Миссионерский противомусульманский сборник.
Выпуск 14

Постановления мухаммеданского законодательства о войне с неверными находятся в тесной связи с религиозным учением Мухаммеда, суть чисто религиозное учение, так как все мухаммеданские законы и вся жизнь мухаммедан основываются на религии, главным источником, которой служит учение Мухаммеда, изложенное в Коране. Религия Мухаммеда обнимает собою все жизненные отношения мухаммедан и тем причиняет вред международной их жизни. Международная жизнь в своем развитии у мухаммедан нисколько не подвинулась вперед сравнительно с тем состоянием, в каком она была известна в пустынях Аравии в конце VI и начале VII веков, так что Деллингер справедливо сравнил неподвижность жизни мусульман с одеждою, которая была прилична дитяти, но которую не должен был покидать и муж, хотя она далеко уже не соответствовала его большому росту¹. Неподвижность и вечная неизменяемость мухаммеданского права основывается на следующем предании, дошедшем от Мухаммеда: «Всякое нововведение есть противообычие, а всякое противообычие есть заблуждение, а всякое заблуждение ведет в огонь адский»².

В XIX веке, когда весь образованный мир только и заботится об упрочении мира, мухаммедане остаются верными характеру потомков Измаила, «руки которого на всех»³. Современный мухаммеданский мир руководствуется теми же постановлениями относительно всех немухаммедан, какими руководствовали первые преемники Мухаммеда и распространители ислама: Абу-Бекр, Омар, Осман, и др. Бесчеловечные войны мухаммедан с иноверцами причинили много зла всему человечеству и христианству. Христианство кровью своих св. мучеников утвердилось на православном Востоке и в долговременной борьбе с неверием и нечестием утвердило свое учение, а потом в течение одного столетия лишилось почти всего, что стоило ему крови бесчисленного множества мучеников. При первых преемниках Мухаммеда вся Аравия приняла ислам и стала под знамя священной войны для ниспровержения христианства, но еще сам Мухаммед хотел напасть на Ираклия, христианского Византийского Императора и только смерть не допустила его осуществить свои планы, хотя мусульманский меч, обагренный кровью аравийских христиан, не входил уже более в ножны. На этот меч с уважением смотрели и Абу-Бекр, и Омар, и Алий. Абу-Бекр распространил ислам до Евфрата, а Омар покорил Сирию и Ирак. Персы и Греки не могли противиться разрушительной силе меча Омара: Персия, Палестина, Египет покорились мусульманам, сняли со своих храмов кресты, уничтожили колокола и подчинились всем требованиям мусульман. Африка также составила завоеванную область ислама. Мухаммеданство распространилось здесь между маврами, которые в свою очередь сделались также самыми ревностными распространителями его. С берега Африки мавры бросают угрожающий взгляд на противоположный берег Европы, на Испанию, куда они действительно вступили в 711 году, а в 713 г. завоевали ее всю. Еще прежде был завоеван остров Кипр и халиф Моавия предпринимал несколько походов против Константинополя, но походы были неудачны. Весь Восток к XIII в. находился во власти мусульман. В VII в. и над Константинополем собиралась гроза: в малой Азии усилилось племя турок Сельджуков, еще в X веке принявших ислам. Приняв ислам, они взяли священное знамя мусульман арабов и в 1453 году овладели Константинополем.

В настоящее время ислам властвует более чем над сотнею миллионов душ. В одной Европейской и Азиатской России к 1876 году насчитывалось 7428658 мусульман⁴. Но на этом числе мусульманство не останавливается. Не теряя нисколько из своих последователей, оно с каждым годом, хотя медленно, но верно и прямо распространяется. «Эта религия, замечает Деллингер об особенной быстроте распространения ислама, снова является во всей силе первых своих дней и по-видимому одарена распространительною силою и удивительною гибкостью; она имеет громадный успех в архипелаге Индии, внутри Африки; она распространяется от Нигера чрез всю Африку до крайних пределов юга; она приобретает целые языческие царства и имеет успехи даже между христианами Абиссинии»⁵. «Мусульманство, говорит Васильев, охватило почти всю Африку, половину Азии и теперь постоянно подвигается на Восток. В Индии оно уже давно составляет главный господствующий элемент... Китайские мусульмане раскинули свои мечети далее по юго-восточной Монголии и в самой Маньчжурии.... В самом Пекине, где во времена цветущего состояния христианства в прошлом столетии было только два храма и считалось несколько сот католиков, находится теперь тридцать мечетей с 20.000 семейств; окрестные деревни вокруг столицы сплошь заселены мусульманами.... Мусульмане находятся во всех провинциях Китая, не исключая Кантона и Нанкина»⁶. У нас в России действующими законами запрещена всякая пропаганда другой религии, кроме господствующей. «Одна господствующая церковь имеет право в пределах государства убеждать не принадлежащих к ней подданных к принятию ее учения о вере»⁷; следовательно мухаммеданство не имеет законных прав для своего распространения. Но, не смотря на это запрещение, мухаммеданство ведет тайную пропаганду своей веры и в нашем отечестве. «Под нашим владычеством, говорит Васильев, оно укрепилось в киргизских степях, а в последнее время дерзость мулл дошла до такой степени, что они внушили давно крещеным татарам в Казанской губернии мысль отложиться от христ. веры»⁸. Подобные случаи отпадения повторялись пред нашими глазами, как это показывают официальные и повременные издания нашего отечества⁹. Орудиями отпадения являются фанатические мусульмане, а по преимуществу муллы¹⁰.·

Распространяясь, мухаммеданство сообщает принимающим его не только свое учение, законы и пр., но и самый дух законов, так сказать душу мухаммеданства. Ни особенные условия страны, ни природный характер народов, среды которых распространялось мухаммеданство, не спасали их от этой навязчивости ислама. Мухаммеданство, созданное в отношении практической жизни по мерке арабского характера, подводит под эту же мерку все народы, которые удается ему подчинить своему влиянию.· Не смотря на более чем двенадцативековое свое существование, мусульманство также фанатично теперь, как и при Мухаммеде. Огонь мусульманства времен Мухаммеда и халифов не только не угас, но напротив все более и более разгорается и своим пламенем стремится обнять всю вселенную. По словам Васильева «мусульманство имеет все задатки для того, чтобы наэлектризовать своих прозелитов. Турки, персы, индийцы были в свое время тоже индифферентны, если еще не более, чем в наше время китайцы для которых переменить свою веру на какую-нибудь другую ровно ничего не значит, а между тем, исповедуя мухаммеданство, они готовы вспыхнуть при малейшем посягательстве на их религию, как это и было действительно»¹¹.

Распространяясь и наэлектризовывая души своих прозелитов, мухаммеданство постоянно сталкивается с другими религиями и входит в известные уже враждебные отношения со всеми не-мухаммеданами. Враждебность эта засвидетельствована опытами жизни и обобщена в следующих выражениях Деллингера: «несомненная истина, что ни одна религия не питает такой глубокой закоренелой ненависти против христианства, как исламизм, и эта бесконечная ненависть тотчас же передается всем народам, которые принимают мухаммеданство. Никакая религия не нанесла христианству такого вреда, как исламизм, потому что для мухаммеданской совести Коран-все, а Коран внушает только ненависть и презрение к христианам»¹².

Такая вражда и ненависть мухаммедан к христианам, засвидетельствованная историей христианской церкви, препятствует и теперь распространению христианства. «В настоящее время, замечает Васильев, борьба между христианством и мусульманством далеко еще не кончена и вовсе не клонится на сторону первого. В новом свете, на островах Восточного Океана это положим так, но в старом, если бы не было России, какое бы мизерное пространство выпало на долю христианства и какая необозримая площадь представлялась бы занятою мухаммеданством. Кроме России, христианство, можно сказать, решительно не подвигается вперед в старом свете¹³. «В самом деле в мухаммеданский мир проникают, хотя и в незначительной степени наши знания, плоды изобретений и открытий, словом европейская цивилизация, насколько она вынуждается необходимостью вследствие лености, апатии и неспособности мухаммедан к самостоятельному совершенствованию. Можно сказать, что мухаммедане вследствие своих сношений с христианскими народами, в сказанном отношении сделали некоторый шаг вперед. В религиозном же отношении христианские народы весьма мало успели у них. Проповедь христианских миссионеров, успешная в языческих странах, как напр. в Японии, мало успела в мухаммеданских странах. «У нас в России начиная со времен первого казанского Святителя Гурия и до наших дней самой неблагодарной почвой, на которой сеяно было благотворное семя христианства, было и есть мухаммеданство. Из всех казанских инородцев исповедники мухаммеданства оказывались и оказываются упорными врагами христианства»¹⁴.

Питая вражду к христианству, мухаммеданский мир находится в постоянной борьбе с христианской Европой. Он не только воюет, но и старается побеждать христианство. Гуманные начала наших войн не проникают в войны мухаммедан, которые в своей военной системе остаются верными воинственной бесчеловечной практике арабов времен Мухаммеда и халифов. Завещание Омара: «мы должны поедать христиан, и наши потомки должны поедать их потомков, до тех пор пока будет существовать исламизм»¹⁵ соблюдается мухаммеданами до наших дней. Правая рука Мухаммеда, Халид, который в пылу увлечения дал такой обет, что «если Бог дарует ему победу, то он окрасит воды реки кровью убитых» является снова пред нашими глазами¹⁶. Чем в самом деле ниже Халида Ахмед-Ага, ТуссумБей и Рид-Чевкет Паша, виновники недавней болгарской резни?... У нас в России мухаммеданский мир не составляет господствующего элемента населения; поэтому выполнение завещания Омара для них не осуществимо; но история русского народа показывает, что обязанность священной войны, налагаемая Кораном на своих последователей, всегда искала и ищет своего обнаружения. С самого присоединения к России мухаммеданского Востока происходили мусульманско-аристократические, как называет их Фирсов, движения в инородческих землях против русского господства¹⁷. «Тридцать один год прошел от покорения Казани, говорит летописец, и окаянные басурмане не захотели жить под государевою рукою, воздвигли рать, пленили много городов. Царь видя их суровость, послал бояр и воевод с приказам пленить их. Но поганые как звери дикие, сопротивлялись рати московской, побивали московских людей то на станах, то на походах; бояре и воеводы не могли усмирить их»¹⁸. Таким же духом ненависти к московскому владычеству были пропитаны все инородцы Поволжья, ногайские и астраханские. Они составляли заговоры для свержения русского господства. В своих стремлениях они всю свою надежду полагали на помощь сильных в то время мухаммеданских государств Крыма и оттоманской порты и надежды их часто оправдывались. Так в 1571 году крымский хан Девлет-Гирей двинул на московское государство 120 тысячное ополчение. По указанию изменников московского царя, двух детей боярских и двух новокрещенных служилых татар, ханское войско перешло беспрепятственно Оку и явилось под Москвою. «Жгу и пустоту все из-за Казани и Астрахани, писал царю татарский хан, возвращаясь из Москвы, – и всего света богатства применяю к праху, надеясь на величество Божие. Я пришел на тебя, город твой сжег хотел венца твоего и головы.... Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай нам юрты Астрахань и Казань, а государства твоего дороги я видел и спознал»¹⁹.·После того фанатическая ненависть русского мухаммеданского мира проявлялась при всех затруднительных обстоятельствах нашего отечества: в смутное время, во время пугачевщины и разиновского бунта. При этом наши мусульмане постоянно веровали в силу мусульманской державы, Оттоманской Порты и благоговели пред ней. «Из числа рекрут, взятых в 1855 году, – читаем например в официальном издании Министерства внутренних дел, – по одному мамадышскому уезду казанской губернии бежало до двух сот человек при посредстве богачей мусульман. Вообще мусульмане говорили, что сражаться против единоверных турок запрещает им совесть. При заключении мира, когда двинулись в Турцию крымские татары, несколько семейств из казанских татар также изъявили желание выселиться из России. В них даже проявилась уверенность, что уже пора казанскому мухаммеданскому царству восстановить свою самостоятельность»²⁰. И как ни дики были такие надежды, фанатики-мусульмане усиленно старались скупать у русских землевладельцев землю в казанской стороне, до сих пор считаемою татарами своею «татарскою»²¹ а не русскою²². Во время самой Крымской войны крымские татары были настроены в пользу турок и во вред России, о чем князь Меньшиков счел нужным довести до сведения Государя Императора²³. «После Крымской войны, по замечанию Васильева, муллы сумели распустить слух между татарами, что за них вступится султан и что он намерен выменять их у России на греков»²⁴. Обнародование устава о всеобщей воинской повинности встречено было крымскими татарами враждебно²⁵. Врач Путилов, принимавший в 1873 году рекрутов в Казани, заметил исключительно у татар, и притом у самых отборных по общему здоровью, поразительное количество искусственных искривлений ножных пальцев и изъязвлений тоже искусственных преимущественно на голенях. По его словам, татарин для избежания военной службы не жалеет никаких средств²⁶. В 1874 году было, помнится, напечатано известие о побеге многих мухаммедан казанской губернии, неизвестно куда, чтобы избавиться от рекрутской повинности²⁷. В 1875 г. в Бахчисарае убежали тридцать два татарина из квартировавшего там особого крымского эскадрона, что составляло 2% всего его состава²⁸. Во время последней славяно-турецкой борьбы татары, как показывают корреспонденции, сочувствовали воинственному настроению турок, слушали проповеди софт, с участием следили за ходом войны, за успехами и неудачами турок и проч. В некоторых татарских селениях казанской губернии ждали даже султана в Казань для восстановления самостоятельности татар²⁹.·Словом, по свидетельству официальных изданий, «мухаммеданство является в России не столько в качестве религии терпимой, которой подобает смирение, сколько в качестве религии воинствующей и постоянно стремящейся к новым завоеваниям»³⁰.

В виду столь громадного вреда, какой причинило мухаммеданство христианскому миру в прошедшем, какой оно причиняет ему в настоящее время и какой может причинить в будущем³¹, – в виду бесчеловечных предписаний Корана и столь же бесчеловечного завещания Омара относительно войны мухаммедан с неверными, – христианам особенно нужно ясно представлять это учение, возбуждающее в мухаммеданах кровожадные инстинкты, нисколько не умеряемые ни образованием, ни прогрессом в человеческой жизни. В предлагаемом сочинении мы I) рассмотрим происхождение мухаммеданского учения о войне с неверными; II) изложим подробности этого учения по Корану и законоведению и III) раскроем влияние войны мухаммедан с неверными на историю христианства, на жизнь мусульман, на жизнь подвластных мусульманам иноверных народов и на жизнь всех вообще иноверных народов.

Мухаммед является в истории Аравии не только религиозным, но и государственным законодателем; произведенная им реформа обнимает все стороны народной жизни арабов конца VI и начала VII веков по Р. Хр. Этот замечательный реформатор народной арабской жизни вполне принадлежал, по своему нравственному характеру и государственным понятиям, своему времени и народу; его государственно-религиозные учреждения и постановления находились в тесной связи с жизнью арабского народа, для которого они предназначались. Жизнь арабского народа являлась главным источником всех мухаммедовых узаконений и приноровительно к этой жизни Мухаммед издавал свои законоположения. Законодательство о войне с неверными было приноровлено к духу и обычаям арабов времен Мухаммеда и кроме того вызывалось современными обстоятельствами народной их жизни. Общеизвестная истина, что нет действия без причины, должна иметь отношение и к законодательству. Постановления о священной войне мухаммедан есть факт и при этом факт, с одной стороны обусловливаемый внутреннею жизнью арабского народа, а с другой и внешними обстоятельствами.

Наконец нельзя рассматривать всякое законодательство помимо личности законодателя. Во всяком законодательстве должен выражаться обдуманный уже взгляд законодателя, его мысль; законодательство Мухаммеда о священной войне с неверными уже по одному этому должно выражать также идею или мысль законодателя. Но нужно иметь в виду, что Мухаммед действовал под влиянием исключительных стремлений распространить свою религию чрез войну с неверными при составлении относительно ее постановлений, почему особенно необходимо искать участия Мухаммеда в их издании. – Поэтому в рассуждении о происхождении учения о священной войне мухаммедан с неверными нам нужно рассмотреть, на сколько участвовали в нем характер и нравы арабского народа, обстоятельства жизни Мухаммеда, сопровождавшие его законодательство о священной войне и наконец личное участие самого Мухаммеда в священной войне.

Прежде чем излагать мухаммеданское учение о «священной войне» в ее историческом развитии, считаем нужным представить здесь краткий очерк характера и нравов арабов до-Мухаммедова времени, чтобы видеть, насколько учение Мухаммеда об отношении его последователей ко всем остальным людям, не признававшим обнародованной им новой религии, зависело в своем происхождении от природного характера арабов и соответствовало народным нравам. Отсюда нам будет понятен и о том удивительный успех, каким сопровождалась «священная война» в первый самый ранний период истории ислама.

Арабы населяли Аравийский полуостров, почти со всех сторон замкнутый горами и морями, покрытый в большей части своей безводными песчаными пустынями и только в известных местах плодородными оазисами. Они делились на арабов чистокровных, происшедших от Иоактана, внука Арфаксадова, или на арабов оседлых (хадаси) и на арабов измаелитов, привившихся к первому коренному племени, или на арабов кочующих (бедуин). К этим двум ветвям примешались потомки шести сыновей Авраама, и измаелиты удержали за собою перевес, наложили на остальных печать своего характера и усвоили всем им свое происхождение от Авраама чрез Измаила³². Поэтому в жизни измаелитов много отличительных черт свойственных семитам, – черт которые, под влиянием свойств населяемой ими страны получили свой отличительный характер. Так в основе частной и общественной жизни арабов лежала свойственная семитической расе резкая обособленность личности и полная независимость жизни³³, которые в Аравии достигли полного выражения³⁴. В то время, как другие народы переживали различные формы правления, начиная от республики и кончая деспотическою монархией, арабы, за исключением нескольких оседлых племен живущих в городах, свято сохраняли патриархальный образ жизни своего родоначальника, скитаясь в дикой свободе по пустыне своей родины, как дикий осел, руки которого на всех и руки всех на которого³⁵.·Арабы не имели поземельной собственности и определенного места жительства. Право сильного не давало установиться в их среде понятиям недвижимой собственности. Они не делили между собою пастбищ и, если два рода или два племени сталкивались на одном и том же пастбище, то решали дело боем. Отсюда Зогаир, сын Абу-Сольмы, делает такой вывод, извлеченный им из житейской мудрости: «Кто не в силах отразить оружием от собственного колодезя, тот погибнет сам»³⁶. Араб считает своею собственностью верблюда, палатку, оружие, а не землю. Арабы жили племенами. Шейх или начальник был единственным лицом, управляющим жизнью племен, но его власть была строго ограничена и находилась в соответствии с независимым духом арабов. Шейх был первый между равными, предводительствовал на войне и председательствовал на сходках. – Достоинство шейха было в некоторых случаях наследственное и во время Мухаммеда наследственный шейх носил титул Аль-Рабба³⁷. – Любя более пустыню, арабы не любили строить городов и укреплений. Если и являлись города, то это были религиозные, общественные и торговые центры, которые населялись некоторыми торговыми племенами и в которые арабы-кочевники сходились для жертвоприношений, общественных дел и торговли. Таких городов было немного. Замечательнейшими из них были в то время: Мягреб или Саба в Емене, Гофра при Персидком заливе и на восточной дороге, Петра на северо-запад с гаванью Акаба при Красном море, Мекка, Ятсриб или Медина, известные своими последующими событиями и др. Вообще арабы-кочевники презирали многолюдство городов, цивилизованную жизнь и ее удобства и служили предметом насмешек горожан за то, что не умели даже отличить горькую камфару от поваренной соли. Они с гордостью носили название «бедуин», которое означает: «пустынный».

В своей бедуинской кочевой жизни арабы проявляли как добрые, так и худые качества. Характер арабов вполне отвечал их духу независимости и не подчинялся в своем выражении никаким определенным законам, которые бы обязывали их жить так или иначе за исключением тех обычаев, которые они унаследовали от предков, а эти последние составили их на основании опытов жизни в аравийской пустыне. К числу таких обычаев принадлежит гостеприимство, – обычай очень распространенный между арами. Арабы охотно принимали к себе всякого странника-чужеземца. Бедуинская палатка – место священное, в котором мог быть спокоен кровный враг, если он огражден правом гостеприимства. Человек, вступавший в бедуинскую палатку, становился человеком неприкосновенным. Закон ненарушимости гостеприимства прилагался арабами к существам недостойнейшим и опаснейшим. Мендани в своем собрании пословиц приводит рассказ, который был бы невероятен, если бы он не случился в Аравии. «Охотники преследовали геену. Животное, избегая их, забежало в палатку одного араба. Этот последний тотчас схватил меч и защитил от охотников неприкосновенность геены, которая пришла просить его гостеприимства. Он напитал это хищное животное молоком, и оно (животное) наконец съело своего благодетеля». Поэт, прибавляет Мендани, сказал по этому случаю следующие стихи: «тот, кто делает благодеяние недостойному человеку, получит участь того, кто принял геену под свое покровительство»³⁸. Зогайр, сын Абу-Сольмы, эту же самую мысль выражает так: «благодетельствующий недостойному вместо хвалы встретит хулу и пожалеет о том». – Угощает араб даром и считает для себя оскорблением всякую плату за гостеприимство. Чтобы предложить своему гостю самое большое и щедрое гостеприимство, он не стыдится захватить силою или хитростью верблюда. После угощения араб напутствует гостя благожеланиями и указывает ему дорогу. Зажженные огни на вершинах направляют путешественника и показывают ему путь от гостеприимной палатки. Нужно заметить, что идея гостеприимства достигла такого широкого развития под влиянием условий страны, заставляющих самого араба очень часто пользоваться услугами гостеприимства. Инстинкт человеколюбия, получивший особенную силу возбуждения под влиянием борьбы с ужасами пустыни, где, по выражению Зогайра, «странник считает и друга врагом», заставлял араба особенно чувствовать слабость и беззащитность человека и любить несчастных путешественников. Вместе с гостеприимством следует упомянуть о честности, благородстве воздержности, и мужестве араба³⁹.

Щедрость также составляет отличительную черту арабского характера. Она была, как и гостеприимство, в числе первых добродетелей и пользовалась между арабами большим уважением. Скупость напротив была бесчестием и совмещением всех пороков. Народный гений арабов выразил тик свой взгляд на скупость в следующих пословицах: «из рук скупого не выпадет даже зерна горчичного»; «скупой надевает узду на домашнюю крысу» т.е. он желает все сберечь, даже то, что невозможно сберечь. Скупой подобен «огню светляка»⁴⁰, который ни освещает, ни разогревает. Зогайр о скупости так говорит: «кто богат и не благодетельствует избытками своему племени, без того обойдется оно и опозорит скупца»⁴¹. Арабы смотрели как на скупца даже на того, кто старается уклониться, когда у него ищут гостеприимства. Отсюда выражение: «скупее того, кто уклоняется»⁴². Приведем несколько рассказов, характеризующих человеколюбивые отношения арабов к другим. Между арабами был некто Хатим, поэт и воин. Он выражает свои чувства в одной касыде так: «беден, – я ничего не ищу для себя. Богат я зову других к участию в моих богатствах.. У других рабы составляют их сокровище; что касается меня, то я, благодарение Богу, сам хорошо управляю своим имуществом. Я отдаю его на выкуп пленных, на пропитание путешественников, на дела благодеяний вокруг себя». Хатим вменил себе в обязанность никому не отказывать, кто бы у него ни попросил. Один враг, избегая его, закричал ему: «Хатим, дай мне в дар свое оружие»! Он тотчас отдал ему свое оружие и прекратил преследование. Его друзья, подошедши к нему, упрекали его в неблагоразумии. – Чего хотите вы? возразил Хатим, и он просил у меня подарка!... Никогда я не скажу человеку, который просит у меня: я ничего не имею тебе дать. Когда мой друг будет скитаться по пустыне, а мое тело отдыхать в могиле, буду ли я чувствовать себя лишившимся того, что дал? Буду ли я наслаждаться тем, в чем я был скуп»? Хатиму случилось быть в стране Гамзы. Один бедняк, находящийся в плену, просил его быть сострадательным к его несчастию. Хатим отвечал: «я не имею при себе столько, сколько нужно заплатить за твою свободу, но ты не напрасно обратился ко мне». Хатим вел торговлю с племенем Гамзы и обещался доставить ему известное количество верблюдов для выкупа и в ожидании их прибытия Хатим сам занял место пленника. Племя Хатима во время голода впало в страшную бедность. Вечером Хатим и его жена, проведя сутки без еды, принуждены были, чтобы заставить своих детей позабыть голод и усыпить их, рассказывать им истории. Одна соседка, пришедши с жалобою, что ее детям нечего есть и что она оставила детей плачущими, подобно волчатам, просила о его сострадании. Хатим зарезывает свою лошадь Джуляб, разрезывает ее на части и зажигает огонь, чтобы изжарить. Возьми себе, сказал он соседке и дай своим детям. Разбуди наших, прибавил он, обращаясь к своей жене, и удовлетворите ваш голод». Затем он сказал: «стыдно, что мы едим одни, между тем все люди нашего лагеря испытывают голод». И он пошел, обходя всех, чтобы разделить ужин. Каждый торопился, чтобы воспользоваться его щедростью, а сам Хатим, завернувшись в плащ и спрятавшись в угол смотрел за пищею, не отведавши ни одного куска⁴³.

Но рядом с этою светлою стороною характера арабов, проникающею частную жизнь их, является другая, составляющая противоположность первой и обнимающая собою общественную жизнь арабов. Это отсутствие законных правил жизни и господство произвола и материальной силы в их междуплеменных и международных отношениях. У арабов не было ничего такого, что на юридическом языке обозначается словом «право». «Каждый для себя» – было руководительным началом их жизни и рычагом в их деятельности. Пословица: «в пустыне каждый враг другому»⁴⁴. определила раз на всегда отношения их к другим, с кем только приходилось им сталкиваться на пустынной аравийской территории. Эти свои враждебные отношения араб оправдывал преданием, что при разделе земли другие ветви человеческого рода овладели счастливым и богатым климатом, что несчастный Измаил получил во владение пустыню. Потомство его поэтому имеет право хитростью и насилием возвратить часть наследства, которого он был лишен несправедливо⁴⁵. Этим преданием араб оправдывал грабеж, воровство и хитрость, которыми он пользовался в пустыне, как средствами существования. Под влиянием приведенного предания у арабов сложился взгляд на грабеж, как на ремесло. А такой взгляд в свою очередь развил у араба своеобразное воззрение на труд. Занятие трудом и сникание средств к жизни мирными способами было для него унизительно. Поэтому в своей жизни он предпочитал ленивую и гордую бедность трудовой и униженной жизни и стремился к приобретению ленивого и гордого богатства, основанного на грабеже. Грабеж, таким образом, в глазах арабов пользовался уважением и имел значение победы. Ограбить путешественника было в их глазах также похвально, как взять город приступом или овладеть провинцией⁴⁶.

В международных отношениях у арабов самосуд и личная расправа решали все столкновения, и меч был единственным ручательством правоты. Меч решал всякое дело и всякую распрю; красноречие являлось по большой части после того, как меч уставал действовать. «Кто не оскорбляет людей, будет оскорблен ими» – было моральным советом извлеченным Зогайром, сыном Абу-Сольмы из его долговременной жизненной практики. Отсюда чрез всю историю доисламических арабов проходит непрерывный ряд войн. Войны арабов редко велись с другими народами и редко принимали наступательный и оборонительный характер, но исключительно были междоусобные и велись арабами друг с другом. Что касается характера их, то междоусобные войны средних веков, когда война была законом феодализма, могли дать лишь слабое представление о тех войнах, которые происходили в Аравии. Там войны были смягчаемы влиянием церкви и обязанностями рыцарства; здесь при неустройстве общества, разрозненности и отдельности арабских племен они не находили никакой нравственной сдержки и не имели никакого над тобою нравственного контроля; поэтому они были особенно часты и продолжительны. Убийство и оскорбление лица требовали мести, а месть, коль скоро она вызывала на удовлетворение целое племя, всегда влекла за собою междоусобную войну. Из времен, предшествовавших Мухаммеду, или невежества, как называют их арабские писатели, предание упоминает о 1700 битвах⁴⁷. Зогайр по арабским преданиям, в течение своей жизни дал двести сражений, а об одной войне Дахи предание говорит, что она продолжалась 40 лет непрерывно, так что ни одна кобылица не давала детей, потому что война не оставляла ни на одну минуту их в покое»⁴⁸.

Родовая месть была среди арабских племен в полной силе, возникала, по самым ничтожным и оканчивалась продолжительною кровопролитною войною. «Кровная месть, говорит Хвольсон, чисто семитический порок, и хотя она является и у народов других племен, у арабов однако она получила совершенно юридическое основание и сила предания сохранила у них на этот счет известные законы. При встрече на дороге арабы обыкновенно не сообщают друг другу своих имен и своего происхождения из боязни, чтобы не обнаружилось, что праотец одного был убит праотцем другого и «что поэтому на одного из них ляжет долг совершения кровной мести⁴⁹. Понятие мести у арабов выходило из того положения, что честь семьи, общества и племени священна. Убийство или оскорбление личности было нарушением чести целой семьи, общества и племени, смотря по важности убитого или оскорбленного и ставило последних в состояние мести семье, обществу и племени убийцы и оскорбившего. Одна кровь или голова по большей части знатного в роде могла искупить убийство и нарушение чести. Начиналась систематическая месть, продолжавшаяся до тех пор, пока не приобреталась цена крови. По народному верованию арабов, когда убийство было совершено, птица вышедшая из головы (седалища души) мертвого, летает вокруг могилы, крича: «дай мне пить»! до тех пор, пока родственники не окончат своей мести. Могила умершего не отомщенного бывает мрачна; она сияет, когда виновный наказан⁵⁰. Впрочем у арабов часто вместо головы убийцы и оскорбившего была в употреблении, так называемая, цена крови, которая была различна и, смотря по важности убитого и оскорбленного, простиралась от 10 до 200 верблюдов⁵¹.

Для характеристики воин, а вместе и мести у арабов, заимствует у Десверже описание одной войны имеющей в основании месть.

«Верблюдица одной женщины, по имени Басу, была убита Куляйб-Вайлем, начальником таглибитов. Шурин Куляйба, Джассас-Бен-Моррах из племени Бену-Бекр, оказавший гостеприимство этой женщине, счел долгом отомстить обиду, нанесенную чужестранке, которая находилась под его кровлею и убил Куляйба..., могущество и гордость которого, вероятно, служили предметом зависти. Убийство такого знаменитого воина требовало непременной мести. Несколько таглибитов, посланные Мухалхилем, братом Куляйба отправились к Морраху, отцу убийцы и сказали ему: «Вы допустили большую несправедливость, убив Куляйба в отмщение за потерю верблюдицы; вы разорвали все кровные связи и нарушили наш союз. Не смотря на то, мы не пожелали употребить против вас хитрости и напасть на вас, не представив вам наперед средств примирения. Мы предоставляем вам на выбор четыре способа для нашего удовлетворения, которое обеспечит вашу безопасность и которым мы удовлетворимся. – Какия ваши предложения? спросил Моррах. – Возврати жизнь Куляйбе, отвечали посланные, или выдай нам Джассаса, его убийцу, чтобы его кровь, пролитая нашими руками, искупила убийство Куляйба; или, если тебе угодно, выдай нам его брата Хамама, который заменит нам его; или, наконец, ты сам отдайся в наши руки и твоя кровь заменит виновного. – Возвратить жизнь Куляйбе, отвечал Моррах, не возможно. Джассаса внезапно поразил удар судьбы; конь унес его с наших глаз и я не знаю, где он скрывается. Хамам окружен десятью детьми, столькими же братьями и племянниками, которые все отважнейшие наездники своего племени, а они никогда не согласятся выдать его, чтобы я передал его вам для искупления своею кровью преступления, в котором виновен другой. Что же касается меня, то я знаю, что первые неприятности войны обрушатся на меня и что я по необходимости должен сделаться первою жертвою, но я не желаю предотвратить час моей смерти. Впрочем я даю вам на выбор следующие два предложения. Вы видите этих детей, которые остались у меня и которые все повисли на шее своей матери; возьмите, кого вам будет угодно, приведите его в лагерь и зарежьте его, как режут ягненка, или лучше возьмите тысячу черных верблюдов и заложника, выбрав его между детьми Бекра. На это предложение недовольные послы отвечали: «Смеешь ли ты предлагать кровь ребенка или молоко верблюдов вместо крови Куляйба»!

«Война была решена и продолжалась 40 лет, Мухальхиль, брат Куляйбы, искусный поэт, который до сего времени воспевал удовольствия любви и хорошего стола и был известен под именем рассказчика баляс (зираниса), сделался непримиримым врагом всех тех, которые принадлежали к племени убийцы его брата. С того времени его песни были песнями о войне и угрозах; позднее, делая намек на название, которое носили его стихи, он восклицал: «ах, если бы мой брат мог приподнять землю, которая скрывает его, и видеть какие потоки крови я пролил в отмщение за него, что бы он подумал о том, которого обыкновенно называли «рассказчиком баляс». Множество кровопролитнейших сражений, в которых превосходство всегда было на стороне таглибитов, не могли удовлетворить мести Мухальхиля; он продолжал ненавидеть всех потомков Бекра, хотя многие семейства этого большого племени отказались продолжать распрю, находя ее несправедливой. Между начальниками Бекридов, которые отделяли свое дело от дела Джассаса, был Харитс-Вен-Оббат, замечательный по своим подвигам воин и мнение которого было так благоприятно для Мухальхиля, чтобы сын его Буджайр был убит им. Он воскликнул: «Будь благословенна эта смерть, которая восстанавливает мир между племенами Бекра и Таглиба». Он воображал, что убийство такого лица, как его сын, будет сочтено достаточным вознаграждением за смерть Куляйба; но не такого мнения был Мухальхиль, который сказал юному начальнику, убивая его: «прими свою смерть за ремни сандалий Куляйба! Куляйб остается еще неотомщенным». От этих слов Харитс впадает в ярость и становится во главе отрядов Бекридов, чтобы идти против отрядов Таглиба. Встретившись с врагами, он устремился на них и разбил их на голову; сам Мухальхиль, поэт-воин, намеревался обратиться в бегство, как был взят Харитсом. Пылая местью, этот последний, не узнав его, спросил: «кто бы ты ни был, я даю тебе свободу, если ты укажешь мне Мухальхиля». «Даешь ли ты мне в этом слово?... возразил тот. – Даю. – Ну, так я Мухальхиль.» Возбужденный недавнею обидою, имея в своих руках убийцу своего сына, Харитс не изменил своему обещанию. Он отпустил Мухальхиля, довольствуясь тем, что отрезал у него несколько волос, чтобы не могли сомневаться, что он был в его власти. Спустя несколько времени Харитс, давший сначала обещание не соглашаться ни на какое примирение с потомками Таглиба, согласился положить конец своему мщению и оба племени примирились после сорокалетнего раздора.

«Легко определить время этой войны, потому что немного спустя, как она была окончена, два соперничествующих поэта, Харитс-Бен-Хиллиза и Амру бен Культсума читали в присутствии Амр- Бен-Мондзира царя Гиры, царствование которого относится к 562 году по Р.Хр., поэмы, которые они составили каждый в честь своего племени, надеясь, при посредстве царя, положить конец раздорам, которые грозили возобновлением войны. Когда потомки Векра и Таглиба предстали пред царем, Амру-бен-Култсум из племени Таглиба занимает место в стороне от него. Харитс, который был покрыт проказою, поручил бы кому-нибудь из своих прочитать поэму, но желая выиграть от образа чтения ее, он сказал: «хотя мне и очень неприятно, что буду говорить пред царем, к которому не иначе будет обращено мое слово, как из за семи занавесок, и что будут вымывать следы от моих ног, когда, я буду возвращаться, однако для меня будет приятнее подчиниться всем унижениям, чем поставить в неприятное положение ваше дело». Таким образом он прочитал начало своей поэмы, будучи отделен семью занавесками от того места, которое занимал царь. При первых стихах царица воскликнула: «никогда такой красноречивый человек не говорил за семью занавесками». Царь, растроганный этим словом, приказал удалить одну. Скоро царица повторила тоже самое до семи раз, и царь при каждом разе приказывал удалять по одной из занавесок, которые отделяли его от поэта. Харитс очутился в присутствии царя на одном и том же ковре. Между тем его речь воодушевлялась по мере того, как он увлекался изложением своего произведения, и такова была сила его чувства, что конец его лука, на который он опирался, пронзил ему руку и он не ощущал никакой боли. Амру согласился быть посредником между двумя племенами с условием, чтобы потомки Векра представили ему 70 заложников, выбранных из самых знатных между ними и в случае, если потомки Векра выиграют свое дело, то их заложники будут им возвращены; в противном случае Амру отдаст их пленниками в руки потомков Таглиба. Когда Харитс окончил речь, Амру велел отрезать спереди волосы у заложников Бекра и отдал эти волосы Харитсу, который смотрел на них, как на трофей. Поступая так, царь хотел дать понять, что он смотрит на заложников Бекра, как на законно принадлежащих потомкам Тахлиба, но что он, благодаря Харитсу, их защитнику, и в доказательство удивления, которое произвел на него его талант, согласен на их свободу»⁵². Таким образом, когда грубые, кровожадные инстинкты арабов пресыщались, борьба заканчивалась поэтическим турниром.

Страсть к поэзии составляет также отличительную черту характера арабов⁵³. Привыкши проводить время среди грабежа и войн, араб не встречался без того, чтобы не посражаться либо оружием, либо словом. Каждый год они в определенное время прекращали войну оружием и вели ее словом. Для этой цели особенно в священные месяцы арабы обыкновенно назначали собрания в Мекке, на которые собирались герои, чтобы воспеть свои подвиги и славу своего племени в поэмах. Они писали их золотыми буквами и привешивали к храму Каабы. Такая борьба была в тоже время борьбою добродетели, потому что в поэмах воспевались великие события, мужество, свобода, гостеприимство, геройская отвага в грабеже, терпение, войны, месть и проч. Борцы-поэты были людьми уважаемыми в племени. Поэзия арабов отличалась лиризмом; в ней выражалось сильное излияние чувствительной и страстной души араба и, как в жизни, сказывался независимый дух араба. В ней он следует не рассудочной логике, но проявлениям своих чувств и страстных движений, не умеряемых мыслию. «Поэзия семитов, говорит Хвольсон, преимущественно субъективная, вследствие чего при описании ими величественного явления природы, например восхождения солнца или тому подобного, мы от него узнаем более о чувствах, которые он имел при созерцании описываемого явления, чем о самом явлении. Впечатлительность семита придает его поэзии необыкновенную силу и искренность..... Личность с резко выдающимися чертами характера всегда будет в состоянии удачно изобразить собственные свои чувства и впечатления, но к описанию чужих она неспособна: для того ей необходимо выйти из своей обособленности, что для подобной личности дело не легкое»⁵⁴. Вследствие такого характера семитической поэзии, поэзия арабов резко отвечает характеру их жизни и, являясь отражением противоположностей их характера, отличается резкостью переходов от выражения горячей любви к кровожадной жестокости, от благородных чувств великодушия, благородства и честности к грубым чувствам жестокости, обмана и хитрости и проч. Для наглядного представления характера поэтического творчества арабов приведем отрывки арабской доисламической поэзии, вполне отражающей чувства араба-кочевника, возбуждаемые его скитальческим образом жизни среди палящей аравийской пустыни.

«Если ты видишь меня, говорит главный стрелок племени Азд, Шанфора, – без крова, без обуви, под жарким солнцем, будто дочь песков, – змею, то знай: я властитель терпения, львиное сердце ― моя одежда, твердость духа ― обувь. По временам я беден и снова богатею; но тот только и богат, кто не страшится ни разлуки, ни смерти. В холодную ночь, когда охотник сожигал свой лук и стрелы, чтобы отогреться у скудного огня и нередко пробирался сквозь мрак и дождь; мне сопутствовали: голод, ненастье, ужас и трепет.·В эту ночь я осиротил детей, пустил жен вдовицами и воротился, как и пошел, а ночь была еще темнее».

«От ранней зари я перебегаю равнины, как легкий волк; он спорит с вихрем, стелется, прядает по ущельям и, не находя добычи, громко зовет исхудалых старолицых сверстников: они несутся на знакомый клич, качаясь, будто жребийные стрелы в руках опытного метателя-игрока, будто вожаки пчелиного роя, направляющие полет к высотам, где пчеловод расставил для них шесты. Стеклись свиреповидные, неприступные, с оскаленною широкою пастью и челюстями, похожими на расщепленное дерево: завыл один и пустыня огласилась воем, будто стоном матери над свежей могилой; он смолк, – бесприютные молчат, внимают его утешениям и забывают общее горе. Раздаются ли вновь его жалобы, – целая стая вторит ему и опять прекращает плач. Там где бессильны жалобы, терпение лучшее средство. Но вот он воротился, и все кинулись за ним; они бегут, затаив в себе нестерпимые муки».

Другой поэт-бедуин, Имру-ль-Кайс так горюет о возлюбленной: «Остановитесь любезные товарищи поплачем в память возлюбленной, в воспоминание этого шатра, который был раскинут при подошве песчаного холма, между Зухулем и Хавмелем. Между Тузихом и Альмикратом дыхание полуденного ветра и аквилона, попеременно бороздивших лицо песков, не изгладило еще следов ее обиталища»⁵⁵.

В умственной жизни доисламических арабов было развито более воображение, чем рассудок. Араб был более склонен к мечтам фантазии, к созданию идеалов, чем к рассудочной деятельности к абстрактным представлениям и умозрениям. Красноречивейшим доказательством этого может служить вероучительная книга мухаммедан, Коран. В ней, если мы исключим спиритуалистические идеи, заимствованные из христианства и иудейства, обнаружатся прибавки Мухаммеда, богатые фантазиею·, но бедные и неразумные содержанием. Это же самое можно заметить и в доисламических произведениях арабской поэзии. В них тоже богатство фантазии, но сухость и бесплодность содержания. Они содержат в себе представление из мира конкретного, который был доступен непосредственному созерцанию араба. А какова была сухость, однообразность этого мира, само собою понятно из самого названия пустыни. Если араб и уносился в чуждый от окружающего мир и воображение созидало идеализированные образы разнородные с окружающим, то до всего этого он мог возвышаться только путем отрицания окружающего и таким образом созидать образы противоположного окружающему характера. Таким идеализированным миром естественно должен быть тот, где, в противоположность пустынному зною и бесплодию, зелень, плоды, холодные воды, свойственная арабу лень, – где вся жизнь проходит в еде, питье и чувственных удовольствиях вошедших в состав мухаммеданского представления о рае.

Особенная сила воображения и напряженная его деятельность в ущерб другим душевным силам отзывались невыгодно на сердечной жизни араба. Являлось, что чувства араба были не спокойными сердечными чувствами, проведенными чрез рассудочной анализ, но необузданными и порывистыми страстями, доходящими до фанатической экзальтации и возбужденными разгоряченным воображением. Страсти у арабов скоро и утихали. Чтобы возбудить их стоило сказать арабу о каком-нибудь предмете близком его внутреннему миру, стоило напомнить о когда-то совершившемся убийстве какого либо предка, стоило увидать проходящий караван; а чтобы утишить их, стоило путешественнику занести ногу в отверстие его шатра и араб не чувствует недостатка в решимости осуществить свое дело, восстановить забытую месть, совершить убийство, ограбить приближающийся караван и угостить гостя. Он потом спокойно сам ест обагренный чужою кровью кусок хлеба и угощает им путешественника. Нужно заметить при этом, что страсти арабов ни сколько не смягчались, но напротив развивались среди необузданной удали, грабежа и убийств, передавались потомкам и таким образом отмечали всю жизнь араба бедствиями.

