Среди различных сторон жизни современной Церкви отдельного внимания заслуживает критика. Возникновение критики закономерно и диктуется, на первый взгляд, элементарными причинами. Жизнь и деятельность людей во многом эмпиричны, т. е. протекают в противоречивых условиях земного бытия, и потому имеют недостатки. Применяя критический метод, мы приходим к необходимому осмыслению и поправкам.
Понятие «критика» происходит от древнегреческих слов, обозначающих «искусство разбирать». Согласно словарному толкованию, критика имеет в виду выявление противоречий, разбор чего-либо, обсуждение с целью дать оценку. Другая ипостась критики связана с борьбой. Критика активно употребляется как инструмент, которым обеспечиваются победа в спорах и закрепление за противником отрицательных оценок и определений. Наконец, исследовательская критика помогает осознать некоторые сложные, плохо формализуемые реальности. Примеры этого представляют критика литературы, театра, кино. Шутят, что критик – это человек, разъясняющий изумленному драматургу смысл его пьесы.
Как метод, критицизм используется человеческой мыслью с древних пор. К известному совершенству критический метод приходит в эпоху античности. Древнегреческая философская культура в большой степени была культурой дискуссионной, полемической. Самой известной школой полемического направления были софисты. Термин «софизм» отпечатался в языках как образец, нарицательное название для тщательно, мастерски выстроенной аргументации.
Вместе с категориями и методами классической философии критический метод передается к христианству. Известный критицизм проявляет себя уже на уровне евангельского синопсиса и апостольских посланий. Это не только обличение иудейских и римских порядков, но и характерный подход к мышлению. «Бог не есть Бог мертвых, но живых», «Бог есть свет, и в Нем нет никакой тьмы», – в данных определениях посредством критического метода в Священном Писании выводятся будущие основания новозаветного богословия и отличия его от существовавших параллельно учений.
Критика – одна из важнейших составляющих диалектического метода у святых отцов. Многофакторное диалектическое мышление куда больше подошло для отображения новозаветных представлений о Боге и мире, нежели доктрина еврейского единобожия, пользующаяся односложными, утвердительными, монологичными формулировками. Значительную пользу Церкви кроме того принес полемический потенциал критики. Приемы, взятые у софистов, нередко можно встретить в апологетических работах и сочинениях церковных авторов по темам борьбы с ересями.
Вместе с тем, употребление критического метода в церковном обиходе серьезно ограничено. Основу учения Церкви составляютдогматы, а в Символе веры одна за другой следуют строгие формулировки без тени неоднозначности или ситуативных «если» и «но». В своем земном бытии Церковь руководствуется канонами и иерархической субординацией. Богослужебная практика Православия директивна, унифицирована и определяется чинопоследованиями. Характерная монашеская метода, именуемая послушанием, преследует цель достижения простоты и монологизма аскетического подвига.
Для отрицания критики у православной традиции имеются причины. Как метод, критицизм античности исчерпывает себя. Греческие мудрецы верили в то, что истина рождается в спорах. Когда же критика восторжествовала, стало очевидно, что истина в спорах тонет. Особые риторические возможности позволяли побеждать оппонента. Но за азартом борьбы участники прений часто забывали преследовать истину. Софисты открыто хвалились, что могут на спор выступить как «за», так и «против», доказать как прямое, так и обратное суждение по любому поводу. «Множественность истин» стала притчей во языцех, разъедающие ирония и сарказм в отношении всякой теории стали тотальными, приведя античный мир к пилатову отречению от истины.
В послеконстантиново время философская каста одна из немногих продолжала оказывать ожесточенное сопротивление. Образ софиста в патериках и святоотеческих сочинениях часто негативен и соединен с упорством и хитростью в отрицании правды Христовой. Он резко диссонирует с новой мудростью, являемой в лице христианских святителей и подвижников. Последние не всегда обучены мастерству полемики, тонкостям философской критики, но превозмогают софистов простотой и силою слова.
С развенчанием софизма Церковь преодолевает тупики критического метода. Обличение и показ чужих недостатков в критическом свете отчасти сохраняются в нравственной проповеди, однако главным становится противоположное направление самокритики. Восточное христианство оставляет в стороне внешнее бытоулучшительство – иллюзию справедливости и организационного порядка – и выдвигает иную аксиологию. Одна из главных ценностей, средоточие учения Христа: сознание своей греховности, несовершенства, рефлексия и напряженная работа над собой в желании стать лучше. Совсем не риторически христианину рекомендуется относить всякую критику на свой счет. В житийной и патериковой литературе описывается множество примеров добровольного принятия на себя вины, даже в чужих проступках и преступлениях. В провиденциальном аспекте считается, что взятое на себя поношение, даже несправедливое, оправдано и подается от Бога для очищения. Нет нужды вывешивать справедливость и применять критику к Промыслу Божию. В слове к мужьям Иоанн Златоуст объясняет, что скорби от сварливых жен могут происходить в том числе из-за обиды, которая была нанесена ими когда-нибудь женскому полу. Ефрем Сирин в молодости оказался в тюрьме по ошибочному обвинению в краже. Сначала он сокрушался, а затем понял, что находится под стражей не из-за кражи, но из-за многих своих проступков.
