Проф. Александр Павлович Шостьин (некролог)

Одиннадцатого января 1916 года, скончался исправляющий должность ординарного заслуженный профессор Императорской Московской Духовной Академии Александр Павлович Шостьин. Очерк жизни, характеристику и библиографию покойного профессора даёт ниже помещаемый некролог.

***

На большой старинно-семинарской дороге из Касимова в Рязань, среди дремучих лесов с одной стороны и заливных лугов красавицы Оки с другой, залегло село Шостья. От этого села получила своё начало фамилия «Шо̀стьиных». Здесь именно, в селе Шостье, служили предки Александра Павловича до отца его, Павла Иларионовича, включительно.

Александр Павлович Шостьин родился 23 мая 1862 г. в г. Касимове, когда отец его состоял уже диаконом соборной церкви названного города. Спустя четыре года Павел Иларионович стал священником Богоявленской церкви того же города, а через пять лет перешёл к кладбищенской церкви, на каковом месте и скончался 1 апреля 1877 г., когда, следовательно, А. П-чу было всего около пятнадцати лет. Своему отцу почивший обязан был, вместе с внешним обликом, твёрдым нравственным воспитанием и составлявшим одну из существенных черт его характера эстетизмом; особенно проявлявшимся в наклонности к музыке и пению.

Другую особенность своего душевного склада – умственную одарённость А. П-ч, нужно полагать, получил от матери, Александры Афанасьевны, урождённой Фортинской, дочери священника села Свинчуса, расположенного при Оке, того же уезда. Бедная в материальном смысле, состоявшая из 3-х сыновей и двойного числа дочерей, семья Афанасия Фортинского оказалась богатой в духовном отношении. Братья (Бортинские: Димитрий, Тимофей и Яков, – все окончили духовную семинарию и посвятили себя духовно-учебной службе. Первый был инспектором Петроградского Александро-Невского Духовного Училища, второй принял монашество, а третий служил в Шостье священником. Светским оставался лишь старший – Димитрий Афанасиевич, который, хотя не принял монашества, как средний брат, и священства, как младший, однако, жил «монахом», не женатым, не только, таким образом не уступая им первенства над собою по образованию, но всецело равняясь с ними и в отношении аскетизма. За бессемейностью Димитрия и монашеством Тимофея, единственным продолжателем фамилии Фортинских оказался Яков, священствовавший в Шостье. Дети о. Якова ещё нагляднее выявили интеллектуально-религиозную потенцию семьи Фортинских. Старший сын о. Якова – Николай, по окончании Московской Духовной Академии бакалавром, состоял сначала законоучителем Военной Гимназии, а затем протоиереем Московского Храма Христа-Спасителя, ныне же почётным членом МДА. Феодор Яковлевич Фортинский, второй кузен Александра Павловича по матери, окончил Киевскую Академию, после чего был профессором и умер ректором Киевского Университета Св. Владимира. Наконец, дочь о. Якова – Евдокия, выйдя замуж за свящ. Пармена Яковлевича Лебедева, оказалась наследницей отцовского места в селе Шостье. Сын её – Александр Парменович Лебедев, состоящий помощником смотрителя Касимовского Духовного Училища, окончил Московскую Академию и тем уравнял в смысле получения высшего образования свою мать с её братьями, за невозможностью в то время ей самой сделать это. Родственником А. П-чу, по той же линии Фортинских, приходился † еп. Антоний Черниговский. В даровитой семье Фортинских А. П-ч не был, таким образом, исключением. Особенно близко по своему складу он подходили к Феодору Яковлевичу Фортинскому, повторив своими профессорством и инспекторством в Московской Академии высокое положение Фортинского в Киевском Университете. Матери своей А. П-ч лишился в 1905 г. 30 сентября.

Кроме Александра Павловича, унаследовавшего вместе с религиозностью и прирождённой семье Фортинских даровитостью и самое имя матери, у о. Павла Иларионовича и Александры Афанасьевны были другие дети: сын Феодор Павлович, умерший 18-летним юношей – семинаристом, и две дочери, – все старше А. П-ча. Одна из сестёр А. П-ча, Пелагия Павловна, недавно упокоившаяся, была замужем за преподавателем Касимовского Дух. Училища Петром Никитичем Титовым, – теперь священником села Карамышева (в 7 вёрстах от Касимова), замечательного в уезде своими школами, миссионерской и второклассной церковно-приходской. Кроме того, в селе Карамышеве имеет местопребывание и противо-мусульманская касимовская миссия со специальным миссионером-священником во главе. Вторая, младшая сестра А. П-ча, Мария Павловна, доселе здравствующая, выйдя за свящ. А.Л. Вулисанова, породнила собою семью Шостьиных-Фортинских с другой родовитой фамилией – Вулисановых, известной в Уезде именем одного из наиболее славных её представителей – † соборного протоиерея и смотрителя Касим. Дух. Училища Лазаря Вулисанова.

Детство и отрочество, до поступления в семинарию, А. П-ч провёл в Касимове. Чтобы восстановить несколько детские впечатления почившего, нужно сказать об этом замечательнейшем, после Рязани, городе губернии, известном в истории, как столица целого татарского царства, а в литературе – «Касимовской невестой». Подъезжая к Касимову на пароходе (по Оке), вы видите большой красивый, амфитеатром раскинувшийся по левому, высокому в этом месте, берегу большой реки город. Перед вами высятся каменные дома набережной, над которой поднимаются другие улицы с громоздящимися как бы друг над другом, зданиями. Колокольни десятка церквей, минареты мечетей, фабричные трубы, маячащая вдали каланча пожарного депо, развевающиеся флаги судов и т. д. сразу же создают впечатление редкого разнообразия, встречи в данном пункте различных культур; восточной и западной, азиатской и европейской, мусульманской и христианской. Это впечатление ещё более усилится, если вы сойдёте с парохода и подниметесь в город. Сшитые по последней моде пальто и первобытные азямы, лакированные штиблеты и чувяки, цилиндры и чалма, вуаль и чадра, православный священник и мулла, крест и лунный серп, колокольный звон и тягучее «алла», «здравствуйте» и «селям-аликем», женский монастырь и рядом гарем – всё это смешалось на территории одного города, которому, кажется, недостаёт только кипарисов да верблюдов, чтобы сойти за какой-нибудь Бахчисарай или Бейрут. Эта этнографически-культурно-религиозная смесь составляет главную особенность местного фольклора. Касимов с прилегающими к нему окрестностями, это – как бы кусочек Азии, брошенный в самую средину европейской России, уголок Аравии, забравшейся под 55° северной широты! В знойный полдень здесь пахнет арабскою сказкой, веет дух Шахрезады, вечерними же сумерками, при бледном сиянии полумесяца, когда над городом разлается призывы муэдзином правоверных к молитве и чтению Корана, так и чудится тень самого Магомета. Но бывают здесь и обращения, свидетельствующие о несоизмеримой силе Евангелия, воскрешающие христианскую древность во всей её красоте: крещение взрослых, гонения, апостольство. Так, на памяти А. П-ча татарин-мусульманин, крестившись и получив миссионерское образование, принял священство и стал среди своих бывших единоверцев проповедником христианства. Несомненно, романтическая атмосфера Касимова не могла не действовать на детскую впечатлительную душу и не оставить на ней несмываемых следов до конца жизни. Глубокая религиозность А. П-ча была не только естественной, прирождённой чертою характера: она была проведена также контрастом между исламом и христианством, она являлась осознанным отрицанием «татарщины».

9-летним мальчиком А. П-ч поступает в Касимовское Духовное Училище, при знаменитом тогда смотрителе, отличавшемся умом и отеческой добротой, – Лазаре Вулисанове. Живя в доме родителей, в то время как другие, приезжая из уезда, ютились по грязным тогда во всех отношениях квартирам касимовских мещан, портных и пр. ремесленников или, что было ещё хуже, наполняли собой общежитие, А. П-ч не испытал ни тоски по родине, ни грубости пьяных хозяев, ни цинизма училищной «бурсы». Оттого-то, быть может, так положительно-оптимистичны были педагогические воззрения покойного!

По окончании Касимовского Духовного Училища, А. П-ч отрывается от родной семьи г. Касимова для поступления в Рязанскую Духовную Семинарию. Рязань – один из старинных городов России, имеющий свой «кремль», свой «Успенский собор», свои «мощи», свой удельно-княжеский дворец, превращённый в архиерейский дом, оставшийся от времён татарского нашествия земляной вал и т. п. древности и достопримечательности. Несомненно, что шестилетнее пребывание А. П-ча в Рязани, помимо того образования, которое давала ему семинария, само по себе расширяло его умственный кругозор и прививало любовь к русской старине, развивало отличавший всегда покойного искренний патриотизм, нежно-сыновнее чувство к великой родине.

Рязанская Семинария управлялась тогда гуманнейшим и просвещённейшим ректором-протоиереем В.И. Гаретовским и инспектором И.К. Смирновым, ныне здравствующим архиепископом Рижским Иоанном. В то же время она славилась отличным, как на подбор, составом преподавателей, к которым более подходило название «профессоров» за их независимость от книги, за лекционный способ преподавания, за творческую индивидуальность и т. п. Таковыми были, например, красноречивейший М.З. Зиоров, † архиепископ Варшавский Николай, учёнейший историк церкви, теперь проф. Новороссийского университета. Доброклонский, глубокомысленнейший, создававший своими лекциями в классе особое религиозно-мистическое настроение, предмет культа со стороны воспитанников, что так редко бывает, богослов Любомиров, философ и психолог Покровский, эллинист прот. Орлов и т. д. Недаром рязанская семинария выставила так много учёных на разных поприщах знания и, в частности, дала наибольший % профессоров для Московской Академии, которую, по этой причине, в шутку называли даже «Рязанской Академией», каковое название в более серьёзном тоне приложимо, однако, к Рязанской семинарии того времени. Поступив в семинарию, А. П-ч с самого же начала стал оказывать отличные успехи и примернее поведение. Один из друзей почившего так характеризует отношение А. П-ча к своему ученическому долгу: «"мы все, – говорит поэт, – учились понемногу: чему-нибудь и как-нибудь». Именно этого нельзя было сказать про Ал. Павл. Если, он что исполнял, то делал только отлично. Его нельзя было подметить не подготовившим урока, не исполнившим работы или исполнившим её кое-как. Своему ученическому делу... он отдавал всё своё время, без отдыха почти». Помимо обязательных наук, семинарист Шостьин занимался изучением иностранных языков и стенографией, что было тогда редкостью.

В начале семинарского же курса А. П-ча постигло тяжёлое горе – (выше датированная) смерть отца. Поддержку семья Шостьиных нашла вскоре в лице названного ранее о. П.Н. Титова, мужа старшей сестры А. П-ча, священника села Карамышева. Сюда именно стал ежегодно ездить на все каникулы А. П-ч, как из семинарии, так и будучи студентом Академии. Регулярные приезды к зятю в Карамышево оканчиваются одновременно с поступлением на службу, в качестве профессора Академии. Однако, связь А. П-ча с Карамышевым не прерывалась до последних дней его жизни, выражаясь то взаимным посещением родственников, то более или менее частой перепиской. Не забыл А. П-ч Карамышева и в своих предсмертных устремлениях. Особенное значение имело Карамышево при написании А. П-чем магистерского сочинения, о чём будет сказано на своём месте.

