Выпуск второй. 1908 год.

Умоляем вас, братие, щедротами Божиими не сообразоваться веку сему. (Рим. 12:1–2)

Едва ли найдётся в минувшей истории другое время, когда бы человечество жило так напряжённо, как в наши дни, когда бы оно так быстро меняло направления мысли, выводы философии, воззрения нравственные, теории научные, учения государственные и социальные. Трудно исчислить все эти веяния в области умственной жизни современных людей, если иметь в виду все мельчайшие, часто неприметные оттенки в той или другой философской школе или научной теории; ещё труднее безошибочно указать то из них, которое можно признать главным и основным не в количественном отношении внешнего успеха, а в качественном отношении внутреннего всестороннего влияния на жизнь: трудно подметить таинственное биение пульса исторической жизни человечества. Остановимся, однако, на том, что, по крайней мере, более всего бросается в глаза, и что большинством признаётся за характеристическую черту нашего времени: это, без сомнения, прежде всего огромный материальный прогресс, развитие точных наук, изучение сил природы и подчинение их человеческому гению, – всё то сложное воздействие человека на окружающую его среду, в зависимости от развития, обогащения и совершенствования духовной жизни человека, которое теперь принято называть общеупотребительным и широким по значению словом: культура. Культурные успехи минувшего века не подлежат сомнению. Рядом с этим явлением и в связи с ним мы видим страстное увлечение вопросами государственного и общественного строительства, целый ряд государственных теорий, которыми и создан современный идол – так называемое культурно правовое государство.

Было время, мыслящие классы Европы охвачены были глубокой и воодушевлённой верой в силу и не престающее значение успехов культуры: и мнилось, что нет больше тайн для человека, что наступает пора полного расцвета жизни людей, и наука с её мощными победами над природой принесёт, наконец, человеку желанное счастье, свободу, самостоятельность, богатство, устроит и рай на земле. Позитивные и материалистические увлечения и мечтания в этом роде, с их необыкновенной самоуверенностью, с их горделивым презрением к верованиям и убеждениям минувших веков, памятны и нашему русскому обществу, тем поколениям его, которые живут и действуют и доныне. Но на глазах этого же поколения, как знаменательное явление «конца века», сначала робко и редко, потом чаще и смелее стали раздаваться возгласы сомнения, разочарования, усталости, уныния, наконец, и полного отрицания по отношению к этой объявленной новой вере. И на Западе, и у нас заявлялось не раз о «крушении науки». На место прежнего увлечения культурными успехами века раздались возгласы и целый теории, отрицавшие и труд – основу культуры, и формы общественной жизни человечества, сложившиеся под культурными влияниями, даже самую идею государства, наконец, и самую науку, её значение, пользу, смысл и необходимость. На глазах поколения, фанатически преданного точной науке и думавшего, что оно безвозвратно похоронило в могиле религиозные и нравственные идеи прежних веков, вдруг совершалось «возрождение спиритуализма». А, в общем, действительно, необыкновенно возрос интерес к нравственным и религиозным вопросам, и увлечение этими вопросами сделалось как-то вдруг самым могучим веянием в духовной жизни Европы «конца века». Люди средних лет ещё помнят такое всеобщее увлечение.

При таком направлении умов глашатаи новых учений и теорий, естественно, стали искать опоры и подтверждения своим выводам в христианстве, и неожиданно какое-то «новое очищенное христианство» было объявлено авторитетным врагом почти всех государственных и общественных явлений современности, начиная от государства, собственности и суда, и кончая даже самой Церковью... Объявлено оно, между прочим, врагом и науки и культуры; новые течения мысли искали опоры в учении Христа, подобно тому, как в нём же силились найти себе оправдание социалистические теории. Так было в Европе, так было и так стоит дело и у нас. Нельзя сказать, чтобы такая проповедь осталась бесследной; по крайней мере, у нас, на Руси, она взволновала и увлекла немалую часть интеллигенции, отдавшейся религиозным исканиям, но оторванной от живого церковного предания. Без авторитета, без руководства, без связи с прошлым эти ищущие истины «всегда учатся, но никогда не могут дойти до познания истины» (2Тим. 3:7); «желая быть законоучителями, не разумеют ни того, о чём говорят, ни того, что утверждают» (1Тим. 1:7); и доселе они принимают новоизмышлённое, якобы «очищенное» христианство за истинное слово Христа. Удивительно быстро меняются настроения и увлечения людей. Десять лет назад, как мы заметили, было всеобщее увлечение вопросами религиозными, искание «правды Божией», желание знать «волю Божию», раздавалось «новое Евангелие» и его заповеди: не противься злу, не суди никого, не убивай, не насилуй... Но вот три года назад началось революционное движение, и первое, что оно стало крушить, была религия. Печать стала атеистической; стали издаваться книжки, ниспровергающие всякие религиозные верования, которые были объявлены «религиозной чумой», бурным потоком пронеслось увлечение «экономическим материализмом» вместо недавнего искания «смысла жизни в воле Божией» и закончилось необыкновенно напряжённой проповедью чисто материалистического социализма. Ещё жив учитель и кумир, которым увлекалось русское общество десять лет назад, – граф Толстой, и вдруг, на наших глазах, в эти последние три года он недавними своими ярыми поклонниками объявлен сумасшедшим и совершенно забыт, а его призывы и теории объявлены безумными бреднями. Христианство, однако, ещё не объявили окончательно упразднённым, а работой толстовщины всё-таки воспользовались: устранив Церковь, иерархию, догматы, предания, историю христианства, ныне обращают его в средство оправдать самую революцию и анархию, со всеми их кровавыми ужасами, оправдать новые государственные теории вплоть до «нового социалистического государства и новой нравственности»¹⁰⁷.

Как нам относиться к этому явлению? Явление это – в общем, не новое: и при апостолах не все проповедали Христа с добрым расположением, некоторые же проповедали о нём нечисто, по зависти и любопрению (Флп. 1:16), и поступали как враги креста Христова (3:18). И теперь мы найдём оценку указанной новой проповеди и всех на наших глазах сменивших одно другое увлечений человеческих в предупреждениях св. апостола: «Умоляем вас, братие, щедротами Божиими не сообразоваться веку сему» (Рим. 12:1–2); «блюдитеся, – будьте осторожны, – да никтоже вас будет прельщая философией и тщетной лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе» (Кол. 2:8).

Как же, в самом деле, смотрит на культуру и науку истинное христианство, беспрерывно и неизменно от времени Христа и апостолов исповедуемое в Церкви? Действительно ли оно – враг культуры и союзник новых течений европейской мысли? И как оно смотрит на весь общественный быт людей и государственное строительство, стоящее в связи с культурными успехами?

Христианство ясно объявляет главным началом жизни человека его дух, а не тело. Это не значит, конечно, что телесную сторону в нашем существе оно считает врагом нашим: нет, по взгляду христианства, и тело, как ближайшее естественное условие самосознания духа (путём противоположения его телу), деятельности его и развития, должно почитаться нами благом, и даже в загробном бытии совершенствование человеческого духа, по воле Божией, будет сопряжено с телесной жизнью, хотя и иной, чем теперешняя. Но подобно всякому другому благу и тело тогда только становится личным и действительным благом человека, когда оно является не самодовлеющей и конечной целью для человека, а средством его духовной нравственной самодеятельности и употребляется сообразно с идеальными целями духа. Цели же эти достигаются при условии, если дух не подчиняется слепым инстинктам, влечениям и требованиям тела, но осмысливает их сознательной и разумной идеей и господствует над ними, направляя их к достижению нравственных целей. Но человек не напрасно называется «микрокосмом» – малым миром; в его жизни мы нередко видим аналогию всего мира великого. И мировой порядок, в котором мы находимся, есть такой нравственный порядок, в силу которого природа служит орудием и средством к осуществлению закона добра... Отсюда и возможность, и истинное значение культуры вообще, которой начало положено в словах Господа к первозданной чете человеческой: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте и владычествуйте ею» (Быт. 1:28), причём, заповедано хранить и возделывать даже самый рай (Быт. 2:15). Отсюда же воззрение на государственный строй: он – не цель, он – только средство к высшей цели, к осуществлению закона – добра, к осуществлению начал царства Божия.

Поясним мысль примером. Дикарь во всём зависит от окружающей его среды: ему нужно ежедневно найти добычу для пропитания, согреваться от стужи, искать убежища от жары, найти приют для отдыха и безопасного ночлега в пещере; на дереве, в степи и в лесу, нужно спасаться от дикого зверя... Что останется ему среди этих тревог для заботы о духе? Когда ему заняться высшими вопросами бытия, удовлетворить жажде Бога и святости? Внешняя культура и внешний строй жизни и идут к нему в этом отношении на помощь; постепенно развиваясь, они дают человеку больше и больше простора для духовной жизни. Удобный, тёплый кров, безопасность от врагов, обеспеченность в пропитании, удобства сношений с подобными себе, общение с ними, взаимная помощь, взаимный обмен мыслями и чувствами, ограждение прав жизни, собственности, покоя, – всё это избавляет его от ежедневных, заполняющих день и ночь забот и треволнений и обеспечивает обогащение и расцвет духовной стороны человеческой жизни. С этой стороны культура, действительно, есть процесс одухотворения человека, уменьшения в нём животности. В таком смысле, как орудие, как средство для достижения высших идеальных целей, материальная культура не может быть злом; она имеет все права на существование, как путь осуществления заповеди Господней человеку господствовать духом над землёй. С этой именно стороны культурные успехи благословляются и христианством, как благо; и само христианство, среди всех стран и народов, его исповедующих, всегда неизменно способствовало расцвету культуры и культурной государственной жизни, а среди диких народов полагало и первые их зачатки. Даже обители отрёкшихся от мира особых избранников, например, в древней России, сослужили великую службу в деле осуществления культурных задач нашего народа.

Но над всей совокупностью действий человека господствует закон, указанный святым апостолом: для чистых всё чисто; а для осквернённых и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть (Тит. 1:15). Прав был один из мыслителей, говоривший, что всё прекрасным исходит из рук Творца, но всё может быть испорчено в руках человека... Естественна и законна, например, потребность пищи, но грех обращает её нередко в чревоугодие и обжорство, недостойное и позорное для человека; законна потребность питья, но грех обращает её в пьянство; естественно и необходимо желание отдыха, но грех может обратить его в расслабляющую леность. В указанных случаях совершается превращение средства в цель: человек не для того есть и пьёт, чтобы жить, но, обратно, – живёт для того, чтоб есть, и тогда тело, служебное орудие духа, порабощает себе самый дух. И в отношении материальной культуры, под влиянием греха и чувственности, с течением времени совершается подобное же роковое превращение: она обращается из средства в цель. В этом случае она порабощает себе дух человека, и мы тогда наблюдаем поучительное сближение крайностей: что мы видели в жизни дикаря, условиями своего существования, вследствие отсутствия или слабого развития культуры, поставленного в невозможность заботиться о потребностях духа. Это самое мы наблюдаем и в положении современного культурного человека, поработившего себя условным привычкам и потребностям культурной жизни настолько, что ему нет ни времени, ни возможности отдаться заботам о своём духе. Так сходятся низ и верх культурной жизни... Один из исследователей европейской жизни говорит об этом явлении следующее: «Как можете вы заботиться о своей душе, когда вы посвящаете столько времени различным безделушкам, кружевам, драгоценностям, или даже золотым карандашам с жемчугом на конце, или орхидеям, которые украшают так богато ваш стол. Эти безделушки, выбранные с таким старанием у одного из модных поставщиков, которыми вы любите окружать себя, совершенно порабощают ваше внимание. Эта утончённая роскошь, которая холит ваше тело, ведёт вас к падению»¹⁰⁸.

Совершенно такое же явление наблюдаем мы и относительно увлечений вопросами государственного строительства в наши дни: совершается то же превращение средства в цель, то же поклонение государству, как идолу, забвение его нравственного предназначения. А в результате – то же сближение крайностей: если дикарь был рабом окружающей среды, вследствие отсутствия государственных форм жизни, то современный человек – раб этих самых форм; если же он не видит их высшего смысла, – что неизбежно при превращении средства в цель, – то это рабство давит, как рок, и, в конце концов, вызывает восстание против потерявшего смысл государства и проповедь другой крайности: первобытной анархии дикаря. Так опять сходятся крайности, низ и верх культурной жизни.

Итак, не культура сама по себе виновата в этом порабощении человеческого духа, а сам человек с его страстями, с его греховными забвением Бога и своего высшего предназначения. Но из того, что злые люди пользуются огнём для поджога зданий и причиняют этим вред ближним, едва ли следует, что мы все должны погасить наши свечи и отказаться от огня в наших жизненных потребностях. То же нужно сказать и относительно отрицаний культуры. Не сама по себе она подлежит уничтожению, а подлежит уничтожению её ложное, себялюбивое, чувственное и греховное направление. Нравственно-религиозная цель и нравственно-религиозная основа – вот что является необходимостью и не для одной культуры, но и для всех сторон человеческой жизни: и государство, и власть, и законодательство, и суд, и просвещение, – всё должно быть проникнуто нравственным характером, всё должно развиваться в зависимости от тех начал, которые принесены на землю и указаны христианством. Иначе, справедливо можно будет назвать всю жизнь человечества деятельностью без смысла и цели, без побуждений позади, без результатов впереди. Нельзя безнаказанно подавлять религиозные и нравственные инстинкты. Без них культура, как бы она ни была блестяща, не даёт человеку желанного счастья и, утучняя его тело, тем более заставит голодать его дух. И вот, как бы в отрезвление от неразумных увлечений одними внешними формами жизни и успехами культуры, мы слышим, вновь начинают раздаваться теперь призывы к религии, к христианству, или, как выражаются иностранные писатели, к «давно забытым преданиям». Но, видно, и здесь не суждено заблудшим сразу стать на прямую дорогу. Странно говорить, – а говорят опять о христианстве вне Церкви, или о Церкви будущего, о христианстве самоизмышлённом, изуродованном по единоличному вкусу отдельного ума, способного вообще к ошибкам, односторонностям и заблуждениям. Возродившееся религиозно-философское Общество в столице, возникающие по образцу его кружки в других городах России, целый ряд писателей проповедуют именно такое христианство, подавая духовно алчущим вместо хлеба – камень и вместо рыбы – змею. Такое христианство, естественно, ни для кого не обязательно, как не освящённое высшим авторитетом. Говорить о таком христианстве вне Церкви не то же ли самое, что, при современных условиях, говорить об общественной жизни вне государства? Скажем правду: писателям, так сказать, одновременно набожным и неверующим, страдающим от разлада, который они носят в себе, как осадок пережитых веяний века, страдающим от противоречия между жаждой веры и остатками скептицизма, – таким писателям и учителям не суждено восстановить в других потерянное душевное равновесие и дать им прочную и здоровую религиозную веру: врачу, исцелися сам... Они могут возбудить жажду веры и религиозного возрождения, а руководство жизни и источник веры можно найти только там, где она неиссякаемо хранилась в течение веков, – в Церкви Христовой. Недостаточно только стремиться стать верующим, недостаточно перечитывать и цитировать Евангелие наряду с другими книгами, часто ему враждебными: нужно, чтобы тебя коснулась благодать, нужно, действительно, переродиться. А говорить о христианстве и даже о православии и вместе с тем никогда не говеть и не приступать к таинствам; говорить о христианстве и указывать только на его пользу; обращать его в средство для оправдания анархии, революции или социалистических мечтаний, – это мы видим нередко, но это опять узость и односторонность и прямая подделка истины. Пусть православие явится для нас, прежде всего, истиной, а не пользой: тогда оно само собой станет внутренне обязательным для нашего духа. Пусть православие станет для нас, прежде всего, путём личного спасения, предметом личной горячей любви и искреннего благоговения: тогда оно само собой будет великой и общественной силой. Пусть, таким образом, преобразит оно каждое отдельное сердце: тогда и общество станет возрастать в меру возраста исполнения Христова. Христианство – полнота фактов, во главе с фактом боговоплощения, искупления и воскресения, а не система идей; христианство – не философская теория или школа, а живая религия, немыслимая без живого общения с Богом, со Христом, его Основателем, его жизнью, его Истиной; а это общение со Христом, не отвлечённо-теоретическое, а живое, действительное и действенное, возможно только там, где Христос вечно пребывает по Его Собственному слову: «Се Аз с вами во вся дни до скончания века» (Мф. 28:20), т.е. в Церкви. И всякое дело в обществе, при взаимной помощи, становится и прочнее, и успешнее; но несравненно, неизмеримо в большей степени в церковном обществе дело нравственного воссоздания и прочнее, и вернее, и благотворнее, и даже здесь только единственно возможно. Это потому, что здесь не по усилиям или заслугам людей, а по милости благостного Бога, возлюбившего человечество, даны немощному и бессильному человеку особые, таинственно благодатныe силы, яже к животу и благочестию (2Пет. 1:3). И здесь непрерывно, вековечно совершается таинственное духовное привитие дикой маслины естественного человечества к плодовитому древу – Христу (Рим. 11:17).

Без этой прививки плоды дикой маслины останутся навсегда горькими и негодными.

Такой же приговор нужно произнести и новой религии без Бога, новому христианству без Христа и искуплению без Искупителя, культуре без культа, царству без царя, государству без государственности, без нравственных целей и задач.

Не будем же ни увлекаться, ни смущаться этой ложной философией и тщетной лестью, по стихиям мира, по преданиям человеческим. Не будем в этом отношении сообразоваться веку сему, под которым апостол именно и разумеет порядки, действия и взгляды мирской жизни, которые по своему непостоянству и изменчивости совершенно противоположны истинному христианству (Ср. 1Кор. 7:31).

Вечное не стареет. Да будет же вера Христова, вера православная, руководством нашей жизни, под крылом святой Церкви.

Верные правилам её добрые христиане легко различат, что́ в движениях века прошлого и грядущего было и будет истинно достойного, полезного, заслуживающего усвоения и подражания, и что́ ложно, вредно и опасно.

Верные правилам и руководству Церкви, добрые христиане отнесутся должным образом ко всем проявлениям и культурной и государственной жизни человечества. Не отрицая её, но и не порабощаясь ей до забвения духа, они будут иметь для неё впереди вечную цель: создание на земле – царства неба, среди людей – царства Бога, доколе не приидут новое небо и новая земля, где не будет уже сменяющихся новых годов и новых веков и где будет жить вечная правда (2Пет. 3:13). А в этом и задача истории, и смысл мировых событий! Аминь.

Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся.

Эта песнь церковная, напоминающая нам о том, что мы в Христа крещены, особенно сегодня много и властно говорит нашей совести. Крещение Господне напоминает нам о том, что и мы некогда погружались в воду крещения, и над нами разверзались небеса, и на нас сходил Дух Святый, посланный Отцом Небесным, по обетованию и по искупительным заслугам Сына Божия. И в тот миг крещения нашего во имя Святой Троицы о каждом из нас как бы изречено было Отцом Небесным: «Сей есть Сын Мой возлюбленный; в нём Моё благоволение». Да, мы чрез крещение – дети и сыны Богу, усыновлённые Ему, по Его великой милости. Оттого и говорим Ему в молитве с дерзновением: Отче наш, иже ecи на небесех. Оттого и слышим отрадное слово Евангелиста: «Тем, которые приняли Его, Иисуса Христа, верующим во имя Его, Он дал власть быть сынами Божиими» (Ин. 1:12).

Великий это и несказанный дар! Но каждый дар, каждое право налагает на нас вместе с тем и обязанности. И чем выше право, тем больше налагаемый им долг.

Какой же долг, какие обязанности налагает на нас святое крещение?

В ответ на этот вопрос иногда слышим: «Мы крещены малыми и непонимающими младенцами; какие же могут быть обязанности, возлагаемые на неведущих младенцев? Разве мы отвечаем за своё детство? Разве мы обязаны исполнять тот долг, который не мы сами на себя приняли, который взяли за нас другие и без нашего ведома?» Такие смущающие речи мы слышим нередко. Но, братие, так рассуждать может только лукавство. Ведь мы не только крещены и миропомазаны в детстве, но мы и в зрелом возрасте наполнены словом Божиим и молитвой, мы приступаем и к другим таинствам, мы ведь в покаянии получаем прощение грехов, в причащении соединяемся со Христом, мы освящаем семейный союз таинством брака, мы освящаем каждое дело молитвой и благословением Божиим. Но мы не знаем, что вход к этим таинствам открывает нам и даёт только крещение. Не значит ли это, что мы всей жизнью свидетельствуем, что мы признаём своё крещение? А если мы, таким образом, его признаём, то мы не смеем говорить о том, будто крещение, совершённое над нами в детстве, не может возлагать на нас долга христианского. В противном случае, зачем же и называться христианами? Зачем посещать храм? Зачем тогда, по праву искуплённых кровью Христа, обращаться к Богу с молитвой? Ведь и в обычном житейском быту может быть такой случай: положим, я взял по просьбе твоих родителей, но без твоего ведома, для тебя в долг сумму денег. Сумму эту сохранил и, вручая тебе, заявил ясно и определённо, что сумма эта не твоя, а взятая для тебя в долг. Положим, далее, что ты, хорошо зная об этом, стал данную тебе сумму денег тратить и на неё жить. Говоря по совести: разве ты при этих условиях можешь говорить, что долг для тебя не обязателен? Разве можешь ты ссылаться на то, что долг в своё время взят был без твоего ведома? Разве прав ты будешь, если станешь утверждать, что ты мог свободно тратить чужие деньги, но не обязан их выплатить? Не будет ли это изворотливым лукавством? Не прав ли будет владелец денег, если скажет тебе: «Ты знал, что деньги взяты в долг, ты бы мог возвратить обратно переданные тебе деньги, а раз ты их стал тратить, то тем самым ты показал, что ты долг сделал и за него обязан уплатить в своё время».

Не то же ли самое и в данном вопросе? Пусть приведённое сравнение грубо, пусть оно – слишком житейское, но, как сравнение, оно вполне подходит к предмету нашей речи. Ты был младенцем. Как новорождённый и не освящённый, ты был во власти дьявола, ты не был причастником искупления, ты был вне Церкви Христа, ибо без крещения невозможно спасение и усыновление Богу. Не могли не пожалеть о тебе твои верующие родители, не могло не тревожиться их сердце. А что, если младенец умрёт? А что, если родители умрут и некому будет позаботиться о ребёнке и приобщить его к царству Божию чрез крещение? И Церковь Христова, руководясь духом заботливости и милости, по примеру древней Церкви, как было и велось непрерывно со времени святых апостолов, разрешает крестить младенцев. Ибо, если ждать, когда ты будешь сознательно относиться к вере, то, пожалуй, и не дождёшься времени крещения. Ведь сознательность отрока, юноши, мужа и старика различны; ведь область веры, наконец, никогда не может быть усвоена сознанием и умом человека. Крещение – это духовное рождение. Но ведь от человека никто не спрашивает и не требует, чтоб он сначала был сознательным, а потом бы родился от своей матери... Ты поэтому был крещён; за тебя и за твою веру поручились родители; этого мало: по закону церковному, около тебя, крещаемого, стояли восприемники, за тебя и от твоего имени они исповедали веру во Христа, пред Церковью они обещали, что ты будешь возрастать и воспитываться в вере Христовой. Ты рос; ты с первых шагов пробудившегося сознания слышал и знал, что ты крещён; ты пользовался всеми теми правами, которые даёт крещение: ты был членом Церкви, ты пользовался её молитвами и таинствами. Итак, опять спрашиваем: можешь ли ты, говоря по чистой совести, уверять и утверждать, что крещение не возлагает на тебя никаких обязанностей? Конечно, это будет только лукавым оправданием греха и порока, желанием во что бы то ни стало извинить свою недостойную жизнь. Но если в отношениях к людям можно лукавыми изворотами совести закрыться от ответственности, притвориться непомнящим и незнающим, то разве возможно так поступать по отношению к Богу и собственной совести? Не значит ли это повторять нераскаянность прародителей, сваливавших вину то друг на друга, то на змия?

Ни Бога, ни совести обмануть нельзя. Посему да умолкнет голос искушения, да умолкнет соблазнительный помысел. Мы крещены; мы получили в крещении величайшие и несказанные дары. С ними получили мы и величайшие права, и величайшие обязанности.

Каковы же эти обязанности?

На этот вопрос образно отвечает песнь церковная: Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!

С Божьей помощью, в следующее воскресные дни мы займёмся её изъяснением. Аминь.

Церковная песнь образно представляет нам смысл и обязанности крещения. «Кто во Христа крестился, тот во Христа оделся», – так говорит нам его церковное песнопение, которое возглашается пред нами за богослужением в те именно дни, к которым древняя Церковь имела обычай приурочивать крещение уверовавших во Христа.

Итак, Спаситель здесь сравнивается с одеждой. Рассмотрим это сравнение и постараемся уразуметь его смысл в отношении к крещению. Одежда нужна человеку, прежде всего, для того, чтобы покрывать его тело и защищать его от вредного влияния сил и явлений природы, – от холода, от зноя, от ветров и бурь, от всех предметов, которые нагому телу могут принести вред. Конечно, такая защита одежды совсем не нужна телу мёртвому: мертвеца не согреешь, мертвецу не нужно охлаждения от зноя, мертвецу не опасно, если его ушибут, поцарапают; мертвецу ничем не возвратить потерянной жизни. Но и живое тело само по себе не может обойтись без покрытия одежды: оно замёрзнет в стужу, оно настрадается от зноя и пыли, оно получит смертельную простуду в сырую погоду, ему больно и опасно ходить без одежды, наталкиваясь на различные предметы – камни, здания, деревья и прочее.

И в жизни духовной мы наблюдаем нечто подобное. Душевная жизнь человека, ещё не мёртвого по душе, нуждается в помощи со стороны. Конечно, помощь эта не нужна мертвецу духовному. Но если в нас осталось стремление к Богу, к нравственному совершенству, если в нас осталось чувство покаяния в грехах, чувство мучительной тяготы от сознания своего недостоинства, если есть у нас желание жить духом, опять прийти к Богу, Источнику жизни: тогда мы ещё живы. Но и живые – мы бессильны. Мы любим добро, а делаем зло; мы все желали бы быть чистыми и святыми, а сами погрязаем в грехах и пороках. Нет из нас ни одного такого, который намеренно и сознательно сказал бы о себе: я желаю быть дурным, мне нравится быть вором, развратником, злодеем. Мы, напротив, оскорбляемся, если кто нас назовёт такими именами; мы тщательно скрываем, если имеем что худое или сделали что-либо позорное. Из этого ясно, что мы любим добро и стремимся к нему. Из этого ясно, что мы не умерли духовно.

А что же выходит на деле? На этот вопрос мы всего лучше ответим словами человека святого, испытавшего и глубину падения, и высоту святости, бывшего гонителя Христова, а потом ревностного апостола. Ему были ведомы и тайны Духа Божия, и тайны духа человеческого. Вот, что он пишет: «Не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Знаю, что не живёт во мне, то есть в плоти моей, доброе, потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, то делаю. Итак, я нахожу закон, что когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?!» (Рим. 7:15–24).

Так говорит св. ап. Павел. Скажите, братие, разве слово в слово не можем мы приложить сказанного к себе? Разве этими словами не говорит в каждом из нас совесть? Разве не каждого из нас нарисовал св. апостол приведёнными словами?

О, кто же нас избавит? Кто защитит? Кто покроет?

Одежда и защита наша – Христос Спаситель, в Которого мы крестились, в Которого при крещении мы облеклись. Мы живы духом, мы любим добро, но сил не имеем следовать ему; Христос Спаситель даёт нам и даёт эти силы.

Гонит нас дьявол, искушает на зло, обещает и счастье, и наслаждение, и славу, если мы последуем его прельщению. А Христос нам говорит: именем Моим бесы ижденут! И сколько людей было, которые в учении Христовом, в повиновении Его Церкви находили и находят силы противостоять всякому искушению на зло.

Палят и обжигают нас страсти наши. То гневом, то злобой, то завистью, то ненавистью, то нечистой похотью разврата, пьянства и объедения загорается наша душа и наше тело. Можно ли защититься от этого огня палящего? Можно ли удержаться от таких страстей? Можно, братие, можно при помощи Христа Спасителя! Тому доказательства налицо, мытари и гонители делались апостолами; блудники и блудницы, раскаявшись, удивляли ангелов чистотой жизни; величайшие грешники становились прославленными святыми. И таких – великое множество. Но все они, во Христа одевшись, только при помощи Его учения, Его благодати, по любви к Нему и по вере, становились сильными и говорили о себе словами апостола: вся могу о укрепляющем мя Иисусе! (Флп. 4:13).

Холодеет наш дух, замирает, как от страшной стужи, от лености, нерадения, невнимания, от уныния, отчаяния, горестей и скорбей. Можно ли согреть наш дух? Можно ли придать ему бодрость, силу, мужество, ревность, огонь? Можно ли не охладить духом навеки? Можно, братие, можно при помощи Христа Спасителя! Тому доказательства налицо: отвергшийся и покаявшийся апостол исторгнут из уныния; тонувший от маловерия поддержан Христом; спавшие апостолы разбужены Божественным Учителем; гонимые христиане горели духом и не боялись страданий; отроки, юноши, девы, старцы смело смотрели в глаза смерти. А сколько боязливых, которые Христом укрепляются! Сколько и теперь страдающих, больных, гонимых, которые в вере, в любви ко Христу, в уповании жизни вечной находят себе бодрость, отраду и часто бывают веселы и благодушны!

Не было и нет человека христианина, который при нападении греха и страстей, при соблазне уныния, страха и лености остался бы без помощи, если только он вспоминал Христа, Его учение, Его обетования о вечной жизни, Его заповеди блаженства, Его призывы к нищим духом и плачущим и гонимым. Ведь Он Сам этими именно словами закончил Свои призывы: «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех» (Мф. 5:12).

В таинстве Крещения и в прочих таинствах, которые мы можем принимать только чрез веру во Христа и Его искупление, мы и получаем те высшие, небесные, благодатные силы, дары Духа Святого, – те силы, которые делают слабых крепкими и помогают нам побеждать все препятствия к спасению и нравственному совершенству. Облекаясь во Христа, мы в нём получаем одежду для души, которая её защищает от зноя и холода, от всего вредоносного. Мы не видим, как это совершается? Однако это действительно совершается, и пример этого налицо: все святые и каждый верующий, если он хоть раз боролся со злом, вспоминая при этом Христа. Мы ведь не видим и того, как приливают силы к земле и природе после зимней стужи, но они приливают, ибо есть весна и есть лето.

Христос Спаситель – наша Одежда, наш Покров, наша Защита. Только безумец станет отбрасывать тёплую одежду, поданную ему благодеющей и любящей рукой в зимнюю страшную стужу. Только безумный и погибающий духовно, духовно-мёртвый, оттолкнёт протянутую к нему спасающую руку Христа Господа.

Иисусе, теплото любимая, огрей мя! Иисусе, одеждо светлая, украси мя! Аминь.

Продолжим изъяснение песни церковной в отношении к заветам и обязанностям святого Крещения. Песнь церковная сравнивает Христа Спасителя нашего с одеждой. Мы уже говорили, что одежда, прежде всего, служит человеку защитой его тела, и изъяснили, в каком смысле и как бывает Христос Господь нашей защитой.

Для чего ещё служит человеку одежда? Она украшает нас. Присмотритесь к ребёнку. С первых лет жизни он, ещё несознательно относясь ко всему окружающему, выказывает удовольствие при виде красивой одежды, любит, чтоб его красиво одели. Присмотритесь ко всем народам. От самых диких и до самых образованных, хотя каждый народ по-своему понимает красоту одежды, все одинаково имеют обычай употреблять в известных торжественных случаях одежды, особо красивые, украшающие человека. И у нас – разве мы не знаем и не видим, что в праздники, в дни семейных и иных торжеств, в гостях у друзей или, принимая гостей у себя, мы надеваем лучшие и красивые одежды? Мы даже часто и очень часто злоупотребляем этим и обращаем такое, по существу невинное желание в порок – в щегольство, расточительность и тщеславие.

О чём, однако, говорит такое желание человека иметь красивую одежду? О том, что ему прирождено стремление к прекрасному. Но есть в душе человека стремление тоже прирождённое, но более глубокое, более ценное: стремление к красоте духовной. Не тело только хочет украсить человек; он желает украсить и душу добродетелями – добротой, справедливостью, любовью к ближним, кротостью, смирением... И св. Церковь всегда нашу внешнюю одежду принимает за символ и напоминание об одежде духовной: облекая крещаемых в белые одежды, она напоминает им этим о чистоте душевной; облекая священнослужителей в пост в храме в одежды тёмного цвета, она напоминает нам этим о скорби за грехи; облекая их во весь светлейший убор церковных одеяний, она говорит нам о торжестве и радости великих праздников.

Итак, в нас живёт стремление одеть душу в красоту ей свойственных одежд, т.е. прекрасных качеств и свойств, в красоту добродетелей. О, если бы мы с такой же ревностью заботились об одеянии души, как заботимся об одеждах тела! О, если бы мы не менее заботились о красоте духа, как заботимся об украшении тела!

Но и в этой заботе нам нужно руководство, нужны указания. Посмотрите на одежду. Иной нарядится, по его мнению, очень красиво, а выходит безобразно и смешно. Когда дикарь выкрасит своё тело, а в нос вденет кольцо, а голову уберёт перьями, ему это представляется очень красивым, а для образованного человека – это только безобразие. Так и в духовной жизни. Язычник думает, что жестоко отмстить, пролить за убийство ближнего кровь врага всемеро – это будто бы очень хорошо и даже есть требование совести. А для христианина – это зазорно. Мусульманин полагает, что многожёнство есть дело дозволенное и даже хорошее. А для христианина – это позор. И даже в нашей среде, сколько есть людей, о которых апостол говорит: имже похвала в студе их, т.е. они хвалятся тем, что стыдно. Есть воры, которые пред такими же, как они, ворами выхваляются тем, что они ловко крадут. Есть развратники, которые свою хвалу полагают в том, что они умело обольщают и обманывают неопытных девиц и женщин. Есть пьяницы, которые величаются количеством выпитого вина. Бунтовщики и революционеры за честь почитают, если они убивали из-за угла царских слуг. Поистине хвалятся все такие люди тем, что постыдно.

Значит, и красоту духовную не все понимают одинаково, и многие зло принимают за добро.

Кто же научит нас тому, что есть красота и слава человеческого духа и что́ есть безобразие и позор? Кто безошибочно укажет, что́ добро настоящее, и что́ подделка под добро и даже зло? В праздник Крещения Господня мы слышим такое наставление апостола: «Явилась благодать Божия, спасительная всем человекам, наказующи, т.е. научающая и наставляющая нас, да отвергшеся нечестия и мирских похотей, целомудренно и праведно и благочестно поживём в нынешнем веке (Тит. 2:11–12). Вот где наше научение верное! Благодать Божию мы и получаем чрез Крещение и прочие таинства, по силе искупительных заслуг Господа Иисуса Христа. И Он только, наш Спаситель, Он Один и даёт нам в Своём святом Евангелии указания, как покрыть безобразие души нашей, как украсить её добродетелями и чистотой. Образно это изобразил Сам Иисус Христос в притче о вечери: Царь – Господь устроил вечерю в честь сына своего – это Иисус Христос и Его служение – и звал многих. И всем приходящим давали одежду царскую, чистую и светлую. Только один из приглашённых не захотел надеть данной одежды и сидел среди гостей в своих лохмотьях. И царь разгневался и сказал ему: как ты вошёл сюда, не имея брачной одежды? И изгнали его вон в ночной мрак. Здесь образ человека, который не от Бога, не от Его учения, не от Евангелия, а от собственных человеческих измышлений желает духовно украсить себя. И что же? Понадеявшись только на себя, поверив только в свой ум и в свои познания, лишённый высшего руководства, человек принимает своё безобразие за красоту и свои духовные лохмотья за прекрасную одежду. Такому человеку не войти в чертог Христов, в царство Божие. Оттого и говорит нашему сердцу так много песнь церковная: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь. Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя!»

Христианин! Только у Христа твоего найдёшь ты истинную красоту души твоей; только Он даст тебе брачную светлую одежду; только Он укажет тебе, что́ добро и что́ зло, и чем надобно украсить тебе свою душу; только Он даст тебе истинный и неповреждённый вкус к высшей духовной красоте; только Он не только укажет тебе светлый чертог духовной красоты, но и путь к нему откроет, но и силы тебе даст, и немощь твой восполнит, чтобы ты мог действительно войти в него.

Иисусе, одеждо светлая, украси мя! Аминь.

Одежда в житейском быту служит отличием одного человека, одного звания и состояния пред другим. Иная одежда у мужчины, иная у женщины; взрослые и дети отличаются по одежде. Различные служения – воинское, духовное, гражданское, различные должности в самых разнообразных учреждениях жизни общественной и государственной, – все эти служения легко узнаются по той или другой им присвоенной одежде. Наконец, всякие отличия, чины, почётные звания, всякие награды за подвиги, за усердие и прочее, – всё это мы стараемся отличить той или другой одеждой.

Возьмите духовный, переносный смысл одеяния Христова, в которое мы облекаемся в Крещении. Должны ли мы отличаться чем-либо видимо, для всех наглядно и доступно от евреев, язычников, мусульман, от людей неверующих? Может ли так случиться, что если мы о себе не представим свидетельство и удостоверение в нашей принадлежности к христианству, или сами мы об этом другим не заявим, то и никто и не догадается о нашей вере, о нашем христианстве? Если так, то какие же мы христиане, и можем ли мы по праву называться этим высоким и Святым именем?

Вот что пишет верующим святой апостол: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколи не изобразится в вас Христос!» (Гал. 4:19). Итак, вы видите, что требуется от христианина: в нём должен повториться, изобразиться Христос Спаситель. И как в человеке одетом не видна его естественная нагота, а видна для всех именно одежда, так и в христианине пусть не будет виден естественный человек – грешный, злобный, плотской, чувственный, грубый, а пусть будет виден и пусть повторяется Господь Иисус. Повторится Его жизнь, если мы будем ей подражать, если всегда при определении своего поведения будем спрашивать себя, как бы поступил в этом случае Иисус Христос? Повторится Его учение, если мы будем его исполнять и всегда при всех обстоятельствах жизни, при всяком решении совершать тот или другой поступок, при всяком приглашении и научении со стороны будем себя спрашивать: согласно ли то или другое с учением и заповедями нашего Спасителя? Повторятся в нас и Его страдания и смерть, если мы будем веровать, что эта смерть для нас искупительна и спасительна, если будем принимать участие в таинствах, которые мы можем получать только по силе искупительных страданий и смерти Христа Иисуса, если будем покорны Его Церкви, которую Он стяжал Своей кровью и смертью, если мы, наконец, и сами вечно будем как бы страдать и умирать в борьбе с собственными нашими грехами и страстями. Тогда повторится в нас и слава Христова: воскресение, вознесение, вечное и блаженное общение с Богом в царстве вечности. Пусть ум наш – будет ум Христов, пусть наши мысли, чувства, желания, намерения, стремления, поступки, действия, – всё, всё в нас пусть будет Христово, как у Христа, как заповедано Христом. И это значить будет, что мы, во Христа крестившись, всецело во Христа оделись, и уж ничего в нас не осталось нашего, а всё Христово. «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христа Иисуca», – так завещал святой апостол (Флп. 2:5). Тогда в каждом из нас сразу все узнают христианина, тогда и в жизни нашей общественной и государственной сразу будет видно, что её создавали верующие, а не неверы, христиане, а не язычники. Тогда внутреннее наше настроение, раз оно глубоко и искренно, непременно обнаружится во внешних действиях, и с нами будет то, что с древними христианами: Язычники сразу их узнавали среди множества людей не только без всякого заявления с их стороны, но даже при желании скрыть свою принадлежность к христианству. Узнавали по выражению глаз, узнавали по скромности и сдержанности телодвижений, узнавали по приёмам в обращении с окружающими, узнавали по особому неописуемому духовному настроению, которое чувствуется и не может укрыться от нашего взора при первом взгляде на человека. И нас будут узнавать среди тысяч.

И это-то и будет нашей хвалой самой высокой и самой совершенной. Ибо в чём похвала человеку? Если говорить об его происхождении, о наследственном богатстве, о знатности рода, о красоте наружности, то это всё – вещи случайные, от него не зависящие. Если говорить о богатстве, которое он приобрёл своим трудом и умением, – это, конечно, уже более высокая хвала. Если говорить об его уме, дарованиях, с ним совещаться, его указаний искать, – эта похвала ещё приятнее человеку. Но всё-таки самая совершенная, ни с чем несравнимая, всё превосходящая похвала человеку состоит в том, если о нём говорят: он – истинный христианин. И посмотрите: кого мы в жизни своей помним? О ком говорим с постоянным чувством благодарной любви? Кого всегда поминаем словом добрым? Помним ли мы людей талантливых и умных? Помним ли людей знатных и богатых?

Конечно, помним, но не так, как помним и поминаем людей добрых, благочестивых, отзывчивых на добро, благожелательных, кротких, набожных. Мы помним наших добрых матерей и отцов и храним их простые и немудрые наставления лучше, чем мнения учёных мудрецов. Мы помним встречавшихся нам на жизненном пути простых, но благочестивых людей и похвалу им в наших глазах воздаём гораздо высшую, чем прославленным умникам, умелым дельцам, богатым предпринимателям, знатным людям...

Воистину, высшей хвалой останется для нас навсегда название истинного христианина. Воистину, Христос Спаситель есть наша хвала, наша честь, наше украшение!

В одном древнем городе в первые века христианства было гонение на верующих. Христиан, наконец, изгнали совсем из города. Но вот началась в нём моровая язва. Язычники здесь поступили по-язычески: отцы и матери бросали детей больных, детей оставляли без призора и ухода родителей, братьев и сестёр. Несчастные больные ни от кого не могли получить хотя бы чашу воды и умирали от жажды. Мёртвые лежали по улицам непогребёнными. Все живые и здоровые бежали вон. В это время возвратились в город изгнанные христиане. Они стали ухаживать за больными, служить им, хоронили мёртвых. За зло они по-христиански воздали добром. В их делах виделся милующий Христос и Его учение любви. Кончилась моровая язва. И в городе том уж не раздалось ни слова против Христа и скоро все жители его крестились во имя Христово.

Так древние христиане не только сами, крестившись, облекались во Христа, но в Него облекали и других. Христос – краса и хвала наша; выше этой хвалы нет ничего в мире, и пред ней не устоит ничто худое! Аминь.

Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся.

Последняя ныне наша беседа на эти священные слова церковной песни. Мы рассмотрели в предыдущих наших поучениях со всех сторон сравнение Господа Иисуса с одеждой в отношении в нашему Крещению. Мы говорили о том, что одежда нас защищает от вредных влияний природы, – и Христос защищает душу от всего вредоносного. Одежда украшает наше тело, – и Христос украшает нашу духовную жизнь и всю жизнь человека; одеждой человек отличается в среде себе подобных, – и Христос отличает христианина и венчает славой в среде всех людей.

Есть ещё одно значение одежды, о котором мы не говорили. Оно указано во св. Библии. Слово Божие рассказывает нам, что человек сотворён прекрасным, невинным и безгрешным, что первые люди были поселены в прекрасном раю. Они наслаждались безгрешным счастьем; были они нагими, не имели никакой одежды, но не стыдились. Ухищрением и соблазном дьявола явился грех, и тотчас нарушилось мирное и спокойное состояние душ у первых людей. С сознанием греха явилось сознание стыда, и увидели тогда люди, что они наги, им стало стыдно, и они сделали себе одежду из листьев, чтобы покрыть стыд и наготу свою. Вот нравственное значение обыкновенной одежды; её происхождение первоначальное именно таково, что она закрывает нашу наготу, сокрывает всё низменное и постыдное.

Перенесите это в область духовную. Разве мало в нашей духовной жизни низменного и постыдного? Кто свободен от постыдных помыслов и чувствований? Кто может свободно и небоязненно, не боясь пред Богом и добрыми людьми, громко высказать всё, что он только мыслит, чувствует и желает? Кто пред всеми может указать все побуждения и отдалённые цели своих поступков и действий и быть уверенным, что в них нет ничего греховного и постыдного? О, всякий из нас с сокрушением сердца должен повторить и повторить трогательные покаянные слова песни церковной, которую в нынешнее воскресенье мы впервые услышали в храме, и которую ещё долго будет повторять пред нами святая Церковь. Песнь эта гласит: «Покаяние отверзи ми двери, Жизнодавче. Студными бо окалях душу грехми и в лености все житиe мое иждих»; это значит: бесстыдными грехами загрязнил и мою душу, и в лености всю жизнь мою прожил...

Так взывает душа христианская. Где же найти покров для души? Кто оденет её, и кто закроет в ней всё грязное, нечистое, постыдное, греховное? Ведь молиться можно горячо, можно глубоко сожалеть о том, что сделано дурного, но сделанного уж не вернёшь, не переделаешь, не обратишь в ничто. И какая же сила человеческая может дать человеку прощение, т.е. полное уничтожение содеянного греха? Какая сила может вменить грех, как не бывший?..

Никакая сила человеческая сделать этого не может. А если так, то всякий грех, всякий постыдный поступок, всякая постыдная мысль, – всё это остаётся на душе, всё это отягощает её, всё это делает её нечистой, обращает в один струп греховный. Только сила Божия, только милость Всемогущего Бога может уничтожить и простить грех. И эту силу, эту милость и даровал нам Христос Господь, наш Бесценный Спаситель, наш Вечный Благодетель. Он нас искупил, Он пострадал за грехи наши, Он умертвил грехи Своей смертью, «раздрал их рукописание», Он нас приблизил к Богу. Не делами своими, не заслугами своими мы получаем все эти блага: Спаситель наш даровал их нам даром Своей милостью, и от нас требует только веры в Него и, как знамя этой веры, как средства получить благодать искупления и спасения, – требует от верующих Крещение. «Иже веру имет и крестится, спасен будет», – говорил Он Сам святым апостолам пред Своим вознесением на небо, завещав им устроить и распространить на земле царство верующих, крещаемых и спасаемых, – Церковь Христову, и кто крестился, тот во Христе и в Крещении получил ту чудную одежду, которая покрывает в человеке всё низменное и постыдное. Прощаются ему грехи, совершённые до Крещения. Но и для грехов, совершаемых после Крещения, дано крещение второе, крещение слезами – святое таинство покаяния. Придёт к Богу душа, вся обнажённая от добрых дел, вся покрытая стыдом, и позором и мерзостью греха, исповедует пред Христом, своим Спасителем, всё свои заблуждения и неправды... И если покаяние искреннее, если осуждение греха решительное, если намерение исправления твёрдое, если вера в милосердие Божие и в искупление Христа глубокая и горящая: опять Христос покроет нас Своей милостью и прощением, как одеждой. Но и это благодеяние покаяния, как таинства, даётся нам только Крещением, без которого мы не можем получить ни одного другого таинства. Умрём мы и, по окончании земного предела, предстанем на суд. Тогда в свете откроется всё сокрытое, тогда всё забытое припомнится, тогда же нечистое явно станет пред совестью и оком Божиим, как на одежде видны при ярком свете солнца все самые малые пятна... чем покрыться нам пред лицом Седящего на Престоле? Кто покроет срамоту нашу? Если ты крещён, если ты веровал и молился и каялся, – Христос Господь и там нас покроет, как одеждой, Своей милостью и заступлением, Своим искуплением, – сильными изгладить всякую смерть и всякий грех. Не победит наша греховность Его неизреченной благости.

Оттого и ныне после молитвенных возгласов покаяния в песне церковной, о которой мы говорили, мы не в отчаяние приходим, но оживляем душу надеждой и уповаем: но яко щедр, очисти благоутробной Твоей милостию.

Оттого говорит нам святой Тайнозритель: «Се иду... Блажен бодрствующий и хранящий одежду свою, чтобы не ходить ему нагим, и чтобы не увидели срамоты его» (Откр. 16:15). Оттого и апостол святой поучает: «Знаем, что когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. Оттого мы и вздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище. Только бы нам и одетым не оказаться нагими» (2Кор. 5:1–3).

Страшное это слово! О, храни, христианин, одежду Крещения нескверной и непорочной, храни одежду, в которую облёк тебя Христос! Смотри, зорко наблюдай, не потерял ли ты её в жизни. Вот фарисей, в ныне слышанной притче Господней в Евангелии, думал, что он одет и чист, а ушёл из храма осуждённым. А мытарь сознал свою наготу духовную, устыдился перед Богом, устыдился и побоялся пойти дальше порога церковного, очей своих от стыда не смел поднять на небо, – и пошёл оправданным, и приял одежду прощения от Бога.

Будем страшиться бесстыдства фарисейского, что принимало наготу духа за пышное одеяние. Будем во Христе, – в вере и покаянии, в добрых делах и неустанном нравственном восхождении к Богу, – всегда находить ту святую и спасительную одежду, которая покрывает нас от всего постыдного, позорного и гибельного!

Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся! Аминь.

Простой и безыскусственный, спокойный и точный, свойственный только очевидцу, рассказ заключается в сегодняшнем евангельском чтении (Лк. 18:35–43).

Его задача, по-видимому, состоит только в том, чтобы, по собственному замечанию Евангелиста, «поряду и испытно» (Лк. 1:3), поведать об одном из событий жизни Иисуса Христа, сообщить с благоговением об одном из множества чудес, Им совершенных.

Когда Иисус Христос приближался к Иерихону, один слепец сидел у дороги и просил подаяния. Услышав, что идёт много народу, он спрашивает: что это такое? Ему поведали, что Иисус из Назарета мимо проходит. Очевидно, слепец уже давно слышал о Христе, как великом Учителе и Чудотворце. Услышав, что Христос идёт, он стал взывать: «Иисусе, Сыне Давидов, помилуй меня!» Идущие впереди заставляли его молчать, но он ещё громче кричал: «Сыне Давидов, помилуй меня!».

Спаситель призвал к Себе слепца и сотворил ему, по вере его; и слепец прозрел и пошёл вслед за Христом; и весь народ, видя это, воздал хвалу Богу.

Как ни просто это сказание Евангелия, как ни мало оно, по-видимому, относится к нашей современной жизни, мы, однако, и можем и должны найти в нём символические указания, уроки и на дни текущие и на вечные времена. Ибо навсегда верно и всякого приятия достойно наставление святого апостола: всё, что написано в слове Божием, – в наше научение преднаписано (Рим. 15:4),

Пред нами расстилается жизнь, как бесконечная дорога к некоему пределу нашего вечного обитания. По ней путеводитель – Христос. Одни из людей идут за Ним, около Него, руководимые верой во Христа, любовью к Нему и послушанием; другие как бы случайно увидели Его, смотрят на Него только с любопытством и вот-вот уйдут с дороги; иные оставили Его совсем и бредут без дороги где-то впереди, иные же, как слепец, сидят у дороги, ищут её, но, не умея тронуться за Христом, не видя Его, сидят на месте и просят у проходящих милостыни.

Не мы ли, современные люди, с нашими жалкими интересами и запросами, не мы ли, хотя и сидим у дороги, хотя и называемся верующими христианами, однако, похожи на этого слепца? Волнуются люди, спорят, борются; страдают, беспокоятся, падают, восстают, снова падают, по-видимому, ищут что-то, ищут пути и дорожат им, но всё у них совершается так, как у слепых: не видят света, не распознают предметов и явлений; идут ощупью, не уверены в истине, – словом, не представляют себе дороги... Оттого увлекаются они без конца то одним направлением мысли и жизни, то другим, и всякий раз быстро замечают, что впали в ошибку: каждый день у нас как бы имеет своего идола; каждый день ставится новый кумир, чтобы на следующий день быть поверженным. Чувство глубокого неудовлетворения, чувство горького разочарования захватывает и гнетёт человека при виде падения такого кумира, но назавтра готов у нас новый кумир. И с новым детским, точнее сказать, с глупо детским, ребячьим увлечением люди верят в его жизненность и истину, ожидают от него всевозможных благ, чтобы завтра снова убедиться в том, что они обмануты.

Всё это ярко и наглядно сказалось в жизни нашего русского общества в последние годы: сколько увлечений, сколько перемен, сколько разочарований, сколько веры в то, что оказалось недостойным веры! Толстовщина и непротивление злу, потом – насилия и убийства, возведённые в геройство; искание правды Божией. Потом – грубый материализм и безбожие; забастовки, социализм, порывание к буйной свободе, восстания, бунты, революция, грабежи, анархия. И рядом заботы о лучшем устроении государства, бесконечные слова отрицания смертной казни, отрицание не только всякого государственного насилия, но и всякого государственного строя, проповедь мягкости, гуманности, доверия... Всё это переплелось и перепуталось, всё это поочерёдно занимало умы и интересы, владело верхами жизни. Как слепец, люди шли ощупью, и вот ныне, как все устали, изверились, как разочаровались в охватившей всех идее революции и свободы! Сидят у дороги жизни и просят милостыни и подаяния! «Дайте нам смысл жизни, дайте опору для ума и воли, дайте содержание душе, успокойте сердце, – заполните пустоту духа!» И слышат люди звуки иного мира, где всё полно веры и упования, где ясен путь и смысл жизни, где открыты тайны жизни и смерти, радости и страдания, тайны прошлого, настоящего и будущего, где всё так исполнено мира и покоя, – то мир Христов, то Церковь Божия, то мир верующих... Что это? – спрашивает слепец в радостной тревоге. И всякий проходящий дорогой им ответит: это Иисус Назорей мимоходит.

Тут бы пойти несчастным за Христом, тут бы выйти к свету и ви́дению. И они готовы, как евангельский слепец, крикнуть: Сыне Давидов, помилуй нас! Как и слепец, они уже слышали и знают о нём, – кто теперь в мире не знает о Христе? – они готовы в этом «человеке из Назарета» признать Сына Давидова, Царя человечества, Учителя, Вождя и Спасителя...

Но здесь выступают, выражаясь словом евангельского рассказа, «идущие впереди» и начинают убеждать и заставлять слепца молчать. О, эти мнящие себя передовыми, идущими впереди, непрошенные вожди, – вожди к погибели! Они – за прогресс, за движение вперёд без Христа и даже впереди Христа! Они станут убеждать слепца, что идти за Христом, значит, быть отсталым, они наговорят несчастному и, конечно, налгут ему всяких небылиц, надают всяких обещаний в надежде, что слепой, сам не видя, всему поверит. И в наши дни, зная, что именно религиозная вера и преданность Церкви отрезвит людей, даст свет слепым, наши современные лжеучители и лживые пророки, эти проклятые певцы революции и сатанинской свободы, всячески стараются отвлечь нас от Бога, от Христа и от Церкви. Для этого печатаются безбожные книжки; для этого тайно и явно издаются и распространяются гнилые и лживые газеты и листки. Для этого в литературе подвергают глумлению Церковь Божию; для этого в театрах безбожники-писатели и продажные актёры на сцене надсмехаются над Богом, над святыми, выводят Богоматерь, преподобного Серафима, осмеивают почитаемых пастырей и учителей; для этого в школах учители, сыны погибельные, отравляют детские души учениями безбожными; для этого детей и юношей соблазняют бесстыдными картинами, выставленными напоказ для открытого торга в городах и людных местах; для этого суды открыто становятся на сторону мятежников и развратителей народа и осуждают тех, кто с ними боролся... Тысячами путей, тысячами ухищрений «идущие впереди» – к чему они идут, это им самим неизвестно, – желают отвратить народ от веры, оставить его в слепоте, продолжить над ним свою власть.

Слепец евангельский не послушал лживых слов, которые ему говорили «шедшие впереди». Он ещё громче, ещё настойчивее взывал и молил: «Сыне Давидов, помилуй меня!» Дай Бог, чтобы мы были ему подобны. Дай Бог, чтобы ныне замечаемое отрезвление, поворот к вере и Церкви от недавних безумств и увлечений, усиление духовных интересов, разочарование в так называемом «освободительном» движении, которое имело основой безбожие, насилия и бунты, – чтобы всё это крепко утвердилось в народе нашем и навсегда послужило ему уроком. Если суждено ему спастись, то спасётся всякий народ только верой. И скажет ему Господь: «прозри»; и пойдёт он за Христом; и снова будем мы едиными устами и единым сердцем славить Бога. А «шедшие впереди» сгинут и исчезнут, как исчезли и те, что, по евангельскому рассказу, хотели слепца отвратить от Христа, Божественного Целителя.

Скоро время поста и покаяния. Скоро время, когда будем мы судиться перед Богом судом совести. Готовься, христианин; готовься, христианский верующий народ! Познай свою слепоту, не верь тем передовым учителям незваным, которые эту слепоту готовы признать светом, а Христа – тьмой. Взывай как слепец: Иисусе, Сыне Давидов, помилуй меня!

Христе, Свете Истинный, просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущего в мир! Да знаменается на нас свет лица Твоего, да в нём узрим свет неприступный, и исправи стопы наша к деланию заповедей Твоих! Аминь.

Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее (Лк. 19:10).

И ныне мы слышим и видим заботы, и усиленные заботы, по крайней мере, на словах, о спасении погибших и погибающих.

Если прислушаться к современным разговорам и рассуждениям в печати, в обществе, в так называемых политических партиях и вообще в среде большинства людей, будь то лица частные, или государственные деятели, – то выносишь ясное и непререкаемое впечатление: все упования счастья и спасения народов возлагаются теперь на их богатство, общее материальное обеспечение и на так называемое экономическое соотношение сил. Не одни последователи крайних учений, как, например, социалисты и коммунисты, стоят на этой точке зрения. Не одни даже люди прогрессивного направления исповедуют материалистически-животный взгляд на основу человеческого благосостояния. У них такой взгляд проводится только резче и определённее, прямее и последовательнее, – настолько прямолинейно и беспощадно, что, по их мнению, следует только отнять всё у имущих классов народа, всё поделить поровну, принудительно отобрать землю и имущество, сделать общим достоянием дома, фабрики, заводы, продукты земли и проч. – и счастье, довольство людей обеспечено. Но и те благоразумные общественные и государственные деятели, и те писатели, которые признают ценность и необходимость духовно-нравственных основ для человечества, – и они, когда заходит речь о подробностях устроения и упорядочения жизни государственной, подчиняясь бессознательно общему, со стороны навеянному и глубоко вкоренившемуся современному мировоззрению, незаметно переходят на ту же материалистическую точку зрения. Оттого нередко можно слышать от людей, по своей деятельности и воззрениям согласных с правилами святой веры, такие рассуждения, например, что «всё зависит от желудка», что «первое благо – экономическое благосостояние», «задача наша – обеспечить людям хлеб и кров и всё необходимое для жизни», – подразумевается, конечно, жизни материальной. Оттого и в высших государственных учреждениях на наших глазах месяцами и годами занимаются, спорят до бесконечности, дробятся на партии, волнуются и горячатся, главными образом, если не исключительно, только по вопросам распределения денег и материальных средств народа и государства.

Иным воззрением, иным духом веет от евангельских наставлений и сказаний. Сегодня в евангельском чтении мы видим Закхея, старейшину сборщиков податей, человека весьма богатого. Он сам, по собственному побуждению, идёт навстречу Иисусу Христу и, чтобы видеть Его, залезает на придорожное дерево, он рискует при этом показаться смешным в глазах народа, подвергнуться преследованиям и издевательствам толпы, наконец, не боится унизиться на виду у всех, выходя с такой жаждой увидеть Учителя, не признанного властными и почётными руководителями народа.

Итак, пред Иисусом Христом – богач, глава сборщиков податей, мало того, – это человек, и по его собственному признанию, и по роду своих занятий мытаря, при условиях тогдашнего времени, человек грешный, неправедно наживший своё богатство. Невольно приходит на мысль: что, по мнению современных нам новомодных учителей жизни, что сказал бы Закхей и что сделал бы в этом случае Иисус Христос? Уже многие такие учители, увлекающиеся современным новым идолом социализма, не раз объявляли, что Иисус Христос был социалистом и учил социализму. Следовательно, Он обратившемуся Закхею должен был указать одно: всё раздай всем поровну и себе возьми такую же часть, какая достанется и другим... И один ли Иисус Христос представляется в очах современных лжесловесников только общественным реформатором и учителем новой хозяйственной и экономической системы? Нынешний день, 27 января, воскресный праздник совпадает с памятью святителя Иоанна Златоуста. Тысячу пятьсот лет чтила его святая Церковь, верные услаждаются его творениями, давшими «неизглаголанную ясность Божественному Слову» (см. канон святому), т.е. учению Священного Писания, и никогда никто не находил в его златословесных поучениях проповеди социализма. Но вот ныне даже в книгах мнимо богословских и под покровом богословских школ проповедуется такая бесстыдная и сознательная ложь...

Но возвратимся к Закхею. Что же повелел ему сделать Спаситель? Он только одно имел в виду: ласковым словом привета и любви, посещением дома всеми признанного грешника довести Закхея до сознания греховности, возбудить в нём желание исправиться и загладить грех и вместе с тем внушить надежду и уверенность, что Бог примет, пощадив, грешника. И видим: под влиянием посещения Господа в душе грешника произошёл полный переворот: стал Закхей пред Господом и сказал: «се пол-имения, Господи, дам нищим, и если кого чем обидел, возвращу вчетверо». Что же Спаситель? Поучать стал о вреде и греховности всякого богатства? Разрешал вопрос: можно ли собирать подать и сколько с кого брать? Стал рассчитывать, достаточно ли дать половину имения и вчетверо за обиду и убытки, меньше нужно или больше? Нет и нет. Спаситель сказал только: «ныне спасение дому сему бысть... Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшего». Слышите ли? Не бедного и не богатого пришёл Он спасти, а погибшего нравственно. Он и средства спасения предлагает именно нравственные. Не говорит: отдай Мне твоё богатство, а говорит: дай Мне твоё сердце.

Ибо неразумно, в самом деле, смешно и наивно думать, что с разделением поровну всех имений и вообще с разрешением всех имущественных и экономических отношений сразу воцарится счастье среди людей, прекратятся всякие их страдания и кончится необходимость нравственного развития. В тысяче тысяч случаев проявятся тогда человеческая любовь и злоба, высота духовная и низость. В тысяче тысяч случаев люди могут отравлять жизнь друг другу, или ей помогать во благое. В тысяче тысяч случаев, при равенстве имуществ и при полном материальном довольстве, проявятся и зависть, и несправедливость, и преследование, и гнев, и недоброжелательство. И не богатство было худо в Закхее, а неправедные пути его приобретения, жестокость и себялюбие в пользовании им. Так и Златоуст поучает богача: «Ты богат? Не осуждаю тебя. Но ты жесток? Порицаю тебя». И не самый сбор податей был преступен в Закхее. Потому мытари считались грешниками, что они вымогали подати в свою пользу, брали гораздо более, чём было положено. Содержа на откупе подать целых городов и селений, они увеличивали её тем, что давали в долг, сами отсрочивали взносы, и потом брали вдвое и втрое, разоряя народ. Значит, не самый сбор податей, а злоупотребление им было греховно. Иоанн Креститель сборщикам податей говорил только одно: «ничего не требуйте более определённого вам» (Лк. 3:13). Да и Сам Спаситель повелел апостолу Петру внести за Себя и за Петра статир в подать на храм (Мф. 17:27). И апостолы учили (Рим. 13:6–7) христиан беспрекословно отдавать подати и всем – должное.

Христос Спаситель не приносил на землю какого-либо нового научного учения, какой-либо новой общественной, государственной, хозяйственной или экономической системы. Он говорил векам, и о том, что вечно, вечное же не стареет, оно всегда ново. А вечно в человеке не тело, а дух, не насыщение благами материальными, гибнущими и умирающими, а вечными сокровищами души; вечно в человеке стремление к Богу и к нравственному уподоблению Богу в добродетели и святости. Такого стремления в человеке ничем не уничтожишь, оно сродно его духу и необходимо ему, как питание и дыхание сродно и необходимо телу. И чем выше и сильнее такое стремление, тем ближе человек к тому, чем должен быть человек, тем больше он внесёт счастья, мира, покоя и порядка в жизнь общечеловеческую. Такое-то стремление к Богу и желание ввести Бога в душу и нас с вами в эти минуты привело сюда в храм. Если это есть, – всё прочее придёт, как пришло у Закхея. Господь вошёл в его дом, а он в душу свою сам ввёл Его своим святым порывом, и вот он уже изъявляет желание служить ближним и своим имением. Если же этого ничего нет, то не только уравнение имуществ и разрешение экономического вопроса, но и самые благие на вид стремления и желания принесут людям только гибель, вражду, кровь, убийства. Разве не видим очевидных тому доказательств у последователей современных модных учений без Христа и вне Христа? Их громкие слова о братстве, равенстве и свободе на деле приносят только рабство, унижение и величайшие насилия. В далёкой от нас, но христианской стране на днях зверски убит на улице король и его наследник и ранен другой сын короля. Кто гнусные убийцы? Убийцы были люди, проповедующие громко свободу и любовь, родные братья по убеждениям и действиям нашим социалистам, революционерам и проповедникам народной свободы. На словах же все они против смертных казней преступников и против всякого принуждения со стороны власти и государства. Вот что значит быть без Христа и стоять не на нравственной почве, не на нравственном учении, а на мирском, экономическом. «По плодам их узнаете их. Не снимают с терновника винограду. Берегитесь же лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15–16).

Спасти погибшее и погибающее может только развитие и совершенствование нравственное, в духе веры Христовой, а не экономическое, в духе современных проповедников насилия и материализма! Аминь.

Предметом моей речи к вам, мои юные слушатели, я избрал вопрос, для вас близкий и непосредственно интересный, – воинское звание. Оправдание его, значение, достоинство, – всё это, обычно, не подлежит обсуждению, как государственная необходимость, как мировая и историческая аксиома. Но есть иная область, область религиозно-нравственных запросов и, так сказать, внутреннего философского смысла каждого явления; эта область не удовлетворяется ссылкой на простую принудительность и повелительно требует указаний высшего оправдания каждого явления, изначальных основ и конечного его смысла. И вот с этой-то, не скрою, трудной точки зрения мне и хочется сегодня побеседовать с вами на тему об оправдании воинского звания.

Если вы сегодня хоть сколько-нибудь внимательно слушали вечернее богослужение, то в евангельском рассказе о событии Сретения Господня ваш слух должен был уловить некоторые частности речи, напоминающие вам то, что называется языком военным. Симеон старец, пророчествуя о Богомладенце Иисусе, изображает Его под видом военного знамени, столь вам, конечно, знакомого: «Се лежит Сей на падение и на восстание многим во Израили, и в знамение пререкаемо»... (Лк. 2:34). Знамя пререкаемое – знамя спорное, около которого идёт во время сражения самая ожесточённая сеча; повергнуть это знамя, отнять, опозорить – это задача одной борющейся стороны; отстоять его, сохранить, высоко держать над рядами, являть им знак силы, объединения, управлять посредством него всей громадой воинства – это задача другой борющейся стороны. В истории мира Спаситель сравнивается с этим знаменем, и мы видели и видим, как до конца исполнилось и исполняется и будет исполняться во всей полноте это простое, но глубокое проречение Симеона. Ибо и доныне и до конца веков, при всём разнообразии и поводов, и приёмов борьбы, при всём разнообразии человеческих и общечеловеческих интересов, запросов, стремлений, – во всех сферах жизни личной, семейной, общественной, государственной один смысл и только одно значение видно вдумчивому взгляду: борьба веры и неверия, добра и зла, света и тьмы, Бога и дьявола, Христа и Велиара.

И Тебе Самой душу пройдёт оружие, – в подлиннике – меч; это – слова, сказанные Симеоном Богоматери, – и опять образ здесь взят из обстановки жизни воинской.

Если бы, далее, я захотел вас провести по всему Священному Писанию только Нового Завета, то вы с величайшим удивлением увидели бы, как часто речь священных писателей и Самого Спасителя обращается к тому, что называется языком военным. И это – речи самые сильные. Вот образцы их.

«Если бы от мира сего было царство Моё, говорит Спаситель, то служители Мои подвизались бы за Меня» (Ин. 18:36).

«Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч» (Мф. 10:34), – слова Иисуса Христа.

Ещё: «Какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силён ли он с десятью тысячами противостать идущему на него c двадцатью тысячами» (Лк. 14:31).

Вот другое изречение Спасителя апостолам, которое как бы звучит воински: «Когда Я посылал вас без мешка, и без суммы, и без обуви, имели ли вы в чём недостаток?» Они отвечали: «ни в чём». Тогда Он сказал им: «но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму, а у кого нет, продай одежду свою, и купи меч» (Лк. 22:35–36).

В апостольских наставлениях мы ещё чаще встречаем тот же воинский язык: «Облечёмся в броню веры, в шлем надежды спасения» (1Сол. 5:8), «с оружием правды в правой и левой руке» (2Кор. 6:7), «облечёмся в оружия света», (Рим. 13:12). «Облекитесь во всеоружие Божие; станьте препоясав чресла ваши истиной, и, облёкшись в броню праведности; а паче всего возьмите щит веры, которым можете угасить все раскалённые стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6:11-). «Преподаю тебе завещание, – пишет апостол ученику, которого он поставил епископом, – чтобы ты воинствовал, как добрый воин» (1Тим. 1:18); «переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа» (2Тим. 2:3). Себя самого апостол называет воином, а своих сотрудников – «соратниками», «сподвижниками» (Флм. 1:2, Флп. 2:25). Наконец, эти сравнения приводятся апостолом уж не как фигуральное изображение духовного воинствования, но и как основа реального права. Рассуждая о праве проповедника-апостола получать содержание от тех, кому он проповедал, апостол говорит: «какой воин служит когда-либо на своём иждивении?» (2Кор. 9:8). А увещевая Тимофея безраздельно и всецело отдаться подвигу пастырства, тот же апостол даёт ему такое сравнение: «никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику» (2Тим. 2:4).

Что-нибудь да значат эти постоянные сравнения, и, во всяком случае, из них никак невозможно заключить о том, чтоб апостолы и первые христиане могли относиться как-нибудь пренебрежительно к воинскому званию. Скорее можно, и мы вправе сделать совсем обратный вывод, тем более что общим правилом у апостолов по отношению к новообращённым христианам было одно: «каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1Кор. 7:20); из воинского звания исключения не делалось. Сама Церковь называется воинствующей. И всё-таки все приведённые образы можно понять только как образы, понятные для того далёкого и воинственного времени и потому так часто употребляемые.

Нам необходимо перейти к непосредственным свидетельствам и указаниям, прямо относящимся к предмету нашей речи, – к указаниям на живых носителей настоящего воинского звания. Святое Евангелие рассказывает нам, что на предрассветной заре христианства явился великий пророк-проповедник. приготовлявший людей к принятию Спасителя. Как только вышел он из своего пустынного уединения и стал на великом и людном пути Иорданском, тотчас же огненное слово его потрясло сердца слушателей, и «приходили к нему Иерусалим, и вся Иудея, и вся окрестность Иорданская» (Мф. 3:5). Приходили люди всех возрастов, званий и состояний, повинуясь врождённому и неистребимому в человеке влечению к нравственному и совершенному. Приходили и вопрошали пророка о пути жизни, богоугождения и спасения. В числе других приходили к нему и подобные вам воины и также спрашивали Иоанна Крестителя: «а нам что делать?» Простые, жизненные и удобопонятные ответы давал пророк всем, искавшим у него наставления; такой же ответ дал он и воинам, применяясь к их тогдашнему быту и господствовавшим в то время среди них порокам и недостаткам: «никого не обижайте, не клевещите, а довольствуйтесь оброками вашими». Это означало: не употребляйте во зло вашей силы и службы для узкой корысти, исполняйте ваш долг и призвание, а призвание ваше – защищать других от обид, а не быть обидчиками, способствовать порядку и устройству, а не расстройству жизни.

Окончил своё земное поприще великий пророк, и вот вышел на дело учительства и спасения людей Сам Господь Спаситель, им проповеданный и предуказанный. Во днях Его плоти, в трудах Его земного служения, в числе первых последователей около Него стали прежде всего ближайшие ученики Иоанна Крестителя, как наиболее подготовленные к слушанию и проповеданию нового завета и царства Божия на земле. И никогда они не слышали от Мессии и Агнца Божия, указанного Иоанном Крестителем, отмены тех наставлений, которые Предтеча преподавал своим ученикам и слушателям.

Божественный Учитель всегда был окружён ищущими глаголов живота вечного; были среди них, несомненно, и воины, и о некоторых таких, ищущих правды вечной воинах, в назидание нам, сохранились указания в Евангелиях. Так, римский офицер, сотник в Капернауме, проявил такие нравственные силы, такую веру, любовь и смирение, что пред всем народом удостоился высокой и редкой похвалы из уст Спасителя. Причём, здесь же Господь благоволил указать на него, как на образ бесчисленных избранников из всех народов, которые придут и возлягут на пиршестве веры в новом и вечном царстве Христовом. Знаем из Евангелия и о другом сотнике, по имени Лонгин, который стоял на страже у креста Иисусова и в час Его смерти исповедал веру свою в Спасителя мира. Наконец, в истории первых дней Церкви на земле мы опять встречаем воина – сотника Корнилия в городе Кесарии Палестинской. Он просил апостола Петра прийти к нему, чтоб услышать от него слово спасения. Пришёл Пётр, и Корнилий говорит: «ныне мы пред Богом предстоим слышать всё повеленное тебе от Бога» (Деян. 10:33). Апостол далее излагает пред собравшимися слушателями всю сущность христианского благовестия. Заметьте: ни слова здесь не говорит апостол Корнилию о несовместимости его военного звания с христианским исповеданием; между тем, если бы это было так, то Он, конечно, в своей речи обо всём потребном вообще, и в частности по отношении к Корнилию, для вступления в Церковь, непременно упомянул бы об этом. Иначе быть не могло. Как некогда Иисус Христос покаявшейся блуднице, и Он должен бы сказать сотнику словами Спасителя: «прощаются тебе прежние грехи, а теперь иди в впредь не греши, оставь твоё греховное и недозволенное воинское служение». Ничего подобного ему не было сказано, а вера его в благоволение к нему Божие засвидетельствованы тем, что ещё во время речи апостола, до крещения Корнилия, на него уже сошёл Дух Святый, по замечанию дееписателя (Деян. 10:44).

Прошли с тех пор века христианской истории, и на протяжении всех этих веков христианства воинство водружало кресты на своих знамёнах, сражалось и умирало за веру и из своих рядов дало и исповедников, и мучеников за Христа. И Церковь, благословляя воинство, молилась о нём и в лики святых внесла многих-многих, которые были добрыми воинами и слугами царей земных и в то же время добрыми воинами и слугами Царя Небесного. Здесь мы должны оговориться, чтоб избегнуть упрёка в намеренном замалчивании фактов и чтобы выяснить вопрос всесторонне. Несомненно, в литературе древности христианской, – но, во-первых, в писаниях большей частью подложных, а во-вторых, у писателей, не признаваемых вполне точными выразителями истинно-церковного учения, как у Тертуллиана и Оригена, – мы находим недружелюбные отзывы и даже враждебные отношения к воинскому званию, встречаем и прямо высказываемое решительное мнение, что христианину не следует поступать в военную службу. Однако, беспристрастно и обстоятельно разбираясь во всём этом, мы видим везде в этих случаях не принципиальное отрицание воинства, а практические указания на то, как трудно было в то время христианину-воину оставаться верным своему долгу христианскому. Совершенно такой же смысл и аналогичный пример мы можем указать в известных словах апостола Павла о браке, когда он советует христианину лучшие не жениться. Для служителей евангельской проповеди в то время, действительно, семья и брачная жизнь, с её неизбежными мирскими заботами, являлась тяжким препятствием в деле проповедничества. Но это далеко не значило и не значит, что брак сам в себе, в существе своём, есть скверна. Вступление в ряды воинов требовало языческой жертвы и языческой клятвы; воинам часто приходилось приносить жертвы богам, а офицерам – служить императорской статуе как Богу, а также участвовать в суде над христианами и присуждать их к смерти; нередко приходилось отводить христиан на мучения за исповедание веры. Самые войны римского государства были большей частью войнами разбойничьими и хищническими, без внутренней возвышающей идеи. Если, далее, принять во внимание, что поступление в войска в Риме было добровольным, а не по общему призыву граждан, как в наше время, то, естественно, древние учители не могли христианам рекомендовать поступление в военную службу.

И, тем не менее, воины-христиане были и при них. Мы видим, что самые пристрастные в смысле отрицания воинского звания исследования некоторых учёных на древних римских кладбищах первых трёх веков христианской эры, по оставшимся надписям на гробницах, показывают нам, что число погребённых воинов-христиан по отношению к числу воинов-язычников было совершенно таким же в пропорциональном отношении, как и отношение числа вообще христиан ко всему населению империи. Это – знак, что христиане не уклонялись от военной службы, хотя имели к тому полную возможность. Тот же Тертуллиан свидетельствует, что в его время христиане уже заполняли весь римский мир – города, селения, лагери... «Мы, – пишет он, – не бегаем людей, не обитаем в лесах. Мы с вами плаваем по рекам и морям, носим оружие, обрабатываем землю, ведём торговлю»... А Климент Александрийский, учитель помянутого Оригена, поучает христианина-воина: «В качестве воина тебя следует приобретать военные познания. Слушайся полководца: он правилом объявляет справедливость». Затем он повторяет воинам урок – приведённые нами выше слова Иоанна Крестителя. Следовательно, Ориген выражает лишь свои личные воззрения, когда относится отрицательно к воинскому званию.

Можно было бы, на основании сохранившихся памятников древней христианской письменности, в особенности же по так называемым актам мученическим, в которых мы находим протокольные записи судебных показаний мучимых и присуждаемых к смерти христиан, по древним житиям святых и по другим источникам, доказать неопровержимо, как много христиан было в войсках в первые века христианства. Но я утомил бы только ваше внимание этими подробностями. Я укажу на одно происшествие при императоре Марке Аврелии. Была война с германцами и сарматами; в ней принимал участие так называемый Мелитинский легион; солдаты этого легиона были из Мелитинской области Малой Азии, тогда имевшей очень значительное христианское население. Естественно, что и среди легионеров-солдат были христиане. Во время сражения случилось вот что, – передаём буквально рассказ древнего историка Евсевия: «Марк Аврелий, готовясь вступить в сражение, тогда как его войско истаивало от жажды, находился в крайнем затруднении. Но воины легиона, которые за веру существуют и доныне, стоя пред неприятелем в строю, вдруг преклонили колена на землю, что обыкновенно делаем мы во время молитвы, и обратились к Богу с молитвой. Сколь ни дивным показалось неприятелю такое зрелище, но за ним тотчас последовало ещё более удивительное. Это – молния, обратившая в бегство и истребившая врагов, и дождь, испрошенный силой молитвы к Богу и ожививший войско, которое погибало от жажды». Это говорит историк Евсевий (IV в.), то же, – и это особенно замечательно, – подтверждает раньше его помянутый Тертуллиан (III в.), который ссылается при этом на собственноручное письмо императора М. Аврелия, который, как известно, был и философом-писателем, наконец, об этом свидетельствует третий писатель Аполлинарий, который, описывая это происшествие с легионом, замечает, что ему дано было и особое название по сему поводу: «легион молниеносный» – legio fulminatrix. Все приведённые сведения мы берём из истории первых трёх веков христианства. Заметим при этом, что в начале IV века, ещё до объявления христианства религией, дозволенной в Римской империи, при императоре-язычнике Ликинии в войсках было даже гонение на христиан и стремление сократить их число: так оно было велико. Со времён же Константина Великого, т.е. с начала IV века, когда христиан в войсках уже не принуждали к идольским клятвам и жертвам, христиане охотно шли в военную службу, и мы не слышим ни одного возгласа или замечания у христианских учителей и писателей о несовместимости военного служения со званием христианина. И иначе быть не могло. Христианство имеет целью изменить внутреннего человека. Это верно. Всё внешнее само по себе цены не имеет: государство, власть, богатство и проч. – это не цель, а только средство к высшей цели, к внутреннему усовершенствованию.

