Наставник молитвы Иисусовой

Старец Харалампий, как и я, был чадом блаженного Старца Иосифа Пещерника. По его молитвам присно­памятный отец Харалампий сподобился многих даро­ваний Святого Духа.

За свое искреннее и чистое послушание он, человек простой, сподобился великой благодати. Великий наш Старец отец Иосиф очень любил отца Харалампия за эту простоту, незлобие и искренность его души. Он да­ровал ему всеохватывающую духовную силу и умную молитву. Смотря на него, я, наималейший в духовной жизни и самый младший по возрасту в нашем брат­стве, поражался его столь стремительному восхожде­нию по ступеням духовной жизни. За это я его чрезвы­чайно любил. Душа отца Харалампия сияла от преисполняющей ее благодати.

Верю, что молитвами Старца Иосифа, нашего вели­кого святого, Господь милости и щедрот сопричтет по­чившего к Своим избранным рабам.

Возлюбленный мой брате, отче Харалампие, поми­най и нас, оставшихся твоих братьев – возлюбленного нашего Старца Иосифа (Ватопедского) и меня, окаян­ного. Моли Творца и Бога нашего, дабы не остаться нам вне братства небесного. Аминь.

Архимандрит Ефрем, монастырь святого Антония, Аризона, США

В свое время настоятельная нужда подвигла меня, не­достойного, к описанию удивительной жизни Старца Арсения, редкого подвижника и соратника известного великого исихаста наших дней Старца Иосифа Пещер­ника.

Настоящая книга посвящена истинному духовному сыну упомянутых выше Старцев, родному племяннику и крестнику отца Арсения – отцу Харалампию.

По неизреченной Милости Божией на протяжении тридцати пяти лет я удостоился жить рядом с ним, на­ходиться у него в послушании и быть его учеником. Неоплатный долг перед ним побуждает меня запечат­леть на бумаге его необыкновенную жизнь – назида­тельный пример того, что и теперь непреложны и дей­ственны слова Апостола: «Иисус Христос вчера и сегод­ня и во веки Тот же».

Однако есть и другая причина. Удивительные жиз­неописания великих подвижников наших дней служат еще одним подтверждением истинности сверхъесте­ственных дарований великих святых- нашей Церкви.

Порой в некоторых из нас при чтении о подвигах и бранях древних преподобных отцов закрадываются со­мнения, и мы говорим: «Но ведь лично мы этого не ви­дели». Мы сомневаемся и в высоте жизни, и даровани­ях живших совсем недавно, современных нам подвиж­ников, говоря: «Это было только в прежние времена.

Тогда все было по-другому, и люди могли совершать такие подвиги. В наше же время это невозможно». Го­воря так, мы пытаемся заглушить голос совести, ищем оправдание для своей лености и нежелания вести ду­ховную борьбу.

Однако искренне стремящиеся к духовной жизни во Христе знают, что и в наши дни написано множество книг, рассказывающих об удивительной жизни и чуде­сах современных нам поистине святых подвижников нашей Церкви.

В дальнейшем я предоставлю благочестивому чита­телю самому судить, можно ли присоединить к сонму современных великих отцов – святогорцев приснопамят­ного моего Старца отца Харалампия. Душа его перешла в горние обители, а его священные мощи упокоеваются до дня всеобщего воскресения в братской усыпальнице монастыря среди останков всех прежде почивших дионисиатских отцов.

Настоящая книга составлена на основе бесед и рас­сказов самого Старца, свидетельств близко знавших его лиц: его духовных чад – как монахов, так и мирян. В диалогах я, по возможности, попытался сохранить ха­рактерные особенности речи отца Харалампия,

Пользуясь случаем, я испрашиваю прощения за те недостатки, которые, возможно, были допущены мной при написании этой книги, в первую очередь у моего блаженного Старца, его духовных чад и всех благоче­стивых читателей. Настоящий труд представляет собой главным образом мои собственные воспоминания о тех тридцати пяти годах, которые я прожил рядом с отцом Харалампием. Первое время я считал себя неспособ­ным описать жизнь такого великого человека, посколь­ку знал, что многие другие его чада в большей степе­ни обладают даром слова и писательским талантом. Но после публикации книги о Старце Арсении многие из близко общавшихся с отцом Харалампием весьма ува­жаемых людей стали просить меня о том, чтобы я при­ступил к написанию еще одного труда. Удовлетворяя их просьбы, я прошу у всех молитв об успехе этого не­легкого начинания.

Наконец, считаю своим настоятельным долгом по­благодарить всех, кто помогал мне, предоставляя мате­риалы для создания этой книги.

Апостол Павел в своем Послании к Римлянам пишет: «Аще ли начаток свят, то и целое: и аще корень свят, то и ветви».

Мой приснопамятный Старец отец Харалампий, в миру Харалампий Галанопулос, родился в благословен­ном Понте. Его благочестивых родителей звали Лео­нид и Деспина.

Как мы читаем в житиях святых нашей Церкви, весь­ма многие из прославленных угодников Божиих роди­лись у святых родителей. Поэтому я посчитал своим долгом в общих чертах описать корень этого дерева, то есть благочестивых родителей Харалампия.

Надо отметить, что и они в свою очередь происходи­ли от другого святого корня: Леонид был чадом благо­честивых родителей Димитрия и Сотирии. Двое детей из этой многодетной семьи подвизались в лике монашествующих: Анастасий, впоследствии монах Арсе­ний, известный сподвижник великого исихаста наших дней Старца Иосифа, и Парфена, ставшая затем монахиней Евпраксией – ученицей великого благодатно­го подвижника с Эгины отца Иеронима. Леонид с ма­лых лет, как он сам рассказывал, также имел сильное желание стать монахом. Но... Промысел Божий судил иначе.

Прославленный греческий народ Понта перенес без­мерное количество невыносимых бед и страданий от поработивших их турок. Опасность угрожала не толь­ко благосостоянию людей, но и самой их жизни. Един­ственной возможностью для понтийцев оставаться на своей родине было отречение от православной веры своих отцов.

Оказавшись перед этим выбором, родители Леони­да, как и весьма значительная часть греков, предпочли лучше лишиться своего имущества и даже родины, не­жели веры.

Вследствие этого в 1880 году состоялось массовое пе­реселение понтийцев на единоверную им российскую территорию. Родители и родственники Леонида вместе с другими греками Понта поселились в сельскохозяй­ственном районе близ Екатеринодара, где продолжали жить согласно традициям своих отцов, примерно так же, как они жили и до того, занимаясь земледелием.

Несмотря на то, что в Леониде с юных лет зрело стрем­ление к монашеству, его родители, не подозревая об этом, озаботились его женитьбой.

Им обоим постоянно приходила на ум мысль об одной скромной девушке. Кроме замечательной внеш­ней красоты эта девушка еще более была украшена вну­тренними добродетелями: послушанием, почтитель­ностью к старшим, целомудрием, трудолюбием, смире­нием и любовью.

По договоренности с родителями девушки в доме Деспины была устроена «трапеза любви» – традици­онное благословенное сватовство. Знакомство буду­щих жениха и невесты обычно происходит вовремя этой трапезы. Родители, уважая свободу своих детей, последнее слово оставляют за ними.

Незадолго до этого дружеского застолья с Леони­дом произошло следующее удивительное событие: в некоем видении ему представилось, что он находится вместе со своими родителями в доме у друзей, где он никогда раньше не бывал. После того как их поприветствовали хозяева, выходит скромная девушка, не­ся традиционный поднос с угощением. Когда она по­дошла к Леониду, он услышал внутри себя громкий голос: «Та, которая тебя угощает, – твоя будущая су­пруга». После этого видения юноша пребывал в недо­умении. На следующий день, вечером, состоялся дру­жеский ужин.

Однако для Леонида в доме его невесты уже все бы­ло знакомо. Не хватало только, как на сцене, последне­го действия. Но вот и оно: наконец выходит девушка С подносом. Когда через некоторое время разговор зашел о сватовстве, юноша уже был к нему готов. Девушка, со своей стороны, также без раздумий приняла как от Бо­га предложение своих родителей.

Итак, сыграли свадьбу. Леонид, всегда отличавший­ся крестьянской смекалкой и трудолюбием, быстро стал на ноги, занимаясь главным образом табаковод­ством.

В это время любимая сестра Леонида Парфена, будучи всего лишь шестнадцати лет от роду, вновь вернулась в Понт, чтобы поступить в сестричество известного мо­настыря Пресвятой Богородицы Феоскепастис.

Леонид, побуждаемый сильной братской любовью и беспокоясь о том, как, находясь в окружении захватив­шего их земли дикого народа, живет его сестра, решает навестить ее.

На противоположный берег он должен был плыть на корабле. «Мы, пассажиры, которых было довольно много, договорились между собой, – рассказывал Ле­онид, – что если кому-то случится опоздать к отплы­тию, другим надо будет позаботиться о том, чтобы по­звать его. В таких ответственных случаях я, как прави­ло, просыпаюсь на час, на два раньше срока. Однако в тот вечер меня охватил глубокий сон. Я не проснулся в обычное время и не помню, стучал ли в мою дверь кто-нибудь из пассажиров, с которыми мы должны бы­ли вместе плыть. Когда, наконец, я проснулся, то ока­залось, что прошло уже около двух часов со времени отплытия корабля. Сначала я сильно огорчился, но за­тем понял, что это неспроста и что-нибудь должно зна­чить. Что ж, говорю сам себе, отправлюсь следующим рейсом. И вот, когда я покупал билет на судно, пришло страшное сообщение, Мой корабль, вместе со всеми, кто на нем был, затонул в открытом море. Погибло око­ло ста пятидесяти человек».

Леонид глубоко опечалился, но вместе с тем и про­славил Бога за свое чудесное избавление.

Как-то раз в России, еще до своей женитьбы, Леонид принял приглашение односельчан поехать на выход­ные в соседний город.

К несчастью, эти юноши оказались распутны и усло­вились между собой заночевать в одной гостинице, пользующейся дурной славой. Однако своему «другу» они об этом не сказали, намереваясь, похоже, созна­тельно столкнуть и его в ров разврата.

Служащий разместил каждого из них в отдельный номер. Ничего не подозревающий Леонид открыва­ет дверь своей комнаты, и что же он видит... Бесстыд­ная девица уже ожидает его с вызывающим видом. Тог­да юноша, как новый целомудренный Иосиф, приду­мал следующее. Он говорит ей: «Пожалуйста, возьми этот кувшин и набери воды, потому что я умираю от жажды». Девица выходит из номера, он запирает дверь на ключ и, поскольку сильно утомился с дороги, немед­ленно засыпает сладким сном.

Что же делает Бог, желая вознаградить его за этот целомудренный поступок? Вместо беззаконного на­слаждения Он дарит ему несколько мгновений райско­го утешения. Во сне он видит, что находится в благо­лепнейшем райском саду. Живущие там всевозможные птицы пели так прекрасно, что от их трелей можно бы­ло опьянеть. После этого дивного сновидения Леонид проснулся. Поссорившись со своими товарищами, он оставил их и один вернулся в село.

Леонид был украшен многими добродетелями, одной из них была великая добродетель милосердия.

Я не буду рассказывать о тех бесчисленных благо­деяниях, которые он совершал ежедневно для бедных, для церквей, для монастырей, для приютов и так далее. Приведу только один пример его милосердия от скудо­сти, а не от избытка.

Был Великий Четверг, приближалась Пасха. Как ни странно, но мучной амбар Леонида был пуст. Хозяйка, которая всегда пекла в это время куличи, говорит су­пругу: «У нас нет муки...» Добрый супруг пошел к со­седям и занял десять ока муки, чтобы хватило на все, что надо было испечь.

Радостный, он возвращается назад. Вскоре кто-то стучится в дверь. Бедняк просит немного муки. Лео­нид, ни словом не обмолвившись о том, что он сам за­нял муку, которой только-только должно было хватить на все их нужды, говорит своей супруге:

– Деспина, отдай половину муки нищему.

Хозяйка забеспокоилась.

– Но как же... Если бы у нас была своя мука, то с удовольствием. Той же муки, что есть, нам и самим не хватит... Что мы будем делать?

Леонид снова говорит:

– Отдай половину, и я надеюсь на Бога, что Он не оставит нас голодными.

Так и случилось. Этот случай показывает и великое милосердие, и глубокую веру Леонида.

В качестве примера его веры приведу еще один слу­чай. Семь дней Леонид провел коленопреклоненно пе­ред своим домашним иконостасом, непрестанно мо­лясь, без сна, без хлеба и воды. Но про этот случай я расскажу в главе о его семье.

Многодетная и доброплодная Деспина за свою жизнь родила десятерых детей. Однако, по неисповедимым путям Божиим, в живых осталось только пятеро. Из них первый – Димитрий – в возрасте всего лишь тридцати лет, после непродолжительной болезни перешел на Небеса. Второй была Агафия, а третьим Ха­ралампий. Последними были близнецы Косьма и Да­миан.

Семья Леонида Галанопулу, равно как и все остальные понтийские греки, постоянно чувствовала к себе вни­мание и заботу со стороны православного Российско­го государства. Поэтому их жизнь текла мирно и спо­койно.

Однако с падением монархии в результате октябрь­ского переворота и прихода к власти большевиков все в корне изменилось. Начались новые испытания: со­ветская власть, используя любые меры принуждения и бедственное положение народа, начала насаждать ате­изм. Перед лицом этой неожиданной новой опасности многие из понтийских греков, а среди них и весь род

Галанопулу, решают вернуться на родную греческую землю.

В 1922 году они перебираются на греческий остров Лесбос. Оттуда через некоторое время переезжают в Фессалоники. Однако и там они не переставали искать подходящее место, где смогли бы заниматься привыч­ным для себя трудом. Вскоре они узнали, что земли в районе Драмы весьма плодородны, там много воды, что очень удобно для занятия сельским хозяйством. Итак, примерно в 1922–1923 годах семья Леонида Гала­нопулу окончательно поселяется в Аркадике, пригоро­де города Драма.

Харалампий родился в России около 1910 года. Его дядя Анастасий (впоследствии монах Арсений), будучи объ­ят Божественной любовью, еще до рождения Харалам­пия решил, что он отправится на Святую Землю, дабы всецело посвятить себя Богу. Но тут перед ним возник­ло препятствие. Согласно народному преданию Понта, он должен был стать крестным отцом хотя бы одного младенца, чтобы в будущей жизни Христос не положил ему за пазуху камень.

И Анастасий, еще до рождения Харалампия, говорит своему брату: «Леонид, тот, кого родит Деспина, при­надлежит мне, я буду его крестным отцом!» Так и слу­чилось. Крестник Анастасия действительно стал бли­же всех к своему дяде и преемнику от святой купели, а впоследствии полностью пошел по его пути. Во Святом Крещении он получил имя Харалампий.

Выросши в России, Харалампий хорошо знал рус­ский язык. В двенадцатилетнем возрасте он вместе со всеми своими родственниками перебирается в приго­род Драмы – Аркадику. Там он с отличием заканчива­ет первые пять классов начальной школы, а затем пере­ходит в гимназию. Однако спустя два года Харалампий, в силу необходимости, из послушания родителям, был вынужден прервать свое образование.

Несмотря на то, что опытный в сельском хозяйстве Леонид весьма успешно занимался табаководством, цены на эту продукцию в тот момент так сильно упа­ли, что он был близок к разорению. По этой причине он подключает в помощь семье своего старшего сына. С этого времени Харалампий начинает ремесленни­чать, занимается сельским хозяйством и другими рабо­тами, чтобы доставить семье все необходимое для жиз­ни. Вскоре он поступил еще и на должность курьера в мэрию. Днем он работал на полях, а вторым его заняти­ем, по вечерам, было парикмахерское дело. В качестве мелкого торговца он без устали ездил со своим товаром по соседним деревням на праздничные ярмарки, при­уроченные, как правило, к престольным праздникам. Однажды в Драме и области появилось много вши, и от зуда, который она вызывала на голове, все жители буквально не выпускали расчесок из рук. Тогда Хара­лампий придумал следующее: он стал забирать с бойни рога животных и вырезать из них превосходные греб­ни. Так он честно, в поте лица, работал, содержа всю семью.

В эти годы Харалампий хотя внешне и казался очень общительным и погруженным в мирские заботы, сво­им поведением и порядочностью служил для всех об­разцом. Я приведу здесь только один такой случай.

Однажды, когда Харалампию было двадцать три года, по демонскому наущению одна очень красивая женщи­на, жена военного офицера, воспламенилась к нему не­чистой страстью. Не зная, как удовлетворить свое же­лание, поскольку все ее многочисленные ухищрения не приносили никаких результатов, эта несчастная приду­мала, наконец, следующее. Как-то раз, когда ее супруг был в отъезде, она устроила настоящую засаду недале­ко от дома молодого человека. Когда ничего не подозре­вающий Харалампий вышел из дома по какому-то делу, эта женщина, как лисица, начала притворяться, что она хочет пойти к себе домой, но боится идти одна.

Она упрашивает молодого человека проводить ее. Ни о чем не догадываясь, юный Харалампий, проводив ее до дома, собирается идти назад. Но она говорит:

– Пожалуйста, заходи в дом, выпьете по чашечке кофе с моим мужем, он будет очень рад.

– Нет.

– Да...

– Нет.

– Да...

В конце концов, безо всякого желания он заходит в дом. Там эта женщина, как новая жена царедворца Потифара, заперев за собой дверь, скидывает с се­бя одежду и пытается соблазнить его на грех... Одна­ко подражатель целомудренного Иосифа Прекрасного, с гневом упрекнув ее, открыл дверь и бегом вернулся домой.

И молодости Харалампий, будучи верующим челове­ком, глубоко с духовной жизнью знаком не был. Он за­нимался спортом, играл в футбол, увлекался народны­ми танцами, песнями, театром и так далее. И везде он был неподражаем. Ровесники говорили: «Когда в на­шей сельской команде вратарем был Харалампий, то мы побеждали даже известную команду «Слава Дра­мы». В каждой игре, в конце концов, героем становился Харалампий, которого мы поднимали на плечи, чтобы болельщики могли его поприветствовать»,

«Что касается свадеб, то я привык, – рассказывал Харалампий, – ходить туда, куда меня приглашали. Однажды со мной произошло нечто странное. Все ели, пили, танцевали и развлекались, но меня и мою тетуш­ку охватило сильное волнение. Вместо смеха и танцев мы, напротив, будучи не в силах сдержать себя, пла­кали. Остальные с недоумением спрашивали нас, что случилось? Я не знал, что ответить, только продолжал плакать и не мог остановиться. Позднее я понял, что эти слезы были от Бога. Брак является великим таинством».

Переводя свой рассказ в шутку, он с улыбкой гово­рил нам: «Что, разве можно не рыдать о них? Тогда как монашество это рай, они предпочитают связать себя узами брака».

Я рассказываю все это для того, чтобы показать ши­роту и разносторонность интересов молодого Харалам­пия, его открытость к миру. Однако, по Божественному Промыслу, вскоре он начал знакомиться и с духовной жизнью и, что почти невероятно для многих, полнос­тью отошел от всех вышеназванных развлечений.

Когда Харалампий был еще молод, в Церкви из-за пе­рехода на новый стиль возникли волнения, в результа­те которых народ Божий разделился на два враждебно настроенных друг к другу лагеря. И тогда как первые избрали послушание Церкви, вторые, будучи предан­ны календарной традиции, никоим образом не хотели согласиться с произошедшим изменением. К этим по­следним примкнул и сам Харалампий, который вскоре в своем городе стал во главе старостильного движения, и все его домашние. В этой группе, как рассказывал сам Старец, были благочестивые, простые, чистые христи­ане, которые, будучи уверены в своей правоте, вступи­ли на путь борьбы, в результате чего даже подверглись гонениям.

Среди них особо выделялся очень благочестивый, одинокий, уже немолодой человек по имени Илья. Ви­дя его добродетельную жизнь и стремление к борьбе, Харалампий всей душой прилепился к нему. Их привя­занность сохранялась вплоть до того дня, как он отрек­ся от мира и ушел на Святую Гору. Это знакомство ста­ло для Харалампия первой ступенькой в его духовной жизни. С этого дня он начал постепенно устранять­ся от своих мирских занятий. Спортивные болельщи­ки стали забывать, когда они видели его последний раз на стадионе...

Харалампий начал вести строгую аскетическую жизнь, которой современные подвижники могли бы только позавидовать. Днем – работа, ночью – все­нощное бдение. Несмотря на то, что он пахал на лоша­дях часто с утра и до вечера, в пост он ограничивал се­бя сухоядением и ел лишь один раз в день, в девять ча­сов вечера по византийскому времени. Он отказался от мясной пищи и стал каждую ночь проводить в мно­гочасовом бдении.

«Я ездил также, – рассказывал Старец, – в качестве мелочного торговца на престольные праздники ново­стильников. Отправляясь в полночь, я находил удоб­ное место, чтобы разложить свой товар, а затем делал до тысячи земных поклонов, и по четкам совершал всенощное бдение. До рассвета, когда собирались другие торговцы, я уже заканчивал свое молитвенное правило и только тогда начинал продавать свой товар».

Когда сердце Харалампия возгорелось Божественным огнем, у него появились первые помыслы об удале­нии от мира. Однако они пришли в столкновение с его устремлением к борьбе за старый стиль. В этом замкну­том круге новые единомышленники подталкивали его к принятию священства для успеха борьбы, в чем он не встречал возражений и со стороны своего наставника Ильи. Последний был даже еще более резок и категори­чен: «Ты либо станешь монахом, либо будешь служить в миру безбрачным клириком».

Все это стало причиной того, что еще многие годы, вплоть до самой оккупации Греции в 1940 году, Хара­лампий пребывал в нерешительности. Родственники и друзья склоняли его к браку, говоря, что одна весь­ма скромная девушка, Мария, вполне могла бы стать женой священника. Постоянные разговоры и убежде­ния, в конце концов, принудили его уступить. Итак, Харалампий с тяжелым сердцем стал склоняться к тому, чтобы жениться и стать священником. Но Бог через последующие события устроил все иначе.

Наступил 1941 год, время Второй мировой войны. Вся Греция находилась под властью немцев, а Македония переживала дни самого мрачного рабства, какие она когда-либо знала.

Оккупантом здесь был соседний единоверный бол­гарский народ. Многие обвиняют в беспощадной же­стокости только одних болгар. Однако, чтобы не погре­шить против истины, надо отметить, основываясь на словах пострадавших свидетелей-очевидцев, что наши братья-македонцы терпели страшные скорби не толь­ко от болгар, ранее мирно живших в греческих дерев­нях, но и от греков – предателей, перешедших на сто­рону врага.

Таким предателем стал и ефрейтор Афанасий, быв­ший подчиненный Харалампия. Последний не раз по­могал ему, пока греческие войска еще не были разби­ты немцами.

Летним днем 1941 года в горах, в городе, на доро­гах стали слышны крики и стоны. Что же случилось? Пришли участники националистического движения. Они устроили резню и убивали всех, кто попадался им на пути. Произошло страшное кровопролитие. Повсю­ду лежали тела зверски убитых людей.

В этот день известный в свое время духоносный Ста­рец, отец Георгий Карслиди, успел скрыть, подобно но­вому Авдию от гнева Иезавели, весьма многих в своем маленьком монастыре. Три-четыре дня он снабжал их необходимым пропитанием.

Среди спрятанных Старцем были и Харалампий вме­сте с одним из своих братьев-близнецов, шестнадцати­летним Дамианом. Вскоре выстрелы стихли. «Они, на­конец, ушли, – пронесся шепот. – Теперь каждый мо­жет вернуться домой».

Харалампий берет свою телегу с лошадьми и отправ­ляется в лес запасать дрова на зиму. Так же поступили и многие другие. Однако очень скоро они поняли, что попали в засаду. Раздался громкий крик:

– Хальт! Руки вверх!

Вскоре все ранее скрывавшиеся в монастыре, за не­многим исключением, оказались в руках участников националистического движения.

– Негодяи, мы вас поймали. Вы все шпионы.

Если кто-то и пытался возражать, ответом ему был удар плетью.

«Подходит ко мне один из отряда, – рассказывает Харалампий, – и начинает говорить:

– Негодяи, шпионы...

Я ему отвечаю:

– Да что ты. Вот мой брат, он же еще несовершенно­летний. Какие мы шпионы. Побойся Бога!

В ответ – удар плетью. Что делать, где искать спра­ведливость? Ее не было... Нас привели в воинскую часть недалеко от Драмы. Там, в тюремном помещении, нас заперли в одной большой комнате, оставив на це­лую неделю без хлеба и воды. Каждый день утром и ве­чером заходили солдаты. Они пинали нас ботинками с железными набойками, стегали плетками, немилосер­дно избивали кулаками, дубинками... Еды нам не давали совсем, так что мы страшно изголодались. Кто-то в отчаянии стал кричать: «Есть, есть!» В ответ – удар дубинкой. Вот тебе еда. Другой громко стонал: «Воды, воды, печет». Солдат ему ответил: «Воды нет, есть моча“. Несчастный, сгорая от жажды: «Давай, пусть хоть моча».

Однажды, находясь в тюрьме, я заметил среди сол­дат одного моего знакомого. Присмотрелся вниматель­но – Афанасий. Слава Богу, – говорю, – мы спасены, он мой друг. Смело подхожу к нему: «Афанасий, Афа­насий, ну, как ты?» Но мой «друг» Афанасий, обернув­шись ко мне, выхватил плетку и в ответ... отхлестал меня. Он тоже был из числа предателей. Так, в посто­янных побоях, прошло шесть дней. На седьмой нам со­общили страшное известие – все мы приговорены к расстрелу, эти побои были для нас последними. Мы по­холодели от ужаса. Тогда я стал размышлять, кто же за нас сможет заступиться?»

«Крепко задумавшись, я размышлял: «Да, сколь же су­етна эта жизнь. Хотел ты, Харалампий, жениться и стать священником, чтобы спасать людей. Спаси же те­перь сначала хотя бы себя самого». Затем я опустился на колени и с горячими слезами воззвал: «Святый великомучениче Георгие, великий воине Христов, спаси нас, и я обещаю тебе всю свою жизнь посвятить Богу» Закончив молитву, я услышал где-то вверху стук лоша­диных копыт. Поднимаю глаза: прямо над нами по воз­духу скачет конь, но всадника не видно. Тогда меня оза­рило: «Это точно святой Георгий, только я не достоин его видеть. Ну, ничего, достаточно увидеть и коня. Это значит, что великомученик нас услышал!»

Кроме меня, никто ничего не заметил. Несмотря на это я, воспрянув духом, утешал моих глубоко опечаленных товарищей: «Мужайтесь, ребята, мы будем спасены. Нас избавит святой Георгий»

«Мужайтесь», но какое там мужество... Время шло, и конец неотвратимо приближался. На следующий день рано утром к нам заходят палачи, чтобы привести в ис­полнение приговор. Но они не успели еще сделать ни одного выстрела, как внезапно широкая дверь тюрьмы распахнулась, и зашел молодой человек крепкого те­лосложения, который начал гневно кричать: «Негодяи, Немедленно прекратите, иначе я сейчас вас всех положу здесь на месте. Оставьте этих невинных людей, пусть они идут по домам» В один миг все изменилось. Палачи исчезли, вместе с ними исчез и неизвестный моло­дой человек. Что тогда началось, – радостные крики, Слезы, объятия...

– Разве вы не слышали моих слов, – сказал я, – что святой Георгий нас спасет? Если хотите, то я вам рас­скажу и о данном мною обете. Я обещал святому по­святить себя Богу.

Молодой Дамиан добавил:

– Я дал обет, что, пока буду жив, лампада в моем до­ме перед его иконой всегда будет гореть.

Двоюродный брат Василий сказал:

– А я пообещал отдать ему своего коня.

Однако вот новое недоумение, кем же был этот неиз­вестный благодетель? Одни говорили, что это был ка­кой-то мужественный парень, другие – что мужчина средних лет, третьи – что они слышали только голос, а никого не видели. Кому-то показалось, что он говорил по-гречески, кому-то – что по-болгарски...

Это происшествие произвело на всех пленников очень сильное впечатление. Однако тюрьма оставалась на замке. Некоторые снова начали унывать. «А может быть..., а может быть...» Я снова начинаю их утешать: «Крепитесь, братья. Все уже позади, еще немного терпения».

Действительно, вскоре вновь открывается дверь. Ам­нистия от болгарского царя Бориса: «Сегодня царица родила наследника престола, и я объявляю помилова­ние всем заключенным: теперь все вы свободны».

Как только была открыта тюрьма, несмотря на голод и общее истощение, от переполнявшей нас радости мы бегом побежали по домам.

Однако все бывшие пленники продолжали недоуме­вать: кем же был наш неизвестный благодетель? Свя­тым, ангелом, человеком? Но кем бы он ни был, оче­видно было, что послан он был Богом в самый ответ­ственный момент. Иначе к тому времени, когда дошла царская телеграмма, все уже было бы кончено. Нас уже не было бы в живых».

«Как только мы с братом пришли домой, – продолжа­ет отец Харалампий, – я, не останавливаясь, прошел прямо в нашу молитвенную комнатку, чтобы поблаго­дарить Бога и святого Георгия. Там я увидел своего от­ца – преклонившим колена пред иконами. Его глаза были полны слез.

– Отец, отец, мы вернулись. Святой Георгий спас нас.

– Слава Богу, дитя мое.

Он обнял нас.

– Отец, хочешь, я скажу тебе нечто очень важное?

– Да, дитя мое.

– Я пообещал святому Георгию, если он нас спасет, посвятить себя Богу.

На это мудрый отец ответил:

– Это самое лучшее, дитя мое, что ты мог бы сде­лать. Я от всей души благословляю тебя на это. Хочешь, и я скажу тебе кое-что?

– Да, отец.

– В тот день, когда вас схватили, лошади вместе с те­легой сами вернулись домой. Я понял: все кончено, вас взяли. С того самого дня я не ел, не пил и не выходил из этой молитвенной комнаты. Сейчас всем нам надо под­крепиться. Пойдемте на кухню».

Таков был святой и благословенный отец Харалам­пия. Дерево познается по плоду.

Прежде чем продолжить наше повествование, будет не­лишним сделать небольшое отступление и посмотреть, как бывшие пленные сдержали свои обещания. Отно­сительно Харалампия подробная речь у нас пойдет да­лее. Что касается юного Дамиана, то он, оставаясь ве­рен своему обету, на протяжении всей своей жизни всегда держал в своем доме неугасимую лампаду перед иконой святого.

А как поступил Василий?

Вернувшись после причиненных войной бедствий домой, он всюду ездил на своем коне, чтобы как-то про­кормить семью. В те времена в сельском хозяйстве конь был практически всем. Сам себе он говорил: «От своего обета я не отказываюсь. Но исполню его немного позже, когда конь мне не будет так сильно нужен».

Прошло пять-шесть месяцев, но святой Георгий не забыл его обета. Однажды ночью, во сне Василий уви­дел самого великомученика, который сказал:

– Конь мой. Почему ты его держишь у себя?

Испуганный Василий отвечает:

– Я приведу его тебе, Святой Георгий, но немного позже.

– Нет, – говорит святой, – с того самого дня, как ты дал свой обет, он тебе больше не принадлежит. Ты нехорошо поступаешь, этот конь мой.

На следующий день еще не рассвело, а Василий уже привязывал своего коня к церковной ограде у храма Святого Георгия.

«Ты спас мне жизнь, и для тебя мне его не жалко».

Мрачное время оккупации...

Харалампий был верен своему обету и больше не принадлежал себе. Он еще остается в миру, но уже счи­тает себя всецело посвященным Богу. Остается же с единственной целью: поддержать своих родных в го­ды великого испытания, к чему его побуждали и его на­ставник Илья, и односельчане.

В 1944 году, когда оккупационные войска стали от­ступать, семью постигло несчастье.

Отец Харалампия предчувствовал свою кончину, хотя она была и преждевременна. Как новый Иаков, он по очереди подзывает к себе своих детей. Самым млад­шим, близнецам, он говорит, что впредь они должны будут слушаться и оказывать сыновнее почитание Харалампию.

Затем, пожелав остаться наедине с последним, он ска­зал ему: «Дитя мое, прости меня за то, что я не дал тебе образования. В то время поступить иначе было нельзя. Сейчас я ухожу. Помни о своем обете, который ты дал Вогу, и ни в коем случае не нарушай его. Я же прошу лишь об одном. На тебя теперь ложится долг кормиль­ца семьи, и мне очень хотелось бы, чтобы близнецы по­лучили образование. После этого, с моим благослове­нием, иди туда, куда тебя направит Бог». Сказав это, благословенный Леонид навеки сомкнул свои глаза.

Эти последние слова Харалампий воспринял как за­поведь. Такого же мнения был и его духовный настав­ник Илья. Об этом просила старшего сына и скорбя­щая вдова, его мать.

Таким образом, Харалампий временно принимает на себя обязанности главы семейства, однако они не ста­ли препятствием для его благочестивых устремлений. Напротив, он полностью погрузился в самого себя. Днем – тяжелая работа, ночью – бдение. Что касается поста, то он стал еще строже, чем когда-либо. Утеше­ние и дружескую поддержку он находил у своего на­ставника Ильи и у своих единомышленников – старо­стильников. По понедельникам, средам и пятницам он ел лишь один раз в день, его пищей, были только хлеб и вода, и то – после захода солнца.

Выше мы упоминали о том, как в плену у болгар один «друг» Хараламлия в тот момент, когда действительно нужна была его помощь, «удружил» ему.

Этого человека звали Афанасий, в греческой армии у него было звание ефрейтора. Находясь в подчинении у Хараламлия, он пользовался его благорасположением. Родом он был из приграничного с Болгарией села, насе­ление которого тогда говорило большей частью на бол­гарском языке. Из-за этого жители других поселений шутливо называли это село «Малая София».

После оккупации Харалампий узнал, что его «друг» Афанасий, как ни в чем не бывало, вернулся в свою де­ревню. Несомненно, располагая всеми необходимыми сведениями, он мог передать его в руки военного три­бунала. В этом случае Афанасию грозила высшая мера наказания. Но такая мысль даже не приходила в голо­ву Харалампию. Однако Бог попустил случиться следу­ющему.

Как-то раз, идя по центральной улице Драмы, Хара­лампий вместе со своим младшим братом Косьмой уви­дели, что навстречу им идет какой-то человек.

«Я взглянул на своего брата, – рассказывает Косьма, – он внезапно остановился и весь побагровел. А тот, как слепой, ничего не замечая, подходил все ближе и ближе. Из любопытства я спрашиваю: «Харалампий, что случилось?» Услышав мой голос и увидев прямо пе­ред собой моего брата, идущий нам навстречу человек в мгновение ока повернул назад и бросился бежать, как безумный. В этот самый момент как из-под земли пе­ред нами появился один очень крепкий парень, Васи­лий. В болгарском плену он так натерпелся от Афана­сия, что только и искал случая, чтобы отомстить ему.

Неожиданно у Харалампия вырывается: «Афанасий, Афанасий... Вот он! Здесь!» Василий, услышав это имя, вспыхнул как порох и был готов броситься в погоню: «Где он? Куда он пошел? Да говорите же скорее!»

Однако Харалампий, оправившись от первого вол­нения, счел за лучшее обмануть Василия, Нежели стать причиной мести и убийства. Он показывает ему прямо противоположное направление и говорит: «Вот туда он побежал» Когда мы остались одни, я спросил его, что все это значит, и он подробно рассказал мне об Афана­сии».

Мне кажется, что в этом борении Харалампий явил­ся подражателем святого Дионисия Эгинского. По­добно тому, как он сокрыл убийцу своего брата, Хара­лампий пощадил того, кто должен был стать убийцей не только его самого, но и многих других столь жесто­ко мучимых им невинных людей. И Косьма добавляет: «Если бы мы захотели, то могли бы проучить его как следует и без Василия. Он должен до гроба быть благо­дарным моему брату».

Таким великим незлобием был украшен Харалампий еще идо того, как стал монахом.

Наконец братья-близнецы Косьма и Дамиан вырос­ли и получили высшее образование. Косьма стал преподавателем в начальных классах, а Дамиан – государственным чиновником. Получив свободу, Ха­ралампий готовился осуществить великую мечту своей жизни. Однако... новые препятствия. Теперь уже со стороны единоверцев, собратьев-старостильников.

– Но вы поймите, что я поклялся пред Богом.

– Нет, ты должен ради успеха нашей борьбы оста­ваться в миру. Это твой долг.

Уход из мира опять откладывается. Так продолжа­лось до 1950 года. Все это время Харалампий находился в первых рядах старостильного движения. Но надо от­метить, что он, несмотря на свою ревность в вере, имел и рассуждение, всегда знал чувство меры. Вот как рас­сказывал сам приснопамятный Старец о событиях то­го времени:

«После перехода официальной Церкви на новый стиль мы отошли от нее. Но тут возникла большая про­блема – у нас не было главы, архиерея. К старостильникам присоединилось достаточно много священни­ков, иеромонахов со Святой Горы, однако епископа у нас не было. Когда в 1935 году митрополит Флоринский Хризостом отошел от официальной Церкви и присое­динился к старостильникам, нашей радости не было границ. Но надо отметить, что и среди старостильников существовало разногласие. Одни считали, что с изменением стиля из Церкви ушла и благодать, другие же говорили, что благодать в. ней осталась, а наша пози­ция – это позиция протеста против перехода на новый стиль. Это мнение вполне разделял и я.

Точно также думал и присоединившийся к нам ми­трополит Флоринский. В своем послании, насколько я помню, он писал: «Нашей матерью является Элладская Церковь, из нее мы почерпаем благодать. Однако мы не согласны и не желаем нести на себе ответственность за изменение календаря.

Но в 1950 году верх взяли сторонники крайнего тол­ка. Под председательством владыки было проведено со­брание. Высокопреосвященнейший сам всем все разъ­яснял. Он говорил собравшимся:

– Я прошу вас, не впадайте в крайности. Послушайте меня, и я обещаю вам, что победа будет за на­ми. На протяжении целых десяти лет я был ново­стильным епископом. Если теперь я начну говорить, что с переходом на новый стиль благодать ушла, тогда получится, что и у меня нет благодати, что я – лже-епископ.

Однако эти фанатики ничего не хотели слушать, они отвечали:

– Ты – архиерей, и у тебя есть благодать потому, что ты старостильник. Что же касается новостильни­ков, то их Таинства недействительны.

Со своей стороны я тоже пытался что-то разъяс­нять, но все это было абсолютно бесполезно. На собра­нии царили взаимное непонимание и полная путаница. В конце концов, владыка Хризостом как председатель был принужден подписать документ, в котором говорилось, что официальная Элладская Церковь с перехо­дом на новый стиль автоматически стала еретической и лишилась благодати. Подписывая это заявление, он сказал: «Я ставлю свою подпись под документом, с ко­торым совершенно не согласен» Однако акт был подписан. Когда он попал мне в руки, я так сильно рас­строился, так плакал, так был всем этим разочарован, что говорил сам себе: «О, несчастный, Бог призвал тебя к равноангельской жизни, а ты остался для того, чтобы спасти людей. Вот тебе и результат. Как можно ско­рее беги к своей цели, чтобы тебя не настигла внезап­ная смерть и ты не был нарушителем обета данного то­бой Богу“».

Итак, старостильники, несмотря на несогласие свое­го епископа, выпустили постановление 1950 года, в ко­тором они заявили, что новостильная Церковь лишена благодати и является еретической. Харалампия, разоча­рованного результатами борьбы, теперь уже ничто не удерживало. Он простился со своими близкими и по­ехал на Святую Гору в скит Малой Святой Анны, что­бы увидеть там своего крестного отца – дядю. Затем он думал поехать на остров Эгину, чтобы повидаться и проститься со своей тетей, монахиней Евпраксией, ученицей подвижника отца Иеронима. После чего навсег­да возвратиться на Афон, чтобы поселиться там рядом со своим дядей и стать монахом.

Харалампий достигает Святой Горы – причала Даф­ни, а затем направляется к Святой Анне. Он спрашива­ет о дяде, и ему указывают крутую, обрывистую тро­пинку, ведущую к пещерам братства великого исиха­ста отца Иосифа. Там, вместе с этим прославленным Старцем, жил не менее достойный его сподвижник – Старец Арсений, родной дядя и крестный отец Хара­лампия.

«Поднимаясь и подходя все ближе и ближе к указан­ному месту, – рассказывал сам Старец, – я ничего не видел, кроме скал, поэтому был вынужден закричать: «Отец Иосиф, отец Арсений...» Никакого ответа. Вне­запно слышу чей-то весьма приветливый, любезный голос. Подхожу ближе. Возле маленькой пещерки сто­ит пожилой монах в ветхой одежде.

– Здравствуй, брат мой, – говорит он, делает низ­кий поклон и пытается поцеловать мне руку. – Заходи в мою бедную келейку, и я покажу тебе келью Старца.

Вхожу внутрь, и что же я вижу... Узкая пещерка, в которой невозможно встать во весь рост, не убрано, везде паутина, мусор, одежда, вещи валяются по всем углам. Когда я услышал, что этот монах родной брат Старца Иосифа и член его братства, то пришел в отчаяние. Да, говорю сам себе, подвигов я не боюсь, одна­ко в таких условиях жить я не смогу. Моя мать стирала, гладила, всех нас содержала в чистоте. Что же здесь та­кое – монашество или какой-то цыганский табор, ес­ли не хуже? Тем не менее, с большой предупредительностью этот монах проводил меня к Старцу Иосифу. По дороге он спросил:

– Как тебя зовут, брат?

– Харалампий, отец.

– А меня, брат, зовут Афанасий.

Вскоре мы пришли к отцу Иосифу. Старец тут же пригласил меня зайти к нему».

«Имея опыт посещения первой кельи, – рассказывал отец Харалампий, – у меня вовсе не было никакого желания заходить внутрь. Но, войдя, как это не удиви­тельно, я увидел, что здесь все было совершенно иначе. Да, келья тоже была маленькой и узкой, но ухоженной, прибранной, чистой. Тогда я почувствовал некоторое облегчение. Весть о моем приезде очень скоро дошла до отца Арсения, который встретил меня с радостью. После первых приветствий отец Иосиф задал несколь­ко вопросов:

– Какая у тебя в жизни цель, дитя мое?

– Я хочу стать монахом.

– У нас здесь, дитя мое, жизнь очень сурова, ты так жить не сможешь.

– Я хотел бы попробовать, Геронда.

– А.... хочешь попробовать? Тогда давай сейчас сде­лаем первую пробу.

Тут он зовет отца Арсения и говорит ему:

– Арсений, твой крестник говорит, что он хочет стать монахом. Вы вместе сделаете по три тысячи зем­ных поклонов, а затем ты приведешь его снова ко мне, и мы продолжим нашу беседу.

– Благословите, – был ответ.

И вот они кладут поклоны, отец Арсений заканчи­вает первым. Я отстал от него на пятьдесят поклонов, но, чтобы не погрешить против истины, надо отметить, что я клал поклоны на ровной земле, а мой крестный на небольшом холмике, что несколько облегчало этот труд. Заканчиваю и я, снова идем к Старцу.

– Ну, Харалампий, как ты теперь думаешь, выдер­жишь?

– Пока что, Геронда, я не встретил никаких затруд­нений, как будет дальше, не знаю.

– Итак, значит, все-таки хочешь попробовать?

– Да, Геронда, для этого я и пришел сюда. Только у меня есть желание сначала съездить еще в одно место, а затем уже окончательно переехать к вам.

– Куда же ты собираешься поехать?

– На Эгину, чтобы повидать свою тетю, монахиню Евпраксию, сестру отца Арсения. Я хотел проститься с ней и получить ее благословение.

– Послушай, что я скажу тебе. Если ты пришел к нам для того, чтобы стать монахом, то забудь свою тетю Ев­праксию. Если же ты хочешь поехать к ней, тебя никто не удерживает, только к нам ты уже не вернешься.

– Но, Геронда, мне здесь очень понравилось. Я хочу здесь стать монахом.

– Если ты желаешь у нас стать монахом, то оставай­ся, считай, что ты уже в братстве. Если же ты сейчас уедешь, то здесь для тебя дверь будет закрыта.

– Ах, Боже мой! Геронда, я приехал сюда, уже зара­нее наметив весь этот маршрут.

– Планы? Монах – и планы? Где ты видел такое мо­нашество – со своеволием и своими планами?»

Отец Иосиф и Харалампий еще долго говорили в том же духе, и, наконец, последний сдался. Рассудительный Старец уверился в горячем устремлении молодого че­ловека и предузрел его будущее преуспеяние. Мог ли он допустить, чтобы такой улов ушел из его рук? В кон­це концов, Харалампий сказал свое «да».

Без особого труда Харалампий вошел в распорядок жизни братства. Днем – послушание, молчание, рабо­та, ночью – бдение с восьмичасовым стоянием на но­гах и множеством поклонов.