В 1881 г., девятнадцатилетним юношей, окончил А. П-ч семинарское образование и был послан на казённый счёт в Московскую Духовную Академию. Принятый на казённое содержание в состав XL курса, Л. П-ч и здесь быстро зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Своё время студент Шостьин делил между храмом и аудиторией, молитвой и книгой. Помещение Академии в стенах знаменитой Сергеевой Лавры с её святынями и соборами, с её продолжительными, уставными службами и чарующим звоном, где один день провести считают для себя большим счастьем тысячи богомольцев, как нельзя более благоприятствовало развитию, и без того от природы сильного, религиозного чувства. С другой стороны, образовательные средства, которыми располагала Московская Академия: блестящий состав профессоров, богатейшая библиотека, при отсутствии соблазнов большого города, влекли А. П-ча к сродным, по наследственной умственной одарённости, серьёзным научным занятиям, предрасположение к которым проступало ещё в семинарии. «Даже гуляя, он говорил о лекциях, работах, сочинениях, источниках к ним», – вспоминает о нём друг. «С редкой любовью, – говорит о нём товарищ, – относился он в Академии к составлению проповедей. Этот род литературных произведений не пользовался расположением студенчества, но Ал. П. представил раз такую самостоятельную и солидную работу, что она признана была достойной премии и была напечатана». Старая Академия времён Кудрявцева и Голубинского, Субботина и Ключевского, с которым А. П-ч впоследствии был особенно близок, и на погребении которого в Москве присутствовал в качестве официального представителя от Академии, с не остывшим ещё влиянием м. Филарета, с не испарившимся духом Горского, оставила неизгладимую печать на всём внешнем и внутреннем облике почившего. В 1885 г. А.П. блестяще окончил Академию первым магистрантом с оставлением при Академии сначала профессорским стипендиатом догматического Богословия, а с 1886 г., по прочтении двух пробных лекций, – исправляющим должность доцента по кафедре пастырского богословия и педагогики.

Прежде чем излагать служебный curriculum vitae покойного, нельзя не упомянуть о критическом в жизни каждого молодого учёного периоде, когда пишется и защищается магистерская работа. Лето перед подачей магистерской диссертации А.П. проводил в упомянутом селе Карамышеве. Как передаёт один из бывших в то время учителей Карамышевской миссионерской школы, в А. П-че местному населению, особенно учащимся детям духовенства касимовского края, помимо внешности и положения, импонировали гора книг, которой «двигал» молодой учёный, купленная на собственные средства и закладывавшаяся в беговые дрожки лошадь для поездок на купание или простого отдохновения от напряжённых занятий. Чувствовалось, что А. П-ч не формально относится к делу, не скучает над работой, а священнодействует...

По представлении 6 сент. 1888 г. в Совете Академии и защите диссертации на тему: «Источники и предмет догматики по воззрению католических богословов последнего полустолетия», А.П. был утверждён в учёной степени магистра богословия, а 24 авг. 1890 года, по избранию Совета, определён в звании доцента по занимаемым кафедрам. С 14 мая 1893 г. по 4 окт. 1895 г. А.П. состоит лектором английского языка. На то же приблизительно время падает его полемика с философом Вл. С. Соловьёвым по весьма сложному вопросу о «догматическом развитии Церкви», о чём будет подробно сказано в библиографическом отделе некролога.

8 авг. 1895 г. А.П. становится экстраординарным профессором Академии по тем же кафедрам – пастырского богословия и педагогики. В основу своих лекций проф Шостьин клал весьма плодотворную и вполне современную идею «пастырства», как «душепопечения», с точки зрения которой он и рассматривал различные пасторологические теории. Особенно интересно было слушать А. П-ча, когда он излагал пастырские идеалы свв. Отцов: Григория Богослова, Златоуста, Амвросия и др. В лекциях по педагогике проф. Шостьин уделял много места классическому воспитанию, отчётливо определяя сравнительные достоинства и недостатки греческой и латинской педагогии; проводил параллели между еврейским и христианским обучением; знакомил с системами Амоса Коменского, Песталоцци, Ушинского и др. западных и русских педагогов. Обе дисциплины: пастырское богословие и педагогика искусно и, как подобало профессору высшей духовной школы, объединялись у А. П-ча идеалом Христа, как совершеннейшего Пастыря и неподражаемого Педагога. До 1910 года педагогика, как и пастырское богословие, входила в состав общеобязательных предметов. С введением же в действие в этом году нового академического устава, отделившего пастырское богословие от кафедры педагогики для соединения его с гомилетикой и придавшего педагогике групповой характер, А. П-ч оказывался по-прежнему профессором «педагогики и дидактики с методологией наук», но уже без пастырского богословия, и притом профессором группового предмета.

30 окт. 1907 г., в период действия «временных правил», А.П. избирается Советом на должность инспектора Академии. На это высокое избрание последовало 18 ноября 1907 г. митрополичья, а 15 дек. того же года и синодальная санкция. Проф. Шостьин оказывался вторым выборным инспектором Московской Духовной Академии. Тяжёлое послереволюционное время, при общей нервозности общества и высших учебных заведений, делало эту должность особенно ответственной, а производившаяся в 1907–1908 гг. ревизия Академии отягощала её ещё более, усугубляя нравственную ответственность официальной. Однако, с честью для себя и заслуженной любовью студентов, почивший прослужил в инспекторской должности почти пять лет, до июня 1912 г., уступив своё место инспектору по назначению – архимандриту Анатолию, – теперь епископу, ректору Императорской Казанской Духовной Академии. За свою «отлично-усердную и полезную службу» А.П. пожалован был в 1908 г. орденом св. Владимира 4 ст. Кроме Владимира, покойный имел ордена: св. Станислава 2 ст. и св. Анны той же степени, полученные им ещё в 1902 и 1905 гг. В 1908 г. А.П. удостоен был Св. Синодом звания «исправляющего должность ординарного профессора Академии» и в этом звании утверждён Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 6 сент. того же года. 6 мая 1911 г. пожалован был чином Действительного Статского Советника, а в ноябре того же 1911г., по выслуге двадцати пяти лет в должности штатного преподавателя Академии, утверждён в звании «заслуженного профессора Академии».

По оставлении инспекторской должности, А.П. продолжает служить родной Академии не только по учебной части, в качестве профессора педагогики, но и административно-хозяйственной, – в новом значении члена академического правления, с 20 марта 1913 г. Кроме названных собственно академических должностей: профессора, инспектора, лектора, члена Правления, – покойный, как человек большой опытности и глубокой честности, сотрудничал в местных, имеющих связь с Академией, филантропических организациях. Он состоял членом Совета академического Братства Пр. Сергия и товарищем председателя Союза детей имени св. Алексия. Последний период жизни А. П-ча и посвящён был, до самой смерти, всем указанным сторонам общественно-академической деятельности. В качестве экстренных миссий нужно упомянуть поездку А. П-ча одним из представителей от Московской Академии на столетний юбилей Петроградской Дух. Академии и командировку делегатом на 1 Съезд по экспериментальной педагогике, бывший в Петрограде 26–31 декабря 1910 г.

Болезнь А. П-ча началась в 1909 г., когда он подвергся воспалению лёгких, при котором обозначился также нефрит. Болезнь свою А.П. заполучил, как это сознавал сам почивший, на инспекторском посту. Во всё вникавший, до всего доходивший, взбиравшийся на крышу для надзора за работами и спускавшийся в холодные погреба, не считавшийся при исполнении обязанностей, ни с условиями температуры, ни с дующими по коридорам сквозняками, при склонности к простудным заболеваниям, А.П. легко мог стать жертвой своей рачительности. А после этого организм его уже не мог поправиться. С ним повторялись лёгочные воспаления, осложнённые хроническим нефритом. Медицинские средства, поездки в Крым и на Кавказские курорты, по преимуществу бальнеотерапевтические, приносили только временное облегчение, не будучи в состоянии обновить организм совершенно.

9 января в положении А.П. наступило резкое непонятное ухудшение. 11-го в 9 ч. утра его не стало. Кончина А. П-ча была на редкость тихой, достойной человека, если даже не завидно-блаженной: без криков, конвульсий, агонии. Приняв за несколько минуть до кончины «Тело Христово» и вкусив от «Источника Бессмертного», А.П., казалось, не умирал, а постепенно засыпал... Смерть его, как подобает христианину, была «успением».

Скончался А.П. в возрасте всего 53 лет, оставив после себя жену и пятерых детей: двоих сыновой и трёх дочерей. 14 января тело проф. Шостьина, по отпевании в академическом храме, было предано погребению на кладбище в академической же ограде, среди предшественников, наставников и ранее почивших сослуживцев А. П-ча. Вдовой проф. Шостьина были получены выражения соболезнования:

1) От Высокопреосвященного Арсения, архиепископа Новгородского;

2) От Высокопреосвященного Евсевия, архиеп. Владивостокского и Камчатского;

3) От епископа Анатолия, ректора Императорской Рязанской Духовной Академии;

4) От преосвященного Иосифа, епископа Угличского;

5) От проф. Н.Н. Глубоковского;

6) От Моск. протоиереев: С.П. Костминкова, В. Ив. Кедрова, И.М. Счастнева;

7) От проф. И.С. Пальмова (Петрогр. Акад.);

8) От директора мужской гимназии гор. Александрова – А. Ив. Успенского

и мн. др. лиц.

Краткие некрологи и заметки о смерти А. П-ча напечатаны в:

1) Московских Ведомостях 1916 г., № 10;

2) Колоколе 1916, № 2906;

3) Московских Церковных Ведомостях, 1916, 4, 49;

4) Приходском Листке, 1916, №№ 16 и 39;

5) Русском Слове, 1916, № 9.

6) Московском Листке, 1916, №9.

7) Историческом Вестнике, 1916 марта

и др.

***

Физически до своей болезни А.П. был очень здоровый человек. Особенно большую силу имел он в руках. Даже незадолго перед смертью, ослабленный перенесёнными недугами, А.П. способен был до боли жать руку. Такое здоровье было сколько даром природы, столько же и благоприобретённым результатом разумной гигиены тела, которой, как педагог, почивший придавал большое значение. Умеренный режим, свежий воздух, гидротерапия были главными параграфами его гигиены. Ценил покойный также физический труд. Зимой он колол дрова, а летом, приезжая в деревню, косил траву, превосходя даже профессиональных работников, молотил рожь и т. д. Насколько крепок организм был у покойного даже в состоянии болезни, показывает тот факт, что за 5 месяцев до смерти он, как и прежде, показывал детям пример физического труда, молотил, правил лодкой и т. д.

Покойный обладал типично-профессорской внешностью, являясь, так сказать, предопределённым от природы к занятию кафедры. Высокий рост, солидная осанка, правильное, освещённое умными глазами лицо, большой лоб, – всё говорило о нём, как о человеке высокой культуры, определённой профессии. И такой респектабельной внешностью покойный отличался ещё на школьной скамье. Описывая его наружность, одно из близко знавших покойного лиц, – товарищ по Семинарии и Академии, замечает: «в семинарии... он невольно обращал на себя внимание своим внешним благообразием, которое было несомненным отражением его благообразия внутреннего. Он был всегда хорошо одет, производил впечатление неизменно опрятного, чистого, воспитанного юноши».

Проникая в душу покойного, можно сказать, что это была благородная натура с религиозно возвышенным образом мыслей, с морально воспитанной волей и эстетически настроенным чувством. А. П-ча можно назвать психологически цельной личностью. В его «здоровом теле» обитал «здоровый дух». Никакие надрывы, «надломы» и «вывихи» не были знакомы ему. Его можно было бы назвать большим ребёнком, прежде различения добра и зла избирающим «благое». Как ребёнок, он был ясен душой, сердечен, незлобиво кроток, прост, искренен, правдив, почтителен к старшим себя, благодушен и весел. Самые недостатки его были какие-то детские, например, мимолётная, не способная перейти в долгую ссору, вспыльчивость. «Если может быть на свете хороший человек, – говорит о нём близко знавшее его лицо, – которому от души хочется пожелать «царства небесного»; то Ал. П. был таким именно человеком».

Наиболее типичными чертами психики почившего, рассматриваемой аналитически, были религиозность и эстетизм. Обе черты врождённые, отклоняющие всякое подозрение в ханжестве и неискренности. «Религиозный и эстетический элементы души покойного А.П. уже в семинарии заявляли о себе довольно заметно», – свидетельствует тот же товарищеский источник.

Религиозность, которой всегда отличался А.П., имела общечеловечески-христианский характер, была глубоким, естественно обнаруживавшимся вовне, благоговением перед Высшим Существом, как Небесным Отцом. По воспоминаниям товарищей, студент Шостьин знал только две дороги: в аудиторию и Троицкий собор. В письмах к родственниками и друзьям, уже будучи профессором и инспектором, он не забывал и не стеснялся просить себе у них молитв. Такая религиозность не только не мешала А. П-чу быть примерным семьянином, – напротив, она даже требовала семьи, как арены для своей реализации в чувствах любви, смирения и деятельности добра. Она не препятствовала также покойному принимать участие во всех дозволенных удовольствиях и в том же направлении воспитывать детей. Унаследованная от родителей религиозность А. П-ча не была, впрочем, детски инстинктивной и традиционно – слепой, но, как соответствует человеку вообще и образованному в частности, вполне сознательной и разумной. Сам почивший, говоря о своей вере, различал в своей жизни две полосы: одну, – только согретую теплом религиозного чувства, а другую – и освещённую религиозным сознанием. Как глубоко искреннее настроение, религиозность А. П-ча не была бесплодной; вера в Бога и надежда на Его отеческий Промысл служили для него твёрдой опорой в различных испытаниях. В самые тяжёлые моменты болезни он любил повторять слова Златоуста: «Слава Богу за всё».