Поэтому христианство прямо и непосредственно не решает вопросов государственных, не отвечает прямо на вопросы политики, права, экономии. Но это отрешение христианского учения от мирских дел нельзя понимать, как их осуждение и отрицание, или как запрещение оценивать и определять христианину свои отношения к явлениям и событиям внешней государственной жизни по началам христианского учения. Ибо, по слову апостола: «благочестие на всё полезно, имея обетования жизни настоящей и будущей» (1Тим. 4:8). Царство Божие утверждается и на земле, и не только в делах и поступках отдельных лиц, но и в обнаружениях жизни общественной и государственной. Поэтому христианство явлений и форм внешней жизни не отрицает и отрицать не может. Оно не отрицает и самого государства, опирающегося в своём основании на внешнюю принудительную силу, как для охранения мира совне, так и для сохранения порядка внутри: в этом нравственная задача государства и помощь христианству, – «да тихое и безмятежное житие поживём во всяком благочестии и чистоте» (1Тим. 2:2). Христианство не может, поэтому, отрицать и войны, которая входит в сферу внешних отношений человека и есть одна из основных форм её внешней жизни¹¹³.

Но вот уже в наше время пронеслось над умами и сердцами иное веяние, которое объявило воинство, любовь к отечеству и защиту родины позором, разбоем и преступлением. Мы не стали бы о нём и говорить, но оно прикрывается именем христианства, а один из его провозвестников, автор новой веры и нового Евангелия, объявивший себя самозвано учителем мира, можно сказать, забросал нас текстами из Евангелия и Священного Писания в доказательство своего учения. Прельстившись этим видом благочестия, забыв, что и дьявол, искушая Спасителя, тоже ссылался на Священное Писание, и, однако, был далёк от истины, забыв, что можно быть великим художником слова, но плохим мыслителем и религиозным учителем, он уверенно и властно давал всем приходящим и вопрошающим ответы о пути и смысле жизни, которую он, по собственному признанию, сам провёл безумно и беспутно, и о воле Бога, в Которого, как в личное и волящее существо, он сам не верит... Приходили к нему в числе других и воины, и готовящиеся быть воинами, вопрошая его: что нам делать? И вот раздался ответ, который скоро обратился в озлобленную и страстную проповедь по всему миру. Проповедь эта гласила: «Не нужно самого воинства, воинство есть позор и преступление; воин есть разбойник, а защита родины есть разбой». Когда у нас теперь доискиваются причин наших неудач в последнюю войну, когда удивляются слабому проявлению патриотизма в русском обществе во время войны, то редко упоминают о том, что 20 лет пред сим всё образованное наше общество буквально питалось навеянным сочинениями Толстого отрицательно-озлобленным отношением к армии, к войне, к патриотизму и к родине. «Люби всех, но ненавидь свой родной народ», – вот во что выродилась толстовщина на страницах газет, большей частью руководимых евреями, этими всесветными гасителями патриотического духа и всяких сильных, для них опасных, государственных, религиозных и национальных организаций.

Невольно мне здесь вспоминается один тяжёлый рассказ, который мне пришлось слышать на Дальнем Востоке в 1905 году, непосредственно после окончания русско-японской войны. Передавал его мне офицер, возвращавшийся с о. Сахалин. Мы вместе ехали в поезде от Хабаровска; разговорились о том, как русские войска на Сахалине сдались японцам. «Был, – рассказывал мне мой собеседник, – у меня товарище по полку, он же мне и товарищ по гимназии. Помню, в гимназии все преподаватели и старшие ученики увлекались Толстым, смеялись над патриотизмом, отрицали долг пред родиной, отвергали присягу, суд, наказания, войну. В классе, бывало, учитель словесности особенно издавался над националистами русскими, и слово «патриот своего отечества» было у него любимой остротой. Мой товарищ всё это глубоко воспринял и усвоил. Не повезло ему в учении, и он, решительно не понимаю почему, поступил в военную службу, стал офицером. Встретились мы с ним уже на войне. Когда наши войска сдавались японцам, тут-то и отрыгнулась в нём старая закваска. Он приказал солдатам сложить ружья в козлы, положить тут же около все патроны. Подошёл японский офицер; он, оказалось, владел немецким языком, на котором говорит и мой товарищ-офицер. И вот слышу его речь к японцу: «Возьмите эти ружья, пересчитайте патроны; вы уверитесь, мы не выпустили ни одного... Я отвергаю войну; все люди – братья... Отечество – глупое слово, и Япония – для меня то же отечество. Вы, надеюсь, поймёте меня... Позвольте вас обнять, как брата»... Жёлтое лицо японца сделалось тёмно-бронзовым от прильнувшей крови... Момент... и в ответ на объятия он наносит офицеру удар в лицо и говорит: «Такую с... нельзя и в плен брать! Вас надо вешать»... Тяжёлое впечатление произвёл на меня этот рассказ.

Не знаем, может быть, вы, воины, занятые своим делом, своим долгом, не замечаете и не слышите озлобленного отрицания, направленного против вас и самого вашего существования, но мы видим и слышим его и теперь в окружающей жизни и в отразительнице жизненных явлений – в литературе. Впрочем, не могло оно пройти мимо вас незаметным, и мы знаем воинов, которые перенесли много нравственных пыток, много мучительных сомнений и колебаний, разрешая роковой для них вопрос: быть или не быть им в рядах защитников родины? Мы знаем многих ваших родных и близких, которые страдали за вас, разрешая всё тот же вопрос, в который внесено столько тьмы и смуты новым лжеимённым учителем жизни.

Не смущайтесь, возлюбленные! Воинство не шайка разбойников, защита родины – не разбой, смерть за веру и отечество – не позор, как бы красно, как бы искусно ни силились опровергнуть эту истину те, коим она невыгодна и опасна. Если справедливо присловье: «скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты», то не менее справедлива и обратная, мысль: «укажи мне твоих врагов, и я тебе скажу, кто ты».

Посмотрите же, откуда идёт это отрицательное, озлобленное веяние? Откуда идёт эта страстная проповедь против воинства, это стремление подорвать в основе любовь к отечеству и сделать невозможной защиту родины? Идёт это из лагеря врагов всякого порядка, из кружков анархистов, которые, позволяя для себя и террор, и насилие, и ложь, и убийства, у государства силятся отнять всякое право даже самозащиты. Уже и Л. Толстой, осудивший их крайности, ныне в глазах их пал и объявлен у них сумасшедшим. Тем более злобы возбуждают исторические, крепкие организации, как опора порядка и государственности. Среди этих организаций Церковь в духовной области и воинство в области внешнего устроения жизни являются главными и основными. И это вполне естественно. Не только всемирная, но и предмирная история в горнем царстве духов открывается борьбой добра и зла, ангелов света и ангелов тьмы. Борьба эта переходит и в мир разумно-нравственной твари на земле, и с тех пор борьба добра и зла красной нитью проходит в истории человечества и составляет одушевляющее и движущее её начало. Никто не может уклониться от неё. Каждый должен определить, на какой стороне он стоит в этой мировой борьбе и под каким знаменем сражается. Для борьбы с мировым злом приходил на землю Сам Сын Божий, да разрушит дела дьявола, и в первые же дни Своей земной жизни Он был, как вы сегодня слышали, пророчески объявлен знаменем, около которого до скончания веков будет происходить ожесточённая борьба верных и неверных. Ведёт такую внутреннюю борьбу со злом каждый отдельный человек. В сокровенной и невидимой области духа эту борьбу добра и зла ведёт и всё собрание отдельных воинов – Христова избранница и продолжательница Его дела на земле святая Божия Церковь. По древнему выражению, она есть лагерь Бога – castra Dei; и теперь её имя: воинствующая на земле Церковь, в противоположность небесной, торжествующей. Ведёт она борьбу, и из окружающего мрака зла видит в светлом грядущем победу; бодрость, силу и веру дают ей отрадные и вечные слова обетования её главы – Христа: «Созижду церковь Мою и врата адовы не одолеют ей» (Мф. 16:18).

А в области внешнего и видимого обнаружения зла ведёт с ним борьбу государство, к этому именно и призванное, ведёт борьбу христолюбивое, христоименитое воинство. Кратко, но ясно и сильно об этом учат апостолы, вопреки всяким попыткам обосновать анархию на силе Священного Писания. Государство – это Божий слуга, отмститель во гнев злое творящему, оно призвано увенчивать добро, наказывать и сдерживать зло: оно не без ума меч носит (Рим. 13 гл.). Естественно, если оно хочет быть победоносным, если оно желает осмыслить высшим смыслом своё существование, оно должно быть в единении c той несокрушимой духовной силой, которой обетована навеки победа и неодолимость силами зла и нижé вратами ада.

Неудивительно поэтому, что Иоанн Креститель, дав обычные наставления воинам, заповедал им избегать пороков, распространённых в их среде, но не отрицал самого звания воинского и не приказывал им оставить его. Неудивительно, что и Спаситель, похвалив нравственные достоинства капернаумского сотника, не повелел ему сложить воинские доспехи, не повелел ему даже, как другим, оставить дела житейские и следовать за Собой, но оставил его у долга его служения. Неудивительно, далее, что первые христиане охотно и во множестве служили в рядах войск и если оставляли воинское звание, то в том только случае, если их заставляли кланяться кумирам и признавать за божество цезаря. Неудивительно, что при императорах-язычниках состояли целые легионы из воинов-христиан и среди них знаменитый legio fulminatrix при Марке Аврелии. Не удивительно, что из воинов же вышло много мучеников за Христа, много великих благодетелей человечества, много святых, которых доныне чтит святая Церковь. Один из недавно умерших русских писателей, мыслитель-христианин (Вл. Соловьёв в сочинении «Под пальмами») делает даже такое замечание: «Посмотрите, – говорит он, – в числе наших русских святых всё больше или монахи, или воины». И, действительно, цари, князья-воители, умиравшие за веру, сражавшиеся за веру и отечество, и Константин Великий, и Владимир Святой, Борис, Глеб, Игорь, Довмонт, Андрей Боголюбский, Михаил Черниговский, Михаил Тверской, Александр Невский и другие, – все эти воины почитаются в Церкви, как святые, наравне с величайшими преподобными подвижниками. Неудивительно, наконец, что и доныне Церковь благословляет христолюбивое воинство. Великая, величайшая, несокрушимая сила в этом единении Церкви и воинства: когда Церковь воодушевляет и подкрепляет воина в исполнении долга его звания, в его готовности умереть и пострадать за избранную идею, и когда он эту идею берёт у Церкви и в своей жизни и деятельности исполняет задачи Церкви на земле. Это – тело, соединённое с духом, живое, действенное и мощное; это – мощь, способная победить все препятствия, страшная для царства зла. Мысль эту вполне разделяют оба лагеря: и защитники, и отрицатели воинства. Помнится речь одного из героев русско-турецкой войны, выдающегося русского полководца (генерала Драгомирова), на обеде в день церковного торжества, при открытии мощей святителя Феодосия. Оратор заявил, что он – не чужой на этом духовном торжестве, и что в лице присутствовавших высших церковных иерархов он видит собратий в великой борьбе со злом, только в другой, более важной, духовной области. А в современной Франции новая жидовствующая ересь, породившая и питающая анархическую клику, злобно кричит, что сабля и ряса подали друг другу руку и вступили между собой в союз. Что же: при единстве врага естественно людям сходиться. Знают это тёмные силы зла и поэтому со всей злобой и страстностью восстают против союза христианства и государства, Церкви и воинства и объявляют его противоестественным.

Противоестественный союз христианства и государства! Но кто же ратует здесь за христианство? Или питомцы и единомышленники распявших Христа, или люди, которым по безрелигиозному направлению так же пристало распинаться за христианство, как Иуде пристало бы отстаивать верность и бескорыстие. Противоестественный союз Церкви и христолюбивого воинства! Но не противоестественно ли было бы обратное явление? Возьмём самый простой и наглядный пример. Вот пред нами разбойник, грабитель и многократный убийца, приведённый и представленный на суд, и вот пред нами георгиевский кавалер, проливавшей кровь на поле брани, со следами ран, увечий и пережитых страданий. Неужели в нравственном отношении их можно поставить на одну доску? Отчего против этого сопоставления возмущается здоровое нравственное чувство? Отчего оно никак не укладывается ни в голову, ни в сердце? Дело очень простое. Оттого, что один шёл убить, а другой шёл умереть; один идёт во имя своё, во имя личной пользы, узкой корысти и себялюбия, а другому, напротив, личное-то себялюбие подсказывало убежать с поля брани, но он шёл во имя Бога, за Церковь, за родину, за других, за ближних прежде всего, а не за себя. В воинском служении христианство всегда мыслило элементы подвига и мученичества, а не мучительства: «ты злопостражди, яко добрый воин Иисуса Христа», – пишет ап. Павел ученику своему Тимофею (2Тим. 2:3). Просто и убедительно выяснил это различие один из святых первоучителей славянских – равноапостольный Кирилл, в мире Константин-философ. Когда в споре с неверными последние указывали ему на видимое противоречие христианства, заповедующего любить ближних и в то же время допускающего войну, св. Кирилл спросил их: «какую, по вашему мнению, заповедь нужно прежде всего исполнить, бо́льшую или меньшую?» Ему ответили: «бо́льшую». Тогда святой сказал: «правда, Христос заповедал любовь в ближним, но Он дал и другую заповедь, которую Сам же и назвал наибольшей: больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою (жизнь свою) положит за други своя» (Ин. 15:13).

Бывали ли вы на кладбище воинском? Нет части света, где бы не умирали наши русские воины. Я видел их могилы в далёкой Персии, в Урмии и Хое, я бывал в Карсе, где мы стоим воистину «на кровях», как выражались наши предки. Там полегли костьми тысячи и десятки тысяч безвестных героев-мучеников, страдальцев за веру и отчизну, там они обагрили кровью эту чужбину, эти скалы и камни, эту негостеприимную землю. Они шли, готовые на смерть, неведомые безвестные герои, совершая подвиг в тайне своего духа только пред лицом Бога. Шли умирать и знали, что там за ними стоит благословляющая их родная Церковь, которая без их подвига померкнет и поникнет пред неверным полумесяцем, стоит и родимая Россия, которая привела их на край своего царства, исполняя богоуказанную мировую свою и христианскую задачу на Востоке. Разве их не тянуло домой? Разве не тянуло их к свету, теплу и покою, в мирные и дорогие семьи? Разве в последние предсмертные минуты не представлялись им близкие и родные образы?

О, не забыть мне до гробовой доски тех чувств и впечатлений, которые я испытал на другом таком же братском кладбище, в нашем многострадальном Севастополе. Вот на историческом холме раскинулась и разрослась зелёная роща – жизнь на месте смерти. Какая священная тишина, какой царит мир! Идёшь в этом безмолвии посреди бесчисленных могил и в онемении чувств читаешь знаменательные и поражающие надписи: «Такой-то и там-то убит, смертельно ранен, разорван на части»... «Братская могила в 100, 200, 300 человек»... «Братская могила в 500, 700 человек»... Да, кто хочет учиться уважению к воинству, кто хочет понять и оценить его труд, подвиги и заслуги, тот должен идти на братское воинское кладбище! Знаем, придёт время, и стены вашего храма и этого зала украсятся надписями и свидетельствами о том, что вылетевшие из этого гнезда орлы сумели умирать за родину, за её честь, за её покой. Не останутся без продолжения строки на чёрных мраморных досках, что мы видим в вашем храме, где перечисляются имена тех героев-мучеников, которые вышли из этого училища и положили жизнь на поле бранной чести, защищая Церковь, Царя и родину. Знаем это и говорим, но говорим не с мятущимся сердцем. Жизнь – не вечный праздник веселья, жизнь есть труд и подвиг искупляющего страдания, жертва и служение духу и высокой идее любви и самоотвержения. Она выражена словами Иисуса Христа, которые по преимуществу являются родными и путеводными для воинства: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя».

Да будет эта идея вашей, друзья, путеводной звездой, чтобы с ней и при свете её вы прошли через жизнь без страха и сомнений! Аминь.

Несмь, якоже прочие человецы! (Лк. 18:11)

В заботливой о нас любви святая Церковь из всего годового круга времени избирает святую Четыредесятницу дней поста для того, чтобы мы в эти дни, под её руководством, отдались с особым усердием и с особой сосредоточенностью духа своему нравственному созиданию. Но уже за несколько недель пред сим она начинает нас готовить к предстоящему духовному подвигу, то устрашая нас опасностью духовной гибели, в лице гордого фарисея и последней судьбы грешника на страшном суде, то утешая надеждой на Божие помилование блудному, но кающемуся сыну, и кающемуся мытарю, то пред самым временем поста располагая сердце наше к любви и всепрощению.

Сегодня в лице фарисея дано нам предостережение об одном страшном враге нравственного развития и всей духовной жизни человека; этот враг – самомнение. Чем оно, так сказать, искреннее, т.е. чем больше человек сам верит в свои достоинства и заслуги, тем оно опаснее и гибельнее. Молодым людям нашего времени, страдающим именно самомнением и самовозвеличением, почитающим себя солью земли, цветом интеллигентности, обновителями и руководителями жизни, по самомнению нетерпимым ко всем, с ними не согласным, особенно полезно вдуматься в эту страшную болезнь духа. Ведь и в теле самая опасная болезнь та, которую человек не сознаёт и не замечает, и поэтому не предпринимает против неё никаких мер...

Притча о мытаре и фарисее рисует пред нами самомнение в живом и наглядном образе. Послушайте, как выхваляет себя фарисей пред Богом. Несмь, якоже прочии человеци! Он лжёт? Притворяется? Едва ли. Ибо нельзя же, в самом деле, думать, что можно обмануть Бога. Нет, он, по-видимому, искренно уверен и убеждён в своей безгрешности и безупречности. С самоуслаждением он перечисляет свои добродетели. Пощуся..., десятину даю... И в этом, думается, он опять не лжёт; вполне возможно и вполне вероятно, что он и постился дважды в неделю, и десятую часть из приобретаемого отдавал.

И, однако, он пошёл домой после молитв осуждённым. За что же такой приговор? За что осуждение? Что худого сделал фарисей?

Он не сделал, конечно, нарушения закона, но ведь нравственное есть область, прежде всего духовная, не перечень и список дел, а прежде всего и более всего духовная область настроений, чувств и мыслей, от которых исходят желания и проистекают дела. Одно и то же дело при этом получает различную окраску, имеет различную цену. Хлеб и вино в литургии, в святой чаше, на святом престоле – величайшее таинство; хлеб и вино дома за столом – простая пища и обычное угощение. Кровавая и мучительная операция врача над больным вызывает похвалу и благодарность; кровавое дело разбойника, хотя бы он был вооружён тем же ножом и наносил раны в те же места тела, остаётся разбоем и преступлением, вызывает проклятие. И дела благочестия имеют значение, признаются или не признаются таковыми в зависимости от того духовного состояния, от того духовного настроения, из которого они проистекают. Фарисей же пришёл к тому нравственному состоянию, страшному и ужасному, которое положило конец его духовной жизни и обозначило его духовную смерть. Он и впредь будет творить те же дела видимого благочестия, но и впредь они будут лишены нравственной цены, опираясь на гордыню и самомнение.

Представьте себе человека не только сытого, но пресыщенного: захочет ли он есть? Представьте себе человека, вдоволь напившегося воды: захочет ли он пить? Самая мысль о пище противна пресыщенному, противен лишний глоток воды тому, кто не чувствует никакой жажды. Примените сказанное к духовной области. Вот человек, который любуется собой, который убеждён, что он безупречен, что в нём нет никакого недостатка, что он всё на него возложенное, как долг, выполнил, и ещё сверх того много прибавил: нужно было фарисею поститься раз в год, а он делал это два раза в неделю; нужно было давать десятину только с поля, а он давал её со всего приобретённого, даже с ничтожных злаков – с мяты, тмину и анису – (Мф. 23:23). Может ли у такого человека быть желание дальнейшего усовершенствования, стремления к высшему званию? Разумеется, быть не может такого желания. Больше нужно сказать: одна мысль о том, что ему нужно сделаться лучшим, уже является для него оскорблением.

Пред нами знакомый образ лукавого и ленивого раба, который, получив от господина своего талант серебра, тщательно его скрыл, зарыл в землю, сохранил, не растратил, сберёг до прихода господина, и в тупом самодовольстве был уверен, что исполнил долг и заслужил награду. Однако сурово он был осуждён: возьмите у него талант, – сказано о нём, – и отдайте имущему десять талантов... А негодного раба бросьте во тьму кромешную, где будет плач и скрежет зубовный... Таков приговор подобному бездушному, голодному, злобному и горделивому исполнению долга.

Ибо христианство есть религия духа, а не плоть, область внутреннего, а не внешнего делания, – внешнее само непременно придёт при наличии внутреннего надлежащего настроения; ибо христианство есть бесконечное нравственное совершенствование, а не застой, так что кто остановился на пути нравственного восхождения, тот неизбежно пошёл назад, ибо христианство есть религия жизни, а не смерти, христианство истинное и живое есть непрестающая жажда всё большего и большего совершенства... Ибо блаженны алчущие и жаждущие правды: они насытятся; ибо нет такого хорошего дела, которое не могло бы быть лучше; ибо нет такого высокого нравственного состояния, которое не могло бы быть ещё выше... Ибо образ (идеал) совершенства, указанный христианину, – образ вечный, безграничный, всегда недостижимый: будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный.

И с этой-то точки зрения, при такой оценке поведения человека, разве возможна, разве допустима и уместна какая-либо гордыня и самомнительность? Напротив, чувство глубокого смирения, самое скромное мнение о себе, о своих качествах, достоинствах и силах, о своих делах и заслугах, постоянное сознание своего недостоинства и малых успехов в нравственной жизни, – вот что естественно является в человеке, вот что характеризует истинного христианина, и показывает в нём истинный духовный вкус и широту понимания нравственного совершенства. Он смотрит не на то, сколько прошёл, а сколько впереди остаётся идти. А впереди – гора Господня, гора духовного восхождения до самого неба, впереди – образ совершенства Самого Бога, Которому христианин должен уподобиться. При виде этого бесконечно высокого образа разве не чувствуешь, что ты бесконечно мал? Но ты сравниваешь себя с другими, тебе подобными людьми... Песчинка и огромная скала, по сравнению с земным шаром, разве так уже разнятся в значении? Разве ты уместишь их даже на картине земли?

Но у тебя есть дарование и достоинство... И ты готов любоваться ими? Верный знак, что таких достоинств у тебя и в тебе на самом деле нет. Достоинства – что духи, замечает епископ Феофан Затворник: кто надушен, тот не замечает аромата. Даже в жизни тела мы найдём нечто подобное. Я сейчас говорю; вы слушаете. А ведь в это время в каждом из вас беспрерывно совершаются самые важные процессы в теле: кровь обращается, работают мозг, нервы, мускулы, совершается восприятие света и звука, совершается таинственное усвоение организмом пищи и превращение её в кровь, жир, в ткани и мускулы, воздух поступает в лёгкие и отдаёт им кислород, кровь окрашивается то в один цвет, то в другой... Все эти процессы для тела – самые важные; прекратись они хоть на миг, и телу грозит смерть. А между тем, вы их не замечаете. Так и самые высокие духовные совершенства в человеке. Кто их имеет, тот их не замечает.

Но у тебя есть настоящее достоинство ума, памяти, мысли, воображения? Не могу же я, – говоришь ты, – не замечать их в себе. Что же, замечай и сознавай, но подумай: что же ты имеешь, чего бы не получил? И чем же тебе в таком случае, хвалиться? Ведь сам ты не можешь изменить себе ни роста, ни пола, ни возраста. И хвалишься ты чужим, а не своим. Не всё ли это равно, если бы кто требовал себе славы и награды за то, что он исправно работает лёгкими и непрерывно дышит воздухом? Даже если ты весь твой долг исполнил, что́, в сущности, невозможно, и тогда тебе говорит Господь: «Когда исполните всё вам заповеданное, говорите, что вы – рабы никуда негодные, ибо исполнили только то, что должны были исполнить» (Лк. 17:10). Одно то, что ты видишь конец долга и не представляешь себе его бесконечности, уже свидетельствует о твоей грубости духовной. А если предаёшься самомнению, ты – полное нравственное ничтожество.

Один гениальный писатель делает такое меткое замечание: достоинство и дарование у человека – это его числитель, а самолюбие и самомнение – это его знаменатель. Сами вы, как учащиеся, знаете, что чем больше знаменатель, тем самое число мельче и ничтожнее...

Доселе говорили мы о самомнении в области нравственной, в отношениях человека к себе самому. Но оно проходит в жизнь бесчисленными и разнообразными путями и видами и всюду приносит плод по роду своему, – всюду несёт вред и гибель. Учащиеся высокомерно осуждают учителей и, считая себя умными, готовы давать своим учителям наставления; молодые люди с удивительной лёгкостью, развязностью и самомнением судят обо всех вопросах религиозных, государственных, общественных, властно предлагают планы и решения, властно раздают всем приговоры хвалы и осуждения, легко разрешают всякие недоумения; писатели и общественные деятели преисполнены уверенности, что в них именно, в их взглядах и суждениях, в их советах и мнениях – полнота истины, непогрешимость и совершенство, а прочие человецы – глупцы и никуда не годные, достойные изгнания и кары за то, что они с ними не согласны. «Люди общества» живут в самовлюблённом самопоклонении и воображают, что лучше и умнее их нет ничего на свете, что они только составляют общественное мнение, что напрасно с ними не посоветовались, когда было творение мира. Всё это – проявление фарисейского самомнения.

Берегитесь закваски фарисейской, – предупреждал Спаситель. Известно, что закваска, и в малом количестве положенная в муку, проходит во всё тесто, заквашивает и поднимает его всё. Так и самомнение, гордыня и лицемерие, эта закваска фарисейская, проникши и в небольшом количестве в нашу душу, действуют с силой, распространяются далеко, губят всю душу, проходя во все её движения, отравляя мысли, чувства и намерения, и отсюда отражаясь в действиях.

Смолоду нужно беречься этой закваски. Смолоду надобно возрастать в сознании обязанностей, а не прав, и всю жизнь, вместо прирождённого нам – primum oriens ultimum moriens – самолюбия и гордыни, нужно развивать в себе смиренное, столь свойственное православному русскому церковному человеку сознание греховности, недостоинства, и молиться устами и духом чудной и спасающей молитвой мытарева сокрушения: «Боже, милостив буди мне грешному!»

На реках Вавилонских тамо седохом и плакахом.

Псалом скорби, слёз и печали, песнь тоски по родине, вопль покаяния и сокрушение о грехах, сожаления о невозвратно потерянном счастье, псалом униженных и падших, – как много дум вызывает он у нас, как много говорит он сердцу! Его пели сыны Израиля, потерявшие отчизну и родной Иерусалим, пели в горьком плену у жестокого врага, когда гнали их в чуждую землю. На реках Вавилона вставали неотступно пред ними обвеянные святой поэзией воспоминания родины: там Иерусалим и священный Сион, там храм Господень, там родные места прекрасной земли обетования, его реки, горы и долы, там родной народ и его жизнь, по закону Божию, столь милые и близкие сердцу. Всё отнял и всё разрушил жестокий и беспощадный враг... Но виновником своего несчастья всё-таки был сам народ. Пала вера; народ стал кланяться чужим богам; потеряна древняя простота нравов. Роскошь и подражание жизни чужеземных народов, блуд и распущенность, – всё это подорвало любовь к родине, изнежило, лишило народ твёрдости и мужества, разделило его на враждующие партии, проложило путь к измене и предательству, и вот теперь приходится Израилю каяться и сокрушаться в плену у гордого победителя.

На реках Вавилонских там мы сидели и плакали, воспоминали о Сионе... Аллилуйя, аллилуйя... На ивах прибрежных повесили мы арфы наши, уже ненужные музыкальные орудия. Тут стали просить нас пленители наши: «пропойте ж нам вы песни Сиона!» Как же мы запоем песнь Господню на чужой земле? Если забуду тебя, Иерусалим, забыта да будет правая рука моя. И язык мой пусть онемеет и прилипнет к гортани, если я не вспомню Иерусалима в начале веселия моего! Будет ли мне радость в жизни личной, будет ли счастливое событие в семье, будет ли удача в делах: отравлю я всякую радость личную воспоминанием общей горести народа, воспоминанием о гибели Иерусалима... О, припомни, Господи, сынам Эдомовым, как в день гибели Иерусалима говорили они врагам нашим: Истощайте, разрушайте до основания его! Дочь Вавилона проклятая! Блажен, кто воздаёт тебе воздаяние твоё!

Так пели сыны Израиля.

Не правда ли, – какая здесь грусть! Какое неисходное горе! Не правда ли, что и теперь, чрез три тысячи лет, великую жалость к себе возбуждает этот несчастный народ в его тяжком положении? Не правда ли, какой здесь урок векам и народам?

Увы, часто не слышен этот урок, не слышен для многих, и нужно напоминать его тем, кто о нём забывает. Нужно ли такое напоминание нашему времени и нашему народу?

Одинаковые причины родят и одинаковые следствия, и поэтому грозным предостережением звучат пред нами история и судьба древнего Израиля.

Разве не видим мы теперь в нас и среди нас ослабления веры и даже её падения? Места увеселений, места забав пустых или греховных полны, а храмы пустуют. Что это значит, как не служение злу вместо добра? Пусть даже места учёных собраний, места для политических занятий и суждений полны, а храмы пусты. И это всё-таки обозначает, что возлюбили мы паче землю, а не небо. Но вот на глазах наших раздаётся открытая проповедь прямого безбожия, читаются лекции, говорятся речи, отрицающие Бога, с глумлением над Церковью и над всем святым, издаются книги, подрывающие веру. Где же отпор? Где сопротивление? Встанут ли все, как один человек, при первых словах оскорбления религиозного чувства? Уйдут ли с такой безбожной речи или с представления в театре, когда на сцене совершается глумление над святыней? Напротив, все идут на такие речи и представления с особой охотой и интересом, и уже правительственная власть вынуждается запрещать подобные книги, подобные пьесы в театрах, вроде «Чёрных воронов». Мы же, так называемое общество, молчим, мы даже не только молчим, но идём во множестве, несём деньги нашим духовным палачам, платим за наше духовное убийство, платим за оскорбление нашего религиозного чувства! Как блудный сын, оскорбляем мы Отца своего, удаляемся от Него без сожаления, и спокойны, если Его пред нами оскорбляют и другие. Разве это не измена вере? А секты, расколы, что плодятся и множатся кругом нас? Что это, как не поклонение пред чуждыми богами, пред чужеземными исповеданиями, какое было и у древнего Израиля?

Разве, далее, не видели мы отступления от чистоты древних нравов и обычаев, от простоты и святости жизни? То же чужебесие и здесь: занесённые из-за моря увеселения, обычаи утончённого разврата и распущенности, вычитанные из книг пороки, о которых стыд и говорить. Блуд и нечистота; театры и увеселения; раздоры в семьях и постоянные разводы; незаконные связи и сожительства; роскошь жизни... Всё это охватывает уже и низшие классы народа. Мы слышим, правда, как бранят теперь роскошь и богатство, как возмущаются ими и на этом ведут народ к волнениям и бунтам, но бранят ведь не для того, чтобы всё это отвергнуть, а чтобы себе взять от других и для себя воспользоваться. А это уже нравственной цели не имеет, как блудный сын, тяготившийся скромной жизнью в доме отца, уходят теперь люди от святого образа жизни, и словами евангельской притчи: «живый блудно», «изъедый имение своё с любодейцами» можно определить и изобразить жизнь многих, и очень многих сынов века сего.

И, наконец, при такой картине настроений и нравов может ли быть речь о любви к родине и родному народу? Где пала вера, где пала нравственность, там и патриотизму нет места, ему не на чем держаться, ибо всё самое дорогое на родине тогда перестаёт быть дорогим, ибо подражание всему иноземному даёт мысль, что на родине всё худо. И эти бунты и волнения последних лет, не подтверждают ли сказанного? Ведь не чужие, а свои портили дороги, бунтовали в войсках, препятствовали передвижению и доставке войск, приготовлению военных запасов, в то время как родина изнывала и страдала от нападения врага и получала удары и раны, от которых она может оправиться только в десятки лет. Что и говорить о том, что всем известно! Как блудный сын, поступали многие русские люди. Как сыны Эдома, при виде страданий отечества они вопили злорадно его врагам: «Истощайте, разрушайте до основания его!» Что блудному сыну до отца: жив ли он или умер, здоров или болен? Ему нужны только свои интересы, свои удовольствия, свои забавы. И подставляют ему классовую борьбу, то социал-демократическую республику, то мечтания социализма, всё это для себялюбия, для личных интересов и выгод, а родная мать, родная земля... пусть гибнет.

Страшно всё это сознавать, и грозно звучит пред нами тогда псалом: «На реках Вавилонских». Не туда ли и мы идём? Не такую ли судьбу и себе готовим? Что, если готов нам евангельский приговор: «отымется у вас царство и дастся народу, творящему плоды его»?

Есть путь спасения. Он указан в истории блудного сына, о которой ныне поведало нам Евангелие, но не в истории его падения, а в пути его покаяния. Его путь – и наш путь.

В себя пришёл, – вот что сказано о нём. Грех не дал ему счастья и покоя, ибо никогда и никому он блага не давал. И нам до́лжно в себя прийти, одуматься, раскаяться, сознать своё положение, сознать без тени того самоизвинения и самооправдания, к которому так склонны современные люди. Вопит здесь пред нами сын блудный и его пример: в себя придя, он решил: возвращусь к отцу моему и скажу ему: «отче, согреших на небо и пред тобой, и уже не достоин быть сыном твоим, сотвори мя, яко единого от наёмник твоих»! В этой глубине смирения и лежит начало исправления и залог спасения.

Он встал и возвратился домой, к отцу своему. Встанем мы и возвратимся домой! Возвратимся домой – к святой вере, к преданности Церкви и святыне, что завещали нам наши благочестивые предки! Возвратимся домой к чистоте жизни по закону Господню, к чистоте нравов и обычаев, управляемых уставами Церкви: этим сильны были, этим и счастливы были наши предки. Возвратимся домой, к той любви к родному дому, к родному верующему народу, к родной, Богом нам данной, земле, к своему отечеству, в котором мы живём и действуем по воле Божией, приготовляемся к отечеству вечному и небесному!

И тогда минет нас горькая судьба древнего Израиля, тогда мы не пойдём к Вавилону духовному, пленниками врага-дьявола, тогда мы сохраним для себя родину земную и родину небесную. Аминь.

И ту расточи имение свое, живый блудно (Лк. 15:13).

Думается, что выражением «живый блудно» можно охарактеризовать переживаемый век. Бывают в истории человечества какие-то особые роковые времена, когда блудные сыны, в буквальном смысле этих слов, заполняют жизнь, когда литература, художество, нравы и обычаи, все помыслы и разговоры пропитываются духом разврата, бесстыдства и распущенности, охватывающей даже самые нежные возрасты – отрочество и юношество. Мы знаем и можем указать несколько таких моментов истории.

Когда древние писатели греко-римского мира на словах нам рассказывают о страшном разврате в мире пред временем христианства, когда они уверяют, что в их дни «стыдливость и целомудрие улетели на небо, а невинности совсем нет» (Сенека), то мы себе ещё не можем хорошо и ясно представить всего ужаса развращения тогдашнего общества. Картина оживляется, когда мы видим это общество и его жизнь в сохранившихся до нашего времени рисунках и художественных произведениях. Есть города в Италии, некогда погребённые под лавой и пеплом огнедышащего Везувия, – Геркуланум и Помпеи. Чрез много времени, почти через два тысячелетия, теперь их отрыли из-под земли, и современные люди могут наблюдать во всех подробностях жизнь того времени. Картины, изображения, статуи, обстановка жилищ, – всё это, оказывается, пропитано там таким отвратительным развратом, охвачено таким блудными духом, так всё животно-мерзко и чудовищно-распутно, что, по выражению одного путешественника, достаточно взглянуть на всё описанное в погребённых городах, чтобы понять причину и неизбежность их гибели.

По какой-то непостижимой связи, это время, когда все, очевидно, говорили и думали о любви, о плотской любви, описывали её в стихах, изображая в картинах и статуях, было временем несказанной и утончённой, невиданной в истории жестокости: то было время Тиверия, Нерона и Калигулы, Иродов, время кровавых зрелищ в цирках и театрах, время, когда тысячами и десятками тысяч избивались, сожигались, затравлялись зверями христиане. Почему-то разврат и кровожадная жестокость вместе с общей разнузданностью и с блудом живут рядом.

Время французской революции вновь подтвердило такое наблюдение; мы видим его уже в жизни христианского народа. Тот же разврат, тот же блуд и та же кровь, жестокость, убийства... Но ко всему этому прибавляются не только возгласы о любви, но ещё о свободе, братстве, равенстве, а больше всего о свободе. Из Франции тогда, под видом свободы и просвещения, разливался яд вольномыслия и всякого вида разврата и блуда по всей земле, в числе других стран и в нашей России. Кровавая революция была плодом этого движения во Франции. Обозначалась новая уже тройственная связь: необузданная свобода, блуд и кровь...

Не видим ли ныне в России повторения того же печального явления? Не готовит ли ныне сама жизнь, не готовит ли она сознательно и намеренно, под видом служения свободе и просвещению, блудных сынов нашего времени? Не станем говорить о широком проявлении того блуда, в широком смысле этого слова, того блуда мысли, чувства, воли, который захватил столько людей и обратил в смуту ещё недавно стройное и спокойное течение нашей общественной и государственной жизни. Будем понимать слово в его буквальном значении. Ранние годы в семье родителей уже отравлены у нынешних людей открытым развратом их отцов и матерей, их раздорами, часто – разводами. В то время, когда родители, нередко уже почтенного возраста, разрешают вопросы о своей плотской любви, судятся, расходятся, предаются незаконным связям, вторично женятся и выходят замуж, – в каком положении и под какими воспитательными влияниями остаются и находятся дети не только их самих, но и дети их близких, родных, знакомых? Ведь они видят всё и начинают с детства понимать такие отношения, от которых оградила их сама природа...

Учатся в школе молодые люди. Что они слышат, о чём они читают, что они видят в картине, в произведениях литературы и искусства? Опять то же поклонение плоти, чувственности, опять всё их толкает на путь блуда и распущенности. И как нарочно, в наше время раздаются, опять под видом свободы и просвещения, вопли о том, что не нужно разобщать в школе мужеский пол и женский, что надобно всегда и во всём предоставлять им совместную жизнь и постоянное общение. И мы видели, как в больших городах среди учащейся молодёжи и в учебных заведениях при совместном обучении и пребывании юношей и девиц воцарились теперь нравы, которые возмутили бы древних, даже языческих поборников нравственности: «Стыдливость и целомудрие улетели на небо, а невинности совсем нет»...

Разврат из книг нагло вышел на сцену и на улицу, действие его неудержимо и не щадит, наконец, ни пола, ни возраста. В театрах, которые, как в дни падения Рима и во время французской революции, умножились без конца, показываются и изображаются всевозможные гнусности, а на них собирается смотреть молодёжь. На улицах, в окнах магазинов, в книжных лавках, под видом распространения литературы и просвещения, на станциях по железным дорогам открыто продаются отвратительные картины блуда, книги, описывающие блуд, в газетах же печатаются объявления о блуде. Блуд идёт торжествующий, наглый. Бога не боясь и людей не стыдясь, блуд заполняет разговоры, улицы, школы, семью, сцену, литературу...

И вот его плоды: необузданная свобода, т.е. все виды преступлений и кровавое безумие. «Вся ми леть суть», – всё мне позволено, говорит современный человек словами апостола, но не хочет знать его дальнейшего наставления: «всё мне позволено, но пусть мною ничто не обладает»! (1Кор. 6:12).

Но именно блуд и обращает человека в раба, как и доказывает апостол в нынешнем чтении из его послания. Иначе и быть не может: блуд расшатывает мысль, ослабляет волю, грязнит чувство; он поражает гноем и гнилью всю духовную жизнь человека; он уничтожает в душе вкус ко всему чистому, святому, благородному, возвышенному и отдаёт человека во власть дьявола и дел его.

Всё это – предвестие конца и гибели. И если мы не покаемся и не изменимся, если не увидит русское общество всей гибели и опасности своего положения, – то отымется у нас царство и дастся народу, творящему плоды его. Как в оные дни, евреи на реках Вавилонских в тяжком пленении сидели и плакали, вспоминая о Сионе, и мы будем вспоминать те времена, когда наш народ крепок был верой, силен семейственностью, чистотой и целомудрием нравов.

Вот почему так много говорит сердцу напоминание Церкви в нынешнем евангельском чтении о сыне блудном, но покаявшемся. Нужно поставить пред нами сознание страшной опасности пред грядущим постом не только в жизни каждого отдельного христианина, но и всего нашего общества, всего русского народа.

Не всегда история сына блудного кончается так счастливо, как это изображено в притче Господней. Нередко мы видим конец иной, – полную и безвозвратную гибель, которую приносят блуд и им вызванные разрушения в духовной жизни человека. То же самое можно и до́лжно сказать и о целом народе. Если есть теперь особенно назревшая нужда в области духовного воздействия на жизнь, то она, без всякого сомнения, прежде всего, выражается в религиозном подъёме, с которым неизбежно всегда связано возвышение чистоты и целомудрия. Назрела нужда самой напряжённой борьбы против тех усилий зла, которые ныне, на наших глазах, обращают все стороны жизни в сплошную проповедь и распространение блуда и как бы в намеренное размножение блудных сынов нашего времени.

Господи и Владыко живота моего, дух целомудрия даруй нам, рабам Твоим! Аминь.

Берегитесь, чтобы свобода ваша не послужила соблазном для немощных (1Кор. 8:9).

Если вы внимательны были к апостольским чтениям прошлого и нынешнего воскресного дня, то вы должны были видеть, что св. апостол настойчиво и с особой силой говорит нам о свободе и предостерегает от неправильного употребления её. И св. Церковь пред временем поста, пред подвигом духовным, нам предлежащим, находит нужным напомнить нам об этом высоком и важном учении.

Свобода, свобода!.. Какое дорогое слово! Как оно зажигает сердца! В каких радужных красках, в какой заманчивой прелести рисуется она нашим мечтам и воображению! Сколько сложено песен о свободе, сколько людей самых умных и даровитых посвятили свою мысль, своё слово, свою деятельность восхвалению и утверждению свободы! И сколько за неё принесено жертв! Каким иным словом вы и теперь тронете в большей степени души людские? Какой иной приманкой вы привлечёте к себе? Какое слово чаще всего и теперь раздаётся в устах тех, что ищут власти над народом и влияния на жизнь во всей широте её проявления?

Именем свободы прикрывают иные борьбу против веры и Церкви. Уверяют и утверждают, что вера связывает дух, делает человека рабом, а Церковь, в лице руководителей, будто бы пользуется этим или для своих интересов и нужд, или даже для интересов правительств и властей, которые якобы обращают Церковь и религии в орудие лёгкого господства над народом. Не ведают, что творят, не знают сами, что утверждают!

Если бы эти проповедники свободы знали слово Божие, если бы знали они чувства и стремления людей с первых дней их появления и жизни на земле, как это изображено в библии, тогда бы они видели, как ценит святая вера свободу, – так ценит, так высоко ставит, что без свободы она не признаёт не только никакой возможности заслуги, но не допускает даже возможности духовной жизни.

Но есть свобода и – свобода. На заре истории человечества видим свободных людей в саду Эдема. Однако они искали какой-то иной свободы, они прельстились обещанием искусителя дать им знание добра и зла и свободу от повиновения Богу. И вот, вместо желанного знания и свободы, они подпали рабству: рабствовали природе, рабствовали своему телу, его похотям, рабствовали злым наклонностям своего духа, страстям и порокам. Отдавались страстям, служа греху, думали они, что всё это они делают по своей воле. Пользовались своей свободой, а на деле всё более и более они затягивали над собой мёртвую петлю рабства своего духа, и, в конце концов, обратили жизнь в тот свиток, виденный пророком, на котором вписано было рыдание, жалость и горе. Вопль отчаяния проносился над миром и человечеством, и отчаяние это было бы безысходным, если бы впереди не светлело сияние святой надежды, если бы впереди не было надежды на Того, Кто, по Божьему обетованию падшим прародителям, принёс людям избавление и свободу. И пророк, сквозь сумрак веков, созерцая и живописуя Его образ, и изображая Его мировое дело, говорит, что Он придёт, – отпустит измученных на свободу (Ис. 61:1, ср. Лк. 4:18).

Он пришёл, Свет языком, Слава и Утеха чающим избавления во Израиле. Он жил в стране, покорённой врагами, среди народа-раба, не имевшего политической свободы. Вокруг Него говорили всё время о народной свободе, кишели заговоры и замыслы на Иродов, на властный Рим, были партии ревнителей-зилотов, иродиан, от Него требовали дать измученному народу и покорённой стране свободу политическую, восстановить силу и блеск престола Давидова. Его даже Самого затем провозгласят Царём. А Он, минуя и отвергая всё это, говорил и учил об иной свободе, о той свободе, которую некогда в Эдеме люди променяли на рабство дьяволу, без которой и власть, и мировое положение, и сила государственная, и господство над всем миром, и уничтожение всякого вида внешнего рабства, – всё ничтожно, всё в конце-концов обратится в самое страшное рабство: Он говорил о свободе духа, о свободе от греха, ото лжи, от заблуждения. Он учил: «Где Дух Господень, там свобода; познайте истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 4:24, 8:32).

Немногие приняли проповедь о такой свободе. Большинство вознегодовало на неё; как и теперь, люди не хотели слушать учение о свободе духа, а фарисеи и первосвященники, боясь, что такое учение направит мысль и чувства народа в другую сторону, что придут римляне и завладеют евреями и лишат их свободы (Ин. 11:48), вознесли Божественного Учителя на крест. Его дело продолжали апостолы. И в каких восторженных словах, в каких словах силы, воодушевления и радости говорили они о свободе. К свободе призваны вы, братия! Стойте же в свободе, которую даровал вам Христос, – от рабства в свободу славы. Нет раба в царстве Христовом! Не апостол ли я, не свободен ли я? Всё мне позволено! Свободен я от всего! (Гал. 5:13; Рим. 8:21; Гал. 3:28; 1Кор. 9:1, 6:12, 9:19).

Сколько раз потом в истории мира видели мы, как извращалась эта возвышенная проповедь, как она обращалась во зло, – и всякий раз мы видели и видим, что отступление от духовного характера свободы всегда под видом свободы приносило жестокое рабство. Ибо христианство совсем не ту свободу проповедует, о которой воздыхают желающие освободить себя от всего, что в человеке есть высшего и ценного, от всего, что приближает его к Богу, что делает человека человеком, а не скотом, – разумеем нравственный закон и стремление к совершенству духовному в богоподобии.

Грех не должен над вами господствовать, – вот основа апостольского учения о свободе (Рим. 6:14), верного наставлению Христа Спасителя: всякий, творящий грех, есть раб греху (Ин. 8:34). Итак, свобода не должна быть поводом к угождению плоти (Гал. 5:13), не должна употребляться для прикрытия зла (1Пет. 2:16).

Как будто для нашего времени, для господствующих ныне воззрений, для нашей жизни, для современных событий писались эти слова! О, сколько мы слышали и слышим теперь этих воплей и красноречивых рассуждений, и стихов, и песен, и речей, и призывов к свободе! Сколько под видом её совершено преступлений и мерзостей, сколько соблазнов вошло в мир, сколько богохульства и богоборства внесено в жизнь! Ради свободы устраивались бунты, восстания и волнения; ради свободы устраивались дикие и нелепые, неведомые древнему миру забастовки, причём желающих работать, служить своим бедным семьям и своей родине, даже желающих учиться безжалостно избивали и изгоняли, – и это по наущению людей учёных, проповедников свободы; ради свободы убивают людей бомбами и револьверами; ради свободы устраивают охоту на высоко стоящих у власти лиц. И измышляют ужасающий способ их уничтожения; ради свободы лишают свободы всех, кто говорит о долге, о чести, о подчинении духовному закону совести и внешнему его отображению – закону Церкви и государства; ради свободы преследуют всеми видами и проявлениями ненависти всех несогласных – клеветой, преследованиями, побоями, убийствами. Ради свободы нарушают все законы жизни чистой и святой, законы стыдливости и целомудрия, разрушают семьи, все связи родства и близости по крови, издеваются над родителями, даже убивают отцов и матерей. Ради свободы отходят от Бога, от веры, от Церкви, от совести, от нравственного закона и в свободе плоти идут к жизни зверей и животных.

Таково извращение свободы.

Не напрасно, поэтому, звучит уже вторую неделю предостерегающий голос апостола. «Всё мне позволено», – слышали мы в апостольском чтении прошлого воскресного дня. Всё мне позволено, – какая широкая, невиданная, безграничная свобода! Но смотри, христианин, вникни в закон свободы (Иак. 1:25) и помни, что ты будешь и суди́м по закону свободы (Иак. 2:25) и твоя свобода будет судима не по чужой совести, а по твоей собственной (1Кор. 10:29). Ибо если бы мы были рабы, то нас нельзя было бы и судить; мы бы всё делали насильно. Но мы свободны, поэтому и отвечаем за дела свои, поэтому и вменяется нам наше поведение. Всё мне позволено, – это верно; добро и зло мне доступно; огонь и вода предо мной, правое и левое... На что хочешь, простри руку твою. Свободно избери добро, – и в этом твоя истинная свобода. И поэтому дано нам руководство: Всё мне позволено, – говорит апостол, – но прибавляет: но не всё полезно, всё мне позволено, но не всё назидает, всё мне позволено, но пусть мной ничто не обладает (1Кор. 6:12, 10:23). Ибо если мной что возобладало, уже я раб, а не свободный. Это – в личной жизни.

Но жизнь наша влияет на других, на наших ближних. И если мы будем судить в своей свободе не по чужой, а по собственной совести, то за соблазн чужой совести мы так же ответим, как нарушившие закон любви. По закону любви, ты, свободный от всех, всем себя поработи! Для всех сделайся всем, чтобы спасти хоть некоторых, и это делай для Евангелия, чтобы быть соучастником его (1Кор. 9:19, 22–23).

Ныне в апостольском чтении и заповедуется нам эта великая заповедь. Берегитесь, чтобы свобода ваша не послужила соблазном для немощных. По смыслу речи апостола, здесь, как и в Эдеме некогда, главный соблазн – в мнимом обладании знанием. Сколько и теперь таких соблазнов свободой и знанием!

Ты знаешь, что обряд, например, сам по себе не имеет значения, что значение его зависит от того смысла, который он в себе заключает. Зачем же ты пред ближними, на соблазн и смущение немощных, способных к соблазну и унынию, к сомнению и отрицанию, нарушаешь обряды Церкви, пренебрегаешь ими и их отрицаешь? Если ты обладаешь знанием, то разве тебе трудно тогда вложить в обряд должный смысл и не отвергать, не нарушать его на соблазн немощному брату? Отчего же ты исполняешь бесчисленные обряды житейские? Отчего ты подаёшь руку при свидании, обнажаешь голову при встрече, не разваливаешься, сидя в присутствии царя или лица высокопоставленного? Отчего ты разбираешь, когда одеть какую одежду, кого и когда посетить и поздравить? Ведь всё это – тоже обряды, и, однако, ты их исполняешь!

Ты знаешь, например, что пища не приближает нас к Богу, как и учит нас ныне апостол, – что пост тогда имеет цену, когда он выражает внутреннюю добрую расположенность духа, покаяние, и смирение, и сопровождается духовным воздержанием. Но зачем же ты нарушаешь пост? Разве ты не можешь и не должен иметь при посте покаяние и упражняться в воздержании? Если ты знаешь это, тем более будешь ты отвечать на суде Божием. А ты сеешь соблазны, а ты толкаешь на путь греха ближних. И от знания твоего, укоряет тебя апостол, – от знания твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос (1Кор. 9:11). Но разве знание дано нам на погибель и соблазн брату нашему?

Ныне Евангелие говорит нам о страшном суде Христовом. Люди современные любят указывать в нём то, что Спаситель в изображении будущего суда указывает на дела любви, которые открывают человеку вход в царство вечной славы и блаженства. Говорят: нет упоминания о посте и обряде, нет упоминания даже о вере. Но помимо того, что и дела любви исходят только от веры, – разве соблазнить брата, отравить его душу сомнениями, предать его мукам колебаний и укоров совести, лишить его простоты и цельности веры и покоя души, оторвать его от обряда, от поста, от Церкви, от её руководства, от утешения веры, и всё это под видом свободы и знания, разве это всё – дело любви?

О, вы, знающие и свободолюбивые, «дерзкие и своевольные» (2Пет. 2:10; Иуд. 1:8), вы, что своеволие почитаете за свободу, а распутство ума, всё отрицающего, принимаете за знание! От уст ваших (Лк. 19:22) судят и будут судить вас слово Божие и Судия мира. Вы говорите, что имеете знание. Пусть так. Но вот что говорит нам слово Христово:

«Раб тот, который знал волю господина своего и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много» (Лк. 12:47).

Пусть же знание и свобода будут ближним нашим в созидание, а не в соблазн, нам же во спасение, а не в погибель, в оправдание на страшном суде Божием, а не в осуждение! Аминь.

Некогда пророк в ужасе от разрушения и опустошения родной земли молил Господа: «Излей гнев и ярость Твою на народы, которые не знают Тебя, и на племена, которые не призывают имени Твоего: ибо они съели Иакова, пожрали его и истребили его, и жилище его опустошили... Шатёр мой опустошён, и все верёвки мои порваны; дети мои ушли от меня, и нет их, некому уже раскинуть шатра моего, и развесить ковров моих. Ибо пастыри сделались бессмысленными, и всё стадо их рассеяно» (Иер. 10:25, 20).

Вчитываешься, вдумываешься в эти слова, прозвучавшие две с половиной тысячи лет назад, применяешь каждое слово к пережитому в наши дни, – и какое видишь совпадение, какую живость изображения современности! И восстают в воображении те мужи гнева, что в лихолетье русской жизни не стерпели, видя, как съедали, пожирали и истребляли враги родную русскую землю, как колебался шатёр нашей государственности, как и дети, и пастыри, – вожди и управляемые обезумели и оставили родину на страдания и грядущую гибель. Не стерпело их сердце, и тогда выступили с горячим словом и горячим призывом к борьбе, выступили, охваченные священным гневом, многие из таких людей, которые до того времени молчали, казались даже равнодушными и безучастными к общественной и государственной жизни.

Таким мужем гнева был и поминаемый ныне и оплакиваемый нами Владимир Владимирович Оловеников, основатель и руководитель газеты, которая в два последних года вызывала такую злобу у врагов и предателей родины. И он выступил на свой подвиг совершенно неожиданно не только для других, но и для себя самого.

«До нашей революции, – говорил Владимир Владимирович, – я был совершенно равнодушным человеком, занят был часто интересами пустыми и ничтожными. Конечно, я не был врагом Царя и русского народа, и, например, никак не мог себе представить, как это можно идти на борьбу с Царём, не говоря уже о преступлении против Его личности. Но я был холоден. Пусть-де идёт жизнь, как она идёт... Но вот наступило вооружённое восстание в Москве, и тут что-то такое особенное со мной случилось, спала повязка с глаз, жизнь мне открылась, я увидел ясно, куда мы движемся. И от моей холодности не осталось следа. Теперь я фанатик патриотизма, теперь я сгорю на моей работе, умру, но не сдамся». Когда приходили тяжкие дни для его газеты, и грозила ей опасность прекращения, он страдал невыразимо и при всей своей вере говорил, что дня смерти своей газеты он не переживёт...

Теперь не время и невозможно разобраться во всех подробностях деятельности почившего; это сделает история. И только в исторической перспективе будет оценена трёхлетняя та истинно каторжная работа, которую выносил на своём угасающем организме В.В. Оловеников, при постоянной материальной нужде. В дни вооружённого московского восстания, под гром выстрелов, под гул революционных сплетен, уже хоронивших Царя и Россию, в виду высящихся баррикад, в те дни, когда ни одна газета не выходила, покойный стал издавать свой листок-газетку. Смело и резко поносил он революционеров, пальцем указывал на их главарей, прямо называл вдохновителей смуты – евреев, давал настоящие имена и Герценштейну, и Иоллосу, и сановитым московским оппортунистам, игравшим со смутой и дававшим «улыбки» революции... Он был неподражаемый мастер на меткие названия, заглавия, сообщения, и всегда попадал не в бровь, а в глаз. И странное дело; его газетку раскупали революционеры, брали евреи; при всеобщем бойкоте правых газет, «Вече» продавалось всюду, потому что на газету всюду был спрос. И сам Оловеников ходил совершенно свободно по городу, открыто показывался в ресторанах, на вокзалах, в театре. Он получал бесконечное число угрожающих писем, и, тем не менее, на него не сделано было ни одного покушения. Он начал издание, имея буквально гроши в своём распоряжении. Но необыкновенная практическая смётка, редкая, чисто американская предприимчивость и энергия, неизменная добросовестность и честность, – всё это дало ему возможность поддерживать издание, пользоваться сочувствием читателей, и даже с января текущего года обратить своё издание в ежедневную газету.

Это – «уличная газета», – таков общий приговор «прогрессивной» прессы. Да, но если вспомнить, что сделали различные «Почты», «Листки» и «Мысли», уличные газетки еврейско-освободительного направления, сколько зла они посеяли, скольких ввели в обман, как они служили революции, как они безраздельно владели улицей, то тогда только станет ясно, какую великую услугу правому делу оказало «Вече».

В борьбе с крамолой ни одна газета не принесла столько услуг, как «Вече».

Самого Оловеникова мало знали. Его многие представляли себе как какое-то чудище. На самом деле это был изумительно добрый, кроткий человек, застенчивый, всегда прятавшийся по углам в больших собраниях, не искавший никаких знаков уважения, приветствий, рукоплесканий, – воплощённая скромность.

Он был муж гнева. Но ему пришлось жить и действовать в то время, в такие тяжкие дни, когда нельзя было с безоблачным челом вести приятные разговоры с убийцами, с изменниками и низкими предателями. В гневе, охваченный негодованием, страдая за родину до слёз и боли, он мог ошибаться, переходить меру в резкости суждений. Но гнев его был дитя любви; он возлюбил много.

И библия представляет нам даже кроткого Давида – мужем брани, и Соломона – мужем мира, но обоих восхваляет, указывая на то, что они всё делали для Господа и для своего народа. И мы пережили такие годы, когда по необходимости многие кроткие люди, многие, которых манила жизнь религиозного подвига или уединённого мирного научного труда, исходили на брань с врагами родины.

Да будет мир и покой его измученной душе! Да будет милостив Господь к его страдальческому гневу! Да простятся ему вольные и невольные прегрешения за то, что он возлюбил много, возлюбил пламенно святую веру и Церковь, святую родину и русский народ и служил в чести и чистоте Царю своему.

Не один раз в году читается за литургией, в назидание верующим, тот евангельский рассказ, который мы слышали сегодня, – знак, что нам он предлагается, как заслуживающий особенного внимания. В этом рассказе об исцелении расслабленного, спущенного сквозь кровлю к ногам Спасителя, есть одна особенность, по сравнению с другими столь же великими и поразительными чудесами нашего Господа: обычно Спаситель исцелял недуг словом, нередко пред этим спрашивал о вере ищущего милости исцеления. Здесь же Он не только исцелил болезнь, но кратко и выразительно определил и назвал общую и главную причину всякой болезни.

Представляется живо воображению трогательная евангельская картина. Несут расслабленного, недвижимого к Иисусу; видят, что невозможно пройти к Нему из-за множества народа. Тогда они поднимают его на кровлю дома, разбирают потолок и спускают больного прямо к ногам Господа... И вот, когда взоры страдальца были обращены с верой и надеждой на Великого Учителя-Чудотворца, когда принёсшие расслабленного ожидали чудесного и мгновенного исцеления, когда все ожидали обычного: «восстань, возьми постель твою и ходи», – Спаситель говорит страдальцу совсем другое и неожиданное слово: "Чадо, – слышит больной, – чадо, прощаются тебе грехи твои»... И уже потом, в ответ на недоуменные взгляды и на тайные укоризненные мысли многих из присутствовавших, Иисус Христос, заявив, что прощение грехов знаменует власть высшую, чем исцеление от болезни, что то́ и другое, однако, равно есть дело Божеской силы, – всё-таки исцеляет больного страдальца и говорит ему желанное слово: «встань, возьми постель твою и иди в дом твой».

Грех есть корень всех зол, причина всех несчастий человека, – это основное учение Христа и христианства. И это учение, – принятие его или отрицание, – служит признаком веры или неверия, христианского направления мысли и жизни или противохристианского. Так будет всегда, до последнего дня мира.

На наших глазах восстают теперь, плодятся и множатся, усиливаются и разрастаются совершенно противоположные воззрения; ими особенно богато наше время, и они по преимуществу являются соблазнительными для юности.

Одни уверяют, что все несчастья и все нестроения людские зависят от нашего невежества: просветите, говорят, ум людей, изощрите их рассудок, дайте им надлежащие знания, – и при свете науки они непременно избавятся от всех несчастий жизни. Другие доказывают, что нужно всем дать реформы гражданской жизни, упорядочить её строй, обеспечить полную свободу всем и во всём, и только тогда люди увидят счастье, а без того не спасут, а ещё более отяготят их положение приобретённые знания. Иные, наконец, возлагают все надежды на равное распределение среди людей богатств, денег, домов, пищи и одежд: будем мы сыты, говорят они, будем мы богаты, и тогда сами придут к нам и просвещение, и свобода, и счастье. А без этого, что нам в просвещении и свободе, если мы умираем от стужи, лишений и голода? Так учат люди мира сего.

Христианство же учит нас, – и своё учение оно подтверждает и голосом опыта всей истории человечества и голосом нашей собственной совести, – оно учит, что и невежество, и рабство, и неравенство, и все нестроения в среде людей, – все виды зла произвёл грех; оно уверяет нас, что Господь изначала создал вся добра зело, что человек сам, по своей свободной воле, зло из тёмных бездн воззвал... Христианство учит, что если вы дадите человеку и богатство, и силу, и власть, и образование, но не освободите его от греха, от этого коренного зла, – то грех всё отравит, всё обратит во зло: Знание он обратит в муки сомнений, в болезнь духа, в неверие и гордыню; свободу – в произвол и рабство; власть – в насилие, и всю жизнь – в бесконечную цепь страданий, беззаконий, пороков и взаимного истребления людей.

Глубоко вкоренилось и насаждено это учение христианства в душах простых верующих людей, в мировоззрении и укладе жизни нашего простого, христианского народа. И наоборот, нередко исполняется в мире слово Христово, сказанное в молитве Его к Отцу Своему: «Ты утаил сие от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем» (Мф. 11:25).

По изображению одного из наших русских архипастырей-проповедников, в укладе воспитания доброй христианской семьи в нашем народе, прежде всего и всегда, видно именно различие и разделение всяких поступков, слов, мыслей, всяких порядков жизни по их нравственному значению, – различение дозволенного и недозволенного, греха и добродетели. И это во всех мелочах жизни. Уронил, например, ребёнок хлеб на пол; ему говорят: грех! Это значит: храни благоговейно дар Божий. Прошёл ребёнок мимо церкви и не перекрестился; ему внушают: грех! Это значит: почитай святыню. Вышел он прежде времени из-за стола; не поздоровался со старшим; поел до обедни; съел в пост скоромное; не послушал родителей, рассердился на товарища, бранился с ним... Ему на всё говорят: грех, грех, грех! Это значит: разбирай время; не нарушай порядка; слушай родителей; почитай старших; сдерживай движения своего сердца; уважай чужую личность... И вырастали и выходили, под влиянием такого воспитания, люди крепкого закала воли, люди долга, труда и подвига, люди, которым всякое дело доверить можно. Выходили люди, которые вдумчиво и осторожно относились к каждому шагу своей жизни, люди порядка и порядочности, люди творческой, а не разрушительной работы, около которых тепло и светло было ближним их, которыми красна и благоустроена жизнь. Это люди, поставившие неусыпного стража и привратника к уму и сердцу: не всякий помысел, не всякое хотение, не всякое чувство они пропустят внутрь своего духовного мира, во святая святых души...

Ныне слышим иные речи о воспитании в семье и в школе: всё позвольте, ни в чём не стесняйте, не отказывайте, ничего не останавливайте, пусть-де растёт человек на свободе... Нет, говорят, греха, нет и добродетели; каждый бывает тем, что заложено в его природе... Слышат эти соблазнительные речи, и многие, действительно, веруют в мнимую правду... И видели мы, какое опустошение в жизнь вносит это безразличие добра и зла, греха и добродетели. Видели мы, сколько это правило плодило людей безвольных, ни на что неспособных, погубивших молодость в служении страстям. Видели мы, сколько таких питомцев необузданной свободы беспутной юностью подготовили себе несчастную жизнь и жалкую старость, а нередко, до времени несчастной смерти, кончили позорным бегством с поля жизни – самоубийством!

Здесь всем нам, верующим, уроки и предостережения, уроки – хранить всегда и употреблять одну меру поведения и одну оценку своих действий: «грех это, или не грех?» Эта мера не обманет, не предаст, не погубит, она даёт человеку жизнь чистую и достойную человека.

Но особенный урок здесь для вас, юноши, питомцы учительской церковной школы. Вы готовитесь быть учителями и воспитателями молодого поколения в нашем народе. Боже вас сохрани разрушить вековое нравственное воззрение народа нашего на жизнь, воспитанное в нём благодатным воздействием Церкви! Боже вас сохрани отойти и самим от устоя Христовой веры и нравственности и измерять и оценивать поведение человека иными мерами, а не христианскими. Хотите ли вы сделать счастливыми, живыми, бодрыми отдельных людей: помните слово апостола, что оброк и дань греха есть смерть; смерть вы принесёте людям, если будете воспитывать их на основе безразличия греха и святости. Хотите вы осчастливить весь народ, ему послужить, его благу, счастью, порядку жизни содействовать: помните, что при греховности и грехе ему не помогут никакие реформы гражданской жизни, никакие свободы, ни просвещение, ни богатство; помните, что «правда возвышает народ, а умаляют племена – грехи»! Аминь.

Ещё несколько минут, и отверзнутся пред вами, возлюбленные, священные Царские врата, и откроется святой Престол, и предложена вам будет Божественная, бессмертная трапеза, и предстанет пред вами Сам Небесный Хозяин этой трапезы Господь Иисус Христос, в Чаше заветной, в Теле Своём и Крови.

Воспоминаются нам невольно участники первой такой Божественной трапезы, когда совершил её Сам Иисус Христос на Тайной вечери, отправляясь на вольные страдания, прощаясь с учениками и преподавая им последние Свои наставления и заветы. Вот около Него горящий ревностью Пётр, вот любящий и любимый Иоанн, вот апостолы святые, пристрашливо и трепетно вопрошающие Спасителя: «не я ли предатель?» Как бы хотелось и нам быть по духу и настроению сердца родными и близкими апостолам! Как страшно подумать и спросить: «не я ли предатель?»

Да, прозвучало и на Тайной вечере даже среди апостолов слово о предательстве. Пусть оно прозвучит и на нашей тайной вечере в этих молитвах пред святым Причащением, – пусть прозвучит, как грозное и страшное для нас предостережение! На все века образ Иуды вспоминается именно в такие священные минуты и вызывает у христианина в его предпричастной молитве уверение пред Богом: «ни лобзание Ти дам, яко Иуда»... Это – образ человека злобного и лукавого, завистливого, скрытного, сребролюбивого, это – образ чёрной неблагодарности и низкой измены в святом семействе; в этом семействе мы видим Христа и апостолов, а в дальнейшие века – Христа и Его Церковь, Христа, окружённого верующими в Него. И всюду в человеческом общежитии мы видим семью, и всюду в отношениях человеческих мы должны стремиться к тому, чтоб они устроялись по образу семьи. Семья – отец и мать с детьми; семья – пастырь с пасомыми; семья – начальник с подчинёнными; семья – воинская часть со своим вождём; семья – Царь со своим народом. И всюду могут быть и, к сожалению, бывают свои Иуды, свои предатели. Давно их знает мир, а имена их известны у нас и малым детям: на заре истории рода человеческого – Каин; вторично при возрождении человеческого рода после потопа – Хам, около Христа – Иуда.

Сегодня внимательные к службе церковной слышали из слова Божия историю Хама. Казалось бы, какая должна бы быть дружба и любовь в этой семье Ноя, которая одна во всём мире спаслась от потопа! Как должны были бы любить сыновья Ноя – Сим, Хам и Иафет своего отца, за благочестие которого и они сохранены были в ковчеге, помилованы и спасены от гибели! Казалось бы, какое впечатление на всю жизнь, впечатление ужаса пред грехом и пороком должно бы остаться у детей Ноя, которые видели своими глазами гибель всего рода человеческого в страшных волнах потопа!

Но вот, и в этой семье свила себе гнездо измена. Ной вышел из ковчега и стал обрабатывать землю; он насадил виноград и, не зная действия сока его, напившись вина, опьянел и лежал обнажённый в шатре своём. Увидел это Хам, и в низкой душе его вдруг родилось и злорадство при виде такого позора отца, и издевательство, насмешка над старцем. Он идёт к братьям своим; он рассказывает им об отце со злорадной усмешкой. Но не таковы были братья: «Сим и Иафет взяли одежду (длинную) и, положив её на плечи свои, пошли задом и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад и они не видели наготы отца своего» (Быт. 9:23).

Ной же проспался от вина своего и узнал, что сделал над ним меньший сын его. И проклял он Хама, в лице его сына Ханаана, проклял всё его потомство, и указал ему в будущем рабство вечное, как неизбежное наследие за непочтительность к отцу. А Сима и Иафета благословил и предсказал потомству Сима, что он будет знать веру истинную, а потомству Иафета, – что оно будет многочисленное и, уклонившись от веры, потом опять придёт к ней в примет её от потомков Симовых. Люди, изучавшее историю человеческую, знают, как до конца и со всей точностью исполнилось это предсказание Ноя.

Перенеситесь, возлюбленные, от того далёкого времени к нашим дням, столь смутным, столь тяжким. Пред нами великая семья – наш родной народ, наше русское государство. Это – воистину семья, и только устроением его по образу семьи мы принесём ему счастье.

Не выбирают и не меняют дети отца своего, а имеют того и такого, кого и какого Бог дал. Не выбирают и не меняют в народе и царя, этого богоданного отца в великом семействе, а имеют того и такого, какого Бог послал.

Не ограничивают дети власти отца своего, а с любовью и послушанием исполняют то, что указывает им делать отец; они знают, что отец детям зла не пожелает. Не ограничивают и в царстве царя, а с любовью и послушанием исполняют его повеления: и царь ведь своему народу и своему царству не зложелатель; ведь и ему самому хочется видеть народ счастливым, хочется и сыну, и внукам, и правнукам оставить в наследие царство мирное, народ, живущий в довольстве и достатке.

Бывают в каждой семье неудачи, несчастья, бедность, лишения; бывает, что то или другое предприятие не удаётся. Дети и родители тогда вместе горюют и, тужась, вместе воздохнут, вместе Богу помолятся, вместе и усиленно начнут трудиться. И исполняется мудрое присловье народное: «Где мир и лад, там и клад, где мир и лад, там и Божья благодать». Легче вместе переносятся неудачи и лишения, легче перетерпится тяжёлое время. И приходят за днями горести и печали дни радости, а семья всё растёт, и ширится, и крупнеет, и чем больше в ней согласия и дружбы, тем вернее она идёт к достатку и благополучию. Бывают и в государстве неудачи, лишения, непорядки, недостатки. Около царя, как около отца, тогда должны собраться его подданные, как дети: вместе погоревать, вместе воздохнуть; вместе помолятся, вместе и начнут ещё с большими усилиями, чем прежде, трудиться. И с царством случится то, что в дружной семье: где мир и лад, там и клад.

Но вдруг в семье в дни неудач и лишений явится Хам, – обычно это, как и Хам, – меньший сын, которому и говорить-то о делах рано. И начнёт он мутить, и начнёт возбуждать против отца: он-де во всём виноват, не так следовало бы поступить, а вот как... Счастье, если и при действительных ошибках отца, когда он был введён в заблуждение, остальные дети его, как Сим или Иафет, или как апостолы около Христа, останутся добрыми, твёрдыми в своём долге. Тогда Хам останется одиноким. Но если братья поддадутся мятежным хамовым и Иудиным речам, то от семьи не останется ничего. Она разбредётся, она не пересилит несчастья, и разойдутся потом братья работниками по чужим хозяйствам, и будут, конечно, потом горько сожалеть о том, что послушались подстрекательств младшего, негодного, ещё ничего не делавшего, а только болтавшего языком Хама, но будет поздно. Будут сожалеть, что разорили они родной дом, да ничего уж не поделают. И будут они видеть, как их раздоры и разорение своей семьи послужили на пользу и обогащение соседям, – и всё-таки у этих-то именно соседей они и будут рабами и прислужниками. Там они не будут подавать своего голоса, там они будут, как домашнее животное, слушаться чужой воли, чужих приказаний.

Представьте себе, что нечто подобное случилось бы и в великой семье, – в государстве. И нечего представлять умом и воображением: мы на самом деле видели новых Хамов и Иуд, мы слышали их мятежные и предательские речи, мы знаем, до чего они доводили неразумных. Все мы – дети великой семьи, отечества, около Царя-отца. А вы, воины, вы – дети, особенно избранныe от всего народа, чтобы нам обеспечить и обезопасить мирное житие; вы – жертва всего народа, принесённая и приносимая ради мира и спокойствия отечества. Будет пахарь спокойно возделывать землю, будет ремесленник мирно трудиться, будет пастырь беспрепятственно учить, молиться и священнодействовать, будут дети Церкви Божьей без забот и тревог отдаваться молитве и подвигу духовному. – Будут все мирно и спокойно трудиться, когда знают и уверены, что воины, эти избранники народа, эта жертва всенародная, стоят на страже защиты отечества, оградят его от врага внешнего, от нашествия неприятелей. Оградят и от врагов и смутьянов внутренних, от воров, душегубов, бунтовщиков и изменников, которые Божьего закона слушать не хотят и закона государственного не исполняют. Бывают воинские части, особенно и наипаче важные, стоящие в самых опасных местах, имеющие особо великий долг, несущие особо великую службу. Вы сами знаете, что такими именно являетесь вы, возлюбленные, стоящие здесь, на грани России, в её твердыне, владеющей Востоком, на восходе солнца, здесь впервые каждый день озаряющего своими лучами русскую великую землю. Какой у вас великий долг! Какая ответственность! Какой важный подвиг! Какое значение пред лицом России и пред лицом врага внешнего, ещё недавно нанёсшего России тяжёлые раны!

Но вот, среди народа и даже среди защитников его вдруг появляются лица, вполне справедливо заслуживающие имени Хама и Ханаана. Они злорадно смеются над страданиями родины, они торжествующе указывают на ошибки, действительные или мнимые, со стороны лиц начальствующих, они вместо любви всех подданных между собой, как детей одной родины, проповедуют исполнить и так называемую «классовую борьбу». Проповедь о такой «классовой борьбе» значит: вместо общего блага и счастья каждый устраивай себе счастье своё собственное и счастье того маленького кружка, который для тебя близок, довольство которого для тебя лично выгодно и полезно. Проповедники такого учения возбуждают зависть, ненависть и подозрительность у детей великой семьи – отечества друг к другу. Кто они, эти Хамы? Большей частью, почти всегда, это именно младшие, как и Хам, сыновья родины, злобные, насмешливые, равнодушные к чести отечественной и семейной. Счастье, если их проповедь не родит Иудиного окаянства и Иудина дела – предательства; если против мятежных речей они находят отпор со стороны вторых сынов родины. Но если, чего не дай Бог, их речи найдут сторонников, – а речи эти, конечно, соблазнительны и заманчивы, как соблазнителен и заманчив всякий грех и порок, как обольстителен сатана, – то плоды таких хамовых и Иудиных речей приносят несказанное горе родине, а конец их – рабство родного народа, потеря самостоятельности, служение чужим народам. Не вспоминаются ли вам при этих словах недавние события здесь, во Владивостоке, события печальные и позорные, принёсшие столько мук, слёз и крови? Воины, поставленные для защиты родины, вдруг поколебались от хамовых речей; пошли против своих начальников, некоторых безбожно и зверски убили, возмутились против своей родины, решили стрелять по неповинному городу... Слышно, к ним попадали и попадают листки и прокламации, которые составляются и печатаются в Японии русскими хамами – Иудами, бежавшими туда от преследования закона. Слышно, надеялись они найти себе убежище и спасение, и у кого же? У Японии и японцев, у врагов своего народа, у тех, что недавно наносили тяжкие раны русскому народу, у тех соседей, которые, в случае ослабления России от бунтов и беспорядков, ими же часто возбуждаемых и поддерживаемых, сами явятся сюда господами и подчинят себе и сделают рабами русских людей. А в других местах обширного нашего отечества явятся другие соседи, и подчинят себе, таким образом, весь наш народ, лишат свободы и довольства всю нашу родину.

Слава Богу, мятежные замыслы раскрыты и предательские бунты подавлены. Слава Богу, нашлись Симы и Иафеты, не послушавшие Хама! Для верных или колебавшихся должно всё это послужить уроком. Они должны себе представить весь ужас отступления от долга, весь ужас того положения и состояния, к которому могло бы привести нашу родину хамово и иудино окаянство, если бы оно имело успех. Слава Богу, огромное большинство воинства, стоящего во Владивостокской твердыне, оказалось твёрдым и непоколебимым в исполнении своего долга. Верные с мужеством противостали изменникам и предателям и прекратили мятеж.

Всё это пережитое и перечувствованное вами, все эти недавно бывшие тревоги, волновавшие душу и совесть, ныне в первое наше говение после перенесённых ужасов, – всё это и на исповеди, и сейчас пред причащением, конечно, невольно вспоминается многим. И, конечно, мучительно и тягостно тому, кто колебался, кто слушал предательских речей, кто соблазнялся хотя бы только в мысли и намерении и не прочь был стать в ряды изменников. Для него – страшно звучат слова молитвы: «ни лобзания Ти дам, яко Иуда»... Что же, приступать ли ему к Чаше Заветной? Страшно, братие, всем приступать, ибо святая – святым, святыни могут принять только святые, а мы все – в том или другом отношении грешные. Страшно приступить, но не приступить ещё страшнее, ибо это значит – остаться вне Бога, вне Его благодати, вне жизни, вне спасения; это значит – в потопе греховном всемирном не оказаться в ковчеге; это значит – навеки погибнуть. Поэтому-то милосердие Божие открывает нам вход к единению с Господом в великой тайне покаяния. И знаем мы, и веруем, и слышим мы в молитвах пред причащением, которые вы сейчас слушали, знаем, что не погибнет пред Богом ни капля слёзная, ни капли часть некая, что не пройдёт мимо Его ни один вздох сокрушения и покаяния. Что нет греха, который мог бы оказаться сильнее Божьего милосердия и победить его, если только человек в грехе своём раскается. Один только нераскаянный грех губит нас безвозвратно: только упорное противление истине, при всех её доказательствах, именуемое в Евангелии хулой на Духа Святого, не получит прощения ни в сей жизни, ни в будущей. И если бы сам Иуда, предавший Христа, потом раскаялся и склонился у креста Господня, и он омыл бы душу покаянием и мог получить прощение в грехе богопредательства...

