Миссионерский противомусульманский сборник
Выпуск 16

Читая Коран, много раз приходится встречаться с такого рода выражениями Мухаммеда, будто его учение подтверждает то, что́ ранее открыто было «людям Писания», только люди эти не умели удержать в чистоте и неприкосновенности открытую Богом истину, внесли в священные книги свои вымыслы, и таким образом в писаниях их много ложного. Коран затем и ниспослан через Мухаммеда, чтоб восстановить утерянную чистоту веры и знания; те книги, которыми пользуются иудеи и христиане не имеют ни малейшего значения и авторитета отчасти уже потому, что отжили свой век, а еще более потому, что злонамеренные люди исказили их¹. Очевидно, Мухаммед, хотя и не ясно, по слухам только, знал однако, что в обществе иудеев и христиан в его время различались два рода священных, религиозных книг, о достоинстве и значении которых велись между разными партиями долгие и упорные споры. Действительно, в век Мухаммеда наряду с подлинными, каноническими книгами Ветхого и Нового Завета, в обществе иудеев и христиан могли вращаться и книги иного рода, позднейшего происхождения. Исторически известно, что к концу VI века по Р. Хр. явились уже и имели большой успех все главные произведения, так называемой, апокрифической литературы, как иудейской, главным литературным памятником которой должно считать Талмуд, так и христианской, памятниками которой, между прочим, были разные апокрифические евангелия. Разномыслия и споры между разными религиозными обществами о достоинстве вновь явившихся книг подали Мухаммеду достаточный повод отрицательно отнестись ко всем книгам «людей Писания» и стать таким образом в глазах, по крайней мере, своих последователей лицом авторитетным и как бы вполне независимым от постороннего влияния. Но насколько это удалось Мухаммеду, ясно показывают нам его коранические рассказы. Сравнивая сказания канонических книг свящ. писания с кораническими рассказами об одних и тех же лицах и событиях, мы приходим к тому справедливому выводу, что составитель Корана безотчетно, детски-доверчиво увлекся теми «пустыми баснями», за которые сам же осуждал неверных, и всю ложь апокрифических иудейских и христианских книг внес в свой Коран или целиком, или в самой неумелой переделке, так что во всех рассказах Корана истинными можно найти только разве одни имена и самые общие черты жизни выведенных в рассказах библейских лиц, что́, если угодно, и можно будет назвать библейскою основою в Коране.

В мухаммеданской истории Иосифа вполне отобразились только что указанные характер и направление всех коранических рассказов о библейских лицах, а потому, при разборе ее, мы постараемся прежде всего указать библейскую основу в кораническом рассказе об этом патриархе, потом укажем те отступления от библейского рассказа, какие сделал Мухаммед под влиянием многих других, мутных источников своего пророческого откровения, дабы тем яснее можно было видеть, что изложенная Мухаммедом история, действительно, по сравнению с библейской, может быть названа в своих подробностях «одною из неизвестных повестей»², и далее, что эпитет ее – «подтверждение открытого до нее»³ вполне может остаться за нею, при сравнении всего ее содержания с талмудическими и апокрифическими сказаниями. После более или менее подробного разбора коранического рассказа о патриархе Иосифе, с точки зрения его отношения к библейскому рассказу, после указания ближайшей связи этого рассказа с подобными же талмудическими и апокрифическими рассказами, нашею целью будет также показать, насколько этот «лучший из рассказов»⁴ удовлетворяет общей цели рассказов Мухаммеда о пророках, именно – представить назидательные примеры для людей рассудительных⁵.

При разборе коранической повести⁶ об Иосифе, мы не будем ограничиваться изложением содержания только коранического рассказа и указанием в нем отступлений от библейского сказания; для нас имеет несравненно больший интерес проследить: как библейская идея, искаженная уже в Коране, выразилась в других мухаммеданских религиозных книгах, с претензией на название книг, назначенных для религиозно-нравственного назидания всех детей Ислама. Сам Мухаммед чувствовал особенное расположение к рассказам о древних пророках и последователям своим завещал как можно чаще обращаться к этого рода рассказам⁷. «Вследствие этого совета Мухаммеда своим последователям, – говорит автор исследования мухаммеданского учения о пророках, Η.П. Остроумов, – священно-исторические рассказы о пророках распространились в массе мухаммедан всех стран и времен с разными дополнениями и вымыслами, основывающимися на преданиях первых последователей Ислама, самовидцев Мухаммеда, и таким образом увеличились в отношении своего объема, так что в настоящее время в мухаммеданском мире существуют целые тома, содержащие в себе исключительно рассказы о древних пророках, праотцах и святых мужах Ветхого и Нового Завета. Рассказы эти, как бы в подтверждение изречения Корана 12 гл. 111 ст., читаются набожными мухаммеданами и мухаммеданками в назидание своего ума и сердца»⁸. Принимая во внимание то простое обстоятельство, что толковое чтение и понимание Корана для большинства мухаммедан составляет почти исключительную редкость, тогда как чтение и, нужно сказать, отличное усвоение книжек религиозно-нравственного содержания, каковы рассказы о пророках, – книжки различных изданий и авторов, – составляет едва ли не общее, обыденное явление в среде мухаммеданского населения, мы позволяем себе думать, что возможно близкое знакомство с этими назидательными книжками и их критический разбор должны иметь в глазах миссионера едва ли не большее значение, чем простое знакомство с кораническими рассказами. Поясним это. Коран, при всех своих литературных прелестях, при высоких достоинствах своего языка⁹, не доступен, не понятен для огромного большинства чтителей Ислама. Исключение в этом случае падает, конечно, только на долю людей, специально занимающихся наукой и носящих почтенное название, на простом татарском языке, мулл, всё же остальное верующее общество остается в жалком неведении своей вероучительной книги: перевод Корана на живой, разговорный язык мусульманских народов безусловно запрещен. Эту-то, по-видимому, незаменимую потерю мухаммедане стараются вознаградить своею страстною привязанностью к чтению других, – помимо Корана, – религиозных книг, где то же учение Корана изложено в более доступной форме; кроме того чтение это может доставить приятное развлечение для благочестивых слушателей, желающих укрепить свою веру и вынести назидательные уроки из описаний жизни древних праведников. Нужно видеть, чтоб иметь сколько-нибудь ясное представление о том, с каким глубоким, сосредоточением вниманием следят за каждым словом чтеца-рассказчика благочестиво настроенные лица слушателей, с какою полною верою ловят и принимают эти слушатели каждое слово священного рассказа! В самом деле, обращая внимание на содержание этих религиозно-назидательных мусульманских книг, нельзя не сознаться, что они, действительно, должны иметь большой успех среди той невежественной массы, какою является перед нами мухаммеданское население различных сел и местечек нашего обширного края. В книжках этих всё, от первого до последнего слова, проникнуто исключительным духом мухаммеданства: все ветхозаветные праотцы, пророки, праведники действуют здесь, как истые мухаммедане. Они строго почитают того же Единого Аллаха, соблюдают те же обряды, употребляют те же приемы и держатся тех же обычаев, что составляет существо веры и жизни и их – позднейших сынов Ислама. Понятное дело, всё это с первого же раза подкупает самолюбие фанатика мухаммеданина, и он с живым интересом для себя лично старается, по возможности, подробно усвоить весь священный рассказ и, при случае, не замедлит поделиться своим знанием с собратом мухаммеданином.

Но круг влияния этих не безынтересных по своему содержанию, книжек не ограничивается одною мухаммеданской средою, а выступая за пределы мухаммеданской семьи, он, мало-помалу, начинает захватывать в свои сети известную область и христианского мира, – мы разумеем крещеных инородцев татар. Поставленные самой природой в соседство с мухаммеданским населением, наши крещеные инородцы невольно поддаются тому внешнему давлению, какое оказывают на них близкие по языку и происхождению родичи – мухаммедане. Благодаря успешной пропаганде мухаммедан, крещеные татары в простоте сердца становятся ревностными слушателями тех же назидательных книжек, какими довольствует себя и мухаммеданский мир. Здесь, под личиною религиозного назидания в сердца слушателей вкрадывается, незаметно для них самих, предрасположенность к мухаммеданству; предрасположенность эта растет и крепнет в крещенине по мере скопления в голове его большего и большего запаса религиозных рассказов чисто мухаммеданского характера, так что крещенин, увлекшийся священными мухаммеданскими рассказами сначала единственно только из благочестивых побуждений, не подозревая в этом ничего предосудительного для себя и гибельного для своей веры, в конце концов, по жизни и религиозным убеждениям, становится ничем не отличным от мухаммедан.

Это одна сторона в вопросе важности и значения мусульманских книг религиозно-нравственного содержания, – есть еще другая сторона, не менее первой важная в религиозно-воспитательном отношении. Всем мальчикам и девочкам мухаммедан нашего края, с первых же пор их ученической жизни, поставлено как бы в непременную обязанность проходить свою школьную скамью не иначе, как через прочтение и более или менее отчетливое усвоение этих ходячих мухаммеданских четь-миней. Здесь книжки эти в научном и воспитательном отношении имеют то же самое значение, что в наших школах преподавание свящ. истории, или вообще Закона Божия.

Теперь само собой понятно, насколько должно быть важно для миссионера более или менее близкое знакомство с содержанием и общим характером мухаммеданских книг с религиозно-нравственным направлением. Если где, так именно здесь скорее всего можно указать на всю несостоятельность мухаммеданского вероучения и на зыбкие, плохо устойчивые его основы, – притом же не нужно забывать, что в рассказах этих всегда передается чисто-кораническая идея, она только представляется здесь в более округленной, законченной форме, выработанной, конечно, по плану и мерке литературных знаменитостей мухаммеданского мира.

* * *

История еврейского народа, как изображается она в свящ. книгах Ветхого Завета, дает нам ясное представление о тех взаимных отношениях, в каких еще в самые отдаленные времена находились два родственные по происхождению и близкие по месту жительства народа древнего мира: евреи и родичи их идумеи или, что тоже, наватеи и измаильтяне¹⁰, населявшие северную и западную части аравийского полуострова. Во времена славы и могущества, когда видимо Господь помогал своему народу в лице мудрых и благочестивых его правителей, иудейское царство оказывало огромное влияние на судьбу этих арабских племен и народцев. Идумеи вынуждены бывали прекращать свои, обыкновенно хищнические, набеги и волей-неволей становились даже на некоторое время в подданство и зависимость от иудейского царя¹¹. Но как скоро положение дел в Иудее менялось к худшему, прежние данники иудеев арабы-идумеи тотчас же разрывали свой, вынужденный необходимостью, союз и наносили иудейскому царству удар за ударом, один чувствительнее другого. Так, во время царствования Иорама, сына Иосафатова, царя иудейского, идумеи, бывшие до сего времени в подданстве у иудейского царя, «выступили из под руки Иуды¹², как замечает св. Библия, и поставили себе особого царя», и хотя, по словам той же хроники, Иорам поразил на этот раз идумеян¹³, но восстановить над ними своей прежней власти и заставить их признать над собою верховное господство иудейского престола он не мог, «ибо «возбудил Господь против Иорама дух иноплеменников и арабов: сопредельных к эфиопам. И они пошли на Иудею, и ворвались в нее, и захватили всё имущество, находившееся в доме царя, также и сыновей его, и жен его; и не осталось у него сына, кроме Иоахаза (Охозии), меньшего из сыновей»¹⁴. Весьма вероятно, что здесь под именем арабов обобщены некоторые племена, родственные идумеям (если только не сами же идумеи) или даже близкие к ним, по соседству владений, в союзе с которыми идумеи и решились отомстить за понесенное ими от Иорама поражение и, во чтобы то ни стало, возвратить свою независимость. Писатель хроник, по-видимому, подтверждает это предположение, потому что, и после того как он сказал уже о поражении идумеян Иорамом, всё-таки повторяет: «однако выступил Едом из-под рук Иуды до сего дня»¹⁵. Те же арабские племена, что беспокоили Иудею во дни Иорама, должны были в царствование Озии смириться и снова признать свою зависимость от иудейского царя¹⁶, но во времена Неемии, при возобновлении и постройке стен иерусалимских, аравитяне опять выступают в качестве врагов иудеев и препятствуют им в этой постройке¹⁷.

Таковыми представляются в наших свящ. книгах взаимные отношения евреев к аравитянам и обратно. Нетрудно заметить, что в указанных местах писания постоянными врагами иудеев представляются мелкие арабские племена, только сопредельные к южным границам иудейского царства, так сказать, самые близкие соседи; что же касается отношений к евреям других арабских племен, живших в глубине аравийского полуострова и отделенных от древнего культурного мира неизмеримыми песчаными пустынями, арабов Хиджаса, Йемена и внутренней Аравии, то Библия на этот счет не дает нам почти никаких указаний¹⁸. Только одни предания в своих темных источниках говорят нам, как о действительном событии, о поселении евреев в Хиджасе в самые отдаленные времена древности. «Когда Моисей вошел в Сирию, говорит восточное предание, записанное одним мухаммеданским ученым Абульфедою, то повелел лучшему из своих отрядов идти на поражение амаликитян и умертвить всех без исключения. Еврейский отряд напал на Хиджас, одержал победу над амаликитянами, которые были там, и умертвил их. Но тронутые юностью и красотою сына царя их, Аркама, евреи оставили ему жизнь и решились привести его пленником. Моисей умер в то время, когда они возвратились в Сирию из своего похода к своим собратьям, которым и отдали отчет в своих действиях. «Мы, говорили они, предали смерти всех своих врагов, но пожалели это юное дитя и привели его к Моисею, чтобы он решил его участь». Им ответили на это их собратья: «ослушавшись повеления пророка никого не щадить, вы совершили преступление; мы не желаем видеть вас среди себя и не потерпим, чтобы вы оставались в Сирии». Таким образом, стесненные своими собратьями, воины иудейские обратно ушли в Хиджас и назвали своим отечеством страну побежденного народа. Вследствие этого они утвердились в Ятерибе и соседних владениях и основали там свои жилища¹⁹. Впрочем, не оставляют без внимания этого вопроса и некоторые ученые. Коссен-де-Персеваль говорит,²⁰ что власть над Хайбаром, Ятерибом и другими местностями Аравии перешла от амаликитян к иудейскому народу или непосредственно, или через большой промежуток времени. Другие, как Гретц,²¹ Абульфеда,²² говорят, что после победы евреев при Иисусе Навине над амаликитянами, жившими в Хиджасе, часть израильтян, находившихся в войске, осталась в завоеванной стране и водворилась в Ятерибе, Хайбаре и их окрестностях. Прибавим к этому еще одно арабское предание, по которому будто бы Давид, в следствие возмущения против него Авессалома, удалился со своими приближенными к иудеям хайбарским и царствовал над ними в продолжении многих лет, до падения и смерти Авессалома. С того времени еврейская колония в Хиджасе, по Сайюти, находилась под властью князей из рода Давидова, т.е. она составляла часть царства иудейского²³. Но не имея действительных, библейско-исторических указаний, признать за несомненный факт данные восточных преданий и утверждать, как несомненную истину, основывающиеся на них догадки и предположения различных ученых, в данном случае будет, нам кажется, если не безосновательно, то по меньшей мере крайне поверхностно. Сомневаясь в поселении евреев на аравийском полуострове в отдаленные времена древности с большею вероятностью, кажется, следует допустить другое мнение некоторых ученых историков, по которому возможность переселения иудеев в Аравию относится ко времени гораздо позднейшему – именно, ко времени падения Седекии, последнего царя иудейского, следовательно, ко времени после разрушения Иерусалима и первого храма иерусалимского войсками Навуходоносора и разграбления Иудеи. Действительно, с этого момента начинается для Иудеи ряд самых страшных бедствий и ужасов. Поголовное рабство и лютая казнь сделались самым обыденным явлением в среде плененного Израиля. От одного деспота иноземца Иудея переходит во власть другого, от плена одной иноземной нации иудеи становятся данниками другой еще более воинственной. Так, постепенно, иудеи понесли и погром ассириан, и подданство персам, испытали потом над собой власть греков и египтян и подпали, наконец, бесчеловечному и жестокому правлению Антиоха Епифана, который, после счастливого похода на Птоломея в Египет, беспрепятственно вошел в Иерусалим, ограбил храм, захватил всё, что было там ценного, жестоко и гордо обошелся с иудеями и многих из них предал смерти. Через два года в Иудою явился от царя «начальник даней», хитростью и обманом вошел он в Иерусалим, избил жителей, ограбил и сжег город, пленил жен и детей и угнал весь скот. На место прежних укреплений возведены были новые, Иерусалим стал крепостью врагов Израиля. Там поставлены особые правители, не иудеи, люди грешные, беззаконные, – святилище осквернено, кругом его пролита кровь верных. Но чаша испытаний далеко еще не выпита вся. Победитель-деспот не удовлетворился одним гражданским подчинением народа Божия; он простер свою власть и на духовную жизнь побежденных, он решил обезличить всякую национальность, слить в одно религиозные верования всех подчиненных ему народов. В Иерусалим и всю Иудею посланы указы с требованием: оставить прежний закон, прекратить жертвы и всесожжения, оставить служение в храме, не чтить по-прежнему субботы и установленных праздников; на место прежней святыни поставить капища и жертвенники в честь идолов, приносить им мясо животных нечистых… оставить всё, что было национального, что было свято и дорого иудейскому сердцу. За ослушание и неповиновение грозила смерть²⁴. Это не единственный пример самого грубого обезличения в истории иудейства. Дальнейшая судьба иудейского царства представляет нам множество примеров самого бесчеловечного обращения победителей с побежденными. Иудея буквально сделалась ареною кровопролитных битв, какою-то бойницею самых разнообразных народностей, из которых на долю иудейской всегда выпадал несравненно больший процент кровавых жертв. Тысячи только мирных граждан падали под мечом победителей, десятки тысяч, в качестве военнопленных, уводились и продавались в рабство, тысячи слагали свои головы на полях битв. Эти частые и неожиданные перемены царей и царств, всегда сопровождавшиеся для иудеев самыми горькими, до глубины души потрясающими оскорблениями их религиозного и национального чувства и заканчивавшиеся, обыкновенно, самыми мрачными картинами кровавой мести, чисто зверской жестокости со стороны счастливых победителей, необходимо должны были привести Иудею к тому печальному исходу, что она стала «обитанием чуждих»²⁵. Что же более оставалось делать Израилю? Сопротивляться силой же грубому насилию? Так, действительно, и сделала одна часть иудеев; вооруженной рукой решилась она отстаивать свои священные права: под предводительством Маккавеев образовалось довольно значительное ополчение, и этим начался нескончаемый ряд кровопролитных битв, с переменным успехом для враждующих сторон. Но что полезного для всего иудейства могла принести эта ожесточенная борьба? Одна счастливая битва для иудеев влекла за собой разрушение и разграбление ожесточенными врагами нескольких сел и городов; смерть или позорное рабство были печальным уделом для десятков тысяч несчастных пленных. Понятно, что при таком положении дела, не все и из самих иудеев благосклонно смотрели на восстание соотечественников для защиты попранных прав религии и национальности. Одни сочли за лучшее выполнить требования победителей, только бы остаться в покое²⁶ и, не принимая участия в борьбе своих соотечественников, открыто предались на сторону врагов и даже содействовали²⁷ подчас порабощению бунтовщиков – своих соотчичей. Очевидно, эти изменники религии и родной отчизны навлекли на себя проклятие и ненависть со стороны оставшихся верными прежнему закону отцов. Израиль уже не представлял сам в себе стройного единства, как было прежде, когда закон, писания и вера отцов сливали всех в одно нераздельное целое. Теперь, когда исповедникам прежнего закона, строгим ревнителям по вере отцов угрожала смерть²⁸, многие из страха смерти отказались от своих и пошли на сторону врагов отечества, многие же, более дорожа своею верою, своей отчизной, проклиная отступников, ополчились на защиту попираемых прав нации и добровольно стали в ряды защитников отечества.

Таким образом, в среде самого иудейства стали мало-помалу появляться неурядицы и несогласия. Явились ереси и толки, положившие начало окончательному уже разъединению внутреннего строя иудейства и ставшие потом источником взаимных распрей и смут. Сан первосвященника сделался предметом споров, подкупов, часто сопровождавшихся постыдными и унизительными поступками, а иногда даже кровопролитием. Наконец, скипетр от Иуды был отнят, и на престол иерусалимский восшел чужеземец – Ирод Идумеянин. Смуты, а иногда и восстания среди иудеев подали повод римским войскам идти на усмирение и прекращение иудейских мятежей. Наступает опять, уже не раз повторявшееся в Иудее, время страшного кровопролития. За 60 лет до Р. Хр. поразил Иудею Помпей и превратил Палестину в римскую провинцию²⁹.

Какое сердце истинного иудея могло оставаться в покое, когда всё, что было для него дорогого и святого, было попрано не иноземцами только врагами, а и своими родичами, братьями по духу и плоти! Какая душа не могла возмутиться, при виде тех кар и бедствий, которые, как казалось, всецело поглотили несчастную Иудею! Не имея сил восстановить свое прежнее политическое значение и попрепятстовать врагам своим деспотически распоряжаться свободой убеждений и верований, очень многие из иудеев сочли за лучшее, хотя и с глубоким чувством сожаления и горечи, покинуть отечество и искать себе приюта в местах более безопасных, где не было тех стеснительных и невыносимо тяжелых условий, в каких была поставлена жизнь в дорогом им отечестве³⁰.

Итак, где же для иудеев удобнее всего было искать такого безопасного места, какого они уже не могли найти в своем отечестве? Соседние народы во всё время смут и бедствий в Иудее принимали более или менее живое участие, всегда действуя во вред когда-то сильному иудейскому царству; искать у них защиты и покровительства, не значило ли это искать того же, чем страдало покинутое отечество? Вся история иудеев протекла исключительно почти в борьбе с этими соседями, всегдашними врагами иудейского царства. Более, по-видимому, как и оказалось потом на самом деле, удобств в этом отношении представляла страна, несколько отдаленная от границ иудейского царства, это – аравийский полуостров с населением родственным иудейской нации. Разобщенный от прочих государств громадными пустынями, а потому почти недоступный для врагов соседей и какого бы то ни было культурного влияния образованных наций, аравийский полуостров во всей простоте удержал патриархальный быт. Здесь господствовали тот же кочующий образ жизни, тот же чисто семейный-общинный характер правления, та же свобода верования, что было когда-то неотъемлемым признаком жизни и быта их предков номадов. Не питая вражды лично к иудеям, арабы, конечно, не могли отказать им в приеме, как временным переселенцам; а тождество преданий о родословной арабов с действительным происхождением евреев от одного с ними корня – Авраама закрепило уже обоюдный союз, и ввело в последствии эти две нации и в близкие, чисто родственные связи. «Почти за 100 лет до Р. Хр., – говорит в своей истории Ислама Казем-Бек, – мы видим иудеев на арабском полуострове, где их учение было распространено так широко и сильно, что сами химьяритские государи этой страны приняли его. Иудейство распространилось даже до Курдистана, где государь адиенбенский, Изатес (45 г. перед Р. Хр.) также принял иудейство». И вообще около времени пришествия Спасителя, по словам Страбона, «трудно было найти страну в целой римской империи, где бы не было евреев»³¹, «а родство с арабами по происхождению, – продолжим словами Гретца³², – давало иудеям арабским много точек соприкосновения с аборигенами страны». Действительно, язык иудеев имел много сходного с арабским; их обычаи, не заключавшие в себе религиозных элементов, почти не разнились от обычаев сынов Аравии. Иудеи отличались от жителей страны только в религиозном отношении. Брачные же связи еще более способствовали этому сближению и придавали общий оттенок жизни тех и других.

Признавши достоверным, или по крайней мере возможным переселение иудеев в Аравию, и преимущественно в северную часть ее – Хиджас, в период времени предшествующий явлению в мир Спасителя и до окончательного рассеяния Израиля, тем удобнее будет объяснить тот неоспоримо-известный исторический факт, что иудеи, по разрушении Иерусалима и храма, в 70 г. по Р. Хр., а также во всё время гонений на них, особенно в царствование Адриана, в громадном числе переселялись в Аравию и составили там довольно видный элемент между арабскими племенами. Большинство историков, обыкновенно в высшей степени не определенно говорят, или даже совсем умалчивают о переселении евреев в Аравию в период времени, предшествующий христианской эре, или окончательному разрушению Иерусалима, в 70 г. по Р. Хр., зато с полною определенностью и уверенностью говорят они о переселениях евреев в период христианский, в 1 и 2 веках по Р. Хр. «Несомненно то, – говорит Гретц³³, – что преследование иудеев римлянами было для них побуждением переселиться на арабский полуостров. Некоторые самые отважные поборники своих идей, бежавшие при разрушении второго храма иерусалимского в Египет и Сирию и там обнаружившие отчаянное сопротивление римским войсками, в Аравии обращались в мелкие общества и не боялись лишиться своего свободомыслия и своего воинственного духа». «Когда римское войско, – говорит арабский писатель Абу-ль-Фарадж, – покорило народ иудейский, римские солдаты предались ужасному грабежу, убивали людей, похищали жен. Многие семейства решились скрыться вследствие этих притеснений и удалились на берег аравийский. Один отряд войска, отправленный преследовать их, чтобы возвратить в Иудею, бежал по следам их в пустыню, отделявшую Сирию от Хиджаса, но не достигнул цели и совершенно погиб от жажды близ места, названного Тамма»³⁴. Жизнеописатель Мухаммеда, Вашингтон Ирвинг, говорит: «еврейство проникло в Аравию, хотя рано, но очень поверхностно и не полно..., позднее, когда Палестина была опустошена римлянами и Иерусалим взят и разграблен, многие евреи нашли убежище у арабов, слились с туземными племенами, сами составили свои общины, приобрели плодоносные участки, построили замки, крепости и возвысились до значительного могущества и влияния»³⁵. Данные истории аравийского полуострова вполне подтверждают это. Находясь в близких отношениях к арабам, пользуясь полною свободой в своих религиозных отправлениях, арабские иудеи без особого, конечно, труда могли проводить свои религиозные идеи в народные массы и передавать свои убеждения и верования своим соседям, арабам язычникам. Восприимчивые арабы часто увлекались проповедью иудеев, поддавались влиянию еврейских свящ. книг и вообще находились под сильным влиянием иудеев. Благодаря своему умственному превосходству над коренными жителями Аравии, евреи успели захватить в свои руки торговлю, промышленность и потому в несравненно большей степени владели материальными богатствами, чем их прежние хозяева, – вследствие чего, конечно, влияние их на окружающую бедность должно было еще более увеличиться, и мы, действительно, видим, что известные местности Хиджаса и Йемена, занятые если не исключительно, то большею частью иудеями³⁶, были как бы прикреплены за евреями, которые, на правах полных хозяев страны³⁷, в известной степени обнаруживали свою силу над арабскими племенами и даже теснили их³⁸. Понятно, такое довольно видное общественное положение евреев между арабами-туземцами не могло не иметь со временем решающего значения для всего аравийского полуострова. Арабские иудеи от скромной роли временных поселенцев, ищущих в Аравии только приюта, переходят мало-помалу к роли более видной, роли политических деятелей, приобретают на этом пути громкую славу и достигают могущества. Время этого особенного счастья для Израиля на аравийском полуострове начинается с того момента, когда могущественные правители Йемена приняли иудейскую религию. Виновником введения иудейства в Йемене считается Абу-Кариб, который предпринимал военные походы против арабских провинций, подвластных константинопольскому престолу. В один из таких походов Абу-Кариб занял город Ятериб, в Хиджасе, населенный преимущественно иудейскими племенами³⁹. Возвращаясь домой, Aбy-Кариб оставил в Ятерибе правителем своего сына. Но возмущенные жители убили нового правителя, и Абу-Кариб возвратился ьс целью отомстить за смерть сына. Действительно, ему удалось хитростью убит начальников арабских племен, но потом, вынужденный разными обстоятельствами, он должен был обратиться к ятерибским жителям с предложением мира. При возникших переговорах деятельное участие принимали иудеи. Убеждения ятерибских ученых сильно подействовали на впечатлительную душу Абу-Кариба: он оставил город в покое, снял с него осаду, заключил с иудеями пожизненный договор, решился принять иудейство и склонил к тому же всё свое войско⁴⁰, а возвратясь домой, Абу-Кариб настоял, чтоб и все химьяриты приняли иудейство, в чем действительно и успел⁴¹. Один из ближайших преемников Абу-Кариба, – вероятно и воспитанный в духе иудейства, Дзу-Навас, проявил уже особенную заботливость об иудействе, окружил себя исключительно почти одними иудеями и старался совратить всех подвластных ему христиан в иудейство. В слепом увлечении иудейством, он объявил себя непримиримым врагом христиан. Но излишняя ревность в преследовании их ввела Дзу-Наваса в открытую борьбу с абиссинским царем Елезвоем: войско последнего, под начальством царского брата – Арьята, на голову разбило Дзу-Наваса, который, не желая достаться живым в руки врагов бросился со своим конем со скалы в море и потонул в нем⁴². Со смертью Дзу-Наваса, евреев стали теснить некоторые арабские племена, с намерением отнять у них плодоносные и обильные источниками местности, отнятые евреями в счастливую эпоху их процветания в Аравии. Произошла упорная борьба, продолжавшаяся около 30 лет, до 615 г. и кончившаяся уже в период проповеднической деятельности Мухаммеда.

Общественное положение евреев и их особенное влияние на политической строй всего аравийского полуострова не могли уже сами по себе не обратить внимания Мухаммеда на эту влиятельную нацию, располагавшую значительными умственными, материальными и военными средствами. Действительно, на первых же порах своей проповеднической деятельности Мухаммед обратил на евреев особенное внимание: он старался стать с ними в самые дружественные отношения и, в знак своего особенного расположения, дал им мирную грамату (хартию), вполне охраняющую их спокойствие. Иудеи по ней получили полную свободу религии и владения своим имуществом. В этой хартии между прочим говорится: «Иудеи, которые принадлежат к нам, будут защищаемы от всякого притеснения и оскорбления; они имеют право на нашу помощь и защиту. Иудеи различных племен, аусцы, хазраджиты, хатбан и все другие, поселившиеся в Ятерибе, образуют с мусульманами один народ. Они свободно исповедуют свою религию, как мусульмане свою. Союзники и друзья иудеев наслаждаются, подобно им, полным спокойствием. Те только, которые окажутся виновными в когда-либо преступлении, будут преследуемы и наказываемы. Для защиты Ятериба от врагов, иудеи должны соединяться с мусульманами. Если мухаммедане будут сражаться с врагами, иудеи должны платить воинскую подать. Ятериб пусть будет священных местом для всех, кто согласен с этой хартией. Помощники или союзники мухаммедан и иудеев будут приравниваемы в покровительстве им самим. Пусть никто не защищает виновного, хотя бы самого близкого родственника»⁴³. Данная иудеям хартия, как видим, во всём почти сравнивает их с последователями Ислама. Этот факт со многими другими, приведенными уже выше, ясно дает нам понять, что иудейство и евреи, по сознанию лучших, передовых умов язычествующей Аравии, составляли силу, в союзе с которой можно было верно рассчитывать на счастливый успех борьбы с грубым невежеством арабских племен. Яснее других, как кажется, эту выгоду сознал и оценил Мухаммед. Он хотя впоследствии и разошелся с евреями, но всегда дорожил тем, что собственно характеризовало иудейство; он сознал всю важность веры евреев в Единого Бога, веры, переданной и предкам его в лице отца верующих, Авраама; высоко ценил он и добрую память евреев к их праотцам, предкам и святым мужам, появлявшимся в до и подзаконный периоды жизни еврейского народа; это тем более увлекало Мухаммеда потому, что родоначальник и глава обеих наций – еврейской и арабской, установитель религии того и другого народа было одно лицо, праотец Авраам. Понятно отсюда, что все рассказы о более выдающихся деятелях в истории еврейского народа были не безынтересны и далеко не чужды серьезного внимания в высшей степени почтительных к памяти предков арабов. А что действительно арабы могли быть хорошо знакомы с историей ветхозаветных праведников, в этом порукой нам может служить успех иудейской пропаганды на всём аравийском полуострове; с принятием иудейства, прозелиты его из арабов необходимо принимали и иудейские священные сказания, которые потом распространялись в Аравии между туземцами и мало-помалу подвергались своеобразным изменениям. Насколько были распространены, – если много будет сказать, общеизвестны, эти рассказы с различными их вариациями, мы можем видеть уже из того, что Мухаммеду на первых порах его проповеднической деятельности не редко приходилось слышать, будто он говорит «давно известное и повторяет только «старые истории»⁴⁴, или «старую ложь⁴⁵, в которой ему помогают другие; будто проповедь его «старые сказки», которые он записал для себя после того, как они были рассказаны ему утром и вечером»⁴⁶. Не трудно, конечно, догадаться, откуда дошли до Мухаммеда эти старые истории, и кто были те рассказчики, от которых он позаимствовал «старую ложь»! И арабские толковники Корана прямо утверждают, что враги Мухаммеда под руководителями его разумели иудеев. В самом деле, чем же и объяснить иначе ту особенную расположенность Мухаммеда к иудеям, какую оказал он им в первое время своей проповеднической деятельности, если не тою благодарною памятью, какою обыкновенно, дарят благодарные ученики своих ревностных руководителей⁴⁷. А жизнь Мухаммеда до его размолвки с иудеями, как можно догадываться из представленной нами краткой заметки о характере и силе влияния иудейства на аравийском полуострове, так равно и из ясных коранических указаний, действительно, протекла в близком общении с иудеями. Не говоря уже о простых догадках, выводимых из всего коранического учения, подтвердить это мнение о близкой связи Мухаммеда с иудеями могут даже самые арабские предания о жизни и деятельности Мухаммеда. Предания эти указывают нам, что Мухаммед с самых ранних лет своего отрочества имел несколько случаев встречаться с иудейскими раввинами и христианскими монахами, особенно во время своих торговых путешествий по Сирии. Так, на 13 году возраста Мухаммед сопутствовал своему дяде Абу-Талибу в одном из его путешествий в Сирию. Во время этого-то путешествия он виделся на пути, не вдалеке от Босры, с одним монахом, по имени Бахира⁴⁸, который, по обыкновению, вероятно, подходил к каравану и просил подаяния. Конечно, столь умный, смелый и развязный мальчик, каким был Мухаммед⁴⁹, обратил на себя внимание монаха, который из расспросов заметил в нем быстрые способности и, может быть, предрек ему счастливую будущность; это предречение было лестно всем окружавшим Мухаммеда, тем более для его дяди, и впоследствии имело большое влияние на развитие самолюбия в самом Мухаммеде (Легенда по рассказу Абу-Талиба. Русск. слово. 1860 г. Сентябрь). Когда Мухаммеду было 20 лет, он вместе с Абу-Бэкром опять путешествовал в Сирию; и во время этого путешествия не забыл он посетить уже знакомого монаха Бахира, который заметив, что Мухаммед сел под известное дерево, сказал: после Иисуса никто не садился под это дерево, кроме Мухаммеда, посланника Божия⁵⁰. Через несколько времени, в 24–25 лет своей жизни, в звании приказчика Кадиджи, Мухаммед еще раз посетил Бахира, который снова предрек ему звание пророка. С началом пророческой деятельности Мухаммеда, с 612 г. мусульманские предания выводят Бахира на сцену в Мекке, где он стал уже своим человеком в семействе Мухаммеда.

Несмотря на то, что общий голос всех писателей говорит, будто Мухаммед был безграмотный «аль-уммий» مى», это не мешало ему удовлетворять свое любознание разными практическими исследованиями. Одаренный огромной памятью и сильной способностью мышления, сосредоточенным характером, молчаливым и задумчивым, – Мухаммед всё слышанное им в различных столкновениях с иудеями, христианами и представителями еще других религий и исповеданий взвешивал и распределял в глубине своего внутреннего сознания. Когда ему было еще 14 лет, встречаясь с иудеями, христианами и магами, он постоянно говорил, спорил с ними о предметах веры и поверий, и результатом этих общений было то, что в ранний период своей жизни, от 14 лет, Мухаммед уже гнушался идолов и никогда не покланялся им. Печальное положение религии его соотечественников, постоянная проповедь его окружающих об Едином Боге заставили Мухаммеда предаться изысканию точной истины. А так как предание о происхождении арабов от Измаила, равно как истории домашнего быта Авраама хранились в народе почти согласно с тем, что было у евреев, и так как родоначальником обеих наций, арабской и еврейской считался Авраам, чтитель Единого только Бога, – то Мухаммеду ближе всего было войти, и он, действительно, вошел в близкие сношения с евреями и ревностно изучал их веру и поверья.

Впрочем, отрешенность Мухаммеда от идолопоклонства, его увлечение более чистым религиозным учением иудеев и христиан были далеко не исключительным явлением между язычниками-арабами его времени. Перед выступлением Мухаммеда на мнимо-пророческую деятельность, арабы уже сами не могли равнодушно смотреть на все противоречия вероисповеданий, которые разлились в их отечестве и затемнили собою их установившийся отечественный культ. Многие из них уже высказывали убеждение, что скоро явится пророк и восстановит прежнюю, чистую религию праотца Авраама и тем положит конец религиозному беспорядку, охватившему весь полуостров. К числу лиц, ожидающих в скором времени светлого будущего, принадлежали некоторые из членов знаменитой и пользующейся между арабами особым уважением фамилии Корейшитов. Собираясь для тайных рассуждений по делам религии, они между прочим передавали друг другу: «Наши соплеменники на ложной дороге и далеко уклонились от религии Авраама, что это за божество, которому они приносят жертвы и в честь которого совершают они торжественные процессии? Немой, бесчувственный болван, вытесанный из камня, не способный сделать ни доброго, ни злого! Всё это ложь. Будем искать истины, будем искать чистой религии нашего отца Авраама! Чтобы найти ее, мы готовы даже оставить нашу родину и, если понадобится, перейдем в чужую землю»⁵¹. Таким образом, нет ничего удивительного, если Мухаммед еще в молодых летах заметил в своих соотечественниках неудовлетворенность настоящим положением религиозных дел и выказал большее тяготение к религиям, исповедующим Единого Бога. Его беседы и споры с представителями разных религий закрепили в нем нерасположенность к многобожному язычеству, а близкое сходство родословной и чистое представление евреев о Едином Боге, более, чем в других религиях, приближающееся к вере праотца Авраама, еще прочнее связали его союз с иудейством⁵². Мухаммед, скажем словами Гретца⁵³, хотя и не был сыном иудейства, но был весьма близок к нему. Иудейство возбудило в нем желание установить в арабской среде новую религию, которая названа была исламом. Обращаясь к реформаторской и проповеднической деятельности Мухаммеда, мы, действительно, видим чуть не в каждом шаге его неотразимое влияние иудейства. Это влияние особенно сильно заметно было на первых порах его реформаторской деятельности, когда Мухаммед еще не разошелся с иудеями, а только питал надежду, что вот-вот и они признают его за ожидаемого Мессию⁵⁴. В это время много помогал Мухаммеду уже известный нам христианский монах Бахир, из иудеев. Как сказали мы выше, и мухаммеданское предание выводит на сцену Бахира в Мекке, но с какою целью, зачем поселился там этот инок, – предания умалчивают, и мы только можем догадываться, что Бахир для Мухаммеда стал лицом необходимым. Во всяком случае нельзя не признать, что знакомство с Бахиром не прошло бесследно для переработки религиозных убеждений Мухаммеда. Другим, не менее близким и приближенным к Мухаммеду человеком был двоюродный брат Кадиджи, Варака-бэн-Науфал. Рожденный в язычестве, он, в последствии познакомился с иудейством и христианством и, по одним преданиям, сначала принял иудейство, потом перешел в христианство⁵⁵, по другим, остался иудеем и не переходил в христианство⁵⁶. В продолжение слишком 18 лет (с 595 по 612 или 618, со времени женитьбы Мухаммеда на Кадидже до смерти Вараки) Мухаммед мог почти неотлучно находиться при этом много испытавшем, много видевшем и слышавшем «ученом» муже. Само собой понятно, беседы с Варакою имели свою долю влияния на обработку и расширение религиозных взглядов Мухаммеда. Вот два лица, неотразимое влияние которых на характер деятельности Мухаммеда не может быть заподозрено никем. Не к этим ли двум руководителям противники Мухаммеда адресовали свои великие замечания, по поводу первых проповедей Мухаммеда: «то, что говорит он, старые басни, которые рассказаны ему по утрам и по вечерам; он только изложил их письменно; Коран ничто иное, как ложь, выдуманная им, другие также помогали ему в этом»⁵⁷.