В письме от 27 сент. 1913 г. А.П. сообщает сестре и зятю о «радости и утешении», какие ему «довелось испытать» 12 сент. за всенощной службой в Москве в церкви иерусалимского подворья. «Служили там, – пишет почивший, – 3 архимандрита – представители патриархов константинопольского, иерусалимского и антиохийского. После первого возгласа – «Христос воскресе» трижды, после литии на стиховне «да воскреснет Бог... Пасха священная нам днесь показася». Величание «во аде сшедшаго и с Собою вся воскресившаго». Канон. «Воскресения день» и наконец: «Плотию уснув». Народу было, конечно, масса. Если Бог даст пожить ещё, стал бы я всегда туда ездить в этот день». Такая религиозность была весьма ценной чертой, счастливо сочетавшейся с профессией педагога и обязанностью воспитателя собственных детей: серьёзную лекцию, наставительное слово дополнял живой, действенный пример. Ученик покойного, свящ. С. пишет:

«В почившем профессоре А.П. Шостьине беспристрастного наблюдателя поражала сильная вера в Бога и в непрестанное попечение Божие о человеке и в особенности о христианине. В разговорах об обычных предметах почивший Александр Павлович часто переходил на речь о Боге, настойчиво и одушевлённо указывал своему собеседнику, что человек без Бога не может достигнуть прочных результатов своих трудов. Помню неоднократные случаи, когда кто-нибудь в беседе с Александром Павловичем распространялся о планах своей будущей жизни, он тихо, но решительно заявлял своему собеседнику: «и добавьте к своей речи «аще Господь благословит«». Горя живой верой в Бога, почивший часто посещал богослужения академического и монастырских храмов, где часто можно было видеть его благоговейно стоящим и совершающим многочисленные земные поклоны.

Особенно верил покойный профессор в силу молитв пастырей церкви. Почти каждую беседу со мной он заканчивал так: «есть у меня к вам усердная просьба: Бога ради молитесь за меня, грешного, когда стоите пред престолом Божиим во время литургии, не забывайте вынуть за меня частицу из просфоры; всё это приносит мне большое облегчение в моей жизни. Простите меня за то, что я надоедаю вам этими просьбами, но мне так хочется получить жизнь вечную»»...

Скажем теперь о второй, эстетической, менее известной, стороне личности А. П-ча. Как и религиозность, эстетизм не был поверхностной чертой, наложенной подражанием, временным увлечением и др. случайностями, но глубоко коренился в недрах духовной природы почившего. Ещё в семинарии, А.П. настолько ревностно предавался изучению вокального искусства, что по целым ночам просиживал за нотами. По воспоминаниям одного из товарищей, в то время как обыкновенно после утомительных занятий семинаристы шли гулять, А.П., в качестве отдыха, принимался за игру на скрипке. Нужно иметь музыкальное ухо и много любви к искусству, чтобы находить отдохновение в этом визгливом под неопытной рукой инструменте. Среди занятий семинарскими науками А.П., однако, в совершенстве овладел тайной капризного «страдивариуса». Впоследствии он так же хорошо играл на рояле. Кроме того он мог дирижировать хором. «Среди товарищей, – сообщает другой современник А. П-ча по образованию, – он слыл за хорошего знатока ноты, любил пение и обладал дирижёрским талантом. Будучи семинаристом, кажется, V класса, он организовал любительский хор из семинаристов, с которыми пел ранние литургии в одной приходской церкви». «Вероятно, – сообщает о нём его товарищ и друг, – многие товарищи его – студенты помнят, как отлично пропели под его дирижёрством в пасхальную неделю «Сподоби Господи», муз. прот. Турчанинова. Многие, решительно не знавшие талантливости Ал. Павл., с этой стороны, поражались одинаково и его искусством регента и его скромностью, не выдававшей его солидных знаний по церковному пению». Состоя уже профессором, А.П. приглашал иногда к себе из академической корпорации и студентов-знатоков, и любителей музыки и пения, и тогда в квартире покойного устраивались импровизированные концерты. Сам А.П. обладал приятным тенором и если где выступал артистом, где «отводил душу в любимом развлечении, то только в кругу родных», и, в частности, в селе Карамышеве, как свидетельствует его родственник. Словом, не будь покойный профессором педагогики в Академии, он мог бы сделать себе другую, музыкально-художественную, карьеру, стать, например, профессором консерватории. Теоретическое отражение музыкальное настроение А. П-ча нашло себе в актовой речи 1 окт. 1898 г. и затем статье: «Нравственно-воспитательное значение музыки, по воззрениям Платона и Аристотеля».

Высоко-моральный характер являл собою почивший в качестве семьянина и общественного лица. В первом отношении это был образцовый воспитатель, отец, муж и т. д., во втором – самоотверженный труженик, идеально честный слуга общества. В лице А. П-ча мы имели редкое сочетание высокого общественного положения с домашним авторитетом, счастливое совпадение профессии с призванием. Он не был ремесленником своего дела, педагогом ех officio; на собственных детях он учился великому искусству воспитания, теорию которого он преподавал и талантом которого владел в совершенстве. Сам хорошо воспитанный, ещё в родительском доме привыкший видеть примеры добра, неуклонного исполнения долга, трудолюбия и благочестия, А.П. имел все данные стать отличным семьянином, каковым он и был в действительности. Любимец матери, как говорят о нём сестра, А.П. мог и в собственной семье создать атмосферу любви, нежности и ласки. В кругу своих детей он сам становился ребёнком: простым, непосредственным компаньоном в разных играх и затеях. «Профессором» он мог быть только в Академии и кабинете, в детской же всегда только «милым папочкой». Вместе с фраком он сбрасывал, так сказать, всю академическую важность и превращался в обыкновенного, любящего и любимого человека. Любя своих детей до самозабвения, он, однако, не навязывал им своих убеждений и предоставлял полную свободу самоопределения. Он сам был их репетитором, занимаясь с ними до поздней ночи, интересовался их успехами, поощряя наградами, не допуская, однако же, их до переутомления. Он воспитывал детей словом, но ещё более заражал примером своей религиозности, честности, трудолюбия, аккуратности и т. д. «Не важно, какую должность ты займёшь, – говорил он детям, – будь лишь везде честным тружеником». Дружба, взаимная поддержка членов семьи – таков был его последний завет своему дому. И А.П. многого достиг, благодаря такой системе воспитания. Он был «другом» своей семьи и товарищем, – не отцом лишь и мужем, – её нравственным центром. Он мог радоваться и благодарить Бога, глядя на своих воспитанных детей, на всю тесно сплочённую семью. При жизни он пользовался авторитетом «старца» у своих детей, к которому они относились по всякому делу, которому откровенно высказывали свои мысли, настроения, намерения, у которого просили совета, искали утешения. По смерти они заплатили ему тою трогательной любовью, которой удостаиваются лишь немногие. В семье А. П-ча счастливы были, таким образом, обе стороны: и родители, имеющие прекрасно воспитанных детей, и дети, в лице родителя видевшие осуществление нравственно-педагогического идеала.

Не менее морально-благородный характер носила и общественная деятельность А. П-ча. «Отношения его к товарищам отличались деликатностью и благородством, – характеризует А. П-ча товарищ его, – к резким и грубым выходкам он, кажется, органически был неспособен». Это характеристика, относящаяся к семинарским и студенческим годам почившего, может быть одинаково приложена и к последующим служебным отношениям А. П-ча. Он всегда был корректен, вежлив, уступчив, снисходителен, деликатен, с сослуживцами общителен, со студентами прост. В равной степени ему были чужды недоступность и фамильярность. По своей правдивости А.П. выражал своё мнение, не считаясь с тем, приятно оно кому-нибудь или нет. Он не терпел никакой недосказанности, двусмысленных намёков и шуток в серьёзных разговорах. Среди профессоров А.П. имел немало друзей, среди студентов – почитателей, которые, и по выходе из Академии, продолжая питать благодарную память о нём, вели с ними переписку, приезжая в Сергиев Посад, заходили к нему, а некоторые пользовались и в более широком размере его гостеприимством. Одно из таких лиц, характеризуя почившего, сообщает: «Несомненно, вера в Бога воспитала в почившем удивительную кротость. Он был необычайно кроток в отношении своих сослуживцев. Он был кроток и в отношении студентов академии не только при исполнении своих обязанностей профессорских, но и обязанностей инспектора, и это – даже в тех случаях, когда некоторые студенты вели себя в отношении его крайне некорректно. В этих случаях, бывало, покойный только посмотрит серьёзно на виновных, вздохнёт глубоко, покачает головой и иногда тихо и вежливо им скажет о недобропорядочности их поведения, и только... Впрочем, эта кротость имела в нём пределы. В тех случаях, когда что-либо грозило оскорблением христианских верований и церковных укладов жизни, почивший с сильной энергией решительно выступал на защиту православной церкви и её правил жизни. Почивший старательно избегал греха осуждения ближних. Когда в разговорах с ним приходилось так или иначе касаться недостатков тех или других лиц, он быстро прерывал речь говорившего указанием на несомненные достоинства осуждаемых. Так он спасал себя и других от греха осуждения ближних». Что касается его касимовских знакомых, земляков, родственников, то все они относились к нему с самым искренним, сердечным расположением. Появление А. П-ча в Касимове было для них настоящим праздником. Заслышав об его приезде, они наперерыв приглашали его навестить их.

Общественная деятельность А. П-ча включает в себе профессорство и инспекторство. Характеризуя то и другое, прот. В.А. Быстрицкий в своей некрологической заметке говорит: «Это был необыкновенно добросовестный труженик и честный человек, заботливый попечитель в нуждах и скорбях бедных студентов». Что касается, в частности, до профессорства, то, кроме сказанного выше о лекциях А. П-ча и того, что будет сообщено ниже об учёных трудах покойного, здесь требуется заметить, что преподавание А. П-чем педагогики и пастырского богословия отличалось удивительной, при содержательности, простотой, общедоступностью, наглядностью, иллюстрировалось массой примеров, метких сопоставлений. Оно не стремилось бить на эффект, вызывать шумные аплодисменты, не осложняло без нужды затрагиваемых тем. Зато оно кратко и точно формулировало развиваемые положения, с научной акрибией ставило и разрешало свои проблемы. Лекции А. П-ча, написанные лёгким и понятным языком, усвоялись к экзамену без особого труда, не обременяя собою и без того утомлённую невропсихику и перегруженную память студентов. Как экзаменатор, А.П. был в меру требователен, но и вместе снисходителен.