При независимости своего положения, проникающего его общественную и частную жизнь, арабы чувствовали единственную зависимость от Бога, управляющего людьми под видом судьбы и рока. Эта зависимость обусловливалась не столько характером арабов, сколько условиями жизни, в которые он был поставлен свойством аравийской пустыни, а они были таковы, что заставляли араба вести борьбу с нуждами и оспаривать на каждым шагу свое существование у неблагодарной почвы. «Нигде человек не чувствует себя таким беспомощным, как в этих ужасных безлюдьях (пустыни). Общественная жизнь слаба. Взаимной помощи и услуг почти нет. Человек весь предоставлен себе, своим собственным силам и средствам. И хотя нужда и ежедневные опасности развивают предприимчивость, отвагу и энергию характера, но за то ставят благосостояние и самую жизнь в полную зависимость от случая. Не даром Риттер называет страны эти «самым антипромышленным пунктом земли». Нигде природа так не изолирована, не лишила человека в такой степени постоянных обеспеченных ресурсов для жизни, как здесь. Правда, что и нужды его тут не велики. Один верблюд может доставить ему пищу, одежду и материал для топлива. Но не каждый бедняк может иметь верблюда. Обладание им есть уже известная степень довольства. Существование нищего араба совершенно предоставлено игре прихотливого случая. Сегодня он встретил финиковую пальму и утолил свой голод; завтра нашел страусовое перо и продал на ближайшем рынке. Но послезавтра может не представиться подобного случая. Он пристанет к шайке таких же как он голодных пролетариев и ограбит караван.... А если караван отобьется, а если вовсе не будет каравана, а если никто не подаст ему милостыни? Что тогда? Голодная смерть со всеми своими ужасами! Останется одна надежда, это милость Аллаха. Он велик, он всемогущ и благ. Он спасает если захочет; но захочет-ли?... Полная безграничная зависимость, совершенная преданность Его воле, то чувство, та религия, которую после Мухаммед назвал характеристическим именем «ислама», т.е. покорности, преданности Богу и Его воле, является естественным плодом такого безвыходного положения араба. Это не гордый эллин в своей прекрасной и роскошной стране, с достоинством относившийся к своим олимпийцам, самоуверенно сложивший дерзкий миѳ о Прометее. Это раб, ползающий у ног своего господина и с трепетом ожидающий у него счастья и несчастия, жизни и смерти. Пред лицом, пред произволом этого всемогущего мировладыки он сделается фаталистом, фанатиком, рабом. С подобострастием станет он падать ниц пред каждым ловким честолюбцем, который сумеет уверить его, что он избранник Аллаха. В огонь и воду, в пыл сражения и на штурм крепостей пойдет он за всяким, кто поведет его именем Аллаха и объявит себя исполнителем Его воли»⁵⁶. Эту же покорность судьбе изобразил и Зойгар сын Абу-Сольмы: «кто прожил восемьдесят лет, клянусь, соскучился; мне уже известно что случилось ныне, вчера и прежде; лишь скрыто завтрашнее. Вижу, смерть, слепая верблюдица кого ударит ногою, убивает; на ком сделает промах, тот живет и стареется.... Кто боится стрел смерти, того они настигнут, хотя бы он взошел по лестнице до небес»⁵⁷.

Таким образом жизнь арабов представляет, за исключением некоторых добрых качеств, брожение страстей, ничем не сдерживаемых порывов. Невежество жестокость, презрение опасностей и смерти, неустрашимость и энергия духа – вот черты, которые лежали в характере арабов и способствовали сильному развитию воинственного их духа. Кровожадные инстинкты обнаруживались с сильным напряжением и подавляли добрые стремления арабов, вследствие этого часто нарушавших лучшие свои обычаи гостеприимства, щедрости и благородства и проч. Почти не простираясь за пределы Аравии, по причине племенной своей разрозненности, арабы безотчетно искали удовлетворения своих страстей в своей собственной стране. Арабы любили, благотворили, но всего более свирепствовали, грабили, мстили, ненавидели и воспевали свои кровавые подвиги в поэтических произведениях в своей собственной стране. Только изредка делали они хищнические набеги на другие страны и служили в войсках других народов. Так известно, что Иоанн Гиркан вербовал иностранцев для иудейского войска и преимущественно арабов, вполне уверенный в их необузданной воинственности⁵⁸. При таких отличительных чертах·характера арабам недоставало внутреннего, единения, которое бы сплотило их в один народ; недоставало человека, который бы прекратил внутренние раздоры, давши народным страстям другое направлении.... Таким человеком был Мухаммед, араб по рождению. Он обнародовал новое религиозное учение, которое и послужило для его единоплеменников лучшим объединением внутренним и внешним; узаконив в Коране «священную войну с неверными», он собрал под свое могущественное «религиозное» знамя все разрозненные дотоле арабские племена и, чтобы отвлечь их от междоусобного истребления и грабежа, направил их на истребление и грабеж остального неарабского, немусульманского мира...

Читателей вероучителей книги мухаммедан, Корана, отчетливо выражающего собственные чувства Мухаммеда, обыкновенно поражает та двойственность, какая господствует в тоне и содержании излагаемого здесь учения. При чтении Корана в представлении читателя, следящего за выражениями чувств Мухаммеда, сменяется множество образов самого противоположного свойства: Мухаммед представляется читателю то снисходительным, то кровожадным; то кротким, то жестоким; то миролюбивым, увещевающим и других пребывать в мире, кротости и любви, то воинственным, побуждающим и других упиваться кровью неверных. Такая изменяемость в чувствах Мухаммеда зависела, по нашему мнению, от обстоятельств, в какие основатель ислама был поставлен своею деятельностью. В предлагаемом очерке обстоятельств жизни Мухаммеда, мы постараемся объяснить эти противоречивые показания Корана относительно характера Мухаммеда, стараясь быть кратким в том, что в жизни его не относится к предмету нашего сочинения. Отсюда мы увидим насколько учение о священной войне мухаммедан зависело от обстоятельств жизни Мухаммеда.

В шестом веке, среди сильного разгара народных страстей арабов, ознаменовавших переход их к новому периоду исторической жизни, когда Аравию охватило религиозное движение вследствие недовольства существующею языческою религиею, является Мухаммед. Происходил он из корейшитского колена, из фамилий Хашимитов. Родился он в Мекке в 570 или 571 году. Родителями его были Абдаллах и Амина. Детство Мухаммеда было несчастливо. Он не видал своего отца, потому что Абдаллах умер двумя месяцами ранее рождения сына. Мать Мухаммеда, Амина не могла кормить сына и в продолжение нескольких дней и отдала его для кормления бедуинке Халиме. Но едва Халима, по истечении двух лет, отняла Мухаммеда от груди, как, обеспокоенная его припадками, должна была возвратить его матери. Когда Мухаммеду было около шести лет, он лишился и матери, которая умерла во время своего путешествия в Ястриб (Медину), куда она ходила, чтобы представить своего сына родственникам. Мухаммед таким образом остался круглым сиротой, получив в наследство старого раба, Умм Аимана, к которому Мухаммед питал особенную привязанность, и пять верблюдов. Мухаммед был взят своим столетним дедом Абдуль-Муталлибом. Но старик три года спустя после этого (758 г.) умер, и Мухаммед, будучи восьми лет, перешел в дом своего дяди Абу-Талиба, называвшегося Абд-Манафомь (т.е. рабом идола Манафа). Абу-Талиб состоял в должности Рифадза в обществе вспомоществования хаджиев⁵⁹. Будучи тридцати лет (583), Мухаммед по торговым делам путешествовал в Сирию со своим дядей и в Босре был встречен известным монахом Бахирою. По возвращении из Сирии, Мухаммед принял участие в войне Фиджар, которая произошла между гавазинцами и корейшитами, в 584 г. По поводу войны Фиджар некоторые корейшиты составили союз с целью предупреждения между арабскими племенами несогласий, которые нередко приводили их к долгим и кровопролитным войнам. Это был союз покровительства слабым и защиты Хаджиев⁶⁰. Мухаммед принял участие в этом союзе. Между тем бедность заставила Мухаммеда принять на себя унизительное и предназначаемое арабами для женщин и рабов занятие пасения стад и был пастухом в течение почти восьми лет (586–594). Это занятие дало ему возможность развить в себе особенную наклонность к мечтательности. Позднее Мухаммед гордился своим пастушеским занятием, находя сходство своей судьбы с судьбою Моисея и Давида, которые от стад были призваны на свое высокое служение⁶¹. Несмотря на такое унизительное занятие, Мухаммед пользовался уважением в глазах соотечественников и получил от них название «Аль-Амин» т.е. верный. В 605 г. по Р. Хр. Мухаммед, когда ему было около 35 лет, принимал участие в возобновлении Каабы⁶². Существует предание, что он разрешил спор, возникший тогда между начальниками корейшитских фамилий по поводу того, кому положить черный камень при перестройке Каабы на его прежнее место⁶³. Поступивши на службу к богатой вдове, своей родственнице, Хадидже, Мухаммед своею торговою изворотливостью и честностью заслужил ее внимание. Когда Мухаммеду было 25 лет, а Хадидже 40 лет, последняя предложила ему в 595 г. свою руку⁶⁴. Брак с Хадиджей был для Мухаммеда началом его будущности и положил начало его семейному счастью. Около этого времени он способствовал разрушению попытки Османа, сына Хуварита, который, приняв христианство, вознамерился было подчинить Мекку владычеству Римлян⁶⁵.

В следующей за вступлением в брак своей жизни Мухаммед в течение 24 лет проявлял в своей жизни противоположные черты арабского характера. Он обладал красивою, величавою наружностью и изяществом манер и поражал своим проницательным взором, гибким, проницательным и плодовитым умом, обширною и остроумною памятью, пылким воображением, богатою фантазиею; наконец он обладал честолюбивым, нетерпеливым и раздражительным характером и духом, страстными движениями сердца, великодушием, доброжелательностью и лукавством. В семейной жизни он отличался большим сладострастием⁶⁶.

По мнению Придо, в голове Мухаммеда рано начали созидаться честолюбивые планы. Зная, что предки его были начальниками своего племени и пользовались громкою славою у соседей, Мухаммед под живым воспоминанием минувшей бедности, едва не затмившей его род, находил после женитьбы на Хадидже возможным и удобным восстановить угасающую в его лице славу предков и поставить себя на ту высоту, на которой стоял прадед его Хашим⁶⁷. Для Мухаммеда наступила критическая минута, которая должна была определить его жизнь, дать ей то или другое направление. В 40 лет он достиг того возраста, когда, по мнению арабов, человек достигает зрелости и силы, когда по учению мухаммедан, пророки получали дар пророчества. До сего времени Мухаммед чтил национальную языческую веру и, не обнаруживая особенного благоговения к идолам, подобно своим свойственникам, нисколько не отвращался от видимого почитания Каабы. Но сомнения, возникающие в его душе относительно существующей религии, заставляли Мухаммеда особенно остановиться на религиозной жизни своих соотечественников. После долгих и усиленных размышлений, во время прогулок по окрестностям Мекки и уединения на горе Хира, Мухаммеду представлялось, что идолослужение, которому безотчетно предаются его соотечественники, не есть религия Авраама, что религия последнего состояла в служении единому Богу. Среди таких размышлений все силы души Мухаммеда приходили в сильное движение: мыслию он уносился к давнопрошедшему и стремился постигнуть тайны мира невидимого, существо Божие, Его провидение и промышление и другие вопросы бытия и жизни, насколько они доступны пониманию. Своим воображением он переносился к настоящему и будущему своих соотечественников и выражал свои чувствования и желания в поэтических. картинах. Находясь под сильным влиянием и давлением возбужденной душевной деятельности, Мухаммед позабывал свою тленную телесную оболочку. Однообразная обстановка пещеры горы Хира, в которой, по преимуществу, Мухаммед любил предаваться размышлениям и мечтам, усиливала и без того уже возбужденную жизнь души его. Так во время сильного напряжения душевной деятельности, Мухаммед однажды, в месяц Рамазан 611 или 612 года, получил первое мнимое откровение, свидетельствующее о его мнимо-божественном посланничестве: «Читай во имя Господа твоего, который сотворил все, который сотворил человека из сгустившейся крови. Читай, ибо Господь твой всех щедрее. Это он научил его (человека) пользоваться, пером. Он научил человека тому, чего человек не знал»⁶⁸. Таково было мнимо-пророческое посвящение Мухаммеда. Нельзя, на основании приведенного места Корана, не заметить той борьбы, которая происходила в душе Мухаммеда и решала вопрос быть или не быть ему преобразователем народной религии. В его душе происходила борьба между внутренним сознанием своего ничтожества и невежества и честолюбивым стремлением к славе. Вступая на поприще проповеднической деятельности, он естественно задавал вопрос: признают ли его за посланника Божия арабы, от которых, за исключением происхождения своего от славного и уважаемого рода, он нисколько не отличался по своему умственному образованию? Поэтому ему нужно было утвердить прежде всего свое умственное превосходство над окружающею средою. Для этого он пользуется зиждительным свойством Творца, который, если уже человека сотворил из сгустившейся массы крови, то тем более, по представлению Мухаммеда, мог сделать неученого ученым: последнее дело менее трудно, чем первое. Утвердив таким образом свое умственное превосходство над соотечественниками, Мухаммед получает другое мнимое откровение уже в положительном духе. «О ты покрытый плащом!⁶⁹ Вставай и предостерегай людей. Прославляй Господа твоего; одежды свои держи чисто, а гнусности (идолопоклонства) избегай. Не раздавай чтоб собрать. С терпением ожидай Господа твоего»⁷⁰. По получении этого мнимо-откровения Мухаммед в течение четырех лет тайно проповедовал свое учение.

Первыми последователями Мухаммеда в четырехлетний период до времени его открытой проповеди были, кроме Хадиджи, люди окружавшие семейный очаг Мухаммеда и лучше знавшие его. Таковы: Алий, сын Абу-Талиба и двоюродный брат Мухаммеда; Зейд, усыновленный раб Мухаммеда; Абу-Бекр, сын Абу-Когафа, богатый купец из фамилии Тайма, замечательный по своей проницательности и красноречию; Зобайр, сын Аль-Аввама, племянник Хадиджи; Тальха из одной с Абу-Бекром фамилии; Саад-бен-Абу-Ваккас, родственник Мухаммеда, первый проливший кровь за ислам; Омайр, брат Саада; раб Биляль, сын Раббаха, бывший впоследствии первым муэззинном⁷¹ у Мухаммеда; Осман-бен-Матцун, аскет; купец Осман бен-Аффан, занимавшийся продажею рабов, бывший впоследствии третьим халифом и проч. Вейль и Придо насчитывают всех первых последователей Мухаммеда до сорока человек⁷².

Так началось религиозное движение в Аравии, во главе которого стоял Мухаммед, получивший в 611–612 г. мнимое откровение, побуждавшее его открыто выступить на проповедь о едином Боге. «Дай им знать, что тебе приказано и удали их от язычников. Мы поможем тебе против тех, которые насмехаются, которые помещают рядом с Богом другие божества. Они узнают истину. Мы знаем, чем стесняется твое сердце, когда ты слушаешь то, что говорят. Но прославляй хвалы твоего Господа и будь с теми, которые простираются. Покланяйся Господу, пока не случится то, что определено» (т.е. смерть)⁷³. Получив откровение открыто выступить на проповедь своего учения, Мухаммед поселяется в доме одного араба, Аркама против Каабы, находящемся в самой населенной части города, на скате холма Сафы; мимо этого дома должны проходить богомольцы, посещающие Мекку с религиозною целию⁷⁴. Первые шаги Мухаммеда в открытой проповеди были тихи и рассчитаны. Он старается сдержать свою нетерпимость к идолопоклонству и преимущественно с бедуинскою осторожностью старается войти в дух своего народа и зорко следит за каждым произведенным им впечатлением. Его проповедь отличается краткостью и силою возбуждения. Учение, проповедуемое Мухаммедом, не заключало в себе неслыханных знаний, но было повторением давно уже возвещенных миру истин. Мухаммед провозгласил веру во единого Бога, милостивого и милосердаго, творца неба и земли; промыслителя, который осыпает человека благодеяниями; воздаятеля и мстителя в будущей жизни, где человека ожидают награды и наказания; всемогущего, вечного, беспредельного, видящего тайные и явные дела человека и предопределяющего заранее участь людей. Наряду с верою в Бога, Мухаммед поставил веру в пророчество. Свою новую религию Мухаммед назвал «Исламом», соединив с этим понятием представление о совершенной, арабской преданности человека воле Божией. Поэтому исповедующих ислам Мухаммед назвал «мусульманами».

Проповедь Мухаммеда скоро обратила на себя внимание противной ему парт, во главе которой находились корейшиты; его дядя Абу-Лягаб, Абу-Софиан, Абу-Джагль и другие личности, близко знавшие Мухаммеда, для которых самозваный пророк казался смешным. В первое время их неприязнь к Мухаммеду выражалась в насмешках над ним. Они называли его поэтом, чародеем одержимым злым духом, лжецом, обманщиком, краснобаем, а его проповедь ― сетями, приготовленными для глупцов⁷⁵. Впрочем тогда же были и неприязненные столкновения, в которых принимала участие физическая сила. Шоль рассказывает один случай такого столкновения. Однажды мусульмане во главе с Саадом отправились за город, чтобы совершить обряд молитвы на прилежащей к Мекке долине. Несколько противников-язычников вздумали помешать им и посмеяться над ними. Саад схватил ослиную челюсть и поразил насмешников. Таким образом, восклицает Шолль, пролита была первая кровь за ислам!⁷⁶ Подобные неприязненные отношения сильно возмущали Мухаммеда, так как сильно кололи его самолюбие и парализировали его честолюбивые стремления. Теперь его проповедь теряет свой ровный и спокойный тон и принимает характер полемический. «Говорили: оставим ли мы своих богов для глупого поэта? Нет; он принес вам истину и подкрепляет предшествовавших посланников»⁷⁷. «Клянусь звездой, когда она заходит, что ваш соотечественник, корейшиты, не заблудший и не обманутый; он не говорит вследствие какого-нибудь волнения своих страстей. Коран – единственное откровение, которое ему сделано»⁷⁸. «Клянусь мудрым Кораном, что ты ― посланник, идущий по пути истинному, вследствие откровения Могущего, Милосердого»⁷⁹. Так полемизирует Мухаммед со своими противниками. Чем далее шло время, тем раздражительнее и ожесточеннее становится проповедь Мухаммеда, пока наконец она не завершилась проповедью меча.

Мнимые откровения не оправдывали Мухаммеда в глазах его противников, не смывали с него той грязи, которою последние забрызгали его мнимо-пророческий характер, а только еще более ожесточали его врагов, так что они стали прибегать к решительным мерам. К таким мерам побуждало противников Мухаммеда и постоянное увеличение мусульман и усиление его власти и силы, что очень естественно могло грозить противной партии опасностью быть отомщенными Мухаммедом за насмешки. С другой стороны противники его видели в нем не столько религиозного реформатора, сколько политического, стремящегося уничтожить их дорогую независимость и ввести тиранию⁸⁰. Поэтому они обратились к дяде Мухаммеда, Абу-Талибу с просьбою, чтобы он посоветовал своему племяннику или оставить свои стремления, или выйти из города. Когда Мухаммед узнал об этих требованиях, то сказал: «Дядя! хотя бы вооружили они против меня солнце по правую руку и луну по левую – и тогда, пока не велит мне Бог или не возьмет меня отсюда, я не оставлю своего дела»⁸¹. Не смотря на такой ответ, Мухаммед сознавал слабость своей силы и своих сторонников. Кроме того и сторонники его при своей малочисленности были робки и боялись открыто признаваться мусульманами: только 12 человек в начале 616 года открыто признавались исповедниками ислама⁸². Поэтому Мухаммед посоветовал своим последователям оставить Аравию и удалиться в Абиссинию, чтобы найти там убежище у одного христианского князя. Сам же он между тем попытался войти в мирные отношения с корейшитами и сделал даже им уступку, решаясь оставить неприкосновенным служение арабским божествам Лат и Узза с тем условием, чтобы противники признали его посланником божиим и оставили бы предубежденный взгляд на него, как на одержимого бесом⁸³. Впоследствии Мухаммед раскаивался в этой уступке⁸⁴. Но когда эти уступки ни к чему не повели и противники остались непреклонными пред исламом, Мухаммед, не опасаясь за своих последователей, – так как робкие удалились из Мекки, а влиятельные, сильные и готовые подать руку помощи во время опасности остались при нем, – начинает действовать с особенною энергиею и раздражительностью. «Горе тому, кто осмеливается придавать Богу товарищей недостойных его величия! Горе тому, кто подобно Фараону, образцу нечестия, осмеивает посланников всемогущего Бога и не верует производимым Им знамениям»! В тоже время Мухаммед старается обещанием будущих наград увлечь в свою веру одних и угрозою мучений других; является таким образом в проповедях Мухаммеда изображение рая для истинных последователей или мусульман и ада – для нечестивых.

В изображении рая и ада Мухаммед прибегает к возбуждению чувственности и суеверной настроенности своих соотечественников. Возбужденная, необузданная, развившаяся среди дикой палящей пустыни, фантазия Мухаммеда не затрудняется изобразить в самых чувственных чертах пред впечатлительным суеверным и чувственным арабом двоякое состояние будущей жизни: состояние блаженства, утехи и наслаждения в садах рая и состояние нестерпимых мучений среди адского огня, смрада и дыма. В раю Мухаммеда тот же кочевой образ жизни, но для кочевья назначается не голая и безводная аравийская пустыня, а роскошные сады, где журчит свежая вода, растут тенистые деревья, широко раскидывающие свои ветви, обремененные сочными плодами, спускающимися к земле – к самому рту лениво лежащего на зеленом дерне мухаммеданина. В раю Мухаммеда те же бедуинские палатки, но палатки эти не из кожи верблюда, а из дорогой материи, убранной золотом и серебром. Убранством райского шатра служит не грязная, жесткая овчина, но зеленые подушки из самого тонкого шелка и роскошные ковры. В раю Мухаммеда те же вечные рабыни, орудия мужчины, загнанные, униженные женщины, но женщины в образе вечно юных, не стареющихся прекрасных дев с большими черными опущенными в знак рабского послушания глазами. Вся райская жизнь мухаммеданина будет проходить в еде, питье, чувственных наслаждениях; не будет только свойственных арабам страстей к грабежу, мести и войнам. В совершенно других чертах Мухаммед изображает ад, место мучения для неверующих. В описании ада является отрицание существующих условий бедной пустынной жизни араба. Зноен арабский климат; Мухаммед усиливает этот зной до степени нестерпимого жара, сжигающего постоянно возобновляемую кожу. Безводна аравийская пустыня, но на ней есть оазисы, с прохладительными ключами; Мухаммед лишает и этой отрады мучающегося в аду грешника и предлагает ему воду испорченную и кипящую, которая жжет внутренности. Страшна для суеверного араба аравийская пустыня, где по его верованию, всюду бродят злые духи; в аду Мухаммеда их несметное множество. Словом в представлении ада Мухаммед соединил все, что неприятно и чего боится араб: огонь, зной, смрад дым, джинны, испорченная вода, – все эти неприятные для араба предметы будут неразлучными спутниками адских мучеников. «Ад, говорит Мухаммед, чуть не треснет от ярости; всякий раз, как туда ввергнется толпа неверных, стражи ада закричат им: разве ни какой посланник не приходил проповедовать вам? Да, ответят они, посреди нас явился посланник, но мы сочли его за обманщика, мы говорили ему: Бог ничего тебе не открывал»⁸⁵.

Чтобы сильнее подействовать на умы и сердца своих соотечественников, Мухаммед воспроизводил в своей проповеди предание, которое жило в памяти арабского народа, о погибели двух арабских племен, Адян и Тсямудян, погибших, по учению Мухаммеда, за неверие и непослушание проповеди посылаемых к ним пророков. Развалины жилищ этих племен показывались во времена Мухаммеда на дороге в Сирию⁸⁶.

Восточная игривая фантазия Мухаммеда сумела в поэтической форме представить совершившийся факт так, что он невольно должен был подействовать на впечатлительного араба. В тоже время под поэтической формой Мухаммед умел скрыть то, чего желал сам же в отношении ненавистных ему корейшитов. «Я возвещаю вам бурю, угрожает Мухаммед, подобную буре, погубившей Адян и Тсямудян. Когда среди них явились посланники и восклицали им: покланяйтесь только Богу! то они отвечали: если бы Бог захотел нас обратить, то послал бы к нам ангелов; мы не верим вашему посланничеству.... Адяне несправедливо возгордились на земле; их дети говорили: кто же сильнее нас? Они не размыслили, что Бог, который сотворил их, был сильнее их... И они отвергли Наши знамения. Мы послали на них жестокий ветер в праздничные дни, чтобы подвергнуть их бесчестному наказанию на этом свете. Наказание на том Свете еще бесчестнее; они не найдут никого, кто бы их защитил. Мы сначала направляли Тсямудян, но они предпочли направлению ослепление. Буря бесчестного наказания разразилась над народами в возмездие за их дела. Мы спасли тех, которые веровали и боялись Бога. Предостереги их о дне, когда враги Бога будут собраны пред огнем и пойдут сомкнутой толпой. В то время как они будут помещены пред огнем, их уши, глаза и кожи будут свидетельствовать против них о делах их. Они скажут своим кожам: зачем вы свидетельствуете против нас? А их кожи ответят: это Бог заставляет нас говорить; это Бог дал слово всякому существу. Он же сотворил вас однажды, и вы еще возвратитесь к Нему. Вы не могли бы спрятаться так, чтобы ваши уши, глаза и кожа не свидетельствовали против вас, а вы воображали о себе, что Бог не узнает большой части ваших действий... Пусть они твердо выдержат огонь: им не будет более жилища; пусть они молят Бога о прощении, они не будут услышаны. Мы привязали к ним неразлучных товарищей (демонов), которые прикрасили все в их глазах. Определение, совершившееся на поколениях людей и джиннов, которые им предшествовали, будет также исполнена на них и они погибнут.... Воздаяние врагам Бога – огонь; он послужит им вечным жилищем за то, что они отвергли наши знамения. Тогда они воскликнут: Господи, покажи нам тех, которые нас заблудили, людей и джиннов; мы бросим их себе под ноги, чтобы раздавить их»⁸⁷. Также для своих целей Мухаммед нередко полагает в основу своих проповедей библейско-исторические факты. Но что такое библейско-исторические факты в его проповеди? Это маска, скрывающая намерения Мухаммеда. Он, будучи презираем влиятельным классом арабского общества, не находя со стороны их сочувствия своим планам, но, встречая всюду недоверие к себе, решается замаскировать себя и начинает говорить от лица Ноя, Авраама, Моисея и других личностей, которых свято чтили и пред которыми благоговели арабы. Является, таким образом, скрытый обман, недостойный истинного пророка!... Мухаммед старается представить библейских личностей среди драматической обстановки, вложить в уста противной библейским личностям партии те нарекания и насмешки, которыми подвергнут был Мухаммед со стороны корейшитов и представить их в том же грубом неверии, в каком находились корейшиты. Словом, библейские рассказы являются в Коране искаженными. «Мы послали, говорит Мухаммед, Ноя к его народу и сказали ему: ступай предостеречь свой народ, покуда не пало на него страшное наказание. Ной сказал: О народ мой! я пришел открыто предостеречь вас. Поклонитесь единому Богу; бойтесь его и слушайтесь меня.... Потом Ной вопиял к Богу и говорил: я призывал народ мой к Тебе ночью и днем, но мой призыв только увеличил их отдаление. Всякий раз как я призывал их к раскаянию, чтобы Ты мог простить их, они затыкали уши пальцами и закрывались одеждами; они упорствуют в своем заблуждении и надуваются гордостью»⁸⁸.·И проповедь Ноя мало действовала на исправление порочной жизни каинитов времен Ноя. В их жизни сказалась холодность к возвышенным истинам и пристрастие к благам мирским. «Нет другой жизни, говорили они, кроме той, которою мы здесь наслаждаемся; мы живем и умрем и не будем воскрешены. Это ничто иное, как человек, который приписал Богу ложь, – мы не поверим ему»⁸⁹. «Тогда Господь повелевает идти с неба обильным дождям»⁹⁰. – В таком же направлении Мухаммед рассказывает библейское событие из истории Авраама: «Слышал ли ты историю гостей Авраамовых? Принятые со всею почестью, они, когда пришли к Нему, то сказали ему: мир! И Авраам сказал им: мир! Какая ваша цель, о вестники! Они отвечали: мы посланы к преступному народу, чтобы бросать в него камнями... Мы считали там верующих и нашли только одну семью, преданную Богу»⁹¹. – Таким образом изображение рая, льстящее чувственности арабов и угрозы мучениями ада и несчастною судьбою неверных действительно возбуждали арабов, но не убеждали их в божественном посланничестве Мухаммеда. Они требовали от него чудес, а Мухаммед в ответ на это требование говорил: «Велите-ка воротиться нашим отцам, если вы говорите правду, говорят неверные Моисею. Стоят ли они дорожи Туббы⁹² и поколений, которые ему предшествовали? Мы истребили их, потому что они были преступны. Мы не сотворили небес и земли и всего, что есть между ними, чтобы позабавиться»⁹³...

Проповедь Мухаммеда не осталась без влияния на его последователей. Чувственные представления ада и рая не могли не возбудить их. Приводимый Марракчием, Джалаледдин говорит, что 12 помощников Мухаммеда хотели принудить своих сыновей против их воли к принятию учения Мухаммеда и что Мухаммед объявил тогда следующие слова Корана: «В религии нет принуждения. Истинный путь довольно отличается от заблуждения. Тот, кто не верит в Тагута и верит в Бога, хватается за твердую рукоять и безопасно разобьет все⁹⁴. «Будучи преследуем партиею, которая была настолько сильна, что могла противостоять всякому насильственному обращению, даже больше, могла убить самого Мухаммеда и его последователей, Мухаммед необходимо должен был сдерживать несвоевременную ревность своих последователей. В таком духе Мухаммед старается вообще говорить в меккский период своей жизни. «Мы знаем, говорит он от лица Бога, лучше, что они (неверные) говорят, а тебе нельзя их принудить. Предостереги Кораном тех, которые боятся моих угроз»⁹⁵. Приводимый Марракчием, Джалаледдин объясняет: «ты не должен принуждать их насильно к принятию веры: а это было сказано прежде заповеди о войне с неверными»⁹⁶. В другом месте Мухаммед представляет Бога, предостерегающим его таким образом: «предостерегай людей, ибо ты только предостерегатель; ты не имеешь над ними независимой власти; но кто обратится спиной и не уверует, того Бог подвергнет великому наказанию. Они ко Мне возвратятся, и потом Я займусь их счетом»⁹⁷. И много раз Мухаммед советует своим последователям быть сострадательными к неверным, прощать их и обращаться с ними милостиво и ласково. «Скажи верующим, чтобы они прощали тех, которые не надеются на дни, установленные Богом для вознаграждения людей по их делам»⁹⁸. «Скажи моим слугам, чтобы они говорили с кротостью, ибо сатана может посеять между ними несогласие. Сатана ― отъявленный враг человека. Господь ваш знает вас и, если захочет, даст знать свое милосердие, а если захочет – накажет вас. Мы не посылали тебя о Мухаммед, быть их покровителем⁹⁹, т.е. твое дело проповедовать, а не предпринимать ничего для того, чтобы они веровали». Тоже предписывается Мухаммеду и в другом месте: «призывай людей (неверных) на путь (т.е. к исламу) Божией мудрости (Корана) кроткими увещаниями; если ты входишь с ними в спор, веди его честным образом; ибо Господь твой лучше знает тех, которые уклоняются от Его пути (т.е. тех, которые отвержены и не способны к вере) и тех, которые следуют по пути истинному (т.е. предопределенных к вере)¹⁰⁰.

Вообще Марракчий сводит подобные места Корана к следующему: «напрасна жестокость в отношении того, что зависит от предвидения и предопределения Божия, так как Он сам знает, кто примет веру и кто отвергнет ее. Подобные выражения встречаются шесть сот раз в Коране. Конечно, замечает Марракчий, Мухаммед притворялся, приводя их, чтобы удобнее обольстить неосмотрительных мекканцев или по крайней мере насильственно принудить самонадеянных¹⁰¹, Таким образом места Корана, на которые любят ссылаться защитники Мухаммеда¹⁰², как на доказательство особенных гуманных отношений его к иноверцам, относятся к меккскому периоду его жизни и имели значение временное, до тех пор пока Мухаммед не был изгнан из Мекки и пока не издал нового постановления о войне с неверными.

Среди такой, по-видимому, мирной и ненасильственной пропаганды число последователей Мухаммеда увеличилось двумя важными личностями: Омаром, впоследствии жарким защитником ислама, и дядею Мухаммеда, Гамзою, одним из отважнейших и сильнейших людей Мекки. «Обращение Омара было решительным моментом в истории ислама. До его обращения исповедники новой религии скрывались при отправлении своих религиозных обрядов и не имели достаточно смелости открыто заявлять о своем мухаммеданстве. Омар же хвастался своем мухаммеданством и первый совершил молитвенный обряд публично¹⁰³. Со времени обращения Омара начинается полнейшее разделение между корейшитами и мусульманами. Корейшиты восстали против Мухаммеда. Они условились прекратить всякие сношения с ним и с его сторонниками и внушили тоже и прочим мекканцам. Мухаммед мог безопасно проповедовать только в священные месяцы. Единственными защитниками Мухаммеда были Абу-Талиб и Хадиджа, но они почти одновременно (в 619 г.) умирают и Мухаммед остался тогда вне всякой защиты, лицом к лицу со своими врагами, между которыми усилился Абу-Софиан, унаследовавший от Абу-Талиба права блюстителя арабского религиозного культа. По словам Придо, враги Мухаммеда так усилились тогда, что из страха, какой они наводили, не было более обращающихся к исламу; даже многие из последователей Мухаммеда, которые только искали выгод в новой религии, не надеясь получить их от Мухаммеда, отстали от него¹⁰⁴. Сам Мухаммед начинает вести жизнь беглеца, но чтобы не потерять из своего круга влиятельных лиц, он вступает с ними в родственные связи. Он женится на Айше, дочери Абу-Векра, на Хавсе дочери Омара и на Савде, вдове Сакрана¹⁰⁵. Но не долго после этого Мухаммед оставался в Мекке. Воспользовавшись раздорами, происходившими в Медине и разделившими мединцев на три партии, Мухаммед вошел в союз с одною из этих враждующих партий и, скрепив свой союз клятвою, склонил их принять ислам. Из мединцев Мухаммед выбрал двенадцать¹⁰⁶ человек проповедовать в Медине. Вскоре после этого, в 622 г. голова Мухаммеда была оценена корейшитами и он должен был оставить Мекку и бежать в Медину.

Бегство Мухаммеда в Медину начинает собою второй период его жизни, который по своим последствиям особенно важен для истории христианской церкви и для мусульманского мира. В этот период в голове Мухаммеда зародились честолюбивые стремления, которые в предшествующий период его деятельности ограничивались пророческим званием, хотя и в этом звании он стремился провести в жизнь арабского народа представление о своем божественном посланичестве для управления от имени милосердого и милостивого Бога умами и сердцами своих соотечественников под властью религиозного и светского главы. Но подобные стремления Мухаммеда в Мекке не удавались, потому что общество не признавало его божественного посланичества и не считало его религиозным и светским главою. Корейшиты требовали чуда, которое засвидетельствовало бы божественное посланничество Мухаммеда и утвердило бы за ним власть религиозного и светского главы. Это требование было последним возражением со стороны корейшитов, разрешить которое Мухаммед не мог в Мекке и для разрешения которого он бежал в гостеприимную Медину, спасая свою голову от корейшитов. В Медине около него собрались мугаджиры, т.е. беглецы из Мекки и ансары, т.е. помощники, обращенные из мединцев. Те и другие старались превзойти друг друга в преданности исламу и в любви к ее основателю. Мухаммед опасался, чтобы чрезмерная ревность не произвела между ними зависти и ссор, которые могли разрушить его дело; ему нужно было сгладить различие происхождения своих последователей, которое могло служить привилегией для одних и унижением для других, – и Мухаммед установил между ними «союз братства». Этот союз соединил их парами; в каждой паре был один мугаджир и один ансар, которые клялись любить друг друга, как бы они произошли от одной плоти, и крови. По своей идее это учреждение достойно похвалы; но, рассматривая его в связи с побуждениями и целями, для которых оно учреждалось, оно теряет свою цену. Мухаммед дошел до сознания братства не путем внутренней потребности к братскому союзу, как этого нельзя было и предположить в нем, рассматривая его как араба, у которого собственные выгоды служат рычагом деятельности; он дошел до сознания единства своих последователей путем крайней нужды в их единстве, чтобы эту соединенную силу двинуть потом на распространение своей религии. Таким образом братство Мухаммедово было совершенно случайным делом, было вынуждено обстоятельствами, как политическая мера, и носит на себе черты эгоистических стремлений Мухаммеда. Заключая союз со своими последователями, Мухаммед принял к себе в союз, и иудеев, которые во всем были сравнены с мусульманами. Мухаммед боялся иудеев и потому не мог не заключить с ними союза, хотя отношения его к ним были натянуты. – Установив отношения своих последователей друг к другу и к иудеям, Мухаммед приступил к установлению их отношений к религии. Он учредил тогда некоторые благочестивые с мухаммеданской точки зрения упражнения. Прежде всего он устроил мечеть и это дело его в Медине не обошлось без насилий: место для мечети было отнято у бедных сирот¹⁰⁷. Затем Мухаммед установил киблу или направление молящихся при совершении молитвы¹⁰⁸, способ возвещения молитвенных часов, пост, милостыню (зякят). В тоже время изданы были законы об очищениях женщин, о завещании, о долговых контрактах, о лихоимстве, о разводе и правах женщины, о браке с неверными и о смертоубийстве¹⁰⁹. Вместе с обнародованием этих законов Мухаммед обнародовал закон о священной войне с неверными.

Обстоятельства благоприятствовали обнародованию этого закона. Ислам уже достаточно распространился в Медине и в ее окрестностях; Мухаммед явился во главе управления целым городом с правами духовной и светской власти. Его последователи, составляя прочный оплот для его власти, были соединены единством веры и законов, равенством и братством и готовы были на какие угодно жертвы. При этом, как уже было замечено, они соперничали друг перед другом в своей преданности вере и в привязанности к ее основателю. Мухаммед чувствовал эту преданность и привязанность и испытывал в них своих последователей в течение года. Когда прошел год, Мухаммед, – видя с одной стороны упорство иудеев в признании ислама и их двусмысленное отношение к самому себе; с другой стороны видя, что корейшиты продолжают оставаться в своем заблуждении, – стал убеждаться, что его дело может погибнуть, если не принять решительных мер против своих врагов и не дать исхода фанатизму своих последователей. Поэтому он стал теперь всеми силами стараться возбудить в своих последователях религиозный фанатизм и дать им возможность действительным образом показать свою преданность исламу и привязанность к его основателю. Священная война за ислам и его основателя более всего подходила к характеру арабов и более всего соответствовала видам Мухаммеда, и Мухаммед снимает с себя ту маску кротости, какую он носил на себе в Мекке: все, что было снисходительного в его до-мединской проповеди, он отменяет девятою главою Корана, которая надписывается в одних списках словом «Раскаяние», в других – словом «Свобода», в третьих же словом «Меч»¹¹⁰. В этой главе Мухаммед определяет, что не словами, но оружием должно действовать на неверных и выдает это определение за божественное откровение: «Вот объявление свободы от Бога и Его пророка тем из язычников, с которыми вы заключили договор. И так, вы верующие, путешествуйте по стране в течение четырех месяцев безопасно и знайте, что не превозможете Бога, но Бог покроет бесчестием неверных. Вот объявление от Бога и Его пророка, обращенное к людям для дня великого странствования. Бог свободен во всяком обещании относительно язычников, так же как и Его посланник. Если вы обратитесь, то это будет вам выгоднее; если повернете спину, знайте, что не превозможете Бога. Возвести тем, которые не веруют, страшное наказание»¹¹¹. Из этого определения Мухаммед изъял заключивших с мусульманами союз, так как не пришел еще срок окончания союза и так как они сами старались еще так поддержать союз, а Мухаммеду не доставало предлога, чтобы обвинить их в нарушении союза. Приводимый Марракчием, Абуль-Касим-Гыбату-ллаг в своей книге «Об отменяемом и отмененном» замечает, что на основании девятой главы было отменено сто двадцать четыре стиха Корана¹¹². Как только Мухаммед обнародовал приведенное место Корана, так начал возбуждать своих последователей против неверных, – смирение уступило свое место честолюбию и ненасытности. Войну, которую Мухаммед проповедовал, он назвал «сражением на пути Божием» или за религию¹¹³. С этого времени все стихи Корана он по большей части выдумывал для возбуждения и воспламенения своих последователей против неверных. «Скажи неверным, что если они положат конец своему нечестию, то Бог простит им прошлое; но если они впадут опять в неверие, то имеют пред собою пример других народов»¹¹⁴, – т.е. должны быть наказаны (чрез Мухаммеда). Затем, обращаясь к своим последователям, он говорит следующее: «Сражайтесь с ними, покуда не будет более искушения (от идолопоклонства) и не будет иного служения, кроме служения единому Богу; если они положат конец своему нечестию, верно Бог все видит»¹¹⁵ т.е. Бог простит их, если они действительно уверуют. В другом месте Мухаммед так убеждает своих последователей: «когда встретите неверных, – ну, хорошо! убивайте их, чтобы сделать из этого большую резню и крепко жмите путы пленников. Потом отпускайте их на свободу или по уплате выкупа возвращайте назад, когда война сложит свое бремя (т.е. когда она окончится). Поступайте так. Если бы Бог захотел, то Он восторжествовал бы над ними сам; Он истребил бы их, но Он заставил вас сражаться, чтобы испытать одних другими. Которые изнемогут на пути Божием, делам тех Бог не даст погибнуть: Он направит их и сделает сердца их правыми. Он введет их в рай, о котором Он уже их уведомил. О верующие! если вы поможете Богу в войне против безумных, то Он и поможет вам и укрепит стопы ваши»¹¹⁶. Чтобы еще более воспламенить своих последователей, Мухаммед позволяет им всякого рода жестокости. Он с самою наглою ложью утверждает, что такого рода война повелевается Богом не только в Коране, но и в Пятикнижии и в Евангелии. Бог говорит Мухаммед, купил у верующих их имущество и их людей, чтобы дать им в замен рай; они сразятся на пути Божием; они убьют и будут убиты. Обещание Бога истинно; Он дал его в Пятикнижии, в Евангелии, в Коране; а кто вернее в своем договоре кроме Бога? Порадуйтесь договору, который вы заключили; это великое счастье»¹¹⁷. После этого Мухаммед определил, что те, которые отказываются от войны, должны быть убиты. Он причисляет их к неверным, угрожает им вечными, муками в аду. Но тем, которые принимают войну, Мухаммед обещает величайшую награду; он утверждает, что в рай призовутся не умершие естественною смертью, но убитые на войне и называет последних «мучениками за веру». Таким образом Мухаммед решает войну с неверными и делает ее средством распространения своего учения и могущества...

Нужно при этом заметить, что учреждение войны с неверными было прямым ответом на требование корейшитов чуда от «Мухаммеда. Из библейских рассказов, приводимых Мухаммедом, естественно вытекало заключение, что требование чудес всегда сопровождалось истреблением требующих. Так были истреблены люди, требовавшие чудес от Моисея¹¹⁸. Отсюда вытекало, что и на требование корейшитов нужно подействовать тем же истреблением. Но где взять истребляющую силу? С неба, откуда посылались наказания на грешников во времена пророков? Но Мухаммед не имел чудодейственной силы. Оставалось таким образом – призвать естественную физическую силу, которая бы заменила сверхъестественную и утвердила бы за Мухаммедом звание мнимо-божественного посланника. Сила его меча, должна была заменить собою разрушительную силу огня, ниспосланного с неба во дни Лота на нечестивых жителей Содома, Гоморры и др. Отсюда понятно и то, что Мухаммед, находясь еще в Мекке, соединил понятие чудесности с войной, которая называется «войною слонов» и которая происходила в год рождения Мухаммеда между мекканцами и Абрагою, владетелем Эфиопии¹¹⁹. Что действительно Мухаммед учреждением войны хотел загладить в своей деятельности отсутствие чудес, это видно из смысла достопамятного манифеста, изданного им в мединский период и изменившего весь характер и судьбу ислама. «Разные пророки, говорил он, посылались Богом, чтобы раскрыть Его свойства: Моисей промысл Божий и милосердие, Соломон – премудрость Божию, величие и славу; И. Христос – Божественную правду чистотою своей жизни, Божие всеведение – знанием сокровенных мыслей всех сердец, Божие могущество – чудесами, которые Он творил. Но ни одного из этих свойств не достаточно было для убеждения людей; даже к чудесам Моисея и Иисуса они относились с неверием. А потому я, последний из пророков, послан с мечом. Пусть же те, которые проповедуют мою веру, не прибегают ни к доводам, ни к рассуждениям, а убивают всех отказывающихся повиноваться моему закону. Всякий, кто сражается за правую веру, падет ли он или победит, наверное получит славную награду. Меч, прибавляет Мухаммед есть ключ к небу и аду; все извлекающие его за веру будут награждены временными благами, каждая капля пролитой крови, каждая опасность и труд, перенесенные ими, будут записаны на небе, как заслуги более высокие, чем даже пост или молитва. Если они пали в битве, их грехи тотчас отпустятся им, а сами они будут вознесены, в рай, чтобы там предаваться вечным наслаждениям в объятиях чернооких гурий»¹²⁰. Мусульманские ученые также находят чудодейственную силу Мухаммеда именно в силе его меча¹²¹.