Нельзя, конечно, ограничиться указанием только этих двух помощников Мухаммеда на пути его реформаторской деятельности. Им мы приписываем здесь особенную важность только потому, что они дали Мухаммеду возможность яснее сознать немалотрудную задачу всей его религиозной реформы, раскрыли перед его глазами всю нелепость языческого культа и тем побудили его открыто и упорно восстать против грубого идолопоклонства, тогда как другие его руководители, первое место между которые бесспорно занимали иудеи же, влияли на Мухаммеда просто только своими рассказами. Мухаммед слушал их; рассказы их и чтение книг священных и книг просто религиозного содержания интересовали и завлекали восторженную душу впечатлительного Мухаммеда. Он тут безотчетно, с простым, детским любопытством выслушивал всё, интересовался всем и, насколько мог, при том без всякой проверки, усвоял слышанное и старался всё тверже запечатлеть в своей памяти. Да иначе и быть не могло. Мухаммед, сознавая всю великость предпринятого им дела, каково создание новой религии для своих соотечественников, не имел для этого прочной подготовки и, естественно, очень нуждался в людях знающих; потому-то он и пользовался всяким удобным случаем – позаимствовать сколько возможно больше религиозных верований лучших, чем те, против которых ему приходилось бороться. В этом отношении иудейство ближе всех подходило под нужды и настоятельные требования жаждущего сведений духа Мухаммеда. Оно одно, ему казалось, правильно излагало учение о Едином Боге; и вот он всё внимание сосредоточивает на иудеях, слушает их священные рассказы, которые и вносит потом в свой Коран. Иудейство было для Мухаммеда руководительным началом его проповеднической пропаганды, и он, действительно, шел по этому пути под прямым влиянием иудейства. «Первоначальное учение Мухаммеда, – говорит Гретц, – которое он начал обнародовать под влиянием болезненного своего состояния (эпилепсии) и выдавать в тесном кружке своих близких, как свыше открытое ангелом Гавриилом, носит на себе вполне колорит иудейский»⁵⁸, и «всё, что есть лучшего в Коране, заимствовано Мухаммедом из Библии или Талмуда»⁵⁹. Действительно, самое поверхностное знакомство с Кораном открыто скажет нам, что Мухаммед действовал не на собственной почве; его заимствования так очевидны, что даже современники, как мы видели, указывали на несамостоятельность ого проповеди, и на призыв его коротко отвечали: «мы еще раньше слышали и такой же точно рассказ и, если бы захотели, непременно сказали бы подобное этому... подлинно, это старые истории⁶⁰. Коран – только басни о прежних людях»⁶¹. На что же, как не на влияние иудейства указывали современники Мухаммеда своими колкими ответами на его призыв, и могли ли они на самом деле выражаться так об учении, которое не было бы происхождения иудейского? Противники Мухаммеда, не стесняясь, указывали ему, что им руководит какой-то человек⁶², и Мухаммед, в оправдание свое, выставлял только слабое возражение, что «язык того, на которого указывают ему, язык варварский, иноплеменный, тогда как Коран дан на языке чисто арабском»⁶³. С большою вероятностью следует допустить, что этот иноплеменник был никто другой, как иудей⁶⁴. Кардинал Кузо и Ричард, путешественник XII в., высказывают мысль⁶⁵, что Коран был написан при пособии иудея Салмана, персиянина, хорошо знавшего еврейский язык и бывшего даже раввином. Если же присоединим к этому еще то обстоятельство, что Коран составлялся после Талмуда Вавилонского⁶⁶, то но будет уже ничего удивительного, если мы в большинстве мест Корана находим только неудавшуюся копировку апокрифических и талмудических басен и явное искажение библейских рассказов. Во всяком случае мекканцы не без причины не хотели признать за рассказами Корана божественного происхождения и не без основания говорили, что Мухаммеду помогают в составлении этих рассказов иудеи, и что проповедь его не представляет ничего нового сравнительно с известными уже в Аравии рассказами. Впрочем и в самом Коране мы находим много указаний, что новое учение имеет близкое соотношение «к древним свиткам писания»⁶⁷, к «свиткам Авраама и Моисея»⁶⁸. Мухаммеданские ученые Ахмед-бэн-Абдаллах-бэн-Салям и Ибн-Мунаджим, хорошо знакомые с иудейскою и христианскою литературами, упоминая о свящ. канонических книгах Ветхого и Нового Завета, говорят, что были и другие книги, которые иудеи почитали священными, а христиане отвергали и не признавали каноническими. Такова была книга Ашмагат, или свитки Авраама и Моисея. «Шамагата есть книга, находящаяся в руках иудеев, но не христиан. Она называется «свитками Авраама и Моисея» и содержит в себе все откровения, какие Бог сообщал Адаму, Сифу, Еноху, Аврааму и Моисею и состоит из свитков». В другом месте Ибн-Мунаджим говорит, что Шамагата есть название просто «сборника раввинских преданий»⁶⁹. Принимая под этим названием «древних свитков Авраама и Моисея» известную мухаммеданским ученым книгу Ашмагат, или, как еще называет ее Ибн-Мунаджим, Шамагата, чисто иудейского происхождения и известную даже под названием «сборника раввинских преданий», нетрудно будет вывести такого рода заключение, что упоминаемые в Коране «древние свитки», «свитки Авраама и Моисея», по своему содержанию, весьма близко подходили к Талмуду. Рассказы Корана служат самым лучшим подтверждением этой мысли; сличение коранических рассказов с талмудическими сказаниями приводит к несомненному и очевидному убеждению во влиянии последних на первые⁷⁰. Все исследователи мухаммеданства необходимо приходят к той заключительной мысли, что Талмуд и другие апокрифические книги уделили Корану не малую долю своих наивных и в высшей степени курьезных рассказов и тем пополнили, быть может, недостающее содержание «вечной книги судеб мира».

Талмудические и апокрифические сказания, эти произведения народной фантазии иудеев, занесенные в Аравию в разное время иудейских переселений, мало-помалу привились, окрепли в Аравии до степени народных арабских сказаний и таким образом стали уже отражать в себе народный характер арабов, которые, говоря вообще, были страстными любителями поэзии и науки. Арабы устраивали даже нечто в роде литературных бесед, или диспутов, где каждый поэт старался выставить в ярких красках подвиги своего рода, преимущество своего очага, своего коня, верблюда и т. п. Любители изящного без всякого пристрастия оценивали достоинство произведений и прославляли автора единогласным признанием его царем всех наличных поэтов. Его стихотворение писали на шелковой бумаге золотыми буквами и вешали, по окончании «Саугкуль-Иказ» – ярмарки литературных бесед, споров и состязаний, на ворота Каабы, как трофеи славы. Эти стихотворения назывались «Аль-Муаллягкат» – «развешанные»⁷¹… Этот обычай велся во всей силе до появления Мухаммеда, и хотя пророк явно порицал его⁷², но на самом деле он не иначе, как только увлекаясь его влиянием, излагал свои повествования в Коране о баснословных лицах и временах древней арабской жизни, равно как о библейских патриархах, по еврейским источникам. Так в Коране, в нескольких местах мы находим выражение: «Мы будем повествовать тебе» (Бог говорит Мухаммеду), «Мы повествовали», «Коран повествует» и т.п.; в 12 гл. 3 ст. Корана говорится: «вот мы повествуем тебе, о Мухаммед, лучшее из повествований». Всё это доказывает влияние существовавшего тогда обычая литературного ратоборства. Если верить истории арабской литературы, то Мухаммед сам вошел в состязание с стихотворцами своего времени, вызывал на состязание лучших ораторов и поэтов и побеждал их, так что народ назвал силу его речи чародейством⁷³. По словам Шпренгера, Мухаммед чувствовал особенное расположение к рассказам о древних библейских лицах⁷⁴, потому что, как свидетельствует Коран⁷⁵, Бог открывал ему знание истории посланников для укрепления его сердца в скорбях, происходивших от враждебных отношений мекканцев к его проповеди. Действительно, Мухаммед мог находить в этих рассказах утешение, когда узнавал, что и древние благочестивые люди, посланники Божии, встречали сопротивление в своих соотечественниках; иногда он умышленно приноровлял рассказы о древних лицах. пророках к своей цели – доказать мекканцам, что подобно им враждебно относились к своим пророкам и древние народы. Поступая таким образом, Мухаммед во время своего пребывания в Мекке рассказал в Коране много историй о древних пророках (в число их у Мухаммеда вошли патриархи) и в одном месте⁷⁶ заметил, что его рассказы о пророках заключают в себе назидание для людей рассудительных.

Из всех коранических рассказов о библейских лицах мы избрали для своего исследования рассказ Мухаммеда о патриархе Иосифе, рассказ, составляющий всецело содержание 12-й гл. Корана. Глава об Иосифе составляет едва ли не исключительное явление во всей массе рассказов Мухаммеда о патриархах и других библейских лицах, названных в Коране одним общим именем «пророков». Тогда как сведения о других пророках разбросаны чуть не по всему Корану и, будучи собраны вместе, не могут еще представить ничего определенного, не могут дать нам целостного, живого образа, глава об Иосифе представляет совершенную противоположность: это полная, законченная история, изображающая жизнь патриарха от ого детства до лет славного мужества и заканчивающаяся переселением праотца Иакова в Египет. Глава эта, по словам Господа, – как говорится в Коране⁷⁷, не только сама по себе представляется превосходнейшим произведением литературного, поэтического искусства, но и для самого Мухаммеда должна была иметь решающее значение: его сомнение в подлинности и непостижимо-высоком значении открываемых ему в Коране истин, с открытием этой истории, лучшей всех прежних рассказов, должно будет рушиться. Опираясь на этом явном доказательстве божественного посланничества, Мухаммед не должен терять своей энергии, а открыто должен призывать всех к Богу, указывать новый путь спасения⁷⁸. В истории этого пророка ясно указано ему, что когда посланники Божии уже отчаявались в успехе, так как люди воображали, что они лгут, тогда к ним (посланникам) приходила Божественная помощь... и сказано было, что открытое в этой истории – не выдуманный рассказ, а подтверждение открытого раньше, истолкование всем вещам, направление и милость Божия к верующим, что в истории этой – назидательные примеры для людей рассудительных. Так представляется в самом Коране значение открытой Мухаммеду главы об Иосифе. Мы не будем входить в оценку литературного достоинства избранной главы, а ограничимся более или менее подробным разбором тех, по нашему мнению, главных сторон ее содержания, указанных кроме того в самом Коране, что история об Иосифе – не выдуманный рассказ, а подтверждение открытого до нее, направление и милость Божия к верующим и что в истории этой – назидательные примеры для людей рассудительных.

О детстве и первых годах отрочества патриарха Иосифа св. Библия дает нам только самые общие указания. Рожденный в период времени пребывания Иакова в доме дяди своего Лавана⁷⁹, Иосиф, приблизительно на 6–7 году жизни, при переселении Иакова из Месопотамии в землю Ханаанскую, лишился своей матери и до 17 летнего возраста, – точнее – до той роковой минуты, когда открытая злоба и ненависть к нему братьев его надолго заставили проститься и с нежно-любящим отцом, и дорогою отчизной, вместе с прочими братьями пас скот отца своего. В силу сложившихся обстоятельств, Иосиф с самой ранней поры своего детства должен был подпасть почти исключительному влиянию своего отца. С 6–7 лет он рос под непосредственным его наблюдением, и тогда как прочие братья оставили дом отца на более или менее продолжительное время, – чего требовал от них постоянный и бдительный надзор за стадами, Иосиф, пока еще был мал, оставался, конечно, дома в обществе своего отца и своими прекрасными душевными качествами, само собой, привлекал к себе особое внимание старца, который свою любовь и особенную предрасположенность к меньшему сыну выразил в самом невинном и простом подарке: он сшил Иосифу разноцветную одежду. Когда же Иосиф достаточно подрос, когда он вышел из лет детства и вступил в лета отрочества или, как замечает Библия, достиг 17-летнего возраста, он вместе с прочими братьями делил труды пастушеской жизни. Вскормленный и взросший под непосредственным водительством отца и чистый еще от всех мелочных житейских неприятностей, Иосиф, при всех возможных для него столкновениях с внешним миром, спешил поделиться новыми впечатлениями с отцом своим, – в простоте сердца иной раз высказывался ему о добрых и дурных поступках братьев своих. Эти, быть может, неумышленные объяснения с отцом, объяснения, бывшие простым только изложением виденного и слышанного, без всякой преднамеренной цели оскорбить и унизить братьев, были перетолкованы последними в дурную сторону. Братья видели в лице Иосифа человека не расположенного к ним и старающегося, при всяком удобном случае, очернить их перед отцом. Предубеждение и нерасположенность к Иосифу находили себе еще большую поддержку в той особенной любви, какую оказывал старый Иаков к младшему из своих сыновей, а, по-видимому, простой и самый невинный подарок, как разноцветная одежда, которую сшил Иосифу Иаков, служил для прочих братьев постоянным напоминанием того горького для них обстоятельства, что Иосиф среди их – как господин, хотя младший по летам своего рождения, что он выше их по достоинству происхождения. Тогда как одни из них были плодом брака, устроенного дедом их при помощи обмана, и детьми не любимой жены, а другие были детьми служанок и рабынь, – Иосиф был сыном вполне законным и, притом сыном любимейшей из жен отца их. Во всяком случае св. Библия не дает нам ясных указаний на действительные причины вражды и ненависти братьев к Иосифу. В самом деле, ужели одна простая любовь Иакова, выразившаяся, положим, в том, что он сшил Иосифу разноцветную одежду, могла до такой степени омрачить ум и сердце каждого уже из взрослых, даже пожилых братьев, что они всем существом своим возненавидели Иосифа, не могли говорить с ним дружелюбно, и в конце концов, решились было убить его. Дальнейшее изложение в св. Библии обстоятельств отроческой жизни патриарха Иосифа дает впрочем нам некоторое право заключать, что не простая только любовь отца была причиною злобы и ненависти братьев к Иосифу, – ими руководило до некоторой степени основательное опасение, как бы Иосиф, в силу каких бы то ни было обстоятельств, не стал выше их и по правам рождения. По крайней мере этим опасением, на наш взгляд, всего естественнее будет объяснить то беспокойное состояние братьев, в каком находились они в то время, когда выслушали рассказ Иосифа о сновидениях. «Неужели ты будешь царствовать над нами? неужели будешь владеть нами? говорили они в тревожном беспокойстве за свои права старшинства и власти. Как бы то ни было, а мы видим, что сновидения Иосифа имели в судьбе его решающее значение: они укрепили в братьях небезосновательность их опасений на счет будущей, более счастливой, чем их, судьбы Иосифа и тем более усилили их злобу и ненависть, так что, когда Иосиф рассказал второй свой сон, братья его, как замечает Бытописатель, в бессильной злобе против Иосифа «досадовали на него». Мы довели библейский рассказ об отроческой жизни патриарха Иосифа до того момента, с которого собственно начинается драматическая сторона рассказа о его последующей жизни. С этого же момента начинает свою историю об Иосифе и Мухаммед. Не пускаясь в подробности, мы приведем черты общие тому и другому, т.е. библейскому и кораническому рассказу, и вместе с тем тут же укажем на сделанные Кораном отступления от библейского сказания.

Изложение двух последующих обстоятельств из жизни патриарха Иосифа в период времени его заключения в темнице, в существе своем, как в Библии, так и в Коране, передается почти одинаково: это – объяснение Иосифом сновидений двум царедворцам и изъяснение сновидений Фараону. Мы укажем здесь только на те особенности, какими в известной степени отличается коранический рассказ од библейского. Привыкши во всех святых и истинно благочестивых людях встречать образцы кротости и смирения, мы невольно поражаемся тем самохвальством и тою заурядною кичливостью, какими дышат слова коранического Иосифа. Вместо скромного библейского выражения: «не от Бога ли истолкования сновидений»⁸¹, как отвечал Иосиф царедворцам, когда они горевали, что нет у них под руками истолкователя слов, или, как говорил он потом и перед лицом самого Фараона: «истолкование слов – это не мое дело, Бог даст ответ во благо Фараону», – мы читаем в Коране, что Иосиф, прежде чем дать царедворцам истолкование их сновидений. обращается к ним с такими словами: «вам не принесут еще пищи, какая вам дастся, как я дам истолкование тому, прежде чем оно сбудется», и потом прибавляет следующее выражение: «этому научил меня Господь мой», кажется, для того, чтобы с него удобнее было предложить узникам свою проповедь о Едином Боге. Не меньшая доля самонадеянности в поступке Иосифа проглядывает и в том месте Корана, где он изображает Иосифа объясняющим посланному Фараона сновидения царя⁸². Столь же резкую между собою противоположность представляют следующие выражения Библии и Корана, – выражения, относящиеся исключительно к характеристике личности Иосифа, как библейского патриарха и коранического пророка. Изложивши Фараону объяснение его сновидений, Иосиф, по Библии, обращается к царю с следующими заключительными словами: «и ныне, да усмотрит Фараон мужа разумного и мудрого, и да поставит его над землею египетскою. Да повелит Фараон поставить над землей надзирателей и собирать в семь лет изобилия пятую часть произведений земли египетской» и проч.⁸³ Совет Иосифа понравился Фараону и слугам его; признавши в нем человека разумного и в высшей степени мудрого, царь вручил ему управление всею землею египетской⁸⁴. Обратимся к Корану. Иосиф, сделавшийся через объяснение Фараону сновидений выше всех мудрецов земли египетской, затем доказавши перед царем свою невинность и незаслуженность испытанных им обид и тюремных мучений, возводится на высокую степень власти и облекается особым доверием царя. На пути-то к этой высокой власти, Иосиф перед всем двором громко заявляет: «дайте мне управление над магазинами страны, я буду внимательным блюстителем их»⁸⁵. Другого рода особенность в передаче обстоятельств, сопровождавших объяснение сновидений Фараону, та, что Иосиф в первый раз не лично говорил с Фараоном, по поводу его сновидений, а через виночерпия, который был уже обязан Иосифу, но, по наущению сатаны⁸⁶, отплатил ему черною неблагодарностью. Когда царь пожелал видеть Иосифа, то этот, сознавая всю важность данной минуты, счел за лучшее, прежде чем явиться к царю, оправдать себя и разоблачить перед ним дело своей невинности: «возвратись к своему господину (царю), сказал он посланному, и спроси его: что хотели делать те женщины, которые обрезали себе пальцы⁸⁷?» Действительно, царь позвал к себе на суд всех участниц заговора. Истина открылась, и прежняя госпожа Иосифа созналась перед царем, что она склоняла Иосифа к проступку, но он остался невинным⁸⁸. После этого Иосиф явился к царю и говорил с ним.

Передавая рассказ о путешествии братьев в Египет, Коран отступает от Библии в том отношении, что говорит не о двух только путешествиях братьев, а о трех. Есть, впрочем, еще некоторые другие отступления от библейского рассказа, которые мы постараемся показать в следующей таблице.

Из представленного сравнения коранического рассказа о патриархе Иосифе с библейским сказанием о нем видно, что между тем и другим рассказом есть много общих черт, есть много выражений почти до буквальности сходных между собою, но, при всём том, разница между тем и другим в высшей степени ощутительна, нельзя не заметить множество черт, резко отличающих рассказ Корана от библейского сказания. Разность эта проглядывает и в описании внешних обстоятельств, при которых произошел тот или другой факт из жизни действующих в рассказе лиц, и в изображении самого характера тех же действующих лиц. Принимая во внимание то простое обстоятельство, что в кораническом рассказе о патриархе Иосифе, по крайней мере в главных и существенных его частях, лежит чисто библейская основа, и что, далее, самые отступления от этой основы в существе своем далеко еще не представляют чего-либо самостоятельного в строго мухаммеданском духе, мы с уверенностью можем сказать, что коранический рассказ о патриархе Иосифе в устах Мухаммеда был простым заимствованием библейского, талмудического и других апокрифических сказаний, с незначительною их переделкой и самыми ничтожными вставками, конечно, в духе самого пророка и соответственно характеру новой религии. Постоянно имея возможность коротко ознакомиться с историей древних библейских лиц по рассказам иудеев и христиан, в то время уже владевших богатою литературою священного характера, Мухаммед в то же время мог хорошо знать, что приобретаемые им из этих рассказов сведения не все носят на себе печать истины, так как подлинность и достоверность их оспаривались самими же пересказчиками. Но как ни были разнообразны, а подчас, быть может, даже и противоречивы в своих частях сообщаемые Мухаммеду рассказы, они не могли не иметь между собою хотя несколько общих точек соприкосновения; говоря иначе, – были пункты, которые, при изменяемости всех других частей, оставались во всех рассказах неизменно-одинаковыми, тождественными между собой. Эти-то, общие всем дошедшим до его слуха рассказам, места, Мухаммед вносит в свой Коран и, не обинуясь, выдает за слово истины, все же другие черты события, не имеющие за собою общего голоса или стоящие в противоречии с данными других рассказов, он или совсем опускает (от этого и происходит в Коране то явление, что весьма часто между предыдущею его мыслью и последующею нет, по-видимому, никакой связи), или упоминает о них вскользь, кратко, как будто давая этим понять, что слушателям его достаточно одного намека, и они поймут, что под этим разумеют одни, как говорят о нем другие и пр... На место того немногого, что приводилось выкинуть, Мухаммед вставлял свои краткие же замечания, играющие в большинстве случаев незавидную роль простой грамматической связки и только кой-где поставленные, действительно, уместно. Если что и есть самостоятельного, оригинального в разбираемом нами рассказе, что можно было бы отнести к творческому духу пророка, так это, по нашему мнению, только то, что Мухаммед сумел из истории жизни патриарха Иосифа и братьев его нарисовать для своих соотечественников картину взаимных отношений между ним – пророком и современными неверам. Этим простым и в положении Мухаммеда, очень естественным сопоставлением священно-исторического рассказа с событиями своей мнимо-пророческой деятельности и ограничивается вся самостоятельность и, если угодно, оригинальность коранического рассказа, – всё же его содержание, и в отступлениях от библейского сказания, составляет только, – не ошибемся, если скажем, – переложение талмудических и других апокрифических иудейских басен. Правда, сам Мухаммед, по высказанным выше причинам, многое опустил из того, что мог заимствовать от иудеев талмудистов, и очень многое, что казалось ему сомнительным или невероятным, он не внес в свой Коран, тем не менее пополнить пробелы рассказа, каковых оказывается очень немало, найти и ввести нить, связующую отдельные и разрозненные в Коране факты, или, что тоже, восстановить в чистом виде те первоисточники, которыми пользовался Мухаммед, будет не особенно трудно, если мы обратимся к области преданий, идущих от непосредственных учеников и очевидцев Мухаммеда, – преданий, записанных потом ревностными чтителями пророка и истолкованных ученейшими из мусульман.

Изложение истории жизни патриарха Иосифа начинается в Коране рассказом одного из его сновидений, именно – второго библейского, в котором, как виделось Иосифу, солнце, луна и одиннадцать звезд поклонились ему. Нельзя сказать достоверно, почему Мухаммед ограничился упоминанием только одного из сновидений и опустил без внимания библейский рассказ о первом из них, в котором представлялось Иосифу, будто бы в то время, как он вместе с братьями был на поле и вязал снопы, его сноп встал выше снопов всех братьев, снопы братьев окружили сноп его и поклонились ему. Быть может, он считал вполне достаточным передать это одно сновидение потому, что в нем с особенною ясностью предызображались величие и слава Иосифа, или, быть может, и потому еще, что в передаче первого из Иосифовых сновидений, о которых упоминается в Библии⁹⁰, не все источники, которым пользовался Мухаммед, были согласны между собой, потому он и не принял его, как рассказ, не имеющий за собой общего голоса и носящий на себе признаки других рассказов сомнительной достоверности. Хотя нам и не удалось отыскать в иудейских апокрифических сказаниях никакого противоречия в передаче сновидений Иосифа, тем не менее мы с большою вероятностью готовы допустить второе предположение и вот почему: в некоторых мухаммеданских рассказах о пророке Иосифе, вместо первого его сновидения, приведенного в кн. Бытия 37 гл. 7 ст. передается другое, подобное этому по духу и значению, но различное по своему содержанию. Приводим здесь одно место из мухаммеданских рассказов о пророках, где первое из сновидений Иосифа излагается в таком виде. «Иосифу было семь лет. Однажды ночью он видел такой сон, будто бы братья его посадили в землю свои крепкие жезлы; и вот жезлы их позеленели, пустили ветви, но не поднялись вверх, не выросли, тогда как жезл Иосифа не только прежде других позеленел, поднялся вверх, а даже расцвел. Жезлы братьев поклонились до земли жезлу Иосифа, – мало того, жезл Иосифа прикрывал своею тенью жезлы братьев его и служил для них, таким образом, как бы щитом»⁹¹. Вейль передает рассказ об этом сновидении несколько в других словах⁹². «Иосиф рассказал сон свой отцу: будто бы он – Иосиф и его братья посадили в землю по ветке. Ветки, посаженные братьями, посохли, а ветка, которую посадил Иосиф разцвела, пустила листья и осенила своею тенью посохшие ветви братьев». Не трудно догадаться, из какой области сказаний могли заимствовать мухаммеданские учения подобный приведенному рассказ о сновидении Иосифа. Иудейская основа этого рассказа, очевидно, не может быть и заподозрена, а если присоединим к этому еще то обстоятельство, что Иосиф сон этот прежде всего рассказал братьям своим и тем вызвал со стороны их еще большую ненависть к себе⁹³, то ясно будет, что даже внешняя обстановка, при которой произошло объяснение Иосифа с братьями, по поводу рассказанного им сна, та же самая, что представляется нам в Библии, а потом и в других рассказах чисто иудейского происхождения, как напр. в книге Яшар⁹⁴. Таким образом, опущенный в Коране рассказ о первом библейском сновидении Иосифа не исчез бесследно для мухаммеданских толковников Корана. Откуда же могли заимствовать они рассказ об этом сновидении? Коран не говорит ο нем ни слова. Почему бы и им не удовлетвориться передачей только одного сновидения, как сделал это сам Мухаммед? И далее, если уже было им известно из иудейских рассказов, – одинаковых по содержанию и во всём согласных между собою, – что Иосиф видел два сна с одинаковым их значением, то откуда могло произойти в их собственных рассказах отступление от первоисточников? Необходимо допустить, что самые первоисточники мухаммеданских рассказов страдали противоречиями и запутанностью, что, само собой, служило для Мухаммеда достаточным основанием – выпустить этот рассказ, как факт не имеющий за собой общепризнанного мнения, несомненного доказательства своей верности. Впрочем, далеко не во всех мухаммеданских рассказах о патриархе Иосифе можно встретить указание на два его сновидения; некоторые из таких рассказов остаются в этом случае вполне верными слугами коранического рассказа и передают только одно последнее из сновидений Иосифа, сопровождая при этом коранический стих⁹⁵ соответствующим важности самого дела объяснением. Иосиф рассказывает сон свой только одному отцу: «батюшка! я видел одиннадцать звезд, и солнце, и луну. Я видел, что они мне кланялись». В такой же простой, немногосложной форме выражен рассказ об этом сновидении и в Библии⁹⁶, со столь же кратким замечанием со стороны Иакова, по поводу возможного значения Иосифова сна: «Что же значит сон, который ты видел? Ужели я, мать твоя и братья твои придем поклониться тебе до земли. И позавидовали Иосифу братья его»⁹⁷. Эта простая и в данном случае вполне естественная фраза в устах Иакова в других иудейских сказаниях об этом же предмете принимает несколько другой оттенок, и в этом измененном своем виде рисует нам положение самого Иакова несколько не таким, в каком мы видим его в библейском рассказе. Иаков, после того как Иосиф рассказать ему свое сновидение, в присутствии братьев, сделал ему строгий выговор, так как знал, что братья и так уже ненавидят его⁹⁸. Это маленькое замечание об опасении Иакова за Иосифа перед братьями его в кораническом рассказе приняло ужо определенный характер и выражено более положительным образом, тоном категорическим. «Не рассказывай, сын мой, своего сновидения братьям твоим, говорит Иаков Иосифу, чтобы они не умыслили против тебя какого-либо умысла». Действительно, Иосиф в точности исполнил заповедь своего отца. Кораническая мысль о полном недоверии Иакова к сыновьям своим в вопросе счастья и благополучия любимца Иосифа в мухаммеданских рассказах доведена до абсурда. Иаков ни на минуту не хочет разлучиться с Иосифом, дрожит за каждый его шаг, не допускает даже и мысли хотя на некоторое время доверить его сыновьям своим. Один сон, в котором показалось Иакову, будто бы на Иосифа вдруг напали волки... и Иосиф потом исчез бесследно⁹⁹, еще более беспокоил Иакова и не давал ему покоя ни днем, ни ночью; если даже когда-нибудь глаза его и смежались сном, то, испугавшись, он просыпался и желал тотчас же видеть Иосифа¹⁰⁰. Опасения Иакова относительно разлуки с любимым сыном скоро были подтверждены сновидением и самого Иосифа. Ему снилось: «будто бы с неба спустился золотой трон, Иосиф взошел на него, надел царское платье и сел. Далее, показался ему большой город, его жители, рабы – каждый при своей работе, – несколько слуг мальчиков и несколько тысяч девушек заняты были своею работою, по приказанию Иосифа. Вдруг солнце, луна и одиннадцать звезд поклонились ему»¹⁰¹. По настоятельной просьбе Иосифа, Иаков дал ему соответствующее сновидению объяснение, в котором представил Иосифу возможность разлуки с любящим отцом. Но эта мысль о разлуке в словах Иакова, как они приводятся в Коране, выражена не так ясно; здесь просто представляется только возвышение и слава Иосифа, а через него уже благоденствие и счастие всего дома Иакова¹⁰², зато в других мухаммеданских рассказах возможность разлуки составляет главную мысль всего объяснения Иосифова сновидения. Иаков, не будучи в состоянии отказать просьбе своего любимца и приступая к объяснению сновидения, заклял Иосифа – никому не рассказывать о своем сне и о том, что услышит он из уст его. «Сын мой, говорил Иаков, я объясню сновидение твое, но ты никому не рассказывай об этом, чтобы братья твои, услышавши, не причинили тебе горького несчастия… у меня нет сил разлучиться с тобою ни на одну минуту»¹⁰³. Заканчивая объяснение рассказанного ему сна, Иаков предупредил Иосифа, что хотя его и ждет слава и богатство, но прежде этого на него должно обрушиться горькое несчастье. Это побудило Иакова просить Иосифа, чтобы он не подавал никакого повода к разлуке с ним и был бы всегда на стороже перед братьями своими¹⁰⁴.

Но то, что так сильно желал скрыть Иаков от сыновей и семейных своих, в силу случайных обстоятельств, и именно благодаря любопытству одной из жен Иакова¹⁰⁵, открылось само собой. Мать Рувима и Симеона в то время, как Иаков приводил Иосифу объяснение его сна, стояла в дверях и подслушала разговор отца с сыном. Когда же дети Иакова вечером вернулись с поля, она и передала им всё, что слышала¹⁰⁶. В душе братьев больше прежнего загорелся огонь зависти; от гнева волосы их стали дыбом, и они в раздражении говорили: «недостаточно ли этому сыну Рахили, что отец любит его больше, чем всех нас и содержит его несравненно лучше, чище, чем нас! Посмотрите, он думает про себя: я заставлю отца полюбить меня еще больше, если, хотя и ложно, скажу ему, что видел вот такой-то сон.... а мы век свой находимся при стадах, терпим зной и холод»¹⁰⁷, и все они поклялись и решили на совете убить Иосифа. Мухаммеданские толковники Корана разногласят между собою в объяснении слов 9 ст. 12 гл. Корана: «убейте Иосифа, или удалите его в какую-нибудь землю, взоры отца вашего будут исключительно на вас». Кто подавал такой совет? Одни прямо указывают на диавола, другие же, что это было общее решение братьев¹⁰⁸. Большинство голосов склоняется к тому мнению, что сатана, под видом постороннего человека, явился к братьям и подал им мысль, что их положение ничем не отличается от положения рабов. Когда братья спросили незнакомца: как же им выйти из такого положения? сатана отвечал: «убейте Иосифа, или отведите его куда-нибудь в далекую страну, пусть съедят его там дикие звери и хищные птицы, когда отец ваш обратит свою любовь к вам»! Братья отвечали: «если мы убьем Иосифа, то мы согрешим перед отцом своим и станем врагами Господу»! Сатана отвечал: «если вы покаетесь, Бог простит грех ваш»¹⁰⁹! Когда, таким образом, в среде братьев состоялось окончательное решение – во что бы то ни стало отделаться от Иосифа, для них оставалась одна трудность: как вызвать его с собою в поле, так как Иаков ни на минуту не отлучался от него? Просьбы братьев – отпустить с ними Иосифа не были уважены Иаковом, он упорно стоял на своем, что никогда не разлучится с Иосифом, так как он, по своему малолетству, требует особого за собой присмотра. «Вы уже взрослые, говорил Иаков сыновьям своим, и если я позволю Иосифу идти с вами, не случилось бы с ним какого несчастия, не съел бы Иосифа волк, когда он отстанет от вас»¹¹⁰. В полной уверенности, что их ходатайства перед отцом останутся напрасными и безуспешными, братья решились действовать на Иакова через Иосифа. Тысячи хитростей и лукавств пустили они в ход, чтоб соблазнить Иосифа идти и собственными глазами увидать в поле всю прелесть весенней природы. «Иди, говорили братья, отпросись у отца, и если он не будет отпускать тебя, ты заплачь: он не перенесет твоих слез и непременно отпустит тебя с нами»¹¹¹. Долго колебался Иаков, со слезами на глазах просил он Иосифа оставить свое намерение, представлял ему всевозможные опасности в дикой пустыне и от хищных зверей, и не добрых людей. «Не покидай меня, дитя мое! Твоя разлука причинит мне страдание. Много несчастий предвещал мне виденный мною сон! Не покидай же меня, без тебя я останусь в горьких слезах!» Но на все увещания и просьбы отца, на все его опасения Иосиф самоуверенно отвечал: «кто же может причинить мне обиду? Сколько бы ни было неверных, от нас они уйдут посрамленными. Человек, не боящийся Господа, меня не узнает, я не сойдусь с ним! Братья мои все герои, и каждый из них заступится за меня. Если и нападут на нас какие враги, если и произойдет какая ссора, так у меня нет ни малейшего страха ни перед одним человеком, я боюсь только Господа»¹¹²! Настойчивость, с какою выпрашивал себе позволение Иосиф, поколебала прежнюю решимость Иакова; он не мог отказать слезным просьбам любимого сына и уволил Иосифа.

Ни в библейском рассказе, ни в других иудейских апокрифических сказаниях нет даже и намека на какую-либо разобщенность в жизни патриарха Иосифа с жизнью его братьев. Иосиф не был отчужден от братьев своих, а вместе с ними пас скот отца своего и только доводил до его сведения все дурные поступки братьев своих¹¹³. Тогда как в Коране, а в след за ним и в других мухаммеданских рассказах передается, что Иаков строго охранял Иосифа от влияния на него братьев и не увольнял его даже только прогуляться с ними, библейское и другие сказания чисто иудейского характера повествуют, что Иаков, напротив, сам послал Иосифа навестить братьев: «поди, посмотри, здоровы ли братья твои, и цел ли скот и принеси мне ответ»¹¹⁴. Иосиф отправился на поиски за братьями в Сихем, как указал ему отец и где должны были быть братья его. Но братья ко времени прихода Иосифа перегнали уже свой скот в Дофан, и Иосиф, отыскивая их, блуждал по степи, пока не встретился с ним один человек¹¹⁵ и не разъяснил ему, что братья перешли в Дофан. Далее библейский рассказ в нескольких словах передает нам злобное намерение братьев убить Иосифа, но Рувим избавил его от рук братьев: «не проливайте крови, говорил он, бросьте его в этот колодезь, а рук не налагайте на него!» Это говорил он, чтобы избавить Иосифа от братьев и возвратить его к отцу своему¹¹⁶. Совет Рувима, действительно, был принят братьями, и Иосифа бросили в пустой безводный колодезь. В то время, как братья, сидя в поле, закусывали, вдали показался караван измаильтян, которые держали путь в Египет. Иуда, быть может, из жалости к брату, или из боязни перед Богом, подал братьям мысль – продать Иосифа. Братья согласились, и Иосиф был продан измаильтянам за 20 сребреников и отвезен в Египет, где перепродан был мадианитянами Потифару, царедворцу Фараонову. – Чтобы замаскировать свой поступок, братья вымазали в крови козленка одежду Иосифа и переслали ее отцу своему. «Мы нашли это, узнавай, не сына ли твоего одежда эта!» говорили они. Иаков узнал платье Иосифа: «верно, растерзан Иосиф, хищный зверь съел его»¹¹⁷, заключил Иаков и стал горько оплакивать погибель любимого сына. Вот всё, что говорит нам Библия об Иосифе до его водворения в Египте.

В книге Яшар и других иудейских источниках мы находим несколько подробностей, объясняющих некоторые частные факты из указанного нами периода жизни патриарха Иосифа, о которых в библейском рассказе упоминается или кратко, или делается на них только один намек. Некоторые из этих характеристических особенностей рассказа вошли в сокращенном виде в Коран, а несколько измененные и переделанные, они легли в основу мухаммеданских рассказов о пророке Иосифе. При разборе этих рассказов, мы, по силе возможности, будем указывать: откуда и как заимствовал свой материал Коран, и как сочувственно затем отнеслись к этому материалу другие мухаммеданские рассказы.

Коран, передавая события из взятого нами периода жизни патриарха Иосифа, несколько отступает от библейского сказания. Так, колодезь, в который был спущен Иосиф, по Корану, не был пустым и имел воду, – так как посланный к нему из каравана водоносец стал было черпать воду, как на дне колодца увидел Иосифа. Другая особенность, чисто мухаммеданского характера, та, что Иосиф во время своего пребывания в колодце получил от Господа откровение и звание пророка. Еще довольно резкая особенность коранического рассказа, замечательная по своеобразной переделке из некоторых иудейских оказаний, проглядывает в следующих выражениях Корана: когда сыновья Иакова доложили отцу о погибели Иосифа и показали на его платье ложную кровь, он не поверил их выдумке и сказали: «вы это сами придумали»¹¹⁸. Все эти указанные нами особенности и отступления коранического рассказа от библейского служат не более как сокращением довольно подробных иудейских рассказов и различных народных преданий, вполне, впрочем, хотя и в несколько измененной форме, сохранившихся если не в кораническом, тο в других мухаммеданских рассказах. А так как кораническая идея почти целиком входит во все религиозные рассказы мухаммедан, то критический разбор и оценку этих особенностей коранического рассказа мы, во избежание возможных повторений, представим при дальнейшем разборе специальных мухаммеданских рассказов о пророке Иосифе.

Обращаясь к иудейским источникам, мы находим там следующую картину взаимных отношений братьев к Иосифу. Посланный отцом разведать о состоянии братьев, Иосиф подходил уже к месту стоянки, где находились со своими стадами братья его. Но до прихода его, и прежде чем он успел поприветствовать братьев своих, они уже решили схватить и посадить Иосифа в пустой колодезь. Однако не все братья соглашались с этим последним решением, некоторые из них желали непременно смерти своего брата, – такого рода был, напр., совет Симеона, который больше всех братьев ненавидел Иосифа и, во что бы то ни стало, желал убить его¹¹⁹, только, как сам он сознается в завете детям своим, Бог избавил Иосифа от рук его»¹²⁰. Такою же ненавистью к Иосифу дышал и Дан. «Как барс сторожит козла, говорит он в своем завете, так я подстерегал Иосифа, но Бог отца моего Иакова не дал мне его в руки, чтобы встретить его одного, и не допустил меня совершить это беззаконие»¹²¹. Гад сознаётся, что он до такой степени был враждебно настроен по отношению к Иосифу, что «не мог ни видеть лица его, ни слышать его голоса... и много раз покушался убить Иосифа, потому что от души ненавидел его и хотел уничтожить его от земли живых, как телец попирает и вырывает траву на земле»¹²². Упорнее всех настаивали на необходимости убить Иосифа Симеон и Гад; они, не смотря на слезные просьбы Иосифа, готовы уже были нанести свои руки на голову брата, но слезы и глубокое чувство жалости к несчастному брату со стороны Завулона и отчаянные вопли самого Иосифа вызвали сострадание в сердце старшего из братьев Рувима, который предложил заменить смертную казнь Иосифа заключением его в один из соседних колодцев¹²³.