Сердце молодого подвижника не замедлило воспы­лать огнем Божественной любви. Старец Иосиф, видя с первых же шагов такое усердие и успехи, беспре­рывно восхвалял Господа, говоря отцу Арсению: «Ар­сений, теперь я могу спокойно сказать Господу: «Ныне отпущаеши раба Твоего». Мы с тобой жили в строго­сти, трудясь до пролития крови, чтобы обрести в себе Бога. Однако все эти годы меня терзала скорбь: многие пожили вместе с нами, получили пользу и ушли; разде­лить же с нами наше духовное делание они не смогли. Я думал, что с этой скорбью мне предстоит и умереть. Но нет, Бог призрел нас в старости, послал нам вот этих последних монахов. На них, ты вспомнишь эти мои слова, будет опираться вся Святая Гора».

Действительно, эти пророческие слова святого Стар­ца сбылись в наши дни, когда приток новых насельни­ков в большинство монастырей Святой Горы, так или иначе, связан с духовными чадами отца Иосифа.

Старец, видя чрезмерное горение нового послушника и его жажду молитвы, заботился о том, чтобы, с одной стороны, преумножить этот дар, а с другой, уберечь молодого человека от сатанинской страсти превозно­шения.

Один из способов, призванных удерживать Хара­лампия в смиренномудрии, состоял в следующем: Отец Иосиф обращался с ним крайне грубо. Вместо того что­бы звать его по имени, он неизменно, обращаясь к не­му, говорил: «Эй, ты...» И Харалампий, как мне расска­зывал он сам, рассуждал сам с собой: «Эй, ты: Что это за «эй, ты»? У меня что, нет имени? Что это за невоспи­танность? Мне приходилось работать в мэрии с мирянами, и ко мне никогда так не обращались. Всегда об­ращались на «вы». – «Как вы поживаете, господин Галанопулос? “– «Благодарю вас» – «Прошу вас» А здесь я еще ни разу не слышал ни одного «спасибо“, ни одно­го «пожалуйста». Все здесь какие-то чудаки». И продол­жал: «Однако эти помыслы не могли укрыться от бла­годатного Старца, который прекрасно меня понимал. Он постоянно говорил: «Так... в миру ты был подвиж­ником? Постился, совершал целонощные бдения, под­визался; ты был умным, работящим, уважаемым чело­веком... И чего ты всем этим достиг? Принес к нам сю­да целый ворох тщеславия, эгоизма, самонадеянности. Теперь, когда закончились все эти хвалебные панегири­ки, не стало ли лучше?»

Действительно, благодаря этим простым, благодат­ным урокам Старца очень скоро мне стало понятно, что несмотря на то, что я в миру действительно креп­ко подвизался, однако, сам того не понимая, преиспол­нился тщеславия, выслушивая слова полные лести и похвалы».

Тем не менее Харалампий со свойственными ему от природы смирением, простотой и редким устремлени­ем к подвижничеству достаточно скоро пришел в пра­вильное устроение. Даже после того как Старец постриг нового послушника в великую схиму, а затем и похода­тайствовал о его рукоположении во иереи для исполне­ния храмовых нужд братства, он все равно продолжал говорить с ним тем же самым грубым языком. Но необ­ходимо отметить, что такое обращение с Харалампием было напрямую связано с его духовным преуспеянием.

«Я помню, – говорил он, – как однажды во время трапезы у нас началась какая-то духовная беседа. Все отцы обменивались своими соображениями, но как только я захотел что-то сказать, Старец резко прервал меня: «Замолчи» Прошло несколько минут, я снова хотел высказать свое мнение, но отец Иосиф: «Сказано, замолчи. Ты ничего не говори».

Помысел говорил мне: «Да... Геронда, ты меня счи­таешь совсем ни за что”. Однако я немедля побивал его другим помыслом: «Знает Геронда, что делает. Вот те­перь правильно”».

Когда в скором времени Харалампий хорошо усво­ил эти уроки, что же еще придумал его премудрый Ста­рец? По самомалейшему поводу, вместо того чтобы от­читать самого Харалампия, который уже привык к это­му, он начинал перебирать всю его родню и даже его отца, который давно отошел в вечную жизнь.

Слыша такие слова, он снова начал смущаться. Со скорбью он рассуждал сам в себе: «Ну, это уж слишком. Мой отец уже умер, и так о нем говорить! Нет, я это­го не потерплю». Однако, обращаясь к самому себе, он вновь убеждал себя, что не имеет права судить своего Старца.

Отец Арсений очень часто говорил нам о своем пле­мяннике Харалампий: «Многие жили вместе с нами. Ге­ронда принимал, а потом говорил мне: «Немножко на­чинаю подтягивать одного – уходит, только-только берусь за другого – заболевает”. Но когда пришел Ха­ралампий, он нам сказал: «Вот, этого сколько ни бей, все сносит”».

«Но однажды, – рассказывал отец Харалампий, – я дерзнул настоять на своем. Этот случай я хорошо за­помнил и получил урок на всю оставшуюся жизнь. Оказывается, «неправильный” совет Старца в тыся­чу раз лучше и вернее моего «правильного”» Мы за­нимались ремонтом наших келий в Новом Скиту. Бра­тия договорились со Старцем о достаточно дорогосто­ящей закупке материалов, меня же при этом разговоре не было. В миру я хорошо разбирался в строительстве, и теперь подсчитал, что при такой покупке мы лишь выбросим деньги на ветер. Бегу к отцу Иосифу, чтобы ради общей пользы успеть предупредить его об ошиб­ке. И что же... Он принял меня и, буквально не дав ска­зать ни слова, излил на меня целый поток оскорблений и, сделав строгий выговор, прогнал, как собаку. Ухо­жу с поникшей головой, однако не отказываюсь от сво­их соображений и говорю сам себе: «Хорошо, хорошо, спасибо за нагоняй. Но завтра, когда ты такую уйму де­нег выбросишь на ветер, тогда мы еще вернемся к это­му разговору”.

Так и случилось, но я потерпел полное поражение. Когда прибыли эти материалы, то, как я и думал, они на тот момент оказались совершенно нам ненужны и бы­ли сложены на склад. Однако прошло совсем немного времени, и они пригодились для начатой новой строй­ки. Причем их было ровно столько, сколько нам потре­бовалось, как будто мы их специально для этого и зака­зывали. Когда стало ясно, что Старец прав, он позвал меня и преподал хороший урок».

Очень скоро послушнику Харалампию, который уже начал очищаться во всепопаляющем огне Божествен­ной любви, целонощное восьмичасовое, весьма утоми­тельное бдение стало казаться недостаточным. Поэто­му и после восьми часов молитвы он стал продолжать бдение, полностью презирая отдохновение для тела. Однако целонощное стояние на ногах, да еще и с бес­численным количеством поклонов, лишение себя те­лесного покоя – лишь непродолжительный послеобе­денный сон – не остались без последствий: силы стали уходить, появилась постоянная тяга ко сну на послу­шаниях, умалилось рвение к молитве и так далее. Отец Иосиф очень скоро это заметил и в обязательном порядке благословил Харалампия спать утром один или два часа.

«И действительно, – вспоминал Старец, – я на опыте понял, что это ветхое тело требовало своей дани. Благодаря небольшому утреннему отдыху любой днев­ной труд мне стал нипочем, а, вместе с тем, уста непре­станно произносили «Господи, Иисусе Христе, поми­луй мя, грешного» Очень часто во время работы, на послушаниях молитва доходила до предела: неудержи­мо начинали изливаться слезы, так что, если я трудился вместе с другими, то был вынужден придумать какое-либо оправдание для того, чтобы укрыться хотя бы на несколько минут».

«Однажды я спросил Старца:

– Геронда, когда ты оставил мир, кого для тебя было труднее всего покинуть?

– Я любил всех своих близких и в первую очередь моих братьев-сирот. Что же касается матери, то к ней я был особо привязан. Она действительно была святая душа. Мы с ней вместе прожили, можно сказать, целую жизнь, она мне стирала, гладила, всячески обо мне за­ботилась... Иной раз во время искушения, чтобы сра­зить меня, диавол напоминал мне о ней и влагал в мое сердце неразумную к ней любовь. Когда таким обра­зом сатана терзал меня, то что я делал? Я размышлял, что мы, отрекшиеся от своей матери, теперь имеем сво­ей матерью Пресвятую Богородицу. Я падал на землю С рыданиями и слезами: «Панагия, прощу Тебя, скорей приди ко мне. Угаси во мне эту привязанность к моей матери. Теперь Ты моя Матушка. Я ищу только и толь­ко Тебя, помоги мне».

Когда я от всей души произносил эти слова, то ощу­щал в себе пламенную любовь к Пресвятой Богороди­це. Огонь этой любви угашал все мои плотские жела­ния и привязанности. Стоит только помыслить о Цари­це Небесной, как чувствуешь в себе сладчайший рай, и ты находишься в этом раю. В это время ничего иного не можешь произносить, кроме как: «Панагия моя, Па­нагия моя, пресладкая моя Матушка, Панагия моя…, возьми меня сейчас, сию минуту к Себе..., не могу тер­петь удаления от Тебя…, я стремлюсь к Тебе».

Такое искушение постигало меня несколько раз, ибо благодать, испытывая, часто оставляет нас, чтобы мы и сами боролись, но затем возвращается вновь.

Любовь к Пресвятой Богородице иссушила мою страстную привязанность к матери. И несмотря на то, что она часто в своих письмах просила меня: «Дитя мое, приезжай хотя бы в Уранополис, чтобы мне мож­но было взглянуть на тебя», – я ее не слушал. После кончины моего Старца, отца Иосифа, когда она вновь стала беспокоить меня подобными просьбами, я при­нял такое решение. Пишу ей: «Давай в одно время при­едем в Фессалоники, но при условии, что ты согласишь­ся стать монахиней» Я знал, что моя мать всегда жила строже монахини, поэтому кому, как не ей, приличе­ствовал ангельский образ. Так и вышло. Около 1961 го­да я приехал в Фессалоники и постриг ее в монахини с именем Марфа. С тех пор больше я уже не виделся с ней никогда».

Старец Иосиф, видя великое рвение послушника Хара­лампия, как-то раз специально пригласил его к себе и сказал:

– Вон там наверху, в тех скалах, которые ты видишь, есть одна небольшая пещерка. Я уверяю тебя, что там – рай. Ты взберешься туда и будешь там оставать­ся до тех пор, пока я не позову тебя. Хорошо?

– Как благословите, Геронда.

«Делаю перед Старцем поклон, – рассказывает отец Харалампий, – и начинаю карабкаться вверх по ска­лам. Приближаюсь к пещере... ну, что можно сказать... Совершенно дикое место, где могут жить только лишь змеи. Пещера такая тесная, что только согнувшись можно попасть внутрь. Поначалу я по-человечески струсил, меня охватил страх, я говорил сам себе: «Да, Геронда, зачем ты послал меня сюда? Разве это рай? Да это сущий ад, а не рай. Посмотрим, как бы здесь получ­ше устроиться, чтобы совершить правило, пока Старец не позовет меня спускаться. Раз он так велел, то отсту­пать не буду, пусть хоть умру: если Старец не позовет меня, назад я не пойду. Лучше умереть за послушание, чем стать дезертиром”.

Итак, начинаю совершать правило. Поклоны, покло­ны, молитва. Потихоньку робость и страх стали прохо­дить, я стал чувствовать себя уютнее. «Итак, – гово­рю себе, – раз послал тебя сюда Старец для молитвы, молись, Харалампий, крепко, сколько сил хватает”. Понуждаю себя, понуждаю... Скоро сердце начало согреваться и источать плач, славословия и благодарения. Там я впервые был удостоен созерцания, когда, как говорят отцы, ум замирает, прекращая свою деятель­ность, и движется Святым Духом, который ведет его куда хочет и возводит даже до небес. Я пришел в се­бя, а затем – новое восхищение в иные небесные оби­тели. Так повторялось два-три раза. Я чувствовал себя точно так же, как ученики Христовы на Фаворе, и го­ворил себе: «Хорошо нам здесь быть. Поистине здесь, куда меня послал мой Старец, рай. Вот бы он никог­да не позвал меня спускаться вниз из этого райского уголка»

Однако через два-три дня слышу, внизу со стороны келий раздается знакомый голос: «Харалампий, Старец велел тебе спускаться”

Вы не поверите, как я опечалился, услышав это бла­гословение. Однако иначе поступить я не мог, надо бы­ло выполнять послушание. Когда я вернулся, все про­исшедшее со мной ясно было отражено на моем по­никшем лице. Тут меня зовет Старец и спрашивает: «Я хочу, Харалампий, чтобы ты сказал правду. Там, куда я тебя послал, рай, или нет?” Глубоко взволнованный, с опущенной головой и глазами, полными слез, я отве­чаю: «Да, Геронда, действительно там рай”. Тогда отец Иосиф не выдержал, обнял меня и расцеловал.

Как правило, он был строг в проявлении чувств. Од­нако иной раз, когда замечал духовное преуспеяние своих монахов, не мог сдержать себя от радости. Тог­да Старец показывался нам таким, каков он есть на са­мом деле: он обнимал нас и от переполнявшего его вол­нения не мог сдержать слез».

После окончания послушником Харалампием с отлич­ными отметками «начальной школы пустыни» свя­тые Старцы Иосиф и Арсений принимают решение о его постриге в великую схиму и рукоположении во ие­ромонахи для совершения богослужений в келье. Это произошло спустя год после поступления Харалампия в братство (октябрь 1951).

В связи с решением Старцев о хиротонии Харалам­пия возникло одно большое затруднение. Как известно, братство Старца Иосифа до 1950 года находилось в общении с группой старостильников митрополита Флоринского Хризостома, которые занимали тогда еще до­статочно умеренную позицию.

Однако после выхода упоминаемого ранее заявления старостильников братство прервало с ним и всякое об­щение и официально присоединилось ко Вселенской Патриархии.

О Харалампий как об одном из лидеров старостиль­ного движения знали даже на Святой Горе и, принимая во внимание его убеждения, сомневались, согласится ли он принять рукоположение от архиерея официаль­ной Церкви? Тем не менее монах Иосиф (теперь извест­ный Старец монастыря Ватопед), один из членов брат­ства, с большой осторожностью предпринял попытку подробно рассказать ему о том, что они отделились от «хризостомовцев».

Как ни странно, когда Харалампий услышал об этом, он радостно сказал отцу Иосифу: «Они же впали в пре­лесть, поэтому-то я и ушел от них. Вы поступили со­вершенно правильно».

Как только отец Иосиф услышал эти слова, он немед­ленно побежал к великому Старцу.

– Геронда, Геронда! – запыхавшись, стучит он в дверь.

– Что случилось, Иосиф?

– Харалампий тоже с нами.

Старец Иосиф, еще раньше получив извещение от Святого Духа, ответил:

– Я это знал, дитя мое, поэтому и решил рукополо­жить его. Так что успокойся. Теперь у нас больше нет никаких препятствий.

Хиротония была совершена в кириаконе скита Святой Анны приснопамятным митрополитом Милитопольским Иерофеем.

При монашеском постриге Харалампию было остав­лено его мирское имя, что для монашества не вполне обычно. До того как он был рукоположен в иеромона­ха, литургические потребности их небольшого брат­ства удовлетворял папа-Ефрем Катунакский, духов­ный сын Старца Иосифа, присный его воспитанник и преданный ученик.

После хиротонии отца Харалампия братство начало следовать следующему распорядку. С двенадцати часов ночи, что по византийскому времени соответствует за­ходу солнца, начиналось целонощное келейное бдение, продолжавшееся до шести часов (здесь и далее время, будет указываться по-византийски). После шестичасо­вой молитвы все шли в храм на богослужение, завер­шавшееся Божественной литургией, за которой поми­налось множество имен как живых, так и почивших православных христиан. Богослужение длилось не бо­лее двух с половиной часов, после чего любые разгово­ры строго запрещались, все расходились на отдых, про­должавшийся два – два с половиной часа. После этого братья, отдохнув и набравшись сил, по очереди заходи­ли к Старцу, чтобы получить благословение и выслу­шать указания, касающиеся послушаний.

Перед тем как в полном молчании отправиться на работу, братия имели благословение подкрепить свои силы размоченными в воде сухарями.

«Я, – рассказывает отец Харалампий, – еще с детских лет, проведенных в России, зимой имел неболь­шую слабость к горячему чаю. Как-то раз говорю Старцу:

Геронда, благословите вместо воды пить немного чаю?

– Чай? Мыслимое ли дело иметь здесь такую ро­скошь?

– Хорошо, Геронда, пусть будет вода, можно ее не­множко подогреть?

– Если хочешь, то пей холодную воду. А горячая во­да нам неизвестна.

Что делать, отвечаю:

– Благословите.

Так продолжалось до преподобнической кончины моего Старца. Как-то раз, уже после его смерти, я не­много простыл. Налил в кастрюльку водички, вскипя­тил ее, бросил туда чай, и говорю: «Геронда, до самой твоей смерти я был у тебя в послушании. А теперь бла­гослови меня выпить немного чайку, чтобы согреться”.

Согласно распорядку, мы трудились на послушани­ях до полудня. Затем братья расходились по своим пе­щеркам на два-три часа, чтобы совершить по четкам вечерню и, если еще оставалось время, заняться чтени­ем творений Святых Отцов.

После этого была общая трапеза и отдых около трех с половиной – четырех часов. В двенадцать часов по-византийски, то есть после захода солнца, братья снова поднимались на непременное восьмичасовое целонощ­ное бдение, предварительно подойдя под благослове­ние к Старцу. Перед бдением братья, для того чтобы не­множко взбодриться, имели благословение выпить ча­шечку кофе, а немощные могли также подкрепить свои силы сладостями (медом, халвой и так далее).

Как я уже говорил, братство в том составе, в каком оно было в последние годы жизни Старца Иосифа, от­личала полная воодушевления ревность, несмотря на то, что по телесной крепости большинство послуш­ников уступало великим отцам Иосифу и Арсению. Вследствие этого премудрый Старец Иосиф ограничил уклад жизни своего братства самым необходимым, тем, что составляет духовную сущность монашеской жиз­ни: строгим послушанием, всегдашним бдением, пол­ным откровением помыслов, посильным трудом, пре­сечением пустословия и упражнением в непрестанной молитве не только в часы бдения, но и, насколько это возможно, в том, чтобы уста не переставали произно­сить молитву в течение всего дня.

Что же касается пищи и сна, то тут были некоторые послабления, согласно телесным силам каждого. На протяжении многих лет оба великих Старца, за исклю­чением субботних и воскресных дней, вкушали пищу один раз в день и без растительного масла. Теперь же они были вынуждены снизойти к телесным немощам молодых братий. Они стали вкушать пищу один раз в день и без масла только в установленные три дня неде­ли, тогда как в остальные четыре дня, естественно, за исключением положенных постов, Великой Четыреде­сятницы и т. д., было с рассуждением позволено на об­щей трапезе один раз в день разрешение на все (есте­ственно, кроме мяса).

После того как послушник Харалампий стал иеромона­хом, ежедневный распорядок дня братства стал таким, как мы его только что описали. Надо отметить, что

Старец, еще живя в миру, много подвизался и имел со­ответствующую закалку. По этой причине и после того, как он стал послушником, имея ясное осознание того, что он живет со святыми людьми, он имел божествен­ную ревность, побуждавшую его к еще большим подвигам.

Первое испытание тремя тысячами поклонов пока­залось ему детской игрой, но когда он готовился померяться силами с самим своим крестным, который одно время за сутки совершал до пяти тысяч поклонов, то внезапно «наскочил на скалу рассуждения». Опытный и рассудительный отец Иосиф прекрасно знал свято­отеческие слова: «если ты увидишь юношу, восходящего на небо по собственному желанию, схвати его за ноги и стащи на землю, ибо это ему не полезно». Мо­лодой подвижник объявляет ему свой новый рекорд: «Геронда, сегодня я дошел до пяти тысяч поклонов». Он ожидал справедливой похвалы Старца за этот под­виг. Однако случилось обратное. Отец Иосиф строгим голосом спросил:

– И кто же дал тебе, своевольник, благословение – делать столько поклонов? Ты разве не знаешь, что этот твой труд, как не имеющий благословения, был напра­сен?

– Но, Геронда, разве мы пришли сюда не для подви­гов? Неужели и в этом нужно благословение?

– Нужно, и еще как.

– Хорошо, пусть так, тогда с сегодняшнего дня пусть это будет с вашего благословения.

– С моего благословения? То есть ты хочешь, чтобы мы тебе потакали? Итак, хорошенько запомни то, что ты сейчас услышишь. С сегодняшнего дня тебе строго настрого запрещается делать больше тысячи поклонов.

– О, горе! Да как так, Геронда..., ты убил меня!

– Делай то, что я тебе сказал, и отбрось в сторону все свои пожелания.

Так и случилось. Старец предвидел, что юный под­вижник подвергается опасности быть обкраденным «справа» – гордостью, поскольку в братстве были мо­нахи, которые, будучи не такими физически крепкими, не могли делать столько поклонов.

Вместе с тем прозорливое око отца Иосифа предви­дело также и то, что когда-нибудь телесные силы папы- Харалампия ослабеют, ведь он и так был уже не молод (тогда ему было 40 лет), поэтому-то он и побуждал его больше обращать внимание на хранение ума и стяжа­ние непрестанной молитвы.

Конечно, отцы считают, что для покорения ума ду­ху прежде всего необходимо подчинение, обуздание те­ла. Но разве ежедневные тысяча поклонов – это мало? Тело палы-Харалампия ежедневно было укрощаемо тя­желыми работами по келье. У него были золотые руки. Он мог делать все: быть столяром, огородником, пова­ром, заниматься любым рукоделием... Он был самоуч­кой: помогая мастерам и наблюдая за их работой, Ха­ралампий стал отличным строителем, столяром, резчи­ком печатей и т. д.

Каменные опорные стены, благоустроенные пе­щерки Малой Святой Анны и Нового Скита, стаси­дии новых келейных храмов, всевозможная мебель и т. д. до сих пор являются свидетельством его ма­стерства.

Что же касается искусства изготовления печатей для просфор, то я, будучи очевидцем, дерзаю утверждать, что в нем отец Харалампий установил рекорд, который никто из резчиков как прежних, так и будущих времен, думаю, никогда не сможет превзойти.

Когда Старец послал его на Катунаки изучать искус­ство изготовления печатей, то утром он вышел из сво­ей кельи, а после обеда уже вернулся назад, неся с со­бой первую печать, изготовленную им весьма искусно.

Я впервые познакомился с папой-Харалампием в 1964 году в Новом Скиту. В то время в своей подвиж­нической келье он придерживался следующего распо­рядка: вслед за окончанием бдения следовал утренний отдых – около одного-двух часов, а затем два часа он резал печати. И как вы думаете, сколько печатей у него получалось? Как это ни невероятно, но за это время он успевал вырезать целых десять печатей!

Это рукоделие папа-Харалампий считал чем-то вро­де поделия. В остальные часы, отведенные на послуша­ния, он занимался каким-либо физическим трудом, по­могал другим братьям, либо исповедовал приходящих из соседних монастырей монахов и приезжающих ото­всюду мирян.

Что касается качества резьбы печатей, то в этом он был неподражаем. Когда через год после нашей первой встречи я вместе с двумя другими братьями поступил в его братство, мы недоумевали, как он так быстро и так качественно справляется со своим рукоделием. Будучи спрошен об этом, он ответил:

«Какова твоя молитва во время работы, таким будет и твое рукоделие. Чем скорее будет изливаться из тво­их уст молитва и чем чище она будет, тем быстрее ты справишься с работой, и тем качественнее будет ее ре­зультат. Хочешь, приведу тебе один пример? Со всем усердием я пытался научить резать печати некоторых монахов, желающих изучить это рукоделие, чтобы тем зарабатывать себе на кусок хлеба. Когда они трудились с молитвой «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», работа шла хорошо. Но иной раз их увлекали различные помыслы. Молитва прекращалась, помыслы начинали действовать изнутри, и тогда... о, ужас. Они не только портили заготовки для печатей, но еще и острыми рез­цами, необходимыми для этой работы, ранили себе ру­ки и ноги. Некоторым из них, чтобы они не остались без пропитания, я даже посоветовал освоить какое-ли­бо другое рукоделие. С инструментом для резьбы печа­тей шутки плохи. Для тех, кто вместо того, чтобы тво­рить молитву, принимает помыслы, они являются без­жалостными мстителями!»

Когда в 1965 году я уже окончательно перешел в брат­ство приснопамятного моего Старца, то первые дни обычно я сидел рядом с ним в то время, как он зани­мался рукоделием. Вышеприведенный рассказ был для меня одним из первых полученных от него уроков, в результате чего я стал испытывать некоторый страх перед этим рукоделием. Но... в одно прекрасное утро Старец говорит мне, что я должен научиться резать пе­чати.

Честно признаюсь, что все внутри меня было против и я не хотел браться за это опаснейшее занятие. Только сознание того, что так сказал Старец, послушание ко­торому было моим долгом, вселяло в меня некоторое мужество. Поистине, братья мои, я много раз испыты­вал на себе эту тайну, это чудо послушания. Так было и на этот раз. Будучи ленивым и нерадивым, я не мо­гу похвалиться чем-то духовным, что же касается руко­делия, то тут все иначе... Подкрепляемый молитвами своего Старца, я стал, по крайней мере, хорошим рез­чиком.

Однако опасность, подобно дамоклову мечу, всегда была рядом. Папа-Харалампий говорил мне: «Если ты такой смелый, то не твори молитву во время работы». Или: «Если ты такой смелый, то давай, оставляй приходящие злые помыслы, беседуй с ними. И смотри, вот резец уже готов выскользнуть и вонзиться тебе в руку или ногу». Не обойду молчанием и то, что я не раз и не два, хотя и не сильно, но до крови ранил себя. Однако благодарение Всевышнему за то, что этот первый урок помог мне понять тайну успеха, которой является по­слушание и доверие к своему Старцу.

Старец строго запретил юному подвижнику совершать по многу поклонов, и этот воин Христов стал недоуме­вать, что же ему делать для того, чтобы время молит­венного правила проходило с большей отдачей. Придя из мира в зрелом возрасте, имея некоторый духовный опыт и будучи начитан в творениях Святых Отцов, он из практики уже познал, какую ценность имеют послу­шание, горячая ревность и способность пожертвовать собой ради других. Понял и то, какие «плоды» прино­сят строгое осуждение, высокомерное, презрительное и т. д. отношение к ближним.

Поэтому отец Харалампий рассудил, что поскольку он чувствует себя полным сил, то вместо коленопре­клонений он может проводить все время бдения в сто­янии на ногах, в понуждении себя на весьма трудное самососредоточение, состоящее в том, чтобы, подобно суровому тирану, воспрещать своему уму исходить из чистого смысла односложной молитвы «Господи, Иису­се Христе, помилуй мя», «Пресвятая Богородице, спаси мя» или других молитвенных обращений к Создателю.

Такой вид подвига отец Иосиф разделял целиком и полностью. За свои ежедневные труды этот мужествен­ный послушник очень часто получал в награду от Стар­ца... всевозможные оскорбления, грубость, унижения, а иной раз чувствовал на своей спине, как крепка его палка.

«Во время ночных подвигов, – говорил нам при­снопамятный отец Харалампий, – все братья держа­ли возле себя хорошую палку. Как только самый незна­чительный помысел гордости, осуждения, нерадения и т. д. дерзал прервать молитвенное устремление – хлоп его палкой, и серьезно, не в шутку. Упадешь на зем­лю, скорчишься от боли, и скажешь сам себе: «Я пока­жу тебе, злодей. А ну-ка, повтори, если сможешь”. Но сколько раз после этой боли приходило такое умиле­ние, и сколько раз начинала идти такая молитва... Ум был восхищаем и наслаждался райской радостью, опи­сать которую невозможно.

Самоуничижение является необходимейшим ору­жием в молитвенном делании. В подвижниках оно про­стирается и доходит вплоть до гнева на самого себя. Первый наш враг – это мы сами. Тогда мы стремимся к отмщению, испытываем жажду страданий и уничиже­ний. Тогда этот святой жезл обрушивается как дождь, и ты понимаешь, что действительно «древо изшло из рая”.

Все то, о чем я рассказываю здесь, хорошо и правиль­но. Однако когда меня этому учили другие и даже сам наш Старец Иосиф, то я с большим трудом едва мог это понести.

– Эй ты, иди сюда. Какой ты иеромонах? Ты, кото­рый держит в своих руках самого Христа, и не имеет страха Божия?

За этим обличением последовали одна-две пощечи­ны, Но на этот раз я не перенес испытания. Можно сказать, что награда, ожидающая победителя, теперь мною была потеряна... Когда, в конце концов, я услышал сло­ва Геронды: «Тебе епитимия, завтра ты не будешь слу­жить литургию, – то пошел в свою келью, и слезы не­прерывно текли из моих глаз. Но это были не слезы смирения, а слезы досады и самооправдания.

«Да-а-а.... тут жертвуешь собой ради других, тру­дишься, совершаешь бдения, все время молчишь... Ка­кое зло находит во мне мой Старец, что обращается со мной так жестоко? Мой Старец святой? Да, он святой, но теперь, как человек, он ошибся.

Очень скоро, однако, я понял, что это был для меня выпускной экзамен, и я.... его не сдал.

Снова обращаюсь к самоуничижению. Бью себя пал­кой и говорю: «Горе тебе, окаянный, сколько в тебе эго­изма! Сам ты, творя свою волю, до синяков бьешь се­бя по ногам. А две пощечины твоего Старца, которые в сравнении с этими ударами все равно что поглажива­ние, показались тебе чем-то таким, что уже и выше тво­их сил! Где же твоя любовь к Старцу, где вера в него, где твое послушание до смерти?

Несмотря на неудачу, как потом выяснилось, я все-таки сдал этот экзамен. Вскорости меня зовет мой со­страдательный Старец. Крепко сжав меня в своих объ­ятиях, отец Иосиф молча, проливая потоки слез, излил на меня всю свою бесконечную любовь. Он показал ее настолько ощутимо, что все мое существо наполни­лось невыразимым ликованием, которое не затухало всю ночь. Тот, кто ощущает в себе эту радость, гово­рит Христу: «Что это за переживание, Господи? И есть ли радость и ликование больше тех, которые я испыты­ваю сейчас близ Тебя?“

Но все это меньше самой мелкой капли в бескрай­нем океане любви Божией. В этом убедил меня сам мой Старец, когда, полный восторга после этого переживания, я пришел к нему, чтобы сказать, что се­годня удостоился быть самым счастливым человеком на земле. «Дитя мое, – сказал он, – Господь дал те­бе лишь одну капельку из бескрайнего океана Своей любви. Постарайся же, насколько у тебя хватит сил, использовать все случающееся, каждое искушение, каждое уничижение, каждую скорбь так, чтобы они открывали для тебя возможность познать иное состо­яние, еще более высокое, чем то, в которым ты пребы­вал сегодня"».

«Как-то раз у нас была пангения, и все наше братство занималось какими-то тяжелыми строительными ра­ботами. Когда мы закончили и настало время послео­беденного отдыха, внезапно с пристани послышался протяжный гудок баркаса. Лицо Старца, как только он его услышал, сильно помрачнело.

– Геронда, что случилось?

– Вот тоже нашли время. Это отец Г., он привез нам бочку оливкового масла.

Однако отцы так устали, что отец Иосиф не решался послать за ним кого-либо. Единственным выходом бы­ло, если бы кто-то сам вызвался принести ее. Я не знаю, как пришло вразумление, но понял, чего ждет Старец, и сказал:

– Геронда, благословите, я схожу и принесу эту бочку.

– Если ты хочешь, то я от всей души благословляю тебя. Иди, а я помолюсь за тебя, чтобы тебе было не так тяжело, дитя мое.

Немедленно, взяв веревку, спускаюсь вниз. Выхожу на пристань, обвязываю бочку веревкой, становлюсь на колени и прилаживаю ее себе на спину. Когда я под­нялся на ноги, мои колени сильно дрожали. Пытаюсь идти, но это почти невозможно, ноги буквально подка­шиваются. Но все-таки я не останавливаюсь. «Раз ме­ня послал Старец, – говорю сам себе, – то я не пой­ду на попятную. Пусть упаду, но тогда это уже будет не моя вина» С великим трудом, как черепаха, прошел я несколько метров. Осеняю себя крестным знамением и говорю: «Пресвятая Богородице, молитвами моего Геронды, помоги мне». После этой маленькой молитвы я почувствовал, что груз у меня за плечами стал немно­го легче. Делаю еще несколько шагов, чувствую, что он стал еще легче. Начинаю идти уже в нормальном темпе. Спустя какое-то время чувствую, что вся тяжесть ку­да-то исчезла. Поверь мне, я чуть было не начал караб­каться по сокращающей путь крутой тропинке, мне ка­залось, что меня сзади кто-то подталкивает. Тогда, поч­ти что бегом, я стал подниматься по ступенькам наверх, беспрерывно творя молитву: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя“. Мул с грузом от пристани до наших ке­лий поднимается примерно за два часа. Я же с грузом в пятьдесят ока оливкового масла за плечами дошел до кельи меньше чем за час.

На пороге меня встречал уже сам Старец. Говорю:

– Геронда, великое чудо, так-то и так-то...

Отец Иосиф снова не смог себя сдержать. Крепко сжав меня в своих объятиях, он Сказал:

– Это, дитя мое, плод совершенного послушания.

Хочешь, я тебе скажу еще кое-что? С того самого мо­мента, как ты пошел вниз, все это время я, непрерывно проливая слезы, тянул за тебя четки».

Старец Харалампий впервые рассказал об этом чу­де одному новоначальному брату, когда у нас в Новом Скиту произошло нечто подобное. Как-то раз, только наступил вечер, мы услышали, как на пристани кто-то кричит из лодки: «Картошка, картошка... Папа-Харалампий, я привез картошку». Брат слышит, как Старец говорит:

– Ну что ты будешь делать. В такое время кто пой­дет на пристань?

Брат:

– Геронда, благословите, я пойду.

– Иди, дитя мое, а я буду молиться за тебя.

Брат спускается вниз, берет мешок и идет назад. Он, как и некогда его Старец, почувствовал, что мешок почти ничего не весит, так что уже через несколько ми­нут был в келье. Здесь он видит отца Хараламлия с чет­ками в руках. Его глаза были полны слез, и он не смог удержаться, чтобы не обнять брата. Не знаю, насколько преуспел этот брат, но Старец с отличающей его при­родной простотой, будучи преисполнен любви, сказал:

– Мужайся, дитя мое, и настанет день, когда ты весь­ма преуспеешь и в монашеской жизни.

Потом он вспомнил о чуде, происшедшем с бочкой масла, и подробно рассказал о нем этому брату.

Для того чтобы понять, с каким усердием и точнос­тью следует выполнять труд послушания, необходимо рассказать еще об одном испытании, которому подверг папу-Харалампия его Старец. Вот что он сам рассказал в назидание архимандриту Филофею, ныне игумену монастыря Каракал, когда последний находился еще в братстве папы-Ефрема Филофейского (духовного бра­та моего Старца).

«Как-то раз, – рассказывал он, – в Малой Святой Лине у меня невыносимо разболелись зубы. Сколько было сил, я терпел. Однако когда стало совсем невмо­готу, я сказал об этом Старцу, умоляя его дать мне бла­гословение сходить в Карею к зубному врачу, благочестивейшему монаху Никите. Однако отец Иосиф, же­лая испытать меня, говорит:

– Нет. Нет тебе благословения.

Жду, может, станет полегче. Боль возрастает. Те, кто испытывал нечто подобное, знают, что это настоящая пытка. Снова иду со своей просьбой к Старцу. Изобра­зив притворное недовольство и немного пожурив меня за отсутствие терпения, он, наконец говорит:

– Хорошо, завтра на рейсовом баркасе поезжай и удали зуб, но вечером возвращайся на этом же барка­се. Понял?

– Благословите, Геронда.

Утром беру благословение и иду на баркас. Приплы­ваю в Дафни. Спрашиваю, как добраться до Карей. Мне говорят, что пешком – тогда еще не было автомобилей. Говорю: «Молитвами моего Геронды, Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», – ив путь. Быстро и легко я до­брался до Карей. Узнаю, где находится зубной кабинет. Вижу врача и длинную очередь больных, ожидающих своей очереди. Говорю врачу:

– Прошу тебя, поскорее вырви мне зуб.

– Это не так-то просто, – отвечает тот.

Начинаю объяснять ему, что мне необходимо успеть на баркас, идущий в скит Святой Анны. В конце концов подошла моя очередь, зуб был удален, и я не мешкая отправился назад. Потный прихожу в Дафни, и что же вы думаете? Баркас только что ото­шел от причала. Начинаю громко кричать, махать ру­ками, но все напрасно. Вот баркас уже скрылся за по­воротом.

«Что же теперь делать? – задаюсь я вопросом, – Ведь теперь я неизбежно опоздаю к назначенному сроку» Ответа нет. «Что еще можно придумать? Ид­ти пешком в Малую Святую Анну, и идти как можно скорее».

, Но быстро такое большое расстояние можно преодо­леть лишь на баркасе, иначе – только на крыльях. Те, кто ходил по этим узким и крутым тропинкам, знают, о чем я говорю. Несмотря ни на что, отправляюсь в путь. Иду без остановок и наконец добираюсь и до наших ке­лий. Уже начало темнеть. Стучу в дверь к Старцу: «Мо­литвами Святых Отец наших...» Никакого ответа. Сно­ва начинаю стучать, громко творю молитву – ответа нет. Тогда говорю:

– Геронда, открой. Это Харалампий.

Все напрасно. Наконец, изнутри раздается строгий голос:

– Кто там в такое время нарушает наше безмолвие?

– Это я, Геронда, папа-Харалампий, твой послуш­ник.

– Я тебя не знаю. Пожалуйста, иди отсюда и не на­рушай наше безмолвие. Если бы ты был папой-Харалампием, то ты бы в это время был на молитве, а не сто­ял бы под дверью.

– Геронда, пожалуйста, открой. Это я. Я не успел на баркас. Я не хотел опоздать...

В конце концов начинаю безутешно рыдать. Помед­лив еще какое-то время, Старец, наконец, открывает дверь, обнимает меня, также проливая обильные сле­зы, и, раскрывая свою тайну, говорит:

– Твой поступок, дитя мое, есть истинное послуша­ние. Будь мужественен, и Господь воздаст тебе стори­цею».

Эту историю дополнил иеромонах Макарий из мона­стыря Филофей (в настоящее время Старец хиландарской кельи «Маруда»). Вот что он мне рассказал:

«Когда я еще в Провате был новоначальным (16– 17 лег) послушником папы-Ефрема, позднее ставше­го игуменом монастыря Филофей, у меня разболелся зуб. Старец послал меня к бывшему тогда в Корее зуб­ному врачу, приснопамятному монаху Никите, Старцу дионисиатской кельи святителя Николая. Отец Никита спрашивает меня:

– Дитя мое, ты из какого братства?

– Я монах папы-Ефрема, из кельи святого Артемия с Проваты.

– Очень хорошо, дитя мое. Ты попал в хорошие ру­ки. Ваши Старцы – святые люди. Ты видишь вот этот зуб? Я храню его как честные мощи. Как-то раз ваш ду­ховный дедушка, Старец Иосиф, прислал ко мне одно­го монаха удалить ему зуб. Я его осмотрел и вижу – во рту все распухло. Говорю:

– Дитя мое, я сейчас не могу вырвать тебе зуб. Сна­чала надо принять лекарство, чтобы спала опухоль.

Он отвечает:

– Ничего страшного, Геронда, я потерплю. Мне Ста­рец благословил сегодня же вернуться назад.

– Ну что ты будешь делать, дитя мое. Кто из нас врач? Я знаю, что говорю, боль будет страшная.

Он опять за свое:

– Не волнуйся, Геронда, я потерплю. Прошу тебя, вырви его.

Ну что тут скажешь – думаю я. – Вот это точность в исполнении послушания! Таких монахов мне еще не приходилось встречать. Начал рвать. Тяну-тяну... долго я его мучил, наконец, с большим трудом вырвал этот зуб. Смотрю на монаха – он весь бледный, полуживой от боли встает, кладет передо мной поклон и отправля­ется в Дафни».

Комментарий автора. Может быть, вышеприведен­ные примеры станут для некоторых читателей источ­ником различных помыслов не в пользу Старца Ио­сифа. Согласно обычной логике, они будут правы. Но этот святой Старец, будучи весьма рассудителен, знал, кто и сколько может понести достойно, так, чтобы за свой подвиг получить награду.

Надо отметить, что очень важно еще и то, что вели­кий Старец сам всегда разделял тяжесть той ноши, ко­торую он возлагал на плечи других.

Поэтому каждый раз, когда все силы послушни­ка были уже исчерпаны, он говорил: «Посмотри, дитя мое, вниз, на пол. То, что ты видишь, это не вода. С той самой минуты, как ты ушел, мои глаза не переставали проливать потоки слез за тебя».

Пусть всегда об этом помнят подражатели ветхоза­ветным фарисеям, которые связуют бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их.

Вслед за проявлениями такой постоянной готовности и совершенного послушания не замедлили, как и пред­сказывал Старец, появиться и прекрасные плоды Свя­того Духа.

Христос говорит: «Кто любит меня, тот соблюда­ет слово мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим». Постоянством в Непрестанной молитве, утомительными целонощными стояниями, ежедневным омовением горячими слезами ум мужественного подвижника постепенно очи­щался так, что он, по примеру своего Старца, уже стал способен к многочасовой нерассеянной молитве. Тог­да молитва очень часто прекращается. А ум, который Обычно, подобно коню, сам движется куда пожелает – бездействует и направляется туда, куда его ведет некий всадник, иная сила – пришедший Святой Дух. Иной раз подвижник видит себя будто бы ничтожно малым, Так что он, как кажется, без труда может пройти сквозь ушко иглы. Но вместе с этим его ум расширяется, про­стирается по всей ширине небес, возносится аще в теле, не вем, аще ли кроме тела, не вем небесными вос­хождениями и вкушает наслаждения в небесных селе­ниях их же око не виде, и ухо не слыша.

Когда на исповеди этот делатель послушания расска­зал о полученных им новых опытах великому Старцу Иосифу, тот с восхищением воскликнул: «О, блажен­ное послушание, послушание и еще раз послушание! Тебе безусловно принадлежат все скипетры. Дитя мое, мы со Старцем Арсением пролили многие реки крови для того, чтобы вкусить эти небесные блага. Ты же од­ним только усердным деланием послушания сподобил­ся равной с нами благодати. Иного пути, более легкого и прямого, не существует».

«И период сбора лесных орехов наш Старец, – расска­зывает папа-Харалампий, – всегда посылал двух братьев, Афанасия и Иосифа, в монастырь Каракал. Они помогали при сборе и приносили с собой, в качестве благодарности за помощь, какие-то необходимые для нашего братства продукты. Однажды, в нарушение установившегося правила, Старец говорит мне: «Дитя мое, отправляйся помогать нашим братьям, они сейчас собирают орехи»

Уже на следующий день я был в Каракале, Первый раз мне пришлось собирать лесные орехи, но, как впо­следствии оказалось, эта работа была очень благодар­ной. Механически собираешь фундук, а ум, не отвле­каемый работой, сосредоточивается в непрестанной молитве. Но, как часто бывает, когда собирается мно­го народа, начинаются разговоры, шутки, смех и т. д., чтобы день прошел быстрее. Для тех, кто не знает, что такое молитва (главным образом это касается мирян), день, полный шуток и каламбуров, проходит очень лег­ко. Но когда обретен навык непрестанной молитвы, тогда от всего этого не только приходишь в расстрой­ство, но ум невольно склоняется к осуждению других, или же начинает вкрадываться гордостью, считая, что ты занимаешься, в отличие от всех остальных, чем-то более возвышенным.

Нечто подобное, как с новоначальным монахом, чуть было не случилось и со мной. Но монах Иосиф из на­шего братства понял грозящую мне опасность и, чтобы предупредить ее, сказал: «Иди сюда, я покажу тебе на­стоящего подвижника». Подходим мы к одному мона­ху, который во время работы ни с кем не разговаривал, а непрестанно творил молитву. Я говорю отцу Иосифу: «Да, наверняка он уже имеет некое духовное преуспе­яние. Кто он такой?» – «Это отец ЕвфимиЙ, киприот, он послушник одного строгого Старца с Керасеи». – «Отец Иосиф, как ты считаешь, может быть подойти к нему, чтобы услышать от него какое-либо слово нази­дания?» – «Он редко вступает в разговор, но если хо­чешь, попытайся».

Подхожу ближе, здороваюсь, он жестами отвечает на мое приветствие и продолжает работать. Я говорю:

– Отец, прошу тебя, скажи мне, новоначальному мо­наху, какое-либо слово назидания.

Он молчит. Я повторяю свою просьбу во второй и третий раз. Наконец он сказал:

– Хочешь стяжать молитву? Хочешь стяжать Хри­ста? Вот здесь, рядом с теми, кто вместе с нами работа­ет, ты все это найдешь. Слышишь, как они пустословят, шутят, смеются? Насколько можешь, будь очень внима­телен, чтобы с одной стороны не подражать им, а с дру­гой – не говорить себе «Боже мой, что это за люди…” и не осуждать их. Молчи, как будто ты работаешь в пол­ном одиночестве, и постоянно твори молитву. Тогда ты увидишь, как можно преуспеть в молитвенном делании здесь, во время работы в этих горах, когда трудишься практически до полного изнеможения.

