 злотых на устройство семинарии и ежегодное содержание в ней четырех клириков. Такая ничтожная сумма не могла обеспечить существование заведения, а число воспитанников не могло значительно увеличить массу образованного духовенства епархии; вообще на этот предмет, столь очевидной важности, не обращали должного внимания. Станислав Гозиус, епископ каменецкий, издавая в 1727 году довольно обширное положение об управлении епархией и касаясь в нем самых подробностей различных частей духовного ведомства³²¹, даже не упоминает о семинарии; ни разу не было сделано даже визита или осмотра семинарии; в постановлении капитула 1737 года сказано: «клирики в семинарии ходят чуть не голые»: Только в 1742 году определен был возраст, ранее которого не должны были поступать воспитанники в семинарии, и срок курса ученья. В этом же году епископ Сераковский назначил ежегодный сбор с духовенства на устройство семинарии, сообразно с доходами каждого, но духовные ни одного даже раза не хотели уплатить незначительной суммы, на их же просвещение предназначенной. В 1752 году один каноник каменецкий завещал капитал на постройку семинарского здания; но капитул, распоряжавшийся этими деньгами, так долго производил эту постройку, что она была окончена не ранее 1791 года, и этот год можно с достоверностью почитать временем начала действительного семинарского воспитания Замечательной особенностью этого заведения должно быть почтено то, что им никогда не могли завладеть ни миссионеры, ни иезуиты; эти последние только хитростью, без ведома начальников, старались привлекать к себе воспитанников семинарии, что не раз им удавалось.

Страсть к обогащению была господствующей страстью римско-католического духовенства; не довольствуясь своими фундушевыми имениями, оно, под страхом проклятия, собирало десятины с бедных прихожан, а из своих средств мало уделяло на пользу общественную; так в 1767 году члены капитула просили об увольнении их от всяких повинностей, по бедности; так в 1773 году, когда польское правительство имело крайнюю нужду в деньгах, все духовенство каменецкой епархии отклонилось от уплаты временной подати под именем subsidium сharitativum, под предлогом бывшей моровой язвы; даже в несчастную годину опустошений турецких и владычества над этой страной мусульман, римско-католические духовные, забывая долг граждан, думали только о своих прибылях: тринитары, в распоряжении коих отдан был в то время графом Потоцкими, палатином куявским, капитал для выкупа пленных, не употребляли его по назначению, а присваивали себе, так что капитул нашелся в необходимости обязать их ежегодной отчетностью³²².

До 1742 года каменецкая епархия разделялась на четыре деканата; в этом году прибавлены к ними еще два. Деканаты эти были следующие: 1) язловецкий с 7-ю церквами, 2) дунайгродский с 11-ю церквами, 3) шарогродский с 8-ю церквами, 4) медзибожский с 6-ю церквами, 5) сатановский с 9-ю церквами и 6) чарнокозенский с 7-ю церквами. При присоединении Подолии к России в каменецкой епархии было не более 50-ти костелов³²³.

IV. Епископство луцкое учреждено было, как полагают, в 1375 году сначала во Владимире-Boлынском, а в 1428 году епископская кафедра перенесена была в Луцк³²⁴. Епархия эта занимала весьма обширное пространство, именно в нее входили: Волынь, Подляхия, Брацлав, Брест-Литовский (почему епископы луцкие назывались также и брестскими) и Полесье³²⁵. Волынь была колыбелью православия в России; уже в конце X века существовала там православная владимирская епархия, с начала XIII века основана епархия перемышльская, а в начале XIV века луцкая; весь народ этой страны принадлежал к православной вере в то время, когда учреждена была римско-католическая луцкая епархия. Из этого видно, что эта латынская епархия устроена была исключительно для пропаганды; с 1340 года волынская область поддалась Польше, и с этого же времени начинаются гонения на православных, духовенство греческое притеснялось, православные церкви обращались в костелы, так что в 1343 году православные обитатели этой страны просили хана татарского избавить их от этого религиозного ига; наконец, для успешнейшего совращения, папа Григорий XI установил здесь латынскую епархию. Сообразно с этой целью, главнейшим орудием латынизма в этой стране были миссии, которые имели явное и единственное назначение совращать в католицизм православных, и можно сказать, что каждый дельный епископ был, по обязанности своей, пропагандист³²⁶.

Во избежания повторений, мы не станем описывать внутреннего состава и отношений разных классов духовенства этой епархии, как между собою, так и к другим сословиям, а обратим тех из наших читателей, которые желали бы ближе с этим познакомиться, к синодальным постановлениям этой епархии, состоявшемся в 1726 году при епископе Рупневском³²⁷.

Луцкий капитул состоял всего из шести каноников; при епископе Франциске Кобельском (†1755 г.) учреждена луцкая суффрагания; епископы, луцкие получали нередко повышение переводом на кафедру виленскую.

В луцкой епархии было три семинарии: 1) луцкая, основанная епископом Александром Выховским; 2) олыкская, основанная в 1631 году князем Радзивиллом, великим канцлером литовским, на иждивении олыкского прелата Зажерского, который завещал сумму собственно на учреждение там семинарии для восьми клириков; почему это заведение и называлось «collegium Zajerscianum»; в конце прошлого столетия оно было преобразовано в народную школу; 3) яновская, основанная в 1685 году епископом Станиславом Витвицким; сначала она была вверена священникам, так называемым «коммунистам» , а в 1782 году светским священникам. В самые блистательные эпохи в семинариях этих было самое ограниченное число клириков, и вообще положение их ни в чем не различествовало с состоянием подобных заведений в других литовских епархиях.

В луцкой епархии было шесть провинциальных синодов, именно: в 1607, 1621. 1641, 1684, 1720 и 1726 годах.

В начале XVIII века луцкая епархия имела 183 костела и разделялась на следующие 14 деканатов: 1) владимирский с 19-ю церквами; 2) дубенский с 19-ю; 3) кременецкий с 10-ю; 4) збаражский с 9-ю; 5) заславский с 9-ю; 6) браславский, в котором вовсе не было костелов, а разъезжали миссии; 7) яновский с 19-ю; 8) венгровский с 19-ю; 9) бельский с 16-ю; 10) шерешовский с 14-ю; 11) брянский с 14-ю; 12) дрогичинский с 11-ю; 13) лозицкий с 13-ю; 14) каменецкий (каменец-литовский) с 11-ю церквами.

V. Время учреждения киевской епархии положительно неизвестно; одни относят оное к половине XIV века, другие, как Самуил Бантке, к 1433 году, иные наконец, как Нарбутт, к 1471 году³²⁸. Это разноречье объясняется тем, что звание киевских епископов, в видах пропаганды, установлено было гораздо прежде, чем образовалась в действительности епархия, так что первые семь римско-католических киевских епископов (из доминиканского ордена) были только епископами титулярными или почетными, а первым настоящим киевским епископом следует почитать Клементия, умершего в 1473 году³²⁹. Как в старину многие европейские государи любили производить род свой от Августа, а аристократические фамилии от разных знатных имен древнего Рима, так римско-католическое духовенство с особым наслаждением забавляло себя вымыслами о насаждении в разных странах католицизма в такие эпохи, когда о нем не было там и помина; раз принятая историческая неверность, не подвергаясь исторической критике, переходила от поколения к поколению и превращалась наконец в общепринятую истину. В настоящее время подобные фикции сделались невозможными для добросовестных исследователей, и остались уделом некоторых католических фанатиков, которые поддерживают их по своим расчетам; так, в сочинениях некоторых современных иезуитов можно найти, что будто русские зависали первоначально в духовном отношении от пап и различествовали от католиков одними обрядами, а не догматами, что в течете нескольких веков такая подчиненность Риму продолжалась и т. п.; происходившая в тот же период времени постоянные домогательства пап подчинить себе великих князей русских, которые, значит, подчинены им не были, нисколько не останавливают этих ретивых католиков в таких смыслах выводах и в столь неверных. заключениях. Такою-то невежественной ревностью в особенности отличались в XVII веке отступники от православия униаты; они-то распространили сказку, что будто киево-софийский собор, построенный великим князем Ярославом Владимировичем в первой половин XI века, был первоначально католическим храмом, а впоследствии сделался кафедрой римско-католических епископов; эти вымыслы перешли потом в сочинения польских писателей, как Нарушевича, Фризиуса и других, от них к писателями иностранными, а в наше время вероятно принимаются охотно европейскими ультрамонтанами, которым история Польши известна мало, а история России почти вовсе неизвестна. Латынское духовенство киевской епархии особенно дорожило тем, чтобы с постройкой этого знаменитого православного собора связать историю своей церкви в этой стране; потому в 1731 году киевский капитул просил, чтоб ему дана была печать с изображением св. Софьи³³⁰, а в 1744 году, по его просьбе, последовала папская булла, которою членам капитула предоставлено носить восьмиконечный крест, с орлом посредине, на коем с одной стороны изображена св. София³³¹, а с другой преподобный Иосиф.

По принятии в. князем Владимиром вместе с народом православной веры в Киеве, жители этой страны скоро за ним последовали и христианство греческого обряда твердо и навсегда здесь утвердилось, что естественно не могло нравиться папам; потому папа Иннокентий IV, в половине тринадцатого века, учредил русскую миссию из доминиканов и францисканов под именем «societas peregrinantium», которые имели преимущественной целью совращать в латынство православных. Около этого времени доминикане построили в предместье Киева, на Подоле, свой кляштор, который был великолепно перестроен в 1640 году; весьма долгое время этот костел был единственным католическим храмом в нынешней киевской и восточной части волынской губернии.

Киевская римско-католическая епархия, когда она окончательно сложилась, заключала в себе житомирский и овручский уезды губернии волынской и несколько костелов в звенигородском уезде киевской губернии и южной части губернии минской. Учрежденная, как каменецкая и луцкая, с целью пропаганды среди народонаселения, принадлежавшего к вере греческой, она долгое время имела весьма мало костелов: по удостоверению Несецкого, в половине XV века их было всего 7, в половине XVIII века и даже позже 18, составлявших два деканата – житомирский и фаустовский, в числе их 8 монастыреких³³²; но когда императрица Екатерина стала деятельно поддерживать православие в Литве, то римско-католическое духовенство так ревностно принялось строить костелы в этой прилежавшей тогда к России стране, что к 1777 году воздвигло 12 новых, так что в этом году всех церквей считалось в киевской епархии уже 31, при народонаселении в 27,459 душ³³³; к приходам причислено было весьма большое число селений, отстоявших, по большей части, на значительное расстояние от церквей, и притом при самом дурном состоянии путей сообщения³³⁴. Из 19-ти монастырей разных орденов, бывших в этой епархии, 13 построены во второй половине XVIII века, а некоторые из них даже в конце этого столетия³³⁵, т.е. в такую эпоху, когда расположение в монашеской жизни было уже чрезвычайно слабо, что также доказывает, что возведение этих обителей не было вызвано действительной в них потребностью, а только прозелитизмом; эти монастыри по правую сторону Днепра были как бы латынские траншеи против страны, лежащей по левой стороне той же реки, населенной исключительно православными, и где не было более ни одного латынского костела; в большей части монастырей было самое ограниченное число монахов, от 3-х до 5-ти; монастыри были как бы приготовленные пункты для прозелитской деятельности, но деятелей этих недоставало. К 1793 году число церквей в этой епархии возросло до 40, разделенных между тремя деканатами: житомирским, овручским и фаустовским или звенигородским. Все приходские церкви вблизи Днепра, до правую его сторону, построены были во второй половине XVIII века, именно, идя с севера к югу, церкви: иванковская, макаровская, мошненская и слимонская, католицизм решительно двигался в этой стране как бы стратегически навстречу православию противоположного берега Днепра. Латынское духовенство до такой степени торопилось покрыть этот край латынскими костелами, что перед самым присоединением оного к России, на последнем сейме, определено было сеймовой конституцией настроить разом в староствах воеводства киевского и брацлавского в имениях королевских 24 приходских костелов в тех пунктах, которые укажет епископ киевский, назначит на каждый такой костел, по три уволоки земли, а на содержание церкви и священника по 3 т. злотов польских из государственной казны; но это сеймовое определение не успели привести в исполнение³³⁶. Из всего этого видно, что пропаганда едва к концу XVIII века успела устроить и то весьма незначительную епархию; до тех же пор киевская епархия существовала более по имени, чем на самом деле.

Соответственно с этим, Киевские епископы и капитул вели как бы кочевую жизнь. В самом Киеве эти епископы никогда не имели кафедральной церкви, а служили в доминиканском монастыре; в XVII веке город этот стал переходить в руки русских, а в 1686 году окончательно присоединен к России; потому еще в 1684 году кафедра киевских епископов переведена была в Люблин, в доминиканский монастырь, где оставалась до 1724 года, в этом году перенесена в Житомир, откуда во время войн и смут политических передвигаема была временно в разные места: в 1743 году в Сокал (бельзского воеводства) в францисканский монастырь, в 1743 и 1768 годах в Чудново (житомирского уезда, 50 верст от Житомира), в Бердичев в кармелитский монастырь, в Сербиновку, в епископское имение Фаустово (васильевского уезда киевской губернии) или, как называли иезуиты, Хвастово. Житомирский кафедральный собор, который начал строить епископ Самуил Иоанн Озга, освящен был его преемником Каэтаном Солтыком в 1751 году³³⁷. Со времени епископа Александра Соколовского (1636–1645) киевские епископы, присвоив себе титул черниговских, стали называться киевскими и черниговскими, хотя в земле черниговской вовсе не было католических церквей³³⁸, что не помешало однако епископу Андрею Залускому учредить звание черниговского архидиакона³³⁹.

Капитул, киевский начал образовываться только в начал; XVII века; епископ Христофор Казимирский († 1618) учредил шесть каноний, а преемник его Богуслав Радошевский³⁴⁰ – шесть прелатур; в половине XVIII века было семь прелатов и восемь капоников. Впоследствии число членов капитула, и в особенности во второй половине XVIII века, значительно увеличилось, так что к концу этого столетия в этой епархии было уже 8 прелатов и 12 каноников. Капитульные имения были незначительны, почему прелаты и каноники, нося в сущности только один почетный титул, не обращали вовсе внимания на свои обязанности, не жили при кафедре, а проводили свое время либо в Варшаве, либо где им хотелось. В 1726 году епископ Озга писали капитулу, что он уже давно не только не видит некоторых членов капитула и не слышит о них, но даже не знает, где они находятся; послание это заключил он следующими словами: «scit enim quisque ex personis capitularibus esse cathedram nostram ad Boristenem, non ad Vistulam»³⁴¹. Фризиус, историограф киевской епархии, так характеризует время епископства Озги: «Нос pessimum malum ex ео praecipue hanc occupaverat dioecesin, quia longo tempore antistitum nullus suas cognoverat oves, nec istae suum cognoverant pastorem. Capitulum erat extra dioecesin, dioecesis extra sacerdotes»³⁴². Такое состояние епархии и капитула продолжалось до конца, не смотря на напоминания епископов; так, напр., в 1746 году из всех прелатов и каноников был налицо только один каноник³⁴³. Киевская римско-католическая епархия существовала более по имени, нежели на самом деле, но имела внешность действительной и как бы значительной епархии, до такой степени, что понадобилось даже, около 1740 года, когда всего было в этой епархии 18 церквей, учредить суффраганию; Антоний Тышкевич, секретарь в. к. литовского, каноник кафедральный виленский, записал в 1739 году для основания киевской суффрагании 20 т. флоринов польских, обеспечив их своими имениями, которые, однако, по справке, оказались ему не принадлежащими; не смотря на это, суффрагания была учреждена³⁴⁴, и сам Тышкевич назначен суффраганом.

Семинария учреждена была уже в 1762 году в Житомире, на шесть клириков, и отдана иезуитам.

И киевская, более воображаемая, нежели действительная, епархия имела свои два провинциальные синода: один в 1640 году, ненавистно где, а другой в 1762 году в Житомире³⁴⁵, и епископы производили визитацию епархии, но не столько для осмотра своих обителей, сколько для совращения православных, при чем не стыдились употреблять даже подкуп³⁴⁶.

VI. Епископство смоленское учреждено было в 1638 году, по ходатайству виленского епископа Авраама Войны, в стране издревле православной, где уже с первой половины XII века (между 1128 и 1137 годами) существовала православная смоленская епархия. Предлогом к учреждению этой римско-католической епархии выставлялось соображение обширности епархии виленской, часть которой должна была отойти к этой новой епархии; но настоящая цель ее основания было стремление распространить латынизм между коренным русским народом, – вместе с Сигизмундом III вошли в Смоленск иезуиты³⁴⁷. Так как в течении XVII столетия Смоленск переходил из рук в руки то к России, то к Польше, а в 1686 году окончательно и навсегда возвращен России, то епископ смоленский и не имел пребывания в этом городе, а жил в Вильне или в Варшаве. В сущности, епископы смоленские, хотя имевшие место в сенате и именовавшиеся суффраганами митрополита гнезненского, были почетными прелатами виленской кафедры; так епископы князь Иероним Сангушко (первый из своей фамилии оставивший православие) и Готгард-Иоанн Тизенгаузен были в то же время виленскими суффраганами, епископ Казимир Пац – пробощем, а епископ Александр Котович – прелатом кустошем виленской кафедры³⁴⁸. Номинальные епископы смоленские, в особенности помянутый Котович, щедро раздавали почетный титул каноника смоленского, так что в скором времени в виленской кафедре появился целый капитул смоленский, который увеличивал блеск и пышность епископов виленских, любивших считать себя за примасов Литвы, подобно тому, как были в действительности епископы гнезненские в Польше. Этого мало: тот же епископ Котович достиг учреждения смоленской суффрагании. Во всей смоленской епархии было четыре небольших костела; но, не смотря на то епископство это с капитулом, состоявшим из восьми каноников, продолжало существовать до конца XVIII века, один епископ следовал за другим, так что было 15 смоленских епископов, тогда как Смоленск давно уже не принадлежал Польше, и в католическом епископстве не было ни католического народонаселения, ни кафедры для епископа³⁴⁹.

VII. Епископство инфляндское или ливонское образовалось из старинного ливонского архиепископства. В 1561 году Ливония присоединена была к Литве; когда же в 1569 году Литва соединилась с Польшей, то к королевству польскому присоединены были Лифляндия, Курляндия и Семигалия. В 1582 году король Стефан Батория, вместо архиепископства ливонского, учредил епископство венденское, назначив венденскому епископу место в сенате после каменецкого; на провинциальном синоде, бывшем под председательством Лаврентия Гембицкого в 1621 году, венденский епископ сделан был суффраганом митрополита гнезненского, в действительности же был всегда суффраганом виленским. В 1660 году, при короле Иоанне-Казимире, по договору оливскому, это епископство было вовсе уничтожено, а оставлено было только имя епископа ливонского³⁵⁰. Епископ этот в конце XVIII столетия имел в своем заведывании всего 24 церкви и каплицы: 14 в Лифляндии и 10 в Курляндии; для столь ограниченного управления учреждена была в 1743 году, при епископе Пузыне, суффрагания. Между тем епископ инфляндский или ливонский, не имея постоянного местопребывания, переносился из города в город, из Дюнсбурга лифляндского в Краслав, имение графов Платтеров, оттуда в Янов, недалеко от Ковна, по большей же части, оставляя свою паству, жил, так как и смоленский епископ, то в Вильне, то в Варшаве. В инфляндской епархии, как и в смоленской, не было кафедрального собора, но, не смотря на это, епископ окружен был капитулом, состоявшим из 12 каноников. В 1755 году учреждена была в Краславе семинария, порученная миссионерам; граф Платтер и епископ Островский дали им единовременно, в виде фундуша, 4 т. талеров, с тем, чтоб на эти деньги воспитывалось 4 клирика для епархии инфляндской, а смоленский епископ Гильзен отпустил им 2 т. талеров для обучения в этой семинарии двух клириков для смоленской епархии, и с тем, чтобы миссионеры отправляли ежегодно в его епархии миссии³⁵¹.

Из всего предыдущего исторического обзора римско-католических епархий западного края, когда он принадлежал к Польше, видно, что только четыре епархии были действительные, – виленская, жмудская, каменецкая и луцкая; епархии же киевская, смоленская и инфляндская были епархиями только номинальными.

Ограничиваясь этим историческим очерком католицизма в Литве под владычеством Польши, представим в общих чертах состояние там римской церкви во время присоединения к России Западная края.

По окончательному разделу Польши, под управление русского правительства поступили четыре вполне организованные римско-католические епархии: виленская, самогитская, луцкая и каменец-подольская. Пространство епархии вовсе не соразмерялось с количеством прихожан, а также с духовными их потребностями. Несоразмерны были также имущества и фундуши епископов: виленский и самогитский пользовались огромными богатствами, а смоленский и инфляндский почти ничего не имели. Епископы, коих назначение зависало от короля, не только были первыми сенаторами, но и председательствовали в разных комитетах по делам финансовым и по части военной, занимали первые места на сеймах, созываемых в пределах их епархии, и даже были ротмистрами в польской коннице. Такое соединение обязанностей духовных с гражданскими не дозволяло им заниматься делами, собственно до звания их относящимися, потому они и избирали себе суффраганов или викариев.

Отношения епископа к капитулу не были всегда одинаковы: иногда капитул ограничивал власть епископа, даже открыто сопротивлялся ему, а иногда только по имени составлял совет епископа, который действовал самоуправно. Во всяком случай, отношения эти не были определительными, а зависели от лиц и обстоятельств. Члены капитула, то есть, прелаты и каноники, хотя и имели в своем заведывании отдельные церкви, но по большей части поручали их за незначительную плату простым священникам (clerus inferior), сами же исполняли только легчайшие обязанности, или же вовсе не жили при своих приходах и даже в своих епархиях: «мы не остаемся на своем месте, у нашего озерка», говорил Скарга высшему капитульному духовенству: «рыбы в Литве, а рыболовы в Польше».

Вообще римско-католическое духовенство пользовалось огромными правами и привилегиями. Определение на важные места канцлеров и подканцлеров литовских зависело от белого духовенства; должности литовских секретарей, референдаров и т.п. занимали прелаты и каноники. Духовные наполняли все присутственные места, были изъяты от всякой подсудности гражданской, а подлежали только суду духовному, к предметам ведомства коего относились также тяжбы о десятинах, о всяких записях и завещаниях. Судопроизводство это, основанное на законах канонических, сопровождалось обыкновенно угрозами проклятия, отлучения от церкви и т.п. Но не подчиняясь власти светской, духовенство католическое всегда вмешивалось в дела гражданские. Ко всем этим привилегиям католическое духовенство присоединяло исключительное право цензурования всех выходивших в свет сочинений, в которых говорилось о религии и нравственности. Таковы были огромные средства, при помощи которых с одной стороны усиливался фанатизм, с другой – росли ненависть к духовенству и равнодушие к религии.

Тогда как высшее римско-католическое духовенство получало через римские декреты богатейшие плебании, самое многочисленное, приходское, оставалось в нищете и в постоянном угнетении от своих богатых собратий. Духовные фундации, беспрестанно увеличивавшиеся, делались в пользу монастырей и братств; на сельское же духовенство мало обращали внимания. Нищета породила невежество: многие священники не были в состоянии объяснять своим прихожанам главнейшие догматы их религии; не во всех приходах был одинаковый катихизис, то же толкование веры; так что крестьянин, переходивший из одного села в другое, находил не то учение, которое объяснял ему прежний священник. Следствием необразованности приходского духовенства было учреждение миссий, который переезжали из одного города в другой, как бы в стране, которую только еще приводили к христианству.

Если обратим внимание на состояние римско-католических семинарий, то легко найдем причины упадка духовного образования. Клирики в семинариях были или фундушевые (казенные), или воспитывавшиеся на свои счет. Первые пользовались только лекциями и столом, а одежду и другие необходимые вещи должны были покупать на свой счет; но как они не имели никаких средств, то и не были в состоянии оставаться в семинарии до окончания учения, а оставляли ее ранее этого срока для приобретения трудами насущного хлеба. Своекоштные воспитанники были по большей части из богатейшего дворянства и предназначались уже вперед для занятия важнейших духовных должностей. Потому начальство семинарии делало им всякие снисхождения, давало им лучшую пищу и требовало менее занятий науками. Как семейства их, так и епископы старались, чтобы эти молодые люди не оставили духовного поприща; такого клирика уже в заведении величали прозванием каноника, хотя он таким не был, и т.п. Но при всем том из числа этих богатых воспитанников немногие оканчивали курс наук в семинарии. Сколь резко эти два класса богатых и бедных отделялись в училище, столько же различали их и впоследствии при назначении к духовным должностям; бедные получали места викарных и плебанов и составляли так называемое приходское духовенство; богатым раздавали пробощства, канонии, опатства и т.п. Эти последние, по выходе из семинарии, часто отправлялись в Рим и доискивались там доходных мест, ибо римский двор имел право определять в известные месяцы года к самым богатым приходам при кафедрах и коллегиатах, которые зависели от его назначения. Таким образом, одним бедность, другим богатство служили препятствием к образованию³⁵².

Монашеские сословия были весьма многочисленны на Литве и сильно увеличивались в то именно время, когда наклонность к монашеской жизни уже исчезала; но римский двор все еще находил, что их мало³⁵³. Замечательно, что бо́льшая часть монастырей в западной части нынешней киевской губернии в восточной волынской, то есть, в странах по преимуществу православных, основаны были уже во второй половине прошлого века. Значение их понятно: это были католические крепости на границах православия, но не для защиты, а для нападения из них; они были не что иное, как духовные миссии, учрежденные для распространения латынской пропаганды. Точно то же было в Белоруссии, смежной с Россией.o, где народонаселение было или православное, или униатское; так что в этих странах число католических монастырей по отношению к католическому населению превышало в десять и более раз число этих обителей в собственной Литве и Самогитии, где масса народа исповедует католическую веру. Монашеские ордена, без всякого подчинения епископам и правительству, враждовали с белым духовенством за приходы, и за исключением весьма немногих, так называемых нищенствующих, радели более о своих богатствах, чем о нравственном воспитаны народа, на который, однако, во имя религии, имели решительное влияние. Монастырские училища были школой религиозной нетерпимости и в продолжении нескольких столетий оставались в со стоянии умственного застоя. Даже в конце царствования Августа III, когда светские заведения, исторгнутые из-под власти иезуитов и порученные ведению едукационной комиссии, значительно улучшились, монастырские училища, не подчиненные правительству, сохранили прежнее устройство. Многие науки, как напр. математика, физика и другие, были вовсе из них изгнаны, потому, как говорили монахи, что они не имеют никакой связи с религией; в женских же монастырях запрещено было учить писать. Орденские провинциалы, имевшие главное начальство над училищами их сословий, приготовляли в этих заведениях не добрых христиан и граждан, не образованных служителей алтаря, а людей, которые могли бы распространить их орден, приобрести ему новые богатства, усилить его влияние и могущество. Поэтому все старание было обращено на то, чтобы завлечь в орден, не обращая внимания ни на образование, ни на лета: часто юноши, почти дети, постригались в монахи, не имея к монашеской жизни настоящего влечения. Уже светская власть должна была ограничить эти злоупотребления, не обращая внимания на постановления тридентинского собора, и к величайшему огорчению римского двора, сеймовым постановлением 1768 года был определен возраст, ранее которого никто не мог произносить монашеских обетов, именно – для мужского пола 24-х, а для женского 16-ти-летний; за нарушение же этого постановления монастырские настоятели подвергались пени в тысячу гривен из монастырских имений или фундушевых сумм³⁵⁴.

Instruzione

Di ondine di N. S. Papa Clemente VIII per d’Alessandro Cumuleo, arciprete di S. Girolamo di Roma, mandate da Sua Santità a Teodoro, gran duca di Moscovia.

Conformo a quelle che vi fu detto uel partir vostro di Roma, e che fu anco notato nella vostra Instruzione scatteso a vedere qual era il desiderio della M. dell’ Imperatore intorno all andata vostra in Moscovia; e poiche avemo inteso piacere del consiglio, fu atteso alla spedizione, la quale vi s’invia ora, e sarà portata dal P. provinciate dell’ Austria sin a Vienna, con ordine che di là per nomo apposta sia indirizzata al principle di Transilvania, il quale sara pregato in nome di N. S. a procurar l’abbiate quanto prima sia possibile aunque sarite. – Averete dunque per questa via il Breve per il gran duca dupplicato affine d’assicurarsi cosi di non guastarlo per cammino perchè potrete accomodarli in luoghi separati rivolgendosi in tela cirata, о altrimento, di maniera che siano beu custoditi dalle acque о da altri accident.

Nella medesima cassetta, ove saranno essi Brevi fon la copia, vi troverete anco una crocetta di smeraldi, et un rosario d’agata,che si averanno secondo il costume a presentare al principe, quella a nome di N. S. e questa a nome vostro proprio; nella croce vederete le lettere greche, le quali riferiscono alcuni essere necessarie affinche il presento sia accettato, о sia accettato più volontieri. – E voi saprete scusare la piccolezza con la necessità del lungo viaggio, e con altre ragioni, mostrando, che se la presente trattazione anderà innanzi Sua Santità, si dignerà di mandare più solenue ambasciaria.

Nella corte dell’ Imperatore fu data intenzione al Nunzio, che quando voi foste per pigliar quel cammino, Sia M. e non ostante che abbia mandati due mauo d’ nomini a quella parte, ci aggiugnerà la terza per compagnia vostra, pero scrivemo al vescovo di Cremona, che subito in avvisi, come averete da governarvi intorno a questo, e voi seguirete in tutto e per tutto I’ ordine di esso vescovo.

Ma in evento che vi accorressc d’ audare senz’ altra compagnia, avvertirete d’ informarvi bel del mode che averete da tenere per aver da Polacchi il salvocondotto. e poi da Moscoviti medesimi. Credemo che dal gran cancelliere potreste avere il lume migliore. e potreste passare per la Livonia verso Derpato, che fortezza tenuta da lui, mandando di là al capitano di Plescovia per la patente. La seconda strada per entrare in Moscovia ѐ quella di Littuania, per la quale converrebbe arrivare ad Ursa, ultima frontiera verso il Moscovito, e di là spedire il capitano di Smolensco per la patente, la quale peni dicono non farsi mai da ministri, ma che mandano essi a pigliarla dal loro principe, eleggendo per esso questa strada che I’ altra, in che vi consigliareti col tempo, e con I’ occasione, potrete aver indrizzi bioni dal Signore Card. Radzvil. avvertendovi che senza ajuti tali i Polacchi non vi lasciano arrivare e quei confini. – E questo sia detto in quanto al viaggio, al quale non vi esponete senza le debite considerazioni, e senza aver eseguite prima le altre commissioni che portaste di quà. – Il negozio ha d’ aver per fine di muovere quel principe ad ajutare, in quei modi che può, i Cristiani contro i Turchi perpetui nemici della Fede nostra, e della Croce. – Le ragioni di persuadere si caveranno dalla difesa della comune religione, dalla gloria che averà quella nazione in tutto il mondo di avere in occasione tale difesa la Republica Cristiana, dall’ interresse delle cose proprie, le quail in tanto maggior pericolo caderanno sempre quanto più si lascerà accrescere la potenza des Turco: onde, se egli venisse a prevalere contro I’ imperatore e contro I’ Ungaria, la Polonia restarebbe subito in suo potere, e la Littuania, nè potriano restar sicure le vicine provincie,e la Moscovia verrebbe in certo modo ad esser circondata dalle forze Turchesche, benchè gli asquisti fatti ultimamente contro il Persiano, e contro i Giorgiani le hanno anco avvicinate da quella parte, come discorrendo potrete dimostrare le perdite della Grecia, degli imperi di Constantinopoli e di Trabisonda, di tanti altri regni potentissimi dell’ Egitto e dell’ Asia, che si sono perduti solo per aver voluto i principi loro aspettare la guerra in casa, piuttosto che mettersi unitamente ad ajutar gli altri, et tenere il nemico lontano. Mostrarete poi quello che convenga all’ amicizia e confederazione antrica ed ereditaria di quelli principi con la casa d’ Austria, e che di gran lode I’ ajutare gli amici ne’ loro bisogni, e finalmente, che gli conviene anco ad imitazione de’ suoi maggiori ascoltare le paterne esortazioni del Vicario di Cristo, e mostrare con gli etfetti quanto sieno da Lui stimate, assicuraudolo poter all’ incontro provare nelle occorrenze sue ogni termine di amore e di carità in questa S. Sede come I’ hanno sempre provato gli antecessori suoi.

Intorno a’ modi di ajutare poi la presente impresa, è necessario rimettersi a quello, che essi crederanno di poter fare più agevolmente. La M. dell’ Imperatore ha sperato che in tre maniere gli potesse venir comodo dall’ opera di quella nazione, cioè che fomentassero il Persiano, ei Giorgiani suoi vicini con consiglio e con unione di forze da battere il nemico comune, e valersi dell’ occasione presente per ricuperare le cose occupategli nell’ ultima guerra, e che tenesse occupati li Tartari Precopensi, in modo che non ardissero uscire dalle case loro in ajuto de’ Turchi, e danno dell’ Ungaria. – Ed in fine, che volesse soccorrere Sua M. Ces. di qualche grossa somma di denari per li bisogni della presente guerra.

Voi se andarete in compagnia di qualche personaggio mandato da Sua M. Ces. in Moscovia, trovarete alcuno delli gia mandati, averete a congiungere con esse loro i consigli, I’ opera vostra, ed ajutare, e tutte le domande predette, e quelle che crederete esser più uscibili.

Anzi pare fosse più utile e forse non più difficile, nè piu travaglioso 1’ indurre quel principe di mandare qualche ajuto di momento alle vicine parti ove si ha da guerreggiare, perche estendendosi il dominio suo più a Smolensco, di là con poco viaggio può inviare ci suoi eserciti in Podolia, e dalla Podolia in Moldavia, per far poi la guerra a’ Turchi nella Francia, ed’ assaltare le città, del mare Maggiore, che li metteria in incomodi maggiori. – E questa resoluzione sarebbe a’ Moscoviti molto gloriosa presso tutte le nazioni non sensa speranza d’ acquistare anco opime spoglie da sacheggiamenti delle città ricche di quella contrada. Ma quello che deve essere più stimato, verrebbe la nazione Moscovita ad apprendere la disciplina militare in luogo, ove potria mirare il mode di guerreggiare non solo di Turchi, ma anco di Tedeschi, di Ungari, d’ Italiani, che concorreranno a quella impresa mandati da Sua Santità, e da altri potentati d’ Italia, il che servirebbe poi maggior sicurezza delle cose proprie, ed a maggior facilità di allargare I’ imperio; oltre che, occupando qualche città sul detto mare Eussino, come facilmente avvenirebbe potria munirvisi dentro, e fondare speranza d’ estendere la fama к I’ imperio in quel più mite et più felice clima, ed aprirsi la strada all’ acquisto medesimo di Constantinopoli, second alle antiche pretenzioni de’ Moscoviti, che pensano appartenerli quell’ imperio per ragione ereditaria.

Se verra oppostà la lontonanza, potrà mostrare che lontanissima è anco Roma, che pure Sua Santità е resoluta di mandarvi gli ajuti suoi, e che li mandarà similmente il re di Spagua, che ѐ molto più lontano, e che la fede di Cristo, e I’ amore della religione deve aver forza per unire le remotissime nazioni contro quelli che tentano conculcarla.

In questo proposito averete a mettere qualche stimolo di gloria, come raccontando, che le nazioni oppresse sino della medesima lingua Moscovita, e poco differente, e che alzeranno le mani al Cielo, quando si vedranno soccorrere da propri parenti, nè bramaranno altro, che di aver difensori e padroni siccome li Cristiani di tutte quelle contrade che osservano il rito greco, averanno quella ragione di più di desidevare di sottoporseli, onde potranno sperare i Moscoviti larghissimi e felicissimi progressi dope li quali la divina misericordia gli garà grazia di unirsi tutti nella comunione della vere fede.

Bisognarà auco mostrare la facilità dell’ impresa con discoprire la debolezza de’ Turchi, la milizia che hanno perduta in Persia, le rotte che’ hanno avute in Ungaria, la dappocaggine del principe, la роса obedienza de’ soldati, la desolazione del paese, che va tutto disabitandosi per la tirannide, avarizia de crudeltà, del presente governo, onde si fa conto che, in spazio di cinquant’ anni, о anco meno, siano mancati più de due terzi di abitatori delle provincie soggiogate da’ Turchi, onde si vede che, con I’ occupare nuovi paesi, non acresce ma diminuisce potenza.

Altre volte si sono udite varie pretenzioni di quelli principi interno ai titoli, ed alle prominenze, ch’ essi si attribuiscono, anco con deduzioni di genealogie come se derivassero dagli antichi, imperatori romani. Se sentiste ragionamento di alcuna cosa simile, bisognerà, che dimostriate, che cotali titoli e dignità sono state sempre conferite da questa Santa Sede, allegando gli esempi a loro più noti delli regni di Polonia, d’ Ungheria, e di Boemia, e dell’ istesso imperio cosi Orientale come Occidentale, procurando in talmodo d’ imprimere nell’ animo di quelli, con chi vi accaderà di ragionare, 1’ autorità di questa Santa Sede, ed il merito, la sicurezza, I’ onore di quelli che da essa dipendono, e vivono uniti come cari figli nel grembo della madre. – Da questo regionamento potria darsi occasione dell’ altro di cousiderare il capo della religione a cui essi si sottopongano, e quanta sia la differeuza dell’ uno all’ altro.

Quello che si chiama Patriarca di Constantinopoli, dipende assolumente dalla volontà del Turco, capital nemico del nome cristiano; viene esaltato e deposto a suo capriccio, e compra la nonlegitima dignita a contaunti, e bene spesso avviene che da uno, il quale offerisca prezzo maggiore, sia supplantato il primo compratore. – Non potea parere se non molta indecenza di una cosi potente ed illustre nazione I’ aver prima a soccorrere per consiglio e sopraintendenza delle cose sagre in casa dell’ ostinato nemico, e poi averle a ricevere da persona, che ne abbia comprata I’ autorità con moneta, onde questo solo argomento può bastare per far conoscere che non vi possa osser concorso dello Spirito Santo Ià dove all’ incontro I Sommi Pontefici vengono eletti da nomini ecclesiastici con voti liberi, e con I’ assiastenza dello Spirito Santo, dal quale sono constituti i veri successori di Pietro, e Vicari di Cristo in terra.

Nelle differenze ch’ essi tengono dalla nostra vera fede voi sete cosi bene informato, che non occorre dirvene altro, avete pero a caminare tanto più pesatamente, quanto che, possedendo la propria lingua loro, sarete assalito con più interrogativi, e per questo è necessario star più su I’ avviso anco quanto alla osservanza di certi loro istituti, per che molte cose perdonariano all’ ignoranza di uno straniero, che terrano voi per obbligato a sapere ed osservare come prattico della lingua e de’ costumi, onde per esser la nazione molto puntuale, couviene caminare, con molto avvertimento di soddisfaria, e di mantenere insieme la dignità de questa S. Sede.

Non pare che i Moscoviti restassero molto contenti quando fu mandato a Roma I’ ultimo loro ambasciatore, avendo giudicato ch’ egli non fosse stato accompagnato nel suo ritorno nella forma e sin al luogo che stimano convenire; se sentirete voi dir parola di questo, escusate il fatto sopra la diversità delle usanze, testificando sempre che non si sia fatto о sia per fare mai meno in onore di quel gran duca di quello che s’ usia fare per qualunque altro de maggiori principi cristiani.