Эта мрачная картина злостных и ненавистных отношений братьев к Иосифу в мухаммеданских рассказах приняла более определенный вид и получила здесь надлежащую окраску и более рельефную форму. Отпуская Иосифа с братьями, Иаков слезно просил их беречь Иосифа и внимательно следить за каждым его шагом, дабы не приключилось с ним на пути какого несчастья. «Дети! просил Иаков, взявши Иосифа, поскорее возвращайтесь с ним. Исполните просьбу отца вашего. Не позволяйте Иосифу идти пешком, – воду его не выливайте, обидного и дурного слова не говорите. Имейте пред очами своими Господа и не склоняйтесь на искушение диавола. Берегите Иосифа под покрывалом и поскорее возвратите его обратно... оправдайте то, что я говорил и советовал вам: каждый, ведь, из вас хорошо знает, что́ такое честь! Если я не увижу Иосифа, не буду спокоен, не найду себе места, где бы мог успокоиться. Без него в этом мире для меня не будет уже счастия... я буду горько плакать»¹²⁴! Простившись с отцом, Иосиф примкнул к братьям и с ними отправился в путь. Но все просьбы и наставления Иакова относительно обращения с его любимцем оказались напрасными. После непродолжительного перехода, когда братья достигли открытой степи, Симеон быстро подошел и сбил Иосифа с верблюда, за тем связал его руки и, даже не простившись с ним, начал было отрезывать ножом его голову. Одно совершенно неожиданное обстоятельство заставило братьев отложить свое намерение. С неба вдруг показалась птица, – «дети пророка Иакова! послышался от нее голос, ужели нет у вас сострадания к отцу вашему и его сыну! Ужели сострадание (к отцу) допустило бы вас до того, что намереваетесь сделать вы с вашим братом! Побойтесь вы гнева и наказания Божия! Оставьте свое намерение!» После такой угрозы братья поспешили удалиться с этого места. «Убьем его, думали они, в другом месте!» Птица скрылась, Рувим повалил и тащил Иосифа по земле, взявши его за ноги и волоча по земле, бил его в лицо. Терновник рвал тело Иосифа, как зеркало, благословенное его лицо и глаза. Все члены его были изъязвлены и покрыты кровью. Так шли братья дальше, волоча Иосифа по земле и наказывая его палкой. Вот поднялись они на вершину одной горы. Здесь связали Иосифу руки и ноги и, подставивши нож к его горлу, начали было резать. «Братья! умолял Иосиф, дайте мне напиться воды, внутренности мои сгорают от жажды!» Когда сказал он это, братья всю воду, что имелась при них, вылили на землю и не дали Иосифу. «Мы убьем тебя, не рассчитывай ты больше на жизнь»! отвечали они на просьбу Иосифа. Как только сказали это, с вершины горы послышался голос: «дети Иакова, ужели вы не боитесь гнева Божия! Не обижайте так вашего брата, или вы будете брошены в адский огонь!» Братья не обратили внимания на эти слова и продолжали свое дело. С вершины опять послышался голос: «дети порока Иакова! если вы убьете на мне Иосифа, я поглощу вас в одну минуту». Братья, испугавшись, развязали Иосифу руки и ноги и отправились с ним на другое место. Посоветовавшись, они расположились после на одном холме, Иосиф был убежден, что братья убьют его. Со слезами пристал он к Рувиму: «освободи ты меня пожалуйста от них! Будь ты мне сегодня вместо отца»¹²⁵! Рувим ударил Иосифа по лицу, и тот упал навзничь. Поднявшись, Иосиф кинулся к Симеону. Этот тоже ударом свалил его на землю. К каждому из братьев подходил Иосиф, и никто из них не оказал ему милости, а всякий только бил его. Наконец, поднявшись с земли, Иосиф подошел к Иуде и, бросившись ему на грудь, с горькими слезами сказал: «светик мой, старший братец! Защити меня от них. Не затемняй ты счастья отца моего, причиняя ему бесчисленное множество горестей. Пожалей ты меня (в моем положении), сделай это хотя из жалости к отцу моему и, если есть в чем мой грех, прости и не обидь меня. Не позволяй пожалуйста братьям так обращаться со мною!»¹²⁶ Говоря это, Иосиф горько плакал. Двери семичастного неба отверзлись, и все ангелы, предстательствуя, со слезами молили Бога: «о Боже святой пощади Иосифа!» От Господа Всевышнего пришел голос: «небо, трон и ангелы! Иосиф – друг мой, я знаю его силы, вы же не знаете». Когда Бог сказал это, все вдруг успокоились. Иуда, крайне смущенный, стоял с поникшею головой, а Иосиф, отвернувшись от него, не имея никакой надежды, горько плакал. И из глаз Иуды, капля за каплей, потекли слезы, и он, обнявши Иосифа, сказал: «не бойся, Иосиф! пока я жив, не дам убить тебя, они прежде пусть убьют меня, а после уж – тебя». Сказав это, Иуда добавил: «братья! не убивайте Иосифа, – не пренебрегайте мольбами вашего отца!» Но братья со злобой отвечали: «мы условились прежде, как же теперь ты говоришь это? мы не допустим», и попытались было накинуться на Иосифа. Иуда в гневе сказал им: «убейте прежде меня, а после уже Иосифа!» Видя твердую решимость Иуды не выдать Иосифа, братья сказали ему: «если так, то что же мы предпримем теперь?» «Вот как порешим мы, сказал Иуда, чтобы не пролить невиновной крови. Иосифа нужно будет спустить в колодезь, а на то, что случится после, – когда Иосиф будет посажен в колодезь, – пусть будет воля Божия». Все одобрили это мнение. Действительно, был неподалеку один колодезь, сохранившийся от давнишних времен; в него-то братья и спустили Иосифа¹²⁷. Колодезь этот, по библейскому рассказу, был пуст, – не имел воды, другие же иудейские сказания в этом случае расходятся между собою. По одним, колодезь этот, действительно, не имел воды, но в нем находились ядовитые змеи и скорпионы¹²⁸, по другим сказаниям, которым следует и Коран, в колодце этом была вода, и Иосиф непременно бы утонул, если бы архангел Гавриил не положил на поверхность воды большой камень, на котором сын Иакова держался как на суше. Камень этот, добавляют предания, был дорог еще для Иосифа и в том отношении, что освещал внутренность колодца¹²⁹.

Разногласные предания по этому предмету, записанные в иудейских источниках, также раздвоенно и в высшей степени спутанно отобразились в мухаммеданских рассказах. Одни из них, следуя Корану, принимают, что в колодце, действительно, была вода, и Иосиф спасся от смерти благодаря сверхъестественной помощи архангела Гавриила¹³⁰, другие готовы принять и то и другое; они столь же решительно утверждают, что внутри колодца было множество змей и ящериц, сколько и то, что Иосиф непременно утонул бы, если бы архангел Гавриил на поверхности воды не поместил камня¹³¹. Как спас архангел Гавриил Иосифа и что был за камень, который он подставил Иосифу, мухаммеданские рассказы между собою разногласят. По одним, архангел Гавриил просто, – без указания откуда и как, – положил большой камень на поверхность воды; на камень этот и сел Иосиф¹³². Кроме того, согласно с некоторыми иудейскими преданиями, мухаммедане камню этому приписывает еще ту особенность, что он, будто бы, освещал внутренность колодца¹³³. По другим рассказам, камень этот уже был в колодце, и братья знали о его там существовании, – вот почему в то время, как спускали в колодезь Иосифа, один из них и обрезал веревку, которая была привязана вокруг туловища Иосифа, чтобы он мог убиться об этот выдающийся из воды камень¹³⁴. В рассказе Рабгузы дело заключения Иосифа в колодезь со всеми сопровождающими его обстоятельствами обрисовывается в следующих немногих словах. Братья, раздевши, бросили Иосифа в колодезь; но прежде чем достиг он дна, Гавриилу было повеление поддержать его. Архангел Гавриил взмахнул крыльями и, прежде чем Иосиф достиг воды, поддержал его. На дне колодца был белый камень, Гавриил поднял его до поверхности воды, погладил его крыльями, и камень стал мягким. Иосиф поместился на этом камне и был как бы на суше; потом, по повелению Бога, Гавриил принес из рая рубашку и надел ее на Иосифа¹³⁵. Мухаммеданские предания, которые приводятся и толкователями Корана, указывают следующую историю этой, сшитой из райского шелка рубашки. Когда-то Авраам был брошен, по повелению Нимврода, в огонь и здесь лишился своей одежды. Господь послал с Гавриилом своему верному рабу тунику, сшитую из райского шелка, и Гавриил облачил в нее Авраама. Авраам оставил эту тунику Исааку, Исаак Иакову, который хранил ее как талисман и повязал на шею сына своего Иосифа¹³⁶. Но далеко не все мухаммеданские рассказы рабски следуют этому преданию; некоторые из них обставляют историю райской туники несколько иначе. Так, в одном из этих рассказов мы находим, что Иаков, отправляя Иосифа вместе с братьями, велел надеть на него платье, которое по преемству сохранилось еще от Авраама; надели затем на Иосифа и пояс, оставшийся от Измаила. Платье это было снято с Иосифа, когда спускали его в колодезь, и, как известно, было передано потом Иакову. Был ли покрыт Иосиф какою одеждою во время своего заключения во рве, или находился там обнаженный, рассказ не говорит ничего об этом, – здесь указывается только, что архангел Гавриил поместил Иосифа на камне, вынесенном им из глубины колодца на поверхность воды. В другом рассказе, приведенном у Рабгузы, архангел Гавриил принес Иосифу одежду с неба, а не вынимал ее, как представляется в некоторых преданиях, из особого амулета, повешенного на груди Иосифа. Облачивши Иосифа в райскую одежду, Гавриил приветствовал Иосифа от лица Божия и известил его, что Господь избирает Иосифа в число своих избранников и дарует ему пророческое достоинство¹³⁷; кроме того предвозвестил Иосифу, что если он с полным смирением подчинится воле Божией, терпеливо перенесет все несчастья, какие постигнут его, то этим он угодит Богу, сделается потом правителем Египта и спасителем родной семьи. Не оставил также архангел Гавриил Иосифа без наставления: он научил Иосифа одной молитве, сила и значение которой перед Господом так велики, что если бы кто впал в какую беду или подвергся какому несчастью и прочитал бы молитву эту, его печаль и горе уступят свое место радости. Вот текст этой молитвы: «О, Господи! который освобождаешь от всякой печали, приемлешь всякую молитву, который всё можешь исполнить, могущественнейший из могущих! который сопутствуешь каждому страннику, успокаиваешь всех одиноких, знаешь всё сокровенное и помогаешь в несчастиях! О, Ты, кроме которого нет другого Бога, хвала Тебе. Молю Тебя, если Ты ввергнул меня в эти узы, то пролей в сердце мое и любовь Твою, чтобы я не вспоминал и не прибегал к другому божеству, кроме тебя. Сохрани и помилуй меня, милосердый из милосерднейших»¹³⁸! Вероятно, в силу особенного действия этой молитвы, архангел Гавриил, по повелению Божию, место заключения Иосифа превратил в роскошный, благоуханный сад, где Иосиф не имел недостатка ни в тенистой прохладе, ни в пище, так как он имел полную возможность во всякое время пользоваться прекрасными плодами райского дерева, нарочито пересаженного Гавриилом из небесных садов в убогий колодезь, место заключения праведника и пророка Божия¹³⁹. Некоторые из мухаммеданских рассказов, не известно под влиянием каких источников, наставление Иосифу и откровение имеющих совершиться в его жизни чрезвычайных перемен приписывают не архангелу Гавриилу, а какому-то мудрецу Шададу¹⁴⁰, который жил когда-то в земле Ханаанской и выкопал тот колодезь, в который потом и был заключен Иосиф. За мудрость и благочестие Господь переселил Шадада в земной рай, где он наслаждался вечными благами и имел дар пророчества. Однажды он прогуливался вместе с Енохом в райских чертогах, как вдруг ангел Господень восхитил его и поместил в том самом колодце, в котором находился и Иосиф: Бог поручил ему наставить и научить Иосифа. Шадад объявил Иосифу, что Господь хочет наказать его и подвергнуть кратковременным испытаниям. Причиною ожидавших Иосифа невзгод были его гордость и чрезмерное самодовольство своею красотой и прекрасными качествами души. Выслушав свой приговор, Иосиф преклонился перед посланником Божиим. Шадад преподал Иосифу свои мудрые советы, предсказал ему всё, что должно случиться с ним, и, удаляясь, оставил Иосифу несколько гранатовых яблок, которые бы служили ему пропитанием.

По пути отступления, вероятно, от какого-нибудь одного первоисточника, мухаммеданские рассказы, в данном случае дошли уже до того, что совершенно утеряли главную идею разбираемого нами события из жизни пророка Иосифа. Так, в разобранных уже нами преданиях, Иосифа наставляет или архангел Гавриил, или какой-то мудрец Шадад, оба они являются в качестве посланников Божиих, с целью возвестить Иосифу, что ждет его в близком и далеком будущем. Совсем не такова по содержанию и своему внутреннему значению, хотя и сходная по внешней обстановке, одна историйка, передаваемая в мухаммеданских рассказах, о каком-то отшельнике زه د شيش который точно так же, как и Шадад, очутился в колодце лицом к лицу с Иосифом, – чего так давно желал и о чем так сильно просил у Господа. – Эта чисто фантастическая, тем не менее в мухаммеданском духе, историйка невольно поражает нас своею оригинальностью; в ней ясно высказывается догматическое учение мухаммедан о предсуществования душ всех людей и пророков в частности, но более странным кажется в ней тот вывод, к которому приводит она. Еще за 1250 лет до события, которое имеет в виду мухаммеданский рассказ, какой-то отшельник, плененный красотой и умом (?) Иосифа, молил Бога, чтобы Он дал ему возможность увидеть благословенную красоту Иосифа. Бог, передается в том рассказе¹⁴¹, услышал молитву отшельника и повелел ему идти и поклониться Господу у колодца, выкопанного Шададом. Отшельник явился к назначенному месту, совершил поклонение Богу и поселился внутри колодца, проводя там подвижническую жизнь. Судьба, вероятно, милостивым оком взглянула на капризное желание отшельника и так устроила жизнь Иосифа, что братья спустили его именно в тот колодезь, где влачил свои скорбные дни престарелый отшельник. Таким-то образом оправдалось обещание Божие, данное отшельнику. Отшельник, увидев Иосифа, объяснил ему, что не братья виною его несчастий, а он, который уже 1250 лет тому назад просил Бога – показать ему благословенную красоту Иосифа. Сказав это, отшельник умер. Невольно спрашиваешь себя: что за причудливая выдумка? Тем не менее выдумка эта может найти себе основание в вероучении мухаммедан, и именно в учении о предсуществовании душ всех пророков. У мухаммедан в учении о пророках имеет важное значение, так называемый, «свет Мухаммеда». Свет этот, по их мнению, составляет самое первое творение божественного всемогущества. По сотворении, эта светлая первосозданная эссенция разделилась на две части. Из тончайшей части ее – «света» были образованы высшие горние существа, звезды и души пророков, а из другой, менее совершенной – «огня» сотворены были джинны с их потомством¹⁴². Таким образом души пророков произошли из Мухаммедова света и существовали еще прежде, чем появлялись в свет самые пророки. Такой взгляд, нужно заметить, не противоречит и учению Корана¹⁴³. «По философии Корана, – говорит Казем-Бек¹⁴⁴, – души человеческие сотворены за несколько сот тысяч лет до создания вселенной. Эти души покоились и теперь покоятся в невидимом мире, и чтобы перейти в вечность, они должны принимать вещественную форму (т.е. тело) для испытания». У Рабгузы есть рассказ, где представляется, что Адам видел своих потомков и между прочим Давида, которому уступил из тысячи сорок лет своей жизни¹⁴⁵. Таким образом душа Давида, вместе с другими душами пророков, является существованию уже при жизни Адама. Подобным образом и Авраам видел и слышал голос всех своих будущих потомков, когда он построил с Измаилом Каабу и взывал к ним по повелению Божию, о путешествии в Мекку на праздник Хадж. – Что особенного, если и выведенный в рассказе отшельник удостоился видеть душу Иосифа прежде, чем она приняла на себя вещественную форму? Но от одной странности мы, следуя указанию Корана, переходим к изложению и разбору дальнейших обстоятельств, вошедших в содержание и других мухаммеданских рассказов о пророке Иосифе и отличающихся тем же странным и не менее причудливым характером, какой носят на себе и разобранные уже нами.

Мухаммеданские рассказы в порядке изложения обстоятельств продажи Иосифа Измаильтянам и представления Иакову одежды Иосифовой разнятся от библейских и других иудейских сказаний. Согласно с библейским рассказом, во всех иудейских сказаниях братья представили Иакову одежду Иосифа уже после продажи его Измаильтянам, тогда как в рассказах мухаммедан братья сами в тот же день, в который они заключили Иосифа в колодезь, представили отцу одежду брата своего, а продажа Иосифа состоялась не менее как через три дня после заключения. Но расходясь с иудейскими сказаниями в изложении преемственности фактов, мухаммеданские рассказы весьма близко сходятся с ними в описании подробностей; в этом случае рассказы мухаммедан только в несколько измененном виде повторяют то, что сказано в иудейской апокрифической книге Яшар. Братья, передают мухаммеданские рассказы, спустив, Иосифа в колодезь, пришли к стаду, закололи там одного козленка и в крови его вымарали рубашку Иосифа. Хитрость эту они придумали с тою целью, чтоб тем удобнее оправдать себя перед отцом. «Иосифа съел волк, и от него осталась только вот эта окровавленная сорочка“, с такою вестью отправились они к отцу. Один из братьев – Иуда, по убеждению мухаммедан, старший сын Иакова, вместо библейского Рувима, из жалости к Иосифу, а более из страха тяжкой ответственности перед отцом, вздумал было тайно от всех освободить Иосифа и возвратить его отцу. С этою целью он выпросил у братьев дозволение остаться в качестве караульного при Иосифе и когда, действительно, получил их согласие, он составил план, как освободить узника, и уже приступил к фактическому осуществлению этого плана, как был замечен братьями и на месте уличен в предательском образе действий. Не доверяя более друг другу, братья все вместе уже отправились к отцу. Известие о погибели Иосифа поражает Иакова, он падает без чувств. Но пришедши в себя, Иаков указывает, как на явную улику во лжи всех братьев, на то, в данном случае, чудесное обстоятельство, что на рубашке Иосифа нет ни одного изорванного места. «Если бы Иосифа съел волк, замечает Иаков, непременно эта рубашка была бы изорвана. Каким же образом случилось, что волк, растерзавши Иосифа, не изорвал, пожалел его рубашку»! Уверениям и клятвам сыновей своих Иаков не верит, но старается еще более уличить их во лжи и, как кажется, избирает для этого самое верное и вполне надежное средство. Он всходит на один холм и громким голосом сзывает к себе всех волков Ханаанской земли. Волки явились, а с ними и улика на лицо. На вопрос Иакова: «зачем они растерзали Иосифа»? волки в один голос отвечали: «есть мясо пророков нам запрещено. Мы не повинны в смерти Иосифа»¹⁴⁶. Но братья и теперь не сознались в своей вине. Они пообещали Иакову привести того волка, который пожрал Иосифа. Действительно, братьям удалось поймать одного волка; замаравши в крови пасть его, они привели его к Иакову, но и теперь надежда их на оправдание не увенчалась успехом. Обвиненный братьями Иосифа, волк дает показание в совершенно противном смысле: он никогда и не видал Иосифа¹⁴⁷. Все приведенные нами подробности в первоисточнике своем, книге Яшар, сохраняя библейский смысл рассказа, настолько разнятся от изложенных уже подробностей мухаммеданских рассказов, насколько эти последние строго и рабски следуют кораническим указаниям. Так, в данном месте и в прямом значении главною мыслью коранического рассказа будет безусловная недоверчивость Иакова к словам детей своих, а на языке аллегористов эта же мысль дает следующий вывод: как ни стараются люди избранные, добродетельньно исправить и привести к раскаянию закоренелых грешников, эти последние всегда будут искать для себя подходящего к их положению оправдания и никогда не сознаются в своей вине. В мухаммеданских рассказах мысль эта развита уже довольно подробно и, как видим, иллюстрирована не одним назидательным примером. Иаков вполне убежден, что Иосиф погиб от рук братьев, но он хочет вызвать в душе их раскаяние и полное сознание в своей виновности, – вот почему он представляет им, так сказать, улику на лицо прежде всего в образе совершенно-целой, не изорванной Иосифовой сорочки, а потом в двух своих беседах с дикими зверями пустыни. Таким образом, мухаммеданский рассказ о говорящих и оправдывающихся перед пророком Иаковом волках, как видим, вызван был необходимостью изобличить во лжи братьев Иосифа и тем расположить их к раскаянию. Совершенно не с тою целью и не с тем намерением приводится объяснение Иакова с волком же в иудейских сказаниях, из которых, конечно, и заимствован мухаммеданский рассказ и с которыми он почти до буквальности сходен, иудейские сказания, следуя библейскому тексту, не видели для себя никакой необходимости утверждать, – как делают то мухаммеданские рассказы, – что Иаков не поверил донесению сыновей своих, а ссылаясь на Библию¹⁴⁸, они указывают, что Иаков, узнав в разорванном и испачканном в крови и пыли платье одежду Иосифа, убитым от горя голосом проговорил: «верно, растерзан Иосиф, хищный зверь съел его!» и не допытываясь виновности кого-либо другого в смерти Иосифа, стал горько оплакивать погибель любимого сына. Понятное дело, отнесясь с полною доверчивостью к словам сыновей своих и совершенно не заподозревая их участия в деле его разлуки с любимым сыном, Иакову положительно не для чего было, да он и не имел в виду, изобличать в какой-то лжи детей своих, когда приказал им идти и поймать в степи первого попавшегося им зверя и живым привести к нему. В этом случае, как и сам он высказывается, им руководило одно чувство мести и ничто более. Так, отправляя сыновей своих на поиски за истерзанным трупы Иосифа, Иаков просит их: «постарайтесь изловить и привести ко мне живым первого попавшегося вам в пустыни хищного зверя. Быть может, Господь будет милосерд ко мне, и вы поймаете того именно зверя, который растерзал сына моего, и я изолью на него месть свою»¹⁴⁹. Братья поймали волчицу и привели ее к Иакову. Вопросы Иакова и ответы волчицы, как представлены они в мухаммеданских рассказах, до буквальности сходны с тем, что дает нам и книга Яшар. Иаков схватил волчицу и закричал на нее страшным голосом: «как ты, не боясь Господа Всевышнего и не думая о том, что должен был испытать я, осмелилась пожрать сына моего Иосифа? У тебя не было ни малейшего повода погубить сына моего, который ни тебе, ни кому из твоих не сделал никакого зла! Вот Господь отомстит тебе за невинного страдальца рукою моей». Но Иегова для утешения Иакова отверз уста зверя, и волчица сказала: «жив Бог, сотворивший меня на земле, и да будет жива душа твоя, Господин мой! Я не видела твоего сына и не питалась его членами. Клянусь Богом, сотворившим всех нас, я никогда в своей жизни не употребляла в пищу человеческого мяса. Сама я иду из далекой страны и десять дней ищу в этих местах моего волчонка и не знаю, жив он или нет. Мы оба с тобой испытываем одинаковое несчастие; а сыновья твои, схватив меня, к моему бывшему горю присоединили еще новое горе... Теперь я в твоей власти, и ты можешь поступить со мной, как тебе угодно, но помни слова, которые вложил мне Господь». Пораженный этим чудом. Иаков отпустил волчицу на свободу¹⁵⁰. Есть в мухаммеданских рассказах некоторая разница от иудейских сказаний и в описании других подробностей. Так, по рассказам мухаммедан, как видели мы, братья сами и все вместе пришли к Иакову и представили ему испачканную в крови одежду Иосифа. Иудейские сказания, следуя Библии¹⁵¹, утверждают, что братья послали к отцу одежду Иосифа с Неффалимом, а сами явились к нему уже тогда, когда прибыл к ним посол от Иакова. Кроме того платье Иосифа, по одним сказаниям, по совету Иссахара¹⁵², а по другим, по совету Дана¹⁵³, выпачканное в крови убитого козленка, было, согласно со сказаниями книги Яшар, разорвано в клочки, а не было представлено Иакову целым, как утверждают то с предвзятою целью мухаммеданские рассказы¹⁵⁴. Далее, в мухаммеданских рассказах приводится описание того, как Иуда посредством хитрости намеревался освободить Иосифа из рук братьев. Рассказ этот о попытке Иуды живо напоминает нам библейскую заметку о добром намерении Рувима – спасти Иосифа¹⁵⁵ и сам по себе служит переделкою иудейского сказания, записанного в книге Яшар, с тою необходимою, впрочем, в данном случае, особенностью, что здесь дело происходит уже после продажи Иосифа, тогда как в мухаммеданских рассказах до этого события. Рувим, передается в кн. Яшар, направился к колодцу, с целью вытащить из него Иосифа и возвратить его отцу. Вот он приблизился к колодцу, но сколько ни прислушивался, не слышал в глубине колодца никакого шороха. Он стал звать Иосифа, ответа не было. Предполагая, что Иосиф умер от страха, или его умертвила змея, Рувим сам спустился в колодезь, но и там не нашел его. В горе разорвал он одежды свои и печальный явился к братьям, которые в это время обдумывали план, как известить отца о смерти Иосифа и что сказать ему. Общим советом братья решили под клятвою не открывать ничего отцу своему: «кто известит отца или кого-нибудь из нашего дома, или даже кого-либо из жителей этой страны о том, что сделали мы с Иосифом, мы все соединимся против него и убьем его своими острыми мечами». В следствие этой клятвы, сыновья Иакова стали опасаться друг друга и все хранили тайну в глубине своих сердец¹⁵⁶. С таким же общим настроением братьев, с такою же взаимною недоверчивостью друг к другу оставляет детей Иакова и мухаммеданский рассказ в тот момент, когда они на месте преступления уличили Иуду в коварной измене их общему решению – погубить Иосифа и утаить от отца действительную гибель его. В то время, как братья удалились вместе с Иудой и оставили в колодце Иосифа на произвол судьбы¹⁵⁷, в то время, как они представляли отцу разные доказательства смерти любимого им сына, через два‒три дня после разразившегося над Иосифом удара, он был освобожден из заключения спутниками проходившего мимо каравана. – Мухаммеданские рассказы, переходя к описанию освобождения Иосифа из колодца, а потом и самого акта продажи Иосифа, довольно подробно знакомят нас с личностью Малик-абэн-дахара, одного египетского купца, который купил Иосифа из рук братьев его.

Странным на наш взгляд кажется то обстоятельство в жизни этого купца, что один причудливый сон, разъясненный впрочем снотолкователем в пользу Малик-абэн-дахара, руководил им едва ли не половину его жизни; но если мы примем во внимание то простое обстоятельство, что вера в сны, гадания, волшебство и другие виды суеверия твердо хранится в среде мухаммеданского люда и проглядывает всюду, где есть для того хотя малейший повод, если, далее, обратим внимание на то, что сны, по общему верованию мухаммедан, суть верные предвестники близкого или далекого будущего, что они рано или поздно непременно должны осуществиться, то отсюда будет уже понятно, почему Малик-абэн-дахар до седых волос не оставлял караванных поездок в Ханаанскую землю в надежде купить там раба, от которого, как объяснил ему снотолкователь, зависело будто бы его собственное благополучие в сей и будущей жизни. В истории Иосифа, по мухаммеданским рассказам, это далеко не единственный пример веры в сновидения. Как видели уже, сам Иаков, Иосиф и все братья его в снах видят предвещание какого-то особенного будущего; Малик-абан-дахар терпеливо переносит в продолжение многих лет все трудности караванной жизни, гоняясь за обещанным ему во сне сокровищем-рабом, и, как увидим далее, Зулейха дочь египетского царя, увидя только во сне Иосифа, без ума влюбляется в него, в поисках за ним оставляет родительский дом и по ошибке вместо Иосифа выходит за муж за царя Риана. Но как жестоко ни насмеялась над ней судьба, – наконец сон Зулейхи оправдался, – она наяву увидала Иосифа. Не остался без исполнения и сон Малик-абэн-дахара, надежда его оправдалась. Караван, спутникам которого был продан Иосиф, принадлежал Малик-абэн-дахару. Малик сам был при караване и возвращался с товарами обратно у Египет¹⁵⁸. Судьба, вероятно, сжалилась над ним: он остановился со своим караванном близ того колодца, в который был брошен Иосиф. Пославши раба¹⁵⁹ почерпнуть воды, он сам был привлечен к колодцу, чтобы пособить вытащить ставшую необыкновенно тяжелою бадью с водою. Каково же было его удивление, когда он увидел, что вытаскивает из колодца прекрасного молодого человека! С этим событием Малик, вероятно, связал исполнение давно уже виденного им сна, или, как говорится, порешил, что давнишний сон ему в руку, потому что, когда явились к колодцу братья Иосифа¹⁶⁰ и потребовали его выдачи, как их собственного раба, Малик тотчас же спросил братьев, согласны ли они продать его? и не смотря на все дурные качества, какие только приписывали братья Иосифу, он не отказался от покупки, а просил только назначить цену и написать ему вексель о продаже Иосифа, как их собственного раба, из предупреждения, как замечено в рассказе¹⁶¹, того обстоятельства, чтобы никто более не мог заявить насчет Иосифа свои претензии. – Но успех и благополучный исход этой торговой сделки, как убеждены были и братья, зависели от самого Иосифа. Ему стояло только сказать, что он не раб, а также свободный еврей, как и те, которые продают его, и план братьев рушился бы сам собою; вот почему, по одним рассказам – Рувим, по другим – Иуда предупредил Иосифа, чтобы он утверждал всё, что станут говорить о нем братья: назвал бы себя их рабом, не возражал бы на те упреки, которыми они решились оклеветать его, как своего раба, – в противном случае угрожали ему неминуемой смертью. Действительно, Иосиф, на вопрос Малик-абэн дахара: точно ли он раб их? отвечал: «да, я раб»¹⁶². Последовало взаимное соглашение относительно цены. Малик-абэн-дахар, не имея при себе достаточно денег, предлагал братьям взамен их взять за Иосифа на выбор коня или что-нибудь другое. Но братья, порассудивши, что подобная плата не может скрыться от глаз отца, отказались и требовали денег. Малик-абэн-дахар набрал 18 монет египетской чеканки¹⁶³ и предложил их братьям. Окончательным актом этой торговой сделки было письменное свидетельство братьев, что они действительно за такую-то цену продали Малик-абэн-дахару своего раба, Иосифа. Считаем не лишним привести здесь этот документ в его буквальном переводе по книге Рабгузы¹⁶⁴, так как в нем довольно подробно изложены все условия и взаимные обязательства, при которых, только могла состояться и действительно состоялась продажа Иосифа и которые, с нарочитою цель, были опущены нами при изложении рассказа. «Во имя Бога милостивого и милосердного. Мы дети Иакова, Рувим, Симеон, Иуда, Левий, Гад, Неффалим, Иссахар, Завулон, Ассир, Дан, – братья в количестве десяти человек, раба своего, по имени – Иосифа, продали Малик-абэн-дахару за 17 мискалов. Указали ему в рабе нашем три порока, и он не отказался купить его. Пороки за нашим рабом следующие: он охотник к побегам, любит поплакать и не прочь украсть. Кроме того Малик-абэн-дахар дал нам следующие три обязательства: он должен заковать купленного раба в другую цепь, как можно крепче усадить его в седле и, увезши далеко отсюда, продать его». Исполнивши, таким образом, все формальности торговой сделки, братья повесили на шею Иосифа цепь, передали его Малик-абэн-дахару и сами удалились. Малик-абэн-дахар, связавши, как требовал договор, руки и ноги Иосифа и посадивши его на верблюда, велел каравану двинуться в путь. Но вот невдалеке от дороги, где проходил караван, показалась могила матери Иосифа¹⁶⁵ и предков его Авраама и Измаила. Сердце Иосифа разрывалось при одной мысли, что он покинет, быть может, навсегда дорогую родину, не простившись даже и с прахом матери. При виде памятника над могилой матери, тяжелый вздох вырвался из груди Иосифа, и он в отчаянии бросился со своего верблюда. Обнимая могильную насыпь и обливаясь слезами, он так причитал в своем горе: «о мать моя! хочу я рассказать тебе про свое несчастие: меня постигло большое горе... разлучен я и с тобою, и с отцом моим, и с братом Вениамином. Что делать? Я страдаю от разлуки столь же сильно, как будто испытал тысячу несчастий. Руки мои связаны, сердце огорчено, на шее у меня цепь. Сколько горя в сердце моем от обид, причиненных мне моими же друзьями! Что делать? знак проданного раба уже лежит на мне. О, если бы я умер прежде тебя»¹⁶⁶. Между тел как Иосиф изливал горе свое на могиле матери, караван продолжал свой путь. Когда же отсутствие Иосифа было замечено, тотчас во все стороны разосланы были сыщики, и действительно один из них нашел Иосифа прилегшим к надгробному памятнику. Довольный тем, что нашел беглеца, раб этот счел необходимым воздать Иосифу должное за причиненное всем беспокойство и бичом ударил его по лицу. Несколько иначе говорит об этом Рабгузы. В то время, как караван подвигался вперед, совершенно не замечая отсутствия Иосифа, один из спутников, отставший позади каравана, увидел Иосифа плачущим на могильной насыпи и сказал: «правду говорили господа его, что раб этот охотник до слез», и ударил Иосифа¹⁶⁷. Но Бог, по молитве Иосифа, тотчас же послал каравану наказание за обиду Его пророка. Подул сильный ветер, явилась туча с проливным дождем, и глубокая тьма покрыла путников, так что они не могли двигаться дальше. Спутники каравана хорошо знали, за что постигло их такое несчастие и с мольбами обратились к Иосифу простить виновного. По молитве Иосифа, так же мгновенно, как и началась, кончилась непогода¹⁶⁸. Теперь весь караван уже знал, что с ним идет не простой человек, а избранник Божий, почему и путешествие их кончилось не в пример лучше всех прежних; с ними за все время перехода не случилось ни одного несчастья и товары их остались в сохранности.

Приведенный нами рассказ о пропаже Иосифа, со всеми его подробностями, не стоит особняком от других на чисто мухаммеданской почве, на нем едва ли не сильнее, чем на всех других, уже разобранных нами, отразилось влияние иудейства; по крайней мере все главные пункты, которые мы наметили в этом рассказе, почти целиком взяты из иудейских сказаний. Так, в кн. Яшар говорится, что Иосиф был вынут из колодца не братьями, а купцами мадиямскими, что купцы эти сами изъявили желание купить Иосифа и действительно купили его, что далее, Иосиф, при разлуке с родиной, изливал свое горе на могиле матери, что за жестокое обращение с ним спутников его Господь послал на караван гнев свой и отменил его лишь по молитве Иосифа. Не то же ли самое передают и мухаммеданские рассказы? Не лишне прибавить, что в самых подробностях рассказы эти по местам повторяют только выражения иудейских сказаний. Но так как рассказ об обстоятельствах продажи Иосифа, по кн. Яшар, кроме своего сравнительного значения, имеет еще для нас и другой интерес, именно: он уясняет нам довольно темное, не объясненное в самой Библии выражение кн. Бытия 37 гл. 28 ст., то мы считаем не лишним познакомиться с содержанием этого рассказа несколько подробнее.

Выражения библейского текста 37 гл. 26–28, 36 ст. относительно обстоятельств продажи Иосифа в высшей степени смутно и неопределенно представляют нам ход этого дела. Нельзя определенно сказать: кто освободил Иосифа из заключения, братья или проходившие мимо мадианские купцы? кто купил Иосифа из рук его братьев – мадианитяне или измаильтяне? и если измаильтяне, то каким образом в той же главе кн. Бытия 36 ст. говорится, что Иосиф в Египте был продан уже мадианитянами? Вот подлинные выражения библейского текста. «И сказал Иуда братьям своим:… пойдем продадим его (Иосифа) измаильтянам… и послушали братья его. И проходили купцы мадиамские, и вытянули, и вытащили Иосифа из колодца и продали Иосифа измаильтянам за 20 сребреников, а они отвели Иосифа в Египет…, мадианитяне же продали его (Иосифа) в Египте Потифару, царедворцу Фараонову». Эта-то неясность выражения, эта сбивчивость в надлежашем понимании библейского факта, весьма просто и естественно объясняется в рассказе кн. Яшар следующим образом. – По заключении Иосифа, братья, чтоб не слышать воплей и стонов страдальца, удалились от колодца на расстояние, какое может пролететь стрела, пущенная из лука, и там расположились разделить свою скудную трапезу. В то время, как они закусывали и рассуждали между собой, должно ли им оставить Иосифа в колодце и уморить его там голодною смертью, или возвратить его к отцу, заметили вдали, по дороге из Галаада, караван измаильтян, которые направлялись в Египет. Увидев их, Иуда предложил братьям продать им Иосифа. «Измаильтяне, – говорил Иуда, – отведут Иосифа в Египет, там он совершенно затеряется и никто ничего не узнает о нем!» Братья одобрили такое предложение. Но в то время, как они рассуждали и советовались между собою, и прежде чем успели приблизиться измаильтяне, семь мадиамских купцов проходили близ того колодца, в который был спушен Иосиф. Нуждаясь в воде и заметивши, что над одним из колодцев порхает множество птиц, они подошли к отверстию этого колодца, в надежде утолить свою жажду; к величайшему своему удивлению, они извнутри колодца услышали голос Иосифа, который плакал и призывал к себе на помощь. Вытащивши Иосифа, купцы отправились было в путь, как на дороге повстречались с сыновьями Иакова. Братья остановили их и сказали: «Что делаете вы? захвативши нашего раба, думаете увести его. Это раб наш, мы за непослушание посадили его в тот колодезь. Возвратите же его нам!» (Срав. Рабгузы. стр. 139). Мадианитяие отвечали: «это ли раб ваш? скорее вы рабы его, потому что он и сложен лучше, и на вид красивее и благороднее всех вас. Быть может, вы думаете обмануть нас, но едва ли это удастся. Мы нашли этого молодого человека, мы сумеем и защитить его!» Последовала ссора, кончившаяся тем, что мадианитяне вынуждены были уступить требованию братьев и купили Иосифа, как раба, за 20 сребреников. Марракчий, в опровержение слов 19 ст. 12 гл. Корана, – где говорится, что путешественники послали своего водоносца почерпнуть воды, и что этот вместо воды вытащил из колодца Иосифа, спрашивает: каким же образом братья Иосифа могли продать его, как собственность, когда купцы сами нашли его в колодце? Толкователи Kopанa, – продолжает он, – стараются обьяснить это так: «братья Иосифа, когда увидели, что его вытащили из колодца, поспешно прибежали и предъявили, что Иосиф их раб, κοторого они согласны и продать». Жалкая увертка, – возражает Марракчий; – ведь мадианитяне могли спросить: почему же вы его бросили в колодезь? Значит, вы отказались от него, как негодного и бесполезного! Значит, он для вас погиб! Мы его нашли, и он стал нашей собственностью. Почему же вы просите цену за то, что уже принадлежит нам¹⁶⁹. Но да будет позволено спросить: что стали бы делать эти совопросники-купцы, если бы вдруг перед ними, во всеоружии силы и отваги, явились десять отчаяных бойцов и героев, в образе Иосифовых братьев? По словам Марракчия, кажется, так пытались было поступить мадиамские купцы, в рассказе по кн. Яшар: они даже обнажили мечи, готовясь отстоять свою случайную добычу, – но что же вышло отсюда? Воинственный вид одного только Симеона привел в страх мадиамских героев, a его, как раскаты грома, звучный голос до того поразил их, что они не могли устоять на ногах, и пали перед ним на лица свои. Волей не волей мадианитяне должны были смириться, в противном случае им угрожала далеко не завидная участь – стать пищею птицам небесным и зверям земным. Bот почему мадиамские купцы не стали входить в дальнейшие споры об Иосифе, а почтительно обратились к братьям его и сказали: «вы говорили, что этот мальчик, ваш раб, не слушается вас. Что же вы будете делать с ним, если он отказывается повиноваться вам? Уступите нам его, мы дадим за него такую цену, какую только вы запросите!» Братья продали Иосифа за 20 серебр. монет¹⁷⁰. Но мадианитяне скоро стали раскаиваться в своей покупке; их томило сомнение: не украден ли Иосиф из среды евреев, и как бы не нажить с ним беды себе, если родственники вдруг найдут его в руках их. Мучимые таким беспокойством, мадианитяне заметили, что на встречу им идет караван измаильтян, и порешили продать им Иocифa за ту же цену, за которую купили и сами. Действителыио, измаильтяне не отказались купить Иосифа и, взявши его от мадианитян, направились своей дорогой в Египет, по берегу Ефрата. Проходя мимо того места, где погребена была Рахиль, Иосиф бросился на могилу матери и залился слезами. «О, матушка, матушка! –взывал Иосиф, – разбудись ты, встань! Посмотри, как сын твой угнетен. Он стал рабом и нет к нему никакого снисхождения. Поднимись ты, посмотри на жалкое положение твоего сына, поплачь со мной о моем несчастии. Пробудись, моя матушка! сгряхни сон твой, защити меня от братьев моих, жеетокость которых вырвала меня от нежного попечения моего старого отца, а он был моей единственной опорой. Пробудись ты, посмотри на отчаяние души отца моего, который любил тебя, который ради тебя подвергал себя долгому и горькому рабству. Утешь его, умоляю тебя, и голосом своим услади скорбь его, что отягощает теперь его ветхие дни»¹⁷¹. Мухаммеданские рассказы, приводя этот плач Иосифа на могиле Рахили и те следствия, какие вышли потом из этого, ничтожного самого по себе, факта, не упоминают ни слова о замогильном ответе матери на плач своего сына, тогда как в книге Яшар приводится и этот ответ. «Сын мой, Иосиф, дитя мое!» – говорил замогильный голос матери. «Я слышу голос слез твоих, слышу твои печальные крики и вопли. Знаю я всё, что терпишь ты, дитя мое! и печаль моя глубока, как бездна моря. Но ты надейся на Иегову, сын мой. Уповай на него и не бойся, потому что Иегова с тобою, он поможет тебе во всех несчастиях, на встречу которым ты направляешь путь свой. Встань, сын мой, иди в Египет с господами твоими и будь покоен, ибо Господь сопутствуст тебе»¹⁷², что касается изображения дальнейших обстоятельств, сопровождавших путь Иосифа до Египта, как это представляется в кн. Яшар, то мухаммеданские рассказы составляют не более, как только их копию, при самой слабой переделке. Как по рассказам мухаммедан, так и по кн. Яшар, с Иосифом за его своевольную отлучку из каравана спутники обошлись в высшей степени жестоко, его били и нещадно ругали¹⁷³. Господь, видя, как несправедливо и незаслуженно Его слуга терпит обиды от грубых и невежественных людей, защитил Иосифа своею милостью. Руки прикасавшихся к нему тотчас же высыхали; вокруг каравана, по воле Господа, разразилась ужасная буря, беспрестанно сверкали молнии, казалось, земля колебалась от страшных ударов грома, сильный ветер всё в караване привел в беспорядок. Люди потеряли дорогу и не знали куда держать путь; верблюды и другия животные упирались и не хотели идти, когда же погоняли их, оии ложились на землю. Все в недоумении спрашивали друг друга: «за что это Господь прогневался на нас?» И вот один из спутников указал истинную причину несчастья: «это наказание послано на нас за наше дурное обращение с этим рабом! Пойдем и будем просить у него прощения». Действительно, когда спутники пришли и извинились перед Иосифом, и когда Иосиф помолился Господу, буря утихла и всё в караване пошло своим чередом. Это обстоятельство произвело свое действие на спутников Иосифа: они, не желая снова подвергнуться подобной же неприятности, какую им уже удалось испытать из-за Иосифа, готовы были возвратить его, – только корыстные расчеты удержали их от выполнения предпринятого было намерения. «Прийдем в Египет и тотчас же продадим его!» – так порешили они. «Там за него возьмем мы значительную сумму и в то же время навсегда избавимся от всякой опасности из-за него»¹⁷⁴. Лишь только измаильтяне достигли пределов Египта, как встретили мадианитян и предложили им купить Иосифа. Мадианитяне, осмотревши Иосифа и оставшись вполне довольными его внешним видом, согласились купить его за пять сиклей. Но и на руках новых господ своих Иосиф оставался не долго. Мадианитяне слышали, что один из придворных вельмож – Потифар, начальник царской стражи ищет себе человека молодого и красивой наружности с тем, чтобы вручить ему управление над своим домом. К нему-то они и отправились с Иосифом. Иосиф понравился Потифару и был куплен им за 400 монет серебра. В заветах патриархов, по поводу перепродажи Иосифа, приводится несколько замечаний, близко подходящих к содержанию мухаммеданских рассказов и которых нет в кн. Яшар. «Прибывши в Египет, измаильские купцы заспорили между собою о том, кому должен принадлежать Иосиф, и вздумали оставить Иосифа на время у одного египетского купца, а сами отправились в торговое путешествие. Бог расположил сердце купца к Иосифу, и он поручил ему управлять своим домом. Дом купца, по благословению Божию, наполнился золотом и серебром. Иосиф жил таким образом в течении трех месяцев и пяти дней. В это время увидела его Мемфия, – жена Пентефрия, – увлеклась его красотой и убедила своего мужа купить Иосифа»¹⁷⁵.