Итак, воздохните все вы, причастники Тела и Крови Христа Господа, воздохните, покайтесь! Вот, мы видим, вы, многие из вас, плачете... Не стыдитесь, воины, этих слёз, это не слёзы слабости и малодушия, это святые, чистые слезы, и ни одна из них не будет забыта пред Богом. Плачьте, плачьте, облегчите душу! Вот, вы смотрите на эти лики Господа и святых Его сейчас умилёнными взорами, вот, видим мы и слышим, несутся ваши вздохи, вы не можете их скрыть и подавить... О, святые минуты! О, великий этот день! О, радость несказанная на земле и на небе! Приступите. Се Христос невидимо стоит и приемлет исповедание ваше. И если вы так настроены, если вы так сокрушаетесь о грехе, если вы его осуждаете всем сердцем, если мысль о грехах содеянных приводит вас в содрогание, если вы никогда не ступите на путь измены и колебания, если своему долгу, своему званию вы готовы послужить даже до пролития своей крови, – то уже нет среди вас ни одного Иуды! Прочь в эти святые минуты, прочь его страшный вовек образ!

Иной тогда образ стоит перед вами, – образ покаявшегося разбойника. И слышно его слово: «помяни мя, Господи, во царствии Твоём!» И слышно ответное слово Спасителя: «днесь со мною будеши в раи!».

Братие и друзи! Со страхом Божиим и верой приступите! Аминь.

Вопрос о правах – теперь самый модный, самый жизненный вопрос. Кто о нём не говорит в последние годы? Кто не требует себе восстановления или приобретения прав? Говорить об этом вопросе, значит – отвечать самым животрепещущим настроениям общества.

Евангельское чтение, сегодня слышанное нами за литургией, в наглядном образе и увлекательном жизненном рассказе как раз и отвечает переживаемым ныне запросам и настроениям, и даёт на них ясный и решительный ответ.

В евангельском повествовании мы видим Господа Иисуса Христа при конце Его земного служения. Злоба врагов Его достигла высочайшей степени. Близко время, когда эта злоба достигнет и своей цели, – предаст Божественного Учителя на крест, муки и смерть. Временными удалениями Иисуса Христа в пустынные места, как это было доселе, уже нельзя было успокоить врагов. Теперь всякая попытка прийти в Иерусалим уже явно грозила Спасителю смертью, и об этом засвидетельствовали сами ученики Господа в ответ на высказанное Им желание идти в Иудею: «Равви, давно ли Иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идёшь туда?» (Ин. 11:8).

При таких-то обстоятельствах отправляется Иисус Христос в Иерусалим, – в последней раз в жизни грядёт Он в земной Иерусалим, для совершения последней Своей Пасхи. Он идёт молча впереди, весь преисполненный сознания скоро грядущего завершения Своего искупительного подвига, в ожидании суда, мук и смерти, а позади за Ним, в отдалении следуют ученики Его, следуют со страхом, как замечает Евангелие (Мк. 10:32–45; ср. Мф. 20:17–28). Спаситель видел и ведал настроение Своих учеников. Он не хотел скрыть от них скоро грядущего для них соблазна. Он желал, чтобы вера их питалась не обманчивыми надеждами на возможность для Него избегнуть опасности, а ясно представляя себе муки и смерть Сына Божия, чтобы ученики решительно и бесповоротно отказались от всяких мирских и суетных представлений о царстве Мессии Христа, как о царстве человеческом. Посему, подозвав двенадцать, Он прервал Своё молчание скорбной речью, скорбным пророчеством о том, яже хотяху Ему быти: «Се восходим во Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет архиереям и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его языком, и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его, и убиют Его, и в третий день воскреснет» (Мк. 10:32–34). В словах Спасителя вместе с пророчеством слышится, конечно, и желание предохранить учеников Своих от грядущего соблазна: пусть знают они, что совершенно ясно Учитель их предвидит Свои страдания, что совершенно добровольно идёт Он на крест, что сила Божества Его всё-таки восторжествует над спасённым миром и добро не будет побеждено злом. Как преображение, незадолго до сего бывшее с беседой Илии и Моисея об исходе Господа Иисуса в Иерусалим, т.е. о Его страданиях (Мк. 9:2–11) и как последовавшее затем предсказание Самого Спасителя о Своих страданиях (ст. 31–32), так и это ясное и решительное указание Господа о Своём восхождении в Иерусалим для восхождения на крест, по отношению ко всем ученикам Его и последователям, имело одну цель, столь прекрасно выраженную словами песнопения церковного: «да егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное».

И всё же, невзирая на такие постоянные твёрдые и настойчивые напоминания Иисуса Христа о том, что Его ожидает в Иерусалиме, невзирая на то, что и ученики Его, как мы видели, ясно сознавали, что их Учитель идёт теперь на смерть, – всё-таки глубокое и мировое значение всего этого не было им доступно, не влияло ещё на их душевную жизнь, не подавляло в ней мира и мирских вожделений, не подавляло их плотских и чувственных воззрений и не заменяло их духовными, христианскими. В самом деле, Господь только что говорил им о Своих страданиях, об уничижении и смерти, а ученики упорно помышляли и мечтали о земном царствовании, с его силой, блеском, славой, изобилием: всего этого они продолжали ожидать, вопреки всем указаниям и наставлениям Спасителя. Мать сынов Зеведеевых, т.е. апостолов Иакова и Иоанна, а потом и сами они обращаются здесь к Спасителю с неожиданной и необычной просьбой: «дай, чтобы один из нас сел по правую, а другой – по левую сторону в царстве и славе Твоей»... Может быть, только эти два ученика, хотя и из ближайших к Иисусу Христу, оказались непонятливыми и даже своекорыстными, a прочие были не таковы? Увы, Иаков и Иоанн были только выразителями общего настроения! Они просили себе первые места в земном царстве Христа, а другие апостолы негодовали на них, но не за то, что их просьба неуместна, а за то, что Иаков и Иоанн просят себе первенство, просят себе одни тех благ, на которые рассчитывали и прочие апостолы по праву ближайших учеников Господа. Здесь было продолжение ещё недавних дум и забот, высказанных Спасителю в вопросе: «вот, мы всё оставили и пошли за Тобой, что же нам за это будет?» (Мф. 19:27). Здесь было продолжение распри и спора, бывшего непосредственно после Преображения Господа: «кто из нас больший? кто первый?» (Мф. 18:1). Все они заблуждались, думали, что царство Христово есть обычное царство земное, с неизбежными счетами о правах и первенстве. – И можно себе представить, как горько было на душе и сердце Спасителя, когда Он видел и слышал, что даже ближайшие Его ученики и уже в конце Его земного поприща, после стольких лет непрерывного Его учительства, после стольких ясных наставлений и указаний, всё-таки Его не понимали. И опять терпеливо и с настойчивостью любви Он говорит им вечные слова вечной христианской мудрости, вечно кажущейся безумием для мира: «Вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть бо́льшим между вами, да будет всем слугой; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою за искупление многих» (Мк. 10:42–45).

Таково содержание нынешнего евангельского чтения. Как же оно может быть применимо к переживаемому времени?

В ответ на этот вопрос услышим нередко злорадное торжество современных учителей и смутьянов: «Да, – говорят они, – тут наставление царям, князьям, вельможам, правителям! Здесь отрицание всякой власти! Видите, и Спаситель говорил против царей и князей!» Мы помним даже листок, составленный и подписанный священником, ныне уже лишённым сана, где приводились, в искажённом виде и с пропусками, эти слова Господа и делались выводы, призывавшие к восстанию против власти...

Нет, братие! Тот, Кто учил воздавать кесарю кесарево и покорно принимал даже беззаконный суд и неправое его решение, Кто Пилату сказал, что власть его ему дана свыше, – не мог поучать восстанию против власти. И не этот плотской и грубый смысл мы должны видеть в словах Господа. Не властителям Он даёт урок, а Своим ученикам и последователям, т.е. и нам. И не первым и бо́льшим в мире говорит Он. В Его наставлении обратите внимание на слова: кто хочет быть большим между вами; кто хочет быть первым между вами... Но ведь можно и быть первым, но первенства не искать и не хотеть, и можно быть последним, и рабом, и слугой, но искать, но снедаться желанием первенства, вопить о праве своём быть бо́льшим... Значит, дело не во внешнем положении человека, а в его внутреннем настроении. Значит, не к князьям и вельможам относится наставление Спасителя, а ко всем нам. Посему не станем говорить о людях, стоящих у власти и силы, так ли они понимают и исполняют свои высокие обязанности: да таковых и нет среди нас. Несомненно, и для них в словах Спасителя указано высшее и духовное понимание власти, как долга, а не права, как служения людям посредством власти, а не властительства над ними ради утехи и прихоти. Пусть же они сами дадут ответ перед Богом о том, как они пользовались властью; не нам судить их, хотя, правду сказать, в наше время слишком любят заниматься осуждением именно власть имущих.

Обратимся лучше к себе самим. Как часто в себе мы видим именно то, что было осуждено Господом в просьбе Иакова и Иоанна и их матери! Как часто и мы склонны оценивать жизнь не высшей нравственной ценой, а только внешним положением человека! Как часто и мы во всяком страдании и лишении, во всяком подвиге служения другим и повиновения долгу готовы видеть нечто унизительное, от чего нужно избавиться при первой возможности, с напряжением всех сил!

Высоко было призвание и достоинство апостолов; они, по словам Спасителя, – соль земли; они – свет миру; они будут судить мир; они воссядут в пакибытии на престолах судить коленам Израилевым; слушающий их – Самого Господа слушает... Высоко было их призвание и достоинство, посмотрите, Спаситель, в ответ апостолам Иакову и Иоанну указал им на их обязанности, в то время как они помышляли только о правах. Апостолы, однако, впоследствии уразумели свою ошибку и, прияв венцы мучеников, доказали и показали, что они усвоили и исполнили до конца учение Христово. У нас не то. Спросите: о чём мы всего более мечтаем? чего добиваемся? на чём строим жизнь, – на сознании и требовании прав, или на сознании обязанностей? Но ведь именно на правах теперь все, как говорится, помешаны, и сознавать свои права, добиваться их, во что бы то ни стало – силой, злобой, преступлением, кровью, – это считается ныне признаком особого гражданского развития, признаком особой умственной высоты. Развивать в других сознание их прав и умение отстаивать эти права считается теперь целью всякого современного учителя, писателя, общественного деятеля. Молчат только об обязанностях, о долге; забывают, что нет такого права, которое не связано было бы с определённой обязанностью. Впрочем, это не совсем правильно: у других теперь охотно признают обязанности и одни обязанности, – исключительно у высших себя; себе же приписывают и усвояют права, и только права. И видим, как перевернулись все отношения, и замутилась вся жизнь: дети поучают родителей, рабочие желают управлять хозяевами, ученики учат учителей, младшие желают повелевать старшими, воины хотят командовать своими офицерами и начальниками. А юноши и девушки, которым часто нет полных двух десятков лет от роду, желают править народом и наставлять Царя, как Ему с правительством надо править царством. Всё стремится к правам, забывая об обязанностях, всё стремится к властительству, забывая о повиновении, о самоотречении и необходимости свободно ограничивать себя ради служения общему благу. В этом – главное зло нашей жизни, в этом – отступление от заветов Спасителя. Своими легкомысленными суждениями и осуждением всего и всех в присутствии наших детей и подрастающих поколений мы в них с малых лет развиваем неуважение к вере и Церкви, к её служителям и проповедникам. При них повторяем грязные и чаще всего заведомо ложные слухи и сплетни о лицах высших и начальственных, смеёмся над школой и её работниками, над службой и повиновением, издеваемся над всем, что поставлено выше нас и достойно уважения. Следуя по указке развратной и развращающей печати, находящейся большей частью в руках юнцов-недоучек, или безбожников, или врагов христианства – евреев, или даже подкупленных врагов нашего народа, – мы восхищаемся теми прославленными в печати героями, а на самом деле разрушителями жизни, которые восставали и восстают против власти, оказывают противление начальствующим лицам. Мы восхищаемся теми якобы деятелями, которые, в сущности, никогда и ничего не делали, а только бранили всех и всё, осуждали и осуждают без разбора все порядки жизни и будили в людях не благородное и смиренное сознание долга, а злобное сознание своих прав, часто преувеличенных до безумия.

Что же после этого удивительного в том, что наши дети и молодые поколения, воспитанные в чувствах благоговения не к величавым героям долга, а к гордым «ратоборцам за свободу и права человека», знать не хотят никаких обязанностей, теряют умение что-либо уважать и начинают, конечно, свои грубости и животное, ничем не управляемое и не сдерживаемое свободолюбие с родителей и родительского дома, переносят то же самое потом на учителей и школу, а затем мутят свою жизнь и сами, в конце концов, гибнут, ничего дельного не совершивши и ни к чему дельному неспособные!

И хочется при виде этого стоящего сейчас в храме множества людей всех званий и состояний, и особенно детей, нижних чинов и бедных классов народа сказать себе и другим: будем, братие, по завету Господа нашего, возрастать более в сознании долга и обязанностей, а не в сознании одних прав – права придут сами собой. Жизнь вся и всякая не есть праздник беспечального веселья и довольства: такой она быть не может. Жизнь есть подвиг труда, терпения, страдания и смирения. Сделай её такой с любовью и добровольно, во имя свободно сознанного долга; иначе – она всё равно будет такой принудительно, и ты её примешь тогда с тупой, животной покорностью. И нужно миллион раз выслушать и исполнить чужую волю и чужое приказание, прежде чем указывать другим и исполнять волю свою.

Горе тому, кто не умеет повиноваться: он недостоин права и никогда не будет уметь повелевать. У всех великих трудников Царства Божия, как и у Самого Спасителя, слава являлась после уничижений и страданий.

В ответ на великую смуту нашей жизни все теперь ссылаются на движение общественное после неудачи последней войны, в этом крае особенно памятной и чувствительной, и открывшихся язв государственной и народной жизни. Указывают, и часто справедливо, на ошибки людей, власть имущих. Но примечательно, как различно отразилось сознание этих недостатков жизни на различных людях: большинство стали следить за исполнением долга и обязанностей в других, а себе все отвоёвывали права. Но благороднее, и лучше, и по-христиански поступили те, которые усугубили строгость не к другим, но к себе, которые стали следить усиленно за исполнением своего долга, своих собственных обязанностей.

Если же все будут говорить только о правах, кто же будет исполнять обязанности? Если все будут желать власти, кто же будет повиноваться? Что будет, если повиновения не станет в жизни и в отношениях людей?

Представьте себе несущийся на всех парах по железной дороге паровоз, в котором вынут или испорчен тот аппарат, который даёт возможность машинисту управлять паровозом, двигать его вперёд или назад и останавливать на месте. Конечно, паровоз будет двигаться, и даже быстро, но много зла он причинит на пути, да и сам в скором времени разобьётся и погибнет.

То же самое будет с обществом, с государством, с народом, если мы из жизни изгоним сознание долга и умение сдерживать свою волю и повиноваться воле чужой. Вот здесь, среди нас, мы видим воинов. Какое войско сильно, стойко, победоносно, – то ли, в котором подорвана дисциплина и в котором никто не слушает друг друга и каждый живёт по своей воле, как этому теперь учат солдат подмётные листки, присылаемые сюда русскими изменниками, укрывшимися в Японии, – или то воинство, которое духом повиновения и сознанием долга во имя любви к родине и её Боговенчанному Вождю слилось, как один человек, в живую и непоколебимую силу? Что сравнивать песчинки со скалой! Ведь в первом случае будет даже и не войско, а сброд. Так и в обществе и государстве, при отсутствии повиновения и сознания обязанностей, мы увидим только песчинки: пусть их будет и бесконечно много; сколько бы ни было песку, из него и маленького дома не сделаешь.

В сознании обязанностей, в долге повиновения нужно, наконец, видеть не только силу жизни, не только исполнение заповеди Христовой, но и высокое наслаждение, правда, доступное только для людей, много и долго над собой поработавших.

Не так давно один старец-митрополит, прослуживший до 50 лет архиереем, на высоте церковно-правительственной власти, прибыв на митрополию, посетил братию того монастыря, в котором когда-то, давно-давно, он сам был простым монахом и послушником, исполняя все, даже чёрные работы. Теперь, возведённый в самый высший сан митрополита, он принимал этот самый монастырь, уже как начальник, в управление. Собрались монахи, ждали поучения. И вот что сказал старец-митрополит: «Пятьдесят лет назад в этой самой обители я нёс труды послушания. Как хорошо мне тогда было: всё ясно, всё указано от старшего, всё определённо, ни за что не ответствуешь, только за своё послушание... Потом пятьдесят лет я управлял другими. Сколько мучений и сомнений, сколько вдумчивости нужно в каждое дело, сколько ответственности не за себя только, но, главным образом, за других! Пред гробом моим, который здесь скоро поставят, пред Богом, Которому мы служим, даю вам завет и урок: лучше повиноваться, чем повелевать!»

Да, лучше повиноваться, чем повелевать, и с этой точки зрения, обязанности и выше, и дороже, и даже приятнее, чем права. И если теперь у нас столько нестроений в жизни, то не потому ли, что все хотят повелевать, а не повиноваться? И если Бог нас наказывает в войне и мире, то не потому ли, что мы забыли обязанности, а тянемся только к правам? Не потому ли и воинство часто беспорядочно и слабо, что под влиянием собственного растления и злых речей со стороны лжеучителей и соблазнителей многие стали смеяться и смеются даже над словом «служба», и «служить» уже почитают не заслугой и подвигом, как прежде, а чем-то унизительным и недостойным?

Слушайте же, что говорит Спаситель: «Сын Человеческий пришёл не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих»! Аминь.

Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже (Тропарь праздничный).

Достопочтенный настоятель этого храма и прихода обратился ко мне с предложением и просьбой сказать поучительное слово за нынешним торжественным богослужением. Случайный гость и проезжий в здешней местности, не зная настроений и духовных нужд населения, я спросил его, о чём всего лучше и полезнее мне говорить. На вопрос я получил быстрый и решительный ответ: «Скажите об убийстве и, особенно, о самоубийстве; мы в Харбине только и слышим о такого рода печальных событиях».

Так определяется сам собой, братие, предмет для нашего сегодняшнего собеседования. Увы, не в одном Харбине, – во всей России надлежит теперь беседовать о том же. Грустно и тяжело говорить о таких предметах, грустно омрачать таким словом радость великого праздника, но, вспомните, Сам Спаситель в этот редкий день Своей жизни, в день Своего торжества и радости, вступая со славой, как Царь, в священный город, сретаемый радостно народом, – и Он, как сказано в Евангелии, воззрев на град, плакался о нём, – плакал о судьбе города и народа... Так печаль была приобщена к нынешнему празднику в самый день его действительного, а не воспоминательного, как теперь, совершения. И затем, если вы вдумаетесь в смысл ныне празднуемого события, в связи его с предшествовавшим воскрешением Лазаря; если вы вдумаетесь в уроки, которые ныне св. Церковь в своих молитвах и песнопениях преподаёт верующим, то увидите и услышите прямой ответ на вопрос о том, откуда у нас это беснование убийств и самоубийств, и притом не в качестве отдельных печальных событий, а как целое настроение жизни, как страшная зараза, как знамение времени. И где выход и спасение из этого страшного и гибельного положения. В самом деле, песнь церковная, сегодня так часто воспеваемая и притом выражающая самую сущность празднуемого события, учит нас, что Спаситель, уверяя нас во всеобщем воскресении, пред Своими страданиями воздвиг Лазаря из гроба; и другая песнь, такая же по значению, опять вводит нас в тот же круг дум и размышлений: «Спогребшеся Тебе крещением, Христе Боже наш, бессмертные жизни сподобихомся воскресением Твоим...»

И мы уверяем, мы призваны проповедать, мы непоколебимо и глубочайше убеждены, что именно в забвении современными людьми истины всеобщего воскресения, в забвении и оставлении мысли о бессмертной жизни и в перемещении всех интересов и всего внимания к жизни земной, – в этом корень того зла, которое ныне так удручает всё человечество.

Как?! – спросят и подумают иные. Как! Не против ли? Казалось бы, что если всё внимание наше обратить на жизнь земную и на её интересы, то, в таком случае, мы и будем дорожить жизнью, тогда-то мы и не станем отнимать её у других, и особенно у себя: мы ведь тогда будем уверены, что жизни второй и дальнейшей не будет, мы тогда будем хранить ту жизнь, которую случайно волей тёмной и непонятной судьбы мы получили.

Но как ни кажется справедливым на первый взгляд такое рассуждение, опыт жизни, голос истории и наше собственное сознание уверяют нас, что возобладавшее ныне в мире чисто животное воззрение на человека, закрывающее от него небо и вечность, совершенно обесценивает жизнь человеческую, лишает её смысла и основы, колеблет её сверху донизу, приводит к ужасам убийств и самоубийств. Приводит, наконец, принудительно к общему признанию, которое ныне всё чаще среди нас слышится: так жить дальше нельзя! И, наоборот, в жизни отдельного человека, в жизни целых обществ, если они глубоко и твёрдо верят в общее воскресение и будущую бессмертную жизнь, если они не устами только, не по привычке, не ради праздного слова, а искренно, вдумчиво и убеждённо повторяют заключительные слова нашего священного символа: «чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века», – не только не бывают, но и прямо невозможны такие настроения, которые родят убийства и самоубийства.

В век самый жёсткий и жестокий, в век, когда философия привела людей к отрицанию Бога и духовного мира, когда образованные люди смеялись над самой мыслью о бессмертии души, в век, когда языческая религия, которой питались духовно массы тёмного народа, не знающего философии, также ничего не говорила своим последователям о будущей жизни, когда даже в среде народа еврейского, имевшего религию богооткровенную, под влиянием тогдашней образованности явилась влиятельная партия саддукеев, глаголющих не быти воскресению мёртвых, отрицавшая мир духовный и загробное воздаяние, причём, эта партия, ужасно сказать, в своих рядах видела и имела руководителями первосвященников и священников Израиля, – в этот именно век раздалось твёрдое, ясное и простое слово Спасителя, уверяющее нас во всеобщем воскресении, в возможности и неизбежности пакибытия.

Люди в то время настойчиво искали уверений в том, что далее земной жизни ничего не будет. Философы и поэты изощрялись в доказательствах этой мнимой истины, в стихах и песнях они издевались над теми, кто признавал Божество в мире, душу в человеке и жизнь за могилой. Люди хотели убить то, чего нельзя убить, – дух, его жизнь, его неистребимые запросы. Мыслители и писатели красноречиво доказывали, что страхи создали богов, а невежество породило мысль о существовании души в человеке и её будущей жизни. Надписи на могильных камнях язычников как бы щеголяют такой легкомысленной проповедью; звучали ли они грустью или насмешкой; писали ли их от имени умерших или от имени оставшихся живых, грустивших о потере и смерти любимых близких и друзей, – они настойчиво говорили об одном, – об отрицании духа и вечности. «Мы были нечто, а теперь ничто; прохожий, ешь, пей, веселись, и ты непременно здесь будешь»; «из тьмы я пришёл и в тьму возвратился»; «не существовал я до своего рождения, не существую и теперь»; «из ничего человек снова возвращается в ничто: от человека остаётся лишь одно пустое имя». Или читаем завещание умершего: «Говорю я моим друзьями: будьте веселы, пируйте, живите, потому что некогда вам придётся всё-таки умереть».

Вот философия язычества. Подумаешь, сколько жизнерадостности! Как эти люди любили жизнь! И уж не правы ли, в самом деле, некоторые современные писатели из модных и распространённых, которые кричат о том, какое весёлое мировоззрение было у язычников, и какое грустное настроение дало взамен его людям христианство... Но не спешите делать приговор!

Присмотримся к самой жизни языческих мудрецов, почитаем сочинения известных писателей, живших в то самое время. Что же, слышим ли мы гимны жизни, видим ли, что ей дорожат? Напротив, слышим – вопль безотрадного отчаяния несётся по всему миру, слышим признания, что не сто́ит жить. «Дверь открыта из жизни, – в самоубийстве лучший исход», – пишет один. Другой, видный и влиятельный философ, рассуждает: «Видишь ли ты эту гору? Оттуда вниз головой – твоё спасение. Видишь ли это дерево, – на нём повеситься – вот спасение. Видишь ли это море, реку, этот колодезь, – там на дне их живёт твоё счастье, там спасение от жизни».

Видно, не в радость была эта жизнь, когда от неё старались идти к смерти; видно, не высокой цены была эта кажущаяся и ныне многих соблазняющая жизнерадостность.

Пойдём же теперь на кладбище христиан первых веков и почитаем их надписи на камнях могильных. Вот некоторые из них: «Ты – жив»; «мир духу твоему»; «почивай в мире»; «душа возвращена Христу»; «здесь Гордиан из Галлии, зарезанный за веру со всем своим семейством, почивай в мире; Феофила, служанка, поставила этот памятник».

Пред вами, как видите, иной мир, иные жизненные воззрения и отношения. Можно ли, имея такие воззрения, убивать другого, если всё равно, я знаю, встречу его в загробной жизни пред лицом Судии – Бога? Можно ли убивать себя, если я знаю, что духа и сознания убить невозможно, что уйти от себя нельзя? Какой безумец будет думать, что можно застрелить собственную тень, что идёт со мной неразлучно?

Перенеситесь теперь мысленно к переживаемому времени. Раздаются речи, обвиняющие христианство в том, что оно постоянно поставляет наше сознание пред образом могилы. Слышим призывы возвратиться к весёлой эллинской мысли и жизни, к жизнерадостному настроению. Слышим глумления и насмешки над теми, кто земное существование ставит в зависимость от какой-то небесной жизни. Обещает нам, наконец, социал-демократия, что «царство небесное мы здесь, на земле, создадим себе и без слёз, и без муки»; обещают нам, что и рай непременно будет нашим достоянием на земле, стоит нам лишь послушать провозвестников новых общественных и государственных учений и попробовать осуществить на деле эти учения. Каковы же результаты, каковы плоды такой мудрости, которую давно изобразил апостол словами: «будем есть и пить, завтра умрём»? Эта философия, годная для бессловесных, дала ли людям хотя бы животное, хотя доступное для бессловесных счастье?

В ответ узнаём с ужасом, что насчитывается шестьдесят тысяч самоубийств в год в одной Европе, что четыреста детей в возрасте до 14 лет кончают самоубийством только в одном округе одной Франции... В ответ слышим и, увы, даже видим, как и чужая жизнь не ценится, как падают люди на улицах среди бела дня, во цвете лет, от руки наёмных или добровольных палачей, слышим, что убийцы, кончая с жертвами, кончают вместе и с собой. Слышим, что во многих судах ¾ всех дел составляют разбирательства об убийствах, поранениях и покушениях на убийство.

И, наконец, не раздаётся ли повсюду, при виде всех этих ужасов, как неудержимый вопль, горькое признание: так жить далее невозможно?!

Итак, вопрос о том, быть или не быть человеку по смерти, есть вопрос немаловажный. Вся жизнь человека, и личная и общественная, в своём глубочайшем основании зиждется и покоится на том или другом положительном или отрицательном решении этого вопроса. И вывод из нынешнего невыносимого положения один: укрепите веру, но прежде сами укрепитесь в вере. Пойдём за Христом. Он ныне воскрешением Лазаря уверяет нас во всеобщем воскресении; Он бессмертную жизнь нам обещает воскресением Своим. Тогда верой в Бога и Его Промысл мы осмыслим и осветим всю нашу жизнь, и видно нам будет, что она – зреющий плод, поприще возрастания и воспитания для Божией житницы. Растёт плод; веют над ним ветры, проносятся и бури, идут дожди, сменяется зной и ненастье: плод созревает и укрепляется, а когда созреет, он сочный, ароматный сам оторвётся от ветки и упадёт в обладание человеку, исполнит своё предназначение, принесёт свою пользу. Это – образ смерти естественной. Сорвите насильственно плод зелёным, недозревшим: он горький, он кислый, противный, – кому он нужен и кому полезен? Так и жизнь, насильственно прерванная в себе... Не об отдельных случаях мы говорим, они, как исключение, могут быть именно только случаями и следствием болезни. Мы разумеем всю совокупность жизни.

Здесь-то, в общей совокупности жизни, и нужно создать общее направление христианское, нужно веру христианскую сделать не личным только достоянием и не убеждением только ума, но деятельной силой и закваской всей жизни.

И как эти свечи на ветвях, затеплится и засветит она на радость Творцу, на счастье человечеству. И как эта верба, что после зимы воспрянула первая к жизни, брызнула зеленью и знаменует победу над зимней стужей, скоро грядущую весну, оживление мира, обновление природы, так и наша жизнь будет знамением победы, – победы над всеми силами зла, и тьмы, и неправды.

И вечная песнь победы взыграет в устах наших Господу и Христу, Победителю смерти.

Благословен грядый во имя Господне! Аминь.

Древний пророк, созерцая в грядущих веках спасение людей, видел и изображал Спасителя нашего, как Божественную Софию – Премудрость, Слово Бога Отца, – Премудрость, воплощённую в определённом Лице, т.е. Личную, или, как принято говорить в науке богословия, – Премудрость Ипостасную. Ныне в храме, знаменательно посвящённом на Дальнем Востоке имени вечной Софии – Премудрости Божией, мы празднуем торжественный вход Ипостасной Премудрости в Иерусалим и предначатие искупительного страстного подвига нашего Господа. Ныне же мы с молитвословием и церковным торжеством вознесли на главу этого храма блистающий крест: новое напоминание о премудрости, ибо святой апостол с особым тщанием поучает верующих о сокровенной премудрости креста, и святая Церковь в своих песнопениях о кресте выразительно проповедует: «Крест – премудрости книга».

При таких сопоставлениях и совпадениях естественно становится пред нами вопрос и о человеческой премудрости, об её отношениях к Премудрости Божественной. В настоящее время и по особенностям жизни собственно вашего города, раздираемого различными учениями человеческой мудрости, преимущественно же в здешней местности Пристани-города, населённой рабочим людом, слово об этом предмете и благовременно, и необходимо.

Едва ли в истории людей найдётся век, когда бы с таким томлением искали люди мудрости, такой высокой ценой её ценили и с такой покорностью пред ней поклонялись. Разум и его сила, его открытия и изобретения, его деятельность и несказанные успехи в области устроения внешней жизни людей, – разум человека стал идолом и кумиром современности, которому охотно приносятся теперь какие угодно жертвы. К разуму, и только к разуму, ныне обращаются за решением самых сложных жизненных вопросов, на нём желают построить всю жизнь человека, – все без исключения её стороны и отправления.

Что же, однако, может сказать христианский проповедник против разума человеческого? Бог даровал нам разум, и, конечно, мы не должны зарывать в землю этот бездонный талант. И святая вера наша не только никогда не имела ничего против успехов человеческого ума, напротив, всюду и всегда им способствовала. Доказательство этой истины вам особенно близко, оно у вас пред глазами: только те народы являются и здесь носителями науки и просвещения, которые просвещены Христовой верой; они, а не к ним, посылают миссионеров, они сами несут сюда, а не заимствуют здесь и просвещение. И напротив, народы и племена, не принявшие Христа, не приобщены и к благам образованности. Святая вера наша никогда не подавляла и пытливости человеческого ума, его стремления – всё познать, всё наследовать; она только заповедует: вся испытующе, добрая держите...

Однако, как это ни странно, человеческий разум и мудрость на все запросы, и притом в области самой важной, духовно нравственной, дают не только не одинаковые, но часто и прямо противоречивые ответы; в конце концов, случается так, что люди в самых противоречивых своих действиях и решениях в одинаковой степени ссылаются на правду человеческой мудрости, люди, сильные мудростью и разумом, одинаково имеются в самых противоположных и враждебных лагерях в области мысли и убеждений человеческих. Великий здесь соблазн и великое мучение для нашей совести и для нашей деятельности.

Очевидно, нужно мудрости человеческой указать и дать нечто высшее, нечто такое, что приводило бы её выводы к необходимому единству и чрез то давало бы ей и возможность служить действительной силой и опорой жизни. Очевидно, для того, чтобы, всё испытывая, держаться доброго, нужно иметь постоянно высшее руководящее начало, нужно всегда безошибочно знать, где и в чём это доброе.

Святой Златоуст говорит, что «София-Премудрость есть Сын Божий, соделавшийся человеком»¹²⁴. У него только мы и найдём безошибочное руководство для нашей человеческой мудрости. Мы найдём у Него такое руководство, применяясь даже только к обстоятельствам ныне празднуемого события.

Божественная София-Христос. Ныне Он торжественно входит в Иерусалим, в город священных обетований и неизреченных благословений. Входит Он, как Царь к Богоизбранному народу. Из дали веков провидел это пророк и тогда же указал одну знаменательную черту в этом торжественном и царственном шествии Господа: Царь Израилев входит кроткий и спасающий; Он сидит не на коне, знаменующем на Востоке брань и воинские занятия, Он воссел на молодого осла – животное, знаменующее мирную жизнь, мирный труд. Вот первое свойство истинной и божественной премудрости: она – кроткая и спасающая. Один из учеников воплощённой премудрости так говорит об этом в поучение векам и народами: «Мудр ли и разумен кто из вас, – докажи это на самом деле добрым поведением с мудрой кротостью. Но если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину. Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, бесовская. Ибо где зависть и сварливость, там неустройство и всё худое. Но мудрость, сходящая свыше, во-первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна» (Иак. 3:13–17).

Как воистину применимо слово в слово это наставление апостола и к нашему времени!

Итак, если предлагается нам премудрость человеческая, сеющая злобу, зависть, ненависть и разделение, если эта мудрость, как, например, социал-демократия, обещает не соединение людей в мирном сожитии, а исступлённо повторяет только об одном – о «борьбе классов», о борьбе отдельных людей между собой, как о чём-то желательном и необходимом; если возглашая: «в борьбе обретёшь ты право своё», право и правду желают найти путём насилий, крови, злобы, убийств, подстрекательствами к убийствам и сочувствием им: то это не свыше сходящая мудрость, а земная и бесовская.

Божественная София-Христос. Он приял ныне честь, и славу, и торжество. Но слушайте, что Ему возглашали: «Осанна в вышних, спасение свыше; благословен грядущий во имя Господне». Разум наш в разное время даже одного и того же человека приводит к различным, часто совершенно противоположным выводам в воззрениях на самые важные вопросы жизни. Эго знает по себе каждый из вас, кто хотя десяток лет пожил сознательной жизнью. Где же правда? Где постоянство? Где уверенность, что мои нынешние воззрения не переменятся завтра? И можно ли на столь зыбком основании строить жизнь? Мы уже говорили, что здесь – великий соблазн и великое мучение человеческого духа. Потому-то и ищет человек всегда и везде истины единой, вечной, устойчивой, всегда себе равной и непротиворечивой. Только такая истина удовлетворит человека, без неё же мудрость человеческая есть источник постоянных мучительных сомнений и колебаний: без неё, по слову древнего великого мудреца, приложивый разум умножит болезни и воздыхания... Но такая истина даётся только свыше, она сообщается и принимается только от Бога, только верой. Она – во имя Господне. Ищет её человек на самых низких степенях дикого состояния и на самых вершинах возможного для человека умственного развития. Знаменитый учёный путешественник новейшего времени говорит об этом в одной из своих книг так: «Я объехал все земли, я переплыл все моря, и я не видел ни племени, ни народа, который не стремился бы подчинить ум человека Уму Высшему, Духу мира. С этой верой дикий негр отправляется в дремучие леса, углубляется в пустыни, на утлой ладье, или на гнилой доске отважно переплывает бурные реки, вступает в бой с хищным зверем и, умирая в когтях льва или тигра, обращает свой взор к небу, ища там примирения»...

Итак, ко всякой мудрости человеческой применимы ещё требования, ещё закон, ещё одна верная мерка: она должна быть «во имя Господне». Предлагают ли нам новое учение, новую книгу, предлагается ли новый способ лучшего устроения человеческой жизни: смотри, христианин, в чьё имя идёт новое учение. Помни завет апостола любви Иоанна, наперсника Божественной Софии – Христа; с неясной заботливостью он нас предупреждает: «чадца, дети, не всякому духу – учению веруйте, но испытывайте духи, от Бога ли они, ибо много лжепророков – лжеучителей вошло в мир»... Если предлагаемое новое учение опирается на высшую Божественную мудрость и, следовательно, не есть собственно новое, – оно ново, например, для здешнего китайца, монгола или маньчжура; если оно имеет в виду высшие, вечные, нравственные цели, если оно способствует насаждению, укреплению, а не разрушению на земле царства Божия, того царства, где царь – Бог, где законы – Божьи заповеди, где подданные – верующие люди, а само царство есть Церковь Христова; если предлагаемое учение, усвояя себе имя науки и мудрости, не отвергает источника мудрости – Бога, если не силится человеческой силой пересилить силу Всесильного, переделывать, отменять и изменять вечные, нравственные законы Бога; если оно идёт «во имя Господне», а не во имя суетной славы какого-либо человека: то эта мудрость, свыше сходящая. Если же разум человеческий воздымается на разум Божий, если мудрость новая начинает прямо с отрицания Бога, Его закона и всего духовного мира, – уходи от неё: это мудрость земная и бесовская.

Божественная воплощённая София-Христос. В час торжества Своего, при входе в Иерусалим, при виде народа, Его сретающего, при виде того, как потрясеся при Его приближении весь град, Он, однако, воззрев на град, плакася о нём, как замечает Евангелие, – Он плакал о судьбе города и народа. Он видел, что народ не познал дня посещения своего, не познал, что служит к его миру и спасению; Он видел непрочность этого торжества, этого минутного порыва, ибо в народе не было нравственной крепости, настоящей нравственной силы, если после торжественного «осанна» он через несколько дней уже вопил: «возьми, возьми, распни Его».

О, не верьте, братие, той человеческой мудрости, которая опирается только на земное строение, только на земные законы и порядки. Не верьте той мудрости кичащихся образованием «прогрессистов», которая полагает, что сто́ит только по её указаниям ввести те или другие реформы, дать хорошие законы, совершенное управление, – и счастье людей тем обеспечено. Наивная детская вера людей, ничего не знающих, кроме газеты и книжки! Конечно, и реформы, и законы, и управление, – всё это нужно, но всего этого слишком мало, и не в этом главное. Нужны самые люди, и как строящему дом из деревянных досок нельзя же ожидать, чтобы дом в конце строения оказался каменным, и, наоборот, из камней нельзя сделать дома деревянного, так и из худых людей, безнравственных и злых нельзя образовать счастливого общества, благоустроенного царства. Один из современных мыслителей, ещё недавно владевший умами образованных людей Европы, по этому поводу замечает: «из свинцовых инстинктов и стремлений нельзя сделать золотого поведения». Истинная мудрость смотрит вперёд, не прельщается торжеством на один только день минутным и кажущимся успехом, – и каждому делу, закону, плану, начинанию, устроению общественному и государственному она ищет основ и крепости в религиозно-нравственной силе народа, а источника их – не в условном человеческом праве, а в вечной Божьей и Христовой правде. Такой только мудрости и можно довериться.

Божественная София-Христос. Куда явился Он после торжественного Своего входа в Иерусалим? Он пришёл во храм Господень. Что Он там совершил? Он очистил храм от тех, кто его осквернял и из дома молитвы обращал в вертеп разбойников.

Истинная мудрость, братии, ревнива к святыне, усердна к Церкви, заботлива о чистоте её и об её высоком положении в мире.

Итак, если явится к нам, под покровом и именем человеческой мудрости, учение, даже и не враждебное, но хотя бы только равнодушное к святыне, заявляющее, например, как социал демократия, что «религия есть частное дело», необязательное и не нужное ни в семье, ни в школе, ни в обществе, ни в государстве, – то такая мудрость, знайте это, земная и бесовская. Да не будет она благословенна, и сердце наше пусть отвратится от неё! Это – прикрытие безбожия и вражды против веры.

Божественная София-Христос. Не в силе, не в славе, не во внешнем господстве и всеобщем признании Он полагал торжество истины. После нынешнего торжественного входа в Иерусалим, среди всеобщего признания Его достоинства, Он шёл через несколько дней одинокий среди того же многолюдства, среди той же переменчивой толпы, уже требовавшей Его распятия. Так же спокойно Он шёл тогда на унижение, оплевание, клевету, на неправый суд, озлобленные издевательства, на крест и смерть.

Знай, христианин, что истина не всегда в том, что признаёт большинство людей, хотя бы они считались и лучшими, и образованными: пример – само христианство, вначале не признанное ни царями, ни учёными, ни общественными деятелями, триста лет гонимое и преследуемое ими. Знай, что истину и её проповедников и теперь часто преследуют злобой, клеветой, ненавистью, и это делают очень часто именно те, которые почитаются и себя почитают людьми передовыми и образованными. Но если она Богом указана и от Бога исходит, стой за неё и в ней укрепляйся, христианин: велика истина и всё превозможет.

Божественная София-Христос. И смотрите, что свершается около Него ныне в день и час Его торжества: дети приветствуют Его в храме; народ встречает за городом и по улицам Иерусалима; тут евреи, чтители закона, пришедшие на праздник, исполняя повеление Божие (Втор. 16:16–17), не только из страны Иудейской, но из-за её пределов (Ин. 11:55); тут верующие из язычников, приявшие веру от иудеев (12:20); тут люди от всякого языка под небесем: парфяне, и мидяне, и еламиты, и жители Месопотамии, Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, критяне и аравитяне и пришедшие из Рима (Деян. 2:8–11). Около Христа, таким образом, мы видим весь мир, всё человечество, без различия племён и состояний.

И поверьте, возлюбленные, истинная мудрость, свыше сходящая, кроткая, мирная, благопослушливая, чуждая сварливости, злобы, зависти, исполненная милости и плодов благих, – такая мудрость и здесь, у храма Софии – Премудрости Божией, на Дальнем Востоке, будет источником всеобщего единения и мира, столь необходимых на этой далёкой русской окраине. Всякая другая мудрость, земная и бесовская, которая, к сожалению, здесь так широко проповедуется и распространяется газетами, книжками и приезжими лжеучителями, только и может дать плод по роду своему: «неустройство и всё худое».

У храма Софии – Премудрости Божьей стойте в мудрости, свыше сходящей. И исполнится тогда как бы вещее слово, сказанное достопочтенным строителем этого храма¹²⁵ в его заявлении высшему нашему церковному священноначалию: «Щит и крепкое забрало да будет там, на Дальнем Востоке, святая София, как некогда Новгородская, умиротворяя разноплемённые народы и идя к одному мирному и дружному труду на благо всего человечества».

В конец слова просится завещание из нынешнего апостольского чтения: «Братие, радуйтесь всегда в Господе, и ещё говорю: радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам; Господь близко. Наконец, братие мои, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, – что достославно, что есть добродетель и достойно похвалы, – сие помышляйте, и Бог мира будет с вами»! (Флп. 4:5, 8).

В этом истинная и высшая премудрость христианская. Аминь.

Сие творите в Моё воспоминание (Лк. 22:19).

Стоим мы ныне пред тайной из тайн, воспоминая великий день Великого Четверга, – тот день, когда установлено было таинство святого причащения. Воистину, это – тайна, к которой и ангелы с трепетом приникнуть желают, но к которой всякое грубое прикосновение испытующего и изследующего ума является оскорблением святыни. Так именно и случилось с евреями, когда пред ними впервые Иисус Христос провозгласил Своё слово о тайне причащения. Оно не вместилось в грубый разум, как не вместится океан в сосуд, сделанный руками человека; оно казалось кощунством и хулой на Бога; оно объявлено было даже безумием. И как навеки верно слово Христово: «Дух есть, иже животворит, плоть же не пользует ни мало!» (Ин. 6:63).

Не в одних только вопросах религии плоть и плотское разумение не пользуют ни мало. Таинство святого причащения есть Богообщение. «Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает и Я в нём», – говорит Спаситель (Ин. 6:56). Но как изъяснит это Богообщение ум человеческий, если он не может уразуметь ежедневно и ежечасно наблюдаемой тайны – общения человека с человеком? Как, например, передаётся мысль от одного к другому? Как можно поделиться чувством и душевным настроением? Как духовный мир одного человека сообщается к другому? Что случается и что происходит, когда в настоящий момент я говорю, а вы, – вы слышите и слушаете мои слова, понимаете мою мысль, переводите её в сердце, усвояете её и делаете собственным достоянием? Этой тайны не разумеют земные мудрецы, и если она не бросается нам в глаза, то потому только, что является слишком обычной. Как же можно уразуметь тайну общения не человека с человеком, а человека с Богом? Едва разумеваем, яже на земли, а яже на небеси – кто изследи?

Таинство причащения далее есть чудное, непостижимое изменение – преложение хлеба и вина в Тело и Кровь нашего Искупителя, и преподаётся оно чадам веры в жизнь вечную. Да, это тайна. Но может ли разум человека дерзновенно искать её постижения? Постигает ли он тайну жизни на земле? Понятно ли ему, как мировое вещество, единое по своей сущности, прелагается в бесконечные формы растительного и животного царства? Как возникает жизнь в мёртвом веществе? Скажем ещё ближе, ещё грубее: как обыкновенный хлеб или вино, принимаемые человеком ежедневно за столом, обращаются в его собственное тело, переходят в его кровь?

Все это тайны для человеческого разума, который должен признать только, что все указанные явления действительно существуют, но, как и почему они происходят, он объяснить этого не может.

Как же постигнуть тайны жизни вечной, как постигнуть мир невидимый, нас окружающий, когда для того, чтобы говорить о нём, чтобы понимать и представлять его, у нас нет ни образов и красок в воображении, ни слов в языке? Высших себе не ищи и крепльших себе не испытуй, яже ти повелена, сия разумевай, несть бо ти потреба тайных! (Сир. 3:21–22).

Плоть и плотское разумение здесь не пользуют ни мало. Но дух животворит. Что же говорит нам Дух Божий и дух человеческий?

Если вы, братие, были внимательны к богослужению святых и великих дней поста, то могли и должны были закрепить в душе одну молитву церковную, весьма часто повторяемую во дни говения:

«Приближися нам, Господи, приближися, везде сый! Яко же с апостолами Твоими всегда сый, сице и Тебе желающим соедини себе Щедре» (из молитвослова 3-го часа).

Чувствуете ли вы, что эти слова вылились из глубины души как бы всего человеческого рода? Видите ли, как они отвечают основному неистребимому, духовному стремлению человека искать Бога, вступить с Ним в союз, в завет, в общение? Не может человек быть без Бога. Если он не знает Бога истинного, он будет просить, как евреи Аарона: «сделай нам бога, чтобы он шёл перед нами» (Исх. 32:1). Под разными формами, в идолах, в грубых изваяниях, в жертвах и курениях, на горах, в дубровах, обожая предметы мира, светила неба, животный мир, – человек всё искал Бога. Он взывал к Нему напряжённо, тоскливо, томительно: «приближися нам, Господи, приближися, везде сый!» И горячие призывы его веры, и тоска самого неверия с его гибельной судьбой, – всё это говорит о том, как глубоко вкоренено в человека это желание общения и соединения с Богом, проявляемое во всех религиях мира.

Чему же учит и что даёт нам в этом отношении христианство, эта святейшая религия религий? Оно, прежде всего, учит и заповедует нам: что Господь близь, оно затем приближает к человеку Бога до полного единения их в лице Богочеловека. Но и этого мало. Как соединится грешник с Безгрешным, как не сгорит сухая трава, приближаясь к огню пылающему? В тайне искупления – разрешение этого вопроса; в тайне искупления – вечное творится чудо: огневи причащается человек, трава сый, орошаем неопальне, яко же купина древле неопальне горящи: горит купина неопальная, горит сухой терновый куст, но не сгорает. Богочеловек искупил грешный мир, разметал преграду между небом и землёй, приблизил человека к Богу, и се ныне – слава в вышних Богу, на земли мир, в человецех благоволение; когда совершено было искупление, то близость к Господу дана нам такая, о которой человек и помыслить не мог, ибо он принимает в себя Самое Тело и Кровь Спасителя и имеет Христа, в себе живущего.

Большего общения с Богом, большего приближения к Нему уже быть не может. Здесь христиане, по слову апостола, становятся причастниками Божественного естества. Вот где важность и глубочайшее значение того таинства, установление которого мы ныне воспоминаем. Мы стоим здесь пред самым существом нашей веры: здесь тайна человеческих религиозных порываний, и тайна ответной на них Божией любви. Вот почему ужас охватывает христианский мир, если кто поднимет хулу на эту тайну, на это святое святых нашей веры, как это дерзнул сделать в наши дни самозваный учитель нового христианства, отлучивший себя и посему отлучённый от Церкви, известный русский писатель. Так во дни подзаконные смертью умирал всякий, не только оскорбитель святыни – заветного ковчега завета, но даже тот, кто коснулся его или только посмотрел на него, вопреки прещению закона... Вот почему даже маловерующие люди, признаваясь в маловерии на исповеди, умоляют не отлучать их от Чаши Господней. Вот почему умирающий, всё забывая, ищет, ждёт священника, жаждет причаститься пречистых Таин.

Тайна – потому и тайна, что она принимается не путём разума, а путём, указанным у пророка: аще не уверите, не имате разумети. Она непостижима, непонятна уму: но раз принятая верой, она отвечает всем самым глубоким и вековечным запросам души нашей. Таковы и все тайны Христовой веры.

Что же нам делать?

Велика тайна причащения... Страшно приступить к ней, но не приступить – ещё страшнее: это значит отлучить себя от общения и единения с Богом и вечной жизни. Ибо сказано: кто не вкушает Плоти Сына Человеческого, не пиет Крови Его – жизни не имеет в себе. Пусть же не пройдёт мимо нас сие заветное слово Господа: «сие творите в Моё воспоминание!» Обновим в сознании эту заповедь Господа в этот день Великого Четверга, в день воспоминания установления тайны Тела и Крови! Приступим к Чаше жизни те, которые ныне готовились к ней. Будем приступать к ней все во всю нашу жизнь, с желанием и верой будем углубляться в её сокровенный, глубокий смысл, чтобы всё более и более приближаться к Богу, чтобы восходить от силы в силу в возрасте духовном. Вкусите и видите, яко благ Господь! Аминь.

Воспоминаем сегодня события и обстоятельства жизни учеников Христовых в первую неделю по воскресению Господа, закончившуюся верой и исповеданием веры апостола Фомы. Сколько перемен, сколько волнений, сколько тревог было ими пережито в эту неделю!

Рассеянными, разрозненными, сидящими в разных местах застала учеников Христовых светозарная ночь Воскресения. То сущей тьме, то утру глубоку, то светающи, то возсиявшу солнцу, идут, спешат ко гробу, возвращаются обратно, снова потом спешат ко гробу, встречаются, делятся радостной вестью о воскресении Господа, расходятся ученики и ученицы Христовы, – и все идут разрозненно, поодиночке. Всё это отобразилось и на самой священной повести Евангелистов о воскресении Христовом и они каждый описывают тот именно момент, то обстоятельство, ту подробность, – что они сами видели, или что слышали от самовидцев. Неудивительно, что такая разрозненность не давала ни полной силы, ни полного воодушевления ученикам Христовым в первые дни после того, как свершилось мировое событие – воскресение их Божественного Учителя. Между тем, как оно велико, как радостно, как оно способно наполнить верующего сознанием непрестающей силы и твёрдой, как несокрушимая скала, уверенности и убеждённости в истине христианской, видно из первых опытов проповеди самих же апостолов. Прочитайте о них в деяниях апостольских, и вы увидите, что у всех апостолов первым словом проповеди к неверующим было всегда упоминание о воскресении Иисуса Христа: «Сего Иисуса воскреси Бог, ему же вси мы есмы свидетели» (Деян. 2:32), – вот общее и постоянное заявление апостольской проповеди (Ср. Деян. 3:15, 4:2, 5:30, 7:56, 10:40, 13:30, 37, 17:3, 31 и т.д.). Позже всех призванный апостол Павел точно также разумел и мудрствовал об этом величайшем и всемирном чуде: по его словам, если Христос не воскрес, то суетна вера наша, тщетно наше упование, и мы сами – самые несчастные в мире (1Кор. 15:14–15).

Так было впоследствии, но первые дни по воскресению что видим?

Приходят мироносицы, рассказывают о воскресении, о том, что сами видели Воскресшего: и не вероваху им, и явишася пред ними яко лжа глаголы их. Пётр где-то наедине оплакивает своё падение и один же и получает радость увидеть Воскресшего, и Иаков видит Воскресшего один (1Кор. 15:5, 7); Лука и Клеопа зачем-то совсем уходят из Иерусалима в ближайшее село и опять только одни видят Господа Иисуса.

К вечеру первого дня собрались, наконец, апостолы, но опять не все: Фома не бе ту с ними, егда прииде Иисус. Но как собрались?! Сущу позде; дверем затворенным; тихо и тайно, трепетные страха ради Иудейска; сидят безмолвно; томятся неизвестностью, каким-то неопределённым ожиданием, опасениями... Знают, что злоба врагов не утихла; что еврейские сребренники, данные воинам, уже делают своё нечистое дело в народе; что посрамлённые убийцы Христовы неспокойны, объяты жаждой гнева и убийства, ревниво следят за мнимыми похитителями тела Христова, Его учениками... Среди таких тревог приходят всё более и более утвердительные радостные вести: Христос воскресе! – говорит Пётр; рассказывают одна за другой и мироносицы, уверяет Магдалина, подтверждает и другая Мария, передаёт о своём путешествии ко гробу Иоанн, возвращаются Лука и Клеопа и повествуют, яко познася и им Воскресший в преломлении хлеба... И се прииде сам Иисус, дверем затворенным, и ста посреде, и глагола им: «Мир вам! Яко же посла Мя Отец, и Аз посылаю вы»... Тут возрадовались ученики, увидевши Господа, и отогнали от себя страх и уныние.

Но, повторяем, были они не все! Не было Фомы. Говорили ему о явлении Господа, уверяли в Его воскресении. Не верил Фома. Действительно ли не верил? Могло ли это быть? Не он ли ещё так недавно, когда Спаситель собирался идти в Иерусалим на страдания, один из всех заявил: «пойдём и мы, умрём с Ним». Он сомневался, он страдал, он мучился, он искал непреложного доказательства, он чрез неверие искал веры. Сколько тоски и муки он перенёс в долгую неделю, пока опять не явился Иисус ученикам всем с Фомой! Кроткое и Божественное: «мир вам» не вселилось в его душу. Как ему тяжело было в одиночестве среди уверовавших! Как, несомненно, его неверие, его сомнение, его тоска и мука омрачали и общую радость всех апостолов и верных учеников Господних! Всё это легко себе можно представить.

Проходит неделя. Теперь все ученики Христовы, все верные – вместе. И снова приходит Иисус, и снова слышится: «мир вам»; мучительному, ищущему веры неверию Фомы даётся величайшее, на все века и всем верным удостоверение веры. Исчезла робость, сгинули сомнения, тверды теперь ученики, и страх Иудейский, и страхи всего мира над ними теперь бессильны. В крепости веры пойдут они теперь благовествовать вселенной, пока ещё чуждой и враждебной Христу. Исполнят они теперь завет Воскресшего: «Как послал Меня Отец, Я посылаю вас».

Позвольте, братие, от этих отдалённых времён перевести ваши взоры и внимание на жизнь современную, нас окружающую, на обстоятельства и события, недавно нами пережитые, а частью и ещё переживаемые. Мы найдём здесь много весьма важных сравнений, очень ценных сопоставлений, весьма вразумительных выводов и уроков. Не удивляйтесь этому: в области духа и духовной жизни человек, живший и за две, и за пять тысяч лет назад, нам так же близок и сроден, как и современник. Это поразительное, но несомненное явление – свидетель общности и родства всех людей по единству происхождения от одного Творца, по единству данного Им людям вечного духовного закона жизни.

Давно ли мы, подобно апостолам, не малым собранием, и чуть не всем народом огромного царства сидели дверем затворенным? Давно ли и страха ради Иудейска и всяких ради иных страхов мы, русские, верующие люди, были рассеяны и разъединены? Давно ли рыскали среди нас жаждущие крови и убийств, грабежей и насилий? Давно ли гремели взрывы, бомбы, выстрелы? Давно ли всё это было здесь на улицах Красноярска? Давно ли по причине данных многих и «довольных» сребреников ложь торжествовала и поборала истину? Давно ли вся жизнь, вся литература, все речи, все интересы, – всё это восставало на Господа и на Христа Его?

Прошло ли совсем это время? Кончились ли тревожные дни? Нет, мы и теперь ещё мятёмся, вся жизнь встревожена; ещё гремят выстрелы по местам; ещё носятся и слышатся кровавые угрозы; ещё и теперь опасно сказать твёрдое и правдивое слово и назвать зло – злом, измену – изменой, предательство – предательством, и всякий порок и преступление – их настоящим именем. Чем успокоить мятущихся? Чем провести в дух их и в жизнь краткое и кроткое слово Господне: «мир вам».

Есть ли верные? Есть ли честные, достойные люди? Есть ли верующие в Бога, послушные Церкви, преданные своему долгу в семье, в обществе, в государстве? Есть ли тщанием не лениви, духом горяще, Господеви работающе?

Есть таковые, братие, и их много. Иначе не устояло бы наше царство, не существовало бы наше общество, погиб бы наш народ. Ибо праведниками жив мир и семя свято – стояние его. Но где же они? Отчего они не создадут обратного греху и пороку течения? Отчего они без силы, без великого, всех увлекающего влияния?

Много добрых, честных, верующих людей, много добрых и честных патриотов, верных слуг Царя небесного и Царя земного, сынов отечества вечного, небесного и отечества земного. Мы видим их во всех местах нашего обширного царства. Но они разъединены, рассеяны, они живут и действуют поодиночке, они не соединены вместе, и оттого бессильны. А от многих слышны и речи о том, что лучше стать в стороне от зла, исполняя в одиночку свой долг, спасая свою душу, что лучше удалиться от борьбы с пороком и этим выразить ему осуждение.

Удалиться от зла и предоставить ему свободу действия, а злым силам – свободу преуспевать, – этому не учил Своих учеников Христос. Что если бы апостолы поступили так, получив повеление Господа: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»? Mир остался бы во власти дьявола. Что было бы, если бы первенствующая Церковь, кровью, огнём и муками встреченная в мире, удалилась от борьбы со злом? Вселенная и доныне была бы во власти тьмы.

И разве только в области веры мы видим это? Что было бы, если бы наши предки, сидя у берегов Днепра и Ильменя, видя кругом препятствия для своей государственной и христиански-общественной жизни, видя множество враждебных народностей, решили бы всё и всем уступить? Дошли ли бы они тогда до этой Сибирской страны, до берегов Енисея? Если бы и в дальнейшей истории склонились они пред требованиями и замыслами врагов внешних и особенно внутренних, разве могли бы они пронести имя Христово до берегов Великого океана, могли ли бы удержать своё великое царство, могли ли бы они быть народом с великим и мировым призванием?

Объединяйтесь, объединитесь, добрые, верующие, честные сыны Церкви и отечества! И тогда, как пред малым стадом учеников Христовых, соединившихся вместе, сгинут все расслабляющие и устрашающие образы уныния и неверия, колебаний и сомнений. Да воскреснет Бог и расточатся врази Его: яко тает воск от лица огня, яко исчезает дым, да исчезнут!

Разве мы не видим, не имеем знамён, около которых нам можно и должно создать и утверждать наше единение? Объединимся около святой нашей веры и святой Церкви. Ими тысячу лет жива была Россия. Объединимся в области гражданской около Царя нашего богоданного. Нет в мире народа и не было народа, столь счастливого в этом отношении, как народ русский, который имел в Царе и Царях своих столь родных по духу правителей, создававших вместе с народом царство, разделявших с ним и горе, и радости, бывших с ним во все самые важные моменты истории и исторического строительства. В Церкви родной православной Царь и народ оставались и остаются едины в неразрывном союзе веры и единых упований.

Объединимся сознанием долга чести, правды и любви к своему родному народу, к богоданному отечеству. Для верующих, для чад Церкви, для руководимых ей нет разницы в понятиях о долге, о правде, о любви, как это мы видим у тех, которые, отвергнув благое иго Христовой веры, подчинили себя переменчивым веяниям человеческой мудрости, часто называя белое чёрным и чёрное – белым.

Объединимся, – и подобно апостолам, по воскресению Господа, твёрдые и непоколебимые понесём в жизнь дух силы, бодрости и радостной уверенности в окончательной и вечной победе добра над злом, света над тьмой, Христа над дьяволом! И тогда в жизни нашей пронесётся веяние слов Воскресшего Господа: «мир вам»! Аминь.

Христос воскресе!

Дорогие братья! Вы видели, конечно, как светит солнце в долгие летние дни. Вот, с утра и до вечера льёт оно с высоты свои лучи на землю, и лучи эти падают во все уголки, во все самые укромные места, не различая, какое место достойно, и какое недостойно солнца. И проходя места по людскому понятию, смрадные и нечистые, луч солнца всё тот же, всё светлый и яркий, не теряет силы, не унижен, не оскверняется. Только туда не заглянет солнышко, где для его лучей сделаны преграды, где как бы намеренно хотят и стараются, чтобы не видеть никогда его яркого света и его живительного тепла. Зато в таких местах – всё мертво и убого: нет там живой, сочной и яркой зелени, не вырастут никогда никакие плоды; там сыро и нездорово, там всё живое обречено на верную медленную смерть.

И Божья благодать, возлюбленные, – то же солнце. Не день, а всю вечность оно греет и освещает, – но не этот лишь видимый мир природы, а, главным образом, мир духовный в человеке и в разумно-нравственных тварях. Только не отходи от неё сам, только не отградись от неё намеренно и с упорной враждой: и она пройдёт к тебе в душу, осветит в ней всякую тьму, очистит всякую нечистоту, а сама пребудет всё той же и святой, и светлой. Она, Божья благодать и милость, поднимет в душе всё живое, оживит в ней всё замирающее и гибнущее.

Вот почему и сюда, в это грустное место заключения и наказания, приходит святая Церковь, проповедница и носительница Божьей благодати. Приходит так же, как и в дома веселья и счастья, как и к людям, свободным и живущим в приволье, приходит к тем, которые по суду человеческому порочны, так же, как и к тем, кого почитают добродетельными, – приходит, и вам возглашает: Христос воскресе! И, несомненно, на этот привет отзовётся и ваше сердце. И, несомненно, в каждом сердце это слово пробудит отрадные чувства.

Есть древнее благочестивое сказание. В Киевской Свято-Печерской лавре был святой жизни инок. Будучи в сане диакона, в светлый день Пасхи окаждал он храм и множество молящегося народа, на пути всех приветствующе радостными пасхальными словом: «Христос воскресе»; зашёл он в пещеры, где покоились вечным сном умершие, где возлежали мощи многих святых угодников, святостью в лавре просиявших. И тут, встав со свечой и кадильницей, он возгласил: «Христос воскресе»! И чудо совершилось: умершие вдруг ему ответили: «Воистину воскресе»!

Вот вам, возлюбленные, образ вечной жизни в Боге и вечного в нём оживления и обновления! Христос воскрес и этим показал, что добро в нём навеки восторжествовало над злом. Христос воскрес и этим доказал, что живы и действенны Его святые заповеди, Его обетование о том, что Он нас не оставит сирыми, что Он пошлёт нам помощь всегда и во всём, что Он даровал и вечно дарует нам прощение грехов, что кающегося Он принимает и спасает, что грешника Он очищает и вводит в светлые чертоги святых, что Он с нами до скончания века.

Христос воскрес, – и сколько потом за Ним и чрез Него воскресло духовных мертвецов! Сколько мытарей, блудников и блудниц, разбойников и грабителей, сколько людей, которых люди считали презренными, отверженными и погибшими, недостойными человеческой жизни и человеческого общества, – сколько таких людей очистились духом, воспрянули к жизни и благочестию, и из глубочайшего падения до самой бездны порока возвышались до подвигов, доступных только великой святости: из блудниц и величайших грешниц делались равноангельными подвижницами, из обитателей тюрем делались обитателями небесных селений и общниками святых, из убийц, разбойников и бунтовщиков делались самыми бескорыстными и самоотверженными слугами ближних, самыми дорогими членами общества и государства.

Вот апостолы Павел и Сила за проповедание веры брошены в тюрьму, забиты в колодки. Кругом них заключены рабы, убийцы, преступники; слышны ругательства и проклятия, злоба и ненависть являются как бы деланием всей тюрьмы. В полночь молятся Павел и Сила; они поют Богу священные песни; в немом изумлении и невольном благоговении слушают их все заключённые; и вдруг свет небесный озаряет тюремную тьму, и у всех узников спадают оковы. Что же, все бегут из заключения, все оставляют тюрьму? Так именно и подумал страж тюремный и, полагая, что узники его бежали, ожидая неизбежной для себя смертной казни за то, что не устерёг заключённых, он решается покончить с собой самоубийством. Но он ошибся. Узники все на месте; они слушают слово Павлова благовестия о Христе, – и они уж теперь не узники по духу, они по духу свободны, они возродились к жизни, к покаянию, благочестию, они познали путь спасения. Теперь они и в тюрьме, и на свободе, и где бы ни были, одинаково ревностно будут исполнять закон Христов, закон веры и молитвы, закон любви и смирения, закон кротости и покорности, закон угождения Богу. Теперь они останутся в тюрьме, чтобы исполнить наказание, положенное на них законной земной властью. Они не убегут, хотя имеют к тому полную возможность, – но выйдя из своего заключения, они уже будут не тьмой для жизни, не совершителями преступлений, нет, – это будут убеждённые проповедники Христа в слове и жизни и, значит, носители света, это будут убеждённые исполнители Христовых заповедей. Слушают они слово апостольское. Видит это и темничный страж, слышит от апостола удостоверение, что все узники здесь налицо, никто не убежал... И сам темничный страж вместе с узниками слушает слово благовестия, и верует во Христа; и он теперь уже брат по вере этим заключённым. Пусть они останутся и впредь до времени в том же прежнем положении: один – страж и хранитель тюрьмы, другие – заключённые и отбывающее наказание. Таков приговор суда, таков закон и таково ве́дение земной власти, по воле и повелению Божию уставленной для сохранения на земле порядка и мира: но они по духу все друг другу братья, и между ними уже теперь должны и будут царить не прежняя подозрительность, злоба и ненависть, а взаимное расположение, доверие, любовь.

Пусть же, возлюбленные мои, и наше слово: Христос воскресе, и наша эта молитва, и наше это посещение, и наше поучительное слово, – пусть всё это озарит вас духовным светом, и внесёт сюда, в это место заключения, между всеми вами мир и любовь. Пусть Божья благодать коснётся ваших душ. Пусть загорится святой огонь в тех из вас, кто совершил тяжкие преступления. Пусть заблистает надежда на Божье всепрощение. Пусть окрылит вас уверенность в возможности полного исправления и чистой добродетельной жизни. Пусть приговор власти и это заключение здесь вызывают в вас не злобу, не проклятия и ненависть, а терпеливое и вдумчивое перенесение положенного взыскания. Пусть не безумное и нечестивое отрицание власти, не бунт против неё, не мысль о побеге, не мысль о насильственном освобождении занимают ваши помыслы, а покорность власти земной, которая судит по праву, данному ей от Бога, и, главнее всего, – желание использовать для себя духовно это наказание, как воспитание души, как путь смирения, как средство исправления, – вот что пусть заполняет ваши помыслы и намерения.

Освобождение к вам придёт. Срок наказания кончится. Вы возвратитесь к службе и жизни семейной, общественной. Но возвратиться можете или только для виду и безрезультатно для себя, отбывши наказание, или озлобившимися и негодными для жизни, или же, напротив, готовыми к новой и доброй жизни, к полезной работе на благо ближних. Всё это зависит от того, как вы перенесёте здешнее пребывание. Переносит наказание и животное; но переносит с тупой, принижающей покорностью, или с дикой, неразумной злобой. Но можно и до́лжно переносить наказание человеку именно достойно человека, достойно разумного и нравственного существа, по слову и примеру древнего Иова: «блажен человек, его же обличит Господь, и наказания Вседержителева не отвращайся»... (Иов. 5:17).

Помните, возлюбленные, что, по слову апостола, и Бог есть Бог терпения (Рим. 15:5), и посему верные Богу должны усовершаться в терпении (1Тим. 6:11) и заслужить чрез терпение похвалу (2Кор. 6:4); помните, что любовь соделывает терпение, терпение же – опытность, опытность же – надежду, а надежда не посрамит (Рим. 5:3–5). В терпении вашем стяжите души ваши! Так заповедует Спаситель (Мф. 24:13). Это значит, что всякое страдание, перенесённое терпеливо и вдумчиво, есть бездонный вклад в душевный капитал, в душевную сокровищницу, – вклад, который избавит человека от оскудения духа и сделает его плодоносным в жизни.

Дай же вам Господь обрести любовь и терпение, терпение и совершенство, терпение и надежду, – обрести и сохранить навеки это духовное сокровище и выйти отсюда на бодрую службу Богу и ближним чистыми и честными работниками в жизни.

Да будет с вами Божие благословение! Аминь.

Приспе день светлого торжества, град Барский радуется и с ним вселенная вся ликовствует.

Приспел день светлого торжества и для вас, возлюбленные братие. Радостно видеть это великое множество народа, собравшегося здесь, пришедшего из селений за 200–300 вёрст, несмотря на небывалое разлитие вод, несмотря на эту бурю, бушующую на реке, несмотря на видимую опасность путешествия и неудобства жизни в этой местности в течение времени богомоления. Велико, значит, усердие ваше к святыне, велико почитание святого угодника Божия.

Из песни церковной, сейчас нами приведённой, вы слышите и узнаёте, что и по всей вселенной воздаётся похвала святителю Христову Николаю. Но по всей справедливости до́лжно сказать, что особое в преимущественное почитание его мы видим среди русского православного народа. В трогательной простоте народ наш считает великого угодника Христова русским по происхождению, хотя на самом деле он жил далеко раньше того времени, как стало существовать само русское царство: так много в угоднике Божием Николае близкого и родного для русской народной души. В трогательной и умилительной простоте русский народ изукрасил жизнь святителя такими сказаниями, которые изображают его особливо близким к простому русскому человеку, участливым к горю и радости крестьянина, входящим во все его нужды и заботы. Так велико и горячо почитание угодника Христова, так одушевлены рассказы об его жизни, полной веры и чудес, полной любви, дел милости и смирения, так много чудес явлено им в ответ на веру и молитвы среди русского народа, так ярко и ясно начертан всеми этими рассказами и событиями духовный образ особливо чтимого русским народом угодника Божия, что даже не ведущие Христа инородцы, соприкасаясь с русским народом, невольно проникаются благоговением к святителю Христову, чествуют его, возжигают свечи пред его образом, призывают его на помощь. Вам это, конечно, известно из жизни язычников недалёкого от вас Алтая.

Правилом святой веры и ревностным её исповедником и защитником, с одной стороны, а с другой – образом незлобия и кротости, образом любви и милосердия, скорым помощником в бедах, защитником невинных, страдающих, гибнущих, бедных и угнетённых, Николой-Милостивцем, – вот в каком свете представляет себе народ наш святителя Христова Николая, вот в каком свете изображает пред нами святителя его житие.

И здесь-то – глубокое и настоятельно нужное поучение нашему времени. Строгость и правда не одно и то же, что жестокость и злоба; милость и любовь далеко не одно и то же, что слабость и попустительство на зло. И как в Самом Боге правда и милость сретостася, истина и мир облобызастася, так и в угодниках Его мы видим то же самое: и то же самое должны и для себя почитать образцом жизни и поведения. Читайте житие святителя Николая, вслушивайтесь в слова акафиста в честь его, что ныне с той минуты, как забрезжило на небе светом, здесь беспрерывно читается священнослужителями, по просьбе верующих: вы увидите, вы услышите, что святитель Николай, будучи образом незлобия и кротости, не только Арию, нечестивцу и хулителю православной веры, с силой противостал в слове, не только этого взбесившегося еретика пред всем собором святых отцов он обличил и отогнал горячим словом, но в порыве неудержимой ревности, в самозабвении горящего и пламенеющего духа, подобно древнему пророку Илии, он ударил хулителя и врага Божия... Собор отцов укорил за это святителя, но Сам Господь простил ему невольное увлечение духом ревности. Вы увидите далее, что милостивый к одним, – к невинно-страждущим, и верующим и смиренным, святитель является грозным обличителем других, – нечестивцев, гордецов, неверов, лжецов, притеснителей угнетённых, злоупотребляющих силой и властью, торгующих честью и верой.

В наше время, когда лжеучители стараются спутать все понятия о добре и зле и, соблазняя на зло, прикрываются обычно именем правды и любви, повторяем, – на эту особенность жизни святителя Николая надлежит обратить особое внимание. Её-то именно и приметил русский человек своим простым и здравым сердцем, своим простым и здравым умом, которого не обманешь хитросплетённым и лукавым словом.

Не только речи взбесившегося Ария, – худшие в тысячу раз речи ныне повторяются и распространяются окаянными совратителями нашего доброго и верующего народа. У Ария и его теперешних подражателей приёмы и способы соблазна все одни и те же: Арий сочинял песенки и стишки, в которых складной речью излагал своё нечестивое учение о Христе, с целью удобнее, легче и быстрее распространить его в народе, – и то же самое делают теперь и современные лжеучители, сочиняя и распевая с народом и рабочими бунтовские и соблазнительные песни. И что же мы слышим в этих песнях и речах? Говорят прямо против Господа и Христа Его; распространяют сектантство в тех старых здешних сибирских селениях, где издревле жили верные Церкви православной ваши деды и прадеды; стараются научить особым сектантским стихам и песням, в которых нет здравого учения веры, и которые составлены не апостолами и святыми мужами, не богомудрыми отцами и учителями, как это видим в православной Церкви, а неизвестными и озлобленными отступниками от истины и веры. Другие идут ещё дальше: отвергают совсем Бога, учат «отречься от старого мира» с его верой и святынями, учат безбожию молодых людей, разрушают здоровую и чистую семейную жизнь, сочиняют всякие небылицы и клеветы на Царя и правительство, научают на бунты против властей, на убийства, грабежи и насилия, призывают к сопротивлению всякому закону, всякому порядку. Вы сами знаете, сколько таких сосланных, высланных, беглых преступников, порочных людей, которые не сумели жить среди своих близких, являются сюда учить вас, как надо жить...

И вот, чтоб иметь доступ к душе народной, чтобы быть услышанными, чтобы достигнуть легче своих целей соблазна и смущения, эти сыны погибельные уверяют, что будто бы, по Христову учению, надобно всем предоставлять полную свободу, – свободу слова и убеждения, никого не карать и не наказывать, что бы он ни говорил и как бы он ни мутил народ. Они уверяют, будто дух любви Христовой повелевает всех таких смутьянов и совратителей выслушивать охотно, приветливо и с любовью принимать их речи. А тех, кто из любви к народу и по долгу своего звания предостерегают народ от увлечения этими сатанинскими учениями, указывают на грядущую опасность и гибель от деятельности совратителей народных, разоблачают их злобу, обман и лукавство, – тех они объявляют гонителями мысли и свободы, гонителями просвещения. Сами вы хорошо можете сообразить, к чему ведут и чего достичь хотят такие их речи: пусть добро молчит, а зло действует во всю силу, – вот чего они хотят добиться. Но всего отвратительнее здесь то, что нечестие лицемерно и лукаво ссылается на учение о любви Христа Спасителя, того нашего Спасителя и Господа, Которого они, нечестивцы и лжеучители, сами первые не признают и оскорбляют. И вот, идёт постоянная путаница слов: любовь, милосердие, – кричат проповедники нечестия, и подразумевают под этими словами – слабость, безразличие добра и зла и явное попустительство на всё худое, тогда как между любовью и слабостью, между милостью и попустительством на зло лежит огромная, непроходимая пропасть. Это и видим на примере жизни и подвигов святителя Николая, горевшего ревностью по вере и правде, всегда с силой, до готовности вынести и пытки, и тюрьму, и самую смерть, восстававшего в защиту правой веры и указанной верой правды.

Что же? По духу ли Христову, и по духу ли святых апостолов поступал святитель Николай? И как теперь нам относиться к нынешним подражателям и продолжателям Ариева безумия и беснования?

Вспомните, братие, как ревность по дому Божию снедала Сына Божия, и как наш Спаситель, всегда кроткий и милующий, в святом гневе, вооружившись бичом, изгоняет нечестивых осквернителей святыни из дома Господня.

Пусть же изгнан будет из дома Божия и из среды верных всякий, кто осмелится осквернять и оскорблять наши святыни веры, наши алтари и храмы, будет ли он это совершать делом или словом, – всё равно. На то поставлена власть церковная, которой заповедано апостолом: «измите злаго от вас самех» (1Кор. 5:13). На то поставлена и власть гражданская, чтобы, по учению апостольскому о праве и обязанности власти, поощрять добро и карать зло (1Пет. 2:14), избавляя верных от присутствия осквернителей и оскорбителей святыни.

Вспомните далее, кто из апостолов был по преимуществу проповедником любви и сам был преисполнен любви? Это – св. Иоанн, память которого мы вчера прославляли. Это он учит, что не любящий брата пребывает в смерти, что ненавидящий ближнего есть человекоубийца. Но послушайте, что апостол любви говорит нам о нечестивых соблазнителях: «Многие обольстители вошли в мир. Наблюдайте за собой, чтобы вам не потерять того, над чем мы трудились, но чтобы получить полную награду. Кто приходит к вам и не приносит правого Христова учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его» (2Ин. 1:7, 8, 10–11). Слышите, как строг суд к этим нечестивцам?

Апостол любви воспрещает даже молиться о таковых, согрешающих грехом к смерти (1Ин. 5:16). И понятно: ведь грех противления и упорной злобы против Божественной Истины, и по слову Воплощённой Любви, Христа Спасителя, не простятся людям ни в сей век, ни в будущий (Мф. 12:31). И даже слово вразумления, в ответ на такую злобу, является бесплодным, почему и заповедано: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтобы они не попрали его своими ногами и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7:6).

И другой апостол учит: «Вкрались некоторые люди, нечестивые, ругатели, которые оскверняют плоть, отвергают начальства и злословят высшие власти, ропотники, ничем не довольные, поступающие по своим похотям; уста их произносят надутые слова; они отделяют себя от единства веры. А вы, возлюбленные, назидая себя на святейшей вере вашей, сохраняйте себя в любви Божией. И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте»... (Иуд. 1:4–23).

Мы уже сказали, что страхом спасать есть право и обязанность законной власти, посылаемой для наказания преступников и для поощрения делающих добро (1Пет. 2:14). А наша обязанность – делая добро, заграждать уста невежеству безумных людей (ст. 15). Пусть же горит и пламенеет в нас вера и ревность, пусть всегда, как сегодня, это множество верующих стекается к святыням, пусть каждому оскорбителю святыни ясно будет, что его вопли неверия и призыв к смуте – это клокотание зловонной грязи, которое хочет перемочь силу звука и раската грома небесного... Пусть одним путём приходят к нам нечестивые соблазнители и, посрамлённые, отвергнутые, проклятые, семью путями бегут от нас, как бегут ночные тени с горных высей, когда их озарит луч солнца. Пусть знают они, что на их попытку замутить нас, на каждое их гнилое слово готов ответ наш, ответ добрый, уверенный, вразумительный, сильный верой и усердием к вере, сильный любовью Богу и ревностью об Его славе, об Его святыни, той ревностью, которая всем пожертвует, всё отдаст, на всё пойдёт, а веры и Бога не предаст.

Триста лет тому назад здесь лежала «орда», от которой теперь осталось только имя здешней речки («Орда»), да название селения («Ордынское»). Здесь царила густая тьма язычества.