Инспекторство было венцом служения покойного А. П-ча Академии. Ему, образцовому воспитателю собственных детей, ему, профессиональному педагогу, как нельзя лучше шла эта административно-педагогическая деятельность, равно как и обратно: на этой должности достиг своего апогея педагогический талант А. П-ча. Любимец всей семинарии, как свидетельствует о нём товарищ по семинарии, за общительный характер и братски отзывчивое отношение к товарищам, не только за мелкие услуги, по и крупную помощь, оказывавшуюся им с его стороны, А.П. и здесь, в Академии, заслужил себе всеобщую любовь и уважение своим искренне благожелательным, отеческим отношением к студентам. Молодёжь видела в нём не грозного начальника или, наоборот, бесхарактерного потатчика, но мудрого вождя-педагога, инспектора-друга, администратора-отца. Только благодаря этому, избранный в тяжёлое время с не улёгшимся ещё брожением в учебных заведениях, А.П. мог благополучно провести академический корабль между Сциллой правящих сфер и Харибдой студенческих притязаний. Служа за ничтожное, не представляющее интереса сравнительно с тяжестью обязанности, вознаграждение, лишённый вполовину каникулярного отдыха, жертвуя не только собственным спокойствием, но и семьи, от которой он не мог не отдалиться за это время, так как проводить бо́льшую часть времени нужно было на казённой одинокой квартире в стенах монастыря, не раз просивший освободить его от тяжёлых инспекторских обязанностей, но удерживаемый на своём посту высшим начальством, ценившим его заслуги, А.П. искренно хотел быть только полезным Академии. Академические интересы стали ему близки, как свои собственные. Он был чужд официальности, не подчёркивал своего «я», избегал начальственного тона, покорял силой убеждения и не властвовал. Он не имел обыкновения прятаться за спиной своих помощников, предпочитая в каждом случае личные объяснения, иногда даже рискуя собственной безопасностью или возможностью быть оскорблённым. Он удовлетворял справедливые требования студентов, не считая их капризом или невозможными претензиями, исполнение которых может уронить престиж начальства, отлично понимая, что этот престиж роняет нечто другое, только не правда. Имея собственных детей, он мог понимать студентов, сочувствовать им и жалеть, почему не раз выступал ходатаем за них перед высшим начальством и благотворителем из собственных средств или братских (во имя пр. Сергия), прося в последнем случае) заведующего распределением пособий, – иногда даже за лиц, с инспекторской точки зрения и не заслуживающих снисхождения. Избегая действовать репрессиями, как и в семье, покойный предпочитал поговорить со студентом, поволноваться с ним, убедить его, только не покарать, за что студенты платили ему доверием и благодарностью. О первом может говорить такой, например, факт. Один из приехавших держать вступительный экзамен в Академию, будучи очень нервным и потому не уверенным в своих силах субъектом, решил до конца и результата приёмных испытаний, раздумавшись о возможном неуспехе первого экспромта, ретироваться. Товарищи, видя напрасную тревогу и не имея силы повлиять на него, сообщили об этом инспектору А. П-чу, чтобы он, со свойственной ему доброжелательностью, отговорил молодого человека от преждевременного отступления. О второй, т. е. благодарности, может свидетельствовать не прекращавшаяся до самой смерти нравственная связь со многими из окончивших Академию питомцев, выражавшаяся в письменном и личном общении, и теперь вылившаяся в многочисленных соболезнованиях.

Для полноты характеристики инспекторской деятельности почившего требуется также сказать, что А. П-чу совсем чужда была «покровительственная система». Он был другом по преимуществу слабых в каком-либо отношении студентов, зная, что лучшие и сильные не имеют особой нужды в заботах, помощи и снисхождении. Наконец, А.П. не гнушался и самой чёрной неблагодарной работы, почему сам принимал дрова, провизию; радея о казённом имуществе, справлялся о ценах на дрова и продукты, осведомлялся о стоимости таких работ, как мытьё полов и чистка труб, имел дела непосредственно с самими предпринимателями и т. д. В увлечении своим делом и сознании своего долга он, как замечено уже ранее, сам поднимался во время ремонта академических зданий на крыши, для непосредственного наблюдения производимых работ, спускался в сырые и холодные подземелья погребов, пожертвовав своим богатырским до того времени здоровьем и, в конечном результате полученной им простуды, жизнью. Хозяйственную часть своей должности А.П. не отделял от педагогической и, являясь в последнем отношении отцом для студентов, был в то же время её попечителем.

«Все четыре года академической жизни, – пишет, характеризуя почившего N, – провёл я под инспекторством А.П., но редко приходилось сталкиваться с пим и в официальных сношениях студента с «начальством» и в частных встречах и беседах. Время было переходное. За эти 4 года (1907–1911) академия переиспытала четыре фазиса: автономию, ревизию, временные правила и новый устав. Нет ничего удивительного, что смена одного направления другим не могла произойти без внутренней борьбы и ломки, а эта перемена веяний и направлений в свою очередь резко отражалась и на жизни студенчества и на его настроении. Быть инспектором в такую неустойчивую эпоху переворотов и перелома и неизменно сохранять единство направления и отношений – это уже не заслуга, а прямой подвиг, подъятый и как-то смиренно и выносливо выполняемый этим удивительно честным и скромным человеком. Между тем, как много нужно было опыта и искусства, чтобы лавировать среди всех неизбежных в подобном случае треволнений и удерживать студенчество в строгих рамках требований момента. Бывали минуты – горячая юность, столкнувшись с каким-либо «роковым» вопросом академической дисциплины, возмущённо несётся к А.П. доказывать и защищать свои права и с горячностью, даже подчас с едва ли допустимой резкостью вступает в спор, стремясь во что бы то ни стало отстоять свою точку зрения. Всё можно было высказать ему, нисколько не скрываясь, и горячась, и настаивая. Выслушает А.П., совершенно не обижаясь резкостью выражений и, как будто внутренне соглашаясь, но затем вздохнёт (как-то особенно, характерно для него вздохнёт) и мягко, но твёрдо скажет: «а всё-таки»... И чувствуешь, что, действительно, есть веские причины и даже прямая необходимость признать это – «всё-таки» и уходишь уже значительно успокоенным и примирённым. И действительно, немало всевозможнейших «историй» было умело и тихо ликвидируемо добрейшим инспектором, всегда умевшим понять молодые порывы и сочувственно к ним отнестись. Все мелочи студенческой жизни: ежегодное распределение номеров и внутренний распорядок жизни всегда возбуждали живейшее участие А.П.. Немало приходилось ему «сражаться» с некоторыми «вольностями», вошедшими в жизнь в период автономии.

В частной жизни и в частных встречах со студентами А.П. всегда и неизменно был так прост и любезен, что почти исчезала всякая грань между студентом и «начальством», которая всегда чувствуется во всех подобных случаях. Редко и вообще приходится встречать столь доброго и отзывчивого человека, как покойный Александр Павлович».

***

Научная сторона профессорской деятельности покойного А. П-ча открывается из прилагаемого библиографического очерка.

(1884–1916)

1. Имеют ли религию животные? (По поводу 1-й главы в сочинении Эд. Гартмана: «Das religiöse Bewusstsein der Menschheit im Stufengang seiner Entwickelung» 1882). «Вера и Разум» 1884 г. Отдел философский. Том II. – Часть II, № 15, 105–125.

2. Слово в день тысячелетия блаженной кончины св. Мефодия, Архиепископа Моравского, просветителя Славян. (Евр.13:7). Произнесено в Академической Церкви, 6 апреля 1885 года. «Прибавления к изданию творений святых отцов в русском переводе» (Москва), 1885 г., часть XXXVI, книга 3, стр. 147–159.

2а. То же. Отдельный оттиск. Москва, 1885. Стр. 13.

3. К вопросу о догматическом развитии церкви. «Вера и Разум» 1886 г. Отдел церковный. Том I. – Часть. I, № 8, 547–570. (Подписана буквами: А. Ш.).

Написана по поводу статьи Вл. С. Соловьёва: «Догматическое развитие Церкви в связи с вопросом о соединении церквей». «Православное обозрение» 1885 г. Том III, № 12, 727–798. Статью А.И. Шостьина Редакция журнала «Вера и Разум» сопроводила такой заметкой: «От Ред. Редакция с особенным удовольствием помещает эту статью... по её фактической доказательности, силе и явности выводов». Вл. С. Соловьёв отвечал на неё статьёй: «Ответ анонимному критику по вопросу о догматическом развитии в Церкви». «Православное Обозрение» 1880 г. Том II, № 5–6, 354–360 (в «Собрании сочинений» Вл. С. Соловьёва не вошло). А.И. Шостьин отвечал на эту статью статьёй, значащейся под следующим номером.

4. К вопросу о догматическом развитии церкви (ответ на «ответ» г. Вл. Соловьёва). «Вера и Разум» 1880 г. Отдел церковный. Том I. Часть II, № 19, 429–467. (Подписана буквами: А. Ш.). По поводу этой и предшествующей статей напечатана статья И.И. Кристи, Чему учит теория развития догматов? «Православное обозрение» 1887 г. Том I, № 2, 286–314. А.И. Шостьин отвечал на неё статьёй, значащейся под № 8.

5. Отчёт о занятиях в 1885–1886 г., в качестве профессорского стипендиата, по истории педагогики и пастырскому богословию. «Журналы Совета МДА» 1886 года. Москва, 1886, стр. 83.

6. Учение Платона о материи. «Вера и Разум» 1887 г. Отдел философский. Том II. Часть II. № 14, стр. 82–109.

7. Превосходство исповеди православной перед исповедью иезуитски-католической. Читано 6 сентября 1886 г. в аудитории МДА. (Пробная лекция). «Вера и Разум» 1887 г. Отдел церковный. Том I. Часть II, № 20, 469–491.

7а. То же. Отдельный оттиск. Харьков, 1887. Стр. 23. Ц. 25 коп.

8. Авторитеты и факты в вопросе о развитии церковных догматов. «Вера и Разум». Отдел церковный. 1887 г. Том I. Часть II, № 22, 557–578; 1888 г. Том I. Часть II, № 13, 32–67. Написана по поводу статьи Кристи (см. № 4) и книги Вл. С. Соловьёва, История и будущность теократии. Том I. Загреб, 1887.

9. Источники и предметы догматики по воззрению католических богословов последнего полустолетия. «Вера и Разум» 1889 г. Отдел церковный. Том I. Часть II, № 1.5, 147–180; № 16. 201–224; № 17, 279–293; № 18, 343–376; № 19, 392–414; № 20, 449–486.

9а. То же. Отдельный оттиск. Харьков, 1889. Стр. 198+1 п. 1 р. 50 к. Сочинение на степень магистра богословия.

Официальные отзывы – «Журналы Совета МДА» 1889 года. Москва, 1889 – Доцента А.Д. Беляева (стр. 449–453): «Сочинение г. Шостьина не велико по объёму, но зато хорошо обработано, не заключает в себе лишнего балласта и написано самостоятельно. В литературном отношении оно безупречно», п. э. – о. проф. свящ. Д.Ф. Касицына (453–454): «Сочинение удовлетворяет всем главным требованиям диссертации на степень магистра богословия». Защита сочинения состоялась 22 января 1890 года. См. «Журналы Совета МДА» 1890 года. Москва, 1890, стр. 3–4, и «Московские Ведомости» 1890 г. № 24 (24 января), стр. 5 (N. Сергиев Посад, 23 Января. От нашего корреспондента). При защите, кроме официальных оппонентов, э.-о. проф. свящ. Д.Ф. Касицына и доц. А.Д. Беляева, с возражениями выступал и. д. доц. И.А. Жданов. В 1891 г. сочинение удостоено премии Московского Митрополита Макария за лучшие магистерские сочинения в 285 рублей, см. «Журналы Совета МДА» 1891 года. Москва, 1891, стр. 38 и 137. В 1890 г. напечатаны отзывы о сочинении А.П. Шостьина, принадлежащие Н.Н. Глубоковскому (ныне ордин. проф. Импер. Петроград. Дух. Академии): «Московские Церковные Ведомости» 1890 г., № 25, стр. 311–312 (подписано буквой: G): «Г. Шостьин изучил своё дело фундаментально, обозрел его со всех точек зрения и охватил во всей полноте и широте... автор всегда освещает свой предмет с высоты чистого православного сознания, как строго православный богослов... сочинение написано ясно и живо и читается весьма легко» – и «Московские Ведомости» 1890 г.. № 292 (22 Октября), стр. 4 (подписано: Н. Г-Е.): сочинение «весьма интересно и для всех любителей серьёзного чтения по «затронутому в нём и подробно раскрытому вопросу об отношении веры к знанию"».

10. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия студента 45 курса МДА в «Журналах Совета МДА» 1890 года. Москва, 1890 (1891) – Николая Булгакова, Религиозно-нравственный элемент, в русском воспитании времён Домостроя. Стр. 65–68.

11–14. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 46 курса МДА в «Журналах Совета МДА» 1891 года. Москва, 1891:

а) Николая Глаголева, Пастырское служение по воззрениям русских святителей XIII–XV вв. Стр. 185–187.

б) Александра Смирнова, Педагогические воззрения графа Л. Толстого пред судом евангельской истины. Стр. 212–214.

в) Сергея Соколова, Церковно-приходская школа в своей идее и исторической действительности. Стр. 215–216.