Таким образом, сопоставляя между собою данные иудейства и мухаммеданства, мы довели изложение и разбор мухаммеданских рассказов о патриархе Иосифе до времени его водворения в Египте. По пути следования за различными обстоятельствами жизни патриарха Иосифа, нам само-собой настояла нужда обращаться или к библейским указаниям, или же искать подтверждения данному предположению в других иудейских сказаниях, а отсюда, понятное дело, весьма легко могла произойти по местам затянутость рассказа, всегда и всюду до некоторой степени закрывающая собой ясность представления цели, или задачи, указать или решить которую намеревается автор; поэтому, чтоб покрыть возможный недостаток в разобранном уже нами отделе, мы постараемся из всего сказанного выделить главные и существенные пункты, которыми соприкасаются и в которых разнятся между собою рассказы мухаммедан и иудеев.

В разобранном нами отделе мухаммеданских рассказов о патриархе Иосифе мы легко можем подметить чисто библейскую основу, по крайней мере главные из указанных событий в жизни Иосифа здесь представляются совершенно сходными с библейским о них сказанием. Как и в Библии, мы находим в мухаммеданских рассказах, что Иосиф, по зависти братьев, посажен был в колодезь, или ров¹⁷⁶, что братья представили отцу платье Иосифа, испачканное в крови козленка¹⁷⁷, что Иуда (вместо библейского Рувима) ходатайствовал перед братьями за спасение Иосифа¹⁷⁸, что, наконец, Иосиф продан был мадиамским купцам и отведен в Египет¹⁷⁹. Но этот действительный библейский факт, в своем развитии на мухаммеданской почве, под более или менее сильным влиянием иудейских источников, обставлен такими частностями и разукрашен такими скрупулезными мелочами, что библейского в нем остается только одна – и то искаженная – идея. Так, библейский рассказ, кратко указавши на отношения братьев к Иосифу, непосредственно переходит к изложению сновидений Иосифа. Иосиф рассказывает братьям два своих сна. Эти же два сновидения рассказал он потом в присутствии братьев и отцу своему. Иаков, как замечает Библия «запретил ему, – побранил его и сказал: что это за сон видел ты?»¹⁸⁰ Коран передает только один из снов – последний библейский и передает при условиях и обстановке совершенно различных от библейских. Так, прежде всего здесь представляется¹⁸¹, что Иосиф рассказывает сон свой не братьям, а одному только отцу, который и просит Иосифа не рассказывать своего сновидения братьям, чтоб они «не умыслили против него какого-либо умысла»; затем, тогда как в Библии только сказано, что «Иаков заметил это обстоятельство», в Коране приводится, хотя и в общих чертах, объяснение Иакова на это сновидение, а в рассказах мухаммедан является уже особое от библейского сновидение о расцветших, но не выросших жезлах. По пути отступления от своих первоисточников, мухаммеданские рассказы доходят до того, что представляют братьев Иосифа в самом невыгодном свете: им нет ни малейшего доверия со стороны даже старика отца их. Иаков так сильно был предубежден против детей своих и так строго охранял Иосифа от влияния на него братьев, что не увольнял его даже прогуляться с ними. Не то говорит нам Библия. Иосиф не был отчужден от братьев своих, а вместе с ними пас скот отца своего; Иаков сам посылал Иосифа навестить детей своих: «поди, посмотри, здоровы ли братья твои и цел ли скот, и иринеси мне ответ“¹⁸² Далее, что касается картины взаимных отношений некоторых из братьев к Иосифу на поле равнины Дофаим, то здесь заметна, хотя и незначительная, разница от иудейских сказаний. Так, в Библии Рувим представляется заступником и ходатаем Иосифа перед братьями и первый предлагает мнение бросить Иосифа в колодезь, с целью после спасти брата; в мухаммеданских рассказах он, напротив, ратует за смерть Иосифа. И тогда как в Библии Иуда, в виду подходящего каравана, предлагает только более удобное средство отделаться от Иосифа – продать его купцам, в рассказах мухаммедан он первый вызывается защитить Иосифа и предлагает братьям тот же совет, что в Библии приписывается Рувиму. «Чтобы не пролить неповинной крови, воворит он, Иосифа нужно спустить в колодезь а что случится с ним после, это оставим на волю Божию»¹⁸³. Дальнейшие мухаммеданские заметки, служащие только приправой к существенной стороне рассказов о патриархе Иосифе, как-то: разные подробности о небесной Иосифу помощи через посредство Архангела Гавриила, о каком-то отшельнике, желавшем за тысячу слишком лет ранее видеть Иосифа, о говорящих волках, наконец и подробности продажи Иосифа – служат только очевидным доказательством той мысли, что мухаммеданские рассказы, в большинстве случаев, стоят не на своей, а на чужой почве, и самому мухаммеданству принадлежит здесь только в большей или меньшей степени значительная переделка чужого же материала. В этой-то измененной и переделанной форме мухаммеданские рассказы являются поистине чем-то странным, сказочным и вместе детски наивным. Чудеса всюду щедро расточаются рукою Всевышнего Господа. Стоит только пророку подумать или захотеть, тотчас же всё является по его мысли и желанию: вся природа к его услугам, у ног его. Нe менее странны, на наш взгляд, и капризы судьбы, или, как говорят мухаммедане, предопределения Всевышнего Господа. Ни в чем не повинный Иосиф обречен на всевозможные страдания eщe до дня своего появления на свет Божий, по милости прихотливого желания какого-то отшельника. Или вот еще два примера. Однажды Иосиф смотрелся в зеркало, увидел в нем лицо свое и остался в высшей степени доволен своею наружностью. В восхищении он необдуманно проговорил: «если бы с такою красотой я был рабом, то какую цену дали бы за меня?» и вот, по воле Господа, в наказание за самохвальство, Иосифа продают за самую ничтожную плату – 18 монет. Далее, у Иакова была одна служанка, по имени عاشورا «Гашура», у нее был сын مبشر «Мубшир». Иаков продал его и таким образом разлучил мать с сыном. Вот почему Иосиф был разлучен от отца своего и продан чужеземцам за ничтожную плату¹⁸⁴. Эта-то странная, причудливая и загадочная на первый взгляд обстановка мухаммеданских рассказов составляет обыкновенную окраску почти всех мухаммеданских религиозно-назидательных книг. Все они поражают многочисленностью передаваемых в них чудес, так что невольно располагают читателя удивляться не столько чудесности того или другого, передаваемого в них, события, сколько причудливости форм и характера, в которых представлено данное событие.

Итак, в вышеизложенном отделе мухаммеданских рассказов о патриархе Иосифе мы видим и библейские указания, и талмудико-апокрифические заметки, и чисто мухаммеданскую выдумку. Из этих же трех главным образом элементов слагается и всё последующее содержание мухаммеданских рассказов об Иосифе, с преобладающим впрочем влиянием последнего из них, так как и самая почва, на которой приходится теперь действовать мухаммеданской фантазии, как нельзя более, подходит к общему настроению мухаммеданского духа и удовлетворяет самым насущным потребностям их чувственной природы.

Из приведенного выше разбора мухаммеданских и иудейских оказаний о патриархе Иосифе мы видим с одной стороны, что краткое библейское замечание о том, что братья продали Иосифа купцам мадиамским, уже на своей – иудейской же почве получило в некотором смысле болео определенный, законченный вид, т.е. простое только библейское указание на факт перепродажи Иосифа из одних рук в другие, от братьев к мадианитянам, от мадианитян к измаильтянам, а от измаильтян снова к мадианитянам¹⁸⁵, здесь уже обставлено некоторыми подробностями, впрочем, довольно хорошо уясняющими – в этом случае темный – смысл библейских выражений; с другой стороны, – что эти, по существу своему, не чуждые библейского духа подробности иудейских сказаний довольно ясно отобразились и на мухаммеданских рассказах, с неизбежною, конечно, переделкой в духе новой религии и по вкусу самих авторов. Наряду таким, образом с иудейской фантазией мы встречаем здесь и чисто мухаммеданскую выдумку. Но если ранее «иудейские басни» составляли в мухаммеданских рассказах преобладающий элемент, и если до сих пор мухаммеданство в известном отношении шло рука об руку с иудейством, то топерь условия этих взаимных отношений несколько уже меняются. Теперь мухаммеданский дух входит в свою сферу и потому занимает преобладающее значение перед иудейством, иногда даже совершенно оставляет иудейство и, по-видимому прочно устанавливается на своей родной почве. Такою самостоятельностью мухаммеданские рассказы на первых порах заявляют себя при описании подробностей прибытия Малик-абэн-дахара в свой отечественный город, а затем также при описании акта перепродажи Иосифа царю Риану. Ни в Библии, ни в кн. Яшар, ни в других иудейских источниках, которыми пользовались составители мухаммеданских рассказов, нам не удалось найти никаких подробностей, относящихся к этому предмету. Не имея возможности указать, откуда позаимствованы мухаммеданами эти подробности и в силу этого принимая их за произведение чисто мухаммеданской фантазии, мы тем не менее осмеливаемся при настоящем разборе указать хотя главные черты, в которых отобразилась деятельность фантазии мухаммеданского духа.

Вступивпш в пределы Египта, караван Малик-абэн-дахара остановился у одной речки عشوان «Ашван». Чтобы представить землякам в должном свете своего красавца-раба, Малик-дахар повелел слугам своим посерьёзнее заняться туалетом Иосифа, омыть, очистить его от дорожной пыли, расчесать его волосы и пр. т.п. Но, как в высшей степени чистый и целомудренный юноша, Иосиф не хотел, чтоб чей-нибудь посторонний глаз видел его наготу, потому он обратился с молитвой к Богу, и Господь повелел одной рыбе جمان «джафан» приблизиться к берегу и принять в гортань свою Иосифа. Иосиф, скрываясь внутри этой рыбы, соворшил омовение и не был никем замечен¹⁸⁶. Явившись к господину, Иосиф поразил его своей редкой красотой. Малик-абэн-дахар нарядил Иосифа в самое изящное платье, на голову его надел золотую корону, опоясал его вызолоченным поясом, посадил его на превосходного коня и в таком виде привел его в свой город. Слух о редкой и невиданной еще доселе красоте Иосифа скоро распространился по всему городу, и Малик-абэн-дахара стали уже осаждать бесчисленные посетители, которых мучило любопытство самим увидать чудного раба. И вот, чтобы удовлетворить желанию толпы, Малик предложил Иосифу выйти и показаться самому в городе. Иосиф, не желая противиться воле своего господина, действительно вышел из дома Малик-абэн-дахара, но в то же время не желая показываться и народу, он обратился ко Господу с такою молитвой: «о, Боже, сокрой меня от глаз толпы!» В тот же момент Господь вывел из реки дракона, величиною с башню. Дракон, разинув пасть, поднял страшный крик; весь народ бросился посмотреть на это чудовище, а Иосиф прошел по городу и не был никем замечен. Между тем слух о красоте и достоинствах Иосифа распространился уже и за пределы города. К Малик-абэн-дахару стали являться разные поверенные от правителей соседних областей и провинций; все они от лица господ своих предлагали за Иосифа и золото, и серебро, и другие богатства, и цена за Иосифа со дня на день увеличивалась всё более и более. Малик-дахар, нарядивши Иосифа в самое лучшее платье, вывел его на базарную площадь; базарные герольды стали приглашать покупателей и при этом до того неумеренно восхваляли достоинства Иосифа, что он, наконец, принужден был остановить их и уличить во лжи. На вопрос же их: «что должны они говорить, вызывая его покупателей?» Иосиф открыл им свое истинное происхождение и перечислил своих предков: «кто купит Иосифа, праведника Божия, сына Иакова, Израиля Господня, сына Исаака, превознесенного Господом, сына Авраама, друга Божия?»... Это признание Иосифа произвело сильное впечатление, по-видимому, на доброе сердце Малик-абэн-дахара. Он с упреками и укоризной обратился к Иосифу: «почему ты не открыл своего происхождения в то время, как я покупал тебя, зачем обманул меня, назвавшись рабом?» Малик ясно припоминает теперь, как он видел по дороге в земле Ханаанской одного старца и слышал из уст его такое воззвание к Господу: «о, Боже, возврати мне сына моего?» Вся тяжесть родительского горя в этот момент будто обрушилась на плечи Малик-абэн-дахара, он сознал, что, хотя и по неведению, впал в тяжкий грех: поработил сына пророка Божия. И вот, чтобы загладить свою вину, он на коленях стал просить Иосифа согласиться с его предложением: или стать его узаконенным сыном, или возвратиться в дом отца. Иосиф, вполне покорный воле Божией, отверг то и другое предложение Малик-абэн-дахара. «Если захочет Господь, Он возвратит меня к отцу моему», огветил Иосиф своему господину и тут же стал успокоивать его, что за поступок свой Малик-абэн-дахар не должен опасаться, так как, по молитве Иосифа, Господь простит его. – Между тем стоустая молва о чудном красавце-рабе Малик-абэн-дахара скоро проникла и в царский дворец. Риан, царь Египта¹⁸⁷, удостоверившись через посланного, что народная молва нисколько не преувеличивает достоинств Иосифа, послал своего ближайшего придворного чиновника مصر عزيز „Мусыр-азиса“ купить его у Малик-абэн-дахара. Как ни упорствовал Малик-дахар, как ни желал он оставить Иосифа при себе, или возвратить его обратно в дом отца, определение Всевышнего Господа должно было состояться. «Прежде чем не сделаю Я рабами твоими всех, которые теперь смотрят на тебя, Я не выведу тебя из Египта», – вот какого рода откровение получил Иосиф в то время, как вокруг его раздавались выкрикивания базарных герольдов, приглашающих охотников купить раба. Мусыр-Азис еще раньше, чем послал его царь купить Иосифа, слышал о нем и передал жене своей Зулейхе всё, что говорили в народе ο красоте Иосифа. Зулейха, побуждаемая любопытством, сама отправилась на базарную площадь посмотреть, что за чудо красавец раб Малик-абан-дахара? На дороге она встретилась с мужем и объявила ему, что намерена купить этого раба. Когда Мусыр-Азис еказал ей, что и он иослан царем за тем же, Зулейха решилась идти к дарю и выпросить у него позволение купить Иосифа. – Мухаммеданские рассказы далеко не одинаково представляют себе, кто купил Иосифа из рук Малик-абэн-дахара. В рассказе Рабгузы, сам Риан послал своего придворного чиновника – Мусыр-Азиса купить Иосифа и представить его ко двору; только уступая просьбе Зулейхи, Риан отказался от него, и Иосиф перешел в руки Мусыр-Азиса, или лучше сказать, стал слугою его супруги – Зулейхи. В рассказах, которые имел под руками Вейль, нет даже и указания на то, что Иосифа хотел купить царь; здесь замечается только, что Потифар, казначей царя, упросил всех других покупателей уступить ему Иосифа, которого он намеревался, за неимением детей, усыновить. Есть рассказы, которые идут уже вопреки всем указаниям не только Библии и других иудейских источников, а даже против мухаммеданской истины, против слов Корана. Рассказы эти представляют дело так, что Иосифа купил царь Риан, через посредство вельможи своего Мусыр-Азиса, и главным виновником этой покупки были ни царь, ни его приближенный Мусыр-Азис, а этого требовала сама царица¹⁸⁸.

Чтобы по возможности яснее представить себе и объяснить этот странный факт, не лишне будет сказать хотя несколько слов о прошедшем Зулейхи. Дочь царя одной африканской области, Зуйлеха стала женою даря Риана потому, что, как говорится, вполне ошиблась в рассчетах. Дело в том, что когда Зулейхе было еще семь лет, однажды ночью увидала она сон: вот явился ей прекрасный, как райские гурии, юноша и на испуг Зулейхи ласково проговорил: «ссли я нужен тебе, то могу исполнить желание твое уже после того, как прийду в Египет, – ты же спеши туда и присматривайся, не увидишь ли меня»?¹⁸⁹ Сновидение это отняло у Зулейхи и сон и пищу, она видимо истаивала от тайной любви. Тимуш-шах, отец Зулейхи, видя резкую перемену в дочери, обратился за помощью к гадателям и астрологам. «Погадайте, – просил он, – что случилось с Зулейхой!» Гадатели пришли к тому заключению, что всё горе Зулейхи есть следствие ее страстной любви. Так прошло два года. Зулейха томилась тоской и никому не открывала истинной причины своего горя. Но вот во сне снова явился ей тот же юноша и сказал ей: «почему-же ты не отправишься в Египет?» Пламенная страсть с большею силой вспыхнула в сердце Зулейхи, и oнa от страшной двух-годичной истомы была уже близка к смерти. Тимуш-шах, опасаясь за дурной исход болезни своей дочери, упросил Зулейху открыть ему причину своего горя и указать на предмет ее страстной любви. Полное сочувствие и жалость, которыми дышало каждое слово растроганного отца, произвели на Зулейху самое отрадное впечатление. Она тотчас вскочила с своего места, сняла покрывало c лица своего, с плачем и воплем открыла отцу свое сердечное горе. «Выслушай, отец, – со слезами на глазах говорила она, – со дня на день страсть моя усиливается. Я горю от любви, огонь любви с каждой минутой разгорается всё сильнее и сильнее. Никто не знает о моем горе. Я боюсь, чтобы страшная тоска не разорвала моего сердца… меня поразил правитель Египта Риан»¹⁹⁰. После такого чистосердечного признания со стороны Зулейхи, между Тимуш-шахом и царем Рианом последовала краткая переписка, а потом и взаимное соглашение относительно бракосочетания Зулейхи с Рианом. Каково же было разочарование Зулейхи, когда она вместо ангелоподобного юноши увидала Риана, далеко пожилого и обыкновенного смертного! Прежняя страсть и тоска снова защемили сердце Зулейхи. В этом безысходном горе она решилась искать себе защиты и помощи у Господа. «Господи, который сотворил вось мир, – молилась Зулейха, – к Тебе обращаюсь я за покровительством: услышь стоны и вопли мои, отврати позор от головы моей بوزاغ ايله منی رسوا که قلمه دیب یوزیم تو ندیم¹⁹¹. Сердце мое разрывается на части, от тоски по Иосифу получило оно рану. Я искала его, звезду моего счастья, и вот какой подверглась беде!»¹⁹² Всевышний Господь принял молитву Зулейхи и снизошел к ее горестному положению: по Его всемогущему слову, Риану, когда он вошел к Зулейхе, явился чудный пери, видом похожий на Зулейху… Таким образом, благодаря божественной помощи, Зулейха осталась неприкосновенною и вела жизнь свою так в продолжении нескольких лет. – В то время, как молва ο красоте Иосифа пореходила из уст в уста между жителями столицы Риана, и до Зулейхи дошел слух, что Малик-абэн-дахар привел из Ханаанской земли одного раба, затмевающего красотой своей и блеск луны, и сияние солнца. Выпросивши позволение у мужа, Зулейха, в сопровождении своих прислужниц, отправилась погулять по городу и, если удастся, иосмотреть на чудного раба. Действительно, в день прогулки Зулейхи Иосиф был выведен Малик-абэн-дахаром на торговую площадь, и здесь-то Зулейха увидала наяву того прекрасного юношу, который несколько лет тому назад являлся ей во сне и, как метеор, блеснувши раз, исчез на долгие годы, оставивши по себе глубокий след в сердце невинной страдалицы. Понятно, все прежние страсти и мучения вновь наполнили душу Зулейхи, она не могла допустить и мысли, чтобы опустить из рук Иосифа. Вот почему oнa и упросила мужа купить, во что бы то ни стало, раба хананеянина и назначить его в услужение ей. Просьба Зулейхи была уважена, и к Малик-абэн-дахару был послан царем Мусыр-Азис. Малик-абэн-дахар, продавая Иосифа, назначил за него довольно оригинальную цену: «мы поставим на одну чашку весов Иосифа, говорил он, а на другую будем класть драгоценные камни, рубины, яхонты, перлы, – и тому, кто в раз выплатит всё, что покажут весы, я продам его»¹⁹³. Риан согласился и на такое условие, но все сокровища его казнохранилища оказались недостаточными перевесить тяжесть Иосифа. Горю этому пособил сам Иосиф. Он написал на клочке бумажки несколько священных слов¹⁹⁴, положил эту бумажку на весы, где были насыпаны сокровища, и весы вдруг показали равенство. Таким образом. Иосиф из рук Малик-абэн-дахара перешел к царю Риану¹⁹⁵. Нo с покупкой Иосифа, Риан лишился всего своего богатства, о чем, само-собой разумеется, и горевал. Иосиф впрочем и здесь оказал незаменимую для царя услугу: по его молитве, казнохранилище снова наполнилось больше прежнего всевозможными сокровищами, и царь, в упоении от восторга, дал всему городу трехдневный пир в честь Иосифа.

В вышеприведенном изложении мухаммеданских рассказов нельзя не заметить того обстоятельства, как вольно относятся они к данным Библии и некоторым другим своим источникам. В одних из этих рассказов безотчетно смешивается имя царя Риана с библейским Потифаром, царедворцем; в других библейское имя Потифара заменено именем Мусыр-Азис, и с высокого поста начальника царских телохранителей Потифар, в лице Мусыр-Азиса, низводится уже на степень только придворного портного¹⁹⁶. В кн. Яшар, из которой в крайне искаженном виде Мухаммед внес в свой Коран рассказ об Иосифе, Зулейха называется женою Потифара¹⁹⁷, тогда как в некоторых мухаммеданских рассказах она является женою Риана, царя одной западно-африканской области. Библия, ничего не упоминая о подробностях перепродажи Иосифа, говорит только, что Иосиф был успешен в делах и жил в доме господина своего… и господин поставил его над домом своим; далее, не называя по имени жену Потифара, замечает только, что «обратила взоры на Иосифа жена господина его»¹⁹⁸. Впрочем, историческая верность библейских имен для мухаммеданских рассказов не составляет особенной важности, и нам уже приходилось указывать, что вместо библейского Рувима, Иуда, брат Иосифа, представляется старшим и первым сыном Иакова.

Hе ограничиваясь краткой библейской заметкой о происках и домогательствах жены Потифара, еще Мухаммед внес в свой Коран очень много из талмудического предания и книги Яшар, – почему коранический рассказ во многом и расходится со сказанием библейским. Так, Коран заимствовал из талмудического предания, что Иосиф в душе своей уже склонялся совершить прелюбодеяние с госпожей своей, и если бы не увидал предостережения от Господа, согрешил бы¹⁹⁹. Не таким представляется Иосиф в Библии. Этот чистейший юноша всегда избегал гнусного преступления, на которое подбивала его госпожа его и упорствовал против настойчивых требований ее²⁰⁰. Не более как, смешною выдумкой представляется в Коране и заметка о прорехе на рубашке Иосифа. Платье, которое схватила жена Потифара, было не рубашкой, или исподним платьем, а скорее это был плащ, который накидывался на плечи, поверх нижнего белья, потому-то Иосиф, во время бегства, легко мог оставить его в руках госпожи своей. Так, очевидно, представляет дело и Библия, когда говорит: «она схватила его за одежду его и сказала: ложись со мной. Но он оставил одежду свою в руках ее и побежал и вышел вон»²⁰¹. Для развязки этой странной и вполне драматической сцены, Коран избирает самый краткий путь: Зулейха, гонясь за бегущим Иосифом, в дверях встречает своего мужа и обвиняет перед ним Иосифа²⁰²; тогда как библейский рассказ заставляет предполагать, что мужа (Зулейхи) в это время не было дома, и она пожаловалась на Иосифа уже после, представивши вместе с тем, как улику на Иосифа, оставленное им платье²⁰³. По Корану, далее, Потифар оставляет Иосифа без всякого наказания, так как один из родственников Зулейхи основательно, по-видимому, доказал его невинность. Не так счастливым для Иосифа представляется исход ложной на него жалобы в Библии: «и взял Иосифа господин его и отдал его в темницу, в место, где заключены были узники царя»²⁰⁴.

Указанные сравнения библейского и коранического рассказов показывают нам, насколько еще Мухаммед в своем лучшем из рассказов отступил от действительного исторического факта и вместе с тем, излагая перед своими слушателями знамение богооткровенности своего Корана²⁰⁵, как много пренебрег он достоверным библейским свидетельством, в пользу талмудических преданий древности. Но коранические отступления от библейского первоисточника послужили только основой, на которой впоследствии стали построяться, в восточно-мухаммеданском вкусе, всевозможные фантастические истории и заманчивые по обстановке приключения. К числу таких историй, разукрашенных поэтически причудливой обстановкой, можно отнести в мухаммеданских рассказах описание всех планов и действий Зулейхи, направленных к единственной цели – завлечь в свои сети Иосифа. Библейский дух и характер здесь уже не заметны, даже нельзя сказать, чтобы имел здесь большое влияние Коран. Правда, авторы рассказов много заимствовали из талмудических сказаний и апокрифических преданий иудеев, но еще более, кажется, внесли сюда своих собственных измышлений и образов, как заставляет предполагать об этом самая разность картин и описаний в мухаммеданских рассказах с такими же описаниями в апокрифической иудсйской книге Яшар. Как ни далеко от библейского отступает в своих подробностях рассказ по кн. Яшар, тем не менее через эти подробности не искажается еще чисто библейская идея, и образ библейского Иосифа остается чистым, не запятнанным тем гнусным пороком, какой было навязали ему позднейшие иудейские раввины-талмудисты, а в след за ними Мухаммед и толковники его Корана. Книга Яшар, касаясь личности госпожи Иосифа и супруги Потифара, указывает нам и самое имя ее, о чем совершенно не упоминает библейский рассказ. Имя «Зулейхи» לֵיכָה, вероятно, в силу простого заимствования, перешло и в мухаммеданские рассказы. Целый ряд выставленных в кн. Яшар попыток Зулейхи завлечь в свои сети Иосифа, с небольшою переделкою повторяются и в мухаммеданских рассказах. Зулейха, с первого же дня поступления Иосифа на служение в дом Потифара, стала отличать своего раба перед другими слугами дома и оказывала ему бо́льшую перед прочими расположенность и любовь. В словах и действиях ее проглядывала одна мысль – обольстить Иосифа и склонить его к преступной связи; но Иосиф «не поднимал и глаз своих на жену господина своего»²⁰⁶. Зулейха, когда удавалось ей оставаться наедине с Иосифом, расточала ему тысячи похвал, то превозносила его красоту, то восхищалась его голосом и просила под аккомпанемент арфы, пропеть ей что-нибудь, то, играя локонами чудных волос Иосифа, предлагала ему расчесать голову золотым гробешком; но на все восхитительные отзывы госпожи своей, на ее безграничную привязанность Иосиф отвечал самым холодным равнодушием²⁰⁷. «Сколько раз египтянка, – говорит в «Завете» Иосиф²⁰⁸, – угрожала мне смертью, сколько раз подвергала наказаниям, когда я отказался иметь с нею дело. Она говорила мне: ты будешь господствовать надо мною и надо всем, что принадлежит мне. Но я, помня завет отца моего Иакова, удалялся в опочивальню и в продолжении семи лет молился и постился». Сначала египтянка только ласкала Иосифа и говорила, что она хочет иметь его вместо сына, потому что у нее не было детей мужеского пола²⁰⁹. Иосиф помолился Богу, и она родила сына. Потом египтянка уже открыла свою страсть и стала убеждать Иосифа разделить ее. Иосиф опечалился и увещевал Мемфию отступить от своей мысли; она начала хвалить Иосифа перед мужем, как человека мудрого и говорила Иосифу, что если бы кто и донес на него мужу, то он не поверит. Видя, что не успевает, египтянка объявила Иосифу, что из любви к нему она готова отступить от идолов, может даже склонить к этому и мужа; но Иосиф сказал ей, что Бог не благоволит к людям, живущим в нечистоте. Однажды Мемфия призналась Иосифу, что хочет уморить своего мужа, и тогда может сделаться его законною женою. Услышав это, Иосиф в ужасе разодрал свои одежды и заклинал ее не делать этого беззакония. Рассердившись, египтянка вздумала отравить самого Иосифа и послала ему кушанье с ядом, но Бог открыл Иосифу ее злое намерение, и Иосиф, желая показать, как Бог защищает надеющихся на Hего, взял кушанье и начал его есть перед госпожею своею; Мемфия бросилась к нему в ноги и начала плакать. От страсти египтянка заболела и говорила, что или удавится, или бросится со стены, или силою заставит Иосифа угодить себе, обещала даже, в случае отказа со стороны Иосифа, заковать его в железные оковы²¹⁰. Но и эта мера застращивания не привела к желаемой цели: Иосиф оставался непоколебимым.

Такую же точно картину взаимных отношений представляют нам на первых порах и мухаммеданские рассказы. Та же расположенность к Иосифу, те же уловки и у мухаммеданской Зулейхи, что видим мы в Зулейхе книги Яшар. За вкусной пищей, за прекрасным чистым платьем, в чем на первый раз выразилась особая расположенность Зулейхи к Иосифу, следует ряд более сильных и бесспорно чувствительных признаний, целью которых было заставить Иосифа отвечать взаиимностью на безумную страсть его госпожи. Несколько раз во всём блеске царского наряда Зулейха подзывала к себе Иосифа, ласкала и нежила его, как сына. Но скоро сердце Зулейхи стало искать чего-то другого, только не материнской любви; роль любящей покровительницы только далеко не удовлетворяла ее жгучей страсти, и вот однажды, прогуливаясь в саду, Зулейха призвала к себе Иосифа и здесь открыла перед ним всю свою душу. «В сердце моем, Иосиф, – говорила Зулейха, – есть что-то такое, чего я себе и объяснить не могу!» и, не смотря на безучастный, холодный ответ своего собеседника, Зулейха решилась вести дело признания до конца. «В сердце моем, – продолжала она, – горит любовь к тебе, Иосиф. Я люблю тебя²¹¹, из-за тебя я покинула дом отца своего и прибыла сюда»²¹². «Вместо того, чтобы любить меня, – отвечал с тою же невозмутимою холодностью Иосиф, – ты люби лучше своего супруга!» и на все извинения и доводы Зулейхи, что она сделать этого не может, что у нее нет на это сил, ответ Иосифа оставался один и тот же: «терпение и терпение»... После этого объяснения Иосиф не показывался Зулейхе в продолжении десяти дней. При первом же появлении Иосифа, Зулейха обманом думала завести его в сад, но все ее тайные замыслы легко были предусмотрены прозорливым умом Иосифа, и планы ее пока сами собой рушились. Не имея успеха в области убеждений и уговоров, Зулейха обратилась к последнему средству: она требовала повиновения от Иосифа, который, как раб, безусловно должен исполнить желание своей госпожи – удовлетворить ее безумной страсти. Но и на такую строгость Иосиф находился как отвечать: «я раб, только раб Всевышнего Господа, и Его одного боюсь я; боюсь я также оскорбить и Мусыр-Азиса, который препоручил меня тебе и велел тебе получше надзирать за мною»²¹³. Не такой же ли ответ слышим мы из уст Иосифа, по книге Яшар, когда он на утрозы Зулейхи спокойно отвечал: «Бог, сотворивший человека, освобождает угнетенных и дает свободу пленным. А господин мой доверил мне все дела дома своего, так что нет у него равного мне по доверию. И всё он подчинил моей власти кроме тебя, так как ты его супруга. Как же я могу решиться на такую вещь – и согрешить перед Господом и провиниться перед господином моим»²¹⁴.

Переходя далее к описанию встречи Иосифа с Зулейхой, встречи, имевшей в судьбе Иосифа поворотное значение, иудейский рассказ, по кн. Яшар, хотя и разнится от библейского сказания в описании подробностей этого события, ни на шаг не отступает от идеи, лежащей в основе библейского рассказа: Иосиф остается непричастным греху госпожи своей. Но замечание кн. Яшар о той роскошной обстановке, при которой будто бы происходила роковая встреча Иосифа с Зулейхой, дало мысль мухаммеданским авторам обставить залу этого свидания подлинно чудесами искусства, так как при чарующе-волшебной обстановке этого свидания тем удобнее, кажется, будет объяснить себе допускаемую мухаммеданами слабость в пророке Иосифе. – В кн. Яшар подробности этой встречи описываются так. В праздник «разлития Нила» все слуги Потифарова дворца, а также и сам Потифар отлучились в храм, как некоторые утверждают, для обязательного²¹⁵ присутствия при религиозной церемонии; но Зулейха сказалась больною и не пошла на праздник. Оставшись одна, Зулейха привела покои своего дворца в торжественный, праздничный вид, нарядилась в роскошный, парадный костюм, наполнила дворец благоуханием и стала ожидать обычного, по делам службы, прихода Иосифа. Иосиф, возвратившись с поля, отправился с докладом во дворец своего господина. Лишь только переступил он порог парадных комнат Потифарова дворца, как его поразило далеко не обычное убранство этих покоев. Перед ним во всём блеске царских нарядов стояла Зулейха. Смущенный и растерявшийся Иосиф обнаружил уже намерение удалиться, но был удержан Зулейхой. «Зачем ты уходишь? – спросила она: – посмотри, как я нарядилась в ожидании тебя!» Не отпуская Иосифа от себя и крепко держа его за платье, она вынула острый нож и, в страшном возбуждении поднося его к груди Иосифа, проговорила: «сейчас же удовлетвори моему желанию, или – ты умрешь!» С силой рванулся Иосиф и убежал от нее, а платье, за которое держала его Зулейха, разорвалось и осталось в руках ее. Видя, как в высшей степени неудачно разлетелся и этот смелый план, Зулейха, из опасения быть осмеянной за свою неудачу, решилась для оправдания себя пустить в ход ловкую хитрость. Тотчас же она отложила в сторону свои наряды, легла в постель и притворилась больною; платье же Иосифа, оставшееся у ней, Зулейха бросила недалеко в сторону от своего ложа. И вот, когда услышала, что домашние ее вернулись из храма, Зулейха подняла громкий крик, на который поспешно сбежалась вся прислуга; Зулейха, указывая на платье, как на явную улику посягательства Иосифа на честь своей госпожи, оклеветала его перед собравшейся толпой. О всём случившемся немедленно дали знать Потифару²¹⁶.

Эта, поистине полная драматического смысла, сцена нашла для себя в высшей степени благодарную почву в бесчисленных вариациях мухаммеданских рассказов и преданий и в своей мухаммеданской форме весьма резко и живо отобразила дух и направление восточного омухаммеданившегося человечества. Вся роскошь богатой восточной обстановки, все причуды смелой, необузданной фантазии, все порывы дикой восточной страсти, кажется, не могут дать ничего более того, чем поражает нас описание упомянутой сцены в мухаммеданских рассказах.