Плыли сюда на новые места предки ваши, плыли не одни: с ними был этот чудотворный образ Святителя Христова, с ними была их святыня, – вера в душе и её внешнее обнаружение – почитаемая икона почитаемого угодника. И вот, при ночлеге на этом берегу явлено знамение верующим, что именно здесь им нужно остановиться и поселиться, – здесь, рядом с опасным врагом, рядом с местом обитания зловерия и язычества. И раз, и два, и до сорока раз, как бы вопрошая Господа и желая ясно узнать волю Его, пытались они уйти отсюда и плыть дальше и выше: и всякий раз струг со святой иконой опять приставал к этому месту. Основалось поселение. Что же, посрамила ли вера верующих? Пожалели ли они, что послушались голоса веры? Или сдались они пред напором язычников? Уступили им в исповедании веры? Отказались от своей и переняли чужую?

Нет! И честно, и грозно хранили они веру в Бога, верность Его Церкви, хранили верность России и русскими государям, хранили единство веры и святынь со всем русскими народом. Истаяла орда; и сгинула тьма; и раздвинулась безбрежная страна для русского народа; и засияли кресты на храмах; и беспрепятственно из года в год эти тысячи верующих через все препоны пути, через все неудобства погоды приходят сюда к святителю и чудотворцу Николаю обновить веру, возжечь усердие, воспламенить ревность.

Смотрите, как пылают эти светильники, смотрите, как несётся этот фимиам, смотрите, какой радостью и торжеством звучат молитвы и песнопения в устах хора из детей вашей церковной школы! Пусть всё это будет образами и подобиями нашей огненной веры и нашей пламенеющей о вере ревности.

Не ослабевайте, братие, в этих святых чувствах! Не смущайтесь тем, что шатающиеся по селениям бездельные и праздные лжеучители, возглашая себя мудрыми и образованными, говорят и действуют в подрыв нашей вере. Сам Спаситель о том поведал, – поведал, как утаил Господь от премудрых и разумных то, что открыл младенцам (Лк. 10:21). И апостол возвестил, что почитающие себя мудрыми обезумели пред мудростью веры и креста (1Кор. 1:19 и далее). Не ослабевайте в вере и ревности, заграждайте уста безумию безумных, отстаивайте святыню от всяких на неё посягательств, не позволяйте ни словом, ни взглядом её оскорбить, – и как дикая орда, как тьма перед светом, отступит от вас эта новая дьявольская дружина, эта сатанинская орда соблазнителей.

Вечно слово Господне: «Видех сатану, яко молнию с небесе спадша. Се даю вам власть наступати на змию, и скорпию, и на всю силу вражию: и ничесоже вас вредит. Обаче о сем не радуйтеся, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех!» (Лк. 10:18–20). Аминь.

Что такое коронование на царство православных христианских царей православного христианского народа – среди заветных святынь народных, в осенении молитв, при священном миропомазании и полноте благословений Христовой Церкви? Что это? Пышный обряд для впечатления на зрителей? Остаток старинных обычаев? Пережиток ненужных и отживших воззрений? Или священное коронование и доселе имеет свой глубокий смысл, и если так, то как же оно относится ко всему нашему государственному и общественному строю, а также и к жизни личной каждого из нас, поскольку мы участвуем в общей жизни государства?

Всё это – вопросы, которые могут показаться ненужными или маловажными только для легкомыслия и недомыслия: для людей же вдумчивых, для людей, которые хотят жить разумом и совестью христианской, это – вопросы огромной важности, вопросы коренные, определяющие всё направление жизни. Пользуемся присутствием здесь образованных представителей общества и представителей власти, чтобы побеседовать о поставленных вопросах, которые, по существу, трудно изложить просто и для всех доступно.

Не со вчерашнего дня существуют на земле народы, образовавшие государства. Их жизнь, давно погребённая под песками Египта, под развалинами и обломками древних городов и величественных храмов в Ассирии, Вавилоне, Финикии, Индии, в древней Греции и Риме, теперь как бы воскрешена в научно обследованных раскопках и иногда, благодаря художественному воспроизведению, блещет пред нами, как живая, яркими, живыми красками. Пред нами открываются и проходят картины совершенно отличной от всего теперь нас окружающего мира жизни: иной язык, иные нравы, иные верования, воззрения, одежда, быт, общественные отношения, устройство государства, семейный уклад. И, однако, среди всех этих различий есть одна черта, которая, не умирая, живёт во все времена, во всех изменениях жизни, во всех странах и народах, – черта, которая роднит прошлое человечества, его настоящее и будущее: это над всем господствующий в жизни людей интерес религиозно-нравственный. Всегда человек искал воли Бога, всегда он хотел подчинить жизнь свою нравственным нормам, всегда он оценивал все свои создания и всю свою жизнь с точки зрения добра и зла. Изменялись иногда, хотя, в общем, очень мало, воззрения на то, что́ добро и зло, но самая оценка с такой именно точки зрения всей жизни оставалась неизменной; неизменной в этом смысле оставалась и остаётся нравственность, изменяется только степень приближения к ней. И всегда человек ясно отличал область нравственного вменения: ни проявления окружающей природы – дождь, гром, буря, тепло и холод, ни бессознательные отправления собственного тела – рост, болезни, здоровье, сердцебиение или пищеварение, – ничего подобного человек не оценивал нравственной меркой. Её он прилагал и применял только к той области, в которой проявляется участие человеческого разума, воли и совести.

Спрашивается: к какому разряду явлений жизни нужно отнести создание государства. Применима ли к нему нравственная мерка, приложимы ли и поставляются ли пред ним нравственные задачи? Лежит ли в его основе религиозно-нравственный интерес? От решения этих вопросов зависит вся жизнь людей, зависит, как увидим, и тот вопрос, который мы поставили в начале речи: есть ли смысл в короновании и помазании царя на царство?

Представим себе мысленно, что государство есть не более как хозяйственный союз, область применения только экономических отношений, разрешаемых и определяемых исключительно с точки зрения пользы. Так именно и смотрят на вопрос проповедники и защитники так называемого «нового государства», покоящегося на материалистических и социалистических началах. К такому государству, конечно, невозможно было бы применять нравственную мерку, да её с полной откровенностью и решительностью отвергают и сами его исповедники и поклонники. Безусловная и неизменная нравственность, – а она, нравственность, и может быть осмысленной и обязательной единственно при условии безусловности и неизменности, – невозможна без религии, а религиозное начало не может подчиняться соображениям пользы и хозяйства уже потому, что оно переносит человека далеко за пределы земной жизни – в область бытия вневременного и внепространственного. С точки зрения пользы, несомненно, можно и даже до́лжно оправдать и требовать убиения слабых новорождённых детей, сокращения прироста в населении путём уничтожения излишка рождаемых младенцев, хотя бы по жребию, убиения стариков и старух, как лиц, только потребляющих, а не производящих продукты питания; с той же точки зрения, можно и до́лжно добивать безнадёжно больных, а также слабых и хилых членов общества. Современные поклонники социализма не способны в большинстве продумать до конца и представить себе неизбежные и окончательные выводы заманчивого на первый взгляд учения, которым они увлекаются, а между тем эти выводы, нами представленные, действительно неизбежны. Среди дикарей-людоедов они не раз применялись с самой откровенной и жестокой последовательностью, с той только разницей от современных образованных дикарей, что первые всё-таки и в этих действиях жестокости руководствуются своими, хотя и извращёнными, но религиозно-нравственными взглядами и побуждениями, желая угодить божеству и оказать милость убиваемым. У нынешних же дикарей побуждение будет одно: холодный расчёт и знаменитое «экономическое соотношение сил»...

Выдвигается, в противовес этим крайним выводам, пресловутое правовое государство, которое должно обеспечить каждому члену своему все права жизни, свободы и довольства. Но спрашивается: если нет религиозно-нравственного начала, если нет закона совести, кто же меня заставит признавать чужие права и урезывать свои собственные? А ведь отказ от своих прав неизбежен, необходим, ибо только путём взаимных уступок, прав и потребностей можно создать упорядоченную жизнь. Это – азбука общественности. Духовное опустошение и полная гибель жизни и здесь, в конце концов, становятся неизбежными, при подавлении в ней религиозно-нравственной основы. Какой вопль отчаяния вырывается у людей, прозревших в такой неизбежный конец, это видно из сочинений одного не так давно кончившего сумасшествием, но и доселе, в сущности, для многих образованных людей обаятельного европейского мыслителя. «Слышали ли вы, – говорит Ницше, – слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажёг фонарь, выбежал на улицы и базар, и среди многолюдства беспрерывно кричал: «я ищу Бога, я ищу Бога!» Все вокруг него смеялись... Но безумный человек вбежал в толпу и, пронизывая всех своим взглядом, воскликнул: «Где Бог? Я вам скажу: мы Его убили, – я и вы. Мы все – убийцы. Разве мы не слышим шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах тления? И боги истлевают! Бог умер! И мы Его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! Самое могущественное и святое Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами!» Конечно, человек не может умертвить и похоронить Бога, но сам человек может умереть для веры в Бога. И вот, мы слышим в приведённых словах европейского мыслителя вопль отчаяния человека, умирающего духовно: тогда не спасёт жизни никакое человеческое, условное, ни для кого не обязательное и никаким высшим авторитетом не освящённое право. Человек задохнётся и погибнет в этом духовно-безвоздушном пространстве...

Признайте же, что человеческое царство не есть цель, а есть среда и средство для проявления царства Божия. Признайте, что жизнь государства у христианского народа не может пройти мимо запросов и требований христианской совести. Признайте, что Церковь Христова, как вечное воплощение спасающей силы христианства и его непрестающего действия в мире верующих, не может не воздействовать на жизнь государства, не может быть от неё устранена. Напротив, она должна всюду, во все стороны мысли и жизни, быта и строительства и всякой человеческой деятельности вносить вечные начала вечной Христовой правды.

Эта вековечная и глубочайшая истина и изображена наглядно в священном короновании царя на царство. Если государство чуждо религиозно-нравственного начала и характера, если оно – только хозяйственное предприятие или основанный только на взаимной выгоде и национальном эгоизме союз, а не среда для осуществления нравственного идеала христианской личности и высшего призвания христианского народа, – тогда, действительно, не нужно коронования царя, не нужно освящения власти. Если религия есть «частное дело» и не имеет ни малейшего касательства к жизни общества и государства; если нравственность независима от религии и Церковь отделена от государства, а государство чуждо Церкви, – тогда не нужно коронования царя и освящения власти. Если царь не является орудием мироправящего Промысла и орудием Промысла в жизни данного народа, – тогда не нужно коронования. Если правовые нормы не опираются на вечные и неизменные нормы нравственного закона, получающего содержание, освящение, силу и авторитет в законе живого, личного Бога, – тогда не нужно коронования. Если право временно и условно, и каждый народ, каждое племя, каждый класс имеют свою нравственность и не обязаны проверять её в зеркале закона Божия; если нравственная истина не остаётся истиной всегда и везде, а есть нечто относительное, изменяющееся соответственно росту и развитию общества, – тогда не нужно коронования. И если, поэтому, власть царя есть только передоверие власти народа, если она ограничена и ограничима, если она в существе и в действовании зависит от изменяющегося каприза тех, кто вздумает назвать себя волеизъявителями народа, как источника власти царской, если исходище власти царя не в Боге, опора, цели, задачи и высшая ответственность не в Боге, не в христианской совести: тогда, – да. Тогда не нужно коронования царей, тогда пред нами в лучшем случае муравейник или пчельник вместо человеческого государства, тогда пред нами царство двуногих животных, может быть и очень умных, но не нравственно-разумных существ, не людей, в действительном значении этого слова! Может быть, – хотя и это совершенно невероятно, – может быть, в таком муравейнике с железной принудительностью и с неумолимым смертным приговором всякому ослушнику и всякой, не похожей на других по дарованиям и стремлениям личности, пройдёт закон труда, и будет всем тепло и сытно (по крайней мере, этим обещанием увлекают в свою веру мечтатели о новом государственном строе): но человеческой душе будет холодно и голодно, и бесприютно в этом обещаемом раю. Она с радостью бросит все эти блага, этот рай, и уйдёт от него в пустыни, на край света. Уйдёт в леса и дебри, под землю в катакомбы, чтобы там создать вновь, хотя бы при всех внешних лишениях тела, при отсутствии всяких удобств жизни, в физическом голоде и холоде, – создать такие условия жизни, в которых не было бы для духа человеческого неисходной тоски и неутолимого голода. Ибо скорее нарушится закон мирового физического тяготения, чем превратится всемирное духовное тяготение человека к Богу и исходящему из Него нравственному началу. Поверьте здесь хотя бы такому писателю-мыслителю, как Бокль, которого уже никак нельзя заподозрить в благоволительном пристрастии к религии и христианству; он принуждён сознаться, что «в целом мире нет ничего такого, что бы изменялось так мало, как те великие догматы, из которых слагаются нравственные системы». И когда уйдёт разумный человек из обещаемого в «новом государстве» рая, грубого и чувственного, в поисках за нравственным смыслом жизни, опять тогда начнут возрастать общества и государства на человеческих, а не на животных началах; и опять явится власть, исходящая от Бога; и опять Церковь Божия станет, как воплощённая совесть, ходить пред царём и народом, указуя им путь от земли к небу; и опять эта идея оденется пред народом в красоту священных обрядов и священнодействий; и опять будет коронование царей и освящение власти... В Боге – союз царя и народа, власти и общества; в семье, основанной на любви, а не на хозяйственном расчёте, – первообраз государственной и общественной жизни; в ней, в семье, придёт к людям сам собой и хозяйственный расчёт, в ней будет и нарастание богатства; но не здесь её сущность. В ней явится и право, но то право, которое именно и есть во всякой доброй семье, то есть основанное на любви, освящённое Богом и указанное апостолом: «друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов»; «честию друг друга больша творите»; «вся вам любовию да бывают»; «никому ничем не оставайтесь должны, кроме любви»...

Слава Богу, всё это было и есть среди русского православного народа, создавшего государство своё при исключительных в истории условиях: в младенчестве, на заре своей исторической жизни, ещё не связанный и не отравленный формами и духом государства языческого, он принят был в лоно Церкви, в купель крещения, и с тех пор создавал и строил своё государственное дело, ведо́мый Церковью, напояемый духом Христовой веры. Этим он резко разнится от народов Запада, где или совсем уничтожилось, или увяло и поблёкло и осталось, действительно, лишь пышным обрядом коронование царей языческие начала жизни, языческие основы государства и особенно губительная идея народовластия – демократии, из коей в будущем возрастёт антихрист, – всё это опустошило и обессмыслило там земную власть. Ещё с виду пока там всё держится спокойно, и жизнь по временам блещет и силой, и свежестью; это – остатки прежних верований, прежнего духа, это – лучи солнца, скрывшегося за горизонтом, но ещё посылающего земле отражённый свет. Но уже сбираются таинственные чёрные тучи, и их временами прорезывают грозные молнии, и в них гремят отдалённые страшные раскаты грома... Дай Бог, чтобы вера, совесть и разум народов обратили их к оставленным путям жизни.

Русский же народ в целом, за исключением немногих, поклонившихся чужеземным богам, и до днесь сохраняет и, даст Бог, сохранит навсегда, – ибо в этом его предназначение в мире, – религиозно-нравственное воззрение на всю совокупность жизни земной; следовательно, и на жизнь государственную. Оттого и доныне коронование Царя у нас полно смысла и значения; оттого радостен сей церковно-общественный праздник с его целодневным звоном, как бы пасхальным. С высоты храмов Господних этот звон возвещает России, что в ней по-прежнему, как и встарь, живёт и пребывает вечное слово: «Господи, силой Твоей возвеселится Царь и о спасении Твоем возрадуется зело. Яко Царь уповает на Господа, и милостию Вышнего не подвижится». Аминь.

По церковному уставу, сегодня воспоминаем мы святых отцев, ревнителей православной веры, собранных некогда, более 1500 лет назад, в городе Никее, Византийского царства, при царе св. равноапостольном Константине для ниспровержения ереси, т.е. лжеучения некоего Ария, и для утверждения веры истинной, православной. С этим празднованием совпадает Царский день – день рождения Государыни Императрицы, когда мы, по завету слова Божия и по влечению верноподданнического сердца, возносим молитвы к Богу о благосостоянии Царя, Его Царственной Семьи и всего Русского царства.

Вдумаемся в это совпадение исторических воспоминаний и уроков Церкви Божией в слове Божественного Писания, сегодня нами слышанного, вдумаемся при свете этих уроков и в события современной нашей жизни: мы здесь найдём для себя много поучительного.

В самый тяжкий день Своей жизни, после прощальной беседы с учениками, отправляясь в Гефсиманский сад на страдания духа и тела, Господь Иисус возносит к Богу, Отцу Своему, горящую «первосвященническую» молитву о всех верующих. Не обо всём мире Он молит, Он молит о тех, которые веруют в Него. И не о том Он молит, чтобы Господь взял верующих от мира, но чтоб Он сохранил их от всякого зла. Не одних ближайших учеников Своих, апостолов, Он здесь разумеет, но и всех тех, которые уверуют во Христа по слову их. О чём же Христова молитва? Чего просит верующим Сам Основатель Божественной и святейшей нашей веры? Какого блага Он желает Своим последователям? Он молит Отца Своего: «Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершенны во едино» (Ин. 17).

Так молился о нас, о Своих учениках и последователях, наш Господь. Он желал, Он желает, чтобы все мы, право верующие и Его, как Сына Божия и Бога, познавшие, были едино, чтобы было едино стадо и един Пастырь, чтоб единым сердцем и едиными уста мы Его исповедовали: это едино, состоящее из всех право верующих, и есть единая святая, соборная и апостольская Церковь, к которой и мы с вами, возлюбленные братие и соотечественники, имеем счастье принадлежать.

Никогда не уничтожится Церковь: ведь о ней, об её сохранении молил Сам Сын Божий, а Его молитва не может быть не услышана. Никогда не погибнет принесённая на землю Сыном Божиим Истина, которую и хранит св. Церковь: ведь Сам Сын Божий обещал, что Он создаст Церковь, и врата адовы, т.е. все силы зла, не одолеют её.

Однако это не значит, что силы зла и врата адовы не будут бороться с Церковью. Напротив, они употребят все усилия, сатана приложит все старания, чтобы посредством злых людей, его сообщников, нанести Церкви Христовой вред, чтоб убить в ней то единение, которым она жива и действует. И Спаситель предсказывал, что будут после Него приходить люди не во имя Бога, а во имя своё. Что явятся лжепророки-соблазнители, чтобы прельстить, если возможно, и избранных, что явятся, наконец, и такие проповедники, которые будут говорить во имя Христа, Его именем как будто бы совершать силы и знамения, и которым, однако, в день оный и страшный Христос Спаситель скажет: «Я не знаю вас». И апостолы уже при жизни своей видели рядом с собой лжеучителей, видели расколы и раздоры, предсказывали о появлении новых лжеучителей верующим, предупреждали их о грозящей опасности разъединения в Церкви. Вот апостол Павел поспешает идти в Иерусалим на праздник Пятидесятницы. Очень ему хотелось зайти в город Ефес, где он своими трудами насадил общество верующих, которых три года он учил день и ночь со всяким смиренномудрием и многими слезами, среди искушений, приключавшихся ему по злоумышлению евреев, этих злобных и упорнейших врагов всего христианского. Время не позволяло апостолу зайти в Ефес, и он в ближайшее место, на пристани города, пригласил только пресвитеров, т.е. священников города Ефес, и здесь с ними побеседовал. Он засвидетельствовал им о своей любви, он предсказал, что идёт сам на страдание и смерть и уже более не увидится с ними на земле никогда. Он заповедал им внимать себе и всему стаду, пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрёл Себе Кровью Своей, «ибо, – говорит апостол, – ибо я знаю, что по отшествии моём войдут к вам лютые волки, не щадящие стада, и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собой» (Деян. 20 глава).

Всё это и о первосвященнической молитве Спасителя и о прощании апостола Павла с пресвитерами ефесскими мы слышали сегодня в евангельском и апостольском чтениях.

Пришло скоро время, когда сбылось скорбное предречение апостола. Много еретиков, раскольников и лжеучителей восстало в Церкви. Особенно много погубила сынов Церкви ересь Ария, который стал нечестиво учить о Сыне Божием и не признавал в нём Божеского достоинства. Это было чрез триста лет по Рождеству Христову. Арий имел много приверженцев, и его лжеучение сильно стало распространяться. Бороться с ним было трудно. В число его учеников вступили очень многие из тех прежних язычников, которые приняли христианство не по искреннему и горячему влечению сердца, а просто по подражанию, или ещё хуже, по корыстному расчёту, ибо в те времена вера Христова уже становилась господствующей в мире.

Тогда-то на помощь Церкви Божией выступила новая сила, Промыслом Божиим к тому приготовленная: это – сила православных самодержавных царей. Царствовал тогда святой Равноапостольный Константин, первый из царей, принявший святую веру Христову и её вводивший в своём государстве Византийском, которое в то время охватывало весь мир. Конечно, блюсти целость и чистоту веры есть дело и долг пастырей Церкви, но власть гражданства имеет полную возможность или помочь в этом деле пастырям, или помешать. К тому же Царь православный есть сын Церкви, обязанный по своему положению заботиться о ней, именно, как сын о своей матери. Так именно смотрел на себя и святой равноапостольный царь Константин. Он не взял на себя разбор и суждение о том, почему и в чём погрешал Арий, и что нужно предпринять по поводу его лжеучения для охраны мира и спокойствия в Церкви. Он захотел выслушать об этом голос пастырей церковных. И вот, со всего христианского мира собрались в город Никею пастыри и учители, в числе 318, для суждения о делах церковных. Они подтвердили правое исповедание веры и учение о Христе Спасителе, как Сыне Божием, как это было в Церкви с первых дней её существования, как было заповедано от времён святых апостолов. Арий был низложен, истина утверждена, мир в Церкви Христовой был восстановлен: верующие знали, чему следовать и где искать истины.

С того времени постоянно видим в мире две силы, способствующие единению в царстве Божием, т.е. в Церкви Христовой: деятельность христианских пастырей и постоянную содействующую им помощь со стороны православных государей. Император Константин Великий принял престол в то время, когда его империя, видимо, доживала последнее время и близка была к совершенному падению. Но приняв веру Христову и сделав её сначала дозволенной, а потом господствующей в своей империи, он тем самым сообщил своему одряхлевшему и умирающему царству новую жизнь и продлил его существование на 1000 лет. Так говорит наука история; никто никогда не мог опровергнуть этого благодеяния веры Христовой для Византийского царства. И гораздо долее стояла бы православная Византия и достояла бы до наших дней, если бы в ней сохранилась чистота веры, если бы цари её, подобно святому Константину, всегда защищали Церковь от врагов и лжеучителей. Но этого, к сожалению, не случилось, и Византия, когда пришёл Богом определённый день её, пала.

Однако православное царство в мире осталось. Ко времени падания Византии Господь воздвиг новый, молодой, сильный и даровитый народ русский. Он при новом Константине – равноапостольном и святом князе Владимире принял Христову веру, возрастал в ней, под её влиянием и воспитанием образовал своё царство. Когда пала Византия, русское царство уже было настолько сильно, что могло принять на себя наследство Византии – охрану и распространение святого православия. В ней, слава Богу, никогда не было ни одного князя-еретика, ни одного царя-еретика, безбожника или гонителя веры. И оттого ширилась она, и крепла, и теперь является самым великим царством в мире. Конечно, и в России были и есть раскольники, сектанты, непокорствующие Церкви, безбожники и лжеучители. Но пока стоит в ней православная Церковь, пока право правят слово истины её пастыри и пока на страже Церкви, её безопасности и силы стоит православный Самодержец, Богом помазанный и венчанный наш Царь, дотоле не страшны нам усилия ада. Иное дело, если бы случилось так, что сила и власть Царя будут умалены, если Царь стал бы ограниченным, бессильным и несвободным. Тогда беспрепятственно придут враги в достояние Божие, и те же евреи, от которых умер Христос, от которых страдали апостолы, те же евреи, которые и доныне явно и тайно стараются всеми способами уничтожить ненавистное им христианство, получат силу и возможность наносить Церкви Божией удар за ударом. Конечно, злобе врагов Божиих не пересилить Божьего всемогущества; Церковь сохранится и пребудет, как сохранилась во дни Ария и при гонениях в самой Византии, но государство, отступившее от Церкви, погибнет, как погибла Византия, но народ, отшедший от чистоты православия, будет отдан в рабство другим народам, как это и случилось с тем же византийским царством. Так погибнет и наша Россия. До неба вознесённая за своё православие и верность Церкви, т.е. Христу, она до ада низринется.

Избави нас, Господи, от этого ужаса!

Но вы спросите: как же может так случиться с целым верующим народом? Может это случиться, братие. Тому примеры бывали. Знаем мы, как огромная толпа безоружная, неупорядоченная, без вождей и правителей, легко подчиняется одной сотне вооружённых и обученных воинов. При ограниченном царе, покровителе Церкви, мы и будем такой толпой, а враги Христовы будут вооружённым отрядом. Пастырей наших ревностных и учительных они или обесславят, как это они и теперь делают, например, с о. Иоанном Кронштадтским, или изгонят, как это теперь делают евреи и еврействующие в христианской стране Франции. Вождей у нас не будет, царь обесславленный, ограниченный и связанный чужой волей, нас не в состоянии будет защитить. И что тогда с нами будет? Мы пойдём к верной гибели: начнутся ереси и расколы, безбожники будут гнать нас, как гонят во Франции, запечатывая церкви, изгоняя монахов и священников из храмов и из школ, запрещая народу исполнять правила своей веры.

Посему будем хранить чистоту веры, будем остерегаться всяких лжеучителей, которые хулят Церковь, Священное Писание, храмы, обряды, посты, поминовение усопших, наше богослужение, наши молитвы. Таких, вы знаете, и здесь, в вашей стороне, появилось много, но будем вместе с тем всячески ограждать преданностью и любовью Царский престол нашего Самодержавного Царя, не ограниченный никем, кроме Бога, Божеского закона и христианской совести. Много теперь в среде нашей появилось людей, которые непокорны властям и которые проповедуют об ограничении власти Царя. Это – люди, сознательно или бессознательно, по увлечению чужеземными образцами или по наущению заклятых врагов нашего народа ведущие нас к погибели. Не смущайтесь тем, что среди них встречаются часто люди учёные и образованные: ведь и враг Божий, дьявол, также одарён умом, только ум этот направлен на зло.

Впрочем, ум человека самого образованного часто не видит того, что ясно самому обыкновенному простецу. Это бывает тогда, когда он отходит от Христа, Истинного Света. Тогда сбывается слово апостола: называюще себя мудрыми, обезумели... Не много нужно иметь ума, чтобы видеть, что у нас в России, единственно только у нас – Самодержавный Царь. Если не станет этого последнего христианского Самодержца, если Он будет ограничен и не свободен, то наступит благоприятное время для подготовления и явления антихриста. Как это случится? На это отвечает один из мудрейших наших церковных учителей и толкователей Священного Писания: антихрист воспользуется так называемой демократией, т.е. народоправством, именно таким образом правления, в котором всё решает не христианский разум, не христианская совесть, а так называемое большинство. То большинство, которое легко составить искусственно, подделать, подкупить, увлечь на время пышными словами и обещаниями. По слову и учению св. апостола, тайна явления антихриста, человека греха, сына погибели, противящегося и превозносящегося выше всего, называемого Богом или святыней, – тайна этого беззакония уже в действии. Но она не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий... От великих и богомудрых отцов наших и учителей слышали мы, что удерживающий – это и есть Самодержец христианский. Не будет Его в мире, и тогда путём большинства можно будет провести какие угодно постановления, в том числе и постановления, касающиеся веры. История учит нас тому. Она говорит нам, что, например, в Англии так называемый парламент, т.е. учреждение, состоящее из народных представителей, ограничивающее царя, делал постановления о том, как надо веровать, как спасаться, сколько принимать таинств. Это похоже на то, как если бы крестьяне мирским сходом, или полицейский чиновник постановили бы, сколько лиц в Боге, какого достоинства Пресвятая Богородица, и одни бы постановили одно, а другие – совершенно другое и противоположное. Конечно, если бы и у нас случилось нечто подобное, мы бы, по нашей христианской совести, не послушались бы никаких сходок, никаких приговоров, никаких народных представителей, хотя бы они даже все вместе и единогласно изменили нашу святую веру, как не слушали в подобных же случаях благочестивые верующие люди в Византии распоряжений о перемене веры. Ибо ещё апостолом сказано: если бы даже мы, апостолы, или если бы ангел с неба стал возвещать вам не то, что мы проповедали, то да будет анафема (Гал. 1:8). Но ведь от этого пошли бы смуты в царстве, раздоры в народе, и государство слабело бы и клонилось бы к неизбежному упадку. То правда, что и цари в Византии бывали еретиками, – слава Богу, у нас в России за тысячу лет её существования этого ни разу не случалось. Но когда пред нами один еретик, его можно и обличить, и убедить, вразумить, с ним можем предстать на самый суд Божий. Но что делать с так называемым большинством, когда лица, составляющие это большинство, и неизвестны, и съехались случайно, и разъедутся скоро, а главное, – все они из разных народностей, из разных вер, а часто и безбожники. К тому же для них выгодно, чтобы в государстве и в народе совсем бы не было единой и господствующей веры, чтобы каждый веровал по-своему, а мог и совсем ни во что не верить. Каких же указаний ждать от такого собрания об истине веры? И кто и когда дал свыше полномочия подобным собраниям законодательствовать в области веры и Церкви? И станут ли они признавать для себя учения и постановления православной Церкви по вере, что её словами и действиями руководит обещанный Церкви и ниспосланный некогда видимо Дух Святый?

А самодержавие Царей, Божьих Помазанников, тесно связано всеми интересами, всеми даже выгодами своими с торжеством и процветанием святой веры, ибо Самодержец – Царь христианский имеет опору и основу для своего существования и деятельности и для признания его верноподданными только в законе Божием и в христианской совести своей собственной и своего верующего народа.

Братие! На этой далёкой окраине, пришедши сюда из милых родных мест, утвердитесь и утверждайтесь в святой православной вере, не слушайте соблазняющего голоса различных сектантов, здесь уже появившихся и сеющих среди вас семена злоучения. Берегитесь этих врагов Церкви, не говорите уверенно, что вы не поддадитесь их воздействиям, будьте осторожны и к себе внимательны. Враг и силён, и хитёр, и опасен; не успеют вас поколебать словом, так соблазнят на деле; не захватят взрослых, так увлекут молодых. Особенно опасайтесь отдавать дочерей ваших в сектантские и раскольничьи семьи; не соблазняйтесь их видимой зажиточностью. Там дочерям вашим почти неизбежное отречение от православия, почти неизбежная духовная гибель. И на эту гибель нередко толкают детей сами родители из желания пристроить их выгодно и богато. Не продажа ли это святой веры и святого православия? Не продажа ли это своих детей в духовное рабство? Вы знаете, что, к сожалению, уже были среди вас примеры таких отпадений.

А затем, храните отцами вашими признанную, в вас воспитанную, для св. Церкви и для св. Руси спасительную преданность Царю Самодержавному и Его Царственному Семейству. Да будет наш Царь-Самодержец, как встарь, навсегда свободным, мощным, неограниченным, дабы в силе своей свободы и неограниченности Он мог властно дать своему народу защиту его святынь, его веры, нашей св. Церкви, дабы и в области житейской, ни от кого не зависимой, Он мог свободно дать народу всё ему необходимое. Вот и вы пришли на новые земли, вот и ваши соседи кругом на много вёрст заняли так называемые земли Кабинета и живут в довольстве; вот видите, ежегодно приливают сюда всё новые и новые волны переселенцев. Это Царь свободный и неограниченный самодержавным словом повелел отдать крестьянам эти земли, повелел, – и сбылось по Его слову. Ни в одной стране, ни в одном государстве мира не могло быть ничего подобного, ибо нигде нет царя самодержавного.

Будем же хранить это наше сокровище – самодержавие Царей, и не станем слушать тех многочисленных бывших преступников, сюда сосланных, которые нередко по деревням и сёлам расхаживают с хульными речами о Царе, или разбрасывают печатные листки с такими же обманными речами. От таких учителей, ссыльных, каторжников, убийц и воров, – подальше! Напротив, знай о том, что у Царя есть враги, что вам может грозить опасность, как бы не украли у нас наших сокровищ – православие и самодержавие, ещё крепче мы их полюбим, ещё большей любовью и преданностью их оградим. Сквозь такой оплот не пройдёт вражье слово и вражья сила.

Царя нашего многолюбимого и Его Супругу-Царицу, Виновницу нынешнего торжества, со всем Его нам дорогим Семейством, Господи, сохрани на многие лета! Аминь.

О приклоняющих сердца свои пред Господом и колена Господу помолимся.

Вот какая ныне особливая и единственная в году возносится молитва. В уреченный час, по возгласу Церкви, преклоним и мы с вами свои колена; значит, и о нас, и о всех наших братиях, верующих и православных людях, в сей день пятидесятый, во время этой чудной дневной вечерни праздника склоняющих колена, возносится приведённая молитва, с призыванием нам полноты даров Св. Духа.

Какой смысл, и какой урок этой молитвы?

Случалось ли вам бывать в сельской церкви летом за вечерней предпраздничной службой? С полей после тяжёлой трудовой недели, едва омывши пот и пыль с усталого тела, спешат богомольцы в церковь. Поздно, в ожидании их, начинается служба. Гаснут лучи солнца; полумрак в храме; прохладой потянуло в воздухе. Немного народу; пришли только особо усердные, особо преданные молитве и вере. Проста служба: нет громогласного пения, не пылают по-праздничному светильники. Завтра станет красна церковь и народом Божиим, и множеством чтецов и певцов – добровольцев деревенских. Теперь же ещё как будто и не праздник, а предпразднество и провод будней... Священник и псаломщик свершают службу. И в тишине храма, под звук молитвословий, веет дух смиренной молитвы усталого от недельного труда народа, слышны подавленные вздохи, видны склонённые главы. Гласит ектеньи священнослужитель; они проходят уставной чредой; в них слышны знакомые всем моления «о благодарственном труде молящихся, о граде царственном, о всех трудящихся, о тех, кому в удел страданье задано»... Но, вот, раздаётся заключительное моление, столь нам всем привычное, и потому часто проходящее мимо сердца и сознания: «сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим»... И слышно священнослужителю, как позади его в темнеющем храме с подавленным глухим шумом и с каким-то общим вздохом склоняются в земном поклоне до праха земного те, у кого чуткая душа в этом церковно-молебном слове услышала особо трогательный призыв. То чувство смирёной покорности воле Бога, ощущаемого в невидимом присутствии, то преданность Его Единого власти и силе, – вот что повергло долу тела и души, и в устах и в сердцах трепетно и проникновенно отозвалось кратким, но сильнейшим молением: «Тебе, Господи!»

О, призри, Господи, на преклоняющих пред Тобой сердца свои и колена! О, дохни благодатью утешения, ниспосли силы Духа и тела богоносному и христолюбивому народу! Сколько чувства в этом невольном поклоне, сколько отрады в этом возглашении: «Тебе, Господи!» И как уныло, и пусто душе и тоскливо должно быть у тех, оторвавшихся от древних обычаев и от самой Церкви, – разумеем наших сектантов, молокан, баптистов, – которые не знают этой радости и отрады преклонения пред Господом! Они, как известно, отвергают даже самый обряд коленопреклонения, Христом и апостолами освящённый. А ведь сколько идущих от времён Самого Христа и Его апостолов, первых подвигоположников благочестивой нашей веры, – сколько воспоминаний и поучений в слове и примере об этой преданности воле Господней! Вот, пред нами Тот, Кто в мировой и заповеданной векам молитве, смысл коей вечно раскрывается пред человеком и человечеством всё глубже и глубже, как сокращение всего Евангелия, заповедал молиться словами: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Вот, Он Сам молится в саду Гефсимании, Он Сам изнемогает в туге и скорби сердечной, в подвиге до кровавого пота, – и падает Он на землю, и преклонят пред Отцом Своим и сердце и колено, и молит Он: «Да мимо идет Мене чаша сия, обаче не Моя воля, а Твоя да будет». Вот, умирает Он на кресте в лютейших муках, и в миг, когда холод смерти проникает в Его тело и уже последний проблеск света зрят Его залитые кровью очи, в этот миг склоняет Он главу, и уста Его успевают сказать слово преданности Богу Отцу: «Совершишася! Отче, в руце Твои предаю дух Мой!»

На праздник Пятидесятницы спешит в Иерусалим святой апостол Павел. Паче всех он потрудился, насадил всюду церкви Божии, поставил в них всюду епископов и священников-пресвитеров (Тит. 1:5–7; 1Тим. 3:1; Деян. 20:28, 15:4, 11:30, 17:2–3). Всё, заповеданное ему Христом, он совершил. Теперь он идёт, связан духом, яже хотящих ему приключитися не ведый. Точию Дух Святый по всем городам свидетельствует, что узы и скорби его ждут, и знает он, что уже больше не увидят лица его те священники-пресвитеры, с кем трудился он в слезах и многих скорбях, посреди гонений и злоумышлений Иудеев, для утверждения Церкви Христовой, с кем молился, преклонив колена, прощаясь навеки среди плача и рыданий у берега морского, близ Ефеса в Милите (Деян. 20 глава) И тут же рядом с внутренними тяжкими предчувствиями слышит он скорбные предсказания со стороны, – от друзей и преданных учеников. «Павел и мы, бывшие с ним, – пишет его спутник, – пришли в Кесарию и, вшедши в дом Филиппа благовестника, одного из семи диаконов, остались у него». Делаем оговорку: слышите ли, что было при апостолах? Мы видим и диаконов, и пресвитеров, и епископов. Итак, не правы и не по-апостольски учат вас, братие, живущие среди вас сектанты, когда уверяют, что для спасения и устроения церковного не нужно священство и что степени священства – епископ, священники (пресвитер) и диакон – будто бы выдуманы людьми, а не Богом установлены. Но продолжаем речь спутника Павлова. «Между тем, как мы пребывали у них многие дни, пришёл из Иудеи некто пророк, именем Агав, и, вышедши к нам, взял пояс Павлов и, связав себе руки и ноги, сказал: так говорит Дух Святый: мужа, чей этот пояс, так свяжут в Иерусалиме Иудеи и предадут в руки язычников. Когда же мы услышали это, то и мы, и тамошние просили, чтоб он не ходил в Иерусалим. Но Павел в ответ сказал: Что вы делаете? Что плачете и сокрушаете сердце моё? Я не только хочу быть узником, но готов умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса. Когда же мы не могли уговорить его, то успокоились, сказав: воля Господня да будет» (Деян. 20–21 главы). Таковы действия духа смирения и покорности воле Божией.

Сим духом напоённый и напояемый, возрастал в православии, от колыбели своей народно-государственной жизни, наш русский народ, и даже до днесь он крепок и жив тем же духом и блещет смирением веры и преданности воле Господней среди всех народов мира. Этим венцом смирения отличается и само православие от всех прочих христианских исповеданий и особенно от различных видов сектантства, которое всецело вышло из гордыни и насквозь пропитано гордыней, самомнением, самохвальством пред Богом и людьми, и которое только и говорит словами приточного фарисея: «несмь якоже прочии человеци...» Понять и осмыслить эту красоту смиренного духа дано не всякому: сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа (1Пет. 3:4) сокрыт для телесных очей. Чтобы оценить эту красоту смирения, нужно иметь самому меру восприемлемости в созвучиях собственной смиренной, верующей и православием напитанной души. Но видеть плоды этого венца духа христианского в истории русского народа дано всякому, кто не закрывает очей своих намеренно от света. Когда умирал святой и великий князь Александр Невский, отдав жизнь в неимоверных трудах и подвигах, всю без остатка, родине; когда в глухом монастыре на пути домой, после унизительного шествия в орду к хану татарскому, возлёг он на убогую лавку и воспринимал предсмертную схиму; когда, оставляя родину, которой служил всю жизнь, во власти татар, ещё не устроенную и не приведённую в порядок, он был, однако, спокоен, отдавая дело своей жизни воле Божией; когда окружающим его, плачущим и рыдающим от отчаяния, он сказал: «отойдите, и не смущайте души моей вашей жалостью»: тогда он воплотил в себе дух русского народа. Святые обители и их великие подвижники воспитали так наш русский православный народ. И в крепости яди сея духовной прошёл наш народ свою неимоверно тяжёлую историю и, всё превозмогши, стал, а не пал, не поник главой, не потерял духовной бодрости, не опустил рук, не погиб в унынии. Перетерпел он татарское иго; перенёс крепостное право ради крепости своего государства; прошёл тяжёлую годину XVIII века, когда чужеземные проходимцы творили студ на его хребте и издевались над ним под видом просвещения; перетерпел он и доселе терпеливо несёт гораздо горшее горе и обиду, и страдание; когда свои же русские, заразившись чужебесием, издеваются над его верованиями, над его святынями, над его тысячелетним государственным строением, над его нравственным воззрением на жизнь народную и государственную, над его свойством всё оценивать при свете и под руководством христианской совести, а не по мёртвому праву; перенёс он и переносит терпеливо эту интеллигентскую гордыню и наглую хамову презрительность к народной душе в её заветных верованиях. Всё перенёс он и вырос в великий народ. Так всем видны плоды смиренного терпения и покорности высшей воле в жизни и истории русского народа.

Ныне, однако, слышим укоры этому смирению: его называют рабством и приниженностью духа, и самое православие считают источником и виновником такого народного духовного рабства. Ныне учат, что самосознание народа выражается в бунтах, в злобе, ненависти, в готовности восстать против всякой власти, в способности всё взять себе силой и насилием, вроде известных и здесь у вас экспроприаций или принуждения на бунт побоями, наносимыми несогласным железными «струнками», гайками и болтами... Ныне, наконец, проповедуют о перемене самого православия на выдуманную веру сектантов. Увы, не понимают, что не всё можно взять силой: можно отобрать, например, насильно землю, но нельзя взять силой умения трудиться, без которого земля сама не прокормит человека; можно взять силой и богатство, но нельзя захватить насилием умения пользоваться богатством, не отдавая себя ему в рабство; нельзя отобрать насилием ума, спокойствия, благожелательности, кротости, любви, целомудрия, семейственности, верности, исполнительности и усердия, без чего невозможна счастливая жизнь общества. Увы, не понимают, что смирение и преданность воле Божьей, с одной стороны, и забитость и приниженность, рабий дух и животная тупая покорность, – с другой, далеко не одно и то же, и разнятся одно от другого, как огонь и вода, как день и ночь. Увы, забывают даже заветы писателей и мыслителей, признаваемых за великих самими хулителями народной, смиренной и Богу покорной души. Из них один определяет жизнь словами: «я хочу жить, чтобы мыслить и страдать»; другой подтверждает: «я жить хочу, хочу страданья». Забывают, что если нет такого именно смиренного воззрения на жизнь, то удел работников народных при первой неудаче – самоубийство или отказ от деятельности, если же есть и действует такое воззрение, то оно всё превозможет и все препятствия победит, как это и видим мы в истории русского народа.

И был бы недостоин имени великого тот народ, который не перенёс бы такого тяжёлого испытания, как, например, недавнее несчастье неудачной войны: так не умели перенести его только оторванные от народной души интеллигентные кликуши, заменившие здоровую работу истерическими, больными воплями.

Недостоин был бы имени великого тот народ, который при несчастии терял бы голову, не видел бы ни в прошлом своём, ни в будущем ничего светлого и достойного уважения и, охваченный безумием, стал бы топтать то достояние, которое ещё в его обладании. Стал бы добивать себя своим безумием, стал бы, наконец, отрекаться от самой веры отцов своих: так именно и поступила та гниль народной жизни, которая в последнее время, как нездоровая и раздражающая сыпь, высыпала на народном теле и, возомнив себя на верху жизни, вздумала ей руководить, и произвела болезненные, к счастью, временные, пережитые нами нестроения последних лет.

Недостоин был бы имени великого тот народ, который в годину несчастья отдал бы себя всецело во власть злобы, дикой мстительности и неудержимой ненависти, в поисках причин и виновников несчастья, вместо вдумчивой созидательной и творческой работы, направленной к тому, чтобы в будущем избегнуть повторения ошибок и падений: так именно безумно поступили самозваные руководители якобы общественного мнения в растлённой и презренной, предательской и неразумной нашей печати, которые кривлялись и вопили во множестве именуемых прогрессивными газет в последние пережитые годы.

Но тих явился народ наш. Поддалась гнилому влиянию только та ничтожная часть населения, которая была уже оторвана от народа, от векового его мировоззрения, и собственно примыкала к воспитавшей её безнародной и безцерковной интеллигенции, – разумеем городскую чернь и часть рабочих. Тем менее заслуживают внимания и упоминания безумства собственно сельского населения, в виде волнений, грабежей и погромов. Всё это – только мелкая рябь в океане жизни целого народа, и если о ней говорим, то потому только, что она у всех на виду и в памяти и бросается в глаза. Но как в глубине океана, свершается и спокойно и ровно течёт народная жизнь незримая: там её основа, там её русло в вековечных правилах веры – преданности Богу и смирения сердца. Только мелкая лужа сразу выдувается до дна ветром и невзгодой, а в океане внутренние недра его при всех бурях на поверхности остаются спокойными. И те, что в налетевшем на Россию несчастье увидали только повод для злобы и ненависти к родине, которые в тяжкие нам ниспосланные дни и годы только бегали с дикими воплями и растерянным видом, которые в народном смирении и покорности испытующей воле Господней видели и видят приниженность и рабство, – они показали только собственное мелкодушие и малодушие. Если это смирение народа есть рабство и приниженность, то и в словах апостола Павла, во смирении грядущего в Иерусалим на узы и скорби и готового даже на смерть, нужно видеть потемнение сознания и тоже приниженность духа. Если это смирение народа есть рабство и приниженность, то и христиане, которые, не успев убедить Павла избегнуть страданий, успокоились, предав его и себя воле Божией, тоже были рабы, негодные для бодрой и здоровой жизни. История, однако, показала, что смирение первых христиан и покорность воле Господней со стороны мучеников склонили пред Церковью Христовой царей и царства.

Пусть пронеслась и теперь над православным народом буря несчастий; пусть тяжко наше положение и теперь при господстве нечестия, революционных убийств, безумия многих, сынов родины; пусть тягостны опустошения в семье, в обществе, в народном благосостоянии и в государственном порядке, нанесённые революцией; пусть не кончились наши испытания, и, может быть, смерть занесена над теми, кто выступает обличителем порока и проповедником правды и христианской совести: воля Божия да будет! Пока православный наш народ преклоняет пред Господом сердца свои и колена, он перенесёт и переможет тяжкое испытание, останется верным своему родному православию и жизненному укладу и воспрянет к лучшему и светлому будущему с великим словом на устах и в сердце: «Сами себе, и друг друга, и весь живот наш предадим Тебе, Господи!»

О приклоняющих сердца свои пред Господом и колена Господу помолимся! Аминь.

Не чужой для Москвы убиенный святитель Божий, как начальник одной из обителей древней нашей столицы. Но бесконечно он теперь дорог сердцу России, создавшему и хранившему издревле бережно русские церковные и государственные начала, как проливший теперь за эти начала кровь свою и отдавший им жизнь.

Да, воистину, меч Божий не перестаёт посекать нас, и горе за горем, удар за ударом поражают сердце наше! При виде этого гроба горе наше так тяжко, так больно даёт себя чувствовать, что связывает самое слово. Убивали доселе рядовых священников, калечили и ранили простых проповедников, служителей Церкви. Но вот пред нами неслыханное злодеяние – убийство архипастыря; рука злодеев поднялась на убийство высокого представителя Церкви, стоявшего во главе обширной паствы, правившего целой областью в несколько епархий. Когда в Крыму, в Алупке, кинжалами резали трое злодеев священника Троепольского; когда ни крики жены, ни слёзы пятерых детей не могли остановить злодеев; когда один из них обратился к истекающему кровью несчастному мученику со словами: «прости, батюшка» и, получив ответ: «Бог простит», нанёс последний, самый жестокий, смертельный удар своей жертве и, как оказалось, спрашивал лишь для того, чтобы удостовериться, жива ли ещё жертва, – тогда думалось и казалось, что нет большей низости и наглости, нет отвратительнее дерзости и лицемерия.

Ныне мы видим: и эта мера превзойдена. За всю историю русскую мы знаем только два случая зверского убийства архипастырей, один из них в Москве: но то было проявлением дикого безумия толпы. Здесь мы видим: преступление, задолго обдуманное, приведённое в исполнение с сатанинской жестокостью, с невероятным хладнокровием, с дьявольским лицемерием. Здесь мы видим определённых лиц, которые свершили кровавое дело, умножив его ещё другими убийствами, и скрылись. Их совесть, по-видимому, спокойна, и кровь пролитая, неповинная, не палит огнём их сердца.

Наш законодательный кодекс даже не предвидит убийства архиерея и не указывает для него наказаний: так не вмещалось ни в ум, ни в сердце законодателя столь гнусное преступление.

И вот, наше время дало доказательство, что и такое преступление возможно.

Какое же ужасное время! Какие ужасные нравы!

Хотят запугать архипастырей и пастырей, хотят их заставить повернуть с пути долга. Как бы возвращаются давно отшедшие времена гонений, направленных, главным образом, на предстоятелей Церкви.

Но история гласит, что мера гонений всегда была слабее Духа исповедничества в служителях Христовой Церкви. Сонм мучеников упредил нас на этом пути, и светит нам своим примером. И история же гласит, что ни меч, ни огонь, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина – никто и ничто не отвратит пастырство Церкви от исполнения им своего призвания. Пусть найдутся слабые, пусть будут падшие: всё пастырство пребудет верным Христу и Церкви. А примеры мученичества, такие, как у нас сейчас пред глазами, не устрашат, не запугают, напротив, ободрят истинных служителей Церкви и родины идти до конца путём служения долгу.

Господь ведает, что творит. Господь ведёт Свою Церковь. В уреченный час Он попустил пролиться крови неповинной. Она, эта кровь, на убийцах и на их скрытых вдохновителях и попустителях. Но, верим, силен Бог и злое обратит, по последствиям, в доброе. Да будет Его святая воля!

От Царского престола и до последней хижины поселянина на православной Руси пронёсся стон негодования пред неслыханным злодеянием. Он слышен был на всём печальном пути следования этого гроба от города крови – Тифлиса до сердца России. Уже в этом самом – земной суд злодеям и злодейству. Будет Божий суд, небесный. На нём восстанешь и ты, обагрённый кровью, убиенный Божий архиерей, и верность твою, и труд, и любовь, и смерть, и кровь – и архиерейство твоё да помянёт Господь Бог во царствии Своём всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Тяжело было нам встречать здесь, в Москве, в сердце России, гроб мученика-архипастыря, – архипастыря, которого так недавно видели здесь полного духовной жизни и телесных сил, которого провожали на дальнюю замутившуюся окраину со страхом и вместе с надеждами на то, что он, быть может, сохранён будет для русской Церкви. Увы, ни его испытанная мудрость в управлении, ни природный ум, ни обаятельные качества сердца, ни благородство души, ни мягкость в обращении, ни справедливость во всех делах и отношениях, – ничто не спасло его от зверей-людей, жаждущих убийств и крови, пылающих ненавистью ко всему русскому. За что эта ненависть? За то разве, что Россия оказала одни благодеяния народу, пославшему убийц к этому архипастырю-мученику? За то, что Россия, в защиту и ради избавления этого народа от диких орд мусульманских, залила Кавказ кровью своих сынов и засыпала его своим золотом, вычерпывая его из средств своей небогатой страны, урезывая потребности своего родного народа ради великой христианской идеи человеколюбия? Не будем здесь говорить подробно о причинах, непосредственно на месте приведших к убийству экзарха. Мы говорим здесь это слово, мы молимся о новой жертве смуты среди представителей общественных русских патриотических организаций; на одну из сторон общественной жизни, способствовавших кровавому и неслыханному преступлению в Тифлисе, мы и обратим наше внимание.

Безмерно тяжело было встречать этот гроб мученика-архипастыря здесь, в Москве, потому ещё, что здесь, именно в Москве, в одной из ничтожных газет против убиенного экзарха с первых дней его вступления на паству в Грузии велась систематическая и озлобленная травля. Обвиняли покойного и в недостатке ума, потому что он-де из сельских священников, и в несправедливых отношениях к пастве, и в том, что он, якобы, «душил грузинский клир, что он будто бы оскорблял грузинский народ, что он корыстолюбив и жестокосерд. Что он чуть ли не ради собственного удовольствия в карете переехал какую-то девочку (чего на самом деле не было)... Скажут: ничтожны газета и её сотрудники, в Москве о них никто и не знает. Но нужно быть на Кавказе; нужно знать тамошние нравы; нужно иметь представление о множестве больных кровавым безумием людей среди народностей Кавказа, – плоды многотысячелетней кровавой истории этой страны; нужно знать, какое впечатление производит на них то обстоятельство, что русская газета, русские публицисты льют грязь на русского экзарха; нужно знать, как чрез это все действия экзарха и его сотрудников приписываются их капризу и жестокости, а не требованиям долга русского человека, – нужно всё это знать, чтобы понять, какое значение науськивания и подстрекательства к преступлению имела газетная травля против покойного экзарха. Эта травля бьёт по больным нервам неуравновешенных сынов народа, взволнованного революционной агитацией, и склонных к убийствам по самым ничтожным поводам; эта травля заранее возводит убийц в разряд народных героев...

Да, тяжело нам встречать этот гроб! А как тяжело тем, кто был и служил на Кавказе, кто живо может перенестись в обстановку гнусного злодеяния, кто ясно себе представляет всё то, до чего только с величайшим трудом может дойти судебная власть. И, вероятнее всего, во всей глубине никогда не дойдёт, ведь нашу сегодняшнюю заупокойную молитву, предстоя собору священства, совершил и сейчас среди нас присутствует владыка-митрополит, от которого на Кавказе отведена была Господом рука таких же убийц, которые теперь свели в могилу одного из его преемников по кафедре. Здесь, среди нас, – достойнейший служитель алтаря, протоиерей Тифлисский о. Сергий Городцов, жестоко раненый двумя пулями, чудом Божиим, молитвами горячо любящих его русских людей сохранённый для жизни и славной деятельности. Он может подтвердить, как один за другим падают в Тифлисе под ударами убийц десятки и сотни русских патриотов, – членов Тифлисского патриотического Общества. Пред вами, наконец, и это самое слово говорит человек, над головой которого на Кавказе также не раз веяли призраки смерти, и жизнь которого была обречена той же дикой расправе, плоды которой мы видим в лице убиенного архипастыря. Я глубочайше убеждён, что та же клика преступная, обрёкшая некогда меня смерти, привела теперь в исполнение кровавый заговор и против экзарха. И потому вы простите за этот порыв, за это негодование не только к презренным убийцам, но, главным образом, и к тем русским подстрекателям на убийства церковных работников на Кавказе, к тем подстрекателям, которые вот уже почти два десятка лет занимаются своим низким делом, которые нам, кавказским деятелям, особенно ведомы и чувствительны были. Которые теперь могут при виде совершённого злодейства видеть плоды своих усилий.

Да, безмерно нам тяжело говорить. И всё-таки ты, безвинно погибший, ты, кровью залитый, ты, мученик русский, ты можешь пред Лицом Господа, и Церкви, и России сказать словами апостола: «не всуе текох, не вотще трудихся» (Флп. 2:16). Не будет забыто твоё имя, не будет забыто твоё дело. Ты кровью оросил служение чести русской Церкви, ты не уступил ничего из своего долга, и ты этим, как древние мученики, укрепил, оживил и уплодоносил русское церковное дело на Кавказской окраине. Говорить теперь об уступках, действовать твоим преемникам не по твоим стопам – трусливо; ради охраны мнимого спокойствия и собственного благополучия уступить желаниям тех, которые хотят кровью залить дело Церкви и её интересов достигать убийствами, – это значило бы ругаться над твоей кровью и над твоей памятью.

Газеты передают, что покойный экзарх, сражённый пулями, успел только спросить: «кто ещё убит?» И затем, узнав, что никто не убит, перекрестившись, умер.

Что это? Пророческий вопрос? Кто ещё будет убит? Чья очередь? Кому враги России готовят мученическую кончину?

Но кто бы ни стоял на очереди, какой бы ни был длинный ряд намеченных жертв, достойный русских призыв после каждой жертвы один: «сомкни ряды»!

Таков завет и убиенного архиерея-мученика. Вечная ему память!

Прежде, чем ответить на ваши горячие приветствия, дорогие братья и друзья, мы решили помолиться Богу: так подобает творить русским и православным людям. Прежде, чем сказать вам слово, как соработникам и единомышленникам в нашем великом деле поддержания святой веры, святой верности Царю и родине и борьбы с нечестивым врагом, мы решили во время самой молитвы нашей побеседовать с вами пастырской беседой: так подобает творить истинным православным сынам Церкви и защитникам церковности.

И какой высокий предмет для слова и размышления, для назидания и взаимного соутешения даёт нам воспоминание нынешнего воскресного дня! «Неделя всех святых»! Вот кто, – святые являются живыми и вечными проповедниками того оживления мира и человечества, которое явилось плодом искупления Христова и ниспослания искупленным даров Духа-Утешителя.

Святые указаны нам непосредственно после воспоминания о завершении искупительного и спасительного подвига Господа Иисуса, как образцы для подражания в христианской жизни. «Святи будите, якоже Свят Аз Господь Бог ваш», – такова заповедь Господа; «воля Божия о вас – святость ваша», – такова заповедь апостола верующим (1Пет. 1:16; Лев. 11:44; 1Сол. 4:3).

Трудно здесь, и было бы долго, входить нам в подробное и обстоятельное суждение о том, что есть святость в широком и всеобъемлющем значении этого слова. Скажем одно: святость обозначает полную отделённость от мира зла, выделение предмета или лица исключительно для служения Богу (1Пет. 2:9; Исх. 19:6; Ис. 51:6; Деян. 24:18). В этом смысле свят Господь Бог наш, как Существо надмирное и премирное; в этом смысле свята Церковь, всё общество верующих свято (Чис. 16:3), свят храм, святы принадлежности богослужения, святы бывают наши достойные и Богу посвящённые мысли и молитвы. В этом смысле свят и должен быть свят всякий истинно верующий христианин, как это и видим в писаниях апостольских, где верующие постоянно именуются именем «святых» (2Кор. 13:12; 1Пет. 5:14; Рим. 15:26, 16:16; 1Кор. 16:20; 1Тим. 5:10; Тит. 2:3; Деян. 26:10 и другие). Отсюда и внутренняя чистота, высокая нравственная настроенность, отсюда добрые и «святые» дела у верующего истинного христианина: Богу отданный, от зла мирского выделенный, из мира обладания дьявольского изъятый не может иметь настроения, сродного миру зла, не может творить дел, обращающих его в рабство дьяволу и в его пособника.

Глубоко впитала в себя это воззрение русская народная душа, воспитанная православной Христовой Церковью. И сказалось такое воззрение в метком и знаменательном слове. В то время как немец говорит о себе: «честный немец»; в то время как испанец называет себя гордым и храбрым, в то время как Англия – «предприимчива», Франция – «весёлая», Бельгия – «трудолюбивая», по сознанию и признанию сынов каждой из этих стран, – Россия, по сознанию и признанию её сынов, есть «святая Русь».

Да, Русь выделена из мира, избрана для особой великой цели хранения и распространения неповреждённой истины веры; она посвящена Богу и Его мироправящему Промыслу. И в своих исторических судьбах, – преемствуя древней православной Византии и её мировому призванию и значению; а в своём племенном составе, – претворяя в себе и насыщая духом христианства многочисленные народности; и в своём географическом положении – на грани двух миров, двух частей света, двух цивилизаций, – Русь святая одна может быть орудием этого Промысла для мировых событий и мировых велений. Сознаёт ли народ такое своё назначение?

Он проявляет его не в ясно выраженных положениях, не в строго определённых словесных формулах; он носит его в глубине духа, проявляет во всём жизненном укладе, выражает иногда в трогательных и глубоких символах. Когда вы въезжаете в русское селение и видите высокий каменный храм, величественный совне, благолепный и богато изукрашенный внутри, когда вы слышите доброгласные колокола, видите парчу и золото, – и это всё посреди убогих хижин, посреди бедной жизни, то здесь явный знак и явное свидетельство того, как народ смотрит, на значение религиозного начала в своей жизни. Не поймёт и не оценит этого гордый и чуждый взгляд иноплеменный, но доброе разумеет всё это русское сердце. Когда приходится наблюдать жизнь русских новосёлов в Сибири, то ещё яснее становится пред сознанием основная черта русской народной души. Откуда пришли новосёлы? И с юга, и с запада России, и из её центра, и с восточной окраины Приволжья, собрались люди с различными говорами, с различными обычаями, даже с различными племенными особенностями, – а дух у них один. Наскоро выкопанные землянки; разбитые на время палатки; покрытые сверху войлоком или дырявым «рядном» приподнятые оглобли простой телеги, наскоро сбитый шалаш, вот жильё пришельцев с их жёнами и детьми. Но первая забота, первая мысль их после того, как намечено место и план для будущего селения, это – отвод площади для храма; первое поручение «от мира» избранному односельцу – собирать пожертвования на храм; первый разговор и первая серьёзная совместная беседа – о том, как устроить приход, кому посвятить престол будущего храма, куда обратиться, чтобы хоть временно найти приходского пастыря, к какому селению ближайшему приписаться, чтобы войти в состав прихода. О, благослови, Господи, эти верующие и жаждущие Тебя Единого души, являющие Русь святую в красе исконной святости и спасения. Пусть другие народы в своей исторической жизни и деятельности осуществляли и достигали успехов, каждый в сродной им области, обусловленной склонностями и способностями того или другого народа: одни развивали науку, другие создали право, иные преуспели в торговле, иные поставили высоко промышленность и внешние удобства жизни. Но если бы англичанина заставили переделаться во француза, а шведа – в итальянца, то разве не повторилось бы того же явления, как если бы мы заставили лошадь жить на дне моря или в речных струях, а рыбу пастись на лугу?

Пусть же и русский народ останется верным своим прирождённым и тысячелетней жизнью в Церкви воспитанным свойствам, пусть он пребудет у ног Христовых, пусть не отпадёт от взлелеянного веками и бесконечно дорогого ему образца жизни и того конечного её стремления, которое он выразил в именовании своём: Русь святая. Другие народы дали изобретателей, другие народы создали ту картину внешней жизни, которая теперь так привлекает и соблазняет многих: хорошие дома, племенной скот, разделанные пашни, довольство и сытость. Пусть русский народ и всё это обретёт, но пусть останется при своей уже приобретённой славе. Он дал и воспитал святых, ведомых и прославленных во множестве, и ещё в большем множестве незримых и миру неведомых, но оставивших и давших жизни русской и стремлениям русских людей особый самобытный и пропитанный религиозно-нравственными запросами и интересами отпечаток, строй и быт. И не добро, не полезно и невозможно русским переделываться в чужеземцев, да и нет к тому оснований и побуждений; ибо быть русским – почётно, быть русским – славно, быть русским, значит – приобщиться к жизни истинно человеческой и достойной.

В вихре и суете современных политических страстей, в борьбе партий, в зное и соблазнах политических похотей, когда меняются знамёна («платформы»), когда одни подчёркивают желание своё дать нам право, другие – науку, иные – экономические успехи, одни стоят за тот или другой образ правления, другие подчёркивают стремления чисто и только национальные, интересы национальной силы и международного достойного положения, – одно забывается чаще всего: стремление народа к святости и спасению. Так происходит смешение и перемещение цели и средств.

Блаженны вы, члены патриотических союзов, если сознаёте и в главу вашего исповедания и ваших стремлений ставите заботу о том, чтобы Россия, наша великая, милая, бесконечно дорогая нам Россия, осталась и пребывала вовеки Русью святой! Только в её святости – посвященности Богу, только в её православии и слиянии с Церковью Христовой могут быть осмыслены, и возвышены, и укреплены вечным освящением и силой и образ её государственного строения – самодержавие, и её национальные, как особливой русской народности, задачи, интересы и стремления.

Воля Божия о нас – святость наша. Вот наше знамя. Но не слишком ли многого хотите? Не сверх ли сил берёте бремя? Не действуете ли вне области жизни собственно государственной? – так возражают нам.

Но таковыми и с таковыми стремлениями Бог создал человека, вложив в него. Свой Образ и тяготение к Первообразу. Но такова прямая заповедь Творца. Но таковы уроки апостолов. Хотите видеть возможность жизненного их исполнения и применения? Она представлена великим сонмом святых, в мире живших, плоть нашу носивших, питавшихся в ограде Церкви благодатью Духа Святого и процветших святостью и чистотой. «Процвела есть пустыня, яко крин, Господи, – языческая неплодящая Церковь пришествием Твоим».

Посему, имея такое великое облегающее нас облако свидетелей – святых, ныне чтимых, гордость и грех отложивши, с терпением да течем на предлежащее нам подвиги, взирая на Начальника веры и Совершителя Иисуса! (Евр. 12:1–2). Аминь.

Благословен Бог наш, даровавший нам пережить эти знаменательные минуты и благословить Русское Собрание молитвой о «еже внити в дом нов»!

Некогда царь Давид жестоко сокрушался в сердце своём, не давал очам своим сна и веждам своим дремания, – его терзала неотступная мысль: «я живу в доме кедровом, а ковчег завета покоится под шатром» (Пс. 131:4–5). Давно и нам, русским православным людям, объединившимся в патриотические союзы и содружества, не давало покоя неотступное желание найти для наших собраний, для нашей работы свои собственные пристанища, а не скитаться по чужим углам. И стыдно нам становилось, что в то время как многие из нас сами были обеспечены удобствами для своей личной жизни и повседневной работы, дорогие нам учреждения, эти ковчеги заветных наших дум и упований, в которые мы влагали всю горячность любви и привязанности, всю отраду надежд, покоились как бы под шатром. Давно мы ждали этих радостных минут, какие теперь переживаем, когда мы можем сказать трогательным русским присловьем: «заживём своим домком», когда мы можем повторить и чужеземное, но меткое присловье: «мой дом – моя крепость»! И вот, старейший в России патриотический союз – Русское Собрание в столице, в центре жизни государственной, дарит нам теперь такие минуты радости.

Что же обещает и что несёт нам сегодняшняя радость?

Мы не станем говорить об удобствах, которыми теперь будут обставлены наши собрания, совещания, наши учреждения – библиотека, гимназия, издательство, журналы и проч. Это само собой, и прежде всего, бросается в глаза, всем очевидно и понятно. Есть иное значение, – значение моральное и более глубокое в нынешнем нашем скромном торжестве.

Когда в той или другой местности появляется новый человек, он долго считается пришельцем и новичком он долго как-то не принимается во внимание при обсуждении и разрешении вопросов местной жизни, – пока не осядет жить на месте прочно, пока не перейдёт на жительство всей своей семьёй, пока, наконец, не приобретёт своего собственного жилища. Раз он это сделал, все жители местности говорят: «теперь он – наш».

Увы, пришельцем в русской жизни, в русской столице было в своё время и «Русское Собрание». Оно встречено было враждой с одной стороны, недоумениями и даже подозрениями – с другой: неужели, спрашивали, нужно «обрусить» самую столицу Руси? Неужели «Русское Собрание» нужно среди русских людей? Не праздная ли это мечта, не личный ли здесь каприз учредителей нового общества? «Русское Собрание» в Петрограде, прежде всего, а затем и русская монархическая партия в Москве каким-то особым прозрением, – свойство и дар горячей любви к родине, – ещё до 17 октября 1905 года предчувствовали грядущее инородческое засилье и надругательство над всем, что дорого русскому сердцу. Вожди и основатели этих первых по времени патриотических союзов, покойные, незабвенной памяти Василий Львович Величко и Владимир Андреевич Грингмут оказались правы в своих предчувствиях и в своей лихорадочной работе над созданием содружеств, долженствовавших объединять русских людей в их борьбе за исконные русские начала. Что же? Привилась ли их работа к жизни? Оправдалась ли она живой действительностью?

Нынешнее торжество даёт на это живой и положительный ответ. Жизнь говорит «Русскому Собранию»: «ты имеешь полное право на существование». Русские люди говорят ему: «ты – наше, ты с нами, ты – наше дорогое достояние»! Пусть же и другим всем на Руси патриотическим союзам, позже Русского Собрания возникшим, явившимся на поле жестокой, нами пережитой, брани в самый разгар уже наступившей опасности, пусть всем благородным русским людям, объединившимся в патриотические союзы и содружества, поскорее суждено будет пережить такие же радостные минуты создания и приобретения собственного и независимого жилища. Начало доброе здесь положено, явлен добрый и бодрящий пример.

Позвольте оттенить и ещё одну сторону в нашем торжестве. Один из выдающихся русских проповедников-мыслителей архиепископ Димитрий (Муретов) оставил нам в наследие меткое слово. «Печально, – говаривал он, – печально, что зло всегда организовано, а добро – кустарно». Присмотритесь: как легко люди объединяются и как прочно они объединяются на зле, или на легкомыслии, или просто на пустых, иногда и нечистых удовольствиях! Вино, разгул, карты, разврат, веселье, злоба, зависть, недоброжелательство, самолюбие, честолюбие, корысть, – всё это так часто влечёт людей друг к другу, соединяет их в дружное сообщество, вызывает немалый прилив всяких денежных трат и взносов. Сколько, например, величественных и дорогих домов создалось на этой основе! А рядом с этими трактирами, театрами, с местами увеселений и порока – как мало видится домов, созданных порывом благородных стремлений отдельных личностей! Печальна эта сторона в человеческой жизни, но она – живой факт, которого отрицать нельзя.

И тем радостнее ныне наше слово, тем бодрее оно звучит, тем полнее живёт наша душа и тем сильнее бьётся наше сердце, когда мы в приобретении этого «Русского дома» видим, как восторжествовали русские люди над тёмными сторонами жизни и человеческой природы. Нет, и добро может быть организовано, и добро – не всегда кустарно! Когда же добро становится силой организованной, то оно безмерно сильнее организованного зла, – настолько сильнее, насколько, безотносительно говоря, добро вообще выше и сильнее зла и свет лучшие и выше тьмы.

От всей души и с особым чувством я, представитель патриотических содружеств Москвы, приветствую «Русское Собрание» с нынешним его торжеством. Уже два года мы в Москве горим желанием и собираем средства для того, чтобы создать свой «Русский дом» и самое слово это, меткое и знаменательное, у нас в Москве стало давно знакомым. Но нам доселе не удалось осуществить заветную мечту. С радостью и независтно воздаём мы пальму первенства в умелом достижении этой мечты «Русскому Собранию». Помоги вам, Господи!

Да будет «Русский дом» символом единения русских православных людей! Слух о радостном вашем торжестве пройдёт по всем патриотическим содружествам России, и мы уверены – радость наша найдёт всюду отклик и живое сочувствие, принесёт всюду чувство глубокого удовлетворения и всюду она ободрит, окрылит наших друзей и единомышленников и вдохнёт веру, увы, подчас гаснущую и падающую. – Веру в то, что раздоры и разногласия, появившиеся в последнее время среди правых русских патриотов, представляются явлением неглубоким, несущественным, временным и скоропреходящим. Пусть растёт и крепнет, и организуется русское патриотическое дело, пусть, созревая внутренне, оно и вовне, в религиозно-нравственных и в просветительно-культурных начинаниях, в экономических планах и мероприятиях, в умножении членов, в создании «Русских домов», всюду по широкому лицу земли русской даёт свидетельство своей жизненности и прочности на благо России, на страх её врагам.

Благословен и преблагословен Бог наш, даровавший нам нынешнюю радость, и да благословит Он вас, дорогие братья, ваши входы и исходы, помышления, словеса и деяния! Аминь.

Старый Киев, матерь городов русских, Руси чистая купель и колыбель нашей государственности; это место, где мы сейчас стоим, – то самое, где некогда гордо высился истукан Перуна; эти древние валы, с которых некогда киевляне, крещёные, низвергли идолище поганое; и этот храм во имя святителя Василия Великого, – преемник того храма, который на месте Перунова капища поставил князь Владимир, во св. крещении Василий, в память своего крещения и в честь своего небесного покровителя; а рядом со всем этим память обретения иконы Богоматери во граде Казани, память бесчисленных её чудес и благодеяний на благо нашего отечества, сознание огромного христианского воспитательного и чисто-миссионерского влияния этой святыни на русскую народную душу и историю нашего народа, – можно ли найти сочетание мыслей, чувств, уроков, заветов более глубокое и более знаменательное для предначинательной работы небольшой нашей дружины деятелей проповеди и миссии, приуготовляющей великий съезд миссионерский, можно ли найти более глубокий источник для религиозно-патриотического воодушевления?

Когда в века былые, сущей тьме и во мрак глубок, здесь, в Киеве, засиял над русским народом солнца вечного восток, когда наши предки на заре своей исторической государственной жизни были просвещены верой Христовой, – в это время запад Европы уже был христианским. Но истина христианская на Западе всё более и более омрачалась человеческими мудрованиями и установлениями. Церковь Христова обмирщалась, и в заблуждениях римских пап, потянувшихся к мечу и короне, к блеску земной власти древнего и гордого Рима, всё более и более обращалась из царства Божьего и небесного в царство земное и человеческое. Неповреждённой истина апостольской веры хранилась на Востоке, в древней Византии. Но страны православного Востока в это время находились уже и изнемогали в тяжкой борьбе с надвигавшимся мраком изуверного мусульманства. Одна за другой погасали лампады древних церквей, одни за другими потом падали православные царства; сама Византия видимо и бесповоротно клонилась к упадку; древле православный Египет, Сирия, Палестина, Малая Азия, Грузия, потом Болгария, Сербия никли, как срубленный лес, как трава, подкошенная под страшной и сокрушающей секирой изуверного ислама, нередко теряя и чистоту веры древле православной в угоду гордому победителю (несторианство сирохалдеев, монофизитство армян и т.д.). Всё более и более теряли они возможность просвещать другие, окружающие их племена и народы, седящие во тьме неведения Христовой истины. А между тем, поприще для проповеди, жатва для делания христианского были прямо безграничны...

И се, в этот поздний час истории на далёком от Византии севере, на берегах Днепра Господь воздвигает новый светильник веры правой в юном русском княжестве, среди народа русского, молодого и даровитого, полного сил и энергии. Промысл Божий, призывая нас, русских славян средней Европы, в лоно Церкви Христовой, и в самом географическом положении нашей страны – на границе Европы и Азии, Запада и Востока, на грани двух миров, двух цивилизаций, – и в её племенном составе указывал нам великую задачу, задачу прямо и непосредственно миссионерскую: нести полученное сокровище чистой и истинной веры к малоизвестному востоку и северу Европы. И далее – в неведомые и таинственные в то время страны сопредельной Азии. Бороться с мраком язычества и распространяющегося мусульманства, просвещать дикие многочисленные племена инородцев и приобщать их к участию в царстве Божием и в жизни образованного человечества. Поистине, это была единственная в истории человечества, величайшая мировая христиански-миссионерская задача, данная святой Руси. И наши предки частью сознательно, частью, как всегда бывает в жизни народов, полусознательно, инстинктом духовным уразумели её и стали осуществлять непосредственно со времён святого Владимира Великого. Удивительно быстро и прочно впервые после крещения Руси два столетия христианство начинает распространяться среди языческих племён теперешней средней и северной России, переходит в Новгород, перебрасывается на Клязьму, Оку и Волгу. – И всё это, несмотря на множество сильнейших препятствий совне и внутри, несмотря на крайнюю малочисленность русских славян, носителей веры, как бы утопавших в море окружающего их инородчества, при редком населении, при суровой природе, при бедности материальной, при невозможных путях сообщения, при отдалённости центров просвещения. Не забудьте, что при разорении Киева татарами разрушено было 700 церквей: были, значит, в них и книги, были же священники, находились, видно, и проповедники-миссионеры среди неверных на огромном пространстве земли русской.

Но вот, когда от берегов Днепра и Ильменя христианство проникло уже до крайних пределов севера и востока Европы, когда русской Церкви предстояло уже шагнуть с проповедью Евангелия в глубину Азии, в это время, в XIII веке, Россию постигает великое бедствие, которое сковало русскую жизнь и замедлило на время великое и христиански-просветительное дело России.

Этим бедствием было монгольское иго, – тяжкий и мировой мученический подвиг русского народа. Предстояло святой Руси этим подвигом многолетнего страдания искупить грех своего разъединения и столь нам свойственных распрей и раздоров, перегореть в них и закалиться, сознать всю необходимость единства веры и единения политического, выковать и выносить истину единодержавия и самодержавия, Познать тщету и пагубу народовластия, едва не приведшего Россию к конечной погибели... Вместе с тем предстояло задержать вторжение диких варваров в Европу, отстоять грудью и сохранить для мира сокровища христианской европейской цивилизации. В этом навеки незабвенная в истории заслуга русского народа пред всем человечеством.

Много трудов стоило России пережить, перемочь и затем свергнуть тяжёлое монгольское иго, чтобы снова приступить беспрепятственно к исполнению главного и существенного своего дела, своего мирового призвания, указанного ей Провидением. Наконец, более чем через 200 лет после нашествия монголов исполняются заветные желания и слёзные молитвы наших князей, и святителей, и всего народа русского: татарская орда, не раз разбиваемая русском воинством, отодвинулась от пределов наших, ослабела, распалась... и Русь сделалась свободной.

И тотчас же вновь началось движение русского народа к Востоку с крестом и Евангелием. На пути, как преграда этому движению, как тяжкий заслон, лежало некогда страшное и могущественное татарское Казанское царство. Царь Московский пошёл на него войной в силе тяжкой. К войне готовились, как к религиозному подвигу. В великий праздник Покрова Божией Матери, 1 октября 1552 года, во время службы божественной, при возглашении слов Евангелия: «и будет едино стадо и един Пастырь», пала некогда грозная Казань, и русскому народу открылся беспрепятственный путь в Азию.

Было ли угодно Господу это поступательное движение наше на Восток и это ниспровержение царства неверного? Был ли народ русский в этом деле орудием миродержавного Промысла? Исполнил ли он при этом свыше указанную ему задачу?

Как бы в ответ на такие возможные недоуменные мысли, на мучительные запросы народной совести, кроме отмеченных уже обстоятельств самого завоевания Казани, свыше даётся новое знамение: Господь чудесно являет в Казани образ Богоматери, под покровом Которой совершилось и самое завоевание её, – образ, данный свободной России, знак небесного благословения русскому народу в историческом просветительном шествии его к Востоку, в глубь Азии, в его служении своему мировому призванию.

Память этого обретения св. иконы 8 июля мы ныне празднуем в среде провозвестников веры, в древне-стольном Киеве, в осенении великих исторических воспоминаний...

Что же? Нужно ли ещё и ещё говорить нам, веропроповедникам, о значении праздника? Но и сказанного довольно, чтобы влить в нас чувства веры и бодрой надежды на успех нашего святого дела. Пусть новые тучи, новая мгла, хуже татарского ига, надвинулась на Русь, мгла неверия и измены чистоте православия, пусть многие злорадно ожидают, что и нам придётся после, якобы, скорого ниспровержения православной веры и Церкви кричать со слезами: «выдыбай, Боже»; пусть даже украли самую чудотворную икону Богородицы.

Никто не украдёт от нас силы ревности; никто не похитит у нас самой веры, – если они у нас есть. Никто не возьмёт, не отнимет от нас помощи Господа нашего, Главы и основателя Церкви, и его непреложного обетования: «будет едино стадо и един Пастырь». Сим словом Его мы, проповедники Его слова, и живём, и движемся, и есмы.