В первое время война за веру, проповеданная Мухаммедом, на практике не имела в строгом смысле религиозного характера, была ни более ни менее, как продолжением грабительской системы арабов и выражалась в небольших нападениях на караваны с целью грабежа. Арабы всегда жили грабежом: до Мухаммеда они разбойничали, поклоняясь идолам и звездам; при Мухаммеде они стали грабить во имя Божие. Нападения их были направлены против меккских караванов, принадлежавших непримиримым врагам Мухаммеда, корейшитам. Тремя первыми набегами руководил Мухаммед сам лично, но они не имели успеха; караваны были неприступны. Когда мединцы увидели, какие неудачи терпит Мухаммед, то начали было колебаться относительно божественности его посланничества; тогда-то Мухаммеду и нужно было добыть победу. Поэтому он, из своих честолюбивых стремлений решается нарушить то, что было свято для арабов еще с детства; он решается нарушить священный месяц и во время его напасть на караваны, идущие от Таифа к Мекке. Это четвертое нападение было поручено 8 или 10 мусульманам с Абдаллах-ибн-Джимом, которые посланы были на дорогу,·ведущую в южную Аравию. Абдаллаху даны были запечатанные инструкции, которые он должен был раскрыть только на третий день. Произошла стычка в долине Пахла между купцами, сопровождавшими караван и мусульманами. Один купец был убит. Это неслыханное нарушение священного месяца даже на мединцев произвело неприятное впечатление. Мухаммед сложил всю вину на начальника шайки и, утверждая, что при этом было нарушено его двусмысленное приказание, объявил в оправдание своего гнусного поступка мнимое откровение: «Они спросят тебя о священном месяце, о войне в этом месяце; скажи им: война в этом месяце тяжкий грех; но совращать с пути Божия, не верить в него, в священный дом молитвы, изгнать из среды его живущих там, – грех еще более тяжкий; искушение язычества хуже убийства. Неверные не перестанут с вами воевать, покуда не заставят отказаться вас от веры, если смогут это. Но те из вас, которые откажутся от своей веры и умрут в положении неверия, – это люди, дела которых совершенно погибнут в этой жизни и в той, – они будут преданы огню и проживут там вечно»¹²². – После этого нарушения обычая старины Мухаммед совершенно предается мирским страстям и мирским выгодам. Война у новых мухаммедан получает характер мести с той и другой стороны. Хотя и в нападениях на караваны Мухаммедом руководило тоже чувство мести за те несправедливости, какие ему были причинены во время его пребывания в Мекке и за которые он искал расчета с корейшитами, осудившими было его на смерть, но тогда местью руководился лишь один Мухаммед, и корейшиты, по видимому, замолкли. Теперь наступает месть обоюдная, напоминающая собою месть доисламических «времен неведения». В 624 г. произошла битва при Ведере, доставившая победу мусульманам, хотя военные силы Мухаммеда уступали по своей малочисленности корейшитским. Бедерская победа, доставшаяся мусульманам при незначительных их средствах, возвысила, Мухаммеда в глазах его последователей. Мухаммед приписал ее помощи невидимых ангельских воинств¹²³, и мусульманские ученые соглашаются с этим. Они говорят, что так как Бог послал на помощь мусульманам тысячу, а потом три тысячи ангелов, предводимых будто ангелом Гавриилом, сидевшим верхом на лошади Гиазун, то язычникам войско мусульман казалось гораздо более многочисленным. Так как в каждой войне первый успех имеет большое значение, то и сражение при Бедере было для ислама важнее красноречивой проповеди. Верующие в Мухаммеда убедились тогда в своей вере, колеблющиеся утвердились, неверные были потрясены.

Победа при Бедере была решительным моментом и в жизни самого Мухаммеда. С этого времени скромный мекканский проповедник превращается в опасного мединского воителя. Счастливый успех увенчал его первые предприятия, а энтузиазм его приверженцев усилил его честолюбивые стремления. Слово убеждения отступило на последний план и сделалось уже недостаточным для возбужденного и обольщенного успехом Мухаммеда. Война получает все большее и большее развитие и утверждается в сознании его последователей, как необходимая на ряду с постом и милостынею обязанность для всякого мусульманина. Проповедь Мухаммеда пропитывается духом надменности, деспотизма и мстительной нетерпимости, так что он уже не может возвратиться к прежним кротким увещаниям. Свое оскорбление корейшитами он никогда не мог забыть; арабская кровь кипела и жаждала бесконечной мести и проповедник новой веры с исступлением возносит свой меч над корейшитами. Новыми мнимыми откровениями Мухаммед возбуждает фанатизм своих последователей против корейшитов, выставляя на вид сражающимся военную добычу и поддерживая религиозный энтузиазм в истинных ревнителях ислама надеждою на мученический венец и на райские наслаждения в созданных воображением Мухаммеда райских шатрах, на полное довольство в раю и на сожительство с прекрасными гуриями. Но Мухаммед скоро должен был собственным опытом убедиться в недостаточности этих побуждений. На следующий же год после Бедерской битвы он должен был снова столкнуться с корейшитами. Абу-Софиан, после Бедерской неудачи, побуждаемый чувством мести, снова выступает против Мухаммеда с 3000 пехоты и 200 конницы, а Мухаммед мог выставить против него только 1000 человек. Не смотря на такое неравенство сил Мухаммед не падал духом. Он полагал, что сила энтузиазма достаточно вдохнута им в мусульман, чтобы сломить тройную силу корейшитов. Сражение произошло при горе Оход. В начале сражения энтузиазм действительно был силен и мусульмане едва не выиграли было победу, а потом у них проявилась страсть к грабежу. Религиозная цель войны была потеряна; мусульмане, не решивши победы, бросились на грабеж, – и победа досталась корейшитам. У Мухаммеда было выбито несколько зубов, и он был бы убит, если бы его не спас Тальха, племянник Абу-Бекра. Али, Абу-Бекр и Омар были тоже изранены. Дядя Мухаммеда Гамза и множество мусульман были убиты.

Насколько Бедерская битва возвысила Мухаммеда в глазах его соотечественников, настолько Оходская неудача едва его не унизила. Из среды последователей Мухаммеда начали слышаться ропот по случаю понесенных утрат и вопросы о том, как могло случиться, что пророк Божий, который находился под особенным покровительством Аллаха, мог быть побежден неверными? Но трудна задача – установить авторитет, а поддержать его всегда возможно. К тому же мнимое откровение, приносимое архангелом Гавриилом, смотря по нуждам Мухаммеда, как всегда, так и теперь выводит его из затруднения и помогает ему в объяснении неудачи. «Ваша храбрость, говорит Мухаммед, склонилась, и вы заспорили о деле, которое знаете (сражение при Оходе); вы не послушались, когда пророк указал вам то, чего вы желали; одна часть Ваших желала благ этого света, другие желали жизни будущей. Бог повелел сойти беспечности и сну на одну часть ваших, а других из вас, страсти довели до мыслей неправедных пред Богом, до мыслей безумия (мыслей свойственных язычникам). Они говорили: что мы выиграем из всего этого дела!... Несчастие, которые вы испытали в день, когда встретились два войска, произошло по воле Божией, чтобы Он мог различить верных от лицемеров. Когда им кричали: идите вперед, сражайтесь на пути Божием, отбросьте неприятеля, они отвечали: если бы мы умели сражаться, мы бы последовали за вами. В этот день они были ближе к неверию, чем к вере»¹²⁴. Представленное кораническое объяснение показывает, что для успеха оружия Мухаммеда еще недоставало всеобщего проникновения идеей священной войны со стороны его последователей. Идеей священной войны руководились немногие; большая же часть их шла на войну с неохотою, по чувству самосохранения, так как от судьбы Мухаммеда зависела судьба и их самих и города, или по жажде к грабежу, гораздо более соответствовавшей хищной природе араба, чем представленная Мухаммедом картина райских наслаждений, не имеющая никакого основания.

После оходской неудачи учение Мухаммеда о священной войне получает новое направление, имеющее основание в характере арабов. Разумеем учение Корана о предопределении. «Скажи: все зависит от Бога. Они спрятали в глубине душ своих то, что не обнаруживали тебе. Они говорили: если бы мы должны были получить какую-нибудь выгоду из всего этого дела (т.е. из оходского похода), наверное мы не были бы поражены здесь. Скажи им: когда бы вы остались в домах ваших, – те, которых смерть была написана там вверху (на небе), подвергнулись бы ей на том же месте... Те, которые остались при своих очагах, говорят: если бы братья наши послушались нас, они не были бы убиты. Отвечай: так поместитесь в безопасности от смерти, если вы правы. Не верьте, что павшие, сражаясь на пути Божием, мертвы; они живут у Бога и получают от него свою пищу»¹²⁵. Такое учение о предопределении насколько случайно, настолько умышленно. Оно случайно, потому что вызвано ропотом его последователей по случаю понесенных ими утрат; оно умышленно, потому что заключало в себе намерение подчинить своих последователей воле Божией и следовательно своей, так как воля Божия мнимо выражается чрез Мухаммеда. Кроме того учение о предопределении делало солдата-мусульманина храбрым, презирающим смерть и переносящим без ропота все лишения войны. Наконец к утверждению этого учения не представлялось никаких затруднений, так как араб уже был приучен повиноваться велениям судьбы и быть ее послушным орудием еще до Мухаммеда. Священная война получает теперь характер кровавый. Мусульмане, принявши учение о предопределении, делаются жестокими к побежденным. Ни мучения смерти, ни терзания жертв не производят сильного впечатления на воинственного, жестокого, бессердечного мусульманина, а еще как бы доставляют ему удовольствие. После Бедерской битвы Мухаммед возвратил свободу пленникам; из двух человек, нанесших кровную обиду Мухаммеду, один только был предан смерти. После оходской битвы было решено не давать пощады идолопоклонникам.

С установлением учения о предопределении в мухаммеданской священной войне все было приноровлено к тому, чтобы производить большую резню, требуемую Кораном¹²⁶. Обещания рая, название «мучеником за веру» возбуждали фанатизм, а учение о предопределении возбуждало жестокость и бессердечие. Мухаммеду не доставало случая произвести первый опыт священной войны, подкрепленной новым положением о предопределении. Возобновить войну с мекканцами Мухаммед не решался, хотя ему нужно было поднять свою славу, упавшую с оходским поражением. Избегая столкновений с мекканцами, Мухаммед находит другой более легкий случай торжества. Иудеи не только не выражали сочувствия к Мухаммеду, но питали к нему и его учению скрытую злобу. На них-то Мухаммед и испытал действительность учения о священной войне, соединенного с учением о предопределении. Ряд походов на иудеев уничтожил политическое могущество их в Аравии; иудеи почти все были истреблены, города и селения их были разорены, а имущество досталось победителям в награду за победу, – одним словом, иудеи лишились всех тех прав, какие были определены Мухаммедом в следующем его договоре: «Все мусульмане, происшедшие из племен Корейш, Аус и Хазрадж и все люди, какого бы они ни были происхождения, составляют один народ. Переселившиеся корейшиты должны складываться для уплаты «цены крови», пролитой одним из них и выкупать своих пленников. – Тоже относится и к потомкам Бену-Наджар, Бену-Амр-ибн-Ауф, Бену-Саид, Набит и проч.; каждая ветвь племен Аус и Хазрадж должны складываться для уплаты цены крови, пролитой одним из их членов и выкупать своих пленников. – Всякий мусульманин не будучи в состоянии сам уплатить выкуп и штраф, имеет право на пособие своих братьев. – Мусульманин не должен убивать мусульманина в отмщение за смерть неверного. – Мусульманин не должен присоединяться к неверному против мусульманина. – Сильный верующий должен признавать и над слабым покровительство Божие, которое одинаково защищает всех мусульман. – Все верующие суть союзники между собою и союз их должен быть теснее всех союзов, какие они могут иметь с людьми иноверными. – Состояние мира или войны должно быть общее для всех мусульман; никто из мусульман не имеет права заключать частного мира с врагами своих единоверцев. – Никакой идолопоклонник или иудей не может защищать от мусульман имущество или личность корейшитов-идолопоклонников. – Те иудеи, которые примкнут к нам¹²⁷, должны находиться в безопасности от всякого оскорбления и притеснения; они имеют право на нашу помощь и благопопечение. – Иудеи различных ветвей племен Аус и Хазрадж, Хатба, Тсалабат-ибн-ель-Гитьюн и все другие, живущие в Ятсрибе, (Медине), составляют один народ. – Они должны свободно исповедовать свою религию, как и мусульмане свою. Покровительствуемые и друзья этих иудеев должны пользоваться, подобно им самим, полною безопасностью.

Однако те, которые сделаются виновными в каком-нибудь преступлении, должны быть преследуемы и наказаны. – Иудеи должны соединяться с мусульманами для защиты Ятсриба (Медины) против всякого неприятеля, который бы вознамерился напасть на город. – До тех пор пока мусульмане будут иметь врагов для сражения, иудеи должны вносить вместе с ними военные издержки. – Область Ятсриба делается священною для всех, которые принимают этот указ. – Покровительствуемые или союзники мусульман и иудеев должны быть уважаемы, как они сами¹²⁸. – Все истинно-верующие должны осуждать виновников преступления, несправедливости, беспорядка. Никто не должен защищать виновного, хотя бы последний был близкий родственник. – Тот, кто убьет мусульманина без законного основания, должен подлежать наказанию возмездия; по крайней мере родственники умершего не довольствуются получением цены крови. Все мусульмане должны восстать против убийцы. – Какое проклятие Божие падет на всякого, кто окажет пособие или убежище виновному! – Во всяком споре, какой может возникнуть в будущем между принимающими этот договор, должно обращаться за разрешением к Богу и Мухаммеду»¹²⁹. Побеждая иудеев, Мухаммед вел в тоже время войны и с арабскими язычниками. Эти войны способствовали увеличению числа последователей Мухаммеда, так что он наконец решился сразиться с мекканцами и рядом побед над ними вознаградил себя за оходскую неудачу.

Во время своих войн Мухаммед особенно заботился об удалении из жизни своих последователей всего того, что могло парализировать воинственный дух их. Лучшим времяпровождением Мухаммед считали воинские упражнения, как это показывают предания дошедшие от него, которые гласят: «Не присутствуют небесные духи ни при какой из игр, кроме скачки и стрелянья из лука». – «Ему (мусульманину) запрещены игры, кроме трех: забава с лошадью своей, бросание стрел из рук и забава с семейством своим». – «Кто играет в шахматы и шашки, тот омочит руку в крови свиньи»¹³⁰. Седилё так говорит о походной жизни мусульман времен Мухаммеда: «у них (арабов) лагерная жизнь получила характер важный и серьезный; азартные игры, пустое препровождение времени, бессодержательные и мирские разговоры были строго запрещены солдату; нравственные предметы, честность, благочестие, страх Божий должны были лежать в основании их разговоров; среди грома оружий они предавались благочестивым упражнениям; свободное от военных действий время они употребляли на молитву, на размышление и на чтение Корана. Благочестие этих храбрецов исключало всякую мысль о невоздержности; употребление вина строго наказывалось. Однажды солдаты, тайно напившись вина, сами требовали себе наказания по закону»¹³¹. При такой строгой дисциплине, мусульмане питали глубокое уважение к основателю ислама. «Я удивлялся, сказал один корейшит, Цезарю и Хозрою по величию их государств; но я никогда у них не видал такого глубокого уважения, какое воздают Мухаммеду его последователи»¹³².

Усилившись, таким образом, и определивши навсегда свое учение о войне с неверными, как средство распространения своей религии, Мухаммед крепко надеялся на силу своего меча. Он начал уже теперь простирать свои виды далеко за пределы Аравии, считая дело свое с Аравиею поконченным, хотя еще Мекка была в руках корейшитов. Он посылает послания к правителям разных стран, приглашая их к принятию ислама и к признанию над собою его (Мухаммеда) власти. Хозрой, царь Персидский, разорвал письмо Мухаммеда. – «Так разорвется его царство» сказал Мухаммед. Ираклий, император Византийский, дал благородный ответ; Макавкас, правитель Египта, и Наджаши, правитель Абиссинии, прислали дары; Баджак, представитель Емена, принял ислам; Харитс, правитель Хассана, и Ходжа, правитель Иемамы, отвергли предложения, которые им были сделаны.

Честолюбие побудило Мухаммеда и к завоеванию Мекки, отечественного города, из которого он был изгнан и который, казалось, навсегда был потерян им. Десятилетнее перемирие, заключенное с корейшитами, свидетельствовало, по мнению Мухаммеда, о слабости его и силе корейшитов. Перемирие было нарушено Мухаммедом, и он в 630 г. был признан мекканцами первым духовным и гражданским правителем Мекки. Из Мекки сила меча распространила власть и религию Мухаммеда по всей Аравии. По взятии Мекки победитель тотчас направился к Каабе и разрушил всех идолов, говоря: «истина пришла, чтобы уничтожить заблуждение». Все языческие религиозные должности были уничтожены, за исключением должностей хиджаба и сикайа¹³³. То же самое было произведено по всей Аравии. Языческая веротерпимость арабов отжила свой век. Христианство и иудейство, из отрывков учения которых сложилась религия Мухаммеда, преследуются и изгоняются из Аравии..... Не задолго до смерти Мухаммеда, во время путешествия в Мекку, совершенного под начальством Абу-Бекра, когда в день жертвоприношений совершены были обряды хаджа¹³⁴, а когда Абу-Бекр проповедовал и поучал народ в учении и обрядах ислама, – Алий предстал неожиданно пред громадною толпою богомольцев и провозгласил от имени Мухаммеда священную войну, не допускающую никакого союза с идолопоклонниками и со всеми не-мусульманами¹³⁵... После того как религия Мухаммеда утвердилась в Хиджазе, нужно было дать возможность проявиться тому воинственному духу, которым были воодушевлены аравийские племена; если бы он не направил их против чужестранцев, то они устремились бы против себя самих¹³⁶... Но в 632 г. Мухаммед умер, оставив своим преемникам учение Корана, возбуждающее их к войне с неверными, и меч для распространения этого учения.

Учение Мухаммеда о священной войне, побуждающее мусульман к истреблению неверных, представляет для западных ученых серьезное препятствие, мешающее им окружить личность основателя ислама ореолом совершенной святости. Поэтому они стараются оправдать Мухаммеда стеснительными обстоятельствами, в какие был поставлен основатель ислама, и воинственною предрасположенностью арабов, уступая которым Мухаммед, как бы против воли, предписал употребление сокрушительного меча для распространения ислама. К числу таких защитников Мухаммеда принадлежат: Сент-Илер¹³⁷, Лёран¹³⁸ и Гиббон¹³⁹. Они говорят, что Мухаммед никогда не помышлял о войне, так как был по природе кроток, нечестолюбив и не-воин. Учение о войне явилось, по их словам, против воли Мухаммеда и мотивировалось исключительно кровожадными инстинктами арабов, находящимися во время Мухаммеда в особенно сильном напряжении, и разнузданностью воли, жаждущей грабежа и насилия. «Из честолюбия ли Мухаммед сделался главою империи? задает себе вопрос французский ученый, Сент-Илер. Эгоистический ли расчет натолкнул его после роли пророка на роль военачальника, извлекшего меч на помощь Корану и соединившего войну с проповедью? – Не думаю, отвечает он.... Рассматривая жизнь пророка, я убеждаюсь, что он даже не думал сражаться. В течение пятнадцати лет он не обнаруживал ни малейшего воинственного намерения, хотя имел постоянные вызовы со стороны своих врагов, чтобы прибегнуть к крайности, которая не была ни в его характере, ни в его обыкновении. Он переносил с примерным терпением не? справедливости. – и не было ни одного случая, где бы он счел возможным обнаружить сопротивление. Его кротость равнялась его искренности..... В Медине, куда он убежал, он был так же кроток, как и в Мекке... Он не был по природе воин; он не желал сделаться воином даже тогда, когда, будучи юношею, сопровождал своих дядей на войну; еще менее он желал сделаться воином тогда, когда· пас стада, или когда уединялся на гору Хира и в экстатических галлюцинациях созерцал архангела Гавриила, намеревающегося положить Коран на его сердце»¹⁴⁰... «Имел ли Мухаммед с самого начала своей пророческой деятельности намерение распространить свою веру войною? задает себе вопрос другой французский ученый, Лёран. Католики приписывают власть над христианским миром папам с самой колыбели христианства; мусульмане такую же власть приписывают Мухаммеду¹⁴¹. Эти стремления противоречат природе вещей, так как они силу зрелого возраста переносят в пеленки младенчества. Мухаммед мог считать веру в единство Божие за единую истинную и превосходящую другие религии, но отсюда заключать о священной войне против всех еще очень далеко..... Тайно скрывшись из Медины, мог ли он мечтать об особенных успехах, которые ожидали его гонимую и почти уничтоженную в своей колыбели религию? Мухаммед явился, не имея сначала другого намерения, как только сделаться пророком Аравии, восстановителем между потомками Измаила служения единому Богу, которое отправлял их предок, Авраам»¹⁴². – Так западные ученые, панегиристы Мухаммеда, стараются защитить его в самом слабом пункте его вероучительной системы, именно в учении о священной войне. По мнению этих ученых защитников Мухаммеда, были чисто внешние и не имеющие никакой связи с характером Мухаммеда, побуждения, вызвавшие учение о священной войне. «Не собственное желание и не честолюбие сделало Мухаммеда военачальником и завоевателем, говорит Сент-Илер. Он был принужден к этому внешними особенными обстоятельствами, которых он не мог предвидеть. Он, бессознательно и против воли сделался величайшим военным человеком, искуснейшим политиком и основал империю вопреки себе. В арабском мире, в котором он обращался, все было также готово для политического переворота, как и для нравственного возрождения. Все, до того времени разрозненные, племена были расположены к единению. Религиозное верование сделалось зерном и центром этого единения, составившего из блуждающих орд один народ. Народность, империя и религия явились с одним ударом. Этот славный удар поразил Мухаммеда, не предполагавшего, чтобы дело его имело успех. Он желал провозгласить религию; оказалась, что он разом создал народность и могущественное государство. Коран, который раскрывает всю умственную жизнь Мухаммеда, не заключает в себе, так сказать плана государственного устройства. Мухаммед ожесточенно сражался с идолопоклонством, которое он презирал; но он никогда не думал, что для его верующих настанет время образования страшного народа»¹⁴³. Подобно этому и Лёран представляет, происхождение учения Корана о священной войне вне всякой связи с личностью Мухаммеда. «Как идея завоевания и священной войны явилась в душе пророка? спрашивает Лёран. Послушаем, продолжает он, ответ ученого ориенталиста: «противодействие, какое он встретил в Мекке, и ненависть, какою преследовали его корейшиты, заставили его взять оружие для поддержания своей веры. Жребий был брошен: один раз извлеченный меч не должен был более возвращаться в ножны»¹⁴⁴. «Мы думаем, говорит со своей стороны Лёран, что бегство из Мекки было более поводом, чем причиною священной войны; борьба с христианством, иудейством и всеми другими религиями была неизбежна. По тому одному, что Мухаммед считал себя пророком, восстановившим веру, высшую веры иудеев и христиан (!!), он не мог терпеть Пятикнижия и Евангелия рядом с Кораном. Если ислам распространялся оружием, то это потому, что он был проповедан народам воинственным»¹⁴⁵. Таковы взгляды французских ученых на происхождение учения о священной войне. Они исключают всякое влияние Мухаммеда на учение о войне, и Мухаммед является у них невинным дитятею, действующим под влиянием среды и обстоятельств. В характере Мухаммеда нет ни воинственности, ни честолюбия, ни эгоизма, ни корыстных расчетов; в действиях Мухаммеда нет ни плана, ни системы: Мухаммед живет только настоящим, нисколько не анализируя его и не переносясь мыслию к будущему. Таким образом он, даже как узаконитель священной войны, является чистым, бескорыстным и кротким. Но таков ли на самом деле был Мухаммед? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть некоторые факты из его жизни, которые яснее очерчивают характер его.

Мы не можем безошибочно представить себе характер Мухаммеда в период его юности, что и естественно. Находясь в крайней бедности и борьбе с нуждами, Мухаммед не мог обнаружить тогда своих честолюбивых и завоевательных стремлений. Но когда честность его снискала расположение и уважение современников, честолюбие его начало заявлять о своем существовании в душе Мухаммеда. Положение черного камня в угол Каабы, решившее спор, возникший у корейшитов¹⁴⁶, возбудили честолюбие Мухаммеда, а брак с Хадиджей дали ему возможность выполнить свои честолюбивые планы. Мухаммед является пророком, религиозно-государственным реформатором арабского народа. Первые шаги его на этом пути встречают задержку и противодействие со стороны корейшитов. Мухаммед возмущается, призывает на них все проклятия неба, муки ада, казни Содома и Гоморры... Но такая проповедь не убеждала современников в истине проповедуемого Мухаммедом учения. Мухаммед сам сознавал слабость своих сил, но видел, что последователи его были еще не столь многочисленны, чтобы они могли составить крепкую силу и мечем проложить кровавую дорогу его честолюбию. Но вот он убегает в Медину, где в его распоряжении оказываются беглецы Мекки и жители пустыни, сделавшиеся его пособниками против Абу-Софиана, предводителя корейшитов. Воинственный хищнический дух арабов поощряет Мухаммеда и он провозглашает войну за веру. Кровожадные инстинкты арабов возбуждаются, новые мусульмане несут свой мечи на священной бой за ислам и Мухаммед становится теперь жестоким, честолюбивым, расчетливым и воинственным. Мирские интересы, разгул неукротимых страстей получают господство над религиозною ревностью и отмечают остальную жизнь Мухаммеда кровопролитием, жестокостью, подозрительностью, вероломством и несправедливостью. Получив власть над целым городом Мединой, Мухаммед в первых же своих постановлениях, определяющих союз мухаммедан друг с другом и с иудеями, устанавливает кровавую месть¹⁴⁷. После бедерского поражения он отсекает голову двум пленникам, приказывает убить мединского поэта Кааба за то, что тот не хвалил Мухаммеда в своих стихах, и многих других лиц. В одно время 20 человек корейшитов и 700 человек иудеев¹⁴⁸ были живыми зарыты в землю, по его приказанию и пред его глазами. Нужно заметить при этом, что убийства часто производились без всякого явного повода по одному подозрению и по прихоти. Так он убивает мужа одной женщины, чтобы самому овладеть женою убитого¹⁴⁹. Далее все войны Мухаммеда показывают, как много было в его побуждениях мирского, человеческого и как мало священного. Мухаммед не всегда заботился исключительно о вере но не забывал и добычи, из которой он брал преимущественно красивых женщин; он утверждал свою власть и облагал податью побежденных, если последние не соглашались принять ислам. Это ясно выражено в Коране. «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и в последний день, которые не смотрят на запрещенное Богом и Его пророком, как на запрещенное и с теми из людей Писания, которые не имеют веры в истину. Воюйте с ними, покуда они нe заплатят дань, все без исключения и не будут усмирены»¹⁵⁰ т.е. пока не унизятся и не покорятся власти мухаммедан. Марракчий считает религию в учении о священной войне маскою, в которую облекались мирские интересы Мухаммеда, неукротимое честолюбие его и страсть к господству. Для подтверждения своей мысли Марракчий приводит следующее свидетельство одного арабского биографа Мухаммеда, Абу-Джагфара Табари, приведенного Георгием Алмацином в его «Historia Saracenica»: «и пришли к нему (Мухаммеду) арабские христиане и другие: он принял их под свое покровительство, написал им охранные грамоты и таким образом иудеи, маги, сабеи и те, которые принесли ему клятву в верности, получили от него безопасность с условием платы ему подати и пошлины». Другой факт: «Ибн-Аббас передает, что Мухаммед писал письмо к гергенситам, против которых был отправлен Мондбар, сын Савали Темима, с целью привлечения их к исламу. В случае, если они не пожелают принять Ислам, то должны платить дань. Мондбар, получив письмо, прочитал его арабам, которые находились с ним, Иудеям, христианам и магам. Последние согласились платить дань, отказавшись принять религию и желая чрез это избежать войны. Мондбар принял от них дань. Арабы же, выслушавши письмо, приняли религию ислама. Видя это, злостные мекканцы с удивлением и презрением сказали: «он выдает себя за посланника Божия для войны с людьми, чтобы силою оружия принудить их к своей религии; вот ныне он взял дань с магов-гергенситов, иудеев и христиан. Неужели же он и их заставил принять религию? – Действительно, он заставил наших братьев платить дань. Это было тягостно и для последователей Мухаммеда, но к их утешению относились следующие слова Корана: «подумайте о самих себе; не будет для вас вредна ошибка других, если вы будете прямодушны»¹⁵¹. Ясно, что Мухаммед в своих войнах, которые он выдавал за священные и называл «войнами на пути Божием» т.е. за религию, руководствовался не одним желанием утвердить свою религию, которую он считал истинною, но и эгоистическими расчетами, честолюбивым стремлением к славе и господству. При этом невольно рождается вопрос: был ли Мухаммед от природы воинствен, жесток, честолюбив и себялюбив, или же он приобрел эти страсти впоследствии, под влиянием обстоятельств, когда произвол и страсти его не находили для себя никакой сдержки?

Защитники Мухаммеда, совершенно отрицая присутствие в нем честолюбия и самолюбия, извиняют его в жестокости и воинственности тем, что он не мог сдержать воинственных стремлений своих сторонников и не мог более сносить притеснения со стороны своих врагов. Но против такой защиты восстают святые образы еврейских пророков, действовавших среди той же семической народности. Не с одинаковыми ли страстями к войне и завоеваниям приходилось сталкиваться еврейским пророкам и Мухаммеду?..· И не гораздо ли тяготнейшие были обстоятельства жизни еврейских пророков сравнительно с обстоятельствами жизни Мухаммеда?... Однако, еврейские пророки не прибегали к оружию и не объявляли войны против своих притеснителей и не внимавших их слову. Все еврейские пророки были проповедниками мира, а не войны. «Перекуют мечи свои на орала, проповедовали гонимые своими соотечественниками еврейские пророки, и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча и не будет более учиться воевать»¹⁵². «Но каждый будет сидеть под своею виноградною лозою и под своею смоковницею, и никто не будет устрашать их»¹⁵³. Божественный учитель наш Господь Иисус Христос, не смотря на стремления еврейского народа к завоеваниям и желание его видеть в Мессии «завоевателя», не воспользовался таким настроением евреев. «Мир оставляю вам, мир мой даю вам»¹⁵⁴, говорил Иисус Христос в прощальной речи своей ученикам. В саду Гефсиманском, когда Ап. Петр отсек ухо одному первосвященникову рабу, Иисус Христос сказал своему ревностному ученику: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут¹⁵⁵. Еще ранее, отправляя своих учеников на проповедь, Иисус Христос запретил им брать с собою не только оружие, но и золото, серебро, медь, суму на дорогу, две одежды, обувь и посох. При входе в дом Он велел им говорить: «мир дому сему»¹⁵⁶! Одним словом, иудейские пророки и Иисус Христос, как истинные посланники не нуждались в мече и в своем учении находили силу убеждения для людей. Любовь, какую они до самоотвержения питали к роду человеческому, к блуждающим во тьме неведения, запрещала им проливать кровь. – Понятие любви не мирилось с понятием вражды; поэтому они ни на кого не поднимали оружия, никого не лишали жизни или имущества, никого не выгоняли из своего царства или владения... Столь противоположны были средства для распространения откровенного учения у иудейских пророков и Иисуса Христа с одной стороны и лжеучения Мухаммеда с другой, хотя те и другие действовали при тождественных условиях и обстоятельствах жизни. Следовательно, принятие мирной или воинственной системы действий зависело не от среды и не от внешних обстоятельств жизни, но от характера действующих лиц, – все прочие условия имели на них второстепенное влияние. Обстоятельства влияют на способ или форму, в какой выражается и проявляется характер действующей личности; главным же основанием ее деятельности служит природный нрав, который до известной степени может быть смягчен и изменен, но никоим образом не создан. С каким нравом родится человек, с таким он уходит и в могилу: человек добродушный не делается злым, осмотрительный – легкомысленным, твердый ― непостоянным, скупой – щедрым и т.д. и т.д. Воспитание может привить человеку знания, хорошие или дурные воззрения, мнения и предрассудки, которые, конечно, не могут остаться без влияния на образ его действий, на природный его характер, на природные его наклонности. Возраст и воспитание, в особенности религиозное, в состоянии смягчить ту или другую черту характера и некоторым образом изменить ее, но никоим образом они не могут переделать характер совершенно. Общественное положение также может влиять на способ, которым выражается характер, но также не может переменить его... Поэтому может казаться смешным, если от непостоянного требует постоянства и выдержки, от легкомысленного благоразумия и рассудительности, или от труса мужества: это столь же нелепо, как ожидать от дурака мудрости. Характер человека столь же мало может превратиться в свою противоположность, как лев в рыбу¹⁵⁷.· Так точно трудно представить себе, чтобы Мухаммед случайно, под влиянием одних внешних обстоятельств сделался из кроткого буйным, из миролюбивого воинственным, из смиренного честолюбивым и проч. Коран – лучшее отображение личных чувств Мухаммеда – также заставляет нас признать, что в составлении учения о священной войне участвовал, кроме характера арабов и обстоятельств сам Мухаммед, его природный характер и нрав. Священная война является центром, в котором объединились все страсти Мухаммеда: честолюбие, эгоизм, властолюбие, мстительность и проч. Известно, что Мухаммед заимствовал свое учение из учений различных вер и ересей, каким давала убежище Аравия. Точно таким же образом созидалась в его голове и система управления. Он слышал от пришельцев, стекающихся по религиозным и торговым побуждениям в Мекку, многое, относящееся к религии и управлению; он знал во всех подробностях быт арабских племен, постоянно воюющих между собою, был знаком с учением и жизнью иудеев, ожидавших Мессию в образе завоевателя; он знал и христиан, исповедовавших Того, кого отвергли иудеи, не нашедши в Нем завоевательных стремлений. Таким образом Мухаммед, путем непосредственного сравнения, сразу изучал религиозный и общественный быт различных народов и доходил до сознания недостаточности и беспорядочности жизни арабов, которую нужно было преобразовать соответственно характеру арабов. Арабы были семиты, которым известно было представление о пророчестве, – и Мухаммед дает своей деятельности название пророчества, а себя называет пророком. Идеалом этого пророчества не могли служить ни Ной, ни Авраам, религию которого хотел он восстановить. Божественный образ пророчества Иисуса Христа тем более не мог служить примером для Мухаммеда: кротость Иисуса Христа не могла отвечать стремительности и нетерпеливости характера Мухаммеда и верно служить его честолюбию. Он решился быть пророком соответствующим образу и характеру более Моисея, чем Иисуса Христа¹⁵⁸.·Но Мухаммед не мог в своей деятельности приблизиться и к образу Моисея. Правда, Моисей, так же как и Мухаммед, соединял в своем лице звание вождя и законодателя; но они резко различались в целях, к которым стремились и характером своей деятельности. Моисей действовал с бескорыстною преданностью порученному ему Богом руководительству народом Божиим для великой цели спасения человеческого рода; Мухаммед напротив самозванно присвоил себе звание пророка и объединителя арабских племен для гнусной цели всеобщего истребления человечества. Таким образом, не подходя под образ ветхозаветных пророков, Мухаммед представляет собою исключительный образ духовного и гражданского главы. В этом образе можно замечать представления иудеев о Мессии-завоевателе, представления, созданные воображением иудеев под влиянием их угнетенной и скитальческой жизни, ― и христианское представление об обетованном Утешителе. Тут же можно замечать влияние предания, сохранявшегося в памяти арабов, что при разделе земли другие ветви человеческого рода овладели счастливым и богатым климатом, что несчастный Измаил получил во владение пустыню и что его потомство имеет право хитростью и насилием возвращать часть наследства, которого он был лишен несправедливо¹⁵⁹. Таким образом Мухаммед соединил в своем лице чаяние иудеев, обетование христиан и надежду арабов-язычников; он хотел быть для христиан обещанным Утешителем, для иудеев воинственным Мессиею, для арабов завоевателем, возвращающим им наследство, несправедливо отнятое у их прародителя Измаила. Таков мнимо-пророческий образ Мухаммеда. Распространение ислама посредством священной войны и утверждение своей власти над покоренными народами служили конечною целью его мнимо-пророческой деятельности. Без Мухаммеда и его учения о священной войне арабы навсегда остались бы в своей вековой неподвижности, среди песков аравийской пустыни; местный грабеж не переносимый за пределы Аравии навсегда остался бы формою обнаружения грабительских наклонностей арабов. Если и можно приписать арабам какое-нибудь влияние на священную войну Мухаммеда, то только такое, что они фактически показали всем последующим мухаммеданствующим народам, как нужно вести эту войну. Что касается обстоятельств жизни Мухаммеда, то они способствовали появлению отдельных предписаний о священной войне. Так, грабежи каравана в священный месяц – дали Мухаммеду случай поговорить о войне в священный месяц, оходская неудача способствовала появлению учения о предопределении и проч. Вообще в происхождении учения мухаммедан о священной войне главным образом виноват сам Мухаммед; он придал этой войне опустошительно грабительский характер; арабы способствовали первому удачному выполнению такой войны; обстоятельства жизни Мухаммеда способствовали укоренению ее в умах его первых последователей. От них унаследовали священную войну последующие мухаммедане, которые с таким же бесстыдством и с такою же жестокостью поднимают свой меч на иноверных даже в XIX столетии спустя двенадцать слишком веков после обнародования в первый раз учения Корана.

У каждого народа, на какой бы степени развития он ни стоял, всегда существует определенное представление о других народах, определенный взгляд на них. Народы, управлявшиеся теократическою властью, смотрели на другие народы со своей теократической точки зрения, а народы, управлявшиеся светскою властью, имели свою точку зрения на другие народы. Евреи, управлявшиеся теократическою властью, смотрели на себя, как на хранителей истинной веры и богопознания и в священных книгах назывались народом Божиим, избранниками Божиими; все же другие народы называются в Библии язычниками, идолопоклонниками и проч. Но нужно заметить при этом, что евреи, называясь такими именами, не выражали, что Бог всевышний был назначен для них одних, а только то, что они, как народ Божий, жили, соображаясь с Его велениями, заключенными в священных книгах, а язычники уклонились от Бога и не следовали Его велениям. – Древние греко-римские народы управлялись светскою властью и называли себя (греки) эллинами, а все другие народы «варварами»; римляне же, стремившиеся ко всемирному господству и не признававшие у других народов прав на существование, называли себя римлянами, а все остальные народы чужими (hostis). В новом, христианском мире не существует подобных различий; в христианстве нет ни рабов, ни свободных, ни греков, ни варваров, ни скифов, ни иудеев, но все братья во Христе¹⁶⁰.

В мухаммеданском мире вся жизнь человека основывается на религии, которою и определяется взгляд мухаммедан на немухаммедан. Мухаммед, поставивший целью своей деятельности объединение разрозненных арабских племен, объединяющим началом признал религию, ислам, который он проповедовал. Эта религия основывается на вере в единого Бога, не в смысле свободной и живой связи человека с Богом, но в смысле безусловной покорности человека пред Богом. На учении о единстве Божием держится единство мусульман, как братьев по вере. Все народы, принявшие ислам, вместе с тем подводятся под одно понятие «муслим», мусульманин, т.е. человек преданный Богу. Это название налагает свою неизгладимую печать на всю жизнь мухаммеданина, на его личность, на его учреждения, на его законы, язык и проч.; поэтому все мухаммедане никогда ни говорят о своей народности, а называются мусульманами. Турки не называют себя турками и весьма редко османлисами и оттоманами, а мусульманами. «В России, как замечает г. Саблуков, татарин, особливо ученый, когда в противоположность словам «я русский» спросишь его: «ты кто?» не отвечает «я татарин», а говорит «я мусульман». В некоторых деревнях Саратовской губерн. татары вместо своего народного имени называют себя мумин, муминнар, – верующий, верующие, вместо слов «говорить по татарски», слышишь от них «говорить по мусульманский»!¹⁶¹.... «При этом нужно заметить, что названия, происходящие от слова «ислам» суть чистые метафоры, которые вовсе не значат, чтобы мухаммедане считали все свое существование мертвым орудием ислама, отрекшись от всех благ тленного мира сего. Под знаменем веры всюду виднеется самая обыкновенная, материальная подкладка¹⁶². – Называя себя мусульманами, т.е. покорными Богу, усердными и угодными Ему, слугами Его, мухаммедане всех немухаммедан называют кяфирами, т.е. неверующими, как еще сам Мухаммед часто обозначал в Коране этим названием не только язычников, но и христиан¹⁶³. – Вообще мухаммедане не делают различия между безверием и верованием немусульманским; у них есть тупое изречение: «не мусульмане одна нация»¹⁶⁴. Таким образом мухаммедане различают два рода людей: себя самих, преданных Богу (мусульман) и неверных (кяфиров). Поэтому мусульманские законоведы все страны мира мыслят под названием «дару-ль-ислам», т.е. селения ислама, и «дару-ль-харб» т.e. селения войны, разумея, что с немусульманами нужно всегда воевать.

Что касается самого названия: «мусульманин», то у нас русских принято переводить это выражение выражением «правоверный». Так не только говорят, но и пишут, хотя совершенно неправильно. Выражение «правоверный» означает «право-верующего», содержащего правую, т.е. истинную веру, в отличие от «неправо-верующего» исповедующего ложную веру. Выражение «правоверный» вполне отвечает выражению «православный», а между тем арабское выражение «муслим» не заключает в себе такого смысла. Выражение это, употребляемое еще в Коране¹⁶⁵, представляет собою причастия действительного залога арабского глагола «салимя», который в 4-й своей форме изменяется в аслямя со значением «быть покорным», «повиноваться». Следовательно причастную форму «муслим» нужно переводить, по русски словом: «преданный», «покорный Богу», или же «исповедующий ислам» т.е. покорность Богу Ясно, что выражения «мусульманин» и «муслим» не заключают в себе никакого понятия о правоверии и что христианам особенно неестественно называть «правоверующими» врагов имени Христа сына Божия»¹⁶⁶. Название «кяфир» собственно значит неблагодарный к Богу, а затем уже неверный, неверующий. Таким названием мусульмане называют всех, не принадлежащих к ним и к язычникам. Отсюда происходит турецкое простонародное гяур¹⁶⁷. Впрочем «гяур», «прахоподобный гяур» встречается и у османских писателей¹⁶⁸. Кроме названий: «мусульманин» и «кяфир», у мухаммедан существуют еще другие названия, определяемые главным догматом ислама, единством Божиим, от которого получают свою цену вменяемость и спасительность вся жизнь человека, его нравственность, богослужение, хотя бы этот догмат не переходил в жизнь и выражался бы только в словах мухаммеданского символа; «ля илягаилля лагу» т.е. «нет божества кроме Аллаха». Вера в единство Божие есть лучшая добродетель; напротив многобожие есть величайшее преступление и тягчайший грех, который никогда не может быть прощен¹⁶⁹. Рай отверст только для единобожников в мухаммеданском смысле; напротив для многобожников он закрыт навсегда, – ад их жилище¹⁷⁰. Верою в единство Божие мухаммеданин доказывает свое превосходство пред людьми, исповедующими другую·религию, немухаммеданскую. Вера в единство Божие есть наконец точка отправления для определения мухаммеданского взгляда на немухаммедан. Отсюда, смотря потому кто как относится к догмату единства Божия, кто как его понимает и объясняет, получает соответствующее название: верующий в единство Божие называется мювхид, а признающий многих богов – мюшрик. Различие, какое существует между «мусульманом и мювхидом», и между «кяфиром и мюшриком», понятно. Выражения: мусульманин и кяфир суть названия всех мухаммедан и немухаммедан кроме язычников; мювхид и мюшрик – частные названия всех мухаммедан и некоторых немухаммедан, как напр. почитателей идолов из дерева или камня, христиан и др.

Название мюшрик в отношении к христианам в мухаммеданстве явилось не вдруг. В первое время своей проповеди Мухаммед, когда еще чувствовал, чем был он обязан иудейству и христианству, и когда еще питал твердую надежду на успех своей проповеди среди иудеев и христиан, то старался избегать резких выражений в отношении к немухаммеданам и называл иудеев и христиан «аглю-ль-китаб», буквально «народом писания»¹⁷¹, т.е. людьми, имеющими священные книги, а язычников мюшриками т.е. многобожниками ¹⁷². Потом, когда он сознал превосходство материальной силы своей пред христианами и в тоже время потерял надежду на успех мирной пропаганды своего учения между ними и провозгласил уже войну за религию, тогда он сравнял христиан с язычниками и усвоил как тем, так и другим общее название, «мюшрик» т.е. многобожник, какой удержали и преемники его. Абу-Софиан, в первые годы гижры, ободряя арабов пред сражением с греками, сказал: «подлинно вы защитники арабов и помощники ислама, а те – защитники греков и помощники многобожия¹⁷³. Даже теперь некоторые переводчики из татар, в разговорах с азиатскими послами, иначе не называют русских, как идолопоклонниками; св. иконы наши называют словом бут, т.е. идол, а не сюрят – изображение, церкви наши называют словом бут-хана т.е. капище, а не урус мечеть – руский храм¹⁷⁴. Мухаммедане, живущие в нашем отечестве, вследствие двоедушного непостоянного отношения к русским, не могли выразить определенно своего взгляда на последних. Более трехсот лет татары мухаммедане, говорит г. (Саблуков, живут между нами христианами и доселе не знают, какие у нас понятия о Боге, не знают, какая у нас вера. Чуваш, Черемис и других окружных инородцев, держащихся верований своих предков, татарские ученые давно причислили к мяджусам, т.е. исповедующем веру магов¹⁷⁵; но какая вера у русских? Прямого ответа на этот вопрос в голове многих, и самых ученых, татар-мухаммедан не отыскивается. Мне приводилось слышать от татар в Казани, что прежние ученые их некогда обращались к ученым Турции и Бухары с вопросом: как им мухаммеданам, живущим в России, считать русских соответственно вере, какую они держат? Считать ли их народом Писания¹⁷⁶ (аглю-ль-китаб) руководствующимся в вере какою либо книгою, заключающею Божие откровение? Или считать их многобожниками (мюшрик)¹⁷⁷, какими были арабы до Мухаммеда, поклонявшиеся, кроме Бога, другим низшим богам? Или принимать их за мяджусов¹⁷⁸, за исповедующих религию, которая, по суду татар-мухаммедан, стоит на одной степени с религиею чуваш и черемис? И так как это разыскание доселе остается нерешенным, то большая часть велемудрых из татар-мохаммедан, много не задумываясь, просто ставят нас христиан в разряд неверных (кяфир), в разряд людей, которым совершенно неведомы те понятия о Боге, какие мохаммеданин знает из Корана... В учениках школ, вообще не имеющих правильных, хотя бы и небольших сведений об учении христианском, преданием школ поддерживаются самые нелепые толки о вере русских; там не знают и того, что наша вера есть христианская... Ученые из мохаммедан, руководители своих единоверцев, рассуждают, что русские в вере, хотя несколько и повыше мяджусув т.е. черемис и чуваш, но не имеют правильных сведений о Боге, таких сведений, какими обладают они татары-мохаммедане»¹⁷⁹.

