Сокращенная история Русской Церкви

Духовное возрождение народа, как и одного человека, совершается не одинаково; в ином рано, в другом поздно, в одном быстро, в другом медленно и по частям. Премудрая и благая воля Божия идет здесь в ряд с волей человеческой, но включая в распоряжения об одном лице и народе распоряжения о многих.

«Страна русская, – говорит пр. Нестор, – пребывала в идольской прелести (когда греки и римляне уже веровали во Христа). Она не слышала ни от кого слова о Господе нашем Иисусе Христе; не ходили к ним (к руссам) апостолы; никем не проповедано для них слово Божие». Так пишет Нестор в житии князей Бориса и Глеба. В другом сочинении, которое писано было позже, он передает известие, дошедшее к нему, как вероятно, из Корсуня, о посещении ап. Андреем гор киевских; но передает это известие как частное мнение. Притом и в этом сочинении он не говорит, чтобы при апостолах семя слова Божия принесло плоды на почве киевской Руси.

Только в первой четверти четвертого века начались в южной России частные обращения русских к христианству, и то только частных лиц, а не целых племен. «Россы приняли христианскую веру уже в ІV-м веке, при Константине Великом», говорит арабский писатель. Это сказано не совсем несправедливо. Блаженный Иероним писал: «Гунны изучают псалтырь, хладная Скифия согревается огнем истинной веры; войско рыжих и белокурых гетов или даков везде носит с собою походные храмы». Холодную Скифию Иеронимову нельзя отдалять от России по самому ее имени, так как малую Скифию, лежавшую за Дунаем, нельзя было называть холодной; сближение холодной Скифии с гетами и гуннами также показывает, что Иероним разумеет ту Скифию, которая простиралась на левом берегу Дуная до Дона, где, как говорит Нестор: «Дулебы жили по Бугу, угличи и тиверцы сидели по Днестру и простирались до Дуная». У гетов или готфов, живших вместе со славянами в нынешней Бессарабии и далее на запад, при Константине Великом образовалась епархия Готфская. При Валенте св. вера испытала здесь жестокое гонение от язычника Афанарика и арианина Фридигерна. Более всех старался о распространении веры в Скифии и Готфии св. Златоуст. Блаженный Феодорит писал о нем: «и другое сродство у тебя есть с апостолами: ты первый воздвиг алтари у скифов амаксобов (кочующих), и тот, который не сходил с коня, научился преклонять колена, стал повергаться на землю; не трогавшийся слезами пленников – научился оплакивать грехи свои». В другом месте он же пишет, что св. Златоуст, услышав, что скифы, обитавшие (по направлению от Константинополя) за Дунаем, жаждут спасения, послал к ним пастырей и учителей. В Готфию посылал он миссионеров и посвятил епископа Унилу. Сам Златоуст с восторгом говорил: «Скифы, фракияне и сарматы славят Христа». Но гунны, авары, болгары опустошали, одни за другими, великую Скифию, и христианство, и без того еще слабое между скифами, гасло. Только в Тавро-Скифии, впоследствии называвшейся Готфией, а нынешнем Крыму, оставался епископ. Чудеса Промысла Божия пробуждали скифа от его усыпления, но не столько, сколько желал Промысл. Таким образом, по памятникам истории, христиане до IХ-го века были гостями в южной России: несколько лиц, несколько семейств являлись в ней с христианством в душе, но потом пожинались войной или гонением язычества, не оставив по себе движения в общей массе народа.

По несомненному голосу истории, киевская Русь вняла евангельской проповеди при киевских князьях Аскольде и Дире. Бл. патриарх Фотий, столько заботившийся о лучшей судьбе славян, был орудием первоначального просвещения и киевских руссов. Аскольд и Дир, с дружиной языческой на 200 вооруженных судах, вошли в Босфор, опустошили берега и острова Пропонтиды, затем подступили к Царьграду и заставили трепетать столицу Империи. Благочестивый патриарх обратился с молитвами к Богу; во Влахернском храме совершено было всенощное пение; сам царь Михаил, рассеянный в счастье, молился с народом; блаженный Фотий вынес с песнями из храма ризу Богоматери, погрузил ее в волны залива, и закипевшее бурей море разбило суда руссов. Аскольд и Дир, объятые страхом, уверовали в карающего их Господа. «Руссы, – писал тогда святейший Фотий, – преложили нечестивое языческое суеверие на чистую и неблазненную христианскую веру, и, приняв епископа и учителя, ведут себя как послушные дети и друзья. Они приняли епископа и христианские обряды». Император Константин так описывает происходившее в самом Киеве: «Когда епископ прибыл в столицу руссов, государь руссов собрал совет (вече). Тут было множество народа; сам государь председательствовал с боярами и старейшинами, которые, по давней привычке к язычеству, более других были привержены к язычеству, стали рассуждать о вере своей и христианской, и, пригласив архипастыря, спросили: чему он хочет учить их? Епископ раскрыл Евангелие и стал говорить о Спасителе и его чудесах, говорил и о разных чудесах, совершенных Богом в ветхом завете. Руссы, слушая проповедника, сказали: если и мы не увидим чего-нибудь подобного тому, что случилось с тремя отроками в печи, – мы не хотим верить. Служитель Божий не поколебался; он смело отвечал им: мы ничтожны пред Богом, но скажите, чего хотите вы? Они просили, чтобы брошена была в огонь книга Евангелия, и обещались обратиться к христианскому Богу, если она останется невредимой. Тогда епископ воззвал: Господи! прославь имя Твое пред сим народом, – и положил книгу в огонь. Прошло несколько времени, огонь истребил материал, а Евангелие осталось целым; сохранились даже ленты, которыми оно было связано. Видя это, грубые люди, пораженные чудом, начали креститься». Это было в 867 г. При Аскольде и Дире христианство успело в России, по крайней мере, столько, что и Массуди, почти современник, но житель Востока писал: «из склабов (славян) одни – христиане, другие – язычники», и потом говорил: «из всех склабских царей сильнейший есть Дир».

Хотя несчастная смерть Аскольда и Дира, в 882 году убитых язычником Олегом, не могла не ослабить успехов христианства в Киеве, однако Олег, и не намеренно, но знакомил руссов с евангельской верой. Когда в 911 году послы его были в Царьграде для заключения мира, им, по приказанию императора, показывали: «страсти Господни, венец и гвозди, и хламиду багряную, и мощи святых, и учили их греческой вере, показывая в ней истинную веру... Посланные же Олегом, возвратясь к Олегу, передали все речи своим». Более покоя и свободы имела вера Христова в России при Игоре. Арабам в 922 году известно было, что руссы обращаются к христианской вере. Когда послы татарского князя представлялись (946 г.) императорам, многие крестившиеся руссы стояли во дворце с мечами и знаменами. В 946 году руссы в договоре с греками говорили: «Если бы кто из русской страны вздумал нарушить эту любовь: то те, которые приняли крещение, да примут казнь от Бога-Вседержителя... а некрещеные да не имеют помощи от Бога и от Перуна» (ст. 1). «Если не найдется бежавший раб: то клянутся руссы-христиане по своей вере, не христиане по своему закону» (ст. 3). «В утверждение договора, мы руссы, которые из нас крестились, будем клясться (в Киеве) в соборной церкви св. Илии церковью и предлежащим честным крестом». Таким образом, между русскими уже были христиане в таком числе, что о них надобно было говорить в договоре, и они утверждали договор клятвой пред св. крестом. Мало того, в Киеве уже был соборный храм, что может указывать на существование и других храмов. Договор руссов с греками заключен был вследствие похода руссов в Грецию. К этому походу, по всей вероятности, относится чудо, совершившееся над руссами при гробе св. Георгия Амастридского, описанное в житии сего святого. «Пришли варвары в храм святого; подумали, что тут лежат сокровища, начали откапывать их. Но у откапывавших отнялись руки и ноги; связанные невидимыми узами, они оставались неподвижны. Князь их, видя сие чудо, пришел в трепет и ужас и спрашивал у одного пленного, что это значит? Услышав, что это совершилось силой Бога христианского, и что Его же силой после всенощного пения возвращено пораженным здоровье, князь заключил с христианами мир». Это чудо, конечно, не осталось без последствий и в России; по крайней мере, нельзя сомневаться в том, что испытавшие на себе гнев и милость Божию, при гробе св. Георгия, обратились к Богу христианскому.

Еще ярче воссиял свет евангелия в России при великой княгине Ольге, по смерти Игоря. Одаренная светлым, проницательным умом, Ольга видела непорочную жизнь христиан и понимала, что язычество не воспитывало таких людей; беседы с христианскими учителями (одного из них видим с ней на пути ее в Царьград) открывали ей небесную чистоту и высоту учения Христова. И сердце ее пленилось евангельской истиной. По чувству уважения к столице христианства, равно и для того, чтобы вернее ознакомиться с христианством, она сама отправилась в Константинополь с многочисленной свитой. Здесь патриарх был ее наставником и сам же крестил ее, а император Константин был восприемником от купели. Патриарх благословил благоверную Ольгу, нареченную в св. крещении Еленою, крестом, который принесла она и в Киев, и предсказал ей славу в потомстве. Ольга поднесла патриарху, в знак любви к св. вере, золотое блюдо с изображением Спасителя на драгоценном камне. Это происходило в 957 году. С великой княгиней были тогда же в столице христианской родственники и родственницы ее, между прочими: один племянник, до 10 знатнейших жен, 18 почетнейших служительниц, до 20 бояр и несколько чиновников. Вовсе невероятно, чтобы никто из них не последовал примеру в. княгини в самом Царьграде; скорее можно положить, что немногие не последовали, если только уже не были крещены. По другому памятнику известно, что впоследствии (971 г.) Святослав убил брата (двоюродного) Глеба за его приверженность к христианству. В Киеве пример мудрой матери народа, по всей вероятности, также не остался без действия, тем более что она сама старалась возбудить в других любовь к св. вере. Много и с материнской нежностью убеждала она сына своего Святослава принять ту веру, которой достоинство живо ощущала душа ее. Гордый воин дорожил одной воинской славой. «Он, говорит Нестор, не возбранял тем, которые хотели креститься: но в кругу подобных себе смеялся над такими, оставаясь в числе тех, для которых вера Христова кажется юродством». По крайней мере, другие не остались столько глухи к голосу любви и истины небесной. Нестор в самом отзыве о Святославе дает видеть, что были тогда такие, которые изъявляли желание креститься. Некоторые даже из воинов искренно полюбили веру христианскую: верный свидетель тому – мученическая смерть варяга и сына его при Владимире язычнике. Степенная книга говорит: «многие, дивясь о глаголах ее (Ольги), их же никогда прежде слыша, любезно принимали из уст ее слово Божие – и крестились». Известно и то, что папа, спустя 15 лет после крещения Ольги в 972 году, считал уже южную Россию убежищем православной веры. Ольга, по верному выражению летописца, была для страны нашей «звездой утренней, предваряющей солнце, зарей утра, предвещающей свет дневной; она сияла, как полная луна в ночи, блистала между неверными, как жемчужина». Это солнце, которому предтекла Ольга, был великий князь Владимир.

Чем был для Римской империи Константин Великий, тем же для России Господь благословил быть Владимиру, внуку благоверной Ольги.

Вера Христова не скоро покорила себе сердце внука Ольги. Христианство, по смерти Ольги (в 969 году), при воинственном Святославе и во время кровавых междоусобий детей Святослава, конечно, не распространялось в России, если только не сокращалось: однако христиане оставались в Киеве. Владимир в первые годы правления не только занят был кровавыми войнами, но жил как самый нечистый язычник. Ужасное братоубийство, победы, купленные кровью чужих и своих, сластолюбие грубое не могли не тяготить совести даже язычника. Владимир думал облегчить душу тем, что ставил новые кумиры на берегах Днепра и Волхова, украшал их серебром и золотом, закалывал тучные жертвы пред ними; мало того, пролил даже кровь двух христиан на жертвеннике идольском. Но все это, как чувствовал он, не доставляло покоя душе, – душа искала света и мира. А память говорила еще о великой Ольге, о ее Боге, о Боге греческих христиан. Владимир чувствовал тревогу, движения и сомнения в душе. При дворе прославившегося князя не могло быть недостатка в людях с готовностью предлагать душевный покой князю. Болгарские мусульмане хвалили свою веру, и описание Магометова рая нравилось сластолюбивому князю: но обрезание казалось ему ненавистным обрядом, а запрещение пить вино – несовместным с обычаями Руси. Усердные слуги папы говорили о величии невидимого Бога и ничтожестве идолов; славный князь, зная политику папы, отвечал; «отцы наши не принимали веры от папы». Выслушав иудеев казарских, спросил: где ваше отечество? – В Иерусалиме; но Бог в гневе расточил нас по чужим землям, говорили евреи». – И вы, наказываемые Богом, смеете желать, чтобы и другие лишились своего отечества?» отвечал мудрый князь. Наконец, выслушан был философ – инок греческий. Тот, показав несправедливость других вер, представил содержание Библии, историю православия, и в заключение показал картину страшного суда Божия с участием праведных и грешных. «Добро сим одесную, и горе ошуюю грешным», с глубоким вздохом сказал князь. Крестись, и будешь в раю с первыми, – говорил смиренный инок.

Последний проповедник поразил Владимира. Отпустив его с богатыми дарами, великий князь в 987 году собрал совет бояр, так как сознавал, что перемена религии князем, во всяком случае, должна влечь за собой перемены в целом его государстве. Владимир объявил боярам предложения послов-проповедников. Каждый хвалит свою веру, – говорили бояре, у тебя много людей умных, пошли испытать, чья вера лучше. Владимир отправил десять мужей добрых и смышленых. Они были у болгаров, в земле немецкой; наконец, прибыли в Грецию. Императоры Василий и Константин, узнав причину прибытия их, объявили о том патриарху, и патриарх в присутствии послов совершал торжественную службу. Великолепие храма софийского, присутствие всего духовенства, пение стройное, величественность и простота всей службы привели послов в восторг. Убежденные в достоинстве, в превосходстве веры греческой, они возвратились в отечество уже христианами в душе, и, не одобрив пред князем других исповеданий, сказали о греческом: «в храме греков мы не знали, стояли ли мы на земле, или на небе: истинно там с человеками Бог. И как всякий человек, вкусив сладкое, не хочет горького, так и мы, узнав веру греков, не желаем более служить богам своим». Бояре и старцы сказали Владимиру, что если бы вера греков была не лучшая, не приняла бы ее бабка, великая княгиня Ольга, мудрейшая из людей. «Так мы крестимся, но где?» сказал Владимир.

Воинственный князь, только что решившийся принять новую веру, не мог еще столько возвыситься в душе, чтобы отрешиться от всего земного: смиренно просить наставления в новой вере у греков казалось ему неприличным для знаменитого победами князя и народа; с другой стороны, и тогдашний двор византийский, к сожалению, был пышен несоразмерно со своей слабостью и слабостью народа; презирал варваров, когда являлись к нему без оружия, хотя трепетал их, когда видел их меч: даже бл. Ольга испытала это на себе. Владимир, спустя год после совета, решился завоевать веру оружием. Он пошел войной в Тавриду и осадил греческий Херсон (в двух верстах от нынешнего Севастополя). Томимые жаждой жители сдались; чтобы более смирить греков, завоеватель потребовал от Византии руку царевны, грозя, в случае отказа, взять столицу. Императоры Василий и Константин отвечали: пусть примет веру, и рука царевны будет отдана ему. – «Я давно испытал и полюбил закон греческий», отвечал Владимир. И однако же, Владимир на деле не столько был готов к великой перемене, сколько казалось ему самому; еще нужно было для него особенное испытательное посещение Божие: прежде, нежели Анна прибыла в Херсон с духовенством и священными вещами, с князем язычником случилось нечто подобное тому, что испытал на себе Савл, гонитель Христов, – он поражен был тяжкой глазной болезнью, совсем ослеп. Прибывшая царевна предложила ему не медлить крещением, как средством к здравию. Он согласился. Когда епископ корсунский возложил руку на выходящего из купели князя: Владимир, в крещении Василий, прозрел и душевно и телесно, и в восторге воскликнул: «теперь я увидел Бога истинного». Некоторые из дружины Владимира, пораженные чудесным событием, крестились тогда же вслед за князем. Владимир возвратился в Киев новым.

Владимир искал лучше веры не для себя одного, он искал ее, как повелитель народа, для народа своего. Познав же опытом превосходство христианской веры, он еще более утвердился в намерении ввести христианство между подданными. Первым делом его по возвращении в Киев было крещение 12 сыновей своих: это было делом отца-князя. Вслед за тем приступил он к истреблению идолов. Иные были сожжены, другие изрублены; Перуна, главного бога, велел Владимир привязать к хвосту конскому, совлечь с горы и бросить в Днепр; суеверный народ проливал слезы из сожаления к своей старине, долго следовал за уплывавшим болваном, которого отталкивали от берега воины, но по доброте своей не смел роптать. Между тем Владимир велел объявить в городе, чтобы на другой же день все жители, без различия возраста и состояния, собирались на берег днепровский для принятия крещения под опасением немилости князя за ослушание. Киевляне давно уже знали греческую веру, знали о совещаниях и решимости князя относительно сей веры. «Если бы новая вера не была лучшей, князь и бояре не приняли бы ее»; – так рассуждал народ, и спешил исполнить волю уважаемого князя. Необозримые толпы людей, старцы и юноши, матери с детьми грудными, явились на берегу Днепра. Явился и Владимир с собором священников; народ вступил в Днепр, одни по шею, другие по перси, взрослые держали в руках младенцев. Священники с берега читали молитвы. Владимир, объятый восторгом, молился Господу, и поручил Ему себя и народ. «В сей день, – справедливо говорит летописец, – земля и небо ликовали».

Св. Владимир не ограничивал святого дела Киевом. Митрополит Иларион говорил, что он желал сообщить всем подданным лучшую веру, и потом прибавляет: крест освятил города. Летописец пишет: «и начал ставить по городам церкви и попов, и люди на крещение приводить целыми городами и селами». Ни митрополит Иларион, ни Нестор не определяют, однако, в каких именно городах, в каких областях насаждал веру равноапостольный Владимир? По ходу событий и по географическому положению городов можем видеть, что слова преподобных, прежде всего, должно отнести к родам и местам, окружавшим Киев. Таковы были Переяславль, Чернигов, Белгород, Владимир Волынский. Так показывают и некоторые летописи. Весьма важно в этом отношении свидетельство монаха Адельмара, современного Владимиру. Он говорит, что вскоре по обращении славяноруссов к вере христианской, пришел греческий епископ во внутреннюю область России, обратил и научил греческим обыкновениям.

Поздняя летопись распространяет деятельность духовенства Владимирова и на отдаленные русские города. Она говорит, что Владимир, посылая сыновей своих в уделы, послал с ними священников, и приказал сыновьям, чтобы каждый в своей области заботился о построении христианских храмов и о просвещении язычников верой. Сами события последующего времени оправдывают это известие. Но они же показывают, что воля равноапостольного не везде могла быть выполнена с равным успехом. Несомненно известно, что Новгород, столько отдаленный от Киева, принял христианство при св. Владимире. Четыре года спустя после крещения Владимирова, там был епископ Иоаким, один из корсунских священников. «И прииде епископ Иоаким, и требища разори, и Перуна посече, и повеле повлещи в Волхов, и повязавши ужи (веревками) волочаху по калу бьюще жезлием, и вринуша в Волхов. И заповеда (епископ) никому же нигде же не переняти его. И иде пиблянник (житель местечка Пибла), рано на реку, и Перун приплы к берегу, и отрину его шестом. Ты, рече, Перунище, досыти еси пил и ял, а ныне уже плови прочь». Впрочем, в Новгороде не только не без скорби, как в Киеве, но и не без сопротивления расстались со старым. Не без основания же в народе присловье: «Путята крести мечом, а Добрыня – огнем». Это указывает на то, что новгородцы, как и в других случаях, отказались было повиноваться воле вел. князя о крещении, и их надобно было усмирять как нарушителей порядка. Иоакимова летопись прямо говорит, что новгородцы открыто восстали на проповедников веры, сожгли дом Добрыни, умертвили жену его, и что для усмирения мятежа надлежало употребить меч. По ее известию, новгородцы, по усмирении мятежа, крестились; но иные, под разными предлогами, старались уклониться от крещения. По Никоновой летописи и по Степенной книге, многие крестились и в новгородской области, по градом и селам воздвигнуты были храмы.

Нестор говорит о времени Ярослава Великого: «нача вера христианская плодитися и разширятися». Это означало, что при Ярославе, чистая, святая вера глубже стала проникать в сердца недавних язычников, и область ее расширялась по обширной России. Но сердце человеческое нескоро расстается со своими привычками и страстями. Нужны были подвиги, иногда даже кровавые, для того, чтобы осталась полная победа за верой святой, и особенно там, где мало еще трудились для св. веры.

К концу XI века было на юге России 7 епископий (в Киеве, Чернигове, Белгороде, Юрьеве, Переяславле, Владимире Волынском и Тмуторокани), и 4 на северо-западе (в Турове, Полоцке, Новгороде, Ростове). Такое положение епархий само собой показывает, где к концу XI века много успело христианство, и где много еще надлежало бороться с язычеством. На юге России уже и по деревням стояли тогда храмы христианские. Но восток России еще мало знаком был с христианством, а северо-восточные леса и болота посвящались еще язычеству. По местам глухим язычество жило еще между русскими в начале XII века. Ревность искренних ревнителей веры преследовала обличениями остававшееся расположение к язычеству. Всех же более смиренные иноки принимали на себя подвиг просвещать светом истины грубых суеверов диких мест, хотя история немногое сохранила для нас об их трудах.

В Ростове христианство возросло не иначе как орошенное кровью искреннего проповедника своего. Феодор и Иларион, первые епископы Ростова, принуждены были бежать из Ростова от ярости язычников, и первый имел некоторый успех только около Суздаля. Св. Леонтий, один из учеников пр. Антония Киево-Печерского, прибыв в Ростов, нашел сильное сопротивление в закоренелых язычниках. Они выгнали его из города, и ему надобно было вооружиться апостольским терпением для веры; оставшись за гордом, он ласками привлекал к себе сперва детей и стал учить их; старые язычники опять взволновались, окружили Леонтия, дыша яростью: но кроткое слово веры на сей раз столько имело успеха, что многие крестились. Однако и после того язычники не раз вооружались на святителя, и, наконец, умертвили его. Ростовская летопись так говорит о плодах подвигов св. Леонтия: «Леонтий убо святый просвети крещением град Ростов». Св. Симон, говоря, что многие из Печерского монастыря взошли на кафедры епископские, пишет: «первый ростовский Леонтий священномученик, его же Бог прослави нетлением, и се бысть первопрестольник, его же невернии, много мучивше, убиша; и се третий гражданин небесный бысть русскаго мира с онема варягома (убитыми при Владимире), венчався от Христа». Мученическая кончина св. Леонтия и вместе с тем насаждение христианства в Ростове последовали около 1070 г. Преемнику Леонтия, св. Исаии надлежало еще много трудиться, чтобы распространить христианство в ростовской области. И сей подвижник печерский путешествовал по разным местам ее с проповедью о Христе; плодом трудов его было обращение многих идолопоклонников. Подвиг его окончился в 1089 году. Известен и еще ростовский проповедник веры, пр. Аврамий. Житие его говорит, что при нем в чудском конце Ростова стоял идол Велеса, и что Аврамий сокрушил идола тростью, данной в видении Иоанном Богословом. Трудно определить время, когда это было: но сан архимандрита, которым облечен был Аврамий, и князь Владимира суздальского, с которым имел он сношение, показывают, что это было не прежде Владимира Мономаха (1113–1125 г.), и, следовательно, при Мономахе еще так крепко стояли за Велеса, что для сокрушения его нужна была чудесная помощь апостола Иоанна.

Пр. Нестор, описав языческие обыкновения древних славян русских, прибавляет: «се же творят вятичи ныне», то есть в конце XI и в начале XII века. Курск был христианским городом еще в юные годы пр. Феодосия. Но близкие к Курску поселения вятичей, – Мценск, Брянск, Козельск, оставались языческими, пока не явился к вятичам пр. Кукша. Одушевляемый св. ревностью к вере, он с учеником своим оставил тихую Печерскую обитель, чтобы проповедовать истину неба грубым язычникам; проповедь сопровождалась чудесами, и чудеса утверждали веру в сердцах простых; большая часть крестилась; но упорные в суеверии замучили св. проповедника. «Вси сведают, – писал Симон о пр. Кукше, – како бесы прогна и вятичи крести, дождь сведе и озеро изсуши, и много чудес сотвори, и по многих муках, усечен бысть со своим учеником Никоном».

Не скоро одержало победу христианство в Муроме. Св. Глеб, недолго быв князем Муромским, не видел этой победы. После его кончины, богатые жители Муромской области остались без близкого княжеского надзора, и, находясь в соседстве с магометанами Болгарами, а по временам и под их властью, они упорно держались язычества, а частью, как вероятно, и магометанства, «А в граде сем, якоже поведаху нам, живяху человецы погании, мнози и различнии языци». Так говорит биограф благоверного Константина Святославича. Сей князь, по тому же известию, выпросив себе в удел Муромскую область, решился очистить ее от заблуждений. Он отправил сына своего Михаила в Муром убеждать народ к св. вере и покорности гражданской. Но Михаил был убит. Константин, вооруженной рукой взял Муром, и, долго старался любовью и убеждениями склонить народ к христианству; успеха не было. Друзья старины составили заговор и поклялись убить или выгнать князя. Константин, узнав о том, вышел к заговорщикам с иконой Богоматери, и они сробели, переменили мысли, и сами просили крещения. Обрадованный князь прославил Бога, и народ крещен на реке. В 1092 году видим по летописям Муромский Спасский монастырь. К этому времени, по всей вероятности, относится и подвиг благоверного Константина, тем более что с того же времени начинается ряд отдельных Муромских князей, отрасли черниговских.

В 1147 году, подвижник киевский пр. Герасим оставил киевскую Глушевскую обитель, чтобы поселиться в самой глухой тогда стране на реке Вологде; он избрал для себя место «в великом лесу, близ торгового местечка Вологды»; не без труда основал монастырь и храм во имя св. Троицы, и 30 лет проповедовал имя Христово для дикой страны.

Народ, и по одной привычке к старине, какова бы она ни была, не без скорби, а иногда не без упорства принимает новые мысли, новое верование; а язычество везде льстило страстям чувственности. То же было и в России. Привычка и чувственные страсти мешали успехам св. веры. Особенно волхвы, друзья невежества и страстей, были злыми, внутренними врагами небесной истины в России. Они хотели быть подпоркой падающего язычества, кормившего страсти их, и выдавали себя за посланников богов своих, за людей, облеченных силой и знанием необыкновенными; на место чистых понятий христианских они сеяли старые заблуждения, с какими кто был знаком. По летописям, в первый раз они в 1024 году возбуждали народ в Суздале против женщин, по случаю голода. Во вторичное княжение Изяслава, с той же ненавистью к женщинам, они прошли от Ростова до Белого озера, сопровождаемые шайкой 300 человек, приказывая убивать женщин. Боярин Ян заставил белозерцев переловить их и доставить к себе. Волхвы открыли свое верование Яну о человеке и Боге. «Бог, говорили, мывшись, отерся ветошкою и бросил ее на землю; затем последовал спор сатаны с Богом о сотворении человека; диавол сотворил его, а Бог вложил в него душу; наши боги открывают нам тайны и прочее». С таким же зловерием в два начала являлись волхвы в других местах, и суеверия долго держались в народе усилиями их, то явными, то скрытными. Наконец, власть их над народом была ослаблена подвигами пастырей Церкви. В 1223 году четыре волхва показались было открыто в Новгороде; но народ сам схватил и сжег их, тогда как в прежнее время те же новгородцы, вооруженной рукой, защищали подобных людей.

Сильные препятствия успехам веры в России поставляли враги гражданского ее состояния, иноплеменные народы. Но и над ними вера одерживала победы. На юго-востоке орды половцев, в половине XI столетия, заняли пространство от Днепра до Дона, а потом и до Волги; они опустошали южные поселения русских, уводили в плен и мучили христиан, не по одной только дикости. В 1091–1094 они опустошали города, окружавшие Киев, зверски терзали христиан, и увели множество их в тяжкую неволю; а в 1095 г. ночью напали на Киев, ворвались в Печерский монастырь и храм его, ругались над св. иконами, жгли утвари, изрыгали хулы на христианство: где Бог их? пусть поможет им! говорили они. Убивали иноков, других увели в плен. Пр. Евстратий с 30 иноками был продан жиду корсунскому; тот, принуждая отречься от Христа, уморил голодом товарищей Евстратия, самого Евстратия распял на кресте в Пасху, ругался над ним и верой, и, наконец, пронзил копьем. По предсказанию мученика, жиды тогда же испили чашу гнева Божия, а некоторые обратились к Христу. В то же время пр. Никон, со многими другими пленниками, оставлен был у самих половцев. Их жестоко мучили. Преподобный спокойно терпел голод, жажду, жестокие побои, свободно говорил о силе веры и о том, что скоро избавлен будет сей верой. Половец, чтобы не убежал пленник, перерезал ему жилы. Но как говорил Никон, так и случилось. Половец встретился с Никоном уже в Печерской обители. Пораженный чудесным спасением его, он не возвратился уже к своим, и крестился вместе с женой и детьми. Терпение христианское, вера твердая среди страданий, чудесная победа, одержанная над половцами в 1111 году, когда сами половцы видели и признали небесную помощь христианам, производили на половцев действия благотворные для веры, и некоторые из них принимали христианство. Так, между половецкими послами, являвшимися в Киев в 1147 году, видим половца Василия. Княжны половецкие, вступая в брак с русскими князьями, принимали христианство, и своими связями ослабляли нерасположение диких половцев к св. вере.

Болгары, соседи русских на востоке, как потому, что состояли из смеси чуди со славянами, так и по склонности своей к торговле, нечасто нарушали мир с русскими. Князь Андрей Боголюбский, в продолжение своей жизни, часто успевал в том, что по убеждению его крестились болгары, не только пленники, но и те, которые свободно бывали в его Боголюбове или Владимире. Он крестил и многих язычников, как вероятно, черемис и мордовцев, находившихся под властью болгар, крестил иудеев, жителей каждого торгового места; следовательно, и жителей Болгары, знаменитого города, известного ныне только по развалинам.

Но магометанство болгар не дозволяло им спокойно смотреть на успехи креста Христова и проливало кровь верных проповедников Христовых. Св. Аврамий, сам болгарин и богатый купец, умер как жертва их ненависти к Христу. Прибыв в г. Болгары, он схвачен был единственно за веру во Христа, много дней принуждали его, то ласками, то пытками, отречься от Христа; он оставался непреклонным, и (1229) лишен был головы. Русские христиане, говорит летопись, положили тело его в гробе, где лежат все христиане. Были ли эти покойники христиане из болгар или русских, летопись не сказала. Она только заметила, что Господь отмстил за кровь мученика Своего: сперва сгорела половина города, потом и другая загоралась по два, по три раза в день; сгорело весьма много товаров, и немного уцелело от губительного огня; устрашенные этим бедствием, болгары в следующем (1230) году просили мира у князя суздальского, тогда как шесть лет вели войну с русскими. Мощи св. мученика с честью перевезены были во Владимир.

На северо-востоке чудь, вотяки, черемисы не всегда давали покой христианству. В 1174 году несколько сотен новгородцев решились поселиться в вятской области. Они начали дело благочестием: несколько дней говели, молились, призывали в помощь св. князей Бориса и Глеба, и в день памяти их получили то, чего желали, взяли укрепленный на горе городок Болвановск, называвшийся так, вероятно, по идолу – Болвану. В то же время другая часть тех же выходцев построили город Хлынов с храмом Богоматери. Выходцы поручили власть над своей республикой духовенству; христианство мало-помалу стало распространяться между грубыми жителями той страны.

На севере заволоцкая чудь и югра (остяки) от Белаозера до р. Печоры жарко преданы были своему Йомале. Но в XII веке новгородские поселенцы имели уже на берегах Двины монастыри, что не осталось без действия на дикарей. В карельскую землю (часть нынешней Финляндии) новгородский князь Ярослав в 1227 году отправлял миссию из священников. Карелы издавна подвластны были Новгороду, и самым знакомством с русскими расположены были к св. вере. Потому священники, без всяких мер насилия, крестили почти всех карелов.

На западе России литовцы и латыши были данниками полоцких князей, а чудские племена были в зависимости от Новгорода. Но Россия дорого платила им за их подати. При каждом случае те или другие из них, а иногда соединяясь между собою, вторгались в поселения русских, грабили, жгли и убивали христиан. Однако христианство одерживало победы и над этими племенами. Русские князья не употребляли мер насильственных в пользу веры, как это делали вассалы папы. Ярослав I-й основал между чудью Юрьев-Дерпт с храмом великомученика Георгия, и храм оставался училищем веры. Псковские священники ездили к эстам и к соседним с ними северным латышам, с проповедью веры. К концу домонгольского периода, греческая чистая вера сделала довольно успехов в тех местах. В половине XI века на берегу Двины образовались два удельных княжества полоцких, с христианскими храмами: и христианство не оставалось без исповедников между литовцами, а еще более между латышами.

Вера христианская есть свет и любит свет; она не стесняет, а развивает стремление души нашей к истине. Таковой она была везде, таковой явилась и в России. Великий Владимир, вслед за тем, как совершилось крещение народа в Киеве «приказал собрать детей людей знаменитых и учить их». Язычество приучило любить мрак, и благодеяние Владимира казалось несчастьем, жены знаменитые, у которых невольно брали детей в науку, оплакивали детей как мертвых: «еще бо не бяху ся утвердили верою», говорит умный летописец. Невзирая на то, при Ярославе в 1025 году открыто училище и в Новгороде. «И собра (Ярослав) от старост и от пресвитеров детей 300, и повеле учить книгам. И бяше ученик его (епископа Иоакима) Ефрем, иже им учаше», прибавляет один из воспитанников новгородского училища. Назначением сих училищ было не только приготовить достойных служителей веры, но более и более укоренять и распространять христианские мысли и чувства в народе, истреблять суеверия и невежество. Это показывают собой и самые лица, которым назначено учить в училищах, так же и летописи.

Более чем вероятно, что и в других городах, особенно там, где были кафедры епископов, были заведены подобные училища. В Курске, раньше 1032 года, были учителя; у одного из них юный Феодосий обучался вместе с другими детьми. «Ярослав, – пишет Нестор, – велел священникам учить людей, так как им поручено сие Богом». Об этом поручении Божием напоминали священникам епископы. «Молю вас, – говорил святитель Кирилл Туровский, – прилежно читайте священные книги, чтобы, насытясь божественными словами, стяжали вы ревнование о благах несказанных». Между князьями, со всей теплотой любви старавшимися о заведении и поддержании училищ, известны: смоленский князь Ростислав († 1180), галицкий князь Ярослав, прозванный за великий ум Остромыслом, и ростовский князь Константин († 1218).

Число русских учителей первого периода русской Церкви оказывается значительным даже и по памятникам, ныне известным. Оставляем наставления пр. Феодосия, епископа Новгородского Луки, митрополита Никифора, русского по духу своему, хотя и не по происхождению, и некоторых других. Пр. Нестор – историк, Кирилл Туровский – проповедник, Симон – назидательный повествователь, митр. Иларион – учитель веры, по праву обращают на себя особенное внимание.

Пр. Нестор летописец, родом не грек, потому что позволил себе сказать: «суть бо греки льстивы и до сего дне», но, без сомнения, киевлянин; вступил в обитель Печерскую 17 лет, пред кончиной пр. Феодосия, и постриженный Стефаном, им же признан был достойным сана диаконского. Скорое пострижение и посвящение в сан диакона показывает, что Нестор, еще прежде вступления в обитель, довольно успел в духовном просвещении. Образованием своим он одолжен был преимущественно чтению книг, которое продолжал он, по заповеди Феодосия, и в обители. Памятником преуспеяния его в духовном совершенстве служит то, что он участвовал в молитвах, исцеливших подвижника Никиту от бесовского обольщения, а в 1091 году первый открыл мощи пр. Феодосия. Кончина его последовала, как вероятно, в 1114 году.

Временник Русский, – в котором пр. Нестор желал описать времена руссов с 852 г. до 1113 г., но успел довести до 1110 года, – прекрасный памятник и благочестия Несторова и ума редкого, и высокой опытности, и дарований необыкновенных. Столько же назидательны, сколько и красноречивы повествования его о мученической кончине князей Бориса и Глеба и о жизни пр. Феодосия.

Симон был первым епископом Суздальским и Владимирским. Молодые годы проведены им в Печерском монастыре, где принял он и пострижение; потом был архимандритом Владимирского, Рождественского монастыря; а когда великий князь Георгий II пожелал иметь особого епископа в своей столице, Владимире на Клязьме, до того времени зависевшей от ростовского епископа, Симон избран в епископа Суздальского и Владимирского. Не пленяясь ни знаменитостью сана, ни уважением, какое оказывали ему все знавшие его, он даже и тогда, как имел утешения духовные во Владимире, только благоговением к званию Божию и любовью к нему благочестивого князя удерживался вдали от св. обители Печерской, к которой стремилась душа его. «И я, епископ Симон многогрешный, – писал он, – тужу и скорблю и плачу и желаю кончины в том месте, чтобы только быть положенным в блаженной той персти, чтобы получить хотя бы малую отраду и свободу от многих грехов моих, ради тех святых молитв». В 1226 г. он погребен во Владимирском соборе; но после желания его исполнились, – мощи его перенесены в пещеры киевские.

В летописях св. Симон назван учительным и милостивым; по сочинениям же известен он как благочестивый и искусный жизнеописатель.

Церковь греческая украсилась сонмами св. подвижников, и их жизнь, их изречения, описаны были благоговейным усердием, в пример и возбуждение ревнителям их жизни. И Церковь российская, особенно же обитель великих подвижников Антония и Феодосия, до времени Симона уже процвела многими путниками по крестному пути Христову. Положение друга Симонова, Поликарпа, увлекавшегося духом нетерпеливости и любочестия, подало случай бл. Симону изобразить для Поликарпа черты подвижников, трудившихся в той самой обители, из которой хотел бежать Поликарп. Вначале всего, в особом послании, изобразив Поликарпу положение души его, он потом и каждое частное повествование заключал убеждениями, какие представляло размышлению повествование. Сие послание, с приложенными к нему повествованиями, было любимым чтением не только в обители Печерской, но и во всей России, как показывают списки. Как и повествование Несторово о пр. Феодосии, сочинение бл. Симона вошло в состав Патерика печерского.

Святой Кирилл, епископ Туровский, сын богатых родителей; отклонив от себя богатое наследство, он принял в Туровской обители монашество и потом заключил себя в столпе, по примеру великих столпников Симеонов. Святость жизни его обратила на него общее внимание при избрании нового епископа; князь и граждане умолили его принять святительский сан; в звании епископа Кирилл не оставлял подвигов благочестия и присоединил к тому ревность о спасении других. Пастве своей предлагал он поучения, и поучения сии столько прославили его, что и великий князь Андрей Боголюбский пожелал читать их. Любя всего более молитвенное беседованье с Богом, он оставил ок. 1182 г. кафедру; но, не преставая любить братию, писал наставления для внезапно избранного из белых священников Печерского настоятеля Василия и его братии. Подвижник святитель скончался не прежде 1183 г.

По древнему рукописному житию святителя известно, что он писал слова на Господские праздники. Известны и ныне до 11 праздничных слов св. Кирилла. Слова сии справедливо оставили за Кириллом имя русского Златоустого, но XII века; они дышат витийством Златоустого, его любовью к слову Божию и спасению других.

До звания пастыря всей России Иларион был священником села Берестова, где был дворец в. князя и где, по примеру отца, любил жить Ярослав, обогащая апостольский храм и его причт дарами благочестия своего. Иларион и тогда известен был как «муж благий и книжный и постник». Не довольствуясь отправлением нелегкого священнического служения, он совершал особенные подвиги. Из Берестова ходил он в уединенный холм днепровский, покрытый тогда лесом. Выкопав в горе малую двухсаженную пещерку, он удалялся в нее от шума житейского: здесь он уединенно пел Часы и тайно молился Богу. Такие подвиги расположили к нему благочестивого князя и возвышали его в общем мнении. В 1051 г. он, монах и пресвитер, посвящен в митрополита, но не оставлял строгой жизни, и после кончины († 1067 г.) считался в числе праведных мужей русских.

Благодатью Божьей русская Церковь первые два века свои соблюдала православное учение верно, спокойно, без потрясения со стороны замыслов преступной любознательности. Это, конечно, не было следствием малого развития просвещения; невежество известных людей XV века не помешало этим людям восстать с ожесточением против Церкви. Напротив, этот покой показывает, что христианское учение принято и соблюдаюсь глубокой благоговейной верой.

В недрах России, со времени Владимира до нашествия монголов, являлись только два лица с враждой против церковного учения. Под 1004 г. летопись заметила, что в Киеве явился еретик Адриан, монах и скопец, что он хулил Церковь и ее уставы, епископов, пресвитеров и иноков; но митрополит Леонтий (Лев) отлучил Адриана от Церкви, отдал его под стражу, и виновный раскаялся. Под 1123 г. Никоновский летописец ставит известие, что тогда явился еретик Дмитр, и митрополит Никита велел держать его под стражей в своем городе Синельце (Синце на р. Суле). Летопись ничего не говорит о самой ереси Димитрия, но называет его злым еретиком. Принимая во внимание связь болгарской Церкви с русской, предостережения против богомилов, встречающиеся в русских рукописях, и сильное распространение ереси их с X в. в Болгарии, Греции и по всему западу, наконец, сходство Адрианова учения с учением богомилов, не можем не признать за самое верное, что Адриан и Дмитр были слушателями богомилов.

Церковь и в первые свои времена, как в последующие, отличалась терпимостью к иноверцам; князья русские терпели в своих владениях и жидов. Тем более терпели христиан латинян. Были ли последние подданными России или иностранцы купцы, они имели свои храмы около Киева и в Киеве, в Новгороде и Ладоге. Второй митрополит русский Лев, уже обличал римлян. Но обличения его кротки. Он не употребляет ни одного выражения резкого, или отзыва укоризненного, но спокойным размышлением вводит римлян в сознание несправедливости произвола их. Пространно рассуждает об опресноках, потом показывает неприличие субботнего поста, совершения полной литургии во весь великий пост, безженства священников, употребления удавленины в пищу, и, наконец, несправедливость учения об исхождении Св. Духа и от Сына. Митрополит Иоанн (1080–1089), не дозволяя совершать богослужения вместе с совершающими службу на опресноках, писал: «но есть с ними при нужде, ради любви Христовой, нимало не возбранно. Если кто хочет избегать того под видом чистоты или немощи: пусть уклонится. Остерегайтесь только того, чтобы не вышел из того соблазн, не родилась вражда великая и злопомнение; надобно для избежания большего зла (каковы соблазн и вражда) избирать меньшее». Правило превосходное, апостольское! Тот же дух апостольской кротости, и даже в большем свете, видим в послании его к папе Клименту. «Не знаю, писал смиренный пастырь православия, как произошли соблазны и преткновения на божественном пути, и от чего они не исправляются? Не могу довольно надивиться, какой злой дух, столь злобный и ненавистный враг истины и противник единодушия, отчуждает братскую любовь вашу от целого христианского стада, внушая, что мы не христиане. Но мы сначала всегда почитали вас христианами по Божией благодати, хотя вы и не во всей чистоте сохраняете христианскую веру и во многом от нас отличаетесь». Следствием таких отношений православия к иноверию было то, что христиане римские, без всяких вынуждений, сознавали действие Духа Божия в Церкви русской и присоединялись к православию. Так варяжский князь Шимон, с 3000 своей дружины, со священниками и семейством, оставив «латинскую буесть» (глупость), присоединился к церкви русской, «чудес ради бывающих от Антония и Феодосия».

Не так хотели действовать папы на Церковь русскую. С начала IX века они стали открыто считать себя главой всей Церкви. С того времени гнев Божий видимо отяготел над Римом. Со времени великого Фотия на кафедре римской стали восседать люди, которым трудно дать настоящее название; тьма невежества, суеверий и обрядов нелепых начала более и более сгущаться над западом. Но люди не вразумляются и гневом Божиим. Толпы миссионеров под разными названиями стремились на север покорять все папе; один Господь спас Церковь и отечество русских от наводнения западного.

Еще при благоверной Ольге немецкий император делал опыт вовлечь Россию в круг власти папской. После бесполезного покушения обратить язычника Владимира к латинству, миссионеры папские пытались действовать и на христианина Владимира; они успели в то же самое время ввести в Богемии на место греческого служение римское, при помощи оружия Болеслава польского. Оттон облек Болеслава властью (которой и сам не имел) над всеми славянами: сюда включили и Россию. Болеслав, выдав дочь свою за Святополка, Владимирова сына, послал в Киев кольбергского бискупа Рейнберга, а папа с своей стороны – посла к Владимиру. Немец начал с того, что восстановлял Святополка против Владимира, и, наконец, склонил его к латинизму. Владимир послал Рейнберга в тюрьму, где он и умер. Святополк с женой также заключен был в темницу, и хотя, по настоянию Болеслава, Владимир освободил его из темницы, но оставил без всякого владения. Болеслав приходил с новым бискупом жечь Киев. Погибель Святополка Окаянного положила конец замыслам Болеслава на Киев.

Галицкая область, к концу сего периода, испытала на себе, что значит быть в зависимости от римской власти. В конце XII века находилась она в руках венгров, и венгры позволяли себе делать все оскорбления православию. Мужественный и умный князь Роман освободил ее от власти иноземной. Папа Иннокентий IV, зная Романа, решился воспользоваться его самолюбием. В 1207 году, в письме ко всем архиепископам и епископам России, Иннокентий приглашал всех соединиться с Римом. Не могши скрыть, что Россия дотоле не думала знать папы, он писал: «Греческая империя и Церковь покорились апостольскому седалищу: не безрассудно ли, если часть не будет согласоваться с целым?» А легат папы уверял Романа, что папа мечом св. Петра покорит князю народы и сделает его королем. «Такой ли меч у папы? – отвечал Роман, указывая на свой. Пока мой меч при мне, он даст мне земли; не имею нужды в другом». Но скоро Роман умер. Юные сыновья его еще не были в силах твердо держать наследие славного отца; 10 лет волновалась область смутами, потом досталась венгерскому королевичу Коломану, а римское духовенство не опустило своих мер. Коломан был коронован латинским архиепископом; православный епископ и священники были выгнаны, церкви стали превращать в костелы, народ принуждали к латинству. Мстислав Храбрый выгнал венгров и латинян из Галича. Тем кончились и здесь усилия папы покорить себе русских.

Православный храм есть дом Бога благодати и училище веры. Проникнутый этой мыслью о храме, благоверный Владимир, вслед за крещением народа, стал воздвигать храмы новой веры. В Киеве, на месте низвергнутого Перуна, поставлен был храм во имя великого Василия – ангела Владимирова и вселенского учителя. На месте страдальческой кончины первых двух русских мучеников, с особенной щедростью, построен каменный храм Богородицы – Матери Спасителя мира, названный десятинным. На месте крещения народа, вблизи того места, где прежде стоял идол Тур, поставлен храм во имя апостола Петра, твердого проповедника веры. Из храмов, построенных Владимиром по другим городам известны, кроме вышгородского Васильева храма, три храма Спасителю, один в Василеве, другой в Берестове и третий в Белгороде, любимых местах Владимира, недальних от Киева. Храм Спасителю в Василеве был делом благочестивого обета. Печенеги (в 997 г.) неожиданно напали на Василев. Владимир, поспешивший на защиту города с малой дружиной, не устоял против сильного числом неприятеля и скрылся под мостом. Опасность была грозна. Владимир пламенно молился о небесной помощи и дал обет быть благодарным к Богу. Спасенный по молитве, он, согласно с обетом, немедленно поставил храм Спасителю, и 8 дней праздновал по освящении обетного храма, раздав бедным 300 гривен. Это был храм деревянный, построенный в один день. Впоследствии он заменен был каменным. Сын Владимира Ярослав также щедро «расточал казну свою во славу имени Божия. Летопись заметила дела благочестия его: а) храм Софийский, во славу Ипостасной Премудрости Божией, снимок с цареградского софийского, но в меньшем размере. Храм сей украшен был со всей щедростью, какую дозволяли средства, – золотом, серебром, драгоценными каменьями, дорогими сосудами и мозаикой, так что возбуждал удивление соседних народов. Это был памятник высокой веры и вместе живой благодарности за победу, одержанную над печенегами. б) Храм Благовещения, над златыми вратами новой крепости, построен был с той мыслью, да всегда будет радость граду тому молитвами Пречистой Богородицы и св. Архангела Гавриила. Поныне цел еще храм Спасителя в Чернигове, основанный другим сыном равноапостольного Мстиславом и оконченный внуком его Святополком. Надпись на серебряных царских вратах его говорит, что они вылиты в 1702 г. из идолов, найденных в земле, и следователю, этот христианский храм стоит на том месте, где прежде стояли идолы. Софийский каменный храм в Новгороде – памятник благочестия сына Ярославова Мстислава, заменявший собой деревянный Софийский Владимирова времени, едва ли не стоит на том месте, где стоял идол Перун. Князья, бояре и епископы воздвигали один за другим храмы и щедро украшали их. Соборный Владимирский храм Андреем Боголюбским был украшен со щедростью изумительной: 5 куполов были вызолочены, трое дверей церковных украшены золотом, паникадила серебряные вызолоченные, ризы на иконах кованные из золота и осыпанные жемчугом: три сени для хранения Даров из чистого золота и с дорогими камнями, священнические ризы шитые золотом. В 1124 г. в Киеве, на одном Подоле, сгорело 600 церквей. В других городах число храмов представляется по летописям более ограниченным.

По внутреннему и внешнему расположению, храмы в России были византийские: соборные с галереями (палатами) по бокам и на западной стороне, в два или один ярус. Смотря по тому, какую мысль веры дозволяли выразить искусство и средства, строили их с 3 и 5, с 13 и 15 главами (верхами), а иногда с одним куполом. Для построения лучших храмов каменных не считали за грех призывать иностранных художников, даже немецких: напротив, говорили: «приводе Бог из умных земель мастеры»; по опыту видели, что дела искусства не то, что мысли веры, – храмы русских художников часто падали.

К святыне храмов относились крест и евангелие, иконы и мощи святых. Крест и евангелие обыкновенно полагались на престоле и были предметом самого глубокого благоговения, так что много надлежало решать сомнений, когда и кому прикладываться к ним. Памятники свидетельствуют, что одинаково чтили тогда и четвероконечный и шестиконечный и восьмиконечный крест, и ничто не говорит, чтобы оказывали хотя бы предпочтение последнему пред первым, да и не с чего быть тому, когда чтили собственно Христов крест ¹.

Престолы храмов христианства, с самых первых времен христианства, основывались на мощах святых (Откр.6:9); по недостатку же святых останков признано было довольствоваться малыми частицами, и, влагая их в антиминсы, освящать страдальческой частью храм новый. При таком библейском значении св. мощей, естественно и благоговение к ним, и усердие видеть их, когда только можно, в храмах; чудеса же, источавшиеся от останков благодатных, были очевидны. Таким образом, св. Владимир в то же время, как нес весть о новой вере своим подданным, принес с собой из Корсуня иконы и мощи св. Климента, епископа римского, и ученика его Фивы, а впоследствии положил их в Десятинном храме. Константинополь, тогда хранилище мощей, доставлял тогда по усердным мольбам русского благочестия останки святых. Так принесены были мощи св. великомученицы Варвары, дар драгоценный для Церкви русской.

Усердие к св. иконам, которым одушевлены были все, от епископа и князя до простолюдина, награждаемо было особенными дарами благодати Божией – явлением чудес от некоторых св. икон. Между последними особенно известны: а) Печерский образ Богоматери в 1085 году, вследствие видения, принесенный из Греции в Киев, и прославившийся с того времени многими чудесами. б) Образ Богоматери, по преданию, писанный Евангелистом Лукой, принесенный из Константинополя в Вышгород, а отселе, в 1154 г. князем Андреем, во Владимир, и в 1164 г. прославленный победой над Болгарами, в) Новгородская икона Знамения Богоматери. В 1170 г. суздальское войско, под предводительством 72 князей, бесчеловечно опустошив на 300 верст новгородскую область, гордо подступило к Новгороду; новгородское мужество не могло устоять против такого многочисленного неприятеля: святитель новгородский Иоанн обратился с пламенными молитвами к Богу и Матери Божией; уже четыре дня продолжалась осада, как небесный голос возвестил Иоанну: «иди, возьми икону Богоматери в храме на Илииной улице, и увидишь спасение». Наутро св. пастырь, со всем клиром, вынес икону на наружное укрепление города; народ молился с воплем и слезами. Осаждавшие простерли воинскую отвагу до наглости против святыни; сыпали стрелы на молящихся и «застрелиша суздальцы икону Богоматери». Осажденные ободрились, а на осаждающих напал страх. Суздальцы потерпели страшное поражение: в плен взято было их так много, что за выкуп суздальца охотно брали по две ногаты, т. е. по копейке серебра. Благоговейное усердие к св. иконам награждаемо было особыми дарами благодатными: так пр. Алипий, благоговейный печерский иконописец, сам известен по дару чудес.

Хотя бы и не говорили исторические памятники, само по себе вероятно, что, при введении христианства в Россию, воспользовались теми богослужебными книгами, которые переведены были на славянский язык св. Кириллом и Мефодием. Болгария, с любовью принявшая труды славянских просветителей, передала их и русской Церкви. Паннонские биографии славянских учителей, известия экзарха Иоанна, Нестора и западных повествователей показывают, что Кириллом и Мефодием переведены были для богослужения: Чтения из Евангелия и Апостола, Псалтырь, Часослов, Парамейник, Литургия, Чины таинств, Октоих, Службы великим праздникам. Вот все, чем могли воспользоваться из Болгарии в России и прежде Владимира, особенно же при св. Владимире. В самой России начали переводить греческие службы при Ярославе великом. Пр. Нестор говорит прямо, что Ярослав заставлял переводить «книги многи, имиже поучахуся вернии», и он же замечает: «и бе Ярослав любя церковныя уставы». Последние слова, в связи с первыми, не оставляют сомнения в том, что тогда переводимы были богослужебные книги. Тогда-то стали переводить службы избранным святым, писанные Феофаном Никейским 857 г. и Иосифом Песнопевцем 887 г., самыми плодовитыми писателями канонов. Триодь Феодора и Иосифа Студитов, без сомнения, не была оставлена без перевода тогда, как введен был пр. Феодосием студийский устав: отличие студийского устава от других, между прочим, в том и состоит, что им положено петь каноны студийских отцов. До нас дошли следующие богослужебные книги русской Церкви XI и XII века: Евангелие, Стихирарь, два Служебника, Октоих с песнями Иосифа и Феофана, императоров Льва и Константина, Праздничная Минея. По летописям и другим памятникам так же видно употребление вышеупомянутых книг греческой Церкви с включением и Требника; но не из чего не видно употребление Месячных Миней.

В конце XI века известен был и русский песнопевец, современник пр. Нестора, Григорий творец канонов. Он, как вероятно, написал службу пр. Феодосию, когда открыты были 1090 г. мощи его, так же муч. Борису и Глебу и вмч. Георгию. Иларион писал «молитвы за князя и за все православие». Это было по случаю освящения Георгиевского храма. Известны еще молитвы и песни св. Кирилла Туровского.

До Ярослава уставщиками церковного пения у нас были люди от славян болгарских; а в 1053 г. прибыли в Россию «трие певцы гречестии с ноты своими, и оттоле началось в русской земле изрядное осмогласие» – пение по 8 гласом октоиха, наипаче же и трисоставное сладкогласие – пение с прибавлением верхних и нижних тонов, или на три голоса, столько не нравящееся мнимым старообрядцам, и самое демественное пение – мелодии, составленные придворными и патриаршими доместиками-регентами – пение во славу Богу и Пречистой Его Матери и всем Святым.