Под знамением православия, при небесном заступничестве и благословении Богородицы, мы будем совершать служение наше. Матерь Божия спасёт землю русскую, облегчит ей труд свыше данного призвания. Помнить нужно только, в чём наша сила и призвание: в святом православии. При верности ему не погибнет Русь, это дитя Божие, дитя стольких слёз и молитв, не погибнет народ наш, если он останется пред Богом чадом веры, чадом послушания, – а к этому и зовёт его наша пастырская и миссионерская работа.

Призовём же к подвигу веры и благочестия русский народ, проникнемся сами сознанием и долгом своего призвания, и сгинут наши беды и напасти, и исчезнут смущающие многих образы уныния. Залог такого упования – чудотворный образ Богоматери, который некогда явился в благословение тем, кто так же и в то же, как и мы, верили и уповали, ожидая избавления России от тяжких бед.

Вера их не обманула, упование их не посрамило! Не обманемся, не посрамимся и мы. Аминь.

Святое Евангелие рассказывает нам сегодня о великом чуде Спасителя нашего (Мф. 9:1–8): «Иисус прибыл в Свой город (Капернаум); и вот принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И Иисус, видя веру их, сказал расслабленному: «дерзай, чадо, прощаются тебе грехи твои». При этом некоторые из книжников сказали сами в себе: «Он богохульствует». Иисус же, видя помышление их, сказал: «Для чего вы мыслите худое в сердцах своих? Ибо что легче сказать: прощаются тебе грехи твои, или сказать: встань и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, – тогда говорит расслабленному: встань, возьми постель твою и иди в дом твой». И совершилось по слову нашего Господа.

Есть, братие, иное расслабление, и мы его все видим, это – общее духовное расслабление людей, падение жизни и всего в ней доброго, всякое неустройство и непорядок, всякие страдания и лишения.

Есть, братие, и врачи нестроений общественных, или, по крайней мере, так себя именующие: это современные нам мудрецы, в полном смысле книжники, которые в разрешении вопросов человеческой жизни не хотят слушать ни голоса веры в сердце, ни голоса опыта и истории в самой жизни. Они предлагают наперебой подсказанные отвлечённой книжной мудростью самые различные средства исцеления недугов жизни. Одни настойчиво говорят о необходимости поднять просвещение; другие указывают на необходимость перестроить так называемые экономические отношения людей; иные горячо проповедуют о недостатках государственного нашего строя и в увлечении воображают, что стоит только ввести предлагаемую ими систему управления, то не будет тогда даже холеры и болезней; иные идут прямолинейно к цели и, полагая счастье людей только в том, чтоб у каждого было жилище, корм и питьё, предлагают перебить начальствующих лиц, истребить и ограбить богачей, разделить всё поровну. В каждом из этих основных течений мысли современных нам книжников и мудрецов мы видим, сверх того, свои различия, свои оттенки: как всегда, врачи разногласят между собой в лечении болезней общества так же, как и при лечении одного человека. Ужас берёт при мысли: что будет, если каждый из них и все вместе станут применять к жизни нашей свои меры? Не случится ли с нами того, что, по старинному сказанию, было с деревом, которое взялись воспитывать три садовника, и один велел срезать у него верхушку, другой посоветовал обрубить средние ветви, а третий – нижние? И вышло, что дерево, кое-как до того времени жившее, сразу погибло...

Люди веры, сыны Церкви всегда и неизменно знают, у кого и где им искать спасения и указания целительной силы. В тяжкие времена, когда испробованы все средства, – в сознании бессилия, и люди неверия приходят к Тому же Целителю душ и телес, навеки рекшему: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы» (Мф. 11:28). В настоящее время мы переживаем такой именно момент: ко Христу, к Его Церкви обращается расслабленный род людской в жажде исцеления. От Христа же и Его Церкви люди опять слышат, раньше слова об исцелении телесном, напоминание о необходимости исцелиться духовно: «прощаются тебе грехи твои», слышат указание, что надобно, прежде всего, людям устранить причину расслабления – грех.

Да, христианство с особой настойчивостью учит, что грех есть корень всех несчастий, что грех отравляет всю жизнь, что грех есть первый, главный и самый страшный враг наш, с которым нужно бороться. Христианство учит, что, не исцелившись от греха, мы не можем ни создать новой доброй жизни, ни упорядочить старой, пришедшей в расстройство.

Слушают это слово современные книжники, – и жестоко оно, неудобоприемлемо оно для их гордого разума, так что надлежит и им сказать словом Христовым: «для чего вы мыслите худое в сердцах ваших?»

В самом деле, разве не грех во всех его видах и проявлениях губит и поражает нестроениями всю жизнь людей: личную, семейную, общественную, государственную? Позвольте привести вам поучительный в этом смысле рассказ.

Художник хотел изобразить доброго, светлого, чистого ангела, хотел дать в картине, в образе воплощение мира небесного, мира лучезарной и несказанной красоты, хотел, чтобы всякий, посмотревший на это изображение, чувствовал подъём духовных сил, веры в добро, в чистоту и святыню. Раз в церкви встретил он ребёнка с таким чудными лицом, с такими ясными, невинными очами, что его именно решил он взять за образец для задуманного творения. И картина получилась превосходная; все на неё заглядывались, все как бы становились лучше и чище, когда любовались чудными ангелом.

Много лет прошло с тех пор. На склоне лет захотел художник усилить впечатление от своей любимой картины и рядом с ней поставить для противоположности изображение духа тьмы, духа злобы, воплощение греха и порока, чтобы путём сравнения показать безмерную красоту святыни.

Случайно посетив тюрьму, он увидел лицо одного закоренелого преступника; на совести этого злодея, сверх пьянства, разврата, воровства, лежало немало убийств. Его лицо отталкивало; оно было тёмно и мрачно, как у духа злобы. Художник решил с него именно писать задуманную картину; он разговорился с преступником; что-то странно знакомое ему чудилось в лице его. И что же оказалось? Злодей, с которого художник писал изображение демона, оказался тем самым ребёнком, с которого он некогда писал ангела...

Так грех искажает человека. Так грех искажает и человечество.

Страшнее всего то, что грешник часто не только не замечает своей духовной болезни и проказы, но считает себя совершенно здоровым; не только не уклоняется от воздействия на других людей, напротив, желает взять общественную жизнь под своё руководство; не только не считает грех злом и несчастьем, но, наоборот, грех именно и почитает добродетелью и счастьем. Не подавляя греха в себе самом, он не осуждает его и в других, умалчивает о нём, даже восхваляет грех, и тем способствует его укреплению и распространению.

Присмотритесь к нашей теперешней жизни. Все теперь осознают, говорят и пишут, что в жизни общественной и государственной много нестроений, много беспорядков и несчастий, которые грозят нашей родине погибелью. И, как мы уже говорили, много является учителей, которые берутся за исправление непорядков, которые обещают водворить счастье и довольство в нашей жизни. О чём же они большей частью говорят? Обо всём и о многом, кроме того единого, о чём больше всего нужно говорить. Они бранят правителей; они ищут и указывают виновных в наших непорядках; они возбуждают к ним злобу и ненависть; они будят зависть к людям богатым и стоящим высоко в обществе и государстве. Об одном они молчат: о грехе человеческом. Молчат о том, что мы все, и высоко и низко стоящие, и богатые и бедные, погрязли в пороках, что злоба, ненависть, зависть, возбуждаемые такими устроителями общественного блага, это – страшные грехи, которые не исправят жизни, а погубят и наполнят её кровью, принесут погибель родине. Они, конечно, справедливы, когда говорят, что грех делает людей, стоящих у власти, дурными и нечестными, а людей богатых – жестокими и злыми. Но они неправы, когда умалчивают о том, что тот же грех делает крестьянина пьяницей и ленивцем, ремесленника – нечестным и неисполнительным, подчинённого – грубым и ослушником, бедняка – завистливым, вором и погромщиком чужого добра. Молчат они о том, что грех и порок разрастаются со страшной силой, переходят, как зараза, и нечистым гниением, как проказа в теле, поражают всю жизнь нашего народа. Молчат о том, что всем нам, прежде всего, нужно очиститься душевно, раскаяться в грехах всенародным покаянным подвигом, постом и молитвой исцелиться от духовной проказы, что без такого исцеления – всё погибло и ничто не пойдёт впрок. Что для расслабленного прекрасная пища, одежда и жилище? Всё равно, это не исцелит его болезни, не порадует его сердца, не отвратит грядущей гибели. Что для него, прикованного к постели, роскошное и обширное жилище? То же самое и для общества людей, погрязшего в грехе; над ним стоит вечный приговор: нет радости у нечестивого.

Благодарение Богу, – от греха возможно исцеление. Расслабленного исцелила чудодейственная сила Спасителя. И нас от греха вечно исцеляет та же Его чудодейственная сила. «Шедше покажитеся священником», – сказал Он некогда прокажённым (Лк. 17:14). И мы слышим от Него и теперь тот же вечный голос. Пойдём же в Церковь Божию. У неё получим указание на грех; от неё услышим обличение и научение. Она призовёт нас к миру, любви и единению, она учением Христа и Его благодатью смягчит сердца и властных и подчинённых, и богатых и бедных, и обидчиков и обиженных; она всем укажет, что корень всех наших несчастий есть грех. И она, властью, от Бога данной, сделает то, чего не может сделать никакая иная сила в мире, ни учёность, ни талант, ни общественный строй, – она простит нам грех, чрез это обновит и поднимет наши духовные силы и призовёт к жизни новой – святой и богоугодной.

Самая опасная та болезнь, которую больной не осознаёт и не замечает. Сознаем же, прежде всего, нашу греховность, как самую тяжкую нашу болезнь, и на неё, на борьбу с грехом, живущим не в других, а в себе самих, обратим всё наше внимание и все духовные силы!

Я рад, я счастлив, что мне приходится говорить об этом предмете среди людей русских и православных, способных понять и принять эту мудрость веры, сознательно, намеренно, с особой настойчивостью говорящих о своей преданности православной Церкви. Изыскивая способы оздоровления жизни, не забывайте, возлюбленные, первого и главного: борьбы с грехом.

Возглашая о преданности православию, берегитесь, дорогие друзья, берегитесь воззрения на православие, только как на один из догматов политического исповедания, как на условие крепости государства: увы, мы знаем людей, которые при таком воззрении, говоря постоянно о православии, на деле целыми десятками лет не молятся и не говеют. Нет, православие есть, прежде всего, истина, православие есть, прежде всего, жизнь, православие есть сила Божия во спасение верующему, православие есть Церковь истинная и святая, источник благодати, восполняющий нашу естественную немощь, православие есть путь личного спасения для каждого из нас. И не потому оно истинно, что полезно, а потому полезно, что истинно, потому оно и составляет крепость государства, и обращает царство человеческое в царство Божеское, а народ из политического тела обращает в то великое Тело, которое есть Церковь Божия, а в ней Глава – Христос.

С такой Главой нам не страшно будет никакое расслабление.

Горе нам, если мы о том забудем. Обязуюсь сказать и заявить, и имеем неопровержимые на то доказательства, что в настоящее время еврейско-масонская сила, – для вас, братие, не составляет вопроса её существование, – дала теперь приказ всем своим нечестивым служителям в России с особенным упорством ниспровергать православную Церковь и подрывать уважение к её священству. И видим грядущее чествование Толстого, видим усилившуюся порнографию с прямым глумлением над верой, над святыми, над уважаемыми пастырями. Союзам, стоящим за веру православную, надобно это иметь в виду, принимать меры к обнаружению замысла нечестия и бороться с ним.

Нынешнее Евангелие начинается словами: «Пришёл Иисус в Свой град». Таким градом назывался Капернаум. Таким градом, Своим для Господа Иисуса, был и останется православный русский народ, воспитанный святой Церковью, – народ великий в сознании греха, великий в своём смирении и покаянном чувстве, великий в своей преданности Христову слову, Христовой Церкви и её пастырству.

Да не будет же с нами по образу древнего Капернаума, о коем пророческое слово Господа Иисуса Христа изглаголало нечто страшное и ужасное: «И ты, Капернауме, до неба возвысившийся, до ада низринешься!» (Мф. 11:23). На развалинах этого города, покрытых пылью веков и заросших травой, мы видим теперь, как до конца исполнилось это грозное слово.

Нашему же граду Божию, народу свято-русскому, да будет в удел неизменная преданность православию, как вере и житии по слову Христову, и изречение Господне: «Вышний основа его, не подвижится во веки веков». Аминь.

Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе (Флп. 2:5).

Если вы внимательны к богослужению святой Церкви вообще и в частности к богослужению нынешнего праздника, то вы должны заметить, что в дни, посвящённые в честь и память Пресвятой Богородицы, очень часто возглашается апостольское чтение, начальные слова которого мы только что привели: «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе». Эти слова мы слышали и сегодня. Очевидно, святая Церковь избрала такое апостольское чтение для Богородичных праздников потому, что оно весьма близко подходит к духовному образу и свойствам Богоматери. В Ней именно мудрствовалось то, еже и во Христе Иисусе, и иначе, конечно, и быть не могло.

Но так как наставление апостола относится ко всем христианам, то и нам ныне и по долгу христианскому, и ради прославления Богоматери, и для подражания Ей полезно вдуматься в наставление святого апостола.

Апостол пишет послание своё к Филиппийцам, т.е. к уверовавшим христианам города Филиппы, в Македонии, далеко ещё к югу, за берегами расстилающегося у вашего селения Чёрного моря. Думают некоторые учёные, что в то время в городе Филиппах жили славяне, наши древние предки и соплеменники. Если это верно, то, как дорого для нас это слово первоверховного апостола к нашему славянскому роду, и как отрадно нам читать это послание! Оно дышит особой нежностью и любовью; в нём находим мы отрадное свидетельство апостола о том, что из всех тогдашних христиан филиппийцы особенно трогали сердце апостола своей верой, смирением и послушанием. Как радостно нам слышать эти слова апостола к филиппийцам: «Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда, во всякой молитве моей за всех вас, принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня даже доныне. Бог – свидетель, что я люблю всех вас любовью Иисуса Христа, и молюсь о том, чтобы любовь ваша ещё более и более возрастала в познании и всяком чувстве» (Флп. 1:3–9).

Говорят, далее, учёные, что те же предки наши и единоплеменники жили потом и здесь, в Крыму, который был некогда славянским, до прихода сюда татар и прочих инородцев. Если и это верно, то здесь новое нам побуждение вслушаться в слова апостола, чтоб исполнить его святое и дорогое для нас пожелание, чтобы возрастать нам в познании и во всяком чувстве, чтоб усвоять нам мудрость Христову.

И воистину, наш род славянский, преимущественно же наш свято-русский народ больше всего на свете ценил и ценит не мудрость мира сего, не гордые познания ума человеческого, воздымающегося часто на разум Божий, а именно мудрость Христову, так что хочется верить и сознавать, что как бы особливо к нашему православному русскому народу относятся эти краткие, но глубокие, неизмеримо глубокие и вековечные слова наставления апостольского: «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе». Но что же, спросите вы, что именно мудрствовалось во Христе Иисусе?

Сам апостол отвечает и разъясняет: «Он, Иисус Христос, был образом Божиим и равен Богу, однако, Сам Себя Он умалил, образ раба принял, сделавшись подобным человекам и по виду став, как человек; Он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти какой? – смерти крестной. А посему-то и Бог Его превознёс, и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, и земных, и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца»! (Флп. 2:6–11).

Вот оно, мудрствование Христово! Это мудрость смирения и самоотвержения, мудрость исполнения воли Отца Небесного, мудрость служения воспринятому на себя, даже добровольно, долгу, мудрость служения не себе, а другим! А посему апостол делает такой вывод для верующих, желающих иметь мудрость Христову, и пишет своим возлюбленным филиппийцам: «Итак, если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какое общение духа, если есть какое милосердие и сострадательность, – то дополните мою радость: имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны; ничего не делайте по любопрению, т.е. из любви и склонности поспорить, или по тщеславию, т.е. по горделивости и хвастовству, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других: сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе»! (Флп. 2:1–5).

И смотрите теперь, поучаясь, как эта мудрость Христова отобразилась в Его Пречистой Матери, – и в жизни Её, и в самом успении. Смиренно приняла Она в своё время весть архангела о рождении от Неё Сына Божия: «Се раба Господня; буди мне по глаголу Твоему» (Лк. 1:38), – так ответила Она небесному посланнику, хотя знала хорошо, и притом Сама исповедовала, что честь Её и слава теперь выше всего в мире, что отныне ублажат Её вси роди. И с тем же смирением встретила Она того же небесного вестника, с ветвью рая явившегося к Ней возвестить Её кончину. Редко говорит о Ней святое Евангелие: Смиренная Дева, Матерь Иисуса, молчит, в Своём смирении всё слагая в сердце Своём. Поют ангелы в час рождения Её Сына и Бога, славословят пастыри, поклоняются волхвы: Она молчит. Потрясаются грады при входе Иисуса Христа во дни Его учительства, народ прославляет Чудотворца, несметные толпы ходят за Ним, восклицают женщины в избытке духовного восторга и благоговения: «блаженно чрево, Тебя носившее, и сосцы, Тебя питавшие» (Лк. 11:27), как это мы слышали и сегодня в Евангелии: Она, Богоматерь, молчит. Ирод злобствует и безумствует, фарисеи строят козни; зреет предательство, окаянствует Иуда; страшное дело совершается, – на кресте распятый и мучимый висит Сын Божий и Сын Марии. Тут оружие, Симеоном предречённое, пронзает сердце Матери; тут исполнился его глагол в этот час страшный и ужасный. Земля колебалась, и омрачалось небо, солнце померкло, ангелы служаху страхом и трепетом, полные ужаса, тут камни разверзались и вставали мертвецы; тут невиданное, неслыханное, единственное преступление богоубийства совершалось народом проклятым и отверженным... Всё перенесла в Своём смирении Пресвятая Дева. Тем же и Её Бог превознесе: видела Она радость воскресения, зрела вознесение Сына Своего на небо, зрела сошествие Святого Духа, видела распространение веры во Христа в мире, дождалась и в час успения пришествия апостолов, пения ангелов, – и се Сын Её и Бог Сам явился и взял в вечные чертоги славы Её душу; взято потом было и Её пречистое тело. Но и по успению Бог Её превознесе, и даровал Ей имя, еже паче всякого имени, и славится Она честнейшей херувим, и славнее без сравнения серафимов, высшей небес, чистшею светлостей солнечных, Владычицей мира, и отныне, и доныне и во веки веков ублажают, и ублажат Её вси роди...

И смотрите, далее, но уже поучаясь иным поучением: горя стыдом и устрашаясь страхом и ужасом, в предчувствии грядущих бед и скорбей, – смотрите, как далеко мы теперь отошли и всё дальше и дальше отходим от этой мудрости Христовой.

Мудрость бесовская, богоборная, мудрость лживая, мудрость гибельная всё больше и больше воцаряется среди нас. Слышали и вы, и особенно слышали окружающие вас селения, как Михайловка и другие, эту сатанинскую премудрость.

Апостол завещает нам иметь одни мысли: а нам новые учители, сыны погибели, больше всего старались внушить разномыслие и на своих буйных собраниях (митингах) силились убить и поносили ту мудрость Христову, мудрость веры, смирения, покорности и послушания, которой жил тысячу лет и был силён наш народ.

Апостол завещает нам иметь «ту же любовь»; а нам внушали ненависть и зависть к Царю и к властям, к богатым и сильным, как будто от того мы сами сделаемся и богатыми, и сильными, – и говорили это чаще всего люди, сами утопающие в деньгах, – в деньгах или накраденных, или получаемых предательски от того же правительства, против которого они на казённый счёт направляли бунты и революции, или, наконец, собираемых прямо, как подкуп от врагов нашего народа и родины.

Апостол говорит нам: будьте единодушны. А нас хотели и хотят разодрать на враждебные партии, нам говорят не о мирном сожительстве, а о борьбе и взаимной ненависти различных сословий и классов общества и государства.

Апостол учит: ничего не делайте по любопрению, а нас наставляют со всеми и обо всём спорить, спорить с Царём и даже с Богом.

Апостол предупреждает не поступать по тщеславию. А нам новые учители только и обещают одно тщеславие: будешь, говорят, сам господином, будешь сам правителем, будешь сам чуть не царём, только бунтуй, убивай, режь, слушайся новых сатанинских наставников, прикрывающихся то именем науки, то благом общественным, а на деле себе прочищающих путь к власти и обогащению.

Апостол учит: почитайте один другого высшим себя. А новые учители наставляют никого не считать выше себя, никому не повиноваться, никого не слушать, себя объявлять и богом, и царём, и властью.

Слышим вековечный апостольский завет: «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе». Мудрость же Христова есть смирение, а не гордость; есть служение не себе, а другим; есть исполнение того, что должно, а не того, что приятно или полезно. Когда врач во время болезни и особенно такой, какая теперь приближается, т.е. заразительной холеры, не бежит от больных, не занимается, как мы видели иногда, политикой и государственной изменой и бунтами, а лечит больных, невзирая на опасность смерти, и это делает не ради земной чести, а во имя Бога: это мудрость Христова. Когда отец и мать терпеливо сносят труд и лишения жизни ради блага и покоя детей; когда дети покорны родителям и, подавляя в себе бурные порывы младости, подчиняют свою волю воле родителей по чувству долга и по доверию к ним; когда солдат по долгу присяги на поле брани прощается навек с белым светом, с родными и близкими и отдаёт молодую жизнь свою за веру, царя и родину; когда подданный, как ни тяжело бывает, исполняет всё повинности и труды ради повиновения Богом данному Царю и правительству и ради служения родному народу; когда, слушая учёного и искусного в слове совратителя и его дьявольские, завлекательные речи и обещания всяких благ, верный сын Церкви и отечества, по сознанию долга, не поддаётся соблазну; когда священник идёт к заразительному больному для молитвы и утешения, и когда он, по своему долгу, говорит правдивое, но горькое слово поучения и вразумления людям не Христова духа, с опасностью для себя получить всевозможные неприятности и даже самую смерть, как приял её зарезанный руками безбожных революционеров бывший ваш батюшка, новый мученик отец Владимир Троепольский: то всё это есть мудрость Христова.

Стойте, братие, в этой мудрости непоколебимо; да стоит в ней весь наш верующий, добрый русский народ. И тогда Бог нас превознесёт не мирской и тленной, а небесной и бессмертной славой, и дарует нам имя, еже паче всякого имени. Имя же это, самое высокое и дорогое для христиан, есть таковое: верные ученики мудрости Христовой. Аминь.

Во время оно юноша некий приступи ко Иисусу... (Мф. 19:16).

Когда на родине, у родных могил, в особом чувстве близости к умершим, среди живых людей, которых помнишь и знаешь от первых лет детства и которые тебя знают ребёнком, приходится совершать Божественную службу, – невольно чувствуешь особый трепет и особое умиление сердца. Когда же, по долгу звания, выходишь при этом из святилища алтаря на проповедание слова поучительного, неиспытываемое в других местах, незнакомое при других обстоятельствах, неизъяснимое чувство смущения закрадывается в душу и невольно как бы связывает уста.

Стою я сейчас пред вами в этой, сравнительно с прошлым, превознесённости моего сана, в этом благолепии священных облачений, и смиряюсь пред Божиим Промыслом, что вывел меня из этой когда-то глухой и заброшенной станицы, из горького сиротства и нищеты на широкий путь жизни и службы Богу, Царю и родному русскому народу, – и слезы благоговейного смирения невольно льются из очей пред Богом моего детства и отрочества. Стою здесь пред вами и не стыжусь признать и благодарно исповедать, что здесь, среди простого верующего народа, среди живых в то время воспоминаний о бранных тревогах Кавказской войны и рассказов о геройской борьбе с горцами и черкесами, заложены были мне в душу первые и самые сильные чувства преданности Богу, Царю и нашему русскому царству. – Те чувства, которыми дышали тогда здесь все от мала до велика; не стыжусь я признать и поведать трепетную благодарность этому народу, в дни сиротства моего и лишений спасшему мне жизнь и укрывшему от голода и гибели. Ещё многие из тех, в среде которых протекли эти дни моего детства, живы, неции же и почиша... И среди этих живых, слушая сегодня священное сказание Евангелия о юноше, как не вспомнить мне о собственной юности и детстве здесь, среди многих из вас, возлюбленные, проведённых!

И, однако, что сказать вам в поучение? о чём поведать вам в эти редкие переживаемые минуты? И если бы я не сохранял постоянной связи с этой родиной своей, если бы не следил за ней во все последние тридцать пять лет, если бы не наезжал сюда по временам для молитвы, поучения и взаимного собеседования, если бы не знал, что вы часто ждёте и зовёте к себе в храм и на молитву меня, как своего близкого и «станичника»: то, действительно, слово моё ныне было бы связано. Но не раз и не два здесь мы с молитвой соутешались, и не раз мы здесь возглашали и изъясняли вечное слово Божие.

О, храните, возлюбленные, сие Божественное слово и святое Евангелие Господа Иисуса, и не променяйте его ни на какое слово человеческое, от кого бы оно ни исходило, как бы с виду оно ни было блестяще, какие бы блага оно вам ни сулило. Вот и ныне слышали мы о некоем юноше, который, будучи богат и высокого рода, не заглушил в себе жажды вечной и духовной жизни, искал правды, хотел спасения, желал найти и узнать путь к небу и вечности.

Он подошёл к Иисусу и спрашивал Его: «Учитель благой, что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?¹⁴¹

Не вспоминается ли вам, люди пожилые и взрослые, время вашей юности и годы учения и воспитания в семье или в школе, и не спрашивает ли каждый из вас себя: похож ли я был на этого евангельского юношу? Искал ли я больше всего знать, что сделать мне доброго, чтобы жизнь вечную наследовать?

Не стоит ли пред очами этот юноша и у вас, молодые люди, юноши и девушки, те ли у вас чувства, те ли у вас стремления, идёте ли вы ко Христу, готовы ли вы вопрошать Его о пути к небу и вечности? Или уже очерствела душа ваша, и забыли вы в жаре и зное страстей, среди пороков плотских и душевных, что есть небо, есть вечность, есть духовная и святая жизнь, что есть Божии заповеди и в них путь спасения?

А мне, повторяю, после бурной и многотужной жизни, после всех трудов и испытаний, радостей и печалей, в этом месте родины, как не вспомнить детства своего и юности?! Но как ни привлекательно для меня говорить о своих личных воспоминаниях, не о них поведу я речь. Напомню себе и всем вообще о том, как тогда, в далёкие теперь уже годы, протекало и совершалось воспитание и обучение юности, как оно совершается теперь, и что в нём является главным и существенным.

Тридцать пять лет назад в ограде этого храма, в той же, что и ныне, сторожке я впервые увидел уроки обучения. Смиренный учитель сам не блистал знаниями мирскими; похороненный здесь в ограде церковной, покоится раб Божий Иван Владимирович (Фроловский) в могиле, уже многими позабытой. Но, не обладая высокими знаниями, он горел тихим светом веры и благочестия пред людьми и пред Богом, и этот свет он вливал в души тех детей, которых к нему приводили. Старинная то была грамота; читали псалтирь; водили по строкам указками; трудно давалось чтение. Но огненными чертами остались навеки и запечатлелись в душе первые прочитанные, и потом без конца повторяемые в чтении, – повторяемые то хором, то в одиночку святые и вечные слова: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста и на седалищи губителей не седе», – блажен муж, что не идёт на совет нечестивых и на пути грешных не стоит и не сидит на седалище губителей. Но в законе Господни воля Его и в законе Его поучится день и ночь... (Пс. 1). Дай Бог, чтоб эти слова были светочем всякой юности и всякой школе.

Вспоминается потом другая школа, старое здание около церкви, и в нём старый учитель, доживший до столетнего возраста, раб Божий Михаил Васильевич (Надежин). Тяжкая жизнь; несправедливая ссылка в Сибирь за чужое преступление; лишение чинов и службы; смерть жены и детей, умерших в горе и нищете; пятилетнее пешком путешествие в дальнее Забайкалье; двадцать лет ссылки; потом добровольная служба рядовым казаком после офицерских чинов во время Крымской войны для заглаждения не бывшего преступления; возвращение сюда, в станицу, – всё это не сломило духа этого человека, не убило в нём веры в Бога, в добро, в людей, и когда он учил нас, детей, в школе, огонь его веры и любви светился в его старческих очах, изливался нежно в его речи, спокойной и ласковой... Дай Бог, чтоб эти святые чувства веры в Бога и в добро, любви к людям, незлобия и всепрощения остались навеки во всякой школе!

Он тоже учил по-старому, и должен был уступить своё место новым людям и новой школе. И явилось новое обучение и новое воспитание юношества. Оно частью коснулось людей моего возраста, вообще же – всё прошло на наших глазах.

Помянув добром старое обучение, не станем укорять нового; пройдём с грустным молчанием мимо того, что заслуживает укора... Признаем, напротив, в этом новом всё, что достойно хвалы и благодарности: безмерно больше стало учащихся в школах; гораздо легче стала даваться прежде столь трудная грамота; неизмеримо больше стали дети получать всяких знаний и о Божьем законе, и о земле, о людях, о далёких странах, об открытиях, приобретениях и о силе человеческого ума, о правах и обязанностях человека в человеческом обществе. Будем далее радоваться и тому, что на месте прежней убогой и единственной в станице школы высятся теперь здесь и вновь строятся прекрасный школьные здания; расширен курс школьного обучения; открыты женские училища; и причт, и всё общество, и отдельные лица приходят на помощь делу просвещения молодых поколений. Это первое, что всегда бросалось мне в глаза при посещении родной станицы.

Отчего, однако, мы так мало видим добрых плодов усилившегося образования? Отчего в старое время далеко по всему краю жители нашей станицы славились, как хорошие служаки, честные в исполнении своего звания, трудолюбивые, трезвые и семейственные, не знавшие, что такое воровство, а теперь эта слава не только померкла, но и заменилась дурной молвой? Отчего теперь видим: царит леность, разъедает всё пьянство, губят благосостояние семейные дележи и раздоры? Отчего столько ссор и слёз в каждом доме, отчего родители со слезами и рыданиями рассказывают о том, как их оскорбляют, бранят, даже бьют родные дети? Покажите мне дом, в котором, как прежде бывало, живут вместе шестьдесят человек, три или четыре поколения; дайте увидеть, как власть старшего объединяет в нём всех в молитве, в послушании, в работе, как будто это не дом, а монастырь. Дайте увидеть, как, входя в дом, все, будто в церкви, крестятся и кланяются; как с молитвой садятся за стол; как горит передний угол окладами икон и светом лампад, точно это иконостас; как хозяин ведёт в субботний вечер беседу о Боге и Его заповедях; как с тихой молитвой, с «благословением, по гроб жизни нерушимым», и с наставлением служить и «прямить» Богу, царю и родине до последней капли крови провожают на службу молодого казака; как принимают там священника, пришедшего с молитвой, или странника с его благочестивыми рассказами! Где всё это делось и куда ушло? Отчего знания, грамотность, учение увеличились, улучшились, а жизнь стала хуже, а люди стали злыми? Отчего часто молодые люди идут не к Тому Учителю, к Которому обратился юноша евангельский, а к учителям погибельным и самозваным? Отчего ищут они не пути к жизни вечной и небесной, а думают, хотя бы ценой преступления, улучшить только жизнь временную, земную? Отчего и думать не хотят о тех заповедях, соблюдение которых указал Спаситель юноше для вечной жизни? Отчего слова, помыслы, стремления, – всё обращено к той страсти к богатству, которая даже и благочестивого евангельского юношу отдалила от царства Божия?

Оттого, братие, что знания сами по себе не делают человека человеком; оттого, что обогащение ими ума ещё не делает добрыми сердце и волю; оттого, что одна учёность без веры и благочестия есть зимнее солнце, что светит, да не греет. Оттого, что знать многое ещё не значит дать окружающим нас людям уважение, любовь, заботливость, радость и довольство. Оттого, что познания и ум без веры и благочестия несут гибель и пагубу, и вообще могут быть обращены и на добро и на зло: так, острый нож ремесленнику и сапожнику служит для полезной работы и прокормления семьи, а разбойнику – для убийства и грабежа на большой дороге. Значит, кроме знаний, молодому поколению нужно что-то иное, нужно не одно учение, а, главным образом, и воспитание сердца.

Всё это верно, скажете вы, а вместе и спросите: но легко ли, легко ли воспитывать?

Очень и очень легко, если в семействе, в школе и в жизни есть искренность, есть прямота и правдивость. Очень и очень трудно, даже невозможно, если родители, учители, пастыри учат детей добру и воспитывают их только «сказом и наказом, а не показом», если они одно говорят, а другое делают, если они сами невоздержны, нетрезвы, неуважительны, злобны и нечестны. Тогда поневоле многое надо скрывать от детей, а разве скроешь это раздвоение мыслей, чувств и дел?

Откуда прежде была такая крепкая вера в Бога и поминовение Его Церкви? Из семьи, из школы, из жизни, ибо все одно говорили, одно мыслили, и это одно было искренней преданностью всегда и во всём воле Господней; оттуда же была любовь к Царю, к закону и порядку; оттуда и готовность на все жертвы ради родного народа. Все одно мыслили и говорили, одно делали, и не было в этом отношении лжи и укрывательства. Вот пред вами хор певчих; если они научены и приучены петь согласно, и никто друг другу не мешает, то чрез это одно они уже друг другу помогают, и получается стройное и звучное пение, приятное для слуха. Но если один только, или два певца станут петь неправильно и вносить раздор голосами своими, то уже испорчен весь хор, пение всех остальных пятидесяти певцов вдруг всё становится нестройным и неприятным. То же и в жизни. Будем едиными устами и единым сердцем славить и воспевать пречестное и великолепное имя Господа; будем едины в этом, и в школе, и в жизни. Будем устранять, изгонять всё, что противно Божественной истине; будем глухи ко всем и всяким соблазнам слова и дела, распространяемым среди нас и устным словом и всякого рода ядовитыми листками, книжками и газетами. Будем ценить высоко образование, будем учить детей всяким познаниям, будем помогать школам, как рассадникам знаний. Но будем больше всего, подобно евангельскому юноше, искать царства Божия, искать наставлений Божественного нашего Спасителя, желать вечной жизни; будем помнить и урок Спасителя юноше: соблюдать заповеди, следовать за Христом, избегать пристрастия к земным стяжаниям и рабства богатству.

Тогда в пользу нам, на добро ближним, во славу Божью будет процветать наше просвещение, ибо нет ничего выше и краше на свете, как человек верующий и учёный, добрый и умный. Такими светочами красна жизнь, счастливы люди и благоугождается Бог.

Мы уже говорили, что не к Тому Божественному Учителю, к Которому подошёл евангельский юноша, приступают и обращаются нынешние юноши, – да и они ли одни? – а к другим учителям, о которых справедливо сказать словами Писания: «если слепец слепца поведёт, оба упадут в яму» (Мф. 15:14)...

Неужели и мы слепы? – в негодовании говорили древние враги Христовы – фарисеи, когда Спаситель назвал их слепцами. И услышали в ответ: «если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха, но как вы говорите, что видите, то грех остаётся на вас» (Ин. 9:40–41).

Совершенно то же нужно сказать и современным врагам Христовым, которые гордо считают себя просвещёнными, которые читают книги и газеты, называют себя передовыми и мыслящими, силятся заменить своим гнилым словом слово Христово, желают быть учителями народа и особенно его молодых поколений, проползают к народу то чрез школы, то чрез больницы, то чрез государеву службу, то чрез чтения и беседы, то чрез театральные представления и различные развлечения и удовольствия в собраниях, в народных домах и т.п., то, наконец, при всяком случае скопления народа по торговым или иным нуждам, под видом частных разговоров. Такова, братие, природа и таково свойство зла: оно не хочет остаться одиноким. Потерял человек веру, – он непременно хочет сделать безбожниками и других; сделался он противником Царю и правительству, – он, во что бы ни стало, желает тянуть на тот же путь и других; пристрастился ли он к какому-либо пороку, нарушил долг службы, изменил своей совести и долгу, – он желает себя оправдать тем, что и другие поступают так же, как он, и он, поэтому, рад соблазнить и других и им привить те же грехи и те же пороки. Это – сатанинское свойство, это – повторение соблазна прародителей наших в раю со стороны падшего и погибшего врага Божия – дьявола. Ничто так не противно изменнику, как вид человека, верного долгу; ничто так не беспокоит безбожника, как сознание, что все вокруг него веруют в Бога. И вот, в безумии своём он сочиняет всякие небылицы, изрыгает всякие хулы; и церкви, по его словам, грубым и глупым, это-де – «кузницы, где попы куют себе деньги», по его заверению, «скоро все церкви обратятся в конюшни», и он рад этому, он любуется своими безумными глаголами; и «попы», по его словам, «только для того молятся и служат, чтобы нажиться», и это, заметьте, чаще всего говорят те, которые сами чужим потом и трудом нажились, от которых служители Божии никогда и ничем не пользовались; и «свечи» в церкви, по их безумным речам, – «только восковые палочки»¹⁴² и т.д., и т.д. Так говорят эти люди, почитающие и прославляющие себя просвещёнными и уверяющие, что они служат «просвещению народа».

«Неужели мы слепцы?» – повторяют и они вопрос древних врагов Христовых, из которых многие тоже говорили и утверждали, что «нет ни ангела, ни духа, ни воскресения мёртвых» (Деян. 23:8). И нет утешения сказать им, что они поступают и говорят по незнанию; напротив, остаётся по отношению к ним в полной силе слово Христово, грозное и страшное: «Если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха, но, как вы говорите, что видите, то грех остаётся на вас».

Посему надлежит нам разобраться в таком просвещении, которое хуже всякого омрачения. В местах болотных, где особенно много гниения, есть странное явление природы, так называемые ложные огни. В тёмную ночь кажется человеку, что впереди свет. Но если неопытный путник пойдёт на этот свет, то никакого света на самом деле он не найдёт, ибо его нет, а попадёт путник в болото и в трясину, притом в самое опасное место, где больше всего гнили; его засосёт глубь бездонной пучины, наполненной жидкой, противной и зловонной грязью. Таково именно и то просвещение, которое отшедшие от Христа и Его Церкви современные мудрецы, не желающие считать себя слепцами, предлагают нашему народу.

Возникает такое просвещение и привлекает оно к себе и находит слушателей и последователей только там, где началось духовное гниение, где пала вера в Бога, где противно напоминание о небе и вечности, где отвратительно самое имя святости и добродетели, где царит злоба, ненависть, зависть ко всему тому, что стоит выше. – Словом там, где пучина всякой зловонной духовной мерзости и грязи. Пойти за таким «просвещением», значит – погибнуть; слушать слепцу такого же слепца и ещё худшего, это значит – обоим попасть в яму.

И тем более сознается нами, пастырями, долг наш, – предупредить неопытных, показать, где свет истинный, а где огни фальшивые и ложные, где путь в гору Господню, к вечному небу и счастью, и где путь во дно адово, в пучину погибели. Благодарение Богу, мы имеем верный способ проверять всякого учителя вечным образом нашего Божественного Учителя Христа, проверять всякое учение и наставление вечным учением Христовым. Займёмся же такой проверкой; это для нас необходимо и спасительно особенно теперь, когда везде, и здесь среди вас, появлялось и появилось столько ложных просветителей – и своих домашних, и наезжих.

Божественный наш Учитель говорит юноше: «если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди».

Скажите вы, лживые учители, а, в сущности, губители народа, – скажите: о вечной ли жизни вы хлопочете? Нет, братие, все их помыслы привязаны к земле; все речи только об устроении земного благополучия; все стремления только к тому, чтобы забрать себе и приобрести капиталы, хотя бы силой и разбоем отнять их у других, якобы во имя справедливости. Но не заполнить всем этим души и сердца; вечно будет в нас жажда духовная и тоска по иному, вечному царству; вечно над нами будет стоять образ неизбежной смерти. И, поверьте, никто так не пугается, никто так не теряется, никто так не бьётся в отчаянии при виде смерти первого близкого человека, как люди, всю жизнь заботившиеся о земном благоустроении. Таковым нет покоя. Вот почему и учители, забывающие о вечной жизни или восстающие против учения о ней, никогда и земного благополучия и счастья не принесут ни себе, ни другим.

«Соблюди заповеди»... «Какие?» – спросил юноша, ожидая услышать наставление и заповеди новые, особенные, никем не сказанные и ещё не слыханные. В ответ ему Иисус Христос указал на заповеди Закона Божьего, вечные и неизменные, всем известные.

А новые лжеучители о каких заповедях говорят? Закона Божьего они не признают, заповеди же свои они заимствуют то у «умных людей», то из «умных книг», с которыми они носятся и из которых они, сами ничего не имея своего в голове, берут напрокат и на временное подержание чужие слова, чужие мысли, и поэтому повторяют их, как затвержённые уроки, удивительно однообразно и похоже один на другого. Но прежде всего, кто и почему признал умные книги умными, – это никому неизвестно. А затем, нет такой умной книги, которую не опровергали бы тысячи других, тоже умных, книг и которую потом, чрез 20–80 лет, преемники и последователи таких современных умников не признали бы ошибочной и глупой. Только слово Божие, братие, неизменно и вечно, только оно всегда себе верно, только заповеди Божии всегда и для всех одинаковы, только они – свет стопам нашим, а заповеди человеческие непостоянны, изменчивы; воистину, неразумен тот человек, который строит жизнь на таком неверном основании. Это – то же, что строить зимой огромный дом на льду; придёт весна, пригреет солнце, и лёд растает, и ничего от дома не останется.

Какие заповеди, – и это указал Иисус Христос в ответе юноше.

Не убий. Но кто же проповедал постоянно об убийстве, кто призывал смерть на всех стоящих и высказывающихся против новых безбожных и противогосударственных учений, – кто, как не наши современные лжеучители? На чьей совести лежат неоднократные замыслы цареубийства? На чьей совести тысячи изуродованных и взорванных бомбами? Великое множество убитых, и в их числе и Царь-Мученик и Освободитель Александр II, и Великий Князь Сергей Александрович, и правители, начальники, генералы, и ещё больше рядовых солдат, казаков, из которых многие убиты только за охрану чужого – казённого или частного – имущества и чужой жизни. А вместе с ними такое же множество случайных жертв, убитых при выстрелах, взрывах, при ограблениях поездов железных дорог, при ограблениях касс, казначейств и т.п. Все эти тысячи убитых, взорванных, растерзанных, а затем тысячи убийств и покушений задуманных, но почему-либо не удавшихся, являются ответом на вопрос: существует ли для новых лжеучителей заповедь «не убий»? Они любят приводить её и ссылаются на неё только тогда, когда попадают сами в руки законной власти и боятся смертной казни от законного суда тех самых людей, на кого сами они только что шли беззаконно и самозаконно с бомбами или револьверами.

Нe прелюбодействуй. Но наши «передовые» учители, прежде всего, отрицают брак церковный, семью и всякую чистоту нравов. Все они легко могут быть признаны по всеобщему блуду: мужчины и женщины живут у них по-скотски, сходятся, расходятся, меняют мужей и жён; они внушают юношам и девушкам, что греха прелюбодеяния и блуда нет, что признак просвещения – это «свобода чувства». Следует, однако, сказать, что гораздо раньше их учения по такой «свободе чувства» жили и живут собаки...

Не кради. Но тысячи грабежей и новомодных «экспроприаций», подмётные письма с требованием отдать крупные суммы денег, – эти письма и здесь были распространены, – нападения на казначеев, на артельщиков, на кассы, банки, торговые заведения, – всё это ясно показывает, как исполняется у новых учителей заповедь: «Не укради». А учение социалистов, по которому всё, что другие приобрели трудом, надо насильно отнять и забрать себе, – разве оно говорит об исполнении этой заповеди? Отвечают на это лукавыми словами и рассуждениями: «и Спаситель, говорят, велел юноше продать имение и раздать нищим». Но Спаситель тому же юноше повторил древнюю заповедь: не укради, – значит, Он запретил отнимать чужое; затем, надо брать у Спасителя всё, что Он говорил, а не то одно, что тебе нравится, да ещё в ложном перетолковании. Так, Спаситель сказал юноше: «если хочешь», – а социалисты требуют насильно, хочешь ли или не хочешь, – всё равно; Спаситель говорил: «если хочешь быть совершенным», – а социалисты совсем не думают о нравственном совершенстве, они только хотят захватить и распределить поровну земные блага. Спаситель говорил: «продай имение твоё», – а социалисты ведь не купить его хотят, а просто отнять; и затем, если имение продать, то купивший будет пользоваться им, как собственностью, – а социалисты отвергают всякое право собственности; Спаситель говорит: «будешь иметь сокровище на небесах», – а социалисты ни о каких таких сокровищах небесных не думают; Спаситель предупреждает юношу от пристрастия к земному богатству, к земным приобретениям и благам, – а социалисты только об одних земных благах и говорят и помышляют, и всё счастье человека полагают в их приобретении и равном распределении. Спаситель говорит, что спасение человека невозможно для человеческих сил, и только у Бога возможно, – а социалисты знать не хотят помощи Божественной, а все надежды полагают только на силы человеческие: вместо силы Божией они верят в силу ума человека и пред ней идолопоклонствуют.

Почитай отца и мать... Пусть скажут новые лжеучители, учат ли они почитать отца и мать, старших и начальствующих, Царя и правителей, учат ли они почитать хоть кого-либо на свете, учат ли они повиноваться хоть кому-либо в мире. А ведь с этой заповедью о почтении к родителям связаны и из неё вытекают и заповеди о почитании власти: «Бога бойтесь и Царя чтите», говорит один апостол. «Всякая душа да будет покорна поставленным властям», говорит другой апостол; «почитать нужно не только владык благих и кротких, но и строптивых», и апостолы сами молились о царях и повиновались царям язычникам, царям-злодеям и преступникам, гонителям христиан, присуждавшим и самих апостолов к казням (1Пет. 2:13, 17–18; Рим. 13:1; 1Тим. 2:2). И ещё: когда апостол Павел стал возражать во время суда на неправедные обвинения против него, и узнал потом, что пред ним не простой человек, а первосвященник, то он немедленно как бы извинился пред ним, хотя первосвященник поступил на суде жестоко и несправедливо, приказав бить апостола по устам, вопреки закону; при этом апостол заметил: «начальствующего в народе твоём не злословь» (Деян. 23:5).

Мы же теперь от развратителей народных только и слышим, что злословие всякого начальства. Знаем мы хорошо и предсказываем: зло, распространяемое этими лживыми «просветителями» народа, на них самих обратится; семьи их будут, как змеиные гнёзда; дети их им первым покажут плоды нечестивого учения; на себе самих они испытают непочтение своих детей, и дети их, как змеёныши, когда вырастут, будут пожирать и родителей, и друг друга. Собирают они себе гнев на день гнева и праведного суда Божия! Будет дом их пуст, и проклятие будет тяготеть на потомстве их. Бог поругаем не бывает...

Братие возлюбленные! Храните уроки, преподаваемые нам священной повестью о юноше евангельском. Да будут уши ваши отверсты к наставлениям Господа Иисуса Христа, и да будут уши ваши закрыты к речам смутьянов и соблазнителей, которые в бессильной злобе неверия, нечестия, зависти и корысти хотят обратить вас в средство и орудие к тому, чтобы самим пройти к власти, влиянию и обогащению.

Последняя заповедь, указанная Спасителем юноше, гласит: люби ближнего твоего, как самого себя.

Самих себя очень любят наши лжеучители. Они не пропустят случая, чтобы получить выгоду; они не откажутся от увеличения своего богатства; они своих интересов и себя не забудут. Но чтобы любить и ближних, как самих себя, этого в них мы не видим, ибо судить строго всякие недостатки власть имеющих, возбуждать к злобе, к убийствам, к грабежу, к неуважению старших, распространять и составлять обо всех неугодных им людях всякие низкие сплетни, клеветы и ложные обвинения, – это не значит любить своих ближних.

Вы знаете, что, по рассказам ваших смутьянов, усердно распространяемым здесь на моей родине, и я будто бы за что-то сослан в Сибирь, совершал преступления, убил жену, бежал даже в Америку. Всё это клевещут за то одно, что я остался верен долгу и присяге Богу, Царю и отечеству и, как ныне пред вами, везде, где Бог привёл мне и учить, я обличал смутьянов, бунтовщиков и лжеучителей. Но вы видите, вот я пред вами, не сослан, не обвинён, и не был никогда и никем обвиняем в преступлениях.

Сколько правды в таких обвинениях против меня и известиях обо мне, столько же правды во всех учениях этих сынов погибельных. Ложь и клевета для них – то, что воздух для человека, что вода для рыбы. Слова их – не просвещение, а омрачение народное.

Конец слова моего – в слове Божественного нашего Учителя, Господа Иисуса Христа: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их» (Мф. 7:15). Аминь.

Вспоминаем и чествуем сегодня верного свидетеля Господня, за истину пострадавшего с радостью, святого пророка и предтечу Христова и Крестителя Иоанна.

Верным рабом Божиим и свидетелем явился он, когда получил повеление Господа проповедать людям скорое пришествие Спасителя и крестить людей крещением покаяния; верным свидетелем явился он, когда, по откровению пославшего его крестить в воде, указал он народу Сына Божия, имеющего крестить Духом Святым (Ин. 1:33–34); верным свидетелем явился он, когда возгремел глас его и в пустыне, и при водах Иордана, когда приходили к нему люди всех званий и состояний – мытари, фарисеи, саддукеи, воины, и когда каждому сердцу он поведал его печальную историю, указал грехи, обличил неправды, давал наставления. Верным свидетелем истины Божией явился он, когда в лицо обличил царя нечестивого, нарушившего закон и соблазнявшего народ тем, что взял себе жену брата своего, отняв её у живого мужа.

Свет неприятен больному глазу, истина неприятна испорченному сердцу. К кому бы ни обращалось обличение, редко исполняется слово древнего мудреца: «обличи премудрого и возлюбит тебя»; чаще видим другое: если обличишь безумного, он возненавидит тебя. Это в равной мере относится ко всем людям, – и к сильным и к слабым, и к богатым и к бедным, к учёным и простецам. Напрасно поэтому думают и говорят, что преследуют провозвестников истины только люди, стоящие у власти. Не одни цари и правители убивали пророков и апостолов и мучили христиан: мы знаем, что Пилат не находил вины в Иисусе Христе, а толпа вопила: «возьми, возьми, распни Его». Мы знаем, как часто начальники не только защищали, но и прямо спасали апостола Павла от смерти в Иерусалиме, в Кесарии, в Ефесе, в Коринфе, – читайте об этом в Деяниях Апостольских (главы 13, 14, 16, 18, 19, 21–23 и т.д.), люди же улицы, безумная толпа требовали смерти апостола. А однажды сорок человек заклялись не есть и не пить, пока не убьют апостола Павла и сторожили его на дороге (Деян. 23:12). Мы знаем, что первых христиан очень часто влекло на суд и предавало смерти буйное народное сборище, кричавшее, что эти, якобы, безбожники достойны смерти. Наконец, что всего удивительнее, первых христиан правители и начальники предавали самым жестоким истязаниям и казням, по требованию учёных, философов, людей, считавших себя самыми образованными и просвещёнными. Ибо нет более жестокой ненависти к истине, как у людей, её не признающих, но себя почитающих мудрыми и обладающими истиной. В последнем мы убеждались теперь каждый день.

Итак, нет ничего удивительного, что и Крестителя Иоанна схватил им обличаемый пред всеми царь и посадил его в мрачную темницу. В это время Иисус Христос уже был в силе Своего Божественного учительства: за Ним следовало множество слушателей, Он неустанно учил народ истинам царствия Божия, Он совершал множество чудес. До Иоанна, томившегося в темнице, доходили слухи об Иисусе, и он не знал, Тот ли это Самый, Кого он крестил и на Кого сходил Дух Святый при крещении, или это кто-то другой. Может быть, по человеческой слабости временно заколебался дух его в этом мучительном заключении в подземной темнице далёкой пустыни; может быть, хотел он кротко и смиренно напомнить о себе пред Чудотворцем Иисусом, в тайной надежде, не изведёт ли Он и его чудодейственной силой из уз и заточения. И вот посылает он к Иисусу двоих учеников своих сказать Ему: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого»?

Непостижима, братие, тайна судеб Божиих; неведомы нам тайны Божественного мироправления, непостижима уму и тайна страдания праведных. И Спаситель Сам не сошёл со креста, не свёл с креста страданий и раскаявшегося разбойника, не вывел из темницы и Иоанна. Но пред учениками Иоанна Он засвидетельствовал о Своём небесном посланничестве, поддержал веру Своего Предтечи, укрепил его дух, предостерёг от колебания: «Пойдите, окажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозирают, хромые ходят, прокажённые очищаются и глухие слышат, мёртвые воскресают, нищие благовествуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф. 11:6).

А затем Господь восхвалил Иоанна самой высокой похвалой, какая есть и может быть в мире: «Истинно говорю вам, – сказал Господь, – из рождённых жёнами не восставал больший Иоанна Крестителя» (ст. 11).

И остался Иоанн свидетелем верным и в страдании своём. Скоро и кровью своей засвидетельствовал он верность истине, приняв смерть от руки палача, по требованию развратной блудницы Иродиады, незаконной жены царя, и её бессердечной и такой же развратной дочери¹⁴⁴.

Святая Церковь отметила особо этот день воспоминания смерти праведного и верного свидетеля Господня установлением поста, в знак того, что мы далеки должны быть от того нечестивого образа жизни, от блуда, пьянства и безумия пиршеств и всякого непотребства, в которых пребывали убийцы святого пророка – Ирод, Иродиада, её дочь и все окружающие царя.

Вместе с тем невольно пред духовным взором нашим восстают все подражатели святого Иоанна, подобно ему смертью своей запечатлевшие верность истине, от кого бы они ни прияли гонения и кончину.

Кто они, эти верные свидетели?

Это – прежде всего, конечно, святые мученики, исповедники, страстотерпцы, им же несть числа, пострадавшие за Христа и Его Церковь по всей земле. Они во святых, и имена их вечно в похвалах Церкви Божией.

Но подобны им и все те не прославленные святостью жизни, может быть, в земном житии и много согрешавшие, но приявшие смерть за исполнение своего долга пред ближними. Это – православные воины, положившие жизнь свою за веру, царя и отечество на полях брани, в дальних плаваниях, на страже долга, в защите родины, во исполнение величайшей заповеди Христовой: «больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15:13). Ныне поминает их святая Церковь заупокойной молитвой. Вам, возлюбленные, особенно близки эти свидетели верные. За последние сто лет, как здесь поселены были казаки для ограждения русского царства от натиска и набегов диких горцев, есть ли среди коренных жителей станицы хотя одна семья, в которой бы не было за минувшие войны нескольких убитых на поле брани, замученных и погибших в плену, пропавших без вести, умерших преждевременно от полученных ран и увечий?! О них ведутся тихие рассказы в старых семьях, о них хранятся здесь бережно воспоминания... Совершая сегодня священную службу, на проскомидии в редком «поминании» (помяннике) мы не встретили имён на брани убиенных воинов... И достойно и праведно возносится о них ныне особое моление в день, когда празднуется память с похвалами верного свидетеля Господня Иоанна. И верим мы, и верой и любовью возгреваем надежду, что молитва церковная пройдёт небеса, что всенародное моление предстанет пред Господом, и грехи, содеянные ими, простятся и покроются за труды их, за страдания, за кровь и смерть ради блага Церкви и родины.

И ещё есть теперь свидетели верные; это слуги царёвы, павшие жертвой за исполнение своего долга пред родиной от руки безбожных внутренних врагов нашего отечества. За грехи наши послал нам Господь тяжкое испытание. От нас самих вышли и из среды нашей восстали люди развращённые; одни из них – это сознательные обманщики, которые, или ненавидя Россию, покрыли её изменами, предательством, кровью и позором, или, пробираясь к власти и богатству, старались устранять убийствами и насилиями всех, кто мешал им в достижении их преступной цели; другие же из них, в большинстве обманутые, сбитые с толку, шли сами на гибель и губили других, по предречению Евангелия: «придёт час, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он этим совершает службу Богу» (Ин. 16:2). Только не нашему Богу истины, а своему собственному богу, сатане, идолу современных учений они совершали службу. И вот, на наших глазах, – мы все помним это и знаем, – они в жертву сатане бросали бомбы, стреляли из револьверов, производили крушения поездов, убивали по ночам сонных солдат, убивали из засад, распинали, мучили, сжигали, резали, отравляли верных долгу служителей родины. Так убито несколько десятков тысяч человек озлобленными врагами, впавшими в кровавое помешательство. Так убит Царь-Освободитель Александр II и его сын великий князь Сергий Александрович; убито множество губернаторов, начальников всякого рода и правителей и ещё больше убито казаков, солдат, городовых и, наконец, просто случайных прохожих, стариков, старух, женщин, грудных детей, погибших от взрывов бомб, от выстрелов при всевозможных покушениях. Никого не щадили нечестивые злодеи в своём кровавом безумии. В больших городах по ночам они из-за угла, или подъезжая на быстрых лошадях, подкарауливали солдат, сторожей, городовых и безжалостно их расстреливали.

Чтоб иметь деньги на покупку оружия, на поездки, на обеспеченное житьё, на наём квартир, на печатание всяких подпольных листков и, особенно, на издание десятков газет, развращающих народ, они грабили, отнимали деньги у артельщиков, казначеев, в кассах, в банках, в казначействах, вымогали их путём застращивания у людей богатых, – и снова убивали и убивали, стреляли, бросали бомбы... Безумное помешательство стало теперь тише, но всё же окончательно ещё не прекратилось.

И за всех этих погибших, расстрелянных, взорванных, зарезанных, убитых достойно и праведно ныне вознести заупокойное моление, как за свидетелей верных, помянуть их вместе с православными воинами, на брани убиенными. Тяжела была их смерть, не легче была и жизнь: их обычно, прежде чем убить, преследовали продажные и преступные газеты, клеветали на них, возводили всякие небылицы, обвиняли во всевозможных преступлениях, позорили всячески их имя, лишали покоя их самих и их родных и близких. Да будет же и к ним милость Господня! Да прольётся и о них наша молитва! И верим мы и уповаем, что грехи этих новых бесчисленных мучеников, свидетелей верных, от руки врагов за служение Царю и отечеству убиенных, простит Господь за страдание их и смерть и за молитвы Церкви Божией.

Ибо что говорит о такой смерти от руки врагов Божиих святое и вечное слово Господне?

Пишет святой апостол Пётр: «Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступникам и для поощрения делающих добро. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. То угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки. Но если, делая добро и страдая, те́рпите, это угодно Богу» (1Пет. 2:13–20). «Только бы не пострадал кто из вас, как убийца, или вор, или злодей, или посягающий на чужое. А если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь» (1Пет. 4:15–16).

Пишет и святой апостол Павел: «Если кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться, и мучен будет» (2Тим. 2:5).

Итак, вся похвала только убиенным за исполнение долга, и нет никакой похвалы пострадавшим, хотя бы и убиенным за преступления и беззакония. Итак, как лживы и безумны все эти убийцы, бунтовщики и крамольники, когда, попадая на суды, подвергаясь осуждению в тюрьмы или ссылки, или на смертную казнь, они своими ли устами или устами своих единомышленников силятся себя называть и прославлять «борцами», «героями», «подвижниками» и «мучениками»! Намеренно, с особой силой мы говорим здесь об этом, ибо знаем, что здесь именно раздавались и ныне раздаются такие речи, восхваляющие злодеев и приравнивающие их к мученикам и подвижникам, здесь именно раздаются и обвинения против правительства и суда за то, что они ссылают и присуждают к казням таких убийц и преступников.

Как убедительно, как ясно опровергаются эти лицемерные и лукавые речи приведёнными словами святых апостолов! Нет, не всякое страдание, не всякая смерть есть мученичество и подвиги! Это понимали гораздо лучшие нынешних просвещённых разбойников разбойники, распятые на кресте вместе с Иисусом Христом; по крайней мере, один из них, страдая неимоверно и останавливая другого в его хулах и ругательствах, говорил: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он, Иисус Христос, ничего худого не сделал» (Лк. 23:40–41). А нынешние защитники политических убийц и преступников, очевидно, полагают, что страдания и Христа и разбойников имели одинаковую цену и заслугу!..

Далее: не преступление совершает законное правительство, когда наказывает злодеев, напротив, оно исполняет свой долг, ибо, слышали вы, говорит апостол Пётр, правители посланы для наказания преступников. Апостол же Павел учит: «Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё. Ибо начальник есть Божий слуга; если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч; он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:3–4). Слышите: меч дан власти земной, и дан не напрасно; он законно и праведно направлен против злодеев и крамольников. Сам апостол, когда его представили на суд, на своём собственном лице и примере указал, что меч этот может быть употреблён властью для посечения зла. Здесь же апостол вместе с тем дал нам ясное различение смерти ради Христа, за правду, и смерти за преступление; он заявил судье: «если я неправ и сделал что-нибудь достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, то никто не может выдать меня обвинителям. Требую суда кесарева» т.е. царского (Деян. 25:11).

Что скажут на это современные злодеи, убийцы, изменники, бунтовщики, предатели и грабители? Они осуждены бесповоротно словом Божиим, и спасение их не в том, чтоб их другие или они сами себя прославляли, как «борцов» за свободу: такой «борец» был Каин, такой «борец» был и Иуда; нет, их спасение только в том пути, на который вступил евангельский благоразумный разбойник, распятый с Иисусом: признать свою вину, осудить себя, призвать наказания, на них налагаемые, справедливыми, раскаяться и у Христа Спасителя просить прощения греха и участия в Его царствии. Иначе это будут предстатели от Иуды, а не от Христа, свидетели от сатаны, а не от Бога, – свидетели лживые, а не верные.

Всех же верных свидетелей да помянёт Господь во царствии Своём всегда, ныне и присно и во веки веков! Помолимся о них всецерковным молением. И если и нам самим за слово истины, за крепкое стояние в исполнении долга, за верность Богу, Царю и родине судит Господь приять клеветы, гонения, позор, преследования и даже смерть, то да сподобит и нас Господь части верных Его свидетелей в молитве Церкви и во царствии Христовом! Аминь.

Дорогие мои земляки-станичники.

Благодарю Бога за то, что не только вижу ваши дорогие лица, знакомые с детства, но и могу молитвой открыть ваш братский союз ветеранов-казаков, боевых товарищей Кавказской войны, – союз, имеющий такие высокие задачи, как укрепление доброй семейственности, трезвости, патриотизма, порядка и добрых нравов в станице. Благодарю вас и за избрание меня сочленом вашего союза. Я вспоминаю время, когда вы все были ещё полны сил, когда лились ваши бесконечные рассказы о минувших днях бранных трудов, в которых принимал участие, нередко с опасностью для жизни, и мой отец, ваш бывший священник. Тогда вы были молоды, теперь вы – старцы и все подходите к тому семидесятилетнему пределу, который древний и святой воин, царепророк Давид, указал человеческой жизни. Вы помышляете о смерти, вы хотите провожать друг друга до могилы, вы хотите поминать умерших товарищей молитвой. Доброе и святое дело!

Но неужели бы вы захотели, чтобы дух Кавказских героев также умер вместе с вами? Неужели бы вы хотели, чтоб он не перешёл на ваших сыновей, внуков, правнуков и на всех ваших потомков?

Никогда я не поверю этому: такое явление невозможно. Семя, брошенное в землю, должно дать росток и плод. Чувства любви к родине и к Царю, преданности святой Церкви и вере, бесстрашие при исполнении долга, готовность умереть за Россию, желание видеть Россию великой, могучей и славной, – всё то, чем были сильны Кавказские воины-герои, всё это не может умереть, не может погибнуть.

Правда, мы знаем, что молодым казакам теперь грозят опасности, которых вы не знали; их стараются сбить с пути истины и долга внутренние враги нашей родины разными нечестивыми и обманными учениями. Но этим врагам можно противостать с такой же духовной силой, с какой вы некогда противостояли врагу внешнему и в Дагестане, и в Чечне, и в горах западного Кавказа, и под Александрополем, и под Карсом, и на Дунае.

Правда, среди молодых казаков, под влиянием ложных учений, могут оказаться слабые, недостойные, бунтовщики, изменники. Но разве их нельзя заклеймить позором, как это делали в старину с теми немногими изменниками, которые, как, например, известный вам Пирожок, перебегали к горцам и с ними вместе нападали на русских? Разве эти изменники задержали русские победы? Разве они остановили славные русские войска? Они погибли бесславно, они бежали в Турцию, их мучила всю жизнь совесть, проклятие тяготело над их душами, но дело русское было сделано, победа и торжество остались за верными своему долгу воинами, а не за изменниками. И ныне, при наших испытаниях и изменах вокруг нас, всё-таки, в конце концов, победят верные Богу, Царю и России русские люди, а не предатели. За верными – Бог, за верными – правда, за верными – чистая совесть.

Мне невольно вспоминается здесь рассказ, слышанный в детстве от моего отца, участника Кавказской войны.

Священник и псаломщик в Великую пятницу, совершив вынос плащаницы и окончив службу Божию в одной станице, должны были проскакать верхом на лошадях ночью в другую, соседнюю станицу, чтоб и там совершить тот же священный обряд. Время было опасное; ехать надо было лесом; везде были засады горцев. Лучше других знал обычай нашей Церкви один перебежчик к горцам, изменник русский, принявший мусульманство, Ахмет. Знал он, что неминуемо в эти дни придётся причту ехать лесной дорогой, и вместе с другими черкесами решил захватить в плен священника и псаломщика, в надежде получить за них хороший выкуп. Ночью скачут священник с дьячком, торопясь на своё дело, и неожиданно подвергаются нападению; лошадь священника умчала его назад, дьячок же был взят в плен, привезён в недалёкий аул, брошен в яму-темницу. Сидит Ахмет, радуется удаче, ждёт выкупа. А дьячок просидел день в яме, дождался ночи, и как только спустилась тьма в эту ночь, когда крещёный мир празднует Пасху, праздник праздников, запел он, подавляя в себе горе и уныние, святые и вечно радостные пасхальные песни. Лежит он, и все громче и громче несётся его пение: «Христос воскресе из мёртвых!», «Воскресения день!», «Светися, светися!», «Пасха красная!», «Радостию друг друга обымем!», «Простим вся воскресением!»...

Проснулся Ахмет от этих звуков, вышел из сакли, слушает... Слушает, и не в силах он побороть охватившее его волнение; слушает, готов бы перерезать горло певцу, чтоб уйти от этих слов, от этих знакомых звуков, и не в силах двинуться с места. Стоит он, как зачарованный, весь подавленный вдруг нахлынувшими властными воспоминаниями. Как буря они налетели на него и захватили всё его существо: картина за картиной встаёт в его душе. И чудится ему дальняя родина, теперь ему чужая, и некогда близкие люди, теперь ему враждебные, и родная церковь, и огни, и пасхи, и святая ночь, и христосованье, и разговенье, и светозарная радость светозарного дня... А дьячок всё поёт, всё поёт пасхальную заутреню. Что это? Весь дрожит от рыданий Ахмет, не в силах сдержать слёз, что сами льются из очей; он торопливо идёт, седлает лошадь, седлает другую, подходит к заключённому, освобождает его из ямы; вот они скачут молча на опушку леса, вот углубляются в лесную дорогу. Ахмет отпускает пленника, дарит ему лошадь: «иди, скачи скорее домой к празднику!»

Скоро дьячок встретил своих: то выехали по возвращению священника казаки искать пленника и целые сутки его ищут; и вот, они все вместе въезжают на рассвете в станицу; церковь ещё горит огнями, народ ещё в храме, уже в конце пасхальная служба. Стал дьячок на клирос, и никогда не пел он так хорошо, так звонко и воодушевлённо, как в эту ночь, когда Христос Воскресший вывел его из тьмы преисподней...

Разве и вы не знаете одного своего станичника, который взят был в плен, увезён в Турцию, сделан мусульманином, имел там семью и детей, но через много лет бежал сюда, в родную станицу, и всё говорил, что как только он, бывало, живя в Турции, закроет глаза, «всё ему представляется», «всё представляется»?..

Итак, отчего бы, по примеру вашему и рядом с вами, не образоваться особому братскому военному союзу вообще служивших казаков станицы, чтобы сохранить добрые заветы верности долгу, чтобы воспитывать молодые поколения в духе преданности Богу, Царю и родине, чтобы поддерживать добрую семейственность, трезвость и хозяйственность, чтобы собираться в известные дни и в церкви и в народном доме помолиться, поддержать друг друга, послушать доброе чтение и хорошую книгу? Пусть такой «Казачий союз за веру, Царя и отечество» существует рядом с вами, пусть будет иметь и своё правление, председателя, свои собрания... Одно его существование, его громкое и открытое исповедание веры и верности отрезвит немногих, сбитых с толку изменников, и их совесть заговорит, и они почувствуют себя чужими и в семье, и в обществе. И они вспомнят предания веры и верности и то ясное спокойствие духа, которое служит наградой всякому человеку, исполняющему долг, и которого нет и быть не может у того, кто вступил на путь неверия, бунта и измены.

Откройте при таком союзе и братство трезвости, и библиотеку-читальню, устройте раздачу хороших книг. Вы сделаете этим великое дело. Вы передадите бессмертный дух героев Кавказской войны вашим потомкам. Вы исполните слово святого Писания: «умер праведник – и как бы не умер: он подобного оставил после себя».

Тогда легко вам будет и дожить вашу жизнь, и легко умереть. Аминь.

Воистину, в жизни святых, в мировой судьбе и мировом значении их подвигов – вечное чудо христианства.

Корни и источник этого чуда – в Самом Христе Иисусе, Основателе нашей святой веры.

Выслушайте о чуде первом.

На берегу Галилейского озера четыре рыбака занимаются своим мирным промыслом. К ним подходит Иисус из Назарета и говорит им: «Оставьте всё, идите за Мной, и Я сделаю вас ловцами человеков!» В высшей степени странным, непонятным и совершенно неисполнимым должно было показаться такое приглашение. Кто был Приглашавший? Он не имел ни собственного дома, ни богатства, ни положения властительного, ни влияния общественного, ни славы покоряющего учительного слова. Кто же были приглашаемые? А они хоть что-либо имели: имели лодки и сети, имели дома и пристанища в семьях, имели известность в местах обитания, имели средства и орудия пропитания и заработка. Спрашивается: как же им бросить всё и идти за Тем, Кто и этого ничего не имеет? Правда, взамен оставляемого Он нечто обещает. Он обещает сделать призванных «ловцами человеков». Но прежде всего, что значит такое обещание и чем оно привлекательно? А затем и кроме того: исполнимо ли было данное обещание? Уловлять людей в свою власть можно; для этого изобретены и употребляются тысячи средств, но их, – как мы уже видели, – не имел Сам Иисус, призывавший последовать за Собой рыбарей-апостолов, и поэтому Он не мог дать этих средств и другим, ни власти, ни богатства, ни влияния на власть имущих, ни особого мирского искусства подчинить себе людские души для достижения своих целей, ни помогающих многочисленныx и сильных сообщников и помощников...

Что же, однако, случилось? «Они, – говорит Евангелие о первопризванных апостолах, – они оставили корабль, и сети, и отца своего, и пошли за Ним». И чудо свершилось: смиренные рыбари действительно сделались ловцами человеков. Отрёкшись от родства, от имений и земных привязанностей, сначала ходили они за Христом, не имевшим где главы подклонити, услышали потом Его повеление идти в мир и проповедать Евангелие всей твари, и пошли в уверенности, что Бог не оставляет тех, кто для Него всё оставил, пошли по заповеди, без влагалищ и сребренников, без сапог и без хлеба, – и своим самоотречением и полной нищетой преобразили весь мир. Чудо свершилось: блистательная образованность Греции и Рима, гордая успехами человеческой мысли и человеческого искусства, водимая духом земных стяжаний и земного могущества; всемерно державная, казавшаяся несокрушимо мощной, сила римской государственности – склонили голову пред бессильными и ничего не имущими проповедниками Евангелия, наперёд истощив все усилия потопить христианство в крови его первых последователей. Новая явившаяся в мире могучая сила варварских полчищ, обрушившаяся потом на римскую империю, также была уловлена в свободный плен веры, в вольное послушание Христу такими же смирёнными провозвестниками Евангелия. Среди этих новых в истории мира народов всех свободнее, истинно по-детски, без крови и насилий, без борьбы за старое язычество, приял благое иго Христово наш род славяно-русский. Сия есть победа, победившая мир, вера наша, и сие есть первое, видимое миру, вечное её чудо!

Узнайте чудо другое.

Раз во дни, когда Божественный Учитель неустанно поучал народ глаголам живота вечного, призванные Им апостолы, по ходу Его речи и наставлений, Его спросили: «вот мы оставили всё и пошли за Тобой; что же нам будет?» И в ответ услышали они иное обетование, как бы в дополнение к обетованию первому о том, что они будут ловцами человеков: «Аминь, глаголю вам: вы, последовавшие за Мной, в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мф. 19:28).

Итак, вот ещё величайшее чудо: мир, по свидетельству апостола Павла, почитал учеников Христовых, как сор, как прах, всеми попираемый, народ еврейский отрёкся от них, как от извергов и безумцев, в ненависти призывал на них все кары, все мучения, даже до смерти, – и этот сор, этот прах, эти изверженные от рода своего будут судить свой народ, избранный народ Израиля! Смотрите, ещё больше и уже безгранично расширяется область этого чуда; не весте ли, говорит апостол, разве не знаете, – это, следовательно, по смыслу и тону слов апостола всем должно быть достоверно известно, – «разве не знаете, что святии судити мирови имут?» (1Кор. 6:2; ср. Откр. 20:4; Прем. 3:8).

С тех пор и до наших дней, и до окончания времён видим повторение истории и судьбы апостолов на верных слугах Божественного Основателя нашей святейшей веры, видим на них чудное исполнение чудных слов: «сотворю вы ловцы человеков». Во всей вселенной на пространстве веков, во всех христианских народах, мы знаем и находим необходимое множество учеников Христовых, которые оставили всё и вслед за Ним пошли, и чудо совершили: из одиночества пустынь, из уединения отдалённых гор, из мрака вертепов и пропастей земных яркими звёздами просияли они, и светом духовным озарили вселенную, и сделались ловцами человеков.

С тех пор и до наших дней, и до скончания времён стоит непоколебимо вечным чудом святая истина: кто хочет владеть миром, тот должен от него отречься. Скажем ещё точнее: кто отказался от мира, тот незаметно для себя, само собой, не по хотению своему, а по чудной силе нравственного закона овладевает миром.

Таков и сей дивный муж и всея России чудотворец, преподобный отец наш Сергий, которого ныне светло чтит основанная им лавра, которому празднует российская Церковь.

От прекрасных берегов Галилейского моря, от лазурных небес Палестины перенеситесь теперь сюда, на этот дальний, сумрачный и суровый север. Более 500 лет тому назад благочестивый отрок Варфоломей, впоследствии святой игумен этой лавры, услышал в душе своей голос зовущего Господа: «иди по Мне». Услышал, и не стал совещаться с плотью и кровью: роздал имение, оставил мир и пошёл за Зовущим. Тяжело доставалась тогда русским людям жизнь и в мире, особенно в этом, тогда только заселяемом, безлюдном Радонежском уделе, ещё тяжелее было жить в пустыне, которую избрал преподобный местом своих подвигов. Вчера за всенощным бдением слышали мы об его житии в пустыне, слышали об измождении плоти, о борьбе со зверями и злыми людьми, о служении братии, о трудах неимоверных, о нужде телесной, о тяжести духовной брани со страстями и помыслами, со страхами и унынием. Нелегко даётся чистота сердца. «Кто исповесть труды твоя и болезни, или кий язык изречёт жестокое твоё житие, бдение же и сухоядение, и еже на земли легание, чистоту душевную и телесную, устнами и умом совершенное безмолвие, смирение же нелицемерное, молитвы непрестанные, и рассуждение доброрассудное, скудость ризную и память смертную?» «Иже добродетелей подвижник, яко истинный воин Христа Бога нашего, на страсти вельми подвизался еси в жизни временней».

Так прославляется преподобный Сергий в церковных песнях.

Его отдалённый преемник по управлению лаврой, уже в то время, когда она блистала величественными храмами и стала богата дарами набожного усердия набожного русского народа, митрополит Филарет прекрасно рисует нам обстановку «жестокого жития» преподобного Сергия и вместе с тем высоту его подвигов и добродетелей.

«Желал бы я узреть пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, унаследованное потом лаврой, кто мне покажет малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошёл бы я в него на всенощное бдение, когда в нём с треском и дымом горящая лучина светит пению и чтению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи и пламень их досягает до неба, и ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной кельи, чтобы я мог вздохнуть её воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошён дождём слёз его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных! Дайте мне припасть и облобызать прах её сеней, который истёрт ногами святых и через который переступили однажды стопы Царицы Небесной. Укажите мне другие сени другой кельи, которые в один день своими руками построил преподобный Сергий и в награду за труд дня и за голод нескольких дней получил укрух согнивающего хлеба!»

И всё это при полной возможности пойти пространными путями мира и всё необходимое иметь в изобилии.

И что же? Разве не видим чуда? Удалённый в пустыню, отрешившийся от мира делается ловцом человеков и покоряет себе мир. Ещё при жизни преподобного все от простолюдина до князя были проникнуты великим к нему уважением, и слово его было властно над душами и сердцами. Десятки его учеников и сподвижников, которых он учил более примером жизни, чем словом, причислены к лику святых. Около ста других учеников являются основателями новых обителей, рассадников христианской жизни и христианской русской государственности на диком севере, – той христианской государственности, которая сливается с царством Божиим в Церкви Христовой, которая основана на религиозно-нравственном начале и Божьей правде, и не на мёртвом и жестоком человеческом праве, которое воспитывает из людей земли – граждан неба. К нему, к монаху, подвижнику, пустыннику, идёт князь и за благословением на роковую битву с народом поработителем, и для примирения с вероломным князем-родичем, и для укрепления нового порядка престолонаследия в царстве; к нему несёт своё горе простолюдин, надеется на помощь в нужде, ищет исцеления болезни, просит рассудить его с соседом; патриарх из далёкого Царьграда шлёт ему привет и дары и поручает всё церковное дело устроения иноческого чина; святой митрополит всея Руси считает его своим другом, ищет его совета... А теперь, через полтысячи лет! Кто не чтит святого подвижника, кто не приносит ему молитвы? Стомиллионная православная русская, настоящая Россия считает его своим небесным заступником и покровителем, и видела его таковым не раз в тяжкие годины смуты и страданий родины; все до единого из венценосцев России склонялись пред ракой его мощей и просили благословения на царство, семейного счастья, помощи пред началом брани, успеха в делах царствования; к нему, к великому «игумену русской земли», как бы бессознательно тем именуя и почитая русское царство единым монастырём, и пастыри, и пасомые, и юные, и старые, – люди всех званий и состояний во все двенадцать месяцев в году приходят молиться, просят благословения и совета о делах своих.

Что это? Разве не чудо свершилось! Разве не история апостолов повторилась? Сеявший скудостью и слезами пожал радостью и изобилием. Процвела есть пустыня, яко крин, Господи!

Да, «дикая пустыня превращается в цветущую вековую обитель; бесплодная пустыня даёт приют многолюдному селению; пустынная обитель стоит непоколебимо против устремления врагов, уже низложивших столицу, становится щитом уже погибающего царства и источником его спасения, – и всё это от одного пустынножителя!» (М. Филарет).