Se pottete instituire, о lasciare aperta una fenestra per poter trattare de unire alia Chiesa cattolica quella nazione, a voi, che sete ben versato nella materia, non mancaranno argomenti; e perche non è forse mai più avvenuto, che in sei о sette cento anni, che vi entrà la fede cristiana, sia stato mandato da questa S. Sede, a quei paesi uomo che possedesse la lingua, e che avess insieme la dottrina che avete voi, stiamo con qualche speranza voglia valersi di un tal instrumento per alcun gran bene della Chiesa sua.

Mettetevi voi dunque il pensiero e I’ industria tutta, raccomando di continuo I’ opera a sua Divina Maestà che noi vi metteremo insieme le orazioni, e le preghiere, affinche possa la Chiesa S. fare in questi tempi di calamitose perdite un accquisto cosi notabile, ed importante alia saluta d’ un infinito numero di anime.

Andate voi dimque allegramente, che N. S. vi accompagna con la sua santa benedizione, ed io col desiderarle largo accrescimento delle divine grazie.

Di Roma, li 27 di Jennaro 1591.

Dilecto filio, nobili viro, Alехio Michaeli, маgno Moschorm duci,

Clemens PP. X.

Dilecte fiIi,nobilis vir,s alutem, etc. – Gavisi in Domino quam maximè sumus, cum ex litteris Nobilitatis tnae, tum ex voce Pauli Menesii, supremi excnubiarum tuarum praefecti, quern perhumaniter excepimus, diserte coram cognoscere quo animo sis adversus neqnissimum Turcarum tyrannum, Poloniae non modo, sed universae Christianae Reipublicae in perniciem iniquis conatibus contendentem; solidam enim jure merito in spem venimus fore ut te amplissimae dominations vires una cum Poloniae rege inclytis consiliis sociantem, valida ad compescendos immanissimos hostes repagula excitentur, atque ad publicam salutem in tuto poitnendam, invictum excercitum, Domino benedicta ad utriusque fortitudine propugnacula exstruantur. Quod vero ad praestandas a nobis praefato Poloniae Regi suppetias attinet, ubi pro commissa infirmitati nostrae a Domino nostro Jesu Christo, quem coustituit Deus haeredem universorum totius christianae reipublicae custodia, in promovenda adeo praeclara expeditione, qua extraordinariis ad christianos principes ablegatis nuntiis, qua magna in belli subsidium pecuniae summa erogata, nulla hactenus ex parte muneri nostro defecimus, ita nec inposterum deerimus, officiis, hortationibus. exemplo praedictis christianis principibus ad causam omnes tangentem pro virili tuendam iterum iterumque invitamento futuri. Age igitur, Princeps amplissime, in suscepta proviucia strenue prosequenda magis te magisque confirma; illius enim gloria possessionem, universa christiana republica plaudente, assequeris, quam eximiis communis incolumitatis assertoribus, non interituris praeconiis, publicorum beneficiorum remuneratrix fama rependet, supremum interim Patrem luminum enixis precibus obsecrabimus, ut Nobilitatem tuam perfecta Nobis Ecclesiaeque suae charitate conjungat. – Datum Romae, apud Sanctam Mariam Majorem, sub annulo piscatoris, die XV septembris 1673. Pontific. nostpi anno quarto.

(из московского главного архива минист. иностр. дел).

Illustrissime et Celsissime Priuceps, Domine Domine et Patrone Clementissime. – Cum per illustrissimos legatos Caesareos, nomine augustissimi Romanorum imperatoris, in Moscoviam deductus, integro jam quadrieinnio sub clementissimo serenissimarum Czarearum Majestatum Czar Iwani Alexiewicz, Czar Petri Alexiewicz et Czarewnae Sophiae Alexiewnae patrocinio, sub amplissima Illustrissimae Celsitudinis Vestrae tutela, Moscuae pro Romano-catholicorum spirituali solatio moratus fuerim; nunc autem ex voluntate meorum superiorum hinc revocatus, ex eadem, qua hie susceptus et protectus fueram, gratia licenciam abeundi obtinuerim; ideo nunc, corpore quidem absens, sed animo tot benefiiiis obstrictissimo praesentissimus, ad pedes Serenissimarum Czarearum Majestatum humillime prosternor, simulque Illustrissimae Celsitudinis Vestrae genibus advolutus, quam maxima possum venerationis et submissionis testificatione immortales ago gratias in primis Czareis Majestatibus pro augustissimis favoribus mihi et per me universae societati Jesu concessis; turn etiam Illustrissimae Celsitudini Vestrae pro eximia et nunquam satis depraedicanda benevolentia, qua me dignata est suscipere, fovere, protegere. Deus Optimus Maximus, bonorum omnium auctor et retributor, qui uni ex minimis suis praestita beneficia, tanquam sibi exbibita, agnoscit, suscipit. et remuneratur, dignetur Serenissimis Czareis Majestatibus longaevam et integerrimam incolumitatem et felicitatem largiri, cum summis omnium gratiarum incrementis, simulque Illustrissimam Celsitudinem Vestram omnibus divinis benedictionibus , et donis una cum illustrissima domo et familia ditare, munire, protegere. Ego interim, quamdiu vixero, horum amplissimorum beneficiorum memor, divinam clementiam pro salute Illustrissimae Celsitudinis Vestrae semper exorabo, et ubique depraedicabo summe venerandam, et in tota Europa notissimam beneficentiam; imo et universae societatis nostrae toto orbe diffusus ordo religiosus, mihi tanquam suo membro exhibitos favores gratissimis et humillimis affectibus semper venerabitur. Caeterum felicissimos et longaevos annos cunctaque prospera millies, iterumque millies apprecatus, humillime me tanquam ad omnia obsequia promptissimum clientem inclyto favori commendo et ad extremum usque vitae halitum permaneo.

Под 2 сентября 1691 года в московском архиве м. и. д. хранится следующая грамота:

Nos magni Domini Czari et Magni Duces Joannes Alexivicius et Petrus Alexivicius, etc., tenore praesentium notum facimus et recognoscimus quod cum Augustissimus et Invictissimus Romanorum Imperator Leopoldus, Germaniae, Hungariae, Bogemiae rex, etc., virias fraternae charitatis exhibitiones nobis praestiterit, et, illa qua inter suam Majestatem Caesaream et Nos Nostrosque serenissimos antecessores Magnos Dominos Czaros et Magnos Moscoviae Duces viguit vigetque amicitia requirat, mutuis quibusdam testificationibus veteran praesentemque fraterne colere et firmare confidentiam, ideo Nos Magni Domini Czari et Magni Duces praesentibus litteris Nostris Czareis, pro Nobis et successoribus Nostris Czaris et Magnis Ducibus id satisfaciendum desideriis Cesareae Majestatis Fratris Nostri dilectissimi declaramus, spondemus et concedimus ut in posterum intra Metropolim nostram Moscuam plenum ac publicum religionis Romano-catholicae exercitium, cum erectione templi, usu campanarum, pnblicis sepulturis, aliisque ritibus. a patribus societatis Jesu. libere ac secure peragi celebrarique possit; ita quidem ut Nos Nostrique successores hancce consessionem Czaream continuo protecturi, omnemque securitatem quibuscunque Romano-catholicis eorumque sacerdotibus et administris perpetuo et constanter largituri sint, neque unquam permissuri, ut quisque horum ex causa religionis catholicae ejunsdemque exercitio, vi vel injuriâ afficiatur, sed quiete publicâ omnique tranquillitate tuto frui possit et valeat. In quorum omnium robur et firmitatem Nos Magni Domini Czari et Magni Duces praesens diploma Nostrasque litteras Czareas firmare, sigillique majoris appressione roborari voluimus. Datum in urbe Nostra metropoli Nostra Moscua, etc.

На этом документе; нет ни подписи ни числа.

Illustrissimi Praenobiles ас Generosi Domini.

Perceptâ, clementissimâ sacratissimâ Czareae Majestatis voluntate de informandis a nobis aliquot juvenibus in lingua latina et germanica, confestim pro mansione illorum cubiculum adaptavimus in domo nostra, pro quo uti et pro labore docendi, quern omni possibili nobis diligentiâ adhibebimus, nil prorsus acceptare possumus, siquidem nobis abundantissima merces est pretiosissimus favor et gratia sacratissimae Czareae Majestatis. Quod vietum attinet, fortassis judicabunt expedire, ut illis juvenibus quotidie dentur certi nummi quibus pro suo gustu et libitu in vicina domui nostrae coquina vietum comparare sibi possint; siquidem cocus noster in cibis hujus regionis more parandis inexpertus est, praeterquam quod in jejuniis separati libites adhibendi essent et aliae cautelae. Solummodo quod illis providendum essent sunt ligna et candelae pro hyeme, charta, atramentum, calami et ex libris latino-ruthenica granimatica Domini Kopiewitz. Haec secundum mandatum illustrimarum Dominationum scripto consignavimus. De caetero quidquid in obsequium sacratissimae Czareae Majestatis virium impendere poterimus, promptissime et fidelissime praestabimus.

Illustrissimarum Dominationum

Humillimi servi:

FRANCISCUS MILAN, JOANNES BEJER, JOANNES HITRECIUS.

10 Julii 1718.

Illustri ас potentissimo magno Domino Czari еt magno duci Pеtro universae magnae, parvae еt albae russiae, autocratori еt magnorum Dominiorum orientalium, occidentalium et septentrionalium, paterno, avitoque haeredi, successori, Domino Dominatori.

CLEMENT PP. XI.

Illustris ac Potentissime Czare, salutem et lumen divina gratia. Non facile explicare possumus, quo gaudio nos affecerit nobilis vir dux Borissius Kurakinius quern sublimis tua amplitudo suis ad nos litteris in fidem eorum, qua tuo nomine expositurus erat, ante aliquot menses Romam allegavit, dum uberrima Nobis reddidit testimonia tuae erga Nos voluntatis egregia ac praeclara, sed praeterim grata ob rationem quam a nobis in rebus regni Poloniae semel initam semper hactenus servavimus et adhuc quidem retinemus. Solatium vero louge majus ab eodern Nobis allatum est, ubi certiores Nos fecit, constitutum tibi esse, liberum ac publicum catholicae Romanae religionis exercitium in universa tua amplissima ditione permittere; imo jam annuisse, ut in civitate Tua Moscua nedum fundetur conventus ordinis fratrum minorum S. Francisci Capucinorum nuncupatorum, sed etiam ut erigatur ecclesia et domus pro religiosis viris societatis Jesu una cum gymnasiis ad erudiendam bonis litteris et ad instruendam juventutem, quod consilium magnam profecto tuis populis utilitatem est allaturum. Cumulus tandem laetitiae nostrae adjectus est, cum ille idem Tuo nomine Nobis pollicitus est, apertum deinde tutum ac liberum fore transitum per ipsas Tuas ditiones Missionariis ad annunciandum Evangelium ab hac Sancta Sede ad Sinarium Imperium et ad alia regna orientalia immittendis. Profitemur itaque post gratias Deo humiliter actas, haec omnia, cor nostrum tibi, Excelse ac Potentissime Czare, magnopere obstinxisse, ac excitasse in Nobis desiderium declarandi publicis ac congruis significationibus plenitudinem gaudii nostri, quod tunc sane erit, cum documenta eorum, qua idem dux a Те omnino speranda ac expectanda esse affirmavit, ad manus Nostras pervenerint. Ceterum testamur ipsum ducem magnam probitatis ac prudentiae laudem morum suorum integritate ac gravitate hiec ab omnibus retulisse, ac animum Nostrum sibi peculiari modo conciliasse. Quod superest Deum Patrem luminum impense rogamus ut lucis suae radios tuae menti propitius infundat, et Те perfecta charitate Nobis et Catholicae Ecclesiae’conjungat.

Datum Romae apud Sanctam Mariam Majorem, sub annulo Piscatoris, die Octobris 1707. Pontif. Nostri anno septimo.

Clemens XI summus Pontifex Romanus expetit primum ut Czarea Majestas benigno diplomate ex charta pergamena, quod propria firmatum sit manu, proprioque munitum sigillo, suo suorumque successorum nomine, permittat religiosis et catholicis romani ritus Ecclesiis liberum cultus exercitium per universam Russiae ditionem explicare, addita facultate erigendi ecclesias, scholas, collegia et universitates instruendi, ubi adolescentes liberalibus disciplinis erudiantur, ac denique omnimodam illis libertatem impertiatur in iis omnibus, quae sacrarum rerum exercitationem respiciunt.

Deinde patribus missionariis libere Sinarum regionem, vel Persidem adeundi potestas sit nec per Russiae imperium transeuntes molestiam ullam, neque impedimentum incurrant.

Praeterea Roma in Russiam iisdem proficiscentibus, ubi ditionis illius fines attingent, sui muneris exercendi causa, expeditus atque inoffensus sit transitus, usque ad illam Russiae civitatem sive ecclessiam, ubi morari debebunt.

Atque insuper, seu quis eorum suo sit refunctus officio, vel Romam revocatus, vel redeundi sit cupidus, solutam ab omni metu discendendi facultatem retineant.

Denique iis omnibus, qui per latissimum Russorum imperium ritu romano censetur Regio servitio, nec ne sint addicti suam profitendi religionem libertas non adimatur.

Pontifex vero statim ac diploma obtinuerit a Majestate Czarea eisdem fere conceptum verbis, quae superius descripta sunt, plurimas illi gratias reddet, edito ad id breve, quod exterius inscribetur omnibus iis titulis, qui subjiciuntur:

Nempe: Serenissimo Potentissimo ac Magno Domino Czari et Magno Duci Petro primo universae Magnae, Parvae et Albae Russiae Autocratori, nec non Magnorum Dominiorum Orientalium, Occidentalium et Septentrionalium paterno, avitoque haeredi, successori, Domino et Dominatori.

Interius autem per epistolam suae Czareae Majestatis titulus adhibebitur.

Acceptis hujuscemodi tenoris litteris Czarea Majestas gratias ad invicem reddet Pontifici epistolam propria manu firmatam et ad praefati brevis exemplum inscriptam iis nempe titulis:

Beatissimo dementi XI Domino Domino Papae dignissimo summoque Sedis Romanae Poutifici.

Nec non interiori epistolae Sanctitatis Vestrae sive Beatitudinis Vestrae titulus inseratur.

(извлечено из дел московского архива м. и. д.).

В царствование Петра первого сношения с папским двором сделались чаще; споры о титулах еще не прекратились, но не мешали уже успехам дела. Старания государя сблизить русских с европейскими народами и участие, принимаемое им в делах Европы, его желание возродить в русских любовь к наукам и искусствам и обогатить Россию плодами их, произведениями которых, в особенности последних, Рим изобиловал, делали иногда содействие папское нужным для государя; папы же со своей стороны находили выгоды приобретать благорасположение сего государя: они не провидели возможности склонить его к соединению церквей, но желание успеть в том не охладело в них и, несмотря на все прежние неудачи, поддерживало, столь лестную для их честолюбия, надежду сделаться когда-нибудь единым пастырем всего христианского стада.

В предположениях государя отправить великое посольство к разным европейским дворам находился и римский двор. Посему в 1697 г. приготовлены были две грамоты к папе Иннокентию XII; одна из них названа верующей и была следующего содержания:

После полного титула царского следует папский: «Честнейшему господину Иннокентию XII, папе и учителю римского костела достойнейшему, поздравление». Потом сказано, что для возобновления древних сношений, государь отправил к нему сию грамоту с великими и полномочными послами, генералом и адмиралом и наместником новогородским, Францем Яковлевичем Лефортом, генералом-комиссаром и наместником сибирским, Феодором Алексеевичем Головиным и думным дьякон и наместником болховским Прокофьем Богдановичем Возницыным, которым поручено изъявить папе дружбу государеву, и предложить откровенно его мнение и намерения о ведении святой войны против неприятеля святого креста, и потому государь желает, чтобы папа благоволительно допустил к себе послов, благосклонно выслушал их предложения, клонящиеся к общей пользе христианства, и принял бы то знаком дружелюбия к себе государева, а по окончании дел с послами отпустил бы их обратно. – Грамота писана в Москве, 25 февраля, 7205 г. от С. М.

Другая грамота названа полномочной: в ней сказано, что для утверждения доброй дружбы с папой и для предложений по общим нуждам государя и всего союзного христианства, назначены и отправлены к папе великие и полномочные послы (следуют их имена), и якоже силой сей грамоты совершенно полная мочь им вручена, то и надеется государь, что папа, по доброй к нему дружбе, и подражая христианскому союзному против неприятеля святого креста обществу, прикажет своим министрам выслушать предложения сих послов, с ними договариваться и заключать постановление, а что те послы будут говорить, тому верить, и что они заключат и утвердят письменно, государем будет исполнено без всякого нарушения. Для совершеннейшего же уверения повелено приложить к сей грамоте государственную печать.

Грамоты сии писаны на александрийских средней руки листах: заставица и каймы с фигурами; государское именование и титул, по слово: Московский, писаны золотом, а папский все золотом: прочее же чернилами; запечатаны большой государственной печатью, под кустодеей бумажной, фигурной; у полномочной грамоты печать отворчатая и к сей грамоте приложен латинский перевод, писанный на таком же листе³⁵⁵.

Посольство по обстоятельствам возвратилось в Россию, не быв в Риме, и потому грамоты сии остались без употребления.

В том же 1697 году, фельдмаршал, тогда называвшийся еще ближним боярином и наместником вятским, Борис Петрович Шереметев, отправился путешествовать в Италию, вероятно по воле государя, для обозрения устройства морских ополчений кавалеров мальтийских. Он должен был, между прочим, быть и в Риме и имел от государя к папе грамоту.

В Рим приехал он 1698 года 21 марта и в тот же день папа Иннокентий XII, узнав о его приезде, прислал к нему своего дворецкого, Урбина Ричи, спросить его о здоровье, поздравить с приездом и сказать ему, что он имеет приказание быть при нем для всяких услуг. .

27 марта боярин был на аудиенции у папы, на которой, по личному, как сказано, к нему уважению, позволено ему быть с шляпой в руках и со шпагой

Представляясь папе, он говорил речь, в которой, поручая себя его молитвам и упомянув о службах своих, состоявших в заключении с Польшей союза против турок и в начальстве над войсками против крымцев, объявил причиной своего приезда в Рим обет, данный им Богу, во время войны с турками, поклониться мощам верховных апостолов, к которым прибегал он со своим молением, и заступлением которых Бог помогал ему поражать врагов христианства; упомянул также о намерении своем ехать в Мальту, дабы лично осмотреть устройство морских ополчений кавалеров, столь славно и храбро воюющих против. неприятелей святого креста.

Потом он подал папе грамоту от государя, которую папа принял сам и отвечал боярину, что ему известны многие службы его, полезные всему христианству, и мужество, им оказанное против врагов святого креста, и потому весьма радуется, видя его лично; что он похваляет его набожность и многотрудное предприятие сего путешествия и верует, что всемилостивый Бог, ради молитв верховных своих апостолов, воздаст ему всякими благами, и что он со своей стороны будет также молить Бога, дабы труд его не остался тщетным, но чтобы Бог устроил его на вящшую пользу всему христианству, во славу пресвятого своего Имени, на бесславие же и на всеконечную погибель магометан, врагов христианства; что ныне он приемлет его с искренней любовью и оказывает ему почесть едва не наравне с носящими диадему, допуская его поцеловать руку свою. – После чего боярин целовал папскую руку, а папа, обняв его, поцеловал в голову.

Грамота государя к папе начиналась по обыкновению полным титулом: „Божией милостью, Мы, пресветлейший, державнейший, великий государь, царь и пр. наше царское величество, честнейшему господину Иннокентию XII, папе и учителю римской церкви». Потом, сказав, что ближний боярин и наместник вятский, Б. П. Шереметев, отпущен в Рим, Венецию и Мальту, по его желанию видеть тамошние страны, государь просит папу позволить ему с людьми и вещами, который при себе иметь будет, пробыть в Риме и в других местах его владений, сколько ему понадобится, свободно и безопасно, и в нуждах его со всяким вспоможением: за что обещает взаимно милость и благоволение царское подданным его, в Россию приезжающим. Лета от С. М. 7205, месяца апреля 30 дня.

30 марта папа прислал к боярину в благословение образ Спасов – моления Его пред вольным своим страданием в вертограде; образ Спасителя и св. апостол Петра, Иакова и Иоанна, золотые, на восточном мраморе; кроме того дары: трость, оправленную золотом с дорогими каменьями, и две скрыни, в которые положены были шитые золотом римская рукавицы и всякие мыла и премножество всяких разных сахаров, конфет и напитков.

31 марта боярин послал дары к папе: одеяло пластинчатое соболье, покрытое золотой материей, ценой в 900 рублей; два изорбата, золотой и серебреной, ценой 120 рублей и два сорока горностаев.

3 апреля папа прислал с епископом порфирским, Петром Ламбертом, боярину в благословение золотой крест, в котором положена часть древа животворящего креста Господня. Епископ, подавая креста, говорил боярину, что в числе многих божественных сокровищ, которыми славится Рим, драгоценнейшее есть превеликая часть древа святого животворящего креста Господня, присланная в Рим из Константинополя великим Константином; что святейший отец и вселенский архипастырь Иннокентий XII, папа римский, ведая, что он в своих духовных сокровищах ничего не имеет сего драгоценнее, повелел ему, яко приставу и хранителю оных, удалить часть от того пресвятого древа и запечатлеть ее в сей золотой новоустроенный крест, который при отцовском своем благословении прислал к нему, боярину, как отец, любящий его, желая, дабы он сим престрашным непобедимым божественным знамением, яко другой Константин великий, не преставал всегда преславно побеждати неприятелей святого креста; что святейший отец желал бы сам лично вручить ему сей предрагоценный и непобедимый кавалерский знак и тем почтить его многие, достойные памяти, воинские подвиги, но болезнь его воспрепятствовала ему сие исполнить, и потому прислал он его с ним, при архипастырском своем благословении и искреннем, сердечном желании видеть его здравого по возвращении из Мальты, и обещает ему, как ныне, так и впредь, не только всякое вспомоществование в его требованиях, но даже не отрекся бы, если бы сие возможно было, пролить за него и кровь свою.

В то же время подал он боярину и письменное свидетельство, которым во уверение всем, кому сие видеть случится, утверждает, что 1698 года апреля 11 дня он, по указу папы, отрезал частицу от древа святого креста Господня, и подобием креста обделав, вложил в золотой, с обеих наружных сторон финифтяным и резным искусством оправленный крест, и оный с древом меньшей печатью своей запечатал; в уверение чего на сем свидетельств, большой его печатью запечатанном, своеручно подписался. 1698 года апреля 12 дня, по новому стилю.

Того же дня получил боярин от Ранунция Паллавичини, папского референдария и виц-камерлинга, проезжий лист, в котором сказано, что прибывшему в Рим для поклонения священным местам, с редким христианским благочестием, российскому генерал-фельдмаршалу В. П. Шереметеву, с двумя его братьями и одиннадцатью человеками, свиту его составляющими, которого папа, с оказанием отличного почтения и благоволения, милостиво приветствовал, дарил и принимал, повелел его святейшество дать сей пасс, дабы во свидетельство уважения к российскому народу, к особе, имеющей толикия достоинства и преимущества, и к чину генерал-фельдмаршала, приказать всем господам губернаторам и прочим министрам правосудия здешних владений, чтобы они не только чинили ему везде свободный пропуск, но и оказывали всевозможную помощь и защиту. О том же просят и господ легатов, принцев и губернаторов неподвластных здешнему правительству.

4 апреля боярин выехал из Рима в Мальту, а 11 июня возвратился в Рим, и в тот же день папа присылал к нему дворецкого Урбина Ричи спросить его о здоровье.

14 июня боярин имел аудиенцию у паны, и был принят также милостиво, как и прежде, и отпущен из Рима с великим удовольствованием и честью.

В тот же день папа прислал к нему свою грамоту к государю. Начиналась она папским именем: «Папа Иннокентий XII, а государева имени и титулов совсем не было; потом сказано, что кроме обладания обширнейшим государством в свете, собственная государева слава и его воинские подвиги заставили папу с радостью и сердечным удовольствием принять приехавшего в Рим ближнего боярина Б. П. Шереметева, которого победы над злейшими врагами имени христианского и благоразумие давно уже ему известны; и не только дозволено ему было, во исполнении воли государевой, свободное пребывание в Риме и путешествие по владениям папским, но и с большим удовольствием слушали его разговоры; и ныне, с изъявлением ему искренней пастырской любви, к государю его от себя отпустили; заключается молением к Отцу светов, дабы Он лучи света своего влиял в разум государев и соединил бы его совершенной любовью с ним и с католической церковью. Дана в Рим, у св. Марии-большой, под печатью Рыболова, июня 14 дня 1698 года; первосвященства его в 7 лето. – Надпись грамоты была следующая: «Петру Алексеевичу, великому государю, царю и великому князю, всея великая и малая и белая России, и великих государств восточных, западных и северных отчичу, дедичу и наследнику, государю, самодержцу и обладателю».

Б. П. Шереметев выехал из Рима 15 июня, а в Москву приехал 10 февраля 1699 года³⁵⁶.

Неудачная в начале война против шведов открыла свободу королю шведскому, Карлу XII, вторгнуться в Польшу, лишить престола короля Августа, союзника Петра I, и возвести на его место преданного ему Станислава Лещинского. Сей самовластный поступок Карла разделил Польшу на две партии: одна, покоряясь победителю, признала королем Станислава; другая, ревностная к правам своим, осталась верной Августу и даже после его отречения не соглашалась признать Станислава, но хотела приступить к избранию нового короля. Государю, как союзнику польского королевства, нужно было всеми способами подкреплять сию твердость в противниках Станислава, Полагая, что влияние папы на католиков может в сем случае сильно ему содействовать, он отправил в Рим своего комнатного и гвардии подполковника, князя Бориса Ивановича Куракина (в 1707 году).

Князь, по приезде в Рим, на третий день пригласил к себе секретаря папского Микутанда Меренду, к которому имел рекомендательное письмо от епископа куявского, объявил ему о себе, и просил известить о приезде своем статс-секретаря, кардинала Паулуччи, к которому на другой день, 24 марта, послал приехавшего с ним г. Веселовского объявить о своем приезде в Рим, и известить, что после обеда в 22 часу он к нему приедет. Между тем через Меренду были переговоры с кардиналом о том, как он примет привезенное к нему от государя письмо, и согласие, чтобы он принял его стоя, хотя кардиналы имеют обыкновение сидя принимать письма от других государей.

В назначенное время князь ездил к кардиналу, который в полном кардинальском наряде встретил его перед приемом. Войдя в приемную и сев на поставленных одни против других креслах, кардинал с правой, а князь с левой стороны, князь начал разговор объявлением, что он прислан от государя к папе с грамотой³⁵⁷, и сверх того имеет поручение предложить о некоторых делах и словесно; потом встав и взяв от Веселовского государево письмо³⁵⁸ к кардиналу, подал ему, сказав, что государь, милостиво расположенный к нему, как к первому министру римского престола, прислал сие письмо, которым просить его о вспомоществовании ему, как при аудиенции, так и в прочих делах, ему порученных, за что государь обнадеживает его своей милостью. – Кардинал принял письмо, стоя; потом сев, распечатал его, и, прочитав, поклонился и сказал, что он весьма благодарен государю за его милостивое к нему внимание, и будет служить ему во всех делах со всевозможным усердием. – После сего князь просил его исходатайствовать ему у папы приватную аудиенцию и предупредить его о церемониале, притом наблюдаемом. – Кардинал отвечал, что он донесет папе о его приезде, а о церемониале, переговорив с церемониймейстером, известит его. – Тем и кончилось первое свиданье.

В тот же день во 2-м часу ночи, кардинал Паулуччи присылал к князю Меренду узнать, как в государевой грамоте написан титул папский.

На другой день вечером приезжал к князю церемониймейстер объявить: что папа, из уважения к князю, позволяет ему быть на аудиенции со шляпой и с шпагой, но стула дать не можно, потому что сидеть и шляпу надеть позволяется только владетельным князьям; что войдя в двери он должен преклонить одно колено, а кланяться не должно; дойдя до середины комнаты, вторично преклонить колено, а подойдя к папе, стать на оба колена и поцеловать его ногу. – После он подал князю письменно, на итальянском языке, образец титула государева, как он будет написан в ответной папской грамоте.

Князь сказал ему, что насчет титула он будет отвечать после, когда переведут его на русский язык; но что касается до объявленных им при аудиенции церемоний, то он решительно отвечает, что не может их исполнить. Католики покоряются сему обряду, сколько из уважения к папе, а еще более из уважения к постановлению церкви; но он не католик, и приехал в Рим не по частным своим нуждам, а с кредитивной от государя грамотой: хотя же он и не имеет посольского названия, но, тем не менее, обязан охранять достоинство своего государя.

Церемониймейстер утверждал, что все послы российских государей покорялись сему обряду, не только на приватных, но и на публичных аудиенциях, и в пример приводил генерала Шереметева, который на публичной аудиенции, при 8 кардиналах и 10 прелатах, исполнил все вышесказанное.

Князь отвечал, что пример Шереметева не может быть для него убедителен, потому что Шереметев имел только рекомендательную от государя грамоту, а он имеет кредитивную; что при отправлении получил он выписку о бывших прежде в Риме посольствах, из которой видит, что никогда посланные российских государей, при входе к папе, не покорялись таким унизительным обрядам, и не повергались на колена; что самое сильное доказательство тому есть посольство Менезиуса, который, быв сам католиком, но оберегая достоинство царского посланного, не согласился исполнить сего; по окончании же аудиенции он преклонил колена перед папой, но уже как частный человек; что и он со своей стороны то же сделать соглашается; и заключил разговор свой с церемониймейстером просьбой, чтобы кардинал назначил ему час для свидания, дабы, переговорив с ним лично, они могли удобнее кончить сие дело.

На другой день в 15 часу князь виделся с кардиналом, который, выслушав причины, почему он не соглашается на предложенный ему церемониал, отвечал, что в установленном один раз церемониале перемен делать не возможно; что он прикажет выправиться по журналам, как бывало при прежних российских посольствах, и известит его о том, что окажется по справкам, но что должно уже будет непременно выполнить то же и ныне.

В тот же день вечером кардинал прислал секретаря Меренду объявить, что точно все послы российские и генерал Шереметев, при входе и перед выходом, становились на колена и целовали папскую ногу; в доказательство прислал и выписку об аудиенции Шереметева за подписью церемониймейстера; следовательно, и ныне должно следовать тому же обряду. – Князь повторил, что он на то не может согласиться.

На другой день была у папы консистория в присутствии всех кардиналов. Князь за болезнью не поехал смотреть ее, но послал г. Веселовского, и поручил ему, увидевшись с Мерендой, поговорить об окончании переговоров о церемониале; Веселовский, вернувшись, объявил, что папа согласился на однократное целование ноги и назначил аудиенцию 30 марта в 16 часу.

В назначенный день князь ездил на аудиенцию. Он был со шляпой и со шпагой, но без перчаток, а Веселовский без шляпы и без шпаги. В аудиенц-камеру ввел их маистер ди камора; по сторонам князя шли по церемониймейстеру. Папа сидел на креслах, стоявших на возвышении об одной только ступени, под балдахином из красного бархата, имея на себе подризник белый полотняный и сверху короткую по пояс мантию вишневого цвета, спереди всю застегнутую пуговицами, а на голове клобуки такого же цвета, опушенный горностаем.

При входе, и потом на середине горницы, князь становился на одно колено, а подойдя к папе, стал на оба и поцеловали ногу; Веселовский же должен был каждый раз становиться на оба колена и кланяться до земли, и во все продолжение аудиенции, стоя на коленах переводить говоренное.

По окончании сего обряда, князь взял от Веселовского государеву грамоту обеими руками и подал ее папе, кустодием вверх, а подписью вниз; папа принял ее обеими руками и, оборотя подписью вверх, прижал ее к себе, в знак, что он принимает ее.

При подании грамоты, князь говорил речь, в которой от имени государя благодарил папу за его благосклонное расположение к королю Августу и речи посполитой польской, государевым союзникам против короля шведского; общего врага, как Польши, так и римского костела; но как ныне король Август непозволительным образом отказался и от польского престола и от союза с государем, то государь, видя, что вольности польской угрожает явная погибель, просит святого отца, чтобы он, продолжая к речи посполитой свое благоволение, поддержал ее, не признавая королем Станислава Лещинского, шведами силой на престол возведенного, но признал бы того королем, кого вся речь посполитая, пользуясь свободно своими правами, изберете единомышленно. В заключена речи князь говорил об особенном уважении государя к папе, вследствии чего он позволить свободное отправление католической веры и строение костелов римских в Москве, также и свободный проезд через Россию миссионерам, отправляющимся в Китай и в Персию.

Папа отвечали, что он благодарит государя за грамоту, и желает, чтобы дружелюбные сношения между ними продолжались и вперед; что он всегда оказывал королю Августу любовь и всякое от него зависевшее вспоможение; но ныне он сам от сего отказался своим отречением; что же касается до Станислава, то, не смотря на то, что цесарь, король французский и другие признали его, он его не признал и вперед не признает, доколе вся речь посполитая, пользуясь вполне своими правами и вольностями, не утвердит его избрание, а нынешний его выбор, силой шведов учиненный, он ни во что вменяет; но когда вся речь посполитая, принужденная обстоятельствами, согласится признать его королем, тогда и он должен будет по необходимости последовать их примеру, но подтверждает, что он будем, прилагать все попечения о сохранении вольности речи посполитой. Папа заключил ответь свой благодарением за позволение свободного отправления католической веры и строения костелов в Москве, также и за пропуск миссионеров через Россию.

Выслушав ответ папский, князь говорит ему, что государь, узнав из его донесения о благосклонном приеме послу своему, будет благодарен святому отцу; что государь в нынешнюю войну защищает не одни свои выгоды, но и выгоды католического закона, потому что король шведский, как протектор лютеранская исповедания, есть всегдашний неприятель католической церкви, чему служит доказательством прежняя война, в продолжение которой множество католических костелов разорено, или обращено в лютеранские храмы и учете лютерово было до чрезвычайности усилено, так что много требовалось времени для утушения сего разлившегося пламени; что и наши церкви, в Польше находящиеся, также терпят притеснения и разоряются, и хотя по существующим трактатам, утверждающим свободу богослужения нашим церквам, государь и имел бы право оборонять их военной рукой от нарушений трактатов, присоединением их к унии, не только посредством убеждения, но большей частью принуждением и силой, но по доброму своему расположению к папе и римскому престолу, он оставил полную свободу всем, добровольно желающим присоединиться к унии. Ныне же государь просит папу только о том, чтобы он признал королем того, которого речь посполитая изберет на место Августа.

Папа сказал на сие, что король шведский есть первейший неприятель римского престола, и что он для общих выгод желает государю всякого блага и благодарит за его милости к унии; что вновь избранного короля на место Августа он признает по утверждению его на польском престоле.

Сим кончилась аудиенция. Выходя от папы, князь три раза преклонял колено, но не целовали уже ноги, а Веселовский должен был исполнить все то же, что делал и при входе.

После обеда князь ездил к кардиналу Паулуччи для предложений о деле, и имел с ним следующий разговор:

Князь: Государь, желая охранить права и вольности речи посполитой польской, прислал его к святому отцу благодарить его за все милости, оказанные союзнику его в продолжение сей войны, и просит, чтобы он не признавал королем Станислава, шведами силой на престол возведенного.

Кардинал: Папа доселе не признал и вперед не признает Станислава королем, разве вся речь посполитая принуждена будет признать его, тогда уже и папа должен будет последовать ее примеру.

Князь: Государь, как союзник польского королевства, старается о сохранении прав его; и как на нынешнем сейме в Неопали приступят к избранию нового короля, то государь и просит папу признать королем того, который избран будет.

Кардинал. Папа готов признать королем того, которого изберет вся речь посполитая с общего согласья, то есть, ежели на сей выбор будут согласны и те, которые признали уже Станислава: иначе нельзя будет назвать избранием всей речи посполитой. В прежние времена речь посполитая, готовясь к избранию короля, относилась прежде к святейшему отцу, также к императору и к другим князьям, с извещением о намерении своем избрать в короли того-то, и ожидала на то их согласия, получив которое приступала уже к действительному избранию; ныне же святейший отец, сберегатель их прав и вольностей, не имеет никакого известия о сем избрании, хотя сие необходимо нужно, дабы неприятели не могли назвать сего избрания ничтожным. К тому же нет сомнения, что избранного ныне противника Станиславу шведский король, как покровитель последнего, будет преследовать всеми силами, и может случиться, что вся Польша найдется принужденной покориться Станиславу; а потому папский двор должен быть очень осторожен в сем случае, и не прежде решиться на признание короля, как тогда уже, когда действительно общее согласие всей речи посполитой утвердит его на престоле.

Князь: Ныне заключенным трактатом с речью посполитой государь обязался защищать ее от неприятелей в продолжение всей войны и не мириться с ними отдельно от Польши, а потому и надеюсь, что государь с Божией помощью до того не допустить; но для большего утверждения речи посполитой в намерении сопротивляться королю шведскому, государь желал бы, чтобы святой отец отправил к ней грамоту, в которой объявил бы, что он согласно с государем не признает королем Станислава, и тем ободрил бы их приступить скорее к избранию нового короля, что полезно будет не только выгодам государевым, но и выгодам католической церкви в Польше и самого римского престола: ибо если допустить шведов до утверждения Станислава на польском престоле, вопреки воле и благословению святого отца, то это послужит не только к унижению папской власти, но может иметь последствием и совершенное истребление католической веры в Польша. – Князь кончил конференцию просьбою донести о разговоре их папе и известить его о папском ответе.

20 апреля была конференция с кардиналом, по поводу присланного к папе от речи посполитой письма, за подписью примаса Шомбека и маршала конфедерации, которым просят папу не признавать королем польским никого, доколе не будет избран король всей речью посполитой, на основании всех прав своих и вольностей. Ответ на сие письмо сделан был через нунцию, а прямо к писавшим отвечать не хотели; но князь убедительно просил написать ответ к писавшим и ко всей речи посполитой. Через неделю кардинал известил князя, что папа согласился исполнить его просьбу и ответ будет послан по его желанию.

25 апреля кардинал присылал к князю секретаря Меренду, с убеждением просит государя о возвращении свободы взятому под арест архиепископу львовскому, или об отдании его панскому нунцию, уверяя, что он за вину свою будет наказан, а 1 мая присылал с ним же показать авизию (avis), полученную от нунция, в которой он пишет о разорении конвента иезуитского близ Данцига, и что кроме сего многие церкви обирают, грабят и разоряют и всякое делают бесчиние, и просит, чтобы князь донес о сем государю.

24 мая князь в конференции с кардиналом объяснил, ему, что арест архиепископа львовского пана не должен принимать за оскорбление, потому что он арестован не яко духовная особа, но яко сенатор, имеющий в собраниях польских голос, который, отделившись от речи посполитой, пристал к неприятелю, и делал государю много неприятностей; что ныне он содержится под почетным арестом для того, чтобы не допустить его в собрание для избрания короля, зная, что он будет делать всевозможные помешательства; что слухи о худом ему содержании ложны и развеваются государевыми недоброжелателями в намерении возродить вражду между ними и папой; что не только знатные чиновники,^– но и все нижние чины содержатся во всяком довольствии и с должным уважением; что впрочем, он писал уже к государю об освобождении архиепископа.