В Коране личность неверного представлена погруженною в крайнее неверие, невежество и заблуждение, потому что, по мухаммеданскому воззрению, все люди являются на свет мусульманами, как это с особенною ясностью выражается в преданиях дошедших от Мухаммеда. – «Каждое дитя, говорится в одном таком предании, родится с расположением природного знания веры, но отцы делают (его) евреем, или христианином, или магом, как животное напитывается от животного. Не чувствуете ли вы в себе дурного питания? Но природное расположение, которое дает Бог человеку, не изменяется; это есть истинная неизменяемая религия»¹⁸⁰. «По Корану неверные – слепцы¹⁸¹, потому что они были сотворены верными, но заблудились и не явились под «кровом распоряжений Божиих»¹⁸². «Глаза неверных, говорится в Коране, покрыты завесой, чтобы не видеть наших предостережений¹⁸³. «Для неверных все равно, говорится в другом месте Корана, предостережешь ли ты их, или нет; они не поверят. Бог положил печать на их сердца и на их уши; их глаза покрыты повязкой»¹⁸⁴. Неверие неверных заключается в том, что они ограничивают единство Бога, придавая Ему товарищей, т.е. другия божества; приписывают Богу дочерей; умоляют женщин; поклоняются наравне с Богом существам, которые не могут им доставить никакой пищи ни с неба, ни с земли и не имеют никакого могущества; не творят милостыни, отвергают жизнь будущую и проч.¹⁸⁵. Будучи погружены в такое неверие, неверные, когда им проповедывают истину, издеваются над нею. Неверные предпочитают настоящую жизнь жизни будущей и в «своих необрезанных сердцах»¹⁸⁶ они являются неблагодарными к Богу, который исполнил их благодеяниями; они не прилегают к Нему даже тогда, когда постигает их несчастие. В нравственном отношении неверные не могут иметь никакой добродетели, потому что у них нет начала добра, т.е. веры и преданности воле Божией. Дела неверных подобны «праху, который разносит ветер в бурный день, – видению в пустыне, когда человек, страдающий жаждой, считает за воду то, до чего когда достигнет, то не найдет ничего. Но он найдет пред собою Бога, который сведет с ним счет. Дела неверных подобятся тьме, простирающейся над глубоким морем, которое покрывают бурные волны. Поднимаются другие волны, а потом туча, а потом тьма, налегающая на тьму; человек протягивает свою руку и не видит ее. Если Бог не даст человеку света, где он отыщет его?»¹⁸⁷ «С Богом неверные не имеют никакой живой связи. Бог отвернулся от неверных и покровительство Его не простирается на них»¹⁸⁸. У неверных покровитель сатана¹⁸⁹. Неверные по Корану представляются далее самыми худшими из животных земли пред Богом¹⁹⁰. Они преступны, несправедливы, нечисты, глупы, злы, искусительны, безумны и проч.¹⁹¹. Отношения немухаммедан к мухаммеданам проникнуты ненавистью. Неверные по Корану – самые опаснейшие для благоденствия мусульман люди. Они всегда зложелательствуют мухаммеданам и стараются восторжествовать над ними. Они не хотят, чтобы на мухаммедан сходила благодать и чтобы они имели защиту и покровительство Божие над собой¹⁹². Неверные всегда стремятся отвлечь мухаммедан от ислама¹⁹³. Клятвы неверных недействительны и кровные, родственные связи не крепки¹⁹⁴. Словом, по мухаммеданскому воззрению, все неверные т.е. немухаммедане суть враги ислама и составляют «мир войны».

Отношения мухаммедан к немухаммедам определяются взглядом Корана на последних. Вымышленные Мухаммедом враждебные отношения немухаммедан к мухаммеданам вызывают у последних действительные враждебные отношения к первым. О всепрощающей христианской любви в мухаммеданстве не может быть и речи. Обыкновенно говорят, что древние философы, находясь среди постоянно враждующих народов, позабыли самое имя любви и называли ее мудростью, справедливостью, мужеством, воздержанием. Еще хуже должно сказать о Мухаммеде. Находясь постоянно во вражде с людьми, не следовавшими его ложному учению, он забыл не только имя, но и самую любовь в ее приложении, сущности и значении. Он уничтожил любовь даже в том виде, в каком она была известна у арабов. У арабов любовь, хотя проявлялась редко, но не имела исключительного характера в приложении к известной нации, племени, роду и лицу; любовь была всеобща. Араб любил всякого путешественника, который приходил в его шатер и просил гостеприимства. Мухаммед, заимствовав почти все содержание своей религии из иудейства и христианства, не счел нужным внести в свою религиозную систему высоких требований всеобщей любви ко всему человечеству со стороны своих последователей. Мухаммед предписал в Коране любовь только к единоверцам и то только под видом дружбы, неделания обиды своему единоверцу и взаимопомощи¹⁹⁵. Он даже не выразил отрицательного требования любви, обыкновенно выражающегося в естественных религиях в положении: «не делай другому того, чего себе не желаешь»... Вообще можно сказать, что в мухаммеданстве нет любви к человечеству. Правда, защитники Мухаммеда, как например Лёран¹⁹⁶, видят закон о любви в предписаниях Корана о благотворительности или милостыне. Но и в этом восхваленном пункте мухаммеданского учения нет той деятельной любви, какая служит источником великого добра и благотворения. Предписания Корана о милостыне, как вынужденные обстоятельствами жизни Мухаммеда, его нуждаемостью в братском единстве своих последователей, даже в устах его самого не заключали в себе теплоты, задушевности, возбуждаемой искреннею любовью к ближнему. Позднее мухаммеданское законодательство, определившее до мелочей дело благотворения, придало еще более грубый характер этому единственному делу несовершенной любви к ближнему у мухаммедан. Мухаммеданин, только исполняя требование закона, помогает и благотворит единоверцу, но не любит его; поэтому отношения мухаммедан друг к другу проникнуты полнейшим равнодушием. Мухаммедане связаны друг с другом не узами любви, но строгими и безжизненными требованиями закона. Если же таковы отношения мухаммедан друг к другу, то в отношениях их к немухаммеданам нельзя искать и тени любви даже в мухаммеданском смысле. В отношениях мухаммедан к немухаммеданам существует полное отчуждение, ненависть и вражда. И Мухаммед особенно настаивал на таких отношениях своих последователей к неверным.

При чтении Корана, каждый может заметить ту подозрительность и беспокойство, с какою Мухаммед постоянно внушает своим последователям, что его проповедь истинна; он многократно клянется, что его слова – слова истинного посланника; он стремится предохранить себя от возражений, оправдать свои большие притязания, защитись свое поведение и покрыть недостаток тех свойств, какими всегда сопровождается звание истинного пророка¹⁹⁷. С таким же беспокойством Мухаммед смотрит и на будущее своей реформы. Ему кажется, что его дело погибнет после него, если он заранее не примет мер к предотвращению этого. Ему кажется, «что его неразвитую, не имеющую ни системы, ни внутренней связи, слитую из разных частей разных вер, религию заменит, ниспровергнет и поглотит другая религия, по преимуществу христианская¹⁹⁸, если он заранее не предупредит своих последователей о вредном влиянии на них других религий. Поэтому он предписал в Коране, чтобы мухаммедане тщательно избегали сношений с неверными, которые не будут говорить по книге Божией – Корану¹⁹⁹. «О верующие, говорится в Коране, не избирайте друзей между неверными! Берегитесь сидеть с неверными; иначе, вы сделаетесь подобны им. Не избирайте друзьями жидов и христиан; они друзья одни другим. Тот, кто примет их за друзей, кончит сходством с ними, а Бог не будет путеводить нечестивых. Составляйте сердечные союзы только между собою; неверные не преминут развратить вас; они желают вашей погибели. Ненависть их проникает в их слова; но то, что заключают их сердца, еще хуже»²⁰⁰. – Подобные запрещения Мухаммед простер и на отношения к близким родственникам, если они не мухаммедане. «О верующие, не имейте друзьями ваших отцов и ваших братьев, если они вере предпочитают неверие²⁰¹. Нарушение этих требований Корана, по мухаммеданскому воззрению, равняется неверию и ведет за собою адские мучения». Если бы они веровали в Бога, в посланника Его, в Коран, – они никогда не искали бы союза с неверными; но большая часть из них нечестивые. Возвести лицемерам страшное наказание, тем лицемерам, которые ищут себе друзей скорее между неверными, чем между верующими. Ты увидишь между ними множество соединенных дружбою с неверными. Как Презренны дела, какие внушены им страстями и которые вызывают гнев Бога, между тем как они на веки останутся в адском мучении²⁰². «Напротив удаление себя от неверных равняется вере и будет награждено садами утех, орошенными потоками воды». «Вы не увидите никого из тех, которые веруют в Бога и последний день, любящими неверие, противное Богу и пророку, будет ли это отец, сын, брат, союзник. Бог вырезал веру в сердцах их; Он их вдохновляет; Он введет их в сады утех, орошенные потоками воды. Там они проживут вечно. Бог доволен ими; и они довольны Богом. Они образуют сторону Бога, а сторона Бога должна благоденствовать»²⁰³.

Запрещая своим последователям всякое сближение с иноверцами, Мухаммед грозит им за нарушение своего предписания отчуждением от мухаммеданской религии. Этою угрозою Мухаммед хотел с одной стороны теснее привязать к своей религии своих последователей, а с другой удалить от них все, что могло уподобить их последователям других религий. Для достижения первой цели Мухаммед удаляет из своей религии все, что не льстит чувственности араба и что требует усиленных напряжений ума и сердца его; он старается сделать свое религиозное иго, как можно более легким. Мухаммед не узаконивает таинств, не настаивает на покаянии, не требует трудных эпитимий, умерщвления плоти и обуздания страстей строгими правилами жизни. Догматы ислама выражаются кратко и чрезвычайно просто и состоят в вере в Единого Бога, в посланничество целого ряда пророков, законченного Мухаммедом, верою в ангелов, в свящ. книги и особенно в Коран, в воскресение мертвых, в суд и воздаяние. Религиозные упражнения ислама отличаются также легкостью исполнения. Молитва, требуемая исламом, состоит не столько в возношении ума и сердца к Богу, сколько во внешних механических движениях и положениях тела, не имеющих никакого отношение к душе²⁰⁴; богослужение несложно и кратко. Пост состоит во временном воздержании от пищи и питие во время дня и в объедении во время ночи²⁰⁵. Милостыня состоит в благотворении бедному без всякого внутреннего сердечного участия. Хадж или религиозное путешествие в Мекку служит средством объединения всех мухаммедан для фанатических подвигов за религию, а самая война за веру есть такая обязанность, исполнение которой удовлетворяет многим страстям арабов и отчуждает их от всех немусульман; для достижения другой цели, т.е. удаления от своих последователей всего, что может уподоблять их в религиозном отношении другим народам, Мухаммед действует отрицательным образом, посредством запрещений. Так, вопреки христианам, он запрещает молитву в часы восхождения и захождения солнца на том основании, что в это время бывают видны на горизонте рога сатаны. Кроме того он запрещает употребление икон и колоколов; первые он осудил как идолопоклонство, а вторые вопреки христианам на том основании, что звуки их нарушают будто бы сон ангелов²⁰⁶. Даже употребление другого языка при богослужении, кроме арабского, и перевода Корана с арабского языка на всякий другой язык также запрещал, из боязни за самое учение, передаваемое этим языком.

Отделяя такими запрещениями своих последователей от исповедников других религий, Мухаммед запрещает мусульманам всякие споры за религию особенно споры с иудеями и христианами²⁰⁷, устрашая проклятиями тех, которые будут спорить²⁰⁸ и отсрочивая всякие недоумение, возникающие в душе последователей, до дня суда²⁰⁹. Он говорит: «что же касается до тех, которые стараются доказать существо Божие, после подчинения Ему, то их доводы будут обращены в ничто. На них – Его гнев, на них – жестокое наказание»²¹⁰. Коран не побуждает своих последователей к исследованию о предметах религии и не поощряет их к рассуждению о них²¹¹. В научном отношении мухаммедане заключены в определенной тесный круг изучения Корана. Мухаммед, будучи занят религиозною реформою, смотрел на все науки со своей точки зрения и свел все человеческие знания к одной религии. Он сказал: «знание религии полезно»; «они должны распространять знание веры»; «заслуга знания веры лучше заслуги благоговения»; «лучший из людей есть тот, кто учит и учится Алкорану²¹², который содержит в себе все, что нужно знать мухаммеданину²¹³. Это подтвердил и Омар в своем отзыве об александрийской библиотеке. «Если греческие книги, отвечал Омар на вопрос Амру: что делать ему с библиотекой? согласны с Кораном, то они бесполезны и нет нужды их сохранять; если же нет, то они вредны и должны быть преданы пламени». Правда, во времена халифов прилежно изучались многие светские науки, география, история, медицина, физика, математика вообще, астрономия, философия; но тут как замечает Арнольд, было нечто похожее на Жатву, собранную с науки, после вспахивания завоеваниями сарацин и вследствие неизбежного смешения востока с западом....

Прогресс науки у сарацин поддерживался скорее педантической охотой знать чужестранную литературу, чем духом свободного, практического и независимого исследования»²¹⁴. В настоящее время в числе научных предметов мухаммедан находятся лишь мухаммеданское богословие и практическое законоведение. Мухаммеданин в изучении этих предметов остается верным запрещению Мухаммеда держаться вдали от всякого свободного исследования. Мухаммеданский ученик не задается изысканиями и решениями вопросов своей веры, а с покорностью изучает учебники, которые не покидает до тех пор, пока не выучит их от крышки до крышки²¹⁵. – Мухаммед не остановился на определении религиозной и научной исключительности своих последователей. Он старается провести отчуждение в самую жизнь мухаммедан, во все частности их быта. Предписывая занятия, какие особенно приличны мусульманам и которые могут доставить им средства жизни, Мухаммед считает самым благородным из них войну с неверными; затем – торговлю, но не морскую, а сухопутную²¹⁶, земледелие и ремесла. И самую внешность мусульманина Мухаммед заключил в определенные границы. «Обрезывайте усы и отпускайте бороду гласит предание²¹⁷.·Мухаммед определяет самые цветы, которые приличны мусульманам²¹⁸, Приветствие: «ас-сляму аляй-кум» т.е. мир вам! Мухаммед советует употреблять только по отношению к мусульманам и «тем, кто следует пути правому»²¹⁹.

Предписания Корана, поблажающие страстям и чисто внешние механические выполнения нравственных предписаний Мухаммеда до такой степени испортили вкус его последователей, что они презрительно смотрят на высокое учение христианское, чуждое всего чувственного, и на самих христиан. Мухаммедане сторонятся от наших богословских знаний. Бывший профессор казанской духовной Академии, г. Саблуков, часто входивший в непосредственные отношения с учеными мухаммеданами и имевший с ними рассуждения о предметах веры, так характеризует отношение мухаммедан к нашей богословской науке: «Когда приводилось мне читать перечни прекрасных имен Божиих вместе с некоторыми хальфями мухаммеданских школ в Казани²²⁰, они с намерением указать превосходство своего вероучения над другими, спрашивали меня: у вас, в вашей вере, есть что-нибудь близкое к этому»? «Ты знал что-нибудь об именах Божиих прежде чтения наших книг»? Мой утвердительный ответ принимаем был недоверчиво: его считали следствием одного желания стоять за свою веру по предубеждению к истине ее²²¹. Хальфя в одной из казанских школ во время моего прихода в нее, показал мне выписку из арабского писателя, в которой объяснялось значение имени Божия, не входящего в перечень 99-ти прекрасных имен; язык, на каком было написано имя, не арабский. Хальфя предполагал в этом имени великое имя Божие, и спросил, известен ли мне язык, к какому относил имя арабский толкователь, и то значение, какое указал он в этом имени. И как мой ответ о языке и о значении имени, которые мне известны, были не согласны с словами мухаммеданского толкователя, то ученик высказал и недоверие к моим словам, и удивление тому, что я, Русский, говорю наперекор такому авторитетному арабскому писателю, каков есть Фирузабадий, автор арабского лексикона, известного под именем Камус «океан» и не без основания предполагаю, – заключил из этого о скудости богословских сведений вообще у русских... Зная, что русские народ грамотный, – умеют читать и писать; что у них есть много учебных заведений под разными названиями, что у них есть книги; но не зная, что написано в этих книгах, чему учат в их учебных заведениях, слыша только о науках, имеющих приложение к общежительным потребностям, татары мухаммедане решили, что «Наука у русских для здешней лишь жизни: наука мюслимов для будущей жизни», что у русских, ограничивающих свои сведения познаниями, пригодными для настоящей жизни и бесполезными для будущей, нет никаких богословских книг, нет даже понятия о богословских науках, какие преподаются в мухаммеданских школах (в медресах и даже в мяктабах). Так обыкновенно отзываются о богословских познаниях русских и шестнадцатилетний мальчик, ученик мухаммеданской школы, и семидесятилетний старик, имам и мулла при мечети и школе в мухаммеданских приходах, когда у того или другого завяжется разговор с русским о достоинстве наук у русских и татар²²². «Причина такого презрительного отношения к христианскому вероучению очевидно заключается в исламе». Коран, говорит г. Саблуков, уверил мухаммеданина, что он заключает в себе все истины, какие только возможно знать человеку²²³: потому мухаммеданин, довольный теми сведениями, какими наделяет его Коран, не переступает за черту их, увлекаясь свойственною человеку любознательностью, по крайней мере, любопытством: еще ни один мулла татарский никогда не читал никакой русской вероучительной книги. Наука мухаммеданская, принявшаяся привести в систему умозрительное и деятельное учение Корана, но нашедшая в своем материале много противоречий, должна была увлечься в первом отделе, умозрительном – в диалектические тонкости, во втором, деятельном – в казуистические разбирательства. Это сообщило ей вообще схоластический, характер, который, устранив из нее все опытное и историческое, притупил в мухаммеданах любознательность; оттого мухаммеданин ко всему, что лежит за пределами мухаммеданской науки, равнодушен: из мулл татар–мухаммедан, каких я встречал, ни один не знал, что у русских есть богословские науки. При том арабский язык мухаммеданской религии стоит и для русского и для татарина непереступимой преградой для передачи понятий одного другому. Русский, знающий татарский язык, никогда не может, при общежительных сношениях с мухаммеданином, узнать его религиозный язык арабский, а татарин, знающий, как говорят, русский язык, не может вести дельного разговора с русским о чем-нибудь относящемся к вере, не только на русском, но и на своем татарском языке; потому что татарин, при господстве в его религии арабского языка, не пытался религиозные понятия уяснять для себя своим природным языком; и потому в разговоре о чем либо относящемся к вере может передать на своем языке только самые общие понятия в вероучении. Ученые из татар–мухаммедан еще менее способны знакомиться с религиозными понятиями русских: гордясь между своими единоверцами знанием арабского языка, который один в мире считают достойным изучения, они ставят себе в честь не знать русского языка»²²⁴. И в этом также видно презрение мухаммедан к немухаммеданам. Не подразумевая другого обмена, кроме религиозного, мухаммедане стараются не знать языков неверных, гяуров. Ненависть к чужому языку обща для всех мухаммедан и ведет свое начало с самых первых времен ислама. Еще арабы, по сказанию христианских летописей Сирии, отрезывали языки у матерей семейств, чтобы новое поколение не росло под влиянием звуков греческого языка, преобладавшего дотоле в городах. Тоже средство употребили в XV столетии турки во внутренности Малой Азии²²⁵. В Турции искони изучают в школах только те языки, на которых возможен исключительный религиозный обмен: турецкий, персидский и арабский²²⁶, у нас в России, не смотря на усиленные старания русского правительства, мухаммедане не хотят изучать русский язык и в мухаммеданских школах русские учителя встречают самый упорный антагонизм²²⁷.

К религиозным обычаям христиан мухаммедане обнаруживают также нетерпимость и презрение. Халифы, заключая договоры с побежденными народами, ставили непременным условием, чтобы христиане не выставляли крестов на своих церквах, не выносили их или священные книги на улицы и рынки мухаммедан, чтобы не употребляли колокола, не пели громко в присутствии мухаммедан, не выносили пальмовых ветвей (в Вербное воскресение), чтобы не пели при выносе умерших и не носили свечей по улицам мухаммедан²²⁸. У нас в России, во время крестных ходов и религиозных торжеств христиан, мухаммедане стараются по возможности не видеть их; к звону колоколов мухаммедане до сих пор относятся неприязненно. При встрече с немухаммеданами стараются не выражать приветствие «ас-салям алей-кум», заключающего в себе пожелание мира, а говорят вместо этого: «здравствуй! будь здоров!» Употребление «саляма» немухаммеданами мухаммедане всегда считали, за профанацию ислама. О важности, какую придают мухаммедане приветствию «ас-салям алей-кум» можно заключать из следующего факта. Египетский правитель, Ибрагим (1833–1838 г.) разрешил сирийским христианам надевать белые чалмы, любое платье и разъезжать верхом. Улемы и законники, оскорбленные чалмою христиан, осмелились спросить у Ибрагима, каким же образом отличать теперь верующего от гяура, чтобы не согрешить по неведению заветным приветствием «ас-салям алейкум», которое по закону не подобает гяурам²²⁹. Г. Смирнов рассказывает следующий случай из своей поездки в Константинополь в 1875 г. «Раз как-то подошел ко мне (в библиотеке) студентик из арабов и уставил свои глаза на меня, не произнося ни слова. Я, шутя, сказал ему: «что же ты не здороваешься, не говоришь мне: «салям алейкум». А он мне на это отвечает стихом Корана: «не подобает салям неверным, а подобает им проклятие»²³⁰. В странах мусульманских употребление мусульманского приветствия немухаммеданином угрожает последнему большою опасностью. Об одном русском путешественнике по востоку, г. Ильминском известно, что путешествуя по Востоку (в мусульманском костюме), он, на пути из Иерусалима в Дамаск, отстал от каравана. Догоняя его верхом на лошади без проводника, он у подножия горы Фавора подъехал к распутью двух дорог и, не зная, по которой из них нужно ехать, остановился в раздумье. Вскоре из-за опушки ближайшего леса выехал верховой бедуин с копьем за спиною. Путешественник обрадовался этой встрече и, желая заискать расположение туземца, приветствовал его мусульманским «ассаляму алейкя». «Кто ты такой? муслим или франьжи? вместо обычного ответа, сурово спросил бедуин, останавливая своего коня. – «Я русский», ответил наш путешественник. Грозно блеснули при этом глаза мухаммеданина; копье мгновенно очутилось у него в руках и он крикнул; «как же ты, не будучи мусульманином, осмелился сказать мне такие слова? За глумление над мусульманским законом ты достоин смерти»....Растерялся путешественник при этой неожиданности, – он погиб бы жертвою своей неосторожности и дикого фанатизма; но г. Ильминский успел проговорить, что, как иностранец, он не знает обычаев этой страны и не успел еще ознакомиться с ними во время своего кратковременного пребывания здесь, и что он произнес мусульманское приветствие без всякого дурного умысла, по одному лишь неведению, в чем и просит великодушного извинения... Выслушав это, бедуин молча закинул за спину свое копье и потом спросил: «чего же ты ожидаешь, стоя здесь»? Путешественник поспешно объявил свое положение и недоразумение относительно дамасской дороги и попросил туземца указать дорогу. Молча протянул бедуин руку по направлению одной из дорог, повернул своего коня и быстро исчез в ближнем лесу²³¹. Там, где мухаммедане не имеют господствующего значения, как напр. у нас в России, употребление мухаммеданского приветствия немухаммеданином вызывает со стороны мухаммедан презрительную улыбку и никогда не бывает удостаиваемо ответом: «вааляйкя с-салям» т.е. и тебе мир²³². – Обычай приветственного поцелуя, очень обыкновенный у христиан, также не одобряется мухаммеданами и даже при одинаковости пола лиц, приветствующих поцелуем друг друга, если только один из них будет немухаммеданин, так как в глазах мухаммедан все иноверцы нечисты. Однажды мать бывшего турецкого султана Абдул-Азиса, получив приветственный поцелуй от французской императрицы Евгении, прибегла после того к нарочитым омовением, окуриванием и молитвам муллы²³³. Свое отвращение от немухаммедан мухаммедане распространяют даже и на пищу. Так, мухаммеданину не позволяется есть с иноверцами в одном месте и одну и туже пищу, равно как с женщинами во время их известного женского состояния²³⁴. Мухаммед-Ибн-Измаил король Гранады был убит маврами за то, что он ел вместе с христианами и носил платье, присланное ему королем Кастилии²³⁵. В Турции в кодексах наказаний и уставов полиции Сулеймана находится запрещение употреблять для бритья мусульманской головы ту бритву, которую они употребляют для бритья головы неверного²³⁶. В мухаммеданских государствах законы предписывают покрой и цвет одежды и дома, употребляемые не мухаммеданами. В Турции все племена, составляющие население ее, отличаются особенностями в одежде, которые строго предписываются местною властью, чтобы османлы ни в каком случае не могли смешаться с райями (христианами). В Константинополе, кроме турок, живут греки, армяне и евреи. Каждый народ составляет, как бы отдельную общину, живет в своей части города и носит одежду своего цвета. Греки овладели преимущественно Перою и Галатою; армяне занимают окрестности семибашенного замка с набережною до сераля, а евреи живут одной кучкой в предместье Хас-кьой. Первые носят одежду черного цвета, как бы в знак траура по утраченном величии, вторые одеваются в коричневый цвет, третьи в голубой. Всем им запрещено надевать чалму и носить желтые туфли, Домы райев также отличаются от домов господствующего племени. Турки окрашивают свои жилища светлыми и яркими красками, напротив того жилища евреев, греков и армян красятся темными и дикими²³⁷.·

Все сказанное не выражает еще всей ненависти, какую внушает ислам своим последователям в отношении неверных; положительные предписания Корана о священной войне с неверными еще более усиливают неприязнь и ненависть мухаммедан к иноверцам. По смыслу этих предписаний мухаммедане составляют из себя дару-ль-ислам т.е. мир ислама, а немухаммедане дару-л харб – мир вражды. Такие отношения поддерживаются в мухаммеданстве мечетями и школами. В мечетях читается тот же Коран, дышащий враждою к иноверцам и изобилующий выражениями «неверный», которые непосредственно должны вызывать в уме мухаммедан представление о войне с неверными. Имам, обращаясь к молящимся с речью и молитвою в пятницу с минбара (проповеднической кафедры) походит на полководца, возбуждающего своих последователей более к войне, чем к доброй жизни и мирным отношением к иноверцам. В руках у имама в это время бывает палка в виде обнаженного меча, указывающего на копье с каким восходил на минбар Мухаммед и его ближайшие преемники и восходят теперь имамы на востоке в память того, что там ислам водворен был посредством меча. Напротив обычай имамов, живущих в России, восходить на кафедру с простым посохом соблюдается в память того, что их предки приняли ислам мирно и добровольно, а не насильственно²³⁸. Самые наконец действия молящихся мухаммедан в мечети напоминают собою отряд войска, находящегося под командой сержанта имама и по его мановению выполняющего поклонение и приседание²³⁹, – Школа же еще более способствует поддержанию фанатизма мухаммедан в отношении к иноверцам, так как здесь вся система обучения держится на Коране, который наполнен угрозами и проклятиями на неверных, и так как другие науки, которые бы ослабляли этот фанатизм, не допускаются в мухаммеданских школах. В Константинопольских школах изучается Коран и вообще мухаммеданское богословие, причем ученикам внушается, что есть только одна истинная вера: это ислам; что все гяуры противники Бога и пророка, а потому они должны быть истребляемы; что мусульманин лишится рая и всех его благ, если не будет преследовать и убивать гяуров и проч. Кроме этого и турецкого языка в этих школах больше ничего не преподается. Европеизм не имеет доступа сюда ни под каким видом. Выходящие из этой школы ученые служат ходжами при мечетях и учителями в школах. Все турецкие школы в Константинополе, так и во всей Турции, имеют целью познакомить мухаммедан с грамотою и Кораном. Они обыкновенно находятся около мечетей и преподавателями в них служат ходжи, которые по большей части отличаются фанатизмом²⁴⁰. В самых выдающихся из этих школ проходятся первые 4 действие арифметики, турецкая история, а также география других государств Европы, в таком виде: во Франции главный город Париж, населен гяурами–варварами, которые страшно боятся нас мусульман – народа великого, божественного и т.д.²⁴¹. Понятно, что воспитание, основанное на таких началах имеет неотразимое влияние на враждебность отношений мухаммедан к немухаммеданам. Мухаммеданин, имея всегда пред собою Коран, внушающий ненависть к немухаммеданам, всецело проникается этою ненавистью. Арабский язык Корана и прочих школьных богословских предметов в мухаммеданских школах, непонятен мухаммеданину не арабу и достается ему с большим трудом, и мухаммеданин, по выходе из школы, крепко стоит за то, что стоило ему усидчивого труда, смело идет по тому пути, на который направил его Коран; словом мухаммеданин делается фанатиком. В этом убеждает нас пример софт, стоящих все да во главе всех антихристианских движений в Турции. – Направление, получаемое в школе, сохраняется во все время жизни мухаммеданина; во всю свою жизнь он остается ожесточенным ненавистником иноверцев. Свою ненависть к иноверцам мусульманин передает своим детям²⁴² и, умирая, отправляется с этою ненавистью в могилу. В Турции, пред телом умершего мухаммеданина, несомым на кладбище, несут меч, как символ его подвигов на поприще распространение ислама²⁴³. Наконец умерший мусульманин опущен в могилу и покрыт землею... Могильную его насыпь украшает памятник с надписью, выражающею нередко жажду бесконечной войны с неверными. Вот напр. что гласит надгробная надпись, покрывающая могилу турецкого султана, Селима I: «При жизни я завоевал землю и по смерти стремлюсь на сражение. Здесь лежит тело мое, покрытое ранами, а дух мой парит, ища новых битв»²⁴⁴.

Священная война с неверными, т. е. со всеми немухаммеданами заповедана мухаммеданам в Коране²⁴⁵ и составляет существенную часть ислама. В Коране священная война обозначается словами: джигад²⁴⁶ т.е. войною за веру; сражением на пути Божием; джигад филлаги²⁴⁷ т.е. сражением ради Бога. Под этими выражениями разумеется вообще война мухаммедан за ислам, как единую истинную религию, которая должна существовать на земле²⁴⁸. Эта война считается в Коране весьма угодным в глазах Бога нравственным упражнением, как помощь Богу в деле распространения истинного боговедения между безумными²⁴⁹, т.е. немухаммеданами. В ряду других нравственных обязанностей человека война, по мухаммеданскому воззрению, занимает высшее место, чем пост и молитва. Нравственные обязанности ислама расположены в таком порядке: молитва, милостыня, пост и хадж, т.е. религиозное путешествие в Мекку. Один халиф так сказал о значении этих обязанностей в деле нравственного усовершенствование человека: молитва доводит нас до половины дороги от трона Божия, пост приближает нас к дверям его дворца, милостыня доставляет нам вход в него²⁵⁰. А о войне мухаммеданские богословы говорят, что она есть ключ неба и бездны, и что капля крови, пролитая на пути Божием в течение одной ночи, имеет больше значения в очах Божиих, чем два месяца поста и молитвы. Тот, кто погибнет в сражении, получит прощение грехов: в последний день его раны будут блестеть, как пурпур, издавать запах, как мускус; крылья ангелов и херувимов заменят ему потерянные члены²⁵¹. По Корану, война с неверными есть величайшая добродетель и непременное свойство истинно верующего, убежденного в истинности ислама²⁵²; она служит к исцелению сердец верующих²⁵³ и заменяет собою отсутствие в исламе покаянных средств и подвигов нравственного самоусовершенствования. «Я изглажу грехи тех, которые выселятся или будут выгнаны из своей страны, которые потерпят на моем пути (для Меня), которые будут сражаться и падут»²⁵⁴.

Обязательность священной войны простирается по Корану на всех мухаммедан²⁵⁵. Сознание этой обязательности должно быть вкоренено в сердце Мухаммеданина, должно составлять требование его души; мухаммеданин должен идти на войну не по чьему-либо приказанию, совету и убеждению, но исключительно по непреодолимому требованию совести²⁵⁶. Неучаствование в священной войне свидетельствует о несовершенстве веры и ставится в разряд самых непростительных преступлений против религии, в один разряд с неверием²⁵⁷. Участие в священной войне не обязательно только для слепых, хромых, слабых, больных, несовершеннолетних и не имеющих материальных средств; не исполнение ими обязанности священной войны не вменяется в вину²⁵⁸. Участие в войне всех прочих выражается личным присутствием в рядах воинов и материальным содействием войне посредством имущества. «Веруйте в Бога и Его посланника, сражайтесь на пути Божием и жертвуйте своим имуществом и собой», говорится в Коране²⁵⁹. Коран особенно порицает тех, которые не хотят жертвовать своим имуществом. «Вы, говорится в Коране, призваны расточать ваши сокровища для дела Божия, а между вами есть люди, которые оказываются скупыми; но скупой – скуп только для своего разорения; ибо Бог богат, а вы бедны, и если вы отвернетесь, Он на ваше место произведет другой народ, который вам не уподобится»²⁶⁰. Напротив, Коран относится с величайшею похвалою к тем мухаммеданам, которые участвуют в священной войне лично и имущественно. «Истинно верующие те, которые сражаются на своем иждивении и со своими людьми на пути Божием. Одни они искренны в своих словах. Те, которые раздают свои богатства на пути Божием, подобятся зерну, которое производит семь колосьев и из которых каждый дает сто зерен. Бог даст вдвое тому, кому хочет»²⁶¹. Участие в священной войне своим имуществом не должно сопровождаться внутренним сожалением о данном. «Страх Божий не сойдет только на тех, которые раздают свои богатства на пути Божием и не сопровождают свои милости упреками и дурными поступками»²⁶². Личное участие должно также соединяться с усердием и искренним желанием сражаться на пути Божием²⁶³. Кроме этого действительного участия в войне мухаммедане должны участвовать в ней и морально посредством возбуждения других к войне чрез проповедь. «Не должно всем верующим разом идти на войну, говорится в Коране. Следует лучше отправлять только некоторое число из каждого племени, чтобы они наставляли в вере и поучали своих сограждан по возвращении своем, за тем, чтобы эти держались на стороже»²⁶⁴. – Обязательную силу священная война имеет до тех пор, пока будет существовать ислам единственною верою на земле. «Ратуйте против них (неверных) до тех пор, пока не останется неверия и пока не будет вера только в Бога»²⁶⁵. Для большего возбуждения к войне в Коране предлагается убеждение, что павшие в сражении «не мертвы», но они живы и «живут у Бога»²⁶⁶; что участвующие в войне «будут почтены»²⁶⁷; что их ожидает «терпение и милосердие Божие»²⁶⁸, и «прощение грехов»²⁶⁹, им будут даны «высшая степень»²⁷⁰, «хорошая и щедрая награда»²⁷¹, «щедрые благодеяния»²⁷² и проч. Главным же образом участвующим в войне обещается рай и сады, орошенные источниками воды²⁷³. Награды участвующим в войне изображаются под видом взаимного торгового обмена между Богом и мухаммеданами на имущество и людей. «Бог, говорится в Коране, купил у верующих их имущества и их людей, чтобы дать им взамен рай; они сразятся на пути Божием; они Убьют и будут убиты. Обещание Бога истинно²⁷⁴. – Напротив не участвующие в войне будут наказаны жестоким наказанием и заменены другим народом²⁷⁵, в вечной жизни их ожидает ад и мучения²⁷⁶.

Священная война направлена против неверия и неверных. Неверные же, по мухаммеданскому воззрению, составляют два класса: во-первых те, которые веруют в Бога и в последний день, но отказываются признать посланничество Мухаммеда; во вторых – те, которые почитают идолов и сомневаются в воскресении мертвых. Отступники от ислама и сектанты принадлежат также к числу неверных и, с ними, как и с первыми, должно воевать, как сказано в Коране. «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и последний день, которые не смотрят на запрещенное Богом и Его пророком, как на запрещенное, и с теми из людей Писания, которые не имеют веры к истине»²⁷⁷. – Война против истинно верующих беззаконна, так как теряет свою религиозную цель – распространение ислама.

Правила стратегии также предписаны Кораном. – Священная война, по самому своему назначению для распространения веры, должна иметь наступательный характер. Таковою она была во время завоеваний Мумаммеда и халифов. Но у позднейших мухаммедан относительно этого существует разногласие. Одни, на основании немногих мест Корана, утверждают, что мухаммедане не должны нападать первыми. Другие, по преимуществу мухаммедане ханифитского толка²⁷⁸, на основании многочисленных изречений и преданий определили, что мухаммедане должны начинать войну с неверными²⁷⁹. В Коране предписания относительно начинания войны выражены двусмысленно. В гл. 2, ст. 186 осуждается наступательная война: «сражайтесь на пути Божием против тех, которые нападают на вас. Но не поступайте несправедливо, нападая на них первыми, ибо Бог не любит несправедливости». В стихе 189 той же главы читаем: «сражайтесь с ними, покуда не будете страшиться искушения и пока поклонение будет только единому Богу. Если они положат конец своим делам, тогда прочь вражду, кроме только злых». Не удивительна ли тонкость Мухаммеда! Он говорит: кроме только злых. Такое исключение дает полный простор нападениям мухаммедан на неверных, потому что язычники, христиане и др. всегда нечисты, злы в глазах мухаммедан. Кроме того есть большой простор в понимании слова злой. Дитя говорит, что его кошка или собака зла, когда бедное животное, дозволившее ребенку выщипывать волосы и надирать уши, царапает своего маленького тирана. Последователи Корана также могут, не насилуя смысла Корана, называть злыми иудеев и христиан, которые не допускают расхищать свое имущество и не исповедуют ислама. Когда правила законодателя не точны, они удобны к поддержанию всяких претензий и к узаконению всяких неправд; текст Корана дает полнейший простор к легким толкованиям как в пользу наступательной, так и оборонительной войны.

Область войны не определяется в Коране, где говорится безразлично: «убивайте их (неверных) везде, где ни найдете и гоните их, откуда они вас выгнали. Не сражайтесь с ними около дома молитвы, если только они не нападут на вас»²⁸⁰. Поводом к войне может служить исключительно неверие, понимаемое с мухаммеданской точки зрения. Ясно, что такие поводы должны возникать постоянно в мире. Поэтому в Коране нет положительных указаний относительно времени нападений. Существующие в Коране указания отличаются противоречиями. Так в главе 9, ст. 5 повелевается убивать и воевать с язычниками везде, по окончании священных месяцев, которых у мухаммедан четыре: Шавваль, Дзу-ль-кагда, Дзу-льхиджа и Мухаррам²⁸¹, но в ст. 36 той же главы сказано: «число месяцев пред Богом двенадцать, таково оно в книге Божией со дня, как Он сотворил небеса и землю. Четыре из этих месяцев священные; это постоянное верование. В продолжение этих месяцев не поступайте несправедливо в отношении самих себя, но сражайтесь с язычниками во всех месяцах, так как они сражаются с вами во всякое время».

Военный строй, по Корану, должен состоять из пеших и всадников, легко и тяжело вооруженных. Дисциплина предписывается Кораном строжайшая. Мухаммедане не должны идти все разом на войну²⁸². В сражении они должны соблюдать порядок²⁸³, предпринимать предосторожности и подходить или отрядами, или вместе, не говорить со встречным и не обмениваться приветствиями, не поднимать споров, потому что они ослабляют храбрость и вредят успеху, но во всем повиноваться начальнику²⁸⁴. В битве мухаммедане должны быть непоколебимы, тверды, как прочное здание²⁸⁵, надеяться на Бога и призывать имя Его²⁸⁶. Для возбуждения в воинах стойкости и мужества на поле битвы в Коране внушается учение о предопределении. «В каком бы вы месте ни были, смерть настигнет вас; она достигнет вас на высоких башнях»²⁸⁷. Кроме того, Коран утешает сражающихся, что на поле битвы вместе с ними сражается сам Бог. «Убиваете их (неверных) не вы, а Бог. Когда бросаешь копье, не ты бросаешь, а Бог, чтобы испытывать верных хорошим опытом; ибо Бог слышит и знает все»²⁸⁸. Кроме того, в Коране Бог в деле распространения поклонения Себе ставится в зависимость от своих поклонников и нуждается в физической их помощи для своего торжества. «О верующие! Если вы поможете Богу в войне против безумных, то Он также поможет вам и укрепит стопы ваши»²⁸⁹.· – Бегство с поля битвы особенно осуждается в Коране²⁹⁰. – Религиозные обязанности, как напр. молитва, должны соблюдаться и во время войны; но совершается молитва иначе, чем в мирное время. Все войско делится на две части: после того, как одна часть с оружием в руках совершит молитву, следует другая часть. При этом Коран требует, чтобы верующие молились с оружием в руках. Относительно молитвы Коран допускает сокращение молитв, совершение их стоя, или сидя на лошади²⁹¹. Для омовения позволяется употреблять песок. Пост также соблюдается во время войны. Милостынею или благотворением мухаммеданин участвует в уделении своего имущества на военные издержки. – Мусульманам советуется оказывать помощь друг другу²⁹².

Коран советует соединять войну с кровопролитиями и убийствами²⁹³. Относительно заключения мира в Коране содержатся противоречивые показания. В одном месте²⁹⁴ Коран советует не соглашаться на мир, пока верные сильны; в другом²⁹⁵ советует склоняться к миру и стараться о заключении его. После победы Коран советует не ослабевать в преследовании врагов²⁹⁶. С пленными Коран советует обращаться особенно сурово «жмите крепко путы пленников»²⁹⁷, говорится в Коране. Отпускать пленных на свободу дозволяется Кораном по уплате ими выкупа и по окончании войны²⁹⁸; пленникам, оставшимся у мухаммедан, предлагается уравнение в правах с мухаммеданами сь условием принятия ислама²⁹⁹. На военную добычу все мухаммедане, участвовавшие в войне, имеют равное право³⁰⁰; но главным образом добыча принадлежит Богу и Его посланнику т.е. Мухаммеду³⁰¹. Добыча распределяется так: пятая часть идет Богу, Мухаммеду, родным, сиротам, бедным и путешественникам³⁰², а остальная часть распределяется, между мухаммеданами. При этом Коран особенно запрещает раздоры³⁰³. – Таким образом мухаммеданин, по Корану, есть солдат на службе у Бога; сражение с неверными составляет для него религиозную обязанность.

И так, каким же характером отличается война мухаммедан с неверными на основании представленного учения Корана? Самые названия, под какими эта война известна в Коране, указывают прежде всего на религиозный ее характер, так как целью войны служит распространение ислама посредством меча и так как побуждения к войне заключаются в вечных наградах, имеющих ближайшее отношение к спасению человека и сама она возводится в число религиозных обязанностей человека. Словом все учение Корана о войне с неверными говорит о ее священном характере. Эта война одинаково проявилась при жизни Мухаммеда и в практике халифов. Из эпохи халифов сохранилось много рассказов, характеризующих религиозное значение войны для мухаммедан. Приведем несколько таких рассказов. Мать и сестра провожали на войну в Сирию одного араба. Пред битвою (в которой он пал) воин, обняв свою семью, сказал: «ни выгоды Сирии, ни преходящие удовольствия этого мира побудили меня посвятить свою жизнь делу религии, но желание заслужить заступление Божие и Его пророка, что душа мучеников будет жить в теле зеленых птиц, питаться плодами и пить воду из источников рая. Прощай, мы встретимся среди рощей и фонтанов, какие Бог приготовил своим избранникам³⁰⁴. Другой араб Джемиль, приготовляясь к священной войне, так говорил своей матери: «Мать моя! Я иду на священную войну; может быть моя судьба будет такая же, как и моего отца и деда, которые пали пред глазами нашего благословенного пророка», Мать отвечала: «сын мой! Тебе нужно умереть за дело, которое может сделать тебя богатым в день нужды». Джемиль подвергся величайшим опасностям; спутники его хотели доставить ему безопасность от неприятельских стрел; но тайный голос призывал его к мученичеству; он отвечал ему «иду, принимаю твою награду, посылаю свою душу». Голос отвечал: «Мы принимаем ее, радуясь за тебя... Убитых на поле Божием не считай между мертвыми; они живут около своего Господа». Пораженный Джемиль, умирая, сказал своему другу: «Рафиг! я поручаю тебе известить (мать мою), что я выполнил свое назначение. Когда ты придешь к моей матери и моим неустрашимым товарищам, передай им от меня «мир». Я не сожалею о своем поражении, потому что после смерти я надеюсь наследовать рай». Когда известили о смерти Джемиля мать его, она сказала: «о мой сын! в жизни ты был счастлив, в смерти – мученик, последовав по следам отца... Как милостив Бог, что Он помог тебе в твоем исходе; поможешь ли ты мне в день воскресения³⁰⁵.