г) Виталия Мироносицкого, Религиозно-нравственный элемент в русском воспитании по памятникам XVII века. Стр. 329–340.

15–17. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 47 курса МДА в «Журналах Совета МДА за 1892 год. Сергиев Посад, 1892:

а) Дмитрия Ромашкова, Филарет, митрополит Московский, как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 161–163.

б) Василия Сибирского, Борьба древнерусских пастырей с народным суеверием. Стр. 163–164.

в) Александра Яхонтова, Жития святых, как воспитательное средство, и их значение для русской школы с древних времён. Стр. 177–179.

18. Магистерские диспуты:

1) Н.Г. Попов, Император Лев VI Мудрый и его царствование в церковно-историческом отношении. Москва, 1892;

2) Свящ. Н.И. Ильинский,

а) Синтагма Матфея Властаря. Исследование. Москва, 1892;

б) Собрание по алфавитному порядку всех предметов, содержащихся в священных и божественных канонах, составленное и обработанное смиреннейшим иеромонахом Матфеем, или алфавитная Синтагма Матфея Властаря. Перевод с греческого. Симферополь, 1892. «Богословский Вестник» 1893 г., том II, № 6. 535–553.

19. Магистерский диспут. (Свящ. Д.С. Глаголев, Второе великое путешествие Св. Апостола Павла с проповедью Евангелия. (Деян. XV, 40–XVIII, 22). Опыт историко-экзегетического исследования. Тула, 1893). «Богословский Вестник» 1893 г., Том IV, № 10, 138–152.

20. Личность в иезуитизме. По поводу выхода графа Гёнсбреха (Р. Hoensbroech’a) из ордена иезуитов. «Богословский Вестник» 1894 г., том I, № I, 100–108; том IV, № 12. 493–610.

20а. То же. Отдельный оттиск. Сергиев Посад, 1894. Стр. 27. 25 коп.

21–22. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия в «Журналах Совета МДА» за 1892 год. Сергиев Посад, 1894:

а) Студента 48 курса Михаила Владыкина, Епископ Орлеанский Дюпанлу и его сочинение: De l’ éducation. Стр. 134–135.

б) Действительного студента 47 курса Алексея Боголюбова, Благотворительная деятельность древнехристианских пастырей (до разделения церквей). Стр. 233–234.

23–24. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 49 курса МДА в «Журналах Совета МДА» за 1894 год. Сергиев Посад, 1895:

a) Петра Губинского. Религиозное обучение по воззрениям Гербарта и его последователей. Стр. 132–133.

б) Алексея Канавина. Педагогические воззрения в священных писаниях Соломона и Иисуса, сына Сирахова, и их влияние на древнерусское воспитание. Стр. 141–142.

25–27. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 51 курса МДА в «Журналах Совета МДА» за 1896 год. Сергиев Посад, 1897;

а) Ефрема Веригина. Отношение школы к Церкви. Стр. 103–107.

б) Николая Добротина, Педагогические воззрения св. Иоанна Златоустого. Стр. 117.

в) Александра Титова. Идея пастырского душепопечения в Ветхом Завете. Стр. 186–187.

28. Отзыв о сочинении на степень магистра богословия Законоучителя Московского Училища Ордена Св. Екатерины Свящ. Иоанна Арсеньева, Ультрамонтанское движение в XIX столетии, до Ватиканского Собора (1869–1870) включительно. Харьков, 1895. «Журналы Совета МДА» за 1897 год. Сергиев Посад, 1898. Стр. 33–41.

29–30. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 52 курса МДА в «Журналах Совета МДА» за 1897 год. Сергиев Посад, 1898;

а) Александра Зверева, Древнехристианские огласительные училища. Стр. 135–136.

б) Ивана Соколова. Святой Григорий Богослов как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 178–180.

31. Нравственно-воспитательное значение музыки, по воззрениям Платона и Аристотеля. (Речь, произнесённая в сокращении на публичном акте МДА 1 Октября 1898 года). «Богословский Вестник» 1898 г., том IV, № 10, 48–74.

31а. То же. Годичный акт в МДА l Октября 1898 года. Сергиев Посад, 1898. Стр. 1–27.

31б. То же. Отдельный оттиск. Сергиев Посад, 1898. Стр. 27. 25 коп.

32–35. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 53 курса МДА в «Журналах заседаний Совета МДА» за 1893 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1899:

а) Павла Лобанова, Пастырские воззрения и пастырская деятельность Стефана Яворского. Стр. 104.

б) Сергея Смирнова 5-го, Святитель Димитрий Ростовский как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 130–132.

в) Николая Соколовского, Религиозное обучение в народной школе, его задачи и объём. Стр. 133–136.

г) Дмитрия Булгакова. Религиозно-нравственный элемент в русском воспитании XVIII века. Стр. 223–224.

36. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия студента 54 курса МДА Алексея Смирнова, Пастыри церкви Христовой во времена св. Григория Богослова (по его творениям). «Журналы заседаний Совета МДА» за 1899 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1900. Стр. 196–197.

37–38. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 55 курса МДА в «Журналах заседаний Совета МДА за 1900 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1901:

а) Николая Румянцева, Психологические основы религиозно-нравственного воспитания. Стр. 109–110.

б) Алексея Смирнова, Задачи нравственного воспитания в святоотеческой пастырской педагогике и в педагогике современной. Стр. 113–116).

39. Отзыв о сочинении на степень магистра богословия Иеромонаха Фаддея (Успенского), Единство книги Пророка Исаии. Сергиев Посад, 1901. «Журналы заседаний Совета МДА» за 1900 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1901. Стр. 148–150.

40. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия студента 56 курса МДА Виктора Романова, Идеал нравственного воспитания по мыслям Пирогова и Ушинского. «Журналы заседаний Совета МДА» за 1901 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. Стр. 148–149.

41. Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, Архиепископа Александрийского. Издание. 2, исправленное и дополненное (под редакцией Проф. А.П. Шостьина). Части 1–4. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902–1902–1903–1903 (=Творения святых отцов в русском переводе, издаваемые при МДА. Томы 17, 19, 21 и 23. Стр. 472. Стр. 494. Стр. 524+II. Стр. 480. Даны в виде отдельного приложения к журналу «Богословский Вестник» за 1902 и 1903 годы.

Об этом издании см. Редакционную статью (Проф. А.А. Спасского) О новом издании творений св. Афанасия Александрийского в русском переводе. «Богословский Вестник» 1901 г. том III, № 11, 567–581, и заметку (Проф. С.И) С(мирнова) «Церковные Ведомости» (СПб). Прибавления. 1904 г., № 216–218.

42. Зачем блуждать? Размышления по поводу предполагаемой реформы нашей средней шкоты. «Богословский Вестник» 1902 г., том I, № 4, 788–807.

42а. То же. Отдельный оттиск. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. Стр. 20. 25 коп.

Написана по поводу статьи Проф. Н.К. Маккавейского Современные педагогические блуждания («Труды Киевской Духовной Академии» 1901 г., том III, № 12, 580–609.). Проф. Н.К. Маккавейский отвечал статьёй: Два слова в ответ неожиданному оппоненту. (По поводу статьи проф. А.П. Шостьина: «Зачем блуждать?» – «Богосл. Вестник» 1902 г. кн. 4). «Труды Киевской Духовной Академии» 1902 г., том II, № 6, 338–348 («В заключение, долгом считаю выразить уважаемому А.П. Шостьину свою искреннюю благодарность за внимание к нашей статье, вызвавшее добавления и пояснения к ней»). А. Григорьев, в своей заметке об этой брошюре («Миссионерское Обозрение» 1903 г., том I, № 4, 502–506) пишет: «А. Ш. очень ярко обрисовывает одно из больных мест наших светских школ, хорошо отрезвляет врагов семинарского образования и основательно вразумляет тех духовных лиц, которые вслед за светскими повторяют висящие на воздухе их кривотолки о мнимом разъединении семинарии с жизнью, что де семинарии не в силах подготовить своих питомцев к научной деятельности и т. д. Суждения г. Шостьина не голословны, а воздвигнуты на граните фактических и цифровых данных, что увеличивает цену сочинения и недосягаемо возвышает его над пустословием светской печати о том же предмете. Брошюра издана изящно и стоит лишь 25 коп. Горячо рекомендуем её читателям».

43–46. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов МДА в «Журналах заседаний Совета МДА» за 1902 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904:

а) Студента 57 курса Николая Лебедева, Педагогические воззрения св. Димитрия Ростовского. Стр. 237–239.

б) Студента 57 курса Андрея Покровского, Педагогические воззрения Филарета, митрополита Московского. Стр. 271–272.

в) Действительного студента 57 курса свящ. Иоанна Речкина. Творения св. Ефрема Сирина, как источник пастырского ведения. Стр. 307–308.

г) Действительного студента 57 курса Леонида Попова, св. Кирилл Карфагенский как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 369–370.

47. Отзыв о сочинении на степень магистра богословия В.С. Яворского, Символические действия Пророка Осии. (Последовательное толкование первых трёх глав книги Пророка Осии). Сергиев Посад, 1903. «Журналы собраний Совета МДА» за 1903 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904. Стр. 30–34.

48. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия студента 58 курса МДА Петра Афанасьева (Анисимова), Николай Иванович Ильминский и его школьно-просветительная система для инородцев. «Журналы собраний Совета МДА» за 1903 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1904. Стр. 148–149.

49–50. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 59 курса МДА в «Журналах собраний Совета МДА» за 1904 год. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1905:

а) Георгия Вертинского, Борьба древнерусских пастырей с народными суевериями. Стр. 90–91.

б) Дмитрия Немешаева, Христианское воспитание по воззрениям святых отцов и учителей Церкви III и IV веков. Стр. 125–126.

51. Иезуиты и иезуитско-католическая исповедь по сравнению с православной. «Православная Богословская Энциклопедия». Издание преемников † проф. А.П. Лопухина. Том VI. Под редакцией д-ра проф. Н.Н. Глубоковского. СПб.. 1905. Кол. 232–249.

52–54. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 60 курса МДА в «Журналах собраний Совета МДА» за 1905 год. Сергиев. Посад, 1906:

а) Василия Бензина, Церковно-приходская благотворительность на Руси (исторический очерк). Стр. 159–161.

б) Филиппа Ершова, Вопрос о религиозно-нравственном воспитании в немецкой педагогике XIX столетия. Стр. 173–175.

в) Александра Раздольского, Преосвященный Никанор Херсонский как пастырь и педагог. Стр. 216–217.

55. Отзыв о книге проф. М.Д. Муретова. Древнееврейские молитвы под именем Апостола Петра, с приложениями: о литературных особенностях творений Ап. Петра и о значении термина «καϑολικός». Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1905, по поводу представления её на соискание премии епископа Курского Михаила в Академии. «Извлечение из Журналов собраний Совета МДА» за 1906 год. Cepгиев Посад, 1907. Стр. 28–30.

56. Квинтилиан, – его влияние на школу и церковное красноречие. «Православная Богословская Энциклопедия». Издание преемников † проф. А.П. Лопухина. Том IX. Под редакцией д-ра проф. Н.Н. Глубоковского. СПб., 1908. Кол. 332–340.

57–60. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 62 курса МДА в «Журналах собраний Совета МДА» за 1907 год. Сергиев Посад, 1908:

а) Ивана Берёзкина, Théologie Pastorale par А. Vinet. Стр. 132–133.

б) Александра Гаврилюка, Проблемы воспитания в произведениях Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского. Стр. 150–152.

в) Свящ. Владимира Горлицына, Святой Григорий Двоеслов как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 153–154.

г) Дмитрия Маркова, Воспитание целомудрия. Стр. 165–166.

61–62. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 63 курса МДА в «Извлечении из Журналов Совета МДА» за 1908 год. Сергиев Посад, 1909:

а) Петра Добролюбова. Воспитание и образование в древней Руси до Петра Великого. Стр. 87–88.

б) Александра Витальского. Вопрос о классическом и реальном образовании в русской литературе последнего полустолетия. Стр. 274–275.

63–66. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 63 курса МДА в «Извлечении из Журналов Совета МДА» за 1909 год. Сергиев Посад. 1910:

а) Свящ. Иоанна Васильева, Св. Григорий Богослов как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 148–150.