Отчего это так? Отчего святой совершает подвиги для личного, для своего собственного спасения, святой бежит в пустыню, святой совершенно чужд мира и общества, а между тем оказывает на жизнь его такое глубокое и широкое и такое долговременное влияние?

Оттого, что святии судити мирови имут. Вот где тайна! Суд их, конечно, во всей полноте откроется в пакибытии, на всеобщем суде Божием, но он предначинается гораздо раньше, и даже ещё при жизни святых на земле. Многообразен этот суд. Пример святого вдохновляет тех, кто чает Бога, спасающего их от малодушия и от бури. Его сродство с нами показывает, что между ним и нами нет различия в условиях и средствах спасения; грозным укором и обличением лукавства стоит образ святого пред теми, кто любит «непщевати вины о гресех», выдумывать извинения за грехи, – занятие столь ныне распространённое... Если, к сожалению, заразительно зло, то, к счастью, и добро имеет неотразимую и покоряющую силу духовной красоты, притягивает к себе сердца человеческие, находит людей, ищущих поклонения ему, поклонения вольного и любовного. Святость побеждает нас, обезоруживает диких людей и даже зверей, покоряет себе грубую силу. Вот откуда этот беспрерывный ток поклонников у гроба преподобного Сергия. От пышных палат, от обольщения власти, от цепей корысти, от славы мира, от великолепия и роскоши, так же, как и от нищеты, горя, бедствий и страданий, от ежедневных лишений и слёз, от труда без отдыха и без просвета к духу, от ударов мира, – неудержимо тянет на поклонение тому, кто стал выше всего этого, кто указал путь жизни в полном отложении житейских попечений, в глубокой беспечальности относительно житейских нужд и удобств, в вечно радостной настроенности души, уповающей на Бога; неудержимо тянет на поклонение к тому, кто был и стал неуязвим для мира, восторжествовал над ним, победив и его обольстительные соблазны, и его удручающие удары... Воистину, блажен ты, Сергие, преподобный отче наш, наставниче монахов и собеседниче ангелов!

О, Россия! О, родной наш и бесконечно дорогой сердцу народ русский! Блажен и ты, что породил и воспитал такого великого сына, великого во святых Сергия! Пока ты – Христово достояние, пока ты не отрёкся от родства по плоти и духу преподобному Сергию, стань и стой вовеки пред вечным чудом твоей веры, и пред судом святых. Тысячу лет ты, Россия, была бедна, не блистала златом и лепотой риз, не почитала последней целью внешнее и земное благоустройство, не ставила устроение царства земного, человеческого выше царства Божьего. Но ты верила, что сие всё само собой тебе приложится, но ценила ты превыше всего только потаённого сердца человека в нетленной красе его непорочного духа. И видимо было в жизни твоей великое чудо: и ты была и стала ловцом человеков и народов и на тебя язы́цы уповали, и, верим, суд святых износил тебе приговор хвалы!

А теперь? Но разве не видим, как из-за морей прососалось к нам поклонение Богу чуждому, как постепенно принесённая с Запада языческая погоня за миром и измерение его мерой всей жизни народа и государства стало нашим всеобщим недугом? И разве не видим, далее, как мир нанёс нам, в наказание, жестокие раны? «Боже, приидоша язы́цы в достояние Твое, оскверниша храм святый Твой, положиша Иерусалим, яко овощное хранилище, положиша трупия раб Твоих брашна птицам небесным, плоти преподобных Твоих зверем земным, пролияша кровь их яко воду! Быхом поношение соседом нашим, подражнение и поругание сущим окрест нас»... (Пс. 78:1–4). Так мстит мир за привязанность к нему, так жжёт огонь за прикосновение к его пламени!..

Тысячу лет Россия была бедна, и, благодатью Божией, была сильна и несокрушима. Не будем сокрушаться и скорбеть, что она была, и есть, и, вероятно, долго ещё будет бедна. Лишь бы богатела она в Бога, богатством духа, красотой внутрь, лишь бы богатела она подвигами христиан, доблестью граждан, лишь бы она не оскудевала людьми, подобящимися преподобному Сергию, которые не продают даров духа, религиозно нравственного устроения жизни за чечевичную похлёбку мира и его одуряющих утех, его бездушных культурно-государственных сокровищ по нечестивым языческим образцам.

Преподобный Сергие, «мира украшение»! Храни родной твой русский народ молитвами твоими и твоим небесным водительством, храни в твоей мудрости, в твоих Христовых заветах, «в преподобстве и праведности», как хранил и вёл ты своих святых учеников и бесчисленных их, Богу угодивших, последователей!

О них один из славных иерархов Церкви русской (Платон) здесь, в Лавре преподобного, на памятнике, в честь их сооружённом, оставил нам навеки назидательное слово:

«Они на небесах им слава не нужна:

К подобным нас делам должна вести она».

Аминь.

Чтобы говорить сегодня о том, кого мы поминаем заупокойным молением, нам нет нужды отходить от евангельских уроков, преподаваемых нам в этот воскресный день святой Церковью (Мф. 15:21–28). Знаменательно и глубоко вразумительно совпадают они с нашими скорбными воспоминаниями, и приложимы они к почившему ровно год назад незабвенному Владимиру Андреевичу.

Женщина-сиро-халдеянка, иноплеменница, в пределах Тирских и Сидонских увидела Иисуса Христа с Его учениками. Он уединился сюда для беседы с апостолами; Он хотел остаться один с ними, чтобы дать им наставления пред скоро грядущим Своим отшествием от мира.

И вот, явился повод дать ученикам, ещё проникнутым духом еврейской исключительности, наглядный урок и наставление о духе христианства, – урок не словом, а делом.

Женщина-хананеянка шла за Иисусом и кричала Ему вслед: «Помилуй меня, Господи, Сын Давидов, – дочь моя жестоко беснуется». Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его тогда сами, по собственному побуждению, прониклись и уважением к этой вере чужеземки в Сына Давидова, т.е. Мессию, и жалостью к её горю, к её любви, ибо страдала её дочь, а она говорила: помилуй меня... И приступивши, они стали просить за неё Иисуса. Он же сказал им в ответ: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева». Женщина тем временем сама подошла к Иисусу, кланялась Ему и говорила: «Господи, помоги мне».

И сказал ей Иисус: «Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Она сказала: «Так, Господи, но и псы едят от крох, которые падают со стола господ их». Тогда-то Иисус, показав ученикам всё величие веры жены хананеянки, всю горячность её любви, всю глубину её смирения, показав, что только духовное родство с Авраамом делает человека его сыном, а не плотское, вызвав от самих учеников просьбу о помиловании несчастной, и Сам воскликнул: «О, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему!» И исцелилась дочь её в тот час (Мф. 15:21–28).

Исполненный веры, любви и смирения приник ко Христу и к православной Церкви покойный Владимир Андреевич; он пришёл к Церкви, как иноплеменник, из инославия, пришёл в летах зрелых. Рождённый в России от отца лютеранина, он уже с детства как бы приготовлен был к истине веры, получив от рождения русское и православное имя Владимира. Нужно было, однако, совершиться его обращению в православие в пору его сознательной жизни, как бы для того, чтобы легче было ему победить все последующие предубеждения против его личности, чтобы успешнее творить то дело, которое Промысл судил ему вести в будущем.

Окружённый русской и православной жизнью, с детства проникся он к ней любовью. Особый случай, по-видимому, и для многих незначительный, но для его глубоко вдумчивого ума и глубоко чувствующего сердца оказавшийся особо важным, дал направление его воле и силу его решимости. Его жена готовилась быть матерью первого ребёнка. По её просьбе, он привёз её на молитву к Иверской часовне пред чтимым Москвой образом Богоматери. Здесь стоял он поодаль и видел эти вздохи и слёзы, эти коленопреклонения, эту горячую молитву и жены, и окружающих богомольцев, эту народную простую веру, и эту захватывающую обстановку православного богослужения: и свечи, и фимиам, и лампады, и пение, и молитвословие, и чтение Евангелия, в коем слышится вековечный огненный призыв и вечно бодрящее слово – «и блаженна веровавшая, яко будет совершение глаголанным ей от Господа»...

Стоял он, видел себя по внешности чужим и для этого захватывающего тока народной русской веры, и для будущих своих детей, и в тот час решил окончательно и открыто принять православие. Что-то таинственное, как указание свыше, дополнило голос и решимость его духа: в одну ночь он видел себя во сне принимающим православие и своим восприемником – своего уважаемого товарища по службе, а этот товарищ в ту же ночь также видел себя во сне восприемником Владимира Андреевича при присоединении его к православной Церкви... С величайшим усердием потом изучил Владимир Андреевич всё учение православной веры, перечитал всех святых отцов, ознакомился с православием так основательно и глубоко, что и из природных сынов православия редкие могли с ним в этом сравняться.

Он уверовал в православную Церковь и вместе с тем он уверовал и в Россию, в русский народ, в его мировое призвание, в его вселенское значение, ибо призвание, значение и смысл бытия русского народа, его особливой русской и своеобразной государственности, его положение среди других народов мира, – всё это определяется именно его православием.

Он полюбил Россию и русский народ, его историю, его быт, его душу, его государственный строй, его будущее, – и России в порыве целожизненного самоотвержения и самоотречения любви он отдал весь труд своей жизни.

Он смирил свой ум, своё западное просвещение, отрёкся от его обычной горделивости и превозношения пред всем Русским, смирился пред величием и духовной красой русского народа, далеко не всеми умами Запада видимыми.

Вещее слово поэта, обращённое к нашему народу и говорящее о том, что «не поймёт и не подметит гордый взор иноплеменный, что сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной», – это слово нимало не относилось к покойному Владимиру Андреевичу.

Нужно ли говорить о том, что веру, и любовь, и смирение он доказал всей своей жизнью, всей работой на благо русского народа, доказал и жизнью и смертью, той богатырской и величавой смертью, которая заставила и врагов его склониться пред его чистотой и преданностью своему делу!

И, однако, как жене-хананеянке, нужно было ему только чрезмерным подвигом заставить поверить себе, заставить поверить не только врагов, но и друзей его дела, его единомышленников.

«Сущие от веры благословятся с верным Авраамом»: это непреложный нравственный закон, и его исполнение мы видим в истории евангельской на примере жены-хананеянки. Во Христе Иисусе нет разнствия народов, происхождения, пола и возраста: «несть эллин и иудей, раб и свободь, варвар и скиф, несть мужеский пол и женский, но всяческая и во всех Христос» (Гал. 3:28). Если искажают эти слова нынешние безумные защитники равенства, отстаивающие его убийствами из-за угла, если сбивают они этими словами апостола людей, мало вдумывающихся в учение веры и Церкви, то всё это потому, что забывают слова о равенстве именно во Христе, то есть при условии веры в Него, как в Бога и Искупителя, принадлежности Его Церкви, и затем, – в области веры и Церкви. При наличии таких условий Господь приял моление жены-хананеянки, восхвалил римского сотника из Капернаума, как и древле Илия и Елисей – один воскресил сына вдовы чужеземки из Сарепты Сидонской, другой исцелил иноплеменника Неемана-сирийца, как и впоследствии Пётр апостол приял Корнилия, сотника римского, с домом его, а все апостолы создавали церкви среди язычников.

Всем существом вошёл Владимир Андреевич в верную семью верного и правоверного русского народа. Но если даже апостол Павел, апостол языков, сосуд чудес и благодати, с огненной ревностью, с огненным словом прошедший вселенную, всю жизнь был преследуем не только злобой евреев, но, что всего тяжелее, недоверием своих, уверовавших во Христа, которые во всех церквах ходили вслед за ним и сеяли подозрительность и сомнения в искренности обращения, проповеди и деятельности апостола: то что же удивительного в том, если этот без меры тяжкий крест выпал и на долю Владимира Андреевича! Ни горячее его слово, всегда неизменно говорящее о православии и русском патриотизме, ни труды, ни жертвы, ни перенесённые опасности, ни верная и доблестная государственная служба, ни чистота жизни, ни отсутствие улик во всевозможных возводимых на него винах, например, в нетвёрдости убеждений, подкупе, измене, предательстве и тайном служении врагам, вроде евреев и масонов, – ничто не могло заградить уста клеветникам. Его нерусская фамилия служила бесконечным источником глумления и насмешек, постоянным поводом к подозрению и недоверию к нему. Ничтожества, по имени православные, по жизни часто открытые язычники, блудники и пьяницы, не обладающие ничем, кроме русской фамилии, бросали грязью в покойного за его нерусское имя. Евреи и еврействующие газеты, открыто заявляющие о том, что для них ничто русская народность и ненавистны православие и на нём зиждущееся самодержавие, издевались над «истинно-русским» Грингмутом и сбивали с толку, приводили в смущение этой насмешкой над немцем по фамилии, но русским по духу многих русских по фамилии, но не русских по духу. Тупое легкомыслие, пошлое остроумие, при всём ничтожестве своих средств, однако, создавали для работы Владимира Андреевича ряд постоянных затруднений и ударов, постоянную необходимость считаться с его нерусским именем, для него самого – тяжкий крест, для его решимости и мужества – постоянные соблазны, для воздействия их на окружающих и единомышленников – постоянные препятствия.

И вот, всё победила его смерть. Не нашлось ничего в минувшей жизни Владимира Андреевича, что указывало бы на его неискренность, что оправдало бы хоть в одной йоте клеветы на него, обвинения и заподозривания. Всё утихло теперь около нашего дорогого витязя русского патриотического дела, смолкли клеветы, и чист оказался, и всё чище, и всё выше обрисовывается пред нами его образ. Да, не обмануло нас наше сердце! Да, мы можем гордиться нашим безупречным вождём!

Этот год, минувший со дня смерти Владимира Андреевича, был годом его торжества нравственного и победы над злом мира. Таков тяжкий удел жизни: дело делается, прежде всего, не людьми, а человеком, а человеку этому нужно быть и подвигоположником, нужно страдать и перестрадать и выстрадать успех делу, кровью и муками скрепить его основание.

Пусть теперь тяжко нам; пусть велики опасности, пусть назревает и увеличивается видимо сила врагов; пусть в стане верных находятся и раздорники, и перебежчики, и смутьяны, по-прежнему сеющие среди нас подозрения, сомнения и взаимное недоверие. Да укрепит нас образ усопшего и в Бозе почивающего незабвенного нашего Владимира Андреевича, да укрепит нас вера в то, что не погибнет и не может погибнуть русское патриотическое дело, это дитя стольких трудов, стольких жертв, стольких подвигов! Не погибнет дело, которое вдохновило и создало такого вождя, как Владимир Андреевич.

Пусть не видится ему достойный преемник. Да, его нет ещё. Но в нравственном мире нет умерших. Он жив, Владимир Андреевич, жив своими заветами, жив и загробным голосом, жив предсмертным своим призывом: «Собирайтесь, соединяйтесь, русские православные люди!»

Когда некогда князь Дмитрий Донской, уже получив благословение от преподобного Сергия на брань с Мамаем, вышел с войском и узнал о силе полчищ татар, то он, говорит летописец, впал в уныние и малодушие. Он остановился в нерешительности и размышлял: идти ли ему дальше, или повернуть назад. Тут пришёл к нему нарочитый посланец от преподобного и передал его ободряющее слово: «иди, князь, иди на безбожные татары»... И князь пошёл, и стяжал победу.

Пусть и память о Владимире Андреевиче будет нам этой ободряющей вестью: «идите на безбожных новых поработителей земли русской»!

Эта школа его имени, которую сегодня мы открываем, является отрадным знаком того, что дело, начатое покойным, не остановилось и не пошло назад. В годину смуты школьной, в годину, когда школа заражена сверху донизу нравственным гниением, когда гибнут молодые поколения для Церкви и родины, патриотические союзы не могут оставаться безмолвными и равнодушными к этому величайшему злу и должны способствовать созданию новой религиозно-патриотической школы. Это было любимой мыслью покойного. И мы намеренно нынешний день годовщины его смерти почтили открытием школы, и притом школы благотворительной и бесплатной, рассчитанной для бедного люда, чтобы молитвой с благотворением умолить небесное Милосердие к нашему дорогому, всем нам близкому и родному брату, другу, отцу, вождю и первоподвижнику. Так учит нас поступать наша святая вера, так подсказывает нам любовь.

И верим мы, что человеку веры, любви и смирения, каким был покойный Владимир Андреевич, в загробном его бытии будет радостью и отрадой наша молитва и наше благотворение. Нам же его память, ныне, с открытием этой школы, внешне столь прекрасно и знаменательно выраженная, да будет побуждением сильнейшим и благороднейшим, чтобы продолжать его дело и в его духе: с верой в Бога и в добро, и в победу над злом; с любовью к русскому народу, и нашему дорогому отечеству, и к его венчанному Вождю-Царю; со смирением при всяких и многих страданиях, неудачах, гонениях и ударах, наносимых и врагами, и даже друзьями, наносимых и оттуда, откуда мы их меньше всего ожидать можем...

Таков урок и нынешнего евангельского чтения. Таково и отрадное его слово; оно – удел веры, любви и смирения: «велия вера твоя; буди тебе, якоже хощеши»! Аминь.

Христианство и современное язычество¹⁴⁸

Забытый православными греками праздник Покрова Божией Матери празднуем мы, православные русские люди. Что-то странное и удивительное видим мы в этом обстоятельстве: спасён был греческий народ, а память о чуде его спасения хранится в народе русском. Но ещё удивительнее другая сторона праздника: если верить некоторым древним известиям, то, по-видимому, нападавшими на Царьград варварами были наши предки; они были отброшены морем и бурей. Они должны были бежать от стен Царьграда; они видели над собой гнев Царицы Небесной; поражённые чудом, они и там, на месте, в Греции, и по возвращению домой во множестве крестились.

С другой стороны, есть основание думать, что и Епифаний, ученик Андрея, Христа ради юродивого, видевший чудное видение Покрова Богоматери, также был славянин.

Что же всё это означает? Что означает такой удивительный праздник? Чем можно объяснить это странное празднование нами дня поражения наших предков, это странное и удивительное самоотречение и самоунижение русского народа?

Очевидно, кроме врождённого нашему народу и затем воспитанного и осмысленного православием чувства смирения, присущего русскому народу, мы видим здесь глубокое всенародное осуждение язычества, в котором пребывали наши предки, и которое так было посрамлено под стенами Царьграда Небесной Силой. Конечно, предки наши не могли этой мысли ясно и определённо выразить словами, и вот, они воплотили её в священном и торжественном нынешнем празднике. Если это так, то, воистину, глубоко смотрели наши предки в самое существо мировой жизни и мировой человеческой истории.

Со времён самых древних, от первых дней жизни людей на земле, мы видим борьбу начала греховного против начала святого, восстание своеволия человеческого против воли Божественной, – борьбу духа и плоти, нравственного воззрения на жизнь с плотским и чувственным.

Началась эта борьба при искушении прародителей в саду Эдема, усилилась пред потопом, видоизменилась в прямую противоположность язычества и богооткровенной истины веры после рассеяния народов, после Вавилонского богоборного замысла и столпотворения. Здесь впервые греховное начало в образе язычества получило значение как бы религиозное, прикрытое высшими соображениями...

Когда же начало святое, наконец, воплотилось и получило завершение в христианстве, как полном, высшем и последнем откровении Божества, тогда язычество выступило против него со всеми силами ада: не было гонений, не было страданий, которыми бы оно не старалось подавить христианство. Не было силы человеческой – учёность, искусство, поэзия, литература, право, государственность, общественный строй, войско, правители, суд, толпа... – не было силы человеческой, которая не была бы употреблена на борьбу с христианством.

Христианство победило; пред ним склонились и гордые образованностью гонители, сыны древнего мира, и младенчествуюшие народы мира нового, пришедшего на смену обветшалой Римской империи, – в их числе и наш народ русский.

Но внутренняя сущность язычества, какое-то обаяние зла, соблазн порока, прельщающая сила нечестия и чувственности, обольщение себялюбия, самообожание и гордыня человеческого разума, восстающего на разум Божий, начало богоборения, – всё это остаётся доныне, всё это составляет особый мир, против которого постоянно и неизбежно борется и должно бороться христианство, всё это останется в мире до тех пор, пока будет жить грех на земле, т.е. до того уреченного дня, после которого нового небесе и новой земли мы, по обетованию, чаем, в них же правда живёт (2Пет. 3:13). Иерусалим будет попираем языки... (Лк. 21:24). Бывают времена, когда начало языческое особенно усиливается и поднимает голову, когда оно для успеха и соблазна людей принимает личину благородства, прикрывается громкими словами о благе, истине, о свободе людей, взывает к их достоинству и высокому призванию. Такое именно время мы теперь переживаем. Вместо религиозного, как в древности, язычество принимает освящение и прикрытие то именем культуры и просвещения, то именем свободы и права человека вообще, правового строя в государстве. И нужно иметь немало вдумчивости, немало трезвости ума и чуткости сердца, более того, – нужно иметь прямую благодатную помощь и благодатное озарение в руководстве святой Церкви, чтоб уразуметь, где, когда и как приражается нам язычество. Борьба с ним – вековая борьба, но она до того меняет свои формы и виды, что иногда прямо невозможно вскрыть за громкими словами о высоких побуждениях и основах человеческой деятельности истинный, т.е. низменный и языческий её характер.

Всё сказанное намеренно мы сегодня подчёркиваем в наш общепатриотический праздник. Блаженны те русские православные люди, которые избрали для своего руководства в жизни и деятельности, прежде всего святое православие, – начало святое и небесное. Оно соединяет нас с миром горним и невидимым, оно роднит нас с ним, оно делает нас участниками Покрова Богоматери. Православие, далее, и даёт нам то благодатное озарение умов и сердец, о котором мы сию минуту говорили, и раскрывает пред нами сокровенный смысл всего того, что делается кругом нас. С таким кормчим мы не заблудимся!

А кормчий нужен нам всегда, особенно же в нынешнее смутное время, когда язычество вновь возродилось и почувствовало силу, затуманило многие умы и заполнило собой жизнь.

Христианство говорит нам, что Бог руководит жизнью людей, – а язычество, новое современное язычество, проповедует, что Бога нет, или что Он, как уверяет Толстой, есть что-то безличное, какая-то несознательная Воля, безучастная к жизни людей, к их воплям и молениям, или что Он далёк от мира, который предоставлен всецело своим силам и своей судьбе, или, наконец, что Он таков, каким Его себе представляет каждый отдельный человек, т.е., иначе говоря, Его в сущности нет...

Христианство говорит о том, что царство Божие и небесное, – вот в нашей жизни цель, а царство человеческое и земное есть только средство для лучшего и удобнейшего достижения цели, а современное язычество направляет все силы и внимание людей, именно как на последнюю цель, к устроению порядков только царства земного.

Правда, и христианство учит нас заботиться о порядках этого земного царства, но лишь для того, чтоб они способствовали нашему тихому и безмолвному житию, в достижении нами духовного совершенства, в усвоении плодов Христова искупления, в исполнении нравственного закона, в угождении Богу (1Тим. 2:2 и далее). – А современное язычество считает и царство земное, и порядки его самими по себе последней целью человека, поклоняясь им, как идолам.

Христианство говорит нам, что в жизни личной, семейной, общественной и государственной мы не должны забывать, что мы – христиане, и должны как бы пропитывать святой верой, её учением и воззрениями весь строй нашей жизни. – А современное язычество уверяет, что религия есть частное дело, она – сама по себе, а семья, общество, государство – сами по себе, что связи между ними нет и не должно быть.

Христианство, поэтому, учит нас в жизни государственной искать исполнения нашего долга пред Богом и ближними. А современное язычество учит человека отстаивать в государстве своё личное и своекорыстное право, тянуться к власти и корысти, к силе и влиянию, оценивать всё не голосом нравственного долга, а соображениями удовольствия и пользы.

Христианство учит, что основа жизни есть основа религиозно-нравственная, в смирении пред Богом и в исполнении Его закона. А современное язычество говорит, что превыше всего в мире – это человеческий разум, им всё начинается и кончается в устроении жизни; его закон и есть закон жизни.

Христианство, поэтому, учит, что жизнь человека управляется правдой Божьей. А язычество говорит о человеческом, условном и временном, праве, как основа государства и общества, жизни семейной и личной.

Христианство учит, что мы – рабы Божии. А язычество утверждает, что это унизительно для человека, что человек – себе сам господин и нет над ним никакого иного господина, никого и ничего высшего.

Отсюда христианство, признавая Бога Творцом, Промыслителем, Судьёй мира и Управителем, говорит, что власть земная происходит от Бога, и потому она неограничима человеком, а язычество утверждает, что и Бог – это собственно сам человек, власть же установлена людьми и зависит она от людей и больше ни от кого. Отсюда же христианство говорит о боговластии, как основе жизни народов, а язычество отстаивает начало народовластия, т.е. обожения воли народа, заменяющей волю Божества. Когда Горький теперь говорит о «народобожии» (в своём последнем произведении «Исповедь»), когда он уверяет, что народ весь с его волей есть Бог, то он буквально повторяет древнее языческое учение.

Христианство говорит, что совесть есть то, что всего в мире нужнее, и что голос совести, опирающейся на волю Божию, – вот что служит для человека руководством поведения. – А современное язычество уверяет, что голос и согласие большинства людей, – вот что определяет окончательно, где и что истинно, и что ложно.

Поэтому христианство призывает тебя идти одному против всего мира, если ты чувствуешь себя правым по совести и Закону Божию, – так действовали Ной, Авраам, так поступали апостолы и мученики. – А язычество учит, что надо подчиниться решению большинства, хотя бы это решение отнимало у меня Бога, веру и подавляло голос совести.

Христианство говорит, что нравственное и святое – вчера и сегодня одинаковы и вечны по содержанию и внутренней силе обязательности. А язычество уверяет, что нравственность и святость изменчивы и условны, и что можно нарушать легко сегодня то, что вчера ещё считалось святым и неприкосновенным...

Вот краткое различие христианства и современного язычества. Православные русские люди, идущие под руководством Церкви, патриоты, ныне совершающие свой праздник, явно стоят на основе христианства и его начала отстаивают. Тем больше им хвалы. И обратно: нынешние «прогрессисты» под видом ли «освободительного движения», или «правового строя», или народовластия, т.е. демократии, отстаивают начала язычества, только видоизменённого, приспособленного к современным условиям быта и жизни, и для обмана верных, но простых и доверчивых сердец прикрытого громкими и красивыми словами.

И пусть по-прежнему и убивают, и гонят верных Богу, пусть глумится над ними большинство, этот ваал современности: для нас Бог – всё, а большинство – ничто, если оно идёт против Бога.

Тако и теците, возлюбленные! Идите, братья, этой дорогою, и Покров Богоматери и сил небесных будет с вами. Аминь.

Жертва долга¹⁴⁹

По поручению Московских царелюбивых и боголюбивых союзов, и как совершителю скорбного молитвословия по убитому революционерами казаку тихого Дона Козьме Сухорукову, мне выпало на долю здесь, в сердце России, открыть пред вами, сыны Дона, этот памятник.

Знаем, что слишком грустное воспоминание соединено с этим памятником. Не у одного из вас дрогнет сердце при мысли: и каждому из нас, может быть, готова такая же судьба... Пред нами жертва изуверства революционеров. Не в честном, открытом бою, не на поле брани убили его враги родины, не честный и прямой враг пролил его кровь; нет, выстрелом из толпы низких бунтовщиков, неожиданно, как предательство Иуды, братоубийственной рукой Каина сражён был Козьма Сухоруков, соименник славного Козьмы Минина Сухорукова, великого и незабвенного нижегородца.

Люди, которые постоянно кричат о народном благе, люди, которые говорят, что идут за народ, люди, которые только и толкуют о правах народа, – смотрите, что они на самом деле делают! Разве один Козьма Сухоруков убит? Не сотни, а буквально тысячи казаков, солдат, городовых, артельщиков, простых прохожих, мужчин, женщин, детей убиты, изранены, изуродованы этими «радетелями» народа. Для них народ нужен, как ступень к власти, для них народ нужен, как орудие для получения благ земных! И вот, повторяю, пред вами одна из первых таких жертв. С 5-ю другими казаками 7-го августа 1905 года казак Козьма Сухоруков был послан рассеять скопище бунтовщиков, не обнажая оружия... Выстрел из толпы, – и он пал, сражённый пулей!

Господь Иисус Христос сказал о Себе Самом: «если зерно пшеничное, падши на землю, не умрёт, то останется одно, а если умрёт, то многий плод принесёт» (Ин. 12:24); и апостол говорит нам: «зерно не оживёт, если не умрёт» (1Кор. 15:36–37). Пал ты, честный воин Козьма Сухоруков, как подрезанный спелый колос пшеничный на тучных полях твоей Донской родины! Пал ты, как тяжёлый полный сноп, в житницу Божию! Умер, как зерно пшеничное, Козьма Сухоруков, но смерть – мужу покой, а ему неувядаемая жизнь и слава! Умер, как зерно пшеничное, Козьма Сухоруков, но образ его доблести и пример его подвига пусть живут в душах ваших, дорогие братья! Что смерть?! Двух смертей не бывать, а одной не миновать, но безмерно тяжелее умереть навеки духом, быть проклятым от Бога и людей, быть предателем и изменником, навеки умереть для Бога и для родины. Это, поистине, – смерть вторая!

Смотрите, вот мы, люди чужие, не знавшие Козьмы Сухорукова, однако, горим к нему благодарной любовью, собрали средства и воздвигли ему этот памятник и поминаем его молитвой. И верим мы, – молитву благодарных сердец примет Господь, и верим мы, – не жалеет теперь раб Божий, воин Козьма, в загробной жизни, на лоне у Господа, не жалеет, что он отдал себя в жертву исполнения долга!

Пусть его пример для вас будет незабвенным! Пусть наша молитва, наша благодарность, и этот памятник, и это многолюдное собрание ясно покажут вам, что сладко умереть за Царя и родину, что сладко умереть за исполнение долга совести, что если на земле и нет полного воздаяния за подвиг, то пред Богом – ни молитва, ни служба никогда не пропадут!

И если нам и вам нужно будет умереть за Бога, за Царя и за народ, если нас на этот подвиг позовут, то пусть и у нас всегда на сердце и на устах будет один ответ: «Идём, Господи, идём, наш дорогой Царь, – мы готовы: мы все и каждый из нас – Козьма Сухоруков!» Аминь.

Разрушение школы¹⁵⁰

Позвольте напомнить почтенному собранию, вероятно, многими теперь уже забытое слово, обращённое Государем Императором 28 октября 1894 года, в первые дни Его царствования, к министру народного просвещения: «В Бозе почивший Родитель Мой с особой заботливостью следил за подрастающим учащимся поколением и до последних дней горел желанием воспитать его на радость России. Передайте детям и юношам Моё сердечное пожелание, чтобы величавый образ великого душой Монарха служил им руководящим светочем к нравственному совершенствованию».

Нравственное совершенствование юношей, с одной стороны, и воспитание их на радость России, с другой, – вот те основы, которые, по воле Монарха, должны быть положены в основу русской школы, как её идеал. Но если самый нравственный мир и сознание долга есть в человеке нечто свыше данное, не навеянное и не обусловленное ни природой, ни искусственными влияниями среды, то мы имеем полное право рассматривать и признавать нравственное совершенствование именно, как религиозно-нравственное. Только при таком воззрении на него оно получает смысл, содержание, оправдание и силу внутренней обязательности; только при таком воззрении оно действительно резко и решительно отделяет и отличает человека от мира животных и превозносит над ним. Только при таком воззрении мы с истинным сознанием истинного человеческого достоинства поднимаем к небу разумный наш взор и разумное человеческое чело...

В годину полного забвения этой истины открывает свои действия "Общество содействия религиозно нравственному и патриотическому воспитанию детей». По нашим временам, его открытое выступление на общественную работу – это великий акт мужества и великий акт истинной мудрости.

Настоящий, крепкий ум, здравый, трезвый и уравновешенный дух, настоящая мудрость, глубокая и устойчивая, познаются всего лучше и вернее в дни какого-либо повального стадного помешательства. Ему подвержена всегда масса, толпа, обладающая умом животным; но, славу Богу, никогда не бывало и не может быть так, чтоб эта стадность совершенно подавила и уничтожила человеческий разум.

В немногих единицах разум истинный, отблеск Божества в человеке, сохранит свои права; в немногих сердцах он претворится в пламень убеждения; в немногих душах он подвинет волю на твёрдую решимость дать отпор стадному неразумному увлечению, сказать открыто трезвое слово и стать на путь соответственных действий среди бесконечных насмешек и даже насилий со стороны людей, одурманенных стадностью и гипнозом толпы. Humanum paucis vivit genus! (Человечество живет благодаря немногим. – Ред.). Однако, тяжёл первый шаг, а далее, смелым в удел вечное Божественное слово: «свет во тьме светится и тьма его не объят» (Ин. 1:5), им в удел и слово поэта: «чем гуще тьма, тем звёзды ярче»...

Тем знаменательнее нынешний день. Мы открыто заявляем, что не разделяем того идолопоклонства пред одним знанием и развитием рассудка, которым ныне заражено наше общество, желающее видеть одно обучение юношества, а не воспитание. Мы открыто указываем, как на печальное следствие этого идолопоклонства, – на нынешнее беснование, озверение и сумасшествие молодёжи в учебных заведениях, полное падение семейного покоя, разрушенного в конец нынешними детьми, этими, в буквальном смысле слова, тиранами семьи, и на духовное опустошение родины, совершенно лишаемой образованных работников на всех поприщах жизни, вследствие обуявшего юношество политиканства, заменившего доброе воспитание и учение.

Мы открыто исповедуем, что религиозность и патриотизм – это две ноги, на которых стоит великан святорусский, что он упадёт неминуемо, этот великан, если мы подрубим ему один или другой из этих устоев.

И мы рады засвидетельствовать, что огромная часть русского народа, народа трезвого по уму и сердцу, не поддалась на беснования развинченных нервами и лишённых разума русских немногих «интеллигентов», сбитых с толку «сознательно» действующими врагами русского народа, желающими видеть наш народ духовно-бездомным бродягой, лишённым религии и патриотизма. И мы рады заявить, что немногие пока школы, уже открытые здесь с целями религиозно-нравственного воспитания, положительно подавлены заявлениями многочисленных родителей, которые охотно готовы помещать детей в наши школы, готовы для этого брать своих детей из других учебных заведений, недовольные их водянистым, бездушным и бесцветным направлением, трусливо умалчивающим о религии и патриотизме.

О, только прекратите это страшное насилие над русским народом; только подавите этот наглый захват школы грязными руками инородцев и их приспешников; только поимейте мужество всей этой не учащейся и бунтующей молодёжи показать свободный выход из школы, где она не хочет учиться, а желает диктовать законы Царю и царству; только обратите школу в место святое, в «храм» науки, над которым не напрасно сияет православный крест, которое не в насмешку осеняет государственный орёл; только прекратите эту не престающую ложь и фальшь в нашей школе, – и свято место пусто не будет!

Явятся и добрые учители, найдутся религиозно-патриотически настроенные воспитатели, и школа станет на своё место и займётся подобающим делом, святым и великим.

Ведь мы истосковались по такой школе; ведь мы измучились при виде нескончаемой неурядицы школьной и этого непостижимого долготерпения к развратителям юношества, к насильникам школы, к врагам обучения и воспитания, которые обратили школьную кафедру в место политики и революционирования народа. Пусть они будут устранены властной рукой, – и завтра же явятся учители, может быть по внешнему праву на учёность (по праву дутому, в которое уже никто не верит) не равные нынешним полноправным духовным растлителям учащихся поколений, но по внутреннему праву и по внутренней ценности безмерно выше их стоящие. Пусть откроют выход из школы тем уже прогнившим юношам, которые всё равно негодны для учения, пусть из ложной и неразумной гуманности не зазывают их занять оставленные ими школьные скамьи. – Всё равно, они, как глухой аспид музыку, слушать науку и усвоять её уже не в состоянии. – И школа наполнится, может быть, меньшим количеством учащихся, но зато такими истинно-учащимися, которые будут давать истинно-образованных и знающих людей для родины, а не жалких полу-умных, полу-образованных недоучек, о которых апостол говорит, что они всегда учатся, и ничему никогда научиться не могут, которые составляют песок в государственной машине, сор в народной жизни, гниющий микроб в народном теле!

Как раз в те дни, когда зло нашей школы является пред нами столь ярко, когда мы читаем о безобразиях и насилиях учащихся в нашей высшей школе, выступает открыто, честно и твёрдо наше Общество и зажигает первые огоньки здорового школьного обучения и воспитания на религиозно-нравственной и патриотической основах.

Да возгорятся эти первые огоньки в великое пламя, живительное и спасающее! Русские патриотические союзы первопрестольной Москвы, отстаивающие среди современной смуты начала православной веры и русского патриотизма и уже открывшие не одну школу с религиозно-патриотическими основами воспитания¹⁵¹, поручили мне, как своему сочлену и председателю, приветствовать Общество в настоящий день его торжественного открытия и поднести ему в молитвенное и выразительное благожелание эту икону Введения во храм Пресвятой Богородицы. Смысл изображённого на ней исторического священного события по отношению к его урокам нашему Обществу так ясен, что не требует пространных изъяснений. «Днесь одушевленный храм, Богородица, в храм Господень приводится, Тому уготоватися в Божественное жилище»...

Да будет русский народ вовеки одушевлённым храмом, и чрез святую Церковь, её влиянием на семью, школу, общество и государство, на наш народный и государственный патриотизм, да уготовляется и да возрастает непрестанно в Божественное жилище! Аминь.

Поздравляем вас, дети, с открытием этой школы и с началом ваших занятий. Вы видите, что вместе с вами на молитву и на открытие школы собралось так много людей, по-видимому, для вас чужих и посторонних. Они никогда вас не видели, и вы их доселе не знали, но они заботятся о вас и открыли эту школу. Все эти люди, которые заочно любят вас и заботятся о вас, составляют особое Общество; называется оно: «Общество содействия религиозно-нравственному и патриотическому воспитанию детей».

Постараюсь как можно проще и как можно понятнее объяснить вам, что это такое – воспитание религиозное и патриотическое, и как это к вам относится.

Воспитание, – что такое воспитание детей? Вот послушайте слова одного учителя, святого учителя, угодника Божия (святого Димитрия Ростовского). Он говорит, что душа ребёнка для учителя – то же самое, что доска в руках художника. Вы видите эти иконы, что стоят перед вами? Вот эта икона была раньше доска, а художник на ней нарисовал образ нашего Спасителя. А вот другая, очень большая, – тоже была чистая доска, а теперь, видите, она обложена золотом и на ней нарисовано, как Богородицу Марию, когда Она была маленькой девочкой, родители привели в храм, чтоб Она там и выросла и научилась всему доброму и святому. – Потому что в храме Божием всё, что есть там, – всё доброе и святое. А ведь на той же доске художник мог нарисовать и совсем другое, что-нибудь худое, например, – как люди пьяны бывают, как они дерутся, как они обижают друг друга. Вместо Господа Иисуса Христа он мог бы нарисовать дьявола, демона, того духа злого и нечистого, который человека толкает и научает на всё худое и греховное. Так вот, святой угодник, о котором я говорил вам, и учит, – повторим его слово: «душа ребёнка для учителя – то же самое, что доска, он на ней может нарисовать и ангела, и демона». Когда говорят, что вас здесь будут воспитывать, это и значит: вашу душу хотят сделать угодной Богу, хотят научить вас всему святому, чистому, доброму, хотят на вашей душе как бы нарисовать, отобразить Бога и Его святой закон, веру в Бога, иначе говоря, – религию.

Когда вы полюбите Бога и Его святой закон, когда вы будете постоянно, с охотой молиться Богу, обо всем спрашивать Его волю и будете жить по-Божьи, это значит, что вы получили воспитание религиозное.

И ещё: воспитание религиозное научает и приучает человека во всём и всегда искать и ждать помощи от Бога. Вы видите: у вас хорошая школа; смотрите – картины, всякие пособия; у вас хорошие учители, целое общество этих людей, которых вы сейчас пред собой видите, о вас заботится. Ну, что же? Значит, уж непременно у вас будет успех? Нет, дети. Надо просить помощи от Бога, без этого не будет успеха. И вы видите: вот и архиерей, и священники, и ваши учители, и все эти добрые люди, которых вы видите, люди учёные, образованные, молятся с вами Богу, просят Его помощи и Его благословения.

Расскажу вам про одного святого угодника Божия; вы о нём часто здесь в Москве слышите: это преподобный Сергий, который основал Троицкую лавру. Был он мальчиком такого возраста, как вы; звали его тогда Варфоломеем (Сергием его назвали в монашестве); учился он грамоте; все его товарищи успевали, а ему трудно давалось учение. Бог его испытывал, приучал, чтоб он не на себя всё надеялся, а на Господа. Грустил Варфоломей, что нет у него успеха в книжном учении. Раз отец послал его в поле за лошадьми. Вышел Варфоломей далеко в поле, к лесу, и видит: какой-то старец-монах стоит на коленях и молится Богу. Подождал Варфоломей, пока старец молитву кончит. Когда встал старец, Варфоломей подошёл к нему, попросил его благословения и говорит ему про своё горе, и просит: «отче, помолись за меня Богу, чтобы легко и успешно я учился». Понравился старцу набожный отрок; он благословил его, дал ему часть просфоры и сказал: «это даётся тебе в знак Божией милости; теперь хорошо уразумеешь грамоту». Обрадовался Варфоломей. Не хотелось ему разлучаться с добрым старцем. И говорит он ему: «пойдём к нам в дом; мои родители любят таких, как ты; отдохнёшь у нас, пищей подкрепишься». Старец пошёл. Пришли в дом; родители Варфоломея с любовью приняли гостя. А гость не захотел сесть, пока не помолится Богу вместе со всеми. Была в доме комната для молитвы, – семья-то, видите, какая была набожная! Все прошли в моленную комнату. Старец и говорит Варфоломею: «возьми книгу, читай часы, – псалмы». Варфоломей прежде худо читал; поэтому он испугался, и теперь стал было отказываться, а старец всё своё твердил: «читай, читай!» Перекрестился Варфоломей, стал читать, – и так ему всё стало понятно и ясно, и слово за словом так и льётся у него из уст. Хорошо читал Варфоломей. Все удивились и все познали, что здесь чудо свершилось, сила Божия проявилась.

И вы, дети, будьте всегда с Богом, у Бога и теперь, и всю вашу жизнь ищите помощи; веруйте в Бога, живите по вере. Вера – иначе называется религия, набожный верующий человек называется – религиозный. Вот и воспитание ваше потому называется религиозным.

Ещё оно называется патриотическим. Что это значит? Патриот, – это слово не русское; оно означает: человек, любящий своё отечество. Значит, вас хотят воспитать так, чтобы вы были патриотами, т.е. любили бы своё отечество и то, что есть в нём. Наше отечество – Россия; в ней русский народ, а во главе его и правит Россией русский Царь. Бог правит миром, Бог же и посылает царя верующему народу, Бог же и даёт нам родину, отечество, Бог посылает нас жить среди своего народа. Значит, и патриотическое воспитание недалеко от религиозного: оно есть послушание Богу.

Вот Иисус Христос был Бог и Сын Божий и жил на земле среди людей для их спасения, – об этом вы узнаете в школе. Но и Он любил Свой народ; Он среди Своего народа проповедал, и плакал Он, когда видел, что Его родной народ не исполняет Божьего закона и тем губит себя.

Вот и преподобный Сергий, когда был уже великим подвижником, тоже любил свой родной русский народ и горевал, если видел страдания родины; князю он и сам повиновался, и других заставлял повиноваться; он же благословил князя на битву с врагами России.

Расскажу вам случай из жизни русского народа в глубокую старину. Враги однажды осадили город Киев, при святой княгине Ольге; в это время князь с войском стоял далеко в другом городе; никак нельзя было ему дать знать; трудно было дать знать и жителям на другом берегу реки Днепра, – везде по берегу стояли враги. Тут один мальчик решился на смелое дело: он прошёл через весь стан врагов; каждую минуту его могли поймать и убить, а он шёл смело к берегу. Как он дошёл до берега, прямо бросился в воду и стал плыть на другую сторону реки. Враги тогда догадались, в чём дело, и стали они в него стрелять, могли его убить, мальчик мог утонуть. Но любил мальчик свой родной народ, и такая любовь дала ему силы и смелость. Он переплыл реку, дал знать о нападении врагов на Киев и спас его от гибели. Вот что значит быть патриотом. Такое же патриотическое воспитание хотят дать и вам.

Дай Бог вам быть хорошими учениками и успешно принять всё то, чему вас хотят обучить и что вам хотят внушить. Дай Бог вам полюбить Бога и Церковь, быть верующими и Божий закон во всём исполнять, а также полюбить родину и Царя, и быть полезными для отечества. Дай Бог, чтобы чрез много лет, когда будете большими, вы бы могли сказать о себе старинным складным присловьем:

Что школа нам дала,

То в нас и есть:

Бог, Церковь, родина,

Царь, совесть, честь...

Празднуем ныне память великих Московских святителей и всея России чудотворцев, митрополитов Петра, Алексия, Ионы; к ним впоследствии, по распоряжению высшей церковной власти, причислен по празднованию и памяти тоже святой – митрополит Московский Филипп.

Может быть, кто подумает: ведь они жили в Москве и там святительствовали, зачем же нам праздновать с особым торжеством их память? Но как Москва имела не местное только значение в древней России, а значение всероссийское, так и её митрополиты-святители не напрасно и при жизни назывались всероссийскими и по смерти почитаются всем русским народом; они совершили великие подвиги, поистине, для всего русского народа. А затем: святость человека сияет не только всем окружающим, не только целому народу, но всем людям на земле. И Спаситель говорил смиренным рыбакам-апостолам: «вы – свет миру»...

Пятьсот – шестьсот лет тому назад жили воспоминаемые сегодня угодники; двести с лишком лет один за другим они сияли житием и подвигами для святой нашей Руси. То было время безмерно тяжёлое для русского народа. Уже народ наш в то время был просвещён верой Христовой в городе Киеве; уже распространял он эту веру среди народов диких и не ведавших Бога; уже у нас было настоящее христианское просвещение, настоящее христианское царство; уже процвела тогда русская земля великими святыми.

Цвести бы и расти русскому царству православному, совершать бы ему великое и всемирное апостольское дело – далеко кругом распространять святую веру среди народов Европы и Азии!

Но Господь судил иное. Судил Он испытать Русь крепким испытанием, закалить её в неимоверных страданиях. Из далёких азиатских стран нахлынули на нас дикие монгольские орды; пришли они на Русь в силе тяжкой. Разбиты были наши князья, разъединённые между собой; уничтожены наши воинские дружины; запылали сёла и города; разрушены храмы и монастыри; десятки тысяч людей отведены в тяжёлую неволю; сотни тысяч избиты врагами; хлеб, достояние и богатства разграблены... Народ бежал в леса, селился в болотах, жил в нужде и наготе, в голоде и холоде, отвыкал от пения церковного, от звона колокольного... От Киева и юго-запада, от привольной и богатой земли, где впервые зародилось и основалось русское княжество, русская жизнь стала отливать далеко к северу и северо-востоку, ко Владимиру, Москве и Твери, чтобы подальше уйти от татарского разорения.

В такое-то время и совершили свой подвиг святители Московские; из них Пётр митрополит жил в дни самых страшных ужасов татарщины; Алексий митрополит уже предчувствовал победу над ними на поле Куликовом; Иона-митрополит имел радость видеть, что иго татарское скоро-скоро окончится. Святитель Филипп не только видел полное и окончательное низвержение татарского засилья, но видел, как царь русский уже сам покорял прежде грозные царства татарские – Казань и Астрахань.

Прежде всего, великие эти святители старались поддержать в русском народе ревность и чистоту веры православной. Она одна давала утешение в страданиях; она одна поддерживала народную бодрость и упования на лучшее будущее. Вера же православная хранила единство народа русского; от отсутствия такого единства погибал наш народ: если бы не разделялись князья и города, если бы не враждовали они между собой, если бы не отказывали друг другу в помощи, – то и враг не одолел бы Русь. Но при множестве князей была на Руси одна православная вера, один митрополит, одна церковная власть, одно богослужение, один язык молитв, одни упования, одни святыни. Это всё имело величайшее значение для народа русского. Но самое великое значение имело превосходство нашей веры, святой, православной, богооткровенной, пред верой пришельцев монголов, которые сначала были язычниками, а потом, с XIV века, сделались магометанами. Трудно себе даже мысленно представить, что было бы с нашим русским народом, если бы он, под влиянием порабощения, принял бы и веру поработителей. Он погиб бы для царства Божьего и вечного спасения, – это прежде всего. Но, погибнув для неба, он умер бы и для земли: его поглотили бы дикие орды, и самого имени его теперь бы не существовало в мире. Будучи языческим или мусульманским, наш народ слился бы с монголами и разделил бы их судьбу, а судьба их у нас пред глазами: это ничтожные, грубые и бессильные народцы.

Но безмерно превосходили русские татар своей верой. И великое дело случилось: татары покорили землю русскую, взяли как бы тело России, а сами невольно покорились русской душе, т.е. вере нашего народа: они не могли не уважать нашей веры, они во множестве крестились, они чувствовали наше духовное превосходство; поработители преклонились пред порабощёнными, пред их духовными сокровищами. При таких условиях русские не могли затеряться в мире и погибнуть; напротив, постепенно они духовно подчиняли себе своих победителей и тем сливали их с собой и вместе спасали их духовно, приобщая к Церкви Божией, к сокровищам христианства, к царству Божьему.

Всеми силами святой ревности и неустанного труда поддерживали святители Московские святое православие в русском народе. Святитель Пётр восстановляет разрушенные храмы, учреждает новые обители. Он переносит свою митрополию в Москву, строит Успенский храм и умоляет князя окончить его постройкой, собрать сюда святыни народные, и предсказывает ему за это, что руки его взыдут на плещи врагов его и что род его будет княжить и владеть в этом новом городе над всей Русью. Святитель Алексий все силы своего богато одарённого духа употребил на утверждение святого православия. Он ездит по русской земле; он также строит храмы и святые обители; он сам переводит святое Евангелие на славянский язык с греческого; он пишет послания и князьям, и простолюдинам, утверждая их в вере и законе Господнем, призывая их к единению в Церкви Христовой: «Имейте в уме своём смерть, воскресение, суд и воздаяние по делам»; «не пропадёт овца, на которой есть помета: ваша помета – Христос и Его Тело и Кровь Божественная»; «как одним дымом нельзя нагреть дома, так и одна домашняя молитва без общецерковной»; «что холоднее и бездушнее камня? но и камень, если бить о камень, то явится тепло и посыплются искры: так и христиане в Церкви и в общецерковном пребывании и молитве»...

В дни святителя Ионы опасность грозила православию от замыслов папы римского, хотевшего подчинить себе православные народности путём обольщения и богатых обещаний свободы и защиты от мусульман. Твёрдо стоял святитель на страже церковной, ни одна душа не погибла и не уловлена была в сети католичества...

Итак, не напрасно св. Церковь в песнопениях нынешнего дня прославляет этих святителей, как «первопрестольников российских и столпов православия», как «хранителей апостольских преданий», непоколебимых защитников и веры проповедников. И в этом – их первый завет векам и родам, сынам православного русского народа. На свете нет другого народа, у которого измена вере приносила бы такие пагубные последствия для государственной жизни: так сросся и сжился народ русский со святым православием. Пред ним, пред святым православием, в лице святителя Алексия склонился и сам хан татарский; он просил св. Алексия приезжать в орду, он видел чудо исцеления своей жены по молитвам святителя; он с честью его встречал и провожал, одаривал подарками, давал льготы и милости Церкви Божией... В эти времена святитель Алексий являлся митрополитом и пастырем не только для русского князя и русских людей, но и для хана татарского и его народа.

В Москве, у Московских князей впервые ясно и решительно была сознана и высказана мысль о том, что надо русскому народу собраться в единое государство, под рукой единого князя, чтобы свергнуть иго татарское. Нужно было победить всякое самолюбие и все разделения ради блага всей Руси; нужно было пламенно любить родину, чтоб о себе забывать; нужно было повиновением князю постепенно из губительного многоначалия создавать единодержавие и самодержавие на Руси, чтобы силой самодержавия царского вести Россию к силе и славе и к исполнению её религиозного, свыше указанного, мирового призвания.

И вот, святитель Пётр следует за князем в незначительный в то время городок Москву, чтоб утвердить там своё местопребывание и тем привлечь к князю уважение и преданность всей России. Святитель Алексий повиновался даже малолетнему великому князю, всячески ограждая его права. Он входил не только в дела церковные, но и государственные, увещевал непокорных, предавал отлучению церковному тех русских князей и их приспешников, которые шли против законной власти великого князя, пользуясь его малолетством или затруднениями в государственной жизни, и соединялись даже с врагами русского народа (как князь Тверской с литовцами); он путешествовал в Орду к татарскому хану, чтобы смягчить его и предотвратить нападение на русскую землю. Умирая глубоким старцем, он говорил великому князю: «Сын мой, я отхожу от жизни, оставляя тебе милость от Бога, мир и благословение, а также и сыну твоему и всему семени твоему до века». Так, видите, и доныне почиет на нас благословение святителя. Так же действовал и святитель Иона: и он писал послания к русскому воинству, ободряя его на подвиги брани против татар-поработителей и обещая именем Господним венец славы мученикам, которые будут убиты в сей священной брани; и он властью духовной смирял бунтующих князей, бояр, раздорников, непокорных власти законного великого князя. И он всеми силами своими служил благу народа русского, подготовляя единодержавие и самодержавие его властителей и вместе с тем силу и крепость царства русского, православного, мир и спокойствие Церкви Христовой, благоденствие и порядок жизни народа. Чтобы народ наш тихое и безмолвное житие проводил во всяком благочестии и чистоте, творя волю Божию, уготовляя себя к вечному спасению. Ради того же блага русского народа и святитель Филипп, на сто лет позже митрополита Ионы, уже в дни свободы русского царства, когда царь Иоанн Грозный, попущением Божиим, объятый болезнью, воспылал гневом на подданных и стал предавать многих неправедным и жестоким казням, – святитель Филипп мужественно и до пролития крови пастырски увещевал Грозного царя, сохраняя уважение, преданность и повиновение ему, как царю, но напоминая о равном для царя и подданных законе Царя Небесного.

Вот, братие, жизнь и подвиги Московских и всероссийских святителей на протяжении двух столетий скорби и страданий в жизни русского народа. Ныне, в день царский, когда мы молимся за Царственного Отрока и Именинника, Наследника престола, Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича, не вспоминаются ли нам скорби и страдания, пережитые и переживаемые нами в последнее время? Враги внешние, японцы, родственные древним нашим насильникам-монголам, нанесли России жестокие раны. С ними соединились наши домашние раздорники и изменники и производили и производят разделения и смуту в царстве нашем, как в дни татарского нашествия.

Где же и в чём нам искать спасения?

Ответ мы слышим в жизни и подвигах святителей Московских. Их заветы чрез века и роды гласят нам: храните святую православную веру; храните единство в Церкви православной. Ищите паче всего вечного спасения и угождения Богу; любите родной русский народ, своё отечество до полного забвения своих выгод; дорожите выстраданным и Церковью благословенным самодержавием наших царей; повинуйтесь власти их и поставленных ими правителей; не смущайтесь и не соблазняйтесь ни речами, ни обещаниями раздорников и развратителей народных.

В этом было наше спасение в веках минувших, в этом спасение России и в настоящее трудное время, и на всю вечность! Аминь.

Недавно в газетах появилось известие, что здоровье о. Иоанна так ухудшилось, что за службой с ним сделался глубокий обморок. И это известие, и желание повидать батюшку заставило поехать к нему в Кронштадт. Осторожно пришлось осведомляться, можно ли его увидеть, и не причинит ли ему беспокойства и усталости наше посещение.

К счастью нашему, мы нашли батюшку здоровым и бодрым. Почти год назад, когда его посетили владыки митрополит Владимир, епископ Гермоген и епископ Серафим, казалось, что дни его сочтены. Посещение это и та нравственная поддержка, которая ему была оказана, по словам самого о. Иоанна, сильно повлияли на восстановление его сил. Теперь по-прежнему светятся его чудные глаза; небольшой румянец играет на щёках; на устах появляется прежняя добрая, чарующая улыбка. По-прежнему батюшка ежедневно совершает богослужение – раннюю литургию и часто произносит свои краткие поучения, эти слова мудрости духовной, изливающейся из души, пропитанной благоуханием молитвы, богомыслия, благоговения и постоянного чтения слова Божия. Жаль, что никто не записывает его поучений, живых, смелых по мысли и сопоставлениям, близко касающихся жизни.

Сведения газет о болезни и даже обмороке о. Иоанна оказались ложными.

Батюшка за всем следит, много читает. Болезнь не даёт ему возможности выезжать в Св. Синод для присутствования, о чём он и написал обер-прокурору Св. Синода, благодаря за новое его назначение и в текущую синодальную сессию. Но о. Иоанн исправно перечитывает обширную корреспонденцию, по-прежнему широко благотворит; до 7.000 р. он дал в минувшее лето на обновление Андреевского собора, до 10.000 р. – женскому монастырю на дальнем Севере; не говорим о мелких раздаваемых им суммах. Кабинет о. Иоанна – это моленная, это как бы алтарь. Всё уставлено иконами, на столе раскрытые богослужебные книги, у кресла на шкафу епитрахиль, пред сидящим – св. крест и Евангелие. Здесь, оставаясь по необходимости в одиночестве, он вынашивает и затем изливает на бумагу возвышенные благоговейные мысли «Дневника», здесь же льётся и его молитва.

Незримы миру плоды молитв, но иногда милость Божия и Божья мудрость являют их нам в назидание. Вот опубликованное в газете «Котлин» (издаётся в Кронштадте), № 221 от 28 сентября сего года, письмо об одном исцелении, совершенном милостью Господа, по молитвам о. Иоанна; приводим его целиком:

«Я, пишущая эти строки, Серафима Малиновская, три года тому назад лишилась мужа и после смерти его приехала сюда, в Кронштадт, где и живу по благословению о. Иоанна, в Доме Трудолюбия, третий этаж, комната № 19. Сначала мы с мужем жили в Саратове, где он служил на железной дороге, но потом, вследствие тяжкой болезни, пришлось ему оставить службу, и мы переехали в Москву; это было в феврале 1905 года.

В Москве муж мой находился под наблюдением профессора Таланова, специалиста по нервным болезням, и пользовался его советами. Посещая моего мужа, профессор обратил внимание и на меня, тоже как на больную, нашёл у меня массу болезней и удивился, как я только ещё живу.

Он сказал, что у меня страдание всей нервной системы (невралгия), расширение сердца, вследствие чего отёк ног (водянка), сильное малокровие, упадок сил, и посоветовал мне питать себя хорошенько, причём прописал лекарства. Я, никогда не любившая лечиться, не воспользовалась его советами; чтобы успокоить своего мужа, купила я лекарства, но не употребляла их.

Муж мой скончался 16 июля того же 1905 года. После его смерти я приехала в Кронштадт, где и теперь живу.

Вначале, по приезде, я могла посещать храм Божий почти каждую службу, несмотря на мою болезнь сердца и нервные припадки удушья, вследствие страданий сердца. Но спустя год я была лишена возможности быть в храме, так как страдания мои увеличились и стали являться боли в ногах. Я с трудом могла еле ходить, стали отниматься постепенно ноги. Дорогой батюшка, посещая Дом Трудолюбия, не оставлял и меня грешную и приобщал всегда Святых Таин. После причастия, милостью щедрого Бога, я всегда чувствовала облегчение и благодарила Господа, как только умела и могла. Два года тому назад приезжал поговеть и приобщиться у дорогого батюшки брат мой родной, Владимир Михеев, который служит земским доктором в городе Острогожске, Воронежской губернии; он остановился также в Доме Трудолюбия, рядом со мной. Не видались мы с ним более 15 лет, радостно было наше свидание, но поскорбел он, видя мои страдания.

Он нашёл у меня страдание оболочек спинного мозга, страдание всей нервной системы и на мои слова, можно ли мне помочь, отвечал: «нет, нельзя тебя вылечить и ничем нельзя помочь, так как ты уже стара и организм твой слишком истощён».

Страдания мои всё увеличивались, стала появляться сильная боль в спине, в особенности позвоночной кости, ноги и руки точно притянуло к спинной кости, и я едва могла двигать ноги, но всё-таки ходила каждое утро в дом к о. Иоанну, для принятия Святых Таин. Приобщая меня, батюшка утешал и говорил: «Благодари Господа, что Он нашёл тебя, благодари Господа, что ты жива до сих пор, благодари сильно, горячо; ведь ты только и живёшь Святыми Тайнами, а без них ты давно бы уже умерла!» Так утешал меня добрый отец, и после принятия Святых Таин мне было легко, радостно и я забывала свои болезни.

Страдания мои всё увеличивались, и год тому назад отнялись ноги, я не могла уже сама ходить в дом к о. Иоанну, меня носили на руках каждое утро для святого причастия к нему в дом.

Господи! как я страдала. Ноги и руки мои как бы притянуло к позвоночной кости, все жилы моего тела, при малейшем движении, точно тянули, вытягивали и били будто по ним чем-то острым. Я кричала от невыносимой боли при всяком движении, и притом, как меня брали на руки и опускали с рук, я должна была не шевелиться, чтобы не испытывать эти ужасные боли! Я молилась, как умела и могла, и мысленно всегда призывала о. Иоанна, прося его святой молитвы и помощи. Я глубоко верила, что Милосердный Господь исцелит меня святыми молитвами батюшки, Господь ведь слышит его и силой его молитвы творит чудеса. Вот, уезжая 23 мая сего года, батюшка приобщил меня (меня принесли также на руках в дом к нему) и, благословляя меня, сказал: «живи, живи!» Эти слова как бы влили в меня жизнь и дали мне надежду, что я ещё буду жить.

После отъезда батюшки июнь и июль месяц мне было очень плохо, трудно и тяжело. Ужасные боли спины и всех жил моего тела заставляли меня лежать и не шевелиться, и притом только и могла я лежать на спине и то недолго, так как боли усиливались в позвоночной кости, и я должна была подниматься, испытывая боли уже повсюду. Господи! как я страдала, но, помня слова Спасителя: «Просите и дастся вам, стучите и отворят вам», я молилась и просила, и верила, что получу просимое.

Приблизилось время приезда батюшки. В одно утро, после тяжко проведённой ночи, я чувствую, что могу легко поднять руки без боли, могу шевелиться без боли, не верю даже себе от радости, сажусь в постели: о, чудо! Могу согнуть ноги, шевелить их, боли нет ни в спине, нигде в жилах; встаю, могу двигаться, иду по комнате своей, слегка придерживаясь за мебель.

Господи! сколько радости, сколько радости после таких долгих, тяжких моих страданий! Я жива! Я живу! Я, как Лазарь, воскресла из мёртвых! Вот дождались мы 9 августа, приехал в Кронштадт дорогой наш батюшка. 10-го утром я сама пошла в дом к нему, слегка придерживаясь за руку того, кто носил меня на руках в продолжение года к батюшке. На лестницу взошла уже одна и радовалась, что иду сама. Домашние батюшки удивились и радовались моему исцелению! Вот приехал дорогой батюшка от литургии, приобщил меня, а потом и говорит мне: «Мне говорили, что ты уже ходить начала?»

«Да», – ответила я радостно и без всякой помощи одна прошла по комнате, показав батюшке, как я хожу!

«Батюшка! спасибо вам», – говорила я радостно; «спасибо вам за ваши святые молитвы и моё данное исцеление», а батюшка на это: «Слава Богу! Слава Богу, благодари Господа!»

И вот теперь я сама хожу к о. Иоанну для святого причащения каждое утро, я чувствую, что силы мои прибывают, и всем и каждому говорю, рассказываю о своём дивном исцелении святыми молитвами батюшки! Свидетели этого чуда – все живущие в Доме Трудолюбия, все, кто знает меня в Кронштадте, и кто видел, как меня носили на руках в дом к батюшке для святого причастия едва живую, чуть не умирающую. Много приезжих из Петрограда и других мест, все крестятся от радости при виде меня радостной, что я сама стала ходить и получила исцеление от своих тяжких страданий, по молитвам дорогого батюшки!

Да продлит Милосердный Господь жизнь дорогого пастыря, нашего молитвенника, ещё на долгие, многие годы.

Глубоко благодарная духовная дочь отца Иоанна Серафима Малиновская».

Вот проявление силы Господней, одно из многих чудес, совершающихся около дивного верой, кротостью и благостью Всероссийского пастыря. Напечатали ли о нём газеты? Отметили ли письмо г-жи Малиновской? Что можно сказать для заподозревания истины сообщаемого ею факта? Поистине, неверие упрямо и жестоковыйно. Поистине, если Моисея и пророков не слушают, то если бы и кто от мёртвых восстал, не имут веры... Просим все правые газеты перепечатать это известие. О делах Божиих умалчивать грешно; славу Господню подобает возвещать языкам. Может быть, узнав об этом чуде, не одна колеблющаяся душа укрепится в вере. Может быть, не один холодный сердцем сын православия утвердится в преданности православной Церкви, в ограде которой есть дивные пастыри, в которой жива и действует благодать Божия. Может быть, не один отпадший, не один пребывающий в иноверии, зловерии или неверии, прочитав об этом чуде, почувствует в душе уважение к св. нашей Церкви, ныне столь жестоко обуреваемой скорбями и напастями. А верным? Разве это не радость, разве не одобрение в подвиге любви и защиты родной нашей святыни, которая не вся в прошлом, как нас в том хотят уверить, но и в настоящем, и в будущих веках всегда жизненна и действенна, и открыта всем ищущим её?!

Храм¹⁵⁴

Раз, – повествует святая Библия, – было с древним патриархом Иаковом великое искушение и приключилась великая печаль: стар стал отец его Исаак, а сын его, грубый и жестокий Исав, не только стал гнать родного брата Иакова за то, что на нём почило Божие благословение первенства в роде, но и грозил ему убийством. Грубо понимал Исав такое первенство: он высчитывал, как получить наследство отца – скот и богатство. Как сын веры, приял Иаков благословение первенства; не богатство он видел в нём, а обетование сохранения истинной веры, непрестанных богооткровений и рождение из его потомства Спасителя мира. Мера злобы Исава дошла до того, что он, наконец, поклялся – во что бы то ни стало убить своего брата Иакова. Узнала о том мать их Ревекка и решила тайно услать Иакова в далёкую сторону, в Месопотамию, к своим родным. Не жаль было Иакову оставлять приволье жизни и достаток, но жаль было покидать родину, престарелого отца и мать и идти на неизвестное будущее. И вот, пошёл он в дальний путь. Идёт он, и несказанная печаль охватила его душу. Он – гонимый, одинокий странник; в руках у него только палка и сумка. Он – нищий, он – бездомный. Позади остался родимый дом, умирающие родители, злобный брат. Вокруг него – дикая пустыня! Здесь могут догнать его убийцы, посланные братом; здесь может растерзать его дикий зверь; здесь кочевники пустыни могут взять его в плен, обратить в раба, лишить жизни. А впереди что? Идёт он в чужую сторону, к неизвестным людям. Как его встретят и примут? Нужен ли им он, бездомный и нищий? Каково ему будет там жить, из милости, как чужому, и что придётся делать?

В глухой пустыне, среди тяжёлых дум, среди окружающих опасностей захватила Иакова ночь. Лег он, одинокий, гонимый, покинутый, лёг он на голую землю, положил камень под голову... Он один во всём мире. Есть ли где у него помощник и хранитель? Не весь ли мир теперь для него – пустыня?

И видит он чудный сон. Стоит лестница на земле, а верх её касается неба; вверху утверждается на ней Бог, ангелы нисходят на землю. И говорит Господь этому бездомному, и нищему, и одинокому Иакову: «Я твой Бог, не бойся! Землю, на которой ты теперь лежишь, Я дам тебе и потомству твоему, и распространится оно до моря, и к востоку, и северу, и югу. И будет твоё потомство, как песок земной, и будут благословляться чрез тебя и чрез семя твоё все племена земные», – т.е. придёт из рода твоего Спаситель мира. «И вот, Я с тобой; и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдёшь, и возвращу тебя в землю эту» (Быт. 28).

Встал Иаков от сна своего. Нет, не пусто между небом и землёй! Нет, не покинут в мире верующий человек! Нет, никогда он не будет одиноким! Не оставит его Бог. Не заснёт и не задремлет его Небесный Хранитель!

И полный благоговения и благодарности, сказал Иаков: «Страшно место сие, это дом Божий; это врата небесные!» И взял Иаков камень, на котором покоилась во сне голова его, и обратил его в жертвенник Богу, и вылил на него в жертву Богу елей, тот последний елей, что он взял себе на дорогу для подкрепления; и назвал он это место Вефиль, т.е. «дом Божий». Сюда не раз потом стремился он помыслами; сюда приходил он потом со своими молитвами, – и в годы, когда возвеличил его Господь, когда возвратился он назад, по обетованию Божию, с богатствами и стадами, когда миновала опасность от брата, он здесь обращался к Богу, его хранившему в дни скорби и одиночества.

Вот, братие, этот-то простой «дом Божий» в пустыне, воздвигнутый Иаковом, и есть один из первых храмов на земле. И если вы веруете в Бога; если и вы знаете, что не пусто между небом и землёй; если вы уповаете на Бога-Хранителя; если вы сознаёте, что все мы и каждый в отдельности не одиноки в мире, – то как же вы будете обходить без внимания наши «вефили», эти дома Божии, храмы святые, где особливо и преимущественно проявляется Божие присутствие, где в союзе братства и единения сходятся дети Церкви Божьей, и всей семьёй с нею, Церковью Божией, своей Матерью, входят в общение молитвы и единения с Отцом своим небесным?!

И чем лучше здесь в храме, чем больше здесь напоминаний священных и назиданий в этих изображениях, что вы теперь видите пред собой, чем благолепнее этот жертвенник святой, чем богаче на него возлияние духовного елея, – тем легче и шире открывается наша душа пред вечным нашим Отцом и хранителем Богом.

Оттого понятна наша нынешняя радость и наше торжество обновления храма. Благодарение Господу, что Он создал и украсил нам этот дом Божий; благодарение и добрым людям, чрез которых явилась нам благодать Божия.

Спасибо сердечное возглашаем мы и от имени владыки-митрополита, и от монашествующей братии святого храма сего, и от всех богомольцев этого храма благочестивому жертвователю Ивану Васильевичу Травину. Да воздаст ему Господь обителью в храме небесном и вечном, уготованном для любящих Его!

Усугубим здесь наши молитвы, принесём сюда наши скорби и радости, и в храме сем рукотворном, временном и неодушевлённом, и сами будем возрастать в Божие жилище, в храм Богу духовный, живой, нерукотворный, вечный! Аминь.

Образы и первообразы¹⁵⁵.

Тем воспевающе воззовём к Первообразней...

От образа Богоматери, славного чудесами и неоскудной благодатью исцелений, святая Церковь возводит нас к «Первообразной», т.е. к Святой Богородице, и приглашает нас вознести Ей ныне честь и славу. Вот сокращение всего учения православия об иконопочитании, вот и ответ всем мудрствующим неправо и нечисто о вековом и святом догмате – обычае святой нашей Церкви – о почитании икон.

Сколько направлялось ударов на этот догмат, сколько изощрялось против него человеческое остроумие и острословие, а больше злословие! Невозможно, однако, превозмочь требований природы и существа человеческого духа; верные сыны Церкви величайшими усилиями мужества, борьбы и страданий отстояли иконы, и затем по лицу всей земли, во всех православных народах получали через них утешения веры, общение с высшей небесной силой, чудеса исцелений, видели и видят в них величайшие святыни. Таков и Казанский образ Божией Матери.

Особенно знаменательно и трогательно вспомнить об этом здесь, в храме, посвящённом св. отцам семи Вселенских Соборов, ибо последний из них утвердил навсегда и исповедал пред миром именно истину иконопочитания.

Мы живём теперь в такие дни, когда вместо возражений прежнего времени, доводов и убеждений рассудка, действует другое оружие – клевета и насилие. Когда никоим образом нельзя разрушить и ниспровергнуть глубокую естественность иконопочитания и соответствия его с основными и неистребимыми запросами человеческой души, – тогда начинают или рассказывать о чтимых святынях всякие небылицы, или оскорблять их, или, наконец, похищать.

Известный писатель выпустил сочинение, в котором рассказывает о скитаниях одного неспокойного искателя воли и правды Божией, – и не мог удержаться, чтобы не отравить душу читателю ложью и низкой клеветой на святые иконы; будто какими-то подделками и обманом занимаются служители Церкви, когда объявляют их чудотворными (Горький в «Исповеди»). Ещё: видят враги Христовы почитание чтимой иконы Знамения в Курске, и чтобы разрушить веру народную, подкладывают взрывчатые вещества, с намерением взорвать и отнять у народа святыню. А сколько теперь слышим и читаем, как иконы прямо грабят или похищают! Так, похищен и образ Казанской Божией Матери, похищен при обстоятельствах странных и доселе непонятных и неразъяснённых, с судьбой похитителя тоже странной и подозрительной, с намерениями, по-видимому, не простого воровства драгоценностей и приношений благочестивых жертвователей и украсителей святыни, а с какими-то другими безбожными и сатанинскими.

Однако верьте, верные, – и новое нападение на святые иконы также не будет иметь успеха! И это потому, что оно покоится на глубоко врождённом свойстве человеческого духа и его стремления искать внешнего обнаружения святости и святыни. А такого врождённого свойства и стремления нельзя подавить, нельзя похитить, нельзя истребить клеветой или насмешкой. Оно всегда заставит признать себя, оно всегда возьмёт своё.

Люди будут пить и есть, как бы вы ни издевались над пищей и питьём и потребностями тела. Но ещё более властны в человеке потребности духа.

Прекрасно выражено такое стремление, заложенное в человеке, в одной молитве церковной, мало кому ведомой. В каноне Ангелу-хранителю мы молимся:

«Вещество имея матерь, и брение – отца, и праотца – персть, и сих сродством на землю весьма зрю: но даждь ми, предстателю мой, и горé воззрети когда к небесней доброте».

Да, все мы, по своей телесной природе, на землю весьма зрим; воистину, праотец наш – персть, земля. Отец наш – брение, грязь, а мать – вещество земли. И если рассматривать человека только с этой стороны, то он не только не выше, но значительно хуже и ниже многих животных, из которых есть и более сильные и более долговечные, и здоровее, чем человек, и более защищённые от вредных влияний природы, и от нападения врагов. Но всегда человек был выше всех тварей мира своей духовной стороной: он веровал в Бога, он искал Его воли и закона, он веровал в возможность общения с Богом и стремился к этому общению. Он хотел свою жизнь построить на воле Бога, он тяготился грехом, он смотрел за пределы смерти и могилы и был убеждён в том, что его жизнь смертью земной не кончится. В христианстве же он верует и знает, что Бог сотворил человека по Своему образу и подобию, и в этом тайна его порываний в область духа, его желания воззреть к небесной доброте, его постоянного стремления к своему Первообразу, т.е. к Богу; христианин верит и знает, что Бог любит человека, что Он согрешившего не отверг, что Он обещал и послал Избавителя от греха, Сына Божия Иисуса Христа, Который не только указал нам путь к небу, Богу и вечности, не только открыл вечный и совершеннейший закон жизни, но и примирил человека с Богом, загладил все прошлые грехи и все грехи мира, настоящие и будущие, даровал силы благодатные для спасения, и затем придёт судить живых и мёртвых.

Скажите же, что было бы с человеком, если бы весь этот невидимый мир, духовный и спасительный, так и оставался бы совершенно для него невидимым, навeки недосягаемым, и не проявлялся бы решительно и никогда ни в чём видимом? Для человека он бы тогда просто не существовал! Что было бы с человеком, если бы человек всегда стремился горé воззрети к небесней доброте, и никогда бы не видел ни образа, ни знака, ничего видимого, что так или иначе напоминало бы и изображало бы ему этот мир горний?

Это было бы поистине несчастьем!

Как же благодарить Господа за то, что в иконах, мощах, в явлениях святых, в их останках, в их чудесах мы видим наглядное проявление высшей духовной силы – насколько видеть можем. Как благодарить нам Господа за эти чудотворные иконы, от них же и ныне чтимая – Казанская!

Всё это – пособия для духа нашего возноситься горé, всё это – средства и пути для него проникать и жить в сродной ему горней и духовной жизни, в общении с Богом, ангелами и святыми. Всё это – способы и пути посредством образов восходить к первообразам. Не для того указаны и даны они Церковью, чтобы свести небо на землю с полным забвением неба, не для того, чтобы затенить и заменить ими Бога, ангелов и святых, не для того, чтобы грубо использовать народное невежество. Так именно баснословят и злословят люди, которым, в сущности, нет ни малейшего дела до Бога и неба, и которым хочется только унизить и оклеветать Церковь Христову. Нет, как добрая мать, как мудрая воспитательница, как знающая глубоко природу человека духовно-телесную, как имеющая опыт тысячелетий в воспитании жизни духа, опыт служителей духа, величайших праведников и подвижников, – Церковь указует нам на святые иконы: не для потемнения и оземленения нашей духовной жизни она даёт их нам, а для её просветления. Но самое главное, – Церковь действует здесь, как всегда и везде, руководимая Духом Божиим: Творец Бог в совершенстве знает Своё творение, и не мудрецам века сего, не этим лжесловесникам поучать Вечную Премудрость. В доказательство сказанного мы видим хранение святых мощей мучеников от первого века христианства и, опускаясь в открытые только теперь подземные убежища первых христиан, где они тайно совершали свои богослужения, мы находим там святые иконы. Они ли, первые христиане, во главе с апостолами, не были духовны, – они, которых умерщвляли каждый день, которые были обречены, как жертвы заколения? Они ли не были близки к Богу и небу, – они, ежечасно готовые на смерть, только и помышлявшие о Боге и небе? Они ли нуждались в напоминании о Спасителе, они ли могли забыть Христа, – их Христа, ради Которого все они вменяли в ничто: и настоящее, и будущее, и скорбь, и тесноту, и высоту, и глубину?!

Однако и они к первообразам восходили путём образов, и хранили останки святых, и престолы водружали на гробах мучеников, и в храмах своих имели святые иконы.

И видим воистину, что этими образами говорит не только дух человека, но чрез них ему отвечает и дух Божий. Никакая клевета, никакая насмешка, никакое отрицание не заглушат голоса чудес и исцелений, от святых икон подаваемых верующим, не заглушат, не отвергнут тех величайших утешений, слёз умиления, радости, упований, – всего, что испытывает душа пред чудотворной святыней. Не мог отвергнуть, не мог не признать чудес исцелений от чудотворных икон и упомянутый писатель, хулитель православия, только силится он объяснить их по-своему, нелепо-наивно, старыми перепевами давно отринутых и наукой и историей заблуждений.

Войдите в любой храм и за богослужением и вне его, иногда перед службой, иногда по её окончании, – лишь бы храм был открыт: кто не видел уединённого богомольца пред святой иконой? Кто не видел этих коленопреклонений и поклонов, этих просветлённых лиц и очей, этих слёз умиления, кто не слышал вздохов сокрушения и молитвы, и кому не говорила в сердце эта свеча, поставленная богомольцем и ярко пылающая пред святыней, во образ пылающего нашего перед Богом сердца?! Что же, всё это обман или притворство? Всё это что-то худое или выдуманное?

Полно, безумцы! Стыдитесь касаться нечистыми руками того, что выше вашего понимания, чего не может чувствовать ваше окаменелое сердце, того, что духовно востязуется!