Нет никакого сомнения в том, что война с неверными имела при Мухаммеде религиозный характер, но было бы ошибочно утверждать, что только эта черта исключительно определяет характер войны. Коран, законодательный источник войны, и практика ее говорят и о другом характере этой войны, противоположном первому, о ее земном характере. В некоторых предписаниях Корана вместе с религиозною целью войны стоит арабская страсть к наживе и грабежу. «Воюйте с ними, не мухаммеданами, покуда они не заплатят дани все без исключения и не будут усмирены»³⁰⁶. В другом месте война прямо называется выгодною³⁰⁷. Такою священная война была при Мухаммеде, такою же она перешла и к его преемникам. В практике священной войны земная цель ее никогда не опускалась из виду. Арабы в своих завоеваниях всегда преследовали вместе с религиозными и мирские цели честолюбия, стремились к тому, чтобы завладеть побольше имуществом и землею. Главным побуждением к их завоеваниям была возбужденная религиозною проповедью жажда к грабежу и добыче, свойственная всем кочевым народам, что выразил, между прочим, Халид при переходе персидской границы: «если мы, говорил он своим солдатам, не желаем сражаться за дело Божие, и если мы преследуем только свои собственные интересы, то нам нужно завладеть этою страною, оставляя всюду печаль и голод другим»³⁰⁸. Тоже самое свидетельствует и военная практика арабов. Амру, по взятии Александрии, извещал Омара: «я взял великий город Востока. Мусульмане страстно желают воспользоваться плодами своих побед. Что нужно делать»? – «Пощади жителей», отвечал Омар. ― Война с неверными является таким образом обыкновенною формою, в какую укладываются страсти естественного человека: любострастие и кровожадность. В Коране все приспособлено к возбуждению этих страстей. Для возбуждения любострастия Коран рисует привлекательные для чувственного человека картины райских наслаждений. Для возбуждения энтузиазма, жестокости и кровожадности существует в Коране проповедь фатализма³⁰⁹, делающая мухаммеданина пассивным орудием судьбы, воздвигнутым для наказания и терзаний неверных. Под влиянием представлений рая и предопределения мухаммеданин неустрашимо несется на неверных, презирая всякие опасности. В виду неприятеля он позабывает себя. Воображением он уносится далеко за пределы настоящей жизни, к жизни вечной бессмертной у Бога. Под влиянием картин, изображенных Кораном, мухаммеданину представляется, как он с жадностью голодного бедуина и жаждущего Тантала бросается на вкусные райские яства. Ему представляется, как он из земного гарема, которым уже пресытился, переходит в великолепные шатры на мягкие зеленые подушки, украшенные золотом и драгоценными камнями и расставленные в роскошных садах, где под тенью райских деревьев он проводит время с гуриями. При таких картинах воспламеняется чувственное воображение мухаммеданина и он только ждет приказания своего начальника, чтобы немедленно понестись на врага и отвоевать для будущих чувственных удовольствий гурию, сады и райские удобства будущей жизни. Приказание дано, – и мухаммеданин всецело отдается убийству и истреблению. Лютые смерти жертв его не трогают, но доставляют ему какое-то зверское удовольствие. После нескольких жертв от безотчетной энергии его нервы притупляются, рассудок омрачается совесть умолкает и все человеческие чувства заглушаются. Мухаммеданин делается фанатиком. Кровь и пепел свидетельствуют о его подвигах на войне³¹⁰. Вследствие такого фанатического возбуждения священная война получает характер кровавый. Это требуется и самим Кораном. «Убивайте (неверных) до того, чтобы сделать из этого большую резню. Убивайте их везде, где ни найдете и гоните их, откуда они вас выгоняли». В силу таких точных предписаний Корана все мухаммеданские войны отличаются кровавой жестокостью. Совершенно в характере мухаммеданского учения о священной войне Мухаммед-Шах-Бахнум, король Декана, в 1368 году исполнил свой обет не влагать меча в ножны, доколе не убьет 100000 неверных индусов в отмщение за поражение отряда мухаммеданской армии. Когда Рейнальд Шатильонский предпринял экспедицию против Медины, Саладдин объявил, что он решился очистить землю от этих людей и будет убивать всякого христианина, который попадется в его руки. Посему несколько пленных христиан было привлечено в долину Мина, где богомольцы (хаджи) убили их, вместо обычных овец или ягнят; остальные были отправлены в Египет, где мухаммеданские аскеты считали похвальным делом убивать своими собственными руками этих собак-христиан. После битвы близ Хиттина Саладдин велел фанатикам, следовавшим за его армиею, перебить пленных рыцарей и храмовников³¹¹. Распарывание животов даже у беременных женщин, сажание да кол, жарение на огне и в наше время служат непременными спутниками мухаммеданских войн…

Предписывая священную войну, Мухаммед соединил завоевание с религиозною пропагандой. Сражаться с неверными значит сражаться на пути Божием, за дело Божие, для распространения Его религии, которую Он возвестил своему пророку. «Воюйте с теми, которые не веруют в Бога и последний день, которые не смотрят на запрещенное Богом и Его пророком, как на запрещенное, и с теми из людей Писания, которые не имеют веры к Истине. Воюйте с ними, покуда они не заплатят дани все без исключения и не будут усмирены. Сражайтесь с ними (язычниками), покуда не будет более искушения и не будет иного служения, как только Единому Богу. Бог купил у верующих их имущество и их людей, чтобы дать им в замен рай; они сразятся на пути Божием; они убьют и будут убиты. Обещание Бога истинно: Он делал его в Пятикнижии, в Евангелии, в Коране; а кто вернее в своем договоре, кроме Бога»³¹². Кроме того Мухаммед так завещевал Алию: «прежде чем извлечь меч и вооружиться им, призывай неверных к исламу; научи их, что должно веровать в Истинного Бога, объяви им исповедание веры. Я клянусь тебе, что если Бог посредством тебя наставит одного человека на путь правый, то это будет для тебя более иметь значения, чем если бы ты овладел стадом жирных овец»³¹³. Таким образом священная война, воздвигнутая на неверных, прекращается, если люди Писания – иудеи и христиане покорятся и согласятся платить дань, а язычники примут ислам. Западные ученые свои суждения о веротерпимости Мухаммеда основывают на многих местах Корана³¹⁴, но опускают из виду, что места Корана, допускающие веротерпимость в отношении людей Писания, относятся к меккскому периоду жизни Мухаммеда, когда он, за отсутствием физических средств, не мог и думать о войне, и к началу мединского, когда он, заискивая дружбы аравийских христиан и иудеев, подделывался под их дух и не терял надежды достигнуть их обращения мирными средствами; словом, когда Мухаммед преследовал цели исключительно национальные и когда он еще не простирал своих религиозно-реформаторских видов далее пределов своего собственного города, племени и народа. Но когда, увлеченный энтузиазмом и ободренный успехом, Мухаммед изменил свое положение и из национального проповедника сделался всемирным и объявил ислам всемирною религиею, то ему ясно представилось, что рядом с исламом не может существовать ни иудейство, ни христианство и что они необходимо должны занять подчиненное положение, а последователи их платить дань и выражать покорность мухаммеданам³¹⁵.

Но этим не ограничивались отношения Мухаммеда к христианству и мусульман к немусульманам. В Коране находится много мест, повелевающих войну с неверными, пока не будет веры в Единого Бога. Понятие неверного так растяжимо и неопределенно в исламе, что под ним можно разуметь, как язычника, так и христианина. К тому же в Коране христиане называются придающими Богу Сына и при этом Коран не объясняет своим последователям христианского догмата о Троице в его истинном значении. Вследствие этого мухаммедане считают христиан признающими трех богов и называют их многобожниками (мюшрик). Поэтому и к христианам, как и к язычникам, приложима заповедь Корана: «сражайтесь с ними, покуда не будете страшиться искушения и не будет иного служения, кроме как Единому Богу. Если они положат конец своим делам, тогда прочь вражду, кроме только злых»³¹⁶. Ясно, что прозелитизм составляет необходимое условие священной войны и в отношении к христианам. В отношении к неверным мухаммеданский прозелитизм господствует и во время мира, когда простирается на иноверных подданных мухаммедан и достигается помощью угнетения и унижения, которые сказываются на религиозной и социальной жизни немухаммедан. В мухаммеданских государствах вся жизнь немухаммедан до мельчайших подробностей истолкована законами в унизительном для человеческого достоинства смысле. Все мусульманские законы направлены к подавлению благородных проявлений человеческого духа и вообще немухаммеданской религиозной жизни. Равенство и братство между всеми мухаммеданами, проповедуемое Кораном, заявившее себя в первоначальное время ислама, заявляет себя с новою силою и доныне. Как прежде, так и теперь, подчиненные мухаммеданскому правительству немухаммедане не могут устоять против притягательной силы демократическаго духа мухаммеданских общественных порядков. Одна мысль жить в среде людей, считающих их равными себе и из подчиненных сделаться властелинами увлекала их, заставляла их жертвовать своими верованиями для своего блага и вступать в ряды мухаммедан.

При таком характере законов мухаммедане не прочь приложить в отношении к покоренным для своих прозелитических целей насилия, коварства и хитрости. Такие меры не только не осуждаются мухаммеданским правосудием, но главную опору находят в нем. Марракчий приводит несколько попыток обращения такими недостойными мерами в Турции. У турок наказывается смертною казнью всякий, кто в гневе произнесет хоть одно слово против религии ислама. В одном селении толпа мухаммеданских мальчишек с насмешками и ругательствами накинулись на юродивую христианскую девушку. Последняя, отвечая на эти насмешки, как-то неосторожно выразилась о Мухаммеде и его учении и тотчас была привлечена к суду. Долго она была принуждаема к отречению от христианской веры, но напрасно. Она показала себя твердою в христианской вере, несмотря на свой несовершенный ум и была казнена чрез повешение. – Один грек, в нетрезвом виде, поклялся принять мухаммеданство. Протрезвившись, он испугался, когда вспомнил о своем поступке, сделанном в пьяном виде. Пред судьею он отрекся от своего намерения и клятвы. Были приложены средства к его соращению в ислам, но напрасно. Он объявил, что он христианин и намерен умереть христианином. Когда ничто не помогло, тогда приказано было немедленно бить его палкою и мучить всеми способами. Но и это средство ни к чему не привело. Тогда мухаммедане приказали повесить его и застрелить. У него осталось три сына. Судья приказал взять их с колен матери и обратить в мухаммеданство. Напрасно мать слезами и мольбами старалась смягчить бесчеловечие жестокого судьи и только случившийся неожиданно здесь начальник войска освободил сыновей ее. – Один армянин покупал хлеб у турка. Последний, шутя, говорит ему, что он продаст, если он сделается мухаммеданином. Армянин, тоже шутя отвечал: «отчего же не так»? Но потом укоряемый совестью, он признался в своем легкомыслии священнику. Священник заставляет его публично отказаться от своих слов. Армянин повинуется, и привлечен был к суду, которым был осужден на сожжение. – Один десятилетний христианский мальчик был спрошен мухаммеданами: «умеет ли он читать»? Мальчик отвечал, что умеет. Мухаммедане, воспользовавшись детскою невинностью и откровенностью, подали ему листок бумаги, на котором был написан символ мухаммеданской веры, и заставили его прочитать. Мальчик исполнил требование, не подозревая ничего особенного. Мухаммедане осыпают мальчика похвалами, так как он сделался уже мухаммеданином. Мальчик спокойно отвечает, что он и не думал быть мухаммеданином, когда читал написанное на клочке бумаги, чтобы показать свою грамотность и открыто объявляет, что он христианин и умрет христианином. Тогда они в гневе бросили мальчика в море³¹⁷. Наконец самое турецкое учреждение янычар-молодой армии, основанное по мысли Эдебали визиря Уркана, представляет собою также прозелитизм, развивавшийся ежегодно в течение 500 лет таким образом. Мальчиков обыкновенно насильно отрывали от родителей, обрезывали, затем воспитывали или портили по вере и нравственности. Напоследок число невольных отщепенцев от родителей своих, от религии и отечества дошло до полумиллиона³¹⁸. Вообще всегда была присуща мухаммеданам страсть силою обращать в ислам находящихся в их руках немухаммедан. Бухарцы занимались этим обращением в самое последнее время. В 1866 г. восемь человек из русского отряда попали в плен бухарцам, которые предложили пленным избирать или смертную казнь, или принять ислам. Пленные приняли ислам, или, как они сами выражались, пошли в бусурманы, чтобы сохранить себе жизнь³¹⁹. При завоевании ферганской области унтер-офицер Данилов был отбит от русского отряда и замучен за то, что не хотел принять ислама. В нынешнем 1877 г. в село Коровенское, кромского уезда, Орловской губернии, пользуясь безурядицей, прибыли из Турции вместе с добровольцами чрез Сербию два ветерана 1854 г, которых, считали убитыми слишком двадцать лет. Головы у ветеранов бритые, нижний костюм турецкий. Во время крымской войны они были взяты турками в плен и находились в Турции до 1877 года, работая в рудниках в течение двадцати слишком лет. В течение этого времени они перенесли много невзгод и принуждены были принять мухаммеданство, которое все-таки не убило в них христианское чувство и они в досужий час молились христианскому Богу, хотя это не всегда проходило безнаказанно³²⁰. Таковы способы распространения ислама, прилагаемые мухаммеданами к находящимся под их властью народам. – Все сказанное нами относится к «людям Писания», ― иудеям и христианам. Что касается священной войны с язычниками, то она не имеет другого условия, кроме прозелитизма. Ислам, или смерть, вот все, что предлагается язычникам во время войны с ними. Язычники должны или пожертвовать жизнью, или принять ислам.

Выше мы привели слова Корана, где говорится, что война в соединении с религиозною пропагандою предписана в Пятикнижии и Евангелии. Но такая ссылка обличает в Мухаммеде крайнее незнание иудейской и христианской религии, самую наглую и бесстыдную ложь, которой совершенно достаточно для осуждения его закона. – В Пятикнижии мы нигде не встречаем, чтобы Бог приказывал израильтянам привлекать к своей религии и закону насилием. – Напротив евреи уважали свободную волю и право выбора всякого и веротерпимость есть существенная черта Моисеева закона. В Пятикнижии, на которое ссылается Мухаммед, говорится, что «закон дал нам Моисей, наследие обществу Иакова»³²¹, а в другом месте прибавляется: «и если будет между вами жить пришелец, или кто бы ни был среди вас в роды ваши и принесет жертву в приятное благоухание Господу: то и он должен делать так, как вы делаете. Для вас общество (Господне) и для пришельца, живущего (у вас) устав один, устав вечный в роды ваши»³²². Таким образом по смыслу Пятикнижия, на которое ссылается Мухаммед в Коране, выходит, что закон был дан только для иудейского общества. Но если не-иудей пожелает совершить иудейские обряды, т.е. сделаться прозелитом, то ничто не должно препятствовать его желанию. Сам Моисей, писатель Пятикнижия, показал на себе пример веротерпимости, когда, приняв в свое общество Иофора своего тестя, мадиамского священника, не заставил его отказаться от своих богов. Последователи написанного им закона-Пятикнижия также допускали веротерпимость. Ноемин так говорит своим снохам Орфе и Руфи: «зачем вам идти за мною?... Я весьма сокрушаюсь о вас.. Пойдите и возвратитесь к вашим народам и к вашим богам³²³. Послы Иефоая говорят с почтением о Хамосе, божестве Аммонитян³²⁴. «И будет в последние дни.... многие народы.... Перекуют мечи свои на орала..... И не будут более учиться воевать... Ибо все народы ходят каждый во имя своего бога; а мы будем ходить во имя Господа Бога нашего»³²⁵. Если закон Моисеев, или как говорит Коран, Пятикнижие и заповедует прозелитизм, то никогда не советует соединять его с насилием. Пятикнижие советует более действительное средство, заключающееся во внутренней силе народа, его нравственном превосходстве, от которого зависело его земное величие. Народы, отыскивая причину величия и благосостояния народа, по необходимости должны будут убедиться, что корень народного процветания лежит в их благодетельных и разумных законах, придти к сознанию превосходства иудейской религии пред своею. Поэтому в Пятикнижии читаем: «храните и исполняйте их (законы и постановления); ибо в этом мудрость ваша, и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только сей великий народ есть народ мудрый и разумный. Ибо есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близки, как близок к нам Господь Бог наш, когда ни призовем Его. И есть ли какой великий народ, у которого были бы такие справедливые постановления и законы, как весь закон сей, который я предлагаю вам сегодня»?³²⁶ «Слушай, земля, слова уст моих. Польется, как дождь, учение мое, как роса, речь моя, как мелкий дождь на зелень, как ливень на траву»³²⁷. Наконец, раскрывая слова Пятикнижия, пророки говорят: «и будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор; и возвысится над холмами и потекут к ней все народы. И пойдут многие народы и скажут: приидите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас своим путям; и будем ходить по стезям Его. Ибо от Сиона выйдет закон и слово Господне из Иерусалима. И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы; не поднимет народ на народ меча и не будет более учиться воевать»³²⁸. И так вот какой чуждый насилия прозелитизм проповедуется в Пятикнижии и на основании Пятикнижия у других священных писателей.

Какие же поводы имел Мухаммед, говоря о священной войне с неверными с целью распространения ислама, ссылаться на Пятикнижие? Очевидно он не понял и потому перетолковал по своему войну, заповеданную Пятикнижием против ханаанских народов, зараженных идолослужением, доведшим их до последней степени разврата, суеверия, жестокости и человеческих жертв. Но эти войны не были прозелитизмом и не простирались на неопределенное время. Война, возвещенная в Пятикнижии должна быть предохранительным средством от нравственной порчи, заразы и разложения. Это и выражено в Пятикнижии: «пусть эти народы (ханаанские) будут изгнаны из этой земли, потому что они делают для угождения своим богам то, что служит мерзостью пред нашим Богом. Пусть они никогда не живут среди вас, чтобы не заразили вас, чтобы не внушили вам служение богам их и принятие их обычаев и законов. Если же не изгоните их из этой страны, то они будут как шипы для глаз ваших и колючие иглы для боков ваших; они будут теснить вас и в конец уничтожат вас»³²⁹. Награды, которые обещались евреям за эти войны, заключались во внутреннем и внешнем спокойствии. Но при этом евреи не имели права расширять своих владений огнем и мечом за пределы, начертанные им законодателем. «От пустыни и Ливана, от реки Евфрата до крайнего моря будет область ваша³³⁰. Им чужда была политика крови, захватов и завоеваний; наступательные войны с целью нанести удар свободе и независимости соседних народов, по окончательном завоевании обетованной земли, были абсолютно возбранены Моисеем. – Таким образом ссылка Мухаммеда на Пятикнижие есть ложь и обман, выдуманные для возбуждения авторитета своим словам. – Еще менее основательно ссылается Мухаммед на Евангелие, это благовестие радости, мира и любви к человеческому роду. В Евангелии нет ни одного слова в пользу вражды и ненависти. Евангелие проповедует всеобъемлющую и всепрощающую любовь к ближнему и объясняет в ее духе все жизненные отношения людей. Оно объявляет любовь отличительным свойством своих последователей, не только великою, но и коренною добродетелью, совмещением всех добродетелей, исполнением закона и пророков, основанием и завершением нравственной жизни. Сам Бог, – источник христианской любви, есть любовь. Поэтому в Евангелии не может быть и речи о вражде и войне с целью распространения евангельской истинны. В Евангелии всюду является мир в союзе с любовью. Мир в Евангелии поставляется условием пропаганды христианства. «Идите, говорится в Евангелии, к погибшим овцам дома Израилева. Ходя же, проповедуйте, что приблизилось царство небесное. Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте. Даром получили, даром и давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди·в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город, или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдите. А входя в дом, приветствуйте его, говоря, мир дому сему»³³¹. Такой способ пропаганды христианства заповедан в Евангелии Господом I. Христом. Не войною и страхом, не убийством и хищничеством, не властью и тираниею, но кротостью, смирением, терпением, бедностью, любовью, силою божественного слова и помощью св. Духа оно хотело передать свою истину народам и распространить свое учение. Так началась, так возросла, так распространилась христианская вера по всему миру. Ислам распространился чрез чужую кровь, христианство чрез свою. Апостолы, вооруженные одною добродетелью и внутреннею силою, слабые, убогие, неискусные покорили христианству весь мир, а кровь их и св. мучеников была семенем церкви, из которого выросло высокое и многоветвистое дерево.

Какие же поводы были у Мухаммеда сослаться на Евангелие при учреждении священной войны? По мнению Марракчия³³², Мухаммед слышал о духовной борьбе против демонов и пороков, которую предписывают Евангелие и писания апостолов, но он принес эти высокие предписания в жертву своему честолюбию и низвел духовную борьбу на степень физической. По нашему мнению, Мухаммед хотел возбудить большее доверие к своему обману и лжи, ссылаясь на Евангелие.

Мухаммеданское законодательство о священной войне по сущности, характеру и цели сходно с кораническим о ней учением. Разность касается некоторых пунктов учения Корана, которые в законоведении являются более развитыми, объясненными и примененными к практике на основании преданий, дошедших от Мухаммеда, и других источников мухаммеданского права. Война в законоведении, как и в Коране, называется джигад и значит призывать к истинной, т.е. мухаммеданской вере и сражаться против тех, которые ее не принимают³³⁴.· Война, будучи заповедана Богом в Коране, имеет непререкаемую важность и обязательность для каждого мухаммеданина и причислена законоведением к числу обязанностей – фарз³³⁵. В мухаммеданских богословско-юридических книгах различается двоякий фарз: фарз–айн и фарз кифая т.е, фарз лица и фарз общества. Первого рода фарз исполняется лично каждым мухаммеданином: исполнение второго рода фарза требуется только от целого общества, но не от каждого лично, так что если несколько членов исполнят эту обязанность, то ни на ком нет греха; если же никто не исполнит, то грех бывает на всем обществе. Джигад всегда почитается за фарз кифая; мухаммедане вообще должны непрестанно вести войну с немухаммеданами; но когда нападают на мухаммедан сами немухаммедане, тогда джигад становится фарз айном, так что женщины и рабы, не спрашивая позволения своих господ, должны сражаться³³⁶.

Идти на войну должны мужчины, достигшие совершеннолетия, обладающие полным умом, свободные, не старые, зрячие, не хромые, здоровые, могущие снабдить пропитанием себя и семейство, не имеющие долгов. Исполнению войны не подлежат: женщины, скопцы, юноши, имеющие родителей, хотя и достигшие совершеннолетия, рабы³³⁷, слепцы, хромые, калеки, должники³³⁸, поручители должников и знаменитые ученые, потеря которых была бы вредом для ислама. Исключение из последнего условия допускается в том случае, если имам позовет по имени раба, невольника и должника; тогда они должны идти на войну, первые с разрешения владельца, а последний даже без разрешения заимодавца. Но для последнего становится сюннятом³³⁹, чтобы он не выбирал места, где может быть убитым, не становился бы в первый ряд и не выезжал бы вперед для поединка. Женщины, юноши без позволения родителей, рабы ― без позволения владельцев и должники без позволения кредиторов могут принять участие в войне против врагов в том случае, если последние нападут на страну ислама. Поставлять вместо себя наемника может только тот, кого имам не позвал на войну по имени. Если кто, по выступлении в поход, сделается неспособным к войне по болезни, то он может возвратиться назад; но если неспособность эта произойдет от другой причины, кроме болезни, напр. если хозяин отзовет своего раба, то при этом принимается во внимание то, когда произошел этот отзыв до встречи, или уже после встречи с врагом. Если отзыв случился до встречи с врагом, то отзываемый должен возвратиться, а если после встречи, то он возвращаться не должен.

Война начинается по воззванию и повелению имама; но если враг подступит к стране ислама, то война должна начинаться без повеления имама. Война ведется на счет государства, зякята и пожертвований достаточных и богатых людей, и предпринимается: 1) против неверных, неповинующихся власти мухаммедан: народов Писания (иудеев и христиан), огнепоклонников, идолопоклонников, отступников от ислама и проч., 2) против тех, которые, хотя и находятся под властью мухаммедан, но отказываются и уклоняются от платежа джизье-подати; 3) против тех, которые восстают против ислама и начинают сами войну хотя бы они были мусульмане.

Пред началом войны посылается приглашение к принятию ислама, в случае отказа платить джизье. Это приглашение в законоведении называется дават. Война не дозволяется против тех, которые не получили давата т.е. приглашения к исламу. В том случае, если осаждаемые мусульманами согласятся на принятие ислама, то они получают полную равноправность с мухаммеданами, а если они согласятся на платеж дани, то пользуются одинаковыми правами касательно правосудия и возмездия за проступки и подвергаются ограничениям в государственной, общественной и частной жизни.

В случае отказа, как на платеж дани-джизье, так и на принятие ислама, мухаммедане должны вести войну. При войне мухаммеданину дозволяется: 1) употреблять в дело осадные орудия, огонь и воду; 2) истреблять плодовые деревья, посевы и животных, если в этом будет ощущаться крайняя нужда; 3) стрелять в неприятелей, если последние для своей защиты употребят пленных мухаммедан; 4) носить головы неверных, павших в сражении, с одной стороны для возбуждения энтузиазма, а с другой для удовлетворения мести; а) разрывать могилы неверных с целью отыскания в них сокрытых сокровищ и 5) убивать сыну отца неверного, если последний будет искать его смерти. Во время войны воспрещается: 1) брать на войну Коран, книги законоведения и преданий, женщин, если они не будут находиться под крепкой охраной; 2) сражаться после запрещения имама; 3) бежать с поля битвы, если врагов будет не вдвое более, чем мухаммедан; 4) отравлять воды, когда можно обойтись без этого; 5) изменять и нарушать данное слово; 6) делать ночные нападения; 7) убивать жителей города, где население смешано с мухаммеданами или зимми³⁴⁰: впрочем, когда из города выведено или вышло число людей, равняющееся числу находившихся в нем мухаммедан или зимми, тогда убивать дозволяется; 8) убивать пленных для возбуждения страха в неприятеле; впрочем последнее дозволяется во время битвы, 9) убивать женщин, несовершеннолетних, дряхлых стариков, слепцов, расслабленных, калек, безумных, монахов и церковнослужителей, не имеющих общения с миром, за исключением царей, цариц, опытных в войне и богачей; 10) убивать вообще сыну отца своего неверного, которого впрочем он должен занять так, чтобы он был убит другим и 11) присваивать или утаивать часть взятой добычи.

Мухаммеданские военные законы дозволяют так называемый ― аман, т.е. обещание побежденным сохранения жизни и свободы. Аман считается действительным при следующих условиях: 1) если он дарован свободным мусульманином и мусульманкой, слепцом, дряхлым стариком, юношей и рабом, получившим дозволение участвовать в войне; 2) когда произнесен громко, чтобы «неверные» могли его слышать; 3) когда он выражен иди в ясных словах, напр. «вы пользуетесь аманом», «вам нечего бояться», «я освободил тебя», «ты помилован исламом», – или намеком, напр. «подите сюда» с тем, чтобы неверные сочли этот намек аманом, или знаком чрез поднятие пальца к небу, или наконец для амана достаточно написать «не бойся», и 4) когда неверный при испрошении амана и согласия на него мухаммеданина имеет средства защиты. Аман не действителен: 1) если он дан зиммием без приказания мухаммеданина, пленником, купцом, юношей, рабом, не получившим разрешения участвовать в войне, пьяным, безумным, сонным, человеком одурелым от какого-нибудь лекарства, лицом, принявшим ислам во время войны и оставшимся в стране вражды; 2) если аман обещан издали, так что неверные не могли его слышать и 3) если имам заметит вред в нем для мухаммедан. Получившие аман, будет ли это один или несколько человек, или же жители целого города, не могут быть преданы смерти. Аман, испрошенный неверным для своего семейства, не простирается на него самого, а испрошенный для своих детей, простирается на него и обнимает внуков по мужской линии.

Мир может заключать только имам; всякий другой не имеет на это никакого права. Заключается мир за деньги; впрочем мухаммедане могут сами купить мир в случае крайности. Нарушать мир можно, смотря по выгодам мухаммедан, только для этого закон требует, чтобы мусульмане известили о прекращении мира.

Добыча делится таким образом: отделяется пятая часть (хюмс), которая принадлежит сиротам, нищим и бедным путешественникам, остальные четыре части делятся между участвовавшими в приобретении добычи. Покоренная земля, если она была приобретена не силою оружия, а по мирному договору, уступается жителям, а если она приобретена силою оружия, то она, по воле имама, или разделяется между участвующими в войне, или уступается прежним владельцам с условием платы дани – харадж. Пленные, по благоусмотрению имама, или предаются смерти, или обращаются в рабство, или же им дается свобода с условием платы джизье и харадж. Выкуп пленных дозволяется до окончания войны, и должен быть совершен за деньги, а не за пленных мухаммедан; по окончании войны выкуп пленных воспрещается. Впрочем относительно этого мухаммеданские законоведы разногласят: имамы Мухаммед и Абу-Юсуф дозволяют выкупать пленных до раздела добычи и за мухаммеданских пленников. Выкуп после раздела может быть произведен с согласия войска. Выкуп мухаммеданских пленников за женщин и детей, за лошадей может быть произведен в случае нужды. Добыча, которую трудно доставить, или взять с собой, должна быть истреблена, животные должны быть убиты и сожжены, женщины и дети должны быть покинуты в пустом месте, где бы они умерли с голода и жажды; сгораемые вещи должны быть сожжены, а несгораемые зарыты в скрытом месте; сосуды должны быть разбиты, масло и жидкости вылиты. Принятие ислама, прежде взятия в плен, охраняет неверного, детей и имущество, если только последние не были отправлены в страну ислама.

На подпавших под власть мухаммедан по мирному договору и покоренных силою налагается поголовная подать-джизье, размер которой определяется состоянием их: с бедного, трудом снискивающего пропитание, взимается в течение года 12 диргемов, или по диргему в месяц, с человека среднего состояния вдвое более, т.е. 24 диргема, или по два диргема в месяц, а с богатого 48 диргемов, или по 4 диргема в месяц³⁴¹. Другая подать-харадж. Она бывает двух родов: харадж пропорциональный, состоящий во взимании определенной части урожая, начиная с пятой доли до половины и харадж определенный, платимый зимми по обязательству за пользование землею. Религиозная жизнь зимми тоже подвергается ограничениям по мухаммеданскому законоведению. Зиммиям воспрещается строить новые церкви, синагоги, отшельнические обители, храмы огня, устраивать новые кладбища, воздвигать идолов, петь громогласно, звонить в колокола, совершать религиозные торжественные процессии и проч. В отношении к религии мухаммеданской, зимми не должен произносить хулы на Бога, Мухаммеда и Коран. Он не должен покупать Корана. Общественное положение зимми определено унизительными предписаниями. Зимми не имеет права занимать должностей, которые должны возбуждать уважение мухаммедан: должностей напр. секретаря, делопроизводителя и проч. Зимми не должны сидеть, когда мухаммеданин, находящийся в их доме, стоит, ходить по средине дороги, строить дома вровень с домами мухаммедан, носить чалму другого цвета, кроме черного, и одинаковую с мухаммеданами одежду, носить шелковые пояса, пышные одежды, свойственные ученым и почетным лицам; ездить на употребляемых мухаммеданами животных, напр. на лошадях, носить оружие, пить вино и есть свиное мясо. Далее зимми должны подчиняться приказаниям мухаммедан, воздерживаться от дел, противных исламу, не прелюбодействовать с женщинами мухаммеданками, не брать их в жены, воздерживаться от бунта и разбоя, не укрывать шпионов, извещать немухаммедан о тайнах мухаммедан и писать о их жизни. Мухаммедане должны сами стремиться к определению такого положения зимми. Они не должны оказывать последним знаков уважения, подавать руки неверным и приветствовать их, но они должны всюду теснить их и, при проходе зимми по улице, или по дороге, мухаммедане не должны дозволять, чтобы они шли посреди улицы.

* * *

Далее мы представляем подлинный арабский текст и русский перевод, сочинения, имеющего прямое отношение к рассматриваемому нами вопросу. Сочинение это есть труд весьма уважаемого мухаммеданского ученого Абу-ль-Хусаина Ахмеда бен Мухаммед, бен Хамид, известного более под именем «Кудури». О жизни и судьбе Кудури Абульфеда говорит следующее: «в 428 году (в 1036 христианской эры) умер Абу-ль-Хусаин-Ахмед, бен Мухаммед, бен Хамид Кудури, ханифит (Нисабурийский), родившийся в 362 году (человек повсюду славный и уважаемый в свое время). В Ираке он исправлял должность Раиса в среде последователей Абу-Ханифы и возвысилось значение его. Он составил ту самую знаменитую книгу, которая называется по прозванию ее автора «Кудурий», словом, указывающим на слово «Кудур», которое есть множественное число от единственной формы «кыдр», т.е. котел. Кадий Шамс-эд-динИбн Халликан говорит, что не знает причины такого названия³⁴².

В той части сочинения Кудури, которая представляет предписания относительно войны с неверными, содержится не только то, что собственно относится к войне, но совершенно целый закон войны и мира у мухаммедан и немало полезных сведений, как относительно истории, так и относительно политического устройства мухаммедан. Затем мы узнаем отсюда, какими соображениями у арабов руководствовались первые после Мухаммеда правители при нападении и покорении народов и как обходились с теми, которых покоряли и подчиняли оружием. Тот же путь, который начали эти первые правители, продолжали и преемники их, и законы, которые передал Кудури, еще не отменены. «Законы эти, говорит издатель арабского подлинника Кудури, Е.Фр.К.Розенмюллер, не были совершенно нам неизвестны: Релянд особенно учено и подробно изложил много таких законов, соблюдение которых мухаммедане вменяют себе в непременную обязанность, когда ведут войну с христианами и другими врагами своей веры³⁴³. Впрочем, продолжает Розенмюллер, и кроме этого для ученых писателей о таких предметах настоящий наш труд, я думаю, не бесполезен, так как он еще не был пока издан на арабском языке. И мы не можем не сказать, что для некоторых будет приятно иметь возможность уже справляться с самым источником и не нужно будет полагаться на толкователей. По сличении между собою двух кодексов, с которых сделана нами копия, мы постарались списать со всевозможною точностью и внимательностью арабский текст, а стихи или параграфы, помеченные в арабском тексте знаком

поставленным над первыми словами текста, мы отмечаем цифрами...

Прибавление к сочинению Кудури из Зейд-Али Хамаданского, извлеченное из «сокровища царей»³⁴⁴, я нашел, говорит Розенмюллер, на 27 листе (ныне 152,) 155 ст. кодекса, написанным на поле. Неоспоримо, что Окклей в Historia Saracenica P. I. p. 268 цитовал из анонима арабского автора «Historia Terrae Sanctae (Ms. Pocock);³⁴⁵ а что условия, заключенные между Мухаммедом и христианами, и известные под названием Мухаммедова завета (Testamenti Mohammedis,³⁴⁶ недействительны и подложны, – основательно и обстоятельно доказал ученый Ф. Хр-Тихсен в трактате, где исследуется, на сколько Мухаммед терпел последователей других религий, что можно читать в Commentait. Societ. Reg. Goetting. Vol. XV. 1804. p. 152 seqq.

Dabam Lipsiae d. ХII Octob. MDCCCXXIII³⁴⁷. Вот самый текст, изданный Розенмюллером и перевод, сделанный нами при пособии Розенмюллерова латинского перевода, приложенного к арабскому тексту³⁴⁸.

Во имя бога милостивого, милосердого

1) Война с неверными есть такая предписанная Богом обязанность, которая может быть выполнена мусульманином и не лично, а посредством замены. Если часть мусульман выполнит ее, то остальные могут ее не выполнять, а если ни один не выполнит ее, то в пренебрежении ею бывают виновны все. Сражение с неверными необходимо, хотя бы они и не нападали на нас первыми.

2) Не обязываются идти на священную войну дети, рабы, женщины, слепые, хромые, безрукие. Если же неприятель нападет на мухаммеданскую страну, то для (отражения его должны выступить все мусульмане. Тогда женщина да выступает без позволения мужа и раб – без позволения господина.

3) Мусульмане, когда вступают в неприятельскую страну и осаждают город или крепость, приглашают жителей к принятию ислама. Если они согласятся, то мусульмане должны воздержаться от войны с ними, а если откажутся, то приглашают их к уплате хараджа (дани), и когда они решатся на это, они подобно мусульманам, должны быть безопасны и представлять тоже, что мусульмане.

4) Не позволяется сражаться с теми, до которых не достигло приглашение к исламу, разве только после того, как будут приглашены.

5) Похвально также нападать на тех, к которым посылалось уже приглашение принять ислам, но на которое они не согласились. Если же и после этого станут отказываться, то мусульмане, испросивши против них божественной помощи, должны идти на них войною, нападать на них с военными орудиями, предать пламени их дома, направить на них разлив вод и истребить их посевы.

6) Не предосудительно мусульманам стрелять в неприятелей, хотя бы между ними был пленный или купец мусульманин, или если бы они для защиты воспользовались детьми и пленными мусульманами; поэтому не должно воздерживаться от стреляния в них, но с ожесточением должно стрелять в стреляющих врагов.

7) Не предосудительно мусульманам брать с собою в поход жен и экземпляры Корана, если войско настолько сильно, что может отстоять их; но подвернется порицанию, когда их берет с собою отряд, который не может их отстоять. Не позволительно женщине сражаться без позволения мужа и рабу без позволения господина, разве только в том случае, когда неприятель вторгнется в мусульманскую землю.

8) Не прилично мусульманам нарушать клятву, употреблять хитрость, уродовать людей, убивать женщин, стариков, дряхлых, детей, слепых, хромых, если никто из них не будет участвовать в войне своими советами, или если женщина не будет царица. Непозволительно убивать безумных.

9) Если имаму³⁴⁹ заблагорассудится заключить мир со всеми неприятелями, или с частью их, и это будет согласно с расчетами мусульман, то он не должен быть порицаем. А если он заключит с ними мир на известный срок, а потом увидит, что полезнее мусульманам нарушить перемирие, то он должен объявить и возобновить с ними войну. Если же неприятель первый нарушит перемирие хитростью, то должно без всякого предварительного объявления возобновить войну. Впрочем это должно быть в том случае, если они нарушили мир с общего согласия.

10) Если рабы неприятелей перейдут в войско мусульман, то они должны сделаться свободными.

11) Не предосудительно мусульманским солдатам на неприятельской земле собирать фураж, есть, что найдут из съестного, обращать в свою пользу дрова или масло и сражаться орудием, которое здесь найдут, не разделяя добычи. Не позволяется что-нибудь продавать из этого, или обменивать.

12) Если кто из неприятелей обратится в ислам, то за это самое должно дать безопасность ему, малым детям, и всему его имуществу, будет ли оно находиться в его руках, в руках мусульманина или же в руках иноверца, платящего дань.

13) Когда завоевывается неприятельская страна, то поместья, беременные женщины, взрослые дети обращаются, как добыча, в общественную казну.

14) Не позволяется покупать оружие у врагов и поставлять его им.

15) По мнению Абу-Ханифы³⁵⁰ да будет милостив к нему Бог! не позволяется выкупать посредством обмена пленных. Но Абу-Юсуф и Мухаммед³⁵¹, да будет милостив к ним Бог! позволяют выкупать пленных мусульман посредством обмена; но только не должна благосклонность к ним выходить из границ.

16) Когда имам силою оружия подчинит под свою власть страну, то он может по своей воле или разделить ее между солдатами, или оставить во владение жителям, на которых в таком случае налагается дань. Что касается пленных, то он может, по произволу, их убить, обратить в рабство, или отпустить на свободу с тем условием, впрочем, чтобы они были плательщиками дани мусульманам.

17) Не позволяется возвращать пленных в неприятельскую страну. Когда имам намерен возвратиться из неприятельской страны в мусульманскую, и имеет при себе рабочий скот и другие предметы, которые нельзя перепроводить домой, то он должен все это истребить или предать пламени; но не позволяется обезображивать или оставлять. Добычу он не должен делить в неприятельской стране, но лишь только но возвращении в мусульманскую страну. При разделе добычи союзники и свои войска получают поровну.

18) Если к мусульманам присоединятся вспомогательные войска в неприятельской стране прежде, чем добыча была отправлена в мусульманскую страну, то в этой добыче равно участвуют и последние. Тем, которые следуют за войском, если они не сражались, часть добычи не дается.

19) Если же свободный человек или свободная женщина пообещали немусульманину, или одной личности или войску, или стражам какого-нибудь замка или города, безопасность; то обещанная безопасность должна быть дарована: и не позволяется никому из мусульман убивать их, если только дарованная безопасность не причиняет вреда; в противном случае имам объявляет обещание не действительным.

20) Не имеют права плательщик дани, или пленник, или купец обещать безопасности приходящим к ним. Не позволяется и рабу, – по мнению Абу-Ханифы и Абу-Юсуфа, да будет милостив к ним Бог!, – разве только господин его позволит ему сражаться. Но Мухаммед, да будет милосерд к нему Бог! постановил, чтобы безопасность, обещанная рабом, имела значение.

21) Турки, когда делают нападение на страну Римлян³⁵² (греков) и уводят из среды их пленных и похищают их имущество, то вступают в их владения; а если мы после этого овладеем турками, то нам должно достаться то, что найдем у них. Если же они овладеют нашим имуществом и отправят его в свою страну, то овладеют им по закону. Если, после того этою страною овладеют мусульмане и найдут эти имущества до раздела добычи; то они возвращаются к прежним владельцам без всякой с их стороны платы. Если же прежние владельцы найдут свое имущество уже после сделанного раздела добычи, то они могут, если им будет угодно, взять его, заплативши плату. Когда купец купит в неприятельской стране нечто такое, чем прежде владел мусульманин и принесет в мусульманскую страну, то прежний владетель может по своему желанию купить, заплативши ту сумму, за которую тот купил, или уступить ему.

22) Если неприятели силою оружия овладеют какою-нибудь из наших стран, то они не бывают господами наших отпущенников, наших жен и наших детей и тех, которые сами себя выкупили; а мы если побеждаем их, то становимся господами над всеми ими.

23) Ежели раб мусульманин убежит к врагам, и те его примут, – то, по мнению Абу-Ханифы, да будет милостив к нему Бог, они не имеют над ним права господства. Но по мнению двоих его учеников, они имеют над ним право господства. Если же к неприятелям убежит вьючный скот, и они его поймают, то они по праву должны овладеть им.

24) Ежели у имама недостанет вьючного скота, на котором он мог бы привезти добычу, то он делит ее между солдатами, как бы отдавая на сохранение, чтобы они привезли ее в мусульманскую страну; здесь он должен принять ее от них и разделить.

25) Не позволяется продавать что-нибудь из добычи ранее ее раздела. Если кто из солдат умрет на неприятельской земле, то он не имеет права на добычу, если же кто умрет, после того, как добыча была привезена в мусульманскую землю, то часть добычи уделяется его наследникам.

26) Не предосудительно, если имам во время жаркого сражения пообещает солдатам из добычи какой-нибудь особенный дар, чтобы возбудить их к сражению, и скажет: «кто убьет врага, тому должна принадлежать и добыча с него», или скажет отряду: «назначаю вам четыре части добычи, выключая пятую часть». Но он не должен назначать каких-либо особенных подарков после того, как добыча была отвезена в мусульманскую землю, разве только из пятой части.

27) Если имам сражающимся солдатам не назначит грабежа (каждому в свою пользу), то добыча становится общею, из которой солдаты и другие получают равные части.

28) Добычу составляет все то, что убитый имел при себе из платья, оружия и колесниц.

29) Когда мусульмане оставляют неприятельскую страну, то не позволяется рабочим животным давать корм из добычи и не позволяется самим есть из нее же.

30) Если y кого останется сколько-нибудь из добычи пищи для животных, или съестных припасов, то это должно приложить к остальной добыче.

31) При дележе добычи имам должен наблюдать, чтобы по предварительном выделении пятой части ее, остальные четыре части были разделены между солдатами, которые участвовали в добыче. Абу-Ханифа постановил всаднику выделять двойную часть, а пехотному солдату – только одну. Но по мнению Абу-Юсуфа и Мухаммеда, да будет милосерд к ним Бог! всаднику должно быть дано три части, а пехотному солдату одна. При этом всаднику (лишняя) часть назначается именно только на одного коня, и кони ценные и дешевые считаются равными. На верблюда же или на лошака не полагается никакой части.