б) Александра Соколова, Педагогические воззрения Фридриха Фрёбеля и их отношение к христианству. Стр. 280–281.

в) Сергея Соловьёва. Педагог Владимир Яковлевич Стоюнин и его воспитательно-образовательный идеал. Стр. 286–288.

г) Иеромонаха Христофора (Либермана), Пастырское душепопечение, его сущность и основы. Стр. 290–292.

67. Отзыв о книге проф. С.С. Глаголева, Греческая религия. Часть I. Верования. Сергиев Посад. 1909, по поводу представления её на соискание премии митрополита Московского Макария в Академии. «Журналы собраний Совета МДА» за 1910 год Сергиев Посад, 1911. Стр. 21–22.

68–72. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 65 курса МДА в «Извлечении из Журналов Совета МДА» за 1910 год. Сергиев Посад, 1911:

а) Прохора Даниленко, Закон Божий как предмет преподавания в начальной школе. Стр. 117–118.

б) Леонида Дмитревского, Блаженный Иероним как пастырь и учитель о пастырстве. Стр. 119–121.

в) Александра Иовлева, Средства содержания левитского священства по Библии и Мишне. Стр. 139–140 (2-й отзыв).

г) Иеромонаха Филиппа (Ставицкого), Учение Преп. Симеона Нового Богослова о спасении. Стр. 242–244 (2 й отзыв).

д) Диакона Сергия Фрязинова, Пастырская Деятельность ветхозаветных пророков и их учение о пастырстве. Стр. 249–250.

73–76. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 66 курса МДА в «Журналах собраний Совета МДА» за 1911 год. Сергиев Посад, 1912:

а) Иеромонаха Феофила (Богоявленского), Учение аскетов о царствии Божием. Стр. 176–177 (2-й отзыв).

б) Свящ. Василия Борисова, Святитель Иоасаф Горленко как пастырь. Стр. 181–182 (2-й отзыв).

в) Свящ. Александра Никольского, Процесс духовного христианского совершенствования по изображению Епископа Феофана. Стр. 289–291. (2-й отзыв).

г) Ивана Смирнова, Святой Иоанн Златоуст как пастырь-учитель. Стр. 391–332 (2-й отзыв).

77. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия действительного студента 65 курса МДА Василия Воскресенского, Религия, как основа воспитания. «Журналы собраний Совета МДА» за 1911 год. Сергиев Посад. 1912. Стр. 52–53.

78–83. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 67 курса МДА и «Журналах собраний Совета МДА» за 1912 год. Сергиев Посад. 1913:

а) Михаила Виноградова, Архиепископ Евсевий (Орлинский) и его сочинение: «О воспитании детей в духе христианского благочестия». Стр. 213–214.

б) Свящ. Алексея Владимирского, Педагогические воззрения св. Иоанна Златоуста и их распространение в древней Руси. Стр. 217–218.

в) Григория Епифановича, Математические науки в русских духовных семинариях XIX века и желательная постановка их в настоящее время. Стр. 244–245.

г) Николая Левкоева, Вопрос о переутомлении учащихся. Стр. 284–285.

д) Свящ. Григория Овсянникова, Национальность и церковность в русском воспитании. Стр. 338–339.

е) Сергея Прилуцкого, Раскольничьи смуты второй половины XVII в. Стр. 354 (2-й отзыв).

84–89. Отзывы о сочинениях на степень кандидата богословия студентов 68 курса Императорской МДА в «Журналах собраний Совета МДА» за 1913 год. Сергиев Посад, 1914:

а) Павла Виноградова, Педагогические воззрения К.Д. Ушинского и их отношение к христианству. Стр. 227–229.

б) Ивана Зыкова, Педагогические воззрения Блаженного Августина. Стр. 254.

в) Владимира Левкоева, Основы умственного и религиозно-нравственного воспитания в дошкольном возрасте. Стр. 309–310.

г) Свящ. Иоанна Соколова, Исторические науки в русских духовных семинариях XIX столетия и желательная постановка их. Стр. 370–371.

д) Александра Тихомирова, П.Д. Юркевич и его педагогические труды. Стр. 380–387.

е) Петра Яснева, Методика русской и церковно-славянской грамоты в трудах русских педагогов последнего полустолетия. Стр. 415–416.

90. Отзыв о сочинении на степень магистра богословия Протоиерея Василия Металлова, Богослужебное пение русской церкви в период домонгольский по историческим, археологическим и палеографическим данным. Часть I и II с приложением 12 таблиц (Facsimile) снимков с рукописей X–XI–XII веков. Москва, 1912. «Журналы собраний Совета Императорской МДА» за 1913 год. Сергиев Посад, 1914. Стр. 496–518.

91. Отзыв о сочинении на степень кандидата богословия студента 69 курса Императорской МДА Бориса Волкова, Пасторологический анализ русской изящной литературы последнего времени. «Журналы собраний Совета Императорской МДА» за 1914 год. Сергиев Посад, 1916. Стр. 277–278 (2-й отзыв).

92. Отзыв о сочинении на степень магистра богословия И.И. Адамова, Святой Амвросий Медиоланский. Сергиев Посад, 1915. «Журналы собраний Совета Императорской МДА» за 1915 год. Сергиев Посад, 1916. Стр. 60–63.

К. Попов

К данному К.М. Поповым очерку считаем нужным присоединить in intenso содержание наиболее важных учёных трудов покойного. Таковым является, прежде всего, ряд статей полемического содержания, опровергающих теорию догматического развития Церкви в изложении известного философа Вл. С. Соловьёва и его единомышленника – Кристи. История и сущность этой полемики заключается в следующем. В декабрьской книжке «Православного Обозрения» 1885 г. была помещена статья увлекавшегося тогда идеей соединения церквей Вл. Соловьёва, озаглавленная: «Догматическое развитие Церкви в связи с вопросом о соединении церквей». Здесь с понятной для всякого увлекающегося мыслителя односторонностью и тенденциозностью подчёркиваются благоприятствующие теории догматического развития факты и умалчиваются противные, равно как перепутываются понятия догмата, как определённой истины, или идеи, и догматической формулы, как их выражения. В своей статье: «к вопросу о догматическом развитии Церкви» А.П. и вскрывает отмеченные недостатки, способные сбить с толку непосвящённого читателя. Вопреки утверждению Соловьёва, что только открытое противление возвещённой вселенским собором истине делает человека еретиком, несогласие же с нею в период становления или развития есть только заблуждение, А.П. на многочисленных примерах – анафематствовавшего 6-м всел. собором папы Гонория, умершего, однако, ранее этого собора, восстановившего православную истину двух воль во Христе, равно как и других, аналогично анафематствованных еретиков: Феодора Мопсуетского на 5 вс. соборе, Льва Исаврянина, Константина Копронима – на 7-м и пр., доказывает то положение, что, по общему убеждению Церкви, разделявшемуся и еретиками, подвергавшими анафеме православных, «богопреданная истина веры имеет, безусловно, обязательное догматическое значение для всех христиан» безотносительно к исповеданию её на вселенском соборе: еретиком является всякий, отвергающий богооткровенно-церковную истину веры. Что касается самой истины веры, то допускаемое Соловьёвым развитие, которое будто квалифицирует несогласие с нею в период становления в качестве простого заблуждения, имеет, по мысли А. П-ча, отношение только к словесному выражению её, а не к самой истине или догмату, остающемуся в идее всегда себе равным и неизменным. Приводимые Соловьёвым примеры и факты – Св. Кирилла Александрийского, употреблявшего выражение μία φύσις и антиохийского собора 269 г., осудившего Павла Самосатского и отвергшего термин όμοούσιος – говорят только о неточности формулировки, так что последующие отцы и соборы, учившие о «двух волях» и «единосущии» отнюдь не стоят в противоречии с названными, так как они усовершали не вероучение в его богооткровенном содержании, а лишь его литературно-философское выражение. Статья эта вызвала ответ со стороны Соловьёва, на который последовала новая статья: «К вопросу о догматическом развитии Церкви» (ответ на ответ г. Соловьёва). Здесь спор переходит на почву новых фактов, выставленных Соловьёвым в его статье: догмата воскресения мёртвых, учения св. Иустина Философа и Феофила Антиохийского o Троице и Григория Богослова – о Духе Святом.

Когда на защиту воззрений Соловьёва выступил г. Кристи со ссылкой на Киевского митрополита Платона, и Московского Филарета и прот. А.В. Горского, А.П. поспешил с новой, уже третьей, статьёй: «эти высокочтимые имена, – говорит он здесь, – всего более не позволяют мне оставить статью г. Кристи без внимания». Статья эта – «Авторитеты и факты по вопросу о развитии церковных догматов". Анализируя приведённые Кристи слова указанных лиц в подтверждение взглядов Соловьёва, автор констатирует их несоответствие этим взглядам. Со своей стороны А.П., наоборот, цитирует выдержки из их сочинений, не оставляющие никакого сомнения в их контрапозиции с Соловьёвым и Кристи. В частности, относительно Горского, А.П. пользуется тем же местом его дневника, какое утилизировал и Кристи, но берёт его 1) без пропусков, сделанных оппонентом и 2) в большем объёме и контексте. Взятая в таком именно виде, выдержка из дневника Горского говорит о развитии не догматов, а – Догматики, о прогрессе научно-догматического творчества. В четвёртой статье под тем же заглавием: «Авторитеты и факты в вопросе о развитии церковных догматов» А.П., резюмировав сущность спора, переходит к соединению церквей – практическому выводу, который делали Соловьёв и Кристи из своей теории догматического развития, понимая его не в смысле присоединения католичества к православию, как бы следовало его разуметь, а в значении объединения их между собою in statu quo. Это выступление доставило почётную известность молодому учёному.

Переходим к магистерской диссертации А. П-ча: «Источники и предмет Догматики по воззрению католических богословов последнего полустолетия», печатавшееся в журнале «Вера и Разум» за 1889 г. вышедшей затем отдельной книгой (Харьков, 1889. Стр. 198, ц. 1 р. 50 к.). «Это сочинение, доставившее автору степень магистра богословия от Совета МДА, представляет, – как говорит критик, скрывший себя под инициалом G., – более глубокое учёное содержание и вызывает более высокий научный интерес, чем как это может предположить неподготовленный читатель по его скромному заглавию» (Московские Церковные Ведомости. 1890 г., № 25, стр. 311). По намерению самого автора, данное исследование представляет собою попытку охарактеризовать два направления в области католического богословия, – новосхоластическое и антисхоластическое, – поскольку разности этих направлений сказываются в самых общих и основных вопросах догматики, именно в вопросах об источниках и предмете её. Во введении А.П. высказывает теоретический и практический raison d’ètre своего труда. Блестящий расцвет философии в конце 18 и начале 19 веков, начало которому положено было трудами Канта, не замедлил отразиться, при тесном соприкосновении философии с богословием, и на христианской Догматике, не только протестантской, всегда более или менее гибкой, но и на католической, отличающейся консерватизмом. «За непозволительную близость к новой философии» подверглись преследованию многие католические богословы. В недрах католицизма произошёл некоторый идейный раскол: одни, так называемые новосхоластики или ультрамонтанисты, требовали «решительного и почти безусловного возвращения к смиренной католической философии средних веков, которая, не претендуя на самостоятельность, всегда была только «служанкой богословия» (ancilla Theologiae), вполне покорной церковному авторитету; другие, антисхоластики – либералы, формально не порвавшие с церковным авторитетом, следовательно, также имеющие право именоваться католиками, вовсе не желают возвращения вспять к средневековой схоластике и, наоборот, решительно симпатизируют идеям новейшей философии Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и др. «Те и другие богословы во взаимных своих препирательствах очень нередко принимались изобличать друг друга в неправильном понимании и даже искажении церковных догматов». Является вопрос о причине такого разногласия, – вопрос, имеющий, бесспорно, важный теоретический интерес для богослова. Помимо такого чисто научного значения, поставленная автором тема может иметь и практическую ценность. Из сравнительного изучения католических систем обеих названных фракций каждый догматист, особенно русский, слишком ещё робко заявляющий о себе со стороны оригинальности и предпочитающий для безопасности идти проторённой, хотя бы и католиком, дорожкой, может вынести определённое решение относительно того, каким именно путём ему следовать, какого направления, неосхоластического или антисхоластического, ближе держаться. Что касается самого А. П-ча, то он отдаёт решительное предпочтение трудам либерально настроенных католических богословов, так как они по своим воззрениям стоят «гораздо ближе к православному учению, нежели богословы ультрамонтанские"».