Кирик спрашивал епископа Нифонта: должно ли служить на одной просфоре? Нифонт отвечал: «если это будет далеко в селе, а взять другой просфоры негде, достоит служить; если же будет близко торг, где можно купить: то не достоит». Ответ рассудительный и весьма замечательный. Он показывает, что пастырь новгородский верно понимал сущность таинства, то есть, что собственно для евхаристии необходим один хлеб: един хлеб, едино тело есмы, вси бо от единого хлеба причащаемся, говорит Апостол (1Кор.10:17). Давая наставление о заупокойной литургии, тот же святитель говорит: «заупокойную литургию всегда служи на трех просфорах, одна великая, от нее отделяй агнец, здесь мертвый не поминается; а те две за упокой». Вот и здесь необходимой, самой важной просфорой представляется одна. Относительно других просфор, какие только были, заметим, это в древних Служебниках вовсе не оказывается счета просфорам, и не видно определенного положения о числе их. Например, по служебнику Антониева монастыря XII века, счет просфор не означен; после описания действия над главной просфорой показаны: а) молитва: «да приимет Господь жертву в честь святому»; б) молитва: «да приимет о здравии и спасении»; в) молитва: «да помянет Господь души усопших», и более ничего. То же самое видим и в приведенных правилах Нифонта: если нужда не полагала препятствий, то служили более, чем на одной; но на скольких именно, о том не было полагаемо правила, а за недостатком служили и на одной; известен ныне и Служебник, где чин проскомидии ограничивается только приготовлением агнца. Известно, что в первые времена христианства каждый из причащающихся приносил свое приношение и, следовательно, определения о числе просфор тогда и быть не могло. Нифонт считал приличным, чтобы для заказной заупокойной литургии приносили две просфоры заупокойные, т. е. одну для поминовения того умершего, для которого собственно совершается служба, другую для поминовения прочих. Митрополит Климент делал замечание против приносивших просфору и на панихиду вместе с коливом и говорил, что так не бывает в Царьграде, где просфора заупокойная приносится в алтарь.

Известно, что в XI и XII веке на самом востоке, не так как в древние времена, нечасто приступали к трапезе Господней, и большая часть по охлаждению к благочестию, а некоторые по чувству недостоинства. И в русской Церкви полагали довольствоваться некоторым, вместо причащения, антидором. Тем не менее, как самое множество вопросов Кирика о св. тайне, так некоторые ясные слова древних показывают, что тогда в русской Церкви благоговейные миряне причащались нередко. О великом князе Ростиславе летопись говорит, что он в продолжение великого поста «по вся недели причащение имяте, слезами омывая лице свое». По сему-то митрополит Иоанн дал строгое правило не считать того христианином, кто не причащался ни разу в год. Особенно время пасхи было обыкновенным временем причащения. В первый день ее («велик день») причащались все: и старцы, и дети. Относительно последних, Нифонт, разрешая несколько недоумений, между прочим, говорит, что, так как они не всегда и не все могут дождаться общей литургии, то оставлять от литургии великой субботы дары, и тем причащать их в день пасхи после утрени.

По тому глубокому благоговению, какое имели древние христиане русской Церкви к силе креста Христова, нет сомнения, что они часто ограждали себя крестным знамением. Но как ограждали?

Памятниками того, какое употреблялось крестное знамение в древней Церкви русской, остаются для нас лишь немногие иконы и мощи.

На мозаических иконах Софийского Ярославова храма, святители Григорий и другие изображены преподающими благословение – благословением, близко подходящим, к так называемому ныне, благословению именословному. В том же виде представляют святителей фрески, недавно открытые под четырьмя слоями краски в том же храме; большой палец святителя приклонен к четвертому, мизинец поднятый, а не пригнутый, и указательный несколько наклонен к среднему. На древнем потире Спаситель и Иоанн Златоустый в том же виде преподают благословение; а у Предтечи молящегося приклонены один к другому три первые перста.

Между мощами древних русских святых самые замечательные, в настоящем случае, мощи пр. Спиридона, подвизавшегося в XII веке. Три первые перста правой руки его сложены вместе, два последние пригнуты к ладони; рука сложена так крепко, что, если бы кто захотел дать иное положение перстам ее, тот, вероятно, скорее бы переломил их, чем исполнил желаемое; и, следовательно, преподобный остается в том молитвенном положении, в каком застали его минуты смерти, и потому остается проповедником-обличителем для глаголемого старообрядца, и – когда бы не напрасно!

Дух благодати Божией, живущий и действующий в Церкви Христовой, благоволит по Своему усмотрению являть в известных лицах и в известные времена особенную славу Свою. Юная Церковь русская, внимательная к изволениям Св. Духа, освятила славу путей Его, показанных еще в прежние времена, приняла празднества православной греческой Церкви в тогдашнем их виде; с любовью приняла она и дни духовной радости для современной славянской Церкви, каковы дни св. Кирилла и Мефодия – славянских просветителей, св. Вячеслава чешского и бабки его Людмилы, Покров Богоматери, виденный болгарским славянином св. Андреем. По тому же вниманию к делам Духа благодати, русская Церковь установила празднества во славу благодеяний, оказанных ей самой, а некоторым святым, до полного открытия славы их, праздновала местно.

1. В XI веке: а) Самым радостным для Церкви русской праздником было празднование славы св. страстотерпцев князей Бориса и Глеба. Их слава и сила на небе составляли залог для ее целости в будущем, отрадную мысль о недавно прошедшем. Чудеса, совершавшиеся у могилы страстотерпцев свидетельствовали об их святости. В 1020 г. митрополит Иоанн I и духовенство вынули мощи их из могилы, открыли и нашли нетленными, тогда как святое тело князя Глеба около 4 лет оставалось в лесу, где бросили его убийцы, под влиянием воздушных перемен; гробы поставлены в часовне. Следовали новые чудеса, и по совету того же митрополита вел. кн. Ярослав воздвигнул в Вышгороде деревянный храм во имя св. страстотерпцев; храм освящен 24 июня в день убиения св. Бориса, и мощи с торжеством поставлены в сем храме; установлено праздновать сей день каждый год, «якоже и ныне совершается», прибавляет пр. Нестор. На сей раз празднование продолжалось восемь дней; Ярослав угощал богатых и бедных по-княжески. В 1072 г. построен новый храм в Вышгороде и совершилось новое торжество. Во 2 день мая собор епископов, князей, иноков, «в них же бе пр. отец наш Феодосий игумен монастыря Печерского аки солнце», были свидетелями славы св. князей; мощи перенесены были в новый храм тремя князьями. Митрополит Георгий открыл раки, и благовоние разлилось в воздухе. Георгий, дотоле недоверчивый к славе русских князей, пал пред гробами мучеников, молил о прощении ему греха, лобызал руку св. Бориса, благословлял ею вел. кн. Всеволода и других: кн. Святослав получил исцеление от давней болезни. Св. страстотерпцы не преставали разливать благодеяния на страждущее отечество свое, и еще раз (в 1115 г.) вся Россия собиралась торжествовать перенесение мощей их в новый каменный храм, воздвигнутый благочестием Мономаха; на сей раз торжество было так великолепно, как не бывало прежде того.

б) В 1089 г. освящена митрополитом Иоанном II и собором епископов знаменитая знамениями церковь Печерская, основанная в 1073 г. пр. Феодосием, а в 1091 г. благоговейное усердие пр. Нестора открыло нетление мощей самого Феодосия, и они собором епископов перенесены в церковь печерскую; мудрый митрополит Никифор в 1108 г. соборно вписал имя пр. Феодосия в число святых всей русской Церкви.

в) Со времен св. Владимира праздновали освящение построенного им десятинного храма, именно 11 мая. Ярослав, по окончании и освящении Софийского храма (в 1037 г.), положил построить монастырский храм в честь своему Ангелу великомученику Георгию. Строение храма шло неуспешно; работников было мало, от того, что опасались не лишиться бы платы за работу для князя; добрый князь «повеле возити куны на возех в комары (под своды) золотых ворот и возвестиша людем на торгу, да возмет кождо по ногате (12 1/2 коп. сер.) на день». Работников явилось множество, и храм окончен. Митрополит Иларион освятил его в 26 день ноября, и установил, чтобы 26 день ноября был после того ежегодным праздником св. Георгия. По летописям видим, что имени Победоносца и после посвящали храмы и обители, дознавая помощь его во дни брани.

г) Около 1092 г. митрополит Ефрем уставил праздновать в 9 день мая перенесение мощей великого чудотворца Николая из Мир Ликийских в Бар, город апулийский; к тому расположили чудеса святителя на воде и суше, в жизни общественной и семейной, какие видели и предки наши, посвящавшие имени сего святителя столько храмов, сколько никому другому из святых.

д) Нет сомнения, что в XI веке уже ублажали память равноапостольного князя Владимира и благоверной бабки его Ольги.

В XII веке для всей Церкви введено менее новых празднеств, чем в XI веке.

а) В 1160 г., когда, по воле князя Андрея Боголюбского, рыли рвы для нового храма в Ростове, обретены были нетленные мощи ростовских святителей Леонтия и Исаии; тогда же установлено праздновать память их.

б) В 1164 г. победа того же благочестивого князя Андрея над болгарами-магометанами прославила силу креста Христова, и в тоже время в Греции император Мануил победил магометан-арабов. Посему и в Греции, и в России подтверждено было праздновать кресту Христову в 1 день августа, тогда как еще по месяцеслову Остромирова Евангелия (1070 г.) полагалось 31 июля «поклонение Честному Древу».

2. Память некоторых других русских угодников Божиих чтили местно, ожидая особенного изволения Божия о прославлении их во всей Церкви. Так чтили пр. Антония и некоторых других печерских подвижников, кн. Игоря и новгородского пастыря Никиту.

Около половины XII века открылись в Церкви русской споры о посте в среду и пяток, или о том, как проводить дни сии, если они случатся днями праздничными. В 1157 г. ростовцы выгнали от себя благочестивого епископа Нестора за то, что он не разрешал им есть мяса в среду и пяток и в господские праздники, исключая дни пасхи и пятидесятницы, дни рождества Христова и богоявления. Какой-то Феодор, лишенный своего места, племянник грека Мануила, смоленского епископа, усилил нерасположение к мыслям Нестора в Ростове; он учил совсем противному, т. е. что пост среды и пятка можно разрешать не только для всех господских праздников, но даже и для памяти знаменитого святого. В 1161 г. новый митрополит Феодор оправдал Нестора, и, однако, Нестор принужден был отправиться к патриарху Луке Хризовергу; патриарх осудил мысли и поступки самовольного Феодора и оправдал Нестора. Между тем Леон, с 1158 г. епископ ростовский, простер строгость до того, что осуждал мысли не только Феодора, но и Нестора, и требовал не разрешать поста среды и пятка ни для каких праздников. Начался жаркий спор. Осужденный на местном соборе и изгнанный за сопротивление, Леон отправился искать суда в Грецию. Найдя императора в Болгарии, он упорно и дерзко спорил с болгарским епископом Адрианом: но был осужден. В 1168 г. спор открылся на юге России. В Киеве Поликарп, благочестивый игумен печерский, подвергся суду и осуждению за то, что в своей обители не запрещал разрешать пост среды и пятка не только в господские праздники и пятидесятницу, но и в празднование нарочитым святым. Мнение Поликарпа одобряли на юге некоторые епископы и князь черниговский, но не митрополит, и не черниговский епископ Грек, оставшиеся с мнением Нестора; Поликарп защищал себя уставом студийским. Хотя и после собора, осудившего на заточение Поликарпа, многие остались при мнении Поликарпа, однако спор уже более не возобновлялся. Нетрудно заметить, от чего родились такие разногласия в Церкви русской. В самых летописях наших упоминается, что Поликарп указывал в свою пользу на студийский устав; а это дает знать, что другие имели в виду другой устав, или другие постановления. В самом деле, среда и пяток в глубокой древности были днями говения или полу-поста; и в древнее время были сделаны ограничения сему посту для немногих великих праздников. Но с течением времени умножались в Церкви праздники; с тем вместе, по понятию о праздниках, прибавлялись и ограничения посту среды и пятка. Таким образом, уставы иерусалимский, студийский, – Святой горы, в XI веке оказались несогласными с обычаями, принятыми в том или другом месте после VIII века. Отсюда, точно так же, как в России, возникали сомнения о том же посте и в Греции; только здесь они явились прежде – в XI веке, и к концу того же века уступили место новым решениям о посте. Соображая известные греческие обычаи благочестия, видим, что Леон имел в виду самое древнее правило о посте: но излишняя строгость его пренебрегала даже и древним правилом о пятидесятнице; Феодор и Поликарп хотели следовать студийскому уставу X века; Нестор и митрополит желали повиноваться правилам, принятым в Греции в XI веке, и их желание осталось, наконец, правилом Церкви. Вот примеры тому, как не каждая мысль старины может заслужить одобрение целой Церкви, а упорная защита ее может обратиться и во вред душе! Заметим разность мыслей о сем деле в Греции и России: а) в Греции появлялись только сомнения о посте среды и пятка, и сомнения спешили разрешить отзывом патриарха, не заводя из того жарких споров, в России напротив, бурно спорили о различии дней; б) в Греции не было видно ничего похожего на то, чтобы поставляли вопрос о днях в связи с верой; в России же говорили: возста ересь леонтианская, и разумеется, в оскорбление чистому христианскому смыслу.

Хотя Нестор, в своей летописи, в первый раз упоминает о митрополите только в повествовании о времени Ярослава Великого и именно, о митрополите Феопемпте (1038–1049); но это совсем не означает того, что будто Феопемпт был первым митрополитом киевским, а) Сам Нестор, не говоря нигде об открытии метрополии Киевской, в житии благоверных князей Бориса и Глеба говорит о митрополите Иоанне, открывавшем мощи сих князей в 1020 г. б) Равно, несомненно известен предшественник митрополита Иоанна I Леонтий, по собственному его сочинению, в) Дитмар, современник Владимира и Ярослава, говорит об архиепископе киевском 1017 года. Так, вполне несомненно известие Никоновской летописи, Степенной книги и других памятников, что первым митрополитом был св. Михаил. С 1035 года, когда Ярослав устроил при Софийском соборе митрополичий дом с принадлежностями, митрополит жил в Киеве; но прежде того, а иногда и после, он жил в Переяславле русском (киевском).

Дух любви, соединявший епископов под власть митрополита, оказывался и во всех отношениях митрополита.

а) Сообразно с духом первоначальной христианской Церкви, киевский митрополит, как первенствующий епископ, был пастырем русских пастырей. Он принимал на них жалобы, судил поступки их, оправдывал или обвинял, поставлял новых епископов, как требовали правила первого вселенского Собора (5-е и 6-е). Но в случаях важных он не решал сам по себе ничего, не вводил нового без собора епископов. Кафедры трех епископов (юрьевского, переяславского, белогородского), очевидно, с той целью и были поставлены так близко к Киеву, чтобы в случае нужды всякий раз могли явиться к митрополиту, по крайней мере, некоторые из советников-епископов. Митрополит, со своей стороны, не изменял распоряжений епископа, без сношения с епархиальным епископом. Он надзирал за чистотой веры и благочестия во всей Церкви русской; каждый епископ видел в нем готового советника для случаев сомнительных, помощника в обстоятельствах затруднительных. И митрополит взаимно ожидал содействия любви их, особенно же молитвенного. «И молите о мне честнии учители и владыкы русскыя земли», так говорил Иларион. б) По отношению к великому князю и князьям удельным, митрополит был учителем веры и благочестия. И в сем только звании он говорил слово спасения князю, говорил со смирением и любовью евангельской, как вестник любви небесной. Он не вступался в дела гражданские сам по себе, не выдавал себя за судью князей, как это было на западе. Сами князья, при взаимных распрях, предавали себя рассуждению митрополита, выслушивали его, как дети отца; все это было делом благочестия митрополита и князей, и делом высоким, достойным признательности потомства. В бедственные времена междоусобий, митрополиты были хранителями земли русской; кроткие как ангелы, они с любовью евангельской старались прекращать кровавые раздоры князей; отправлялись сами, или отправляли епископов, на места раздора; усмиряли дикие страсти людские словом евангельским. Так, митрополит Николай уговорил Мономаха помириться со Святополком; при посредстве митрополита, Вячеслав помирился с Всеволодом. Когда Юрий Долгорукий хотел выдать Ярославу Галицкому двоюродного брата его, митрополит говорил Юрию: «грех тебе, целовавшему крест, держать его в такой нужде, а ты еще хочешь выдать его на убийство». И Юрий послушался. «Князья! мы Богом поставлены на русской земле, чтобы удерживать вас от кровопролития», говорил митрополит князю Рюрику, и указал ему средство предотвратить войну с вел. кн. Всеволодом. В важных случаях митрополиты давали советы на пользу государства, как например, Владимиру I о прекращении разбоев: но не отменяли сами собой ни одного постановления гражданского, не вводили ни одного правила мирского, как это было на западе. Великие князья и народ встречали с торжеством и радостью митрополита-учителя и отца России; каждый считал за счастье принять благословение первосвятителя. Но, как государь земли и глава народа, великий князь мог отказать в митрополии лицу, оказавшемуся неполезным стране.

Хотя пр. Нестор не говорит, когда и для кого в первый раз по введении веры в Россию назначены кафедры епископские: но говорит о священниках, которые, конечно, не сами собой являлись. Он же говорит о времени Владимира: и реша епископи Владимиру. Последнее сказано о времени Леонтия, второго митрополита (992–1008). То же самое о времени Владимира говорил еще прежде Нестора митрополит Иларион: «Ты часто, – говорит он св. Владимиру, – собираясь с новыми отцами нашими епископами, с великим смирением советовался с ними, как уставить закон сей (церковный) среди людей, недавно познавших Господа». Пусть для времени первого святителя киевского довольно было избрать и поставить священников, способных учить вере проповедью и богослужением. Но во время митрополита Льва необходимо было поставить епископов как для успехов веры и охранения благочиния, так для восполнения повременно оскудевавшего числа иереев, особенно в отдаленных пределах России. Такое определение времени первых епископий России согласно и с теми немногими показаниями летописей, какие сохранились до нашего времени… Несомненно, что в 992 г. в Новгороде был первым епископом Иоаким, а в Ростове – Феодор. Никонова летопись и Степенная книга относят к тому же 992 г. назначение епископских кафедр в Чернигове, Белгороде и Владимире Волынском. И этого нельзя не принять: ибо отдаленные от Киева новгородский и ростовский епископы не могли часто собираться в Киев для совещаний, о чем, однако, говорит митрополит Иларион в 1180 г. Митрополиту Иоанну предлагали вопрос: позволительно ли умножать число епископов? И митрополит отвечал, что «открывать новые кафедры, особенно там, где велико народонаселение и много городов, дело любезное, но требует осмотрительности. Впрочем, когда это угодно первому стольнику (вел. князю) и когда желают того же местные жители, то правила не запрещают». Вопрос и ответ показывают, что чувствовали нужду в увеличении числа епархий, но митрополит Иоанн видел и препятствия. В Тмутаракани известна была кафедра с 1068 г., но скоро закрылась по случаю разорения Тмутаракани половцами. В Переяславле, Юрьеве на р. Роси, и Турове на р. Случе существовали кафедры в 1072 г. По памятникам, в начале XII века известны 10 епархий, а в начале XIII – 14 епархий.

Иерархи русские, которым поручались епархии, назывались епископами. В одном только Новгороде и то только в 1165 году, св. Иоанн епископ почтен был саном архиепископа, с предоставлением того же и преемникам его. Он известен был по строгой добродетельной жизни; а Новгород, по своему значению для всей России, давно имел право желать отличия своему пастырю. Потому-то митрополит Иоанн охотно согласился на просьбу новгородцев о предоставлении пастырю их звания архиепископа.

Благочестивой волей князей предоставлены были ведению пастырей Церкви: а) «все люди церковные», с включением богоугодных заведений; б) все преступления мирян против веры и церковного благочиния, с включением святотатства; в) все дела, относящиеся к брачному союзу и правам родителей, с включением споров о наследстве; наконец, г) наблюдение за верностью торговых весов и мер. Существование таких прав русской духовной власти, в до-монгольское время, видно в уставах Владимира и Ярослава, в грамоте смоленского кн. Ростислава, новгородского кн. Всеволода и опытах жизни. При том такой порядок дел частью сообразен с греческим Номоканоном, а еще более с жарким усердием князей наших к св. Церкви, усердием, которое вполне готово было, благоговея к духовной власти, сделать гораздо более для Церкви, чем требовалось обычаями греческой Церкви, хотя и не без внимания к гражданскому быту русскому.

Орудиями власти епископа были уездные судьи, с именем волостелей, рассматривавшие духовные дела по воле епископа. По временам сам епископ обозревал свою епархию.

При митрополите всей России, тем более при епископах русских, не было того множества духовных, чинов, какое видим в Чиновнике константинопольской Церкви. Русская Церковь и в этом отношении отличалась простотой и скромностью. Число членов низшего духовенства ограничивалось одной нуждой. Памятники древней России показывают нам в причте белого, мирского, духовенства только священника, диакона и дьячка, при епископе – поддиакона, весьма редко протопопа; в иноческом духовенстве – игумена, иеромонаха и архимандритов не более трех во всей России, и то уже к концу первого периода русской Церкви.

В 1228 г. патриарх Герман, от лица собора, писал митрополиту Кириллу I: «дошло до слуха нашего смирения, что некоторые в стране русской сперва покупают людей, потом сделав их рабами своими, отдают их учителям учить священной грамоте и учению, и затем приводят их к епископам для поставления в духовный сан, не освободив их наперед от рабского ига. Епископ поставляет их, и господа получают чрез них корысть. Бесчестно быть рабом тому, кто крещением дарует усыновление Богу». Патриарх заклинает митрополита и епископов прекратить этот беспорядок и убедить господ, дабы не унижали сана духовного в оскорбление вере. Впрочем, все вообще духовенство в России со времен св. Владимира пользовалось преимуществами. Таковы были: независимость от гражданского суда, свобода от службы и податей гражданских. «Пусть, говорили, молят Бога». В том же духе старались обеспечить духовенство в содержании.

1. Кафедры иерархов пользовались: а) десятиной или недвижимыми имениями. Владимир назначил построенному им Богородичному храму десятину из своих доходов. Митрополит Кирилл писал, что князья России выполняли устав Владимира о десятине, даже делали более – «к тому и много приложили... и волости дали со всеми прибытки». Известны по летописи населённые поместья киевской Десятинной церкви. Грамоты новгородского князя Святослава и смоленского Ростислава показывают, что завещание Владимира о десятине отнесено было ко всем кафедрам епископов, но с применением к средствам того или другого края. Князь Святослав, находя, что сбор десятины произведениями земли затруднителен и для князя, и для епископа, определил вместо того для кафедры новгородского епископа денежный оклад, равный десятой части доходов князя. Другие князья заменяли ту же десятину, частью денежным окладом, частью же угодьями. О кафедральной Владимирской церкви сказано, что боголюбивый кн. Андрей наделил ее лучшими поместьями, купил для неё крестьян, отдал ей пошлину с десятого торга и княжеских стад. Очевидно, Боголюбский сделал более чем Владимир; но сделал и отступление, заменив десятую часть поземельного сбора постоянными населенными имениями. б) В пользу епископов определены были судные пошлины, как штраф с виновного и вознаграждение за труд судье. в) По памятникам видно, что назначали еще плату с новопоставляемых духовных лиц и с церквей.

Эти доходы митрополит и епископы употребляли не для себя одних. Митрополит Кирилл писал, что имущество кафедры идет на содержание клира, кафедрального храма и дома, на содержание нищих, больных, странников, сирот и вдов, в пособие потерпевшим от пожара и несправедливого суда, на возобновление церквей и монастырей. Так, дом епископа был домом призрения всякой нищеты.

2. По Несторову житию пр. Феодосия видим, что для печерской обители еще при жизни пр. Феодосия пожертвованы были поместья. То же сделано было и для других обителей. Обители, со своей стороны, как и епископы, обращали часть пожертвований в пользу людей страждущих. Так, пр. Феодосий отделил десятую часть доходов на содержание больных и бедных, и сверх того каждую субботу посылал воз хлебов заключенным в темницах.

3. Приходские храмы обеспечиваемы были иногда пожертвованиями своих строителей и благотворителей, как напр., для вышгородского храма назначена была десятина. Ярослав Великий, вместе с тем, как строил по городам и селам храмы, давал священникам от имения своего урок. Общим же источником содержания причта были добровольные пожертвования прихожан, как это было с первых времен христианства. Кроме того, священникам дозволялось обращать в свою пользу доход от продажи ладана и церковного вина.

С привычками языческими заодно действовал во вред христианской жизни дух времени, невежественный и дышавший кровью во всей Европе, довольно мрачный и между греками. Говорят, что век извиняет человека: но, тем не менее, христиане страждут от страстей века, и страдали в древней России. История древней России представляет печальную картину диких раздоров. Князья удельные дрались друг с другом за участки, и при первом случае бросались на великого князя за его престол; брат восставал на брата; нередко дети поднимали оружие на отца, и отец на детей. Лучшие питомцы любви Христовой выходили из борьбы со злым духом времени победителями высокими, мучениками. Таковы были св. Борис и Глеб – прекрасный цвет новокрещенной земли русской. По глубокой, нежной любви к новой, св. вере, они были лучшие из сыновей св. Владимира; новая вера отражалась в душе и жизни их, как в ручьях чистой воды небесный луч света. Не таков был Святополк. В душе его жило язычество с дикой страстью к власти; наставления Рейнберга освятили эту страсть. Сердцу его незнакома была христианская любовь. Он был христианином по имени, свирепым на деле. Св. Владимир уже видел в Святополке ненависть к брату Борису. Опасаясь, чтобы эта ненависть не была причиной какого-нибудь несчастия, Владимир призвал доброго Бориса к себе в Киев из Ростова. Это не смягчило, а раздражило Святополка. Он видел, что хотят предоставить Борису, а не ему, права великого князя. Скоро прошел слух о вторжении печенегов в поселения русских. Владимир отправил Бориса против врагов, и в его отсутствии скончался. Получив весть о смерти отца, Борис приглашаем был дружиной занять престол его: имел верную надежду и на киевлян, знавших прекрасные качества его и намерение отца. Борис отвечал дружине: «не могу поднять руки на старшего брата своего; отец мой умер, но тот будет мне вместо отца». Святополк не понимал Бориса, не понимал и Глеба, которого любил Борис. Он послал наемных убийц убить Бориса. Извещенный о намерениях брата, Борис молился: «Господи, не постави им греха сего», – и пострадал, как мученик кроткой любви (июля 24-го 1015 г.) Та же участь настала вслед за тем и для Глеба. Святополк известил его, что отец болен и желает видеть его. Глеб, не подозревая ни в чем брата, спешил в Киев; близ Смоленска брат Ярослав известил его о смерти отца и брата; Глеб горько оплакивал особенно последнего; но в то же время явились и посланные Святополком убийцы и зарезали св. князя (сент. 5-го 1015 г.).

Опытами живого благочестия, обнимавшего все состояния общества в первые времена русской Церкви, служат народные благочестивые обычаи.

а) Великий князь Владимир Мономах, столько славный победами и подвигами за отчизну, писал в завещании князьям – детям своим: «принимайте с любовью благословение духовных... Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце и думайте: мы тленны, ныне живы, а завтра в гробе... В пути на коне, не имея дела, вместо суетных мыслей, читайте наизусть молитвы, или повторяйте хотя краткую, но лучшую молитву: Господи, помилуй. Не засыпайте никогда без земного поклона; а когда чувствуете себя нездоровыми, то поклонитесь в землю три раза. Да не застанет вас солнце на ложе. Идите рано в церковь воздать Богу хвалу утреннюю: так делал отец мой; так делали все добрые люди. Когда озаряло их солнце, они славили Господа радостью». Если же так жили князья, обязанные заботами не о себе только, но о тысячах подданных: то, без сомнения, так жили люди низших, сословий, не столь развлекаемые жизнью. Отсюда-то происходила та теплая любовь, которая строила и украшала храмы Божии с изумительной щедростью, при всей скудости тогдашних средств к избытку.

б) Брань с врагами креста Христова князья и войско начинали и оканчивали не иначе, как теплой молитвой к Богу; вообще же, отправляясь на войну, приготовлялись исповедью и св. причастием. В 1103 г., вступая в битву с полчищами половцев, князья и воины в молитвах дали обет, одни совершить поминовение по усопшим, другие – раздать милостыню бедным и монастырям. И славная победа окончилась благодарной хвалой Богу.

В 1111 г., в новой войне с половцами, «священники предшествовали войску и пели тропари и кондаки креста честного и канон пресв. Богородицы. «Вступая в самую брань, воины целовали друг друга, возведши очи свои на небо, призывали Бога вышняго». И опять надежда христианская была прославлена: «Бог вышний воззре на иноплеменники с гневом, падаху пред христьяны». Сами пленники говорили русским: «како можем битися с вами? а другие ездяху верху вас в оружьи светле и страшни, иже помогаху вам». Русские воздали сердечную хвалу Богу. Мстислав Изяславич в 1152 г. в день именин своих, дал всем пленным свободу. Святитель Иоанн новгородский полагал правило, что если бы кто находился и под епитимией, но идет на войну, разрешать его и сподоблять св. тайн. И по летописям видим, что кн. Андрей Боголюбский не прежде отправился на войну, с болгарами, как приготовив себя и все войско животворящей тайной.

в) Христианская любовь к бедным, в том числе к инокам и служителям храма, была господствующей добродетелью первых русских христиан. Доброе русское сердце, освященное благодатью христианства, свободно отверзалось для сострадания, и тем, чем только могло, делилось с неимущими. В летописи очень часто встречается отзыв о князьях того времени: «милостив бяше паче меры, тем и не щадяше имения своего, раздавая требующим»; или: «любовь имеяше ко всем, паче же милостыни прилежание паче всего дивную любя и славную милостыню». Особенно пред смертью князья считали за правило раздавать имение свое слугам своим, бедным, больным, храмам и монастырям. Так, летопись говорит о кн. Ярославе Остромысле: «Пред смертью находясь в тяжкой болезни, он собрал мужей своих и всю галичскую землю, созвал все соборы, монастыри, нищих, здоровых и больных, и так говорил со слезами: отцы, братия и дети, согрешил я больше всех, как никто другой: отцы и братья! простите и отпустите! – И приказал раздать имение свое монастырям и нищим. И раздавал три дня по всему Галичу».

г) Естественно, что по введении христианства в Россию взоры всех обратились на восток, откуда озарил Россию свет веры. Отсюда естественно было желание путешествовать на восток. Первым благочестивым путешественником в Афон был пр. Антоний. Преподобный Варлаам, около 1060 г., путешествовал в Иерусалим на поклонение святым местам его; это был, насколько известно, первый русский поклонник гроба Господня, и он же, по возвращении из Палестины, путешествовал в Царьград. В самом конце того же столетия игумен Даниил говорил: «поставих аз кандило на св. гробе и поклонихся честному гробу, и облобызах с любовию и со слезами место святое, идеже лежаше тело пречистое Господа нашего Иисуса Христа». Там он молился за свою отчизну, за ее князей, друзей и знакомых. Там он нашел и других поклонников русских. В 1175 г. посещала святые места знаменитая путешественница, игуменья княжна полоцкая, пр. Евфросиния. В половине XII столетия столько явилось желающих идти на восток, что пастырям Церкви надлежало иных останавливать. Хотя и не было у нас того, что в то же время было на западе – не шли толпы праздных людей с мечом в руках для защиты памятников вечной любви: но и игумен Даниил замечал: «многи, ходивше святых тех мест и видевше град Иерусалим и вознесшеся умом, яко нечто доброе сотворше, погубляют мзду свою». Нифонт, новгородский епископ, не дозволяя каждому идти на восток, говорил: «иные идут с тем, чтобы там и здесь скитаясь, есть и пить, – это худо, надобно запрещать». А св. Иоанн на вопрос Кирика: что делать с теми, которые связали себя обетом – идти в Иерусалим, отвечал: «налагать епитимию, ибо эти обеты губят землю». Сии запрещения, как очевидно, не уничижают, а возвышают достоинство путешествий, какие дозволяла русская Церковь.

Благочестие в народе поддерживается примером правителей народа. Высокий пример христианского благочестия был подан России жизнью Владимира, крестившего русскую землю. Владимир, приняв имя христианина, стал и в жизни своей совсем другим человеком; жизнь языческая и жизнь христианская во Владимире разнились во всем.

Сластолюбивый, как нельзя более, язычник, Владимир в христианстве стал примером чистой супружеской жизни, отпустил от себя всех жен и наложниц, и жил с одной благоверной Анной. Жестокий и мстительный, кровожадный братоубийца в язычестве, в христианстве он был самым нежным другом несчастных. Бедным навсегда отворен был вход к нему, и он раздавал им пищу и деньги щедрой рукой. Сего мало; – больные, говорил он, не в силах дойти до двора моего, – и велел, развозить по улицам мясо, рыбу, хлеб, квас и мед. Слова евангелия: блажени милостивии, – проникли в самую глубину его и были законом для жизни. Он выкупал должников и пленных; покоил странников, утешал больных. До крещения Владимир огнем и мечом распространял свои пределы; став князем христианским, он заботился устроить внутреннее благосостояние народа, воздвигал один за другим города, столько нужные для развития внутреннего быта народного и для ограждения его от нападения врагов хищных. Чтобы охранить народ свой против внешних врагов, Владимир-христианин принимался и за оружие: но это было только по нужде для народа. И в тоже время он стал более прежнего отличать своей любовью тех, которые помогали ему устраивать и защищать благоденствие народа. После войны с печенегами в 996 г. он, раздав богатую милостыню бедным, стал каждую неделю призывать к себе бояр и военачальников и угощать их княжеским столом. Владимир блаженно почил в 1015 году.

Жизнь иноческую проводили в древней Церкви русской не одинаковым образом, смотря по тому, к чему самоиспытание находило в себе более расположения и побуждений. Три вида иночества видим между русскими иноками в первом периоде Церкви русской: жизнь в затворе, жизнь общественную и жизнь на столпе. Первую принес с Афона и прославил своим примером пр. Антоний; вслед за ним ее избирали и другие.

Антоний, в мире Антипа, был родом из Любеча (в Малороссии). «Бог вложил ему на ум, – говорит пр. Нестор, – желание странствования, и он, странствуя, достиг и св. горы (Афонской); здесь он осмотрел многие монастыри чудные, и, возжелав облещись в чернеческия ризы, молил игумена одного из монастырей постричь его; тот возложил на него монашеский образ, назвал его Антонием, научил его монастырскому чину и сказал: иди в Русь, буди благословение св. горы; от тебя много будет черноризцев. Благословив его, отпустил с напутствием: иди с миром. Антоний же пришел к Киеву и размышлял, где пребывать ему.... И пришел на холм, где Иларион выкопал пещеру, и возлюбил место то, и поселился в нем. Сухой хлеб, и то чрез день, был пищей, простая вода, и то в меру, была питьем Антония; молитва и труды день и ночь были занятием его. Еще при Ярославе он уже стал известен по своим подвигам, и к нему приходили за благословением. После Никона и Феодора, прибыли к Антонию Варлаам, сын боярина, и Ефрем, казначей вел. князя Изяслава. Но пострижение сих двух любимцев двора возбудило (в 1054 г.) гнев вел. кн. Изяслава, и Антоний, давая место гневу, собрался с учениками удалиться из пещеры; князь одумался и упросил Антония не оставлять Киева; к Антонию собралось до 15 братий; а Никон, постригавший иноков, удалился вскоре после неприятности по пострижению Варлаама и Ефрема. Антоний, «яко же бе обыкл един жити и не терпя всякаго мятежа и молвы», затворился в келье пещерной, поставив игуменом Варлаама; а вскоре, чтобы быть еще менее в общении с кем-либо, переселился на другой холм и, выкопав пещеру, затворился в ней. Изнурение тела постом, очищение духа молитвой и богомыслием, прославлены были в Антонии даром прозрения и чудес. Больные получали исцеление, принимая простую пищу Антония. В 1067 г. половцы вторглись в Россию. Князья – три брата: Изяслав, Святослав и Всеволод – решились сразиться с хищниками на Альме и пришли за благословением к Антонию; но Антоний со слезами предсказал князьям несчастную битву, а полководцу Шимону и обстоятельства, имевшие последовать долго после битвы. Вскоре после того (1068 г.) мирное уединение Антония было снова возмущено житейской бурей: Изяслав, изгнанный из Киева Всеславом, возвратился в Киев и начал гневаться на Антония «за Всеслава» думая, что Антоний благоприятствовал Всеславу. Святослав прислал ночью за Антонием и взял его в Чернигов; здесь Болдины горы понравились другу уединения, он выкопал в них пещеру и поселился в ней. Сколько прожил Антоний в черниговской пещере, неизвестно; из слов Нестора известно только то, что он скончался в пещере Киевской и именно в той, где жил он в последнее время по удалении от братии печерской; а Симон говорит, что пр. Антоний скончался за год прежде Феодосия, почившего в 1074 году, благословив и знаменав место церкви св. Богородицы.

Уединенной, затворнической жизни великого Антония следовали при нем и после него многие. Летописи показывают таких подвижников даже в 1154 и в 1174 годах. Известны православные подвижники уединения: Исаакий, Никита, Лаврентий, Иоанн и Пимен, многострадальные Иоанн и Афанасий.

Особенно изумительны подвиги преподобного Иоанна затворника. «Истинно блажен посвятивший себя, – пишет Поликарп, – воле Божией и сохранивший заповеди Его непорочные, соблюдший тело и душу без осквернения плотского и душевного: я говорю об Иоанне преподобном, затворившем себя в узком месте пещерном. Тридцать лет пребыл он в великом воздержании, удручая тело свое крепким постом, нося железо на всем теле». Вначале три года сряду проводил он по два и по три дня без пищи, а иногда и целую неделю; тяжелое железо на теле усиливало тяжесть голода и жажды; но страсть плотская не потухала. Он пошел в пещеру пр. Антония и в ней пробыл день и ночь, молясь у гроба его. Святой возвестил ему: «Иоанн! Иоанн! тебе надобно затвориться здесь, чтобы, по крайней мере, невидением и молчанием ослаблять брань; Господь поможет тебе молитвами святых». И Иоанн затворился в самой тесной и темной пещере; брань не умолкала; 30 лет проведены в сей пещере, и 30 лет были временем борьбы мучительной. Не зная, что сделать с собою, Иоанн решился на подвиг еще более тяжкий; выкопал яму, сел по перси и засыпал себя землей; в таком положении пробыл весь великий пост; ноги его горели, жилы корчились, жар пожирал внутренность; Иоанн радовался духом, не чувствуя греховного огня. Только страшное видение привело его в ужас. «Господи Боже мой, вскую мя еси оставил? ущедри мя, яко ты еси един человеколюбивый», молился страдалец. И когда окончил молитву, воссиял свет, и страшный змей, дотоле готовый пожрать его, исчез. И он услышал голос: «вот помощь тебе, Иоанн; но внимай себе, чтобы не случилось с тобою горшее. По силе терпения твоего попущено тебе, да выжжен будешь как злато; крепким и сильным слугам назначает господин тяжелую работу, а немощным и слабым плохую и легкую». О таких подвигах говорил сам пр. Иоанн одному брату, находившемуся в сильном унынии.

Преподобный Феодосий ввел жизнь общежительную и был образцом совершенств ее.

С юных лет Феодосий стремился душой к жизни для Бога. На 14 году лишившись отца, не знал он иного утешения, как ходить в церковь. Раз случилось ему встретиться со странниками; плененный мыслью об их подвиге, он тайно идет с ними в святую землю. Мать, узнав о сем, догоняет его, бьет, приводит в дом, и на несколько дней заключает в оковы. Продолжая ходить в церковь, Феодосий видит, что иногда не бывает литургии за недостатком просфор и решается печь просфоры; в сем занятии проходят два года. Мать уговаривает его оставить занятие, низкое по ее понятию; сын еще год продолжает тот же труд. Мать, то угрозами, то побоями, доводит его до того, что он удаляется в другой город, и там, у одного пресвитера, занимается по-прежнему печением просфор. Довольно времени спустя, мать находит его и опять возвращает в дом. Тогда властелин града, видя смирение и благочестие его, дозволяет ему пребывать у своей церкви. Феодосий тайно заказывает вериги и носит их. Раз властелин давал пир; Феодосию надобно было явиться для угощения в чистой одежде; при перемене белья, мать, и прежде слышавшая о веригах, увидела на одежде кровь от вериг, и с яростью сняла с сына вериги. Все эти препятствия к жизни святой не погасили в Феодосии желания святой жизни; он рвется к монашеской жизни. В отсутствие матери удаляется из дома в Киев, находит Антония, и, постриженный Никоном, вступает в подвиги. Это было в 1032 году. Четыре года спустя, мать является и в Киев за сыном: но сын был уже столько крепок духом, что, по молитве его, сама мать переменяет свои желания и остается в женском монастыре. Феодосий поставлен в пресвитера. Жизнь собиравшейся к Антонию братии была вообще строга, но Феодосий не щадил себя. Пищей были ржаной хлеб, и только в субботу и воскресенье – сочиво, а за недостатком его травяная снедь; чтобы иметь хлеб, занимались простым рукоделием, и, купив зерна, мололи сами; по окончании утрени шли в огород и копали; после литургии опять труд. Феодосий, крепкий телом, брал на себя часть трудов у других; носил другим воду, рубил дрова, молол рожь и относил каждому муку. Иногда в знойную ночь нагой отдавал тело свое на пищу комарам и мошкам, кровь текла по нему, а он покойно прял волну.

В начале 1062 года братия, по благословению Антония, избрали Феодосия в игумены; Феодосий присовокупил к прежним подвигам своим тяжкую бдительность игумена, устроил монастырь и общежитие. Ночью обходил он кельи иноков, чтобы видеть житие их; кого заставал на молитве, благодарил Господа; а если слышал беседу двух или трех, ударял в двери и на утро давал кроткое наставление о внимании к своей душе. И словом, и примером воодушевлял паству свою на подвиги. «Каждый день делал своими руками, приходил в пекарню и весело трудился с хлебопекарями, месил тесто, пек хлебы; всех немощных учил, укреплял и утешал. Раз пред праздником, келарь говорил, что некому носить воду; блаженный поспешно встал и начал носить воду»; один из братии увидел это и поспешил сказать о том нескольким братьям; те побежали делить труд с игуменом. В другой раз некому было нарубить дров для общей кухни. «Я празден, говорил игумен, и пойду: братии повелел идти за трапезу, так как было время тому, а сам стал рубить дрова. По окончании стола, братья увидели, что преподобный игумен их рубит дрова и так трудится, взяли каждый топор свой и наготовили дров на много дней». На трапезе он довольствовался сухим хлебом и щами без масла: но никогда не видали его дряхлым и невеселым на трапезе. Никто и никогда не видал, чтобы он для сна ложился на бок, а обыкновенно засыпал он сидя и, проснувшись, становился на молитву; никогда не омывал тела водой, кроме лица и рук. Одежда его была шерстяная, и та весьма худая, которую часто покрывал он заплатами, чтобы не видно было власяницы на его теле; нередко осуждали его за эту худую одежду, он укоризну выслушивал с радостью. Раз великий князь Изяслав, любивший и уважавший его, приказал по случаю позднего времени отвезти его в покойной тележке; слуга видит инока в худой одежде и говорит: ты, черноризец, каждый день празден, а я живу в хлопотах и трудах; садись на лошадь, а я лягу на твоем месте и отдохну. Преподобный, не сказав ни слова, обменялся местом и в обители угостил слугу лучшим образом. Ночи проходили у него без сна, в слезной молитве за себя и за братию, что много раз замечали церковные будильники, хотя подвижник Божий и старался скрывать сей подвиг от людей. Такие труды столько очистили и возвысили дух его, что преподобный получил дар исцелений и прозрения, и творил знамения по вере своей. Полный любви к бедным и страждущим, для которых построен им был и дом, он отдавал последнее требующим, и награждаем был сторицей. Бояре и князья приходили исповедовать ему грехи свои и выслушивать наставления его; он говорил каждому правду с любовью, а иногда и со строгостью. Последнее испытал на себе князь Святослав, выгнавший брата своего Изяслава из Киева. Так как число братий весьма умножилось и место становилось тесно: преподобный игумен избрал другое место для обители; разные знамения обозначили основание нового каменного храма в честь Богоматери; положив основание ему, преподобный Феодосий скончался в следующем 1074 году мая 3 дня.

Никита Хониат пишет, что обыкновение спасаться на столпе, по примеру св. Симеонов Столпников, продолжалось в Греции до XII века. Сей образ подвижничества, как необыкновенно тяжкий, немногих находил себе подражателей на востоке. Немного видно столпников и в древней русской Церкви: известны только двое: Кирилл, бывший потом епископом и великим учителем туровским, и св. Никита, столпник переяславский.

«Никита, пр. отец наш, был рожден и воспитан в городе Переяславле (Залесском). Когда пришел он в совершенный возраст, то стал другом мытарям, с ними вместе хлопотал около судей, и наносил много смятений людям невинным; собирая неправедную мзду, тем кормил себя и жену». Так проведено много лет. Раз взошел он в церковь и услышал проповедь Пророка: измыйтеся, и чисти будете, отымите лукавства от душ ваших, и проч. Слова сии поразили его; целую ночь провел он без сна; неправды лежали, как камень, на совести его. Наутро вышел он к приятелям своим, и чтобы развлечь себя, пригласил их к себе на вечер. Накупив нужное для угощения, приказал жене готовить. Но та, когда стала варить, увидела сперва кровь поверх воды, потом – то голову, то другую часть человеческого тела. В ужасе сказала она о том мужу. Тот пришел и увидел то же. «Горе мне много согрешившему!» сказал Никита; и, не говоря более ни слова, вышел из дома. Игумен Никитского монастыря, куда пришел Никита, назначил ему стоять три дня у ворот обители; Никита сделал более: он пошел и сел нагой в топкое место; рои комаров и мошек осыпали его и покрыли кровью тело его. Взятый в обитель, Никита наложил на себя весьма тяжелые вериги и затворился в столпе. Там молился он о грехах своих, открытый морозу и зною. Несколько лет проведено в таком подвиге, и душа его исполнилась благодати, удостоена дара исцелений. Князь Михаил черниговский (тогда еще молодой, а впоследствии мученик) был тяжко болен, и исцелен пр. Никитой; поставив крест на месте исцеления, блаженный князь записал на нем год и день события – 16 мая 1186 года. Недолго спустя после сего, воры, приняв железные вериги, обтершиеся и получившие блеск, за серебряные, убили преподобного подвижника.

Более 200 лет Господь хранил свободу народа и Церкви в России. Но князья России не щадили народа в своих властолюбивых распрях; народ, в свою очередь, не остался верным своему долгу. И Господь послал на Россию страшное испытание, – дикого монгола. Наступило время тяжких страданий.

В конце 1237 года Батый привел к России более полумиллиона дикого степного народа, жаждавшего крови, грабежа, разорения. Он потребовал от князей рязанских: «десятая часть всего вашего да будет наша». Князья просили великого князя о помощи: но ослепление так было велико, что и при общей беде думали только о себе, по расчетам мелкого самолюбия. Батый взял Рязань, но не так, как обыкновенный победитель. Монголы распинали и рассекали пленников, или, связав им руки, стреляли в них, как в цель; оскверняли святыню храмов, чистоту дев и монахинь, священнических и знатных жен; жгли иереев, или обагряли кровью их алтари. Рязань с ее храмами и окрестными монастырями обращена в пепел.

Опустошив Коломну, Батый в Москве, за верность вере и долгу, излил лютость на воеводу мужественного христианина Филиппа, а жителей ее от старца до младенца предал смерти. Затем он двинулся к Владимиру. Смерть была в виду всех; отклонить страшную опасность не было сил. Епископ Митрофан убеждал встретить смерть без трепета. Сердца всех обратились к небу. Князь Всеволод с супругой, бояре с женами желали принять страдальческую смерть в иноческом образе; благочестивый Митрофан исполнил желание их. Стены города были пробиты, и супруга великого князя с дочерью, снохами и внучатами, многие из бояр и народа затворились в соборном храме с епископом. Святитель молился с ними и за них: «Господи! простри невидимую руку Твою, и приими души рабов Твоих с миром». Татары сперва зажгли храм, потом ворвались в него. И почти никто из готовившихся к смерти не увидел более жизни: одни задыхались в пламени, другие пали от меча врагов: «тако предаша души свои в руце Богу».

В один и тот же февраль месяц 1238 года татары сожгли 14 городов великого князя. Георгий ждал неприятеля на р. Сити, и, узнав о гибели семейства, молил Бога даровать ему терпение Иова. В жестоком сражении с татарами Георгий пал, лишенный головы; тысячи христианских воинов пожаты смертью; Василько, князь ростовский, попал в плен. Татары предлагали променять верность христианскому отечеству на дружбу Батыя. «Темное царство! отвечал христианский князь, не разлучить тебе меня с Христом моим, как ни тяжело бедствие мое. Есть Бог, и ты погибнешь, когда исполнится мера злодеяний твоих; взыщет Он с тебя кровь верных своих». Истомленный голодом князь молил о спасении близких сердцу его, и, наконец, благодарил Бога, что умирает в цвете лет, смертью достойной христианина. Татары свирепо умертвили его; а он известен был, как отец сирот и нищих, грозный на войне и ласковый к вельможам, почтительный к духовенству и искренно любимый всеми подчиненными.

Батый был близко с опустошениями и к Новгороду: но неожиданно обратился назад. Жители Козельска, слабые числом, но сильные верою, положили между собою: «наш князь младенец: но мы, как верные слуги, должны умереть за него; оставив здесь добрую славу, на небе приимем венцы от Христа Бога». Как сказали, так и сделали: семь недель бились с татарами и все пали.

В 1239 году три отдельные массы татар опустошали Россию. Одна напала на Переяславль, и соборный храм его разрушен до основания; жители, в том числе и епископ Симеон, умерщвлены. Жители Чернигова отражали другую, но Чернигов исчез. Третья опустошала берега Оки и Волги. Люди не знали, куда бежать от страха.

В 1240 году дошла очередь до Киева – колыбели христианства в России. Киевляне защищали святыню России с полным самоотвержением: после кровопролитной защиты на стенах, каждый храм знаменитый обращен был в крепость; но один за другим падали: Софийский собор, Десятинный храм, Печерская лавра. И все или ограблено, или сожжено и истреблено. То же испытала Волынь и Червонная Русь. Так пролился гнев Божий на Россию! Но испытание назначено было ей не на короткое время. Русь надолго стала данницей диких монголов.

Монголы, поработившие себе Россию, сперва были язычниками, потом стали магометанами. Пока они были язычниками, они были довольно терпеливы к христианству, как и ко всякой вере; того требовал устав Чингис-Хана. Но у дикого завоевателя произвол его выше всего. В 1246 г. благоверный черниговский князь Михаил получил приказание явиться в орду, куда явились другие князья. Покорный судьбе Вышнего, он обратился к духовному отцу за благословением и наставлением. Тот говорил ему, что многие князья отправились в орду, но немногие остались верными христианской совести, «идоша сквозь огнь, и поклонишася кусту и солнцу и погубиша души своя, славы ради света сего; ты же, княже, не твори тако», присовокупил благочестивый духовник. «Я желал бы, отвечал князь, за Христа пролить кровь свою». Князь отправился к Батыю с другом своим боярином Феодором и племянником, ростовским князем Борисом. Батыю хорошо известно было, что делал каждый князь русский, что делал и Михаил; а Михаил любил св. веру и, по любви к вере, сильно побуждал соседей восстать против татар. Батый приказал не иначе допустить Михаила в ставку свою, как с соблюдением обрядов монгольского верования или суеверия. И так, князь поставлен лицом к лицу, не пред простыми обрядами представления к царю, а прямо пред язычеством. Он отвечал: «христианам нельзя идти сквозь огонь и поклоняться тому, чему поклоняются здесь; такова христианская вера! Она запрещает кланяться твари и идолам». Волхвы доложили Батыю, что Михаил не слушает воли его, и передали ответ его. Батый закипел гневом и велел сказать князю чрез министра: «избирай любое – жизнь или смерть; если не пойдешь чрез огонь, и не поклонишься кусту и солнцу, ни кумирам: погибнешь злою смертью; выполнишь волю, и – получишь княжество». Князь сказал: «царю готов я кланяться: ему поручил Бог славную власть над земными царствами; но чему здесь кланяются, не могу кланяться». Напрасно министр Эльдега уговаривал князя, выставляя смерть за ослушание. Князь отвечал: «готов пролить кровь мою за Христа моего». Напрасно князь Борис и бояре принимали на себя епитимию за князя. Св. Михаил говорил: «не хочу быть христианином по имени, а поступать по-язычески». Друг его Феодор подкреплял его и против искушений любви к супруге и детям. Министр и другие продолжали свое. «Не слушаю вас, отвечал князь последним; не погублю души моей». Он снял с себя княжескую епанчу и, бросив, сказал: «прочь слава мира тленного; она ненадобна мне!» Эльдега отправился к Батыю; а исповедники стали петь хвалебные песни мученикам и причастились запасными Дарами. Убийцы явились и бросились как звери, на князя, растянули и били кулаками против сердца; бросили на землю и топтали ногами, били и мучили; какой-то отступник Доман отсек князю голову. Феодору обещали княжество Михаила, но он отказался, и также принял венец мученика. Это было в 1246 году, сентября 20 числа.

В 1270 году донесли хану Менгу-Темиру, что Роман, князь рязанский, хулит великого царя и его веру. Менгу-Темир отдал приказ поступить с ним, как хотят. Татары принуждали его к своей вере. Князь свободно говорил о своих убеждениях. Татары заткнули его уста платком и стали мучить с ужасающим зверством. Резали тело его по частям и бросали на стороны; когда осталось одно туловище, то содрали кожу и воткнули голову на копье. Так благоверный Роман, благочестивый и воспитавший детей в благочестии, «страданиями уподобившийся Якову персидскому, приобрел страданиями венец нетленный».

Более опасностей открылось для Церкви русской тогда, когда монголы стали магометанами. К счастью, последнее сделалось не вдруг и не без отмены ясы Чингиса, как государственного закона. Узбек (хан с 1313 г.) первый не только сам принял магометанство, но и объявил исламизм господствующей верой между татарами: «он обратил, говорит Абульгази, народ свой к исламизму». Берге (с 1257 г.), преемник Батыя, также был магометанин: но, как показывают дела Узбека, исламизм не утвердился тогда ни между родственниками Берги, ни между подданными. Исламизм везде отличался фанатизмом, особенно при первом появлении своем в народе; употреблял в свою пользу и меры жестокие, и соблазны сильные, тогда как и сам по себе он – приманка для чувственности. Древнее повествование прямо говорит, что когда, Узбек «принял бесерменство, наипаче не пощадети нача роду христианскаго». На Михаиле Ярославиче, князе тверском, открылся первый опыт изуверной, хотя и неоткрыто, магометанской лютости Узбека.

Михаил, воспитанный в благочестии добродетельной материю, берег своих подданных, не желал чужого и готов был жертвовать своим. Не таков был, к сожалению, Георгий, князь московский, племянник его; три года пресмыкался он в орде, дарил вельмож и, наконец, столько успел, что Узбек отдал за него сестру свою и с нею звание великого князя. С толпой татар и воеводой их Кавгадыем возвратился он в Россию и потребовал себе не только почестей великого князя, но и земель, которыми владел Михаил. «Будь великим князем, если это угодно царю, говорил Георгию Михаил: только оставь меня в моем наследии». Георгий стал жечь села и города: но был разбит наголову. Приняв и отпустив с почестью Кавгадыя, Михаил не хотел лить крови и сказал Георгию: «пусть воля царя решит наше дело». К несчастью, жена Георгиева умерла в плену у Михаила, и Георгий поспешил с деньгами и клеветой в орду. Михаил, чистый совестью, не спешил: но его потребовали туда же; а это значило, что он уже обвинен; сыновья просились отправиться в орду вместо отца. Михаил сказал: «это вызовет беды на народ мой, а я должен беречь его», – и отправился на верную смерть. Там, когда слишком ясным стало, что его замучат, когда уже шея его была обременена тяжкой колодкой, когда предали его позорному посрамлению, бояре предлагали ему: «князь! вот готовы проводники и лошади, спеши в горы, чтобы спасти жизнь». Князь отвечал: «не дай Бог и думать о том: спасусь сам, а народ подвергну беде: что же будет ждать меня там?» Кавгадый – судья и обвинитель не записывал того, чем опровергал клеветы св. князь на суде; за то князь готовился к участи своей, как мученик, – и страдальца предали позорной мучительной смерти. Это было в 1318 году.