32) Если какой либо всадник вступит в неприятельскою страну, но потеряет своего коня, то ему дается часть всадника. А кто вступил в неприятельскую страну пехотинцем и потом приобрел себе коня, то ему дается часть пехотинца.

33) Рабам, женщинам, данникам и детям не полагается ни какой части. Однакож позволительно дать им что-нибудь в дар, что заблагорассудится имаму.

34) Что касается пятой части добычи, то она должна быть разделена на три равные части, из которых первая должна быть употреблена на сирот, другая на бедных, третья на помощь странникам. К ним присоединяются бедные из фамилии пророка, которые должны быть предпочитаемы всем остальным; а богатым (из этой фамилии) не дается ничего. Что касается до упоминания Бога в предписании относительно пятой части добычи, то это упоминание в речи благожелательной служит только к благословению именем Его³⁵³.·Часть пророка, мир ему! со смертью его прекратилась; здесь разумеется та часть добычи, которую пророк, как вождь войска, брал себе (прежде раздела). И родственники пророка, мир ему! которые жили с ним, заслуживали части добычи за помощь, которую они ему оказывали, а те которые жили после него, за бедность.

35) Если кто-нибудь нападет на неприятельскую страну без позволения имама и что-нибудь с собою оттуда возьмет, то пятая часть из этого не выделяется. Если же вооруженное войско сделает нападение и что-нибудь с собою унесет, то пятая часть должна быть выделена, хотя бы это случилось без позволения имама

36) Если какой-нибудь мусульманский купец взойдет в неприятельскую страну (т.е. такую, которую не занимают мусульмане), то не позволяется ему наносить какой-нибудь вред имуществу или жизни жителей; если же он что-нибудь обманом добудет, то это вступает в его собственность; но повелевается употребить ее на милостыню бедным.

37) Если какой-нибудь чужестранец не мусульманин придет к нам, прося о безопасности и покровительстве, то не позволяется ему проживать целый год в нашей власти, если на то не будет особого позволения имама; если же он проживет у нас целый год, то должно обложить его (джизье) податью, которая, если он останется, должна быть с него взыскана; в таком случае он становится данником, принятым под покровительство; ему не дозволяется возвращаться под власть врагов. Если же он возвратится и оставит залог у мусульман, или обыкновенную за покровительство дань, или долг за другими, то, если он опять возвратится, жизнь его зависит от произвола каждого; а что касается оставленного им во власти мусульман имущества, то судьба его зависит от судьбы владетеля. И если он на войне попадет в плен или будет убит, то его долги за другими погашаются, а залог обращается в государственную казну. Если же мусульмане овладеют не на войне имуществом не мусульман, то оно должно, как государственный налог или доход, поступить в общественную пользу мусульман.

38) Вся земля Аравии ― десятинная. Аравия же простирается от воды Одхаиба (Odhaib)³⁵⁴ до пределов Гедшры (Hedschrae) в области Иемена (lemen) и от Махраха (Mahrah)³⁵⁵ до пределов Сирии. Территория арабской Иракы (Игасае) платит дань: простирается же она от воды Одхаиба (Odhaib) до холма Холваны (Hholwanae)³⁵⁶ и оттуда от Алаты (Alatha) до Аббадана (Abbadan)³⁵⁷. Земли Иракы (Игасае) составляют владения жителей, которые могут продать их, а также и пользоваться ими по собственной воле и желанию.

39) Всякая земля, жители которой исповедуют ислам, или которая покорена вооруженною силою и разделена между солдатами, есть десятинная. А та, которая, по завоевании, отдается во владение жителям, есть платящая дань.

40) Если кто поселится на земле, еще не испытанной в земледелии, то о ней, по мнению Абу-Юсуфа, должно судить на основании соседней. И так, если соседние земли платят оброк, то таковою же делается и эта. Если же она имеет у себя в соседстве земли десятинные, то и эта делается десятинною. Земля Басры по свидетельству того же Абу-Юсуфа есть десятинная по соглашению союзников пророка.

41) Мухаммед, да будет милосерд к нему Бог! постановил, если кто землю, которою никто не владеет, сделает удобною для земледелия, вырывши колодезь или проведши источник, или воды Тигра и Евфрата или другой большой реки, то она есть десятинная, а та земля, которая сделалась годною для земледелия благодаря каналам, проведенным Персами, каковы царский и Иесдеджердик, есть платящая оброк.

42) Подать, которую Омар, да будет милосерд к нему Бог! наложил на территорию арабской Иракы, такова: Джариб (Dscharib), т.е. поле, которое может засеваться 384 мерами хлеба и орошается водою должно платить Кафис Хашемик (Cafisun Haschemicum, то есть Саа (Saa)³⁵⁸ и Диргем (Derhemum)³⁵⁹, Джариб земли удобной для пастбища ― пять диргемов; Джариб виноградника или пальмовой рощи ― десять диргемов. На другие поместья подать налагается, смотря по доходу. Если какое поместье не соответствует платимой подати, то имам должен ее уменьшить.

43) Если земля, платящая подать, бывает залита водою, или разорена, или жатва ее получила какой-нибудь вред, то владетель не обязывается платить подать. Если же хозяин не позаботился об обработке ее, то подать должна быть платима.

44) Если какой-нибудь данник обратится в ислам, то с него и после этого взыскивается та же подать, какую он пред этим платил.

45) Позволяется мусульманину брать на откуп от данника, принятого под защиту, данническое поместье; по каковому делу подать должна быть платима покупателем. Десятины от произведений даннической земли не платятся.

46) Епикефалия, или поголовный побор, бывает двоякого рода. Первый из них полагается по взаимному согласию и договору, когда же и сколько нужно платить, это определяется на собрании.

47) Другая епикефалия та, которую в первый раз налагает имам, когда покорит неверных и утвердит их в их владениях. Тогда он да наложит на богатого, обладающего большим состоянием, 48 диргемов ежегодно, так чтобы ежемесячно он платил по 4-е диргема. На того, у кого состояние посредственное, он должен наложить 24 диргема, по два диргема на каждый месяц. Бедный же, который живет трудом, должен платить 12 диргемов, по одному диргему в месяц.

48) Епикефалия должна быть наложена на иудеев и христиан, на магов и идолопоклонников из варваров; но на идолопоклонников между арабами она не должна быть наложена, хотя бы они были усмирены оружием.

49) Епикефалия не должна взыскиваться с женщин, детей, уродов, слепых, бедных, которые не способны к труду, отшельников, которые не сообщаются с людьми (проводят уединенную жизнь).

50) Если кто, обязанный платить епикефалию, принимает ислам, то он от нее освобождается.

51) Если кто должен уплатить епикефалии за два года, то они соединяются так, что уплачивается только эпикефалия одного года.

52) Не позволяется (христианам и иудеям) в мусульманских владениях, строить новые храмы, или новые синагоги. Если же обрушатся старые храмы и синагоги, то поправлять их позволяется.

53) Данники, принятые мусульманами под покровительство, обязываются отличаться от мусульман одеждой, рабочим скотом, седлами и тапками; не позволяется им ездить на лошадях и носить оружие.

54) Если кто откажется от платы епикефалии, или убьет мусульманина, или станет поносить срамными словами пророка Мухаммеда, мир ему! или впадет в блуд с мусульманкою, то при таковом проступке обязанности его не уничтожаются. Обязанности не уничтожаются, исключая разве того случая, если он оснует жилище на немусульманской земле, или завладеет местом (которым владеют мусульмане) и поведет против них войну.

55) Если кто отпадет от ислама, то ему должно истолковать учение ислама и наставить, в чем он сомневается, а сам он должен быть заключен на три дня в тюрьму. Ежели он возвратится в ислам, то это хорошо, а если нет, то должен быть убит. Если кто отступника от ислама убьет прежде, чем будет разъяснено ему мусульманское учение, то это в высшей степени предосудительно, но против убийцы, впрочем, ничего предпринимать не следует.

56) Женщина, если отпадет от ислама, не подвергается смерти, но содержится в тюрьме, пока не возвратится в ислам.

57) Кто отпадет от ислама, тот этим самым теряет право на свое состояние, которое, впрочем, должно возвратить, если он возвратится в ислам.

58) Когда отступник от ислама умирает, или бывает убит, то все, что он приобрел, пока был мусульманином, переходит к его наследникам мусульманам. А то, что он приобрел в то время, когда отступил от ислама, то должно быть обращено в общественную казну.

59) Если же отступник от ислама оснует жилище на не мусульманской земле и судья определит причислить его к неверным, то да будут свободны те рабы его, которые после его смерти имели быть отпущенными; свободными также бывают матери детей его, и обязанности их в отношении к нему уничтожаются. Что он приобрел, пока был предан исламу, переходит к его наследникам мусульманам. Долг, который он сделал, пока был предан исламу, должен быть уплачен из того, что он приобрел, пока был мусульманином, а что он задолжал после того, как отпал, то это должно быть уплачено из того, что он приобрел с того времени.

60) Когда кто-нибудь пожелает купить или продать, или сделать какое либо другое употребление из своего имущества, то это, пока он состоит в отпадении от ислама, остается без исполнения. А когда он возвратится в ислам, то все это он может сделать. Если он умрет естественною или насильственною смертью не в мусульманской земле, то все договоры, какие он заключил, по мнению Абу-Ханифы, считаются недействительными. Если отступник, после того, как было объявлено, что он причисляется к неверным, возвратится в мусульманскую землю мусульманином, то он может получить то, что из своего имущества найдет в руках своих наследников. Если женщина отступница, пока она находится вот отступничестве, вздумает сделать из своего имущества известное употребление, то это она может сделать.

61) Христиане таглебиты должны вносить двойную сумму милостыни против той, какую платят мусульмане и какая должна взыскиваться с их женщин, но не взыскивается с детей. Дань, сколько ее ни соберет имам и сколько ни взыщет с таглебитов, затем дары, которые присылают чужестранцы не мусульмане, наконец, поголовную подать, он должен расходовать на общественные нужды мусульман, на укрепление мест, открытых, для неприятелей на сооружение мостов, на расходы необходимые для содержания правителей, начальников и мусульманских ученых и наконец на жалованье солдатам и их потомкам.

62) Если часть мусульман отложится от государства и завладеет какою-нибудь провинциею, то имам должен приглашать их, чтобы они возвратились в общество и государство остальных граждан и должен стараться убеждением отклонить их от заблуждения, и не прежде вступать с ними в неприязненные отношения, как только тогда, когда они первые сделают нападение. После этого он должен сражаться с ними, чтобы рассеять отряды их, и если у них есть войско, (к которому должны примыкать раненые), то их тотчас должно убивать, а бегущих преследовать. Если у них нет войска; то не должно ни убивать их раненых, ни преследовать бегущих, ни уводить в плен их детей, ни захватывать их имущества, как добычу.

63) Можно в сражении с ними пользоваться их оружием; если мусульманам это необходимо.

64) Имущество их имам должен сохранить в целости: не должно ни возвращать его им, ни распределять его между ними, пока не одумаются (пока не возвратятся к покорности); тогда он должен возвратить его им.

65) Если мятежники на занятой ими земле соберут дань и десятины, то имам не должен взыскивать их во второй раз. Ежели мятежники истратили пошлины на законные нужды, то те, которые их уплатили, должны быть считаемы исполнившими свой долг, в противном случае имам должен внушить своему народу, что они еще остаются должными Богу.

Из книги, которая надписывается «сокровище царей» Сеида-Али-Хамаданского, гробница которого считается святою

Вот требования, которые Омар, да будет милостив к нему Бог! написал в своем постановлении об обязанностях данников. Не исполнение этих требований влечет за собою потерю жизни и имущества виновных.

Первое, – не строить на мусульманской земле новых храмов и новых синагог.

Второе, ― не восстановлять разрушенных.

Третье, – не запрещать путешествующим мусульманам останавливаться в них (или пользоваться ими, как общественными гостиницами).

Четвертое, – не отговариваться принять Мусульман в дом свой на три дня.

Пятое, – не следить за мусульманами и не передавать об их делах неверным.

Шестое, – если кто из ближних пожелает принять ислам, то не должно ему препятствовать.

Седьмое, – мусульман почитать.

Восьмое, – уступать мусульманам свое место, если они придут к ним; так как мусульмане господа этих мест.

Девятое, – не быть похожими в одежде и убранстве на мусульман.

Десятое, – не носить имен мусульманских.

Одиннадцатое, – не ездить на лошадях, оседланных и взнузданных.

Двенадцатое, – не носить лука, стрел, мечей и других подобного рода оружии.

Тринадцатое, – не носить колец с камнями и резьбою для печатей.

Четырнадцатое, – не продавать вина и не пить публично.

Пятнадцатое, – не надевать идолопоклоннических одежд.

Шестнадцатое, – не обнаруживать языческих нравов и привычек.

Семнадцатое, – не покупать домов и зданий в соседстве мусульман.

Восемнадцатое, – не хоронить умерших вблизи мусульманских могил.

Девятнадцатое, – не поднимать вопля, если случилось какое-нибудь несчастие и не производить громкого плача при погребении близких своих.

Двадцатое, – не покупать рабов-мусульман.

В конце постановления он прибавляет: если они нарушат какое-нибудь из этих требований, то мусульманам дозволяется их убивать, не взыскивая с них (мусульман) никакой пени за убийство.

Во время войны мухаммедан-турок, как средство для возбуждения религиозного фанатизма, весьма важное значение имеет знамя Мухаммеда. Мухаммедане начало этого знамени возводят ко временам Мухаммеда и называют его священным знаменем ((араб.) санджак шериф). – У Арабов еще до Мухаммеда были в большом употреблении знамена. Под знаменем Арабы вели войны и совершали хадж, т.е. священное путешествие в Мекку. У каждого арабского племени было свое знамя, отличающееся от знамен других племен цветом. Так, у жителей Иемена знамя было желтое, у мекканцев – белое, у хаджиев, т.е. путешественников зеленое³⁶⁰; отсюда зеленый цвет – священный цвет у мухаммедан. В употреблении знамени Мухаммед подражал мекканцам. У мекканцев начало употребления знамени положил Коссай сын Киляба (440 г. по Р. Хр.), которому мекканцы обязаны многими религиозными и государственными учреждениями. Коссай вместе с другими учреждениями ввел в обыкновение, чтобы корейшиты пред началом войны получали знамя из рук Коссая. При этом совершалась такая церемония: Коссай привязывал к концу копья кусок белой ткани и отдавал его или заставлял отдавать чрез одного из своих сыновей одному из корейшитских вождей³⁶¹. Эта церемония завязывания знамени называлась акд-ель-лива (араб.). Знамя называлось лива (араб.), знамя, находящееся в центре войска у главного начальника ― Окаб (араб.)³⁶². ― Мухаммаед, поставивший своею целью распространение ислама войною, по примеру своих соотечественников ввел у себя употребление знамен. О первом его знамени существует известие, что оно было поднесено ему спустя несколько дней после бегства из Мекки некоим арабом Моэми, который был послан мекканцами с 70 человекми для преследования Мухаммеда; но Соэми из врага сделался жарким последвателем Мухаммеда и, навязав на копье ткань от чалмы, вручил его Мухаммеду и сделал знаменем ислама³⁶³. В войнах, предпринимаемых Мухаммедом из Медины находятся уже в его полках несколько знамен черного и белого цветов. Знамя белого цвета, очевидно, национальное знамя мекканцев, а черное по всей вероятности, знамя мединцев, так как из соединения мекканцев и мединцев состояло его войско. У Мухаммеда было также знамя Окаб³⁶⁴. При Бедрской битве пред войском несли два черных знамени: одно, по имени Окаб, находилось в руках Алия сына Абу-Талиба, другое в руках мединцев. Лива или главное знамя, которое было белое, дано было Моссабу сыну Омайра; знамя ансар ― сыну Моадха³⁶⁵. При взятии Мекки Мухаммед сам вошел со знаменем в город; в других случаях знамена вообще вручались знатным лицам. Относительно знамени, почитаемого мухаммеданами за священное знамя (Санджак шериф), существует предание, сообщаемое Д‘Оссоном, что оно служило занавесом при входе в палатку любимой жены Мухаммеда Айши³⁶⁶. В этой палатке умер Мухаммед. Когда Мухаммед лежал уже на смертном одре, к нему пришли проститься отправляющиеся в поход против одного идолопоклоннического племени вожди, и Мухаммед, а по сказанию других Айша отцепила от входа в палатку занавес и вручила его вождям вместо военного знамени, чтобы мухаммедане при взгляде на него вспоминали, что они сражаются за веру и пророка. После Мухаммеда оно сохранилось у его преемников халифов. Халиф Абу-Бекр, по свидетельству арабских писателей, провожая свои войска в Сирию из благоговения к священному знамени, шел пешком и не садился на коня³⁶⁷. После четырех халифов оно, прошедши чрез руки Омайядов и Абассидов, досталось оттоманским султанам. При Омайядах оно находилось в Дамаске, при Аббасидах в Баграде и Каире. В 1517 г. знамя вместе с другими знаками халифатства, мечом и мантиею пророка, перешло к Султану Селиму I, который овладел Египтом и захватил Мухаммеда XII, последнего из потомков халифов. Султаны перенесли знамя опять в Дамаск, поместили в дамасской мечети и стали каждогодно носить его пред толпами Хаджиев (путешественников в Мекку). При султане Мураде III с целью укрощения между янычарами волнений, поднявшихся во время войны с Венгриею (1595 г.), знамя было перенесено из Багдада в Константинополь. При первых халифах знамя употреблялось при всех походах, но в последствии стали ограничиваться употреблением его только в тех случаях, когда война велась за веру. Конечно халифы всегда пользовались свободой, да и до сих пор не утратили права выдавать, по своему произволу, всякую войну за религиозную, но при последних халифах знамя это редко отправлялось на войну, им весьма редко пользовались также первые турецкие султаны, унаследовавшие его от халифов. Только после смерти Солеймана Великого (1520–1506 г.) – в Турции под знаменем Мухаммеда было совершено много государственных переворотов. И султаны особенно часто стали прибегать к нему и употреблять его в войнах. Так под развернутым знаменем было совершено истребление возмутившегося войска – янычар в 1826 г. При Мураде III знамя находилось при войсках во время войны с венграми (1595 г.). В 1683 г. знамя находилось под стенами Вены. Его развертывал сам султан и вручил шейх-уль-исламу, который ездил верхом на богато-убранном коне рядом с султаном, держащим в руке обнаженную саблю. Война эта кончилась полною неудачею для турок. Турки были разбиты польским королем Яном Собесским. Относительно знамени Мухаммеда, после этого поражения, существовал долгое время слух, что оно было взято в плен Яном Собесским. Впрочем Кантемир, современник Петра Великого, опровергает этот слух, утверждая, что Ян Собесский взял в плен другое знамя подобное знамени Мухаммеда³⁶⁸. Но как бы то ни было, знамя с именем священного зеленого знамени развертывалось и после венского поражения и развертывается до наших дней. Так оно развертывалось несколько лет спустя после венского поражения и участвовало на поле битвы под Центою, затем в 1829 г. и наконец в настоящую войну русских с турками знамя Мухаммеда, не смотря на настояния представителей иностранных держав, было развернуто 27 апреля 1877 года³⁶⁹. По слухам этот важный факт должен был совершить сам султан, который вслед за тем вручит знамя шейх-уль-исламу. Сев на коня, покрытого роскошною, шитою золотом попоною, последний в сопровождении султана, с саблею наголо, объедет со знаменем все главные улицы и площади Стамбула. Впереди шейх-уль-ислама и повелителя мухаммедан будет шествовать множество улемов, извещающих народ о провозглашении джихада (священной войны). По окончании этой церемонии знамя Мухаммеда будет отправлено из Константинополя в дунайскую армию с тем, чтобы фигурировать в руках шейх-уль-ислама в предстоящих битвах с неверными³⁷⁰.

Знамя имеет в длину около двух аршин, в ширину полтора аршина; цвет его темно-зеленый. На древке знамени сияет серебряное четвероугольное вместилище, внутри которого находится список Корана, сделанный Османом; на оконечности древка находится изображение полумесяца³⁷¹. В мирное время знамя снимается с древка, завертывается в другое знамя, происходящее, по преданию, от Омара и в 40 шелковых покровов снабженных надписями, содержащими исповедание мухаммеданской веры, – и в таком виде укладывается в ящик, обитый зеленым сукном и украшенный жемчугом и драгоценными камнями. Между обертками находится Коран, написанный по мнению Д'Оссона, Омаром³⁷², а по мнению Кантемира, – Абу-Бекром³⁷³. Кроме Корана в ящике вместе с знаменем находится серебряный ключ от Каабы, поднесенный султану Селиму меккским шерифом. Местонахождением знамени служит одна из зал сераля, где находятся и другие, уважаемые мухаммеданами и принадлежащие Мухаммеду, предметы: плащ, зубы, выбитые у него в Оходской битве, борода, священная нога, т.е. камень с изображением ноги человеческой, сосуды, оружие и др.³⁷⁴. Из сераля знамя выносится только в военное время, когда сам султан или великий визирь отправляются на войну, или вообще когда государство бывает в опасности. При развертывании этого знамени соблюдается та же церемония, какая соблюдалась еще у до-исламических арабов при подобном же случае. Развертывает знамя сам султан и вручает его преимущественно шейху-ль-исламу. Все владельцы завоеванных земель и пользующиеся ими на ленных условиях т.е. на условиях сиамета или тимара, считаются хранителями знамени Мухаммеда. Преимущественно же для охранения знамени назначается особенная стража из четырех полков. После развернутия, знамени, его торжественно обносят сначала по улицам и площадям Константинополя, а затем отправляют на театр войны. Множество улемов с проповедью о священной войне, муэззинов и дервишей с пением стихов Корана пешком сопровождают знамя и возбуждают в народе фанатизм. Султан и весь сераль провожают также знамя по Константинополю и за Константинополь. При этих проводах мухаммедане особенно наблюдают, чтобы глаз неверного, т.е. немухаммеданина, не осквернил священное знамя своим зрением. Д'Оссон передает факт изуверства, с каким эмиры истребили множество христиан 27 марта 1769 года, осмелившихся из любопытства посмотреть на знамя Мухаммеда³⁷⁵. На войне для знамени нарочно разбивается великолепный шатер на деревянном помосте. По окончании военных действий знамя снимается с древка, завертывается во все свои покровы, кладется опять в ящик и относится с молитвами и обрядами, при воскурении благовоний, обратно в сераль.

Войны мухаммедан, совершаемые ими под влиянием религиозного учения, всегда отличались духом завоевания и духом прозелитизма. Войны мухаммедан предпринимались с двоякою целью: покорить область и распространить в ней учение ислама. Жажда завоеваний и религиозной пропаганды всегда была присуща мухаммеданским завоевателям, которые являются в истории в одно и то же время завоевателями и миссионерами. Отсюда понятно, что, завоевывая христианские страны, мухаммедане в тоже время старались принуждать христианских жителей этих стран к исламу. Быстрота, с какою в первые времена ислама сокращались пределы христианской церкви и распространялся ислам, необычайна: через 20 лет после гиджры ислам владел таким же пространством, каким владели некогда римляне. В состав сарацинской империи в течение 8 лет вошло больше государств и стран, чем в состав римской империи в течение 800 лет. Ислам распространился в Сирии, Палестине, Малой Азии, Северной Африке и др., словом в таких странах, около которых были сосредоточены священные воспоминания христиан. Из этих стран ислам в короткое время распространился на востоке, к границам Индии и Китая, на запад – к берегам Атлантического океана, на север – к берегам Оксуса и Яксарта и далее.

Влияние ислама на внешнюю судьбу христианской церкви начинается еще при жизни Мухаммеда, который покорил под свою власть христиан, живущих на юге Аравии, в Наджране, заключив с ними особый договор. По этому договору христиане Наджрана обязались выдать мусульманам тысячу хулле³⁷⁶, половину которых должны были представить в месяц Сафар, а другую в месяц Раджаб. Кроме того наджранские христиане обязывались выдать мусульманам заимообразно 30 верблюдов и по 30 штук всякого оружия, которым они сражались против мусульман. Христиане обязывались представить обещанное сполна, чтобы церкви их не были разрушены, священники не изгнаны, и чтобы сами они не были тревожимы в соблюдении своей религии, пока не дадут к тому повода, или не возьмут роста³⁷⁷. По другим преданиям мусульманским, одним из условий обязательства взятого с христиан аравийских было то, чтобы христиане не строили новых церквей и не поновляли разрушенных мусульманами³⁷⁸. Заключая этот договор, Мухаммед сказал своим сподвижникам: «не допускайте, чтобы в Аравии существовали две религии». Это завещание выполнил второй халиф, Омар, который вытеснил последние, почти уничтоженные Мухаммедом, остатки христианства, насажденного в Аравии Ап. Павлом³⁷⁹. Омар велел христианам выселиться из Аравии, предоставляя им соответствующие участки земли в завоеванных странах³⁸⁰.

Влияние ислама на христианские страны вне Аравии начинает сказываться после Мухаммеда. Мухаммед успел только покорить некоторых пограничных вассалов Византийской империи. Настоящий поход, какой Мухаммед задумывал против византийцев, он по причине своей смерти не успел привести в исполнение. Преемник Мухаммеда, Абу-Бекр (632 г.), по покорении Аравии, первый объявил священную войну против всех народов, в особенности против императора византийского и царя персидского, – в то время самых могущественных монархов Востока. Для таковой цели Абу-Бекр собрал под знамя Мухаммеда огромное войско и отправил его на завоевание Сирии и Ирака, высказав ему при прощании следующие наставления: «Помните, что вы находитесь постоянно в присутствии Бога, в ожидании смерти, в уповании на высший суд и в надежде на рай; поэтому берегитесь несправедливостей и притеснения. Когда вы будете сражаться в сражении Господа, то не сдавайтесь и не обращайтесь в бегство. Если одержите победу, то не убивайте детей, стариков, женщин, не уничтожайте пальмовых рощ, не истребляйте хлебных полей, не срубайте фруктовых деревьев и не причиняйте вреда животным, кроме тех, которых вы убьете для своего питания. Если вы заключите договор или перемирие то не нарушайте их и держитесь ваших слов. Когда вы вступите в страну и найдете в ней людей религиозных, которые живут в монастырях и предаются служению Богу по своему обычаю, то не убивайте их и не разрушайте их жилищ. Вы встретите также другого рода людей, которые принадлежат к синагогам и которые имеют пострижение на голове... рассекайте им череп и не давайте им пощады, пока они не сделаются мусульманами и не согласятся платить дань»³⁸¹.· – Армия арабов была разделена на две части, чтобы сделать одновременно нападение на Персидскую и Византийскую империю. Халиду было поручено с одною частью армии подняться в верх по Евфрату и овладеть Халдеей. Первая персидская армия, предводимая Махрамом, была изрублена в куски. С двумя другими, следовавшими за нею, случилось тоже. – Другая мусульманская армия под предводительством Абу-Обейды поднялась к Иордану и направилась на север, к Сирии, где должна была соединиться с армиею Халида. Ираклий, византийский император потерял присутствие духа и отступил к Дамаску, поручив управление войском одному из своих полководцев, Сергию. Приступ мусульман был силен, но Сергий решительно удержал свою позицию с Сирии, пока завоевание Босры не открыло страну для арабов. Другой отряд греческого войска был разбит близ Газы. Вследствие предательства и неспособности греческих полководцев, трусости солдат и несогласия жителей, мусульманское оружие сделало быстрый успех в завоевании страны до Евфрата.

Во время этого похода умер Абу-Бекр, и Омар был провозглашен халифом (634–644). Одним из его первых дел было завоевание Дамаска, совершенное Халидом. Находясь в виду Дамаска, Халид писал Ираклию: «Бог дал некогда эту землю отцу нашему, Аврааму и его потомству. Мы – дети Авраама. Довольно ты владел нашею страною; оставь ее нам добровольно; в противном случае мы возьмем с пользою то, чем ты владел». Император отвечал: «Эта страна моя; твой удел – пустыня»³⁸². Получив такой ответ, Халид направился к Дамаску. «Мы отдохнем в другом мире», ободрял Халид своих солдат, находясь в виду византийского войска. «Мусульмане! завтра вы скосите эту толпу, как спелую жатву, и в. один день завоюете всю Сирию». Судьба Сирии была решена; Дамаск сдался на капитуляцию; множество жителей – женщин, детей и стариков было убито; дамасская соборная церковь св. Иоанна Крестителя, по свидетельству арабского писателя Шейха Альмякина, была разделена на две части, из коих одна осталась христианскою церковию, а другая обращена была в мечеть³⁸³. Множество лучших крестов было отослано в Медину³⁸⁴.

С этих пор ничто не могло задерживать завоевательных стремлений мухаммедан. Вскоре мухаммедане явились под стенами священного для христиан города Иерусалима, и он после трех-месячной осады сдался на капитуляцию. По условиям этой капитуляции, заключенной лично с Омаром, христиане обязывались подчиниться мухаммеданскому игу, платить подать, угощать в течение трех дней каждого мухаммеданского странника, снять с церквей кресты, отменить колокольный звон, носить отличную от мухаммедан одежду беспрекословно допускать каждого мусульманина в свои церкви, не носить чалмы, не иметь седел при езде на лошади. Мусульмане в свою очередь обязывались уважать свободу христиан, их религию, равно как неприкосновенность их имуществ, церквей и монастырей³⁸⁵. Иудеи по этому договору были уравнены с христианами. После подписания этого договора ворота Иерусалима отворились, и Омар, в сопровождении патриарха Софрония, въехал в город на рыжем верблюде, в простой одежде, везя с собой мешок фиников, деревянную чашку, привязанную к бедру и мех с водою. По своем вступлении в город, Омар первый собственным опытом вознамерился испытать действительность заключенных условий и привести их в исполнение: Омар вошел с сознанием своего права в храм Воскресения. Патриарх Софроний, увидав его пред алтарем, с горечью сердца и со слезами на глазах сказал на греческом языке: «вот мерзость запустения, предсказанная пророком Даниилом!» Потоки слез были пролиты христианами, когда были сняты с церквей кресты и колокола. На месте Соломонова храма была по приказанию Омара, построена мечеть, в которую до сих пор не может вступить не подвергая опасности жизнь, нога иноверца... Только весьма немногим европейским путешественникам, в числе которых и нашему г.Норову, удалось в мухаммеданской одежде проникнуть в этот храм ислама³⁸⁶.

По завоевании Иерусалима, мухаммедане продолжали покорять Сирию, и в скором времени пала Антиохия, – отечество столпников и пустынников³⁸⁷, город, по своему гражданскому значению, уступавший разве только Константинополю. Это первый город христианства, откуда Павел и Варнава начинали свои миссионерские путешествия и где последователи Евангелия в первый раз стали называться «христианами». После Антиохии были завоеваны другие города Сирии: Алеп, важный по своей торговле и населенности, Кесария палестинская, средоточие императорского управления в Сирии и др. По завоевании Сирии, заключен был с ее жителями следующий договор, который мы приведем здесь в целости, потому что на основании его заключались и заключаются до наших дней мусульманские договоры. Вот текст его: «Это послание Абдулле-Омару, повелителю мусульман от христиан таких-то городов... Когда вы пошли на нас, то мы испросили у вас аман³⁸⁸ для себя, своих семейств и своих единоверцев. Мы обязываемся не строить ни в своих городах, ни в их окрестностях, монастырей, церквей, часовен и отшельнических обителей; мы не будем возобновлять разрушившиеся из них, ни исправлять те, которые находятся в кварталах мусульман. Мы не будем препятствовать входу мусульман днем и ночью в наши церкви; мы расширим их двери для проходящих и путников; мы будем принимать к себе едущих мимо мусульман и будем кормить их в продолжение трех дней. Мы не будем укрывать в своих церквах и жилищах шпионов, не будет скрывать от мусульман обманов; мы не будем учить детей своих Алкорану обнаруживать своего многобожия (ширк), не будем призывать к нему никого; мы не будем препятствовать кому-либо из своих сродников принимать ислам, если они того пожелают. Мы обязываемся оказывать уважение мусульманам и вставать перед ними с своих седалищ, когда они захотят сесть. Мы не будем уподобляться им в одеяниях, каковы: калянсава (белый колпак, надеваемый прямо на голову), чалма, обувь; ни в проборе волос. Мы не будем употреблять их выражения (каковы – ас-салям алейкум, мархаба, хадретек), ни именоваться их прозвищами (кунья). Мы не будем ездить на седлах, носить мечей, употреблять или носить какое-либо оружие; мы не будем вырезывать на своих печатях арабские слова, продавать опьяняющие напитки (хамр). Мы обязываемся брить переднюю часть головы, сохранять свои прежний костюм, препоясывать середину туловища поясом, не выставлять крестов на своих церквах, выносить из них священные книги на улицы и рынки мусульман. Равным образом, мы будем ударять в свои накусы³⁸⁹ в церквах только слабым образом, не будем возвышать голоса во время чтения в церквах в присутствии мусульман; не будем выносить пальмовых ветвей (в Вербное воскресение), идолов (изображения святых); мы не будем возвышать своих голосов во время проводов умерших, носить свечи с ними по улицам мусульман, погребать своих мертвых в соседстве мусульман. Мы не будем приобретать рабов, доставшихся мусульманам в добычу, не будем стараться усматривать их в их жилищах». – «Когда я принес это послание Омару-ибн-Хаттабу, говорит Ибн-Гунм³⁹⁰, то он прибавил: «мы не ударим никого из мусульман». – «Таковы условия обязательства нашего и наших единоплеменников в отношении к вам, на основании которого мы пользуемся аманом. Если мы сделаем что-либо противное заключенным условиям, которые обязываемся соблюдать, то мы не пользуемся безопасностью и тогда законно поступить с нами, как с мятежниками и еретиками»³⁹¹.

После совершенного покорения Сирии, арабы покорили Египет. Полководец Амру после тридцатидневной осады взял египетскую гавань, Пелузиум: затем он направился к древнему Мемфису, и после семимесячной осады мухаммеданское войско штурмом взяло Вавилон, расположенный в окрестностях Мемфиса. Епископ коптский, Вениамин покорился победителям со всем обществом коптской церкви, обязавшись ежегодно платить по два динара с души, исключая стариков, женщин, детей и духовенства, для обеспечения самих, себя, собственности и свободы веры³⁹². Между тем мусульманское оружие и полумесяц приближались к Александрии, – городу, славному именем св. Афанасия, защитника учения о божестве I. Христа. Александрийский патриарх Кир хотел отклонить наступающую грозу, предложив Омару войти в родственные связи чрез брак с дочерью Ираклия, Евдоксией³⁹³, но таким самовольным поступком он навлек на себя гнев императора и ускорил нападение Амру на Александрию. В 640 г. Александрия, защищаемая в продолжение 14 месяцев мельхитами, сдалась. 23000 арабов пали под стенами Александрии, Амру попался было в плен, но убежал при содействии хитрого своего раба. По завоевании Александрии, Амру писал Омару следующее: «Я завоевал великий город Востока. Невозможно определить всего того, что в нем находится: он заключает в себе 4000 бань, 12000 лавок со съестными припасами, 4000 дворцов, 400 зданий для удовольствий и забав и 40000 иудеев, платящих подать. Мусульмане страстно желают воспользоваться плодами своих побед. Что нужно делать?» – «Пощадите жителей» отвечал Омар. Мухаммедане подвергли город грабежу и опустошению. Множество зданий и церквей и в том числе церковь св. евангелиста Марка, были сожжены³⁹⁴. Тогда истреблена была и Александрийская библиотека. Когда, по просьбе Иоанна Филоппона яковита, Амру спросил у Омара определения относительно Александрийской библиотеки, последний отвечал: «Если, греческие книги согласны с Кораном, в таком случае они бесполезны и нет нужды сохранять их; а если они не согласны с Кораном, то они опасны и должны быть уничтожены». Солдаты Амру исполнили приговор: папирусами, пергаментами, хартиями и кодексами библиотеки топились в течение четырех месяцев бани Александрии³⁹⁵. Фиваидская пустыня, прославленная аскетическими подвигами Павла Фивейского и св. Антония, была попрана ногами мухаммедан, отрицавших монашество в принципе³⁹⁶. При завоевании южного побережья Средиземного моря, арабы встречали мало сопротивления, потому что введение господства и религии в среду этих народов было легко.

После завоевания Сирии, Палестины и Египта, в правление Омара была завоевана и Персия. Огнепоклонники, ученики магов были сравнены с «народом писаний» т.е. с иудеями и христианами. Им победители оставили их религию за плату дани. Но отечественная религия Зороастра у персов уже давно пала. Попытки, проявлявшиеся у персидских магов в III в. восстановить религию Зороастра, произвели разделение на партии, которое привело ее к разрушению и совершенной гибели. Поэтому Персии ничто не препятствовало сделаться мусульманскою страною, и она не только признала владычество арабов, но и ислам. – В 644 г. Омар был убит в мединской мечети одним персиянином. При его смерти сарацинская империя владела всеми странами от Триполи в Африки до Индии и от Индийского океана до Джейхуна (Аму-Дарьи) и Кавказа. По словам Дрэпера, в продолжении халивства Омара и Абу-Бекра, арабы разрушили 4000 церквей, заменив их 1400 мечетями³⁹⁷. Множество христиан сделались отступниками от своей религии, и кто еще оставался христианином, тот подвергался насмешкам и преследованиям.

Преемником Омара был Осман. Во время его правления были завоеваны греческие области в северной Африке (в 647), остров Кипр (в 648 г.)³⁹⁸, Саламин, Киликия, Исаврия и Родос (в 651 г.)³⁹⁹. С убийством Османа, в преемники ему назначен был Алий, но и он в свою очередь был убит в Куфе. Сыновья его – Хассан умер от яда, поднесенного его собственной женою, по наущению Моавии, а Хусаин был убит. Словом, вся история халифов полна·ужасов и кровопролитий, так как из двадцати первых халифов 16 было убито. – Не вдаваясь в описания этих ужасов и кровопролитий, соединенных с дальнейшею пропагандою ислама, мы перейдем к истории распространения его в Европе. Халиф Моавия подчинил Сицилию и в первый раз предпринимал (669–676) несколько походов против Константинополя, который в продолжение средних веков был единственным оплотом христианства против мухаммеданства. Но особенно счастливо было войско Моавии в Африке. Один из его полководцев, Акба прошел пустыню Барки, страну Мавров и утвердил мухаммеданское господство до Атлантического океана. После Моавии, при Абду-ль-Малике было упрочено за мусульманами это длинное протяжение страны. Его полководец, Хассан взял штурмом Карфаген и разрушил этот город совершенно.

Империя арабов увеличилась замечательно в своих размерах при халифе Валиде, который наследовал своему отцу, Абдул-Малику (в 705 г.) и в своих стремлениях распространить Коран на западе получил величайшую помощь от Мусы, правителя северной Африки. Тарик, один из офицеров Мусы, был вызван в Европу Юлианом помочь ему против Родерика, царя западных Готов. Тарик высадился на скалу, получившую от того название: Джебель-Тарик⁴⁰⁰. Родерик встретил Тарика близ Кадиса с войском около 100,000 сильно вооруженных; но после сражения, продолжавшегося в течение недели, огромное войско было рассеяно и сам Родерих был потоплен в Гвадалквивире. Испанские провинции: Андалузия, Гранада, Мурсия и почти весь Пиринейский полуостров были в короткое время завоеваны Мусою и Тариком. Муса составил план завоевать империю франков, лонго-бардов, пройти чрез Германию, взять Константинополь и возвратиться уже в Мекку, но был отозван Солейманом (714). Хотя арабское войско лишилось совета и энергии Мусы, однако оно не оставило его плана – подчинить власти ислама всю Европу. Перейдя через Пиринеи, оно вошло в Галлию под предводительством Абду-р-Рахмана с 400000 человек. Все давало им дорогу. Перешедши Рону, арабы опустошили страну, сожгли дома и церкви и обратили женщин в рабство. Только мужество Карла Мартела остановило дальнейшее распространение ислама; в одном сражении был решен вопрос о том, Коран или Библия должны быть свящ. книгою Европы: войско Абду-р-Рахмана было разбито, а сам он был убит (732 г.). С этого времени завоевания арабов в Европе начинают ослабевать.

В то время, как арабы распространяли свои завоевания на западе и утверждали там политическое и религиозное могущество ислама, на Востоке они приближались к стенам Китая. И в Индии арабы мало по малу утвердили свое могущество и начали ожесточенную борьбу с индийским язычеством. При халифе Валиде его полководец Мухаммед-Хасим вводил в Индии (в 711 г.) при помощи меча, и огня учение Мухаммеда; он строил там мечети на месте языческих капищ и, раздраженный религиозным упрямством браминов, убил в одном из взятых городов всех жителей, имевших более 17 лет от роду. – Но не смотря на сделанные большие завоевания, Восточный халифат страдал внутренними несогласиями, дряхлел и приходил в упадок.

Со свежими силами выступило мухаммеданское общество после принятия ислама турками. Родиной турок была та часть средней Азии (между Тибетом, Сибирью и Аральским морем), которая известна под именем Туркестана. В XI в. одна из турецких орд, известная под именем турков-сельджуков, вышла из степей средней Азии в переднюю Азию. Из этой орды выделилось небольшое племя и·получило от Османа, одного из родоначальников племени, имя Османов. Достоверная история застает турок народом омусульманившимся, хотя и не оседлым, но уже близким к оседлому быту. Со времени появления своего в малоазиатских пределах Византийской империи, турки чуть не с каждым днем подвигались вперед, все более и более суживая ее границы. Султан Амурат I сделал Адрианополь своею столицею. Баязет одержал замечательную победу над императором Сигизмундом, который, по совету Папы, предпринял было крестовый поход против турок. Баязет торжествовал и обещался вскоре кормить своих лошадей на алтаре церкви св. Петра в Риме, но был отозван в Азию, чтобы противостать Тимуру (Тамерлану), который выступил против турок с 800000 войском для восстановления монгольской империи. Турки были побеждены; но они скоро оправились при Мухаммеде I и Амурате II, продолжая завоевания Византийской империи. В руках Византийского императора оставался один Константинополь. Мухаммед II нанес решительный удар православному Востоку: в 1453 г. он взял Константинополь и обратил его в пепел и груду развалин; только великолепные здания и прекрасные храмы, в числе которых и храм св. Софии, были пощажены. Храм св. Софии и восемь главных церквей митрополии были обращены в мечети, а другие церкви были поруганы и лишены алтарей, священных сосудов и прочей церковной утвари. Множество монастырей было разрушено. В пылу религиозного воодушевления турки не щадили ни младенцев, ни жен, ни старцев⁴⁰¹. Завоеванием Константинополя турки, так сказать, добровольно положили пределы собственному, дотоле неудержимому, стремлению. – Завоевания ислама окончились подчинением мухаммеданам четырех патриархатов. Мухаммедане отняли у христиан такие страны, с которыми связаны самые дорогие для христиан воспоминания; отторгли многих членов из недр христианской церкви; воспрепятствовали успеху христианской церкви в языческих странах, ускорили обращение их жителей в мухаммеданство и тем навсегда отторгли их от христианства. Словом, мухаммеданство причинило большой вред христианской церкви и, утвердивши свою власть почти в средине старого света, с большим успехом простирает свое влияние к югу, на африканские народы и к востоку, на азиатские народы. Влияние мухаммеданства простирается и на северо-восток Европы, но здесь оно встречается с русским православием и политическим могуществом нашего отечества.... Можно, к утешению христианства, надеяться, что скоро мухаммеданство будет вынуждено уступить храм св. Софии христианам, и православный крест снова заблестит на православном Востоке....

