Сегодня, 25 июля, день тезоименитства Михаила Фёдоровича Романова, восшедшего на престол в шестнадцать лет, положившего начало правлению династии Романовых.
1612 год. Москва освобождена от поляков, но разорена и поругана. По всей стране бродят шайки поляков, казаков и просто разбойников. Многие поля заросли или зарастают; хлеба меньше и меньше. Страна находится в состоянии войны, причем одновременно и с Речью Посполитой, и со Швецией. Денег в казне уже давно ни копейки, последние необходимые траты шли за счет Троице-Сергиева монастыря, да и у того к моменту освобождения Москвы остались из ценностей только ризница и богослужебные сосуды — все остальное давно потрачено на нужды страны. У народа есть только решимость положить все силы для спасения России и вера в помощь Божью.
Но руководства в стране нет; последний царь, Василий Шуйский, давно свергнут, пострижен в монахи и умер в польском плену. Про семибоярщину, пытавшуюся управлять страной после него, никто без содрогания даже слышать не может. Патриарх Ермоген несколько месяцев назад уморен голодом захватчиками в самой Москве. Вторым ополчением, освободившем Москву, руководил (по выбору Нижегородцев) князь Пожарский, но ему помогали и оставшиеся силы первого ополчения во главе с князем Трубецким, более родовитым, чем Пожарские… Словом, все понимали: нужен собор, который изберет нового царя.
И Земский собор был созван. На нем обсуждались разные кандидатуры: сначала говорили про шведского принца Карла Филиппа, но решено было выбрать царя из своих, русских родов. Говорили о князе Димитрие Пожарском, упомянутом уже князе Трубецком, других лицах из знатнейших родов. Имя же Михаила Феодоровича впервые прозвучало от казаков, стоявших в таборе под Москвою и также принимавших участие в Земском, т. е. всесословном, соборе. Их тут же поддержали родственники бояр Романовых и их приближенные; вскоре кандидатура молодого Михаила Феодоровича была утверждена, и в Кострому, где он жил тогда с матерью, отправилось посольство.
Романовы были знатным и уважаемым боярским родом; двоюродной бабушкой самого Михаила Феодоровича была царица Анастасия Романовна, любимая первая жена царя Ивана IV. В царствование Бориса Годунова Романовы подверглись опале; отец и мать будущего царя Михаила, Феодор и Ксения Романовы, были насильно пострижены в монашество (с именами Филарет и Марфа), а сам он, тогда еще четырехлетний малыш, отобран у родителей и сослан с сестрой и тетушкой сначала в Белоозеро, а потом в село Клины в нынешней Владимирской области. Только через пять лет, после воцарения Василия Шуйского, с Михаила была снята опала, он получил чин стольника и в 1610-1612 годах жил с матерью в Москве (частью в плену, когда в городе хозяйничали польско-литовские захватчики). После освобождения столицы инокиня Марфа увезла сына в Кострому, где и застало их нежданное посольство.
… Разоренное, воюющее государство. Почему на престол был избран шестнадцатилетний мальчик? Конечно, он был родней первой супруге Ивана Грозного, доброй Анастасии Романовне, конечно, он не запятнал себя сомнительными поступками во время Смуты, как иные кандидаты, конечно, Романовы были бояре родовитые… Но, с другой стороны, ни жизненного, ни военного опыта у него не было; не было и ореола благодарной славы, как, скажем, у князя Пожарского.
Чтобы представить, чем может обернуться для юного, чистого и неискушенного еще в жизни мальчика царский титул в смутные времена, особенно далеко ходить не нужно было: семь лет назад именно такого, молодого, очень доброго и талантливого царя Феодора Годунова, сына царя Бориса, зверски убили московские повстанцы.
Во многом, к сожалению, решение о Михаиле «провели» люди, желавшие за спиной у царя-подростка вершить свою собственную политику, а юный Романов был весьма подходящей для этого фигурой. Не так сложно оказалось уговорить на избрание его народ, исстрадавшийся от безвластья Смуты, и всеми силами души желавший обрести наконец законного Государя.