Ограничив объём сравнения вопросом об «источниках и предмете догматики», сколько в виду важности, столько же и первоначальности этого вопроса во всякой догматической системе, проф. Шостьин в первом из двух отделов, на которые, соответственно двойному заданию темы, делится его труд, излагает параллельно взгляды католических богословов неосхоластического и либерального направлений на источники Догматики: св. Писание и св. Предание, и во втором отделе то же делает относительно другой половины темы – предмета Догматики. Из богословов ультрамонтанского типа он останавливается на Перроне, Шеебене, Гейприхе, Клейтгене, Шэцлере, Денцингере и др., и из свободомыслящих на Куне, Штауденмайере, Берлляге, Клее и т. п. Изложение сопровождается указанием разностей во взглядах представителей обеих школ, сопоставлением их с воззрениями св. Отцов и учением православной церкви, меткими критическими замечаниями, изобличением их в противоречиях и т. д. Все утверждения этой прекрасной книги обоснованы выдержками из сочинений католических богословов, ссылками на постановления соборов, символические книги, отцов церкви. Кажется, нет ни одного положения, которое автор не стремился бы обосновать документально и логически. Один из официальных рецензентов диссертации (проф. А.Д. Беляев) значение книги усматривает в двух отношениях; положительном и критическом. В первом работа А. П-ча представляет собой первое достаточно широкое исследование по вопросу о предании, тогда как раньше «о предании хотя у нас и было писано, но очень мало и не всегда ясно, и никто из прежде писавших не имел нарочитой цели – изложить католическое учение о предании и выяснить отличие от него учения православного». Во втором отношении рассматриваемое сочинение даёт критику не только католической теории развитая догматов, но и католичества вообще, как вероисповедания, которое, раз приняв в систему вероучения догмат папской непогрешимости и усвоив себе ео ipso право создавать новые догматы, с неумолимой последовательностью вынуждает своих апологетов – богословов, «с одной стороны, расширять первоисточники христианского вероучения; изречения Св. Писания понимать в разных смыслах и причислять к церковному преданию то, что не должно быть таковым признано, – а с другой, придавать им условное значение, установка которого в частных случаях зависит от голоса папы... Печальными последствиями такого направления церковной и богословской мысли являются: произвол и субъективизм в толковании Св. Писания и во взглядах на св. предание и предпочтение предания частной римской церкви пред преданием церкви вселенской. Диссертация эта снискала автору сугубую награду – магистерскую степень и «макарьевскую» премию.

Статья «нравственно-воспитательное значение музыки, по воззрениям Платона и Аристотеля», представляющая собой произнесённую покойным проф. Шостьиным на публичном акте Моск. Академии 1 окт. 1898 г. речь, интересна, помимо научного значения, в смысле автобиографического до некоторой степени документа. Она содержит, так сказать, педагогическую теорию музыки, – того искусства, которым увлекался сам А.П. Здесь он отмечает «решительное убеждение» двух великих мыслителей древности «в глубоком и неотразимом влиянии музыки и пения на всю душевную жизнь человека, в частности – на образование и склад нравственного характера». По воззрениям идеалиста Платона, музыка «посредством гармонических звуков действует на душу и внушает ей любовь к добродетели. Но злоупотребление ею влечёт самые гибельные следствия, портит нравы». По мысли реалиста Аристотеля, «музыка доставляет человеку нравственное образование и, как гимнастика образует тело, она в состоянии образовать душу человека». В противоположность столь глубоким суждениям древних о нравственно воспитательном значении музыки, автор констатирует сравнительно поверхностные взгляды на тот же предмет современных психологов и педагогов. «Древние философы, – говорит он, – гораздо глубже понимали музыку и серьёзнее к ней относились, при скудости музыкальных средств своего времени ставили ей такие задачи, о которых мы теперь и думать не смеем». Выясняя психологическую природу музыки, А.П. утверждает, что этот род искусства способен непосредственно действовать на чувство, вызывать те или другие эмоции, укрепляющие волю и просвещающие разум. Педагог после этого обязан утилизировать в целях нравственного воспитания положительную сторону музыки и бороться с возможностью отрицательного действия. Между тем, в современном обществе и семье не только не наблюдается такой сознательной разборчивости, а наоборот, «всего чаще целью музыкального образования поставляется артистическая виртуозность» и музыка «вместо того, чтоб быть средством нравственного воспитания, является у нас источником нервного раздражения для одних и средством удовлетворения суетного славолюбия для других – значит средством душевного расслабления и нравственной порчи», что в своё время Аристотель называл несчастием, злоупотреблением музыкой. Мало того – то же самое безразличное направление чувствуется даже в церковной музыке, поскольку некоторые композиторы своим идеалом имеют светское пение и здоровое сладкопение превращают в негодное. Определить, что является положительной стороной в музыке и что отрицательной в смысле нравственного воздействия – может только педагогика. А.П. выступает в решении этого вопроса горячим сторонником экспериментального метода. Он настаивает на необходимости «самых разносторонних опытов и наблюдений», потому что только ряд таких опытов способен дать «возможность научно решить вопрос: в какой мере и при каких условиях содействует музыка нравственному образованию человека. Только основываясь на таких наблюдениях, можно будет сознательно выбирать при воспитании полезные мелодии и инструменты, чтобы производить желаемые воздействия на чувство, укрепляющее волю и просвещающее ум. Как эстет – музыкант, очевидно, покойный А.П. ценил музыкальное искусство, как педагог, прекрасно понимал его нравственно-воспитательное значение, а как учёный, наконец, видел в лице Платона и Аристотеля лучших выразителей вдумчиво-серьёзного отношения к музыке.

Напечатанная в «Богословском Вестнике» (1902 г. № 4) статья «Зачем блуждать» представляет собой «размышление» педагога и авторитетный ответ учёного на современные искания новых путей в области реформы средней школы. Ближайшим поводом для неё послужила статья проф. Н.К. Маккавейского: «Современные педагогические блуждания». Отрицая основное положение «искателей», что «наша школьная педагогия не нашла никаких твёрдых руководящих оснований, не может вести дело обучения с уверенностью и должна блуждать», автор и здесь, как в предшествующей статье относительно музыкального воспитания, требует в интересах истины опыта, наблюдений и фактов, предпочитая статистику теоретическим, ведущим к бесконечным спорам, рассуждениям. По суду столь компетентных и беспристрастных судей, как С.А. Рачинский, и по данным академических и университетских отчётов, классическое образование, даваемое гимназиями, выше реального в смысле воспитания умственной силы, а философское, сообщаемое семинариями, и развивающее самостоятельную мысль, ещё ценнее, нежели классическое. Отсюда думать о замене в средней школе классической системы реальной было бы отдаляющим от истины «блужданием»; наоборот, реформу средней школы нужно вести в направлении «философской» системы, достаточно испытанной, в смысле пригодности, в духовных семинариях. Если семинаристы до последнего времени не пользовались правом свободного поступления в университет, то не потому, чтобы они в смысле общего развития и подготовленности уступали гимназистам, а по сторонним соображениям, с наукой ничего общего не имеющим. Наоборот, по своему умственному развитию, семинаристы, согласно общему признанию, превосходят гимназистов, как эти последние реалистов. Причина этого явления, конечно, не в новых или древних языках, ни в математике и т. п. предметах, которые в семинариях всегда хуже изучались, нежели в гимназиях, а в преподавании философских и богословских дисциплин, соединённом с выполнением множества самостоятельных работ – сочинений. «При разумной постановке сейчас названных наук и упражнений в сочинительстве естественно повышаются духовные интересы учащихся, расширяется их умственный горизонт, получается бо́льшая или меньшая начитанность, мысль навыкает собственными усилиями разбираться в прочитанном, дисциплинируется и крепнет. Крепкий же ум, привыкши к напряжённой работе, без сомнения, сумеет приобрести и усвоить себе знания, какие потребуются от него в жизни, хотя бы из самой школы от этих знаний и не вынес в чрезвычайном обилии». Отсюда, вопрос: в каком направлении должна вестись реформа средней школы, – решается сам собою: не семинарии должны быть приближены к типу гимназий и реальных училищ в смысле замены философской системы образования классической и реальной, а, наоборот, гимназии и реальные училища должны восполнить недостаток сообщаемого им развития заимствованием у семинарии философского образования. «Это путь к развитию, достаточно уже проторённый и изведанный. Зачем же нам блуждать, отыскивая другие пути?». И как было бы ошибочно для семинарий терять своё преимущество – общефилософское развитие – в пользу классицизма, так блужданием по ложному пути оказалась бы реформа классических гимназий в смысле усиленного насаждения реализма. «При проектируемом уподоблении гимназий реальным училищам, единственно только духовные семинаристы будут выходить действительно образованными и просвещёнными людьми, более или менее надёжными работниками на научном поприще, и главное – сколько-нибудь идеально настроенными, свободными от того узко практического направления времени, которое заботится о внешних материальных удобствах жизни более, чем о вечных потребностях духа». Во всяком же случае, прежде чем приступить «к быстрой и решительной ломке существовавшей учебной системы», устроители судеб школьного дела должны выяснить на фактах вопрос о сравнительной высоте различных типов образования. Лучше не спешить с реформой, подождать, чем вести её наугад и «блуждать». Статья эта, в которой А.П. выступает апологетом родной школы, не по пристрастию к ней, а по справедливой оценке её сравнительной высоты, обратила на себя внимание и нашла сочувственный отклик в печати.

Не будем говорить о других работах проф. Шостьина: сказанного вполне достаточно, чтобы почтенный облик почившего, как учёного, обрисовался во всей своей яркости. От себя мы прибавим лишь указание на весьма характеристическое свойство научного творчества А. П-ча – литературное целомудрие. По врождённой скромности, почивший не хотел заниматься размножением книжной литературы. Он отзывался лишь на самые животрепещущие вопросы, задевавшие его, как религиозную личность и педагога. И в том, что он высказывал по тем или другим вопросам, отличалось необыкновенной аскетической сдержанностью, удивительной деликатностью, при всей логической основательности, фактической фундаментальности и специальной эрудиции. В заключение позволим себе привести характеристику, данную А. П-чу, по случаю исполнившегося сорокоуста, хорошо знавшим его, в качестве сослуживца-ректора, архиепископом Харьковским Антонием. «Курсы преподаваемых наук он изучал и изучил основательно, работал добросовестно, а по пастырскому богословию... я слышал от него (вместе с митрополитом Иоанникием) прекрасную лекцию об Иоанне Златоусте, составленную по подлинным произведениям святого отца». У Александра Павловича писали курсовые диссертации многие студенты, и вообще он прилагал свой труд всюду, где этого требовала академическая жизнь. «Он жил всецело этой жизнью и принадлежал Академии всей душой. Добрейший... сотоварищ профессорам и покровитель студентам, да будет он оценён по сокровищам своей души... Труд для Академии, подъятый прямо с семинарской скамьи и доведённый до могилы, а равно и горячая преданность своей матери школе – это высокое качество, уже стягивающее в наш корыстный век, отживающее, увы, даже в высшей школе». (Приходский Листок. 1910.№ 39).

А. Т.

Весть о смерти заслуженного профессора А.П. Шостьина распространилась в Академии 11 января в 10 час. утра. Некоторыми профессорами и студентами эта весть была принята недоверчиво. Правда, Александр Павлович в течение последних трёх лет часто хворал, тяжкий недуг не позволял ему аккуратно читать лекции, тем не менее, никто не ожидал столь скорой его кончины. И сам почивший, снова заболев перед Святками, имел твёрдую надежду, если не совсем справиться от своей болезни, то хоть настолько, чтобы иметь возможность заниматься академическими делами. Ещё 7 января он справлялся в Академии, когда начнутся лекции после рождественского ваката. Но Господь не судил Александру Павловичу в Новом году увидеть свою аудиторию. Чтение лекций началось 11 января, и в то же самое время Александра Павловича не стало.