Война мухаммедан, кроме религиозного характера, заключающегося в ее назначении для распространения ислама, носит, как уже показано выше⁴⁰², характер мирской, так как она служит и для удовлетворения мирских выгод мухаммедан. Завоеватели-мухаммедане вполне законно, с точки зрения своей религии, вместе с прозелитическою целью преследовали цели своекорыстные: обогатиться на счет завоеванных стран и народов, как это можно видеть еще на первых завоевателях-арабах: завоевывая богатые страны, арабы делались завоевателями не только земли, но людей и имущества, делались обладателями всего, что захватывал их меч. Но куда девать и на что употребить награбленное? Вышедши из Аравии, арабы не вынесли оттуда и не создали высших целей жизни, кроме крайнего эгоизма; учение Корана, получившее свое начало в Аравии, так же не указывает других целей, кроме эгоизма. Таким образом, как по чувству естественному, так и по внушению Корана, добытые войною люди и имущество должны были обращаться в собственную пользу мухаммедан, и мухаммедане, по своему влечению, извлекали из них пользу: богатства доставляли им удобства жизни, роскошь и другие излишества; из людей они делали рабов, а из взятых в плен женщин – орудия своей грубой чувственности. Вследствие всего этого завоеватели теряли свой прежний народный характер и постоянно отклонялись от завещанного предками образа жизни. Весь быт мухаммедан изменялся: вместо строгих нравов являлось стремление к роскоши и распущенности. Мухаммед завещевал своим последователям простоту жизни. Он говорил: «не носите шелкового платья; кто одевается в шелк в этом мире, тот не будет носить его в том»; «у тех, которые едят и пьют с золота и серебра, будет по верблюжьи завывать в чревах огонь адский»!⁴⁰³. Мухаммед сам на себе показал образец простоты жизни. Он сначала носил одежду бумажную, но, находя в этом изысканность, стал одеваться в льняную. Он собственною рукою починивал свои одежды и обувь, топил печь, убирал комнату, доил овец; за обедом он употреблял кусок ячменного хлеба и несколько фиников⁴⁰⁴. Халифы в.простоте подражали Мухаммеду. Масуди так описывает простоту жизни Абу-Бекра: «это был самый воздержный из людей, самый смиренный по своим свойствам, одежде и питью. Во время своего халифата он одевался в мантию и абу (грубое шерстяное платье); к нему явились знаменитые, почетные арабы и владетели Емена в дорогих, вышитых, тяжелых от золота одеждах, в коронах, в шелковых мантиях; но увидя его костюм, его воздержание, смирение и убогую жизнь в соединении с сановитостью и авторитетом, эти самые вельможи тотчас пали к стопам Абу-Бекра и свергли с себя всю свою надменность»⁴⁰⁵. Омар, отправляясь принять власть над Иерусалимом, представлял из себя простого путешественника: он ехал на рыжей верблюдице, вез мех с водою, мешок с хлебом и финиками и деревянную чашку. Платье его было заплатано на спине. Сидя на земле, он объяснился с патриархом Иерусалимским⁴⁰⁶. Свою ревность к простоте Омар простирал и на других; так он велел обрить волосы одному арабу, потому что они служили для него украшением. Алий тоже соблюдал простоту жизни: носил грубую одежду из полотна и довольствовался караваем ячменного хлеба⁴⁰⁷. Омар II вел простой образ жизни, имел всего одну одежду, спал под звериной кожей, а жена его исполняла обязанности служанки. Не только правители, но и подчиненные не терпели роскоши. Так при Иезиде I мухаммедане произвели восстание, потому что Осман-ибн-Мухаммед привез с собою из Сирии некоторые привычки роскоши. Но когда арабы завоевали богатые страны, приобрели большие богатства, то строгость и простота их нравов начинает упадать. Спустя несколько десятков лет после Мухаммеда мы видим у них великолепные дворцы, заменившие их палатки. «Дворец Омайядов в Дамаске, по замечанию Кремера, сиял золотом и мрамором; великолепная мозаика украшала стены и пол; непрерывно бьющие фонтаны и каскады распространяли приятную прохладу, располагая своим журчанием к освежающей дремоте; роскошные вьющиеся растения и тенистые деревья служили местопребыванием бесчисленному множеству певчих птиц; потолки комнат, испещренные мозаикой, блестели золотом и красками; богато одетые рабы в ярко-цветных шелковых тканях наполняли дворец, а во внутренних покоях жили красивейшие женщины в мире»⁴⁰⁸. В таком же живописном виде выставляется блеск и великолепие дворцов знаменитых мухаммеданских правителей: мавров в Испании, абассидов в Багдаде и тимуридов в центральной Азии и Индии. Развалины Фахр-Эддинова дворца в Сирии с садами, банями и зверинцем поныне свидетельствуют о великолепии и роскоши эмира, который променял простые патриархальные обычаи своего края на роскошь дворца Медичи⁴⁰⁹. Не только правители, но и подданные мухаммедане пристращались к роскоши, и Омара II начали ненавидеть за простоту жизни и наконец отравили. Абдул Малик тоже был ненавидим за скупость⁴¹⁰. ― Такое же явление мы видим у другой завоевательной нации, у турок. Турки, живя в степях средней Азии вели простой образ жизни, чуждый излишеств. Кибитка была их жилищем. С завоеваниями простота их жизни начинает упадать. До Солеймана Великого турки сохраняли свою простоту и не употребляли даже золотой и серебряной посуды. Но с Солейманом начинает входить в турецкое общество роскошь; мебель стала обиваться шелком, летом стали спать на тончайших тканях, зимой на драгоценных мехах; пара башмаков знатной турчанки сделалась дороже целого наряда европейской государыни⁴¹¹.

Рядом с развитием роскоши у мухаммеданских завоевателей, вследствие завоеваний, шло и усиленное развитие полигамии. По мухаммеданским военным законам, женщины могут быть не убиваемы, но представляются на произвол победителя, который может продать их, обратить в прислугу и сделать орудием своей чувственности. Невольничество сделалось таким образом подспорьем гаремной жизни, потому что без невольничества не было бы возможности содержать гаремы⁴¹²; торг женщинами наравне с другими предметами домашнего обихода, стал практиковаться на Востоке. От соблазнительного стремления пополнять свой гарем красивыми пленницами не мог воздержаться еще сам Мухаммед. До завоеваний его гарем был мал сравнительно и Мухаммед заключал браки по политическим видам; таковы его браки с дочерью Абу-Бекра, Айшею и дочерью Омара, Хавсою⁴¹³. Со времени завоеваний Мухаммед по страстным побуждениям стал заключать браки с красивыми пленницами. При легкости добывания женщин войною, гарем Мухаммеда значительно увеличился; в его гарем поступили Зяйнаба-бинт-Хазайма, после того, как ее муж пал в сражении при Бедре; Джувайрийя, после похода против Мурайза; иудеянка Райхана, после победы над курайдзитами; иудеянка Суфийя, после взятия Хайбара и проч.⁴¹⁴.

По возвращении из похода, мухаммеданин всецело предавался чувственным удовольствиям и мало по малу терял военную предприимчивость. «По завоевании империи, победители, говорит Ибн-Хальдун, отказывались от добровольно принятых на себя трудов и хлопот и предавались отдохновению, покою и ничего неделанию»⁴¹⁵. Это и естественно: человек, которому его пять чувств непрестанно твердят, что он ― все, а другие ― ничто, естественно делается ленив, невежествен и чувствен. Занятия промышленностью в глазах мухаммеданина становятся делом рабов или кяфиров; истинному поклоннику Мухаммеда гораздо приличнее проводить время в кругу семейства в праздности, да предаваться утехам и наслаждениям чувственности⁴¹⁶. Ум мухаммеданина бездействует и не старается придумывать способов к жизни; воля не возбуждает мухаммеданина к деятельности, так как ум не созидает планов деятельности; воображением мухаммеданин не уносится далее своего гарема; фантазия в своих идеалах отвращается от всего действительно-прекрасного и зависит от его чувственности, – словом: мухаммеданин представляет из себя чувственное, ленивое и апатичное ко всему существу. Мухаммеданин, как и древний араб, чувствует безграничную зависимость от Бога, питает совершенную преданность Его воле; современный мухаммеданин тот же араб, простиравшийся пред Богом и с трепетом ожидавший от Него счастья и несчастия; он сам ничего не делает, но всего ожидает от Бога. Праздность и бедность – отличительные признаки мухаммедан-завоевателей. Бодрость духа угасает под напором излишеств жизни; мужественная отвага, которая на всех наводила ужас в эпоху завоеваний, теряет свою силу; а с исчезновением силы исчезают доблести, свойственные силе и остаются только гордость, страсти, временные увлечения, вызванные неотразимою силою современных обстоятельств и порожденные возбужденным фанатизмом, а действительной силы нет. Как скоро возбуждающие фанатизм обстоятельства проходят, происходят и фанатические вспышки, и мухаммеданин продолжает предаваться ленивому житью.

Вместе с тем мухаммеданин усвояет себе жестокость, воспитывающуюся в нем под влияниям кровавого характера войны⁴¹⁷. Можно сказать, что коранические предписания о священной войне прямо возбуждают и освящают худшие страсти человеческой природы и человеческий мир, кажется, никогда не видал больших жестокостей, чем в период мухаммеданства. Нам уже известны жестокие характеры Халида и Саладдина⁴¹⁸. Мухаммед II, завоеватель Константинополя, не смотря на то, что был одарен многими превосходными качествами, что был просвещенным человеком и даже оставил сочинения на сирийском, греческом и турецком языках, все-таки отличался такою жестокостью, которая приводит в содрогание душу. О его жестокости свидетельствуют следующие факты. Когда он приблизился к Бухаресту и встретил на равнине пред городом 20000 человек турок, болгар, женщин и детей, посаженных на кол государем Валахии, Владом-диаволом, – то этот поступок возбудил в Мухаммеде не ужас, а восторг. «Как лишить такого человека его владений!» воскликнул он. – Раз случилось, что пропала одна из дынь, которые он очень любил и сам разводил в саду своем. Подозрения его пали на пажей, служащих в серале, и Мухаммед велел у четырех из них вырезать при себе желудки, чтобы открыть виновного. – В другой раз, он показал свое бесчеловечие над своей женой, умной и прекрасной гречанкой Ириной, которая смягчала его грубые наклонности и удерживала его от многих жестоких поступков. Янычары стали роптать на слабость своего государя к женщине. Мухаммед собрал их пред дворцом, велел привести Ирину и снял с нее покрывало... Увидев лицо ее, янычары остолбенели: красота обезоружила ярость свирепых воинов; ропот удивления и похвал раздался в рядах их. Но Мухаммед обнажил саблю, отсек прекрасной гречанке голову и бросил в толпу⁴¹⁹. – Такими жестокими личностями, воспитанными на жестоких и бесчеловечных правилах Корана, полна история мухаммеданства. Сами мухаммедане подметили у своих правителей жестокость характера и выразили это в пословице: «присутствие шаха есть огонь пожирающий»⁴²⁰ и в турецком названии султана «проливатель крови», «смертоносный» (хункар или кан идичи)⁴²¹. При этом нужно заметить, что жестокостью отличаются не отдельные личности, но все мухаммедане. Баши-бузуки (головорезы) суть порождения мухаммеданства.

Отношения, в какие ставит мухаммеданское законодательство о войне завоевателей – мухаммедан к побежденным ― немухаммеданам, развивают еще в мухаммеданах деспотизм и высокомерие, под влиянием которых мухаммедане завоеватели не хотят уступить своего господства побежденным, хотя бы последние далеко превосходили первых своими умственными и нравственными способностями. В древнем мире, когда сила физическая доказывала право победителя над побежденным, завоеватели и то стремились к тесному слиянию и ассимиляции с побежденными. Так у римлян побежденный обращался в рабство, из которого он мог быть освобожден, если платил выкуп; затем он мог прикрепляться к земле и даже уравниваться в правах с победителями. В европейских государствах завоеванный член государства делается равноправным с завоевателем, не смотря на различие нации и религии. Европейские государства стремятся даже слить народы завоеванные с господствующим населением, сгладить пред общим государственным законом различие между завоевателями и покоренными. Но не то в мухаммеданских государствах. Здесь побежденные и иноверные народы не только не ассимилируются, но находятся в фактическом и юридическом подчинении мухаммеданам: а мухаммеданские законы, предписывающие унизительные для человеческого достоинства побежденных формы жизни, стараются отчетливее представить различие пред общим государственным законом между завоевателями и побежденными. Вследствие этого мухаммеданские государства не подходят под общечеловеческое определение «годарства». Государство, учат юристы, есть общество людей, связанных между собою единством занимаемой ими территории, единством действующего у них закона и единством существующей у них верховной власти⁴²². Быт его, говорят они, зиждется главным образом на известных отношениях двух элементов его: отношениях власти и ея органов к обществу и народу⁴²³. В мухаммеданстве зерном единения членов государства признается религия; законы государственные суть законы религиозные; власть и ее органы так же религиозные. Очевидно мухаммеданские подданные иноверцы не могут быть юридически членами государства и объединяться могут только единством территории. Государство не может утвердиться на прочных основаниях, потому что отношения власти к ее подданным немухаммеданам проникнуты деспотизмом и уничтожением последних. Таким образом единение подданных немухаммедан с мухаммеданами – завоевателями механическое. Обитатели – немухаммедане держатся в повиновении только рабским страхом; нравственной связи никакой нет. С упадком самих мухаммедан распадаются и плохо сплоченные части государства; подвластные немухаммедане, почуяв, что над ними нет грозного бича, поднимают бунт за бунтом, восстание за восстанием. Кроме того такое устройство мухаммеданского государства невыгодно отражается на благосостоянии его. Истинное процветание государства возможно только тогда, когда все члены его призваны к его возвышению, когда происходит благородное соревнование между членами его, когда подданные имеют в виду не личные интересы, но общегосударственное благо. Этого-то и нет в мухаммеданских государствах, где власть утвердилась путем завоеваний. Здесь все государственное здание вверено одним мухаммеданам; немухаммеданин подданный, будь он превосходнее мухаммеданина по своим умственным и нравственным способностям, не допускается на высшие должности, где его деятельность могла бы быть плодотворнее для государства. Отношения же к интересам государства самих мухаммедан страдают отсутствием всякой заботы об общем государственном благе, предпочтением общественным интересам частных, или же совершенною бездеятельностью и невниманием. Управление и суд вверяются по большей части лицам ненадежным, достигшим своего назначения или чрез подкуп или чрез гарем, по слабости к невольницам высших распорядителей, а не по личным заслугам и способностям. Сделавшись органами власти, эти лица нередко поставляют главною целью жизни угнетение подчиненных и систематическое высасывание народа, влекущее за собою обеднение и уменьшение населения и падение государства. Отсюда происходит то, что «страны, по словам Деллингера, некогда цветущие и обитатели этих стран, где царствует исламизм, пали до последней крайности. И внимательное изучение показывает, что именно исламизм был причиною медленной гибели и падения целых народов и довел эти страны до такого безотрадного положения». «Ныне, говорит он, нельзя сказать ни об одной стране, находящейся под владычеством мусульман, что она отличается цветущим положением. В начальном отечестве рода человеческого, в древней Халдее, в странах между Тигром и Евфратом теперь все – пустыня, все безлюдно: земледелия мало, жители бедны и в жалком положении; сел нет; люди блуждают, не зная о своих предках и с каждым днем все ближе и ближе к состоянию дикарей. Все эти великолепные и многолюдные города, о которых нам говорит история, их многочисленное народонаселение, образованное и богатое, которое еще оставалось до средних веков, теперь исчезло совершенно. И когда спрашивают о причине этого, по неволе отвечаешь: причина этого в ложной религии... Какой вид представляет теперь царство персидское, некогда столь громадное и столь цветущее, вдвое большее Германии! Там теперь всего пять миллионов жителей, мало городов, да и в тех целые околодки лежат в развалинах: города доведены до нищеты деспотическим управлением и в настоящую минуту ужасный голод истребляет там тысячи человеческих жизней. И эта самая религия, в Турецкой империи, в Персии, в северной Африке, в Египте, везде производит то же самое действие и от нее можно ожидать постепенного истребления уже доведенных ею до крайнего падения народов, ее исповедующих»⁴²⁴.

Мы еще не говорили о влиянии на нравственную сторону жизни подчиненных мухаммеданам иноверных народов. Будучи связаны со своими завоевателями механически будучи обязаны им своим подчинением и унижением, подчиненные иноверцы, понятно, не могут чувствовать к своим победителям симпатии, а вместо того пропитываются ненавистью к ним. В то же время, чувствуя над собою власть победителей, которая заставляет их трепетать пред ними и изъявлять рабскую покорность, побежденные внешним образом должны высказывать свое расположение к ним: является таким образом двоедушие, лесть, ложь, хитрость, низкопоклонство, низкие проявления чувства самосохранения, порча духа и мысли. Знаток мусульманского востока, Вамбери так характерично изображает тип покоренного – немухаммеданина: «послушаем, говорит он, подобного Димитраки Паолаки или Антунаки, когда он, сидя за круглым столом в кофейной Перы, черпает в стакане абсента всю силу своего национального негодования против турок. Каждое слово его есть брань, каждый слог – презрение; он дико вращает глазами, сжимает кулаки, и если бы не подоспел во время буфетчик, который, протянув руку, требует заплатить за абсент, – а платить для грека более ненавистное слово, чем все турецкое отродье, – кто знает, чем окончилась бы эта горячность. Но это в Пере. Отправимся же теперь в Константинополь и посмотрим, как этот Димитраки Паолаки или Антунаки держит себя в турецком конаке, лицом к лицу с эфенди. Он выбирает последний стул около дверей и даже на этом стуле из скромности садится на самый край. Скрестив руки, опустив глаза вниз и робко склонив голову на грудь, он говорит тихо и спокойно и вы ничего не услышите от него, кроме сладких похвал и изъявлений глубокой преданности и благодарности к туркам. Человек этот совершенно преобразился и нужно обладать весьма острым зрением, чтобы принять Димитраки, попивавшего абсент, за Димитраки, беседующого с эфенди»⁴²⁵. – Кроме того мухаммеданские подданные иноверцы, не имея самоуправления и завися в своей жизни и. деятельности от мухаммеданских чиновников, отношения которых к ним проникнуты деспотизмом и своеволием, не могут предаваться труду без опасения, что если не сегодня, то завтра он лишится плодов своего труда от корыстолюбивых и своевольных чиновников... К чему сеять поля, разводить виноградник, когда если не сегодня, то завтра какой-нибудь заптий потопчет поля, соберет виноград и пустит наконец в него своих лошадей?... При таких представлениях руки побежденного немухаммеданина опускаются. Ленивый образ мухаммеданина, его поработителя, обольщает его, и он предпочитает трудовой жизни ублажаемую мухаммеданами праздность и сам делается лентяем. – В довершение представления нравственного падения побежденных, скажем еще, что входя в сношения с мухаммеданами иноверцы бессознательно усвоят их нравы, страсти и привычки, которые сначала являются вредными наростами на их здравом теле, а потом заражают собою все тело и разлагают его. – Словом мухаммеданские подданные иноверцы под влиянием победителей оставляют завещания своих предков, остаются в своей вере только по имени или же совершенно переходят в веру своих победителей и окончательно теряют свой нравственный образ.

В отношении к народам, живущим вне мухаммеданской земли и не исповедующим ислама, мухаммеданское учение о войне с неверными укоренило взгляд на них, как на врагов своей веры а вместе и государства, так как понятия религии и государства у мухаммедан тождественны. Под влиянием этого взгляда мухаммедане не предполагают других отношений к ним, кроме вражды и войны, так что война является в мировоззрении мухаммедан общим правилом, а мир с ними ― исключение. Очевидно, при таком взгляде мухаммедане не могут составить и усвоить истинных понятий о международном праве. Соседство с ними других иноверных народов не может считаться безопасным, а сношения – мирными и гарантированными от насилия. Для нас примером в данном случае может служить Турция. В отношении к соседним иноверным народам турки всегда являлись воинственным, хищным и вредным народом. Шайки турецких разбойников, по газетным известиям, в наши дни нападают на беззащитных пограничных жителей Греции; грабеж и увод стад допускается ими в наши дни, примеры чего были в последнюю славяно-турецкую воину по отношению к Австрии. И такие действия не только не осуждаются мухаммеданскими законами, но находят опору в нем, так как в исламе нет законов, которые бы определяли их действия в стране вражды. Немухаммедане стоят вне закона и мухаммедане могут убивать, расхищать и воровать в их стране. – В отношении к народам, имеющим дипломатические сношения с турками, последние всегда являлись вероломными. Вся история турок, со времени вступления их на материк Европы, показывает, как постоянно жестокие предписания Корана не иметь дружбы и сношений с немухаммеданами и разрушительные требования войны сталкивались с широко-развитыми и постоянно-развивающимися формами международной жизни Европы. Долго турки, обольщенные успехами своего оружия, наводящего страх на Европу, не желали сократить свой воинственный пыл, примкнуть к семье европейских государств, войти в мирные отношения и жить с ними одною жизнью. Более сравнительно мирные отношения Турции к христианским державам относятся ко времени ее упадка, и эту перемену нужно приписать только внутренней ее слабости и усердным и гуманным стараниям европейских держав, стоящим им множества жертв и унижений. Но и эти сравнительно мирные отношения не были прочны. Малейшее усиление турецкой нации заставляло разрывать их и браться за оружие. Отсюда постоянный, периодический ряд войн и перемирий, нарушающих покой и мирную жизнь Европы, стремящейся ко всеобщему умиротворению; а турки на эти стремления отвечают благословениями на подвижников Мухаммеда за то, что «они алмазоблещущимся, кораллоточивым мечом брани сделали поверхность земли одноцветною с рудником бадахшанским от крови врагов веры»⁴²⁶.

Наконец война в мухаммеданстве есть какая-то магическая сила, незаметно приводящая в движение весь мухаммеданский мир. Поднимается в одном конце этого мира военно религиозный клич, и на него откликаются все мухаммедане. С минбаров мечетей всюду раздается проповедь (хутьба) о священной войне, побуждающая мухаммедан к войне с неверными и обещающая первым за такой подвиг мученический венец, прощение грехов и райские утехи; в мухаммеданах возгорается религиозный фанатизм, и каждый из них старается превзойти друг друга в кровавых подвигах за религию, чтобы получить обещанную награду. Одушевление воюющих мусульман передается и невоюющим. Едва была объявлена настоящая война России с Турцией, как уже рассказывается в одной французской газете о сильном волнении мухаммедан в Марокко, Кабилии, Тунисе и Триполи. По словам газеты, французское правительство чрезвычайно встревожено этим движением и заботится о том, чтобы усилить войска в Алжирии и отправить военные суда для охраны берегов⁴²⁷.·Из Каира пишут от 24 (12) мая в Allgemeine Zeitung, что развернутое в Стамбуле «священное знамя» произвело и в Египте сильное возбуждение между магометанским населением, которое всячески сдерживается однако правительством. Каирский Муфтий, этот своего рода Шейху-ль-ислам Египта, известный своим фанатизмом, а следовательно и ненавистью ко всем христианам, намеревался на днях устроить демонстрацию в мечети Аль-Азхар, но правительство запретило и Муфтий должен был повиноваться, хотя это не помешало ему собирать у себя на дому важнейших шейхов на совещания... В народе, продолжает корреспондент, много говорят о некоем невидимом существе, Аль-Мегди, которого Мухаммед посылает на помощь мусульманам в минуты великой опасности и который уже являлся будто бы Султану и обещал ему победу⁴²⁸. В последний раз пред сим, Аль-Мегди являлся в 1799 г., когда Бонапарт завоевал Египет. Под именем Аль-Мегди был один бедуинский шейх, пользовавшийся особым уважением своего племени. Он собрал тогда вокруг себя несколько тысяч арабов и утвердился в Дамангуре на Дельте; французский генерал Лапуссе взял город, истребил более тысячи бунтовщиков, а вместе с ними и мнимого Аль-Мегди. Но мусульмане продолжали верить, что Аль-Мегди возвратился тогда к Мухаммеду, чтобы снова быть посланным на помощь к мусульманам в годину великого испытания. ― Хотя и могут показаться подобные убеждения странными, но на Востоке они двигают огромными мусульманскими массами. В Каире мусульмане клянутся, что Аль-Мегди действительно существует и поможет султану выйти из всех современных затруднений… Как ни строго, замечает однако корреспондент, следит правительство за движением фанатичного духовенства, но невозможно наблюдать за каждым шейхом и улемами, проповедующими в многочисленных мечетях, усердно посещаемых мухаммеданами каждую пятницу, и удерживать их от возбуждения толпы против христиан⁴²⁹.

В то же время на другом конце мухаммеданского мира, у нас на Кавказе открыто восставали против России чеченцы. К этому примешивается проповедь софт этих политических агентов Турции. Софты появлялись в нашем отечестве и во время последней славяно-турецкой борьбы; их воззвания всегда были рассчитаны на возмущения наших татар. Нам известны наконец два воззвания турецкого правительства приглашающие к возмущению Российских мухаммедан; одна из этих прокламаций обращена к командирам турецкого флота и предписывает им следующий образ действий: «Берега, на которые должен напасть вверенный вашему начальству флот, составляют важнейшие позиции неприятеля. Каждый камень, каждый ком земли были приобретены там некогда кровью тысячей мучеников (!!) и, не смотря на то, неприятель господствует на этих берегах. Крепости, выстроенные на них, мешают нам подать руку нашим единоверцам, страдающим (?!) под московским игом (!!!..) Цель действий нашего флота, стоившего нам столько жертв, должна быть направлена к тому, чтобы с помощью Всемогущего овладеть этими крепостями. Коль скоро они будут в нашей власти, тогда мы можем протянуть руку нашим единоверцам, которые соединясь с нами, снова получат свои законные права, которых они лишены теперь (!!..). Дай Бог, чтобы турецкое знамя опять развевалось в скором времени в той области, которая принадлежала нам»⁴³⁰. Другое воззвание, тоже рассчитанное на возмущения татар, обращено к татарам Крыма и к горцам Кавказа: «Жители Крыма и Кавказа! Настал удобный случай и решительный день. Прокламация, с которою наш падишах обратился к нашим морякам, касается также вас. Желание его величества состоит в том, чтобы освободить вас от ваших гонителей (!!..), врагов нашей веры и родины. Слушайтесь этого священного приказа и ожидайте императорского флота. Да окажет Аллах помощь мухаммеданскому народу»⁴³¹.

* * *

Мы изложили происхождение, учение и влияние священной войны мухаммедан. Мы показали, что мухаммеданское учение о войне с неверными образовалось под влиянием характера арабов и обстоятельств жизни Мухаммеда; и что главное влияние на происхождение этого учения имел Мухаммед, развивавший его соответственно обстоятельствам своего времени. Мы представили отношения мухаммедан к немухаммеданам. Далее, мы изложили самое учение о войне с неверными по Корану и законоведению и привели подлинные постановления мухаммеданского закона о войне из двух кодексов Кодури в тексте и переводе. Эти постановления по своему содержанию весьма близко сходны с изучаемыми в современных мухаммеданских школах России постановлениями шаригата о войне, изложенными в «Мухтасаре», изданном Казем-Беком. Наконец, мы проследили влияние войны на историю христианской церкви, на жизнь мухаммедан завоевателей, на жизнь побежденных иноверных народов и вообще на жизнь всех иноверных немухаммеданских народов. После этого ни у кого из читателей нашего сочинения не должно быть сомнения относительно того, что у мухаммедан есть до настоящего времени учение о священной войне... Мы нарочно говорим об этом, потому что мухаммедане решаются уверять, что у них нет более учения о священной войне, что если это учение и было прежде, во время Мухаммеда, то это обусловливалось стеснительными обстоятельствами его и имело временное значение. Факты современной политической жизни Турции доказывают противное. В настоящее время в Турции, в один из недельных дней, т.е. в одну из пятниц прошлого Мая, формально объявлена священная война⁴³², султан принял титул «защитника религии»⁴³³, а другие мухаммеданские государства присвоили ему титул газы, т.е. воителя за мухаммеданскую веру⁴³⁴.

Составил Е.Н. Воронец, бывший студент Московской Духовной Академии учебного курса 1866–1870 г.

Введение

Родина и колыбель мухаммеданства, страна впервые подробно и точно описанная только современным нам английским ученым путешественником Пальгрэвом, – Аравия, – кроме живого интереса для христианских народов, как место совершения многих важных и с детства христианам дорогих священно-библейских сказаний, – представляет еще весьма много интересного и вообще по тому великому значению, которое неоднократно приходилось иметь ей в исторических судьбах даже и европейского мира. Но, не смотря на это, до описания ее Пальгрэвом, Аравия с ее жителями и духовным религиозным их миром чрезвычайно мало или неверно была известна европейцам.

После кратких и отрывочных священно-библейских сказаний об Аравии, сведения о ней, сообщенные Европе древними греческими и римскими писателями, или произвольны, не верны и баснословны, или очень неточны⁴³⁵. Со времен арабского лжепророка Мухаммеда и калифов история Аравии несколько хотя и проясняется, но страдает сильным, доходившим до лжи, пристрастием мухаммеданских писателей,⁴³⁶ и при том проясняется не надолго, потому что с падением арабского калифата, Аравия снова обособляется, замыкается в самое себя, и опять перестает быть доступною для Европы.

Нового времени исследователи Аравии Кастрен, Нибур, мало знавший арабский язык,⁴³⁷ – Жан-Луи Буркгардт, неточно и неверно описавший арабов – бедуинов, их жизнь и общественное состояние Аравии,⁴³⁸ – Вельштедт и Валлин, занимавшиеся преимущественно топографическими изысканиями,⁴³⁹ и все прочие ученые европейцы, путешествовавшие на восток до 1863 года, посетили только одни окраины и побережья обширного аравийского полуострова, большею частью уже потерявшие чисто арабский характер⁴⁴⁰, и сведения о жизни Аравии черпали более из чуждых уже арабскому духу и племени источников. – Только даровитейший питомец Оксфордского университета, Вилльяй Джифорд Пальгрэв, первый из европейцев последних столетий проехал чрез всю Аравию и, прожив более года в центральных ее областях, первый непосредственно и всесторонне изучал мухаммеданство – религию арабов и жизнь их во внутренних, сохранивших свою народность, областях Аравии⁴⁴¹. В виду вышеизложенного, это последнее обстоятельство вместе с превосходным знанием Пальгрэвом арабского языка, восточных нравов и быта, – приобретенным путем долголетней жизни его в Сирии, близ границ Аравии, также вместе с блестящими его способностями и учеными познаниями, с его живою, христианскою любовью к человеку и к изучению людей⁴⁴², все это делает опытно-психические наблюдения и свидетельства Пальгрэва чрезвычайно важными и преимуществующими пред всеми у европейцев доселе имевшимися сведениями об аравийских арабах и о мухаммеданстве, преимущественно для них же составленном в Аравии.

С другой стороны, при настоятельной миссионерской и государственной потребности изучения и обличения мухаммеданства у нас, в России, а также вследствие крайней ограниченности у нас числа знатоков арабского языка и при скудости отечественной литературы по мусульманству, для большинства русских исследователей Ислама и обличителей религиозно-государственных заблуждений миллионов русских мухаммедан, в интересах не только полноты его изучения, но и практического воздействия, влияния на мусульман, – неизбежным является знакомство с трудами по мухаммеданству западных его исследователей, много уже занимавшихся его разработкою, определением его свойств; – в этом-то отношении свидетельства Пальгрэва представляются еще более важными и необходимыми. В западной литературе по мухаммеданству большею частию встречаются и даже в новейшее время еще господствуют⁴⁴³ такие произвольные, ложные представление в мухаммеданстве, которые стараются уверить, например, что «Мухаммед в глазах и не мухаммедан может (пожалуй) быть сочтен (истинным) Посланником Божиим»⁴⁴⁴. Подобные антихристианские симпатии, почитаемых и носящих высокие звания западных ученых писателей, предательски силятся возвысить арабского лжепророка Мухаммеда даже над самим Мессиею, Господом Иисусом Христом, Спасителем мира. Только одни из ученых этого направления, проповедующие путями окольными, косвенными такие ложные и нечестивые понятия, прямо, не уничижая христианства, признаются, что удерживаются от прямого сравнения лжепророка Мухаммеда с Господом Иисусом потому только, что «нам (христианам) трудно судить Христа, так как мы ослеплены (обольщены) Им»⁴⁴⁵. Другие же, восхищаясь воображаемою разумностью и естественностью мухаммеданства, прямо говорят, что: «Вместо Бога вочеловечившогося, Мухаммед прославляет (проповедует) Бога воплощенного в Коран-книгу, прогрессивное учение которой никогда не падет ни от влияния европейского просвещения⁴⁴⁶, ни от усилий окружающих его вер»⁴⁴⁷. Похвальным отзывам этих мухаммеданствующих лжеученых христиан не достает только одного: прямого открытого призыва христиан отправиться в Мекку и Медину для поклонения лжепророку Мухаммеду и воскурения пред его гробницею фимиама. И многие подобного антихристианского духа сочинений, как видно даже из приводимых здесь подстрочных указаний⁴⁴⁸, стали издавать у нас в переводе на русском языке. Мало того, что мухаммеданское население вашего отечества в одной Европейской России, численностью превышающее пять миллионов, укрепляли еще так недавно во враждебном нашему христианскому отечеству мухаммеданском фанатизме и возбуждали против христиан, разными противорусскими мерами и насильственным, обязательным употреблением печатных крайне христианству враждебных, Корана и прочих⁴⁴⁹ зловредных мусульманских книг, – так вот теперь еще на нашем родном русско-христианском языке в среду уже самого русского населения стали проводить и распространять как будто истинные, и учеными исследованиями подтверждаемые, восхваляемые грустные мысли этого антихристианского направления западных ученых, твердящих, что лжепророк Мухаммед был «могучим, великим гением, – что есть что-то разительное и высокое в той светлой (? – кровопролитной!) дороге, которую его восторженный дух пробил сквозь запутанный лабиринт противоположных вер и диких (?)⁴⁵⁰ преданий,⁴⁵¹ – что по строгой справедливости беспристрастная (?!) история не может иметь об Мухаммеде другого мнения, как только благоприятного (?!)... как о вдохновенном гении.., которого учение достойно похвалы, величайшего и самого законного уважения, истинно, здраво и безукоризненно»⁴⁵². – Но не то свидетельствует фактическая действительность но ученым же и непосредственным исследованиям арабиста Пальгрэва. Книжно, теоретически не менее антихристианствующих западных ориенталистов теоретиков, знающий мухаммеданство⁴⁵³, и единственный исследователь Ислама на его родине среди арабов в настоящем его виде, Пальгрэв решительно и настойчиво утверждает, что «Мухаммеданство» – учение чудовищное и нечестивое, парализует все, чего оно не убивает... Представляя и самый мрак не лишенным света, – продолжает Пальгрэв, (христиане) защитники мухаммеданства в (западной) Европе воспылали к Мухаммеду таким восхищением, которое удивило бы и его самого. Мухаммеданского «посланника Аллаха» они преобразили в воображаемого друга человечества (филантропа) XIX века; Коран (его) они признали пятым Евангелием. Положения частные, исключительные выдают они за начала, одушевляющие все дело Мухаммеда... Но простые смертные должны бы представлять предметы такими, каковы они на самом деле (в действительности), а не такими, какими желали бы они их видеть»⁴⁵⁴.

Важность этого исследования Пальгрэва сознана и светскою русскою ученою литературою. И вот появляется в текущем году на русском языке «перевод с английского подлинника этого знаменитого путешествия. Издана книга эта у нас журналом, величающим себя «научным и критико-библиографическим «Знанием». Но замечательно и весьма характерно особенно то, как и в каком содержании(!) передают нам это исследование наши Петербургские «научные и критико-библиографические» публицисты?!.

Без всяких пояснений и оговорок, будто его «перевод с английского» вполне и несомненно верен с подлинником, ― Знание начинает с того, что пропускает, утаивает от знания читателей его издания все крайне важное, хотя и краткое (всего пять страниц), предисловие самого Пальгрэва к этому его путешествию по Аравии. А именно в этом-то предисловии Пальгрэв и настаивает на том, что главнейшая цель обнародования этого его исследования есть восстановление истинного понятия о нравственном, общественном и религиозном состоянии арабов, и об мухаммеданстве, исповедуемом многочисленным большинством восточных народов. Вот подлинные об этом слова Пальгрэва:⁴⁵⁵ 1) «Чрезвычайно важно иметь верные понятия и приобресть точные познания об народах, которых течение событий с каждым днем все более приближает к нам (европейцам), и которых участь Провидение, кажется, передало в наши руки. Мнения, которые в ходу в Европе об восточных народах, к сожалению, вообще ложны и преувеличены;... до сих пор (в Европе) не давали себе отчета ни в элементах силы Аравии, ни в началах разрушения, которые могут быть причиною ее погибели... Путешественники (европейские), под влиянием своих народных предрассудков и слишком переполненные своими собственными мнениями, не могли здраво оценить нравственное и умственное состояние чужестранных народов и ограничились одним внешним (над ними) наблюдением; с другой стороны поэты однообразную жизнь востока покрыли блестящими красками своего восхищенного воображения. Все же мои усилия были направлены к разъяснению этого заблуждения и к представлению нравственного, политического, общественного и религиозного состояния арабского парода в его истинном свете... только второстепенное внимание уделял я (собственно физическим) явлением природы... Исследования, соображения, которые я представлю, приложимы не только к населению Аравии, но также и к другим восточными народам, которых они могут лучше понять, потому что Египет, Сирия и даже Анатолия, Курдистан и Персия подверглись влиянию арабского духа. И тот, кто хорошо будет знать причины благосостояния и разорения Аравии, получит полную возможность понять непрерывные превращения Оттоманской империи и азиатских государств. Кроме того такой образ исследования покажет в действительной, основной сущности это странное измышление человеческого разума – мухаммеданство, или выражаясь точнее исламизм, и даст возможность несомненно, осязательно верно познать его результаты. На этот-то предмет (то есть на мухаммеданство) я в особенности и призываю внимание тех, которые на востоке и на западе расположены слепо веровать (меккскому) лжепророку, или пристрастно почитать Мухаммеда». – Познакомить современно-просвещенного Петербургскою критико-библиографическою литературою читателя с религиею описываемого народа, в особенности хотя бы даже только в косвенную пользу христианства и во вред мухаммеданству, как это находится в путешествии Пальгрэва, – современно научный журнал «Знание» считает недостойным себя и своего горделивого титула, и чтобы свободнее расправиться по своему произволу со свидетельствами Пальгрэва о состоянии религиозном, выпускает со всем все его характерное предисловие.

Оставаясь верным своим мухаммеданствующим началам перекройки на свой лад знаменитого путешествия по внутренней Аравии, «Знание» и далее в своем русском его издании пропускает все замечательные свидетельства Пальгрэва о религиозном состоянии арабов и все то, что обнаруживает вредность мухаммеданства⁴⁵⁶. Насколько много сделало «Знание» подобных произвольных пропусков, в особенности в описании религиозного и нравственного состояния, ясно уже из того, что в имеющемся у меня, например, французском переводе с английского этого путешествия Пальгрэва два тома, в которых семьсот семьдесят пять (775) страниц, а в русском издании Знания всего только четыреста тридцать четыре (434), то есть, почти только половина; форматом же и количеством строк и букв в строках оба эти издания равны.

При самом издании «Знанием» этого путешествия нет никаких оговорок и объяснений вышесказанным издательским действиям научного «Знания». Но достаточно находится пояснений перекройки и обрезки «Знанием» этого путешествия Пальгрэва в книге № IX, месяца Сентября 1873 года ежемесячного журнала «Знание». Там в статье, никем не подписанной, под общим заглавием: «Картины из жизни исторических и не исторических народов», и под заглавием: «Роль исламизма в истории», – в также лживом во многом очерке происхождения мухаммеданства «Знание» между прочим говорит⁴⁵⁷, что «Мухаммед впервые установил (!?) соединенную Аравию; благодаря ему, в нравственной жизни его соотечественников произошло замечательное превращение (!? по словам Знания к лучшему)... Вместо упреков Мухаммеду за то, что он не сделал более этого, нам следует удивляться тому, что он сделал так много (?!). Его история есть лучший пример того, какое влияние может оказать отдельное лицо на все человечество. Этот человек один создал славу своего народа и распространил его язык на половине земной поверхности. Слова, которые он говорил теснившейся около него толпе двенадцать веков тому назад, изучаются теперь учеными в Лондоне, Париже и Берлине и поклонниками его в Мекке, Медине, Константинополе, Каире, Феце, Тимбукту, Иерусалиме, Дамаске, Бассоре, Багдаде, Бухаре, Кабуле, Калькутте и Пекине, в степях средней Азии, на островах Индийского архипелага, в странах еще неотмеченных (!) на наших картах, в оазисах безводных пустынь, в темных (!) деревнях, лежащих на берегах неизвестных (!) рек. Все это было делом самого Мухаммеда»... – После таких и подобных варварских языком и темных понятиями тирад заимствованных научным «Знанием» из источников еще не отмеченных в литературе и лежащих на полках, никому из простых смертных, исключая «Знания», неизвестных книгохранилищ, – на странице 44 этой статьи современно-научный журнал «Знание» важно возвещает: «Нам остается оценить современное значение исламизма и решить, какие шансы развития и распространения он имеет в будущем. Мы последуем здесь знаменитому путешественнику по Аравии Джиффорду Пальгрэву, которого английские критики, правда, упрекали в пристрастии к Востоку, но опровергнуть не могли». – После всего этого следовало бы ожидать, что «Знание» изложило пропущенные им в его издании путешествия Пальгрэва сведения сообщенные этим знаменитым исследователем Ислама об религиозном состоянии мухаммеданского востока и о значении Ислама, – на следующих за этим заявлением страницах. Но в действительности нигде не указывая ни одной страницы исследования Пальгрэва, которым оно решилось следовать, научное «Знание» уверяет, например, на странице 48 этой своей статьи, будто: «Настоящей основой мухаммеданского мира является земледельческая промышленность». – Но Пальгрэв совершенно напротив свидетельствует, что: «Меккский пророк объявил в точных выражениях, что те, которые занимаются земледелием, отказываются от посещения их ангелами: «Ангелы не посещают дома, в которых находится соха», говорит Мухаммед своей возлюбленной Айше, и слова эти не нуждаются в толкованиях»⁴⁵⁸. – Далее на стран. 50 «Знание» говорит: «Ислам для жителя востока заменяет все идеалы и стимулы европейских народов. Он делает его архитектором, поэтом, философом, скульптором, живописцем и воином». – Но Пальгрэв опять совсем на оборот этому свидетельствует, что: Мухаммед имел глубокое омерзение к скульптуре и к живописи. С неумолимою строгостью он осудил их и всеми силами старался внушить мусульманам святое отвращение к этим осквернительным украшениям... Те, которые предаются науке, делаются еретиками, – Пророк (Мекки) объявил это в точных выражениях. И (например) Турки появились в мир только для ниспровержения и разрушения; их мертвящее дыхание погасило светоч искусств и литературы»⁴⁵⁹. – Еще например, на стран. 50–51 Знание опять, будто следуя Пальгрэву, говорит: Сельское (мухаммеданское) население Турции, – самой самостоятельной (1?) и сильной представительницы исламизма, – должно довольствоваться исключительно интересами скудной жизни своей среды, в которой единственным источником всякого рода сообщений о происходящем за пределами их узкого мира и всяких нужных для них научных сведений служат муллы или имамы. Сравнение социального, нравственного и даже политического положения этих поселян с положением других, не мусульманских народов очень часто было бы не в пользу последних и укрепляло бы в первых привязанность к своей родной религии», то есть, к исламизму. – Но Пальгрэв напротив неоднократно доказывает многими подобными, указываемым Знанием, сравнениями, что: «Упадок духа и способностей, развращение нравов, воина извне, раздор во всех видах внутри, опустошающие семью, общество и государство; судорожные волнения фанатизма, сменяемые беспечным онемением, кратковременное благоденствие пред страшными, продолжительными разрушениями, – такова картина, представляемая историею племен мухаммеданских... Некоторые и достойные писатели, обманутые встретившимися им благими исключениями, впали в странную ошибку; они прославили Коран (Мухаммеда) за добродетели, которые существуют вопреки его влиянию, они восхвалили исламизм за результаты, которые напротив происходят от противодействия его правилам; одним словом они приняли за закон редкие неправильности, они смешали причину и начало с тем, что есть именно их отрицание. Справедливость требует признать, что в странах мусульманских то, что достойно похвал, есть дело стремлений враждебных исламизму, между тем как гнусные пороки, слишком часто оскверняющие лучшие природные качества и жилище каждого малейшего частного человека в странах пораженных лжеучением Корана, суть неизбежные произведения повреждения, порожденные унизительным игом и рабством мухаммеданского вероучения... Пальгрэв свидетельствует также, что уклонение мухаммедан от Ислама скорее всего могло произойти именно чрез сближение с христианами, чрез сравнения мухаммеданства с христианством, и опасность поглощения, разрушения мухаммеданства грозила всего более со стороны христианства. «История мухаммеданских аскетических братств и тайных мистических сект, появившихся (и появляющихся) после Мухаммеда, достаточно показывает, сколько раз мухаммеданство готово было распасться, разрушиться от проникновения в него христианских идей»⁴⁶⁰. На той же стран. 51 статьи «Роль исламизма в истории», Знание говорит еще также, что: «Исламизм войска (мухаммеданского) находится в большом соответствии с первоначальным смыслом поучений пророка; в нем более самоотверженности, более идеализма. – Пальгрэв же везде доказывает, что этот смысл поучений лжепророка Мухаммеда «безнравствен, безжизнен, чудовищно-нечестив, гнусно-развратен, разрушительно мертвен.» Наконец, например, на стран. 63–65 Знание также совершенно, противоположно свидетельствам Пальгрэва объявляет, что: «Сто лет тому назад положение (мухаммеданствующей) Турции было несравненно печальнее, настоящего. Все грозило тогда гибелью исламу; на горизонте собралось множество разнородных враждебных сил, и блеск мусульманского полумесяца казался совершенно померкшим... Среди турок, туркменов, курдов, арабов и мавров – уважение к Корану ослабело, и Мекка начинала терять свое значение;... мечети были в развалинах и почти не видали богомольцев, а публичные школы, где должны были преподаваться магометанские догматы и законы, влачили жалкое и бедное существование. По-видимому, наступило время полного затмения эмблемы мусульманства. Но теперь по прошествии ста лет, мы видим иную картину. Теперь положение дел изменилось: новые общественные школы возникают повсюду... В прежнее время главное место в них было отдано европейским языкам, всеобщей истории, математике, естественным наукам и т.п.; эти школы одинаково посещались детьми магометан и христиан, и главным назначением их было сблизить подрастающее поколение с народом (каким это?!?...) и идеями запада. Это было 20 или 15 лет тому назад. В настоящее время из ста детей, посещающих эти школы, мы едва найдем одного христианина... Европейские языки и европейские науки исчезли из этих школ; они вполне проникнуты исламизмом... В армии и во всех отраслях государственного управления мусульманский элемент постепенно вытесняет христианский. Мусульманский дух (выше показано какой бесчеловечный и разрушительный) усиливается в армии... В тоже время с каждым годом возрастает число богомольцев, посещающих священные места Ислама; движение это главным образом обязано увеличений ревности к вере. Это возрождение чувствуется во всех слоях общества и во всех народностях: турках, туркменах, курдах, арабах и проч. Имя Ислама является наcтолько связующим, что пред ним должны (?!) умолкнуть все различия сект и учений, и часто самые еретические секты сливаются с самыми правоверными магометанами»... – Но множество точных описаний действительности в путешествии по внутренней Аравии Пальгрэва, как например на стран. 15, 66, 119–123, 148, 158, 219, 280 тома 1-го и стран. 51, 52, 78, 79, 37, 40, 41, 42, 199 220, 234 тома 2-го, свидетельствуют совершенно противоположное⁴⁶¹. – Всю же статью свою об исторической роли и современном значении «Ислама», в которой «Знание» по его научным уверениям следует будто Пальгрэву, оно заключает на стран. 65–66 следующею тирадою: «Припоминая все сказанное нами, мы должны придти к заключению, что какие бы несовершенства и недостатки ни заключал в себе Ислам, его нельзя признать лишенным жизненности». – После вышеозначенных достоинств и практических заслуг, приписанных Знанием «Исламу», заключение это еще слишком скромно. Но чтобы достигнуть и его, хотя бы только на страницах своего критико-библиографического журнала, «Знание» приписало Пальгрэву не принадлежащие ему мнения об Исламе и пропустило подробные подлинные свидетельства о нем Пальгрэва, потому что все они совершенно противоположны вышеуказанным мыслям «Знания». И против самого заключения «Знания» Пальгрэв неоднократно и настойчиво свидетельствует и доказывает, что: «исламизм по своей природе неподвижный, бесплодный, оледенелый, лишен жизни, не допускает никакого видоизменения, никакого развития, – он мертвая буква. Христианство жизненно,.как его Бог, а мухаммеданство напротив, не может улучшать, давать рост и развитие, потому что оно мертвенно... Между христианством и мухаммеданством та великая разница, которая отличает деятельность от бездействия, любовь от эгоизма, жизнь от окаменения»⁴⁶².