Да, этот урок я никогда не забуду. Но однажды, ког­да мы жили уже в Новом Скиту, я запамятовал о нем, и случилось несчастье. Как-то раз Старец послал меня на один из больших праздников в монастырь Святого Павла, чтобы я там служил. Захожу в алтарь – много священников. Я присел в уголке и с горячим усердием творил молитву так хорошо, что вскоре почувствовал настоящее духовное ликование. Однако вместе с этим до моих ушей доносился шепот. Это по двое, по трое разговаривали священники. О чем они говорили, я не ведаю, но, сам не зная, как, я принял помысел осужде­ния. «Ну и ну, – говорю сам себе. – Столько радости доставляет душе эта простая Иисусова молитва, а они, за своими разговорами, полностью ей пренебрегают»

Враг только того и ждал. Теплота и сладость молит­вы уходят, и тут же на ее место приходит такой вну­тренний холод, такой мороз, что я уже не мог творить молитву даже устами. Немедленно пришло осознание своей ошибки, но епитимия продолжалась. На про­тяжении всего всенощного бдения я чувствовал в се­бе холод и сухость. Утром возвращаюсь к Старцу и со слезами и рыданиями рассказываю ему о своем паде­нии, прося о врачевании. И снова отец Иосиф, пол­ный сострадания, заключает меня в свои объятия, уте­шает и обещает, что, раз я осознал свою ошибку, то огонь молитвы очень скоро во мне возгорится вновь. И действительно, уже на следующую же ночь ко мне вернулось все, что было, как казалось, утеряно безвоз­вратно».

«Как-то раз, когда я только еще начинал жить у отца Иосифа, через наши кельи проходил один монах, кото­рый сказал нам: «Вы знаете, что сюда в скит приехал из мира один богоносный духовник?»

Услышав его слова, я сразу же подумал: «Вот хоро­шая возможность услышать что-нибудь себе на поль­зу» Иду к Старцу.

– Геронда, благословите сходить к этому богоносно­му духовнику, чтобы услышать что-нибудь душеполез­ное.

– Иди, если хочешь, – отвечает отец Иосиф.

Не теряя времени, отправляюсь в путь и нахожу это­го духовника. Какие прекрасные слова я услышал, ка­кие замечательные наставления! Мысленно я был бла­годарен монаху посоветовавшему мне сходить в скит.

Полный восторга, возвращаюсь и говорю Старцу:

Геронда, я получил большую пользу. Духовник Действительно богоносен.

Отец Иосиф только покачал головой и, когда я ухо­дил, сказал:

Сегодня, после бдения, обязательно зайди ко мне.

Снова прихожу к Старцу, но на этот раз уже безо вся­кого восторга и с поникшей головой. Он спрашивает:

– Ну, скажи мне, как ты сегодня провел свое бде­ние?

Что я мог ответить:

– Ах, Геронда, сегодня у меня был один лишь мрак и небрежение...

Тогда он прерывает меня и говорит:

– Но ведь ты вчера сказал, что познакомился с од­ним богоносным духовником. А ночью молитва шла Плохо?

– Да, Геронда, плохо. И я сам не знаю, почему.

– А я тебе скажу, почему. Ты прожил рядом со мной достаточно долго, я постриг тебя в монахи и рукополо­жил во священники. Ты ощутил пользу, которую при­нес тебе твой Старец?

– Да, Геронда, вы дали мне очень многое.

– Послушник, который находит успокоение возле своего Старца, не имеет права идти к другому духов­нику. Это все равно что лишить себя доверия того, ко­му тебя вручил Бог. Это – ни много ни мало – не что иное, как духовный блуд.

И еще в течение двух-трех дней я нес эту Божию епи­тимию. Не все было для меня ясно, и я говорю своему Старцу:

– Геронда, ты сказал, что послушник не имеет права окормляться у другого духовника. Тогда я не могу понять, как папа-Ефрем Катунакский, имея своего Стар­ца, сам говорит, что всем, что он имеет, он обязан тебе?

– Это другой случай. Представь себе, что ты жи­вешь в семье, где твой отец не дает тебе есть. Что ты станешь делать? Будешь умирать с голоду? Именно так случилось с папой-Ефремом. Он был вынужден по­лучать от меня пищу. Однако у него не было никако­го права оставить своего Старца, хотя последний и был очень суров. Поэтому мы по соглашению с папой-Никифором (Старцем отца Ефрема) поделили: ему – по­слушание, а все, что касается духовной жизни, это ко мне».

Приснопамятный Старец, согласно свидетельству тех, кто его знал, был от рождения наделен природными смирением и природной простотой. Когда он говорил о себе, то никогда не притворялся и не лицемерил, чтобы заслужить одобрение или услышать похвалу. Принести пользу ближнему – вот на что он всегда обращал все свое внимание.

Рассказывая какие-то случаи из своей жизни, он не пытался умолчать о каких-либо проявлениях своей че­ловеческой слабости. Даже через это отец Харалампий, сам того не ведая, назидал нас, когда мы начинали срав­нивать эти человеческие немощи со своими собствен­ными падениями.

Например, как-то раз он нам говорит: «Будьте очень внимательны, избегайте поводов ко греху. Монах, по­сле того как оденет рясу, если остается нечувствителен к приходящему искушению, то и во сне никогда не видит себя в мирской одежде, всегда – как монаха, в рясе. Один раз, когда я еще был новоначальным монахом, то дал некий повод к искушению, а вечером, во сне, уви­дел себя мирянином. Проснувшись, я был так расстро­ен, что все время плакал о таком своем жалком состо­янии и горячо просил Пресвятую Богородицу, чтобы она никогда больше не попускала мне такого искуше­ния. И к счастью, с тех пор я больше ни разу не видел себя без рясы во сне».

Другой раз брат на исповеди поведал Старцу, что у него ночью случилось осквернение. Отец Харалам­пий сказал ему: «Тут большое значение имеет устрое­ние каждого человека. Но так может случиться с кем- либо и за осуждение. Что касается меня, то я по своему складу к этому не предрасположен. Поэтому с тех пор, как я стал монахом, ночное осквернение случилось со мной лишь однажды, когда я еще был новоначальным. На пристани скита Святой Анны я попал в искушение. Один человек, имея нечистое намерение, стал приста­вать ко мне. Я не сдержался и говорю ему: «Радуйся, что я ношу вот эту одежду (и показал ему на рясу), ина­че я поговорил бы с тобой по-другому...» В тот вечер по попущению Божию меня во сне постигло оскверне­ние. В слезах я прихожу к отцу Иосифу. Мудрый Ста­рец сразу же говорит мне: «Расскажи, что с тобой про­изошло днем». Когда я все ему рассказал, он сразу же указал: «Вот и причина» С тех пор я стал более внима­телен, и по его молитвам со мной во сне никогда боль­ше не случалось ничего подобного».

Думаю, что вывод из всего этого напрашивается сам собой. Можно лишь еще раз подчеркнуть ясность, есте­ственность и простоту, отличающие безыскусственные рассказы приснопамятного Старца. Сорок лет он как мирянин прожил в миру, прекрасно помнил все про­исшедшее с ним за эти годы, однако, за одним-единственным исключением ни разу не видел во сне себя мирянином. Но даже и этот один-единственный слу­чай весьма показателен. Проснувшись, он предался без­утешному плачу, воспринимая это происшествие как некоторую Богооставленноеть. Вот какой чуткостью и предельной честностью даже по отношению к самому себе обладал наш Старец.

После своей иерейской хиротонии папа-Харалампий неизменно около полуночи совершал Божественную литургию. Ежедневное принесение Бескровной Жерт­вы он никогда не оставлял вплоть до старости, когда этому стали препятствовать телесные немощи.

Даже став игуменом монастыря Дионисиат, он еже­дневно с частью братии уходил в отдельный придел, чтобы спокойно, как он привык, совершить Божествен­ное Тайнодействие, всегда поминая множество имен людей, как живых, так и почивших.

На всю жизнь он сохранил самые светлые воспоми­нания об умилительной церковке Малой Святой Анны. Почти каждый день он так живо ощущал там таинство, что без частых остановок от проливаемого множества слез не мог совершать богослужение. Особенно это от­носилось к дню Христова Воскресения. По великим праздникам нашей Церкви, особенно в дни Страст­ной седмицы и на Пасху, монахи каждого святогорско­го скита собираются в так называемом кириаконе, где все вместе торжественно совершают праздничные бо­гослужения. По этой причине отец Иосиф всегда по­сылал своих монахов в кириакон Святой Анны. В келье оставались лишь Старцы Иосиф и Арсений и, в каче­стве служащего священника, папа-Харалампий.

Как рассказывал сам мой приснопамятный Старец, от «Благословенно Царство...» и до самого отпуска присутствие Христа и Пресвятой Богородицы в хра­ме было так живо, так явно ощутимо, что у всех нас из глаз непрестанно текли слезы, и из-за рыданий служ­ба прерывалась частыми остановками. Мы не просто Праздновали, но жили этим, получали великое наслаж­дение от переживания присутствия Воскресшего Хри­ста и Его Пречистой Матери.

Когда после службы я исповедовался своему Стар­цу и рассказывал ему о том, что я видел умными оча­ми души и что чувствовал, то он уверял меня, что то же самое переживал и он сам, и Старец Арсений, и до­бавлял: «То, что мы переживали, дитя мое, это только лишь часть той безграничной радости нашей Богоро­дицы, которую она почувствовала, увидев воскресшего Христа. Эта бесконечная радость, по милосердию Пре­святой Богородицы нашей Матушки, изливается и на нас, недостойных чад ее».

После поступления в братство отца Иосифа монаха Феофила из Нового Скита по его предложению великий Старец решает на какой-то срок, для пробы, переехать в прибрежный, расположенный неподалеку от Малой Святой Анны, Новый Скит.

В 1953 году монастырь Святого Павла, владеющий землей скита, находящийся в то время под управлени­ем приснопамятного игумена отца Серафима, с боль­шой радостью предложил Старцу участок возле скит­ской башни с расположенными на нем четырьмя келья­ми. Таким образом наше братство, состоявшее из семи человек, перебралось в Новый Скит. Здесь к нам при­соединились еще трое местных скитских монахов, и те­перь нас было уже десять человек.

В это время монах Ефрем, самый молодой по возра­сту, но первый по монашескому постригу, был руко­положен во иеромонахи. Поэтому для богослужебных нужд братства были построены два домовых храма. Первый – в честь Благовещения Пресвятой Богороди­цы, там жил и служил папа-Ефрем. Второй храм был посвящен Рождеству Иоанна Крестителя, при нем по­селился и стал совершать богослужения папа-Харалампий.

Духовная жизнь братства шла своим обычным по­рядком. Всенощное бдение, ежедневная Божественная литургия, послушание, работа, рукоделие, непрестанна я молитва и т. д. До самой преподобнической кончи­ны Старца Иосифа братство, подвизаясь согласно исихастским традициям, жило жизнью общежития. Общая касса, общая трапеза и т. д. Но незадолго до своей кон­чины приснопамятный Старец благословил, чтобы по­сле его смерти каждый из его чад жил отдельно, имея, таким образом, возможность собрать около себя свое собственное братство.

Рукоделием, дающим средства для пропитания, оста­валась резьба печатей для просфор. Однако, посколь­ку нужда опять заставляла заниматься строительными, реставрационными и другими работами, рукоделию уделялось только оставшееся от этих трудов время.

Монахи Афанасий и Иосиф без устали ходили по монастырям, выполняя различные работы и получая за это в качестве платы материалы, необходимые для строительства и ремонта келий. Один брат начал зани­маться рыбной ловлей, обеспечивая братскую трапезу рыбой и морепродуктами.

Этот брат ловил рыбу с обрывистых прибрежных скал Нового Скита и там случайно познакомился с одним старичком-рыбаком. У него была и замечательная ло­дочка, однако, в силу своих весьма преклонных лет, он уже был не в силах пользоваться ею.

Итак, рыбаку братства, отцу Н., стало жаль старич­ка, за которым некому было досматривать, но вместе с тем он «положил глаз» и на его лодочку. Что же он при­думал?

Придя к отцу Иосифу, он стал испрашивать его бла­гословения на то, чтобы они взялись досматривать ста­ричка и взамен получили лодку, столь необходимую братству. Однако премудрый Старец сказал ему:

– Оставь милосердие, чтобы не впасть в грех.

Однако рыбак не отчаивался.

– Давай, Геронда, все же так сделаем. Как будет здо­рово! Я буду носить вам свежую рыбку...

В конце концов поскольку послушник настаивал, Старец уступил. Он сказал:

– Хорошо, приводи сюда старичка. Но досматривать его будешь ты сам. Согласен?

– Хорошо, хорошо. Благословите.

Так и сделали. Действительно, отец Н. начал регуляр­но приносить свежую рыбку и, взяв к себе старичка, с большой заботой стал за ним ухаживать.

Что же случилось дальше? Прошло совсем немного времени, и у дедушки Яниса начались частые желудоч­ные расстройства. Они были такими сильными, что он буквально не успевал дойти до туалета. Из-за этой не­мощи и самого старичка, и всю комнату, где он жил, на­до было постоянно мыть по нескольку раз в день. Бо­лезнь усиливалась, и дошло до того, что ее приступы стали повторяться практически каждый день.

До этого времени у отца В. не было проблем с де­душкой Янисом. Однако, как только старичок стал нуждаться в постоянном обмывании, отец Н. взмолил­ся о пощаде. Что делать? Разве ж не сам он выпросил это послушание? Надо бы было и нести этот груз до конца. Но у всех нас есть человеческие слабости... Из моего небольшого опыта жизни в общежитии, в боль­шом братстве, могу сказать, что там каждый что-то де­лает на общую пользу. Один как бы дополняет другого. Но обмывать, убирать за старичком, который не может дойти до туалета, для этого, скажу я вам, нужно иметь особое терпение. В конце концов отец Н. нашел выход. Пусть лучше не будет ни старичка Яниса, ни его лодки. Идет к отцу Иосифу:

– Геронда, мы говорили о том, чтобы я ухаживал за старичком, но вот теперь у него постоянное желудоч­ное расстройство. Он буквально не успевает дойти до туалета.

– Что же делать, дитя мое?

– Геронда, я думаю, надо отвести его туда, где он жил раньше. Пусть у нас не будет лодки, но не будет и его самого.

– Что я такое слышу? Разве ты не просил у меня благословения ухаживать за старичком? А теперь хо­чешь выставить его за дверь? Посмотри на этого запач­канного старичка! Принимая его, мы в его лице прини­маем Христа. Если мы его прогоним, то это значит, что мы прогоним из нашей кельи Христа. Ладно, ступай, я сам решу эту проблему, а ты в следующий раз будешь знать, как настаивать на своем.

Рыбак Н. уходит. Приснопамятный Старец зовет от­ца Харалампия.

– Отец, с сегодняшнего дня ты будешь ухаживать за дедушкой Янисом.

– Благословите.

«С этого дня, – рассказывал наш Старец, – нача­лись мои мучения. За послушание стал я ухаживать за старичком. Но совсем не осуждать моего собрата было выше моих сил. «Ну и ну, – говорю я сам себе, – что же это такое. Сначала из-за него возникло это искуше­ние, а потом он взвалил его на мои плечи» С огромным усилием мне удалось подавить этот помысел. Я возра­жал ему следующими словами: «Будь осторожен, Ха­ралампий, ты служишь Христу. Пренебрегая этим ста­ричком, ты пренебрегаешь Христом. Взывай к Нему всю ночь, дабы Он помиловал тебя. И ты услышишь го­ворящий тебе голос: «блаженны милостивии: яко тии помилованы будут; и еще: «понеже сотвористе сие одному из сих братии Моих меньших, Мне сотвористе. Будь внимателен, ты снова сдаешь экзамен, смо­три, как бы тебе не провалиться».

Но и после таких рассуждений я с большим трудом вновь пришел в мирное устроение, став с усердием вы­полнять новое послушайте. Каждый день мне прихо­дилось перестирывать целую гору пижам, многократно обмывать самого старичка, постоянно протирать пол и – дорожку от комнаты до туалета. По-человечески я, ко­нечно, испытывал некоторую брезгливость. Два дня от невыносимого запаха мне приходилось постоянно за­жимать нос. Однако вскоре моя молитва усилилась, и я стал испытывать такую радость, буквально перепол­нявшую меня всего, что действительно начал чувство­вать, что служу моему Господу. Однако вершиной этих состояний было следующее чудо: тогда как в начале от зловония мне приходилось зажимать себе нос, теперь неожиданно я стал чувствовать благоухание, похожее на благоухание святых мощей, но еще более сильное. Уверяю вас: мне приходилось стирать совершенно за­маранные пижамы, часто пригоршнями собирать не­чистоты, но эго благоухание было так сильно; что за­глушало все остальные запахи. Внутренне я пьянел от этого аромата. Когда это случилось, я пошел на испо­ведь к Старцу. В ответ на мои слова, он сказал:

«Ты читал в «Благоделателе» о жившей в одном мо­настыре юродивой? Монахини действительно считали ее лишенной рассудка. Кроме того, что они смеялись, ругали и били ее, они еще заставляли ее убирать нечи­стоты и чистить отхожие места. Но она имела такую же благодать, как и ты, поэтому, чем больше ее поносили, тем больше она за это благодарила. Тебе Бог даровал этот дар за твою решимость выполнить любое возло­женное на тебя дело и за твое послушание»

Чтобы не оставить вас в недоумении, расскажу и о том, чем же закончилась история с дедушкой Янисом.

Старец Иосиф с того дня, как старичок стал обреме­нителен для братства, начал горячо молиться. Он гово­рил: «Господи, Ты нам послал его, и я не могу его про­гнать. Покажи же нам выход из этой ситуации» Резуль­татом этих молитв стало то, что однажды старичок стал собираться в дорогу. Мы говорили ему:

– Что ты делаешь, дедушка? Куда ты пойдешь с эти­ми своими болезнями?

– Это не ваше дело, я хочу уйти отсюда. Отведите меня туда, откуда вы меня взяли.

Поскольку старичок, настаивая на своем, поднял шум и крик, Старец сказал:

– Сейчас, дети мои, мы можем отвести его туда, где он жил раньше. Мы не в ответе за это. Это решение от Бога».

Так протекала духовная жизнь маленького братства, которое, согласно преподобному Иоанну Лествичнику, «есть земное небо». Этому, безусловно, способствова­ло присутствие современного богоносца, Старца Ио­сифа. Его пребывание в уделе Пресвятой Богородицы оставило неизгладимый след сильной личности, учите­ля, благодаря которому, несмотря на трудные времена, которые мы переживали, вновь была возрождена тра­диция исихазма. Это движение переживало свой расцвет в XIV веке, в эпоху великих исихастов, во времена же турецкого владычества оно пришло в упадок.

Однако этот великий исихаст нашего времени, преж­де укротив великими подвигами свое тело, спешил до­стигнуть того, к чему он так горячо стремился. Любовь к Пресвятой Богородице распаляла сердце доблестного подвижника так, что, лобызая икону Матери Божией, с горячими слезами на глазах, объятый пламенным же­ланием, он просил: «Я больше не могу, не оставляй ме­ня, не медли. Скорей возьми меня к себе».

Но тогда как отец Иосиф торопился обрести горя­чо желаемое им, перед глазами его чад в первую оче­редь возникала ожидающая их великая потеря и пол­ное сиротство. Своими молитвами, как личными, так и литургическими, а также и человеческими средства­ми – прибегая к врачам, лекарствам и т. д., они стара­лись его удержать. Однако вскоре ответ был получен. Пресвятая Богородица, как кажется, более склонилась к молитвам Старца, чем его чад. Он позвал всех к себе и в полном сознании объявил о решении свыше, ука­зывая и на конкретную дату своего исхода.

Церковь, признавая главным господским праздни­ком Святую Пасху, главным богородичным праздни­ком безусловно считает праздник Успения Пресвятой Богородицы. В этот великий день Матерь Божия, как истинная мать, определила принять в Свои девствен­ные объятия свое дитя.

Канун праздника Успения Пресвятой Богородицы, 1959 год. «Трапезник, – рассказывает отец Харалампий, – готовился накрыть праздничную трапезу. Ста­рец опережает его и говорит: «Сегодня я сам накрою на стол. Это будет последний раз, когда вы будете есть из моих рук“».

На следующий день, причастившись Святых Таин, отец Иосиф в полном сознании, однако не без некоторого беспокойства, ожидает часа своего исхода.

Он знает, что уже все совершилось. Надо только еще оставить чадам свое завещание – последние наставле­ния. По порядку он подзывает к себе каждого из них. ‘ Подходит очередь отца Харалампия. Старец особо при­глашает его к себе и говорит:

– Папа-Харалампий, ты меня слышишь?

– Да, слышу, Геронда.

– Брось свои хлопоты.

Папа-Харалампий делает Старцу поклон и отходит. Не успев выйти из комнаты – он снова слышит:

– Папа-Харалампий, иди сюда.

– Что вы хотите, Геронда?

– Брось свои хлопоты.

Еще поклон, и отец Харалампий идет к двери. Но слышит в третий раз:

– Папа-Харалампий, иди сюда.

– Что, Геронда?

– Ты слышал, что я тебе сказал? Брось свои хло­поты!

Эти слова, как завещание, отец Харалампий твердо запомнил на всю жизнь. Преподав последние настав­ления, святой Старец предал свою душу в руки Божии. Все его чада находились в глубокой печали. Однако пребывание с ними сподвижника и соратника Стар­ца Иосифа – отца Арсения несколько смягчало горечь разлуки. Старец Арсений не обладал большим даром учительства, однако мог утешать молодых и немощных.

Приснопамятный отец Иосиф, предвидя, что почти все его чада в будущем станут во главе больших братств, благословил, чтобы после его смерти они, держась со­ветов Старца Арсения, жили независимо друг от дру­га. Таким образом, им была дана возможность на про­тяжении нескольких лет целиком посвятить себя аске­тическим подвигам. Но между собой они продолжали иметь самое тесное общение и взаимопомощь.

Вот один пример их братского сотрудничества. Три брата – отец Ефрем, отец Харалампий и отец Иосиф – вместе спускали с гор бревна особого сорта дерева, из которых затем они изготовляли печати для просфор. В то время все работы приходилось выполнять вручную, станки появились значительно позже.

Сначала они пилой распиливали на куски толстые бревна. Затем на токарном станке с ручным приводом с помощью резцов заготовкам придавалась нужная фор­ма, так что резчику оставалось лишь вырезать одни только буквы самой печати. Подумав, решили, что отец Харалампий, как Наиболее крепкий физически, будет заниматься изготовлением заготовок, двое остальных братьев будут непосредственно резать печати, а выру­ченные деньги будут делить поровну, на троих. С само­го начала мой Старец был недоволен таким решением и чувствовал, что с ним поступили не совсем справед­ливо. Однако за послушание он старательно выполнял год или два свою часть работы. Остальные братья, счи­тая распределение труда вполне справедливым, были спокойны.

Как-то раз отец Харалампий подумал: «Да, послуша­ние – это, конечно, хорошо. Но интересно бы узнать, сознательно или нет, братья поступают со мной не­справедливо? Дай-ка я их проверю». Итак, он говорит:

– С сегодняшнего дня пусть заготовки для печатей каждый делает для себя сам.

– Но почему?

– Вы что же, хотите, чтобы я забыл наше рукоделие? Я тоже хочу резать печати.

Поняв, что он прав, отцы согласились. На следую­щий день все трое стали делать заготовки. Отец Хара­лампий быстро сделал десять штук и стал резать из них печати. Пока остальные только-только успели сделать по десять заготовок, у него уже и печати были выреза­ны и еще осталось время для других занятий.

На следующий день братья вырезают печати из сде­ланных ими накануне заготовок. Они еще не закончили свою работу, как Харалампий уже успел сделать еще де­сять заготовок, размягчить их и вырезать печати. Про­ходит он возле кельи отца Иосифа и шутливо говорит:

– Чем занимаешься, брате?

– Вот, с самого утра работаю над этими печатями.

– Сколько уже сделал?

– Вчерне я уже все вырезал, теперь прохожу по вто­рому разу (то есть сделал примерно две трети работы).

– Что ты говоришь? А я уже успел новые заготов­ки сделать, и печати из них уже час назад как вырезал, а ты, значит, только еще вчерне закончил?

– Ты это серьезно?

– А ты что думаешь, я лгу?

– Да, отец, тогда мы с тобой поступали неспра­ведливо. Тебе надо было отдавать большую часть вы­ручки.

– Спасибо, но пусть лучше это пойдет на общую пользу, ведь мы же братья. Только, если это возможно, благословите, чтобы впредь каждый сам для себя делал заготовки и резал печати.

С этого времени каждое утро за два часа отец Хара­лампий успевал вырезать по десять печатей, а затем до полудня занимался другими необходимыми работами по келье. Иногда в это время он принимал исповедь и довольно часто, когда отец Ефрем был в отъезде, ходил исповедовать братию монастыря Святого Павла.

Когда позднее мы купили электрические инструмен­ты, то, как вы думаете, сколько печатей он успевал сде­лать да день? Вот что рассказывает он сам:

– Когда у меня появились послушники, то я решил научить отца А. делать для нас заготовки для печатей. Он освоил эту науку, но за день с трудом успевал сде­лать десяток заготовок. К счастью, когда к нам пришел отец Савва, то он стал делать в день до восьмидесяти заготовок,

– Хорошо, а вы, Геронда, сколько успевали сделать за день?

– Э-э...., что на меня смотреть. Сказать тебе... я успевал сделать... триста.

Надо отметить, что в то время изготовление печатей было нашим основным, доставляющим средства для существования, рукоделием. Поэтому мы в обязатель­ном порядке все вместе за день вырезали до тридцати печатей.

Однажды, вследствие какого-то недоразумения, моло­дые монахи монастыря Дионисиат (в те годы в святогорских братствах и без того было совсем немного молодежи) собрались навсегда покинуть свою оби­тель. Отец Харалампий как духовник уже имел не­которую известность, и они, ища поддержки в своем намерении, пришли к нему. Кажется, что сам святой Предтеча направил их к нам. Старец принял бра­тьев, но после беседы с ними и строгого вразумле­ния они... повесив головы, вернулись назад в свой монастырь.

Отец Гавриил, известный дионисиатский игумен, увидев их снова в монастыре, спросил, что стало при­чиной их возвращения? Узнав, что их направил назад духовник из братства отца Иосифа, этот мудрый игу­мен на следующий же день идет в Новый Скит. Побла­годарив отца Харалампия за поддержку, он предложил ему официально стать духовником монастыря Дионисиат. Старец отказался и был неумолим. Видя его не­преклонность, мудрый игумен сказал:

– Принеси мне епитрахиль, я прочитаю тебе разре­шительную молитву.

Старец становится на колени, наклоняет голову, игу­мен накрывает его епитрахилью и говорит:

– Вот я, возложив себе на выю эту епитрахиль, по­велеваю тебе, за послушание, с сегодняшнего дня всту­пить в должность духовника нашей святой обители.

Так и случилось. Кто не боится епитрахили? Духов­ник же, знающий ее ценность, просто благоговеет пе­ред ней. Поэтому отец Харалампий, отбросив все воз­ражения, ответил:

– Благословите, Геронда. Воля Божия да будет.

С тех пор на протяжении многих лет, пока наше братство в 1967 году не переехало в келью хиландарского монастыря Буразери, Старец нес послушание ду­ховника монастыря Дионисиат.

Когда в 1965 году я поступил в братство, нас посе­тил один из образованных монахов монастыря Ксено­фонт с письменной просьбой к отцу Харалампию стать духовником и этой обители. Старец поначалу отказы­вался, но в конце концов, побуждаемый настойчивыми просьбами, согласился.

Очень скоро отец Харалампий как духовник стал хорошо известен не только на Святой Горе, но и за ее пределами. Каждый день к нему приходили монахи со всего Афона, многие приходские клирики и миря­не. Старец не был обыкновенным духовником. Благо­дать вязать и решить, безусловно, имеют все священ­ники, но с этой благодатью отец Харалампий сочетал и другие духовные дарования. Дерзну сказать, что каждому, кто приходил к нему на исповедь, он отда­вал частицу самого себя. Когда было надо, он бывал и строг, но скорее его отличали снисходительность, сочувствие и редкая способность утешить. Часто Ста­рец бывал настолько мягок, что, чтобы хоть как-то облегчить душу ближнего, брал на себя тяжесть его проступка.

К себе отец Харалампий был очень строг, но, слыша, что монах говорит ему: «Геронда, у меня нет сил выпол­нять монашеское правило», – он всегда находил при­емлемый для брата выход из положения:

– Не можешь делать сто пятьдесят земных покло­нов, делай сто.

– Не могу и сто.

– Ну, тогда по четкам совершай дополнительно еще двенадцать сотниц, а вместо поклонов просто осеняй себя крестным знамением.

– И это тяжело, Геронда.

– Ну, тогда давай, пока ты не укрепишься, я за тебя буду выполнять правило. Ты только ходи на службы и выполняй свое послушание.

Этот прием с немощными отец Харалампий приме­нял довольно часто, и надо сказать, что в большинстве случаев – успешно. В конце концов человек начинал чувствовать угрызения совести: «Духовник здоровый, крепкий человек, но ведь стыдно то, что он за меня кла­дет поклоны».

С одним братом случилось несчастье – он стал бес­новатым. Старец, зная, что сей род изгоняется только молитвою и постом, желая поддержать болящего, по­стился вместе с ним, в то время когда не было поста, на протяжении сорока дней, воздерживаясь даже от рас­тительного масла. Кроме того, он каждый день прово­дил отчитку, молился по четкам, служил молебны, со­рокоуст, подвизался и страдал вместе с братом, пока последний не исцелился от своего недуга.

В другой раз, уже в Буразери, один брат, не знаю, что послужило этому причиной, стал бесноватым. Он был абсолютно невыносим, и все говорили, что единствен­ное решение – это заключить его в дом умалишенных. Однако отец Харалампий литургиями, отчитками, мо­литвой по четкам и т. д. изгнал беса из брата.

Не раз Старец приходил на помощь кающимся, ког­да те затруднялись исповедовать свои смертные гре­хи. Когда я еще был новоначальным монахом, нас посе­тил некий священник, которого по его неосторожности постигло одно тяжелое искушение, так что еще немно­го, и он попал бы под запрет и лишился сана. Началась исповедь, он стал краснеть, хотел что-то сказать, затем умолк, начал говорить снова, но... все напрасно.

Тогда Старец, предваряя его, говорит: «Чего ты сты­дишься? Ведь ты же не стремился к этому, дитя мое? Это было тебе попущено за твою гордость и невнима­тельность. Не диавол ли устроил для тебя ловушку по­средством той женщины, которая была одета во что- то красное? Не она ли хотела во чтобы то ни стало уго­стить тебя у себя дома? Хорошо бы она тебя угостила! Тебе повезло, что она до этого не дошла... Вот тебе не­большая епитимия, и впредь будь осторожен». Выхо­дит иерей из исповедальни и говорит сам себе: «Что это за человек? Все видит. Для него не существует расстоя­ний».

Из любопытства я спросил отца Харалампия, что случилось, и он ответил: «О том, что было на испове­ди, не говорят, но поскольку все это не он мне, а я ему рассказал, то скажу тебе, что еще до того, как этот свя­щенник приехал сюда, я уже знал о том, что с ним про­изошло».

Выслушав исповедь, отец Харалампий не ограничи­вался одним только прочтением разрешительной мо­литвы. «Уклонися от зла и сотвори благо» – гово­рит пророк Давид. После исповеди подобно лекарству следовало соответствующее наставление. Женатым он говорил о важности добрых отношений между су­пругами, о правильном воспитании детей, регулярном хождении в храм, исповеди. Святом Причащении, о со­блюдении постов и т. д. Очень строг Старец был в отно­шении абортов, которые считал хладнокровным убийством, убийством беззащитных созданий. Греховным он полагал и сознательное нежелание супругами иметь детей. Пользующихся для этой цели различными меди­цинскими средствами он считал недостойными Свя­того Причащения. «Бог, – говорил он, – знает, кому сколько детей дать, и сколько ни даст, Сам будет забо­титься о них».

Стоит еще сказать несколько слов и о ПЕФП (Орга­низация помощи многодетным семьям). Отец Хара­лампий не только молился об успехе ее работы но и вносил в кассу фонда щедрые вклады. Об этом нам рас­сказывали многие члены этой организации.

Причину несчастливых браков и распадов семей приснопамятный Старец видел в удалении от Церкви и от ее Святых Таинств. «Христианин, который не ходит в храм, не молится, не исповедуется, не приобщается Святых Тайн, подобен неогороженному винограднику, ворота которого постоянно распахнуты. Туда свобод­но входят воры, то есть демоны, и чувствуют себя там полными хозяевами».

Один человек на исповеди сказал отцу Харалампию, что супруга стала его чуждаться, питать к нему какое-то отвращение, хотя никакого повода для этого не было. Дошло до того, что она захотела забрать де­тей и уйти от него. Несчастному супругу кто-то сказал, что один завистник их семьи, желая переманить к себе его жену, прибег к ворожбе. Не зная, как поступить, он Спросил:

– Неужели, Геронда, существует на свете колдов­ство? Неужели оно может принести людям столько зла?

– Существует? Да сколько хочешь. Но на кого оно действует? На того, кто в момент искушения окажется безоружен.

– Я не совсем вас понял, Геронда.

– Безоружен тот, кто далек от Церкви, кто не имеет общения со Христом, не молится, не приступает к Бо­жественным Таинствам исповеди и Святого Причаще­ния. Если хочешь, почитай житие святого Киприана, и ты увидишь, как этот величайший из колдунов смирил­ся перед юной девицей Иустиной. Когда он понял, что христианам колдовство не вредит, то совершенно оста­вил демонов и свою магию. Киприан стал христиани­ном и был так горяч в вере, что вместе с Иустиной при­нял мученическую смерть за Христа.

Тот факт, что твоя супруга не решилась тебя бро­сить, означает, что вы не совсем безоружны. Но для того чтобы это искушение прошло, надо подвизать­ся еще больше. Дай мне имя твоей супруги, я буду от­дельно поминать ее на литургии, а также каждый день буду молиться за вас по четкам. Но и от тебя кое-что потребуется. Ты должен будешь молиться за себя и за свою жену, а также регулярно причащаться. Если су­пруга начнет подражать тебе, тогда все в порядке, счи­тай, что ты вернул ее, в противном случае проси себе у Бога терпения, пока Он Сам не исправит ее. А ты со­блюдаешь посты?

– Ну, немножко.

– Из этого «немножко» нужно сделать много. Смо­жешь ты по средам и пятницам не есть растительного масла?

– Не знаю, Геронда, у меня очень тяжелая физиче­ская работа.

– Рассказал бы я тебе, чем мы здесь занимаемся. Ка­кая у нас здесь работа, легче ли она, чем у тебя... Но хорошо, если не можешь, то ешь с маслом, но больше никаких послаблений. Перед причастием же в пятницу ешь пищу без масла, и в субботу причащайся. Нуж­но приступать к Святым Тайнам по крайней мере раз в две-три недели. Если бы ты смог, то я посоветовал бы тебе причащаться еще чаще. Мы здесь приступаем к Бо­жественному Причащению три-четыре раза в неделю.

Случаев, подобных вышеприведенному, было нема­ло. Многие семьи благодаря вмешательству отца Хара­лампия избежали распада. Его простые, но мудрые со­веты вернули им утраченные единство, мир и взаим­ную любовь.

Один человек рассказывал Старцу:

– Геронда, я не знаю, как объяснить то, что со мной произошло. Я полюбил свою будущую супругу, и мы поженились. Сначала мы жили как в раю. А теперь... не знаю, что со мной случилось, но я не могу ее видеть. Какое-то чувство противления, антипатия, неприязнь. Когда она смотрит на меня, у меня появляется такое ощущение, как будто я вижу перед собой врага. Жизнь стала сплошным адом. Как быть? Подать на развод?

– На развод? Ты понимаешь, что говоришь? Дитя мое, ты знаешь, что брак – это одно из семи таинств нашей Церкви? Что ты обещал перед Богом вместе со своей женой до смерти нести узы супружества? Или, может быть, ты венчался в шутку, как артисты на сце­не?

– Хорошо, Геронда, но почему же тогда каждый день столько семей подает на развод?

– Что тебе сказать? Если большая часть людей сой­дет с ума и их вера есть не что иное, как мода, тогда что... и мы тоже должны идти вслед за ними? То есть, если мир со своей модой решил пойти в преисподнюю, то и мы во что бы то ни стало должны отправиться ту­да же? Ты сейчас говоришь, что твоя жизнь – сущий ад. Так что, если ты окажешься в том ужасном, вечном огне, который пожигает прелюбодеев, блудников и всех нарушивших супружеский союз то там ты не найдешь для себя ничего нового.

– Что же мне делать, Геронда?

– Неужели не понятно, что все происходящее с то­бой – это диавольские проделки? Ты оставил какое-то «окошко» открытым, вот враг и заскочил.

Дав, подобно лекарствам, этому человеку необхо­димые наставления, Старец проводил его, напоследок сказав:

– Хотелось бы, чтобы в скором времени ты снова приехал сюда. А пока я буду ежедневно поминать вас с женой на литургиях и молиться за вас по четкам.

Молодой человек последовал советам отца Харалампия. Скоро он приехал к нам назад с радостным изве­стием, что он наконец-то прозрел. С этого времени к нему, по молитвам Старца, вновь вернулись прежняя любовь и уважение к своей супруге.

Среди советов отца Хараламлия особое место занима­ют его слова об умной молитве, которой он учил всех, как монахов, так и мирских.

Приснопамятный Старец, как мы имели возмож­ность заметить, живя рядом с ним, сам не будучи ли­шен сладчайших плодов умного делания, пламенно же­лал, чтобы, насколько это возможно, и весь мир, также как и он, вкусил их сладости. Замечая у своих слушате­лей интерес к Иисусовой молитве, он бывал очень рас­троган. Тогда действительно сердце Старца раскрыва­лось, и без преувеличения можно сказать, что преис­полнявший его огонь непосредственно передавался слушателям. Отец Харалампий не говорил пустых, бессодержательных слов. Без колебаний отмечу, основыва­ясь как на своем собственном небольшом опыте, так и на опыте других, что на моем Старце сбывалось реченное Господом: «Слова, которые Я говорю вам, дух есть и жизнь».

Об отце Харалампий, как о наставнике умной молит­вы, были наслышаны весьма многие люди, как мона­хи, так и миряне. Всем он говорил о молитве, исходя из своего собственного опыта, всегда сообразуясь с тем, сколько может вместить каждый из слушателей.

В 1964 году в Новом Скиту Старца посетил присно­памятный духовник папа-Савва Ставровуниотис. Его сопровождал один молодой послушник, который тоже желал побеседовать с отцом Харалампием. После раз­говора молодой человек вместе с вышеупомянутым ду­ховником отправился в паломничество по монасты­рям Святой Горы. Однако на следующий день, с первы­ми лучами солнца, этот послушник прибежал к нам из монастыря Святого Павла и стал стучать к Старцу в ке­лью. Открыв дверь, отец Харалампий спросил:

– Что случилось, дитя мое?

– Геронда, я расскажу вам нечто важное. Когда вчера мы ушли от вас, я начал согласно вашему совету непре­станно вслух творить Иисусову молитву. А вечером я ощутил в своем сердце сильный огонь, который горел, принося великую сладость и не давая ослабевать вни­манию. Казалось, что мое сердце поглотило ум. Мно­го часов ум пребывал в сердечной обители, не желая покидать ее. С этого времени молитва так возросла во мне, что не останавливается уже ни на одну секунду.

Услышав эти слова, Старец с присущей ему детской простотой, со слезами на глазах обнял и поцеловал молодого человека. Затем он предложил ему вместо то­го, чтобы паломничать по монастырям, пожить все это время вместе с ним, чтобы сохранить и преумножить то, что ему даровал Бог. Но, к сожалению, послушник не мог оставить своего духовника, которого он должен был сопровождать.

Прежде чем покинуть Святую Гору, молодой чело­век, пользуясь удобным случаем, снова пришел в Но­вый Скит, чтобы увидеть отца Харалампия. Он сказал ему, что сохранил непрестанную молитву, но ее огонь сильно ослабел, чего, собственно, после их постоянных переездов из монастыря в монастырь и различных до­рожных хлопот и следовало ожидать. Однако, несмо­тря на это. Старец прозвал его «воришкой». «Приехал к нам, украл умную молитву и уехал», – говорил он.

Надо сказать, что весьма многие молодые люди сви­детельствовали, что уже после первого преподанно­го им отцом Харалампием наставления о молитве они могли выполнять распорядок нашего братства, пред­полагающий восьмичасовое целонощное бдение. Бы­ло много случаев, когда по Божественному промыс­лу к нам приходили часто совершенно неуправляемые, далекие от молитвы люди, наркоманы и т. д. Но... они имели хорошее устроение и уже после первого контак­та со Старцем, после первой исповеди оставляли свою прежнюю греховную жизнь и начинали совершать мо­литвенные бдения. Некоторые из них впоследствии да­же стали монахами.

Стоит привести здесь историю, происшедшую с не­ким молодым человеком, который, живя в миру, был обуреваем духовной жаждой и утолял ее чтением свя­тоотеческих творений. Его горячая душа, как губка, впитывала в себя богомудрые слова отцов об умной молитве и воплощала их в жизнь. Очень скоро появи­лись и первые прекрасные плоды. В центре Афин, где жил этот молодой человек, он вечерами целые часы проводил в подвиге внимания, понуждая себя и вместе с тем наслаждаясь священным трудом молитвы. Днем он также никогда не оставлял молитву Иисусову.

Как известно, согласно Святым Отцам, для духовно­го преуспеяния в молитвенном подвиге наличие опыт­ного руководителя является совершенно необходи­мым. И юный подвижник в скором времени, не имея духовного руководителя, столкнулся с неожиданными трудностями. Либо по действию сатаны, либо по немо­щи человеческой природы у него началось сильнейшее душевно-телесное переутомление. Как только ум со­средоточивался на словах молитвы, появлялись страш­ные головные боли, и ему казалось, что он начинает терять рассудок. Столкнувшись с такой проблемой, он был вынужден обращаться ко всем известным в то вре­мя афинским духовникам, и Бог благоволил посред­ством их указать ему на необходимое для исцеления ле­карство. По Божественному промыслу один духовник порекомендовал ему, дабы обрести душевное успокое­ние, поехать на месяц на Святую Гору Афон. Так он и поступил. Бог так все устроил, что уже в первые же дни после своего приезда он пришел к отцу Харалампию, чтобы услышать от него спасительное слово, которое помогло бы ему избавиться от тех трудностей, с кото­рыми он столкнулся.

Перед этим он попал на исповедь к другому извест­ному на Святой Горе духовнику, который дал ему пра­вило: перед сном делать пятьдесят земных поклонов и по четкам совершать четыре сотницы. Однако моло­дой человек, ссылаясь на свое душевно-телесное пере­утомление, сказал, что он не в силах выполнять и это небольшое правило.

Подробно рассказывая о себе отцу Харалампию, он упомянул, между прочим, и о вышеупомянутой неудачной встрече с этим духовником, говоря: «Если это воз­можно, прошу тебя, освободи меня от этого правила, потому что я не могу так много молиться по четкам».

Старец преподал ему первый урок молитвы и, про­щаясь, заметил: «Иди и постарайся выполнить то, что я сказал, если же у тебя возникнут какие-либо трудно­сти, то приходи снова, и мы поговорим о них».

«С этого момента, – откровенно признался молодой человек, – головная боль рассеялась, как туча, а непре­станная молитва стала изливаться из меня, как бы дви­жимая неким моторчиком. Я творил ее все время, когда про себя, когда вслух... и уже не четыре четки, а сорок и более четок непрестанно проходили через мои руки».

Молодой человек, получив через отца Харалампия исцеление, реально ощутив его помощь, уже не хотел покидать нас. Но вопреки своему желанию, следуя бла­гословению своего афинского духовника, он еще на ка­кое-то время возвратился в мир. Однако очень скоро этот юноша, навсегда его оставив, поселился в одной из обителей Святой Горы. До самой смерти нашего Стар­ца, оказавшего ему великое благодеяние, он обогащал­ся его наставлениями, считая его своим духовником.

Когда летом 1964 года я впервые пришел к отцу Хара­лампию, у него еще не было послушников. Однако, не­смотря на это, он благодаря помощи Старца Арсения и монаха Иосифа (в настоящее время Старца монасты­ря Ватопед) каждую ночь совершал Божественную ли­тургию.

Так предельно точно приснопамятный отец выпол­нял завет своего Старца: «Папа-Харалампий, брось свои хлопоты». Дерзну сказать, что, отец Харалампий совершал великие подвиги, следуя своему исхастскому распорядку, познавал духовные состояния, о которых мы знаем только лишь из житий великих святых.