Кроме того охранения, которое Промысл явил русской Церкви на обыкновенном пути управления судьбой царств, русская Церковь видела из необыкновенных событий, что с нею Бог, чтимый ею. Никогда чаще, никогда ощутительнее Россия не чувствовала над собой осеняющего ее покрова Матери Божией, как чувствовала в тяжкие времена татар. В 1380 году русские в первый раз после Батыя должны были сражаться не с отрядами орды, а с целой кипчакской ордой. Страшны были и полчища монгола, и его столетняя власть над Россией. Все молились в храмах. Великий князь Димитрий Иоаннович искал помощи у Господа; Сергий богоносный именем Бога сказал ему об участи брани, и одушевил великого князя; он предсказал ему и кровопролитие смертное, и победу над Мамаем, смерть многих, но не великого князя; окропил военачальников святой водой; назначил Димитрию в сподвижники двух иноков и, оградив их знамением креста на схимах, сказал: «вот оружие несокрушимое! оно вам будет вместо шлемов». Когда вел. князь стоял с войсками уже на берегу Дона: мысль о множестве врагов страшила многих; то были решительные минуты, когда надлежало или вступить в бой смертный, или отказаться от боя; и в эти минуты благодатная вера прислала решение верное: «иди князь, смело, писал преподобный Сергий: Бог Троичный – твоя помощь». Много пало в битве кровавой, но верен Бог, Мамай был разбит.

В 1395 году еще грознее собралась туча над Россией. Тамерлан, победитель востока, победитель Тохтамыша, шел на Россию. Все храмы московские были отверсты с утра до глубокой ночи: народ постился и со слезами молился об отвращении гнева Божия. Великий князь Василий просил митрополита, чтобы из Владимира принесена была икона Богоматери, с которой боголюбивый князь Андрей победил болгар. Необозримые толпы народа со слезами и на коленах встречали Богоматерь; слышан был один голос всех: Матерь Божия! спаси землю русскую! И Матерь христиан спасла Россию. В тот самый день и час, когда жители Москвы встретили икону чудотворную на Кучковом поле, Тамерлан, испуганный видением Жены светоносной, поспешно вышел из России. Так Тамерлан, не причинив вреда России, успел только в том, что, к счастью России, сокрушил орду кипчакскую. «Нам князь, писал современник препод. Кирилл, нам, которые видели преславные и великие чудеса пречистой Госпожи Богородицы, остается душой и сердцем радоваться, со страхом помышлять о том, как в последний сей род сподобил нас Бог пречистою Своею Материю так чудесно избавить христианский род от нашествия иноплеменных врагов».

От равнодушия монгола к вере, от гордой уверенности его в предоставленной мечу его власти над миром, нельзя было ожидать великих побед для веры христианской: святая вера не потворствует страстям; исламизм был принят монголом вместо язычества оттого, что он пища для чувственности и страсти к войне. Тем не менее, вера христианская, вера, чтимая Россией, одерживала частные победы над татарами.

В 1265 году митрополит Кирилл открыл епархию сарайскую, посвятив Митрофана в епископа сей татарской епархии. Некоторые памятники ясно показывают, что пастырь сей епархии жил в самом стане орды. Сарайский архипастырь, кроме того, что предохранял ослабевавших христиан, живших в орде, и утешал князей, являвшихся к хану, и тем служил светильником и для татар. Сарайский епископ Феогност в 1301 году уже предлагал патриарху вопрос относительно крещения татар, и прямо говорил, что из них некоторые изъявляют желание креститься. Несколько диких отраслей, привитых в лозе Христовой, известны и истории. Таков, прежде прочих, св. Петр царевич – ясный пример тому, что пребывание христианских пастырей в орде не оставалось без влияния на татар. Ростовский епископ Кирилл прибыл в орду по нуждам своей церкви, и ласково принятый Бергаем, по его желанию, говорил о просвещении России св. верой, о том, как подвизался св. Леонтий в обращении ростовских язычников, как при гробе его совершаются чудеса во славу имени Христова и силой Христовой. Красноречивый рассказ так тронул племянника Бергаева, впоследствии Петра, что он стал размышлять о пустоте монгольской религии. Когда же Кирилл в следующем году опять прибыл в орду, то царевич тайно от матери и дяди отправился вместе с ним в Ростов, принял крещение, построил обитель при св. Игнатии ростовском, вступил в супружество и, овдовев, скончался преподобным иноком.

В то же время баскак Бога принял св. крещение по страху: озлобленный народ устюжский хотел (1262 г.) убить его: но Бога-Иоанн умер также праведником. Князь Феодор ярославский женился в орде на дочери хана Менгу-Темира, принявшей св. крещение с именем Анны и впоследствии отличавшейся высоким благочестием. После того видим нескольких князей, женившихся в орде. Сын князя Бахмета, прибывшего из орды в Мещеру в 1298 г. крестился сам с именем Михаила и крестил с собой многих татар. При вел. князе Иоанне Калите, от тревог в орде выехал в Россию с несколькими мурзами мурза Четь, и крещен с именем Захарии; это родоначальник Годуновых и других бояр.

В половине XIII века православная вера одержала победу над одним из сильных князей литовских. Войшелг, князь Новогродка литовского, сын великого князя Миндовга, в язычестве наслаждался только убийством и кровожадной жестокостью; каждый день убивал он по три, по четыре человека; ему скучно было, если не случалось в какой день убить кого-нибудь. Наконец, коснулся его страх божий и он решился принять крещение: освятясь благодатной водой крещения в Новгродке, он возненавидел славу мира и в 1252 году прибыл к Даниилу, князю галичскому, передать сыну его Роману Новгродок, Волковиск, Слоним, а сам постригся в иноки у полонинского игумена Григория, известного благочестием; три года провел в подвигах; потом отправился в святую гору Афон; но не могли дойти по опасностям времени, возвратился из Болгарии в отечество; здесь на берегу Немана, недалеко от Новгродка, основал он свой монастырь и стал подвизаться в нем. Напрасно язычник отец и ласками и угрозами понуждал его вернуться к язычеству: он не хотел и слышать о том. Сыновья князя Гедимина, одни при жизни отца, другие после него были уже христианами. Корият-Михаил еще в 1329 г. построил храм св. Николая в Лаврашевском монастыре близ Новгродка. Наримунд с 1333 г. назывался Глебом. Любарт – Димитрий, с 1337 года князь волынский, был всегда ревностным сыном православной Церкви. Явнут-Иоанн в 1345 году крестился в Москве. Ольгерд, с 1341 до 1377 года великий князь литовский, сперва женат был на Марии, княжне витебской, потом на Юлиании, княжне тверской: но властолюбивый воин долго и упорно оставался язычником. При нем язычество вступало в открытую борьбу с христианством, но тем славнее была победа, одержанная, св. верой. Пресвитер Нестор, духовник первой супруги Ольгердовой, обратил нескольких Литовцев к христианству, в том числе двух придворных и любимцев Ольгерда. Кровь сих-то исповедников и родственника их Евстафия была плодоносным семенем христианства в Литве.

Кумец и Нежило, – так назывались братья, любимцы Ольгерда, – приняв св. веру, не являлись с прочими к принесению жертв огню Зничу в храм Перкуна, и строго соблюдали посты. Это открыло их веру жрецам. Ольгерд, по настоянию жрецов, приказал бросить братьев в темницу. Целый год провели они здесь, томимые голодом и сыростью тюрьмы, но оставались тверды в вере. На другой год Иоанн, старший брат, ослабел и объявил, что отрекается от христианства. Ольгерд освободил обоих братьев. Но Антоний ни от мук, ни от ласк не преставал быть искренним христианином, и его опять бросили в темницу. На этот раз положение его было до крайности мучительно. Все, что могла придумать злоба жрецов, было употреблено для того, чтобы победить твердость Антония. Ангельское спокойствие, с каким переносил он страдания, сила истины Христовой, говорившей устами его, возбудили такое удивление в народе, что толпы спешили к темнице видеть и слушать исповедника Христова. Иоанн скоро почувствовал, что нет для него радости без имени Христова; обличения брата ложились на сердце его камнем. Наконец он объявил Ольгерду: «Государь! открыто сознаюсь, что я опять христианин, делай со мною, что хочешь, но более не изменю я св. вере». Ольгерд вышел из себя, бил Иоанна из своих рук, и велел бросить его к Антонию. Темница исповедников стала христианским училищем; туда спешил народ, изумленный терпением страдальцев, и многие тайно принимали св. крещение. Жрецы, испуганные действием проповеди св. братьев, просили у Ольгерда решительного суда над ними, и, получив страдальцев в полное свое распоряжение, терзали их разными пытками. Января 14 повешен был Антоний; в Иоанне надеялись опять видеть слабость и долее мучили его, но 24 апреля и его повесили. Мученическая смерть Антония и Иоанна не только не остановила дела св. веры, но способствовала ее успеху. Родственник мучеников Круглец, также придворный Ольгерда, обратился к Христу, пораженный терпением и словами св. родственников. Ольгерд, заметив, что он более не язычник, приказам бить его железными прутьями. Евстафий не показывал и вида, что страдает. Ольгерд бесновался, и велел на морозе лить холодную воду на Евстафия. Страдалец терпел покойно и эту жестокую пытку. Мучители переломали ему ноги, отрезали нос и уши, содрали с головы кожу, и, наконец, 13 декабря повесили. Это было в 1347 году.

Вслед за тем св. вера быстро шла от победы к победе. Сам Ольгерд при конце жизни и 11 сыновей его крещены были в православие. Когда Ягелло, в 1387 г., позволивший для Ядвиги и короны польской окропить себя папистам, стал крестить Литовцев по латинскому обряду; то оказалось, что в Вильне половина жителей уже исповедовала православную веру.

В половине XIV века в молодом причетнике устюжского собора благодатью Божьей возгорелось желание посвятить жизнь свою просвещению зырян – диких сынов лесов северных. Это был св. Стефан. В ростовском Богоявленском монастыре он, под руководством Арсения, ростовского епископа, и прежнего князя, изучал догматы веры по славянским книгам: «желая же большего разума, говорит жизнеописатель его Епифаний, изумился и греческой грамоте». Зырянский язык знаком ему был еще на родине в Устюге; а теперь он занимался им с тем, чтобы быть в состоянии переводить на него церковные книги; то, что нужно было перевести для первого ознакомления зырян с верой, Стефан перевел со славянского при помощи греческого языка. Приготовив себя таким образом к званию проповедника веры, он испросил благословения на свое дело у управлявшего тогда московской митрополией Герасима, епископа коломенского; а великий князь обезопасил его своей грамотой. С сими пособиями прибыл он на устье Вычегды к грубым, но простодушным людям, и начал проповедовать Бога истинного. Простые сердцем слушали с изумлением и потом крестились; упорные и особенно жрецы-кудесники возмущали против него народ. «Как слушать, говорили, пришедшего из Москвы, которая угнетает нас податями? И кого слушать? молодого, неопытного, неизвестного проповедника, тогда как наши старцы наставники говорят другое». Стефан с надеждой на Господа продолжал проповедовать истинную веру по правому берегу Вычегды. Дошедши до устья реки Выми, где было тогда главное поселение зырян, он умножил число христиан до тысячи и построил храм во имя Благовещения Богоматери. Чтобы показать на деле пустоту идолов, он обратил в пепел одну из самых знаменитых кумирниц. Народ пришел в ужас. Стефан показывал истину в опыте. Главный волхв Пама, отец и наставник Зырян, вызвался пройти сквозь огонь и воду, требуя того же от Стефана. «Я не повелеваю стихиями, отвечал смиренный Стефан, но Бог христианский велик, иду с тобой». Пама затрепетал и довершил торжество веры над суеверием и обманом. Народ толпами крестился и бросал в огонь идолов Воипеля и других. Создав еще два храма, св. Стефан основал близ них училища. «Научи грамоте пермстей, заповедуя учити часословец и осмогласник и песница Давидова»; при этом учащихся разбирал по способностям с тем, чтобы «овых в попы поставить, овых в диаконы, и писати их научи пермские книги». В 1383 году он просил в Москве поставить для зырян епископа, и сам был посвящен. Затем посвятил природных зырян в причетники, диаконы и священники. «И попове его, говорит современник, пермским языком служаху обедню, заутреню же и вечерню, и канонархи его по пермским книгам канонархаша, певцы же всяко пение пермски возглашаху». Прекрасная картина! В 60 верстах от Усть-Сысольска, на реке Сысоле, святитель основал Стефанову обитель, а в 165 верстах другую, Ульяновскую. В первой три столетия после Стефана пели на зырянском языке церковную службу. Святитель со всей любовью заботился и о внешнем покое новых чад веры Христовой. Во время голода доставал им хлеб из Вологды; ездил в Новгород и Москву ходатайствовать о защите их от неправосудия и грабежей; народ назвал его отцом своим. В 1396 году св. Стефан скончался в Москве, проведя 18 лет в апостольских трудах.

Пламя Батыя истребило памятники образованности во всех концах России, исключая Новгород; а иго монгольское давало простор только скорби и стонам о бедствиях общих; повременные вторжения татар с огнем и мечем, несчастные междоусобия князей останавливали то, что начинали для просвещения, истребляли то, что успевали делать труженики веры и благочестия. Одно галичское княжество с Волынью в первой половине монгольского периода наслаждалось некоторым покоем и свободой для развития жизни народной: но и то пало. Дикий монгол одинаково был дик для просвещения и в язычестве, и в магометанстве, беспощадно жег груды книг, которые собирали и берегли от его варварства. Таким образом, между князьями юга были ученые и просвещенные; но в северной России кн. Михаил Александрович тверской отправился в Новгород учиться грамоте у архиепископа. Сообразно с тем остается судить о сравнительной образованности духовенства южного и северного. На севере, только в Новгороде, богатом торговлей, имели довольно свободы и средств заниматься просвещением. Святитель Моисей ревностно распространял там духовную образованность; бояре охотно приходили слушать сладкие беседы его; он на свой счет содержал писцов и приказывал списывать книги. На остальном севере, только с половины XIV века, заметно стало движение к лучшему – к свету знания. Святители Алексий и Киприан много заботились разгонять монгольский мрак.

Блаженный Серапион Владимирский писал своей пастве: «аще услышите что басний человеческих, к божественному писанию притецете». Выполнению сего-то святого правила надобно приписать то отрадное явление в Церкви русской сего времени, что пастыри ее возвышались в знании веры не только пред народом русским, но и пред современными пастырями запада; на западе в это темное время, по определению епископов, жгли на кострах, топили в реках мнимых волшебников и волшебниц; а Серапион с кафедры строго обличал подобное невежество некоторых из паствы своей.

Драгоценным памятником достойного внимания к слову Божию служит Евангелие святителя Алексия, писанное собственной рукой его в 1355 г., когда был он в Константинополе и, следовательно, тогда, как мог он иметь в руках лучшие списки подлинника. При сличении сего евангелия с предшествовавшими ему славянскими списками и греческим подлинником оказывается следующее: 1) текст святителя во многом несходен со славянскими списками, предшествовавшими ему по времени; 2) текст его заключает не только исправления ошибок, сделанных славянскими писцами, но новый перевод с подлинника; 3) отличием его перевода служит буквальная близость к греческому тексту. «Сей подвиг святителя, скажем словами современного Архипастыря Церкви, важен, между прочим, потому, что чрез него святитель, Богом просвещаемый, предварительно обличал неправое мнение людей, которые даже доныне утверждают, будто в священных и церковных книгах и описку переписчика исправить и непонятное слово перевода заменить понятным непозволительно и противно православию... Он поверял и исправлял; и потому, очевидно, не так рассуждал. Св. Киприан также трудился для св. Писания. Им составлен был перевод Псалтыри, доселе известный в своем подлиннике. Перевод ограничивался тем, что слова и выражения перевода, казавшиеся неясными, заменены другими, но с тем вместе вошло довольно слов и оборотов сербских. Святителем Стефаном, как видели, переведены были на пермский язык Псалтырь, избранные чтения из Евангелия и Апостола и паремии. Одна уже решимость на такое дело весьма много значила для дела веры. Оказалась нужда перевести слово Божие на пермский язык; и оно переведено. Лучшие современники Стефана, особенно в Москве, с восторгом смотрели на труд Стефана и сравнивали Стефана с просветителями славян. Только «нецыи скуди суще умом», замечает Епифаний, «реша: почто сотворена суть книги пермския грамоты? И прежь сего издавна в Перми не было грамоты... Аще ли и се требе бысть, достояше паче русская, готова суща, грамота». Но так говорили только скудные смыслом.

Время лишило нас многого, чем пастыри наши утешали и наставляли свою паству, страдавшую под игом иноплеменников. Остались только отрывки и следы трудов их.

Слова блаженного Серапиона, епископа Владимирского, прежде бывшего архимандритом печерской лавры, так прекрасны, что нельзя не жалеть, что их только четыре; а из самых слов Серапиона видно, что он говорил много поучений. Ныне известные слова – искренняя беседа пастырского сердца с паствой, сердца сокрушающегося о бедствиях времени, и еще более о пороках времени; в них говорит красноречие сердца, виден и дар слова, видно и знание слова Божия.

Болгария, где из павликиан образовались богомилы, и где с 1195 года приобрели гражданскую независимость, но не приобрели значительного духовного образования, – Болгария с соседней Сербией передавала России все, чем могли утешаться люди, подобные богомилам, – сочинения апокрифические, повести вымышленные воображением детским, или и совсем нечистым. В одном списке церковного устава, после списка книг полезных и вредных, сказано, что статья о книгах запрещенных (отреченных) внесена в сей устав из молитвенника митрополита Киприана. По сему замечанию ясно, что древняя греческая статья о книгах полезных и вредных в славянском переводе и с дополнениями обнародована заботливостью митрополита Киприана серба; быть может, им составлены перевод и дополнения. Пастырь образованный знал по опыту отечества своего, в каком ходу подложные сочинения у людей, незнакомых с истинным христианским просвещением, и как они вредны для веры и благочестия. Потому предостерегал и русскую Церковь.

В 1371 г. явился в Пскове раскол, перешедший потом и в Новгород. Некто Карп, художеством стригольник (занимавшийся стрижением волос), и диакон Никита начали раскол тем, что, указывая беспорядки духовенства, за жизнь некоторых отвергали иерархию. Предметом особенного соблазна служило преимущественно то, что духовные лица, как говорили, поставляются в священство на мзде. Но один шаг к заблуждению влечет за собой другой и третий. Став судьями иерархов, Карп и Никита дошли и до того, что во всем отделились от св. Церкви; они не хотели уже участвовать в общих молитвах Церкви, запрещали принимать от священников крещение, разрешение грехов, и евхаристию, отвергли поминовение усопших церковной службой и милостыней. Толки Карпа и Никиты нашли себе слушателей в Пскове, и потом в Новгороде. В 1375 году новгородский архиепископ объявил Никиту лишенным сана, и вместе с Карпом отлучил от Церкви. Неосторожная ревность простых сердец простерлась далее – схватив Карпа с двумя его товарищами, бросили в Волхов; «писано в евангелии, говорила простодушная ревность, аще кто соблазнит единаго от малых сих, лучше есть ему, да обесится камень жерновый на выи его, и потоплен будет в мори». Но что делают только по движению чувств, то иногда скоро и осуждают; Карпа скоро стали жалеть, а затем тайные последователи его нашли жаркое участие в своем деле; всего более это участие родилось оттого, что Новгород и Псков, отличаясь духом мятежной вольности, тяготились тогда подчинённостью митрополиту и великому князю. Отселе оказалось необходимым призвать в помощь суд константинопольского патриарха. Дионисий, архиепископ суздальский, в 1381 году привез из Царьграда послание патриарха Нила в Псков, где особенно сильно действовал раскол. Новгород бунтовал и вызвал против себя суд великого князя. В 1394 году вифлеемский епископ Михаил привез обширное послание патриарха Антония. Волнение утихло. Но в Пскове еще оставались тайные последователи, открывшиеся впоследствии при митрополите Фотие.

Увещания патриарха Антония сильны, обличения основательны, ответы отражают каждый вопрос стригольников; в них видна благочестивая душа русская, и, по всей вероятности, в составлении их много участвовал преподобный Афанасий, ученик преподобного Сергия, живший с 1392 года в Константинополе. Они же весьма нужны для раскольников нынешнего времени. «Знайте, учил патриарх, что отделяющийся от Церкви, отделяется от самого Христа... Слушаяй вас, Мене слушает, отметаяйся Мене отметается Пославшего Мя. Исправьтесь, стригольники; апостол говорит: покоряйтесь наставником вашим, тии бо бдят о душах ваших, яко слово имут воздати о вас в день судный... Дафан и Авирон непокорные взяли на себя священство. И разгневался на них Бог, и земля пожрала их. Так и ныне стригольники, не имея ни священия, ни святительства, сами себя ставят в учители от тщеславия и высокоумия... Христос избрал апостолов, апостолы поставили епископов, рукоположением епископов передан дар священства и святительства». «Когда священник совершает литургию, надобно смотреть на него, как на Христа, вечеряющего с Апостолами, и принимать от него евхаристию, как от самого Христа... Остается судить только самого себя по Апостолу, и так приступать к тайне... Скажите, еретики: откуда вы хотите взять иерея? Если вы говорите: недостоин патриарх, недостойны митрополиты: то, по-вашему, нет ни одного священника на земле... Где вы возьмете, по окаянной вере вашей, священника? Ужели Христос сойдет для вас во второй раз на землю?... И как смеете вы укорять святителей за церковные расходы (проторы), когда апостол говорил: церковник церковью питается, и олтарницы с олтарем делятся? Стригольники себя самих ставят в учители. Но они не помнят слов Христовых: не входяй дверми во двор овчии, но прелазяй инуде, тать есть и разбойник. Воры и разбойники убивают людей оружием; а вы, стригольники, убиваете людей смертью духовной, удаляя их от пречистых Таин тела и крови Христовы. Ибо Христос сказал: аще кто не снесть плоти Моей, ни пиет крови Моей, не имать света, ни живота. Ужели не понимаете вы, что написано в евангелии: приим хлеб преломи и даяше учеником... приим чашу вина и хвалу воздав, рече своим учеником: пийте от нея вси, се есть кровь моя нового завета: се творите в мое воспоминание? Так и ныне совершают иереи службу в воспоминание спасительного страдания Христова. Кто удаляется от сих пречистых тайн, тот не христианин». Обличая словом Божиим дерзость стригольников, укоряющих поведение духовных лиц, патриарх говорит: «вы, стригольники, говорите, что Павел велел учить и простому человеку. Но это сказано тогда, как было язычество, а не вам, еретикам... Вы говорите: много имения собирают. Но не вам, стригольникам, судить о том; судит Бог, или святитель первый. К чему ты творишь себя головой, будучи ногой? Или к чему, будучи овцой, наряжаешь себя в пастыря?... Стригольники велят каяться земле? Но земля тварь бездушная, не слышит и не умеет ни отвечать, ни запрещать грешнику». Обличая отвергавших поминовение усопших, выставляет общее обыкновение древней Церкви. «Иоанн Златоустый написа: аще еси в животе не дал милостыни, поне по смерти дай... аще детям имение свое оставляеши, напиши часть Христу с детьми своими, да дадят по души твоей». Выставляет случай из Пролога и другой – из печерского Патерика. Увлекавшиеся стригольниками говорили о сих учителях: они не грабят имения и не собирают. Патриарх отвечает: «таковы же были и фарисеи, постились два раза в неделю, не ели по целым дням: однако мытари и грешники с исповеданием пришли к Христу и спаслись, а фарисеям сказано: горе вам, книжницы и фарисеи!»

Более чем просвещение, богослужение внешнее терпело расстройство от татар. На огромном пространстве, от Белого озера до южного Галича, Батый оставил за собой пепел и пустыню: храмы Божии истреблены огнем, или остались грудой камней; утвари, иконы, книги стали добычей богохульного хищника; умащенные сединой иереи и диаконы умерщвлены, а молодые отведены в плен. Правда, монгол позволил потом отправлять христианское богослужение, и русские оставались с прежней теплой любовью к молитве и храмам Божиим. Но много надобно было пройти времени, прежде чем внешнее богослужение могло получить вид порядка и приличия. Нелегко было воздвигнуть храмы, заводить утварь, книги, иконы, тем более что податные сословия отягощены были татарскими налогами; еще труднее было найти способных служителей алтаря Божия, среди опустошения и нищеты. Между тем наглый произвол дикого, гордого монгола, равнял с землей то, что сам дозволял строить, и грабил то, что дозволял считать священным. Отсюда в летописях нередко встречаешь замечание: приходили татары и сожгли храмы и монастыри, сожгли или ограбили в Ростове, сожгли в Костроме, Переяславле и проч.

При таком положении внешних обстоятельств пастыри Церкви старались, сколько могли, время от времени восстановлять порядок внешнего богослужения разными мерами. Митрополит Кирилл на соборе 1274 года постановил несколько правил о богослужении. Саранский епископ Феогност предлагал собору патриархов в Константинополе много вопросов о богослужении, и получил ответы. Особенно замечательны наставления митрополита Киприана о чине богослужения, дошедшие до нас в двух посланиях его в Псков и в ответах игумену Афанасию.

Относительно просфор читаем следующее наставление святителя Афанасию: «разности нет в том, с крестом ли просфора (собственно назначавшаяся для агнца) или приносимая в дар; если на принесенной в дар есть крест, пусть она дарная, она может быть употреблена для агнца». Здесь видна заботливость о важнейшей просфоре, необходимой для литургии. Но вместе с тем видно, что приносилась в храм не одна просфора. Сколько же приносили их? В русских Служебниках XIII, XIV и даже XV века с полной ясностью показывается не более пяти просфор: агнец, в честь Богоматери, в честь святых, за епископов и всех живых, пятая за умерших ( ²).

Псковитянам митрополит давал наставление, в какие дни совершать литургию Василия Великого, и что без виноградного вина не следует совершать литургии. Им же писал он, если кто из духовных детей достоин причастия, и вы решаетесь, по усмотрении достоинства, преподать в великий день (в Пасху) или в Рождество Христово, или в какой другой день святой: то преподайте в обедню. Когда скажет диакон: со страхом Божиим и верою приступите, тогда приходил бы к царским вратам, с возложенными крестообразно на перси руками». Слова сии показывают, что тогда еще довольно было благоговейного усердия к св. Тайнам; их приобщались несколько раз в году. Эту мысль видим и в послании митрополита к Афанасию; здесь говорит он: «молодому ли или старому, ничто не мешает причащаться часто, лишь бы он вел жизнь чистую и открывал помыслы чистосердечно».

Псковитянам писал Киприан: «а что вы доныне крещали детей, держа в руках и поливая сверху водой: то это крещение неправое; вот я посылаю вам крещение правое, точное; по нему поступайте сами и другим всем приказывайте, чтоб так же поступали». Следовательно, в новгородской епархии и при митрополите Киприане совершали обливательное крещение. Это зависело, без сомнения, от частых торговых связей Новгорода и Пскова с латинянами.

О браке Киприан пишет Афанасию: «игумену или чернецу-попу недостоит венчать: это дело мирских иереев, а не чернеческое; в случае только крайней нужды может чернец крестить дитя». Известно, что, следуя обычаю константинопольских патриархов, совершавших браки царей, русские митрополиты и епископы совершали браки князей в XIII и частью в XIV веке. Вероятно, наши иеромонахи хотели следовать примеру епископов.

Из песней греческой Церкви, составленных собственно в сем периоде времени, немногие переведены были для русской Церкви; исключение из того составляли некоторые молитвы и песни патриарха Филофея, часто сносившегося с русской Церковью. Но песни и молитвы предшествовавших времен в это время уже все известны были в русской Церкви, только не везде употреблялись. Волынский летописец, исчисляя приношения Галицкого князя Владимира разным церквам, показывает между пожертвованиями следующие богослужебные книги: Евангелие, Апостол, Паремейник, Пролог на 12 месяцев, Житие великомуч. Димитрия, 12 книг Миней с песнями, Триоди, Октоих, Ирмолог, Служебник, Молитвенник с одними утренними и вечерними молитвами. Итак, между 1272 и 1284 годами, в русской Церкви были в переводе служебные Минеи с канонами Феофана и Иосифа песнописца, чего не видно было до нашествия монголов. Но и богатый, благочестивый князь галицкий, только одну Любомльскую Георгиевскую церковь мог наделить, сверх Триоди и Октоиха, 12 Минеями; разным же другим церквам он жертвовал, как говорит та же летопись, только Евангелие и Апостол, с прибавлением Молитвенника. Причина тому понятна – дороговизна рукописных книг; благочестивый князь за один молитвенник заплатил «8 гривен кун» т. е. более 11 р. сер. Посему можно думать, что а) в продолжении XIII и XIV веков при тогдашнем положении России, полные служебные Минеи были редкостью и для городских русских церквей; б) вместо их довольствовались собраниями служб на великие праздники и на дни знаменитых святых. Та и другая мысль подтверждается дошедшими до нас древними списками богослужебных книг, по рукописям XIV века видим почти одни Трефологии, т. е. собрания служб на господские и богородичные праздники, и на дни знаменитых святых. Киевопечерский архимандрит Досифей около 1295 года получил из Афона при послании «чин, како петь 12 псалмов особь». Митрополит Феогност, по желанию великого князя, приказал перевести Требник с экземпляра, привезённого из Греции, вероятно потому, что в нем заключалось что-нибудь такое, чего не было в прежних русских. Висотский игумен Афанасий, друг Киприана, удалясь в Константинополь, занимался там переводом богослужебных книг, и он едва ли не первый доставил России церковный устав с разными применениями к частным случаям, впрочем, без глав Марка; тогда как прежде довольствовались Студийским уставом времени Феодора Студита. Сообразно с уставом Феодора, не терявшим в России значений, времени Феодорова; а дополнения Иосифа-песнописца в Триоди предоставлялись, вероятно, произволу переводчика и писца. Таким образом, умножение богослужебных книг и чинов в монгольский период русской Церкви не было еще очень значительным.

Каково бы ни было умножение чинов греческих в русской Церкви, в продолжение 400 лет не могло не войти в богослужебные книги русской Церкви несколько разностей и порчи. Не разумеем разностей в знамении крестном и других подобных, которые при тесной связи с Грецией открылись гораздо позже митрополита Киприана. Были другие разности, только они, к чести православия, не были предметом упорного спора. Разности прежде всего зависели: а) от писцов, для которых ошибки дело обыкновенное, и даже могут быть наследственными; б) затем – разновременность составления и перевода песней и служб вводила разность в книги и в отправление богослужения, а раздробление России на уделы прибавляло свою долю разностей. В правиле Причащения своего времени св. князь Михаил читал более псалмов, чем после стали читать. В Стихираре устава Студийского, писанном в 1309 году, много видим такого, чего нет в Минеях последующего времени, и много нет, что помещено в последних. Игумен Афанасий спрашивал даже о том, сколько молитв читать священнику на вечерни и утрени; в) немощи человеческие, особенно же невежество времени, ввели молитвы и песни сомнительного происхождения. По сим причинам, действие которых ослабляемо было бдительностью митрополитов, ко времени митрополита Киприана, разности и порча богослужебных книг были уже столь значительны, что заставили митрополита Киприана употребить особенные усилия по сему предмету. Он старался вводить единообразие в чине богослужения и привести богослужебные книги в правильный вид. Дополняя древний греческий список книг полезных и вредных, он в предостережение простоте писал, что «в толстых сельских сборниках» много ложного, «посеянного еретиками на пакость невежам, попам и дьяконам, в молитвенниках – живые молитвы о трясавицах и о недузех».

«Мы слышали, писал он в Псков, что у вас нет правильного церковного правила. Потому мы, списав, послали вам устав божественной службы Златоустого и Василия, также самую службу Златоустого, освящение (чин водоосвящения) на 1 день августа, Синодик правильный и точный (чин православия для первой недели Великого поста), который читают в Царьграде, в патриархии св. Софии; мы присовокупили, как поминать православных царей и великих князей мертвых и живых, и как поминаем мы здесь. Посылаем также чин крещения детей и всякого другого христианина; потом чин обручения и венчания. А чего не успели мы списать, и что, однако, нужно вам, то заставим списать исподволь, и оно будет у вас. Что списано и послано к вам с вашей братией, то все верно и правильно». В конце дошедшего до нас Служебника его читаем подтверждение писцу держаться при списывании со всей точностью того, что содержится в этом служебнике, не прибавлять и не опускать ничего, не вносить и того, к чему «первее привык».

Таким образом, Киприан переменял и исправлял в богослужебных книгах, что по его рассуждению требовало исправления, вводил исправное по всем церквам. Но понятно, что старания деятельного пастыря не могли достигнуть своей цели в полной мере, даже и потому, что он мог списать для Пскова один список, например литургии, тогда как мало было и сотни.

Даже естественно было, что его рукописи впоследствии внесли часть новых разностей или особенностей, не греческих и не русских, а сербских, так как Киприан был серб.

Церковь и в сем периоде вводила новые празднества; а новые праздники потребовали новых песней.

а) Густинская летопись говорит о святителе Алексие: «сей за благословением патриарха устави святити день святых мученик литовских (Иоанна, Антония и Евстафия) апреля 14». По свидетельству других памятников, это было в 1364 году, по благословению патриарха Филофея. Установление – святое и потому, что им выражалось торжество св. веры над тогдашним литовским язычеством.

б) Святость святителя Петра известна была при его жизни, известен был тогда же и дар провидения его; при самом погребении его последовало несколько чудес от мощей его. Посему еще преемник св. Петра митрополит Феогност, с разрешения константинопольского Собора, установил торжествовать память святителя Петра, в день кончины его, 21 декабря. «В 1372 году августа 15 дня, говорит летопись, у гроба святителя Петра митрополита прощен семилетний отрок; он не владел рукой, которая была сведена у него к груди, и был нем; когда же митрополит Алексий оканчивал св. литургию, тогда отрок проглаголал, и рука его простерлась. Видя это, митрополит повелел звонить, и пели молебный канон всем собором». Это было торжественным подтверждением для России о прославлении угодника Божия на небе и на земле.

в) Нельзя сомневаться, что память благоверного князя мученика Михаила черниговского с боярином его Феодором, прославленных скоро по кончине их, местно отличаема была духовным празднеством, еще в сем периоде.

г) Благоверного князя Александра, со дня кончины, называли святым и считали в лике ангелов хранителей России. Особенно же оправдано сие благоговейное уважение при великом князе Димитрии Донском. Когда началась битва с Мамаем, долженствовавшая решить вопрос о независимости России, ночью в храме, где лежало тело Александра, загорелись свечи, и два старца, выйдя из алтаря, подошли к гробу его и сказали: Александре! востани и спаси правнука твоего Димитрия, одолеваемого иноплеменными. Александр встал и удалился. Благочестивый инок-причетник, видевший и слышавший все это, сказал о чуде начальникам обители: они нашли нетленные мощи Невского и поставили их в раке. Вслед за тем последовали исцеления, больных.

д) Псковитяне в 1341 и 1343 годах сражались и побеждали с упованием на молитву князя Всеволода и Довмонта; а в 1374 году ими уже построен был храм каменный во имя св. Довмонта.

е) В 1380 году Димитрий Иоаннович Донской, возвратясь с Куликовой битвы, отправился в пустыню к преподобному Сергию. Совершив здесь поминовение павших на брани воинов, предложил он собору пастырей установить поминовение павших на брани за веру и отечество ежегодно в субботу Дмитриевскую, ту, которая бывает пред 26 октября – днем великомуч. Димитрия. Благочестивая мысль была одобрена; и таким образом, кроме суббот мясопустной и троицкой, издревле родительских, учреждена суббота Димитриева.

ж) В 1395 году неожиданное спасение Москвы и России от Тамерлана, в день сретения Владимирской иконы Богоматери, вел. князь ознаменовал заложением монастыря на месте сретения; а собором пастырей положено праздновать день сей, 26 августа, во всей России, в Москве и с крестным ходом из Успенского собора в монастырь Сретенский.

Новые дни празднования потребовали новых духовных песней; известно, по крайней мере, что в честь святителя Петра написана была полная служба Прохором, епископом ростовским. Для каждого из других новых праздников, по всей вероятности, написаны были тропари с кондаками.

Так как Киев и соседние города были разорены, и татары, стоявшие стражей близ Киева, вынуждали остальных жителей бежать, кто куда мог; между тем на севере близ великого князя были многолюдные церкви, где часто могли иметь нужду в советах митрополита; то еще митрополит Кирилл для пребывания своего часто избирал Владимир. В 1299 году, когда Киев совершенно опустел, жители разбежались от насилий и жестокостей монголов, митрополит Максим удалился в Брянск, потом признал необходимым совсем перенести кафедру свою из Киева во Владимир; он назначил Симеону, епископу Владимирскому, жить в Ростове, а сам со своим клиром остался во Владимире.

Владимир недолго был местом кафедры митрополичьей. Князья его охлаждали к себе любовь народную кровопролитием и раздорами. Святитель Петр полюбил доброго московского князя Иоанна и зрел духом будущее Москвы; весной 1325 года он переселился в Москву, а в следующем году, убеждая князя воздвигнуть новый храм Богоматери, говорил пророчески: «если послушаешь меня, сын мой, то и сам прославишься с родом твоим, паче иных князей, и град твой славен будет пред всеми городами русскими, и святители поживут в нем, руки его взыдут на плечи врагов наших, и прославится Бог наш». Предсказание чудотворца стало исполняться еще при Иоанне Калите, которого хан признал великим князем.

Это удаление митрополита на север не могло не печалить жителей юга. Привыкнув видеть митрополита близ себя, сильные волынские князья стали желать особого для себя митрополита – южного; польские короли и литовские князья, получившие во власть свою юго-запад, стали желать того же по своим политическим видам. Между тем, митрополит киево-московский предъявлял в пользу единства митрополии давность сего единства, а вместе и надежду поддерживать единство исповедания единством митрополии. Константинопольский патриарх и собор его поставлены были тем в затруднение. Отселе, почти столетие продолжалось колебание мыслей и решений о единстве митрополии.

Власть митрополита над епархиями оставалась и при монголах в прежнем виде; в пособие себе он избирал наместников своей власти, каковыми были при Феогносте св. Алексий епископ Владимирский, при Алексие – Афанасий епископ волынский, при Пимене Герасим коломенский. Митрополит, как и прежде, возводил достойных епископов и судил обвиняемых. По-прежнему митрополит решал дела недовольных епархиальной властью и пересматривал состояние всех дел при обозрении епархий. Надобно представить себе положение тогдашней России, чтобы понять, чего стоили тогда митрополиту обозрения епархий: дороги по болотам и глухим лесам, опасные сами по себе, страшны были еще от татарских наездников и русской вольницы. Надобно удивляться трудам митрополита Кирилла, который в долголетнее правление свое едва ли один год провел на одном месте. Потому неудивительно, что месячный суд митрополита в епархии соединен был с пошлинами для него и для его свиты. Нигде и не видим неудовольствий на власть митрополита. Напротив, на юге оскорблялись еще тем, что митрополит московский редко посещал тамошние епархии. Одна новгородская вольница по временам волновалась, домогаясь независимости от митрополичьего суда.

В первый раз неудовольствие новгородцев обнаружилось при митрополите Феогносте. После того, как посещен был Новгород святителем, в Новгороде говорили: тяжело было посещение митрополита архиепископу и монастырям по содержанию и дарам. В 1353 году, по смерти митрополита Феогноста и великого князя Симеона, новгородцы и архиепископ послали послов в Царьград с жалобой, «на непотребные вещи, вносимые насилием митрополита». Послы возвратились «с пожалованием от царя и патриарха». Но патриаршая грамота утвердила дела в прежнем виде. В 1384 году вслед за тем, как новгородцы вынуждены были наравне с московской областью заплатить великому князю черный бор (по полтине с деревни), они собрали вече и торжественно обязались клятвой ни в каких тяжбах церковных не относиться к митрополиту, но разбираться у своего архиепископа при светских чиновниках Новгорода; вместе с тем новгородцы ограничили права и доходы великого князя. В 1391 году митрополит Киприан прибыл сам в Новгород. Его приняли с почестью, ласкали дарами; но, когда митрополит стал говорить, чтобы они согласно с древним обыкновением представили спорные дела на суд его, все отвечали: «мы клялись, что не будем зависеть от суда митрополитов, и написали в том грамоту». Митрополит говорил, что снимет с них клятву; новгородцы не хотели и слышать. После долгих убеждений митрополит оставил Новгород, не дав благословения непокорным, и известив о том патриарха. Новгородцы послали жалобу к патриарху. Патриарх Антоний писал им, что он подтверждает отлучение, произнесенное митрополитом на непокорных, и пусть они грозят, что сделаются латинниками – митрополит правильно вразумлял их, и имеет полную власть над ними. Вместе с тем патриарх отправил своего уполномоченного Вифлеемского митрополита рассмотреть дело на месте. Великий князь вступился в дело, так как оно соединено было с его собственным. Новгород отказывался платить ему черный бор. Дело дошло до жестокой войны. Новгородцы в 1393 году принуждены были смириться, обещали князю исправно платить черную дань, отправили к митрополиту грамоту свою, и митрополит прислал им благословение. Один летописец прибавляет при сем: «не дивись сему: таков обычай новгородцев... Они люди и суровые, непокорные, упрямые, неосновательные. Кого из князей не оскорбляли они? Кто из князей угодил на них?»

В периоде татарского порабощения особенно открылся дух православной Церкви, никогда не отделяющей своей участи от участи государства, всегда верной сподвижницы его пользам. Имущества, какими владела Церковь, обращались на нужды страдавшего народа; крестьяне церковные не обогатили собой Церкви, но наслаждаясь безопасностью, ограждаемые от нищеты под кровом милосердия церковного, помогали собой государству. Для войны войско, для нужд великого князя подать доставлялись и с крестьян церковных. В горькое время дикого самовластия монгольского пастыри Церкви скорбели вместе с народом о тяжкой участи, спешили врачевать раны его пособиями веры. Памятником тому служат, между прочим, проповеди святителя Серапиона. Когда Промысл открыл, что время испытания приближается к концу, духовные прежде и более всех одушевляли князей и народ решимостью твердо стоять против врагов веры и отечества. Так действовал преподобный Сергий, так действовали и другие. Епископы и митрополиты говорили правду князьям, не страшась за свое положение. «Где быть тиунам (судьям) нашим на том свете?» спрашивал князь полоцкий тверского епископа Симеона». «Там же», отвечал пастырь, «где и князьям». Князю не понравился такой ответ, и он сказал: «тиун неправо судит, берет взятки, делает зло; а я что делаю?» Владыка отвечал: «если князь добр и милует народ, и для того выбирает властелина доброго, богобоязненного, умного и правдолюбивого: князь будет в раю, и тиун будет с ним. Если же князь без страха Божия, не милует христиан, властелина ставит злого, нерассудительного, лишь бы тот добывал ему куны, пускает его, как голодного пса на падаль, губить людей: то и князь будет в аду, и тиун его там же». Митрополиты, объезжая епархии, сколько старались об устроении церковного порядка, столько заботились о благосостоянии государства, действуя в евангельском духе на совесть народа и князей.

Ослаблением пагубного многоначалия и постепенным водворением спасительного единодержавия Россия много обязана христианским подвигам пастырей. Не видим в летописях почти ни одного раздора князей, ни одного порыва властолюбия, которых не старался бы усмирить митрополит или сам, или чрез епископа. «Сын мой, говорил святитель Петр брянскому князю, поделись княжеством с Василием; или оставь город и не вступай в бой». Князь Димитрий Михайлович тверской (в 1311 году) хотел завладеть Владимирским великим княжеством, «и не благослови его митрополит (св. Петр) столом во Владимире». Особенно тяжело было служение для благочестивого и просвещённого тверского пастыря Феодора. Князья тверского княжества, родственники между собою, непрестанно ссорились между собою; Литва, не столько по родству, сколько по политическим видам, вступавшаяся в эти ссоры, только усиливала их. Феодор, отягченный этими ссорами, просил (в 1358 г.) у святителя Алексия покоя от дел правления: но святитель убедил его продолжать служение Церкви и отечеству. Сколько трудов положил святитель Алексий для отечества и великого князя! Ходатайству его одолжена была Россия спасением от жестокости Бердибека. Трудами его особенно укрепилась власть великого князя московского. По его воле преподобный Сергий ходил в Нижний Новгород убеждать князя Бориса уступить старшему брату принадлежащее ему, и не начинать войны; князь не хотел слушать великого князя и митрополита, и Сергий, согласно с волей святителя, затворил все храмы в Нижнем: мера сильная, но необходимая по обстоятельствам времени. Ольгерд чувствовал влияние, какое оказывал святитель Алексий на усиление московского княжества; ему досадно было, что слово святителя уничтожало замыслы литовского князя, возмущавшего удельных князей против московского, и он жаловался патриарху: «доныне и при отцах наших не бывало такого митрополита, каков сей митрополит: благословляет Москвитян на пролитие крови! А кто целовал крест ко мне и убежит к нему, митрополит снимает с него крестное целование». Непрестанные ссоры князей заставили великого князя ввести третейский суд, в котором митрополит бывал посредником между двумя ссорящимися лицами и своим пастырским голосом располагал к прекращению неудовольствий. Власть митрополита казалась Новгороду тяжкой не сама по себе, не пошлинами, но потому, что она с одной стороны сама была властью московской, чужой для Новгорода, с другой вводила с собой власть великого князя, иначе, власть митрополита охраняла и здесь единство народа, спасая от раздоров и порабощения иноплеменному и иноверному игу; она же укрощала страсти веча, готовые действовать во вред не только общему, но и своему частному благу.

Егоже любит Господь, наказует. В Его премудром плане иго монголов было мерой любви, врачующей нравственные болезни русского народа. Чем же был народ под этим игом? Прежде всего, общее бедствие пробудило в народе чувство покаяния. Так показывают памятники. Волей и неволей русские приводили на память пример ниневитян и каялись, вспоминали об Израиле – невольнике Египта и обращались от земли к Богу. Вместе с тем постоянной мыслью народа было, что он народ христианский, а жестокие владыки его – неверные, ненавистные Богу; таким образом, основой жизни была мысль высокая, – вера в превосходство христианской веры. Эта мысль ободряла народ, когда скорби доходили до глубины души его, и она же заставляла дорожить тем, что внушало ему христианство; она внушала не любить того, что любили не чтившие имени Христова. Оттого в два столетия рабства русские остались с прежней любовью к родине, не приняли от татар их дикости хищной. Среди бед тяжких, эта мысль образовала твердость в характере народа, стойкость в своих правилах; там, где дух христианский благодатно проникал в душу и давал высшее направление силам души, любовь к Богу не боялась подвигов самых суровых, трудов самых тяжких. Благоговение к вере, к имени Христову было общим для всех состояний. Дух вражды властолюбивой в первые годы ига волновал сердца князей по-прежнему; но потом мало-помалу становился тише, более и более уступал место кротости. Волей и неволей князья стали ожидать славы не от меча своего, а от воли Божией, и от того, кому покорила их воля неба; волей и неволей стали называться братьями.

Странно, но верно: новгородцы, которые не видали у себя Батыя, которые по отдаленности от орды кипчакской редко терпели грабежи и насилия татар, новгородцы в монгольский период пятнали себя зверской необузданностью и злодействами, каких не видно было в других краях России; это всего яснее показывает, как благодетельно было иго, которое Промысл Божий наложил на Россию. Сколько посадников новгородцы бросали в Волхов! Сколько раз грабили и убивали невинных! Сколько раз поднимали мятеж междоусобий, мятеж против великого князя! Не раз новгородская вольница толпами выходила жечь города, грабить народ, и убивать собратий по вере и крови. Самые забавы новгородцев отличались буйством неистовым: так, в 1358 году они обязались клятвой не бить в бесовских забавах бочек.

Неудивительно, что под игом тяжкого рабства, под властью дикого своеволия, для которого утеха – меч и опустошение, бедные христиане восточной и средней России не имели мягкости в нравах. Отсюда нужда заставила добросердечного князя Димитрия ввести смертную казнь, тогда как Мономах говорил: «не убивайте виновного, жизнь христианина священна». Прежде денежная пеня удерживала от воровства, а в XIV столетии воров вешали, за другие преступления били кнутом. Естественно было и то, что русские в период монгольских насилий утратили часть доверчивого простодушия, горькая нужда заставляла ограждать себя хитростью, когда не в силах были противопоставить насилию отпор мужества. Это была дань тяжкому времени со стороны слабых.

Страдая под тяжестью стольких бед, Церковь русская имела и утешение видеть чад, преуспевающих в вере и благочестии. Первосвятители ее Кирилл (1240–1280 г.), Максим (1283–1304), Петр (1308–1326), Феогност (1328–1353), Алексий (1354–1378), Киприан (1380–1405) были образцами христианской жизни для паствы. Игнатий, Иаков и Феодор ростовские, Василий рязанский, Феоктист, Моисей, Василий новгородские, Стефан пермский, Дионисий суздальский, Арсений тверской также прославлены Богом за жизнь христианскую. Между князьями, кроме положивших душу свою за веру и отчизну, в чудном свете величия является благоверный Александр Невский. Это образец царственного мужества и царственной мудрости, проникнутых духом христианским. До 1246 года в пять лет он одержал три победы над ливонцами и шведами, семь над Литвой; каждую начинал молитвой и оканчивал хвалой Богу; двумя победами освободил Церковь и отечество от власти немцев, которые пред тем уже ввели своих начальников в Псков. С 1246 года он – великий князь всей России, и дела его приняли другой характер. Доселе воин храбрый из храбрых, против татар не только не обнажает он меча, но наказывает тех, которые обнажали меч; он бережет Россию, бессильную пред монголами, покорностью своей и покорностью России; не раз отправляется к Батыю и по песчаным пустыням к великому хану, для покоя России; подвиг вдвойне тяжелый от того, что был неблистателен в глазах света. Кроме Александра, примерами глубокого благочестия были князья: Роман угличский, Феодор ярославский с двумя сыновьями, Довмонт псковский и Даниил московский, принадлежавшие XIII веку. Из князей южных особенным благочестием славились Владимир и, в последних годах своих, отец его Василько; последний провел конец жизни в дикой пещере, под горой Георгиевского Львовского монастыря, оплакивая грехи мирского властолюбия и кровавой деятельности. Владимир был истинный страдалец Божий; кроткий, милостивый, строгий к себе, сей князь четыре года страдал как Иов; нижняя губа его гнила; болезнь распространялась и становилась сильнее: но он терпеливо сносил боль, и занимался делами; болезнь усилилась: вся мясистая часть бороды отпала, нижняя часть и зубы сгнили; он молился и благотворил; никто из князей южных не построил столько монастырей и городов, никто более его не наделил храмов книгами и утварью; пред смертью он все движимое имущество, золото, серебро, одежды раздал бедным.

В XIV веке избраннику Божию, преподобному Сергию Радонежскому, суждено было тем же быть для иночества на севере, чем были Антоний и Феодосий Печерские на юге. Сын боярина ростовского Кирилла, переселившегося по смутному времени в Радонеж, Варфоломей (имя Сергия от купели), по смерти родителей, предоставил наследство их брату Петру, а сам с другим братом Стефаном поселился в дремучем лесу, за 10 верст от Радонежа, построил своими руками келью и храм во имя Живоначальной Троицы. В глубоком уединении, со скудной пищей, он совершал подвиги молитвы, не знаемый никем: дикий зверь получал от него часть скудной трапезы его; Стефан скоро оставил брата, удалясь в Москву; Варфоломей принял пострижение и имя Сергия от игумена Митрофана. Молва о святости отшельника стала привлекать к нему учеников: но сначала долго число их не простиралось свыше 12. Ученики принудили его идти в Переяславль-Залесский – принять сан священства и игуменства от жившего там волынского епископа Афанасия. Скудость пустынников была так велика, что по временам недоставало свеч для богослужения и горела лучина, эта скудость не раз возбуждала в учениках, еще не крепких духом, ропот против Сергия: но он терпел и увещевал уповать на Бога, и по упованию получал от Бога. Число учеников росло, росли и семена добродетелей, посеваемые в учениках; увеличилась и слава Сергия. Святитель Алексий хотел благословить Сергия в преемники себе: но пустынножитель отклонил от себя предложенный святителем крест: «от юности моей, говорил он, не носил я золота; в старости же наипаче хочу пребыть в нищете», – и остался со званием отца иноков. Молитвами Сергия, скончавшегося в 1391 году, процвела лавра Сергиева. Под руководством Сергия, в его обители образовались высокие подвижники благочестия. Симон, архимандрит Смоленский, оставив все, провел остальные годы свои в смиренном послушании богоносному старцу, и удостоился быть свидетелем славного видения Сергиева об учениках Сергия. Исаакий, любимый ученик Сергия, обрек себя молчанию и соблюл его до конца жизни; его первого пригласил Сергий разделить духовную радость о посещении Сергия Небесной Царицей и апостолами. Михей жил в келье преподобного и видел сие посещение. Макарий вместе с Исаакием видел ангела служащего преподобному Сергию, при совершении евхаристии. Симеон-екклесиарх зрел духовными очами небесный огонь на св. престоле, когда Сергий совершал литургию.

Ученики преподобного Сергия основали множество обителей, например, в Москве Андроник – Андрониеву, Феодор – Симоновскую, в Серпухове Афанасий – Высоцкую, в Коломне Григорий – Голутвину, близ Дмитрова Мефодий – Песношскую, в Звенигороде Савва – Сторожевскую и проч.

У друзей Божиих и друзья великие. Димитрий, прилуцкий чудотворец, друг Сергия, был родом из Переяславля-Залесского, и здесь, на берегу Переяславскаго озера, основал Никольский монастырь; отсюда приходил он для духовных бесед к преподобному Сергию. Здесь, лицом красивый, но строгий хранитель целомудрия, он ходил с закрытым лицом и избегал встречи с женщинами; раз нецеломудренная дерзнула искушать его и впала в расслабление; открыв чистосердечно грех, она исцелена Димитрием. Великий князь Димитрий приглашал преподобного Димитрия быть восприемником сына его. В 1371 году преподобный Димитрий, удаляясь славы человеческой, удалился в глухие леса вологодские и избрал себе для пребывания болотистый береге р. Лежи. Позже перешел он ближе к Вологде и устроил монастырь Прилуцкий. Одежда его зимой и летом была одна – овчинный жесткий тулуп; в мороз терпел он под ним стужу, летом бывал мокрый от зноя и тяжести. Преподобный преставился в 1392 году. Сергий (Обнорский), оставивший Афон для преподобного Сергия, был несколько времени учеником его; потом, желая пустынного уединения, поселился на утесистом берегу реки Нурмы; прошло несколько лет, и Сергий устроил для собравшихся к нему 40 братий монастырь и храм во имя Преображения Господня (†1412).

Еще дальше на север основал обитель Белозерскую преподобный Кирилл, постриженник Феодора Симоновского. В пекарне симоновской Кирилл смиренно трудился, как безответный послушник; взор на огонь пекарни переносил мысль его к вечному огню грешников и извлекал у него потоки слез. Преподобный Сергий каждый раз, как приходил в обитель, шел прежде всего в пекарню к Кириллу и беседовал с ним. Кирилл был и архимандритом после Феодора, взятого на ростовскую кафедру. Но он стремился душой в глубокую пустыню. Молясь пред иконой Богоматери, Кирилл слышал глас, повелевавший ему идти в белозерскую страну; тайно оставив обитель, прибыл он на глухой берег Белого озера и, выкопав землянку, подвизался уединенно. Благоухание молитвы привлекало к Кириллу ревнителей молитвы, одного за другим; основанная им обитель в честь Успения Богоматери процвела и стала городом иноков; когда случались нужды в обители, и братья просили Кирилла послать к тому или другому христолюбцу за помощью милости: Кирилл не соглашался и говорил: «если Бог и Пречистая, забыли сие место, для чего и живем мы здесь?» – 30 лет подвизался Кирилл в дикой стране; дар прозрения и чудес еще при жизни открылся в св. старце, скончавшемся на 90 году своей жизни в 1427 году.

В одно время с Кириллом оставил симоновскую обитель Ферапонт, ученик Сергия, и поселился в Белозерской пустыне в пещере, невдали от Кирилла; потом перешел он ближе к Белому озеру и устроил келью; к нему собралось несколько братий, и он, расчистив лес, поставил кельи и церковь в честь рождества Богоматери. Так основался монастырь Ферапонтов Белозерский. Можайский князь Андрей, одаривший обитель Ферапонтову угодьями, вызвал преподобного пустынника в Можайск для основания монастыря; преподобный Ферапонт построил обитель Лужецкую в версте от Можайска и почил в ней архимандритом в 1426 году.

Две Евфросинии, и обе из княжеского рода, украшали Церковь в сем периоде, одна – в начале его, другая – в конце.

Евфросиния, в мире Феодулия, княжна суздальская, дщерь молитв св. Михаила князя черниговского, по воле родителей, уже обручена была с одним из князей суздальских: но жених умер, прежде чем увидел невесту; Евфросиния не осталась более в мире; и в 1227 году посвятила себя Господу в суздальской Ризположенской обители. Строгие подвиги и духовная мудрость скоро приобрели ей уважение сестер. В 1238 году дикие монголы опустошили Суздаль; благоверная Евфросиния молилась с сестрами, и обитель ее спаслась чудесно: «церкви и монастыри пожгоша, точию сохрани Господь девичь монастырь Положения ризы Богоматери, в нем же иноческое борение прохожаше страдальчески блаженная Феодулия со своими спостницами, дщи великаго князя Михаила черниговскаго и мученика, нареченная во иночестве Евфросиния».