Осознание каждым универсальной неправоты перед Богом становится спасительным средством. Оно выводит Церковь из дурной бесконечности споров к простоте исповедания. Из-за этого Православие называют искусством особого рода – состоящим в виртуозном усмотрении христианином своей греховности. Покаянный настрой, будучи принят за правило в христианском общежитии, зарекомендовывает себя как лучшее решение при устройстве в том числе внешних вопросов.
Критический метод снова оказывается в употреблении с началом эпохи Возрождения. В это время происходит обновление интереса к античному наследию, в первую очередь, философскому. Богословие схоластов на Западе ставит цель «законы подражания соединить с законами разума, а предписания авторитета с аргументами науки». Критический метод ложится также в основание развития естественных наук. Христианство с его образом простоты оказывается среди всеусложняющегося мира, охваченного идеей прогресса разума и нахождения начал справедливости. Впрочем, Православные церкви стоят вне эпицентра полемического взрыва, вызванного Лютеровой критикой папства, встречными волнами Реформации и Контрреформации, революцией библейской критики и новомодными теологическими концепциями.
В настоящий момент критика вновь нарастает, на фоне разочарования на сей раз уже в идеалах разума и справедливости. Это «критика критики» – той, которая ранее имела место в просвещенческом ratio; и свидетельствует она в большей мере о потере ориентиров и неустойчивости, чем о новой уверенности человечества и о его надежде. Общественные установления подвергаются постмодерновой деконструкции, финал которой – отчуждение и сарказм. Эти черты сближают наше время с поздней античностью и тупиками её философской критики. Лингвист Ролан Барт говорит о кризисе комментария, которому недостает главных свойств: правдоподобия в критике, вкуса и ясности.
В таком виде критицизм распространяется на Церковь. Он создает особую обстановку, когда обсуждение «церковных проблем» становится едва ли не единственным значимым интересом и содержанием деятельности. Дом всё еще устроен, но раздирается и ломается под напором психологической неустойчивости. Массированная критическая реакция, когда в дискуссии по «церковным проблемам» вовлекается всё большее количество людей, – новое для Русской Православной Церкви явление. С решением вопроса о критике во многом связана перспектива преодоления сложностей времени, избежания общего с современностью упадка.
В теории систем, структурном анализе и конфликтологии понятие «критика» имеет характерное значение. «Войти в фазу критики» – говорится об определенном этапе в развитии систем (особенно социальных) и одном из возможных их состояний. Уяснить смысл этого помогает аналогия с семьей. Свои правда и объективность присутствуют на разных жизненных стадиях: в период знакомства молодых людей и ухаживаний, во время заключения брака, в медовый месяц, при наступлении рутины, в рождении детей, опеке младенца, воспитании и снова рутине. «Войти в фазу критики» означает вступить в полосу распадения, деконструкции семейного образа. Любовь и ответственность уступают место критической ревизии проблемных сторон. Под критикой наверняка есть свои «объективные» основания. Недостатки присутствуют всегда, на всех стадиях отношений. Тем не менее, любовь, покрывая недостатки, сохраняет целостным образ и позволяет семье быть счастливой. «Правда» и «объективность» периода критики, наоборот, специфичны и отражают, помимо обычного анализа, отягощенность ума психотическими факторами.
Возможная разница внутренних состояний такова, что один и тот же коллектив может признаваться как благополучным, так и состоящим из сплошных проблем. «Объективная реальность» в данном случае зависит от воли поддерживать общие позитивные смыслы либо идти путем всё более детальной критической деконструкции. Ничто не поможет семье или рабочему коллективу тогда, когда основным в них становится критика. Специалисты упоминают о состояниях разрушительной критики или сверхкритики, в результате которой личность становится скрытым антагонистом для своей среды. Внутри коллектива такой человек проявляет себя как конфликт-агент и действует по правилу «чем хуже, тем лучше». Фактическая его цель – это подталкивание в пропасть, зримое доказательство нежизнеспособности и ошибочности ненавидимых им групповых решений и целей.
Смена психологии рождает в Церкви волну отчуждающей критики. В прежние эпохи, посреди мира страданий, человек прибегал к Церкви как к первой потребности, и принимал Церковь такой, какая она есть. Он был согласен входить в нее без особых условий, с детским доверием, находя убежище для таких же, как он, страдальцев, твердую почву и школу духовной жизни. Господствующее умонастроение нашего времени тяготеет к идее собственного благополучия и, наоборот, к критической трактовке окружающих условий. Удовлетворенное собой «частное лицо» критически осматривает церковный ландшафт, ища «своего места в Церкви» – соответствия представлениям и замыслам. Открывается обширная рефлексия того, что есть и чем должна быть церковность с позиции современного человека – человека успеха, уверенного в своей способности видеть недостатки и обсуждать проблемы соответственно своему пониманию. Исповедание веры, этика, устройство Церкви мыслятся в духе максималистских и политизированных концепций. Требовательность с акцентом на своей личной роли образуют тональность таких размышлений. Ограниченные возможности, личное страдание переживаются как привносимые и искусственные, идущие, по преимуществу, от авторитарных и репрессивных практик. Дискурс «церковных проблем» популяризуется, оказывается своего рода анкетным, визитной карточкой при коммуникации, восполняющей недостаток взаимопонимания и опытности в положительных аспектах исповедания. Возникает новый для Церкви тип «королей критики», известность которых связана, в основном, с остротой критических суждений.