Пламя непрестанной молитвы и Божественной люб­ви, подобно халдейской пещи, горело, но не опаля­ло его сердца. На всю жизнь он запомнил утомитель­ные всенощные бдения того времени, литургии, когда он очами своей утонченной души ясно созерцал Боже­ственные Таинства и Того, Кто был «Приносяй и При­носимый» на святом жертвеннике – Самого Господа. Во время этих видений Старец пребывал в состоянии восхищения, его руки становились неподвижны, слова замирали на устах, растворяясь в потоке проливаемых слез. Литургия сильно затягивалась. Возглашая: «Со страхом Божиим и верою приступите», он сам пере­живал этот страх, ужасался, чувствуя свое недостоин­ство, видя живое присутствие воплотившегося Бога Слова, Который его руками преподается в таинствен­ное ястие и питие сотрапезникам.

Его собрат, отец Иосиф, видя такое редкое духовное преуспеяние, неоднократно советовал отцу Харалам­пию поступить так, как делали многие святые отцы, то есть отказаться от ежедневного совершения литургии и всецело предаться подвигам. «Этот помысел, – говорил нам Старец, – часто при­ходил мне на ум, но я всегда отклонял его, говоря себе: «Так как мой Геронда, когда он еще был жив, не давал мне такого совета, то я сам боюсь предпринимать что- либо без его благословения"».

Но и такая его жизнь разве не была высока? Как сво­ими неложными устами он сам мне рассказывал, часто, объятый сильнейшим огнем непрестанной молитвы, он не смыкал глаз и двое, и трое суток. Спал он по четыре-пять часов, отдавая тем самым необходимую дань бренному телу. Что касается пищи, то летом он сажал несколько кустов помидоров, которые потом давали ему ежедневное пропитание. В скоромные дни он де­лал салат, добавляя к своим помидорам немного мас­ла, а в постные – просто ел их с хлебом. Питаясь таким образом, он посмеивался над «лукавым владыкой» – чревом.

Несмотря на то что отцу Харалампию было уже за пятьдесят, он ежедневно по благословению свое­го Старца делал по тысече земных поклонов, после ко­торых совершал еще, как всегда по четкам, всенощное бдение, во время которого никогда не садился, но всег­да стоял, подобно некоему столпу.

В это время он пережил много сверхъестественных состояний. Собирая от скитания и сосредоточивая свой ум, он вкушал дары чистой и нерассеянной мо­литвы. Часто ум опускался в сердце, составляя с ним одно целое. Конечно, для подвижников это не является чем-то редким, но для нас, не переживших ничего по­добного, здесь было много непонятного. Объясняя это состояние, Старец говорил:

«Когда сильный магнит притянет к себе железо, тог­да ты, даже прилагая максимум усилий, не можешь его оторвать. Так же и ум, когда обретет в сердце Царство Христово, то услаждается, влечется, притягивается им настолько сильно, что если в тот момент случится ко­му-нибудь тебя позвать, начнут стучать тебе в дверь, то ты, все слыша, не сможешь оторваться. Такое состоя­ние длится столько времени, сколько соблаговолит Бог.

Иногда ум собирается, иногда напротив, расширяет­ся. Собираясь, он возвращается снова в свое естествен­ное состояние, однако подобно тому, как губка, напоенная благовонием и отжатая, продолжает сохранять аромат, которым буквально пропитаны все ее поры, то же случается и с умом, напоенным и пропитанным Бо­жественным миром. Днем ты можешь заниматься ру­коделием, работать в саду, что-то строить, однако твой ум, будучи глубоко напитан сладостью Божественно­го мира, если и не желает того, молится непрестанно, и часто из очей при одном только воспоминании о Хри­сте или Божией Матери обильно истекают сладчайшие слезы.

Иной раз после чистой молитвы ум словно раскрыва­ется, расширяется. Он теряет власть над самим собой, и его начинает направлять Святой Дух. Когда человек переживает это состояние, тогда он начинает понимать слова Писания и говорит: «Так вот что имел в виду апо­стол Павел, когда говорил: в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю».

Очевидно, что и сам отец Харалампий был не лишен восхищений в видения и откровения Господни.

Как-то раз один брат осмелился прямо спросить его:

– Геронда, вы когда-нибудь на молитве видели Хри­ста?

– Что ты такое говоришь, дитя мое? Кто не видит на молитве душевными очами Христа, тот еще не научил­ся молиться.

– Да, это я понимаю. Но я спрашиваю, видели ли вы когда-нибудь Господа и телесными очами?

– Знаешь, что значит воочию видеть Христа? Ког­да ты Его видишь, ты немедленно наполняешься не­изъяснимой радостью. Однако тебя охватывает и неу­держимый трепет, ноги сами подкашиваются, ты пада­ешь вниз лицом и, пребывая в состоянии восхищения непрерывно проливаешь потоки слез. Что еще можно сказать... ведь это явление Бога. И ты "только удивля­ешься, сокрушаешься и непрестанно плачешь.

Таким образом, хоть и прикровенно. Старец расска­зывал нам о своем богатом духовном опыте. Отвечая еще на один «хитрый» вопрос, он и яснее открылся:

– Геронда, мы читаем и слышим, что многие посред­ством демонских представлений, думая, что видят Хри­ста, оказались в прелести.

– Дитя мое, я сам знал многих из этих прельщен­ных. Но хуже всего то, что ты не можешь избавить их от этой прелести.

– Но как мы можем узнать, что это действительно прелесть?

– Это может понять даже новоначальный. Прежде всего – по лицу, у прельщенных лица всегда какие-то дикие. Внутри у них полнейшая путаница и совершен­ный беспорядок. Они становятся такими жесткими, что годами не знают, что такое слезы.

Как ты в таком состоянии можешь любить Христа? Как ты взглянешь, хоть на кратчайший миг, на Его лик? Дитя мое, я не день и не два, а целых три месяца не мог остановить слез, которые текли непрерывно. Как ни стараешься, не можешь сдержаться, потому что сладчайший огонь любви пожигает всего тебя. Через три месяца слезы мало-помалу иссякают, но память хранит их вечно.

Иной раз, но не всегда, Старец видел очами души не­известных ему людей и какие-то сцены из их жизни. Когда затем эти люди приходили к нам в келью, он под­робно описывал им то, что с ними происходило.

Как-то раз, когда мы жили в Новом Скиту, я заметил, что мои ноги немного опухли. Испугавшись, иду к Старцу сказать ему об этом. Отец Харалампий, выслу­шав меня, слегка улыбнулся и сказал:

– Да, ты великий аскет! Чуть что – сразу пугаешься. Это все пустое, дитя мое. Эти отеки – результат долго­го стояния на ногах. Показать тебе мои ноги?

Он закатывает штаны до колен, и.... что же откры­вается моим глазам? Вот когда я действительно пере­пугался, и было отчего. Обе его ноги распухли, и так сильно, что напоминали собой полные бурдюки, в ко­торых хранят вино. Но это еще не все. Двумя пальцами отец Харалампий сильно надавил на опухшую ногу. Ко­жа легко поддалась, и на ноге остался след, две глубо­кие ямочки – следы пальцев. В ужасе я невольно вос­кликнул:

– Геронда, у вас что-то серьезное! Обратите внима­ние на свои ноги.

Старец спокойно отвечает:

– Не бойся, дитя мое. С того самого времени, как я стал монахом, у меня всегда такие ноги. Ничего страш­ного тут нет, это – результат долгого стояния. Другое меня немножко беспокоит, но и здесь нет ничего ужас­ного, Бог все управит.

– Что такое еще, Геронда?

– Когда я долго стою на ногах, у меня начинает бо­леть грыжа. Но и здесь есть выход из положения. Я крепко затягиваю пояс, грыжа согревается, и боль за­тихает.

Увиденное меня потрясло. Я был сильно поражен та­ким великим самоотречением моего Старца. Несмотря на то, что постоянно, вплоть до смерти ноги отца Хара­лампия всегда были опухшими, ему и в голову не при­ходило дать своему телу хотя бы немного покоя. Он до глубокой старости, пока еще были телесные силы, не оставлял своих целонощных стояний.

Необходимо добавить, что так же отец Харалампий поступал и с грыжей. На протяжении многих лет он лишь туго затягивал пояс и безропотно переносил боль, которая, как известно, от стояния на ногах всег­да возрастает.

Напрасно многие близкие и даже врачи советовали ему сделать операцию. При длительном стоянии на но­гах возникает опасность защемления грыжи, что может стать причиной смерти. Однако Старец в своих болез­нях все свое упование с полным доверием возложил на Пресвятую Богородицу. Спустя много лет, движимый любопытством, я спросил папу-Харалампия:

– Геронда, как ваша грыжа?

На что Старец, как будто бы речь шла о совершенно обыденном, ответил:

– Она исчезла, дитя мое, я избавился от нее. Матерь Божия совершила чудо.

Поистине дивное исцеление, хотя отец Харалампий не считал его чем-то необычным и, если бы мы не спро­сили, так бы и не рассказал о нем. Почему? Да потому, что Старец всю свою жизнь, каждый день жил в окру­жении чуда.

Для людей, подобных ему, такие случаи не кажутся чем-то из ряда вон выходящим. Одно чудо из многих. Господь знает, что делает. Если это полезно, Он исцеля­ет. Если не полезно, буди имя Господне благословенно. Я полагаю, что так думают совершенные.

Но для того чтобы оставить нам пример послушания и смиренномудрия, несмотря на то, что Старец на про­тяжении нескольких десятилетий не выезжал со Свя­той Горы, позднее он, согласившись с настойчивыми просьбами своих духовных чад, обратился и к услугам медицинской помощи, потому что и это тоже от Бога.

Однажды отец Харалампий рассказал нам следующую историю.

Как-то после многочасового утомительного целонощного бдения Старца со множеством земных покло­нов и непрестанным стоянием на ногах искуситель не выдержал. Он стал громко стенать и голосить, как жен­щина, потерявшая своего ребенка.

С удивлением отец Харалампий поднимает свои гла­за, и что же он видит! Некто ужасный, черный стоит возле его кельи. Когда первый ужас прошел и отец Ха­ралампий пришел в себя, он мужественно спросил:

– Кто ты и что здесь делаешь в такое время?

И услышал ответ:

– Кто? Я демон уныния. Я тот, кто усыпляет под сво­ими крыльями монахов. Но ты, негодный черноризец, опалил меня, ты опалил меня. Я ухожу, ухожу!

И после этих слов он стал невидим.

Приснопамятный отец Иосиф, Старец отца Харалампия, получив от Бога извещение, что пришел час его отшествия туда, куда он так страстно стремился, обещал своим чадам: «Если, дети мои, я обрету дерзновение пред Господом, то будьте уверены, что не оставлю вас».

Велика была скорбь близких после смерти блаженно­го отца Иосифа, когда его не стало среди них. Несмо­тря на большую поддержку со стороны другого велико­го Старца – отца Арсения, братство печалилось о сво­ем полном сиротстве.

На сороковой день после кончины приснопамятного отца Иосифа, когда братья готовились к положенному по уставу поминовению, папа-Харалампий, стоя на мо­литве, в какой-то момент, то ли задремав, то ли бодр­ствуя, Господь знает, вдруг увидел своего почившего Старца в маленьком храме своей кельи в честь святого Предтечи. Отец Иосиф не был таким, каким его всегда привыкли видеть. Он весь светился необычайно ярким светом. Сияние, исходящее от его лица, превосходило собой даже видимый, чувственный свет.

«Велико было мое волнение, – рассказывает отец Харалампий. – Внимательно вглядевшись в явившего­ся отца Иосифа, я обратил внимание, что он весь был увешан орденами и медалями. Крепко обняв и поцело­вав его, я с недоумением спросил:

– Геронда, откуда у тебя все эти награды?

И он мне ответил:

– Их даровал мне Христос.

После этих слов я пришел в себя, и, находясь еще под живым впечатлением видения, вскричал: «Геронда, Ге­ронда, ты где, почему ты уходишь?»

Этим видением Старец уверил меня в том, что он действительно обрел великое дерзновение пред Богом. Он словно говорил: «Я здесь. Я исполнил свое обеща­ние».

Однажды меня постигли некие большие искушения. Находясь в весьма затруднительном положении, я го­ворил себе: «Ах, где ты, мой Геронда, чтобы я мог опе­реться на тебя в моей нужде?» И тут я ясно услышал знакомый голос, сладкий голос моего Старца: «Дитя мое, почему ты малодушествуешь? Разве я вам не ска­зал, что я С вами?» Поднимаю голову и вижу своими те­лесными глазами в сиянии отца Иосифа. Затем он как будто вышел за дверь и тут же исчез. Как безумный, я выбежал из кельи в ночь и стал с отчаянием звать: «Ге­ронда! Геронда! Геронда Иосиф, где ты?! Иди сюда, не уходи!»

Старец Арсений, услышав мои крики, чуть было не подумал, что со мной случилось несчастье, и я.... ли­шился рассудка. Однако явление моего Старца силь­но укрепило меня. По его молитвам удалось преодо­леть все страшные испытания, которые в то время на нас обрушились».

Свои самые великие подвиги отец Харалампий со­вершил в то время, когда жил в послушании у присно­памятного отца Иосифа. Но осмелюсь сказать, что те несколько лет после смерти последнего, когда он еще не принял руководство над нами, его ленивыми чадами, были для него золотым временем духовного роста.

Причин у отца Харалампия для окончания периода одинокого заключения в келье и для принятия в брат­ство первых членов было две.

Как известно, Старец, согласно уставу блаженного отца Иосифа, ежедневно совершал Божественную ли­тургию. Однако к этому времени его собрат, монах Ио­сиф, который в основном помогал на службе, уже на­чал свою просветительскую деятельность за пределами Святой Горы. В его отсутствие отец Харалампий оста­вался с одним только Старцем Арсением. Этот послед­ний тогда нес и клиросное, и пономарское послушания. Помощника явно не хватало, и этот пробел надо было каким-то образом заполнить. Такова была первая при­чина.

Вторая же, не менее важная причина создания брат­ства заключалась в следующем: с того времени, как отец Харалампий стал духовником и начал исповедовать, к нему устремилось много молодых людей. Некоторые из них выражали свое горячее желание стать монахами. Сначала Старец посылал их в соседние монастыри. Об­щежитие, как известно, является проверенным и так называемым царским путем спасения. Но, живя в мо­настыре, послушнику весьма затруднительно постоян­но брать благословение, отпрашиваться, чтобы сходить к своему духовнику. Поэтому братья часто рассказыва­ли Старцу об этих своих первых скорбях.

Тогда отец Харалампий, и сам имея сильное жела­ние передать другим то, чем он живет, стал советовать­ся со Старцем Арсением. Вместе они решили принять в послушники некоторых братьев, которые и поступили под непосредственный надзор и руководство папы-Харалампия.

В 1964 году я впервые встретился со своим Старцем. В то время он еще жил один в своей подвижнической келье.

Духовные плоды, которые я вкусил в результате об­щения с ним, были очевидны. Однако, не имея благо­словения своего предыдущего духовника и оставаясь еще связан некоторыми обязанностями, я вернулся в мир. Вместе с тем с этого времени между нами устано­вилась очень тесная и непосредственная связь. До сво­его окончательного поступления в братство я еще два раза приезжал к Старцу и, руководствуясь его совета­ми, постоянно обменивался с ним письмами.

За то время, которое прошло со дня моего первого знакомства с отцом Харалампием и до июня 1965 го­да, когда я переехал на Святую Гору, два брата Петр и Георгий, опередив меня, уже поселились вместе со Старцем.

После моего знакомства с новыми послушниками отец Харалампий рассказал мне о них следующее:

«Недавно ко мне пришел Петр и попросил его исповедовать, – сказал он. – Такую чистую и искреннюю исповедь я слышал впервые. Кроме всего прочего, со­вершенно искренне он мне сказал:

– Я, Геронда, последний грешник, у меня много не­мощей, я совершенно негодный человек. Мне хочется стать монахом, но, столь немощный, я чувствую свое недостоинство.

С таким случаем я встретился впервые и, не зная, что ему посоветовать, сказал:

– Раз, дитя мое, Божия Матерь привела тебя сюда, то останься ненадолго со мной, я тебя испытаю.

Он остался. Но вот к нам пришел Георгий, и воз­никла проблема, куда его поселить. Петр мне гово­рит:

– По профессии я сантехник, но немножко разбира­юсь и в строительстве.

Тогда я, не теряя времени, приглашаю отца Панделиса. «Пожалуйста, привези мне немного стройматериа­лов», – говорю я ему. И вот уже появились: щебенка, кирпич, цемент и т. д. И скоро на втором этаже Петр построил три кельи. Отметим, что он с большим ис­кусством справился с этой работой, чему я был силь­но удивлен.

Перед стройкой я говорил себе: «Если Петр и уйдет, то кельи останутся, что им будет» Но что же произо­шло?

Как только я объяснил ему, как надо проводить бде­ние и как творить молитву, он тотчас загорелся. Спустя несколько ночей приходит ко мне и. говорит:

– Геронда, что это? Во время молитвы мой ум соеди­нился с сердцем, и изнутри у меня стало исходить не­изъяснимое благоухание. С этого момента молитва у меня стала самодвижной. Иной раз бывают плач и сле­зы, которые невозможно остановить.

Услышав эти слова, я подумал: «Так, так, а из него вы­йдет монах». И говорю ему:

– Это знак того, что Бог хочет, чтобы ты стал мона­хом.

Через некоторое время я постриг его в монахи с име­нем Продром. Однако когда я еще только собирался со­вершить этот священный обряд, то столкнулся с одним затруднением. Он говорит мне:

– Геронда, я недостоин облечься в монашеские одежды.

Тогда на какое-то время я отложил постриг, чтобы он, так сказать, «дозрел» Но Петр, по своей великой простоте, ложась спать, стал запирать двери своей ке­льи. Говорю ему:

– Дитя мое, зачем ты запираешься?

– Геронда, я боюсь, чтобы ты, когда я усну, не при­шел и не постриг меня в монахи.

Тогда я стал объяснять ему, что такие вещи не совер­шаются втайне».

» Итак, когда через несколько месяцев я был записан новым послушником в братство, три первые кельи уже были готовы. Мне довелось жить рядом с отцом Про­дромом и хорошо его узнать. Часто я помогал ему в работах по строительству. Трудился он всегда молча, только время от времени очень глубоко вздыхал. Недо­умевая, что бы это значило, я спросил об этом у Стар­ца, и тот, как духовник, зная, в чем дело, сказал мне сле­дующее:

«Объясню тебе, что значат эти вздохи. Когда отец Продром работает, молитва внутри него ни на секунду не прекращается. От обилия молитвы его сердце благо­ухает, и он не может насытиться, вдыхая этот доставля­ющий великое наслаждение аромат».

Старец рассказывал нам для назидания то, что сам знал об отце Продроме. Он говорил, естественно, не вдаваясь в подробности, что этот последний за свою простоту и бесхитростность неоднократно устрем­лялся духом к высоким созерцаниям, приходя в восхищение.

Один монах, отец Г., рассказывал мне, что этот бла­женный брат доверительно поведал ему следующее.

Очень часто он видел нашего Старца во время совер­шения последним Божественной литургии стоящим на метр над землей. Из одного этого примера каждый сам может заключить, кем был этот простец-монах и кем был отец Харалампий, его Старец.

Однако все это было не по нраву врагу рода чело­веческого, и он страшно возненавидел этого монаха. Один брат рассказывал мне, что однажды во время мо­литвы, как будто в тонком сне ему послышался за сте­ной кельи шум толпы и громкие вопли. Прислушав­шись, он услышал крики: «Дайте нам Продрома! Про­дрома! Дайте нам Продрома!» Он выглянул в окно, и что же предстало пред его глазами... Страшно вопящая толпа ужасных великанов. Они были огромны, их го­ловы находились на уровне крыш. Придя в себя, брат немедленно в страхе прибежал к Старцу и рассказал ему об увиденном. Мудрый же отец ответил: «Молитва отца Продрома попаляет демонов, поэтому они так его ненавидят. Но, кажется, он и сам допустил какую-то ошибку, это и стало причиной этого нападения. Сей­час мы разберемся». Отец Харалампий пригласил отца Продрома к себе в келью, однако о чем они беседовали, нам неизвестно.

Этот приснопамятный брат имел много недугов и сильно страдал от них. Вместе с большим утешением, доставляемым ему молитвой, он ежедневно претерпе­вал и страшные телесные боли. Это последнее обстоя­тельство вынуждало его просить у Старца некоторого снисхождения к его немощам.

Как-то раз я по человеческой слабости упрекнул от­ца Продрома в том, что он просит у Старца слишком много послаблений для себя. Решив исповедовать этот свой проступок, я пошел к отцу Харалампию. Но в тот момент у меня было мало столь необходимого для покаяния смирения, напротив, я весь был полон осужде­ния. Говорю:

– Геронда, вы даете отцу Продрому много послабле­ний.

То есть, ни много ни мало, я учил Старца, как ему на­до поступать. Но этот кроткий и смиренный человек, нисколько не смутившись, ответил:

– Сейчас я тебе все объясню, дитя мое. У меня есть заповедь от моего Старца снисходительно относить­ся к тем, к кому, как я вижу, снисходит Бог. Я был бы очень рад, если бы и у тебя была такая же молитва, ка­кую имеет отец Продром.

Но для того, чтобы я понял, что не только Бог, но и отец Харалампий, когда это необходимо, снисходит к человеческим немощам, тот вечер запомнился мне на всю жизнь. Тогда на бдении я впервые почувствовал на себе наказующую и вразумляющую десницу Божию, дабы впредь я был внимательнее.

Приснопамятного отца Продрома, поскольку он поч­ти всегда был болен или недомогал, многие братья не понимали. Они говорили, что он выдумывает свои бо­лезни и что все это от врага.

Как-то раз этот блаженный брат посетил известно­го Старца Порфирия на Керасьях. Старец, от духов­ного зрения которого, как известно, ничто не могло укрыться, сказал ему: «Ты, дитя мое, много страда­ешь. Однако остальные тебя не понимают и гово­рят, что это от врага». Как прав был этот святой Старец.

Вскоре в монахи были пострижены два других брата, получив в постриге соответственно имена Арсений и Иосиф.

Таким образом, было создано первое ядро братства. Вскоре в него влились еще двое монахов. В постриге они получили имена Георгий и Харалампий.

Вместе с отцом Харалампием и Старцем Арсением нас было семеро. В таком составе наше братство и жи­ло в Новом Скиту вплоть до 1967 года.

Приснопамятный Старец в отборе членов для нашей монашеской общины пользовался, можно так сказать, своей собственной тактикой.

Оставляя в келье при себе тех, кто приходил к нему на исповедь, он сначала обучал их молитве Иисусовой, а затем вводил и в наш распорядок, предписывающий ежедневное целонощное бдение и полное послушание Старцу. Если человек сразу же входил в этот режим и отец Харалампий видел приносимые им первые бла­гоуханные плоды монашеского подвига, тогда он в мо­литве просил у Бога извещения, принимать его в по­слушники, или нет. Если ответ был положительным, то Старец объявлял новоначальному брату, что он принимает его в братство для испытания, сможет ли тот стать монахом. Конечно, не все откликались на предложение отца Харалампия. Но последний (не знаю, правы ли те, кто не согласен с такой тактикой), получив в молитве положительное извещение, был прям и категоричен. Различные окольные пути и дипломатия, используемые для привлечения послушников в братство, были совер­шенно чужды приснопамятному Старцу. Он знал толь­ко да – да, нет – нет. Дважды два – четыре. Под­ходишь или не подходишь.

Мне известны случаи с некоторыми братьями, когда их душа воспламенялась Божественным огнем умной молитвы, который затем с каждым днем начинал разго­раться все ярче и ярче уже после первых же молитвен­ных упражнений. Однако иной, плотский образ мыш­ления внушал им: «Беги скорее отсюда. Если ты будешь медлить, то тебе здесь все так понравится, что ты уже не захочешь никуда уезжать». Но когда новоначальный послушник начинал склоняться к тому, чтобы уехать, тогда другой помысел – помысел пробуждающегося духовного устроения, согласный со словом апостола, говорил: «К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни».

После такой борьбы помыслов плоти и духа кто-то оставался кто-то уходил, терял все духовное богатство, которое уже успел собрать, и потом в отчаянии рвал на себе волосы, а кто-то, покинув братство, но влекомый, как магнитом, молитвой Старца, спустя какое-то время возвращался назад.

Было и очень много весьма запутанных ситуаций. Но последнее слово, надо отметить, всегда оставалось за бессменным советником отца Харалампия, Старцем Арсением.

Один брат выразил горячее желание остаться, что­бы испытать себя, проверить, сможет ли он стать мо­нахом. После первого урока, преподанного Старцем, брат в тот же вечер с большой отдачей провел свое пер­вое целонощное бдение. Однако в ту же ночь какая-то страшная тяжесть навалилась на отца Харалампия, ли­шив его обычного духовного устроения. Это было вос­принято им как отрицательное извещение, касающееся принятия в братство нового члена.

Вторая ночь: тогда как Старец вернулся к своему обычному устроению, молодой человек, напротив, все потерял. На исповеди он говорил, что совершенно не в состоянии совершать всенощные бдения. Так продол­жалось несколько дней.

Придя к отцу Арсению и будучи совершенно уверен, что этот юноша не подходит для братства, отец Хара­лампий сказал, что он хочет отправить его назад. Од­нако Старец неожиданно ответил: «Нет. Не выгоняй его... жалко».

– Я был вынужден, – рассказывал отец Харалам­пий, – послушаться отца Арсения, но еще в течение не­сколько лет говорил себе: «Сколько раз я ни советовал­ся со Старцем Арсением, у нас всегда было одно мне­ние, Только этого монаха, не знаю почему, он попросил меня оставить в братстве. Сколько же этот брат достав­ляет мне проблем...»

В конце концов оказалось, что и здесь отец Арсе­ний был прав. Этот брат, хотя и Доставлял отцу Хара­лампию немало хлопот, не бросал своих героических попыток к стяжанию молитвы, подвизаясь с неизмен­ным терпением и упорством. Другие братья по слабо­сти человеческой природы, несмотря на то, что у них были и призвание, и способности к молитве, озирались вспять. Справедливости ради отметим, что не один и не два из них, но весьма многие, и так было всегда. Этот же брат был тверд, и в конце концов он добился преуспеяния.

Относительно другого юноши, хотя тот, казалось бы, вполне освоился с нашим распорядком, Старец в мо­литве получил отрицательное извещение. Тогда он ска­зал ему: «Дитя мое, иди подыщи для себе другое местечко». – «Нет, Геронда, здесь я нашел упокоение, – стал упрашивать брат, – не выгоняй меня». После настоятельных просьб последнего остаться Старец поду­мал: «Христос говорил: «приходящего ко Мне не изгоню воя». Итак, теперь слово за моим Герондой. Пусть он даст нам знак».

«Тогда я, – продолжал свой рассказ Старец, – ска­зал брату: «Дитя мое X., возле могилки Геронды рас­тет одна шелковица. Нарви-ка нам немного к трапезе» X. побежал к дереву. Но... приблизившись к могилке, он, неожиданно громко вскрикнув, упал на землю. По­дойдя к нему, я увидел, как он страшно побледнел. Изо рта у него шла пена.

Когда я рассказал о случившемся Старцу Арсению, тот сказал: «Это недобрый знак. Испытай его еще раз. Если с ним опять случится то же самое, тогда это точно будет ответом нашего блаженного Геронды»

На следующий день я снова посылаю его за шелкови­цей и смотрю, что же будет дальше. И вот, как только он подошел к могилке, повторилось все то же, что было накануне. С пеной на губах он упал на землю.

Тогда Старец Арсений сказал мне: «Не медли, завтра же скажи ему, чтобы он уходил» Так я и сделал».

Немного выше башни Нового Скита расположена ке­лья Благовещения Пресвятой Богородицы. Мне до­велось еще застать живших в ней двух весьма преста­релых монахов. Последнего ее насельника звали отец

Продром. Он был уже очень стар и не мог содержать в порядке свою келью. Поэтому ко времени его кончины пол в ней был так завален различным мусором и гря­зью, что вошедшему казалось, что он ходит по толсто­му земляному ковру. Один благочестивейший монах, отец Харитон, заботился о том, чтобы у этого Старца всегда было все необходимое для жизни.

Как-то раз он приходит к отцу Харалампию и гово­рит: «Святый отче, отцу Продрому плохо. Ты, как ду­ховник, скорее приди, чтобы причастить его».

Отец Харалампий тут же берет запасные дары и на­правляется к отцу Продрому. Скоро он вернулся, но я заметил, как сильно изменилось его лицо. Из глаз Стар­ца лились слезы, он громко всхлипывал.

– Что случилось, Геронда?

– Ничего не утаивая, дитя мое, я расскажу тебе все. Войдя в келью Старца Продрома я нес в своих руках Самого Христа. Когда моим глазам открылась царив­шая внутри грязь и нечистота, меня охватили такие по­мыслы: «О, Христе мой, – говорил я себе, – Ты един Чист и Беспорочен, и вот куда Ты благоволишь прий­ти!» Тут я увидел отца Продрома, который тоже от гря­зи весь был черен, как трубочист. Я повторял про себя те же слова, они постоянно вертелись у меня в голове. Когда же Старец открыл свои уста, чтобы принять причастие, тогда, дитя мое, я ясно увидел своими душев­ными очами, как в его грязное тело входит Христос и делает его чище снега.

Затем отец Харалампий, все еще находясь под впе­чатлением происшедшего, заперся в своей келье. Кто знает, сколько он еще плакал после такого, трогающего до глубины души, переживания.

Замечу, что когда я поселился в Новом Скиту, то еще застал там многих известных своей добродетельной жизнью Старцев.

Одним из них был отец Хризостом, которого все на­зывали «влахосом». Этот Старец имел обычай выпе­кать полную печь хлеба, из которого потом, для луч­шей сохранности, он сушил сухари. Так он и жил, пи­таясь одними сухариками, пока те не заканчивались, и тогда он снова растапливал печь и делал новый за­пас хлеба. «Когда я ем, сатана искушает меня всем чем угодно, только не хлебом», – как бы оправдываясь, го­ворил всем этот блаженный.

Еще один Старец также проводил жизнь, пребывая в постоянном сухоядении. Его келья находилась недале­ко от труб, по которым в Новый Скит поступает вода. Чтобы скрыть свою добродетель воздержания, он гово­рил: «После того как я поем жирную пищу, меня начи­нает искушать сатана». Звали этого Старца отец Нео­фит «капсалис». С этим монахом наше братство име­ло исключительно близкие отношения. Как и мы, он всегда неизменно совершал целонощное бдение и каж­дую ночь приходил к нам в келью на литургию, где по­минал по своему синодику тысячи имен.

Как правило, когда отец Неофит начинал говорить, из его уст исходил нежный аромат благоухания. Не­смотря на то что этот монах в то время, когда я с ним познакомился, был еще не стар, у него не было ни одно­го черного волоска. Он весь был бел как лунь. Поседел он за одну ночь, и вот как это произошло.

Одно время отец Неофит подвизался в пещере. Ве­чером он вошел в нее с черной бородой, а утром вы­шел уже седым. В ту ночь, по Божественному попуще­нию, ему явились страшные толпы демонов. Их ужас­ный, безобразный вид, угрозы, побои и т. д. привели его в такой ужас, что, когда утром он вышел из пещеры, ни в волосах на голове, ни в бороде у него не осталось ни одного черного волоска. Он стал сед так, что его ни­кто не мог узнать.

Когда мы еще жили в Новом Скиту, один брат был силь­но обуреваем помыслами сомнения. «Мы здесь молим­ся, – рассуждал он, – совершаем бдения... конечно, все это очень хорошо. Но, кроме нас самих, это кому-нибудь еще приносит какую-либо пользу?» На испове­ди, когда он уже собрался рассказать об этих помыслах Старцу, отец Харалампий неожиданно опередил его.

– Сегодня ночью, дитя мое, – сказал он в сильном волнении, – Бог сподобил меня страшного видения. Когда я стоял на молитве, в какое-то мгновение мне вдруг показалось, что я нахожусь в одной очень боль­шой трапезной. Какие-то двери, более похожие на цер­ковные царские врата, находились прямо передо мной. В трапезной собрались огромные толпы народа. Лю­ди терпеливо стояли и словно ожидали своей очереди, чтобы подойти ко мне. Сам я был похож на главного хлебодара. Вы тоже стояли возле меня, резали какие- то большие хлебы, похожие на просфоры, и подава­ли их мне. Собравшиеся в трапезной, выстроившись в две очереди, в одной из которых находились живые, а в другой – усопшие, подходили ко мне, и я давал им по куску хлеба на благословенье. Радостные, они отходи­ли в сторону. И я обратил внимание, что среди них бы­ло очень много моих знакомых, как живых, так и уже почивших, из числа тех, кто был записан в нашем си­нодике.

– Геронда, это видение было для меня, – восклик­нул брат. – Вы разрешили мое недоумение. Теперь я понял, какое великое значение для людей имеет молит­ва и поминовение их на проскомидии.

– Раз тебя это интересует, дитя мое, то я расскажу тебе еще один подобный случай уже из жизни отца Ио­сифа, моего Старца. Эта история о молитве по четкам, и она еще интереснее, чем то видение, которое было мне сегодня.

В миру у моего Геронды была двоюродная сестра. Не­смотря на то что ее жизнь сложилась не очень удачно, отец Иосиф сильно ее любил. Умерла она плохо: посто­янно гримасничала, кривлялась, очень нехорошо гово­рила и в таком жутком состоянии скончалась. Узнав об этом, Старец начал плакать. Я был сильно удивлен и подумал: «Какой Геронда тонкий человек... так много плачет». Как бы уловив мой помысел, отец Иосиф ска­зал: «Дитя мое, я плачу не потому, что она умерла, но потому, что ее душа пошла на мучения».

Тем не менее, с этого дня Старец наложил на себя пост и стал молиться за свою почившую сестру. Од­нажды, спустя какое-то время, я заметил, что отец Ио­сиф весь буквально сияет от радости. «Что случилось, Геронда?», – спросил я. – «Сейчас расскажу, дитя мое. Все эти дни я беспрестанно молился и пребывал в бде­нии, посте и слезах о своей сестричке, и сегодня спо­добился радостного и удивительного видения. Во вре­мя молитвы я увидел пред собой мою сестру живой. С великой радостью она сказала мне: «Сегодняшний день для меня – день моего спасения. Я избавилась от мучений, и иду в рай»

И вдруг я увидел перед собой и нашего блаженного папу-Георгия. Этот святой человек был моим современ­ником, и когда я еще был в миру, я встречался с ним. У него было сильное желание, насколько это возможно, вызволить всех грешников из ада. Ежедневно он совер­шал Божественную литургию и поминал тысячи имен.

Также он часто ходил на кладбища и служил по почив­шим литии и панихиды. Итак, в видении он предстал передо мной. С большим удивлением он сказал: «Надо же, надо же... до сих пор я считал, что почившим мож­но помочь только поминовением их на Божественных литургиях и панихидах. Теперь же я увидел, что людей можно спасать... и молитвой по четкам!»

Через это видение я удостоверился, что моя сестрич­ка спаслась, но Бог показал мне и силу молитвы по чет­кам, которая может вызволить душу даже из ада».

Рассказав все это брату, глубоко взволнованный Ста­рец благословил его и сказал: «Ну вот, ступай с моим благословением и, если хочешь помочь и себе самому, и другим, старайся, сколько хватает сил, понуждать себя к послушанию и молитве».

Имя папы-Харалампия постепенно становилось из­вестным. Кроме святогорцев, на исповедь к нему при­ходили также монахи из монастырей, находящихся вне Афона, мирские клирики и миряне.

Всем он давал различные наставления. На исповеди перед рукоположением Старец всегда давал определен­ное правило. Клирикам, как семейным, так и одиноким, он предписывал ежедневно совершать установленные Церковью богослужения, то есть вечерню, повечерие, утреню и, насколько это возможно, чаще служить Бо­жественную литургию (даже в непраздничные дни).

Слыша, как жалуются на то, что среди недели на службы люди почти не ходят, он говорил: «Иерей яв­ляется посредником. Его долг – ежедневно возносить молитвы и Божественное Приношение за свое стадо».

Как-то раз к Старцу пришел один весьма благоче­стивый священник. Он сказал, что, когда его приглаша­ют на требы, он всегда берет с собой крест с частицей Честного Древа Креста Господня. Этим крестом он бла­гословляет людей, и происходит много чудес и исцеле­ний.

– То, что ты делаешь, отец, весьма хорошо и по­хвально. Но ты еще должен совершать и ежедневный круг богослужений, это твой долг, Или, может, ты боль­ший чудотворец, чем преподобный Арсений Каппадокийский? Почему этот великий святой и чудотворец по средам и пятницам запирался у себя в келье и нико­го не принимал? В эти два дня он восполнял свои слу­чайные молитвенные долги и набирался сил для совер­шения новых чудес.

Однажды к отцу Харалампию приехал иеромонах из кельи Буразери. Он рассказал ему, что учится на бого­словском факультете и живет в Фессалониках вместе со своей сестрой, которая учится на юриста. Старец сказал ему:

– Будь очень внимателен, дитя мое. Я знаю, что эта девушка – твоя сестра, она с тобой одна кровь, но лю­ди лукавы. Никогда не выходите вместе на улицу, и ни­когда не принимай в гости подружек твоей сестры, осо­бенно когда в квартире, кроме тебя, никого нет. Мне известно много случаев, когда на человека надуманно возводилась страшная клевета. Иные же, сами того не желая, были уловлены в расставленные диаволом сети.

Что касается неженатых клириков, то к ним отец Ха­ралампий был еще более строг. Он считал, что для оди­ноких священников, которых враг окружает особы­ми хитросплетениями, исполнение одного только еже­дневного суточного круга богослужений совершенно недостаточно. Когда такие клирики приходили к Старцу на исповедь, он советовал им еженощно несколько часов проводить в бдении, занимаясь священным дела­нием умной, непрестанной молитвы.

Отец Харалампий принимал на исповедь всех при­ходящих к нему монахов. Принимал даже в том слу­чае, когда у них был уже свой Старец, и, более того, да­же тогда, когда они приходили к нему втайне от послед­него.

Как-то раз, когда он еще не был духовником мона­стыря Дионисиат, некоторые отцы этой обители без благословения своего игумена, приснопамятного отца Гавриила пришли к нему на исповедь. Поначалу отец Харалампий сомневался: «Можно ли принимать на ис­поведь монахов, не поставив об этом в известность их Старца?»

На одном из больших праздников в монастыре Свя­того Павла Старец встретился с приснопамятным игу­меном Гавриилом. Выбрав удобный момент, он спросил его, как старшего и более опытного духовника, о муча­ющих его сомнениях. И этот мудрый Старец ответил: «Святой отец духовник, ты обязан принимать на испо­ведь монахов, хотя бы даже они и приходили к тебе, не имея на это благословения своего Старца. Твой долг – принять их, поддержать и утешить. Потому что раз они идут к тебе, значит, ты им необходим». Так разреши­лось это недоумение.

Что же касается монахов, живущих без какого-либо старческого руководства, то по отношению к ним отец Харалампий был непримирим. Согласно существую­щей устной традиции, которая отражена и во многих письменных источниках, монах, не прошедший школы послушания и не упокоивший своего Старца, как бы сурово он ни подвизался, строит свое спасение на основании из песка. Каждый час он подвергается опас­ности попасть в расставленные вокруг него ловушки врага.

Поэтому, когда к отцу Харалампию приходил на ис­поведь монах, живущий без послушания, он объяс­нял ему, что жизнь по своей воле не приносит никакой пользы. Старец советовал ему прежде всего вернуть­ся в монастырь, который он оставил, и обещал в этом случае сам стать его духовником. Когда брат, выстав­ляя различные мнимо справедливые доводы, или даже и благовидные причины, категорически отказывался вернуться назад в свою обитель, тогда он очень мягко советовал, можно даже сказать, просил его поступить хоть и в другое место, но в послушание. В крайних слу­чаях он давал даже следующий совет: «Если вы не же­лаете всю свою жизнь провести в послушании, тогда, по крайней мере, найдите какого-нибудь монаха-старичка, попроситесь к нему в послушники и досмотрите его. Когда же он умрет – вы будете свободны, и на вас будет пребывать его благословение».

Один брат, бросив свой монастырь, духовником кото­рого в то время был отец Харалампий, пришел к нему на исповедь. Однако Старец наотрез отказался его исповедовать. Он сказал:

– Я приму тебя на исповедь только в том случае, ес­ли ты вернешься назад, в свою обитель.

– Но это невозможно... Я не могу этого сделать...

Отец Харалампий был непреклонен, но и брат, в свою очередь, тоже не переставал приводить все новые и новые возражения. Тогда мудрый духовник, видя, что нет никакой возможности переубедить этого брата, го­ворит ему:

– Если не желаешь находиться в послушании у сво­его Геронды – отца игумена, тогда найди себе где-ни­будь другого Старца и подчиняйся ему, пока он не пре­ставится. Тогда я буду тебя исповедовать.

Монах, видя, что надо что-то делать, придумал сле­дующее: он занялся поиском и, наконец, нашел в одном скиту монаха-старичка, которому было уже сто лет. В таком возрасте он нуждался только в заботливом ухо­де, и больше ему уже, естественно, ни до чего не было дела. Для брата же это был шанс после смерти старичка получить его благословение. «Он проживет еще год-два, – думал он, – похороню его, и буду иметь и его благословение, и его келью».

Радостный он возвращается и говорит, что теперь он находится в послушании, и духовник не может от­казать ему в исповеди. Отец Харалампий, хотя и недо­вольный таким оборотом дела, был вынужден принять его.

Брат возвращается на свое новое место и фактиче­ски становится Старцем кельи, ожидая скорой кончи­ны старого монаха. Но Бог, чтобы проверить его, попу­скает ему новое испытание.

В скиту, где жил этот брат, начались нестроения. Не­сколько монахов – к ним примкнул и тот брат, о кото­ром идет речь, – желая усовершенствовать некоторые пункты скитского устава, настаивали на том, чтобы внести в него изменения. Остальные отцы скита расце­нили эти предложения как новаторские, чуждые устоявшимся традициям. Собрался духовный собор, на ко­тором этим братьям было предложено либо отказаться от своих нововведений, либо покинуть скит. Последние были непоколебимы в своих убеждениях и решили уй­ти. Тогда брат снова идет к духовнику, чтобы расска­зать ему о таком неожиданном повороте дела. Отец Ха­ралампий сказал:

– Что касается ваших убеждений, о которых ты мне сейчас рассказал, то вы совершенно правы, но в мона­шестве не надо искать правды. Монах становится прав, идя путем послушания и терпеливого перенесения не­справедливостей и искушений. Если ты хочешь, дитя мое, оставить скит, то ты вправе это сделать. Но теперь у тебя есть Старец. Сколько еще он проживет? Уступи, по крайней мере; хотя бы ради него, подожди, пока он не преставится. После же его смерти, получив его бла­гословение, иди, куда знаешь.

В конце концов, брат с великой скорбью, однако, оставаясь при своих взглядах, покинул скит. Един­ственным решением, которое пришло ему на ум, бы­ло предложить старичку-монаху уйти вместе с ним. Но Старец с негодованием ответил: «Всю жизнь я провел в этой келье, так неужели теперь я умру в другой?» Итак, брат снова вышел из послушания. Не прошло и двух-­трех месяцев, как Старец скончался. Таким образом, этот монах, для которого не существовало никого дру­гого мнения, кроме своего собственного, не желая по­терпеть еще всего нескольких месяцев, потерял благо­словение своего Старца.

В 1967 году наше маленькое братство, также как и жи­вущее по соседству братство отца Ефрема, было вы­нуждено переехать в более тихие и большие по раз­мерам кельи. Мы переселились в келью Хиландарского монастыря – Буразери, а собрат нашего Старца со своим братством – в русскую келью святого Артемия в Провате.

Несмотря на то, что кельи находились в крайне вет­хом состоянии и требовали немедленного ремонта, ду­ховная жизнь братства протекала неизменно, так же, как и прежде, по ранее заведенному распорядку.

«Папа-Харалампий, брось свои хлопоты». Таковы были последние слова, просьба и настоятельное жела­ние святого Старца Иосифа, обращенные к отцу Хара­лампию.

Обстоятельства складывались таким образом, что для нашего Старца золотое время его полного уедине­ния безвозвратно прошло. Принимая на себя ответ­ственность за души людей, он неизбежно должен был заботиться и о материальных нуждах все возрастаю­щего братства. Однако, несмотря на это, каждый день в ушах отца Харалампия звучало благословение его Старца: «Брось свои хлопоты». Эти слова его последнего завещания являлись постоянным тормозом в боль­ших жизненных поворотах нашего братства.

Святой отец Иосиф, по опыту зная, какой страш­ный вред приносят внешние заботы, очень часто назы­вал их «напастью». Разъясняя Божественные слова Го­спода: «смотрите... чтобы сердца ваши не отягчались объедением, и пьянством, и заботами житейскими», он поражался тому, что Христос ставит житейские за­боты рядом с объедением и пьянством.

Но..., хлопоты отца Харалампия неизбежно должны были увеличиться. Этому способствовали как лежащая на нем ответственность за увеличивающееся с каждым днем братство, так и заботы о многообразных нуждах большой келии, которая своими размерами могла со­перничать с любым монастырем.