Другая Евфросиния, супруга великого князя Димитрия Донского, еще более удивительна. Евдокия и при жизни супруга была набожной и милостивой. В 1380 году, когда князь собирался на войну с Мамаем, она «многи милости сотвори, сама же непрестанно ходя в церкви день и ночь». В 1389 году осталась она, вдовой в летах еще не старых. Тайно от всех изнуряла тело свое постом и тяжелыми веригами; а в глазах света носила одежды светлые, украшалась бисером, являлась везде с лицом веселым. Вместе с тем дела благочестия ее были в виду всех: и в 1393 году она воздвигла в память Куликовской битвы храм Рождества Богородицы, обогатила его сосудами золотыми и серебряными. Это, однако, не помешало злоречию света чернить княгиню; злословие указывало на ее пышные одежды и выставляло сомнительным целомудрие ее; слух злословия дошел до сыновей княгини. Дети глубоко оскорбились, и Юрий не мог скрыть чувств от матери. Евдокия призвала детей и сняла пред ними часть одежды; дети ужаснулись, увидев худобу тела ее, кожу иссохшую, вериги тяжелые. Не желая освободить себя от бремени злоречия, ради имени Божия, она запретила им разглашать о том до смерти. Это было в 1396 году. Княгиня, однако, решилась оставить великокняжеский терем; она стала приготовлять нужное для построения храма в честь и память Вознесения Господня, и перешла в тихую келью созидавшейся ею девичьей обители. В это время Господь открыл и свету внутреннее величие души ее, которое она скрывала. На пути из Успенского храма слепец кричал ей; «боголюбивая княгиня, питательница нас нищих! Ты обещала мне во сне: заутра дам тебе прозрение; исполни же слово твое». Княгиня, не обращая внимания на слепца, как бы случайно опустила рукав рубашки, – и слепец, ощутив, прозрел. В 1407 году начато было строение Вознесенского храма, а в том же году Евдокия, в иночестве Евфросиния, скончалась мирно.

В последней половине XIV столетия в обителях русских начали усиливать строгое общежитие, так как дотоле во многих каждый инок снискивал трудом пропитание для себя одного, или же жили отшельнически. В обители преподобного Сергия первоначально также не было полного общежития. Так случилось, что у Сергия вышел хлеб, и он был без пищи три дня; на четвертый он идет к одному брату и говорит: я тебе построю сени к келье, которых у тебя нет; а ты, когда кончу работу, дай мне несколько гнилого хлеба, который у тебя есть. И, как сказал, так и поступил. Патриарх Филофей прислал Сергию совет – завести точное общежитие, и Сергий, по благословению святителя Алексия, устроил общежитие. В Москве петровский архимандрит Иоанн первый устроил, немного прежде 1280 года, строгое общежитие.

Для женских русских обителей Алексеевская женская обитель, устроенная св. Алексием, служила образцом нового чина. Это была первая обитель женская на севере, в которой было строгое и отдельное общежитие девственниц. Вознесенская обитель преподобной Евфросинии и Рождественская княгини Марии, матери Владимира Храброго, следовали тому же чину.

В русской Церкви в сем периоде видим образцы особенного рода жизни, высокого и трудного, образцы юродства о Христе, взятые с примеров востока. Первым образцом сей жизни в России, сколько известно, был святой Прокопий устюжский. Он был иностранный купец в Новгороде. Почувствовав превосходство православия, он оставил торговлю и пришел к преподобному Варлааму. Присоединенный к православию, Прокопий стал жить подвижнически, и его пример привлек в обитель других иностранных торговцев. Не довольствуясь обыкновенным подвигом, Прокопий избрал юродство о Христе. Он удалился в Устюг. Здесь днем ходил он по городу как юродивый, и собирал толчки и побои, насмешки и брань, а ночь проводил в молитве у дверей церковных; от нищих принимал пищу, но не от богачей, богатых неправдой. Ни летом, ни зимой не имел нигде пристанища, но часто сидел на берегу р. Сухоны, молясь о плавающих. Молитва его спасла Устюг от каменной тучи, разрешившейся недалеко от Устюга. Он скончался в 1303 году.

Другим примером той же жизни был святой Николай Качанов, окончивший подвиги юродства в 1392 году в Новгороде.

Разделение русской митрополии на две половины, московскую и литовскую, само по себе несколько десятков лет волновало Церковь русскую; оно же имело влияние на все части устройства русской Церкви. Так разделенная митрополия образовала новый период бытия русской Церкви.

Разделение митрополии начиналось и прежде Фотия, с усилиями совершалось при Фотие, без усилий утвердилось после Фотия. Это показывает, что причины его скрывались не в лицах, а в положении дел. Юго-западной Россией владели князья литовские; юго-западные епархии весьма отдалены были от Москвы – места кафедры митрополита русского: вот два обстоятельства главные, отделявшие юго-запад от власти московского митрополита! Витовт, великий князь литовский, беспокойно смотрел на зависимость подчиненных ему областей по делам веры от митрополита, жившего в чужой земле. Сборы доходов с юго-западных епархий в пользу митрополита московского и, следовательно, не в пользу земли литовской, особенно казались тяжелыми для Витовта. Духовенство юго-западное вместе с Витовтом чувствовало и то, что московский митрополит по отдаленности редко обозревает южные епархии. Тем не менее – не без затруднений, не без споров могло совершиться разделение русской митрополии. Русская Церковь столько веков находилась под властью одного митрополита; так давно привыкли получать от патриарха только одного первосвятителя. Притом нельзя было не опасаться и того, что литовский князь-папист будет располагать находящимся в его власти митрополитом не в пользу православия. Последнее не могло не озабочивать патриарха. Москва также нелегко могла отказаться от давней чести быть духовной столицей всей России.

Витовт столько любил власть, что решился на борьбу с препятствиями. Когда умер митрополит Киприан (1406 г.), он послал в Константинополь полоцкого епископа Феодосия для поставления в митрополита, с тем, чтобы кафедра его была в Киеве. В Константинополе патриарх Антоний еще в 1393 году (при жизни Киприана) поставил учёного и строгого грека Фотия в митрополита «всей России». Патриарх Матфей не согласился посвятить Феодосия и отправил в Россию Фотия, который и прибыл в 1409 году в Киев, а в 1410 в Москву. Витовт оскорбился отказом патриарха и требовал, чтобы сам Фотий остался навсегда в Киеве. Фотий в 1411 и 1412 годах обозрел южные епархии, посвятил в Киеве епископа Смоленску, и в Луцке – Турову, был и в Галиче: но возвратился в Москву. Витовт в 1414 году собрал на собор в Новгродек епископов своих владений, представил им, что Фотий не только мало заботится о юге, но разоряет юг сбором пошлин, и вследствие сего требовал, чтобы епископы отказались от Фотия, избрали нового митрополита и отправили для посвящения в Константинополь. Епископы, уважая распоряжение патриарха, долго не соглашались, но потом уступили воле Витовта, избрав учёного и доброго Григория Семивлаха. Фотий хотел отвратить неприятность личным сношением с Витовтом: но, не принятый Витовтом, возвратился в Москву. Патриарх Евфимий (1410–1416) решительно отказал Григорию в сане митрополита. По родству с домом московского князя, за Фотия действовал особенно император. Витовт, раздраженный новым отказом, отправил (в марте) послов к императору и патриарху с объявлением, что, в случае их несогласия дать особого митрополита южной России, епископы сами поставят его. То же объявлено было послам императора и патриарха, возвращавшимся из Москвы. По их просьбе, Витовт отложил срок избрания митрополита до 14 ноября, тогда как прежде положено было ждать решения патриаршего только до 15 августа.

Срок приближался, а ответа не было. Вновь собран собор в Новгродек. Некоторые из епископов и тогда не хотели без патриаршей воли посвятить Григория. Но Витовт настоял на своем, и Григорий посвящен 15 ноября. В оправдание свое собор рассуждал: в Болгарии и Сербии издавна местные епископы поставляют первого епископа; в России при Изяславе было то же; сам патриарх присылал в Россию по два и по три митрополита для одного и того же времени; важнее же то, что благодать Духа Святого не ограничивается лицами, и древнее правило дозволяет епископам поставлять первого епископа. «Мы храним правила отцов, клянем ереси, чтим патриарха константинопольского и других, имеем с ними одну веру; но отвергаем беззаконную в церковных делах власть, присвоенную царями греческими». Грамота утверждена была особенным определением Витовта. Фотий написал обширное окружное послание к епископам, в котором доказывал, что Григорий поставлен незаконно, не быв поставлен патриархом или по воле патриарха; он требовал не сообщаться с Григорием, как с незаконным пастырем. Но Григорий оставался митрополитом до самой смерти своей (1419 г.).

Фотий, по смерти Григория помирился с Витовтом и управлял южными церквами до своей кончины (8 июля 1481 года).

После Фотия в 1433 году Герасим, епископ смоленский, посвящен был патриархом в митрополита литовского, тогда как в Москве был «нареченным» митрополитом св. Иона; Герасим с видами на обе стороны русской Церкви избрал местом кафедры Смоленск, где жил под покровительством князя Свидригайла: но в 1435 г. сожжен был Свидригайлом. Дела Исидора и папы заставили южных епископов быть в тесном союзе с московским первосвятителем Ионой, и он имел на западе своих наместников; южные епископы сперва не приняли и Григория, единомышленного с Исидором (§ 11). Но эта связь юга с северным митрополитом была только следствием особенной нужды, и была временною; король польский, покорный папе, заставил южных епископов признать, власть Григория. Преемники св. Ионы († 1461) перестали уже называться киевскими митрополитами; митрополия южная решительно отделилась от северной. После Григория пастыри юга уже добровольно, не тревожась сомнениями, избирали себе особого митрополита, каковым был первый Мисаил. Кафедра литовского митрополита чаще была в Вильне, по временам в Новгродке, редко в Киеве.

Несмотря на то, что, при первоначальном разделении митрополии русской, южные епископы, по-видимому, не хотели быть покорными патриарху, в последующее время киевские митрополиты поставлялись не иначе, как с благословения патриарха. Хотя ни король, ни епископы не приняли Спиридона, которого патриарх (в 1476 г.) посвятил в литовского митрополита только по воле султана, но без ведома и воли короля и епископов: но митрополиты Мисаил (1474–1477 г.), Симеон (1477–1488 г.), Иона Глезна, избранные в Литве, поставлены были патриархом. В 1495 году собор русских епископов избрал и поставил митрополита Макария; а потом отправил послов к патриарху за благословением для митрополита. Патриарх, одобрив избрание, дал знать чрез послов своих, чтобы вперед без его ведения не были поставляемы митрополиты. С этого времени каждый раз посылали послов за благословением для избранного митрополита, но поставление совершалось в России. Все управление южной Церковью совершалось под близким наблюдением патриарха. К этому понуждало южных епископов самое положение их: притеснения со стороны папистов, королей и всякой другой гражданской власти, невольно заставляли искать помощи у патриарха. Патриархи, со своей стороны, были в тесном общении с южной Церковью.

Положение северной Церкви было совсем другое: она была ограждена твердой властью православных князей. Отселе и отношение церковной власти к патриарху на севере было иное. В северной Церкви Исидор был последним митрополитом из присланных патриархом. Слуга папы, присланный из Царьграда, глубоко оскорбил собой русскую Церковь. Она дорожила союзом с греческой Церковью. Но всего дороже для неё была чистая вера. Отселе, по изгнании Исидора из Москвы, когда дела самой Москвы позволяли начать сношение с Константинополем, великий князь Василий (в 1441 г.) приготовил послание к патриарху о митрополите; потом (в 1443 г.) отправили было посла с грамотой к императору. Но в тот и другой раз слух об уклонении императора в латинство остановил дело. Послания северной Церкви остались только памятниками мыслей ее о союзе с Грецией. В тот и другой раз великий князь настаивал на том, чтобы разрешено было избирать и поставлять митрополита в Москве. Он выражал негодование на то, что Исидор «поработил было нас отлученной за ереси римской Церкви». Указывал, как и собор литовский при Фотие, на правила, дозволяющие поставлять митрополита без патриарха. Особенно же выставлял затруднительность сношений с Константинополем, объяснял неудобства быть греку митрополитом русским: «каждый православный может иметь нужду объясняться с верховным пастырем о делах духовных – тайных, а государь – не только о духовных, но и о государственных, между тем, нельзя с ним беседовать иначе, как чрез переводчиков. Впрочем, продолжал князь, русская Церковь не хочет при этом прерывать своего союза с греческой Церковью; она по-прежнему будет просить благословения у патриарха и разрешения на свои сомнения». Беспокойство Шемяки довольно долго мешало решению дела о митрополите. Но в конце 1448 г. св. Иона посвящен был в митрополита собором русских пастырей. Поскольку же более четырех столетий Церковь русская получала митрополита из Царьграда и прервать такую связь, не выслушав отзыва со стороны греческой Церкви о деле, означало бы оскорбить и любовь, и смирение и благоразумие: то положено было снова войти в сношение с греческой Церковью о независимом от неё избрании митрополита. В 1452 году великий князь писал к императору, извещая о поставлении русского митрополита русскими епископами. Но и опять волнения унии в Константинополе не допустили грамоты до Константинополя. В 1453 году (мая 29) Константинополь взят был Турками; Церковь подпала под иго магометанской власти. Твердый защитник православия, Геннадий, по общему желанию православных, утвержден был султаном в сане патриарха. Благочестивый Геннадий просил письмом Иону о помощи вопиющим нуждам греческой Церкви. Св. Иона поспешил исполнить желание великого святителя; вместе с тем он просил патриарха не оставлять русской Церкви своим попечением. Всего вероятнее, что это время предоставлено было русской Церкви Церковью греческой право избирать и поставлять митрополита независимо от Константинополя, и всероссийская митрополия поставлена выше всех прочих, прямо после иерусалимской патриаршей кафедры. Около 1480 г. ввели было в архиерейскую присягу клятвенное обещание – не принимать никого ни на митрополию, ни на епископские кафедры от Константинопольского патриарха, именно потому, что Царьград в руках исламизма. Но сей пункт, по настоянию мудрого Максима, был исключен из присяги: Царьград, говорил преподобный, в руках агарянских, но православие остается между греками непоколебимым, и Церковь по-прежнему управляется Духом Святым. – Впрочем, вызов Максима из Греции, как учителя Церкви, показывает, что северная Церковь остерегалась собственно подчинения власти султану, но не прерывала своей связи с греческой Церковью. То же показывают богатые милостыни русской Церкви Церквам восточным. Царь Иоанн Васильевич испрашивал и получил от константинопольского патриарха чин венчания на царство и благословение патриаршее на сан царский. Константинопольская Церковь извещала русскую Церковь о переменах в патриаршестве, а митрополит Феодосий посвятил Иосифа в митрополита Кесарии Палестинской.

Как на юге, так и на севере Церковь православная была верна своему характеру, – скорбела скорбями государства, радовалась радостям его.

Обители севера, владея весьма значительными имениями, служили государству и временными пожертвованиями, и постоянной податью с крестьян своих, и службой во время войны. Русское иночество не так, как западное, боялось уклоняться от внутреннего самоиспытания к заботам о мирском быте: тем не менее, обителям русским одолжено было государство постройкой крепостей, столько полезных особенно в тогдашнее время; не говорим о положении крестьян монастырских, об осушке болот и проложении дорог: не говорим и о самом важном – о нравственном состоянии народа. Соборы епископов принимали самое искреннее участие в пользах государства. В борьбе Василия Васильевича с Шемякой собор пастырей употреблял все старание помочь несчастному Василию. Собор побуждал посланием великого князя Иоанна вступить в бой с татарами на р. Угре. Собор рассматривал Судебник царя Ивана Васильевича; собор рассуждал о войне с Польшей при нем же (1558 г.).

Митрополиты московские не иначе были называемы, как «печальниками обо всей Русской земле». Сами князья называли их отцами своими. Царь Иоанн Васильевич, почувствовав нужду в исправлении, пред лицом целого государства, просил митрополита о содействии ему в лучшем управлении христианским государством. Имя и печать митрополита всего чаще встречались в договорах между князьями; митрополиты давали поручительства за опальных, тогда как для них это часто сопровождалось одними скорбями.

Почти все верховные пастыри северной Церкви XV в. были мужи высокого духа, со святой ревностью о Церкви и государстве, и после св. Иоасафа Филипп II был мучеником веры и отечества.

«Строгий к себе от юности, как один из древних святых отцов», святитель Иона был живым образцом жизни во Христе. Невзирая на то, что Шемяка был ему благодетелем, святитель после напрасных увещаний Шемяки – отказаться от замыслов властолюбия, рассылал грамоту за грамотой с увещанием сохранять верность великому князю Василию Васильевичу, налагал даже духовное запрещение на непокорных государю. – С таким же усердием побуждал он стоять против татар. Когда Василий в нашествие их ушел из осажденной Москвы, св. старец остался в ней молиться и одушевлять других твёрдостью. В восторге духа он предвозвестил близкую независимость России от насилий татарских. Дар врачевания болезней, непрестанное раздаяние милостыни, чудесная сила в наставлениях облекали святителя званием посланника Божия, непререкаемого в совете.

Митрополит Иоасаф (1539–1542), в малолетство Иоанна IV, когда злодействовали Шуйские, увидел средство к лучшему только в том, чтобы введен был в совет умный и добрый боярин Бельский. Нельзя было не видеть, что жестоко отмстят пастырю Шуйские: но пастырь успел в добром намерении; надежды на Бельского оправдались; грабежи и насилия остановлены. Князь Иван Шуйский успел свергнуть Бельского. И тогда толпа неистовых едва не убила святителя; в келью его бросали камни, в покоях самого царя он не нашел защиты; Троицкий игумен Алексий умолил именем преподобного Сергия пощадить жизнь святителя; однако, святитель отослан был в Белозерский монастырь.

Кроткий митрополит Афанасий (1564–1566) не мог вынести того, что начал делать царь Иоанн IV со своей развратной опричниной, и оставил кафедру. Иоанн хотел казаться заботливым о Церкви и выбрал в митрополита святого пастыря казанского Германа. Все готово было к торжественному поставлению нового митрополита. Но Герман из покоев митрополита пришел к царю, и именем Бога, страхом суда Божия, убеждал его прийти в раскаяние, прекратить кровопролития и разврат. Иоанн выгнал его из дворца, и на кафедру митрополита вызвал св. игумена Соловецкой обители Филиппа, из бояр Колычевых. «Повинуюсь твоей воле, говорил ему св. Филипп, прежде чем принял жезл верховнаго пастыря; но умири мою совесть: да не будет опричнины! всякое царство разделенное запустеет, по слову Господа; не могу благословлять тебя, видя скорбь отечества». Иоанн едва подавил гнев и ссылался на то, будто против него злоумышляют. Филиппа уговорили принять сан митрополита, по желанию царя, без условия об опричнине. Прошло несколько месяцев в покое: развратная опричнина притихла, опасаясь пустынного святителя. Но потом опять начались отвратительные зрелища убийства и беспутства. Целые семейства князей и бояр верных погублены. Над стонами невинных Иоанн и опричники смеялись. Святитель тайно увещевал царя: Иоанн стал удаляться святителя. Несчастные шли к митрополиту, и он делил с ними горе, утешая наградами вечности. В 1568 г., в один из воскресных дней, Иоанн, провожаемый множеством опричников, вошел в соборную церковь; царь и дружина его были в черной одежде, в высоких шлыках. Иоанн подошел к митрополиту, стоявшему на своем месте, и ждал благословения. Святитель безмолвно смотрел на образ Спасителя. Опричники сказали: владыко, государь пред тобою, благослови его. Взглянув на Иоанна, святитель сказал: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя – православного; кому поревновал ты, приняв сей образ и внеся разделение между твоими подданными? Государь, убойся суда Божия: мы здесь приносим жертву бескровную Богу, а за алтарём льется кровь христианская. Сколько невинных страдальцев! Ты высок на троне: но – так же человек». Иоанн закипел гневом; растерявшись, сказал: «Филипп! ужели думаешь переменить волю нашу? не лучше ли быть тебе одних с нами мыслей?» – «Где же моя вера, если я буду молчать?» – отвечал святитель. Царь не мог говорить, а только страшными угрозами заставлял молчать. Но угрозы не были страшны святителю. “Я пришлец и пресельник на земли, как и все отцы, тихо отвечал он; готов страдать за истину». Вне себя от ярости, царь вышел из храма. На другой день терзали невинных, выпытывая сознания о замыслах митрополита; затем следовали оргии разврата. 28 июля (1568 г.) митрополит совершал крестный ход в Новодевичьем монастыре; туда прибыл и царь с опричниками. На одном из буйных была тафья. Святитель сказал царю о бесчинии: но опричник успел спрятать тафью; царя уверили, что митрополит клевещет. Иоанн вышел из себя, грубо ругал святителя, клялся, что уличит его в беззакониях. После совещания с успенским протопопом Евстафием приказано было произвести следствие в Соловках; там нашелся один, не отказавшийся быть орудием злобы, игумен Паисий. Святитель не отвечал пред царем на клеветы Паисия, и только просил царя взять у него посох, которого не искал. Но царь хотел торжественного мщения. Ноября 8, боярин Басманов с толпой вооруженных опричников вошел в Успенский собор, прочел решение царя, и опричники бросились в алтарь, сорвали с святителя одеяние его, одели в рубище и вытолкали из храма. Закованный в цепи Филипп томлен был 8 дней голодом в тюрьме, и потом заточен в Отрочь монастырь. Спустя год любимец Иоаннов Малюта Скуратов задушил святителя в келье его.

Север и восток представляли еще обширное поле для ревности проповедников имени Христова. И они подвизались здесь по-прежнему. Герберштейн писал: «и ныне они (иноки) отправляются в различные страны, лежащие к северу и востоку, перенося на пути величайшие трудности, терпя голод и подвергая опасности самую жизнь, не ожидая и не домогаясь за то никаких выгод; они имеют в виду только одно – угодить Богу, обратить на путь истины заблудшие души и посвятить их Христу, запечатлевая иногда истину учения Его своей кровью».

Трудами св. Стефана обращена была малая Пермь с ее зырянами. Но великая Пермь с разными обитателями своими оставалась еще в язычестве. Вогуличи обнаруживали ненависть свою к вере и при св. Стефане; а по смерти его не раз нападали на Усть-Вымь, где была кафедра епископа. Преемник св. Стефана после Исаака, Герасим претерпел мученическую смерть (в 1442 г.) от слуги-вогулича, задушенный омофором. Это была месть бессильной злобы суеверия за успехи св. веры. – Иноки Троицкого монастыря, основавшегося в 1397 г. за 600 верст от Усть-Сысольска к северо-востоку, распространяли тогда св. веру на р. Печоре до Пустозерска.

В 1455 г. князь Асыка с толпами вогуличей напал на крещенных пермяков, опустошил берега Вычегды и, захватив вместе с другими пленниками блаженного пастыря Питирима, злодейски истерзал и умертвил его. При преемнике Питирима св. вера одержала победу над закоренелыми суевериями около Чердыня: блаженный архипастырь Иона обратил ко Христу самого князя великой Перми, крестил пермяков и, чтобы прочнее утвердить св. веру, застроил не только церкви, но и монастыри. С 1472 года Пермь перешла в непосредственное заведование великого князя, и митрополиты, при пособии великих князей, с силой действовали на ослабление суеверия в Перми. Митрополит Симон в 1501 г. писал пермскому духовенству строгое подтверждение, чтобы жизнью и учением наставляли пермяков в св. вере, а князя пермского Матфея и других начальников увещевал стараться об искоренении служения болвану [идолу] Воипелю и треб языческих. Герберштейн в то же время писал: «остается у них (пермяков) в лесах много идолопоклонников: но иноки и пустынники, отправляясь к ним, не перестают обращать их от заблуждения и суеверного служения». Известные пустынники-проповедники были: преподобный Логгин и Симон, в 1535 г. основавшие обитель на реке Коряжме; последний в 1540 г. основал еще обитель на р. Сойге, за 75 верст от Сольвычегодска.

Около 1575 г. преподобный Трифон, мезенский уроженец и постриженник Пыскорского пермского монастыря, водворился при р. Мухе на Остяцком освященном месте, где стояли боготворимые остяками деревья. В духе ревности срубив эти деревья, он проповедовал остякам и вогулам истинного Бога, Коему должны все поклоняться. Один Господь был защитой его среди опасностей, которым подвергался он среди дикарей: но он основал и монастырь.

И на отдаленных берегах Северного моря бедные лопари услышали проповедь о Христе от иноков. К преподобному Зосиме, основателю Соловецкой обители, в половине XV века приходили дикие поселенцы севера и принимали крещение. Его обитель имела владения на берегах моря, и храмы мирно покоряли вере кротких жителей. Воспитанник сей обители, с 13 лет посвятивший себя Богу, Феодорит поселился на реке Коле для безмятежного уединения, провел здесь с одним старцем 20 лет и, удостоенный сана священства в Новгороде, возвратился на Колу для имени Христова. Старец занимался проповедью о Христе с юношеским жаром ревности, научил лопарей письменам, перевел на их язык несколько молитв. Беседа его была исполнена силы духовной, а несколько знамений еще более укрепляли действие ее; и – Феодорит в один раз крестил до 2000 лопарей. На устье р. Колы построил он храм и обитель во имя Пресвятой Троицы. Строгость правил его была причиной того, что малодушные выгнали его из обители. Но он и в самой глубокой старости еще два раза ходил из Вологды к любезным детям своим посмотреть и утешить их. Возбужденные благочестивым Феодоритом, лапландцы кольские и сами ездили в Москву и Новгород просить себе священников.

В то же время другой подвижник, сын священника, юный, но пламенный в любви к Господу, преподобный Трифон проповедовал Христа лопарям, обитавшим на р. Печенге; это было еще дальше за Колой, у Норд-Капа. – Несколько лет боролся Трифон с кебунами – волхвами лопарей, терпел оскорбления, не раз подвергал жизнь опасностям; но приготовил сердца для веры. Оставалось запечатлеть обращение идолопоклонников св. крещением: но, не имея сана священства, Трифон отправился в Новгород, испросил у архиепископа Макария благословение на построение храма и просил прислать священника. Построенный храм во имя св. Троицы три года оставался без освящения. Священника не присылали. Трифон отправился в Колу, и нашел там иеромонаха Илию, который освятил храм, крестил оглашенных дикарей, постриг самого Трифона в монашество. Это было в 1533 г. После того к Трифону приходили лопари и из других мест, и – посвященный в игумена – он, при пособии царских даров, полученных (в 1558 г.) в Москве, распространил обитель свою, построил еще храм на р. Паэз, и распространял теплоту веры в холодном севере († 1583 г.). Великие князья Василий и Иоанн старались споспешествовать бескорыстным проповедникам – инокам, освобождением лопарей от притеснений чиновников. По просьбе лопарей, живших на р. Поное, царь велел построить храм и снабдил утварью; храм сей спустя несколько лет запустел; игумен Сергиевской обители Иона вызвался принять на свое попечение сию церковь, чтобы лопари крещеные, как говорил он, не уклонились к язычеству.

Чудь исстари отличалась своими колдунами; в XV веке, когда между русскими севера не оставалось ни одного священного дерева, чудь поморья Балтийского, в Ижории и Копорье, хотя давно знала о Христе, ходила еще к жрецам давнего суеверия – арбуям, чтила камни и дерева, совершала обряды языческие при рождении и смерти родных, и оставляла таинства христианские. Архиепископ Макарий, по сношении с государем, в 1533 г. отправил способного священника к суеверам, велел разорять мольбища их, местному духовенству строго подтвердил о его долге. Старики, по привычке к старине, со страхом смотрели, как священник сокрушал страшные для них дерева и камни. Но дети оказались умнее стариков: они помогали священнику в его труде. С такой же ревностью старался об истреблении суеверия и вразумлении суеверов преемник Макария Феодосий.

Частные обращения татар-магометан к христианству продолжались по-прежнему до половины XVI столетия. Наконец, наступило время решительной борьбы с магометанством. В 1550 г. Россия решилась сокрушить Казанское царство; это была война столько же с вековым врагом царства, сколько и за свободу и успехи веры, столетия страдавшей от татар. Так думали тогда все от селянина до царя и митрополита. До похода на Казань, на земле магометанской явившийся преподобный Сергий назначил благословением своим место для христианского города Свияжска. Верховные апостолы и святитель Николай, в явлениях «мужам достойным», предвещали победу креста в магометанской стране. Царь, отправляясь в поход, просил святителей молиться за него и за войско, постился и каялся, в торжественном молебствии призывал на помощь защитников русской Церкви, и водой, освященной мощами их, повелел окропить воинов. Прибыв к Казани, после бесполезных предложений о сдаче осаждённого города, царь положил начать штурм в день Покрова Богоматери; войску дан приказ очистить совесть исповедью.

Ночью в подкопы поставлены бочки пороха, и войска пошли на приступ. Царь остался молиться, отслушал утреню, исповедуясь и приготовился к приобщению св. тайн. Когда диакон, во время литургии, читая Евангелие, произнес слова: и будет едино стадо и един пастырь, – грянул гром первого взрыва; при произнесении слов ектении: покорити под нозе его всякаго врага и супостата, второй взрыв бросил стену на воздух; сеча закипела; царь не оставил литургии и приобщился св. тайн. Но едва сел потом на коня, ему принесена весть. «Казань взята».

Царь прославил Господа в походном храме Сергия; водрузил крест, где стояло знамя царское с изображением нерукотворенного образа Спасителя, и приказал строить храм Спасителя; 3 октября указано в городе место для храма Благовещения Богоматери. Затем, все улицы и стены города освящены крестным ходом, и город посвящен св. Троице. Радость о взятии города довершилась радостью об избавлении 60 тысяч христиан, страдавших в плену у магометан.

Когда Иоанн находился еще в Казани, говорит современник, уже тогда «мнози от неверных прихожаху с женами и детьми, и крещахуся во имя Отца и Сына и Святого Духа, и радостными душами отхожаху в домы своя». В числе таких был один татарин из Арской области; быв болен 30 лет ногами, и по вере во Христа получив исцеление, он с такой искренностью принял христианство, что мужественно перенес разные истязания за Христа и скончался мученически, как жертва фанатизма единоплеменников. В следующем (1553) году крестились два царя Утемиш-Гирей и Эдигер в Москве. Эдигер, уже преклонный летами, на вопрос митрополита: не страх ли, не нужда ли, не мирская ли польза внушает ему мысль о новой вере? – отвечал решительно: «нет! люблю Иисуса, и ненавижу Магомета». Крещение его совершилось торжественно на р. Москве. Пятилетний отрок, Утемиш-Гирей крещен в Чудовом монастыре и взят к царскому двору для научения грамоте и закону Божию. Примеру царей подражали многие. В 1555 г. на соборе пастырей положено – для успехов веры открыть в Казани кафедру архиепископа, с подчинением ему Свияжска, нагорной стороны, Василя и всей Вятской земли. Для устроения церквей в новокрещенной стране и на содержание причтов царь сделал значительные пожертвования из казны; то же вменено в обязанность монастырям и святителям, – и было исполнено. Пастырем по жребию избран был св. Гурий, а в помощники ему даны архимандриты Герман и Варсонофий. Царь, отправляя Гурия в Казань, вменял ему в обязанность приводить к вере с любовью и не против воли, лучших из крестившихся наставлять в вере при своем доме, других посылать в монастыри, не отвергать и тех, которые прибегли бы к кресту с сознанием в вине гражданской, и ходатайствовать за подсудимых. В таком духе написана была память первосвятителю казанскому, которому Дух Святой еще яснее указывал обязанности нового звания. В 1556 г. казанцы-магометане подняли бунт. В усмирении их приняли участие новообращенные к св. вере. Тогда некрещеным татарам запрещено было оставаться в Казани, как городе христианском. Святитель Гурий совершал служение свое по-апостольски. Пастырским учением он просвещал умы неверных, а святостью жизни и любовью к нищим и подсудимым смягчал сердца, не знавшие христианской любви. Скоро увидел он необходимость открыть училища, и открыл их в Казани и Свияжске, как для христианских детей, так и для детей язычников и магометан. Обращение многих тысяч магометан и язычников было плодом восьмилетних подвигов св. Гурия († 4 декабря 1563 г.). Помощники его в св. деле были мужи с особенными способностями, и с благочестием глубоким. Варсонофий в молодых летах был пленником у крымских татар, и там изучил татарский язык основательно, – там же хорошо узнал и основания Корана. Потому с татарами говорил он о Христе языком татар, и из самой магометанской веры извлекал опровержения магометанству, таким образом он с успехом действовал даже на ученых защитников магометанства. Св. Герман, из благородной фамилии Полевых, «муж разума многого», как говорит Курбский, и «чистого святого жительства», сперва подвизался, как Гурий в Иосифовом монастыре, где с любовью занимались изучением догматов веры и правил благочестия, и где Герман, не по примеру других, слушал и мудрого Максима. Быв преемником кафедры после св. Гурия, он продолжал апостольское дело с той же ревностью (1564 – 1567 г.). При таких делателях христианство так глубоко проникало в сердца верующих, что между новыми христианами являлись и мученики. Стефан и Петр долго терзаемы были за св. веру родственниками-магометанами: но запечатлели верность св. вере смертью. Много возвысилось христианство в глазах гордых последователей Корана явлением чудотворной Казанской иконы Матери Божией. Чудеса ее, с 1571 г. следовавшие одно за другим, невольно заставляли признавать в русском христианстве силу Божию, а в мусульманстве – пустоту.

В 1557 г. покорено было Москве царство астраханское. Тогда же крестилась в Москве одна из цариц астраханских с сыном. В следующем году послан был в Астрахань игумен Кирилл для устроения монастыря и церквей. «И крестишася, говорит современник, мужие и жены, старии и юноши, от крымских и астраханских орд». Игумен Кирилл обучал детей грамоте и закону Божию. В 1573 г. построены были в астраханском кремле монастырь с храмом во имя Святой Троицы, храм свят. Николая и теплая церковь введения Божией Матери. На первый раз астраханский и терский край оставлен был в ведении казанского архиепископа, но ненадолго.

Победы христианского царства над Кораном оживили любовь к христианству на Кавказе, где теснила его тьма исламизма. В конце XV и начале XVI века, черкесы, еще не лишенные свободы ни персами, ни турками, исповедовали веру греческую. В 1557 г. прибыли в Москву князья горские – почти все магометане; некоторые из них крестились и крестили детей в Москве, оставив здесь последних получать христианское образование. В 1559 г. прибыл в Москву посол черкесских князей и просил от имени их послать к ним священников, а для защиты от магометанского хана Тавриды – воеводу с войском. Царь послал двух воевод – одного в Черкесию, другого в Кабарду, и при каждом – по нескольку священников. Служители веры частью основали новые храмы, частью возобновляли древние, но павшие; многих из горцев крестили, иных утвердили в вере. Князь Дмитрий Вишневецкий, предводитель главного отряда, впоследствии пострадал как мученик от магометан, а теперь действовал как жаркий проповедник св. веры. По единству веры греческой и по соседству, говорит современник иностранец, черкесы считали после того царя московского своим покровителем.

В обширной рязанской епархии язычество еще было весьма сильно между мещеряками и мордвой. При митрополите Фотие жители Мценска и его окрестностей приняли евангелие. Святитель Иона, во время управления своего рязанской епархией, много трудился для распространения св. веры, и Господь наградил труды его обращением множества иноверных, – что предсказал еще о юном послушнике Ионе святитель Фотий.

На западе, в XV и XVI в., пробуждено было живое и общее стремление к наукам; в университеты запада отправлялись слушать уроки и из Греции, тогда страдавшей под игом Корана. – При близости юго-западной православной Церкви к западу, не могло не произойти сочувствия к движениям запада. Таким образом, некоторые из дворян православных еще в XV в. слушали уроки в Краковской академии, другие в Праге и иных местах. В XVI в., когда папизм стал отнимать у православных юга самое драгоценное сокровище – чистую веру предков, православные юга увидели необходимость умножать собственные училища. И к концу XVI века, кроме первоначальных школ, существовавших издавна, открыты вышние училища наук в Остроге и Слуцке «Некоторые князья, каков князь Острожский, Слуцкий, имеют свои училища, в которых питается раскол их» (православие), – писал иезуит Поссевин к папе (в 1581 г.). При сем изучение греческого языка до того было обыкновенным, что по местам даже причетники обучались ему и пели по-гречески.

Чтобы размножить народные источники православия – богослужебные книги, чтобы сохранить их целость от повреждения ненамеренного и злонамеренного, необходимы были типографии. И они явились у славянских племен весьма скоро после изобретения книгопечатания. В 1491 г. в Кракове, где были тогда православные храмы, изданы: Псалтирь, Часослов, Шестоднев, Триоди. В Вильне, где часто была кафедра русского православного митрополита, в 1525 г. изданы: Апостол, Псалтирь, Акафистник, Часослов, Шестоднев и Святцы. В то же время и вскоре после того печатались для православия церковные книги в Заблудове, во Львове, в Остроге. Самый важный труд был труд издания Библии в 1581 г. в Остроге князем Острожским.

Григорий, приняв сан западного митрополита, подвергался строгому нареканию за разделение митрополии; но и сам Фотий ни разу не упрекал его в какой-либо уступке папизму. Напротив, Григорий прямо обличал произволы латинян в св. евхаристии. Та же ревность к православию показана им на Костницком Соборе, куда отправлялся он (1417 г.), по воле Витовта; на этом грозном собрании знаменитостей запада сожжен был Иоанн Гус, славянин, обличитель папы; Григорий объявил, что он готов рассуждать о вере; но не намерен покориться папе. Витовт, по видам власти, приняв римскую веру вместо греческой, по тем же видам берег исповедовавших русскую веру. Сам Ягелло в 1432 г. оружием русских князей вынужден был обнародовать свободу вероисповедания. Сын его Владислав I в 1435 г., объявлял: «пусть останется неприкосновенною добрая воля относительно веры отеческой, наследственной». Уния Исидора (§11) послужила только к тому, чтобы Владислав (в 1441 г.) подтвердил гражданскую свободу Русских вместе со свободой совести; иначе же она потухла бы без следа. Понятно, что литовский князь еще менее чем король польский, мог касаться совести русских. В пределах южной митрополии папе принадлежали жители только двух нынешних губерний (Виленской и Ковенской), да и те не все; а 10 других губерний принадлежали православию. Такое огромное число русских само по себе заставляло не касаться совести русских. Так и поступали преемники Витовта, до слабого Александра. Великий князь Казимир не прежде мог выехать из Вильны, чтобы венчаться венцом Пястов в Кракове, как дал клятву сохранять неприкосновенными все права Литвы гражданские и церковные. Дух евангельской любви основал между православными братства, в 1439 г. в Львове, в 1458 г. в Вильне. Эти братства, как и попечители церквей и монастырей, после пастырей, с силой поддерживали целость и благосостояние православия.

В исходе XV и в начале XVI столетий, православие подверглось было гонению в Литве. Слабый великий князь Александр допустил изуверов силой обращать православных к латинскому обряду, запретил православию строить храмы, умножил костелы в русских городах; совесть самой супруги его, православной Елены, была теснима и оскорбляема. Виленский бискуп Адалберт выпросил у папы право на меч против еретиков, и в том числе «против русинов». Оружие московского князя заставило папу и Александра отступить на шаг от своих требований. Митрополиту Иосифу стали докучать об унии. Он обратился к патриарху. Тот прислал ему умный ответ: «для любви твоей есть легкая отговорка; ты будешь говорить, что без воли константинопольского патриарха ничего не можешь сделать». Иосиф так и поступал. Князья Рюриковичи и Гедиминовичи, притесняемые за православие, оставляли Литву и переходили к московскому князю. Александр за послабление фанатизму поплатился Москве восточными владениями по Днепр. Король Сигизмунд не раз (1509, 1511 и 1522 г.) подтверждал свободу православия. Митрополиты, преемники Иосифа, и особенно Иона II (1519–1525 г.), ревностно охраняли православие. Кампензе в 1525 г. писал: «Россия, находящаяся под властью польского короля, равно как Львов, и вся часть Польши, простирающаяся на север и северо-восток от гор Сарматских (Поднепровье и Подолия), непоколебимо держится греческого закона и признает над собой власть константинопольского патриарха». Раздраженные неудачами в Литве прелаты успели было в том, что в Галиции Сигизмунд дал латинскому архиепископу Львова право определять митрополичьего наместника, с тем, как писали православные, «дабы скорее принудить нас к принятию латинской веры». Но и эта попытка не удалась. С большими трудами и пожертвованиями, но православные освободились от ига латинского, и даже выпросили себе особого епископа.

Таким образом в половине XVI века, в самой Вильне, столице литовской, гораздо больше было православных Церквей, чем римских костелов. Не говорим о русских фамилиях; литовские фамилии Сангушек, Коривутовичей, 3баражских, Огинских, Сапег, Кырдеев, Тышкевичей и пр. принадлежали православию, а не папе. Сами поляки, поселившиеся в русских городах, принимали греческое исповедание.

Власть папы стала распространяться на Русских в литовской митрополии не прежде как с 1569 г., когда соединилась Литва с Польшей. Латинское духовенство в начале XVI века едва успело посадить в великокняжескую Раду одного бискупа; в половине XVI века оно уже имело там четырех бискупов. По соединении Литвы с Польшей перевес власти в Литве перешел вместе с польскими магнатами на сторону папы, хотя Сигизмунд Август и выдавал православным привилегии, уравнивавшие их в правах с папистами. Баторий не любил делиться властью с кем-нибудь, а еще менее с ксензами; но он имел неосторожность пустить в Литву иезуитов, основавшихся в Польше с 1566 г., притом и политика его в отношении к русским не слишком была правдивой. Иезуиты, при его благосклонности к ним, с изумительной ловкостью раскинули сети свои. Открыв коллегии на Волыни, в Вильне и Полоцке, они проникали в дома знатных людей, обольщали недальновидных блеском образованности своей, всегда, впрочем, безжизненной и бесплодной, и овладевали умами слабыми. Таким образом Поссевин (в 1581 г.) писал, что «некоторые русские князья королевства обращены в католическую веру». Тогда началась жаркая борьба православия с папизмом. Сочинение острожского пресвитера Василия, о единой истинной вере и Церкви, изданное благочестивым князем Острожским, служило прекрасным ответом папизму: здесь с глубоким знанием веры и истории Церкви обличены были произволы Рима. Князь Курбский рассылал письма, где обнажал козни иезуитов и поддерживал усердие к древней вере православных. Он старался распространять греческие сочинения против папизма. В восторге был он, когда получил с Афона в переводе сочинения Григория и Нила, митрополитов Солунских, – и спешил делиться ими с другими. Сочинения блаженного Нила действительно стоили восторга; это труд, достойный времен Златоуста.

Деспотизм папы и грубые своеволия римской Церкви вызвали против себя восстание запада, к сожалению, не больше справедливое в своих требованиях, сколько и сам папа. Славяне, некогда все сыны православия, но мечом и огнем покоренные папе, скорее, чем кто-либо другой, готовы были восстать против папы. Гус в Богемии сожжен за сто лет прежде появления Лютера за смелую борьбу свою с папой. Но не всех же мог сжечь папа. Строгие меры Сигизмунда I (1511– 1548 г.) в пользу папы не помогли папе в Польше; реформа явилась здесь в такой силе, что Сигизмунд вынужден был бояться за себя. Из Польши, Познани и Лифляндии реформа переходила и в пределы литовской Церкви. Сигизмунд Август и тогда, как был литовским князем, и тогда, как взошел на польский престол, покровительствовал новизнам запада, даже готов был сам вступить в союз с новой верой, чтобы только вступить в брак при живой жене. Более же всех распространял реформу в Литве литовский канцлер, князь Николай Радзивил Черный, владевший множеством имений в Литве. Таким образом, гуситы, лютеране и кальвинисты при Сигизмунде Августе открыли кирхи на Волыни, в Белоруссии и в Литве. В то же время явились в польском королевстве антитринитарии, к которым пристали убежавшие из Москвы Феодосий Косой и Игнатий. Утвердясь в Кракове, социниане находили себе последователей между самыми кальвинскими и лютеранскими пасторами. Симон Будный проповедовал богохульные мысли их, устно и письменно. Из числа таких же был Мотовило, который, как и Социн, изрыгал хулы Ария на Сына Божия, но вместе учил, что со вторым пришествием Христовым откроется тысячелетнее царство чувственных наслаждений. Все эти сектаторы находили себе последователей почти в одних поляках, литовцах и скитавшихся по королевству немцах. Из числа русских принимали кальвинизм только некоторые дворяне и особенно те, которые пред тем, по видам мирским, принимали папизм; прочие тешились резкими отзывами сектаторов о папизме и мирились с диссидентами, собственно по неудовольствиям против оскорблявшего всех папизма. А народ твердо держался св. веры предков своих: Циховский пишет, что тогда, как «едва ли и тысячная часть римских католиков осталась от прежнего, русины бдительно охраняют свою святыню». Митрополит Сильвестр Белькевич по отзыву польских историков, не допускал православных обольщаться внушениями последователей реформы. Князь Курбский живо преследовал все отродья Лютера. Умные, дышавшие ревностью, письма его переходили из рук в руки, и он успел предостерегать неосторожных от соблазна. Как истина, писал он, во всем верна сама себе, так ложь вводит разномыслие, раздоры, расколы, – а такова Лютерова реформация. Одной из сильных мер к охранению православия против дерзостей вольномыслия признали тогда распространение отеческих сочинений в переводе. Курбский со всем усердием заботился – составить общество переводчиков. Убеленный сединою, несколько лет провел он за изучением латинского языка; купил сочинения отцов, переводил с латинского сочинения Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Дамаскина. Так было у русских в южной митрополии.

В северной митрополии, русская Церковь, огражденная властью великих князей, а еще более древней простотой веры, спокойно отражала нападения папы. Самое опасное покушение на ее свободу было при лжепастыре Исидоре.

Греческая империя находилась тогда в крайней опасности. Она заключалась уже почти в одних стенах столицы. Но Оттоманы готовы были сокрушить ее и в стенах столицы. Император Иоанн Палеолог решился купить помощь запада ценой соединения православия с папизмом. Крайность положения и родство с великим князем Василием внушили ему мысль присоединить к сему союзу и Россию. В таких мыслях избран и посвящен был на кафедру всероссийской митрополии Исидор. Император знал Исидора, знал, что он был именно таков, какой на тот раз нужен был Палеологу. Исидор на Базельском Соборе, в акте, который надлежало доставить в Константинополь, дозволил назвать греческую веру «старой ересью». Новый митрополит поспешно отправился в Россию с послом императора – располагать русских князей к делу соединения. Великий князь Василий Васильевич не был расположен вмешиваться в предприятие, оскорбительное для совести и бесполезное для политики. Он твердо знал уроки отцов о своевольном высокомерии папы, давно осужденном Соборами, и понимал, что от этой гордости нельзя ожидать доброго. Потому убеждал Исидора отказаться от намерения ехать во Флоренцию. Исидор остался при своем, но и великий князь не отпустил с ним посла на Собор, – даже взял с него клятву возвратиться с древним православием. Убедив тверского князя отпустить посла на запад, Исидор едва выбыл за пределы России с греческой и русской свитой и суздальским епископом Аврамием, как в Дерпте открыто оказал предпочтение латинству пред греческим исповеданием.

На Соборе Исидор был избран для ответов со стороны греков вместе с другими пятью лицами. Во все продолжение споров в Ферраре занимались решением одного вопроса: «имели ли право латиняне внести в символ веры дополнение о происхождении Духа Святого и от Сына?» Во все это время Исидор почти ничего не говорил. Рассуждали: Виссарион, а всего более Марк Ефесский, жаркий защитник православия.

Во Флоренции, куда папа по своим видам перенес Собор, стали рассуждать о самом происхождении Св. Духа. В продолжение 7 заседаний рассмотрели не более трех мест из отеческих сочинений. Тогда император потребовал, чтобы публичные споры были прекращены, а блаженному Марку запретил являться на совещания. После сего дело православия осталось только в воле императора, Виссариона и Исидора. Виссарион действовал красноречием, Исидор – хитростью. Теперь Исидор предложил, что православная Церковь допускает мысль о происхождении Духа Св. от Отца чрез Сына, и что это то же, что у римлян «и от Сына». Чтобы прибавить хода мыслям своим, он то предлагал патриарху отлучить от Церкви защитников православия, то склонял на свою сторону пирами, тогда как папа морил греков голодом; епископы доведены были до крайности. Папа против договора отказывал им в содержании. Такими-то мерами доведено дело до того, что объявили о согласии греков на исповедание происхождения Духа Св. от Отца и Сына. Патриарх Иосиф скончался (8 июня). После того скоро решены были прочие спорные пункты: о дополнении Символа, об опресноках, о чистилище, о власти папы. Иные и тогда не хотели подписаться под определением об унии, в том числе Аврамий Суздальский: но принуждены к тому насилием. Другие еще прежде удалились из Флоренции. Папа, подписывая определение, спросил: подписался ли Ефесский? Ему сказали: нет. Так мы ничего не сделали! – сказал Евгений. Тем не менее, в июле великолепно праздновали соединение Церквей. Папа предложил Исидора в преемники Иосифу; но греки отвергли, и Исидор назван «легатом от ребра апостольского в землях лифляндских, литовских и русских».

Возвращаясь в пределы паствы, Исидор послал (из Будина, 5 марта 1441 г.) воззвание к старой и новой пастве. Извещая о соединении Церквей, он призывал христиан обоих исповеданий ходить безразлично в храмы греческие и латинские, приобщаться евхаристии у греческих и латинских священников. В Москве уже роптали на Исидора, когда еще не было его в Москве. Когда же (1441 г.) в первое служение его услышали: «в первых помяни, Господи, папу римского», – то великий князь, несмотря на то, что Евгений прислал ему почтительное письмо, в самом храме обличил Исидора в нарушении клятвы и в измене православию. Вслед за тем Исидор, до решения соборного, заключен был под стражу. Собравшиеся епископы отвергли определение мнимого вселенского Собора; они убеждали Исидора отказаться от унии; но он (1442 г.) тайно убежал в Тверь, где князь Борис также запер его в темницу, а потом дал волю идти, куда хочет. Исидор удалился в Литву к великому князю Казимиру; но чувствуя, что опозорен для всех русских, удалился в Рим.

Между тем святой Иона избран был (1443 г.) в митрополита на севере, а потом (в 1451 г.) признан и на юге, где по голосу Москвы также не хотели слышать об унии. В Риме, по желаниям Исидора, Григорий Булгар в 1452 г. был назван преемником Исидору; патриарх Григорий Мамма, выгнанный из Царьграда за унию, посвятил его в митрополита, а папа Пий II (в 1458 г.) отправил с ним грамоту к князю Казимиру, в которой отдавал грозное приказание поймать и сковать нечестивого отступника Иону. Как посрамляет Господь человеческую суетность! Папа называет Иону нечестивым, а Господь тогда уже прославил его даром чудес; папа называет защитника православия отступником, а Господь слушал его, как любезного ему пастыря – посланника. Польский король, желая угодить папе, просил великого князя принять Григория вместо Ионы; но Василий Васильевич еще прежде того писал к королю: «от Рима у нас митрополиту не быти». Литовские епископы сами известили святителя о горьком для них назначении лжепастыря, а Собор северных епископов, дав клятву не принимать Григория, послал окружное послание к православным Литвы – не слушать римского митрополита. Святитель Иона послал от себя двух игуменов в Литву с подобными увещаниями, предостерегал грамотами паствы – новгородскую, смоленскую и черниговскую. Труды святителя для православия увенчались успехом; целость православия сохранена.

Все покушения папы на свободу северного православия оставались без вреда для св. православия: в России смотрели на них спокойно, как на замыслы давно известных страстей. Но не такова была для русской Церкви ересь жидовствующих! Ересь новая, начавшая и продолжавшая дело свое тайно, имела довольно успеха над сердцами русскими, хотя и ненадолго.

Начало этой ереси положил в Новгороде жид Схария, приезжавший сюда с киевским князем Михаилом (в 1470 г.). Хорошо знакомый с естественными науками, известными тогда под видом обольстительной алхимии, знакомый с кабалистикой, Схария обольстил нескольких диковинами магии и успел совратить в зловерие. Два священника – Дионисий и Алексей, обманутые Схарией, и вновь прибывшие с юга четыре жида распространили заразу ложного учения; к числу многих зараженных присоединился и софийский протоиерей Гавриил.

Двух начальников общества – Дионисия и Алексея, великий князь Иоанн, не зная мыслей их, перевел в Москву (1480 г.), – Алексея к Успенскому собору, Дионисия к придворной церкви Архангела Михаила. Здесь, как и в Новгороде, действуя тайно, скоро нашли они себе слушателей даже при дворе; таков был дьяк великого князя Феодор Курицын. Митрополит Геронтий, по случаю спора о чине освящения храма (§ 23), подвергся тогда гневу великого князя довольно надолго; это содействовало тому, чтобы новые учители пользовались вниманием при дворе, к вреду истине.

В первый раз открыл членов тайного общества новгородский архипастырь, деятельный, строгий, пламенный Геннадий, вскоре по прибытии на паству. Четверо, в нетрезвом виде упрекая друг друга в делах тайных, обнаружили существование подозрительного общества. Геннадий, по дознании, немедленно донес о том великому князю и митрополиту. Князь велел принять меры, чтобы зло не распространилось. Геннадий приступил к розыску. Но четверо, взятые на поруку, убежали в Москву. Геннадий отправил туда же донесение. Митрополит и великий князь (в феврале 1488 г.) признали трех беглецов достойными церковного отлучения и казни гражданской, а четвертый объявлен свободным от суда, так как против него был только один свидетель; все же возвращены к своему пастырю для увещаний и дальнейшего расследования; причем повелено отсылать нераскаянных к гражданскому суду.

Трудно было Геннадию привести дело в точную известность: еретики с клятвой отказывались от собственных своих слов. Но с помощью гражданской власти отобраны были показания, утверждённые подписями самих виновных и свидетелей. Отысканы богослужебные тетради еретиков, пасхалия, составленная по иудейскому календарю. Особенно же много открыто священником Наумом, который прежде сам принадлежал к тайному обществу. Еретиков, искренно сознавшихся в заблуждении, Геннадий принял к церковному покаянию; прочих передал гражданскому начальству. Подробное донесение, с приложением показаний, Геннадий препроводил к митрополиту и ожидал распоряжений, тем более что оговорены были и некоторые московские члены.

Но это представление Геннадия не имело уже такого действия, как прежнее. Митрополит Геронтий скоро умер (28 мая 1489 г.); дьяк Курицын возвратился из Венгрии, где был послом, и принял общество под защиту. Геннадия не стали приглашать и к общим делам Церкви. Новгородские еретики, услышав, что в Москве дело их остается без движения, и сообщники живут спокойно, убежали в Москву. Здесь, под защитой Курицына, даже запрещенные священники совершали службу; а Дионисий доходил до хулы над св. крестом в храме. Беспорядки тем свободнее росли, что, по смерти Геронтия, кафедра его полтора года оставалась праздной (до сентября (1490 г.)).

Геннадий не оставался в бездействии. Он послал список прежних донесений к сарскому епископу Прохору, управлявшему митрополией; просил посланием двух других епископов: Нифонта суздальского и Филофея пермского, обратить пастырскую заботливость на дело о еретиках; им описывал он и новые дерзости еретиков. Когда избран был новый митрополит, Геннадий, хотя недовольный некоторыми требованиями Зосимы, настоятельно просил Зосиму предать еретиков соборному осуждению. Геннадий не знал тогда, что Зосима сам был тайным членом общества и что он был избран по проискам членов его. Но Зосима, хотя бы и хотел, не мог тогда отложить дела о еретиках. Епископы, бывшие на поставлении его, имели в руках донесение Геннадия; а новый митрополит новостью сана вызываем был показать ревность, достойную сана. Притом суд Божий в глазах всех карал членов нечестивого общества. Собор открылся (17 октября 1490 г.). На основании представленных Геннадием розысканий, до 9 лиц духовного звания преданы проклятию, великий князь отослал одних в Новгород к Геннадию, других сослал в заточение. Геннадий предал ересь публичному позору: еретиков водили по улицам в шлемах берестовых, с мочальными кистями, с венцами из соломы и с надписью: се есть сатанино воинство.