8 июня получил князь из России от канцлера графа Головкина письмо от 29 апреля, который писали по государеву повелению, чтобы он довел до сведения папы через его министров, или посредством мемориала, что архиепископ львовский, короновавший Станислава Лещинского, не только без благословения папы, но и вопреки его воле, и сим дерзким поступком толико бед королевству польскому причинивший, ныне войсками государевыми, преследующими неприятелей речи посполитой, союзницы государевой, взят с прочими в плен, и по праву войны задержан государем; что государь, зная, что духовная особа подлежит единому суду папскому, охотно, отослали бы его к папе, если бы не был удержан двумя причинами: первая – ненадежность путей, потому что неприятель занял все имперские земли,, через которые должно ехать; вторая – опасение, что он останется не наказан и будет скоро отпущен обратно в Польшу, как то случилось с духовными, отправленными к папе королем. Августами, из которых один уже возвратился и дерзает ныне на злодеяния, горшие прежних; но чтобы он уверил папу именем государевым, что государь не отречется представить его на суд к папе, коль скоро опасность путей прекратится и папа успокоит государя насчет второго сомнения; что впрочем, епископ содержится прилично его чину.

По сему письму князь объяснялся с кардиналом и получил в ответ, что если архиепископ будет прислан к папе, то без наказания не останется; что он будет заключен в замок св. Ангела и не будет выпущен оттуда до восстановления мира, или по крайней мере до совершенного прекращения возникших в Польше замешательств.

10 июня был у папы на аудиенции архиепископ Люкки и просил его, чтобы признал Станислава королем; но папа отказал ему в том с великим гневом и прибавил, что речь посполитая имеет доброго протектора в царе московском, который желает сохранить все их права и вольности. Узнав о сем, князь ездил к папскому племяннику и к кардиналу Паулуччи просить их, чтобы они убеждали папу не слушать государевых неприятелей и продолжать к нему свое доброе расположение.

12 июня получено князем еще письмо от канцлера графа Головкина, из-под Люблина от 18 мая, которым предписывается ему домогаться, чтобы папа все, словесно князю говоренное в ответ на его предложения, написал в ответной своей грамоте к государю; что титулом, со стороны папской предложенным, государь доволен, но желает, чтобы в продолжение грамоты называли его «величеством», и чтобы он, получив таковую от папы грамоту, ехал обратно в Россию. Если же папа не будет соглашаться написать в грамоте словесного своего ответа, под тем предлогом, что в государевой грамоте к папе о том ничего не писано, то на такой случай посылается ему новая грамота к папе; но прежде подания оной должен он разведать, согласится ли папа отвечать на письме то же, что на словах отвечал, и будет ли в грамоте своей называть государя «величеством"»? Если нет, то и вновь присланную грамоту подавать запрещается, но предписывается говорить министрам, что таковым отказом они могут расстроить дружелюбные сношения государя с папой, и убеждать их, чтобы, по крайней мере, хоть они дали подобный ответ на письме: в сем случае князь может подать от себя письменный мемориал, и после сего, хотя бы и без папской грамоты, ехать ему в Россию; если же будут давать грамоту от папы, то наперед должен он увериться непременно, называют ли в ней государя «величеством», без чего и грамоты не принимать.

Титул государев, который пана хотел писать в своей грамоте, был следующий: «Вседержавнейшему, великому государю, Петру Алексеевичу, царю и великому князю, великой и малой и белой России, и великих государств восточных и западных и северных отчичу и дедичу, наследнику, последственнику, самодержцу, государю и обладателю».

Вновь присланная от государя к папе грамота начиналась папским титулом: «Божью милостью, Клименту XI, государю, папе вседостойнейшему, и верховнейшему архиерею римского престола». Содержание же ее было следующее: государь уповает, что из донесений отправленного к папе с верющей грамотой государева комнатного и от гвардии подполковника князя Куракина известно уже его престолу государево желание, чтобы он, видя явную гибель польской вольности, не признавал королем Станислава, шведами не по правам королевства, но силою на престол возведенного, а признал бы того, которого изберет речь посполитая, пользуясь вполне правами его и вольностью, ныне же, повторяя то желание письменно, убедительно просит его о благоволительном того исполнении и о немедленном отпуске князя Куракина к государю с таким письменным ответом, из которого мог бы государь удостовериться в его благосклонности, за что он будет стараться воздать ему взаимно всякими удобовозможными благоугождениями по его желанию. Дано в главном стане при Люблине, лета от Р.Х. 1707, мая 10 дня. – Подписано: «вашего папежского престола склонный приятель Петр»; внизу: «Петр Шафиров».

Замечательно в сей грамоте употребление слов: ваш престол, ваш папежский престол, вместо: ваше святейшество.

По сему предписанию князь виделся с кардиналом 14 июня, и сообщил ему государево желание, а на другой день через Меренду получил ответ: что на письме отвечать не возможно и не в обыкновении у них; что государь в своей верющей грамоте сказал только, что он уполномочил князя сделать предложение, а папа со своей стороны, выслушав оное, отвечал также на словах уполномоченному, для донесения своему государю; что папа получал много просительных писем о признании Станислава королем, как от него, так и от французского короля; но он сего не сделал и не сделает; французскому королю папа отвечал так же, как и государю, что он не признает его королем, доколе он не будет признан от всей речи посполитой, а Станиславу от папы никакого ответа не было.

Но если, сказал князь, государь пришлет к папе грамоту, в которой предложено, будет о сем деле, тогда папа будет ли отвечать государю письменно тоже, что говорил словесно его уполномоченному? и притом папа в грамоте своей к государю будет ли называть его величеством? а без сего слова никакая грамота от папы принята не будет, и все сношения прекратятся.

Меренда, выслушав сие, отвечал: мы знаем, что вам хочется получить письменный ответ для того, чтобы его напечатать и обнародовать, но это не дельно, и такое оглашение переговоров, между министрами происходивших, будет оскорбительно для нашего двора.

Князь просил его успокоить кардинала насчет сего опасения и уверить, что государь желает письменного ответа не для того, чтобы его печатать; что если бы государь захотел огласить ответ папский посредством печати, то мог бы сделать это и со словесным ответом, учинены его уполномоченному, и заключить тем, что он будет ожидать еще от кардинала ответа.

Сей ответ получен 10 июня вечером также через Меренду и также отрицательный. Он состоял в том: что папа не может написать того, что на словах сказано уполномоченному государеву, но повторяет уверение, что на деле выполнит обещанное, и сколько для охранения прав речи посполитой. столько и для угождения государю, он не признает королем Станислава, доколе он не будет признан согласно всею речью посполитой; – что письменный ответ, сделавшись известным, произведет большое озлобление против папы: следствием чего может быть разврат церковный и неповиновение папе, потому что и ныне, заодно только медление признать королем Станислава, грозят уже его приверженцы не признавать папского нунция, что будет немалым оскорблением св. отцу; – что по сему делу письменно папа никому не отвечал и отвечать не будет, хотя неоднократно получал просьбы о признании королем и от Станислава и от короля французского, но первому он ничего не отвечал, а последнему отвечал словесно, через его министров, кардинала Тремуллия и аббата Полиньяка, то же, что и государю; – что римский двор отличен от прочих тем, что все дела при нем исправляются на словах, а не на письме, и зачем желать письменного ответа? Государь прислал князя, как доверенную особу, сделать предложение папе; а папа, также доверяя ему, отвечал через него государю. Дела лучше письма доказывают надежность ответа: папа сказал, что не признает королем Станислава, и доселе не признал его и вперед не признает, если он не будет признан всею речью посполитой; но когда сие случится, тогда и письменный ответ не поможет. Папа должен будет признать его: следовательно папа имеет все причины подозревать, что письменного ответа для того только и домогаются, чтобы напечатать и огласить его; но переговоры, в тайне производимые, оглашать не позволяется, и такой поступок будет для папы весьма оскорбителен. В пример осторожности папского двора в подобных случаях указывал он, что во время войны о гишпанском наследстве, ни цесарскому двору, ни французскому, во все продолжение войны, никогда никакого ответа не было сделано, и даже никогда не упомянули имен ни Карла, ни Филиппа, и сие продолжалось до самого конца войны, дабы не подать ни которой стороне повода к вражде; переговоры же все производились на словах с министрами тех дворов, в Риме пребывающими. – Ответ заключен был повторением, что невозможно папе отвечать государю письменно по его желанию, и уверением, что папа не признает королем Станислава, доколе он не будет признан всей речью посполитой, или большей половиной оной, или по какому-нибудь насильственному военному случаю; но тогда папа предварит о том государя, дабы сохранить доброе согласие и дружелюбный с ним сношения.

30 июня князь был у кардинала с предложением, чтобы дали ему письменный ответ, хотя министерским мемориалом, когда уже папа не соглашается отвечать государю своей грамотой. Кардинал обещал донести о сем папе и сообщить ему ответ.

4 июля послан был Веселовский к кардиналу напомнить об ответе и сказать, что, получив его, князь немедленно отправится в Москву. – Кардинал потребовал, чтобы дали ему на письме, в чем должен состоять сей ответ, и тогда хотел сказать, можно ли ему будет, написать его, или нет.

5 июля князь ездил сам к кардиналу и подал ему письменный проекта ответа, им желаемого, прибавив, что он просит сего не для государя, но собственно уже для себя, как свидетельство сделанного ему на его предложение ответа; что он не отдаст его и в канцелярию; после того объявил ему, что он получил указ о возвращении в Москву. – Кардинал обещал не замедлить ответом на его предложение, также и отпуском его.

Из числа противников своих при дворе римском, по делу ему порученному, князь называет кардинала Юдичи горшим из всех; прочие же были: королева польская; кардинал де ла Тремулль, аудитор римского суда (di rotta); аббата Полиньяк, бывший послом в Польше и много зла делавший Августу, а ныне находящейся в Риме агентом короля французского; и бискупы познанский и луцкий.

Кардинал Юдичи двукратно на аудиенциях у паны: в первый раз сначала проезда князя в Рим утверждал, что он прислан для обманов, что он не природный россиянин, а француз, или пиемонтец, филу, что его некогда, давно уже, видали в Пиемонте, что не должно верить речам его и оказывать ему упованья, что по окончании войны российский двор не сохранит ни малейшего дружелюбия к римскому и прервет все с ним сношения; в другой раз перед отъездом его, прося папу о признании королем Станислава, говорил, чтобы речам князя не верить и не слушать их, что напрасно принимают его с таким уважением, что в России один только князь, государь, а прочие все его подданные простое шляхетство, что князь приехал в Рим без денег, в самом убожестве, и еще много поносного, сему подобного. Но кардинал Паулуччи, заступаясь за князя, говорил, что его фамилия происходите от Корибутов, королевской крови, что богатства имеет при себе на полмиллиона, и ежели бы захотел им величаться, то было бы, чем блеснуть, и подобными речами все его прошения и наговоры уничтожил.

7 июля послан был Веселовский к кардиналу просить его о скорейшем отпуске, и возвратился с ответом, что скоро будет отпущен. Но 8 числа князь получил от канцлера графа Головкина извещение, что государь приказал ему остаться в Риме впредь до указа; вследствии сего князь ездил на другой день к кардиналу для объявления о сем и для испрошения у папы аудиенции, для которой и назначено 13 число.

10-го кардинал прислал с Мерендой к князю за своей печатью записку из папской канцелярии, в которой объявляется ответ, сделанный ему папой во время аудиенции. Она писана на итальянском языке; после перевода на русский, рассмотрев ее и прибавив, или убавив в ней иное, князь возвратил ее в тот же день кардиналу с Веселовским, просил переправить ее по сделанным замечаниям и написать на латинском языке, также не печатать ее в конверт, а приложить печать к самой той бумаге, на которой будет написана.

13 июля по утру наконец получена от кардинала столь желанная бумага, содержащая ответ папский; она писана, как и прежняя, на итальянском же языке, но к ней приложен был латинский перевод.

В тот же день, в 14 часов, князь был на аудиенции у папы, в штофном, летней материи с серебром, кафтан и в большом парике, называемом каре.

Войдя в аудиенц-залу со шпагой и шляпой, князь преклонял колено так же, как на первой аудиенции, а когда поцеловал ногу, то поднят был самим папой, и спрошен каково он здесь живет? – Сказав ответ на сие, князь говорил, что, получив от двора предписание, пришел донести св. отцу, что государь весьма доволен его приязнью и его решительностью не признавать королем Станислава Лещинского, и просит о продолжении сего не столько для своей пользы, сколько для сохранения вольности речи посполитой польской.

Папа: Он всегда останется при том же мнении, которое объявлено князю в письменном ответе кардинала Паулуччи; что хотя он и видит, что прочие государи, вообще мало между собой согласные, а в сем случае все единодушно признали его королей, но он сему примеру не следует и желает восстановления в Польше тишины и покоя; только опасается продолжения кровопролития и вреда св. католической церкви, и если по долгом времени он узнает от своего нунция, что кровопролитие усиливается и Польша подвергается паче и паче большему разорению, тогда по неволе он должен будет решиться признать его королем для прекращения всех замешательств; но, по любви его к государю, он не решится на сие без причин, необходимо к тому нудящих. – Потом спросил князя: имеет ли он известия о начале мирных переговоров?

Князь: от двора не имеет, а слышит здесь, будто начались; но ежели и справедливы сии слухи, то он сомневается, чтобы могли окончиться восстановлением мира, потому что встретятся великие затруднения по поводу Станислава, которого государь никогда не согласится оставить королем в Польше.

Папа: Весьма сожалеет, что слышит только стороной о начале переговоров; он знает наперед, что, для восстановления мира, государь решится признать королем Станислава, и тогда он, не быв, о сем предуведомлен, вовремя, останется один, запутанным в сей непрывной для него ссоре; он желал бы, чтобы государь, за удовольствие, которое он ему делает, заплатил ему тем же и предупредил бы его о сем прежде заключения мира, дабы и он мог во время взять свои меры.

Князь: Государь никогда того не сделает, чтобы заключить мир, не только не предупредив о том папу, но и не испросив его совета к лучшему охранению прав речи посполитой.

Папа: Мало ему будет удовольствия узнать о мире тогда уже, когда весь свет будет о том ведать. – После сего спросил, известно ли уже князю, какое удовлетворение будет ему сделано по просьбе его об архиепископе львовском?

Князь: Получив от кардинала уверение, что он не останется ненаказанным и будет заключен в замок св. Ангела, он писал о том к государю, и ожидает ответа через три- четыре недели.

Папа: При первой аудиенции князь объявил, что государь позволил свободное отправление католической веры и строение костелов в России, также разрешит свободный проезд через государство свое миссионерам, отправляющимся в Китай и в Персию: нужно было бы иметь здесь государеву на сие грамоту, за его подписанием, дабы каждый мог быть в том уверен и с надежностью ехать в Россию.

Князь: Может быть, сие уже и выполнено, потому что иезуит Илия, готовясь в сей путь, говорил с ним о том после первой его аудиенции, и он тогда же донес о сем государю.

После сего папа говорил с князем о жизни в Риме, и отпуская его, прибавил, что если здешние великие жары для него вредны, то он предлагает ему комнаты во дворце своем, где ему будет гораздо покойнее, и все нужное будет доставляемо из папского дома.

Такое приветствие от папы было особенно лестно для князя, потому что во дворце не отводят покоев никому, кроме королей и папских родственников.

Выйдя от папы, князь заходил к кардиналу поблагодарить его за доставление письменного ответа; хотел также зайти и к внуку папскому, ему всегда благоприятствовавшему, но его не было дома.

В тот же день получены в Риме известия, что генерал Левенгаупт был совершенно разбит и будто сам убит; также, что мир между Россией и Швецией будто уже заключен.

17 июля получено князем известие, что генерал Боур взял на капитуляцию город Быхов и в нем генерала Синицкого с 3,000 человек регулярного войска. На другой день посылал он Веселовского сообщить о сем кардиналу, также и о том, что слухи о мире несправедливы; что государь и речь посполитая нимало не расположены признать королем Станислава, но надеются, что в июне сейм кончится и будет избран новый король на место отрекшегося Августа.

20 июля доставлены князю секретный известия, что папа объявил французским министрам, что он в удовольствие Франции не уважит прошения цесаря о перемене кардинала Паулуччи, но оставит его по-прежнему министром; что сверх того обещал он им признать Станислава королем, но с тем только, чтобы шведский король объявил войну цесарю, и будто уже писано к нунцию, чтобы он ехал к Станиславу и признал его королем. – Князь донес о сем двору для сведения.

28 июля князь получил от Улисса извещение, что нунций, но указу папскому, писал к примасу бискупу куявскому и вице-канцлеру, чтобы они признали королем Станислава; но примас отвечал, что он по многим причинам сего не может сделать, а паче потому, что союз Станислава с королем шведским основан на разрушении католической веры; что сим союзом обещана лютеранам полная свобода в отправление веры их по всей Польше и позволена обратить римские костелы в лютеранские кирки, на поругание святой веры.

9 августа кардинал присылал Меренду благодарить князя от имени папы за любовь, ему государем оказанную в ответе, который сделан им примасу и всей речи посполитой, на счет архиепископа львовского. Они просили государя, чтобы он отпустил его на люблинский конгресс; государь от 6 июля отвечал им, что он не может дать им просимой резолюции об архиепископе львовском, потому что о деле его писано к папе и оно отдано на суд ему: следовательно, должно ожидать его решения, с которым государь обещает сообразоваться. Сей ответ, доставлен к папе его нунцием, и папа, весьма признательный за таковой отзыв, просит князя донести государю о его благодарности, а с тем вместе благодарит и князя, как такую особу, посредством которой поддерживается государево к нему благорасположение. Кардинал прибавил к сему уверение, что папа остается тверд в своем намерении не признавать королем Станислава. – Князь донес о сем государю 10 августа.

23 августа получено в Риме, а 24 показано князю, известие о львовском архиепископе, что он содержится в Киеве за крепким караулом, под надзором князя Голицына; что никого из посторонних к нему не допускают; что видели на площади его прислужников скованных, которые сказывали, что его содержат весьма дурно; что он будто не только постели, но и рубахи не имеет; что кормовых денег дают ему только по 10 к. на день; что получено приказание везти его в Москву и отдать под надзор патриаршего наместника Зотова. В тех же письмах говорят, что государевы приказания насчет его содержания весьма благосклонны, а жестокость вся происходить лично от князя Голицына. – Кардинал просил довести о сем до сведения государя.

30 августа кардинал в конференции с князем говорил ему, чтобы львовского архиепископа не отправлять в Москву; что хотя на словах и объявлено папе, что он будет предан его суду, и потом в письменном ответе к речи посполитой сказано, что без воли папы ничего с ним не сделают, но папа будет иметь все причины сомневаться, что все сие говорено только для того, дабы польстить папе, а на деле ничего исполнить, не намерены, если его отправят еще далее в Москву. – Кардинал сказывал, что нунций пишет и о мир, что трактуют о нем через французского министра, при короле шведском находящегося, и через коронного гетмана Синявского, или, лучше сказать, через жену его, но что предложенные королем условия столь тяжелы, что сомневаются в успехе переговоров.

31 августа князь получил от Меренды письмо, в котором пишет, что по приказанию папы посылает к нему список с полученного от нунция донесения о львовском архиепископе, и убедительнейше просит его писать ко двору своему об обещанном отправлении сего прелата к папе, который весьма тем оскорбляется, что не только не исполнено доселе обещание, но и содержать прелата с жестокостью, неприличной его чину, объявляя притом, что ежели прелат сей не будет вскоре возвращен папской власти, то папа, видя столь малое уважение к его прошению, переменит, и свои отношения к российскому двору и перестанет в угодность ему противиться признанию королем воеводы познанского; сего ради еще раз убеждает, князя стараться об удовлетворении папы в таком справедливом и ему уже обещанном деле.

Донесение нунция от 22 августа состояло в том, что известие о перевезении львовского архиепископа в Москву подтверждается; что там ожидает его трактамент еще жесточайший киевского, хотя и здесь ездивший навестить его каноник соборной церкви нашел его спящим на голых досках и получающим 12 к. в день на все продовольствие с двумя служителями, из которых один был скован: вот какую выгоду доставило ему папское заступление!

Князь отвечал, что он будет писать о том ко двору и надеется получить к ноябрю ответ.

19 сентября князь в конференции с кардиналом говорил ему об архиепископе львовском, что он содержится со всякой честью и удовольствием; что он и доныне в Киеве, а в Москву отправлен не будет; что государь ничего не предпримет против него без воли папы; но что касается до отправления его к папе, то сего доселе невозможно было сделать, потому что все пути заняты неприятелем; коль же скор проезд сделается свободными то и сие обещание государево будет непременно выполнено; государь надеется, однако же. что он не будет скоро освобожден папой, по примеру присланных от Августа епископов, варминского и познанского.

Кардинал отвечал, что папа очень благодарен государю за хорошее содержание архиепископа; но государь напрасно опасается, чтобы его вскоре и без наказания освободили, подобно епископам варминскому и познанскому: между винами их великая разница. Король Август обвинял епископа познанского в том, что он был всегда ему противником; но он, как сенатор польский, имел неоспоримое право при избрании короля подать голос в пользу того, кого он хотел; он никогда не соглашался на избрание Августа, и потому не признавал его королем: в том только и состояла его противность, а более ни в чем не обвинял его и Август. Варминский же епископ, признавший Августа королем, прислан был сюда, обвиняемый в непозволительной переписке с бранденбургским курфирстом, но никакого доказательства на то не было; представленные письма не могли уличить его, потому что были писаны шифрами, которых никто не умел прочитать, и невозможно было доказать, что писаны были его рукой. Они оба были судимы здесь, и оправдались; но не смотря на то познанский епископ содержался с полгода в замке св. Ангела, единственно из уважения к пользам короля Августа, а освобожден тогда уже, когда министр Августа объявил о мире его со шведским королем; после сего не было уже никакой причины продолжать его заключение, тем более, что папа по всей справедливости был весьма недоволен поступком Августа, который, забыв благоволение к себе папское, заключил мир, не сказав ему о том ни слова. Но вины львовского архиепископа совсем другого рода: 1) он признал королем Августа, и потом по какому-то на него неудовольствию пристал к противной стороне; 2) вопреки запрещению папскому, короновал Станислава: следовательно, он виноват не только в отношении к речи посполитой, но и в ослушании св. римскому престолу, и будет наказан без сомнении.

После сего князь говорил о грамоте, которую папа желал получить за подписью государя для удостоверения всех, что позволено свободное отправление католической веры и строение римских костелов во всей России, также разрешен свободный проезд через Россию миссионерам, отправляющимся в Китай и в Персию, что такая всеобщая грамота ныне вскоре дана быть не может, но частная дана уже была в Гродне иезуиту, духовнику короля польского; и ныне если бы кто из духовных захотел основать костел в Москве, или в другом российском городе, то верно получит и позволение, и грамоту за государевой подписью. Государь не отречется дать и всеобщую грамоту, но по окончании войны, смотря по тому, как продолжится папское к нему благорасположение. – В заключении конференции князь объявил, что он получил повеление возвратиться в Россию, и просил об отпуске. – Кардинал отвечал, что о всем донесет папе.

21 сентября прислан был Меренда сказать от кардинала князю, что папа, услышав ответы его об архиепископе и о грамоте, весьма огорчился: он никак не ожидал того, чтобы, несмотря на все обещания, архиепископ был доселе задержан в России, что, для успокоения государя насчет опасности в пути, папа предпишет своему министру, в Польше пребывающему, приискать безопасный путь и проводить его в Рим, не упустив его. Что касается до грамоты за государевой подписью, то папа желал ее иметь для того, что хотел отправить к государю своего нунция; но если он не может получить ее, то желал бы, по крайней мере, чтобы князь своей запиской к кардиналу Паулуччи подтвердил, говоренное им о позволении свободно отправлять католическую веру и строить костелы в России, также и о пропуске через Россию миссионеров, дабы осталось здесь в канцелярии, хотя что-нибудь явное, на чем, основываясь можно бы было написать с князем благодарственную к государю грамоту. – Князь, сделав ответ, согласный с тем, что лично говорил кардиналу, заключил просьбой об отпуске и аудиенции, даже и в таком случае, когда бы и грамоты к государю отправить с ним не рассудили.

Не смотря на частое повторение со стороны князя просьб об отпускной аудиенции она все еще не назначалась; наконец 20 сентября прислан был Меренда с уверением от кардинала, что в течении недели князь непременно будет отпущен, и за тайну объявил причину замедления: папе хочется отправить к государю крест с мощами, но он еще не готов.

7 октября, после обеда в 22 часу, Меренда привез дары: государю, на память любви своей, папа прислал крест, по желанию царевича Алексея Петровича, с мощами Алексея, человека Божия, о котором просил бывший в Риме министр короля Августа, по письму от государевых министров, но тогда, за скорым отъездом Августова министра, исполнить того не успели; папа охотно послал бы часть самих мощей, но их нет в Рим, и никто не знает, где; они находятся, а в кресте посылается часть древа от лестницы, под которой жил святой, которая причтена к святыне и многие чудеса творит; покойный император Леонольд просил у покойного паны Иннокентия XI также тех мощей, но и его просьбу не могли удовлетворить иначе, как отправлением к нему четок, из сего дерева сделанных. Князю папа прислал книгу: «Описание церкви Петра и палат ватиканских», и еще шкатулку с миром от св. Николая. – Князь подарил Меренде серебряную шкатулку в 15 скуди и соболью муфту в 30 скуди.

Кроме даров, Меренда привез и списки с приготовляемой от папы к государю грамоты и с письма, которое намерен писать к государю кардинал Паулуччи.

Грамота папская была следующего содержания: после титула государева, по образцу, показанному выше, следовали слова: «Климент XI, верховнейший первосвященник, пресветлейшему и вседержавнейшему царю, здравы и милости Божией». Потом папа говорит, что радость его была неизъяснима при получении от князя Бориса Куракина государевой грамоты, подтвердившей дошедшей до Рима уже за несколько месяцев прежде вести, что государевы намерения насчет польских дел согласны с его желанием; но еще более обрадовался он, узнав в то же время, что государь позволил не только свободно отправлять римско-католическую веру во всем Российском государстве, но и устроить в Москве капуцинам монастырь, а иезуитам дом и школу для преподавания юношеству наставлений в словесности и в христианском нравоучении, что без сомнения принесет великую пользу его народам; наконец радость его возросла до высочайшей степени, когда князь возвестил ему именем государя, что миссионерам, отправляемым от св. престола в Китай и другие восточные государства для проповедования слова Божия, дарован свободный проезд через Россию; что после сего первым движением сердца его было воздать хвалу и благодарение Господу, а потом изъявить торжественным и приличным образом чувства благодарности великому и державнейшему царю, коль скоро доставлены будут к нему государевы грамоты, утверждающие сии позволения, и о которых посол государев уверил его, что он может ожидать их с полной доверенностью. Грамота заключается свидетельством, что князь Куракин благоразумием, строгой нравственностью и благородным поведением приобрел себе всеобщее уважение и его сердечное благоволение, и оканчивается молением к всемогущему Богу, да изольет на государя лучи света своего и да соединит его совершенною любовью с ним и с католическою церковью.

Письмо кардинала к государю состояло из благодарения за милостивое внимание его величества, оказанное ему письмом, присланным с князем Куракиным, и уверения, что все его честолюбие заключается в том, чтобы не только сохранить его, но всегда более и более заслуживать оное старанием во всех случаях делать угодное его величеству, и заключалось также похвалой князю, который ревностью к службе его величества заслуживает всевозможное его благоволение, а отличными своими достоинствами приобрел уважение и любовь святейшего отца и всего римского двора.

Рассмотрев присланные списки, князь отправил Веселовского сказать кардиналу, что ежели в папской грамоте не будут называть государя величеством, то он этой грамоты не примет, равно требовать и от кардинала, чтобы в его письме написано было вверху: Sacra Gzarie Maesta, внизу: humilissimo et devotissimo servitor.

8 октября присланная князю от папы шкатулка с миром от чудотворца Николая отослана в подарок патеру Театину, который, принимая ее, был весьма печален; сие сделано нарочно для того, дабы дошло до сведения папы.

9 октября, в 15 часу дня, была отпускная аудиенция. Князь говорил папе: что пришел донести его святости, что он по указу государеву возвращается в Россию; что последним предписанием государь поручил ему повторить св. отцу его благодарность за знак любви и приязни, оказанный ему непризнанием Станислава королем, и в то же время просит его о продолжении пообещанию не признавать его для пользы речи посполитой и для сохранения прав ее; что государь со своей стороны обещает в знак благодарности прислать со временем желаемую папой грамоту о свободном отправлении католической веры в России; что же касается архиепископа львовского, то государь повторяет, прежнее свое уверение, что он против него ничего не предпримет, а оставляет его полному суду и воле его святости, но отправить его ныне в Рим не может, по причин; опасности от неприятеля, занимающего все пути; что в грамоте, которую государь прислать обещает, может быть, и не будет упомянуто о пропуске миссионеров, но, тем не менее, на самом деле будут они пользоваться не только свободным проездом, но и всяким вспомоществованием; что впрочем, о построении костелов и свободном отправлении католической веры в России давно уже дана государем за его подписанием грамота в Гродно иезуиту, духовнику короля Августа.

Папа отвечал: жалеем о том, что слышал об отъезде вашем, князь, которым, как мы, так и весь...

Сим оканчивается статейный список посольства в Рим князя Куракина и оставляет нас в неизвестности, согласились ли написать грамоты по желанию князя, и доволен ли был папа обещанием, сделанным князем при отпускной аудиенции; по вероятно, что он при отъезде не получил от папы к государю грамоты, потому что в архиве нет ее, а в последующем времени увидим снова переговоры о титуле «величество».

Князь выехал из Рима в Венецию 10 октября, в 14 часу дня³⁵⁹.

Во время второго путешествия государя Петра I, находившийся при нем канцлер граф Головкин получил от папского нунция, прибывавшего в Кельн, письмо от 1 августа 1717 года, в котором он пишет, что пана (Климент XI) был весьма обрадован, узнав от своего нунция в Париже о сообщенных ему графом великодушных и обязательных отзывах его царского величества насчет папы, и как его превосходительству известно, что сии отзывы касались до утверждения дружелюбных сношений, которые его царскому величеству со св. отцем продолжать угодно, также и до отправления в Россию папского посланника, с которым можно было заключить постановление о свободном отправлении католической веры в русском государстве, то он и получил от его святейшества предписание отправиться в Спа, для принесения благодарности его царскому величеству за его благосклонные намерения, но отъезд его величества помешал ему исполнить сие; притом же слухи, что его величество не любит иметь при себе чужестранных министров во время своего путешествия, не позволили ему осмелиться ехать в Амстердам: почему он и решился отправить к графу барона Кавалькино, человека с отличными достоинствами и заслуживающего всякую доверенность, дабы узнать через его посредство, угодно ли будет государю позволить ему приехать в Амстердам или другое место, по его назначению? В противном же случае просит графа доставить барону возможность исполнить папское поручение, которому оно совершенно известно и которому можно вверить дальнейшие объяснения воли его царского величества.

Канцлер отвечал ему, вероятно, из Амстердама, от 20 августа, что он очень охотно по письму его представил государю барона Кавалькино; что государь милостиво принял его, изустно объявил ему свои мысли насчет порученного ему дела, о чем он обстоятельно узнает от самого барона, а он со своей стороны только уверяет его, что государь продолжает, быть в отношении к папе точно в том же расположении, о котором он извещен был от своего нунция в Париже³⁶⁰.

Государь, стараясь о просвещении русских, желал, познакомить их с произведениями изящных искусств, почему и был отправлен в Рим дворянин Кологривов для приобретения статуй. К сожалению, мы не имеем наказа, данного ему при сем случае, ни известия, что им но сему поручению исполнено, но вероятно, что государь был им доведен, потому что подобное же поручение сделано ему вторично, как видим из его донесения государю из Венеции от 11 июля 1718 г.. в котором он говорит, что в прежнюю бытность его в Риме он встречал великие препятствия в покупке статуй от папского племянника; но кардинал Спинола, камерлинг св. римской церкви, оказывал великие услуги в том деле государю, и желал, чтобы они доведены были до сведения государя. Если бы государю угодно было приказать изъявить ему за то через письмо его царского величества благоволение, то он мог бы и при нынешней покупке быть полезен; ныне от нужды продают множество вещей, и самых лучших, а он, как при выпуске оных и взятии пошлин, так и при самом торге с продавцами, может оказать пособие, дав им знать, что кроме его не имеет повеления никому позволить вывезти тех вещей из Рима³⁶¹.

При исполнении сего, вновь сделанного ему препоручения, встретилась большая неприятность: он купил мраморную статую Венеры и отдал ее для починки скульптору Легро, у которого она, по приказанию Фальконьера, римского губернатора, была арестована и из Рима не выпускалась. Он донес о сем государю, и от 17 июля 1719 г., с флота от Аландских островов, канцлер граф Головкин, по приказанию государя, писал в Венецию к надворному советнику графу Савве Владиславичу Рагузинскому, чтобы он, обще с агентом Беклемишевым, увидев из приложенного донесения от Юрия Кологривова выше прописанные обстоятельства, приложил всевозможное старание, посредством известного своего кредита, ту статую, как вещь для государя весьма нужную, освободить из-под ареста и исходатайствовать позволение отправить ее в Россию, о чем он канцлер послал и к камерлингу папскому кардиналу Албани письмо, которое для доставления также к нему отправлено.

В письме к кардиналу канцлер, сказав о покупке и аресте статуи, просить его исходатайствовать нужные повеления об отдаче оной подателю письма, или г. Беклемишеву, агенту его царского величества, в Венеции пребывающему, за что он будет стараться изыскивать случай оказать ему взаимную услугу.

Сие происшествие подало повод к переписке: кардиналы Оттобони и Албани писали от 18 ноября: первый к государю, к канцлеру графу Головкину, и к вице-канцлеру барону Шафирову; письма его ко всем состояли только в изъявлении радости, что он нашел случай оказать государю услугу вспомоществованием г. Беклемишеву в отыскании статуи. Но последний в письме своем к канцлеру объявляет, что папа, по особенному уважению к государю, представляет в дар его величеству одно из изрядных украшений сего града, статую Венеры, зело старинную и предивной работы, которая недавно была найдена, и которую, продав, хотели тайно и без обыкновенного позволения вывезти из Рима, за что министрам, которым поручен надзор за подобными вещами, она была арестована и взята в казну; но по старанию некоторой особы, имеющей силу у здешнего двора, по письмам папского посланника в Венеции, доложено было папе о желании его величества иметь сию статую, и его святейшество, не смотря на жестокие права, наипаче здешнего правления, ниже на толь древнюю и дивную вещь, которую надлежало бы за древность хранить, яко драгоценные мощи в память величества римского, ибо оная привезена в сей города с немалыми трудами и из предальних стран света во удивление народа и великих принцев; ниже смотря на предложения тех, которые рассуждали о хитростях художеств, наипаче, о скульптуре, своей высокой властью презирая все права и иные противности, воспринял намерение оную статую представить в дар его царскому величеству, которая за рарите (rarité) и за изящнейскую работу превосходить всякую цену, и которою поистине его святейшество не соизволил бы поступиться никакому другому принцу, и просит донести его величеству о сем особенном к нему уважении папы, и что желания его величества в подобных случаях и вперед исполняемы будут. Притом извещает, что очень много способствовал в сем деле; своими умными и сильными промыслами кардинал Оттобони, который советовал его святейшеству дать сему делу подобное окончание, хотя и не надлежало тому быть.

Канцлер писал из С.-Петербурга от 14 декабря к кардиналу Оттобони (вероятно, еще до получения его писем), что граф Савва Владиславич и агент его величества Беклемишев донесли государю о пособии, оказанном его преимуществом в отыскании статуи и в исходатайствовании приказания от папы возвратить ее агенту его величества, и государь приказал ему уверить кардинала, что он очень признателен ему за сие; что же касается до мощей св. Бригитты, обретающихся в Швеции, то государь приказал его обнадежить, что он с удовольствием исполнит его желание, ежели война, или какой другой случай представит к тому возможность.

Кардиналу Албани канцлер отвечал из С.-Петербурга от 18 января 1720 года, что он по письму его от 18 ноября 1719 г. донес государю, к величайшему его удовольствию, о дружелюбном к нему расположении папы; что знаком онаго дар его святейшества, статую, государь принимает с должным благодарением и воспользуется каждым случаем для изъявления на самом деле особенного своего к его святейшеству уважения, о чем он и просит кардинала донести ему; что государь, зная, сколь много ходатайства кардинала способствовало к сему дружелюбному поступку папы, приказал ему уверить его преимущество в своей признательности и в. удовольствии, которое он найдет, доказать ему то на опыте при каждом случай.

Кардинал Оттобони на письмо канцлера отвечал ему из Рима от 17 февраля, что он с особенным удовольствием известился, что малые услуги его в деле о статуе были угодны его величеству. Но радость его была неизъяснима, когда он увидел неизреченную милость его величества, благоволившего позволить ему надеяться, что при случае может быть исполнено его желание видеть в Риме мощи св. Бригитты, находящиеся ныне в Швеции; и, как он никогда не может иметь желания сего сильнейшего. ни вообразить себе милости от государя более сей, ни дара драгоценнее сего, то он прибегает к сильному ходатайству канцлера и просит его при случае напомнить о сем его величеству и донести, что, учинив такой бесценный дар сему граду, государь запечатлеет в нем свою славу и приобретет вечную себе благодарность от св. отца и от всего двора здешнего; при сем находит он необходимостью заметить, что в случае отправления мощей нужно б было государю запечатать оные своей печатью, и другим, кому он сие приказать заблагорассудит, для достоверности, дабы не было возможности усомниться в истине оных. Письмо заключается извещением, что статуя находится уже в его доме и исправляется нужной починкой; по получении же ответа, кому назначено будет принять ее, она немедленно ему вручится во всей исправности.

Ответ канцлера кардиналу Оттобони от 21 марта из С.-Петербурга состоял в повторении благодарности за его усердия к российскому двору и обнадеживании, что если только возможно будет, те его желание, касательно мощей св. Бригитты, будет с удовольствием исполнено, и что он со своей стороны непременно при случае напомнит о том государю. Статую принять назначено графу Владиславичу.

От 8 июня кардинал Оттобони писал к государю, что по прибытии в Рим графа Саввы Владиславича, он, по воле его царского величества, вручил ему статую Венеры и с ее подножием, которая, как по древности своей, так и по превосходству работы, не уступает ни которой из статуй, в Риме находящихся, и едва ли в Европе найдется ей подобная. Потом, повторив о желании папы сделать угодное государю, он говорит о себе, что почитает за счастье сей случай, открывший ему возможность оказать услугу государю, и благодарить его за милостивое благоволение не лишать его надежды получить мощи св. Бригитты, уверяя его, что Господь Бог благословит его благое намерение и прославит его не только при сем дворе, но и в целом свете. Желание же его приобрести сии мощи происходит от того, что сия святая в юношеской своей жизни, быв в Риме, часто имела прибежище к его церкви, св. Лоренцо в Дамазе, и жила близко к его резиденции.

Государь отвечал кардиналу от 14 августа грамотой за собственноручным подписанием, в которой, изъявив ему свое благоволение за его старание о возвращении государю купленной для него и потом от правительства римского заарестованной статуи, поручает ему внушить папе, что он готов воспользоваться каждым случаем для изъявления ему за дар его должной благодарности и своего к нему уважения и обнадеживает кардинала, что он будет стараться оружием, если Бог благословит его, или другим каким средством удовлетворить его и всего Рима желание и усердие иметь у себя мощи св. Бригитты. – Грамота писана по-русски и отправлена с приложением итальянского перевода в конверте, запечатанном кабинетской печатью, с надписью: «Преимущественнейшему и почтеннейшему господину кардиналу Оттобони, в Риме».