Прибытие такого известного духовника было ра­достно воспринято многими живущими по соседству с нами монахами Карей, Капсалы и их окрестностей. Слава об отце Харалампий дошла и до церковной шко­лы «Афониада», подавляющее большинство как учите­лей, так и учеников которой стали часто приходить к нему на исповедь и за советом.

На новом месте приток посетителей из мира увели­чился. Очень скоро нам пришлось некоторые кельи приспособить для приема ежедневно приходящих па­ломников – появилась возможность оставлять их в ке­лье на ночлег. Если кто-либо из оставшихся наутро го­ворил о своем желании пожить здесь еще какое-то вре­мя, Старец показывал ему четки-трехсотицу и говорил: «Если тебе подходит наш распорядок, то бери эти чет­ки, и живи здесь сколько хочешь. Единственное, о чем я попрошу тебя – всегда рассказывать мне о своих ноч­ных подвигах».

Это был выход. Те, кто не чувствовал в себе доста­точно сил для того, чтобы подчиниться нашему распо­рядку, уходили без какого-либо неудовольствия, однако было много и таких, которые присоединялись к нашим целонощным бдениям, выполняя восьмичасовое молитвенное правило. Возвращаясь в мир, они уноси­ли с собой приобретенный здесь духовный багаж, что бы пользоваться им, насколько это возможно, и в своей повседневной жизни, посреди окружающих их искуше­ний и опасностей.

В тот период, когда наше братство переехало из Ново­го Скита в келью Буразери, антипросопом монастыря Дионисиат был известный своей ученостью Монах отец Феоклит.

Этот Старец вместе со своим послушником отцом Калинником, так называемым куначным смотрителем, очень часто приходили к нам в келью на Божественную литургию, а также и для того, чтобы пообщаться с отцом Харалампием.

Монах Калинник, почувствовав для себя большую духовную пользу от общения с нашим Старцем, еще когда тот жил в Новом Скиту и был духовником мона­стыря Дионисиат, одно время даже имел намерение пе­рейти в наше братство. Однако из-за того, что в то вре­мя в монастыре было не очень много монахов, игумен не дал ему на это благословения.

Когда отец Феоклит задумал написать одну из самых ценных своих книг «Афонские беседы», то, желая сде­лать ее более живой и убедительной, он стал посещать различных известных в то время святогорских отцов и беседовать с ними об умном делании.

С этой целью как-то раз пришел он и к нам в Бура­зери. Когда после долгого разговора с моим приснопа­мятным Старцем отец Феоклит вышел из его кельи, я, выполняя свои обязанности гостиничного, пригласил его в приемную, чтобы угостить согласно святогорскому обычаю. Тогда я впервые и узнал о его замысле на­писать новую книгу. С восторгом он сказал мне следу­ющее: «Из-за этой моей работы я и приходил сюда – побеседовать с вашим Герондой. Его слова об умной молитве – это нечто живое, это результат собственно­го богатого опыта. Они являются отражением учения великих отцов-исихастов нашей Церкви».

В 1967 году, когда мы переехали в Буразери, в резуль­тате переворота военные свергли правительство и про­возгласили диктатуру. Как и любая власть, хунта на главные руководящие государственные посты стала назначать «своих людей».

На Святой Горе за это время успело поочередно побывать три назначенных правительством губернатора. Последним был исключительно благочестивый человек и незаурядная личность – генерал в отставке Г. Крекукиас.

Этот губернатор, услышав о широко известном ду­ховнике, как простой паломник, никем не узнанный, пешком пришел в Буразери на исповедь. Здесь он по се­крету и сказал отцу Харалампию, что является новым губернатором Святой Горы. Испытав чувство глубоко­го удовлетворения уже после первой встречи со Стар­цем, он стал с тех пор регулярно пешком ходить к нам в келью на исповедь и за советом.

Из всех добродетелей отца Харалампия губернатор особо отмечал его нестяжательность. Видя наши мно­горазличные нужды, требующие ремонта корпус и т. д., он просил позволения профинансировать из гу­бернаторского фонда все необходимые реставрацион­ные работы. Однако Старец ни за что на это не согла­шался. С большим недоумением губернатор спросил:

– Но почему же вы отказываетесь от помощи, Ге­ронда?

– Я, – ответил Старец, – зарабатываю деньги кро­вавым потом. Ты видишь монахов моего братства? Из них одни пишут иконы, другие режут печати для про­сфор, третьи трудятся в саду. Мне и из мира посыла­ют деньги на литургии, сорокоусты, панихиды, молебны. Эти деньги благословенны, потому что они имеют оправдание. Твои же деньги я никак не могу оправдать.

– Хорошо, пусть так, – отвечает губернатор. – Тог­да я тоже дам вам имена на поминовение и оставлю не­много денег для ремонта большой цистерны, которая начала протекать. Вы согласны?

– Да, теперь согласен.

Губернатор оставил запечатанный конверт с имена­ми для поминовения и деньгами и ушел. Когда же Ста­рец распечатал конверт, то что же он там увидел? День­ги, около ста тысяч драхм, что в те времена составляло весьма и весьма значительную сумму. Увидев столько денег, отец Харалампий так сильно расстроился, что не мог уже ни спать, ни молиться.

Он сам пошел к губернатору и стал просить его взять эту сумму назад. Последний ни за что не соглашался: деньги уже прошли по документам. Когда, наконец, гу­бернатор понял, как страшно расстроен Старец, то он нашел выход и предложил ему в свою очередь пожертвовать эти деньги в другое место, по собственному усмотрению. После этого случая Г. Крекукиас стал еще больше уважать отца Харалампия.

Как-то раз он доверительно поведал Старцу о своем большом личном горе, которое уже много лет волнова­ло его и не давало покоя.

– У меня был брат, – сказал губернатор, – которого я очень любил. Во время войны 1940 года он был убит на фронте. Прошло уже столько лет, а я ни разу так и не удостоился увидеть его во сне. Это было бы для меня большим утешением.

Отец Харалампий ответил:

– Не переживай, дитя мое. Сегодня ночью я отслу­жу за него Божественную литургию и надеюсь, что Все­благой Бог для твоего утешения покажет тебе его.

Действительно, в ту же ночь Бог во сне показал губернатору его брата. Преисполненные радости, они обнялись, и брат сказал, что он находится в очень хорошем месте и благодарит за отслуженную за не­го литургию. На следующий день ликующий губер­натор в Буразери рассказывает о случившемся ду­ховнику.

После этого события Г. Крекукиас просто не знал, как ему отблагодарить своего благодетеля. В конце кон­цов он придумал. Мирская пословица говорит: «Богат­ство многие презрели, славу же – никто». Но в данном случае, с отцом Харалампием, и она не оправдалась.

Как-то раз пришел к нам губернатор. Было видно, что он настроен очень решительно.

– Геронда, я имею честь объявить вам одну прият­ную для вас новость.

– Что же, давай послушаем, дитя мое.

– Я все устроил, и вас хиротонисают в архиереи.

Старец был поражен:

– Господин губернатор, вы это говорите серьезно?

– Да. Совершенно серьезно.

– Прошу вас, о таких вещах никогда больше мне не говорите.

– Но почему же, Геронда?

– Вы подумайте, ну, какой из меня архиерей?

После долгих споров, бесконечных «годишься – не годишься» отец Харалампий, чтобы перевести разго­вор на другую тему, сказал:

– Господин губернатор, послушайте меня. Я не вы­езжаю в мир со Святой Горы. Как же я буду управлять епархией?

Вы будете архиереем здесь, Геронда, на Святой Горе. Мы договоримся с патриархией, чтобы для вас учреди­ли здесь кафедру и титул митрополита Святогорского.

– Господин губернатор, я прошу вас, забудьте об этом. Мне достаточно и того груза, что уже лежит на моих плечах. Ты видишь этих монахов? Я был их вос­приемником в монашеском постриге и пред Богом дал обещание заботиться об их духовном преуспеянии и спасении. Живя вместе с ними, я смотрю, оказыва­ют ли они послушание? Молятся ли? Упражняются ли в молитве Иисусовой? Совершают ли бдения? Бог по­ручил мне это малое стадо, и я должен буду дать за не­го ответ. Больший груз мне не по силам. Оставьте архиерейство тем, кто его достоин.

Губернатор, несмотря на то что во времена хунты он обладал чрезвычайно большой властью, с уважением отнесся к решительному отказу отца Харалампия и с тех пор проникся к нему еще большим благоговением.

Все вышеизложенное рассказал мне сам Старец. Свидетелем же истинности его слов является сам Г. Крекукиас, многоуважаемый бывший губернатор Святой Горы, который, как известно, еще находится в добром здравии. Приснопамятный отец Харалампий показал нам еще один пример смиренномудрия, кото­рый не должен оставаться в забвении и который, осо­бенно теперь, всем нам необходим.

С 1967 года и вплоть до осени 1979 года наше братство проживало в большой хиландарской келье святителя Николая, называемой Буразери. Очень скоро молва об отце Харалампий достигла и находящейся недалеко от Карей известной церковной школы – «Афониады».

После перевода на Косскую кафедру ее незабвен­ного директора, Мелитупольского митрополита На­фанаила, бразды правления перешли к другому заме­чательному иеромонаху Великой Лавры преподобного Афанасия Афонского отцу Хризостому (впоследствии епископу Родостольскому).

Воистину, в результате умелого управления школой с одной стороны, и самоотверженного труда приснопа­мятного духовника, отца Харалампия, с другой, «Афониада» в это время достигла небывалых духовных вы­сот.

Ежедневно многие ее учителя и ученики стекались в нашу келью, находящуюся по соседству, для того чтобы исповедоваться у Старца и получить урок священ­ной науки умного делания. Посредником для этой по­следней цели между отцом Харалампием и учениками Божественный промысел неожиданно поставил одно­го благочестивейшего преподавателя и замечательного человека. Будучи пленен словами Старца, он присоеди­нился к нашему братству незадолго перед тем, как мы оставили Новый Скит. Звали его отец Арсений.

Этот приснопамятный монах, несмотря на то, что по профессии он был простым агрономом, очень скоро познал святая святых таинства умного делания. Первые пять-десять минут урока он отводил ботанике, все же остальное время занятия посвящал рассказу об умной молитве и о частом причащении Святых Таин.

Этот исключительный преподаватель, как новый Аа­рон, доносил до учеников голос Моисея, то есть слова отца Харалампия. Часто, остерегаясь сам отвечать на вопросы и разрешать недоумения учеников на уроке, он откладывал их До следующего занятия, чтобы за это время успеть спросить о них у своего наставника. Та­ким образом, он являлся тем звеном, посредством ко­торого осуществлялось косвенное общение Старца со школьниками, ведь последние, само собой разумеется, не могли часто отлучаться из школы.

Духовно Старец помогал всем школьникам, но уче­никам из бедных семей он помогал еще и материаль­но. До сих пор многие посещающие нас молодые лю­ди, бывшие выпускники «Афониады» вспоминают об этом с чувством глубокой благодарности и признатель­ности.

Учителя Афонской церковной школы и ее выпускни­ки – духовные чада приснопамятного отца Харалам­пия, сегодня служат нашей Церкви на самых различ­ных поприщах. Немало молодых людей избрало иноче­ский путь, став монахами как на Святой Горе, так и за ее пределами. Из них вышли благочестивые иерархи и иеромонахи, своими словами и самой жизнью украша­ющие нашу Церковь. Значительное число выпускников стало женатыми клириками, преподавателями духов­ных школ, миссионерами и просто добропорядочными гражданами, которые по всему миру трудятся на благо Православия.

Получив свое образование при ногах великого учи­теля, они, подобно благодатной почве, впитали в се­бя его учение и теперь передают данный им талант другим. Последние также, в свою очередь шествуя по пути духовного совершенства, получают известность. От них уже другие избранники принимают этот талант, и преемственность продолжается из рода в род.

Уходят из этой жизни святые, уходят учителя. Но остается их живое учение, остается их дело, по слову великого апостола: «Печать бо моего апостольства вы есте о Господе».

Как я уже упоминал, отец Харалампий, прежде чем принять в братство нового члена, всегда сначала мо­лился, а затем, посоветовавшись со Старцем Арсением, объявлял свое решение.

Однажды нас посетил некий молодой духовник. Он рассказал нам, что у него есть несколько молодых лю­дей, желающих стать монахами и подвизаться под его руководством. Поскольку наше братство и наш рас­порядок дня ему очень понравились, он высказал желание прислать к нам своих духовных чад, чтобы они здесь приняли постриг и остались с нами навсегда. Действительно, в скором времени к нам приехал этот духовник с пятью-шестью молодыми людьми. На сле­дующий день молодой священник сказал Старцу, что он хотел бы вместе со своими духовными чадами всту­пить в наше братство.

Отец Харалампий ответил: «Я помолюсь и тогда объ­явлю тебе мой ответ». Что же касается нас, то мы, по молодости с большим воодушевлением, радостно при­ветствовали такое пополнение нашего братства новы­ми членами, да еще и духовником. Как это ни невероят­но, но на другой же день Старец, который казался слег­ка испуганным, приглашает меня к себе и говорит:

– Пусть они уходят, пусть они все немедленно ухо­дят. .

– Но почему, Геронда?

– Почему?.. Только я знаю, что мне пришлось пе­режить этой ночью. Во время молитвы о том, как по­ступить, меня охватил тонкий сон, и что же я увидел? Вся наша келья наполнилась ядовитыми змеями, кото­рые намеревались покусать нас. Знай, что будет большое искушение. Пусть же они поскорее уходят, чтобы нам его избежать.

Не вдаваясь в подробные объяснения, очень вежли­во Старец, несмотря ни на какие просьбы и уговоры, попросил молодых людей и их духовника покинуть ке­лью, и они отправились дальше искать себе другое ме­сто. Но на новом месте с ними возникли такие серьез­ные проблемы, что их решением были вынуждены за­няться не только Священный Кинот, но и патриарший экзарх Святой Горы. В конце концов, в результате, – как часто бывает – необъективного освещения воз­никших неприятностей средствами массовой инфор­мации на Святую Гору в глазах всего мира была броше­на нехорошая тень.

После вышеприведенного случая, да и многих других, ему подобных, пусть у читателя не складывается мне­ние, что отец Харалампий был непогрешим. Поистине непогрешим только один Бог, тогда как люди, пусть даже святые, допускают ошибки. Старец был прямым, простым и нелукавым человеком, посему, пользуясь этим, разные хитрые люди часто склоняли его к непра­вильным решениям, так что можно сказать, что в сво­ей жизни он не избежал человеческих ошибок. Однако следует отметить, что они никогда не были следствием враждебности или же злонамеренности.

Очень часто, и я говорю это как свидетель и очеви­дец, когда кто-то, не настаивая на своих собственных суждениях, просил отца Харалампия помолиться о своем затруднении, тот немедленно предлагал ему саг мое правильное решение его проблемы.

Некий брат, пораженный одним ответом Старца, в ко­тором тот указал ему путь разрешения возникших у него трудностей, спросил:

– Геронда, как вам удается получить такое точное извещение о том, что надо ответить?

– Так бывает не всегда. Очень трудно понять, от Бо­га приходит извещение, или нет. Но если молитва мо­наха подобна горящему пламени, тогда он, как Моисей, может предстоять и беседовать со своим Творцом. По­этому, сколько хватает сил, и вы должны стараться воз­жечь в себе это пламя.

Другой брат сказал Старцу:

– Геронда, когда я молюсь о том, как поступить, то обращаюсь к Богу и получаю внутреннее извещение.

Этот брат был истинным подвижником, но отец Ха­ралампий спросил его:

– У тебя еще есть страсти?

– Да, Геронда, есть.

– Итак, пока в нас владычествуют страсти, семя ис­тины перемешано с сором. Там, где ты думаешь, что по­сеял пшеницу неожиданно всходят тернии. Молись и проси Господа о вразумлении. Что же касается извеще­ний, то это пока еще не для тебя.

Отец Харалампий понял, что этот брат был скрады­ваем «справа», то есть гордостью. Он вышел от Старца, как сам говорил, неудовлетворенным, со своими преж­ними убеждениями.

Несколько раз в молитве он снова сам просил вра­зумления и, как рассказывал потом, получал точное из­вещение. Однажды этот брат пообещал некоему чело­веку дать ответ касательно некоторых больших затруд­нений, которые того сильно беспокоили. После долгих молитв он сказал, что получил от Бога извещение, со­гласно которому все, что он задумал, является своево­лием...

Человек ушел радостный и полный счастливых на­дежд, чтобы... через несколько дней вернуться возму­щенным и опечаленным. Он рассказал, что, вопреки словам брата, все получилось с точностью до наоборот, что повлекло за собой самые тяжелые последствия.

"После этого случая брат смирился, рассказал на ис­поведи обо всем случившемся отцу Харалампию и по­обещал, что никогда больше не будет просить в молит­ве о получении извещения.

Стараясь возгревать божественное усердие в своих ча­дах, отец Харалампий иногда рассказывал нам о некоторых своих духовных переживаниях. Однако в нас, так и не ставших его подражателями, его рассказы лишь увеличивали наше недоумение. Поэтому приснопамятный Старец старался вместе со своим словом пе­редать нам и часть того богатства, которое хранилось в его внутренней сокровищнице.

Один новоначальный монах как-то ночью, сидя в стасидии в храме, молился по четкам. Его обуревали помыслы сомнения и недоверия Старцу, «Вдруг я по­чувствовал, – рассказывал он нам, – что мое сердце согрелось, как в печи. Я ощутил такую великую сладость, что стал чем-то одним с сердцем. Мои чувства в это время передать невозможно. Единственно, что можно сказать, так это то, что на какое-то время я по­чувствовал, что рай – у меня в сердце. Это продолжа­лось две-три минуты. Придя в себя, я повернул голову, и что же... В соседней стасидии стоит отец Харалампий с четками в руках.

После этого случая, всегда когда Старец хотел пере­дать мне немного своего опыта, у меня уже не возника­ло помыслов сомнения и недоверия к нему. Ведь у ме­ня уже было некоторое представление о тех духовных переживаниях, которые он испытал и о которых теперь мне рассказывал. До той же поры мне все время каза­лось, что он словно говорит на каком-то иностранном языке».

Иеромонах П. рассказал нам следующий удивитель­ный и немного забавный случай.

В Буразери у нас был послушник Н. Около полуно­чи, незадолго до литургии, он имел обычай ходить в келью к отцу Харалампию на исповедь и за наставле­ниями.

Когда он впервые вошел в келью Старца, то почув­ствовал там очень сильное благоухание. Подумав, что это, должно быть, кадило, брат посмотрел направо, на­ лево, но ничего не заметил. На вторую или на третью ночь он не выдержал и спросил Старца:

– Геронда, где же у вас тут кадило?

– Что ты говоришь, дитя мое, какое кадило в такое время?

– Но тогда, Геронда, откуда же исходит это благоу­хание? У меня просто перехватывает дыхание.

– Подожди, постарайся достичь хоть малого пре­успеяния в молитве, и тогда сам увидишь, как у тебя из­нутри будет исходить благоухание Святого Духа.

После этих слов послушник стал догадываться, отку­да же исходит это благоухание. Но... новое недоумение. Иногда благоухание было очень сильным, иногда – слабее. Тогда он сделал вывод, что благоухание, очевид­но, зависит от теплоты и силы молитвы. С обычной для новоначальных простотой и наивностью, сообразу­ясь с силой благоухания, он говорил отцу Харалампию:

– Геронда, сегодня у вас была очень горячая мо­литва.

На что Старец весело и шутливо отвечал:

– Как ты догадался, хитрец?

В другой раз он говорил:

– Сегодня, Геронда, молитва была слабее.

Старец отвечал:

– Ну, надо же. Откуда ты все знаешь?

Это благоухание ощущали, не знаю все ли, но, по крайней мере, весьма многие из духовных чад отца Ха­ралампия. Таково было сияние чистого сердца, которое исполнялось благоухания через непрестанную молитву Сладчайшим Именем нашего Спасителя.

Однако очень часто, когда кто-либо говорил Старцу о благоухании, последний советовал здесь проявлять особую осторожность. Потому что весьма многие бы­ли прельщены внешним благоуханием, производимым лукавым.

Чтобы показать, как искусно, согласно Священному Писанию, сатана принимает вид Ангела света, я при­веду следующую историю.

Когда мы переехали в Буразери, к нам стал ходить один живущий по соседству монах. Ему очень понра­вился наш распорядок жизни, и он стал ходить на ис­поведь к отцу Харалампию. Вскоре этот подвижник и у себя в келье стал жить по нашему распорядку, каждый день совершая целонощные бдения. В полночь, когда мы совершали Божественную литургию, он со своим фонариком неизменно приходил к нам, чтобы принять участие в богослужении.

Однако прошло не так много времени, и между этим братом и нашим Старцем возникли какие-то несогла­сия, и этот брат ушел от нас. Когда он в тот день выхо­дил из келейки отца Харалампия, мне случилось про­ходить рядом с ним, и я услышал, как этот подвиж­ник говорил сам с собой: «Ты скажи, он этому не верит! Христа называет диаволом!»

Я недоумевал, что бы могли означать эти его слова, однако не посмел спросить об этом Старца, чтобы не нарушить тайну исповеди. Этот брат совсем перестал к нам ходить. Как-то раз я увидел его идущим вместе со своим осликом в Карею. Мы обменялись словами приветствия, после чего я спросил его, почему он так дол­го не приходит к нам в Буразери? Тогда этот монах сам объяснил мне все:

– Отец, рядом с вами я нашел упокоение, – начал он. – Живя еще в Святом Василии, я встречался и с вашим Старцем, приснопамятным отцом Иосифом. Мне довелось много подвизаться в горах, пещерах и пу­стынях Святой Горы. Христос почтил мои подвиги, поэтому-то я много раз воочию лицезрел его, как живого. Ты понимаешь? Рассказав об этом твоему Старцу, в от­вет я услышал: «Не верь этому – это прелесть». Говорю ему: «Нет, это не прелесть». Он стоит на своем. В конце концов мне пришлось сказать: «Я с тобой не согласен, и поэтому ухожу от тебя. Но когда исполнятся те слова, которые сказал мне Христос, тогда ты поймешь, кто та­кой отец Г., и кто из нас находится в прелести!»

Тут он замолчал и заговорил снова, словно сам с со­бой: «Нет, ты только послушай, что он говорит! Хри­ста называет диаволом!» Тогда, набравшись смелости, я спросил его:

– Хорошо, отец, но что же сказал тебе Христос?

– Что сказал Христос? Сейчас ты смотришь на от­ца Г. с его осликом и говоришь: «Ну, кто он такой?» Но завтра ты не поверишь своим глазам и скажешь: «Неу­жели это он?»

– Я не совсем вас понял, Геронда.

– Сначала, да ты и сам очень скоро об этом узнаешь, меня пригласят стать игуменом монастыря Григориат. Много лет я ждал этого. И вот, пожалуйста, ты же слы­шал, что игумен этой обители ушел на покой? Затем, после того как я получу известность, произойдет то, что удивит тебя еще больше. Но это произойдет толь­ко лишь после смерти Вселенского Патриарха, Когда ты услышишь веселый перезвон колоколов храма Протата, то знай, что это идут за мной, чтобы сделать меня патриархом Константинопольским.

Я привожу здесь лишь самое главное из того, что от­крыл «Христос» этому подвижнику. Однако и этого вполне достаточно, чтобы понять, как тьма, по манове­нию начальника всякого зла, может казаться светом.

Этот старичок-монах, очень добрый и благостный, настоящий подвижник в исполнении своих монаше­ских обязанностей, оставался в своей прелести вплоть до глубокой старости. В конце концов он оказался в больнице монастыря Григориат, все еще ожидая, что на нем, во исполнение всех открытых ему пророчеств и обетований, сбудутся слова пророка «обновляется по­добно орлу юность твоя», но... Спустя какое-то вре­мя от монастырского врача я узнал, что незадолго до своей смерти Старец отказался от всего, во что так дол­го верил, и предсказал свою близкую кончину. «Забудь­те все, о чем я вам говорил, – молвил он, – очень ско­ро я отойду в иную жизнь».

Относительно этого монаха я могу с уверенностью сказать, что в то время, когда я с ним познакомился он уже находился в постоянном борении, опасаясь, как бы враг не посмеялся над ним, свергнув с какой-либо ска­лы в обрыв, как он часто делает. Мне на память прихо­дят четыре таких случая, случившихся в наши дни.

После преподобнической кончины монаха, о кото­ром сейчас идет повествование, кончины, положив­шей конец всем его браням, один Старец рассказал мне кое-что о почившем и тем самым разрешил мно­гие мои недоумения. Вот его слова: «Этот брат, – ска­зал он, – в начале своего монашеского пути жил в по­слушании. Похоронив своего Геронду, он взялся за вы­сокие духовные подвиги – ушел в пустыню, стал жить в строгом хранении монашеских обетов, часто прибе­гал ко Святому Причащению. Это его и спасло. У него было заложено прочное основание, и, несмотря на то что враг, ввергнув в прелесть, всю жизнь глумился над ним, он так и не смог одержать над ним окончательную победу».

Не знаю, возможно, приведя это повествование, я несколько уклонился от темы данной книги, но пола­гаю, что молодым людям, часто страдающим от излиш­ней самоуверенности, полезно знать о таких вещах. Ко­нечно, для нас, ленивых и нерадивых, погруженных в море страстей, может быть, все это и не так жизнен­но важно. Однако подобные примеры имеют большое значение для тех подвижников, которые, едва ощутив начатки плодов своих подвигов, по наущению всег­да ходящего рядом врага немедленно принимают вну­шаемые им помыслы самодовольства и высокомерия. Вслед за этим он ввергает их в прелесть, уверяя в том, что они уже достигли степени видений и откровений Господних.

Хотелось бы отметить еще следующее. Мой присно­памятный Старец за свою жизнь видел много случа­ев, подобных вышеописанному, в результате чего у не­го сложилось твердое убеждение, что такие несчастья происходят по большей части с теми, кто вышел из по­слушания. Характерно, что он называл таких монахов «повстанцами» и, в конце концов, перестал принимать их на исповедь.

Существуют еще одна категория людей – находя­щиеся в посмеянии у своих помыслов, мечтаний и дру­гих подобных прельщений. К ним относятся те, кто во­все не исповедуется, или же на исповеди не до конца открывает свои помыслы.

Отец Харалампий постоянно подчеркивал, что мо­нах, доверяющий своим помыслам, находится в прелести. Он часто напоминал нам об искушении, постиг­шем его собрата по монашескому постригу монаха Ио­анна, которому сатана явился в образе ангела Господня. Убедив этого брата ни о чем не рассказывать Старцу, диавол уже вынашивал план, как сбросить его в про­пасть, чтобы он разбился. «Хорошо, что моему Герон- де отцу Иосифу было откровение, и он упредил брата, остановив его буквально на пороге смерти».

В то время, когда мы переехали в большую келью хиландарского монастыря под названием «Буразери», практически во всех монастырях Святой Горы было очень мало насельников, остро ощущалась нехватка молодежи.

В 1964 году, незадолго до того, как я стал послушни­ком, мне довелось присутствовать на лекции прочи­танной новым ассистентом приснопамятного господи­на Муратиду, профессора богословия Афинского уни­верситета. Она состоялась в Афинах, в лекционном зале братства «Три святителя» на улице Менандру, 4.

Лектора звали Георгий Капсанис. Тема его докла­да звучала так: «Настоящее и будущее Святой Горы», В своем выступлении, после подробного описания мо­настырей Святой Горы, он в самых мрачных тонах кон­статировал факт нехватки молодого пополнения в свя­тых обителях, выражая свою искреннюю боль и беспо­койство о том, что ожидает Афон через несколько лет.

Как нам представляется, эту его искреннюю любовь и благорасположенность к Святой Горе почтила сама ее

Госпожа, Царица Богородица, избрав его самого одним из столпов афонского монашества.

Сейчас он является игуменом монастыря Григориат. Вскоре после того как он принял священный сан, архи­мандрит Георгий по Божественному промыслу оставил университетскую кафедру, чтобы вместе с небольшой группой своих первых послушников пополнить брат­ство святой обители Григориат.

С этого времени и вот уже на протяжении тридцати лет он не только возглавляет этот монастырь, но и яв­ляется столпом и утверждением всего великого свя­тогорского монашеского братства.

Из непосредственного домостроительства нашей Го­спожи, Пречистой Богородицы, направленного на по­полнение обителей молодыми монахами, в первую оче­редь надо отметить и обновление братства монастыря Ставроникита во главе с другим столпом общежитель­ного монашества архимандритом Василием, и мона­стыря Симонопетра, возглавляемого благодатным де­лателем Иисусовой молитвы архимандритом Емилианом. Стали пополняться новыми братствами и другие святогорские обители.

Немаловажную роль в этом сыграла и духовная се­мья Старца Иосифа Исихаста. Начало было положено в монастыре Филофей иеромонахом Ефремом из кельи святого Артемия на Провате. Отец Ефрем, сначала по­полнив эту обитель молодыми братьями, из особножительной сделал ее образцовым общежитием. Впослед­ствии благодаря ему наполнились монахами и стали киновиями три других монастыря – Ксиропотам, Констамонит и Каракал.

Другой воспитанник той же духовной семьи, собрат моего Старца отец Иосиф пополнил братьями знаменитый монастырь Ватопед, Впоследствии эта обитель также перешла на общежительный устав.

Поскольку в святогорских обителях было мало моло­дых монахов, к нам очень часто поступали предложе­ния, чтобы наше братство в свою очередь также попол­нило братию одного из монастырей Святой Горы.

Серьезных причин, которые заставляли отца Хара­лампия на протяжении нескольких лет уклоняться, на­стойчиво отказываясь от такого рода предложений, было две:

1. Буразери была, пожалуй; самой большой кельей на Святой Горе, поэтому для размещения нашего братства она была очень удобна. Кроме того, она была достаточ­но тихой и спокойной. Что касается отношений с мо­настырем Хиландар, которому принадлежала келья, то они всегда были самыми теплыми. Мы не испытывали никаких беспокойств со стороны монастыря.

2. Старец всегда помнил о последних словах, как за­вещание сказанных ему приснопамятным отцом Иоси­фом: «Папа-Харалампий, брось свои хлопоты».

Но Старец начал замечать, что в последнее время он стал сильно обременен, хотя и в силу необходимости, весьма многими заботами и попечениями. Если на ма­леньком судне столько хлопот, то сколько же их на оке­анском лайнере!

Однако, несмотря свои убеждения, отец Харалампий все-таки решил попробовать перебраться в монастырь Ксенофонт.

Вспомните описанную в начале книги историю чу­десного спасения Старца из рук болгарских солдат. Это было самое настоящее чудо, совершенное святым вели­комучеником Георгием, И сейчас внутренний голос го­ворил ему: «Теперь, папа-Харалампий, настало для тебя время потрудиться в благодарность за то благодеяние, которое сделал для тебя твой покровитель». Однако другой голос возражал: «А как же хлопоты и попече­ния?»

С одной стороны – сильное внешнее давление, с другой – внутренняя борьба этих двух побуждений. Какова воля Божия? Святые часто придерживались правила «не принимать, но и не отвергать» приходяще­го. Так поступил и Старец. Чтобы полностью предоста­вить свободу выбора своей совести, он решил попробо­вать какое-то время пожить в монастыре Ксенофонт.

В обители мы провели около трех месяцев, после че­го приснопамятный отец Харалампий окончательно объявил, что мы возвращаемся назад к нашей исихастской жизни в хиландарской келье. После этого неболь­шого опыта жизни в большом монастыре Старец окон­чательно пришел к выводу, что теперь, уже до самой смерти, он будет пребывать в своей тихой и уже давно обжитой келье – Буразери.

Несмотря на то, что решение отца Харалампия было, как ему казалось, окончательным, для других оно во­все не было таковым. Он постоянно отвергал поступа­ющие одно за другим все новые и новые предложения.

В конце концов Старец уступил просьбам своих ду­ховных чад из монастыря Дионисиат. Они заверили его, что оба братства объединятся, и будет одно стадо и один Пастырь

В значительной степени этому способствовали поже­лания и предложения многих членов нашего братства, которые уже после первых близких контактов с мона­стырем были, подобно рыбам, уловлены, в его сети.

После многих уговоров, которые непрестанно посту­пали отовсюду, Старец был вынужден уступить: «Глас народа – глас Божий». Со словами «Воля Господня да будет» отец Харалампий согласился с предложением своих чад.

В сентябре 1979 года наше братство переехало в из­вестный монастырь Дионисиат. Наедине Старец сказал мне, недостойному, что незадолго до нашего переезда в видении Господь показал ему будущий ход событий – то, что произойдет после его вступления в должность игумена обители.

С уверенностью я могу засвидетельствовать, что в целом вся монастырская братия, от приснопамятного старого игумена отца Гавриила, соборных Старцев оби­тели и до последнего послушника, относились к ново­му игумену с подобающим уважением.

Конечно, в братстве, насчитывающем около сорока человек, иной раз проявлялись и человеческие немощи. Но вмешательство отца Харалампия, облеченного игу­менской властью и пользующегося всеобщим уваже­нием, вновь все расставляло по своим местам, способ­ствуя упорядоченному, мирному течению монастыр­ской жизни.

Согласно желанию Старца, одним из условий нашего переезда в Дионисиатскую обитель было введение в мо­настыре исихастского распорядка жизни нашей кельи. Соборные Старцы и другие монахи, устраивающие на­ше переселение, уверили отца Харалампия, что они согласны со всеми его предложениями.

В действительности же все было несколько иначе. На месте мы столкнулись с нежеланием старых монахов менять монастырский устав. Совершенно справедли­во они выдвигали тот аргумент, что типик монастыря Дионисиат является предметом его гордости. Он заслу­женно принес обители лавровые венки, им руковод­ствуются многие монастыри, как на Святой Горе, так и за ее пределами. Можно ли допустить, чтобы в такой устав были внесены изменения, да еще и самими дионисиатцами?

Старец проявил понимание и уступил. В виде ком­промиссного решения он позволял некоторым бра­тьям, любящим безмолвие, приходить на многочасо­вую ночную службу спустя час-два после ее начала, по­

с вящая это время келейной молитве. Однако позднее он понял, что в общежительном братстве даже такие незначительные компромиссы невозможны, и прекра­тил эту практику.

Хотя в вопросе изменения устава отца Харалам­пия ждала неудача, он настоял на введении в монасты­ре практики частого причащения Святых Таин. Боль­шая часть старых монахов обители скоро присоедини­лись к этому нововведению. Несмотря на то, что здесь и возникали кое-какие возражения, они никогда не пе­рерастали в проблему Но расскажем об этом чуть под­робнее.

Как я уже писал, с того самого дня, как отец Харалам­пий был рукоположен в иеромонахи, он стал ежеднев­но (вернее, еженощно) служить литургию, на которой поминалось множество имен. Когда в Буразери у нас появился второй священник, отец Пантелеймон, Ста­рец по будням стал литургисать, уединяясь с одним- двумя братьями в домовом храме Покрова Пресвятой Богородицы. В воскресные же и праздничные дни ли­тургию совершали соборно. После вступления в долж­ность игумена он продолжил эту благословенную практику. Незадолго до окончания утрени отец Харалампий уходил в один из параклисов нашего монастыря, что­бы там без суеты совершить Божественное Священно­действие.

Приснопамятный отец Гавриил, и будучи игуме­ном, и уже уйдя на покой, всегда молился на ежеднев­ной уставной литургии, совершаемой чередным иеромонахом в пределе иконы Божией Матери «Акафист­ной». Видя, что новый игумен постоянно отсутствует, он спросил, почему его никогда не видно на литур­гии? Услышав, что тот каждый день служит в параклисе, он очень удивился и воскликнул: «Надо же, это что-то новое... чтобы игумен служил каждый день...» Увидев вскоре отца Харалампия, старый игумен на­клонился, чтобы поцеловать его руку. Старец из ува­жения немножко отодвинулся назад, но отец Гавриил вновь, со словами «Благословящего и нас освящающе­го...» нагнулся к его руке, чтобы поцеловать ее. «Отец игумен, – сказал он, – примите мои поздравления. Сегодня я узнал, что вы ежедневно совершаете Боже­ственную литургию. Наш монастырь может этим толь­ко гордиться».

Полагаю, что всю жизнь отца Харалампия в Дионисиате можно разделить на три периода.

1. Вступление в должность игумена – начало ухуд­шения состояния здоровья (1979–1986).

2. Болезни – уход на покой (1986–1989).

3. Уход на покой – блаженная кончина (1989– 1.1.2001).

Приснопамятный Старец, как я уже говорил, был ве­ликим молитвенником и в то же время был очень кре­пок физически от природы. Приснопамятный отец Еф­рем Катунакский часто в шутку называл его «буль­дозером». Несмотря на то, что, когда мы переехали в монастырь Дионисиат, отцу Харалампию было уже семьдесят, он всего себя отдал на служение обители и трудился больше, чем когда-либо.

Волей-неволей Старец, прекрасно сознавая это, дол­жен был принять на себя множество всевозможных обязанностей. Последние слова его наставника и учи­теля – «брось свои хлопоты» – беспрестанно звучали в его ушах. Однако... должность игумена для него как для человека, сознающего свою ответственность, неиз­бежно была связана с попечениями. Единственным его утешением было сознание того, что на этот раз он по­ступил согласно предложениям своих духовных чад, как из буразерцев, так и из дионисиатцев. Старец Арсений, который к тому времени был еще жив, в конце концов тоже согласился на наше переселение в Диони­сиат. Отец Харалампий посчитал, что, пребывая в по­слушании у этого сподвижника его великого Старца, он будет вне опасности.

Весь день новому игумену приходилось заниматься решением различных монастырских проблем и прини­мать людей на исповедь. А после повечерия (когда все монахи обычно идут отдыхать) в его обязанности еще входило решение вопросов, оставшихся с утра. И сно­ва исповедь всех желающих – паломников и монахов из других монастырей. Ночью же, согласно уставу мо­настыря за два часа до начала богослужения, братию уже будили на монашеское келейное правило. Поэтому отец Харалампий, принимая исповедь вплоть до нача­ла богослужения, редко отдыхал в ночное время. После же окончания утрени и литургии людской поток сно­ва не давал Старцу возможности удалиться в келью – кто-то приходил на исповедь, кто-то за советом и т. д. Только он управится с делами и приляжет отдохнуть – стук в дверь, трапезник: «Геронда, скоро трапеза, бла­гословите накрывать столы».

Я кратко рассказываю о том, как провел этот присно­памятный подвижник свои первые шесть-семь лет игу­менства, для того чтобы подчеркнуть следующее: при такой колоссальной загруженности у отца Харалампия никогда и в мыслях не было, чтобы в остававшиеся у него немногие свободные часы пропустить свое келей­ное правило.

Однако было и то, что в буквальном смысле совер­шенно изнуряло Старца. В силу сложившихся обстоя­тельств его душа перестала получать пищу от ежеднев­ной многочасовой уединенной ночной молитвы. Все это неизбежно стало причиной того, что и на крепкое тело «бульдозера», отца Харалампия, стали действо­вать законы тления, наступало время, когда и «бульдо­зеру» нужно было дать немного передохнуть.

Таким образом, спустя шесть-семь лет тяжелого под­вига, неразрывно сопряженного с различными, всегда сопутствующими любой власти искушениями, стали все яснее обозначаться первые признаки истощения.

Упадок сил вызвал инфаркт миокарда, последствия которого были непредсказуемы. Врачи предписали больному минимум деятельности и максимум покоя. Этим они как бы вновь подтвердили заповедь Старца Иосифа: «Папа-Харалампий, брось свои хлопоты».

Согласно совету врачей Старец решает меньше зани­маться как духовничеством, так и административной деятельностью. Вместе с этим у него появляются мысли о том, чтобы оставить должность игумена и уйти на по­кой. Но здесь возникали сложности: большинство бра­тии, особенно те, кто был пострижен самим отцом Харалампием, не желало согласиться с его уходом.

В то же время были и те, кто считал, что монастырь нуждается в твердой руке нового, молодого игумена. Узнав, что Старец и сам не против отказаться от игуменства, они начали всячески побуждать братию поддержать намерения отца Харалампия уйти на по­кой.

Рассказывая все эти подробности, я не сужу ни тех, ни других. То, что произошло, произошло: был выбран новый игумен.

Ощущения, что Старец снова стал прежним челове­ком, у меня не было. Однако я стал замечать в нем не­что немаловажное. Даже не имея игуменской власти, он до самой своей кончины не переставал оставаться от­цом, душой и опорой всего нашего братства. Не только молитвы и советы Старца, но даже просто одно лишь его присутствие ободряло и поддерживало тех, кто об­ращался к нему с верой и благоговением.

Когда мы просили отца Харалампия помолиться о наших нуждах, равно как и о различных нуждах ми­рян, о которых те нам рассказывали, то не раз стано­вились свидетелями чуда. Один мирянин, например, рассказал, что после того, как Старец, лишь однажды встретившись с его супругой в больнице, помолился о ней и перекрестил ее чрево, она исцелилась от беспло­дия и после многих лет брака впервые зачала ребенка. У другого человека был рак желудка. Надо было делать операцию, однако надежд на выздоровление практиче­ски не было. После же того, как отец Харалампий осе­нил больного крестным знамением и начал молиться за него по четкам, лечение неожиданно возымело успех, и операция не потребовалась.

Что касается нас, духовных чад Старца, то как до, так и после его кончины неисчислимы те случаи, когда мы с верой обращались к нему в своих нуждах, и по его мо­литвам помощь приходила немедленно.

И еще одна черта в облике отца Харалампий глубо­ко меня поразила. Хотя, по всеобщему мнению, Старец и от природы был простым и добрым человеком, в кон­це своей жизни он достиг того состояния, к которому призывает в Евангелии Господь: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

В старости он, подобно невинному младенцу, стал совершенно беззлобным и чуждым лукавства.

Так протекали последние годы жизни отца Харалам­пия. Сложив с себя заботы по управлению монасты­рем, он вновь исполнил завет своего Старца – «брось свои хлопоты».

Однако, уже не являясь игуменом, ему предстояло теперь, как послушнику, сдать еще один экзамен. Не­возможно, чтобы в братстве из пятидесяти человек не было бы одного-двух «провокаторов». Чтобы испытать добродетель Старца, эти последние как-то раз стали строго его отчитывать в присутствии многих братий. Кроткий же и незлобивый отец Харалампий в ответ только кланялся тем, кто делал вид, будто им недово­лен, и говорил им свое обычное «простите». Это, мож­но сказать, был его последний экзамен, который он вы­держал блестяще, как никогда.

В другой раз, когда в монастыре не было привратни­ка, он сам предложил себя на эту должность. На этом посту ему приходилось не только охранять ворота, но и подметать внутренний и внешний дворы обители.

Думаю, стоит сказать несколько слов и о рыбалке от­ца Харалампия. Врачи рекомендуют это занятие всем сердечникам, предложили они его и Старцу. Теперь, уже не обременяя себя управлением обителью, он ча­сто спускался на монастырскую пристань и ловил ры­бу. Это его занятие многих приводило в большое недо­умение. Часто с проходящим рейсовым кораблем Ста­рец посылал свежую рыбу своему собрату отцу Ефрему Катунакскому, который по-детски, с большой радос­тью принимал этот подарок. Отец Харалампий не об­ращал никакого внимания на то, что, стоя на приста­ни, он притягивает к себе взоры паломников. «Так это и есть папа-Харалампий?! Игумен, который теперь стал рыбаком?» – с удивлением восклицали они. Но как бы ни судили люди об этом его занятии, приснопамятный Старец, оставаясь прост, как ребенок, не придавал этим толкам никакого значения.

До того, как случился инфаркт, отец Харалампий ежедневно совершал Божественную литургию и хотел придерживаться прежнего распорядка и после свое­го выздоровления. Но все же... Старец предпочел по­слушание, которое лучше жертвы. Связавшись со сво­им собратом, приснопамятным отцом Порфирием, он спросил его совета. И этот премудрый Старец отве­тил: «Всю свою жизнь, папа Харалампий, ты ежеднев­но приносил Бескровную Жертву. Ну, а теперь хватит, пусть послужат другие».

Поступая согласно полученному совету, с этого вре­мени Старец ограничился служением литургии только по воскресным и праздничным дням, когда богослуже­ния в обители совершались соборно. Впрочем, Он не­изменно ежедневно присутствовал на Божественной литургии в главном параклисе монастыря, где поми­нал по своей привычке множество имен. Равным обра­зом, вплоть до самой своей кончины, отец Харалампий всегда ходил в монастырскую трапезную и там не просил для себя, ссылаясь на старость и болезнь, особой пищи, а ел то, что предлагалось всем.

Иной раз случалось, что в его келейку приносили ка­кое-либо угощение. Такие знаки внимания и заботы о пожилых людях естественны, не так ли? А ведь от­цу Харалампию тогда уже было за девяносто. Иной раз мне случалось из уст некоторых молодых монахов слы­шать следующие слова: «И это тот, о ком говорят, что он жил в такой строгости?» Думаю, что на это им мож­но ответить так: если тот, кто всю свою жизнь провел в подвигах, теперь в силу преклонного возраста дела­ет себе послабления, то что же будет в старости с нами, когда уже в молодые годы мы не можем жить без по­блажек и снисхождений к себе?