Притецем, вернии, к тихому и доброму сему пристанищу, готовому и теплому спасению, Покрову Девы! Ускорим на молитву, потщимся на покаяние, потщимся на умоление! Тронемся видом этого чудного образа и воспевающе воззовём к Первообразной: «Заступнице Усердная, Мати Господа Вышнего, всех нас заступи, иже во напастех и скорбех и болезнех обремененных грехами многими, пред пречистым Твоим образом предстоящих и молящих Тебе умиленной душой и сокрушенным сердцем!»

Пресвятая Богородица, спаси нас! Аминь.

О. Иоанн Кронштадтский и граф Л. Толстой.

Не будет странным и не покажется необычным, если среди лиц, составляющих одну единомышленную семью, сегодня, в день ангела чтимого в этом доме батюшки о. Иоанна Кронштадтского, и в этой домовой церкви будет речь о нём. Не для его хвалы будем говорить, а для нашего назидания. И знаем, отрадна будет его духу наша молитва о нём, о пастыре, почти восемьдесят лет горящем целожизненным горением пред Богом и людьми. Он не станет, лицемерно и наперёд навязываясь на честь и боясь, как бы о нём не забыли или, вспомнив, недостаточно громко почтили, – не станет просить письмами во всех газетах, чтоб его дня ангела или 80-летия жизни не праздновали и его самого тем «не беспокоили». Он не станет и после празднества печатать снова лицемерные письма в газетах, явно похваляясь между строк, что вот я и просил меня не вспоминать, а меня вспомнили и такие-то и такие-то лица, вспомнили, почтили, растрогали...

Сын веры и Церкви, сын смирения и любви, о. Иоанн в день памяти своего святого всегда принимал c любовью единение молитвы к Богу благодеющему и к угоднику, свыше охраняющему своей молитвой и покровом многотрудную жизнь смиренного пастыря.

Вам ведомо, конечно, о каком недавнем соблазнительном юбилее я говорю, и кого подразумеваю. Так невольно напрашивается сравнение о. Иоанна Кронштадтского и графа Толстого, одного – сына и смиренного служителя Церкви, другого – её озлобленного и прегордого врага и хулителя, по суду чистой правды отлучённого и изверженного из Божьей ограды. И воистину: будущий историк русской жизни отметит и не может не отметить, как «знамения времён», два крупных лица в последние 40–50 лет, прожитые русским обществом, двух пророков, – одного – Господнего, другого – ваалова, одного – слугу Христова, другого – антихристова, одного – как служителя духовного созидания, другого – как мрачного гения отрицания и разрушения: о. Иоанна Кронштадтского и гр. Толстого.

Провести между ними сравнение, хотя бы в кратких чертах, – это одно уже составляет поучение. Люди одного времени, почти одного возраста, действовавшие в последнее время и в одной области, являясь и «учителями жизни», – как далеко отстоят они один от другого, – как небо от земли, как свет от тьмы, как истина от лжи, как правда от лицемерия!

Отдалённое их детство... Далёкое от нас время!

Дикий север; суровая страна; глухое село; тяжёлая бедность; родители – бедные дьячок и дьячиха на заброшенном погосте; долгие зимы; постоянный домашний труд; суровое ученье дома; продолжительное учение затем в Архангельске в училище и семинарии; путешествия туда и оттуда пешком; усталость и изнеможение: по меткому выражению о. Иоанна, «идёшь, бывало, и на ходу сны видишь»...

Далее основательное старинное ученье, строгая дисциплина школы, воспитание в любви и страхе Божием; сознание долга; приготовление к служению Церкви; наконец, высшая духовная школа столицы, окончание её, скромный брак, посвящение молодых непочатых сил на всю жизнь служению алтарю Господню в бедном тогда Кронштадте... Это у одного.

У другого – приволье, богатство с детства; кругом к услугам все удобства жизни; помещичий дом, подчинённые крестьяне, их лесть и низкопоклонство, увеселительные путешествия, обучение чему-нибудь и как-нибудь. Отсюда неизбежные неудачи на экзаменах; поверхностное знакомство с науками; увлечение то одной, то другой областью знаний, – по капризу и случайным прихотям молодого, богатого и избалованного барина; увлечение светом, кутежами, ухаживание за женщинами, угар страстей, дуэли, ссоры, столкновения; опять кутежи, игры, скитания по свету, легкомысленное отношение ко всему в мире, труд не ради долга, а ради каприза, забавы, тщеславия и обогащения – писательство...

Зрелые годы мужества.

Священство, приход, раскрывающийся великий духовный дар молитвы и благодатного учительства, покорение сердец, успокоения совести, дар чудотворения... Труд, труд без конца; уроки детям и юношам в гимназии; кругом – тысячи бедняков; кругом – преступный элемент Кронштадта; пьяницы, блудницы; порочная жизнь портового города, – и среди всех этих тяжких условий жизни и пастырской работы – непрестанная молитва, ежедневное богослужение, поучение, благотворительность. Жизнь в бедности и лишениях; труд с двух часов ночи до глубокого вечера, отсутствие времени для еды, сна и отдыха, рост славы, прилив денег и средств, и ещё бо́льшая и бо́льшая благотворительность; в редкие минуты свободы – чтение слова Божия, писание благоговейного «Дневника», слов и поучений – всё в общее пользование, всё для славы Божьей, для пользы Церкви, без тени мысли о наживе. Отсутствие личной и даже семейной жизни: при жене, нет ни собственной семьи, ни своих, собственных детей...

Это у одного.

У другого: зной страстей, охота, вино, женщины, опять дуэли, жажда литературной славы, мучительная мысль о своей некрасивой внешности, расстроенное от пороков тело. Лечение, поездки на кумыс, деньги, брошенные на восстановление расшатанного здоровья. Женитьба, помещичье хозяйство, посевы, скотный двор, удачный свиной завод, мечты о приобретении то там, то здесь земли и имений. Собирание денег, обогащение, растущий и, несомненно, великий дар художественного творчества. Огромный труд, издание книг и собственных сочинений, составление азбук, торговля ими, соображения, как и кому выгоднее их продать и устроить, договоры с различными редакциями, зависть к чужой литературной славе, столкновения с литературными соперниками, ненависть к Достоевскому и Тургеневу, ревнивое выслеживание отзывов печати о своих произведениях. Увеличение славы, барская жизнь в усадьбе, приобретение и закрепление денег, земли и прав литературной собственности; наконец, достижение цели. Слава, имение, капитал. Сотни тысяч годового дохода.

Последняя четверть века жизни: старость, всемирная известность, слава и всеобщее почитание, широта влияния на окружающую жизнь и у одного и у другого... Но какая разница жизни и деятельности!

У одного – дивные проявления чудотворения, слава святого... Он – «учитель жизни». Откуда же его учение? Ответом могут служить слова ап. Павла, сегодня нами слышаные в литургийном апостольском чтении: «Сказую вам благовествование, благовещенное от мене, яко несть по человеку; не от людей я принял его, и не научился, – но явлением Иисус Христовым». Итак, его собственного учения нет, а есть учение Христово, как хранит его и проповедует Церковь Христова. Пред нами всё тот же пастырь Церкви. И по-прежнему, ни минуты покоя, тот же старый дом, что и прежде, та же тесная квартира. Признак возможности собственности и богатства и вольная нищета, постоянная раздача всего получаемого; частые случаи прямой нужды у себя дома вследствие того, что всё приносимое в изобилии – сотни, тысячи, десятки тысяч рублей, подарки, вещи, платье, – всё раздаётся бедным; постоянное наставление в мирских делах возложить всю надежду на Господа. Та же тяжёлая жизнь: утро с 2 часов ночи, поездки, службы, проповеди, молитва, десятки тысяч богомольцев, исповедники, причастники, тысячи собеседников, ищущих утешений и уроков жизни, тысячи бедняков, ищущих помощи. Постоянные огорчения при виде обмана со стороны пьяных, преступных и злонамеренных людей, при виде злоупотреблений именем чтимого пастыря. Неустанное писание глубоко назидательного «Дневника», «Поучений», говение у всех на виду, постоянная забота о созданных благотворительных учреждениях, тысячи писем и телеграмм, постоянное пребывание на народе, отзывчивость ко всем, и смирение, смирение без конца. Непрестанное напоминание о том, что он – простой священник, что он – грешник, что только Бог творит дивное и чудесное чрез его недостоинство в Церкви Христовой, ни тени рисовки, ни тени желания показать, что он есть что-то особенное.

У другого – застывшее самообожание и дьявольская гордыня. Он – «великий писатель земли русской»; он – выше и умнее всех на свете; он – «учитель жизни». И всё «учение» Толстого – около его собственной личности, и каждая причуда его – это уже «заповедь». Если апостол Павел в сегодняшнем апостольском чтении говорит о себе и себе подобных, что в проповеди Евангелия он «не приложился плоти и крови», и научился истине «не от человека», а явлением Иисуса Христа, то граф Толстой, наоборот, именно от своей плоти и крови составил своё учение, а частью взял его и «от человек», понадёргавши мыслей от древних и новых язычников. Когда его здоровье потребовало растительной пищи, он, после безумных лет роскоши и объедения, теперь проповедует воздержание и безубойное питание. Когда старость указывает ему на прекращение брачного сожития, – он, по собственному признанию, проведший жизнь в блуде, теперь пишет о целомудрии и даже ненужности брака. Когда кругом все деньги, имения, права литературной собственности, всё ему принадлежащее закреплено и переведено на имя жены, – он, всю жизнь приобретавший стяжания, отрицает собственность. Когда его здоровье требует физических упражнений, – он, после целожизненного умственного труда, которым он торговал, теперь проповедует о смысле одного только труда, – мускульного, и даже «неделание». Он в барских причудах шьёт сапоги, косит траву, кроет крыши, ломается, кривляется и юродствует по своим прихотям, тратит десятки тысяч рублей в год на удовлетворение этих своих прихотей. – Зимой, под видом воздержания от мяса, он ест свежую землянику, свежую спаржу и огурцы, что сто́ит огромных денег. Для удовольствия и укрепления здоровья он катается на лошади, на коньках, на велосипедах; к его услугам парки и пруды, т.е. собственно роскошь и удобства жизни, – всё, что он так горячо и красиво отрицает. Но всё это – «заповеди», и всё это повеление его «религиозной философии», его учения «о простоте жизни и приближения её к природе»! А отрицает он всё. Он отрицает типографии и литературный труд, – и без конца пишет и печатает. Он отрицает теперь богатство, и живёт во дворце, в сказочной роскоши, ни в чём не зная отказа. Он отвергает деньги, – и получает их и тратит их сотни тысяч. Он отрицает науку, – и напускает на себя вид учёности, изучая, сравнивая тексты Евангелия, рассуждая «о науке и нравственности», «об искусстве» и прочем. Он отрицает медицину, – и держит вокруг докторов, щупающих ему ежечасно пульс, разрешающих или запрещающих ему выйти на воздух, тщательно бережёт каждый день и каждый час своей жизни, отправляется в Крым, укрепляет себя ваннами и купаньями, прогулками, воздухом, всем, что дают природа и искусство, к чему открывает доступ огромное богатство.

«Учитель жизни» и людей, – а добиться его лицезрения гораздо труднее, чем видеть Главу государства, подавленного множеством государственных дел; он не любит, чтоб его «беспокоили» ищущие наставлений и утешений.

Он отрицает государство, – и пользуется всеми его благами, его защитой, его порядками, его строем. Он отрицает суд, – и налагает вечные запреты на печатание тех именно своих сочинений, которые являются наиболее доступными и единственно воспитательными для общества. Он живёт во дворце, он сокрыт от докучливого мира, он окружён заботой и поклонением, ухаживанием, какое может доставить только изысканная роскошь, – но он теперь всё твердит о самоотречении и аскетизме.

Он проповедует о любви, о любви и любви, – и пишет слова, полные ненависти к Церкви, к России, к власти, изображает в своих произведениях и царей, и архиереев, и начальствующих лиц в таком виде, что возбуждает к ним только чувства одной злобы. Он твердит о любви, – и никому из своих богатств не даёт и не давал ни гроша... Оправдание этой жестокости полно несказанного и отталкивающего лицемерия: имения, права литературной собственности и прочее принадлежат-де не ему, а жене. И во всех «новых заповедях» его то же лицемерие: после своего призыва ко всем прекратить брачное общение, он, имея за 60 лет от роду, и сам имел сына... И после горячих слов о безубойном питании, скрываясь, как мальчик, по ночам, он поглощал мясные питательные блюда, как о том поведала миру одна из его гувернанток, которых немало он держал за большие деньги... Когда к нему обращаются за помощью, он пишет лицемерные письма, уверяющие в том, что у него нет ничего. Когда наступает народный голод, он от других собирает пожертвования, чтоб ими распорядиться и себе стяжать славу. Он «не может молчать» при виде казни преступников-революционеров, и укоряет правителей за то, что они не следуют учению его, Толстого, хотя они открыто не признают его учителем. Но он молчит, когда революционеры и убийцы – все, почитающие его своим учителем, казнят самовольно сотни и тысячи невинных людей и заливают кровью лицо земли русской. Всеми мерами он ищет славы и славы у тех, в чьих руках газеты и уличные листки, влияние на общественное мнение, – и в то же время горделиво заявляет, что ничего, написанного в опровержение его лжеучений, он намеренно не читает...

Он говорит о «воле Божией», – и проповедует Бога безличного и бессознательного, у которого по этому самому и воли быть не может. Он всё твердит о Евангелии, – и, переделав Евангелие по-своему, он не оставил в нём ничего евангельского, а вставил всё своё, толстовское...

Он в своих выходках против Церкви, против таинств, против власти дошёл до того, что ему самому нужно бы давно, открыто и честно, заявить о том, что он не православный христианин. И, однако, когда отлучение его от Церкви было объявлено, он злобно отвечал Св. Синоду; он доказывал, что его отлучили неправо, придираясь к тому, что к нему никого не присылали для увещаний; он нескрываемо искал сочувствия толпы, и тут же в своих ответных писаниях показывал, что он не признаёт ни Христа, ни искупления, ни таинств, ни Церкви, и давно для православия окончательно умер.

Конец жизни...

Один – угасающий, как лампада перед Богом, старец, друг бедных и больных, друг скорбящих и обременённых. Кругом него слёзы, и слёзы радости, и скорби и молитвы, чудеса исцелений. Всё, что тяготится злом, всё, что ищет любви к Богу и ближнему, всё, что ищет общения с Божеством и духовным миром, – всё это и теперь стремится к нему сердцем. А он по-прежнему, изнемогая телом, всё-таки ежедневно в храме, ежедневно на службе и служении слову, сам в богообщении, в тайне причастия Божеству, «горе́ имея сердце», ясный, благостный, горящий, весь богоносен, – это воистину дитя Божие, то дитя, о коем Христос говорил, что надо уподобиться такому дитяти, чтобы войти в царство небесное, то дитя, которое разумел апостол, когда учил: «не дети бывайте умом, но злобой младенствуйте»... Злоба и ненависть к Богу и к тому, что Бог любить повелевает – к Церкви, родине и Царю, сплели ему под конец жизни терновый венец мученика и гонимого, – насмешки, издевательства, клеветы, хулы злобных и бесчестных хищников печати и сцены, смутившие и смущающие слабых сердцем и разумом. Но тих и покорен Богу старец Божий, и нет у него ни жалоб, ни желания возвратить к себе некогда прославлявших его, или вновь и сильнее прославиться среди людей. Вся слава – Богу Единому. И в самой наружности старца отражается его любящий и смиренный дух: эти чудные, ясные, кроткие очи, этот приветливый, привлекательный радостный вид...

Другой – враг Церкви, объединил и сплотил около себя всё злобное, хотя вечно твердит о любви, и в этом, исключительно в одном этом тайна его успеха среди служителей зла и разрушения, часто враждебных между собой по своим воззрениям, но объединяющихся в Толстом. Посмотрите, люди, по-видимому, не имеющие между собой ничего общего: неверы, фанатики, сектанты, изуверы, ненавистники Церкви; иноверцы, инославные, студенты-революционеры, изменники родины, враги Царя и власти, погромщики и политические убийцы, главари политических партий, приветствовавших весть об убийстве Царских слуг. Евреи-писатели, враги Христа; писатели-нигилисты; писатели, подстрекавшие к бунтам и убийствам; «обновленцы» из якобы православных священников, – и сущие в сане и расстриженные, вроде нашумевшего П-ва, – всё, что дышит злобой, завистью и ненавистью ко всему, что выше их, умнее, нравственнее или только сильнее и богаче. Всё, что ненавидит Россию, русский народ, святую Церковь и святую веру; всё, что жизнью отрицает христианскую нравственность и, исповедуя толстовщину, живёт в разврате, нечистоте и нечестии, пьянствует, ворует, блудит, судится, убивает. Всё, что пропитано самомнением, гордыней, самопоклонением, лицемерием, – всё это соединяется около Толстого, всё это считает его своим вождём, всё это трубит об его юбилее, раздувает его славу, беснуется при отлучении Толстого от Церкви. – Не веруя вместе с Толстым в Церковь, и, однако, по непостижимой причине, отзываясь болезненно и чувствительно на всякое слово Церкви, осуждающее Толстого, как это мы и видели в дни его недавнего юбилея. И лицемерие «учителя» прежнее: зная, что его никто не тронет, он заявляет, что одного счастья ему недостаёт, – ему хочется сидеть в тюрьме... для вящей славы мученика. Увы, этой славы ему не дают. Но вокруг беснующиеся поклонники раздувают его славу, сочиняют юбилеи, стараются издать его сочинения последних 25 лет, т.е. самые анархические и безбожные, бесплодно силятся обратить его в кумира всего народа, силятся затенить его нечистым образом светлый и вечный лик вечного Учителя – Христа. На самой наружности отобразился злобный и гордый дух Толстого: эти умные, но упрямые, жестокие глаза, этот отталкивающей вид злобного хилого старика, цепляющегося за каждый миг жизни, за каждый проблеск славы!

О, блюдите, верные, знамения времён! Блюдите, как опасно ходите! Вечно слово Христово: «Я пришёл во имя Отца Моего, и не принимаете Меня, ин приидет – ин приидет во имя своё, и его примете»... (Ин. 5:43).

Чадца, – увещевает апостол любви, и слово его трубным гласом звучит векам и родам даже до дня пришествия Христова, – чадца, не всякому духу веруйте, но испытывайте духов, от Бога ли они, ибо много лжепророков вошло в мир; всякий дух, исповедующий Христа во плоти пришедшего, от Бога есть, и всякий дух, не исповедующий Христа во плоти пришедшего, – не от Бога, это дух антихриста, о котором вы слышали, что он приидет... и ныне антихристов много (1Ин. 4:1–4, 2:18).

Как ясно при свете этих слов открывается пред нами смысл всего, что видели и видят очи наши! Как ясны «знамения времён», – эта борьба Христовой истины с началами антихристовыми, борьба веры в Бога с идолопоклонством разуму, брань смирения и гордыни, Богослужения и богоборчества, Христа и дьявола! Как радостно, что с любовью и молитвой мы ныне чтим день ангела смиренного служителя Христа, – Христа, во плоти пришедшего, а не горделивый юбилей лицемерного и прегордого одного из антихристов – Толстого, пришедшего и глаголющего во имя своё, отрицающего Христа, Сына Божия, и действующего в мире действием сатаны!

И как грозно и вместе ободряюще для верующего и сына Церкви звучит слово апостола: «Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтеся, утверждайтеся!» (1Кор. 16:13); «аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят, маран-афа!» (ст. 22).

Благодать Господа нашего Иисуса Христа со духом нашим, братие! Аминь.

Кто боязлив и робок, тот пусть возвратится и пойдёт назад! (Суд. 7:3).

Нет ничего нового под солнцем, и постоянно в жизни повторяются, только видоизменяясь в формах и проявлениях, прошлые судьбы человечества. Нужно только иметь вдумчивый взгляд в истории минувших веков и народов, чтобы всегда найти там красноречивые уроки и для всякого времени.

Древний Израиль был близок к погибели во дни судей. Нравственные силы его ослабели; каждое из двенадцати колен считало себя особым царством; внутреннее разъединение привело к полному падению власти и порядка, а главным злом, коренным и исходным, было увлечение народа чуждым богопочтением, чуждыми формами жизни окружающих народов.

Обыкновенно, чем грешим, тем наказываемся. Эту истину испытал народ израильский на своей судьбе; язычники поработили его страну; захватили власть; ограбили поля и имущества. Каждый год мадианитяне, как саранча, нападали на землю народа Божия; «и весьма обнищал Израиль», говорит Библия (Суд. 6:6).

В то далёкое время, во дни юности своей и свежести духовной, Израиль не был тем нераскаянным, жестоким и упорным в неверии, себялюбии и человеконенавистничестве народом, каким мы видим его теперь. В страданиях он созрел для покаяния и обратился к Богу и истине; в народе находились по временам твёрдые и верные слуги Господа, и сыны родины. Господь не раз тогда посылал народу избавителей в лице судей; одним из таких героев веры и родины и был знаменитый Гедеон со своими ближайшими сотрудниками. Как все великие люди, Гедеон не сознавал своего величия, и на призыв Господа к подвигу, в ответ на обетование победы, говорил о себе словами, полными несказанного смирения: «Господи, как спасу я народ? Вот я и племя моё самое бедное, и я в доме отца моего младший» (ст. 15).

Но вдохновлённый верой и Божьим избранием, ободрённый чудесами и знамениями, выступил Гедеон на брань за попранную веру и за попранный народ, и прежде всего он один и с опасностью для жизни сокрушил идола Ваала и его капище, за что и получил прозвание Иероваала, т.е. противоборца Ваалу. «Дух Господень объял Гедеона, и он вострубил трубой», говорит священная книга (ст. 34); он созвал до 32000 человек под свои знамёна. И вот, здесь он обнаружил свою духовную мудрость великую: не в численности войска он видел силу и залог победы, а в крепости и огне святого воодушевления борцов за веру и родину. Пред ним стояли враги в силе огромной и вчетверо превосходили числом его отряд, но Гедеон убеждает своё войско: «кто боязлив и робок, тот пусть возвратится и пойдёт назад» (7:3). Остаётся после того у него только 10.000 человек. «И сказал Господь Гедеону: всё ещё много народу; не могу Я предать мадианитян в руки их, чтобы не возгордился Израиль предо Мной и не сказал: моя рука спасла меня» (7:4, 2). Тогда привёл Гедеон отряд свой к воде; уже приближались враги, уже каждая минута была дорога́ и опасна, уже каждый шорох был подозрителен. Сильная жажда мучила воинов. И тут-то сказались настоящие люди: одни жадно и нетерпеливо с поспешностью бросились к воде и стали пить её ртом, «лакая её языком своим, как лакает пёс» (ст. 5), другие – хладнокровно и сдержанно, при сильной жажде, в виду неприятеля, захватывали воду пригоршнями. Последних набралось только 300 человек; их и оставил при себе Гедеон, а прочих отпустил.

И даровал ему Господь в следующую же ночь блистательную и славную навек победу над врагами, – победу окончательную и решительную: «Смирились мадианитяне, говорит Библия, и не стали уже поднимать главы своей» (Суд. 8:28). О ней, много веков спустя, воспоминая, восклицал псалмопевец: «как пыль в вихре, как солома перед ветром, как огонь сжигает лес и как пламя опаляет горы», – так приведены были в смятение те, которые говорили: «возьмём себе во владения селения Божии» (Пс. 82:13–15).

Но прежде всего весть об этой победе пронеслась по всему народу, и встал он в силе, и сбросил уныние и малодушие и пошёл за славными победоносцами, носителями духа народа, и народ занял переправы через Иордан и довершил победу Гедеона и разгром мадианитян.

Не пред вами, друзья мои, мне развивать, не пред вами развёртывать картину нашей жизни, чтобы показать переживаемые дни тёмной смуты, так похожие на то далёкое от нас время, которое описано в книге Судий. Ширится увлечение образцами жизни чуждых народов, на основе древнего язычества; колеблются устои церковного и национального нашего быта и нашего государственного своеобразия, покоящегося на вековечных религиозно-нравственных основах святого православия; видим гибельные раздоры и партии; видим и попытки полного отделения от России некоторых её областей. И новое нашествие пред нами мадианитян, нашествие врагов русского народа, его веры и государственности, преуспевающих особенно среди молодых поколений, а среди поколений зрелых и возросших видим, как и во дни Гедеона, и страх, и ужас, и малодушие, и смятение, часто даже среди верных, – верных, но боязливых и запуганных.

Слава Богу, в тяжкие эти годы явились у нас свои герои и судьи; немало ударов мужественно они нанесли бесчисленным врагам, немало сокрушили духовных ваалов. И вот, младшие в роде, как Гедеон, сегодня выходят пред нами в целой дружине новыми сокрушителями идолов и вступают в наши ряды. Благословен грядый во имя Господне!

Знаем, что не раз они собирались сделать этот шаг – образовать религиозно-патриотический и учебный союз свой, знаем, что велико кругом них засилье новых мадианитян, знаем, что немало у них впереди скорбей. Но и то знаем, что если горит в их сердцах крепкая вера в Бога, вера в правду и добро, будет их уделом и победа. Много отпало от них единомышленников; много раз раздавался клич: «Боязливые и робкие, возвратитесь», и много раз стадное чувство стадного страха и себялюбия отделяли от них этих боязливых и робких. Не будем их судить...

Вы, бесстрашные и мужественные, – вперёд! Ещё раз говорим вам, новые друзья наши: «боязливые и робкие, – возвратитесь». Останьтесь, твёрдые, сдержанные, мужественные! Останьтесь, готовые умереть!

Вы – молоды, но в этой молодости и залог победы, и преемство нам, борцам родины, склонившимся за преполовение дней, склоняющимся уже к земле, – нам, которых губит коса смерти, нам, у которых сердце нередко отказывается биться в груди от пережитых опасностей, трудов и треволнений. Вас мало. Не смущайтесь! Не в силе Бог, а в правде. И ваша решимость, ваше мужество ободрит малодушных, тайно порадует верных, но боязливых и робких, придаст им силы и дерзновения, и вы вдруг увидите кругом себя много соработников, больше, чем вы их ожидаете.

И верим мы, и зовём всеми молениями и желаниями нашего духа, зовём тот светлый день, когда смирятся новые мадианитяне, желающие взять в обладание народ православно-русский, это селение Божие, и уже не станут поднимать главы своей.

Идите, идите, новые гедеоны, крушите духовных ваалов и идолов, служите Богу, Царю и народу православному, напояясь премудростью и познаниями в высшем рассаднике знаний не на горе, а на радость родине, верные избранному вами благодатному знамени (девизу): Patriae et Litieris (отечеству и науке)! Аминь.

И вот, весь город вышел навстречу Иисусу, и, увидевши Его, просили, чтобы Он отошёл от пределов их (Лк. 8:37; ср. Мф. 8:34; ср. Мк. 5:16–17).

Никогда в жизни Спасителя не было нанесено Ему такого огорчения и оскорбления, выражаясь языком мира, как то, о котором рассказывает нам сегодня слышанное в церкви за литургией Евангелие (Лк. 8:26–39). Никогда не выслушивал Он такой недостойной, такой обидной просьбы, как та, с которой обратились к нему жители страны Гадаринской. Мы знаем, Ему завидовали, Его ненавидели, на Него клеветали; против Него составлялись заговоры, козни; за Ним подсматривали; Его хотели уловить в слове; Ему предлагали искусительные вопросы. Но мы не видим в истории евангельской повторения тех слов, с которыми пришли к Нему гадаряне. Пред ними стоял Учитель и Чудотворец; только что Он совершил величайшее чудо исцеления страшного и буйного бесноватого; только что Он облагодетельствовал и несчастного страдальца, и целую страну, целый город и всё окрестное население, избавив их от опасности и постоянного беспокойства, которое им причинял бесноватый. Благоговеть бы нужно пред Чудотворцем-Учителем, слушать бы Его наставлений просить бы Его подольше остаться среди народа, о котором ещё древний пророк говорил, как о людях, седящих во тьме греха и неведения истины (Ис. 9:1–2).

Что же вместо этого видим?

Весь город, весь народ, – сказано в Евангелии, – вышедши к Иисусу, умолял Его, чтоб Он ушёл из пределов их...

Что это? Где причина столь грубой, столь оскорбительной просьбы?

Погибли свиньи гадарян: вот где причина. Страшно святости и святого: вот где ещё причина. Слово Учителя колеблет привычную жизнь греха, с которой мирно уживалось явное беззаконие (разведение и употребление в пищу свиней, вопреки исповедуемому гадарянами закону Моисееву); оно вносит беспокойство в тину равнодушия и греховности; оно будит сон духовный – эта огненная проповедь, напоминающая о Боге, о Его законе, о запросах и потребностях духа. Итак, лучше жить со свиньями, чем... со Христом: отсюда и такая необычная, невероятная просьба гадарян, обращённая к Спасителю.

Вечная это история, бесконечно повторяющаяся в жизни! Только внешняя грубость её смягчается, только изменяется вид, подставляется иная форма, а сущность часто всецело остаётся та же и в современной жизни, в настроениях, действиях и современных людей, – та же сущность, какую мы видим в словах и действиях гадарян.

Думают обычно, что неверие, маловерие и сомнения в области познания религиозного и истин веры, отступничество от Бога и Христа, – что всё это есть плод и действие просыпающегося ума, запросов разума, смущающегося при сопоставлении будто бы бесспорных выводов науки с положениями и учениями религии, по существу недоказуемыми, приемлемыми только на веру... Глубокое заблуждение! Если часто ссылаются на слова одного поэта и мыслителя, заявляющего, что сущность всей мировой истории в великом и малом, в области человеческих действий, сводится к одному роковому положению, именно к борьбе веры и неверия, – то эту мысль можно принять только в библейском освещении, которое веру соединяет с премудростью и разумом, с благочестием и святостью жизни, a неверие отожествляет с безумием и глупостью, с нечестием и рабством греху. При таком воззрении получает особый и глубочайшей смысл краткое, но сильнейшее изречение Библии: «сказал безумец в сердце своём: нет Бога», и непосредственно далее: «они развратились, – омерзишася в начинаниях, – нет делающего добра, нет ни единого» (Пс. 13:1–3).

Когда пусто и жутко в душе от служения злу и пороку; когда страшно коснуться струн совести спящей, но по природе своей всегда готовой проснуться; когда нужно всю жизнь без остатка, всё время до последней минуты чем-либо занять, чем-либо заполнить, лишь бы не остаться наедине с собой, лишь бы не стать лицом к лицу с внутренним судией, лишь бы не наклонить сознание и совесть на ряд размышлений духовных – о Боге, мире, человеке, о смысле жизни и смерти, о благе и зле, о собственном поведении, о подавляющих и захватывающих своих низких и недостойных интересах, о будущем и грядущей смерти... когда страшно всего этого коснуться; когда знает человек, что на таком суде он не устоит, никого не обманет, не скроет истины, что надобно будет взглянуть прямо в глаза правде и подойти к вопросу, оставить ли жизнь такой, какой она была прежде, или её изменить: тогда мысль о том, что нет ни Бога, ни духа, ни бессмертия, ни суда, временно является единственным лучом радости для грешника. «А ты знаешь, – говорит один юноша другому, – я слышал, ведь Бога нет?!» Так изображает нам один, сам несчастный и жалкий в своих духовных исканиях писатель, эту беседу людей, уже вкусивших отраву греха, и прибавляет, что эта речь, отрицающая существование Бога, была принята слушателем с радостью, с чувством глубокого облегчения.

Но это только минутный порыв, только краткий самообман. Немного размышления, немного пройдёт времени, немного надо отдаться непосредственному сознанию истины, без искусственного духовного самоусыпления, – и радость падает, и захватывает человека глубокая тоска, и муки совести сосут сердце.

Как часто в истории человечества повторялись целые эпохи, в которые люди передовые силились дать такую же безрадостную радость неверия своим современникам! Удавалось это им на несколько времени, – но скоро, очень скоро, обычно тем с большей силой, с неудержимым натиском разливались волны веры, являя высшую, богозданную и вечную красоту нашего человеческого духа!..

Присмотритесь к окружающей нас жизни. Разве не слышим просьбы, обращённой ко Христу, просьбы гадарян свинолюбивых: «уходи от нас, – с Твоим законом, с Твоим учением, с Твоим напоминанием о запросах и интересах высшего порядка, уходи из нашей жизни, из наших законов, из нашего быта и всего уклада жизни»? Уверяют иногда, что всё христианское мировоззрение, или одну, другую часть его люди дико и злобно теперь на наших глазах отрицают потому, что их разум не может принять христианскую истину, как противоречащую положениям науки. Ничуть не бывало! Современные отрицатели именно с наукой-то и не имеют ничего общего, зная её или, точнее, зная о ней только понаслышке, а о пытках и муках сомнения и разума они и представления не имеют.

Нет, здесь не только главное, но более того, – исключительное значение имеет именно соответствующее настроение сердца, расположение воли, весь духовно растлённый строй, у коего разум только в послушании, для коего мнимые выводы рассудка – это только прикрытие и видимое оправдание того, что лежит гораздо глубже, в самом существе духа. Не разум здесь управляет сердцем, а сердце – разумом. «От избытка сердца, а не рассудка, уста глаголят. От сердца исходят помышления злые. Сердце их суетно, и оттого язык их – гроб и яд аспида под устами их. Ожесточение сердца приводит к духовной гибели. Сердцем веруется в правду. Сердце знает горе души своей... На сердце написаны законы Бога. Сын мой, всяким хранением храни своё сердце. Мудрый сердцем принимает заповеди»... Вот ясные и совершенно определённые указания Божественных наставлений и Божественного слова (Мф. 12:34, 15:18; Пс. 5:10, 139:3; Евр. 13:9; Рим. 10:9; Притч. 14:10; Пс. 39:9; Притч. 21:29, 4:23, 10:8). Посмотрите, как они отображаются в словах подвижников, которые, не изучая мирской и ныне входящей в силу науки о душе (психологии), однако, ведо́мые опытом духа, в прозрении благодатного озарения, указывают нам то, до чего только теперь неспешно и робко доходит научное исследование в его последних выводах о жизни и действиях духа. Их оставленные нам в завет и наследие молитвы, наставления представляют яркую и согласную проповедь о силе и значении сердца в области действий разума, постоянное и настойчивое указание на первенствующее и господствующее значение чувства над рассудком. Итак, смотрите теперь на нынешнюю борьбу с Христом, наблюдайте измену Ему в широкой области жизни со стороны людей, именующих себя христианами, замечайте эти просьбы, обращённые ко Христу: «уйди от нас», – от нашей жизни, из нашего мировоззрения, – и знайте, что везде здесь под благовидными фразами о разуме, прогрессе, праве, современности, о культуре, гуманности и прочем – везде говорит развращённое, нечистое сердце, которому больно зреть Бога, которому невместно быть с Его истиной. Будет ли это область политики, государственного строительства, общественных отношений, будут ли это вопросы нравственно-отеческого, а не принудительно договорного и наёмнического характера власти, или вопросы образования и воспитания, личности и семьи, брака, развода, экономических соотношений, условий жизни сословных и бытовых групп: всюду и во всё можно и до́лжно внести, как свет полудня, начало религиозно-нравственное и православно-церковное, – и всюду и всегда, если только предвзятые воззрения, счёты и виды себялюбия, корысти, властолюбия, славолюбия и ложной, так называемой, популярности и тщеславия сталкиваются с религиозно-нравственным началом и им отвергаются, – всюду и всегда, естественно и неизбежно, грех вступает в борьбу со святостью, плоть поборает на дух, т.е., иначе говоря, обращается ко Христу со словом просьбы: дабы Он исшёл от пределов наших... Христоотсупничество не умерло и в наши дни. Гадаряне живы и не умирают!

О, это не робкое моление апостола Петра: «выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный» (Лк. 5:8). Это не сознание недостоинства, не желание издали, благоговейно, не смея приблизиться, ударяя себя в грудь, стоя у порога церкви, окаевать себя и идти ко Христу трепетно, умилённо, с жаждой сердца, с тоской богообщения. Нет, это наглое желание удалить от себя Христа навсегда, забыть о нём, и себя самого сделать исходищем мудрости, основой деятельности, и это не ради искания свободы, как часто думают и говорят, а, напротив, из рабьего и унизительного служения земным страстям и привязанностям, суете и гордыне, этим свиньям гадаринским. Живы гадаряне, и не умирают; жаль им их свиней, и не могут они с ними расстаться!..

Но жив и Христос с верными, вчера и днесь. Той же и вовеки! (Евр. 13:8). Из Того и Тем, и к Тому всяческая! (Рим. 11:36). И пусть современные гадаряне, привязавшись к нечистым животным и им уподобившись, стараются изгнать Христа из мира людских отношений и устройства их земной жизни; зато верные, те, которые на себе самих испытали силу и сладость Его благодати, – свободные не только от привязанности к земным нечистым животным, к свиньям, в духовном смысле этого слова, но и свободные и безопасные даже от бесов, бессильных коснуться к достоянию Христову, – будут, подобно евангельскому бесноватому исцелённому, сидеть у ног Его, оболченные и смысленные. Ушли бы и они с радостью туда, идеже их Христос, одесную седя, Первосвященник наш вовеки, но воля Христова повелевает и им, как исцелённому бесноватому, оставаться среди современных гадарян, чтоб им возвещать словом и житием славу, силу и благодеяния Спасителя. И разве не видите, как гадаряне нынешнего мира, при всём желании уйти от Бога и Христа Его, уйти никак не могут, – как не могут уйти от себя самих? Разве не видите, как современные писатели, желая забыть о Боге, только о нём и говорят, если не по собственным запросам духа, то хоть для того, чтобы привлечь к себе внимание и быть услышанными? Разве не видите, как после целых эпох безверия, после духовных блужданий по распутьям мира, после дерзких вызовов Божеству, после самонадеянных заявлений о том, что они могут прожить одни со своим разумом, – а разум без Бога и высшего озарения, воистину, есть гадаринская свинья, способная принять беса гордости и в безумии потонуть и погибнуть, – разве не видите, как современные гадаряне возвращаются потом в тоске, мучимые отчаянием и палимые духовной жаждой к Богу? «Грядёт новая религия», пишут они в нынешних модных литературных произведениях; выводят и изображают они различных богоискателей; целый народ обожая, как нового идола, почитают они его и «творцом Бога», и самим Богом...¹⁵⁹. Что это такое? Как ни нелепы подчас такие выводы новых религиозных исканий, всё же и здесь – признаки духовного голода; всё это есть признание мучительной пустоты души, тоскующей и мятущейся без Бога, без общения с Ним, без Его воли и закона.

Когда человека мучит телесный голод, он в исступлении и безумии, охваченный муками желудка, пустого, требующего пищи, грызёт кожу, глотает тряпки, ест землю. За неимением здоровой и естественной пищи он силится заменить её каким-либо подобием (суррогатом), лишь бы хоть на момент обмануть желудок и дать ему подобие пищи. То же и в области духа... Все эти поиски новой религии, новой истины, – поиски больные, исступлённые, в воспалённых мечтаниях упадающего (декадентского) и гаснущего духа, – всё это – глотание тряпок, земли и глины вместо здоровой пищи...

А здоровое и спасительное питание духовное – у всех на виду, а хранилище его для всех открыто. Не человек, а Бог даровал его, и не человеческому учреждению вверил, а Церкви Богоучреждённой и Духом Божиим водимой и хранимой Он отдал, чтобы всякий желающий принимал от неё питание и питие жизни. Премудрость Божия создала Себе дом – Церковь и утвердила столпов седмь – седмь таинств богообщения, и уготовала эту всемирную трапезу, и заклала величайшую и спасительную Жертву – Сына Божия, и послала рабов своих – апостолов, пастырей и учителей – с высоким проповеданием: кто не безумен, иди ко Мне! (Притч. 9:1–4).

Да продлит нам Господь счастье быть участниками этой вечной трапезы не в гибельном христоотступничестве, не в желании отойти от Спасителя, не в настроении гадарян, не в привязанности к свиньям гадаринским, а в вечном общении со Христом, отныне и до века! Аминь.

И труждаемся, делающа своими руками (1Кор. 4:12).

Прославленный писатель, пожелавшей на склоне дней, оставив дорогу, которую указал ему Даровавший его духу дарования художества, оставив Церковь, как учительницу жизни, сам сделаться «учителем жизни», – из приведённых слов святого апостола вывел целое учение о ручном труде, как единственно ценном и достойном человека. Толстовское учение для многих, падких до новизны, показалось интересным и привлекательным; для людей рабочих оно дало основание только себя считать трудящимися, а всех прочих, занятых иной, а не ручной работой, злобно называть и признавать бездельниками и лентяями; для врагов Церкви оно явилось поводом к тому, чтобы возражать против неё и бороться с ней её же оружием, т.е. словом Священного Писания, а для врагов государственного строя, нынешних так называемых социал-демократов, дало основание видеть и в христианстве защиту их учений и, особенно, их мечтаний о «царстве святого труда». Так сошлись вместе различные до противоположности направления мысли и жизни.

В чём же, собственно, здесь борьба против христианской Церкви? И в чём её могут обвинять толстовство с примкнувшими к нему вышеназванными учениями? Как социал-демократия может пользоваться учением христианства для подтверждения своих воззрений на труд?

Давно человечество, наряду с песнями о праздности, о радостях и удовольствиях, сложило и слышит и гимны в честь труда. Давно и наши русские передовые писатели избирают для себя, с какой-то затаённой целью, эти гимны труду, как бы грозя в сторону Церкви за что-то такое, что в её учении якобы отрицает труд¹⁶¹. И когда Толстой оделся в лапти, а сам стал шить сапоги, когда современные социал-демократы стали распевать песни революции о «святом труде», – во всём этом чувствовался тоже какой-то вызов православию и христианству, желание что-то кому-то показать и доказать... уличив православие во лжи и заблуждении. Наконец, и прямо раздаются обвинения Церкви в том, что она является защитницей лентяев и богатых, убежищем для тунеядцев, и, с одной стороны, – «дозой одуряющего опиума» для рабочих, угнетённых и обездоленных, с другой, и самое главное, – прикрытием праздных и ничего не делающих, сытых и бессердечных богачей, живущих за счёт «трудящихся масс».

Что же, неужели, в самом деле, христианство поощряет леность и праздность?

Но сказать это можно разве только в припадке безумия: «Как птица создана для летания, так человек создан для труда», говорит нам Священное Писание, и притом словами Иова, великого в богатстве и в нищете, великого во славе и унижении, в радости и горе. Кто не трудится, тот и не ешь, учит святой апостол (2Сол. 3:10). Преподобный Антоний Великий, – рассказывается в его житии в назидание верным, – вопрошал Господа, что ему нужно делать, и в ту минуту увидел человека – своего двойника, который усердно молился, потом принимался за работу, прилежно поработавши, снова молился, после молитвы опять трудился... Так заповеданы верным труд и молитва. И разве не знаем, что апостолы ловили рыбу; святой апостол Павел делал палатки, «трудясь своими руками»; древние иноки плели корзины и, продавая их, тем питалась; преподобный Сергий «работал за двоих, а иной раз за троих», как повествуется в его жизнеописании со слов очевидцев; святой Филипп на Соловках, не покладая рук, работал, возделывая суровую природу севера, а преподобный Серафим «томил томящего его» тем, что и в часы свободы от труда носил на себе тяжёлую ношу?!

С другой стороны, если социалисты так негодуют на христианство за то, что оно, рассказывая известную историю грехопадения и наказания прародителей наших, объявило труд проклятым, а для них, социалистов, труд, напротив, есть сладость и святыня, – то почему же они наряду с этим так много хлопочут о сокращении часов труда и так глубоко возмущаются тем, что рядом с «трудящимися массами» и за их счёт существуют праздные и тунеядные богачи? Не сквозит ли в этом тщательно скрываемое, однако, невольно прорывающееся наружу желание уподобиться именно богачам и освободиться от труда?

Да, несомненно, мы имеем совершенно ясное учение слова Божия об уважении к труду: «трудящийся достоин пропитания»; «сладок сон трудящемуся»; «не красть и не тунеядствовать нужно, а трудиться своими руками»; «много трудов предназначено человеку»; «нужно быть почтительным ко всякому трудящемуся»; «уважать трудящихся у вас»; «наипаче же достойны не только уважения и почтения, но и сугубой награды и чести трудящиеся в слове и в учении»... Всё это – наставления слова Божия о труде, и таковыми уроками полно Священное Писание (Мф. 10:10; Лк. 10:7; 1Тим. 5:18; Еф. 4:28; Сир. 40:1; 1Кор. 16:16: 1Сол. 5:12; 1Тим. 5:17).

Но рядом с этим так же несомненно и учение о том, что труд дан и в наказание человеку за грех: человек в поте лица с того времени ест хлеб свой, пока не возвратится в землю, из которой взят, за то, что, сотворённый от земли, он восстал на небо и на Творца своего. И в том же Священном Писании слышим, как говорится иногда о труде с каким-то вздохом тяжёлого горя: всем трудам человека нет конца (Еккл. 4:8), но ничего не возьмём мы от труда своего (Еккл. 5:14; ср. Пс. 38:7); блажени мертвии, умирающие о Господе; ей, глаголет Дух, почиют от трудов своих (Откр. 14:13), а здесь на земле, увы, «народы трудятся для огня» (Авв. 2:13), и «труд человека для рта его, а душа его не насыщается!» (Еккл. 6:7; ср. Прит. 5:10; Иов. 5:7). Всмотритесь и вдумайтесь в связь слов апостольских, которые мы взяли сегодня из литургийного чтения за основу собеседования: апостол поставляет труд свой среди других видов страдания за благовестие Христово. Даже доныне, говорит он, мы терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками... (1Кор. 4:12). Наконец, не напрасно и в нашем выразительном языке самое слово «труд» звучит, как сродное слову – страдание...

Где же и в чём разгадка такого видимого противоречия?

Противоречие только видимое, и вся разгадка здесь в том, что святая вера наша всегда смотрит не на внешнюю сторону того или другого явления, а на его внутреннюю сущность. Труд вообще заповедан человеку, но эта именно его внутренняя сущность обращает его то в благословение, то в проклятие. Да, труд бывает различным по внутренней сущности. Когда он обращён к земле и земным интересам; когда он совершается для снискания пропитания, как последней цели; когда он принудителен, как нечто роковое и неизбежное: он не может тогда иметь возвышенного характера, он тяжёл. Но всё же он не унизителен, он и тогда – средство воспитания воли, смирения души, покорности воле Рекшего: «в поте лица твоего будешь есть хлеб твой». И уже в этой покорности воле Бога, в этом «труде о Господе» (Рим. 16:12) для трудящегося есть средство облагородить, возвысить и осмыслить свой труд, даже самый простой, ремесленнический. Но есть предел и такого обычного труда; Священное Писание полагает его в словах: «имея пропитание и одежду, будем довольны тем» (1Тим. 6:8). Когда же человек через труд чрезмерный, напряжённый, не давая себе ни минуты покоя, не оставляя для жизни духа ни минуты времени, отдаётся такой работе потому, что «от всякого труда есть прибыль» (Прит. 14:23), и для того, чтобы стяжать себе богатство ради самого богатства; когда он потом из господина над своим временем, силами и стяжаниями обращается в их раба; когда он плоды труда из средства, дающего ему возможность отдаваться беспрепятственно возвышенным и святым целям жизни, обращает в самую цель жизни: тогда, воистину, «труд человека – для рта его, а душа его не насыщается». Такой труд – тщетный труд, такой труд не удовлетворит человеческой души и пред лицом вечности и бессмертия явит его ничтожным и нищим. «Так говорит Аминь, Свидетель верный и истинный, Начало создания Божия: Знаю твои дела; ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, нищ, и слеп, и наг. Советую купить у Меня золото, огнём очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться, и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазной мазью помажь глаза твои, чтобы видеть» (Откр. 3:14, 17–18).

Такого-то золота, такой-то одежды и такого-то духовного прозрения нет у нынешней социал-демократии, столь заполнившей жизнь и столь смутившей и смущающей многих верующих людей. Все свои помыслы она обращает на землю; всё счастье человека и рай для него она полагает в земных стяжаниях и удобствах. Она отвергает Бога небесного; её «бог – чрево», по слову апостола (Флп. 3:19), и оттого так низменны и бессмысленны в устах социал-демократов все их восторженные хвалы труду. Служа не Господу Иисусу Христу, а своему чреву (Рим. 16:18), как могут они говорить о «святом» труде? И не потому ли в их словах и действиях такие явные и убийственные для социал-демократии, как учения, противоречия? Восхваляя царство «святого труда», в сущности, социал-демократы стремятся не только к возможному его сокращению, но и к полному его уничтожению. Они и начинают обычно с требования восьми часов работы, безотносительно в её большей или меньшей трудности, безотносительно к условиям рынка и к качеству труда самого рабочего, а затем – с забастовки, т.е. с удаления от «святого» труда... По уверению одного из учителей социал-демократии (Мооста), человек в социалистическом обществе будет трудиться только с 16 до 28 лет, остальное время жизни ему будет делать нечего, ибо он к указанному возрасту уже заработает себе право пропитания до смерти. Другой учитель, и один из главнейших (Бебель), также утверждает и обещает, что при социалистическом строе у человека будет огромный запас времени. Без Бога, Которого отрицает социал-демократия, без загробной жизни, в которую она не верит, без высших запросов духа, – ибо она ведь признаёт, что «всё от желудка», и что самого духа нет, – откуда взять смысл жизни, откуда взять высшие побуждения, цели и содержание для труда воистину святого, для труда о Господе, – во славу Божию и на радость людям? Воистину, тогда и труд – проклятие и свобода от труда – не благословение!

Не уйти человеку от труда, но от самого человека зависит сделать его благословенным. Всю ночь трудились апостолы, и ничего не поймали; пришёл Господь к ним, по слову Его они закинули мрежи, и мрежи их исполнились ловитвы. Это в труде обычном и телесном. Тем более в труде возвышенном и духовном. Только Господь пусть будет в помыслах и надеждах наших, и тогда труд наш, безразлично – физический или духовный, в одном виде или в другом, – всякий труд наш станет осмысленным и радостным. И напрасно Толстой, с узостью и упорством сектанта, отстаивает и ценит лишь один вид труда – труд ручной и телесный. И напрасно люди рабочие в этих словах и наставлениях Толстого видят для себя что-то особенно радостное, как признание их единственного права на уважение и на звание трудящихся. Всякий труд о Господе достоин уважения!

Не уйдём мы от труда, ибо, – заметим это ещё раз и хорошо, – не самый труд дан в наказание человеку за грех, – в раю, до грехопадения труд был, и был заповедан Богом, повелевшим хранить и возделывать рай, – а принудительность и тяжесть труда, как следствие греха, является наказанием для того, кто восстаёт на Бога. И этого приговора не избыть, прежде всего, всякому виду неверия, не избыть и безбожной социал-демократии. Всякий её труд, в каком бы ни был он количестве, всегда будет для неё проклятым и несчастным, как наказание за грех неверия и служения только грубой материальной стороне жизни.

Православные русские люди, и особенно вы, трудящиеся и рабочие! Видя среди вас это множество смутьянов, незваных учителей, проповедников социал-демократии, хочется сказать вам словами древнего пророка: «вем тя, яко посреде скорпиев живеши». Они обманут, они погубят жизнь эти скорпионы, причиняющие мучительные укусы, – эти скорпионы, ядовитые, смертоносные, необыкновенно быстрые на злобу и на испускание яда, яда безбожия, злоречия, бунта и всякого растления. Но «живущий в помощи Вышнего в крове Бога небесного водворится, на скорпиона, – на аспида и василиска он наступит и будет безопасен» (Пс. 90:13). И Спаситель говорит верующим в Него: «Даю вам власть наступать на змею и на скорпиона, и на всю силу вражью» (Лк. 10:19).

У Христа, братие, в Его учении, в Его заповедях, в Его Царстве, в Его помощи, в проникновении религиозным началом жизни вы обретёте смысл и труда, и отдыха, смысл и радость всей жизни. Он стоит и зовёт: «Приидите ко Мне вси труждающиеся, и Я упокою вас!» (Мф. 11:28). Аминь.

Как широка область веры в жизни человека и как неизмеримо её значение! Один из вдумчивых и благочестивых писателей, чтобы показать силу веры, приводит самый простой пример, взятый из обычной жизни. Всякий человек легко пройдёт в комнате по одной половице, по одной доске пола; но перекиньте эту доску через пропасть, прибавьте к ней ещё две или три, – и тот же человек уже не решится пройти по доске, а если пойдёт, то упадёт и погибнет. В чём тут тайна? В присутствии и отсутствии веры в себя и свои силы. Как только этой веры нет, всякое, самое простое и лёгкое дело валится у нас из рук.

Расширьте и углубите эту мысль; перенесите её от простых и обыденных вещей ко всему объёму человеческой деятельности, и вы увидите, как гибельно всякое неверие, всякое колебание. Нужно ли говорить после этого о той области, в которой вера есть дыхание жизни, начало и конец, т.е. об области религиозной? Евангельское чтение нынешнего воскресного дня даёт нам два примера веры и два наставления о вере нашего Спасителя (Лк. 8:41–56). К Иисусу Христу подходит Иаир, начальник синагоги и просит исцелить его умирающую дочь – единственное его детище; скорбный отец упал к ногам Иисуса, он молит, он просит от всего сердца о милости, он торопит Божественного Чудотворца поскорее войти в дом к болящей и умирающей. Спаситель идёт на призыв мольбы и скорби, но на пути Его задерживает народ, задерживает больная кровотечением женщина, которая в молчаливой скорби, в болезни, о которой стыдилась поведать пред всеми, с горячей верой безмолвно только коснулась края ризы Христовой и получила исцеление.

Можно представить себе, как мучительна была для Иаира эта задержка на пути Иисуса Христа, как он мучился, как он ждал, чтобы поскорее пришёл в его дом Спаситель. В этом смятении чувств он слышит известие: «умерла твоя дочь; не беспокой Учителя». И вот, когда вера Иаира, несмотря на только что совершившееся чудо исцеления женщины, заколебалась, над ним раздаётся ободряющее слово Господа: «Не бойся, только веруй, и спасена будет». А женщине, в ответ на её всенародно поведанный рассказ о том, как оправдалась и исполнилась её вера, тот же Спаситель изрёк иное слово, слово похвалы и утешения: «Дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя; иди с миром!»

Брат-христианин! Как часто у нас искушается и готова колебаться вера! Как часто, при виде препятствий, неудач, неожиданных противодействий, мы готовы отчаяться за успех дела, к которому приставлены, которому служим! Пусть же слышится тебе всегда и везде святое, ободряющее слово Евангелия: «Не бойся, только веруй!»

Ты – начальник; ты трудишься, не покладая рук, ты во всём действуешь, желая блага обществу и отечеству; но тебя не понимают, тебе во всём мешают, в добрые намерения твои не верят, всё перетолковывают, везде оказывают тебе неповиновение, и даже тобой облагодетельствованные больше всего восстают на тебя... Не бойся, только веруй! Не отчаивайся, не бросай служения правде, придёт время – и плоды твоей службы и работы скажутся добром и пользой для людей.

Ты – подчинённый; ты свято и в смирении исполняешь твой скромный долг; но тебя презирают, тебе не оказывают внимания; иные, худшие тебя, проходят вперёд за деньги, по ходатайству сильных мира, за лесть и ложь, ты же в тени и даже терпишь незаслуженные преследования от начальства... Не бойся, только веруй! Не озлобляйся, не отходи от правды и долга, не вступай в борьбу со злом посредством зла; терпеливым и настойчивым исполнением долга, неколебимой верностью чести и правде, работая пред Богом и совестью, а не пред людьми, ты верно придёшь к самой высокой награде: к чистой совести и похвале от Бога.

Пастырь видит, что его молитва в храме, слово поучения, голос любви и мольбы об исправлении жизни не слышится пасомыми. Блюститель правды ужасается при виде торжествующего порока, против которого не слышно голоса суда. Труженик, работающий честно и добросовестно, работающий весь век, терзается бедностью и недостатками. Больной видит полную неудачу лечения, которое отнимает у него и у семьи столько средств... Мало ли на свете страданий? Что же тяжелее душевных страданий христианина, который любит добро и святость, стремится душой жить по Евангелию и закону Божию, а сам по слабости воли всё грешит и грешит, раскаивается и снова падает, плачет о грехе и опять отдаётся во власть его? Кто из нас не испытывает этой муки самообвинения, самобичевания?

И всё-таки каждому из этих страдающих готово слово, единственное слово ободрения: не бойся, только веруй! Пусть только это слово пройдёт в душу, пусть вера станет настоящей, горячей, усердной, молитвенной, – и эта вера и молитва привлекут силу высшую, силу небесную, силу Божию. С такой силой человек может повторять всегда уверение апостола: «всё могу о укрепляющем мя Иисусе». Чудо совершится, чудо вечно свершается: бессильный становится могучим, несчастный и обездоленный – терпеливым и мужественным, колеблющейся – твёрдым и уверенным. Самая тяжесть несчастья не только не чувствуется, но является для человека сознательной школой для укрепления души, для приобретения мужества, терпения и всего того, что украшает душу человека и делает её достойной Божьего благоволения.

И слышит душа христианская не только слово ободрения Господа: «Не бойся, только веруй, и спасена будет», но и слово сладчайшей хвалы: «Вера твоя спасла тебя; иди с миром»! Аминь.

Не бойся, токмо веруй, и спасена будет (Лк. 8:50).

Говорить в наши дни о небоязненности и мужестве – значит говорить о предмете самом важном, о добродетели самой необходимой, о свойстве духа, ныне редко наблюдаемом, касаться вопроса, теперь самого жизненного.

Умирал один крупный писатель; много он сделал зла своими произведениями, много поселил он в умах и душах современников сомнений, маловерия и неверия; часто смеялся он над святыней и над Самим Богом; слова его остроумных и игривых произведений подхватили безбожники всех стран и сделали их своим знаменем. И что же? Только пред смертью он сознался, что всю жизнь лгал, что, отрицая Бога и веру на словах, ни одной минуты он не был на самом деле неверующим. Он просил в предсмертном письме прощения у Бога и у людей за оскорбление веры и общественной нравственности, бичевал свой грех и при этом заявлял, что не выступал раньше со словом исповедания своей веры только потому, что боялся насмешек людей, так называемых образованных, во имя науки отрицающих религию¹⁶⁴. «Воистину, он там убоялся страха, идеже не бе страх» (Пс. 13:5), ибо если бы всех этих отрицателей и безбожников, которых он стыдился, поодиночке допросить и убедить их признаться, по чистой совести, то и они оказались бы в глубине души такими же верующими, как и упомянутый писатель, и такими же, как он, малодушными и боязливыми. И если бы из них явился один смелый и громко пред всеми раскрыл своё сердце и поведал о своём религиозном настроении, то, несомненно, огромное большинство, если не все эти отрицатели, освободилось бы вдруг от робости и объявило о своих настоящих чувствах и настроениях.

Таково всегда действие и страха, и бесстрашия. Нельзя поэтому говорить, как это часто мы слышим, что боязливый вредит только себе самому, и поэтому не грешит пред Богом и людьми. Как во время битвы, дрогнувшие и побежавшее воины, где бы ни были, особенно же стоящие впереди, естественно, расстраивают всё войско, заставляя его недоумевать и мешать ряды, смущают твёрдых и препятствуют делать своё дело даже тем бесстрашным, которые решили наперёд или умереть или победить; так и в духовном воинствовании робкие и боязливые в своём исповедании веры и в своих действиях по вере смущают, заражают страхом верных и мужественных и, делая вид поражения и отступления, даже бегства там, где всё было готово для победы, всё более и более вокруг себя увеличивают всеобщее смятение.

Приложите сказанное к области текущей жизни и наблюдаемой действительности. В общей борьбе добра и зла, непрерывно совершающейся в мире, бывают особые времена и сроки, когда такая борьба наиболее усиливается и обостряется, когда мы наблюдаем как бы некоторые особо напряжённые духовные битвы, необыкновенно ожесточённые духовные сражения. Несомненно, в последние годы мы пережили и переживаем такое именно время. И если борцам за правое дело, за Бога и Его закон, за религиозно-нравственные устои и основы жизни сынам воинствующей на земле православной Христовой Церкви нужен теперь ободряющий призыв, поднимающий дух, выражающий всю сущность необходимого для них настроения, то мы можем найти её именно в словах нынешнего Евангелия: «не бойся, только веруй!» Тяжко было положение Иаира: дочь умирала; горе охватило его душу; страх за смертельный исход дорогого существа сковывал его сердце. Но пока ещё не всё было кончено, горела вера и бодрой была надежда. Учитель и Чудотворец с ним идёт в его дом; Он уже стольких исцелил, Он уже в Наине показал, что голос Его властен даже в мрачном царстве смерти; только сию минуту, на глазах у всех, Он явил чудесную Свою силу, исцелив кровоточивую женщину. И вдруг, на пути это ужасное известие, поразившее дух несчастного отца, заполнившее его холодом отчаяния: «умерла дочь твоя, не беспокой Учителя...» Ах, зачем этот народ, что теснил, затруднял и замедлял шествие Господа! Зачем так не вовремя эта женщина, с её просьбой и болезнью! Сомнения, угасание веры, духовная растерянность, досада, отчаяние, горе, беспокойство, – всё это обратило состояние духа Иаира в один сплошной ужас. Но мерцала и теплилась ещё вера, но не падал совсем дух, но не отступил он окончательно, не пал пред нависшим тяжким горем и тяжким искушением. Ещё он был в состоянии услышать и принять слово Господне: «не бойся, только веруй, и спасена будет», не озлобился, не ответил на этот призыв и ободрение словом хулы и безумной злобы, как часто бывает с людьми, которых несчастье духовно побеждает и убивает, что называется, наповал... И вера спасла от болезни, вера не посрамила Иаира; он увидел дочь воскресшей.

Тяжело и ныне положение людей, борющихся за вечные истины веры и жизни, за истины, открытые Богом грешному человеку для его спасения, – да и какая борьба не тяжка?! Все ли, однако, мужественны, все ли не боязливы?

Страшный натиск сделан теперь на самое существо веры, – разумеем отрицание возможности и необходимости самого общения с Божеством. Насмешки, издевательства, нечистые намёки, прямое и наглое отрицание религии, оскорбление святынь и святых, безбожные книжки и листки, безбожные картины, умелое, с тонкой и ядовитой насмешкой раскрытие тёмных сторон в жизни церковных деятелей и учреждений, открытое и вызывающее назло Церкви чествование безбожника и врага православия Толстого... Всё это было и происходит на наших глазах, весь этот поход на святыни и доселе в полном разгаре и в полной силе, – и скольких он отторг от Церкви, скольких запугал и заставил боязливо скрывать свою веру в Бога, Христа и Церковь!

Не бойся, верный! Не отступай от истины, не прячься от врага, не беги с поля битвы! Не смущайся и ядовитым обличением Церкви. Мерзость запустения может быть и на месте святе, но самое место остаётся святым и никогда пустым не будет. В древней скинии свидения совершали безобразия сыны первосвященника, но молитвы верных и чудеса Божией милости совершались по-прежнему в скинии. Среди апостолов нашёлся Иуда, но весь апостольский лик навеки славен. Среди первых христиан были Анания и Сапфира, но церковь Иерусалима всё же была церковью святых. Среди первых верующих были разделения и ереси, но чистота истины от того и не омрачилась, и не погибла. И ныне есть в жизни пастырей и народа много, и очень много недостатков, несовершенств, а Церковь вся – всё-таки свята и непорочна и она только одна спасает... Так умирают всё люди, и каждый в отдельности, а жизнь человеческая вообще не прекращается на земле!

Не бойся же, верный! Не стыдись признать себя верующим, православным и церковным человеком; не бегай за мишурной и гнилой славой, силясь прослыть современным и образованным человеком. Не бойся, не бойся защищать и отстаивать Церковь Божию всюду и всегда: в науке, в писательстве, в книге, на суде, в общественной службе, с публичной кафедры, в государственном учреждении, в обществе тебе близких людей, в твоей собственной семье, среди свихнувшейся и совратившейся в сторону неверия молодёжи! Когда знаменитейшей учёный нашего времени¹⁶⁵ был избран в академию науки, и когда он в первых словах своей, положенной обычаем речи заявили: «я верую в Бога», – все думали, что в ответ послышатся глумления и издевательства. На самом деле все склонились пред этим мужеством его, проявленным в виду ига неверия, и голос веры отозвался в тайниках всех сердец, ибо и они «не веровали», т.е., собственно, говорили о своём неверии только по малодушию и боязливости.

Какой натиск тьмы и нечестия сделан на патриотизм в последние годы! Как злобно современные сыны погибельные отрицали и отрицают всякий долг всякого повиновения родителям, правительству, верховной власти! Мы слышали призыв к восстанию, мы слышали брань по отношению ко всем власть имущим, мы слышали приглашения перебить всех богатых и властных и на развалинах разрушенного порядка, на крови и гибели убитых воздвигнуть новое счастье. Голоса злобы, зависти и ненависти вопили о том, что любовь к отечеству есть не только ненужный пережиток, но прямо преступление, что народности родной, близкой и любимой не должно существовать, что верность долгу, присяге, охотное и любовное повиновение власти есть признак отсталости и глупости. Бороться с правительством, бранить его и всех вышестоящих, нещадно критиковать и осуждать их действия, – это стало дешёвым и всем доступным средством прослыть человеком понимающим и годным к тому, чтобы заместить собой изгоняемых носителей власти. Хуже всего то, что при этом ссылались на учение христианское, на самое Евангелие, отрицая, на основе Евангелия, всякое наказание за преступление и право власти карать преступников, – как будто и в самом деле Спаситель и Его апостолы отвергали и родину, и государство, и правительство, и порядок царств человеческих, который немыслим без суда и строгих наказаний среди людей, склонных ко греху и пороку.

И сколько оказалось боязливых! Сколько нашлось людей, которые не смели восстать против речей безумия и насилия, и молчанием, попустительством, бездействием, трусливым одобрением таких речей толкнули преступников на преступления, отравили и соблазнили души ближних ложью и сомнениями.

Не бойся, верующий! Стой на страже и исполнении своего долга, не ломай присяги царю и родине, не ищи ограничения чужих прав, чтоб усилить этим свои собственные. – Больше того: и не ищи только своих прав, ищи прежде своих обязанностей, не увлекайся мыслью и желанием самому потянуться к власти и влиянию, оттеснив и ограничив власть законную. Не бойся явиться верноподданным, другом власти, а не её врагом, не бойся прослыть за это необразованным и не понимающим ничего в «новом государстве», в «новом общественном строе». Лучшие быть в старом строе жизни, но с Богом и при верности Его закону и своему долгу, чем жить каким-то новым строем, но без Бога и Его святых велений. Эта новость очень стара: она современна искушению прародителей сатаной.

Какой натиск сделан на всю область добродетели и нравственности христианской в наши тяжёлые дни!

Честность объявлена предрассудком; убийство ради политических целей признано геройством; воровство, грабёж – законным и необходимым явлением; обман и ложь, клевета устная и печатная называются вполне понятной и допустимой «тактикой» и принятым средством борьбы с противниками; повиновение родителям – отжившая глупость, чистота и целомудрие – выдуманная и ненужная тягота. Самая нравственность объявлена временной и условной, смотря по тому, что данные люди в данное время, при данных обстоятельствах считают нравственным или порочным. При таком воззрении прежний порок стал добродетелью по новым учениям, а христианская добродетель признана или пороком или вредной глупостью. Шум так велик, увлечение кругом столь великое и безумное, проповедь низости, особенно в еврейской печати, – а она почти вся еврейская, – такая наглая, натиск на вечную святыню христианской правды и богоугождения столь силён и решителен, что падших оказалось множество, а людей, способных поднять голос против всеобщего умопомешательства, едва видное число. Газеты самые низкие и безнравственные покупаются и читаются, приносятся в дом, развращают семью; бесстыдные рассказы, картины, бесчестные и безнравственные рассуждения нагло и торжествующе выставляются напоказ, не стыдясь света и добрых людей, попадают в руки молодёжи. А те книги, газеты, картины, которыми люди верующие и нравственные борются с этим ужасающим разливом зла, наши современники боятся взять в руки, читают тайком, или, не читая, успокаивают себя теми клеветами, которые относительно их распространяют враги, не стесняющиеся ни в каких средствах борьбы. Они ждут, эти малодушные люди, ждут, пока дьявол станет проповедовать Христа! Они ждут, пока зло будет хорошо говорить о добре! Тогда только они пойдут за Христом и Его светом!

О, не бойся, не бойся, верный! И словом, и жизнью благовествуй высоту, и чистоту, и святость, и сладость, и спасительность нравственного христианского закона. Давай отпор гнилым словам и суждениям о добродетели. Брось малодушие и страх пред врагами истины, взявшими засилье только потому, что кругом их не видится отпора, нет смелого сопротивления.

Откуда эта боязнь? Откуда малодушие?

Изгоняет страх вера, изгоняет страх совершенная любовь (1Ин. 4:18). Укрепляемый верой христианин силен сказать: не боюсь, ибо Господь – сила моя (Ис. 12:2); не боюсь, что сделает мне человек (Пс. 55:12). Страха же вашего не убоимся и не смутимся, Господа же нашего Того освятим, и Той будет вам в страх...

Но этот страх Господень, страх любящего сына, совсем не то, что рабий и унижающий страх пред людьми, требующий отречения от света ради тьмы, требующий молчания там, где надо говорить, и подавления голоса совести, взывающего о Боге, о верности и святости.

Жизнь наша вокруг полна именно таким ничтожным, низменным, животным страхом. Но не бойся, только веруй, – и она спасена будет. Не бойся, только веруй, и твоя безбоязненность, христианин, призывным словом ободрения и примером мужества воспламенит сердца малодушных и боязливых.

Но кто мы, спросите невольно, кто мы, малые обычные люди, и разве можем мы поворотить течение жизни и изменить её русло?

А кто же, как не простые верующие, которые не боялись, а только верили, повернули жизнь древнего мира на новое русло христианства и сокрушили мощь язычества, закованного во все доспехи мира и облечённого всеми возможными человеческими силами? И разве не рыбаки-апостолы покорили Христу царей и царства?

Наше дело – бороться со злом, в окрылении веры и любви; наше дело – творить свой долг. А победу даст Сам Господь. Таково Его обетование: Его сила в нашей немощи совершается (2Кор. 12:10). Не бойся, малое стадо: Отец благоизволил даровать вам царство! (Лк. 12:32). Аминь.

Редким людям дано проникать в глубь и сокровенный смысл тех или иных событий и вскрывать за ними самое существо жизни. Огромное большинство довольствуется её поверхностным обзором, не умеет сопоставлять следствий с общими причинами и причин со следствиями, не может определить и наметить живую связь, существующую между всеми явлениями человеческой истории и человеческой деятельности.

С этой последней мелкой и мало продуманной точки зрения многие смотрят теперь на евангельские и вообще священно-исторические события и, обсуждая их при таком настроении, естественно, недоумевают: какой же их смысл и зачем нужно почитать их празднованием? Что нам, спрашивают, – что нам говорит, например, Введение Девы Марии во храм? Почему это достойно ознаменовывать праздником и притом великим? В каком отношении это интересно и поучительно, с точки зрения широких и мировых планов и предначертаний жизни? Детский праздник и поучительный только для детей, одна из подробностей жизни Девы Марии, не занесённая даже в Евангелие, общепринятый обычай древнего времени воспитывать детей в храме: вот, говорят, и всё, что можно сказать об этом событии.

Не так смотрит на него Церковь. Мы знаем её богослужебные гимны, какими она украшает свои праздники. Если бы знали и вдумывались в них, то всегда получили бы в них одну яркую, определённую мысль, изъясняющую сущность того или другого события и праздника. Тогда увидели бы, например, что праздник Рождества Богородицы – это сплошная песнь радости и, кажется, только торжество Пасхальных песней превосходит эту радость. Тогда увидели бы, что праздник Введения Богоматери во храм есть возвышенное поучение песней церковных о Божественном Промысле: святая Церковь видит это событие в древних пророчествах, вызывает Давида бряцать в гусли, говорить об его видении: как приведутся Царю девы вслед Её, Преблагословенной Девы, ближние Её приведутся внутрь скинии Божией, внидут во храм Царёв... Святая Церковь основную песнь праздничную и начинает и заключает исповеданием действий Промысла: «Ныне предызображение Божьего благоволения, и проповедь спасения людей. Радуйся ты, полнота Смотрения, т.е. Промысла Зиждителя!»

Уже с этой стороны праздник нынешний исполнен глубокого поучения, тем более глубокого и умилительного, чем более сердце наше верует в Бога, чувствует Его ведущую мир и человечество руку, чем более сознаёт человек, что мир – это не бессмысленный водоворот случайных и бессвязных явлений и событий, а разумный ход Божественного и вечного Домостроительства, в котором разумно-нравственное существо – человек занимает своё достойное место.

Исполнен на все века поучительности нынешний праздник для родителей и детей, указывая им, где и какое нужно давать воспитание человеку от дней раннего отрочества и до самой смерти: ибо престарелые Иоаким и Анна, с одной стороны, и малолетняя дочь их Мария, с другой, окружённая сверстницами, т.е. кончающие земное поприще и начинающие его, – все сошлись под кровом храма, в осенении его святыни, пред служителем Божиим.

Однако мы не могли бы кончить слова, если бы стали перечислять все те поучительные уроки и выводы, которые даёт нам нынешний праздник. Склоним речь к тому одному предмету, о котором нам, на основании только что сказанного, и в виду потребностей переживаемого времени, особенно хочется говорить сегодня.

И вера в Промысл, управляющий жизнью мира и человека, и наглядный пример того, как эта вера осуществляется в действительности, в лице Иоакима и Анны и Пречистой Девы Марии, явившихся в храм, – всё это громогласно проповедует человеку о том, что религиозно-нравственное начало жизни – вот что должно проницать и как бы пропитывать собой всю совокупность действий человеческих, всё направление и настроение жизни. То, что сделали Иоаким и Анна, – не случайность и не их прихоть. Как в цепи отдельные кольца и звенья только кажутся отдельными, на самом же деле они связаны, и потянуть одно кольцо, значит – тронуть и двинуть всю цепь: так в жизни человека, если она не исполнена безумия и бессмыслия, отдельные явления её стоят между собой в связи. И, взявши одно из них, вдумчивому и наблюдательному исследователю можно и даже неизбежно нужно дойти до основной почвы, на которой построена вся духовная жизнь. Бесконечно разнообразна пища для тела: но одинаковы законы её усвоения организмом, одинаковы законы телесного питания и возрастания. И в мировой физической жизни, наряду с бесчисленными мелкими явлениями, разнообразными и преходящими, мы, несомненно, знаем и открываем величественные длительные законы, основные и устойчивые, в полном смысле мировые и относительно вековечные.

То же самое значение духовной жизни имеют вера в Бога, в Его Промысл, и в возможность общения человеческого духа с Божеством, в бессмертие этого духа; в области же нравственной и связанной с ней жизни семейной, общественной и государственной, как в области прикладной и вытекающей из веры, такое же значение имеет религиозное начало, которым окрашивается и направляется, осмысливается и возвышается вся деятельность человека. Тот, кто не имеет его, – тот совершенно не в состоянии дать своей собственной жизнедеятельности разумных устоев; с другой стороны, он не в состоянии понять чужую жизнь, если она покоится на религиозном начале. Никакими искусственными мерами нельзя усвоить себе такого строя жизни: здесь нужны собственные глубокие религиозные переживания, собственный духовный опыт. Так, нельзя думать, что можно питать собственное наше тело тем одним, что другой человек употребляет сытную пищу... "Ибо кто, – спрашивает апостол, – кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нём? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, не может разуметь, потому что об этом надобно судить духовно. Но духовный судит обо всём, а о нём судить никто не может» (1Кор. 2:11, 14–15).

Как часто и, прибавим, как иногда грозно осуществляется сказанное апостолом в окружающей нас жизни! Тысячелетним как бы отложением жизни в вере и тысячелетним служением религиозному началу наш православный русский народ, – как древний Израиль, после тысячелетнего воспитания, ко времени Иоакима и Анны, т.е. в лице лучших людей и носителей, народной души, – наш народ создал себе религиозно церковный и религиозно нравственный строй жизни. Это – душа народа. Она отобразилась в его мировоззрении, в его семье, в формах государственного устройства и общественной жизни, в его воззрениях на власть; она блещет в характере его суждений и взглядов на все стороны жизни, в его обычаях и во всём укладе. Может ли понимать такое его «духовное» настроение, выражаясь языком апостола, – человек «душевный»? При всём уме, при всей так называемой культурности, для душевного человека непонятен и невосприемлем склад жизни духовной, как слепому от рождения, при всём его возможном уме и других дарованиях, непонятно различие цветов. И если мы никакими усилиями воображения не можем представить себе и создать невиданного цвета и неслыханного звука, хотя и имеем органы зрения и слуха и ими совершенно правильно и много работали, и даже знакомы со многими цветами и звуками, – то тем более этот закон применим к области духовной жизни целого народа. Как часто именно поэтому, вследствие такого непонимания того, что называется народной психологией, впадают в грубые и непростительные ошибки многие лица, иногда даже призванные управлять народом! И в формах управления, в формах власти, и в широких политических планах, и в реформах жизни, похотью которых одержимо наше время, и в оценке каждого жизненного явления, любого народного собрания, этих богомолений, крестных ходов, особенностей нашего богослужения и проч., – всюду и всегда надобно считаться с религиозно-нравственным настроением народа, основанным на понимании самого христианства, – в смысле православного христианства, глубоко усвоившего учение Христово, как заповедь смирения, подвига и самоотречения. И там, где душевному человеку кажется одна глупость, там духовный видит несказанную высоту; и, наоборот, там, где душевный приходит в восхищение, при виде того или иного явления жизни, там духовный иногда не видит ничего, кроме изощрённой животности.

Отвечает один и другой мальчик молитву. Один прочитал медленно и запинаясь, а потом ничего не объяснит словами на вопросы об её смысле; другой прочитал бойко и на каждый вопрос по части объяснения молитвы отвечал быстро и складно, по школьному. «Кто из них лучшие знает?» – спрашивают крестьянина, желая показать ему плоды и блеск школьного обучения. Крестьянин уверенно ответил: «первый лучшие читал; знаем мы обоих мальцов: один читал со страхом, а другой – без страха». Вот оценка духовная!

Учёнейший и благородный немец, по вере лютеранин, объяснял крестьянам все выгоды какого-то вида хозяйства. «Будете, – говорит, – богаче, будете и сыты, тогда и храм ваш не такой бедный будет; ведь сытый человек и Богу помолится охотно, и время у него на это есть». «Видно, из немцев», заметили благодушно крестьяне: «так и видно, что у них постов нет».

Сын бедной дьячихи, единственный, вся надежда матери, приглашён был на лето к соседней богатой помещице учить её сына; пошли прогуливаться в лес учитель и ученик, стали охотиться, и тут случилось несчастье: ученик нечаянно застрелил учителя, и потом, в припадке отчаяния, и сам застрелил себя. Горе помещицы-матери не поддавалось описанию. К ней пришла бедная дьячиха, мать убитого единственного кормильца, и, земно кланяясь, просила у неё прощения себе и своему убитому сыну... С чувством негодования рассказывала мне об этом тяжёлом случае одна очевидица происшедшего, очень образованная женщина: она не находила слов осудить глупость, забитость и приниженность дьячихи. Рассказчица была немка-лютеранка; ей невмочь души было понять поступок сельской русской женщины... «Это способен делать только тот народ, который мог терпеть Грозного, не восставая на него», – говорила с презрением образованная немка. «Это всё может делать только православный народ», – говорили мы ей в ответ, поклоняясь смиренно и красоте русской души народной.