Итак, если английские критики не могли, по словам «Знания», опровергнуть свидетельства Пальгрэва об мухаммеданстве, за то Петербургское научное и критико-библиографическое «Знание», к глубокому стыду и прискорбию русской научной литературы, дважды нахально оболгало этого знаменитого, глубоко-христианского, ученого ориенталиста. Ловко прикрывшись уважаемым и на западе авторитетом Пальгрэва в весьма важном и для всего христианского мира вопросе об мухаммеданстве «Знание», как построчно уже показано выше, мало того, что оболгало Пальгрэва в 1873 году, выдав чуждые противоположные Пальгрэвовым понятиям об Исламе за его мнения, – оболгало его еще и в текущем 1875 году изданием замечательного его путешествия по внутренней Аравии под точным именем «перевода с английского», но утаив, пропустив в нем свидетельства Пальгрэва, доказывающие крайнюю безнравственность и чудовищность мухаммеданства, как религии, и глубокую вредность, разрушительность его, как учения и учреждения не только религиозного, но нераздельно и политического, государственно-гибельного. Но помимо чрезвычайной неприличности такого обманывающего образа действий «Знания», как органа именующего себя «научным и критико-библиографическим», вышеозначенное его мухаммеданствующее направление является весьма вредным еще в особенности в настоящие дни в нашем искони христианском отечестве, как органа именно русской печати, русского отечества. Припомните, что в одной только европейской России более пяти миллионов мухаммеданствующих инородцев, которых Ислам до сих пор держит в упорном отчуждении от всего русского. Мухаммеданская ересь у нас и ныне составляет, – по всеобщему свидетельству русских ее исследователей, – главное звено, посредством которого инородческо-мухаммеданское население в России составляет в государстве религиозное, враждебное в России, государство, которому подчиняется вся жизнь этих инородцев, их деятельность и направление⁴⁶³. Но фанатичное мухаммеданство у нас не довольствуется еще и этим, а всеми силами явной и тайной систематичной энергической пропаганды старается привлечь и привязать и всех прочих русских инородцев к своему суеверию, быту и политическо-государственным азиатским симпатиям, крайне враждебным всему русскому. Обильное мечетями и школами, сильное, стойкое фанатичным единодушием своих последователей и многочисленностью своего духовенства в России, мухаммеданство даже и по официальным сведениям «является (у нас и теперь) не столько в качестве религии терпимой, которой подобает смирение, сколько в качестве религии воинствующей и постоянно стремящейся к новым завоеваниям»⁴⁶⁴. Поэтому-то именно в настоящие дни отступничество даже крещеных инородцев от русского христианства во враждебное всему русскому мухаммеданство проявляется с особенною силою и продолжает все увеличиваться⁴⁶⁵ в приволжских областях восточной России. И при таких-то обстоятельствах, и при вышеизложенном распространении в переводе на русском языке антихристианского духа и направления сочинений об мухаммеданстве западных научных поклонников лжепророка Мухаммеда – Петербургскому, авторитетному·для провинций, именно как Петербургскому, научному изданию (еще слава Богу, не смеющему прямо и открыто) действовать хотя-бы даже и косвенно, как действует «Знание», в пользу мухаммеданского, крайне христианству и России враждебного, лжеучения весьма неодобрительно и вредно. Духовному и светскому правительству Русскому и без того чрезвычайно трудно справляться с лукавою и разрушительною антирусскою пропагандою мухаммеданства; историческо-народный символ всего русского – православное христианство и без того достаточно отсутствует содержанием в большинстве современного заправляющего нашего общества, литературы и даже в школе и жизни. Зачем же литература и научная русская действует теперь в лице «Знания» так противно законному историческому духу русского народа и государства?!.. Ведь не может же и не должно не знать научное и русское «Знание»·, что христианство и церковь христианская всегда были для русского народа и жизни животворным и самым дорогим основным началом, высшим и самым любимым идеалом. В этом идеальном начале уже десять веков черпала Россия все истинно-высокое для своей величественной духовной жизни: и любовь к человечеству, и любовь к Царю и отечеству, и истинное просвещение, и несокрушные силы для борьбы внешней и внутренней с препятствиями к осуществлению этих светлых ее стремлений. Этот источник любви, света, силы и величия искони был неиссякаем, как неиссякаем Сам истинный Бог христианский; из поколения в поколение каждый русский черпал из дивного этого источника, сколько мог, и доблестно, по мере сил, исполнял свои гражданские задачи. А ведь христианство и церковь христианская, как всесодержательный и неисчерпаемый идеал, отвечающий на все потребности души человеческой и в особенности истинно-русской души, – те же в России и теперь, как были и древле, в первобытной их чистоте, величии и содержании. Только современное руководящее обыностранившееся наше общество, кроме одного внешнего обрядового общения с христианскою русскою церковью, стало теперь чуждаться этого мощного древне-русского начала, стало избегать и бояться искреннего внутреннего общения с русскою христианскою церковью, и вместо этого требует ныне от нее самой безусловной покорности современным шатким и ограниченным только утилитарным стремлениям и разрушительным западным понятиям. Но жизнь, десятивековая величественная историческая жизнь русского народа указывает и требует истинно-русского самобытного, созидающего и животворного начала – религии христианской. Зачем же литература не фельетонная, а научная русская литература, между прочим и вышеуказанными антирусскими, антинаучными действиями «Знания», – не только потворствует незаконным противонародным стремлениям обыностранившейся части нашего общества, но даже и сама еще силится увлечь общество русское в нечто иное, чем требует русская жизнь, призывает к воззрениям и учениям враждебным истинно-русскому духу и к индифферентизму религиозному и нравственному?... Дух жизни народа русского есть дух консервативный, хранящий предания, любящий прошлое своей старины, и сколь ни кажется он слабым в настоящие дни лихорадочной у нас деятельности, однако далеко еще не иссяк, еще жив и не замедлит отрезвить истинно-русское общество и тогда-то оно, сознав всю вредность антирусского направления и действий «Знания» и подобных ему действующих изданий, единодушно заклеймит их органами России чуждыми, нерусскими; – нельзя быть русским, не нося в себе духа истории государства русского, духа великой жизни народа русского, духа и деятельности христианской ревности!... Наконец, и наука истинная искони сознавала и признает теперь, что в ряду занимающих человека вопросов не должны быть чужды его вниманию вопросы религиозные. Это по существу дела самые живые, самые содержательные и самые важные для человека вопросы. Так что, действуя в этих вопросах так лукаво и лживо, как действует в них, по вышеприведенным указаниям, Петербургское современно-научное «Знание», – приличнее приложить ему к себе и эпитеты, выражающие его антихристианские, антирусские направления и действия, а не называться чуждым его духу деятельности именем «научного» журнала, как оно горделиво и обманчиво это делает теперь. Наука, наука истинная, добросовестная, – не только дело, но и слово великое и профанировать его не следует; это будет иметь вид личности...

Восстановление истинного понятия об мухаммеданстве и об нравственном и религиозном состоянии аравийских арабов⁴⁶⁶, составляет главную цель замечательного сочинения Пальгрэва «Une année de voyage dans l’Arabie centrale» – а я в нижеследующем очерке излагаю обнаруженные Пальгрэвом в разных местах его труда, характеристические черты коренных основ учения арабского реформатора седьмого века по Рождестве Христовом, лжепророка Мухаммеда и его последователей, современных нам мухаммедан, – черты вполне раскрывающие всю чудовищность и вредность мухаммеданского мировоззрения, а также и отношение религиозных и бытовых начал мухаммеданства к христианству.

По всем вышеизложенным причинам и обстоятельствам в православно-миссионерском отношении у нас очерк этот является весьма важным, особенно в настоящее время, – время оживленного возбуждения давних и часто не удававшихся стремлений духовного и светского русского правительства просветить и обрусить многочисленных восточных инородцев мухаммедан нашего отечества. Люди сторонние к обрусению и христианскому просвещению мухаммеданствующих инородцев и знакомые слишком поверхностно, не достаточно и только издали с этим трудным и многосложным вопросом, злоупотребляют гласностью и часто⁴⁶⁷ несправедливо сваливают всю вину безуспешности этого святого дела только на местных лиц, непосредственно в нем действовавших, и ныне ревностно действующих. Многие другие у нас еще до сих пор считают мухаммеданство, если не либеральным, то все-таки безвредным учением, почему, извращая действительность, стараются обществу и правительству внушить живое расположение к мухаммеданству и несочувствие к соответственным этому гибельному лжеучению противодействиям. А нижеследующий очерк фактически раскрывает, как мухаммеданство само в себе, по основам своего мировоззрения, полно сильных элементов, крайне враждебных христианскому просвещению и даже всякому европейскому государственному строю. Для того же, чтобы верность мыслей Пальгрэва была еще более очевидною, там, где он говорит об общих Основах и характеристических понятиях мухаммеданства, я с одной стороны добавил их буквальным текстом из соответствующих мест Корана арабского лжепророка Мухаммеда, а с другой – в подстрочных примечаниях я поместил свидетельства многих прочих почтенных исследователей Ислама, которые и повсеместными практическими последствиями применения этих понятий мухаммеданства вполне подтверждают справедливость Пальгрэвовых об нем свидетельств.

Орел. 1875 год.

* * *

«Ce qu’il nous importe de savoir en ce moment, c’est l’idée dominante, la pensée mère de laquelle découle le systéme entiers la clef de voûte en un mot du Mahometisme tel que Mahomet l’avait concu et que ses disciples l’ont compris».

«L’antipathie profonde de Mahomet contre le christianisme, le désir de lui creer une opposition éternellements durable, de tracer une ligne de démarcation entre ses disciples et ceux de Jésus, ont été les véritables motifs qui ont inspiré sa conduite... En un mot, mettre sa religion et ses disciples en désaccord complet avec le christianisme et les chrétiens, tel fut le but principal de Mahomet, et il réussit parfaitement à l’atteindre».

W. G. Palgrave.

Исходная мысль учения основателя мухаммеданства, – Мухаммеда сына Абдаллы, – существенно, ― основное начало, коренное понятие, на котором зиждется, которым проникнуто мухаммеданское вероучение, заключается в кратких словах мусульманского Корана: «La Ilah ilia Allah»⁴⁶⁸, то есть «Нет другого Бога, кроме Аллаха»⁴⁶⁹.

Замечательные эти слова, находящиеся не только в каждой главе, но почти на каждой странице мухаммеданского Корана и повторяемые так часто на востоке и везде всяким мусульманином, имеют гораздо более обширное значение, чем придают им обыкновенно европейцы-христиане. Слова эти отрицают в Боге не только всякую множественность по существу и в лицах, устанавливают не только просто единство Божие, но на арабском языке слова эти содержат в себе еще и тот смысл, что один только Бог есть деятель всего существующего, единственная действующая сила вселенной, в которой кроме Бога и нет иной силы, иного начала, и что все творения, как духовные и разумные, так и вещественные – от архангела до самомалейшей частицы какой-нибудь пыли, – вполне только страдательны, не имеют никакой свободы, суть только слепые орудия Бога⁴⁷⁰. Положение: «La Ilah ilia Allah» вкратце, сжато выражает всю систему мухаммеданства, которую, за недостатком более точных определений, можно назвать «пантеизмом силы»⁴⁷¹, потому что, по ее учению; вся деятельность заключается собственно только в Боге, который только один есть действительный ее двигатель, всецело ее поглощающий, так как все остальное, всякое дело, всякий предмет, каковы бы они ни были, все прошедшее; настоящее и будущее вселенной заранее неизменно предопределено мухаммеданским Богом и вполне зависит исключительно только от Его безусловного и произвольного предрешения: «Нет ничего тайного на небесах и на земле, что бы ни было записано в явной (небесной) книге (предвечных предопределений Бога)» – уверяет лжепророк Мухаммед в Коране⁴⁷².

Этот единый свободный двигатель вселенной по отношению ко всем своим творениям не знает иного побуждения, кроме произвольной, себялюбивой собственной воли, и в свободное распоряжение сотворенных он не дает ничего, потому что и деяния и способности, которыми они как будто располагают, существуют только в нем одном. Ничего же и не принимает он от своих творений, так как, чтобы они ни совершали, делают они только чрез него, только по его определению⁴⁷³. Отсюда опять один только Бог есть причина всякого созидания и разрушения; всякого благочестия и заблуждения, добра и зла, которые сами по себе безразличны потому, что в подобном учении безусловного, кроме одного только Бога, нет, не существует ничего, а все видоизменяется сообразно только одному произволу единого всепоглощающего самодержца – Бога: «Кеmа yeshao», то есть – предметы таковы, какими угодно Богу, чтобы они были⁴⁷⁴ – утверждает Коран. Как в мире физическом, – продолжает он, – так и в мире существ разумных и духовных распоряжается один только Бог и при том совершенно произвольно, только «как хочет», делая только «что хочет». «Вещай, – объявляет мухаммеданский Бог Мухаммеду, ― вещай: всякое дело зависит от Бога.... Сердцам совратившихся с истинного пути Бог повелел совратиться. Бог вдохнул безумие и благочестие. Бог заблуждает, кого хочет, и направляет, кого хочет». – Для геенны мы (то есть Бог) сотворили великое число гениев и людей: у них сердца, которыми они ничего не понимают; у них глаза, которыми они ничего не видят; у них уши, которыми они ничего не слышат. Они как скоты и заблуждаются даже еще больше скотов.... Бог заблуждает того, кого хочет, и ведет того, кого хочет, на путь правый.... Он заботится о направлении на путь. Если бы он захотел, то направил бы всех.... Есть такие, которых Бог направил, есть другие, кои определены на заблуждение. Бог не направляет более того, кого заблудил... Если бы мы (то есть Бог) захотели, то дали бы всякой душе свое направление пути, но Мое неизменное слово было такое: Я наполню геенну людьми и гениями вместе!.. Все происходит от Бога... Убиваете их (неверных, то есть не мухаммедан) не вы, а Бог. Когда бросаешь копье, не ты бросаешь – это – Бог»!... твердит Мухаммед в Коране⁴⁷⁵. Поэтому между всеми сотворенными существами и предметами нет и не может быть никакого ни различия, ни превосходства, – все равно порабощены, все глубоко унижены. Все и люди суть только слепые орудия единственно действующей Аллаховой самопроизвольной силы, которая употребляет их для разрушения или созидания, для служения истине или заблуждению, для распространения благосостояния или страдания, – не сообразно их отдельным, частным, особенным свойствам и наклонностям, а просто случайно только потому, что такова произвольная воля мухаммеданского божества⁴⁷⁶.

Отсюда же естественно следует, что действия, почитаемые людьми хорошими или дурными, похвальными или порочными, мухаммеданством признаются совершенно безразличными; сами по себе они не заслуживают ни вознаграждения, ни наказания, ни похвалы, ни порицания⁴⁷⁷; они не имеют иной силы, иного значения, как только тех, какие придает им произвольная прихоть всемогущего мухаммеданского тирана. В такой системе вероучения ни награда вечными прелестями рая, ни кара ужасными муками ада, вполне независимы ни от заслуг, ни от преступлений⁴⁷⁸. И единственным непростительным существенным грехом признается только противное словам: «La Ilah ilia Allah», то есть только посягательство на безусловное единодержавие Бога, присоединение к Богу Сына, помощников, товарищей, оказывание творению почестей равных с Богом; «Бог не простит, что к Нему присоединили других богов; Он простит другие грехи, кому захочет», – объявляет Коран⁴⁷⁹. Один только грех умаления самодержавия божества глубоко возмущает мухаммеданского Аллаха, все же прочие, посягающие не на него, как-бы велики и ужасны ни казались, – воровство и предательство, лжесвидетельство и даже убийство, – все ничтожны, ко всем им Бог Ислама «милостив и милосерд», лишь бы только его собственное право произвольного безусловного единовластительства оставалось неприкосновенным, исправно было провозглашаемо⁴⁸⁰.

При всем этом однако мухаммеданский Бог не бесстрастен. Неизмеримо, безусловно самовластный, в одном только самом себе содержащий всю свободу и силу вселенной, он все-таки завидует своим слабым творениям, страшится, чтобы они не присвоили себе преимуществ его самодержавного всемогущества. Поэтому он скорее жестоко наказывает, чем награждает, охотнее определяет всякую скорбь и печаль, чем посылает радость, более разрушает, чем созидает. Только себялюбивый и самодовольный Бог Ислама любит тешиться, наслаждаться частым язвительным напоминанием своим тварям, что они только ничтожные рабы Его, презренные Его орудия; Он любит давать им чувствовать, как велико Его могущество пред их бессилием, как несравнима Его мощная, свободная воля с их тщетными желаниями⁴⁸¹. Надменный, злострастный, угрожающий людям страшными наказаниями, Бог мухаммедаиский «мстителен» – твердит Коран⁴⁸².

Не смотря на всю крайность и неизмеримую полноту своей исключительности, несравнимости и безусловности, не имея ни сына, ни товарища; ни советника, этот чудовищный бог не менее однако мертвен, пуст и скуден для самого себя, как и для всех прочих существ⁴⁸³.

Таковы характеристические черты существенно-коренного понятия Ислама о Боге, о мире, и о человеке, понятия, служащего основанием всей системы именно того истинно-мухаммеданского вероучения, которое проповедовал самозваный Аравийский лжепророк Мухаммед сын Абдаллы. И сколь ни чудовищны, сколь ни омерзительны существенно основные черты мировоззрения такого вероучения, они вытекают однако из каждой страницы мухаммеданского Корана. Читавшие и внимательно обдумывавшие арабский его текст, – арабский потому, что переводы все более или менее изменяют (к лучшему) его подлинный, действительный смысл, – должны согласиться, что всякая строка, всякая черта выше представленного гнусного образа заимствована из Корана – книги почитаемой мусульманами святою⁴⁸⁴. Конечно и Коран не вовсе лишен некоторых довольно чистых и высоких положений, именно там, где Мухаммед, забывая о чудовищных видениях и мнимых откровениях, о своем воображаемом пророчестве, говорит свободным человеколюбивым языком простого, истинного араба. Но выше в кратком очерке характеристических черт коренных основ мировоззрения истинно-мухаммеданского вероучения выставлены только главные черты существенно-основного его начала; о положениях же Корана частных, случайных, противных обще-основному его началу, не упомянуто именно потому, что они составляют исключения в мухаммеданстве, второстепенны и парализуются фатальным: «La Ilah illa Allah»⁴⁸⁵.

Нельзя однако также умолчать, оставить без внимания тех из второстепенных положений мировоззрения мухаммеданского вероучения, которые направлены в нем именно против христианства и которые имеют целью установить твердую и очевидную преграду между истинно-Божественным учением Христа Спасителя и суеверием аравийского лжепророка, – внушить мухаммеданам самое сильное отвращение к христианам и сделать последователей Ислама недоступными для христианства⁴⁸⁶.

Щедро одаренный чуткою, тонкою сметливостью лжепророк Мухаммед хорошо видел, что из известных ему и распространенных в Аравии религиозных учений, опаснее всех для измышленного им суеверного учения было христианство⁴⁸⁷. Уклонение, переход мухаммедан к совершеннейшим, истинным понятиям, естественнее, скорее всего мог произойти именно чрез их сближение с христианами, и опасность поглощения, разрушения как мухаммеданства, так и самостоятельного единства Аравии грозила более всего со стороны именно христианства⁴⁸⁸. Поэтому Мухаммеду для охранения измышленного им учения нужно было с одной стороны внушить своим последователям твердое, всегда присущее убеждение, что как его учение одно совершенно и истинно, так и исповедующие оное верные ему, только одни угодны Богу, одни достойны внимания; а с другой – как можно более обособить, отдалить мухаммедан и мухаммеданство преимущественно от христианства. Если необходимо было воздвигнуть между этими двумя учениями неодолимую преграду, установить непримиримую разность, очевидную притом во всех обстоятельствах, во всех подробностях даже обыденной жизни, – необходимо было внушить к христианству такое отвращение, которое способно бы было предохранить мухаммедан от всяких дружественных и тесных сношений и сближений с христианами⁴⁸⁹.

Для достижения этой цели на каждый час каждого дня установляется множество молитв и обрядов, непрестанно напоминающих последователям лжепророка существенно основные характеристические черты мировоззрения исповедуемой ими религии. Все формулы, произносимые во время этих религиозных обрядов должны были выражать сущность основного мухаммеданского догмата в сжатом и поражающем образе; все они должны же были проникать, воодушевлять мусульман и твердым убеждением, что мухаммедане составляют Богом избранный, Самим Богом просвещенный народ, вероучение которого совершенно несравнимо и несовместно ни с одним из прочих, заблужденных⁴⁹⁰. La ilah ilia Allah! «Молитесь, молитесь Богу. Наблюдайте строго молитву. По окончании молитвы, еще подумайте о Боге стоя, сидя или лежа. La ilah ilia Allah! Как только будете в безопасности, совершите молитву. Повторяй имя Господа твоего и предайся Ему совершенною преданностью. La ilah ilia Allah ! Молитесь часто Богу и будете счастливы. Молиться Богу важная обязанность. La ilah ilia Allah! – твердит Коран. «Направлением для верующих, – продолжает Мухаммед, – служит (только) Коран, (который есть) божеский закон, лучшее небесное слово, свет для людей, сама истина. La ilah ilia Allah! Бог возвысил Ислам выше всех вер. Следуйте ему (одному) и не следуйте многим путям из страха, чтоб не совратиться с Божьего. La ilah ilia Allah!»⁴⁹¹. С вышеприведенною же целью все верные мухаммеданскому суеверию ежегодно по пяти раз собираются вместе на молитвы общественные, или вернее даже официальные. И этому религиозному обряду дан вид военного строя, странно поражающий наблюдателя. Когда видишь в мечети или под открытым небом толпу мухаммедан, собравшихся для исполнения общественных обрядов их вероисповедания, то представляется, что пред глазами будто отряд войска, командуемый опытным (сержантом) урядником – имамом⁴⁹².

Для удержания же мухаммедан в полном обособленном единодушии и на поле сражения также, как в мечети, и для придания им стойкости, крепкой силы внешней, – сама война отожествляется, сливается в одно с религиею Ислама. Ghazou – ожесточенная, фанатичная война против неверящих мухаммеданству ревностно внушается последователям Мухаммеда, как одна из первых священных обязанностей, как необходимое условие их независимого религиозного и народного существования⁴⁹³. Вся вселенная поэтому делится на двое: мир Ислама (Дар-уль-Ислам), обнимающий все мусульманские государства, и· – мир войны (Дар-уль-харб), заключающий все народы, не исповедующие Ислама, в отношении которых Мухаммед предписывает своим последователям вести войну до тех пор, пока они примут Ислам или подчинятся теократической власти мусульман. К Священной войне против немусульман мухаммедане обязаны употреблять все усилия, как посредством личного участия, так денежных пособий, советов и тому подобных действий. Идти против неверных должны все, даже и рабы и женщины, не испрашивая дозволения своих господ. Крайность этой кровавой обязанности доводится мухаммеданами до того, что, например, хотя сыну воспрещается прямо убивать своего отца немухаммеданина, тем не менее мусульманский закон обязывает его занять отца своего так, чтобы Он был убит другим, т.е., сын должен тайным предательством лишить отца своего жизни⁴⁹⁴. Всякое же сближение, дружественная мировая сделка с немусульманами строго запрещается. La ilah ilia Allah! О верующие! – заповедует Коран, когда вы встретите неверных (немухаммедан), убивайте их везде, чтоб сделать из этого большую резню, покуда они не сделаются мусульманами. Неверные те, которые говорят, что Мессия, Иисус, сын Марии, Бог. Искушения неверных хуже, чем военная сеча. Составляйте союзы только между собою; неверные непреминут развратить вас. Не призывайте неверных к миру, не избирайте друзьями жидов и христиан. Сражайтесь с ними, покуда не будете страшиться искушения и поклонение будет только единому мухаммеданскому Богу. Сражайтесь за Ислам – религию Бога и Он осыплет вас благодеяниями, вы будете счастливы, а если не будете сражаться с ними, то Он поразит вас страшным наказанием. Убиваете же их (немухаммедан) не вы, а Бог; когда бросаешь копье, не ты бросаешь, это Бог. La ilah ilia Allah!⁴⁹⁵.

Для более верного сосредоточения и усиления всей деятельности мусульманской на двух вышеприведенных, практических религиозных обязанностях, Мухаммед строго запрещал всякие общественные удовольствия и забавы, которые влекут людей в собрания помимо священно-военного и молитвенного, проклинает всякие общественные развлечения, которые способны рассеять мысли, ослабить фатальный фанатизм мухаммеданский, осуждает даже всякие общественные беседы, которые имеют предметом не Бога⁴⁹⁶. И наконец для полнейшего обособления мухаммедан и убеждения их в ни с чем несравнимом превосходстве всего даже светского мусульманского, – и весь государственный и общественный строй мухаммеданский на веки неизменно освящается, признается частью самой религиозной системы, объединяется, нераздельно сливается с вероучением⁴⁹⁷. Основанием мусульманского права не только духовного, по и всего государственного, мирского и руководством всех действий мухаммедан даже и в частной их жизни признается один только Коран. Судить мухаммедан и решать все их споры и недоумения предписано только по одному Корану, содержащему изъяснение всех вещей, служащему направлением, и объясняющему все споры. Те, которые не будут судить по книге Божией (Корану), неверные. Вы (мухаммедане) народ превосходнейший из всех, какой когда либо появлялся между людей; вы приказываете то, что благо и запрещаете то, что дурно. То, что вы делаете, устраивает Бог. La ilah ilia Allah!⁴⁹⁸

С другой стороны для сильнейшего отвращения мухаммедан от христианства и христиан, и для постоянной очевидности всей непримиримой разности даже и в обыденной жизни между ними и мировоззрениями их вероучений, большая часть житейских отношений, занятий и предметов освященных христианством, лжепророк Мухаммед сильно осуждает, строго запрещает, или до того изменяет, подделывает к скотской мусульманской чувственности, что христианские учреждения становятся для мухаммедан отталкивающими и чуждыми⁴⁹⁹. Так, брак в виде именно нерасторжимого единобрачия, возведенный христианством на высшую духовную степень таинства⁵⁰⁰, установленный по христианскому вероучению Самим Богом⁵⁰¹ еще в раю, и потом освященный присутствием и первым чудотворением Богочеловека в Кане Галилейской⁵⁰², – брак, служащий изображением великого, таинственного союза Бога-Спасителя с людьми в церкви⁵⁰³, – этот досточтимый, возвышеннейший и святейший человеческий союз⁵⁰⁴, унижается, оскверняется и даже вовсе разрушается Мухаммедом чрез введение в него многоженства, при безграничном наложничестве, и полной свободе и легкости брачных разводов⁵⁰⁵. Множество детей, оторванных от их родителей, отсутствие мирной, единодушной семейной жизни, бесчисленные братоубийства, нечестивые кровосмешения, и всякие гнусные пороки являются необходимым последствием мухаммеданских учреждений в сожитии, в отношениях мужчины с женщинами. Тот, кто будет иметь терпение проследить нечестивую и кровавую историю мухаммеданских царствовавших родов, узнает, увидит в ней верный пример омерзительных узаконенных страстей, оскверняющих почти всякий род в странах, имевших несчастие быть опутанными чувственными измышлениями Корана Мухаммеда⁵⁰⁶. Даже сам лжепророк, страшась гибельных последствий необузданной чувственности, и предвидя грустную участь множества порожденных ею покинутых сирот, советует своим мусульманам: свели вы боитесь (!?) быть несправедливыми к сиротам, не женитесь более как на трех или четырех женщинах (т.е. за раз). (Но) верующим нет преступления жениться на женах (даже) своих приемышей, после развода с ними, и на женщинах (еще замужних, которые попадут в их руки, как невольницы. Счастливы верующие, которые ограничивают свои плотские наслаждения своими женами и невольницами (количество которых безгранично). La ilah ilia Allah!⁵⁰⁷ Так брак христианский, брачные понятия и отношения в высоком смысле христианском, стараясь сделать чуждыми своему последователю, Мухаммед заменяет в своем вероучении соблазнительным, более легким и потворствующим чувственности, узаконенным удовлетворением половым страстям, похоти мужчин, для чего требуется неравный по достоинству человек – женщина, а покупаются или ловятся в плен просто соответствующие самки, – даже нечто ниже самок. Самки у многих⁵⁰⁸ животных почитаются, уважаются более, чем женщины мухаммеданством, об которых Мухаммед от имени Бога возвещает, будто «мужчины (все вообще) выше женщин. А ваши жены – ваше поле. Ходите, – продолжает Коран, на ваше поле, как хотите. Вы побраните их, когда боитесь неповиновения; отдалите в сторону от ложа, бейте их (жен). Если вы желаете, переменяйте одну жену на другую, только не отнимайте у той, которой вы отказали, мехр (садук т.е. деньги или вещи, за которые получил мужчина женщину для плотского сожития). Если же кто разведется со своею женою три раза (этого мало!!), ему не позволено взять ее (опять), только покуда она выйдет за другого, и когда этот в свою очередь разведется с нею. Не произойдет никому из них никакого греха, если они (опять) сойдутся, (опять будут расходиться и снова сходиться, как не все даже звери)!! Вы имеете в своем пророке превосходный (!) пример, пример для всех, которые надеется на Бога; таков закон Бога. La ilah ilia Allah⁵⁰⁹!·Так заключает свои любимые, похотливые измышления лжепророк аравийский Мухаммед!

Далее, из того же самого желания отдалить и отвратить мусульман от христиан и от возвышенного и опасного для чудовищного мировоззрения Ислама христианского вероучения, Мухаммед запретил своим последователям употребление вина. В самом деле, вино было не только терпимо Христом Спасителем, но даже облечено возвышенным религиозным характером. Большая часть христианского мира глубоко чтит в нем предмет, служащий в таинстве причащения изображением Св. Крови Господа Иисуса Христа и видимым знаком постоянного, спасительного, таинственного общения человека с Богом. Из этого таинственно-религиозного употребления виноградного сока вытекает и его общественное значение между христианами, сделавшими вино символом просвещения, дружбы, единения народов, обществ и семейств. Мухаммед, хорошо зная это, объявляет (все от имени Бога же) вино нечистым, запрещает употребление и этого особенно распространенного, любимого и священного у христиан предмета, как гнусное, вредное измышление злого духа тьмы⁵¹⁰. «О верующие! La ilah ilia Allah! вино, азартные игры, статуи и гадание по стрелам, мерзости, придуманные сатаною: сатана желает возбудить между нами ненависть и недружелюбие чрез вино и игры, и удалить вас от воспоминания о Боге и молитве. Удержитесь от них и будете счастливы. Повинуйтесь пророку (Мухаммеду) и берегитесь. La ilah ilia Allah! Кто преступит его законы, будет предан страшному мучению, подвергнется мщению Бога, а Бог верно могуч и мстителен⁵¹¹, – стращает лжепророк.

Далее опять в противоположность христианству, которое первых своих Апостолов берет с лодки моря Галилейского и покрывает бесчисленными флотами океан, – арабский лжепророк запрещает мореплавание и отвращается от торговли, фанатичною своею исключительностью и нетерпимостью парализуя высокое стремление людей к общению и деятельности: La ilah ilia Allah! Men nezel elbahra morreyteni fkad kefer», то есть: «Неверный тот, кто дважды выедет в море», – утверждает Мухаммед⁵¹².

Ни чем иным, как все тем же отвращением от христианства нельзя лучше объяснить осуждение Мухаммедом скульптуры и образов, украшений и принадлежностей, столь свойственных, по свидетельству церквей греческих и армянских, восточному христианству⁵¹³. С неумолимою жестокостью уничтожив их и запретив их употребление, лжепророк старался внушить мусульманам сильнейшее отвращение и к этим образным христианским напоминаниям священного, также как и к музыке, причисленной к вредным выдумкам духов тьмы для погибели человечества⁵¹⁴. Колокола, которыми призываются христиане к божественной службе, осуждены Мухаммедом также не потому, чтобы звуками их нарушался сон ангелов, как уверял он, но все потому же, что они были в общем, почетном употреблении при богослужении христианском. Лжепророк запрещает даже молитву в первые часы по восходе солнца и в предшествующие его захождению, конечно очень мало заботясь о рогах сатаны, видных будто бы в это время на горизонте, но все для той же во всем разности с христианами, которые посвящали этой части дня обедне и вечерне⁵¹⁵.

Наконец Мухаммед не удерживается и от прямого выражения своей боязни влияния христианства и своего ревнивого желания возможно более разобщить, отдалить и отвратить от него мусульман. Под угрозою лишения покровительства Божия, он запрещает мухаммеданам всякие близкие дружественные отношения с христианами. «О верующие, – заповедует он, – не избирайте друзей между неверными! Берегитесь сидеть с неверными, иначе вы сделаетесь подобны им, а Бог соберет вместе в геене лицемеров и неверных. Верьте только тем, которые следуют вашей (мухаммеданской) вере. La ilah ilia Allah! О верующие, – убеждает Мухаммед, – не избирайте друзьями жидов и христиан, они друзья одни другим. Тот, кто примет их за друзей, кончит сходством с ними, а Бог не будет путеводителем нечестивых. La ilah ilia Allah⁵¹⁶.

Итак, по мировоззрению вероучения лжепророка Мухаммеда только три предмета – безусловная всесовершенная покорность предопределению чудовищной религии в совокупности всего множества мухамеданских обрядов и исключительных их религиозных понятий, – война за эту религию, как единственно существенные две обязанности, и наконец – плоть женщин, приниженных более, чем самки у животных, как единственная законная забава и развлечение, – должны поглотить всю деятельность, наполнить все существование, всю жизнь мухаммеданина. Но только сражаться и молиться, только молиться и сражаться, да еще валяться в грязи развратной, скотской чувственности, этого может быть достаточно для поглощения сил солдата только на время войны и только для временного в мирные дни тела фанатика мусульманина⁵¹⁷. По миновании же борьбы, по охлаждении яростного религиозного усердия, что будет оживлять и воодушевлять силы духа, утомленного войнами и невольным безусловно-обязательным, страдательным выполнением предопределенных, деспотом-божеством религиозных предписаний и обрядов, а в конце концов пресыщенного распутством?... Не любовь свободная, возвышенная, святая христианская, – потому что в мухаммеданстве она осквернена, уничтожена⁵¹⁸, – не задушевные, дорогие христианскому сердцу, узы семейные, – которые разрушены в Исламе безграничным наложничеством, многоженством и частыми разводами; – тем более не живые общественные собрания, невинные игры, развлечения, считаемые у мусульман кознями, ловушками самого сатаны, даже не земледелие, потому что если заняться земледелием, то тебя, твой дом перестанут посещать ангелы, сказал Мухаммед своей возлюбленной Айше; – даже не торговля, потому что вести торговлю значило бы посягать на преимущества завистливого божества деспота, которое само ревнует о пропитании вселенной; – наконец и не наука, потому что, если будешь заниматься наукою, то будешь признан еретиком: Мухаммед объявил это прямо⁵¹⁹.

Напрасно думают, будто преобразования, в духе смягчения, возможны при положительных и ясных определениях Алкорана и Ислама: вы, новые реформаторы, можете поставить иной принцип, совершенно чуждый Исламу, но это будет прямое отрицание самых коренных уставов Мухаммедова учения. Ниспровергайте Ислам, но не говорите, что вы развиваете недосказанные положения в его же духе; издавайте гюльханейские грамоты, но не утверждайте, что ваша реформа в видах Ислама законна: скажите нам сначала стихи Алкурана или преданий, на которых вы основываетесь, или, в крайнем случае, покажите пример из первых времен мусульманства; мы же со своей стороны знаем знаменитое изречение лжеучителя: «всякое нововведение есть противуобычие, а всякое противуобычие – заблуждение, а всякое заблуждение (ведет) в огнь адский. Действуя таким образом в отношении к Исламу, по крайней мере сознайтесь, что вы действуете против смысла Ислама. Но мы знаем, что откровенные сознания не в вашем духе, что вы боитесь новых веххабитов... Ложь носит наказание в себе самой⁵²⁰.

Каковы же плоды мировоззрения мухаммеданского вероучения? – Лучшим пробным камнем систем служат их следствия, их влияние; «сам поклонник сообразен тому, что он обожает», – говорит одна арабская пословица. И действительно упадок духа, развращение нравов, война извне, раздор во всех видах внутри, в быту домашнем, общественном и государственном, судорожные волнения фанатизма, сменяемые беспечным онемением, кратковременное благоденствие пред странными продолжительными опустошениями, – такова мрачная картина, представляемая историею племен мухаммеданских.

Образцовая страна Ислама, государство чудовищных идей и мнимых блаженств·Корана, царство Вагабитское внутри Аравии представляет поражающий пример разрушительного действия мухаммеданства⁵²¹. Там начала мировоззрения Мухаммедова вероучения господствуют уже более века, вне всякого постороннего влияния, со строгою, последовательною точностью и с настойчивою силою воли, которыми так щедро одарены именно арабы – неджасцы. – По плодам узнается дерево, и если бы кто еще противился осуждению богопротивного мировоззрения Корана, то практические последствия, порожденные им в особенности во влиятельном и религиозном центре, в столице Вагабитов, должны окончательно и совершенно убедить его в справедливости, взгляда Пальгрэва на Ислам, в крайней вредности и чудовищности мухаммеданства⁵²².

Но и кроме этого новейшего свидетельства о плодах мухаммеданства преимущественно на его родине, куда, на какие страны, бывшие опутанными разрушительными сетями Ислама, мы ни посмотрим, – «мы видим, что история отметила мухаммеданство печатью осуждения⁵²³: страны, некогда цветущие и обитатели этих стран, где царствует исламизм, теперь пали до последней крайности, и внимательное изучение показывает, что именно исламизм был причиною медленной гибели и падения целых народов и довел эти страны до такого безотрадного положения. И ныне нельзя сказать ни об одной стране, находящейся под владычеством мусульман, что она отличается цветущим положением. В начальном отечестве рода человеческого, в древней Халдее, в странах между Тигром и Евфратом теперь все пустыня, все безлюдно; земледелия мало, городов мало, да и те бедны и в жалком положении, сел нет; люди блуждают, не зная о своих предках, и с каждым днем все ближе и ближе к состоянию дикарей. Все эти великолепные и многолюдные города, о которых нам говорит история, их многочисленное народонаселение, образованное и богатое, которое еще оставалось до средних веков, теперь исчезло совершенно!... А в современной нам мусульманской империи, например Турецкой «огромные пространства богатой и плодоносной земли, в которой путешественники еще немного лет тому назад с удивлением созерцали роскошное изобилие природы и восхищались красотой волнующихся нив, плодовитых оливковых и тутовых деревьев, в настоящее время безмолвны, как могила. Жители все вымерли; деревья погибли; некогда плодоносные поля превратились в бесплодную песчаную пустыню, и эта земля, щедро одаренная благостью Создателя, обречена на бесплодие и запустение вследствие прихоти и греховности человека. Посещая вновь места своих прежних странствований, путешественник не увидит более приятного зрелища, представлявшегося его глазам лет шесть тому назад; но вместо того его поразит дикая пустыня, не сохранившая ни малейшего признака дорог, в которой он принужден будет отыскивать свой путь по кипарисам покинутых кладбищ, молчаливо оплакивающих исчезнувшие с лица земли деревни. Нет почти ни одного города в империи, где бы целые предместья, на памяти людской кипевшие жизнью и оглашавшиеся криками детей, не сделались теперь совершенно безлюдными: один квартал – вследствие смертности, господствующей между турками, другой – вследствие избиения христиан. Такая именно участь; постигла Смирну; то же самое постигло Дамаск; то же зрелище представляется в окрестностях Ефеса, и оно же наводит грусть на путешественника, молчаливо блуждающего по необитаемым улицам Никеи. Повсюду, где только турок поставил свою ногу, трава не растет более, он несет с собой запустение. Когда спрашивают причину этого, по неволе отвечаешь: причина этого в ложной религии... И эта религия, которая в Турецкой империи, в Персии, в Индии, в северной Африке, в Египте, – везде производит тоже самое действие, и от которой можно ожидать постепенного истребления уже доведенных ею до крайнего падения народов, ее исповедующих⁵²⁴, – эта всеразрушающая, чудовищная, человеконенавистная религия в нашем православно-христианском отечестве, в наши человеколюбивые дни снова является наступательною и по-видимому одаренною распространительною силою. Обильное у нас мечетями и школами, сильное, стойкое фанатичным, единодушием своих последователей и многочисленностью своего духовенства «мухаммеданство является не столько в качестве религии терпимой, которой подобает смирение, сколько в качестве религии воинствующей и постоянно стремящейся к новым завоеваниям⁵²⁵. Несколько-миллионное мухаммеданское население европейской России не довольствуется терпимостью христианско-русским правительством его вредного суеверия, но, составляя фанатичною обособленностью своей религиозно-бытовой жизни в русском государстве крайне враждебное христианской России же разрушительное государство, всеми силами постоянно стремится отвлечь от христианства и всего русского и привязать к убийственному мухаммеданству целые населения крещеных восточных инородцев русских. «Оказываясь сами косными и упорными в заблуждениях своей религии, мухаммедане, сверх того, стараются совратить в нее инородцев, принявших христианство, и употребляют для этого все средства систематической пропаганды»⁵²⁶, весьма сильно развитой не только в муллах, но и в каждом последователе Ислама»⁵²⁷. ― Вот то крайне важное обстоятельство, ― важное не только с религиозной, но и с государственной точки зрения, ― на которое необходимо обратить особенное внимание всему православно-русскому обществу чтобы мертвенное мухаммеданское лжеучение не оказывало в нашем искренне христианском отечестве фальшивой жизненности какой бессильно оно даже в государствах мусульманских. И, как зловредное мухаммеданство поддерживается у нас особенно всеобщим единодушно деятельным отношением к нему и стоянием за него именно всех его членов, всех мухаммедан, ― так пора и нам русским христианам противостоять ему всем посильно. Пора родное нам дело христианского просвещения иноверцев нашего отечества признать делом всех нас, а не сваливать его только на духовенство с правительством. Пора нам вспомнить, что это святое дело, составляя всеобщую духовно-нравственную нашу обязанность, необходимо требует дружной противодеятельности мухаммеданству непременно всех вместе русско-христианских элементов, как церковных и общественно-народных. Мухаммеданство сильно и разрушительно, как смерть и зло, но в наших руках сила несравненно более мощная и более крепкая, русско-христианская, животворная сила вечной жизни и добра, сила Христова, сила единого истинного, всесильного христианского Бога!