В тоже время писал к кардиналу Оттобони и канцлер, которого письмо состояло из вежливостей и предложения услуг своих и вперед.

19 августа, в государственной коллеги сделано определение: отправить к находящемуся в Венеции надворному советнику Савве Рагузинскому рескрипт следующего содержания: из его реляции, присланной из Венеции от 10 июня, государь видел все, что происходило в бытность его в Риме при отдании ему известной статуи Венеры, и особливо то, что папа желает от государя получить диплом или манифест о вольности римским церквам и священникам, в России находящимся; что, получив его, он обещает прислать к государю свою грамоту с должным титулом, как то: величество и проч., с тем однако же, чтобы после того и государь отправил к папе свою грамоту с таким же титулом, который писан был к нему, с князем Куракиным, убрав из него только слова: «Божией милостью»; но что папа хотел прежде прислать к нему на латинском языке подробное изъяснение своего желания; что государь, за доброе к нему расположение паны, не затруднится исполнить сего, коль скоро получит то изъяснение, и о том его в свое время уведомить прикажет, а между тем поручается ему, через кого прилично, обнадежить накрепко папу в государевом к нему добром расположении и притом объявить, что обретающимся в России римским церквам и священникам, и особливо капуцинам и францисканам, папой через него Рагузинского рекомендованным, по указу государеву дана всякая свобода, и никакого им препятствия, ни обиды не делается; но только бы и папа приказал им, кроме отправления по закону своему богослужения, ни в какие дела и переписки не вмешиваться, как то делали иезуиты, за что они и высланы из России. – К нему же определено отправить и вышеупомянутую грамоту государя, для доставления к кардиналу Оттобони.

Сие определение подписали: граф Головкин, подканцлер барон Петр Шафиров, Андрей Остерман, Василий Степанов³⁶².

В ответ на сей рескрипт, Владиславич донес государю из Венеции от 21 февраля 1721 года, что он по получении его писал к кардиналу Оттобони, как бывшему посреднику в его конференциях с папой, также и грамоту государеву к нему отправил, и получил от него ответ, исполненный благодарения, как от него собственно, так и от папы, за благоволение государево; что присланное к нему изъяснение папских желаний он при сем препровождает, и просит, ежели государю угодно будет исполнить их, то прислать бы тот диплом к нему, дабы он прежде отъезда своего в Россию мог вручить его папе; лично, а от него истребовать обещанные им грамоту к государю с условленным титулом, и дар, из статуй и других подобных древностей состоящий, как, а том говорено было и что кардинал и ныне в письме своем подтверждает, которое при сем и приложено.

Кардинал в сем письме к Владиславичу, носит изъявления благодарности государю от папы и от себя, говорит, что он надеется, что прибытие в Рим, Владиславича будет началом, к утверждению дружелюбных сношений между государем, и папой; что он со своей стороны прилагает всевозможное о том старание; что папа, признавая пристойным и праведным давать титул величества государю, чего ни при одном из его предшественников, не бывало, надеется, что и государь взаимно не отречется писать в своих грамотах к папе титулы, которые пишут к нему все первенствующие в Европе монархи: что Владиславич (которого он везде называет превосходительством) сам от папы изустно слышал его желание об установлении дружелюбных сношений, и хотя он слышал и основания, на которых папе хотелось бы утвердить их, но для большей ясности он посылает к нему оные письменно на латинском языке, для доставления их ко двору, и просит приложить старание об успешном окончании сего дела; что он может представить государю, что папа дает ему все почетнейшие титулы, приличные толь великому государю, как то: величество, самодержец и проч.; что хотя в титуле и не все поименованы провинции, во владении государевом находящиеся, а только главнейшие, но это происходит от обыкновенья, которому следуют в отношениях ко всем государям, цесарю, королям: французскому, гишпанскому и прочим; что же касается до диплома, которого папа просит у государя, то его святейшество надеется, что его величество не затруднится сказать в нем вообще обо всех духовных и миссионерах католического римского закона, что все вообще могут пользоваться милостью его величества, упоминать же в нем об исключении иезуитов никакой не может быть нужды, потому что и без того папа никогда не пошлет таких миссионеров, которые не угодны его величеству, и которых впускать в Россию запрещено указом, ибо государю всегда остается свобода и право возбранять вход в свое государство неблагонамеренным людям и выслать из оного тех, которые в нем уже находятся; и сам римский двор, будучи извещен о таковых, немедленно их переменит лучшими, в числе которых будет более капуцинов, францисканов, реформатов и кармелитов босых, которые ничем боле не занимаются, как отправлением божией службы и наставлением в закон; сверх того, папа обяжет их, под страхом жесточайшего наказания, даже и помышлением не мешаться в дела гражданские и государственные. Ежели бы в диплом, к словам, позволяющим свободно обучать юношей наукам, можно было прибавить: и католическому закону, то папа принял бы сие с великой благодарностью, а для государя сии слова предосудительны, быть не могут. Он может еще уверить государя, что папа, по получении диплома, возблагодарит его не только своей грамотой с условленными титулами, но и каким-нибудь дивным поминком из древних статуй и тому подобного, как говорено, было в конференциях. Желательно б было, чтобы диплом сей, ежели будет отправлен, был в виде книги, с серебряной печатью и другими украшениями, какие употребляются в канцелярии его величества. Письмо заключается тем, что все, что он пишет, делает то с воли его святейшества, и надеется, что и Владиславич ничего без одобрения его величества чинить не будет; что все его старания имеют целью честь обоих государств и пользу св. церкви, и просит его, чтобы он приступил к сему делу со всем усердием, дабы столь великое и полезное дело принесло имени его честь и было ему высшею заслугой, как у папы, так и у государя; что он со своей стороны будет всегда обязан ему наибольшей славой, каковую может он приобрести во всю жизнь свою, ибо он почитает сие дело одним из приличнейших кардиналу и племяннику такого великого папы, каковым был дядя его, блаженный памяти Александр VIII.

Записка, изъясняющая желание папы, присланная кардиналом, была следующего содержания:

Климент XI, верховный первосвятитель римский, желает, чтобы его царское величество милостивым дипломом, на пергаменте писанным и утвержденным собственноручной его подписью и приложением государственной печати, своим и наследников своих именем, позволил во всех странах государства российского всем духовным римско-католического исповедания свободное отправление божественной службы по своему закону; равно позволил бы им строить вновь церкви, заводить школы, коллегии и университеты, где юношество могло бы свободно обучаться наукам, и даровал бы им всякую вольность, необходимую для успешного отправления должностей своих по духовному чину; чтобы ксендзам миссионерам, отправляемым в Китай и в Персию, дозволил свободный проезд через российское государство, дабы в пути не делали им никаких препятствий и оскорблений; чтобы, вследствии сего позволения духовных, из Рима в Россию приезжающих, на границах не задерживали, но беспрепятственно бы пропускали до того города, или костела, который они избрали для своего пребывания; тем же из них, которые, прожив некоторое время в России, будут отозваны обратно в Рим, или сами добровольно возвратиться туда пожелают, даровать свободу беспрепятственно отъезжать из России; чтобы всеми исповедующими римско-католическую веру, находящимся в обширнейшем российском государстве, как обязанным службой, так и не обязанным, не возбранять свободного исполнения обрядов своей веры. Коль скоро верховный первосветитель римский получит от его царского величества диплом выше писаного содержания, то немедленно отправит к государю благодарственную грамоту, в которой титул государев написан, будет так: «Пресветлейшему, державнейшему, великому государю, царю и великому князю, Петру первому, всея великой, малой и белой России самодержцу, и. великих государств восточных, западных и северных отчичному, дедичному владетелю, наследнику, государю и обладателю»; а между речами в грамоте будет писано: «ваше царское величество». Государь же возблагодарит папу своей грамотой за собственноручным подписанием и со следующим титулом: «блаженнейшему Клименту XI, государю, государю папе достойнейшему, верховному первосвятителю римского престола́; а между речей писать: «ваша святыня, или ваше блаженство».

От 17 марта Владиславич донес государю, что папа Климента XI скончался 8 числа, и как не известно еще, кто заступит его место, и будет ли он согласен с мнением своего предшественника по предмету прежде отправленной записки, то он и думает, что лучше отложить отправление в Рим диплома до времени, когда новый папа, через посредство кардинала Оттобони, изъявит на то свое желание³⁶³.

Должно думать, что двор наш последовал мнению графа Владиславича, а со стороны папской не возобновлены домогательства о получение диплома, потому что никаких уже последствий по сему делу в бумагах архива не находим.

Кажется, около сего же времени русский двор имел намерение, если не поручить, то, по крайней мере, узнать, на каком основании некоторые из европейских держав поручат кардиналам интересы свои при папском дворе, вследствии чего вероятно получена, но от кого неизвестно, нижеследующая записка, сообщенная в коллегию иностранных дел от действительного тайного советника Петра Андреевича Толстого, 6 октября 1721 г.

«Преимущественнейшему и благоговейнейшему господину кардиналу Оттобови, племяннику папы Александра VIII, титулованному св. Лоренца в Дамазе, апостольского римского престола великому канцлеру и протектору Франции».

«1) Дабы герб его величества мог быть выставлен над воротами дома, то его величество король французский дает ему некоторую сумму денег, из которой он, для публичного выставления герба того двора, обязывается иметь особенный дворец, потому что в том доме, в котором он живет, не можете он выставить иного герба, кроме кардинальского, называемого делла Ропа (della Ropa). И как он занимает для сего дом на иждивение короля французского, то учинить тоже зависит от воли всемилостивейшего нашего монарха».

«2) Каждый год обязан он делать один раз пиршество и приглашать к оному всех дворян той нации, в Риме находящихся: также все, от двора короля французского в Рим приезжающие, останавливаются жить в том доме, где поставлен герб королевский; а его преимущество угощает их, каждого по его состоянию, картами и другими потребностями: за что его величество назначает кардиналу по своему рассуждению во Франции многие земли с доходами»

«Ежели сие две статьи будут угодны всемилостивейшему нашему монарху, то при отправлении к кардиналу диплома, или патента, должно объявить его протектором».

Записка сия писана на итальянском языке, а на русский переведена Андреем Васильевым³⁶⁴.

В протоколе государственной коллегии иностранных дел, 25 мая 1722 г., который подписали: канцлер граф Головкин, барон Петр Шафиров, Андрей Остерман, скрепил обер-секретарь Иван Юрьев, записано письмо, отправленное, по именному его императорского величества указу, канцлером к кардиналу Спиноле, с проезжавшим из Китая в Рим иезуитом Николаем Джиане Приамо, пропущенными через Россию по императорскому повелению.

Канцлер начинает письмо тем, что государь, по особенному благорасположению к папе (Иннокентию XIII), приказал свободно пропустить через свою империю, чего доселе никогда не позволялось никому из чужестранных, возвращающегося из Китая патера иезуита, которому сверх того оказано всякое пособие во всех его нуждах, о чем он, при подании сего письма, сам засвидетельствовать может. После сего говорит, что государь, надеясь, что таковой поступок его будет принят папой за несомнительный опыт его уважения и дружелюбия, ожидает, что и папа со своей стороны не отречется взаимно оказать ему свое доброжелательство, а потому и приказал ему отнестись к кардиналу со следующими: сказав, что в трактатах вечного мира, заключенных между государем и королем и республикой польской, между прочим, одной статьей постановлено, чтобы всем в Польше и Литве, находящимся греческого исповедания епархиям, монастырям и церквам, также и всем людям, как духовного, так, и светского звания, пользоваться полной свободой в отправлении своей веры без всякого препятствия и без малейшего принуждения к унии, описывает потом жестокие гонения, претерпеваемые от католиков исповедующими греческую веру, и насильственное обращение к унии, не только церквей и монастырей отдельно, но и целых епархий: так что из четырех епископов, там бывших, остался ныне один только в Могилеве и несколько монастырей и церквей, и те претерпевают от гонителей своих всевозможные бедствия; и наконец, просит кардинала представить сие дело папе и склонить его, дабы он, ради уважения к нему и дружелюбия государева, имея верховную власть над католиками, предписал накрепко прелатам своим и прочим по духовной части начальникам, чтобы они впредь исповедующим греческую веру гонений и обид не чинили и. насильно их, к унии не принуждали, но оставили бы совести их покой и свободу, ибо над оной Бог единый власть имеет, и сверх того сделал бы нужные по сему представления, посредством грамот, самому королю и речи посполитой польской. В заключении канцлер говорит, что государь, не был обязан ни сему предмету никакими трактатами, не позволяем в своей империи чинить католикам ни малейших притеснений и препятствий в отправлении обрядов их веры, но даровал им полную в том свободу; если же и после сего отношения к верховному первосвятителю римского престола католики в Польше и Литве не перестанут чинить гонений христианам греческого исповедания, то государь против желания своего найдет себя принужденным запретить отправление латинской веры в России³⁶⁵.

Кроме сего письма дана была отправляющемуся в Рим иезуиту краткая записка о жалобах христиан греческого исповедания на гонения и притеснения, претерпеваемые им от католиков, и поручено ему словесно объяснить все это кардиналу и папе. Вследствии сего поручения он писал канцлеру из Рима от 29 января 1724 г., что он письмо его кардиналу отдал и словесно пересказал, порученное, как, ему, так, и папе, при первой аудиенции; что по приказанию папы кардинал писал к г. Сантини, посланнику папскому при польском, дворе, о присылке верного объяснения по сему делу; что Сантини прислал, оное, но здесь нашли его неудовлетворительным, и потому снова потребовали подробнейшего и вернейшего³⁶⁶.

(современный перевод на французский язык с латинского).

Parmi les objets qui exciterent dans Paris la curiosité de l’Еmpereur de la Grande Russie, la Maison de Sorbonne ne fut pas jugée indigne de set honneur. Ce grand Prince voulut bien la venir visiter; le 14 juin il entra dans la Bibliothèque, ou entre autres clioses on luy montra quelques livres Slavons qui concernoient la Religion. Comme il écoutoit avec bonté ce gue les Theologiens de cette maison avoient a luy representer, on prit de la occasion de luy dire avec respect quelques mots sur la religion des Russien, et de luy temoigner quelle gloire ce seroit pour un sy grand Prince de travailler a reunir par une bonne paix l’Eglise de la Grande Russie avec l’Eglise latine, que la chose d’elle-même n’etoit pas sy difficile, si on si prenoit avec un esprit de paix et de charité. Le Prince leur repondit, avec beau coup de douceur, qu’il у avoit a la verité entre ces deux Eglises quelques chefs de division, dont il en marqua deux, mais que les exercices de I’art militaire auxquels il étoit appliqué, et les differents embarras attachés necessairement an gouvernement d’un Empire, le mettoient hors d’etat de pouvoir par luy-même terminer les disputes; qu’au reste, si les Docteurs de Sorbonne vouloient conferer par ecrit avec les Eveques de son Eglise, il promettoit de les engager par son autorité a leur répondre.

La promesse si obligeante que fit alors ce grand Prince aux theologiens tie Sorbonne qui etoient presents, les engagea avec d’autant plus de confiance a presenter ce memoire a Sa Majesté Czarienne, qu’ils ne peuvent considerer sans admiration que ses vues ne se terminent pas seulement a rendre son empire illustre par les exercices de l’art militaire et de la litterature, mais aussi a faire fleurir la Religion, dont ce grand Prince est pleinement persuadé que depend le bonheur et l’affermissement des Rois et des Empereurs. Nous voyons, dans l’Epitre aux Ephesiens, que l’Apotre recommande principalement aux fidèles de travailler avec soin a conserver l’unité d’un meme esprit par le lien de la paix, parce qu’il n’y a qu’un Dieu, qu’un Seigneur, qu’une foy et un bateme. C’est un grand avantage pour prouver cette unité dont parle l’Apostre, que l’on ne trouve point dans les Eglises de la Grande Russie quantité d’obstacles a la reunion, que nous remarquoiis avec douleur arreter celle des Eglises protestantes et des autres sectes orientales. Cette Eglise fait profession de reconnoitre avec nous l’unité d’un Dieu, la consubstantialité de trois personnes de la tres sainte Trinité, et elle a en horreur les blasphemes des anciens et des nonveaux ariens, elle fait profession de croire avec nous tous les dogmes que Dieu nous a revelés sur l’union hypostatique et sur la distinction des deux natures en Jesus-Christ.

Elle reconnoit avec nous ce que la foy enseigne sur le peché originel, sur la redemption que nous avons obtenue par Jesus-Christ, sur la necessité du.secours de la grace de Dieu pour chaque action de la pieté chretienne. Elle croit, avec nous, que Jesus-Christ a etabli sept sacrements dans son Eglise; que, daus le sacrifice non sanglan de nos autels, le pain et le vin sont transsubstantiés au corps et an sang de Jesus-Christ, et elle rend a Jesus-Christ, comme etant present réellement dans l’eucharistie, le culte souverain de latrie qui luy est du. Elle honore et invoque avec nous la enheureuse Vierge Marie. Mere de Dieu, et les Saints qui regnent avec Jesus-Christ dans le ciel; elle pratique avec nous la veneration des reliques, et elle rend aux saintes images un honneur qui se rapporte aux objets qu’elles représentent; elle emploie avec nous les prieres, les aumones, et elle offre le saint sacrifice de la messe pour les fideles qui sont morts daus la paix et la communion de 1’Eglise, croyant sans aucun doute que par ses suffrages leurs ames peuvent etre soulagées dans les peines qui leur restent a souffrir pour satisfaire a la justice divine.

Elle reconnoit avec nous que Jesus-Christ a accordé a son Eglise le pouvoir de faire des loix aux quelles tous les fidèles sont obligés d’obeir, comme est la sainte loy du jeune, ne I’abstinence de viande en cetrains tems prescrits par l’Eglise; enfin, pour ne pas faire un trop long detail de tous les dogmes dont les Russiens conviennent avec nous, l’Eglise de la Grande Russie fait profession de regarder avec nous les Ecritures inspirées de Dien et la sainte tradition de l’Eglise comme deux règies egalement certaines de notre foy; elle reconnoit avec nous 1’Eglise une, visible et catholique pour le tribunal souverain et infaillible dans les decisions des controverses de la foy.

Enfin elle fait profession de croire. comme nous, que hors de cette Eglise, sainte, catholique et apostolique, il n’y a aucune esperance de salut.

Or, si, comme nous l’enseignent les Ecritures saintes et la tradiou constante et perpetuelle de l’Eglise, il n’y a point de salut a attendre pour ceux qui sont hors l’unité; si l’Apostre saint Paul ne fait aucune difficulté de mettre les dissensions et les heresies au nombre de ces pechés qui ferment les portes du ciel a ceux qui les commettent, quelle ardeur ne doivent pas faire paroitre des chretiens pour ecarter au plustot tout ce qui pourroit aporter le moindre retardement a une reunion solide et veritable!

Qu’est-ce qui pourroit en effet retarder le moins du monde un aussi grand bien que selui de la reunion de 1’Eglise de la Grande Russie avec l’Eglise latine? seroit-ce quelque point de discipline? On sait assez que, sans rompre l’union, les differentes partis de l’Eglise ne sont point uniformes daus la discipline. «On voit dans beaucoup de provinces, dit saint Firmilien, des coutumes differentes, selon la diversité des lieux et des personnes, qui n’ont cependant pas donné la moindre atteinte a la paix et a l’unité de 1’Eglise catholique».

Saint Augustin, comfomement à ce principe, s’explique sur ce point d’une maniere plus etendue, en ces termes: «La foy demeure toujours la meme dans toute l’etendue de 1’Eglise, quoy qu’on у remarque differentes coutumes qui ne sont nullement contraires a la verité de la’foy». Toute la beauté de la fille du Roy vient de dedans, dit le Prophète dans le psaume qui nous fait entendre quo ce dedans sont les membres de l’Eglise, qui tous conservent la vraie foy, mais toutes ces coutumes differentes sont figurées par l’habit de la fille du Roy, qui est a la verité bigarré de differentes couleurs, mais qui n’est point divisé par cette variété.

Eu effet, jusqu’au malheureux tems de Michel Cérulaire, les Eglises d’Orient et d’Occident n’avoient-elles pas conservé entre elles paix etl’union malgre la difference de leurs disciplines? ne voions-nous pas que, parmi les Latins, les coutumes sont differentes selon les differens endroits? ne laisse-t-on pas meme vivre selon leurs usages ceux qui d’entre les Grecs se sont reunis a l’Eglise Iatine? Rien ne pourroit donc empecher l’Eglise de la Grande Russie de conserver tousjours la discipline, comme d’offrir avec du pain levé, pourvu qu’elle ne condamnat pas la pratique contraire et qu’elle reconnut les Latins consacrent validement avec du pain azime, ainsi que l’ont reconnu Theophilacte, Demetrius Comatenus, Jean, éveque de Cypre, Barlaam, Gregoire le Protosyncelle et plusieurs autres Grecs recommandables par leur erudition. Il n’y a point a craindre que le Souverain Pontife abolisse les autres usages de cette meme Eglise, comme nous n’apprehendons point en France qu’il casse jamais nos privileges et aneantisse les libertés de notre Eglise, puisque nous enseignons qu’il n’en a pas le pouvoir.

Seroit-ce differens points de la hierarchie de 1’Eglise qui pourroient empecher ou retarder cette reunion si desirée de l’Eglise latine et de celle de la Grande Russie? Il est vrai que c’est une des choses qui pourroient tenir le plus a coeur a cette derniere Eglise. Cependant, si on veut mettre a l’ecart toutes les equivoques et proposer la question en termes clairs et precis, on verra tout d’un coup les difficultés s’evanouir et disparoitre.

Nous enseignons principalement que les eveques sont, de droit divin, les successeurs des apostres et les vicaires de Jesus-Christ; que l’eveque de Rome, qui est le successeur legitime de saint Pierre, est aussi de droit le premier des eveques et le premier vicaire de Jesus-Christ; qn’en cette qualité, il est le centre de l’unité et le lien visible de la communion, ce qui fait que son siege apostolique a, selon l’expression de saint Irenée, une autorité superieure a toutes les Eglise particulieres; que le Souverain Pontife est assis sur la chaire de saint Pierre pour veiller, dans toute l’Eglise, à l’observation des Saints Canons et à la conservation de l’unité de la foy, comme s’en explique saint Cyprien. Sa primauté est fondée sur les paroles d’Evangile attestées par la tradition des premiers siecles de l’Eglise, et recconues par les huit premiers Conciles oecumeniques, que l’Eglise de la Grande Russie fait profession de recevoir avec nous. Voila uniquement ce qui est unanimement regardé comme de foy dans toute l’Eglise touchant la primauté de l’Eglise de Rome; les autres points sur lesquels les catholiques sont partagés ne font point partie de la foy catholique, c’est ce qu’a reconnu nouvellement un tres saint Pape, Innocent XI, en approuvant sollennelement un celebre ouvrage: l’Explication de la foy, composée par un des plus grands eveques de notre France, M. Bossuet, eveque de Meaux, pour expliquer la foy de l’Eglise catholique et la mettre a couvert des calomnies des protestants.

Il est vray que la doctrine de l’Eglise gallicane et que l’autorité qu’a le Saint Siege dans toute l’Eglise et sur chaque pasteur de l’Eglise, n’est point une puissance arbitraire qui n’ait pour regie que la volonté de l’Eveque de Rome, mais qu’il n’en peut faire usage que selon les Canons composés par l’esprit de Dieu et consacrés par le respect des premiers siecles; que Jesus-Christ a accorde immediatement au corps des Pasteurs une autorité souveraine a laquelle le Pape meme est obligéd d’obeir en ce qui regarde la foy, l’extirpation des schismes et la reformation de l’Eglise, ce qui a eté defini par les Conciles de Constance et de Bales deux de nos Conciles oecumeniques, déclaré solemnellement par le clergé de France et soutenu constamment jousqu’ a ce jour par la saerée Faculté de Theologie de Paris.

Nou croions encore que le jugement de l’Eglise de Rome n’est point une regiel infaillible de la foy, a moins qu’il ne soit appuyé du consentement juridique de l’Eglise universelle; que l’autorité du Pape etant purement spirituelle, Jesus-Christ ne luy a accordé aucun pouvoir ny direct ny indirect sur le temporal des Rois, et qu’il ne peut en aucun cas, non pas meme sous pretexte de religion, dispenser les sujets du serment de fidelité de l’obeissance et des autres services qu’ils doivent à leur Prince.

Les ultramontains et ceux qui étendent, plus qu’on ne fait en France, les droits du Souverain Pontife, sont parfaitement instruits que nous sommes dans ces maximes, mais, parce que dans cette diversité de sentiments tous demeurent d’accord de ce qui regarde la croyance de la primauté du Pape, la paix n’est rompue ny de part ny d’autre, et nous demeurons tous dans la meme communion; nous ajoutons seulement que les privileges que le droit nouveau accorde aux souverains Pontifes, soit, pour l’election et la confirmation des eveques, soit meme sur la matierc des dispences, tant a cause de la concession des Eglises qu’en vertu des concordats passés avec les Princes ou a cause de la dignité de Patriarche, que les privileges, dis-je, ne s’etendent pas jusqu’aux Eglises de la Grande Russie, qui ne se sont jamais conformées a une pareille discipline, et qu’on usera a leur égard des memes menagements dont on a toujours usé envers les Grecs toutes les fois qu’on a traité de leur reunion avec l’Eglise latine, aux quels on ne propose jamais pour condition de reconnoitre les privileges des Souverains Pontifes.

Qui pourroit donc former quelque obstacle à la reunion des Russiens avec l’Eglise latine? seroit-ce enfin leur sentiment sur la Procession du Saint-Esprit? Il sera encore aisé de convenir sur cet article, pourvu qu’on n’ayt pas desseir d’eterniser les disputes par de mauvaises chicanes.

Premierement, l’Eglise de la Grande Russie fait profession de reconnoitre que le Saint-Esprit procede du Pere par le Fils; la latine croit que le Saint-Esprit procede du Pere et du Fils. Des Saint Peres dont l’une et l’autre Eglise reverent l’autorité se sont servis indiferemmeut de ce double langage; le Grand saint Basile et saint Gregoire le Theologien remarquent que les deux particules ẟιά, de, et per signifient la meme chose, ce qui fait conclure à d’excellens theologiens que les deux expressions que nous avons rapportées reviennent au meme sens, sy on les prend comme on doit les prendre; qu’entend-on en effet quand on dit que le Saint-Esprit procede du Pere par le Fils? seroit-ce seulement comme le pretendent quelques gens opposes a la reunion, que le Saint-Esprit procede du Pere et que le Pere et le Fils n’ont qu’uue meme nature? A ce compte on pourroit donc dire egalement que le Fils procede du Pere par le Saint-Esprit, puisque le Fils procede du Pere, et que le Pere et le Saint-Esprit n’ont qu’une meme nature. Or, jamais aucun Grec ne soutiendra que le Fils procede du Pere par le Saint-Esprit; il faut donc prendre en un autre sens ce que nous lisons dans les saints Docteurs de l’Egdise que le Saint-Esprit procede du Pere par le Fils, c’est-a-dire que par cette expression il ne faut pas seulement entendre que le Pere et le Fils n’ont qu’une meme nature, mais encore que ces deux persones ne sont qu’un meme principe, et que le Saint-Esprit procede de toutes les deux ensemble, quoique le Fils ait reҫu du Pere la vertu de produire comme luy Saint-Esprit, a peu pres de la meme maniere que si un flambeau avoit allumé un autre flambeau, et que ces deux ensemble en eussent allumé un troisieme, ce qui est la comparaison dont se sert saint Gregoire de Nysse, on diroit fort bien que ce troisieme flambeau tire sa lumiere non-seulement du premier, mais du premier par le second. Et c’est ce qui l’Eglise latine fait profession de croire quand elle chante dans le symbole que le Saint-Esprit procede du Pere et du Fils. Ces deux expressions bien antendues reviennent donc a un même sens.

Secondement, l’Eglise latine confesse que le Sâint-Esprit procede du Pere et du Fils, parce qu’il a reҫu par tradition ce langage des saints Peres et des Conciles. Entendons un moment parler saint Epiphane. «Le Saint-Esprit, dit saint docteur, est toujours avec le Pere et le Fils, non pas comme le frere ou le petit-fils du Pere, mais comme recedant du Pere et recevant du Fils; non pas comme étranger au Père et au Fils, mais comme n’ayant avec les deux personnes qu’une meme nature et une meme divinité qu’il tire du Pere et du Fils». Saint Cyrille s’exprime dans les memes termes dans la lettre synodique ecrite a Nestorius en son nom et en celuy du Concile, et, bien loin de s’etre jamais retraeté sur cette matiere, il soutient toujours ce même dogme daus ces derniers ecrits. Il nous seroit aisé de montrer que c’est aussi la pensée de saint Athanase, du grand saint Basile, de Didyme et generalement des autres Peres de l’Eglise grecque, si les bornes de cet ecrit nous permettoient d’entrer dans cе detail. Que parmi les Latins le grand Hilaire, saint Ambroise, saint Augustin, saint Leon et les autres docteurs de I’Eglise latine aient eté dans ce sentiment, c’est une chose qui n’est point revoquée en doute par les Russiens; quelles raisons pourroit done porter l’Eglise de la Grande Russie a demeurer davantage divisée d’avec I’Eglise latine, puisqu’elle doit reconnoitre que les Latins ne font profession de croire que les dogmes qu’ils ont reҫus par tradition des saints Peres dont l’autorité est tres respectée dans ces deux Eglises et qui ont eté definis par l’autorité des conciles oecumeniques? Seroit-ce done un crime de confesser de bouche ce qu’il est tres permis de croire de coeur, surtout l’Eglise latine permettant de reciter le symbole sans l’addition du Filioqur aux Grecs qui reviennent à l’unité et qui reconnoissent avec elle la meme doctrine sur cet article?

En troisieme lieu, il faut avouer que ce n’est point ce differend qui a donné lieu au schisme des Grecs; il n’est fait aucune mention de la procession du Saint-Esprit dans la lettre de Michel Célulaire et de Leon d’Acride, non plus que dans cello du Pape Leon IX: Pierre, patriarche d’Antioche, dans sa lettre a Dominique de Grade, ne marqua point que c’eut eté là le lieu de la division; bien plus, il faut clairement entendre que Michel Cerulaire n’avoit repris dans la doctrine de l’Eglise latine que ce qui concernoit les azimes.

En effet, les chefs d’accusation que forme centre l’Eglise latine Michel Cérulaire, patriarche de Constantinople, l’auteur de ce malheureux schisme, étoient que les Latins consaecroient avec du pain sans levain, qu’en careme ils ne chantoient pas Alleluia, et d’autres de cette nature, sur des accusations frivoles sans aucune forme de justice, sans etre autorisé d’un concilo. Michel Cérulaire seul, avec un petit nombre d’eveques de sa dèpendence, eut la hardiesse de fermer les Eglise des Latins et d’excommunier meme le pape et tout l’Occident qui suivoit avec luy la meme discipline; c’est ce que luy reproche avec beaucoup de douleur le saint pape Leon IX, en luy remettant devant les yeux la tendresse de cette mere si celebre dans I’histoire de Salomon, qui sentit ses entrailles tout emues a la seule proposition qu’on fit de couper son fils en deux. Ce saint pape ajoute que les differentes coutumes qui s’observent en differents endroits et en diferents temps n’interessent en rien le salut des fideles, puisqu’on ne peut etre agreable a Dieu que par la foy, qui, animée par la charité, pratique tout le bien qui est en son pouvoir.

Tels furent les commencements du schisme qui dirisa les Grecs et en consequence les Russiens d’avec l’Eglise latine. C’est ce qu’il est extremement important de ne perdre jamais de veue, puisqu’il faut juger des suites par les commencements. C’est depuis ce malheureux temps que l’Eglise latine est penetrée d’une si vive douleur sur la perte de nos freres separés, et que nous qui avons succedé a nos peres avons aussi herité de leur douleur. Au reste, pour ne point parler icy de tous les efforts que fit l’Eglise latine pour deraciner jusqu’aux moindres semences d’un schisme auquel elle n’avoit aucune part, il nous suffit de faire remarquer que 1’unité est la chose du monde que nous devons desirer avec plus d’ardeur, et que le schisme est celle que nous devons regarder avec plus d’horreur et d’execration. Si nous voulons nous instruire sur les sentiments d’aversion que nous devons avoir pour, le schisme, nous pouvons consulter saint Cyprien et saint Firmilien, les deux grands hommes dont le temoignage sur cette matiere doit paroitre d’autant plus considerable qu’ils on en a essuyer avec le saint-siege des demelés plus vifs et plus animés. «Qui seroit assez malheureux, dit saint Cyprien dans son livre de l’Unité de l’Eglise, qui seroit assez malheureux pour être transporté par la fureur du schisme et de la discorde, jusqu’au point ou d’avoir la hardiesse de deviser ou meme de s’imaginer qu’il est permis de diviser l’unité de Dieu, la robe de Notre-Seigneur, l’Eglise de Jesus-Christ? Notre Seigneur nous avertit lui-meme dans l’Evangile qu’il n’aura qu’un troupeau et qu’un pasteur, et l’aporte saint Paul, en nous insinuant cette verité, nous exhorte en ces termes: «Je vous conjure, mes freres, par le nom de Jesus-Christ Notre Seigneur, d’avoir tous un meme langage et de ne point souffrir parmi vous de division et de schismes.»

A des paroles si pleines de chatiré, nous n’ajoutous plus qu’une exhortation tres touchante d’un Grec de ces derniers tems, nommé Theorien, qui, apres avoir reconnu que la consecration estoit egalement bonne, soit qu’on se servit de pain levé, soit q’on emploiat pour la faire des pains sans levain, et avoir protesté que c’etoit aussi le sentiment de tous ceux d’entre les Latins a qui il avoit parlé de cette question, il fait cette belle remontrance aux Grecs de sa communion: «Nous vous exhortons surtont d’avoir un esprit éloigné des animosités et des disputes; se n’est point la notre coutume ni celle de 1’Eglise de Dieu; tachons d’avoir la paix avec tout le monde, et possedant comme notre paix Jesus-Chtist qui des deux peuples n’en fait qu’un, aimons les Latins comme nos freres, puisque leur doctrine est conforme en tout a l’analogie de la fois.»

En finissant cet ecrit que nous avons composé à la hate parce que Sa Majesté Cesarienne est sur son depart, il ne nous reste plus qu’a pousser nos voeux vers le Ciel afin que Dieu inspire a ce prince de mettre le comble à la gloire qu’il s’est acquise pour le retablissement de son royaume dans son ancienne splendeur, en soumettant son empire à celuy de la sainte Eglise catholique et en aggrandissant de tout son pouvoir le royaume de Jesus-Christ qui le fait regner luy-meme avec tant d’eclat et de majesté; que, semblable a Cirus, ce prince dont il est dit dans le Prophete que Dieu le prit par la main dans sa misericorde, il retablisse heureusement la lumiere de la verité et l’union de la paix parmi ses peuples; que, rompant la muraille de la separation, cette inimitié qui divise, l’élas! depuis si longtemps son Eglise d’avec 1’Eglise romaine, il travaille efficacement afin qu’il n’y ait plus qu’un seul peuple fidele ainsi qu’il n’y a qu’une Eglise et qu’une religion. Le zèle que ce grand prince fera paroitre pour la religion servira plus qu’aucune autre des ses qualités les plus heroiques a relever sa gloire beaucoup audessus de tous ses predecesseurs, et le moyen le plus sur pour afermir son autorité souveraine, encore plus respectable par son merite personnel que par la Majesté de son sceptre, sera sans doute de la consacrer tout entiere a procurer l’unité de l’Eglise, comme portant l’auguste titre de serviteur de Dieu et de Fils de 1’Eglise.

Donné en Sorbonne le quinze de juin de année 1717.

Louis Hebert, pretre et docteur en theologie.

Jacques Chrisostome Bracquet, pretre docteur en theologie de la maison et societé de Sorbonne.

AntoineLemoine, pretre et docteur en theologie de la maison et societé de Sorbonne.

Louis Couteier, pretre et docteur en theologie.

Jean Babtiste du Ruel, pretre et docteur en theologie de la maison et societé de Sorbonne.

Guillaume de la Mare, docteur en theologie de la maison et societé de Sorbonne.

Franҫois Pierrede Heуne, .pretre et docteur en theologie.

Vinc. Charles Ant. de Belloy de Francière, pretre et docteur en theologie.

Noel Jacques Lefebure, pretre et docteur en theologie.

Charle’s Antoine Sourenoet, pretre et docteur en theologie.

Edme Mareuil, pretre et docteur en theologie.

Nous, Fzanҫois Vivant, pretre, docteur en theologie, de la Faculté de Paris, de la maison et societé de Sorbonne, chancellier de l’Eglise de l’Université de Paris, chanoine de la même Eglise et grand vicaire de Son Eminence monseigneur le cardinal de Noaille, archeveque de Paris, certifions que le memoire rapporté cy-dessus, dans lequel on expose la doctrine catholique sur les articles qui у sont contenus, est signé de la propre main de cenx dont on lit les noms à la fin du memoire; que tous sont pretres et dans la Faculté de theologie de Paris, sont docteurs de maison et societé de Sorbonne, et qu’on doit ajouter pleinement toy à leur temoignage.

Donné a Paris, dans notre maison, an palais archiepiscopal, sous notre seiug et celuy de notre secretaire, et sous le sceau qui est celuy de 1’Eglise métropolitaine de Notre-Dame-de-Paris, le 9 juillet 1717.

Signé: Vivant, chancellier de Paris.

Par ordre de Monsieur le Chancellier de l’Eglise et de l’Université de Paris.

Signé: Ribоur.

(Icy est le sceau du chancelier)

Memoire.

Le ministre plénipotentiaire de Sa Majesté Trés-Chretienne représente trés-humblement a Vorte Majesté et à son conseil des affaires étrangères qu’il se trouve en cette ville de Saint-Petersbourg un moine franҫais cordelier, nommé Cailleau, lequel, sous prétexte de servir d’aumônier aux ouvries de la meme nation³⁶⁷, s’est soustrait aux ordres et à l’obéissance de ses sepérieurs, comme on le pent voir par la copie de la lettre cy-jointe. La mauvaise conduite que ce moine a tenue, les scandales qu’il a causés et qu’il cause encore tous les jours par ses débauches, emportements, blasphèmes et discours insolents, sans épargner ce qv’il у a de plus respectable, ont obligé le ministre soussigné d’en rendre compto au Roy son moître, et Sa Majesté, ayant fait d’ailleurs prendre des informations du supérieur du pére Cailleau, a ordonné expressément à son dit ministre de demander a Votre Majesté, qu’il soit commandé à ce moine de sortir de ses Éitats pour s’en retourner en France. C’est pourquoi le ministre soussigné, en conséquence des ordres du Roy son maître, prie tres-humblement qu’il soit expédié sans délay un passe-port au dit Cailleau, avec ordre bien précis de sortir de Pétersbourg dans vingt-quatre heures, et des États de Russie en quinze jours, sous peine de punition corporelle; qu’on se saisisse de ses papiers, pour les remettre au ministre soussigné, afim qu’il voye s’il n’y a rien qui intéresse le service du Roy son maître, et qu’en attendant le jour du départ de ce moine, il soit accompagné d’un soldat pour l’empêcher de cormmetre quelque mauvaise action, à laquelle sa mauvaise conscience pourrait le porter. Le ministre soussigné ne manquera pas de rendelre compte à sa cour des facilités et de la diligence qu’on voudra bien apporter à l’execution de sa juste demande.