По понятным причинам Церковь плохо преобразуется по формулам welfare society, «дивного нового мира». Если идеология успеха где-либо испытывает трудности, в большой мере это касается России и среды православных. Действительность Церкви кающихся (не всегда) грешников наводит на самые пессимистические размышления. Возникает почва для любопытной инверсии, которую можно назвать самоненавистью или специфической «антицерковностью церковников». Сердцем принадлежа Церкви и не представляя иного способа реализации, кроме как на церковном поприще, носитель идеологии успеха мучительно переживает невозможность достичь успеха, рациональными средствами прийти к исполнению своей мечты. Можно видеть, как в политической области Россия, не желающая следовать рецептам своего счастья, вызывает у части радетелей всё более напряженную экспрессию, переходящую в презрение к «этой стране» и проклятья. Так и у Церкви собирается довольно своих непонятых, обманувшихся в ожиданиях, изнывающих от несоответствия максималистским амбициям, изливающих обильные раздражение и желчь. Критическая деконструкция достигает пика, нарастает паника: новообращенных, уверовавших во Христа… некуда приводить! В церковной действительности их с высокой вероятностью развратят и погубят. Незначительное число адекватных и истинно верующих во Христа стоят среди моря бушующих девиаций. «…такое Православие находится в голове и душе нескольких сотен, может быть, нескольких тысяч российских православных христиан. К реальной церковной жизни такое Православие отношения почти не имеет. …куда мы зовём людей?» .
О Церкви судят и Церковь анализируют в соответствии с общественными представлениями о благополучии. Над православными нависает комплекс несоответствия («Почему православные такие?»), а степень неустройства церковной жизни оценивается выше, чем в целом по обществу. Вне возвратного процесса социализации православное сообщество стоит под угрозой превращение в «сатанинское торжество под православным лэйблом», «конфедерацию тоталитарных сект». В итоге, не узнав сходства, критик пребывает в растерянности: «И где же тогда Церковь?» Оценки церковной действительности смыкаются с крайней секулярной критикой: «…воинствующее манихейство и оккультизм с элементами зоологического национализма, который парадоксально сочетается с «евразийским» гиперэкуменизмом, а также элементами царебожия, которое причудливо сочетается с мистическим народопоклонством».
В данном обзоре автор раскрывает происхождение критики, как и некоторые черты, присущие современной критической психологии. Мы часто досадуем, что не принадлежим к более крупной и славной по мирским меркам организации, и затаенная обида на Церковь в подавляющем большинстве случаев служит причиной для внутренне беспокойного состояния, невротизации с желанием что-нибудь предпринять или изменить.
Следует искать возможностей выйти из критики, бесконечного обсуждения деталей «церковных проблем». Искусство критики, как и всякое искусство, нечасто представлено настоящими образцами, по большей же части, в поделках и кричащих манифестациях. «Нельзя говорить с намерением побить виноградаря, вместо того чтобы поесть винограда». «Удовольствие критиковать мешает наслаждаться прекрасным», – замечает Ж. Лабрюйер. Другой полемист и критик В. Белинский, говорит: «Кто резко высказывает свои мнения о чужих действиях, тот обязывает себя действовать лучше других».
Всякая критика ограничена по возможностям. Настоящее решение вопросов лежит не в плоскости критических дискуссий, но исповедания веры. Полемика вокруг «церковных проблем» заслоняет аспект исповедания и выступает как еще одна, дополнительная «проблема церковной жизни». Всегда есть искушение двигаться к совершенству разбора «церковных проблем» взамен попечения о более твердом исповедании веры.
Критическое самоощущение нашего современника субъективно. Оно сильно колеблется в зависимости от успехов и неудач, приподнятого или испорченного настроения. Отношение к Церкви должно стать постоянным и не следовать за этим. Многие сомнения и страхи надуманы и внушены со стороны. Критический образ Церкви складывается из общественных скептических оценок. Хотя качественный социологический срез даст картину плачевного состояния «большого социума» при интеллектуальном, культурном и демографическом преимуществах православной конфессиональной страты. Жизнь Церкви по-прежнему сохраняет заряд самоотверженности, дисциплинированности, согласия, отличающий её от стандартов, принятых в административной, бизнес- или политической сферах.
По всем данным, нам необходимо перестать считать себя догоняющими, испытывать нужду в оправданиях и постоянном поиске «проблем». Видение недостатков не меняет в христианине положительного чувства церковности. Критика в Церкви имеет границы: бережного отношения к имеющемуся, сохранения на фоне кризиса современности добрых начал церковной жизни.