Зулейха, а в некоторых рассказах – ее мамка, из сострадания к Зулейхе²¹⁷ – с целью успешнее подействовать в известном отношении на Иосифа и расположить его к себе, приказала в саду своем построить прекраснейший павильон, внутренность его украсить драгоценными камнями и картинами, при таком между прочим расположении, чтобы по стенам, на двери, потолке и на полу павильона были нарисованы обнимающиеся фигуры Иосифа и Зулейхи. بیر سراى قوباردی مرمر ناشی دین اول ايونى كوزكو تيك ياروني تورلوك نقش لار بیزادی زلیخا صورتين يوسف صورتین ایکی سینی یانداشا فیلد وردی ياشيل فيزيل چچاك لار بيرلا تعبیه فیلدی هر طرف غه بقسانك يوسف صورتی بیرلا زليخا صورتی یا نداشیب اولتورور بارچا ایدیش لار کا کافور لار تولد و روب قويدى بو فورتقه مونداغ حیله لار قیلدی ²¹⁸. Павильон этот предназначила Зулейха если не для постоянного жительства Иосифа, то во всяком случае для приятнейшего с ним провождения времени. Между тем, как подвигалась постройка затейливого павильона, Зулейха не переставала вести атаку против Иосифа и надокучать ему своими любезностями. Иосиф крепился и не обращал внимания на нежности своей госпожи. Все мысли его были далеко οт Зулейхи; он видел перед собой только несчастного отца, с ним он мысленно говорил и оплакивал свое горе. Видя неподатливость Иосифа, Зулейха вздумала пристращать его: она отправила Иосифа в сад на работу вместе с другими рабами. Иосиф предпочел постыдному делу трудную черную работу и удалился в сад. Но здесь ему не суждено было утомлять себя: садовники не позволили ему даже дотронуться до лопаты. «Мы поработаем за тебя, – говорили они, – а ты помолись за нас, и по ходатайству молитвы твоей у нас пребудут силы». Действительно, по молитве Иосифа, десяти-дневная работа была окончена в один день. – Зулейха, разлучившись с Иосифом, как говорится, умирала с тоски. Наконец, она не могла преодолеть себя и явилась в сад. Нежно и долго упрашивала она здесь Иосифа разделить с ней счастливую минуту, но Иосиф был тверд и соглашался скорее претерпеть всевозможные наказания, чем сделать хотя один шаг к преступлению. Зулейха решилась употребить в дело самые действительные меры. Заказанный ею павильон был уже готов, и она пригласила войти в него с собой Иосифа. По входе, тотчас же двери были заперты, и Зулейха немедленно приступила к выполнению своего плана. – Посадивши²¹⁹ около себя Иосифа на мягком, обтянутом шелком диване, перед которым стоял столик, загроможденный лучшими фруктами, сластями и винами²²⁰, Зулейха приветствовала Иосифа тысячью любезностей, ласкала и радушно угощала его. Но Иосиф старался не смотреть на лице госпожи своей и обратился было к стене; увидев на стенах изображение свое вместе с изображением Зулейхи, Иосиф опустил глаза на пол, – но и здесь увидел он те же самые изображения. Изумленный и растерянный, Иосиф встал. Зулейха сказала: «душа моя, Иосиф! осмотри ты этот киоск, для тебя ведь приказала я построить его. Мы двое будем забавляться здесь и проводить приятное время!» «Сохрани Бог, чтоб я решился искать удовольствия в подобных занятиях, – отвечал Иосиф. – Отец мой дал мне такое завещание: всюду, где бы ты ни был, помни Всевышнего Господа, – помни, что Он вездесущий и всевидящий. Как же я могу учинить такой грех!» На эти доводы Иосифа Зулейха отвечала полною готовностью пожертвовать всем своим состоянием в пользу бедных и принести Иосифову Богу изобильную жертву; когда же Иосиф заявил ей, что и изобильнейшая жертва, сама по себе, не может загладить и искупить вину еврея, Зулейха с полным самоотвержением сказала: «вину твою я принимаю на себя, только исполни ты пожалуйста мое желание!» Вероятно, сила убеждения и твердая настойчивость Зулейхи поколебали упорство Иосифа, сознанием его стали постепенно завладевать волнения страсти, и вот, из предупреждения того обстоятельства, чтобы не пасть жертвою страсти, Иосиф встал со своего места и сделал уже несколько движений к выходу. В тот же миг Зулейха схватила в руки нож и, с угрозою покончить с собою, просила Иосифа удовлетворить ее страсти. Что оставалось делать в таком положении Иосифу? Библейский Иосиф оставляет госпожу свою в самую решительную минуту ее страстного экстатического состояния и тем избегает всех дальнейших нареканий, какие изводят на него талмудические басни и вслед за тем мухаммеданские фантазеры. Дело в том, что Иосиф, по мухаммеданским рассказам, поддался обаянию чарующей обстановки и не выдержал до конца роли безгрешного пророка. Когда Зулейха, играя ножем, угрожала себе смертью, Иосиф, из боязни стать невольным убийцей, несколько сдался на просьбы госпожи своей: он заговорил с ней ласково. С этого-то момента он незаметно для себя стал запутываться в ловко расставленные для его поимки сети. Все капризы Зулейхи Иосиф выполнял уже беспрекословно. «Посмотри в лицо мне, Иосиф, – просила Зулейха, – осмотри меня»²²¹. Иосиф стал смотреть в лице Зулейхи, внутри его зашевелилась низкая страсть زليخاغة. Иосиф²²² باقتی یسانمیش بسیار کور کایمیش کونکلی میل فیلدی растерянно бросал взор свой с ее опечаленного чела на ее руки и прекрасные глаза; сильная, жгучая страсть, видимо, овладевала им. Зулейха тотчас же заметила перемену в Иосифе и решилась еще более усилить на него свое обаяние. Она сделала последний шаг, который служит завершением всякой нескромности и развратного бесстыдства, زليخه بلديكم يوسف میل تمام قیادی كم كوهردك بدنارين یوسفه کورستر ایردی یوسفنی ذوقی کیتوب اچقرونی. Прелесть Зулейхи, ее поразительная²²³ برکی اکانونی چیشدی красота, ее кокетливое обращение и готовность пожертвовать жизнью за один миг обоюдных наслаждений, наконец, чарующая обстановка павильона, – всё это в совокупности поразило Иосифа, разожгло его страсть и, как замечает Коран²²⁴, «у него уже было влечение к ней (Зулейхе)»²²⁵. Но одно необычайное явление, которое впрочем видел только Иосиф, положило конец зарождавшемуся было греху: Иосифу явился образ его отца, который, грозя пальцем, проговорил: «о, горе! ужели сыну пророка суждено совершить такое преступление!»²²⁶. В рассказе Рабгузы представляется совершенно другое явление. В то время, как Иосиф со всею силою стал обнаруживать жгущую его страсть, из угла киоска послышалоя голос: «Иосиф! когда состареешься (износишься) ты, будешь как птица, другие пророки улетят на небо, а ты останешься на земле»²²⁷. В тот же момент в глазах Зулейхи красота Иосифа исчезла, Всевышний Господь изменил образ Иосифа: губы его стали как у негра, глаза – пестры, вместо носа – страшная впадина, из которой, как дрова из отверстия печи, виднелись волоса. Впрочем, Рабгузы упоминает и о других знамениях Иосифу, которых придерживаются мухаммеданские ученые; по одним, говорит он, Иосиф увидел образ Иакова, по другим, будто бы показался ему Мусыр-Азис, третьи утверждают, что Иосиф увидел на стене надпись, предостерегающую его от блуда²²⁸ – ای یوسف زنا فيلما غيل تيب. Bo всяком случае, после одного из упомянутых знамений, продолжают мухаммеданские рассказы, Иосиф тотчас оставил павильон и стремительно выбежал наружу; следом за ним гналась и Зулейха, но заметив мужа, который в это время сидел на дворцовой эстраде, она притворилась обиженной и опозоренной рабом евреем. Ревность мужа не имела границ, Иосиф после страшных пыток обречен был на смерть²²⁹. Τерзаемый палачами, Иосиф просил царя о пощаде. «Невинен я, – говорил он, – вина на Зулейхе; и ты, царь, поступай в этом деле осторожно, дабы не пролить неповинной крови и не раскаяваться тебе в день воскресения!» Но оправдания перед царем были напрасны, и Иосиф обратился к защите Господа! «Ради праотцов моих – Авраама и Измаила защити меня Господи! Кроме Тебя нет у меня убежища!» Действительно, Господь не замедлил сверхъестественною помощью. На том же месте, где собирались казнить Иосифа, на руках родственницы царя Риана был малютка, не более как 40 дней от рождения²³⁰. Господь повелел Гавриилу: «иди и сними печать с языка малютки (дай ему способность говорить). Он окрепшим уже голосом должен дать показание». Гавриил разрешил язык малютки, и дитя, будучи в состоянии говорить, по поводу происшедшего в этот день, засвидетельствовало следующее: «любезный мой! да накажет тебя Господь, если причинишь ты Иосифу какую-либо обиду по взведенной на него клевете. Помня свою власть и правосудие, не говори, что виновен Иосиф. Он вознес жертву Господу своему, и Господь послал меня заступником за него. Выслушай объяснение Иосифа. – Зулейха причинила ему его несчастье. Освидетельствуй Иосифа. Kак царь, ты должен быть успокоением для страждущих. Обрати внимание на изорванное место Иосифова платья и, любезный мой, производи суд и расправу над священным потомком тогда, когда достоверно узнаешь: спереди или сзади изорвано его платье. Если прореха спереди – Иосиф виновен, – значит, Зулейха не удерживала егo (чист от удержания Зулейхи); если же прореха назади, наказание Иосифа не заслуженно, – тогда знай, что вина за Зулейхой. Так как это говорит еще дитя, ты должен поверить этому свидетельетву и извиниться в своей клевете перед Иосифом. Знай, любезный, что он пророк Божий. Прославьте, как солнце, Иосифа!» По произведенному дознанию Иосиф, действительно был оправдан.

Обращаясь теперь к иудейскому преданию, мы находим там ясное указание на главный момент беседы Иосифа с Зулейхой, момент охарактеризованный в Коране следующим лаконическим выражением: «и у ней уже было влечение к нему, и у него уже было влечение к ней, если бы oн не увидел предостережения от Господа своего»²³¹. В талмудическом трактате Sota²³² читается так: «происшедшие из дома рабби Измаила передают, что (в этот день) у египтян был праздник и все они ушли в свой храм; жена же Потифара сказалась больною, на самом же деле она рассуждала так: я не могу ожидать более удобного, как сегодня, времени, чтобы заставить Иосифа удовлетворить моей страсти, так как дома теперь никого нет… Она ухватила Иосифа за одежду его и сказала: ложись со мною. В то время²³³, как Иосиф вознамерился удовлетворить ее просьбе, в окне явился ему образ его отца и сказал: «Иосиф! имя твое вместе с именем братьев твоих некогда должно быть написано на камнях эфода, неужели ты хочешь, чтобы твое имя было изглажено и ты сам назвался бы пастырем любодейства! потому что написано (Притч. 29 гл. 3): «пастырь любодейства погубит богатство свое». Тотчас лук остался в силе егο (Быт.49:24), т.е. его оставила охота удовлетворить госпоже своей. Рабби Иоганан сказал, что «лук его остался в силе его и мышцы рук его укрепились, потому что он прикоснулся руками к земле и семя прошло через ногти пальцев его»… «Мы учим, продолжают талмудисты, что у Иосифа было бы двенадцать колен, так же как и у отца его Иакова, но поскольку семя вышло у него через ногти, то потомство это произошло от его брата Вениамина и стало называться его же именем». Далее Chasskuni в толковании на Пятокнижие Моисея пишет, что «Иосиф решился уже удовлетворить требованиям госпожи своей, но явившийся образ отца его Иакова уничтожил его страстное пожелание. Иосиф прикоснулся всеми пальцами рук своих к земле, и семя вышло через ногти его. От Иосифа, как и от Иакова, отца его, должно было произойти двенадцать поколений, а он стал родоначальником только двух поколений, потому что остальных десяти он лишился в тο вpeмя, когда спустил в землю семя с десяти пальцев. По этой же причине Иосиф и в темнице находился десять лет»²³⁴. В jalkut chadasch²³⁵ находится такого рода указание, что «Иосиф намерен был согрешить с женою Потифара, но Бог явился ему в образе его отца, и Иосиф удержался». В книге Ammudeha Schiva²³⁶ ко всему сказанному прибавляется еще новое замечание: «Святый, милосердый Бог благоволил явиться Иосифу в образе отца его Иакова als er beh seines Herken weib liegen wolte. Иосиф застыдился и обратился в бегство. Но когда Иосиф пришел во второй раз, Бог взял камень от основания вселенной и сказал ему: не прикасайся к ней, если же прикоснешься, я брошу этот камень и ниспровергну мир», – и, как написано (Быт.49:24), мышцы его (Иосифа) рук укрепились от рук сильного Иакова.

Толковники Корана Желаль-эддин и Яхийа, в объяснении 24 ст. 12 гл. Корана, упоминают о явлении Иосифу образа его отца в тот момент, когда Иосиф уже окончательно решился потерять свою невинность и разделить ложе Зулейхи. Когда, по словам Яхийа ولقد همت به یعنى ما اردته حين اضطجعت له وهم بها يعنى حل سراويلة «Et ipsa solicita fuit erga eum, innuens quid voluisset, quando concubuisset cum eo; Ille vеrо anxius fuit de ea ineunda, innuens hoc per solutionem femoralium suorum», по свидетельству Желаль-эддина „Иосифу مثل له يعقوب فضربه فى صدره فخرجت تهونه من انامله явился ктο-тο в образе Иакова, который ударил его в грудь, и вышла похоть его через оконечности пальцев его»²³⁷. Замах-шари, разъясняя вопрос: в чем выразилось влечение Иосифа к Зулейхе, рисует нам такую картину действий Иосифа. وقد فسر هم یوسف بانه حل الهميان وجلس منها مجلس المجامع وبانه حل تكة سراويله وقعد بين شعبها الاربع وهي مستلقية على قفاه «Exponitur propositum Joseph per hoc, quod ipse solverit zonam suam, et fecerit ex ea pulvillum, quod inserviret ad commodius coeundum; et quod solverit adstrigmentum femoralium suorum et sederit inter quatuor digitos ejus (idest foeminae), et ipsa innitebatur super collum ejus²³⁸, или, как говорит Аль-Ферар, приводя по этому поводу объяснение мухаммеданского ученого Бэн-Аббаса فروى عن بن عباس انه قال حل الهميان وجلس منها مجلس الحاين «от лица Бэн-Аббаса рассказывается, что Иосиф «er hat seinen Gürtel gelöst und sich zu ihr auf Sünderweise gesetzt»²³⁹. Предостережение, посланное Господом Иосифу, состояло в том, что к Иосифу обращен был голос: «не прикасайся к ней, не прикасайся!», два раза голос повторил это предостережение, но Иосиф не обратил на него внимания. В третий раз он услышал уже голос, говоривший ему: «удались от нее!» Не послушался Иосиф и этого, пока не явился ему образ Иакова, который от досады кусал оконечности своих пальцев, а по другим, рукою ударил в грудь его, и страстная похоть Иосифа вышла через оконечности пальцев его²⁴⁰. Поэтому, продолжает Замах-шари, когда у каждого из детей Иакова было по двенадцати сыновей, у Иосифа их было только одиннадцать, вследствие уменьшения его похоти, когда намеревался он согрешить с rocпожей своей»²⁴¹. Кетада قتادى и большая часть мухаммеданских толковников говорят, что Иосиф видел образ Иакова и услышал голос يوسف تعمل «o Joseph! Da handelst wie عمل السفها وانت مكتوب في الأنبيا die Thoren und bist eingeschrieben unter den Propheten»²⁴². Бейзави передает различные мнения толковников и, между прочим, указывает, что одни хотят видеть в явившемся архлнгела Гавриила, другие – образ Иакова, третьи – образ Китфира, иные говорят, что был слышен только голос: «Иосиф! ты записан в число пророков, а поступаешь так безрассудно!»²⁴³

Находим мы далее в иудейских сказаниях не менее ясное и подробное в сравнении с мухаммеданским, изложение Потифарова суда над провинивпшмся Иосифом. За небольшим исключением, все частности рассказа об этом предмете иудейской книги Яшар перешли на мухаммеданскую почву и в самой незначительной переделке отобразились в мyxaммеданских рассказах. – «Потифар, – говорится в кн. Яшар, – приказал жестоко бить оклеветанного Иосифа; а Иосиф во время пытки, изливая скорбь свою перед Господом и обратя взор свой к небу, молился: «о, Боже! Ты знаешь, я невинен, в чем обвиняют меня. Не допусти же, чтоб я пал под ударами этих необрезанных варваров, обвиненный совершенно напрасно!»²⁴⁴ Иегова услышал молитву Иосифа и отверз уста одиннадцати-месячному дитяти. Тогда как в мухаммеданских рассказах дитя это не только свидетельствует о невинности Иосифа, а указывает даже и на способ, как узнать виновного, в кн. Яшар его показания ограничиваются только заявлением правоты Иосифа и полной виновности своей матери – Зулейхи; окончательный же суд над Иосифом приписывается особому совету жрецов, им же принадлежит и оригинальная мысль: по месту изорванной одежды безусловно определить виновность одного из подсудимых. «Если одежда его разорвана спереди – виновна жена твоя, Потифар: она тащила Иосифа на ложе свое; если же одежда разорвана сзади, – Зулейха права; она отгоняла от себя Иосифа». Насколько догадка и приговор этого суда были безусловно верны, можно видеть уже из того одного, что Мухаммед почему-то счел за лучшее поставить дело совершенно наоборот, и нам до некоторой степени кажется странным то обстоятельство, что по поводу этой, якобы ошибки со стороны Мухаммеда, Минь делает такого рода замечание: Dans lе Соrаn l’innocence de Joseph est reconnue de la même manière, avec cette différence que la tunique fut trouvée dechirée par derrière; ce qui, nous en demandons pardon à M. Mahomet, n’a pas l’ombre du bon sens. C’eut été une preuve évidente de la culpabilité de Joseph²⁴⁵. Почему бы не допустить, что Мухаммед в этом случае столько же прав, сколько и судьи, египетские жрецы? Хотя, по суду жрецов, Иосиф оказался невинным, тем не менее, во избежание нареканий и различных пересудов на дом Потифара, постановлено было заключить Иосифа в темницу²⁴⁶.

Из приведенных мест иудейского предания и коранических объяснений мухаммеданских толковников, вероятнее всего, и заимствуют мухаммеданские рассказы свой материал в описании беседы Иосифа с Зулейхой. В подробностях же своих содержание беседы и грубо-чувственная картина ее обстановки были, конечно, плодом богатой на этой почве мухаммеданской фантазии. Прекрасный павильон, построенный с нарочитою целью возбудить страсть в Иосифе, до приторности нежное обращение госпожи со своим рабом, решимость Зулейхи покончить с собой, вследствие прямого отказа Иосифа удовлетворить ее страсти, затем немая сцена, в которой Иосиф, по настоянию Зулейхи, осматривает ее и, наконец, картина, в которой нам является Иосиф, не целомудренный библейский Иосиф, а Иосиф страстный, увлекшийся низкою страстью до забвения всего окружающего, – говорят в пользу того предположения, что рассказы мухаммедан располагают здесь собственным материалом и обязаны исключительно только поэтическому таланту своих авторов. Еще яснее в этом случае убеждает нас то простое обстоятельство, что в мухаммеданских рассказах условия, обстановка и самые подробности свидания Зулейхи с Иосифом излагаются далеко не одинаково, а это невольно заставляет предполагать, что авторы мухаммеданских рассказов, не стесняясь ни библейскими, ни кораническими данными, развивают историю своих пророков или на основании разноречивых апокрифических преданий, заменяя впрочем иногда их курьезными кораническими толкованиями своих богословов, или же под влиянием собственной фантазии.

Не менее сильно бросается в глаза отступление мухаммеданских рассказов от Корана и первоисточника коранической повести об Иосифе, иудейско-апокрифической книги Яшар, в изложении приключения с девятью женами придворных сановников. В книге Яшар передается, что Зулейха, угнетаемая страстью к Иосифу, сильно заболела. Все знатные женщины Египта пришли навестить ее и, здороваясь с Зулейхой, высказывали свои недоумения по поводу ее болезни: «чего остается желать Зулейхе, супруге знатного и заслуженного придворного вельможи? Всё, что бы ни пожелала она, будет к ее услугам: муж ни в чем не откажет ей». Желая объяснить причину своего страдания, Зулейха приказала подать своим гостьям апельсинов, а для чищения и разрезывания их самые острые ножи и, когда это было исполнено, велела позвать к себе Иосифа. Увидев Иосифа, все женщины так были поражены его красотой, что не могли отвести глаз от его лица и изрезали свои руки; апельсины, что были у них в руках, покрылись кровью, а они этого не замечали. «Что вы делаете? – сказала им Зулейха, – вместо апельсинов вы режете свои руки!» Женщины признались, что красота ее невольника так поразила их, что они только на него и смотрели и не видели ничего другого²⁴⁷. Басня эта, в несколько уже искаженном виде, легла в основу коранического рассказа, а отсюда, испытав множество вариаций, путем преемственного искажения перешла в рассказы мухаммедан, где и без того уже причудливая выдумка эта приняла чисто волшебный характер. Женщины, приглашенные Зулейхой на пир, при встрече с Иосифом лишаются чувств²⁴⁸, так поражены были они красотой его. При роскошно сервированном столе госпожи своей Иосиф служит гостьям в то время, как они кушают поставленное для них угощение; слово замерло на устах их, а глаза не отрываются от прекрасного юноши; они, видимо, потеряли всякую способность, все чувства, не сознают и не видят вокруг себя и перед собой ничего, кроме Иосифа. Зулейха вполне довольна произведенным эффектом, она подает Иосифу знак удалиться. Гостьи очнулись и, пораженные постигшим их несчастьем, в забывчивости обрезали свои пальцы, – подняли плач и стон. Пристыженные и изувеченные, они извинились перед Зулейхой в своих нескромных отзывах о ней и согласились содействовать ей, во что бы то ни стало, склонить раба-еврея исполнить преступное желание своей госпожи. Но Иосиф не склонялся ни на какие условия и согласился скорее понести всевозможные наказания, чем исполнить предложение знатных египтянок. Раздраженные упорством раба, они прелложили Зулейхе наказать Иосифа заключением. Царь принял заявление Зулейхи, и Иосиф действительно очутился в тюрьме²⁴⁹. Всевышний Господь, покровительствуя своему верному рабу во всех трудных обстоятельствах предыдущей его жизни, не оставил и теперь Иосифа своею милостью. Мрачные своды темницы, при входе Иосифа, озарены были божественным светом от его пророческого чела, и узники, пораженные этим чудесным светом, преклоняя колена, приветствовали Иосифа. Иосиф поспешил воздать хвалу Богу и, по молитве его, Всевышний Господь посреди тюремного каземата произвел источник чистой воды и повелел тут же вырости одному дереву, от различных ветвей которого были и плоды различного рода и вкуса. Ознаменованное такими чудесными явлениями заключение Иосифа произвело неотразимое впечатление на всех узников царской темницы; они были в безусловном у него повиновении, так что, по предложению Иосифа, из 1400 человек узников, которым Иосиф предлагал выйти незаметно из тюрьмы, 400 человек действительно вполне полагаясь на помощь Иосифа, оставили тюрьму, нисколько не опасаясь за исход своего побега. С целью еще более уверить Иосифа в своей помощи, Господь послал архангела Гавриила с поручением возвестить Иосифу, что Господь посылает ему дар толкования снов²⁵⁰ и навсегда обещает свободный доступ к Себе его молитве и что после понесенных страданий Иосиф сделается правителем Египта. О заключении Иосифа узнали жители столицы и, под предлогом подать ему милостыню, ириходили к тюрьме с целью увидать его. Ho все приносимые ему подарки Иосиф отдавал своим товарищам по заключению, сам же держал строгий пост в продолжении каждого дня, а ночь проводил в молитве. С заключением в темницу, как передают мухаммеданские рассказы, согласно с заметкою кн. Яшар и некоторых других иудейских источников, для Иосифа далеко еще не прекратились преследования со стороны Зулейхи. По прошествии трех месяцев со времени заключения Иосифа, читаем в кн. Яшар²⁵¹, Зулейха стала посещать Иосифа каждый день и при свиданиях просила его отказаться от своего упрямства и уважить ее просьбу. «Послушайся меня, – говорила Зулейха, – и я выведу тебя отсюда». Но на все просьбы и мольбы бывшей госпожи своей Иосиф отвечал только напоминанием, что для него удобнее и легче сделаться ослушником в глазах ее, чем стать противником Богу. На угрозы Зулейхи, что она прикажет вырвать его глаза и навеки заковать его в цепи, Иосиф, как и прежде, отвечал ей, что «Бог силен освободить его от всякого зла, какое бы ни умыслила против него женская хитрость; Бог может возвратить зрение слепым, освободить заключенных; Он покровитель всем угнетенным!» «Часто, замечается от лица Иосифа в Завете, Мемфия слабая и изнуренная приходила ко мне в темницу и подслушивала молитву мою. Когда же, по ее вздохам, я узнавал о ее присутствии, оканчивал свою молитву и молчал»²⁵². Другой характер придается этим посещениям Зулейхи в мухаммедаиских рассказах. Здесь любовь и месть обманувшейся в своих сердечных рассчетах женщины представляются нам в полном своем свете. Зулейха любит Иосифа, страдает от этой любви и в то же время, кажется, ненавидит его всеми силами души; она не удовлетворяется причиненными Иосифу страданиями, по ее взгляду, для Иосифа мало одного только темничного заключения, где в молитве и уединении он может и забыть про нее; она хочет, чтобы с ее слезами лились слезы страдания и у Иосифа. Βοт почему она является в темницу и требует, чтобы, не медля, заковали Иосифа в цепи и ежедневно наказывали его: «быть может, – рассуждает Зулейха, – мне будет легче, когда и он будет проливать потоки слез»²⁵³. Но охватившее Зулейху чувство мести скоро прошло, оно уступило свое место тихой печали, прекрасно вылившейся в следующей молитве Зулейхи: «Боже Иосифов! – молилась Зулейха, – молю Тебя: возврати друга моего! не посылай Ты невзгоды на жизнь мою! дай мне терпение и покой, услышь молитву мою... Мир этот стал несносным для меня, жизнь для меня невыносима. О, Боже! не оставь меня в день Твой! О, дай мне терпение и покой! Услышь мою молитву. Всего лишилась я; я изнемогаю. О, Боже! не допускай же до меня стольких огорчений, не дай усилиться печали моей, у меня нет уже сил переносить их. О, дай мне терпение и покой, прими молитву мою! От разлуки с ним (Иосифом) как будто острый нож проходит в сердце мое. Образ его – образ ангела, и ресницы, как острие копья, ранили меня. Каждую минуту вижу лицо его, и печаль всё более и более растравляет рану мою. Как яркий огонь, горит мое сильное желание увидеть его… О, почитатель Единого Бога! прийди и успокой меня, не осуди в день воскресения. Я вижу, что каждый вздох, выходящий из груди твоей и просящий о пощаде, лег на мою душу осуждением за причиненные тебе обиды»²⁵⁴. Не менее Зулейхи страдал, кажется, Иосиф; только скорбь его была по далекой родине, оставленном отце, и совершенно не имела отношения к сердечной привязанности Зулейхи. По одним рассказам, Иосиф пробыл в темнице один год, по другим – десять лет²⁵⁵, и на седьмом году своего заключения он будто бы посылал Иакову с одним купцом-хананеянином письмо.

Таким образом, из вышеприведенного разбора обстоятельств жизни патриарха Иосифа, с момента прибытия в Египет до заключения его в темницу, мы видим, что здесь мухаммеданские рассказы больше, чем где-нибудь в другом месте, отступают от библейского сказания и, заимствуя материал свой из иудейских источников, относятся к ним с большею прежней самостоятельностью. Не говоря уже о картине перепродажи Иосифа из рук Малик-абэн-дахара царю Риану, опуская из виду описание странной судьбы Зулейхи, что составляет чистую выдумку мухаммеданской фантазии, мы укажем только на несообразности и разногласия коранического, а отсюда и вообще мухаммеданских рассказов с библейским сказанием в тех только пунктах, где рассказы эти, по-видимому, соприкасаются между собой.

Библейский Иосиф, после всех искушений со стороны госпожи своей, остался чистым, непричастным греху. Одна мысль о возможности греха так поразила чистейшего юношу, что он, считая бесполезвым всякую разумную борьбу с дикой страстью госпожи своей, мгновенно решился отдать себя на произвол судьбы, только бы избежать сетей, хитро расставленных женскою предусмотрительностью. Этот высокий пример целомудрия благочестивые раввины выставляют как образец воздержания, к которому должен стремиться каждый чтитель Закона Божия и по которому некогда будут судить всех нечестивцев. «Некогда, говорят раввины, пред судилище Божие явятся и нечестивые. Зачем вы не соблюдали закона? спросят их. И если ответят, что они были красивы, а потому и были расположены к развратной страсти, им возразят: ужели каждый из вас красивее Иосифа? О праведном Иосифе рассказывают, что жена Потифара ежедневно льстивыми словами обольщала его и склоняла к греху. Каждое утро и вечер, чтоб прельстить его, она надевала различные платья, часто уговаривала его удовлетворить ее страсти, но он постоянно отказывался исполнить ее просьбу. Она угрожала ему, что или посадит его в темницу, или заключит в оковы, или же изувечит его: но и угрозы не поколебали решимости Иосифа. Наконец, она предложила Иосифу тысячу талантов серебра. Иосиф отверг подарок и не хотел удовлетворить ее просьбе. Так, заключают раввины, Иосиф некогда будет судьею нечестивых, как Гиллел – судьею бедных, а рабби Елеазар – судьею богатых»²⁵⁶. Святой Иоанн Златоуст не без искреннего удивления говорит о твердом мужестве Иосифа в его борьбе с дикой страстью госпожи своей. «Подумаем о том, – говорит он своим слушателям²⁵⁷, – какую борьбу должен был выдержать праведник (Иосиф). Не так чудно было, кажется мне, трем отрокам в Вавилонской пещи остаться без вреда и ничего не потерпеть от огня, как чудно и необычайно то, что этот дивный юноша, быв удержан за одежду безчестною и необузданною женщиною, не продался ей, но бежал, оставив даже и одежду в ее руках». Спасение от зла в самую страшную минуту искушения Иосиф нашел в бегстве. Не так поступил мухаммеданский Иосиф: высокие достоинства пророка не могли предохранить его от обаяния женской красоты. Объясняя себе, с чисто внешней стороны только, кораническую заметку (12 г.и. 24.) о слабости Иосифа и его уступчивости желаниям Зулейхи простым заимствованием от раввинов-талмудистов и признавая вполне верным сделанное по этому поводу замечание Марракчия, что excusandi sunt Mahumetus et Mahumetani in his obscoenissimis figmentis, nam bona fide hauserunt ea a Iudaeis²⁵⁸, мы находим у мухаммеданских ученых и внутренние основания или причины, объясняющие то явление в жизни, что даже и такого высокого достоинства люди, как пророки, иногда не могут устоять перед обаянием женщин. Так у Рабгузы, в объяснение слов 28 ст. 12 гл. Коранa: «это ваши умыслы, а ваши умыслы велики», с которыми, как бы с упреком, отнесся Потифар к жене своей за ложное обвинение Иосифа, приводится следующее убеждение мухаммеданских ученых: ایمیش لار خاتون لار مکری شهوت بيرلا اولوغ تورور شیطان مكرى الله یادی بیرلا صعیف نورور سوال خانون لار مکری نیدین قوی تورور شیطان کبدی نیدین صعیف تورور جواب شيطان كيد قيلوردا الله آئين ايشيتها فجار خاتون كيد قبلوردا مينك يول الله ذكرى بولسا قام اس آنينك او چون خاتون بيرلا شيطان بيريكور²⁵⁹. Понятно после этого, что нет ничего удивительного, если мухаммеданский Иосиф и обнаружил некоторую слабость!

Библейский рассказ заставляет предполагать, что во время последней встречи Иосифа с госпожей своей, Потифара не было дома, жалоба на Иосифа была предъявлена уже после возвращения Потифара домой²⁶⁰, и самый суд, над мнимо-провинившимся Иосифом был произнесен тут же²⁶¹. Не так представляет дело Коран и мухаммеданские рассказы. Зулейха в погоне за Иосифом в дверях павильона встречает своего мужа, изливает перед ним свою жалобу и требует наказания виновному²⁶². Благодаря только чудному обстоятельству, ложность доноса раскрывается, и Иосиф по-прежнему остается в милости у господина своего²⁶³. Утверждения Корана и других мухаммеданских рассказов, что платье, за которое схватила Иосифа Зулейха, было исподним платьем-сорочкой, согласуются скорее с краткой заметкой, помещенной в Завете Иосифа²⁶⁴, чем с библейским указанием на этот же предмет²⁶⁵. Коранический рассказ о женщинах, за насмешку над любовью Зулейхи поплатившихся пальцами рук своих, о говорящем и защищающем Иосифа дитяти представляет также копировку из иудейских сказаний, помещенных в кн. Яшар. Отсюда же нужно отнести и рассказы о преследовании Зулейхой заключенного Иосифа. Это подробности, не имеющие места при библейском рассказе. По-видимому, больше сходства между библейским и мухаммеданским рассказами в том отделе, где говорится о пребывани Иосифа в темнице. По крайней мере в этом случае можно указать хотя одну общую обоим рассказам мысль, что Иосиф приобрел благоволение в глазах начальника темницы²⁶⁶ и даже получил от него власть над всеми узниками, своими товарищами по заключению, и, что особенно важно, Господь был с Иосифом и во всём давал ему успех²⁶⁷. Мухаммеданские рассказы разнятся здесь от библейского только тем, что общую мысль о значении Иосифа в глазах тюремщика и узников они стараются осветить и подтвердить примерами, с единственною целью выставить Иосифа как праведника, любимца и пророка Божия²⁶⁸. Эта же особенная, в некотором смысле характеристическая черта мухаммеданских рассказов проглядывает и в дальнейшем изложении всех последующих обстоятельств жизни патриарха Иосифа. Обьяснение сновидений двум придворным вельможам и самому царю, переговоры Иосифа с царем по поводу своего выхода из тюрьмы, управление Иосифа всем Египтом, свидание и обращение с братьями и пр., все эти обстоятельства в мухаммеданских рассказах представляют нам в Иосифе человека вполне сознающего свою силу, умеющего пользоваться своим положением, всех и каждого поражающего своим достоинством, – он действительно является мухаммеданским пророком, который всех, кому только приходилось более или менее иметь близкие отношения с ним, непременно делал последователями своей религии – мусульманами. Так, все узники, бывшие в тюрьме с Иосифом, царские вельможи – библейские виночерпий и хлебодар, Зулейха, Риан и многие другие, по убеждению и настоянию Иосифа, отказались от своей религии и перешли в мусульманство. Одни из собеседников Иосифа делались последователями его веры потому только, что были поражены его внешним видом, другие оставляли свою религию и привязывались к Иосифу в силу каких-либо чудесных явлений, вызванных по молитве Иосифа, третьи становились почитателями истинного Бога не иначе, как по проповеди и убеждениям Иосифа. К последнему разряду обращенных относятся два царских узника, к которым Иосиф явился в качестве снотолкователя.

Коранический и иочти все мухаммеданские рассказы передают содержание снов иридворных вельмож одинаково с рассказами иудейскими, разница здесь касается только вопроса о причине заключения этих вельмож. В кн. Яшар причиной такого несчастья выставляется простая оплошность со стороны самих придворных сановников, из которых один был царским кравчием (виночерпием), а другой хлебодаром. В один из торжественных праздников, когда при дворе давался обед, оба они совершенно случайно подпали царской опале за свою неосмотрительность. Дело в том, что в вине, которым распоряжался виночерпий, оказалось несколько мошек, а в хлебе, что поднес хлебодар, заметили кусочки мелу. Разгневанный Фараон приказал обоих виновных посадить на время под арест. Мухаммеданские рассказы, вероятно, желая с бо́льшим удобством объяснить неодинаковый для провинившихся сановников исход царской опалы, выставляют другую причину их заключения: оба царедворца были заподозрены в измене и в попытке отравить царя. В то время, передают мухаммеданские рассказы, царь греческий روم مليك отправил к Риану, царю египетскому, посла с требованием от него дани и добровольного изъявления покорности. Посол, при помощи одной старухи, близко стоявшей ко всем придворным, вошел в сношения с виночерпием и хлебодаром, предложил им выгодные условия и обещал большие дары, если они согласятся отравить царя. Хлебодар не устоял против соблазнительных обещаний славы и богатства и дал свое согласие на предложение греческого посла, а виночерпий, по долгу чести и из уважения к своему господину, отказался от соучастия в измене и поспешил предупредить царя об угрожающей ему опасности. На допросе перед царем хлебодар винил и виночерпия. Царь такою разностью показаний приведен был в недоумение и приказал на время заключить их обоих в темницу, где они встретились с Иосифом и, по прошествии некоторого времени, получили от него объяснение своих сновидений²⁶⁹. У Рабгузы, сравнительно с приведенным уже нами, есть некоторая особенность в рассказе. Так, о замыслах хлебодара доносит царю не виночерпий, а старуха, бывшая посредницей между греческим послом и придворными вельможами; далее, виночерпий и хлебодар рассказывают Иосифу не действительные сны, которые будто бы они видели, а передают ему выдумку просто из любопытства только узнать, что-то скажет им этот толкователь снов, к которому все обращаются, как к знатоку своего дела. Иосиф, выслушавши рассказ обоих сановников и узнавши из их сновидений скорую развязку их временного заключения, пожалел в душе своей о горькой судьбе несчастного хлебодара и порешил до выхода из темницы привести их к познанию Единого Бога, или, что тоже, обратить в мycyльманство. Свою проповедь Иосиф начал с самой простой обыденной вещи. «Вам, – говорит он, обращаясь к узникам, – сейчас принесут чашку с пищей. Знаете ли вы, что это за пища, какого она цвета?» – и когда узники отвечали, что не знают этого и в свою очередь спросили: откуда же и как может знать об этом Иосиф? он отвечал: «знание это дал мне Господь мой, потому что я оставил неверие и теперь хожу по вере отцев моих, которые не допускали никакого товарища, или помощника Всевышнему Господу... Милость и щедроты Его обильны, но не все люди воздают Ему славу… что лучше – ваши ли боги, или сотворивший всё Всевышний Господь! боги ваши – дело рук ваших, а Всевышний Господь, сотворивший всё, ни в чем не нуждается, всё принадлежит Ему и всё зависит от Него»²⁷⁰.

Когда вельможи выслушали эту проповедь и приняли Ислам, Иосиф приступил к объяснению их сновидений²⁷¹. Виночерпию обещана прежняя милость царя и еще большее доверие при дворе, а хлебодару позорная смерть на виселице. Недовольный таким объяснением, хлебодар думал сгладить неприятное впечатление отказом от действительности своего сна и предъявил Иосифу, что он не видал такого сна и хотел только обмануть Иосифа²⁷². Но Иосиф тут же дал понять несчастному, как опасно играть словами и как непростительно грешно шутить со святыми Всевышнего Бога: «участь твоя записана пером, и определение о ней уже состоялось. Изменения ждать нельзя». اشچی فیفولوق بولدی بو نوشتی کورماديم سنكا بالعان سوز لاديم يوسف ايدى قلم یوریدی قضا بتيلدی بو سوز اوز کا بولماس ²⁷³. По прошествии трех дней после объяснения Иосифом сновидений, царь велел привести к себе виночерпия и хлебодара, для произнесения окончательного суда над ними²⁷⁴. Иосиф, прощаясь с виночерпием, попросил его сказать о нем царю, выяснить перед царем, что он – Иосиф страдает напрасно, по клевете Зулейхи²⁷⁵. Мухаммеданские ученые, в объяснение забывчивости Иосифа – искать помощи и защиты только у Господа – приводят такого рода мнение, что мысль обратиться с просьбой к человеку была вложена в сердце Иосифа диаволом²⁷⁶; он же по попущению Божию заставил виночерпия забыть о просьбе Иосифа, который оставался еще в тюрьме в продолжении семи лет²⁷⁷. Весьма близкое сходство с этим мнением мухаммедан мы находим и в книге Яшар, где говорится, что причиною забывчивости виночерпия был Иегова, который попустил это с целью наказать Иосифа за его излишнюю доверчивость к людям и непростительное невнимание к Божественной помощи²⁷⁸.

Не так, по-видимому, легко жилось уже Иосифу, когда он помимо помощи Божией вздумал обратиться к защите людского закона... Иосиф стал томиться страшною тоской, постоянно жаловался на беспомощность своего положения, наконец и видимые знаки особого к нему благоволения Божия исчезли. Источник, что, по воле Божией, появился некогда среди темницы, иссяк; дерево, когда-то приносившее прекрасные плоды и доставлявшее узникам прохладу, теперь засохло²⁷⁹. Иосиф, как будто не надеясь на силу своей молитвы, утешал себя только мыслью, что за него заступятся перед престолом Всевышнего предки его – Авраам и Измаил, что они примут в нем участие и будут просить за него перед Господом²⁸⁰. Для ободрения уже падающих сил в Иосифе, к нему явился архангел Гавриил и, указывая на заблуждение Иосифа, старался показать ему всю ложность его положения. «Иосиф! – спрашивает Гавриил, – было время, когда братья твои хотели убить тебя, как же остался ты невредимым?» «Бог спас меня» – отвечал Иосиф. «Кто спас тебя, – продолжал допрашивать Гавриил, – от козней женщин?» Всевышний Господь, был ответ Иосифа. «А кто защитил тебя от рук Риана, когда он хотел убить тебя?» Бог же, – отвечал Иосиф. «Если Бог спас тебя от таких несчастий, не в силах ли Он освободить тебя и из темницы? Зачем же ты обратился к Риану через посредство виночерпия – слуги его и пренебрег правосудием Божиим! Вот почему Всевышний Господь прогневался на тебя и так долго не освобождает из темницы»²⁸¹. Когда Гавриил сказал это, Иосиф, сознав свой грех, раскаялся и просил Господа о прощении. Новое явление архангела Гавриила принесло с собою для Иосифа надежду на скорое освобождение и было предвестием его будущей славы во всём Египте. Гавриил, явившись Иосифу, научил его одной молитве, по прочтении которой, как утверждал Божественный вестник, Господь непременно освободит Иосифа из заключения. «О великий, всемогущий, всеведущий Боже! которому нет равного (товарища) и подобного, который сотворил солнце и светозарную луну, который благословляешь рождение детей, милуешь старцев и воскрешаешь мертвых, для которого нет ничего трудного, – освободи меня из этих уз, о, милосердный из милосерднейших!»²⁸² Действительно, как только прочитал Иосиф эту молитву, к нему снова явился ангел и предуведомил его, что царь Риан видел сон и теперь ищет истолкователя. В кораническом и других мухаммеданских рассказах изложение царских сновидений и объяснение на них Иосифа приводятся весьма близко к библейскому тексту, так что, собственно говоря, разницы в существе дела нет никакой. Царь видит во сне семь тучных коров, кoторых съели семь коров тощих; видит он далее семь колосьев полных, зеленых, которые были уничтожены другими семью колосьями сухими и пустыми. Встревоженный таким сном, царь призвал к себе мудрецов, гадателей, астрологов и потребовал от них объяснения. Все силы их ума, все средства тайной науки не в состоянии разрешить чудной задачи царских сновидений. Царь в гневе грозит уже смертью всем славным мудрецам Египта, если они через известный срок не представят ему точного обьяснения его сновидений. В эту критическую минуту является виночерпий и докладывает царю, что он знает одного человека, который может дать верное объяснение на каждое из сновидений²⁸³. До этого момента рассказы мухаммедан почти не отступают от точности библейского рассказа; что же касается изложения дальнейших обстоятельств, – собственно условий, при которых состоялось объяснение Иосифом сновидений, тο тут, при некотором сходстве с кн. Яшар, в мухаммеданских рассказах заметно значительное отступление от Библии. Прежде всего в этом случае допустил отступление от Библии Коран, представляя Иосифа объясняющим сновидение не царю лично, a его посланному – виночерпию, прежнему знакомцу Иосифа по заключению, и выводя сцену объяснений жен сановников по поводу ложного обвинения Иосифа и коварных замыслов против него со стороны Зулейхи²⁸⁴. По Библии и другим иудейским сказаниям, Иосиф является во дворец по первому слову царя, тогда как в рассказах мухаммедан он представляет царю целый ряд требований, под условием выполнения которых и может только состояться выход Иосифа из темницы. Нельзя также не отметить разности мухаммеданских рассказов от библейского и других иудейских сказаний в том отношении, что они особую картину прославления Иосифа сливают с актом освобождения его из темницы.