Думаю, что будет нелишним упомянуть о том, что, когда мы еще жили в Буразери, вплоть до своих семи­десяти лет, Старец три постных дня недели проводил без пищи. Вместе с тем днем он еще выполнял тяжелые работы, а ночью молился, по многу часов простаивая на ногах и не позволяя себе присесть.

Отеческая забота Старца простиралась не только на тех из его духовных чад, которые жили в монастыре, но и на так называемых «труждающихся и служащих» – братию, несущую послушание вне стен обители.

После ухода с должности игумена на протяжении многих лет каждое лето отец Харалампий приезжал на большое подворье монастыря Дионисиат – Монокси­лит. Проводя там один-два месяца, он утешал и духов­но укреплял насельников. Последние, выполняя вдали от родной обители возложенное на них послушание, считали себя, в некотором смысле, в ссылке. Но в эти месяцы присутствие Старца превращало «ссылку» в рай.

Декабрь 2000 года. Оканчивается последний месяц вто­рого тысячелетия, предзнаменуя собой и угасание еще одного светильника Святой Горы.

Несмотря на то что отцу Харалампию уже было во­семьдесят девять лет, он полностью соблюдал весь рас­порядок жизни нашей обители (служба, трапеза, бде­ние, келейное правило и т. д.). Неожиданно случился новый сердечный приступ. По совету игумена Старца спешно отправляют в Фессалоники. После окончания кризиса, накануне Рождества он возвращается назад.

Но... ненадолго. После следующего приступа отца Харалампия, вопреки его желанию, на вертолете снова спешно отправляют в Фессалоники, в военный госпи­таль. На этот раз он, уже предчувствуя свою близкую кончину, пребывает в молчании, не желая, очевидно, опечалить своих духовных чад. Уже не первый раз его вывозят на лечение. Но только теперь он, с большой не­решительностью покидая Святую Гору, сказал: «Лучше дайте мне умереть в монастыре». Был и еще один зна­чимый момент этого расставания. Старец достал не­сколько четок и дал их нам с тем, чтобы мы в свою оче­редь Передали их некоторым его близким. Со слезами на глазах он попрощался со всеми насельниками, начи­ная с игумена и кончая последним послушником.

Тем монахом, в обязанности которого в последние годы входило ухаживать за Старцем, был отец Гаври­ил, один из достойнейших монахов обители. Однако на этот раз, вследствие необходимости нести послушание в соборе Старцев, он не смог сопровождать больного.

Тогда игумен выбрал для этой цели двух других бра­тьев: монастырского медбрата отца Калинника и отца Николая. Эти монахи, подобно неусыпным стражни­кам, находились при отце Харалампий вплоть до самой его блаженной кончины.

Ближайшие родственники больного, которые жили в Драме, – его брат Косьма, а также дети недавно почив­шего другого брата Дамиана – Леонид и Харалампий, многие духовные чада отца Харалампия также еже­дневно навещали его. Косьма вспоминал потом, как тот кратко и ясно в разговоре с ним предсказал свою ско­рую кончину:

– Помоги мне, брат, – сказал ему однажды Ста­рец, – потому что я тороплюсь. Я отправляюсь в доро­гу. Мы будем совершать литургию.

– Куда ты собираешься?

– Наверх... – ответил он и показал на небо.

Большинство же ни о чем не подозревало. И вот на­стал последний день перед кончиной. Первого января 2001 года отец Харалампий чувствовал себя очень хо­рошо. Он поел и, принимая пришедших навестить его, разговаривал с ними и наставлял их очень проникновенно.

Врачи также не ждали никаких осложнений. Послед­нее их заключение было: «Слава Богу, кризис миновал». По тому, как вел себя Старец, можно было предполо­жить, что в те минуты, когда он внезапно замолкал, он погружался в созерцание небесных видений. Полагаю, что брат нашего монастыря отец Николай как очевидец когда-нибудь более подробно об этом напишет.

Приведу здесь рассказ другого монаха, отца Георгия, который также находился рядом со Старцем в послед­ние дни его жизни. Этот брат был одним из пяти пер­вых послушников отца Харалампия в Новом Скиту. В 1967 году, переходя с братией в Буразери, приснопамят­ный Старец оставил его своим преемником в келье свя­того Иоанна Предтечи в Новом Скиту. По Божествен­ному промыслу, находясь на лечении, он лежал в одной палате с отцом Харалампием. Отец Георгий удостоил­ся провести эти последние часы возле своего Старца, став, таким образом, очевидцем его блаженной кончи­ны. Вот что он говорил:

«Поздно ночью в первый день 2001 года Старец спо­койно сидел на своей кровати. В какой-то момент я вдруг заметил, что он стал внимательно за чем-то на­блюдать и словно весь ушел в созерцание. Кто может знать, что он видел? Внезапно отец Харалампий, затре­петав от радости, поднялся на кровати и протянул ру­ки, словно желая кого-то обнять. Раздался радостный возглас..., и его душа отлетела к Небесам».

Достойно удивления, что печать спокойствия оста­валась на лице Старца и после смерти. Оно было жи­вым. Врачи, глядя на почившего, не могли поверить, что он мертв, и снова и снова делали попытки вернуть его к жизни, но тщетно... его душа уже вышла из тела.

Кроме выражения спокойствия и умиротворения, которые излучало лицо отца Харалампия, в нем ясно отражалась и сопутствующая ему Божественная бла­годать. Да, наша скорбь была поистине велика. Но ка­кая-то тихая радость, какое-то ощущение живого, поч­ти осязаемого присутствия Старца удивительным об­разом наполняло души всех его осиротевших чад.

Теперь, после блаженной кончины отца Харалампия, было необходимо передать его честные останки, это драгоценное сокровище, тем, кто имел на них полное право. Но Фессалоники – вторая столица Греции – не желали отдавать это бесценное богатство, не потребо­вав за него «соответствующий выкуп». В то время как тело почившего готовили к отправке на Святую Го­ру – место его последнего упокоения, внезапно пошел снег, поднялся сильный ветер и начался шторм. Путь на Афон, как по суше, так и по морю, был закрыт. Тогда священные останки были перенесены в храм святи­теля Нектария в Фессалониках, где и оставались в тече­ние суток для всеобщего поклонения. И в этом был Бо­жественный промысел.

Множество народа, как клириков, так и мирян, сте­калось для того, чтобы отдать последнее целование по­чившему, получить последнее его благословение. Для женщин же, которым, как известно, воспрещен вход на Святую Гору, в этом заключалось особое благоволение Божие. Среди них было немало и тех, для кого Старец являлся духовным руководителем и наставником. Бла­годаря этому исключительному случаю они сподоби­лись получить его последнее благословение.

На следующий же день после переноса тела в храм (3.1.2001), вопреки прогнозам метеорологов, дорога на Афон как по суше, так и по морю, была открыта. Пре­небрегая угрозой штормов и сильных снегопадов, опас­ностью движения по заваленным снегом грунтовым дорогам Святой Горы, множество монахов и мирян, в том числе и с материка, собралось для того, чтобы про­водить в последний путь честные мощи Старца.

Заупокойное богослужение, на котором присутство­вало много игуменов, иеромонахов и монахов, проходило, как обычно положено, в соборном храме на­шей святой обители. По окончании отпевания тело почившего было перенесено на монастырское кладби­ще. Двоих избранных чад отца Харалампия – монахов Продрома и Нектария – Господь забрал по Своим не­исповедимым судьбам ранее их Старца. Место между могилами этих двух братьев было свободно, оно слов­но сохранялось для того, чтобы там возлег их отец – посреди своих детей, представляя Господу первые пло­ды своих трудов и говоря: «Се аз и чада, яже ми дал есть Бог».

Свой монашеский путь приснопамятный отец Ха­ралампий начал в пещерах на скалистых утесах Малой Святой Анны. Умилительный крохотный храм святого Иоанна Крестителя там, на обрывистых склонах, укра­шался его ежедневным служением.

С 1953 года ежедневные литургии продолжились в дивном храме Нового Скита, также посвященном Ио­анну Крестителю. Церковь уже была построена и бла­гоукрашена самим Старцем. В ней он непрестанно свя­щеннодействовал на протяжении четырнадцати лет.

В 1967 году наше братство переехало в келью Хиландарского монастыря – Буразери. Здесь на протяжении десяти лет нас принимал и покоил небесный покрови­тель кельи святитель Николай Чудотворец.

Оттуда Великий Предтеча снова и уже окончатель­но призвал нас в посвященный ему, этому большему из рожденных женами, великий и благолепный мона­стырь Дионисиат. В усыпальнице этой обители Крести­тель Христов и благоволил упокоить еще одного из сво­их избранников вместе со всеми «преждепочившими отцами» до дня всеобщего воскресения.

По единодушному свидетельству знавших близко отца Харалампия приснопамятный Старец был одарен ред­ким даром непрестанной умной молитвы. Нисколько не колеблясь, я могу назвать его учителем этого благо­словенного делания.

Наставления отца Харалампия не отличались вити­еватостью, они не были украшены премудрым хитро­сплетением словес. Всегда были и будут люди, кото­рые заумными и наигранными словами, высокопар­ным красноречием вызывают большое восхищение у своих слушателей. Но если последние не извлекут из этих изощренных умствований ничего для себя полез­ного, все слова этих риторов останутся сказанными на ветер.

Простые и безыскусные слова нашего Старца под­линно затрагивали душу его слушателей, влекли за со­бой правые изменения и обращали к Всевышнему – разумеется, в меру восприимчивости каждого.

Как я уже говорил в одной из глав этой книги, весь­ма многие уже после первой своей встречи и беседы со Старцем уносили с собой, кто в большей, кто в мень­шей степени, огнь непрестанной молитвы.

Приснопамятный отец давал наставления и в част­ной беседе, и в собрании монахов, как в нашем мона­стыре, так и за его пределами. К счастью, сохранились, хотя и в небольшом количестве, беседы, записанные на магнитофон. Сборник этих бесед с приложением писем, которые Старец на протяжении многих лет пи­сал своим духовным детям, их сохранилось достаточно много, было бы хорошо в скором времени выпустить отдельной книгой.

Здесь мы приводим некоторые выдержки частных и общих бесед Старца, надеясь, что благочестивый чита­тель извлечет из них для себя достойную пользу.

– Геронда, я внимательно читал творения Святых От­цов Добротолюбия об умной молитве и старался сле­довать их наставлениям. Могу сказать, что получил от этого пользу, но все-таки не вижу тех результатов дела­ния, о которых они говорят.

– Сколько уже времени ты занимаешься молит­вой?

– Около двух лет.

– Два года, это уже некоторый срок. У тебя есть ка­кой-нибудь наставник, с которым можно было бы со­ветоваться о том, как молиться?

– Святый Старче, вот именно из-за вопроса о мо­литве я и был вынужден сменить двух духовников. К сожалению, они не только не могли помочь, но, на­против, привели меня в состояние растерянности. Я говорил им, что жажду обучиться умной непрестанной молитве, а они мне отвечали: «Это не для нас, дитя мое. Такой молитвы достигали одни лишь святые. Те же, кто пытался им подражать, впадали в прелесть. Ты знаешь «Символ веры»? Знаешь «Отче наш»? Этого достаточно.

Если хочешь большего, то почитай перед сном церков­ный часослов или что-либо еще...» Вот что мне прихо­дилось слышать постоянно. Наконец, я нашел одно­го духовника, который сказал мне: «Я тоже, дитя мое, много читал об умной молитве, сам пытался молить­ся, и у меня что-то получалось. Но, чтобы быть искрен­ним, скажу, что у меня нет дара наставлять в этом дела­нии других. Конечно, я не буду запрещать тебе молить­ся, это было бы самой большой прелестью. Но, если ты хочешь преуспеть в благословенном делании непре­станной молитвы, делатели, к которым ты бы мог обра­титься, чтобы они приняли на себя руководство над то­бой, есть, по меньшей мере, на Святой Горе».

Сейчас я в первый раз сподобился посетить Святую Гору. Один монах посоветовал мне обратиться к вам. Я прошу вас помочь мне.

– Исходя из того, что приходится часто слышать, дитя мое, я тоже, к сожалению, совершенно разочаро­ван некоторыми духовниками. Да вознаградит Бог тво­его последнего наставника. Он, хотя сам и не знает, как научить молитве, Не отсекает тех, кто стремится.

Чадо мое, он очень верно тебе сказал. В прелести не тот, кто творит молитву Иисусову, но тот, кто не творит ее, а еще хуже, если он к тому же запрещает занимать­ся ею и другим.

Конечно, бывают отдельные примеры... Я и сам знал много случаев, когда люди начинали творить молитву и впадали в прелесть. Но почему так? Потому что у них не было руководителя. Тот, кто считает, что он не нуж­дается в наставнике, находится в прелести. Это эгоизм. Эгоист и умная молитва – вещи противоположные.

Такие прельщенные есть даже у нас на Святой Горе. Некоторые из них приходят ко мне, но не для того, что­бы поисповедоваться или спросить совета, а чтобы до­казать мне, что они являются «богоносцами». На днях один такой говорит мне: «Я, отче, достиг умной молит­вы». «Дитя мое, – отвечаю я, – это благая весть. У ка­кого духовника ты окормляешься?» Тогда он разозлил­ся и начал спорить: «Я-то, – говорил он, – у какого духовника? Да я сам могу наставлять вас, духовников. Я общаюсь с самим Христом и Божией Матерью..., ви­жу свет, святых и т. д.». Но как только я сказал ему, что все это от демонов, он вспылил и ушел полный негодо­вания.

Вот, дитя мое, это-то и есть прельщенные. Я знаю еще и других: вначале они, желая научиться молитве, советовались со знающими монахами, но из-за своево­лия молитва у них не шла. Своевольник и молитва – это то же самое, что день и ночь. Своя воля и означа­ет эгоизм. В результате, где же им обрести молитву... Полная неудача. Они отчаялись, перестали упражнять­ся в молитве. Однако самое страшное, что они стано­вились яростнейшими противниками умной молитвы. Как только они видели, что какой-нибудь монах тянет четки, они начинали бесноваться, разъяренно кидаться на него, выхватывать четки у него из рук и кричать, что он в прелести. Ко мне приходили и рассказывали про это монахи, которые сами попадали в такие переделки. Теперь ты понял, как сатана все может вывернуть наи­знанку? Прельщенный ругает того, кто молится, и го­ворит, что этот последний находится в прелести.

– Да, отче, по вашим словам выходит, что действи­тельно трудно научиться умной молитве!

– В последовании монашеского пострига говорится: «Добрая бо дела трудом стяжаваются, и болезнию ис­правляются». Ты знаешь, что значит стяжать умную мо­литву? Это значит стяжать внутри себя Самого Христа. Ты Его чувствуешь, Им живешь. Открываются... душевные очи, которыми ты видишь внутри себя Христа. Ты ощущаешь внутри себя блаженство Его царства. Это ты понимаешь?

– Да, отче, верю, что так и есть, но я не достоин это­го. Предпринимая много усилий, утруждая свой ум вдохами и выдохами, как пишут отцы, я однако не мог сосредоточиться. Ум находился неведомо где. Я уже до­шел до отчаяния и был близок к тому, чтобы считать, что действительно такая молитва не для нас.

– Но, благословенный, разве я тебе не говорил, что если ты будешь упражняться в молитве только по кни­гам, не жди преуспеяния. Разве не говорил, что нужен руководитель? Ты же сразу желаешь достичь совершен­ства, сразу хочешь научиться молитве с дыханием. Что­бы дойти до этого, тебе придется еще много потрудить­ся... Но я тебе расскажу, с чего надо начинать. Итак...

Первое упражнение заключается в том, чтобы про­износить молитву устами вслух, причем как можно бо­лее отчетливо и быстро. Но будь внимателен. Когда мы проговариваем молитву, приходит сатана и обрушива­ет на наш ум целый ворох помыслов и мечтаний. Когда новоначальный произносит молитву про себя в уме, нападки лукавого удушают ее. Но если ты быстро-бы­стро произносишь ее устами, сатане не так-то просто успеть посредством различных помыслов ввергнуть те­бя в рассеяние.

Наш ум часто отвлекается от смысла молитвы, но у нас есть слух. Уши вольно и невольно слышат то, что произносят уста. Но наш ум наделен способностью од­новременно наблюдать за несколькими событиями про­исходящими одновременно. Вот мы с тобой разговари­ваем, но вместе с тем ты слышишь и шум проезжаю­щих автомобилей..., людей, беседующих по соседству, и т. д. Как только ты начнешь проговаривать молитву, в твоих ушах зазвучат крики, шум машин, но прежде всего появятся все те образы из повседневной жизни, которые запечатлелись внутри тебя посредством слуха и зрения. Особенно это касается нашего времени, ког­да мир порочен до предела так, что в городах, где живет человек, он оскверняется изнутри не только через зре­ние и слух, но посредством всех пяти чувств.

Ты очень хочешь стяжать умную молитву. Знаешь, что значит молиться чисто? Знаешь, что такое ум, при­лепившийся к сердцу? Что значит уничтожить внутри себя все наносное и сосредоточиться только лишь на значении слов молитвы?

Ты думаешь, что так просто освободиться от всей этой ржавчины? Как ты считаешь, почему мы ушли из мира? По благодати Христовой мы и там крепко стоя­ли на ногах. Но для того, чтобы ум молитвенника очи­стился, ему необходимо безмолвие. Чтобы не было так: одной ложкой вычерпываешь, а другой накладываешь. Ночью подвизаешься, чтобы исторгнуть из себя всю грязь, а днем возвращаешься к ней же назад. Если ты весь день провел в песнях, танцах, ходишь по театрам, тогда, если сможешь, ночью отсеки от себя все это так, чтобы ты хоть один раз мог чисто произнести молитву. Да у тебя вообще никакого желания молиться может не остаться.

Итак, начинаем первый урок. Я дам тебе эти четки-трехсотицу, и с вечера ты вместе с нами совершишь бдение. Будешь читать девять четок Спасителю: «Госпо­ди, Иисусе Христе, помилуй мя» и три – Божией Мате­ри: «Пресвятая Богородице, спаси мя». Протянув двенадцать четок, начинай новый круг. За час до литургии зайдешь ко мне, расскажешь... о своих успехах,

– Но простите, Геронда, я не смогу протянуть и две­надцати трехсотиц. Как же я осилю?..

– Кто тебе сказал, что ты не сможешь? Забудь. Бу­дешь делать так, как я тебе сказал, а потом посмотрим.

Творить молитву с дыханием тебе еще рановато. Сей­час будешь устами быстро-быстро произносить молит­ву. Вместе с этим заставляй свой ум вникать в то, что говоришь, но это не так-то просто. Сосредоточению внимания сильно способствует молитва, совершаемая со страхом Божиим, а не формально, механически. Мы общаемся с Самим Богом, верим, что Он здесь присут­ствует и слышит нас, а это нелегкое дело. Если в молит­ве откроются твои душевные очи, то ты даже сам смо­жешь Его лицезреть.

На днях сюда приходил один цыган с пантахусой. Этот человек всю жизнь только бродит то там, то тут, собирая деньги, но я не могу его прогнать. Он с таким смирением упрашивает, что вот-вот готов упасть те­бе в ноги. С одной стороны, ты понимаешь, что он об­манщик, а с другой – не можешь не подать ему мило­стыню. Если он с таким сокрушением просит о матери­альном, то как же должны смиряться мы, просящие о духовном? И если даже человек жалеет и милует свое­го ближнего, то как же тогда сострадает Всеблагой Бог, слыша обращающихся к Нему! Как мне кажется, имен­но это имеет в виду Христос, когда говорит в Еван­гелии, что сыны мира сего мудрее сынов Царствия Божия.

Насколько это в твоих силах, дитя мое, со страхом Божиим умно припадай и ты, подобно цыгану, к ногам Спасителя. И запомни еще следующее. Ты пришел из мира и несешь с собой этот мир. Образы мира, которые остались в тебе, все-все, подобно кинопленке, диавол будет прокручивать в твоей голове. Но ты – твори мо­литву, Настойчиво, терпеливо, с понуждением. Прогоняй любые, и хорошие и плохие, образы, как сможешь. Понуждай себя вникать только лишь в смысл этих пя­ти слов молитвы.

Сегодня это тебе первый урок. Посмотрим, как ты его усвоил.

– Геронда, сегодня ночью я буду стараться делать так, как вы мне сказали. Непрерывно устами произно­сить молитву, а затем снова зайду к вам.

– Да, дитя мое, Бог да поможет тебе. Поступай так, как говоришь.

Таким образом, этот молодой человек, отдохнув по­сле обеда в одной из келий, с большим волнением пола­гает начало бдению с четками-трехсотицей в руках. Во­преки всем его сомнениям касательно того, что будет нелегко протянуть двенадцать четок, его язык, как моторчик, непрерывно повторял односложную Иисусо­ву молитву, а уста двигались без особого напряжения. Основная трудность заключалась в том, чтобы удержи­вать ум в том, что произносят уста. Вот тут действи­тельно шла кровавая битва. Но в этой борьбе Господь не замедлил явить Свою первую явную помощь и дать почувствовать Свое присутствие.

После того как были протянуты первые несколько четок, некоторая сладость мало-помалу стала происте­кать из гортани и ощущаться на языке и губах. Она на­поминала сладчайший леденец, с той разницей, что по­следний через пять-десять минут рассасывается. Эта же сладость не умалялась, скорее, наоборот, увеличи­валась, так что молодой человек с чувством великой благодарности непрерывно повторял Божественные слова молитвы.

Не прошло и часа, как он закончил первые двенад­цать трехсотиц. Начинает второй, третий двенадцати-четочный круг... В конце четвертого его душа внезапно затрепетала от слез славословия и благодарения. При­ шло время идти к Старцу. Радость отца Харалампия от успеха первого урока была безгранична.

– Крепись, дитя мое, мы пойдем еще дальше.

Молодой человек провел у нас несколько дней, а за­тем возвратился в мир. Он продолжал посредством пи­сем общаться со Старцем до тех пор, пока Божествен­ный помысел не призвал его самого в ангельский чин монахов.

Ниже я привожу некоторые вопросы благочестивых паломников и духовных чад моего Старца и ответы на них.

Вопрос: Отец Харалампий, вы учите умной молит­ве. Как вы считаете, она необходима только лишь мона­хам, или же полезна всем христианам?

Старец: Согласно писаниям Святых Отцов, а также из своего опыта я могу сказать, что умная молитва при­емлема для всех христиан. Но не для еретиков и тем бо­лее не для инославных.

– Говоря, что умная молитва доступна и нам, жи­вущим в миру, вы вселяете в нас надежду, однако нам нужна Ваша помощь. Мы старались поступать так, как пишут о молитве в книгах, но нам показалось это очень трудным делом.

– Конечно, это нелегко. Этот труд нуждается не только в подвиге, тут необходим еще и опытный на­ставник. У вас есть духовник?

– Есть, Геронда. Он очень хороший, но когда речь идет о том, чтобы научить нас умной молитве, он гово­рит, что сам лично ничего не понимает в этом делании.

– Это хорошо. Бывает куда хуже. Если не знаешь, скажи «не знаю», но не запрещай заниматься молитвой другим.

Итак, поскольку у вас есть духовник, то нет нужды вас исповедовать. А как творить молитву, я вам сейчас расскажу.

В крещении христианин получает благодать, в не­го вселяется Христос. Однако когда человек согрешает, тем самым он отгоняет благодать. Грех подобно стене отделяет нас от Христа. Ты вопиешь: «Господи, Иису­се Христе, помилуй мя!», но дверь закрыта. Покаяние и исповедь наносят удар по греху, стена падает. Человек вновь примиряется с Богом.

Вот, например, у тебя есть друг – очень большой че­ловек. В какой-то момент по твоей вине у вас с ним ис­портились отношения. Но этот человек тебе необхо­дим, и ты, хочешь, не хочешь, смиряешься и просишь у него прощения. После того, как вы примирились, ты, набравшись храбрости, говоришь ему: «Друг мой, про­шу тебя, сделай мне одно одолжение». Неужели он не услышит тебя ради вашей дружбы? А насколько ско­рее слышит Христос человека после того, как тот с Ним примирился!

– Да, Геронда, исповедь – это хорошо, но мир не дает нам возможности спастись. Выходишь из испо­ведальни и снова видишь и слышишь все то же самое, соблазняешься, раздражаешься, гневаешься, осужда­ешь...

– Ты неверно говоришь. Христос сказал, если тебя соблазняет твой глаз, вырви его, Он не сказал – выр­ви глаз другого. Видишь – женщина нескромно оде­та, это ее дело, а ты занимайся своим... «Вырви свой глаз» означает, опусти свои глаза в землю, чтобы не рассматривать ее. Если же ты настолько немощен, что даже этого не можешь сделать, тогда никого ни в чем не вини. Говори: «Горе тебе, несчастному сластолюбцу и блуднику, тебе нравится грех!»

Это как школа, ты учишься видеть, насколько ты це­ломудрен. Совершенный видит, но не соблазняется. Подвижник, насколько это в его силах, удаляется от причин греха. Ленивец же сам стремится ко греху, а по­том... обвиняет всех остальных. Это самооправдание... Так поступила и Ева.

– Геронда, с помощью Божией мы стараемся избе­гать греха, уклоняемся, насколько можем... но, нахо­дясь в обществе, невозможно оставаться чистым.

– Да, живя в окружении соблазнов, чего еще мож­но ожидать? Именно поэтому мы и удалились из ми­ра. Могу вам сказать, что по благодати Христовой и в миру духовно твердо стоял на ногах. Но безмолвие об­ладает множеством преимуществ. Во время молитвы в твоей голове собираются и подобно фильму прокру­чиваются все те образы, которые ты видел в этот день. Услышал ты, скажем, сквернословие, непристойные слова, что-то увидел и т. д., все это возвращается и ста­новится препятствием молитве. Однако именно это и есть еще один повод, который будет побуждать вас и в миру постоянно творить молитву.

Я помню, в миру на мою долю очень часто выпада­ли искушения, и немалые. Доходило до того, что злона­меренные женщины пытались совратить меня ко гре­ху. И что же вы думаете... Меня спасала эта маленькая молитва «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». При­зываешь и имя Пресвятой Богородицы, вопия из глу­бины души: «Пресвятая Богородице, спаси мя». Иногда чувствуешь необходимость просить помощи и своими словами: «Спасителю, Матерь Божия, придите скорее, помогите мне, я в опасности...».

Опыт мирской жизни научил меня, что это неболь­шое оружие, молитва, оберегает от всякого зла. Недобрые люди устраивают нам экзамены, тем самым ближе и ближе подталкивая нас ко Христу.

– У меня, Геронда, другая проблема. Я семейный че­ловек, честно живу со своей супругой, ни с кем не свя­зываюсь. Но вот приходит человек, и с его приходом появляется целый ворох проблем. Он тебя обижает, об­воровывает, ругает, угрожает, хотя ты его и пальцем не тронул. Говоришь ему: «Успокойся, успокойся», а он расходится еще больше. Как жить в мире с таким чело­веком? Как его любить, а вернее, как его не возненави­деть? Как не призвать на него гнев Божий?

– Дитя мое, он бесноватый. Святые Отцы говорят: знай, за плохим человеком стоит сатана. Бес в нем, под­талкивает и тебя. Обругать, проклясть, ударить его, чтобы получить власть и над тобой.

Мой Геронда говорил: «Злом зла не исправить». Это большое искушение. Тут необходим подвиг. Будем по­ступать, как говорит Христос: «Благословляйте про­клинающих вас..., молитесь за обижающих вас». Так зло насильно толкает тебя к Богу. Говори: «Христе мой, прости его, он не ведает, что творит, просвети его, От- жени лукавого духа, чтобы он осознал свои заблужде­ния». А затем снова, чтобы набраться сил, возвращай­ся к молитве, которую и твори непрестанно: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя».

– Геронда, позвольте мне при всех, как на исповеди, рассказать вам кое-что? Часто я говорю сам себе: «Вот сейчас – ударю его по голове, швырну на пол, а потом хоть в тюрьму».

– Вот видишь, к чему тебя подталкивает сатана? Чтобы ты пошел по судам, по тюрьмам и оставил свою семью на произвол судьбы. Нет, чадо мое, не слушай его. Он хочет погубить тебя. Прислушайся к тому, что говорит Христос, и увидишь, как все наладится. При твоем правильном поведении либо он исправится, ли­бо Христос укажет тебе какой-либо выход. Лишь бы вы вместе со своей супругой из глубины души не переста­вали просить Его об этом. Да и еще: чтобы душа укре­плялась, вы должны регулярно причащаться Святых Тайн.

– Какая же молитва, какое причащение, когда все так скверно?..

– Вот именно тогда, когда все так нехорошо, нам больше, чем когда-либо, необходимы молитва и Боже­ственное Причащение. Только, как я тебе уже сказал, сначала молись за своего врага, а потом уже о себе,

– Но, Геронда, ведь и наш священник, и все люди знают, что мы между собой не разговариваем, как же я буду причащаться?

– Если в этом есть твоя вина, тогда, конечно, ты не можешь приступать к Святым Тайнам. Но если тут ви­новата другая сторона, тогда ты свободен. Попытайся поговорить и примириться с ним. Если сатана так его ожесточит, что он с тобой не будет разговаривать до са­мой своей смерти, тогда что же получается? Ты так и умрешь без причащения?

Приложи все усилия, дитя мое. И если благодаря твоему правильному поведению удастся помириться с этим человеком, то знай, что ты извлек его душу из па­сти сатаны. Твоя награда будет весьма и весьма высока. Если же ничего не будет получаться, тогда молись, что­бы Бог, Которому все возможно, вразумил его.

– Мой Геронда, не так-то легко поступить согласно этому совету, но все-таки я попытаюсь выполнить Ва­ше благословение.

– Бог да вознаградит тебя, дитя мое. Делай, что мо­жешь, и я со своей стороны буду помогать тебе. На­пиши мне имена всех членов твоей семьи, запиши и этого человека. Все вместе будем молиться, и как Бог даст.

Такие добродетели как послушание и точное соблюде­ние иноческого правила (келейная молитва и неизмен­ное участие во всех храмовых богослужениях) присно­памятный Старец полагал совершенно необходимыми для преуспеяния монаха.

Вследствие неправильного понимания многие счита­ют, что духовную брань должны вести только монахи. Поэтому отец Харалампий всегда подчеркивал, что эту невидимую духовную войну должны вести все христи­ане, естественно, каждый в меру своих сил.

Что же касается клириков, то к ним он подходил еще строже. Старец даже отказывался принимать на исповедь тех, кто не совершал ежедневно положенно­го суточного круга богослужений, хотя они и оправ­дывались тем, что в храме нет молящихся. «Священ­ник, – говорил он, – с молитвой наблюдает за стадом, подобно пастуху». Тем, кому было невозможно по не­скольку раз в день приходить в храм, он советовал еже­дневно прочитывать все богослужения суточного кру­га у себя дома. А Божественную литургию совершать как можно чаще, если это возможно, помимо воскрес­ных дней и среди недели.

Я могу сказать, что даже в миру есть иеромонахи, ду­ховные чада Старца, которые, подражая своему учите­лю, круглый год ежедневно совершают Божественную литургию.

Тем, кто занимался деланием умной молитвы, папа- Харалампий советовал либо целиком, либо часть бо­гослужения совершать по четкам, постоянно повторяя сладчайшее имя Иисуса Христа. Немало его духовных чад, и на Святой Горе, и за ее пределами, преуспело в этом благословенном делании.

Живущим в беспечности и считающим, что сегод­ня, да еще и в миру, подобное невозможно, хотелось бы сказать, что я знаю таких людей, которые, согласно на­ставлениям Старца, ежедневно молятся «утру глубоку» по три-четыре часа, и это – кроме утренних и вечер­них молитв. Я знаю даже некоторых братьев, которые, благодаря молитвам и наставлениям отца Харалампия, обрели навык весь день проводить в непрестанной мо­литве, повторяя ее либо устами, либо в уме.

Есть целые семьи, которые, по крайней мере два раза в день, молятся вместе, неизменно прочитывая повече­рие с акафистом Божией Матери.

Мне известны многие, кому удалось вразумить сво­их детей убрать из дома такое препятствие в духовном преуспеянии как телевизор. Касательно разрушитель­ного действия и вреда телевидения один брат рассказал нам следующее:

«Мало того, что, видя на экране непристойные ве­щи, наши дети портятся, телевидение нарушает целост­ность и теплоту отношений в семье. Рвешься с работы домой, чтобы хоть немножко побыть в кругу родных, порадоваться, и что же ты видишь?.. Один смотрит

Мики-Мауса, другой – футбол, и время от времени на экранах показывают мерзости, которые портят как взрослых, так и детей. Я подумал, что единственный выход – это запереть телевизор. Но теперь боюсь за детей, если они будут против. Они будут уходить из до­му, и я потеряю над ними контроль, и хуже этого ниче­го уже быть не может. Начнется наркомания, разврат и т. д., и им тогда полный конец. Бог Сам да прострит Свою десницу и поможет нам».

Скорбь этого брата – это общая наша скорбь. По­этому приснопамятный Старец советовал родителям, чтобы они с раннего детства приучали детей к молитве, исповеди, хождению в храм, к частому Божественному Причащению, посту, а также и к деятельным доброде­телям: послушанию, уважению старших, трудолюбию, чтению Священного Писания и творений Святых От­цов. Детей, таким образом, наставляет сам Бог, они ста­новятся спокойными и послушными своим родителям, прислушиваются к их советам и легко соглашаются с тем, что телевидение приносит вред.

Такой дух отец Харалампий насаждал и возделывал- во многих семьях. Дети с нетерпением ждали, когда их отец вернется с работы, чтобы вместе поужинать с мо­литвой до и после трапезы, а затем прочитать повече­рие с акафистом Божией Матери. Потом, поиграв с от­цом, они садились за уроки, а затем шли спать, что­бы проснуться пораньше, помолиться и отправиться в школу. Да, такие семьи поистине благословенны и счастливы.

Однако, живя в миру, мы, плотские люди, и старые, и молодые, бываем подвержены различным изменениям либо в лучшую, либо в худшую стороны.

Один благочестивейший человек, духовное чадо Старца, сильно сокрушался о том, что один из тро­их его детей, Манате, который до пятнадцати лет не пропускал ни одного воскресного и праздничного бо­гослужения и духовно твердо стоял на ногах, вдруг изменился. Теперь по субботам он до глубокой ночи гуляет с друзьями, а на следующий день спит до обе­да. Отец Харалампий своими словами поддержал это­го брата:

– Евангельское семя, упав в землю, не скоро поги­бает. Сейчас твой ребенок проходит испытания. В этом возрасте происходит жестокая борьба между материей и духом. Теперь чаша весов склоняется в сторону пло­ти. Это значит, что Бог ждет от родителей чего-то боль­шего. Своими молитвами вы снова перетянете правую чашу весов вашего сына, чтобы он снова поднялся. Вот так. Один восполняет недостатки другого. Ты каждый вечер молишься так, как я тебя научил?

– Да, Геронда. А теперь еще больше. Но сейчас, в этом испытании с моим сыном, что мне делать?

– Как ты молишься?

– Каждый вечер вместе с супругой и остальными детьми, иной раз приходит и Йанакис, мы читаем по­вечерие с акафистом Божией Матери. Сейчас мы с же­ной... добавляем еще и молебный канон Пресвятой Бо­городице. Утром я просыпаюсь за два-три часа до то­го, как отправляюсь на работу, и молюсь по четкам так, как вы меня научили.

– Дитя мое, да вознаградит тебя Бог. Так, глядишь, Йанакис сделает тебя богоносцем. Если можешь, то мо­лись еще больше. Или, может быть, это трудно?

– Нет, нет, Геронда, нисколько. Для меня это утеше­ние. После двух-трех часов молитвы, вслух или про се­бя, в конце концов, я не в силах себя сдерживать. Раз­ражаюсь рыданиями, падаю на пол и говорю, что мне Господь на сердце положит. Очень часто меня влечет повторять: «Моего Йанаки, Христе мой..., моего Йанаки, Свете мой..., я прошу Тебя, Христе мой, моего Йанаки...». После таких рыданий и молитвенных просьб я, умиротворенный, храня глубоко внутри надежду, что Бог не даст моему ребенку погибнуть, ухожу на ра­боту.

– Ну, вот видишь, я же говорил тебе, что Йанакис поставит тебя на ноги. Сколько я знаю людей, которые по причине какого-то искушения не только сами навы­кали молиться, но, в свою очередь, благодаря терпению вызволяли из беды и других? Расскажу тебе один такой удивительный случай.

Как-то раз, когда мы жили в Новом Скиту, одна жен­щина написала мне письмо. «Отец Харалампий, прошу Вас помолиться о моем супруге. В последнее время он очень поздно стал возвращаться домой, мало этого, он начал постоянно выводить меня из себя. Подозреваю, что он с кем-то спутался, и боюсь, как бы он не бросил меня с двумя детьми».

Я начал молиться за» эту семью и на литургии, и по четкам, а женщине написал: «Совместная молитва. Ты тоже должна молиться. Мы здесь каждую ночь совер­шаем бдение по восемь-девять часов. Так что выбери время и молись, сколько хватает сил». Я написал ей, как надо ежедневно молиться по четкам и как читать акафист Пресвятой Богородице.

В скором времени приходит ответ: «Делаю все так, как Вы мне написали. Я сразу ощутила внутри великое облегчение и уже не страшусь завтрашнего дня. С дове­рием я все предала в руки Божии».

Через несколько дней приходит второе письмо. Не успел я ответить, приносят третье, четвертое и т. д. В последнем письме она написала следующее: «Отец Ха­ралампий, как сладка жизнь со Христом. Если бы я зна­ла это раньше, то стала бы монахиней. Мне на ум даже приходит такой помысел: «Как же было бы хорошо, ес­ли бы у меня не было ни мужа, ни детей. Если бы муж решил уйти от меня, тогда я стала бы жить пусть и в этом доме, но как монахиня».

Я ответил: «Ты немного поняла, как прекрасно мона­шество. Но в настоящее время тебе незачем об этом ду­мать. Вышла замуж? Теперь ты должна нести крест су­пружества. Продолжай молиться, и воля Господня да будет. Он знает, как все управить».

Наша переписка прекратилась, и я не помню, чем за­кончилось эта история. Судя по последним письмам, жизнь этой женщины и ее детей наладилась. В конце концов, когда ее муж иной раз возвращался из своих поздних отлучек раньше обычного, она даже думала: «Вот, сегодня он пришел раньше обычного и прервал мое общение со Христом».

Видишь, как Христос меняет жизнь, когда мы хотим? В болезни, злоключении, искушении Он ищет повод, чтобы приблизить всех нас к Себе. Когда нас однажды болгары взяли в плен, какая тогда была чистая молит­ва, какие слезы, какая устремленность к Богу! (И с при­сущим ему чувством юмора К тому времени, когда нас освободили, мы все уже стали почти богоносцами.

Один брат, услышав эту историю о женщине, спро­сил Старца:

– Геронда, а что же стало с мужем этой женщины?

– Когда мы еще поддерживали переписку, он пре­бывал без покаяния. Но я уверен, что он изменился. У этой женщины была сильная молитва, которая не может не принести плодов. Когда-нибудь она его кос­нется.

Еще в те времена, когда наше братство переехало в большую хиландарскую келью Буразери, приснопамят­ный Старец, помимо исповеди и устных наставлений, вел обширную переписку со многими из своих духов­ных чад.

Эти письма имеют большую ценность, и надеюсь, что когда-нибудь они будут опубликованы либо мона­стырем Дионисиат, либо учениками отца Харалампия для духовной пользы наших братьев, особенно тех из них, кто занимается благословенным деланием умной молитвы.

Ниже я привожу фрагменты трех писем Старца, адресованных одному брату, живущему в миру. Диало­ги этих писем были обработаны так, что они стали по­хожи на небольшое руководство к Иисусовой молитве, представляющее большой интерес для ее делателей.

Возлюбленное о Христе чадо Н., радуйся о Господе.

Получил твое письмо и был очень обрадован твоими вопросами и твоим интересом к умной молитве.

Постараюсь ответить тебе, исходя из своего опы­та, из того, что пережил я сам. В первую очередь, ког­да сподобился жить в послушании и под руководством моего святого Старца отца Иосифа, затем, когда подви­зался один, и, наконец, когда стало формироваться на­ше монашеское братство.

а) Ты спрашиваешь, могут ли заниматься умной мо­литвой все христиане, или же она является уделом од­них лишь монахов?

Исходя из того, что пишут Святые Отцы, и из мое­го собственного опыта духовника, можно сказать, что молиться Иисусовой молитвой могут все христиане. Но, конечно же, я не имею в виду еретиков, а тем бо­лее иноверцев. Объясню почему. После падения Ада­ма человек до своего крещения не имеет в себе благо­ дати. Со Святым Крещением благодать в нас вселяется вновь. Но возможно ли без благодати крещения обре­сти в себе Бога?

Необходимо сказать, что тот метод, который употре­бляют иноверцы, является ложным.

Недавно здесь был проездом один грек из Герма­нии, Он захотел поговорить со мной об умной молит­ве. Я принял его.

– Я, батюшка тоже являюсь мистиком, также как и вы здесь, – сказал он.

– Ну и ну, – говорю, – ты – мистик? И где ты это­му научился?

– Много лет назад я поселился в Германии. Там я познакомился и с другими религиями, отметив что у них с нами много общего. Особенно мне понравилось самососредоточение во время молитвы. Они приходят в состояние экстаза и созерцания, подобно апостолу Павлу.

– Держись от них подальше, – говорю ему. – Не верь им, они заблуждаются.

– Да нет, отче. Ведь я тоже занимался этим, и у меня есть кое-какой опыт.

Нельзя сказать, чтобы меня особо заинтриговали его слова, но из любопытства я спросил:

– Ну-ка расскажи мне, что это за самососредоточе­ние?

– Я сажусь на пол, скрестив ноги, и поднимаю голо­ву к небу. Я понял, что все люди верят в одного и того же Бога. Индуисты призывают своего бога, буддисты своего. Мы же – призываем Христа.

– Позволь мне задать еще один вопрос. Как же вы к Нему обращаетесь?

– Вот здесь и весь секрет, которого вы не знаете. Начинаешь в уме представлять, что ты возносишься до небес, видишь парящих ангелов, золоте дворцы, свет, и т. д., и, наконец, видишь в сиянии света Хри­ста, сидящего на огненном престоле. На том, что мы себе представляем, мы сосредоточиваем все наше вни­мание.

– Заблудший, – говорю ему, – с такими упражне­ниями ты можешь и с ума сойти. И они так молятся?

– Сейчас расскажу. Вы поразитесь, а потом уже бу­дете осуждать. Мы понуждаем наше воображение ра­ботать с максимальным напряжением, и в какой-то мо­мент все представляемое мы начинаем уже видеть во­очию. Знаете, каково видеть Христа, ангелов, святых и множество других удивительных вещей?

Говорю ему:

– Дитя мое, послушай, что я тебе скажу... Брось все это, иначе ты лишишься рассудка. Для того чтобы об­рести в себе Христа, мы затворяем все двери воображе­ния. Воображением ты открываешь двери сатане. Чита­ешь Священное Писание? Знаешь, что он может явить­ся в образе ангела света или же даже в образе Самого Христа?

– Вы что, не верите мне? Я же сказал вам, что мы не во сне, а телесными глазами видим Христа. Один раз я видел даже Будду, он велик, но не так, как Христос.

Мне стало его жаль, и я сказал:

– Дитя мое, сатана посмеивается над тобой. Так ты можешь стать атеистом.

– Нет, нет, отче, я вам не верю. У нас разные взгля­ды,

Он ушел, говоря сам себе: «Нет, я не согласен. Разве Бог принадлежит одним только монахам...»?

Ты понимаешь, дитя мое, как много существует опас­ностей, и какие бывают заблуждения?

Итак, возлюбленный, мы сказали, что при Святом Крещении в христианина вселяется Божественная бла­годать, и в нем пребывает Христос. Однако своими грехами он вновь изгоняет Его из себя.» Христос и грех противоположны.

Поэтому до тех пор, пока перед нами, подобно стене, стоит грех, нам невозможно обрести в себе Бога. Но, к счастью, Церковь обладает лекарством, необходимым для того, чтобы эта стена разрушилась. Это – покая­ние и исповедь.

Сюда приходят многие, интересующиеся умной мо­литвой. Прежде всего мы спрашиваем их: «Вы когда-нибудь исповедовались? Вы причащаетесь, живете по- христиански?», и т. д. Если они говорят «да», продолжа­ем разговор. Если же отвечают «нет», тогда мы больше ничего не говорим, потому что это бесполезно.

Прежде всего, чадо мое, через покаяние и исповедь мы полагаем начало, а затем следуем советам какого- либо опытного наставника умной молитвы.

Теперь отвечаю на твой вопрос, могут ли миряне молиться Иисусовой молитвой? Да могут, невзирая на то, насколько они будут преуспевать в ней. Нам из­вестны исключительные примеры мирян, которые в этом благословенном делании значительно обогнали нас, монахов. Однако такие случаи являются исклю­чением.