Соборный суд 1490 г. пал не на всех членов тайного общества. А мнения века дали пищу для его дерзостей. Тогда, при конце семи тысяч лет (по счету греческому), в России ждали второго пришествия Христова. Роковой 1492 год прошел, и еретики начали издеваться не только над простодушными, но и над верой святой. «Если Христос есть Мессия, говорили они: почему же не является Он в славе, по вашему ожиданию?» Они смеялись и над воскресением мертвых. Ересь стала расти в народе; хулами ее смущались простые сердца. Митрополит Зосима давал волю злу и даже наказывал смелых обличителей нечестия.

На защиту унижаемой вере, свт. Геннадий пригласил известного тогда подвигами преподобного Иосифа, игумена волоколамского. Геннадий и Иосиф, несмотря на силу еретиков при дворе, восстали против ереси с твёрдостью. Знакомый с св. Писанием и с сочинениями отцов, Иосиф начал тем, что написал первоначальную историю еретиков до 1492 г., и потом по временам сообщал строгие обличения заблуждению их. Он умолял друга юности своей, уважаемого пастыря суздальского, Нифонта, без страха обличить недостойного митрополита, пресечь всякое общение с ним, внушать другим, чтобы не принимали от него благословения, в посрамление унижаемой им вере. И Зосима (17 мая 1494 г.) сложил с себя омофор.

Оставался сильный дьяк Курицын. Под его защитой еретики нашли убежище у Юрьевского архимандрита Кассиана, которому дьяк испросил сан у великого князя. Кощунство над святыней доходило здесь до отвратительного бесстыдства. Пастырь новгородский рассылал переводы сочинений против иудейства – труды переводчика Димитрия. Иосиф явился лично к государю и просил сделать новое исследование еретикам. Великий князь дал слово исполнить просьбу, раскаивался, что поступил с еретиками слабо. «Да нет ли греха казнить еретиков?» прибавил великий князь. Иосиф привел слова Апостола о гневе древнего закона на преступников и гневе Божием на отвергающих закон благодати. Князь сказал: довольно! – Однако дело еще год оставалось в прежнем виде. Иосиф просил письмом духовника государева напомнить государю о данном слове.

В июне 1504 г. Геннадий принужден был отказаться от кафедры. Наконец, в декабре того же года открыт был собор о еретиках, в присутствии наследника престола Василия Иоанновича. Рассмотрены свидетельства на обвиненных в ереси. Решение великого князя назначило – одних сжечь, других лишить языка и сослать в заточение, большую же часть разослать по монастырям. Еретики, упорные до суда и во время суда соборного, узнав о решении великого князя, спешили приносить раскаяние: но решение, основавшееся «на градском законе» греческой империи, приведено в исполнение. А Церковь положила произносить проклятие на жидовствующих в неделю православия. Некоторые, освободясь от казни лицемерным раскаянием, остались с ложными мыслями, и смертный приговор еретикам долго возбуждал против себя жалобы. Однако не смели уже более распространять ересь открыто.

Самая история ереси жидовствующих показывает, что название: жидовствующие, – далеко не выражает содержания самого учения жидовствующих. Чтобы столько лет и столько лиц, лиц духовного звания и людей светских, могли быть ослеплены одними иудейскими суевериями, – это выходит за пределы вероятия. Невероятно и то, чтобы великий князь, воевавший с князем литовским за стеснение православия папизмом, столько времени позволял расти иудейству в государстве, в столице, в своем семействе. Геннадий и Иосиф, хотя и называли еретиков жидовствующими, прями говорили, что в их учении «не одно жидовство, что они держат ереси христианские, сходные с древними, давно известными ересями». Таким образом, самым верным изложением учения жидовствующих надобно признать то, которое составлено, как вероятно, на самом соборе 1490 г.

По соборному дознанию, жидовствующие 1) отвергали воплощение Сына Божия: «Како может, говорили они, Бог на землю снити и от Девы родитися, яко человек?» Христос Иисус был не более, как пророк подобный Моисею, а не равный Богу и Отцу. 2) Не верили и воскресению Христа Иисуса из мертвых. 3) Не чтили св. икон, ни св. угодников Божиих. 4) Не признавали в св. евхаристии тела и крови Господа Иисуса и смотрели на нее, как на обряд самый простой. 5) Держались более ветхого завета, чем нового, празднуя пасху по-иудейски (по иудейскому календарю). 6) Не наблюдали поста в среду и пяток, «и иные неподобные дела еретические творяху».

Точно то же учение жидовствующих видим в Просветителе Иосифа, в посланиях Геннадия, с тем дополнением, что в Просветителе находим пояснение последнему пункту, – здесь показано, что еретики отвергали монашество.

Само по себе понятно, что не все жидовствующие могли понимать и излагать одинаково то, что внушали им учители их; иные могли уклоняться и к некоторым обрядам иудейства, оставляя христианские; между самими начальниками их, как и во всякой ереси, не могло быть полного согласия. Таким образом, великий князь в искренней беседе с преподобным Иосифом говорит, что он знал, «которую ересь держал Алексей протопоп и которую держал Феодор Курицын».

Болезненно было для Церкви русской появление в ее недрах такой противохристианской ереси. Но весьма отрадно, в высшей степени утешительно, что в ней же был в тоже время такой учитель чистой веры в Господа Иисуса, как преподобный Иосиф Волоколамский. Без душевной радости нельзя читать умного, основательного, по местам глубокомысленного, всегда дышащего живым благочестием, Просветителя Иосифова. Это сочинение – краса русской Церкви, особенно, когда вспомним, что оно принадлежит XV веку.

Содержание Просветителя следующее: 1) Слово о св. Троице; 2) о пришествии Мессии в лице Иисуса Христа; 3) о значении закона Моисеева; 4) о причинах воплощения Сына Божия; 5), 6), 7) об иконопочитании, 8), 9) и 10) о втором пришествии Сына Божия; 11) о монашестве; 12 – 16) о том, как поступать с еретиками. С 1 словом – одинакового содержания послания Иосифа к архимандриту Вассиану.

Победы, какие одерживало в сем периоде, православие над врагами своими, составляют самую странную сторону сего периода по отношению к знанию веры. Но иметь отвращение от всего неправославного – не во всех может означать глубокое знание внутренней жизни православия. Заботливость, устремленная на ереси, отклоняла внимание от внутреннего положения православия и православных; а счастье политическое, к несчастью, наполняло большинство лиц странной надменностью, которая все свое считала образцовым, и за малость считала беспорядки своего невежества.

В начале сего периода еще видим училища для первоначального образования, состоявшие под руководством священника или диакона. В одном из таких учился сирота Иванец, впоследствии Иона (с 1459 г.), святитель новгородский. «Бысть в том училище множество детей учащихся», говорит жизнеописание; здесь блаженный Михаил Клопский сказал будущему Ионе: «Иванец, учися грамоте; быти тебе в великом Новгороде архиепископом». И собор 1551 г. говорил, что «в прежние времена в Москве, в Новгороде; и в других городах бывало много училищ, где учились грамоте, читать, писать и петь».

Не то было при св. Геннадие, новгородском архипастыре (1485–1504 г.). Печальная картина его современному просвещению! «Вот, пишет он, приводят ко мне мужика; я приказываю ему читать Апостол, а он ступить не умеет; приказываю дать ему Псалтырь, а он и по той едва бредёт. Я отказываю ему, и на меня жалобы: земля, господине, такова; не можем добыть, кто бы умел грамоте. Вот и обругал всю землю, будто нет человека на земле, кого бы ставить в священство. Бьют мне челом: пожалуй, господине, вели учить. Приказываю учить эктению, а он и к слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он другое. Приказываю учить азбуку, – и они, немного поучившись азбуке, просятся прочь, не хотят учить ее. А у меня духа не достает ставить неучей в священники. Мужики-невежи учат ребят грамоте; и только портят; а между тем за учение вечерни принеси мастеру кашу да гривну денег, за утреню тоже, или и больше; за часы особо... А отойдет от мастера, и ничего не умеет – едва бредет по книге; а церковного порядка вовсе не знает». Вот как готовили к сану учителей Церкви! Вот каковы были познания будущих наставников народа! Теперь поймите душевную муку тогдашних святителей; поймите глубокую скорбь, которой не мог вынести святитель Феодосий, и отказался от сана, и Геннадий прибавлял со скорбью о невеждах ставленниках; православны ли они будут? т. е. по опыту над жидовствующими (§ 12) видел он, что невежество – пища для ереси, так как своеволие мысли темной от самой темноты становится упорным и необузданным. Св. Геннадий умолял сперва великого князя, потом умолял митрополита, чтобы заведены были училища под надзором начальства. И каких училищ желал Геннадий! Слишком умеренны были желания его, так как не было и малого. «Совет мой, писал он, о том, чему учить, такой: сперва пусть будет истолкована азбука с гранями, потом подтительная; затем выучить твердо Псалтырь с восследованием; когда выучит это, может (учащийся) канонархать и читать всякую книгу». Вот и весь курс учения лучшего!

Не видно, чтобы и после горьких жалоб св. Геннадия было много сделано для образования белого духовенства! Вовсе не жаль, что, по особенному промышлению Божию, Церковь русская не видела и в это время между своими питомцами споров бездушной диалектики, отвлеченных мечтании метафизических. Русские дорожили простотой веры. Но чего не требовала совесть под игом диких татар, т. е. отчётливого верования, того не могла не требовать она, даже у большинства, во время свободы гражданской; особенно для пастырей тем более стало нужным отчетливое верование, что, по переменившимся обстоятельствам, многие начинали уже недовольствоваться простотой веры и нравов. Многие из князей и бояр русских еще и в это время не умели писать: но были уже из них и такие, которые за границей получали образование. А духовное образование не имело и прежних средств. В половине XVI века особенно жалко было положение духовного просвещения. Собор 1551 г. со скорбью говорил: «отцы и мастера (ставленников) сами мало умеют, и силы в божественном Писании не знают, а учиться им негде». И потому убедительно просил государя завести училища. И тогда «были молодые люди с жаждою наук, с желаниями узнать св. Писание». Но вместе с тем были «мнящиеся быти учителями», которые смотрели на просвещение, как на ересь, – на чтение книг, как на путь к помешательству ума. «Какое несчастие, – восклицает к чести русской Церкви князь Курбский; – отнимают оружие, которым бы можно было обличать еретиков, а других исправлять, и врачевство смертоносным ядом называют!» Около 1555 г. заведены были первоначальные школы при некоторых церквах, и даже открыли было школу латинского языка; но последняя скоро была закрыта. Царь пред тем временем вызывал в Россию иностранных богословов вместе с разными образованными людьми: но успех не соответствовал намерению, со стороны людей – по страстям людским, со стороны Промысла – в охранение Церкви от западного волнения мыслей.

Таким образом, по-прежнему, только смиренные обители разливали свет духовный по России; в них, по-прежнему, живой опыт объяснял для души тайны веры и благочестия, и он же давал чувствовать превосходство чистой веры; пример святой жизни разливал из них свет и жизнь на современность. Христианская опытность давала чувствовать нужду в свете для себя и других. Св. Гурий, тот, который впоследствии завел училища для успехов веры между магометанами (§ 6), еще в молодости любил просвещение; бедный дворянин, служивший богатому князю, он брошен был князем в глубокую яму, куда чрез три дня бросали ему сноп овса; некто вызвался приносить ему хлеб, но он просил доставлять ему бумагу и чернила; писал книжки для детей, и отдавал продавать, а цену раздавать нищим. В монастырских библиотеках хранились уже почти все сочинения отцов в переводе славянском. Притом в некоторых обителях преподавалось детям начальное образование.

В продолжение этого периода, после поучений митрополита Фотия, не видим на севере ни одного опыта живой проповеди храма. «Проповедей никогда не говорят», говорил и современник-очевидец. Мало-помалу образовалась даже уверенность, что живая проповедь – проповедь ереси. «Проповедников нет у них; думают, что тем избегают разности во мнениях и ересей», говорил другой иностранец. Вместо того считали достаточным читать уставные чтения из древних учителей. Уставные чтения, без сомнения, дело полезное, как по содержанию, так и по тому, что установляли твердость в мыслях и жизни народа. Но без живой проповеди, не умеющие читать, каковых тогда было слишком много, не могли освободиться от невежества или суеверия; поучения, писанные для древнего времени и для страны другой, не могли решать всех сомнений нового времени и земли русской. Недостаток живых наставлений лучшие чувствовали тогда и старались восполнять формами поучений для частных случаев жизни. Но нельзя написать столько форм, сколько может быть нужд душевных. При недостатке живого наставления, какие и знали молитвы, знали буквально, а не по смыслу; слушали или читали песни, молитвы, слова, чтобы только выполнить устав; дорожили буквами, теряя из вида дух их. Вместо того, чтобы изучать наставления святой веры, усваивать их размышлением и чувством, во время Стоглавника учились гадать по звездам, по ладоням, смотреть в «Аристотелевы врата» и «воронограи», различать дни черные. – Тоже – наука! Суеверия язычества и невежества, богохульное святошество доходили в народе до крайности, и так были обыкновенны, что заражали и сельское духовенство. Таким образом семена раскола уже зарождались. При недостатке просвещения и живого наставления в вере, чем далее, тем более привыкали к сборникам старого, – освящали их как обряд, не различали хорошего от лучшего, верного от сомнительного, истину от заблуждения или от ошибок писца; уже начинали говорить: все старое свято. Оставалось постареть одним ошибкам, расплодиться другим, окрепнуть в убеждениях ложных, чтобы открылся раскол.

При таком печальном положении времени прибыл в Россию Максим Грек. Уроженец албанский, он, после домашнего образования, обучался в Париже, во Флоренции и Венеции; слушал там курсы словесности, истории, философии и богословия; знал много языков и частью церковно-славянский, который хорошо узнал в России; на Афоне несколько годов провел он в подвигах иночества. При таких познаниях, Максим пламенно любил истину и не терпел суеверия. Отсюда каждый поймет, что жизнь его в России могла быть тогда не иначе, как борьбой с невежеством. Великий князь вызвал его для разбора княжеской библиотеки греческих книг, никому тогда у нас недоступной, с тем, чтобы лучшее было переведено на славянский язык. Максим на первый раз решился перевести Толкование на Псалтирь. После нашел он в библиотеке Толкование на книгу Деяний, и также перевел. Самым же лучшим трудом его для св. Писания был перевод Златоустовых толкований на Евангелия Матфея и Иоанна. Такой выбор предметов перевода сам собой показывал, как верно понимал Максим веру и то, что больше всего нужно верующему. Пастырь искренний в вере, каковым был митрополит Варлаам (1511–1521), с восторгом одобрил на соборе первый труд Максима – толкование на Псалтирь. Митрополит Даниил (1522–1539), хотя желал видеть в переводе образцовый труд Златоустого, но, когда окончен был перевод, принял его холодно; он уже был недоволен Максимом. Он сильно желал видеть в переводе историю Феодорита; просвещенный Максим напрасно говорил ему, что такой труд не ко времени, послужит во вред простоте: Даниил остался в сильном негодовании на Максима. Был и еще предмет спора, более важный. Даниил был из числа Иосифовских иноков. А ученик Максима, князь Курбский, писал, что некоторые из Кириловских и Иосифовских монахов «хульно говорили о соборных посланиях апостольских», будто «писали их старцы или пресвитеры церковные, а не апостолы», и что будто, титло «апостольские» дано им только для почести. Такой предмет был так важен, что не мог молчать о нем Максим перед Даниилом. Он говорил: «заповедью Божиею наложена на нас нужда громко проповедовать вопрошающим о евангельской и апостольской истине». И потому писал толкования на несколько изречений св. Писания с опровержением ложных мнений о смысле их.

Князь Курбский со скорбью писал: «мнимые учители нынешнего века, грех ради наших, чаще занимаются болгарскими баснями, или точнее, бабьими бреднями, чем услаждаются разумением великих учителей». И в предшествовавшем периоде довольно было между русскими того, что называет Курбский болгарскими баснями! Ко времени Максима число баснословных сказаний увеличивалось. Их списывали, и зная, и не зная запрещения свят. Киприана. В период первоначальной русской Церкви писали Изборники, т. е. избранные, лучшие места из древних учителей; в век Стоглава забыли уже и слово «изборник», а писали только сборники, т. е. сбор всего, что попадалось под руки, верного и ложного, полезного и пустого, спасительного и вредного.

Максим восстал против чудовищных сборников старого – не запрещением, а показанием нелепостей и ошибок в сборниках.

1. Его Сказание об Иуде предателе заключает строгий и основательный разбор Папиева повествования об Иуде, будто долго жившем по совершении предательства.

2. Обличительное слово лживому писанию Афродитиана Перса, которое простота того времени читала и переписывала, утешаясь с детским добродушием вымыслами Афродитиана. Максим показал, что это сочинение – нелепая смесь языческих верований с христианством, богов греческих с предметами неприкосновенными по святости, ложь с начала до конца.

3. Сказание противу глаголющих, Христа в священство поставили кратко и умно опровергает повесть Епифаниева сказания о Богоматери, а это сказание встречалось едва не в каждом славянском сборнике.

2. Сказание о глаголющих, яко во всю светлую неделю солнце не зайде, – писано против сочинения, встречающегося в славянских рукописях даже XIV века. Обличив суеверную нелепость повести, Максим говорит: «Не справедливо ли сказал я в начале, что великое зло – не знать божественных писаний (Библии); не испытывать их внимательно и с благорассуждением? Если бы знали это странные мудрецы последних наших времен; если бы здраво и рассудительно испытывали они апостольские и евангельские писания: они не соглашались бы так скоро с каждым невежественным и несвидетельствованным писанием».

Нет сомнения, что еще более говорил на словах Максим о славянских сборниках, хотя о нем кричали, что он портит книги. Было, о чем говорить. Невежество времени Стоглава, потеряв способность беседовать о нуждах души, и даже перестав верить в эту способность, полагало, что и другие неспособны к тому, и отселе наставления, слова русских учителей, каждую мысль русскую или болгарскую выдавало не иначе, как с именем то Златоустого, то Василия Великого, то Феодорита и Мелетия. Примером тому служат слова Кирилла, святителя туровского и Серапиона, владимирского епископа, которые в рукописях XVI века известны с именем то Златоустого, то Василия Великого. Если бы нужно было, могли бы выставить до сотни русских сочинений, с именами великих отцов Греции, или с неопределенным, но почетным, названием: поучение св. отцов. Точно так явились с именем Феодорита и Мелетия скудные сказания какого-то бедного иконописца о сложении перстов для крестного знамения, – сказания, которых никогда не видела и не знала Греция, но которые простота писала и переписывала благоговейно, а дерзкое невежество готово было защищать с шумом.

Примечание. Что «Сказание Мелетия» и «Слово Феодорита о кресте» не принадлежат Мелетию и блаженному Феодориту, это надобно отнести к числу решенных дел: ни того, ни другого нет ни в одной греческой рукописи, ни на востоке, ни на западе; это дознано по справке со всеми известными каталогами греческих рукописей. По самому складу своему, это – статьи русские или болгарские; по всей вероятности, они вышли из мастерской иконописца. Иконописец имел нужду в правиле, как писать молящуюся и благословляющую руку. Где взять правило? Ему пришло на память сказание житий о Мелетие; он стал разбирать это сказание и, как понял его, так и написал себе в руководство «Сказание Мелетия»; к счастью его, ему немного пришлось переменять в сказании о Мелетии, чтобы составить «Сказание Мелетия». Поскольку же об обличении Мелетия арианам перстосложением повествует Феодорит, о чем узнали также из житий: то книжный иконописец, сообразно с тем, как понял сказание о Мелетии, написал Слово св. Феодорита како благословити и креститися. Это несчастное слово впоследствии подвергалось пытке. Сперва к концу его, по той мысли, с какой дьяк написал в Стоглаве правило о перстосложении, прибавили проклятие; потом поставили это проклятие, для большей важности, в начале слова. Таким образом составились трех родов списки мнимого слова Феодоритова, – разные и по самому содержанию. Образцы см. в кн. Истина Св. Соловецкой Обители.(Спб. 1844, стр. 87–94)

Если в толстых сборниках житий и поучений найдены Максимом болгарские басни (§ 18): то не лучшее могло встречаться в книгах собственно богослужебных. И во время митрополита Киприана уже замечена была порча книг; преемник его, святитель Фотий, употреблял особенные меры к сохранению правильного чина богослужения в храмах, и к ограничению порчи книг. В 1416 г. он писал во Псков послание с пространным наставлением по разным пунктам церковного устава и обличал отступления от него. В 1419 г. он опять писал туда же послание по тому же предмету. В 1430 г. новым посланием обличал он там явные уклонения от православного чина таинств и считал нужным, чтобы прислали к нему способного священника, которому он преподал бы наставления «о церковных правилах, о пении церковном и о св. службах». Святителю Фотию, без сомнения, еще более чем Киприану, пришлось видеть неисправности и разности в славянских книгах, так как при Киприане-сербе могли войти в Церковь русскую сербские обычаи, так же как при предшественниках Киприана – русские.

После блаженного Фотия не было уже у нас митрополитов-греков, а книги умножались. И это было новой, самой сильной, причиной образования странных мнений в народе и чине церковном. Прежде пастыри-греки своим именем останавливали доверие к той или другой разности чина, и она теряла силу в народе. Но тогда, как ни сами пастыри, ни их помощники не знали греческого языка, эти разности оставались неприкосновенными. Сперва они оставались в рукописях незамеченными церковным начальством; потом там и здесь переходили в употребление церковное. В том и другом положении сперва не смели одобрять их, потому что видели несообразность их с общим, древним чином; но, чувствуя свою слабость, свое незнание чина греческого, не смели и отвергать, – терпели их, тем более что обряд не вера, смысл веры может быть одним и тем же при обряде розном. А между тем своеволие тёмного, суеверного смысла только этими странностями и питалось, не обращая внимания ни на веру чистую, ни на обряды лучшие; оно составляло сборники песней и молитв, по чувству набожности, а чаще только по подражанию набожности, но без сознания набожного; точно также вводило в церковное употребление сочинения, не имевшие значения церковного и даже недостойные его.

Так, ко времени тёмного Стоглава и мудрого Максима явилось довольно странностей, или, как говорили тогда же рассудительные, явились болгарские басни, и порча книг стала – грузом книг. Надлежало бороться и страдать даже и тому, кто стал обличать самые нелепые произволы, самую нелепую порчу книг богослужебных.

Вслед за тем, как преподобный Максим окончил перевод толкования книги Псалмов (§ 17), великий князь и митрополит упросили Максима пересмотреть и исправить Триодь. Максим принялся за дело доброе с душевным усердием; он пересматривал и Часослов, и Минею праздничную, и Апостол. И что же нашел он? Порча книг до того возросла, ошибки так были важны, что можно было думать, будто эти книги были в руках еретиков. Так Максим писал: «Я учу право мудрствовать о воплотившемся Слове, т. е. не глаголати Его единаго точию человека, как в ваших часословцах. Также исповедаю всей душой Того же Богочеловека воскресшим из мертвых, а не бесконечной смертию умерша, как проповедуют Его везде ваши толковые евангелия. Я учу, что Он по Божеству не создан, а не то, что создан и сотворен, как богохульствовал Арий, и как везде проповедуют Его ваши Триоди, а вы не думаете исправлять их... Безначален Отец... А ваши часословцы проповедают Его собезматерна Сыну. Я нашел в 9-й песни канона великаго четвертка: воспевают Отца не суща естеством несозданна, – и не стерпел такой хулы и исправил». В 8-й песни того же канона читали Христа единаго два Мене познайте. В каноне на неделю Фомы воскресшая плоть Христова называлась неописуемой.

Максим объяснял и причины таких грубых грехов. «Иные зависели, писал он, от недостатка разумения, или недосмотра или забывчивости древних, достойных уважения, переводчиков, иные же от грубого невежества и нерадения писцов». Относительно переводчиков Максим замечал еще, что не всегда имели они под рукой лучшие списки, и потому вводили в перевод чтения неверные. Писцы прибавляли один после другого ошибки к ошибкам, а иногда вводили младенческое мудрование. Все это очень просто, очень естественно. Но не то же ли самое повторяют и ныне известным людям? И, однако же, продолжают твердить: так в старых книгах! жить хотим по-старому, т. е., со старой привычкой к дурному!

Между теми, которые с радостью смотрели на исправление книг преподобным Максимом, первым был благочестивый митрополит Варлаам.

Из частных произволов в чине богослужения один, и по предмету важный, обратил особенное внимание Максима; это произвол в чтении Символа веры, – о чем писал он Сказание, яко подобает известно блюсти исповедание православной веры. Сказав, что Собор вселенский подвергает анафеме изменяющих Символ веры, Максим пишет: «Не говори, что не велика особенность в мудровании, на которое отваживаются ныне. Анафеме подвергает она и вас, которые говорите: из Марии, а не Марии; чаем, а не чаю; жизни будущая веки, а не будущего века». Что это за мудрость? Из слов самого Максима и ученика его Зиновия видно, что тогда, как жидовствующие указывали на слово Символа: чаю, как на выражение нетвердой уверенности в воскресении мертвых, – мудрые времена Стоглава положили читать в Символе: чаем, думая усилить множеством лиц твердость ожидания, и они же с такой же мыслью вносили грамматически бессмысленное чтение: жизни будущая веки. Максим говорит им, что жизнь будущая не есть малость, – жизнь есть Сам Господь Иисус. «Тот есть нам жизнь и воскресение. Сей жизни безконечной – Иисуса Христа жду, твердою и несомненною верою уповаю получить, а не будущая веки, по вашему младенческому мудрованию».

Другую перемену в Символе веры письменно обличал за Максима ученик Максима. Блаженный Зиновий пишет: «Захария (крылошанин) спросил меня: в Символе веры иные говорят: и в Духа Св. Господа, а другие: и в Духа Св. истинного. Есть ли в сем различие? – «Если кто говорит (отвечал Зиновий) с правой верой и нелицемерно: думаю, немного тут разности, хотя слова не одинаковы. Я видел правила древнего письма, написанные при князе Ярославе, сыне Владимира, и при епископе Иоакиме, в начале крещения нашей страны. Там в изображении св. вселенскаго Собора написано: и в Духа Св. Господа; не написано: и в Духа Св. истинного; но написано: Господа». Крылошане возражали, что Василий Великий в слове о вере не писал: и в Духа Св. Господа, а написал истинного Духа. – Зиновий отвечал: «для македонян не написал он Духа Св. Господа; иначе они бросили бы книгу его, а он хотел, чтобы прочли ее, и другими словами научились, что Дух есть Бог». Наконец, Зиновий говорит, что отцы Соборов строго запретили прибавлять или убавлять что-нибудь в Символе веры.

Стоглав пишет: «а в нецыих: и в Духа Св. Господа истинного; ино то не гораздо: едино глаголати – или Господа или истинного».

Младенческая мудрость, тревожимая выходками тайных врагов веры, положила утвердить православие соединением двух чтений: общего – верного, и редкого – произвольного. Думали: если будут читать и в Духа Св. Господа истинного: то как это твердо? И это было не ранее, как около 1545 г.! Писатель Стоглава видел, что уже это слишком новая новость. И потому-то говорил: «ино то не гораздо». А поздняя простота доселе считает это за мудрость глубокой старины.

Примечание. Памятниками того, что в древней русской Церкви читали Символ согласно с точным текстом подлинника: и в Духа Св. Господа, служат кроме виденного блаженным Зиновием Номоканона Ярославова, Изборник Святослава, почти современник Кормчей Ярославовой, Миротворный Круг Геннадия, обличителя жидовствующих, указываемые патриархом Иоакимом три рукописи: келейная Псалтирь преподобного Зосимы Соловецкого († 1478), и два Требника – один афонский, другой переведенный в России в 1481 г., а кроме того соловецкая Кормчая (Соловецкой библиотеки № 476), написанная в 1419 г. И митрополит Макарий писал не то, что записано в Стоглаве; в Соловецком требнике его (№ 1085) написано: «и в Духа Св. Господа животворящего». Здесь же толкование: «не токмо глаголю: есть Дух; но верую в Онь, яко в Свята, яко в Господа, яко в животворящего, понеже живот дает инем, и живот есть Сам». Точно так же написан член о Св. Духе и в келейной книге митрополита Макария – в сочинении Григория солунского, о чем писал патриарх Иоаким.

Мрак не любит света: Максим, светильник веры чистой, обличитель невежества, около семи лет пользовался благосклонностью великого князя. Невежество скоро начало негодовать на Максима, сперва тайно, потом открыто. Недоставало случая, когда бы могло оно пасть гневом своим на Максима. В 1524 г. случай открылся. Преподобный Максим не захотел одобрить незаконного, по смыслу евангельскому, дела – в самом великом князе Василии, – развода с женой верной и брака с другой. Великий князь не мог снести этого. И те, которые давно ждали случая к суду на Максима, – поспешили воспользоваться этим случаем. Его стали судить именно за исправление книг. «Он, говорили, отменяет слова по своему произволу, исправляет по своему разуму, без согласия и воли великого князя» последнее говорилось, чтобы еще более вооружить великого князя против Максима, которого он дотоле отличал уважением. По воле митрополита Даниила, давно негодовавшего на Максима (§ 17), в 1525 г. говорили эти обвинения на Соборе чудовский архимандрит Иона и коломенский епископ Вассиан Топорков. Максима обвиняли и за перевод толкования на Псалтирь, тогда как сами не знали греческой буквы; обвиняли и за то, что в его Триоди сказало было о седении Сына со Отцом: седел еси, седев, и что воскресшая плоть Христова названа описуемой. Преподобный искренно признал за ошибку поправку: седел еси, но бесполезно в извинение представлял тогдашнее свое незнание русского языка. Напрасно доказывал, что воскресшая плоть действительно описуема. Его не понимали и не хотели понять. Ему оставалось просить о милости, и он просил прощения со слезами, и ради Господа. Но и это было напрасно. Его осудили, как еретика, богодухновенные книги растлевающего, отлучили от причащения св. Тайн, даже запретили ходить в церковь. В волоколамской темнице, куда бросили его, от дыма и сырости, от голода и оков, по временам доходил он до омертвения. Но здесь же явившийся ему Ангел сказал: «терпи, добрый старец! сими муками избавишься вечных мук». Спустя 6 лет (в 1531 г.), протодиакон Иван Чушка и несколько других снова обвиняли Максима на Соборе, что он русские книги хулит и отвергает. Как ни старались тогда закрыть свою неправду пред Максимом обвинениями и в еретичестве и в преступлениях гражданских: Максим отправлен был в тверской Отрочь монастырь без прежнего запрещения читать и писать книги. Здесь добродушный тверской епископ Акакий утешал Максима своей любовью, тогда как запрещение ходить в храм и приобщаться Св. Таин по-прежнему тяготело над Максимом. Получив дозволение иметь книги и писать, исповедник продолжал говорить правду о своем времени и по низвержении Даниила (в 1539 г.), писал публичные оправдания делу исправления книг. Святитель Иоасаф, душевно уважал невинного узника, но ему надобно было бороться с страстями невежества, – чтобы сделать что-нибудь для страдальца: узы твоя целуем, яко единаго от святых, пособити же тебе не можем, писал святитель. Однако святой Иоасаф успел утешить Максима дозволением приобщаться Св. Таин. В 1551 г. Максима, изнурённого страданиями, близкого к гробу, переселили в обитель преподобного Сергия, где принят он был с честью и где, сподобленный дара прозрения, скончался в 1556 г. Так целых 30 лет страдал преподобный.

Блаженный Максим и на словах, и на бумаге много раз оправдывал исправление книг. На обвинение, будто отвергает он все русские книги, отвечал он, что «здесь на Руси книги не прямы, а иныя книги переводчики перепортили, ино их надобно переводити». На него, точно так же, как впоследствии на святейшего патриарха Никона кричали жалобу: велию, о человече, досаду тем делом (исправлением книг) прилагаеши просиявшим в начале земли чудотворцем: они бо сицевыми книгами благоугодиша Богови. И вот ответ мужа благодатного темным ревнителям старины: «Овому, писал преподобный, дается Духом слово премудрости, овому же слово разума в том же Дусе: иному же дарование исцелений, иному же роди языков, а иному сказание языков. От сих убо явлено, яко не всякому вся вкупе духовная дарования даются... яко Святии русстии чудотворцы, по дарованию, данному им свыше, возсияша в благоверной земли русстей, и богоноснии отцы быша и суть, – и аз исповедую и покланяюся им. Но ниже роди языков, ни сказание их прияша свыше. Сего ради недостоит дивитися, аще утаися их, таковых сущих, исправление, еже ныне исправленных мною вещей». Затем показывает, как иноплеменник Иофор вразумил самого Моисея в нужде избрать помощников-судей; как Макарий Великий вразумлен был отроком-пастухом относительно пищи; как пресвитер, зревший сослужащего ему ангела, вразумлен был не ангелом, а простым диаконом – не употреблять в службе слов Северовой ереси. «И бывшим во времена гонений святейшим архиереем и мучеником, ни един понос или досаждение пребысть от бывшим после их различных исправлений Св. Писания ветхого завета Симмахом, Феодотионом, Акилою и Лукианом, пресвитером антиохийским, коемуждо исправляющему презреное прежде его бывшим переводчиком».

Так рассуждал великий муж Церкви греческой и русской!

Собор 1551 г. под председательством митрополита Макария горько жаловался на неисправность книг церковных, и вменил в обязанность протоиереям и благочинным (поповским старостам) исправлять церковные книги по хорошим спискам, и книг не пересмотренных не пускать в употребление.

Скоро увидели, что это мало могло помочь горю. Когда в Москве стали покупать па площадях и пересматривать книги для новых церквей между ними «мали обретошася потребнии, прочий же растлени от преписующих, не наученых сущих и не искусных в разуме, ово же и неисправлением пишущих», т. е., порча до того возросла, что оставалось большую часть книг бросить в огонь.

Тогда-то решились воспользоваться тем средством против заразы книжной, которым так давно пользовались в Европе и даже в южной нашей митрополии (§ 8), – решились печатать книги. Нужду в том чувствовали и прежде Собора 1551 г. Царь Иоанн Грозный в 1550 г. просил Датского короля прислать в Москву книгопечатников и в 1552 г. прислан был королем типограф Ганс (Иоанн Миссингейм, Бокбиндер, т. е. переплетчик книг). Впрочем, в Москве нашлись русские, знающие типографское дело. Диакон Иоанн Федоров и Петр Тимофеев приняли на себя (с 1553 г.) приготовить все нужное для типографии. В Новгороде сыскался (1556 г.) резчик букв Василий Никифоров. Первые опыты печати, как и во всем, были неудачны: «малыми некими и неискусными начертаньми печатоваху». Потому не прежде, как уже в 1564 г. при митрополите Афанасие напечатана была первая книга – Апостол.

На первый раз много значило и то, что напечатанным Апостолом положили границу ошибкам и своеволию писцов в отношении к этой книге. И при издании Апостола – ничего более и не имели в виду: так говорит само послесловие его. Греческим же текстом не поверяли славянского: в этом каждый может удостовериться при самом беглом сличении последнего с первым. Да и едва ли кто из участвовавших в издании знал греческий язык: издатели называют текст нового завета текстом 70 толковников; это явная улика в невежестве! Буквы и бумага Апостола прекрасные; но правописание – худое. Нельзя сказать и того, чтобы славянский список, с которого печатали, был лучший из современных, хотя они и все тогда были более или менее испорчены.

Люди темные скоро восстали против благонамеренного дела, – печатания книг, и не потому, что будто видели действительные недостатки его, нет, – они восстали по своим страстям; – в числе таких людей из первых были те, которые кормились списыванием книг. Обманываемые своими страстями, и всего более невежеством, они стали искать ересь в типографах. А возбудить против них подозрение тогда было нетрудно, так как в это самое время происходили строгие розыски по ереси Башкина. Стоило только сказать, что типографы в сношении с каким-то подозрительным лицом, и им не избыть беды. Невежество и злоба не замедлили огласить их еретиками. Диакон Иоанн и Тимофеев, напечатав в 1565 г. Часовник, вынуждены бежать из Москвы за границу. Народ, при слухе о ереси, о деле еретическом, взволновался, и самый дом типографский был сожжен. Однако царь велел возобновить дело: в 1568 г. напечатана учеником изгнанников Андроником Невежею Псалтырь в Москве, а в 1578 г. она же – в Александровской слободе. Псалтырь издавали так же, как Апостол, т. е., не заглядывая в подлинник.

Ничего нет удивительного, что к концу XVI века образовалось в России много частных, произвольных обрядов. Частью недальновидное благочестие, частью же произвол невежества чего не освящали в св. Церкви – и в России, и в других местах? Предметы, на которые хотим мы указать, сами по себе менее важны, чем многое другое, так что могли бы и не занимать собой. Но печальную важность сообщила им печальная история русского раскола; почему, волей и неволей, надобно говорить и о предметах не важных.

Когда в 1479 г. освящен был в Москве соборный храм Успения Богоматери митрополитом Геронтием: некоторые «прелестники» стали ставить в вину митрополиту пред великим князем, что при освящении храма ходили со крестами «не по солнцу». Князь, озабоченный неудачами прежней постройки храма, изъявил сильный гнев митрополиту, и говорил, «яко сего ради гнев Божий приходит». Митрополит в свое оправдание говорил, что диакон, кадя в алтаре св. трапезу, ходит не по солнцу. На стороне митрополита были почти все архимандриты и игумены Москвы. А на стороне великого князя были ростовский архиепископ Вассиан и чудовский архимандрит Геннадий, – люди в других отношениях столько рассудительные. Последние выставляли какой-то обычай (чей? – не видно), но – никакого письменного свидетельства; они только говорили, что пасхальным обхождением около храма знаменуется восстание Христа – истинного солнца. Много спорили, но единогласного решения не было. Великий князь оставался недовольным на митрополита, так что несколько новых храмов оставались целый год без освящения. Геронтий, чтобы успокоить других, решился оставить митрополию, и (в 1481 г.) удалился в Симонову обитель. Великий князь снова начал доискиваться решения, и снова на стороне митрополита было большинство голосов. Споры были жаркие, но «не обретоша истины», говорит летопись. «Истина видима, заключает святитель Платон, что в сем никакой важности не заключается». Великий князь, наконец, сам просил Геронтия возвратиться на кафедру, предоставив ему действовать по усмотрению пастырскому.

Примечание. Известно, что в первых печатных Требниках московских хождение «по-солонь» назначалось только при совершении брака. Но в соловецком Требнике митрополита Макария (№ 1085) и того нет. А в Служебнике, писанном в 7040 (1332) в Афонском монастыре, в чине освящения церкви, написано: «подобает и се вести, яко егда обходят церковь миросающе трижды, да не идут опако (на выворот, на отмашку, с поворотом на право, т. е. на север), якож латине еретики; но сице подобает, якож св. дары, одесню ся ити».

В 1419 г. митрополит Фотий писал в Псков грамоту о разных предметах Устава, где о пении аллилуйя так писал: «а еже аллилуйя на славах, сице глаголи: слава Отцу и Сыну и Св. Духу... аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже», и потом то же еще два раза. Наставление – коротко, и это показывает, что тогда в Пскове не было особого спора об аллилуйя, а разве не было ли сомнения, возбуждённого какой-либо рукописью?

Содержание же правила, вместе с другими рукописями того же святителя, как равно и общий греческий Устав, показывают, какому правилу следовала тогда греческая, а за нею и русская Церковь, в пении аллилуйя.

Если в известном повествовании Василия о преподобном Евфросине Псковском отделим верное от вымысла и вероятное от нелепого: то о пении аллилуйя найдем у Василия следующее:

а) Около 1455 г. Евфросин ввел в основанной им обители петь дважды: аллилуйя, с прибавлением: слава Тебе, Боже.

б) Новость Евфросина так мало согласовалась с общим обыкновением Пскова, что возбудила против себя общее неудовольствие. «Утвердися, пишет сам Василий, прежде сего обычай един всем псковичам, по мирским церквам и монастырям, всем троити аллилуйя». Пресвитер Иов, «муж смысленный, способный понимать священное писание, ревнитель благочестия и православия», диакон Филипп, «очень умный и с даром слова», особенно восставали против Евфросина. «Вся церкви Божия по всей земли нашей, говорили они, троят в законе аллилуйя и с ними весь Псков».

в) Архиепископ Евфимий, к которому Евфросин обратился с жалобой на оскорбления, не запретил Евфросину новости его, предоставив обрядное дело совести его; но и псковитяне оставлены при их обыкновении, а еще менее архиепископ счел нужным вводить обычай Евфросина в Новгород, так как церковный обычай «всей земли» русской был против него, и «мнози, пишет Василий, в чудесех просияша и в великих знамениих, трояще божественное аллилуйя».

Таким образом, при жизни Евфросина, скончавшегося в 1481 г., за 70 лет до Собора 1551 г., обыкновение двоить аллилуйя принадлежало только обители Евфросина; но не принято было ни в Пскове, ни в Новгороде. С чего Евфросин положил свой устав об аллилуйя, Василий не говорит. Но так как, по объяснению Василия, сугубое аллилуйя есть песнь воскресшему Богочеловеку, а петь аллилуйя в славу воскресшего Христа принадлежало и принадлежит только римской Церкви: то это дает право заключить, что Евфросин, если не увлекся внушением униата Исидора, то соблазнился какой-нибудь рукописью болгаро-сербской Церкви, бывшей под влиянием запада.

По смерти Евфросина, обыкновение Евфросиновой обители в пении аллилуйя стало приобретать себе некоторое внимание; – стали искать основания ему. Переводчик Димитрий Герасимов, бывший в Риме, писал архиепископу Геннадию послание как о летех седьми век – предмете столько занимавшем тогда многих, так и о трегубом аллилуйя. Содержание Димитриева рассуждения записано в «Миротворном Круге» архиепископа Геннадия. «О трегубой аллилуйя иные убо единако судят; занеже трегубое аллилуйя, а в четвертое: слава Тебе, Боже, являет триипостаснаго Божества и нераздельнаго, а сугубое аллилуйя являет в двух естествах едино Божество. Ино как молвит человек того мыслию, тако и добро. Аллилуйя же толкуется хвалите Господа, или Сущаго хвалите». Геннадий справедлив в том, что достоинство обряда поставляет в зависимости от достоинства мысли. Но он, конечно, примечал, что мысль: в двух естествах едино Божество – не толковита.

Макарий, в звании новгородского архиепископа (1526 – 1546 г.), в своей великой Минее за август поместил указ о трегубой аллилуйи. Указ сей обличает Афанасия, ктитора обители св. Николая, писавшего послание в соборы священникам (вероятно, псковским) о св. Троице, сиречь аллилуйя, с тем, что будто надобно удвоять аллилуйя. Указ говорит, что двоение аллилуйя раздирает Св. Троицу, что, следуя Апокалипсису и Псалмам, надобно не утроять аллилуйя; в подтверждение приводит помянутое нами послание святителя Фотия и показывает, что обыкновение сугубить аллилуйя принесено митрополитом Исидором. Наконец, пишется: «иже поют мнози по дважды аллилуйя, а не трегубо, на грех себе поют и на осуждение. Тако подобает пети: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже; – первое аллилуйя в славу Отца, второе в славу Сына, третье в славу Духа Св., а слава Тебе, Боже, – единосущному Божеству.

Сей указ свидетельствует, что при архиепископе Макарии явились некоторые защитники сугубого аллилуйя; но псковские соборы верно следовали грамоте Фотия, и архиепископ новгородский написал указ о троении аллилуйя с умными основаниями такому пению. Здесь прямо свидетельствуется и о том, что сугубое аллилуйя – дело латинское.

К 1547 г. относится жизнеописание Евфросина, где Василий старается восхвалить сугубое аллилуйя. Стоглав также не мог скрыть правды и писал, что в Пскове и псковской области самой большей частью, а в обширной новгородской области все храмы соблюдали правило о трегубом аллилуйя; основанием же своего правила положил только сновидение, рассказанное Василием.

Если присовокупим к сему, что как памятниками, предшествовавшими Собору 1551 г., так и Псалтырями святителя Филиппа мученика (1566–1570), трегубое аллилуйя освящается как обыкновенное церковное правило: то очевидным окажется, что сугубое аллилуйя даже в конце сего периода осталось только частным обычаем, хотя у людей подобных писавшему Стоглав оно и заслужило уже уважение.

Царь Иоанн Васильевич, между прочим, предлагал Собору 1551 г.: «Крестное знамение не по существу полагается. А отцы духовные о сем не радят и не помышляют». Ответ, соответствующий сему предложению, находим в Стоглаве следующий: «Такоже бы священные протопопы и священники и диаконы на себе воображали крестное знамение крестообразно и по чину, а благословляли бы протопопы и священники православных крестьян крестообразно же, яко же предаша св. отцы. Такоже бы и детей своих всех православных крестьян научили и наказывали, чтобы ограждали себя крестным знамением по чину и знаменовались крестообразно». Затем строго запрещается «неистовое махание рукою по лицу».

Кроме того, тут же (между 31 и 32 главой Стоглавника) читаем правило о двуперстном сложении креста с выпиской мнимых слов Мелетия и Феодорита (§ 18).

Что Собор 1551 г. мог полагать определение о благочинном ограждении себя крестным знамением, записанное в Стоглаве, – в том нет причин сомневаться. Оно благочестиво само по себе, сообразно с предложением царя и другими памятниками того времени. Поскольку же имеем современное свидетельство о том, что это определение было предметом жарких споров на Соборе, кончившихся тем, что «не доспели ничего»; то остается под сомнением: было ли это определение окончательно утверждено Собором?

Что касается до мысли о перстосложении для крестного знамения: то историческая критика не может допустить ни того, чтобы Стоглавник означал что-нибудь более чем записки частного лица о Соборе, ни того, чтобы статья о двуперстии принадлежала Собору, а не писцу Стоглава, а) Пусть бы мысль о двуперстном кресте была выражена как-нибудь иначе, чем она изображена в статье Стоглава: тогда еще можно бы было сомневаться, не увлекся ли митрополит Макарий мнением времени? Но статья Стоглава о двуперстии писана самым темным невежей. Она, скажем словами современного пастыря, «во-первых, не согласна с Словом Божиим, потому что в св. Писании нигде не писано о том, что Иисус Христос благословлял двема персты; во-вторых, не согласна с древними, принятыми всей Церковью, Соборами и св. отцами: ибо проклятия на крестящихся не двема персты никакие Соборы, ни св. отцы не рекоша, и сие на них в книге Стоглава сказано ложно». б) Статья о двуперстии не имеет связи с царским вопросом, говоря вовсе не о том, о чем спрашивал царь; а это ясно показывает, что она принадлежит только писцу Стоглава, в) Как об аллилуйя иначе думал митрополит Макарий, так и о сложении перстов для креста он одобрял совсем другое мнение, чем писец Стоглава: в своих Минеях он поместил Панагиотово осуждение двуперстию. г) Известно, что Благовещенский священник Сильвестр, во время собора был первым советником царя и сильным лицом на соборе 1551 г. А в его Домострое читаем о перстосложении следующее: «сице должен есть творити кийждо благочестивый христианин крест свой: первее убо да совокупит три персты своя за св. Троицу, великий перст и другие два, сущие близ его. д) Нипочему не видно, чтобы статья Стоглава о перстосложении разослана была к епископам от имени митрополита или от имени царя, как одобренная собором; а рассуждения собора, коль скоро утверждались общим голосом, рассылались тогда в виде митрополичьей грамоты, или царского указа. е) По памятникам видно, что только во времена Иоанна Грозного и появилось двуперстие крестного знамения, как обычай немногих; а потому, при совершенном недостатке опор в древности, некогда было мнению некоторых дойти до того, чтобы утверждено оно было многочисленным собором 1551 г.

Примечание 1. О крестном знамении свидетельства греческой и русской древности показаны в истории первого и второго периода русской Церкви. Здесь укажем на два несомненных памятника сего периода. В Троицкой Сергиевой лавре а) покров шитый золотом и шелками, по воле великого князя Василия в 1524 г., представляет преподобного Сергия молящимся; персты молящейся руки сложены точно так, как слагает их ныне православие; б) покров же шитый шелками при Грозном царе повелением царицы Марии в лето 7089 – 1581 изображает преподобного Сергия молящимся уже двуперстно. Вот и древность русского двуперстия!

Примечание 2. Стоглав – не более, как записка частного лица о соборе 1551 г., а не канонический акт, а) В волоколамской записке о соборе 1553 г. (ркп. № 404) сказано, что в 25 день октября 1553 г. царь говорил с митрополитом Макарием и епископами «о прежнем соборном уложении, о многоразличных делех и чинех церковных, и по книге соборной чли, которыя дела исправилися, и которыя еще не исправилися». И царь говорил: когда бы Бог помог, чтобы «впредь и прочия дела исправилися». По этим словам видно, что аа) в октябре 1553 г. существовали записки о соборе 1551 г. «о многоразличных делех и чинех», но бб) дела, описанные в этих записках, по отзыву собора 1553 г. не все исправилися. вв) Поскольку же нынешний Стоглав о многоразличных делех и чинех заключает в себе ответы на все вопросы царя: то остается заключить, что или многие главы Стоглава придуманы писцом Стоглава после собора 1553 г., или же, хотя в Стоглаве записаны рассуждения собора, но в таком виде, что многие оставались под сомнением, требовали пересмотра и не получили силы соборного определения; в том и другом случае Стоглав, очевидно, не каноническая книга, а сборник мнений частных. б) Сличая главы Стоглава с теми митрополичьими и царскими грамотами, которые по содержанию сходны с главами, находим, что ни царь, ни митрополит не повторяли буквально рассуждений Стоглава. в) По форме своей Стоглав аа) очевидное подражание земскому Судебнику, разделенному на 100 глав, притом подражание не умное, так как главы Стоглава разделены только числами, а не по содержанию. бб) Большая часть определений Стоглава ни в точном, ни в схожем виде не была разослана ни царем, ни митрополитом к епископам; равно не был разослан Стоглав и в целом его составе. А в это время рассуждения собора, в случае утверждения их общим голосом, рассылались царем или митрополитом к духовенству, как уже сказано выше. г) По содержанию Стоглав для самого беглого взгляда заключает в себе много такого, что не относилось к определениям собора 1551 г., что обличает в нем сочинение частного лица. Напр. 1-я гл. предисловие к Стоглаву; 2-я гл. введение в Уложение с началом царской речи; в 3-й гл. продолжение царской речи и удивление собора; в 4-й гл. – новая речь царя; в 5-й гл. царские вопросы; 6-я гл., с которой начинаются ответы на царские вопросы, начинается опять и притом странным: «Некогда вниде в слухы боговенчаннаго царя.... Он же вскоре повеле исписати... И вда на соборе». Если Стоглав о происходившем в 1551 г. говорит: «некогда вниде», то тут говорит не действующее лице собора 1551 г., тем более что и собор выставляется делом прошлого времени. В гл. 98 совещание митрополита Макария с царем, бывшее в 1550 г., следовательно, не принадлежавшее к собору 1551 г. В гл. 101 другое такое же дело – совещание митрополита с царем о церковных вотчинах, бывшее 21 мая 1551 г. Наконец, о предмете иных глав вовсе и помину нет в царских вопросах, тогда как собор отвечает на вопросы царя.

Благочестие в сем периоде было еще общим предметом помыслов для всех состояний русского народа – для князя и слуги, для инока и мирянина. Или, чтобы быть точнее, в сем периоде старались подражать благочестию предков, хотя в XVI веке было уже заметно ослабление древнего духа. В 1525 году, тюбингенец, по исповеданию римлянин, так описывал жизнь русских: «Каждый, коль скоро вступает в зрелый возраст... становится способным сознавать с сокрушением, что он грешен, немедленно идет и падает к стопам священника, с плачем или воздыханием исповедует ему грехи, по порядку, сколько может припомнить... Этому есть у них установленное время. Устав церковный понуждает их к тому каждый год в Пасху, а набожные не оставляют исповеди и в великие праздники. Тот, кто оставил бы это в Пасху, для всех был бы анафемой, предметом презрения, – его все стали бы удаляться и не пустили бы в церковь. Исповедник, чтобы быть достойным таинства Тела и Крови Господней, прежде должен несколько дней изнурять тело, порабощать плоть свою и принести другие плоды покаяния... Посты наблюдаются с такой строгостью, что для каждого постного дня было бы осквернением питаться мясом или яйцами. Между тем, есть между ними такие, которые, когда держат пост, не едят ничего, тем менее рыбы; иные в постные дни не пьют ни вина, ни чего-либо подобного. Услышав это, мы так были поражены, что как бы потерялись: так нечестива показалась нам жизнь наша в сравнении с этими христианами. Как нельзя тверже уверились мы, что мы, которые много говорим себе о плодах веры, по плодам далеко хуже их... Они проходят и другие степени покаяния для умилостивления Бога. Такова особенно молитва. Они совершают ее так часто, что не скоро найдешь равных им. С каждым рассветом дня, каждый из них повергается в прахе, изливает продолжительные ежедневные молитвы... И того нельзя опустить между другими похвальными делами их, что они собирают к себе нищих, которых каждый питает по мере средств: творит милостыню, сколько требует благочестие евангельское, одевает, поит, оберегает, сзывает странников, творит все другое, чем усовершаются чада Божия; они страшатся, не быть бы осужденными на том страшном суде Божием»...

Самым обыкновенным пристанищем для бедности были кафедры епископов и монастыри, так что гражданская власть, по своим справедливым причинам, в XVI веке сделала ограничение. При многих приходских церквах также были богадельни.

К прекрасным качествам, к качествам наследственным и истинно христианским, относилось: а) искреннее благоговейное повиновение воле государя и властям его. Обыкновенное слово русской души было: «Так угодно Богу и Государю; ведает Бог и Государь». Я видел, говорит Герберштейн, одного из знатных чиновников, бывшего послом в Испании, седого старца, который, встречая нас при въезде в Москву, скакал верхом, хлопотал, бегал, как молодой человек; пот градом тек с лица его. Когда я изъявил ему удивление, он громко сказал: «ах! господин барон! мы служим государю не по-вашему». б) Отношение господ к крепостным слугам (холопам) и вольно нанимавшимся отличалось патриархальной простотой и добродушием. Закон не говорил о сем ни слова, но не было и нужды в том. «Если бы господин, говорит Герберштейн, стал худо обходиться с добрым и исправным слугой, он стал бы бесчестным в глазах других, и после того ни один не пошел бы к нему в услужение». Послание св. Иосифа волоколамского вельможе, служит прекрасным образцом тому, как духовенство научало вельмож заботиться об участи бедных крестьян. И не одним словом, но самыми делами своими духовенство учило христианскому обращению с крепостными и наемными слугами, которых оно обучало ремеслам, ограждало от нищеты и пороков, вело к счастливой доле, со всей любовью и благоразумием. Так много еще было теплоты в благочестии русских XV века! Подобное можно было видеть и в XVI веке. Но благочестие XVI века, будучи подражанием древнему, не имело уже многого, что принадлежало образцу. а) Иго монгольское приучило русский народ к хитрости, как к средству самосохранения. В сем периоде привычка увеличила этот дар монгольский и лишила народ добродушной искренности. Худое скоро растет в нас. Теперь не было искренности в обращении с другими; лгали и обманывали друг друга грубо. И то же было в служении Богу: у многих обрядная набожность была делом не сердца, а обычаем времени, была церемонностью, без духа и силы: оттого свободно господствовали между многими отвратительные пороки, к счастью, не столько по онемению совести, сколько по осязаемому невежеству времени.

б) Обычаи, которые сперва хранили с тем, чтобы не казаться монголами, теперь стали освящать как долг веры. Таково стрижение бороды и усов, за которое не осуждали при равноапостольном Владимире, но стали осуждать в XVI веке. То, что заслуживало укоризны, как выражение страстей худых, стали осуждать по одной страсти, по отвращению к латинянам, которые, однако, стригли бороду и усы еще во время соединения их с востоком.

В XV веке продолжалось сильное стремление к пустынной жизни, возбудившееся в XIV веке, и обнаруживалось в не одинаковом образе жития иноческого. Построенные перед тем обители, особенно лавра преподобного Сергия, общежитие Кириллово, Ферапонтова пустынь, цвели благочестием. Первую украшал преподобный Никон; последнюю довел до лучшего состояния преподобный Мартиниан, надолго оставивший ей свое имя.