Fait à Saint-Péterbourg, le 1-er Juin 1725.

Мечислав I (965–999). – Мечислав, идолопоклонник, живя с семью женами, не имел ни от одной детей. Находившиеся уже тогда в Польше христиане, жившие, по словам Меховиты³⁶⁸, отшельниками, а по Бельскому³⁶⁹ и Кромеру³⁷⁰, так же путешественники, торговцы и даже бывшие в служба Мечислава, возвратившиеся из Чехии и Моравии, тогда уже земель христианских, советовали ему обратиться в христианство, прогнать от себя наложниц и взять одну законную жену. Мечислав, надеясь этим обращением получить потомство, просил чешского короля Болеслава дать ему в замужество дочь Дабровку³⁷¹. Так как она не соглашалась выйти за него замуж, ежели он не сделается христианином, то Мечислав, несмотря на сопротивление своих приближенных, крестился в Гнезне в 965 году. Польские летописцы, католические духовные, прибавляют тут видение, которое способствовало к обращению Мечислава³⁷². Приняв христианство, Мечислав свергнул идолов и крестил народ, употребляя к тому частью насилие, частью угрозы отнятие имущества³⁷³.

Первым действием католического духовенства в Польше было учреждение епархий, которых вдруг было основано девять; из них две метрополии: гнезненская и краковская³⁷⁴. Кроме того выстроены были кафедральные и приходские церкви, монастыри и т.п. Мечислав приписал к этим церквам значительные имения и обложил всех подданных десятинной повинностью в пользу духовенства.

Но христианство, введенное насилием, принималось плохо. В 979 году Мечислав принужден был сам разъезжать по городам и деревням и крестить как взрослых, так и малолетних, употребляя на этот раз, кроме принуждения, и подкуп: крещеным раздавал он и деньги и одежды³⁷⁵.

Католическое духовенство, составлявшее в Европе отдельное высшее сословие, нашло в Польше устройство общинное; земля принадлежала всем, повинности и притом самые незначительные были для всех одинаковы, суд и расправа, принадлежавшие князю, были общие для всех обитателей³⁷⁶. Естественно, что такие два противоположные элементы, поставленные обстоятельствами лицом к лицу, не могли не произвести взаимного воздействия, причем влияние духовенства, образованного и сильного по святости проповедуемого им учения, конечно, должно было превозмочь всякое другое.

В 979 году, по словам Длугоша, введен был долго сохранявшийся в Польше обычай обнажать меч до половины во время литургии. Соглашаясь с Бандтке³⁷⁷, что этим действием означалась не только готовность защищать христианскую веру, но и распространять ее мечем, нельзя не сознаться, что этот обычай вполне характеризует способ, которым введено было христианство в Польше.

Но видно, пропагандическое путешествие Мечислава не имело ожидаемых последствий; ибо в следующем 980 году он, удостоверившись, что как дворяне, так и крестьяне продолжают совершать в домах своих языческие требы и избегают крещения, отдал приказание, чтобы все без исключения к положенному сроку и под страхом жесточайшего наказания и отнятия имущества, приходили в ближайшие церкви для крещения.

Папы не теряли из виду Польши Тотчас по принятии христианской веры, хотя только по имени, страна эта сделалась центром римской пропаганды. Жена Мечислава, Дабровка, ревностная христианка, значительно способствовала утверждению католицизма в Чехии, более самой Польши привязанной к прежней вере. А в 997 году бывший прагский епископ Адалберт, за два года пред тем возведенный в сан архиепископа гнезненского, уступив это звание родственнику своему Гауденцию, отправился из Польши, в сопровождении 30-ти воинов, обращать в христианство жителей Пруссии, которыми был убит. Из Польши же действовала католическая пропаганда и в Венгрии.

С самого введения в Польшу католицизма, эта страна самим этим фактом подчинилась римскому двору не только в духовных делах, но и в отношении светской власти. Мечислав язычник не нуждался в подтверждении прав своих папой, которого не признавал. Мечислав католик отправляет в 997 году к папе Бенедикту VII архиепископа краковского Ламперта, прося даровать ему титул королевский, в вознаграждение за принятие им католической веры, за учреждение множества епархий и в поощрение распространять католицизм между соседними идолопоклонниками и схизматиками. Но папа, желая, чтобы милости его ценили более, отказал в этой просьбе, не будучи еще уверен, говорит Бельский³⁷⁸, что Мечислав сделался истинным христианином. С этой минуты папа как бы становится судьей и наставником короля польского, одобряет, или не одобряет его действия и т.п. Этот отказ короны, с точки зрения римского двора, был весьма благоразумен. Папа этим самым подстрекал короля еще более действовать в пользу католического духовенства.

В этом посольстве видим и другой не менее замечательный факт: начало влияния католического духовенства в Польше на дела светские. Архиепископ Ламперт является здесь не простым послом короля польского, а ходатаем за него, которому, в случае успеха посольства, был бы он одолжен самой своею короной. Впрочем, уже при Мечиславе, для утверждения епископов в их звании, требовалось согласие короля. В 996 году этот самый Ламперт выбран в архиепископы краковские духовенством, с согласия Мечислава³⁷⁹.

Болеслав I храбрый (999–1025). – Не даром папа Бенедикт VII не признавал Мечислава и его государство вполне католическими. Польше недоставало мученика. Этой святыней снабдил ее Болеслав храбрый (999–1025), и за то получил корону королевскую³⁸⁰. Он с особой пышностью вывез из Пруссии тело Адалберта и положил его в Гнезне. Император германский Оттон III, наслышавшись об этом святом, дал обет, в болезни, поклониться его гробу, шел пешком из Познани в Гнезно, и во время пребывания там возложил на Болеслава венец королевский, как залог распространения католической веры в Польше и соседних с нею странах³⁸¹. Напрасно Бандтке старается объяснить прибытие в Польшу императора причинами политическими, не доверяя словам летописцев. Не говоря уже о давно известной истине, что людей XI века нельзя судить, с точки зрения XIX, Оттон, ежели бы, в самом деле, нуждался в Болеславе, легко мог бы пригласить его к себе, обещая венец королевский, которым так дорожили тогдашние поляки, а не идти самому пешком в Польшу³⁸². Итак католицизм влек за собой двойственное подчинение королей польских: папе и императору. Хотя польские летописцы не забывают прибавить, что Оттон, коронуя Болеслава, избавил его от всякой себе подчиненности; но она должна была неминуемо существовать на деле, ибо императоры почитались защитниками римской церкви (advocati ecclesiae).

Болеслав находился под неограниченным влиянием духовенства, которому он надавал имения, права, власть и совершенную независимость от правительства³⁸³. За то католические духовные писатели не находят слов, как описать и превознести качества сего государя.

При нем основаны были в Польше три монастыря бенедиктинов. В 1005 году, по его настоянию и ходатайству императора Генриха, прибыл в великую Польшу из Испании Ромуальд с двумя другими монахами, и в сообществе еще четырех поляков основали обитель в Казимире. Пятеро из них были убиты разбойниками и тем увеличили каталог польских святых. В следующем 1006 году прибыл в Польшу сын венгерского короля Стефана, Емерик, и положил основание бенедиктинского монастыря около города Кельца. Наконец в 1010 году основан был бенедиктинский монастырь в земле Сендомирской, в местечке Сецехове. – Вызывая чужеземных монахов, Болеслав подавил обряд славянский, но, несмотря на все усилия, мало утвердил поляков в вере римско-католической Латынские духовные, не зная народного языка и изучая его с трудом, не могли наставлять свою паству, которая их не понимала; да и тогда, когда выучивались по-польски, мало успевали в своей проповеди³⁸⁴. Польские историки замечают с удивлением, что орден бенедиктинов, оказавший во Франции и Германии столько заслуг в деле просвещения, оставался в Польше бездейственным и бесполезным³⁸⁵.

Болеслав построил также много церквей, снабдил их всем нужным, причислил к ним на их содержание земли, деревни и города.

Католическому духовенству дал самобытное существование, отделив его от подчинения правительству, именно даровав ему особое судопроизводство и защищая его во всех делах и исках людей светских³⁸⁶. Назначенную отцом его десятину утвердил на вечные времена, повелевая взимать ее со всех произведений, за исключением золота, и освободил духовенство от всяких поборов и повинностей.

Но обитатели Польши питали к католическому духовенству чувства совершенно противоположные. Обремененные десятиной и другими вымогательствами духовных, они нашли это католическое иго нестерпимым³⁸⁷. В 1022 году многие дворяне составили заговор против духовенства, отказались платить десятину, ходить в церкви и выгнали священников. Король вооруженной силой усмирил бунт и главных зачинщиков его частью казнили, частью подверг телесному наказанию.

Итак, когда католическое духовенство стало на высшую степень самостоятельности, значения политического и приобрело значительные богатства, христианство сделало мало успехов в Польше. Введенное силой, оно поддерживалось, и то с великим трудом, принуждением. Болеслав разъезжал сам по своему государству, разбивал идолов и заставлял язычников обращаться в католицизм. Меры насилия, употреблявшиеся католическим духовенством, были так велики, что, по свидетельству Дитмара, непостившимся вырывали зубы³⁸⁸.

Напитанный католическими духовенством духом прозелитизма, Болеслав распространял католическую веру вместе со своими завоеваниями. В 1015 году победив пруссаков, он принуждал их обращаться в католицизм, настроил им церквей, насажал священников³⁸⁹. Точно также поступал он и в других покоренных им странах, следовательно, и в Богемии и Моравии³⁹⁰. Таким образом, как замечено выше, Польша с самого принятия католического вероисповедания, сделалась для римского двора центром его пропаганды.

Новокрещенская ревность Болеслава была так велика, что он сам поспешил предложить папе т. н. Петровы деньги (динарий), жалуясь на императора германского Генриха, который, препятствовал ему в этой пересылке³⁹¹.

Мечислав II (1025‒1034). – Едва католическое духовенство утвердилось со своими исключительными привилегиями в Польше, как оно вызвало противодействие власти правительственной, от которой оно себя вовсе устранило³⁹². Только таким образом можно объяснить королевствование Мечислава II. Польские летописцы, а за ними и новейшие историки, подстрочно переводя слова летописей, представляют Мечислава слабым, развратным, одним словом, предписывают ему всевозможные пороки, но только в общих словах, не приводя тому, как делают обыкновенно, примеров и доказательств. Но рассмотрев внимательно сказания летописные, мы видим, что Мечислав, подобно отцу своему, столь прославленному в польских хрониках, находился под влиянием жены своей Риксы, такой же христианки³⁹³, как и Юдиф, но менее фанатической и не подчинявшейся воле духовенства³⁹⁴. Немка по рождению, она окружила себя единоплеменниками, столь противными душе славянской, и дала влиянию их перевес над влиянием католического духовенства. Таков смысл царствования Мечислава и последующего правления вдовы его. Мечислав уже не язычник, поклоняющийся идолам и потому угнетающий христианство, а государь христианин, почитающий церковь, но не подчиняющийся слепо по ее пастырям, подданными своим. Духовные, писавшие польские летописи, не упрекают его в недостатке веры, а в недостатке щедрости к церквам³⁹⁵. Во все свое царствование он не построил новой церкви или монастыря, не сделал пожертвования в пользу духовенства, ибо ни один летописец о том не упоминает. Оттого-то и представлен он в таких черных красках писателями духовными; оттого смуты и волнения, последовавшие после его смерти. Духовенство недовольное, в ошибочных расчетах своих, присоединилось к раздраженному чужеземцами польскому дворянству и произвело гибельное для самого него междуцарствие. Недолго продолжалось правление Риксы. По смерти мужа своего, открыто покровительствуя немцам, раздавая им все важные места в правительстве, она восстановила против себя польское дворянство, а обложивши податью имения духовных, окончательно взволновала католическое духовенство³⁹⁶. Бежав с сыном своим в Германию, она оставила Польшу в смятении, без всякой государственной власти. Тогда-то, в этом неограниченном произволе, в необузданном проявлении страстей, нужд и требований, выразились враждебные элементы государственного устройства Польши. Угнетенные владельцами крестьяне выгоняли из имений и резали помещиков; силой обращенные язычники, слышавшие от пастырей своих не слово учения Христова, а требование поборов, десятины, грабили имения церковные, умерщвляли священников и епископов, побивали их камнями, разоряли церкви, обращая их в конюшни³⁹⁷. Тут-то эти два сословия должны были ясно увидать, что элемент народный им чужд и враждебен, что в народе нет к ним ни малейшего сочувствия и что единственным условием и залогом их существования может быть только власть королевская³⁹⁸. Католическое духовенство ошиблось в своих расчетах. Недовольное некоторыми поборами, оно вместе с дворянством свергло власть королевскую, а поставленное лицом к лицу с народом, лишилось всего: имения, жизни, даже надежды будущего существования в Польше, ибо многие из поляков перешли вновь к идолопоклонству³⁹⁹. Потому католическое духовенство первое стало требовать восстановления прежнего порядка, предсказывая дворянству, а вместе с ним и своей касте, что в противном случае дойдет до того, что властвовать над ними будут те, которые находятся под их властью⁴⁰⁰.

Казимир I (1041‒1058). – Убедившись в необходимости власти королевской, дворянство и духовенство польские затруднялись в выборе короля. Некоторые хотели избрать Ярослава, но другие, вероятно духовенство, тому воспрепятствовали, ибо он греческой веры⁴⁰¹. Таким образом латынизм, с самого появления своего в Польше, разъединил два славянских народа. Наконец решились вызвать сына Мечислава, Казимира I.

Историки польские, Нарушевич, Бандтке и др., по следам Мабилльона, опровергли общее летописное предание о пострижении Казимира во французском бенедиктинском монастыре Клюньи⁴⁰². Но во всяком случае неоспоримо, что он был воспитан духовными и в монашеских правилах⁴⁰³ и что римский двор значительно содействовал возведению его на престол отеческий. Эти два обстоятельства, поясняя причины содействия духовенства в выбора короля, дают вместе с тем возможность понять и оценить последующие его действия. Освобождая себя от произвола народного восстановлением власти королевской, духовенство упрочило свою от нее независимость выбором короля, воспитанного в его правилах. Римский двор, помогая Казимиру, все более и более порабощал себе Польшу; за дарование этого короля папа обязал ее быть данницей Рима, обложив, в свою пользу, поголовной податью всех жителей Польши, под названием динария св. Петра, которая с тех пор постоянно уплачивалась папам⁴⁰⁴ как Польшей, так и присоединенными к ней в последствии землями. «С тех пор королевство польское, – говорит Длугош, – стало подвластным римскому двору и начало платить подать римскому первосвященнику»⁴⁰⁵.

Казимир должен был оправдать свое призвание, действуя в пользу дворянства усмирением крестьян, а духовенства – уничтожением язычников, восстановлением храмов, возобновлением духовных привилегий. Так он и поступил тотчас по приезде своем в Польшу. Но народный элемент, враждебный этим двум сословиям, не вдруг мог быть подавлен в Мазовии; там он нашел защитника в лице Маслава (Мечислав, Моислав), человека простого происхождения, вышедшего из народа⁴⁰⁶, который посредством него, и опираясь на этом начале, думал воссесть на престол польский. Таково настоящее значение этой междоусобной войны, войны крестьян против владельцев, язычников против удручавшего их католического духовенства⁴⁰⁷. Но Маслав был побежден, и латынизм, вместе с Казимиром, вновь утвердился в Польше.

Государь этот восстановил католицизм, как он был при Болеславе, обогатил храмы⁴⁰⁸ и во всем действовал по указаниям духовенства, особенно монашествующего⁴⁰⁹. В 1044 г. вызвал он 12 монахов бенедиктинов из Клюньи и основал для них обитель в Тынеце (в 2-х милях от Кракова), обогатив ее так, что ни прежде, ни после него не было в Польше более богатого монастыря. В следующем 1045 году построен был другой бенедиктинский монастырь в Любуше.

Первая подать Риму уплачена была в 1045 году, и в самом начале оказалась тягостной для народа⁴¹⁰.

Что касается до выбора епископов, то нет сомнения, что он всегда делался с согласия короля, что всего яснее можно видеть из поставления покровительствуемого им настоятеля тынецкого, Аарона, в архиепископы краковские⁴¹¹.

Болеслав II смелый (1058‒1081). – Духовенство и дворянство, как привилегированные сословия, имея одинаковые выгоды и цели, продолжали действовать в одних намерениях, укрепляя постепенно союз между собою. «Феократия, утвердившаяся во времена Мечислава и Болеслава I, – говорит И. В. Бандтке, – проложила путь аристократии»⁴¹². Ламберт Зула, архиепископ краковский, происходивший из фамилии дворянской, постановил, чтобы члены капитула всегда были из дворян, что ненарушимо продолжается и доныне⁴¹³. Таким образом, аристократический элемент обозначился ясно в духовенстве. Но вместе с тем эти два сословия, хотя и соединенные, не были еще довольно сильны (как это оказалось в междуцарствие), чтобы править Польшей без помощи власти королевской. Им нужен был еще король, но король слабый, подчиненный их влиянию, им надобен был Казимир, орудие собственной их воли. Не таким является Болеслав смелый (1058‒1081), показавший силу своего оружия в Богемии, Венгрии, на Волыни, дважды занявший Киев. Не монах, а воин, чувствовавший свое могущество, он опирался на войско, а не на аристократию и духовенство, бессильных ему противоборствовать. Христианин-католик, он основывает бенедиктинский монастырь в Могильне, призывает в него братию из Тынеца, богатит ее своими дарами. Но, как государь, он не может терпеть грабительства корыстолюбивого духовенства и в 1074 году зовет на суд епископа краковского, завладевшего не по праву чужими имениями. Удерживая в законных пределах власть духовную, король мало склонен был к дворянству, памятуя, – говорит летописец, – восстание его против своего отца и свержение его с престола⁴¹⁴. Восемнадцать лет постоянных побед и воинской славы удерживали эти два сословия в повиновении. Но когда, в бытность Болеслава в Киеве, народ по-прежнему восстал против владельцев⁴¹⁵, то дворянство, оставив короля одного, возвратилось в Польшу и вступило в междоусобную войну со своими подданными. Вернувшись в отечество, Болеслав стал за народ⁴¹⁶, многих дворян казнил, других засадил в темницу, лишив имений. Тогда-то возвысилось духовенство в лице краковского епископа Станислава, подкрепляемого дворянством⁴¹⁷; оно не могло простить королю обложения духовных имений некоторыми повинностями, и именно, как упоминается в летописях, постоем⁴¹⁸. Обвиняя Болеслава в разврате, епископ проклял его, отлучил от церкви и от сообщества с другими людьми. Самостоятельность власти духовной здесь выразилась вполне. Но и власть светская, еще сильная, не думала уступить прав своих. Болеслав, верный своему времени, без суда и расправы, собственноручно умертвил епископа Станислава; но это была для него не победа, а конечное падение. Духовенство в то время было не столько сильно само по себе в Польше, сколько покровительством Рима, где на престоле св. Петра сидел творец его могущества, папа Григорий VII. Услышав о случившемся в Польше, он тотчас же наложил запрещение на все государство, лишил Болеслава короны⁴¹⁹, освободили подданных от повиновения королю. Но Болеслав, вероятно поддерживаемый народом, не повиновался папе, говоря, что казнь одного безумного, дерзкого и корыстолюбивого епископа не заслуживает подобного наказания⁴²⁰. Более года он удержался на престоле польском, не смотря на отлучение папы⁴²¹; но наконец, чувствуя себя не в силах более бороться с дворянством, которое, поддерживаемое столь могучим папой, устроило против него всеобщий заговор⁴²², он ушел в Венгрию.

Итак, едва истекло столетие со времени насильственного введения в Польшу католицизма, латынизм успели высказаться в своих крайних проявлениях. Составляя собой одно целое, как бы одно государство, латынское духовенство явилось в Польше, как и везде, естественным противником всякой другой власти, то есть, власти правительственной, государственной.

Король был выгнан, Польша отлучена от церкви, три года костелы ее были заперты⁴²³; казалось бы, достаточно было такого торжества духовенству. Но успехи не право, не истина. Сильное фактам, действительностью, латынское духовенство старалось всегда быть не менее сильным идеей, убеждением народный. Отсюда произошли все сказочные предания польских летописцев, представляющие Болеслава извергом человечества, а епископа краковского святым и непорочным. Нужно ли доказать справедливость завладения чужим имуществом, не подкрепляемого никакими актами, – Станислав воскрешает давно умершего владельца его и заставляет свидетельствовать в свою пользу. Следует ли уверить толпу в преступлении короля и святости казненного епископа, – тело его, разрубленное в куски, хранится орлами, испускает из себя света, наконец, само, но себе срастается и делается нетленным. Не довольно было латынскому духовенству самым делом доказать превосходство свое над властью светской, не довольно обвинить короля и расхвалить епископа; оно возводить Станислава в святые, открывает его мощи на поклонение народное, заставляет его производить всевозможные чудеса. Таким образом, первым святым Польши стал подданный, не повинующийся своему государю: в этом факте заключился весь дух иерархического учения церкви католической, корыстолюбивой и самовластительной.

Откинув оболочку пристрастных сказаний летописных, повторенных столько раз позднейшими писателями и рифмописцами, мы видим в этих печальных событиях простую борьбу двух сословий, дворянского и духовного, против короля и народа, борьбу, обозначенную уже выше и постоянно продолжавшуюся. Дворянство и духовенство желали власти и богатства, основанного на угнетении народа. Король стоял за собственную власть⁴²⁴, народ – за жизнь и скудное свое достояние. Таков смысл очевидно и пристрастно затемненных рассказов летописцев.

Владислав (1082‒1102). – В последние сорок лет партия аристократическая усилилась значительно; она могла не только противодействовать власти королевской, но и удерживать народ, что очевидно из усмирения подданных дворянами, возвратившимися в 1076 году из-под Киева, не смотря на покровительство народного элемента королем⁴²⁵. Потому, свергнув с престола Болеслава, аристократия не страшилась повторения бедствий первого междуцарствия. Действительно не находим в летописях этого времени ни бунтов крестьян против владельцев, ни обратного перехода народа в язычество, грозивших в 1040 году конечной гибелью польскому дворянству и латынскому духовенству. Но непорядки, воровства, грабежи распространились до такой степени, что аристократы принуждена была вновь обратиться к монархизму⁴²⁶, избрав, соответственно своим целям и намерениям, на престол польский брата Болеслава, Владислава (1082‒1102). Власть королевская, ослабленная, по свержении Болеслава, совершенным подчинением римскому двору, лишившему Польшу даже титула королевского, становилась вовсе ничтожной в руках новоизбранного государя. Слепая его набожность удовлетворяла требования духовенства, а неспособность и слабость обещала простор обоим сословиям: дворянскому и духовному⁴²⁷. Такой выбор не мог, по тем же самым причинам, не нравиться папе. Первым действием Владислава, по его избрании, было испрошение прощения Польше у Григория VII, который решился снять с нее интердикт и поставить епископа в краковскую епархию.

При владычестве аристократии, будущность королевской власти и надежда народная заключались в Мечиславе, молодом сыне Болеслава, жившем при дворе польском. Обещая в молодых летах доблести отца своего, он пользовался особенной любовью народа и тем самым привлек ненависть аристократии, положившей его преждевременно в гроб⁴²⁸. Вся Польша, говорит Галл, оплакивала отравленного Мечислава, как мать единственного своего сына: крестьянин оставили свою соху, пастух свое стадо, работник свое ремесло; но в особенности, прибавляет он, скорбели о потере Мечислава рабы и вообще люди несвободные⁴²⁹. Такими образом сошел со сцены единственный представитель начала народного, лежавшего в основании власти королевской; но со всем тем оно не могло погибнуть, ибо закон исторической необходимости сильнее произвола самых могущественных партий.

За немощным и слабоумным государем мощно стал человек государственный. Сецех, воевода краковский и начальник войска, пользуясь совершенной доверенностью Владислава,⁴³⁰ положил целью своих действий утверждение власти государственной уничтожением аристократии. Опираясь на народ и предпочитая дворянам людей простого происхождения⁴³¹, он обуздывал вассалов, отнимал у них владения и замки, карал их нещадно⁴³². Многие дворяне, раздраженные потерей власти и влияния, бежали к чешскому королю Бретиславу, и с помощью его наслали новые беды на Польшу. Поставив, с согласия вратиславского епископа Магнуса⁴³³, во главе своей поcтриженного в одном саксонском монастыре незаконного сына Владиславова, Збигнева, они двинулись с чешским войском в свое отечество. Владислав разбил их, захватил Збигнева и отдал его в заключение своему любимцу. Но духовенство пришло на помощь связанному с ними одними и теми же выгодами дворянству, упросив государя признать незаконнорожденного Збигнева и уравнять его в правах с законным сыном Болеславом⁴³⁴. Слабый Владислав согласился и, разделив между этими двумя сыновьями Польшу еще при своей жизни, оставил себе только высшее заведывание дел государственных. Обессиленная уже власть королевская, теперь стараниями духовенства и дворянства распалась надвое, не переставая, однако пугать эти привилегированный сословия, ибо Сецех находился при государе и продолжал действовать в прежних намерениях. Аристократия, овладев малолетними Болеславом и Збигневом, от их имени восстала против Сецеха, завладела отнятыми им у дворян замками, а духовенство, стращая короля участию, готовимой его любимцу⁴³⁵, заставило удалить его от себя⁴³⁶. – Такими образом в царствование Владислава уничтожены были все преграды для произвола латынского духовенства: ослабив сначала власть государственную, оно ослабило самое государство, а тем увеличило собственное влияние и могущество. Верность и успешность его действий оказались затем непосредственно: тотчас по смерти Болеслава, когда не охладел еще труп его, уже два брата ссорились за отцовское наследство, а епископы явились их судьями и примирителями.

Болеслав III кривоустый (1102‒1139). – Почти все царствование Болеслава III кривоустого протекло в междоусобии с братом его Збигневом, междоусобии выгодном для аристократии. Збигнев, с самого начала своего владычества в северо-западной Польше, высказался вполне: возведенный из монастырской кельи на престол, он не покровительствовал духовенству; незаконнорожденный, обязанный всей своей властью дворянству, он стал его противником. Единственным его стремлением, целью всех его действий было единодержавие⁴³⁷, и даже, сколько можно понять из метафорических сказаний летописцев, единодержавие неограниченное⁴³⁸. Затем, не труден был для аристократии выбор между двумя государями; она стала на стороне послушного ей Болеслава, рыцаря по природе, любившего войну для войны, проведшего в ней всю жизнь свою и вовсе не заботившегося о внутренних делах государства. Оружием Болеслава аристократия восторжествовала над Збигневом: он был ее пленником. Она хотела и могла извести его, но смерть Збигнева не послужила бы в ее пользу; конечно, она уничтожила бы в нем своего противника, но тем самым создала бы себе нового и более опасного – единодержавие. Ей нужно было взять верх над Збигневом, ослабить его, сделать ничтожным, но оставить его в Польше, чтобы в случае нужды воспользоваться им против Болеслава. Дальновидное духовенство, смирив ярость дворянства, уговорило Болеслава пощадить брата, отдав ему во владение одну Мазовию⁴³⁹. Такая политика совершенно согласовалась с выгодами аристократии, в чем нетрудно было ей удостовериться из противного совета Сецеха, известного врага дворянства, тогда возвращенного из ссылки, который настаивал на умерщвлении Збигнева⁴⁴⁰. Но, увлекаемое ненавистью, дворянство не было последовательно в своих действиях. Когда Збигнев, вновь восставший, с помощью чехов, против брата, и вновь им разбитый, обещанием мира и безнаказанности, привлечен был в Польшу, Болеслав, по совету дворян, решился предать его смерти, хотя духовенство оставалось при прежнем мнении, советуя изгнать Збигнева из Польши⁴⁴¹. Итак мнение было насыщено, враг истреблен, но Болеслав остался единодержавцем.

Дворянство, возвратившееся против воли, ходом событий, к прежнему образу правления, тотчас же показало себя врагом его. В 1116 году погиб Збигнев, а в 1117 году Скарбимер, воевода краковский, принадлежавший к одной из могущественных фамилий Польши, представив шляхте различные угнетения и нужды, терпимые ею от государя, восстал против Болеслава⁴⁴², но был побежден и, ослепленный, посажен в темницу.

Таким образом Болеслав, без преднамерения, самими обстоятельствами, приведен был к единодержавию, довольно сильному, чтобы противостоять крамолам дворянским; он достиг твердого единовластия не войной, не силой, но законно, казнив врага отечества, возбудившего против него чужеземцев, и карая подданного, взбунтовавшегося против законного государя. Столь правомерные способы увеличения власти долженствовали бы ручаться за ее непоколебимость и продолжительность. Но духовенство, возмутив совесть Болеслава, умерщвлением брата и ослеплением Скарбимера, воспользовалось всеми удачами государя, всем новосозданным им могуществом, поправив таким образом ошибки поспешного, увлеченного страстью дворянства. Представив королю эти заслуженные казни грехом, требующим покаяния, духовенство водило победоносного государя, страшного своим оружием Венгрии, Чехии, Пруссии, босоногим, в рубище, от монастыря св. Егидия (St. Gilles) во Франции, к мощам св. Стефана в Венгрии и Адалберта в Гнезне, посыпало пеплом голову его, заставляло его расточать сокровища в пользу церквей, монастырей и духовенства. С тех пор и до конца жизни храбрый Болеслав, выигравший сорок семь сражений, сделался послушным орудием духовенства, доказавшего, что, при нужде, оно умеет также пользоваться силой, как и слабостью государственной власти. Болеслав обогатил церковь гнезненскую, воздвигнул краковскую, прибавил 20 каноников к краковскому капитулу, даровав им большие имения и предоставив право назначения в сии звания епископам.

Подчинение Польши римскому двору было так упрочено при Болеславе, что в начале его царствования прибыл впервые в это государство легат папы Пасхалия II, Гвальдо, епископ балваценский, осматривал все церкви польские, судил духовенство и даже лишил двух епископов их престолов. Хотя летописи не сохранили нам ни имен их, ни поступков, призвавших на себя такую кару, но весьма вероятным кажется предположение Длугоша, что один из них был Чеслав, возведенный королем Владиславом на краковскую епископию, без утверждения папского. Болеслав, покорный духовенству, не только согласился с этим протестом Рима против власти королевской, но и всячески содействовал распоряжениям чуждого духовенства в своем королевстве⁴⁴³. Безусловную покорность этого государя велениям духовных объясняет летописное преданье, что он родился в день св. Стефана⁴⁴⁴.

Ревность католической пропаганды между соседними с Польшей языческими народами не остывала; но, поддерживаемая насилием и сопровождаемая стяжаниями, она была мало успешна и даже вредна для государства, ибо вызывала нападение и порождала войны. В 1107 году поморцы, принуждаемые архиепископом гнезненским Мартыном к обращению в христианство и уплате десятины⁴⁴⁵, вторглись в Польшу, разорили гнезненский храм и, приняв архидьякона за архиепископа требовали, чтобы он не заставлял их платить подати духовенству. Но, покоренные оружием Болеслава, они должны были согласиться перейти в католицизм и удовлетворять требования епископа⁴⁴⁶.

Таким образом сильной рукой Болеслава, во всю жизнь его, владела аристократия: дворянство карало ее врага своего Збигнева, духовенство распространяло границы своей власти. Сколь сословия эти были влиятельны на дела государственные, можно видеть, между прочим, и из того, что в 1124 году датчанин Петр, для склонения Болеслава к поданию ему помощи в Дании, должен был привлечь на свою сторону вассалов⁴⁴⁷, а в угоду духовенства построит в Польше семьдесят семь церквей⁴⁴⁸ и два монастыря. Один из них был для новоучрежденного ордена Praemonstranensis⁴⁴⁹.

Влияние аристократии сопровождало Болеслава до гроба; ибо, хотя летописи умалчивают о причинах разделения им Польши между четырьмя сыновьями⁴⁵⁰, но предшествовавшее исследование развития двух привилегированных сословий дозволяет предполагать, что мысль о разделе государства, оказавшемся столь пагубным, не была чужда их соображениям и выгодам; а последующие события не оставляют никакого сомнения в сильном и пристрастном участии, принятом в этом государственном деле аристократией⁴⁵¹.

Владислав II (1140‒1146). – Не могла она найти себе приверженца в старшем сыне Болеслава, Владиславе II, женатом на Агнессе, дочери Леопольда, маркграфа австрийского⁴⁵², ненавистной для аристократии. С самого приезда своего в Польшу, окружив себя немцами, она оказывала отвращение к польскому дворянству и мало склонности к духовенству⁴⁵³. Следовательно, к общими причинам систематического противодействия власти королевской присоединилась личная нелюбовь к ее представителю. Давняя борьба аристократии с правительством обнаружилась немедленно по смерти Болеслава. Первым действием Владислава было овладение уделами братьев и утверждение единодержавия. Но созванный для этого дела сейм в Кракове из дворян и духовных, высказав ясно свое предпочтение к власти раздробленной, униженной⁴⁵⁴, отказали в своем содействии Владиславу, возложившему с тех пор всю свою надежду на силу оружия. Счастливый в битвах, он одерживал повсюду верх над своими братьями, принудил смириться многих вассалов, обложивши данью их владения⁴⁵⁵. Тогда аристократия, оставив в стороне князей, восстала одна и самостоятельно против своего врага, под предводительством Петра Скржинского и Всебора, палатина сандомирского; но уничтоженная в лице вождей своих, ожидала вместе с братьями Владислава последней своей минуты в стенах Познани, обложенных войском королевским. Духовенство, чувствуя погибель, вышло напоследок с мечем своим – проклятьем. Яков, архиепископ гнезненский, отлучив Владислава от церкви, ослабил его войско неповиновением⁴⁵⁶, одушевил противников и даровал им победу. Пересиленный аристократией, Владиславе, оставив попытки восстановления единовластия должен был бежать к императору Римскому, который не раз пытался восстановить его в прежних владениях, но безуспешно, не смотря даже на содействие в том папы Евгения III⁴⁵⁷.

Болеслав IV кудрявый (1146‒1173). – Выгнав Владислава, аристократия с торжеством возвратилась к любимому ею многодержавию⁴⁵⁸, от которого могла надеяться и постоянно получала увеличение собственного влияния. Болеслав IV (1146‒1173), стaрший из трех братьев, между которыми разделилась Польша, получив столицу королевства, Краков, а с нею и высшее заведывание делами государственными, действовал согласно с ее целями. С самого начала своего государствования он освободил дворянство от наложенных предшественником податей на его имения⁴⁵⁹, а в 1164 году, в угодность духовенства, пошел войной обращать пруссаков в католицизм. Под угрозой казни и плена, они должны были принять христианство⁴⁶⁰; но едва Болеслав удалился со своим войском, как они выгнали священников, разрушили новосозданные храмы, обещаясь пребывать в повиновении Польши и платить ей дань, лишь бы только им оставлена была свобода прежнего их верования⁴⁶¹.

Между тем, владения Болеслава увеличились частью изгнанного брата, которая хотя впоследствии, по настоянию германского императора, отдана была сыновьям Владислава, но не вполне, ибо Болеслав удержал за собой многие города Силезии. Дворянство с неудовольствием смотрело на это усиление Болеслава и старалось восстановить против него племянников⁴⁶²; но когда он решился уступить требуемые им владения и повод междоусобия тем самым устранил, то оно надеялось найти себе вождя и знамя для бунта в Казимире. В 1169 году оно произвело восстание в Кракове, под предводительством Якса из Мехова и Святослава⁴⁶³, намереваясь, устранив Болеслава и старшего по нем Мечислава от престола краковского, посадить на него молодого и неопытного Казимира. По всей вероятности, в этом заговоре принимало участие духовенство, ибо предлогом его была не успешность Болеславского похода против пруссаков⁴⁶⁴, особенно важного для духовных; по свидетельству же Кадлубка, Болеслав по обратном переходе их в язычество, оставил их в покое, с тем только, чтобы они продолжали ему платить дань, заботясь более о своих выгодах, нежели о пользах духовных и религии⁴⁶⁵. Но Казимир отказался стать во главе этого восстания, и оно рушилось, дозволив Болеславу спокойно провести остаток дней своих.

Мечислав III старый (1174‒1178). – Восстание краковское, произведенное не столько против Болеслава, сколько против будущего его наследника, показало нерасположенность аристократии к Мечиславу, а события его государствования объясняют тому причины. Несмотря на сопротивление мало-польских дворян, желавших Казимира, сильный первородством Мечислав III старый, будучи избран на престол краковский, начал стремиться к утверждению своей власти, как над дворянством, так и над духовенством. Устранив эти сословия от всякого влияния на дела государственные, он действовал неограниченно через своих чиновников (ненавистных для аристократии), как во внутреннем управлении, так и в судебной расправе. Имения дворянские обложили податями, не дозволял шляхте закреплять людей свободных и крестьян чужих помещиков⁴⁶⁶, отнял у неe исключительное право рыбной ловли⁴⁶⁷, за преступления наказывал отнятием имений. Духовенство подчинил обыкновенным светским судам и податям с их владений⁴⁶⁸.

Гедеон, епископ краковский, явившись представителем, аристократии, советовал Мечиславу возвратиться к прежнему управлению, устрашая его, в противном случае, всеми несчастиями, постигшими Владислава и других его предшественников, думавших царствовать без помощи и наперекор аристократии. Но когда этот государь решился продолжать действовать в принятом направлении, сам собой, без содействия дворян, а духовенству воспретить всякое вмешательство в дела правительственные, оставив его исключительно при церковных его обязанностях⁴⁶⁹, настаивавших же на своих требованиях – епископа изгнать, а сообщников его дворян наказать смертью и отнятием имуществ, то Гедеон составил тайный заговор из дворян, которые, по его предложению, положили лишить Мечислава престола, а на место его выбрать молодого Казимира, по казавшего уже на опыте свою склонность к партии аристократической⁴⁷⁰.

Казимир II справедливый (1177‒1194). – Обязанный престолом аристократии⁴⁷¹, Казимир II справедливый должен был начать свое царствование исполнением ее требований. Главнейшее неудовольствие как дворянства, так и духовенства на его предшественника составляло обложение повинностями их имений. Повинности эти, совершенно сообразные веку, заключались в прокормлении и провозе государевых гонцов, судей, объезжавших государство для производства судебной расправы, в содержании некоторых чиновников на счет обывателей и подобных сборах⁴⁷², общих в то время не только Польше и другим славянским землям, но и всем европейским государствам без исключения. Делом Казимира, условием возведения его на престол долженствовало быть отмена всех этих поборов⁴⁷³. Но аристократия не довольствовалась уже одним голословным повелением государя, которое могло быть уничтожено его наследником (чему имела примеры); ей нужно было узаконить свои права, облечь в букву привилегии, взятые постоянным боем с властью королевской. Мысль эта, чуждая грубому и неграмотному дворянству, конечно, могла только родиться среди духовенства, воспитанного в правах римском и каноническом.