Ведь если бы в миру было легко заниматься молит­вой, тогда не было бы необходимости уходить в мона­стыри и в горы. В Евангелии Христос говорит Марфе: ты заботишься и суетишься о многом. Миряне по­добны Марфе. Если они живут по-христиански, то слу­жат Христу. Но их служение – земное. Истинный мо­нах подобен Марии, сидящей у ног Спасителя. Он на­слаждается Его славой и, подобно Лазарю, становится другом Христовым и имеет дерзновение просить у Не­го то, что пожелает.

Но есть и такие миряне, которые более походят на Марию. И есть монахи, которые в своем устроении ни­чуть не подобны даже Марфе.

Я исповедую одну семью из Фессалоник. Я был по­ражен праведностью их жизни. Их дом похож на мона­стырь. Жена выходит лишь за покупками и когда того требуют неотложные дела. У них трое детей. Когда они отправляются в школу, а муж уходит на работу, она са­дится и час-два занимается Иисусовой молитвой. Затем принимается за домашние, дела, а между тем молитва продолжается, подобно моторчику. Она произносится без остановки, когда устами, а когда в уме.

Муж, придя с работы, большую часть своего време­ни отводит молитве и чтению Священного Писания и Святых Отцов.

Их дети привыкли к такому распорядку. Послушай, что написала мне на днях мать этого семейства: «Наши дети научились творить молитву даже в школе. Когда они возвращаются с уроков, я уже успеваю закончить все работы по дому, приготовить обед, и снова иду в молитвенную комнату. Дети с любопытством спраши­вают: «Что ты там делаешь, мама?» – «Молюсь Господу, чтобы он хранил нас». – «Мама, можно нам тоже помо­лится вместе с тобой?» – «Конечно, дети мои. Христос вас любит, и хочет, чтобы вы беседовали с Ним». Таким образом, у нас вошло в обычай молиться пятнадцать- двадцать минут и в полдень, а затем мы обедаем.

Вечером возвращается отец, и мы все вместе либо читаем церковные книги, либо я рассказываю им раз­личные истории из прочитанного мною.

Иногда к нам приходит кто-нибудь в гости и немно­го нарушает этот распорядок. Но большинство, узнав нас поближе, либо заходят, чтобы поучаствовать в ду­шеполезной беседе, либо идут к другим своим друзьям, более соответствующим их устроению. Иногда и ночью мы встаем на молитву, или немного читаем из творе­ний Святых Отцов. В воскресенье всей семьей мы идем на службу и причащаемся.

По благодати Господней наши дети привыкли к тако­му распорядку и охотно ему следуют. Несмотря на то, что их школьные товарищи не соблюдают постов, де­тей, к счастью, это нисколько не соблазняет».

В конце письма эта благословенная женщина пи­шет: «Вот так протекает наша жизнь. Хотя у нас и мно­го искушений, случающихся по зависти диавола, мы чувствуем, что в нашем доме царствует Христос, и мы очень довольны и счастливы».

Вот тебе пример, дитя мое, из жизни людей в миру для того, чтобы ты мог понять: Бог – нелицеприятен. Он всюду ниспосылает срою благодать, но достичь вы­соких ее степеней в миру очень трудно.

Сначала мы учимся непрестанно произносить уста­ми молитву: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя».

Насколько нам это удается, мы проговариваем эту молитву вслух и достаточно скоро. Однако новоначаль­ный еще не имеет крепости, и враг пытается омрачить его ум различными представлениями. Непрестанно и быстро произнося молитву, ты не даешь этим представ­лениям прилепиться к уму. На это я хочу особенно об­ратить твое внимание. Во время молитвы всеми сила­ми отгоняй всякое представление, даже если оно пока­жется тебе добрым. Гони его от себя, потому что сатана уже приложил к нему свою руку. Твое старание должно быть направлено на то, чтобы внимать только и только тому, что произносят твои уста.

Представь себе, к примеру, человека, дом которо­го окружают разбойники. Что он будет делать? Он вы­нужден кричать, что есть мочи: «На помощь, на по­мощь. Бандиты... Я в опасности, на помощь...».

Так же поступает и новоначальный. Он вопиет (иной раз даже громко): «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя», «Пресвятая Богородице, спаси мя».

На исповеди монахи рассказывали мне, что времена­ми сатана обрушивает на них различные суетные по­мыслы, в том числе и плотские. Тогда они вынужде­ны молиться с максимальным напряжением всех своих сил. Это становится для них причиной обретения чи­стой молитвы.

Некоторые по попущению Божию и наяву видят ды­шащего яростью сатану. Его вид ужасен, он угрожа­ет, наносит удары, даже хватает их за горло, чтобы они прекратили молитву. Так он трепещет имени Христо­ва. Тогда четки-трехсотицу про себя ты протягиваешь за одну минуту, и молитва бывает такой чистой, что ум целиком погружается во Христа.

Один монах мне рассказывал, что однажды во время молитвы он почувствовал, как сатана сдавил его серд­це так, как будто огромная скала обрушилась на его грудь. Ни устами, ни умом он не мог произнести слов молитвы. Он попытался перекреститься. Но в тот же самый миг враг связал ему обе руки так, что он не мог ими пошевелить. Однако Бог вразумил его, и он голо­вой начертал в воздухе крест. Этого было достаточ­но. Сатана немедленно освободил его руки и грудь и стал невидим. Тотчас брат начал быстро и чисто тво­рить умную молитву Когда он исповедал мне все это, я сказал ему: «Ты должен быть благодарен сатане, ко­торый научил тебя молитве. Теперь постарайся сохра­нить ее».

Умная молитва называется и сердечной. Ты спраши­ваешь, может ли и устная молитва называться сердеч­ной?

Молитва, если она чиста, умная она или устная, мо­жет называться сердечной.

Сердечной молитва становится тогда, когда ум бук­вально «поглощен» сердцем. Пусть рвутся бомбы, пусть загорится дом, он останется там, даже если человеку будет грозить опасность сгореть заживо.

Чтобы тебе стало понятнее, прочитай житие святой Ирины Хрисоволанту. Сатана запалил ее одежды, го­рело ее тело, но она продолжала стоять неподвижно, подобно свече.

Это и есть настоящая молитва, которая молнией вос­ходит до небес и достигает престола Божия. Моисей не открывал своих уст и услышал обращенные к нему сло­ва Бога: «Что ты вопиешь ко Мне». Это значит, что его молитва исходила изнутри, это значит, что молния, выйдя из его сердца, достигла небес.

Что касается устной молитвы новоначального, то она перемешана с различными помыслами и не явля­ется чистой. Поэтому как же она будет называться сер­дечной? Но часто и устная молитва бывает сердечной. Именно о такой молитве говорит пророк Давид: «из глубины воззвах».

Хананеянка, прося Христа о своем ребенке, говори­ла «помилуй мя» устами, но из глубины души. Это бы­ла сердечная молитва. Когда, дитя мое, ум погружается в Бога, тогда если ты и устами творишь молитву, такая молитва называется сердечной. Она исходит из глуби­ны, сердца. Сердце и ум соединяются с Богом.

Еще одно необходимое условие: для того чтобы ты мог свободно упражняться в умной молитве, твоя со­весть непременно должна быть чиста перед всеми.

Например, ты живешь в монастыре, где пятьдесят человек братии. Твой долг жить с ними в мире и люб­ви. Упокоишь сорок девять, но презришь одного, и этот один берет верх, и молитва не идет. Он становится в ней препятствием.

Иной раз виноват другой, и он не торопится попросить у тебя прощения. Но если ты хочешь в молит­ве обрести Бога, то должен взять на себя его вину, по­просить у него прощения, молиться за него и делать все возможное, чтобы привести его к примирению. Одна­ко если он одержим демоном и избегает тебя, тогда, по необходимости, следует вооружиться долготерпени­ем. Некоторые бывают одержимы и демоном убийства, который помрачает их разум. С такими людьми невоз­можно разговаривать. Но наша обязанность – любить их и молиться за них.

Ты живешь в миру. Дома, на службе, будь со всеми вежлив и постоянен. Избегай тех, кто может тебя оби­деть, и не показывай им своих дружеских отношений с остальными. Они непременно это заметят, и у тебя бу­дут лишние неприятности.

Пишешь, что иногда ощущаешь боль в груди и эта боль вызывает у тебя чувство какого-то стеснения и удушья. Тут, дитя мое, надо быть очень осторожным. Бывает боль, происходящая от жажды молитвы, но бы­вает и другая, повод к которой дали мы сами, отступив от своего привычного распорядка.

Обрати внимание: когда иной раз ты опаздываешь на обед, желудок сразу дает об этом знать, появляется боль под ложечкой. То же самое происходит и с ду­шой у тех, кто имеет обычай насыщать ее духовной пи­щей. Со мной так бывает очень часто. Если случаются заботы и неожиданные препятствия, в силу которых в определенное время я не могу стать на молитву, то мое сердце начинает испытывать такую боль, такую жажду, что я, безо всякой, казалось бы, видимой причины на­чинаю страдать. Тогда я бываю вынужден убежать в келью, опустить голову на грудь, туда, где болит, и сколь­ко хватает сил, удерживая дыхание, произносить мо­литву. На один вдох-выдох я могу сказать и 100 и 200 молитв.

Но ты спросишь, можно ли произнести столько мо­литв на одном дыхании? Ты думаешь, мы говорим не­правду? Молитва произносится так быстро и так чисто, что ум погружается в глубины сердечные. Ум и серд­це от удержания дыхания скорбят безмерно. Эта боль остается. Но этого требует душа. После сильного по­нуждения себя настает момент насыщения. Душа раз­ражается сладчайшими слезами. Внутри себя она ощу­щает пришествие Господа. Является такая горячая, пла­менная любовь ко Христу и Его Пречистой Матери, что в эту минуту отсечение твоей головы ради Господа бу­дет для тебя наивысшим блаженством. Тогда я понял, каким наслаждением были мучения для наших святых. Они себя целиком отдали Христу, поэтому в них посто­янно царила эта великая любовь.

Иной раз, хотя душа и не лишена молитвенной пи­щи, ощущаешь внутри себя боль. Это значит, что мы должны еще больше понуждать себя к молитве, это из­вещение о том, что нас ждет какое-то искушение. По­этому мы должны быть во всеоружии. Но иногда эта боль означает, что кто-то нуждается в нашей молит­венной помощи. Преуспев в науке молитвы, уже все это понимаешь. Почувствовав боль, я начинаю с молитвой перебирать в памяти тех, о ком знаю, что им нужна помощь, и когда поминаю того, кто взывает особо, душа откликается и разражается горячими сле­зами, Тогда сердце умягчается, боль проходит, а душа наполняется любовью к Богу и к тому брату, который просил о помощи.

Позднее этот человек сам говорит, что, действитель­но, в ту минуту ему была необходима поддержка. Со мной так случалось много раз. У настоящих подвиж­ников эта боль многократно усиливается тогда, когда в помощи нуждается вся Церковь, народ или же в целом весь мир. Мой святой Старец отец Иосиф говорил, что, когда началась Вторая мировая война, он ощутил силь­нейшую боль, в его сердце разгорелся огонь, подобный пламени горящего очага. Он был вынужден все оста­вить и усиленно, денно и нощно молиться так, как он никогда еще не молился. Старец понял, что произошло нечто страшное. Вскоре пришло сообщение о начале войны. Знаешь, скольких солдат его пламенная молит­ва сохранила от пуль?

Мы упомянули, что в результате какого-либо ис­кушения и нашей неосмотрительности бывает и дру­гая боль. Здесь надо быть очень осторожным. Если те­бе случится по невнимательности либо по бесовскому наущению обидеть брата, то, как только он из-за те­бя опечалится, ты сразу же почувствуешь в своей гру­ди боль, смешанную с чувством смущения и сильного беспокойства. Если ты виноват, то немедленно пойди к нему, поклонись и попроси у него прощения. Упокой сердце своего ближнего, если хочешь, чтобы Бог упокоил и твое сердце.

Иногда бывает и так, что хотя правда и на нашей сто­роне, брат считает нас виновными. В этом случае его сатанинское смущение передается нам. Тогда снова, хо­тим мы того или нет, нам следует попросить прощения.

Если мы желаем, чтобы наша душа умиротворилась, то должны взять вину на себя. Хуже всего, когда брат ока­зывается бесноватым. Здесь уже надо иметь незауряд­ное мужество, чтобы преодолеть искушение.

Когда я был еще новоначальным, со мной произо­шло нечто подобное, и я оказался в очень неловком по­ложении. Хотя правда была на моей стороне, я поло­жил перед братом поклон, неоднократно просил у него прощения, но все было напрасно, он еще и ругал меня. Внутри я весь кипел. Бегу к Старцу на исповедь. Он го­ворит мне: «Будь осторожен, не поддавайся соблазну, не возражай и не открывай рта, иначе ты пропал. Си­дящий в нем сатана хочет вытащить из тебя хоть од­но слово. Он только и ждет, чтобы ты раскрыл рот, что­бы войти в тебя. Что тогда тебе придется пережить! Но ты не бойся, я помолюсь за тебя, и к тебе скоро вернет­ся умиротворение». Действительно, в ту же минуту я успокоился. Однако этим я всецело обязан моему Стар­цу, потому что был уже близок к отчаянию.

После всего того, что я написал тебе, ты сам внима­тельно взгляни на себя и увидишь, что именно явля­ется источником твоей боли каждый раз. Однако будь осторожен. Старайся быть очень внимательным, чтобы никого не смутить.

Ты спрашиваешь, почему я советую творить молит­ву стоя, тогда как в Добротолюбии пишется, что самособранности более способствует сидение на низкой скамье.

Хорошо молиться, сидя на скамье, но для тебя это не подходит. Не годится она и для меня, дожившего уже до старости. Я замечаю, что, когда молюсь стоя, молит­ва струится быстро и чисто. Она приносит умиление, слезы, созерцания и многое другое, чего ты еще пока не можешь понять. Очень часто из груди исходит та­кое благоухание, что начинает благоухать даже келья.

Подобное случается и со Старцем Арсением. Ты зна­ешь, какую он стяжал благодать? Достаточно часто он ощущает на молитве такую великую сладость, такое благоухание, что полностью обо всем забывает и сто­ит по многу часов подряд. У отца Продрома все бывает наоборот. Хотя он и молод, от утомительного стояния на ногах у него начинает кружиться голова. Сидя же на скамеечке, он так погружается в молитву, что доходит даже до состояния восхищения.

Поэтому-то я хочу тебе еще раз подчеркнуть, что деланию умной молитвы совершенно необходим опытный наставник. Чтобы быть самособранным, особенно это касается молодых, необходимо прежде всего смирить свое тело трудами, поклонами, посиль­ным постом и стоянием на молитве, сколько хватает сил. Если хочешь, попробуй и то, и другое, и ты сам почувствуешь разницу. Что же касается падения ниц, стояния на коленях, то и это бывает, но при чувстве большого сокрушения. Когда подвижник видит перед собой своими душевными очами Господа, то он ощу­щает потребность пасть ниц. Колени сами подгибаются, стоять невозможно. Он припадает к ногам Спаси­теля. Но будь внимателен, потому что и враг часто расслабляет колени, чтобы затем навести небрежение и сон.

Когда ты устанешь от стояния на ногах, то лучше, чем удобно устроиться на стуле, чередовать молитву: творить ее то стоя, то на коленях, а то и сидя. Когда мы не имеем сил, Бог снисходит к нашей немощи, молимся ли мы, стоя на коленях, или же сидя; можно молиться, даже лежа в постели. Однако когда у тебя есть телесные силы, тогда враг не дремлет и немедленно наводит не­брежение, помрачение ума и сон. Многие подвижники для того, чтобы иной раз преодолеть сонливость, навы­кают творить молитву, ходя по келье и т. д.

Ты пишешь, что какое-то время проговариваешь мо­литву вслух. Потом у тебя появляется желание закрыть уста и творить молитву внутренне, умом.

Это является знаком некоторого преуспеяния. После того как мы на протяжении многих часов вопием слова молитвы устами, понуждая себя внимать тому, что го­ворим, мало-помалу молитва входит в сердце. Прихо­дит обращение вглубь себя, перехватывает дыхание, и уже не можешь творить молитву вслух. Тогда мы соби­раем ум, насколько хватает сил, удерживаем дыхание и повторяем молитву как можно чище. Если бы ты смог достичь чистой молитвы и сподобиться тех сладких слез, которые вслед затем сами истекают из глаз, тогда я рассказал бы тебе и о том, что бывает далее.

Только будь осторожен. Обращение внутрь себя (ка­жущееся, ненастоящее) может предложить и сатана. Вот мы начинаем творить молитву устами. Приходит диавол и, словно камнем, затыкает нам рот. Думаешь, что это-то и есть обращение внутрь себя, пытаешься молиться внутренне, но ничего не выходит. Ум рассе­ивается. Это значит, что это уловка, и сатана вставил тебе кляп. Если не сможешь собрать свой ум от рассе­яния, приложи все усилия для того, чтобы выпихнуть изо рта этот кляп.

Однажды мне, тогда еще новоначальному послуш­нику, случилось пережить искушение. На послушании, когда я непрерывно молился: «Господи, Иисусе Хри­сте, помилуй мя», враг закрыл мне рот. Я старался со­хранить свой ум от рассеяния, но в тот день, посколь­ку было много хлопот по работе, молитва иной раз пре­рывалась. Рассказал об этом Старцу, Он говорит мне: «Понуждай себя, чтобы непрерывно творить молитву вслух, устами». Вначале, после небольшого усилия, мои губы, подобно моторчику, безостановочно стали проговаривать молитву. Уста наполняла неописуемая сладость, как будто я весь день ел шоколад. Работая весь день, я не испытывал ни голода, ни жажды. Эта сла­дость насыщала меня. Чем чаще днем на послушании твои уши слышат молитву, тем легче молиться ночью, и тем с меньшим усилием удается сосредоточиться на значении ее слов.

Что касается священных чинопоследований нашей Церкви, то их ни в коей мере не отвергают и не прези­рают те, кто заменяет их умной молитвой.

Священные чинопоследования написаны содействи­ем благодати Святого Духа. В них ты найдешь прему­дрость, найдешь догматы нашей веры, найдешь молит­венные обращения, найдешь славословия. Это благоу­ханный сад. Но он, к сожалению, для многих является закрытым.

Хорошо, если ты будешь любить богослужение, но не так, чтобы для тебя эта любовь стала просто хорошим навыком, чтобы тебе просто нравилось читать и петь, с удовольствием занимая этим время. Когда мы читаем, поем, все это имеет цену лишь тогда, когда мы вникаем в смысл произносимого и наслаждаемся божественны­ми мыслями. В противном случае вопрос «разумеешь ли, что читаешь?» относится и к нам.

Бог послал эфиоплянину Филиппа, чтобы он разъяс­нил ему смысл прочитанного. Нам же, когда ум бывает очищен непрестанной молитвой, Он посылает Пресвя­того Своего Духа.

Как-то раз в Буразери, чтобы побеседовать со мной, пришел один благочестивейший монах. Он говорит:

– Геронда, я не против Иисусовой молитвы, но я не согласен с вами в том, что вы, бросив все силы на мо­литву, оставили большую часть чинопоследований.

Я отвечаю:

– Кто тебе сказал, что мы оставили священные чи­нопоследования?

– У вас они, мягко говоря, сильно сокращены. В на­шем монастыре ежедневное общественное богослуже­ние длится шесть-восемь часов, я уж не говорю про воскресные дни, праздники, всенощные бдения и т. д.

– Хорошо, ты упомянул храмовое богослужение. Но искренне ответь мне на такой вопрос. В своей стаси­дии ты понимаешь то, что читается и поется, или же твой ум скитается туда-сюда?

– Ну..., честно говоря, действительно, часто мой ум бродит неизвестно где.

– Так вот что, любезный, – говорю я ему, – на тебе сбываются слова пророка: «Люди сии устами и языком чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Меня». Хочешь, я расскажу тебе, как мы читаем богослужеб­ные книги? Прежде всего совершаем бдение в келье, чтобы просветился наш ум. Затем открываем канон­ник, минею... И приходит такая сладость, такое умиле­ние, ты бываешь так растроган, что от избытка чувств оставляешь книгу, падаешь ниц, твое сердце пламене­ет Божественной любовью, и глаза источают неиссяка­емые потоки слез. Теперь, когда у меня появилось брат­ство, появились и хлопоты, такое случается со мной реже, чем раньше. Но когда я был один, то переживал все это каждый день.

Я окончил только начальную школу. Но, когда отвер­зается ум, тогда древнегреческий язык, на котором на­писаны книги, ты понимаешь лучше любого профес­сора. Попробуй и ты сначала согреть свое сердце Иису­совой молитвой, и тогда ты почувствуешь разницу слушая, что поют и читают на богослужении. Многие монастырские монахи, у которых я принимаю испо­ведь, убедились в этом на собственном опыте. Теперь, поскольку ты человек образованный, спрошу тебя еще вот о чем. Ты читаешь Священное Писание?

– Ну, конечно, Геронда, читаю.

– Читать-то ты читаешь, но понимаешь что-нибудь из прочитанного?

– Кое-что понимаю. Действительно, я немного знаю и древнегреческий.

– Раз ты говоришь, что понимаешь, то скажи, заме­чаешь ли ты в себе какие-нибудь изменения?

– Кое-какие изменения, некое умиление иногда я испытываю, но не всегда.

– Итак, хочешь, теперь я расскажу тебе, как мы, лю­ди безграмотные, читаем Священное Писание? По­сле пяти-шести часов Иисусовой молитвы я открываю Евангелие. По-братски уверяю тебя, что отверзается мой ум, и я начинаю понимать все так ясно, что от из­бытка чувств откладываю книгу, не выдерживаю и дол­го плачу с великим умилением. Я как на исповеди рас­сказываю тебе это, поскольку ты хотел узнать, читаем ли мы священные книги. Что же является источником такого просвещения, такого избытка чувств? Не Иису­сова ли молитва?

– Если так, Геронда, то я преклоняюсь перед вами. А мы в монастырях по многу часов молимся в храме, и совсем мало – одни в своей келье.

– То же самое мне говорят и монастырские мона­хи, которых я исповедую. Но Бог справедлив. Молись в своей келье, сколько можешь. После окончания сво­его монашеского правила на службе продолжай непре­станно говорить молитву.

В монастырях больше благодати, там есть свои свя­тые, там много святых мощей, и когда ты молишься, благодать является в изобилии. Приходит просвеще­ние, умиление, ты чувствуешь внутри себя радость и ликование. Наступит пора, ты будешь творить молит­ву, и отверзнется твой ум, и тотчас же ты с удивле­нием обнаружишь, что начал понимать с предельной ясностью и молитву, и смысл того, что читают и по­ют за богослужением. Ты станешь настоящим богос­ловом.

Все это я говорю тебе как духовник, отвечая за ска­занное: это действительно происходит с теми, кто при­лагает усилия. Неудачу терпят только своевольные и нерадивые.

Такова была наша беседа с этим монахом. Как он сам мне сказал, уходил от нас он преисполненным смире­ния и глубокого удовлетворенным. «Ну вот, теперь за дело» – напутствовал я его.

Однако, чтобы не разочаровать любящих богослуже­ния, скажу, что в монастырях те монахи, которые по­стоянно ходят в храм, исполняют свое келейное прави­ло и живут в послушании, находятся под великим по­кровом. Они всегда исполнены внутренней радости и покоя.

Я знаю случаи, когда монахи становились одержи­мыми. Как правило, это случается с тем, кто живет по своей воле и небрежет о своих монашеских обетах. По­добное происходит и в монастырях, когда монахи бы­вают «окрадываемы справа», поскольку они подвиза­ются не имея руководителя и следуя своей воле.

Я пишу тебе обо всем этом потому, что ты жаждешь знания и душевного обогащения, кроме того, и твои друзья, прочитав мое письмо, смогут найти в нем отве­ты на многие свои вопросы о молитве Иисусовой.

Еще ты спрашиваешь у меня совета, годишься ли ты в монахи? Я вижу, что у тебя есть хорошие задатки, но лучше всего будет испытать тебя здесь, на месте, поэтому, когда появится возможность, приезжай к нам на не­сколько дней.

Ты постоянно сильно утомляешься днем, и проходит несколько часов, прежде чем тебе удается сосредото­читься, поэтому возьми себе за правило утром вставать как можно раньше. Пока не придет время отправляться на работу, непрестанно по четкам читай молитву и де­лай по пятьдесят земных поклонов. Что касается вос­кресных и праздничных дней, когда ты не работаешь, то старайся использовать их с максимальной отдачей. В воскресные дни и в большие праздники Христос ни­спосылает сугубую благодать.

Помню, когда я жил в послушании у моего Старца, мы каждый день понемногу трудились, чтобы зарабо­тать себе на хлеб. Но воскресные и праздничные дни у нас были выходными. Поверьте мне, что я ждал этих дней так, как будто каждое воскресенье – Пасха. Во­семь часов я проводил ночью, стоя на бдении, другие восемь часов днем молился, тоже практически всегда стоя на ногах. Ну, как тебе объяснить, чтобы ты понял? Какая же это была молитва! Какое умиление! Какое со­зерцание! Это был настоящий рай!

В один из воскресных дней, как сейчас помню, у нас в келье были какие-то гости. Старец зовет меня:

– Папа-Харалампий, отведешь их в монастырь Свя­того Павла поклониться святыням.

Верите ли, внутренне я сильно расстроился. Но не потому, что мне было лень что-то делать... Я подумал: «Ах, Геронда, Геронда, ну что же ты... Все, пропало вос­кресенье».

Но ничто не могло ускользнуть от внимания отца Иосифа. Не успела мне в голову прийти эта мысль, как он говорит:

– Не расстраивайся, отец, сегодня у тебя так пойдет молитва, что этот день тебе запомнится надолго.

Так и случилось. В монастыре Святого Павла ме­ня поселили в монастырской гостинице. Я немедлен­но закрыл дверь и четыре часа молился, а слезы ручья­ми текли из моих глаз. Моя душа так усладилась Боже­ственной любовью, я так глубоко ушел в молитву, что словами описать это просто невозможно.

В этот день я усвоил еще один урок: послушание выше всего. Все стяжается через послушание.

Сейчас, когда очень часто административные обя­занности по воскресным дням не дают мне возможно­сти побыть в одиночестве, душа внутри кричит, проте­стует, жаждет припасть ко Христу сильнее, чем лань к источникам воды. Хотя бы на малое время я чувствую потребность где-то укрыться, чтобы удовлетворить эту жажду души.

Ты пишешь, что в книжечке с акафистом Благовеще­нию Пресвятой Богородицы, которую ты купил, напи­сано, что Матерь Божия обещает быть покровом как в этой, так и в будущей жизни тем, кто ежедневно чита­ет этот акафист.

Я тоже об этом знаю. Этот акафист я читал наи­зусть еще в миру, когда и монахом-то не был. Обеща­ние Пресвятой Богородицы распространяется на всех людей. Но для подвижников этого недостаточно. На­ша цель не только спастись. Христос призывает нас стать наследниками Его Царства. Поэтому мы должны возделывать не только добродетели, но и непрестан­ную молитву. Следует прилагать максимум усилий для того, чтобы молитва «Господи, Иисусе Христе, поми­луй мя» всегда была у нас на устах и в сердце. Когда ты навыкнешь непрестанно повторять «Господи, Ии­сусе Христе, «помилуй мя», то будешь испытывать та­кую сладость, такое стремление постоянно говорить эту малую молитовку, что не будешь хотеть ни есть, ни общаться, ни заниматься чем-либо другим. Но тут на­до быть внимательным. Малейшее нерадение, малей­шая небрежность по отношению к молитве, и она по­кидает тебя. Поэтому без нужды ни с кем не вступай в разговор и не переходи к другим молитвословиям. В это время оставь даже акафист, и Матерь Божия не вменит тебе этого в вину.

В другое время, если у тебя не будет тяги к молитве, оставь ее и читай акафист или взывай: «Пресвятая Бо­городице, спаси мя». Молись так, как тебя вразумляет Бог.

Поэтому монашество называется искусством из ис­кусств. Ты спрашивал меня, есть ли в духовной жизни какая-то тактика? Ну, конечно же, есть. Ты обучаешь­ся наивысшему искусству, как же здесь обойтись без руководства? Почитай преподобного Никодима Святогорца, почитай Добротолюбие, почитай «Откровен­ные рассказы...», отцов-исихастов. Все они говорят о методах, говорят о практике, то есть говорят о науке. Ты сейчас в первом классе. Еще раз напомню тебе пер­вый урок. Поскольку ты приходишь домой усталым, то вечером поужинай и прочитай повечерие с акафистом Благовещенью Пресвятой Богородицы. Затем немнож­ко, пока не начнет клонить ко сну, помолись Иисусовой молитвой. Ложись спать как можно раньше и вставай, хорошенько отдохнув. Одним хватает пяти часов сна, другим шести, третьим семи... Попробуй и определись согласно потребностям своего тела. Проснувшись, не­медленно принимайся за молитву и поклоны. Если еще останется время, то читай Новый Завет, Псалтирь или что-либо из творений Святых Отцов. Если молитва те­бя захватила, не оставляй ее. Молись, пока не подойдет время отправляться на работу. Но и там, насколько это возможно, шепотом твори молитву, не останавливайся, разве что-потребуется с кем-нибудь заговорить по службе.

Когда появится возможность, приезжай к нам в го­сти, мы ждем тебя. Постарайся выполнить то, что я на­писал. Надеюсь, что твои новые вопросы, мы обсудим уже при нашей скорой встрече.

На этом заканчиваю и желаю тебе всяческих ус­пехов.

Карея 3/16.10.1978

Дитя мое о Господе Л....

Я получил твое письмо, из которого узнал, что ты сейчас в армии. Молюсь всеблагому Богу и Его Пречи­стой Матери сохранить тебя от сетей диавола и злых людей. Жизнь в армии для человека, который хочет быть хорошим христианином, весьма трудна, поэто­му надо подходить к ней серьезно и быть очень и очень внимательным. Всех люби, но ни с кем не заводи друж­бы. Только если увидишь, что человек благочестив и боится Бога, то с рассуждением можешь с ним познако­миться и подружиться.

Каким сейчас стал мир, это же страх и ужас. Только в Боге полагай свою надежду и только Его проси сохра­нить тебя.

Заставлять свой ум по мере возможности говорить молитву «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя» не­сложно. Эта небольшая молитва, творимая непрестан­но, помогает человеку во всем. Она привлекает Бога, и, получая вразумление от Него, тебе будет несложно из­бегать разнообразных искушений. Когда ты произно­сишь молитву, будь уверен, что Бог рядом, Он слышит тебя и помогает.

То, о чем ты мне написал, от лукавого. Неужели ты не можешь стать хорошим христианином, то есть ре­гулярно исповедоваться, ходить в храм на службу, по праздникам причащаться Святых Христовых Тайн, по крайней Мере, причащаться раз в полторы-две недели?

У вас есть возможность соблюдать посты? По средам и пятницам принимайте пищу даже без растительного масла и избегайте азартных игр, танцев, телевизора... Тогда я от всего сердца буду молиться за вас и возра­дуюсь.

Скорбит моя душа, и я плачу о вашем скверном жи­тии, о вашем небрежении. Как вы стараетесь угодить миру, соответствовать моде, и нисколько не заботитесь о том, чтобы быть приятными перед очами Божиими.

Из того немногого, что я тебе написал, ты можешь многое. Старайся угождать Богу, а не людям.

Буду рад узнать, что ты стремишься к лучшему.

Отечески, с наилучшими пожеланиями целую тебя.

и.Х.

Приснопамятный Старец папа-Харалампий в своей борьбе со страстями и силами тьмы, безусловно, одер­жал много побед. Но, несомненно, самую большую он одержал в кровопролитной борьбе с демоном уныния. Я счел весьма полезным посвятить этой теме отдель­ную главу, почерпнув материалы для нее из бесед Стар­ца с духовными чадами.

Ниже я помещаю разговор отца Харалампия с одним монахом, состоявшийся вскоре после нашего переселе­ния в монастырь Дионисиат.

Старец: Что касается уныния, которого ты так сильно испугался, знай, что это, пожалуй, самое мощное оружие в руках сатаны. Однако, если Бог попустил та­кое искушение, значит, и ты дал к этому какой-то по­вод. Когда новоначальный начинает свою молитвен­ную жизнь, не имея рядом с собой опытного наставни­ка, его может посетить уныние. Оно всегда находится в дружбе со своевольниками и гордецами. Если ты услы­шишь, что кто-либо, живя без послушания, достиг умной молитвы, то будь уверен – этот человек в пре­лести.

Расскажу тебе о том, что необходимо для того, чтобы провести ночь в молитвенном бдении.

Прежде всего ты должен понять, что бдение означа­ет встречу, означает беседу с Самим Богом, где главная твоя просьба: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Но Он в Своем Евангелии поставил перед нами одно условие: «блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

– Геронда, мне непонятно, у нас, монахов, нет ни­какой собственности, какую же милостыню мы можем подавать людям?

– Ах, если бы ты знал, что такое монашество! На­стоящий монах, дитя мое, идет еще дальше милосты­ни. Хорошо, когда ты можешь подать от своего избыт­ка. Но еще лучше, когда, подобно евангельской вдове, ты подаешь от своего недостатка. Монах исполняет эту заповедь в совершенстве: он отрекается от всего, что у него есть, и, наконец, отрекается и от самого себя ради любви ко Христу. Ты понимаешь это?

Это тот крепкий фундамент, который закладывает настоящий монах. В лице своего Старца он подчиня­ется Самому Богу. Кто так поступает – достигает совершенства. Итак, если ты днем во всем упокоил свое­го Старца, то обязываешь Христа поступить так же по отношению и к тебе. На бдении Он скажет: «Придите ко Мне все труждающиеся... и Я упокою вас...» Иди, и Он даст тебе покой.

Если ты добросовестно исполняешь послушание, че­стен в отношениях с братьями, то услышишь опять: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». Но если ты небрежешь о своих дневных обязанностях, то ночью не жди никакого преуспеяния.

Недостаточно только лишь говорить «помилуй мя». Важно и то, что ответит нам Христос. Если бы твоя ду­ша могла слышать, ты бы услышал: «Я никогда не знал вас».

Когда архондаричный предлагает гостям прохлад­ную воду, в их лице он предлагает напиться Самому Христу. Оставляя на ночлег паломников, он предо­ставляет ночлег Христу. Наш монастырь небольшой, но, несмотря на это, мы принимаем всех паломни­ков. Отказав гостю в ночлеге, ты можешь отказать Са­мому Христу. Один монах, несущий послушание в мо­настырской гостинице, когда видел посетителей, силь­но расстраивался. Он не раз говорил мне об этом, и я ему ответил: «Ну, хорошо, из тебя не получается архон­даричный, я переведу тебя на другое послушание». Но он говорит: «Простите, Геронда, позвольте мне побыть на этом послушании до конца года, а уж затем перей­ти на другое». Я отвечаю: «Раз ты хочешь остаться на этом послушании, то будь внимателен. Когда принима­ешь гостей, непрестанно твори молитву. Без нужды не вступай с ними в разговор. Служа им, считай, что ты служишь Христу». До конца года брат трудился в ар­хондарике, а затем попросил меня снова оставить его на этом же послушании. Такой мир и такую молитву он стяжал здесь.

Повар, который устает, трудясь в поте лица для то­го, чтобы упокоить братию на трапезе, тоже упокаивает Христа.

Все о чем я сейчас говорю, является основополага­ющим фундаментом для того, чтобы положить нача­ло бдению и умной молитве в общежительном мона­стыре.

Если ты по своей невнимательности опечалишь сво­его Старца, либо кого-либо из братии и не позаботишь­ся о том, чтобы до начала бдения попросить у них про­щения, на молитве этот проступок подобно стене неиз­менно будет стоять перед тобой.

Главным образом такое случается, когда ты держишь на кого-то злобу. «Бог, – дитя мое, – есть любовь». Если же ты озлоблен, то у тебя нет ничего общего с Ним. Исполненный злобы человек подобен диаволу. Затаивший внутри себя злобу может ли иметь общение со Христом? Разве мы не сказали, что бдение – это Богообщение?

– Геронда, я благодарю вас за Ваши слова и подроб­ные наставления. Я особенно не задумывался над тем, какое значение в деле молитвы имеет все то, что вы те­перь сказали. Хотя я человек страстный и немощный, в своей ежедневной брани, днем и ночью я стараюсь, чтобы моя совесть была чиста перед всеми. Но все же несмотря на это, ночью, во время бдения, на меня напа­дает демон уныния. Как мне быть?

– Подожди. Мы еще не закончили. Нам еще много надо сказать об этой брани. Слушай дальше.

Тот, кто желает совершать бдение каждую ночь, дол­жен быть воздержан и в пище. Есть за несколько ча­сов до начала молитвы, чтобы ко времени бдения пи­ща уже усвоилась. Вслед за отягощением чрева есте­ственно следует упадок сил и сонливость. Поэтому ешь в трапезной лишь столько, сколько необходимо твое­му организму. Если ты увлечешься и немного переешь, то, что делать, Бог да простит тебя. Святые Отцы все устроили с великой премудростью. Между трапезой и началом молитвы проходит столько времени, сколько необходимо для усвоения пищи. Если же ты любишь объедаться, подвержен тайноядению и вечером снова садишься за обильный стол, тогда молитвы не жди.

Готовясь к бдению, хорошо перед молитвой немнож­ко отдохнуть. В общей сложности эта бренная плоть нуждается в пяти-семи часах сна. Обычно монах раз­бивает свой сон; половину – до бдения, половину – после. У кого так не получается, тот должен спать один раз, но, естественно, дольше.

Когда ты привыкнешь отдыхать в одно и то же вре­мя, мало-помалу и бдение вольется в твой распорядок, став неотъемлемой его частью. Обрати еще свое внима­ние вот на что. Если ты немного недоспал, то это сра­зу сказывается: появляется упадок сил, начинается дре­мота, приходит уныние. Если переспал – опять-таки испытываешь какую-то тяжесть, расстройство, уны­ние. Уместно сказать: «все хорошо в меру».

На самочувствие влияет и погода. И сильная жара, и сильный холод приносят ощущение тяжести и наве­вают сон. Самое лучшее время для бдения, как говорил нам наш Старец, это весна и осень. Тогда и надо мак­симально понуждать себя к молитве, чтобы отложить что-нибудь «про запас».

Тот, кто хочет преуспеть в бдении, должен, насколь­ко это возможно, избегать празднословия. Заканчива­ется вечерня, заканчивается трапеза, повечерие..., если у тебя нет больше послушаний, возьми за правило не­медленно уходить в свою келью.

Отцы говорят: «Пребывай в своей келье, и она всему тебя научит». То есть если ты отдохнул, то сразу начи­най свое бдение. Если же ты устал, отдай необходимую дань телу, а потом вся ночь в твоих руках.

Но если ты привыкнешь после повечерия выходить на монастырский двор, в беседку для паломников, что­бы пообщаться, тогда бдения и не жди. Даже если ты будешь вести разговоры на духовные темы, то и это принесет тебе только вред. Что уж говорить о пустословии и осуждении... Кроме того, что ты теряешь дра­гоценное время, у тебя пропадает рвение к молитве, что еще прискорбнее. Хочется поспать подольше, а ес­ли ты и встаешь на молитву, то с тяжелой головой и без всякого желания выполнять даже свое келейное правило. Затем ты начинаешь роптать: «Ох, ох, как тяжело быть монахом». Видишь, дитя мое, как часто по неведе­нию мы сами вредим себе, а потом говорим, что вино­ваты другие...

– Да, Геронда, здесь вы меня поймали, как говорит­ся, с поличным. Действительно, я привык после пове­черия выходить на прогулку. Почти всегда кто-то по­падается навстречу, начинается разговор... Теперь я понимаю, откуда у меня такая беспорядочность и в от­дыхе, и в молитве. Теперь я буду относиться к этому бо­лее внимательно.

– Итак, значит, ты хорошо усвоил этот урок?

– Да, Геронда, хорошо.

– Если нет, дитя мое, тогда бессмысленно говорить дальше. Многие, самоотверженно отсекая свою волю, выполняют возложенное на них послушание. Однако затем, по вечерам, все расточают в праздных разгово­рах и опять остаются ни с чем. Их можно только пожа­леть.

Теперь переходим к «высшей математике».

Очевидно, что уныние очень часто навевает враг ро­да человеческого. И в мирской жизни, и в первые годы монашества он нередко искушал меня этой страстью.

Как новоначальный монах я следовал уставу моего Старца, спал по два-три часа до и после бдения. Однако иной раз в часы, отведенные для сна, враг наводил на меня бессонницу и сильное перевозбуждение, так что к тому времени, когда надо было вставать, я еще и глаз не смыкал. Но когда звонил будильник, я быстро вскаки­вал с постели, бежал к Старцу, брал у него благослове­ние, а затем немедленно начинал свое бдение.

Однако тут незамедлительно подступал злой мы­тарь, который во время молитвы требовал своего – сна. Не отдохнувший после дневных послушаний и из­мученный бессонницей я не решался садиться, пото­му что даже если хоть немного прислонялся к стене, мой ум тот час же впадал в забытье. Я был вынужден стоять, ни на что не опираясь, но в скором времени снова погружался в беспамятство. Тогда что я приду­мал? Поднимал руки вверх и говорил им: «Я не опущу вас вниз до тех пор, пока вы не отгоните от меня беса уныния». Один раз руки так онемели, что я с большим трудом смог опустить их вниз. Но это помогало. Ма­ло-помалу уныние уходило, и приходила такая силь­ная молитва, такое умиление, что это невозможно пе­редать.

Один раз отец Иосиф подарил мне палку и сказал: «Вот самое лучшее лекарство от всех страстей». Бес­сонница в то время все продолжала меня мучить. Тогда во время молитвы демон уныния не медлил явить­ся ко мне со своим крылом. Он говорил мне: «Ты мой должник», а я отвечал ему: «Подожди немного, и я от­дам тебе долг». Затем я доставал толстую палку, пода­ренную мне Старцем, и с гневом говорил себе: «Ах ты, окаянная плоть, скажи мне: у тебя была возможность поспать? Да, или нет? Я дал тебе время для сна, кто же велел тебе не смыкать глаз? А теперь получай, и посмо­трим, будешь ли ты в другой раз слушаться врага...» И – хлоп палкой по бедру. Палкой, а это не шутка. От боли падаешь на пол, поднимаешься и снова – хлоп се­бя палкой. Дитя мое, видел бы ты, как диавол уныния исчезал в один миг, подобно молнии!

Поверь мне, что в те дни, когда приходилось пользо­ваться палкой, у меня бывали такие всенощные бдения, что это не описать. От слез глаза становились красны­ми... Молитва была такой чистой, такой горячей, она так захватывала мой дух, что я доходил даже до созерцания.

Как-то раз, поборов уныние, я непрерывно, пять- шесть часов стоял на своем бдении, подобно свече, устремленный ввысь. Как мне показалось, это страш­но разозлило диавола. В какой-то момент я услышал всхлипывания, как будто женщина оплакивает своего умершего сына. Оборачиваюсь к окну, и что же я вижу! Страшный черный великан стоит возле моей кельи. Его вид привел меня в ужас. Но Бог дал мне мужество, я и спросил его:

– Кто ты такой и что здесь делаешь в это время?

На что он с негодованием и гневом ответил:

– Я ухожу, монах, ухожу. Ты попалил меня. Я боль­ше не могу находиться рядом с тобой. Я – демон уны­ния.

Сказав это, он тотчас же стал невидим.

– Вот так, дитя мое, раз уж об этом зашел у нас с то­бой разговор, то я Хочу, чтобы ты понял, с кем мы, мо­нахи, имеем дело. Будь внимателен и осторожен.

– Честное слово, Геронда, я поражен вашим расска­зом. Но где уж мне понести такой труд, стоять пять-шесть часов на молитве подобно свече...

– Ну, мы же не говорим о том, чтобы ты стоял по пять-шесть часов. Однако и этому не надо удивлять­ся, ведь ничего нашего здесь нет. Поверь мне, что ког­да приходит благодать, то я забываю, что стою на ногах. Бог щедр, и Он дает ее всем, кто к ней стремится.

Как бы мне хотелось не иметь никаких забот, как вот, скажем, ты. Как я тебе завидую! К несчастью, теперь за­боты о монастыре отнимают у меня самое лучшее вре­мя. Если бы я только имел возможность прерваться на несколько часов, чтобы моя душа могла насытиться мо­литвой!

Своим монахам я советую вначале бдения, сколько хватает сил, стоять. Некоторые из них проводят на но­гах почти все свое келейное бдение. Другие же, когда устанут, вместо того чтобы сесть, опускаются ненадол­го на колени, а затем снова встают.

Один брат говорит мне: «Геронда, я устаю стоять. А когда сажусь – начинает клонить в сон. Станов­люсь на колени, но скоро снова нападает дремота. Как мне быть?» Я говорю: «Есть еще один способ. Ходи, пока не пройдет дремота, непрестанно повторяя вслух слова молитвы. Воспользуйся и палкой. Диавол нахо­дится в крепкой дружбе с телом. Он не может спокой­но смотреть на то, как ты терзаешь его друга, и убе­гает». Дитя мое, пользуйся всеми этими средствами, и Бог тебя не оставит. Ну, теперь отправляйся с Богом и как-нибудь снова загляни к нам, посмотрим на твои успехи.