Одушевленные тем же духом пустыннолюбия, но с силой благодатной воли необыкновенной, преподобные Савватий и Герман удалились в 1429 г. на самый уединенный холодный остров Соловецкий на Белом море; 6 лет провели они там в пещере, тогда как дикая природа не могла утешать их даже зеленью овощной. По смерти преподобного Савватия прибыл в 1438 г. на тот же бесплодный остров преподобный Зосима. Долго подвизались два пустынника уединенно, сражаясь с негостеприимной, суровой страной. Восточные подвижники не знали таких суровых трудов. Из Новгорода присылались на льдистый остров один за другим три игумена, но они скоро оставляли дивных пустынников, устрашаемые суровостью места. Преподобные Зосима и Герман тверды были в борьбе с природой; немало терпели и от страстей людских. Они построили церковь и оградили кельи деревянной стеной. Дикие лопари, опасаясь уменьшения выгод своих в ловле рыбы и зверей, сильно теснили иноков. Игумен Иона, передав в 1452 г. управление собравшимися иноками преподобному Зосиме, ходатайствовал в Новгороде от имени обители о предоставлении инокам всего Соловецкого острова. Святитель Иона и светское правительство Новгорода грамотой утвердили за ними весь остров. С того времени открылась свобода труду. Иноки сами стали рубить дрова и вываривали соль, частью и на продажу, а в другое время ловили рыбу, и таким образом в поте лица снискивали себе пропитание. Преподобный Зосима вынужден был и сам отправиться в Новгород для обители; гордая посадница Марфа сперва не допустила к себе старца, потом, узнав о славе его жизни, пригласила к своему столу. Преподобный во время стола проливал горькие слезы и не вкушал ничего. На вопрос удивлённого тем ученика своего Даниила, св. старец сказал, что сидящие бояре сидят без голов. Прозрение святого оправдалось делом, когда великий князь Иоанн III вынужден был оружием смирить Новгород, возмущенный гордой Марфой, и казнил защитников бунта. Преподобный Зосима скончался в 1478 году.

Подвижники XV века не оставили неиспытанным ни одного рода восточной подвижнической жизни. Вот еще три подвижника, сходные по тому, что были в собственном смысле отшельники, но неодинаковые по роду отшельнической жизни, – Павел Обнорский, Савва Вишерский, Нил Сорский – чудные рабы Христовы.

Преподобный Нил, из бояр Майковых, постриженник Кириллова монастыря, вместе с учеником своим Иннокентием путешествовал по востоку, чтобы видеть и изучить жизнь подвижников, особенно афонских. По возвращении с востока, на р. Соре поставил он крест, часовню и келью; а когда собралось несколько братий, построен был деревянный храм во имя Покрова Богоматери; как для себя, так и для учеников поставил он правилом не общежительное житие, а строгое скитское.

В завещании своем преподобный Нил писал, что, хотя многие просят его, предъявляя желание жить с ним, но так как немногие оказываются исполнителями его правил, то и он не желает принять к себе многих. А из грамоты великого князя Василия, данной вскоре после кончины преподобного Нила, видно, что вся братия скита его состояла из иеромонаха, диакона и 12 старцев. В завещании ученикам преподобный Нил так изображает внешнюю сторону скитского жития: а) Пропитание снискивать трудами рук, но не заниматься даже земледелием, так как оно по сложности своей не прилично отшельнику. б) Только в случае болезни или крайней нужды принимать милостыню, но не ту, которая могла бы служить кому-либо в огорчение. в) Не выходить из скита. г) В церкви не иметь никаких украшений из серебра, даже и для св. сосудов, а все должно быть просто. д) Здоровые и молодые должны утомлять тело постом, жаждой и трудом, а старцам и слабым дозволяется некое успокоение. е) Женам отнюдь не входить в скит. – Немногосложно правило для наружной жизни. Но преимущественный труд и подвиг скитского жития состоит во внутреннем подвижничестве, в бдительности над состояниями души, в очищении ее молитвой и богомыслием. Сие-то подвижничество преподобный Нил изображает довольно подробно в завещании для учеников своих.

Во всю жизнь оставаясь ревнителем крайней нищеты и смирения, преподобный Нил пред смертью своей, последовавшей в 1508 г., писал о себе: «Молю вас, повергните тело мое в пустыни, – пусть съедят его звери и птицы; понеже согрешило есть и погребения к Богу недостойно есть. Аще ли сице не сотворите, и вы ископавше ров на месте, идеже живем, со всяким бесчестием погребите мя». – В 1569 г. царь Иоанн IV, посетив скит преподобного Нила, повелел было вместо деревянной церкви построить каменную. Но преподобный Нил в сонном видении потребовал, чтобы отменено было повеление. На земле и на небе Нил любит простоту отшельника.

Устройство многих обителей потребовало в XVI веке преобразования. Тогда как многие из московских монастырей, по учреждению святителя Алексия и преподобного Сергия, сохраняли чин общежития, почти все новгородские монастыри, в том числе и Антониев, до 1527 года не имели сего чина. «Каждый, говорит летопись, в своей келье имел трапезу, все отягчались житейскими печалями». При таком устройстве, в лучших из сих обителей было «по 6 и 7 братий, а в прочих по два и по три». Некоторые имели у себя приходы наравне с церквами приходскими. В 1528 г. архиепископ Макарий собрал к себе игуменов обителей новгородских и предложил им принять устав строгого общежития. Из 18 обителей, бывших без сего устава в Новгороде и близ него, только две отказались принять сей устав: «в том бесчинии обыкоша жити». Иначе во всей епархии стали вводить строгое общежитие. Следствия сего скоро замечены. «Когда устроились общежития, продолжает летопись, тогда начала умножаться благодать Божия, благочиние усилилось, число братий увеличилось: где было 2 и 3 брата, там явилось 12 и 15; где было 6 или 7, там – 20 и 30, а в иных 40 и более». Тогда же архиепископ, следуя строгому наставлению митрополита Фотия назначил для инокинь особые монастыри, поставив над ними игумений, а игуменов, дотоле заведовавших женскими обителями, вывел в мужские обители. Тем монастырям, которые изъявляли желание принять строгое общежитие, архиепископ давал от себя грамоту благословения, с объяснением чина общежития.

Когда Макарий возведен был на митрополию: он стал заботиться, чтобы и во всей митрополии обители, не имевшие общежития, подчинились уставу общежития. Но это не так легко было привести в исполнение. Привычка не только иноков, но даже людей сторонних для обители, удерживала желания при старине. Оттого иноки некоторых московских монастырей обратились к царю Иоанну IV с прошением, чтобы он одобрил их желания общежития и содействовал исполнению желания. Известна и грамота митрополита с благословением на общежитие.

Из числа подвижников XVI столетия, проводивших отшельническую жизнь, особенно известны преподобный Нил столбенский и Никандр псковский.

Никон, так назывался преподобный Никандр в мире, выучившись читать и понимать св. Писание, в молодых летах скрылся в безлюдное место на реке Демьянке, между Псковом и Порховом; поставив келью, питался здесь одними растениями. Когда народ, узнав, стал посещать его: Никон пришел в пустынь Крыпецкую и постригся в монашество; но скоро удалился опять в прежнее уединение, где провел 15 лет. Посетители заставили его снова идти в Крыпецкую обитель, где поручены ему были должности. Верность его долгу навлекла на него неудовольствия, и он поселился в трех верстах от обители; те же клеветники вынудили его уйти и отселе, и он, придя в уединенное место, пробыл там до кончины, последовавшей в 1582 г.

Из обретших спасение в общежитии особенно славны преподобный Даниил переяславский, Иосиф волоколамский и Александр свирский.

Александр, основатель Свирского монастыря, еще в юности соблюдал строгий пост, вкушая раз в день, и молился по ночам. Родители дивились тому, а мать со скорбью говорила: зачем ты так изнуряешь себя? Он отвечал: зачем ты отклоняешь меня от святого воздержания? Родители хотели, чтобы он вступил в брак; но он скрылся в Валаамский монастырь; здесь постригшись, пробыл 13 лет, и в 1487 г. отошел в пустыню Свирскую, где в тесной хижине провел один 7 лет. Когда же стали приходить к нему труженики, он построил небольшую обитель, принял священство и управление пустынным общежитием; в 1506 г. построен был храм св. Троицы, и святитель Серапион почтил преподобного саном игумена. В сане игумена преподобный Александр делил с братией все труды: в хлебне месил тесто и пек хлебы, носил воду, рубил дрова, молол рожь; на все труды являлся первый; а одежда его была ушита заплатами. Преподобный воспитал многих искренних подвижников благочестия. Украшенный даром прозрения, он скончался 85 лет в 1533 году, оставив братии в наследство нищету; «Бог дал, писал он в завещании, доселе рассчитываться не о чем; казны монастырской нет».

Юродством для Христа очистились и прославились в XV столетии четыре подвижника: Максим московский, Михаил клопский, Исидор ростовский, Иоанн устюжский.

Блаженный Исидор родился где-то в Германии и воспитан был в римском исповедании; родители его были славны и богаты: но он оставил их и латинское исповедание, принял юродство, отправился видеть православие греческое на востоке, и остался в Ростове. Здесь жил он на открытом воздухе, как птица; единственным покровом его был шалаш из хвороста, среди болота: так жил он и в стужу, и в зной; но за то Господь прославлял его чудесами, еще прежде блаженной кончины, последовавшей в 1474 г.

Михаил был родственником князей московских, но покинул все для Бога. Во время утрени, в келье одного Клопского новгородского старца явился человек в рубище, за книгой Апостольских деяний, которую списывал при свече; старец испугался, игумен изумился: чудный пришлец пел потом за литургией, читал Апостол, читал житие за трапезою; игумен назначил ему келью: но никак не могли узнать, кто и откуда сей пришлец? Это был блаженный Михаил. В келье своей спал он на земле, не имел даже рогожи; ел однажды в неделю. Людям являлся как юрод: но вразумлял дурных людей то любовью, то чудесными наказаниями. Новгороду предсказал он падение его в час рождения Иоанна Грозного. Блаженный почил в 1452, проведя 44 года в Клопской обители.

Иоанн, по месту рождения и подвигов Устюжский, лишившись отца и возбужденный примером матери инокини, а впоследствии игуменьи, посвятил себя богоугодной жизни юродства и скончался в 1494 году.

В XVI столетии на трудном пути юродства много являлось путников; но являлись и неосторожные, ко вреду себе и к нареканию на св. путь. Тем не менее, довольно было и таких, которые проходили этот путь с верным сознанием высоких требований его и с искренним покорением себя тяжелому игу его; шли с твердыми надеждами и достигли того, чего надеялись за гробом. Таковы Иаков боровицкий, Василий и Иоанн московские, Николай псковский.

Блаженный Василий, в юности оставив дом родителей, не имел пристанища, а жил на улицах в Москве; днем ходил из храма в храм, ночью ложился на паперти церковной. Он бегал людей, но народ любил и искал его, чтобы слушать наставления. В 1547 г. 20 июля, Василий в Воздвиженском монастыре на острове стоял пред храмом и проливал горькие слезы; народ дивился и не мог понять слез Василия. На другой день Москву пожирал такой страшный пожар, что медь лилась как вода. Тогда-то поняли Василия. Царь грозный со всеми князьями нес тело почившего труженика из дома в церковь, где оно было погребено. Это было 2 августа 1552 г.

Блаженный Иоанн, которого в свете называли большим колпаком, с ранних лет изнурял себя постом и молитвой, носил на теле вериги с крестами; в Москве ходил почти нагой в жестокие морозы. Борису говорил в глаза обличения и предсказывал бедствия; уроженец Вологды, скончался в 1589 году.

При благочестивом царе Феодоре, с 1589 г. начался новый период Церкви русской, новый по внешнему благолепию церковной власти. Это период патриаршества, продолжавшийся до 1720 г.

Русское благочестие еще с половины XVI столетия начало называть первого святителя России святейшим, отличая особенным уважением, как предстоятеля обширной и счастливой церкви. Посему-то естественно, что благочестивый царь Феодор, услаждавший душу свою только делами набожности, благочинием церковных обрядов, желал почтить митрополита всей России саном патриарха. К тому же надежда найти в русском патриархе защиту православию, угнетенному на востоке игом мусульманства, а с запада теснимому папизмом, также располагала желать сана патриаршего для русского митрополита. Между тем Господь творил свое. Он готовил в русском патриархе защиту России на близкое время скорбей, которых еще не видели люди. И Он-то незримо устроил обстоятельства, так что патриаршество русское явилось как бы по внезапному стечению случаев.

В 1586 г. прибыл в Москву антиохийский патриарх Иоаким. Он прибыл для своих нужд, для милостыни в пользу своей Церкви. Благочестивый царь Феодор вступил в совещание о своей нужде, какую ощущало благочестие его. Он предложил боярской думе о древнем и новом образе доставления митрополита и показывал, что митрополиту всей России недостает только имени патриарха, а между тем сей сан служил бы украшением православию и православной Церкви. Боярин Борис Годунов послан советоваться о том с антиохийским святителем. Иоаким, соглашаясь с мыслями благочестивого царя, говорил: «дело сие подлежит суду собора», и обещал предложить его собору патриархов.

Вследствие такого ответа и согласно с отзывом русского собора отправлены были нарочные в Константинополь с грамотами царя и собора. На следующий год получен был ответ из Царьграда, что патриархи цареградский и антиохийский согласны с желанием царя и что они послали за александрийским и иерусалимским для совещания и решения соборного, положив отправить в Россию патриарха иерусалимского. Последнее решение изменилось опять неожиданно. Нужды церкви цареградской потребовали, чтобы отправился в Россию не четвертый, а первенствующий между патриархами, патриарх цареградский.

В июле 1588. г. прибыл в Москву святейший Иеремия, пастырь знаменитый как просвещением, так и страданиями за Церковь. Прибытие его, а не другого патриарха, чрезвычайно изумило царя и всех в Москве, а потом столько же исполнило умилением и радостью. После почтительного приема, Борис Годунов, по воле царя, спрашивал наедине патриарха о причине необыкновенного путешествия его. Блаженный Иеремия отвечал: «пять лет был я на патриаршестве в Царьграде; но по моим грехам и ради грехов всего христианства греческого султан восстал на Церковь Божию». Рассказав с горькими слезами печальную свою историю, святейший сказал и о том, что он прибыл с соборным определением об открытии патриаршества России.

Так Промысл незримо вел дела к тому, чтобы в одно и то же время утешить восток и север лучшим положением дел.

Так как восток и север уже признали нужду в патриаршестве русском: то оставалось решить, кого избрать патриархом московским. Бедствия святейшего Иеремии возбудили в благочестивом царе желание успокоить страдальца-пастыря, в России, а исполнение желания, как думал царь, возвысило бы и достоинство патриарха русского. Иеремия искренно благодарил доброго царя: но дав заметить, что, оставаясь вдали от царя, будет он бесполезен и для русской и константинопольской церкви, сказал, что желает лучше разделять скорби той Церкви, которую «как мать воспринял», и куда зовут его скорби епископов и всех детей.

Января 23-го 1589 г. собрался в Москве многочисленный собор русских пастырей, и царь предложил им сделать совет о патриархе. В храме Успения Богоматери, в приделе Похвалы Ее, где совершалось вообще избрание пастырей, происходило совещание о назначении великого первосвятителя русской Церкви. По окончании совещания, патриарх принял на себя представить царю имена трех избранных, и вынулся жребий митрополита Иова.

26 января происходило поставление патриарха. Три стула, покрытые парчой для царя и темным (смиренным) бархатом для патриархов, поставлены были на амвоне, возвышенном 12 ступенями; но сторонам были скамьи для архиереев. Нареченный патриарх исповедал на орле пред лицом всего собора, пред Богом и избранными Его Ангелами, праведную непорочную веру. По прочтении символа веры, взойдя на амвон, принял осенение патриаршее и целование епископов, и, поклонясь, удалился в придел Богоматери.

Когда служивший патриарх со всем собором епископов вошел на малом входе в алтарь и пели песнь трисвятую, протоиерей и архидиакон соборные привели наречённого Иова пред царские двери, а два епископа ввели его в алтарь. Патриарх вселенский, возложив на него руки и разогнув над главой Евангелие, призывал божественную благодать, как на нуждающегося в сугубой благодати для высокого своего звания. Так совершилось посвящение патриарха всероссийского.

После литургии, которую совершили оба патриарха, великолепное торжество в доме царя дополнило общую радость о великом святителе земли русской. Патриарха вселенского долго еще чтили в радушной Москве; так что он пробыл на севере, со времени прибытия, почти год. Избрание и поставление патриарха царь велел описать на пергаменте; грамота была скреплена печатями царя, обоих патриархов и всех архиереев, русских и греческих, а в рукоприкладстве участвовали весьма многие архимандриты и игумены.

Чрез два года патриарх Иеремия прислал соборную грамоту об утверждении патриаршества в России за подписью его, патриархов иерусалимского и антиохийского, 19 митрополитов, 19 архиепископов и 20 епископов. В грамоте писано: «Во-первых, признаем и совершаем в царствующем граде Москве поставление и именование патриаршеское господина Иова, да почитается и именуется и вперед с нами патриархами и будет чин ему в молитвах после иерусалимского; а главным и начальным содержать апостольский престол Константина града, как и иные патриархи держат; во-вторых, дарованное ныне имя и честь патриаршества не только одному господину Иову дано и утверждено неколебимо; но позволяем и по нем поставлять московским собором начальных властей в патриархи по правилам». Так патриаршество русское утверждено всей Церковью.

С введением патриаршества, произошли перемены в степенях русской иерархии. Той же грамотой московского собора, которой узаконено патриаршество, положено быть в России 4 митрополитам, 6 архиепископам и 8 епископам. Сему возвышению основанием поставлена сообразность с саном патриарха и благолепием Церкви. Постановление собора о митрополитах тогда же приведено в исполнение: саном митрополита почтены пастыри новгородский, казанский, ростовский и крутицкий, постоянный помощник патриарха. На степень архиепископа возведены прочие прежние епископы, кроме коломенского. Из числа же новых кафедр епископских замещены только две: псковская и карельская. Впоследствии умножилось число митрополитов и архиепископов. В 1667 г. восточные патриархи Паисий и Макарий предлагали открыть 19 новых епископий и вместе с тем подчинить епископов ведению митрополитов. Ту же мысль о епископах предлагал собору 1682 г. царь Феодор Алексеевич. Но в оба раза предложение о подчинении епископов митрополитам не признано полезным для русской Церкви. Соборы 1667 и 1682 г. признавали нужным открыть новые епархии, особенно потому, что дела раскола требовали ближайшего надзора пастырского за паствами. Но затруднения в содержании кафедр были причиной того, что новых епархий открыто было гораздо менее чем признавали нужным. В 1686 г. в ведении патриарха считалось 12 митрополитов, 7 архиепископов и 3 епископа. В 1702 г. поставлены еще кафедры епископа в Ладоге и Иркутске. Тем не менее, в периоде патриаршества, хотя не все предположения о епархиях выполнены, число епархий северных против прошлого периода увеличилось более чем наполовину.

Таким образом, когда не было принято предположение патриархов о подчинении епископов митрополитам: то возвышением епископов на степень митрополита и архиепископа, почти нисколько не изменились прежние права пастырей в церковном управлении, хотя прибавились преимущества в священнослужении; за митрополитами и архиепископами было то преимущество, что они могли иметь более силы на соборе, где занимали высшие места митрополиты пред архиепископами, архиепископы пред епископами.

Чудны судьбы Божии! Патриаршество явилось в Церкви русской в такое именно время, когда власть патриарха всего более могла быть полезной для Церкви и отечества. Разумеем страшное время самозванцев, когда в волнах безначалия и чужеземной власти совсем готова была погибнуть Россия и когда личность патриарха, пользовавшегося самым высоким уважением в России, почти одна направляла действия народа к спасению России. Борис Годунов, хотя злодеянием очистил себе путь к престолу, по смерти бездетного Феодора был избран на царство всеми сословиями народа; патриарх Иов заставил те же сословия утвердить избрание и верность служения избранному не только присягой, но и особой грамотой, и еще составлением собора. Отселе, когда самозванец с именем царевича Димитрия оружием коварной Польши стал требовать себе покорности, патриарх Иов со всей твёрдостью стоял против самозванца и за Бориса. Он разослал грамоту, требуя совершать ежедневное молебствие об успехах царя Бориса против самозванца. Отец умер, сын Феодор избран на царство, и все присягнули сыну. Но Басманов предался Лжедмитрию; за этой изменой последовали другие; успехи оружия и измены навели ужас на столицу; грамоты самозванца читались на лобном месте. Патриарх просил бояр уговаривать народ и сам в храме обличал обезумевших клятвопреступников. Многие присягнули самозванцу; но патриарх Иов остался тверд. Злодеи, во время литургии, которую совершал сам святитель, ворвались в храм и в самый алтарь и стали рвать с Иова святительскую одежду. Иов снял с себя панагию, положил ее у чудотворной Владимирской иконы и со слезами молился вслух всех: «Владычице Богородице! здесь возложена на меня панагия святительская, с нею исправлял я слово Сына твоего и Бога нашего и 12 лет хранил целость веры. Ныне, ради грехов наших, как вижу, бедствует царство, обман и ересь торжествуют. Спаси и утверди православие молитвами к Сыну твоему». Святая молитва только озлобила злодеев – слуг Лжедмитрия. Они надели на святителя рясу простого монаха, позорно таскали по площади и наконец, посадив в телегу, послали в Старицкий монастырь, прежнюю его обитель. Сын Годунова, царь Феодор, убит. Когда избранный самозванцем в патриархи Игнатий для приличия просил благословения у Иова, Иов свободно отвечал: по ватаге атаман, по овцам пастух.

Первый самозванец недолго (с июня 1605 до мая 1606 г.) беспутствовал в Москве со своими поляками. На престол избран Василий Иоаннович Шуйский. Новый царь прежде всего желал избрать законного патриарха; старец Иов уже потерял зрение и отказался; избран казанский митрополит Гермоген, муж непоколебимой твердости и правоты. Гермоген в сане патриарха был столпом Церкви и царства. Хотя самозванец убит был всенародно, хотя труп его обруган был на площади кремлевской; но буря, поднятая именем царевича Димитрия, не утихла; ее надлежало еще утишать.

Царь Василий, быв боярином, не имел твердости открыть пред царем Феодором об умерщвлении царевича Димитрия. Теперь, избранный на престол, отдал он торжественную почесть царственному мученику перенесением мощей его в Москву. Но, верно, не настолько еще смирился Василий, чтобы погасить гнев Божий за нечистоты сердечные. Сперва начали волноваться только потому, что будто Василий избран одной Москвой; далее стали говорить, что нельзя нарушить клятву Димитрию, и что Димитрий спасся из Москвы во время восстания народного. Напрасно собор посылал митрополита Пафнутия с увещанием к крамольникам. Царь и собор положили принести народное покаяние. Посланием Гермогена приглашен был в Москву старец патриарх Иов. При многочисленном собрании народа в Успенском соборе Иов изобразил, сколько преступлений сделано было народом по смерти царя Феодора Иоанновича, сколько нарушено клятв и присяг, кого видела Москва в лице мнимого Дмитрия и какая была его участь пред лицом всей Москвы; в заключение патриарх, по усердной мольбе народа, преподал разрешение слепотствующим. Это оживило дух народный. Но поляки отыскали нового Димитрия, по всей вероятности, жида. Опять явились польские войска на помощь самозванцу, уже для всех известному. Изменники бояре равнодушно переходили от царя к тушинскому вору. Города заволновались. Патриарх был твердым, неизменным защитником царя и отечества. Он то словами убеждал сохранять верность законному царю, то рассылал грамоты, где к вразумлению народа, описывал дела и смерть первого самозванца. И пастыри следовали духу первого русского пастыря. Тверской архиепископ Феоктист при первом восстании в ноябре 1606 г. собрал своих боярских детей и всех граждан, одушевил мужеством против бунтовщиков и неприятель отбит был от Твери. В другой раз 1608 г. Тверь не устояла, святитель взят и убит, Герасим суздальский скончался в изгнании; но не хотел молиться за самозванца. Геннадий псковский досылал крестьян своих и монастырских остановить мятеж и не пережил измены своего города. Новгородский Исидор был счастливее: его увещания успели подействовать на народ, и Новгород, несмотря на измену Пскова, положил не нарушать клятвы Василию, пригласил к себе героя отечества Скопина Шуйского. Иосиф коломенский, сопротивлявшийся первому самозванцу, схвачен был воинами второго, которых напрасно хотел вразумить, и привязанный к пушке, влачим был бродягами; его паства при нем также осталась верной долгу. Изменники переяславские, под командой польского начальника (1608 г.), напали на Ростов. Многие жители бежали в Ярославль, приглашая с собой пастыря Филарета. Митрополит отвечал, что не покинет паствы своей в опасности. Неприятель ворвался в город и предавал все огню и мечу. Граждане бежали в соборный храм, где митрополит в полном облачении убеждал их не предаваться злодеям и готовил причастием св. тайн к мученической смерти. Когда враги приступили к собору и силой успели выбить двери; митрополит вышел к ним с хлебом и солью, умолял о помиловании единокровных. Но исступлённые перебили защитников храма, ограбили святыню, и митрополита, босого, в изодранном польском платье и татарской шапке, отправили в стан тушинского вора. Уже долго после того Филарет отнят был у неприятеля под стенами Волоколамской обители отрядом Скопина Шуйского.

Всех же более оказала и твердости, и пользы обитель преподобного Сергия. Царь Василий получил от нее 18,000 р. до ее осады, да 2000 р. во время осады. Литовский гетман Сапега и отчаянный наездник Лисовский пришли взять обитель Сергия, важную и по местному положению. В начале осады в распоряжении Сапеги было до 30,000 войска, а в стенах обители Сергиевской число защитников с двумя воеводами простиралось до 2500 человек; стены обители по местам тогда были ветхи. Но обитель Сергиева была тверда верой и защитой Сергия: 16 месяцев продолжалась осада. Отважны были приступы врага, из множества орудий бросали огонь и били стены, под башни ведены были подкопы; впоследствии от недостатка пищи и свежей воды оказалась в обители цинга. И все терпели иноки Сергия; они делали отважные вылазки против неприятеля и разрушали машины. Архимандрит Иоасаф вооружал и вооружался молитвой против латинян – ляхов. И Сапега к стыду своему не выгнал седатых грачей из гнезда их.

Несмотря на все усилия стражей Церкви поддержать верность законному царю, несмотря на твердость и умные распоряжения самого Василия, число верных Шуйскому уменьшалось. А Сигизмунд с регулярным войском вступил в Россию, чтобы достать престол московский себе или сыну. Шуйский колебался на престоле. Еще в феврале 1609 г. готовы были свергнуть Василия. Твердость патриарха Гермогена восторжествовала тогда над волнением бояр, – патриарх разослал воззвание к народу. В июле 1610 г. Москва стеснена была толпами самозванца. Бояре снова восстали против Василия. Насильно привели патриарха на совет свой и требовали, чтобы свергнут был Василий. Но патриарх отказал в согласии и удалился. Василия схватили и невольно постригли. Приверженцы самозванца потребовали престола для бродяги, а Жолкевский подступал к столице. В сих крайних обстоятельствах Мстиславский предложил думе избрать царем Владислава. Патриарх убеждал не жертвовать Церковью временным пользам и советовал отдать венец юному Михаилу Романову, внуку доброй Анастасии, супруги Грозного царя. Появление Жолкевского под стенами Москвы и интриги Салтыкова склонили большинство на сторону Владислава. Владислав объявлен царем; но с тем условием, которого требовал Гермоген: до вступления на престол он должен был принять православие, прекратить связь с папою, поставить законом казнь каждому, кто отступит от православия, жениться на русской. Жолкевский рад был предложениям думы и заключил от имени короля договор. Послы князь Голицын и митрополит Филарет отправились к Сигизмунду за решительным окончанием дела.

Салтыков и друзья его поспешили прибыть в Москву. Явясь к патриарху в соборном храме, просили по обыкновению, благословения. Гермоген сказал: «если вы пришли в соборную церковь с правдой в сердце, а не с обманом; да будет над вами благословение Церкви и мое грешное; если же не так, проклятие падет на главу вашу». Скоро Салтыков, вопреки договору, впустил ляхов в Москву. А послы напрасно молили Сигизмунда утвердить договор. Условия, предложенные Гермогеном, слишком не нравились иезуитам, а мелкое честолюбие питомца их домогалось московского престола для себя и Смоленска с контрибуцией для Польши. Сигизмунд и изменники положили оружием достигнуть своей цели. Митрополит Филарет и князь Голицын известили о намерениях Сигизмунда. В Москве поляки подняли грабеж и убийства. Гермоген (около 4 января 1611 г.) благословил ополчаться за родину, разрешив всех от присяги Владиславу; разослал грамоты по городам, призывая спасти веру. Ляпунов, воевода рязанский, первый восстал по зову патриарха: города пересылали грамоты святейшего и вооружались один за другим. Поляки грозили Гермогену смертью. Боярская дума убеждала его успокоить умы, запретить Ляпунову идти к Москве. «Запрещу, отвечал патриарх, если увижу, что Владислав – сын православия, а поляки оставляют Москву: велю, если сего не будет, и разрешаю всех от присяги королевичу». Салтыков поднял нож на патриарха. Святитель, подняв крест, сказал громко: «вот оружие против ножа твоего! Да взыдет вечная клятва на главу твою!» И обратясь к Мстиславскому, тихо сказал: «ты начальный; тебе первому должно пострадать за веру и правду». Дружины 25 городов шли к Москве. И снова в марте 1611 г. присланы были бояре с угрозами к Гермогену. «Все смирится, отвечал он Салтыкову, если удалишься ты с поляками; я же благословляю всех умереть за православную веру, так как вижу поругание ее и разорение святых Божиих храмов». Ничто не могло поколебать твёрдого святителя; его заключили на королевском подворье под крепкий караул, отдали приказание никого не пускать к нему. Когда поляки и изменники (в январе 1612 г.) увидели, что Россия твердо борется за свою свободу: то еще раз требовали от патриарха остановить войну и патриарх снова повторил прежний ответ. Тогда приказано было уморить Гермогена голодом, и страдалец скончался февраля 17 дня. Обитель Сергия осталась стражем для России. Архимандрит Дионисий и келарь Палицын рассылали грамоты за грамотами, призывая всех к защите веры и отечества. В Вологде архипастырь Сильвестр четверо суток терпел жесточайшие пытки в стане неприятельском. Наконец, мысль патриарха воскресла: избран на царство Михаил Феодорович.

Юный Михаил чувствовал нужду в опытном и нежном руководителе, каковым мог быть для него отец его Филарет, остававшийся в плену у поляков. Не избирали и патриарха, ожидая для сего сана страдальца веры и отчизны ростовского митрополита. Поляки не хотели расстаться с высоким залогом своих выгод, хотя и просил Михаил. Но сам Филарет, зная любовь сына и свой долг к России, давал знать Москве, чтобы для него не уступали Польше ни клочка земли. По заключении мира с Польшей под стенами лавры Сергиевой (декабря 1618), Филарет (в июне 1619 г.) возвратился в Москву и тогда же поставлен был в патриарха иерусалимским патриархом Феофаном. Юность и любовь сына уступили многое опытности отца. Патриарх был не только советником, но и соправителем царю. Имя его являлось в грамотах наряду с царским; он участвовал в государственных распоряжениях, решал вместе с царем дела, выходившие в круг дел святителя. «Государь, царь и великий князь Михаил Феодорович всея России и отец его великий государь святейший патриарх Филарет Никитич московский и всея России указали», так писали тогда в указах. Филарет в самом начале своего правления представил государю все внутренние неустройства и для устранения их предложил меру простую, но весьма важную по последствиям: произвести всеобщую поземельную перепись государству. Земский совет вполне одобрил предложение патриарха. Когда составилась перепись, правительство стало знать, с кого и чего требовать, и доходы государственные увеличились. Помещикам определен рубеж, за который никто не мог простирать своего права; собственность каждого обеспечена, тогда как прежде своеволие грабило чужое и с трудом могло быть уличено в грабеже; вместе с тем, большая часть тяжб пресеклась сама собой. Крестьяне перестали бродить с места на место и в нищенской праздности предаваться пьянству и грабежам. Хорошо зная людей по тяжкому опыту, строгий патриарх неумолимо преследовал испорченных бояр наказаниями и обучал покорности. Воеводам и приказным людям строжайше запрещал притеснять крестьян и посадских людей, которых они заставляли делать на себя свои изделия, молоть, толочь и печь хлеб, пахать на них пашню и косить сено. Дела войны и мира с вероломными соседями не решались без него, иностранные послы, после представления царю, являлись к патриарху. Вообще все четырнадцать лет патриаршества его посвящены были преимущественно делам государства, расстроенного временами самозванцев.

Время Никона, митрополита новгородского (1649–1652) и действительного патриарха всероссийского (1652–1657), было самым блистательным временем царствования Алексея Михайловича.

При самом первом знакомстве с Никоном царь увидел в Никоне необыкновенного человека, и поставил его архимандритом Новоспасского монастыря. По воле царя, любимый архимандрит всякую пятницу являлся в придворную церковь для беседы с царем, и беседы открывали царю в Никоне пламенную ревность к Церкви и отечеству, твердый, открытый характер, дальновидный обширный взгляд на предметы духовные и гражданские, жизнь самую строгую. В звании архимандрита Никон служил царю, как верный вестник правды и искренний друг бедных. На пути к царю он принимал просьбы от народа, и царь, не выходя из церкви, давал на них решения.

Когда добродетельный Аффоний сменил посох новгородского митрополита на посох старца хутынской обители, царь в 1648 г. избрал Никона на место Аффония в митрополита Новгороду. Необычайная власть предоставлена была царем новому митрополиту в епархии. Никон получил право входить в темницы и по своему усмотрению разрешать узников. В отдаленных лопских погостах царь предоставил было собирать пошлины митрополита олонецкому воеводе; Никон писал, что светские власти олонецкие не только оставляют у себя большую часть доходов софийского дома, но за деньги разрешают браки близких родственников, и царь (в декабре 1649 г.) разрешил митрополиту посылать туда своих доверенных лиц. Во время страшного голода новгородского Никон особенно оправдал доверенность к нему царя. Митрополит на свой счет устроил четыре богадельни и каждый день кормил на своем дворе бедный народ. Еще величественнее явился Никон во время бунта, вспыхнувшего в тот же голод. В Пскове разъяренная чернь умертвила воевод и с трудом могла быть усмирена оружием, а в Новгороде Никон укрыл князя Хилкова в своих палатах и вышел к бунтующему народу; удары посыпались на Никона: одни бросали в него каменья, другие били палками, и он замертво оставлен на площади. Едва дышащий, поднят он служителями своими; но отправился совершать литургию с крестным ходом в той части города, где свирепствовал бунт; после литургии Никон не убоялся и еще раз явиться к мятежникам, вошел в самую избу, где собрались они. Твердость пастыря на сей раз поразила самых свирепых; они притихли, прекратили убийства, но еще не переставали действовать против правительства; заградив путь к столице, ссылались со шведами, чтобы предать им город. Никон успел уведомить царя об опасности и указал, какие нужно предпринять меры против злоумышленников; сам предал бунтующих анафеме. Буря утихла, укрощенная твёрдостью Никона; народ обратился к нему за разрешением духовным; царь предоставил суд над виновными митрополиту, и митрополит судил, как пастырь справедливый. Это было в 1650 г. С сего времени любовь царя к Никону увеличилась; он часто вызывал его в Москву для советов.

По смерти патриарха Иосифа, царь, извещая Никона об обстоятельствах смерти, выражал и уважение глубокое и любовь самую нежную к Никону, называл его крепким воином и страдальцем Царя небесного, дорогим любимцем и другом своим. Когда же Никон прибыл из Соловецкой обители, куда отправлялся за мощами святителя Филиппа и откуда сообщал царю сведения полезные государству, царь объявил, что избирает Никона в патриарха. Никто из друзей веры и не думал о другом преемнике. Никон, хотя твердо был уверен в доброте царя и в любви его к себе; но знал и то, что гордость бояр уже негодовала на любовь царя к Никону и на ревность Никона к долгу пастырскому. И потому нелегко согласился на принятие сана. Приняв сан, он хотел быть верным помощником царю.

Дружба самая тесная соединяла нового патриарха с царем. Вместе молились они, вместе рассуждали о делах, вместе садились за трапезу; так было каждый день. Патриарх был восприемником детей царских. Ни одно государственное дело не решалось, в котором не участвовала бы мысль Никона; так было шесть лет. И великий ум, предприимчивый, твердый характер Никона, отпечатлены на этих счастливых годах государства русского (1651–1657).

Самым блистательным делом сего времени, и самым славным в царствование Алексия, было присоединение Малороссии к России. Храбрый гетман Хмельницкий, кровью защищавший несчастную родину, несколько раз изъявлял желание быть под покровительством царя православного. При патриархе Иосифе (в феврале 1648 г.) царь предлагал о том на рассуждение собора лиц духовных и светских. Тогда полагали согласиться на просьбу гетмана, полагали боязливо и не сделали ничего. Страдания Украины увеличились. В Москве боялись войны с Польшей; а поляки начали оскорблять царя и порубежных его подданных. К Москве придвинулись бы татары и султан, если бы Малороссия отдалась на волю султана. Когда гетману стали грозить и Крым, и Польша, гетман послал грамоту к патриарху Никону, умоляя о присоединении единоверных к единоверным. Государь решился требовать покоя Малороссии прежде, нежели поднимет оружие. В апреле 1653 г. отправлено было посольство в Польшу; но магнаты, «давно пропившие благоразумие», как говорил Хмельницкий, не хотели ничего слушать. В октябре 1653 г. собором духовенства и земских чинов решено принять Малороссию. И 8 января 1654 г. совершилось торжество соединения единокровных с единокровными.

Вслед за присоединением Малороссии к России не могла не начаться война России с Польшей, и она началась. Но она была счастлива и блистательна; царь сам отправился с войском, которое патриарх окропил св. водой, а семейство царя и царство поручены были патриарху; без совета его не могли ничего делать бояре. И посол за послом спешил от царя к Никону с известием о взятии городов. В полгода овладели Смоленском, Минском, Витебском, с множеством окрестных мест. В 1655 г. завоевана была вся Литва с остальными городами Белоруссии; и в то же время прошли всю Волынь и Галицию, разбивая поляков; там и здесь первыми в победах были казаки. Польша доведена была до изнеможения. Она предложила перемирие, оставив за Россией все завоевания, и объявила царя Алексия преемником королю Яну Казимиру. Между тем, когда царь находился с войском в поле, в Москве и Казани (в июле 1651 г.) открылась моровая язва, перешедшая затем и в соседние губернии. В столице свирепствовала она с такой силой, что к ноябрю месяцу большая часть священников и с прихожанами умерли. Патриарх с обыкновенной для него твёрдостью делал распоряжения к облегчению бедствий; особенно же заботился он о сохранении оставленной на его попечение царской семьи. Послав наперед приказание в Калязинский монастырь об осторожном приготовлении кельи, служб и всего нужного к приезду царицы, Никон отправился с семьёй царя-друга в лавру богоносного Сергия, потом странствовал с ней из монастыря в монастырь, с чем вместе лично наблюдал за безопасностью мест. В то же время от имени царицы и царевича Алексея рассылал по городам грамоты об употреблении строгих мер предосторожности: предписано было ограждать заражённые места крепкими заставами, жечь костры для очищения воздуха; жители Москвы, устрашенные смертью, бежали в Коломну и другие места; их, как опасных, возвращали в Москву. Донесения, переходившие зараженными местами, предписано было списывать со слов у костра, а подлинники сжигать. Наконец, в конце октября патриарх в Вязьме передал царю дорогое сердцу семейство его невредимым, и тогда же отправился вперед в Москву, чтобы очистить город. Царь объявил свою признательность Никону жалованной грамотой, данной новому патриаршему монастырю – Иверскому. Здесь Никон назван был великим государем, патриархом всей великой и малой и белой России [собственно России, Украины и Белоруссии]; так как именем великого государя называли родителя царского патриарха Филарета, то по отношении к Никону это имя выражало только сыновнее уважение царя к патриарху. Никон со своей стороны весьма не желал сей почести и просил царя освободить от нее. В письмах к царю он называл себя то грешным, или грешным и смиренным Никоном, то смиренным Никоном патриархом. Но в публичных актах титло по настоянию царя осталось за Никоном.

Эпидемия открылась и в 1655 году по городам восточным. Никон заботился о внутреннем благосостоянии государства. По-прежнему от имени царевича рассылал указы о мерах предосторожности. Так как суеверие распространило вредные мысли о происхождении и ходе язвы, то патриарх разослал от своего имени пространную, окружную грамоту к вразумлению суеверов и невежд. В грамоте патриарх, убеждая переносить несчастье с терпением, укрепляться молитвой и постом, советовал беречься сообщения с зараженными... запрещал верить ложным толкам суеверов, разглашавших, что никто не должен избегать этой язвы как посланной гневом Божиим. Пастырь поучал, что каждый отвечает за свои грехи, что, по наставлению Пророков, Спасителя и Апостолов, спасаться от смерти не грешно, а напротив, кто не избегает опасности видимой и подвергается ей без нужды, тот самоубийца. Иные, говорил патриарх, не слушая добрых советов, сами погибли и других погубили. Они поверили сказкам сновидцев, которые говорили, будто Бог открыл им, когда и как прекратится язва. И что же вышло? Зараза поражала легковерных, а от них переходила на других; – христиане умирали без приготовления христианского. «Будем, заключал пастырь, Ниневитяне, а не Содомляне! оставим злобу, да не погибнем от злобы». В октябре патриарх, вследствие желания царя, отправился с царевичем Алексеем в Вязьму к царю. И царь опять искренно благодарил патриарха, как друга своего и истинного святителя.

Так действовал Никон на пользу православному отечеству, с любовью искренней к достойному государю.

В 1657 г. началась перемена в участи Никона. Нет сомнения, что эту перемену начала и продолжала ненависть вельмож, восставшая на Никона за силу его у царя-друга. Затем приняли в том участие характер Никона суровый, а в последнее время и раздражительный. Еще более того хотели погубить Никона суеверы, которым слишком горек был Никон. В печальной истории Никона постоянно видим одних и тех же сановников двора – бояр Стрешневых (Симеона и Родиона) и Милославских – родственников царя, князей Одоевского (Никиту), Долгорукого (Юрия) и Трубецкого (Алексея), боярина Салтыкова и секретаря Алмазова, т. е. видим явный заговор против Никона. Очевидец событий, посланник Майерберг, пишет: «Патриарх Никон, быв крайне близок к царю, казался всемощным; но он низринут судьбой придворной жизни... Сердце царя отдалила от него и царица, издавна ненавидевшая его, и тесть царский (Илья Милославский), неприязненный ему по своим причинам. А добрый царь Алексий так осажден любимцами своими, что никому до него нет доступа». Бояре не могли переносить власти Никона в совете царском. Они всю жизнь спорили друг с другом за места, и в спорах за места впоследствии погубили почти все, что приобрели прозорливость Никона и мужество царя в войне с Польшей и Швецией. Это ясно видел и свидетельствовал современный украинский летописец. Столько же грубая, сколько и раздражительная гордость вельможная мстила оскорблявшим ее беспощадно, не внимая ни правде, ни состраданию. Власть Никона сама по себе была тяжела для бояр; а Никон с характером резким и твердым слишком давал чувствовать свое преимущество и не знал уклончивости. Царя и Церковь святую любил он пламенно. И по власти патриарха, по власти той, какую доверила ему любовь царская, он говорил и выполнял правду, не разбирая лиц. Когда Морозов и некоторые другие, по примеру поляков, завели у себя латинские иконы и органы, Никон громко обличал их за то в храме пред лицом государя. Некоторые бояре имели в виду еще другое против Никона. Тогда как одни из вельможных легкомысленно перенимали дурные обычаи запада, другие стояли в ряду фанатиков старины; а эти люди готовы были на все, чтобы избавиться от Никона. Они раздували ненависть против Никона везде, где только могли. Монастырский Приказ для тех и других служил оружием против Никона и защитой страстям. Бояре чрез монастырский Приказ мало-помалу стали делать распоряжения не только мимо патриарха, но и с открытым намерением оскорблять Никона; от духовных имений переходили к духовным лицам. Определяли священников и игуменов именем царя, без всякого сношения с пастырем Церкви. Никон показывал несправедливость в новом порядке дел; восточные патриархи впоследствии то же самое говорили царю, и Приказ был закрыт. Но мысли Никона выставляли то сомнительными, то несправедливыми потому, что предлагал их Никон; а резкие выражения, в каких отзывался впоследствии о Приказе Никон, только радовали врагов Никона. Мало-помалу они дошли уже до того, что стали открыто ругаться над патриархом. Стрешнев (Семен) столько был нагл, что назвал именем Никона свою собаку и ненависть к Никону доводил до открытого кощунства над благословением святительским.

С половины 1657 г. царь не был уже так близок к Никону, как прежде. Дружеских бесед за трапезой уже не было; не было и частых совещаний о делах с патриархом. Бояре возбудили недоверчивость в царе к Никону и употребляли меры довести ее до совершенной холодности, если не до вражды. Если бы добрый царь и патриарх искренно объяснились между собою, дружество их ожило бы. Но до сего-то и не допускали царя, даже в случаях самых важных для Никона. В июле 1658 г. открылся случай довести тайные неудовольствия до открытого разрыва. В Москве делали торжественный прием грузинскому царю Теймуразу, прибывшему скрепить союз Грузии с Россией. Патриарх оставил Воскресенское уединение свое, чтобы принять участие в деле, которое было в связи с делами церковными, и в котором участвовали предшественники его, начиная с патриарха Иова. Но патриарх не был приглашен во дворец. Изумленный Никон послал своего боярина-князя узнать о причине. Стольник Богдан Хитров, любитель старины и родственник царский, ударил князя палкой; посланный сказал, что он прислан патриархом; Хитров повторил удар с грубой бранью. Понятно, Хитров действовал с верными надеждами на защиту сильных: так показали и последствия. Раздраженный Никон требовал удовлетворения, и царь письменно обещал удовлетворение, желал и лично объясниться с патриархом; но происками бояр Никон не получил удовлетворения. Патриарх надеялся говорить с царем в праздники; но прошел один праздник (8 июля), и царь удержан был от выхода; пришел другой (10 июля), патриарх долго ждал царя; но князь Ромодановский, пришедший объявить, что царь не выйдет, стал публично упрекать Никона в гордости за титло великого государя, т. е. за то самое, которое дал ему царь. Тогда Никон, огорчившийся до глубины души, потерял терпение. По окончании литургии, он объявил вслух всех, что он более не патриарх; поставил к Владимирской иконе Богоматери посох святителя Петра и в ризнице написал письмо царю. Это был поступок самоволия и потому, что подавал другим пагубный пример самоволия. Царь, смущенный, хотел успокоить Никона; но князь Трубецкой, отправившийся с поручением царским, вовсе не имел расположения успокоить Никона. Никон в ответе дал ему заметить о его интригах пред царем. Народ простосердечно плакал и держал двери, не пуская пастыря из храма. Никон пеший пошел из Кремля на Иверское подворье, а оттоле уехал в Воскресенскую обитель.

В Воскресенском уединении Никон жил, как строгий труженик; все, что могли сказать о нем царю самые враги, относилось бы только к чести Никона.

В 1660 г. бояре нашли необходимым действовать решительно против Никона. Питирим, по внушению бояр, действовал уже как полновластный патриарх, без сношения с патриархом. Салтыков и Трубецкой вместе с Питиримом представили царю, что Церковь остается без пастыря, и необходимо избрать нового патриарха. Царь велел быть собору. Тогда ненависть к Никону обнаружилась в самом черном виде. Чего не говорили о Никоне? Больно слушать крики страстей, дошедших до дикости. К чести совести христианской нашлись двое, которые довольно свободно говорили в пользу Никона на соборе. Ученый Епифаний Славеницкий, писавший соборные акты, объявил, что в правилах церковных не нашел он, чтобы отрекшегося епископа лишали священства. А Игнатий Иовлевич, архимандрит полоцкий, говорил, что, не выслушав голоса самого патриарха: почему удалился он от кафедры и желает ли оставить ее навсегда, – нельзя составлять определения об отрешении его от управления Церковью, к тому же русские епископы не вправе судить своего архипастыря без участия восточных патриархов. Сей голос проник в кроткое сердце царя. К несчастью Церкви, прибыл после того в Россию бывший митрополит газский Паисий Лигарид, осужденный своим патриархом и долго скитавшийся без епархии по Греции и Италии. Паисий был довольно учен, но не слишком дорожил совестью, любил вести интриги, был хитер, но и легкомыслен. Обласканный царем, и еще более вельможами, он не замедлил стать в ряду самых злых врагов Никона. Первым делом Паисия и вельмож были вопросы Стрешнева Паисию о Никоне и ответы Паисия, подобранные из церковных правил в осуждение Никону. Между тем Никон, в других случаях не совсем доверчивый, не зная расположений Паисия, в письме к нему излил жалобу на свое положение, и подобную же грамоту написал константинопольскому патриарху. Грамота была перехвачена вельможами; письмо к Паисию, как понятно, было также в их руках, и обе бумаги глубоко огорчили доброго царя.

Затем Паисий в письме к царю, выставляя себя ревнителем Церкви и царской чести, писал, что для пользы Церкви и царя надобно снестись с константинопольским патриархом. Он же приготовил еще прежде вопросы константинопольскому патриарху о царской и патриаршей власти, не называя в них по имени Никона, но представив случаи из истории Никона, как их представляли враги Никона. Царь отправил вопросы не к одному, а ко всем патриархам; но послу даны были наставления вельможами.

В конце декабря 1662 г. вельможи убедили царя потребовать сведений о состоянии имущества церквей и дома патриарших, с донесениями настоятелей, каких вещей и подарков требовал от них Никон? В то же время раскрыт был тайный архив патриарха. Никон горько жаловался на это оскорбление, особенно, потому, что им нарушались тайны, вверенные ему как святителю.

Стольнику Бабарыкину, царскому родственнику, монастырский Приказ отдал землю, купленную патриархом для Воскресенского монастыря. Бабарыкин не хотел остаться в долгу. Он донес царю, что а) патриарх на молебне положил жалованную грамоту монастырю пред образом Богоматери и, выбирая из псалмов слова проклятия, относил их к царю, б) в тот же день порицал царя в своей келье. Чувствительный, но доверчивый царь со слезами жаловался на патриарха. Положили – немедленно послать Никона в заточение. Но два епископа настояли, что необходимо наперед исследовать дело. Главными следователями оказались князь Одоевский и Стрешнев. Паисий Лигарид так был легкомыслен, что также принял на себя должность следователя, он, который не имел никакого вида на звание от своего патриарха, ни права на суд по делам чужой Церкви и ее патриарха. Тогда как царь приказал вельможам следователям обходиться с патриархом Никоном со всем уважением, они, окруженные толпам стрельцов и десятками чиновников, распорядились с Никоном, по-своему, – допрашивали его с наглой дерзостью, вместо вопросов предлагали ему укоризны и брань, запирали его в келье и живших с ним в монастыре подвергли пыткам. И, однако, по донесению самих следователей, крайне не совестливому, все дело Никона состояло в том, что он велел читать некоторые псалмы с осуждениями на нечестивых, имея в виду Бабарыкина, а свидетели, которых показания не выставлены в донесении, единогласно говорили, что за царя патриарх велел читать и читались ектении, к кому же относились псалмы, имя того не было и произносимо. По самому донесению следователей царь не мог не видеть ненависти, преследующей Никона, и поспешил успокоить патриарха своим распоряжением, потом послал ему подарки.

В мае 1664 получен был ответ восточных патриархов, по неопределенности вопросов не решивший дела о Никоне. А иерусалимский патриарх Нектарий, хотя и подписался под определением собора, в особом письме просил царя за Никона; пастырь писал, что ни в грамоте царской, ни в наказе послу не находит он причин к строгому осуждению Никона, и умолял царя вспомнить заслуги Никона возвращением его кафедре, не слушать возмутителей мира и успокоить Церковь. Доселе ничей голос не доходил до царя в пользу Никона. Письмо восточного патриарха, чуждого смут русского двора, произвело в добром царе глубокое впечатление. Он и всегда понимал друга своего гораздо лучше, чем кто-либо из придворных. Теперь убеждение в величии Никона было оживлено в нем.

Боярин Никита Зюзин, вместе с немногими другими болезнуя о волнениях, воздвигнутых невежеством, завистью и злобой, решился действовать по тем отзывам царя о Никоне, какие доходили до него чрез других. Он (в ноябре 1664 г.) писал к патриарху, чтобы приехал в Москву на праздник чудотворца Петра и послал бы звать государя к службе, как будто между ними ничего не было. Пред тем (в октябре) царь не только благосклонно принял посланного Никоном архимандрита: но писал полное любви и уважения письмо «великому государю, святителю Никону, архиепископу царствующего града Москвы и всей великой и малой и белой России патриарху». Зюзин писал во второй и третий раз, приглашая Никона в Москву. Полагаясь на все это Никон, чтобы восстановить союз любви, прибыл в Москву – и послал звать царя на молитву. Это произвело сильную тревогу. Минута была решительная: от нее зависело или падение врагов Никона, или окончательное низвержение его. Враги убедили царя не принимать патриарха и объявить, чтобы ехал в Воскресенский монастырь. Огорченный патриарх сказал вслух, что отрясает прах с ног своих там, где не принимают его. Потом грамотой объявил согласие свое на избрание нового патриарха, с тем, чтобы оставлены были в его ведении построенные им монастыри, прощал всех оскорбивших его, разрешил как виновных пред ним епископов, так бояр Стрешнева, Бабарыкина и подобных им, коль скоро будут просить прощения; желал также, чтобы не был запрещен ему доступ к царю и доступ к нему желающим посещать его. Но эти условия сильно не нравились. Царь послал на восток звать двух патриархов в Москву на собор.

В конце 1666 г. прибыли в Россию патриархи александрийский Паисий и антиохийский Макарий. В декабре собрался в царских палатах многочисленный собор восточных и русских пастырей. Никон, призванный на собор, приготовился к нему елеосвящением и причастием св. тайн. И когда, вступив в палаты, как патриарх, не видел для себя патриаршего места, не сел, а стоя слушал. Царь с глубокой горестью говорил, что патриарх Никон самовольно удалился от кафедры и самовольно поступал, возмущая тем покой Церкви в течение восьми лет; слезы текли из глаз доброго царя при обличении человека великого и столько любимого им; царь говорил и о жалобной грамоте Никона к константинопольскому патриарху; а наконец свидетельствовал пред всеми, что он не питал личной вражды против святителя. Никон предлагал свидетельство своей совести, что он уклонялся от царского гнева, и, водворяясь в пустыне от смут боярских, не выходил из своей епархии. О грамоте к патриарху объяснялся, что писал ее, как брат к брату, и не думал, чтобы к соблазну Церкви захотели обнаружить ее.

Затем не только жестоко обвиняли, но осыпали бранью Никона епископы: рязанский Иларион, крутицкий Питирим и мстиславский Мефодий – постоянные недоброжелатели Никона, из которых последнего Никон не допускал и до сана епископского. Иларион поднимал даже руку на первосвятителя. Никон отвечал свободно, но неспокойно.

В новом заседании царь обращался и к присутствовавшим боярам, требуя улик против Никона. Один только князь Долгорукий сказал несколько слов; прочие молчали. Тогда Никон, окинув их взором, сказал: «Государь! девять лет готовились обвинять меня, и никто не может вымолвить слова. Камнями могут побить Никона; но хотя бы еще девять лет стали выдумывал клеветы, ничего не найдут против меня».

После нескольких заседаний, на которых не было уже Никона, его позвали (12 декабря) на последнее, когда положили утвердить и объявить решение собора. При сем печальном действии добрый царь не хотел присутствовать: не приняли участия в нем и достойнейшие пастыри того времени: Лазарь черниговский, Симон вологодский и Михаил коломенский. Патриархи: Паисий и Макарий также старались пред тем уклониться от осуждения Никона, ссылаясь на то, что не имеют в виду голоса двух патриархов; но им сказано, что согласие тех патриархов на суд над Никоном известно. Никона обвинили в следующем: 1) самовольно оставил он патриарший дом и удалился в Воскресенский монастырь; 2) по причине удаления его заведены были разные следствия, от которых многие пострадали; 3) досаждал государю, препирался с самым собором и не был покорен; 4) митрополита газского называл еретиком и мятежником; 5) без соборного суда подвергал запрещению некоторых епископов и лишал епархий и 6) некоторых из своих подчиненных, по удалении от престола, наказывал жестоко.

По прочтении обвинений прочтен был приговор Никону: лишить сана патриаршего и в иноческой одежде отослать на покаяние в пустынную обитель.