В 1 ч. дня, вместо шестой лекции, в академическом храме академическим духовенством во главе с доцентом-священником И.М. Смирновым была совершена первая панихида по почившем профессоре. На панихиде присутствовали профессора, читавшие в этот день лекции, и все возвратившиеся из отпуска студенты. Вечером того же дня, в 6 часов, в доме почившего в присутствии многих членов академической корпорации была совершена панихида преосвященным Ректором Академии, епископом Феодором. На этой панихиде присутствовал ученик покойного, преосвященный Борис, епископ Чебоксарский, викарий Казанской епархии, посетивший в этот день Лавру и Академию. И после этого академическим духовенством были ежедневно совершаемы панихиды при гробе усопшего в 12 ч. дня и 6 ч. вечера. На следующий день, 12 января, панихиду совершал о. Инспектор Академии, архимандрит Иларион соборно со студентами-священниками. Кроме панихид академических при гробе Александра Павловича была совершена панихида о. Ректором Вифанской Духовной семинарии, архимандритом Германом, в сослужении инспектора о. игумена Симеона и прочего семинарского духовенства. Были также и лаврские панихиды во главе с о. наместником Лавры архимандритом Кронидом, б. экономом Лавры архимандритом Нилом и при участии лаврских певчих, панихиды причта Рождественской Сергиево-Посадской церкви и др.

Накануне погребения, 13 января, в 6 час. вечера в доме почившего о. Инспектором Академии была совершена заупокойная всенощная (парастас). Пел хор студентов Академии. В 8½ час. утра, 14 января Инспектором Академии и прочим духовенством был совершён вынос тела почившего в академическую церковь для отпевания. По принятому в Академии обычаю, прежде чем внести останки усопшего в церковь, погребальная процессия направилась к Троицкому собору, где почивают мощи преп. Сергия. В 9 ч. началась заупокойная литургия, которую совершал преосвященный Ректор Академии с о. Инспектором и многочисленным духовенством. После запричастного стиха профессором С.С. Глаголевым была сказана следующая речь.

«Блаженны мертвые,

умирающие в Господе».

(Откр. 14:13)

«Нередко нам – людям, жизнь и дела которых тесно связаны с Академией, посторонние ставят вопрос: хорошо ли жить в Академии? Я думаю, что на этот вопрос давались и будут даваться разноречивые ответы: одним хорошо, другим – нет; одни полагают хорошее в одном, другие – в другом.

Но есть другой вопрос, стоящий в тесной связи с вопросом о благополучии академической жизни. Этот другой вопрос не ставят, но дать на него уверенный ответ, кажется, гораздо легче. Это – вопрос: хорошо ли умирать в Академии?

Да, хорошо.

Приобщённость к Академии есть приобщённость к академической, т. е. православной вере. Эта вера устраняет безотрадные взгляды на смерть. Эта вера говорит нам, что смерть есть мрачная дверь, через которую мы выходим из земного мира и идём к Богу, Который есть любящий Отец человеков. Такая вера смягчает страх смерти. Но вера, как бы она ни была крепка, смущается и страждет, если она одинока. Великий ревнитель Иеговы Илия смущался неверием своего народа и был утешен лишь откровением, что в Израиле 7.000 не преклоняло колен пред Ваалом; на неверие единокровных негодовал Моисей, от этого неверия мучился Павел. Вера каждого ищет опоры в вере других, ищет соучастия в вере. Академия даёт эту опору и утверждение веры: вера каждого члена академической семьи находит себе отклик в сердцах других членов.

Но в житейской суете, в заботе дня, в мелочах жизни эта вера не выступает и не светит ярко. Зато посмотрите, как она являет себя при смерти. Сколько молитвенников об усопшем является здесь. Молится епископ, молятся священнослужители, молятся учащие и учащиеся науке о вере. Расширьте академическую территорию. Приобщите к ней всех учившихся в Академии. Сколько епископов, архимандритов, иереев и мирян молитвенно пожелают царства небесного нашему почившему собрату Александру Павловичу!

Почивший знал, что умирать в Академии хорошо. Он желал быть и погребённым на академическом кладбище. К академическим могилам никогда не зарастёт тропа академических питомцев.

Почивший был твёрд в вере. Свою самостоятельную жизнь он начал с работы, посвящённой вопросу об источниках и основах вероучения. Я разумею его магистерскую диссертацию и связанные с нею статьи. Православной вере он служил и православной верой он жил до конца. В Академии он был профессором педагогики. Разумеется, здесь он излагал лишь педагогические теории. Мудрено говорить о педагогических воздействиях на развитую и образованную студенческую среду. Он имел иной материал для применения своих педагогических принципов – материал и очень дорогой, и очень ему близкий: своих собственных детей. И здесь мы видим, что существеннейшею заботой его было внедрение и утверждение в них той веры, которою он жил сам. В его семье нет ни лиц, уже вступивших на самостоятельную жизнь, ни совершенно маленьких, – все в возрасте между 20 и 10 годами, – но во всех них уже вкоренены и утверждены христианские начала, и эта юная семья уже приобрела некоторую устойчивость в борьбе со стихиями мира. Может быть, поэтому Промысл и взял у неё отца, предоставив одной матери довершать великое и святое дело воспитания своих детей. Но не нам судить пути Господни!

Наш собрат оставил нас. Последние годы его жизни были годами мучений. Он имел любящую семью, на его служебную и общественную деятельность не падали никакие тени, но его мучили недуги. Он был человек крепкого здоровья и большой физической силы, но здесь случилось то же, что бывает нередко в природе: где сохраняется слабая трость, там гибнет крепкое дерево. Сильный организм подвергся страшным болезням, он боролся с ними упорно и долго, порою здоровье как будто даже возвращалось, но, в конце концов, смерть победила...

Победила ли?

Нет; не будем верить этому. Каждого из нас после смерти ждёт новая жизнь. Могила на академическом кладбище это только этап, связывающий мир догробный с миром загробным.

Киево-печерское предание влагает в уста преподобного Феодосия Печерского такое обетование: всякий, положенный в стенах печерской обители, будет помилован от Бога. Академия тоже своего рода обитель, хотя мы и не привязаны к ней так крепко, как печерские иноки к своему монастырю. Однако, относительно тех, для которых православная вера Академии была воистину живою верою, для которых её религиозные идеалы были их собственными идеалами, относительно таковых, положенных на академическом кладбище, нужно верить, что Господь Бог помилует их.

Помолимся, чтобы Господь Бог на почившем нашем брате Александре оправдал эту веру!»

Эта прочувствованная речь, произнесённая при гробе почившего, собрала вокруг него плотную стену слушателей. Трогательно было видеть, с какой любовью гроб Александра Павловича окружают его родные, сослуживцы, питомцы, друзья и знакомые.

Чин отпевания был совершён товарищем покойного по Академии, высокопреосвященным Алексием, архиепископом Владимирским и Суздальским и преосвященным Ректором Академии, епископом Феодором при участии Ректора Вифанской Духовной семинарии, архимандрита Германа, инспектора Академии, архимандрита Илариона, профессора-протоиерея Д.В. Рождественского и другого академического духовенства и родственников покойного. Перед отпеванием высокопреосвященный Алексий сказал глубоко назидательное слово. Насколько это запечатлелось в памяти слушателей, Владыка говорил приблизительно следующее.

«Смерть имеет глубоко назидательный смысл, особенно смерть истинно верующего человека. Это понятие весьма приложимо к новопреставленному нашему собрату Александру Павловичу, который был человеком очень благочестивым и верующим. Как сын священника он воспитан был в религиозной благочестивой обстановке, и это воспитание положило на всю жизнь Александра Павловича свой особый отпечаток. Его религиозность была яркой и выдающейся и в студенческие годы. Своим искренним благочестивым поведением он служил как бы живым нравственным укором для всех его окружавших. С искренним и глубоким благоговением и особенною тщательностью готовился он к таинству святого Причащения. С великою радостью духовною он встречал праздники Рождества Христова и святой Пасхи и считал высшим счастьем для себя в праздничный день надеть стихарь, подать кадило и свечу за богослужением.

Особенным его качеством было необычайное прилежание, с которым он относился к своим обязанностям. Он учился в суровой обстановке старой школы, которая далеко не имела таких удобств, какими располагает современная школа. Все трудности тогдашней учебной жизни, все терния старой дореформенной духовной школы можно сравнить с колючим диким шиповником, тогда как настоящую школу можно уподобить красивой розе, выхоленной на культурных грядках опытного садовника. И, несмотря на колючие терния суровых условий учёной работы Александр Павлович вышел полезным учёным работником. Он был скромным и добросовестным тружеником науки. В наше время стремятся высказать новую идею, теперь привыкли ценить только великих гигантов мысли, творцов новых идей, но ошибочно не придают цены тем труженикам, которые проводят в жизнь эти идеи. Не нужно забывать, что не идеи творят жизнь, а что жизнь создаётся простыми, но опытными и живыми душами, которые осуществляют эти идеи в своей деятельности и жизни. Александр Павлович был таким живым человеком, собственным примером научающим своих слушателей, и они не уходили неудовлетворёнными от своего профессора, который старался внедрить усвоенные им высокие идеи глубоко в душу слушающих его. В жизни общественной, кроме оригинальных творцов идей и планов, нужны кузнецы, плотники, работники и ювелиры, которые осуществляют идейные замыслы архитектора, вырезывают и отчеканивают их на грубом материале. И в этом случае труд Александра Павловича можно было бы сравнить с тонкой работой хорошего ювелира. Он с удивительной кропотливостью и тщательностью усидчивого ювелира умел обрабатывать великие идеи и преподавать их своим слушателям, внедрять в сознание своих учеников. Да, Александр Павлович был полезным человеком, как для Церкви, так и для академической жизни. Верим, что и Господь встретит его тёплым приветом: рабе благий и верный, вниди в радость Господа, твоего (Мф. 25:21)».

Умилительный чин православного погребения приобретает особую возвышенность и трогательность в академическом храме. Прекрасно освещённый храм, целый сонм священнослужителей, стройное пение студенческого хора, многочисленная публика с возожжёнными свечами, глубина содержания и трогательность погребальных молитвословий и песнопений – всё это наполняет душу искренним и высоким чувством умиления, духовной отрады и твёрдой веры в бессмертие человека... Статьи и тропари заупокойного канона были читаны священнослужителями попеременно в порядке старшинства: после владык в чтении их принимали участие о.о. архимандриты Герман и Иларион, прот. Д. Рождественский и т. д. Разрешительную молитву прочёл духовник покойного лаврский иеромонах о. Ипполит. Около 2 ч. дня кончилось отпевание. После отпевания останки почившего в сопровождении преосвященного Ректора вынесены были на академическое кладбище к месту вечного упокоения. На могиле Александра Павловича студентом 2 курса Н.Р Ивановым было произнесено нарочито составленное им стихотворение:

«Мы смело ключ познанья вертим

В дверях таинственных судеб,

Но жадный ум пред тайной смерти

Всё так же нем, и глух, и слеп...

Давно-ль, наставник, храм науки

Ты гласом бодрым оглашал?

Теперь, к груди прижавши руки,

Ты недвижим, безгласен стал...

Земля над белой крышкой гроба

Венец печальный вознесёт,

И вьюга пологом сугроба

Твой холм могильный обовьёт!..

И дальше что? Покой забвенья?..

Нет, дорогой наставник наш!

Ужель, пройдя свой путь служенья,

Умрёт забытым первый страж?

Ты будешь жить – в твоих писаньях,

В сердцах своих учеников

И в дорогих воспоминаньях

Своих друзей-профессоров!..

И не профессор только честный

В твоём лице скончал свой век:

По воле Божьей круг наш тесный

Оставил добрый человек...

В служенье «ведомому Богу»

Прошла средь терний жизнь твоя.

И вот в последнюю дорогу

Твоя пустилася ладья.

О, Боже! Пусть ладьёй той правит

Твоя любовь и Промысл Твой!

Рабу в веках подай Ты память

И со святыми упокой!..»

Вскоре вырос могильный холм с крестом и венками: от корпорации Академии, студентов Академии, семьи покойного местного детского приюта имени св. Алексия и др.

Академическое кладбище, возглавленное надгробными памятниками Горских и Голубинских, приняло в свои недра ещё одного наставника Академии, прослужившего ей ровно 30 лет. Вечная ему память! Да будет земля ему легка, и да вселит Господь душу его со святыми.

И. И.