С самого введения в Польшу католицизма проникло туда вместе с католическим духовенством и каноническое право, но найдя бытовое первоначальное устройство, давние народные обычаи, не могло утвердиться вдруг, а вытесняло их постепенно. Так, несмотря на то, что браки основывались на праве каноническом, Мечислав I женился на монахине, Болеслав I, удалив от себя первую жену, женился на другой, а потоми, имея уже более семидесяти лет от роду, женился в четвертый раз. Но уже Владислав Герман признавал незаконным сына своего от наложницы, а Кривоустый, вступая в брак с родственницей, просил на то диспенсации у папы. Последствием утверждения в Польше канонического права должно признавать распространение латынской письменности, введение письменных завещаний, а в особенности разных привилегий, сначала в пользу духовенства, а потом и дворянства, поставивших эти сословия вне и выше обычного права, которым руководствовались прочие жители⁴⁷⁴.

В 1180 году собран был первый сейм в Ленчице из дворян и духовных, в присутствии восьми епископов, которые, под угрозой проклятия, освободив навсегда духовные и дворянские имения от упомянутых повинностей, предохранил имущества умерших духовных лиц от завладения и разорения⁴⁷⁵; ибо правительство, не всегда смотревшее хладнокровно на чрезвычайное обогащение духовенства, старалось иногда присоединить его владения к своим собственным, к чему смерть духовных лиц доставляла наилучшие способы⁴⁷⁶. Утвердив поземельные права дворянства и духовенства, избавив их от податей, сейм этот имел преимущественно для этих сословий значение политическое: на нем впервые признаны они были составной частью правительства, ограничивая власть государя законно, что до тех пор делали силой и могуществом. Не менее важным событием должно почесться утверждение ленчицких постановлений папой Александром III, постановлений, касавшихся исключительно до дел внутреннего управления, и потому не нуждавшихся, по-видимому, в папском соизволении. Нет сомнения, что духовенство видело в том бо́льшую прочность своих привилегий, а король, по свидетельству летописца, нуждался в папе, дабы узаконить свое потомство на престоле краковском, с исключением от него старшей линии⁴⁷⁷. Следовательно, с увеличением власти аристократии, с переменой ее царствующих домов, усиливалось в Польше и влияние Рима, на котором она опиралась, ибо ожидала и находила оттуда себе помощь и пособие.

Утверждая меры правительственные, римский двор, независимо от власти государевой, устроял польское духовенство. Прибывший в 1189 году в Польшу нунций папы Климента III, кардинал Малабранка, собрав собор в Кракове, издал различные, но до нас не дошедшие, постановления для духовных, обложив их единовременно десятиной в пользу крестоносцев, потерявших тогда Иерусалим. Казимир, немало одолженный Риму, старался способствовать папскому посланнику во всех его распоряжениях.

Всегда покорный духовенству, Казимир строил церкви, основывал монастыри, доставлял ему новые источники доходов, а в 1192 году в видах религиозных⁴⁷⁸ пошел войной против пруссаков, разбил их, обложил податью, но не мог, однако обратить их в христианство⁴⁷⁹.

Вообще в это царствование аристократия совершенно утвердилась, узаконив сеймом ленчицким свои прежние победы над властью королевской. Частые же перемены государей, их изгнания, возвращения, не только уменьшили их значение и дали обширное поприще дворянам и духовным в делах правительственный, но даже дозволили некоторым сановникам достигнуть полной независимости и самостоятельности отдельных князей. Назначенные в 1179 году Казимиром правителями в Померании, Богуслав из дома Грифов в Слупске и Самбор в Гданьске, впоследствии сделались владетелями независимыми⁴⁸⁰. Но, не смотря на совершенную подчиненность аристократии⁴⁸¹, государь не всегда умел заслуживать ее одобрения. Недовольные его внешней политикой, союзом с русскими князьями и войной с Венгрией, дворяне, во время его отсутствия сделали заговор в Кракове, вызвали вновь Мечислава, князя великопольского, но смирились при возвращении его в Польшу⁴⁸².

Казимир, тронутый просьбой брата, предложил аристократии возвратить его в отечество; но она не только не согласилась на призвание врага своего Мечислава, но даже принудила Казимира отказаться от своих слов⁴⁸³.

Лешек V белый (1194–1200). – В конце XII века звание королевское, в сущности, сделалось лишь почетным титулом; аристократия, окончательно уничтожив власть королевскую, не имела более противника; никто не помышлял уже о единодержавии, а тем менее о самодержавии. Сделавшись правительством, победив общего врага, аристократы, в спокойном владении властью, разделилась на партии, стала враждовать сама с собой. Дворянство одного княжеского удела соперничало с дворянством другого княжества; краковские дворяне лишили престола чуждого князя, призвавшего с собой дворян своего удела, тягавшихся за власть с туземными; кроме того, в отдельных княжествах были различные аристократические партии, враждовавшие между собой.

По смерти Казимира, аристократия не могла согласиться в выборе ему наследника. Партия Пелка, епископа краковского, и брата его Николая, краковского палатина, в надежде властвовать, предлагали малолетнего сына Казимира, Лешка; другие не соглашались, дабы не сделать тем звание королевское наследственным и не лишить таким образом, аристократии права избирать себе королей⁴⁸⁴. Не смотря на это сопротивление, Лешек V .белый был выбран, матери его Елене поручена была над ним опека, но с тем, чтобы она во всем повиновалась партии, доставившей престол ее сыну⁴⁸⁵. Но Елена не жила дружно с опекунами, показывая более склонности к противной им партии, Говора⁴⁸⁶, палатина сандомирского; потому, когда он был пересилен и бежал в Чехию, она должна была уступить престол сына своего Мечиславу старому, который не мог достигнуть его оружием.

Мечислав старый (1201). – Мало выиграла партия краковская, избавившись от Елены. Мечислав старый, приведши с собой, великопольских дворян, покровительствовал им более, нежели туземным, раздал им отнятые у краковских владельцев имения и должности в земле краковской, надеясь чрез их посредство утвердиться на престоле⁴⁸⁷. Не прошел год, как партия, заставившая бежать Елену, вызвала ее опять; она же со своей стороны обещала предоставить ей всю власть и не вмешиваться ни в какие дела государственные⁴⁸⁸.

Лешек V белый (1201–1202). – Но Елена продолжала держаться партии Говора, который стремился свергнуть палатина краковского⁴⁸⁹. Мечислав, со своей стороны, всячески поддерживал эту выгодную для него политику, ибо знал могущество партии краковской и был уверен, что при первом сопротивлении ей Елены, она вновь лишит ее престола, а тем самым откроет к нему путь ему самому. Он подстрекал правительницу изгнать Николая, палатина краковского, представлял ей самоуправство его и стращал ее тем, что он, наконец, сам объявит себя королем польским, вместо ее сына⁴⁹⁰. Партия кравовская, дважды обманувшаяся в Елене, лишила ее (в 1202 г.) престола, призвав на него опять Мечислава, который, однако, царствовал недолго: в том же году и умер.

Лешек имел довольно приверженцев, желавших его выбора в государи польские; но сильные противники его, негодуя на его мать⁴⁹¹, старались отстранить его от престола, а, наконец, согласились на его избрание с условием, чтобы он удалил от себя Говора, ибо только таким образом могли властвовать, не встречая препятствий от противной им партии⁴⁹². Когда Лешек не согласился на это предложение, не смотря на ропот партии Говора⁴⁹³, ему отказано было в престоле, который получил сын Мечислава, Владислав.

Владислав III ласконогий (1203–1206). – Во всем послушный аристократии, Владислав царствовал в ее угоду⁴⁹⁴; но обязанный престолом единственно борьбе партий и побед одной над другой, он утратил его вместе со смертью палатина краковского, когда пария его, лишившись предводителя, должна была ослабеть и распасться.

Лешек V белый (1206–1227). – Лешек, снова призванный, по изгнании Владислава, на престол Польши, не избежал гибельной вражды партий в конце своего царствования и наконец, сделался жертвой аристократического восстания. В 1225 году вели в краковском воеводстве открытую войну две фамилии: Одроваши, во главе коих стоял Ив, епископ краковский, и Грифы, под предводительством Марка, краковского палатина. Лешек, приняв сторону первых, отчуждал от себя Грифов; они бежали к Генриху, князю Братиславскому, и побудили его вести войну с Лешеком и овладеть польским престолом⁴⁹⁵. Но попытка эта не удалась. Не такой конец имело восстание правителя Померании, Святополка, требовавшего утверждения себя в качестве государя самостоятельного⁴⁹⁶. Не получив на то согласия Лешка, он, соединившись с Владиславом великопольским, успел умертвить его и объявить себя отдельным государем и властелином⁴⁹⁷.

Удельные княжества польские представляют в это время подобные же явления. Ослепление и смерть в 1217 году палатина плоцкого Христина мазовецким князем Конрадом объясняется только ненавистью противной ему партии, завидовавшей его власти⁴⁹⁸.

Разделение Польши на множество уделов, коих число постоянно увеличивалось возрастанием княжеской фамилии, упадок власти правительственной, противоборство аристократических фамилий, производившее смуты в государстве и разрушившее его в самом составе, дозволило как римскому двору, так польскому духовенству, продолжать успешно, среди общего безначалия осуществление основных начал католицизма: полной независимости от правительства и владычества над ним духовенства.

В продолжении этих тридцати лет дважды посылали папы легатов своих в Польшу судить и устраивать латынское духовенство. Прибывший в 1197 году нунций папы Целестина III, кардинал Петр капуанский, объезжал все епархии, созывал в каждой из них духовенство и издал постановления об его управлении. Главнейшее и замечательнейшее из них было запрещение женитьбы духовным, ибо безбрачие их, введенное Григорием VII, неизвестно еще было в Польше, и встретило большие затруднения⁴⁹⁹. Настояния кардинала были безуспешны, женатые священники долго не соглашались развестись со своими женами, так что Генрих, архиепископ гнезненский, принужден был обязать их клятвой в исполнении этого предписания⁵⁰⁰. – Посольство в 1223 году папой Гонорием III кардинал Григория Кресценского, вероятно имело поводом, кроме искоренения некоторых неисправностей в управлении духовенством, и истребление этого общего и давнего обычая, который конечно не мог истребиться вдруг, без повторительных напоминаний. – Но самым прочным утверждением власти Рима над польским духовенством должно почитать дарованное в это время архиепископу гнезненскому право быть, по самому своему званию, прирожденными легатом (legatus natus) римского двора. Главный пастырь и блюститель польского духовенства сделался служителем римского двора; по самому этому почетному званию, облеченный полной доверенностью папы, он должен был преследовать его виды и цели, как свои собственные, а, следовательно, интересы всего польского духовенства должны были слиться с интересами Рима.

Чем более связи латынских духовных укреплялись с римским двором и разрывались с правительством, теми более самостоятельность их утверждалась. Благоприятствуемые междоусобиями, общим брожением партий, немало привилегий и независимости достигли они при троекратном возведении на престол и свержении с него Мечислава и Лешка. Короли польские, живя в Кракове, имели более влиятельности над духовными краковскими, чем над прочими: пользуясь несогласиями и спорами, происходившими между членами капитула при избрании епископа, они, с течением времени, присвоили себе право исключительного назначения епископа краковского. В 1207 году, прелаты и каноники, подстрекаемые архидиаконом Иоанном, отняли эту власть у князя краковского, и без его соизволения, решением капитула, избрали Винцентия Кадлубка в краковские епископы⁵⁰¹.

Несравненно важнейшую услугу оказал польскому духовенству архиепископ гнезненский, Генрих. Хотя с самого введения в Польшу католицизма, духовные избавлены были от светских судов, но пределы власти тех и других, во время общего смешения прав и понятий, разграничены не были, притом часто могли эти привилегии нарушаться в действительности, в приложении, сообразно с обстоятельствами. – Епископ этот достиг совершенного увольнения от светского судопроизводства, даже от суда княжеского, не только всех духовных, но и подданных их, получил утверждение этой привилегии от Рима и согласие на нее власти светской⁵⁰². Таким образом, право, существовавшее на деле, скреплено было законом письменный: такова отличительная черта действий польской аристократии конца XII века; она не довольствуется уже правом обычным, а стремится облечь его, для большей прочности, в форму закона.

Болеслав стыдливый (1228–1279). – В пятидесятилетнее королевствования Болеслава стыдливого дворянство и духовенство, продолжали руководить действиями князей и разделяться на партии: в дворянском сословии отдельные фамилии состязались за первенство в правительстве, духовенство враждовало с дворянством за права поимущественные.

По смерти Лекша белого, сын его Болеслав остался ребенком. Надлежало выбрать ему опекуна. Тут-то аристократия разделилась на партии: одни предлагали Конрада, князя мазовецкого, другие, имея во главе воевод краковского Марка Грифа и Пакослава сендомирского, желали Генриха вратиславкого, ибо опасались Конрада, как государя строгого⁵⁰³. Быв опекуном Болеслава, Генрих действовал в угоду аристократии, уничтожил некоторые поборы, как то: девичье и вдовье⁵⁰⁴, и т. п.; потому не могла она благоприятствовать Конраду, силой оружия отнявшему у Генриха опеку. По достижении Болеславом совершеннолетия, дворянство краковское и сендомирское, ведомое краковским епископом Виславом, советовало ему сбросить опеку Конрада. Но князь мазовецкий предупредил их намеренья: велел схватить Болеслава с матерью, посадить их в темницу и только по просьбе Владислава, князя гнезненского, побуждаемого воеводой краковским Марком, сохранил им жизнь⁵⁰⁵. Но в то время, когда Конрад занят был войной с прусаками, духовенство пришло на помощь Болеславу, освободило его из заключения, а Генрих возвратил ему землю краковскую, оставив за собой опекунство, желая сохранить, говорит летописец, княжеские имения, которыми, по молодости государя, завладело бы дворянство⁵⁰⁶.

Когда, во время нашествия татар на Польшу, Генрих вратиславский погиб при Легниче (1241 г.), а Болеслав бежал в Венгрию, а оттуда в Моравию, воеводства краковское, сендмирское и люблинское избрали государем сына Генриха, Болеслава лысого. По всей вероятности, этому избранию способствовал Клементий Руща, пожалованный воеводой краковским, и его партия, который остался верным интересам Болеслава лысого даже и тогда, когда Конрад, с помощью оружия князя померанского и партии Зеготы⁵⁰⁷, снова занял престол краковкий.

Тягостен был для аристократа Конрад своими поборами, еще тягостнее намерением удержать ее в своей власти силой⁵⁰⁸. Но, опираясь на партию сендомирскую⁵⁰⁹, он остался некоторое время в Кракове, хотя и не без насилия. Узнав, что дворянство краковское и сендомирское ищет возвращения из Венгрии Болеслава стыдливого, Конрад схватил и отвел в темницу воеводу краковского Клемента, из дома Грифов, двух его братьев и главнейших представителей Болеславской партии, которых на сей раз, летописец пересчитывает поименно⁵¹⁰. Но некоторые из этих узников, бежали из темницы, с помощью краковского епископа Прандоты, возвратили престол Болеславу⁵¹¹. Тогда Конрад с войском прусаков и литвинов вошел в воеводство краковское и вспомоществуемый той же сендомирской партией, перешедшей на его сторону, занял его оружием, опустошив владения краковского епископа, принадлежавшего к парии противной⁵¹². Прандота проклял Конрада, отлучил его от церкви⁵¹³, но не помешал ему тем одержать победу над Болеславом, не имевшую впрочем, благоприятных для него последствий, ибо вскоре должен он был уступить краковский престол своему противнику.

Слабый Болеслав, тридцать лет, бездействовавший на престоле краковском, не мог, однако угодить всему сословию аристократическому. В последние годы его жизни явились недовольные, тяготившиеся в особенности королевским правом охоты⁵¹⁴ и назначением, по бездетностью Болеслава, его наследником Лешка черного. Открылся заговор против Болеслава, вождем которого был краковский епископ Павел Пшеманковский, человек развратный, более занимавшийся охотой, чем служением Богу⁵¹⁵. Но заговор этот не удался, епископ был схвачен и посажен в темницу, где пробыл месяц. Между тем архиепископ за такое заключение епископа наложил запрещение на церкви гнезненской провинции, и тем самым побудил Болеслава освободить его, заплатить пеню и подвергнуть подобному наказанию двух дворян, ввергнувших епископа в темницу. Не удовлетворило его, однако, это незаслуженное наказание. Епископ Павел против Болеслава возбудил опольского князя Владислава и позвал даже, в Польшу литовцев, опустошивших землю Люблинскую. Но князь опольский был разбит и Болеслав удержался на краковском престоле до самой его смерти. Борьба духовенства с дворянством, значительная в особенности в епархиях гнезненской и познанской, видна также и в малой Польша между краковскими епископами и дворянами, спорившими за имения⁵¹⁶.

В великой Польше и Мазовии, в тот же период времени (1228–1279), борьба аристократии с королевской властью, разделение ее на партии высказались сильнее и выразительнее; кроме того, вражда дворянства с духовенством дает новый характер польской истории.

Князь мазовецкий Конрад, как видно, побуждаемый противной духовенству партией⁵¹⁷, казнил (1240 г.) Ивана Чаплю, схоластика плоцкого, возбуждавшего к неповиновению детей его. Проклятый духовенством, он должен был всенародно просить и купить прощение на нарочно для того собранном соборе, на котором находился и сын воеводы краковского Марка, известного противника Конрада⁵¹⁸, и в вознаграждение, уступить имения Гнезненскому архиепископу, даровать ему канонию в плоцкой епархии, а духовным своего княжества различные права и вольности⁵¹⁹. Эти привилегии, хотя и вынужденные, остались за духовенством гнезненским и плоцким.

Сила прав и привилегий католического духовенства наиболее чувствительна была в метрополии Гнезне и близ лежащей Познани; потому в этих епархиях сильна была борьба духовенства с дворянством, неравнодушно смотревшим на усиление духовного сословия. В 1233 году эта вражда произвела междоусобие двух князей; два года спустя она возобновлена была воеводой Борживоем, заключившим в темницу познанского епископа Павла. Причина несогласия заключалась преимущественно в споре за имения. Епископ, ушедший из заключения, проклял Борживоя, а Владислав, князь великопольский, казнил его вместе с другими его единомышленниками⁵²⁰. Но отношения дворянства к духовным не изменились: в 1245 году оно снова требовало от великопольских князей Прешислава и Болеслава, уничтожения привилегий духовенства гнезненского и познанского, превышавших их собственные; ибо, между тем как дворяне обязаны были платить подати со своих имений, имения духовные вовсе были от них освобождены, даже пользовались некоторыми княжескими правами, свободой чекана монет и т. п. Но князья не только ни в чем не нарушили, но и вновь подтвердили все права, данные отцом их духовенству гнезненскому и познанскому⁵²¹. Баснословное предание о съедении мышами куявского князя Мечислава намекает, по видимому, на ту же борьбу двух сословий в недалекой от Познани Куявии⁵²². Не смотря на то, для успокоения дворянства, князья стали во всем уравнивать его с духовенством, давая ему привилегии на имения, по которым они освобождались из-под общедействовавшего права, и таким образом переходили из поколения в поколение⁵²³.

Раздоры дворянства с духовенством в великой Польше не препятствовали им действовать, по-прежнему, против власти княжеской. Князья продолжали искать опоры в немецких пришельцах, по большей части людях бездомных, без состояния и без имени; а аристократы польские не переставала ими гнушаться и их ненавидеть. В 1242 году она открыто восстала против Болеслава лысого, отличавшегося особым покровительством этим иноземцам, и предложила престол сыновьям Владислава Оттона⁵²⁴. Предводителями этой аристократической партии, произведшей заговор, были лица, занимавшие высшие государственные должности, которых имена означены летописцами⁵²⁵.

Но Болеслав лысый имел и свою партию в одной аристократической великопольской фамилии, которая в 1249 году вздумала восстать, в его пользу, против князей познанского и калишского и передать под его власть эти княжества; но заговор был открыт, начальники его посажены в темницу⁵²⁶ и выпущены были только по просьбе духовенства⁵²⁷, которое, не смотря на раздоры с дворянством, не могло совершенно разъединить с ним свои выгоды и цели в отношении власти княжеской. Сам же Болеслав, схваченный партией противной, имел на некоторое время ту же участь⁵²⁸, а два года спустя вновь лишен был престола аристократией⁵²⁹.

Те же раздоры, ту же борьбу аристократии против своих князей представляет современная история княжества куявского: духовенство спорит с князем за имения, дворянство восстает, тяготясь его властью. Присоединения одного замка к княжеским имениям достаточно было владиславскому епископу, чтоб проклясть и содержать восемь лет в отлучении от церкви Казимира куявского, пока, по суду папского легата, не возвратил он замок епископу⁵³⁰. Неудовольствие дворянства на строгое правление князя возбуждает против Казимира его собственных детей⁵³¹. Влияние же германского элемента и немцев, которыми князья окружали себя и думали утвердить свою власть, встретило то же сопротивление в Куявии, что и в великой Польше. Земомысл, сын Казимиров, воспитанный у немецких крестоносцев, приняв их нравы и обычаи, советуясь с ними о всех делах княжества, стал ненавистным польскому дворянству, которое обратилось к Болеславу благочестивому, и только вследствии его посредничества, решилось терпеть Земомысла с условием, чтобы он, отстранив крестоносцев, правил по его советам и указаниям⁵³².

История современной Силезии представляет повторение тех же событий. Болеслав лысый, известный покровительством окружавших его немцев, по их внушению⁵³³, заключил в темницу вратиславского епископа Фому, отказавшегося заплатить ему требуемые деньги и обратить сноповую десятину в денежную. Гнезненский архиепископ, собрав собор в Ленчице, наложил запрещение на вратиславскую епархию и отлучил Болеслава от церкви⁵³⁴. Но епископ, тем не менее, должен был согласиться на требование князя⁵³⁵, после чего только получил свободу. Между тем папа, прокляв Болеслава, предписал архиепископам гнезненскому и магдебургскому, собрав вновь собор в Ленчице, объявить как полякам, так и немцами, крестовый поход против ослушного духовенству князя⁵³⁶. К беспокойствам, производимым корыстолюбием духовных, присоединились впоследствии (1277 г.) междоусобия князей, поддерживаемые в Силезии, как и в остальной Польше, раздором разных аристократических партий⁵³⁷.

Разделение дворянства, раздор его с духовенством не мешали этим сословиям иметь решительное влияние на судьбу Польши и выразить в себе ее историю. Хотя внутреннее разъединение необходимо должно было их ослабить, но не до такой, однако степени, чтобы они не могли противостоять князьям, несравненно более ослабленным удельными разделами, до чрезвычайности увеличившимися. Каждая аристократическая партия находила знамя войны в лице какого-либо князя, и если раздорами мешала усилению своего сословия, то и не помогала увеличению власти князей, бывших на стороне одной или другой партии. Во второй половине XIII столетия находим первый пример заклада дворянам княжеских городов⁵³⁸. Нельзя не почесть возвышением духовного сословия вступления в него князей⁵³⁹. Но в это же время внесен был в Польшу новый жизненный элемента, создавший в ней среднее сословие, которое, впоследствии, должно было уменьшить аристократическое влияние, разумею Магдебургское право⁵⁴⁰. Значительное число немецких граждан начало переселяться в польские города, принося с собой права и привилегии, несогласованные с выгодами дворянства и духовенства. Но среднее сословие не могло создаться внезапно, потому и воздействие этих событий на аристократию стало чувствительным и видимым только впоследствии времени.

Отношения польского духовенства к римскому двору не изменились: оно помогало папе деньгами и собранием воинов для походов против неверных. Прибывший в 1244 году в Польшу папский легат Яков Леодиенский, собрав польских епископов на собор в Вратислав, требовал, для вспомоществования папе Иннокентию IV в войнах его с императором Фридрихом, половину всех доходов духовных в продолжение трех лет. Духовенство, нашедши такой сбор тягостным, положило пожертвовать папе доход с пятой части церквей и имений за трехлетие⁵⁴¹. В 1246 году другой легат Иннокентия Описо, аббат мессанский, собирал деньги по польским епархиям⁵⁴², и прокляли Премислава, занявшего войском владения князя вратиславского, в то время, когда там находился папский легат⁵⁴³. В 1267 году легат папы Климента IV Гвидо собирал подаяния и возбуждал поляков на войну против сарацинов⁵⁴⁴. Легаты папские открывали в Польше свои особые верховные судилища⁵⁴⁵.

Распространение католицизма продолжалось преимущественно оружием германских крестоносцев, а также проповедью, учреждением епархий и т.п. Крестоносцы действовали довольно успешно в Поморье; но тем самым возбудили опасение в поморском князе Святополке, который в 1242 году, с помощью пруссаков язычников и новообращенных, перешедших снова в идолопоклонство, уничтожил как их, так поляков и всех католиков, находившихся в его владениях. В 1260 году новокрещенцы пруссаки, снова обратившись в язычество, извели всех христиан, между ними живших, перерезали священников и сожгли церкви⁵⁴⁶. В 1264 году Болеслав стыдливый, победив ятвягов, заставлял их принимать католицизм под угрозой не повинующимся смертной казни; для проповеди посланы были к ними доминикане, папа же назначил им епископа⁵⁴⁷.

Лешек черный (1279–1289). – По смерти Болеслава, престол краковский получил, по завещанию, племянник его Лешек черный, сын ненавистного аристократии Казимира куявского. Не смотря на счастливые битвы с татарами и литовцами, он не приобрел расположения мощных сословий. Сендомирский воевода Иоанн и кастелян Христин, с тайными соучастием епископа краковского Павла, того самого, который был во главе заговора против Болеслава, составив сеймик в г. Сендомире, отложились от Лешка и передали замок и землю сендомирские мазовецкому князю Конраду⁵⁴⁸, знавшему, как мы видели, на опыте всю силу духовенства и потому, вероятно, не думавшему противоречить ему. Но Конрад не имел духа противиться вооруженною силою Лешку, выступившему с краковским войском против сендомирян, и бежал, а Лешек между тем помирился с главными заговорщиками, оставленными без помощи, и сохранил за собой землю сендомирскую. – Мир этот оказался неискренним; восстали снова литовцы, снова поразил их Лешек, но вместе с тем убедился, что наводит их на Польшу епископ краковский. Тогда Лешек велел схватить епископа и посадил его в замок Серадзский, где впрочем, он остался недолго; ибо, наложив церковное запрещение на свою епархию, он принудил Лешка не только освободить себя из заключения, но даже и вознаградить за то⁵⁴⁹. Не прошло и двух лет, как те же самые вожди сендомирской аристократии, воевода Иоанн и кастелян Христин, в соединении с краковскими епископом Павлом и воеводой и кастеляном краковским, снова изменили Лешку и отдали Конраду земли краковскую и сендомирскую. Лешку оставался один городи Краков, и одна в нем опора, – тамошние немецкие мещане. Поручив их защите, городи, он ушел в Венгрию, привел оттуда войско, поразил Конрада, а краковским мещанам, за верность их и стойкое сопротивление против аристократии, даровал Тевтонское или Магдебургское право⁵⁵⁰, желая по возможности сравнять их в привилегиях с дворянством, которое, говорит летописец, было крайне этим оскорблено⁵⁵¹. Таким образом, благодаря козням аристократии, среднее сословие, появление которого заметили мы выше, начинает с большей ясностью обозначаться в исторических судьбах Польши и вносить с собой чуждый германский элемента, влияние коего вначале особенно было сильно на князей, им покровительствовавших и видевших в них опору и защиту в борьбе с духовенством и дворянством. Лешек, по свидетельству летописей, соображался как в обычаях, так и в одежде, со своими краковскими мещанами.

В то время, когда Лешек боролся в краковском и сендомирском княжествах с духовенством и дворянством, князь вратиславский Генрих, имея на своей стороне большую часть дворянства⁵⁵², уже начавшего разъединять свои интересы с духовными, должен был выдержать бой, объявленный ему епископом вратиславским Фомой. Причины войны между двумя властями были те же, как и прежде: духовенство стремилось к самостоятельности и отдельности от правительства, а правительство не решалось отказаться от всякого на него влияния. Генрих требовал от духовенства исполнения повинности и помощи к войне; когда же духовенство не согласилось на то, он занял некоторые духовные имения. Тогда собрался собор в Ленчице, на котором все княжество вратиславское подвергнуто было интердикту, а Генрих, между тем, изгнал из своего княжества строптивое духовенство, за исключением францисканов вратиславского монастыря св. Якова, которые, не смотря на постановление ленчицкого собора, продолжали совершать богослужения, доказав тем самым, что между тогдашним польским духовенством были уже люди, сознававшие власть правительственную и не обольщавшиеся возможностью совершенного отделения церкви от государства. Таким образом, решения собора, раздражив только князя и дворян, не были приведены в исполнение, что и понудило епископа домогаться утверждения этих решений на соборе лугдунском, куда он и отправился, но успеха не имел, ибо Генрих предупредил, его посылкой на этот собор своих уполномоченных, которые выхлопотали уничтожение постановлений ленчицкого собора, без всяких вознаграждений духовенству⁵⁵³. Казалось, победа осталась за князем, и сила и право этот раз были на его стороне; но дух времени взял свое: Генрих раскаялся, не только отдал духовенству взятые у него имения, но и заплатил убытки, и кроме того надавал ему разные новые привилегии⁵⁵⁴; отдав епископу целое княжество нассенское, он изъял в 1290 году все имения вратиславского епископства не только из-под польского права, но и из-под немецкого, которое само по себе уже было исключением и особой льготой⁵⁵⁵. Ослабевший князь, напуганный геенной огненной, дошел даже до того, что уступал епископу сам город Вратислав с его пригородами и только одна невозможность защитить город, в случае неприятельского нападения, заставила епископа отказаться от этого дара⁵⁵⁶.

В великой Польше отношения князей к дворянству также не переменилось, – противоборство между ними продолжалось постоянно; достаточно вспомнить, что великопольские дворяне, в противность воли и обещания князя, силой заняли уступленный по договору Премыславом великопольским Братиславскому князю замок Олобок⁵⁵⁷.

Междуцарствие (1289–1295). – Смерть Лешка дала простор аристократическому своеволию. Дворянство краковское, сендомирское и люблинское, имея во главе своей того же епископа краковского Павла, избрало себе; в князя Болеслава мазовецкого, брата Конрада, дважды выгнанного Лешком из Кракова и дважды призванного туда, епископом Павлом и аристократией. Но среднее сословие имело уже тогда голос в политических делах Польши. Горожане краковские, доставив Лешку победу над князем мазовецким, опасались подчиниться брату князя, ими лишенного престола, и избрали государем своим вратиславского князя Генриха IV, который принудил Болеслава бежать, но, не смотря на то, получил престол не прежде, как согласившись на предложенный ему аристократий условия, Однако эта власть под условиями не удовлетворила ни епископа, ни дворянство, которые на следующий же год присоединились к куявскому князю Владиславу Локотку, объявившему войну Генриху. Краковские горожане не смели сопротивляться, и принуждены были сдать Краков Владиславу⁵⁵⁸, который впрочем остался в нем недолго, ибо Генрих снова овладел городом и посадил в заточение главного своего противника, епископа Павла⁵⁵⁹.

Между тем, Генрих умер, оставив вратиславское княжество дяде своему Конраду, князю глоговскому, а краковское и сендомирское великопольскому князю Премыславу. Тогда началась междоусобная война: дворянство и гражданство вратиславские, не приняв Конрада, избрали себе князем Генриха легницкого, схваченного вскоре коварством Конрада, а княжествами краковским и сендомирским старались в продолжение четырех лет завладеть, с помощью аристократических сословий того или другого княжества⁵⁶⁰, и Премыслав, и Владислав Локоток, и король богемский Венцеслав, тогда как Польшу со всех сторон воевали и литовцы, и меченосцы, и татары.

Король Премыслав II (1295–1296). – В таких обстоятельствах утверждение власти оставалось единственным залогом самого существования Польши, потому аристократия решилась призвать на княженье в Краков князя познанского Премыслава и даже предоставила ежу титул королевский, уже более двух веков отнятый у князей краковских. Владея княжествами краковским, сендомирским, серадским, познанским и поморьем, оставленным умершим бездетным князем Померании, Премыслав был действительно в состоянии охранить пределы Польши от внешних врагов; но это самое усиление княжеской власти в соседнем государстве возбудило против него Чехов и маркграфа бранденбургского, которому удалось умертвить Премыслава семь месяцев спустя после его коронования. И это злодейство произведено было не без помощи аристократии, хотя нуждавшейся тогда во власти королевской для спасения государства, но всегда чуждавшейся ее, как опасной для ее вольностей. По свидетельству летописей, участниками этого смертоубийства были Наленчи и Зарембы, которые, зная ум и характер Премыслава, опасались за права аристократии и желали князя более слабого и следственно более ей благоприятствующего⁵⁶¹.

Владислав Локоток (1296–1300). – По убиении Премыслава, Владислав Локоток, получив престол краковский, вознаградив за то дворянство деревнями и имениями⁵⁶², но вскоре раздражил духовенство постоем войск в духовных владениях и некоторыми другими повинностями⁵⁶³, за что отлучен был в 1299 году от церкви познанским епископом Андреем, происходившим из неприязненной князьям фамилии Зарембов⁵⁶⁴, а в следующем году лишился самого престола.

Венцеслав, король чешский (1300–1305). – Признавши правление Владислава для себя ненужным⁵⁶⁵, сейм призвал на престол краковский чешского короля Венцеслава, который хотя и вознаградит за то аристократию⁵⁶⁶, а Польшу обеспечил от чехов, но не осуществил сословных ожиданий. Конечно постоянное почти отсутствие короля, жившего более в Праге, чем в Кракове, и заботившегося более о приобретении короны венгерской, чем о сохранении полученного уже венца короля польского, не могло не быть удобным для польской аристократии; но совершенно иначе принято ею было назначение чехов правителями польских княжеств. Не живя в Польше, Венцеслав полагал упрочить свою власть в ней поручением управления своим единоплеменникам⁵⁶⁷, которые, не имея ничего общего с польской аристократией, не могли действовать с ней за одно, и раздражали ее⁵⁶⁸; потому смерть Венцеслава встречена была с радостью, как минута освобождения от иноземного ига⁵⁶⁹.

Владислав Локоток (1305–1333). – Этой ненависти к чехам Владислав обязан был престолом краковским; за недостатком войска пробужденная народность, сильнейшая вооруженной силы, пришла ему на помощь; чехи бежали из Польши; а аристократия должна была покориться необходимости и ударить челом представителю народного элемента⁵⁷⁰. Духовенство помогло также Владиславу по расчету, ибо он обещал возвратить краковскому епископу отнятое у него венгерцами имение⁵⁷¹. Но великополяне, дворяне познанские и калишские, в особенности же духовенство, не забыли прежних своих аристократических негодований против Владислава, прокляты его познанским епископом Андреем и свержены за то с престола⁵⁷², и избрали себе князем Генриха силезского и глоговского. Аристократия на этот раз ошиблась в своем выборе; Генрих, покровительствуя немцам и приняв их обычаи, нарушал аристократические привилегии⁵⁷³, и в этом направлении воспитывал детей своих⁵⁷⁴; потому в 1310 году, по смерти Генриха, сейм, собранный в Гнезне, лишил сыновей его великопольских княжеств, которые подчинились Владиславу. Защитниками потомства Генриха явились одни граждане познанские, частью уже тогда немцы, частью онемечившиеся поляки; они ворвались в познанский собор, ограбили дома членов капитула, но были усмирены и наказаны тем, что с тех пор ни один гражданин познанский не мог быть избран в какую-либо высшую духовную должность в Польше. Итак, чрез пять лет по восшествии Владислава на престол, владения его удвоились; и великая и малая Польша были под его властью; но не без труда и не всегда с одинаковой удачей мог он собирать в свою руку раздробленные польские княжества: привилегированные подданные его, не менее внешних врагов, тому препятствовали. Знатная фамилия Швенцов, с помощью некоторых членов аристократии и онемечившихся граждан, лишила Польшу на полтораста лет Померании⁵⁷⁵, подпавшей под владычество крестоносцев; князья силезские, по совету своих приближенных, отделились от сильного уже тогда Владислава, и, подчинившись королю чешскому (1327 г.)⁵⁷⁶, придвинули Силезию к Германии и тем самым значительно усилили в ней элемент немецкий и ослабили славянский.

Но счастливые в продолжение тридцати лет войны Локотка с крестоносцами, чехами, литовцам, брачный союз сына его Казимира с дочерью Гедемина Анной, добровольная уступка ему некоторых княжеств, владетели коих не были в силах оборонять их от междоусобных войн и внешних врагов, самое торжественное коронование его в Кракове, укрепив власть Владислава, поставили его в твердое положение перед аристократией.

Горожане же краковские, старые неприятели Владислава, не помирились с ним и тогда, когда он имел уже силу и власть; пользуясь особыми правилами по уставам Магдебургским, они тяготились поборами, собираемыми с них по случаю войн с крестоносцами, и, пользуясь отсутствием в 1312 году Болеслава в Померании, с помощью краковского епископа, по-видимому, только примирившегося, но не примиренного врага короля, отложились от повиновения ему и подчинились князю Опольскому. Изгнав этого князя из Кракова, Владислав отобрал у главных зачинщиков восстания их движимые и недвижимые имущества⁵⁷⁷ и лишил краковских горожан права избирать себе войтов, предоставив назначение их краковским воеводам⁵⁷⁸, что и продолжалось до 1677 года. Нет сомнения, что это ограничение прав горожан значительно уменьшило влияние, их на дела общественные и узаконенную отдельность их от власти государственной; первоначальные привилегии войтов, а через них и всего городского сословия, были весьма обширны: они выбирали членов магистрата, а эти последние из среды себе избирали бургомистров, подчиненных таким образом войту; теперь же все городские должности зависели уже от воеводы. Несмотря, однако, на то, в действительности привилегии города продолжали существовать по-прежнему; подарки, даваемые войтами воеводам, умеряли их власть; а впоследствии времени сами короли то восстановляли старые, то давали новые преимущества гражданам краковским. Сам Владислав возвратил им свободу от некоторых поборов, что было в 1386 году подтверждено Ягеллон; вследствии многократно подтвержденных привилегий Краков пользовался правом складки товаров, по которому купцы не могли ни объехать этого города, ни выехать из него, не распродавши там всех своих товаров. Кроме того, граждане не утратили и политического своего влияния: в 1374 году потребно было для признания права наследства дочерей Людвига согласие Кракова; в 1386 году граждане этого города участвуют в избрании Ягелла; в следующем году жена его Ядвига обращается к ним, чтобы, в случае ее смерти, не отступили от Ягелла. Граждане Кракова принимают даже участие и в трактатах дипломатических, как например, в трактате, заключенном в 1343 году между Казимиром великим и магистром крестоносцев Рудольфом, в акте примирения с крестоносцами в 1422 году и других⁵⁷⁹.