Никона отвезли под строгим надзором в Ферапонтов белоозерский монастырь, где пробыл он до 1675 г. сперва в жестокой тесноте: в 1675 г. переведен он в Кириллов монастырь, и опять под самое тяжкое иго бедности и тесноты. Царь Феодор Алексеевич положил возвратить ему сан и воскресенское любимое уединение его, но Никон скончался на пути и погребен с почестями патриарха; восточные патриархи прислали свое разрешение, возвращавшее Никону сан, после кончины его.

Царь Алексей Михайлович перед смертью своей писал в завещании: от отца моего духовного, великого господина, святейшего Никона, иерарха и блаженного пастыря, аще и не есть ныне на престоле сем, Богу тако изволившу, прощения прошу и разрешения.

Тогда же как, при царе Грозном покорена была Сибирь, в ней стали по местам селиться русские; в 1603 г. уже крестились некоторые из начальников чусовских вогуличей. Никонова летопись говорит о патриархе Филарете: «многия язы́цы приведе в православную веру», и, сравнивая его со св. Леонтием ростовским пишет: «многия поганыя веры приведе, всех убо крестяху». Это относится преимущественно к сибирским народам. В конце 1620 г. положено было, для успехов веры, назначить архипастыря в Тобольск; архиепископом поставлен Киприан, игумен хутынский, уже известный ревностью к отеческой вере. Благочестивый царь Михаил снабдил сибирского архиепископа пособиями жизни. Благочестивый архипастырь выполнял надежды царя и патриарха, крестил многих неверных в св. веру, а чтобы и жизнь христиан не была соблазном для слабых в вере, старался врачевать то сильное расслабление нравов, какое видно было в русских поселенцах того края. Это стоило ему многих трудов и огорчений. Для успехов благочестия построил он несколько монастырей в разных местах своей епархии.

При патриархе Никоне, пятый сибирский митрополит, Симеон прислал царю просьбу от 14 волостей кодских остяков прислать к ним священников и иноков, дабы могли они просветиться крещением: «прежде, писали они, в Кодском городе (или Конде, резиденции остяцких князей) были церкви и многие остяки, слыша проповедь, крестились». По настоянию Никона царь грамотой 1653 г. повелел архиепископу построить в Конде монастырь и определить причет с тем, чтобы крестить кодских сибиряков. Кодский монастырь служил с того времени рассадником веры.

В половине XVII столетия христианство начало проникать в южную Сибирь и даже в ту ее часть, которая, простираясь от Яблоневого хребта к востоку, называлась Даурией. Подвиги храброго Хабарова (в 1649 г.) открыли путь вере между даурами, дучерами, гюляками, ачанами, и частью манжурами. Из строившихся по местам городков свет веры распространился между язычниками. В 1671 г. вблизи Албазина, стоявшего на краю восточной Даурии, построен был Спасский монастырь, а в самом Албазине еще прежде того существовала приходская церковь. В 1681 г. отправлена была миссия для распространения веры в западную Даурию. Проповедниками веры определены были игумен Феодосий, иеромонах Макарий и несколько монахов. Сибирский митрополит Павел дал им прекрасное наставление. «Приехав в Даурию, писал он, в Селенгинске и других городах и острогах приглашать всяких иноверцев к истинной христианской вере православной, поучать со всем тщанием и ревностью из божественного Писания и крестить во имя Отца, и Сына и Святого Духа; приводить же к тому Божиему делу без всякого тщеславия и гордости, с благим намерением, без всякого оскорбления... опасаться, чтобы какими-нибудь словами не отдалить строптивых иноземцев от святого дела» и проч. В то же время дано благословение устроить в Селенгинске монастырь Святой Троицы. В конце того же (1681 г.) вследствие царского предложения Собор положил: «в дальние города, на Лену в Дауры, посылать людей духовных, архимандритов, игуменов или священников, добрых и учительных, для просвещения неверующих христианским законом». Ревностный селенгинский игумен основал еще для временного пребывания посольский Преображенский монастырь, близ картинского залива. Плоды всех этих усилий видны по даурским спискам новокрещенцев.

Имя просветителя Сибири принадлежит преимущественно тобольскому митрополиту, Филофею Лещинскому. При самом посвящении своем (в 1702 г.), он получил поручение стараться о распространении христианства между разными язычниками Сибири, в духе евангельском; личная ревность и внутреннее призвание еще более требовали того же от Филофея. Помощниками святому делу были, взятые им из Киева, ученые иноки и благочестивые молодые люди. Филофей, как приметно, глубоко сожалел о потере восточной Даурии, уступленной неосторожностью Китаю в 1689 г. Он отправил миссионеров к пограничным сибирским монголам и старался обратить к св. вере самого калмыцкого кутухту (первосвященника); но теперь не так легко было действовать там с успехом, как прежде. В 1711 г. он отказался от кафедры и принял схиму в Тюменском монастыре с именем Феодора; ревность его к распространению веры получила теперь еще более свободы. Сибирский воевода, князь Гагарин, предложил ему внешние пособия для проповеди. Феодор отправился с несколькими священниками вниз по Иртышу к остякам в Самару, где жили князья их. Первый год службы вере немного принес видимых плодов; после долгих убеждений Феодор успел склонить в Самаре народ к тому, что тот сам сжег идола своего; то же сделано в шорванских юртах; но здесь смятение едва могло быть успокоено убеждениями в бессилии неумевшего защитить себя бога. В Конде крещены некоторые отцы семейств. В 1713 г. Феодор во второй раз поплыл по Иртышу. В алтымских юртах слово веры одержало победу над самыми закоренелыми идолослужителями. Феодор крестил 3500 человек, в том числе жен и детей прежде крещенных остяков. В следующем году отправился он из Тюмени в Пелым и крестил 400 вогулов, а миссионер его 300 других. В Березове, по устроению Промысла, собрались остяки из дальних кочевьев. Феодор крестил их и оставив им священника. В 1715 г. он плавал вниз по Конде, и в здешних остяках встретил упорное сопротивление, даже покушение на жизнь его. Но надежда на Господа, искренность убеждения и чистота души, одушевлявшие святого старца, одержали победу над упорным заблуждением. В том же году он снова вызван на митрополию и продолжал заботу о распространении веры. В 1716 г. посланные им миссионеры обратили чулымских татар и более половины кистимцев, живших на реке Томи. В 1718 и 1719 годах святитель, несмотря на дряхлость лет, опять сам путешествовал с проповедью веры святой, был в Иркутске и оттуда дважды за Байкалом, плавал по реке Ангаре, Тунгуске и Кеши. Феодор был отцом обращенных им, доставлял им пособия жизни, свободу от подушного оклада и рабства. До 1721 г., когда окончился подвиг его для Церкви вторичным удалением в обитель, он успел приобрести для Христа до 40,000 остяков, вогулов, татар, тунгусов и других инородцев и поставил для них 37 церквей.

В первые годы служения Филофеева святой Церкви для успехов веры открыта была епархия иркутская, викарная сибирской митрополии, где прежде того были уже обители иноков – ревнителей веры: Спасская в Якутске с 1660 г., Троицкая в Киренске с 1663 г. и Вознесенская в Иркутске с 1672 г.

Святая вера, насажденная святителем Гурием в Казани, впоследствии, когда ослаблены были меры к охранению ее, начала было ослабевать между татарами. В 1593 г. ревностный Гермоген, тогда митрополит казанский, с глубокой скорбью писал в Москву, что некоторые из татар совсем отпали от веры, другие же более любят чувственную жизнь исламизма, чем строгость и чистоту святой веры. Посему просил он, чтобы возобновлены были гражданские меры к охранению христианства. Вследствие сего приказано было построить слободу с церковью и туда переселить всех новокрещенцев из уезда; запрещено было магометанам держать у себя христиан в услужении, а христианам предписано пленников иноверных или отпускать, или присоединять к Христу, жен иметь не иначе, как христианок, и выполнять все требуемое святой верой. Так остановлено было зло и открыт путь святой вере. Чтобы оживить в казанцах память о казанских чудесах христианства, равно о подвигах первых проповедников веры, Гермоген (в 1594 г.) написал повесть о Казанской иконе Богоматери и житие святителей Гурия и Варсонофия. Чудесное прекращение моровой язвы при патриархе Никоне, последовавшее в то время, как граждане обошли с чудотворной иконой Седмиозерной пустыни вокруг Казани, оживило веру в верующих и возбудило в неверующих с того времени, и иноверцы казанской земли стали питать благоговейное уважение к сей иконе, подкрепляемое новыми повременными чудесами.

С начала сего периода уже видим частные обращения к вере мордвы казанской и темниковской. Великий Никон заботился сделать более. Мисаил, по одобрению митрополита Никона посвященный (в 1651 г.) в рязанского архиепископа, был послушным сыном патриарха Никона. Мисаил извещал великого патриарха, что, будучи послан им обращать к святой вере мордву и татар в Шацком и Тамбовском уездах, успел он, с Божьей помощью, крестить 4200 человек и просил патриаршего благословения отправиться в Касимов, Шацк и Тамбов для проповеди: причем писал он, что в Шацком уезде остается до 2000 некрещенной мордвы, а в Кадомском до 4000 мордвы и татар. Патриарх благословил святую ревность пастыря. Мисаил, переезжая из одного места в другое, в святительской одежде убеждал суеверов оставить суеверие; в одном селе обращено им 315 человек мордвы с женами и детьми. Но упорные воспротивились, собрались толпой в селе Конобееве (близ Шацка), и стрелы посыпались в святителя; пронзенный святитель скончался мучеником веры. Это было в 1655 г.

Несколько столетий папа и насилием, и хитростью домогался покорить своей власти Церковь русскую; но без успеха. Глубокое сознание в чистоте веры восточной, мирской дух иерархии и всех учреждений римских заставляли с негодованием отвергать папу. Так как в России горячо любили древнее, восточное, и ненавидели своеволия Рима, то папе осталось сильнее прежнего взяться за средство, которое не уничтожало ни той, ни другой веры – за унию.

Приготовлением к унии было воспитание молодых людей у иезуитов, особенно в Риме. Приготовление это, как нельзя лучше вело к цели иезуитов. Князь Курбский уже оплакивал воспитание иезуитское. Ипатий Поцей, главный виновник унии, был воспитан именно в Латинской академии и после оставался под сильным влиянием прелатов. Затем, все униатские архипастыри воспитаны были в Риме, где наука Макиавелли известна была далеко прежде Макиавелли.

Обстоятельства и страсти вызвали план иезуитов в дело. Сигизмунд, король польский, был усердный слуга иезуитов; лучшего помощника они не могли себе дождаться. Для русской Церкви назначен был особый патриарх; это назначение встревожило иезуитов, как сильная опасность для их видов. Патриарх Иеремия, в проезд по югу в Москву, увидел много беспорядков в ложной митрополии и тогда же за двоеженство лишил Онисифора митрополичьей кафедры. Луцкий епископ Кирилл Терлецкий вел жизнь разгульного римского прелата, был двоеженец, уличаем был в разных преступлениях, в числе которых были даже уголовные. Патриарх назначил суд над ним. Кирилл и подобные ему слишком далеки были от желания каяться. Они искали совсем другого. И каждый желал тогда облегчения от притеснений за православие. Но честолюбивым тяжело было и то, что для православных закрыты были пути к почестям; Кириллу и подобным ему слишком хотелось заседать в сенате наряду с латинскими епископами. Митрополитом киевским на место Онисифора был Михаил Рогоза, довольно добрый, но с характером слабым, с таким, какой нужен был для Кирилла и иезуитов. Последние заодно с Кириллом усердно сеяли теперь недоверчивость и вражду к патриарху.

Патриарх Иеремия, отправляясь в Москву, назначил, чтобы к возвращению его из Москвы митрополит собрал собор для рассуждений о благочинии. Собор не был собран. Кирилл заставил слабого Рогозу бояться за самого себя. Патриарх ждал собора в Замостье с потерей времени и издержек тяжелых для его скудного престола. Отзываемый делами в Валахию, он послал доверительную грамоту к митрополиту в Вильну; но Кирилл отнял ее на дороге у иеромонаха Григория, с которым она была послана. Патриарх, узнав о том, послал грамоту к Мелетию, епископу Владимирскому, поручая ему и экзарху своему созвать собор, а на слабого митрополита возложил уплату издержек Замостья. Кирилл дружески посетил Мелетия и тайно похитил у него грамоту патриарха. Таким образом, собор опять не состоялся; союз с патриархом был сильно ослаблен.

В 1590 г. иезуиты открыли дело свое тем, что Скарга издал ловкий панегирик унии, посвятив его «духовному сыну своему», королю Сигизмунду. Для Кирилла найден ловкий помощник в сенаторе Поцее, которому ничего не значило менять одну веру на другую, а нужно было избавиться от долгов. Иезуиты выпросили у короля обещание доставить Поцею доходное епископство Владимирское – и Кирилл постриг Ипатия в монахи. В то же время по настоянию иезуитов открылись новые притеснения православным.

На соборе 1591 г., вследствие определений предшествовавшего собора, доставлены были грамоты и привилегии, данные в разные времена православию. Положено было просить короля, дабы им возвращено было значение действующего закона. Хитрый Терлецкий, который «яко бес не преста клевеща на патриарха», успел получить в свои руки белые бланкеты с приложенными печатями епископов, выданные для ходатайства пред королем о защите Церкви. После того Кирилл и Ипатий, уже епископ Владимирский, объехали города для приготовления умов к унии. Они старались склонить на свою сторону Михаила Копыстенского, епископа перемышльского; но тот тогда же протестовал против унии. Легче казалось расположить к унии Гедеона Балабана, епископа львовского, – так как он сильно недоволен был решениями спора своего с Львовским братством о правах епископа; но и он далек был от иезуитской унии. Князь Острожский, в письме к Поцею от 21 июня 1593 г. писал, что он не прочь от мира с немиролюбивым Римом, по желанию облегчить участь православия; но желает только такого мира, на который могли бы согласиться патриархи восточные и московский, к которым и надобно прежде всего отнестись по сему делу. Патриархи александрийский и константинопольский прислали увещания не прельщаться новыми учениями, – а последний грозил отлучением от Церкви каждому, кто захотел бы изменить православию. Голос востока произвел сильное впечатление на всех. Но тем решительнее стали действовать Ипатий и Кирилл.

В конце 1594 г. происходило совещание об унии. Те, которые охотно приняли ее впоследствии на Соборе 1596 г., принимали ее и теперь. Но неприятно было, что польские прелаты не хотели делиться выгодами с унией. Неприятно было и то, что мало оказывалось согласных на унию. Последнее тем более было неприятно, что прелаты не упускали из виду такого положения дел унии. Так как у иезуитов все средства святы по цели: то их мысли приняты были теперь и новыми друзьями их. В марте 1595 г. уже известно было, что Кирилл ездил в Краков и возил туда бланкеты, а Ипатий писал: «истинно не знаю я ни о каких бланкетах». Ложь и обман были нипочем. На тех бланках, которые выданы были в 1591 г. за подписью всех пастырей Церкви, и Ипатий, и Кирилл написали прошение к королю и послание к папе (от 12 июня 1595 г.) с изложением желаний унии, не только от лица митрополита и всех епископов; но и всего духовенства и вверенных им овец. Между тем, сам же Поцей тогда же писал, что «не все и архиереи» соглашались на сношение с Римом, а «меньшая братия, хотя и равные слуги Божии, вовсе не знают о том». Сигизмунд грамотой 30 июля 1595 г. объявил равенство прав униатского духовенства с римским и отправил Ипатия и Кирилла в Рим на свой счет. В то же время в Вильне издана была книжка об унии; а в Галиции продолжали теснить православных.

В Риме приняли изменников с восторгом. 23 декабря 1595 г. в торжественном собрании кардиналов Ипатий и Кирилл облобызали ногу папы Климента, вручили прошение Собора, и оно прочтено было вслух всех. Секретарь папы от имени папы пышной речью объявил им благоволение. Оба епископа прочли исповедание веры; они признали исхождение Св. Духа и от Сына, верховную власть папы, чистилище, присутствие Тела и Крови Христовой в Евхаристии под одним видом, индульгенции, приняли все, что «определено тридентским Собором, сверх содержащегося в никейско-константинопольском символе». Оба дали присягу за себя и епископов. Таким образом, Ипатий и Кирилл действовали не только как отступники от веры, но и как вероломные предатели; потому что приняли в римском исповедании много такого, чего никто из единомышленников их не думал принимать, а потому и не мог дозволять ручаться за него в принятии. Папа и кардиналы торжествовали, пели хвалебные песни, выбили медаль, достойную Рима, внесли в летопись повесть о воссиянии нового света в странах полунощных.

Еще не возвратились Ипатий и Кирилл в Россию, а негодование против унии уже кипело и принимало грозный вид. Епископ Гедеон подал сейму жалобу (1 июля 1595 г.), что депутаты-отступники приняли во всем римскую веру, оставив только для вида греческие обряды, что они бессовестным подлогом позорят имя его и Михаила, без ведома паствы покорили паству воле папы. Народ проклинал отступников. Князь Острожский, воевода киевский, объявил, что он не хочет знать унии. Митрополит Михаил еще прежде того окружной грамотой известил, что он и не думал об унии, и клятвой уверял, что дорожит союзом своим с константинопольским патриархом.

Дело унии было в худом положении. Тем сильнее стал действовать теперь Сигизмунд, усердный слуга иезуитов. В августе 1596 г. он выдал привилегию унии на имя униатского духовенства. Затем назначен был сейм в Бресте и в начале октября 1596 г. прибыли туда пять епископов, приверженных унии, с поверенными короля латинскими епископами и сенаторами. Поборниками православия были экзархи патриархов – константинопольского Никифор, и александрийского Кирилл Лукарь, епископы Гедеон и Михаил, Лука, митрополит белогородский из Славонии, множество архимандритов и протоиереев. Князь Острожский и вся светская знать русская были на стороне православия. Начались богословские прения. Но за униатов был король, требовавший только повиновения. Прибыл после всех (пред вечером 5 октября) и митрополит Михаил. Православные послали спросить его: чью сторону будет держать он? И он решительно объявил, что не хочет унии; – так говорит очевидец. И он же пишет, что ночью противная сторона и особенно Григорий, действовавший дотоле его именем, так успели переделать его, что он стал на стороне унии. Православные отправили (6 октября) протестацию к митрополиту, где грозили судом как ему, так и другим изменникам; но все было напрасно. Октября 9 Собор униатов собрался в храме св. Николая, где все дело началось и кончилось тем, что с амвона прочтены были Григорием булла папы и акт соединения, подписанный еще 8 октября митрополитом и 5 епископами, но никем из светских.

Православные составили и подписали приговор: а) не слушать ни в чем митрополита и прочих отступников епископов, а считать их лишенными власти; б) не принимать ничего в отношении к вере без константинопольского патриарха.

Так началась уния – не союз сердец, разделенных местностью, а борьба помыслов мирских с чистой совестью.

Ничего, кроме борьбы смерти с жизнью, не могла внести с собой в общество и в Церковь уния, если только не хотели, чтобы она умерла при самом начале. Но ей решились дать полную жизнь. И вот Сигизмунд и латинское духовенство – фанатики папизма, магнаты – пьяные и жадные до корысти – ввели все меры насилия в пользу унии, облили кровью землю – на пагубу Польше.

«Отягощения и насилия, писала литовская конфедерация 1599 г., умножаются более и более, особенно со стороны духовенства и некоторых светских лиц римского исповедания. Часто бывает, что ни в одном углу целого государства ни один из нас, какого бы звания ни был, не бывает в безопасности. Наши церкви, монастыри, соборы большей частью уже захвачены, разорены и опустошены, притом с грабежом и мучительством, с ругательствами над живыми и мертвыми. Духовные лица наши за твердость в исповедании терпят разные преследования, на них нападают в собственных домах их, грабят, позорят, ссылают, лишают собственности».

В Малороссию введены войска. Депутаты ее подали к королю прошение. Указав на права, утверждённые за казаками правительством, на заслуги свои Польше в войнах с ее врагами, горько жаловались они, что магнаты и духовенство латинское «извели гетмана их самым неправедным, постыдным и варварским образом, а народ смутили покушениями обращать к унии». В заключение умоляли короля утвердить нового гетмана (Наливайку) и защитить их от насилий. Король не только не сказал, что казаки в чем-либо виновны пред правительством, но дал королевское слово успокоить Малороссию. Между тем, на деле войска польские открыли войну. Наливайко, пламенный защитник прародительской веры, как и его родство святое, защищал родину, счастливо разбил Ляхов и старался возвратить слабых между духовными к долгу их по вере и жизни. В 1597 г. войсковые депутаты отправлялись по обыкновению на главный сейм. Наливайко вместе с ними явился засвидетельствовать верность королю. Но их всех в первую же ночь схватили и бросили в подземную темницу; здесь ни днем, ни ночью не давая отдыха гетману, сторожа будили его обухом секиры, а на третий день он и депутаты выведены на площадь, посажены в медного быка и сожжены медленным огнем. Этим злодейством, нарушавшим все права политики и совести, рассудка и чести, не удовольствовались. Магнаты на сейме объявили Украину лишенной всех прав.

Вследствие сего решения отправлены чиновники во все места из поляков. Малороссия наводнена войсками. Начались открытые грабежи и насилия. Польские солдаты с обнаженными саблями принуждали в храме народ преклонять колена и ударять себя в грудь по обычаю римскому, и по обычаю же римскому читать символ веры о Св. Духе. Храмы насилием отнимали и объявляли униатскими. Духовенство латинское переезжало от храма к храму в повозках, в которые впрягали до 20 и более человек, на место скотов. Те храмы, которых прихожане никаким насилием не могли быть вынуждены к унии, отданы в аренду жидам; ключи храма и колокольни перешли в жидовскую корчму. Нужно совершать требу: иди торговаться с жидом, для которого золото идол, а вера Христова предмет злобных насмешек и ругательств. Приходилось платить от одного до 5 талеров за каждую литургию, от одного до 5 злотых за крещение и погребение.

Только магнаты польские и духовенство Рима могли принять такие меры для веры. В 1607 г. конституцией варшавского сейма запрещено было делать насилия православию; права казаков были признаны. Но это только потому, что гетманом был храбрый Сагайдачный и в казаках видели тогда нужду для войны с соседями. При Сагайдачном с 1607 г. в Малороссии уния несколько утихла. Не то было и при жизни Сагайдачного на Волыни, в Червонной Руси и Литве, когда умерли один за другим князь Острожский († 1608 г.), епископы львовский Гедеон († 1607 г.) и перемышльский Михаил († 1612 г.). Православные оставлены страдальцами без утешения и подпоры, паствой без пастырей. Польское правительство дозволяло обращаться за посвящением низшего духовенства только к львовскому епископу, Иеремии Тиссаровскому, т. е. иным за 600 и 700 верст, а жители Галиции до того были теснимы, что просили у короля позволения переселиться в Молдавию. Правительство льстило на сеймах обещаниями. Но Поцей и другие с конвоем солдат разгоняли собравшихся во мраке ночи на молитву и запечатывали храмы, то сами по себе, то по именной воле короля. Всех более отличался бесчеловечной жестокостью полоцкий униатский епископ, Иосафат Кунцевич. Он запечатал (1618) православные храмы по всей Белоруссии и открыто требовал выгнать православных вон из государства; мучил следствиями и судами, домогаясь одного перехода в унию; ругался над совестью и над самыми мертвецами. «У нас, писал ему латинянин Лев Сапега, полны земские суды, полны магистраты, полны трибуналы, полны ратуши, полны владельческие канцелярии позывов, тяжб, доносов».

Живо, но точную правду, изображал один депутат волынский в 1620 г. на варшавском сейме. «Двадцать лет, говорил он, как на каждом сейме и главном съезде горькими слезами вымаливаем мы и не можем выпросить, дабы оставили нас при наших правах и вольностях. Кто же, о Боже живой! ясно не видит того, какие притеснения, какие невыносимые скорби терпит древний русский народ за свое благочестие. Начну с Кракова... Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях, вместо людей, запирают скот... В Могилеве и Орше церкви запечатаны, священники разогнаны; в Пинске то же самое... Дети умирают без крещения; возрастные и старцы без исповеди; народ живет без браков в нечистоте… Что делается во Львове? Кто не склоняется на унию, остается в греческом законе, тому нет места в городе, тот не имеет права ни на торговлю, ни на продажу вина, того не принимают ни в один цех. Умер он? Его нельзя открыто отпевать, точно так, как нельзя было к больному принести святых тайн. А в Вильне не вопиющее ли гонение?.. Даже и воды брать не имеют свободы; монахов, непреклонных на унию, ловят и бьют, хватают на дорогах и бросают в темницы». Так было в Белоруссии и червонно-волынской Руси до 1620 г.

Точно то же, только еще в большем размере, было там и до 1632 г. Об этом говорит нам просьба, поданная Владиславу в 1632 г. Печальные дополнения к прежнему находим здесь следующие. В Луцке храмы Божии обращены в питейные дома... В Вильне церкви стали кабаками и гостиницами. Невинных людей выгоняли из магистратов и цехов и сажали в подземелья... В Минске церковную землю отдали на построение мечети. В Полоцке нудили к унии кандалами и несогласных выгоняли из города. В Турове насилием отобрали храмы с утварью и выгнали благочестивого епископа. В Орше, Могилеве, Мстиславле даже в шалашах запрещено было молиться. В Бельске составлено было определение: «если кто из мещан не пойдет за крестным ходом в костел, казнить смертью».

В Малороссии по смерти Сагайдачного († 1622 г.) гонение возгорелось снова. За год до его смерти патриарх Феофан посвятил для православных митрополита и 9 епископов. Но едва Феофан (1621 г.) оставил Россию, униатские епископы подали королю просьбу, в которой бессовестно клеветали, будто Феофан не более, как лазутчик султана, и посвященные им епископы враги отечества. Папа Урбан требовал от Сигизмунда для безопасности унии истребить казаков и строжайше наказать епископов. Сигизмунд, не сделав исследования, повелел хватать епископов и представлять на суд. Над несчастными казаками, по-прежнему, стали господствовать жиды и пьяные магнаты. Угнетенные воеводы и старшины, женившись на польках, переходили в костел, а подчиненных оставляли на волю иезуитов и жидов. Придумана новая позорная дань. Униат свободно получал, где и как хотел, пасхальный хлеб, а православный не мог печь его сам и покупал не иначе, как у жида, по цене жидовской, иначе же платил тройную цену.

Как и прежде, сеймы не слушали жалоб на притеснения, или если и определяли удерживать фанатиков от неистовств, определения не исполнялись. И фанатики подносили освящённые сабли военачальникам: «же то на поганство, на Русь, же бы их выкореняты». В 1630 г. только чудо спасло святую лавру от разорения, которому обрекли ее ляхи.

Так со всей кровожадностью инквизиции до самой смерти Сигизмунда обращали православных к папе! И не дивно, если и при таких мерах в продолжение 40 лет, из 4 миллионов жителей Литвы и Белоруссии половина православных обращена к унии или латинству. Не столько успели для папы на Волыни, еще менее в червонной Руси. А в Малороссии отдавали жизнь злобе фанатиков, но не изменяли вере; слабыми оказались только некоторые из дворянства.

Владислав IV, преемник Сигизмунда (1632–1648), не был тем, чем был Сигизмунд. На сейме 1 ноября 1632 г. издал он статьи примирения между благочестивыми и униатами. Положено: 1) быть двум митрополитам, униатскому и благочестивому; 2) в полоцкой епархии быть двум епископам и благочестивому жить в Могилеве; 3) в епархиях перемышльской и львовской всегда быть благочестивым епископам: 4) луцкую епископию уступить им же; 5) благочестивым свободно относиться к священникам и епископам, хотя бы другой епархии. Возвратить им несколько монастырей и храмов, отнятых униатами. Жарко спорили ляхи и униаты, не допуская внести акт сей в актовые книги; но успели только в том, что исполнение его отложено до времени. На сейме коронационном (13 февраля 1633 г.) Владислав возобновил акт, предоставлявший свободу православию, и присягнул в охранении безопасности православия. Тут целая посполитая речь подтвердила диплом, данный королем в пользу православных. Наконец, на варшавском сейме 1635 г. состоялась конституция, по которой утверждались статьи примирения, и речь посполитая определила защищать благочестивых и униатов.

Хотя этими постановлениями очень многое отнималось у православия; но изуверы считали для себя несчастьем и то, что отворены были темницы, до того времени полные страдальцами за веру. Еще менее хотели уступить что-нибудь из отнятого насилием и грабежом у православия. Магнаты, мало помышлявшие о воле короля и в других случаях, по наставлению латинского и униатского духовенства, употребляли насилия и происки, чтобы остановить исполнение определений короля и сеймов. Таким образом, отменили то те, то другие постановления, полезные православию; лучшие монастыри, вотчины, принадлежавшие православию, остались за униатами.

Насилия ляхов вынудили (в 1637 г.) казаков взяться за оружие; но скоро подписан и утвержден был мир. Казаки начали расходиться. Но на них напали, многих изрубили и перестреляли, гетмана Павлюгу и несколько других отправили в Варшаву, где Павлюге живому содрали с головы кожу, прочим отрубили головы. Затем сейм обнародовал: казаки лишаются всех прав и преимуществ.

В следующем году польские войска разбиты были наголову. Но латинское духовенство освободило Поляков от данной клятвы; и гетман Остряница, с 37 чиновниками отправившийся в монастырь на богомолье, был схвачен и отослан с товарищами в Варшаву; туда явились жены пленников с грудными детьми. Узникам без суда и допросов определена смерть. «Путь к месту казни открывала процессия римская; ксендзы уговаривали несчастных принять закон их в избавление от очистилища». Одни из осужденных колесованы, другим переломали руки и ноги, третьи, пробитые спицами насквозь, подняты на сваи.

Жены и дети страдальцев наполняли площадь воплями. Но женам обрезали груди и перерезали их до одной; а сосцами били мужей по лицу. Детей, ползавших около окровавленных матерей, жгли пред глазами отцов на железных решетках. Лютость зверская!

По городам и селениям Украины открылась та же зверская жестокость, но к тому прибавили еще наглое поругание над святыней. В глазах родителей сжигали детей на угольях и варили в котлах; а потом предавали матерей мучительнейшей смерти. Ограбив православные храмы, ляхи отдали их в аренду жидам; потиры, дискосы, ризы и стихари распродали и пропили; жиды переделали церковное серебро на посуду и убранство, жидовки из риз и стихарей нашили себе нагрудники, оставляя на них, как знак торжества над верой, кресты.

Король не виноват был в этих зверских и богохульных жестокостях: своеволие магнатов не знало себе границ и в других случаях; а здесь особенно действовали изуверы Рима. Владислав домогался оградить покой православия и подданных, но его не слушали.

С 1640 г. уния и в Украине стала приобретать силу, а латинская служба и того больше. По городам стояли костелы, а православные храмы там и здесь были запечатаны. Магнаты и духовенство папы ставили русское христианство наравне с язычеством. Особенно жестоко оскорбляли православие ренегаты, переходившие в костел, а таковых было теперь очень много. На помощь страждущей вере и отчизне восстал храбрый Богдан Хмельницкий. «Причиной, писал Хмельницкий, понудившей казаков восстать войной на ляхов, было не то, что ляхи несправедливо отбирали у них селения и дома, не то, что лишали их земного отечества, не то, что отягощали работами подобно немилостивому фараону (все это не отказались бы терпеть казаки), но то, что ляхи принуждали их оставить благочестивые догматы и присоединиться к заблуждению, злым юродством разоряли мысленные селения и дома нетленных душ». Разбив поляков несколько раз, Хмельницкий славной победой под Збаражем (1649 г.) заставил Яна Казимира принять (16 августа) между прочими статьями договора следующие: а) уничтожить между русскими в Польше и Литве унию, как возмутившую народ и покрывшуюся христианской кровью; б) православным церквам оставаться при своих древних вольностях и имениях, как было исстари; в) киевскому митрополиту иметь место в сенате; г) иезуитским училищам не оставаться более ни в Киеве, ни в других поместьях казацких. Сейм и король 12 января 1650 г. утвердили Зборовский договор. Но польские паны так мало желали сохранить его, что осыпали короля пасквилями за договор. Митрополит Сильвестр прибыл в Варшаву, чтобы занять место в Сенате; магнаты, и всего более паны-бискупы, подняли шум, и едва явился он в сенате, бискупы вышли вон. Чтобы избежать наглых оскорблений, митрополит выехал из Варшавы. Об исполнении прочих статей договора относительно веры также не думали. Напротив, кровожадные жестокости снова начались как в Малороссии, так в Литве и на Волыни. Для первой покой совести начался только в 1654 г., когда она отдалась под защиту русского царя.

Как мало любили унию многие и из принимавших ее, показывают события 1654–1667 г. В эти немногие годы власти московской почти над всем литовским княжеством многие охотно бросали унию. В 1668 г. Вильна объявляла, что она готова разорвать несчастную связь с Римом, лишь бы царь защитил от гонений. Под властью ляхов Волынь с червонной Русью и Белоруссия страдали по-прежнему. Полоцкий архиепископ униат Киприян Жоховский поднес королю на сейме книгу о мерах истребить православие в Литве и Польше. Напрасно царь Алексей не раз требовал прекратить гонения, оскорблявшие и веру, и человечество. В 1686 г. одной из статей вечного мира России с Польшей постановлено было оставить за православием епархии луцкую, львовскую, галицкую, перемышльскую и могилевскую. Россия, обещавшая в то же время свободу римскому исповеданию в своих областях, верно исполняла свое слово. А в Польше никто не думал об исполнении государственного договора. Епископы перемышльский Иннокентий, Львовский Иосиф и луцкий Мелетий, ничего не получили для кафедр и по-прежнему жестоко были теснимы, пока наконец перешли в унию, первый 1692, два последние в 1700 г. Все, что оставалось еще православного в Польше, терпело поругания и оскорбления наглые. В 1711 г. посвящен был для Луцка епископ Кирилл; но униаты выгнали его, и он умер в Переяславле. В 1720 г. за православием в Польше оставалась одна только епархия могилевская; но и та пред тем целые 20 лет (1676 – 1693 г.) оставалась без пастыря; дворянство на Волыни, в Литве и Белоруссии передалось римской вере; но иноки и простой народ еще боролись с унией и Римом за отеческую веру.

«Если бы исшедшие от нас не восстали на нас, говорил один депутат православия в 1620 г., то такие науки, такие училища, такое число достойных людей не явились бы в русском народе; учение в храмах наших по-прежнему было бы покрыто пылью нерадения». Это вполне справедливо. Уния вызвала православие на кровавые труды, и явились учителя, достойные православия, питомцы школы и жизни.

Один из самых достойных представителей православия был Леонтий Карпович, воспитанник острожских школ, строитель и первый архимандрит виленского Духова монастыря, с 1616 г. епископ владимирский и брестский. Он еще тогда, как был иеродиаконом Печерской лавры, в 1608 г. написал обличение на унию: он описывает унию, как очевидец брестского сейма 1597 г. и пером, достойным события. В звании архимандрита виленского Леонтий в 1615 г. говорил две проповеди, одну на преображение Господа, другую на успение Богоматери. Эти проповеди образец сердечного красноречия, плод глубокого знания слова Божия, искусства, достойного церковной кафедры; современники не напрасно называли сего страдальца за веру «подобным Златоусту в витийстве».

Известные воспитанники львовского училища: Исаия Копинский, Лаврентий Зизаний, Кирилл Транквиллион, Памва Берында, Исаия Трофимович и Сильвестр Коссов, мало занимались полемикой и много нуждами нравственной жизни. Исаия, в 1631 г. митрополит киевский, но ненадолго, а прежде того с 1620 г. епископ перемышльский, постоянно занимавшийся жизнью созерцательной и устроением обителей, оставил лествицу духовного по Бозе иноческого жития, алфавит духовный и сильное увещание князю Вишневецкому, отступавшему от православия. Лаврентий, учитель львовского училища, и потом проповедник и протоиерей в Корце на Волыни, после грамматики, изданной в 1596 г. для виленского училища, написал пространный катехизис. Кирилл, учитель и иеромонах львовского братства, с 1591 г. проповедник слова Божия, по благословению экзархов востока и своего епископа Иеремии, написал, после зерцала богословия, евангелие учительное; в сане архимандрита черниговского сочинил он перло многоценное, собрание благочестивых размышлений в прозе и стихах. В предисловии ко второму сочинению своему пишет он, что некоторые, то по слабости смысла, то по злости воздвигли на него гонение за его учительное евангелие: «хульного языка их слово гнилое промчеся по всей земли русской:» но прибавляет он, «мою невинность откроет Господь Бог мой».

Тех же львовских училищ воспитанником был Захарий Копыстенский, на короткое время архимандрит печерский (с 1625 г. † 1626), но который был довольно жарким полемиком. В обширной палинодии своей он с силой мысли и теплотой сердечной опровергает сочинение униата: оборона унии; показывает происхождение и причины унии, обличает своеволие папистов в догматах и обрядах, много говорит о состоянии русской Церкви. В том же духе написано им: о правдивой единости христиан правоверных; ему же принадлежит сочинение с именем Азарии: о вере единой, святой, соборной, апостольской церкви, писанное также против унии.

Войной с иезуитами и униатами особенно славен был Иоанникий Голятовский, учившийся и долго учивший в киевской коллегии, настоятель Купятицкого волынского монастыря, скончавшийся (1688 г.) архимандритом северским. Когда в половине XVII столетия иезуиты и униаты стали издавать разные бранные сочинения против восточной Церкви, называя ее новой и схизматической; тогда для борьбы с ними, с общего согласия малорусских церквей, избраны были Лазарь Баранович, известный по проповедям, и Иоанникий Голятовский, тогда ректор киевской коллегии. Едва вступил Иоанникий в борьбу, на которую был вызван, как одно за другим появились сочинения его, написанные душой пылкой и правдивой, сочинения, которые с жаром читали не только православные, но и униаты. Иезуиты не видали еще между православными, кто бы так ловко отражал нападения их, так сильно обличал неправду их и с такой славой оканчивал дело с ними, как разделался Голятовский. Беседа белоцерковская, изд. 1663 г., та самая, для которой он вызван был из Киева, рассуждает с иезуитом Пекарским о церковном священноначалии. Учение древней Церкви о происхождении Святого Духа писано в опровержение сочинения иезуита Боймы о власти папы и исхождении Святого Духа. Ответ российской Церкви римлянам написан в опровержение книги: фундамент веры, сочиненной иезуитом Скаргой. Иоанникий писал еще против иудеев (Мессия правдивый), которых так любили ленивые магнаты и которым поднял было «роги» слух о каком-то «Мессиаше» смирнском. Писал и против магометан (алкоран разрушенный, лебедь), которые жили в Литве и Волыни. Сверх того он известен и как проповедник: ключ разумения ректора Иоанникия (1659 г.) содержит поучения на все великие праздники.

Далеко беднее этих даровитых ученых воспитанники той же киевской школы: Тарасий Земка, Иннокентий Гизель, Антоний Радзивиловский и Иоанн Максимович, архиепископ черниговский, страстный охотник до вирш.

Наконец, никто столько не был достоин общего уважения и по своей судьбе, и по учености, и по заслугам православию, как Адам Зерников, к сожалению, едва замеченный в свое время. Рожденный и воспитанный в лютеранизме, слушавший в лучших университетах запада разные науки, Адам сам по себе почувствовал недовольство лютеранизмом, разделенным на секты и послушным произволу каждого учителя. Чтение книги Митрофана Критопула «Исповедание восточной Церкви» обратило сердце его к Церкви греческой; он стал читать греческих отцов и учителей, чтобы поверить правоту ее в споре с Римом об исхождении Святого Духа. Адам посетил Оксфорд и Кембридж и посвящал дни и ночи на чтение греческих рукописей; с той же целью был в Париже и Риме. Положив твердое намерение принять православие, он хотел с кем-нибудь отправиться в Москву; но чрез Вильну прибыл к Лазарю, архиепископу черниговскому, который принял его с радостью и поместил в своем доме. Объявив пастырю свое желание, Адам вместо простого отречения от лютеранства написал опровержение лютеранской вере. Затем гетман принял его в Батурине с честью, как хорошего инженера; но Адам отказался от светской чести и, приняв иночество, посвятил время собранию розысканий своих по библиотекам запада. Около 1682 г. окончил он трактат о происхождении Святого Духа от единого Отца. Это был труд, какого дотоле не было на самом востоке, труд образцовый, как по силе доказательств, так и по духу изложения, спокойному и отчетливому. Тем не менее, в точности неизвестно, когда скончался чудный Зерников. Известно только, что он блаженно окончил жизнь в Батуринском монастыре, тогда как управлял братией св. Димитрий.

При самом начале патриаршества в России собор восточных патриархов вменил в обязанность каждому епископу внушать любовь к изучению священных наук и оказывать посильную помощь как наставникам, так и желающим учиться. К сожалению, на севере привычка к старому мраку застарела в массе народной, и она же прикрывала свое нерасположение к просвещению опасениями против разноязычного разноречия. «Не зная ни православия, ни кривословия, и божественные писания, точию по чернилу проходяще», как говорил сотрудник преподобного Дионисия Арсений, твердили, что русские и без наук православны. Нелегко, не скоро можно было ослабить, тем более победить, такое худое направление мыслей и чувств. Требовалось время. Возвратясь из плена польского, патриарх Филарет принес с собой с юго-запада сознание услуг просвещения для веры, хотя над этим сознанием и преобладало еще чувство негодования на папизм. В Чудове монастыре заведена была при нем патриаршая греко-латинская школа; учителем в ней был Арсений, тот самый грамматик, который страдал пред тем за ревность свою к просвещению; в 1633 г. она уже подавала иностранцу Олеарию надежду на лучшую будущность. А в следующем году напечатали для нее при букваре несколько грамматических правил.

В 1649 г., без сомнения, по предложению друга царского, митрополита Никона, вызваны были царской грамотой из киевского Братского монастыря ученые старцы Арсений Сатановский и Епифаний Славеницкий, а в следующем году прибыл еще иеромонах Дамаскин Птицкий. Их отправили из Киева и приняли в Москве «для риторического учения и для перевода греческих книг». На первый раз помещены они были в Андреевском монастыре, по желанию и на содержание боярина Ртищева, друга Никонова. Составилось в точном смысле ученое братство с училищем. Когда Никон взошел на патриаршую кафедру, то он, вызвав из соловецкого заточения Арсения Грека, поместил его, Епифания и Дамаскина в Чудовом монастыре, а Сатановского в Богоявленском. Епифаний облечен был званием начальника патриаршего чудовского училища и главного справщика книг. Занятия учёного братства оживились. При Никоне приобретены были для Москвы драгоценные сокровища востока, древние греческие книги; а кроме того, царская библиотека обогащалась сокровищами запада.

Беды Никона были бедой и для учёного братства; ревнителей просвещения называли изменниками православию. Восток опять поддержал друзей просвещения, в борьбе их с невежеством. Немного значило увещание Паисия Лигарида умножить в России училища. Но весьма много значила для святой Церкви проповедь патриархов Паисия и Макария. В ней патриархи убеждали народ полюбить мудрость, убеждали царя завести училища греческие и славянские, убеждали пастырей содействовать царю и желаниями, и доходами с имений в заведении училищ. Мысли патриархов не остались без плода. Избранные, боголюбивые граждане Москвы подали просьбу царю о дозволении открыть училище при церкви святого Иоанна Богослова. Патриархи писали грамоту, где, преподавая благословение обучаться на греческом, славянском и латинском языках, поражали анафемой врагов просвещения. Иеромонах Тимофей, принесший в Москву горькие известия о притеснениях православию на востоке от турок и от латинян, возбудил в царе Феодоре желание помочь востоку просвещением. Царь предложил патриарху Иоакиму открыть греческое училище в Москве. Иоаким рад был предложению. Собрано было до 30 учеников и (в 1679 г.) училище открыто в типографском доме. Царь и патриарх так занимались, так дорожили своим духовным садом, что почти каждую неделю посещали его. Чрез два года царь жалованной грамотой предназначил новому училищу обширное значение Академии; здесь должны были посеваться и расти семена наук словесных, философских и богословских; для успехов просвещения предоставлена Академии царская библиотека. К сожалению, обстоятельства не допустили в Москву из юго-запада России людей способных, предлагавших свои услуги Академии; царь Феодор скоро умер; а за тем следовали волнения брадатых стрельцов; все это не дозволило осуществиться в полном виде плану Академии. По приглашению патриарха Иоакима прибыли в Москву два ученых грека, люди способные по дарованиям и просвещению; но двум нельзя было сделать всего для Академии. Иеромонахи Иоанникий и Софроний Лихуды окончили курс обучения в Падуанском университете с докторскими дипломами; им дозволили в Москве обучать всем свободным наукам. После грамматики и пиитики преподаны были реторика, логика с диалектикой и физика, на греческом и латинском языках. С 1701 г., когда возвратился из Рима иеромонах Палладий Роговский, начали преподавать богословие. Лихуды сделали много; ученики их столько успели, что свободно объяснялись на латинском и греческом языках и хорошо узнали правила словесности и логики. В 1694 г. Лихудов вытеснили из Академии; место их заняли ученики их. Академия имела уже свои учебные книги, которые написаны были то Лихудами, то учениками их.

В конце периода начали открывать училища в других местах, кроме Москвы. Начало положил святитель ростовский Димитрий; в 1703 г. он собственными средствами завел в Ростове рассадник достойных учителей народа и сам по временам преподавал уроки и толковал священное писание. Иов, митрополит Новгородский, вызвал Лихудов из костромского заточения, открыл (в 1706 г.) при своем доме две школы, одну греко-славянскую, другую славянскую, а потом завел в нескольких городах своей епархии малые школы.

Иезуиты, подняв кровавую войну на юге против православия, в то же время облили кровью и север, домогаясь власти над севером. Только здесь ни ловкость их, ни оружие Сигизмунда не успели сделать того, что успели они сделать на юге.

Теперь уже нет никакого сомнения, что первый самозванец, открывший путь и другим, был орудием папистов. Иезуиты расположили папского нунция Рангони в пользу самозванца. Нунций потребовал, и самозванец дал письменное обязательство принять римскую веру и быть послушным сыном папы. Когда вслед за тем иезуиты и нунций расположили короля Сигизмунда торжественно признать самозванца наследником престола русского и действовать в его пользу, признательный самозванец в доме краковских иезуитов отрекся от восточной Церкви, исповедовался иезуиту и принял причастие от нунция, совершавшего над ним конфирмацию. В мае 1604 г. самозванец дал письменное обязательство Сандомирскому воеводе, что он будущей супруге своей и дочери Мнишека дарит в собственность Новгород и Псков с их уездами, и оставляет за ней полное право строить монастыри и школы по обряду римскому. «И мы сами, прибавлял он, соединение сие приняли и станем накрепко промышлять, чтоб все московское государство в одну римскую веру привести». В июле самозванец писал к папе Клименту VIII, обещая обратить Россию к папе, и тот не замедлил удостоверить в готовности своей помогать ему апостольской властью. Преемник Климента, Павел, привел в движение все меры, чтобы надежды, поданные Димитрием, осуществились в полном их виде.

Лжедимитрий избрал в патриарха грека Игнатия, который воспитался в Риме и готов был унижаться пред самозванцем. С самозванцем прибыло из Польши в Москву несколько иезуитов; самозванец дал им храм; свободно, доверчиво говорил с ними. Но в Москве не так легко было ввести римское исповедание, как казалось в мечтах властолюбия: в Москве тяготились и тем, что ляхи в Москве, и били ляхов на улицах. Лжедимитрий видел себя не в таком положении, чтобы принимать римских епископов. Он написал к папскому нунцию в Кракове, чтобы разрешили Марине есть мясо в субботу и принимать причастие от патриарха. Нунций сильно взволновался таким требованием. Он писал, что царь не только супругу и всех ее людей должен силой самодержавной власти оградить от уступок в ее вере; но он, без сомнения, помнит свое обещание соединить Церковь русскую с римской. Лжедимитрий, чтобы успокоить нунция, отказался на словах от своего требования и уверял, что помнит обещание. Он не оставлял своего намерения в отношении к папе, по крайней мере он жил так, как если бы никогда не был русским того времени. Во дворце не преставали музыка, пляска: он открыто смеялся над всем русским и хвалил все иноземное; обобрал монастыри; не посещал храмов православия даже и в праздники. Это легкомыслие, эти беспутства возбуждали негодование в народе. Даже между стрельцами, которых особенно ласкал он, некоторые стали говорить вслух, что царь враг веры. Смелые лишались головы. Царь Симеон свободно говорил посещавшим его не предаваться римским новизнам, стоять за православие. Самозванец сослал его в Кириллов монастырь. Дьяк Осипов спокойно пожертвовал жизнью, чтобы сказать правду в глаза самозванцу. В Великий пост, на шестой неделе угощал самозванец бояр «телячьим мясом». Князь Шуйский сказал, что есть в пост мясо противно церковному правилу; а телячьим мясом русские гнушаются и в другое время. Татищев, считавшийся преданным Лжедимитрию, поддерживал голос Шуйского и так говорил смело, что самозванец приказал было сослать его в ссылку. Как ни легкомыслен был самозванец, эти случаи дали ему знать, что замысел его и иезуитов о перемене веры в России нелеп, что обратить Москву к папе также нелегко, как заставить Волгу течь с востока на запад. Потому-то положили не вполне исполнять требования нунция даже в отношении к Марине; положено для наружности ходить ей иногда в греческий храм, принимать причастие патриарха, поститься в среду, а не в субботу. И, однако же, положили, чтобы во внутренних покоях ее был костел, где она будет исполнять обряды латинские. Испорченный грек Игнатий соглашался на эти условия. Но казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иоасаф настоятельно требовали, чтобы невеста, как царица русская, торжественно приняла православие; а иначе она не царица и даже не может быть заключен брак с ней. Самозванец закипел гневом, приказал немедленно выслать Гермогена из столицы в казанский монастырь и грозил лишить его сана. Такая же участь ожидала и Иоасафа. Но Господь защитил Церковь! Неистовства ляхов, во время свадьбы Лжедимитриевой, восстановили всех против самозванца, и он погиб смертью позорной.

Иезуиты и после того не оставляли надежд своих. Судьба мужа Маринина слишком известна была ляхам. И, однако, Польша, сколько по политическим, столько и по иезуитским видам, помогала второму самозванцу. Цель похода 1617 г. в Россию определена была публично в речи Гнезненского архиепископа Владиславу. Польша стремилась к тому, чтобы а) Владислав овладел русским престолом, которого домогался пред тем для себя Сигизмунд; б) решено было ввести унию в Россию и в) присоединить к Польше западные русские области. Таким образом, иезуиты целые 25 лет лили кровь русскую, домогаясь открытой власти над русской Церковью, и ничего не приобрели для папы.

Самым важным делом духовного просвещения в период патриаршества было исправление книг и обрядов церковных. Этот подвиг, как ни печальны обстоятельства его, был подвиг самый блистательный по своему внутреннему значению. Он говорит каждому о той великой истине, что Церковь православная, не как западная, любит истину в духе евангельском, готова бороться с суеверием, но далека от того, чтобы отдавать веру под власть разума. Кто на западе стоял упорно за подложную старину запада? Папы. Кто в России старался очищать в старине церковной плевелы человеческие? Пастыри Церкви русской. Реформация казалась справедливой в желании восстановления подлинной старины; но, к сожалению, несправедливой оказалась в том, что простерла требования перемен на сами догматы веры и таинства. Не так поступила Церковь русская. И на юге, и на севере исправляла она только обряды, исправляла рукой пастырей. Прискорбно видеть, что так много членов отделилось от Церкви православной при очищении старины; но люди везде платят дань греху и мраку.

Некоторые отличия в богослужении северной русской Церкви принадлежали самому патриаршему сану. Патриарший сан, не прибавляя прав по управлению московскому митрополиту, с тем особенно и введен был, чтобы большим благолепием и благочинием в богослужении сильнее возбуждать верных к благоговению и благочестию.

Вот главные принадлежности патриаршего сана! Патриарх при соборном служении облачался среди церкви на амвоне, архиереи в алтаре. Он стоял посередине, они по сторонам. Он в алтаре сидел на горнем месте, они стояли внизу. Во время причащения он причащал архиереев из своих рук; архиереи архимандритов. Одежды его в богослужении: саккос с нашивной епитрахилью, усыпанной жемчугом, по подобию Ааронова нагрудника, омофор, митра с крестом наверху, иногда с короной по опушке; стихарь, пояс, епитрахиль и поручи его с гамматами, как символ токов крови Иисусовой, два энколпия или панагии и крест. Мантия его бархатная зеленая со струями золотыми и серебряными, на которой скрижали вверху с образом благовещения или с крестами и херувимами, а внизу со звонками. Пастырский жезл со змиями, символ разумного правления, клобук беловидный с нашивным крестом и иногда с серафимами. В церковном ходу пред патриархом несли свечу, а во время путешествия предшествовал ему крест и последовал жезл.

С введением патриаршества, хотя не в одно и то же время, введены были перемены в служении и прочих иерархов.

В 1675 г. назначено было для митрополита следующее облачение: саккос без нашивной епитрахили, мантия багряновидная, но не светлых цветов; скрижали червленоатласные без крестов; митра и клобук белый, но без креста; при панагии крест; в путешествии предшествовал ему крест, но только в своей епархии.

Архиепископы и епископы облачались в фелонь, но у первых он был многокрестный. Александрийский патриарх Паисий (в 1669 г.) предлагал патриарху Иоасафу дозволить, по докладу царю, всем архиепископам облачаться в саккос в своей епархии. Но это преимущество предоставлялось по временам только некоторым архиепископам, в виде отличия за пастырские добродетели. Прочие одежды: набедренник, омофор, панагия, митра и клобук черный.

Вместе с тем, некоторые отличия архиерейского служения, усвоившиеся довольно многим архимандритам в России, собором 1675 г. назначены только для трех архимандритов.

После того, как за 10 лет до патриаршества начали ограничивать порчу книг книгопечатанием, а теперь введением патриаршества вводили столь важные перемены в богослужение и не переставали по-прежнему устанавливать новые празднества; в самом начале патриаршества в том уже твердо были убеждены, что надобно исправлять ошибки в книгах, возросшие до такого числа с течением времени, и что для того надобно не только печатать книги, но предварительно печатанию, сличать поздние с древними, лучшими списками.

При патриархе Иове довольно было издано книг, дотоле не издававшихся в Москве и введено несколько новых служб и праздников. При Гермогене заботились о том же. Но так велики были тогда бедствия Церкви, что немного оставалось времени и свободы для простого тиснения рукописей. А между тем те, которые при Иове и Гермогене занимались пересмотром рукописей для печати, не знали греческого языка. Отселе поверка книг ограничивалась только сличением одних славянских рукописей с другими. Если же на юге, где исправление книг совершалось людьми образованными, хорошо знавшими греческий язык, разногласие рукописей славянских заставляло терять надежду видеть когда-нибудь в славянских книгах лицо правды святой: то, что могло выходить из московской типографии? Таким образом, весьма естественно, что как при патриархе Иове, так и при Гермогене чувствовали тяжесть ошибок, обременявших письменные книги, и сознавались, что очень много недостатков остается в новых печатных книгах.