Наша Святая Православная Церковь с самого свое­го создания на каждой литургии призывает всех сво­их членов к участию в таинстве Божественной Евха­ристии: «Со страхом Божиим, верою и любовию при­ступите». Верующего человека безусловно охватывают смешанные чувства страха и горячей любви. Апостол Павел пишет в своем послании к Коринфянам: «Да ис­пытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от Хлеба сего и пьет из Чаши сей».

Хотя главной целью Божественной литургии явля­ется причащение верующих Святых Тайн, существует целый ряд причин, на оснований которых многим вос­прещается принимать участие в таинстве.

Необходимым условием участия в таинстве является страх Божий. Со временем это вынудило многих хри­стиан причащаться не так часто. По прошествии веков эта практика привела к тому, что большинство верую­щих стало приступать ко Святой Чаше лишь три-четыре раза в год. В конце концов, у многих это стало тради­цией. А именно, в три великих праздника нашей Церк­ви постившиеся и не постившиеся, исповедавшиеся и не исповедавшиеся, должны причаститься.

На эту практику обратил внимание преподобный Никодим Святогорец. В своей книге «О частом Боже­ственном Причащении» он совершенно справедливо, обращаясь как к священникам, так и к простому веру­ющему народу, советует, как можно чаще приступать ко Святому Причащению.

В XX веке в Греции было написано очень много книг о частом Божественном Причащении. Первым среди их авторов следует отметить одареннейшего проповедни­ка Димитрия Панагопула. В своей знаменитой работе «Противоядие смерти» он пространно, на основании Священного Писания, творений Святых Отцов, Цер­ковных канонов и т. д., говорит о необходимости как можно более частого участия в Божественных Таин­ствах.

Вопрос о частом причащении обсуждался и на Свя­той Горе. Первые монахи, просвещенные преподобным Никодимом Святогорцем, вызывали нарекания из-за того, что они часто прибегали к Святым Тайнам. Их считали реформаторами.

Когда наш приснопамятный Старец переехал в Ма­лую Святую Анну, большинство отцов-святогорцев перед Божественным Причащением соблюдали трех­дневный пост. По этой причине многие, не в силах по­ститься из-за телесной немощи, причащались один раз в месяц, другие, более ревностные, – раз в две недели. Однако весьма многие благоговейные монахи прича­щались после трехдневного поста каждую субботу.

Приснопамятные Старцы Иосиф и Арсений, внима­тельно читая книгу преподобного Никодима о Боже­ственном Причащении, приобщались три-четыре раза в неделю, в любой день. Они постились круглый год, за исключением субботних и воскресных дней, вкушая пищу без растительного масла, и пост для них не яв­лялся препятствием.

После того как папа-Харалампий был рукоположен в иереи, по причине немощи послушников, постную пи­щу без масла на трапезе стали вкушать только по поне­дельникам, средам и пятницам. В следующие за ними дни, то есть по вторникам, четвергам и субботам, вся братия причащалась Святых Таин. Этот порядок мы сохраняли и впоследствии все время, пока жили в Но­вом Скиту.

Однако новые братья вследствие уже начавшихся в Церкви за пределами Афона перемен, и особенно уче­ники приснопамятного Д. Панагопула, уже перешли к практике частого причащения. Они недоумевали, по­чему мы не приобщаемся Божественных Таин по воскресным дням.

Но наш опытный Старец говорил, что теперь, ког­да все отцы Нового Скита, готовясь к причащению, со­блюдают трехдневный пост, наше причащение по вос­кресеньям станет для них соблазном, поскольку, как известно, каноны воспрещают поститься в субботу.

Трехдневный пост у нас уступил место однодневно­му. Но всем было известно, что братства Старца Ио­сифа ежедневно совершают восьмичасовое всенощное бдение, которое и восполняет такое сокращение про­должительности поста перед причастием.

Так мы причащались, сохраняя взаимное уважение с остальными отцами придерживающимся другого уста­ва, вплоть до переселения в келью хиландарского монастыря Буразери (1967). Там мы были уже совершен­но ни от кого не зависимы, за исключением монастыря Хиландар, которому и принадлежала келья. Но послед­ний никогда не вмешивался во внутренние дела наше­го братства.

Здесь приснопамятный Старец без всяких сомне­ний объявил, что теперь мы будем приступать к Боже­ственному Причащению и по воскресным дням. Что же касается вопроса о посте, то он постановил так: из двух субботних трапез первая остается такой, как она есть, с разрешением «на вся», тогда как вечерняя будет пост­ной.

В своем решении Старец остался тверд и непрекло­нен несмотря на возражения со стороны. Он понимал, что время уже подошло, и кто-то первым должен при­нять удар на себя. Не было случайностью, что по Боже­ственному промыслу этот удар обрушился на челове­ка, пользующегося всеобщим уважением: даже самые крайние сторонники трехдневного поста, когда кто-ни­будь говорил им, что он часто причащается по благословению духовника папы-Хараламлия, умолкали. Но были и такие, которые бездоказательно, ни во что не вникая, называли нас макракистами, зоистами и т. д.

Молодые монашеские братства Святой Горы, хорошо разбираясь в данном серьезном вопросе, столкнулись с возражениями старых монахов, которые, по крайней мере в силу того, что такой устав (трехдневный пост пе­ред причастием) они приняли от своего Старца, не со­глашались с введением частого причащения и, в част­ности приобщения Святых Тайн в воскресный день. Однако к тому времени, когда мы поселились в келье Буразери, уже весьма многие монахи, воодушевленные уставом нашего братства и его духовником (папой-Харалампием), перешли к практике частого причащения.

Но дискуссии по данному вопросу достигли поистине всесвятогорских масштабов лишь после нашего пе­реселения в монастырь Дионисиат. Прежде даже сам старый игумен, приснопамятный Старец Гавриил был за трехдневный пост, но очень скоро он одним из первых перешел на сторону нового игумена.

Сегодня все монастыри возвратились к древним уставам, определив для братии по возможности, после соответствующего приготовления, более частое приоб­щение Святых Таин.

Вышесказанным я вовсе не желаю приписать это ис­ключительно заслугам отца Харалампия. Безусловно, многие внесли свой вклад в этот процесс. Но думаю, что все-таки первый шаг в этом направлении был сде­лан моим приснопамятным Старцем, которому по пра­ву и принадлежит пальма первенства. Затем это дви­жение было подхвачено другими чадами отца Иосифа Исихаста, братства которых изначально причащались три раза в неделю.

Блаженный Старец всегда помнил о тех обязательных условиях, при соблюдении которых верующий может неосужденно приступать к Божественным Таинствам.

1. Безусловно пост необходим при подготовке ко Святому Причащению. Однако это условие не было са­мым главным и, тем более, единственным. К соблюда­ющим все постные установления Старец был весьма снисходителен. Он говорил, что подвизающийся мо­нах или мирянин всегда живет воздержанно: три дня в неделю вкушает пищу без растительного масла и соблюдает пост Великой Четыредесятницы, Рождествен­ский, Успенский и Святых Апостолов. Поэтому было бы весьма жестоко, чтобы такой человек был удаляем от частого причащения по той причине, что он не со­блюдает трехдневного поста.

Желающий же причаститься в воскресенье, согласно церковному уставу, должен воздерживаться от скором­ной пищи и в субботу вечером.

Что касается тех христиан, которые не соблюдали установленные Церковью посты, то отец Харалампий, прежде чем допустить их ко Святому Причащению, всегда накладывал на них строгий пост.

2. Одним из необходимых условий подготовки к при­общению Святых Таин приснопамятный Старец считал искреннюю, откровенную исповедь. Я подчеркиваю – искреннюю и откровенную, потому, что, к сожалению, многие считают, что поверхностной, лишенной настоя­щего раскаяния исповеди вполне достаточно.

Безусловным препятствием для Святого Причаще­ния являются плотские грехи. Но эти грехи всем из­вестны, и полагаю, что о них всегда говорят на испове­ди. Это относится и к другим грубым грехам, таким как убийство, разбой, кражи, обман и т. д.

Но существует и масса не так легко различимых, но, тем не менее, смертных грехов. К сожалению, весьма многие кающиеся даже не считают их таковыми. В их числе злословие, осуждение, зависть, злопамятство, гордость, наговоры, клевета и т. д. Мы злословим и осуждаем всех и вся. Устраиваем скандалы, ведем себя крайне вызывающе, портим отношения с близкими. Те­перь представьте себе, что человек, которого тебе из-за его отвратительного поведения неприятно видеть, ре­гулярно причащается Святых Таин. Ему и в голову не приходит хоть раз попросить у тебя прощения. Другой обижает, оскорбляет, издевается над своим немощным собратом, родственником, соседом. Иной годами с то­бой не разговаривает. И, несмотря на все это, он «по-исповедовавшись», беззаботно, не чувствуя никаких угрызений совести, причащается. Что же касается по­ста, то он и слышать не хочет о том, что кто-то может приступать ко Святым Тайнам, предварительно не про-постившись два-три дня.

Однажды Старец рассказал следующее. Некто, «ис­поведуясь» и причащаясь после трехдневного поста раз в две недели, на протяжении весьма длительного вре­мени не разговаривало некоторыми людьми. Узнав это, Старец пригласил монаха и велел ему примириться с братьями, однако все его уговоры были напрасны. Тог­да отец Харалампий сказал, что если он причастится не примирившись, то тяжко согрешит. На что «исповедавшийся» (слушайте и ужасайтесь) ответил: «Скорее я пойду в ад, чем буду разговаривать с этими мерзав­цами».

Поистине ужасный случай, но он действительно имел место. Человек предпочтет вечные муки, но не скажет хоть раз «простите» и даже просто не поздоро­вается. Представим же себе, в каком помрачении мы бы жили, довольствуясь одним лишь сухим формализ­мом. Что же говорить о высшей заповеди, то есть люб­ви к своим врагам... Б данном случае мы можем только сказать: «Слава долготерпению твоему, Господи! Как ты в один миг не попаляешь нас, будучи Огнем, пожигающим недостойных?»

Поэтому приснопамятный Старец, первым, главным и существеннейшим условием достойного причащения полагал любовь к врагам. Вторым же – никому не по­давать повода к соблазну.

Один человек был преподавателем в средней школе. Хотя он и не имел духовного образования, но был весь­ма благочестив и его Старец постриг его в монахи. За­тем этот Старец послал его к духовнику, чтобы тот по­сле ставленнической исповеди выдал ему свидетель­ство о том, что у него нет канонических препятствий к рукоположению в священники. Случайно так полу­чилось, что духовник исповедовал многих учеников и учителей именно этой школы. Из того, что ему прихо­дилось слышать, он знал, что этот преподаватель в шко­ле был неуживчив, не ладил с людьми и создавал много проблем. Заканчивая исповедь, духовник говорит:

– Что касается определенных правилами грехов, препятствующих принятию сана, то я у тебя их не на­хожу. Но поскольку тебе предстоит взять на свои пле­чи тяжкий крест священства, ты должен примириться с теми, кого ты случайно обидел.

Монах отвечает:

– Святый отче, я никого не обижал. Это другие пе­редо мной виноваты.

– Хорошо, пусть виноваты другие. Но ради любви и ради священства ты скажи им один только раз: «Про­стите меня», и пригласи их всех на свою хиротонию.

– Чтобы я им сказал «простите»? Никогда! Даже ес­ли они попросят у меня прощения..., я еще подумаю, простить их, или нет.

– Но, чадо мое, ты читаешь Евангелие? Разве Хри­стос не говорит: «Любите врагов ваших». Разве Он на кресте не простил иудеев, которые его распяли? Разве Он не говорит в молитве «Отче наш»: «Остави нам... яко же и мы оставляем...» и т. д.? Как ты будешь служить литургию? Как будешь причащаться? Как ты бу­дешь говорить другим: «Со страхом Божиим, верою и любовию приступите»?

Монах в ответ возмущенно шептал:

– Никогда, Нет. Ни-ког-да.

В конце концов, духовник вместо справки о про­хождении ставленнической исповеди написал письмо

Старцу этого учителя: «Мое мнение таково. Если твой послушник станет священником, то у тебя начнутся не­приятности, и ты первый будешь горько раскаиваться в этом поступке».

Несмотря на это, Старец, подвигнутый отсутствием у него в келье священника для совершения служб, до­бился, чтобы другой духовник дал ему справку о про­хождении ставленнической исповеди перед рукополо­жением в иереи. На какое-то время он охладел к перво­му духовнику, но очень скоро он оказался настоящим провидцем. Тогда Старец этого иеромонаха с раская­нием, неутешный в своем горе, сказал: «Да, папа-Харалампий, ты был пророком. Как ты был прав, а я тебя не послушал!»

Но чтобы завершить эту важную главу о Божествен­ном Причащении, я упомяну еще об одном требовании, необходимом для подготовки к принятию Божествен­ных Тайн. Таким условием являются самопознание и молитва. Испытывая самого себя, человек приходит к осознанию своей греховности, которое в свою очередь, порождает сокрушение, а сокрушение – покаяние. По­каяние же порождает умиление, любовь, слезы. Приснопамятный Старец никогда не забывал наставления преподобного Симеона Нового Богослова, который го­ворил, что, если это возможно, не имея слез, лучше не приступать ко Святым Тайнам.

Отец Харалампий считал, что установленное прави­ло ко Святому Причащению, а равно и благодарствен­ные молитвы должны прочитываться неизменно. Посвятившим же себя умному деланию он советовал за­менять чтение последования ко Святому Причащению либо молитвой по четкам (пять четок-трехсотиц: четы­ре – Спасителю, и одну – Божией Матери), либо без четок, по времени, столько, сколько занимает прочте­ние правила.

За час до начала Божественной литургии приснопа­мятный Старец принимал братию в своей келье на ис­поведь, выслушивая, как они провели день и как про­шло ночное бдение. Хотя постились все, благословение причащаться или нет давал Старец.

Иной раз брат, прилежный к исполнению послуша­ний и ночному бдению, не сподоблялся «омовения сле­зами», хотя совесть ни в чем его не укоряла. В таких случаях отец Харалампий обычно не воспрещал при­нимать Божественные Тайны. Исходя из собственно­го опыта он даже говорил: «То, что Бог не дал тебе до причастия, ты, если будешь хранить себя, получишь после». Действительно, братья, которые после приня­тия Святых Таин в молчании расходились по кельям и продолжали заниматься молитвой, затем рассказы­вали, что их душа так услаждалась сладкими слезами, что они ясно чувствовали присутствие внутри себя Христа.

Святые отцы говорят: «Выше труда исполнения за­поведей – хранение себя». Многие из нас действитель­но ревностно возделывают добродетель послушания и внимательны к своим ночным бдениям, прилагают много сил для того, чтобы прийти в чувство сокруше­ния и плача готовиться к Божественному Причащению. Но несмотря на это, внимательно приглядевшись к се­бе, мы заметим, что остаемся практически на одном и том же месте, или даже зачастую несколько отступаем назад. Можно спросить себя: «В чем же дело? Обет по­слушания я исполняю, исповедуюсь, пощусь, совершаю бдения, всех прощаю, молюсь о ненавидящих и обидящих... И в чем же дело?»

Ответ на этот вопрос дает один великий исихаст Святой Горы, Старец Даниил из пещеры святого Пе­тра Афонского. Этот поистине великий подвижник, живя почти в совершенном безмолвии, после соверше­ния Божественной литургии, ни с кем не вступая в раз­говор, немедленно уходил и затворялся в своей келье. В порядке исключения он принимал только единодуш­ных ему великих аскетов Иосифа и Арсения. Его пер­выми словами всегда были: «Святая Синклитикия го­ворит: «светильник светит, но сам он сгорает”». Этими словами Старец давал понять, что он боится, как бы в беседах не лишиться благодати, которую бденными тру­дами и Божественным Причащением он стяжал в себе.

Пусть теперь каждый из нас представит, сколько вхо­дов мы открываем, когда вступаем в долгие пусть даже духовные беседы. А потом задаемся вопросом: «В чем же дело?» Поначалу духовные разговоры постепенно переходят в пустословие, празднословие, многословие и осуждение, и может быть, исполняются слова Господа о том, что изгнанный с такими усилиями дух нечистый возвращается назад с другими, еще более злейшими.

Поэтому блаженный Старец Иосиф сам перенял и передал своим чадам обычай после Божественной ли­тургии и Святого Причащения в молчании расходить­ся по кельям. Исключением было лишь исполнение са­мых неотложных дел. И мой Старец, папа-Харалампий, перенял этот порядок, который соблюдался с неизмен­ной строгостью и в Новом Скиту и в Буразери.

Нет никакого сомнения, что для тех, кто наряду с духовным деланием заботится и об охранении своих чувств, и особенно о хранении языка, духовные плоды их труда становятся очевидны. Я думаю, что к этому призывает и заповедь-делати и хранити.

Новый Скит. 1966 год.

– Святый отче, я из монастыря... Мне сказали, что вы сторонник частого Божественного Причащения. Это действительно так?

– Да, это сущая правда.

– Как часто вы причащаетесь?

– Мы причащаемся три раза в неделю, но если бы это зависело от меня, то мы причащались бы и четы­ре раза.

– Жаль, отче, что я не знал об этом раньше. Прочи­тав книгу Д. Панагопулоса, я стал сторонником часто­го Божественного Причащения еще в миру. Но, к сожа­лению, там, где я сейчас подвизаюсь, мы причащаемся два раза в месяц. Меня это не удовлетворяет, и я хочу оставить эту обитель. Можно ли будет мне перейти к вам?

– Все, что ты сказал, не является серьезным пово­дом для того, чтобы нарушить данные тобой монаше­ские обеты и уйти из монастыря.

– Но, отче, разве одно и то же – принимать в себя Христа раз в два дня или же раз в две недели? Я думаю, что это вполне основательная причина.

– О чем ты думал, становясь монахом? Дитя мое, ты знаешь, что ты дал обет Богу предать себя в послу­шание «даже до смерти»? Разве ты не понял, что такое монашество? Или ты думал, что в монастыре каж­дый живет как хочет? Если ты не один, а два раза в день станешь причащаться, но не сохранишь обет послуша­ния и другие данные тобою обеты, то это ничего тебе не даст. Твоя жизнь в монастыре будет пустой тратой времени. Я исповедую многих монахов вашей обители. Ты знаешь отца Г.? Как тебе кажется, он стяжал добродетели?

– Да, Геронда, я преклоняюсь перед ним, хотя он и не является сторонником частого причащения.

– И ты перед ним преклоняешься, и я. Он говорил мне: «Я, отче, следую за моим блаженным духовни­ком и причащаюсь раз в две недели. Но после прича­стия, чтобы сохранить благодать, до следующего Свя­того Приобщения я живу очень внимательно». И дей­ствительно, так и есть. Ты обратил внимание, как этот Старец хранит обет послушания? Как он постится, совершает бдения, молится... Другие его «топчут», а Он, вместо того чтобы гневаться, ругаться, знает только «простите». Почему? Потому что, как он и сам гово­рит: «Когда враг искушал меня и я открывал рот, что­бы начать требовать справедливости, тотчас же созна­вал, что я изгоняю из себя Христа. Вот какая истина мне открылась» ...

Да, я сторонник частого Божественного Причаще­ния. Но если ты, храня послушание и причащаясь раз в две недели, будешь внимателен, то сохранишь в себе благодать до следующего причастия. Опять-таки, если ты часто причащаешься, но не исполняешь своих обя­занностей, Христос покинет тебя, и ты еще остаешься в долгу перед Ним. Монашеская жизнь, дитя мое, требу­ет величайшей аккуратности. Это тебе не игра.

Скажу тебе еще кое-что. Я исповедую одного монаха, который является образцом для всех. Внутри он сго­рает от стремления к ежедневному причащению. Когда священник возглашает «со страхом Божиим...», этот монах становится в уголок, чтобы его никто не видел. Он говорит про себя в этот момент: «Христе мой, хотя я и грешный и недостойный человек, но если бы имел благословение, то подошел бы и причастился...». Он орошает землю горячими слезами, и его сердце пламе­неет, как у Клеопы. Ты понимаешь? Оно горит вну­три него от жажды Христа. Когда ты причащаешься, то имеешь ли такую же любовь ко Господу? Так что, ди­тя мое, веди правильную монашескую жизнь, и Бог те­бя не обидит. Вместо ежедневной благодати причаще­ния, которой ты сейчас лишен ради послушания, Он даст тебе сразу силу большой, двухнедельной благода­ти. И помни еще об одном: все изменится, и мало-по­малу практика частого Божественного Причащения установится и в вашем монастыре.

Действительно, в скором времени это предсказание Старца исполнилось. »

Возможно, рассмотренный выше важный вопрос я осветил несколько более, чем следовало. Но я счел сво­им долгом показать взгляды моего приснопамятно­го Старца, которые, как мнение известного духовника, полагаю, имеют большую ценность. К этому меня по­будило еще и то, что, к сожалению, есть еще те, кто со­вершенно неосновательно продолжают критиковать часто причащающихся, называя их еретиками, макракистами, зоистами и т. д.

Кто такие макракисты, мы не знаем. Господь весть. Мы же веруем во Христа, и сего распята.

Среди многих добродетелей, которыми был украшен приснопамятный отец Харалампий, особое место зани­мала добродетель милосердия. Не будет преувеличени­ем сказать, что на этом поприще он особенно преуспел, показав нам пример.

Многочисленные заботы о монастыре и его подво­рьях очень часто делают ответственных за хозяйство монахов крайне экономными во всем, что касается ми­лостыни.

Старец всегда держался такого правила: никого ни­когда не отсылать от себя огорченным, с пустыми ру­ками. К нему приходило множество бедняков. Мно­гие присылали письма с просьбой о милостыне, хотя не все в ней действительно нуждались. Некоторым он да­вал помимо денег, и различные вещи: продукты, одеж­ду и т. д.

Просители, имея на руках пантахусу, сначала посе­щали папу-Харалампия, а затем уже шли по монасты­рям. Когда же наше братство переехало в находящую­ся недалеко от Карей келью Буразери, это стало совсем уже обычным делом. То, что папа-Харалампий – один из келиотов, живущих за счет своего рукоделия, щедро раздает милостыню, способствовало тому, что и свя­щенные обители, подражая его примеру, также стали помогать нуждающимся.

О щедрой благотворительности Старца узнали различные миссионерские издания, всевозможные благо­творительные организации, такие как П.Е.Ф.И.П., О.Т., друзья зарубежных миссионерств и др.

Несмотря на свою щедрость, в некоторых случаях отец Харалампий иной раз поступал несколько ориги­нально, порой нам даже казалось, что странно. Как-то раз один брат говорит ему:

– Геронда, здесь есть монах, который живет в очень плохой келье. У него ничего нет. Если ему принесут еду, он поест, если нет, то сам не пойдет просить. Послать ему что-нибудь?

Старец спрашивает:

– Он может работать?

– Да.

– Но ты мне возразишь, что он «великий» аскет, по­этому и не работает. Пусть так. Он может ходить?

– Да.

– Передайте ему, чтобы он, когда ему будет удобно, зашел сюда. Наши двери всегда открыты. Пусть поест, попьет и с собой захватит что-нибудь из съестного.

– Но Геронда, не лучше ли нам самим отнести ему какие-нибудь продукты?

– У него есть все необходимое. Чуть ниже нас жи­вет отец Паисий. Вот настоящий подвижник! Он сво­ими руками зарабатывает себе на хлеб. Приходя сюда, он сидит на трапезе и ест вместе с нами. А два влаха (румына) внизу, в ущелье, – ты знаешь, как строго они живут? Вот им, конечно же, надо помочь. Девяносто­летний Старец Филарет ухаживает за своим шестиде­сятилетним учеником, отцом Варфоломеем, поскольку тот парализован. Они живут полностью в уповании на Бога. Им я регулярно посылаю еду, но они часто отсылают ее обратно. Что тебе сказал на днях отец Филарет, когда ты принес поесть?

– Да, Геронда, я поистине был поражен. Он сказал мне: «На сегодня у нас есть еда, не надо». Я говорю: «Ничего страшного, оставьте себе на завтра». Он отве­чает: «Спасибо, но у меня нечем заплатить».

– Видишь, какая у них вера? Он не подумал про се­бя: «А если завтра нам никто ничего не принесет, то что мы будем есть?». Это и есть совершенное упование на Бога. Вот они – подвижники, они и есть истинные ра­бы Божии. Мой Старец отец Иосиф говорил, что много людей находится в прелести. Имея возможность содер­жать себя, они ожидают помощи от других. Когда ты приносишь им что-либо, то они надмеваются и гово­рят себе: «Вот как Бог заботится о подвижниках». Так они утверждаются в своем заблуждении. Если ты вни­мательно к ним присмотришься, то поймешь, насколь­ко прав был мой Старец.

Особенно отец Харалампий благодетельствовал тем, кто приходил к нему на исповедь и вел сознательную христианскую жизнь. Узнав их нужду, он помогал им, чем мог. Многим исповедующимся у него ученикам «Афониады» он давал деньги, чтобы они могли купить себе то, в чем нуждались.

К сожалению, были случаи, когда люди злоупотре­бляли добротой Старца. Так, некоторые бедняки, стара­ясь получить от него как можно больше, говорили, что они приходят к нам на исповедь. Как уж они испове­довались, я не знаю, но уходили... нагрузившись с из­бытком. Было немало и таких случаев, когда эти люди, в конце концов, брались за ум и вставали на путь на­стоящей христианской жизни. Господь может и горечь претворить в сладость.

Как-то раз, когда в связи с проведением необходи­мых ремонтных работ по келье у нас были большие расходы, один брат решил посоветовать Старцу хотя бы на время несколько ограничить столь щедрую бла­готворительность. Тогда папа-Харалампий просто, но мудро рассказал ему случай с одним игуменом, кото­рый, будучи поначалу весьма щедрым, смалодушество­вал и прекратил раздачу милостыни, когда в монастыре случились неожиданные большие расходы. С этого дня и Бог отнял от его обители Свое благословение. Дошло до того, что братия стала даже голодать. Тогда Бог сми­лостивился и в видении явил игумену двух человек, ко­торые сказали ему:

– Мы, святый отче, друзья, и повсюду ходим вместе. Один из нас тебе не понравился, и ты прогнал его. По­этому мы вместе и покинули тебя.

– Как вас зовут? – спросил игумен.

– Меня зовут «дай», а моего друга зовут «возьми».

Услышав эти слова, игумен тотчас же, как и преж­де, велел, хотя и не было излишков, подавать милосты­ню. Тогда не замедлил явиться друг «возьми», и в мона­стырь вновь потекли пожертвования.

Так же было и у нас. Я даже не помню, чтобы у брат­ства когда-либо возникали какие-либо финансовые за­труднения, несмотря на то, что временами, в связи с проведением необходимых строительных работ, у нас были большие расходы.

Другому брату, который недоумевал относительно щедрой благотворительности Старца, он сказал: «Дар милосердия я унаследовал от своих родителей. Увиден­ному в детстве всегда стараешься подражать. Мой отец был весьма милостивым. Один хороший пример пода­ла мне одна женщина в Драме, это было еще до того, как я стал монахом. Она без устали подавала милосты­ню бедным. Где она находила средства, это отдельный разговор. Бедные постоянно говорили ей: «Да освятится рука твоя, да освятится рука твоя...» Наконец при­шло ей время умереть. Я ее уважал, и хотел пойти на ее похороны. Но старостильники говорят мне: «Нет, нель­зя. Она придерживалась нового стиля”. Я уступил и не пошел. И что же?.. Спустя какое-то время откопали ее останки. И ее правая рука, которой она подавала милостыню, была коричневой, как у мощей, и благоухала. Узнав об этом, я уже никого не стал слушать, пошел и увидел все это своими глазами. С тех пор во мне укоре­нилась мысль, что благодать есть и у новостильников, о чем я всегда и говорил некоторым фанатично настро­енным старостильникам».

В заключение расскажу еще следующее. Когда наше братство из хиландарской кельи Буразери переехало в монастырь Дионисиат, Старец узнал, что обитель име­ет постоянные доходы. Тогда он уговорил членов Собо­ра Старцев обители, чтобы все нерегулярные поступле­ния, вклады различных жертвователей поступали в от­дельную кассу и расходовались на благотворительные цели. Располагая всеми этими деньгами, Старец не считал это милостыней со стороны монастыря: наша оби­тель, по его инициативе, часто выделяла очень боль­шие суммы на различные дела благотворительности в дополнение к этому. Милосердие Старца оставило не­изгладимый след в истории монастыря Дионисиат. Для будущих поколений оно будет служить великим при­мером.

Теперь я передаю авторское перо трем духовным чадам отца Харалампия:

– Преосвященнейшему Христофору, епископу Андитскому, ректору Греко-Православной Церковной Школы в Канаде;

– Архимандриту Никодиму, магистру Богословского факультета Фессалоникского университета, ученику известного архимандрита, отца Иосифа (Алексан­дру);

– монаху-святогорцу, пожелавшему остаться неиз­вестным.

С незабвенным отцом Харалампием я познакомился во время моей преподавательской деятельности в церков­ной школе «Афониада». Тогда я часто посещал хиландарскую келью Буразери, Старцем которой он был.

Приснопамятного отца отличали простота, кротость, миролюбие, внимательность и неподдельная любовь ко всем. Он обладал истинным смирением и глубокой ве­рой в Бога. Немногословный или, вернее, очень внима­тельный к своим словам, Старец всегда был готов дать нужный совет.

Как духовник отец Харалампий всегда был привет­лив и вызывал чувство доверия у своих духовных чад. Никогда я не слышал от него слов осуждения. Внима­тельно, с большим терпением он выслушивал приходя­щих к нему на исповедь и давал необходимые настав­ления – лекарства, способствующее духовному росту каждого. С особой настойчивостью он советовал ча­ще молиться, особенно молитвой Иисусовой «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Когда он го­ворил о силе этой молитвы, то становилось понятным, что он сам посвящает много времени этому деланию и неоднократно сподоблялся возвышеннейших молит­венных состояний. Побуждая к молитве, он часто да­рил четки для претворения на практике своих наставлений.

Как иеромонаха, служителя Престола Божия, отца Харалампия отличило особенное благоговение. Еще мирянином я часто бывал на ночных литургиях в Бу­разери, а позднее, уже будучи клириком, сподобился сослужить со Старцем, в то время уже игуменом свя­щенной обители Дионисиат. Отец Харалампий жил ощущением дивных событий Божественного Домо­строительства спасения человека, отображенных во Святом Возношении, и сослужащие с ним переживали те же самые чувства.

Старец навсегда запечатлелся в моей памяти как ис­тинный святогорец, достойный клирик и благодатный духовник. Его жизнь была примером бесконечной люб­ви к Богу и ближнему, к чему он своими наставления­ми продолжает призывать всех нас и после своей кон­чины.

Вечная ему память.

18 июля 2002 Епископ Андидский Христофор

Благодарение Богу, что в сентябре 1970 года мой Ста­рец, архимандрит Иосиф (Александру) впервые напра­вил мои юношеские, еще неуверенные шаги на Свято­именную гору.

Трехгодичное пребывание в Фессалоникском пан­сионе Папафии, куда я поступил после окончания на­чальной школы, стало хорошим фундаментом для того, что ожидало меня впереди. Терпение, вырабатываемое в результате жизни в общежитии в тесном контак­те с сотнями других детей, послужило прочной осно­вой для плодотворного шестилетнего обучения в гим­назии церковной школы «Афониада». Я ясно ощущал, как Христос заботится обо мне, а теперь почувствовал над собой еще и покров Игумении Афона, Царицы Не­бесной. Совсем скоро я, маленький и незаметный, дол­жен был начать черпать священные знания в прослав­ленной «Афониаде» на Святой Горе.

Первой целью нашего паломничества было посеще­ние знаменитого монастыря Дионисиат и его Старца – известного своими добродетелями, мудростью и рассу­дительностью богопросвещенного игумена, архиман­дрита Гавриила. Это была моя первая встреча с одним из тех людей, которые воплощали собой добродетель и святость Горы, и о которых часто рассказывал мне мой духовник, отец Иосиф. Ими были: Старец Ефрем Катунакский, Старец Паисий, Старец Гавриил Дионисиатский и Старец Харалампий Буразерский. Всех их я знал» любил и относился к ним с большим почтением. Вспоминая их, я испытываю чувство благодарности и признательности за их мудрые советы и слова утеше­ния. Но душа моя прилепилась к отцу Харалампию.

По прибытии, отец Гавриил, по-отечески взяв меня за руку, подвел к иконе Честного Предтечи в игумен­ском кабинете. Перед ней, как настоящий послушник, я сделал земной поклон, и монастырь взял на себя забо­ту о всех моих нуждах на протяжении шести лет моего обучения в «Афониаде».

Человек должен формироваться во всей полноте, па­раллельно с развитием ума необходимо, чтобы совер­шенствовались и личность, и душа. А для этого необ­ходим непрелестный наставник, надежный, мудрый рулевой, духоносный и рассудительный Старец, терпе­ливый и любящий отец, вразумляющий и исцеляющий врач, многоопытный учитель, страданиями навыкший святости во Христе.

Таким учителем, отцом, врачом, наставником и ду­ховником стал для меня, по человеколюбивому про­мыслу Всеблагого Бога, приснопамятный отец Хара­лампий, в то время глава братства хиландарской кельи святителя Николая – Буразери.

Он сам и все члены его братства были суровыми аскетами, наглядным примером героических побор­ников добродетелей, ведущих к святости: поста, бде­ния и молитвы. Если упомянуть о царящих в их келье смиренном и безропотном, животворном послуша­нии Старцу, борьбе с помыслами, очищающей, освяща­ющей и боготворящей умной молитве, частом приоб­щении Святых Таинств Христовых, то всякий мог бы назвать Буразери прибежищем спасения и мастерской святости. Такой я ее видел и знал в годы свой жизни на Святой Горе.

Первым на поприще подвига был неунывающий, веч­но бодрствующий, неутомимый, всеми уважаемый, че­ловеколюбивый любитель уединения – пала-Харалампий. Он нес покой в наши души смиренно, действен­но и премудро наставляя нас «великой благочестия тайне»: на исповеди, во время бдения, когда он про­ливал слезы умиления, в то время как мы не могли да­же в ничтожной мере ощутить присутствие Божие, как опытный врач, когда он убеждал нас следовать своим наставлениям или когда подвигал нашу младенческую леность к подвигу; сам (если мы были не в силах) пред­лагая совершать за нас поклоны нашего келейного пра­вила, когда строго,» подобно трубе Божией, пробуж­дал наше сонное оцепенение, чтобы мы прямыми сдела­ли стези нашего спасения под его человеколюбивым и рассудительным надзором, когда, как заботливый отец, терпел наше эгоистичное самомнение, самонадеянное противление и наши неразумные юношеские возраже­ния, наконец, когда он, предваряя сатанинское отчая­ние, поддерживал нас после каждой ошибки и падения, помогая подняться и продолжать двигаться вперед.

Велика была любовь отца Харалампия к Божествен­ному Причащению, и это чувство он старался передать всем своим чадам. Старец призывал нас, как оленят, резвящихся и прыгающих с камня на камень по неров­ной тропинке, ведущей из Карей в Буразери, утолить свою жажду чистой, холодной, бьющей ключом водой Божественного Причащения.

Будучи делателем умной молитвы, он с упоением го­ворил нам об этом делании, о его количестве и каче­стве, о своих сокровенных переживаниях. Вначале о количестве, а потом уже и о качестве. Этот орел умной молитвы, снисходя к нашей инертности, всегда прояв­лял огромное терпение, мягкость и снисходительность к нашим неудачным попыткам «оторваться от земли».

Поистине «праведных величание – отрада и уте­шение души». Но не достанет мне времени, чтобы по долгу возвеличить приснопамятного нашего святого отца и наставника. Думаю, что и сам Старец не желал бы этого, поскольку великое и преславное всегда сокровенно во Христе. Верю, что почивший примет мой низ­кий поклон, мою искреннюю горячую благодарность и признательность, мои скромные слова.

Благословение его да пребудет всегда с нами. Аминь.

Архимандрит Никодим (Скреттас)

Многие спрашивают меня, кем же был папа-Харалампий?

Отвечу. Он был учителем, который мог вести на вер­шину Фавора находящихся под его руководством. Там он давал им оружие молитвы, чтобы они могли хоть немного, как ученики Спасителя, познать преобразив­шегося Господа, почувствовать сладость Фавора и вос­кликнуть вместе с первоверховным апостолом: «Хоро­шо нам здесь быть».

Апостолы, ничего не подозревая, восходят на Фавор и неожиданно видят свет преобразившегося Господа, и преисполненный страха и радости Петр восклицает: «Хорошо нам здесь быть».

Многие заходили к папе-Харалампию, чтобы поис­поведоваться и получить наставление. Однако для не­которых посещение его кельи становилось переломным моментом всей их жизни. Из уст этого простеца-игумена исходили не просто слова, но глаголы вечной жиз­ни, основанные на личном опыте и преизливающиеся из сердца. Попав на добрую землю, они очень скоро приносили плоды.

Некоторые молодые люди после встречи со Старцем, с первого же вечера начинали следовать правилу вось­мичасового всенощного бдения. Скоро они научались молитве, начинали вкушать, каждый по своей мере, плоды Святого Духа, проникали в очистительную баню слез, познавали любовь ко Спасителю и Его Пречи­стой Матери, ощущали происходящую в них благосло­венную перемену Преображения.

Пережив эти новые неожиданные состояния, они не могли не взглянуть на себя по-новому. Вплоть до вче­рашнего дня мечтая о карьере ученых, врачей, полити­ческих деятелей, они представляли себя счастливыми отцами семейств, добропорядочными гражданами и т. д. Но все в корне меняется. Еще вчера они не понима­ли слов Христа: «Кто может вместить да вместит» Но теперь перед ними открылись новые горизонты. То, что вчера в них «не вмещалось», сегодня «вмещается», то, что вчера было чуждо, сегодня горячо любимо, а то, что ранее они любили, сегодня ненавидят. Доброволь­но склоняя свою выю под благое иго Спасителя, они от всего отрекаются и выбирают путь монаха, крест по­слушания, целомудрия, нестяжания и молитвы.

Но за радостью Фаворского света следует Гефсиманское борение, Голгофа, и только потом – торже­ство Воскресения. Понять все это, не ощутив прежде хотя бы в малой степени, невозможно. Голгофские му­ки, как свидетельствуют пережившие их, не ограничивается одним днем, они продолжается столько време­ни, сколько попускает Господь. Согласно Святым От­цам, это называется отъятие благодати и переживается как чувство богооставленности. Если бы это состояние продлилось слишком долго, то никто не смог бы его понести. Но вот Божественная благодать возвращает­ся, и подвижник испытывает радость Царства Небес­ного, Тогда рассеиваются все тучи, и слышатся слова: «О, Сладчайший мой Иисусе, как Ты сладок. Как слад­ко Твое пришествие. Но почему же Ты оставил меня, «и покрыла мя студная тьма окаянного”?»

Я знал одного такого подвижника, который на протя­жении многих лет переживая то одно, то другое состо­яние. Он говорил мне, что радость близости ко Христу в период благодати так велика, что он в какой-то сте­пени переживает состояние учеников Спасителя на Фа­воре, говоря вместе с ними: «Хорошо нам здесь быть».

Когда же попускается оставление благодати, тогда душа испытывает такие невыносимые страдания, такое страшное давление врага, что чувствует – там, где она сейчас находится, и есть ад. Поднимается ропот, и ты начинаешь ненавидеть тот час, когда одел эту благословенную рясу, когда облачился в великую схиму, и даже того, кто тебе дал ее – твоего Старца. Но возможно ли, чтобы лишь вчера переживавший преображение, се­годня находился в опасности отказаться от своего вы­сокого призвания?

Да, возможно. Если даже апостол Петр, спустя со­всем немного времени после Фавора, в момент попу­щения трижды отрекся от своего Учителя, кто может сказать, что он устоит? Поэтому мы всегда должны помнить слова апостола: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть».

Этот же самый брат уверял меня, что когда он вку­сил небесную сладость Фавора, он почувствовал такую великую любовь к своему Старцу, что стал считать его своим самым большим благодетелем. Однако, имея до­статочный опыт и зная, что скоро на смену росе Аермонской придет глубокая тьма, он берет бумагу, чер­нила и пишет:

«В настоящий момент я считаю себя самым счастли­вым, человеком на земле, облагодетельствованным ве­ликими милостями. Всевышний Бог призрел на смирение великого грешника. О, как Ты пресладок, слад­чайший мой Иисусе. О сладчайшая, премилосердная Матерь Бога моего Пресвятая Дева Богородице, как ты милосердна! Прими мой младенческий лепет и не от­вергай меня за мое дерзновение. Я люблю Тебя, Иису­се мой, Христе мой, Пресвятая Владычице моя, слад­кая Мати моя...» В конце он написал: «Будь осторожен. Когда тебя посетит лукавый лжец, не верь ему».

Мысленно обращаясь к своему Старцу, он непроиз­вольно, как младенец, разражался слезами и, всхлипы­вая, говорил: «Я благодарю, благодарю тебя, моего свя­того Старца, доброго, милостивого отца, моего благо­детеля. Ты привел меня ко Христу...»

Скоро на смену благодатному состоянию пришло время мученичества – частичка Гефсиманской борьбы, капля из океана Голгофского страдания. На этот раз на­тиск был особенно силен. Брат стоял на краю пропасти, а враг приводил ему «неоспоримые» доводы, что надо бежать из монастыря, оставить монашество, чтобы избавиться от этих страданий. Подвижник падал на пол и вопиял: «Пусть я даже умру здесь, но я никуда отсю­да не уйду. Я не верю тебе, проклятый...» Он вынимал свои записи, зажигал свечу и, прочитав их, говорил: «Ах ты негодный, бесчувственный, ленивый, сластолю­бивый, плотоугодник... Когда тебя посещает Христос, тогда все хорошо. Тогда твой Старец – святой, тогда он – самый великий твой благодетель. Теперь же, ког­да Господь соблаговолил, чтобы ты испил одну каплю из необъятной чаши Его страданий, твой ум обраща­ется к предательству Иуды, ты хочешь нарушить свои обеты и оставить своего святого Старца...»

Брань, рассказывал мне этот брат, была очень жесто­кой. Но благодаря молитвам Старца он выдержал ее. Вновь победил Христос.

Отец Харалампий, выдвигая своих чад на передовую линию борьбы, вооружал их обоюдоострым духовным мечом молитвы и преподавал тактику ведения войны. Наставлял, как надо непрестанно молиться и как чи­стой молитвой, самоотречением и откровением помыс­лов отражать летящие смертоносные стрелы врага.

Один монах рассказывал мне, что однажды сатана с особой настойчивостью стал внушать ему: «Не испове­дуйся, не ходи к Старцу». Вместе с этим он посеял в нем и чувство стыда. «Вот ты пойдешь, – говорил он, – и снова огорчишь его своей беспечностью и небрежением», Тогда брат твердо ответил: «Да, вселукавый, я пой­ду и все расскажу ему, чтобы начать все заново». После этих его слов сатана удалился с воплями: «Он попалил меня, попалил. Он идет, чтобы все рассказать Старцу. Я не могу этого вытерпеть, я ухожу...»

Вышеприведенными примерами мне хотелось бы хоть отчасти показать тот труд, который приснопамят­ный отец Харалампий прилагал к душам всех своих ду­ховных чад, которых было немало.

Нам, жившим непосредственно рядом с ним, он да­вал все возможности, открывал все пути для того, что­бы мы могли подняться как можно выше. И независи­мо от того, как каждый из нас ценил и использовал для себя эту возможность, независимо от того, двигались ли мы вперед, оставались на месте или же даже по при­чине нашей расслабленности отступали назад, присно­памятный Старец не переставал относиться к нам с оте­ческой любовью. Он навсегда останется нашим истин­ным отцом и самым великим благодетелем.

Вечная ему память.

Вот и окончен еще один труд. Окончен в меру моих слабых сил. Я уверен, что в восполнение многих недо­статков моей работы теми людьми, которые знали и по­лучили пользу от простых, но благодатных слов Стар­ца, вскоре будут написаны книги для утверждения как монахов, так и наших братьев, живущих в миру и под­визающихся на поприще веры, молитвы, любви, мило­сердия и прочих добродетелей.

Приснопамятный отец Харалампий, стяжав многие добродетели, своими словами и примером наставляет нас, как бы говоря вместе с апостолом Павлом: «Будьте подражателями мне, как я Христу».

Верю, что молитвы блаженного отца всегда будут обильно преизливаться на всех, с верою обращающих­ся к нему, на Церковь Божию и на весь мир.

Монах Иосиф Дионисиатский

Всесвяте, Всемилостиве и Всемилосердне Господи! Тебе молимся, молитвами приснопамятного святого от­ца нашего иеромонаха Харалампия даруй всем нам, чрез его наставления и молитвы, непре­станно призывающим Твою милость вся требуемая ко спасению и жизнь веч­ную. Дабы и он, как истинный отец выну предстоя престолу Твоего Величества, с радостию во­пиял: Се аз и дети, яже ми даде Бог. Аминь.