Перейдем к более подробному разбору намеченных особенностей в мухаммеданских рассказах. Посланный царем к Иосифу виночерпий не хочет на первый раз открыть ему всей истины, а предварительно извинившись перед Иосифом за свою невольную забывчивость, он так обратился к Иосифу: «видел я один сон, вспомнил, что ты можешь объяснить его, и вот я пришел к тебе!» Но Иосиф, заранее предупрежденный ангелом, не дал виночерпию повода насмеяться над пророческим служением. «Сон этот не твой, – резко заметил oн виночерпию, – сон этот египетского царя Риана». Такой неожиданный оборот речи привел виночерпия в крайнее смущение и он рассказал Иосифу, как царь добивался объяснения этих сновидений от своих мудрецов. Подтвердив мнение, что действительно египетские мудрецы не могут дать объяснения, Иосиф истолковал виночерпию значение царских сновидений, указал ему средство, как можно избавиться от угрожающей голодной смерти и отпустил его. С получением ответа, у царя явилось неотразимое желание самому увидать Иосифа²⁸⁵, с этою целью он в другой раз послал в темницу виночерпия с предложением Иосифу явитъся ко двору и здесь вторично, в присутствии царя, высказать свое мнение по поводу рассказанных ему сновидений. Но Иосиф, ясно сознавая важность данной минуты, в полном убеждении, что царь теперь ни в чем не откажет ему, не хочет уступить его просьбе прежде, чем невинность его будет засвидетельствована самими виновниками его заключения. «Иди, – обратился Иосиф к виночерпию, – и спроси от моего имени царя: что хотели делать те женщины, которые обрезали себе пальцы? Пусть царь узнает от них: виновен я, или нет?» Мухаммеданские ученые не оставляют без внимания такой образ действий со стороны Иосифа. Как видим, в своем иске Иосиф ни словом не упоминает о главной виновнице своих несчастий – Зулейхе, он по-видимому и не думает обвинять ее, но на самом деле под таким загадочным действием пророка скрывается глубокий практический смысл²⁸⁶. Зулейха, узнав, что подруги ее привлечены по делу Иосифа на суд царя и уже засвидетельствовали перед ним о своей виновности²⁸⁷, затем, услышав от виночерпия, что Иосиф даже словом не намекнул о ее виновности, не в состоянии уже была долее переносить укоры совести и сама явилась во дворец царя²⁸⁸; здесь перед всеми открыла она грех свой и, под угрозой собственной смерти, просила царя тотчас же освободить Иосифа. Царь снова отправил посла к Иосифу с просьбой явиться ко двору. Получивши удовлетворение за понесенные, по клевете Зулейхи, страдания, Иосиф готов был выйти из темницы, но на этот раз его остановили товарищи по заключению. «Μнοгο лет, – со слезами на глазах говорили они Иосифу, – ты был с нами, снабжал нас пищею, оказывал нам благодеяния, за эти годы много добра сделал ты нам! Как-то мы будем жить здесь без тебя?» Такое сочувствие тронуло Иосифа, и он решил вместе с собою вывести всех заключенных. Обратясь к виночерпию, он сказал: «иди и скажи царю, что Иосиф просит его оказать милость и другим заключенным с ним, простить преступления их и выпустить на волю, если же царь не согласится на это, Иосиф не выйдет из тюрьмы». Царь уважил эту просьбу Иосифа²⁸⁹; кроме того, в знак своей особенной милости, послал за ним своего коня. Этот неожиданный подарок навел Иосифа на мысль – выпросить у царя по коню и для своих будущих сопутников. Таким образом, Иосиф, сидя на прекрасном коне, роскошно одетый²⁹⁰, во главе освобожденных узников, как царь среди своих всадников, при звуках музыки, направился к Риану. Блеск нарядов и красота Иосифа поражали всякого, кто только встречался на пути этого шествия; толпа несметно росла и быстро прибывала, все шли следом за Иосифом и приветствовали его.

К общей картине выхода Иосифа из темницы, в целях последующего сравнения мухаммеданского рассказа с иудейским, далеко не лишне будет привести здесь одну маленькую заметку, помещенную у Рабгузы²⁹¹, о той чести, какую оказал царь Иосифу, послав за ним для переезда из темницы 700 колесниц. В то время, замечает автор рассказа, было в обычае, людей, заслуживших почтение и особенную награду от царя, возить на золотой колеснице, и за Иосифом с его товарищами, в силу этого обычая, было послано до 700 колесниц. Царь ласково принял Иосифа, посадил его около себя и вел с ним беседу, употребляя в своем разговоре попеременно до 70 наречий. Иосиф на все вопросы царя давал ответы на том же наречии, на каком спрашивал его и царь. Царь наградил Иосифа, замечают мухаммеданские рассказы, и предложил ему занять пост первого министра. Действительно, по отказе Потифара²⁹², Иосиф изъявил свое согласие занять этот пост, и царь облек его безграничным полномочием во всех делах, касающихся государства, оставляя на свою долю один только титул царя.

Как видим, в общем мухаммеданские рассказы восстановляют перед нами образ библейского Иосифа: когда-то угнетенный, до рабства униженный Иосиф стал теперь во главе целого государства. Но обращая внимание на описание частных обстоятельств, при которых состоялось и которыми сопровождалось возвышение Иосифа, мы не можем не заметить также и той разницы, которая отличает Иосифа мухаммеданского пророка от Иосифа простого библейского раба. Тогда как библейский Иосиф, смиренно повинуясь велению царя, по первому же зову является во дворец и здесь передает царю тайну, открытую ему в сновидениях, Иосиф мухаммеданский не хочет оставаться долее приниженным, угнетенным рабом, он видит свою силу и, как человек святой и невинно страждущий, перед царем, перед всеми людьми хочет доказать свою невинность, требует удовлетворения за понесенные напрасно обиды; мало того, свои капризы ставит он выше воли царя и законов государства: требует с собою освобождения всех узников²⁹³. Этим только в данном случае и ограничивается резкая особенность мухаммеданских рассказов; все же остальные подробности в более полном виде и с большею последовательностью библейского рассказа изложены в иудейской книге Яшар. Так, торжественный выезд Иосифа из темницы по мухаммеданским рассказам представляет собой далеко неудачную копировку той торжественной для всего Египта минуты, когда Иосиф, облеченный властью и могуществом, по воле царя, был торжественно представлен всему народу, как его непосредственный правитель и господин. Тогда, говорится в книге Яшар, Иосиф, сидя во второй царской колеснице, сопровождаемый музыкой, проезжал по главным улицам египетской столицы. Пять тысяч человек с обнаженными мечами в руках своих, исполняли перед ним все роды гимнастических игр, двадцать тысяч человек из первых и знаменитых фамилий Египта, в блестящих и драгоценных нарядах, справа и слева окружали Иосифа. Все женщины и девушки вышли на террасы домов своих и принимали живое участие в общей радости своих соотчичей. Придворные слуги со всех сторон окружили торжественный поезд и курили по дороге самыми редкими ароматами. Двадцать герольдов, идя впереди, кричали к народу: «посмотрите на царского избранника, который должен будет управлять всем Египтом. Кто не станет повиноваться ему или не поклонится пред ним до земли, будет приговорен к смерти, как ослушник царя и его соправителя!» И все Египтяне преклонялись перед Иосифом и приветствовали его: «да живет царь и его соправитель!»²⁹⁴ Таким образом, вся разница можду мухаммеданским рассказом и книгой Яшар заключастся в том только, что мухаммеданская фантазия несколько поспешила представить торжество угнетенного Иосифа и вместо воли царя, как главного виновника оказанной Иосифу чести, выставила только самовольное желание Иосифа, который, без разрешения и предварительного на то согласия царя, показывается во всём блеске своого пророческого величия, поражает и увлокает за собою громадные толпы народа, словом, устраивает тот же торжественный выезд, что в Библии и иудейских сказаниях приписывается только воле и распоряжению Фараона.

Что же касается теперь небольшой заметки мухаммеданских рассказов по поводу того обстоятельства, что Иосиф будто бы объяснялся с царем Рианом не менее как на 70 языках и что следствием этой беседы с царем было предложение Иосифу занять пост первого министра²⁹⁵, то по этому поводу мы в иудейских сказаниях находим множество указаний с более или менее подробными на них комментариями ученых раввинов, завещавших свою мудрость и мухаммеданским толковникам Корана. Вся разность между иудейскими сказаниями и мухаммеданской заметкой здесь заключается лишь в том, что мухаммеданский Иосиф, в силу присущего ему общего пророческогo дара, мог отвечать Риану на все его вопросы, не нуждаясь в каком-либо особом откровении свыше, тогда как Иосиф иудейский по этому поводу получает особое, специальное откровение от ангела Иеговы, от него научается он великому дару языков и на утро уже объясняется с царем на 70 наречиях. В мухаммеданских рассказах нельзя подметить ни причины, ни цели, по которым египетский царь Риан в беседе своей с Иосифом испытывал его в знании именно только 70 языков. Это была, по-видимому, простая прихоть Pиaнa, и предложение Иосифу занять пост первого министра, или, как выражается в рассказах, визиря, является не более как личным желанием царя, подкупленного только мудростью Иосифа; тогда, как в иудейских сказаниях причины и цель требования от Иосифа знания 70 языков раскрываются перед нами со всею ясностью: назначение Иосифа правителем Египта обусловлено со стороны Иосифа непременным знанием никак не менее 70 наречий. Вот как представляется ход дела в кн. Яшар. Объяснивши значение Фараоновых сновидений, Иосиф предложил царю и практический совет, как он может избежать тех страшных несчастий, которыми грозит государству имеющий быть продолжительный голод. «Постарайся, – говорит Иосиф Фараону, – найти в своем государстве человека мудрого, опытного, хорошо сведущего в делах государственных и препоручи ему управление страной. Пусть он выберет со своей стороны поверенных, которые, по его приказанию, должны будут собирать в продолжении семилетнего урожая большие запасы хлеба в твои житницы и беречь их на голодные годы»²⁹⁶. Мнение Иосифа было принято и оценено по достоинству. Оставался только открытым вопрос: где же найти такого человека, какого рекомендовал Иосиф? Составился государственный совет и ему предложено было указать искомое лицо. Мнение всех сановников было одно: положиться во всём на волю государя, кого изберет он, того и признать правителем Египта. Царь в полном уважении к Иосифу, за его мудрый совет, указал на него собравшимся сановникам и спрашивал их одобрения. Вельможи, не имея ничего лично против Иосифа, нашли препятствие к такому избранию в давно уже установившемся обычае: «в Египте ненарушимо соблюдается одно постановление закона, предписывающее: не избирать ни царем, ни первым министром того, кто не знает всех языков, числом 70, – возражали царю вельможи, – а этот еврей говорит только на своем родном языке; как же он может быть нашим правителем? Вo всяком случае, ты призови его к себе, испытай его, а потом делай так, как найдешь лучше». Совет министров царь одобрил и обещал поступить ио их указанию. В ту же ночь Иегова послал к Иосифу одного из своих ангелов. Ангел явился к Иосифу, находившемуся еще в темнице, разбудил его, научил языку всех людей и переменил его имя יוֹסֵףнa יְהוֹסֵף. Подобное же этому указание находится и в Талмуде²⁹⁷. Мудрецы египетские говорили Фараону: «раба, которого господин его купил за двадцать монет, ты хочешь поставить нашим начальником!» Фараон отвечал им: «я вижу в нем качества достойные князя». Египтяне возразили на это: «в таком случае он должен знать 70 языков». Явился Гавриил и научил Иосифа 70 языкам. Когда же Иосиф не мог усвоить их, ангел к его имени прибавил одну букву от имени Святаго Святых, (букву ה οт имени יָהְוֶה Иегова), и Иосиф вполне овладел знанием, как написано о нем в Псал. 80 (81):6». На утро, когда царь, в присутствии государственного совета, стал испытывать Иосифа в знании языков, Иосиф отвечал на том же наречии, на каком спрашивал его царь. Фараон и все его вельможи, видя, что Иосиф владеет всеми известными наречиями, были весьма довольны исходом испытания и все единогласно согласились поставить Иосифа управителем Египта. Царь обратился к Иосифу и сказал: «так, как Господь открыл тебе всё то, что ты сказал нам, и так как советы твои носят на себе печать величайшей мудрости, то мы поставляем тебя правителем Египта, и не будешь ты называться более Иосифом, а имя твое будет Псонтонфанех (ψονθομφανήχ) ²⁹⁸. Ты будешь первым после меня, и от тебя будет зависеть управление государством; весь народ будет под твоей властью и будет преклоняться пред тобой. Я буду выше тебя одним только престолом». Царь снял с руки своей кольцо и дал его Иосифу, облек его в царские одежды, на голову его возложил золотой венец, а на шею его надел золотую цепь. Далее последовало торжественное чествование Иосифа всем Египтом, о чем уже сказано выше.

Деятельность Иосифа, как правителя, его заботы о сборе и сохранении продовольствия, его распорядительность при наступлении голодных лет одинаково кратко и сухо излагаются в иудейских и мухаммеданских рассказах. В годы изобилия Иосиф, в сопровождении некоторых из своих поверенных, ездил по всему Египту, всюду закупал хлеб по самой дешевой цене; во многих городах и местечках построил он запасные магазины, наполнил их хлебом и для охраны поставил при них особых надзирателей²⁹⁹. Этими указаниями и ограничиваются подробности всех рассказов относительно этого периода.

Только одно событие из упомянутого периода нашло себе в иудейских и мухаммеданских рассказах довольно видное место и привлекло к себе особенное внимание иудеев и мухаммедан, – это брак Иосифа библейского с Асенефой, а мухаммеданского с Зулейхой. При всей очевиднейшей разности между историей иудейской Асенефы и историей Зулейхи, авторы мухаммеданских рассказов не стесняются украшать историю своей героини теми же подробностями, которые как необходимая приправа всех апокрифических сказаний, вошли и в иудейскую повесть об Асенефе. В мухаммеданских рассказах и иудейской повести представляется одна и та же перемена взаимных отношений Иосифа к Зулейхе и Асенефе, то же близкое участие архангела Гавриила в устройстве судьбы обеих супруг Иосифа. Вдовая³⁰⁰, состаревшаяся и даже потерявшая от слез свое зрение, Зулейха продолжала по-прежнему страстно любить Иосифа. Но одна встреча и непродолжительное объяснение с Иосифом убедили ее, что Иосиф совершенно забыл о ней, даже жалкое положение, в котором она представилась Иосифу, не вызвало в нем и капли сострадания: Иосиф оставил ее и ускакал на коне своем. Убитая горем и в страшном отчаянии, Зулейха обратилась с молитвой к Богу Иосифа, обещала оставить религию отцев своих, сделаться покорною воле Его одного, обещала стать мусульманкой, если только Бог возвратит ей прежнюю ее красоту и отдаст ей Иосифа. Молитва Зулейхи услышана и Господь повелел Гавриилу: «скажи праведному Иосифу: иди к Зулейхе. Всё, что она ни пожелала бы, Я дам ей, – и ты должен будешь исполнить то, что она прикажет тебе». Иосиф явился к Зулейхе, ласково приветствовал ее и спросил об ее нуждах. Изливая скорбь свою, по поводу безнадежной любви к Иосифу, Зулейха решилась чудесным образом доказать, что ее прежняя и настоящая любовь чиста от всяких скверных рассчетов; тотчас же велела она ударить себя плетью по плечам, и когда Иосиф исполнил ее волю, из открытого рта Зулейхи вышел огонь и спалил самую плеть. На вопрос Иосифа: чего желает от него Зулейха в настоящее время? Зулейха отвечала: «исполни ты пока три мои просьбы. Прежде всего, возврати мне молодость мою, потом – дай зрение глазам моим, а в-третьих – пусть возвратится ко мне прежняя красота моя, и когда эти три просьбы будут исполнены, я скажу тебе еще одну». По молитве Иосифа, явился архангел Гавриил, на Зулейху снизошел божественный свет и озарил всю вселенную. Зулейха в миг изменилась: ее красота стала лучше прежней. Сам Иосиф был настолько поражен превращением Зулейхи, что без чувств пал на землю. Вместо прежней холодности к Зулейхе, в нем вдруг загорелась самая жгучая страсть³⁰¹. Иосиф, увлекшись прелестью пересозданной Зулейхи, бросился было к ней, но Зулейха тотчас же остановила его: «Иосиф! не забывай, что Всевышний Господь присутствует здесь. Не будь же ослушником воли Его». Cтрасть, которая в былое время сожигала Зулейху, со всею силой переселилась теперь в сердце Иосифа; он не знал покоя ни днем, ни ночью, и всё ждал определения свыше. Пo прошествии сорока дней, явился к Иосифу архангел Гавриил с радостным известием, что Всевышний Господь сочетал его с Зулейхой. Иосиф устроил брачное торжество, на котором присутствовал сам Гавриил и прочитал для новобрачных ту же хутьбу, какую читал и при бракосочетании Адама³⁰². Вот в общих чертах описание брака мухаммеданского Иосифа с Зулейхой.

Обращаясь теперь к иудейской повести об Асенефе, мы укажем в ней только те места и особенности, которые так или иначе отобразились в приведенном нами мухаммеданском рассказе. Зулейха, потерявши всякую надежду привлечь к себе внимание любимого ею Иосифа, отказывается от служения богам отцов своих, обращается с молитвой к Богу Иосифа и обещает сделаться мусульманкой, если только Бог снизойдет к ее нуждам. В подобном же положении, после первого свидания с Иосифом, мы находим и Асенефу. Асенефа, по приказанию отца своего Потифара, хотела поцеловать Иосифа, Иосиф остановил ее и сказал: «не прилично мужу, почитающему Бога живого, лобызать чужеземную женщину, целующую глухих и немых идолов». Асенефа, услышав это, опечалилась и заплакала, а по удалении Иосифа, надела на себя черную траурную одежду, всех своих идолов выбросила за окно, посыпала голову свою и одежду пеплом и горько плакала в продолжении семи дней. Как в развязке печальной судьбы Зулейхи принимает участие архангел Гавриил, так и участь Асенефы решается явлением едва ли не того же вестника Божия. На рассвете восьмого дня, по отъезде Иосифа из дома Потифара, Асенефа открыла окно на восток и увидела светозарную звезду. Вслед за нею явился с неба муж и два раза назвал Асенефу по имени. Испуганная Асенефа пала на лице свое, но ангел ободрил ее, велел ей снять печальные одежды и облечься во все украшения и затем сказал ей: ... «С настоящего дня ты обновлена, оживотворена и будешь вкушать хлеб благословения и пить питие нетления.... Вот я нарекаю тебя невестой Иосифа: покаяние умолило о тебе Всевышнего»... Асенефа предложила ангелу хлеба и сладкого вина, в доме не оказалось только меду, которого спросил ангел, но, по указанию его, Асенефа тотчас же нашла мед в шкафе своем и недоумевала об этом. Ангел отломил от сота малейшую частичку, съел сам, дал Асенефе и сказал: «вот ты вкусила хлеба жизни, помазана священным помазанием, и с настоящего дня обновится плоть твоя, крепость твоя не ослабеет, юность твоя не увидит старости и красота твоя не исчезнет». После многих чудесных явлений, вызванных над медовым сотом, ангел простер свою руку, и тотчас из стола вышел огонь и, не касаясь стола, попалил сот.

Нельзя ли признать в мухаммеданской заметке о чудесном огне, вышедшем из уст Зулейхи, только переделку упомянутого сейчас чудесного явления с сотом? Тем более, что как то, так и другое явление приводятся с одною и тою же целью – убедить, что всё сказанное верно, было так на самом деле или сбудется непременно. С удалением ангела, Асенефе доложили, что прибыл Иосиф. Иосиф стал просить Фараона дозволить ему взять себе в супружество Асенефу. Царь c радостью исполнил желание Иосифа, торжественно устроил его брак и в продолжении семи дней велел праздновать брачный пир. – Теми же самыми выражениями заключают свое описание брачного союза и мухаммеданские рассказы.

Апокрифическая повесть о женитьбе Иосифа на Асенефе, дочери Потифера, составлена конечно под влиянием библейского сказания, что Фараон дал Иосифу в жену Асенефу, дочь Потифера, жреца Илиопольского³⁰³, и по-видимому имеет своею целью оправдать брак Иосифа с язычницей и объяснить, почему Асенефа, дочь языческого жреца удостоилась быть женой такого праведного мужа и знаменитого еврейского патриарха, что же касается вопроса, кто был сам Потифер. отец Асенефы: тот ли придворный египетский сановник, который купил Иосифа из руки измаильтян и от жены которого Иосиф понес столько несчастий, или это другое, совершенно незнакомое нам лицо? все апокрифические данные, как равно и научные исследования не говорят ничего определенного. На основании их указаний, с одинаковой вероятностью можно утверждать, что Потифер, отец Асенефы, одно и то же лицо с Потифаром, супругом Зулейхи книги Яшар, и что эти сановники были два совершенно различные лица. Так напр. в повести об Асенефе, Потифер, тесть Иосифа, правитель Илиопольской области, называется жрецом, начальником сатрапов и советником Фараона. Как видим, с жреческим званием Потифер соединял и государственно-гражданские обязанности и в то же время заведывал военною частью своего округа. В завете Иосифа по этому же поводу мы находим следующее указание: «за долготерпение я взял в супруги дочь господина моего, и с нею мне дано было сто талантов золота»³⁰⁴. Очевидно, в обоих этих случаях имя жреца Потифера легко смешивается с именем Потифара, начальника царских телохранителей, у которого жил Иосиф.

Не большею ясностью в определении личности Потифера, отца Асенефы, отличаются и все научные данные. Древнейшие показания свидетельств отцев и учителей Церкви и различные доказательства, основывающиеся на филологических исследованиях, приводят к той же двойственности определений, и притом, в силу того или другого предположения, выставляют одинаково веские возражения. Так, Ориген в одном из своих сочинений приводит мнение евреев, – мнение, взятое конечно из апокрифических сказаний, – что Асенефа разоблачила перед Потифаром клевету своей матери, обвинившей Иосифа в оскорблении ее чести³⁰⁵. Далее, сам Ориген, Иероним³⁰⁶, Руперт и некоторые другие стоят за то мнение, что Асенефа была дочь Потифара, первого господина Иосифа, и что Потифар – господин Иосифа (Быт. 37 гл. 39 гл.) и Потифер – тесть Иосифа (Быт.41:45) одно и то же лицо. Большая же часть отцов и толкователей держатся противного мнения. Они указывают прежде всего на разность написания в Библии имен Потифара – господина Иосифа и Потифера – тестя его; приводят в доказательство своего предположения то обстоятельство, что Писание ничего не говорит об этом и потому заставляет предполагать, что Потифер – тесть Иосифа был совершенно другое лицо от Потифара – господина его. Августин³⁰⁷ замечает, что достоинство жреца Илиопольского, которое Писание придает Потиферу – тестю Иосифа, кажется несовместимым со званием начальника поваров³⁰⁸, или начальника царских телохранителей, что Писание придает Потифару – господину Иосифа. Наконец, говорят, город Илиополис, названный по-еврейски Он, слишком отдален от города Танис, резиденции египетского царя, а потому трудно предположить, чтобы тот же Потифар, который занимал должность при дворе, мог быть и жрецом в Илиополисе (Оне), отстоявшем от Таниса больше чем на 65 верст. Вот основания, которые выставляются большею частью комментаторов для подтверждения той мысли, что Асенефа не могла быть дочерью Потифара, первого господина Иосифа. Но защитники первого мнения, оставляя в стороне разность написания библейских имен обоих Потифаров, как разность незначительную, из-за которой не стоит поднимать и споров, стараются помирить со своим мнение будто бы о несовместимости для Потифара должностей при дворе и Илиопольском храме. Потифар, говорят они, мог отправлять свою должность при дворе и в то же время нести службу Илиопольского жреца, потому что в древности, как заметил еще Страбон³⁰⁹, в Илиополисе было громадное число жрецов, и главным их занятием здесь были философия и астрономия. Во всём Египте никто не пользовался таким почетом и уважением, как жрецы; для них не были закрыты никакие должности в государстве, звание жреца не исключало их из ранга высших сановников при дворе, не мешало им стоять во главе и военного министерства. Есть и другого рода попытка помирить библейские выражения (Быт.37:39; и 41:45) о Потифаре-царедворце и Потифере-жреце города Он. Как видели мы, уже очень многие полагают, что Потифер, жрец Илиопольского храма, тесть Иосифа, есть тот же самый Потифар, который некогда был господином Иосифа. Является вопрос: почему Потифар, до сих пор называемый начальником царских телохранителей, теперь, когда выдал дочь свою Асенефу за Иосифа, называется жрецом Илиопольским? Августин по этому поводу приводит следующее объяснение: «некоторые утверждают, что Потифер имел две должности – и жречество при боге солнца в Илиополисе, и начальство над царскими телохранителями. Последнее, как видно из Писания, действительно, было за ним; что же касается первой его должности – жречества, или лучше звания жреца, то оно было только присвоено ему и приложено в силу того простого требования, чтобы Потифар, как тесть Иосифа, мудрейшего и ученейшего из людей, сам носил звание мудреца и таким образом по своему положению в государстве, хотя по виду, был бы равен с зятем своим»³¹⁰.

He свободны в этом случае от путаницы и мухаммеданские ученые. Одни из них видят в Зулейхе жену царского казначея Мусыр-Азиса, или Китфира, по смерти которого Иосиф женился на Зулейхе, другие утверждают, что Зулейха была супругою царя Риана, который после известного нам судебного разбора, по поводу дела о заключении Иосифа, дал ей разводную грамоту и удалил от двора, и что затем, через долгий промежуток времени, она сделалаcь женою Иосифа.

Время урожая и изобилия прошло, наступили голодные годы. Запасы хлеба в самом Египте истощились и египетский народ обратился к Иосифу за помощью. Скopo иедостаток хлеба обнаружился и во всех смежных с Египтом странах. Жители земли Ханаанской, филистимляне, обитатели заиорданской области и дальнейших восточных окраин узнали, что в Египте есть хлеб и устремились туда. Иосиф открыл запасные магазины, приставил к ним особых начальников и приказал им οтпускать хлеб всем нуждающимся. Иосиф предвидел, замечает кн. Яшар³¹¹, что братья его должны прийти в Египет, и он опубликовал такого рода указ: «По приказанию царя, его соправителя и министров, всякий, кто хочет купить хлеба в Египте, должен являться или непременно сам, или поручить закупку хлеба сыновьям своим. Всякий египтянин и иностранец, перепродавший где бы то ни было купленный в Египте хлеб, будет подвергнут смертной казни. Пусть каждый покупает столько, сколько потребно для удовлетворения нужд собственной семьи. Никто не должен приводить с собой более одного вьючного животного. Кто ослушается этого приказа, будет наказан смертью». У ворот города Иосиф поставил караулы и строго-настрого наказал им не пропускать ни одного человека, прежде чем не узнают о его имени и его ближайшей родословной, и каждый вечер велел представлять ему списки всех прибывших. Таким образом, Иосиф употреблял все средства, чтоб заставить своих братьев самим прибыть в Египет, и здесь узнать об их прибытии. – В одном месте приведенного нами указа Иосифа мы находим весьма достоверное объяснение слов 12 главы Корана 65 ст. Так, дети Иакова, в первое свое путешествие в Египет обещавшие Иосифу привести с собою на следующий раз и меньшегo из всех братьев – Вениамина, между прочими убедительными доводами в необходимости отпустить Вениамина приводят Иакову следующее: «мы (когда отпустишь с нами Вениамина) будем в прибыли вьюков одного верблюда». Если теперь сопоставить с этим выражение книги Яшар: «никто не должен приводить с сообой более одного вьючного животного», то будет понятно, что и по взгляду Мухаммеда, братья, верно, не имели права брать с собой более десяти верблюдов, так как и самих братьев без Вениамина было только десять. – О всех вышеуказанных, по кн. Яшар, предупредительных мерах, какие предпринимал Иосиф с целью узнать о прибытии своих братьев в Египет, упоминают и мухаммеданские рассказы с тем только оттенком разницы, что здесь Иосиф описывает стражам городских ворот и внешние признаки своих братьев. «Если прийдут высокие, статные, красивые и молодые люди, говорит он, задержите их и приведите кο мне»³¹². Действительно, как увидим ниже, планы и расчеты Иосифа вполне оправдались.

В продолжении семи голодных лет постепенно, год за годом, Иосиф завладел всем достоянием египтян и внес в царскую казну все сокровища соседнего востока³¹³. Сначала египтяне закупали хлеб на золото и серебро, затем стали расплачиваться за покупку провианта рабами, домашним скотом, заложили детей своих и, наконец, должны были сами предаться безусловному рабству. Так описывает нам страшную картину голода кн. Бытия; за нею следом идут и другие иудейские сказания. Мухаммеданские рассказы, оставляя без изменения данные иудейских сказаний, прибавляют к ним несколько косвенных замечаний, которыми достаточно оттеняют особность характера своего Иосифа-пророка от Иосифа – библейского патриарха.

В конце седьмого года, передают мухаммеданские рассказы, и в запасных магазинах Иосифа стал видимо ощущаться недостаток в хлебе, грозила опасность остаться без семян для посева в наступающие опять плодородные годы. Находясь в таком крайнем положении и видя, что спрос и требования на хлеб со дня на день увеличиваются, Иосиф обратился с молитвою к Богу и просил указать ему, как должен поступить он в данном случае? «Я дам в пропитание египетскому народу красоту твою», было ответом Всевышнего Господа. И точно, на требования голодающей массы – дать хлеба Иосиф отвечал продложением собраться всем в известном месте, где он и обещал устроить угощение. Во всём блеске царских нарядов Иосиф явился на место собрания. Его не закрытое покрывалом лицо осветило вселенную, запах мускуса и амбры наполнил окрестности. Взоры всех обратились на Иосифа; но сияние от пророческого чела его, превосходившее своим блеском и сияние солнца, так поразило собравшихся египтян, что они пали без чувств, когда же пришли в себя, то никто из бывших тут уже не чувствовал ни голода, ни жажды. Такой способ насыщения голодающих Иосиф употреблял до дня прекращения всеобщего голода³¹⁴. Есть в мухаммеданских рассказах еще небольшая заметка, не лишенная интереса в том отношении, что она достаточно характеризует мухаммеданского Иосифа, как личность далеко не бескорыстную. Рабгузы, ссылаясь на какие-то предания, говорит, что Иосиф заключил с царем египетским договор такого рода: доход, который будет получаться в продолжении первых пяти лет голода, Иосиф должен отдавать в ведение царя, как его собственноеть, доходы же последних двух лет должны принадлежать Иосифу. В эти же два года, замечается в преданиях, цена одной хлебной меры (батман) стала в десять раз дороже цены, бывшей на хлеб в первые пять лет; кроме того, в видах ли собственной выгоды, или, – что сомнительно, – в видах пользы голодающих, Иосиф стал продавать хлеб не очищеный даже от шелухи. يوسف بغدای لارنى قبوغى بيرلا انبار لادی کو یا تو شما سون تيب³¹⁵ Понятны отсюда догадки и различные предположения о несметных богатствах Иосифа; догадки эти в иудейских сказаниях приняли характер сказочных легенд и с тою же особенностью перешли на мухаммеданскую почву. По книге Яшар, Иосиф от продажи хлеба будто бы получил с египтян 72 таланта золота и серебра, кроме того бесчисленное множество драгоценных камней. Богатства свои Иосиф спрятал в четырех различных местах, а именно: в пустыне, которая идет вдоль берега Красного моря, – потом близ реки Ефрата и, наконец, в пустынях, граничащих с Персией и Мидией. Помимо этого он уделил в парскую казну 20 талантов, известную сумму роздал братьям своим, их женам и другим членам своей семьи³¹⁶. В талмудических заметках эти данные кн. Яшар еще более развиты, объяснены и перетолкованы. Так, в талмудическом трактате Pesachim, fol. 119, col. 1. находится следующее указание на сокровище, лежащее будто бы в Риме. Рабби Иуда, по преемству предания, со слов Самуила, говорит, что Иосиф собрал в Египте всё находящееся в мире золото и серебро, – что подтверждает и кн. Бытия гл. 41, ст. 57, гл. 47, ст. 14. Когда Израильтяне уходили из Египта, то взяли с собой и золото, как написано в Исход. 12 гл. 86 ст.: «и они обобрали египтян». Рабби Ази по этому поводу замечает, что евреи обратили Египет в пустую ловушку, без всякой приманки, а рабби Симеон пишет, что евреи, разграбивши Египет, как будто обратили его в глубокую, но совершенно безрыбную реку. Золото и серебро, захваченное евреями из Египта, до времен Ровоама оставалось среди иудеев, но с нападением Сусакима, царя египетского, оно опять перешло в Египет (3Цар.14:25–26). Аса возвратил отнятые сокровища и подарил их Вендаду, царю сирийскому (3Цар.15:18); на него напали, а затем и ограбили аммонитяне, которые в свою очередь были поражены Иосафатом. Так часто переходившие из рук в руки сокровища, до времени нашествия Сеннахерима оставались в руках иудеев, с этого же времени они преемственно переходили от Халдеев к Персам, от Персов к Грекам и наконец ими завладели Римляне. Нo иудеи не теряют надежды со временем опять завладеть этими сокровищами; так между прочим у них есть верование, что всё золото и богатство, какое существует у христиан, во времена Мессии будет разделено между евреями, о чем находится указание в Rabboth in Medrasch – Kohelet. Далее, в Талмуде же говорится и о другом великом сокровище, которое некогда должно быть разделено между иудеями. Рабби Хама, сыв Ханиина, сказал, что Иосиф скрыл в Египте три сокровища, и одно из них открыто было Корею, а другое Антонину, сыну Асверия, третье же останется для праведников в будущем. Спрятанное богатство хранилось на зло обладателю его. Рабби Симеон говорит, что под этим богатством нужно разуметь богатство Корея, а рабби Левий добавляет к этому, что от казнохранилища Корея было столь много ключей, что их возили на трехстах ослах³¹⁷.

Легендарная басня раввинов-талмудистов о несметных богатствах Корея не прошла не замеченной для Мухаммеда и толковников его Корана. В 28 гл. Kорана 76 ст. читаем: «Мы, – говорит Бог, – доставили ему (Kopею) столько драгоценностей, что ключи от них едва могла носить толпа людей сильных». Толковники Корана, упоминая о бесчисленных богатствах Корея, различно объясняют кораническое выражение, которым определяется количество людей, занятых переноскою ключей от сокровищ Корея. В Коране это количество людей означено неопределенно, общим выражением числа от 10 до 40 عصب. Выходя отсюда, и толковники Коранa разногласят в определении этого числа. Одни принимают число это от 3 до 10, другие от 10 до 15, третьи – от 10 ло 40, иные определяют его только в 40, а некоторые и в 70. Кроме того, в толкованиях Корана есть указание и на то, что ключи от сокровищ Корея представляли из себя груз для 60 ослов³¹⁸.

Передавая обстоятельства путешествий детей Иакова в Египег, кн. Бытия говорит нам только о двух случаях их отправки в Египет: в первый раз дети Иакова посетили Египет без Вениамина и оставили там в качестве заложника Симеона; во второй раз явились они к Иосифу с меньшим братом и, после известной истории с найденной в мешке Вениамина чашей, они возвратились домой уже с радостною вестью об Иосифе и его славе в Египте. Коран, рассказывая об обоих этих путешествиях с их библейскими подробностями, упоминает еще о третьем путешествии братьев Иосифа в Египет, со специальною будто бы целью – освободить Вениамина и во что бы тο ни стало отыскать Иосифа³¹⁹. За исключением указанного и еще двух-трех мест, вошедших в Коран под влиянием разных иудейских источников, в данном месте коранический рассказ настолько же близко подходит к библейскому сказанию, насколько другие мухаммеданские рассказы в этом случае стоят близко к кн. Яшар. Как бы ни было в данном месте велико сходство коранического рассказа с библейским, но следя за раскрытием коранического рассказа, нельзя не заметить, что в нем допущено множество пропусков и сокращений из того материала, который служил первоисточником для этого рассказа. Мухаммеданские ученые и толковники Корана, восстановляя в полном своем виде коранический рассказ, и в этом случае отсылают нас к иудейским преданиям, собранным в книге Яшар, или записанным в разных талмудических трактатах. В данном случае мы коснемся только тех мест мухаммеданских рассказов, которые, служа объяснением коранического текста и как бы добавлением к его пропускам, в то же время носят на себе ясный отпечаток иудейских преданий и ближе всего напоминают о влиянии на них кн. Яшар. Так в 67 ст. 12 гл. Корана, где представляется Иаков провожающим детей своих и с Вениамином вместе во второе путешествие в Египет, приводится следующий напутственный совет патриарха своим детям: «дети, говорил Иаков, когда вы прибудете в столицу Египта, не входите (в город) одними воротами, но входите несколькими воротами». Этот же совет и в тех же самых выражениях находим мы и в кн. Яшар³²⁰, с тою только разницей, что в кн. Яшар совет этот Иаков дает детям своим при первом их путешествии в Египет, а не при втором, как представляется в Коране и других мухаммеданских рассказах. Выражение кн. Яшар в редакции мухаммеданских рассказов приняло другой оттенок, и самое выполнение завещания Иакова обставлено далеко не одинаковым образом. Иаков, прощаясь с детьми, передается в мухаммеданских рассказах, советует им не входить в городские ворота всем враз, а разделиться попарно и таким образом пройти в город разными воротами. Всех братьев во второе путешествие было десять, а потому, кажется, и разделиться им на пять групп, по два человека в каждой, не представлялось никакой трудности, и все братья могли бы войти в город разными воротами по двое; но некоторые из мухаммеданских рассказов, вероятно, по простой забывчивости того обстоятельства, что во второе путешествие Симеона не было с прочими братьями, насчитывают всех братьев, прибывших с Вениамином в Египет не десять, а одиннадцать человек, а потому и оставляют у городских вοрот в самом безвыходном положении Вениамина одного, без пары³²¹. Совершенно незнакомый с расположением города и не будучи в состоянии распросить кого бы то ни было, Вениамин, как нe имеющий пары и оставленный братьями, стоял у городских ворот и не знал, куда идти и за что взяться. Архангел Гавриил известил Иосифа, что его брат Вениамин стоит у ворот города и не знает дороги к нему. Иосиф тотчас в одежде простого горожанина отправился на поиски за Вениамином и, встретившись с ним, довел его до своего дворца. где уже собрались все остальные братья. Прощаясь с Вениамином, Иосиф подарил ему, как талисман, золотое кольцо со строгим требованием хранить его как самую драгоценную вещь. Кольцо то имело ту чудесную силу, что кто бы ни взял его от Вениамина, оно непременно снова являлось на руке своего хозяина³²².