Но нетрудно понять, почему инокиня Марфа, услыхав о выпавшей ее сыну чести, пришла в ужас и наотрез отказалась благословить свое чадо на царство, тем более, что об этом уже были разговоры после свержения Василия Шуйского, и кончились они голодным житьем и едва не смертью в плену, в осажденной Москве. Сам Михаил также отказывался со слезами, сознавая и малость своих сил, и опасаясь за отца — ведь он был в то время в плену у польского короля Сигизмунда, который сам метил на Российский престол и потому мог что угодно сотворить со зла над отцом новоизбранного Михаила.
Их стали умолять, поскольку решение уже было принято, и, хотя венчания на царство еще не было, народ воспринимал уже Михаила Феодоровича как своего государя — вспомним подвиг Ивана Сусанина, как раз в это время спасшего от врагов нареченного, не не венчанного еще царя. Довольно для страны потрясений, перемен, смены правлений! Если уж всем Земским собором избран царем Михаил Романов, значит, мы решились, значит, будем стоять за него теперь до смерти; значит, и самому ему уже отказываться нельзя, ибо через это страна может впасть в новую смуту, хуже которой в тот момент едва ли могло быть что-то. Шесть часов с иконами, служением молебна, просьбами и даже угрозой Божиего гнева уговаривали Михаила Феодоровича с матерью; наконец они согласились…
И вот, в Успенском соборе Московского Кремля Михаил Романов венчается на царство; чин совершает Казанский митрополит Ефрем, в сослужении многих архиереев, архимандритов, белого и черного духовенства. Новое царство началось; страна понемногу выходила из хаоса, решались вопросы восстановления порядка, возвращения отобранных земель, пополнения казны, отпора врагам…
Но подле царя Михаила, разумеется, неотступно находились его двоюродные братья по матери, временщики Салтыковы, и поистине огромно было влияние на молодого царя его матери; да и многие из остальных придворных фигур как-то ненавязчиво остаются те же, что и в Смуту. Скажем, никуда не делся главный член Семибоярщины князь Мстиславский; и, хотя с одной стороны жизнь в стране налаживается, с другой происходят очень нехорошие события.
Был соборно осужден «за ересь» герой Смуты, духовный лидер России в конце Лихолетья, после кончины Патриарха Ермогена, архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий — ныне прп. Дионисий Радонежский. «Ересью» был… отказ исповедовать Духа Святого вещественным огнем; поводом к разбирательству послужила правка богослужебных книг, сделанная перед напечатанием очередного тиража Служебника под началом преподобного в Сергиевой обители по поручению царя, в процессе которой устранены были действительно прискорбные ошибки, в частности, смешение Лиц Пресвятой Троицы в молитвах и обычай опускать горящие свечи в святую воду при освящении ее на Богоявление, возникший всего лет за пятьдесят до описываемых событий, но успевший уже укорениться до того, что без него и само освящение казалось многим недействительным, несмотря на чтение установленных Церковью молитв и призывание Духа Святого, которые, на деле, и освящают Святую агиасму.
Прискорбно признать, но на тот момент уровень богословской грамотности был настолько низок, что в этом простейшем, казалось бы, вопросе разобраться не смогли. Более того, по отношению к «еретикам» (преподобному и его сотрудникам) были применены и отлучение от причастия, и церковное запрещение, а самого архимандрита Дионисия даже истязали на дворе матери царя, инокини Марфы; тут могла быть еще и та причина, что многие прочили (хотя и не очень громко) прп. Дионисия в Патриархи, меж тем как официально решено было поставить Предстоятелем Русской Церкви отца государя, митр. Филарета (Романова), для чего и оставляли незанятым патриарший престол до возвращения последнего из плена.
Инокиня Марфа, женщина волевая, но, по всей видимости, внушаемая, увы, легко воспылала гневом на ни в чем не повинного человека, без которого, тем более, и Москвы бы, может статься, не освободили, и Руси бы уже не было: ведь это именно архимандрит Дионисий писал грамоты-воззвания к городам, продолжая дело священномученика Патриарха Ермогена, вместе с братией и монастырскими людьми выхаживал раненых в монастыре (и в их числе самого князя Пожарского!), мирил ополчения под Москвой, в самый решительный момент затеявшие местнические споры… Не он ли, прп. Дионисий, тепло принимал пять лет назад ее с царственным сыном, растерянных и смятенных от неожиданно выпавшей высокой доли, в Сергиевой обители?..