По вступлении Михаила Феодоровича на престол царский ревностно продолжали печатание книг. В 1617 г. троицкий старец, Арсений Глухой и клементьевский священник, Иван Наседка, жаловались царю Михаилу, что при множестве ошибок, вошедших в книгу требник, они одни не в силах исправить ошибок; царь (от 8 ноября) поручил троицкому архимандриту Дионисию принять участие в исправлении требника. Дионисий и его сотрудники принялись за дело, вверенное им, с живым усердием и не без достаточных способов; кроме древних славянских рукописей, были во внимании их четыре греческих требника. Арсений хорошо знал славянскую грамматику и греческий язык. С такими способами увидели, что позднейшие книги требника обезображены ошибками, ими же наполнены позднейшие списки других книг; особенно странно было видеть, что требник, недавно изданный, издан был с грубыми ошибками. Исправители сделали, что могли, по мере сил и убеждению своему. Но в Москве огласили их еретиками. В июле 1618 г. на соборе положили: «архимандрит Дионисий писал по своему изволу. И за то архимандрита Дионисия, да попа Ивана, от церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священствуют». Дионисия обвиняли в том, что «имя святой Троицы велел в книгах марать и Духа Святаго не исповедует, яко огнь есть». Это означало, а) что исправители полагали сделать перемены в славословиях святой Троице, оканчивающих собой разные молитвы, б) в чине водоосвящения исключали слово и огнем, как внесенное произволом невежества. Напрасно Дионисий писал защищение поправкам своим. Пока происходили совещания собора, Дионисия держали под стражей, а в дни праздничные в кандалах водили по улицам Москвы. Народ кричал: вот еретик! хочет вывести огонь из мира; – и бросал в него, чем попало. Преподобный, покрытый рубищем, был весел, как младенец: он забавлялся с теми, которые толкали и били его. Потом в Новоспасской обители томили его в дыму на полатях и морили голодом. Арсений также посажен был в жестокое заключение. И целый год продолжались истязания Дионисию. Кто же такие восставали против благонамеренных исправителей? Председателем собора был Крутицкий митрополит Иона, управлявший патриаршеством. В других случаях он был рассудителен, и в этом случае без сомнения он не разделял всего, что говорили против исправителей. Главными обвинителями на соборе были Сергиева монастыря уставщик Филарет, ризничий диакон Маркелл, да головщик [регент] старец Логгин. Маркелл мало известен, зато слишком известны Логгин и Филарет. Головщик Логгин был прежде того справщиком книг при типографии и, следовательно, теперь он стоял за личное свое дело. Все его достоинство состояло в том, что он был «громогласный певец, и хитрость грамматическую и философство книжное нарицал еретичеством». «Ты мастер всему, замечал ему раз преподобный Дионисий, а что поешь и говоришь, о том не рассуждаешь; вопишь великим гласом: Аврааму и семени его до века». Архимандрит ввел читать в храме беседы Златоустого, переведённые Максимом Греком; а Логгину это «море сладости, яко лужа негодная вменяшеся». Наглость его не знала себе границ, как и невежество. Уставщик Филарет был другом Логгина. Этот был еще замечательнее. Он иночествовал в обители более 50 лет; но «от простоты ненаучения две мысли мудрования недобраго на ум ему приидоша; первая убо мысль сицева: глаголаше бо, Господь наш Иисус Христос не прежде век от Отца родися, но тогда, егда послан бысть Архангел Гавриил благовестити Пресвятой Деве Марии. Другая же мысль ему бе мудрование, содетеля Бога непостижимаго и неописаннаго, Отца и Сына и Святаго Духа, описания глаголаше и человекообразна суща». Итак, вот в одном и том же лице и самый темный невежда, и дерзкий еретик! Нетрудно заметить, как эти два лица близки по характеру своему к какому-нибудь Аввакуму или Лазарю! Арсений пишет, что из 12 славянских списков в 10 списках не было слова и огнем: в одном из двух остальных приписано оно на поле, а в другом под строкой; но в печатном требнике это слово внесено уже в строку. Казалось бы, этого уже слишком довольно, чтобы видеть подлог поздний. Нет, странную новизну выдавали за старину и защищали подлог с ожесточением!

Иерусалимский патриарх Феофан, прибыв в Москву, немедленно обратил внимание любви на страдальцев: он предложил патриарху Филарету облегчить положение их; Дионисий и Арсений освобождены были из темницы; Наседка умел выпутаться из беды еще прежде. Совершенное же оправдание Дионисию Филарет произнес не прежде того, как получил письменный отзыв о слове и огнем от других патриархов. Тогда (в 1626 г.) особенной грамотой повелел он не читать более слова и огнем в молитве водоосвящения и зачернить это слово в требнике. Таким образом, волнение невежества, дышавшего расколом, было укрощено.

Между тем, еще и прежде получения ответа патриархов, равно и после того, патриарх Филарет продолжал начатое исправление книг; сотрудники Дионисия и сам преподобный Дионисий в оправдание свое показали много ошибок в разных церковных книгах. Согласно с волей патриарха особенно пересмотрены были Требник и Служебник. Поскольку же тревоги невежества, заволновавшегося из-за одного слова, показывали, что весьма нужна осторожность в сем деле, да и патриарх Филарет сам по себе стремился более всего охранить русское от иноземного, от латинства: то в исправлении книг при патриархе Филарете следовали преимущественно также славянским спискам, хотя и ввели довольно новостей. Однако и он в 1633 г. окружной грамотой требовал отобрать по всем местам и прислать в Москву для предания огню Устав, напечатанный справщиком Логгином. Памятником той же ревности его против суеверия было, что он строго наказал дьячка за употребление рафлей [гадательных книг]. С таким же знанием духа веры поступил он, когда в 1626 г. доставлена в Москву риза Господня и устанавливали празднование ей.

Преемник Филарета, Иоасаф, сперва позволил издать требник, устав и служебник Филарета без перемены: потом счел необходимым исправить в них очень многое. Главное исправление состояло в пополнении чинов молитвами и действиями, частью же в отмене некоторых действий. В других книгах, например, в Октоихе желали исправлять ошибки писцов поверкой по спискам, но по спискам славянским, или же только одним своим рассуждением. Особенно же усердно продолжали печатать еще не напечатанные службы.

В пособие улучшению книг собирали славянские списки в Москву из монастырей, но точно так же, как при патриархе Филарете, и при патриархе Иоасафе I глубоко чувствовали и сознавались, что в исправленных книгах много остается грехов разных.

Преемнику Иоасафа, Иосифу, не оставалось более книг богослужебных, которые надлежало бы издавать в первый раз в Москве. Но много оставалось книг поучительных, которые не были еще напечатаны (в Москве); много оставалось ошибок в напечатанных служебных книгах, которые надлежало исправлять. Иосиф имел довольно усердия, чтобы издавать поучительные книги, и довольно чувства справедливости, чтобы по мере познаний сознаваться в неисправности печатных и письменных книг. В 1644 году был издан апостол с несколькими благоразумными поправками. К сожалению Иосиф дозволил печатать книги людям, не только малосведущим, но и упорным во мнениях невежества. Эти люди, несмотря на то, что были очень бедны и смыслом и познаниями, с такой смелостью принялись за переправку книг, что не оставили в покое почти ни одной строки в прежних книгах. И все это делали, не только не справляясь с греческим текстом, которого не знали, но не уважая даже древних славянских списков. Им хотелось всего более возвести ошибки времени, любимые мнения простоты, на степень мыслей веры святой; и они вносили эти ошибки и мнения то в южные поучительные книги, каковы: книга Кириллова, книга о вере единой, малый катехизис, то сеяли те же мысли невежества в богослужебных книгах, в учебной псалтыри 1645 и 1647 г., в служебнике 1647 г., и следованной псалтыри 1647 г.

Таким образом, чего не было в книгах, изданных при патриархе Иове, Гермогене, Филарете, и Иоасафе, то явилось теперь в книгах церковных; разумеем мнения о двуперстном крестном знамении, о сугубом аллилуйя, прибавление слова «истиннаго» в члене веры о Святом Духе. Современник патриарха Иосифа, митрополит Игнатий, показывает нам и тех, кто так несовестно портил чужие сочинения. Это были протопопы Аввакум и Иван Неронов, попы Лазарь и Никита, диакон Феодор Иванов. Они были в большой доверенности у патриарха, в уважении и у двора; почему распоряжались корректурой и печатанием книг, как хотели, тем более что заведовавший тогда типографией князь Львов был одних с ними мыслей и одинакового образования.

В 1648 г. Никон стал митрополитом новгородским и сеянию плевел положена была граница.

Никон начал со своей паствы. По вкравшейся привычке, по церквам каноны и кафизмы читались, для скорости, в два и три голоса в одно и то же время; даже на литургии эктении и возгласы совершенно сливались с пением клира. Никон строго запретил этот беспорядок. Вместо испорченного пения ввел он пение более правильное и приятное, применяясь к древним напевам киевским и греческим. То и другое весьма понравилось государю, как скоро узнал он о том; исправленное пение ввел царь в придворной своей церкви, откуда оно стало распространяться и по другим церквам.

На помощь попечительному и мудрому пастырю скоро послал Господь сильного учителя. В 1649 г. прибыл в Москву иерусалимский патриарх Паисий. Его пребывание в Москве и без слов обличало те странности и новизны, которые стали было освящать люди темные. Но Паисий и прямо говорил Никону об отступлениях московских от правил восточной Церкви; и Никон предлагал отзыв Паисия царю и патриарху Иосифу. Современник, митрополит Игнатий, пишет, что не один Никон видел новые странности новых книг; старые люди тогда же говорили, что в прежнее время не так было, как напечатано в книгах Аввакума. Когда же патриарх подал свой голос против новых странностей, то уверились, что доверенные патриарха Иосифа люди неблагонамеренные. Патриарх Иосиф смутился: больно было старцу сознаваться в немощи; но, любя истину, он согласился послать Троицкого келаря Арсения Суханова на восток для обозрения восточных чинов. «По указу царя», который в то время действовал уже по мыслям Никона, «и по благословению патриарха Иосифа», Арсений отправился из Москвы в мае 1649 г. А в Москве патриарх, по советам Никона, стал осторожнее. На место неспособных людей, к типографии определены были вызванные из Киева ученые и добросовестные иноки. Отселе в 1650 г., когда уже напечатан был шестоднев, собрание дневных служб недели, сверена была эта книга с греческим текстом, и нашлись в необходимости прибавить на конце замечание об ошибках против греческого устава. В 1651 г. царь пригласил к себе во дворец патриарха и прочих пастырей и предложил им на рассуждение беспорядки чтения и пения церковного. Собор положил ввести тот же порядок, какой введен Никоном в Новгороде. В то же время рассмотрен был на соборе служебник и сделано в нем несколько поправок. Тогда же положено остановить при типографии и подвергнуть новому пересмотру отпечатанную в 1650 году кормчую книгу. Вслед за тем услышан был в Москве отзыв святой горы Афонской об одной новизне московской. Некто иеромонах Дамаскин явился на Афон со славянской книгой, содержавшей учение о двуперстном крестном знамении. Отцы афонские, лишь только узнали о таком пришельце, снеслись с константинопольским патриархом Парфением и, по его благословению, собрав в 1650 г. собор, призвали Дамаскина, сожгли книгу его, запретили ему учить знаменоваться двумя перстами, а каждого, кто стал бы упорно учить тому же, предали анафеме. Это решение отцы афонские в 1652 г. прислали в Москву к царю Алексею Михайловичу. Все это столько обеспокоило патриарха Иосифа, что он при глубоком сознании допущенной неосторожности в избрании цензоров книг, опасался, не заставили бы его отказаться от престола, и с этими горькими чувствами скончался внезапно в апреле 1652 г.

Рассудительный новгородский митрополит видел, что преемнику Иосифа слишком много предстоит трудов и опасностей на поприще исправления богослужебных книг. С одной стороны, при Иосифе открылось много недостатков, до которых прежде не касался суд церковный, а между тем некоторые из этих недостатков уже освящены были важностью печатных церковных книг. С другой – предшествовавшие опыты исправления самой разностью своих поправок обличали свое несовершенство и вызывали к трудам непомерным; особенно же тяготило Никона немалое число людей, совсем не готовых, или мало готовых принимать улучшение богослужебных обрядов, людей, уже начавших сеять неудовольствия против Никона за ревность его к чистоте церковных правил. Потому-то Никон долго не соглашался принять на себя патриаршего сана после Иосифа. Потому-то он, когда не преставали просить его принять сей сан, объявил, что не иначе согласится на то, как под условием не препятствовать ему в исправлении беспорядков, вошедших в Церковь. Царь и вся Церковь дали клятву оказывать ему послушание, аще что возглаголет от божественных заповедей и законов: и Никон решился возложить на себя тяжелое бремя.

Приняв с высоким саном долг попечения о лучшем чине церковном, Никон не поспешно принялся за исправление погрешностей, и, принявшись, не поспешно совершал его. Первые полтора года он позволял перепечатывать книги почти только с одной мольбой о прощении ошибок. А между тем готовился и готовил нужное к великому делу.

В июле 1652 г. возвратился с востока Арсений и представил свой проскинитарий, как отчет в исполнении поручения. Хотя отчет сей показал, что Арсений не совсем должным образом исполнил поручение; но он же показывал, что Арсением не скрыта и правда, полезная для его времени; например, и Арсений писал: они троят в церквах аллилуйя, а в Царьграде знаменуются греки тремя персты.

Когда переведены были деяния московского и константинопольского соборов об учреждении патриаршества в России, Никон усмотрел здесь, между прочим, следующее: «справедливость требует от нас исправлять всякую новизну в церковных уставах, так как видим, что новизны бывают причиной смятения и разделений в Церкви; надлежит следовать уставам святых отцов». Это поразило Никона; он глубже, чем прежде, почувствовал, что на нем лежит долг исправлять ошибки, и что нельзя ему уклониться от труда, как бы он тяжел ни был. А между тем, в том же деянии собора символ веры написан был не в том виде, как читали его в новых книгах; несогласно было новое чтение символа и с греческим символом, вышитым на саккосе митрополита Фотия: много подобного видел Никон и в чине литургии.

После совещания о печальном положении книг и обрядов, царь и патриарх в 1654 г. положили собрать собор в царском дворе. В присутствии царя тогда же соединились 5 митрополитов, между ними один сербский, 4 архиепископа и один епископ, коломенский Павел, 11 архимандритов и игуменов и 13 протоиереев.

Патриарх предложил собору: «надобно ли следовать новым печатным московским книгам, в которых найдено нами много несходного и несогласного, или точнее сказать, ошибочного против древних греческих и славянских книг? Или же должно предпочесть древние греческие и славянские книги, из которых те и другие содержат один и тот же устав, и по которым поучаясь, угодили Богу восточные богословы и учители, и московские святители?» Вопрос предложен совершенно тот самый, который прежде всего надлежало предложить, тем более что тогда уже стали говорить, что книги, изданные при новых русских патриархах, непреложные книги. Собор единодушно отвечал: «достойно и праведно исправить новые по древним русским и греческим книгам. Мы утверждаем, прибавил собор, то самое, что повелевают греческие и наши уставы». Вследствие сего надлежало собрать из русских обителей древние русские книги; и об этом сделано было распоряжение царем и патриархом.

Суеверы покушались остановить Никона: во время язвы они распускали слух, будто в небесном видении велено оставить печатание исправленных книг. Но Никона трудно было обмануть. Мнимые духовидцы спутались пред ним в показаниях своих, и Никон писал боярину Пронскому: «и то знатно, что они солгали, и они б впредь таким небылинным зракам не верили».

Исправление богослужебных книг Церкви православной по тому самому, что касалось постановлений целой Церкви, требовало совещания с Церковью восточной; а для русской Церкви это совещание совершенно было неизбежно, так как она приняла книги с востока. Так и рассуждал великий пастырь. Царь и патриарх послали в Царьград к патриарху грамоты о преднамереваемом исправлении книг. Патриарх Паисий собрал греческих пастырей и деянием соборным утвердил решение московского собора: следовать православному писанию восточных учителей в древних греческих и славянских книгах. Вместе с тем написаны были соборные ответы на 25 вопросов, предложенные Никоном. Патриарх Паисий в грамоте к Никону изъявлял живейшую радость и такое же уважение к предприятиям русского первосвятителя: «радуйся, жив Господь Бог, и имам тя писана в душе моей, за достоинство и разум, его же дарова тебе Бог», писал вселенский святитель к Никону. Паисий препроводил толкование на чин богослужения, иначе скрижаль, рассмотренную и одобренную, как писал он, на соборе. Вселенский патриарх просил Никона ни в чем не разнствовать от уставов восточной Церкви: «да будем, говорил он, чадами единой и той же матери – Церкви восточной и да не имеют нечистые еретические уста никакого повода упрекать нас в какой-либо разности». Хотя Никон, прикрывая Церковь свою, как любящий ее пастырь, не писал Паисию о самом важном несогласии нашей Церкви с греческой, о несогласии символа веры; но Паисий, узнав об этой разности, препроводил верный греческий список никео-константинопольского символа веры и просил уничтожить разность, столь важную. В заключение Паисий просил Никона быть снисходительным к тем, которые заблуждались в несущественных догматах веры, а только в вещах маловажных.

Решение собора и послание патриарха исполняли живой радостью царя и Никона и расположили к новым подвигам. Чего недоставало в прежних опытах исправления книг? Не было людей вполне способных к этому делу; теперь этот недостаток достаточно вознагражден. Не было пособия самого неизбежного и верного, именно иногда вовсе не были в виду греческие книги, иногда же были, но для иных случаев неудовлетворительные, для других ничего не решавшие, по малому числу и достоинству своему. Прежде думали, что Арсениево обозрение современных обычаев восточных вознаградит недостаток сведений о подлинном восточном богослужении; но теперь увидели, что этого мало, что надобно иметь сведения о правилах и учреждениях Церкви, а не о том, что делается у людей, всегда и везде неверных правилу. С этими мыслями отправлен был на восток тот же Арсений Суханов, который был там прежде; ему поручено было не щадить издержек для приобретения древних греческих рукописей. Арсений приобрел на одном Афоне до 505 книг богослужебных и учительных, между которыми одному евангелию считали тогда 1050 лет, другому 650, одному служебнику 600 и другому 450 лет и проч. Около 200 рукописей приобретено в разных других местах.

Ко времени возвращения Арсения с такими сокровищами прибыли в Москву патриархи: антиохийский Макарий и сербский Гавриил, митрополиты: никейский Григорий и молдавский Гедеон, – Никон воспользовался этим редким случаем для главного дела своего. Он собрал (1655 г.) собор русских пастырей и пригласил на оный дальних гостей. Патриархи и митрополиты признали нужду в исправлении книг, так как древние греческие книги, тогда же пересмотренные, оказались несходными с позднейшими славянскими. По прочтении деяний соборов московского и константинопольского 1654 г. единогласно всеми принято следовать их решениям. Никон говорил пред собором, что уже много раз укоряли восточные пастыри Церковь русскую в неисправности книг и обрядов ее и в пример указал на перстосложение в крестном знамении... «Зазираху, говорил патриарх, нашему смирению, мне Никону патриарху, приходящий к нам в царствующий град Москву потреб своих ради святыя восточныя церкви вселенский патриархи Константина града, Афанасий (т. е. тот самый, который после прославлен нетлением в Лубнах) и Паисий святаго града Иерусалима и святаго града Назарета митрополит Гавриил и прочия, и поношаху ми много в неисправлении божественнаго писания и прочих церковных винах, от них же единая сия, яко тремя персты, последними двема малыми с великим пальцем соединя, да двема прочими великосредними, изображающе творим на лице нашем знамение креста, от феодоритова писания неведением внесшееся в печатныя книги, в великия псалтыри с возследованием и малыя и прочыя рукописныя, а не повелением коего царя и патриарха, ниже собором когда сшедшихся архиерей. Прежде бо того вси тремя персты первыми изображаху в образе святой Троицы, яко же и ныне многих еще видети есть елицы не ведают феодоритова писания, яко же в простых мужех, и во всех женах от древняго обычая держащих». Патриарх Макарий объявил, что двуперстное знамение принадлежит Армянам и что «издревле прияхом творити знамение честнаго креста тремя персты десныя руки». Он произнес отлучение на двуперстников и свой отзыв подписал собственноручно. Такой же голос подали сербский патриарх и оба чужестранные митрополиты. Затем Никон предложил на рассмотрение Собора исправленный служебник и скрижаль, присланную патриархом Паисием. То и другое было рассмотрено и одобрено.

Дело Никона принимали все с покорностью. Только три-четыре человека нашлись, которые обнаружили противление пробудившемуся общему сознанию нужды в исправлении книг. Это были те, которые портили книги при преподобном Иосифе, и которые теперь вследствие определения соборов должны были отвечать за порчу книг. Таков был Аввакум, первый обнаруживший неудовольствие на исправление испорченных им книг. К нему пристали Павел, коломенский епископ и костромской протопоп Даниил, делившие с Аввакумом дружбу. Эти трое стали возмущать других против дела, одобренного соборами. И благоразумие, и правда требовали особенных мер против этих людей. По соборному определению Аввакум послан был на берег Байкала; помощник его в порче книг князь Львов – в Соловецкий монастырь, Даниил в Астрахань, а Павел скрылся от обличений патриарха. Суд был снисходительный к виновным, а между тем спокойствие восстановилось. Умные распоряжения Никона оказывали благотворное действие. Когда выслушаны были отзывы востока, то и те, которые прежде колебались, не по упорству против истины, а по недостатку образованности, оставляли свои предубеждения против дела Никонова. Неронов, в иночестве Григорий, в мире Иоанн, бесполезно восстановлявший самого царя против Никона, явясь к Никону объявил: «если патриархи собственноручно написали, что надобно креститься тремя перстами и непокорных подвергают осуждению: я не желаю быть под осуждением вселенских патриархов». Никон забыл теперь оскорбления, которые причинял ему Неронов клеветой пред царем; грубый Неронов и тогда как явился с раскаянием, делал патриарху жестокие укоризны в его строгости. Никон смиренно просил прощения: «по грехам моим нетерпелив я, прости, Господа ради», отвечал на грубости Никон. Возвращая Неронова Церкви, Никон плакал. Так пишет даже один из друзей неумной старины. И он же говорит: «вопроси некогда старец Григорий патриарха: иностранные власти наших служебников не хулят. И патриарх рече: по коим хощешь, по тем и служишь».

Так Никон оставался снисходительным отцом к немощным, хотя и ревновал о чистоте Церкви!

До 1658 г. под смотрением Никона исправлены и изданы были постная триодь (1655 г.), сборник молитв и часослов (1656 г.), ирмолог, переведенный снова (1657 г.), требник и следованная псалтирь (1658 г.). После того до 1667 г. когда Никон лишен был патриаршей власти, исправляли и издали еще несколько богослужебных книг: но они рассматриваемы были уже не Никоном, который жил тогда вдали от дел правления, а собором архиереев.

Ничто не может быть проще и согласнее с голосом веры, как то возвращение к ясному и точному смыслу церковных книг, которое совершалось трудами Никона. Но заблуждение шло и своим путем. Известно, что еще в половине XVI века образовалось несколько ошибочных мнений и убеждений ложных. После того до исправлений Никона прошло много времени, чтобы нарост ложных мнений увеличился, созрел и, наконец, отпал сам собой от здорового тела Церкви. Потому-то, кто бы ни совершал исправление ошибок, Никон ли или Иоаким, раскол явился бы как безобразный, сгнивший струп или как плевелы при веянии пшеницы. Само суеверие чувствовало, что как ни далеки были прежде Никона от основательного исправления книг, безобразие ложных убеждений скоро должно было обнаружиться; потому-то с таким усилием старалось оно освятить свои мнения при Иосифе. Ум и характер Никона еще обуздывали своеволие невежд.

Пока великому пастырю дозволяли действовать свободно, злоба шипела только втайне на умного исправителя, готовила меры нанести удар Никону, но, будучи бессильна, должна была молчать.

Несчастная судьба Никона открыла свободный ход злу. С одной стороны, у Никона отняты были средства примирить простодушных со святым делом его. С другой, унижая Никона, унижали в его лице дело святой правды и укрепляли суеверие. Повторяем, созревшее зло открылось бы и без переворота в судьбе Никона, но в другом виде. Теперь же суеверы приняли самое сильное участие в унижении Никона. Они надеялись, что, низвергнув Никона, восторжествуют над самой Церковью. Они столько успели, что возвратили Аввакума из Сибири, и Аввакум в столице принимаем был с честью, тогда как патриарха судили и осуждали. Они открыто просили царя свергнуть Никона, жалуясь, что Никоново исправление книг грозит вере падением. Когда Никон лишился силы своей, суеверы вслух всех твердили, что Никон в немилости, Никон под судом за исправление книг. Но Господь Церкви посрамил злобу суеверия чудным образом. Мера, которая признана была необходимой, чтобы довершить падение Никона, эта мера только довершила падение застарелого суеверия. Разумеем призвание восточных патриархов в Москву для суда над Никоном. Едва только узнали в России, что два патриарха, александрийский и антиохийский, с полномочием от двух других, идут в Москву для суда над Никоном, как открылась страшная перемена в поступках суеверия. Суеверие, окрепшее несчастьем Никона, дико восстало уже не на Никона, а на целую Церковь, открыто отделилось от Церкви, присваивая только своему обществу имя Церкви, – явился раскол. Люди, которые недавно пред тем, и именно при патриархе Иосифе, говорили в печатных книгах, что необходимо иметь общение с восточной Церковью, что восточные патриархи – хранители православия, – теперь вдруг стали кричать, что восточные потеряли веру между турками. «Иные устно, другие письменно» разглашали, что «вновь исправленные книги еретические, что церковь более не церковь, архиереи не архиереи. Волнение росло в народе. «Священники оставили думать о церковном благочинии... Стали гнушаться книгами, напечатанными при Никоне». Не только те, которые потерпели неприятность за порчу книг при Иосифе, но люди, до которых лично не касался Никон, поднимали там и здесь волнение. Диакон Феодор рассылал послание о правой вере и об антихристе; монах Феоктист сочинил слово об антихристе; некто Семен Жулев (в 1665 г.) написал цветник суеверию; большую известность в народе получила книга о правой вере московского архимандрита Спиридона († 1665 г.) с исступлённой злостью против исправления книг. Авраамий, ученик Аввакума и любимец Салтыкова, подавал царю просьбу в защиту суеверию; Никита и Лазарь прислали, один из Суздаля, другой из Романова, один в 30, другой в 70 пунктах, челобитные того же содержания. Причина такого взрыва нечистоты сердечной понятна. Суеверы уже знали, что восток не на их стороне, а против них. Они понимали, что и сильные люди, даже те, которые далеко не так ревностны были к чистоте Церкви, как Никон, не могут более покрывать их, потому что принуждены искать помощи у востока. Молчанию было теперь не время. Если бы стали молчать противники Никона, если бы даже стал молчать восток; то не замолчал бы Никон. Вот почему так тяжел, так невыносимо горек доселе для раскола 1666 год! Точнее сказать, это был конец 1665 г., шумный тем событием, что именно тогда отпал от здорового тела Церкви дикий нарост ложных убеждений; суеверие, оставшееся без надежд на чью-либо помощь, отделилось само по себе от Церкви, прежде чем поразил его решительный суд патриархов востока и России.

Какие же мысли отделили суеверных людей от Христовой Церкви? Если смотреть на все, что беспокойно говорили в начале раскола: то нелегко разобрать, о чем и почему кричали простецы? Они шумно, тревожно кричали, но не умели сказать, из-за чего кричали? В волнении мыслей и чувств едва удерживали одну мысль: «там нет Церкви, там нет веры, где нас нет». Отчего? Брань сыпалась безотчетно, слова лились без мысли. Один бранил то, другой другое и чаще такое, о чем не стоило терять слов. Невинные буквы, невинные слова чего не встретили? Не понимая ни старого, ни нового, не понимали сами, о чем говорили и чего хотели. Страсть, доведенная до крайней степени, не давала смыслу видеть предметы в ясном свете. А между тем и без того невежество, на беду, было самым видным преимуществом предводителей раскола. Только со стороны спокойный наблюдатель в состоянии сообразить, за что волнуются бедные слепцы? Оставляя мелочные предметы благоговения или отвращения суеверов, прощая молчанием злоречие страстей, извлекая из шума злости мысли часто неясные для ней самой, находим более общими и несколько ценными следующие мысли раскола:

1) Богослужение должно совершать по старым книгам, печатным или писанным прежде патриарха Никона: «не даст (Бог) погрешити ни мало что, не точию в вере, но ни в малейшей частице канонов и песней».

2) Член веры о Святом Духе должно читать так: «и в Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго».

3) Аллилуйя при богослужении должно произносить не трижды, а дважды, прибавляя: слава Тебе Боже.

4) В церковных ходах должно ходить по солнцу, а не против солнца.

5) Креститься и благословлять следует двумя перстами, указательным и средним.

6) Крест почитать только восьмиконечный.

7) Имя Спасителя должно писать и произносить Исус.

8) Иконам покланяться надобно только старым и со старых списанным.

Если сообразим эти мнения суеверов – с тем, что известно о богослужении предшествовавшего периода; то увидим, что иные из мнений раскола были известны прежде 1555 года, но еще были слабы и ограничивались тесным кругом лиц. Другие только что явились в половине XVI столетия; иные же образовались уже в XVII столетии. Таким образом, самая история этих мнений говорила против них же.

В соловецкую обитель, как и в другие места, посланы были определения соборов 1666 и 1667 годов с увещанием следовать определениям Церкви. Простые иноки возмечтали быть судиями собора патриархов, отвергли определения его и не приняли нового архимандрита Иосифа. Люди, каков был князь Львов или бывший саввинский архимандрит и царский духовник Никанор, не могли показывать другим истины, унизившей их в глазах людей; а от исступлённых последователей Аввакума еще менее можно было ожидать доброго. Между тем, вслед за этими людьми явились в святую обитель люди, дышавшие мыслями атамана разбойников Степана Разина, и скоро начали управлять волей обольщенных простецов. Сами участвовавшие в печальной соловецкой истории говорили, что виновниками возмущений и бунта в обители были Фаддей Бородин, Иван Сарафанов с несколькими другими, архимандрит Никанор и монахи Азарий и Геронтий. Азарий был не более, как монастырский будильник, а Геронтий сын чебоксарского подьячего; но они, выгнав архимандрита, присланного собором и царем, послали к царю челобитную с осуждением всего, что одобрено соборами русской и греческой Церкви. Азарий и Геронтий писали, будто «священники и диаконы и соборные чернецы и вся рядовая и больничная братия и служки все» разделяют мысли и желания, выраженные в челобитной. Но это чистая ложь. Многие вовсе не думали разделять мысли суеверов, и даже уговаривали других быть покорными Собору, еще более было таких, которые хотели ни во что не вмешиваться, а желали плакать только о грехах своих. Но тех и других силой заставляли, по крайней мере, быть на сходках беспокойных голов. Государь изъявлял надежды, что лучшие иноки успеют убедить прочих к покорности собору. Но власть была захвачена мятежниками. После того, как царь, сделав выговор за челобитную, взял монастырские села и угодья в свое владение, Бородин, сотники Исаия Воронин и Самуил Кемлянин объявили (в начале 1669 г.), что связь для них с царем кончена, и тот, кто стал бы молиться за него, открытый враг их. Мятежники надеялись, что в крепких стенах обители, с 90 пушками, с множеством пороха и съестных запасов, с пятью или шестьюстами вооруженных людей, они заставят царя исполнить волю их. Разодрав и побросав в море новые книги, они открыли пальбу по царскому войску. Теперь уже не только покорные собору, но и многие из тех простецов, которые доселе увлекались страстью к старине, объявили, что не желают участвовать в бунте против государя. Но их жестоко наказывали, бросали в тюрьму, морили голодом, били плетьми. Счастливым считал себя тот, кому удавалось бежать из скопища злодеев. Царь долго не хотел действовать строгими мерами против мятежников. Много раз посылались увещания и увещатели в монастырь. Наконец, увидели необходимость действовать решительно. Стольник и воевода Мещеринов, имея в распоряжения 1300 стрельцов, распоряжался осадой живо, построил батареи, вел подкопы, посылал для увещания ядра и пули. Наконец, по указанию одного из иноков войско (22 января 1676) введено было в монастырь тайным путем. Бунтовщики бросились защищаться; оставшиеся в монастыре иноки встретили воеводу со святыми иконами. Мятежники были достойно наказаны.

В начале осады Соловецкого монастыря, а частью и в ее продолжение немалое число мятежных суеверов разбрелось по олонецко-архангельской стороне с проповедью о безначалии. В глуши лесов они завели скиты так называемых поморян. Дела суеверов, достойные соловецких, открылись и в самой столице.

По смерти царя Феодора царская власть была в руках малолетнего Петра. Для диких страстей открылось обширное поле. Развратные, невежественные стрельцы целую неделю душили бояр и грабили (15–21 мая 1682 г.). Юный Петр и больной Иоанн названы царями, а София соправительницей. «Спустя 3 дня» после кровавых сцен, когда еще все трепетало, в Титовом стрелецком полку происходила «дума» о восстановлении «старой веры». Никогда раскол, по-видимому, не имел лучшего времени для выполнения самых безрассудных замыслов. Начальником стрельцов был князь Хованский, тайный приверженец раскола. Хованский, желая не столько дать вес расколу, сколько стать первым при троне, стал во главу заговорщиков. Они желали доставить себе более, чем полную свободу, они желали получить всю власть в свои руки и отомстить, как за соловецкую осаду, так и за участь Аввакума и Лазаря, сожженных пред тем по суду. Хованский дал им в предводителя Никиту Пустосвята, столько раз суждённого за раскол. Подобные Никите соловецкий беглец Савватий и другие нарочно вызваны были в Москву. Они настаивали немедленно приступить к переменам. Хованский едва уговорил их не спешить, польстив им обещанием, что предстоявшее венчание царей (23 июня) совершится по старым книгам. Никита и другие бродяги ходили между народом, призывая на защиту старого благочестия «Постойте, постойте, православные, за истинную веру, не принимайте новой Никоновой», шумел Пустосвят. Выборные Титова полка ходили с тем же по стрелецким полкам. Волнение становилось общим. Благонамеренные иереи вразумляли простодушных. Раскольники хватали их и били. Однако большинство стрельцов (исключая Титова полка) успели навести на мысль, что дело веры не дело стрельцов; они отказались подписываться под челобитной, составленной в Титовом полку бродягой монахом Сергием.

3 июля князь Хованский явился с выборными Титова полка к патриарху; уверял, что стрельцы всех полков требуют спора о вере на лобном месте, и объявил, что на это согласны цари. Пришедшие с ним стрельцы нагло бранили церковное правительство. Патриарх отвечал, что он готов беседовать о вере, – это долг его, а не стрельцов; но объявил, что на лобном месте не может быть прения. Назначен был день для выслушивания челобитной. На третий день, 5 июля, толпы раскольников, между ними многие пьяные, с шумом ворвались в Кремль. Неся пред собой аналои, образа, зажжённые свечи, а за пазухами каменья, они подошли к Архангельскому собору и расположились на площади. Сергий взошел на скамью и читал вслух соловецкую челобитную. Другие просто проклинали православие. Первосвятитель с собором святителей совершали моление об усмирении мятежа. Из храма он выслал протопопа с напечатанным увещанием народу и с обличениями клятвопреступному Никите. Раскольники едва не убили посланного. После молебна патриарх возвратился в крестовую палату. Князь Хованский не раз присылал требовать, чтобы патриарх вышел на площадь; с тем же требованием явился он и во дворец, куда приглашен был Софией патриарх. София и патриарх видели намерения заговорщиков; да и подобный опыт был так недавно. Хованский сам проговорился. Если, говорил он царям, патриарх не исполнит требования стрельцов и народа, они ворвутся во дворец, убьют патриарха и всех духовных, достанется и боярам. София, царица Наталия, две царевны объявили, что не оставят Церкви и ее пастырей без защиты. Хованскому сказано, что собрание будет в грановитой палате в присутствии царственных особ: там выслушана будет челобитная.

Долго заговорщики не хотели расстаться с площадью. Собор открылся в палате. Близ правительницы, царицы и царевен сидели с патриархом 7 митрополитов, 5 архиепископов, 2 епископа, между ними воронежский святитель Митрофан. Несколько архимандритов и пресвитеров, бояре и выборные войска стояли. Раскольники, по знаку Хованского, вошли в палату с шумом, с образами, аналоями, свечами. Они подали челобитную. София приказала читать ее.

«Бьют челом, так начиналась челобитная, священнический и иноческий чин и все православные христиане, опрично тех, которые Никоновым книгам последуют, а старые хулят». Патриарх заметил: книг старых не хулим мы; напротив, по ним и по греческим исправляются поздние испорченные; вы, судии старой и новой веры, еще не касались и грамматики, а принимаете на себя судить о вере, что принадлежит пастырям. Дерзкий Никита, несмотря на то, что ему запрещено было говорить, сказал с грубостью: «мы пришли не о грамматике с тобой говорить, а о церковных догматах», и продолжал шуметь в том же тоне. Холмогорский архиепископ Афанасий, сам прежде бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился на архипастыря, стал бить его и едва удержан был одним из выборных. София сказала выборным: что это значит?

В челобитной читали: «Цари изнемогоша, архиереи падоша, чтобы великие государи взыскали старое прадеда и деда их благочестие». София с гневом сказала: «где же отец и брат наш? Они еретики? Нынешние цари не цари, архиереи не архиереи? Нас заставляют оставить царство». И сошла с престола. Бояре и выборные говорили: мы готовы положить головы за наших государей. А некоторые из заговорщиков сказали: «пора, государыня, давно вам в монастырь: только-де царством мутите». Наказать наглых предоставили другому времени.

Челобитную продолжали читать. Несколько замечаний сделала София; основательные улики приводил холмогорский архиепископ. Но еще в самом начале дела положено было, как можно менее иметь дела с взволнованной толпой. Разобрать челобитную по частям предоставили спокойному времени и вслух спокойных людей. Патриарх взял в одну руку евангелие святителя Алексия, в другую соборное установление патриаршества. Первое показывал, как улику упорству, не желающему переменить в старом ни одной буквы. В последнем прочел символ веры, где написан он без прибавления слова о Святом Духе «и истиннаго», тогда как не согласное с тем печатали при патриархах Филарете и Иосифе. По отношению к изображению святого креста указал на сосуды преподобного Антония Римлянина. Сделано было и еще несколько указаний в древних книгах по главным пунктам спора.

Невежды подняли неистовый крик: вот так, вот так – кричали они, подняв двуперстное знамение. Мятежникам сказано, что решение им будет объявлено. Царственные особы удалились; за ними вышли патриарх и прочие.

Невежды возвращались с Кремля с криком: «победили». На лобном месте еще раз поставили аналой и кричали: веруйте подобно нам, мы переспорили всех архиереев. За Яузой отзвонили в колокола.

Наутро началась расправа. Расстрига приведен был выборными на лобное место и казнен. Товарищи Пустосвята посажены были под стражу. При расследовании дела отобрана была у них книга, которая показала, какими низкими уловками завлекали они простых людей в обман. В этой старинной книге все слова, которые говорили против раскола, были подскоблены и заменены другими, по мыслям раскола. Товарищи Пустосвята разосланы были по монастырям, другие разбежались. Князь Хованский скоро начал было новый бунт; но предупрежден в замысле и казнен.

Ни одна секта не доказала собой так ясно, как доказала секта русских раскольников, той святой истины, что ложь вводит с собой только раздор и разделения. Не прошло и 25 лет после 1665 года, как русский раскол раздробился на толки. Это и естественно. Опустив из благоговейного внимания высокие мысли веры, своеволие обратилось к одной внешности, а здесь, при недостатке умения вникать в смысл ее, мысли зрителя волнуются только впечатлениями случайными и влиянием чувства, и отселе один выбирает то, другой другое, один хвалит то, что бранит другой; разнообразие предметов, представляемых обрядностью, еще более умножает несходство в выборе предметов уважения. Присовокупите к тому, что общий и главный источник всех расколов и ересей – гордость, неспособная к уступкам в своих решениях. Прибавьте еще невежество расколоучителей, мало понимавшее другого и худо дававшее отчет в собственных своих мыслях.

Главное разделение раскольников на поповщину и беспоповщину положено было в самом начале раскола. Капитон, увлеченный гордой мыслью о высоком своем подвижничестве, уже не считал нужным ни священства, ни тайн. Но мысли Капитона, при общей вражде против православия, не успели обратить на себя особенного внимания. Разделение на поповщину и беспоповщину обнаружилось случайно, вследствие обстоятельств. Когда с течением времени померли один за другим священники, отступавшие от святой Церкви вместе с мирянами; общее внимание раскольников обратилось к вопросу: что делать им без священников? Кому крестить и миропомазывать? и проч. Одни стали толковать: «последнее время уже настало; священство православное погибло на земле и благодать хиротонии переселилась вместе с отцами на небо; настало время антихристово». Отселе совершать богослужение и некоторые таинства (крещение и покаяние) предоставлено выбранным из мирян старцам. Так явилась беспоповщина. Другие толковали, что нельзя оставаться без священников; и потому решились принимать к себе священников, рукоположенных в православной Церкви, если они отрекутся от так называемых заблуждений никонианцев, т. е. от православной Церкви. Отселе составился толк поповщины.

В поповщине скоро образовались особые толки:

1) Толк Аввакума явился еще в то время как совершалось отделение поповщины от беспоповщины. Аввакум, самый главный расколоучитель, не довольствуясь тем, что отторгал простодушных от святой Церкви, захотел прославиться особенностью и между своими. Этот жалкий слепец так много думал о себе, что одну книгу свою назвал евангелием вечным, так как, говорил он, она написана не мною, а перстом Божиим. Хотя это евангелие для нас неизвестно; но известны письма Аввакума, которые очень хорошо показывают, каков был новый учитель.

а) О святой Троице писал он, что она «тресущна», рассекается на три равных естества и источник Божества течет тремя ручьями.

б) О Христе Иисусе учил: «Христос седит на престоле, соцарствуя святой Троице».

в) О воплощении Сына Божия говорил: «исповедую во утробе Девы силу божества; не самое божественное существо поступи от превыспренних, но промысл неизглаголанно», иначе «благодать совершенная».

г) По успении Христа на кресте, говорил Аввакум, душа Христова отошла на небо ко Отцу; а Христос по воскресении нисходил во ад телом.

д) Душу человеческую, как и ангела, считал чем-то телесным, плотовидным.

е) Не верил, что антихрист должен явиться видимо.

ж) Учил, что позволительно предавать себя самовольно сожжению.

Как ни грубо-ложны, как ни оскорбительны для евангельского учения эти мысли Аввакума; но он отлучал не соглашавшихся с ним от своего общества, которое называл обществом истинных христиан. Нашлись между суеверами и такие, которые говорили и писали: «светлее солнца письма Аввакумовы и все добры». Знаменитый Лазарь, столько известный и по поведению, достойному учителя, был из разделявших мысли Аввакума. Аввакум заслужил нечестием мыслей ту честь, что между суеверами утвердился еретический толк аввакумовщины, впоследствии (с 1690 г.) по Онуфрию назвавшийся онуфриевщиной, и Аввакума чтили, как святого.

2) У других раскольников достало смысла понять нечестие мыслей Аввакумовых. Учение Аввакума осуждал ученик его диакон Феодор, осуждал и Никита Пустосвят. Но тут открылась новая разность мыслей, явились новые толки. Феодор, смешивая понятие о лице с понятием о существе, говорил наперекор Аввакуму: «несекомо есть и нераздельно лице каждо друг от друга». Вслед за тем некто Досифей учил, что в Боге одно лицо, и прибавлял к тому, что довольно исповедаться раз в жизни; отселе явился толк досифеевцев.

3) Ветковцы принимали приходивших к ним православных то перекрещиванием, то хождением вокруг купели и миропомазанием.

4) Диакон Александр в 1706 г. отделился от ветковцев на Керженце тем, что отвергал нужду миропомазания над переходившими в раскол и говорил: «как рукой ограждаем себя крестообразно, так и кадить следует крестообразно». Так составился толк диаконовщины, иначе кадильников.

5) Беглый священник Стефан, вместе с таким же попом, Козмой, первый поселенец Ветки, толковал, что хлеб пасхальный и богоявленская вода то же, что евхаристия, и потому нет нужды домогаться евхаристии. Последователи его назвались стефановщиной.

В беспоповщине скоро появились свои толки:

1) Беглый дьячок Данила Викулин, с 1694 года основатель Выгорецкого поморского скита, кроме мысли об антихристе, общей беспоповцам, проповедовал: а) не вступать с православными в общение ни в пище, ни в питье; иначе это будет замирщение – осквернение; впрочем, можно свободно покупать пищу на торгу;

б) на кресте Христовом не надобно делать надписи: I. Н. Ц. I., а должно писать: Царь славы Ис. Хр. Таким образом явился толк поморцев, даниловцев.

2) Другой беглый дьячок Феодосий в 1706 году отделился от Выгорецкого скита и составил в новгородской области толк феодосиян, которые, отличаясь самой исступлённой ненавистью к православию, толковали: а) титла написанного Пилатом I. Н. Ц. I, как титла евангельского, не следует отвергать; б) пищу покупаемую на торгах, должно очищать молитвами и поклонами; в) поклонение иконам не своего толка – осквернение; г) молитва за государей – нечистота; д) брачное сожитие – тоже.

3) Козма, безграмотный мужик, был благоразумен в том отношении, что запрещал перекрещивать, но отвергал брак и евхаристию и говорил, что нет святыни на земле, остается прибегать ко Спасу; пусть спасает, как знает. Отселе образовались козминщина, нетовщина, или спасово согласие.

4) Стефановцы, вслед за диаконом Стефаном учили гнушаться браком и быть в наружном девстве; если же родятся дети, бросать их в лесу на снедение зверям, как умилостивительную жертву.

5) Самой жалкой дерзостью отличалась христовщина, в которой простой мужик представлял лицо Христа и принимал поклонение, а 12 других невежд выставляли себя 12 апостолами.

По возвращении из заграницы (в 1696 г.) Петр Великий, решась победить в народе предубеждение к гражданской образованности, признал мерой к тому сближение его с западом в наружном виде, в одежде и лице. Он тогда же объявил боярам, что тот только может видеть его, кто явится к нему без бороды. В угождение царю, твердому в намерениях, состоявшие в службе военной и гражданской снимали кафтаны и бороды; только духовенство и низший класс народа оставлены с прежними обычаями. Суеверие упорно восстало против преобразования чисто житейского и составило для себя новый догмат: не брить бороды и усов, иначе, говорили, исказится образ Божий, как будто образ Божий заключается в бороде и усах. Поднявшееся волнение раскола по местам доходило до гражданского бунта. Царь Петр вынужден был употребить меры гражданской строгости и для усмирения раскола. В 1702 г. царь наложил пошлину на бороду и велел раскольникам носить желтый лоскут сукна на спине.

Пастыри церкви с неутомимой ревностью продолжали вразумлять заблуждающихся. Таковы были особенно митрополиты: Игнатий, Стефан и Димитрий.

Самым превосходным наставником сего времени для суеверов был святитель ростовский Димитрий. Расколоучители, скрываясь в Брынских лесах, рассылали оттуда тайных проповедников своих между прочим и в Ростов, где и без того было довольно слепцов. Святитель для вразумления жалких невежд часто объезжал свою епархию, проживал довольно времени в Ярославле, говорил поучения в храмах. В одном поучении, беседуя о благоговейной молитве и кресте, говорил он: «и в сем граде Ростове обретается крест, который даде Иоанн Богослов преподобному Аврамию, но не осмиконечный есть». Встреча и разговор в Ярославле с раскольниками вызвали его написать сочинение: об образе Божии и подобии в человеце. При выходе из храма, нечаянно спросили его незнакомые ему чтители брады: «нам велят брить бороды, а мы готовы положить и головы свои за бороду. Как повелишь нам, владыко?» Святитель, вовсе не ожидая подобного вопроса, нашелся, однако, дать ответ и верный, и остроумный. «Как вы думаете, сказал святитель, отрастет ли голова, если у вас снимут ее?» Нет, отвечали те. «А брада?» Брада отрастет. «Пусть же вам отрежут бороду, дождетесь другой». После того святитель узнал, что в пастве его довольно людей, которые сомневаются в спасении души из-за того, что по указу царя обрили бороду, думая, что вместе с тем лишились образа Божия. Святитель в 1705 г. разослал по епархии сочинение: об образе Божием. А царь Петр повелел, как можно чаще печатать это сочинение. Между тем святитель готовил обширное сочинение: о брынской вере. Оно окончено незадолго до смерти святителя, однако ж было разослано им самим по епархии. Розыск о брынской вере – сочинение превосходное в том отношении, что раскрывает самый дух раскола, показывая в нем недостаток евангельского смысла и любви. В первой части он оканчивает исследование той мыслью, что вера раскольников не права; во второй тем, что учение их душевредно, в третьем тем, что дела их не богоугодны. Говоря о вере, святитель показывает, что у раскольников а) нет веры, потому что их вера ограничивается книгами, иконами, просфорами, что еще не составляет веры; б) вера их не права, потому что смешена с ересями; в) не стара, потому, что в старые времена верили тому, чему они не верят. Учение их душевредно, потому, что аа) учители их не способны учить спасению и о многом учат ложно; бб) в учении их ереси; вв) учат хулить святое. Дела не богоугодны: 1) одни, по-видимому, хороши, но испорчены тщеславием и гордостью; все же совершаются вне церкви; 2) другие прямо и вполне беззаконны, как то: самоубийство, блуд и проч.

Борьба с самоволием в самом страшном виде обнаружилась во время самозванцев и потом долго еще отзывалась при разных неустройствах. Первой жертвой взволнованного властолюбия был невинный царственный отрок, сын Грозного, царевич Димитрий. Исполнители желаний правителя Бориса Годунова заклали его как агнца в Угличе, куда удален он был вместе с матерью по воле Годунова. Как ни старались скрыть правду: но ее знали, и пример счастливого властолюбца только ободрил страсти самоволия и призвал на Россию гнев Божий – самозванцев. Крестьяне, привыкшие к бродяжничеству, но во время царей Феодора и Бориса закрепленные за помещиками, в ложной надежде на свободу, переходили к каждому самозванцу. При первом самозванце еще действовала в народе святая привязанность к роду древних царей, хотя и ошибались в лице царственном. Когда же первый самозванец погиб в виду всей Москвы: тогда в душе никто уже не верил, что Димитрий жив, однако избранный царь Василий не знал покоя от имени Димитрия. Страсти бояр страшно волновали Россию. Поляки отыскали жида, назвав его Димитрием; вельможные приняли и того за царя. Клятва и присяга стали нипочем. Иной пять, десять раз переходил от самозванца к царю Василию и от Василия к самозванцу, давая там и здесь клятву на верность. Из-за одного стола царского один шел на службу к Василию, другой спешил к тушинскому вору. Много надобно было твердости, чтобы устоять против такого бурного духа времени, сохранить верность законному порядку, готовому погибнуть от страстей, верность вере чистой, поставляемой в опасность иноверием. И времена самозванцев вместе с тем, как представляют столько мрачного в жизни русских, были временем христианских, славных подвигов для гражданина Минина, для князя Пожарского, для патриарха Гермогена, и крестьянина Сусанина. Тысячи вытерпели все ужасное за веру и отчизну или падали жертвами лютости ляхов. Для других подвиги целой жизни окончились венцом мученическим. Преподобный Галактион, сын несчастного князя Бельского, скрывал знатность под одеждой отшельника. Поляки в 1613 г., разоряя Вологду, оскверняли святыню храмов, носили младенцев на пиках по городу, не щадили ничего, не пощадили и дряхлого старца-отшельника, избили и измучили его до того, что он чрез три дня умер страдальцем. Преподобный Евфросин, с юношеских лет служивший Господу, в 1600 г. по любви к безмолвной жизни поселился близ Ладожского озера; святостью отшельнической жизни он привлекал к себе многих для слушания наставлений его. В 1612 г. ляхи напали на пустынную обитель евфросинову, рассекли преподобному голову и он скончался мученически.

Понятно и то волнение, которое поднял раскол: это был преимущественный плод несчастного духа времени, не хотевшего знать повиновения порядку, а не плод благочестия, хотя бы и слепого.

Атаман Степан Разин, 12-й из самозванцев, при царе Алексее привел в трепет Россию убийствами. С ним действовало заодно своеволие народа. Воевода астраханский корыстолюбием раздражил Разина, уже готового принести повинную и богатства царю. Астраханский митрополит Иосиф умер мучеником верности законному порядку.

Споры бояр за места, этот остаток удельного величия княжеского, запечатлен тем же характером своеволия суетного. Как ни строго наказывала верховная власть бояр за эти споры, бояре не переставали упрямством своим быть смешными во дворце и губить отечество во время войны, пока по определению собора духовных и светских лиц не сожжены были разрядные книги.

К этой печальной картине времени прибавились, наконец, мрачные сцены в молодые лета Петра Великого: это дела брадатых стрельцов. Привыкшие к буйному разгулу семейной жизни, дорожа выгодами торговли, а не службой вере и отечеству, не желая знать другой воли, кроме своей развратной и пьяной, стрельцы с жаждой денег, вина и крови, семь раз поднимали бунт на погибель царства и Церкви.

Несмотря на перемены в духе народном, неблагоприятные иночеству, любовь к иноческой жизни в период патриаршества была еще весьма сильна, особенно в первой половине периода. Патриархи сильно старались поддерживать любовь к монашеской жизни; им помогали и бедствия времени. В период патриаршества в епархиях патриаршеских (исключая киевскую митрополию) воздвигнуто было до 175 монастырей и – усердными строителями многих были сами патриархи. Известны великолепные монастыри патриарха Никона: Новый Иерусалим, Иверский и Крестный. Самая большая масть новых обителей основалась в тех областях, которые еще недавно пред тем стали заселяться: в Сибири, в губерниях Воронежской и Тамбовской. Новая благодатная почва приносила обильные плоды любви к Господу. Из новых обителей до 100 принадлежат первой половине периода, а во второй половине несколько и прежних было закрыто, что признано было нужным частью и как мера против раскола. Неистовства ляхов и шведов оставили в большей части обителей только пустые стены, а в иных и того не оставили. К тому же, в иных пустынях и без того жило только по два, по три монаха, со средствами кое-какими. Западный меч пробудил усердие к обителям; но война польская при царях Алексее и Феодоре истощила и богатые монастыри. При таких обстоятельствах считали за лучшее отдавать скудные, малые обители на попечение кафедр и знаменитых монастырей. Между тем появился раскол и стал искать себе приюта всего прежде в темных уголках, каковы были бедные монастырьки. Тогда пастырское благоразумие потребовало закрыть некоторые из скудных обителей, другие же приписать к кафедрам для ближайшего надзора; особенно же увидели нужду соблюдать осторожность в дозволении открывать новые обители. По тем же обстоятельствам запрещено было постригать мужей при женах и жен при мужьях живых. Царь Петр в 1701 г. предписал вывести из монастырей бельцов и белиц, живших без пострижения, для которого определен зрелый возраст; а указом 1703 г. запретил строить новые монастыри.

На юге гонения на православие возбудили жаркую ревность к иночеству. Православные дворяне строили один за другим монастыри, как надёжные твердыни для православия, как места духовной тишины для страдальцев времени. До половины XVII века в Литве и Белоруссии основано было до 45 монастырей. На Волыни, в червонной Руси и Малороссии основано было до 55 монастырей. Подчинение малых монастырей знаменитым на юге еще более признано было нужным, чем на севере: хотели оградить, хотя бы несколько, монастыри православия от насилий и грабежа.

Крест, возложенный фанатизмом Рима на православие, обучал монастыри православные строгому подвижничеству. Угнетаемые ненавистью и бедностью, они искали утешений в небе и цвели благочестием; это было тем отраднее для православия, что монастыри, захваченные униатами, слабели и падали.

«Посмотри беспристрастно, говорит митрополит Петр Могила униату, посмотри на наши православные монастыри, убогие, не имеющие богатого содержания, угнетаемые различными бедствиями... Посмотри в киевской земле (не упоминаю о монастырях наделенных имениями) на монастырь межигорский, в котором более полутораста иноков живут в общине, питаясь трудами рук своих, по примеру великого Антония пустынножителя. Посмотри на Днепр: там в монастыре мгарском и густынском братия живут в общине и подвигах иноческих. Не говорю о меньших монастырях. Посмотри на монастырь тригорский, также общежительный, и там увидишь, по крайней мере, восемьдесят иноков, в великом смирении провождающих жизнь чистую. Иди на Покутье (в Бурковине) в скит: там найдешь, по крайней мере, двести ангелов, во плоти жительствующих и подражающих жизни древних пустынников. Посмотри на монастырь креховский под Львовом: там так же, как и в скиту, несколько десятков иноков, без всякого имения, живут благочестиво. Посмотри еще и на белую Русь: там под Оршей в кутеинском монастыре найдешь, по крайней мере 200, братий, точно так же в теле подражающих житию ангельскому. То же найдешь в монастыре бойницком. Не упоминаю о многих других.... Волею или неволею должен ты согласиться, что как было во времена апостолов среди бед, нужд и утеснений всякого рода, так и у нас православных русских, по слову Божию, сила Божия совершается в немощах».

Высоким образцом подвижнической жизни служил Иов, по прозванию железный. Сделавшись известным по строгости жизни еще в молодых летах, он вызван был князем Острожским из угорского червонно-русского монастыря в дубенский крестный и 20 лет управлял братией последнего. Вельможи и народ отдавали ему уважение и приходили слушать наставления его. Убегая от почестей, тайно удалился он в почаевскую гору; здесь также избрали его в игумена, и он, удостоенный видений Богоматери, переселился в блаженную вечность в 1651 г.

Некоторые положили живот свой за православие и прославлены нетлением мощей их. «К числу нетленно почивающих святых, писал Георгий Конисский в утешение православию, надобно отнести преподобно-мученика нашей Церкви Афанасия Филипповича (около 1648 г.), убиенного римскими католиками за веру в брестском нашем православном монастыре загородном, уже больше полутораста лет Божией силой цело и невредимо почивающего». До 1700 г. большая часть монастырей юго-запада еще исповедовала православие, вытерпев и льстивые предложения, и жестокие гонения со стороны римского фанатизма.