При представлении Иосифу, все братья были приглашены им к столу, причем, по рассказу кн. Бытия, Иосиф разместил братьев своих за столом по порядку старшинства их, и в знак особого уважения к Вениамину послал ему со своего стола в пять раз больше, чем каждому из остальных братьев. Книга Яшар эти библейские указания раскрывает несколько подробнее. Так, здесь с целью, показать только, как придумал Иосиф замаскировать свои настоящие отношения к братьям, и по возможности отвлечь от себя их внимание, приводится замечание о драгоценнейшей чаше Иосифа. Когда братья хотели разместиться за приготовленным для них столом, Иосиф ударил пo чаше, из которой οбыκновенно пил и сказал братьям своим: «чаша эта говорит мне, что старший из всех вас – Рувим, потом Симеон, Левий, Иуда» и т.д. он перечислил всех по порядку их старшинства и в конце добавил: «я знаю также, что самый младший из вас не имеет между вами родного по матери брата. Я займу место того брата. Пусть Вениамин сядет со мною». Во время обеда Иосиф каждому из братьев посылал от своего стола по одной части, а Вениамину давал он не одну, а две такие части. Дети Иосифа – Манассия и Ефрем со своей стороны предложили Вениамину по одной части, тоже сделала и Асенефа. Таким образом, Вениамин получил в пять раз больше, чем каждый из остальных братьев³²³.

Коран, не упоминая ни об обеде братьев у Иосифа, ни о волшебной чаше, кратко передает только, что в это второе путешествие братьев в Египет Иосиф открылся одному Вениамину³²⁴: но другие мухаммеданские рассказы, пополняя пропуски Коранa, тем самым восстановляют перед нами полный иудейский рассказ по кн. Бытия и другим источникам, хотя и в измененном виде. Иосиф, встретивши братьев и не открываясь им, передают мухаммеданские рассказы, приказал слугам своим принести в назначенную комнату шесть блюд кушаний и рассадил братьев попарно. Комната, где приготовлен был обед, по приказанию Иосифа, была украшена особенным образом: по стенам ее были изображены некоторые сцены из прошлой жизни самого Иосифа, когда он, расставшись с отцом, попал в руки братьев и подвергся было от них насильственной смерти. Братья тοтчас узнали содержание этих картин, и крайне смутились. Вениамин, как младший из всех, остался один без пары и в горьком сознании своего одиночества поднял плач. Иосиф, будто бы из сострадания к Вениамину, пригласил его к себе в отдельную комнату и там предложил ему свое блюдо. Находясь лицом к лицу с Иосифом, Вениамин случайно бросил свой взгляд на руки Иосифа, и вот какая-то примета выдала тайну Иосифа; Вениамин заподозрил в своем собеседнике родного, потерявшегося брата и, чтобы убедиться в истине своей догадки, порешил уже нечаянным прикосновением руки снять с лица незнакомца покрывало. Лишь только подумал он об этом, как внезапным дуновением ветра с лица Иосифа сбросилось покрывало, и сильный свет озарил комнату. Вениамин лишился чувств, когда же пришел в себя, Иосиф уже держал егo в своих объятиях³²⁵.

Указание на встречу Вениамина с Иосифом вошло в коранический и другие мухаммеданские рассказы из той же иудейской книги Яшар, только в Коране опущены все подробности, сопровождавшие эту встречу, и удержана одна главная мысль, что Иосиф открылся Вениамину и предупредил его о своем намерении испытать через него братьев своих³²⁶. Насколько отступили другие мухаммеданские рассказы от своих иудейских первоисточников, мы можем видеть из простого сопоставления этих рассказов с тем, что говорит нам по этому поводу кн. Яшар. По окончании стола, говорится в книге Яшар, Иосиф наедине беседовал с Вениамином и между прочим показал ему глобус небесных тел, посредством которого он вел счет времени. Предлагая этот глобус Вениамину, Иосиф сказал ему: «братья твои утверждают, что Иосиф должен быть в Египте, не можешь ли ты при помощи этого глобуса узнать то место, где он находится?» Вениамин стал внимательно рассматривать поданный ему глобус. Через несколько времени на лице его выразились признаки страшного недоумения. Иосиф подметил перемену в лице Вениамина и спросил его: что за причина его внезапного недоумения? Вениамин, указывая на одну точку, с волнением отвечал: «вот здесь, на этом троне брат мой был подле меня». Да, – отвечал Иосиф, – я брат твой Иосиф, но не говори об этом ничего братьям. Я хочу отпустить вас всех вместе, а потом прикажу немедленно возвратить вас в город, возьму тебя из среды братьев и оставлю при себе. Если они выкажут готовность и жизнь свою положить за тебя, я узнаю тогда, что они искренно раскаялись в том, что сделали мне; если же они бросят тебя, ты останешься со мною, и я употреблю против них силу, я их выгоню отсюда и не откроюсь им»³²⁷.

Библия и Коран, иудейские и мухаммеданские рассказы орудием испытания преданности братьев выставляют нам чашу Иосифа, которая тайно, по приказанию Иосифа, была положена в мешок Вениамина³²⁸ и представлена потом, как явная улика, изобличившая в воровстве Вениамина. Библейская ли заметка об этой чаше³²⁹, как вещи, по которой будто бы гадал сам Иосиф, или уже указанное нами место кн. Яшар, где Иосиф говорит, что чаша открыла ему имена всех братьев, дали повод мухаммеданским авторам построить целую легенду о чудесной чаше Иосифа, которая открывала всё, что только когда-нибудь происходило в мире, во всяком случае мухаммеданская легенда о чудесной чаше ближе всего напоминает указанную заметку кн. Яшар; к ней же, как сейчас увидим, приближаются мухаммеданские рассказы и в описании действий братьев, направленных к освобождению Вениамина из рук Иосифа. Пo произведенном у братьев обыске, исчезнувшая чаша нашлась в мешке Вениамина. Горе и порывы отчаяния библейских братьев³³⁰ в Коране и мухаммеданских рассказах заменяются холодною злобой и страшною ненавистью к мнимому преступнику, так что Иосиф, по словам Мухаммеда, в душе назвал братьев своих воплощенною злостью³³¹. Вместо кроткого, хотя и горького сознания виновности перед Богом библейских братьев, вместо теплого их раскаяния в прежних делах своих, за которые теперь и взыскивает с них Господь³³², дети Иакова, по Корану, осыпают виновника их нового несчастья упреками; мало того, они клеймят еще и память рода его по матери: «если он (Вениамин) украл, то брат его (Иосиф) крал еще прежде его»³³³. Но как ни велика была злоба и ненависть братьев к Вениамину, как ни охотно пожелали бы они расстаться с ним, их сдерживала от этого шага клятва, данная отцу – не расставаться с Вениамином и не являться без негo; а потому, в силу необходимости, они возвратились во дворец Иосифа и просили оставить за провинившегося брата кого-нибудь другого, а Вениамина отпустить. Когда же со стороны Иосифа последовал отрицательный ответ, братья составили между собою совет, на котором Иуда предложил им следующее средство, как освободить Вениамина: «я подниму страшный крик, – и вот когда царь и все его приближенные лишатся чувств и падут, вы, устремившись по улицам города, убивайте всякого, кто только попадется вам». Иосиф легко узнал о таком решении братьев и из боязни, чтоб Иуда на самом деле не причинил каких-либо бед его столице, решился предупредить возможные несчастия. Он велел сыну своему Ефрему³³⁴ погладить спину Иуды, и тотчас же сила и крепость оставили его. Ослабевший, изнемогший Иуда укротил свой гнев и обратился к братьям со следующими словами: «отец наш взял с нас обещание – сохранить Вениамина, и мы поклялись в том... Вы идите, а я не оставлю этой страны, пока не позволит мне отец. Я или умру в борьбе за освобождение Вениамина, или, как поможет Господь, возвращусь с ним»³³⁵. Братья с письмом от Иосифа возвратились к отцу своему. Иаков, распросивши подробно обо всём случившемся сыновей своих и прочитавши письмо, в душе своей заключил, что правитель Египта никто другой, как сын его Иосиф, а потому и не беспокоился особенно за судьбу Вениамина³³⁶. Отправляя в третий раз сыновей своих в Египет, Иаков уже напутствовал их такими словами: «ступайте и разведайте об Иосифе и брате его и не отчаявайтесь в утешении Божием». На просьбу братьев отпустить им Вениамина, Иосиф отвечал, что Вениамин продан и что у него есть даже расписка, писанная впрочем на еврейском языке, которого он сам не знает. Росписку эту Иосиф предложил прочитать братьям. Иуда взял в руки поданную ему бумагу и увидел, что это та самая росписка, которую, при продаже Иосифа, братья дали Малик-абэн-дахару. В крайнем смущении передал Иуда этот документ в руки Рувиму, тот Симеону и т.д.; от чтения росписки братья отказались, но когда Иосиф за ослушание пригрозил смертью, Иуда прочитал ее, а потом, с целью оправдать себя, сказал, что действительно эта росписка принадлежит им, и они дали ее при продаже одиюго раба, которого звали Иосифом. Но показание Вениамина изобличило ложь братьев, и они должны были замолчать. Иосиф продолжал пытать совесть братьев. «От древних времен, – говорил он, – мне осталась чаша. Кто бы и что только ни сделал явно или тайно, она непременно откроет и выскажет, если я спрошу ее. Верите ли вы этому?» И когда братья решились отдать себя на суд этой волшебной чаши, Иосиф взял в свои руки кубок, легонько ударил по нему и спросил: «чаша! скажи правду: эти хананеяне должны увериться, что за обиду нанесли они Иосифу?» И чаша последовательно рассказала всё, что думали причинить и на самом деле совершили братья Иосифу. Братья, выслушав рассказ чаши, обратились к Иосифу и со слезами на глазах проговорили: «уже ли ты – Иосиф?³³⁷ Прости нам!» Но Иосиф, возмущенный упорством братьев, решил уже наказать их за все прошлые обиды, только явление архангела Гавриила отстранило от братьев страшную кару и расположило Иосифа к примирению с ними. По указанию ангела, Иосиф отправил к отцу своему платье, от прикосновения к которому должно было возвратиться зрение Иакова.

Все геройские подвиги братьев Иосифа, предпринятые ими с целью освободить Вениамина, – как описаны они в мухаммеданских рассказах, – целиком заимствованы из иудейской же кн. Яшар. В кн. Яшар, как и в мухаммеданских рассказах, дети Иакова, оообенно Иуда и Симеон, являются перед нами скорее какими-то сказочными героями, чем действительно библейскими лицами. Нет, кажется, ничего в мире, что бы могло сопротивляться их силе и крепости. Иуда, наприм., в гневе за полученный от Иосифа отказ – возвратить Вениамина и с целью сильнее подействовать на Иосифа, схватывает громадный камень, весом в 400 сиклей, бросает его на воздух, потом ловит его левой рукой и с такою силою сжимает его между пальцами, что камень превращается в порошок. Тоже самое повторяет и Манассия, сын Иосифа. Симеон, предлагая Иуде свои услуги в деле освобождения Вениамина, обещаеть оторвать от горы целую скалу, бросить ее на город и таким образом за один раз погубить всех жителей египетской столицы³³⁸. Иуда один борется с целым отрядом самого отборного египетского войска. Его крик до того поражает воинов Иосифа, что они все в страхе пали на землю и искали спасения в самом беспорядочном бегстве. Крик Иуды до того быль силен, что вся земля египетская пришла от негo в колебание, а от сотрясения земли пали городские стены в Египте и земле Гесем, беременные женщины от сильного страха разрешились преждевременно³³⁹… Эта же легенда находится в Bereschit rabba³⁴⁰, с тем небольшим прибавлением, будто Иуда кричал так громко, что рев его был слышен за 400 миль в окружности, что у воинов Иосифа выпадали даже зубы и что Хушим, сын Дана, услышал этот рев даже в земле Хананейской³⁴¹.

Как видим, все приведенные нами места кн. Яшар и других иудейских источников почти целиком повторяются в мухаммеданских рассказах; отсюда, по простому заключению, следовало бы ожидать, что тоже повторение должно произойти и при описании самой встречи братьев с Иосифом и так потом при описании дальнейших обстоятельств, сопровождавших эту встречу; но не то мы видим на самом деле. Раз установивши взгляд на братьев Иосифа, как людей крайне грешных и нечестивых, людей, которые не только не думают о заглаждении своих проступков, но стараются еще оправдать свои порочные действия, мухаммеданские рассказы не могли допустить в братьях Иосифа ни малейшего добровольного поворота к исправлению и заглаждению своей вины перод Иосифом; a потому, в силу необходимости, должны были отступить от своих первоисточников и представить свою картину встречи. Мы видели, что целым рядом нравственных пыток Иосиф не мог добиться от братьев ни слова правды; только крайняя необходимость, и, по-видимому, безысходность положения заставили их признать в правителе Египта когда-то проданного ими Иосифа. За то и обратная сторона такой характеристики братъев, – отношение к ним Иосифа, – в мухаммеданских рассказах, как нельзя более, отвечает намеченной идее. В этом случае рассказы мухаммедан являются перед нами гораздо последовательнее самого Корана. Братья, как причинившие зло и обиды своему ближнему и кроме того ставшие «бунтовщиками против Бога», должны были понести вполне заслуженное ими наказание. По рассказам мухаммедан, Иосиф, как строгий блюститель правды Божией, не мог снисходительно отнестись к братьям, их грех, по его взгляду, непременно должен был понести наказание, – и Иосиф, действительно, готов был наказать своих братьев, только откровение свыше удержало его от приведения в исполнение задуманной им кары. Не то говорит нам Коран. Мухаммед, во всей 12 гл. Корана проводя идею, по-видимому, непримиримой вражды к братьям Иосифа, как к людям в действиях своих олицетворившим всех современных ему неверов и гонителей его, как пророка, в этом случае несколько уклонился от своего пути и стал на сторону библейского, или вернее – иудейских рассказов. Он ни слова не упоминает даже хотя бы о намерении Иосифа мстить братьям. Коранический Иосиф в этом случае, как и библейский, всецело прощает братьям: «я не сделаю теперь вам упреков, говорит он, Бог простит ваши преступления, ибо Он милосерднейший из милосердствующих³⁴².

Что касается коранической заметки относительно посланного Иосифом отцу своему платья, от прикосновения к которому должно было возвратиться зрение Иакову, ни кн. Яшар, ни другие иудейские источники не говорят нам ничего подобного кораническому рассказу. Мухаммеданские толковники утверждают, что это платье была та самая рубашка, которую принес с неба архангел Гавриил и которою облек Иосифа, когда он находился еще в колодце, – и что, далее, она обладала чудесною силою исцелять всякого и от всевозможных болезней, на кого только возлагали ее³⁴³. Мухаммед, вероятно, только с целью показать чудодейственную силу пророческого служения Иосифа, внес в свой Коран эту небольшую заметку, – его пророк творит различные чудеса не непосредственным только своим присутствием, но и заочно, как многие другие древние (библейские) пророки. Иосиф, отправляя с братьями одежду, называет ее «своею», без всякого указания на ее будто бы сверхъестественное происхождение. Нужно заметить, что в кораническозм рассказе совершенно не упоминается о каком-то райском платье, которое будто бы принес Иосифу архангел Гавриил в замен снятой с него братьями рубашки, – и если бы Мухаммед в данном месте разумел под платьем Иосифа, действительно, не обыкновенную одежду, а считал ее особым даром с неба, как принимают толковники Корана, он непременно упомянул бы о самом обстоятельстве передачи ее Иосифу. Нo в Коране этого нет, и потому само собой является естественным предположение, что коранический Иосиф производит чудо от себя лично, без всякого отношения его силы к действию посланного им платья. Притом же, для какой цели нужно было Мухаммеду извращать смысл всех иудейских сказаний и утверждать, что Иаков ко времени своего переселения к Египет уже потерял зрение, если не для того только, чтоб в исцелении его показать силу своего пророка! Нельзя, конечно, в этом случае вполне отвергать известной доли и библейского влияния на коранический рассказ. Легкo предположить, что в основу коранической заметки о слепоте Иакова легло неверно понятое, а быть может, и нарочито искаженное замечание кн. Бытия, 48 гл. 10 ст., где говорится, что «глаза Израиля притупились от старости, не мог он видеть ясно». По библейскому указанию это относится ко времени гораздо позднейшему, чем переселение Иакова в Египет, именно, относится уже к концу его жизни, когда со времени переселения протекло не менее17 лет³⁴⁴.

Равным образом, объясняя коранический рассказ с точки зрения заимствования из иудейства, мы можем допустить и в коранической заметке об одежде, посланной Иосифом Иакову, отцу своему, так же, как прежде, искажение библейского факта, записанного в кн. Бытия 45 гл. 21–23., где представляется, что Иосиф каждому из своих братьев дал по перемене одежд, а Вениамину дал три ста сребренников и пять перемен одежд; также и отцу своему послал десять ослов, навьюченных добром египетским, и десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом и припасами на путь.

Библейский рассказ передает нам, что весть об Иосифе принесли Иакову сами братья: «И известили братья отца своего, – замечает Бытописатель, – что Иосиф еще жив и владычествует над всею землей египетской³⁴⁵. Мухаммеданские рассказы этим благовестником выставляют особое лицо, какого-то Башира, сына одной служанки при доме Иакова, Мубаширы. Из предания ли какого заимствовали мухаммеданские ученые свой рассказ о Башире, или сами составили легенду о нем, принимая кораническое البشير за имя собственное, – сказать что-нибудь определенное на этот счет весьма трудно. Есть некоторые основания и в этом случае заподозрить мухаммеданские рассказы в самом беспощадном искажении данных указаний кн. Яшар. Из кн. Яшар мы узнаём, что Иосиф, провожая братьев, советовал им как можно осторожнее известить о нем отца, чтобы нечаянная радость не стала причиною внезапной смерти его. И когда братья, подходя к дому своему, недоумевали, как бы им поудобнее передать отцу весть об Иосифе, навстречу к ним вышла Capa, дочь Ассира. Девушка эта, при своей красоте, отличалась умом и удивительным уменьем играть на арфе. Братья не нашли лучшего исхода, как передать обо всём Саре и попросить ее своей песней приготовить Иакова к радостной встрече. Действительно, Capa под звуки арфы передала своему деду весть об Иосифе и тем приготовила его к торжественной встрече возвращающихся сыновей с радостным известием, что Иосиф жив и управляет Египтом. «Жив мой дядюшка Иосиф, – пела перед Иаковом Capa. – Всевышний Господь помощник ему, – и он стал управителем Египта, – да обновится радостыо сердце твое!» При этих звуках, казалось, Иаков как будто просыпался от сна, чувство радости уже волновало его старческий дух. В это время Господь внушил Иакову, что слова Сары – чистая правда. Иаков благословил свою внучку и сказал: «дитя мое! во веки смерть не коснется тебя, потому что ты оживила мой дух!»³⁴⁶ К этому времени прибыли дети Иакова, в сопровождении множества колесниц, и объявили, что Иосиф жив и в его власти находится управление всем Египтом. – Обращаясь к мухаммеданским рассказам, мы находим там общего с приведенным местом кн. Яшар только то, что первыми вестниками об Иосифе в доме Иакова были не сыновья его, а в одном – Capa, внучка Иакова, в другом – Башир, сын служанки Иакова³⁴⁷. Посланный с платьем Иосифа, Башир прибыл к дому Иакова прежде сыновей его. Под сенью зеленеющегося виноградника Башир увидал одну женщину и спросил ее, как пройти в дом Иакова? На вопрос незнакомки: что за нужда ему в Иакове? Башир отвечал, что он привез с собой известие о его сыне Иосифе и платье, которое может возвратить зрение Иакову. Мубашира тотчас же припомнила обещание Господа и не поверила словам гонца: «Всевышний Господь не изменит своего обещания, а Он сказал мне: пока не увидишь ты сына своего Башира, не увидится и Иаков с сыном своим!» Этих слов было достаточно, чтобы Башир мог в незнакомке узнать мать свою. Оба они с радстною вестью поспешили к Иакову. Иаков взял из рук Башира платье Иосифа и возложил на свою голову; тотчас глаза его открылись и в членах его появилось столько силы, как будто он стал двадцатилетним юношей³⁴⁸.

Встреча Иакова в Египте представляется одинаково величественною как в иудейских, так и мухаммеданских рассказах. Весь Египет вышел на встречу приближающемуся Иакову и приветствовал его, при звуках труб, земным поклоном. Только Иосиф, по мухаммеданским рассказам, не сошел с своего коня и не поклонился Израилю, а приветствовал его, сидя на коне. Мухаммеданские ученые высказывают по этому поводу несколько мнений. Одни говорят, что Иосиф не узнал отца своего, а потому и не успел спуститься с коня, другие – что Иосиф сидел вместе с царем, и будто бы поклониться Иакову не велел ему царь; некоторые утверждают, что сам Иаков не велел Иосифу сходить с коня своего. Какая бы ни была причина этого не совсем вежливого поступка со стороны Иосифа, Иосиф, по рассказам мухаммедан, понес за него довольно чувствительное наказание. Тела умерших пророков сохраняются в могилах неприкосновенными, до них не касается тление, – тело Иосифа истлело, кроме того, пророческое достоинство его не было передано в его потомство и закончилось с ним³⁴⁹.

Библейский рассказ и иудейские сказания передают нам, что Иосиф представил Фараону братьев своих, а потом привел к нему и отца. Весь род свой он назвал родом пастухов и испросил у царя позволение поселиться Иакову с семейством своим в земле Гесем. Мухаммеданские рассказы не допускают и мысли, чтоб пророк Иаков сам посетил царя египетского и унизился перед язычником. Царь Риан сам, в сопровождении знатнейших вельмож, посетил Иакова и отдал ему должный привет. Когда же увидел он братьев Иосифа, то спросил: „насколько они сильны“? Иосиф предложил Риану испытать их на охоте, и когда братья оказали там чудеса храбрости и беспримерную ловкость, Риан предложил им завоевать один соседний округ с несколькими городами. Братья во главе десятитысячного войска, действительно, овладели провинцией и заняли одиннадцать городов. Завоеванную провинцию со всем ее добром царь подарил во владение семейству Иакова, и каждый из сыновей его сделался правителем своего собственного города. – В кн. Яшар мы, действительно, находим подобное указание на войны братьев Иосифа и всего Египта с потомками Исава, которые собрали около себя всех соседних жителей востока и делали опустошительные набеги на египетские провинции; но это было далеко не в первое время по переселении семейства Иакова в Египет, по крайней мере кн. Яшар поставляет это событие уже после смерти Иакова³⁵⁰. В период пребывания Иакова с семейством своим в Египте, замечают мухаммеданские рассказы, все египетские провинции наслаждались полным миром и спокойствием, никто никому не причинял ни обиды, ни насилия. Все жители Египта были приведены к одной вере, которая совместными стараниями Иакова и Иосифа была исправлена и очищена от всех языческих заблуждений; в Египте водворилось мусульманство.

Книга Бытия время переселения Иакова в Египет определяет вторым годом наступившего голода³⁵¹, а кончину Иакова относит к 17 году по переселении его в Египет³⁵². Мухаммеданские рассказы ведут свое счисление. Переселение Иакова, утверждают мухаммедане, было в пятый голодный год, а смерть Иакова последовала, по одним рассказам, через 50 лет³⁵³, по другим – через 24 года, по переселении в Египет³⁵⁴. Притом, есть рассказы, в которых передается, что Иаков умер не в Египте, а в земле Ханаанской. Незадолго до своей смерти Иаков получил откровение от Господа, возвестившего своему пророку, что дни его сочтены, а потому он должен возвратиться в землю, которая была достоянием отцев его. Иаков, в сопровождении Иосифа и всего своего дома, прибыл в землю Ханаанскую и через несколько дней переселился в вечные обители рая, со следующими словами на замирающих устах: اعوذ بالله من الشيطان „Прибегаю к Господу от الرجيم انا لله وانا اليه راجعون сатаны, побиваемаго камнями. Я Божий и к Нему возвращаюсь“³⁵⁵. Место погребения Иакова в мухаммеданских рассказах указывается тоже самое, что и в кн. Бытия, – гробница праотцев Авраама и Исаака, т.е. на поле Мохпела, которое купил Авраам у хеттеянина Ефрона³⁵⁶. Упоминают мухаммеданские рассказы и о том событии из жизни Иосифа, которое записано в кн. Яшар, что спустя 42 года по переселении семейства Иакова в Египет умер Фараон, царь египетский и преемником после себя оставил малолетнего сына Магро³⁵⁷, которого египтяне вскоре переименовали в Фараона. Прежде своей смерти Фараон поставил Иосифа опекуном над малолетним наследником престола, и Иосиф благополучно управлял Египтом еще около сорока лет³⁵⁸. Но мухаммеданские рассказы не допускают большого промежутка между смертью Иакова и кончиной Иосифа, ограничивая этот промежуток не более как четырьмя годами³⁵⁹. Перед концом жизни своей, утверждают мухаммеданские рассказы, Иосиф получил через архангела Гавриила откровение, что наступает время приготовиться Иосифу к смерти, и Иосиф, действительно, поспешил сделать предсмертное завещание. Он призвал Иуду и сказал: «когда умру я, ты сделай мне гроб из камня и опусти его на дно реки Нил. В нашем роде восстанет некто Моисей, он возьмет из реки гроб мой, перенесет его в Ханаанскую землю и поставит около гробницы отца моего, пророка Иакова». Иуда в точности исполнил завещание брата. Из дикого камня вытесал он гроб, положил в него прах Иосифа и опустил на дно Нила³⁶⁰. И в этих последних строках мухаммеданских рассказов о жизни пророка Иосифа мы видим неотразимое влияние иудейства. Не говоря уже о пророческих словах мухаммеданского Иосифа – о перенесении гробницы его Моисеем в землю Ханаанскую, что в существе дела составляет лишь копировку библейского выражения: «Бог посетит вас, и вы вынесете кости мои отсюда»³⁶¹, даже самое указание на место погребения Иосифа изобличает в мухаммеданских рассказах известную долю влияния на них Иудейских источников. Так, в кн. Яшар о месте погребения Иосифа говорится, что братья похоронили Иосифа на берегу реки Нил³⁶², а раввины-талмудисты³⁶³ из этого указания развили уже целую легенду и относительно гробницы Иосифа говорят, что египтяне скрыли ее под землею, в русле реки Нил, из опасения, чтобы евреи не унесли прах Иосифа. Египтяне знали, что когда евреи овладеют гробницей Иосифа, трудно уже будет удержать их в Египте. Но Моисей сумел открыть и вынести тело Иосифа из Египта³⁶⁴. Этого последнего легендарного сказания иудейских раввинов придерживаются в данном месте мухаммеданские рассказы, так как утверждают, что Иуда в каменном гробе спустил прах Иосифа на дно реки Нил, а Моисей, по указанию одной больной женщины, нашел гробницу Иосифа, взял кости его и перенес их в Ханаанскую землю³⁶⁵.

При изведении израильтян из земли египетской, Моисей взял и кости Иосифа, потому что, говорит Библия³⁶⁶, «Иосиф клятвою заклял сынов израилевых, сказав им: посетит вас Бог, и вы вынесете кости мои отсюда с собою». Но вождь народа Божия должен был умереть, не увидав земли обетованной; место свое предоставил он Иисусу Навину, который, по завоевании и разделении земли обетованной, хранение костей Иосифа поручил колену Ефремову. Израильтяне с почестью похоронили останки Иосифа в Сихеме, на поле, которое Иаков купил у сынов Еммора и дал в удел сыновьям Иосифа в колене Ефрема³⁶⁷. Гробница Иосифа во всё последующее время пользовалась большим уважением среди израильского народа. Насколько рачительно охраняли евреи гробницу своего патриарха, с каким благоговейным уважением относились они к его памяти, легко можно видеть из того, что все страшные перевороты и кровопролитные войны, ареной которых в свое время была незначительная по пространству Палестина, не могли уничтожить ясных следов патриаршей гробницы. Так, о существовании ее говорят нам свидетельства даже от конца IV века по Рожд. Христ. Иероним³⁶⁸ говорит, что блаженная Павла, посещая места Палестины, замечательные по каким-либо священным памятникам или религиозвым воспоминаниям, словом – места, известные по уважению к ним народа, «проходила чрез древний город Сихем, заходила в церковь, построенную подле колодца Иаковлева, у которого произошла встреча Иисуса Христа с самарянкою, и при выходе из церкви видела гробницы двенадцати патриархов“. Правда, свящ. книги Ветхого Завета не упоминают о том, чтобы евреи, при выходе из Египта, унесли с собою тела всех патриархов, детей Иакова, в них указывается только на перенесение тела одного Иосифа; но в среде еврейского народа сохранилось твердое предание, что, по прошествии непродолжительного времени после смерти патриархов, братьев Иосифа, тела их были перонесены детьми и потомками их в Хеврон и там погребены, тогда как кости Иосифа были взяты евреями только при выходе их из земли египетской. Предание это записано Иосифом Флавием³⁶⁹, но следы его мы видим также и в Евангельской истории. Во время земной жизни Иисуса Христа указывали на гробницы патриархов в Сихеме, или городке Сихарь, с гробницею Иосифа, подле гробниц Авраама, Исаака и Иакова, как дают повод думать об этом следующие слова архидиакона Стефана, внесенные в кн. Деяний Апостольских³⁷⁰: «Иаков перешел в Египет и скончался сам и отцы наши, и перенесены были в Сихем и положены в гробе, который купил Авраам ценою сребра у сынов Еммора Сихемова». Есть свидетельства, которые будто бы утверждают, что гробница Иосифа сохранилась даже до последнего времени, и что на отлогости холма, где стоял когда-то Сихем, заметны еще следы какого-то монумента, который турки – обитатели этой местности выдают за гробницу Иосифа и над которым они построили даже мечеть³⁷¹.

Обращая внимание на разнообразнейшие перемены в жизни патриарха Иосифа, нельзя не удивляться той почти невероятной изменчивости его положения, какая представляется нам даже и в кн. свящ. Писания: вся история его жизни (разумеем под этим главные моменты жизни Иосифа, имевшие в судьбе его поворотное значение) основывается на каких-то таинственных сновидениях. Еще под шатром родительским Иосифа посещают сны, смысл которых ясно уразумевают и отец и братья его. Отец бранит сновидца, братья ненавидят его за обидные для них сны. Пользуясь благоприятным случаем, братья продают сновидца купцам мадиамским, а эти в свою очередь перепродают его царедворцу египетского царя. Так Иосиф делается рабом, – но с ним Господь. Иосиф становится заправителем дома своего господина, всё в его руках; но скоро свобода сменяется для Иосифа стенами египетской темницы. Однако ж с заподозренным в преступлении рабом и в темнице Господь. Иосиф делается надзирателем за узниками. В одно время товарищами по заключению являются два придворных чиновника. Им снятся сны, а истолковать некому. Сновидец Иосиф вызывается быть истолкователем, надеясь этим купить себе свободу³⁷². Предсказания, данные царским чиновникам, сбылись, но не сбылись ожидания Иосифа: о нем забыл счастливый царедворец, которому было предсказано возвращение милостей Фараона. Целых два года протекло еще, прежде чем Иосиф выступил снова в роли толкователя снов; на этот раз он уже не забывается, но навсегда оставляет по себе память в царстве Фараонов. Проданный в рабство еврей-пастух, с которым вместе есть египтяне считали для себя мерзостью³⁷³, через 13 лет изменчивой судьбы достигает сразу такого высокого положения в государстве, что оно перед ним преклоняется³⁷⁴, в знак благодарности и почтения; получает такое почетное титло, что позднее его не стыдились присвоивать себе природные Фараоны Египта, считавшие себя сынами богов³⁷⁵. Все эти неожиданные и, на простой взгляд, невероятные перемены в судьбе Иосифа наводили очень многих критиков свящ. текста на мысль – отожествить многие случаи из жизни патриарха Иосифа с приключениями некоторых героев древности, и, действительно, в силу такого предположения, некоторые стали утверждать, что Бытописатель Моисей заимствовал свой рассказ из греческих или арабских легенд. Но совершенно пренебрегая тем простым соображением, доказанным уже всеми данными исторической древности, что книги Моисея, как литературно-исторический памятник, появились более чем за пять сот лет прежде всех других исторически-известных письменных свидетельств, критики свящ. книг не хотят отдать должного уважения и свидетельствам египетских историков, внесших в свои мемуары многие факты, которые, как нельзя лучше, подтверждают истину Моисеева сказания. Много нужно дерзости и самого грубого скептицизма в вопросе доверия историческим данным, чтоб такую неразрывнуго цепь событий, как путешествие Иакова в Египет по приглашению Иосифа, поселение в этой стране его потомства, усыновление Иаковом Ефрема и Манассии, сыновей Иосифа, которые стали потом начальниками двух колен Израиля, кости Иосифа, хранившиеся в Египте в продолжении двух столетий, перенесенные потом в Палестину и погребенные в Сихеме, – признать целым рядом пустых фикций! – Но и помимо критиков-неверов есть люди, которые высказывают свое полное недоумение по поводу тех или других фактов или событий из жизни патриарха Иосифа, или не могут согласить и примирить их с действительностью. Так, из всей истории патриарха Иосифа прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что бо́льшая часть приключений его жизни основывается на таинственных сновидениях. За сновидения Иосиф был разлучен с отцом и продан в рабство, через объяснение сновидений же он из угнетенного раба стал первым министром Египта. Говоря так, Библия будто бы только сильнее подтверждает ту безрассудную доверчивость, какую невежественные народы во все времена питали к своим сновидениям, и этим самым будто бы открывает больший простор деятельвости обманщиков. Правда, не всякого человека и не все сновидения имеют значение и достойны доверия. И потому Господь устами пророка Моисея запретил придавать какое-либо доверие словам сновидцев³⁷⁶. Но при этом нужно иметь в виду, что тот же Господь и сам открывал иногда волю свою избранным своим в сонном видении. Из многовековой истории народа Божия мы видим несколько случаев, когда Господь для высших целей употреблял различные средства, которыми цели эти достигались смертными людьми. В ряду других средств откровения воли Божией далеко не последнее место занимают и сновидения. В посылаемых снах Господь предызображает будущую судьбу или отдельных лиц, как было с Иосифом³⁷⁷ и Навуходоносором³⁷⁸, или даже судьбу целых царств и народов, как было с тем же Навуходовосором³⁷⁹, Даниилом³⁸⁰ и Фараоном египетским³⁸¹. Когда сны посылаются Господом для вразумления, то, чтобы замечающий их не оказался с одной стороны обнимающим тень, или гонящимся за ветром, т.е. слишком легковерным, а с другой и не относился к ним без разбора, слишком недоверчиво, поставляя все сновидения в один разряд с пустым волшебством и птицегаданием, эти сны, дабы на них было обращено внимание, как на вразумление от Всевышнего, естественно, должны иметь не совсем обыденные черты, – и, действительно, они невольно располагают к себе сердце того, кому посланы³⁸². Почему же не допустить, что в жизни патриарха Иосифа сны имели тоже самое значение, как и разные откровения воли Божией в жизни многих других благочестивых людей Ветхого и Нового Завета?

Что же касается того, по-видимому странного обстоятельства, что истолкование снов Иосифом повлекло за собой возвышение его до степени первого министра, то удовлетворительное объяснение по этому поводу мы найдем в общеисторической характеристике египтян, как народа снов, предчувствий и загадок. Ни у одного из народов древности сны не ценились так высоко, как у египтян. Магические папирусы свидетельствуют, что египтяне не остававливались ни перед какими средствами, чтобы только увидать сон, так как они верили, что сны ниспосылаются богом Тотом. В папирусах же рекомендуются рецепты для получения снов, средства, при помощи которых можно получать во сне откровения Тота и вообще иметь сновидения. В виду такого исключительного взгляда на значение сновидений, в Египте издревле существовало особое сословие волхвов и мудрецов, объединяющееся в общем названии жрецов, специальною обязанностью которых было служение богам при храмах и занятие тем, что в Египте считалось наукой. Обязанность служения богам лежала преимущественно на так называемых пророках, а занятие наукой на священных писцах – ἱερογραμματεῖς. Строго упорядоченная жреческая иерархия, состоявшая из нескольких, до 8, классов, постоянно имела при дворе в свите Фараона своих лучших представителей. Эта постоянная депутация, кажется, и состояла преимущественно из мудрых и волхвов, которые должны были окружать Фараона и давать ему при случае советы. Кроме исправления обычных своих должностей, волхвы и мудрецы египтян изучали звездное небо, были астрологами, составителями календарей, истолкователями знамений, следовательно, в собственном смысле предсказателями будущего. В важных случаях мудрецы эти советовались со свящ. книгами. К этим национальным ученым и обращались все во всяких случаях, выходящих из круга обычного знания; при трудных болезнях вместе с медиком приглашали и писца, который решал, возможно ли излечение; при общественных бедствиях волхвы и мудрецы употребляли магические средства к устранению их³⁸³. Кроме того, жрецы и между ними волхвы и мудрые всегда следили за Фараонами и направляли жизнь их по давно практиковавшемуся кодексу, что же теперь, если жрецы, эти члены общепризнанного сословия, пользовавшегося не только уважением народа, но и связывавшего волю Фараонов, если эти жрецы не могли открыть истинного значения царских сновидений, а открыл и разъяснил их Иосиф, разве он тем самым в глазах Фараона и в сознании самих жрецов не стал выше всех мудрецов земли египетской?! Разве он, de jure, не мог уже стоять в числе избранных мудрецов, в качестве первого советника и блюстителя царя! Наконец, разве сам фараон не мог из придворных мудрецов отличить своею милостью одного, оказавшегося мудрейшим из всех и, в виду предсказанной им опасности, de facto, поставить его блюстителем государства?! В самом деле, в основании первого, главного сна Фараонова, которому второй (о колосьях) был только дополнительным пояснением, лежат египетские религиозные воззрения, египетская символика, знать смысл которой, конечно, никто не мог лучше самих жрецов Египта. Конечно, возможно допустить, что Иосиф за 13 лет жизни в Египте мог достаточно изучить не только обычаи египтян, но и познакомиться с тайными науками, высоко там ценившимися; возможно допустить, что он мог узнать верования и религиозную символику и при помощи обычным путем приобретенного знания истолковать сны Фараову, – но, разумеется, более и глубже знали всё это туземцы-волхвы и мудрецы, и, однако ж, они молчали. Это молчание волхвов и мудрецов египетских на вопрос Фараона о значении рассказанного им сна должно представляться нам странным и совершенно непонятным, если только не предположим, что «имеющий премудрость и открывающий тайны отнял язык у веровавших в себя и старцев лишил смысла“³⁸⁴. В объяснение этого молчания мы легко найдем ответ в свящ. Писании. Халдеи отвечали дарю Навуходоносору, требовавшему от мудрецов своих разъяснения виденного им сна, и сказали: «нет на земле человека, который мог бы открыть это дело (сон) царю. Дело, которого царь требует, так трудно, что никто другой не может открыть его царю, кроме богов, которые не живут между носящими плоть»³⁸⁵. Разгневанному царю Даниил сказал: «тайны, о которой царь сврашивает, не могут открыть царю ни мудрецы, ни обаятели, ни тайноведцы, ни гадатели. Но есть на небесах Бог, открывающий тайны... а мне тайна эта открыта не потому, чтобы я был мудрее всех живущих, но для того, чтобы открыто было царю разумение»³⁸⁶. По сознанию самих язычников, открывает тайны только тот, в ком есть дух святого Бoгa³⁸⁷. Поэтому, в виду молчания мудрецов и волхвов, которым, по естественному ходу вещей, легче всего было объяснить сновидения Фараона, как коренившиеся в религиозных воззрениях египтян и особенностях их страны, – им в ответ на недоумения, высказываемые по поводу снотолкования Иосифа, поставим его же вопрос: „не от Бога ли истолкование (ему)“?³⁸⁸

После разобранных уже нами недоумений, по поводу особенно важного в жизни Иосифа значения сновидений, некоторых смущают еще библейские выражения, в которых представляется, что Иосиф в жизни своей будто бы пользовался знанием тайных и магических наук, говоря иначе, занимался волхвованием, колдовством. В кн. Бытия 44 гл. 5 ст. говорится, что когда, во второе свое путешествие, братья Иосифа возвращались домой со спрятанной в мешке Вениамина чашей, Иосиф отправляя в погоню за ними своего домоправителя, учил его сказать братьям так: «зачем вы заплатили злом за добро, (увезли чашу господина моего). Ведь из этой чаши пьет господин мой. Он и гадает по ней» יְהוּא נַחֵשׁ יְנַחֵשׁבוֹ. И далее, когда братья явились к Иосифу, он сам сказал им: «что это вы сделали? разве вы не знали, что такой человек, как я, угадает?»³⁸⁹ הֲלוֹא יִדַעְתֶּם כִּי־נַחֵשׁ יְנַחַשְׁאִישׁ אֲשֶׁר כָּמֹנֵי. Ужели, спрашивают недоумевающие по поводу приведенных нами выражений Библии, пресловутое искусство египетских магов – гадать каким бы то ни было образом, было практиковано человеком, которого представляют нам образцом мудрости и добродетели? Опираясь на библейское указание, что и чаша могла быть у египетских волхвов орудием гадания, мы в некоторых исторических записях находим описание и самых приемов волхвования по чашам. Юлий Сирений передает по этому поводу, что «египтяне и ассирияне, приступая к гаданию, наполняли водою таз, также и чашу, и известными уже словами вызывали духа (демона), а дух чрез шипение, подобное змеиному, давал ответы на тο, о чем спрашивали его. По желанию гадателей, дух показывал в воде образ вещи, или того лица, о котором спрашивали его»³⁹⁰. Ужели же Иосиф занимался таким гаданием или колдовством? Иудейские толковники Библии, а в след за ними и все ученые исследоватеди свящ. текста представляют на этот счет множество объяснений, одно разноречивее другого. Так, напр., Aben Ezra в объясневие 5 ст. 44 гл. кн. Быт. приводит следующее мнение рабби Ионы грамматика. «Иосиф советовался относительно исчезнувшей чаипи с авгурами“³⁹¹. На это мнение Ионы грамматика можно возразить простым только указанием на слова 15 ст.: «разве вы не знали, что такой человек, как я, угадает». Сам Aben Ezra приведенное место кн. Бытия объясняет так: «Иосиф посредством этой чаши испытал вас и опытно дознал, не воры ли вы»? Таким образом, библейское выражение נְחֵשׁ יְנַחֵשׁ получает в глазах наших совершенно другой смысл, по которому Иосиф освобождается от всякого подозрения в умении гадать или волхвовать. «Опытно, на самом деле, через чашу эту узнал теперь вас господин мой», вот, по убеждению Езры, истинный смысл 5 ст. 44 гл. кн. Бытия. Подобное употребление слов Аben Ezra указывает еще и в 30 гл. 27 ст. кн. Бытия, где Лаван говорит Иакову: נְחַשְׁתִּי «опытно дознал, заметил, что ради тебя благословил меня Господь». В том же значении – «узнать, исследовать» принимает Aben Ezra еврейский глагол נחש и в 15 ст. 44 гл. кн. Быт. Aben Ezra упоминает еще об одном объяснении данного места у некоторых других иудейских толковников и говорит, что Иосиф при посредстве своей чаши, поднося ее, наполненную вином, гостям своим, естественно, мог лучше узнавать расположение своих посетителей, испытывать их воздержность, ближе знакомиться с их характером, особенностями убеждений и даже заглядывать в тайники сердец их³⁹². Последнее объяснение стоит, кажется, в тесной связи с библейским замечанием на счет угощения Иосифом братьев своих во второе их путешествие³⁹³, а еще ближе, нужно предполагать, с рассказом кн. Яшар, которая передает, что Иосиф предложил братьям своим вина и, не смотря на их отказ – пить, настойчивостью своей успел сделать то, что братья стали пить³⁹⁴. Под таким же, вероятно, влиянием кн. Яшар сложился у некоторых раввинов взгляд на Иосифа, как на действительного египетского мага, волхва и мудреца в истории с чашей. Кн. Яшар, описывая различные подробности обеда, данного Иосифом братьям своим, между прочим упоминает и о чаше Иосифа в следующих выражениях: «Иосиф держал в руке чашу свою, из которой, обыкновенно, пил за столом... и вот, когда братья стали было занимать свои места, Иосиф ударил по чаше и сказал: «чаша эта говорит мне, что между вами старше всех Рувим, потом Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Завулон» и т.д. перечислил всех по порядку»³⁹⁵. Обращаясь теперь к иудейским толкованиям взятого нами места кн. Бытия, мы видим, что некоторые раввины утверждают, будто сам Иосиф предсказывал и угадывал будущее при посредстве чаши; способ гадания тот же самый, что выставляет и кн. Яшар: по удару Иосифа, чаша издавала звуки, и из них строилось нужное объяснение³⁹⁶.