Вообще же в начале XIV века среднее сословие, начавшее создаваться, как мы видели, в предыдущем столетии, заметно’ выступает на чреду политических деятелей Польши. Уже в XII веке многие выходцы из Голландии и Франконии, а в XIII в. немцы начали селиться в опустошенных монголами странах Польши и Силезии; но замечательно, что Магдебургское право и проистекавшие из него особые привилегии, освобождавшие от подчиненности законами и обычаями польскими, внесены были в Польшу тем же латынским духовенством, которое своим правом каноническим и тесно связанным с ним римским, лишило Польшу ее внутренней самобытности и подчинило влиянию запада. Первоначально право Магдебургское является в Силезии, – этой большой дороге, чрез которую германский элемент проходил в Польшу, и даровано было монастырям⁵⁸⁰; а с половины XIII века получают его одни за другими многие духовные имения и города в самой Польше. Следствием таковой отдельности, основанной на германском праве и народности, было, внесете в Польшу немецкого элемента как в языки и обычаи, так и в законодательство. Городские акты писались на языке немецком, разрешение главных дел и вопросов, превышавших власть городских правительств, предоставлялось высшим судам Магдебурга, Галле и Любека, и, несмотря на то, что уже со второй половины XIV века апелляции в эти суды стали запрещаться, и что местные обычаи и законы воздействовали в свою очередь на Магдебургское право польских городов, связь с Германией не прерывалась; терпела народность, а городское сословие, создавшееся на началах чужеземных, стало жить отдельной от других сословий жизнью. Так один за другим чуждые славянскому племени политические элементы: феодализм, католицизм, муниципии, тянули Польшу к западу, к Германии и Риму и разрывали племенные ее связи с другими славянскими народами и с Россией. – Но нужно быть справедливым: нужно вспомнить, какую огромную власть имела аристократия, и как она пользовалась ею для утешения народа, тогда должны будем признать в Магдебургском праве ту хорошую его сторону, что оно спасло среднее сословие от произвола магнатского и противопоставило некоторый ему оплот. «Следует принять во внимание», говорит Лелевель, «что несмотря на то, что привилегии, данные князьями аристократии, равно как и привилегии, истекавшие из права Магдебургского, происходили из одного и того же источника, но все-таки же между ними большая разница, а главная состоит в том, что по первым владелец, будучи изъят, вместе со своим владением, из-под общих законов страны, не был связан никакими другими, по привилегиям же права немецкого он не переставал пребывать в пределах права и под законами, и только законы польские заменялись немецкими; наконец по первым получал право и власть один только пан владелец, а крестьяне его имения отдавались полному его произволу; по привилегиям же права Магдебургского, хотя польское право и заменялось немецким, но привилегиями его пользовался не один владелец, но и целая община и притом в равной мере⁵⁸¹.

Недостаток собственных сил в войнах с соседями и для утверждения власти над подданными вызывал и усиливал в Польше влияние римского двора, заставлявшего платить за свои услуги деньгами и подчиненностью. Бессильный одолеть крестоносцев, Владислав согласился просить против них защиты у папы чрез епископа владиславского, отправившегося в 1316 году в Авиньон, где находился тогда папа Иоанн XXII, защищать от тех же крестоносцев свою епархию, в которой заключалась почти вся Померания. Этому епископу поручено было ходатайствовать о возвращении от пруссаков Помераны и о возведение Владислава в королевское достоинство. Но крестоносцы и король чешский, не потерявший надежды на престол польский, с помощью родственника своего короля французского, противодействовали уполномоченному Владислава, который не успел в возвращении Польши Померании и дарования королевского титула Локотку. Однако папа, в ущерб значения и веса власти св. Петра, не смея явно согласиться на просьбу Владислава, дозволил тайно короновать его, что и было совершено в 1319 году. Этот полууспех, не удовлетворивший польского духовенства и не совсем соответствовавший требованиям Владислава, стоил Польше ежегодно взноса дани Риму, известной под именем динария св. Петра, собиравшейся римскими сборщиками и не с семейства, как бывало иногда прежде, а поголовно. В 1330 году Владислав, в постоянных битвах с литовцами, татарами и другими неприятелями, снова обратился к папе с просьбой об объявлении против них крестового похода и о денежном вспоможении для войны. Но папа отказал как в том, так и в другом, а провозгласил только юбилей, дозволив известную сумму из тех денег, которые будут при этом случае собраны с народа, употребить на вооружение. И так Рим стоил Польше гораздо более того, что ей доставлял.

Казимир III (1333–1370). – При Казимире III владения королевские увеличились присоединением Плоцка и всех уделов мазовецких⁵⁸², а также покупкой княжества гневковского⁵⁸³, и тем самым усилили власть этого короля, который в продолжении тридцати семи лет сдерживал твердой рукой олигархические порывы аристократии и мощно устоял против проклятий духовенства и заговоров дворянства. – Отлученный от церкви краковским епископом Бодзантой, за то, что велел взимать подати с епископских имений, он приказал утопить в Висле священника, который был к нему послан епископом с объявлением об этой каре церковной⁵⁸⁴. Впоследствии он послал доверенное духовное лицо Рим по делам вратиславской епархии, и чрез него получил, между прочим, разрешение папы от этого проклятия, хотя и под условием некоторых льгот в пользу краковского духовенства⁵⁸⁵. В отношении к дворянству, Казимир, имея уже более власти, чем его предшественники, действовал несравненно решительнее, требуя, безусловно, чтобы общие постановления исполнялись непременно всеми, без различия звания и состояния, и подвергая преступников одним и тем же наказаниям. Летописи сохранили нам имя одного знатного вельможи Борковича, бывшего воеводой познанским, который грабительством своим разорял народ, и за то умер голодной смертью вместе со своим братом, который было, затеял, в отмщение королю восстать против его власти; имения же их были отобраны в королевскую казну⁵⁸⁶. Преимущественное внимание обратил этот король, имя коего сделалось народным в Польше, на злоупотребления помещичьей власти, охранял крестьян от притеснений владельцев, был, ненавидим аристократией⁵⁸⁷ и благословляем народом, которому он, можно сказать, возвратил жизнь из-под двухвекового гнета ничем необузданного произвола, В 1352 году дворянство великопольское, недовольное управлением королевским, устроило сильный заговор, но неудачно, ибо он был открыт, и, следовательно, цель его не достигнута⁵⁸⁸, а Казимир до конца жизни своей продолжал противодействовать стремлениям аристократии к прежней независимости от государственной власти и безграничному обладанию народом.

Нет сомнения, что продолжавшиеся раздоры духовенства с дворянством немало ему в том содействовали. Дворянство жаловалось на распространение суда духовного на дела гражданские, на десятинные поборы и на присвоение краковской кафедрой половины доходов с вакантных бенефиций в первый год, когда они были незамещенными. Духовенство краковской епархии почитало права свои нарушенными дворянством, потому что оно уклонялось от уплаты десятины. Для соглашения этих двух сословий происходило в 1359 году совещание в Кракове, где посредниками между ними были король и архиепископ гнезненский. Вследствии этих соглашений краковкий епископ Бодзанта со своим духовенством должен был отказаться от взимания десятины в продолжение 30-ти лет в землях люблинской, шечеховской и луковской, разоренных татарами и литовцами, отменить навсегда побор половинного дохода с вакантных бенефиций, установленный в 1320 году епископом Нанкером на постройку краковского кафедрального собора, и, что всего важнее, признать, что никакие гражданские дела не подлежат суду духовному. Вместе с тем дворянство обязалось уплачивать десятину с тех имений, которые прежде подлежали этому побору (ибо были и такие, которые были от него избавлены), и вносить ее по-прежнему натурой, на чем, как видно, наиболее настаивало духовенство, дозволившее только в виде исключения заменять ее деньгами и притом там, где иначе получать ее было бы затруднительно, как например, в местах, где поля не были еще возделываемы и т.п. Вообще установлены были довольно подробные правила о порядке взноса десятины. Духовенству же строго воспрещены были всякие незаконные поборы с прихожан и подтверждено постановление вислицкого сейма, обязавшее духовных, владевших собственными имениями, помогать на войне королю⁵⁸⁹. Такие значительные уступки принуждено было сделать духовенство дворянству, которое взамен их обещало уплачивать по-прежнему десятину, но, однако этого не исполнило. Через два года после краковского совещания гнезненский архиепископ издал декрет, в котором, обязывая владельцев к взносу десятины, за исключением земель под огородами, предавал проклятию ослушников этого постановления и подвергал ему же крестьян тех владельцев, которые в продолжение шести месяцев будут отлучены от церкви, и воспретил богослужение в церквах тех имений, где будет ранен или убит клирик или священник, до тех пор, пока совершивший такое преступление не будет выдан головой епископу⁵⁹⁰. – Подобные же споры за десятину в Мазовии прекращены были в 1358 году посредничеством Казимира между мазовецким князем Земовитом и епископом познанским Иоанном⁵⁹¹.

В предшествовавшем изложении мы старались представить постепенное возвышение сословий дворянского и духовного, дошедшее до крайних пределов и обессилившее верховную власть, а с тем вместе уничтожившее понятие о законности в целом государств. Историческим неминуемым последствием этого было то печальное внутреннее состояние польских земель в половине XIV века, которое осязательно изображено знаменитым польским историком в следующих словах:

«Со времен Болеслава кривоуста, когда щедрее стали раздаваться привилегии разным лицам, Польша представляла совершенное разнообразие и пестроту. Набеги неприятелей, поселения иностранцев, влияние иноземных нравов, злоупотребления и насилия произвели окончательные беспорядки. На основании привилегий, владелец освобождаем, был от подвод или от других частных повинностей, другой избегал обязанности исправлять замки и мосты, иной освобождаем, был от платежа пошлин и налогов; некоторые господские и духовные имения, принадлежавшие настоятелю или епископу, изъяты были из-под общих законов, управляясь самим владельцем по постановлениям ими самими произвольно установленным. Епископ имел право чеканить монету, а церковные имения освобождены от повинности защищать государство. Такими привилегиями пользовались исключительно некоторые только паны. В одном городе жители, употребляя немецкий язык, управлялись и немецкими законами, в другом получали решения своих тяжб из Германии, или повиновались узаконенным германских императоров. Столичные города в княжествах ненавидели дворянство; вельможи презирали бедных обывателей; владельцы и города привилегированные, опираясь на свои привилегии, производили беспорядки в государстве, ослабляли и уничтожали государственные законы и покоряли своей власти бедных дворян, возбуждая крестьян к грабежу и насилиям. Все это произошло от привилегий; вслед за ними шел произвол, ибо кто был сильнее, тот старался присвоить себе то, чтоб другие приобрели для себя привилегиями; иной, уклоняясь от общих законов, искал выгоднейшего решения своего дела, безнаказанности своих преступлений и распространения своей власти. Бедный тянулся за богатым и имел одинаковую же с ним участь, то есть, как он, возвышался и падал. Польские законы, можно сказать, были вовсе уничтожены, как сгнившее дерево, источенное червями. Польша от малейшего дуновения могла совершенно разрушиться; от малейшего удара могло бы пасть вьюгой метомое ветхое здание Болеслава».

«Трудно было разгадать: всеобщее ли падение произойдет вследствии разорений частных, или же частные люди пострадают от всеобщего беспорядка. Гонявшийся за богатством терял то, что имел. Коварные иноземцы, шатаясь по Польше, подстрекали жителей, в особенности же молодых людей, к азартным играм. Сначала играли на деньги, пока их доставало, а потом на вещи и наконец на вотчины. Воин нередко проигрывал свою лошадь и сбрую, делаясь через то, вовсе неспособным к защита государства. Пронырливые евреи, беспрестанно переселяясь в Польшу, приносили с собой много денег, не для того, чтобы распространять государственное благоденствие и умножать общее богатство, но чтобы развивать мотовство; деньги эти отдавали в рост, а взятый сверх того залог пропадал в их же руках; поручители лишались также своего достояния, и не один из них оставался за чужие долги без лошадей и всего необходимого в хозяйственном быту. Хитрые и ловкие евреи в короткое время удваивали свои капиталы, обеспечивая оные посредством заемных писем недвижимыми имуществами, на которых лежала обязанность защиты государства. Несовершеннолетние торопились освободиться из-под отцовской власти, если токмо находили какой-нибудь к тому предлог, лишь бы отделить себе участок из наследства. Умирает мать, – сыновья, на основании будто бы законов и обычаев, настаивают, чтобы отец отделил им часть из наследства, после матери их оставшегося; он отдает им половину имущества и счастлив, ежели ему придется дожить век при другой половине имения. Дети часто завладевали еще при жизни отца участками, следующими им только по его смерти, и не для того, чтобы служить отечеству, защищать его от набегов неприятельских, но чтобы прожить несколько времени в роскоши и изобилии, проиграть в кости то, что должно бы было быть употреблено на пользу отечества. Мало того, что дети расточали то, что им доставалось по разделу, – они даже проматывали имения, которых еще не имели; родители же, обязанные за них отвечать, и сами доведенные до крайней нищеты, проводили в жалком положении последние дни своей жизни; между тем молодые моты, оставшиеся без всяких средств, чтобы быть полезными своему отечеству, были лишь в тягость ему, существуя одними набегами и разбоями. Дороги и станции сделались опасными; воровства, насилие, поджоги, грабежи и убийства составляли жизнь этих разоренных людей, которые заводили и шайки, вооружали толпы для грабительства. Увы! Печально было состояние Польши! Также действовали и князья удельные, враждовавшие между собой, расточавшие обширные владения Болеслава, продавая их чужеземцам, или отдавая за огромные проценты в залог, где их и оставляли; примеру их следовали подданные, жившие в разных польских княжествах».

«Следствием этого общественного неуряда были разорения и упадок имений. Неопределенность законов и ябеды угрожали владельцам. Часто встречались недоумения: должно ли придерживаться старинного порядка вещей, или следовать новым обыкновенным. Возобновляемы были старые тяжбы, по которым владельцы вовсе неожиданно были изгоняемы из своих владений. Власти не исполняли своего долга; разделы наследств производились ими неправильно. Дети по смерти отца захватывали произвольно имения, как кто успел, и, живя порознь, избегали взаимных сношений между собой и со своими родственниками. Не будучи уверены в законности прав своих на имение, они как будто были временными его владетелями, извлекая из него всевозможные прибыли. Никто не заботился об улучшении имений; ибо брат его или родственник, или кто-либо, полагавший, что имеет на это имение право, мог сделать на него нападение и выгнать хозяина. Не почитая себя законными владельцами, помещики тем более наклонны были к грабежу и разорениям. От того земледелие совсем упало, а крестьянин подвержен был грабежу и насилию. Они, как и их владельцы, не были защищены от разных ябед, и кроме того служили орудием панских грабительств. Разврат помещиков нарушал семейное счастье крестьян. Ни труд, ни собственность крестьянина не были ограждены законом и отнимались у него под каждым предлогом; а если он умирал, не оставив детей, имением его тотчас же завладевал помещик. Свободный хлебопашец оставлял свою усадьбу и искал другого пристанища или в городах, или у других более человеколюбивых господ. Переселение поселян и переход их с места на место, или, так сказать, странствования их, стали все чаще и чаще, и все более вредны для государства, ибо многие поселяне принуждены были к переселению притеснениями своих помещиков, другие уходили из имений без основания, или под вымышленными предлогами, оставляя целые селения без жителей, а сами скитались по миру. От этого помещичьи имения обеднели; хлебопашество ухудшилось, и не доставало средств и людей для защиты государства, ибо обедневшее дворянство не было в состоянии исполнять свои воинские обязанности, как бы надлежало».

Вот каков был внутренний быт в Польше в половине XIV века.

Представив вкратце смысл царствования великого Казимира, заключаем о нем словами современного ему летописца, повторенными всеми последующими польскими повествователями: «Король этот ревностно преследовал своевольных грабителей и клеветников. Виновных в воровстве и грабительстве, хотя бы они были и дворяне, предавал смерти, повелевая обезглавливать, их, топить, или морить голодом, что не мешало ему оставаться в хороших отношениях с их родственниками. Имея помощником себе Бога, он не боялся руки человеческой. Клеветников клеймили горячим железом в лоб. В его время никакой дворянин не осмеливался угнетать крестьянина, но все дворянское сословие должно было действовать в пределах законности»⁵⁹².

В отмщение за таковое правосудие Казимира, равномерное для всех сословий в государстве, аристократия думала заклеймить этого государя прозвищем: короля плебейского (rex plebeiorum – rusticorum)⁵⁹³, но потомство, оставив за Казимиром это прозвание, перевело его словами: короля справедливого, которое и должно быть неразлучным с именем и памятью этого великого государя⁵⁹⁴.

Что касается собственно до дел духовных, то в королевствование Казимира было одно важное сношение с папой, именно по делу вратиславской епархии. Иоанн, король богемский, присоединил в 1337 году одно имение вратиславского епископа, известного противника светской власти, Нанкера. Тогда этот епископ, с крестом в руках, подойдя к королю, окруженному князьями и двором, сказал: «Властью, данной мне Всемогущим Богом, проклинаю тебя во имя Отца и Сына и Духа Святого, как похитителя имущества духовного». «Бесстыдный и дерзкий поп», ответил ему раздраженный король, «как напрашивается на плаху! хочет, чтобы я убил его и тем доставил ему венец мученика! Но я не окровавлю рук моих его кровью; ежели же непременно хочет быть мучеником, пускай ищет злодея, который решился бы убить его!» После этого ответа Нанкер проклял также всех приближенных короля, что и было подтверждено папой⁵⁹⁵, и только спустя три года, уже по смерти Нанкера, при преемнике его Пшеславе клятва эта сложена была с вратиславцев⁵⁹⁶.

Гр. Д. А. Т.

Ректоры иезуитской коллегии в академии виленской:

Ректоры иезуитской коллегии несвижской:

Ректоры иезуитской коллегии полоцкой:

(перевод с польского).

Пресветлой депутации, для рассмотрения нужд духовенства польского от сейма назначенной.

Проект адреса того духовенства (1789 года).

Проект этот написан с целью быть употребленным в дело или точно в таком виде, если понравится, или с поправками, если признается нужным изменить что-либо. Быть может, он и останется проектом к депутации, но навсегда пребудет воззванием (адресом) к публике.

Если сейм назначил вас, почтенные мужи, для совещания с духовенством о предметах, до него касающихся, то нельзя сомневаться, что цель такого назначения есть охранение правосудия и законов и принятия, надлежащих мер как к поддержанию, так частью и к обновлению прежних учреждений, касательно порядка иерархии и ответственности. Слава нынешнего сейма зависит не только от того, чтобы сделать знаменитыми имя и народ польский в политическом, отношении, но и от того, чтобы утвердить и обеспечить внутреннее благосостояние каждого сословия каждого класса граждан и каждого гражданина в особенности. Без такой цели первая цель – значения политического не может быть достигнута; ибо нет ничего основательного в той стране, где нет общего для всех интереса к сохранению существующего правительства, прав и целости его. Слава могущества и значения народного без истинного благосостояния граждан в частности, составляющих нацию, есть нечто мечтательное и метафизическое. Итак, нет истинного блага безопасности и счастья для жителей, когда должное не воздается равномерно всем, когда свобода и льготы одних основаны на обременении и стеснении других, когда кто-либо в народе может жаловаться на неравенство прав, на нарушение свободы всем общей и на унизительные постановления.

Уверенный в просвещении и нравственном расположении депутатов к интересам духовенства, класс, посвятивший себя отечеству и церкви, возносит голос, столько раз уже отзывавшийся и никогда смолкнуть не могущий, и обращается к вам со свободой, пристойной доброму делу и его сословию, говорит со скромностью и уважением, соответственными духу его призвания и вашему достоинству, а чрез вас говорит знаменитым сословиям республики. Во всех совещаниях ваших, при выслушивании требований наших и при разбирательстве нашего представления, имейте пред глазами правосудие, в коем никому нельзя отказать. Имейте его пред глазами вашими, тем более что его мы у вас требуем. Имейте в виду также святость религии, служение алтарю, науки, просвещение народа и вспоможение бедным, ибо здесь идет дело о гражданах правоверного государства. Не упустите, наконец, из внимания и общую пользу, переходящую в государстве с одного класса на другой, потому что и мы – также граждане, и большая часть из нас оказывает отечеству, семействам и гражданам в особенности услуги, известные всем и каждому. Нет ничего легче, как показать из истории, сколько доброго сделали государству, частным людям, бедному классу, епископы и другие духовные пожертвованиями на семинарии, школы, бурсы, больницы и другими способам. При рассуждениях об этом деле с вашими собратьями по отечеству, с вашими пастырями по религии, единственный способ, достойный происхождения и воспитания вашего, терпение и трудолюбие, в постепенном рассуждении откровенность и взаимное чистосердечие. Поступая в таком духе, вы придадите себе более силы и утешительно подействуете на нас, кои теперь вам с благородством и доверчивостью свои мысли и чувства высказывают.

Все, что найдете в требованиях наших справедливым и достойным внимания законодателей, предложите сейму. Мысли, замечания и совещания ваши должны руководить определениями оного по этому предмету. Вы к тому избраны и облечены доверием. Пусть мужество и божественная истина утвердит сердца ваши, дабы вы какой-либо неосмотрительностью, недостойной ее святости и вашей собственной добродетели, не обманули ожиданий людей благоразумных и добродетельных. Вы найдете в чинах, заседающих на сейме, просвещение и чистоту намерений, которые поведут их всегда туда, где окажется истина и справедливость.

Нет теперь в Польше никого, несмотря на старинное предубеждение некоторых, поверхностно обо всем судящих людей, кто бы ни сознавал, что духовный класс с некоторого времени, а в особенности в наше время, терпит разные притеснения. Говаривали часто, что духовные не несут никаких общественных тягостей, Те кои говорили это, или не знали, или забыли, что когда в Польше сословие светских дворян не знало никаких общественных тягостей, даже после вышедшего из употребления всеобщего земского ополчения (pospolite ruszenie), когда города и простой народ только платили подати, духовный класс в тысячи случаев охотно и щедро приносил жертвы со своих имений на пользу отечества. Чтобы узнать правду, достаточно открыть историю и читать, что делали духовные во времена Ягеллонов, для прусских походов при Вазах, да и в позднейшие времена. Сколько раз были даваемы от них пособия, сколько раз уступались десятинный в другие доходы! Для чего же позволяется так смело делать нарекание, вводить в заблуждение тех, кои не имеют средств и времени исследовать эти упреки и дойти до истины? Но, не входя в дальнейшие ответы на эти упреки, остановимся на том, что о предметах, касающихся духовенства, находится в книгах наших законов много постановлений, кои очевидно оскорбляют первобытное право духовенства. В большей части этих уставов духовный может с прискорбием видеть, что у него отнято не только то, что принадлежит гражданину конституционного общества, но даже человеку по праву естественному. Граждане могут получать дары и записи; – духовные не могут. Конечно, никто не спорит, что верховная власть должна иметь сведения об имениях граждан, переходящих в такие фундуши, от коих отчуждение уже невозможно; но почти во всех постановлениях, относящихся до этого предмета, видны такие условия, такие обстоятельства, кои уничтожают свободу владельца в дарении и возможность приобретения дара для духовных. Достаточно для сего будет заглянуть в законы о миссиях, о духовных завещаниях, о праве конвокаций, о монахах, не произнесших еще обетов по искусе, о монахинях и т. под., по которым у многих отнята свобода распоряжаться собственностью, лично им принадлежащею. Если бы переход имений к духовенству был сопряжен с ущербом доходов и податей, следующих республике, в таком случае исключение духовных было бы понятно; но когда духовный класс, в отношении к повинностям, не только обязан наравне с другими классами, но уплачивал еще и большие подати, и когда на имения духовенства возложены еще большие тягости, чем на имения прочих граждан, как напр. вербунки, переходы и размещение войск и проч., то имения духовные сделались обильнейшим источником доходов государственного казначейства и стеснять этот источник не в интересах народа.

Еще останавливает на себе внимание наше закон, не благоприятствующий духовенству, на основании коего правительство распоряжается движимостью, оставшейся без завещания после священников, хотя бы они с имений духовных ничего не получали, а все состояние их происходило единственно из капиталов плебаний и церкви. Закон сей, благоприятствуя пользам людей светских, требует, чтобы родственникам поступало три части, а только четвертую оставляет в пользу церкви.

Без сомнения, никто из духовных особ в частности не должен усваивать себе такового имущества; но, основывая рассуждение наше на истинных началах справедливости, надлежало бы обусловить, чтобы имения такого рода поступали на поправку и украшение церквей, на улучшение хозяйства плебании, на учреждение и содержание госпиталей и школ. Такое употребление должно бы быть целью вместе правительства и церковного начальства.

Нельзя обещать себе, чтобы эта жалоба имела успех в обществе. При устарелых понятиях, обычаях и выгодах, оттуда истекающих, невозможно почти надеяться, чтобы правосудие восторжествовало; а потому рассудок велит ограничить или и вовсе заглушить таковые желания наши.

Придет, быть может, счастливое время, когда свет истины отдаст каждому надлежащие права; но в истории раскрытия уставов, нам не благоприятствующих, нельзя и об этом пройти молчанием.

Просим внимания, знаменитые мужи, к дальнейшим жалобами нашими:

Когда владетель имения, основывая приход (plebania, pobostwo, или под другими названиями), отделил на содержание священнослужителей оного часть своего имения и таким образом пожертвовал им свою собственность, заключается ли такое пожертвование в земле, или в десятине с произведений оной и с дохода по целому имению, кто может оспаривать, что то, что он пожертвовал, перестало быть собственностью жертвователя и его наследников, а сделалось собственностью того, кому оно подарено? Могут ли дар, запись и какого бы рода ни была уступка и отчуждение собственности, быть основательнее и законнее? Таким-то образом священнослужители тех приходов, коим пожертвованы имения или доходы с оных, входят в права жертвователя, владеют и пользуются дарованным им имуществом как собственностью. Сама судебная форма подобных сделок делает церковные приходы вечными наследниками пожертвованного имения или доходов с оного.

А если такова сущность и сила этого закона, то ясно, чти никто не может, без нарушения справедливости, распоряжаться таковым церковным имуществом. Даже и самая законодательная власть, которая без справедливости не может быть законодательной властью и цель которой заключается в обеспечении собственности каждого, не имеет права делать какие-либо изменения в этих имуществах, отменять и переносить их на другое назначение.

Бывало, однако же, а отчасти и в новейшие времена случается, что на основании публичных постановлений принуждают к композитам, т.е., что священников принуждают сноповую десятину, бывшую по воле первого жертвователя собственно церковный доходом, перелагать на деньги. Постановление, в сущности своей стесняющее права собственности, а в последствиях соединенное с ущербом для доходов духовенства.

Наследники по рождению, или чрез приобретение имений, обязанных десятинной, никогда не владели той частью имущества, которую предместник его добровольно и официально, на основании своего права, от целого имущества отделил и отдал кому-нибудь другому, заключалась ли эта часть в земле, известном количестве дохода, или в капитале, записанном на имениях.

Как было бы нарушением права собственности принуждать посредством законов делать какие-либо перемены и условия в землях и поземельных деньгах, так точно и такое же нарушение собственности есть постановление о композитах десятинных. До сего времени еще свято сохраняется собственность костелов и священнослужителей, пожертвованная от королей и владельцев земель, собственность, заключающаяся в землях, селах и мызах, каких имений наиболее находится в княжестве литовском. Но ведь нет никакой разницы между пожертвованием таковых земель и волостей и пожертвованием части произведений земли в снопах или зерне: Разве первые оставлены в покое только потому, что об однажды отданном, не имея возможности взять его назад, забывают, тогда как вторые, как то: сноповая десятина, доход за обедню и прочее, по самой сущности своей, ежегодно возобновляющиеся пожертвования, возбуждают постоянно сожаление в тех, кто имеет обязанности выплачивать их? Но обязанные к этому наследники и управляющие забывают, что часть произведений земли, ими духовенству отдаваемая, никогда не была их личной собственностью, а всегда была им чуждой. Таким образом, только переходящая за пределы корысть послужила поводом к подаче на сейме проектов закона, на основании которого священники принуждены были бы брать вместо снопов и зерна – деньги.

Наследникам казалось удобнее получить такой закон; а они – сами же и законодатели. Но не все то, что выгодно, – приличное справедливо. Кто же можете, кому приказывать, чтобы собственность свою, законным образом приобретенную, употреблял не так, как хочет, или находить лучшим, а уступал бы, менял и вновь о ней условливался?

Разные законные формы и условия, предписанные этим постановлением о композите, нисколько не уменьшают нарушения закона о праве собственности, потому что таким или другим образом заставляют меня уступать, менять собственность мою; а коль скоро меня принуждают к этому, коль скоро не в моей власти делать, или не делать таковых перемен, то уже право моей собственности нарушено и даже уничтожено. Но как вредны для священников и церковных имуществ последствия такового положения! Найдется ли кто-нибудь, не говорю уже внимательно разбирающий вещи, но и поверхностно о них судящий, кто бы ни видел ущерба, уменьшения доходов, равно и неверности их, вытекающей из таковых положений для церкви? Такса десятинная единожды установляется, ценность же вещи ежедневно изменяется. Когда при стечении разных обстоятельств увеличится дороговизна жизненных потребностей пастыря, увеличится с тем вместе и цена на предметы, необходимые для священнослужения и поддержания самой церкви и хозяйства ее, а достоинство денег понизится и упадет, – произойдет очевидная потеря для духовенства – потеря, подтверждаемая ежедневным опытом; ибо не то уже самое и не столько взамен берет принужденный к композите священник, сколько чрез нее отдает. Следовательно, мена эта для него убыточна и обидна.

Что же сказать о неверности в получении, проистекающей из композиты? Земля, как основание всевозможной верности имуществ, ежегодно обеспечивает доход своими произведениями; даже случайные неурожаи не должны быть взяты в расчет. Большая разница – этих случайных убытков, вознаграждаемых тысячекратной верностью и изобилием земляной производительности, в сравнении с сомнительностью и опасением в получении денег от наследников и крестьян по условию. Всегда вернее иметь дело с природой, нежели с людьми. Дай Бог, чтобы слишком многочисленные опыты такой боязни не детали ее справедливой! Часто они будут отговариваться от платы за положенную десятину, подкреплять станут свои отговорки нуждой, бедностью, случайностями, грубо отделаются от священника и заставят его тягаться с ними. Это знаем мы из слишком частых примеров. Поможет ли этому в исполнении и в особенных случаях прибавленное в композитах условие: чтобы в случае неуплаты священник немедленно отбирал десятину в снопах? Разве священник может употребить силу и принуждение? Сочтет ли он это приличным? Не удержит ли его от употребления его права мысль, что чрез то он может нанести церкви еще больший вред? А если уже и придется обратиться в суд, какое слабое спасение представляют тяжбы, и каких отсрочек и хитростей они не преисполнены! Гораздо скорее священники потеряют то, что имеют, нежели получат то, о чем хлопотать будут. Если бы пресветлые штаты могли иметь точное сведение о том, что обыкновенно происходит в сих случаях, то подвиглись бы сердца законодателей к гневу на несправедливости и обиды, а сожаление об угнетении и невозможность получения своей собственности склонили бы их вероятно к защите священного права справедливости. Позвольте присовокупить при сем еще одно замечание, которое к бедному классу народа – к крестьянам относится. Во многих местах наследники, сделав со священником о десятине композиту, в которой нимало не участвовали земледельцы, отдающие со своих полей десятину в пользу церкви, полагают, что имеют право десятину эту отбирать к себе. Кто в этом не узрит обиды, взывающей к небу? Если композиты учреждены для облегчения и пользы земледельчества, – кто же больше имеет на это права, как не крестьяне? Пусть они пользуются композитами, пусть они договариваются со священниками. Их надобно спросить, куда охотнее желают они отдавать десятую часть своего сбора – в церковь, или на двор господский. Тогда они скажут, какие обременения часто сопровождают получение со стороны управляющих и служителей помещичьих. Что же можно отвечать на этот вопрос? Если наследники считают обременительным для крестьянина плату десятой части жатвы священнику, облегчаются ли крестьяне тогда, когда десятина эта отвезется ими на господский двор, а не на плебанию? Какое на то имеет право двор помещика? Разве крестьяне, хозяева произведений земли, их трудами собранных, право своей собственности передали помещикам? Или священники уступили им свой фундуш? Что же касается того, если бы крестьяне какую-либо обиду или злоупотребление потерпели со стороны сборщиков священника, то они тот же час найдут заступничество у помещиков и их управляющих, а эти немедленно вступятся за крестьян против священника. Но если подобным образом крестьяне подвергнутся притеснению со стороны своего помещика, – куда обратятся они? Кто их тогда будет защищать? Кто помещичьей власти будет сопротивляться? Где найдут они справедливость? Почитаем вполне добродетели бесчисленных граждан, которые, никогда не увлекаясь такими поводами к прибыли, свято выполняют пожертвования своих предков, вполне следуя их набожности, охотно, с возобновляющихся даров Провидения, соразмерно урожаям, на содержание служителей алтаря, на сохранение и украшение храмов Господних, отдают всецело то, что для оных было пожертвовано, чем не только справедливости и благочестию, но и великодушию своего сердца удовлетворяют.

Пересматривая отечественные постановления, чем больше сближаемся к нашему времени, тем яснее представляется взорам каждого угнетение духовного сословия более усиленным и напряженным. Достопамятный сейм 75 года есть эпоха жертвоприношения духовенства под названием: subsidium charitativum. Нескольким епископам, заседавшим в этом сейме, казалось, что для нужд отчизны, во-избежании больших бед, могли они от имени целого духовенства Польши и Литвы, с соизволения апостольского престола, пожертвовать в общественную казну 700,000 флоринов. Пожертвование это должно было быть единовременным. При этом здесь сохранена некоторая законность: донесено было высшему церковному начальству. Наступили сейм гродненский, и издал постановление, названное законом, по которому добровольное, временное, на преходящие надобности республики определенное пожертвование, обращено в постоянную, с принуждением требуемую дань, поступающую в государственную казну. Ссылаемся на строжайшую справедливость: не следовало ли обратить внимание на то, кому принадлежат эти деньги? Не требовало ли правосудие спросить тех, от коих поступает пожертвование? Кто же был их представителем на сейме, с правом распоряжаться доходами с особенных бенефиций и церквей? Разве не следовало снестись с начальством духовного сословия, как было у нас в обычае во всех прошлых веках?

Этот самый 75-го года сейм нанес еще сильнейший удар собственности духовенства польского. Без всякого уважения к вере и святости сделок о переходах к духовенству имений, невзирая на разорение стольких приходов и монастырей, не обращая даже внимания на неприличие такового постановления и на негодование против оного своих и чужих, одним почерком пера – оброк (czynszt), провизия, проценты, духовенству принадлежащие, уменьшены наполовину. Эта так названная конституция распорядилась так доходами духовенства только в царстве польском; в великом же княжестве литовском проценты с сумм духовных наравне с частными оставлены на основании истины и справедливости. Зачем распространяться здесь пред людьми, известными своим умом и добродетелью, представляя им, какое нарушение первых прав собственности заключает постановление это, какая произвольность страшная для всех сословий граждан, какое особенное унижение духовного сословия, низверженного со степени равенства с прочими сословиями по отношению к самым святейшим правам человека среди себе подобных? Кагалы, даже частные лица из евреев, имеют выгоду от этого постановления потому только, что эти деньги принадлежат священникам. В самом деле, постановление это, уничтожающее верность всех сделок повсеместно, за исключением самого малого числа граждан, повсеместно, повторяю, приводится в исполнение. Еще прибавлено к постановлению этому в роде условия, как будто в насмешку над обиженными, что имеет быть придумано средство к получению не отдаваемой провизии. Кто же когда-либо об этом обещании вспомнил? Где верность в получении следуемого от обманывающих, где тяжба скорая, легкая и неразорительная? Скольким лицам духовным и обществам монашеским пришлось бы потерять значительные суммы и капиталы свои, прежде, нежели следуемую, задержанную, с намерением не отдаваемую провизию могли получить вследствии выигрыша тяжбы? Святая справедливость! за что люди делают тебе такие обиды, тогда как они, только чтя тебя, достойными и счастливыми быть могут! Почему же нынешний славный сейм, так заботящийся о своей чести, так осуждающий память тогдашней 75 г. эпохи, не отдал справедливости должной дани, без которой нет и славы, зачем не уничтожил этого постановления, пятнающего славу народа! Почтенные послы, видя эту обиду, сделанную духовенству, порицают ее и гнушаются ею, а имея в своей власти возможность, положить конец несправедливости и возвратить чужую собственность, зачем оной владеют и в своей власти оставляют?

Но среди высказываемой таким образом нами уверенности в справедливости и благосклонности к нам собранных штатов, кто бы мог ожидать, что нам приходится находить причины к самым чувствительным сетованиям и жалобам тогда, когда все классы граждан начали уже чувствовать благодетельные следствия надежды на благоденствие свое от славного нынешнего сейма? Зачем класс людей, служению Бога и просвещению народа посвященный, вынужден жаловаться и роптать, что единственно только у него отняты права свободы общие другим гражданам, что искони принадлежащие ему права уничтожены, что собственность его отобрана, что он поставлен ниже всех сословий, и кроме того обесславлен словесно и письменно? – Можно ли умолчать при сем о новом финансовом изобретении, отнявшем у церквей также значительную часть их доходов? Я разумею здесь штемпельную пошлину при получении должностей церковных, наложенную на все имущества церковные и на общинные складчины, также нигде, даже в неограниченных монархиях, неизвестную таксу самых имуществ церковных, назначающую проценты от четырехлетнего дохода с оных.

Кто бы в республике мог когда-либо ожидать, что таковой казначейский вымысел найдет место в книгах законов польских? Мало этого: когда польская земля, принадлежащая светским людям, отделяет только десятый процент с произведений и доходов в публичную казну, – эта же самая земля в частях своих, принадлежащих к имуществу духовному, подчиненная одинаковым правам наследства, как это многими подтверждалось доводами, потому только, что принадлежит духовному лицу, должна платить двойные подати. Пожертвованию, сделанному несколькими епископами, подчинили все польское духовенство.

По поводу такой перемены временного пожертвования на постоянную подать в противность всех своих возражений и мнений многих граждан, по причине уменьшения поземельных денег, провизии, наложения штемпельной пошлины, взыскания процентов с четырехгодичных доходов и пожертвованной пятой части всех годичных доходов, не считая уже других обременений и податей, польское духовенство увидело себя лишенным четвертой и даже большей части своих доходов. Кто же бы после этого не предполагал, что сеймующие штаты эти утраты, посвященные любви к отчизне и ее потребностям и со скромностью духовенством перенесенные, примут с приятельностью, как жертву, достойную уважения и благодарности, а остающуюся его собственность и равные с другими гражданами права, еще не тронутые, обеспечат? Как же удивлены были не только духовные, но и целый народ (ибо этого скрыть нельзя), узнав о таком, никогда не предвиденном, постановлении, вдруг уничтожившем все основания верности и безопасности! Дарованная издревле в собственность епископам, щедротами королей и граждан, владения, непрерывно статутами, пактами, конвентами, конституциями сеймовыми утверждаемые, бесчисленными решениями судов признанные, коими спокойно в продолжение семи столетий духовенство владело, гражданским правом по силе сделок и записей обеспеченные, самой нынешней конференции актом утвержденная, – в один час отняты и уничтожены большинством нескольких голосов, при таком малом числе лиц решающих судьбу государства, – тогда, когда даже согласно положительным правилам политики предметы такого рода и подобной важности не могут подлежать решению большинства голосов, когда для обсуждения таких предметов необходимо знать волю целого народа. Несмотря на это, все недвижимое имущество духовных отобрано в казну, приобретенные епископами покупкой земли и княжества против всякой силы и крепости, законных о таком приобретении актов отняты, или заменены другими, а некоторые из приходских священнослужителей оставлены на жаловании, которое везде, а тем более в Польше, по многочисленным обстоятельствам, очень не верно. Очевидно тревожное состояние вещей; ибо ежели права владения, веками утвержденные, в один миг нынешним постановлением могли быть уничтожены, почему же оклады жалованья, вновь учрежденные не могут быть еще с большей легкостью уничтожены каким-нибудь последующим сеймом? Tе же самые благовидные причины, те же аргументы и нападки, кои послужили поводом к нанесению такого удара духовенству, не в состоянии ли будут повлечь за собой и тогда подобных же результатов? Кроме нарушения оснований безопасности и законности, в этом поступке заключается стеснение благотворительности, оказываемой общему благу частными лицами. Учреждая на свой счет и обеспечивая навсегда содержание церквей и их священнослужителей, не заменили ли лица эти такими пожертвованиями своими те издержки, которые государство должно бы было делать на эти предметы?