Вот и вырисовывается трагическая картина: у власти по-прежнему те же, кто завел страну в катастрофу Смуты, а истинные спасители Отечества осуждаемы и притесняемы. Круг замкнулся, выхода, по-видимому, нет.
Но дивен Промысл Божий. Избавление пришло, и притом с той стороны, откуда едва ли ждали: вернулся из плена митрополит Филарет (Романов), отец царя. Неясно, на что рассчитывали неверные Отечеству бояре, заранее приготовляя ему высокое место: на то ли, что из плена он вряд ли вернется, на старые ли связи и известные им, как они считали, слабости бывшего боярина, да и некоторый «компромат», имевшийся в его биографии: как-никак, жил при Лжедмитрии II, назывался даже «патриархом», параллельно с живым Московским первосвятителем Ермогеном; но они просчитались. Это был уже не тот не чуждый интригам царедворец досмутной эпохи, волевой и удалой глава клана Романовых, даже не «монах поневоле», заложник обстоятельств в Тушине при Лжедмитрии; это был человек, помудревший в тяжелейший бедах и твердо знавший, что дороже России и веры православной нет для него ничего.
Много воды утекло; да уже и в жестокий плен митрополит Филарет уходил сознательно, послом под Смоленском твердо отстаивая перед королем Польским Сигизмундом завет Патриарха Ермогена: не принимать на Царство Русское королевича, пока тот не примет Православие, иначе ведь не жить Руси и вере ее. А потом были годы неволи, жизни под неприятелем, притом в землях, когда-то принадлежавших Руси, и будущий патриарх вполне насмотрелся того, как живут православные под католиками. Может быть, только это и служило ему там утешением, что страдает он за то, чтобы и на Руси не гнали бы плетьми людей из православных храмов, не унижали бы и не мучили на каждом шагу.
Но вот он в Москве, вот он Патриарх. В высокий сан его возводит Иерусалимский Патриарх Феофан III, который по случаю был тогда довольно длительное время в Москве и имел возможность ознакомиться с ее жизнью и, в частности, узнавший и историю Троицкого архимандрита; прекрасно понимая, кто здесь прав, а кто виновен, Святейший Феофан воспользовался возможностью и объяснил Патриарху Филарету все дело.
Надо отдать должное такту, государственному уму и честности Патриарха Филарета: во-первых, он устроил повторное разбирательство дела и оправдал святого преподобного Дионисия и его сотрудников; а во-вторых, видя, каким шумом отдалась в массах попытка убрать даже такой незначительный и притом отдающий магизмом момент, постановил выпустить сперва Служебник с пометой совершать сей обычай «до соборного указа», и только в следующем тираже, через некоторое время, когда все свыклись уже с временностью погружения свеч, а от Восточных Патриархов, в ответ на запрос Москвы, пришел ответ, что такого обычая Православная Церковь не знает, совершенно убрал эту ошибку. И вообще новый Первоиерарх старался действовать взвешенно и осмотрительно; советовал сыну, которому, по сути, стал соправителем, прислушиваться к голосу народа, действовать и осторожно, и справедливо одновременно.
Конечно, нельзя сказать, что после этого, как в сказке, все жили долго и счастливо. Сложности оставались, беды приходили, и тяжкой страницей нашей истории останется казнь за якобы измену (на деле он просто спасал воинов от верной гибели) замечательного человека, воеводы Шеина, в Смуту героически оборонявшего Смоленск. Но с возвращением Патриарха Филарета все же стало несколько легче; а Господь еще раз явил Своим людям, что, как бы безнадежно не казалось положение, Он силен исправить все. Райской жизни здесь не будет, но никогда Бог не оставит людей Своих. «В мире сем скорбни будете; но дерзайте — Аз победих мир».
Комментировать