Не подлежит, конечно, ни малейшему сомнению, что от этих же толкований благочестивых раввинов заимствовали свой рассказ о чудесной чаше Иосифа и мухаммеданские ученые богословы³⁹⁷. Не меньше разногласий в объяснении разбираемого нами места находится и у христианских толковников. Одни, как Августин, видят в словах Иосифа простую шутку, а совсем не серьёзное утверждение; другие, как Феодорит, указывают на то только, что Иосиф говорит будто бы в форме вопроса, а не в форме утвердительной, значит, не подает повода обличать его в волхвовании; третьи, – что посланный от лица Иосифа и сам Иосиф говорят здесь как бы не от себя лично, высказывают не свои убеждения, а сообразуясь с мнением египтян, которые, действительно, могли считать и считали Иосифа за мудрейшего из гадателей³⁹⁸.

Как разобраться в этой массе разноречивых мнений, которое из них признать безусловно верным (если только оно есть), как видим, дело далеко не легкое и, по нашему мнению, вполне справедлива и не лишена глубокого смысла оговорка очень многих толкователей данного места Библии³⁹⁹, что «lectoris esto arbitrium, quid horum sequi malit». Ho при всей трудности выбора вернейшего из указанных объяснений, нельзя не отдать предпочтения, как ближе стоящим к истине, по нашему мнению, следующим двум мнениям: мнению Aben Ezra и мнению тех из толковников, которые в словах 44 гл. кн. Быт. 5 и 15 ст. видят не больше как только простую передачу убеждений и взглядов относительно личности Иосифа всех вообще египтян. Как то, так и другое мнение одинаково просто и притом небезосновательно удаляет от Иосифа напрасно-взводимое на него обвинение в суеверном гадании и волшебстве.

В пояснение последнего взгляда считаем не лишним привести одно очень рассудительное замечание, по поводу чаши Иосифовой, аббата Рорбахера. «Когда, – замечает Рорбахер⁴⁰⁰, – Иосиф сказал, что он гадает по своей чаше, то сказал так, сообразуясь с мнением о нем всего Египта, на самом же деле не было ничего такого. Иосиф, при посредстве этой чаши, хотел только испытать расположение своих братьев к Вениамину и узнать таким образом, питают ли они против него чувство зависти и ненависти, вследствие чего бы оно ни происходило, – от особенного ли расположения к нему отца, или от того внимания, какое оказал ему перед прочими братьями Иосиф. Хотел видеть, наконец, откажутся ли братья в такой крайности от Вениамина или нет!»

Странным и непонятным, далее, кажется поступок Иосифа при представлении им отца и братьев своих Фараону. Иосиф, отлично знавший, что всякий пастух овец для египтян – мерзость⁴⁰¹, открыто заявил перед царем, что весь род Иакова, отца его, род пастухов, что же побуждало Иосифа, так сказать, выдавать своих братьев, зачем ему было говорить царю, что его братья – пастухи, когда все пастыри были в презрении у египтян? В ответ на это в большинстве случаев представляют такого рода мнение: будто бы Иосиф не хотел, чтоб его братья и родственники с первых же пор поселились внутри Египта и смешались с египтянами, почему и просил царя дать им землю Гесем, страну пастбищ. Живя вне всяких отношений к египетской народности, переселенцы евреи могли с большим удобством сохранить свои обычаи и оставить при себе неприкосновенною религию своих великих предков⁴⁰². Абуленсис говорит, что Иосиф сделал это с той целью, чтобы царь не заставил братьев его отбывать воинскую повинность. «Очевидное дело, – говорит он, – царь не мог сделать братьев Иосифа воинами, когда узнал, что они всю жизнь свою провели в дозоре за стадами, – он счел их неспособными к воинскому обучению, так как «nemo senex facile discit artem, cui non studuit puer»⁴⁰³. Иосиф Флавий в поступке Иосифа видит простую предосторожность «удержать братьев при отце, который уже требовал попечительного и внимательного ухода за собой». «Кроме того, – говорит он, – Иосиф опасался, как бы братья его хотя чем-нибудь не подали повода к неприятным столкновениям, а быть может, и ссоре между им самим и египтянами»⁴⁰⁴. Всё это ответы возможные и, быть может, близко стоящие к истине, – но еще больший свет на указанный поступок Иосифа может пролить тот, почти несомненно известный исторический факт, что в период времени, когда жил Иосиф в Египте, там господствовала особая, не туземная династия царей, так называемих, пастырей, гиксов, и, как предполагают, скифского или семитического происхождения. Манетон, египетский жрец времен царствования Птоломея Филадельфа, описывая историю своего народа, на основании древнейших памятников, упоминает, что «с востока прибыли в Египет неизвестные люди, ополчились на страну и легко, без борьбы взяли ее под свою власть и поставили в ней начальников, разрушили города, сожгли храмы и, наконец, избрали из среды себя царя, которого назвали Салатис». Правда, приведенное свидетельство Манетона Иосиф Флавий, а вслед зa ним и многие из новейших ученых принимают за искаженное предание о пребывании евреев в Египте и говорят, что гиксы – не какой-либо особый народ, а израильтяне, что известие Манетона не основывается ни на каких туземных памятниках, – оно произошло только из переделки исторического сказания об иудеях, сделанной в интересах национальной гордости египтян. В имени первого царя гиксов – Салатиса видят только название должности наместника в царстве египетском, данное Фараоном Иосифу השׂלִיט⁴⁰⁵. Но сличая самый рассказ Манетона о гиксах с библейским повествованием о поселении евреев в Египте, пребывании в нем и исходе, мы общего между гиксами и евреями найдем разве только то, что гиксы и евреи были пастушеский народ, между тем как свидетельство Манетона о пребывании гиксов в Египте подтверждается и другими памятниками. Так, Бругш в своей истории Египта⁴⁰⁶ упоминает об одном папирусе, хранящемся в Британском музее, в Лондоне, принесенном сюда из египетских гробниц Селье, в котором читается: «случилось, что страна египетская впала в руки аадпу (врагов) и не было царя в стране. И вот, когда царь Разекенен был повелителем только верхнего Египта, аадпу были в крепости солнца – Илиополисе, и их глава Ра-апепи-ас в Га-уаре (Аварисе); вся страна сделалась подданною им, служа им приношением лучших произведений нижнего Египта». Здесь прямо признаётся существование иноземной завоевательной династии, царствовавшей в нижнем Египте, главным, укрепленным местом которой, согласно с показанием Манетона, был Аварис. – Одно древнейшее предание, записанное у Евсевия и Синкелла, говорит, что переселение семейства Иакова в Египет совершилось во время владычества гиксов в нижнем Египте. Армянский перевод Евсевия замечает о XVII династии египетских правителей, в данном случае – династии гиксов, – «horum tempore, ut imperaret Aegyptiis, Joseph apparuit»⁴⁰⁷. Синкелл говорит: «κατὰ τούτους Αἰγυπτίων βασιλεύς (Скалигер поправляет: βασιλεῖς) Ἰωσηφ δείκνυται»⁴⁰⁸. Имя царю, при котором возвысился в Египте Иосиф, Синкелл дает, по общему преданию, Апофис. Бругш современным Иосифу царем называет Апофиса II, царя второй династии гиксов, современного верхнеегипетскоуму царю Разекенену⁴⁰⁹. В пользу мнения, что евреи переселились в Египет при владычестве гиксов, можно привести следующие соображения: 1) царь Египта, очевидно, жил в нижнем Египте, – что открывается из близости его столицы к стране Гесем; 2) самое возвышение Иосифа удобнее объясняется при царе семитического происхождения; В) царь не имеет того презрения к пастушескому племени, какое имели египтяне, и сам владеет стадами; 4) вопрос Иосифа, сделанный братьям – не шпионы ли они? указывает на предохранительные меры гиксов, устроивших крепость на границе Сирии против нападения ассириан; 5) притеснение евреев начинается с восшествием на престол царя, не знавшего заслуг Иосифа. Нет сомнения, что перед исходом евреев из Египта туземные цари овладели нижним Египтом; следовательно, перед тем управляли там цари иного происхождения. – Таким образом, принимая, как вполне верное, то мнение, что Иосиф жил в Египте в то время, когда там управляла династия царей-пастырей, мы весьма легко можем объяснить себе, почему чужеземцы, которых так ненавидели египтяне, могли приобретать в государстве особенное значение и силу, почему сам царь был доволен, когда увидел, что прибыли новые жители занять обширное пространство его территории, – почему занятие этих переселенцев – пастушество, вполне ненавистное для туземных обитателей, привлекло к ним большую милость со стороны монарха, род которого тоже пастухи.

Наконец, некоторые высказывают свое недоумение по поводу того обстоятельства, что голод свирепствовал в Египте в продолжении семи лет. Трудно и едва ли возможно допустить, – говорят недоумевающие по этому поводу, – чтобы наводнения Нила не было в продолжении семи лет. Чем же можно объяснить такое явление? – спрашивают они. На этот, в своем роде далеко не легкий, вопрос некоторые очень остроумно отвечают так: историк-бытописатель игнорировал этим важным фактом, как бы с целью показать, что свящ. история не говорит ничего для удовлетворения нашего любопытства, а рассказывает только о событиях, которые заставляют нас удивляться неисповедимым путям Промысла Божия⁴¹⁰. Впрочем, далеко не все ученые так безусловно категорически отстаивают прямой смысл библейского сказания о семилетнем голоде. Есть попытки примирить библейский рассказ о семилетнем голоде в Египте с возникшим по поводу его сомнением в достоверности самого факта. Так, Еберс, объясняя сон Фараона⁴¹¹, говорит: «мы склонны считать число семь в рассказе библейском более психическим, или символическим, чем историческим, потому что последовательный ряд семи годов, в которые Нил разливался и затем других семи, когда воды его были недостаточны для орошения почвы Египта, – дело неслыханное и едва ли сообразное с законами природы. Известно, что и у евреев число семь было священным и им они охотно пользовались, чтoбы обозначить неопределенную величину. Но обращаясь к древнейшим памятникам, мы находим там немало известий o временах голода в Египте. Кроме приведенной уже надписи при гробнице Шнумготена, не указывающей на какой-либо определенный голод в стране, египетская надгробная литература сохранила память о таком голоде, который был необычен по своей продолжительности. Некто Баба, описывая свою счастливо-проведенную жизнь, между прочим говорит следующее: «я собрал хлеб, почитатель бога жатвы; я был бдителен во время посева, и когда наступил голод, продолжавшийся многие годы, я раздавал хлеб в городе всякому голодавшему»⁴¹². Нe трудно видеть, что упоминание о голоде, продолжавшемся многие годы, не общая, как в ранее приведенной надписи, фраза, обрисовывающая деятельность Баба, но указание на определенное событие, на исторический факт. А так как недостаточно высокий разлив Нила, повторившийся подряд несколько лет, явление крайне редкое и история знает только один непрерывный семилетний голод во время Иосифа, то и голод, продолжавшийся многие годы при Баба, с тем не одно ли и тоже?⁴¹³. Почему не предположить, далее, что те многие годы голода были равны семи летам Библии? Почему не предположить, что голод был предсказан семилетний, как семилетний и урожай, по священному для египтян числу для того, чтобы это привнесение священного числа остановило на себе внимание Фараона? Обратим еще внимание на то в данном случае, очень важное обстоятельство, что когда наводнения Нила не бывают довольно изобильны, ниже нормальной высоты, или же когда они бывают чрезмерно сильны, на несколько футов выше нужной, нормальной высоты, наводнения эти одинаково гибельны для Египта и грозят стране неминуемым голодом. В первом случае воды не оставляют осадка тины для удобрения почвы, а во втором, воды не сбывают в достаточном количестве, чтоб дать время вспахать и посеять. Нормальной высотой поднятия вод Нила, при которой ожидалась богатая жатва, считалась мера в 14, а еще лучше в 16 локтей, по Мемфисскому Ниломеру⁴¹⁴. Могло же случиться, что в продолжении семи лет подряд наводнение Нила было или слишком велико, или слишком недостаточно, от каковой причины, само собой разумеется, должен был неминуемо явиться и столь же продолжительный голод.

Основывая всё величие и славу Иосифа в Египте на том главным образом обстоятельстве, что он, конечно, не без помощи Божией, сумел спасти современный ему восток от голодной смерти в продолжении семилетнего голода, мы позволим себе еще несколько остановиться на этом историческом событии, с целью указать: какие догадки и предположения породила самая необычайность действия Иосифа в умах ученых исследователей древнего Египта, как живо отобразилась она в народных поверьях всего востока. – Мы видели уже, что памятники древнего Египта не раз упоминают о голодных годах, остается теперь добавить, что едва ли есть в мире страна, где бы голод был так част и так страшен, как в Египте. Разлив Нила на несколько футов выше, и тем более ниже нормальной высоты (14–16 локтей) действует гибельно, грозя голодом стране. Описания последствий этих голодных годов ужасны. Напр. 1199 г. разлив Нила был в высшей степени недостаточен, – следствием этого был голод, сопровождавшийся неслыханными ужасами. Родители ели своих детей, человеческое мясо сделалось в собственном смысле обыкновенною пищей, изобрели различные роды его приготовления, о нем и говорили и слушали, как о самой обыкновенной вещи. Ловля людей сделалась настоящим промыслом. Бо́льшая часть народонаселения тогда вымерла. На следующий год разлив реки был также не особенно значителен и залило водой только поля, лежавшие в низких местах. Ho и из орошенных нив многие остались невозделанными по недостатку рабочих рук и семян; на другие напали черви и пожрали посевы, а из сохранившихся семян многие принесли только скудные стебельки, которые и погибли⁴¹⁵. – Так описывают голод в Египте в то время, когда недостаточный разлив был два года сряду, что же могло быть, когда в продолжении целых семи лет, хотя и после необычного семилетнего урожая, нельзя было ни орать, ни жать? Из библейского рассказа мы видим, что даже после того, как предприняты были Иосифом все меры к сбережению зерна в урожайные годы, скоро серебро на покупку хлеба истощилось в земле египетской⁴¹⁶, был заложен затем весь скот⁴¹⁷, остались только тела у людей и земли, ничего не дающие. Грозило запустение земли, – проданы земли, продались сами люди в рабы за хлеб⁴¹⁸, и напоследок обязались еще навсегда давать пятую часть жатвы Фараону⁴¹⁹. Если, как видно, непродолжительный голод влек за собою в Египте страшные бедствия, то легко теперь дорисовать себе все возможные ужасы для страны, которой грозил голод семилетний, – легко представить себе, добавим еще, – каких неустанных трудов и забот, какого умения и знания дела требовалось для того, чтоб предупредить эти возможные ужасы голодной смерти? В самом деле, в действиях Иосифа во всей силе своего громадного значения, как нельзя лучше, отразился живой вопрос социальной экономии, составлявший во все времена, не исключая и новейшего, самую трудную и, по многим причинам, неудобо-решимую задачу как внутренней государственной жизни, так и в области внешних, международных отношений. Весьма справедливо, по нашему мнению, замечает по этому поводу автор «Всеобщей истории церкви» – Дарра, – что «предварительно высчитать в урожайные годы количество хлеба, нужное для покрытия недостатка в голодные годы, дело в высшей степени трудное и ничего нет многосложнее, как осуществление этого плана, и что – министр, хорошо справляющийся с этим делом, даже и в наше новейшее время мог быть приветствуем, как величайший гений»⁴²⁰.

Действительно, очень многие ученые исследователи древностей Египта не отказывают в такой благодарной памяти Иосифу и со стороны египтян; в своем увлечении они делают даже больше, чем нужно было на самом деле. Пo их уверениям и даже доказательствам, Иосиф за оказанные им благодеяния во время голода был по смерти своей сопричислен египтянами к сонму богов и почитался будто бы под именем Сераписа. Поводом к таким догадкам послужило, по всей вероятности, следующее обстоятельство: египтяне, движимые чувством искренней признательности, по смерти Иосифа, не замедлили упрочить память о его заслугах в стране своей и, чтоб передать в потомство живые и наглядные следы егo беспримерных заслуг для Египта, на могиле его, или подле нее поставили изображение быка, как символ плодородия и изобилия, символ, по словам Воссия, как нельзя более соответствующий идее, которую видели егигитяне во всей деятельности Иосифа и олицетворить которую решились в образе быка⁴²¹. Форма быка сделалась потом обыкновенным изображением Сераписа, отсюда большинство ученых египтологов и заключали, что египетский культ Сераписа ничто иное, как сокровенный культ в честь Иосифа. Так по крайней мере думают и утверждают Юлий Фирмиций⁴²², Воссий⁴²³, Руффин⁴²⁴ и Бароний⁴²⁵. Климент Александрийский и Августин⁴²⁶ передают, что «во время пребывания семейства Иакова в Египте, Апис, царь Аргивян, приплыл в Египет, где умер и погребен был уже под названием Серапис, от σόρος ἄπις – гробница, в которой похоронен Апис, – или, что тоже, Апис умерший. Через несколько времени этого Аписа или Сераписа египтяне сделали уже богом, так как он в бытность свою в Египте освободил их от голода и научил их разным искусствам, как Изида, жена Сераписа, научила их наукам... Сераписа стали почитать под видом бога, который служит символом плодородия». В этом маленьком рассказе об Аписе и Сераписе египтян, говорят, стоит только переменить одно слово «Аргивян» и вместо него поставить «евреев», и вся остальная история будет сходна с историей Иосифа. Действительно, св. Златоуст делает ясный намек на возможность в Египте обоготворения Иосифа, когда говорит и объясняет слова кн. Быт. 50 гл. 25 ст. «совознесите и кости мои отсюда». «Сделал это Иосиф не без причины и не напрасно, – говорит Златоуст, – но имел в виду такую цель: чтобы египтяне, памятуя о столь великих его благодеяниях и легко людей провозглашая богами, не имели в теле праведника предлога к такому нечестию⁴²⁷ т.е., чтобы не стали почитать его, как своего спасителя, за божество». От возможности, или предположительного только мнения Златоуста некоторые ученые заключают уже к полной действительности религиозного культа в Египте в честь Иосифа, под именем культа Сераписа, и ставят с этим, скажем, фактом в весьма тесную связь известную в Библии историю с золотым тельцом, которого слил, по требованию народа, Аарон и которого весь Израиль провозгласил богом, выведшим его из земли египетской⁴²⁸. И это легко могло случиться, продолжают утверждать защитники подобных предположений, потому уже, что изображение быка было поставлено в Египте при гробнице Иосифа, и здесь воздавались ему божеские почести⁴²⁹. Нο всем этим догадкам и довольно смелым предположениям о существовании в Египте культа в честь Иосифа можно противопоставить такие данные, которые разрушают всю эту систему догадок. Исторические письменные памятники говорят нам, что Серапис – божество в Египте позднейшее и сравнительно новое. Тацит рассказывает нам, что культ Сераписа был перенесен в Египет из Синопа, благодаря стараниям и попечению Птоломея, первого царя египетского⁴³⁰. Ориген, говоря о Сераписе, свидетельствует, что это божество новое в Египте, история его мало достоверна, и самый культ введен в Египте при царе Птоломее⁴³¹. Принимая во внимание эти древнейшие свидетельства, едва ли можно утверждать, что Серапис тоже самое, что и Иосиф, едва ли можно настаивать на том, что в установленном культе Сераписа египтяне чтили память библейского патриарха, так как культ Сераписа явился в Египте уже спустя много веков после кончины нашего патриарха. Но некоторые, не смотря на поставленное им возражение исторических свидетельств, стараются доказать, что в религиозной мифологии египтян нужно различать двух Сераписов, одного древнего, которого будто бы чтили египтяне до принесения к ним Сераписа из Синопа, другого Сераписа Синопского, культ которого был установлен в Александрии Птоломеем⁴³², и в основание своей догадки между прочим выставляют свидетельство того же Тацита, который будто бы ясно различает двух Сераписов-божеств, когда говорит, что царь Птоломей построил Серапису великолепный храм на том месте, где прежде стоял небольшой храм Серапису и Изиде⁴³³. Но каким образом этот мнимый древний Серапис мог ускользнуть от внимания Геродота и других древних писателей, которые говорят о религии египтян? Тацит же, по всей вероятности, упоминает в данном месте о Сераписе на место Озириса. – Наконец, отстаивая мысль о (мнимом) религиозном культе Иосифа в Египте, не следовало бы забывать и о той разности, какая была между Иосифом-иудеем и египтянами-язычниками, разности в религиозном и чисто-национальном отношении. Boзможно ли допустить, чтобы египтяне, считавшие для себя мерзостью есть вместе с евреями⁴³⁴, считавшие нечистым и нетерпимым в своем обществе всякого пастуха овец, прикосновение к которому было такою же мерзостью⁴³⁵, как и прикосновение к пище ненавистного чужеземца, – чтоб эти египтяне вдруг отказались от своей национальной замкнутости и стали боготворить человека другой и притом самой ненавистной для них нации, человека – пастуха по роду своему? Да кроме того, зачем же пренебрегать показаниями египетских богословов, жрецов, которые своему культу Аписа дают совершенно другие основания, чем какие навязывают им позднейшие исследователи-египтологи.

Гораздо большо истины и правдоподобия видим мы в предположениях и догадках другого рода, догадках, касающихся не религиозной, а чисто практической сферы, где, действительно, жил и действовал Иосиф. Восьмидесятилетний период его мирного правления Египтом⁴³⁶ само собой не мог остаться незамеченным в истории египетского государства; по крайней мере туземная людская память сохранила множество воспоминаний о благом и мудром правителе египетского царства, когда-то бывшем рабе, Иосифе. До нас сохранилось свидетельство Артапана, приводимое впрочем только в выдержке Евсевия⁴³⁷, свидетельство, подтверждающее то мнение, что Иосиф в период своего долголетнего правления Египтом сделал для этого государства очень многое в области аграрного-земледельческого вопроса. Евсевий так передает свидетельство Артапана. «Прибывши в Египет, Иосиф отличен был милостью и расположением царя, так что был поставлен правителем вceго царства. До времени Иосифа возделывание полей в Египте было в самом незавидном положении; самая страна не была разделена и размежевана правильными гранями, простой класс населения, по правам своим далеко не равный с кастами жрецов и воинов, находился в полном угнетении последних. Иосиф и оказал здесь свою услугу тем, что прежде всего разделил поля, дал каждому в собственность известный участок и установил точные пределы поземельных владений. Результатом таких мер было то, что большая часть земли, до сего времени остававшаяся невозделанной и покрытой лесами, превратилась в превосходные жатвенные поля. Жрецам была дана определенная уже собственность. Кроме того, Иосиф изобрел еще меры. Этими заслугами, добавляет Артапан, Иосиф снискал себе большую любовь».

Что же касается различных преданий восточных народов, то они приписывают памяти Иосифа всё, что только есть в Египте более редкого и древнейшего. Так, к его времени относят они основание Мемфиса, постройку канала в Каире для стока вод Нила, приписывают ему сооружение обелисков и постройку пирамид, которые в средние века считались «житницами предусмотрительности Иосифа». К его же времени относят появление и установление известного в Египте Νειλομέτριον или Νειλοσκόπιον, этогo пророка счастья и бед Египта. Словом, многолетняя деятельность Иосифа, как правителя Египта, не позабыта благодарною памятью и в среде позднейших поколений всех обитателей востока, доказательством чему может уже служить следующая краткая надпись на одном из обелисков, поставленном, по мнению египтологов, в честь Иосифа:

Josepho

Pro meritis eximiae Beneficentiae

Et beneficae Administrationis

Supremo terrae judici,

Vindici patriae,

quo

Major nullus fuit et clarior.

Pro tot tantisque bonis

Hoc Monumentum Perrenne

voluit esse

Amoris honorisque gratiae

Aegyptus⁴³⁸.

Представленный выше разбор мухаммеданских священно-исторических рассказов о патриархе Иосифе дает, нам кажется, полное право безошибочно заключить, что в отношении своего характера рассказы эти имеют много общего с так называемыми иудейскими апокрифическими сказаниями. Сложившись главным образом под влиянием иудейских сказаний, коранический, а отсюда и другие мухаммеданские рассказы о патриархе Иосифе, несмотря на все странности в подробностях своего содержания, удержали основной характер иудейства, что можно видеть уже из сличения этих рассказов с разными иудейскими сказаниями. Если сказания иудейские и утратили чистый библейский характер, то во всяком случае, в своей основе, они проникнуты еще библейскими воззренияли и, при всех своих крайностях и односторонности, остаются всё-таки иудейскими сказаниями; но перешедши к мухаммеданам, они потеряли библейскую основу и получили мухаммеданский колорит, вследствие чего и представляют из себя образец совершенно неудачной переделки в мухаммеданские легендарные басни. Здесь мухаммеданский дух и характер уже довольно ясно обнаруживают себя в тех вымыслах и крайне-причудливых картинах, которыми в своих подробностях так богато разукрашены рассказы об Иосифе. Правда, в мухаммеданских рассказах нельзя найти самостоятельности в такой мере, в какой самостоятельны иудейские сказания, но и первые не лишены совершенно самостоятельности, выражающейся в особенной своеобразности, характеризующей ум и фантазию мухаммеданствующих наций, своеобразности, легко объясняемой из характера мухаммеданской религии и ее влияния на жизнь ее последователей. Искаженные уже в самом своем источнике – Коране, сравнительно с библейским первоисточником, мухаммеданские рассказы о патриархе Иосифе поражают крайнею изысканностью, витиеватостью и, при всём том, отсутствием всякой серьезности. Если уже в своей коранической основе история Иосифа носит чисто мухаммеданский, чувственный и причудливый характер, то в рассказах эти особенности получили уже характер чисто-волшебной сказки из «тысяча и одной ночи». Правда, по словам Мухаммеда, рассказ об Иосифе есть лучшая из историй Коранa, а по замечанию Шолля⁴³⁹, рассказ этот столь трогателен и драматичен, что само собой должен нравиться столько же восточному вкусу, сколько и мусульманской набожности. Не удивительно поэтому, что рассказ этот вссгда привлекал к себе внимание мухаммеданских теологов, и знаменитый Мирза-Али-Мухаммед первый выступил со своим комментарием на 12 гл. Koрaнa. Иудейские письменные памятники и устное предание помогли благочестивым мусульманским комментаторам хотя несколько загладить пробелы коранического рассказа и найти связь между многими его отрывочными заметками. Но этого было еще недостаточно, чтоб вполне удовлетворить пылкому воображению восточного человека. И вот началась разработка данного уже в Коране материала, и краткие коранические намеки о том или другом событии из жизни патриарха, благодаря богатой ни перед чем не останавливающейся деятельности мухаммеданского творческого духа, разрастаются в целые рассказы; история жизни патриарха Иосифа, таким образом, является перед нами как бы на громадной картине, где оттенены и выставлены на вид все самые мельчайшие факты его деятельности. Само собой понятно, что при отсутствии в данном случае каких-либо подробных указаний в иудейских источниках, каждый мухаммеданский автор должен был самостоятельно выработать обстановку, так сказать, выдумать подробности, при которых совершилось намеченное в Коране событие. Немудрено поэтому, если мы встречаем в мухаммеданских рассказах об одном и том же лице или событии довольно солидную разность, резкие противоречия и даже явное отступление от коранической основы.

Так, имея в основе своей чисто библейское сказание, мухаммеданские рассказы об Иосифе в развитии своем потеряли всю высоту и святость своего божественного первоисточника. Вместо скромных, симпатичных свойств библейской истории, мухаммеданские рассказы богаты разными, далеко не скромными подробностями, изложение которых доходит иногда до цинизма, до грубо-чувственных представлений. Всё, о чем умалчивает библейский рассказ, здесь дополняется самым разнохарактерным образом: объясняются мотивы, находится связь между самыми отдаленными по времени лицами и событиями и описываются, сообразно намеченным целям, действительные и важные события в жизни выведенных в рассказах лиц из самых незначительных фактов, вещей и даже слов. Действия и чувства, радость и горе действующих лиц разбираются здесь до мельчайших подробностей, причем мелочи эти, не заслуживающие серьезного внимания, как бы с целью, всегда выдвигаются на первый план и своею массой совершенно заслоняют главную идею рассказа. Вот почему мухаммеданские рассказы доходят иногда до таких странностей и нелепостей, что невольно возбуждают смех, а подчас и негодование в благоговейном чувстве беспристрастного читателя. Если бы мы вздумали сравнить только коранический рассказ о патриархе Иосифе с библейским сказанием о нем, то, по словам известного противомусульманского борца Аббата Марракчия, это значило бы тоже самое, если бы мы стали сравнивать изуродованного и обиженного природой с человеком совершенной, безукоризненной организации⁴⁴⁰. В лице изуродованного являются нам мухаммеданские рассказы, которые, действительно, искажены, изуродованы талмудическими и апокрифическими вставками и в общем являются нам «falsa, spurca et impia»⁴⁴¹. Крайности и недостатки коранического рассказа замечены впрочем и некоторыми из самих последователей Мухаммеда. Так, напр., сектанты Аджридиты العجارة, Маймониты الميمونيه и Хавариждиты الخوارج явно высказывают свое недоверие к авторитету всей 12 главы Корана и, указывая на ее легендарный апокрифический характер, требуют даже исключить ее из числа глав Коранa⁴⁴². Ho эти частные возгласы недовольных сектантов далеко не в силах поколебать того общего доверия, какое питает всё мухаммеданство не только к целой главе Корана, а к каждому слову его, что же касается 12-й гл. Корана, то авторитет ее, кроме общего доверия к истине слов Корана, в глазах всех мухаммедан прочно устанавливается еще на предании, идущем будто бы от самого Мухаммеда. Бейзави и Тибиан, мухаммеданские ученые и толковники Коранa, отстаивая авторитет коранической главы об Иосифе, приводят следующее предание по поводу ее появления на мухаммеданской почве. «Некоторые из иудейских ученых сказали знатнейшим из мекканцев: спросите Мухаммеда, зачем семейство Иакова переселилось из Сирии в Египет, и что за история Иосифа? Тогда Бог в откровении послал Мухаммеду эту главу Корана»⁴⁴³. По уверению будто бы самого же Мухаммеда, если кто из последователей егo будет читать эту главу, или научит своих домашних и слуг, Бог сделает для того легкими предсмертные муки и окажет ему такое благодеяние, что он не будет завидовать никому из своих соплеменников⁴⁴⁴, или, как передает от лица же Мухаммеда автор «Рассказов о пророках» Рабгузы, кто прочитает главу об Иосифе, тот избавится от всех тех бед и несчастий, какие выпали когда-то на долю Иосифа⁴⁴⁵. Кроме того, сюда же должно отнести и то общее убеждение всех мухаммеданских ученых и богословов, что кто научит сына своего хотя одному стиху Корана, это для него будет лучше, чем если бы он в продолжении всего года ежедневно постился и молился каждую ночь, или даже роздал, как милостыню, бедным и нищим до тысячи динаров⁴⁴⁶. Отсюда должно быть понятно, что могут значить для общего убеждения мухаммедан возражения частных лиц, и притом еще сектантов, возражения, касающиеся вопроса об авторитете и достоинстве если не всего Корана, то по крайней мере некоторых из его глав! И, действительно, мы видим, как упорно умеет мухаммеданский мир защищать и слабые стороны своего Корана. Чтоб только отстоять авторитет коранической истории Иосифа и избежать разных нападков со стороны неверов, мухаммеданские ученые постарались оградить эту историю, на взгляд мухаммедан, крепкою стеной аллегорий и мистических толкований. История Иосифа – это не простой только рассказ, а картина жизни души верующей, вполне преданной Богу и любящей одного только Бoгa, это – наглядное изображение пути, по которому восходят от тленного, видимого мира к миру духовному, божественному. Жизнь и деятельность Иосифа – это наглядный пример для возбуждения сердца каждого человека к любви к Бoгy и Его святому закону, Иосиф и Зулейха, по взгляду мухаммедан, суть тоже самое, что в «Песни Песней» Соломона жених и невеста, или Бог и верующая душа. Под образом любви обыкновенной, в истории Иосифа мухаммедане путем аллегорических толкований думают возбудить сердце свое к любви божественной, сверхъестественной⁴⁴⁷. Насколько справедливы эти громкие притязания мухаммеданских ученых, можно видеть уже из самого изложения мухаммеданской истории Иосифа, где без всякого сомнения духовной стороне человека не дано почти никакого места, а всё предоставлено на долю плоти и чувственности.

Нельзя не отметить здесь еще одной существенной, характеристической черты мухаммеданских рассказов о патриархе Иосифе, – разумеем тот, в данном случае ложный, мухаммеданский дух, которым проникнуты все действия Иосифа и в силу которого библейский патриарх стал мухаммеданским пророком. Мухаммедане утверждают, что Иосиф имел на плече светящееся пятно, похожее на звезду, что будто бы было неизгладимым признаком пророческого дара и его будущего величия⁴⁴⁸. Но как согласить это с другим верованием мухаммедан, по которому будто бы из всех пророков один только Мухаммед имел видимый знак своего пророческого назначения, так называемую, – печать пророчества, которая находилась между крыльцами пророка⁴⁴⁹? Впрочем, мухаммеданские ученые не останавливаются иа этом и параллель сходных черт между Мухаммедом и Иосифом проводят еще дальше. Увлекшись мыслью – как можно поразительнее представить красоту Иосифа и тем по крайней мере объяснить некоторые из обстоятельств его жизни во дворце Мусыр-Азиса, Китфира или египетского царя, авторы мухаммеданских рассказов, не стесняясь, переносят описание физической красоты «печати пророков – Мухаммеда» на главное лицо своих рассказов, пророка же Иосифа. Все особенности, которыми характеризуется в рассказах красота Иосифа, заимствованы из одной мухаммеданской книги «Зеркало существ» مرثات الكائنات, в которой подробно описывается нapyжный вид Мухаммеда⁴⁵⁰. Как единственною представляется в «Зеркале» красота Мухаммеда, так же точно и в рассказах Иосиф выводится обладателем 9/10 всей поднебесной красоты. Бог, говорится о Мухаммеде, не открывал всей красоты и прелести пророка, – если бы она открылась вполне, то глаза людей не могли бы смотреть на благословенное лицо его. То же видим мы и в рассказах об Иосифе. Зулейха лишается чувств, при виде только во сне Иосифа; Малик-абэн-дахар, при продаже Иосифа, закрывает лицо его, в противном случае все увидевшие его лишились бы чувств и проч. Как от чела Мухаммеда исходил свет, который нельзя было сокрыть и сотнею покрывал, так же точно от сияния лица Иосифа светло было и в ночное время. Как благословенный голос Мухаммеда был приятен, прекрасен и чрезвычайно сладостен, почему и производил совершенное впечатление на слушающих, так же точно и пения Иосифа заслушивались, не говоря уже о людях, гении, добрые духи и джинны. Как, далее, действенно было слово Мухаммеда на сердца непокорных-кяфиров, не менее так же действенна была и речь Иосифа: «каждое слово его, замечают рассказы, было жгуче, так как душа его была сотворена из сияния света Господня, – в силу этого Иосиф и покорял себе всегда и всех, кто только слушал его». Действительно, следя за изложением истории мухаммеданского Иосифа, мы видим, что все, кто только имел хотя какое-нибудь отношение к Иосифу, под влиянием какой-то необъяснимо-чарующей силы его слова, непременно оставляли свои религиозные заблуждения и принимали исповедание религии самого Иосифа, или, говоря точнее, принимали Ислам. Так прежде всего, под влиянием беседы Иосифа, приняли Ислам и проговорили формулу исповедания Единого Бога два раба Малик-абэн-дахара, затем сам Малик-абэн-дахар, далее, Зулейха, царь Риан, царедворцы, заключенные в темницу, все узники, ― товарищи Иосифа по заключению и, наконец, уже при переселении Иакова, все египтяне приняли исповедание единого Бога и стали поборниками Ислама.

Таким образом, мухаммеданские рассказы, следя шаг за шагом за апокрифическими сказаниями о патриархе Иосифе, вдались в ту же самую крайность, что и иудейские сказания о нем. Иудейские сказания в своей основе глубоко проникнуты древними идеями о высоком национальном значении иудеев, как народа избранного и отделенного от всех других народов. В силу этого-то, чисто национального своего характера, они получили особенный, отличный от древне-библейского воззрения характер замкнутости, исключительности и нетерпимости. Но всё это, нужно заметить, было вполне естественно, так как, утративши чистый библейский характер, иудейские сказания, при всех своих крайностях и односторонности, проникнутые в основе своей библейскими воззрениями, остались всё-таки иудейскими сказаниями. Тогда как мухаммеданские рассказы, представляя из себя образец совершенно неудачной переделки этих же иудейских сказаний и на свой лад подражая иудейскому представлению древней библейской истории, – остались в данном виде вне всякой исторической основы и могут свидетельствовать только с одной стороны о крайне-одностороннем направлении восточного ума и изворотливости фантазии мухаммеданских народов, а с другой – о том, что Коран не может решительно считаться откровением Божиим, а есть только копировка, или же переделка иудейских сказаний.