Просвещение ваше, знание прав и народной истории, более общие в кругу вашем, освобождают нас от представления вам тех начальных истин, на коих основывается справедливость наших жалоб. Истины эти, не смотря на все противные доказательства и превратные толкования, всегда неизменны, и право собственности, которое имел владетель, переданное законным образом другому, всегда сохраняет свою силу. Поэтому собственность духовных, на основании первоначального пожертвования, по форме законной сделки об этом, так же неприкосновенна и того же свойства, как и собственность дворянская. Натура вещей не переменяется, дана ли будет собственность одному обывателю, одному семейству с правом потомственного наследства, или дарована будет какому-либо обществу или сословию, когда она должна в кругу его переходить также непрерывно к лицам, сменяющим тех, кому сделано было пожертвование, т.е., к лицам, принимающим то же место, ту же должность, и выполняющим те же обязанности. Если бы таковые звания и обязанности, или самое общество, им посвященное, уничтожились, а имущество не на предметы веры, не на просвещение народа, не на пособие неимущим стало обращаться, тогда потомки жертвователей имели бы право требовать возвращения себе имущества, пожертвованного их предками. Нужно ли засим напоминать, что при равенстве прав, неравенство повинностей и податей, и неверность собственности, есть разрушение первых общественных оснований; что и высшая государственная власть не есть распорядительница частной собственности, а только опекунша и сберегательница их; что ни безбрачие, ни огромность доходов, ни даже какие-либо преступления духовных, не имеют ничего общего, с нравом их собственности, и нисколько не ослабеют его силы? Кому из вас неизвестны эти истины и примечания? И кто бы, обращаясь к вам с речью, решился представить жалобы неосновательные, недостойные уважения и мудрости законодателей? Мы так глубокоуважаем вашу мудрость и справедливость, что сочли бы оскорблением для вас, если бы сами поступали иначе. Мы всегда сочувствуем заботам об увеличении силы государственной; но убежденные, что в государстве нет силы и ничего прочного без обеспечения прав общественных, которые основываются на безопасности частной собственности, возлагаем надежду на мудрость и добродетели законодателей, веря, что они сумеют согласить желания и умножения казны со справедливостью и правильностью своих распоряжений, и не допустят духовного сожалеть о том, что, полагаясь на законы природы, на права народные, на власть и силу правительства, на определение судов, вписался в сословие церковное. Зная и принимая обязанности, зная права и льготы его, тяжело ему быть так неожиданно обманутым, когда вокруг него граждане одного с ним государства, жители одной земли и под теми же законами состоящие, живут в совершенной безопасности на счет своей собственности. Почему же духовные несчастнее других? Не потому ли, что надел рясу, что приблизился к алтарю, что приготовил и поучает народ вере и нравственности, что родным своим отказал наследство, что им делает еще пособие из духовного своего дохода? Спрашиваю: за что же он должен быть несчастнее всех поляков и так тяжко наказан?

Велики и крайне нужды республики; – станем спасать ее вместе. Но жертвы духовного сословия в этом дел далеко превышают жертвы всех прочих сословий. За что же отнимать у них то, что им принадлежит? Зачем отнимать имения епископские, закрывать и иссушать самые источники чрезвычайных пособий, как для отечества вообще, так и для бесчисленного множества частных лиц? Уже доказано, что мало пользы от подобной потери духовенства, тогда как мера эта влечет за собой страшное потрясение общественной безопасности и беспокойные последствия. Доказано также, что гораздо более получила бы казна от податей и приношений ritativum, от штемпельной платы и процентов с имений епископских, нежели сколько, за исключением необходимых издержек, получит она остального дохода с оных⁵⁹⁷.

Когда республика требует от нас чрезвычайных пожертвований, тогда обращается к нам духовным, как и к прочим согражданам; когда же дело идет о сохранении, ограждении и обеспечении прав наших, об общих преимуществах и свобод, тогда лишает нас равенства с прочими согражданами потому только, что мы не светские. Не тот ли должен более платить государству, кто большей свободой и большими преимуществами в оном пользуется? Нам не дано представительство в законодательстве. Правда, несколько епископов заседают в совете и сенате, но сословие духовных не имеет своих депутатов, следовательно, не имеет на сеймах голоса и воли. Итак, не имея равного участия в законодательстве, наше сословие должно находиться под покровительством сословий сеймующих, и не присутствуя само на сейме, а, следовательно, не имея возможности защищаться, взывает к этому покровительству.

Если встречаются преступления между лицами духовного класса, если от слабости человеческой не свободно и сословие священнослужителей, то разве справедливость не требует, чтобы обе стороны были выслушаны и затем только самое дело, было обсуждено и исправлено. Правительство должно пригласить соответственные начальства, согласно обстоятельствам и правам их, придумать и употребить средства к исправлению. Велико между нами число людей заслуженных, полезных отечеству образованием и познаниями своими, трудами, поднятыми к спасению ближних, к усовершенствованию сельского хозяйства, ободрением и пособием промышленности. За что же такое унижение и наказание всем духовным? За чем личные преступления некоторых должны подвергать наказанию и ненависти все сословие? А невинность, добродетели и заслуга большего числа оного разве не могут защитить виновных и снискать им по мере возможности прощение? Что более согласно с человечностью и благородством правительства?

Целое сословие важно и необходимо в государстве, призвание его высоко и свято; частные же проступки членов его не уменьшают его важности, не дают права угнетать и обижать его; ибо, на какое сословие не распространились бы, на этом основании, следствия такого несправедливого понимания вещей?

Когда же, в какой стране, где есть правительство, где существуют условия общественности, было слышно, чтобы за вины частных лиц целое сословие подвергалось наказанию и постоянным утеснениям, и за личное преступление одного целое сословие лишалось собственности, которой только пользовался виновный, но которая была и есть всегдашнее достояние невинных наследников места и обязанности его? Страшная несправедливость! Что же после этого останется безопасным? «Объявлю тебя виновным и отберу у тебя имение» – такая и подобная речь прилична деспоту и тирану. Никогда не знали этого законодатели польского народа. Никогда сословия, собранные на нынешнем сейме, не ссылались на это побуждение. На их-то справедливости основана вся наша надежда. Они внемлют голосу правды, вникнуть в подробности дела и облегчат участь своих соотечественников. Истин и справедливости отдастся должное.

Уставы, писанные не должны стеснять разум и сердце человека, а тем более законодателя. Знаем, что святой огонь любви к отечеству может завести далеко и самые благороднейшие души; но если мудрость повелевает и частные постановления, изменят на лучшие, – как же не изменять на лучшее уставы публичные, от которых зависит счастье и несчастье неисчислимых граждан? «Благо законодателю, если он поправляет себя самого » – сказал знаменитый законодатель Карл великий. Почему же нынешнее собрание представителей республики не могло бы отменить то, что может отменить последующий сейм?

Жалко тот народ, который думает, что если раз сделано постановление, то переменить его было бы для него, бесчестием и бесславием, хотя бы того требовали справедливость, права природы и образованность. Правда и совесть одобряют все, что делается с их ведения. На этих истинах и набожности народа польского, на оказываемом им почтении к лицами и принадлежностям церковным, основал свою уверенность святейший глава церкви, когда вознес глас свой к знаменитым штатам, когда в ожидании от них справедливости и взаимности с отцовской любовью и апостольской твердостью дал им полные мудрости советы и изъявил желания, полные доброжелательства и благорасположения, оказываемых им постоянно народу польскому.

А когда доказательства причин, основанные на первых началах справедливости, говорят в нашу пользу вашему уму, то пусть чувство человеколюбия отзовется в сердцах ваших против такого притеснения ваших соотчичей. Зачем законодатели забывают о том, что тогда только законы могут быть уважаемы и исполняемы как должно, когда они соответствуют нуждам граждан? Зачем забывают они, что принуждение, недостойное свободного человека, может владеть рукою, но не сердцем и волею, что та страна счастлива, где все одинаково имеют интерес в соблюдении законов, как выражение общей воли, что тот, кто видит себя притесненным, униженным, лишенным равенства с другими, восстает против руки, нанесшей ему эту обиду, что несправедливые постановления, хотя бы и законом, названные, тогда только исполняются, когда за ними следует глаз надзирателя, или рука наказывающего, или когда гражданин, будучи честным, боится нарушить спокойствие и ввести других в соблазн, но сердце его, тем не менее, преисполнено непрестанного сожаления и отвращения, и ничем не уничтожаемая горесть разливается на всю его жизнь? Как он может называть отечеством и любить ту страну, которая, благоприятствуя другим, оставляет ему только неприятности и уничижение? Непрочность его собственности, беспрестанное опасение, чтобы она не была уменьшена и отнята, суть самая важная несчастья для человека. И то государство было бы самое гнусное, в котором, граждане не сознавали своих прав обеспеченными и боялись за них.

Святость религии, которой мы считаем себя слугами, наука о состоянии нашем, высшее призвание, всегда будут для нас сильными побуждениями для того, чтобы мы посвятили милому отечеству наши чувства, не смотря на горесть и печаль, коими преисполнены сердца наши. Но непозволительно рассчитывать и вводить в необходимость героические жертвы. Отечество должно быть матерью всех своих граждан. Законодатель равно для всех должен чинить справедливость и давать покровительство; и тот сделался бы недостойным гражданином свободного государства, кто бы не чувствовал своего уничижения, не заботился о правах и свободе, принадлежащей свободному человеку и гражданину. Мы не уступим никому в должном почтении к величеству короля и штатов республики. Уважение к законодательству и собранным штатам мы почитаем самой священной обязанностью.

Подлинно, говоря вообще, нет ничего величественнейшего и высшего в народе, как собрание его в виде законодательства и правительства. Собранию сему достоит великое уважение. Но есть еще повсюду большее величие правды и справедливости, и воздаваемое им обоим вместе уважение есть самое высшее.

Об этих представлениях, достопочтенные мужи, доложите правоверному королю и штатам, собранным на сейм. Вся наша надежда состоит в истине дел и в их мудрости и справедливости. Да не позволят они, чтобы кто-нибудь, а тем более целый класс своими жалобами и негодованием затемнял славу нынешнего сейма, чтобы эту эпоху возобновления и славы народа польского считал началом своих потерь, бесславия и притеснения. Пусть выше всех посторонних отношений поставят мудрость и справедливость, чтобы алтари Всевышнего, которые стольких из нас видели удрученных печалью, сделались отселе свидетелями и местами принесения благодарности защитникам справедливости и виновникам всеобщего счастья.

Примечание первое. – Здесь не даются ответы на особенные доказательства и опровержения, потому что не издаем политического сочинения, но излагаем только представления и просьбы, которые могли бы быть предложены штатам республики.

Примечание второе. – Вероятно, великое впечатление произведет на умы постановление народного собрания французов относительно духовных имуществ. Когда получим оттуда письма и речи, в которых бы это дело с двух сторон было рассматриваемо, с большей точностью об этом постановлении сказать будет можно; между тем, однако же, сделаем о нем некоторые замечания: во 1-х, это постановление не присваивает ни народу, ни другому кому собственности церковной, но признает ее священной, отданной Богу на потребности веры и алтарей, для поддержания благочестия в народе, на вспомоществование нищим; не делает перемены в ее назначении, а только постановляет, чтобы, под управлением провинциальных властей, она была употребляема для вышесказанной цели, т.е. на содержание епископов и других пастырей, церквей, госпиталей и тому подобных предметов. Заметим притом, что правительство собственности духовенства не употребило ни на войско, ни на другие какие-либо нужды. Во 2-х, известно из публичных донесений, как стеснена, была свобода народного собрания относительно этого постановления, свобода короля относительно санкции, необходимой для силы закона по причине нынешних обстоятельств, беспорядков и угроз черни. Известно также и то, что все благоразумные люди ожидают окончательного решения этого вопроса, когда народ успокоится. Запальчивость многих представителей народных среди бури и беспорядков страшной революции, устрашенных внезапной нуждой казны и опасавшихся публичного банкротства, могла ослабить силу справедливости и основательность противных мнений, так что из числа 900 голосов большинство оставалось за 200-ми. Затем все-таки самое назначение имуществ духовенства не было изменено. Таковые дела с точностью могут быть разбираемы только спокойным умом, зрелым рассудком и, как говорят, хладнокровно. Когда же корабль тонет, выбрасывают из него все, и свое и чужое. В 3-х, впрочем, мы не знаем, были ли во Франции имущества церкви и духовенства приобретены таким образом и с такой законной формой, как в Польше, где приобретение таковых имений духовенством не отличается ничем от приобретения имений дворянами, где все суды и трибуналы и все их определения равную силу, равный род сделок по этому предмету признавали, где самые древние и постоянные законы, статут и даже самые выражения в актах нынешней конфедерации штатов то же самое подтверждают. Каждый народ, хотя бы в одном деле, может иметь у себя разные правила, разные формы. В 4-х, случались примеры отнятия духовных имений некоторыми королями в разное время и прежде и теперь, но против их восставали люди справедливые, и общество такие поступки всегда считало несправедливыми, насильственными, и сих примеров никогда не почитали законными, а народ польский всегда ими гнушался и всегда их охуждал. Наконец, во Франции духовенство может сделать пожертвования своими имениями, даже соглашаясь со сказанным постановлением, в виду того, что отныне там целый народ, все в частности люди, равными правами свободы и собственности, равными правами во всех почестях государственных будут пользоваться. Итак, в самом деле, казалось собранию французскому, что сохранение имуществ духовным означало бы существование во Франции особенного класса граждан (l’ordre), каковые особые отделения, как относительно духовенства, так и дворянства, нынешняя их конституция отвергает. У нас обстоятельства другие. Нельзя делать сравнения в одной вещи, когда нет сравнения в других, с которыми та вещь имеет тесную связь.

Примечание третье. – Другая часть отзыва знаменитой депутации должна заключать в себе представления, относящиеся к предназначенному будущему устройству духовенства польского. Вероятно, благоразумие и истинное желание блага отечеству и церкви будут руководить депутацией в этом деле, в той мере, чтобы не на теориях и общих проектах, не на предложении от подающих проекты новостей и наружных исправлений, но на точном рассмотрении всех стекшихся особых обстоятельств, на выслушании всех сторон и особенно той, которая наиболее знакома со своими делами, на проницательном соображении всех выводов и дальнейших следствий, они свои мненья основали и объявили.

1) Андрей Вашилло (1888–1398), родом поляк, из францисканского ордена, бывший духовник королевы Ядвиги.

2) Георгий Плихта (1398–1407), литвин, из францисканского ордена.

3) Николай Горжковский (1407–1414), поляк, ректор краковской академии.

4) Петр Кустынский (1414–1421), поляк, из епархии краковской, доктор богословия.

5) Матвей (1421–1453), родом немец, поселившийся в Литве, из францисканского ордена, доктор богословия краковской академии, прежде епископ жмудский.

6) Николай Дзержгович (1453–1462), литвин, преподаватель философии в краковской академии, прежде епископ жмудский.

7) Иоанн Лосович (1462–1470), администратор епархии, прежде епископ луцкий.

8) Иоанн Лосович (1470–1481), литвин, урожденец г. Вильны, каноник и прелат виленского капитула.

9) Андрей II Шелига (1481–1492), литвин, урожденец г. Вильны, прелат-архидиакон виленского капитула.

10) Войцех Табор (1492–1507), литвин, урожденец ошмянского уезда, прелат виленского капитула.

11) Войцех Радзивилл (1508–1519), сын князя Николая Радзивилла, воеводы виленского, князь олыкский и несвижский, прежде епископ луцкий.

12) Иоанн (1519–1536), побочный сын короля Сигизмунда I и простолюдинки Екатерины Талмич, каноник плоцкий.

13) Князь Павел Альгимунт Гольшанский (1536–1555), прелат-архидиакон виленской епархии, прежде епископ луцкий; он был последний потомок фамилии князей Голышанских.

14) Иоанн Домановский, прелат виленский (1555–1556), администратор епархии.

15) Валериан Протасевич Сушковский (1556–1580), литвин из минской губернии, прелат виленский.

16) Вавржинец Вольский (1580–1581), прелат виленский, администратор епархии.

17) Князь Георгий Радзивилл, кардинал (1581–1590), сын князя Николая, прозванного черным, и Елизаветы Шидловецкой, родившийся в кальвинизм.

18) С 1590 до 1600 г. многие администраторы епархии.

19) Бенедикт Война (1600–1615), прелат виленский.

20) Евстафий Воллович (1616–1630), прелат виленский, сын маршала литовского Иоанна Волловича и Анны Копциовны.

21) Авраам Война (1631–1649), племянник и воспитанник епископа Венедикта Войны, прежде епископ жмудский.

22) Георгий Тышкевич (1650–1656), сын Евстафия Тышкевича и Софии рожденной княжны Вишневецкой, сперва епископ жмудский.

23) Иоанн Довгяйло Завиша (1656–1661) сын Гаспара Довгяйло, женатого на Красовской, прелат-архидиакон виленский.

24) Георгий Бялозор (1661–1667), сын Христофора Бялозора и Ядвиги Гедройц, прелат виленский.

25) Князь Александр Сапега (1667–1672), сын Фридриха Сапеги и Евы рожденной Кашевской, прежде епископ жмудский.

26) Николай Стефан Пац (1672–1684), сын Стефана Паца и Анны Рудомянки; он был женат на Феодоре Трызнянке и прежде занимал должность воеводы трокского; с 1672 по 1682 г. был администратором епархии и посвящен в епископа только в 1682 году.

27) Александр Котович (1685–1680), урожденец новотродекского уезда, прелат виленского капитула.

28) Константин Казимир Бржостовский (1686–1722) сын Киприана Павла Бржостовского и Рахили Раецкой, каноник виленский.

29) Матвей Анцута (1722–1723), администратор епархии прежде епископ-коадьютор виленский.

30) Богуслав Корвин Гонсевский (1723–1724) администратор епархии, прелат виленский, епископ in partibus.

31) Карл Петр Панцержинский (1724–1730) сын полковника Георгия Панцержинского и рожденной Слонской, прелат виленский.

32) Михаил Иоанн Зенкович (1730–1761) прелат виленский.

33) Князь Игнатий Иаков Массальский (1762–1794) сын виленского гетмана Михаила Массальского и Франциски рожденной, княжны Огинской, прелат виленский.

34) Иoaнн Непомуцен Корвин Коссаковский (1796–1808) сын Антония Корвина Коссаковского и Констанции рожденной Красновской, прелат виленский.

35) Иероним Стройновский (1808–1815) урожденец волынский, сын Бенедикта и Мартины Стройновских, прелат виленский.

1) Матвей (1417–1421), родом немец, поселившийся в Литве, из францисканского ордена, доктор богословия краковской академии.

2) Николай Дзержгович (1421–1453), аббат трокский.

3) Мартин, аббат лукникский.

4) Иаков, аббат трокский.

5) Вареоломей.

6) Георгий, архидиакон виленского капитула, † 1464 г.

7) Матвей Топольский (1463–1471), поляк.

8) Вареоломей Свиренкович, литвин.

9) Мартин, родом жмудин, аббат шавельский.

10) Мартин, родом немец, поселившийся в Литве, прелат-архидиакон виленский, † 1514 г.

11) Князь Николай Радзивилл (1514–1522), сын виленского воеводы Николая.

12) Николай Визгайло (1522–1533), сперва был администратором епархии, а епископом жмудским сделался в 1530 году; он был урожденец трокского уезда и занимал должность прелата виленского капитула.

13) Георгий Талиати (1533), родом жмудин, прелат виленский.

14) Вацлав Вержбицкий (1533–1555), каноник виленский.

15) Иоанн Доманевский (1555–1563), поляк, прелат виленский⁵⁹⁸.

16) Станислав Наркуский (1563–1565), архидиакон виленский, секретарь короля Сигизмунда-Августа.

17) Виктор Вержбицкий (1565–1567), родом жмудин, каноник виленский.

18) Георгий Петкович (1567–1574), литвин, каноник виленский.

19) Князь Мельхиор Гедройц (1574–1609), литвин, прелат виленский.

20) Граф Николай Пац (1609 – 1619), епископ-суффраган виленский.

21) Станислав Кишка (1619–1626), предать виленский, сын Станислава Кишки и Елизаветы рожденной Сапеги.

22) Авраам Война (1626–1629), прелат виленский.

23) Мельхиор Еляшевич (1629–1633), родом жмудин, прелат-архидиакон виленскй.

24) Георгий Тышкевич (1633–1649), прелат виленский.

25) Петр Парчевский (1649–1659), литвин.

26) Князь Александр Сапега (1659–1667), прелат виленский.

27) Граф Казимир Пац (1668–1695), кононик виленский.

28) Иоанн Ироним Кирхштейн (1695–1708), каноник виленскй.

29) Иоанн Николай Згерскй (1710–1714), поляк, поселившийся в Литве, каноник виленский.

30) Князь Павел Бернард Сапега (1715), монах цитоский.

31) Александр Николай Гораин (1717–1735), литвин, прелат виленский.

32) Иосафат Михаил Карп (1736–1739), прелат виленский.

33) Граф Антоний Тышкевич (1740–1762), прелат виленский.

34) Иоанн Доминик Лонацинский (1762–1778), прелат виленский.

35) Князь Стефан Гедройд (1778–1801), прелат виленский.

36) Князь Иосиф Гедройц (1801–1838), прелат-архидиакон виленский.

37) Князь Симеон Михаил Гедройц (1838–1844), прелат жмудшй.

1) Вильгельм, † 1375 г.

2) Рокоссий, † 1398 г.

3) Александру † 1411 г. Он преследовал православие.

4) Андрей, † 1413 г.

5) Збигнев.

6) Матвей.

7) Павел, † 1458 г.

8) Николай Лабунский, † 1467 г.

9) Николай Голабек, † 1469 г.

10) Николай Прохницкий, † 1479 г.

11) Матвей Ломза, после епископ хелмский, † 1505 г.

12) Иоанн Прохницкий, † 1493 г.

13) Петр, † 1502 г.

14) Иаков Бучацкий, после епископ хелмский, а потом плоцкий, † 1542 г.

15) Лаврентий Медзилевский.

16) Петр Гамрат, после архиепископ гнезненский, † 1545 г.

17) Севастьян Браницкий, после епископ хелмский, а потом позненский, † 1544.

18) Иоанн Виламовский, † 1540 г.

19) Николай Дзержговский, после епископ хелмский, а потом архиепископ гнезненский, † 1559 г.

20) Андрей Зебржидовский, секретарь короля Сигизмунда I, после епископ краковский, † 1560 г.

21) Иоанн Дрогоиовский, после епископ хелмский, а потом владиславский, † 1557 г.

22) Бенедикт Избенский, после епископ познанский, † 1553 г

23) Леонард Слончевский, † 1563 г.

24) Дионисий Сецигневский, каноник краковский, секретарь Сигизмунда-Августа, † 1569 г.

25) Мартин Бялобржеский, † 1586 г.

26) Лаврентий Гослицкий, после епископ хелмский, а потом познанский, † 1603 г.

27) Станислав Гомолинский, каноник сендомирский, после епископ хелмский, а потом луцкий, † 1604 г.

28) Павел Волуский, после епископ луцкий, а потом владиславский.

29) Иоанн Прохницкий, после архиепископ львовский.

30) Адам Новодворский.

31) Павел Пясецкий.

32) Андрей Лещинский, после епископ кульмский, а потом архиепископ гнезненский.

33) Михаил Еразм Дзялинский, более 20 лет, бывший епископом-суффраганом эрмеландским (Warmia), † 1648 г.

34) Людвиг Стемкповский, † 1660 г.

35) Сигизмунд Чижевский, † 1664 г.

36) Адалберт Корычинский, после митрополит львовский, † 1677 г.

37) Веспасшн Ланкоронский, † 1677 г.

38) Иоанн Чарнецкий, † 1678 г.

39) Станислав Военский, каноник краковский, секретарь короля Яна-Казимира, † 1685 г.

40) Георгий Донгоф, после епископ краковский, † 1702 г.

41) Хризостом Гнинский.

42) Степан Рупневский, после епископ луцкий, † 1731 г.

43) Станислав Гозиус с 1722 года, после епископ познанский, † 1738 г. .

44) Августин Вессель с 1733 года, † 1735 г.

45) Франциск Кобельский, † 1755 г.

46) Венцеслав Сераковский с 1740 по 1743 г., после епископ перемышльский, а потом архиепископ львовский.

47) Николай Дембовский с 1744 года, † 1757 г.

48) Адам Красинский с 1760 года.

Edicta et ordinationes illustrissimi reverendissimi domini Venceslai Hieronymi de Boguslavice Sierakovski, Dei et apostolicae sedis gratia episcopi camenecensis, post peractam feliciter visitationem generalem omnium ecclesiarum dioecesis camenecensis. – Omnibus jurisdictioni suae spirituali subjectis ad observandum praescripta promulgata. – Anno Domini 1742, die 20 mensis Julii. Leopoli. – Edictum vi ad regulares nonnulla per eos observanda ordinans.

Sane in dioecesi hac nostra plurimos, illosque notabiles errores, defectus et non modicum disordinem dolentes invenimus. Facessivit inter caetera et facessit adusque curas nostras, conturbat et dissipat cogitationes, indiscreta, et, ut vera dicamus, pertinax religiosorum praesertim curae animarum expositorum authoritatis et jurisdictionis ordinariae episcopalis repressio, qui nimirum sub praetextu exemptionum, privilegiorum, aut non plene trutinatorum et intellectorum, aut latius quam sonant sumptorum, dilatant filacterias suas et quasi ignorarent episcopi ilia, quae ipsorum potestati de jure competunt, a se informari, edoceri, et regulas (ut ipsimet experti sumus et experimur) praescribi adnituntur. Non ignorant equidem episcopi quae sua, quoad jurisdictionem ad regulares, et quae regularium ad recognitionem subjectorum, reverentiam et obedientiam episcopis debitam respective sunt, neque nos eadem ignorare regulares credimus.

Singularis abusus et usurpatio in hac dioecesi reperitur, quod religiosi poenes ecclesias parachiales, licet duntaxat bini, vel alibi terni residentes, residentias suas, conventus, seque priores, guardianos nuncupent; nulla ibi regulari clausura reservata, sed libero ibidem utrique sexui transitu, ac etiam ad interinas mansiones aditu patente; cum scire debeant conventum formalem apellari non posse, nisi ex duodecem fratribus constituatur. Alias tales conventes et monasteria,in quibus duodecem religiosi vivere non possunt, jurisdictioni episcopi sunt subjecta; imo neque monasteria sine licentia ordinarii loci erigi valent, talisque eorum locorum et fundatorum acquisitio robur non obtinet.

Eveniunt quandoque scandalosi excessus regularium extra claustra monasterium non dubitamus notum esse superioribus ordinum, quod si illi ab ordinario episcopo requisiti, tales delinquentes punire neglexerint, habere ordinarios cenussam a s. sede apostolica potestatem contra eosdem ad poenas procedendi.

Satis stricte praecustodium et praeservatum est per s. canones jus parochorum de sepeliendis corporibus mortuorum suorum parochianorum; illi tamen per regulares quandoque praejudicari contigit. Praemonémus itaque eos ante omnia ne quenquam ad sepulturam in suis ecclesiis inducere.

Si quod, hoc vel maximum et intolerabile in dioecesi ista nostra camenecensi jurisdictioni ordinariae episcopali videmus, et gravissime sentimus inferre praejudicium formarumque contemptum, quod videlicet ordines religiosorum ecclesiales parochiales quoquomodo, aliquas primitive ab initio saeculares, nisi per continuas in hac regione hostilitates demolitas et desolitas, successive autem constructas, alias vero sine fundamento fundationis et efficiosae erectionis possidentes, ad illas, religiosos sui ordinis, vel a definitorio, vel a provincialibus designatos absoluta potestate, non interrogato, non petito ac requisito loci ordinario, solis obedientialibus literis mittunt, illique curam animarum nulliter, uti sine jurisdictione exercent, sacramenta administrant, nec in illo respectu hujusmodi curae animarum authoritatem ordinariam recognoscere volunt, contra clarissimam sacrorum canonum ordinationem et dispositionem. Et taliter ad ecclesias parochiales ordinaria authoritute institute in iis, quae ad curam animarum sibi commissam pertinent, aeque ac parochi saeculares, jurisdictioni episcopali subjecti esse debent. Proinde non audeant ad ecclesias parochiales, ad quas destinati fuerint, priusquam ad nos sive per illustrem officialem nostrum pro sui institutione et ad exercitium curae animarum seu excipiendas confessiones, approbatione accedere, qua expirata pro illius ulteriori concessione, seu potius tempestive ante ejus expirationem recurrant.

1) Исидор, † 1380 г.

2) Ругиан, † 1400 г.

3) Григорий.

4) Андрей Сплавка.

5) Венцеслав, † 1462 г.

6) Иоанн Лосович, перемещенный в 1462 году на кафедру виленскую⁵⁹⁹, † 1481 г.,

7) Мартин Кржешовский.

8) Станислав Ставский.

9) Иоанн Пуделко, † 1499 г.

10) Войцех Радзивилл, после епископ виленский, † 1519 года.

11) Князь Павел Альгимунт Гольшанский, с 1530 по 1536 год, а после того епископ виленский. (Он не жил в Луцке, а более в Вильне и Краков).

12) Георгий Фальчевский, † 1544 г.

13) Валериан Протасевич, с 1554 по 1556 год, а после того епископ виленский, † 1580 г.

14) Иоанн Андрушевич, 1556–1567 гг.

15) Викторин Вержбицкий, с 1567 года, из епископов жмудских, † 1588 г.

16) Бернард Мацеиовский, с 1588 года.

17) Станислав Гомолинский, † 1604 г.

18) Мартин Шишковский, после епископ краковский, † 1621 года.

19) Павел Воллович, † 1608 г.

20) Павел Волуский, после епископ владиславский.

21) Генрих Фирлей, после епископ плоцкий, а потом архиепископ гнезненский, † 1626 г.

22) Андрей Липский, после епископ краковский, † 1631 г.

23) Станислав Лубенский, потом епископ плоцкий.

24) Ахат Гроховский (современник Мелетия Смотрицкого).

25) Богуслав Радошевский, 1633–1638 гг.

26) Андрей Гембицкий, † 1655 г.

27) Иоанн Замойский, † 1655 г.

28) Иоанн Видгига, после архиепископ гнезненский.

29) Николай Празмовский, † 1665 г.

30) Фома Лезенский, † 1675 г.

31) Станислав Дабский, после епископ краковский, † 1700 г.

32) Станислав Витвицкий, с 1679 по 1688 год, когда назначен епископом познанским, † 1697 г.

33) Богуслав Лещинский, † 1691 г.

34) Франциск Празмойский, † 1701 г.

35) Александр Выховский, † 1714 г.

36) Иоаким Пржебендовский, † 1721 г.

37) Стефан Рупневский, † 1731 г.

38) Иоанн Липский, после епископ краковский и кардинал, † 1746 г.

39) Андрей Костка Залуский, после епископ краковский, † 1758 г.

40) Франциск Кобельский, † 1755 г.

41) Антоний Воллович.

1) Генрих, † 1350 г.

2) Яков, † 1377 г.

3) Филипп, † 1387 г.

4) Михаил.

5) Андрей, † 1434 г.

6) Михаил, † 1439 г.

7) Иоанн, † 1451 г.

8) Климент, † 1473 г.

9) Адалберт Нарбут, † 1507 г.

10) Николай Визгайло, около 1519 и до 1522 г.; умер епикопом жмудским в 1533 г.

11) Матвей Радзивилл Остикович, † 1546 г.

12) Иоанн Андрушевич, каноник виленский, с 1546 по 1556 год, когда сделался епископом луцким.

13) Николай Пад с 1564, † 1580 г.⁶⁰⁰.

14) Яков Воронецкий, † 1588 г.

15) Иосиф Верещинский, † 1599 г.

16) Христофор Казимирский, 1606–1618 гг.

17) Богуслав Радошевский, с 1618 по 1633 год.

18) Андрей Шольдский, с 1633 по 1636 год, когда перешел на кафедру премысльскую, а потом на кафедру познанскую, † 1650 г.

19) Александр Соколовский, 1636–1645 гг.

20) Станислав Заремба, 1646–1648 гг., † 1653 г.

21) Иоанн Лещинский по 1656 год, когда перешел на епископию кульмскую, † 1657 г.

22) Фома Уейский, 1657–1689 гг.

23) Станислав Витвицкий по 1679 год, когда перемещен на кафедру луцкую, † 1697 г.

24) Франциск Празмойский, после епископ луцкий, † 1701 г.

25) Андрей Залуский, с 1679 по 1691 год, когда сделался епископом плоцким, † 1711 г.

26) Николай Свецицкий, с 1691 по 1698 год, когда перемещен на кафедру познанскую, † 1709 г.

27) Иоанн Гомолинский, 1698–1711 гг.

28) Валентин Арцембергский, 1711–1717 гг.

29) Иоанн Тарло по 1722 год, когда перемещен на кафедру познанскую, † 1732.

30) Самуил Озга, 1722–1750 гг., † 1756 г.

31) Каэтан Игнатий Солтык, с 1750 по 1759 год, когда сделался епископом краковским.

32) Иосиф Андрей Залуский, 1759–1774 гг.

33) Франциск Кандид Оссолинский.

1) Житомирская: к ней было причислено 55 селений и городов

2) Чудновская бернардинская 47 – –

3) Любарская приходская, и другая доминиканская 37 – –

4) Белопольская 44 – –

5) Коростошовская 50 – –

6) Трояновская; не было причислено прихожан

7) Фастовская 24 – –

8) Белоцерковская иезуитская

9) Бышовская доминиканская 37 – –

10) Ходорковская доминиканская 35 – –

11) Овручская доминиканская 54 – -.

12) Веледницкая 78 – –

13) Хабневская 32 – –

14) Острогладовская 25 – –

15) Чарнобыльская доминиканская 23 – –

16) Юровицкая иезуитская, потом доминиканская 8 – –

17) Олевская кармелицкая

К 1777 году прибавились следующие церкви:

18) Боржеиовская.

19) Володарская

20) Ставицкая.

21) Смилонская.

22) Мошненская.

23) Ржищовская тринитарская.

24) Макаровская.

25) Иванковская.

26) Паволоцкая.

27) Погребицкая.

28) Бердичевская.

29) Краснопольская.

30) Народышкская августианская.

31) Лещинская.

32) Кодненская августианская.

Веледницкой церкви в это время не находим, значит она была упразднена; всего же было церквей 31.

К 1793 году прибавились следующие церкви:

33) Веледницкая (вероятно она была вновь открыта).

34) Ходорковская капуцинская.

35) Горбуловская.

36) Ивницкая францисканская.

37) Топоржицкая кармелитов древних правил.

38) Брусиловская капуцинская.

39) Малинская.

40) Ушолицкая кармелитов древних правил.

41) Рокитненская.

Число прихожан при церквах в 1777 году.

1) Чудновский бернардинский основан в 1760 году князем Сангушкою. Монахов 15.

2) Житомирский бернардинский основан Иваном Ильинским, старостой житомирским, в 1760 году. Монахов в нем 12.

3) Ходорковский капуцинский основан в 1764 году Каэтаном Росчишевским. Монахов 4.

4) Ивницкий францисканский основан в 1783 году Чарнецким. Монахов 3.

5) Ржищевский тринитарский основан в 1765 году Шеневским. Монахов 5.

6) Ушолицкий кармелитский основан в 1766 году Богушами. Монахов 6.

7) Народышский aвгустианский основан Павшою в 1765 году.

8) Кодненский августианский основан в 1757 году Глембодкими. Монахов 3.

9) Бердичевский кармелитов босых основан в 1630 году Тышкевичем. Монахов 24.

10) Любарский доминиканский основан в 1631 году князем Станиславом Любомирским, воеводою русским. Монахов 8.

11) Чарнобыльский доминиканский основан в 1626 году Сапегой. Монахов 5.

12) Ходорковский доминиканский основан в 1751 году Нилославским. Монахов 5.

13) Бышовский доминиканский основан в 1647 году Чарнецкими. Монахов 3.

14) Овручский доминиканский основан в 1629 году. Монахов 4.

15) Юровицкий доминиканский основан в 1674 году Лошковою для иезуитов. Монахов 5.

16) Олевский кармелитов древних правил основан в 1769 году. Монахов 5.

17) Топоржицкий кармелитов древних правил основан в 1788 году. Монахов 3.

18) Брусиловский капуцинский основан в 1780 году Чацким. Монахов 3.

19) Житомирских сестер милосердия основан в 1766 году епископом киевским Иосифом Залускин. Монахинь 6.

1) Петр Парчевский в 1638 по 1649 год, когда переведен был на кафедру жмудскую.

2) Франциск Долмат Исайковский, референдарий великого княжества литовского, с 1649 года, † 1658 г.

3) Князь Иероним Сангушко; он первый из своей фамилии оставил православие и перешел в католицизм; был суффраганом виленским, † 1659 г.

4) Георгий Бялозор, прелат виленский, с 1658 по 1661 г., а потом епископ виленский, † 1667 г.

5) Казимир Пац, прелат виленский, с 1664 по 1668 г., после епископ жмудский и вместе с тем пробощ виленской кафедры, † 1695 г.

6) Готгард Иоанн Тизенгаузен, с 1668 года; вместе с тем был суффраганом виленским.

7) Александр Котович по 1685 год, был вместе с тем прелатом-кустошем виленским, а в 1685 году сделался епископом виленским, † 1686 г.

8) Константин Бржостовский с 1685 по 1686 год, когда получил епископство виленское, которым управлял до 1722 года.

9) Евстафий Котович, прелат виленский, с 1688 года, † 1700 г.

10) Иоанн Николай Згерский по 1710 год, когда сделался епископом жмудским, † 1714 г.

11) Александр Николай Гораин по 1717 год, когда сделался епископом жмудским, † 1735 г.

12) Людвиг Огинский, † 1718 г.

13) Карл Петр Панцержинский, с 1718 по 1724 год, когда перемещен на кафедру виленскую, † 1730 г.

14) Богуслав Корвин Гонсевский, прелат-декан виленский † 1744 г.

15) Георгий Гильзен, с 1746 по 1763 г.

16) Водзинский, каноник виленский, епископ-суффраган или коадеютор виленской кафедры с 1758 года.

1) Андрей Патриций Нидецкий, † 1587 г.

2) Оттон Шенкен.

3) Николай Кросновский.

4) Александр Ходкевич, † 1676 г.

5) Александр Вольф, † 1679 г.

6) Николай Поплавский, после архиепископ львовский, †1711 г.

7) Феодор Вольф, после епископ хельмский, † 1712 г.

8) Христофор Шембекк, после архиепископ гнезненский, † 1748 г.

9) Петр Тарло, после епископ познанский, † 1722 г.

10) Станислав Гозиус, после епископ каменецкий, а потом познаский, † 1738 г.

11) Августин Вессель, после епикоп каменецкий, † 1735 г.

12) Константин Мощинский, † 1738 г.

13) Венцеслав Сераковский, после архиепископ львовский.

14) Иосиф Пузына, † 1752 г.

15) Антоний Казимир Островский.

16) Казимир Иосиф Коссаковский.