Горе тому, кто, подобно удавленному недостойному петроградскому бывшему священнику, вздумал бы обратить в орудие преступного замысла религиозное движение и религиозное настроение народа... Но и тому народному деятелю горе, который духовной сущности жизни народа ни знать, ни понять не хочет и не может. Таковы многие и многие деятели и учители, которых можно назвать не народными, а «интеллигентными»: противоположение, понятное только на почве печальной русской действительности, с её раздвоением на жизнь народа и жизнь интеллигенции...

Итак, там, где одному представляется в жизни богоносного народа бессмыслица, невежество и даже нарушение порядка, там другой, чуткий и сродный духом своим духу народному, увидит совсем другое. Оттого-то и бывает, что собрание богомольцев рассматривается, как нарушение порядка и даже угроза порядку; оттого-то при реформах жизни народа могут дать ему правила и устройство, которые являются приблизительно такими же предприятиями, как предоставление для рыбы лугов, а для лошадей – дна морского; оттого и забывают, что в жизни русского народа единственными местами для общественных собраний были не залы, не политические клубы, а храмы; что единственными и самыми величественными собраниями были не западноевропейские митинги, а богомоления и молитвенные собрания; единственным ораторством – церковное слово; единственной партией – партия Господа и Христа Его и единственным союзом – святая Церковь, которая должна, по народному воззрению, проницать собой государство и тем его осмысливать, возводить к высшему назначению, укреплять и делать причастным к величественному обетованию о неодоленности Церкви ниже вратами ада. И назвать всё это «клерикализмом», значит опять-таки показать всю отчуждённость от народного духа, непонимание его и умение всё оценивать только понятиями и словами чуждого Запада. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием!»

Слава Богу, даровавшему нам счастье принадлежать к богоносному и Христоносному русскому народу! То, что для других открывается лишь после долгих лет опыта и скитаний душевных, и притом в отдельных только личностях, то нам даётся, как готовое наследие предков, строивших и построивших дом нашего царства на камени веры, – и притом для целого и великого народа. И были бури, и устремлялись ветры, и было ненастье, и разливались потоки вод, и налегли на дом тот, и он не упал (Мф. 7:25). Что же нам теперь делать? Неужели оставить это крепкое и надёжное убежище и променивать его на лёгкие и ежедневно гибнущие строения, основанные на песке, падающие при первой опасности? Счастливы мы, что причастны к духовному сокровищу, к душе народной и религиозному началу жизни. Так устроена и воспитана душа русская, что даже далеко отошедшая на путь греха и скитающаяся по чуждым пажитям, она не остаётся равнодушной, не может не ответствовать на звуки родного и сродного мира. Этот мир – Бог, Христос, Церковь, благодать, молитва, подвиг, освящение жизни высшим освящением Христовым, верой, любовью, смирением.

И пусть вечным введением во храм Господень будет жизнь и история и всего нашего бесконечно любимого русского народа, и каждого из нас в отдельности, дабы нам Богу воспитатися в Божественное жилище. Тогда ясно прошлое, полно смысла настоящее и исполнено отрады будущее. Тогда открыт смысл радости и страдания, смысл жизни и смерти. Всё осветит религиозное начало жизни. Ибо Бог, – только Бог есть свет, и тьмы в нем несть ни единыя (1Ин. 1:5)! Аминь.

Некто из народа сказал Ему: Учитель, скажи брату моему, чтобы он разделил со мной наследство.

Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас?

При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия имения его (Лк. 12:13–15).

Есть религия, которая в буквальном смысле слова говорит о разделении имений и наследства между людьми. В мусульманстве предусмотрена и определена вся жизнь человека, общественная и государственная. Коран указывает объём и права верховной власти, намечает основы и подробности суда, указывает наказания за преступления, даёт законы о разделе наследства, о приданом для жены, о передаче и распределении его в случае развода, предусматривает распри детей от разных жён, указывает место в государстве для судей и подсудимых, для различных чинов государственной службы...

И многим кажется, что такое свойство религии, точность указаний на порядки жизни, есть великое её достоинство и заслуга. И многие, особенно в нынешнее время, когда так высоко подняты и напряжены интересы государственного и общественного переустройства, многие, даже и не враждебные к христианству люди с тоской и сожалением говорят: отчего христианство не дало и не даёт нам таких не оставляющих сомнения указаний государственного и общественного строя, отчего мы не имеем точного и ясного, закреплённого высшими авторитетом веры, внешнего порядка жизни? И что это значит и почему так случилось, что на вопрос, столь простой и вместе столь важный для одного из последователей Иисуса Христа, о разделении наследства Божественный Учитель уклонился дать ответ? Зачем Он это сделал? Почему и в апостольских писаниях мы не находим даже и намёка на разрешение столь жизненных и ежедневных вопросов и явлений? Неужели искусственно можно на них закрывать глаза? Неужели от них можно уйти и спрятаться?

История человеческая даёт нам на все эти вопросы, в сущности, на один вопрос, весьма вразумительные разъяснения; и она, прежде всего, даёт нам беспристрастное оправдание воззрений христианства.

Да, мусульманство, как создание человеческое, предусмотрело и определило все мелочи человеческой жизни. И нужно признать, что для племени диких, не имевших никакого или почти никакого общественного и государственного устройства, живших родовыми бытом, оно дало устойчивость и, так сказать, скелет жизни. Оно спасло их от грозящего безначалия, распада и гибели. Оно дало им очень стройный внешний порядок, оно дало им те необходимые рамки, в которые и заключило всю жизнь; оно освятило эти рамки жизни и формы её, закрепило их высшим авторитетом, сделало для всех своих последователей обязательными, принудительными и навсегда неизменными. Оттого жизнь мусульманских народностей так поражает наблюдателя своим единообразием и внешним порядком; оттого религиозному человеку, какой бы он религии ни был, просто отрадно смотреть, как могущественно действует религиозное начало и как ярко оно проходит и отображается в укладе и строе жизни семьи, государства и общества у мусульманских народностей.

Но история же свидетельствует, что такая заслуга мусульманства была временной и обманчивой. Рамки жизни, им указанные, оказались неподвижными, в них не осталось места для духа, не было заложено семени и ростка для дальнейшего развития. И когда народы мусульманские, после нескольких столетий возбуждённого фанатизма и единообразия внешней жизни, перерастали указанные рамки, то им оставалось одно из двух: или, сохраняя, по чувству обязующего религиозного благоговения, данные рамки жизни, погрузиться в полную неподвижность, в духовный застой и в спячку, чтобы духовно умереть, или... отвергнуть самый ислам, его заповедный строй жизни и, чаще всего наперёд пережив равнодушие религиозное и даже безбожие, идти к христианству, как вечно жизненной, не человеческой, а Божественной религии. Так цыплёнок в яйце, когда развивается, то или умрёт, если скорлупа окажется слишком тверда, или разрушит скорлупу, чтобы выйти к жизни. Так река от прибыли воды разрывает оковы льда... Ислам, желая создать, укрепить общественную и государственную жизнь, тем самым убил её. История прошлая и наблюдения над настоящим состоянием мусульманских народностей вполне подтверждают этот вывод.

Совершенно иной путь и иной дух христианства. Как бы ни были остры так называемые социальные вопросы, – просьба о разделе имущества относится к ним, – христианство непосредственно и прямо ими не занимается. Не занимается оно прямо и непосредственно и современными жгучими вопросами социального строя, о труде и капитале, о богатстве и бедности, о распределении имуществ. Христианство даёт только общие законы, общие и вечные основы и правила жизни, и этим попутно разрешает всякий современный вопрос и всякий возможный вопрос будущего.

Христианство вечно-жизненно и постоянно будет вдохновлять своих последователей к тому, чтобы при всех изменениях окружающей жизни сообщать ей христианский облик и характер; оно есть источник единственного возможного, чисто нравственного улучшения общественных отношений, причём оно не отделяет задач гражданских и общественных от задач личного нравственного совершенства христианина. Оно не признаёт могущества и спасительности одних только внешних форм жизни без духа веры и нравственного воодушевления, без нравственного развития и совершенства. Современные мудрецы, например, в лице социалистов, уверяют, что стоит лишь переделать формы жизни, произвести преобразование по их плану, разделить чисто внешним образом поровну имущества между людьми, – и счастье людей обеспечено. Христианство со всей силой отвергает такое мудрование. Если отдельные люди остаются злобными, завистливыми, насильниками, бесчестными, чувственными, то при каких угодно формах жизни они не составят из себя общества благоустроенного, мирного и счастливого. Какой безумец, строя дом из дерева, будет ожидать, что в конце постройки дом окажется каменным? Так, по выражению одного учёного, и из свинцовых инстинктов нельзя сделать и ожидать золотого поведения...

Не следует ли, однако, Церкви всё-таки иметь свою экономическую программу, хотя бы только к современным общественным потребностям и настроениям?

Думаем после всего сказанного, что это равно вопросу: не следует ли Церкви иметь и свою медицину для облегчения больных, и своё кулинарное искусство для накормления голодных? Экономические теории временны и изменчивы, а Церковь вечна. Может ли она, закрепляя данные экономические нужды, считать предложенный тот или другой способ их разрешения единственным и вековым, как это повторяют теперь, например, социалисты с фанатическим упорством? Но это значило бы унижать Христа и христианство. По выражению одного учёного, Иисус Христос не был философом или государственным мужем, не был физиком или политико-экономом. Поэтому Он не завещал и определённой социальной системы. Он и Его учение – выше системы. Но это не значит, чтобы склад общественной жизни стоял сам по себе, а отдельный человек сам по себе, ибо общество, повторяем, состоит из отдельных личностей, а сумма слагаемых положительных не может представляться числом отрицательным. И если Христос поднимал, очищал, освящал каждую отдельную душу, и если это же самое, продолжая Его дело, творит в веках и народах Его Церковь: то тем самым вернее всяких реформ устрояется и улучшается общественная жизнь. Самые реформы, их существо, содержание и направление, только тогда и благодетельны, если они отображают в себе такое именно нравственно-религиозное развитие и возвышение каждого отдельного христианина и всего христианского общества. Приведём здесь рассуждение по этому поводу другого учёного. «Мы должны, говорит он, без колебания признать, что на сердце Иисуса более лежало раскрыть человеческой душе её отношения к Богу, чем реорганизовать человеческое общество. Иисус, прежде всего, был не реформатор, но пророк, не агитатор с каким-либо планом, но проповедник с вдохновенными прозрениями. Его служение было религиозным служением. Его главным стремлением было – сделать ясным для человеческой души, в каком отношении она находилась к её небесному Отцу. «Господи, – говорят ученики, – покажи нам Отца, и довольно для нас» (Ин. 14:8).

«Евангелие, – говорит ещё один великий учёный, – хочет не улучшать, но спасать, искуплять. Отношение Иисуса Христа к вопросу социальному было иногда сдержанное, как будто Он желал освободиться от социальных вопросов, которые невольно напрашивались на Его внимание. »Человек, – говорит Он, – кто поставил Меня судить или делить вас?» (Лк. 12:14). Эти слова показывают нам, что Он не присваивал Себе права предпринимать разделение собственности. Также Ему было несвойственно изменять формы правления: Воздавайте кесарево кесарю (Мф. 22:21). Так естественно было бы осудить пороки вокруг Него, уничтожить политическое насилие или социальную несправедливость, но Иисус не вдаётся в эти социальные спорные вопросы Своего времени. Со свойственным Ему спокойствием Он разрешает их; Он не остаётся к ним равнодушными, но Свой взор Он твёрдо направил на конечную цель, в которой все эти социальные нужды найдут своё собственное разрешение. Социальные вопросы Ему, так сказать, попадаются на Его пути, и при случае Он обсуждает их, но без системы. Когда Ему встречается такой вопрос, Он обращается не к нему, но к нравственному закону, который лежит в основе социального вопроса. Его просили обсудить специальный вопрос о наследстве, а Он отвечает на более великий вопрос – о любви к деньгам: смотрите, берегитесь любостяжания (Лк. 12:15). Итак, если ты усвоил учение Господа Иисуса, ты вместе с тем разрешил себе и все вопросы жизни. Если у тебя есть вера в Бога, не станешь ты увлекаться безбожным учением тех экономических теорий, которые всю суть жизни видят в одной плоти и земле. Если ты имеешь любовь к людям, ты не пойдёшь за социализмом по его пути порабощения личности в человеке и грубого насилия. Если у тебя пред глазами правило, что жизнь человека не зависит от изобилия имения его, то для тебя сразу поблекнет и лишится обаяния самый идеал социализма, говорящего только о разделении имуществ. Если ты веришь и знаешь, что Царь и власть от Бога учинены суть, ты не будешь революционером. Если ты знаешь, что блаженнее отдавать, чем принимать, то не отдашь всю жизнь и все свои интересы на то, чтобы отвоевать себе право и права, управление и законодательство. Все эти и подобные вопросы Спаситель прямо и непосредственно не рассматривает, но Он даёт ключ к их разрешению. Короче, Иисус Христос не желает чрез склонение к остальному учению отвлекаться от Своего особенного служения – духовного оживления, которое Он призван принести. От христианства требуют, чтоб оно дало человеку чашу холодной воды, а оно вместо этого даёт и открывает людям целую реку, вечно водную и глубокую: бери из неё всякий чашей, сколько хочешь и сколько вместить можешь... Практическая наука знает многие процессы, в которой достигаются иной раз несомненные результаты, известные под именем побочных продуктов; на пути, который ведёт к желанной конечной цели, они большей частью отбрасываются или перегоняются (как бы перескакиваются). Иногда эти побочные продукты бывают чрезвычайной ценности, но, тем не менее, они достигаются только случайно. Вот таким побочным продуктом является и социальное учение Иисуса. Оно не было целью, на которую было направлено Его служение, оно образовывалось только в то время, когда Он исполнял вышеупомянутое служение. Если хотят в первой линии выставлять Евангелие, как программу социальной реформы, то это значило бы побочный результат принимать за главное дело, и в то время как при этом побуждались желанием найти для Иисуса Христа место в современном мире, лишались бы того, что обеспечивает за Ним место во всякое время». В другом месте своей книги тот же учёный¹⁶⁸, говоря о необычайном объёме учения Иисуса Христа и приложимости христианства ко всем временами, событиям и формам жизни, выясняет свою мысль очень красивыми образом, сравнивая христианство с легендарными «шатром фей».

«Если ставили чудесный шатёр в замке короля, то он не был слишком велик для самой небольшой комнаты; если переносили его во двор, то он был достаточно велик для того, чтобы принять в себе всех всадников. А когда выносили его в свободное поле, то он так сильно, расширялся, что мог заключить в себя целое войско короля; он владел бесконечной гибкостью и бесконечной силой расширения. Сам Иисус в Евангелии исходит из ещё более великой мысли и свидетельствует нам о Своём служении, всего чаще, чрез уподобление Себя свету. «Я, – говорил Он, – свет миру» (Ин. 8:12). «Я свет пришёл в мир» (Ин. 12:46). «Ходите, пока есть свет» (Ин. 12:35). Свет по своей природе многообъемлющ; он вездесущ и может распространяться. Света не слишком много для потребности отдельного человека, и, однако же, его достаточно для всех людей. Каждая отдельная комната, кажется, улавливает полное сияние солнца, однако же, неисчерпаемый свет излучается в миллионах других домов. То же самое применимо к влиянию Иисуса Христа. Каждому новому веку, каждому течению и каждому личному стремлению, кажется, достаётся с особенной полнотой какое-либо Его особое учение, и совершенно верно, что его прямой светящийся луч проникает в уголок духа, которого не затрагивает никакой другой пункт учения. Так неисчерпаемое Евангелие своей освещающей силой касается каждой новой проблемы и каждой новой потребности, и, однако же, существуют ещё мириады других путей этого излучения на другие души и другие столетия, которые все исходят от той жизни, которая есть свет человеков».

«Царство Божие» среди людей, – вот идеал, указанный Иисусом Христом, применимый, обязательно применимый и к социальной жизни! Но если бы этот идеал был привязан к определённой экономической теории, как этого хотят социалисты, хотя бы и «христианские», – то как сразу потускнел бы, как стал бы ограничен этот идеал! Но вечно слово благовестия о Спасителе в день Благовещения: «И будет царствовать над домом Иакова во веки, и царству Его не будет конца». Социализм желал бы царство Божие из Божьего обратить только в человеческое, из небесного – в земное, из вечного – во временное, повторяя любимое слово своего любимого поэта Гейне в его «Зимней сказке»: «Царство небесное мы здесь создадим себе и без слёз и без муки».

Вы видите буквальное повторение нынешней притчи и рассуждения богача: «душа, имеешь много добра на многие годы, почивай, ешь, пей, веселись!» Он забыл, этот богач, что душа такого хлеба и добра не ест и не пьёт. Он забыл о том, что напомнил ему голос Божественный: «Безумный, в эту ночь душу твой возьмут у тебя, а что ты приготовил, кому достанется?»

Итак, что же сказать нам в заключение слова? Величайшее благодеяние Христовой веры для мира и людей в том и состоит, что она не даёт нам принудительных форм жизни, а указывает только общие и вечные её законы нравственно-духовные. Этим христианство, как бы удаляясь от управления общественной жизнью, на самом деле оживляет её и даёт ей бесконечное развитие. Так солнце, чем оно выше над землёй, тем более освещает и согревает землю.

И кто бы ты ни был, христианин, учёный, учитель, общественный деятель, рабочий, устроитель экономической жизни, слуга государства, промышленник, торговец, гражданин, – одно твёрдо знай и в одно твёрдо верь: только тогда ты будешь освещать и согревать жизнь, только тогда ты будешь её самым делом, и не на словах только, благоустроять, только тогда ты будешь содействовать разрешению так называемого социального вопроса, уничтожению зла, несчастья, страдания, несправедливости среди людей, если будешь за основу иметь нравственное учение Христа. Отсюда почерпай идеал жизни, отсюда бери побуждения для служения людям, отсюда бери способы, средства, орудия, пути мира и любви, а не злобы и зависти, пути терпения и подвига, самоотречения и самоотвержения, а не корысти и грабительства, свободы, а не насилия, – те пути, которыми единственно можно прийти самому и привести других к улучшению порядков и строя человеческой жизни. Такой путь долгий, но он единственно верный: собирая не себе, но в Бога богатея, мы вместе с тем богатеем и общим счастьем всего человечества. Аминь.

То отвратительное свойство человеческого слова и человеческой деятельности, которое в сегодня слышанном Евангелии (Лк. 13:10–17) Спаситель обличил публично в начальнике синагоги, именно – лицемерие, по-видимому, в наше время более чем когда-нибудь имеет особо широкое распространение.

В чём лицемерие начальника синагоги?

Он не верит в добро; он не ищет блага людям; вид оказанного несчастному человеку благодеяния его не трогает; напротив, вызывает в нём злобу, недовольство. Его зависть задета, и он пылает ненавистью к Чудотворцу-Христу; его самолюбие уязвлено до самой глубины, и он простить не может, не может забыть этого восторга любви, с каким народ относится к Иисусу Христу. Но он всё-таки искушён в жизни, настолько знает людские сердца, что отлично понимает и видит, как опасно выдать пред всеми свои настоящие чувства. И вот, прикрывая свои низменные расположения и настроения высокими словами и, напоказ, святыми побуждениями ревности о Боге и Его законе, он пред всеми возмущается духом, видя публичное якобы нарушение Иисусом Христом субботнего покоя. «Шесть дней есть, в которые должно делать, в те и приходите исцелиться, а не в день субботний», – так говорит он народу по поводу исцеления Спасителем скорченной женщины, восемнадцать лет страдавшей тяжким недугом.

Замечайте: начальник синагоги не обращается прямо ко Христу с обличением, – он не смеет; он не обращается и к исцелённой, – ему стыдно... Лицемер и о чуде говорит, как о простом каком-то лечении, точно и в самом деле такое дело, как совершённое Спасителем исцеление, случается каждый день по нескольку раз, стоит только захотеть этого тому или другому больному... У него нет в слове и малейшего изумления при виде чуда, как будто сам он может совершить такое же дело, когда ему угодно, и если теперь по отношению к этой несчастной женщине он не совершил чуда исцеления, то это только-де потому, что он не хочет и не может, как благочестивый человек и верный закону, нарушать заповедь о праздничном покое! Вскользь он обращается безразлично ко всему народу и желает одним своим тоном свести в ничто совершённое чудо, уничтожить произведённое на народ глубокое впечатление.

Каждое слово, каждое движение рассчитано у этого лицемерного чудовища, каждое низменное движение низкой души прикрашено и закрашено красивыми фразами. О, это воистину гроб, побеленный и изукрашенный, снаружи красивый, а внутри полный нечистоты и всякой мерзости! И нужно сказать, что ни один народ в мире, сколько знает народов история, не развил в себе до такой изворотливости и изумительной тонкости порок лицемерия, как народ еврейский. И если вы вчитываетесь в Евангелие, то видите, как часто и как грозно изобличал Господь лицемерие Иудеев в книжниках и фарисеях, в саддукеях, в своих слушателях, в законниках и учителях народа. Своих учеников Он с особенной настойчивостью предупреждал: «берегитесь закваски фарисейской и саддукейской» (Мф. 16:6; Мк. 8:15). И Сам объяснил: «закваска эта – лицемерие» (Лк. 12:1). И поистине, это в полном смысле закваска в тесте: малая и в немногом количестве она проницает и заквашивает всё тесто, всё поведение, всё настроение, весь духовный уклад человека! (1Кор. 5:6; Гал. 5:9).

История и наблюдение свидетельствуют, что и доныне, и теперь, где только коснётся еврейская рука, где только проникнет еврейское влияние, где хоть сколько-нибудь приразится к жизни еврейский уклад духа и мысли: там неизбежно воцаряется самое отвратительное лицемерие. Страшно оно для такого простодушного народа, каков, например, народ русский, верящий, по доброте своей, в искренность слов всякого человека, особенно, если он говорит о Боге, об Его законе, о Церкви, о Евангелии.

На наших глазах нравственной гнилью, преступлениями, развратом, злобой, убийствами, предательством, изменами прокатилось по нашей стране, как грозная и зловонная волна, так называемое «освободительное движение», поставившее на знамени своём уничтожение веры и благочестия, порядка и покорности власти, уважения к личности и к целому народу. Теперь уже ни для кого не тайна, теперь уже для всех совершенно бесспорно и ясно, что во главе, и в тайниках, и в источниках средств для «освободительного движения» стояли и стоят евреи. Самый социализм, столь много нашумевший, является исключительно делом еврейских умов.

И смотрите и будьте осторожны, – смотрите: как везде и всюду вкралось в нашу жизнь от евреев лицемерие! Читаете газету; видите, как она распинается за Церковь и за духовенство: «Церковь-де у нас подавлена и принижена, духовенство на службе у государства; надо Церкви дать свободу, надо обеспечить пастырям влияние на народ, надо, чтобы духовенство не занималось политикой; истинные-де православные не согласны на то или другое решение и распоряжение церковной власти»... Кто же это пишет? Кто издаёт газету? Кто это так заботится об истинном православии? Оказывается, это – еврей, которому нет в сущности никакого дела ни до Церкви, ни до православия... Лицемер! Тебе нужно разорить Церковь Божию и на её развалинах обеспечить себе свободу, – свободу покорить себе народ, лишённый веры и опоры Церкви, тебе нужно разделить народ и духовенство, уронить пастырей в глазах верующих, рассорить самих пастырей высших и низших между собой... Ты – дьявол! Отойди от меня, сатана, ты думаешь не о том, что Божье, и прикрываешь дело сатаны высокими фразами о свободе, жалостью к униженным и якобы порабощённым. Таковых газет теперь великое множество, таковыми книжками, листками заполнен книжный рынок.

Вы читаете подпольные листки, обращённые к солдатам. Там проповедуется, что войну запрещает Евангелие, что присягать запретил Иисус Христос, что не слушать властей не только разрешают, но даже прямо повелевают апостолы. Знаем мы, кто составители таких листков и кто их распространяет среди воинов. Суд их нашёл и изобличил: и в Севастополе, и в Свеаборге, и во Владивостоке это оказались евреи и еврейки. Нужно ли им Евангелие? Верят ли они в него? Возможно ли им знать, что разрешил и что запретил Иисус Христос? Важно ли им, ненавидящим Христа и христианство, важно ли им задаваться вопросом: чему учили апостолы? О, лицемеры! Вам нужно внести смуту в войско, вам нужно отравить душу того народа, который вы хотите взять себе в кабалу, чтобы сделать его народом-бродягой, народом-бездомным, народом-рабом и навозом для вас, для ваших выгод и властолюбия! И вы, ни во что не веря, прикидываетесь верующими, и вы, равнодушные или даже враждебные к Евангелию, делаете вид, будто скорбно вам при виде нарушения евангельских уроков и поучений; и вы, некогда убившие Христа и избившие Его слуг и апостолов, теперь ссылаетесь на их учение! Но прежде сами примите это учение, прежде сами покажите веру, любовь, почтение к Евангелию, смирение и самоотречение, а не вырывайте этих святых чувств у верующего народа, который этими чувствами жил, живёт и силён!

Прошумел и отшумел в дни «освободительного движения» вопрос и о воскресном дне и отдыхе... Да, слово Божие повелевает помнить день воскресный и святить его; оно повелевает праздновать его о Господе. Что же, новоявленные радетели и учители народа говорили в таком смысле о дне воскресном? О, лицемеры! Вам нужно было восстановить бедных против богатых, рабочих против хозяев, вам нужно было хоть чем-либо питать общее озлобление и смуту. Вам нужен был один свободный день в неделе, чтобы таскать народ на свои буйные митинги, чтобы развращать и отравлять его своими безбожными и злобными речами, чтобы толкать его на буйство и преступление... И вот, вы вопили о заповеди Господней, которую вы сами не признаёте, вы ссылались на учение слова Божия, в которое вы не верите. Есть ли лицемерие отвратительнее? Есть ли мерзость ниже и гнуснее?

И те, которые отстаивают день воскресный, но не о Господе, а для лени и праздности, и те, которые противятся ему, – что ныне уже не редко, – но не ради умаления греха и пьянства, о чём они говорят непрестанно, а ради корысти и наживы, – все одинаково и в равной мере лицемеры, подобные начальнику синагоги, о котором говорит нам нынешнее Евангелие.

Берегитесь, братие, кваса фарисейского, т.е. лицемерия, берегитесь его, прежде всего, в себе, в своих душевных расположениях, словах и действиях. Но берегитесь его и в людях: остерегайтесь людей (Мф. 10:17), остерегайтесь лицемерия лжесловесников (1Тим. 4:2), которые всегда входили волками, одетыми в овечьи шкуры, в человеческие общества, чтоб удобнее и легче разрушить их. Сколько зла принесло лицемерное слово в пережитые нами годы! Как извивалось оно змеёй лукавой и подколодной в дни минувшей несчастной войны, как оно вопило «о мире, во что бы то ни стало», прикрываясь жалостью к людям. А на самом деле для того, чтоб унизить русский народ, чтобы затемнить его дух, чтобы довести его до безумия, горя и отчаяния, чтобы посеять среди него смуту! Как оно разоблачало и разоблачает язвы государственной и общественной жизни, недостатки правителей и правительства, взывая якобы к общественному благу. А на самом деле, чтоб уронить власть, посеять разлад между народом и правительством, подорвать великую и спасительную связь, чисто родственную и духовную, между русскими людьми и их Богоданным Царём, чтобы вместо законного правительства открыть доступ к власти самим лицемерам... Как оно, лицемерное слово, то в социализме видит высоту христианства, то в революции находит благородство, то в деяниях власти открывает жестокость, то в убийцах и разбойниках жалеет жертв и страдальцев, то в разнузданности слова приветствует залог преуспеяния, то в торжестве безверия и иноверия оно видит силу православия и т.д., и т.д. – И всё это под завесами и прикрытием «истинно-христианской» свободы, любви, гуманности, культуры, просвещения, а на самом деле с целями уничтожения и свободы, и любви, и самого бытия православного царства, православного нашего народа, – того святого православия, которое одно ещё составляет оплот против напора антихриста и антихристова народовластия...

Верность евангельскому учению, под сенью православного Креста, под руководительством святой Церкви, её боговдохновенных отцов и учителей, оставивших нам указания и ответы на все вопросы, жизни, – вот что открывает нам прямую и ясную дорогу жизни и спасает от коварных замыслов лицемеров и от того пагубного действия их в среде человеческих обществ, о котором и древний библейский мудрец говорит нам: «устами лицемер губит ближнего» (Притч. 11:9). Аминь.

Ещё немного времени, и великое священнодействие хиротонии епископской, столь редкое даже в епархиальном городе и столь торжественное, заключится вручением новопосвящённому архиерею жезла, символа власти в Церкви. Когда провозглашается власть, когда возводится она на высоту действия: тогда естественно людям, до которых власть касается, отнестись к ней с особым вниманием. И было время, когда хиротония епископа становилась событием для Церкви, к коей он назначался, приковывала всеобщий интерес, захватывала все сердца. Она и совершалась обычно посреди того града, в котором посвящаемому судил Бог проходить архипастырское служение.

Ныне справедливо раздаются жалобы на полное равнодушие части нашего православного общества, и притом наиболее образованной, ко всему, что делается в Церкви: кто приемлет власть, чем занята Церковь, каковы её нужды, каково её положение, – всё это теперь совершенно не интересует многих православных людей, занятых с увлечением, нередко до болезненности повышенным, всякими вопросами и интересами жизни – политическими, общественными, научными, служебными, наконец, личными, от серьёзных до самых пустых, ничтожных и легкомысленных, но только не церковными.

Впрочем, иногда в литературе и общественной жизни вдруг какими-то приливами появляется интерес в сторону религиозных запросов; но и здесь чаще всего одна игра ума, упадочность мысли, пустое тщеславие, а не искание истины религиозной, как богообщения и спасения. Мало того, здесь чаще всего мы встречаем поход и борьбу против Церкви, а не помощь ей, не любовное содействие. Таким образом, и в этом явлении не знаешь, что хуже, – равнодушие ли к запросам веры и Церкви, которое наблюдается в так называемых образованных слоях общества, или временные вспышки религиозного интереса то в различного рода теософических, религиозно-философских обществах, в коих мало философии и совсем нет религии, то в произведениях новейших литераторов, с их больными и прямо упадочными поисками «новой религии» чуть ли не в области извращённой чувственности.

Откуда равнодушие? И откуда желания и склонность даже в проявлениях религиозного интереса всё-таки идти мимо Церкви, мимо или против церковной власти?

В ответ мы услышим множество объяснений; с одной стороны, обвинители Церкви укажут нам на невежество нашего духовенства, на его невысокую жизнь, на его леность и равнодушие к общественным нуждам и запросам, на его замкнутость от других сословий, классов и бытовых групп народа, неумение его возглавить своим руководством, огнём воодушевления и искусством деятельности всякие начинания, способные объединить вокруг Церкви различные круги общества. И в пример, и в укор сошлются непременно на духовенство заграничное и иноверное, столь обеспеченное и влиятельное...

С другой стороны, защитники церковного клира и его представители укажут в свою очередь на великое религиозное невежество даже так называемой нашей интеллигенции, на безбожный характер всего её просвещения, на равнодушие её к вопросам высшего порядка, на увлечение материальными благами и грубо-материалистическими, будто бы научными воззрениями, наконец, на барское отношение к служителям Церкви и нежелание в священнике уважать и священника, и человека...

Не в этих взаимных препирательствах выяснение истины. Несчастье наше лежит гораздо глубже, и оно одинаково должно быть принято во внимание обеими спорящими сторонами.

И прежде всего, когда мы говорим о разобщении в Церкви, надо точно указать его границы; оно захватывает не всю Церковь, не весь наш православный народ, а часть его, правда, очень важную в жизни народа, – разумеем образованное общество, и притом тоже не всё, – но всё-таки часть. В общем же русский народ живёт и ныне православием и Церковью.

Отдельные личности, в силу своих особых и исключительных дарований и заслуг, всегда и прежде, и теперь приобретают всецерковное значение. Старцы, духовники, подвижники не оскудевали на Руси. Вчера утром скончался отец Иоанн Кронштадтский... Краса нашего пастырства, всероссийский священник, всероссийский молитвенник, он наглядно явил в своей личности, жизни и деятельности образ той дивной церковной власти, которая покоряет себе невольно, которая утверждает основы власти в сердцах, – образ той власти, о коей сказано: царство Моё не от мира сего... Когда вчера за всенощной впервые поведано было верующим о горестном этом событии, нужно было видеть всеобщее непритворное горе и невольные слезы богомольцев. Тот вздох глубокой горести, что и сию минуту пронёсся среди вас, братие, то тяжёлое чувство понесённой тяжкой утраты, для каждого как будто утраты его собственной, это сознание, что вся русская Церковь понесла незаменимое, невосполнимое лишение, эти слёзы, что подступают к сердцу и связывают речь, готовые вырваться рыданиями, – всё это – свидетельство, что в минуты особенные весь народ православный в Церкви составляет одно и живёт её жизнью, её скорбями и радостями. И когда ко гробу здесь почивающего святого князя Михаила текут народные волны, и когда они в недалёком будущем потекут ко гробу его благоверной земной супруги Анны Кашинской, и на небе разделившей с земным мужем венец небесной славы и общения в лоне любви Божьей: тогда ясно для всех, что наше общение и единение всецерковное не нарушено. Не то же ли самое видим в Соловках, Почаеве, Чернигове, Киеве, Иркутске и Москве? Кто различит в этом движении души народной пастырей и пасомых? Кто разбирает, что святой Феодосий был архиерей, святой Серафим – иеромонах из мещан, святой Михаил – князь, а святая Анна – княгиня, супруга, потом монахиня и схимница?

Могуча Церковь православная своей собранностью, взаимным союзом пастырей и пасомых, их общением веры, смирения и жизненного подвига, могуча своей народностью, и пока она будет народной, дотоле, вечно могучая, будет она и на Руси святой непоколебима. Не только в смысле единения чувств, не только в смысле целонародного единения, внешнего и внутреннего слияния в единый могучий духовный организм, – нет, даже в области учения эта народность Церкви охраняет нас от падений и ошибок. Служители православной Церкви, какого бы превознесённого сана они ни были, в православии не заслоняли и не заслоняют от вас Христа, как заслоняет и заменяет Его собой на Западе обоженый на земле наместник Христа – папа Римский. Но вместе с тем Церковь наша не впадает, подобно протестантской, отторгшейся от римского первосвященника общине, в противоположную крайность, – не остаётся в безвластии, в разброде и распаде всякого видимого устройства, ибо она опирается на сильную церковную власть, на жезл архипастырства. Шестьдесят лет тому назад, в ответ на горделивые притязания и приглашения римского первосвященника (Пия IX-го) покориться его власти и принять учение, восточные патриархи писали: «У нас ни патриархи, ни соборы не могли ввести что-либо новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, т.е. народ церковный, который всегда желает веру свою содержать неизменно и согласно с верой отцов своих».

И если хотите знать, в чём причина равнодушия к Церкви в некоторых классах нашего общества, и в чём объяснение замечаемого по местам падения силы и влияния пастырства, – так это именно в потере такого чутья разумения и хранения народности Церкви. И, опять скажем, это важно не только в смысле народном, в каком употребляли это слово восточные патриархи, но и в смысле более узком, – национальном, по отношению собственно к одному русскому народу.

Русское образованное общество двести лет тому назад пошло на поклонение Европе. Что оно встретило и нашло у европейских народов? Оно встретило гордость народную, высокое национальное самосознание. Что бы ни говорили о католичестве и протестантстве, какие бы заслуги их в истории жизни и мысли европейского человечества ни указывали, как бы ни восхваляли их культурное значение, – мы всё это можем признать, со всем согласиться, но мы не можем и никто не может сказать, чтобы западное христианство знало и осуществило дух смирения, точнее – дух смиренномудрия. Это свойство единственно есть у православия, у православных народностей и среди них больше всего – у народа русского. Осуждают такое свойство православия поклонники гордости народной, приписывают такому духу смирения русского человека все его неудачи и недостатки в политическом и государственном отношениях, но никто не смеет отвергать духа смирения в нашем народе. Итак, русские образованные люди, воспитанные в смирении, имевшие, как увидим, сознание народного достоинства, но чуждые национальной гордости, встретились в Европе с народами, обладающими, напротив, высокой народной гордостью. И вправду, было чем, – говоря мирским языком, – было чем гордиться народам Запада: их блестящая история, великие завоевания, культурные успехи, превосходство пред всеми неевропейскими народами, великолепные соборы, величественные и мировые войны, успехи искусств и наук, города, дороги, школы, изобретения, открытия, всё то, что наши русские люди, поклонившиеся Западу, называли его «святыми чудесами». – Всё это, действительно, могло питать народную гордость. В противовес этому, что блестящего, в смысле внешности, – что давала русскому человеку его история? История мученического народа, тревоги и лишения, бесконечная борьба с дикими поработителями, татарское иго, с его издевательством над русским народом, с его мучениками, каков и сей благоверный князь Михаил Тверской и его дети, умершие и замученные в Орде, падения и поражения, великая во всём скудость, голод и холод, суровый климат, бедная почва, леса и болота, «эти бедные селения, эта бедная природа, край родной долготерпенья», – доля русского народа: как всё это могло поднимать национальную гордость? И могла ли такая история идти в сравнение с историей Запада?

Но было у русского народа одно сокровище, блеском своим и ценой затмевавшее весь и всякий блеск всех и всяких сокровищ, была драгоценность величайшая, несказанная, неизобразимая, превыше и чище всяких драгоценностей: это – православие. Русский народ, как новый Израиль, был в этом отношении подобно Израилю древнему. Рядом с Грецией, гордой философскими успехами, поэзией и искусством, рядом с Римом, с его государственной силой и выработанным правом, рядом со всемирными завоевателями и царствами, что представлял древний Израиль? Но он обладал истиной религиозной, и потому занял своё место в мировой истории: кто может отрицать это? И кто может отрицать, что народ израильский сохранял сознание своё народное и в те времена, когда ни Греция, ни Рим, ни Египет, ни Финикия, ни Вавилон, ни Ассирия, как народности, уже не существовали? Израиль, порабощённый и порабощаемый ими, пережил их духовно и... победил в христианстве. И русский народ, как народ, знал и знает, ценил и ценит по достоинству своё сокровище, своё православие. Им он определяет своё самосознание, и мы утверждаем, что такое его самосознание было и останется чрезвычайно высоким, не ниже, а безмерно выше по внутренней ценности и по внешней долговечности, чем гордость народов европейских наследников Рима. В таком именно самосознании и есть залог и сила объединения русского народа: русские люди и доселе, обращаясь друг к другу, к «миру», к обществу, называют собратий своих не гордым европейским именем: «господа», не пошлым теперь словом: «товарищи», а святым и вечным и единственно у нашего народа возможным и существующим наименованием: «православные».

При таком положении дела, стоит отойти русскому человеку или целому классу общества от православия, или усвоить себе взамен смиренномудрия православного начало противоположное, гордыню европейских народов, – и вслед за этим неизбежно падение и национального самосознания: если не ценить православия, то больше и ценить нечего в своём, русском народе. Таков, к сожалению, и был удел нашей интеллигенции... Вот почему наша интеллигенция, при многих и бесспорных её достоинствах и заслугах, при её идеалистическом настроении, при многих бескорыстных порывах и даже подвигах, – безнациональна, безнародна, вот почему на всех её начинаниях, включая сюда и последнее «освободительное движение», лежит печать пустоты, безжизненности и безнадёжного бесплодия. Духа нет в её замыслах и действиях, раз нет веры народной... Начало гордыни, воспринятое с Запада, помешало нашим образованным классам разглядеть красу родной православной Церкви: в ней им всё представлялось полным мрака, невежества, скудости и приниженности; оно заставило и в родном народе видеть только грубость, дикость, необразованность, нищету и убожество... А затем, начало той же гордыни претило воспитанному в европейской гордости сердцу русского образованного человека идти в Церковь путём церковным, ибо это – путь смирения. Надо ведь учиться у Церкви, надо исповедать свои грехи, надо смирить себя пред духовником, надо ум покорить вере, надо окаевать себя и признать в себе много худого. Отсюда либо холодность к Церкви, равнодушие к её жизни, к её работе, либо искание истины религиозной самое чистое и горделивое вне Церкви и мимо церковной власти... Замечали ли вы, что кумир нашей интеллигенции и «интеллигентной веры» граф Толстой о многих пороках и о многих добродетелях, по его мнению, евангельских и христианских, говорит: о непротивлении злу, неделании, чистоте брачных отношений, о войне, клятве, о суде, казни и пр., но он упорно молчит, ни звуком, ни полусловом нигде и никогда он не обмолвился о гордости и смирении? Это в высокой степени и характерно, и замечательно!

Замечаете ли вы, далее, всякие теперешние обновленческие стремления в Церкви и попытки её реформировать, – всё равно, откуда они ни идут: от представителей ли клира, или от мирян? Все говорят об умалении власти в Церкви, об умалении и принижении в частности власти епископа. И это также неприметно приразившийся людям западного склада и воспитания дух западной протестантской гордыни. Вот где корень равнодушия к Церкви и борьбы с ней в поисках религиозной истины.

О, нет! Не умалять нужно жезл власти, а поднимать и укреплять его! Не призывайте анархии жизни церковной: за ней последует анархия всякой жизни. Не отходите от союза пастырей и пасомых: за ниспровержением этого союза уничтожаются всякие земные союзы и единения людей. Не отходите от народности воцерковлённой: вы убьёте всякое чувство народности и в области государственной. Не надейтесь умалением и ослаблением власти церковной дать свободу и расцвет религиозной жизни: вы подорвёте всякую человеческую власть и подготовите царство звериное, в котором погребена будет всякая свобода.

Возлюбите православие, и в нём и через него войдёте в таинственную связь и единение со всем народом Божиим церковным, который, слава Богу, ещё чтит церковную власть, чтит особой любовью архиереев Божиих, дорожит их благословением, превозносит их честью. В этой чести – честь народа и слава святой нашей Церкви, наша крепость, сила и единение. В этой чести – залог силы и твёрдости власти и с тем вместе залог всякого земного благоустроения.

Полюбите православие, – и пред вами откроется краса души народной, понимание жизни народа и его внутреннего существа.

Полюбите православие, – и в духе его смирения вы увидите красу родной нашей Церкви, и в её созерцании, в общении с церковной жизнью найдёте нескончаемую отраду сердца.

Полюбите православие, – и жизнь ваша станет полной, и принадлежность к народу, к обществу и государству станет осмысленной, и труд ваш будет плодотворным.

И жезл церковной власти, в любовном общении пастырей и паствы, будет не тягостью, а радостью, властью не от мира сего, властью, приемлемой добровольно, и поэтому тем более сильной и влиятельной.

И тогда Господь исполнение – полноту Церкви Своей сохранит, освятит любящих благолепие дома Его, и тех воспрославит Божественной Своей силой! Аминь.

ПАМЯТИ О. ИОАННА КРОНШТАДТСКОГО

И умер он, и похоронен в гробницах отцов своих, и вся Иудея и Иерусалим оплакали Иосию... (2Пар. 35:24).

Умер батюшка о. Иоанн Кронштадтский. Свершилось над ним таинство смерти, смежил он земные утрудившиеся очи, он, всю жизнь устремлявший взоры очей своих и взоры других к Свету Вечному, и ныне предстоит Ему, скончав течение.

Ждали все, и уже давно ждали его смерти; о ней напоминала его уже перешедшая за псаломский предел старость; о ней говорила его тяжёлая и мучительная болезнь.

Но Промысл Божий, в судьбах и намерениях неисповедимых, сохранил его жизнь до уреченного времени. Не умер он во время русско-японской войны, – а ведь был тогда болен к смерти и тогда уже указал себе могилу. Не умер он в годину разгара русской смрадной смуты, устами прогрессивных писателей и их пером обливавшей грязью почившего праведника. Не умер он и во дни самого ожесточённого похода на его честь и самых отвратительных попыток унизить и опозорить его имя и на сцене, и в печати, и в мерзких картинах, хотя разболелся и в это время опять смертельно. Бог Своё творит! Умер отец Иоанн в переживаемые нами дни, для чего – Господь это потом укажет!

И хотя, повторяем, все были в ожидании его смерти, однако, когда год назад, в последний раз принявши святые Тайны Христовы, возлёг он на одр свой и тихо отошёл к отцам своим в мире, препитан в старости добрей; когда догорела эта лампада, когда погасла эта свеча Божия, – общее чувство несказанной горести охватило все сердца. Точно каждый потерял близкого, родного человека, точно каждый понёс личное невознаградимое лишение! Не было уголка и ни одного самого малого поселения на русской земле, где весть о смерти всероссийского пастыря и молитвенника не встречена была слезами горести и молитвы.

Плачь, Россия! Болезнуй, осиротелая! К кому придут за молитвой и словом утешения бесчисленные страдальцы? К кому будут писать и посылать умоляющие письма и телеграммы? У кого будут искать чудодейственной молитвы? Плачь, Россия! Скорби словами плача Давидова: «Краса твоя, Израиль, пала на высотах твоих... О, не рассказывайте об этом у врагов в Гефе, не возвещайте о том на улицах Аскалона, чтобы не радовались враги, сыны и дочери филистимлян, чтобы не торжествовали дочери неверных!» (2Цар. 1:19–20).

И вспоминается давно минувшая скорбь народа израильского, уже и в то время греховного, но ещё окончательно не отверженная Богом, – скорбь о благочестивом царе Иосии. В годину полного забвения народом веры отцов, в годину наглого торжества иноверия и язычества, когда забыт был храм и оставлен закон Бога, явился этот кроткий и благочестивый царь среди своего народа. Неустанно старался он восстановить истинное богопочитание, и дожил до радости, что народ, забывший о Пасхе, праздновал её весь, во всем своём составе, во всех городах и селениях с торжеством он праздновал Пасху Господню, и по всей земле слушал забытые слова закона Господня. "И умер он, – говорит о нём Библия, – и похоронен в гробницах отцов своих. И вся Иудея и Иерусалим оплакали Иосию. Оплакал его и Иеремия в песни плачевной, и говорили все певцы и певицы об Иосии в плачевных песнях своих и передали их в употребление у Израиля»...

О, достойно и праведно всем певцам России и всем служителям слова возгласить скорбные речи и всенародный плач принести ко гробу усопшего пастыря! «Он сошёл, как дождь на скошенный луг, как капли, орошающие сухую землю. И кланялись ему цари, и все народы знали о нём. Был он милосерд к нищему и убогому, и души убогих спасал... И будет жить, и будут молиться о нём непрестанно, всякий день благословлять его. Будет имя его благословенно; доколе пребывает солнце, будет передаваться имя его». Плоды его посева будут волноваться, как тучные колосья в поле, как лес на Ливане, и в городах размножатся люди веры, как трава не земле! (Пс. 71:6 и далее).

Буди, буди пророчество это на русской земле!

Да, он сошёл, как дождь на скошенный луг... Ко времени было явление его. Он пережил в долгую жизнь свою два страшных натиска, два вражьих нападения на все святыни веры и отечества: одно – во дни молодости и полноты сил, в шестидесятых и семидесятых годах минувшего столетия, другое – во дни своей угасающей старости, гораздо более яростное и кипящее срамотами ада и дьявола, в памятные всем нам последние пережитые годы. Падала вера; хулы возводились на Церковь; не только народ, – пастыри и представители Церкви изменяли под влиянием страха перед злобой врага или в каком-то больном увлечении заветам и уставам Церкви православной. Колебались всё устои жизни; дрожал престол Царский; совершались кровавые преступления до попыток цареубийства включительно; никакие спешные реформы жизни, следовавшие одна за другой, не приносили успокоения; лилась кровь верных слуг Царя, хранивших долг любви, чести и присяги; гремели выстрелы и бомбы кровожадных и осатанелых слуг революции при одобрении и руководительстве всё заполнившей наглой «прогрессивной» печати и представителей господствующих политических «прогрессивных» партий; множество людей потеряло всякое уважение и к вере, и к самым обычным, доступным и святым даже для дикарей правилам нравственности... Но стоял и светил, всё разгораясь бо́льшим и бо́льшим светом, как маяк в Кронштадте, спасительный для обуреваемых, дорогой и незабвенный отец Иоанн. Его живая вера, дар его чудес, его несказанная благотворительность, его неописуемый труд целодневный и целонощный, его неутомимые поездки, дивные службы, его поучения словом живым и печатным, его обаятельные нравственные качества простоты, красоты, незлобия, глубокого смиренномудрия, нестяжательности, милосердия, – всё это влекло к нему сердца, и нет возможности исчислить всех тех, которые избегли коварных сетей дьявола только потому, что через отца Иоанна уловлены были во всемирно-церковные мрежи Христовы для вечного спасения! Горделивые успехи знания, поднимающегося на разум Божий; политические дерзкие заговоры и замыслы, покоящиеся на началах внехристианских и внецерковных; общественные движения, не освящённые духом Христовым, – всё эти волны, пенящиеся нечистотами своими, не могли сдвинуть с места ярко горящего светильника. Знал его русский народ, знал, – по словам Царя своего, – «кто он и что он»; знали его и Цари русские; умирая, незабвенный и истинно-народный Царь-Праведник Александр III-й ему, о. Иоанну, поведал предсмертные помышления, с ним молился и при нём отдал последний вздох свой... И далеко по России, и далеко за пределами её известно стало имя красы нашего священства, и являлся он живым примером, живым показателем и свидетелем духовной силы и жизни и действенности православной Церкви, которая воспитала в недрах своих под кровом благодатной помощи свыше такого великого пастыря. Знаем мы, в природе физической не может быть такого явления, чтобы посредине огромной тысячевёрстной низины и болота, без всякой связи с горными хребтами, стояла высочайшая в мире гора: высочайшие горы окружены горами меньшими, но всё же горами, высочайшие горы выступают обыкновенно в целом сонме гор... Закон этот имеет силу и в духовном мире. И мы посему видели наглядно всю лживость тех обвинений на русскую Церковь, которые находили в ней и в её служителях одну низину и болото с грязью: если есть такой пастырь, как отец Иоанн Кронштадтский, такой подвижник, такой муж, о коем народная вера давно изрекла свой приговор, что житие его славно и успение будет со святыми, то, значит, около него были и есть подобящиеся ему мужи, значит, не пустынна и не бесплодна, не мертва и не безжизненна русская православная Церковь! И праздновали русские православные люди, говоря образно, свою пасху, и читали они невозбранно слово Божественного закона, как Израиль во дни Иосии.

Русские «семеи», ругатели, отозвались хулами в печати¹⁷² на смерть отца Иоанна и заявили, что они знали двух отцов Иоаннов, одного – прежнего, скромного, «благотворителя», другого – позднейшего, «политика и политикана», обличителя, грозного проповедника, который будто бы не ясно и сам разумел те вопросы, о которых говорил¹⁷³. Да, ему не хотят простить того, что он бичевал Льва Толстого в пору, когда граф, убаюкивая власть словами мира и непротивления злу, подготовлял русскую кровавую революцию и воспитывал своими писаниями будущих убийц и бомбометателей; ему не хотят простить того, что он открыто высказался против последнего «освободительного движения», стал за православие, попираемое врагами, за царскую и за всякую другую власть, уже приговорённую к упразднению, за русский народ, отдаваемый в жертву и на растерзание отвратительнейшего по лицемерию и жалобам на «угнетённость» инородческого заговора. Ему не хотят забыть и простить того, что он мужественно отказался от сочувствия кишинёвским евреям, когда узнал о настоящей подкладке и Иудиных целях на весь мир кричавших иудеев; не хотят простить и забыть того, что он открыто заявлял о своём сочувствии к неожиданно для врагов России и её изменников возникшему и сорганизовавшемуся патриотическому русскому движению, что он призывал Божие благословение на патриотические союзы и содружества и сам состоял даже, как и у нас в любимой им и любящей его Москве, их членом... Ему не хотят простить громкого и сильного слова осуждения всей грязи, преступности, лицемерия, безверия и кровожадности русской революции, метавшей бомбы, проливавшей кровь, убивавшей тысячи жертв и всё время вопившей об отмене смертной казни... для убийц и палачей, называемых слугами «освободительного движения». Бог судил отцу Иоанну дожить до дней этой революции, чтобы теперь и из-за могилы его на ней лежала печать его осуждающего слова и проклятия крамоле и предательству. Бог судил отцу Иоанну приять венец исповедничества и мученичества, брани и поношения, клеветы и гонений от деятелей и представителей этого не русского революционно-освободительного движения, чтобы ни для кого и навсегда не оставалось и тени сомнения в том, что между отцом Иоанном и лицемерными пособниками и творцами русской революции, готовыми ссылаться в своё оправдание и для достижения преступных целей на все авторитеты мира, поднявшими даже иконы и церковные хоругви под водительством переодетого в священные ризы крамольника, – не было и нет ничего общего. Нет, и в борьбе с революцией последнего времени это был всё тот же, а не другой, не подменённый отец Иоанн Кронштадтский. Ту же он возвещал веру, ту же внушал он любовь к Царю, как и во дни былые, так же он осуждал пороки, как и прежде, только голос его стал ещё громче, только дерзновение его стало ещё сильнее, только власть неземная, власть духа и слова у него возросла, созрела и окрепла, только подвиг его стал ещё виднее. Так и подобало ему сотворить во дни старости! И если бы наша революция имела за собой только одно это преступление, запятнала себя одной только этой низостью, т.е. только гонением на отца Иоанна, желанием уничтожить и загрязнить его честь, опорочить и унизить его имя, его дело, его служение, молитву, благодать, поучение, – то и этого одного довольно, чтобы верующий и честный человек осудил её решительно и бесповоротно и отвратился от неё навсегда! Здесь – свидетельство того, что она объединила всё низкое и недостойное и собрала в свои ряды людей, для которых ненавистно на земле и в людях всё чистое и святое. Собрала одних «семеев» государственной жизни, хулителей и ругателей, нравственные отбросы жизни, для которых составляет своеобразную радость бранить то, пред чем все поклоняются, и торжествовать при одной мысли о том, что вот, наконец, и у святого человека указывают недостатки, бранят его, и имя его волочат по грязи. Людям без чести, без имени, без заслуг, без добра и труда такая разнузданность ругательства служит некоторым внутренним самоуспокоением совести и самооправданием собственного ничтожества.

Благословен и преблагословен Господь наш, что все мы, здесь присутствующее, ни разу и ни на йоту не усомнились в праведности праведного, и теперь предстоим в молитве о нём без укора совести! Для всех нас почивший старец всегда был, как светильник, горя и светя!

В чём же тайна его обаяния, в чём залог того, что не было и не могло быть в нём никогда двух отцов Иоаннов, что всю жизнь свою он был учителем и провозвестником единой и неизменной истины?

В том, что он был воистину «Божие дитя». Трудно встретить такую простую и детскую веру, ясность мысли, чистоту сердца; трудно найти такую непоколебимую убеждённость в истине; трудно обрести такую преданность Церкви и всему церковному. Ясно, в чём тайна его влияния. Искренность и чистота сердца, – вот что влияло, вот что покоряло, вот что было неисчерпаемым источником неизреченных откровений и утешений, которые лились от него широкой и многоводной рекой. Немногим, быть может, ведомо, что в последние годы он, по свойству своей болезни, мог принять и Тела Христова лишь кроху, а причащался Христовой Кровию, как причащаются младенцы... И здесь, не символ ли чистоты и святости его детской веры и младенческого незлобия? Аще не обратитеся и не будете, якоже дети, не увидите, не войдёте в царство Божие!..

Злоупотребляли его детской доверчивостью. Это правда. И это смущало многих, а больше тех, которым в глубине души всё-таки хочется видеть в человеке больше худого, чем доброго, кого в тайниках души бессознательно влечёт и в святом найти что-либо достойное укора...

Теперь и это минуло. Теперь злоупотреблять уже не будут. Теперь за гробом всем к нему одинаковый доступ. Теперь ничто не будет омрачать и в глазах людей светлый лик его.

И пойдёт народ церковный к его дорогой могиле, и прильнёт к нему народная всецерковная вера. И польются о нём, а скоро, может быть, и к нему... тихие молитвы, зримые и незримые слёзы!

Верим мы, блажен путь, в который вступил ты, наш дорогой батюшка! Память твоя в род и род!

К твоему гробу, к твоей могиле приносим мы нашу скорбь, наши молитвы и воздыхания, и наше упование приносим, что небо духовное православной Церкви загорeлось ещё одной звездой, что в сонме угодников, в земле и в народе нашем просиявших, предстал пред Богом ещё один о нас молитвенник... Плачем и болезнуем, но в этом одном и слышим Христово утешение...

Молись за Русь, молись за народ наш, дорогой наш батюшка, молись о нас Вечному Свету! Аминь.

Случилось мне раз разделить путешествие в горных странах Закавказья с одним братом-славянином, родом из Австрии. Пришлось, за трудностью пути и невозможностью, ехать даже верхом на лошадях, довольно долго идти пешком. Время было только что после Рождественских святок. Выдался ясный день; чувствовалось очень хорошо под ясным солнцем, в ожидании скоро грядущей весны, в Закавказье очень рано начинающейся. Завязался оживлённый разговор; мой собеседник выражал мысль, что православный русский народ недостаточно проникает в смысл евангельских событий, не различает в них важного от неважного. В частности, например, – говорил мой спутник, – как православные понимают Рождество Христово? Ведь это первый из праздников, воистину, торжество из торжеств. А православные Пасху чтут и именуют таким именованием, но не Рождество. На Пасху и звон целую неделю, и ликование, и трогательные обычаи, и вся поэзия религии. На Рождество – двунадесятый праздник, только немногим выделяющийся из круга других. А за границей, в католичестве, сознали всю глубину и превосходящую важность боговоплощения, – и к этому воспоминанию приурочили полноту торжества веры и в церквах, и в семье. Одна ёлка чего стоит...

Так рассуждал мой собеседник. Я спросил его, как народ на Западе отразил Рождество Христово в своих песнях, стихаx, сказаниях? Как народ отозвался в своём творчестве на вековую проповедь католичества о важности боговоплощения?

И собеседник мой, в ответ на мой вопрос, прочитал мне, даже пропел, народные стихи, распеваемые в Чехии в день Рождества Христова. Я привожу их по памяти, не ручаясь за верность слов и их расстановку, но сохраняя вполне их смысл.

Смысл такой: «Нам родился «Христос Пан», – будем веселиться; расцвёл для нас прекрасный цветок, – будем радоваться! Он «роду кролевского», Он жизни пречистой, вот Кто нам родился!»

Стихотворение, весьма характерное для мировоззрения западного христианства и западного человека. Хочется подойти к нему с суждением православного христианина.

Это верно, что праздник Рождества Христова у нас не столь светел, как Пасха: он второй по Пасхе, «трёхдневная Пасха». Однако, он не в ряду обычных двунадесятых. Православная Церковь и здесь, как и во всём, осталась верной воззрениям древнего христианства, обычаям апостольских церквей, в которых, как это достоверно известно, до IV века совсем не было праздника в 25-й день декабря, а Рождество Христово и Крещение Господне соединялись в один великий праздник Богоявления – Eπιφανὴ и праздновались, по свидетельству святителя Климента Александрийского в Египте и по свидетельству святителя Иоанна Златоустого в Антиохии, – 6 января. Радость жизни и победы, победы над всем и всяким злом и над злом коренным и последним, исходным для всякого зла, – над смертью, святая православная Церковь видит в Воскресении Господа. К мысли о боговоплощении приходило и человеческое религиозное сознание в религиях Востока и даже в философских прозрениях Греции и Рима. Но истина воскресения, воскресения Иисуса Христа, воскресения личного с телом, после издевательства человеческой злобы, после смерти от рук человеческих, воскресения силой Божества Своего, – это только достояние христианства. Значение его в области религиозной духовной жизни не нам указывать; оно указано авторитетом апостолов, которые своё проповедное слово везде и всегда начинали с вести о воскресении, оно возвещено и словом апостола Павла: если Христос не воскрес, суетна наша вера и напрасны все наши надежды, а мы – самые жалкие из людей и к тому же обманщики (1Кор. 15 глава).

И, тем не менее, православие в Рождестве Христовом видит гораздо более, чувствует неизмеримо глубже, чем католичество, с его материализацией всего христианства. В самом деле, если уж сравнивать влияние этого события на народные воззрения и сказания, то даже при условии одного по крови славянского происхождения у русского и у Чеха, какая разница в представлениях и чувствах! Можно ли тронуть и удовлетворить русское православное сердце приведёнными чешскими стихами? Это банальное и сентиментальное сравнение Иисуса Христа с прекрасным цветком, – что оно говорит душе, и какое собственно отношение имеет к событию? Разве нельзя его приложить и к Богородице, и ко всякому святому? Это упоминание о том, что Христос «роду кролевского», – причём оно в нашем празднике? Не хотят ли этим упоминанием заставить забыть об убогом вертепе, о бедных родителях, о яслях, о холоде ночи, о соломе, бывшей первым ложем Богочеловека? Какая материализация чувств! Какая узость в похвале и умилении!

Мы не можем сейчас подробно и во всей широте коснуться, для сравнения, русских народных сказаний о Рождестве Христовом. Отсылаем желающих к соответствующей литературе¹⁷⁵.

Остановимся только на некоторых подробностях.

В сказания и духовные стихи русского народа перешёл рассказ из Четьи-Миней о Рождестве Спасителя. К яслям Новорождённого привязаны были вол и осёл. Их привёл Иосиф из Назарета. На осле ехала Пресвятая Дева, а вола Иосиф привёл на продажу, чтобы было чем уплатить царскую подать и содержать себя с Пресвятой Девой и в пути, и в Вифлееме. И чудо: бессловесные животные служили Родившемуся Богочеловеку! Они как бы инстинктом почувствовали, что пред ними Страждущий Творец; стоя при яслях, они тёплым дыханием своим согревали Новорождённого Младенца от зимнего холода...

Радость ныне велия мирови явися:

Спас человеческому роду родися.

Близ града Вифлеема в вертепе глубоком,

Между волом и ослом, на месте высоком,

В яслях, на остром сене, пеленами повитый,

Нищ лежал всего мира Царь презнаменитый...

Буди благословенный, Боже наш, во веки,

Яко еси возлюбил тако человеки!

Оставивши на небе златые палаты,

Изволил еси пожить зде между быдлаты (чёрный люд).

На одном сене лежишь, як какой сирота,

Всех одеваешь, а Тя покрывает нагота!

Так, не «королевский род», не великолепие цветка, не красоту и пышность, а величайшее снисхождение Божества, смирившегося до человечества ради любви к человечеству, прежде всего и более всего видит сердце православного в тайне воплощения Бога Слова. Иже в вертепе родивыйся и во яслех возлегий нашего ради спасения представляется православному христианину в самом боговоплощении уже предначавшим Свой крестный путь земной жизни. Он – друг бедных и обездоленных; Он – сообщник их земного страдания. Он освятил и осветил бедность и лишения Своим примером. Он близок всем: младенцам, – как Младенец, родившийся в немощи, слабым криком приветствовавший жизнь и принуждённый со святым семейством бежать с родины; богатым и мудрым, – как приявший дары злата, ливана и смирны от принёсших сокровища царей-волхвов; простым людям и бедным, – как приявший поклонение бедняков-пастырей; небожителям, – как воспетый ими в час рождения; всея твари земной одушевлённой, – как бы представленной животными, согревавшими своим дыханием Его младенческое тело...

Не «Христос Пан», а Богочеловек, иже не восхищением непщева быти равен Богу, однако, Сам Себе умаливший, смиривший Себе, послушливый даже до земной жизни и земной человеческой смерти, – вот каковым уразумело Христа родившегося православное сердце. И какая здесь и глубина прозрения, и глубина чувства! И какая огромная разница этого духовного разумения от душевного и плотского ума Запада!

Приди, желанный день радости и праздника! Дохни на нашу усталую душу! Приди и воодушеви служителей родившегося Богочеловека «славить Христа» с крестом в руке и с победным пением в устах не за то, что Он – Царственный отпрыск славного человеческого рода, а за то, что Он – Сын Божий, что Он принял вертеп и ясли, что нас ради родися Отроча Младо – Превечный Бог.

Православное Миссионерское Общество поминает ныне заупокойной молитвой своих умерших членов.

Миссионерское Общество... Какое это теперь чуждое слово, – слово о миссии, чуждое и забытое посреди иных интересов жизни, захвативших огромное большинство русских православных людей и ничего общего не имеющих ни с верой, ни с православием, ни с миссией, ни с Церковью. Всё заполнили партийные ссоры и раздоры; все заняты вопросом об устроении самой плоти государства, т.е. внешнего государственного строения, и совершенно забыли о его душе, о его служении вечным целям и законам верховного добра, нравственным и воспитательным задачам в мире. А между тем в пределах нашего христианского государства, не только по его окраинам, в дальней Сибири – на Алтае, в Забайкалье и по Амуру, но и в самом центре государства, на родной и чисто русской реке Волге, вблизи исторических русских святынь, живут сотнями тысяч язычники и в миллионах – мусульмане.

Где-то вдали от нас работают миссионеры, стоят заброшенные миссионерские станы, тонут в окружающем мраке миссионерские школы: всё это бедно, всё одиноко, всё разобщено с православным народом и всё забыто и оставлено без помощи, даже без внимания! Нет материальных средств, нет деятелей, нет учреждений! Всё чаще и чаще слышим, что и крещёные инородцы, лишённые на местах христианского просвещения, не имея школ и церквей, не имея священников и проповедников, отпадают в язычество и мусульманство. Видим, что мусульманство по всему Поволжью поднимает голову, объединяется, усиливается, притягивает к себе, всасывает в свою массу язычников-инородцев. В довершение всего и то, что уже сделано Миссионерским Обществом, эти миссии, эти станы, эти хоть убогие школы, – все эти зачатки миссионерства вот-вот погибнут. Революционное движение принизило религиозное настроение народа, разорило его материально, отвлекло его интересы в другую сторону: жертвы на дело миссионерское, и прежде незначительные, теперь совсем прекратились, иссякают и тают скопленные запасные суммы, помощи нет ниоткуда, близко полное истощение всяких средств. Уже десятками закрываются школы среди инородцев, уже местным деятелям и учреждениям сокращены вдвое и втрое отпускаемые прежде на святое дело миссии пособия...

Кто знает об этом ужасе положения? Кто обращает внимание на этот наш позор? Да, это – позор, это – горе, это – приговор нашему христианскому обществу и государству! Если не дорога нам честь Церкви, если так поникла в нас религиозная ревность, если столь мало у нас любви к истине и к братьям, блуждающим вне истины и ограды церковной, если нам ничего не говорит религиозная совесть, – то хоть интересы не столь высшего порядка, именно, хоть сознание пользы, простой пользы государственной, должно подсказать нам, как опасно, как гибельно усиливать чёрное море мусульманства, как опасно иметь коснеющих в язычестве подданных, которые не связаны с государством и господствующей народностью никакими духовными связями! Вспомнили бы хотя первые века русской истории, когда множество народностей на севере и северо-востоке нынешней России, живших по Волге, Оке и Москве, чуждых нам по крови, в единстве веры православной слились с русским племенем и соединились с ним в родстве духовном, более крепком и надёжном, чем родство по крови и племени, и образовали единое и могучее царство русское. Вспомнили бы времена старого Московского царства, которое всегда разумело, что задача его по отношению к народностям, вошедшим в состав России, не исчерпывается только проведением дорог, устройством суда и порядка внешней жизни, но, прежде всего, заключается в просвещении инородцев светом веры!

Но если бы мы видели одно равнодушие к делу миссии, это ещё, как говорится, было бы только полгоря. Нет, пред нами опасность более страшная, пред нами заблуждение более гибельное, пред нами лукавство современной растлённой мысли и растлённого слова, чреватое гораздо большим и несказанным опустошением в рядах верующих. Ныне, по новым теориям так называемого культурно-правового государства, в самом существе, в самой основе отрицается дело миссионерское, как дело насилия, как учреждение отжившее, как пережиток рабства. И вся эта гнилая философия, которой прикрывается религиозное равнодушие или затаённая злоба против всякой религии, вся эта гнилая философия желает опираться, ища оправдания, ни более, ни менее, как на само христианство!

Говорят, пишут, возражают против миссионерства и утверждают, что в то время как христианство есть религия любви, свободы и мира, миссионерство есть дело злобы к инакомыслящим и инаковерующим, есть внесение вражды и раздора, есть покушение на свободу совести. Какое фарисейство, какое лицемерие, какая презренная игра на словах и понятиях, с целью смутить неверующих и прикрыть своё духовное ничтожество и сатанинскую борьбу против Христа и Его Евангелия! Говорят и пишут, что современное государство должно стоять выше и вне всяких религиозных вопросов, не вмешиваться в интересы вероисповедные, не помогать ни одному вероисповеданию, объявить полную свободу всяких вер и самого безверия, быть совершенно равнодушным к «так называемой» истинной вере, неистинной, или к совершенному безбожию. Для государства, говорят, всё это не имеет ровно никакого значения. На языке современном такое отношение к области веры называется свободой совести и веротерпимостью.

Итак, не выходит ли по новой философии, что Спаситель мало любил людей и не должен был проповедать Своего учения, потому что всякая проповедь новой веры есть покушение на свободу?.. Итак, выходит, апостолы, эти миссионеры вселенной, были на ложном пути, когда язычникам и Иудеям от их ложных учений и воззрений открывали вход к истине Христовой! И древняя Византия, просветившая славянство, и Рим, сделавши всю Европу христианской, и наши русские известные и безвестные веропроповедники, как Исаия, Леонтий, Трифон Печенегский, Трифон Вятский, Феодорит Кольский, Кирилл Челмогорский, Стефан Пермский, Иннокентий Иркутский, начиная от Михаила Киевского, первого митрополита и проповедника веры Христовой русским славянам-язычникам, – все эти подвижники и свидетели Христовы, убелившие костями своими дебри Севера, трудившиеся среди диких и языческих племён, – все они, по приговору новых модных воззрений, напрасно трудились и напрасно русский народ почитает их заслуги и ревность! Можно ли дойти до большего бесстрашия в кощунстве? Можно ли договориться до большего безумия?

Свобода совести... Но совесть всегда свободна и не может быть нигде, ни у кого и никем связана. Самое название, как видим, является нелепым. Иное дело – свобода вероисповедания, или же принуждение и насилие в вере. Но православное миссионерство никогда, по идее своей, путём насилия не действовало и не должно действовать. Однако, понятие насилия, принуждения и воздействия нельзя сделать настолько растяжимым, чтобы под него подводить всякую проповедь, слово обличения, вразумления и научения, школу, книгу, богослужение. В противном случае, и самое существование государств христианских и народов верующих нужно признать насилием по отношению к неверным и иноверным. И что за философия! Всё для язычества, всё для неверия, всё для иноверия, – и ничего для христианства, ничего для истины. Но ведь и христианская совесть свободна, ведь и христианская ревность не связана, и христианской любви к истине нельзя отказать в праве исповедовать, проповедать и насаждать эту истину по любви к тем, которые истины не ведают и без неё гибнут. По учению современных поклонников свободы совести, пусть дикие тунгусы убивают стариков и старух, пусть рождающие женщины, как нечистые, изгоняются вне жилищ и мёрзнут в стужу и гибнут в горах Хевсуретии, пусть где-либо приносят человеческие жертвы, пусть разврат и кровосмешение уничтожают и обращают в идиотов целые племена, вроде сванов, пусть кланяются медведям, зверям и птицам, пусть шаманы и жрецы используют в своих корыстных видах невежество дикарей, – пусть всё это совершается и остаётся, но зато пусть сохранена будет «свобода совести»! Только христианским миссионерам нельзя бороться с шаманами, только верующим христианам нельзя заботиться о просвещении язычников: со стороны христиан это будто бы будет нарушением любви и свободы, а со стороны тех, кто желает сохранить всю эту губительную мерзость и оставить коснеть в ней целые племена, – это объявляется высшим проявлением любви, и притом любви христианской! Пусть лучше умрут духовно целые народы, но по рецепту свободы совести, чем живут и спасаются, но с нарушением модного рецепта!

Веротерпимость... Знают ли сторонники её и поклонники этого модного идеала, что веротерпимость истинная есть удел и право только и исключительно людей верующих, и притом глубоко верующих, и притом горящих огнём веры, ревности и усердия? Знают ли они, что уважать чужое религиозное чувство может только тот, кто в себе его сам имеет? Знают ли, что у теперешних проповедников веротерпимости, как они её понимают, говорит или равнодушие к вере, или тайная к ней злоба? Вот Ирод говорит волхвам: «идите поскорее, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдёте, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему» (Мф. 2:8). Четырнадцать тысяч избитых младенцев Вифлеема, – вот жертвы «веротерпимости» Ирода по отношению к волхвам, но это только самая малая, самая незначительная часть погубленных нынешними защитниками веротерпимости юношеских душ, в которых вера убита равнодушием, отравлена безбожными книжками с насмешками и издевательствами над христианством и всякой верой. Не забудьте, что книжки эти издаются и пишутся исключительно сторонниками пресловутой свободы совести и неверия – терпимости.

Вот изображённый в Деяниях Апостольских проконсул Ахаии Галлион, с его презрительной речью, под которой теперь охотно подпишутся все сторонники пресловутого правового государства, с его замалчиванием и отрицанием всякой религии. "Иудеи, – говорит Галлион, когда к нему привели судить апостола Павла за проповедь, – если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас. Но когда идёт спор об учении и именах, то разбирайте сами: я не хочу быть судьёй в этом. И прогнал их от судилища». Дееписатель тут же замечает: «А все эллины, схватив Сосфена, начальника синагоги, били его пред судилищем, и Галлион нимало не беспокоился о том» (Деян. 18:14–17).

Уже раздавались речи наших веротерпимых Галлионов в Государственной Думе. И скоро-скоро ещё услышат русские православные люди о таких законопроектах нынешних думских Галлионов в защиту «укрепления начал веротерпимости», такие речи в Государственной Думе при их обсуждении, что у них зазвенит в обоих ушах... И придётся покинуть представление о том, что отцы наши и предки создали Русь святую и боголюбивую, что стране нашей смиренной, полной веры и чудес, Бог отдал судьбу вселенной, власть земли и глас небес, что всю нашу землю родную с ношей крестной Царь вселенной исходил благословляя, что чистая риза Христа всегда будет покрывать и исцелять раны и язвы совести народной. Когда православные русские люди захотят охранить святыню веры, укрепить и расширить её действия, высшее государственное учреждение скажет им: «я не хочу быть судьёй в этом», и прогонят их от судилища. Оно в сознании своей высокой культурности, в согласии со всеми европейскими авторитетами, объявит все веры одинаковыми и терпимыми, а это значит, что из них истинной нет ни одной...

Но там, где изгоняют Христа, там воцаряется дьявол; там, где не взошла пшеница, вырастают плевелы. И будет, и уже есть гонение на родное православие, и будет православие на православной Руси последним из вероисповеданий, и будут его лишать и права, и значения ради свободы чужой чьей-то совести, и не найдётся защиты: Галлион ни мало не будет беспокоиться об этом... А что же хорошего вышло из такой веротерпимости Рима? Удержался ли он в ней? В ответ мы можем указать на сотни тысяч мучеников христианских.

Начав с презрения к христианству, Рим окончил невиданными и неслыханными гонениями на него, и только уверовавшие во Христа кесари дали христианству сначала приют и терпимость, а затем и господство в мире. И теперь спасение от новых Галлионов у нас одно – в защите и подвиге православного Кесаря, Самодержца и Покровителя Церкви Христовой...

Вот, наконец, самый излюбленный и прославленный пример, образец и проповедник веротерпимости и полной свободы от всякой совести; это уже не из Евангелия, это из самой интересной истории самого интересного времени и народа...

Пред нами Вольтер. Чем окончилась его проповедь? Чем окончилась эта веротерпимость, выразившаяся в самых тонких и ядовитых насмешках над христианством? Всем ведомо, что всё это в значительной степени подготовило революцию во Франции. Революция, избивавшая верных Христу его служителей, осквернявшая храмы и алтари и на престол главного храма в столице посадившая распутную блудницу, провозглашённую божеством, – вот ответ на вопрос, что принесла такая веротерпимость. А ныне во Франции веротерпимость изгнала служителей церкви, ограбила её имущества, уничтожила монастыри, выбросила все символы христианства из государственных учреждений и учение святой веры из школ. Стеснения для христианства, и зато свобода еврейству, неверию и всему враждебному Церкви, – такова свобода совести, такова веротерпимость. К этому по наклонной плоскости скатимся и мы, если поклонимся новым идолам, если в горящей ревности веры не будем отстаивать то, что нам всего дороже – правду, силу, честь, первенство и господство святой веры нашей православной и ей одной принадлежащее в России право проповеди и самой широкой помощи её миссионерству. Она дарована нам Богом; она и оставлена и завещана нам в наследие отцами нашими не для потери и продажи, и не для предательства, не для мёртвого хранения, не для зарывания в землю, а для распространения во всей обширной богоданной земле нашей. Мы будем отвержены, мы будем посмешищем всех народов мира, если в учении святого православия не осмыслим, не освятим и не почтим власть помазанников Божиих, царей православных, хранителей и защитников веры, сильных сказать каждому врагу веры и Церкви: «отойди, умолкни и перестань», чем бы он ни прикрывал свои преступные вожделения. Мы расхитим и растеряем Божие достояние, народ православный, если его, младенчествующего в вере, отдадим в жертву разным проповедникам неверия и иноверия. Как древний Израиль, блудивший с богами чуждыми, мы потеряем своё царство.

Да не будет! О, скоро ли мы скажем с пророком: как прекрасны ноги благовестника, возвещающего, наконец, мир измученной земле нашей, наполненной лжеучителями, благовествующего радость, проповедующего спасение, говорящего новому Сиону – верующему народу нашему: «воцарился Бог твой» (Ис. 52:7). Славь, святая Русь, Бога твоего, пронеси имя Христа твоего до последних пределов земли, исполняй твоё великое апостольское служение в мире, проповедуй истину православия, водрузи Крест Господень и возвести слово Евангелия и благодать Духа Святого, и Церковь истинную народам царства твоего, не ведущим света и Христа. Не смущайся лицемерными и обольстительными речами лжесловесников, под именем свободы совести растлевающих всякую совесть и под именем веротерпимости изгоняющих всякую, и особенно православно-христианскую веру. Ты, быть может, недостойная избрания, однако, избрана и поставлена на рубеже двух миров, двух эпох, двух цивилизаций, двух стран света – светить истиной Христовой. Проповедуй же и распространяй слово Божие и Царство Христово!

И когда не останется в пределах твоих иноверия и язычества, тогда только ты можешь сказать своё историческое: «совершишася», и предстать пред Богом в сознании исполненного мирового призвания. И придут к тебе с покорностью сыновья угнетавших тебя и назовут тебя городом Господа, Сионом Святого Израилева (Ис. 60:12). И придут цари к свету твоему и народы неверные к восходящему над тобой сиянию. На тебя язы́цы уповати будут, и будет покой твой – честь. Аминь.

Настоящим томом, невзирая на его значительный объём – до 800 страниц, далеко не исчерпаны все появившиеся в печати до 1915 года мои поучения. В IV томе, согласно первоначальным предположениям, будут напечатаны мои статьи только церковно-публицистические и статьи, касающиеся вопросов миссионерства.

V-й том – о социализме – уже напечатан. В дальнейшем будут изданы последовательно VI, VII и т.д. томы, в которые войдут мои поучения с 1909 по 1914 год. Эти дополнительные томы будут бесплатно доставлены лицам, подписавшимся на полное собрание моих сочинений, и выдаваемы без приплаты тем, кто вообще будет получать мои сочинения полностью, а не отдельными томами.